Беннет Дженн, Звезды В Твоих Глазах- библиотека РусЛит

Звезды в твоих глазах Дженн Беннет
        Когда-то Зори и Леннон были лучшими друзьями. Когда-то… Но не сейчас.
        Теперь они не выносят друг друга, старательно избегают встреч, и поначалу в этом нет ничего сложного.
        Но один неудачный поход, и «заклятые друзья» остаются вдвоем. Одни под необъятным звездным небом, окруженные пустынным пейзажем, они должны разобраться в себе и понять, что же происходит между ними.
        Дженн Беннет
        Звезды в твоих глазах
        Посвящается моим брату и невестке,
        которые поженились после того, как заблудились среди дикой природы, отправившись в поход с ночевкой.
        Ничто не может воспламенить великую любовь так, как страх умереть.
        Предисловие переводчика
        Если кто-то скажет вам, что романы Дженн Беннет только для молодежи, не верьте. Они для всех. Да, интереснее всего их будет читать тем, кто только-только входит во взрослую жизнь. Но их родителям это тоже будет полезно, хотя бы для того, чтобы больше понимать своих чад. Что же касается конкретно «Звездных глаз», то эту книгу весьма любопытно почитать и любителям турпоходов по диким местам, которые наверняка почерпнут из нее массу интересного. Лично я, переводя «Звездные глаза», вспоминал собственную юность, которая, увы, с каждым годом уходит все дальше и становится все призрачнее…

В.Липка
        Часть I

1
        Спонтанность явно переоценивают. Кинофильмы и телешоу внушают нам мысль о том, что любители потусоваться на вечеринках, которым хватает храбрости прыгнуть в одежде в бассейн, живут лучше. Но за кадром все расписано вплоть до мельчайших подробностей. Воду всегда подогревают до нужной температуры. Свет и ракурсы съемки тщательно продумывают. Диалоги заучивают наизусть. И все это выглядит так привлекательно именно потому, что кто-то тщательно спланировал каждую подробность. Стоит это понять, как жизнь тут же становится гораздо проще. Моя, по крайней мере, стала точно.
        Я ужасно обожаю все планировать, и мне нет никакого дела до того, знает об этом кто-то или нет.
        Я верю во всевозможные расписания, в установленный порядок, в календари, обтянутые декоративным скотчем, в маркированные списки в линованных дневниках, а также в тщательно продуманные планы, которые никогда не дают сбой, потому как при их подготовке учитываются все имеющиеся в наличии варианты. Никаких экспромтов или импровизаций. Потому как несчастья случаются именно из-за них.
        Но только не со мной. Я всегда составляю свою жизненную программу и строго ее придерживаюсь. Взять, к примеру, летние каникулы. Занятия возобновятся через три недели, и вот что я наметила сделать перед тем, как мне исполнится восемнадцать и я пойду в выпускной класс.
        План первый: два раза в неделю работать по утрам в «Клинике здоровья Эверхартов», частном медицинском заведении моих родителей. Я сижу за столом на ресепшене, замещая их штатную секретаршу, которая ездит на летние курсы в Калифорнийский университет в Беркли. Моя мама специализируется на акупунктуре, отец - терапевт-массажист, и клиникой они владеют совместно. Это означает, что я не швыряю бургеры в окна орущим незнакомцам, решившим перекусить прямо в машине, а работаю в приемной, выдержанной в стиле дзен-буддизма, где у меня есть все возможности поддерживать полный порядок и в точности знать, каким именно клиентам назначено войти в дверь. Ни тебе неожиданностей, ни скандалов. Все полностью предсказуемо - в точности как я люблю.
        План второй: вместе с другими ребятами из астрономического клуба сфоткать предстоящий метеорный поток Персеиды. Астрономия для меня - Священный Грааль. Звезды, планеты, спутники и все, что связано с космосом. Вот он, будущий астрофизик НАСА, прямо перед вами.
        План третий: избегать любого контакта с нашими соседями, семьей Макензи.
        Еще пять минут назад эти три пункта были вполне осуществимы. Теперь же мои летние планы оказались под угрозой срыва, потому как мама пытается уговорить меня отправиться в поход.
        В поход. Мне.
        Послушайте, я не знаю ровным счетом ничего о Великом Времяпровождении на Лоне Природы. И даже не уверена, что люблю бывать под открытым небом. Мне кажется, что общество в своем прогрессе зашло достаточно далеко для того, чтобы избегать таких вещей, как свежий воздух и солнечный свет. И если мне захочется увидеть диких животных, то я посмотрю по телевизору о них документальный фильм.
        Мама это знает. Однако в данный момент всерьез пытается втюхать мне идеалистические представления типа «природа - это здорово» вдухе Генри Дэвида Торо, пока я сижу за столом в приемной в нашей клинике здоровья. Она конечно же всегда проповедует преимущества поддержания прекрасной формы природными средствами и вегетарианство, но сегодня и вовсе ударилась в поэтические разглагольствования о грандиозной красоте великого штата Калифорния и о том, какая мне представится «замечательная возможность» побывать в одном из его девственных уголков перед началом школы.
        - Давай говорить откровенно, - спрашиваю я, заводя за уши пряди моих темных волнистых волос: - Ты в самом деле можешь представить меня в походе?
        - Это, Зори, не простой поход, - отвечает она, - миссис Рейд приглашает тебя в глэмпинг.
        С этими словами мама, в своем сером врачебном халате с вышитым на нем логотипом клиники, перегибается через стол и приглушенным, взволнованным голосом рассказывает мне о состоятельной клиентке, которая в данный момент расслабляется на столе для иглоукалываний. А попутно наслаждается несколько устаревшей, но от того не менее целительной музыкой Энии, святой покровительницы клиник альтернативной медицины по всему миру.
        - Глэмпинг… - скептически повторяю я.
        - Миссис Рейд говорит, что у них забронированы роскошные палатки в Хай-Сьерре, где-то между Йосемитом и заповедником Кингс Форест, - объясняет мама. - Гламурный поход. Въезжаешь? Глэмпинг.
        - Ты мне все о нем талдычишь, но я до сих пор не понимаю, что это такое, - говорю ей я. - Как палатка может быть роскошной? Спать ведь все равно придется на камнях, разве нет?
        Мама наклоняется ближе, чтобы все мне объяснить:
        - В самый последний момент миссис Рейд с мужем пригласили погостить в Швейцарию, в шале их коллеги, поэтому поход на природу им придется отменить. А крутая палатка уже забронирована. Этот гламурный лагерь…
        - Это, случайно, не культ каких-нибудь придурковатых хиппи, а?
        Мама трагично стонет:
        - Послушай. Там есть шеф-повар, готовящий блюда для гурманов, чаша для костра на улице, горячий душ - словом, все, чего душа пожелает.
        - Горячий душ, - говорю я, вкладывая в свои слова немалую долю сарказма, - «ты взволновала меня, крошка».
        Она мои слова игнорирует.
        - Суть в том, что тебе не придется обходиться там без привычных удобств, но при этом ты чувствуешь себя среди дикой природы. Этот лагерь настолько популярен, что палатки бронируют за год вперед. Все уже оплачено - и проживание, и стол. Миссис Рейд сказала, что ей досадно выбрасывать эти деньги на ветер, поэтому она разрешила Рейган взять туда с собой на эту неделю нескольких подруг, устроить последний парад-алле с девчонками перед началом учебного года.
        Миссис Рейд - мама Рейган Рейд, звезды спорта, королевы нашего класса и моей, типа, подруги. По правде говоря, раньше мы действительно с ней близко дружили. Но потом на ее родителей откуда-то свалилось состояние, и она стала тусить с другими. Плюс к этому еще и постоянно тренировалась, готовясь к Олимпиаде. Не успела я ничего понять, как мы просто… отдалились друг от друга.
        До прошлой осени, когда опять как-то заговорили в школе за ланчем.
        - Тебе пойдет на пользу провести какое-то время на свежем воздухе, - говорит мама, теребя пряди своих темных волос и продолжая убеждать меня отправиться в этот идиотский поход.
        - На следующей неделе ожидается метеорный поток Персеиды, - напоминаю я ей.
        Мама знает, что я обожаю все дотошно планировать. Неожиданные повороты ситуации и сюрпризы выбивают меня из колеи и в этом походе - пардон, глэмпинге, - буквально все заставляет меня очень и очень нервничать.
        Мама задумчиво хмыкает:
        - Ты можешь взять с собой на эту гламурную турбазу телескоп. Ночью - звезды, днем - пешие маршруты.
        Слово «пеший» ассоциируется у меня с Рейган. У нее твердые, как камень, бедра и брюшной пресс, здорово смахивающий на стиральную доску. Мне хочется напомнить маме, что я с трудом перевожу дух, прошагав всего два квартала к кафешке, но она уже переключает скорость и решает давить на жалость.
        - Миссис Рейд говорит, что нынешнее лето для Рейган выдалось суровым, - говорит она, - и очень за нее беспокоится. Мне кажется, она надеется, что этот поход ободрит ее после неудачи на отборочных соревнованиях в июне.
        Рейган упала (и я имею в виду шлепнулась, зарылась носом в землю) и не заняла призового места в олимпийском отборочном турнире. Для нее это был жизненно важный шанс продвинуться вперед. Теперь она, по сути, не сможет следующим летом принять участие в Олимпиаде, и ей придется ждать еще четыре года. Но даже с учетом этого мне все равно удивительно слышать, что ее мать о ней беспокоится.
        Тут мне в голову приходит еще одна мысль.
        - Миссис Рейд сама просит, чтобы я отправилась в этот поход? Или это ты подбила ее меня пригласить?
        Кончики маминых губ приподнимаются в застенчивой улыбке:
        - Частично первое, частично второе.
        Я тихо опускаю голову на стол.
        - Ну же, езжай, - говорит мама и трясет меня за плечо до тех пор, пока я не поднимаю голову обратно, - миссис Рейд очень удивилась, что Рейган не попросила тебя об этом раньше, так что твое участие в этом походе они наверняка обсуждали. Может, вам обеим это нужно. Она вовсю старается вернуть былую энергию и уверенность. А ты всегда говоришь, что чувствуешь себя среди ее друзей чужой, так у тебя возможность провести с ними немного времени за стенами школы. Да тебе к ногам моим надо припасть! - поддразнивает мама. - Плакать нужно: «Ты самая классная мамочка на всем белом свете, спасибо, что по доброте душевной предлагаешь мне принять участие в главном событии этого лета, ты, Джой Эверхарт, в моих глазах прямо героиня»!
        С этими словами она театрально прижимает к груди руки.
        - Чудная ты, - бормочу я, изображая безразличие.
        - Ага, разве тебе не повезло? - широко улыбается она.
        По правде говоря, да. Я знаю, она и в самом деле желает мне счастья и готова сделать ради меня что угодно. Формально Джой приходится мне мачехой. Моя родная мама внезапно умерла от аневризмы, когда мне было восемь лет и мы жили по другую сторону залива Сан-Франциско. Тогда папа вдруг решил сделаться терапевтом-массажистом и всю сумму, полученную по страхованию жизни, потратил на получение соответствующей лицензии. Такой вот он импульсивный. В общем, на одной из конференций по альтернативной медицине он встретил Джой. Пару месяцев спустя они поженились, и мы все вместе переехали сюда, в Мелита Хиллз, сняли помещение под эту клинику и расположенную по соседству квартиру.
        В своем зрелом тридцативосьмилетнем возрасте Джой, разумеется, на несколько лет моложе отца. К тому же она американка корейского происхождения, поэтому мне постоянно приходится сталкиваться с проницательными наблюдениями нетерпимых фанатиков, которые указывают на очевидное: вдействительности она мне не мать. Как будто я не знаю, что она азиатка, а я европейка, да еще такая бледная, словно испытываю нехватку витамина D. Если быть полностью откровенной, то в моем представлении Джой давно стала мне мамой. О жизни до нее у меня остались очень смутные воспоминания. За все эти годы я больше сблизилась с ней, чем с отцом. Она всегда готова поддержать и помочь. Мне лишь хотелось бы, чтобы она была не такой энергичной и не столь рьяно талдычила об экологии.
        Однако на этот раз, как ни противно мне это признать, ее энтузиазм в отношении глэмпинга может быть вполне оправдан. Если я проведу немного времени в кругу друзей и подруг Рейган за пределами школы, это наверняка укрепит мой общественный статус, который, как мне кажется, всегда грозит упасть до нуля, когда я тусуюсь с богатыми и популярными. Я хочу, чтобы мне с ними было комфортнее. С Рейган тоже. Единственное, мне хотелось бы, чтобы в поход она позвала меня сама, а не передавала приглашение через мать.
        Входная дверь клиники распахивается, и в комнату ожидания уверенно входит отец, свежевыбритый, с аккуратно прилизанными назад волосами.
        - Зори, мистер Уайли звонил?
        - Он отменил сегодняшний сеанс, - информирую я его, - но попросил устроить ему половинный в четверг.
        Половинный сеанс - это полчаса, а полчаса - это вдвое меньше денег, но отец тут же скрывает охватившее его разочарование. У него лучший друг может скончаться, он все равно развернется и отправится на встречу в ракетбольный клуб, даже испариной не покрывшись. Окружающие зовут его Бриллиантовым Дэном. Сплошное сияние и блеск.
        - А мистер Уайли не сказал, почему не смог прийти? - спрашивает он.
        - ЧП в одном из его ресторанов, - докладываю я, - какой-то телевизионный воротила заглянул к нему на огонек снять сюжет.
        Мистер Уайли - один из лучших клиентов отца. Подобно большинству наших клиентов, у него денег куры не клюют, поэтому он вполне может позволить себе расценки на акупунктуру и массаж выше средних. В Мелита Хиллз наша клиника здоровья считается лучшей, а издание «Сан-Франциско крониклз» даже как-то назвало маму одной из ведущих специалисток по акупунктуре в регионе Сан-Франциско - «заслуживающей того, чтобы приехать к ней по мосту через залив». И родители выставляют клиентам соответствующие счета.
        Проблема лишь в том, что число этих клиентов в последний год медленно, но уверенно сокращается. Главная причина этого спада, а заодно и первостепенный предмет ярости отца, заключается в расположившемся рядом магазине. К нашей общей досаде, мы теперь соседствуем с лавочкой, торгующей игрушками для взрослых.
        Да-да, теми самыми игрушками.
        Посетителям, типа, трудно не обращать внимание на вывеску в форме вагины у его входа. И наши денежные клиенты точно не в состоянии ее игнорировать. В общем, стильная публика не желает парковаться перед секс-шопом, отправляясь на лечебный массаж. Родители поняли это очень быстро, когда их проверенные годами клиенты стали отменять еженедельные сеансы. Те же, кто сохранил верность нашему очаровательному заведению, расположившемуся в непосредственной близости к роскошным бутикам на Мишн-стрит, слишком важны, чтобы их потерять, о чем отец не устает напоминать мне каждый раз, когда у него есть такая возможность.
        Вот откуда я знаю, что мистер Уайли расстроил его, отменив свой сеанс, для отца единственный за весь день, - и очень расстроил. Но когда он направляется в свой кабинет, чтобы попереживать по этому поводу в одиночку, мама сохраняет спокойствие.
        - Ну так что? - спрашивает она. - Что мне сказать миссис Рейд? Ты согласна отправиться с Рейган в этот глэмпинг?
        Будто я собираюсь дать ей окончательный ответ прямо на месте, не принимая во внимание всех без исключения факторов. С другой стороны, не хочу отравлять ее солнечный энтузиазм.
        - Не осторожничай, - напоминает она мне. - Будь благоразумной.
        Осторожные боятся неизвестного и избегают его. Благоразумные же планируют все таким образом, чтобы при встрече с неизведанным чувствовать себя увереннее. Она повторяет это мне каждый раз, когда у меня нет желания менять свои планы.
        - Мы вместе внимательно изучим каждый аспект.
        - Не надо, я сама, - дипломатично отвечаю я. - Скажи миссис Рейд, что я попрошу Рейган прислать мне подробности, а решение приму позже. Но вы все сделали правильно, доктор Приставучка.
        Ее лицо озаряется победоносной улыбкой.
        - Кстати, вернусь-ка я лучше к ней и вытащу иголки, пока она не уснула прямо на столе. Да, чуть не забыла. Отправлений FedEx не было?
        - Не-а. Только обычная почта.
        Она хмурится:
        - Но мне по электронной почте сообщили, что посылка прибыла…
        Дерьмо на палочке. Я знаю, что это означает. Нам не доставили отправление, и у нас теперь проблема. Почтальон постоянно относит наши посылки в соседний секс-шоп. А соседний секс-шоп напрямую связан с третьим пунктом моего плана идеального лета - избегать любых контактов с семейством Макензи.
        Мама выпячивает нижнюю губу и делает большие глаза.
        - Окажи любезность, - ласково просит она, - сбегай, пожалуйста, к соседям и спроси, не отнес ли им почтальон мою посылку?
        Из моей груди рвется наружу стон.
        - Я бы и сама сходила, но ты же знаешь, у меня там миссис Рейд вся утыкана иголками, - аргументирует свою просьбу она, тыча большим пальцем на комнату в глубине здания у нее за спиной. - Я не пытаю пациентку, а привожу в равновесие ее жизненные силы. И не могу оставить в таком виде навсегда.
        - А ты не могла бы сама забрать посылку в обеденный перерыв?
        На этой неделе я уже однажды была в этом царстве фаллосов и, таким образом, свой лимит исчерпала.
        - Ты не забыла, что через час я ухожу обедать с твоей бабушкой?
        Ну да. Она имеет в виду свою мать. Бабушка Эстер терпеть не может, когда опаздывают, и это ее чувство я полностью разделяю. Но это не отменяет того факта, что я лучше дам себе зуб вырвать, чем отправлюсь к соседям.
        - А что в ней такого важного, в этой твоей посылке?
        - В том-то и дело, - говорит мама, сматывая свои длинные прямые волосы в тугой узел на макушке, - извещение прислал непонятно кто. «Кэтрин Битти». Я не знаю никого с таким именем и ничего не заказывала. Но извещение пришло на мой рабочий имейл, а где мы живем, можно узнать из адресной книги.
        - Таинственное отправление.
        В ее глазах мелькает огонек.
        - С сюрпризами веселее.
        - Если, конечно, тебе кто-нибудь не прислал сверток, битком набитый пауками, или отрезанную руку. Может, ты навтыкала в кого-то слишком много иголок?
        - А может, навтыкала в самый раз и мне прислали шоколадку? - Она незаметно берет со стола карандаш и засовывает себе в волосы, чтобы закрепить новый узел. - Ну пожалуйста, Зори. Пока отец занят.
        Последнюю фразу она произносит едва слышно. Папа был бы в ярости, если бы увидел, что я пошла к соседям.
        - Ладно, схожу, - говорю я, не испытывая при этом никакой радости.
        Планы на лето, как же я вас знала и любила. Водрузив на стол сделанную собственноручно табличку «ОТОШЛА. СКОРО БУДУ», я, с трудом переставляя ноги, выхожу через дверь в яркое, залитое солнцем утро и готовлюсь к погибели.

2
        Расположившиеся на углу Мишн-стрит «Игрушки на чердаке» представляют собой роскошный секс-шоп, ориентированный на женщин. В нем чисто и светло. Это вам не занюханный клоповник, набитый престарелыми маньяками, как магазины «Лав Рокет» сзакрашенными окнами, разбросанные по всему городу и открытые круглосуточно. Ну вы понимаете - на тот случай, если вам в три часа ночи вдруг непонятно для чего понадобятся наручники.
        Кроме того, в нем есть тематическая экспозиция, содержание которой хозяева меняют каждый месяц. На этот раз она представляет собой лес: из искусственной травы ядовитыми грибами торчит тщательно подобранная коллекция ярких резиновых фаллосов. На один из них сбоку даже посадили белку. Это, может, и смешно, если бы не то обстоятельство, что многие из тех, кого я знаю, регулярно смотрят на эту витрину, и в школе мне постоянно приходится выслушивать от некоторых похабные комментарии в свой адрес.
        Наши конкурирующие фирмы - вместе с соседними домами - примостились в самом конце обсаженной деревьями пешеходной торговой зоны, изобилующей бутиками, ресторанами экологически чистой пищи и арт-студиями. Большинство строений в нашем тупике представляют собой старые дома в викторианском стиле наподобие нашего, впоследствии перепланированные и разбитые на несколько квартир. Словом, не совсем то место, где человек ожидает увидеть выставленный на продажу секс.
        Папа говорит, что заведение, где торгуют «товарами супружеской помощи», «не место для юной девушки». От вида двух дам, владеющих магазином, его ослепительная улыбка на регулярной основе тускнеет. Они для него, как Хэтфилды для Маккоев. Или как Гамильтон для Берра. Наши соседи - это враг во плоти, поэтому с Макензи мы не братаемся. Нет, ни за что.
        Раньше мама была с Макензи на короткой ноге, поэтому с папой в этом вопросе соглашается только наполовину. Что же до меня, то я где-то посередине. Просто эта ситуация меня достала. Все сложно. Все очень и очень сложно.
        Когда я ныряю в секс-шоп, меня со всех сторон обволакивает синтетический запах силикона. Полдень еще не наступил, по магазину бродят лишь две посетительницы, и я испытываю облегчение. Я отвожу взгляд от витрины с кожаными плетками и направляюсь прямо к прилавку в центре зала, за которым болтают две дамы чуть за сорок. Теперь я в стане врага. Будем надеяться, меня не расстреляют.
        - Нет, это был не Элис Купер, - говорит женщина с темными волосами до плеч, поднимая небольшую картонную коробку и ставя ее на прилавок, - а парень, женатый на рыжеволосой ведущей ток-шоу. Как там ее… Осборн.
        Дама рядом, зеленоглазая и со светлой кожей, налегает грудью на стойку и чешет усыпанный веснушками нос.
        - Оззи? - говорит она с акцентом, представляющим собой ненавязчивую смесь американского и шотландского наречий. - Не думаю.
        - Спорим на кекс? - Взгляд карих глаз прыгает через прилавок и упирается в меня.
        Продолговатое лицо озаряется улыбкой.
        - Зори! Сколько лет, сколько зим.
        - Привет, Санни, - говорю я и тут же приветствую ее веснушчатую жену: - Здравствуйте, Мак.
        - Очаровательные очки, - говорит Санни и оттопыривает вверх большой палец, одобряя голубую, напоминающую кошачьи глаза оправу в стиле ретро, которая сейчас на мне.
        Очков у меня около дюжины, разных расцветок и стилей. Я покупаю их по смехотворной цене в интернет-магазине, чтобы они подходили к моим нарядам. Наряду с безумно яркой губной помадой и страстью к шмоткам в клетку, крутые очки - это мой конек. Я, может, и чокнутая, но все же стильная.
        - Спасибо, - говорю я, ничуть не лукавя.
        И уже не в первый раз жалею, что отец ведет с этими женщинами войну. Ведь еще совсем недавно они были для меня чуть ли не второй семьей. Сколько я знаю Санни и Джейн «Мак» Макензи, которые с момента нашего переезда сюда всегда жили в том же тупике через дорогу от нас, они настаивали, чтобы я звала их Санни и Мак. И точка. Ни миссис, ни мисс и никаких других титулов. Они не любят формальностей, особенно в именах и одежде. Обе типичные калифорнийки. Вы понимаете, о чем я: обычные среднестатистические феминистки, а по совместительству лесбиянки и хозяйки секс-шопа.
        - Помоги нам разобраться. Мы как раз играем в игру под названием «Страшилки о рок-звездах», - говорит мне Мак, отбрасывая с лица огненно-рыжую прядь, уже тронутую сединой, - кто из звезд хеви-метал прямо на сцене откусил голову летучей мыши? Я имею в виду тогда, в шестидесятых.
        - В семидесятых, - поправляет ее Санни.
        Мак шутливо закатывает глаза:
        - Будь по-твоему. Послушай, Зори, мы думаем, что это либо Оззи Осборн, либо Элис Купер. Так который, по-твоему, из них?
        - Э-э-э… честно говоря, не знаю, - отвечаю я в надежде, что они сдадутся, отдадут мне то, за чем я пришла, и отпустят на все четыре стороны.
        Они обе ведут себя так, будто ничего не случилось, будто я каждую неделю по воскресеньям по-прежнему хожу к ним ужинать. Будто отец не грозился раскурочить их лавочку бейсбольной битой за то, что они разогнали его клиентов, а они не послали его на три буквы, и это притом что через дорогу собралось несколько дюжин зевак, которые снимали ссору на камеры своих телефонов, а через час выложили ролики на YouTube.
        Ну да. Веселенькие были времена. Отец всегда недолюбливал Макензи, даже когда они были лишь соседками «с придурью в голове», жившими через дорогу. Но после того, как минувшей осенью они открыли секс-шоп и наша клиентура пошла на убыль, на смену неприязни пришло куда более сильное чувство.
        Ну да ладно, если Санни и Мак так нравится делать вид, что все по-прежнему в норме, я не против. Сыграем в эту игру, по крайней мере до тех пор, пока они не позволят мне побыстрее отсюда убраться.
        - Может, Элис Купер? - отвечаю я.
        - Ни в коем случае. Это был Оззи Осборн, - уверенно заявляет Санни и вскрывает коробку канцелярским ножом. - Посмотри в Интернете, Мак.
        - У меня телефон сел.
        Санни прищелкивает языком:
        - Правдоподобный отмаз. Ты просто не хочешь проиграть спор.
        - Леннон точно знает.
        У меня внутри все сжимается. Есть целая куча причин, по которым мне не следует сюда приходить. Фаллический лес. Страх, что меня увидит кто-нибудь из знакомых. Отец, ведущий междоусобную войну с двумя дамами, поддразнивающими друг друга за прилавком. Но желание превратиться в невидимку мне внушают не они, а семнадцатилетний юноша, который в этот момент небрежной походкой выходит со склада.
        Леннон Макензи.
        Футболка с рисунком какого-то монстра. Черные джинсы. Черные ботинки со шнуровкой до колен. Черные волосы челкой на одну сторону, вроде бы растрепанные, но вместе с тем торчащие идеальным ежиком.
        Если бы какой-нибудь японский мультяшный персонаж, воплощающий собой зло, ожил, возложив на себя миссию таиться по мрачным уголкам и вынашивая планы разрушения мира, он выглядел бы в точности как Леннон. Это парень с рекламного плаката со всеми присущими ему сверхъестественными, макабрическими прибамбасами. А заодно и главная причина того, что я не хочу есть ланч в школьном кафетерии вместе с остальными.
        В одной руке у него аляповатый комикс на тему зомби, под мышкой другой засунуто что-то маленькое и непонятное. Он смотрит на мою голубую юбку в клетку, потом его взгляд скользит вверх и упирается в мое лицо. Расслабленность и свобода в его позе тут же сменяются натянутостью и напряжением. А темные глаза, встречаясь со мной взглядом, лишь явственно подчеркивают то, что я знаю и так: мы не друзья. Проблема лишь в том, что раньше все было иначе. Мы были хорошими друзьями. Ладно, чего уж там - лучшими. Часто встречались на уроках, а после школы тусили, потому как жили друг от дружки через дорогу. Когда были поменьше, вместе катались на великах по городскому парку. В старших классах ежедневный велосипедный круиз сменился не менее ежедневной прогулкой по Мишн-стрит в «Джиттербаг», нашу местную кафешку, с моей белой хаски Андромедой в качестве свиты. Потом она сменилась вечерним променадом вдоль залива. Он называл меня Медузой (из-за кудрявых темных волос), я его - Гримом, то есть Зловещим (потому что он гот). Мы всегда и везде были вместе. Неразлучные друзья.
        Пока в прошлом году жизнь не переменилась.
        Собрав всю свою храбрость, я поправляю очки, надеваю официальную улыбку и говорю:
        - Привет.
        Он в ответ дергает подбородком. И не удостаивает меня больше ничем. Когда-то он доверял мне свои тайны, а теперь даже не снисходит до того, чтобы открыть рот и поздороваться. Я думала, что в какой-то момент рана затянется, но боль так же остра, как и раньше.
        Новый план: не говорить ему больше ни слова, вообще не обращать внимания на его присутствие.
        - Малыш, - обращается Санни к Леннону, распаковывая штуковину, по виду напоминающую лубрикант для занятий сексом, - какая рок-звезда откусила голову летучей мыши? Твоя вторая мамочка, не столь компетентная в данном вопросе, утверждает, что это Элис Купер.
        Мак изображает на лице обиду и тычет пальцем в меня:
        - Эй, ребята, Зори ведь тоже так думает!
        - Но при это ошибается, - пренебрежительно бросает Леннон своим хриплым, глубоким голосом.
        Ощущение такое, будто он говорит, сидя в мрачном, бездонном колодце. Еще одна фишка в Ленноне, которая сводит меня с ума. У него не просто хороший голос - он у него обольстительный. Мощный, уверенный, глубокий и в целом слишком сексуальный, чтобы в его присутствии чувствовать себя комфортно. Так обычно говорят злодеи за кадром или дьявольские радиокомментаторы. От него у меня мурашки идут по коже, и тот факт, что он по-прежнему производит на меня такое впечатление, вызывает в душе волну возмущения.
        - Это Оззи Осборн, - сообщает он…
        - Ха! - победоносно восклицает Санни в адрес Мак. - А я что говорила?
        - Я лишь выбрала наугад одно имя из двух, - говорю я Леннону, чуть сердитее, чем мне того хотелось бы.
        - Хреново выбрала, - со скучающим видом отвечает он.
        Это уже оскорбление.
        - С каких это пор меня считают специалистом по дурному обращению с летучими мышами на рок-концертах? - спрашиваю я.
        Это скорее его фишка.
        - От тебя никто не требует тайных, сокровенных знаний, - отвечает он, откидывая пальцем с глаза искусно взъерошенную челку, - это банальная поп-культура.
        - Ага, жизненно важная информация, необходимая, чтобы поступить в любой университет, куда я захочу. Надо будет запомнить - вдруг этот вопрос попадется, когда буду сдавать выпускные экзамены?
        - Жизнь - это не только экзамены.
        - У меня хотя бы есть друзья, - говорю я.
        - Полагать, что Рейган с ее прихлебателями тебе действительно друзья, с твоей стороны печальное заблуждение.
        - Ни хрена себе, - бормочет про себя Санни, - эй, молодые люди, может, вам лучше уединиться в каком-нибудь отеле?
        У меня вспыхивают щеки…
        Только не это. Нет, это не стычка из разряда ты мне тайно нравишься. Это стычка из разряда я тебя тайно ненавижу. Конечно-конечно, я не слепая: губы, волосы, баритон - он действительно привлекателен. Но в тот единственный раз, когда наша дружба, теперь уже бывшая, рискнула заступить за романтическую линию - позже мы назвали тот период Великим Экспериментом, - я возвращалась домой, выплакав все глаза, пытаясь взять в толк, что и когда пошло не так.
        Но так ничего и не поняла. Хотя догадки на сей счет у меня есть, причем самые что ни на есть замечательные.
        Леннон смотрит на мать многострадальным взглядом, будто говоря «ты лучше ничего не придумала?», потом поворачивается к Мак и говорит:
        - Эта история с Оззи и летучей мышью несколько преувеличена. Когда кто-то из зрителей швырнул на сцену зверушку, он подумал, что она пластмассовая. А откусив ей голову, был совершенно потрясен. После концерта его пришлось везти в больницу, чтобы не заболел бешенством.
        Санни толкает Мак бедром:
        - Без разницы. Я все равно права, значит, с тебя кекс. Кокосовый. И поскольку сегодня утром мы не завтракали, съем его сейчас. Устрою себе полдник.
        - По правде говоря, звучит здорово, - говорит Мак. - Зори, хочешь кексик?
        Я качаю головой.
        Мак поворачивается к Леннону.
        - Маленький мой, хороший, - говорит она нарочито ласковым голосом, чтобы его задобрить, - сбегай в кондитерскую, а? Ну пожалуйста.
        - Мамулечка, - возражает он, - через полчаса мне надо быть на работе.
        Как же я ненавижу, что лишь секунду назад он со мной был так холоден, а уже в следующее мгновение с родителями прямо душка. Когда Леннон кладет на стойку прихваченную с собой книжку, моему взгляду предстает то, что он так бережно держит на изгибе локтя: красная ящерица агама, похожая на бородатого дракона длиной с мое предплечье, на черном кожаном поводке, прикрепленном к ремешку на крохотных передних лапках.
        - Перед тем как уходить, отнесу Риука домой.
        Леннон, вполне очевидно, одержим рептилиями.
        У него в комнате их целая стена - змеи, ящерицы плюс тарантул, единственный домашний питомец, не относящийся к гадам. Он трудится неполный рабочий день в магазине по продаже пресмыкающихся на Мишн-стрит, где у него есть все возможности поизвиваться на пару с единомышленниками, такими же любителями змей, как он сам.
        Мак тянется через прилавок, чтобы погладить ящерицу по макушке чешуйчатой головы и сюсюкает невинным детским голоском:
        - Отлично. Думаю, Риук, ты выиграл. Ой, дорогуша, да ты же чуть не сбросил с себя ремешок.
        Леннон сажает бородатую ящерицу на книжку с комиксами. Риук пытается убежать и чуть не падает со стойки.
        - Ну нет, этот способ улизнуть неэффективен, - сурово наставляет Леннон рептилию, - если хочешь покончить с собой, лучше не прыгай, а жри с утра до ночи витамины для пресмыкающихся.
        - Леннон, - чуть сварливо говорит Санни. Уголки его пухлых губ слегка приподнимаются в мрачной улыбке.
        - Прости, мамочка, - говорит он.
        Когда мы были поменьше, народ в школе безжалостно над ним издевался - как ты отличаешь одну мать от другой? Для него Санни - это мамочка, в то время как Мак - мамуля. И хотя родила его Мак, ни одна из них в его глазах не стала от этого больше или меньше любимой.
        Санни кривит губки и улыбается ему в ответ. Он прощен. Родители могут спустить ему что угодно. Он таких не заслужил.
        - Ну, Зори, каким ветром тебя к нам занесло? - спрашивает Мак, пока Леннон поправляет крохотный ремешок на лапках ящерицы.
        Чтобы поддерживать беседу, не говоря Леннону в спину, мне приходится отойти в сторону. И когда он только так нелепо вымахал?
        - У моей мамы пропала посылка FedEx.
        Мак бросает взгляд на Санни. Между женщинами пробегает мимолетная, но мощная искра реакции.
        - Что-то не так? - подозрительно спрашиваю я.
        Санни прочищает горло.
        - Ничего, радость моя.
        Она запинается, не в состоянии набраться решительности сказать что-то еще.
        - Мы и в самом деле кое-что получили, - все же продолжает она, лезет рукой под стойку, вытаскивает конверт из коричневатой манильской бумаги и с извиняющимся видом протягивает его мне. - Я его вскрыла, случайно, по ошибке. Не прочла, что он для твоей матери. И увидела ее адрес, только когда уже распечатала.
        - Ничего страшного, - говорю я.
        Такое случалось и раньше, от чего папино давление взлетало к небесам, но маме будет наплевать. Проблема лишь в том, что Мак, судя по виду, слишком уж неловко. Даже Леннон… и тот отстранился от меня больше обычного, его энергия перешла из прохладного регистра в арктический. В моей голове звенят предупреждающие звоночки.
        - Ладно, давайте, мне надо идти, - говорю я, делая вид, что не заметила ничего плохого.
        - Передай Джой наши наилучшие пожелания, - говорит Мак. - Если твоей маме захочется попить кофейку… - она умолкает и натянуто мне улыбается. - Словом, она знает, где нас найти.
        - Да и ты тоже, - согласно кивает головой Санни, - мы же не чужие.
        Теперь уже я чувствую себя неловко - то есть, больше обычного - оттого, что мне приходится терпеть унижение в виде этого магазина.
        - Конечно. Спасибо за посылку.
        Я признательно поднимаю конверт, поворачиваюсь, чтобы уйти, и чуть не сшибаю выставочный экземпляр гигантского голубого вибратора, красующегося рядом с кассовым аппаратом. Инстинктивно тяну руку, чтобы не дать упасть шатающемуся куску пластика, и в этот момент понимаю, к чему, собственно, прикасаюсь. О господи.
        Леннон взмахивает черными ресницами, буравит взглядом пол и не поднимает глаз.
        Надо бежать. И немедленно.
        Путаясь в собственных ногах, я выхожу из магазина на солнечный свет и делаю глубокий вдох. Вернуться в клинику достаточно быстро не получается.
        Но когда я усаживаюсь за стол в приемной и прикрываюсь им, как щитом, глаза опускаются на конверт, который дали мне Макензи. В графе «Отправитель» значится почтовый ящик в Сан-Франциско, послание действительно адресовано Джой Эверхарт. Не знаю, как это можно было не заметить, ну да ладно.
        Бросив взгляд на коридор в задней части клиники и удостоверившись, что там никого нет, заглядываю внутрь. Там лежат написанная рукой на клочке бумаги записка и альбом с личными фотографиями. Его бренд узнаю по рекламе в Интернете: «Отправьте ваши снимки, и через пару дней мы пришлем вам альбом». На обложке вычурным шрифтом начертано: «Путешествие на Багамы».
        Я открываю его, и моим глазам предстает целая куча фоток солнечного отпуска. Океан. Пляж. Мой отец в маске и с трубкой для подводного плавания. А здесь он же обнимает за талию какую-то женщину.
        Погодите.
        Что?
        Листая быстрее, я смотрю на глянцевые снимки, на которых чаще всего изображено примерно то же самое. Ужин и тропические напитки. Отец, улыбающийся своей ослепительной улыбкой. Только вот предназначается она не маме, а какой-то незнакомке. Незнакомке с золотым браслетом на лодыжке и длинными накладными ресницами. Он без конца ее обнимает, а на одном из фото даже целует в шейку.
        Что это? Загул после маминой смерти? Женщина, которая была до Джой? Я достаю письмо.
        Джой!
        Мы с вами не знакомы, но мне, между нами, женщинами, говоря, кажется, что вам будет интересно это увидеть. Перед вами фотографии отпуска, в который мы ездили прошлым летом.
        Удачи вам,
        Одна из многих.
        У меня холодеют пальцы. Прошлым летом? Но прошлым летом отец был здесь, работал в клинике. Хотя нет, погодите… уезжал на неделю на конференцию по мануальной терапии. А домой вернулся с ошеломительно черным загаром… объяснив, что получил его, валяясь каждый день после обеда в отеле у бассейна.
        - Ни хрена себе, - шепчу я.
        У моего отца на стороне есть любовница.

3
        Ни о чем другом я думать не могу. Вечером мама, вернувшись из Окленда, куда она ездила повидать бабушку Эстер, разрешает мне взять машину. Я сижу в темном зале обсерватории Мелита Хиллз на ежемесячном собрании астрономического клуба. Иногда мы берем телескопы и поднимаемся на крышу, но на этот раз нас собрали лишь сообщить очередную информацию. Поэтому из-за альбома с фотографиями с Багамских островов я не обращаю ровным счетом никакого внимания на доктора Вирамонтеса, бывшего учителя из Беркли, ныне вышедшего на пенсию и ставшего председателем нашего местного отделения. Он обращается к собравшимся - двум десяткам человек, в большинстве своем тоже пенсионеров, и горстке учащихся, моих ровесников, - стоя на кафедре у пульта, превращающего потолок в световое шоу ночного неба. Четверть часа назад доктор говорил, где мы будем наблюдать метеорный поток Персеиды, но я об этом уже совершенно забыла.
        Вместо этого мои мысли зациклились на фото отца, где он целует ту женщину.
        Он солгал маме. Солгал мне.
        И, кроме того, заставил солгать меня и сказать маме, что Макензи никакой нашей почты не получали. Ведь о том, чтобы передать маме этот пакет мучительной агонии, эту бомбу с часовым механизмом, и речи быть не может. Только не сейчас, когда ее переполняют веселье и солнечный свет, когда она уговаривает меня отправиться в поход с Рейган. А может, и вообще никогда. Не знаю. После такого наша семья развалится на части.
        Раньше мне не доводилось бывать в положении, когда приходится решать, спрятать фотографии отца, у которого завелась другая, или нет. И которая она у него по счету? Вторая? Третья? Что имела в виду та женщина, подписавшись «одна из многих»? Фотографии сделали прошлым летом, и если бы она до сих пор с ним встречалась, то вряд ли стала бы сдавать жене. А раз так, то когда их интрижка закончилась? И сколько было других? Или не было, а есть?
        Может, он просто подцепил на конференции по нетрадиционным методам лечения какую-нибудь специалистку по акупунктуре, которая подвернулась под руку?
        Они что, все местные?
        Я кого-нибудь из них знаю?
        Брр… С учетом всех имеющихся в наличии возможностей у меня болят мозги. Но самое странное во всей этой истории то, что женщина на фотографиях очень уж похожа на мою родную мать. То есть это конечно же не она, незнакомка еще не достигла того возраста, в котором умерла мама, но сходство между ними просто невероятное. И это меня просто бесит. У моего отца любовная интрижка с женщиной, похожей на его первую покойную жену. Это ненормально.
        Да что я такое говорю? На кого бы она ни походила, это в любом случае ненормально. Вспоминается, как мама сегодня утром улыбалась, не ведая, что отец ей изменяет, и от этого у меня внутри опять все переворачивается.
        Слава богу, что после ланча в клинике меня сменяет штатная секретарша, потому как я ни за что не смогла бы посмотреть отцу в глаза.
        Меня подташнивает. Саднит сердце. Все это паршиво, паршиво, паршиво. И в виде вишенки на нашем торте из дерьма - об этом знают Макензи. Санни и Мак видели содержимое конверта. Не могли не видеть. Имеется в виду, судя по их неловкому поведению и всему этому трепу о кофе, как будто нам вообще было о чем говорить. Мне трудно винить их, что они просмотрели альбом. Если они случайно его открыли, бьюсь об заклад, что любопытство взяло верх. Как и надо мной.
        Немыслимая ошибка.
        О боже! Неужели Леннон тоже знает?
        - Что с тобой?
        Я резко выныриваю из своих мыслей и понимаю, что встреча подошла к концу. Обращенные ко мне слова произнесла сидящая рядом девушка с каштановыми волосами. Авани Дезаи я знаю столько же, сколько Леннона и Рейган: нас познакомила в седьмом классе астрономия, когда мы с блеском проявили себя в викторине на тему небесных тел. Мы с Авани не раз ездили то на моей, то на ее машине к Рейган с ночевкой, засиживались допоздна, слушали музыку или сплетничали, когда родители Рейган засыпали. Но когда Рейган перешла в разряд школьной элиты, а я потянулась за ней, Авани за мной не пошла, не заморачиваясь своим общественным статусом. Я всегда завидовала ее уверенности в себе. Сейчас мы общаемся только на встречах астрономического клуба.
        - Все нормально, - говорю я; отом, чтобы рассказать об унизительной измене отца, даже разговора быть не может. - Просто кое о чем задумалась.
        - Ага, я, типа, так и поняла, - отвечает она, слегка улыбается и складывает на груди руки поверх футболки с шелкографическим лицом Нила Деграсса Тайсона и словами «Сначала Нил, потом я». - Ты всю дорогу только что и делаешь, что «думаешь» опланах Вирамонтеса в отношении метеорного дождя.
        Теперь большинство собравшихся гуськом выходят из зала, однако несколько человек собираются у кафедры доктора. Авани жаждет услышать от меня объяснений моего настроения, поэтому я, чтобы удовлетворить ее любопытство, говорю первое, что приходит в голову:
        - Рейган зовет меня с собой в поход.
        К моему удивлению, у нее светлеет лицо.
        - Ну ни фига себе! Я об этом слышала.
        Погодите-ка, как это - она знала, а я нет? С каких это пор она стала опять общаться с Рейган?
        - Я подслушала, как об этом говорил Бретт Сигер, - возбужденно объясняет она и поворачивается ко мне, чтобы посмотреть в лицо, - он вместе со старшей сестрой сегодня был в аптеке.
        - Что?
        Теперь уже интересно мне. Очень интересно.
        Она быстро кивает:
        - Я стояла за ним в очереди в кассу. Говоря с кем-то по телефону, он сказал, что собирается в поход куда-то в район Кингс Форест с другими ребятами из школы. Из всех имен я разобрала только одно - Рейган. Своего собеседника он тоже убеждал отправиться в этот поход.
        Бретт Сигер в нашей школе мелкого пошиба знаменитость. Его родители не сорят деньгами направо-налево, но это совершенно не мешает ему то совершать затяжные прыжки с парашютом, то тусоваться за кулисами на самых классных концертах, то прыгать с крыши очередного богатенького друга в бассейн стоимостью в миллион долларов. Но назвать его лишь любителем вечеринок и сорвиголовой язык не поворачивается. Он читает Джека Керуака и Аллена Гинсберга… да и вообще всех прославленных американских поэтов. Большинство моих знакомых ребят даже не знают, что такое книжный магазин.
        Так что да, он действительно пользуется популярностью и симпатией, но не только. Что до меня, то я сохну по нему еще с начальной школы. А когда он в начале весны на какой-то вечеринке меня поцеловал, эта страсть превратилась в маленькую манию. Но на следующий день Бретт конечно же заявился со своей подругой, с которой они без конца то расходились, то сходились опять, что на тот момент показалось мне унизительным и очень расстроило. Рейган попыталась меня приободрить, выступила в роли свахи и познакомила с парой ребят. Но ни у кого из нас большой любви не случилось, с парнями у меня не срослось, а летом Бретт со своей подругой рассорился окончательно.
        Важнее всего здесь то, что если Авани, подслушивая, ничего не напутала, то Бретт, похоже, и в самом деле собрался с Рейган в поход. А раз так, то это великое времяпровождение на свежем воздухе приобретает куда более привлекательные черты.
        Но и паники в душе у меня будет побольше, ведь Бретт как фактор никоим образом не входил в планы похода, которые я разрабатывала в голове. Мама Рейган сказала, что там будут одни девочки. Мои родители ни за что не отпустили бы меня в недельный поход с ребятами без присмотра взрослых. Папа разозлился бы как черт.
        Эти сведения, надо полагать, держатся в секрете.
        - А ты не ошиблась? - спрашиваю я Авани. - Бретт действительно сказал, что поедет?
        - Ну да. - Она расправляет плечи, чтобы выглядеть мускулистее, и изображает из себя Бретта: - «Брателло, ты должен поехать со мной. Мне позарез надо прыгнуть в этот долбаный водопад. Потом все это дело можно будет выложить в Инстаграме».
        От ее убогого подражания я недовольно фыркаю.
        Авани пожимает плечами:
        - Я только рассказываю тебе, что слышала.
        - А с кем он говорил по телефону?
        - Наверное, со своим новым дружком. Он же меняет их как перчатки, предпочитая тех, чьи родители живут за городом в домах, достаточно больших для его головокружительных побед.
        - Это просто кураж, - возражаю я, - на самом деле он другой.
        У нее смягчается лицо.
        - Ой, прости, я знаю, он нравится тебе, особенно после той вечеринки…
        Лучше бы я не говорила ей о том поцелуе. Теперь это кажется слабостью.
        - Как бы там ни было, список его друзей этим летом пополнился. Кэти даже как-то говорила, что пару недель назад видела его на пассажирском сиденье машины Леннона.
        Стой, погоди, что это я? Леннон и Бретт - друзья? Если так, то надо ждать конца света.
        - У меня на сей счет есть очень серьезные сомнения.
        - Может, и так. Если хочешь знать мое мнение, то Бретт совсем из другой оперы, чем Леннон.
        - Думаю, ты все перевернула с ног на голову, - говорю я и опять фыркаю.
        - А я думаю, что бы ни случилось между тобой и Ленноном…
        - Авани! - протестующе восклицаю я. - У меня нет желания говорить о Ленноне.
        О Великом Эксперименте она ничего не знает. Ей известно лишь, что мы должны были с ней встретиться и вместе пойти домой. Но почему этого так и не произошло, не ведает. Как и никто другой. А если честно, то даже я сама. Но мне уже давно пришлось отказаться от попыток понять, что же тогда двигало Ленноном.
        Лучше вообще о нем не думать.
        - Не бери в голову, - отвечает она, - извини, что вообще подняла эту тему. Это совсем не мое дело…
        Когда я несколько мгновений молчу, она толкает меня в бок:
        - Значит… в поход. Одни в лесу. Вполне возможно, в отношении Бретта ты получишь шанс. Когда вы едете?
        Я отправила Рейган эсэмэску, но она лишь подтвердила, что поход действительно состоится, а подробности пообещала сообщить позже. Обычно такие вещи сводят меня с ума, но я и без того вконец взбесилась, думая, куда спрятать альбом со свидетельствами измены отца. А теперь вот жалею, что не выудила из Рейган больше информации. От всех этих «неизвестно» и «возможно» одни только нервы.
        - Думаю, через пару дней, - говорю я. - Она наверняка намерена пробыть там не меньше недели.
        Авани заметно расстраивается:
        - Да это же во время метеорного дождя! Я надеялась, что ты на выходные поедешь с нами.
        - С кем это «с нами»?
        - С кем, с кем… - говорит она, хмуря брови. - С нами. С членами планетарного общества Ист-Бея. Ты что, совсем не слушала?
        Нет, я не слушала.
        Она вводит меня в курс дела:
        - Вместо того, чтобы собираться здесь, в обсерватории, доктор Вирамонтес приглашает нас поехать в Кондор Пик, где небо темнее обычного, и наблюдать метеорный поток там.
        Заповедник Кондор Пик. Там проводится ежегодная Звездная вечеринка Северной Калифорнии.
        - Туда поедут все, кто живет неподалеку, - добавляет Авани.
        Если не считать Долины смерти, Кондор Пик - ближайший к нам уголок, где стараются не портить небо искусственным светом. Это означает, что оно защищено от лишнего светового загрязнения - в этом случае можно увидеть больше звезд. В подобных уголках с темным небом астрономы делают удивительные фотографии, особенно во время звездных вечеринок, которые, по сути, представляют собой ночные встречи астрономов-любителей, собирающихся понаблюдать за теми или иными событиями на небе. И хотя пару аналогичных мероприятий помельче мы и сами устраивали у себя в обсерватории, на крупном, с участием других аналогичных клубов, мне еще бывать не приходилось. Это должно быть круто.
        Я обдумываю имеющиеся в наличии варианты. С одной стороны, свихнутый любитель звезд в моей душе действительно жаждет побывать на такой вечеринке. А как иначе? Метеорный поток Персеиды бывает только раз в году. Но на другой чаше весов - Бретт Сигер.
        Выкатывая за собой тележку с ноутбуком, доктор Вирамонтес поднимается вверх по проходу, но, завидев нас, останавливается. Мне нравится, как в уголках его глаз, когда он улыбается, собираются морщинки.
        - Леди, вы отправитесь с нами в паломничество в Кондор Пик? Мы сделаем там удивительные фотографии. Еще один замечательный пункт, который можно будет указать в заявлении о приеме в колледж, к тому же там будут другие преподаватели астрофизики, равно как и ряд важных членов программы «Ночное небо». Кроме того, я хоть и не сказал ничего членам нашей группы, потому как и сам до конца не уверен, но просочились слухи, что это мероприятие почтит своим присутствием Сандра Фабер.
        Сандра Фабер. Профессор астрофизики из Университета Санта-Круз. Обладательница Национальной научной медали. Важная персона. Знакомство с таким человеком, как она, может помочь поступить в Стэнфорд, где я намереваюсь изучать астрономию по окончании школы.
        Авани восторженно ахает и толкает меня плечом:
        - Ну, теперь-то ты точно должна с нами поехать.
        - Мы с подругой собрались в поход в Хай-Сьерру, - говорю я преподавателю, и меня вдруг охватывают сомнения.
        Ну почему все обязательно должно быть так сложно?
        Доктор Вирамонтес перекладывает длинную серебристую прядь, заплетенную в хвостик и закрепленную бисерным зажимом, сделанным в его родном индейском племени олони.
        - Досадно. И куда именно?
        Я сообщаю ему подробности о гламурном лагере, которыми со мной поделилась мама.
        Доктор Вирамонтес почесывает подбородок:
        - Кажется, я понимаю, о каком лагере вы говорите, это недалеко от Кондор Пик.
        Он выхватывает из переднего кармана своей сумки на колесиках листок бумаги и протягивает мне. Это информационный листок о поездке клуба. Доктор тычет пальцем в карту и показывает, где по отношению к Кингс Форест и Кондор Пик располагается гламурный лагерь.
        - Думаю, это в паре часов езды на машине. Полагаю, у вас будет возможность заглянуть на огонек. Мы пробудем там три ночи.
        - Можем с тобой там встретиться, - ободряюще говорит Авани.
        - Не знаю, как будут обстоять дела с транспортом, - говорю ему я, складывая бумажку, - но подумать я точно подумаю.
        - Нам будет приятно вас видеть. Когда что-нибудь решите, дайте мне знать.
        Он поднимает ко лбу два пальца, небрежно отдает честь и просит меня соблюдать осторожность, возвращаясь вечером домой.
        - Ты же поедешь, правда? - взволнованно шепчет Авани, когда он уходит.
        Мой мозг трепещет. В груди тоже вспыхивает дрожь.
        - О господи, мне правда этого очень хотелось бы.
        - Тогда пойдем, - говорит Авани, - встретимся в Кондор Пик. Обещай мне, Зори.
        - Попробую, - говорю я, не совсем уверенно, но все же с надеждой.
        - Звездная вечеринка, а вот и мы, - говорит подруга, и на мгновение меня охватывает чувство, что между нами все стало как прежде.
        Но когда мы выходим из зала и она провожает меня до парковки, я вспоминаю, что ждет меня дома.
        Я гоню от себя ужас, сосредоточиваюсь на радостях вождения, отъезжаю от обсерватории на холме и спускаюсь в город. Стоит прекрасный летний вечер, небо покрыто пологом звезд. Моих звезд. Каждый из этих мигающих светлячков принадлежит мне. Они чудесны, в городе тихо и темно, я в полном порядке.
        Проблема лишь в том, что это не так.
        Обычно я люблю водить мамину машину, хотя ей уже несколько лет и в ней стоит легкий запах пачули. Стереосистема тяжело бухает низкими частотами, я наслаждаюсь долгой дорогой домой, мчась по бесплатной автостраде вдоль темно-синей воды, вдали мерцает огнями Сан-Франциско. Если не считать редких поездок в магазин, это единственный случай, когда я действительно сижу за рулем. Но мама хотя бы доверяет мне свой седан, в отличие от отца, который и близко не подпускает меня к своему винтажному спортивному кару. Слишком дорого стоит.
        Однако теперь я, сама того не желая, без конца думаю о строчке из письма - той самой, где написано «одна из многих». Интересно, а других женщин отец катал в своей идиотской машине? И сколько их было? Я всегда считала отца достойным человеком, пускай и несколько искусственным и неестественным в образе Бриллиантового Дэна, но теперь он предстал передо мной в наряде Хью Хефнера[1 - Хью Марстон Хефнер (1926 -2017) - американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Плейбой».] с двумя фигуристыми дамами в объятиях.
        От всего этого меня тошнит.
        Я поворачиваю в наш тупичок и паркую машину за папиным «корветом» на подъездной дорожке нашего дома. Меня приветствуют костлявые силуэты пальм. В клинике темно, значит, допоздна никто не засиделся. Я нерешительно поднимаюсь по ступенькам примыкающего к ней дома и опасливо открываю входную дверь нашей квартиры.
        Через всю гостиную мне навстречу мчится ком белого меха. Андромеда хоть и стареет, но при этом остается все такой же прелестной и милой. Никто не устоит перед каре-голубыми глазами этой хаски. Я засовываю пальцы под ошейник, щедро чешу ее и целую в макушку.
        - Привет, моя хорошая, - говорит мама.
        Она растянулась на диване, накрылась одеялом и читает в неярком свете лампы журнал, в то время как по телевизору с выключенным звуком идет реклама.
        - Как твой астрономический клуб?
        - Отлично, - отвечаю я, протягивая ей ключи от машины, - а где папа?
        Она кивает на кухонный балкон, на котором маячит темная фигура:
        - Вон, по телефону разговаривает.
        Когда я слышу его голос, слишком тихий, чтобы разобрать слова, у меня внутри все сжимается. Он вечно говорит с кем-то по телефону, причем всегда за закрытой дверью, отойдя от нее на несколько шагов. Раньше я считала это обычной вежливостью: втаком деле, как разговоры по мобильному на публике, мама придерживается традиций старой школы.
        Но теперь мне было бы крайне любопытно узнать, кто у него на том конце линии.
        Будем надеяться, что мое волнение останется для нее незамеченным. Пока мама листает страницы, я вкратце рассказываю ей о приглашении доктора Вирамонтеса на звездную вечеринку. Она согласно бормочет что-то под нос, полностью погрузившись в свои мысли. Я вижу, как она бросает взгляд на балкон и у нее на переносице прорезается морщинка.
        Хотя это, возможно, лишь плод моего воображения.
        Мне известно только одно: улыбнуться отцу убедительной улыбкой у меня не получится. Поэтому я притворяюсь уставшей, целую Джой, желая доброй ночи, и сбегаю наверх, преследуемая по пятам Андромедой.
        Моя комната располагается в переоборудованной мансарде. Спальня родителей на первом этаже, поэтому весь второй полностью в моем распоряжении. И древняя ванная без душа, и кладовка, битком забитая всем необходимым для клиники, - все это только мое и больше ничье. Мне, конечно, неловко об этом говорить, но с тех пор, как я была еще ребенком, в комнате почти ничего не изменилось. Потолок по-прежнему покрывают светящиеся в темноте звезды - хотя их «блеск» сгодами совсем померк, - тщательно сгруппированные в созвездия. Во время небольшого землетрясения Пегас потерял звезды, составлявшие его ногу. Единственными украшениями, появившимся в помещении за последние несколько лет, стали мои огромные самодельные настенные календари, своего рода «программные наметки», отдельный для каждого времени года, с собственным цветовым кодом, и мои фотографии галактик. Лучшие из них я распечатала и поместила в рамки. Особенно хороша моя туманность Ориона. Я сделала ее в обсерватории с помощью специальной экваториальной насадки, позаимствованной у доктора Вирамонтеса, а потом с помощью прилагаемого к ней программного
обеспечения подкорректировала пурпурный цвет.
        Закрыв дверь, я прохожу мимо звездных карт в рамках и ныряю под макет Солнечной системы, который висит у меня над столом. Днем я убрала альбом с фотографиями глубоко в ящик стола, сейчас проверяю - он на том же месте, под аккуратной стопочкой линованных ежедневников и пестрой коробочкой с маркерами, гелевыми ручками и мотками декоративного скотча. Родители к моим вещам не прикасаются - у меня все тщательно разложено по своим местам, - поэтому не знаю, чего я так разволновалась. Наверное, это чувство вины.
        О случившемся лучше не думать.
        - Пока не решу, что со всем этим делать, это будет нашим с тобой маленьким секретом, - говорю я Андромеде.
        Она запрыгивает ко мне на кровать и сворачивается калачиком. Идеальная хранительница тайн.
        В проеме единственного в моей комнате окна, выходящего на наш тупик, есть французский балкон. Мне на нем встать места маловато, но для моего телескопа - Нэнси Грейс Роман, по имени первой женщины, занявшей руководящий пост в НАСА, - его ширины вполне достаточно. Я открываю балконную дверь и вытаскиваю из черного футляра телескоп, чтобы его установить. На самом деле их у меня два - этот и портативная модель поменьше. По правде говоря, вторым я пользовалась немного, но теперь только и мечтаю о том, как возьму его на ту звездную вечеринку в Кондор Пик.
        Интересно, мне и в самом деле удастся пойти в поход и понаблюдать метеорный дождь?
        Для этого понадобится очень тщательное планирование.
        Я по-быстрому строчу Рейган сообщение: ТАК ЧТО ТАМ ПО ПОВОДУ ГЛАМУРНОГО ПОХОДА? КТО ЕЩЕ ИДЕТ? МЫ ПОЕДЕМ НА ТВОЕЙ МАШИНЕ? НА КАКОЙ ДЕНЬ НАМЕЧЕН ОТЪЕЗД?
        Она отвечает практически в ту же секунду: ЭЙ, ТОРМОЗИ. Я ЛЕГЛА СПАТЬ. ВЫМОТАЛАСЬ КАК СОБАКА. ПОЕДЕШЬ ЗАВТРА ПОСЛЕ ОБЕДА ЗА СНАРЯЖЕНИЕМ? МОЖЕМ ТАМ ПОГОВОРИТЬ.
        С одной стороны, я испытываю облегчение, с другой - разочарование. Облегчение, потому что съездить с ней действительно будет круто. А разочарование по той причине, что если мне время нужно тщательно планировать заранее, то Рейган делает все через одно место. И всегда талдычит мне меньше заморачиваться, и быть спонтанной.
        На всякие неожиданности у меня аллергия.
        В самом прямом смысле этого слова.
        У меня уртикария. Это такое замысловатое название хронической крапивницы. Причем она у меня идиопатического характера, то есть доктора понятия не имеют, почему и когда она у меня начинается, равно как и сколько продлится. Иногда стоит мне поесть определенных продуктов, прикоснуться к какому-нибудь аллергену или, особенно, слишком уж разволноваться - на внутренней поверхности локтевых сгибов и на животе выскакивают бледно-красные зудящие волдыри. Если вовремя не успокоиться и не принять какой-нибудь антигистаминный препарат, они превращаются в огромные отеки и потом не сходят несколько дней, а то и недель. Последний приступ был несколько месяцев назад, но теперь, когда, с одной стороны, надо мной висит эта заморочка с Рейган, а с другой - вся эта история с отцом, я уже чувствую, как ко мне подкрадывается зуд.
        Я строчу ответ на сообщение Рейган, спрашивая, где и когда мы с ней завтра встретимся. Потом собираю телескоп и устанавливаю штатив в открытой балконной двери.
        Настраивая насадку, я оглядываю через перила балкона тупик. Отсюда улица напоминает жирную дождевую каплю, посреди нее красуется дюжина общих парковочных мест. Ночью они, как правило, пустуют, открывая превосходный вид на противоположную сторону, где мой взгляд падает на машину Леннона. Такую трудно не заметить. Он ездит на огромном черном, похожем на катафалк «шевроле» 1950-х годов, с остроконечным хвостовым оперением и поднимающейся задней дверью, чтобы перевозить гробы или какую другую хрень, которую он там таскает. В данный же момент она стоит через дорогу прямо у бледно-голубого дуплекса - квартиры Макензи.
        Я не могу вспомнить, когда именно Леннон из смешного соседского мальчишки-ботаника превратился в затянутого во все черное поклонника ужасов, но он всегда казался мне немного странным. По всей видимости, из-за условий, в которых ему пришлось жить. Его биологический отец - Адам Ахмед, в свое время волочившийся за Мак, - был гитаристом радикальной панк-группы из Сан-Франциско, популярной в 1990-х годах, когда в регионе залива Сан-Франциско наблюдалось небывалое возрождение движения панков. Мамочки возили трехлетнего Леннона на гастроли «Green Day», где на разогреве была группа его отца.
        Так что да, он никогда не вел «нормальный» образ жизни, но при этом всегда казался нормальным.
        До предпоследнего класса. После вечера встречи выпускников мы с ним не говорили несколько дней. Не наведывались в «Джиттербаг» попить после школы кофейку, не гуляли вечерами. Так прошло несколько недель. Время от времени мы виделись в школе, но все общение ограничивалось лишь парой натянутых фраз. Он стал тусить с другой компанией.
        Из углового окна в доме Макензи струится золотистый свет. Это комната Леннона. Мне она хорошо знакома. Раньше мы сигналили друг другу из окон, потом поздним вечером выскальзывали из дому, встречались и отправлялись гулять по окрестностям в сопровождении Андромеды.
        Даже изобрели свою игру, продумывая детальный маршрут и давая ориентирам названия.
        Каждый из них Леннон изображал на бумаге, улицы на нем были помечены его аккуратным почерком и снабжены крохотными рисунками. Карты он рисует с тех пор, когда мы еще были детьми. Некоторые из них фантастические, созданные на основе прочитанных книг; Средиземье, к примеру, он изображал раз двадцать. У него есть и карты Мелита Хиллз. По правде говоря, наша дружба как раз с этого и началась. Я только-только переехала в этот городок, и заблудиться в окрестностях мне ничего не стоило, поэтому он нарисовал мне карту территории, прилегающей к Мишн-стрит. А в следующем году на мой день рождения подарил еще одну, дополненную: она включала в себя любимый маршрут его поздних вечерних прогулок, тянувшийся вдоль велосипедной дорожки, проложенной на берегу залива. Он снабдил ее маленькими смешными рисунками важных и интересных мест, а также расшифровкой условных обозначений.
        Теперь она лежит лицом вниз в том самом ящичке, где я спрятала идиотский альбом с папиными фотографиями. Когда мы перестали общаться, хотела ее выбросить, но не смогла заставить себя это сделать. Может, из-за этого прогулочного маршрута, нарисованного его рукой? Ведь именно там начался Великий Эксперимент.
        Кто же мог знать, что эти прогулки обернутся несчастьем?
        Из чистого любопытства, я прикрутила окуляр с незначительным увеличением и неуверенно навела собранный телескоп на дом Макензи. Всего лишь глянуть одним глазом. Не надо думать, что мне нравится без конца подглядывать за соседями. Я быстро навожу фокус на комнату Леннона. Пусто. Ну слава богу. Немного покрутив окуляр, я вижу неразобранную постель и сразу за ней террариум с его гадами. Когда я в последний раз у него была, в комнате насчитывалось только две особи, а теперь не меньше шести - устроились на полках, а одна даже в стеклянном ящике на полу. У него там сейчас самые настоящие джунгли.
        Окидываю взглядом остальную часть комнаты. У него стоят телевизор и шаткие штабеля DVD-дисков без коробок. Наверное, фильмы ужасов. Над столом висит колоссальных размеров карта. Что на ней изображено, я рассмотреть не могу, но выполнена она профессионально, совсем не так, как те, что он рисовал от руки, - явно не его очередной прогулочный маршрут.
        Дверь в комнату распахивается, закрывается, и мое внимание привлекает какая-то тень. В поле зрения появляется Леннон. Я смотрю, как он одну за другой гасит в террариуме лампы освещения и подогрева. Потом садится на край кровати и начинает расшнуровывать ботинки.
        Для меня это сигнал заканчивать.
        Но я ничего такого не делаю.
        Лишь смотрю, как он стаскивает ботинки и швыряет их на пол. Потом хватается за футболку, стаскивает с себя и остается в одних черных джинсах, с обнаженной грудью. Нет, мне определенно надо отвести взгляд, пока вся эта картина не приобрела слишком уж эротичный характер. Но матушка наша, Пресвятая Богородица, когда он умудрился заиметь такую… фигуру? Нет-нет, я не хочу сказать, что у него внешность футболиста или что-то в этом роде. Он не раскачанный, скорее, поджарый. Вот он плюхается на кровать, ложится на спину, раскидывает в стороны руки и пялится в потолок, в то время как я пялюсь на него.
        Все пялюсь и пялюсь…
        У него теперь мышцы там, где раньше их не было и в помине. Грудь здорово раздалась вширь. Он что, качается? Быть того не может. Это совсем не его фишка. Спорт Леннон ненавидит. В его духе скорее спрятаться от всех в темном углу с книжкой комиксов в руках.
        Мне, по крайней мере, кажется именно так. Меня вдруг охватывает чувство, что я его больше не знаю.
        - Откуда же тебе его знать? - шепчу я себе.
        Он же изменился. Я тоже изменилась. Хотя нет, иначе не таращила бы сейчас глаза на это запретное зрелище.
        Точнее наведя резкость, я вижу перед собой переплетение мышц, бугрящихся на его животе. В этот момент Леннон опять садится и…
        Я поднимаю телескоп на его лицо. Он смотрит сюда.
        Не в мою сторону, а ПРЯМО НА МЕНЯ.
        Сердце в груди набирает обороты, я отпрыгиваю от телескопа и резко пригибаюсь к полу. Совсем идиотка. Можно подумать, он ничего не заметил. Если бы сохранить самообладание и направить телескоп на небо, можно было бы все разыграть как по нотам, сделав вид, что я совсем за ним не подглядывала. И что теперь? Мое унижение полное и безграничное.
        Ну что же, постаралась на славу, Зори.
        Я лежу на полу и умираю. Как бы мне хотелось отмотать назад последние несколько минут.
        Думаю, ими вполне можно было дополнить список моих сегодняшних неприятностей. Андромеда спрыгивает с кровати и озабоченно лижет мой нос.
        Новый план: сдохну, но в поход поеду - и на звездную вечеринку в Кондор Пик тоже. Отсюда надо бежать. Подальше от отца, изменяющего маме. Подальше от унизительного соседства с секс-шопом. И как можно дальше, пусть даже на край света, от Леннона.

4
        - Прикинь-ка вот этот. Он тебе будет супер, - говорит Рейган громким, хриплым голосом, снимая с крючка розовый, как у Барби, рюкзак.
        В этом магазине туристических товаров мы торчим всего десять минут, а она уже набила тележку таким количеством снаряжения, что его хватило бы даже на экспедицию Доннера[2 - Экспедиция Доннера - экспедиция 87 переселенцев из Иллинойса под предводительством Джорджа Доннера, отрезанных от мира снегами в горах Сьерра-Невада зимой 1846 -1847 года.]. Хозяин лавочки, вероятно, подсчитывает в уме общую сумму и мысленно вносит первый платеж за новый дом. Мама Рейган вручила ей кредитную карточку и разрешила дать волю страстям. Должно быть, здорово.
        - Боже праведный, да ты на ценник посмотри! Это же слишком дорого, - говорю я ей.
        Это рюкзак со множеством отделений, прикрывающий всю спину от шеи до пояса, в котором поместится все, что может понадобиться участнику похода: спальный мешок, стойки для палатки и все такое прочее.
        - Мама разрешила покупать что угодно, лишь бы в этом магазине, - возражает Рейган и озорно смотрит на меня, перекидывая движением головы на плечо хвостик своих светло-каштановых волос. - Ну ничего, она об этом еще пожалеет. К тому же папа только что сорвал на бирже охренительный куш. А почему, по-твоему, мои родители ни с того ни с сего решили слетать в Швейцарию? Так что уж пару рюкзаков мы вполне можем себе позволить.
        - Но их в тележке и без того уже четыре, - обращаю я на сей факт ее внимание.
        Четыре рюкзака. Три палатки. Треккинговые палки. Спальные мешки. Фонарики, крепящиеся на лоб. Плюс к этому набор эмалированной кухонной утвари, который показался Рейган «милым».
        - Нам без всего этого не обойтись, - небрежно бросает Рейган.
        - Я думала, мы отправляемся в гламурный поход, - не соглашаюсь я, - ведь твоя мама сказала моей, что палатки уже установлены, а что касается завтраков, обедов и ужинов - категория «все включено».
        Рейган толкает тележку в отдел туристической одежды:
        - Ну да, я в прошлом году отмечала там свой шестнадцатый день рождения. В лагере действительно есть очень даже милые юрты.
        - Йогурты?
        - Юр-ты, - отчетливо произносит она, в шутку грозя цапнуть меня зубами за нос, - это такие огромные круглые палатки. В такую можно зазвать на вечеринку целую кучу гостей. Что касается этих палаток, то мы покупаем их, чтобы отправиться в поход в глубь территории.
        Мне ее слова совсем не нравятся.
        - Да об этом и речи не было.
        - Зори, это ведь просто поход. Он любому по плечу.
        - И это мне говорит спортсменка, которая каждое утро встает ни свет ни заря, чтобы потренироваться.
        Ее глаза затуманиваются болью. Неужели она без конца пережевывает в голове свою олимпийскую неудачу? Я вспоминаю мамины слова о том, как упорно борется Рейган, и тут же сожалею о том, что поддразнила ее.
        - Вообще-то ты права, - быстро добавляю я, - это всего лишь поход, не более того.
        Рейган опускает глаза на мою клетчатую юбку и оглядывает голые ноги:
        - Пеший туризм пойдет тебе на пользу.
        Я не уверена, что она хочет этим сказать, поэтому решаю не обращать внимания на ее слова и вместо этого решаю направить разговор в другое русло:
        - Я так понимаю, ты намерена разбить лагерь среди девственной природы? Где разгуливают дикие звери и встречаются прочие прелести?
        Чавкая жвачкой, Рейган направляется к витрине с туристическими ботинками. На соседней стене красуется гигантский постер, живописующий симпатичных моделей, которые, устроив фотосессию с дикими животными, скалят свои великолепные зубы и чуть ли на них с вызовом не рычат.
        - В Кингс Форест несметное количество турбаз, и мы наверняка всегда сможем на одной из них переночевать, - уверяет меня она, - по крайней мере, мне так кажется, хотя точно не знаю. Мне лишь сказали, что местечко, куда мы отправимся, всего в паре часов ходьбы от основного лагеря. Твоим амбициозным среднестатистическим туристам из Силиконовой долины о нем ничего не известно. Мы, деточка, говорим о совершенно нехоженых тропах.

«Нехоженых» в моих ушах звучит просто ужасно. В отличие от Рейган, из меня энергия не бьет от природы ключом, да и железными лодыжками я похвастаться тоже не могу. И я в состоянии жить только там, где можно пешком дойти до источника кофеина, где не надо сражаться с комарами и медведями. Я кривлю в адрес Рейган рожицу.
        - Мы сможем орать, сколько хотим, и ни один рейнджер на нас там не цыкнет, - говорит Рейган своим громким, скрипучим голосом, - хозяева гламурного лагеря очень даже милы, но знают моих родителей. И оттянуться по полной мы там не сможем, понимаешь? Не хочу, чтобы они предоставили моей маме отчет о том, чем мы там занимались.
        Интересно, чем это таким она надумала заниматься?
        Рейган тычет в постер с моделями-туристками:
        - В глубине территории… вот где все будет просто здорово. Недалеко от гламурного лагеря, в Кингс Форест, есть мало кому известный водопад, говорят, чтобы увидеть его, даже умереть не жалко. Типа, включают в список дел, которые обязательно нужно сделать перед смертью. Ты знаешь, сколько народу приобрело популярность в Интернете только потому, что каждый из них отправился в классное местечко и сфоткался?
        В моей голове тут же всплывает рассказ Авани о том, как она подслушала Бретта. Пульс бьется быстрее.
        - Ты так и не сказала мне, кто пойдет.
        - Мне казалось, я говорила, - с отсутствующим видом говорит она, - Саммер.
        Девушка из свиты Рейган. Время от времени Саммер присоединяется к нам на школьном дворе, чтобы съесть ланч.
        - Кто еще? - допытываюсь я.
        - Кендрик Тэйлор.
        Этот ходит в академию «Аламеда», частную школу на другом конце города. Вот где Рейган училась бы, будь там достойные условия для занятий спортом. Но таковых нет, и именно поэтому многие дети богатеньких родителей вынуждены ходить в публичную школу вместе с остальными - таким сбродом, как мы.
        - Пару недель назад Саммер стала встречаться с Кендриком, - объясняет она, опережая мой вопрос, и тут же бормочет: - Ну почему туристические ботинки такие уродливые?
        - Потому что до твоего внешнего вида, когда ты, пыхтя и обливаясь потом, взбираешься на гору, никому нет никакого дела.
        - Послушай, если ты думаешь, что не справишься в небольшом турпоходе, лучше сиди дома.
        Слова звучат пощечиной. А еще громче их нельзя было произнести? Ее громоподобный голос несется по всему магазину, и какой-то покупатель бросает в нашу сторону насмешливый взгляд. Так меня на людях еще не позорили.
        - Прости, - говорит она, от досады скривив на одну сторону рот, - я не хотела, просто так получилось.
        Я делаю вид, что ничуть не расстроилась. После отборочных олимпийских соревнований Рейган приобрела паршивую склонность бросаться на окружающих, поэтому, какие мысли ее бы ни глодали, ко мне это, вероятно, не имеет никакого отношения. В то же время, теперь уже я не уверена, что действительно смогу справиться в этом походе.
        - Перестань чесать руку, - подвергает меня суровой критике Рейган.
        А я даже ничего не замечала. Чертова крапивница. Надо будет принять лекарство. Делаю глубокий выдох, успокаиваюсь и пытаюсь сосредоточиться на главном.
        - А кто еще идет? - настаиваю я. - Только Саммер и Кендрик?
        Она пожимает плечами:
        - Бретт Сигер и какой-то его братан.
        Бинго!
        - В самом деле?
        - Ну да. Только не падай на меня в обморок.
        - Ладно, не буду, - отвечаю я.
        - Просто я знаю, как неровно ты к нему дышишь, - говорит она, - человек зацикливается, у него в голове заводятся тараканы, а мне не хочется, чтобы все вокруг сошли с ума.
        - С чего бы это кому-то сходить с ума? Думаешь, в лесной чаще я на него кинусь?
        - Как знать! - ухмыляется она. - Все, что происходит в лесной чаще, в той же чаще и остается.
        Я прочищаю горло и стараюсь вложить в свои слова побольше беззаботности:
        - Говорят, он опять остался один. Рейган издает неопределенный звук.
        - Я думала, у тебя с ним все.
        - Так оно и есть.
        Почти.
        - Ладно, как скажешь. Но если серьезно, то никаких драм в этом походе не предполагается. Я не хочу оказаться в неловкой ситуации.
        - Ничего такого и не будет.
        - Вот и отлично.
        Она согласно кивает головой и катит тележку к стене с веслами. Рядом с ними висят разноцветные байдарки - зеленые, красные, пурпурные.
        - Значит, водопад, к которому мы пойдем, всего в паре часов ходьбы от гламурного лагеря? - спрашиваю я.
        - Так сказал Бретт. Он как раз пытается уговорить парня, который ему о нем рассказал, нас туда отвести.
        Кстати, вспомнила. Купальники. Мы же будем купаться. Как думаешь, их здесь продают?
        Она вытягивает шею и оглядывает магазин.
        Ни за что не появлюсь перед Бреттом в купальнике. Мой стрессометр рвется вверх, но я мысленно толкаю его назад, пытаясь сосредоточиться на своих следующих словах.
        - Мне просто нужно точно выяснить, где он находится. У меня есть знакомые, которые собираются в Кондор Пик, и мне нужно будет придумать, как туда на ночку смотаться.
        Рейган морщит нос:
        - Какие еще твои знакомые собираются в Кондор Пик? Хотя погоди. Ты имеешь в виду астрономический клуб?
        - Метеорный дождь, - подтверждаю я ее догадку, - там будет большая звездная вечеринка.
        Она задумывается.
        - Мы будем недалеко, и у тебя наверняка будет возможность туда добраться. Недалеко от турбазы останавливается автобус, курсирующий по Хай-Сьерре. Бьюсь об заклад, что там можно даже такси найти, если достаточно заплатить.
        Звучит многообещающе, но мне нужны более осязаемые подробности. У меня нет желания метаться в самую последнюю минуту.
        - Попробую написать в лагерь и обо всем расспросить.
        - А Авани тоже туда поедет? - спрашивает она. - Я имею в виду - в Кондор Пик?
        Я согласно киваю головой. Порой мне кажется, что Рейган завидует астрономическим узам, которые связывают меня и Авани. Что, вообще-то, смешно, потому как с Авани я встречаюсь только на заседаниях клуба, в то время как с Рейган до наступления лета виделась каждый день.
        Прилагая усилия, чтобы не чесать зудящую руку, я нарочито разглядываю витрину с бутылками для воды. Вдруг мне в голову приходит мысль.
        - Слушай, а ты ведь тоже можешь поехать со мной на эту звездную вечеринку. Я знаю, Авани будет рада тебя видеть.
        Рейган умолкает. Всего на секунду. Затем качает головой:
        - Я не могу пригласить людей в поход, а потом их бросить.
        Я хихикаю несколько озадаченно:
        - Да, конечно. Глупая идея.
        В воздухе между нами витает гнетущая неловкость, хотя я и не знаю почему. Возможно, она вспомнила, как когда-то мы были лучшими подругами. Возможно, и правда хочет поехать со мной в Кондор Пик, но при этом нуждается в стимуле. Иногда, стоит мне ее подтолкнуть, она тут же снимает защиту и являет мне совсем другую Рейган - прежнюю девочку, которую я знала, когда мы были поменьше. До всех этих олимпийских тренировок. До того, как разбогатели ее родители.
        Она с силой хлопает меня по плечу и немало этим пугает. Порой Рейган даже не отдает себе отчета в собственной силе.
        - Не будь такой мнительной, все хорошо, - произносит она голосом, из которого так и выпрыгивает оптимизм, - я думаю, у нас с тобой все получится. Ты проведешь немного времени в гламурном походе с моими ребятами, а потом отправишься заниматься своей астрономией с Авани.
        - Эти два начинания надо как-то скоординировать, - говорю я, по-прежнему не испытывая особой уверенности.
        - Да ладно тебе, все будет замечательно, - настаивает она, таращит на меня глаза и на мгновение показывает язык. - Расслабься, Зори, и пусть жизнь идет своим чередом.
        Девиз Бретта, хотя я не уверена, что Рейган это осознает. Именно он без конца повторяет эту максиму.
        Может, для меня пришло время внять этому совету?
        На следующее утро я действительно не мешаю жизни идти своим чередом, причем делаю это единственным доступным мне способом - сидя за столом в приемной клиники, просматриваю сверхподробный список всего необходимого для похода, состоящий аж из пятидесяти пяти пунктов. Выезжаем мы завтра, значит, времени убедиться, что у меня есть все, в чем может нуждаться турист, совсем чуть-чуть. Я немного переживаю из-за того, что могу что-нибудь забыть.
        Даже толком не знаю, что это такое. Мне никогда еще не доводилось ходить в поход. Но я зашла на сайт гламурной турбазы, главным образом состоящий из фотографий окрестных пейзажей, вполне достойных страниц какого-нибудь журнала. Единственной информацией, которую мне удалось разыскать, стала пылкая, хвалебная статья об их поваре и коллекции вин. Плюс прейскурант с совершенно безумными ценами. Можно подумать, что ты будешь жить не в палатке, а в четырехзвездочном отеле.
        Накануне вечером мы с Авани почти час болтали по телефону. Согласовали наши планы встретиться на звездной вечеринке, потом она помогла мне найти расписание автобусов, обслуживающих обе Сьерры, которые ходят совсем нечасто. В день, похоже, я смогу два раза сесть на автобус, который идет в сторону Кондор Пик. Теперь у меня, как минимум, есть план, а большего мне и не нужно.
        Дверь клиники открывается, я поднимаю глаза от компьютера на столе в приемной, ожидая увидеть следующего клиента, явившегося на сеанс маминой акупунктуры. К отцу пациент записался только после обеда, поэтому несколько минут назад он ушел, сел в машину и укатил в город по делам. Для меня лучше некуда. Я по-прежнему едва могу перекинуться с ним парой фраз. Даже не знаю, что сказать. Что происходит? Пассий на этой неделе не намечается? Или, может, так: А на Багамах можно только нарушать брачный обет и губить нашу семью? Или есть и другие занятия?
        Я запихиваю эти мысли в самый дальний уголок мозга и сотворяю на лице вежливую улыбку, которой обычно приветствую пациентов. Но когда вижу, кто направляется к столу, она тут же блекнет.
        Князь тьмы собственной персоной, Леннон Макензи.
        Моя первая мысль: Что он, нахрен, здесь делает?
        В клинике он не появляется никогда. Никогда, то есть вообще. Последний раз он переступал порог этой приемной где-то год назад.
        Моя вторая мысль: БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ, ОН ВИДЕЛ, КАК Я ПОДГЛЯДЫВАЛА ЗА НИМ В СПАЛЬНЕ.
        Божечка, если Ты есть на небе, ниспошли мне дар путешествий во времени, чтобы я могла отмотать часы назад и напрочь избежать этой кошмарной ситуации. Я медленно зажмуриваю глаза, надеясь, что Леннон исчезнет, когда я открою их вновь, но не тут-то было. Он и его слишком высокое тело - не смей думать о его обнаженной груди - по-прежнему занимают по ту сторону стола слишком много места.
        - Привет, - говорит он.
        Его слова звучат чуть ли не вопросом.
        Я подумываю о том, чтобы вздернуть подбородок и ничего не сказать, то есть повторить то, что он сам проделал со мной, но потом решаю, что это для меня слишком мелко.
        - Доброе утро, - официальным тоном отвечаю я.
        Без всяких улыбок. Он не заслуживает тратить на него силы.
        Он опускает глаза. Затем сжимает руку в кулак и пару раз медленно постукивает им по столу, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы… будто не зная, что сказать. Или знает, но на деле не хочет ничего говорить.
        - Ладно… - наконец произносит он.
        - Ладно, - соглашаюсь я.
        Он что, избегает смотреть мне в глаза? Ощущение такое, будто он сейчас швырнет на стол динамитную шашку, а сам рванет к двери. Теперь я понимаю, почему говорят, что напряжение можно даже резать ножом.
        Неужели он больше ничего не скажет?
        Может, он явился сделать мне предъяву?
        И как тогда быть мне?
        - У меня и в мыслях не было за тобой подглядывать, - выпаливаю я в свою защиту, - просто настраивала телескоп. Он побывал в ремонте. Недавно. Его недавно отремонтировали. Вот я его и проверяла.
        Эй, а ведь теперь он на меня смотрит. И по его лицу разливается что-то сродни ужасу. Или потрясению. Может, он считает меня идиоткой. Ну почему я не могу читать его мысли? И почему он ничего не говорит?
        - И почти даже ничего не видела, - настойчиво гну свое я.
        Он медленно кивает.
        - Точнее, не почти, а совсем ничего, - поправляюсь я, - всего лишь проверяла телескоп.
        - Ты это уже говорила, - отвечает он, кося на меня прищуренными глазами.
        - Прости, я хотела сказать, что мне не за что просить прощения, я ничего такого не сделала.
        - Конечно же не сделала.
        - Это вышло случайно.
        - Я так и понял.
        Мой взгляд перекидывается на его руки. На нем футболка с коротким рукавом, поэтому теперь я пялюсь на мышцы.
        Отведи глаза! Отведи, тебе говорят! Слишком поздно. Он меня поймал. В который раз.
        ЧТО ЭТО СО МНОЙ?
        - В общем, - говорит он, кладя на стол стопку конвертов, будто между нами не случилось ничего плохого, - мне велели зайти и отдать вашу почту. Ее утром принесли в наш магазин.
        О господи.
        Мне с огромным трудом удается сдержать мучительный стон, клекочущий в глотке. Ну зачем, зачем я только открыла рот?
        - Э-э-э… спасибо.
        Я пододвигаю к себе одним пальцем письма и пытаюсь собрать остатки гордости.
        - Они, похоже, запечатаны, и я надеюсь, что на этот раз, ребята, вы не вскрыли их по ошибке.
        Он подергивает себя за ухо. На свету сверкает несколько облупившийся черный лак его ногтя.
        - Она правда не собиралась открывать тот конверт. Я тогда тоже там был.
        Вот тебе и кусочек дерьма в качестве вишенки на торте. Он все знает. Да и как иначе. Мне что, такая возможность даже в голову не пришла? Я что, ее не обдумывала? Но это никоим образом не останавливает нахлынувшую на меня волну смущения. Я аккуратно складываю письма, избегая смотреть в его осуждающие глаза.
        - Слушай, - говорит он неожиданно мягким голосом.
        Я поднимаю глаза и вижу на его лице странное выражение. Не могу сказать, жалость это, нежность или же нечто совсем другое. Однако меня охватывает ощущение, что ему известно нечто такое, чего не знаю я, от чего мой пульс, движимый паникой, бьется еще быстрее.
        Дверь клиники распахивается, и внутрь влетает отец:
        - Я забыл…
        В этот момент он видит Леннона и в нерешительности останавливается. Его брови сходятся в темную точку на переносице.
        - Какого черта ты здесь делаешь?
        Леннон поднимает руки, будто сдаваясь, но в его лице явственно читается неприкрытый вызов.
        - Просто принес почту, любезный.
        - Я тебе не любезный, - произносит отец звенящим от досады голосом.
        - Возблагодарим Господа за его мелкие благодеяния.
        - Ты бы вел себя уважительнее.
        - Хорошо, буду, но только после вас, - язвительно отвечает Леннон и добавляет: - Сэр.
        Однако, кроме вежливости, в этом слове больше нет ничего.
        Я не знаю, что делать. Во-первых, зачем Леннон вообще сюда явился? Он же знает отца. Чтобы не нагнетать обстановку, встреваю в их разговор:
        - Леннон принес нашу почту, которую по ошибке доставили им.
        Но отец меня будто не слышит. Он лишь тычет пальцем в пол и говорит:
        - Чтоб ноги твоей здесь больше не было! Это моя частная собственность!
        Леннон пожимает плечами:
        - Ваша частная собственность? Когда я проверял в последний раз, вы арендовали эту недвижимость точно так же, как все остальные.
        - Что-то ты стал слишком умный, сучонок.
        - Лучше уж быть умным сучонком, чем тупым.
        Эх, чего-чего, а вот этого не надо было говорить.
        Выражение злобы на лице отца сменяется яростью.
        - Пошел вон отсюда!
        - Да иду я, иду, - мрачно улыбается ему Леннон.
        - И правильно делаешь, черт бы тебя побрал, - бурчит отец.
        В коридоре за столом в приемной грохочут шаги, появляется, запыхавшись, мама и вертит во все стороны головой, чтобы охватить картину происходящего.
        - В чем дело? - громко шепчет она. - У меня на столе пациент!
        - Миссис Эверхарт, - вежливо кивает ей Леннон, - ваш супруг только что вышвырнул меня за дверь.
        - Дэн! - сурово произносит она.
        Отец не обращает на нее никакого внимания.
        - И больше сюда не таскайся, - говорит он Леннону.
        - До свидания, Зори, - говорит мне тот, толкая перед собой входную дверь.
        - А если еще раз заговоришь с моей дочерью, я вызову полицию, - кричит ему вдогонку отец.
        О господи.
        Леннон в дверном проеме поворачивается, несколько долгих секунд пристально смотрит на отца и качает головой:
        - Встреча с вами, мистер Эверхарт, для меня всегда истинное удовольствие. Вы образец обходительности и благородства. Прямо сокровище.
        Теперь отец смертельно бледнеет, и на секунду меня охватывает страх, что он ударит Леннона. Но что еще хуже, я боюсь, как бы Леннон не рассказал об альбоме с фотографиями с Багамских островов.
        Но парень смотрит на маму, переводит взгляд на меня и, не сказав ни слова, уходит. Дверь за ним закрывается, я смотрю как его темный силуэт движется по тротуару и исчезает.
        - Дэн, - повторяет мама, теперь с тихой отрешенностью.
        Признавая свое поражение.
        Приемную заполняет тишина. Отец укрощает гнев, и вся его буйная энергия без малейшего труда растворяется в косых лучах солнечного света, льющегося в окна. Он поворачивается ко мне и говорит:
        - Зачем он приходил? Я думал, вы с ним больше не общаетесь.
        Я помахиваю конвертами, которые принес Леннон:
        - Так оно и есть. Он сказал правду.
        Он хотя бы понимает, как меня унижает случившееся? С какими бы проблемами в отношениях мы с Ленноном ни столкнулись, они больше никого не касаются, и от отцовских скандалов меня попросту тошнит. Тошнит от всего: от его злости на Макензи, от того, как он поступил с мамой. Если бы он только знал, что я прячу в столе в своей комнате…
        Может, показать ему втихую альбом со снимками и посмотреть, что он на это скажет?
        Открестится от всего? Или все же признается?
        Не думаю, что у меня хватит духу это выяснять.
        Отец смотрит на меня, вроде бы безразлично, хотя я точно могу сказать, что в голове у него крутятся шестеренки. Может, он каким-то образом догадывается, о чем я думаю? Я расслабляюсь, чтобы, подобно ему, тоже придать чертам лица выражение безразличия. Через мгновение он с негромким сопением позвякивает в руке ключами от машины.
        - Зори, я хочу тебя попросить: если этот юноша еще раз к тебе пристанет, скажи, пожалуйста, мне. И незамедлительно.
        Он конечно же может ждать от меня чего угодно, но не думаю, что в ближайшем обозримом будущем я смогу ему что-нибудь доверить.
        Может, даже не смогу никогда.

5
        Больше мы с отцом не сказали друг другу ничего. Он извинился перед мамой, что устроил на работе сцену, затем забежал на секунду в свой кабинет и опять выскочил за дверь. Словно ничего такого не произошло. Потом, так и не вернувшись через пару часов, позвонил и сказал садиться обедать без него. Сослался на то, что играет в ракетбол с пациентом. Только вот я совсем не уверена, что в настоящий момент он занят именно этим.
        Возможно, я вообще больше не буду ему верить, что бы он ни говорил.
        Мама закрыла клинику на обед, мы отправились в ее любимый вегетарианский ресторан, поклевали немного мексиканских пирожков тако с овощами прямо с фермы и мимо торговых заведений на Мишн-стрит пошли обратно домой.
        Если не считать еды и кофе, в этой пешеходной зоне, обсаженной сикоморами, больше нет ничего, в чем действительно нуждается человек, зато есть все, чего ему хочется. Среди горстки национальных сетевых магазинов втиснуты специализированные торговые точки по продаже шведских зубных щеток, саке домашнего приготовления, экзотических кукол ручной работы и игрушек из деревянного вторсырья. А вдоль тротуаров перед этими лавчонками на скамейках сидят мамаши вперемежку с татуированными уличными панками, слушая студенческий джаз-банд, который играет перед кафешкой «Джиттербаг», и бросают денежку.
        - В ресторане ты произнесла всего пару слов, - говорит мама, сжимая в руке белый пластиковый пакет с недоеденными блюдами из ресторана. - Я понимаю, сегодня там было шумно и многолюдно, однако обычно ты выдаешь как минимум одну шутку по поводу вегетарианцев.
        Это не составляет никакого труда. Пирожки тако должны быть с мясом. Сие заведение прет против природы. Половина тех, кто в нем питается, испытывает в организме острый недостаток железа.
        - Просто у меня из головы не выходит турпоход, - вру я.
        - Турпоход… а может, все же отец, выставивший себя перед Ленноном идиотом?
        - Пожалуй, и то и другое, - соглашаюсь я и украдкой бросаю на нее взгляд, - у Бриллиантового Дэна слегка поехала крыша.
        - Время от времени Бриллиантовый Дэн слишком уж поддается эмоциям, - глубоко вздыхает она, одергивая диагональный шов на своей рабочей блузке, - мне никогда не нравилось его отношение к Леннону. Если бы Макензи вели себя так с тобой…
        - Но они ведь не ведут.
        Мама согласно кивает:
        - Знаю. Это не ахти какое оправдание, но отец сейчас действительно очень переживает по поводу бизнеса. От него ушло столько пациентов, раньше приходивших на массаж. На деле мы несем немалые убытки, и я не знаю, как остановить эту течь, пока дела опять не пойдут в гору.
        Я на минуту задумываюсь и отвечаю:
        - Можно позвонить дедушке Сэму. Он одолжит денег.
        Дедушка Сэм - отец моей мамы. Самый классный человек на всем белом свете. Ее родители приехали в США, когда она была еще маленькой, у них есть собственная судоходная компания «Мун Импортс энд Экспортс» - по-корейски их фамилия звучит Мун, что в переводе означает «луна», - поставляющая из Южной Кореи продукцию машиностроения. Их нельзя назвать такими уж богатыми, но Муны все делают правильно. Именно дедушка Сэм купил мне Нэнси Грейс Роман и прочее оборудование для занятий астрономией. Я каждый месяц посылаю ему свои лучшие фотографии созвездий, получая в качестве ответа многократные, восторженные эмодзи. Раньше это были исключительно смайлики, однако теперь он дополнил их звездочками и поднятыми вверх большими пальцами.
        - Нет, мы больше не будем просить деньги у моих родителей, - решительно говорит мама, - они и так уже достаточно сделали.
        Мы немного идем молча, потом я обдумываю сказанные ею когда-то слова.
        - Почему от тебя не уходят клиенты, которых ты лечишь иглоукалыванием?
        - В каком смысле?
        - Если секс-шоп Макензи отпугивает клиентов Дэна, раньше приезжавших к нему на массаж, то почему большинству твоих пациентов на него наплевать?
        - Кто его знает, - пожимает плечами мама. - Может, мануальных терапевтов в Мелита Хиллз больше, чем специалистов по акупунктуре. Я ведь товар редкий.
        - Может, Дэну тоже стоило бы заняться акупунктурой?
        - Поверь мне на слово, мы с отцом рассмотрели дюжину вариантов и в мельчайших подробностях проанализировали наши дела за последние несколько месяцев.
        Когда мы доходим до конца квартала, к нам бросается какая-то увешанная бижутерией женщина, рассказать о благах психонейроиммунологии, а мужчина в поношенном костюме на противоположной стороне тротуара норовит всучить брошюрку о спасении души. Я отмахиваюсь от них, а когда мы переходим улицу, спрашиваю:
        - Ты счастлива с папой?
        Мама поворачивает ко мне голову;
        - А почему ты спрашиваешь?
        - Не знаю, - отвечаю я, уже жалея, что вообще затеяла этот разговор.
        - Конечно же счастлива, - уверяет меня она.
        Даже не знаю, что об этом думать. Как она может быть счастлива, если отец заводит с другими женщинами шашни по всему миру? Неужели она даже не догадывается, что в их отношениях что-то не так? Лично я точно знала бы, что дело швах, если бы спутник жизни мне изменял. По крайней мере, очень на это надеюсь. Мой единственный опыт в плане отношений с мужчиной - это Андре Смит. Мы с ним стали встречаться после вечера выпускников, но в тот самый момент, когда я собиралась во второй раз пойти к нему на свидание, его мама получила работу в Чикаго, и им вскоре пришлось переехать. В третий раз мы с ним увиделись на его прощальной вечеринке, и поскольку встретиться нам больше было не дано, расставание нас… несколько увлекло. Мы сделали далеко не лучший в жизни выбор. Кроме трех тестов на беременность после его отъезда, чтобы трижды быть уверенной, и признания маме в содеянном, чтобы получить мудрый совет в плане здоровья и увериться в четвертый раз, этот опыт в целом принес одни лишь разочарования. По крайней мере, мне. Андре еще несколько недель переписывался со мной по электронной почте, стараясь продолжать
наши отношения, до тех пор, пока у меня не осталось другого выбора, кроме как пометить его адрес как спам.
        Вот что случается, если не придерживаться плана. Полная и всеобъемлющая катастрофа. Больше никогда так делать не буду.
        Мама гладит меня по голове:
        - С финансовыми проблемами сталкивается любая семья. Но мы справимся. Тяжелые времена, как правило, длятся недолго. Надо лишь дождаться их окончания.
        Однако она не знает, насколько в действительности все плохо. Меня беспокоит не только необузданная папина вспышка гнева нынешним утром, но и тот факт, что тайна его похождений на стороне известна не только мне. О ней знают Макензи. Знает Леннон. Сколько времени пройдет до того момента, пока кто-нибудь не проболтается и мама обо всем не узнает?
        Я не могу этого допустить.
        - Это что у тебя, крапивница? - спрашивает мама и останавливается, чтобы внимательнее рассмотреть мою руку. - О боже, Зори, да у тебя везде волдыри. Ты что, ела креветки?
        - Нет.
        Иногда мою болезнь действительно могут вызвать моллюски, но в основном это стресс либо какой-нибудь случайный аллерген. Она непредсказуема. Мое тело - сплошная тайна.
        Она хмурится, глядя на меня, от беспокойства ее лицо принимает напряженное выражение.
        - Тебе опять придется ежедневно принимать противоаллергические препараты. К тому же нам надо будет купить в магазине Анджелы ту гомеопатическую мазь.
        От этой мази у меня болит голова, но я ни о чем таком не упоминаю. Мама говорит, что, если поторопиться, можно зайти и купить ее на обратном пути, но в этот момент мое внимание привлекает нечто на другом конце улицы. На обочине припаркован черный, дьявольский катафалк Леннона. Мы примерно в квартале от его работы, стало быть, он, скорее всего, трудится. Когда я вспоминаю об утренней ссоре с отцом, мне в голову приходит мысль: меня неделю не будет, в то время как Леннон останется. Стоит ему еще раз поцапаться с папой, и он может проболтаться об альбоме с фотографиями.
        Нужно будет вырвать у него обещание держать рот на замке.
        - Слушай, тебе ни к чему опаздывать на следующий сеанс, - говорю я маме, - мне ничего не стоит зайти к Анджеле самой и купить мазь от крапивницы.
        Она замирает в нерешительности, потом сует руку в карман рабочей блузки и протягивает мне немного денег:
        - Ладно. Скажи ей, что, если отпустит тебе просто так, с меня бесплатный сеанс банок. Иногда она предпочитает бартер.
        - Корпоративная солидарность в целительской среде?
        - Типа того. Вернешься домой - прими противоаллергическое средство, потом я приду посмотрю, как ты, договорились?
        - Договорились.
        - Я не шучу. Не заставляй меня тащить тебя в «Пресвятое сердце».
        - Только не к этим чудовищам, - трагичным голосом говорю я. - Традиционная медицина - для тупоголовых.
        Она тычет мне пальцем в бок и щекочет. Я хохочу.
        - Следите лучше за своей крапивницей, леди.
        Я обещаю внять ее совету.
        Когда мы расходимся в разные стороны, я возвращаюсь по тротуару обратно, перехожу на другую сторону улицы, миную машину Леннона и шагаю к магазину на углу.

«Остров рептилий» - один из старейших во всей Калифорнии магазинов по продаже гадов. На его кирпичном фасаде расположилась гигантская фреска, живописующая джунгли с ящерицами, черепахами и змеями. О господи! Я прохожу мимо тропических растений и огромных бревен, прибитых воображаемыми волнами к его заглубленному входу, и толкаю перед собой дверь.
        Внутри глаза тут же привыкают к рассеянному свету, ноздри заполняет густой, мускатный запах грунта и змей. Вдоль стен расположились сотни резервуаров и террариумов, их ультрафиолетовые осветительные приборы и нагревательные лампы создают теплую атмосферу. Большинство здешних рептилий выставлены на продажу, хотя хозяева магазина также реализуют собственную программу их разведения и активно занимаются просветительской деятельностью.
        У входа красуется большая касса, но Леннона за ней нет, поэтому я смотрю по сторонам, пытаясь узреть его в этом огромном торговом зале. Потом под деревянными балками, тянущимися по высокому открытому потолку, пробираюсь по проходам, забитым пластмассовыми террариумами, искусственными растениями, бесконечными товарами для содержания земноводных: термостатами для регулирования температуры в резервуарах, кормом и гамаками для ящериц. Посреди магазина в огромной клетке красуется ствол старого, сухого дерева. На его голых ветвях расположилось множество крохотных деревянных платформ. С потолка клетки свисают тропические растения, по стенам тянутся вверх цветущие лианы.
        И в этот момент я вижу Леннона.
        Он стоит в клетке с гигантской зеленой игуаной, устроившейся у него на плечах.
        - Ее зовут Мария, - говорит Леннон малышке, которая стоит снаружи, прижимаясь носом к защитному стеклу, - она из Коста-Рики.
        - А сколько ей лет? - спрашивает девочка.
        - Пять, - отвечает Леннон.
        - Столько же, сколько тебе, - напоминает ей мама.
        На девочку все происходящее производит надлежащее впечатление.
        - И она живет здесь?
        - В ее распоряжении целая клетка, - утвердительно отвечает Леннон, - она почти четыре фута в длину, поэтому, чтобы гулять, ей требуется много места. Хочешь, я покажу тебе ее хвост?
        Он низко наклоняется по ту сторону стекла, чтобы она могла бросить взгляд.
        Девочка смотрит, широко распахнув глаза, восторженно, но вместе с тем и с опаской.
        - А она не укусит?
        - Если ее напугать, то да, - говорит Леннон, он вкрадчиво что-то говорит большой ящерице, снимает с плеч и кладет на платформу наверху, где она сворачивается вокруг какого-то тропического растения в горшке. - Она позволяет брать себя в руки только очень немногим друзьям. Нужно немало времени, чтобы она поверила человеку и стала его к себе подпускать. Но если ты полюбуешься ею, стоя по ту сторону стекла, Мария возражать не будет.
        - А я могу купить ее и держать у себя дома?
        Леннон делает вид, что обдумывает ее вопрос.
        - Ей требуется много места, к тому же мы будем грустить, лишившись возможности каждый день видеться. Если тебе нравятся ящерицы, лучше возьми в качестве домашнего животного зеленого анолиса или же леопардового геккона. О них совсем нетрудно заботиться, особенно если твоя мама не против покупать живых насекомых…
        Он бросает быстрый взгляд на мать, которая решительно качает головой.
        - Или же можешь просто приходить сюда и навещать Марию.
        Девочка задумчиво размышляет, мама в восторге показывает парню вытянутый вверх большой палец руки. Его лицо расслабляется, на нем появляется теплая улыбка. Я уже сто лет не видела, чтобы он так улыбался. Мило и по-мальчишески. В моей груди вдруг разливается тупая боль.
        Не смеши людей, говорю я себе и загоняю поглубже внутрь нежелательные эмоции.
        Мать благодарит Леннона и ведет дочь в отдел черепах. Когда он остается один, я с опаской подхожу к клетке и говорю:
        - Привет.
        Парень резко оборачивается, видит меня, от удивления дергает головой и бросает взгляды по сторонам, будто его могут окружать скрытые камеры: еще настороженнее девчушки, опасавшейся, что ее укусит игуана.
        - Что случилось?
        - Я возвращалась домой после обеда и увидела твою машину, - говорю я с таким видом, будто заглянуть к нему для меня самое обычное дело.
        Будто я вот уже какой месяц подряд не стараюсь избегать ходить по этой стороне улицы, чтобы случайно с ним не столкнуться.
        Он принимает оборонительную позу и скрещивает на груди руки:
        - Надеюсь, ты явилась не для того, чтобы вручить мне ордер на арест за вторжение в частные владения?
        Я внутренне содрогаюсь:
        - Мой отец…
        - Придурок?
        - Он переживает…
        - Значит, вот как это теперь называется, - фыркает Леннон.
        - Послушай, ты бы тоже бесился, если бы твой бизнес покатился в тартарары после того, как клиенты побежали быстрее крыс с тонущего корабля.
        Он задумчиво издает тихий звук, который пробивается сквозь стекло, расшвыривает в разные стороны мои мысли и творит в груди странные, нежелательные вещи. Примерно такое же ощущение возникает, когда по дороге катит большой грузовик. Видеть ты его не видишь, но зато чувствуешь, и это вызывает в твоей душе подозрения без всякой зримой причины.
        - По правде говоря, это неправильно, - выговаривает мне он, - в оригинале фраза звучала так: «Когда дом вот-вот развалится, его покидают все мыши».
        - Да? Я бы на твоем месте лелеяла самую искреннюю надежду на то, что этого никогда не случится, не забывай - мы все торчим в одном и том же здании, - говорю я, его никому не нужное умничанье меня неожиданно бесит. - Если мы развалимся, обломки могут накрыть и ваш магазин. И где тогда окрестные извращенцы будут покупать себе анальные пробки?
        - Чего не знаю, того не знаю.
        Он хватается руками за деревянные прутья клетки, наклоняется, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и прижимается лбом к разделяющему нас стеклу. От его одежды исходит чистый, солнечный, мучительно знакомый запах. Запах Леннона.
        - Наверное, отправятся в тот же магазин, где твой папочка покупает штуковины, которые ему самому засовывают в задницу. Кажется, это рядом с конторой под названием «Мы - прелюбодеи».
        Во мне вскипает ярость:
        - Да ты… - начинаю я, но вдруг понимаю, что говорю слишком громко, наклоняюсь к стеклу и понижаю голос: - Не говори никому об альбоме с фотографиями.
        - Мне почему-то кажется, что каждый, у кого есть функционирующий измеритель количества дерьма, и так знает, что он подонок.
        - Моя мама не знает! - шепотом кричу я в его глупую физиономию.
        Он вонзает в меня острый взгляд и издает негромкий звук:
        - Ты не стала отдавать ей посылку.
        - Потому что это разрушит их брак, - летит в его сторону мой шепот, - я не могу так поступить с мамой, это ее убьет.
        Леннон ничего не говорит. Лишь внимательно вглядывается в мои глаза.
        - Не говори ничего моей маме, - умоляю я, - и пока я не придумаю, что с этим делать, попроси своих мам тоже держать язык за зубами.
        - То, что они говорят твоей маме, не в моей власти. Если ты помнишь, они когда-то дружили. Как и мы с тобой, пока вы не решили, что продвижение по общественной лестнице важнее.
        - Что?
        Нет. Все действительно пошло прахом, но совсем не так, как он говорит. Это не я послала Леннона. Это он меня послал.
        - По правде говоря, я вообще удивляюсь, что ты рискуешь говорить со мной на публике, - говорит он, - с каждой проведенной рядом со мной секундой у тебя остается все меньше жизней. Ты бы за этим делом следила, а то не ровен час, как их счет обнулится.
        - Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.
        - Это потому, что ты вечно болтаешься с этой гнусной Рейган Рейд.
        - И кто это мне говорит? Мальчишка, который вечно торчит дома один в компании горстки змей?
        - Уж кто-кто, а ты, наш великий шпион, знаешь это наверняка.
        Я прижимаюсь лбом к стеклу:
        - Говорю тебе, это была ошибка.
        Его темные глаза всего в нескольких сантиметрах от моих.
        - В самом деле?
        - Колоссальная ошибка.
        - Ну если ты так говоришь…
        - Невероятная.
        - Я польщен.
        - Мне… Погоди-ка, о чем это мы сейчас говорим?
        Он улыбается - медленной, дерзкой улыбкой.
        Я шарахаюсь от стекла. В ушах такой рев, будто к голове кто-то поднес реактивный двигатель. Дергая за кончики коротко подстриженных волос, я пытаюсь прикрыть предательский румянец, страстно желая, чтобы он сошел до того, как перекинется на шею.
        - Да пошел ты, - звучит мой ответ, - я хотела извиниться за поведение отца, но теперь была бы даже рада, если бы он откусил тебе голову. Надеюсь, теперь ты заболеешь бешенством.
        - Я что тебе, летучая мышь или Оззи Осборн? И поскольку кусал не я, а твой отец, то заболеть бешенством, по идее, должен не я, а он.
        - Как же я тебя ненавижу.
        - Знаешь, - говорит он, выдавая только саркастическую ухмылку, - я действительно тебе сочувствовал. Нет, правда, целых две секунды. Но теперь считаю себя идиотом, потому как вижу, что ничего не изменилось. Ты осталась все той же девушкой, холодной как лед. Точно такой же, как он. Ты и сама это знаешь, правда? Тебе важнее не сущность, а внешняя сторона предметов и явлений. И врать, вероятно, у тебя в крови.
        Во мне бурлят беспорядочные эмоции. Замешательство. Боль. И что-то еще, чего я в точности определить не могу. Ярость. Да, должно быть, она, ведь к глазам без всяких предупреждений подкатывают невыплаканные слезы.
        Не смей перед ним плакать, говорю я себе.
        - Зори, - говорит он тихим, хрипловатым голосом, - я…
        Он не договаривает, но это и не важно. Мне плевать, что там думает Леннон Макензи. Ни сейчас, ни вообще.
        - Мне казалось, сюда можно прийти и взвешенно с тобой поговорить, - говорю я самым спокойным, самым профессиональным голосом, на какой только способна, отходя немного дальше от клетки, - но это, похоже, оказалось ошибкой. Я прошу тебя только об одном: если ты и твои родители хоть немного уважаете мою мать…
        - Зори…
        Я повышаю голос, не давая ему ничего сказать:
        - …то вы не будете лезть не в свои дела и не помешаете мне разрулить сложившуюся ситуацию. Если кто-то и разрушит ее жизнь, то только я, а не совершенно чужой человек, которому на нее наплевать.
        С этими словами ноги выносят меня из магазина. Завтрашнего дня мне приходится ждать долго.

6
        - Все взяла? - спрашивает мама, прикидывая вес моего рюкзака.
        На часах без малого десять утра, через пару минут за мной должна заехать Рейган. Я зашла в клинику попрощаться с родителями.
        - О господи, он такой тяжелый.
        - Просто я захватила портативный телескоп и фотоаппарат.
        Кто же мог знать, что в десяти фунтах окажется столько веса? Все это заняло в рюкзаке очень много места, поэтому я запихнула на дно одну из купленных Рейган палаток, свернутый спальный мешок, одежду, аккуратно сложив ее для экономии пространства, пару энергетических батончиков, банки с арахисовым маслом, немного кофейных зерен «эспрессо» вшоколаде - все основные пищевые категории.
        Кроме того, я позволила себе захватить линованный ежедневник. Самый маленький. И пару гелевых ручек.
        - А деньги на всякий пожарный случай, которые я тебе дала?
        Я хлопаю по карману пурпурных клетчатых шорт. Они подходят под мои пурпурные кеды «Конверс» итакую же пурпурную оправу. О моем пурпурном лаке для ногтей уже упоминалось. Я просто супер-пупер. Мне можно платить за то, что выгляжу так круто. Все, решено - заключаю контракт и становлюсь моделью, сегодня же.
        - Внешний аккумулятор для мобильника не забыла?
        - В рюкзаке, - вру я.
        Это старая модель, весящая целую тонну, а в битве одних тяжестей с другими победу одержали телескоп и камера. Кроме того, на этой гламурной тубразе есть электричество, так что я просто могу воткнуть телефон в сеть.
        Мама оглядывает мои руки:
        - Мазь от крапивницы взяла?
        - Да, эта вонючая гомеопатическая мазь со мной. А где папа? Мне скоро пора ехать.
        - Дэн! - кричит она в глубь клиники, сложив рупором руки. Затем вновь поворачивается ко мне: - Он торопится в банк. Я попыталась увеличить для клиники кредит, но мне сказали, что наш кредитный рейтинг слишком низкий, потому что мы по уши в долгах. Безумие какое-то, это ведь наш единственный кредитный счет, и в прошлом году я полностью погасила кредит за машину отца. Там, должно быть, какая-то ошибка. Он сейчас поедет разбираться. Ага, а вот и ты! - говорит она, когда он вбегает в приемную с ключами от машины в руке.
        И тут же отец идет к двери.
        - Скоро буду, - бросает он на ходу.
        - Дэн, Зори уезжает в турпоход, - говорит мама. В ее голосе сквозит то же отчаяние, которое испытываю я.
        Отец поворачивается, удивленно смотрит на меня и, вероятно, только сейчас замечает мой рюкзак.
        - А, ну да, - говорит он, элегантно прикрывая свою оплошность очаровательной улыбкой, - рада провести время с дочерью Рейдов?
        - С Рейган, - отвечаю я.
        - Да-да, с Рейган, - повторяет он. Улыбка становится еще шире, он поворачивается к маме и говорит: - Ты все проверила? С этим туристическим лагерем порядок? Девочки будут там в безопасности?
        - У них своя охрана и все такое прочее, - говорит мама, - я же тебе рассказывала, ты что, забыл? Миссис Рейд поговорила с хозяевами, и они обратят на нашу группу особое внимание.
        - Да-да, я помню, - шепчет отец, с энтузиазмом кивая головой.
        Затем улыбается мне и разводит в стороны руки, словно собираясь обнять, что вообще-то странно, потому что между нами это больше не принято, но тут же меняет решение и вместо этого гладит по голове.
        - Желаю тебе хорошо провести время, маленькая моя. Будь на связи с Джой и захвати перцовый баллончик на тот случай, если у кого-нибудь из парней окажутся слишком уж блудливые руки.
        Да, там будут парни, и я конечно же очень надеюсь, что у них окажутся блудливые руки, но ни за что не скажу об этом отцу, поэтому просто смеюсь, хотя смех мой звучит так же безжизненно, как выглядит его улыбка.
        Он натянуто кивает, повисает неловкая пауза.
        - Ладно, побегу в банк, увидимся, когда вернешься, - говорит он и, не дожидаясь моего ответа, бежит к двери.
        Когда он уходит, я изливаю чувства на маму:
        - Вот тебе и здрасьте! Вообще-то я уезжаю на целую неделю. Он это хоть понимает?
        Мама поднимает вверх руки, разделяя мое отчаяние:
        - Знает. Я говорила ему, что могу сама съездить в банк в обеденный перерыв, но он настоял заняться этим немедленно. Отец просто…
        - Ага, переживает, - покорно говорю я.
        И что там с этим банковским кредитом? Что-то здесь нечисто. А может, все, к чему бы ни прикоснулся отец, сейчас вызывает у меня подозрения?
        - Ладно, забудь о нем, я же здесь, - говорит мама и берет мое лицо в свои ладони, - и мне тебя будет безумно не хватать. А еще я буду каждый день волноваться, поэтому при первой возможности звони или шли сообщения, чтобы отметиться.
        - Там далеко не везде сеть ловит, - напоминаю ей я.
        Предупреждение об этом мы прочли на сайте гламурного турлагеря.
        Она кивает:
        - Если от тебя не будет вестей, я не стану звонить в полицию штата. Разве что в полдень в следующую пятницу не увижу тебя перед собой. Добавлю, что в целости и сохранности.
        - Насчет «в целости и сохранности» не знаю, но здесь я буду точно. Рейган надо вернуться, чтобы до начала семестра решить вопросы с участием в сборной страны, - напоминаю я ей. - Ну все, мне пора, пойду, надо придерживаться расписания.
        Она хватает меня за руку, смотрит на часы, видит время и хмурится:
        - Вот черт, мне же надо приготовить комнату для первого пациента.
        Вот и отлично, ведь мне, если честно, хочется выйти отсюда одной, до того как Джой решит меня проводить и поздороваться с Рейган. Подобно отцу, она все еще тешит себя иллюзией, что в поход пойдут одни девочки, и я хочу, чтобы так продолжалось и дальше.
        - Я передумала. Не надо тебе никуда ехать.
        Она слишком сильно прижимает меня к себе и трагично не желает выпускать из объятий.
        - Мам, - со смехом отвечаю я, - ты нарушаешь гармонию моей жизненной силы.
        - Я говорила, как тебя люблю?
        - Сегодня нет. Но ты же купила мне копченую индейку, а что это такое, если не знак любви?
        - Я люблю тебя, девочка моя.
        - Я тебя тоже, - звучит мой ответ.
        Когда она наконец меня выпускает, я поднимаю тяжелый рюкзак и на прощание машу ей рукой.
        - Не забывай кормить в обед Андромеду, - напоминаю я ей.
        Обычно это моя обязанность, мама дает ей поесть утром.
        - Не забуду, - заверяет меня она, когда я уже открываю дверь. - И не писай на обувь, чтобы случайно не спровоцировать какого-нибудь медведя.
        - Если я увижу медведя, то просто отключусь от страха, в итоге он подумает, что я умерла.
        - Здравая мысль. Да, Зори…
        - Что?
        - Не осторожничай, будь благоразумной. Желаю тебе хорошо провести время. Ну что, пока?
        Я в ответ уверенно киваю ей головой и выхожу на улицу.
        Стоит прекрасный летний день. Не жаркий и не холодный. Обалденное синее небо. Волоча рюкзак к бордюру, дорога за которым размечена запрещающими парковку полосками, я испытываю странную смесь радостного предвкушения и тревоги.
        Рейган пока нигде не видно, поэтому я решаю в последний раз потренироваться с рюкзаком, перед тем как использовать его в полевых условиях. Я пробовала делать так, когда он был пустой, но теперь, набив его битком, я вынуждена сесть на корточки, чтобы его поднять, причем мне приходится здорово попотеть, чтобы пристроить его на оба плеча. Когда же это наконец удается, я неуклюже пошатываюсь и чуть ли не заваливаюсь назад. И как я собираюсь с такой штуковиной на горбу отправиться в этот гребаный поход?
        Такое ощущение, что меня оседлал перекормленный африканский ленивец. Может, если застегнуть на поясе ремень, то…
        - Ты неправильно уложила в него вещи, - окликает меня чей-то голос.
        Я медленно поворачиваюсь, чтобы действительно не опрокинуться - что вполне возможно, без всяких шуток, - и мне достаточно одной секунды, чтобы увидеть его обладателя. Высокие черные кроссовки «Конверс», черные джинсы с искусно протертыми на коленях дырками и футболка с изображением сердца среди костей просвеченной рентгеном груди.
        Леннон сидит на капоте своего катафалка, стоящего в нескольких ярдах поодаль на одном из общественных парковочных мест нашего тупика.
        - Тяжелые вещи надо было сложить посередине, там, где спина. Чтобы вес несли на себе не плечи, а бедра. Если уложить все правильно, ты перестанешь напоминать Пизанскую башню.
        - Мне не…
        Я переношу вес тела на другую ногу и слегка наклоняюсь вперед, едва-едва удерживая тело и не давая ему превратиться в лавину. Черт бы его побрал.
        Медленная улыбка Леннона меня бесит. На нем черные, непроглядные очки, поэтому глаз его я видеть не могу, что бесит меня еще больше. Почему он вообще со мной заговорил? Разве вчера я не сказала ему, что ненавижу?
        - Что у тебя там? - спрашивает он. - Золотые бруски?
        - Телескоп.
        - Ты засунула в рюкзак Нэнси Грейс Роман?
        Тот факт, что он это помнит, повергает меня в шок.
        - Да нет, я взяла с собой портативный.
        - Вот оно что. Как бы там ни было, ты уложила его неправильно.
        - И я должна поверить тебе только потому, что ты такой эксперт в укладывании рюкзаков? - раздраженно бросаю я.
        Он опирается руками о капот за спиной, откидывается назад и подставляет солнцу лицо:
        - По правде говоря, я действительно в этом деле эксперт.
        - С каких это пор?
        - Да уже сто лет. Когда мне было тринадцать, я отправился с мамами в поход по Европе.
        Ах да, я совсем забыла.
        - Но там вы жили в хостелах.
        - В палаточных лагерях тоже.
        Верно.
        - Плюс три раза в этом году. Три? Погоди, а может, четыре? - говорит он, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе, потом слегка пожимает плечами: - Один раз можно не считать, но тем не менее.
        - Ты в этом году ездил в Европу? - удивленно спрашиваю я.
        - Да нет, ходил в поход здесь, в Калифорнии. Родители подарили мне на Рождество абонемент на посещение заповедника, а на весенние каникулы взяли в Долину Смерти, где мы разбили лагерь. Я даже прошел курс выживания среди дикой природы.
        Чушь какая-то. Это совсем не Леннон. Парень, которого я знала, не любил бывать на свежем воздухе. Да, конечно, большую часть времени мы действительно проводили на улице, вместе гуляя, но это ведь было в городе.
        Не успеваю я толком разобраться с этой переменой в Ленноне, превращающемся для меня в Мистера Тайну, как он продолжает.
        - Если хочешь, могу помочь тебе упаковать рюкзак по новой, - говорит он, все так же глядя на небо, где в сторону залива плывут белесые шлейфы утреннего тумана - серебристыми полосами на фоне яркой синевы.
        Чтобы Леннон Макензи прикасался руками к моим личным вещам? Ну нет, не думаю, дружок.
        - Спасибо, не надо.
        Лямки рюкзака соскальзывают по рукам, и вот он уже опять на земле.
        Затем, в попытке заткнуть ему глотку, я добавляю:
        - За мной с минуты на минуту заедут.
        - Ну да, я как раз только что получил сообщение. Чего-чего? Нет, погодите, одну-единственную паршивую секунду.
        Советы по укладыванию рюкзака. Лагерь в Долине Смерти.
        Неоднократные тусовки с Бреттом…
        О нет. Нет, нет и еще раз нет.
        Он не может быть новым дружком Бретта. Как и тем парнем, который отведет нас к потайному водопаду в Сьерре, расположенному в стороне от проторенных троп. Быть того не может! Рейган знает, что я его сторонюсь. По какой причине даже не догадывается, но в любом случае должна была мне сообщить. Почему она ничего не сказала? Здесь, должно быть, какая-то ошибка.
        Когда на парковку влетает темно-синий внедорожник, меня сковывает паника. Леннон небрежно спрыгивает с капота своей машины, плавно приземляясь на ноги. Потом наклоняется, чтобы взять рядом с рулевым колесом что-то недоступное моему взору, выпрямляется и закидывает на плечо красный рюкзак. Верхний наружный карман украшен винтажными пуговицами в стиле панк-рока и ретростикерами национальных парков. К нижней части аккуратно приторочен коврик-пенка с постельными принадлежностями.
        Ад кромешный.
        Изрыгая электронную танцевальную музыку, синий внедорожник тормозит, скользит юзом, останавливается между нами, и из дверцы со стороны водительского сиденья высовывается светло-каштановая голова Рейган.
        - Время гламурных походов, сучата вы этакие! - весело орет она, перекрикивая стереодинамики. - Вещи наверх, в грузовой контейнер. Да пошевеливайтесь!
        Мой мозг не в состоянии выдать ни одной связной мысли. Я ловлю себя на том, что глупо смотрю, как Бретт выкатывается из внедорожника и с силой хлопает Леннона по плечу.
        - Леннон, старина, - радостным голосом говорит он, - рубашка на тебе - прямо чума! Я от нее балдею. Пойдем, помогу тебе открыть контейнер, там заедает люк.
        В этот момент Бретт впервые замечает меня.
        У меня внутри все переворачивается.
        Вы знаете, как человек говорит, что слепнет от любви? Именно это происходит со мной при виде Бретта. Он выглядит как настоящая знаменитость - загорелые ноги, рыжевато-каштановые кудри и лицо, слишком идеальное для обычного смертного мальчишки-старшеклассника. И давайте я не буду ничего говорить о его зубах. Они безумно совершенны. Я даже не думала, что они могут быть столь привлекательны.
        Он сверкает своими зубами на миллион долларов и награждает меня ослепительной улыбкой.
        - А ты, Зори, все не расстаешься с этой сексуальной ученой внешностью, - с присвистом говорит он, целясь пальцами, будто из пистолета, в мои очки. Затем машет рукой, подзывая поближе, чтобы обнять. - Иди сюда, девочка моя, сто лет тебя не видел.
        Ох, ни фига себе! Меня накрывает волна запаха лосьона после бритья. Он пахнет, примерно как папа, но думать об этом странно. Эй, мозг, может тебе заткнуться? Во всем виноват Леннон, это он меня так удивил. Его присутствие выбивает меня из колеи. А Бретт меня уже выпускает из объятий, так что я потратила эти драгоценные две секунды впустую, думая, во-первых, об отце, а во-вторых, о парне, который приходит ко мне в кошмарах. Ужас какой-то.
        - Как провела лето? - небрежно спрашивает Бретт.
        Скажи что-нибудь. Хоть этот шанс не упусти.
        - Вообще-то работала.
        Работала? Лучше ничего не могла придумать? Если я торчу в клинике два раза в неделю по четыре часа, то зачем говорить об этом с таким видом, будто горбачусь за зарплату на настоящей работе?
        Мне хочется начать все сначала, но внимание Бретта уже поглощено другой задачей - открыть большой пластмассовый грузовой контейнер, прикрепленный к рейлингам на крыше внедорожника. Леннон тем временем поворачивается и смотрит на меня - нет, даже пялится… Из-за его идиотских очков я не могу сказать, что он думает, но чувствую, что осуждает.
        Неужели это все происходит в действительности? Неужели Леннон в самом деле едет с нами?
        Бретт со щелчком открывает багажный контейнер, помогает Леннону поднять рюкзак и пристраивает его вместе с несколькими другими. Тот машет рукой в мою сторону и одновременно наклоняет голову, предлагая ему помочь мне поднять рюкзак. Сначала я пытаюсь сделать это сама, но в итоге мне приходится позволить Леннону и Бретту запихнуть его наверх. С чувством унижения в душе.
        - Привет, - говорю я, чтобы поприветствовать Кендрика Тейлора, когда закрываю дверцу и устраиваюсь на сиденье.
        Семья Кендрика владеет прибыльным винным заводом, который пресса превозносит в качестве одного из лучших винодельческих предприятий в округе Сонома. И поскольку он посещает в Мелите частную школу, видеть его мне приходилось лишь однажды, когда Рейган затащила меня на какую-то вечеринку.
        - Ты Зори, правильно? - спрашивает он, щуря один глаз.
        Он ведет себя уверенно и дружелюбно, а в рубашке из шамбре на пуговицах и шортах цвета хаки, приятно контрастирующих с темной, смуглой кожей, выглядит лучше, чем в тот раз.
        На пассажирском месте рядом с водителем в мою сторону поворачивается высокая девушка с длинными волосами с выбеленными прядками. Саммер Валентино. Если вам нужны сплетни о ком-нибудь из школы, это к ней - она в курсе всего. И хотя ее оценки оказались настолько низкие, что теоретически ей надо было остаться в одиннадцатом классе на второй год, она входит в комитет по выпуску ежегодного альбома выпускников и активно принимает участие в создании школьной онлайн-газеты - именно это ее, вероятно, и спасло.
        - Зори у нас обожает астрологию, - говорит Кендрику Саммер.
        - Астрономию, - поправляю ее я.
        - Блин! - с улыбкой говорит она. - Вечно я их путаю. Какая из них составляет гороскопы?
        - Астрология, - отчетливо произносит Кендрик, делая вид, что хочет шлепнуть ее по затылку, после чего она с глупой ухмылкой отдергивает голову.
        За моей спиной вступает в разговор Бретт, представляя Кендрика Леннону.
        - Вот он, мой парень, - говорит Бретт Кендрику, бесцеремонно тряся Леннона за плечо, - потрясающий чувак. Верно я говорю, Джон Леннон?
        Леннон сидит за Кендриком, и поэтому мне виден лучше, чем Бретту.
        - Как скажешь, - невозмутимо отвечает он.
        - Тебя действительно зовут Леннон? - спрашивает Кендрик.
        - Ага, только не Джон, - отвечает тот, - хотя Бретта это никогда не останавливает.
        Если бы я не знала их так хорошо, то наверняка посчитала его слова выпадом. Однако Бретт всего лишь смеется, словно ему рассказали самую смешную шутку на всем белом свете.
        Ну ладно. Что же тут у нас происходит?
        - Отец Леннона - Адам Ахмед из «Сирот штата», - объясняет Саммер, - они сто лет назад выступали на разогреве у «Green Day». Его отец был барабанщик, тот самый американец египетского происхождения.
        - Гитарист, - тихо поправляет ее Леннон, хотя я не думаю, что его, кроме меня, кто-нибудь слышит.
        - Одна из твоих мамочек, случайно, не провела несколько недель в доме Билли Джо Армстронга? - спрашивает Рейган, вводя маршрут в навигационную систему внедорожника. - Может, знала его жену или типа того?
        Не успевает он ответить, как в разговор опять встревает Саммер:
        - А правда, что твои мамаши были одновременно с отцом? - Она на несколько мгновений умолкает и добавляет уже чуть тише: - Я хочу сказать, они что, были втроем?
        - Я понял, что ты имела в виду, - говорит Леннон.
        - Просто я слышала, как об этом говорили в школе, - с извиняющимся видом говорит Саммер.
        Хотя не до такой степени извиняющимся, чтобы закрыть данный вопрос.
        - Я и сам это слышал, - говорит Леннон.
        - Ну и? - подгоняет его Саммер.
        - Мои родители делали много чего, - туманно изъясняется Леннон.
        Интрига в салоне автомобиля накалилась до предела. Скандал! Все ахают от удивления! Дело в том, что Санни и Мак - одна из самых любящих и преданных пар, какие я когда-либо знала. И что они когда-то там делали или, наоборот, не делали, никого не касается. Я уже открываю рот, чтобы это сказать, но тут в голову приходит мысль - а какого черта мне защищать Леннона, если он сам даже пальцем не желает пошевелить, чтобы себя защитить? Я знаю, раньше ему досаждали все эти слухи, распространяемые в школе за его спиной. Окружающие обожают обсуждать жизнь его семьи. Даже мой отец и тот обвинил Санни и Мак, назвав варварскими дикарками.
        Возможно, Леннону до этого больше нет дела. А может, он просто смирился.
        - Рок-н-ролл на все сто процентов, - говорит Бретт. - Керуаку[3 - Джек Керуак (1922 -1969) - американский писатель и поэт, важнейший представитель литературы бит-поколения.] такое точно понравилось бы. А вы знаете, что он и его лучший друг Нил Кэссиди вместе спали с Кэролайн Кэссиди, женой Нила? Круто, правда? Могу на что угодно спорить, что ты знаешь уйму умопомрачительных историй, раз уж вырос в доме, где уважают панк-рок.
        - Еще каких умопомрачительных, - вяло отзывается Леннон.
        Бретт всплескивает руками и говорит, обращаясь ко всем:
        - В жилах этого братана, который сейчас сидит перед нами, течет легендарная кровь. В восьмидесятых и девяностых панки из Сан-Франциско были душой поэтов-битников.
        Ну-ну. Теперь я могу связать факты в единое целое. Бретт считает, что у Леннона отличная родословная. Вот почему он решил, что тот - потрясающий чувак.
        Ну да, Леннон и в самом деле выглядит потрясающе. Так же потрясающе, как унылый труп.
        - Отлично, теперь все в сборе и друг с другом познакомились, - говорит Рейган. - Может, тогда поедем?
        - На этой неделе мы устроим самое что ни на есть сумасшедшее веселье, - восклицает Бретт и обнимает Леннона за плечи, чтобы сделать сэлфи; когда он показывает экрану язык, выражение лица друга остается бесстрастным. - Правильно я говорю?
        Леннон откидывается на сиденье и лишь повторяет свои предыдущие слова:
        - Как скажешь.
        - Правильно я говорю, Рейган? - обращается Бретт к передним рядам.
        - Так давайте веселиться, - утвердительно говорит она, трогая машину с места. - Эй, Сьерра, вот и мы.
        Катя по Мишн-стрит, она ставит нас в известность, что до гламурного лагеря ехать больше четырех часов. В первые несколько минут все стараются говорить одновременно, поэтому в салоне воцаряется хаос и стоит крик. Рейган рассказывает Кендрику о прелестях лагеря, в то время как Саммер добавляет свой собственный комментарий о гламурной турбазе в Колорадо, куда родители возили ее на день рождения. Бретт пытается поделиться с Рейган сведениями об окрестных местах, упомянутых в романе Джека Керуака «В дороге». И что самое удивительное, Рейган, похоже, проявляет к его словам интерес. Для меня это что-то новое, потому что обычно, когда Бретт напыщенно распространяется в школе о поэтах-битниках, ей на него наплевать. Он постоянно убеждает всех въезжать в Сан-Франциско через мост Золотые Ворота, чтобы устроить после обеда экскурсию в дружелюбный к битникам книжный магазин «Сити лайте букстор», называя его исторической достопримечательностью. А Рейган без конца жалуется, что поэзия - это скука.
        Что касается Леннона, то он в это время сохраняет спокойствие.
        Возможно, его будет нетрудно игнорировать.
        Я оглядываю салон, и тут меня не на шутку поражает тот факт, что если не считать Леннона, то я еду в недельный поход с самыми популярными в нашей школе личностями. Мама была права. Мне действительно это нужно, чтобы не чувствовать себя таким аутсайдером. Я собираюсь весело провести время. Все будет хорошо.
        И нежелательное присутствие Леннона ничего не испортит.
        И я точно не чешу руку. Если что-то и в состоянии усугубить мою крапивницу, так это Леннон. Поэтому я ему этого просто не позволю. Дыши глубже. Я в порядке. Я в самом что ни на есть полном порядке.
        Когда Ист-Бей остается позади, разговор становится столь же монотонен, как и вид на долину. Я наблюдаю в окно ровные поля, плодовые деревья, бездонное синее небо и время от времени небольшие городки. Продолжительные участки автострад размечены стоянками для грузовиков и придорожными фруктовыми палатками, поэтому народ, чтобы отвлечься, достает телефоны. Примерно на полпути Кендрик показывает нам Баллион’з Блафф, крохотный исторический городок золотоискателей у самой дороги.
        - У них здесь огромный винзавод, - говорит он, - меня как-то привозили сюда родители. В центре сохранилась атмосфера времен «золотой лихорадки». Я имею в виду салун «Старый Запад» иунивермаг. А еще здесь есть музей «золотой лихорадки» иразные производства. Халтурно, зато весело.
        Поскольку Саммер без конца ноет, что ей надо в туалет после огромного количества выпитой газировки, Рейган решает съехать с автострады. Проехав захудалую газовую заправку, мы без особого труда обнаруживаем перед собой центр города. Кендрик был прав: обстановка здесь, как на съемочной площадке старого вестерна. Присутствует даже знак, хвастающийся, что в 1980-х годах здесь действительно снимали кино.
        Музей «золотой лихорадки» на вид здорово потрепан, за вход в него взимают плату. Мы приходим к совместному решению воздержаться от похода туда, вместо этого направляемся в универмаг Баллиона и паркуемся в ряду туристских трейлеров перед деревянной коновязью - увы, без лошадей - и лоханью для воды, в которой растут кактусы.
        Внутри просторного магазина толкаются туристы, он сверху донизу забит выставленными на продажу товарами. Чего здесь только нет - от старомодных леденцов и коричневых бутылок с напитком на основе экстракта сарсапарели до украшений из самородного золота и тележки золотоискателей, наполненной полированными камнями. К тому же в магазине стоит запах сливочной помадки из арахисового масла, и меня тут же охватывает чувство голода. Арахисовое масло - моя слабость.
        В отделе сладостей к кассе выстроилась очередь, поэтому, пока Саммер с Рейган отправились на поиски туалета, а мальчишек, как магнитом, потянуло к витрине с киркомотыгами - дополненной картонной фигурой старателя из старых добрых времен, - я слоняюсь по проходам до тех пор, пока не выхожу в отдел товаров для активного отдыха. Мое внимание привлекает плакат с рекламой «медвежьих сейфов». А может, не он, а огромное чучело медведя, который стоит на задних лапах, подняв передние. Табличка у него на шее гласит: «МЕДВЕДЬ КИНГСЛИ».
        - Какой здоровенный, - шепчу я, видя, что в некоторых местах на нем полопался запылившийся мех.
        Кроме того, от него исходит вонь. Но если честно, я бы на сто процентов предпочла все пестрые запахи этого магазина атмосфере нашего внедорожника, провонявшего лосьоном после бритья Бретта, от которого у меня начинает болеть голова.
        - Ты же тоже себе такой купила, да? - произносит рядом чей-то глубокий голос.
        Рядом со мной, призраком из мрака, возникает Леннон.
        - Боже праведный, разве можно так подкрадываться к другим? - едва слышно выражаю я свое недовольство. - О чем это ты?
        Он показывает на контейнеры, уютно выстроившиеся у стены. От его одежды исходит приятный аромат.
        - О медвежьих сейфах.
        - Ловить этих животных я не намерена и уж тем более в эти штуковины их сажать.
        - Это же для хранения продуктов, глупое ты человекоподобное создание.
        Я искоса бросаю на него взгляд. Он держит в руке квадратный леденец, завернутый в вощеную бумагу. А когда откусывает от него кусочек, я понимаю, чем это так здорово пахнет. Сливочная помадка с арахисовым маслом.
        - Как вкусно, - мычит он, зная, что оно для меня как наркотик.
        Или, по крайней мере, знал раньше. Может, теперь забыл и даже не понимает, что сейчас, когда я смотрю, как он ее ест, это не что иное, как демонстрация гастрономического чувственного наслаждения в чистом виде.
        Тихий стон его экстаза мне приходится напрочь игнорировать.
        - Я так и не поняла, что ты имеешь в виду. Стараясь не уронить помадку, он снимает с полки черную канистру в форме бочонка и откидывает приделанную к ней на шарнирах крышку:
        - Медвежий сейф предназначен для хранения еды. Медведи в состоянии учуять продукты за несколько миль. Кроме шуток. Чтобы добраться до жратвы, они выламывают двери хибар и окна автомобилей. Поэтому все нужно хранить в этих малышках. Продовольствие. Туалетные принадлежности. Все, что обладает сильным запахом, как одеколон Бретта.
        Я бросаю на него неодобрительный взгляд. Бретт пользуется лосьоном после бритья, а не одеколоном. Мне, по крайней мере, кажется так. Кому теперь нужен одеколон? Имеется в виду, кроме моего дедушки Джона, у которого в голове одни тараканы. Это папа моего отца, гомофоб и где-то даже расист, полагающий, что все должны «говорить по-английски». Вот дедушка Сэм не говорит по-английски, но одеколоном при этом не пользуется.
        - Я уверена, что на гламурной турбазе знают, как не подпускать медведей к еде, - говорю я Леннону.
        - Знают и именно поэтому запрещают в палатках любую еду, кроме той, что хранится в медвежьих сейфах, - отвечает он, отворачивая вощеную бумагу, чтобы откусить еще кусочек помадки.
        Я беру в руки воображаемый айфон и делаю вид, что говорю:
        - Привет, Сири, Леннон здесь с три короба наврал, да? Что-что? Ага, наврал все-таки. Ну что ж, отлично. Спасибо тебе.
        - Привет, Сири, разве я хоть в чем-то солгал? - произносит он, включаясь в игру. Потом делает вид, что ожидает ответа, и говорит, наклоняясь к медвежьему сейфу: - Ничуть Леннон. Твои слова - чистая правда. Вы находитесь в Медвежьей зоне, а открытое хранение продуктов питания в таких местах запрещено федеральным законодательством.
        - Судя по виду, это закон совершенно надуманный, - говорю я ему.
        - Ты что, правила не читала?
        Какие еще правила?
        Леннон закатывает к потолку глаза:
        - Я же посылал Бретту по электронной почте список всего, что нам понадобится в походе. Он обещал донести его до сведения всех остальных.
        О каком таком списке он говорит? Я вдруг пугаюсь, что осталась не в теме. Что меня забыли. Это придает новый импульс моим опасениям насчет того, насколько вообще мое присутствие желательно в этом походе. Но Леннону я ничего такого не говорю.
        - Рейган на этой неделе покупала много чего, - докладываю ему я, - но никаких медвежьих сейфов я не видела. Она уже бывала в этом лагере раньше и может знать что-то такое, что тебе невдомек. Может, они нам и не нужны.
        Леннон неразборчиво ругается себе под нос.
        - Когда пойдем в пеший поход, они нам точно понадобятся.
        Он поднимает канистру и подносит ее к шее, дабы устроить демонстрацию. Она примерно того же размера, что его голова, - слишком большая.
        - Ее можно прикрепить к рюкзаку либо сверху, вот так, либо снизу - для тех, у кого могут быть проблемы с координацией движений.
        Он ухмыляется в мой адрес - одними глазами. Я представляю, как бью его по большой голове этим идиотским медвежьим сейфом.
        - Как ты здесь оказался?
        - А как вообще каждый из нас здесь оказался, Зори? Жизнь полна загадок.
        Из моей груди вырывается стон.
        - Я имею в виду этот поход.
        - Ах это… - невинно говорит он; при этом не улыбается, но в его глазах все равно искрятся смешинки. - Меня позвал этот разбойник с одеколоном. Вероятно, потому, что «я круче всех», - говорит он, изображая одной рукой кавычки и откусывая от помадки еще кусочек.
        Опять этот едкий сарказм. Зачем он вообще тусуется с Бреттом, если так его ненавидит?
        - Но обо мне ты ведь знал? - допытываюсь я.
        - Знал.
        - Почему тогда ничего не сказал?
        - Я ведь совсем недавно решил с вами пойти.
        Правда или нет? Я мысленно отматываю время назад, когда Рейган впервые рассказала мне о намерении пойти в поход по непроторенным тропам и поделилась своими сомнениями насчет того, согласится ли в нем поучаствовать «друг» Бретта, рассказавший ему о потайном водопаде, который обязательно надо увидеть перед смертью.
        - Почему? - спрашиваю я.
        - У меня свои резоны.
        - И в чем же они?
        Леннон долго смотрит на помадку. Потом, похоже, решает не говорить того, что собирался сказать, и вместо этого протягивает мне открытый контейнер:
        - Держи. Еще, пожалуй, надо взять медвежий колокольчик, - добавляет он, показывая на витрину с большими серебристыми колокольчиками, которые надо привязывать к рюкзаку. - Это предупреждает медведя, что ты неподалеку, чтобы не застать его врасплох. Если застать медведя врасплох, он начинает защищаться. А когда защищается, то убивает.
        Он что, серьезно? Похоже, что да, хотя до конца я не уверена. И не успеваю я спросить у него разъяснений или увидеть, что он избегает ответа на мой вопрос, как он достает из кармана какой-то предмет, кладет его в контейнер и уходит.
        Я заглядываю внутрь медвежьего сейфа. На дне лежит квадратная сливочная помадка с арахисовым маслом, завернутая в вощеную бумагу.
        И что мне прикажете обо всем этом думать?
        Я достаю помадку, возвращаю контейнер обратно на полку и ухожу, оставляя медведя Кингсли воевать с другими. Из того, что Леннон все уши прожужжал этими медвежьими сейфами, еще не следует, что мне такой действительно понадобится. Они безумно дорогие. К тому же парень он чрезвычайно дотошный и свихнутый на деталях. Поэтому, надо полагать, несколько преувеличивает необходимость защищаться от медведей. Наверное.
        В последнюю секунду я возвращаюсь назад и хватаю с полки серебристый колокольчик.
        Лучше сразу себя обезопасить, чем потом жалеть.
        ЧастьII

7
        Мы направляемся на запад, и скучные фруктовые сады сменяются девственными предгорьями, густо поросшими сосняком. Когда мы съезжаем с автострады, извилистую дорогу наверх, в леса национального парка, обступают серые гранитные скалы. Резные деревянные указатели с нанесенными на них белой краской буквами указывают путь к различным достопримечательностям, каждый из них снабжен расстоянием и необходимыми деталями:
        ТРОПА К КАНЬОНУ, 6 КМ.
        ДЛИТЕЛЬНОСТЬ МАРШРУТА 3,5 ЧАСА.
        ПРОХОД К СКИПЕТРУ, 4 КМ.
        ОРУЖИЕ ЗАПРЕЩЕНО.
        ОЗЕРО БЛЭКВУД, 10 КМ.
        ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ ЗАПРЕЩЕНЫ.
        РАЗВЕДЕНИЕ КОСТРОВ ЗАПРЕЩЕНО.
        ДЛЯ НОЧЕВКИ НЕОБХОДИМО РАЗРЕШЕНИЕ
        НА ПРЕБЫВАНИЕ СРЕДИ ДИКОЙ ПРИРОДЫ.
        И наконец, место нашего назначения:
        ТУРИСТИЧЕСКИЙ ЛАГЕРЬ «МЬЮИР», 2 КМ.
        ДЛИТЕЛЬНОСТЬ МАРШРУТА 1 ЧАС.
        ЗА ПРЕДЕЛАМИ ПАРКОВОЧНОЙ ЗОНЫ
        КОЛЕСНЫЙ ТРАНСПОРТ ЗАПРЕЩЕН.
        Погодите, как это?
        - А вот и мы, - говорит Рейган, вписываясь в поворот.
        Я откладываю в памяти автобусную остановку линии Хай-Сьерра и думаю, по этой ли дороге мне придется ехать, чтобы попасть на звездную вечеринку в Кондор Пик.
        В конце каменистой подъездной дорожки расположилась выложенная булыжником парковочная зона. На ней стоит около дюжины машин, в основном премиум-класса. Перед нами открывается открытое пространство, от которого уходит в густой лес деревянная лестница. Рядом с ней еще один знак, гласящий, что эта тропа представляет собой частную собственность и предназначена исключительно для гостей турбазы. Те, кто намерен ею пользоваться, должны заполнить бланк и положить его в закрытый ящик. Дороги за парковкой нет.
        - Возьмите все необходимое, - говорит Рейган, - если, конечно, не хотите без конца бегать к машине и обратно. Возвращаться потом, конечно, будет здорово, но тропа к лагерю идет вверх.
        - Мы пойдем к базе пешком? - спрашиваю я, глядя на указатель. - Два километра?
        Рейган устало смотрит на меня:
        - Не начинай, Эверхарт, я предупреждала тебя о трудностях похода.
        Честно говоря, я даже не расстроена, просто все это неожиданно, не более того.
        - Я не…
        - А сколько это - два километра? - спрашивает Бретт.
        - Ерунда, - лучезарно говорит ему Рейган.
        - Чуть больше мили, - уточняю я.
        - Круто, - отвечает он, но улыбается при этом не мне, а Рейган.
        А та улыбается ему в ответ:
        - Проще простого, как два пальца…
        Почему они так широко улыбаются? Я что, пропустила какую-то шутку? Теперь они отбивают друг другу пять - достаточно сильно, чтобы услышать шлепок ладоней. Как же это… глупо. Леннон поворачивает в мою сторону голову, и хотя челка его черных волос закрывает один глаз, единственная поднятая вверх бровь недвусмысленно говорит, что он тоже осуждает этих идиотов, отбивающих пять.
        Впрочем, не исключено, что он осуждает и меня.
        Мы все заполняем у информационного стенда туристические регистрационные карточки, чтобы администрация знала наши имена и ближайших родственников на тот случай, если кто-то погибнет или пропадет без вести. А когда Бретт и Леннон вытаскивают из грузового контейнера на крыше все наши вещи, я тут же вспоминаю, что на самом деле представляю собой лишь человеческую неваляшку, едва способную стоять под неправильно распределенной тяжестью рюкзака. Но не укладывать же все по новой посреди парковки. Поэтому я прилагаю героические усилия, чтобы накинуть на плечи лямки и не потерять равновесие.
        - По коням, отряд, - громко обращается к нам Рейган, - в конце пути нас ждет настоящая роскошь.
        Это же всего два километра, говорю я себе. А леса вокруг просто удивительные, тенистые и благоухающие ароматом сосновой хвои. Щебечут птички, к тому же не очень жарко. Я вполне на это способна. После первых пяти минут вверх по крутому склону меня на сей счет охватывают сомнения. Потом десять минут еще круче в гору, и я представляю Рейган с торчащим из черепушки кайлом старателей. А когда мы выходим на финишную прямую к лагерю, мне хочется только одного - упасть на землю и свернуться в позе зародыша.
        В поле зрения появляется указатель «Туристический лагерь Мьюир», и я чуть не плачу, видя в просвете между деревьями большое здание. По лицу градом катится пот, а длительное восхождение, практически сложив меня пополам, превратило меня в столетнюю женщину, страдающую от остеопороза.
        Но это уже неважно. Теперь земля обетованная передо мной, и ей-богу оно стоило всех этих страданий, потому как база действительно роскошна. Впереди расположился современный главный корпус из кедрового дерева: гигантские окна на стенах, толстые деревянные балки, из крыши торчат каменные дымоходы. Нас окружает буйный лес. Вдали рвутся ввысь зазубрины гор. Картина будто явилась прямо из грез. Мы направляемся внутрь, шагаем по полу, выложенному полированными речными валунами, и останавливаемся у стойки регистрации. Через двойной высоты окна потоками льется теплый солнечный свет. В помещении стоит удивительно приятный запах кедра и свежесрезанных цветов. Для гостей выставлена чаша с далеко не дешевыми сладостями. Я противлюсь соблазну набить ими карманы, но вот Бретт, в отличие от меня, нет. Пока Рейган объясняет женщине среднего возраста за стойкой, кто ее мать, он подносит к губам палец, подмигивает мне и украдкой перекладывает импортный шоколад из чаши в карман своего рюкзака.
        На бирке на груди дамы красуется надпись: КЭНДИ[4 - В переводе с английского candy означает «сладость, конфета».]. На секунду мой изголодавшийся по кислороду мозг воспринимает ее в качестве указателя на чашу со сладостями, вроде той, на которую только что совершил налет Бретт, но потом до меня доходит, что нашу даму так зовут.
        - Так ты дочь Белинды? - спрашивает она. - Тебя не узнать. Ты же ведь отдыхала у нас в прошлом году, да?
        - Верно, - весело отвечает Рейган, - мама звонила вам, что вместо одних гостей к вам приедут другие, да?
        Кэнди окидывает нас взором:
        - Я думала, в вашей группе будут одни девочки… Мы с тобой одной крови, Кэнди. Когда она дважды смотрит в экран компьютера, а потом еще справляется со старомодным журналом регистрации, я чувствую в ней родной дух большого любителя все планировать. Рейган уверяет Кэнди, что со списком гостей все в полном порядке, и начинает называть наши имена. Я бесцельно слоняюсь по комнате, подхожу к стене с пейзажными фотографиями в рамках, разглядываю их, и в этот момент ко мне присоединяется Бретт:
        - Леннон говорит, ты делаешь обалденные снимки звезд, хотя я думал, что просто на них смотришь.
        Ко мне возвращается тревожное ощущение, которое я испытываю каждый раз, когда рядом Бретт. Ну почему я не могу себя чувствовать в его присутствии нормально?
        - Я… и то и другое. Смотрю и делаю фотографии. Звезд. Фотоаппаратом.
        Тьфу ты! Зори говорит, как пещерная женщина.
        Бретт просто смеется, непринужденно и тепло:
        - А не мысленно?
        - Нет, - отвечаю я, надеясь, что щеки не заливаются румянцем.
        - Просто присоединяешь камеру к телескопу и увеличиваешь масштаб?
        - Типа того. Хотя нет. Понимаешь… в этом деле много кропотливых, сложных с технической точки зрения моментов. Мне трудно тебе все объяснить.
        Он ласково улыбается:
        - Может, научишь меня? Я бы с удовольствием снимал ночное небо. Особенно Луну. Это было бы так круто.
        Он что, шутит? Неужели Бретт действительно интересуется астрофотографией? Мне так и хочется закричать: «Я НАУЧУ ТЕБЯ! ПРИЛОЖУ ВСЕ УСИЛИЯ».
        Но его уже зовет Кендрик, и Бретт огибает меня, чтобы ответить. Не успеваю я даже открыть рот, как он уходит, хохоча с Кендриком над резной деревянной статуэткой, напоминающей двух белок, решивших заняться сексом.
        Будь он неладен.
        Я не могу избавиться от ощущения, что за мной наблюдают. Это то же самое беспокойное чувство, которое нахлынуло на меня в машине, подняв в душе волну тревоги. Я оглядываюсь по сторонам и тут же встречаюсь глазами с Ленноном. Напряжение в его взгляде меня пугает.
        Ради всего святого, что тебе от меня надо? Он будто меня в чем-то обвиняет. После магазина эпохи «золотой лихорадки» мы с ним не обмолвились даже парой слов, поэтому я не могу с точностью сказать, в чем его проблема. Раньше я умела разбираться в выражениях его лица, но теперь он напоминает мне посредственного мима, дающего представления перед кафе «Джиттербаг» на Мишн-стрит, и в данную минуту у меня нет уверенности в том, что же он, собственно, пытается сделать - вылезти из стеклянного ящика или же поймать такси? Неужели Леннон ждет благодарности за сливочную помадку с арахисовым маслом? А может, просто хочет меня расстроить?
        Если так, то это у него получается.
        Но он ни в жизнь не дождется от меня в этом признаний. Я быстро отворачиваюсь и направляюсь к Бретту с Кендриком и спаривающимся белкам.
        После регистрации Кэнди ведет нас к палаткам, попутно устраивая краткий тур и отвечая на вопросы. В главном доме есть несколько гостиных, он соединяется со столовой с большой застекленной террасой, где позже нам подадут ужин. Извилистые дорожки снаружи ведут к дюжинам брезентовых палаток, уютно устроившихся в лесу. Одни из них прямоугольные, другие круглые, в виде юрт, но при этом все окрашены в цвет небеленого муслина и разбиты на стойбища, которым присвоено название птиц. Чтобы попасть из одной в другую, надо немного пройти. Чтобы добраться до нашей территории - Совиного стойбища, где нашей группе отведены две прямоугольные палатки у густого леса, - нам требуется десять минут. Рейган этому совсем не рада.
        - Предполагалось, что нам выделят юрту, - выражает она свое недовольство, - с видом на долину.
        - Прошу прощения, но Соколиное стойбище случайно оказалось переполненным. Утром я поселила там в последнюю палатку семью из шести человек.
        - Ну вы нас порадовали, - угрюмо ворчит Рейган. - Мы забронировали места еще прошлым летом. Мама вряд ли придет от этого в восторг.
        - Если хочешь, я позвоню ей и все объясню. Но мне кажется, что в Совином стойбище вам будет лучше. Девочки могут поселиться в одной палатке, мальчики - в другой.
        Намек понятен. Кэнди позвонит миссис Рейд и сообщит, что дочь привезла с собой трех парней. Рейган тихо злится, но все же соглашается. У нас и в самом деле нет выбора.
        - Пусть жизнь идет своим чередом, - говорю я ей.
        - Это точно, - весело подхватывает мои слова Бретт, - правда твоя, Зори. Ты проповедуешь мои речи, и я от этого просто балдею.
        Взглядом, который бросает на меня Рейган, можно даже резать сталь.
        Наши палатки похожи как две капли воды: залитые цементом полы; брезентовые стены, натянутые на деревянный каркас; дверь с сеткой от комаров; окна с жалюзи, которые можно открывать днем, пользуясь всеми прелестями ветерка, и закрывать на ночь, чтобы в палатке сохранялось тепло; атакже печка для обогрева со стеклянной передней панелью. Вокруг нее расположилась небольшая зона отдыха, с настоящим диваном и яркими, узорчатыми коврами, которые так любят индейцы навахо. У задней стены палатки стоят несколько коек, на каждой матрац с периной, роскошное белье и пуховые подушки.
        За кроватями, отделенные брезентовой перегородкой, расположились унитаз и раковина. Душа нет. Кэнди сообщает, что его можно принять в бане чуть ниже по холму, которая у нас общая с шестью другими палатками Совиного стойбища.
        Потом она сообщает нам и другие сведения:
        - Вы приехали в «медвежью» зону. Да, медведи действительно пробираются через ограду заповедника и заявляются в наш лагерь. В целях безопасности каждого из вас любая еда должна храниться в закрытых контейнерах, и вынимать ее оттуда разрешается, только чтобы приготовить и съесть, - говорит она, указывая на зеленый металлический ящик за дверью палатки под пологом рядом с двумя креслами-качалками. - Либо в нем, либо в портативном, защищенном от медведей контейнере для пищевых продуктов из числа тех, что одобрены заповедниками Йосемит и Кинге Форест.
        Леннон медленно поворачивает ко мне голову.
        Ну почему? Почему он обязательно должен быть прав? После этого сливочная помадка с арахисовым маслом не очень уютно чувствует себя в моем животе.
        Кэнди загибает пальцы, перечисляя скороговоркой все, что мы должны хранить в контейнере:
        - Нераспечатанные продукты, в том числе и в банках. Снеки, сухие смеси для приготовления напитков, вакуумные упаковки. Все туда. Плюс туалетные принадлежности, обладающие запахом. А также лосьоны, косметику, дезодоранты.
        - Одеколон тоже? - спрашивает Леннон.
        - Да, - отвечает она.
        - Я имею в виду одеколон с резким запахом. Типа аэрозольного спрея для тела.
        - Тем более, - озадаченно говорит женщина. Леннон бросает быстрый взгляд на Бретта, но тот ничего даже не замечает, пытаясь сложить обратно в аккуратную пирамиду бутылки с водой на пристенном столике за диваном.
        Кэнди показывает на санузел:
        - Если вам понадобится что-то дополнительно - вода, бритва, полотенце, - просто спросите у администратора. Можете, конечно, позвонить, но мобильные телефоны здесь работают через раз. Если же кому-то из вас потребуется сделать срочный звонок, мы позволим воспользоваться стационарным. После десяти вечера нас с Банди можно найти в бревенчатом домике справа от главного корпуса.
        - А как насчет разрешения отправиться в поход в глубь территории Кингс Форест? - спрашивает Леннон. - На вашем сайте сказано, что вы можете его устроить и принести прямо в палатку.
        - За отдельную плату, - отвечает Кэнди, - за ним нам придется ехать в администрацию парка.
        - Запишите на мою банковскую карту, - беспечно бросает Рейган.
        Кэнди бросает на Рейган испепеляющий взгляд:
        - При случае подойди к стойке администратора и заполни бланк.
        Ни хрена себе.
        - В палатках запрещено включать музыку, - обращается ко всем нам Кэнди, - и после заката, если вы в лагере, никаких громких разговоров. Другие гости могут лечь спать, а здешние стены звуконепроницаемыми никак не назовешь. Тихий час у нас с десяти вечера до семи утра, в это время должна соблюдаться полная тишина.
        - Блин, - бормочет где-то в районе моего уха Саммер, - да здесь у них настоящая диктатура.
        Кэнди машет в сторону главного корпуса:
        - Там у нас есть небольшой магазинчик, где можно купить, например, теплую фуфайку или зонт. Кроме того, можно арендовать медвежий сейф или походную плитку. У нас все основано на доверии, поэтому вам надо будет положить в банку деньги или записку с вашим именем и номером палатки, чтобы впоследствии включить эту сумму в окончательный счет. Кроме того…
        Пирамида, которую складывал Бретт, рушится, по полу катятся бутылки.
        - Ой, простите, - говорит он.
        Кэнди на время умолкает, бушующая в ее душе борьба между раздражением и терпением находит выражение в изгибе бровей, но она все же прочищает горло и заканчивает свою наставительную речь:
        - Совместное вечернее времяпровождение начинается в шесть часов. Мы подаем напитки и ужин из четырех блюд. Затем каждый вечер разводим костер, приглашая всех гостей собраться вокруг него и пообщаться. Закрывается площадка в девять. Возникнут вопросы - вы всегда найдете нас у стойки администрации.
        А если у меня вопрос возник уже сейчас? На Кэнди больше никто не обращает внимания, но мне хотелось бы, чтобы они перечислили все эти моменты на своем сайте или хотя бы дали нам распечатку, чтобы я могла еще раз все внимательно просмотреть и запомнить. Меня так и подмывает попросить ее повторить эти сведения еще раз, чтобы их можно было записать. По правде говоря, меня в самом прямом смысле одолевает зуд, и я отчаянно сопротивляюсь желанию почесаться. Леннон бросает взгляд на мои руки, у меня возникает ощущение, что он все знает, от чего чесотка заявляет о себе с двойной силой.
        Если мне удастся прожить предстоящую неделю без нервного срыва, это можно будет считать победой.

8
        Поскольку уже близится вечер, до ужина заняться особо нечем. Мальчишки в итоге уходят в свою палатку, а мы распаковываем вещи. Я складываю свои продукты и туалетные принадлежности в пищевой контейнер у входа в палатку и проверяю телескоп на наличие внешних повреждений - он, похоже, прекрасно пережил ухабистую поездку на крыше внедорожника, прибыв в целости и сохранности. Затем пытаюсь позвонить маме и сообщить, что со мной все в порядке, но сотовая связь в палатке не работает. В главном корпусе есть вай-фай, поэтому я иду туда и отправляю сообщения сначала ей, а потом Авани, надеясь, что мои послания дойдут, когда будет сигнал.
        Рейган куда-то исчезает, поэтому мы с Саммер вдвоем отправляемся обследовать Совиное стойбище нашего лагеря. Между нашей палаткой и той, где обосновались мальчишки, стоит столик для пикника, а за нашими спинами начинается тропа с предупреждающим знаком, гласящим, что она ведет в заповедный лес - турбаза «Мьюир» снимает с себя всякую ответственность, если туристы примут решение покинуть ее пределы. Прямо на наших глазах по этой тропе в лес несется стайка бесшабашных ребятишек, без всякого присмотра, так что на самом деле все, вероятно, не так уж и страшно.
        Мы уходим подальше от галдящей ребятни и шагаем по тропе, окруженной хитроумно задуманным пейзажем: содной стороны - песочного цвета скалами, кое-где поросшими цветущим кустарником, с другой - ровными рядами фонарей. Ведет она к бане, крытой кедровой щепой.
        - Ух ты… - с видом знатока шепчет Саммер, когда мы заглядываем внутрь.
        Меня охватывает аналогичное чувство. По большому счету, это спа-салон, оформленный в стиле, соответствующем нашему замечательному окружению, причем вживую даже лучше, чем на фотографиях в Интернете: поверхности из мореного дерева, каменные скамейки и симпатичные фонарики, свисающие с железных крючьев рядом с зеркалами. В отличие от наших палаток, здесь есть электричество. Электричество и женщина, которая заряжает телефон и сушит феном голову. В задней части бани даже виднеется сауна.
        - В этой сауне я позже уединюсь голая с Кендриком, - говорит мне Саммер, когда мы выходим обратно на улицу.
        - Могла бы и не говорить, - отвечаю я.
        - Если тебе захочется уединиться с кем-то голой, мне будет наплевать, - смеется она. - Ты по-прежнему тащишься от Бретта?
        - Как тебе сказать…
        - Он говорил, что вы с ним, типа, замутили.
        Что?
        - Да нет, мы не… не в этом смысле.
        Ради всего святого, это же был просто поцелуй.
        - Тебя так легко привести в замешательство, - с ухмылкой говорит она, - знаешь, у тебя ведь покраснели уши. Это так мило.
        О господи.
        - Да ладно тебе, это так, чтобы тебя немного подразнить, - продолжает Саммер, шутливо похлопывая меня по руке. - Бретт просто душка. И мне нравится, какой он классный с окружающими. Точно так же я ни в жизнь не стала бы тусить с Ленноном, если бы знала, что он совсем не крутой.
        Я понятия не имею, как к этому относиться. Хотя вообще-то мне понятно, что она пытается сказать, и в ее словах где-то кроется зерно истины. С другой стороны, она намекает, что Леннон стал крутым, только когда так решил Бретт.
        - У вас с Ленноном что-то было, да?
        У меня цепенеет тело.
        - Кто тебе это сказал?
        - Просто я помню, что постоянно видела вас в школе вместе.
        - Мы были просто друзья, - настаиваю я, - не более того.
        Ложь.
        Ложь, на которую Саммер, вероятно, готова купиться.
        Она пожимает плечами и говорит:
        - Мне кажется, что из вас, ребята, получилась бы неплохая пара.
        - Нет, - отвечаю я, и мой голос больше напоминает собачий лай. - Ни в коем случае. Мы даже больше не дружим.
        Она поднимает руки, признавая свое поражение:
        - Эй, я только говорю то, что вижу, подумай об этом, мисс Астрология.
        Буду я еще заморачиваться! Да и поправлять ее тоже не стану - ни по поводу Леннона, ни когда она путает слова. Народ в школе, по правде говоря, действительно дразнил нас, что мы были лучшие друзья, нередко в дополнение к словам подмигивая и показывая пальцами кавычки. Ходили упорные слухи, что нас связывало нечто большее. Это, собственно, и стало одной из причин, по которой мы решились провести Великий Эксперимент, больше никого в него не посвящая. Чтобы избежать сплетен в школе. Но в первую очередь, чтобы ничего не узнал мой отец. Потому что Бриллиантовый Дэн, черт бы его побрал, ни в жизнь не позволил бы дочери встречаться с сыном этих двух варварских дикарок.
        Как бы там ни было, я понятия не имею, почему мне небезразлично, что Саммер полагает, будто между мной и Ленноном что-то было. Ведь меня больше должен волновать тот факт, что Бретт сказал ей, будто мы замутили. Может, она что-то недослышала, а остальное домыслила? Ее слова звучали хвастовством, но не стоит предполагать худшего. Насколько мне известно, он действительно мог сказать ей, что я ему нравлюсь.
        Все может быть. Но в данный момент я стесняюсь своих пылающих ушей, что порождает в душе желание не углубляться в эту тему. Я незаметно убеждаюсь, что коротко стриженные волосы скрывают предательский румянец, и больше ничего не говорю.
        Возвращаясь по тропинке назад по окончании обхода стойбища, мы обнаруживаем, что Рейган с парнями развалились за столом для пикника между нашими палатками. Я несколько побаиваюсь, как бы Саммер не стала поддразнивать меня перед ребятами, но она лишь подбегает к Кендрику, обнимает его и упрашивает покатать ее на спине. С таким видом, будто напрочь позабыла наш разговор о Бретте и Ленноне. Это хорошо.
        Время близится к ужину, поэтому мы решаем пойти в главный корпус. Подобное желание возникает не только у нас - в том же направлении небольшими группками тянутся другие туристы, и как только он появляется в поле зрения, мы оказываемся в компании нескольких дюжин других гостей. Устроившись на дачных стульях из ротанга и резного дерева, обложившись плюшевыми подушками, они сжимают в руках бокалы с вином и переговариваются на огромной круглой площадке, выходящей на живописную скалистую долину. Окрестности без остатка заливает золотистый свет заходящего солнца. Сцена так и просится на фотоснимок. Пока официант обходит всех с подносом, предлагая легкие закуски, Бретт достает телефон, чтобы немного поснимать.
        - Здесь, наверное, деньги лопатой гребут, - присвистывает он.
        - Может, и нет, - отвечает Кендрик, поглядывая на бар, вынесенный за пределы столовой, на примыкающий к ней деревянный настил, подальше от поразительных видов. - Вино у них не из дешевых.
        - Как думаешь, а нам предложат? - с лукавой улыбкой спрашивает Бретт.
        - Бармен тот же самый, что в прошлом году, - отвечает Рейган, качая головой. - Полный придурок. Двоюродный брат Кэнди или типа того. Думаю, он меня помнит.
        - Пойду попробую, - говорит Саммер, - меня он не знает, а на вид я уже достигла совершеннолетия.
        Она небрежно направляется к бару и ослепительно улыбается бармену. Несколько секунд о чем-то с ним разговаривает, потом поворачивается и возвращается обратно с пустыми руками.
        - Бесполезно, - разочарованно говорит Бретт, - он на это не пойдет.
        - Насчет придурка, Рейган, ты была права, - жалуется Саммер, - по его словам, Кэнди предупредила его, что в лагерь заселилась группка несовершеннолетних подростков, так что никакой алкоголь нам отпускаться не будет.
        - Это мы еще посмотрим, - отвечает на это Бретт и поворачивается к Леннону: - Нужно придумать план, как добраться до этого вина.
        - Разбежался, - невозмутимо говорит Леннон.
        Бретт смеется, либо не обращая внимания на сарказм друга, либо вовсе его не замечая. Его, похоже, вообще ничего никогда не волнует. Он всегда беззаботен и весел, в ладах со своей жизнью. Мне бы тоже хотелось быть такой.
        Мы тащимся в хвосте группки пенсионеров и инвестиционных банкиров в сногсшибательных, будто со страниц каталога, туристических нарядах. Рейган высматривает место в главном корпусе, где мы могли бы сесть, и мы шествуем за ней к большому круглому столу. Он накрыт в современном деревенском китайском стиле, озадачивающее количество стекла и приборов на нем меня страшит. Кроме того, я сижу между Бреттом и Ленноном и от этого нервничаю. Чувствовать Бретта в такой близости волнительно, он пребывает в веселом, игривом настроении и в шутку пытается проткнуть мне вилкой руку. Я стесняюсь, но стараюсь не подавать виду.
        Плюс к этому Леннон. Как бы мне хотелось взять его и заретушировать. Если присутствие Бретта порождает в душе легкость и блажь - он уже повернулся к Рейган, чтобы в шутку уколоть вилкой ее, а она хохочет своим сиплым смехом, - то Леннон воспринимается каким-то… незыблемым. Тяжеловесным. Будто я никак не могу забыть, что его нога всего в нескольких дюймах от моей. Если Бретт - это Сириус, ярчайшее светило на ночном небе, то Леннон - Луна: часто темная и невидимая, но ближе любой звезды. Всегда рядом.
        Официанты обходят один за другим столики, ставя перед гостями первое блюдо - что-то вроде супа из кабачков с базиликом. Как только он оказывается передо мной, я вдруг понимаю, насколько сожалею о том, что, кроме подаренной Ленноном сливочной помадки, больше ничего не ела, тут же забываю обо всех этих идиотских столовых приборах и проглатываю его буквально одним глотком. Даже не заботясь о том, чтобы воспользоваться нужной ложкой. На второе приносят поджаренных на гриле морских гребешков с каким-то мудреным соусом и крохотной порцией салата. От них исходит изумительный аромат, в котором я прямо тону.
        - Кое-кто у нас слишком уж расхрабрился, - замечает Леннон, тыча в мою тарелку ножом. - Ты бы не глупила.
        - Гребешки относятся к моллюскам, которые мне можно есть, - стойко отвечаю я.
        Вопросы всегда возникают в отношении креветок и крабов, однако остальные ракообразные практически не несут в себе для меня риска.
        - Тогда ладно, - говорит он, медленно кивая.
        Несколько секунд мы оба едим в полном молчании. Потом он спрашивает:
        - Помнишь, как мы поели панированных креветок, обжаренных в масле?
        - Никак не можешь забыть отделение «скорой помощи»?
        Тогда мне было пятнадцать, и воскресный ужин с семейством Макензи считался для меня обычным делом. Обычно он сводился к купленной в ресторане навынос еде да какому-нибудь фильму в гостиной. Обязанности главы семейства Макензи выполняет Санни, на Мак они ложатся в меньшей степени. Поэтому, когда Мак решила приготовить что-то не из полуфабрикатов, а из обычных ингредиентов, это стало событием. Блюдо получилось восхитительным, но по какой-то причине вызвало у меня серьезнейшую аллергическую реакцию. У меня распухло лицо, сдавило горло, стало трудно дышать - все как положено.
        Мак чуть с ума не сошла, во всем виня себя. А поскольку мои родители уехали ужинать, Санни быстренько отвезла меня на своей машине в отделение «скорой помощи».

«Тухлые креветки! Тухлые креветки!» - говорит Леннон, перекривляя ее визгливый голос.
        Санни орала это медсестре перед всем приемным покоем «скорой». Орала громко. Потом мы повторяли эти слова много месяцев подряд в полном отрыве от контекста. Для нас они стали чем-то вроде домашней шутки. Если что-то шло не так, мы во всем винили «тухлые креветки». И шутка эта потом так и не устарела.
        Мне до сих пор от нее смешно. Я слегка ухмыляюсь с набитым гребешками ртом и чуть не давлюсь.
        Леннон косит на меня глазами. Уголки его рта ползут вверх, хотя он старается не улыбаться.
        Так, ад официально заморожен. В воздухе летают свиньи. Мечутся молнии. Мы улыбаемся друг другу - это происходит в действительности. В самом деле улыбаемся!
        Да что происходит? Сначала эта сливочная помадка с арахисовым маслом, теперь еще это?
        Главное, сохраняй спокойствие, говорю я себе. Это ровным счетом ничего не значит. Враги время от времени тоже могут вместе смеяться. Я не отрываю от тарелки глаз и стараюсь вести себя нормально. Но в этот момент подают третье блюдо, какое-то тушеное мясо, кажется, баранью ногу. Тем временем стараниями Бретта остальные члены нашей группы сообща следят за передвижениями бармена. Я беру следующую из своего прибора вилку и нечаянно бью Леннона по руке. Он левша, поэтому правую руку кладет на край стола, где она и остается, даже когда я свою отдергиваю.
        - Прости, - бормочу я.
        Он небрежно качает головой:
        - Сколько же здесь вилок! Да и потом, зачем нам две ложки? Одной я уже поел супа. Они у них что, запасные?
        - Пара хороших палочек для еды избавила бы их от хлопот с мытьем посуды, - говорю я.
        - Аминь.
        Моя мама научила его пользоваться палочками для еды. Корейскими, из нержавеющей стали.
        - Как там сказано в восточном боевике «Однажды в Китае»? - спрашиваю я. - Какие слова произносит Джет Ли, когда видит европейский столовый прибор?
        - «Почему на столе так много кинжалов и мечей»? - цитирует Леннон.
        - Точно. Боже мой, ты же был без ума от восточных боевиков со всеми их боевыми искусствами.
        - Джет Ли - король, - говорит он, отпивая из бокала глоток воды.
        - А я думала, что король - БрюсЛи.
        - Брюс Ли был богом.
        - А, ну да, - отвечаю я, - по твоей милости я пересмотрела целую кучу этих фильмов.
        - И большинство из них тебе нравилось.
        Тут он прав.
        Леннон берется за тушеное мясо.
        - Кроме того, мне, помнится, пришлось без конца глядеть старые эпизоды «Звездного пути», многие из них весьма посредственные, - произносит он. - А все потому, что кое-кто был без ума от некоего клингона.
        Что правда, то правда. Ворф был для меня всем. Я и сейчас слежу онлайн за жизнью сыгравшего его актера, Майкла Дорна. И вероятно, видела все до единого его интернет-мемы.
        - Мне не стыдно.
        Не успеваю я добавить что-то еще, как передо мной пролетает рука Бретта. Когда он хлопает Леннона по плечу, мне приходится отклониться назад.
        - Старина, глянь вон туда! - говорит Бретт.
        - Ты что, ослеп? Не видишь, что здесь сидит девушка? - говорит Леннон, опять погружаясь в мрачное, нелюдимое состояние духа.
        Бретт мельком глядит на меня:
        - Ой, прости, Зори. - Он посмеивается, улыбается мне глуповатой улыбкой и вновь переключает внимание на Леннона: - Но ты все же глянь. Бармен оставил бар без присмотра. А бутылки как там стояли, так и стоят.
        Безразличный взгляд Леннона, похоже, не оказывает на Бретта никакого влияния.
        - Ждут, когда их кто-то возьмет, - уточняет Бретт.
        - Да здесь же сидит сто человек, - говорит Леннон. Бретт стонет и на миг откидывает назад голову:
        - Я же не говорю, что сейчас. Потом, после ужина. Они же не будут торчать здесь вечно.
        - Все соберутся вокруг костра у Закатной площадки, - утвердительно говорит Рейган.
        - Бармен возвращается обратно на свой пост, - сообщает Леннон.
        - Значит, мы придумаем, как его отвлечь, - говорит Бретт. - Нам просто надо будет завладеть вниманием собравшихся у костра и как-то заставить его оставить бар без присмотра. Потом бац! - и его запасы у нас в кармане.
        Мне его план не нравится. Нас окружают люди. Это не то же самое, что подшучивать над учителями, как в тот раз, когда мистер Сониак вышел с урока английского в туалет, оставив на столе телефон, а Бретт вскочил с места и воспользовался им, чтобы сфоткать свою пятую точку, пока он не вернулся… Впоследствии Бретт утверждал, что оно стоило понесенного им наказания.
        Кендрик с недоверием смотрит на Бретта:
        - Можешь назвать меня идиотом, но разве это не воровство?
        - Точнее определения не придумаешь, - бурчит Леннон.
        - Все-то вы знаете, - говорит Бретт, шевеля бровями.
        Я смотрю на Леннона и вижу на его лице… озадаченность. Интересно, что все это значит?
        - Так, народ, слушайте меня, - увещевает Бретт, - вино здесь не продают, для гостей оно бесплатно. Если я попрошу еще одну порцию этой тушеной овцы…
        - Барана, - устало поправляет его Леннон.
        - …то мне ее принесут. Все включено в стоимость. Мы просто получаем то, за что заплатили деньги.
        - Ты хочешь сказать, заплатила моя мама, - говорит Рейган.
        - Твоя мама просто супер, - ухмыляется Бретт.
        - Какой же ты отвратительный, - говорит Рейган и бьет его по плечу тыльной стороной ладони.
        Он и в самом деле отвратительный, хотя это ее совсем не расстраивает. Ни грубая лесть Бретта в адрес мамы, ни его опасное предложение. Даже Кендрика, которого я бы отнесла к категории здравомыслящих, доводы Бретта, похоже, убедили. Так что мои дурные предчувствия в этом отношении, может, и неоправданны.
        После того как Рейган сообщает, что завтра нас ждет верховая прогулка, Бретт всю оставшуюся часть ужина продолжает вынашивать планы по краже вина. Подают десерт - замысловатый клубничный шербет с бальзамическим уксусом, который я не беру, потому как клубника в моменты обострения моей крапивницы входит в запретный список. А когда клиенты гуськом тянутся к выходу, чтобы направиться к Закатной площадке, привлеченные дымом костра и звуками акустической гитары, возможностей как-то отвлечь бармена становится все меньше.
        - Ладно, что-нибудь придумаю, - заверяет нас Бретт, - до утра еще долго.
        Рейган дергает его за руку:
        - Пойдем. Давай немного прогуляемся.
        Он улыбается ей своей ослепительной улыбкой, позволяет вытащить себя из-за стола, говорит какую-то шутку, которую я не слышу, и тычет локтем в бок. Вместе им так беззаботно и легко. Мне тоже хотелось бы быть такой же уверенной, как Рейган. А еще хотелось бы, чтобы он взял за руку не ее, а меня.
        Но больше всего хотелось бы совсем другого - не чувствовать на лице взгляда Леннона. Все эти воспоминания, в которых мы копались за ужином, накладываются в мозгу с домыслами Саммер о наших с Ленноном отношениях, и в моей голове вдруг раздувается тревожная мысль.
        Раз досужие слухи о том, что мы с Бреттом якобы замутили, достигли ушей Саммерс, то о них мог узнать и Леннон.
        С одной стороны, мне не дает покоя мысль, что он может о них знать, с другой - что мне до этого вообще есть дело. Опять же, мое беспокойство по поводу Леннона никогда не было проблемой. Проблемой было его беспокойство по поводу меня. И ни маленькой сливочной помадки с арахисовым маслом, ни нежных воспоминаний о тухлых креветках недостаточно, чтобы убедить меня в том, будто ничего не изменилось.

9
        Вслед за Бреттом и Рейган мы выходим на улицу и направляемся к площадке, украшенной металлическими фонариками. По правде говоря, здесь очень красиво. Солнце еще до конца не закатилось за горизонт, но с каждой секундой подходит к нему все ближе, горы за темнеющими силуэтами сосен подсвечены оранжево-розовым сиянием. Природа застыла между днем и ночью, причем здесь, среди дикой природы, эта картина волнует куда больше, чем в городе. Ощущение такое, словно сейчас произойдет что-то невероятное.
        Площадка быстро заполняется народом, некоторые подходят к поручням полюбоваться закатом, другие разваливаются в просторных дачных креслах послушать непринужденные гитарные переливы. Снуют официанты, разнося после ужина кофе и чай. Мы проходим мимо Кэнди, которая как раз общается с какими-то гостями. Увидев Рейган, она подзывает ее, чтобы с ними познакомить. Мы, все остальные, сбегаем вниз по широким ступеням площадки и направляемся к месту, где в лагере оборудована чаша для костра.
        Сам костер просто великолепен, вокруг него полукругом выстроились скамейки из распиленных в длину бревен. Несколько человек поджаривают на огне маршмэллоу, на столе стоит некое подобие аппарата для собственноручного приготовления сморов. Рядом возвышается беседка из кедрового дерева, украшенная белыми фонариками, а на песчаной земле под ее крышей красуются три дорожки с лошадиными подковами.
        - Сыграем? - говорит Кендрик Леннону. - Но должен предупредить, что по части лошадиных подков я мастер, поэтому тебе, вероятно, против меня не устоять.
        - В самом деле?
        - Даже не мастер, а живая легенда, - утвердительно заявляет Кендрик, - по крайней мере, был ею в возрасте десяти лет, когда в последний - ладно, признаюсь честно, в последний и единственный - раз играл в эту игру.
        - Это примерно то же, что бросать кольца на ярмарочной площади, а я в этом деле мастак, - посмеивается Леннон. - Так что давай. - Он смотрит на меня и спрашивает: - Ты как, играешь?
        - Координация рук и глаз не относится к числу моих талантов, - говорю я.
        Каждый раз, когда мне приходилось в присутствии других играть в игры, где требовалось выступать в центре внимания - будь-то боулинг или разгадывание шарад, - я слишком заморачивалась пялившимися на меня зрителями и в итоге выглядела неуклюже.
        - Может, мне лучше сначала понаблюдать за игрой и понять, как в нее играют?
        - Берешь подкову, бросаешь и стараешься попасть ею в колышек, - говорит Леннон.
        - Тебе легко говорить.
        - Да нет, просто в твоем представлении все значительно сложнее, чем на самом деле, - возражает он, ухмыляясь уголком рта. - Иногда нужно просто послать все нахрен и броситься в бой.
        Саммер заявляет, что тоже хочет сыграть, и только в этот момент я замечаю, что с нами нет Бретта. Может, он задержался с Рейган, чтобы поговорить с Кэнди? А может, следит за барменом? Поди узнай. Но мне хотелось бы, чтобы он сейчас был рядом, чтобы мы могли вернуться к его интересу к фотосъемке Луны, а еще чтобы он послужил естественным буфером между мной и Ленноном.
        Пока мы говорим, все три дорожки лошадиных подков занимают команды. Поэтому нам не остается ничего другого, кроме как стоять у беседки, ожидая, когда одна из них освободится, наблюдая за ходом игры. В этот момент я чувствую, как кто-то слегка похлопывает меня по плечу.
        Я поднимаю глаза и вижу перед собой женщину примерно маминого возраста со светло-смуглой кожей и волосами, стянутыми на затылке в гладкий хвостик.
        - Вы дочь Дэна Эверхарта?
        - Да, - отвечаю я, чувствуя, как напрягается плечо. И тут же узнаю женщину. Разан Абдулла. Я видела ее в клинике. У нее собственная компания, специализирующаяся на производстве видеопродукции.
        - Я узнала тебя, - с улыбой говорит она, - а родители тоже здесь?
        - Нет, мы здесь на каникулах с друзьями, - говорю я, глядя на Леннона и Кендрика.
        Леннон в качестве приветствия кивает ей головой.
        - Ах! - восклицает она. - Как же здесь замечательно! Последние несколько дней я с небольшой командой снимала здесь рекламный ролик.
        - Это же круто.
        Она согласно кивает головой:
        - Съемка действительно выдалась классная. Мы уезжаем завтра утром. Как поживает отец? Я не видела его с весны, когда он провел мне несколько сеансов массажа спины.
        - Нормально.
        Я чувствую, что должна бы добавить к этому что-нибудь более оптимистичное, но если честно, то мне трудно найти нужные слова.
        - Понятно, извини, - говорит она, морща лицо и стискивая зубы. - А мама все еще с отцом?
        Ее слова ставят меня в тупик.
        - Ну конечно. А с чего бы им не быть вместе?
        - Я, наверное, перепутала их с какой-то другой семьей…
        Она быстро моргает, отводит взгляд в сторону и застывает в нерешительности, явно думая о чем-то своем.
        - Ты же знаешь, как это бывает. Я по работе встречаюсь с такой уймой людей, что порой они сливаются в одно сплошное пятно.
        - Это точно, - говорю я, но в мой душе поднимается волна странной, глухой паники.
        Она действительно перепутала отца с кем-то другим или что-то о нем слышала? Пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть она не будет одной из тех, с кем отец крутил шашни. Мне кажется, что женщина замужем, хотя полной уверенности на этот счет у меня нет.
        Не успеваю я немного на нее нажать, чтобы получить чуть больше информации, как у нее загорается телефон, она извиняется и отходит.
        Я смотрю ей вслед, в голове каша, и в этот момент до меня доходит, что, раз она может воспользоваться телефоном, значит, здесь ловит вай-фай. Достаю телефон и действительно вижу, что сигнал есть. Мне пришло несколько сообщений. Два из них от мамы. Отходя в сторонку, чтобы на них ответить, я, сама того не желая, без конца думаю о вопросе Разан. Чтобы эта мысль превратилась в навязчивую идею, мне требуется совсем немного времени, и вот я уже представляю себе, как родители разводятся.
        Правда, недолго. Вырывая из пучины мыслей, ко мне подбегает Бретт. За ним появляется и Рейган.
        - Дело на мази, - взволнованно говорит он, убеждая идти с ним, в то время как Рейган завладевает вниманием остальных членов нашей группы. - Надо бежать, и немедленно.
        - Ничего не понимаю, - говорю я.
        Леннон счищает с ладоней пыль:
        - Что происходит?
        - Бар, - отвечает Бретт, - я убедил одну гостью заказать три коктейля.
        - И что из этого?
        - А то, - говорит он, - что бармену, чтобы их принести, придется пойти обратно на кухню. Бар останется без присмотра. Это наш шанс. Ты зачем сюда приехала - сидеть без дела, швыряя в цель вместе с ветхими стариками железяки, или веселиться?
        - Веселиться! - отвечает за меня Саммер.
        - Тогда вперед, - говорит Бретт, широко ухмыляясь, потом подмигивает мне: - Идем же, Эверхарт.
        Он срывается с места, я иду за ним и сворачиваю за главный корпус. Саммер с Рейган несутся вперед по лужайке, с каждой секундой все больше утопающей во мраке, а когда подбегают к лестнице, ведущей к боковому деревянному настилу, на несколько мгновений замирают, после чего Саммер поворачивается к нам и поднимает вверх большие пальцы рук.
        Мы все вместе осторожно поднимаемся на три ступеньки и выходим на узкую полоску настила, идущего по периметру главного корпуса, стараясь держаться в тени. До бара, купающегося в конусе яркого света, всего пару ярдов. Как и предполагал Бретт, бармен, похоже, действительно отправился на кухню и задержался поговорить с обслугой, которая подметает пол, переворачивает стулья вверх ножками и ставит в таком виде на столы.
        - Гостья, которую ты убедил заказать напитки, вместе с друзьями перешла на Закатную платформу, - громким шепотом сообщает Саммер. - Я так думаю, она попросила бармена принести коктейли туда.
        - Отлично, - с ухмылкой отвечает Бретт и машет Рейган и Саммер рукой следовать за ним. - А где мой ведомый?
        Я понимаю, что он имеет в виду Леннона, и смотрю по сторонам. Того нигде не видно.
        - У нас нет времени ждать, - говорит Бретт, - Зори, займешь его место. Стой на ступеньках на стреме и внимательно следи за каждой тенью. Когда Зори даст команду, все остальные идут за мной.
        Стоять на стреме? Но почему я? Пока другие толпятся на боковой площадке, я бешено верчу головой, глядя по сторонам. И что мне, скажите на милость, искать? Осматриваю лужайку. Отсюда мне толком даже костра не видно. А те, кто собрался на Закатной площадке, похоже, не обращают на нас никакого внимания. Бар хорошо просматривается только одним человеком - тем, кто играет на гитаре. Он в состоянии нас увидеть? Этого я сказать не могу.
        - Все чисто? - шепчет Бретт.
        Слишком высокое напряжение. Я в последний раз оглядываю главный корпус, жду, когда очередной официант повернется спиной, и говорю:
        - Порядок, вперед!
        Бретт поднимается на верхнюю ступеньку, делает три шага в сторону бара и незаметно скользит за стойку. Потом победоносно вскидывает сжатую в кулак руку и исчезает из виду. А обратно появляется с двумя бутылками вина, которые тут же протягивает Саммер. Та пытается передать их Кендрику, но тот лишь отмахивается, по крайней мере сначала. Она говорит ему какие-то слова, которых я не слышу, и пихает бутылкой в живот. Кендрик уступает и берет ее.
        Появляется еще несколько бутылок. По бару эхом разносится звон наполненной стеклянной посуды. Так они никогда не остановятся. Им, похоже, понадобится уйма времени. Что они там хихикают? Ведь их могут услышать. Да и потом, сколько им нужно бутылок вина? Саммер и без того уже держит три.
        Внезапно мне в нос бьет запах жареного маршмеллоу.
        - Торчишь на стреме? - грохочет у меня в ухе чей-то глубокий голос.
        С моих губ срывается негромкий крик. Я бью Леннона по руке.
        - Больно же, - жалуется он, потирая рукав.
        - Никогда больше ко мне так не подкрадывайся, - шепчу я, - меня от тебя кондрашка хватит.
        - Звучит как вызов, - сверкает он в полумраке белыми зубами.
        - Рада, что ты так фанатично жаждешь, чтобы я пораньше отбросила коньки.
        - Тебе же раньше нравилось, когда я подкрадывался в темноте.
        В голове проносятся воспоминания о минувшей осени. Я на цыпочках выхожу из дома и обнаруживаю, что он прячется за пальмой у подножия лестницы. Леннон зажимает мне рукой рот, чтобы я не смеялась. Мне так хочется, чтобы он меня обнял, что из груди, кажется, вот-вот выпрыгнет сердце.
        Не думай об этом. Не отвечай ему. Просто сделай вид, что он ничего не сказал. Веди себя как можно небрежнее.
        - А где ты, кстати, был? - умудряюсь я задать вопрос.
        - Уж, по крайней мере, не занимался этой ерундой. А еще я нашел вот это. - Он показывает мне сплющенный смор. - Никогда не переворачивай жареный маршмеллоу. Это грех.
        - В самом деле? - шепчу я, злясь, что сердце все так же бешено колотится в груди.
        Все потому, что он меня напугал. Причем не своими словами. И не потому, что подошел ко мне настолько близко, что я могу унюхать исходящий от его рубашки запах костра. А с какой это стати он стоит всего в нескольких сантиметрах от меня?
        - Я совершенно уверен, что именно об этом в прошлое воскресенье говорил в церкви священник.
        - Ты по-прежнему ходишь в церковь с Мак?
        Часовня называется «Нью-Уолден». На небольшой галерее снаружи там служат службу, куда стекаются представители различных религиозных конфессий. Думаю, они существуют единственно с целью кормить бомжей и заниматься другой благотворительной деятельностью в районе залива Сан-Франциско; Мак в нашем возрасте была бездомной и часто приходила в их бесплатную столовую поесть. Папа говорит, что на самом деле это никакая не церковь, но что мы вообще можем знать о божественном начале?
        - У меня нет выбора. Она утверждает, что я ношу слишком много черного.
        - Понятно, - фыркаю я, - дай-ка я угадаю… По мнению Мак, Бог прощает, что она торгует таким товаром, как…
        - Кольца на член? - подсказывает он.
        По правде говоря, я для начала хотела выбрать что-нибудь другое. Его беззаботность меня выматывает, и я перехожу в оборону:
        - Но не прощает, что ты читаешь все эти кошмарные, жуткие японские комиксы и смотришь кровавые фильмы про зомби?
        - Хотелось бы, чтобы так оно и было. Готовиться к зомби-апокалипсису диктует здравый смысл.
        - Ну да, помнится, в Библии как раз есть об этом упоминание, - с сарказмом заявляю я.
        - Ага, в поправке к десяти заповедям, - отвечает он, - в поправке номер тринадцать: «Вооружись мачете с дробовиком и помни - целить надо в голову».
        Я отворачиваюсь и перевожу взгляд на Бретта.
        Леннон тянет через мое плечо руку, сжимая в ней половинку маршмеллоу:
        - Будешь?
        У него такой таинственный, такой бархатистый голос, он говорит в такой близости от моего уха, что по моей шее толпами проносятся мурашки. Их гонит нежеланный трепет, и я молю Бога, чтобы Леннон ничего не заметил.
        - Не-а.
        - Уверена? - еще тише спрашивает он.
        Тише. Глубже. Обольстительнее.
        Нет. Не обольстительнее. Звуки, достигающие моего слуха, сродни миражу. Слушайте, а ведь именно на этом я когда-то и прокололась. Из того, что какой-то человек испытывает те или иные чувства, еще не следует, что они имеют отношение к тебе. И если мое тело просто желает повернуться и увидеть, как он смотрит на меня, встретиться с ним взглядом…
        Что это со мной? Ну все, хватит. Эверхарт, ради всего святого, имей немного гордости.
        - Спасибо, нет, - говорю я, на этот раз уже решительнее.
        - Тебе же хуже, - отвечает он, и в голосе его явственно слышится скука.
        Рука Леннона исчезает.
        Теперь я и в самом деле поворачиваюсь на него посмотреть. Медленно. Совсем не потому, что чего-то жду. Просто хочу увидеть, ему действительно скучно или же…
        Он совсем на меня не смотрит. Ну конечно. Его взор устремлен вдаль.
        - Слушай, - будто мимоходом говорит он, - Джека Керуака вот-вот упрячут за решетку.
        Что?
        Я молниеносно поворачиваюсь и вижу бармена - он направляется прямо к ребятам.
        Блин! Блин-блин-блин!
        - Бретт! - громко шепчу я.
        Он меня не слышит.
        - Ребята! - в панике говорю я, на этот раз намного громче.
        Саммер смотрит по сторонам, будто что-то такое услышала, хотя и не может понять что именно. И что мне делать? Если я выйду на свет, бармен меня увидит. Но если не привлечь внимания Бретта…
        Леннон свистит.
        Бретт поднимает голову.
        Я бешено размахиваю руками, показывая на главный корпус.
        Теперь он все понимает. В течение нескольких секунд воюет с бутылками вина, и вот они уже мчатся к нам.
        Проблема в том, что, если они выбегут на ступени, бармен может…
        Сукин сын!
        Их засекли.
        - Бежим! - говорит нам Бретт.
        Он несется через лужайку, балансируя с четырьмя бутылками вина в руках. Инстинкт самосохранения подталкивает меня броситься вслед за ним. Когда кроссовки шлепают по земле, от подошв поднимается запах сосновой хвои и влажной травы.
        Мы мчимся вперед, будто от этого зависит наша жизнь, стадом охваченных паникой буйволов, жаждущих скрыться во мраке. Я совершенно запуталась. Где наш палаточный лагерь? Что-то я не припомню, чтобы здесь были все эти деревья и кусты.
        Бретт забирает влево, и в этот момент я вижу главную дорожку. Ее освещают крохотные золотистые фонарики. Бретт с Рейган перепрыгивают через какой-то цветущий кустарник и выбегают на нее. Что-то с грохотом падает.
        - О господи! - кричит Саммер.
        Под моей ногой хрустит стекло. В нос бьет запах вина.
        - Бежим! - подгоняет нас Бретт, у которого тяжело вздымается грудь. - Нам нельзя останавливаться.
        Я оглядываюсь на главный корпус. За нами, похоже, никто не бежит. Мы бросаем разбитую бутылку вина и бежим до тех пор, пока не взбираемся на вершину крутого холма. В поле зрения появляется первое палаточное стойбище. Бретт останавливается, мы переводим дух и смотрим вниз на долину.
        Стойбище состоит из одних юрт, все палатки в нем круглой формы. Пугающе прекрасные, они сияют теплым, под цвет бархатцам, светом - святилища в темнеющем лесу, который отступает, чтобы явить нам черное небо. И в этом небе повсюду - повсюду - сияют звезды.
        Мои звезды.
        Они будто появляются ниоткуда. Словно это небо совсем не такое, как дома. В обсерватории Мелита Хиллз у нас очень хороший вид, однако города, сгрудившиеся вокруг залива Сан-Франциско, совместными усилиями очень загрязняют небосвод своим светом.
        А здесь городов нет.
        Эх, какие фотографии я могла бы сделать со своим телескопом!
        - Зори! - зовет меня Леннон.
        Блин! Наша группа побежала дальше, и все, кроме нас, уже спустились вниз до половины холма.
        - Прости, - говорю я, перевожу дух, хватаю ноги в руки, улыбаюсь и объясняю: - Витала в облаках, в самом прямом смысле слова.
        Идиотская шутка. От всех этих физических упражнений у меня гниют мозги.
        - Ты имеешь в виду звезды? - спрашивает он, на несколько мгновений поднимая вверх глаза. - Удивительно, правда? Я знал, что они тебе здесь понравятся.
        Он поддает ходу, чтобы догнать остальных участников нашей группы, я бегу за ним. Его неожиданное признание ворочается у меня в голове. Но недолго - когда до стоянки остается всего несколько ярдов, Рейган останавливается.
        - В чем дело? - спрашивает Кендрик.
        - На дорожке, у третьей юрты, - отвечает она.
        Я смотрю вперед и сразу же вижу проблему. Спиной к нам с парой отдыхающих разговаривает широкоплечий мужчина в темной куртке с начертанной на спине надписью «Мьюир».
        - Мистер Рэндалл, - говорит Рейган, - рейнджер, отвечающий за безопасность лагеря. Бармен хоть и придурок, но по сравнению с мистером Рэндаллом просто Санта Клаус. Нам нельзя показываться ему на глаза со всем этим вином. Не исключено, что он явился нас арестовать.
        Саммер оглядывается назад:
        - И что будем делать? Вернемся обратно?
        - Туда, где сто человек видели, как мы бежали? - говорит Леннон. - Ну что же, давайте действительно возвратимся на место преступления.
        - Тогда я не знаю! - говорит Саммер с горящими в панике глазами. - Может, тогда лучше спрятаться, пока этот пижон, мистер Рэндалл, не уберется восвояси?
        Я машу рукой в сторону юрт:
        - Он не единственная преграда. Посмотрите на палатки. Вокруг них полно народу.
        - Да и гости, посидев у костра, расходятся по домам, - говорит Леннон, оборачивается и глядит назад - там, совсем недалеко от нас, слышатся болтовня и смех.
        - Мы в ловушке, - стонет Саммер, - вот вляпались так вляпались. У меня ноги забрызганы вином… теперь нас посадят в тюрьму.
        - Если только где-нибудь не припрячем эти бутылки, - спокойно отвечает Леннон, - тогда, может, еще погуляем на воле. Но твой план тоже ничего.
        Кендрик показывает на огромный мусорный контейнер. Это настоящий, железный, вмурованный в землю сейф с хитроумной крышкой:
        - Не думаю, что ночью в него кто-нибудь полезет. Мы можем сложить вино туда, а потом, когда все уснут, за ним вернуться.
        - Это вы, ребятки, охренительно придумали! - одобрительно говорит Бретт, помогая Кендрику открыть мусорный контейнер. - Леннон, ты настоящий гений. Знаешь, когда там, в баре, тебя не оказалось рядом, чтобы прикрыть мой тыл, я подумал, что ты дал задний ход, но теперь твои позиции ведомого восстановлены.
        - Всю жизнь об этом мечтал, - произносит Леннон звенящим от сарказма голосом.
        Пока Рейган негодует, что бутылки с вином будут соседствовать с объедками, ребятам удается освободить достаточно места примерно для дюжины. Последняя не помещается, поэтому Бретт засовывает ее себе в штаны. Не обходится без похабных шуток. Я не обращаю на них внимания - главным образом потому, что не спускаю глаз с рейнджера.
        - Закрывайте контейнер, ребята, - говорю я, - он направляется в нашу сторону.
        Не думаю, что мы ему так уж хорошо видны, но я его вижу. А когда Леннон заявляет, что мы выдаем себя с головой, болтаясь у мусорного контейнера, отходим от него и шагаем по дорожке. Медленно. Спокойно. Чтобы не столкнуться с рейнджером. Когда мы к нему подходим, я мобилизую все внутренние силы.
        - Добрый вечер, - говорит мистер Рэндалл, окидывая нас беглым, оценивающим взглядом. - Заблудились, ребятки?
        - Нет, сэр, - заверяет его Бретт, - просто возвращаемся в свое стойбище.
        - А где вы у нас обосновались?
        - В Совином, - отвечает Рейган.
        Он щурит на нее глаза:
        - Мне знакомо ваше лицо.
        - Здесь часто отдыхают мои родители, - говорит девушка.
        - Если так, то мне нет нужды напоминать вам, что скоро начинается тихий час. В полном соответствии с расписанием.
        - Спасибо, - благодарит его Рейган.
        Мистер Рэндалл кивает и отходит в сторону, чтобы нас пропустить. Может, это мне только кажется, но такое ощущение, что он принюхивается. Меня с параноидальной навязчивостью преследует мысль, что от нас несет вином. Мы же ведь втоптали разбитую бутылку в землю.
        Но если он что-то и подозревает, то нас все же не останавливает. Я искоса поглядываю на него, а когда он проходит мимо мусорного контейнера и шагает вверх по холму по направлению к главному корпусу, из моей груди вырывается вздох облегчения.
        - Похоже, он ничего не заподозрил, - говорю я ребятам, пока мы шагаем по темной дорожке через стойбище юрт.
        - Повезло, - отвечает Леннон без особой убежденности в голосе.
        На этот раз я не могу с ним не согласиться.

10
        Оказывается, «тихий час» ив самом деле должен быть тихим. Хотя палатки в Совином стойбище и разнесены друг от друга, когда на улице царит непроглядный мрак, а привычный равномерный шум городской жизни - автомобили, кондиционеры, телевизоры - сменяется сверчками, можно слышать буквально все.
        Я имею в виду все-что-только-можно.
        Воду в унитазе. Далекий смех. Хруст гравия под ногами. Даже малейший шорох многократно усиливается. Поэтому мы вшестером, собравшись в палатке девушек, чтобы придумать, как забрать спрятанное вино, довольно быстро решаем, что Бретт с Ленноном встанут на рассвете и унесут его в рюкзаках. В действительности Бретт добровольно вызывается помочь Леннону, а тот лишь сухо говорит:
        - Всю жизнь мечтал поставлять контрабандой спиртное.
        Ребята уходят в свою палатку, мы собираемся лечь в постель. Мне уже давненько не приходилось спать на походной койке, а в палатке так и вообще никогда. Но, описав события дня в моем мини-дневнике и пролежав пару часов в кровати с открытыми глазами, классифицируя звуки лагеря, я все же проваливаюсь в беспокойный, тревожный сон, то и дело просыпаясь.
        Когда рассвет гонит вон тьму, я отказываюсь от попыток выспаться и встаю с койки. Оттого, что пришлось подняться так рано, меня охватывает странное чувство. Рейган у нас ранняя пташка, но, просеменив по полу, я обнаруживаю, что она лежит на стальной кровати в неуклюжей позе лицом вниз. Она что, никогда не накрывается одеялом? Здесь же безумно холодно. Волнуясь, что с ней что-то не так, я трясу ее за плечо.
        - Отстань, - говорит она в подушку хриплым, приглушенным голосом - ужасным и злым.
        Я оставляю ее в покое и как можно тише собираю одежду. Саммер еще спит, поэтому я, чтобы не разбудить ее, отказываюсь от примыкающего к юрте туалета и направляюсь в баню.
        На улице намного свежее, чем внутри, но в некоторых соседних палатках виднеется свет и мельтешат тени, так что я не единственная, кто встал в такую рань. В то же время мне удается найти в бане свободную душевую кабинку, я, не торопясь, мою голову и подбриваю кое-где волосы, пока телефон заряжается. А когда высушиваю их и вышагиваю обратно по турбазе, то чувствую себя человеком куда более цивилизованным. В палатке ребят темно, а в моей девушки все еще спят. Поэтому, если я не хочу сидеть с ними и слушать храп Рейган, мне лучше отправиться в главный корпус и съесть ранний завтрак.
        Когда я иду по главной дорожке, сквозь сосны сочится серо-голубой свет. В нем лагерь выглядит совсем иначе, поэтому мне не удается сразу найти мусорный контейнер, в котором мы спрятали вино. Может, Бретт с Ленноном уже унесли бутылки? Я мысленно держу пальцы и продолжаю свой путь в главный корпус.
        А переступив порог зала, в котором мы вчера ужинали, обнаруживаю на нескольких стойках обильный «шведский стол». Яйца, бекон, кондитерка. Плюс аппарат для приготовления овсянки с разными вкусами на выбор, у которого возится кто-то из гостей. Зачем это кому-то надо, если есть сосиски, для меня остается загадкой. Я хватаю тарелку, открываю крышку серебристой кастрюли с подогревом и через горячий пар, поднимающийся над сосисками, разглядываю в тумане силуэт, склонившийся над аппаратом для овсяной каши. Высокий, темноволосый, симпатичный и…
        О БОЖЕ… я же с таким вожделением смотрю на Леннона!
        Это примерно то же, что подглядывать в телескоп, только хуже, потому как он буквально в трех футах от меня и у меня нет возможности упасть на пол и спрятаться. Правда, теперь он хотя бы не полуголый.
        - Раз ты встала в такую рань, значит, жди конца света, - говорит он, и кончики его губ тянутся вверх.
        - Я не могла спать. Петухи без конца кукарекают.
        - Значит, ты без конца думаешь о ферме.
        - Это я о птице, тут есть одна, которая кричит очень громко, - одариваю я его мимолетной улыбкой. - Можешь вполне назвать ее горным петухом.
        - Мне кажется, что на самом деле их зовут ястребами, - весело говорит он.
        - Без разницы. - Я накладываю в тарелку сосиски и бекон. - Ого, у тебя овсянка. Ты это серьезно? Неужели ты ешь эту кашу дома?
        - Обожаю овсянку. Овсянка - это жизнь. - Он набирает в ложку миндаля и посыпает им кашу. - Знаешь, я думаю, что Сэмюэл Джонсон в своем печально известном словаре восемнадцатого века описал овес как продукт, которым англичане кормят лошадей, а шотландцы - людей.
        Я качаю головой и про себя улыбаюсь:
        - Леннон и его занимательные факты.
        - А ты так отчаянно любишь мясо только потому, что живешь с Джой, - говорит он, показывая на мою тарелку.
        Это точно. Нет, ее не беспокоит, что я выросла плотоядной, но если она что-то готовит, то только вегетарианские блюда из замороженных продуктов.
        - Вчера вечером мне впервые за всю неделю пришлось поесть мяса, - признаю я, - так что здесь придется стать настоящей пещерной женщиной. Только мясо и кофе. Может, еще немного сахара, - добавляю я, венчая гору сосисок огромной булочкой с корицей.
        Завидев среди вкусовых добавок к овсянке коричневый сахар, быстро соображаю, не посыпать ли им бекон.
        - Вот значит как, диета диабетика эпохи палеолита.
        - Меня можно считать образцом современного питания, - говорю я.
        - От него у тебя по щекам разливается здоровый румянец.
        В его глазах плещется веселье, он впервые за все утро смотрит на меня - смотрит на самом деле, - и я чувствую, как в ушах разливается жар.
        - Это не что иное, как старый добрый страх, - говорю я, сосредоточиваю внимание на «шведском столе» иопять открываю кастрюлю, в которую уже заглядывала. - Ночью мне никак не удавалось уснуть. Слишком много событий произошло вечером.
        - Здесь все по-другому, правда? Даже спать в палатке совсем не так, как дома. От этого веет… первозданностью.
        Честно говоря, так оно и есть.
        Леннон протягивает мне какую-то серебристую посудину, завернутую в салфетку:
        - Может, поедим на площадке и заодно полюбуемся рассветом? У них там есть дачные обогреватели, а официанты, похоже, могут подать кофе прямо туда.
        - Все, больше ни слова, я и так поняла, - отвечаю я, надеясь, что мои слова звучат достаточно небрежно, чтобы он не подумал, будто я по какой-то непонятной причине безумно рада с ним позавтракать.
        Мы берем тарелки на улицу и рядом с другими «жаворонками» устраиваемся поближе к дачному обогревателю. Смесь потока приятного тепла и свежего утреннего ветра в полной мере отражает гамму эмоций, которые я испытываю, оставаясь наедине с ним. С одной стороны, он знакомый, с другой - чужой, и когда мы вместе, я постоянно чувствую себя на грани.
        - На тебе сегодня крутая шотландка, - выдает он комментарий, бросая в мою сторону мимолетный взгляд.
        Я глажу рукой свои брюки в черно-красную клетку - узкие, из тех, что любят фанаты панк-рока, и немного вызывающие, по крайней мере для меня. Не думаю, что он решил меня подразнить, хотя сказать это бывает трудно.
        - Это комплимент?
        Он кивает головой, и я расслабляюсь.
        - Ну что, - спрашиваю я, приступая к еде, - забрали вы с Бреттом вино?
        - Я - нет, - отвечает он. - Когда мы вернулись в палатку, он предложил нам с Кендриком пойти вместе с ним, но мы отказались. Тогда Бретт сказал, что вполне обойдется без нас, хотя не знаю, как он собирался принести дюжину бутылок, не захватив с собой рюкзак. Но когда я утром проснулся, в палатке стояла вонь, как во французском ресторане, хотя если честно, это лучше его отвратительного спрея для тела, который годится только для маньяков, гоняющихся за людьми с топором.
        - Он что, напился?
        - Не знаю. Может, напился, может, напялил на себя какую-нибудь одежку Саммер, может, разбил еще одну бутылку, - говорит Леннон, слегка пожимая плечами, - но когда я сегодня утром туда пришел и проверил мусорный контейнер, бутылок там не оказалось - надо полагать, ему удалось их унести.
        Какое-то время мы молча едим. Я не уверена, что хочу дальше обсуждать с ним Бретта, он тоже не рвется сообщить мне какую-нибудь новую информацию.
        Наконец, Леннон хлопает себя по карману и говорит:
        - Я сходил в администрацию и взял у мужа Кэнди разрешение на поход в глубь территории, поэтому теперь можно отправляться. А еще заглянул в магазин в главном корпусе. Там можно взять в аренду медвежий сейф. Если тебя застукают с едой, а специального контейнера у тебя не окажется, придется платить штраф. Так написано в информационном буклете Кинге Форест, который прилагается к разрешению. Если хочешь, можешь сама посмотреть.
        Он сует руку в карман, чтобы его выудить, но я лишь машу рукой:
        - Да верю я, верю.
        - Но…
        - Просто… даже не знаю, что сказать, - говорю я, отламывая кусочек хрустящего бекона. - Мы с мамой не раз шутили по поводу встреч с дикими животными в походе, но, если честно, мне и в голову не приходило, что они могут быть так опасны.
        - Опасность подстерегает повсюду, - тихо смеется Леннон, - и опасность смертельная.
        - Какой ужас, - бормочу я.
        - Причем не только со стороны диких зверей. В Сьерре человек может разбиться, поскользнувшись на камнях, утонуть, упасть со скалы, получить сердечный приступ в походе по туристическим тропам, его может раздавить обрушившееся дерево…
        - О господи.
        - …он может стать жертвой теплового удара, гипотермии, свариться насмерть в горячем источнике, пасть от руки сумасшедшего серийного убийцы, отравиться каким-нибудь растением, подхватить хантавирус.
        - Ханта… что?
        - Хантавирус, передается через олений помет.
        - Может, не надо за столом? - выговариваю ему я.
        - Я лишь хочу сказать, что здесь можно умереть от чего угодно. Но прелесть, как минимум наполовину, в том и состоит.
        - Неудивительно, что тебе в голову приходят подобные мысли.
        - Я сейчас не говорю о жажде острых ощущений, а лишь имею в виду, что мы должны учиться определять опасность и избегать ее, ведя себя осторожно и ответственно. Ты должна понимать окружающую среду. Уважать ее. Думаешь, родители отпустили бы меня в поход, если бы не знали, что я здесь могу прекрасно справиться? Они доверяют мне, ведь я к этому делу отношусь очень серьезно. Именно поэтому они захотели, чтобы я пошел. Ты же знаешь, они ни за что не согласились бы просто так целую неделю ухаживать за моими рептилиями, если бы это не было так важно.
        Что да, то да.
        - Погоди-ка! - восклицаю я. - Значит, твои мамы захотели, чтобы ты отправился в этот поход?
        Он быстро поднимает и опускает плечо:
        - Я боялся, что Бретт сам отправится искать потайной водопад, если я не помогу. А мы с тобой знаем, какой он идиот, не в обиду ему будь сказано. Я знаю, он тебе когда-то нравился, может, даже нравится и сейчас…
        Он на миг поднимает глаза и смотрит на меня.
        Не знаю, что ему сказать. Даже не уверена, что в эту минуту чувствую. Последние двадцать четыре часа выдались странные. Я думала, мне будет волнительнее оказаться вместе с Бреттом за пределами школы, но нам с ним, по большому счету, так и не удалось побыть наедине. Если бы мы провели хоть немного времени вдали от остальных, он, вероятно, сбросил бы с себя маску суперпарня. Мне известно, что он делает это, чтобы привлечь к себе внимание, и что у него есть и другая сторона. Но на данный момент как есть, так есть.
        Плюс к этому Леннон. Он в мои планы не входил. А прошлой ночью, ворочаясь без сна в кровати, в те моменты, когда меня не тревожили издаваемые обитателями леса звуки, я без конца прокручивала в голове наши с ним разговоры, пытаясь понять, стали ли мы опять друзьями, хотел ли он вновь со мной дружить и хотела ли этого я. Но так и не пришла ни к какому конкретному выводу.
        - Стало быть, родители посоветовали тебе пойти в этот поход из-за Бретта? - говорю я. - Они знают, что он тоже пошел?
        - Ну да, - пожимает плечами Леннон.
        - А то, что пошла я, Санни и Мак знают?
        Когда он скребет ложкой по тарелке, собирая остатки овсянки, проносится резкий порыв ветра.
        - Они потому мне и сказали. Чтобы я проследил… за твоей безопасностью.
        На меня одновременно обрушивается шквал сотни эмоций. Я даже не пытаюсь в них разобраться и выдаю первое, что приходит в голову:
        - Знаешь, я не дура и сама вполне могу о себе позаботиться. Не олимпийская надежда, в отличие от Рейган, но в этом идиотском турпоходе все же как-нибудь справлюсь.
        - Конечно же справишься.
        - Я умею определять тысячи звезд и совершенно уверена, что уж в карте разобраться точно смогу.
        - А я и не говорил, что не сможешь. Ты вообще умнейший человек.
        - Тогда почему из твоих слов напрашивается вывод, что я ни на что не способна?
        - Способна, - со стоном отвечает он. - Даже более чем. Я доверяю тебе в миллион раз больше, чем любому другому на этой турбазе.
        В самом деле? После того, как мы столько месяцев не разговаривали? От этого в моем сердце происходит что-то странное.
        - Ты подумай, - говорит он, - если бы мне надо было узнать, Плутон настоящая планета или нет…
        - Нет, не настоящая.
        - …я спросил бы тебя. Но если бы мне нужно было выяснить, как сделать кальян для курения марихуаны, то обратился бы к Бретту. У каждого из нас своя специализация. Мой конек - пешие походы среди дикой природы.
        - Но я-то этого не знала! - в отчаянии восклицаю я. - Твой конек всегда был другой - как пережить ночь в доме с привидениями.
        - В определенном смысле разница не такая уж большая.
        У меня кошки на душе скребут, а он тут шуточки шутит. Что-то я его не пойму.
        - Это из-за того фотоальбома? - вдруг нервно спрашиваю я.
        - Что?
        - Ты поэтому отправился в этот поход? Почему родители заставили тебя пойти? Если ты и твои мамочки, узнав, что папа изменяет моей маме, просто решили меня пожалеть, то оставьте свое сочувствие при себе. Я в нем не нуждаюсь. У меня все в порядке.
        - Ну уж нет, я тебя не жалею, я на тебя злюсь. А твоему папочке отхватил бы руки ржавыми садовыми ножницами. Потом бензопилой отпилил бы ноги и…
        - Ну все, все! Я поняла, я все поняла.
        Вот черт! В конце концов, это мой отец. Хотя, если честно, возмущение Леннона в глубине души мне приятно.
        - И если бы в «Техасской резне бензопилой» за ним кто-нибудь решил погнаться, то это наверняка была бы Джой.
        При этом ей захотелось бы отпилить ему не только ноги.
        Он несколько мгновений молчит.
        - Идти в этот поход меня никто не заставлял. Я сам решил. Надеялся, что…
        Он вдруг умолкает и качает головой, из его груди вырывается тихий стон.
        - На что? - допытываюсь я. - На что ты надеялся?
        Он застывает в нерешительности.
        - Скажи, ты по нам когда-нибудь скучаешь?
        Его слова будто бьют меня под ребра. Удивительно, что я от них не падаю со стула.
        Мне хочется закричать: «ДА!» А еще мне просто хочется кричать. Сколько ночей я пролежала без сна, рыдая по Леннону? Причина нашего разрыва была не во мне. Шоу под названием «Зори и Леннон» динамично двигалось вперед до того идиотского танца на вечере выпускников, а его финал можно в общих чертах обрисовать четырьмя пунктами. Можете мне поверить. Я тысячу раз перечисляла их в своем ежедневнике.
        Пункт первый. Гуляя поздно вечером в последнюю неделю летних каникул, мы с Ленноном случайно целуемся. И перед тем, как спросить, как поцелуй может быть случайным, позвольте мне лишь подтвердить, что так бывает. Смех и схватка по поводу книги могут привести к самым неожиданным результатам. Пункт второй. Мы решаем провести Великий Эксперимент, вплетая в наши обычные отношения страстные поцелуи, причем никому ничего не говорим на тот случай, если из этого ничего не получится, чтобы иметь возможность сохранить дружбу, а заодно оградить себя от сплетен и вмешательства родителей. По сути, даже одного родителя - моего отца, всегда ненавидевшего Макензи. Пункт третий. Несколько недель спустя, с учетом того, что эксперимент, судя по всему, идет успешно, мы соглашаемся отказаться от тайной неплатонической дружбы и впервые появиться на публике на вечере выпускников как парень и девушка. Пункт четвертый. Он ничего не объяснил. Не назвал причину. Не отвечал на мои сообщения. Несколько дней не ходил в школу. Вот так все и закончилось. Годы дружбы. Недели чего-то большего, чем дружба. Все исчезло без следа.
        Это он положил всему конец.
        Его потерю я переживала почти так же, как смерть родной мамы, это стало самым страшным испытанием из всех, через которые мне пришлось пройти. И что… что он хочет от меня теперь? Что ему в действительности от меня надо?
        Пытаясь ответить, я несколько раз запинаюсь, открываю и тут же закрываю рот, не зная толком, что сказать, и в итоге веду себя как полная дура.
        - Я…
        К нам подходит неунывающий официант, в руках у него поднос с кофе в термокружках. Пока он перебрасывается с нами парой фраз, мы с Ленноном берем напиток. Я благодарна ему за появление, хотя оно и не дает мне достаточно времени, чтобы сформулировать ответ на вопрос Леннона.
        Ну конечно же скучаю. Если ты в течение целого ряда лет испытываешь к человеку привязанность, то не можешь просто взять его и бросить. Такого рода чувства не исчезают по команде. Поверьте мне, я пыталась. Но к нашей старой дружбе примешиваются другие, не менее сильные чувства. По крайней мере, с моей стороны. И от этого все только усложняется и запутывается.
        Мне нравится все, в чем есть какой-то смысл. И нравится, когда ситуация развивается по понятному сценарию. Нравятся проблемы, имеющие решение. Но вот о Ленноне ничего этого сказать больше нельзя. Но как ему об этом сказать, чтобы не повторить то, что случилось на вечере выпускников? Я не могу. Вот так. Однажды мое сердце уже было разбито. Проходить через это еще раз я больше не хочу.
        И все же…
        Надежда - страшная вещь.
        - Ладно, не парься, - произносит он и встает. - Мне не надо было ничего говорить.
        - Стой! - говорю я ему, вскакивая, чтобы его остановить, когда он пытается уйти.
        Он молниеносно поворачивается ко мне, и мы самым неожиданным образом оказываемся ближе, чем мне того хотелось бы.
        Из моей груди вырывается тяжкий вздох, взор устремлен куда-то в пространство.
        - Ты… не мог бы сходить со мной в магазин в главном корпусе и помочь купить эту защищенную от медведей штуковину для хранения продуктов?
        Пауза затягивается, мой пульс устремляется вперед в бешеном ритме. Я через рукав куртки чешу руку.
        - Хорошо, - наконец говорит он, и я облегченно вздыхаю.
        Хорошо, мысленно повторяю я.
        Если я не могу получить то, что хочу, то, может, нам удастся найти способ вернуться назад, когда все было намного проще. Когда мы были просто друзьями.
        В конечном счете я делаю в магазине несколько покупок: медвежий сейф, карманный фильтр для воды и мультитул с крохотной лопаточкой. Леннон говорит, что он понадобится мне копать ямки для костра и «кошачьи норы». Что такое «кошачьи норы», я толком не знаю, но предчувствие в отношении их у меня не очень хорошее.
        Обратный путь в лагерь в основном проходит в молчании, но совсем уж неловким его назвать все же нельзя. Все еще холодно, однако солнце уже выжигает туман, и день, если верить Леннону, обещает выдаться славным. Я слишком зациклилась на нашем разговоре за завтраком, чтобы воспользоваться вайфаем.
        Когда мы по дуге входим в лагерь, Леннон говорит:
        - Стой.
        Я смотрю по направлению его взгляда и тут же вижу проблему: Кэнди и рейнджер, с которым мы столкнулись накануне вечером, шагают по ступеням, ведущим в палатку девочек. Но потом поворачивают, направляются на север и уходят в противоположном направлении. Мы дожидаемся, когда они исчезают за деревьями, и идем дальше.
        - Как думаешь, с чего бы это? - спрашиваю я.
        - Не знаю, но хорошего, как мне кажется, мало. Вот, послушай.
        И в этот момент я слышу Рейган. Она злится, ее сиплый голос разносится по всему лагерю. Мы бежим к палатке, влетаем внутрь и оказываемся в эпицентре скандала.
        - Нет, я не буду успокаиваться, - говорит Рейган Саммер. - Ты хоть понимаешь, какие у меня будут проблемы, когда обо всем узнает мама?
        Поскольку Кендрик с Бреттом ничего не предпринимают, Леннон встает между девочками:
        - Что, черт возьми, происходит?
        - Все пропало, - отвечает Рейган, отходит от Саммер, падает на диван и обхватывает руками голову, - вот что происходит.
        - Они нашли вино, - уточняет Кендрик, пока Бретт расхаживает за диваном. - Нас отсюда вышвырнут.
        - Я думал, ты вчера вечером за ним сходил, - говорю я Бретту.
        У того на лице отражается мука. Вместо ответа он стонет и бьет кулаком по пристенному столику:
        - Это просто смешно. Свое вино они получили обратно. Никакого ущерба не понесли, проблем больше нет. Не понимаю, зачем поступать с нами так жестоко.
        - Затем, что ты отлил на юрту, - орет ему Рейган. Э-э-э… что?
        - О господи, - ворчит Леннон, медленно качая головой.
        - Я был пьян, ты не забыла? - говорит Бретт, обращаясь к Рейган. - Как и ты.
        - Вы что, ночь провели вместе? - тревожно спрашиваю я.
        Рейган с силой трет лоб:
        - Мы выпили припрятанную Бреттом бутылку…
        Надо полагать, ту самую, что он сунул в штаны.
        - Собирались пойти вместе за другими, но…
        - Но захмелели, - говорит в свою защиту Бретт, оправдываясь перед ребятами, - и забыли взять рюкзак, чтобы их принести. Поэтому взяли только две и…
        - Планировали вернуться за остальными, - говорит Рейган, - но… просто немного отвлеклись.
        На Рейган это не похоже. Она не любительница выпить. Я не раз бывала с ней на вечеринках, включая ту самую, на которой меня поцеловал Бретт, но пьяной ее ни разу не видела. Это помешало бы ей бегать кроссы, а она, сколько я ее знаю, всегда тренировалась, готовясь к Олимпиаде.
        Теперь все обстоит иначе.
        - Вы пили все вчетвером? - задаю я вопрос, мысленно спрашивая себя, не этим ли, в той или иной степени, объясняется шум, не дававший мне вчера уснуть. Кроме того, я злюсь и чувствую себя задетой от того, что меня никто никуда не позвал. Впрочем, как и Леннона.
        - Не надо на меня так смотреть, - говорит Саммер, - мы с Кендриком отправились в сауну, потом я вернулась и легла спать.
        - Я тоже, - вторит ей Кендрик.
        - Да какая разница? - с досадой восклицает Бретт, вскидывая руки. - У нас каникулы, и мы с Рейган всего лишь расслабились. Это еще не превращает нас в преступников.
        - С формальной точки зрения, поскольку вы оба еще не достигли совершеннолетия… - говорит Леннон.
        - Плюс порча имущества, - добавляет Кендрик, даже не пытаясь скрыть охватившее его отвращение, - я имею в виду отлить на палатку.
        Бретт тяжело вздыхает:
        - Согласен, это не самый великий момент в моей жизни. Но что сделано, то сделано. - Он плюхается рядом с Рейган на диван и тоже трет лоб. - Какая глупость.
        - Тут ты прав, с чем с чем, но с этим нельзя не согласиться, - произносит Леннон голосом, в котором сквозит презрение, - что именно сказала Кэнди?
        - Что, если они, допустив подобный инцидент и узнав о нем, ничего не предпримут, лагерь может потерять лицензию на продажу алкогольных напитков. Еще она добавила, что, если бы бутылки обнаружили уборщики, дело еще можно было бы спустить на тормозах. Но о случившемся сообщили другие отдыхающие, я так понимаю, семья, которая находилась в юрте.
        О, господи. В юрте была семья в тот момент, когда Бретт…
        - На шум в лесу в два часа ночи могли пожаловаться и другие туристы, - добавляет Саммер.
        Рейган стонет и трет виски.
        - Да, для турбазы действительно все выглядит не лучшим образом, - подводит итог Кендрик, - поэтому нам нужно до полудня освободить палатки, в противном случае они вызовут полицию.
        - Мама меня убьет, - говорит Рейган.
        - Может, Кэнди ей ничего не скажет, - вставляет свое слово Саммер, всем своим видом пытаясь ободрить подругу.
        - Ты что, не понимаешь? - спрашивает Рейган. - Мои родители уедут в Швейцарию только завтра. Это значит, что, если я вечером заявлюсь домой, поджав хвост, мне придется рассказать, почему мы возвратились так рано.
        Все молчат. Над палаткой реет чувство обреченности. Я, по крайней мере, не имела к этому отношения, так что моя мама не станет сходить с ума. Но если честно, то я очень удручена, что все это так неожиданно закончилось. Чтобы пойти в этот поход, мне пришлось пересмотреть все летние планы. Я не хочу возвращаться домой и видеть отца со всеми его изменами. И как теперь быть со звездной вечеринкой? До нее еще четыре дня, и я не могу сегодня после полудня сесть в автобус до Кондор Пик. Там еще никого не будет.
        К тому же, словно этого мало, меня еще бесит, что Рейган и Бретт минувшей ночью были вместе. Странно, правда? Они не признаются, что между ними что-то есть, если, конечно, это действительно так. Может, там ничего и не было. Я старательно напоминаю себе, что они всегда были друзья - просто друзья и больше ничего. К тому же Рейган знает, что я к нему испытываю.
        Тогда почему меня переполняет чувство дискомфорта?
        Может, потому, что мы с Ленноном тоже когда-то были друзьями, пока не стали на пару выскальзывать из дома.
        - Значит, все, конец? - говорит Саммер. - Нам не остается ничего другого, кроме как уезжать? Ни пеших походов, ни конных прогулок больше не будет?
        - Мы с тобой можем сесть в мою машину и поехать в нашу семейную лачугу в долине Напа, - тихо говорит Кендрик Саммер. - Сейчас там никого нет. По крайней мере, хоть спасем оставшиеся дни каникул. - Увидев, что Рейган повернула к нему голову, он извиняющимся тоном добавляет: - Я бы пригласил всех, но там только одна комната. Это домик, куда сбегают мои родители. Там даже не хватит места спать на полу, так что извините.
        - Слушайте, ребята! Какие же мы идиоты! - говорит Бретт, к которому тут же возвращается вся былая энергия. - С какой стати нам ехать домой? Мы же планировали отправиться в поход к этому потайному водопаду в Кингс Форест! А если так, то пошли! Оставшуюся часть недели проведем там.
        - Мы планировали провести у водопада всего пару ночей, - возражает Леннон, - а шесть ночей - это далеко не то же самое, что две. Чтобы прожить там все это время, нам потребуется больше припасов. Втрое больше продуктов. Душа и туалета с водой там тоже нет. У кого-то из вас есть хотя бы самое необходимое, например туалетная бумага? Я давал вам список всего, что может понадобиться в походе, но вы его проигнорировали.
        - Лично я нет! - настаивает Бретт. - Я отдал его Рейган.
        - Тогда почему ни у кого из вас нет ни медвежьего сейфа, ни фильтров для воды? Думаете, там вас ждет раковина с краном? Чтобы пить, нам надо будет фильтровать воду из реки.
        - У меня есть фильтр для воды, - говорит Рейган, - я же не думала, что нам их понадобится хрен знает сколько. К тому же я купила несколько пакетов замороженных и сушеных продуктов для туристов.
        Она смотрит на меня, ожидая подтверждения своих слов. У меня в рюкзаке таких четыре.
        - Что до остального, то Бретт сказал, что еду можно будет просто развесить на деревьях.
        - Бесполезно, - говорит Леннон.
        - Старина, этот метод работал много веков подряд, - возражает Бретт, - у тебя просто паранойя.
        В правилах парка говорится предельно ясно: без медвежьих сейфов походы в глубь территории запрещены.
        - Как бы там ни было, перестань заморачиваться деталями, - заявляет Бретт, - это будет сумасшедшее веселье.
        - Вот тут ты прав, но только наполовину, - говорит Леннон.
        Бретт морщит лоб:
        - Чего?
        - Медвежьи сейфы можно взять напрокат в магазине главного корпуса, - быстро встреваю в разговор я, пока Бретт с Ленноном не подрались, - там же можно купить побольше продуктов для туристов.
        - А нас туда пустят? - спрашивает Саммер. - Вход в главный корпус нам не запрещен?
        Рейган встает с дивана:
        - Да пошли они все! Нам дали время до полудня. Давайте пополним запасы. Бретт прав. Итак, планы меняются. Подумаешь! Переживем. Уйти в поход самим будет куда круче.
        - Значит, вперед? - говорит Леннон. - Вы действительно хотите провести неделю в глубине территории?
        - Почему бы и нет? - отвечает она. - Это лучше, чем ехать домой. Если Кэнди расскажет все родителям, меня в любом случае в наказание посадят под замок.
        Все по очереди соглашаются. Даже Леннон, хотя мне не кажется, что он этому рад.
        Новый план: без паники. Все будет отлично. То же самое, что и раньше, только пару лишних дней у водопада. Когда придет время уезжать, я точно так же смогу вернуться сюда и сесть в автобус до Кондор Пик. Правильно?
        Рейган смотрит на меня и говорит:
        - Зори, ты ведь с нами, правда? А то мне не надо, чтобы ты раньше времени вернулась домой и стала трепать языком. Чтобы все это дошло до моей мамы.
        У меня возникает дикое желание надавать ей по буферам.
        Буйным цветом расцветают тревожные мысли. О том, как разбить лагерь в лесу. О Рейган и Бретте, которые провели прошлую ночь, на пару прикладываясь к бутылке. О нашем с Ленноном утреннем разговоре. Все это сливается в один гигантский вопросительный знак, скачущий у меня в голове.
        Но если хорошенько подумать, то я остаюсь один на один с неопровержимым фактом.
        К счастью для Рейган, мне тоже не хочется раньше времени видеться с родителями.
        - Да, с вами, - подтверждаю я.
        Рейган улыбается мне - впервые с того момента, как мы вошли в палатку.
        - Вот и отлично. Разобьем лагерь в глубине территории. Но сначала я собираюсь принять душ и позавтракать. Мне нужны жиры и закваска. У меня дикое похмелье.

11
        - Куда нам, старина? - спрашивает Бретт Леннона, поправляя на перекрестке рюкзак. - Никаких знаков здесь нет.
        - Это самое точное определение похода по нехоженым тропам, - отвечает Леннон.
        - Ну да, верно, - смеется Бретт, - похоже, ты прав. Как тебе только удалось отыскать этот потайной водопад, если к нему не обозначена тропа?
        - Я читал о нем. Этот водопад не упоминается в официальных бюллетенях парка, потому как есть другие - побольше и расположенные ближе к проторенным тропам, - объясняет Леннон. - Если человек собирается в поход на один день, без ночевки, то до этого ему добираться неудобно. Причем впервые я его нашел, двигаясь с противоположной стороны, поэтому дай мне секунду сообразить, где у нас тропа на юг.
        Время далеко за полдень. Чтобы уйти, мы ждали до самой последней минуты, не забыв набрать в обеденном зале сэндвичей и наполнить водой бутылки для туристов и спортсменов. Потом нам пришлось пешком топать обратно до машины Рейган и пару часов ехать по жутким, извилистым горным дорогам, чтобы добраться до парковки заповедника. Оттуда мы двинулись по обозначенным тропам к водопаду.
        И пошли, и пошли…
        На данный момент прошагали уже три часа. Я еще в жизни так много не ходила. Но больше всего меня беспокоит не это. Теперь меня волнует, как позже на неделе я смогу вернуться одна, чтобы сесть на автобус и отправиться на звездную вечеринку.
        - У этой тропы не должно быть ответвлений на восток, - бормочет под нос Леннон, вглядываясь в GPS-карту на телефоне.
        - И откуда у тебя только сигнал берется? - спрашиваю я.
        По пути я несколько раз проверяла телефон, убедиться, что мама получила мое сообщение с просьбой не волноваться, если несколько дней от меня не будет вестей. Увы, тишина. С таким же успехом можно было бы держать в руке кирпич - толку с него было бы не больше.
        - GPS работает независимо от покрытия сотовой связи, - объясняет Леннон, - все цифровые карты я сохранил в телефоне, но эта оказалась глючная. Технологиям порой не стоит доверять. К счастью, у меня есть кое-что про запас.
        Он прячет телефон и достает блокнот в черной, раздутой обложке. Если мои блокноты тоненькие и аккуратные, то у него… в общем, о нем такого не скажешь. Он снимает резинку, не позволяющую страницам разлететься в разные стороны, и я украдкой бросаю взгляд на хранящуюся внутри коллекцию: сложенные бумажные карты, брошюрки парка и страницы, заполненные отчетливым почерком Леннона, чуть ли не печатными буквами, а также небрежные наброски - деревья, дикорастущие цветы, указатели на туристических тропах, белки. Взгляд даже мимолетом скользит по черновому наброску Санни и Мак, выполненному в стиле аниме.
        Я вспоминаю все карты, которые он рисовал, когда мы были детьми. И ту, что он сделал для меня, которая сейчас лежит дома на дне выдвижного ящичка. Меня тут же одолевает жестокий приступ ностальгии.
        Он изменился в очень многих отношениях. Но только не в этом.
        Это тот самый Леннон, которого я когда-то знала.
        Заметив, что я смотрю в его блокнот, он быстро выхватывает сложенную бумажную карту и закрывает его с яростным хлопком.
        Глупо считать это оскорблением. Что у него там - не мое дело. Раньше было мое, но теперь нет.
        Он раскладывает карту на большом камне. Читает путаницу топографических знаков и прокладывает пальцем невидимый путь.
        - Стой. Ага, я все понял. Влево. Нам надо взять влево.
        - И как тебе только удается разобраться, где здесь орел, а где решка? - говорит Бретт. - Ты уверен?
        - В той же степени, в какой был уверен ты, когда посчитал юрту писсуаром, мистер Мочусь-Где-Хочу, - говорит Леннон, складывая карту и пряча ее обратно в блокнот.
        - Удар ниже пояса, чувачок, - отвечает на это Бретт.
        - Я лишь говорю, что, если тебе вздумается отлить на мою палатку, я оторву тебе орган, которым ты это сделаешь.
        - Ух, какой ты страшный, - ухмыляется Бретт, - мне даже нравится.
        - Поворачиваем налево, - спокойным голосом говорит Леннон, но взгляд его тверже стали, - через час будем на месте.
        - Отряд, поворачиваем влево, - весело кричит Бретт остальным членам группы, сложив рупором руки.
        И уходит вперед с Рейган. За ними следуют Саммер и Кендрик, я тащусь за Ленноном в хвосте.
        Даже с учетом правильно распределенного веса, мой рюкзак все равно тяжел и к тому же все больше соскальзывает вниз. Мои ноги и ступни считают его убийцей. Как же я рада, что не стала покупать туристические ботинки - в отличие от Рейган, которая уже жалуется, что натерла в новой обуви мозоли. К тому же я замечаю, что под его черными джинсами с дырками на коленях по-прежнему скрываются высокие черные кроссовки. Туристические ботинки, судя по всему, это перебор.
        - Затяни набедренный ремень, - говорит Леннон, когда я пытаюсь рывком поднять выше рюкзак.
        - Да я, по-моему, уже его затягивала.
        Я останавливаюсь и воюю с ремнями. Так или иначе, но мне кажется, что на одном из них заело пряжку.
        - Можно мне? - говорит он, протягивая руку.
        - Э-э-э… давай.
        Он подходит ближе. Я вдыхаю его солнечный запах свежей стирки. Длинные, изящные пальцы возятся с пряжкой у меня на поясе. Его руки мускулистее, чем их помнила я. Если тогда это были руки друга, то теперь - парня. От того, что он опять ко мне прикасается, возникает странное ощущение. Отнюдь не в плохом смысле этого слова. Нет, ощущение совсем другое, чем если бы я чувствовала по всему телу его руки или если бы этого хотела. Просто ко мне далеко не каждый день прикасаются ребята, сосредоточившись на проблеме, источник которой находится прямо у меня под грудью. Он даже на нее не смотрит, да я этого и не хочу. Хотеть этого, как минимум, было бы неправильно. Да будут они прокляты, эти чрезмерно активные яичники!
        Успокойся, Эверхарт, говорю я себе. Рядом с ним я не могу позволить себе дать волю воображению.
        Когда это случилось в последний раз, я в итоге оказалась у него на коленях на скамейке в парке. С засунутой под мою блузку его рукой.
        Ремень ослабевает.
        - Готово, - говорит он, - и как ты только умудрилась завязать его таким хитрым узлом?
        - У меня много талантов, - отвечаю я.
        Он изумленно присвистывает.
        - Тогда я обяжу тебя вязать узлы на палатках.
        - Не стоит. Для палаток, которые купила Рейган, никакие узлы не нужны. Они, можно сказать, самоустанавливающиеся. По крайней мере, в этом нас убеждал парень из магазина туристических товаров. Хотя, я так думаю, он просто заигрывал с Рейган. А может, разволновался только потому, что она потратила там такую уйму денег.
        - Вот в это я верю. Некоторые детали твоего снаряжения просто супер. Они меня, пожалуй, даже впечатлили бы, если бы я хоть на секунду предположил, что Рейган понимала, что делала.
        Резким рывком он затягивает лямку на моем набедренном ремне, и я тут же ахаю.
        - Слишком туго? - спрашивает Леннон.
        - Да нет, просто неожиданно. А вообще, думаю, нормально.
        - Затягивать надо туго, но чтобы не было неприятных ощущений. - Он осматривает лямки у меня на плечах. - Так, вот здесь нужно подтянуть. А вот здесь - видишь? - наоборот, оставить промежуток.
        Он просовывает между моей ключицей и лямкой теплые пальцы. Шевелит ими, чтобы я поняла, о каком месте он говорит, и по моей руке скатывается вниз волна дрожи.
        - Тогда ослабляй, - говорю я ему.
        Самым странным образом все эти методические касания воспринимаются примерно так же, как стрижка в салоне. Их можно назвать чувственными, но все же не до конца. Тебе, по крайней мере, не хочется, чтобы они такими были. Мой парикмахер-норвежец старше отца, он носит целую кучу колец, которые, когда в его руках щелкают ножницы, звучат вразнобой, хотя и парадоксально приятно. В действительности я не желаю испытывать никаких сексуальных чувств к Эйнару и уж точно не хочу, чтобы их источником был Леннон. Лучше всего вообще об этом больше не думать.
        - Слушай, - говорю я, заставляя мозг сосредоточиться на чем-то другом, - теперь, когда я знаю, что некоторые безумные звуки, доносившиеся минувшей ночью, издавали Рейган и Бретт, мне немного легче воспринимать то, что ты говорил раньше. Я имею в виду диких животных. То есть я, конечно, знаю, что здесь все будет по-другому, но…
        - Не просто по-другому, - говорит он, переходя к лямке на другом плече, - а совсем по-другому. Но совсем неплохо, если это то, что тебя беспокоит.
        - Если честно, то я страшно боялся, когда впервые в одиночку заночевал в глубине территории заповедника. И был до такой степени уверен, что за мной явятся волки, что чуть не обмочился прямо в спальном мешке.
        Я издаю удивленный смешок:
        - И как же ты, скажи на милость, справился с этим страхом?
        - Знание - великая сила. Я выяснил, что волки в Калифорнии не водятся.
        - В самом деле?
        - Если не считать редких бродячих волков, которые порой проходят в здешних местах, то известна только одна стая - стая Шаста. Они обитают у границы с Орегоном, - продолжает он, проверяя оба моих плеча. - Ну, как теперь? Лучше?
        И правда лучше. Причем намного. Рюкзак воспринимается не столько наказанием, сколько дополнением к телу. Все такой же тяжелый, но теперь я с ним справиться могу.
        - Кто бы что ни говорил, но от волков в этом заповеднике мы застрахованы. Здесь больше шансов встретить оборотня.
        - Ну да, тебе бы это понравилось, не так ли, Брэм Стокер?
        - Он писал о вампирах.
        - Да какая разница.
        - Тебе так нравится, когда ты не права? - спрашивает он.
        - Мне нравится, когда ты так лицемерно защищаешь существ, существующих исключительно в воображении.
        - Я с превеликой радостью буду защищать любых существ, так или иначе связанных с лесом, - посмеивается Леннон. - Оборотней, снежного человека, ну и конечно же вендиго - духов-людоедов, которые, отведав человеческой плоти, превращаются в зверей. Но не переживай. Ты будешь рада узнать, что вендиго в Калифорнии тоже не водятся. Так что можешь не беспокоиться - это чудовище-людоед не сожрет тебя на ужин посреди ночи.
        - Классная у тебя получилась речь, - говорю я, - спасибо, что развеял мои страхи.
        Он улыбается мне сверху вниз теплой мальчишеской улыбкой, которую я когда-то знала и так любила, и внутри у меня все трепещет.
        - Я, Зори, живу, чтобы устраивать тебе кошмары.
        - Эй, - добродушно выражаю недовольство я, - не очень-то мило с твоей стороны.
        - Я бы даже сказал, совсем не мило, - отвечает он, все так же смеясь.
        Тепло этой его улыбки я ощущаю еще долго после того, как он поворачивается, чтобы догнать нашу группу.
        Еще через несколько минут следующего этапа нашего перехода неприметная тропа уходит вверх, и нам приходится с натугой взбираться на холм - каменистый, сухой и неприятно теплый, потому как, чем выше мы поднимаемся, тем больше растет температура. Однако где-то на его середине мы входим в лес красных пихт. Их ветви отяжелели от шишек, они помогают спрятаться от жары, но не в состоянии сделать что-либо со склоном. Идти в походе по ровной местности совсем неплохо, но вот взбираться наверх, когда тебе в подошвы обуви вонзаются камни, сущее наказание, которому подвергают только проклятых грешников. Я сосредоточиваю все внимание на медвежьем колокольчике Леннона. Его позвякивание, равно как и звон, которым ему отвечает мой собственный, странно убаюкивает, этот успокоительный ритм помогает мне ставить одну ногу впереди другой.
        Могло быть и хуже. У меня по меньшей мере нет похмелья, как у Рейган, которая без конца жалуется на головную боль, а однажды даже легла, опасаясь, что ее стошнит. А еще ее бесит Бретт, который утверждает, что чувствует себя хорошо, и постоянно ее задирает. Я издали наблюдаю за их разговором, пытаясь понять, изменились ли они после того, как потусили на пару прошлой ночью. Сказать трудно.
        Я смотрю в телефон, чтобы узнать время. Обещанные Ленноном «какие-то три часа» хода уже подбираются к четырем. Тропа опять пошла по ровной местности, что уже хорошо. Наверх больше взбираться не надо. Но моя поясница пылает в огне, да и потом, мне скоро надо будет пописать. В тот самый момент, когда я решаю, что больше не смогу сделать ни шагу, Леннон поднимает голову.
        - Стоп, - говорит он ребятам, - слушайте.
        Мы слушаем.
        - Слышите? - спрашивает он.
        Мы все переглядываемся. Потом я действительно слышу и говорю:
        - Вода.
        - Водопад, - поправляет он, и его лицо расплывается в победоносной улыбке.
        Мы шагаем за ним через рощу деревьев, которые, похоже, растут все гуще и гуще - до такой степени, что я ни за что не поверила бы, что где-то рядом есть вода, если бы она не грохотала так громко. Но потом деревья расступаются, и мы выходим на зеленый берег реки.
        Вот он, водопад Леннона.
        Белая, окутанная туманной дымкой вода низвергается вниз с яруса серых камней и бурлит внизу в зелено-голубой чаше. Ее обрамляют огромные круглые камни, которые изобилуют и на небольшой речушке, которая вытекает из нее, образуя некоторое подобие природного пешеходного мостика, позволяющего перебраться на другой берег. У основания стволы деревьев обросли крепким папоротником, камни по бокам покрыты ярко-зеленым мхом.
        Водопад небольшой, но очаровательный, укромный и роскошный.
        - Ого, - говорит Бретт, оценивающе глядя по сторонам. - Да здесь даже лучше, чем я думал.
        - Как красиво, - вторит ему Саммер, - вы на воду поглядите. Какая же она чистая.
        - Наш личный кусочек рая, - соглашается Рейган, - а что касается турбазы «Мьюир», то пошла она куда подальше.
        Кендрик показывает на узкую тропинку, уходящую вверх с левой стороны от водопада.
        - Похоже на то, что по ней можно подняться наверх, а потом сигануть и нырнуть в воду. Вот это, я понимаю, круто.
        - Ну, что скажешь? - спрашивает Леннон где-то в районе моего плеча.
        - Мне кажется, что это сон, - честно отвечаю ему я.
        - Вот-вот, - довольно говорит он, - именно так я и думал.
        Силы у нас у всех на исходе, поэтому мы с явным облегчением сбрасываем с себя рюкзаки, пока Леннон объясняет нам все особенности местности. Во время предыдущих походов он высмотрел здесь все укромные уголки и щели в скалах. Дрова лучше всего собирать по ту сторону каменного пешеходного мостика, на северном берегу реки. А участок, где мы остановились, прекрасно подходит для установки палаток. Что касается костра, то его идеально разводить внутри гранитного укрытия, где массивные валуны образуют вокруг природный барьер.
        - Смотрите, - говорит Леннон почти взволнованно, но все же только почти, делая очень многое на одной и той же частоте.
        Он разбрасывает на дне гранитного укрытия остатки кострища и показывает нам золу.
        - Яму копать не надо. Она у нас уже есть. Остается лишь положить дрова, растопку, и кухня мгновенного действия готова.
        - Здорово, - говорит Бретт.
        А роща, через которую мы только что прошли, станет для нас излюбленным туалетом. По отношению к источнику воды она расположена ниже по холму, стоит почти что обособленно, а почва там достаточно рыхлая и мягкая для того, чтобы рыть в ней «кошачьи норы», как я и подозревала. Копаешь, делаешь свое дело и зарываешь обратно. Это входит в соглашение о походах в глубь территории, заключенное туристами, объединенными лозунгом «Не оставлять следов». Предполагается, что ты оставишь бивуак в том же состоянии, в котором он находился на момент твоего прихода. Это означает ничего не рушить, не пилить деревья, всегда тушить костры и не бросать мусор. Этакий нулевой вариант. Формально, мы должны тащить с собой даже использованную туалетную бумагу в специальных пакетах на «молниях», пока не покинем пределы парка или не увидим предназначенный для подобных целей мусорный контейнер. Это называется «упакуй и унеси». Когда Рейган по данному поводу начинает упираться, Леннон указывает, что оставлять здесь мусор незаконно. Но вот я ее поддерживаю. У меня нет намерения таскать в пакете грязную туалетную бумагу или тем
более вернуться в первобытное состояние и подтираться листьями. Я не дикарка. Леннон соглашается, хотя закон, строго говоря, это запрещает. Альтернатива сводится к тому, чтобы использовать биоразлагаемую туалетную бумагу, поглубже ее зарывать и хорошо прикрывать слоем земли. Для меня вполне нормально.
        Бретт расхаживает с телефоном в руке и снимает водопад на видео, попутно надиктовывая комментарии. А когда заканчивает, Леннон предлагает всем разбить основной лагерь. Но к этому никто не проявляет ни малейшего интереса. Рейган желает просто отдохнуть, Бретту хочется поплавать, а Саммер и Кендрик сгорают от желания исследовать вершину водопада. Это примерно то же, что пробовать согнать в стаю котов, поэтому, когда Леннон отказывается от дальнейших попыток и в гордом одиночестве отправляется застолбить место для своей палатки, я чувствую себя так, будто застряла где-то посередине. Знаю, он, по всей видимости, прав, уже шестой час и светлого времени суток, чтобы все сделать, у нас осталось буквально пару часов. Однако я совершенно выбилась из сил и у меня болит все тело. К тому же очень жарко. До такой степени, что Бретт уже разделся до шорт и вошел в речку.
        - Ощущение, ребята, просто обалдеть, - сообщает он, отбрасывая со лба прядь каштановых волос.
        Я смотрю, как он брызгает на себя воду, покрывающую его лодыжки. Только не надо думать, что пялюсь. Мне приходилось лицезреть его в таком виде и раньше. Хотя из футбольной команды он и ушел, это совершенно не помешало ему сохранить тело футболиста, которое он демонстрирует окружающим, не испытывая от этого никаких неудобств. В самом прямом смысле слова. Его страничка в Инстаграме на семьдесят пять процентов забита сэлфи под условным названием «Бретт Сигер без рубашки». Но вот теперь он сообщает нам, что намерен снять шорты и плавать в одних трусах.
        - Мы же здесь все друзья, правда? - произносит он и улыбается мне, прыгая на одной ноге и пытаясь снять шорты, чтобы не замочить. - Зори, ты идешь?
        - Не знаю, - звучит мой ответ.
        Я захватила с собой купальник, но где мне его теперь надевать - в лесу, что ли?
        - Я иду, - отзывается Рейган, садится, чтобы расшнуровать ботинки, потом обращается ко мне: - Во время похода ты, похоже, сблизилась с Ленноном и чувствуешь себя с ним уютно. Может, тебе лучше составить компанию ему?
        Она говорит игривым тоном, который сбивает меня с толку. Рейган знает, что мы с Ленноном не разговариваем. И о Великом Эксперименте ей тоже ничего не известно. Мы с ним заговорили только в походе. Ни о каком флирте и речи быть не может. Он ведь только подогнал мой рюкзак и больше ничего! Тогда почему от слов Рейган меня охватывает такое чувство вины? Я дважды смотрю по сторонам, дабы убедиться, что Леннон нас не слышит. Похоже, что все в порядке. Он уже нашел плоский участок и выложил из рюкзака все его содержимое.
        - Бретт, ты что, не согласен? - спрашивает Рейган, на этот раз уже громче.
        - С чем? - прикладывает ладонь к уху он.
        - Что Зори лучше помочь Леннону, - еще громче кричит она.
        О господи! Ну что ей стоит заткнуться?
        - Если Леннону так хочется изображать из себя образцового маленького бойскаута, пусть себе. Времени у нас полно, все можно будет сделать и потом. Пока же я вспоминаю строчку, которую Керуак написал в книге «Бродяги Дхармы»: «Я был счастлив. В одних плавках, босиком, с растрепанными волосами, в красной тьме костра я пел, потягивал вино, плевался, прыгал, бегал - вот как надо жить».
        Бретт сжимает шорты в комок, поворачивается ко мне и кричит:
        - Лови!
        Я неловко делаю выпад вперед, чтобы на лету их схватить. Бретт одобрительно улыбается, быстро поворачивается и бросается в чашу водопада.
        - Ради всего святого, спрячь куда-нибудь свои глаза, - говорит мне Рейган.
        Мое внимание тут же переключается на нее.
        - Яне…
        - Не прикидывайся.
        Она стаскивает туристические ботинки и тихо мне говорит:
        - Перед тем как отправляться в этот поход, я говорила тебе, что не хочу оказаться в неловкой ситуации. А ты обещала мне ничего такого не допустить.
        - Я же не просила его бросать мне эти его шорты! - шепчу я ей в ответ.
        - Видела бы сейчас свое лицо.
        Теперь она меня бесит. К тому же в душе зарождаются подозрения. Чем именно они занимались прошлой ночью, шатаясь по базе в поисках развлечений, как парочка подвыпивших подростков? Мне очень хочется задать этот вопрос, но я сдерживаюсь и вместо этого задаю другой:
        - Тебе-то какое дело?
        Рейган снимает футболку. Под ней обнаруживается лифчик от купальника. Она протяжно, тяжело вздыхает. Похоже, ее все еще мучает похмелье.
        - Ты все неправильно понимаешь. У меня выдалось паршивое утро. И еще более паршивое лето.
        Из моей груди тоже вырывается тяжкий вздох.
        - Я знаю, Рейган. Мне жаль, что у тебя так вышло с этим олимпийским отборочным турниром.
        У нее темнеет лицо.
        - Мне не нужна твоя жалость! - восклицает она, но почти в то же мгновение, похоже, понимает, что слишком уж набросилась на меня, на миг закрывает глаза и продолжает уже более спокойным тоном: - Просто я хочу, чтобы всем было хорошо, понимаешь?
        - Я тоже, - в замешательстве отвечаю я. - Но при чем здесь Бретт?
        - Послушай, ты не единственная, кто на него запал. Саммер он ведь тоже нравится.
        - Что?
        Это… для меня новость. В голове тут же всплывает наш с Саммер скользкий разговор о Бретте и Ленноне. Интересно, почему она мне ничего не сказала?
        - Больше всего я не хочу, чтобы ты столбила за собой эту территорию и была оскорблена в лучших чувствах после той вечеринки весной.
        Чего она добивается - пощадить мои чувства или их уязвить? Если второе, то ей это замечательно удается. Да и когда я, ради всего святого, столбила за собой территорию Бретта?
        Рейган уже бежит к водопаду. Я же чувствую себя задетой и сбитой с толку. Меня охватывает непонятное чувство вины за то, чего я совсем не делала… а еще глупая ревность, вызванная новостью о Саммер.
        Я оглядываюсь на Леннона, который усиленно расчищает землю от камней, чтобы освободить место для палатки. Бретт тем временем ликующе кричит, окутанный туманными брызгами водопада, и упрашивает Рейган его сфоткать.
        Все это время я себе всю плешь проела дикими животными. А надо было сосредоточиться на куда более явственной угрозе и подумать о том, насколько мне подходит цивилизация.

12
        - Расскажи какую-нибудь страшилку, - говорит Саммер Леннону, сидя от него по другую сторону костра.
        Солнце примерно полчаса как зашло, мы собрались у огня в гранитном убежище и теперь смотрим, как Леннон аккуратно кладет в него очередную ветку. Насчет валунов он был прав: из них получаются прекрасные скамейки. Мы сидим так уже час, обсыхаем после купания в чаше водопада и поглощаем еду из пакетов, предварительно залив ее кипятком. Я голод пока не утолила и вполне могла бы съесть еще один. Но тогда пришлось бы снова кипятить воду, а вокруг стоит такая темень, что мне едва удается различить берег реки. Оно явно того не стоит.
        - А почему ты считаешь, что я могу знать страшилки? - спрашивает Леннон.
        Когда все бросаются его вдохновлять, по камням эхом скачет хор отголосков.
        - Уж что-что, а их ты точно знаешь, старичок, - говорит Бретт, - так что не дурачься.
        - Может быть, - поднимает глаза от костра Леннон.
        - Ха! - восклицает Саммер. - Я так и знала. Расскажи о неотесанных мужланах, которые шляются по лесу и убивают кого ни попадя.
        - Не надо, - возражаю я.
        - О страшилищах с крюками на руках, набрасывающихся на каждого, кого видят в припаркованном автомобиле, тоже не надо, - вставляет слово Кендрик. - Не люблю я эти крюки.
        Саммер смеется и пытается его пощекотать.
        В общем и целом, все пребывают в хорошем настроении. Рейган, в присущей ей манере, попыталась сгладить сказанные мне днем слова. Она принесла небольшой молоточек - одно из многочисленных приобретений в магазине туристических товаров - и помогла забить колышки для парусинового полога у входа в мою палатку. Потом спросила, все ли у меня хорошо, и я солгала ей, сказав, что да. Потом она по привычке со всей дури хлопнула меня по спине, да на том и все. У нас все в полном порядке. Наверное. Она устроилась на том же валуне, что и я, только вот между нами втиснулся Бретт. От того, что он прижимается ко мне боком, я, по идее, должна испытывать волнение, но ничего такого нет и в помине. Все мои мысли заняты совсем другим - ее «территориальной» речью и очевидными попытками отвадить меня от Бретта.
        Но почему?
        - Давай, - упрашивает Леннона Рейган, - ты же ведь гот, а готу положен весь этот сумасбродный фетиш… Мы знаем, что у тебя в запасе есть классная страшилка.
        - Да и голос у тебя для зловещих сказок просто замечательный, - добавляет Саммер, - ты говоришь, как персонаж старых черно-белых фильмов ужасов. Оборотень. Дракула. И иже с ними.
        - Как Винсент Прайс, - подбрасывает свой вариант Кендрик.
        - Да нет, я о другом, о Дракуле, он еще играл во «Властелине колец».
        - Кристофер Ли, - подсказывает Леннон.
        - Точно! - восклицает Саммер. - Нагони на нас страху, КристоферЛи.
        Леннон встает с корточек, отряхивает руки и говорит:
        - Ладно. Я действительно кое-что слышал несколько месяцев назад. Но это не выдумка, а реальная история, которую мне рассказали. Вы уверены, что хотите ее услышать?
        Ну уж нет, спасибо, у меня такого желания точно нет. Не люблю, когда меня пугают. Да и потом, становится все темнее, и я переживаю, как буду спать на земле. Надо полагать, что палатки, которые мы купили с Рейган, очень холодные, как, собственно, им и положено. Они хоть и маленькие, но все же рассчитаны на двух человек, а это значит, что когда там располагается только один, то остается еще немного свободного места. Вместе с тем их высоты не хватает для того, чтобы выпрямиться во весь рост, и мысль о том, что через некоторое время я окажусь зажатой в этом крохотном пространстве, где лишь тоненький клочок нейлона будет защищать меня от диких зверей, являющихся по ночам к водопаду на водопой, начинает сводить меня с ума.
        Но все остальные - очевидно, в миллион раз храбрее меня - жаждут, чтобы Леннон нагнал на них страху.
        - Я прямо-таки горю от желания, - говорит Саммер.
        - Только потом не говорите, что я вас не предупреждал.
        Леннон подгибает под себя длинные ноги, устраивается на краю валуна, ставит локти на бедра и подпирает ладонями голову.
        - Недавно, перед окончанием занятий в школе, я решил пройти курс выживания среди дикой природы по ту сторону Маунт Дьябло. Его устроили бывшие военные и отставной рейнджер из поисково-спасательного отряда, ранее работавший в Йеллоустоуне. Звали его Варг.
        - Варг? - повторяет Саммер.
        - Да, он швед, - отвечает Леннон, - у этого парня точно не забалуешь. Шесть футов пять дюймов ростом, широкоплечий, как амбар, и весь покрыт шрамами. Он спасал пострадавших от обрушений и оползней. Вытаскивал из огня во время пожаров.
        И обнаруживал множество трупов. Туристы среди дикой природы пропадают то и дело, здесь стоит заблудиться, как тебя тут же подстерегает смерть - от голода, если закончатся продукты, от нападения диких зверей или от камнепада. Еще можно свариться в горячем гейзере.
        - О боже, - жалобно стонет Рейган.
        - Когда наступают холода, они замерзают. Варг как-то сказал, что нашел в горах целую замерзшую семью любителей зимнего альпинизма. Они пролежали целую неделю - попали в ловушку на снежном карнизе. Главе семейства какой-то дикий зверь отгрыз ногу.
        - Фу! - восклицает Саммер.
        Я мысленно делаю в голове зарубку никогда-никогда не ходить в поход зимой. Леннон тесно сплетает пальцы.
        - При этом Варг говорил, что даже если и находил дюжинами трупы, то все равно не верил в привидения. До тех пор, пока не съездил в Венесуэлу.
        - И что же с ним случилось в Венесуэле? - спрашивает Бретт, поднимая вверх телефон.
        - Ты что, снимаешь? - спрашивает Леннон.
        - Конечно. И теперь эту часть мне придется перемонтировать.
        Под устойчивый грохот низвергающегося за его спиной водопада Леннон окидывает Бретта долгим, убийственным взглядом.
        Тот закрывает телефон и кладет в карман.
        После чего Леннон продолжает:
        - Когда Варг выехал из Каракаса, чтобы провести с местными рейнджерами семинар по поисково-спасательным работам, они остановились на ночь в горах. При полной луне. Все было как обычно. Развели огонь, поели, поговорили. Я так думаю, примерно как сейчас мы, - произносит Леннон. - Но когда ближе к ночи все пошли спать, Варг остался у костра подождать, когда прогорят угольки. Он вот так там сидел, и вдруг волосы на его затылке встали дыбом. У него возникло отчетливое ощущение, что за ним наблюдают.
        - Ни хрена себе, - шепчет Кендрик.
        Леннон показывает на ветку дерева, нависающую над гранитным укрытием:
        - Варг поднял глаза и увидел, что на ветке дерева неподалеку сидит мальчишка примерно нашего возраста. Забрался он высоко, внизу на стволе веток не было, поэтому Варг понятия не имел, как ему удалось туда подняться. Он окликнул парня, но тот ничего не ответил. Поскольку было темно, рейнджер видел его плохо, однако его мозг пытался найти его присутствию разумное объяснение. Причем - надо полагать, в силу характера его работы, - он подумал, что мальчишка просто застрял. Попал в беду и нуждался в помощи.
        - Не нравится мне то, к чему ты все ведешь, - говорит Саммер, прижимаясь к боку Кендрика.
        Леннон продолжает:
        - Когда он подошел ближе и встал под веткой, свет луны позволил ему лучше разглядеть мальчишку. На том была странная одежда. Варгу потребовалось какое-то время понять, что это солдатский мундир… примерно восемнадцатого века.
        - Блин… - шепчет Рейган.
        Бретт обнимает ее рукой за плечи, и она к нему прижимается. Увидев, что в этот момент на них смотрю я, он говорит:
        - Давай, девочка, меня на всех хватит.
        Потом тоже обнимает меня за плечи и прижимает к себе.
        Я даже не могу понять, что при этом чувствую. Дискомфорт. Вероятно, это называется так. Реальный такой дискомфорт. Особенно когда Рейган бросает в мою сторону испепеляющий взгляд. Тут еще и Леннон запнулся, рассказывая свою историю, поэтому я смотрю на него. Смертоубийство - вот что написано у него на лице. Но вызвано это выражение не мной, а Бреттом.
        В пляшущих тенях, отбрасываемых пламенем костра, его щеки впадают еще больше, а резкие очертания лица становятся заметнее.
        Ты по нам когда-нибудь скучаешь?
        О господи, не успевая даже ни о чем подумать, я симулирую приступ кашля, отстраняюсь от Бретта и для пущего эффекта стучу себя кулаком в грудь.
        - Ты в порядке? - спрашивает он, не на шутку встревожившись.
        Я энергично киваю, кашляю опять и между делом незаметно отклоняюсь на дюйм еще. Он больше не пытается обнять меня за плечи, и я еще в жизни не испытывала такого облегчения. Мозг без конца талдычит, что все это неправильно - разве не по этой самой причине я отправилась с ними в поход? Разве не с тем, чтобы получить возможность провести с ним немного времени? Однако тело велит отодвинуться от него еще дальше.
        Что это со мной? Может, от слов, которые мне сегодня сказала Рейган, у меня перепутались все мысли?
        - На этом твоя история и закончилась? - спрашивает Саммер Леннона.
        Перед тем как ответить, тот бросает на меня непонятный взгляд.
        - Вы действительно хотите услышать ее продолжение?
        - Да! - хором восклицают Саммер и Кендрик. И Леннон уступает:
        - Итак, как я уже говорил, Варг встревожился, что встретил мальчишку в такой одежде, но попытался найти этому разумное объяснение. Он позвал его еще раз, но тот снова ничего не ответил. Подумав, что мальчик не понимает по-английски, он отбежал на пару ярдов к палаткам и разбудил одного из местных спасателей, чтобы тот перевел. Но когда они вернулись к дереву, мальчишки уже не было.
        - Вот это да… - говорит Саммер.
        По коже моих рук ползут мурашки. Я раскатываю рукава толстовки и складываю на груди руки, сунув ладони под мышки.
        - Варг, естественно, пережил от этого очень неприятное потрясение, - продолжает Леннон, - он понятия не имел, что это было - привидение или же плод его воображения. Может, он уснул у костра и мальчишка ему попросту приснился. Чего он только про себя не передумал. Но это была его последняя ночь в тех горах, на следующий день они вернулись в город, он сел на самолет, улетел обратно в Штаты и отправился в Вайоминг, чтобы на следующий день уехать в Йеллоустоун. Варг жил на территории заповедника в общежитии с другими рейнджерами. Он поднялся в свою комнату на втором этаже, открыл окно, впустить внутрь немного воздуха, и вдруг увидел на невероятно высокой ветке дерева недалеко от себя все того же безмолвного мальчишку-солдата. Тот проследовал за ним до дома.
        Мне на глаза наворачиваются слезы. Врать не буду: яна все сто процентов напугана.
        - Круто… - шепчет Бретт.
        - Какой там круто! - возражает Саммер. - И что же он сделал?
        Леннон склоняется ниже к своим ногам, чтобы быть ближе к огню:
        - Ну, он…
        - Что он? - понукает его Саммер. - Что он сделал? Леннон вскидывает голову:
        - Слышите?
        - Заткнись, черт бы тебя побрал, - шепчет Рейган, явно напуганная. - Прекрати, Леннон.
        - Что, испугалась? - спрашивает ее Бретт, теснее прижимая к себе. - О боже, ты же ведь вся дрожишь от страха.
        - Эй! - кричит Леннон. - Я не шучу. Вы что, не слышите?
        Вокруг костра тихо. До моего слуха доносится лишь мерный рокот водопада. И вдруг… О боже…
        - Что это, блин, такое? - шепчет Бретт.
        Со стороны палаток доносится шум, звук такой, словно…
        Словно кто-то шурует в наших вещах.
        Леннон жестом велит всем оставаться на местах, надевает на лоб небольшой фонарик, включает его, спрыгивает с камня и покидает гранитное убежище.
        В моей голове проносится дюжина сценариев, один хуже другого. Я смертельно напугана, но все же не могу оставаться здесь, когда Леннон идет на встречу со своей смертью, поэтому вскакиваю, устремляюсь за ним во мрак и, ориентируясь по прыгающему лучу фонаря, догоняю.
        - Держись за моей спиной, - шепчет он.
        Я слышу, как остальные ребята спорят по поводу того, стоит идти за нами или нет. Вскоре они уже стоят позади нас, производя не меньше шума, чем таинственный чужак.
        Звук наших шагов, когда мы подкрадываемся к палаткам, кажется мне оглушительным. Под ногами ломаются веточки. Раскатисто шуршат листья. Мы огибаем дерево, символизирующее собой внешнюю границу лагеря. Наши палатки разбросаны по территории, одни из них стоят ближе к реке, другие - к лесу. Первой идет палатка Леннона. Моя сразу чуть левее, у большого валуна. Мы незаметно пробираемся между ними, следя за каждым шагом. Я слышу какой-то шум, но от глухого рокота водопада в голове все путается. Я безумно смотрю по сторонам, стараясь определить источник опасности, но тут Леннон, не оборачиваясь, протягивает назад руку, чтобы меня остановить.
        Сердце чуть не выпрыгивает из груди. И в этот момент у самой реки я вижу его.
        В нескольких ярдах впереди высятся темно-синие силуэты палаток Рейган и Бретта, их купола напоминают собой иглу, выросшие на темном берегу реки.
        С одной из них явно что-то не так. Она должна быть совсем не такой формы и напоминать половинку огромного футбольного мяча. Когда на нее падает луч фонаря Леннона, к свету поворачивается исполинская темная фигура.

13
        Черный медведь.
        Огромный черный медведь.
        Огромный черный медведь, терзающий палатку Бретта.
        К нам подходят остальные ребята, по моему телу прокатывается волна потрясения. Рейган врезается мне в спину, и я чуть не лечу вперед. Саммер в ужасе вскрикивает.
        - Господи Иисусе, - шепчет Бретт, увидев медведя. - Господи Иисусе, Господи Иисусе!
        В голове пусто. Каждый нерв тела превращается в струну.
        И медведь, будто услышав мои душераздирающие мысли, поднимает голову и принюхивается. Отражая свет лампы Леннона, его маленькие глазки приобретают оттенок ликера «Шартрез».
        - Не двигайтесь, - бросает через плечо Леннон, - и ни в коем случае не бегите, а то он может погнаться.
        И что нам тогда, нахрен, делать? Порывы ветра доносят до нас мускусный запах медведя, и мои ноги сами хотят броситься наутек, презрев все предупреждения Леннона.
        Мы все молча стоим. Смотрим на него. А он на нас. Опять принюхивается и лижет огромным розовым языком щеку на своей морде. Совершенно нас не боится, но ему любопытно. Медведь отходит от палатки Бретта, по пути кромсая лапой ткань.
        Он вот-вот на нас набросится.
        Мы сейчас умрем. Если история Леннона меня напугала, то теперь я каменею от ужаса. Делаю судорожный вдох. Как же мне хотелось бы, чтобы рядом сейчас оказалась Андромеда. Она облаяла бы медведя и заставила его подчиниться.
        Или же просто поджала бы хвост и убежала, то есть совершила бы маневр, который сейчас так хочется проделать мне.
        - Эй! - кричит Леннон громоподобным голосом, от которого я подпрыгиваю на месте. - А ну убирайся отсюда! Убирайся, я тебе говорю!
        Он машет руками над головой с таким видом, будто вырядился на Хеллоуин вампиром, чтобы пугать маленьких детей. Только вот в голосе его слышится неподдельная ярость. И этот голос, сильный и глубокий, несется над рекой, а потом отскакивает обратно оглушительным эхом.
        Теперь внимание медведя приковано к нам. Он на полшаге замирает, поднимает в воздух огромную лапу, его голова застывает на месте.
        Леннон прыгает в его сторону - на один-единственный, хотя и большой, шаг. И при этом опять оглушительно ревет. Перед моим мысленным взором мелькают образы того, как он глупо бросается на медведя. Кровь. Крики. Ужас. Это происходит чуть ли не наяву, я настолько напугана, что не могу предпринять ровным счетом ничего, чтобы предотвратить беду.
        - Я же сказал тебе - убирайся! - орет Леннон, несколько раз громко всплескивая ладонями.
        Потом хватает что-то с земли и швыряет в медведя. Может, камень? Этого я сказать не могу, но он попадает медведю прямо в нос.
        ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ?
        Зверь после удара отряхивается. Мое тело готовится броситься наутек. И тут…
        Его большое, шерстистое тело медленно поворачивается. Медведь неуклюже уходит, попутно круша в два шага палатку.
        Леннон опять хлопает в ладоши и идет на него - медленно и осторожно. Кричит, будто собираясь пустить галопом коня. Медведь набирает скорость и скрывается в темном лесу.
        Ушел.
        Я вглядываюсь в опушку леса до рези в глазах. Неужели действительно ушел? Или просто одурачил нас, чтобы потом вернуться и наброситься, встав на задние лапы? Стоп, а черные медведи вообще встают на задние лапы? Или так могут только гризли? Этого я не знаю. А почему не знаю?
        - Все в порядке, - говорит Леннон.
        Его рука на моей шее потрясающе теплая и твердая.
        - Эй, все хорошо, он ушел.
        Я ошеломленно смотрю на него. Чтобы вернуть способность говорить, мне требуется какое-то время. Когда же я могу произнести первые несколько слов, язык во рту едва ворочается.
        - Ты уверен?
        - Абсолютно уверен, - отвечает Леннон, бросая через плечо взгляд на лес. - Если прислушаться, можно услышать, как он уходит. Этот шум - хруст шишек у него под ногами.
        Я вряд ли могу сейчас что-нибудь услышать. Оно и хорошо - не хочу знать, как под ногами медведя шебуршат шишки.
        - Ни хрена себе, - говорит Кендрик, - он что, действительно ушел?
        - На данный момент да, - отвечает Леннон.
        - Что ты хочешь этим сказать? - спрашивает Рейган. - Он что, еще вернется?
        Леннон светит лампой на разодранную палатку:
        - Если его что-то сюда привлекло, то вполне возможно. Чья это палатка?
        - Бретта, - говорит Саммер, включая ручной фонарик, - точно Бретта.
        Она права. Рейган и Бретт выбрали для палаток места ближе к реке.
        Леннон сквозь зубы ругается и осторожно направляется к изодранной палатке, чтобы осмотреть повреждения. Мы идем за ним. Я подозреваю, что дело худо, но когда Леннон поднимает за один конец нейлон, вижу, что починить ее уже нельзя. Во всю длину одноместной палатки зияет огромная дыра. Леннон присаживается на корточки и заглядывает под нейлон.
        - Ты что, смеешься надо мной? - спрашивает он.
        - В чем дело? - спрашиваю я.
        Леннон поднимает остатки магазинной упаковки шоколадного печенья. Сыплются крошки. Она разодрана во всю длину. Но это еще не все. Посветив на пол палатки, Саммер выхватывает из мрака пакеты с тунцом. Сладости. Крендели.
        Все съестные припасы Бретта.
        Они вывалены из медвежьего сейфа, который Лен-нон заставил его взять. Крышка валяется в нескольких футах в стороне, похороненная под крошевом из продуктов.
        - Я же говорил: пищевые контейнеры не положено хранить в палатках. Их место у костра. И почему этот сейф открыт?
        - Может, его вскрыл медведь? - предполагает Саммер.
        - Медведь его открыть не может, в этом-то все и дело.
        Я оглядываюсь по сторонам.
        - Послушайте, а где Бретт?
        - Я здесь, - доносится чей-то голос.
        Из-за дерева появляется кудрявая голова Бретта. Ему в лицо наперегонки светят лучи фонариков Леннона и Саммер. Он прикладывает к глазам козырьком руку.
        - Ты закрыл продуктовый контейнер крышкой? - произносит Леннон, внезапно бледнея.
        - Конечно закрыл, - отвечает Бретт, снимая на телефон причиненный зверем ущерб.
        Он вообще снимает все.
        - Охренеть можно. А ведь этот медведь подался в город, правда?
        - Не смешно, - говорит Леннон, - и ты не закрыл контейнер, иначе медведь не учуял бы еду.
        Бретт щурит глаза:
        - Я же сказал, что закрыл, чувачок. Просто контейнер оказался бракованный.
        - Да? - произносит Кендрик, глядя на палатку. - Даже не знаю, что на это сказать. Это же всего лишь крышка, которую надо завинтить. Что здесь может быть бракованного?
        - Да нормальная она, он просто забыл ее закрыть, - говорит Леннон.
        - Ты что, хочешь сказать, что я вру? - тут же дыбится Бретт.
        - Не знаю, - отвечает Леннон. - Может, и правда врешь.
        - Хватит! - встревает в их перепалку Рейган. - Угомонитесь. Леннон, если Бретт сказал, что контейнер бракованный, значит, так оно и есть.
        Леннон встает и смотрит Бретту прямо в лицо:
        - Слушай, а где ты был?
        - Эй, перестань мне светить в глаза этим чертовым фонариком, - возмущается Бретт.
        - Перебьешься. С нами тебя не было. Так где тебя носило? Ты что, побежал от медведя?
        - Э-э-э… нет.
        Леннон в отчаянии машет рукой:
        - Я же сказал тебе не бежать. В этом случае он видит в тебе добычу и бросается следом. А бегают черные медведи быстрее людей.
        - Только вот с Рейган ему не тягаться, - отвечает Бретт, пытаясь разрядить обстановку.
        - Не волнуйся, от него не убежит не только Рейган, но даже Усейн Болт, особенно если медведь злой и несется на полной скорости. Этот весил не меньше трехсот фунтов и мог любого из нас убить.
        - Чувачок, тебе надо успокоиться, - говорит Бретт, явно выходя из себя, - а то твое фарисейское дерьмецо начинает пованивать.
        - Ладно, я перестану читать тебе проповеди, но только после того, как ты услышишь меня и больше не будешь воспринимать все как игру.
        - Я ничего не сделал.
        - Ты не позаботился о том, чтобы закрыть контейнер, - говорит Леннон, с осуждением тыча в Бретта пальцем, - а потом побежал от медведя, хотя я это запретил.
        - Знаешь что! - грубо толкает Леннона Бретт. - Тебя начальником здесь никто не ставил, чувачок.
        Леннон пихает Бретта в плечо:
        - Из-за тебя, чувачок, мы подверглись смертельной опасности.
        - Эй, тормози, хватит, - говорит Кендрик, вставая между ребятами и разводя их в разные стороны, - так не пойдет. Давайте расслабимся и подумаем.
        - Нечего здесь думать, - отвечает на это Леннон. В кружок входит Рейган:
        - Послушайте-ка! А почему бы нам не рассмотреть вариант, что Бретт говорит правду.
        - Спасибо, Рейган, - говорит Бретт, все еще со злобой в голосе, - я рад, что мне здесь хоть кто-то еще доверяет.
        Все пытаются говорить наперебой. Кендрик хочет, чтобы народ угомонился. Леннон хочет, чтобы Бретт признал свою ошибку. Рейган хочет, чтобы Леннон оставил Бретта в покое. Саммер хочет знать, не собирается ли медведь вернуться, о чем, на мой взгляд, не мешало бы подумать нам всем. Поэтому я с ее помощью начинаю укладывать оставшиеся припасы Бретта в медвежий сейф, теперь пустой, сметая в ладонь крошки от печенья. Мой взгляд падает на крышку, торчащую среди камней.
        В голову приходит мысль, что мне надо единственно поднять ее и посмотреть, насколько хорошо она закроет контейнер, чтобы понять, солгал ли Бретт, виновен он или нет. Но хочу ли я это на самом деле знать? Если Бретт солгал, то будет выглядеть идиотом. Или Леннон просто его убьет. В моей груди бурлят противоречивые чувства, поэтому я лишь дальше навожу порядок, пытаясь не обращать на крышку внимание.
        - Это катастрофа, - говорит Саммер, когда споры сходят на нет, и поднимает кусок изодранной в клочья палатки. - Да, мы конечно же говорили о диких зверях, но клянусь вам, что в действительности я в жизни не думала, что мы их здесь встретим. Белок или кроликов еще куда ни шло. Но только не это.
        В этом я с ней солидарна.
        Леннон угрюмо становится рядом со мной на колени и поднимает зазубренную жестяную банку.
        - А когда ты бывал здесь раньше, тебе приходилось видеть медведей? - спрашивает его Саммер. - Ты поэтому знаешь, как себя с ними вести?
        Он качает головой:
        - Нет, я видел их в районе более проторенных троп в других уголках парка, но они никогда не подходили близко. Этот же чувствует себя рядом с людьми куда комфортнее. Думаю, нам следует об этом сообщить, чтобы рейнджеры держали эту территорию под наблюдением. Но на данный момент надо убедиться, что вся еда в контейнерах, чтобы он больше не вернулся.
        - А заодно решить, что делать с этой палаткой, - говорю я и смотрю на Бретта. - Не думаю, что ты сможешь здесь спать.
        Саммер тоже поднимает на него глаза и пожимает плечами:
        - Можешь ночевать в палатке Рейган. То есть… ты же в любом случае в конце концов туда перебрался бы, правда? Тоже мне проблему нашли.
        Мое тело напрягается.
        - Ой-ой-ой, - шепчет Саммер, - извините, ребята. Похоже, я ляпнула что-то лишнее.
        Я перевожу взгляд с нее на Рейган и Бретта:
        - Вы что… встречаетесь?
        Бретт поворачивается, шепчет Рейган какие-то слова, которых я не слышу, и отходит на пару шагов к реке.
        - Рейган? - спрашиваю я. - Это правда?
        - Зори… - говорит она и зажмуривает глаза.
        О господи. Так оно и есть.
        - Вы встречаетесь? Тогда почему ты мне ничего не сказала?
        Она поднимает руку, пытаясь этим жестом что-то сказать, но тут же безвольно ее опускает и качает головой:
        - Не знаю. Потому что.
        - Потому что - это почему?
        - Я знала, что это выведет тебя из себя, понятно? - отвечает она, внезапно переходя в оборону.
        - Это не…
        - Но ведь сейчас ты бесишься. Разве сама не видишь? Ты же всегда сходишь с ума, когда что-то идет не по твоему плану, не в соответствии с твоими идиотскими наметками и напоминаниями в ежедневниках. Может, я просто не хотела иметь со всем этим никакого дела.
        Меня унизили. Я в замешательстве. Если они с Бреттом встречались, то какого черта она одобряла, когда я стала бегать за ним после поцелуя на той вечеринке?
        - И давно это у вас? То есть когда вы стали встречаться?
        - А тебе что, не все равно?
        - Может, и нет.
        - Почему? - в отчаянии говорит она. - Неужели ты не понимаешь? Я просто пыталась щадить твои чувства. И именно поэтому попросила Бретта позвать с нами Леннона.
        - О чем ты таком говоришь?
        - Я знаю, что вы прошлой осенью встречались. Подруга Саммер видела, как вы лизались неподалеку от площадки для скейтбордистов. Это все знают!
        О господи. Мне хочется умереть. На Леннона я даже не смотрю. Такого унижения мне еще испытывать не приходилось.
        - И даже когда я напрямик спросила тебя, встречаетесь вы или нет, - продолжает она, - ты все равно талдычила, что между вами нет ничего, кроме дружбы. И в этом все дело. Я даже обратилась с тем же вопросом к Авани - потому что ты, Бог свидетель, доверяешь ей больше секретов, чем мне, - но она тебя прикрыла, подтвердив, что между вами нет ничего такого.
        Этого не может быть. Авани ничего не знала, поэтому у нее не было причин в чем-либо меня «прикрывать».
        Рейган складывает на груди руки:
        - Очевидно, ты вычеркнула меня из круга своих доверенных лиц. Теперь я просто человек, которым можно при случае воспользоваться, например, когда тебе требуется место сесть за завтраком за стол.
        - Нет!
        Это ведь не так, правда? Я не использую Рейган - по крайней мере, не больше, чем она меня.
        Это она списывает у меня на уроках тесты. Это она звонит помочь ей с домашней работой. И разве я не помогаю?
        - Ты явно не доверяешь мне свои тайны, - говорит она, - тогда почему я должна доверять тебе свои?
        Я хочу что-то ответить, но не могу ничего сделать и лишь тупо смотрю перед собой.
        - Рейган… - осторожно произносит Саммер.
        Та поворачивается к ней и огрызается:
        - Ты не могла бы немного помолчать, а? Через каких-то пару дней она отправится на встречу своего идиотского астрономического клуба. Я ведь просила тебя только об одном - до ее отъезда не трепать языком о нас с Бреттом, но ты все равно не сдержалась, так?
        - Я…
        - Мне хотелось сделать этим летом хоть что-то хорошее. Хоть что-то! - В глазах Рейган поблескивают слезы. - Никто из вас даже понятия не имеет, что мне сейчас приходится переживать. Вы даже не догадываетесь, что такое каждый божий день тренироваться долгими годами… годами, вы слышите? А потом у тебя на долю секунды поскальзывается нога, и ты вынуждена отказаться от всего, о чем мечтала.
        - У других тоже есть мечты, - говорю ей я.
        - Да, но, кроме меня, здесь больше некому подкрепить их талантом.
        - Господи Иисусе, - стонет Кендрик, - Рейган, ты хоть слышишь, что говоришь?
        - Да плевать я хотела на то, что ты там обо мне думаешь, - отвечает Рейган, вытирая слезы и вызывающе пожимая плечами. - Подумаешь, у твоих родителей есть деньги. У моих тоже есть. Но я что-то не видела, чтобы ты пытался добиться в своей жизни чего-то стоящего. А я собиралась участвовать в Олимпиаде, понятно? В Олимпиаде, черт бы ее побрал!
        - Мы все это знаем, - сочувственно говорит Саммер, - и сожалеем, что все так произошло.
        - Я не нуждаюсь в вашей жалости, - говорит ей Рейган, - хочешь, я скажу, почему Кендрик проявляет к тебе интерес? Только потому, что ты бесишь его родителей.
        - Прекрати! - взволнованно перебивает ее Кендрик.
        - Это мой поход, - произносит она и бьет себя в грудь, - я все организовала и за все заплатила. Полагая, что от него станет лучше мне, а не кому-то из вас.
        - Ну и скотина же ты, Рейган, - говорит Леннон.
        - Ага, самая что ни на есть настоящая, - отвечает она, - и пока прения еще не закрыты, дай мне сказать, что в этом походе ты постоянно вел себя по отношению к Бретту как последний урод. А ведь это он решил тебя с нами позвать.
        - Да что ты говоришь! А зачем? Отхватить себе немного славы моего отца? Или отвлечь Зори от того обстоятельства, что вы с ним встречаетесь, зная, что ей от этого будет больно? Можешь засунуть обе эти причины себе в одно место.
        - Не груби, чувачок, - говорит Бретт, - я лишь пытался помочь Рейган сыграть роль Купидона. Все знают, что ты сохнешь по Зори, поэтому я бы на твоем месте не жаловался.
        Что? Этого не может быть. Не может, и все.
        - Вот видишь? - тычет пальцем в Леннона Рейган. - Бретт относится к тебе хорошо, а ты, как только мы выехали из Мелита Хиллз, ведешь себя с ним как козел. Благодари Бога, что твой отец, когда-то блиставший на подмостках панк-рока, но ныне подвядший, произвел на него такое впечатление.
        Губы Леннона сжимаются в тонкую линию.
        - Не погань своей пастью имя моего отца.
        - Да плевать на него! Его уже никто и не вспомнит. Я видела Леннона злым много раз. Но теперь он просто в бешенстве. Никогда еще при мне он так не бросался защищать отца. Мамочек - да, но каждый раз, когда кто-то заговаривал об отце, штормовое облако проливалось дождем прямо ему на голову.
        - Ребята, успокойтесь, - упрашивает всех Саммер. Бретт выступает вперед:
        - Послушайте, мы все говорим то, чего на самом деле не думаем. Зори, прости, что мы тебе ничего не сказали. Но это еще не значит, что мы не можем тусить в одной компании. И я, и Рейган хотели только одного - чтобы все здорово провели время. И что в этом плохого?
        - Здорово провели время, говоришь? - повторяет Леннон. - Да ты этой ночью нас чуть не угробил.
        - А тебя хлебом не корми, только дай, чтобы в это все поверили, да? Может, проблема в том, что ты завел нас в медвежьи края? Может, из тебя просто дерьмовый проводник по нехоженым местам?
        Его слова служат для меня переломным моментом. Все откровения, всплывшие на поверхность в последние несколько минут, выстраиваются в голове, как координаты на карте.
        Рейган не только не сказала мне ничего о своих отношениях с Бреттом, но и попыталась дурачить меня, чтобы я завела роман с Ленноном - единственно чтобы оставить Бретта себе.
        И затаила на меня обиду за мою дружбу с Авани.
        Саммер разнесла по всей школе сплетню обо мне и Ленноне.
        Бретт явно не проявляет ко мне никакого интереса.
        Мне он тоже больше неинтересен. Трепет ушел. Да еще как - не оставив после себя никакого следа!
        Все эти мысли громоздятся друг на друга дополнительным мусором, увеличивая груду никому не нужных отходов, в которую теперь превратилась моя жизнь. Потому что дома меня, опять же, ждет отец, изменяющий маме. И сама мама, ни о чем не ведающая. А еще смущение Макензи, знающих о грязных проблемах нашей семьи.
        Плюс Леннон. Когда я оказалась рядом с ним, в душе пробудилась дремавшая надежда, и узнать, что наше сближение стало результатом чьих-то манипуляций, хуже самого последнего предательства. Я подумала, что мне опять нравится его общество, но что, если нет? Может, нам лишь отвели несколько реплик по сценарию кукольного шоу Рейган? Теперь, оглядываясь назад, я больше не могу сказать, что было настоящим, а что вынужденным.
        В моей голове что-то щелкает.
        Я поднимаю крышку, с грохотом накладываю ее на контейнер и завинчиваю до тех пор, пока запирающий механизм не издает двойной щелчок. Затем подхожу к Бретту и сую его ему в руки:
        - Не виноват, говоришь?
        Он прищуривается, смотрит сначала на сейф, потом на меня. Несколько долгих мгновений никто ничего не говорит. Тишину нарушает голос Рейган.
        - Какая же ты мелочная! - говорит она. - Ну что же, отлично. На следующей неделе начнутся занятия, и о том, чтобы сидеть со мной, можешь забыть. Между нами все кончено. Возвращайся к своей Авани.
        Я поворачиваюсь к ней, по моему лицу ручьем катятся слезы.
        - Авани никогда от тебя не отказывалась! По какой-то идиотской причине ты по-прежнему ей нравишься! Это ты стала тусоваться с ребятами из частной школы, когда у твоих родителей завелись деньги. Это ты решила, что тренироваться к Олимпиаде важнее, чем проводить время с друзьями. И что же в итоге получила? Горстку друзей, которые не бросили тебя из жалости или в силу общественных обязательств. Очнись, Рейган. Всем глубоко наплевать, что тебе не повезло на этом идиотском олимпийском отборочном турнире. А насчет бегать - это даже не талант, знай себе шевели ногами!
        - Зори, - тихо произносит Леннон.
        Я смотрю по сторонам и вижу, что все не сводят с меня глаз с таким видом, будто я их только что оскорбила. Чтобы понять, что так оно, вероятно, и есть, мне требуется секунда. И знаете что? Не думаю, что мне до этого есть какое-то дело. Втягивать в это Кендрика, может, было не честно, но что до остальных, то пошли они к чертовой матери. Теперь я ненавижу Бретта за то, что он когда-то меня поцеловал, вселив в сердце надежду. Ненавижу Саммер за попытки мной манипулировать. И определенно ненавижу Рейган, что она испортила мне лето.
        Но лишь до тех пор, пока не смотрю на нее. Какой-то мимолетный момент она выглядит так, будто вот-вот заплачет. От этого я чувствую себя… ужасно. Я не такая. И не устраиваю ни с кем безобразных ссор. От скандалов у меня бывают приступы крапивницы.
        Я хочу перед ней извиниться.
        Хочу, чтобы передо мной извинилась она.
        Хочу отмотать время назад, вернуться в то утро, когда мама впервые сказала мне об этом жутком походе, и напрочь от него отказаться.
        Я уже открываю рот, чтобы попросить у Рейган прощения, но она меня опережает:
        - Спасибо, что загубила наш поход. - Потом машет в сторону Леннона и добавляет: - Собирайте манатки и катитесь отсюда на пару ко всем чертям. - Потом поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент останавливается: - Да, кстати, весной, после олимпийской акции по сбору денег в Беркли, твой гнусный папаша пытался затащить в постель мать Мишель Джонсон. Я не говорила об этом моей маме, потому как в этом случае она перестала бы покровительствовать придурочной клинике твоих родителей, но теперь скажу обязательно, даже не сомневайся.
        Время замирает. Я не двигаюсь, не дышу и даже не моргаю. И понимаю, что плачу, только когда чувствую, как по щекам катятся горячие слезы. Еще на какую-то секунду застываю на месте, чтобы что-то ответить, но не могу.
        В голове царит пустота. Мне просто хочется, чтобы все исчезло. Рейган. Бретт. Леннон. Этот турпоход, обернувшийся для меня полным прахом.
        Мой отец.
        Все это мучительно застревает в горле, не в состоянии найти выход. У меня такое чувство, будто я тону, а крохотные пираньи вгрызаются в кожу и кусками рвут в клочья мою гордость. А поскольку мы стоим в затерянном краю во тьме ночи, а вокруг разгуливает голодный медведь и только Бог знает кто еще, делаю единственное, что мне по силам, - ухожу в свою палатку.
        В свете луны едва разбираю дорогу. Здесь, похоже, намного темнее, чем в городе. Но потом, только чудом не свернув шею, спотыкаясь о камни и коряги, я кое-как все же забираюсь в палатку и застегиваю молнию, отгораживаясь от остальных ребят. В качестве замены злобно хлопнуть дверью - типа, получите! - жест не самый эффективный, особенно когда до меня доходит, что издали доносятся голоса. Слов я разобрать не могу, но иллюзию оторванности от мира они разрушают напрочь.
        Если крапивница и до этого мне здорово досаждала, то теперь точно разойдется не на шутку. Я шарю в рюкзаке, достаю таблетки против аллергии и принимаю две - насухо, не запивая. Измученно выдыхаю, ложусь спиной на спальный мешок и пялюсь во мрак. Земля подо мной твердая и холодная, я чувствую, как в бедро упирается острый камень.
        В голове все крутится и крутится ссора, от произошедшего я превращаюсь в одну сплошную рану. Потом появляется отец. Неужели в Мелисса Хиллз о нем знают все до последнего? Неужели только мы с мамой блуждали в потемках? Господи Иисусе! Какие же мы дуры. В грудь вонзается острая боль опустошения. Мне хочется, чтобы здесь сейчас оказалась мама, чтобы я могла с ней поговорить. Или чтобы она поговорила со мной.
        Стену палатки треплет ветер, я снимаю очки и забираюсь в спальный мешок. Внутри царство искусственных запахов, таких как нейлон и пластмасса. Может, я слишком сильно его застегнула? Может, откинуть обеспечивающий доступ воздуха клапан? А что, если медведь вернется и учует меня здесь точно так же, как унюхал печенье Бретта?
        Я решаю, что это уже неважно. На меня вдруг накатывает страшная усталость. Бессонная прошлая ночь. Ранний подъем. Потом весь этот пеший поход. Антигистаминные препараты. Я чувствую, что балансирую на грани сна и через мгновение отказываюсь от дальнейшей борьбы. Просто позволяю ему принять меня в свои объятия.
        А когда просыпаюсь, в палатке холодно, брезжит бледно-серый свет. Пальцы и нос превратились в мороженое на палочке, а попытавшись сдвинуться с места, я понимаю, что уснула в одежде. При этом ничего не сделала с камнем под палаткой, и теперь мое бедро чувствует себя так, словно я что-то сломала.
        В довершение всего мне снились странные сны о Ленноне. Очень свихнутые и эротичные. Он убивал медведя и… боже праведный, ну почему у меня в голове все так перепуталось? Это, наверное, из-за слов Бретта, который вечером сказал, что Леннон по мне сохнет. Что совсем глупо, потому как Леннон по мне и не думает сохнуть. Да и потом, с какой стати сохнуть ему, если от безответной любви страдаю я. Это я сохну. Это он меня бросил, а не я его.
        Больше всего мне хотелось бы одного - свернуться калачиком в спальном мешке и снова уснуть, чтобы направить эти сны в другое русло, далекое от всякой эротики. Но я сажусь, присматриваюсь к крапивнице - она никуда не делась, хотя ситуация под контролем, - и вскоре понимаю, что мне надо пописать.
        Скверно. В палатке достаточно места, чтобы скрючиться и никуда не ходить, но на деле оставаться нельзя, поэтому я копаюсь в рюкзаке в поисках необходимых принадлежностей и очков, расстегиваю «молнию» ивыбираюсь на свободу.
        Вокруг тихо. Стоит серый рассвет, но на востоке среди деревьев скользит золотистый, под цвет бархатцам, свет. Сыро. Когда я иду, в ноздри набивается тонкий запах сосны. Мне еще никогда в жизни не приходилось быть до такой степени настороже. Я на грани, думаю о медведе, каждый раз, когда кричит птица или шуршит листок, мой взгляд сразу же мечется в ту сторону. Никого не видно. Ни медведей, ни людей. Лишь съежившаяся скорлупа палатки Бретта неподалеку от той, которую поставила Рейган.
        Забежав в лес и облегчив ноющий мочевой пузырь, я устало тащусь обратно в лагерь и в этот момент замечаю на противоположном берегу речки какое-то движение. В душе мучительной тревогой отзывается вчерашняя ссора, и я страшусь увидеть Рейган или Бретта. Еще несколько панических ударов сердца, антигистаминный туман перед глазами рассеивается, и я узнаю Леннона в черной толстовке. Он переходит по каменному мосточку на этот берег, на поясе в чехле у него топорик, в руках - охапка хвороста. Заметив меня, он на миг поднимает руку, и я поистине удивляюсь, какое испытываю облегчение, когда его вижу.
        Перестань думать об этих эротических медвежьих снах.
        Леннон направляется к гранитному убежищу, где мы с ним и встречаемся. Он сваливает собранный им хворост у ямы для костра. А когда поворачивается ко мне спиной, я блуждаю взглядом по джинсовой куртке, надетой поверх толстовки. Она усеяна заплатками со сценками из фильмов ужасов и покрытыми эмалью шишечками в виде надгробий и отрезанных частей тел. Некоторые вещи в жизни никогда не меняются.
        - Привет, - говорю я, - такое ощущение, что мы с тобой здесь одни, правда?
        - И да, и нет.
        Он присаживается перед ямой на корточки и складывает в нее сгнившее сухое дерево, кору и опавшие листья.
        - Что значит «и да, и нет»?
        - У тебя что, похмелье? - спрашивает он, бросая на меня беглый взгляд. - Ты как-то медленно говоришь.
        - Это все антигистаминные таблетки.
        - А, понятно. Суровые лекарства. Приступ крапивницы?
        - Типа того. Так что значит твое «и да, и нет»? - повторяю я, оглядывая лагерь.
        - Посмотри вон там, на медвежьих сейфах.
        Они расставлены в ряд у валунов, на которых мы сидели, вместе с походной кухонной утварью. Потом мой взгляд падает на полоску туалетной бумаги, придавленную камнем. На ней что-то написано - послание, по-видимому, - карандашом для подведения глаз. Почерком Рейган. Я поднимаю камень и читаю: Домой добирайся сама.

14
        Я перечитываю записку Рейган опять и опять, но никак не могу уловить ее смысл. Неужели они?.. То есть мы…
        - Они нас бросили, - наконец произносит Леннон. - Все?
        - Все.
        - Не понимаю, - говорю я, - и куда они ушли? Он аккуратно складывает сухие веточки вокруг растопки, придавая им форму вигвама:
        - Обратно на гламурную турбазу.
        - Они так тебе сказали?
        - Когда ты вечером вернулась в свою палатку, Рейган и Бретт поссорились.
        Леннон не поднимает глаз, усиленно притворяясь, что занят делом, но поза его тела явно выражает… дискомфорт.
        - Если в двух словах, он сказал, что этот поход обернулся для него слишком большой драмой. Рейган согласилась, и они решили возвратиться домой.
        Это что, шутка? Ну конечно же шутка, да? Он осторожно кладет поверх прутиков ветки побольше:
        - Рейган хотела выступить прямо ночью, но это было бы безумием. Нам с Кендриком пришлось уговорить ее остаться до рассвета и потом пойти всем вместе. Ранним утром мне словно послышались какие-то голоса, но говорили совсем тихо, и я опять уснул. А когда проснулся и оделся, их уже не было.
        Он говорит серьезно. Это не шутка.
        У меня кружится голова, я сажусь на валун:
        - Они нас бросили? И Саммер с Кендриком тоже?
        - Перед тем как я пошел вечером спать, мы с Кендриком говорили о том, сколько будет стоить арендовать на гламурной турбазе машину, чтобы они с Саммер могли поехать в загородный домик его родителей в долине Напа; это последнее, что мы с ним обсуждали. - Леннон отряхивает руки и выуживает из кармана джинсов зажигалку. - Но я не думал, что они просто так возьмут и уйдут.
        - Без нас?
        - Бретт оставил мне записку в той самой упаковке печенья, которую сожрал медведь. Главным образом сказал в ней, что нам всем, чтобы не усугублять драму, лучше разделиться, и добавил, что я сумею найти обратный путь. Потом, рядом с твоей палаткой, я нашел записку Рейган: Домой добирайся сама. - Он машет рукой на берег реки. - Они оставили изодранную палатку Бретта и ворох припасов. Рейган, надо полагать, официально объявила поход оконченным. С ее стороны было очень мило оставить нам разгребать весь этот бардак.
        - Давно они ушли? Может, мы еще можем их догнать?
        Ну почему, почему он ничего не предпринимает, а лишь спокойно разводит огонь?
        - Зори, - отвечает Леннон, - если на рассвете я действительно слышал их голоса, когда они уходили, то ребята в пути уже несколько часов. Нам никогда их не догнать.
        - Ты мог меня разбудить! Мы могли бы сразу за ними броситься!
        - Да я сам встал минут пятнадцать - двадцать назад. Как ты не понимаешь? Мы в любом случае опоздали бы на час. И когда вышли бы к парковке…
        Они бы уже уехали.
        Ладно. Не надо паниковать. Просто подумай. Составь новый план. Так, что нам теперь делать? Чтобы добраться сюда от парковки, нам понадобилось четыре часа. Плюс еще час езды до гламурной турбазы, где можно будет взять такси или сесть в автобус, чтобы вернуться домой. Но машины у нас нет.
        - Сколько идти пешком от парковки до гламурной турбазы?
        - На многих горных дорогах, по которым мы ехали, нет обочин. Они не предназначены для пешеходов. Боже праведный, по ним и машины-то не всегда могут ездить. Вспомни извилистую главную дорогу, по которой мы сюда ехали. Кружа по этим серпантинам, мы пару раз чуть не столкнулись со встречными машинами. Это было страшно, и я точно не хотела бы оказаться на такой дороге в дождь или туман. Особенно пешком.
        Он качает головой.
        - Нам лучше пойти по этой пешеходной тропе в противоположную сторону в обход гор, но это может быть… намного дольше.
        - Сколько именно?
        - День.
        - Целый день?
        - И ночь тоже. В пути нам придется сделать на ночь привал. За один переход от парковки до лагеря здесь не дойти.
        Вот блин. Неужели он серьезно?
        - Нет, этого просто не может быть, - говорю я, меряя шагами гранитное убежище и пытаясь придумать, что делать дальше.
        Теперь меня без остатка поглотила паника, и я даже не пытаюсь этого скрывать.
        - Как они могли бросить нас в этой глуши? Это ведь была просто ссора!
        - Рейган очень расстроилась.
        - Рейган? Но ведь унизили не ее, а меня.
        - Вчера много кто кого унижал. И все были расстроены. Когда ты ушла, Рейган плакала… много плакала. И много орала. Похоже, эта неудача на олимпийском отборочном турнире задела ее намного больше, чем может показаться.
        Я в изумлении смотрю на него:
        - Решил встать на ее сторону?
        Он поднимает руки, сдаваясь:
        - Нужна она мне, вставать на ее сторону. Мне Рейган совсем не нравится, и если честно, то я не понимаю, как вы с Авани вообще могли с ней подружиться. Ты знаешь, какого мнения я придерживался на этот счет. С тех пор оно отнюдь не улучшилось, особенно после того, как она так гнусно обошлась с Авани. Я говорю совсем о другом - она лишь делает вид, что с ней все в порядке, а на самом деле это совсем не так. Это знал даже Бретт, каким бы придурком он ни был. Рейган тянется ко всему, что может помочь ей почувствовать себя лучше, в том числе и к нему. Когда вчера вечером буря немного улеглась, он сказал мне, что они стали общаться на весенних каникулах, когда к нему вернулась бывшая подружка. Но насколько я понимаю, формально они стали встречаться после ее фиаско на отборочном турнире.
        Господи Иисусе! Погоди-ка… На весенних каникулах? Но та вечеринка, на которой меня поцеловал Бретт, как раз на этих каникулах и была.
        - А ты до вчерашнего вечера знал, что они встречаются? - спрашиваю я. - Я имею в виду Бретта и Рейган.
        Он качает головой:
        - Мне они тоже ничего не сказали. Если ты не заметила, Рейган держит ситуацию под жестким контролем. Насколько я понимаю, когда вы с Бреттом встретились и оказались вместе на той вечеринке…
        О БОЖЕ! ОН ВСЕ ЗНАЕТ.
        - Мы не были вместе, - возражаю я, - по крайней мере, не в том смысле.
        - Это не мое дело.
        Откуда Леннон мог узнать о нашем поцелуе? Может, ему сказал Бретт? Ну конечно же он. Не знаю, почему это меня так расстроило, но у меня такое чувство, будто меня выставили на всеобщее обозрение.
        - Что именно тебе сказал Бретт?
        Он отводит взгляд и ничего не отвечает.
        - Какой ужас, - шепчу я, - хуже уже некуда! Это был всего лишь поцелуй, один-единственный! И я, можешь мне поверить, сейчас страшно о нем жалею.
        - По большому счету, я не очень поверил в то, что он мне наплел, - говорит Леннон, - потому что знаю - язык у него длинный, а вот мозгов нет. Да и потом, я же ведь знал, что в последний год тебе кто-то там нравился. Жизнь продолжается, правда? Я тоже встречался с девушкой.
        В самом деле? Понятия не имела. Я хочу спросить, кто она и когда это было. У них до сих пор отношения? Но он же ведь сказал «встречался», правда? Употребив прошедшее время.
        - Так что не надо путать, это разные вещи, - быстро говорит он, - яблоки - это одно, а апельсины - совсем другое.
        - Да, - тихо вторю ему я, - яблоки - это одно, а апельсины - совсем другое.
        Леннон качает головой:
        - Я лишь убежден, что у Рейган проблемы. Ее задели за живое, она запуталась и не в состоянии ясно мыслить. Под влиянием эмоций люди совершают самые идиотские поступки.
        - Но я не сделала ничего плохого!
        Он приподнимает бровь.
        - Ничего настолько плохого, чтобы нас здесь бросить, - уточняю я.
        - Я тоже. Видишь ли, я знал, что мне не надо было отправляться в этот поход, но все равно пошел. Так что в определенном смысле был не прав. Но послушай, теперь, когда все возмутители спокойствия ушли, я чувствую себя на своем месте, так что в итоге у меня все получилось как надо.
        - Ты совсем сбрендил? Это же полная катастрофа. Что мы будем делать? Может, есть какой-нибудь другой путь, по которому не придется тащиться пешком целый день? Может, недалеко от парковки останавливается автобус? Должен же общественный транспорт в Сьерре обеспечивать связь с близлежащими городками! Я уверена, что мы можем где-то сесть на автобус компании «Грейхаунд» или какой-нибудь другой и вернуться в Мелита Хиллз.
        - Да я уже об этом думал. У меня есть карта автобусных маршрутов. От ближайшего из них нас отделяет изнурительный восьмичасовой переход обратно через горы. Без остановок и привалов. А для человека, непривычного к пешему туризму…
        Это он про меня.
        - …эти восемь часов растянутся до десяти, если не до одиннадцати. Вверх-вниз по кошмарно крутым склонам. Переход для опытных туристов, желающих бросить вызов собственному телу. На карте отмечен как «повышенной сложности»…
        Ты что, прикалываешься?
        - Похоже, они не понимали, что делают, когда решили нас здесь бросить, - продолжает Леннон. - Рейган хоть и дрянь, но в бесчеловечности ее обвинить все же нельзя. Бретт попросту исходит из уверенности в том, что все будет хорошо, и, вероятно, смог убедить в этом Кендрик и Саммер. Я, по крайней мере, на это очень надеюсь.
        Я держу записку Рейган в руках и тупо на нее смотрю. Леннон разжигает костер, дует на сухое дерево и перекладывает ветки. Я, похоже, в шоке. Мне надо бы зажать голову коленями или же надуть бумажный мешок и ударить по нему, чтобы он лопнул.
        - Ну все, теперь на звездной вечеринке мне точно не бывать, - говорю я не столько ему, сколько себе.
        Знаю, это последнее, что должно меня сейчас беспокоить, но никак не могу сосредоточиться. Мозг несется слишком быстро, пропуская незначительные детали в поиске выхода из затруднительного положения.
        Леннон поднимает от костра глаза:
        - Это та встреча, о которой вечером говорила Рейган?
        - Ага, - звучит мой ответ, - через пару дней я собиралась сесть на автобус до Кондор Пик. Мой астрономический клуб… ты же знаешь доктора Вирамонтеса?
        Раньше мамочки Леннона время от времени подвозили меня на собрания астрономического клуба, так что он конечно же знает.
        Когда он кивает, я вкратце рассказываю о звездной вечеринке.
        - Я там собиралась встретиться с Авани.
        Теперь-то я знаю, почему Рейган так жаждала моего отъезда. Избавившись от меня, она могла бы в открытую наслаждаться компанией Бретта. Господи, какая же я была идиотка.
        - Думаю, когда мы окажемся в зоне покрытия сети, надо будет просто послать Авани сообщение, - с отсутствующим видом говорю я; здесь связи нет и в помине, - чтобы она знала - меня ждать не стоит.
        - Возможно, ты еще сможешь отправиться на эту звездную вечеринку, как планировала с самого начала, - говорит Леннон, и в глазах его пляшут какие-то чертята.
        На ветке вдали выводит трель птица.
        - Садиться сейчас на автобус слишком рано, - объясняю я, - в Кондор Пик еще никого не будет. Я не могу просто так пару дней сидеть там и бить баклуши, ожидая, когда появится народ.
        - Да я про автобус и не говорю. Кондор Пик отсюда не так далеко.
        - Недалеко?
        Он сует руку в куртку и вытаскивает блокнот. Несколько мгновений в нем копается, достает какую-то карту и разворачивает ее.
        - Смотри, - говорит он, кладя карту на валун и показывая на ней какую-то точку, - мы находимся вот здесь. А это Кондор Пик.
        Он что-то измеряет и быстро прикидывает, бормоча про себя цифры и производя подсчеты.
        - Два дня хода через Кингс Форест. Может быть, три.
        - Ну ты сказанул, - фыркаю я, - это же безумно далеко.
        - На самом деле не очень. Тропы там в тысячу раз лучше по сравнению с теми, что ведут к ближайшей автобусной остановке, к тому же нам не придется идти постоянно, будем устраивать привалы. А на ночь разбивать лагерь.
        - Нам?
        - Ну да, тебе и мне, - говорит он, констатируя факт, - я тебя туда отведу.
        - Ты хочешь сказать, что мы с тобой вдвоем отправимся пешком в Кондор Пик? Одни?
        - Вообще-то я не планировал приглашать с нами медведя, но если ты считаешь, что нам нужна дуэнья, то…
        Я нервно хихикаю и смотрю на карту:
        - Ты это серьезно?
        - Абсолютно серьезно.
        - Зачем тебе это?
        - Я не хочу так рано возвращаться домой, - пожимает плечами он. - Если хочешь ты, пойдем к автобусной остановке. Не исключено, что завтра ты сможешь сесть на автобус. Может, там будет покрытие сотовой связи, и ты сможешь позвонить маме, чтобы она приехала и тебя забрала. Может, поедешь автостопом.
        Целая куча «может». И все мне явно не нравятся.
        - С другой стороны, - добавляет он, - если ты хочешь пойти в Кондор Пик, я могу проложить куда более безопасный и не такой сложный маршрут через заповедник.
        - Не знаю, - отвечаю я, пытаясь придумать способ отказаться, но так, чтобы не выглядеть скотиной.
        Иными словами, я не могу на это пойти. Это Леннон. Мой враг. Бывший враг. Но также и лучший друг, хотя тоже бывший. Я понятия не имею, кто сейчас для него я и кто сейчас для меня он. Мы совсем недавно стали вновь с ним разговаривать, а в моем теле оказалось столько дури, что оно уже стало показывать мне эротические сны с его участием, от чего я изначально испытываю рядом с ним дискомфорт. Не хочу питать слишком большие надежды. Вообще не хочу ни на что надеяться!
        - Как ты планировала вернуться домой из Кондор Пик? - спрашивает он.
        - С Авани, - отвечаю я. - Она привезет туда на машине доктора Вирамонтеса и нескольких других членов клуба. Звездная вечеринка, насколько я помню, продлится три ночи. А по ее окончании она поедет обратно. Мы хотели выехать в пятницу утром, чтобы к полудню быть дома.
        - Тогда вы, ребята, сможете подвезти в Мелита Хиллз и меня, - говорит он с таким видом, будто это самая логичная вещь во всем мире. - Авани девушка классная, и я уверен, не станет возражать.
        И правда не станет. Леннон ей нравится. Я мысленно возвращаюсь к ее словам о том, что Бретт не из той оперы, что Леннон. Боже, да она же придет в восторг, узнав, каким козлом проявил себя в этом походе Бретт. Наверняка будет втайне злорадствовать и без конца талдычить, что она мне так и говорила.
        А может, и не будет, потому как слишком добра и мила.
        Ничего такого я не планировала. Случившееся никак не входило в мои планы. Все пошло совсем не так, как предполагалось. Совсем не так.
        Как же все до такой степени пошло наперекосяк?
        - Послушай, - говорит Леннон, - я понимаю так: если ты вернешься домой, Рейган может праздновать победу. Ведь сейчас, когда она чувствует себя униженной, а этот идеальный поход больше не в ее власти, ей хочется, чтобы все вокруг были бы так же несчастны. После начала занятий в школе она представит своей свите версию событий, которая выставит ее в наилучшем свете. Хочешь ты этого или нет, но в данной истории вы будете во враждующих лагерях. Думаешь, ей не понравится рассказывать всем, как тебе пришлось делать кучу пересадок на автобусных маршрутах по сельской местности, чтобы добраться домой? Или, может, платить астрономическое количество долларов, чтобы взять такси? А еще лучше позвонить маме и попросить тебя забрать.
        - Ты с удивительным мастерством заставляешь меня чувствовать себя лузером.
        - Но возможен и другой вариант, - говорит он, назидательно поднимая палец, - когда ты будешь говорить всем, что это она убежала домой, как избалованный ребенок, неспособный добиться своего, в то время как тебе удалось здорово провести время, отправившись в поход с самым крутым парнем во всей школе.
        Я поднимаю на лоб очки.
        - К тому же, ты сможешь всем сказать, что была на звездной вечеринке, - продолжает он. - Все набросятся на тебя с расспросами: «Ни фига себе! Ну и как?» А ты будешь им отвечать: «Ничего особенного, я просто сходила в поход по заповеднику и встретилась с коллегами-астрономами, чтобы посмотреть…» Что вы там собираетесь смотреть?
        - Метеорный поток Персеиды.
        - Ну да, метеорный поток Персеиды, который, похоже, случается не так уж часто.
        - Ежегодно.
        - Один раз в триста шестьдесят пять дней, - таинственным тоном произносит Леннон и для пущего эффекта рубит ладонью по воздуху.
        - Молчи уж, - говорю я и слегка улыбаюсь, несмотря на весь ужас ситуации.
        - Эй, я ведь знаю, что ты таскаешь с собой этот телескоп совсем не ради физической нагрузки, чтобы поправить здоровье.
        Я бросаю взгляд на палатку. У меня даже не было шанса им воспользоваться.
        - Руководствуйся собственными желаниями. Не позволяй Рейган тебя остановить. Пошли ее куда подальше. А заодно и Бретта вместе с его вычурным поклонением Керуаку. Керуак допился до того, что умер. Нил Кэссиди трахал все, что движется, и стал полным женоненавистником, как и большинство битников, которые в массе своей были недоделанные придурки. А потом умер от злоупотребления барбитуратами. В итоге ни один из них не дожил до пятидесяти лет. Тоже мне сокровища нации, мать их.
        Ни хрена себе. Кое-кого, похоже, обуревают эмоции.
        - Не знала, что ты настолько подкован в литературе, - говорю я.
        - Я могу тебя еще и не так удивить, Зора Мей Эверхарт.
        Я уже и так поражена до глубины души.
        - Что же до Бретта, то это пипец, - говорит он уже немного мягче, - нет, правда. Особенно если он тебе нравился.
        - Самое смешное, что я в этом не уверена. То есть он мне, конечно, нравился, но только до тех пор, пока…
        - Пока тебе не пришлось провести с ним какое-то время.
        - Наверное.
        - Со мной та же история. Когда он впервые изъявил желание со мной общаться, я был словно… даже не знаю, как сказать. Это же Бретт Сигер, от него все без ума. Но чтоб меня черти живьем сожрали, если я мог провести с ним наедине хоть час, не умоляя Бога сбросить на нас атомную бомбу, чтобы мне, как минимум, не приходилось терпеть еще хотя бы секунду, когда он цитировал строки из «Вопля» или «В дороге».
        Я вспоминаю, как Бретт говорил мне о своем желании научиться фотографировать звезды, но теперь у меня возникает вопрос - он действительно этого хотел или всего лишь старался заранее успокоить мои чувства?
        - Хочешь - верь, хочешь - нет, - продолжает он, - но что бы там между нами ни случилось, я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. И если Бретт тот парень, которого ты…
        - Нет, он совсем не тот парень, - быстро перебиваю его я.
        - Я рад, - тихо произносит он, - ты даже не представляешь, как я рад это слышать.
        Я смотрю Леннону в глаза. Его взгляд решителен и стоек. Слишком серьезен. Выдержать его мне непросто, поэтому я отвожу глаза и смотрю на костер.
        Между нами надолго воцаряется тишина. Леннон палкой шевелит хворост, чтобы лучше горел. Вчера вечером я наблюдала, как он сложил точно такой же костер в виде пирамиды - тогда расположенные по кругу ветки воспламенились и в итоге упали в середину. Если честно, это было удивительно. Я даже не догадывалась, что развести костер - целое искусство. Впрочем, я не догадывалась о многом.
        - Я рискну, - шепчет он.
        Я перестаю тереть бедра в попытке их согреть и поднимаю на него глаза:
        - Что?
        - Я рискну отвести тебя в Кондор Пик. Дай мне возможность тебя туда проводить. Я могу. Точно знаю, что могу. Ты же мне когда-то доверяла.
        - Потому что тогда у меня для этого были все основания.
        - Они и сейчас у тебя есть, просто ты перестала обращать на меня внимание.
        Мы что, ссоримся? Не думаю, хотя между нами циркулирует поток какой-то бешеной энергии. Столь же легковоспламенимой, как искусно сложенная им кучка хвороста.
        Как же мне самой хочется поступить? Леннон, вероятно, прав - вернуться домой действительно означало бы втихую сдаться. Да и потом, я же действительно пошла в этот поход, чтобы отвлечься от семейных проблем, разве нет? Неужели мне хочется вернуться, чтобы вновь окунуться прямо в их гущу, сесть за стол в приемной клиники и делать вид, что все в порядке, в то время как мой отец живет в облаке лжи?
        А какая у меня альтернатива? Отправиться в поход по лесной чаще с заклятым врагом? Может, все же с бывшим врагом? Господи, как же у меня в голове все перепуталось.
        Леннон присаживается у костра на корточки и собирает портативный гриль. Как и все, что мы взяли с собой, он легкий и компактный, все его компоненты уложены в одной-единственной металлической трубе. Закончив щелкать деталями, он соединяет их в одно целое и встает. Потом аккуратно устанавливает его над костром и ставит кастрюльку с фильтрованной водой из ручья. Ее бока тут же начинает лизать пламя.
        Мы оба смотрим, как греется вода, будто это самая интересная вещь на всем белом свете.
        - Давай обдумаем это все с точки зрения логики, - предлагает он.
        - Давай.
        Логика - это хорошо. Логика означает безопасность. Судя по выражению его лица, я могу сказать только одно: эту логику он собирается использовать против меня, потому как слишком уж хорошо меня знает. Но на меня навалился такой стресс, что мне попросту наплевать. Желание осталось только одно - разложить все по полочкам в голове.
        Он откидывает с глаз темные волосы и начинает считать на пальцах:
        - Первое, ребята нас бросили. Сейчас уже неважно, подумали они об этом на свежую голову или нет, да и вообще понимали ли, что делают. Мы оказались в трудном положении. Второе, мы можем отправиться в поход по кошмарным тропам в надежде на то, что какой-нибудь автобус или не самый кровожадный добрый самаритянин посадит двух туристов-подростков, чтобы они смогли уехать из этой Сьерры…
        - О господи.
        - …но можно прошагать день по несложному маршруту и завтра уже преодолеть половину пути до Кондор Пик. Третье, тебе не стоит отменять планы по отношению к Авани, потому что она в тысячу раз лучше друг, чем Рейган. Четвертое, у тебя есть идеальный, сверхталантливый проводник, способный отвести тебя куда захочешь, и у нас вполне достаточно для этого времени. И пятое, что ты теряешь?
        - Много чего.
        - Типа? Боишься, что Джой забудет покормить Андромеду?
        И умный же, скотина.
        - Нет, - говорю я.
        - Тебе не терпится вернуться домой и погладить перед школой клетчатые юбки? Или, может, ты ждешь посылку с заказанными ранее мотками декоративного скотча и тебе нужен целый день, чтобы рассортировать их по цвету и узору?
        - Вот уморил. Прямо как Билл Мюррей[5 - Билл Мюррей (род. в1950г.) - американский актер, комик и сценарист.].
        - Тогда что?
        - Да не знаю я. Может, мне не дает покоя мысль, что отец убил бы нас обоих, если бы до него дошло, что ты тоже пошел в организованный Рейган поход. Даже не представляю, что он сделает, когда узнает, что я вознамерилась провести с тобой наедине несколько дней.
        - Наедине - это хорошая мысль, - говорит он, тихонько посвистывает и открывает медвежий сейф. - Нам будет трудно держать себя в руках.
        - Я имела в виду совсем не это.
        Я говорю, как училка Викторианской эпохи, шокированная самой мыслью о бестактности, - сплошные Какой ужас! да Что вы себе позволяете, сэр!
        - Не это? - говорит он, старательно напуская на себя разочарованный вид.
        Это он так со мной флиртует? Нет, здесь что-то не так. Похоже, я схожу с ума.
        - Н-нет, - запинаюсь я, но потом повторяю уже более уверенно: - Нет.
        - Давай я отведу тебя в Кондор Пик. Покажи своему папочке маленький средний пальчик. Зори и Леннон отправляются изучать мир. Как в старые добрые времена.
        - Как в старые добрые времена… - бормочу я. - Эй, Леннон.
        - Что?
        - Скажи мне честно, у нас ведь нет другого выбора, да? Я хочу сказать, что топать до автобусной остановки… это ведь не вариант?
        Он вымученно мне улыбается и качает головой:
        - Все будет в порядке. Обещаю. Доставлю тебя к Авани в целости и сохранности. А если передумаешь, то завтра, как минимум, выведу к станции рейнджеров в глубине заповедника.
        Вода закипает. Он аккуратно выливает содержимое кастрюли в стальной сосуд и прилаживает кверху какой-то сетчатый поршень. Затем запускает на телефоне таймер.
        - Что это? - спрашиваю я.
        - Кофеварка.
        - Варить кофе?
        - Нуда.
        - Настоящий или растворимый?
        - Это ведь поход, Зори, а не безысходный кошмар.
        - Попытаюсь не забыть об этом, когда буду рыть «кошачью норку».
        Он показывает мне две голубые эмалированные чашечки с кофе:
        - Могло быть и хуже. Могла быть зима.
        А еще я могла бы застрять в какой-нибудь глуши, в сотнях миль от цивилизации, с парнем, который когда-то раздавил в руке мое сердце.
        Погоди-ка.
        А ведь так оно на самом деле и есть.
        ЧастьIII

15
        После кофе и залитого кипятком гурманского завтрака из пакетов, которые нам оставила Рейган, Леннон разворачивает свою большую топографическую карту местности и достает черный металлический компас с несколькими циферблатами, часами и линейкой. Потом делает какие-то измерения и производит механическим карандашом расчеты. Для меня это темный лес.
        - Как ты? - спрашивает Леннон, кивком показывая на руку, которую я как раз чешу.
        - Немного зудит, - признаюсь я.
        Нападение медведя и ссора вчера вечером вновь ввергли меня в пучину крапивницы.
        - У меня кое-что есть, чтобы приложить к коже, но…
        - Что «но»?
        - Это лекарство, которое я покупаю у мисс Анджелы.
        Он корчит гримасу.
        - О боже! Тот чудодейственный лосьон из лекарственных трав, пахнущий, как фабрика по производству ароматизированных свечей, в которую угодила бомба?
        Я тычу в него пальцем.
        - Он самый. И проблема не только в том, что у меня от него слезятся глаза. После вчерашнего я, типа, боюсь им пользоваться. Не хочу привлекать медведей.
        - Хм… - говорит он. - Твоя тревога оправданна. Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. А пока… вот она, дорога, которую я имел в виду.
        Он переворачивает карту, чтобы показать мне, открывает блокнот и кладет сверху. Потом, не особо стараясь придерживаться масштаба, рисует на двух его страницах карту запланированного нами маршрута, дополняя ее несколькими крохотными рисованными символами мест привалов.
        Я вижу внизу условный знак водопада и спрашиваю:
        - Это мы?
        - Ага, - подтверждает он.
        - А эти палатки…
        - Это места, где мы будем делать привал. Чтобы добраться до Кондор Пик, нам придется преодолеть две горные гряды.
        - Лазить по скалам? - спрашиваю я, неожиданно чувствуя, что теряю голову.
        - Нет. Спокойно, кузнечик. Если мы направимся вот сюда, - говорит он, чертя пальцем пунктирную линию, - то сможем пройти по веренице пещер, которая идет под горой. Из них есть четыре выхода, причем один из них по южную сторону гор. Как только они останутся позади, нашему взору предстанет чудесная долина, где вечером можно будет разбить лагерь.
        - Стой, не гони. Ты намекаешь на спелеотуризм?
        - Пройти по веренице пещер - это не спелеотуризм, а пеший поход.
        - Но в темноте.
        - Наденем на голову фонарики, - говорит он и показывает телефон. - Я сохранил PDF-файл туристической книжки, в которой есть все маршруты в глубине территории заповедника. В ней говорится, что у подножия этих холмов тянется несколько больших пещер, но вот эта самая длинная. Оказавшись по ту сторону гор, мы тут же сможем воспользоваться более проторенной тропой.
        Я смотрю на точку, которую он показывает на своей самодельной карте:
        - Здесь три символа палаток. Значит, нам придется ночевать три ночи?
        - Да, чтобы добраться до Кондор Пик живыми. Если же передумаешь, здесь располагается ближайшая станция рейнджеров. Она нам по пути, мы пройдем мимо нее завтра. Что бы ни случилось, я не оставлю тебя в беде. И если ты думаешь, что это я тебя тогда бросил…
        - Даже не собираюсь.
        Хотя на деле совсем наоборот.
        Он сжимает губы и добавляет:
        - Обещаю, нам это по силам. И если мы будем следовать правилам, никаких проблем с медведями больше не будет. В этом походе будет даже безопаснее, чем провести три дня в лоне цивилизации. В автомобильной аварии шансов погибнуть больше, чем в заповеднике.
        - Ну вот, ты уже о смерти заговорил, - язвительно говорю я, - извини, я совсем забыла, но теперь ты освежил мою память, и за это тебе отдельное спасибо.
        - Всегда пожалуйста, - с ухмылкой говорит он, - а теперь давай паковать вещи и вперед. Перед тем как лечь спать, нам надо протопать не одну милю.
        Ну хорошо, мне это действительно по плечу. Это не тот план, к которому я стремилась, но все же хоть какой-то. Из числа просчитанных и нарисованных на бумаге. Так мне уже нравится. От этого меня меньше терзает паника. Единственное, мне хотелось бы, чтобы этот план составлял не Леннон, а я.
        Чтобы приготовиться и тронуться в путь, требуется больше времени, чем я думала. Ребята оставили не только изуродованный труп палатки Бретта. Они бросили также палатки Рейган и Саммер и кучу туристических принадлежностей, приобретенных Рейган для похода. Она, надо полагать, больше не намерена ими пользоваться, но, блин, это просто пустая трата денег. Леннон бесится от злости, ведь весь этот бардак нарушает правила, предписывающие не оставлять после себя никаких следов в глубине территории заповедника. Взять все с собой мы физически не можем: это невозможно. Нам остается лишь упаковать немного еды в медвежьи сейфы и отчистить от грязи кое-что из того, что может понадобиться. Походную плитку с одной горелкой. Еще одну бутылку «Налджин». Запасную зажигалку. Экологически чистые влажные салфетки. Купленные Рейган фильтры для воды. Из-за телескопа я не могу сунуть в рюкзак дополнительно много вещей, поэтому большую часть придется нести на себе Леннону, пристегнув их к рюкзаку карабинчиками. Все, что нам не потребуется, мы сваливаем в одну кучу в палатке Рейган.
        - Сообщим об этом на станции рейнджеров, - говорит он мне, - тогда они пошлют кого-нибудь из своих, чтобы все забрать.
        - Если раньше сюда опять не заявится медведь и все не растопчет.
        - Это точно, - со вздохом говорит Леннон.
        Когда мы заканчиваем все дела, солнце уже близится к зениту. Я переодеваюсь в свежую одежду, чищу зубы и пытаюсь укротить вьющиеся кудри. А когда наконец все подготовительные мероприятия позади, снимаю купольную палатку. Упаковать ее труднее, чем распаковать. Понаблюдав немного за мной со стороны, сказав несколько раз «нет» и «так неправильно», Леннон наконец проникается ко мне жалостью и помогает. Теперь остается лишь запихнуть ее мне в рюкзак - и я готова.
        По крайней мере, готова, насколько это вообще возможно.
        Мы забираемся на вершину водопада, с которой Кендрик с Бреттом накануне сигали вниз. Я до сих пор не могу поверить, что они ушли. Или что я осталась наедине с Ленноном. Это безумие. К тому же требующее значительных физических усилий. Взбираться вверх по холмистому маршруту, как вчера, это одно, но карабкаться на громоздящиеся ярусами скалы с гигантским рюкзаком за спиной - совсем другое. Мне для этого требуется больше времени, но, преодолев половину пути, я немного осваиваюсь. В восхождении в гору должен быть определенный ритм, размеренный и спокойный. Ищешь, за что ухватиться правой рукой, и неторопливо поднимаешься наверх, прижимаясь к скале. Когда мы взбираемся на гору, я тяжело дышу, но при этом испытываю настоящий восторг.
        - До свидания, водопад Макензи, - говорю я, заглядывая сверху в чашу внизу.
        Леннон смеется:
        - В книге, где я его нашел, он называется «Безымянный водопад №2» или «Водопад реки Гривз».
        - Какие ужасные названия.
        - Да, водопад Макензи звучит намного лучше, - соглашается он. - Когда буду писать собственную книгу, посвященную пешему туризму, назову его именно так.
        - Эге, а ты у нас теперь заделался писателем? И когда же мы увидим на полках магазинов «Зловещий путеводитель по мрачной дикой природе в духе суперготов?»
        - Значит, запомнила мою кликуху? - с улыбкой говорит он.
        - Еще бы не запомнить. Я же сама ее когда-то и придумала.
        Он радостно хрюкает, мы улыбаемся друг другу, потом я вдруг понимаю, что процесс несколько затянулся, разрываю зрительный контакт и отвожу взгляд. Вы понимаете - чтобы не запутывать ситуацию.
        То есть не запутывать еще больше.
        - Вперед! - говорит он. - Тропа, по которой я в первый раз нашел это местечко, начинается вон за тем валуном.
        Мы пробираемся через кустарник, и я вижу перед собой тропу Леннона. Подобно той, по которой мы сюда пришли, эта тоже узкая и едва заметная. Ее даже можно спутать с тропой, протоптанной оленями или другими дикими животными. Я от ее вида немного нервничаю, однако Леннон заверяет меня, что это реальный маршрут для реальных людей. По крайней мере, он по большей части проходит под деревьями, ведь чем ближе к полудню, тем становится жарче. К такому я готова: стаскиваю с себя футболку с длинным рукавом и остаюсь в другой, с коротким. Такие вот мы многослойные.
        Прошагав с полчаса в молчании, я чувствую себя комфортнее - и на маршруте, и в компании с Ленноном. Серьезный и спокойный, он размеренно шагает рядом со мной, постоянно вглядываясь в даль. И несмотря на зомби, бензопилы и анархические символы, покрывающие его джинсовую куртку, самым странным образом совсем не выглядит в этом окружении неуместно.
        - Давно в тебе пробудилась страсть к туризму? - спрашиваю я.
        Он откидывает с глаза прядь темных волос и говорит:
        - Думаю, в прошлом году. У меня… э-э-э… были некоторые проблемы, и Мак предложила съездить всей семьей в Долину Смерти. И во мне будто что-то щелкнуло. Мне так все понравилось.
        - Спать на булыжниках?
        У меня до сих пор болит бедро в том месте, где в него прошлой ночью воткнулся камень.
        - Нет, но если положить под спальник пенку, будет лучше, - отвечает он, протягивает назад руку и хлопает по свернутому матрацу, притороченному к дну его рюкзака.
        А почему я об этом раньше не знала?
        - Просто мне показалось, что отдых на лоне природы в палатке - это восторг, - объясняет он, - ты остаешься наедине со своими мыслями. Ни тебе стресса, ни давления. Никаких расписаний и графиков. Если хочешь, можешь целый день читать. Просто разбивай лагерь и делай что душе угодно. К тому же мне понравилось делать все самому. Дома ты на всем готовом. Школа по расписанию, обед подают. Включаешь телевизор, а там тоже все по программе. Но чтобы что-нибудь произошло здесь, надо постараться самому. Тебе может показаться странным, но, когда я разжигаю костер или готовлю на нем, у меня возникает ощущение, что это нечто настоящее. Типа, наступил конец света, а мне удалось выжить. Большинство ребят из нашей школы на природе через неделю-две наверняка погибли бы - от холода, голода или нападений диких зверей.
        - Да, с тем вчерашним медведем ты действительно произвел на всех впечатление, - признаю я, - если бы ты не сказал, я, скорее всего, побежала бы и досталась зверюге на ужин.
        - Медведи нападают редко, и если следовать нескольким основным правилам - все будет в порядке. Если ты поведешь себя агрессивно перед медведицей с малышами, шансы на то, что она тебя исколошматит, конечно же выше. В принципе, это просто здравый смысл.
        - Но ты, что ни говори, знал, как себя вести.
        - Весь фокус в том, чтобы вообще их избегать, - отвечает он, - но когда это невозможно, а в поход с тобой пошли кретины…
        - Но не все же, - перебиваю Леннона я.
        - Не все, - соглашается он, и в уголках его рта обозначается намек на улыбку. - Но когда избежать их не получается, тебе не остается ничего другого, кроме как угрожать медведю, пытаясь выставить себя реальной угрозой, при этом уважая его власть.
        А что, в этом есть смысл.
        - Значит, ты занялся туризмом, потому что любишь разводить костер и дурить голову медведям?
        - У меня такое чувство, будто я делаю что-то стоящее. Могу сам себя кормить…
        Он придумал, как готовить здесь кофе, что в моих глазах представляет собой вершину кулинарного искусства.
        - …и научился самостоятельно находить дорогу, не прибегая к помощи компьютерного голоса, каждый раз подсказывающего, куда поворачивать. Теперь я знаю правила оказания первой помощи. Умею собирать воду, когда поблизости нет реки. Смогу построить в лесу шалаш. А это…
        - Уже кое-что.
        - Ну да, - говорит он, - это означает стать человеком, который на что-то способен. На мой взгляд, сегодня многие забыли, как это делается.
        - Получается, что ты отправляешься в поход, чтобы почувствовать себя храбрым мужчиной, - говорю я.
        - Угадала, - насмешливо отвечает он, - этаким здоровенным, широкоплечим лесорубом. Это я и есть.
        Да, фигура у него ничего. Когда я иду рядом, его высокий силуэт загораживает от меня солнце.
        - Я хожу в походы по всем этим причинам, вместе взятым. Да и потом, посмотри вон туда, - говорит он и машет рукой на деревья. - Это называется «безмятежность». Свою фразу «Я верю в красоту» Энсел Адамс[6 - Энсел Адамс (1902 -1984) - американский фотограф, мастер черно-белого пейзажа.] произнес здесь, в Сьерре. Может, даже когда шагал по этой самой тропе.
        Меня охватывает странное чувство дежавю, потому что так может говорить Леннон, которого я хорошо знаю, выстреливающий непонятные цитаты и отзывающийся о городских огнях залива Сан-Франциско так, будто они волшебные. Так что я, вероятно, действительно понимаю, почему он так увлекся пешим туризмом.
        Теперь он немного смущается и тихо смеется:
        - А кроме того, никогда не знаешь, что здесь может произойти. И это самое захватывающее. Ведь что угодно может пойти не так.
        Из моей груди вырывается стон:
        - Ну уж нет, об этом я даже слышать не хочу. Мне нравится, когда все идет по плану.
        - Но мир устроен по-другому.
        - А должен быть устроен так, - упираюсь я, - мне нравится, когда план реализуется без сучка и без задоринки. Это та красота, в которую верю я. Когда ситуация развивается как задумано, о большем и мечтать нечего.
        - Я знаю, что ты любишь именно так, - говорит он, щурится от солнца и опускает на меня взгляд, - и в этом конечно же есть своя прелесть. Но когда твои планы рушатся, знать, что ты в состоянии выжить, тоже здорово. Что может случиться самое худшее, а ты все равно сможешь преодолеть любые трудности. Вот почему я так люблю читать романы ужасов. Дело ведь не в монстрах, а в героях, которые с этими монстрами справляются и остаются в живых, чтобы рассказать нам свою историю.
        - Рада, что ты воспринимаешь это именно так, - говорю я, - но не уверена, что отношусь к этому с тем же спокойствием. Некоторым из нас не суждено выжить.
        - Но ты же ведь осталась жива, когда нас бросили ребята.
        - На данный момент да. Пока прошло лишь несколько часов. Я ослабела и могу не пережить ночь.
        - Вот потому-то я и здесь, - посмеивается он, - если не можешь выжить сама, обратись за помощью.
        - Надеюсь, ты знаешь, что Эверхарты, шутки ради, разорились, так что никакого вознаграждения за то, что вернул меня им живой, ты не получишь.
        - Тогда уж живой или мертвой. Отлично. По правде говоря, ты сняла с моих плеч значительную часть груза, - говорит он с дьявольской улыбкой на лице. - Кстати, а вот и ведущая к пещерам тропинка. Ну что, хорош я или нет?
        В том месте, где наша тропа пересекается с другой, чуть более широкой, красуется деревянный столб с несколькими высеченными на нем символами. Пещеры, оказывается, отсюда в пяти часах ходьбы. Под полуденным солнцем. В гору. Фантастика. На самодельной карте Леннона все выглядело намного милосерднее и проще.
        Мы идем до самого обеда, время от времени перебрасываясь парой фраз об ориентирах на окружающей нас местности и тех уголках, где Леннон бывал раньше. Но когда я не отвечаю на его очередной вопрос, слишком упорно глядя на каменистую тропу под ногами, тревожась, что вот-вот отрублюсь, он останавливается и объявляет перерыв на ланч.
        Мы снимаем куртки, садимся на них, я выпиваю половину своего запаса воды и разворачиваю подаренную мамой вяленую индейку, а он - жареные орешки и сухофрукты. Решаем друг с другом поделиться. Он рассказывает, что в походе лучше всего высококалорийная соленая пища. Я такую как раз люблю, поэтому мы с пешим туризмом в конечном счете, может, еще и подружимся.
        После ланча мы наполняем бутылки «Налджин» фильтрованной водой из протекающего неподалеку ручья и вновь выходим на тропу. Почва здесь более каменистая, что хуже некуда, потому как уже через час ходьбы я устаю, а мои ноги то и дело спотыкаются о гальку, перекатывающуюся по песчаной земле. Это примерно то же, что уворачиваться от тысяч противопехотных мин. Мне в голову приходит мысль, что туристические ботинки в этой ситуации были бы лучше.
        - Теперь уже недолго, - говорит мне Леннон, когда я поскальзываюсь и чуть не падаю.
        Не думаю, что у меня получится. Нет, я правда не могу. Солнце клонится к горизонту, и мы идем уже не первый час. От того, чтобы отбросить гордость и попросить его опять сделать привал, меня отделяет один-единственный круглый скользкий камешек.
        Но в этот момент мы выходим на вершину холма и обнаруживаем небольшую тропинку, которая уходит в сторону от главной. Тяжело дыша, я поднимаю глаза и с удивлением вижу перед собой небольшое открытое пространство, а сразу за ним огромную гранитную гору. Еще мгновение назад ее силуэт маячил вдали, а вот теперь уже прямо перед нами.
        - Вот она, - взволнованно говорит Леннон, показывая на тропу поменьше, - в ее конце расположен один из входов в пещеры.
        - Боже праведный, я уж думала, нам никогда сюда не дойти, - говорю я и обнаруживаю в себе новую вспышку энергии, помогающую направиться по новому пути. - Я не чувствую ног. По этому поводу надо волноваться?
        - Нет, - говорит Леннон. - Радуйся, что не чувствуешь. Потом, когда они станут так болеть, что ты будешь умолять меня их отрезать, эти минуты будут вспоминаться с ностальгией. Эй, смотри! Видишь?
        Да, вижу. Черный зев, ведущий в глубь серой горы. Когда мы пересекаем открытое пространство и подходим к нему, меня пугает, что он такой большой. Тропа обрывается. И все. Ни предупреждений. Ни столбов.
        - По-моему, ты говорил, что эту пещеру обследовали, - говорю я, - разве здесь не должно быть какого-нибудь возвещающего об этом знака? Ну или чего-то в этом роде?
        - Их оставляют только у пещер, использующихся в коммерческих целях. В некоторых из них здесь протянуты электрические провода и есть освещение. В этой постоянно бывают диггеры.
        - Диггеры?
        - Ну да, те, кто занимается исследованием пещер.
        - Я думала, их называют спелеологами.
        - Спелеологи - это идиоты, совершенно не ориентирующиеся в пещерах, которых приходится спасать диггерам, - говорит Леннон, опускает глаза и скользит взглядом по моему лицу. - Из Бретта получился бы отличный спелеолог.
        Я закатываю глаза, хотя в душе считаю, что он, скорее всего, прав.
        - И какой у нас план? - спрашиваю я, когда мы останавливаемся у входа в пещеру, чтобы снять рюкзаки и нацепить на головы фонарики.
        Я решила прихватить тот, что оставила Рейган, потому как Леннон сказал, что он стоит на пару сотен долларов больше, чем моя базовая модель, и просто выбросить его было бы досадно.
        - От выхода по ту сторону нас отделяют какие-то две мили, - говорит он мне, затягивая ремешки своего фонаря, - опасности нет никакой, поэтому можешь не волноваться. До нас здесь прошла не одна тысяча человек.
        - Уговорил, - говорю я, чувствуя, как из мрака внутри веет холодным воздухом.
        Что-то вроде естественного кондиционера. Ощущение приятное.
        - Тогда в чем подвох? Мы что, должны победить пещерного тролля?
        - Это не Мория, Зори. И мы с тобой не в Мглистых горах.
        - Злобные армии подземных гоблинов?
        - Тогда уж орков. Гоблины никогда не были злобными. Разве мы с тобой каждый год в декабре перед Рождеством не просматривали по воскресеньям за ужином трилогию «Властелин колец»?
        - К несчастью, да.
        - И она тебе всегда нравилась.
        И правда нравилась.
        - Ладно, Гэндальф. Так в чем же с этими пещерами проблема?
        - Нам не надо будет сражаться с балрогами, да и вообще никаких подвохов здесь нет. По крайней мере, известных мне. Просто я в этой пещере никогда не бывал.
        - Но зато бывал в других, правда?
        - Только в пещерах Мелита Хиллз, - говорит он, и у него слегка приподнимаются уголки рта.
        - Когда мы ездили от школы на экскурсию?
        - Ага, когда Барри Смит сблевал прямо в автобусе после катания на канатной дороге.
        - Но мне, кроме них, в других тоже бывать не приходилось, - с тревогой в голосе говорю я.
        Причем те пещеры были лишь предлогом открыть там магазинчик сувениров и продавать всем кока-колу по цене чуть ли не миллион долларов.
        - Может, нам не стоит этого делать?
        - Все будет отлично, - заверяет меня он, - если верить книжке, главная проблема в том, что все эти тоннели соединены друг с другом. Они представляют собой один большой лабиринт. По идее, там в некоторых местах должны быть канаты, ведущие на более высокие уровни, именно ими мы с тобой и воспользуемся.
        - Нам еще придется лазить по канатам?
        На меня накатывает тот же ужас, что обычно в спортзале.
        - Нет.
        - Ну слава богу, - бормочу я.
        - Канаты будут служить нам лишь визуальными ориентирами. Из этих пещер есть несколько выходов, и тот, который нужен нам, расположен как раз неподалеку от них. С его помощью мы окажемся на северной стороне, где начинается широкая тропа, ведущая в долину, о которой я тебе говорил. - Он натягивает толстовку. - Думаю, тебе лучше надеть куртку. Внутри будет прохладно. Чтобы преодолеть эти пещеры, нам, думаю, понадобится примерно час. А по ту сторону нас ждет несложный маршрут в долину, где можно будет разбить у какого-нибудь ручья лагерь и поужинать.
        Час. Мне это по силам. Все лучше, чем взбираться наверх по каменистой тропе, оставшейся у нас за спиной. И как минимум не в лучах солнца. Эх, говорила же мама взять шляпу. По всей видимости, мои волосы частью выгорели на солнце. Да и щеки наверняка тоже. Зато теперь никто не скажет, что у меня дефицит витамина D!
        Когда мы ступаем в провал пещеры, я включаю лампу Рейган. Вход представляет собой большое круглое пространство. Камни сложены в кучки, в стороне виднеется пара пустых бутылок из-под воды и, похоже, ворох туалетной бумаги. И это называется «не оставлять следов»?
        Широкий тоннель в задней части зала ведет в глубину горы, куда мы, собственно, и направляемся. Как только оказываемся внутри, свет дневного светила за нашими спинами меркнет, и фонарики у нас на головах становятся новыми солнцами. Здесь намного холоднее, в воздухе пахнет сыростью и плесенью - надо полагать, от камней. Никогда не думала, что камни могут обладать таким сильным запахом. Назвать его неприятным в то же время нельзя, да и легкие чувствуют себя лучше от прохладного воздуха. Чистого. Ничем не загрязненного. В значительной степени, как весь наш маршрут. Тоннель достаточно широк для того, чтобы по нему рядом могли шагать два человека, до потолка от наших голов еще пару футов. Каменные стены пронзают цветные прожилки - Леннон считает, что это мрамор, - земля под ногами хоть и каменистая, но идти по ней лучше, чем снаружи.
        - Не так уж плохо, - говорю я, пока луч моего фонаря скачет по стенам.
        - А я тебе что говорил?
        Вскоре мы выходим в другой тоннель. На самом деле их два: один уходит влево, второй - вправо. Оба той же ширины, что и тот, по которому мы сюда пришли.
        - И что теперь? - спрашиваю я.
        - Зори, здесь можно говорить не шепотом, а вслух.
        - Но в этой пещере каждое слово отражается таким эхом…
        - Эхо, эхо, эхо… - говорит своим глубоким голосом Леннон, прикладывая ко рту рупором рук, - если эхо и отражается от стен безлюдной пещеры в диком лесу, это еще не значит, что его кто-то слышит.
        - Это все, что ты можешь сказать?
        - На данный момент да. - Леннон снимает с пояса джинсов свой черный компас и открывает крышку. - Нам надо на юг. По всей видимости, впереди нас ждет тот самый лабиринт, о котором я тебе говорил.
        - Он хоть не такой, как лабиринт из живых изгородей в фильме «Сияние»? - спрашиваю я.
        - О господи, надеюсь, что нет. Обожаю эту киношку. - говорит Леннон. - А ты знаешь, что в книжке присутствует армия оживших топиарных зверей?
        - Будь так любезен, не говори мне о таких вещах, когда мы шагаем по мрачной пещере в диких краях, где ни одна живая душа не в состоянии прийти нам на помощь, - говорю я. - И пожалуйста, ради всего святого, никаких историй о привидениях. Кстати, тот инструктор по выживанию среди дикой природы в самом деле рассказал тебе эту историю? Хотя нет. Неважно. Я не хочу ничего знать.
        - Историями о привидениях мне надо было бы зарабатывать на жизнь, - отвечает Леннон, - это было забавно. Пока не появился медведь. Впрочем, медведь - это тоже забавно. Было. Пока все не перессорились…
        Мне в лицо светит луч его фонаря.
        - Я зря завел этот разговор? У тебя еще не отболело? Я поднимаю руку, чтобы загородиться от света:
        - Ты не мог бы не слепить мне глаза?
        Он поворачивает голову и светит вперед:
        - Прости.
        - Если ты имеешь в виду Бретта, то я о нем совсем не печалюсь, - звучат мои слова.
        - Вот и хорошо. Он не стоит твоих слез. Чисто для протокола, вкус на парней у тебя просто ужасный, - продолжает Леннон и опять светит на компас на своей ладони.
        - Может, мне у тебя за это еще и прощения попросить? - говорю я и слегка толкаю его локтем в сжимающую компас руку.
        - Ты помилована. Я тебя простил. И попутно отпустил все грехи. Так что давай лучше соберемся с силами и пройдем этот лабиринт, а то я есть хочу как собака. - Он вновь придает компасу устойчивое положение. - Итак, как я уже говорил, все эти тоннели ведут в одну огромную пещеру. Если мы пойдем по этому, то заберем слишком далеко на запад. Поэтому, насколько я понимаю, нам надо всего лишь выбрать тоннель и двинуться в северном направлении.
        - Значит, сворачиваем направо? - спрашиваю я.
        - Ложный север. Также известный как юг. Поворачиваем налево.
        Для человека, имеющего лишь смутное представление о том, куда мы идем, он до ужаса весел. Мы сворачиваем налево, углубляемся в тоннель и несколько минут идем молча. Звук наших шагов отражается эхом в дальних тоннелях, и сердце от этого бьется быстрее. Наверное, надо было спросить его о летучих мышах. Хотя об этом лучше вообще ничего не знать.
        Когда тоннель совершает резкий поворот, до меня доходят его слова.
        - Грехи? - переспрашиваю я.
        - Что?
        - Ты сказал, что отпустил мне грехи. Что ты имел в виду?
        - Ничего, просто дразнил тебя.
        Что-то непохоже.
        После непродолжительной паузы он говорит:
        - В общем… ты знаешь, как я отношусь к Бретту. А как насчет Андре Смита? Вы с ним мутите или как? Или у вас уже все?
        Разговор возвращает меня к событиям, которые я не хочу еще раз переживать.
        - Андре хорошо ко мне отнесся, когда мне был нужен друг.
        - Ну да, я его видел. Он действительно отнесся к тебе хорошо. - Леннон на несколько мгновений умолкает и продолжает: - Но я не знал, что у вас все серьезно. Бретт ввел меня в курс дела и рассказал… скажем так, больше, чем мне было надо знать.
        - Что именно он тебе наплел? - останавливаюсь я.
        - Может, поговорим о чем-то другом? - предлагает Леннон.
        - Ну уж нет. Ведь если Бретт распространяет обо мне сплетни, то я, по-моему, имею право знать.
        Леннон обдумывает мои слова и шагает дальше, пока передо мной не встает выбор: броситься за ним вдогонку или же остаться в лабиринте.
        - Давай говори, - настаиваю я.
        - Ну хорошо, - наконец соглашается он. - Бретт сказал, что вы с Андре… ну, ты понимаешь… типа, подарили друг другу немного тепла своего тела.
        Как смешно он об этом сказал. В определенном смысле, от этого картина выглядит еще хуже. Словно Леннон, который каждый день видит перед собой широчайшую гамму самых безумных сексуальных игрушек, даже не может произнести вслух, чем мы с Андре занимались.
        - Об этом болтают и Бретт, и сам Андре, - добавляет Леннон, - этакий мультиплеер.
        - Что?
        - Многопользовательская онлайн-игра. Типа спортивных состязаний… «ФИФА», «Мэдден» ивсе такое прочее. Я в них не разбираюсь, потому что играю только в хоррор-игры, где важно выживание. Может, еще в «Файнел Фэнтези», только ты никому не говори.
        - Да мне-то что!
        - Я, кстати, никого ни о чем не спрашивал, - говорит он, - Бретт сам привязался со своими рассказами.
        - Мы с Андре встречались всего пару недель.
        - Я видел вас как-то неподалеку от «Тайского дворца».
        - Шпионил, что ли?
        - Ресторан расположен аккурат напротив магазина, где я работаю, - возмущенно отвечает он, - так что не шпионил, у меня нет телескопа.
        Тьфу ты! Я надеялась, он не станет вспоминать об этом происшествии. Не станет в принципе.
        - И если хочешь знать правду, - гневным голосом продолжает он, - то, на мой взгляд, с твоей стороны было полным дерьмом дефилировать там прямо у меня на глазах.
        - Откуда мне было знать, что ты на нас смотришь? А раз так, то как я могла, выражаясь твоим языком, «дефилировать»?
        - На Мишн-стрит миллион ресторанов, а ты выбрала именно этот?
        Вообще-то он на сто процентов прав. Этот ресторан я выбрала не случайно. Да, в тот период я еще очень тосковала по Леннону. И очень хотела, чтобы он увидел меня с другим. Знаю, с моей стороны это было низко, но меня никак не отпускала боль.
        Но вот что мне странно сейчас, так это то, что он на это жалуется. Потому что если бы я не была осведомлена обо всем точно, то подумала бы, что мои отношения с Андре сводят его с ума. С какой это стати? Неужели в словах Бретта о том, что Леннон по мне сохнет, есть крупица правды?
        Может, он переосмыслил наши с ним отношения? Но почему? Что изменилось?
        Дорога опять разделяется, но на этот раз один из боковых тоннелей идет прямо на восток. Леннон колеблется, бросает взгляд на компас и светит дальше в каменный рукав, по которому мы шли до сих пор. Тот, похоже, впереди забирает в сторону, возвращая нас туда, откуда мы пришли, поэтому он машет рукой на восточный тоннель.
        Тот еще шире других, а его стены постепенно начинают меняться. Гладкого камня больше нет. Теперь он шероховатый, как ткань, из которой шьют шторы, а потолок стал намного выше. Кроме того, у меня возникает ощущение, что мы шагаем в гору.
        - Забавно… до тебя все эти сведения дошли, - говорю я, прошагав молча несколько минут, - а я так и не знаю, встречался ты с кем-нибудь или нет.
        Я слушаю свой собственный голос и улавливаю в нем мелочные нотки. Что это со мной? Может, моя злость - следствие падения температуры под землей? Пальцы у меня холодные как лед, и если честно, я жалею, что на мне сейчас шорты.
        - Ты, наверное, просто не обращала внимания.
        Он говорил об этом и раньше, но я так и не могу понять почему. Может, что-то прошло мимо меня? Не успеваю я ничего у него спросить, как он застает меня врасплох и говорит:
        - Я встречался с Джованой Рамирес.
        Ничего себе.
        Джована. Одна из новомодных, припанкованных девчонок, которые тусят в районе площадки для скейтбордистов со всякими укурками. По правде говоря, я о ней почти ничего не знаю. И разумеется, понятия не имела, что у них с Ленноном роман.
        - Давно?
        - Мы стали встречаться пару месяцев назад. Нам во многом нравятся одни и те же группы.
        Внезапно вся защита, которую я выстраивала в течение года, рушится, как после неудачного хода в игре «Дженга», и в груди разливается какое-то противное тепло.
        Что это за странное чувство? Ревность?
        - А сейчас вы тоже встречаетесь? - спрашиваю я и тут же об этом жалею.
        Забери свои слова обратно, забери свои слова обратно, забери свои слова обратно! Я не хочу ничего знать.
        А когда он отвечает не сразу, опасаюсь худшего.
        И в этот момент ситуация обрушивается на меня не хуже удара кулаком в ребра.
        Леннона я так и не забыла.
        А ведь как упорно пыталась. Игнорировала его. Избавилась от всего, что так или иначе с ним ассоциировалось. Перестала посещать места, где мы когда-то бывали вместе. Плакала до тех пор, пока не оставалось слез, не позволяющих злиться. А потом стала жить дальше.
        Точнее, попыталась. Но так и не смогла.
        Как я не понимала этого раньше?
        Что-то упирается мне в плечо. Я поворачиваю голову с закрепленным на ней фонарем и вижу перед собой руку Леннона, которая преграждает мне путь. Он напряженно вглядывается в один из боковых тоннелей. Я смотрю по направлению его взгляда и, щурясь, пытаюсь пронзить глазами мрак, который не в состоянии рассеять луч фонаря. Там мелькает какая-то тень.
        - Мы здесь не одни, - шепчет Леннон.
        Мой пульс набирает обороты, хотя я и не знаю почему. Эти пещеры открыты для посещения. Скорей всего, это всего лишь другой турист, не более того. И бояться совершенно нечего.
        - Эй! - кричит Леннон, и отголоски его глубокого голоса отскакивают от каменных стен.
        Без ответа.
        Так, теперь происходящее начинает меня беспокоить. Пока мы с Ленноном были здесь одни, темнота меня не пугала. Тихо. Спокойно. Но сейчас в этом покое ощущается угроза.
        Леннон машет мне рукой, веля отойти на шаг, затем наклоняется к моему уху и шепчет:
        - Кажется, я видел человека. Хотя это могло мне только показаться.
        - Тогда почему мы перешли на шепот?
        На мою руку что-то капает, я тут же пугаюсь. Но это лишь вода со сталагмита. Или сталактита. Я всегда их путаю. Одним словом, с той штуковины, что растет на потолке.
        Леннон качает головой и вымученно улыбается:
        - Просто это меня немного тревожит.
        Надо же, меня тоже.
        Мы минуту прислушиваемся. Я ничего не слышу. Вокруг пугающе тихо. В моем распаленном мозгу всплывают видения рудокопов, гоняющихся с топорами за своими жертвами.
        - А разве к этому моменту мы уже не должны были отсюда выйти? - спрашиваю я.
        - Выход, должно быть, где-то рядом.
        - А нам точно сюда? - задаю я следующий вопрос. - В этот тоннель, где ты так и не смог разглядеть тень жуткого тролля?
        Леннон сверяется с компасом и смотрит по сторонам. Прищурив глаза, я, кажется, могу разглядеть впереди еще два боковых тоннеля. А может, и три. Этот лабиринт усложняется все больше и больше.
        Он тоже всматривается в тоннели:
        - Стой здесь, а я пойду проверю.
        Я смотрю ему в спину, которая исчезает за пределами досягаемости моего фонаря. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Меня понемногу начинает одолевать клаустрофобия, и, когда на плечо падает еще одна капля, я приказываю себе успокоиться. Потом делаю шаг в сторону, чтобы эта пещерная вода меня больше не донимала, и случайно натыкаюсь на большой, валяющийся на земле камень, который с грохотом отлетает к стене.
        Я морщусь от боли и опускаю глаза. У ног что-то движется. Полосатый черно-белый шар. Только вот конец этого шара разматывается, как пряжа. Гладкая и блестящая.
        Это же долбаная сучья змея.

16
        Я замираю на месте.
        Змея разматывается быстрее. Я потревожила ее укрытие, теперь она поднимает голову и смотрит по сторонам в поисках того, кто посмел ее разбудить.
        Понятия не имею, что делать. Быстро оглядываю тоннель впереди, но фонаря Леннона не вижу. При этом я слишком напугана, чтобы надолго отрывать взгляд от змеи.
        Может, опять застыть, как велел Леннон, когда мы столкнулись с медведем? Интересно, а у змей хорошее зрение? Она же не может меня унюхать, правда? Может, я ее ослепила, и если совсем не двигаться, то…
        Фонарь на моей голове несколько раз мигает. Это привлекает внимание змеи. ГДЕ ЖЕ ЛЕННОН?
        - Тухлые креветки! - негромко восклицаю я, когда змея поднимает голову.
        У нее подрагивает хвост, шлепая по каменистой земле. Ситуация складывается… не очень хорошо.
        - Тухлые креветки!
        Голова змеи наносит удар.
        Я отпрыгиваю в сторону.
        Фонарь на голове гаснет.
        Я в панике шарахаюсь назад и врезаюсь в стену за моей спиной. Нога за что-то цепляется. Я лягаюсь, но ничего не помогает. Эта штуковина тяжелая и…
        Боже всемилостивый, я же тащу за собой змею! Она обвилась вокруг моей лодыжки, и я даже не знаю, что происходит. Начинаю трясти ногой, и только в этот момент до меня доходит, что змея меня кусает. Ее голова намертво вгрызлась в мою ногу чуть выше носка. Я почти ничего не чувствую - только вот почему? Может, тело уже немеет от яда?
        Я пронзительно кричу.
        В поле зрения появляется фонарь Леннона. Он бежит ко мне, и теперь я вижу, что полосатая змея обвилась вокруг моей лодыжки. Огромная. Я сейчас умру.
        - Тихо, тихо, тихо! - говорит Леннон, поднимая руки. - Все хорошо. Успокойся. Не брыкайся.
        Я всхлипываю и чуть не грохаюсь оземь.
        - Это всего лишь королевская змея, - говорит он спокойным, но твердым голосом и опускается передо мной на землю, - самая обыкновенная калифорнийская королевская змея. Давай я ее с тебя сниму. Все в порядке. Она просто испугалась. Постой немного спокойно, и я заставлю ее тебя отпустить.
        Даже не догадываюсь, что означают все эти его слова. С таким же успехом он мог бы говорить и на каком-нибудь тарабарском языке. Леннон это наверняка понимает, потому что тихонько пытается меня успокоить - впрочем, может, не меня, а змею, я до конца не уверена. Но при этом его пальцы скользят внутрь свернувшихся колец, пытаясь нащупать голову, которая будто приклеилась к моей ноге.
        - Черт, - бормочет он. - Что?
        - Держись, - говорит Леннон, - больно?
        - Наверное. Да. Не знаю, - говорю я.
        Она меня сжимает. Давит. Будто медленно дробит на части мою лодыжку.
        - Сними ее с меня. Леннон, умоляю!
        - Я пытаюсь. Но она не отпускает. Надо будет…
        - Убей ее!
        - Убивать ее я не стану, - говорит он, расстегивает ремень рюкзака и с ворчанием сбрасывает его с плеч на землю. - Змею можно снять и так. Ты только чуточку подожди. Мне кое-что понадобится.
        Он быстро отстегивает от рюкзака медвежий сейф, открывает и вываливает из него содержимое до тех пор, пока не находит небольшую пластиковую бутылочку с голубой жидкостью. И только когда отвинчивает крышечку, я понимаю, что это такое. Зубной эликсир.
        Наклонив бутылочку к моей ноге, Леннон выливает несколько капель жидкости сбоку змее в пасть. Воздух наполняется резким запахом мяты и спирта. Бесполезно. Неужели он собирается освежить ей дыхание? Что, блин, происходит?
        Он льет еще несколько капель, и я вдруг чувствую, что челюсти змеи меня отпускают. Черно-белые полосы приходят в движение, она неохотно разматывается с моей лодыжки, Леннон хватает ее чуть позади головы и тянет на себя, пытаясь ускорить этот процесс.
        Я ахаю и дышу чаще. Еще как чаще. Ощущение такое, будто вот-вот рожу, хотя мне на это наплевать. В ту секунду, когда Леннон ее с меня снимает, с моих губ срывается звериный вопль.
        - Все хорошо, - говорит он мне, - она у меня.
        В нос бьет запах крови. Эту кровь я вижу. Она льется по лодыжке в мой носок, окрашивая его в багровый цвет.
        Я сейчас отрублюсь.
        - Нет, - отвечает Леннон.
        Я что, произнесла эти слова вслух?
        - Просто ты перенасытила легкие кислородом, - объясняет он. - Сядь и постарайся так часто не дышать. Ее нужно куда-то отнести и положить, в противном случае я не смогу тебе помочь.
        Унеси ее далеко-далеко, как можно дальше отсюда. А еще лучше - уведи меня, а змею оставь здесь.
        - Дыши медленнее, - опять говорит он.
        Я на мгновение закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Задерживаю дыхание до тех пор, пока не чувствую, что легкие вот-вот взорвутся. Потом делаю несколько судорожных вдохов и беру себя в руки.
        - Все в порядке? - спрашивает он.
        Я киваю.
        - Что у тебя с фонарем? - произносит он.
        - Не знаю. Погас, и все.
        - Попробуй выключить его и включить обратно, - говорит он.
        Мои пальцы нащупывают выключатель.
        - Не получается, - отвечаю я.
        - Ну и ладно. У тебя же есть запасной.
        - Он в рюкзаке, - звучит мой ответ.
        Хотя если честно, то мне все равно. Я лишь хочу, чтобы змея, которую он держит в руках, больше не двигалась.
        - Хорошо, я найду его и дам тебе, как только вернусь. В этот момент хвост змеи пытается обвить его руку, и он меняет ее положение.
        - Я отойду всего на пару секунд. В первый тоннель налево. Видишь его?
        Вижу. Но каким бы безудержным ни было мое желание убрать с глаз долой змею, я совсем не хочу, чтобы Леннон опять куда-то ушел. Когда мой участок тоннеля окутывает мрак, меня вновь накрывает волна паники. Не могу о ней думать. Или задаваться вопросом о том, была ли эта змея мамой и могут ли сейчас кишеть во мраке ее детеныши. Поэтому просто соскальзываю по стене вниз до тех пор, пока не упираюсь пятой точкой в холодную, каменистую почву. Потом прислоняюсь к рюкзаку и наблюдаю за движущимся белым пятном света от фонаря Лен-нона. Когда он ныряет в боковой тоннель, свет исчезает.
        Кромешный мрак.
        Мысли в голове спотыкаются друг о друга, я вдруг вспоминаю как когда-то, еще ребенком, однажды блуждала по темному дому, не понимая, где нахожусь. Несколько секунд паниковала, пытаясь сообразить, где дверь и как к ней добраться. Но хуже всего был момент, когда я действительно все вспомнила. Два дня назад умерла моя родная мама, и отец отвез меня к своим родителям, которых я едва знала. К чужим мне людям. Тогда я не знала, когда он приедет за мной и приедет ли вообще, и в тот момент чувствовала себя одинокой, как никогда.

«Все хорошо. Ты в порядке, - уговариваю я себя. - Вы в пещере, и он сейчас вернется».
        Когда Леннон поворачивается и бежит ко мне, свет его фонаря превращается в солнце, и я ему за это безмерно благодарна.
        - Не бросай меня больше, - говорю я.
        - У меня и в мыслях не было тебя бросать.
        - Да ты только то и делаешь, что всех бросаешь! Причем без всяких объяснений.
        Я плачу и, наверное, не совсем в себе. Чувствую себя полной дурой, что оказалась такой трусихой, и злюсь на него за то, что он затащил меня в эту идиотскую пещеру.
        - Я здесь и никуда не денусь, - говорит он и берет меня за руки, - все в порядке. Ты просто запаниковала. Это нормально, но теперь все будет хорошо. Обещаю тебе.
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю, и все. Можно я посмотрю на укус? Болит?
        - Да, - со злостью отвечаю я. - Думаю, да. Нога чувствует тепло его руки. Почему его пальцы, в отличие от моих, не превратились в ледышки в этой промерзлой пещере? Почему мальчишкам всегда тепло? Мой отец всегда старается выморозить нас с мамой из квартиры, понижая температуру с помощью кондиционера чуть ли не до нуля.
        Леннон оттягивает край моего носка и вытирает кровь:
        - Так больно?
        Значительно меньше, чем я ожидала после того, как меня покалечила эта чертова змея.
        - Немного жжет, - говорю я ему.
        - Здорово она тебя цапнула.
        - Мне нужно какое-нибудь противоядие?
        - Калифорнийские королевские змеи не ядовиты, - посмеивается Леннон.
        Правильно. Это мне известно. Наверное.
        - Ты уверен?
        - Это одна из самых популярных змей, которых мы продаем в «Острове рептилий». Их у меня в руках перебывало несколько сотен. И кусали они меня тоже не раз.
        - В самом деле?
        - Ага, причем похуже, чем тебя. Так что я точно знаю, что ты сейчас чувствуешь, и обещаю, что все пройдет. Рану надо обработать дезинфицирующим средством, но ты не умрешь. У меня в рюкзаке есть аптечка.
        Он окидывает взглядом тоннель, будто чего-то опасается. И в этот момент я вспоминаю о тени тролля, которую Леннон увидел в пещере.
        Парень явно думает о том же.
        - Вытащи меня отсюда, - дрожащим голосом прошу его я.
        Он опять поворачивает голову и светит мне фонарем в лицо. Его мужественные черты, будто высеченные из камня, резко выделяются в льющемся со лба свете.
        - Встать можешь?
        Могу. А когда ступаю на ногу, понимаю, что могу и идти. Он, похоже, был прав: умереть я не умру. Но при этом пребываю в глубоком трансе, а чтобы видеть, вынуждена полагаться на свет фонаря Леннона. Мышцы напряжены, меня терзает физическая боль. Того, что у меня прямо под ногами, я видеть не могу и поэтому иду медленнее.
        - Я нашел выход, - говорит он, - в конце этого тоннеля.
        - Ты видел канаты?
        Наш ориентир у северного выхода.
        - Нет, но там брезжит солнечный свет. Видишь?
        Да, вижу. И даже лучше, чем какие-то идиотские канаты. Свет в конце тоннеля в прямом смысле слова.
        От этого ноги быстрее отсчитывают шаги. Мне это по плечу. Мы выберемся из этой чертовой дыры, где на человека набрасываются змеи и караулят во мраке тени несуществующих троллей.
        Выход намного меньше входа, через который мы сюда вошли. Пройти по нему за раз может только один человек, и Леннону, перед тем как выбраться наружу, приходится убрать старую паутину. Но когда мы выныриваем из мрака в свет предвечернего солнца - такой теплый и золотистый, - я настолько рада, что готова целовать землю.
        Проблема лишь в том, что целовать-то особо и нечего.
        - Вот блин, - говорю я, щуря глаза.
        Мы стоим на узком скальном выступе, купающемся в послеполуденном свете. Лишь несколько метров отделяют стену гор, которые мы только что оставили позади, от обрыва, за которым все живое ждет смерть. Поросшая деревьями равнина простирается далеко-далеко внизу. Со всех сторон вокруг нас высятся горы - одни гранитные, другие зеленые, покрытые лесной порослью.
        Самое прекрасное зрелище из всех, какие мне только доводилось видеть.
        Меня охватывает благоговейный трепет. Поглощает полностью и без остатка.
        Но потом я смотрю по сторонам, и трепет уступает место тревоге. Выступ, на котором мы стоим, представляет собой что-то вроде большого балкона, прилепившегося сбоку к горе. На нем растет несколько деревьев и кустов, но не более того. Никакого ручья поблизости нет. Это точно не тот безболезненный спуск в долину внизу, который обещал Леннон. Над деревьями парит какая-то огромная птица, наворачивая круги до тех пор, пока не исчезает в их густых кронах.
        - И как мы отсюда спустимся? - спрашиваю я.
        Леннон молчит. Ничего хорошего в этом нет. Он обходит выступ, огибает одинокую сосну и оглядывает пейзаж. Может, тропинка скрыта от глаз. Но даже если так, то мы, по правде говоря, слишком высоко.
        - Блин… - бормочет Леннон.
        - Что такое? - спрашиваю я.
        Когда он встречается со мной взглядом, я понимаю - дело плохо.
        - Похоже, мы сбились с пути.

17
        Слов похуже, которые можно было бы в этот момент услышать, совсем немного. Я хочу знать только две вещи: первое, насколько мы «сбились с пути»; авторое, как нам вернуться обратно на тропу. Леннон выхватывает телефон, чтобы посмотреть сохраненную копию книги. Его глаза пробегают по экрану, потом он издает тихий вой.
        - Я так и знал. Это не тот выход. В какой-то момент мы не туда повернули. Я знал, я чувствовал, что тоннель идет в гору. Просто…
        - Где мы?
        - Это восточный выход.
        - Это восточный выход. А нам нужен южный, расположенный ниже. Причем намного ниже.
        Без паники.
        - А план пещер у тебя есть? - спрашиваю я.
        - Ты что, не понимаешь? Если бы у меня был план пещер, мы бы с тобой здесь не стояли!
        Ого! А вот хамить не надо. Змея ведь укусила меня, а не его. Кстати, о змеях… Я оглядываюсь назад на затянутый паутиной, темный выход.
        - Обратно я не пойду. И думать забудь.
        - А нам, надо полагать, это и не надо, - говорит он и листает экран, чтобы еще раз прочесть какой-то отрывок. - Эта скала доходит до выхода, который нам нужен. Только вот…
        - Что?
        Он вытаскивает из кармана компас:
        - Это будет крюк. От нужного нам выхода до ведущей в долину тропы рукой подать. По прямой северный выход расположен отсюда в миле внизу. Но нам, обогнув эту скалу, придется сделать лишних две, а то и три мили. А потом еще одну, чтобы спуститься в долину.
        - Значит, мы с тобой говорим о…
        - О двух часах пути. Чуть дольше. Спуск будет не самый простой, потому что тропы как таковой здесь нет.
        Леннон опускает глаза на мою окровавленную лодыжку. Она как раз начинает распухать.
        Я оглядываю скалу. Как такой красивый уголок может делать меня такой несчастной?
        - Эй, смотри, - говорю я, замечая какое-то темное пятно на стене горы, в нескольких метрах от того места, где мы вышли.
        Может, Леннон ошибается? Может, мы оказались где надо? Может, это и есть южный выход?
        Но когда я туда ковыляю, а Леннон светит мне фонарем, надежда рассеивается как дым. Это действительно еще один вход в пещеры, однако в лабиринт, по которому мы только что прошли, он не ведет. За ним попросту скрывается большой, широкий, обособленный от других грот. Природа здесь будто взяла ложку для арбуза и проковыряла в боковой поверхности горы дырку.
        - Это же не звериная пещера, правда? - спрашиваю я, рисуя в голове, как на нас набрасывается семейство поднятых из спячки медведей.
        - По виду вроде чисто, - отвечает Леннон.
        Чтобы войти в грот, нам надо пригнуться и поднырнуть, однако внутри потолки оказываются высокими, поэтому мы можем выпрямиться и обойти его по кругу. Он примерно футов двенадцати в ширину и вдвое больше в глубину. Никаких зверей, впавших в спячку, нет. Как и источника воды. В целом, нет почти ничего, если не считать углубления в камне у самого входа, в котором покоятся головешки старого костра.
        - Здесь кто-то разбивал лагерь, - говорит Леннон, наклоняясь, чтобы их осмотреть. - И я так думаю, недавно. Но ты только посмотри. - Он пинает пустую выброшенную консервную банку из-под еды в углу.
        Она совершенно засохла и покрылась грязью - по всей видимости, валяется здесь уже давно.
        - Ублюдки. Что непонятного, когда тебя просят «не оставлять следов»?
        Переживать по этому поводу у меня сейчас вряд ли получится. Я поворачиваюсь к зеву крохотной пещеры, по форме напоминающему собой полумесяц, и смотрю на поросшую деревьями долину. Это примерно то же, что видеть перед собой картину в раме.
        - Послушай, я, конечно, этого не планировал, но, думаю, нам надо разбить здесь лагерь, - говорит Леннон, - земля ровная, уголок укромный и защищенный. Внешне довольно безопасно - в гроте наверняка останавливались и другие туристы. Места с лихвой хватит, чтобы поставить две палатки и развести костер.
        - А как быть с водой? - говорю я.
        - Я из своей бутылки сделал только глоток. А у тебя много осталось?
        Целая бутылка. После того как мы после ланча пополнили запасы воды, я к ней даже не прикасалась.
        - Тогда порядок, - заверяет он меня, - то есть голову мыть или что-то в этом роде нам, конечно, не придется, но если экономить, то ее хватит до тех пор, пока мы не спустимся вниз к ручью. Но если ты чувствуешь, что готова, можем заняться спуском прямо сейчас. - Он смотрит на один из циферблатов на компасе, чтобы узнать время. - Почти шесть. Темнеет в девять. По идее, времени должно хватить, хотя и в обрез. К тому же тропа почти нехоженая, и идти по ней в сумерках будет трудновато. Да и потом, мы должны позаботиться о твоей лодыжке.
        Я обдумываю его слова. Свежая вода была бы лучше. Меня тревожит, что, кроме того бесценного мизера у нас в бутылках, у нас ее больше не осталось. Но в этот момент мой взгляд падает на лодыжку, и рюкзак вдруг ни с того ни с сего вдвое тяжелеет.
        Я устала и проголодалась. У меня болит нога.
        Мне хочется сделать привал.
        - Давай останемся здесь, - заманчиво говорит Леннон.
        - А как же маршрут? Этой остановки в плане не было.
        - Верно, но так тоже сойдет. Маршрут - это всего лишь план в общем. В походе всякое бывает, поэтому надо приспосабливаться.
        Что-что, а вот приспосабливаюсь я не очень.
        - Этот маленький грот - просто чудо, - говорит он, - спорю на что угодно, что с этой скалы ты сможешь увидеть не одну тысячу звезд.
        Наверное, он прав. Я поднимаю голову и смотрю на прозрачное небо над горами.
        - Ну все, давай снимай рюкзак, - говорит он мне. - Теперь займемся твоей ногой, договорились? Все надо делать по порядку.
        Наверное, и в самом деле надо.
        Внимая его совету, я расстегиваю рюкзак и сваливаю его на валун у входа в наш небольшой грот на вершине скалы. Леннон тем временем копается в аптечке. Мой взгляд падает на бутылку «Налджин», я тут же понимаю, что умираю от жажды, но все же не поддаюсь неистовому желанию попить. Воду надо беречь. Я размышляю о том, не стоит ли потратить немного, чтобы промыть мои раны, но в этот момент Леннон вскрывает упаковку с пропитанными спиртом тампонами и присаживается передо мной на корточки, чтобы воспользоваться одним из них.
        - Холодит! - восклицаю я, вздрагивая. - Ай!
        - Не дергайся, дай мне ее обработать, - говорит он.
        - Но лекарство жжет.
        - Если бы не жгло, ты бы не знала, действует оно или нет.
        Он сжимает рукой мою пятку и обрабатывает укус.
        - Однажды меня укусил зеленый древесный удав. Красивые змеи, но кусаются, скажу я тебе, так, что мало не покажется.
        Он поднимает ладонь и поворачивает, чтобы мне показать. По запястью и тыльной стороне ладони тянется цепочка шрамов в форме буквы U.
        - Ни хрена себе. Давно он тебя так?
        - Примерно полгода назад. Он был восемь футов в длину и вот такой толщины, - показывает Леннон руками его размеры. - Мне пришлось пойти в комнату оказания экстренной помощи и наложить несколько стежков. Змея расстроилась оттого, что ее перевели в новый террариум. Удав был старый и не склонный менять привычки. На работе они кусают меня часто, хотя и не сильно. Обычно такие раны не болят. Но этот удав меня здорово напугал. Я был настолько потрясен случившимся, что пару дней вообще боялся брать змей в руки.
        - Я не то что сталкиваться, но даже видеть их не могу. И если бы ты сказал, что здесь водятся змеи, то ни за что не согласилась бы идти через эти пещеры.
        - Никто не ожидал испанской инквизиции.
        - Не надо мне сейчас цитировать Монти Пайтона. Ты меня бесишь.
        Он фыркает и смеется:
        - Успокойся. Ты просто ворчишь оттого, что тебе больно.
        - Я ворчу, потому что ты затащил меня в логово злобных змей!
        - Змеям здорово достается, хотя они этого совсем не заслужили, - отвечает он, - они нападают, только когда напуганы или голодны. Мы в их глазах чудовища. К тому же змеи, которая тебя укусила, здесь, по идее, быть не должно. Для королевского питона слишком низкая температура. Похоже, он каким-то образом здесь заблудился. Остается только надеяться, что ему удастся выбраться.
        - Если он конечно же не проберется к нам сюда через крохотную щель в стене. Эй, змея, ты слышишь меня? - кричу я. - Это наша пещера. Интересно, а как этот грот образовался? Ну, ты понимаешь, тысячи лет назад или когда там еще.
        - Не знаю, но это напоминает мне «Загадку Амигарского ущелья».
        - Это еще что такое?
        - Ну что же, мисс Эверхарт, я рад, что вы меня об этом спросили, - радостно говорит он. - Видите ли, это такой японский комикс в жанре хоррор…
        - О господи, - бормочу я.
        - …в котором после землетрясений на боковой поверхности горы появляется множество отверстий в форме человека. Вскоре окрестные жители выясняют, что каждому из них одно такое подходит просто идеально, а когда находят их, сходят с ума и пытаются забраться внутрь.
        - Судя по твоим словам, дикость какая-то… и что там с ними происходит?
        - Ты в самом деле хочешь это узнать? Я качаю головой:
        - Нет, я уж как-нибудь обойдусь. Не хочу больше слышать никаких историй, от которых бросает в дрожь. Особенно если учесть, что нам придется здесь заночевать.
        Леннон улыбается:
        - С этим делом я закончил. И да, я считаю, что нам точно надо остаться здесь на ночь. Официально объявляю это нашим новым планом. Согласна?
        - Будь по-твоему, - отвечаю я, откидываюсь назад и опираюсь на ладони, когда он заканчивает обрабатывать мою рану.
        Она, похоже, здорово распухла. Леннон говорит, что к завтрашнему дню все пройдет. Потом находит пару кусочков пластыря, чтобы залепить оставленные зубами точки, чтобы в них не попала инфекция.
        - Что же до ответа на твой вопрос, то нет, - тихо говорит он, вытаскивая из упаковки перевязку.
        - Какой еще вопрос?
        - Мы с Джованой больше не встречаемся. Разошлись перед летними каникулами. Если честно, то это она меня бросила.
        Ого! То, что он вернулся к этой теме, для меня полная неожиданность. Кроме того, меня немного смущает облегчение, которое я испытываю, когда это узнаю.
        - Не переживай, - говорю я ему, - это я на тот случай, если ты действительно переживаешь.
        Что за чушь я несу. Конечно же он…
        - Да ничего я не переживаю, - отвечает он, в который раз меня удивляя.
        Его взор прикован к лодыжке, на которую он накладывает повязку.
        - Сначала у нас с Джованой все было классно. Проблема лишь в том, что между нами… так и не пробежала искра. Я пытался. Нет, в самом деле пытался. Но у меня было ощущение, что нам чего-то не хватает. Она сказала, что я рассеян и постоянно витаю мыслями где-то далеко, что я зациклился на другой девушке.
        Сердце в груди частит глухими ударами.
        - А ты и в самом деле зациклился на другой?
        - Да.
        У меня перехватывает дыхание, я никак не могу понять, что это значит. Какая-то частичка моей души хочет передать ему записку с таким текстом: Я тебе нравлюсь? ДА или НЕТ - нужное подчеркнуть. Но при этом отчаянно трушу произнести это вслух. Слишком боюсь, что он рассмеется. И тогда мы до конца похода окажемся в неловкой ситуации.
        - А у тебя с Андре было серьезно? - спрашивает Леннон.
        Мне требуется немало времени, чтобы ответить.
        - Я зациклилась на другом.
        Теперь уже ему требуется немало времени, чтобы сказать:
        - А сейчас?
        Интересно, он догадывается, что я имею в виду его самого? Или же думает, что это Бретт? В мозгу всплывает вопрос: может, он проявляет интерес к моей личной жизни из вежливости, просто чтобы поддержать разговор? По отсутствующему выражению его лица и монотонной бубнежке наверняка ничего сказать нельзя. Может, он говорит со мной всего лишь как с другом, как в те времена, когда он в возрасте четырнадцати лет запал на Иоланду Харрис и мне пришлось терпеть его бесконечные разглагольствования о том, какая она крутая, а потом придумывать, как им помочь поговорить?
        Но вот опять высовывает голову все та же надежда - в самый неподходящий момент, когда я этого совсем не хочу.
        Скажи хоть что-нибудь.
        Но я ничего не говорю. Он тоже. Просто аккуратно складывает в рюкзак остатки упаковки от перевязки и встает:
        - Не знаю, как ты, но я ужасно хочу есть. Давай разобьем лагерь.
        Следующие полчаса он проводит, устанавливая в гроте наши палатки. Я тем временем нахожу снаружи у входа место для медвежьих сейфов, а потом огибаю скалу, отхожу чуть дальше и обнаруживаю несколько спрятанных в кустах укромных мест, подходящих для туалета под открытым небом. Уступ узкий, но протяженный - не одну милю в длину, - и теперь, видя это расстояние собственными глазами, я благодарна, что мы не пошли сегодня дальше, потому что моя лодыжка начинает жалобно ныть.
        Я подбираю несколько сухих деревяшек и тащу их в пещеру. Леннон установил наши палатки рядом друг с другом и теперь вытаскивает светильники на светодиодах с дужкой наверху под ладонь его руки. Потом показывает, как подвешивать их за дужку к петле на потолке палатки. Эти крохотные светлячки отлично освещают внутренности наших палаток, и мне в подкрадывающемся мраке наступающих сумерек становится уютнее.
        Пока я разворачиваю спальник и копаюсь в рюкзаке, Леннон отправляется набрать побольше хвороста и растопки. Потом находит несколько небольших камней и выкладывает их по кругу вокруг ямы для костра, чтобы огонь не вырвался за ее пределы. После чего объясняет, как складывать веточки в форме пирамиды, что лично мне кажется делом весьма мудреным, если учесть целый миллион правил касательно растопки и того, какой толщины должен быть хворост. Однако мне нравится, что он рассказывает все так подробно и точно. Мне предоставляется честь поджечь сухое дерево, и после пары неудачных попыток - для этого требуется больше кислорода - костер наконец разгорается. Меня охватывает… чувство удовлетворения.
        Подбросив в него побольше дров, Леннон устанавливает свой портативный гриль, ставит на огонь кастрюльку и отмеривает точное количество воды, необходимое для того, чтобы залить кипятком пару пакетов с замороженной едой. Никогда еще бефстроганов не вызывал у меня такого восторга. По правде говоря, он вообще никогда не вызывал у меня никаких чувств, но, когда мы наливаем в упаковку кипяток, запах идет просто удивительный.
        Больших валунов, на которых можно было бы посидеть, как у того водопада, здесь нет, поэтому мы расстилаем на земле у костра клапаны от палаток, а в качестве столов используем медвежьи сейфы. Когда же с ужином покончено, вытираем влажными салфетками комбинированные ложки-вилки, чтобы сэкономить воду. Леннон подбрасывает в огонь еще немного дров, мы садимся и любуемся закатом. На небе уже проглядывают звезды, и я испытываю в душе безумную радость оттого, что он предложил здесь остановиться.
        - Ну как ты? Болит? - спрашивает он и смотрит на мою ногу, которую я вытягиваю перед собой.
        Устроиться удобно на земле не так-то просто.
        - Ноет. Да и опухоль пока не спала, - отвечаю я. Он поднимает мою ногу и подносит к своим коленям:
        - Давай положим ее сюда, и я посмотрю.
        Я неуверенно кладу задник кроссовки ему на бедро, он внимательно осматривает повязку на моей лодыжке:
        - Думаю, все будет нормально. Единственное, ее не надо снимать, - говорит он и не дает убрать ногу, мягко кладя на колено ладонь. - Если поднять ее выше, быстрее спадет опухоль.
        - Или поможет гнусной слюне этой змеи попасть мне в кровь.
        - Она и так туда уже попала.
        - Ну тогда отлично.
        - По сути, это и есть главная проблема, когда речь идет об укусах неядовитых змей. Болезнетворные бактерии. Ты не знаешь, чем она в последний раз лакомилась, а ведь ей на зуб могло попасться что-нибудь зараженное или гнилое.
        - Это ты так пытаешься выбить меня из колеи?
        - Типа того, - улыбается он. - Мне нравится, когда на твоем лице появляются гримасы ужаса. Они выдает каждую твою эмоцию. Ты же ведь знаешь об этом, правда?
        - Неправда.
        - Правда. Я могу читать тебя как открытую книгу. Его слова меня немного смущают, да и потом, почему он до сих пор держит на моем колене ладонь?
        Нет, я не жалуюсь. От этого меня охватывает… приятное чувство.
        - А вот я тебя читать совсем не могу, потому как ты невыразительный.
        - С таким лицом я обычно играю в покер.
        Я смеюсь:
        - Игрок в покер из тебя никудышный. Помнишь, как мы с тобой его осваивали? В тот вечер ты продул мне кучу печенек «Орео».
        С Адамом, отцом Леннона, я провела совсем немного времени, потому что обычно не он приезжает в Мелита Хиллз, а сын сам ездит к нему в Сан-Франциско. Однако время он времени он все же наведывается в наш городок, а в свой последний приезд минувшим летом захватил с собой колоду игральных карт и огромную коробку печенья «Орео», чтобы делать ставки. Мы расположились за обеденным столом. Санни и Мак и резались в «Техасский Холдем» до первого часа ночи. Маме пришлось перейти через дорогу, чтобы меня забрать, потому что я отключила на телефоне звук и даже не думала, что уже так поздно. В итоге она тоже сыграла пару партий в покер, пока в два часа ночи не позвонил папа и до нас не дошло, что мы вляпались.
        - И повеселились же мы тогда, - улыбается Леннон. - Помню, я так ржал, что даже потянул на боку связки.
        - А мы от этого расхохотались еще больше.
        - Твоя мама тогда сорвала куш, помнишь? Весь выигрыш достался ей. Кто же мог знать, что она так круто играет в покер?
        Я тогда тоже удивилась. Как же шумно она выражала свой восторг, когда выиграла. Думаю, что перебудила своими победоносными криками добрую половину соседей.
        - Твой отец веселился до упаду, вырядившись в костюм крупье, раздающего в казино карты при игре в покер, и не забыв присовокупить к нему зеленый козырек. Когда он что-то делает, то выкладывается по полной, да?
        Лоб Леннона прорезает морщинка.
        - Да, - тихо произносит он.
        В коридоре у Санни и Мак висят в рамках фотографии Леннона и Адама во взаимодополняющих друг друга костюмах для Хеллоуина, выполненных в мельчайших подробностях. Картонная коробка из-под молока и печенье. Бэтмен и Робин. Марио и Луиджи. Серфер и акула. Люк Скайуокер и Йода. Это продолжалось долго - началось, когда Леннон был еще ребенком, а закончилось в тот год, когда я поселилась на Мишн-стрит. Леннон слишком вырос, чтобы ходить на Хеллоуин по соседям, а Адам уехал в какое-то панковское турне.
        - Я до сих пор не могу предположить, где он раздобыл ту гигантскую упаковку печенек «Орео». Их же там была не одна сотня.
        - Украл на работе. Или, если воспользоваться его словами, позаимствовал, - говорит Леннон, и один уголок его рта приподнимается в улыбке. - Позже Мак, узнав об этом, устроила ему жуткий скандал. Ты же знаешь ее отношение к воровству.
        Да, к этому явлению она действительно совершенно нетерпима. Думаю, это как-то связано с тем периодом, когда она бомжевала подростком. Да смилостивится Бог над тем, кто попытается стянуть в «Игрушках на чердаке» какой-нибудь вибратор - в конечном счете ему придется выслушать нравоучительную речь, пока она будет звонить в полицию. Леннон явно погрустнел. Не знаю, что я такого сказала, что у него ухудшилось настроение, но не успеваю его об этом спросить, как он прогоняет мотылька, прилетевшего на свет к костру, сильнее сжимает мою коленку и трясет ногу, чтобы привлечь мое внимание.
        - Слушай, я же совсем забыл. У меня в рюкзаке колода карт. Я захватил их раскладывать пасьянс. Хочешь, сыграем в покер?
        - На что? Печенья у нас нет. А Джой убьет меня, если узнает, что я поставила на кон деньги, которые она дала мне на всякий пожарный случай, когда я отправлялась в этот поход.
        Леннон на мгновение задумывается.
        - Можно воспользоваться дражешками М&М из твоей походной смеси.
        Можно.
        - И сыграть всего пару раз, пока здесь не стемнеет, - говорит он, - потом можешь доставать свой телескоп и глазеть на звезды.
        - Ну ладно, - хихикаю я, - ты сам напросился, приятель. Готовься продуться в прах!
        Становится слишком темно, карты у огня различимы не очень хорошо, а медвежьи сейфы слишком маленькие, чтобы на них играть. Поэтому мы решаем сложить наши рюкзаки в палатке Леннона, а играть в моей, большей из двух, где карты можно сдавать без труда. Светильник размером с ладонь, который мне одолжил Леннон, дает достаточно света, мы открываем входной клапан и застегиваем на «молнию» сетку, чтобы обеспечить приток воздуха, но оградить себя от комаров.
        Мы тратим какое-то время на то, чтобы выбрать из походной смеси дражешки М&М, потом играем пару конов, чтобы вспомнить, как это делается. Я постоянно путаю флеш-стрит с фул-хаусом, что же касается Леннона, то он и вовсе позабыл половину правил. Мы, вероятно, и дальше играем неправильно, но это совершенно неважно - нас слишком уж разбирает смех.
        Я чувствую себя естественно и хорошо. На душе легко.
        Мы играем до тех пор, пока снаружи не всходит Луна, а на небе не высыпают звезды. Костер почти погас. Я даже забываю про укус змеи, вскрикиваю, когда Леннон случайно задевает мою лодыжку и потом долго извиняется. После чего спрашивает, как моя крапивница, и гладит мне ногу. За ужином я приняла несильный антигистаминный препарат, поэтому на данный момент она донимает меня не слишком. Впрочем, меня попросту может отвлекать от мыслей его теплая рука, которой он гладит мою обнаженную кожу. От этого я явно опять забываю об укусе змеи. По правде говоря, забываю вообще обо всем, в том числе и какие у меня на руках карты. В итоге все дражешки М&М достаются ему.
        Хотя ногу он мне больше не гладит, я по-прежнему счастлива. Улыбаюсь про себя, собираю карты и аккуратно складываю их в колоду:
        - Ты же знаешь, так нечестно.
        Я же отвлеклась.
        - Очень даже честно, - отвечает он, тщательно собирает дражешки и кладет их обратно в медвежий сейф. - Завтра будешь лопать свою скучную смесь из орехов и сухофруктов и думать: «Я, наверно, сошла с ума, когда делала все эти ставки. А как хотелось бы сейчас съесть чего-нибудь шоколадненького». А я буду хохотать, как повелитель ада.
        С этими словами он изображает своим глубоким голосом искомый смех.
        - Ладно, ладно, - говорю я, толкая его плечом, - твой отец будет гордиться, что ты соответствуешь в покере заложенному в тебе потенциалу. Когда в следующий раз с ним увидишься, скажешь, что тебе наконец удалось выиграть.
        Леннон шмыгает и трет нос, трепеща своими темными ресницами. А когда я пододвигаю ему колоду, не отрывает от нее взгляда:
        - Ну да, только это будет непросто.
        - Почему это?
        Он поднимает голову и смотрит мне в глаза:
        - Потому что его больше нет.

18
        Я застываю как вкопанная:
        - Что ты такое говоришь?
        - Отец умер.
        - Когда?
        - Минувшей осенью.
        Не может быть! Прошлой осенью?
        - Но… - Я даже не могу ничего толком сказать. - Что это значит? От чего?
        - Он покончил с собой.
        Без всяких предупреждений из моих глаз ручьем льются слезы.
        - Нет. Это невозможно.
        Леннон засовывает колоду в картонную коробку:
        - Однажды он уже пробовал, но у него ничего не получилось. Подружка нашла его и отвезла в больницу вовремя для того, чтобы ему промыли желудок. Потом он сказал, что просто переборщил с обезболивающими, но она ему не поверила. И оказалась права. Потому что через пару дней он повторил попытку. На этот раз успешно.
        Теперь я плачу совершенно бесшумно, но мои щеки щекочут обжигающие слезы, плюхаясь на нейлоновый пол палатки.
        - Я даже понятия ни о чем не имела.
        У Леннона мрачнеет выражение лица.
        - Я знаю. В школе почти никто не обратил на это внимание. Хотя я думал, что ты точно должна была что-то слышать… Об этом писали в газетах. И пару часов горячо обсуждали как модную тему в Интернете…
        Леннон слегка качает головой.
        - Мне никто ничего не говорил, - шепчу я и поднимаю на лоб очки, чтобы вытереть слезы, - прости. Не понимаю, как можно было об этом не знать. И я не могу понять, почему… Ведь твой отец был счастлив. Такой веселый, постоянно смеялся… Как тогда…
        - Он долгие годы держался на антидепрессантах, а потом, никому не сказав, перестал их принимать.
        Вбил себе в голову, что его музыкальная карьера закончилась. Впал в депрессию оттого, что на него всем наплевать, что его толком никто и не помнит.
        - Неправда! Их записи до сих пор покупают.
        - Едва-едва. К тому же у него были неправильные представления о достигнутом успехе. Подумай, много ли людей могут сказать, что их песни передают по радио? Но он относился к этому иначе. Больших отчислений за композиции он больше не получал, да и группа у них была не самая популярная - не то что другие. Не знаю. Думаю, когда ему пришлось работать с девяти до пяти, он посчитал это крахом. Не смог прижиться в обычной жизни.
        - О господи… Леннон…
        Он кивает, не поднимая на меня глаз.
        Интересно, кто-то из ребят, отправившихся в поход, об этом знал? Судя по тому, как Бретт и Саммер говорили об отце Леннона, когда Рейган везла нас на гламурную турбазу - и что потом было сказано о нем во время ссоры тем вечером, - я могу почти наверняка сказать, что нет.
        Я знаю, Леннон виделся с отцом не каждый день - и даже не каждый месяц, - но они с Адамом были намного ближе, чем мы с моим отцом.
        Мне в голову приходит мысль о Санни и Мак, о том, как они тоже горевали. А я ни о чем даже не догадывалась. Каким же чудовищем они теперь меня считают.
        - Когда его похоронили?
        - В октябре.
        Когда между нами все закончилось. Танец на вечере выпускников. Открытие секс-шопа. Ссора отца с Санни и Мак.
        Значит, все дело было в этом?
        Бессмыслица какая-то. Почему он ничего мне не сказал?
        - Я должна была прийти на похороны.
        Он поднимает на меня глаза, в которых плещется мука:
        - Нуда.
        - Почему ты промолчал?
        Его лицо напрягается, он берет пакет с походной смесью и отвечает:
        - Я не хочу об этом говорить.
        - Зато я хочу! Я должна была пойти на похороны твоего отца. Почему ты не захотел, чтобы я пришла?
        - Да! Я хотел, чтобы ты пришла! - кричит он, пугая меня. - У меня умер отец. Это был худший момент в моей жизни. Конечно же я хотел, чтобы ты была рядом, но… - Он зажмуривает глаза и говорит уже тише: - Слушай, уже поздно, мы с тобой оба очень устали. У меня нет желания это обсуждать.
        - Леннон!
        - Я же сказал, что не хочу сейчас об этом говорить. Зори, черт бы тебя побрал, что в этом непонятного?
        Как же мне больно. Я вся трясусь, пытаясь справиться со слезами. Совершенно смущена и выбита из колеи. Но Леннон уже расстегивает сетку от комаров и покидает мою палатку, не давая мне времени придумать нужные слова, чтобы его остановить.
        Я потрясенно пытаюсь разобраться в событиях, случившихся в минувшем году. Пытаюсь обнаружить в них какой-то смысл. Чтобы понять гнев Леннона.
        В последнюю неделю летних каникул мы с ним поцеловались. Втайне от всех провели Великий Эксперимент. А на вечере выпускников решили впервые появиться на публике как парень и девушка. Леннон туда не пошел и перестал со мной общаться. Макензи открыли секс-шоп. Мой отец стал с ними ссориться.
        Новая информация: уЛеннона умер отец. Он никому об этом не сказал.
        Как все это согласуется с пройденным нами маршрутом от друзей до врагов?
        Все это время я думала, что он перед той вечеринкой просто испугался и решил не выносить наши отношения на публику. Подумал, что наш эксперимент не удался, и оказался слишком трусливым, чтобы сказать мне это в лицо.
        В то же время только что он набросился на меня за то, что я не была на похоронах его отца. Теперь я чувствую, что ему очень горько от нашего разрыва и что в этом каким-то образом виновата я сама.
        Что же такое прошло мимо меня?
        Я выбираюсь из палатки, но Леннона нигде нет. Внутри, в свете фонарика его палатки, виднеется только рюкзак. Мой он свалил перед той, где расположилась я, будто давая понять, что разговоры на сегодня закончены.
        Ну что же, в таком случае у меня для него новость. Он не прав, нам есть что обсудить.
        Я слишком большая трусиха, чтобы топать за ним во мрак, и уж точно не желаю застукать его в тот момент, когда он будет справлять под кустиком нужду. Поэтому присаживаюсь у тлеющих в темноте угольков и обнимаю себя за плечи, чтобы не зазябнуть. Он был прав. Звезды здесь действительно потрясающие. Я нахожу созвездие Лебедя, совсем рядом с ним Лиру, но при этом слишком расстроена, дабы оценить то, что обычно доставляет мне радость.
        Проходит несколько минут, но Леннон все не возвращается. Теперь я беспокоюсь и немного злюсь. Нам надо выработать определенную систему. Он должен сообщать мне, куда идет, чтобы я не сидела и не думала, стоит ли отправляться на его поиски. А что, если он подвергся нападению медведя или сверзился вниз со скалы?
        Тревожась и досадуя, я возвращаюсь в свою палатку и разворачиваю спальный мешок. Снимаю кроссовки. Надеваю их обратно. Потом снимаю опять, потому что лодыжка чувствует себя лучше без них. Решаю переодеться в более удобную одежду и лечь спать. Справившись с этой задачей только наполовину, вспоминаю, что при свете в палатке все видно как на ладони, выключаю светильник и заканчиваю уже в темноте.
        Думаю, что последнее слово остается за ним.
        Леннона я слышу, только когда забираюсь в спальный мешок и застегиваю молнию, сожалея, что нам приходится спать на немилосердных камнях в этой пещере, а не на более мягкой земле. Я прислушиваюсь к его движениям и понимаю, что он возится с угольками костра - надо полагать, выгребает, - перед тем как забраться в свою палатку.
        Грот многократно усиливает каждый звук. Вжикает молния. Шелестит пластик. Леннон копается и что-то ищет. Потом прочищает горло, заставляя меня подпрыгнуть. Затем свет в его палатке гаснет, он еще какое-то время возится и наконец стихает.
        Какая же она гнетущая, эта тишина.
        С ума сойти можно. Я расстроена и не могу уснуть. И что еще хуже, мозг начинает наслаивать новые тревоги. Опухшая лодыжка. Змеи. Тени, мелькающие в пещерах. Идиотская история Леннона из японского хоррор-комикса о дырках в горе в виде человеческих тел. Наконец наступает момент, когда я, не в силах больше сдерживаться, тихо его зову:
        - Леннон?
        Без ответа.
        Зову еще раз, на этот раз громче:
        - Леннон?
        - Мне и одного раза хватило, чтобы тебя услышать.
        Его голос хоть и приглушен, но звучит совсем близко. Я думаю, далеко ли от меня он лежит. Интересно, если бы не палатки, я смогла бы протянуть руку и его коснуться?
        - Помнишь, тебе показалось, что ты увидел в пещере мелькнувшую тень? А что, если там действительно кто-то прячется, собираясь к нам сюда скоро заявиться?
        - Если бы собирались, то уже заявились бы.
        - Может, они ждут, чтобы убить нас во сне?
        - Может, и так.
        - Леннон, мне не до шуток, - говорю я ему.
        - И что я, Зори, по-твоему, должен с этим делать?
        Ему не надо так на меня злиться.
        - Не знаю.
        - Вот когда что-нибудь придумаешь, тогда скажешь мне.
        Я протяжно вздыхаю:
        - Слушай, Леннон…
        - По-прежнему весь внимание, - отвечает он.
        - А в этом гроте нет крохотных щелей?
        - В каком смысле?
        - Крохотных щелей, через которые к нам могут забраться змеи.
        Я слышу, как он сквозь зубы ругается.
        - Можешь не сомневаться, здесь нет никаких щелей. Давай спать, Зори.
        Ну нет, так не пойдет.
        - Леннон? - шепчу я.
        - О боже!
        Я сердито морщусь и решительно стискиваю в темноте зубы.
        - Слушай, я тут подумала… Поскольку есть вероятность, что тени этих пещерных троллей могут подкрасться к нам и попытаться убить, когда будешь спать, держи топорик под рукой. Просто так, на всякий случай.
        - Когда я сплю, он всегда рядом со мной.
        - Точно?
        - Просто так, на всякий случай.
        - От этого мне ни капли не легче, - возражаю я. - От твоих слов меня не покидает чувство, что ночью мы здесь действительно подвергаемся опасности.
        - Конечно же подвергаемся. Ты видишь дверь, которую мы могли бы закрыть? В этом гроте мы беззащитны… и случиться может что угодно.
        Я сажусь, не заботясь о том, чтобы выбраться из спальника.
        - Слушай, Леннон.
        - Куда же я денусь, другого выбора у меня ведь все равно нет, - бормочет он.
        Я не обращаю на его слова внимания.
        - Думаю, тебе надо спать здесь.
        Молчание. Несколько секунд. Затем он говорит:
        - Э-э-э… Что?
        - Эта палатка на двоих, - говорю ему я, - я не собираюсь дарить тебе немного тепла своего тела, как ты тут недавно красноречиво выразился. Просто мне будет легче, если ты будешь рядом, когда меня будет убивать этот пещерный тролль.
        Он ничего не говорит.
        - Леннон?
        - Да слышу я.
        - И что?
        - Мне надо подумать.
        Я жду - с бешено бьющимся в груди сердцем. Слышится какая-то возня, вжикает молния, и у входа в мою палатку появляется силуэт. Расстегивается еще одна молния, и в образовавшийся проем просовывается темноволосая голова Леннона.
        - Давай сюда рюкзак.
        Я тащу его по полу палатки и подталкиваю к входу. Он исчезает и с глухим стуком опускается где-то рядом. Скорее всего, Леннон засунул его в свою палатку. Опять вжикает молния. Потом сетка перед входом отклоняется в сторону и рядом со мной на земле что-то разворачивается. Что-то вроде матраца из пеноматериала. Именно он в свернутом виде был приторочен в нижней части его рюкзака. За ним следует спальный мешок, который Леннон бросает на него сверху.
        Он забирается в палатку и застегивает клапан, чтобы закрыть вход. Потом, не давая мне времени ничего понять, залезает в спальник, мелькнув черными трусами под футболкой, обнажающими мускулистые ноги…
        После чего ложится рядом со мной. Палатка вдруг становится намного теснее.
        - Довольна? - говорит он, в его голосе смутно ощущается злость.
        Я тихо про себя улыбаюсь. Да.
        - Это зависит от того, прихватил ли ты с собой топорик.
        Вздох, вырывающийся у него из груди, чуть ли не эпический.
        - Да я задушу этого пещерного тролля голыми руками. Устраивает тебя такой вариант?
        - Да, поросеночек, - говорю я, копируя, как могу, Джеймса Кромвелла, - этого будет достаточно.
        Клапан его спальника по виду мягче моего, Леннон взбивает его до тех пор, пока не превращает в подушку. Затем ложится на спину, подложив под голову руку. Я ложусь на бок, поворачиваюсь к нему лицом, сворачиваюсь калачиком и вглядываюсь в его лицо до тех пор, пока глаза не привыкают к тусклому свету. Мой взгляд скользит по угловатой, прямой линии носа и торчащей над бровью пряди волос.
        - Прости, что я тогда не пришла, - шепчу я во тьме.
        - Ты была мне нужна, - тихо отвечает он, - я чувствовал себя просто ужасно, и ты была мне очень нужна.
        В голове всплывает образ его отца, и вдруг я неожиданно вспоминаю родную маму. Ее лицо. Ее смех. Пустоту, заполнившую меня, когда она умерла. Мне точно известно, что чувствует Леннон, и от этого все становится еще хуже. Потому что я никогда, даже если проживу миллион лет, не захочу, чтобы ему было так больно.
        В пространство палатки врывается какой-то странный, сдавленный звук, и мне требуется некоторое время понять, что он плачет. Леннон никогда не хныкал. Никогда. Ни в детском возрасте, ни когда повзрослел. От его всхлипов мое сердце разрывается на мелкие кусочки.
        Я инстинктивно тянусь к нему. А когда кладу руку на его судорожно вздымающуюся грудь, он хватает ее своими стальными пальцами. Для чего - чтобы меня отпихнуть? Этого я сказать не могу. На короткий миг мы замираем, ожидая, что будет дальше.
        Что-то вроде напряженных сумерек.
        Леннон поворачивается ко мне, я прижимаю его к себе, он тычется мне в шею лицом и тихонько всхлипывает. Чувствую на коже горячие слезы и обвиваю его руками. В ноздри врывается его аромат - шампуня, солнца, дыма от костра, резкий запах пота и благоухание сосновой хвои. Он стал сильнее, тверже, в нем куда больше проявляется мужское начало, чем в тот день, когда я в последний раз его обнимала. Такое ощущение, что он держит на плечах кирпичную стену.
        Негромкие всхлипы Леннона постепенно стихают, из его тела в моих объятиях полностью уходит напряжение.
        Мы в какой-то странной пещере и чуточку заблудились. Отклонились от плана и явно сбились с пути.
        Но впервые после отъезда из дому меня отпускает тревога.

19
        Мы шагаем уже не один час, но смогли лишь преодолеть расположенную под пещерой долину. Несмотря на ибупрофен, который Леннон дал мне за завтраком, у меня болят ноги и спина. Когда я проснулась, он положил лекарство на медвежий сейф и поставил рядом голубую чашечку с кофе. Не знаю, как ему удалось выбраться из палатки так, что я ничего не заметила. С уверенностью могу сказать только одно - каждый раз, когда я просыпалась ночью, он по-прежнему обнимал меня. Потом, ближе к рассвету, я смутно припоминаю, что стало значительно холоднее. К тому моменту, когда мне удалось отогнать последние остатки сна, он уже развел костер и готовил нам завтрак. Бурные эмоции вчерашнего вечера сменились обещанием горячего кофе и нового дня.
        Совсем неплохо для того, чтобы проснуться. Единственное, тело чувствует себя так, будто меня сбил грузовик, а потом со злости еще и несколько раз переехал.
        Пеший туризм причиняет физические страдания.
        Которые еще больше усиливаются, когда мы переваливаем через вершину крутого холма. Но это не играет никакой роли, потому как мне не терпится увидеть, куда же мы, собственно, идем. Леннон сделал новую карту. Нарисовал ее утром в своем блокноте и пересчитал наш маршрут, пока я старательно отводила глаза от щетины на его подбородке, которая пробуждала в моей душе по отношению к нему не самые уместные в данной ситуации чувства. После того как мы вчера свернули не там, где надо, Леннон пообещал придерживаться теперь более проторенной дороги. Это мне понравится больше: она отмечена на официальной карте Кингс Форест и ведет к станции рейнджеров. К тому же на этом пути нас ждут какие-то живописные красоты - единственное, он настоял, чтобы они для меня стали сюрпризом.
        Всякие неожиданности я ненавижу, Леннон это знает, но все же уговорил меня согласиться. Я уговариваю себя, что уступила ему из-за того, что он рассказал мне вечером, хотя всему виной, по-видимому, щетина. По правде говоря, очень даже неплохая.
        Мы подходим к перекрестку, где маршрут раздваивается. Указатель сообщает, что дорога побольше - это Императорская тропа. И через просвет в ветвях кедров мы теперь смотрим на увенчанную белой шапкой гору, сияющую на ярком солнце.
        - Вот это да… - шепчу я.
        - Здорово, правда? - говорит Леннон. - Коричневый пик слева - это гора Топаз, а серая, зазубренная гряда слева - гора Удар молнии. Она стала могилой для очень многих альпинистов.
        Странно… этот хребет совсем не выглядит убийцей. Наоборот, на вид прекрасен. Величествен. Да, теперь я понимаю, почему так говорят о горах. Я простираю в стороны руки и наполняю легкие чистым воздухом. Меня что-то жалит, и я хлопаю себя по руке.
        - Кстати, здесь начинается территория комаров, - говорит Леннон, поворачивается и тычет пальцем в свой рюкзак: - Покопайся во втором кармане. Там есть небольшая бутылочка репеллента от насекомых.
        Я расстегиваю на кармане молнию, сую внутрь пальцы и отыскиваю искомый пузырек. Мы по очереди мажемся маслом с запахом цитронеллы, от которого у меня слезятся глаза. Израсходовав на себя приличное количество репеллента и защитившись от комаров, мы тут же встаем на тропу, прорезающую кедровую рощу. Проходит совсем немного времени, и с нами происходят две вещи: во-первых, мы видим впереди других туристов, а во-вторых, эти туристы поднимаются наверх по вздымающемуся пролету гранитных ступеней, высеченных в горе.
        - Блин! Это еще что такое? - спрашиваю я.
        - Императорская лестница, - говорит Леннон, приподнимая брови и кивая головой.
        На нем растянутая черная вязаная шапочка с изображенным на ней черепом, из-под которой торчат непослушные пряди волос. Мне бы тоже хотелось прикрыть чем-нибудь то стихийное бедствие, в которое превратилась вьющаяся шевелюра на моей голове. Природа неумолима.
        - Мы что, попремся наверх по этим каменным ступеням? - спрашиваю я.
        - Это не просто каменные ступени, Зори, а замечательная природная лестница, - возвышенным голосом произносит он, - в конце XVIII века в этой гранитной скале вырубили свыше восьмиста ступеней. Во время ее сооружения умерли три человека, и с тех пор здесь почти каждый год кто-то гибнет. За последние десять лет пятнадцать погибших. На сегодняшний день это самая смертоносная тропа во всех заповедниках США.
        - Что? - в страхе говорю я.
        - Не переживай, - ухмыляется он, - умирают здесь обычно придурки, когда сваливаются с края, пытаясь проделать очередную глупость. Когда немного пройдем по ней, ты поймешь все сама. Если бы здесь был Бретт, я бы оценил его шансы на выживание пятьдесят на пятьдесят - он наверняка не смог бы устоять перед зовом смерти. И от этого мне, можно сказать, хочется, чтобы он действительно сейчас оказался рядом с нами.
        - Не очень-то мило с твоей стороны, - недовольно говорю я, но при этом невольно слегка улыбаюсь.
        - Мы с тобой, - настаивает он, - будем держаться подальше от любых смертоносных ступеней.
        - Э-э-э… я только «за».
        - Вот и отлично. Тысячи туристов, обладающих элементарным здравым смыслом, каждый год поднимаются по этой лестнице и живут дальше, без конца об этом рассказывая. Это одна из главных достопримечательностей здешнего парка. Обещаю, тебе понравится. А на вершине нас ждет райское наслаждение.
        - Горячая ванна с пиццей?
        - Не совсем, - посмеивается Леннон, - но тебе точно понравится. На полпути остановимся и пообедаем. Вперед, Эверхарт! - с энтузиазмом восклицает он и, его лицо расплывается в заразительной улыбке.
        И мы начинаем восхождение.
        Мы примерно полчаса карабкаемся наверх по обычной тропе, перед тем как ступить на лестницу. Ее ступени широкие и грубо отесанные, по бокам их обрамляют прелестные дикорастущие цветы и кружевная трава. Они небрежно вьются вверх по склону горы, ее вершина расположена по ту сторону пика и скрыта от взоров. Ступени местами довольно крутые, кое-где немного раскрошились, но, если не считать натуги в лопатках, я, по правде говоря, не могу понять, почему они так опасны. Чем выше мы поднимаемся, тем громче где-то шумит вода - мне кажется, рядом протекает река, просто мы ее не видим.
        Совершая это восхождение, я понимаю, что физически чувствую себя лучше. Не на сто процентов, но Леннон говорит, что тело должно привыкнуть к пешим походам. Это не гонка, а медленное и размеренное испытание на прочность. А первородный пейзаж решительно выступает в роли дополнительного стимула. Проблема похода в том, что он лишает тебя всего остального. Ты не можешь отвлекаться, чтобы проверять в Интернете свои странички. У тебя нет телевизора. Расписаний тоже не надо придерживаться. Только ты, твои мысли и ритмичные шаги ног, двигающихся по каменистой земле. И даже когда я пытаюсь не засорять мозг ненужными размышлениями, на общем фоне в нем идет напряженная работа - он молча пытается решить проблемы, которые я сама решать не хочу.
        Такие, как Леннон.
        И я.
        Такие, как мы.
        О минувшем вечере мы не обмолвились ни словом. Ни о том, что спали в одной палатке, ни, тем более, о смерти его отца. У меня в голове громоздятся многие вопросы, но я жду от Леннона какого-нибудь сигнала, означающего, что он готов на них ответить.
        Но, может, я сама пока не готова эти ответы услышать?
        Ненавижу затруднения и неловкие положения.
        Минут через двадцать подъема по лестнице я чувствую, что и мои ноги, и голова вот-вот взорвутся. Ни внутренние раздумья, каким бы ни был их накал, ни великолепный окрестный пейзаж не могут отвлечь меня от боли.
        - Все, больше идти не могу, - говорю я ему, с трудом переводя дух, - это самый худший в моей жизни эксперимент по восхождению по лестнице. Ненавижу эти тупые ступеньки. Ненавижу, ненавижу, нена…
        - Успокойся. Мы преодолели ее почти что наполовину. Середина пути будет вон там, - говорит он, и я вижу, что в одном месте ступени действительно ненадолго обрываются.
        За время нашего восхождения на гору площадки для отдыха встречались и раньше, однако эта представляет собой гранитное плато с несколькими высеченными в камне скамейками. Ее оккупировала семья туристов, отправившихся в поход с полной выкладкой, - двое ребятишек, мама и папа.
        Они без конца горланят и что-то кричат друг другу, перекрывая рев все той же незримой реки. После того как вчера мы целый день не видели ни единой живой души, это зрелище меня пугает.
        Леннон сбрасывает рюкзак на утопающую в тени скамью в той части плато, которая прилепилась к горному склону, я без сил опускаюсь рядом с ним, на мгновение замираю на краешке камня и только после этого расстегиваю ремни рюкзака.
        Мы расположились в защищенной зоне, вроде бы публичной, но все же скрытой от посторонних глаз, и грохот реки донимает здесь не так сильно.
        - Я совсем вспотела, - говорю я ему, - даже не помню, когда в последний раз до этого похода меня прошибал такой пот.
        Он открывает свой медвежий сейф и извлекает из него точно тот же обед, что и вчера:
        - Тебе это полезно.
        - Это из-за туризма ты стал почти что качком, хотя раньше был кожа да кости?
        Он щурит глаза и окидывает меня долгим взглядом:
        - Качком? А я даже не знал.
        - Ну конечно, - отвечаю я, чувствуя, как краснеет от жара шея.
        Спокойно, Эверхарт. Я слишком близко подхожу к теме слежки за ним с помощью телескопа из моей комнаты, решаю, что зашла слишком далеко, и больше не хочу об этом ничего говорить.
        - Прошлой ночью ты так и не полюбовалась звездами, - произносит он после небольшой паузы.
        Тьфу ты! Он тоже вспомнил тот случай, когда я за ним шпионила. Какой ужас.
        - Ну и ладно, - говорю я ему.
        - Обещаю, что сегодня ночью у тебя будет самая замечательная возможность поглазеть на звезды, - говорит он, на несколько мгновений задумывается и прочищает горло. - Я не спросил тебя сегодня, хочешь ли ты и дальше отправиться в Кондор Пик. Станция рейнджеров, о которой мы с тобой говорили, расположилась по ту сторону горы. Мы будем там в полдень. Да, я только что пообещал тебе отличную ночь, чтобы полюбоваться звездами, но если ты хочешь позвонить со станции рейнджеров, чтобы за тобой прислали машину, то…
        Ой! Если честно, то я об этом даже не подумала.
        - Решение не обязательно принимать прямо сейчас, - продолжает он, - просто подумай и дай мне знать. Чтобы я мог выработать план в зависимости от обстоятельств.
        Я киваю, и больше мы об этом не говорим. Лишь молча едим - в основном потому, что я слишком устала, дабы делать за раз сразу два дела. Единственное, что мне еще удается, это жевать. Но к тому времени, когда мы обратно пакуем вещи, семьи туристов уже нет и мы остаемся на плато одни. В этот самый момент я замечаю, что Леннон стучит ногой, будто отбойным молотком. Такое бывает с ним, когда он слишком энергично на чем-нибудь сосредоточивается - например, сдает тесты - или же очень переживает.
        Перехватывая мой взгляд, устремленный на его ногу, он тут же перестает ею стучать и вздыхает:
        - Глупости это. Нам с тобой надо просто поговорить.
        - О чем это ты?
        - О прошлой осени. Послушай, я рассказал тебе об отце. А теперь хочу услышать о твоем.
        - О моем отце?
        Он прищуривается и бросает на меня взгляд:
        - Я хочу знать, что он сказал тебе обо мне после вечера выпускников. Думаю, он тебе что-то говорил. И хочу лишь понять, сколько в его словах было правды.
        - Что-то я не догоняю, - говорю я, качая головой.
        - Что он сказал тебе после вечера выпускников?
        Я смотрю на него долгим взглядом:
        - Ну… Он лишь попросил меня держаться от тебя подальше. Что для меня будет лучше поставить точку и двигаться дальше, потому что вся эта ситуация… подвергала меня стрессу.
        - Это все?
        Даже не догадываюсь, что он пытается мне сказать.
        - А разве этого мало? Я ничего не говорила ему о… ну, ты понимаешь. Об Эксперименте.
        Леннон пристально вглядывается в мое лицо:
        - А сам он этот вопрос не поднимал?
        - С чего бы это?
        Он открывает рот, чтобы ответить, но в следующий момент меняет решение. Дважды. Закусив нижнюю губу и вновь постучав ногой, Леннон наконец говорит:
        - Я все пытаюсь понять, почему ты вышвырнула меня из своей жизни и стала встречаться с Андре.
        - Но ты кинул меня с той вечеринкой!
        - Я послал тебе сообщение.
        - Одно-единственное. «Прости». И на том все. Больше тебе мне сказать было нечего. Я потом тысячу раз писала тебе, но ты так и не ответил.
        - Ну извини, если я был занят попыткой самоубийства отца.
        Мое тело замирает как вкопанное.
        - Это было… когда в школе устроили вечер выпускников?
        - В тот день случилось много мерзопакостных вещей. В том числе и эта.
        - Э-э-э… Ты хочешь рассказать об этом ребятам из класса?
        Он неподвижно смотрит на горы вдали с таким видом, будто у них вот-вот отрастут ноги и они уйдут.
        - Я потому и спрашиваю тебя об отце. Он ничего не говорил тебе о том, что случилось в тот день в отеле?
        - В каком еще отеле?
        Леннон закрывает глаза, что-то про себя бормочет и оседает ниже на скамье:
        - Ладно, неважно.
        - Ну уж нет, так не пойдет, - говорю я, на этот раз раздражаясь, - так точно не пойдет. Ты сам об этом заговорил. Сказал «а» - говори и «б». В каком таком отеле?
        Он прикрывает рукой глаза и стонет.
        Чем явственно завязывает мою тревогу в несколько узлов. Если Леннон думает, что дела плохи, то, на мой взгляд, ситуация намного хуже, чем я когда-либо могла предположить.
        - Не молчи, говори, - упрашиваю его я.
        Он сгибает руки в локтях, хлопает ладонями по коленкам, словно собирается встать, но вместо этого делает глубокий вдох и тяжело вздыхает:
        - Прошлой осенью наши с тобой отношения… скажем так, изменились. Мы провели Великий Эксперимент.
        - Не без моего участия, - напоминаю ему я.
        - Мне казалось, что все хорошо. Настолько хорошо, что мы согласились рассказать родителям и появиться на публике как парень и девушка, - говорит он, откидывается на спинку скамейки, сползает ниже и складывает на груди руки. - Похоже, я слишком переусердствовал с важностью этой вечеринки выпускников. Подумал… что тему дружбы мы с тобой закрыли. В деле дружбы мы с тобой были настоящие эксперты. А когда… мы на той скамейке в парке занялись…
        - Это не главное, - говорю я, чувствуя, что уши начинают полыхать от жара.
        - Да, но это было здорово. Даже не здорово, а прекрасно. Ведь так?
        Да, было удивительно. Хотя порой и немного неловко, особенно вначале. Целоваться с лучшим другом странно. Но с другой стороны, нет. А еще очень и очень приятно. Настолько приятно, что я не могу сейчас об этом думать, потому что нервничаю и чувствую себя не в свой тарелке. Нервничаю вообще от всего нашего разговора. Меня, похоже, опять прошибает пот.
        Когда я в ответ на его слова нерешительно киваю, он расслабляется.
        - Так что все было хорошо. Мы договорились появиться на публике как парень и девушка. Посчитали, что так будет правильно. Но по мере приближения той вечеринки, когда ты стала переживать, не зная, как рассказать обо всем отцу…
        У меня начинают слегка неметь пальцы.
        - …нет, ты не думай, я тебя не виню. Он человек не самый доброжелательный, и с серьезными вопросами к нему подходить нелегко. Да и потом, ты же сама знаешь - он никогда меня не любил.
        Я даже не собираюсь ему возражать, потому что это правда. Когда мы были детьми, у моего родителя не было мнения в отношении Леннона, пока он не узнал, что у него две мамы и мусульманин-отец. Вот тогда-то он и стал говорить о Макензи всякие гадости.
        - Я лишь хочу сказать, - продолжает Леннон, - что и тогда понимал, почему ты не желала ему ничего говорить, но еще больше понял после того, что случилось в день той вечеринки.
        - Так что же именно тогда произошло?
        Он тяжело вздыхает:
        - Я знал нескольких ребят из выпускного класса, которые в подобных случаях снимали в отеле комнаты.
        Такое случается каждый год - и осенью, в день возобновления занятий, и весной, на выпускной. Иногда номера снимают по несколько ребят, если им хочется потусить, иногда парочки.
        - Я тоже решил снять нам комнату. Нам двоим. И больше никому, - говорит Леннон.
        Я сдавленно застонала. Это не то, что я собиралась услышать. Совсем не то.
        - Оглядываясь назад, - говорит он, - я понимаю, что повел себя так, словно возомнил о наших с тобой отношениях Бог знает чего. Думаю, так оно и было. Но если говорить честно, то мне показалось, что мы с тобой на одной волне. По крайней мере, я говорил себе именно так.
        Я даже понятия не имею, что сейчас чувствую. Моя кожа будто объята огнем, но в то же время совсем онемела.
        - А меня ты не мог об этом спросить? - Откровенно говоря, на тот момент я бы, наверное, затрепетала до умопомрачения, но слышать об этом сейчас мне странно. - Типа, предварительно со мной посоветоваться?
        - Я думал, что поведу себя как настоящий романтик, если устрою тебе такой сюрприз.
        - Сняв номер, в котором мы с тобой могли бы заняться сексом?
        Он щурит один глаз:
        - Ну если ты так расставляешь акценты, то да, это звучит просто ужасно. Хотя я никогда не стал бы на тебя давить, и ты это знаешь. Правильно?
        - Ты хочешь сказать, что ничего такого не планировал?
        - Как я тебе уже говорил, мне казалось, что у нас с тобой в этом отношении были схожие взгляды. На тот момент.
        Хорошо, здесь он прав, возможно, так оно и было. Только вот перед тем, как немножко поехать крыше, у человека может быть черт знает сколько экстрима, хеви-метал и поцелуев взасос, сопровождающихся словами «а куда подевался мой бюстгальтер?».
        - Будь любезен, рассказывай дальше, - холодно говорю я. - Что там пошло не так с твоей романтической схемой с отельным номером?
        Он опять вздыхает. Паршиво. Если Леннон много вздыхает, значит, ему предстоит сказать что-то такое, чего он предпочел бы не говорить.
        - Ладно, чего уж там. Ты, может, не помнишь, но в тот день я не пошел в столовую обедать.
        Я согласно киваю.
        - Свалил с уроков, чтобы снять в отеле номер. При этом боялся, что меня туда никто не пустит, поскольку мне шестнадцать лет. Зная, что другие ребята в таких случаях пользуются кредитными картами родителей, я… позаимствовал кредитку Мак.
        - Ты…
        - Хорошо-хорошо, - сдается он, - я ее украл.
        - О господи.
        - Теперь я понимаю, что это было глупо, но тогда у меня все мысли были набекрень. Решил, что сниму номер, тайком положу карту в кошелек Мак, припрячу счет, когда он придет, и оплачу его до того, как она что-нибудь заметит. За стойкой администратора в «Эджемонт Отеле» работала двоюродная сестра Айны Киплинг…
        - Погоди-ка, это же…
        - Да, я знаю, отель действительно роскошный. Айна рассказывала нам об этой родственнице на занятиях драмкружка, сказала, что та не станет следовать правилу минимального возраста, предписанному в отеле, поэтому в тот день я ускользнул из школы и отправился в «Эджемонт Отель» иподошел к стойке администратора. Как я уже говорил, в тот день работала кузина Айны, которая спросила меня, на кого оформить номер. Не желая называть наших настоящих фамилий, я запаниковал и воспользовался именем отца. А когда произнес родственнице Айны по буквам «Ахмед», она спросила, не араб ли я, что меня совершенно взбесило, потому что, во-первых, я не знаю языка, а во-вторых, она повела себя со мной как с каким-то террористом.
        Я сжимаю руку в кулак, чтобы заставить Леннона меня не томить. Да не тяни ты так, приятель!
        - Мы с ней начинаем говорить, она велит мне назвать наши настоящие имена, в противном случае у нее будут проблемы. Я называю ей нас с тобой, и в этот момент меня, вдруг откуда ни возьмись, толкает твой отец.
        Стоп! Что?
        - Мой отец?
        - Твой отец, - повторяет он голосом, насквозь пропитанным чувством обиды.
        - И какого хрена он там делал?
        - Наверняка стоял за мной в очереди и случайно все подслушал. Потому что потом устроил кошмарную сцену. Представь себе: мы стоим посреди роскошного отеля в окружении всех этих коридорных и золоченых багажных тележек, а он орет на меня и угрожает выбить все дерьмо, если я хоть еще раз посмотрю на его дочь.
        Когда Леннон продолжает, я съеживаюсь и в ужасе закрываю глаза.
        - Затем он сыплет угрозами в адрес Айны, обещая уволить ее за то, что она сдает номера несовершеннолетним, а потом… - Леннон громко вздыхает. - Это было ужасно. Мне хотелось умереть. После этого твой отец схватил со стойки кредитку Мак и спросил, дали ли мои мамы на это добро. Назвав их «дикарками с помойки».
        - Господи Иисусе!
        - Ну да, - говорит он, - вот тогда-то я и сорвался.
        - В каком смысле?
        - Я дал ему по зубам.
        ЧТО? Я недоверчиво смотрю в упор на Леннона.
        - Да-да, - говорит Леннон и несколько раз бьет себя кулаком по бедру, - съездил по челюсти. Руку разбил просто караул. У меня потом несколько дней костяшки представляли собой сплошной синяк.
        В мозгу всплывают прошлогодние воспоминания. Отец действительно как-то пришел с распухшей щекой и кровоподтеком на челюсти. Сказал, что его ударила упавшая лесина, когда он шел мимо стройки.
        - Когда я его ударил, - продолжает Леннон, - он агрессивно попер на меня, но между нами встал какой-то служащий отеля. Айна побежала за управляющим. В общем… если в двух словах, то отец вытащил меня на улицу и сказал, что не будет вызывать копов, чтобы они арестовали меня за нападение и нанесение побоев, если я буду держаться от тебя подальше. Не танцевать с тобой на вечере выпускников, не приходить к вам домой. Не разговаривать в школе. Не звонить и не переписываться по телефону. Он сказал, что будет периодически проверять твой смартфон.
        - Боже праведный, - в шоке говорю я.
        Неужели он действительно в состоянии отслеживать мой телефон? Может, он уже это делает? Родители всегда предоставляли мне немалую свободу. И я даже подумать не могла, что они могут вторгнуться в мою личную жизнь.
        - Вот как все было в общих чертах, - говорит Леннон. - Я все равно собирался тебе обо всем рассказать. По крайней мере, когда проехал по городу и перестал сходить с ума. После этого отправил сообщение Авани, попросив передать тебе, что мы с тобой встретимся на вечеринке, потому как моему плану прийти к вам домой и сказать, что мы встречаемся… не суждено было сбыться. В итоге я подумал, что расскажу тебе обо всем, что случилось с твоим отцом, когда буду с тобой танцевать, а потом мы подумаем, что делать дальше. Но потом позвонила Санни и сказала, что мой отец пытался покончить с собой, мы рванули в город, чтобы подождать в больнице, потому как врачи не знали, выживет он или нет. - Он судорожно сглатывает, у него на горле дергается кадык. - В выходные отец пришел в себя. Мамы убедились, что его подружка сможет ухаживать за ним дома, купили им продуктов и все такое прочее. Как бы там ни было, мы все ужасно вымотались. Я вернулся домой только в воскресенье вечером. Хотел с тобой на следующий день поговорить, извиниться за вечеринку и объяснить, что случилось. Но потом отец предпринял новую попытку
покончить с собой, и на этот раз рядом с ним не оказалось никого, чтобы его остановить.
        - Ох, Леннон…
        - Вот так вот. - Он улыбается мне вымученной улыбкой, которая тут же блекнет: - И тогда я в последний раз отправил тебе сообщение.
        Прости.
        Я мысленно вижу перед собой это сообщение так же отчетливо, как и в тот день, когда его получила.
        - Мне показалось… ты таким образом мне говоришь, что больше не хочешь со мной никаких отношений. И что трусишь сказать мне об этом лично.
        - Я боялся, что отец будет отслеживать твои сообщения, и при этом переживал настоящий кошмар. Не мог здраво думать. Просто сказал себе, что мы разберемся во всем после похорон. И уж точно не ожидал, что, когда вернусь в школу, увижу тебя с Андре.
        Господи Иисусе!
        У меня в голове начинает постепенно складываться пазл.
        Тот понедельник я помню со всей ясностью. Все выходные я проплакала. Думала, что Леннон, посчитав дикостью мысль о том, что мы можем быть больше чем друзьями, меня бросил. В школу возвращаться не хотелось. Но меня заставила мама, когда я рассказала ей о Великом Эксперименте. Она сказала поговорить с ним и выяснить, что произошло. Руководствоваться принципом презумпции невиновности. А потом…
        - У меня с отцом был долгий разговор, - произношу я, спрыгиваю со скамейки, слишком взволнованная, чтобы сидеть, и меряю плато шагами. - По его словам, он узнал от мамы, что я очень расстроилась и что мне с тобой вообще лучше не говорить, а спустить все на тормозах. Сказал, что отношения всегда со временем меняются, что лучше быть гордой, чем что-то просить. Он…
        Я останавливаюсь и упираюсь руками в бока, чтобы встать прямее. Похоже, меня сейчас стошнит.
        - Мне показалось, он проявил обо мне заботу как отец. Иначе какое ему дело до того, что я сделала или не сделала?
        Леннон поднимает вверх руки:
        - Ты так думаешь? Я никогда этого не понимал. То есть… мои родители далеко не так строги в вопросах секса…
        Боже правый!
        Я чувствую, что заливаюсь краской смущения.
        - …но мне было очень странно видеть, что он до такой степени взорвался.
        - Это да, тут ты прав, он всегда взрывается, - говорю я, опять принимаясь мерить шагами плато, - прямо как бочонок с динамитом.
        - А еще он очень мелочный. Кредитку Мак он оставил себе - сказал, чтобы было чем на меня надавить. А когда она после папиных похорон разнервничалась, пытаясь найти ее, мысль о том, чтобы лгать ей, стала мне невыносима, и я во всем признался. Видела бы ты, как она на меня набросилась. Ты же знаешь, как она относится к воровству.
        - Знаю.
        - Но потом больше рассвирепела на твоего отца. На все то дерьмо, что он вылил на секс-шоп… Знаешь, это был первый раунд большого скандала между нашими семьями. А причиной тому стали ты и я. Когда мы были в школе, Мак заявилась в клинику к твоим родителям и устроила там настоящий словесный разгром.
        - Причиной стали мы? Вся эта путаница привела к тому, что наши семьи стали враждовать.
        Леннон кивает головой.
        - После папиных похорон я хотел с тобой обо всем поговорить, но когда пришел в школу, увидел, что ты целуешься с Андре перед своим ящичком.
        - Я решила, что между нами все кончено! Не знала, что и думать, всю вечеринку проплакала, а он так хорошо ко мне отнесся. В отличие от тебя, он там был, и я подумала, что ты… Я никогда не стала бы с ним встречаться, если бы знала правду. И понятия не имела, что у тебя умер отец - мог бы мне и сказать!
        - Я думал, ты и сама узнаешь. Об этом говорили в новостях. Но ты ничего не говорила, а самому мне нельзя было к тебе подходить, иначе твой отец меня бы убил. В его отсутствие с тобой можно было поговорить только в школе, но там ты была с Андре. Андре! Ты даже не посмотрела в мою сторону. Я чувствовал себя совсем больным. Ты с Рейган и Андре пошла на школьный двор, чтобы съесть ланч, а потом я увидел, как вы устроили свидание в «Тайском дворце»…
        - Я думала, ты меня ненавидишь. Считала, что между нами все кончено.
        Он снимает шапочку, ерошит рукой волосы, потом натягивает ее плотнее и опускает чуть ли не на глаза:
        - После папиной смерти я был в шоке… не знал, что делать. Все было хуже некуда, и мне показалось, что ты больше не желаешь иметь со мной ничего общего. Я был раздавлен, Зори. Просто раздавлен, и все.
        Я слышу в его голосе боль - примерно такую же, какую испытываю в своем сердце.
        Вконец подавленная и сокрушенная, подхожу к краю плато и смотрю вниз на извилистую лестницу.
        Ее камни будто явились сюда из потустороннего мира, как древние ступени какого-нибудь горного тибетского монастыря. С той лишь разницей, что это Калифорния и ничего священного здесь нет. Ни монахов. Ни храма.
        Лишь горы и солнце, а посреди них мы со всей этой болью.
        Далеко внизу по ступеням взбирается наверх группа туристов. Отсюда они кажутся муравьями. Я делаю несколько шагов к скамейкам, вдоль которых идут невысокие деревянные перила, и смотрю на зазубренный пейзаж. Интересно, а в этом месте тоже падают с горы? По виду совсем не похоже, что здесь кто-то может умереть. Слишком уж красиво.
        Я слышу, что сзади подходит Леннон, но не поворачиваюсь. Не знаю, что сказать. Не могу переварить услышанное. Пытаюсь, но только злюсь, убитая горем, и чувствую, что у меня оголен каждый нерв.
        Кто во всем этом виноват? Я, что плакала на плече Андре и, размышляя о мотивации Леннона, предположила худшее? Или Леннон, что предположил худшее обо мне?
        Да еще и мой отец.
        - Все, что случилось в отеле… - наконец выдавливаю из себя я, разговаривая больше с горами, нежели с ним: - В общем, то, как поступил с тобой мой отец, это был шантаж.
        - По сути, так оно и было. Во всей этой истории мне не давала покоя одна мысль. Какого черта ему было снимать номер в отеле? Среди бела дня. Да и кто станет снимать комнату в отеле в городе, где до дома двадцать минут езды? Если честно, то когда моя жизнь покатилась в ад, я не очень-то об этом думал. Пока на прошлой неделе моим родителям по ошибке не доставили тот пакет.
        Мое тело деревенеет, сердце с перебоями в бешеном темпе гонит по венам кровь.
        - Почему? - почти шепотом спрашиваю я, даже не уверенная, хочу ли на самом деле это знать.
        - Из-за женщины на тех фотографиях… Я вдруг понял, что видел ее раньше. Она была в вестибюле отеля, стояла у стойки администратора. Потом я увидел ее еще раз, она смотрела из-за вращающейся двери, когда твой отец выволок меня на улицу. - Леннон на мгновение умолкает и продолжает: - Вспомнив об этом позже, я подумал, что он, не исключено, устроил всю эту жуткую сцену, только чтобы не дать мне ее увидеть.
        Это уже последний, сокрушающий удар. Мне хочется поднять руки и сдаться. Я уже покойник, поэтому не стреляйте в меня больше, пожалуйста. Спасибо. Больнее мне уже не будет. Я теперь за гранью боли. Просто окаменела.
        Я подхожу к нашей скамье, влезаю в лямки рюкзака и взваливаю его себе на плечи.
        - Что ты делаешь? - спрашивает Леннон.
        - Мне надо подумать, - отвечаю я, - мне просто… надо подумать.

20
        Именно этим я и занимаюсь. Оставшись наедине со своими мыслями, размышляю обо всем только что случившемся весь оставшийся путь наверх - сто заключительных ступеней горной лестницы. Задаюсь вопросом о том, смогу ли я теперь вообще когда-либо перестать злиться на отца. Интересно, а на Леннона я тоже злюсь? Поглощенная без остатка этими эгоистичными мыслями, я даже не замечаю, что шум воды становится громче. Все громче, и громче, и громче. А когда лестница начинает круто забирать вправо, неожиданно вижу почему.
        Водопады. Целых два. Это тебе не маленький и милый водопад Макензи. Если тот ревел, то голосом этого говорит сам Бог. И голос этот полон свирепости.
        Голубая вода низвергается с остроугольной скалы, преодолевает в падении Бог знает сколько уровней и обрушивается в яростно бушующую пену. Она до такой степени неистовствует в своем стремлении, что добрая треть водопада скрывается за пеленой просвечивающего тумана из брызг. Этот туман я даже чувствую ногами, хотя до основания водопада отсюда не меньше четверти мили.
        Я преодолеваю последние несколько ступеней и выхожу на смотровую площадку, расположенную на плато вдвое больше того, где мы останавливались внизу. Здесь никого нет. Но почему? Этого не может быть! Тут я замечаю на противоположном конце смотровой площадки еще один пролет каменной лестницы, ведущий к самой высокой точке. Вдоль водопадов, оказывается, идет тропа, на вершине которой собрались несколько туристов, делающих фотографии и глядящих в видоискатели. Если не ошибаюсь, вдали виднеются вагонетка и пара туалетов. Надо полгать, что большинство предпочитают подниматься сюда по канатной дороге, а не тащиться вверх по самой опасной в мире лестнице.
        Я подхожу к краю смотровой площадки, сваливаю рюкзак на сухие камни и заглядываю в пропасть, чтобы полюбоваться водопадами.
        - Водопады Императора и Императрицы, - громогласно произносит рядом со мной Леннон, сбрасывая свой рюкзак рядом с моим. - По правде говоря, они являются частью одной и той же реки, но это бугристое скальное образование, которое торчит между ними, делит поток пополам. Высота триста пятьдесят футов.
        Они прекрасны. Я не на шутку потрясена. И видом, и всем нашим разговором. В голову приходит вопрос - а я вообще смогу просто стоять и смотреть на всю эту красоту, делая вид, что ничего не случилось, пока не придумаю новый план?
        - Зори, - умоляющим тоном произносит Леннон за моей спиной, - скажи что-нибудь. Пожалуйста.
        Чтобы он меня услышал, мне приходится говорить громче обычного, перекрикивая водопад, в итоге получается, что я чуть ли не ору:
        - Если ты во всем признался родителям, то у моего отца не осталось больше ничего, чтобы оказывать на тебя давление. - Я резко поворачиваюсь к нему и полным горечи голосом продолжаю: - Почему ты мне ничего не сказал?
        - Ты со мной не разговаривала.
        - Предполагая, что ты меня ненавидишь!
        - У меня даже в мыслях не было тебя ненавидеть. Я, конечно, злился, что ты от меня отгородилась. Что же касается Андре, то его я, конечно же, готов был убить. День, когда я увидел вас у твоего шкафчика, стал одним из худших в моей жизни, а паршивых дней в прошлом году у меня было более чем достаточно, уж можешь поверить.
        - Андре был мне нужен только для того, чтобы поставить точку в отношениях с тобой!
        Теперь я кричу, - наполовину от злости, наполовину от горя, - чувствуя, что грудь моя вот-вот взорвется, я свалюсь с края смотровой площадки, полечу вниз и погибну в тумане водопада. Потому что думаю не только о том, чем мы занимались с Андре, но и о том, что тем же самым Леннон занимался с Джованой Рамирес. И не могу сказать, какой из этих двух образов хуже.
        - А потом, - орет Леннон, - мне пришлось выслушивать, как Бретт, - уж кто-кто, но только не этот вонючий Бретт, - похвалялся, что еще чуть-чуть - и он бы затащил тебя в койку.
        - Это был всего лишь поцелуй! - говорю я ему. - Один-единственный поцелуй. Он и с Андре-то был не очень, а с Бреттом и вовсе хуже некуда. Ты это хотел от меня услышать?
        - Признаюсь честно, я не прочь услышать от тебя эти слова, - говорит он, и лицо его темнеет от негодования.
        - А как насчет Джованы? У меня с Андре секс был только раз. Один-единственный раз! А ты, наверное, выносил ей на эту тему мозги не один месяц.
        - Я не собираюсь ничего выставлять в возвышенном свете. Она милая девушка.
        - Ага! - говорю я. - А ведь ты на мой вопрос так и не ответил.
        - Хочешь сказать, это был вопрос? Потому что я слышал исключительно домыслы и не более того. Да, мы занимались сексом. Но любить я ее не любил.
        - Думаешь, от этого что-то меняется в лучшую сторону?
        - Ты хоть меня слышишь? Говорю тебе - я ее не любил.
        - Все я прекрасно слышу.
        - Она бросила меня, потому что я зациклился на тебе.
        - Тогда почему ты даже со мной не поговорил? - спрашиваю я.
        - Потому что ты ясно дала понять, что не желаешь со мной разговаривать. Потому что твои мысли были заняты другим - целоваться взасос с Андре на вечеринках. Потому что ты завела новых друзей, а меня в школе избегала. А еще потому, что твой отец не спускал с меня глаз.
        - Надо было за меня бороться! - кричу я. - Почему ты сдался без боя?
        - Ты сама от меня отказалась! - орет он мне в ответ. - Как я могу бороться за человека, который делает вид, что меня больше нет?
        - Я пыталась себя защитить. Ты причинил мне боль. Весь мой мир рухнул.
        - Как. И. Мой.
        Я уже трясусь. Но мы хотя бы перестали друг на друга гневно орать.
        - Так не пойдет! - говорю я ему.
        - Что ты имеешь в виду?
        Я злобно тычу пальцем сначала в него, потом в себя:
        - Вот это! Будь это судьба, нам было бы легче. Может, Вселенная пытается нам что-то сказать.
        - Что? - Он подходит ближе, нависает надо мной, вглядывается в лицо. - Ты в самом деле так думаешь?
        - Да, - отвечаю я, на этот раз уже не так уверенно.
        - Зори, мне обязательно нужно это знать. Что именно, по-твоему, пытается сказать нам Вселенная?
        - Что нам…
        Я застываю с открытым ртом, не в состоянии довести до конца свою мысль. Он слишком близко от меня. Всего в паре дюймов. В голове пустота, слова, вертевшиеся на языке, куда-то пропали. Я не знаю, что пытаюсь сказать. Не знаю, что чувствую. У меня просто возникает ощущение, что наступил решающий момент и эту плотину вот-вот где-то прорвет. Словно поток энергии между нами резко скакнул вверх и завибрировал. Будто у меня за спиной появился предупреждающий знак: СКОЛЬЗКИЕ КАМНИ. ПОДХОДИТЬ К КРАЮ ЗАПРЕЩЕНО.
        - Хочешь знать, что я об этом думаю? - говорит Леннон, втягивая в плечи голову, чтобы его глаза оказались на одном уровне с моими. - Мне кажется, что если Вселенная пытается нас разлучить, то это у нее получается ой как хреново. В противном случае мы бы с тобой не оказались здесь вместе.
        - А я и не хочу, чтобы мы с тобой были здесь вместе!
        - Врешь, - убежденно говорит он.
        - Нет, не вру. Мне не нужен ни поход, ни вообще все это. Я лишь хочу…
        Леннон без предупреждений припадает ко мне губами и довольно грубо целует. Не допуская никаких возражений. Его ладони у меня на затылке не дают даже пошевелиться. И я на долгий, протяжный миг замираю в нерешительности, не зная, оттолкнуть его или нет. Потом меня враз обдает жаром, я таю и тоже его целую.
        Ох. Как же это здорово.
        Его руки расслабляются, пальцы ерошат мои волосы. Нежный язык сплетается с моим. А когда мне из-за того, что задыхаюсь, приходится его оттолкнуть, он целует уголок моего рта. Щеку. Лоб. Несколько раз подбородок. Всю шею. Мочку уха… Еще чуть-чуть, и я хлопнусь в обморок от наслаждения. Он даже отгибает воротник моей блузки и целует под ним кожу. У него жаркий рот и жесткая - в самом лучшем смысле этого слова - щетина. Его поцелуи долгие, неторопливые, размеренные и очень, очень уверенные. У меня возникает ощущение, что он рисует на моем теле карту, следуя маршруту, помеченному ориентирами, которые придумал в своей голове.
        В этой разведке он неутомим, я издаю непонятные стоны, отчасти повергающие в смущение. Но остановиться просто не могу. Вот мои губы упорно рвутся обратно к его коже и настигают ее, я обнимаю его руками, сильнее прижимаю к себе, вновь нахожу путь к его рту и… БОЖЕ, КАК ЖЕ МНЕ ХОРОШО.
        Как я могла забыть?
        Он что, в этом деле поднаторел? А я?
        О господи!
        Туман от водопада окутывает мои ноги, коленки подо мной подгибаются. Кости больше не функционируют. Леннон словно нажал на какой-то потайной выключатель, и теперь я полностью во власти своего организма, которому до такой степени нравится его тело, что он отчаянно жаждет увлечь его на землю, чтобы Леннон и совершил со мной свое непотребство прямо здесь, в присутствии Гласа Божьего. Я тоже желаю этого всем своим естеством. Этот момент превращает меня в потаскуху. В нераскаявшуюся шлюху. Я - бушующий пожар ощущений и чувств, от которых не в состоянии избавиться.
        Вот блин! Я не могу дышать. Кроме шуток. Думаю, надо научиться сдерживать свои распутные порывы. Или как минимум подумать о том, как дышать через нос, когда целуешься.
        Я пытаюсь немного успокоиться, и в этот момент в моей голове начинают нашептывать голоса. Он тебя бросил. Он причинил тебе боль.
        Болтовня приближающихся туристов еще больше усиливает чувство смущения.
        Я отстраняюсь от Леннона.
        Он опять прижимает меня к себе.
        - Сюда идут, - предупреждаю я.
        - Зори, - говорит он, пока его рука блуждает по моей спине, - я хочу попробовать еще раз. Не хочу, чтобы мы были врагами. Или просто друзьями. Мне… нужно все. Ты и я. И плевать мне теперь на твоего отца. Если надо, я буду за нас бороться. Вместе мы что-нибудь придумаем. Лишь скажи мне, что ты тоже этого хочешь.
        На какой-то миг я почти что уступаю и соглашаюсь, но тут смеется какой-то турист - они куда ближе, чем мне казалось, - и это рушит момент, выливая на объединившее нас тепло хрестоматийный ушат воды. И вдруг в приливе озарения я вдруг вспоминаю, что в тех же чувствах Леннон признавался мне перед вечером выпускников, когда мы решили публично признать наш Великий Эксперимент.
        Получится ли у нас опять быть вместе?
        А я этого хочу?
        Может ли то, что он мне рассказал, изменить мое отношение к событиям прошлой осени?
        Ну почему, почему у меня нет простого решения?
        И наконец… Что это со мной?
        - Мне нужно обо всем подумать, - говорю ему я.
        Выражение боли на его лице не спутать ни с чем.
        Он закрывает глаза и несколько раз моргает, собираясь с мыслями. Затем кивает и отходит назад. Теперь нас разделяет расстояние.
        - Прости, - говорю я, - просто… для одного раза всего слишком много и…
        И я не могу вести себя как обычный человек.
        - Я знаю, - кивает он, - все понятно.
        - Леннон…
        На плато высыпают подошедшие туристы - группка ребят, судя по возрасту, студентов. От их смеха у меня разбегаются мысли, а между мной и Ленноном вырастает незримая стена.
        - Собирайся, - говорит он, показывая на наши рюкзаки, - пойдем отсюда.
        Из голоса и жестов Леннона исчезают все эмоции, он становится непроницаем.
        Мне хочется кричать. Хочется взмолиться, чтобы он вернулся. Хочется остаться одной и обдумать каждую деталь случившегося. И хочется вообще ни о чем не думать.
        Но я не в состоянии ничего этого сделать, поэтому мы молча возвращаемся на тропу, каждый глубоко погрузившись в свои мысли…
        Как никогда близко, как никогда далеко друг от друга.

21
        Оставив водопады позади, мы до вечера идем по Изумрудной тропе, разговаривая только в случае крайней необходимости или время от времени углубляясь в безопасные темы. Система национальных парков. Погода. Держимся друг от друга на почтительном расстоянии, как двое знакомых, которым приходится идти по одной тропе. Словно перед этим каждый не зацеловал другому все лицо. Будто весь мой мир не перевернулся и не упал на спину, как выброшенная на берег черепаха.
        Хотя по пути нам встречаются всего несколько туристов, ближе к вечеру, в самом конце маршрута, я в изумлении вижу не только станцию рейнджеров, но и целый лагерь, битком набитый народом. Дорога. Машины. Запах поджариваемых на гриле шашлыков. Из какого-то жилого фургона доносится музыка.
        - База «Силвер», - информирует меня Леннон, - перевалочный пункт, начало маршрута. Для похода на базу «Силвер» вэто время года нужна предварительная заявка. Администрация старается сдерживать наплыв народа, чтобы не было излишней толкотни.
        - Судя по виду, это толкотня и есть, - говорю я, оглядывая территорию лагеря.
        - Всем хочется прогуляться там, где делал свои снимки Энсел Адамс, - говорит он. - Эта тропа, уходящая вверх, ведет на Корону, с которой виден весь заповедник.
        По-моему, я что-то такое слышала. Звучит знакомо, должно быть, большая туристическая достопримечательность.
        - На маршруте есть и другие базы для тех, кто любит современные удобства, - продолжает Леннон, - но эта, похоже, самая большая. А вон там станция рейнджеров, о которой я тебе говорил.
        Станция представляет собой небольшой темно-коричневый сруб на краю лагеря. У входа стоит стенд с напечатанными на бумаге объявлениями со сводками погоды, сведениями о заполнении каждого лагеря и информацией о закрытых маршрутах. Среди них присутствуют даже предупреждение о появлении в здешних краях горного льва, сообщения о нескольких пропавших туристах, а также о небольшом двухмоторном самолете, рухнувшем в этих горах. Гостям предписано не приближаться к обломкам, пока администрация парка не обеспечит их транспортировку.
        - Что за черт? - шепчу я, читая объявления. Даже не знаю, какие из них хуже. Предупреждение о горном льве Леннона, похоже, не пугает, он стучит пальцем по сообщению о крушении самолета и тихо присвистывает:
        - Я о подобных вещах слышал и раньше. Вся горная цепь Сьерра-Невада - это могила для самолетов, сбившихся с курса. Ее даже называют Невадским треугольником.
        - По типу Бермудского?
        - Ну да. В основном это касается большой мертвой зоны от Фресно до Лас-Вегаса вдоль границы между Калифорнией и Невадой. Самолеты там падают или исчезают навсегда. - В голосе Леннона нарастает напряжение. - Говорят, что всему виной сочетание изменчивой погоды, сильных ветров и коварных горных вершин. Но всю эту горную цепь знают по мифам, которыми овеяна Зона 51. С 1960-х годов здесь потерпели крушение более двух тысяч самолетов. Некоторые из них просто пропали с радаров, а потом их так и не нашли.
        - Ни хрена себе! - говорю я.
        Он, как и положено, произвел на меня впечатление.
        Его губы сгибаются в линию легкой улыбки, но лишь на какой-то момент. Леннон тут же мрачнеет и молча идет дальше.
        - Значит, это у нас тропа Силвер, - спрашиваю я, пытаясь припомнить карту, - и мы по ней пойдем в Кондор Пик?
        Леннон качает головой:
        - Чтобы идти по ней, мы не подавали предварительной заявки, к тому же она идет на юг. Нам надо западнее. Недалеко отсюда в глубь территории уходит тропа поменьше. Я бывал там и раньше, поэтому никаких сюрпризов, типа вчерашних пещер, не предвидится.
        - Понятно.
        Он машет рукой в сторону станции рейнджеров:
        - Если ты конечно же не решила ехать домой.
        И каково же будет мое решение? Я думаю о нем целый день. Как и обо всем, что случилось в день вечеринки в честь начала нового учебного года. А заодно и поцелуе.
        О поцелуе думаю точно.
        Можно пойти дальше. (А что, если мы в итоге поссоримся?)
        Можно позвонить и попросить приехать за мной. (А потом я не буду жалеть, что не осталась?)
        В потоке циркулирующей между нами энергии чувствуются напряжение, накал и некоторое смущение. Однако Леннон проявляет терпение, не подгоняет меня с решением, и я ему за это благодарна. Он смотрит в телефон и говорит:
        - Покрытия сети все еще нет. Но на станции должен быть телефон.
        - Мне надо позвонить маме, - говорю я, - хотя бы сообщить, что я жива.
        Он вглядывается в меня все пристальнее. Изучает мое лицо, пытается понять, как я собираюсь поступить. Знай я это сама, просто взяла бы ему и сказала.
        - Мне тоже, - наконец говорит он, - к тому же нам надо сообщить властям о принадлежностях, которые бросили Рейган и Бретт. Верно я говорю?
        Я киваю и делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Мы направляемся ко входу на станцию рейнджеров и переступаем порог.
        Внутри сруба всего в одну комнату сумрачно и уютно. Площадь пола хоть и невелика, но потолок из конца в конец пересекают неструганые деревянные балки, отчего домик кажется больше. У двери стоят небольшой стол и полка с выставленными на продажу путеводителями по здешним заповедникам. Посреди комнаты вокруг старой печки сгрудились несколько стульев, а в глубине, у гигантской карты национального парка, расположился старый таксофон.
        - Добрый вечер, - говорит нам с вежливой улыбкой рейнджер, - вообще-то мы скоро закрываемся.
        - Да мы быстро, - заверяет его Леннон и машет мне рукой на телефон, прищуривая глаза: - Давай ты первая.
        Пока он рассказывает рейнджеру о брошенных Рейган и Бреттом туристических принадлежностях, я мимо стульев направляюсь к телефону. Меня беспокоит, что сотрудникам национального парка могут не понравиться два подростка, отправившихся в одиночку в поход. Но все, похоже, на мази, ведь Леннон говорит убедительно и со знанием дела, поэтому рейнджер воспринимает его всерьез. Они не обращают на меня никакого внимания, что дает мне немного времени сделать глубокий вдох и сосредоточиться.
        Остаться или уехать?
        Уехать или остаться?
        Если уеду, то не думаю, что мы с Ленноном сможем забыть обо всем случившемся и вновь станем друзьями. Насколько я вообще в этом что-то понимаю. Нас слишком многое объединяет, и этот поцелуй самым милым образом поставил жирный крест на попытках похоронить былые чувства, затянувшихся на целый год. Теперь я вернулась к тому же, с чего начинала, мое сердце обнажено и из груди торчат наружу переломанные ребра. Я бы очень хотела спросить совета у мамы, но если она узнает, что я здесь одна с Ленноном… Хотя меня больше волнует не она, а отец. Впрочем, ему, рано или поздно, все равно все станет известно. Как бы мне хотелось иметь в запасе хоть немного времени - придумать, что именно ей сказать. Может, даже написать сценарий. Но станция вот-вот закроется, и если я хочу ей позвонить, то либо сейчас, либо никогда.
        Мне требуется несколько мгновений, чтобы сообразить, как пользоваться допотопным таксофоном, но, прочитав прикрепленную к нему инструкцию, я достаю несколько монет достоинством в двадцать пять центов и скармливаю ему. После чего набираю номер маминого мобильного.
        - Джой Эверхарт, - пробивается через треск на линии мамин голос.
        - Мам?
        - Зори? Это ты? У тебя все в порядке?
        В ее тоне присутствуют безумные нотки.
        - Не волнуйся, у меня все хорошо, - говорю ей я и поднимаю глаза на огромную карту на стене, - я в Кингс Форест.
        Она протяжно вздыхает:
        - О господи, Зори. Я так волновалась. Почему ты не отвечала на мои эсэмэски?
        - Здесь нет покрытия сотовой связи, - отвечаю я, - мы же с тобой об этом говорили, ты что забыла?
        - Да, действительно говорили, - говорит она, - но ты даже не представляешь, какое для меня облегчение слышать твой голос. Погоди-ка, ты говоришь, что вы в заповеднике? Но почему не на гламурной турбазе?
        - Э-э-э…
        Может, рассказать все как есть? Ненавижу врать маме. Но если я решу остаться здесь с Ленноном, то ей ничего этого говорить нельзя. Теперь, когда мне, хочу я того или нет, надо принимать решение, я закрываю глаза и позволяю сорваться с губ первым попавшимся словам, которые и станут моим выбором.
        Раз, два, три…
        - Помнишь я говорила тебе о походе в глубь территории? - говорю я. - Мы в него как раз и отправились. Прямиком на звездную вечеринку.
        О господи, неужели я действительно это сделала? Неужели пойду дальше с Ленноном?
        Так оно и есть.
        На меня накатывает волна облегчения, снимая с плеч груз, расслабляя все члены.
        - Я очень плохо тебя слышу. Ты говоришь, что отправилась в поход в Кондор Пик? - спрашивает мама голосом, который теперь выше на целую октаву: - Я думала, ты поедешь на автобусе. Ты идешь одна?
        - Это недалеко, и я не одна, - заверяю я ее. - Когда доберусь до места, меня встретят доктор Вирамонтес и Авани, они тоже будут на звездной вечеринке.
        - Ну хорошо, а с кем ты?
        Вот так, кусочек дерьма в виде вишенки на торте. И почему я не написала сценарий?
        - Наши планы на эту неделю поменялись. А я с проводником, так что можешь не волноваться.
        - С проводником?
        - Да, с человеком, который прекрасно ориентируется среди дикой природы. Сейчас мы находимся на базе у станции рейнджеров.
        - Зори…
        - Мам, говорю тебе, у меня все хорошо. Здесь в лагере много семейных туристов и есть рейнджер заповедника. Я в полной безопасности. Верь мне, пожалуйста. Ты должна мне доверять, иначе я не получу от этого похода никакого удовольствия. Помнишь, ты говорила мне не осторожничать, но быть благоразумной?
        Она вздыхает:
        - Но ты же ведь у меня умничка, правда?
        - Умнее не бывает. Клянусь тебе моим рюкзаком.
        - Ну хорошо, ладно. Пусть будет по-твоему. - В ее голосе слышится облегчение. - Как там твоя крапивница?
        - Все под контролем.
        - Ну и слава богу. Продуктов достаточно?
        - Ага. И деньги, которые ты давала на всякий пожарный, у меня тоже остались.
        Она на секунду умолкает, потом спрашивает:
        - Ты там хоть отдыхаешь?
        Я смотрю на Леннона. Возвышаясь на пару дюймов над рейнджером, он показывает какую-то точку на ламинированной карте, разложенной на столе. И выглядит до безумия хорошо. В последний год я не позволяла себе слишком часто о нем думать, зато думаю сейчас, и от этого внутри у меня все трепещет. Этот голос, эти губы, это…
        - Зори?
        Вот блин!
        - Что? А, да, мам, конечно же отдыхаю…
        Укус змеи, медведь и самый классный поцелуй в моей жизни.
        - От постоянной ходьбы все болит, мне не мешало бы принять душ, но вообще здесь просто изумительно.
        - Это же супер, я так за тебя рада, - говорит она, и ее тон теперь выдает счастье.
        Люблю, когда мама счастлива. Она заслужила человека получше, чем мой дерьмовый отец. Рассказ Леннона о том отеле вонзается в мои мысли, и груз этой тайной истории все сильнее и сильнее давит на плечи. Но я все еще не могу набраться храбрости и рассказать ей об отце. И уж тем более по телефону. Только не так и не здесь. Я боюсь причинить ей боль, но еще больше боюсь потерять. Поэтому сообщаю лишь день, когда буду в Кондор Пик, и еще раз заверяю, что у меня все хорошо.
        Какая же я эгоистичная, самовлюбленная личность.
        - Маленькая моя, - говорит она, переходя на другой тон, - ты больше ничего не хочешь мне сказать?
        Мой пульс набирает обороты.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты знаешь, я не люблю тайн.
        - Знаю.
        - А когда что-то держат в тайне, то, как правило, далеко не из лучших побуждений.
        О господи! Неужели мама знает, что я здесь с Ленноном? Или она говорит об изменах отца? Нет, не может быть. Это у меня уже паранойя.
        - Да, я знаю, порой это выглядит как… - Она на мгновение умолкает. - Зори, я переживаю за тебя больше, чем ты можешь представить, но…
        - Что «но»?
        Почему она говорит о каком-то «но»?
        - Я просто хочу быть уверена, что ты ничего от меня не утаиваешь, - уже тверже продолжает она.
        - Я знаю.
        - Вот и хорошо, мне этого достаточно.
        Достаточно? Что происходит? Почему мама так шифруется? Наверное, надо рассказать ей о Ленноне. Но в этом случае, боюсь, она скажет отцу, они приедут сюда и заберут меня домой. А я уже приняла решение. Да, для этого мне потребовалась целая вечность, но теперь, когда выбор сделан, я действительно не хочу возвращаться в Мелита Хиллз.
        Ненавижу ей врать.
        Но хочу продолжить наш с Ленноном поход.
        Ну почему, почему все так сложно?
        Записанной заранее мелодией телефон просит у меня еще денег.
        - Мам, давай закругляться, а то у меня больше нет монет по двадцать пять центов, - добавляю я. - Мне просто хотелось позвонить, сообщить, что у меня все в порядке и что у меня, как я уже говорила, отличный проводник. Так что волноваться не о чем.
        - Постой! Когда ты будешь в Кондор Пик?
        - Послезавтра. Ближе к вечеру.
        - Пообещай, что обязательно пришлешь мне оттуда сообщение.
        - Обещаю. И еще, мам, я люблю тебя.
        - Я тоже тебя люблю, маленькая моя, - грустно говорит она. Или, может, разочарованно? - Мне очень тебя не хватает. Прошу, береги себя.
        Блин! У меня разрывается сердце. Но я даже не могу ничего сказать в ответ, потому как таксофон наконец понимает, что я больше не собираюсь жертвовать ему деньги, и разрывает соединение. Закончив разговор, я прислоняюсь лбом к трубке.
        - Все в порядке? - тихо спрашивает Леннон из-за моего плеча.
        - Думаю, да. По крайней мере, надеюсь.
        - Что ты решила?
        Я поворачиваюсь и с отсутствующим видом чешу руку:
        - Надеюсь, ты не передумал отвести меня в Кондор Пик, раз остался здесь со мной у разбитого корыта?
        Он вздыхает. Дважды. А на третий раз его рука несмело тянется к моему лицу и пальцы - медленно и нежно - убирают с глаз непослушную прядку волос.
        - Я рад. Правда рад.
        - В самом деле?
        - Конечно. Теперь уже без домыслов. Я не собираюсь снимать нам в отеле номер или что-то в этом роде.
        Я тихонько вздыхаю, даже не пытаясь скрыть своего смущения.
        - Ладно, зря я это сказал, у тебя ведь еще не отболело, да? - с намеком на улыбку говорит он.
        Я качаю головой и тоже в ответ улыбаюсь.
        Он оставляет мои волосы в покое, убирает руку, между нами повисает неловкая пауза. Потом я вновь вступаю в разговор, пытаясь увести его в сторону от трудной темы о нас.
        - Знаешь, я переживаю, что не сказала маме о той женщине, которую ты видел в прошлом году в отеле с моим отцом. И о фотоальбоме. Просто не смогла, и все.
        - Может, оно и к лучшему. Поверь мне, некоторые вещи нельзя просто так взять и сказать по телефону. Типа, «знаешь, я тут дурака свалял, хотел снять нам в отеле номер, не имея понятия, как развивать отношения, а еще, кстати, съездил по роже твоему отцу… и нам больше нельзя видеться». Ну ты понимаешь.
        Я тихо посмеиваюсь.
        - Я и сейчас этого не знаю, - шепчет он.
        - Чего именно? - так же шепотом спрашиваю я.
        - Как развивать отношения.
        - Это хорошо, потому как я в этом деле тоже ни бум-бум.
        - Тогда со временем что-нибудь придумаем. Если ты, конечно, не против.
        - Думаю, нет, - шепчу я.
        Он улыбается, чуть ли не застенчиво, но когда в последний раз вздыхает, делая резкий выдох через нос, видно, что Леннон доволен. От этого вся эта ситуация и меня начинает тревожить меньше, чем раньше.
        Он прочищает горло.
        - Э-э-э… Я арендовал нам место для палаток, - говорит он, показывая небольшую перфорированную карту с напечатанным на ней номером. - И, кстати, без всяких домыслов. Если бы ты уехала домой, мне же надо было где-то ночевать, и если честно, то я не…
        - Успокойся, я тебе верю.
        - Вот и отлично, - говорит он, и мы опять друг другу улыбаемся.
        Сфокусируйся, Зори.
        - Место для палаток. Значит, посреди дикой природы мы лагерь разбивать не будем?
        - Такие базы облегчают жизнь, и я подумал: почему бы нам на одну ночь не воспользоваться этим преимуществом? Нам еще повезло, что мы вообще смогли урвать место. До самого последнего момента здесь все было забито до отказа, пока многих не распугал горный лев, объявление о котором мы видели. Похоже на то, что он попытался наброситься на ребенка на другой базе.
        Меня внезапно охватывает тревога, однако Леннон поднимает вверх руку, желая меня успокоить:
        - Обычно горные львы сторонятся населенных районов, но когда пытаются нападать, малыши в их глазах выглядят жертвой. Мы не дети. С нами все будет в порядке, особенно когда вокруг полно других туристов. К тому же сообщение об этом поступило с базы за много миль отсюда, а мальчонка остался цел и невредим.
        От его слов мне так и не становится лучше…
        - А теперь посторонись, - говорит Леннон, взмахом руки веля отойти в сторону, - мне надо позвонить родакам, пока этот рейнджер нас с тобой отсюда не вышвырнул.
        Мне кажется, что остаться подслушивать его разговор с моей стороны будет бестактно, поэтому я поспешно покидаю станцию, не забыв прихватить из пластиковой коробки с крышкой бесплатную карту заповедника. Солнце клонится к горизонту, разливая меж деревьев теплый оранжевый свет. Вернувшись, Леннон без конца улыбается, лучась спокойствием и самодовольством. Что бы они с мамочками ни наговорили друг другу, у него явно поднялось настроение.
        Но не успеваю я его об этом спросить, как он машет у меня перед носом разрешением на установку в лагере палатки:
        - Отлично, Медуза. Теперь ищем свободное место. Примерно вон там. Пора ставить палатки. В виде бонуса там есть туалеты и душ.
        Во-первых, он уже сто лет не называл меня этим прозвищем. А во-вторых, душ. ДУШ!
        - А ты и правда умеешь завоевать девичье сердце, - ухмыляюсь я.
        - Стараюсь, как могу, - отвечает он, и я чувствую, что означенное сердце в груди пропускает удар.
        Мы идем по тропе через лагерь, кивая незнакомцам, которые приветственно поднимают в наш адрес руки. Похоже, это одна из фишек отдыха в палаточном лагере. Я не привыкла к столь открытому дружелюбию со стороны совершенно чужих людей. Неужели все эти хиппи не знают, что это лучший способ нарваться на ограбление? Голову вниз, глаза в тротуар - вот мой девиз. Опять же, может, они так счастливы оттого, что у них у всех есть машины, либо прямо у палаток, либо на соседней парковке, а кемпинг для автомобилей - это уже совсем другая история. Они сидят на раскладных стульях, а в холодильниках у них настоящая еда, а не продукт заморозки и сушки. С каких это пор я стала с завистью смотреть на стулья и упаковки дешевых хот-догов? Но боги небесные, как же заманчиво это все выглядит!
        - Бинго! - восклицает Леннон, показывая на пустующий участок грязи. - Рейнджер Бот сказал, что у них есть два свободных места, так что мы можем выбирать. Второе я видел у туалетов и полагаю, что мы от него воздержимся. Раньше мне уже приходилось ставить палатку у отхожих мест. Это примерно то же, что сидеть у клозета в самолете, только хуже. Намного хуже.
        - Все, помолчи. На этой площадке и запаха нет, да и выглядит она просто идеально.
        Участок вытянут в длину. Слишком голый, к тому же соседние расположены к нему намного ближе, чем хотелось бы. С другой стороны, он ровный, на нем нет ни веток, ни камней, которые пришлось бы убирать. Более того, здесь есть наш личный стол для пикника, медвежий сейф и чаша для костра с грилем, окруженная ржавым ободом.
        - Супер. Эх, если бы у нас еще были хот-доги…
        - У нас есть макароны с сыром, опять же морожено-сушеные, а если будешь хорошо себя вести, поделюсь с тобой запасом дражешек М&М.
        - Заметано, - говорю я.
        Когда мы сгружаем на столик для пикника рюкзаки, чтобы выудить из них палатки, между нами повисает неловкая пауза. Не знаю, о чем он сейчас думает, но прошлой ночью, помнится, мы спали вместе. В то время как сейчас…
        Да, я поднимаю на него глаза и вижу в его взгляде подтверждение. Он думает о том же, о чем и я.
        Сейчас все иначе.
        - Слушай, может, поставим палатки бок о бок? - говорит он через несколько напряженных секунд.
        - Звучит здорово.
        Времени для этого нам требуется совсем немного.
        Леннон оглядывает поросшую лесом территорию вокруг лагеря:
        - За дровами мне, вероятно, придется отправиться вон туда. Но я могу застрять в этом леске надолго, особенно если в него регулярно совершают набеги другие туристы. Если хочешь, можешь принять душ, а я тем временем посмотрю. - Леннон щурит глаза и поднимает вверх указательный палец. - Что-то я не то ляпнул. Имеется в виду, пойду посмотрю, есть ли в лесу дрова.
        Я фыркаю и тихо смеюсь.
        - Хотя могу посмотреть и что-нибудь другое.
        - Отправляйся-ка ты за хворостом.
        Его губы расплываются в игривой улыбке.
        - Если передумаешь, свисни мне.
        - Есть, капитан, будет сделано!
        Перед тем как отправиться в лесок, Леннон ставит меня в известность, что сейчас самое время постирать нашу грязную одежду, и достает маленький пузырек биоразлагаемого кастильского мыла. Мои окровавленные, искусанные змеей носки явно нуждаются в стирке, равно как и нижнее белье и пара маек на лямках. Я собираю их, хватаю туалетные принадлежности, переодеваюсь и иду в душевой домик, представляющий собой еще один деревенский сруб, по дизайну схожий со станцией рейнджеров. Увидев какую-то туристку, дефилирующую по лагерю в банном халате и шлепанцах, понимаю, что это территория хиппи и до этикета здесь никому нет никакого дела.
        Это тебе не гламурная турбаза. В скрытое за деревянной перегородкой отделение ведет дверь с надписью «ДАМЫ». Войдя внутрь, я обнаруживаю шкафчики для одежды и длинные раковины перед зеркалами. Вода в них холодная, а чтобы получить горячую, доступную в одной из трех душевых кабинок, нужно бросить в небольшой автомат денежку. Имеющихся в наличии двадцатипятицентовиков мне хватит на пять минут, и хотя я в ударном темпе выливаю на голову шампунь, мою ее, занимаюсь бритьем, вода все равно заканчивается в самый неподходящий момент, когда мои пальцы снимают со змеиного укуса повязку. Когда она внезапно холодеет как лед, я взвизгиваю от удивления, но мне все же удается простоять под ней достаточно долго, чтобы закончить, после чего я вытираюсь небольшим туристическим полотенцем из микрофибры - одно из приобретений Рейган, - чищу зубы и стираю в раковине одежду.
        Одна из проблем душа посреди дикой природы заключается в отсутствии фена, а температура на улице начинает падать по мере того, как солнце катится к горизонту. Не могу сказать, что мне холодно, но с учетом массы мокрых кудрей на голове и не особо тепло. К счастью, когда я возвращаюсь к нашим палаткам, Леннон уже развел костер и натянул невысоко над землей между своей палаткой и столом для пикника веревку для сушки мокрой одежды. Вывешивая нижнее белье на всеобщее обозрение, я чувствую себя немного не в своей тарелке, но, поскольку у других палаток туристы занимаются точно тем же, понимаю, что этот один из тех моментов, когда надо проглотить гордость и послать все куда подальше. Я быстро набрасываю мокрые вещи на веревку и сажусь на медвежий сейф у костра, чтобы его тепло высушило мои волосы, пока Леннон в свою очередь тоже идет в душевой домик.
        Теперь, когда все вернулись из своих однодневных походов и готовят ужин, в лагере и правда бурлит жизнь. Мне непривычно находиться в окружении такого количества людей. С тех пор как нас бросила Рейган и у меня съехала крыша оттого, что мы с Ленноном остались одни, будто прошла целая вечность. Я наблюдаю за окрестной бурной деятельностью, думая о том, откуда все эти люди и почему они разбили здесь свой лагерь. Они явно отличаются от гостей гламурной турбазы. Не знаю, хорошо это или плохо, но как уж есть. По крайней мере, мне не надо сгорать от напряжения, размышляя о том, какой вилкой пользоваться за ужином из четырех блюд. Кроме того, здесь все, похоже, пребывают в приподнятом настроении. И хотя после звонка маме меня до сих пор не отпускает легкая тревога, думаю, что я в этом плане тоже не исключение.
        Несколько минут я, опустив голову, расчесываю у огня свесившиеся вниз волосы и вдруг слышу тихий присвист.
        Резко дергаю головой и вижу длинные ноги Леннона, шагающие в мою сторону.
        - Ну ты даешь. Посмотри, как твое белье, этот запретный плод, плещется на ветру. Вот это круто. От его вида я просто тащусь, как настоящий француз, хотя, если честно, думал, что оно у тебя будет в клеточку.
        - О господи, - говорю я, слегка пиная его ногой, - а ну не смотри, извращенец.
        Он вешает рядом с моим свое собственное белье, набрасывает на плечи полотенце, его мокрые, черные волосы самым восхитительным образом торчат в разные стороны.
        - Хорошо, не буду, но тогда и ты не смотри.
        - А на что там смотреть? На черные семейные трусы? Так я их уже видела прошлой ночью, когда ты перебрался ко мне в палатку.
        - Э-э-э… правильно. А потом я в этом наряде весь день стоял у тебя перед глазами?
        - Прошу тебя, прекрати.
        - Хватит болтать, а то… - Он смеется, а когда я опять пытаюсь его пнуть, уворачивается.
        Я чувствую запах крема для бритья и вижу, что Леннон избавился от щетины.
        - Ну хорошо, хорошо. Старайся держать себя в руках, и я тоже не буду давать себе волю. Нам предстоит решить проблемы поважнее, мой желудок, например, готов сожрать самого себя. Как насчет того, чтобы заняться макаронами с сыром, а?
        Пока он возится с посудой, я оглядываю другие палатки, наблюдая за тем, как вокруг них шастают туда-сюда взрослые и дети. В одном месте даже сгрудилась группка подростков, один из которых достает из чехла акустическую гитару. Леннон говорит, что доморощенный гитарист есть в каждом лагере. Это, можно сказать, императив.
        Пока на костре греется вода для ужина, Леннон осматривает следы змеиных зубов на моей ноге и накладывает на подживающую рану новую повязку, заявляя, что место укуса выглядит «намного лучше». После чего мы готовим и поглощаем далекие от сказочных макароны, в которых кроме приторного сырного соуса также присутствует сушеная говядина, поэтому мы на пару разыгрываем комедийный номер, страстно называя их жаренными на гриле гамбургерами, запах которых доносится от соседней палатки. Когда ужин наполовину съеден, сумерки сгущаются до такой степени, что Леннону приходится зажечь наши маленькие туристические светильники. Чтобы лучше видеть мое нижнее белье, шутит он, и я запускаю в него своей вилкой-ложкой. Он напускает на себя оскорбленный вид, и в этот момент подростки у своей палатки принимаются во главе с гитаристом распевать сообща какой-то гимн. Громко.
        - Оооооо нет, - шепчу я. - Кошмар. Они ведь даже в ноты не попадают.
        - Да и гимн у них поганый. Как насчет «Свят, свят, свят, Господь Бог»? Вот от этого ты сейчас точно была бы без ума.
        - Ага! - восклицаю я. - Теперь понятно, почему Мак таскает тебя в церковь. Не из-за твоего чертового черного прикида, а потому что ты украл у нее кредитку, чтобы заплатить за номер в отеле.
        Он явно смущается:
        - Да, меня застукали. Хотя я сам во всем признался, а это должно хоть как-то да учитываться. Но ты права, она заставляет меня сидеть и выслушивать эти песнопения в качестве епитимьи.
        - Теперь мне все ясно.
        - Вообще-то это твоя вина.
        - Моя? - переспрашиваю я.
        - Ты обольстительная девушка, Зори. Если бы ты меня в прошлом году впервые не поцеловала, мне бы и в голову не пришло снимать в том отеле номер и…
        - Я тебя поцеловала? Это было случайно!
        - Поцелуй никогда не бывает случайностью. Ему в принципе неведомо это понятие.
        - Я поскользнулась, когда сидела на скамейке.
        - И нечаянно припала ко мне губами?
        - Это все Андромеда, она побежала за белкой и дернула меня за поводок.
        - Эти сказки прибереги для других. Что касается моего участия в этом, то я с ним смирился и признал, что ни в чем не виновен.
        - Но если это была не случайность, то вина лежит и на мне, и на тебе.
        - Если верить Евангелию, то нет… - он переходит на голос уличного проповедника: - Да, хотя меня соблазнил демон в облике девы в саду…
        - Эй! Это ведь не я, а ты у нас демон в саду искусственных членов, выставленных в витрине вашего магазина.
        - Зори, надо говорить правильно: не в саду искусственных членов, а в лесу. Кстати, я сам помогал устанавливать эту экспозицию. И даже сфоткал Риука, пока он там ползал.
        - Надо будет посмотреть, - говорю я, но мои слова тонут в нестройном гимне у палатки через дорогу. - Тьфу ты, - жалуюсь я, - чертова толпа… лучше бы мы с тобой разбили лагерь в глубине территории. Нет, ты не подумай, душ - это здорово, да и питьевой воды из крана набрать куда легче, чем черпать в реке и ждать, когда она профильтруется. Но боже мой, сколько же от этой цивилизации шума.
        - Так-так-так. По-моему, кое-кто у нас подцепил вирус, - говорит Леннон, показывая на меня пальцем.
        - Какой еще вирус? - с безумным видом оглядываю себя я, включая одежду и ноги.
        - Да нет, я имею в виду вирус туризма, - со смехом говорит он, - ты уже стремишься к покою и тишине. У меня тоже с этого все начиналось. Я просто хотел удалиться от всех и подумать.
        - Заниматься этим на регулярной основе я, вероятно, не готова, но прелесть туризма видеть все же начинаю.
        Он машет рукой куда-то в глубину лагеря:
        - Знаешь что? Собирая хворост, я дошел вон до того большого холма. Там всего лишь пастбище и луг, но бьюсь об заклад, что оттуда отлично видны звезды. По крайней мере, он стоит в стороне от огней лагеря. Может, возьмем твой телескоп и махнем туда, пока они не запели «Будь рядом с нами, Господь», а?
        Да, конечно же да. Когда все вымыто и убрано, Леннон гасит костер, мы берем клапан от палатки и телескоп. Потом закрепляем на голове фонарики, не забыв выбросить в мусорный контейнер дорогущий фонарь Рейган, забираем из лагеря все наши припасы и направляемся к холму.
        Чтобы отыскать подходящее место, где огни от базы остаются за нашей спиной, времени требуется совсем немного. Мы все еще слышим других туристов, но уже совсем негромко. Леннон расстилает клапан от палатки, и мы располагаемся, будто на пикник. Я выключаю фонарик. Звезды здесь просто изумительны. Не думаю, что мне когда-нибудь доводилось видеть их в натуральном виде, без светового загрязнения городов. Их - мерцающих светящихся точек - тысячи и тысячи. Я словно вижу перед собой совсем другое небо.
        - Гляди, - говорю я, показывая на дымчатый белый след, - это Млечный Путь. Дома его нельзя увидеть без телескопа. Даже в обсерватории.
        Леннон тоже выключает фонарик и отклоняется назад, опираясь на ладони:
        - Фантастика. Я знаю, что все это настоящее, но мозг все равно отказывается признавать, что это не рукотворное, спроецированное на небосвод световое шоу.
        Нет, таких проекций просто не бывает. Мы долго смотрим на небо.
        - Думаю, у меня даже нет желания использовать телескоп, - говорю я, - просто хочется смотреть на них и смотреть. Странно, правда?
        - Ничуть, такое ведь не каждый день увидишь.
        Мой телефон разрядился еще не до конца, поэтому я быстро включаю его, чтобы воспользоваться в качестве фонарика и посмотреть, куда поставить телескоп. И в этот момент кое-что замечаю.
        - Здесь есть покрытие!
        - Да ты что? - говорит Леннон, вытаскивая свой телефон. - Гляди-ка, и правда. Мне пришли сообщения от брателло Бретта.
        - В самом деле?
        Я получила послания только от мамы и Авани.
        - Он извиняется, что они нас бросили. По сути, это классическое извинение без извинения. Погодика. Вот он от него уже открещивается. Да нет… Извиняется опять. Слушай, а родители Рейган разве не в Швейцарии?
        - Да, а почему ты спрашиваешь?
        - Потому что все это полный бред. Теперь он обвиняет Рейган, что она бросила нас и ушла. Чего это он? Кстати, он пишет с жуткими ошибками.
        - Сколько сообщений он тебе прислал? - спрашиваю я, глядя в экран его телефона.
        - Раз, два, три, четыре… восемь. В последнем опять спрашивает, не могу ли я достать ему травки.
        - Опять?
        - Ага. Однажды он уже об этом просил. Напридумывал в своей голове, что раз уж мой отец играл в группе, то у меня каким-то образом есть неограниченный доступ к наркотикам. Клянусь тебе, Бретт полное чмо. Я даже отвечать ему не буду.
        Авани в своем сообщении лишь подтверждает, что завтра уезжает на звездную вечеринку и что мы с ней там встретимся. Я по-быстрому решаю сказать ей, что со мной Леннон, что мы идем по туристической тропе через весь заповедник - лишь в самых общих чертах, без каких-либо подробностей, - и спросить, сможет ли она отвезти домой и его. Получив ее согласие и сообщив, когда мы будем на месте, я читаю мамино сообщение: Рада, что ты сегодня позвонила. Прошу тебя, береги себя, а как только будешь в Кондор Пик, пришли мне сообщение. Если тебе когда-нибудь захочется о чем-то поговорить, знай - я всегда рядом, договорились?
        Почему она без конца мне об этом напоминает? Я проигрываю в голове наш телефонный разговор, и меня немного охватывает беспокойство.
        - Тот фотоальбом я оставила дома в столе.
        - Что? - переспрашивает Леннон, выключая телефон.
        - Боюсь, как бы его не нашла мама. Она постоянно спрашивает меня, не хочу ли я с ней поговорить, словно склоняет в чем-то сознаться. Либо это фотоальбом, либо она знает, что я здесь с тобой.
        - Откуда?
        - Твоим родителям известно, что мы остались с тобой вдвоем?
        Он нерешительно молчит, потом отвечает:
        - Честно говоря, да. И они безмерно этому рады… В самом деле?
        - Слушай, - продолжает он, - они знают, что твои родители даже не догадываются, что ты здесь со мной, но не станут бежать и обо всем им рассказывать. Им известно главное - что мы с тобой в безопасности, - а остальное не имеет значения.
        - Значит, это фотоальбом, - говорю я.
        - Джой была расстроена?
        - Не особо. Скорее… разочарована.
        Несколько мгновений он хранит молчание.
        - Если хочешь знать мое мнение, спорю на что угодно - она уже давно подозревает твоего отца. И если нашла фотоальбом, то так тому и быть. Ты ничего не можешь с этим поделать.
        Я знаю, он прав. Ничего хорошего от моих переживаний не будет. Просто никак не могу остановиться. Терпеть не могу, когда мне что-нибудь не дает покоя.
        Но я стараюсь об этом не думать, выключаю телефон и сую его в карман. Затем ложусь на спину и смотрю вверх на звезды.
        Леннон опускается на землю рядом со мной, плечом к плечу.
        - Над нами одно и то же звездное небо, - произношу я.
        - Мы всегда живем под ним.
        - Но не вместе, - возражаю я.
        - Мне кажется, - говорит он, скользя ладонью по моей руке, - мы всегда были вместе, даже когда расстались.
        - Это конечно же затертый штамп, но порой я смотрела на звезды, думая о том, не любуешься ли в этот момент ими и ты, - срывается с моих губ признание.
        - А я, глядя на звезды, видел нас. Ты была звездами, а я темным небосводом позади тебя.
        - Но ведь без темного небосвода увидеть звезды было бы нельзя.
        - Я так и думал, что от меня тоже есть какая-то польза, - говорит он.
        - Без тебя никак.
        Он радостно вздыхает и закладывает за голову руку:
        - Когда мы расстались, я часто пытался находить созвездия и представлял, как ты мне о них рассказываешь. Например, о Большой Кошке.
        - О Большой Кошке? Может, ты хотел сказать о Большой Медведице… или о созвездии Льва?
        - Льва - это Felis Major, Большого Кота?
        - Да нет никакого Большого Кота. Есть только Ursa Major, она же Большая Медведица.
        - Но я могу поклясться, что видел на небе большого кота. Созвездие Большого Котяры.
        - Котяры? - в отчаянии переспрашиваю я.
        - Да клянусь тебе, что там было созвездие котяры с длинным хвостом. Вон там.
        - Где?
        - Да вон, - показывает он куда-то в небо, - на заборе стоит.
        - Ты имеешь в виду Тельца?
        - А Телец что, кот? - спрашивает он.
        - Телец - это бык!
        - Да знаю я, - говорит он и перекатывается на бок ко мне лицом, - мне просто захотелось немного тебя подразнить, чтобы ты поговорила о звездах.
        - Знаешь что? Какой же ты дурак! - со смехом говорю я и несколько раз тычу его под ребра.
        Он вскакивает и пытается схватить меня за палец:
        - Дурак, да? На твоем месте я не стал бы мириться со всем этим дерьмом.
        - Да? И что мне тогда прикажешь делать? Бросить тебя здесь искать кошачьи созвездия, а самой вернуться в лагерь?
        Я делаю вид, что встаю, но он хватает меня за руку и насильно усаживает обратно.
        - Ну уж нет.
        - Из-за тебя я сейчас сломаю телескоп.
        Леннон берет его и прячет за спину:
        - Думаю, так будет лучше.
        - Ну и чего ты добился? Теперь я не могу им воспользоваться.
        - А ты бы и так и так не стала. Если, конечно, не планировала шпионить с этого холма за парнями из библейского лагеря. Хотя я сомневаюсь, что ты сможешь увидеть там что-то запретное. А ведь мы с тобой знаем, что тебе нравится подглядывать, когда есть немного обнаженной кожи… Эй! - смеется Леннон, защищаясь одной рукой: - Ай! Хватит тебе драться! Я за тобой в обнаженном виде не шпионил. И в этой истории выступаю в качестве жертвы.
        - Ты не был обнажен.
        - Еще пять секунд - и был бы. Интересно, а ты бы отвела глаза, если бы я не застукал тебя на горячем?
        Я слишком долго мешкаю с ответом.
        Он обнимает меня за талию и привлекает к себе. Намного ближе. Моя грудь прижимается к нему.
        - А может, ты еще и сфоткала меня?
        - Обижаете, сэр. Я не пользуюсь телескопом, как какой-нибудь Том, обожающий подглядывать в замочные скважины.
        Как правило, не пользуюсь.
        - И ты предлагаешь мне в это поверить? Насколько мне известно, ты уже снимала меня с помощью этого шпионского объектива, - говорит он где-то в районе моих губ. - У меня есть повод для тревоги?
        - Судя по тому, что я увидела, тебе не о чем беспокоиться.
        - Вы поражаете меня, мисс. Неужели подглядывали за мной, когда я в своей комнате занимался всякими нехорошими вещами?
        - Ты всегда закрываешь жалюзи. И вечно портишь удовольствие другим.
        Он тихо посмеивается своим глубоким голосом, звук которого через его грудь резонирует в моей.
        - Зори? - Что?
        - Боже, как же мне тебя не хватало.
        - Мне тебя тоже.
        - Я хочу еще раз тебя случайно поцеловать.
        - Давай.
        Его губы нежно и медленно сливаются с моими. Рот источает ласку, рука гладит меня по спине. Я судорожно вздыхаю, и он меня целует.
        Всего раз, быстро.
        В моей груди пульсирует тепло.
        Леннон целует меня во второй раз, уже дольше.
        От этого тепла, медленно разливающегося внизу живота, я таю.
        Он целует меня в третий раз и…
        Все, я пропала.
        Я тону в нем. От меня остаются лишь мурашки по телу, бушующие эндорфины и несущееся по коже наслаждение. Лишь его губы, служащие мостиком между ним и мной, и мои пальцы, забравшиеся ему под рубашку, чтобы исполнить на тугих мышцах спины свой танец. Лишь его руки, обнимающие меня теплым одеялом.
        Лишь мы с ним и звезды вверху.
        Великолепно. Мы будто занимались с ним этим долгие годы. Он будто точно знает, как повергнуть его в трепет, а я - как вырвать из его груди стон. Мы мужественные исследователи. Лучшие на всем белом свете. Льюис и Кларк. Фердинанд Магеллан и сэр Френсис Дрейк. Нейл Армстронг и Салли Райд.
        Зори и Леннон.
        Как же мы в этом деле хороши!
        Не успеваю я ничего понять, как мы уже откатываемся в сторону, переплетясь руками и ногами, и лежим наполовину на клапане от палатки, наполовину в ночной траве. Точно так же как тогда, во время Великого Эксперимента. Мои очки куда-то запропастились, его рука шарит под моей юбкой, он шепчет мне все эти безумно интимные, шокирующие вещи, которые, по идее, должны вогнать в краску мои уши, но в данный момент звучат истинной поэзией. Мои пальцы тянутся к пряжке его ремня и…
        Крик.
        Не мой. И не Леннона. В лесу.
        Судя по голосу, женщина. Попавшая в беду.

22
        Ему вторит еще один. Уже с другой стороны. В ответ на первый.
        Нет, люди так не кричат. Это что, зверь?
        - Что за черт? - шепчу я, не снимая ладони с его обнаженного живота.
        Кто-то самым неприличным образом задрал ему рубашку. Ой, да это же я.
        - Все в порядке. Просто небольшой горный лев. Опасности нет, - шепчет Леннон, приглашая мою руку опуститься пониже.
        Ох! Ого!
        Этот горный лев явно его возбудил.
        В ответ на это я тоже трепещу еще больше.
        Постойте. Горный лев?
        - Горный лев? - страстно шепчу я.
        - Крик дикой кошки, которая, вероятно, пытается найти самца, - подтверждает Леннон таким голосом, будто находится под кайфом. - Боже, как же хорошо чувствовать твои руки.
        - Она что, на нас набросится? - спрашиваю я таким же хмельным голосом.
        При этом понимаю, что мне надо бы убрать руку с его джинсов, но не могу послать соответствующую команду пальцам, которые, несомненно, хотят остаться и продолжить свою разведку. Тело говорит: Эй, на судне! Я много месяцев бороздило пустынный океан и вот теперь наконец увидело землю. Плодородную землю. Землю намного лучше той, что помнило. И ни за что не поверну этот корабль обратно.
        - Чего? - шепчет он.
        - Я что, произнесла это вслух?
        - Распутные пиратские дела? У меня ведь и правда кое-что есть для Энн Бонни[7 - Энн Бонни (1702 -1782) - пиратка ирландского происхождения по прозвищу «повелительница морей».].
        Ночной воздух прорезает еще один крик.
        - Господи Иисусе! - говорю я, и сердце в моей груди трепещет опять, но на этот раз уже не сладостно и не приятно. - Такое ощущение, что кричит человек.
        - К тому же где то совсем-совсем рядом, - трезвеющим голосом отвечает Леннон. - Как бы я ни хотел, чтобы ты никогда, ни за что на свете не останавливалась, нам, похоже, надо…
        Раздается новый крик. Словно ушат холодной воды. Теперь я не на шутку напугана и мысленно представляю себе, как из мрака выпрыгивает зверюга и рвет когтями в клочья мое лицо. Природа - это настоящий фильм ужасов, мы в открытом поле, к нам подкрадываются свирепые звери.
        Я паникую, не в состоянии отыскать очки и фонарь, однако их находит Леннон. Собрать вещи нам удается не сразу, потом мы бежим обратно к холму, а за нашими спинами раздаются крики сексуально озабоченной дикой кошки.
        Вернувшись обратно в лагерь, мы видим нескольких туристов в одном белье, настороженно прислушивающихся к кошачьим воплям. Все они обращают взоры на нас, и я - какой ужас! - заливаюсь краской, будто в чем-то виновата. Ладно, теоретически я действительно виновна и теперь стала местной потаскушкой, так что можете радоваться.
        Леннон, со своей стороны, действует спокойно и собранно, оживленно переговаривается с другими туристами и сообщает им, что в леске у подножия холма действительно шастает парочка горных львов, однако в лагерь они, скорее всего, не сунутся. Среднего возраста мужчина с ямайским акцентом, представившийся Гордоном, рассказывает, что в минувшие годы ему приходилось встречать здесь горных львов, и соглашается с Ленноном. А потом просит других проследить, чтобы их дети не разгуливали в одиночку, и вообще соблюдать осторожность.
        Поскольку рейнджер базы на ночь уехал, несколько человек, в том числе и Леннон, добровольно вызываются покараулить. А когда мы упаковываем обратно вещи, он вытаскивает из рюкзака еще один туристический светильник из тех, что размером с ладонь, и устанавливает его на столе.
        Какое-то время лагерь гудит от приглушенного шепота, в чашах у некоторых палаток вспыхивают костры. Мы лакомимся дражешками М&М из запасов Леннона, от пережитого волнения устраивая полуночный кутеж, и не успеваю я взять вторую горсточку, как у него округляются глаза.
        - Блин! Ну ни хрена себе!
        - Что такое? - восклицаю я и, как безумная, оглядываюсь по сторонам в поисках дикой кошки.
        - Да нет, - говорит он, поворачивая меня обратно, - я имел в виду твою крапивницу.
        Я опускаю глаза и смотрю туда, где он легонько оттянул воротник моей футболки. Мои шея и грудь покрыты розовыми волдырями. Задрав футболку, вижу их также на животе и руках.
        Первым делом в голову приходит мысль, что у меня аллергия на Леннона. Да и потом, Вселенная, конечно, не может не наказать меня за то, что я каталась с ним на хрестоматийном сене. Ну что же, в конце концов, я ведь местная потаскушка. Меня прокляли. Но анализ Леннона отступает чуть дальше от паранойи.
        - Это все высокая трава на холме. К какому виду она бы ни относилась, твоя крапивница явно не пришла от нее в восторг.
        Он оглядывает меня и спрашивает, не трудно ли мне дышать. Нет, не трудно. Ухудшения зрения тоже не наблюдается, да и горло не отекает. Одним словом, симптомов вызывать «неотложку» нет.
        - У тебя есть лекарство? - спрашивает он.
        - Да, но я не думаю, что дело так уж плохо. Такое случалось и раньше, помнишь?
        - В тот день мы отправились к заброшенному складу искать клад, - шепчет он.
        Тогда нам было по четырнадцать, кто-то подарил его отцу металлоискатель, который тот отдал Леннону. Мы даже не сомневались, что разбогатеем, обнаружив пиратский клад с золотом. Но все наши трофеи в итоге ограничились лишь винтажной железной биркой с именем, судя по виду, когда-то принадлежавшей официантке, старой монетой достоинством в двадцать пять центов с высверленной посередине дыркой и ветеринарным шприцем с загнутой иглой. Вещами совершенно бесполезными. Леннон оставил себе бирку с высеченным на ней именем «Дороти», а я - монету. А поскольку там все поросло одуванчиками, на меня буквально в мгновение ока набросилась крапивница.
        - Как насчет бенадрила? - спрашивает он.
        - Чего-чего, а этого у меня полно, - отвечаю я, кивая головой.
        - Тогда почему бы тебе не принять максимальную дозу? - предлагает Леннон. - Имеется в виду прямо сейчас.
        Я следую его совету и глотаю еще две таблетки, просто для гарантии. Крапивница выглядит просто ужасно. Не успела я обменяться с парнем лучшим в жизни поцелуем, как тут же превратилась в монстра.
        Слушай, Вселенная, а не пошла бы ты, а? А не пошла бы ты далеко и надолго?
        Мой спальник все еще свернут, поэтому я использую его в качестве подушки и ложусь на пол палатки. Пытаюсь сосредоточиться и успокоиться, потому что от стресса все будет только хуже. Смутно размышляю о побочном действии антигистаминных препаратов, «способных вызывать дремоту», хотя, если принять двойную дозу, правильнее было бы говорить «можешь спорить на столь дорогую твоему сердцу попку, что дремота у тебя будет стопроцентно». Но следующая мысль, которая приходит в голову, когда меня будит Леннон, о том, что у меня страшно свело судорогой шею.
        - Чче, ужжже утро? - бормочу я, совершенно ничего не соображая и едва ворочая языком.
        - Да нет, всего первый час ночи. Твой храп длился около часа.
        - Вот блин!
        - Ты была просто прелесть. И храпела совсем не громко. С открытым ртом.
        Я, застонав, вытягиваю шею.
        - Эти таблетки от аллергии - сплошной идиотизм.
        Леннон поднимает подол моей футболки:
        - Зато действуют. Крапивница идет на убыль. Устала?
        - Еще как, - шепчу я.
        - Горные львы ушли. Давай спать.
        Вот тут я тебя, приятель, уже на шаг обскакала.
        В то же время Леннон не дает мне улечься опять на полу палатки и легонько выталкивает меня в холодный ночной воздух, отчего я злюсь, но только пока не вижу, какой он занимается магией. Ему каким-то образом удается соединить молниями два наших спальных мешка в один большой. Поскольку они не совсем одинакового размера, результат его стараний выглядит немного несуразным, однако Леннон раскатывает свой матрац из пенополистирола и кладет на него сверху наш общий спальный супермешок. Потом сооружает из одежды длинную подушку и покрывает ее высохшими туристическими полотенцами.
        Да ведь он настоящий гений отдыха на лоне природы!
        И если бы я больше соображала и не была такая сонная, то показала бы, как ценю его навыки, продолжив с того самого места, на котором мы остановились, когда стал орать этот кугуар. Но у меня слипаются глаза. Он запихивает наши рюкзаки в свою палатку, я залезаю в двойной спальный мешок и, извиваясь всем телом, вылезаю из джинсов. Он забирается и ложится рядом - сильный и теплый. Мы льнем друг к другу, я сворачиваюсь калачиком и кладу ему на грудь голову, а когда меня обнимают его руки, в голове мелькают разрозненные мысли.
        Первая: Это божественно.
        Вторая: Я хочу, чтобы это длилось вечно.
        Последнюю я произношу вслух: «Отец позволит мне видеться с тобой, только если я расскажу, что в курсе его делишек».
        Леннон протяжно вздыхает, потом у меня в ухе громыхает его ответ:
        - Я знаю.
        - И мои родители после этого разойдутся.
        - Чего-чего, а этого я точно не хочу. Ни за что на свете. Если бы мои родители расстались, я мог бы с этим и не справиться.
        - Что тогда будем делать?
        Он гладит меня по руке:
        - Не переживай, что-нибудь придумаем. Обещаю.
        Да я и не переживаю. Слишком устала. Но где-то на задворках сознания понимаю, что время, когда мы вместе, истекает и по возвращении домой все может пойти крахом. Мне надо будет выработать надежный план действий. Придумать что-то вроде мысленного бункера на тот случай, если мой мир рухнет, чтобы быть в безопасности.
        Все это время я думала, что в отсутствие Леннона моя жизнь будет легче. И наполовину была права. Теперь, когда он вернулся, все в миллион раз усложнилось. Я даже не подозревала, что слово «мы» может быть связано с такими трудностями.
        На следующее утро мы покидаем лагерь раньше запланированного.
        Я просыпаюсь в стылом спальном мешке, кое-как выбираюсь наружу и вижу, что Леннон уже одет. Он превратился в комок нервной энергии. Поначалу я опасаюсь, что у нас опять проблема с горными львами, но он заверяет меня, что они давно ушли. Теперь у нас другой повод для тревоги.
        Надвигается летняя буря. Остатки тропического тихоокеанского фронта бродили в районе Южной Калифорнии, а теперь набрали силу и двинулись на север.
        Если мы собираемся попасть на звездную вечеринку, нам сегодня придется идти по Куин’з Гэп - узкому каньону меж двух гор. По нему протекает река, а реки во время бури имеют обыкновение разливаться. В том числе и заливать весь каньон.
        - Я говорил с рейнджером, - объясняет Леннон, - он предупредил, что мы можем оказаться в ловушке. Поэтому нам надо либо преодолеть его до вечера, либо остаться здесь еще на ночь. Но может случиться так, что потом нам придется ждать еще день, пока каньон не очистится до такой степени, что по нему можно будет пройти.
        - Ты уверен, что мы сможем его преодолеть?
        - Если грозовой фронт будет двигаться с той же скоростью, что и сейчас, то проблем не будет. Но нам нужно будет скоро выступать. Через час.
        - Ни хрена себе.
        - Как твоя крапивница? - Он поднимает мой рукав и оглядывает руку. - Уже не так страшно, но уйти окончательно она не ушла.
        - Спасибо, что хоть волдыри больше так не чешутся.
        Теперь в моих силах лишь приглядывать за ними и пытаться держать в узде. По минимуму подвергать себя стрессу и принимать лекарства в целях профилактики. От бенадрила у меня по-прежнему туго соображают мозги, поэтому за завтраком надо будет принять препарат против сонливости, который выписывают в дополнение к противоаллергическим средствам. Завтрак, кстати, как я вижу, уже готов, потому как Леннон успел все расставить и разложить, включая и жизненно важный сейчас кофе.
        - Я волью в себя весь этот кофеин сразу же, как вернусь из туалета, - говорю я ему, - в том количестве, которое ты сможешь мне выделить.
        - Я сделал его крепче некуда, так что на вкус будет как жженая тина. И густой, как молочный коктейль.
        - Я даже забыла, как ты мне нравишься.
        Его губы расплываются в улыбке.
        - А если мы не утонем во время грозы и мне удастся доставить тебя на звездную вечеринку, то понравлюсь еще больше, так что давай быстрее.
        - Легко сказать - быстрее!
        Нам приходится наскоро проглотить завтрак и свернуть лагерь, в том числе упаковать рюкзаки в мешки для мусора на случай дождя. Собравшись, выходим из лагеря вместе с несколькими родственными, но несчастными душами, которые тоже встали ни свет ни заря. Вскоре они расстаются с нами и сворачивают на тропу Силвер Трейл. Наш маршрут, ведущий на запад, проторен куда меньше. Меньше означает отсутствие других туристов, что хорошо, но также и возврат в глубь территории.
        Ни тебе указателей, ни ванн, ни сотовой связи.
        Где человек предоставлен самому себе.
        В тающем утреннем тумане мы шагаем к небольшой горной гряде, поросшей орегонской сосной. После небольшого крутого подъема лес идет вниз и спускается к реке, петляющей по дну длинного каньона Куин’з Гэп.
        Каньон очень узок, весь зарос папоротником и мхом. Ширины тропинки, идущей слегка под уклон на правом берегу реки, едва хватает, чтобы по ней могли пройти два человека, поэтому время от времени мне приходится идти позади Леннона, огибая очередной куст-переросток. Но все эти трудности - бесконечная паутина, ухабистая тропа и низко нависающие над ней ветви деревьев, время от времени пытающиеся выколоть мне глаз, - стоят того, чтобы их преодолеть, потому как окрестные виды потрясающе эффектны. Рядом по каньону журчит река, над которой в тех местах, где она низвергается вниз с небольших холмиков отполированного водой камня, клубится туман брызг, а неописуемый папоротник, покрывающий дно ущелья, с каждым шагом словно становится еще пышнее.
        Папоротник - это препятствие. Природа здесь словно говорит, что ты больше достойна помощи.
        Мы великолепно проводим время, и я рада оказаться подальше от туристов-гитаристов с их обольстительным жареным мясом. А заодно остаться наедине со своими мыслями. На этот раз, вместо того чтобы переживать по поводу родителей или прокручивать в голове планы на день, я трачу время турпохода по этому каньону на то, чтобы полюбоваться Ленноном. Мысленно я возвращаюсь к нашим поцелуям минувшим вечером, дополняя их некоторыми фантазиями, от которых они становятся на пятьдесят процентов развратнее.
        Но к полудню силы начинают меня покидать. Не помогают даже непотребные мысли. У меня все болит, я устала, у меня осталось одно-единственное желание - упасть на землю и уснуть.
        - Мне нужно отдохнуть, - говорю я Леннону.
        Он бросает на меня взгляд, сводя на переносице брови:
        - Ты в порядке?
        - Просто устала.
        - По правде говоря, я тоже. Иди сюда, - говорит он и машет рукой, подзывая меня ближе. - Я хочу посмотреть, как там твоя крапивница.
        - Да тебе просто хочется поглазеть на мое уродство, - говорю я, когда он поднимает подол моей футболки, обнажая полоску на животе.
        Кожа испещрена розовыми волдырями, но самые большие из них уже стали опадать.
        - Очень сексуально, правда?
        - Сексуальнее не бывает, - соглашается Леннон, поглаживая пальцами вздувшуюся сыпь. - Чешется?
        - Даже не знаю. Очень трудно сосредоточиться на проблемах, когда ты меня без конца лапаешь.
        У него приподнимаются уголки рта.
        - Говоришь, у меня волшебные руки, как у Иисуса?
        - А ты утверждаешь, что у меня проказа?
        Он заправляет мою футболку обратно:
        - Совершенно верно. Именно это я и хочу сказать. Так что прошу тебя держаться от меня подальше и уж тем более не целовать.
        - Заметано.
        - Это называется реверсивная психология…
        - Знаю. Просто до меня кое-что дошло.
        - Правда? Слушай, расскажи, а?
        - Кроме Джой ты единственный, кто не боится касаться моей крапивницы.
        - Она же не заразная. А если ты считаешь, что несколько пупырышков на твоей коже не позволят мне прикасаться к тебе этими волшебными руками после того, чем мы вчера занимались, то подумай еще раз, так это или нет.
        - Ладно. Я лишь хочу… э-э-э…
        - Ты лишь хочешь сказать, что это было здорово, да? - доводит мою мысль до конца он.
        Неужели я заливаюсь краской? Мои уши объяты жаром. Как и некоторые другие части тела. Прошлой осенью мы никогда особо не флиртовали. Тогда все происходило иначе. Днем мы дружили, по вечерам превращались в парня с девушкой и целовались, да при этом умудрялись держать наши отношения в тайне и исследовать новый для нас мир, не смешивая одно с другим.
        Сейчас наша взаимная энергетика приобрела совсем иной характер. Что-то вроде трепетного напряжения.
        Этот поток энергии, понятное дело, ощущаю не только я. Несколько раз мне удавалось перехватить его взгляд, когда он украдкой поглядывал на меня самым краем глаза, будто пытаясь оценить. Изучить. Это волнует и сводит с ума, я чувствую себя так, словно у меня случится сердечный приступ, если ничем в ближайшее время не пожертвовать.
        И опять эта улыбка.
        - В любом случае, твоя крапивница выглядит в сто раз лучше, чем вчера вечером, хотя перенапрягать организм тебе все же нельзя.
        - Это ваше ученое мнение, доктор Макензи?
        Ну да, на непотребные мысли сил у меня чуточку больше. Я с удовольствием перенапрягу организм, если, конечно, Леннон мне в этом поможет.
        - Гордон сказал, что прошлым летом отсюда пришлось эвакуировать по воздуху парня с крапивницей.
        - Гордон?
        Моему мозгу требуется несколько секунд, чтобы выбраться из канавы и понять, что это тот мужик с Ямайки, которого я видела ночью в лагере.
        - Мы с ним утром говорили.
        - Вы только на него посмотрите, оказывается, он никакой не социопат.
        Леннон весело закатывает глаза и продолжает:
        - Гордон сказал, что у этого парня до этого не было приступов крапивницы, по крайней мере таких сильных. Зато была небольшая аллергия на арахис, и хотя в небольших количествах ему разрешалось его иногда есть, во время восхождения на гору он сожрал черт знает сколько сладостей с земляными орехами. И все это в сочетании с усталостью… Одним словом, у него так отекло горло, что он даже потерял сознание.
        Ангионевротический отек. Это когда твое лицо раздувается как мяч. Он бывает у многих, кто болеет крапивницей. Мне, к счастью, пока его удавалось избежать.
        Хотя я и слушаю, что говорит Леннон, меня больше заботит источник этой истории с эвакуацией по воздуху.
        - Ты рассказал Гордону о моей крапивнице?
        - Он часто ходит здесь в походы, и я лишь попытался выяснить, не знает ли он, какая трава растет на том холме. Это, кстати, шерстистый бухарник и луговые ромашки.
        - Вот оно что, тогда понятно. Луговые ромашки как раз входят в мой запретный список. Опасный аллерген.
        Он смотрит на меня с таким видом, будто говорит: ятак и думал!
        - И мне конечно же жаль того придурка-туриста, которому пришло в голову обожраться «Сникерсов» во время восхождения, но у меня, слава богу, аллергии на арахис нет, - говорю я. - Ты можешь представить себе мир без земляных орехов?
        Леннон насмешливо кривит рот:
        - Ужас. Аллергии на арахис у тебя, может, и нет, но посмотри на другие пункты перечня факторов, способных испортить тебе жизнь. - Он начинает считать, загибая пальцы: - Стресс, ромашки, креветки в исполнении Санни.
        - Тухлые креветки, - весело шепчу я.
        - Тухлые креветки, - повторяет он, копируя голос Санни. - И не забудь добавить сюда дрянного пса старого мистера МакРори. Помнишь? Он лизнул тебе руку, а через пять минут…
        - А вот это вообще непонятно. Когда меня лижет Андромеда, никакой аллергии нет и в помине. Откуда мне было знать, что слюна этого цербера в моем случае яд?
        - Может, он просто полакомился ромашками?
        - Или креветками.
        - Вы, Зори Эверхарт, сплошное отклонение от нормы.
        - Нет, я просто большая оригиналка.
        - Ладно, старушка, давай накормим твой измученный крапивницей организм ланчем, чтобы ты смогла миновать этот каньон до того, как разразится буря.
        Отыскав место, где можно неплохо расположиться, мы всухомятку перекусываем, доставая еду из медвежьих сейфов, а когда вновь выходим на маршрут, мое тело уже не болит, как раньше. То ли помог привал, то ли дополнительная доза лекарств, а может, я просто привыкаю к пешему туризму. Как бы то ни было, шагая по тропе, я чувствую себя вполне комфортно. Просто постоянно ставлю одну ногу перед другой, любуюсь окрестностями и дышу.
        Голова ясная, шаги ровные, я иду вперед.
        Второй привал мы делаем после полудня, и в этот момент я впервые улавливаю в воздухе перемены. Другой запах. Почти что сладкий. Свежий и резкий, доносимый набирающим силу ветром.
        Леннон смотрит на небо:
        - Видишь вон там? Это кучевые облака. Они громоздятся друг на друга, образуя некое подобие башен. Когда этот процесс завершается, идет дождь.
        - Ой-ой.
        Он включает на телефоне GPS:
        - Мы почти что преодолели… вот черт, аккумулятор сел. Дай мне свой.
        Я достаю смартфон, но его батарейка тоже сдохла. Блин! Я не смогу послать маме эсэмэску. Она конечно же поймет и спишет все на сотовую связь.
        Он долго смотрит в черный экран, потом возвращает гаджет мне:
        - Ладно, неважно, я знаю, где мы находимся. Еще полчаса, и каньон останется позади. А может, и меньше. Сможешь идти дальше?
        - Если благодаря этому мы не промокнем, то конечно. Вперед!
        Несколько минут мы шагаем в быстром темпе, но ветер теперь буквально хлещет каньон. Вполне достаточно для того, чтобы бросать мне в лицо волосы. Леннон без конца поглядывает наверх. Похоже, темнеет. Мне хотелось бы получить у него больше сведений о шторме. Это совсем не в моем духе, но до этого я все свое внимание сосредоточивала на сведениях, дающих возможность пройти каньон так, чтобы нас живьем не сожрали комары. И о том, что будет потом, даже не думала. Словно буря собиралась пощадить нас, раз уж мы одержали победу. Типа: Ребята, вы прошли через каньон? Отлично! Тогда я не стану поливать вас дождем.
        И что мы будем делать, если разверзнутся хляби небесные?
        - То ли я действительно хорош, - говорит он, останавливаясь в нескольких шагах впереди, - то ли это у меня дурацкие глюки.
        Взобравшись на гребень холма и подойдя к нему, я вижу то же, что и он.
        Тенистый лес гигантских деревьев.

23
        Стены каньона расходятся и выводят нас прямо туда. Река устремляется в самую чащу.
        - Мэджестик Грув, то есть Величественная Роща, - говорит Леннон, останавливается и поднимает глаза на исполинские стволы. - Гигантские секвойи, самые большие в мире деревья. Многим из этих красавиц по тысяче лет. На побережье это дерево вырастает выше, но здесь, в Сьерре, оно все равно больше.
        Прибрежные секвойи есть и у нас дома, недалеко от обсерватории, но целый лес таких великанов я вижу впервые. Некоторые из них в обхвате не меньше машины и практически полностью загораживают небо. Папоротник, через который мы пробирались в каньоне, от них если и отстает, то самую малость. Он образует на лесной подстилке бледно-зеленый ковер, а его листья настолько огромны, что он словно устроил с секвойями соревнования, кто вырастет больше.
        - Он выглядит прямо как доисторический, - шепчу я.
        - Сцены в Эндорском лесу с участием эвоков в «Возвращении Джедая» снимались в районе залива Сан-Франциско в таком же лесу, как этот. Круто, правда?
        - Поразительно, - говорю я, когда мы входим в древний лес, и задираю голову вверх, чтобы увидеть циклопические стволы.
        Почва рыхлая, вокруг стоит странный запах плесени, как в библиотеке под открытым небом. То есть запах плесени в хорошем смысле этого слова. К тому же здесь тихо. Что, вообще говоря, странно, если учесть, что каньон переполняли звуки щебечущих птиц и отголосков реки, отражавшихся от его каменных стен. Вода течет и здесь, но ее журчание, поглощаемое деревьями-великанами, явно стало тише. Я подхожу к секвойе и зачарованно глажу мягкую, морщинистую кору. Потом распахиваю в стороны руки и стараюсь ее обнять.
        - Сколько надо человек, чтобы ее обхватить?
        - Слишком много.
        Стоя рядом со мной, Леннон тоже обнимает руками дерево. Но нас вдвоем не хватает даже на четверть его окружности.
        - Мне здесь нравится, - говорю я, отнюдь не лукавя.
        - Во всем парке это мой любимый уголок, - с горящими глазами говорит он, - мой храм.
        И я понимаю почему.
        Он машет рукой куда-то влево:
        - В нескольких милях отсюда, по северному краю секвой, идет тропа побольше. Здесь никто не ходит. Уединенное местечко. Ни людей, ни зверей. Деревья полностью преграждают доступ солнечному свету, поэтому животным здесь корма мало. Меньше насекомых для пропитания птиц и, как следствие, тише.
        - И никаких комаров.
        - Есть, но меньше, - поправляет меня он.
        - Ничего, как-нибудь выдержу. Если хоть что-то лучше, это уже хорошо, - говорю я, глядя по сторонам. - С ума сойти можно. Эх, как бы мне хотелось разбить здесь лагерь.
        - Почему бы и нет? - отвечает он. - Здесь и остановимся.
        - На ночь?
        - Да прямо сейчас. Сегодня мы рано поставим палатки.
        - В самом деле?
        - Ну конечно. Причина номер один: мне здесь нравится. Я знаю, тебе может показаться странным, но это для меня что-то типа уголка счастья. А когда я впервые его нашел, то пожалел, что со мной нет тебя, чтобы насладиться им вместе.
        Я смотрю ему в глаза, и у меня тает сердце.
        - Но сейчас нам никто не может в этом помешать, - уже тише добавляет он.
        Где-то вдали грохочет гром.
        Леннон тычет указательным пальцем в небо:
        - А вот тебе и вторая причина. Буря обещает быть яростной, поэтому нам надо найти подходящее место, чтобы разбить лагерь. Давай отойдем еще немного от каньона и что-нибудь подыщем. Да поживее.
        Никакой тропы здесь нет, поэтому нам не остается ничего другого, кроме как отправиться вниз по реке, огибая деревья и папоротник, углубляясь все дальше в лес. Гром набирает силу, пугает меня, но каждый раз, когда я нахожу полянку, достаточно большую, чтобы разместить наши палатки, Леннон поднимает на небо глаза и качает головой.
        - Но почему? - наконец спрашиваю я, в третий раз нарвавшись на отказ. - Река здесь хоть и рядом, но все же не так близко. Место ровное, к тому же…
        - Вон там, - говорит он, показывая на другую полянку.
        Она, по большому счету, ничем не отличается от этой. Может, чуть больше. Измучившись от поисков, я просто иду за Ленноном, с облегчением останавливаюсь и сваливаю рюкзак на землю. Он поднимает глаза и вглядывается в лесной полог:
        - Да, здесь будет нормально. Палатки поставим у этих двух деревьев. Они вдвое ниже остальных.
        Леннон уже расстегивает рюкзак и выхватывает из него палатку. Над кронами деревьев сверкает молния. Он замирает и прислушивается.
        Вдали гремит гром.
        - Пятнадцать секунд, - произносит он. - Милю звук преодолевает за пять секунд. Значит, буря в трех милях от нас.
        - Это что, плохо?
        - Эти деревья станут нам защитой, но они тоже высокие, а все высокое притягивает грозовые разряды. Вот почему я хотел поставить палатки под деревьями пониже. - Он машет на две дерева рядом с нами. - Чтобы любые возможные разряды приняли на себя другие, те, что повыше. Гроза здесь совсем не такая, как дома. В заповеднике от удара молнии погиб не один человек.
        - Что-то здесь то и дело умирают, - жалуюсь я, - прямо трагедия какая-то.
        У него поднимаются уголки губ.
        - Без тебя знаю.
        - Но…
        - Давай ставить палатки, разговоры будем водить потом, - перебивает меня Леннон, расчехляя нужные детали.
        Я хватаюсь за рюкзак, но не успеваю толком ничего сделать, как его палатка уже стоит на месте. Расстилаю пол моей рядом с ней, как мы делали раньше, но он лишь качает головой:
        - Надо поставить их дверь в дверь, лицом друг к другу.
        Я не спрашиваю почему, просто верю на слово, считая, что у него есть какой-то план. Он что-то меряет на моей палатке и отмечает расстояние, показывая мне, где начать. Ветер гоняет по лесу на приличной скорости, небо под сенью листвы потемнело до такой степени, будто опустилась ночь. Я устанавливаю палатку, собираю колышки, но нам предстоит еще один шаг - закрепить наверху клапаны от дождя. Полагая, что сделать это нам ни в жизнь не удастся, я бросаюсь закреплять палатку, пока ее не сдуло. Леннон устанавливает свой клапан и помогает мне соорудить небольшой вестибюль, опасаясь, как бы он не вышел за пределы моей входной двери. Но все измерения он выверил точно, поэтому, если не считать крохотной щели, клапан отлично прикрывает пространство между двумя палатками, образуя крохотный крытый проход.
        Наши рюкзаки он затаскивает в свою палатку, предварительно вытащив из них спальные принадлежности.
        - Я разложу все в большой палатке, - говорит он, - а ты тем временем набери в бутылки воды. Моя практически пуста, а вода нам понадобится готовить. Но держись в поле моего зрения. И торопись.
        Грохочет гром. Я хватаю бутылки для воды и фильтр Леннона, работающий быстрее моего. Меж двух огромных папоротников змеится едва заметная тропка к реке. Течение быстрое, и, хотя я могла бы пересечь ее за какую-то дюжину шагов, по виду она глубокая. Я наклоняюсь к стремнине, предварительно отыскав надежную опору для ноги, и начинаю набирать через фильтр воду.
        Когда я наполняю первую бутылку «Налджин», опять слышится раскат грома. Я мысленно считаю и гляжу на деревья:
        - Один, два, три, четыре, пя…
        Сверкает молния.
        Пять секунд. Значит, молния ударила в миле от нас.
        - Быстрее! - доносится от палаток голос Леннона, заставляя меня подпрыгнуть.
        - Я не могу заставить этот фильтр работать быстрее, - бормочу я про себя.
        Наконец первая бутылка готова. Я закрываю ее, вставляю фильтр во вторую и начинаю набирать в нее воду.
        На голову что-то шлепается. Капля дождя? Я поднимаю глаза. Точно она. Две. Четыре. Двадцать. Мне кажется глупым суетиться, чтобы набрать воды, если она льется прямо на нас с неба.
        Гром лупит с такой силой, что у меня чуть не закладывает уши. И почти в то же мгновение озаряется небо. Без всяких предупреждений обрушивается дождь. Проливной. Я слышу, что меня зовет Леннон, но стараюсь сосредоточиться.
        - Черт, черт, черт! - говорю я, пытаясь быстрее набирать воду.
        Но все же недостаточно быстро.
        Весь лес вспыхивает ослепительным светом, который сопровождается самым оглушительным грохотом, который мне только доводилось слышать в жизни.
        Я устремляюсь прочь от реки. Вторая бутылка, вместе с фильтром для воды, падает в бурно несущуюся воду. Я на мгновение теряю ориентацию в пространстве и ничего не слышу. Бутылка выпрыгивает из воды и вновь скрывается под хлопьями пены. Я бросаюсь за ней, однако в этот момент меня хватает чья-то железная рука.
        - Брось! - орет Леннон, оттаскивая меня от реки.
        Он держит меня за руку и с такой силой тащит через папоротник, что я понимаю - это не случайно. У нас проблемы.
        Я бегу за ним под дождем, в груди бешено стучит сердце, от подошв кроссовок поднимается травянистый запах кислицы и мха. Но к нему примешивается и другой: аромат рождественских огней. Молния. Она опалила верхушки деревьев.
        Этот запах повергает меня в ужас.
        Я с трудом пробираюсь по скользкой, пружинящей под ногами земле и вскоре вижу наши палатки. Не успеваем мы в них забраться, как нас вновь оглушает грозовой разряд. Впервые в жизни я понимаю, что древние имели в виду, говоря, что «Зевс мечет молнии», потому что выглядит все именно так. Ощущение такое, будто какой-то разгневанный бог расстреливает планету из лазерной пушки. Вокруг разносится грохот, как от взрыва бомбы, под ногами сотрясается земля. Кусты, эти гигантские деревья, мы - все без исключения.
        Мне кажется, я вот-вот обмочусь от страха.
        Мозг коварно показывает мне гипотетический средний палец. Я хочу заплакать, но слишком напугана. От меня остаются лишь слепой ужас и убежденность, что нам конец.
        Нас окружают все эти деревья-великаны, но нет ничего, что могло бы послужить защитой. Ни убежища. Ни двери, которую можно было бы закрыть, а потом за ней спрятаться. Ни машины, чтобы умчаться подальше от этой бури. От всего этого я чувствую себя маленькой и беззащитной.
        Когда до палаток остается всего ничего, Леннон пригибает меня к земле и нависает сверху, прикрыв своим телом.
        Бабах!
        Мир окрашивается в белый цвет.
        Я скрючилась на корточках то ли в какой-то тине, то ли в грязи, промокшая до нитки, по нам хлещет дождь, ноздри забивает запах паленого дерева. Мне кажется, что этому никогда не будет конца.

«Просто убей нас, и все», - думаю я. Давай заканчивай с этим.
        Со следующим ударом мышцы Леннона превращаются в сталь. Вместе с тем я чувствую, что он вскакивает. Мы словно в зоне боевых действий. Через несколько секунд раздается новый удар.
        Но…
        На этот раз уже не так оглушительно. И не так близко. Молния и гром вновь теряют синхронность. Мы ждем - может, несколько секунд, может, несколько минут, я не знаю. Но в какой-то момент возникает чувство, что мир вокруг нас больше не разваливается на части, и тело Леннона расслабляется.
        Все позади? Вдали я все еще слышу раскаты грома.
        - Порядок, - произносит на ушко голос Леннона. - Ну что, говорил я тебе, что буря будет нешуточная? Прислушайся. Теперь она движется медленнее. Я продолжаю отсчитывать время между молнией и громом. Если шторм сбавляет темп, значит, дождь будет сильный, но теперь мы вне зоны грозовых разрядов. Вставай, пойдем.
        Он поднимает меня, ставит на ноги, но мне ничего не видно.
        - Очки… - говорю я.
        Леннон оглядывает вокруг нас землю:
        - Ты их где-то потеряла.
        - А заодно растеряла бутылки для воды.
        - Одна из них осталась лежать на берегу реки. А фильтр у нас есть запасной. Если все станет совсем из рук вон плохо, воду будем кипятить.
        Я не могу прожить без очков два дня, но слишком оцепенела, чтобы волноваться.
        Он берет меня за подбородок и приподнимает:
        - Все хорошо. Ты в порядке?
        - Да, - говорю я, кивая головой.
        - Это было круто.
        - Тут ты прав… - смеюсь я, не в состоянии ничего с собой поделать.
        Точно не знаю, то ли это нервный смех, то ли меня отпустило, но отбрасываю с лица мокрые волосы и хохочу.
        - Мы только что чуть копыта не отбросили. Были на волосок от гибели.
        - Нет, Зори, мы просто взяли и выжили! - Леннон поднимает руки, триумфально сжимает кулаки и орет: - Мы живы! Победа!
        Он прав. Мы действительно выжили. Остаться в живых - это прекрасно. Я опять смеюсь, вытягиваю руки и подставляю их дождю до тех пор, пока он не смывает с них грязь. По моим венам до сих пор мчит адреналин, я чувствую себя неуязвимой.
        Леннон отбрасывает с глаз прядь темных волос. Его фигуру облепила мокрая одежда. Каждый острый выступ. Каждую мышцу. Будто под рентгеном. А может, оно так и есть, ведь я, сморгнув капли дождя, тоже вижу, что его взгляд блуждает по моему телу. И в том, каким образом он это делает, нет даже намека на вежливость.
        Может, от бури и у меня, и у него в мозгу что-то сломалось.
        Я делаю резкий вдох. Он тихо урчит.
        Мы скрещиваем взгляды.
        И одновременно бросаемся друг к другу.
        Он прижимает меня к себе, одной рукой обняв за плечи, ладонью другой накрыв мне голову. Хотя от скользкой, мокрой от дождя одежды Леннона отдает холодом, его губы источают жар. Он энергично меня целует. Нетерпеливым, жадным поцелуем. Ненасытным. А когда вдали вновь гремит гром, я немного подпрыгиваю, но не выпускаю его.
        Леннон прижимается ко мне всем телом, моя спина врезается в гладкую мокрую кору секвойи. Подтянутый и сильный - кирпичная стена поджарых мышц, - он поднимает меня, пока пальцы ног не отрываются от узловатых корней дерева. Когда он впивается в меня губами, я отвечаю ему тем же, ощущая между нами твердость, в характере которой нельзя ошибиться. Меня пробирает нервная дрожь.
        Я обнимаю его бедра ногами, он пригвождает меня к дереву, согревая своими поцелуями шею. Вдыхаю запах его волос и коры секвойи. Дождь хлещет с такой силой, что у меня с его плеч соскальзывают руки. Я обвиваю его руками за шею и больше не отпускаю.
        - Палатка, - говорит мне на ухо он.
        Я не знаю, что это, вопрос или утверждение, но отвечаю согласием. Он говорит держаться крепче, но мне кажется, если сдавить его еще сильнее, у него сломаются кости. Моя голова отплывает от дерева, и несколько шагов Леннон несет меня на себе. Мы поскальзываемся в грязи, а когда он кое-как опускает меня на землю у палаток, я так отчаянно ищу опору, чтобы не упасть, что чуть не грохаюсь оземь, увлекая его за собой. Мы опять целуемся, но на этот раз лбами.
        - Ай!
        Он хохочет, я тоже, при этом чувствуя себя немного сумасшедшей.
        - На нас сухого места нет, - говорю я.
        Он отводит с моего лица влажные волосы:
        - Нуда.
        - Спальные принадлежности теперь тоже промокнут.
        - Может, тогда нам, - медленно пожимает плечами он, - стоит снять всю эту одежду, перед тем как в них забираться?
        В моих ушах гулко стучит пульс.
        Обнаженные.
        Леннон.
        Я.
        Мы.
        - Это было бы практично, - соглашаюсь я, стараясь, чтобы мои слова звучали небрежно.
        Но никакой небрежности нет и в помине. И мы оба это знаем.
        Мы бросаемся друг к другу, и он стаскивает с меня футболку. У меня путаются руки, Леннон хохочет, пытаясь отодрать от меня мокрую ткань. Та уступает, и его ладонь отлетает в сторону. Футболка с громким шлепком приземлятся на палатку.
        Леннон на миг замирает, оглядывает меня, и его щеки медленно озаряются улыбкой.
        - Неужели мы на это решились? - говорит он, будто пьяный.
        Я немного смущена, но не настолько, чтобы остановиться.
        - Еще как!
        Кроссовки и носки летят в грязь. А когда я снимаю с него футболку, каждый из нас набрасывается на джинсы другого, будто, если мы не сможем их достаточно быстро сдернуть, они самоликвидируются. Кстати, я согласна - в мокрых семейных трусах решительно есть что-то порнографическое. МОИ ГЛАЗА ВИДЯТ ВСЕ, я не могу их оторвать, мне даже наплевать, что я дрожу от холода в лифчике и трусиках посреди леса.
        - Подожди, подожди.
        Я кладу ему на грудь руку. Мои губы работают быстрее мозга.
        - Я не могу от тебя забеременеть, - твердо заявляю я.
        Лицо Леннона искажается гримасой, на нем сменяется череда выражений.
        - Я не знаю парней, которым в жизни было бы приятно услышать такие слова.
        - То есть могу конечно же, но в этом как раз проблема. Я только об этом. Просто ничего такого не планировала.
        Ну не идиотка ли, а? - думаю я, неожиданно смущаясь.
        В голове всплывают воспоминания об Андре и о том, какие мы были глупые. А теперь я захожу слишком далеко в своих предположениях по той причине, что мы голые. Может, не стоит? Ну все, теперь я вконец расстроена.
        - Ладно, забудь, - звучат мои слова.
        Он открывает рот, чтобы ответить, замирает, потом говорит:
        - Погоди.
        С этими словами Леннон ныряет под короткий навес между двумя нашими палатками, расстегивает на своей молнию и исчезает. Я понятия не имею, что делать. Лишь стою под дождем, полуголая и униженная, и…
        Он появляется вновь. Переползает под навесом в большую палатку, расстегивает дверь и зашвыривает внутрь наши туристические полотенца. Потом протягивает мне длинную, блестящую, отливающую металлом упаковку с целой кучей презервативов и бросает вслед за ними:
        - Девиз бойскаутов - будь готов.
        - Боже милостивый.
        Сколько же их там?
        - Назовем это надеждой. Похоже, после фиаско с тем номером в отеле я так ничему и не научился. Да и потом, один из положительных моментов в «Игрушках на чердаке» заключается в нескончаемых поставках бесплатных презервативов. Иди сюда.
        Сердце удваивает ритм. Я ныряю под навес, принимая протянутую руку, и быстро залезаю в двойную палатку. Внутри царит полумрак, стоит сильный запах нейлона и дождя. Я очень остро осознаю, насколько здесь тесно и какие длинные у Леннона ноги. А заодно и сколько обнаженной кожи выставлено напоказ и у него, и у меня. Да еще эти порнографические трусы - НЕ СМОТРИ НА НИХ.
        Слишком поздно. Ему, похоже, и дела никакого нет.
        Зато неожиданно есть мне. Да еще как! Но почему?
        Я опускаю глаза и вижу крапивницу, открытую всем взорам. Это не помогает. Надеюсь, что в палатке достаточно темно, чтобы он ничего не заметил, и быстро прикрываю рукой живот.
        - Эй, - тихо произносит Леннон, отводит в сторону мою ладонь и сплетает свои пальцы с моими. - Это же я, только и всего.
        - Только и всего? - качаю головой я. - В том-то и проблема. Это ты. И я. Мне только-только удалось вернуть тебя обратно. Мы даже понятия не имеем, что будем делать, когда возвратимся домой. Все может пойти крахом. Мои родители могут развестись, и мне, хочу я того или нет, придется жить с отцом…
        - Или же все будет в полном порядке.
        - Но проблема все равно остается. Жизнь непредсказуема, и это в ней самое плохое. Мне нужна надежность. Что-то, на что можно опереться. И если все будет ужасно или как-то не так, то…
        - То что? Насколько ужасно может сложиться ситуация? Уверяю тебя, основы этого дела я знаю.
        - Тебе проще. Ты парень. И твое тело не представляет собой тайны.
        Несколько мгновений он обдумывает мои слова.
        - А мне нравятся тайны. И я мастер их разгадывать.
        Меня охватывают сомнения.
        - Прямо-таки мастер?
        - Еще какой. Не успокоюсь, пока не доведу дело до конца. Как эта обалденная Нэнси Дрю.
        В моем смехе явственно слышится хрипота.
        - Да? Помнишь пропавшую кошку мистера Генри? Кто догадался, что ее похитил белый расист, живущий в конце нашего тупика?
        - Да ты, ты. И хватит меня смешить.
        С искрящимися от веселья глазами он распахивает туристическое полотенце и подзывает меня пальцем. Я наклоняюсь вперед, давая ему возможность вытереть мои волосы.
        - А кто раскрыл, что парикмахерский салон ворует у «Джиттербага» электричество, когда менеджер кафешки пожаловалась на присланный ей счет?
        - Ты, - шепчу я, склонив голову.
        От его рук на моей голове становится хорошо, к тому же мне открывается великолепный вид на его руки и грудь.
        - Погоди-ка, а ведь эту тайну мы с тобой разгадали на пару. Я первая сказала, что у них тырят электричество.
        - А кто залез в Интернет и выяснил, как это делается, а потом отыскал в салоне следы преступления? Кто усадил тебя на аллее на шухере, пока я проверял показания, а ты на меня потом еще орала, потому что я не давал тебе выпить кофе, пока мы не закончим?
        - Ничего я на тебя не орала.
        - Орала, орала, - говорит он, убирая с моей головы полотенце и наспех протирая собственные мокрые волосы, пока они не встают дыбом, - и привела меня в бешенство. Вот тогда-то я впервые захотел в действительности тебя поцеловать.
        - Стой, так не пойдет. Нам же тогда…
        - Было по четырнадцать лет.
        - Ты хотел меня поцеловать, когда нам было по четырнадцать?
        - Когда нам было по четырнадцать, мне много чего хотелось с тобой сделать. Как и в пятнадцать и шестнадцать. К тому моменту, когда ты меня поцеловала, я создал из Зори храм сексуальных фантазий больше, чем Форт-Нокс. Думал, что тебе меня в этом деле ни в жизнь не догнать.
        Совершенно потрясенная, я теряю дар речи, пытаясь втиснуть эти откровения в воспоминания о том, кем мы тогда были. И кем стали сейчас.
        - Знаю, ты терпеть не можешь магазин моих родителей, который я порой и сам ненавижу, - говорит он, зашвыривая полотенце в угол палатки, - но иногда в нем тоже есть свои преимущества.
        - В дополнение к бесплатным презервативам?
        - Ну да, - отвечает он, и его губы расплываются в лукавой улыбке. - Ты поразилась бы, расскажи я, что мне удавалось узнать. Наши покупатели - народ специфичный, и ты не поверила бы в то, что они говорят. Все что только можно представить порочного - или нет, - происходившего как с ними, так и с другими.
        - Э-э-э…
        - Я хочу сказать, что свой секрет есть в любом теле. Доверь мне тот, который хранит твое. Давай я помогу тебе его раскрыть.
        - Честно говоря, я могла бы сделать это и сама. Это к тому, чтобы внести полную ясность.
        - Это, кстати, наш с тобой лучший разговор. И я определенно добавлю картину того, как ты сама разгадываешь эту тайну, в упомянутый выше храм, чтобы потом…
        - О боже, - шепчу я не без некоторого ужаса.
        - Но пока, может, нам будет веселее объединиться, чтобы раскрыть это преступление вместе?
        - Боюсь, как бы не вышло плохо или неловко, - едва слышно произношу я.
        - Я тоже боюсь, - говорит он, проводя тыльной стороной пальцев по моему плечу, спускаясь вниз и повторяя маршрут своего взгляда, - это не какая-то ерунда. И к таким вещам нельзя относиться несерьезно. Они грандиозны. Даже эпичны.
        - Ты и я, - звучит мой голос.
        Он кивает и говорит:
        - А после той ночи на холме и сейчас, здесь?
        - Нам так хорошо вместе, - соглашаюсь я и раскрываю ладонь, когда он проводит пальцем по моим костяшкам, - правда?
        - Мы чертовски удивительны. Как космическая ракета, под завязку набитая потенциалом. Либо погибнем в яростном пламени, так и не покинув атмосферу Земли, либо пронзим ее и выйдем на лунную орбиту.
        - Если ты пытаешься соблазнить меня всякими космическими штучками, то это эффективный способ.
        - Да? - улыбается он своей божественной улыбкой. - Да.
        - Хочешь попробовать?
        Я медленно киваю:
        - Думаю, да.
        - Уверена?
        Да. Совершенно уверена.
        - Возьми меня в полет на Луну.
        По крыше палатки барабанит дождь. Он привлекает меня ближе к себе, мы проваливаемся в спальные мешки. Губы к губам, бедро к бедру, сердце к сердцу.
        Мы уже не так отчаянны, как снаружи, и больше осознаем присутствие друг друга. Это какое-то лихорадочное осознание: содной стороны, трепетное, с другой - нервное. Когда мы сбрасываем остатки одежды, он не перестает говорить со мной спокойным, тихим голосом, на который я ориентируюсь, будто на маяк.
        Он ведет меня вперед. Убеждает. Следит, чтобы я не сбилась с курса, не уплыла во мрак и не потерпела крушение.
        Теперь наступает моя очередь встать у руля. Он слушает. Следует указаниям. Использует мои инструкции, чтобы сотворить новый маршрут.
        Дивный новый мир.
        Мир страсти.
        Я готова вышвырнуть в окно все, что когда-то знала. Он никак не может найти презервативы, однако мне на это наплевать, хотя вообще-то зря. Но я могу отказаться от цивилизованного существования и жить в этой палатке, будто бездомный хиппи, если только он…
        - Они же были прямо здесь! - С ним вот-вот случится приступ паники.
        - Подожди, а это что такое? - говорю я, вытаскивая что-то из-под спины.
        - Спасибо, спасибо, спасибо, - шепчет он.
        - Давай быстрее.
        - Нет, не говори так, поверь, я и так держусь на волоске.
        - Пожалуйста? - шепчу я.
        - Зори, ты меня убьешь.
        Каждый раз, когда он произносит своим хриплым голосом мое имя, я сама думаю, что умру. Меня переполняет наслаждение, я замираю на пороге чего-то великого, я совсем, совсем не хочу, чтобы он останавливался. И вот… это происходит. Происходит в действительности. Все хорошо. Порой неловко, иногда комично, потому что человеческие тела, блин, полны тайн. Это больше, чем я ожидала, даже больше, чем надеялась.
        Это весь он, это вся я, но в первую очередь - это мы. Мы, мы и еще раз мы.

24
        - Я же говорил тебе, что разгадаю эту тайну, - произносит Леннон, когда мы сплетаемся в объятиях и на какое-то время замираем, прислушиваясь к стихающему снаружи дождю, - причем дважды.
        Я улыбаюсь, прильнув к его груди, и говорю:
        - Кто бы сомневался. В конце концов, ты же обалденная Нэнси Дрю.
        - Тогда ты - офигительный Шерлок Холмс.
        - Если мы когда-нибудь откроем собственное детективное агентство, я хочу, чтобы на двери были написаны оба наших имени, вот так.
        - Моим родителям надо было назвать их магазин «Детективное агентство».
        Он делает вид, что пытается укусить меня за шею, я хихикаю и повизгиваю. А Леннон лишь крепче прижимает меня к себе. Как по мне, так здорово, потому что я сама не могу заставить себя его не касаться. Трогаю щетину на его подбородке. Густые брови. Бугристые мышцы над бедрами. Я еще никогда не оказывалась от него в такой близости, а ведь в нем так много всего, что просто умоляет меня заняться исследованием.
        Но когда у меня урчит в животе, до нас двоих тут же доходит, что уже очень поздно. Хотя насколько поздно, нам доподлинно не известно, потому как телефоны наши сдохли, а мудреный компас Леннона - наш единственный индикатор времени - теперь валяется в кармане его джинсов в грязи у палатки. Но к этому моменту мы уже довольно долго занимаемся нашими детективными расследованиями, и теперь мне нужно кое-что из того, что лежит в другой палатке. Например, еда. Влажные салфетки. Сухая одежда. Ну хорошо, с этим я особо не тороплюсь, но когда Леннон добровольно вызывается проползти под навесом в палатку поменьше, добавляю последний пункт к списку необходимого, и он мужественно выбирается из спального мешка.
        Вторая палатка расположена всего в паре футов от первой, и хотя это конечно же глупо, мне ненавистна мысль отпускать его так далеко. Когда я отвязываю сетку от комаров, чтобы открыть дверь, мое внимание без остатка поглощает вид его нагой фигуры, переползающей в соседнюю палатку.
        - Любопытное зрелище, - говорю я ему от открытой двери.
        - Это я специально, чтобы тебе понравиться, - отзывается он.
        Ему приходится сделать две ходки, а в перерыве между ними еще на пару минут вынырнуть наружу под дождь. Голый Леннон в лесу. Классный момент сделать фотку. Но по возвращении он держит в руках бутылку воды, которую, весь дрожа, протягивает мне в дверь нашей палатки. Потом опять ныряет в другую. На этот раз вылезает из нее в семейных трусах и протягивает мне футболку. А потом - аллилуйя! - совершает набег на запасы нашего провианта.
        Мы ложимся на живот, высунув под навес головы, и устанавливаем походную горелку с одной конфоркой. Плитка представляет собой небольшую бутылку с горючим и четырьмя зубцами, которые наверху раскрываются, чтобы на них можно было поставить кастрюлю. Мы кипятим воду для горячего шоколада, хранящегося в двух коричневых коробках армейского сухого пайка, который прихватил с собой Леннон. В каждом из них есть целая куча других продуктов: вафельные батончики, печенье, сухофрукты и моя святая святых - пакетик арахисового масла.
        - Я подумал, тебе понравится, - с улыбкой говорит Леннон, когда мы оглядываем содержимое пайков.
        В них присутствуют ложки, салфетки, спички, даже крохотная бутылочка приправы табаско и сладости. Основное блюдо разогревается в специальном беспламенном пакете, в который надо налить немного воды, чтобы активировать нагревательный элемент. На вкус хуже морожено-сушеных блюд для туристов-гурманов, которые так любит Рейган, но я страшно проголодалась, и печенье с арахисовым маслом заменяет мне все остальное.
        Когда ужин закончен и все убрано, Леннон открывает свой блокнот, достает карту, я ложусь на бок и смотрю, как он по новой вычисляет последний отрезок пути до Кондор Пик.
        - Шесть часов ходу, - говорит он, - может, семь, если делать долгие привалы.
        - Думаю, неплохо.
        - Конечно же неплохо.
        - Ха! Я думала, нам придется топать дольше. - Мы оба смотрим на разложенную на блокноте карту. - Ты уверен, что хочешь отправиться со мной на звездную вечеринку?
        - Почему бы и нет?
        - Там будет полно людей, которых я не знаю, и несколько тех, с кем каждый месяц встречаюсь в клубе.
        - Плюс Авани.
        - Чтобы сделать достойные фотографии, мне понадобится ее телескоп. Устанавливать его очень долго, и ты можешь заскучать, просто стоя рядом, в то время как все остальные звездные ботаны будут пялиться в объектив на звезды, стараясь провести побольше времени в компании с Сандрой Фейбер.
        - Понятия не имею, кто она такая, но, судя по тому, как дрожит твой голос, важная персона.
        - Да нет, она всего-навсего открыла один астрономический закон, названный ее именем, и придумала способ определения расстояний между галактиками. Сущий пустяк.
        - Впечатляет, - ухмыляется он.
        - Так или иначе, я лишь говорю, что эта звездная вечеринка может тебе опротиветь.
        - Не переживай, я не заскучаю. По той простой причине, что буду с тобой. К тому же меня живо занимает все, к чему проявляешь интерес ты.
        - Правда?
        - Метеорный дождь - это круто. Ты можешь сделать кучу классных фоток и пообщаться с галактиками, - говорит он. - А когда будешь готова уехать, мы сразу же вернемся в лоно цивилизации. И Авани в плане транспорта не единственный вариант.
        - Да, там несколько раз в день ходит рейсовый автобус, - подтверждаю я, - это мне известно из результатов собственных поисков.
        - У меня где-то здесь есть расписание общественного транспорта, курсирующего в районе заповедника, - отвечает он, копаясь в кипе бумажек, засунутых между страницами блокнота. - Прошлогоднее, но я не думаю, что в нем произошли радикальные изменения.
        Когда он пытается его отыскать, мое внимание привлекает нечто весьма любопытное, я кладу пальцы на очередную страницу, чтобы он прекратил листать.
        - Что это?
        - Вот черт, нет, тебе это лучше не видеть, - говорит он, прикрывая блокнот рукой.
        - Почему?
        - Мне будет неловко.
        - Ага, значит, теперь ты предлагаешь мне просто взять и забыть? - поддразниваю я Леннона, пытаясь оторвать его пальцы. - Давай показывай.
        Он стонет, но ладонь все же отводит. Я заглядываю через его руку и вижу рисунки людей. Они где-то выглядят мультяшными персонажами, немного стилизованы, изображены простыми, ясными линиями. А еще у них большие глаза. До меня не сразу доходит, что все они девушки. Точнее, девушка одна и та же. Повторяется снова и снова, в самых разных ракурсах. То сидит за партой, то склонилась над домашней работой. Обедает за столиком для пикника. Читает на ступеньках. Пьет в кафе кофе. На большинстве рисунков она изображена сзади, поэтому лица ее почти не видно, но…
        Но…
        У нее темные, вьющиеся волосы и очки. Она любит носить одежду в клетку.
        Я медленно переворачиваю страницу и обнаруживаю еще множество набросков. Та же самая девушка, нарисованная десятки раз. Под каждым наброском аккуратным, четким почерком Леннона проставлена дата. Первые сделаны прошлой осенью. Потом весной. И в начале этого лета.
        Последний датирован прошлой неделей. На нем девушка стоит на балконе и смотрит куда-то вниз в телескоп.
        Рисунки мне льстят. В них чувствуется грусть. Их переполняет страстное желание. Сердце Леннона на страницах бумаги.
        К горлу подкатывают нежность и боль. Боль мучительная и сладкая, тускнеющая от мыслей о том, каким же ужасным для нас обоих выдался этот год. Как же энергично и долго я пыталась отшвырнуть от себя свои чувства к нему, засунуть их в какую-нибудь крохотную коробочку и спрятать в самых потайных закоулках разума. А потом сделала все возможное, чтобы его забыть.
        А Леннон делал все возможное, чтобы меня помнить.
        По щекам катятся слезы и падают на страницу, разбрасывая мелкие брызги. Я пытаюсь вытереть их пальцем, но только размазываю чернила.
        - Прости, - шепчу я, - они такие красивые, а я их испортила.
        Он захлопывает еженедельник, привлекает меня ближе к себе и вытирает большим пальцем на щеке слезы.
        - Не переживай, - шепчет он, целуя мои веки, - они мне больше не нужны. Теперь у меня есть ты.
        На следующий день я упрашиваю его задержаться еще на день в храме наших секвой. У нас полно времени, чтобы поспеть к последней ночи звездной вечеринки - так или иначе, но для наблюдений за метеорным потоком это самый что ни на есть лучший момент. Наши телефоны разряжены, я не могу сообщить Авани, что на день опоздаю, но разве это имеет значение? Она так и так будет там. При этом, скорее всего, так увлечется звездной вечеринкой, что даже ничего не заметит. Единственная потенциальная проблема - это мама, ведь я пообещала ей прислать сообщение сразу по прибытии в Кондор Пик. Но при этом сказала, что мы придем поздно вечером, так что лишний день все равно ничего не изменит. К тому же это турпоход, а не поездка на рейсовом автобусе. Она конечно же поймет, что это тебе не точная наука. Я смогу позвонить ей с телефона Авани сразу, как только мы завтра окажемся в Кондор Пик.
        Я обсуждаю это с Ленноном, но если откровенно, то мне нет надобности его убеждать. Он охотно со мной соглашается, и мы остаемся.
        Буря прошла, и мы занимаемся практичными вещами. Отстирываем в реке грязную одежду. Собираем в лесу хворост и раскладываем на солнце, чтобы подсушить. Находим мои очки.
        Но не забываем и о занятиях непрактичных. Купаемся вместе в реке. (Не столько купаемся, сколько касаемся друг друга.) Читаем книжку японских комиксов, которые Леннон перед дорогой сунул в рюкзак. (Не столько читаем, сколько касаемся друг друга.) Немного кемарим. (Не столько спим, сколько занимаемся сексом. Один раз чуть не сломали штангу для палатки.
        Крапивница никуда не делась, но я уже не так рву ногтями руки. Частью оттого, что держу ее в узде медикаментами, частью потому, что уступила Леннону и позволила ему намазать меня вонючей, но такой эффективной мазью из лекарственных трав, которую готовит мисс Анджела. Мне кажется, я еще никогда не чувствовала во всем теле такого расслабления. Леннон называет его секс-расслабухой и обещает заработать целое состояние, продвигая на рынке данный метод лечения аллергии и стресса.
        Но все хорошее рано или поздно подходит к концу, и, когда у нас заканчиваются презервативы, мы понимаем, что пора выступать в путь.
        Прощай, наш сексуальный лагерь.
        Когда мы пакуем вещи, я проверяю фотоаппарат, желая убедиться, что он все еще работает, и в этот момент вдруг понимаю, что не сделала в этом походе ни одного снимка. И не только это. Я перестала с одержимостью маньяка проверять свои сообщения и странички в социальных сетях. Не знаю даже, что сейчас в тренде, и давно не размещала постов. Не могу проверить ни просмотры, ни лайки, ни избранное, ни реблоги. И малейшего понятия не имею, о чем говорят в новостях.
        - Мы отрезаны от мира, - говорю я Леннону.
        - Знаю. Но это ведь здорово, правда?
        Да, здорово. Может, мне и не хотелось бы, чтобы так было все время, но умереть от этого я тоже не умерла.
        Мы тянем, сколько можем, и решаем выступить, когда солнце уже переваливает зенит. Рюкзак кажется мне тяжелее, хотя количество вещей в нем ничуть не изменилось. Похоже, ему так же не хочется отсюда уходить, как и мне.
        Но идти все же пора.
        Всю вторую половину дня мы шагаем по сменяющим друг друга лугам, а на ужин останавливаемся у озера, являющегося одним из крупнейших водоемов штата. Поскольку оно расположено на высоте свыше пяти тысяч футов над уровнем моря, вода в нем слишком холодная для купания, но вид вносит в душу успокоение. Хотя и не так, как секс-расслабуха, замечаю я. Леннон проверяет целых три раза, но презервативов у нас точно не осталось.
        Когда опять ступаем на тропу, мой мозг приходит в движение. До этого мы не говорили, что будем делать с моим отцом, когда вернемся домой. И вообще никак не обсуждали будущее. Не хочу об этом думать. Хочу остаться здесь. Да, знаю, это невозможно, но когда начинаю размышлять о том, что нас ждет - родители, школа, так называемые друзья, бросившие нас, маячащая на горизонте угроза разоблачения делишек отца, - все это порождает в душе сомнения. Сомнения, тревогу и растущее чувство страха.
        На последнем отрезке пути по предгорьям солнце прячется за горизонт. Мы выходим на большую тропу, снабженную указателями с указанием расстояний до ряда ближайших достопримечательностей. Кондор Пик расположен за пределами заповедника Кингс Форест, на территории, находящейся в ведении штата. На горах и в их окрестностях есть несколько смотровых площадок, но та, к которой направляемся мы, Северная Точка, расположена прямо по курсу, в полукилометре от нас. Звездную вечеринку организовали в небольшом лагере под ней, через дорогу, окаймляющую национальный парк.
        Самую настоящую дорогу. По которой со свистом проносятся самые настоящие автомобили.
        Никогда не думала, что буду с такой неохотой возвращаться в лоно цивилизации.
        Когда мы замечаем огромный указатель со словами «Звездная вечеринка», установленный у въезда на примыкающую к лагерю парковку, все мои дурные предчувствия отходят в голове на задний план. Этот знак предупреждает всех, что они въезжают в специально охраняемую зону темного неба и что в черте лагеря, дабы избежать светового загрязнения, допускаются лишь красные огни. Сама смотровая площадка расположилась в полумиле наверху, попасть на нее можно по небольшой дорожке, змеящейся вокруг горы. Для астрономов нежелателен даже самый слабый свет, поэтому фары многих машин и жилых фургонов здесь заклеены лентой.
        Я к этому готова, у меня есть небольшой фонарик в виде авторучки.
        - Ну ни хрена себе, - произносит Леннон, - здесь же тьма народу. А нехилая у вас вечеринка, чтобы поглазеть на звезды, да?
        Да, больше, чем я ожидала.
        - Может, нам стоит посмотреть, нет ли Авани здесь, внизу, перед тем как подниматься наверх? До пика видимости метеорного потока остается еще как минимум полчаса, так что немного времени у нас есть.
        Мы идем через парковку, битком забитую машинами. Те, что на ней не поместились, стоят на обочине дороги. Все вытаскивают из машин футляры с телескопами - у кого-то профессиональные, у кого-то нет. Некоторые семьи приехали с детишками. Я выискиваю глазами кого-нибудь из нашего клуба, но вокруг темно, а на парковке царит хаос.
        Лагерь от стоянки отделяет забор из кедровой щепы. Он вдвое ниже, чем на базе, где мы останавливались три дня назад, все места, сдаваемые в аренду туристам, забиты до отказа. В большинстве своем, судя по виду, жилыми фургонами. Вывеска у входа сообщает, что все занято.
        Мы шагаем по главной дороге, огибающей лагерь, но едва доходим до середины, как к нам, распахнув объятия, кто-то бежит.
        - Зори! - восклицает Авани, притормаживая аккурат вовремя, чтобы обвить руками мою шею. - Ты жива!
        - Ну конечно жива, - говорю я. - Прости, что мы на день опоздали.
        Авани отстраняется и изумленно взирает на Леннона широко открытыми глазами:
        - Ну дела. Это ты? Я хотела сказать… привет, Леннон. Просто странно снова видеть вас вместе. Странно, но радостно!
        - Мы тоже рады тебя видеть, - отвечает он, и его губы изгибаются в улыбке.
        Потом по-быстрому ее обнимает, напоминая мне, что в прошлом году они провели вместе больше времени, чем я с любым из них.
        Затаив дыхание, Авани смотрит то на меня, то на Леннона, то снова на меня. Потом переводит дух и хмурит брови:
        - Ребята, простите меня. Простите, пожалуйста.
        Я прищуриваюсь и смотрю на нее:
        - За что?
        - У меня не было выбора. Я ни за что не сказала бы, однако он настоял.
        О чем это она?
        - Плохи ваши дела, - продолжает она, и ее лицо кривится в гримасе. - Это я во всем виновата.
        - Ты давай успокойся и расскажи, что случилось, - говорит Леннон.
        Авани бросает взгляд через плечо:
        - Как мне сказали… Все началось с того, что твоей, Зори, маме позвонила мама Рейган.
        О господи! Нет… Нет, нет и нет…
        - Отец Рейган заболел, - говорит она, - и они не смогли улететь в Швейцарию. Потом, по всей видимости, заявились Рейган с Бреттом, хотя им в это время полагалось отдыхать на той гламурной турбазе вместе с тобой. Но вас, ребята, оттуда поперли.
        Внутри у меня все каменеет.
        - Это все из-за Бретта, - говорит Леннон.
        - О-хо-хо, - говорит она, на миг отвлекается, потом качает головой. - Как бы там ни было, вчера твой отец звонил доктору Вирамонтесу и справлялся о тебе.
        - Что? - встревоженно спрашиваю я.
        Они кивает головой:
        - Он страшно расстроился и сказал, что они с мамой пытались с тобой связаться, но ты не отвечала на их сообщения.
        - У нас в телефонах сели аккумуляторы, - оправдываюсь я, а сама думаю о нашем с мамой разговоре, когда я звонила ей со станции рейнджеров три дня назад…
        Она все знала!
        - …насколько я понимаю, во время последнего разговора с мамой ты пообещала прибыть на звездную вечеринку еще вчера, поэтому она страшно переживала. Доктор Вирамонтес спросил меня о тебе, потому что твоей отец уже собирался обратиться в полицию и заявить о твоей пропаже. И я… - она зажмуривает глаза: - сказала ему, что пару дней назад ты прислала мне эсэмэску. Что вы с Ленноном отправились в поход. Что ты обещала быть на звездной вечеринке еще вчера.
        - Ну все, приехали, - тихо шепчу я.
        - Доктор Вирамонтес позвонил твоему отцу и все рассказал. Потом заверил его, что мы обязательно позвоним, когда вы будете здесь. Но вчера вы так и не пришли…
        - Мы же ведь просто опоздали! - в отчаянии восклицаю я.
        Она кивает и глядит на Леннона, который тихонько бормочет ругательства.
        - Что было дальше? - спрашиваю я.
        - Я могу сказать немного, только то, что мне удалось подслушать, - отвечает она. - Твой отец, когда сердится, всегда орет. Он говорил о Макензи всякие гадости и бесился, что они позволили Леннону тебя похитить.
        - Что? - переспрашиваю я, прижимая к вискам ладони.
        - Я попыталась вмешаться и выступить в твою, Леннон, защиту, - продолжает она, опять бросая взгляд через плечо, - но мистер Эверхарт… он накричал на меня, обвинил в том, что я тебе помогала и оказывала всяческое содействие…
        - Вот это пипец, - говорю я. - Стой, погоди. Ты сказала, что подслушала… что он на тебя накричал. Имеется в виду по телефону?
        Закусив губу, Авани качает головой.
        - Прости, Зори, мне ужасно жаль, что так получилось. Пару дней назад я послала тебе эсэмэску, чтобы предупредить, но ты так и не ответила.
        В этот момент я поворачиваюсь и гляжу в ту же сторону, куда все это время смотрит она. Дверь одного из жилых трейлеров распахивается, и из него выходят три человека. Первый - доктор Вирамонтес. За ним - мои родители.

25
        - Зори! - кричит мама на весь лагерь, и в голосе ее чувствуется облегчение. Она бросается вперед, обгоняет мужчин и обнимает меня: - Ты в порядке?
        - Мам… - говорю я, надеясь, что правильные слова найдутся сами, но лишь стою как вкопанная, застряв между тревогой и надвигающейся бурей с потоками дерьма вместо дождя.
        Она отстраняется и берет в ладони мое лицо:
        - Ты в порядке?
        - Да, в порядке.
        Она подносит руку к лицу Леннона:
        - А с тобой? Тоже все хорошо?
        Он кивает. Его лицо принимает натянутое выражение.
        - Что здесь, черт бы вас всех побрал, происходит? - ревет отец из-за маминого плеча.
        Со мной он не говорит. В виде единственной реакции на меня лишь окидывает беглым взглядом. Но при этом впивается глазами в Леннона и отталкивает маму в сторону, чтобы высказать ему все в лицо.
        - Ты украл мою дочь и затащил ее в лес?
        - Никого я не крал, - отвечает Леннон, прищуривая глаза.
        - Я сама попросила его взять меня с собой, - говорю я отцу. - Рейган должна была отвезти нас домой, но бросила. А Леннон хорошо знает заповедник…
        - А мне плевать! - отвечает он. - Рейган вернулась домой пять дней назад. Пять дней! Эти пять дней ты провел в дикой местности наедине с моей дочерью - с моей дочерью… - вопит он на Леннона.
        - Дэн, - говорит мама, пытаясь оттащить его от Леннона.
        Доктор Вирамонтес прочищает горло.
        - Зори, я рад, что с тобой и мистером Макензи все хорошо.
        - Да у нас и поводов для волнений не было, - отвечаю я и вымученно ему улыбаюсь. - Простите, что во все это вас втянула.
        Он качает головой:
        - Просто я рад, что ты в порядке. Это ведь я тебя сюда пригласил, а раз так, то и ответственность лежит на мне.
        - Это точно, ответственность, нахрен, действительно лежит на вас! - рявкает отец. - Они же несовершеннолетние.
        - Мне кажется, что большинство членов нашего клуба - умные и сознательные личности, не нуждающиеся в сиделках.
        - В таком случае у вас наверняка нет своих детей, - фыркает отец, - потому как эти ребята не в состоянии отличить свое лицо от задницы.
        Доктор Вирамонтес поднимает руки и сдается:
        - Я уже говорил, что не собираюсь с вами ругаться. Поскольку девушка, входящая в мой клуб, судя по всему, нашлась живой и здоровой, я вас покидаю, дальше разбирайтесь сами. Единственное, хочу попросить вас не досаждать другим туристам. Мы приехали сюда любоваться природой, а не тревожить ее.
        Доктор Вирамонтес смотрит на меня с выражением жалости на лице, потом поворачивается и уходит. Мама ненавязчиво встает между Ленноном и отцом:
        - Давай поговорим об этом как культурные люди.
        - Ну нет, теперь время либеральничать прошло, - отвечает отец.
        В моей голове что-то щелкает. Я оглядываюсь, желая убедиться, что доктор Вирамонтес отошел достаточно, чтобы нас не слышать, и поворачиваюсь к отцу.
        - Вот тут ты прав на все сто процентов, - говорю я ему, - время либеральничать прошло в тот самый момент, когда ты прошлой осенью в том отеле набросился на Леннона с угрозами. Да-да. Я знаю. Я все знаю.
        - В каком еще отеле? - спрашивает мама.
        Отцовское лицо искажается от ярости.
        - Да что ты говоришь? Он что, рассказал тебе, как я поймал его с ворованной кредиткой, а он заехал мне кулаком в лицо?
        - Да, и у тебя остался синяк, который ты, по версии, изложенной нам с мамой, якобы получил на стройке, - кричу я. - Ты солгал нам о нем. Ты солгал о Ленноне. И вместо того, чтобы рассказать его родителям, решил сам свершить суд, не имея на это никакого права.
        - Боже праведный, о чем вы таком говорите? - спрашивает мама. - Дэн, что происходит?
        - Я застукал его в тот момент, когда он пытался снять в отеле для них с Зори номер.
        Мама несколько раз быстро моргает. А когда открывает рот, с ее губ слетает сдавленный звук.
        - Да, так оно и было. Но моя личная жизнь - это мое дело, - говорю я отцу. - Ты отнял у меня лучшего друга. Ты испоганил жизнь мне и ему, только чтобы сохранить в тайне свои грязные делишки.
        Наступает напряженное молчание. Поверить не могу, что я это только что произнесла. Слова просто… вылетели из меня, и теперь, когда мама недоуменно прищуривает глаза, мне больше всего на свете хочется вернуть их обратно. Я смотрю по сторонам, чтобы понять, не слышит ли кто в лагере нашу ссору, но на нас, похоже, никто не обращает внимания, за исключением Авани, которая, судя по ее виду, никак не может решить, остаться ей или уйти.
        - Зори, - невозмутимо спрашивает мама, - о каких таких грязных делишках ты говоришь?
        - Ни о каких.
        На отца я смотреть не могу. И зачем мне вообще было открывать рот?
        - Зори, - повторяет мама, на этот раз тверже.
        - Леннон был в отеле, потому что в тот день был вечер выпускников, - говорю я ей, и по моим щекам катятся слезы, - а отец оказался там по той простой причине… что встречался с другой женщиной.
        Мама в упор смотрит на меня, потом спокойно поворачивается к отцу:
        - С Молли?
        Он быстро кивает, один-единственный раз.
        - Понятно, - говорит мама.
        Что?
        - То есть? - Я перевожу взгляд с него на нее, потом обратно.
        - Я о ней знаю, - продолжает она, - у нас был непростой период, но теперь все позади.
        Теперь уже моя очередь вытаращиться на нее, разинув рот. Когда же ко мне наконец возвращается дар речи, я говорю как настоящая идиотка:
        - Как? Когда? Ты знала? И ничего мне не сказала? Так ты знала?
        Мама бросает взгляд на Авани, которая по-прежнему стоит неподалеку, с показным видом глядя в ночное небо.
        - Я не хочу обсуждать это при посторонних. Впрочем, да, отец рассказал мне… о той другой женщине. Между ними больше ничего нет. Он решил наши проблемы.
        - Он же тебе изменил, - шепчу я.
        - Я не собираюсь обсуждать с тобой эту тему, - спокойно говорит она.
        - А ты вообще никогда со мной ничего такого не обсуждаешь!
        - Это тебя не касается, - отвечает она, на этот раз со злостью. Ее темные глаза полыхают накалом эмоций. - Только меня. Меня и больше никого. А еще твоего отца.
        - А я что, уже не член семьи? - звучит мой вопрос. - Неужели я не заслужила знать, что мой отец - кусок дерьма?
        - Ты бы поосторожнее со словами! - осаживает меня мама.
        - Не смей так со мной говорить, - возмущается отец. - Джой права. Это не твое дело.
        Леннон складывает на груди руки:
        - Это стало ее делом с того самого момента, когда вы, как последняя скотина, ей солгали.
        Отец тычет в Леннона пальцем и направляется к нему:
        - Послушай, ты…
        - И не подумаю, - отвечает Леннон. - Хотите меня ударить? Валяйте, старина. Тогда я был слишком глуп, чтобы это понимать, но теперь точно знаю - не надо было мне бояться ваших угроз. Здесь у нас целый лагерь свидетелей. Хотите ударить несовершеннолетнего? В таком случае мои родители встретятся с вами в суде.
        - Никто никого бить не будет, - кричит мама, сердито отпихивая моего отца, - это смешно. Сейчас никто не в состоянии держать в узде эмоции, поэтому обсуждать данный вопрос здесь не время и не место. Нынешним вечером мне важно только одно - что Зори и Леннон целы и невредимы. Об остальном будем говорить потом, когда вернемся домой.
        - Этого панка я домой не повезу, - говорит отец, выглядывает из-за маминой головы и показывает Леннону средний палец. - Пусть добирается как хочет. Бог свидетель - ты уже достаточно взрослый для того, чтобы шастать по лесам с моей дочерью. Бери такси, садись на автобус, звони родителям. Но в моей машине ты не поедешь.
        - Дэн, - возражает мама.
        - Да нет, все в порядке, - отвечает Леннон и поджимает губы. - Я и не собирался принимать от него подачки. Как-нибудь сам справлюсь.
        - Мы справимся, - соглашаюсь я, сжимая его руку, - потому что у меня, папа, тоже нет желания ехать с тобой в машине. Лучше останусь здесь с Ленноном.
        - Черта с два я позволю тебе остаться! - орет отец. - Ты поедешь с нами домой.
        Новый план.
        Новый план.
        Новый план.
        У меня не получается придумать новый план! Я плачу, краем сознания замечая, что теперь половина лагеря смотрит на нас. Среди них, наверное, есть и мои знакомые. Те, с кем я так хотела встретиться. Сандра Фабер! Боже праведный, эта прославленная женщина-астроном - вместе с другими специалистами в данной области, которые, по идее, могли бы поспособствовать моему поступлению в Стэнфорд, - может стать свидетелем всего этого ужаса. Но теперь все это не имеет значения, потому что у меня разбито сердце. Моя семья оказалась пустышкой, и я вот-вот опять потеряю Леннона.
        - Я еще никогда не питала к тебе такой ненависти, как сейчас, - говорю я отцу.
        В его глазах мелькает боль, но вместо того, чтобы сказать мне что-нибудь, он показывает на Леннона:
        - Это твоя работа. Я обвиняю тебя в развращении моей дочери. И знаешь что, мистер павлин? Ничего не изменилось. Тебе по-прежнему запрещено видеться с Зори.
        - Плевать мне на ваши приказы, - отвечает Леннон.
        - Тебе, может, и плевать, - говорит отец, кивая на меня, - а вот ей нет. И если ты вдруг забыл, то у меня есть доказательства поступка, который ты совершил прошлой осенью.
        Леннон пожимает плечами:
        - О кредитке родители знают, о комнате в отеле тоже. Им также известно, что я здесь с Зори, так что вам не удастся их разозлить.
        Отец готов его убить. В самом прямом смысле этого слова. Я всерьез подумываю о том, чтобы позвать на помощь, но потом вижу, что он усилием воли заставляет себя успокоиться. Дышит тяжело. Скрипит зубами. Не поднимает от земли глаз.
        - Зори, ты едешь с нами домой. И точка.
        Он не шутит. Моя жизнь разваливается на глазах.
        И что мне делать?
        - Я тебя не брошу, - говорю я сквозь слезы Леннону, отворачиваясь от родителей, - и не позволю ему так с нами поступить. - Потом хватаюсь за его футболку, сжимаю кулаки и в отчаянии повторяю: - Я тебя больше не потеряю. Я тебя больше не потеряю.
        У Леннона каменеет лицо, он через мое плечо смотрит на отца. Потом низко опускает голову и быстро шепчет мне на ушко:
        - Езжай с ними домой. Со мной здесь все будет в порядке. Потом что-нибудь придумаем.
        Что? Что мы придумаем? Даже не представляю, какие меры в этой ситуации могут оказаться действенными. Но самое главное, я теперь не представляю без него своей жизни. Я пыталась жить так весь прошлый год. Но то была не жизнь, а лишь попытка выжить.
        Бездумно встаю на цыпочки и целую его. Быстро и страстно, хотя все еще плачу. Он целует меня в ответ, будто прощается.
        - Джой, - холодно бросает отец, - вразуми Зори, пока я не сказал чего-то такого, о чем потом буду жалеть. Мы уезжаем через три минуты.
        - Я приехала сюда сфотографировать метеорный дождь, - вяло звучит мой протест. Теперь это уже не имеет значения, но я все еще продолжаю уже проигранную битву. - И собиралась встретиться с Сандрой Фабер.
        Отец качает головой:
        - Ты потеряла эту привилегию, когда солгала и не сказала нам, с кем сюда едешь.
        - В Сьерру я приехала с Рейган! Она ничего не говорила мне о Ленноне. И уж тем более не поставила в известность, что откажется от отдыха в гламурном лагере да еще и укатит вместе с друзьями. Мы с Ленноном понятия не имели, что нас бросят посреди дикой природы в весьма затруднительном положении. И ничего такого даже не планировали!
        - Жизнь - суровая штука, - отвечает отец, и в глазах его скапливаются грозовые тучи. - В ней никто из нас ничего не планирует.
        Когда мы отъезжаем от парковки лагеря, в машине повисает тягостное молчание. Сидя на заднем сиденье, я поворачиваюсь и вижу все эти красные огоньки звездной вечеринки. Леннон уже растворился в толпе, поэтому я даже не могу в последний раз взглянуть на его лицо. Вижу лишь, как белым мазком метеорного потока по черному небу от меня ускользает свобода. Пыль и мелкие частички, многие не больше песчинки, сгорают, пролетая в атмосфере Земли. И такие крохотульки порождают яркую вспышку света. Это похоже на чудо. На мистику. Падающие звезды.
        Неудивительно, что все, глядя на них, загадывают желания.
        И хотя я знаю, что на самом деле это никакие не звезды и что загадывать желания бесполезно, все равно смотрю на белые прожилки над горами и тут же его загадываю. Загадываю всем сердцем. Не дайте мне опять его потерять.

26
        Отец всю дорогу гонит как сумасшедший, а приехав домой, тут же отправляется в их с мамой спальню, не сказав ни слова. Будто ему не терпится быстрее с нами расстаться. Я не возражаю. У меня нет слов, которые сейчас хотелось бы ему сказать. Ссориться с ним я не хочу. Мириться тоже.
        На данный момент я вообще больше не желаю никогда видеть его лицо.
        Преследуемая по пятам Андромедой, я поднимаюсь по лестнице и с такой силой захлопываю дверь в свою комнату, что с потолка падает одна из светящихся во тьме звезд. Возвращаться сюда странно. Когда-то это местечко было безопасным, но теперь его словно испоганили. Повсюду какие-то непонятные запахи. Пыльные и искусственные. Думаю, я провела на лоне природы слишком много времени, потому как сейчас комната воспринимается не столько храмом, сколько тюрьмой. Единственное счастливое существо в этой квартире - это Андромеда. Судя по виду, она хотя бы по мне скучала.
        Час ночи, я пребываю в том чудном состоянии, когда человек чувствует себя измученным, но не уставшим. Я даже не могу смотреть на свои настенные календари. Лето обернулось катастрофой, и теперь они, вместо того, чтобы помочь мне успокоиться, лишь напоминают обо всем, что пошло наперекосяк. Поэтому я занимаю себя делами, которые в состоянии держать под контролем, и распаковываю вещи. А когда складываю в стопку грязную одежду, чтобы сунуть ее в стиральную машину, слышу тихий стук в дверь.
        - Открыто, - невыразительным голосом отвечаю я.
        В проеме появляется мамино лицо.
        - Я могу на секунду войти?
        - Ты думаешь, я могу тебе в этом помешать?
        Она вздыхает, закрывает за собой створку и садится на кровать рядом с моим рюкзаком:
        - Я понимаю, ты сейчас на нас сердишься.
        - Тебе придется признать, что для этого у меня есть куча причин.
        У нее под глазами залегли темные круги.
        - Но у нас, Зори, тоже есть причины на тебя злиться. Ты солгала мне. Когда мы говорили с тобой пару дней назад, у тебя были все возможности сказать мне, что с тобой Леннон.
        - А ты тогда уже знала?
        Она теребит молнию моего рюкзака.
        - Мне позвонила мама Рейган. Ее дочь, наверное, вернулась домой раньше срока с Бреттом Сигером, но не сказала матери, что они бросили вас с Ленноном в заповеднике. Миссис Рейд позвонили из гламурного лагеря. Именно они рассказали ей, что же в действительности произошло. Вас выгнали за кражу вина?
        - Я к этому не имела никакого отношения, - возражаю я. Почти не имела. - Эта мысль пришла в голову Бретту.
        Мама вздыхает и качает головой:
        - Как бы то ни было, после этого звонка к рассказу Рейган возникли вопросы, и только тогда она признала, что они вас с Ленноном бросили. Миссис Рейд в панике позвонила мне за пару часов до того, как со мной на связь вышла ты. Отца дома не было, поэтому я пошла к нашим соседям, Макензи, и поговорила.
        Я тихо застонала.
        - Да-да, - протяжно произносит мама и натянуто мне улыбается, - мне было больно оттого, что они все знали об этом походе. Леннон сказал им, а вот ты мне нет. В итоге я почувствовала себя плохой матерью.
        - Честное слово, я ничего не знала до самого отъезда… - Я немного колеблюсь, но какой теперь смысл врать? - Да, мне было известно, что в поход пойдут Бретт и другие ребята, но об участии Леннона я понятия не имела. До самого конца.
        - Но вы, я так понимаю, помирились. Это ведь был не дружеский поцелуй.
        - Нет, не дружеский.
        Мама шмыгает носом:
        - Я всегда знала, что ваша дружба перерастет во что-то большее, это был лишь вопрос времени. Знала по тому, как он на тебя смотрел. И как смотрела на него ты…
        - И что в этом плохого? Ты должна радоваться. Леннон же тебе нравился.
        - Он и сейчас мне нравится. Хотя если по правде, то совсем чуть-чуть.
        - Тогда в чем проблема?
        Она ничего не отвечает, лишь гладит Андромеду, которая запрыгивает на кровать и пытается влезь в наш разговор.
        Отлично. Мама не хочет со мной говорить. Тогда и я не буду. Вынимаю из рюкзака портативный телескоп и кладу на пол. Проверяю все детали. Какая глупость - я несколько дней таскалась вверх-вниз по горам, но так и не воспользовалась этой чертовой штуковиной.
        - Вы с Ленноном провели много времени наедине, - наконец произносит мама, - надеюсь, вы вели себя благоразумно.
        - Да, благоразумно.
        Она издает какой-то тихий звук и делает резкий выдох.
        Я не имею желания сейчас об этом говорить. Кладу фотоаппарат рядом с телескопом и перевожу разговор в другое русло:
        - У нас было полно времени поговорить обо всем, что вы хранили от меня в секрете.
        - Зори…
        - Ты знала, что прошлой осенью у него умер отец? - со злостью спрашиваю я.
        Мама в изумлении смотрит на меня:
        - Адам?
        Значит, она тоже не в курсе. От этого, кажется, почему-то только хуже. Неужели мы настолько погрузились в свои мелкие проблемы, что даже не поняли, что в нас нуждаются соседи? Эта мысль поднимает во всем моем естестве волну боли.
        - Да, - говорю я, - Адам умер. Можешь это произнести. Покончил с собой в октябре прошлого года. И никто из нас ничего не знал, потому что папа рассорил наши семьи.
        Она закрывает ладонями лицо, тихо стонет, потом встает с кровати и начинает мерить шагами комнату.
        - Поверить не могу.
        - А ты поверь, - говорю я, - представь себе, каково было Леннону. Когда мы только сюда переехали и я горевала, он был рядом. А он все время оставался один, пытаясь справиться с горем. Как же все это несправедливо…
        У меня дрожит голос, и я вынуждена на миг умолкнуть.
        - Но из нас никто ничего не знал только потому, что папа был слишком занят - трахал на стороне какую-то цыпочку и тщательно пытался скрыть этот факт.
        - Не говори со мной в таком тоне, - резко бросает она.
        - Папа может заниматься такими вещами, и ему все сходит с рук, а я даже не могу ничего сказать?
        - Мы несколько раз побывали у семейного психолога.
        Я бросаю распаковывать вещи:
        - У семейного психолога? У психолога? Ты умолчала не только о том, что отец изменял тебе, как последняя скотина, но и что вы посещали психолога?
        - Это была наша проблема, а не твоя.
        - Мне казалось, мы подруги.
        Она сникает с лица:
        - Мы и в самом деле подруги, Зори. Я переживаю за тебя больше, чем любой другой человек на этой земле. Больше даже, чем… - Она умолкает. Потом говорит опять: - Я лишь стремилась удержать от развала нашу семью. Не хотела настраивать тебя против отца.
        - Слишком поздно. Он и сам меня против себя настроил.
        - Отношения между людьми сложны и запутанны, - продолжает она, - ты тоже это поймешь, когда повзрослеешь. И в жизни порой бывают не только черные и белые тона. Люди совершают ошибки, потому что внутри у них рана, но это еще не значит, что они не заслуживают прощения. И не говорит, что их нельзя изменить.
        - Ну да, конечно, у папочки внутри рана, - ворчу я, - но мне непонятно, зачем тебе его прощать, наплевав на уважение, которого ты заслуживаешь. Почему он для тебя важнее, чем ты сама? Он изменял тебе с бог знает каким количеством женщин…
        - Только с одной, к тому же он до сих пор оплакивает твою мать.
        - Мою мать? Да она умерла много лет назад! И я никогда не видела, чтобы он скорбел после ее смерти! Никогда! Ни разу.
        - Он так пытался справиться с горем. Отгородиться от него, сунуть в ящик и забыть. Не знаю, может, он научился этому у своего придурка отца, может, додумался сам, но ему кажется, что, если игнорировать проблему, она рассосется сама собой.
        Вот тут она права. Он действительно себя так ведет. Все время.
        Как и я.
        Джой вздыхает и смотрит в проем балконной двери:
        - Печаль коварна. Порой ты думаешь, что справилась с переживаниями, но только врешь самой себе. Она будет болтаться рядом, воруя кусочки жизни, пока ты смело не посмотришь ей в лицо. А ты даже ни о чем не подозреваешь.
        Это мне понятно.
        Моя родная мама скончалась внезапно. Еще вчера была с нами, а на следующий день умерла. Это была неожиданность из разряда самых скверных. Мой мир встал дыбом. Меня даже не взяли с ней попрощаться. После этой нежданной потери у меня начались приступы тревоги… И я стала иначе справляться с переменами. Если мне приходится планировать какую-то стрессовую ситуацию, я подробно рассматриваю все аспекты и варианты, чтобы контролировать происходящее. Беру на себя ответственность. У меня не может случиться ничего непредвиденного, чтобы меня удивить, потому что я все спланировала очень тщательно. И в этом случае готова к любому повороту событий.
        Проблема лишь в том, что все не совсем так. Ты не можешь контролировать все на свете. Порой занимаешься своими делами, а твой отец заводит романы на стороне. Иногда во всех деталях планируешь турпоход с друзьями, а потом вдруг узнаешь, что эти люди тебе совсем не друзья. А бывает и так, что идешь через лес по идеально разработанному маршруту, а тебя все равно караулят горные львы.
        И подчас - подчас - ты предаешь своего лучшего друга, но он даже не думает предавать тебя.
        - Я никогда не видела, чтобы отец скорбел о смерти мамы, - говорю я Джой. - И знаешь что? Когда я делаю неверный выбор, мне всегда приходится за него платить. Он взрослый мужик, а ты все с рук ему спускаешь? На мой взгляд, это полное дерьмо. Мне кажется, ты заслуживаешь лучшего. И не только ты, но и я.
        - Зори, - тихо умоляет она.
        - Знаешь, почему я так переживала по поводу того, что случится, если вы с отцом разведетесь? Мне была ненавистна сама мысль, что я буду вынуждена жить с ним. Представляла себе, будто ты решишь, что с тебя хватит растить чужого ребенка, и тогда моя жизнь опять развалится на мелкие кусочки. Я потеряю еще одну мать.
        - Ну уж нет, этому не бывать! - восклицает она, хватая меня за плечи. - Ты слышишь? Я сохранила этот брак только ради тебя, но не ради него.
        - Что? - в замешательстве спрашиваю я.
        - Я осталась из-за тебя. Потому что я нужна тебе, а ты мне, - говорит она, накрывая ладонями мою голову. - И я ращу моего ребенка. Ты моя. Мне, маленькая моя, не надо было тебя рожать, чтобы полюбить.
        Я уже плачу, она, думаю, тоже. Мы шепотом просим друг у дружки прощения, и она привычно меня обнимает - достаточно крепко, чтобы мне стало больно.
        Но это хорошая боль.
        Когда наши слезы подсыхают, она ослабляет свои объятия и гладит меня по спине:
        - Прости меня за сегодняшний вечер. За метеорный дождь и всю эту сцену… За Леннона.
        - Не могу поверить, что мы его там бросили. Он бы со мной так никогда не поступил.
        - Перед тем как идти к тебе, я позвонила Санни и извинилась.
        - Она очень злится?
        - Не могу сказать, что она от этого в восторге. Я не стала с ней долго говорить, но по ее голосу поняла, что ей о происходящем известно больше, чем мне. - Мама смотрит мне в глаза: - Ты любишь Леннона?
        Люблю ли я Леннона?
        О господи!
        Да, люблю.
        Люблю своего лучшего друга.
        Я изумленно смотрю на нее сквозь пелену слез:
        - Думаю, что… что люблю уже давно.
        Она кивает, шмыгает носом и нежно улыбается:
        - Я поговорю с папой. Он сейчас на нервах, но потом, возможно, поймет, что это всего лишь упрямство. Не могу обещать, что он уже завтра изменит свое мнение, но ему в итоге все же придется уступить здравому смыслу. Договорились?
        На самом деле меня так не устраивает. Не хочу жить как попрошайка с протянутой рукой, умоляя отца разрешить мне встречаться с Ленноном. Но ничего не говорю. Потому что знаю - Джой очень старается.
        - Уже поздно, - говорит она мне, - а вечер у тебя выдался бурный. Давай отдыхать, говорить будем завтра. Хорошо?
        Я киваю, она вымученно мне улыбается и выходит из комнаты.
        Ну вот, я эгоистично говорю о любви, словно у нее в личной жизни нет собственных проблем. Мне остается только догадываться, через что она прошла рядом с отцом. Я вспоминаю, как сухо и прозаично она выпалила имя любовницы папы, будто заранее с ним смирившись.
        Молли.
        Мама назвала ее так.
        Только вот на конверте с фотоальбомом красовалось совсем другое.
        Кэтрин Битти.
        Одна из многих.
        Может, это одно и то же лицо? Может, отцова любовница воспользовалась псевдонимом, чтобы отправить пакет? Доподлинно мне известно только одно - Леннон узнал женщину на снимках из альбома, потому что видел ее в отеле с моим отцом. Да и потом, Рейган бросила мне в лицо обвинение, что после олимпийской акции по сбору денег папочка пытался переспать с матерью Мишель Джонсон. Не знаю, правда это или нет, но мама сказала, что этой зимой они ходили к психологу. А упомянутая акция была весной. Что-то здесь концы с концами не сходятся.
        И что мне делать?
        Я присаживаюсь на краешек кровати и принимаюсь рассматривать варианты. Можно сообщить маме все эти сведения, но тогда есть риск, что между родителями вспыхнет скандал, если не хуже. Я могу сама припереть отца к стенке в надежде… В надежде на что? Пристыдить его и заставить во всем признаться? И что потом? А могу оставить все при себе, и тогда, не исключено, жизнь еще вернется в нормальное русло.
        Это тот результат, к которому я стремлюсь? Избежать боли? Ухватиться за видимость нормальной жизни? В моей голове ведут дуэль образы родителей - которые то живут вместе, то расстаются, - я пытаюсь рассортировать их и решить все уравнения, но мысли разъедают воспоминания. О том, что случилось на прошлой неделе. О медведе, набросившемся на палатку Бретта. Об укусе змеи. О горном льве. Об ударах молнии в лесу секвой. О том, как я уснула в объятиях Леннона.
        Непредсказуемые последствия. Одни скверные, другие хорошие.
        Вдруг на меня нисходит озарение - надо отпустить ситуацию. Ничего больше не планировать. Не держать под контролем. Даже самые хитроумные планы людей и мышей нередко превращаются в дерьмо.
        Может, мне, чтобы избежать крапивницы и не кусать без конца ногти, надо было просто отдать этот фотоальбом маме? Ведь все эти переживания завели меня в тупик. Теперь я в этом тупике торчу, по-прежнему зная, что мой отец лжец, но понятия не имея, что будет дальше. По-прежнему думаю о судьбе моей семьи. По-прежнему не могу предотвратить катастрофу.
        Я не могу без конца быть начеку, пытаться предупреждать бедствия, оценивать и контролировать перспективы.
        К тому же Леннон прав. Испанской инквизиции действительно никто не ожидал.
        С сегодняшнего дня больше никаких планов. Никаких попыток отслеживать каждую деталь. Ход событий можно спланировать так, чтобы в итоге оказаться в пункте назначения. Но вот того, что тебе встретится на этом пути, предсказать нельзя. Поэтому пусть жизнь идет своим чередом, и какие события ни ждут меня впереди, я буду встречать их с открытым забралом.
        И начну прямо сейчас.
        Фотоальбом все еще лежит в ящичке стола, где я его и оставила. Я достаю его вместе с письмом. Это не моя тайна, чтобы ее хранить. И никогда моей не была.
        Моя сумочка в том же шкафу, куда я ее положила перед тем, как идти в поход. Я кладу в нее чистую одежду и зарядку для телефона. Спускаюсь вниз, зову с собой Андромеду и засовываю ее собачью подстилку, лежащую у подножия лестницы. Свет везде выключен, горит лишь лампочка над кухонной мойкой, где мама пьет из стакана воду. Отца нигде не видно.
        - Держи, - спокойно говорю я ей, когда она поднимает на меня глаза, - это пакет, за которым ты просила меня сходить к Макензи за неделю до турпохода. Я сказала, что им ничего не приходило, но это не так. Они случайно его распечатали, и я, возвращаясь в клинику, заглянула внутрь. Утаила от тебя. Прости.
        Мама нерешительно берет письмо и разворачивает его. У нее дрожат руки. Она несколько раз моргает. Потом складывает его и засовывает в альбом.
        - Отец лгал тебе. Это не только Молли или эта Кэтрин. Рейган известен еще один случай. В гламурном лагере мне встретилась Разан Абдулла. Она спросила меня, по-прежнему ли вы с папой вместе…
        Она неподвижно смотрит на меня с потрясенным выражением на лице.
        - По городу ходят разговоры, - говорю я ей, - наверное, именно поэтому отец теряет клиентов, а ты - нет. Каждый знает, что он подонок.
        Мы стоим, долго не глядя друг на друга.
        - Прости, - звучат мои слова, - я люблю тебя, мне жаль, что так получилось. Прости меня за все.
        - Увидимся утром, - тихо говорит она и направляется в их с отцом спальню.
        А через секунду исчезает, закрыв за собой дверь.
        Не знаю, что теперь будет, но от страха внутри все сжимается, меня охватывает жгучее желание броситься за ней и вырвать из рук фотоальбом.
        Но слишком поздно. Что бы я ни сделала, время вспять не повернуть. Дыши глубже. Я пишу маме короткую записку и кладу ее на кухонную стойку. А когда голоса скандалящих родителей становятся громче, выхожу из квартиры через парадную дверь.
        На улице холодно. По листьям пальмового дерева у нашего дома проносится легкий ветер. Я сбегаю вниз по крыльцу, поддергивая сумочку выше на плечо. Насколько же она легче рюкзака. Я почти не чувствую ее веса. Почти.
        Половина звезд с неба исчезла. Вселенная будто просто провела по ним рукой и стерла. Но пока я иду, по небу проносятся бледные белые полосы. Надеюсь, Леннон сейчас смотрит на них вместе с Авани. На расстоянии многих миль отсюда, но в том же звездном небе.
        Я шагаю к левому крыльцу голубого двухквартирного дома через дорогу от нашего. В окнах все еще горит свет. Макензи всегда были полуночниками - еще одна деталь, которую мой отец приводит в качестве доказательства их гедонизма. Но в данный момент я о ней совсем не думаю, лишь нажимаю кнопку звонка и жду. По сути, я планировала свои действия только до этого момента, не думая, что будет дальше, поэтому, когда в проеме появляется продолговатое лицо Санни и она щурится в свете фонаря на крыльце, говорю первое, что приходит в голову:
        - Извините, что беспокою вас так поздно. Могу я провести эту ночь у вас с Мак? У моих родителей проблемы.
        Она в изумлении смотрит на меня, стоя в пижамных брюках с нарисованными на них крохотными мультяшными троллями.
        - Ну конечно, деточка. Заходи, пока не замерзла насмерть.
        Она берет меня за руку, я переступаю порог и иду мимо фотографий Леннона с его отцом в костюмах для Хеллоуина. В их доме пахнет точно так же, как всегда, - ванильной глазурью и старыми книгами. Когда Мак, свернувшись калачиком на видавшем виды диване в гостиной перед телевизором, поднимает на меня доброжелательный взгляд, я чувствую себя так, будто наконец оказалась дома.

27
        Когда просыпаюсь утром, никак не могу понять, где я. И лишь через несколько секунд понимаю, что это не палатка, что рядом нет Ленннона, что я сплю в его постели, что от простыней исходит тот же солнечный запах свежей стирки, что и от него. Как же хорошо. По крайней мере, сейчас. Потом я вижу перед собой его гнусную стену с рептилиями, включая Риука, который смотрит на меня из своего ящеричьего домика.
        - Прости, дружок, - говорю я бородатому дракону, - но твоего темного повелителя здесь нет.
        И не будет еще несколько часов.
        Перед моим приходом Мак получила от Авани эсэмэску. По всей видимости, Леннон так и не зарядил свой телефон, поэтому она сообщила, что он жив и здоров и что сегодня они вместе вернутся домой.
        Надеюсь, с ним все в порядке.
        Его будильник, восседающий на кипе романов-комиксов в жанре хоррор на прикроватном столике, показывает половину десятого утра. Ноздри ласкает аромат бекона и кофе, мой живот прыгает от радости. Хотя вчера вечером, перед тем как рухнуть замертво в постель Леннона, я и приняла душ, но поесть не поела, поэтому теперь мой организм отдает себе полный отчет в том, что в последний раз его кормили морожено-сушеным рагу вчера днем, когда мы с Ленноном направлялись в Кондор Пик. Какая-то часть моего естества выражает желание впасть в спячку в этой комнате среди всех этих комиксов и DVD с фильмами ужасов, но я понимаю, что не могу остаться здесь навсегда. Поэтому проверяю, как там моя крапивница - не ахти, но все же под контролем, - надеваю засунутую вчера вечером в сумочку одежду и, минуя небольшой холл, спускаюсь в гостиную Макензи.
        Санни и Мак, уже одетые, сидят за кухонным столом и просматривают заголовки новостей на планшете с разбитым экраном.
        - Доброе утро, - жизнерадостно произносит Санни, - как спала?
        - Как убитая.
        - Отлично, - говорит она, встает и обходит кухонную стойку. - Как насчет немного подкрепиться?
        - Если можно. Я голодна как волк.
        - У тебя ведь не появилась аллергия на яйца или свинину, правда? - косит на меня глазами Мак.
        - Пока никто не готовит мне что-нибудь из креветок, я в полном порядке.
        - Тьфу ты! - произносит Мак в приступе притворного отчаяния. - Неужели я до конца жизни не смогу загладить свою вину?
        - Тухлые креветки, - весело кричит нам Санни, маяча по ту сторону плиты.
        Я протяжно вздыхаю и усаживаюсь рядом с Мак:
        - Как же мне вас не хватало.
        - Нам тебя тоже, - заверяет она меня, толкая плечом.
        Санни ставит передо мной тарелку с яичницей, беконом и тостами, я наливаю себе кофе из стоящего на столе кофейника и спрашиваю:
        - От Леннона сегодня утром сообщений не было?
        В моем голосе слышится надежда. За ночь я зарядила телефон, но он мне ничего не присылал.
        Мак поднимает чашку с кофе:
        - Авани обещала прислать эсэмэску, когда они будут уезжать. Я попросила ее передать ему, что ты у нас.
        Ее слова меня радуют, но я чувствую себя потерянной и изолированной от него. Когда оказываешься на другом конце провода неработающего телефона, возникает странное ощущение. Когда на связь не могли выйти со мной, мне было лучше.
        Не уверена, что причиной всему цивилизация, но теперь, когда я оказалась здесь, ко мне вернулась щемящая необходимость постоянно находиться с ним в контакте. Если Леннона нет рядом, ему хотя бы нужно отправить эсэмэску.
        Преодолевая желание без конца проверять и перепроверять телефон, я вместо этого отвечаю на вопросы Санни и Мак о походе. Они пытливо расспрашивают меня, я о многом им рассказываю… но не обо всем. У меня такое ощущение, что им прекрасно известно, чем мы с Ленноном занимались в лесу; они без конца улыбаются, от чего я немного смущаюсь и останавливаюсь не столько на секс-расслабухе, сколько на тех моментах, когда вопрос стоял о жизни и смерти. Когда я описываю им грозу, в дверь звонят. Санни идет открыть, несколько мгновений с кем-то говорит, потом негромко просит меня выйти в коридор.
        - Это тебя, - шепчет она.
        Я смотрю через коридор на приоткрытую парадную дверь:
        - Это мама?
        Санни качает головой:
        - Иди. Все будет хорошо. Если понадобимся, знай, мы рядом.
        Я в страхе тащусь к двери и открываю ее. Лицо, которое взирает на меня, знакомо, хотя увидеть его я не ожидала: привлекательный кореец лет пятидесяти, с короткими волосами, седыми на висках и черными на затылке.
        - Дедушка Сэм? - удивленно тяну я, вконец сбитая с толку.
        - Зори, - говорит он, тщательно произнося звуки. Потом выстреливает череду непонятных предложений, судя по всему, решительных и твердых.
        - Ты же знаешь, я не понимаю по-корейски, - звучит мой ответ.
        Я могу сказать «привет» (аньен-хасее), «пожалуйста» (осо) плюс несколько отдельных слов, которыми мама пользуется, когда владелец «Пицца делайт» пытается завысить цену за дополнительные ингредиенты. Иногда могу понять, что говорят актеры в ее любимых корейских драмах, особенно когда мы смотрим несколько серий подряд, но не более того.
        Дедушка Сэм, со своей стороны, в основном понимает английский. Просто плохо на нем говорит. От него можно услышать «хорошо», «да» и «нет», но ничем другим голову он себе не забивает и по этой самой причине, общаясь со мной, предпочитает смайлики.
        В данный момент он поднимает голову и что-то шепчет, обращаясь к небу. Потом тяжело вздыхает и машет мне рукой, приглашая идти за ним.
        - Хорошо? - говорит он.
        - Хорошо, подожди.
        Я бегу обратно в дом, хватаю свои вещи, а когда Мак спрашивает меня, что происходит, отвечаю ей:
        - Понятия не имею.
        Они заверяют меня, что все будет хорошо, я выхожу на улицу, где меня ждет дедушка Сэм. Он молча ведет меня через тупик, нежно положив на спину руку. Все так же что-то говорит мне на корейском, но теперь уже выглядит не таким расстроенным. Пытается меня в чем-то убедить, но когда я вижу маму на заднем сиденье его сверкающего седана «ауди», у меня возникает ужасное предчувствие.
        - Что происходит? - спрашиваю я.
        Мама смотрит куда-то в сторону. Она что, избегает меня? А как же ее вчерашние обещания? Она сказала, что не бросит меня.
        Дедушка Сэм показывает на нашу входную дверь, что-то приказывает мне по-корейски и говорит:
        - Хорошо?
        - Нет, здесь не останусь, - в отчаянии говорю я. - Возьмите меня с собой.
        - Да, - отвечает он, в его голосе слышится раздражение.
        - Что значит это «да»? «Да» втом смысле, что я могу ехать с вами? Что «да»?
        Не успевает он выдать мне очередную сердитую тираду, входная дверь нашей квартиры распахивается и выпускает наружу поток бранных слов, которые я понимаю очень даже хорошо. Единственное, льются они изо рта моей миниатюрной корейской бабушки и от этого звучат еще хуже, главным образом представляя собой креативные словосочетания с участием животных.
        Эстер Мун никогда не ругается. И никогда не кричит, так что я тут же понимаю - мы на неизведанной территории. Она ведет с собой Андромеду на поводке и плавно переходит от злости до детского сюсюканья в адрес собаки, чтобы уговорить ту сойти с крыльца. Непонятно, кому из них труднее двигаться: старой хаски или же женщине на высоченных шпильках и в дизайнерской юбке, которая сидит на ней как влитая.
        Дедушка зовет ее, она поднимает голову:
        - Зори! Ну слава богу. Иди собери вещи и попрощайся с отцом, с этим засиженным мухами собачьим дерьмом.
        Как я уже говорила, в отличие от дедушки Сэма, она говорит по-английски просто прекрасно.
        - Что происходит, бабушка Эстер?
        - Вы с Джой какое-то время поживете у нас, - лучезарно заявляет она, почесывая Андромеде голову, когда собака пытается лизнуть ее юбку.
        Бабушка Эстер у нас корейская собачница. Собак у нее три, две породы французский терьер и одна - бостонский. Они с неизменным восторгом шествуют за ней по дому, будто свита.
        - Ах ты, моя лапочка, - воркует она с Андромедой, - ох и повеселишься ты с моими девочками.
        Моя голова принимается осмыслять происходящее.
        - Мы что, едем в Окленд?
        - Нет, летим в отпуск на Бали, - язвительно говорит она. - Ну конечно, в Окленд. Ты в порядке?
        Она оставляет собаку в покое, окидывает меня внимательным, оценивающим взглядом и разглаживает своими деликатными пальчиками мои локоны.
        - Не знаю, - искренне отвечаю я.
        - Ну ничего, все будет хорошо. Я приготовлю тебе курицу и рисовый суп.
        По правде сказать, в качестве движущего мотива это очень даже серьезно. Бабушка Эстер изумительно готовит. Причем делает это тоже на каблуках.
        Дедушка Сэм… о чем-то меня просит. О чем именно, я сказать не могу, потому что он слишком быстро говорит.
        Я перевожу взгляд с него на нее и обратно:
        - Что?
        Бабушка Эстер показывает дедушке язык.
        - Не обращай на него внимания. Ему не терпится вернуться домой, чтобы посмотреть свой футбол. Не торопись. Мы будем ждать в машине.
        Она сюсюкает с Андромедой, потом направляется к седану и мило добавляет, бросив через плечо:
        - А если твой отец, эта свинячья падаль, попытается уговорить тебя остаться, скажи, что мы обратимся в суд и оформим над тобой опекунство.
        О господи!
        Дедушка Сэм тихо про себя посмеивается, хлопает меня по спине и идет за ней к машине. Я остаюсь одна, хотя на самом деле мне этого совсем не хочется. Такое ощущение, что мне сейчас предстоит войти в проклятый дом, битком набитый вурдалаками, которые только и ждут, чтобы на меня наброситься.
        Набравшись решимости, переступаю порог нашей гостиной. Он здесь, глаза покраснели, взор затуманен. Выглядит так, будто ему только что сообщили о чьей-то смерти. Контуженный. Смертельно бледный. Неспособный что-либо понимать.
        Очаровательного, уверенного в себе Бриллиантового Дэна в этом доме больше нет.
        - Привет, - осторожно говорю я.
        - А, Зори, - говорит он и садится на наш диван.
        - Что происходит? Он трет лоб:
        - Хороший вопрос. Я и сам толком не знаю. Что тебе сказала Эстер?
        - Что я несколько дней поживу у них.
        - И все?
        - Да, больше ничего.
        Он кивает и кладет на колени руки, будто собираясь с мыслями. Потом натянуто мне улыбается:
        - В общем… мы с мамой, наверное, разведемся. Хотя точно это еще не решено. В подробности вдаваться не буду, впрочем, ты в любом случае не захочешь их слушать. Кое-что ты уже слышала этой ночью, так что не думаю, что это для тебя сюрприз…
        - Пап, в последние две недели у нас только сюрпризы и были.
        - Нуда.
        И все? Больше он ничего не собирается мне сказать? Типа: «Слушай, я спал с кем только можно и в результате от нашей семьи осталась одна фикция. Думал, что лишь выпущу кишечные газы, но неожиданно обделался». Ну же, давай. Скажи что-нибудь.
        Между нами повисает молчание.
        - Почему? - наконец спрашиваю я.
        Он медленно качает головой:
        - Тебе не понять.
        - Я понимаю больше, чем ты думаешь.
        Когда он отводит глаза, я думаю о вчерашних словах Джой - что отец до сих пор, спустя все эти годы, не может справиться со смертью моей родной мамы. Вчера они прозвучали для меня всего лишь удобным предлогом, но теперь я вспоминаю фотоальбом и понимаю, что та женщина немного похожа на нее.
        - Ее не вернуть, - говорю я ему, - она умерла. Она такая была одна, и ты ее не вернешь.
        - Знаю, - убитым голосом произносит он.
        - Вместо того чтобы отгораживаться от меня, мог бы и поговорить. Знаешь, я ведь тоже ее оплакивала, она была моя мать.
        - Знаю.
        - Тогда почему никогда не говорил со мной? Ни одного раза?
        Одно его плечо поднимается и тут же опускается обратно.
        - Я был не готов воспитывать тебя в одиночку. Чувствовал, что все пошло прахом. А потом, когда в нашу жизнь ворвалась Джой и дала тебе то, чего я дать не мог, мне не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать со стороны. Как она могла стать для тебя лучше меня, если ты моя плоть и кровь? Это ее родители тебя так избаловали…
        - Избаловали?
        Не думаю. Не могу сказать, что дедушка Сэм без конца заваливает меня подарками. Просто покупает нужные, практичные вещи.
        - Господи Иисусе, даже Макензи воспитывали тебя лучше, чем я, - продолжает он, - твоя мама в гробу бы перевернулась.
        Не помню, чтобы моя родная мама высказывалась против однополых браков, но, может, это просто прошло мимо меня?
        - Я тебе не нужен, - тихим, отчаявшимся голосом говорит отец.
        - Пап…
        - Да-да, это правда, я знаю, - продолжает он: - Как и все остальные. Без меня тебе будет лучше.
        Не могу точно сказать, искренни ли эти жалостливые слова, пытается ли он мной манипулировать, чтобы внушить к себе жалость, или же старается еще больше от себя оттолкнуть. Но буду руководствоваться по отношению к нему принципом презумпции невиновности.
        - Мне понадобится немало времени, чтобы простить тебя за все, что ты натворил, - говорю я. - И мне, и маме. Однако… ты ведь все равно мой отец. И всегда будешь мне нужен. Думаю, когда-нибудь ты поймешь, что я тебе тоже нужна, и вот когда этот день наступит, я вернусь сюда.
        Он поднимает на меня глаза, его лицо искажается от боли.
        - Но сегодня мама нуждается во мне больше, - довожу свою мысль до конца я и поворачиваюсь к нему спиной.

28
        Выходные мы проводим у маминых родителей в Окленде. Они живут в небольшом доме в роскошном квартале, где все платят ландшафтным дизайнерам, чтобы те содержали в порядке их лужайки. С одной стороны, это конечно же мило, но с другой - скучно, поэтому уже совсем скоро мне не сидится на месте и я готова отдать швартовы. Иногда мне кажется, что моя жизнь не движется вперед, а повернула вспять. Будто мы пошли на войну, сражались и проиграли.
        Бабушка Эстер постоянно нас кормит, и от этого маме, похоже, становится лучше. Она сломалась не совсем, чего я очень опасалась, но много плачет, и от этого плачу уже я. А от разговоров на корейском, которые ведет с ней дедушка Сэм, меня одолевает чувство полного бессилия.
        Все превратилось в хаос. У меня больше нет дома. Наша семья развалилась. Все мое будущее повисло в воздухе. И я отчаянно тоскую по Леннону. Хотя домой из Кондор Пик он добрался без приключений, хотя мы с ним постоянно обмениваемся сообщениями, а время от времени, когда мне удается от всех улизнуть, говорим, это совсем не то.
        Мне не хватает его, как никогда в жизни.
        Не хватает его глубокого голоса и мрачного чувства юмора. Не хватает лица и ощущения покоя, которое охватывает меня, когда он рядом. Не хватает его объятий и трепетных пальцев, которыми он гладит меня по спине. Не хватает до такой степени, что мне физически становится плохо.
        Не хочу больше ни есть, ни спать, ни смотреть кино. Хочу лишь вернуться домой и увидеть Леннона. Только вот не знаю больше, где мой дом. Думаю о том, как мы провели этот год, избегая друг друга, и каким это было расточительством. И даже не понимали, как нам было хорошо, когда мы жили совсем рядом. Какими же для этого надо быть дураками. Как бы мне хотелось стереть этот год и начать все сначала. Не дать ему пойти в отель снять этот номер. Сделать все, чтобы отец перестал изменять, рушить бизнес и подрывать нашу репутацию, ведь бабушка Эстер говорит, что именно из-за него у мамы возникли проблемы с банком перед тем, как я отправилась в поход. Он не только тайком потратил на своих пассий все сбережения моих родителей, но еще и взял кредит. Поездки. Номера в отелях. Дорогие рестораны. Подарки. Он жил на широкую ногу, в то время как мама пыталась сохранить бизнес на плаву.
        Бабушка с дедушкой говорят, что хотят через суд заставить его вернуть все деньги, вложенные ими в клинику. Бабушка Эстер уверена, что судья без проблем позволит маме оформить надо мной опекунство, если отец станет против этого возражать. Но он не будет, и это хорошо. Но то, что он не будет, заодно и плохо. Я никак не могу определиться в своих чувствах к нему, устала об этом думать и совершенно обессилела оттого, что мою жизнь накрыла пелена неопределенности.
        Долго так продолжаться не может, эту плотину где-то обязательно должно прорвать.
        И во вторник утром оно так и выходит.
        Все меняется.
        Мне не сидится на месте, немного донимает меланхолия, я смотрю, как Андромеда безучастно лежит на своей подстилке, слишком маленькой для нее, а неугомонные собаки бабушки Эстер безуспешно пытаются с ней поиграть. Когда в дверном проеме появляется мама, я думаю, что она опять пришла посмотреть, как там моя крапивница, потому что наблюдает она меня, как настоящий врач.
        Но до моей аллергии маме нет никакого дела. У нее на лице странное выражение. Что-то типа счастья, но не без примеси злости. Счастливая злость. Счаслость.
        - Собирай вещи, - говорит она, - мы едем домой.
        - К папе?
        - Отец со своей очередной любовницей переехал в Сан-Франциско. Мы едем домой, меняем замки, а потом я что-нибудь придумаю, чтобы клиника работала без него.
        Ее слова звучат слишком уж здорово, чтобы быть правдой.
        - А у тебя получится?
        - Зори, у меня, черт возьми, получится все, что я захочу! - отвечает она, и ее голос вдруг звенит уверенностью и оптимизмом. - А хочу я вернуться на Мишн-стрит, стать лучшим специалистом по акупунктуре в районе залива Сан-Франциско и вырастить дочь - будущего астрофизика. Именно этим я, нахрен, и собираюсь заняться.
        - А когда займешься, тогда, вероятно, будешь говорить увереннее, - с улыбкой шепчу я.
        И впервые после того, как мы погрузились во весь этот хаос, она тоже улыбается. Лишь на какую-то секунду.
        - Да, - признает она, - уверенности у меня нет. Пока нет. Но надо верить, что в один прекрасный день она появится. И появится не у меня, а у нас. Выработаем план и перейдем к действию - вот с чего мы начнем.
        От ее слов у меня в голове что-то щелкает, и я начинаю кое-что понимать.
        Планирование не может тебя от всего спасти. Перемены неизбежны, и неуверенность надо воспринимать как данность. И если ты планируешь до такой степени, что уже не можешь без плана, ничего веселого от жизни не жди. В мире нет таких календарей, ежедневников и списков, способных спасти, когда тебе на голову обрушивается небо. И я, возможно - только возможно, - использовала планирование не столько в качестве механизма преодоления, сколько как предлог, позволяющий избегать всего, что не поддается контролю.
        Но это еще не значит, что готовиться в целом плохо. Планирование может оказаться полезным, когда ты выходишь из подземелья совсем не там, где было надо, и должен придумать, как встать обратно на нужный путь.
        Когда тебе не остается ничего другого, кроме как постоянно ставить одну ногу впереди другой и двигаться вперед.
        - У нас все будет хорошо, - говорит мама.
        Я ей верю и отвечаю:
        - Ладно, давай составлять план.
        Я хотела только одного - поехать домой и увидеть Леннона. А Макензи, как назло, именно сейчас оставили «Игрушки на чердаке» на дежурную помощницу, а сами укатили в город к друзьям - каким-то престарелым панкам, знавшим отца Леннона. Мне хочется кричать. Я должна его видеть. Это не прихоть. Это потребность. Да, знаю, мы провели порознь целый год и пара дней, по идее, ничего решать не должна, но это не так. Мне больно.
        В какой-то момент Леннон думает сесть в поезд компании, обслуживающей территорию в районе залива Сан-Франциско, пересечь мост между городом и Оклендом и встретиться со мной. Но потом мы решаем лучше подождать, пока он в четверг не вернется домой, чтобы у нас была возможность устроить взаправду настоящее свидание. Смешно, но у нас их еще не было никогда.
        Пока же Леннон покупает билеты на концерт, который устроила в Сан-Франциско какая-то непонятная, безнадежная группа, а я постоянно занимаюсь делами. Бабушка Эстер на пару дней остается с нами, чтобы заняться, по ее собственному выражению, чистилищем. Нет, на этот раз это не название фильма ужасов, хотя вполне могло бы им стать, а бесконечная, многочасовая работа по избавлению от всего, что мешает нам двигаться вперед.
        Это дело как звучит плохо, так же плохо и выглядит. И как я ни люблю бабушку Эстер, в конечном счете она начинает меня бесить. Примерно те же чувства одолевают и маму.
        - Я ее убью, - говорит она, когда мы остаемся наедине.
        - Не надо, прошу тебя, - отвечаю я, - а то нам, помимо всего остального, придется тащить на крыльцо ее труп. На вид она легонькая, но та коробка с обувью тоже сначала не показалась мне тяжелой.
        - Правильно. Мыслишь в верном направлении. Тогда подождем, когда она выйдет на улицу. Ты подставишь ей ножку, а я толкну под колеса проходящей мимо машины.
        - А кто нам будет готовить?
        - Зори, черт бы тебя побрал. Я же планирую убийство!
        - Не думаю, что ты сможешь ее прикончить. В ней слишком много энергии. Как в сверхъестественном существе.
        - А представь, каково мне было у нее расти, - говорит она. - То, что я не оказалась в тюрьме, можно считать чудом.
        По завершении операции «Чистилище» мы совершенно уверены, что мэрия Мелита Хиллз выставит нам дополнительный счет за превышение допустимого количества мусора, потому как на обочине у нашей квартиры высится гора черных пластиковых мешков, и это не считая вещей, которые мы пожертвовали местной благотворительной организации. Никогда не думала, что у нас столько мусора - в самом прямом смысле этого слова. Я даже снимаю с потолка старые звезды, светящиеся в темноте, и мама помогает мне выкрасить комнату в новый цвет - солнечно-желтый, так замечательно контрастирующий с моими фотографиями ночного неба.
        А как же мои самодельные настенные календари? Их я выбрасываю в мусорную корзину. Но отказаться от планов полностью не могу. Вместо того? чтобы с маниакальным упорством отмечать на целой куче календарей мельчайшие детали расписания каждого дня года, я беру моток декоративного скотча с узором в виде звезд, рисую одну-единственную таблицу, вешаю ее на пробковую доску, вырезаю из бумаги смешные фигурки и прикалываю их, помечая основные праздники и дни, когда планеты на небе занимают какое-то особенное положение.
        Мы движемся вперед маленькими шажками.
        В среду к нам заходит с мамой Авани. Они приносят с собой хумус, банановый хлеб домашнего приготовления и целый поднос сэндвичей. Ощущение такое, будто мы сидим на поминках, а когда я обращаю на это внимание, Джой шутит, что ей надо было разводиться чаще.
        В их защиту могу сказать, что банановый хлеб в самом деле отличный.
        Пока наши мамы болтают, Авани рассказывает мне обо всем, что произошло после нашего отъезда из Кондор Пик, и о событиях двух дней перед тем, как мы пришли. Судя по всему, я пропустила все, хотя в то же время и не так много. И только когда она показывает мне свои фотографии метеорного дождя, я начинаю ей немного завидовать. Но в моей жизни будут еще и потоки метеоров, и звездные вечеринки. Впервые за все время мне в голову приходит поразительная мысль, что, если бы мы с Ленноном не остались на вторую ночь в той роще секвой, нас никто бы не хватился и мы, скорее всего, не спровоцировали бы череду событий, которые ко всему этому привели.
        И вот что важно - я больше ни о чем не сожалею.
        Когда наступает четверг, бабушка Эстер уезжает, предварительно купив нам внушительный запас туалетной бумаги и моющих средств в виде подарка на новоселье, «чтобы сопутствовала удача», говорит она, объясняя все корейской традицией. Мне грустно видеть, что она уезжает, из-за всей ее домашней готовки, но вместе с тем и радостно, потому как фантазии об убийстве постепенно начинают выходить из-под контроля. Вместо того, чтобы думать, как укокошить милую пожилую леди, я могу занять мысли и чем-то получше.
        Например, Ленноном.
        Я с таким нетерпением жду его возвращения в город, что переключаюсь в режим постоянной тревоги. Мы с ним не виделись неделю - самую долгую и сумасшедшую в моей жизни, - а за это время все так изменилось. Что, если все это как-то изменит наши отношения? Что, если эта неделя, которую мы провели вдали от всех, была всего лишь отклонением от нормы? Да, среди дикой природы соединявшие нас узы восстановились, но что, если в реальной жизни нам не удастся их сохранить? С одной стороны, мы друзья, с другой - больше, чем друзья, пока нам удается сохранять это хрупкое равновесие, но я опасаюсь, что оно не вынесет тягот повседневной жизни.
        Моим родителям это не удалось, а ведь они были женаты.
        Почему тогда у нас с Ленноном должно получиться лучше?
        Чем дольше его нет рядом, тем больше меня грызет мысль: ачто, если нас просто обольстила природа?
        Магия мерцающих звезд. Запах красного дерева. Величественные горы.
        Что, если именно это так повлияло на Леннона, что он впервые меня поцеловал на вершине той гранитной лестницы? И если бы мы были здесь, вдали от манящего аллюра водопадов, сделал бы он этот первый шаг?
        И как насчет меня - я бы на него ответила?
        По пьянке представитель противоположного пола всегда кажется привлекательнее, может, примерно то же с нами сотворила природа? Ведь обниматься на одеяле под звездным небом наверняка романтичнее, чем целоваться на скамейке в парке на глазах у Андромеды.
        Весь вопрос в том, что весь прошлый год у нас был шанс наладить наши отношения, но ни он, ни я не захотели этого до такой степени, чтобы попытаться. Отец с моего молчаливого согласия уговорил меня держаться от Леннона подальше, в итоге мне даже не захотелось оторвать задницу и заставить его рассказать, что случилось на вечере выпускников. Он тоже хорош, мог и сам со мной поделиться своими проблемами. Если набрался храбрости и признался мамам, что украл кредитку Мак, то вполне мог объясниться со мной.
        Но не стал.
        Как и я.
        А после всего этого времени, которое мы провели в лесу, ни один из нас не составил план совместных действий по возвращении в лоно цивилизации. Ничего другому не пообещал. Ни о чем не договорился. Не прошептал в темноте: «Я тебя люблю». И теперь, когда мы дома, Леннон испытывает ко мне те же чувства, что и раньше?
        Сможем мы в реальном мире встречаться как парень и девушка? Или нам лучше остаться друзьями?
        Среди дикой природы, когда вокруг такая красота и в шаге от тебя палатка с кучей презервативов, очень легко подумать, что ты влюбилась. Неужели у нас был роман на одну ночь, с той лишь разницей, что эта ночь растянулась на неделю?
        Как мне достоверно узнать, какие чувства нас тогда объединяли - мимолетные или же настоящие?
        От того, что в последние несколько дней мы с ним общались совсем немного - лишь короткие эсэмэски, чтобы спланировать наше свидание, когда он вернется, - тоже лучше не становится. Я не позволяю неуверенности одержать над собой верх и изо всех сил стараюсь не обращать внимания на лезущие в голову мысли о том, как он встречается в городе с девушкой покруче и решает, что на меня не стоит тратить силы. Да, знаю, это лишь каркает мой дурацкий мозг, растерянный и неугомонный, но, когда Леннон присылает эсэмэску о том, что наше свидание придется отложить до позднего вечера, в голове проносятся воспоминания о прошлогоднем вечере выпускников.
        Что, если он опять меня бросил?
        Я понимаю, в этом нет никакой логики, да и мама велит мне расслабиться, пока меня с головы до ног не покрыли огромные волдыри. При этом этом я уже готова и одета в платье в черно-красную клетку, которое выставляет меня в самом лучшем свете. Солнце садится за горизонт, а Леннона все нет.
        Восемь часов.
        Половина девятого.
        Раздается звонок в дверь.
        Я с такой стремительностью бегу открывать, что чуть не падаю и не зарываюсь лицом в пол. И вот он уже стоит прямо передо мной. Черные волосы. Черные джинсы. Мальчишеская улыбка.
        Леннон.
        Мои эмоции буквально сходят с ума, я так счастлива его видеть, что теряю дар речи - у меня садится голос. Мы глупо вот так стоим, и мне нужно, чтобы один из нас что-то произнес… хоть что-нибудь!
        - Ты опоздал, - наконец удается мне выдавить из себя.
        Судя по виду, он ошеломлен.
        - Пришлось улаживать кое-какие дела. Боже, какая же ты красивая.
        В моей душе бушуют фейерверки. Мне кажется, если он ко мне не прикоснется, я потеряю сознание.
        И когда я уже на последнем издыхании, меня обнимают его руки, и я заключаю его в объятия. Он теплый и сильный, от него исходит приятный запах свежевыстиранного белья, вывешенного сушиться на солнце. Меня переполняет чувство облегчения. Благодарности. Радости.
        Теперь мне доподлинно известно, что дело тогда было не только в мерцающих звездах. Я не хочу, чтобы мы были Просто Друзьями. А как насчет него?
        - Привет, - шепчет он мне в волосы.
        - Я по тебе скучала, - говорю я, все сильнее обнимая Леннона за шею до тех пор, пока не слышу, как в его груди бьется сердце.
        Мне хочется сказать ему: «Я по тебе так тосковала, что думала, вот-вот умру».
        А еще хочется, чтобы он сказал это мне.
        Но мы храним молчание и, я чувствую, что его руки напрягаются. Он отстраняется от меня и смотрит через мое плечо. За нами, сложив на груди руки, стоит моя мама.
        - Привет, Леннон, - говорит она, - рада тебя видеть.
        - Взаимно.
        Она протягивает ему какой-то пакет:
        - Держи.
        Я перевожу взгляд с нее на него и обратно:
        - В чем дело? Вы что, организовали преступный синдикат по сбыту наркотиков?
        Леннон поднимает бровь:
        - Увидишь.
        Мама с Ленноном сговорились? А вот это уже интересно.
        Он нерешительно смотрит на нее:
        - Вы… Я хочу сказать… ничего, если мы пойдем?
        - Все нормально. Я в полном порядке, - отвечает она, отпуская нас жестом. - Идите, ребятки. На самом деле я жду не дождусь выкроить для себя минутку тишины и покоя. Единственное, возвращайтесь не поздно. Хотя бы не под утро.
        - Ладно, - говорю я и беру пакет, который она дала ему.
        Когда мы спускаемся по ступенькам, она нас окликает:
        - Да, Леннон, береги ее.
        - Не волнуйтесь! - кричит он в ответ. - Я всегда ее берегу.
        Я подхожу к его машине, в которую не садилась с прошлого лета, когда он ее купил. Тяжелые двери громко скрипят, внутри пахнет старой кожей и моторным маслом. Не скажу, что этот запах такой уж неприятный.
        - Трупов сзади нет, а? - спрашиваю я, когда он садится рядом со мной на водительское сиденье.
        - На этой неделе нет.
        Леннон улыбается, и мне кажется, будто я таю, стекая на сиденье.
        Господи боже ты мой! Эверхарт, что с тобой, соберись.
        - А теперь пристегнись, - велит он мне, - чтобы я мог доказать, что действительно несу ответственность за твою безопасность.
        - Куда едем?
        - Это секрет, Медуза.
        Когда он называет меня этим прозвищем, по жилам пробегает небольшая электрическая дрожь.
        - Мне тайны не нравятся, - напоминаю я ему.
        - Эта понравится. Я так думаю. Надеюсь. Ладно, сейчас увидим.
        Мы несемся по городу, он едет по Мишн-стрит и не выдает себя ни единым намеком. Я пытаюсь угадать, что это будет. Кино? Ресторан? Кофе в «Джиттербаге»? Но после каждой попытки он лишь говорит мне очередное «нет». Если честно, то я так счастлива быть рядом с ним и иметь возможность его касаться, что мне ровным счетом наплевать, куда мы едем. Но когда мимо мелькают знакомые указатели и двигатель машины начинает реветь, взбираясь на холм на окраине города, до меня наконец доходит, что это будет за место.
        Обсерватория.
        Он заезжает на парковку, на которой, кроме нас, никого нет. Неудивительно, если учесть, что обсерватория закрылась полтора часа назад. Но Леннон ставит машину и ведет меня к извилистой бетонной тропе с левой стороны здания, по которой можно взобраться на открытую смотровую площадку на крыше. Мы поднимаемся по скатам с крашеными железными поручнями и подходим к закрытым воротам. Леннон набирает на замке код.
        - Откуда ты его узнал? - спрашиваю я.
        - Думаю, мне просто повезло.
        - Леннон, - всерьез говорю я.
        - Зори, - в шутку отвечает он, - мне не пришлось делать ничего незаконного, чтобы его заполучить. И совершать преступлений за то, чтобы мне его дали, я тоже не обещал. А теперь, мисс Эверхарт, прошу.
        Он открывает ворота и жестом приглашает меня войти.
        Я искоса гляжу на него и делаю шаг.
        Вдоль низкой стенки по периметру темной смотровой площадки идут красные огни. Под нами, у подножия гор, лежит, устремляясь к заливу, город - матрица белых и желтых точек света, искрящихся, как павшие звезды, на черной земле. На горизонте маячат небоскребы Сан-Франциско, мы одновременно видим над темной водой пролеты Оклендского моста и моста Золотые Ворота. Дует ветер, я чувствую запах эвкалиптовых деревьев.
        Прекрасный вид. Вид, от которого захватывает дух.
        И он принадлежит нам; мы здесь одни.
        В часы, когда обсерватория работает, примыкающий к ней оксидированный зеленый купол открыт и посетители могут смотреть на небо в мощный, профессиональный телескоп. Теперь он закрыт, но два публичных телескопа поменьше, которые на ночь обычно прячут в небольшой металлический ангар, стоят на месте.
        - Что это? - спрашиваю я.
        - Точно тебе сказать не могу, - говорит он, потирая подбородок, - но думаю, что обсерватория.
        Я бросаю на него убийственный взгляд.
        Его лицо озаряется улыбкой.
        - Авани помогла мне договориться с доктором Вирамонтесом. Когда ты уехала, даже не понаблюдав метеорный дождь, мы долго говорили. Я думал, он возненавидит меня после той кошмарной сцены с твоим отцом…
        Из моей груди вырывается стон. Я все еще испытываю унижение.
        - Но доктор Вирамонтес, к моему удивлению, отнесся ко всему спокойно.
        - Он вообще парень спокойный, - комментирую я.
        - Ты ему чертовски нравишься, - говорит Леннон, - в этом я с ним солидарен. Держи. Без этой штуковины тебе не обойтись.
        Я беру сумку, которую ему дала мама, и заглядываю внутрь. Там лежит мой фотоаппарат.
        - Значит, мама в курсе?
        - Я хотел убедиться, что она не возражает, чтобы мы сюда отправились. В прошлом у нас не все было гладко, и у меня нет желания, чтобы она возненавидела меня так же, как твой отец.
        Я качаю головой:
        - Она всегда была на твоей стороне.
        - Ты как? Имеется в виду, после отъезда отца. Я знаю, это тяжело - как для тебя, так и для мамы.
        - Да, не скажу, что мне легко, - признаю я, - но и не так уж больно.
        - Я не хотел этого, лучше бы все было иначе. Каких бы ужасов я ни уготовил ему в своей голове, мне никогда не хотелось причинять вам с Джой боль.
        - Знаю, - говорю я, похрустывая бумажным пакетом с моим фотоаппаратом, - но это, по крайней мере, принесло хоть какую-то пользу.
        - Это какую же?
        - Мне не запрещено с тобой видеться, - говорю я, чувствуя какую-то необъяснимую робость.
        - Да, пока еще нет, - подначивает меня Леннон, и в его глазах плещется веселье. - Ночь ведь только начинается.
        Я кладу пакет с камерой на подставку рядом с одним из телескопов:
        - Поверить не могу, что ты это сделал.
        - Подумаешь, я просто достал код от входного замка, - отвечает Леннон. - Доктор Вирамонтес сказал, ты знаешь, как пользоваться штативом, держателем, треногой или какой другой хренью - все это, по идее, должно быть в ангаре. Нам лишь надо будет перед уходом все закрыть. А если что-то разобьем, у нас будут колоссальные проблемы. Нам отрубят головы. Или вызовут в суд. Даже не знаю, что хуже.
        - Наверняка суд, - отвечаю я, глядя по сторонам, - мне еще не приходилось бывать здесь одной.
        - Сегодня лунное затмение, - говорит он.
        Да? А ведь он прав. Так оно и есть. Теперь я вспоминаю.
        Он нежно мне улыбается:
        - Я понимаю, это не так классно, как метеорный дождь, да и вид здесь похуже, чем в Кондор Пик, но я же обещал взять тебя куда-нибудь посмотреть на звезды, и у меня это получилось.
        У меня перехватывает дыхание. Я силюсь произнести какие-нибудь слова, молча оглядываю смотровую площадку и смотрю на Леннона:
        - Даже не знаю, что сказать. Это самый лучший подарок, который я когда-либо получала.
        - Может быть… Хотя я бы возразил, ведь защита тебя от разъяренного медведя тоже добавила мне несколько очков.
        С моих губ срывается смешок.
        - Верно, зато я позволила тебе выиграть у меня в покер и отдала почти весь запас дражешек М&М. Если это не любовь, то я даже не знаю…
        До меня вдруг доходит, что такое я только что сказала.
        До него тоже.
        Все так же держа меня за руку, он обнимает меня за талию и прижимает ближе к себе:
        - Как же я рад это слышать.
        - Правда? - шепчу я.
        - Ну конечно. Я ведь тоже тебя люблю.
        Мои руки покрываются гусиной кожей.
        - В самом деле?
        - Я всегда тебя любил, - шепчет он, - и всегда буду. Ты для меня лучший друг и семья. Тот год, что я тебя ждал, был худшим в моей жизни, но каждая его секунда того стоила. И если бы мне пришлось еще раз через это пройти, только чтобы тебя обнять, я не колебался бы ни секунды.
        У меня туманится взор.
        - Я тоже. Потому что люблю и больше не могу жить без тебя ни одной минуты. Поэтому не говори больше ничего, а то еще сглазишь.
        - Ты меня любишь, - с глупой улыбкой на лице произносит он. Потом опускает голову и трется своим носом о мой.
        - Конечно, люблю. Ты мой, и я больше не хочу отступать назад, чтобы мы были просто друзьями. Так что если нам придется спать в лесу или воевать с нашими семьями, то именно это мы и будем делать. Мне не нужна жизнь, в которой нет тебя.
        - Скажи это еще раз, - говорит он и целует меня в шею сразу под ушком.
        По моей коже пробегает волна тепла.
        - Когда ты так делаешь, у меня путаются мысли.
        - Тогда я перестану.
        - Даже не смей.
        - Скажи это еще раз, - повторяет он, целуя меня в подбородок.
        - Ты мой.
        - А еще.
        - Я люблю тебя.
        Он отстраняется от меня, смотрит, вытягивает губы и с шумом выдыхает воздух. Его лицо озаряется монументальной улыбкой.
        - Это лучшее, что мне когда-либо доводилось слышать. Знаешь, тебе придется повторять свои слова снова и снова. У меня хрупкое эго.
        Я смахиваю слезу и смеюсь:
        - Твое эго никогда не было хрупким.
        - А теперь стало - из-за тебя.
        Я целую его в шею под подбородком, и он вздрагивает от удовольствия.
        - Когда ты так делаешь, у меня тоже путаются мысли.
        - Ладно. Тогда давай вообще не думать. А то это уже чересчур.
        - Ну да, мы сказали твоей маме, что вернемся не очень поздно, позабыв, что затмение луны начнется только в полночь…
        - Помнится, кто-то говорил, что на заднем сиденье твоего катафалка нет никаких трупов.
        - О чем речь! Ты даже не представляешь, сколько там в отсутствие покойников места, - заверяет меня он. - И хотя это не палатка в лесу, но атмосфера укромная. Может, там даже найдется одеяло с подушкой. Ты же знаешь, я следую девизу бойскаутов - будь готов!
        - Вот это-то мне в тебе больше всего и нравится.
        - А тогда в палатке ты говорила, что тебе нравится нечто другое, - шепчет он, улыбается во весь рот и прижимает меня ближе к себе.
        - Я голодала, была напугана и не совсем в своем уме. В таком состоянии можно наговорить чего угодно. Может, напомнишь?
        - Вот как? Ну хорошо, я бы сейчас не прочь разгадать какую-нибудь тайну. Что скажешь? Хочешь немного поиграть в детектива с парнем, которого ты любишь?
        Хочу. Еще как хочу.

29
        - Да говорю же тебе, музыканты «KISS» подмешивали собственную кровь в красную краску, которая использовалась для публикации первой книги их комиксов, - утверждает Санни. - Спорим на кексик, что я права?
        На улице почти совсем стемнело, я стою в «Игрушках на чердаке» рядом с Санни, которая властвует над горой коробок у витрины магазина. Когда она обращается к нам, ее лицо воодушевляется.
        - Это было в семидесятых, какой-то крупный издатель, то ли «Марвел», то ли «DC Комикс», выпустил книжку комиксов «KISS»… ну там Джин Симмонс и Пол Стэнли в боевой раскраске в роли супергероев или что-то в этом роде. А в краску для печати добавлялась кровь участников группы. Клянусь, это правда.
        Мак закатывает глаза.
        - И откуда такие безумные слухи только берутся? - произносит она нараспев в своей шотландской манере. - Это полный бред. И к тому же отвратительно.
        Моя мама складывает на груди руки и соглашается с ней, кивая головой:
        - Ты можешь себе представить, сколько у этих ребят было венерических заболеваний? Кому захотелось бы покупать комикс с такой гнилой кровью?
        - Да таких было хоть отбавляй, потому как это очевидный факт, - настаивает Санни. - Вон у Леннона спросите.
        Я держу его сзади за ремень черных джинсов. Он нагнулся вперед, и половина его тела скрывается в витрине - подготовленной в честь Хеллоуина композиции из тыкв с вырезанными ртами, глазами и носами, и черного казана, вместо ведьминского зелья наполненного презервативами и баночками массажного геля. Сам праздник был вчера, поэтому сегодня мы меняем наши тыквенные фонари на рог изобилия Дня благодарения.
        - Ты слышишь? - спрашиваю я. - Тебе говорят. Он выныривает обратно из витрины и выпрямляется во весь рост:
        - Санни права. Медсестра сделала у них забор крови, потом они полетели в Нью-Йорк, приехали в типографию «Марвел» иперед печатью вылили пузырьки с ней в бак с чернилами. Что публично засвидетельствовал присутствовавший при этом нотариус.
        - Б-р-р-р… - хором тянем мы.
        Леннон пожимает плечами:
        - «KISS» всегда шли на подобные идиотские, шокирующие уловки, чтобы лучше продавать свою продукцию. Их больше интересовала не музыка, а деньги.
        - Вот так, - говорит Санни Мак, и ее лицо расплывается в радостной ухмылке. - С тебя кексик.
        Мак потрясает кулаками, грозя потолку:
        - Будь я проклята, если хоть еще раз сыграю в эту игру в страшилки из жизни рок-звезд.
        Не знаю, почему она без конца спорит с Санни. Все равно ведь всегда проигрывает. Хотя, может, в этом все и дело. Я знаю только одно - «кексик» вданный момент звучит просто восхитительно и мне хочется, чтобы эта витрина вместо презервативов была наполнена настоящими сладостями. Думаю, в последнее время мне приходилось есть слишком много дрянной пищи, причем я никогда не думала, что до такого докачусь. Но мы с мамой были слишком заняты, чтобы съездить в магазин и купить нормальных продуктов. И единственной домашней готовкой для нас стали воскресные ужины у Макензи.
        После папиного отъезда прошло пару месяцев. Он по-прежнему живет в Сан-Франциско и полностью переключился в режим «куда ветер подует», традиционный для Бриллиантового Дэна, то есть стал совершать импульсивные поступки. Записался на курсы, чтобы получить сертификат конского массажиста-терапевта - это я совсем не шучу. Все правильно, ему очень хочется переехать в Соному и мять спины лошадям. Но это, надо полагать, его жизнь. Пару раз мы говорили с ним по телефону, но видеться не виделись. Что, по всей видимости, только хорошо. Я злюсь уже не так, как раньше, однако новые проблемы в жизни мне не нужны.
        Как и маме. У нее тоже дел по горло. «Клиника здоровья Эверхартов» превратилась в «Спа-салон здоровья Мун». Да, назвать заведение своим девичьим именем решила она, но использовать в его обновленном логотипе Луну в прямом смысле этого слова предложила я. Санни с Мак нашли ей новую массажистку - подругу какой-то подруги, которая переехала из Сан-Франциско в Ист-Бей, потому что больше не могла платить слишком высокую арендную плату. Мегаполис забрал себе папу и поменял ее на Энн, молодую пурпурноволосую американку, обожающую собак. В итоге все остались в выигрыше.
        Пока мама упорно перестраивает бизнес, я сосредоточиваю усилия на школе. Поначалу все мои мысли занимало поступление в колледж, но теперь мы с Ленноном постепенно приходим к выводу, что с этим по окончании школы лучше будет годик подождать. Это позволит мне подготовить портфолио по астрофотографии и записаться на курсы корейского, заявленные местной общиной, чтобы лучше общаться с дедушкой Сэмом. Леннон намерен перейти на полный рабочий день и отложить немного денег. И хочет, чтобы мы отправились в турпоход куда-нибудь в Европу. В этом я полностью на его стороне.
        Кроме того, мы всерьез поговариваем о том, чтобы пройти по тропе Пасифик Крест. Ее длина превышает две с половиной тысячи миль, она проходит через Калифорнию, Орегон и Вашингтон и тянется от мексиканской до канадской границы. По времени такой поход занимает шесть месяцев. Я не уверена, что на данный момент мне это по плечу - и по плечу ли вообще, - но если мы выступим в июне следующего года, то сможем преодолеть участок между Хай-Сьеррой и границей с Канадой, пройдя через Каскадные горы.
        Ладно, там будет видно. А пока мы ходим в поход каждые выходные. Самый обыкновенный, с двумя ночевками, не слишком отходя от проторенных троп. В эту субботу и воскресенье собираемся отправиться в заповедник Редвуд в округе Гумбольдт. Врать не буду: наполовину очарование этих походов заключается в секс-расслабухе. Хотя мне и в самом деле нравится бывать на природе подальше от больших городов. Леннон, пользуясь своими топографическими талантами, постоянно привозит меня в зоны с чистым ночным небом. Я наконец стала снимать фотографии с помощью портативного телескопа, а не таскать его без толку повсюду с собой.
        - Мне, конечно, очень неприятно сообщать столь паршивую новость, но кексы вам придется есть самим, - говорит Леннон мамам, - я тороплюсь в «Джиттербаг» на свидание с одной страстной девушкой-астрофизиком.
        Я помахиваю рукой и говорю:
        - Имеется в виду со мной, страстный астрофизик - это я.
        - А не поздновато пичкать себя кофеином? - предупреждает моя мама.
        - Считаешь, поздно?
        - Выпейте лучше чаю на травах, - говорит она.
        - Хорошо, я подумаю.
        - Честно говоря, мы пойдем туда делать уроки, - признает Леннон, - достойный вай-фай и скидка для персонала - это мощное сочетание.
        Пару недель назад я стала подрабатывать в этой кафешке после школы. А теперь практически туда переселилась, потому что, во-первых, всегда любила их кофе, а во-вторых, теперь мне еще и платят, что я его там пью. К тому же заработанные деньги мне тратить нельзя, потому как турпоходы, когда у тебя за душой ни гроша, дело дорогое.
        - К десяти возвращайтесь домой, - говорит мне мама, - завтра в школу.
        Леннон машет ей рукой, я тащу на поводке Андромеду. Мы желаем всем доброй ночи и выходим из магазина в ночной воздух, уже довольно холодный. В действительности все же не настолько свежий, чтобы против него что-то имела Андромеда, поэтому воспринимается очень даже хорошо. Несколько вечеров в неделю мы берем ее с собой, и теперь она здорово оживилась, словно ей отдали на откуп новую жизнь. Может, так оно и есть. Думаю, весь прошлый год ей не хватало прогулок с Ленноном. Моя мама говорит, что домашние животные могут впадать в депрессию, если на душе у их хозяина тоска.
        А может, причина лишь в том, что мы теперь намного чаще видимся с бойкими собачками бабушки Эстер и Андромеде попросту пришлось научиться сохранять бодрость духа.
        Леннон берет ее поводок, она трусит впереди нас и машет хвостом, будто разведывая дорогу. Когда мы неторопливо выходим на угол дома и ждем на светофоре зеленого, он обнимает меня за плечи.
        - Ну что, миледи, - говорит он, - мы-то с вами знаем, что никаких домашних заданий в кафешке делать не будем.
        - Я свои сделала на пятом уроке, - согласно киваю головой я.
        - А я на работе, пока чистил клетки для гекконов. Что называется, многозадачность во спасение.
        - Мы с тобой просто класс, - говорю я и поднимаю ладонь, чтобы он отбил.
        - Не класс, а супер.
        Он отбивает мне пять, по-прежнему обнимая другой рукой за плечи.
        Совмещать учебу, работу и нашу любовь непросто. Помогает тот факт, что мы каждый день вместе съедаем на школьном дворе ланч. Садимся рядом с Авани и ее парнем, и время от времени, к несчастью, к нам присоединяется Бретт. После того как он выклянчил у Леннона прощение за ту роль, которую ему пришлось сыграть в событиях, ныне известных как Битва у водопада Макензи, мы больше не смогли от него избавиться. Рейган, с другой стороны, перешла учиться в частную школу. Официально нам объявили, что, поскольку она перестала сосредоточивать все усилия на Олимпиаде, наш спорткомплекс ей больше не нужен. А неофициально родители заставили ее туда перевестись в наказание за тот случай на гламурной турбазе.
        Мне хотелось бы здесь сказать, что мы помирились, но пока этого не произошло. Я готова ее простить, но для этого ей тоже надо проделать свою половину пути. Времена моего подобострастного к ней отношения теперь позади.
        - Тогда куда сегодня отправимся? - спрашивает Леннон. - Мишн- и Вестерн-авеню или Мишн- и Евклид-стрит?
        Теперь перед нами лежат четыре различных пути. Первый - это наш старый маршрут, по которому мы ходили, когда были детьми; второй лежит через сельскохозяйственный рынок, ночью настолько безлюдный, что выглядит почти что романтичным - вы немало удивились бы, узнав, что два человека с порочными мозгами могут вытворять на тюках спрессованного сена. Две из этих дорог расходятся в разные стороны и тянутся вдоль залива, но моя любимая идет через парк, где можно взобраться на холм и долго смотреть на город, сидя под старым дубом. Там не так темно, чтобы можно было наблюдать звезды, но все же достаточно для страстных объятий.
        Да, и обнаруженные нами укромные местечки для долгих поцелуев. Такие есть на каждом нашем маршруте.
        - Для прогулок вдоль залива слишком холодно, - говорю я, - Андромеда будет капризничать.
        - Можно пойти по бульвару Уик до складов, а там через железнодорожную колею подняться на холм.
        - Мне это подозрительно напоминает пятый маршрут.
        - Так оно и есть, разве нет?
        Когда мы праздновали месяц наших отношений, Леннон нарисовал мне карту. Отметив на ней все события, ставшие вехами на пересечении наших с ним жизней. Где мы познакомились. Ночь, когда мы играли в покер с его отцом. Наша первая ссора. Наш первый поцелуй. Фиаско во время вечера выпускников. Храм в лесу секвой. Ночь в обсерватории, когда каждый из нас сказал другому «люблю».
        На этой карте он изобразил нас.
        Годы нашего становления, сложные, запутанные, порой даже трагичные события. Но я ни за что не изменила бы этот путь, потому что мы прошли его вместе, пусть даже порой и отдельно друг от друга. А самое лучшее в нем, что он не завершен. Неуверенность это не всегда плохо. Порой она даже может нести в себе удивительный потенциал.
        - Ну так что? - спрашивает он меня, когда загорается зеленый. - Старая дорога или новая?
        - Удиви меня, - говорю ему я.
        Он улыбается, и мы сплетаем пальцы. Потом каждый ставит одну ногу перед другой. Ясная голова, ритмичные шаги. Мы идем вперед.
        Выражения признательности и тысяча благодарностей
        За их упорный труд: Лауре Брэдфорд, Николь Эллал (агентство Taryn Fagerness), Люси Роджерс, Саре Крич, а также всем без исключения сотрудникам Simon Pulse и Simon UK.
        За чирлидинг: Карен, Рону, Греггу, Хайди, Хэнку Брайену, Пэтси, Дону, Джине, Шейн, Сефу.
        За обратную связь: Айе Шариф.
        За вдохновение: национальным паркам Йосемит и Кингз Каньон, заповеднику секвой, городу Беркли (штат Калифорния), Нэнси Грейс Роман, Нилу Деграссу Тайсону, Карлу Сагану, Цугуми Обе, Такэси Обате, Кимберли Сол.
        За то, что они есть: каждому библиотекарю, каждому книготорговцу. И вам.
        notes
        Примечания

1
        Хью Марстон Хефнер (1926 -2017) - американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Плейбой».

2
        Экспедиция Доннера - экспедиция 87 переселенцев из Иллинойса под предводительством Джорджа Доннера, отрезанных от мира снегами в горах Сьерра-Невада зимой 1846 -1847 года.

3
        Джек Керуак (1922 -1969) - американский писатель и поэт, важнейший представитель литературы бит-поколения.

4
        В переводе с английского candy означает «сладость, конфета».

5
        Билл Мюррей (род. в1950г.) - американский актер, комик и сценарист.

6
        Энсел Адамс (1902 -1984) - американский фотограф, мастер черно-белого пейзажа.

7
        Энн Бонни (1702 -1782) - пиратка ирландского происхождения по прозвищу «повелительница морей».