Дочь партизана Луи де Берньер
        Луи де Берньер, автор бестселлера «Мандолина капитана Корелли», латиноамериканской магической трилогии и романа-эпопеи «Бескрылые птицы», рассказывает пронзительную историю любви.
        Ему сорок, он англичанин, коммивояжер поневоле. Его жизнь проходит под новости по радио и храп жены и незаметно превратилась в болото. Ей девятнадцать, она сербка, отставная проститутка. Ее жизнь полна событий, но она от них так устала, что хочет уснуть и никогда не просыпаться. Она рассказывает ему истории - кто знает, насколько правдивые? Он копит деньги, надеясь однажды ее купить. Шехрияр и его Шехерезада. Похоже, они влюблены друг в друга. Они друг для друга - редкий шанс начать все заново. Но что такое любовь? «Я довольно часто влюблялся,- говорит он,- но теперь совершенно изнемог и уже не понимаю, что это значит… Всякий раз влюбляешься чуточку иначе. И потом, само слово „любовь“ стало расхожим. А должно быть святым и сокровенным… Давеча пришла мысль, что любовь - нечто противоестественное, что познается через кинокартины, романы и песни. Как отличить любовь от похоти? Ну, похоть все же понятна. Так, может, любовь - изуверская пытка, придуманная похотью?»
        Возможно, ответ таится на страницах новой книги Луи де Берньера - писателя, который обладает бесценным свойством: он ни на кого не похож, и все его сочинения не похожи друг на друга.
        Луи де Берньер
        Дочь партизана
        Le mariage bourgeois a mis notre pays en pantoufles, et bientt aux portes de la mort[1 - Буржуазный брак обул нашу страну в домашние шлепанцы и скоро приведет ее к вратам смерти (фр.). Пер. Н. Немчиновой.].
Альбер Камю, «Падение»
        1.Девушка на углу
        Я не ходок по шлюхам.
        Наверное, всякий мужик так скажет. Разумеется, никто ему не поверит - мол, ага, конечно. Ясно, заведомое вранье. По уму, было бы лучше убрать эту фразу и начать заново, но я вот что думаю: жена умерла, дочь в Новой Зеландии, здоровье ни к черту, мне уже все трын-трава, ну и кому какое дело? И потом, это ж правда.
        Однако был у меня знакомый голландец, который не скрывал, что стакнулся со шлюхой. В Амстердаме он служил в армии. Однажды пошел в увольнение: денег кот наплакал, а яйца аж разбухли. Обалденная баба превзошла все его ожидания. Но подле ее койки стоял бачок с крышкой, наподобие мусорного ведерка. И нынче такие найдешь в мелочных лавках. Так вот, когда знакомец мой кончил и сдернул презерватив, шлюха любезно приподняла крышку. Бачок, полный розовых и бурых использованных гондонов, смахивал на огромный торт. Липкое резиновое месиво так впечатлило моего приятеля, что с тех пор он больше не ходил к шлюхам. Правда, мы не виделись лет двадцать,- может, он уже передумал. Он был художник и часто этот случай вспоминал; наверное, богемный долг призывал его быть чуточку скандальным. Видно, он хотел поразить меня, в подобных делах не искушенного.
        Единственный раз в жизни я попытался купить проститутку, но все пошло наперекосяк. Не оттого попытался, что яйца разбухли,- скорее от одиночества. Порыв - вроде как бултых в омут. Супруга моя еще здравствовала, однако вся беда в том, что рано или поздно жена превращается в сестру. Это в лучшем случае, а в худшем - становится врагом и главной препоной счастью. Получив все, что хотела, супружница моя не понимала, на черта я ей сдался. Все радости, которыми прежде меня завлекали, постепенно иссякли, и на мою долю остались одни обязанности вкупе с пожизненным заключением. По-моему, большинство женщин не разбираются в природе мужской сексуальности. Им невдомек, что для мужчины секс нечто большее, чем, скажем, милая необязательная забава вроде икебаны. Не раз я пытался об этом поговорить, но женин отклик был неизменен: раздражение или глухое непонимание, словно ей докучал назойливый пришелец из параллельного мира. Я так и не уяснил, была она бессердечна, тупа или просто цинична. Да и какая разница? У нее было на лбу написано: «Меня это не колышет». Ее вполне устраивала роль пресной англичанки, у которой
в жилах снятое молоко. Когда женился, я понятия не имел, что страсти и пыла в моей нареченной, как в треске. Поначалу-то она расстаралась, но затем решила, что можно больше не утруждаться. После чего навеки вперилась в телевизор, перед которым вязала тесные полосатые джемперы. Очень подурневшая, вялая, она оккупировала диван и все больше смахивала на огромную белую булку в целлофане. Англичане редко делятся своими бедами, но я вдосталь наговорился с такими же горемыками (обычно в каком-нибудь баре, где все мы оттягивали возвращение домой) и, читая между строк, узнал, как много нас, угодивших в панический кошмар воздержания, которое гасит душевный огонь, порождая злобу, одиночество и меланхолию. И тогда бултыхаешься в омут. Порой я гадаю, не потому ли набожные пуритане так ратуют за брак, что это наивернейший способ максимально ограничить плотские радости.
        В Арчуэе девушка на углу притворялась, будто кого-то ждет. Короткая юбка, сапоги, избыток косметики. По-моему, лиловая помада, но, может, это я уже после придумал. Стояла зима, хотя в Арчуэе не разберешь, какое время года, в хорошую погоду там всегда конец ноября, а в плохую - начало февраля.
        Вообще-то стояла «зима недовольства»[2 - Зима недовольства - события 1978-1979гг. вВеликобритании, когда в результате профсоюзных акций многие общественные службы пришли в упадок. Термин заимствован из исторической хроники Уильяма Шекспира «РичардIII»: «Сегодня солнце Йорка превратило // В сверкающее лето зиму распрей…», актI, сцена 1. Пер. Б. Лейтина.- Здесь и далее примеч. перев.]. На улицах горы мусора, не купишь хлеба или «Санди таймс», в Ливерпуле даже покойников не хоронили. Печного топлива не достать, поди попробуй лечь в больницу, пусть у тебя хоть рак. Профсоюзные товарищи пытались затеять революцию, и корабль нашего особенно безнадежного премьер-министра получил пробоину. Мне всегда нравилось, что я англичанин, но хуже дней не припомню, тогдашняя британская жизнь хоть кого привела бы в отчаяние. В то время всем требовался призрак утешения, даже не женатым на Огромной Булке.
        Девушка - в белой пушистой шубейке. В вихре уличного мусора на холодном ветру она была как светоч в тумане. Я невольно залюбовался ее ладной фигурой; впаху засвербело, в животе возникла легкая пустота.
        Впервые в жизни я нацелился на проститутку, однако сказал себе, что надо проехать мимо. Еще заведет куда-нибудь, а там меня оглушат и отнимут бумажник. И в полицию не заявишь - стыда не оберешься. Все так, но в конце улицы сила воли моя будто по волшебству иссякла. Что-то овладело моими руками, заставило развернуться и, вопреки здравому смыслу, покатить обратно. И вот я уже притормозил возле девушки и опустил стекло. Сердце бухало, на висках выступил пот. Мелькнула мысль, что от волнения все равно могу и оплошать.
        Мы смотрели друг на друга, а я молчал, ибо язык не слушался.
        - Что?- спросила девушка.
        Не зная точной формулировки, я прибегнул к удобной двусмысленной фразе:
        - Времечко найдется?
        Девушка взглянула на часы, тряхнула запястьем и приложила его к уху.
        - Извините, остановились,- сказала она.- Не везет мне с часами.
        Голос был приятный - мягкий и мелодичный. Говорила она с заметным акцентом, который я не распознал. Я сделал новый заход:
        - Вы на работе?
        Она ответила недоуменным взглядом, но потом поняла. На лице нарисовалась вся гамма - от негодования до радости. Девушка рассмеялась, очень мило прикрыв рукой рот:
        - Ах, вот оно что! Вы приняли меня за девку!
        - Ради бога, простите!- испуганно забормотал я.- Извините, я не знал… думал… Господи, как неудобно вышло-то… Пожалуйста, извините… кошмар… чудовищная ошибка…
        Она все смеялась, а я сидел истуканом, уши мои пылали. Надо было сразу уехать, но я почему-то остался. Наконец девушка умолкла, а потом вдруг открыла дверцу и плюхнулась на пассажирское сиденье, обдав меня удушающей волной весьма противных духов. Вспомнилась моя дряхлая бабушка, которая таким способом пыталась скрыть амбре недержания.
        Девушка сидела рядом, дерзко на меня поглядывая. У нее были темно-карие глаза и блестящие черные волосы, красивая стрижка «сэссон» - кажется, так называется. Я уже помянул ее классную фигуру: крутые бедра, большая грудь. Вообще-то мне нравился другой тип женщин.
        - Я вызвала такси, ждала-ждала, но попусту,- сказала девушка.- Можете отвезти меня домой. Каюсь, с ходу в койку не лягу.
        - Э-э…- промямлил я.
        - Ехать недалеко, всего пару кварталов, но я не люблю ходить пешком. И потом, здесь полно шпаны.
        Я опешил.
        - Напрасно вы сели в машину незнакомого мужчины. Всякое может случиться.
        Девушка глянула презрительно:
        - Вы ж только что меня зазывали, когда приняли за девку. Раньше чего-то не предостерегали.
        - Да, но…
        - Ладно, хорош ерундить,- отмахнулась она.- Мне вон туда. Подвезете, вот и будет извинение. И защита от прочих незнакомцев. Все, поехали.
        Я подвез ее к дому, которого больше нет. Он стоял неподалеку от виадука, откуда бросались самоубийцы-алкоголики из наркологической лечебницы. Вдоль грязной улицы, заставленной брошенными авто, тянулся ряд некогда роскошных, а ныне бесхозных домов. Облупившаяся краска, выбитые рамы. По стенам ползли широкие трещины, почти в каждой черепичной крыше зияли дыры. Тем не менее район, решил я, вполне дружелюбный и безопасный,- так оно впоследствии и оказалось. Здесь обитали бедняки и мигранты, которые желали только покоя и не видели смысла в дорогостоящем украшательстве своих жилищ. В эпоху Тэтчер дома эти снесли и построили новые. Жалко, но, видимо, так было нужно. Я тогда как раз проезжал мимо и попросил у рабочих табличку с названием улицы. До сих пор валяется где-то в гараже.
        Я остановил машину, и девушка, подав мне руку, весьма чопорно представилась:
        - Роза. Приятно познакомиться. Спасибо, что подвезли. Надеюсь, какая-нибудь милашка вам не откажет.
        Я пожал ей руку. Хотел назваться вымышленным именем, но ничего не придумал. Вообще-то, я стесняюсь своего имени. По-моему, для выходца из небогатой семьи оно претенциозно. Сконфузившись, я сказал правду:
        - Христиан.
        - Христиан?- переспросила девушка. Видимо, решила, что имя мне не подходит.
        - Родители сочли имя шикарным. Все зовут меня Крис.
        Роза уже хотела выйти, но привалилась к дверце и, усмехнувшись, серьезно спросила:
        - Скажите, Крис, а сколько вы собирались мне дать?
        - Не понял?
        - Ну, за услуги.
        - Не знаю… Я не в курсе, почем…
        - То есть прежде вы не снимали девку?
        - Нет.
        Роза одарила меня снисходительным недоверчивым взглядом, и уши мои опять запылали.
        - Все вы так говорите. Любой мужчина. Никто никогда не имел дела со шлюхой. Ой, что вы, что вы, что вы!
        Я как раз пытался осмыслить шокирующий подтекст этого заявления, и тут она добавила:
        - Когда я была шлюхой, брала не меньше пяти сотен. Я не дешевка.
        С этим она вышла из машины и, поднявшись по кособоким ступеням, на прощанье мне помахала. Плавный жест, удивительно изящный и старомодный.
        - Как-нибудь заглядывайте, угощу вас кофе,- сказала Роза.- Может быть, не знаю.
        Я еще посидел в машине, прислушиваясь к урчанию мотора; зарядил сильный арчуэйский дождь. Наверное, Роза и впрямь была проституткой, но бросила это занятие. Интересно, я ее обидел или всего-навсего позабавил? Сдается, она потешалась надо мной.
        Вряд ли я сумею подобрать верное слово. Я довольно часто влюблялся, но теперь совершенно изнемог и уже не понимаю, что это значит. Позже всегда находишь объяснение. Говоришь: «Я был одержим, разыгралась похоть, я обманывался», потому как остывшая любовь всегда кажется чем-то не тем.
        Всякий раз влюбляешься чуточку иначе; ипотом, слово «любовь» стало расхожим. А должно быть святым и сокровенным. Но именно тогда, в машине, под рокот мотора и стук «дворников» я потихоньку запал на Розу. Назовите это влюбленностью, если угодно. Пожалуй, я не стану спорить.
        2.Мужик в поносного цвета «остине»
        Я вышла на улицу, уступив привычному странному зуду.
        В деньгах я вовсе не нуждалась и вообще никогда не зарабатывала на панели. Наверное, я истомилась. Бывает, от себя становится тошно. И тогда вдруг захочется вприпрыжку побежать с холма, петь и размахивать руками, ну, как в «Звуках музыки», а не сидеть в четырех стенах, пялиться в телевикторину, до тошноты хлебать черный кофе и смолить сигареты. Не о том я мечтала. И вот тогда возникает зуд чего-нибудь сотворить, чтоб вернуть вкус к жизни.
        Когда ты с университетской подружкой, слегка пьяная и на взводе, то забавно изобразить проститутку, чтоб потом расхохотаться и, ойкая, сломя голову рвануть от первой же притормозившей машины.
        Нынче я устроила спектакль, потому что была, наверное, маленько не в себе. А кто себя разберет? Неважно, почему что-то взбрело в голову, главное - что делаешь. Я сочинила себе вульгарный наряд: юбка короче некуда в золотых блестках, белые сапоги на высоченных каблуках, шубейка нараспашку. Надушилась мерзкими духами, которые сто лет назад преподнес какой-то раскатавший губу скряга. Бывало, нюхну и думаю: в самый раз для шлюхи. Ну вот, опрыскалась и чуть не сомлела. Ничего, решила я, пускай, и накрасилась, как дамочка-вамп из французского романа. Помаду выбрала прям жуткую.
        Уже на улице я подумала, что же скажут соседи, хотя, в общем-то, настоящих соседей не имелось. Все дома под снос, все мы были бродяги. В округе жили самочинные революционеры, хиппи, бас-гитаристы несуществующих групп, пугала, девчонки в этнических юбках, наркоторговцы по случаю, безработные актеры и тронувшиеся умом, но полные смутных великих идей сироты семидесятых. Все они мечтали о настоящей жизни, представляя, как в Нью-Йорке водят компанию с Энди Уорхолом и Лу Ридом[3 - Энди Уорхол (Андрей Вархола, 1928-1987)- американский художник, сын эмигрантов из Словакии, продюсер, дизайнер, писатель, коллекционер, издатель журналов и кинорежиссер; культовая персона в истории поп-арта. Лу Рид (Льюис Аллан Рид, р. 1942)- американский рок-музыкант, поэт, вокалист и гитарист, автор песен.] или в Париже швыряют булыжники в спецназ. В моем доме жили еврей-актер, еще парень, выдававший себя за другого человека, но мечтавший стать Бобом Диланом[4 - Боб Дилан (Роберт Аллен Циммерман, р. 1941)- американский автор-исполнитель песен, поэт, художник и киноактер. Согласно журналу «Роллинг Стоун», вторая по значимости
фигура (после «Битлз») в истории рок-музыки.], и скульпторша, ваявшая керамические статуэтки. Верхний этаж пустовал, потому что крыши, считай, не было. Там Боб Дилан собирал автомобильные моторы.
        Наверное, в округе проживали и обычные люди, но я их не видела. Некого было шокировать, однако я отошла на пару кварталов, потому что всякая лондонская улица - деревня, в которой знаешь только местных.
        Стою, значит, на углу, изображаю девку - дымлю сигареткой, свечу коленками,- хотя вовсе не жду, что кто-нибудь и впрямь клюнет. Это ж не квартал красных фонарей, съемщикам тут делать нечего. Ничуть не тревожусь и просто в охотку играю роль, будто в драмкружке. Потом стал накрапывать дождик, и я уж подумала свернуть представление, но было очень противно возвращаться домой и вновь пялиться в телик, когда хотелось чего-то такого. И я осталась, представляя себя всамделишной девкой, которая и в дождь, и в холод зарабатывает на пропитание. Ветер взвихрял мусор - красиво, если забыть, что кружилась всякая дрянь. Я поглядывала на двух крыс. В то время крысам было раздолье, помойки-то никто не вычищал.
        Я была совсем не готова к тому, что проехавшая мимо бурая колымага вдруг развернется. Мужичок жутко тушевался, и я не сразу поняла, что он хочет меня снять. Едва он заговорил, я вышла из роли и обругала сломавшиеся часы. Потом смекнула, к чему он клонит, и тогда стало смешно и маленько страшно. Приятно, что лицедейство удалось, но поди знай, чего из этого выйдет.
        К счастью, мужик оказался очень милый, из тех, что сразу нравятся, такой, чем-то похожий на меня, кому впору кипучая жизнь, а не лямка серых будней. Меня очень рассмешило, что мужчина по имени Христиан хочет снять уличную девку. Хотя я давно заметила, что от набожности мало толку. Примером моя родина. Он сказал, все зовут его Крис. Ну и правильно. И я его так называла, пока не сочинила прозвище.
        За сорок, худощавый, среднего роста. Лоб с большими залысинами, волосы жидковаты, зубы хорошие, крупные, а улыбка широкая и дружеская. Одновременно серьезный и забавный. Измятый в служебных разъездах костюм, только, похоже, ему всякий костюм - как корове седло. Наверняка он охотно скинул бы лет двадцать, влез в джинсы и под рев динамиков мотал башкой на концертах «Ху»[5 - «Ху» (The Who, с 1964)- английская рок-группа, один из самых популярных коллективов в истории рок-музыки.]. Безнадежно сорокалетний, я бы так сказала. То есть вполне печальный и нестарый, может понравиться девушке моложе себя.
        Я предложила ему отвезти меня домой, и он просто ошалел от того, что юное создание готово сесть в машину незнакомого мужчины. Нет, он и впрямь простодушный. На прощанье я позвала его как-нибудь заглянуть в гости. Чего там, он безвредный, а жизнь в Лондоне такая одинокая, что превращаешься в призрак. Парень, что живет наверху и беспрестанно распевает песни Дилана,- мой единственный собеседник. Я уже столько раз пересказывала ему свои истории то так, то эдак, что сама вконец запуталась.
        Если честно, я поняла, что между мной и Крисом возникла приязнь. Было бы жаль больше не увидеться, и я подумала, что зря сказала о пяти сотнях. Я тогда еще не знала, насколько это было зря.
        3.Принцесса на навозной куче
        Я пришел к Розе, смутно надеясь однажды с ней переспать.
        Вот в чем все дело, хоть я особо и не верил в удачу коммивояжера поневоле, у которого дочь-студентка и ипотечный домик в Саттоне. В поносного цвета «остине-аллегро» я колесил по округе, всучивая лекарям фармацевтическую и медицинскую утварь. Мои комиссионные с оборота не допускали безболезненных трат «на девок». Однако я стал копить, откладывал по пять фунтов, а то и по десять.
        Даже сейчас морщусь, вспоминая об этой гнусности. Но у меня есть три оправдания. Во-первых, я был женат на Огромной Булке, во-вторых, вряд ли решился бы предложить деньги Розе. Это был вроде как запасной вариант в беспросветно одинокой жизни, не сулившей других утешений. Ну вот как девяностолетний старик покупает утяжеленные ботинки - вдруг доведется слетать на Луну? Третье оправдание: много лет я прожил нежеланным и сомневался, что кто-нибудь меня захочет, не имея дополнительного стимула. Я утратил веру в себя.
        Розу я хотел всегда, даже когда мы подружились. Мало того, желание росло, потому что она затронула мою душу. Похоть во мне бродила, точно хлебная закваска, пропитывала меня, как маринад - кусок мяса. Вообще-то меня чуть-чуть влекло ко всем женщинам, с которыми я приятельствовал. Я воображал себя и Розу в постели, да и сейчас порой об этом мечтаю. От того, что возраст размазывает по стенке и вопит в уши всякие гадости, старики не превращаются в святош. Сквозь каждую дырочку в теле время начиняет тебя смертью, но бессильно убить желание.
        Не знаю, на что я рассчитывал, когда от доктора Патела с Дейвнент-роуд направился к Розе. Звонок явно не работал, и я, чувствуя себя полным идиотом, постучал. Помнится, в тот день вьетнамцы вторглись в Камбоджу[6 - Вьетнамские войска вторглись в Пномпень 7 января 1979г.], о чем я услышал по радио, подъезжая к Розиному дому.
        Я слегка оторопел, когда дверь открыл босой парень в джинсах. Взъерошенная курчавая шевелюра и весь вид его говорили о том, что обычно он витает в высших сферах. Моему появлению он ничуть не удивился.
        - Роза дома?- спросил я.
        - Не знаю, сейчас гляну,- вежливо ответил парень и, отступив в коридор, стукнул в дверь: - Роза, к тебе пришли!.. Она дома.
        Одарив меня дежурной улыбкой, он скрылся в соседней комнате. Отчетливо лязгнула щеколда, после чего из-за двери послышалась музыка, которую вроде бы называют «психоделической». Мне было почти сорок, и я понятия не имел, что слушала и о чем говорила тогдашняя молодежь. Часто возникало ощущение, что поезд ушел и я безнадежно устарел. Сейчас, когда я и впрямь состарился, мне плевать. Все, что молодежь воспринимает так серьезно,- мимолетный вздор и больше ничего. Смотрю на юнцов, и мне их жалко, почти всех, а те, кого не жаль, могут пойти и утопиться. Правда, в свои сорок я чувствовал себя еще молодым, но вполне пожившим и устаревшим. Случилась революция, которую я проморгал и даже не вполне понимал, из-за чего сыр-бор. Я только знал, что дочь и отдаленно не похожа на моих сестер в ее возрасте и, слава богу, совсем не похожа на Огромную Булку.
        Из комнаты появилась Роза. Она не сразу меня узнала.
        - Я Крис, помните?- сказал я.- Вы пригласили меня на кофе.
        - Ах да, конечно! Ладно, коли так. Идемте вниз.
        Я шел следом, разглядывая этот удивительный дом. В коридоре кое-где громадными шматами отвалилась штукатурка, обнажив серую дранку. Голые лампочки, на стенах гирлянды витой коричневой проводки, явно довоенной. Приходилось смотреть под ноги, потому что местами половицы отсутствовали, а на подвальной лестнице не хватало целой ступеньки. Никаких дорожек, только в подвале заскорузлый половик перед плитой, разрисованной желто-бурыми пятнами засохшего жира. В кухне еще имелся газовый камин, по бокам - продавленные кресла. Там-то Роза и завладела моей душой, выплеснув на меня свои истории.
        Она была точно Старый мореход из поэмы[7 - Старый мореход - персонаж поэмы «Сказание о старом мореходе» (1797-1799) английского поэта-романтика, представителя «озерной школы» Сэмюэла Кольриджа (1772-1834).], который, ухватив слушателя за пуговицу, не выпускает, пока не доскажет свою байку; впрочем, я-то вовсе не пытался улизнуть. Говорю же, я на нее запал. Мне нравилось смотреть на Розу, даже когда я ее не слушал, ибо одну и ту же историю она повторяла по многу раз. Рассказ себе тек, а я разглядывал ее тело и лицо, воображая нас в постели, представляя, что могли бы сотворить со мной ее губы.
        В мой первый приход она особо не откровенничала. Мы выпили кофе, Роза о чем-то меня поспрошала, а затем предложила осмотреть дом, словно респектабельная хозяйка, что знакомит нового визитера со своим жилищем.
        Прочие покои тоже обветшали. Крыша протекала, и верхний этаж пустовал, лишь в одной комнате на верстаке стоял автомобильный мотор. Им, сказала Роза, занимался ее сосед с первого этажа - парень работал в автомастерской. Потом я часто его видел - типичный заблудший юнец из среднего класса, который верным стилем жизни считает прозябание в трущобе. В своей комнате он голосил песни Боба Дилана, и по дому плыли не лишенные приятности вопли вкупе с гитарным бренчанием - музыкальное сопровождение к нашему с Розой роману. Моя дочь часто крутила пластинки Боба Дилана, и я, хоть и ворчал, понемногу проникся его песнями, а потому распознал репертуар, который наяривал Розин сосед. Наверное, он был одинок и мечтал когда-нибудь стать звездой. Этот верхний Боб Дилан числился Джоном Хорроксом, хотя настоящий-то Джон Хоррокс заделался хиппи и отбыл в Катманду, а наш паренек взял его имя, дабы избежать мороки с регистрацией у домовладельца. О подлинном Джоне Хорроксе я узнал совсем немного: он заводил по несколько любовниц и имел огромные ступни - посреди кухни малый оставил свои мокасины, которые всегда там и
стояли, если только их не надевал Верхний Боб Дилан. Кстати, я так и не узнал его настоящее имя, а потому окрестил ВБД, и вскоре Роза подхватила эту кличку.
        В доме еще жил какой-то актер, предмет Розиного зубоскальства. Она говорила, что в жизни не видала еврея, который так похож на стереотипного «жида». Владелец единственного в доме телефона, он вешал замок на диск, чтобы никто другой не смог позвонить. В маленьком красном «рено» часто приезжала его подруга, миловидная белокурая артисточка, и тогда дом полнился гулким эхом любовных стонов и охов, сплетавшихся с завываниями Боба Дилана и мелодичным голосом Розы. Мне нравилась столь звучная искренность совокупления, однако я, взросший в иной искренности, смущался. Моя-то Огромная Булка не пискнет, пускай на сто миль вокруг ни души.
        Еще одну жилицу, молодую симпатичную скульпторшу в неизменном комбинезоне, я почти не видел. Она лепила парусники из глины и в отлив фотографировала их на берегу Темзы. Девица носила значок «Женщине мужик - как рыбе зонтик», но виделись мы редко, потому что в основном она обитала у своего приятеля. Вот они, семидесятые-восьмидесятые.
        Мне, сорокалетнему, казалось, будто меня внедрили в гущу так называемого «альтернативного общества», где бунтарство пошипело-пошипело да угасло. Однако время было славное. Я не чувствовал себя таким уж отщепенцем, хоть беспорядок и пугал. Когда хиппи сгинули и появились панки, я окончательно понял всю бессмысленность попыток затесаться в общую компанию. Зрелый возраст придает достоинство, а если нет - что ж, это печально. Видишь престарелого панка и думаешь: какое жалкое зрелище! Хуже только белый растафари. Тот единственный, который мне повстречался, был еще более одинок, чем я.
        Забавно, но тогдашние маргиналы исхитрялись повернуть дело так, что маргиналами выглядели все прочие. Ловкий трюк. Противно было сознавать, что все эти юнцы считают меня занудой,- и, пожалуй, правы. Самое грустное в зануде то, что он ничего собой не представляет и всего лишь такой же, как все. Просто занимает место на планете. Мясо, что теоретически годится на колбасу. Плоть, которая существует, а потом исчезнет. Сейчас-то мне кажется, что настоящими занудами были те юнцы. А тогда я думал, что дело во мне.
        Роза не считала меня занудой. Я оказался как нельзя кстати. Я пил кофе, пожирал ее обожающим взглядом, слушал ее рассказы, на прощанье чмокал в щечку. Она была совершенно поглощена собой. Обычно считается, что это порок, зато ей не мог наскучить собеседник-молчун.
        В тот день она показала мне дом, затем в итальянской кофеварке сварила кофе на заляпанной плите, и мы сели в кресла. Она спичкой зажгла газовый камин, от нее же прикурила. Больше всего Роза любила черные сигареты «Русское собрание», но иногда курила «Абдуллу». Прихлебывая кофе, пускала дым в пожелтевший потолок.
        По правде, я не знал, о чем говорить, но она вроде бы и не ждала никаких слов. Я был в растерянности. Девушка хорошо одета, курит изысканные сигареты, и все в ней безукоризненно, вот только обитает она в грязном сарае. Принцесса на навозной куче.
        - Откуда вы родом?- наконец спросил я.
        - Из Югославии. Вообще-то я сербка.
        - Я мало что знаю о Югославии. Хорошая страна?
        - Кому как,- пожала плечами Роза.- Англия хорошая?
        Мы улыбнулись.
        - Сейчас не особенно,- ответил я.
        - Наверное, вас интересует, почему я живу в этой грязной дыре?
        - Любопытно,- признался я.
        - За жилье плачу пять фунтов в неделю.
        - Надо же! Гроши.
        - Когда крыша не протекает. Это дом жилищного кооператива, рано или поздно пойдет на слом, но пока его сдают задешево, потому что «не пользуется спросом», хотя желающих навалом.- И Роза усмехнулась: вот, мол, нелепость какая.
        - И все же непонятно, почему вы здесь живете.
        Она так на меня посмотрела, будто я идиот какой.
        - Экономлю. Деньги нужны, у меня большие планы.
        - И много скопили?
        - Говорю же, я была шлюхой. Прилично заработала и решила: все, с меня хватит. Сейчас на отдыхе.- Она явно собой гордилась.- И потом, меня нет, а здесь удобно прятаться. Тот верхний парень числится Джоном Хорроксом, а я вроде как Шэрон Дидзбери. Так звали прежних постояльцев, и вместе с жильем мы взяли их имена. Иначе морока и бумажная канитель.
        - Что значит - вас нет?- уточнил я. Может, это образная характеристика ее душевного состояния.
        - Ни визы, ни разрешения на работу. Я крохотный паразит.- Чуть раздвинув пальцы, Роза показала степень своей вредоносности.
        - Где-нибудь учились?
        - У меня диплом Загребского университета,- обиделась она.- Во всяком случае, я туда поступила.
        - Ого!- сказал я, ничего лучше не придумав.
        - Я здесь, потому что надурила. Все исходит на дерьмо. Подношу картошку ко рту - глядь, а это дерьмо в конском волосе. Я уж привыкла, что в зубах волосатое дерьмо вечно застревает.- Роза выпустила дымную струйку и раздумчиво добавила: - Но теперь все нормально. Хватит с меня дерьма. Хотите, расскажу?
        - О чем?
        - О Розе, которая надурила и объелась дерьма. Смешная история.
        Я пожал плечами. Тогда мне хотелось одного - переспать с ней. Но если ты запал на женщину, ты готов слушать ее рассказы, потому что тем самым приближаешься к цели.
        - Вся моя жизнь сплошное дерьмо.- Роза выдохнула дым и усмехнулась.- Но, если подумать, я довольна. Это моя жизнь, и я ее люблю. В ней были приключения.
        4.Мой папаня
        Мой отец партизанил с Тито.
        Вот о чем я поведала. Мне нравилось рассказывать о своем папане. Ни разу в жизни дурного слова о нем не сказала, чему Крис подивился, дослушав историю до конца. В том-то и штука: хочешь заинтересовать - не дай догадаться.
        Из-за повязки на глазу отец смахивал на пирата, с войны у него в теле застряли пять пуль. Каждый год в больнице он делал рентген, а дома пришпиливал снимок на кухонное окно и смотрел, куда пули сместились. Рассчитывал, что когда-нибудь железяки выйдут наружу и можно будет рядком выложить их на каминной полке. Вот такая вот мечта. Отец часто говорил: «Может случиться, что какая-нибудь дура забредет в легкое, тогда я бац!- и помру». Вскидывал бровь и щелкал пальцами.
        Я запомнила, как он изображал свою смерть, и однажды, когда мы с Крисом выпили винца и чуток захмелели, разыграла эту сценку.
        - Ну вот, значит, пуля попадает в легкое,- отцовским басом говорила я,- и мне больно. Очень больно. Я хватаюсь за грудь, вскрикиваю - а-а-а-а-а!- машу руками, вот так, захожусь кашлем - кха! кха! кха!- и вдруг харкаю кровью. Понятно? Я захлебываюсь, кровь уже стекает по подбородку, и тут является твоя мамаша. Понятно? Муж, говорит, ты изгваздал сорочку, а я только что ее постирала! Я, значит, на полу помираю, а женушка присыпает солью рубашку, чтоб не осталось кровавых следов.
        Я уже на грязном полу и якобы умираю, но в одной руке у меня сигарета, а в другой стакан с вином.
        - Заканчивал отец всегда одинаково. Мой труп завернут в государственный флаг, говорил он, и отвезут на мясокомбинат, где из меня наделают пирожков, которыми маршал Тито попотчует президента Соединенных Штатов, прибывшего с визитом. Одни мои кости смелют в муку и удобрят поля, а из других наварят книжный клей, и тогда я даже мертвый буду полезен.
        Крис смотрел на меня, распростертую на полу, и взгляд его светился искренней симпатией и нежностью.
        - И так всякий раз после рентгена?- спросил он.
        - Еще на вечеринках с друзьями.
        - Наверное, ты была милой девочкой,- сказал Крис.
        - Даже в самой вздорной бабе прячется милая девочка,- ответила я.
        - Тебе в актрисы бы. Надо же, играешь смерть и даже вино не разлила.
        Отцу нравилось меня пугать, рассказывала я. Приподнимет повязку, под которой пустая глазница, скрючит пальцы, мол, это когтистые лапы, и, утробно рыча, гоняется за мной по дому. Потом я перестала бояться, и догонялки превратились в обычную игру со всегдашней щекоткой напоследок. Но подружки мои и братнины приятели от пустой глазницы неизменно балдели.
        Крис охотно слушал мои байки. Он был терпеливый и думал, что мне и впрямь надо поговорить о человеке, который сыграл большую роль в моей жизни. И я рассказывала свои истории, будто ничего важнее на свете нет, а он сидел в засаленном кресле, пил кофе и смотрел на меня собачьими глазами. Я б, наверное, могла о чем угодно балаболить. Он с ходу заглотнул крючок, и теперь я ломала голову, что делать с моим уловом. Я сама еще толком не знала, чего от него хочу.
        - Отец был как скала,- рассказывала я.- Монолит. Он вызывал трепет. Наворачивал горы еды, но ничуть не толстел. Сядет за стол, вилка и нож в кулаках, и говорит о войне. Плоть от плоти своего поколения. Была война, и те, кто уцелел, беспрестанно о ней говорили - удивлялись, что все еще живы. «Моя жизнь - эпилог, который гораздо длиннее самой повести,- часто говорил отец и поднимал стакан: - Так выпьем за долгий счастливый финал и всех бедолаг, кому не свезло…»
        Меня воспитывали коммунисткой, рассказывала я. В тогдашней Югославии это было неизбежно, все равно как одним выпадает родиться мусульманами, а другим - католиками. Над этим я особо не задумывалась. В Лондоне многие представлялись коммунистами. И кое-кто чувствовал себя прям героем. В Арчуэе было полно коммунистических группировок, которые друг друга на дух не выносили. Есть такая югославская поговорка: расстрельная команда из коммунистов всегда встает в кружок. Сейчас-то в эту фигню никто не верит, а тогда в Арчуэе были Революционная коммунистическая партия, Компартия Великобритании, Интернациональная марксистская группа, Социалистическая рабочая партия, всякие прочие революционеры и социалисты, а вдобавок к ним всевозможные анархисты. Половину партийцев составляли агенты британских спецслужб, все это прекрасно знали и друг за другом шпионили. Нормальный человек в такую лабуду больше не верит. И мне она до лампочки, но Тито я защищала. Тут уж вопрос верности. Крис не спорил, только я уверена, что в душе он был консерватор. Хотя уверял, что либерал, в окне выставляет листовки своей партии и даже
агитирует за ее кандидата. Ну да, а на избирательном участке ставит крестик против имени консерватора. Когда тори победили на выборах, Крис тоже стенал, но вот что странно: вроде никто не голосовал за миссис Тэтчер, а она трижды выиграла.
        Мой отец был настоящим коммунистом и поплатился за свой отъявленный сталинизм, когда после войны стало ясно, что Тито намерен идти собственным путем. Папаня уподобился гоночной яхте, которая под свежим ветром резво стартует, однако потом наступает штиль и все весельные лодки ее обгоняют.
        Когда началась война, отцу было пятнадцать, и сперва он попал к четникам, сражавшимся на плато Равна-Гора. Наверное, Крису это ни о чем не говорило. Ему было просто хорошо со мной: он разглядывал мое тело и слушал мой голос. Это мне льстило, я себя чувствовала знойной красоткой.
        Ну вот, четники были монархисты, а в то время королевская семья обитала, кажется, в Лондоне. У четников отцу сперва глянулось: здорово пробираться сквозь непролазную грязь, на веревках висеть над пропастью, по трубам ползать, штыком протыкать мешки с песком.
        Беда в том, что отец плевать хотел и на короля, и на монархию. Все его командиры, обожавшие лоск и муштру, происходили из аристократических габсбургских родов. Бойцы, как истинные балканские бандиты, друг с другом враждовали, но офицеры не умели наладить дисциплину. И тогда отец, которому надоело скитаться по лесу в компании склочных монархистов, перебежал к партизанам-коммунистам.
        Там было с кем воевать. Округа кишела румынами, болгарами, итальянцами, немцами и венграми, да еще хорватами, которые тоже стали нацистами. Если кто хочет оскорбить хорвата, пусть назовет его «усташом». А серб взбеленится, назови его «четник».
        Ходило много слухов. Говорили, будто четники спелись с немцами и даже якшаются с усташами - все ради того, чтоб извести коммунистов. Усташи мечтали утопить всех сербов, евреев и цыган. Их лагерь смерти в Ясеноваце даже гестапо сочло зверским. Говорят, в войне Югославия потеряла один миллион семьсот тысяч человек, из них миллион погиб от своих же братьев-славян. Немцам и итальянцам не было нужды нас убивать, мы и сами прекрасно справились.
        - Знаешь, пусть уж мое впечатление о славянах будет однобоким, но хорошим,- сказал Крис.
        - Славянки с любого боку хороши,- ответила я.
        Отец сбежал перед началом боя. Отполз на фланг цепи, вышел навстречу неприятельской колонне и предупредил коммунистов о засаде. Те устроили свою засаду и перебили всех четников. Отец участвовал в атаке на своих бывших товарищей. В рукопашной напоролся глазом на штык, и ему пришлось учиться стрелять с левой руки. Очень романтическая история.
        Коммунисты партизанили весьма успешно. Даже создавали свои школы, оружие делали, сигареты. Воевали не только с немцами и итальянцами, но и с другими отрядами Сопротивления. Правда, в конце войны к нам перебежало столько итальянцев, что хватило на целый батальон.
        О Югославии во Второй мировой войне я много чего знала - помог университет. Хорошо разбиралась в теме, понимала, кто есть кто, что и когда происходило, но Крис, конечно, вникал с трудом. Очень интересно, говорил он, жена озадачена переменой его вкуса. Раньше перед сном он читал романы Луи Ламура[8 - Луис Ламур (1908-1988)- американский писатель, плодовитый автор вестернов.] и журналы «Сделай сам», а теперь на прикроватной тумбочке лежали книги о Тито и Фицрое Маклине[9 - Фицрой Хью Ройл Маклин (1911-1996)- шотландский политик, военный и писатель, возможный прототип Джеймса Бонда.], которыми я его ссужала.
        Забавно было пугать Криса жуткими подробностями. Я рассказывала, что однажды отцу пришлось съесть свою лошадь, а собака спасла жизнь Тито, приняв на себя взрыв гранаты. Что коллаборационистов на ходу сбрасывали с грузовиков, но сначала им отрезали пальцы: первую фалангу указательного, две фаланги среднего, а безымянный и мизинец - под корень. Вдобавок перерезали сухожилие большого пальца и проволокой сшивали рот, а женщинам еще и другие губы.
        От ужаса Криса прям передергивало, но я считала, что предатели это заслужили.
        - Ненавижу таких людей,- сказала я. Наверное, воинственной амазонкой я становилась еще привлекательнее.
        - Я не способен на ненависть,- признался Крис.- А вот жена, по-моему, меня ненавидит.
        - Я многих ненавижу,- сказала я, и, когда Крис вопросительно вскинул бровь, по пальцам стала перечислять: - Хорватов, албанцев, мусульман, русских и боснийцев, кто не сербы. Еще ненавидела англичанина, но он сдох, так что тут все в порядке. Как-нибудь расскажу.
        Крис опешил. Ты, говорит, вовсе не похожа на оголтелую ненавистницу. Нельзя, говорит, ненавидеть всех скопом. Это разрушительно и отнимает много душевных сил. И очень скверно, когда ненавидят тебя. Жизнь с таким человеком невероятно изматывает.
        Ладно, ладно, говорю, я люблю словенцев и черногорцев. И пожалуй греков. По крайней мере, они православные.
        - Что за англичанин?- спросил Крис.
        - Как-нибудь расскажу, не сейчас. Короче, мне нравится, что я дочь партизана. «Эй, Роза, ты партизанская дочка!» - говорю я себе. И этим оправдываю свои поступки. Я не такая, как все, я дочь партизана.
        - Видно, отец для тебя много значит,- мягко сказал Крис.
        Я пожала плечами:
        - Конечно. Отец - первая любовь всякой девочки.
        - Вряд ли моя дочь влюблялась в меня. Наверное, со мной что-то не так.
        - Тебе не удалось побыть партизаном,- сказала я.
        Его было жалко. Вообще-то он очень ранимый, а я его разыгрывала и даже мучила немного, потешалась над ним, правда, не зло. Подавшись вперед, я выпустила струю дыма.
        - Знаешь, отец был моим первым мужчиной.
        Крис растерялся. Глаза его округлились. Он был потрясен, но я улыбалась, и это сбивало с толку.
        - Сочувствую тебе,- наконец сказал Крис.- Всей душой сочувствую.
        - Почему?
        - Но ведь это ужасно! Родной отец так с тобой поступил. Невообразимо… кошмар…
        - Смешной ты.- Мне было весело.- Говорю же, отец - первый, в кого влюбляешься.
        - Все равно… такое сотворить с собственной дочерью…
        Я забавлялась. Выдохнула дым и загасила окурок. Подошла к Крису, присела перед ним на корточки. Крис дернулся, в глазах его полыхнули испуг и восторг. Небось решил, я хочу кое-что ему сделать.
        Я поманила его к себе, придвинулась к его уху. От щеки его пахнуло лосьоном «Олд спайс». Хотелось быть обворожительной, хотелось ошеломить. Я хихикнула и прошептала:
        - Он не виноват. Бедняжка не Роза. Бедняжка папа. Я сама. Затащила его в постель и соблазнила.
        И отстранилась, чтобы увидеть его лицо.
        5.Девушка из Белграда
        Я узнал, что Роза родилась в поселке под Белградом. Неподалеку течет Дунай, и совсем рядом гора Авала, где высится огромный памятник Неизвестному Солдату. Там суровый климат, и местные жители мечтают о Далматинском побережье, как, вероятно, американцы-северяне - о Калифорнии. А по другую сторону Динарских гор почти что Италия - край вина, олив, фиг, душистых кустарников и алеппских сосен. Позже, еще до распада Югославии, я не раз бывал в тех местах. Эдакое паломничество.
        Летом в окрестностях Белграда задыхаешься от жары. Дорожный гудрон превращается в клейкое месиво, листья на деревьях жухнут, луга тлеют, над всяким плоским пятачком дрожит марево. Ох, какое блаженство очутиться в каменной прохладе древней крепости Калемегдан. В безудержные грозы повсюду грохочут водяные потоки - пропеченная земля не впитывает влагу, а тающие альпийские льды способствуют наводнениям. Талая вода поднимается из-под земли и переполняет озера даже в районах, избежавших дождя. Приходится беспрестанно рыть ирригационные каналы - чтоб орошали поля и вдобавок защищали от потопа.
        В грозу Розин отец впадал в буйство, потому что гром напоминал ему артобстрел. Взопревшие Роза и мать затихали в наэлектризованном воздухе спальни, а отец с воплями выскакивал под проливной дождь и, потрясая кулаком, из двустволки палил в небо.
        - Наверное, было страшно,- сказал я.
        - Да нет, он же мой папа.
        Однажды Розина мать попыталась загнать мужа домой, и в толкотне он нечаянно заехал прикладом ей в скулу, наградив жутким багровым синяком. Потом мать уже не мешала ему беситься под ливнем. На другой день отец подарил ей кольцо, а Розе куклу. «Я пытаюсь сдержаться, но не всегда получается»,- сказал он, чуть не плача. Нижняя губа его дрожала, глаза влажно блестели.
        Не представляю своего отца в слезах. Британские папаши не плачут на глазах своих детей.
        «Что бы ни было, помни, принцесса: твой отец смельчак, который побывал в аду и все-таки вернулся»,- сказала Розина мать.
        Летом народ мечтал о ледяных ветрах, прилетавших из Венгрии, а зимой, когда этот венгерский ветер надвое распиливал занесенную снегом округу, все жаждали летнего зноя. Лишь весной и осенью люди не чувствовали себя заложниками природы.
        Однако в тех краях все до единого заложники истории, она всех пленяет и мучит, лишает разума и человечности, взамен одаривая героической твердолобостью.
        6.Гэбист
        Отец мой был партизаном, а потом стал гэбистом.
        Вот что я сказала. Мне нравилось ошеломлять Криса новыми байками. Он аж остолбенел, услышав, что я переспала с отцом и ничуть не переживаю. Я держала его в напряжении - тянула время, сначала рассказывала всякие другие истории о своем папане.
        По правде, я к Крису очень привязалась. Он незаметно вошел в мою жизнь и дарил радость; каждый день я прихорашивалась и обдумывала истории - вдруг после объезда доктора Патела и прочих он заглянет ко мне. Если не сразу вывалить все подробности кровосмесительного греха, думала я, придет за продолжением. А уж как все выложу, придется рассказывать об остальном.
        Ну вот, я сказала, что отец воевал в партизанах, а потом стал гэбистом. В то время тайная полиция называлась УГБ. В 1966 году выяснилось, что даже резиденция Тито нашпигована «жучками», и наш лидер понял, отчего проваливались его планы. Он провел реорганизацию, от которой система уже не оправилась, хотя после войны именно она помогла ему сохранить власть и уберегла страну от распада.
        Отец работал как проклятый, поскольку на свободе разгуливали сотни военных преступников, а еще до черта тех, кого к ним приравнивали: хорватские усташи-фашисты, сербские четники-монархисты и косовские албанцы, которые всем были поперек горла и ни с кем не хотели знаться. Вначале отец собирал улики против командира четников Михайловича, потом участвовал в суде над хорватским архиепископом Степинацем - этот подавлял сербское православие, и его заклеймили «Ватиканской марионеткой».
        Десять послевоенных лет Тито насаждал жесткую партийную дисциплину, не допускавшую никакой самодеятельности. Шла борьба с идеологическими врагами. Теперь, когда коммунизм сгинул, чудно вспоминать всех этих классовых врагов - реваншистов, рецидивистов, либералов, реакционеров и бесчисленных изменников. Особую нелюбовь отец питал к буржуям, и потому всякая досадная мелочь, вроде отвалившегося колеса тачки или заглохшего мотора любимой машины, объявлялась происками буржуазии. Выпендреж, конечно.
        - Отец ни в чем не сомневался,- усмехнулась я.
        - Похоже, ты в него,- сказал Крис.
        Да, я самоуверенная. Верю в добро и зло, отличаю одно от другого, но знаю, что иногда творишь зло во имя добра. Крис тоньше меня. Прям видно, как ему неймется сказать, что жизнь гораздо сложнее, но он сдерживается, ибо англичанину негоже никого поучать, а поучать женщину еще и опасно: не дай бог, откусит яйца.
        Я уж давно поняла, что он мечтает со мной переспать, но еще не решила, как поступить. Он напортачил, когда принял меня за девку и попытался снять, а я напортачила, заявив, что стою пятьсот фунтов. К тому же он женат, у него дочь. Не то чтобы меня это сильно тревожило. Со временем, сказал он, жена превращается в сестру или врага, и я знаю, что это правда. Так говорили все женатые мужики. Шутка природы, которая почти всех мужчин сотворила из пламени, а почти всех женщин - из праха. Крис говорит, в жилах его супруги течет снятое молоко.
        Я пыталась понять, влюбился ли он в меня и что было бы, если б я стала его женой или любовницей. Я боялась, что если с ним пересплю, то он больше не придет. Слишком уж рискованно.
        7.Бивак на развалинах
        Мне кажется, ясная вера помогает сражаться и выжить, а потом стерпеть воспоминания. Возможно, благодаря этой вере сдюжил Розин отец. А моего поддержал старомодный патриотизм. Что касаемо Розы, ее коммунистичность была неизбежной, поскольку коммунистам очень долго удавалось скрывать, что их учение - экономическая и гуманитарная катастрофа. Нельзя ставить людям в вину, что они впали в столь крупный и долгий исторический самообман, поскольку никто не понимает настоящего, не говоря уж о будущем. Пожалуй, неверно утверждать, что в Югославии коммунистическая идея провалилась. Подравняв всех под одну гребенку, довольно долго она кое-как работала, а потом просто иссякла. По-моему, Розина коммунистическая вера сродни набожности тех католиков, кто крестится на церковь, но внутрь никогда не заходит и ни бельмеса в богословии. Кстати, Роза согласилась, что я, наверное, прав.
        Отец ее не разделял искренней веры Тито в то, что со временем государство отомрет. Передачу фабрик под управление рабочих и широкую автономию республик он считал ужасной ошибкой. Отца стали все больше задвигать, он получал все менее ответственные поручения. Он впал в меланхолию, перемежаемую вспышками дикой злобы. По мнению Розы, вдобавок его мучила совесть из-за того, что он натворил на войне.
        Насчет угрызений совести - не знаю. В рассказах он представал подлинным чудовищем, хотя сама Роза ничуть не переживала. По-моему, даже гордилась. Прошло много лет, а в голове моей все звучит ее голос. Точно заевшая пластинка, она вновь и вновь рассказывает истории, идеализирует отца. Мне всегда нравился ее акцент.
        С виду отец был истинный славянин - высоченный, худой и смуглый. Пусть у него остался только один глаз, но этим горящим оком он провидел светлое будущее всего мира, взглядом испепеляя всякого, кто пытался преградить ему путь туда. В бою железной каской ему вышибли два зуба, и он вставил себе золотые, которые на солнце сверкали, зловеще и романтично. Когда я была маленькой, мы играли в пиратский абордаж. В саду я забиралась к отцу на плечи и, оттянув его верхнюю губу, любовалась сияющими зубами. «Что будем делать, когда я помру?» - спрашивал отец. «Вырвем твои зубы, продадим и навеки разбогатеем»,- отвечала я. «Какая злая принцесса!» - кричал он и кружил, кружил, кружил меня прям до тошноты, но потом и сам изнемогал, падал, а я на нем прыгала и целовала в щеки.
        С мамой он познакомился в Белграде 27 мая 1945 года, когда вместе с Красной армией партизаны маршировали на Параде Победы.
        Матушка надела ему на шею венок, а Розин отец взял ее за руку и поцеловал в губы. Все было весьма романтично и в полном согласии с тогдашней всеобщей эйфорией. Мать провела с отцом ночь в биваке на развалинах, поведала Роза. Вероятно, сыграл свою роль и надежный партизанский харч, ибо тогда многие питались кореньями. Та ночь растянулась на десятилетия, чему немало способствовал Розин брат, вскоре о себе заявивший. Его звали Фридрих, но Роза почти ничего о нем не рассказывала.
        Она жалела, что родители ее сошлись. Они были разные. Старомодное православие матери плохо сочеталось с безбожием бывшего партизана. Роза считала, что отец женился из-за своей порядочности, да еще потому, что ветхий домишко, которым его одарила партия, нуждался в хозяйке. А мать, скорее всего, решила, что жизнь в роли супруги восходящей партийной звезды будет гораздо легче. После войны всякий стремится к достатку, чего уж там.
        Видимо, в девушках мать была потрясающе красива - брюнетка, темные глаза и чувственный рот,- но Роза помнила ее уже седой старухой со скверной привычкой до крови кусать губы и по дому ходить бесшумно, как мышка. Я предположил психическое расстройство. Да нет, возразила Роза, психические - они гораздо чокнутее.
        Поначалу пара жила счастливо. Отец души не чаял в сыне, матери нравилось хозяйничать. Но когда мальчик подрос к школе, мать захотела стать учительницей. Отец возражал. Он считал, что работающая жена повредит его репутации, да и по дому хватало забот. Однако мать больше не хотела детей и желала сама зарабатывать. Отец же вырос в большой семье - целом кагале братьев, сестер, кузенов, дядьев, теток и прочих родичей, настолько дальних, что никто уже не знал степень их родства. Из этого счастливого племени уцелел только он, все остальные погибли от рук болгарских солдат, и, конечно, ему хотелось воссоздать прежнюю жизнь. Отец запрещал матери предохраняться, и со временем их физическая близость стала напоминать изнасилование. Ночью Роза не могла уснуть и, прислушиваясь к грохоту и возбужденным голосам в родительской комнате, не понимала, что происходит. Вероятно, мать сделала несколько абортов, потому что иногда пару дней оставалась в постели, а за детьми приглядывала вызванная бабушка. Наверное, отец понимал, в чем дело, но не имел доказательств.
        Однажды в нем накипело и он сорвался. С порога своей спальни Роза видела, как отец ударил мать по лицу и та грузно рухнула, стукнувшись головой о перила лестничной площадки.
        Роза была совсем маленькая, однако навеки запомнила ужас, пронзивший ее от мысли, что маму убили. Мать, впрочем, быстро встала, но была вся в крови: осколки двух выбитых передних зубов изрезали рот. Она закрыла руками лицо и выбежала в сад.
        Вот тогда Роза набросилась на отца, оцепеневшего от жути содеянного, и принялась молотить его кулачками. Она пыталась кричать, но не могла произнести ни звука и только со всей мочи била в отцовскую ляжку. Отец хотел ее удержать, и тогда она прокусила ему руку. Следы от ее зубов так и остались. Когда она покидала Югославию, отец показал ей рубцы: «Вот как ты наказала папу, маленькая принцесса».
        Это был конец их любви, сказала Роза. Отец каялся, но мать была озлоблена и непреклонна, и он все чаще находил повод не возвращаться домой. Отец приезжал на выходные и праздники, но спал в отдельной комнате, измученный несчастьем, злостью и виной.
        Вначале Роза думала, что отец ушел из-за нее, и себе в наказание прокусила собственную руку. Она показывала шрам, но я ничего не разглядел. Потом отец обрушил на нее всю свою любовь, и его покорная печаль заставила Розу его пожалеть, подпустить к себе. Она, совсем кроха, и отец влюбились друг в друга, и чувство их было неудержимо, как землетрясение или падающее дерево.
        Я вслушивался в ее голос, от курения чуть хрипловатый, чудную мелодику ее акцента, и меня будто шибало электротоком. Невольно я представлял, что произошло между ней и отцом, и картины эти меня возбуждали. Ночью они не давали уснуть, всплывали вновь и вновь, точно закольцованная кинопленка. Мелькала мысль: пожалуй, мне на руку, что ее влечет к зрелым мужчинам. В своей распоясанной дури я дошел до того, что прикидывал, не продать ли машину и не купить ли дешевую подержанную, а вырученную сумму добавить в копилку. Хотя уже тогда понимал, что не смогу предложить Розе деньги. Разумеется, машину я не продал. Хватило ума. Однако я продолжал откладывать по пять-десять фунтов, потому что это вошло в привычку.
        Порою кажется, что Розину жизнь я знаю лучше собственной. В моей биографии все было благопристойно и здраво, однако на медленном огне английской учтивой сдержанности выкипело немало любви. В конце пятидесятых у меня был приятель, который под аккомпанемент пианино исполнял комические песенки и посреди куплета вдруг выпевал: «Слава богу, я нормальный!»[10 - Песенка Арчи Райса, артиста мюзик-холла, главного героя пьесы английского драматурга Джона Осборна «Затейник» (The Entertainer, 1957); впервой постановке Арчи сыграл Лоренс Оливье.] Правда, иногда он выкрикивал: «Лови банан!»[11 - Цитата из эстрадной песни Гарри Каслинга и К. У. Мёрфи «Прогуляемся по Стрэнду» (Let's All Go Down the Strand, 1910).] Как ни печально, я и моя семья были вполне нормальные. И оттого жизнь моя небогата историями. Все было так нормально, что даже не знаю, благодарить мне Бога или проклинать.
        8.Яблок
        Все мечтают одинаково.
        В тот день, когда ИРА убила Эйри Нива[12 - Эйри Нив (1916-1979)- британский военный, адвокат и политик, член парламента; погиб 30 марта 1979г. при взрыве автомобиля, заминированного перед Палатой общин. Хотя автор говорит об Ирландской республиканской армии (ИРА), ответственность за теракт взяла на себя Ирландская национально-освободительная армия.], я застал Розу в расстроенных чувствах. Она переживала, что нахамила Верхнему Бобу Дилану, и утешалась бутылкой охлажденного белого вина. На предложение угоститься я ответил:
        - Охотно, только не давай мне пить больше полутора стаканов.
        - Почему? Вино полезно. Без него не культурно.
        - Мне вредно. Начинаю чудить. Я почти завязал, теперь моя норма - полтора стакана.
        В глазах ее вспыхнул огонек восхищенного любопытства:
        - Да? И как ты чудишь?
        - Знаешь про Джекила и Хайда?
        - Про кого?
        - Джекил и Хайд. Хотя с какой стати тебе знать? Это история о враче, который, выпив снадобье, превращался в убийцу. Вот и со мной то же самое, только всякий раз чуть не убивают меня. От спиртного я вдруг зверею и почти всегда затеваю драку. Потом сам не понимаю, как оно все случилось. Последний раз в Уотфорде сцепился со здоровенным подмастерьем-ирландцем. Вот уж идиотская затея, ей-богу. Без выпивки скучно, однако выбора нет. Приходится себя сторожить. Слава богу, уже лет десять не выставляю себя дураком.
        - Ты дерешься? Невероятно! Ты всегда такой милый.
        - Я милый, пока не переберу. Полстакана мне вполне хватит, и тогда никто не пострадает. Из-за чего ты поцапалась с Бобом Диланом?
        Оказалось, ВБД принес котенка, за которым кому-то обещал приглядеть, но Роза взбеленилась и потребовала его вышвырнуть. Видимо, парень был круче меня, потому что Розу послал, а котенка унес к себе. Наверное, еще не знал о разделочном ноже в Розиной сумке.
        Роза призналась, что не выносит кошек, хотя, конечно, зря наорала на Боба Дилана, потому что он очень славный и слушает ее стихи.
        - Какие стихи?- спросил я.- Ты ничего не говорила.
        - Не говорила, потому что ты не поэтического склада.
        Намек на мое мещанство меня задел, но вообще-то Роза была права. До нашего знакомства поэзия была мне до лампочки. Я не понимал, какой в ней толк, на моем горизонте она не возникала. Однажды я спросил Боба Дилана, о чем Розины стихи.
        - Точно не скажу, она пишет на сербскохорватском,- ответил ВБД.- Но в английском переводе смахивает на китайскую поэзию.
        Это ничегошеньки не прояснило, и ВБД продолжал:
        - Нить вроде как бессвязных размышлений, которые объединяет последняя строка, своего рода мораль.
        Конфузно получать сведения от парня, который вдвое моложе тебя, но разговор этот открыл мне, что я до черта всего не знаю. В том-то и штука, что неуч не подозревает о своем невежестве. Можно всю жизнь прожить безграмотным тупицей, ни капли не сомневаясь в собственной якобы гениальности. Свои просчеты глупость всегда сваливает на неудачу. Тем не менее Розино стихотворчество еще больше возвысило ее в моих глазах, пусть сам я и был равнодушен к поэзии, которую полагалось любить. Мне нравились, скажем, вестерны Луи Ламура - вроде неплохое чтиво. Роза, совсем иная натура, сильно повлияла на мои воззрения, и теперь я охотно почитываю стишки, хотя, пожалуй, возраст уже не позволит мне выработать безукоризненный литературный вкус. Правда, дочь не оставляет попыток его привить и требует, чтоб я прочел толстенный «Миддлмарч»[13 - «Миддлмарч» (Middlemarch: A Study of Provincial Life, 1871-1872)- знаменитый роман английской писательницы Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс, 1819-1880).], но у меня не хватает духу. Книжищу дочь прислала на Рождество аж из Новой Зеландии.
        Вот уж не ожидал, что проститутка окажется поэтессой. Как-то в голову не приходит, что шлюхи - обычные люди. Невозможно представить, что они ходят по магазинам или купаются в речке. Было удивительно, что Роза - просто живой человек, и не менее удивительно, что я так к ней прикипел. Конечно, глупо думать, что проститутки не ходят в кино или не гуляют в парке. Все мы обманываем себя упрощениями и оттого не можем вообразить шлюху в супермаркете, военного, коллекционирующего бабочек, или монарха на горшке.
        Детство ее, говорила Роза, было счастливым, о нем нет плохих воспоминаний, кроме двух случаев - когда в сенном сарае она увидела мертвеца и когда отец ударил мать.
        Мне было хорошо одной в раздолье пшеничных полей, искрещенных канавами. Одной, потому что брат Фридрих родился в 1946 году. Его назвали в честь Энгельса. Я дожидалась 1960 года. Мать говорила, что я стала нечаянной радостью, но, по-моему, все просто: отец взял ее силой, а она не успела вовремя от меня избавиться.
        Фридрих приводил домой дружков и потешался над сестрой: «Что такое „сиськи“, Роза? Сколько сисек у девочки?» «Три или четыре»,- угадывала Роза, чем приводила мальчишек в неописуемый восторг, и они, хохоча, тузили друг друга. Потом Фридрих просил прощения, однако издевок не прекращал. Позже он стал офицером федеральной армии и Роза его почти не видела.
        Ее назвали в честь Розы Люксембург, хоть та была очень некрасива и скверно кончила. Вроде бы та Роза числилась среди героических коммунистов, но я не помню, чем она знаменита. На детских фотографиях моя Роза вовсе не уродлива. Такая славная миленькая крепышка. Когда я разглядывал снимки, кольнуло сожаление о том, в кого эта девчушка превратилась, однако похоть моя не угасла.
        Меня манили ее цыганские глаза, иссиня-черные блестящие волосы с прямым пробором и мягкие полные губы. Наверное, до чрезмерного увлечения спиртным и сигаретами цвет лица тоже был великолепный. Девочкой она крутилась перед зеркалом и мечтала стать красавицей, которую увезет принц.
        - Вроде бы не очень коммунистическое желание,- сказал я.
        Роза пожала плечами:
        - Все мечтают одинаково.
        Я подметил, что Роза все пересчитывает; оказалось, в детстве это был ее пунктик. Все ее пальцы были целы, но все равно она их пересчитывала, каждый загибая, чтобы не посчитать дважды. На наших прогулках она считала штакетники и встречных в шляпах. Ее огорчали снежинки - они не поддавались счету. Числа имели свое значение. Один - столько глаз у папы; два - столько глаз у Розы, а у папы золотых зубов. Три - столько раз надо крутануть заводную ручку, чтобы папина машина завелась; четыре - столько колес у машины. Пять - столько пальцев на одной руке, шесть - во столько лет Роза получила первые карманные деньги. Ну и так далее. Роза не любила число «семь» - под него ничто не подходило. Как-то раз я неуклюже попытался ее подколоть:
        - А что означает «пятьсот»?
        Роза глянула на меня презрительно и стряхнула пепел с сигареты.
        - Я уже говорила: деньги, за которые я трахалась,- отвернувшись, сказала она.
        - А теперь почем?- как бы в шутку поинтересовался я.
        - Почему ты спрашиваешь?
        Я аж взопрел и тотчас заткнулся, поняв, что совершил ужасную ошибку, но тут вошел Верхний Боб Дилан и свежим дурацким анекдотом разрядил ситуацию.
        Роза не заводила себе воображаемого друга. Я, впрочем, тоже. Она часто вспоминала персонажи народных сказок, про которые ей рассказывала плешивая бабушка, скрывавшая лысину под шалью. Старуха носила черную вдовью одежду и растоптанные башмаки, подходившие на любую ногу. В жизни таких не видел; может, Роза сочиняла? Правую щеку бабки, вспоминала Роза, украшала огромная волосатая бородавка, и целовать ее было все равно что лобызаться с мужиком. Старуха рассказывала о дедовом брате, ходившем на медведя, и бабкиной сестре, которая бежала от мужа-тирана и в шайке разбойников перебралась через Динарские Альпы. Потом на рыбачьей лодке уплыла на остров Кефалония, где стала жить с человеком по имени Герасим. Через много лет с двумя сыновьями-верзилами она приехала на родину и потребовала развода. Видимо, хотела узаконить детей, чтобы Герасим сошел в могилу честным человеком.
        Мне нравились эти байки, но теперь я уж и не знаю, было ли в них хоть сколько исторической правды. Помнится, там фигурировал некто «Черный Георгий», а еще кто-то по имени Матия Губец[14 - Георгий Петрович Карагеоргий (ок. 1762-1817)- руководитель первого сербского восстания против Османской империи, основатель династии Карагеоргиевичей. При рождении получил имя Георгий, прозвище Карагеоргий («кара» - по-турецки «черный») возникло из-за его смуглости и вспыльчивости. Матия Губец (Амброз Губец, 1538-1573)- предводитель крестьянского восстания в Хорватии и Словении в 1573г.]. Слегка наигрывая благочестивый ужас, Роза смаковала жутко кровавые истории о турках. Одна была про властителя, который всех пленных ослепил, но в каждой сотне одного оставил зрячим, чтоб отвел товарищей домой. Король, с которым турок воевал, от потрясения умер, увидев, что сталось с его войском. Потом была история о трагической любви принца Михаила и еще о том, как в загребском соборе Губеца короновали «крестьянским королем»: толпа ревела и размахивала шляпами, а ему на голову надели добела раскаленный обруч. Рассказы эти,
нередко запальчивые, объясняли Розину ненависть к туркам, хорватам, албанцам и прочим балканским соседям. Как-то я слышал анекдот об ирландском варианте болезни Альцгеймера: забываешь все, кроме ненависти. Наверное, Розины истории - балканская разновидность этого недуга. Я пересказывал ей знаменитые английские легенды - скажем, о короле Альфреде и сгоревших пирогах или о Роберте Брюсе и пауке,- но они, конечно, не могли состязаться с историями о тех, кого короновали добела раскаленным обручем. Много позже дочь рассказала мне, как погиб король Эдуард Второй: ему в задницу вогнали добела раскаленную кочергу. Наверняка Роза оценила бы этот сюжет, и я пожалел, что уже не с кем поделиться.
        Роза ладила со всякой дикой живностью. Пряталась в подсолнуховых зарослях, где ее видели одни лишь птицы, и зверье потихоньку к ней привыкало. Подсмеиваясь над собой, рассказывала, что мыши были ее гонцами, кролики - лордами и вельможными дамами, пчелы, если не ошибаюсь, русскими шпионами или убийцами-турками, а лисы - принцами и принцессами. Себя она тоже мнила принцессой и вообще была слишком озабочена царственностью - как-то странно для коммунистки. Мы встретились еще до появления принцессы Дианы, но я уверен, что позже Роза восторгалась ее историей. Помню, в наших беседах о принцессе Маргарет и капитане Питере Таунсенде, о герцоге Виндзорском и миссис Симпсон[15 - В 1953г. капитан Питер Таунсенд (1914-1995), конюший короля ГеоргаVI, сделал предложение принцессе Маргарет (1930-2002), младшей сестре королевы ЕлизаветыII; принцесса Маргарет согласилась, но, поскольку Таунсенд был разведен, британское общество брак не одобрило, Маргарет не захотела отказаться от своего права на наследование престола и в 1955г. публично объявила о разрыве с Питером «ввиду обязанностей перед страной». Уоллис Симпсон
(Бесси Уоллис Уорфилд, 1896-1986)- с 1937г. супруга герцога Виндзорского, короля Великобритании ЭдуардаVIII (1894-1972), который, пожелав жениться на дважды разведенной американке, в декабре 1936г. отрекся от престола.] выяснилось, что Роза знает о них гораздо больше моего.
        Она рассказывала, что под летним солнцем превращалась в мулатку, а черные волосы ее выгорали до каштановых. Я это видел на наших летних прогулках. Роза любила гулять. «Если когда-нибудь уеду,- говорила она,- буду скучать по здешним паркам, где лондонские старушки кормят уток с утятами». Однажды я спросил:
        - Если кролики - лорды и леди, то кто утки?
        - Дураки, что талдычат королю о его величии.
        - Ага, стало быть, свита.
        Зимой маленькую Розу укутывали и гнали на улицу, чтоб нагуляла румянец. В снежные зимы наметало сугробы футов в шесть, а то и выше,- прыгнешь в пушистую белую кучу и утонешь с головой. Потом Роза оттаивала перед очагом и, паря ноги в тазу с горячей водой, наслаждалась одновременным жаром и холодом. Мне нравились эти рассказы, в них многое напоминало мое гостевание у деда с бабкой в Шропшире, где в Рождество было так студено, что к утру оконные стекла индевели, а мы спали в свитерах, носках и шерстяных шапочках. В сугробах мы, ребятня, рыли ходы и берлоги. Однажды в такой берлоге меня завалило, я еле выбрался. Но в те дни взрослые не особо тряслись над детьми. Бывало, мать скажет: «Ступай гулять и до темноты не возвращайся». Целыми днями мы гоняли по лесу, где лазали по деревьям, рыли норы и запружали ручьи. Однажды с братом и сестрами затеяли строить иглу, мама нам помогала. Говорят, эскимосам в их жилище тепло, но мы вусмерть закоченели. Снег, не желавший нарезаться кирпичами, рассыпался, и мы строили нашу хижину, прихлопывая снежные стенки лопатками. Я никогда не видел мать такой молодой и
счастливой. Румяная, облачка пара изо рта. Когда стройка закончилась, мать напоила нас чаем. Дрожа от холода, мы сидели в иглу и пили обжигающий чай. Правда, долго не вытерпели. Я никогда не пил чай горячее и слаще. Надеюсь, дочь вспомнит меня тепло, как я - свою мать. В войну, рассказала Роза, партизаны строили ледяные домики, вход закрывали брезентом, в стенках делали ниши, к потолку подвешивали керосиновую лампу. Скажу по чести: слава богу, что меня миновала чаша сия. Наверное, я заурядный коммивояжер, кого природа обделила безрассудной отвагой и авантюризмом, но если подумать, на черта он сдался, подобный опыт? Я б согласился стать партизаном только при условии непременных выходных и необязательности диверсий.
        Ого! Я сильно отклонился от рассказа о Верхнем Бобе Дилане и Розиной кошачьей фобии. Ничего, сейчас вернусь. Роза уверяла, что она из тех истинных любителей всякой живности, кто угощает яблоками лошадей и швыряет палки чужим игривым собакам. Свидетельствую, что так оно и было, ибо на прогулках в парке сам все это наблюдал.
        Однажды Розин отец принес домой грязный холщовый мешок.
        «Посмотри, что я нашел»,- сказал он, пристроив ношу на столе.
        В мешке оказался квелый котенок, у которого только-только открылись глазки. Отец шел берегом реки и услышал мяуканье. Кто-то бросил завязанный мешок в воду, и тот поплыл, но зацепился за корягу. Отец палкой его выудил.
        «Не выживет,- сказала мать.- Надо было его прикончить».
        «Как он тебе, принцесса?» - спросил отец.
        Роза пальчиком потрогала котенка:
        «Нравится».
        «Не хочешь, чтобы он умер?»
        «Нет».
        «Тогда хорошенько за ним приглядывай».
        Поначалу котенок рос вместе с крольчатами. Как известно, кролики не умеют считать, и крольчиху не смущает, если вдруг один из ее отпрысков слегка отличается от других. Между прочим, я слышал невероятную историю о крольчатах, выращенных кошкой, чьих родных котят утопили.
        Ну вот, урча и пихая «братцев», котенок сосал мамкину титьку, а затем подрос и распрощался с кроличьим семейством. Роза окрестила его «Яблок» и носила за пазухой. Иногда котенок языком пробовал ее сосок, надеясь подкормиться,- ощущение было приятным и волнующим. Я почувствовал укол завистливой обиды - меня-то за пазуху не приглашали.
        Утомительно слушать рассказы о чужих замечательных любимцах. Нет, я знаю, что моя собака или кошка - это и впрямь нечто особенное, но восхваления прочих питомцев меня раздражают. Однако я выслушал повесть о том, какая прелесть был Яблок, как билось его сердечко, когда Роза прижималась ухом к его бочку, как он забирался к ней под одеяло и мусолил ее сорочку и о том, что он так и не избавился от кроличьих повадок и часто сиживал на клетке бывшей родни; кроме того, он был охотник: молнией кидался за скомканной бумажкой, хватал и прятал ее в башмак. Любимой была история, как однажды Роза положила в кошачью миску хрящики, а кот выудил и перепрятал в ее туфлю, что выяснилось наутро, когда Роза обувалась.
        Жизнь кота закончилась печально, и все из-за того, что бабушка подарила Розе коноплянку. Кажется, в тех краях и поныне держат диких птиц. В детстве у меня жила болтливая сорока, но сейчас в Англии вряд ли кто заводит пернатых.
        Конечно, Роза была в восторге от своей пичуги. Я узнал, какая у той была прелестная алая грудка, да еще алые крапины на головке. Если коноплянке что-то не нравилось, об этом она извещала посвистом: «ду-ить! ду-ить!» Как всякая птица, она летала по дому, испражняясь на все без разбору. Хорошо, наверное, бесстыдно гадить, не боясь последствий.
        Весной птичка пыталась спариться с Розой. Она приспускала крылья, распушала хвост и взъерошивала перья. Затем облетала вокруг Розы, испуская нежный горловой зов, усаживалась ей на палец и, встрепенувшись,- ай-ай!- роняла капельку спермы. При всяком повторе этой истории мне вновь казалось, что меня обошли.
        Ну, я почти догадался, чем оно все кончится. Если по дому летает коноплянка, а на подоконнике дремлет кот, и птичка, стукнувшись об оконное стекло, падает на тот же подоконник, то котяра ни в чем не виноват. Роза же была всего лишь маленькой девочкой, еще не ведавшей о ледяном равнодушии природы.
        С трепыхавшейся птичкой в зубах Яблок спрятался под кресло. Роза вскрикнула и попыталась вызволить пленницу, но кот еще глубже забился в укрытие. Девочка выдернула птицу из кошачьей пасти, однако в руке ее осталось лишь безголовое тельце. Кот полоснул когтями, наградив хозяйку глубокими царапинами, а затем перешел в полномасштабную атаку с применением клыков и лап.
        Роза завизжала и попыталась стряхнуть осатаневшего кота. Я не помню всех деталей, но, видимо, она слишком сильно встряхнула рукой, потому что кот перелетел через всю комнату, и дело кончилось двумя бездыханными питомцами.
        Пришел отец, постарался ее утешить. От него уютно пахло табаком и одеколоном, вспоминала Роза. Вдвоем они сложили надвое разорванную птаху, у которой и глазки-то не успели погаснуть. Еще мучительнее была новость, что кот сломал себе шею.
        Кто внезапно терял питомцев, поймет Розино состояние. Только нужно помнить: она была совсем маленькая, считала себя убийцей и боялась, что ее посадят в тюрьму.
        В дальнем уголке сада Роза похоронила кота и птицу в одной могиле, после чего на пару дней девочку отправили к лысой бабушке. Однако по возвращении Розу ждал новый удар: могила оказалась слишком мелкой, и потому коноплянка сгинула вообще, а коту выгрызли брюхо. В летнюю жару истерзанный труп с багровой дырой источал кошмарную вонь. Под хвостом и на морде копошились опарыши. Казалось, будто мертвый кот скалится. Роза выкопала могилу поглубже, но с тех пор не могла спокойно смотреть на кошек.
        В заключение она сказала, что чурается кошек, чтобы для них же не вышло беды, и поэтому ВБД лучше не выпускать котенка из своей комнаты.
        Я терпеливо выслушал всю историю и даже посочувствовал, но, если честно, сгорал от нетерпения услышать другой рассказ - о жизни проститутки. Скорее всего, во мне говорил сладострастный соглядатай.
        Мы уже немного сблизились, и на прощанье Роза легонько меня обнимала и дважды чмокала в щеки, как француженка. Как-то раз задержала ладонь на моем рукаве и сказала:
        - Так приятно, что ты меня слушаешь. Я кажусь себе интересной.
        - Я еще не встречал такого интересного человека,- ответил я и удостоился еще одного поцелуя.
        9.Узник Ясеноваца
        Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать.
        Меня к ней влекло, и я не особо старался себя обуздать. Я из тех, кто, словно кошка, признаёт себя виновным, лишь когда застукают. Кроме того, было совсем несложно заехать к ней по пути домой или даже нарочно сделать крюк. В округе практиковали три врача, да еще я обслуживал большой район на юге Англии, так что работал без расписания. Бывало, я звонил - удостовериться, что Роза дома и расположена поболтать, и оттого часто общался с евреем-актером, единственным владельцем телефона. Похоже, роль посланника его не тяготила, а Роза почти никогда не отказывала мне в визите. При встрече она целовала меня в обе щеки, что мне нравилось, хоть и было не очень по-английски. Теперь-то многие переняли континентальные манеры и лижутся даже со смертельным врагом.
        На устрашающе грязной плите Роза варила крепкий черный кофе, в «гостиной» мы усаживались по бокам газового камина, и хозяйка, дымя сигаретой, повествовала о своей жизни. Нынче сам поражаюсь, каким терпеливым слушателем я был, но, сказать по правде, истории эти интересовали меня не меньше самой рассказчицы. Я много чего узнал. Удивительно, однако жена ни разу не учуяла, что я весь пропах табачным дымом. Вообще-то она уже давно перестала меня замечать. Супруга тратила мои деньги, а в остальном я ее ничуть не интересовал и потому, невзирая на все мои щедроты, был призраком в собственном доме.
        К счастью, я никогда не курил; лет в двенадцать попробовал, и меня стошнило. Много моих знакомцев приняли тяжкую смерть от курения, и будь моя воля, всех табачных фабрикантов и торгашей я б расстрелял по обвинению в массовых убийствах.
        Было бы лучше, если б я не втюрился так безоглядно. Да, пожалуй, я влюбился - а как еще это назвать? Я не понимаю, что такое влюбленность, хотя, думаю, пару раз это со мной случалось, уж с Розой-то явно. Медицинские справочники и документальные телефильмы ничего не разъяснят. Давеча пришла мысль, что любовь - нечто противоестественное, что познается через кинокартины, романы и песни. Как отличить любовь от похоти? Ну, похоть все же понятна. Так, может, любовь - изуверская пытка, придуманная похотью?
        Сомневаюсь в точности слова, но, конечно, я был очарован. Возможно, потому, что имел дело с проституткой. В моем мирке это было невероятной экзотикой. Все равно что дружить с коброй или пумой. Я млел от собственной отваги. Казалось, меня уносит куда-то вдаль.
        Надо же, как странно: я превратился в Розиного двойника и теперь рассказываю ее байки. Стал ей превосходной заменой. Знаете, прям неймется поведать о ней, словно ее судьба важна не только мне. Я знаю ее дом под Белградом, будто сам в нем жил. Нет, я никогда там не был, но Розины воспоминания храню, как свои собственные.
        Дом в поселке, что в двух километрах от Белграда, был совсем ветхий: некрашеные оконные рамы в облезшей грунтовке, известкой беленные стены, испещренные громадными трещинами,- в одной, пока не залатали, жили совы. Тяжелая черепичная крыша от старости скособочилась, и обитатели рассредоточивали ведра по всему дому. В старину на первом этаже устраивали хлев, чтобы скотина своим теплом обогревала верхнее жилье. Розино семейство обустроило внизу кухню, где в основном и обитало. Две соседние комнаты, которые риелтор назвал бы «гостиными», почти не использовались. Мощенный плитами кухонный пол укрыли циновками. Роза досадливо вспоминала, как часто спотыкалась об их задранные края.
        Три верхние спаленки выходили на скрипучую площадку, где висели фото старых отцовских товарищей-партизан. Юные, тощие, беззаботные, они позировали на фоне итальянских танков или рядком сидели на стволе гаубицы. На одной фотографии маршал Тито пожимал руку Розиному отцу, на другой Уинстон Черчилль помахивал сигарой. Еще были портреты Сталина и пророчески бородатого Фиделя Кастро, тоже с огромной «гаваной». Четыре отцовских кумира.
        Роза никогда ничего не выбрасывала, и комната ее напоминала захламленный склад, где хранились заводные игрушки, куклы и всякие штуковины - например, логарифмические линейки. На книжной полке соседствовали «Капитал», творения Шекспира, народные легенды и детские сказки докоммунистической поры, живописавшие приключения кроликов и кошечек, которые в человеческой одежде отправлялись на подвиги, с собой прихватив корзинку с пирожками. Одну стенку наискось перечеркивал след пулеметной очереди, наследия Белградского сражения, а в подоконнике застряла пуля, выпущенная из оттоманского мушкета.
        Роза с любовью вспоминала свою кровать, сокрушаясь, что нынче такой уж нет. Очень ладная, она была одинаково хороша для долгого почивания, краткой дремы и прочего бегства от яви. Так сладко засыпалось, когда сквозь щели в половицах пробивался тусклый свет из кухни, а за окном жутковато ухали совы и тявкали лисицы. Медные прутья кроватной спинки служили музыкальным инструментом, на котором вилкой или авторучкой фальшиво вызванивались всякие песенки.
        Нынешняя спальня в безалаберном доме резко контрастировала с той прежней. Назло отваливавшейся штукатурке и гирляндам проводки Роза постаралась ее обуютить. Вся обстановка в темно-розовых тонах - забыть невозможно. Даже скорее кармазиновых. Кармазиновый ковер, кармазиновое кроватное покрывало, кармазиновые шторы и кармазиновые диванные подушки. Одни скажут - смело, другие - дурновкусие. Наверное, так украшала бы свои комнаты какая-нибудь Барбара Картленд[16 - Барбара Картленд (1901-2000)- английская писательница, плодовитый автор любовных романов. «Все мои героини,- писала она,- девственницы, молоды и прекрасны. В любви для них главное не секс, а трепетные душевные порывы. Они не переспят с мужчиной, пока он не наденет им обручальное кольцо. Во всяком случае, уж не раньше 118-й страницы».]. Мне же эта обстановка казалась чрезмерно женской, что угнетало, а крепкий запах духов, мыла и лосьонов только усугублял впечатление. Не знаю, может, это у Розы профессиональная среда обитания.
        Больше всего поражала кровать, поставленная на кирпичи, дабы под ней поместился объемистый чемодан. Я знал, что он битком набит деньгами - в нем хранилась вся наличность, заработанная хозяйкой на стезе проститутки. Уйдя на покой, Роза намеревалась жить на эти деньги как можно дольше, желательно до конца дней.
        Я опешил и рассердился, когда она открыла мне этот секрет. Такие вещи никому нельзя говорить! Слишком рискованно. Роза очень удивилась, когда я сделал ей выговор за глупую болтливость.
        - Но об этом знают только мои друзья.
        - Зря сказала. Мне подобное искушение ни к чему. Я сам-то себе не особо доверяю.
        - Но ты же не украдешь.
        - Нет, конечно. Но нельзя доверять ни мне, ни кому другому. Это глупо!
        - Ладно, поняла.
        Никакого раскаяния в тоне - только желание от меня отвязаться.
        - Вообрази, что с тобой будет, если воры нагрянут, когда ты дома!
        - Ну хорошо, я дура,- спокойно и все так же неискренне согласилась Роза.- Делаю глупости. Целую кучу наделала. Может, так всегда и будет.
        Если уж спальня разительно отличалась от комнаты в родительском доме, то что говорить о саде. На уровне подвальных дверей, которые даже не открывались, пока ВБД не исхитрился их расшевелить, имелся бетонный двор, окруженный высокими стенами. Очень темный, долгие годы служил помойкой, куда окрестные жители выкидывали матрасы, холодильники и прочую рухлядь. Сквозь проемы бывших французских окон я часто видел, как по двору шныряют крысы. В кирпичной стене проросла хилая буддлея, каждое лето выпускавшая три символических пурпурных цветка. Наверное, в прошлом двор был очень симпатичный.
        В Югославии Розино семейство владело небольшим участком с неухоженными плодовыми деревьями. Высокую траву не косили, а приминали, передвигая кроличьи и курьи клетки. Роза перечисляла растения и дикие цветы, но не знала их английских названий, а я несилен в ботанике. Я слушал, кивал, а сам думал о другом. В весьма ограниченный круг жениных занятий входил пригляд за садом, но, разумеется, вся тяжелая работа доставалась мне. Я сумею отличить розу от нарцисса, но не более того. Роза восторгалась своим садом, с грустью вспоминая богатый огородный урожай и сладкие семечки подсолнухов, заменявшие конфеты. Ваши овощи против наших, говорила она, все равно что яички мальчугана против бычьих яиц. На редкость живописный образ.
        В саду имелся колодец, куда можно было крикнуть или бросить камушек. Маленькая Роза думала, что там живут змеи, и ей снились страшные сны, в которых она все падала и падала в бездонный колодец. Прежде меня мучили кошмары, где меня обливают бензином и поджигают, а теперь донимают другие, в которых бесконечно вываливаются мои бессчетные деревянные зубы. Похоже, у всякого свои необъяснимые страхи - пища ночных кошмаров. Страшные сны полезны: они развлекают и отпугивают столь ненавистное нам довольство.
        Роза любила кроликов, хоть иногда ела крольчат, и терпеть не могла тупых кур, которые злобно клевали друг друга в гузки и выдирали друг дружке хвосты. Однажды она кинула в курятник мертвого воробушка, и того порвали в клочья. Вот так же, сказала Роза, себя ведут балканские народы: безжалостно и беспрестанно клюют друг друга в задницы.
        Кур держали ради яиц, а на мясо шли старые петухи, если только не ожидалось гостей. Роза поведала крестьянскую байку о старом петухе, которого решили заменить молодым. Поняв, что его ждет кастрюля, старик предложил юному петушку бег наперегонки, но испросил себе фору, сославшись на почтенный возраст. Юнец согласился. Старый петух задал стрекача, молодой кинулся вдогонку. Хозяин, из окна узревший состязание, сварил суп из молодого бегуна - мол, на что сдался петух-педераст? М-да, не умею я рассказывать анекдоты.
        - В деревенском детстве есть своя польза: научаешься отнимать жизнь,- однажды сказала Роза.- Я спокойно сворачивала кроличьи шеи.
        От ее многозначительно зловещего взгляда мне стало слегка не по себе. Походило на скрытую угрозу, особенно вкупе с сообщением о ноже в Розиной сумке.
        Долгое время семейство пользовалось уличным нужником, из которого летом сильно воняло, но в целом он был прекрасным местом для уединенных размышлений. В односкатном кособоком домишке, сложенном из кирпича, стульчаком служила толстая доска с пропиленной овальной дырой. Если по неосторожности что-нибудь туда уронишь - навек простись, ибо луч фонарика высветит лишь сонм жирных белых опарышей. Маленькая Роза боялась ходить в нужник в темноте - ночные шорохи и рыки вмиг превращались в тигров и медведей. Но самый ужас был зимой: хочешь встать - и будто сдирают кожу с ляжек. Да еще братец пугал - дескать, если задница примерзнет, иного выхода нет как ее отрезать. Поэтому зимними ночами Роза мучилась, но терпела. Забавно, как с этим схожи мои воспоминания о доме в Шропшире. И там был уличный нужник, только с тремя очками - видимо, ради человеческого сплочения. Думаю, сейчас такое невозможно. Наверняка Евросоюз запретил.
        Обычно отец паяльной лампой прогревал стульчак, но потом, когда тот вконец обгорел, переместил туалет в дом, обустроил водопроводную систему (из колодца через трубу вода закачивалась в резервуар под крышей) и установил водонагреватель. Отпала нужда скалывать лед и растапливать снег, а старый сортир назначили помойкой. Жизнь становится скучной, говорила Роза, когда из нее уходит борьба за выживание. Уже нет того восторга предвкушения, пока греется вода в огромном котле. Отцу, бывшему партизану, новая жизнь казалась странной, и он бурчал, что все превращаются в неженок.
        В семье имелась старая машина - трофейный штабной «мерседес», в котором вкусно пахло красной кожей сидений. Усядешься в него и чувствуешь себя надменным властелином. Мощное, но слишком уж величавое авто не предполагало лихачества, и отец катил медленно, не глядя на обгонявшие его мотоциклетки «шкода» и «восход». На «мерседесе» он ежедневно ездил на службу в Белград и злился, когда после работы видел толпу туристов, фотографировавшихся на фоне его машины. Всякая поломка создавала уйму проблем - надо было раздобыть или изготовить нужную деталь, а семейству между тем приходилось кататься на общественном транспорте, в котором, по словам Розы, вечно воняло козами, детской отрыжкой и сырым луком. Я, как это услышал, подумал про наших тогдашних правителей-лейбористов, в частности про Энтони Уэджвуда Бенна[17 - Энтони Нил Уэджвуд Бенн (р. 1925)- политический деятель, лейборист, в прошлом многолетний депутат парламента и член кабинета министров Великобритании.]: Роза вела себя как хлыщ, который готов мириться с простым народом, пока не окажется в его гуще.
        Неподалеку от дома был фруктовый сад, где Роза лазала по деревьям, а позже писала первые стихи. В один мой визит она обстоятельно декламировала свои творения на сербскохорватском и затем объясняла их смысл. Мне было хорошо: я мог долго и неприметно любоваться ее лицом - отражением чувств, в которых приоткрывалась ее душа. Удивительно слушать язык, который не понимаешь. «О господи!» - мысленно вздохнул я, когда Роза сказала, что Верхний Боб Дилан тоже балуется стишками. После нашего знакомства я сделал пару попыток осилить современную поэзию, но, признаюсь, она показалась чем-то вроде словесных нарезок или кроссвордных загадок. Хоть бы мне кто-нибудь знающий ее объяснил. В школе нам часто задавали учить стихи, но то была тягомотина с обилием рифм и строчками равной длины. Пожалуй, современная мура не по мне. Да, а стишков ВБД я так и не услышал. Может, теперь он знаменитость, кто знает.
        Кстати, мне понятна Розина страсть лазать по деревьям. Мальчишкой ох уж я полазал! Недавно ездил в Шропшир и увидел, в какую громадину разросся мой любимый дубок. Давно не пробивало меня такой печалью по ушедшим дням и сгинувшему времени.
        Однажды Роза получила взбучку. Лысая бабушка рассказала ей сказку об алмазе, спрятанном в яблоке, и Роза распотрошила кучу яблок в саду. Ее заставили собрать ошметки в тачку и отвезти в свинарник. Оказалось, в саду нам нравилось одно и то же. Солнечный свет, пронзавший листву. Мыши-полевки. Воробьиные свадьбы. Скворцы и дрозды, которые, не заметив тебя, усаживались на соседние ветки.
        - Когда-нибудь свожу тебя в Шропшир, в свое детство,- сказал я.
        Роза обрадовалась, но мы так и не съездили. Трудно выкроить время на путешествие с отставной югославской проституткой, если поглощенная вязанием Огромная Булка требует, чтоб ты вымостил дорожку и сводил дочь в кино. Жизнь с Розой проходила в подвале бесхозного грязного дома, а потом я отправлялся в узилище гламурного Саттона.
        Однажды Роза пережила жуткое потрясение, а началось все с лошади.
        В саду она подбирала падалицу, и вдруг кто-то пихнул ее в плечо, а затем дернул за рукав. От неожиданности Роза вскрикнула, чем насмерть перепугала огромную ломовую лошадь, которая, всхрапывая и взбрыкивая, пустилась наутек. Во рту коняги торчал клок шерсти, выдранный из Розиного красного свитера.
        Роза тоже рванула прочь, но у калитки столкнулась с запыхавшейся пожилой крестьянкой, спросившей, не попадалась ли ей кобыла, которая к тому времени уже не таясь угощалась яблоками.
        В общем, усатая тетка предложила Розе прокатиться верхом, и оробевшая девочка не смогла отказаться. Чтобы оседлать рослую кобылу, вначале пришлось залезть на калитку, после чего Роза приказала себе не дрейфить и вцепилась в лошадиную гриву. Кобыла вроде как вознамерилась куснуть ее за ногу, но тетка успокоила - дескать, нет, просто обнюхивает, знакомится.
        Трюхая по дороге, объевшаяся яблок лошадь беспрестанно пускала ветры, что веселило Розу, но оставляло равнодушной хозяйку. «Ну, пожалуй, хватит,- наконец сказала тетка.- Иначе тебе далеко возвращаться, да и вон, кажись, дождь собирается».
        Разохотившаяся девочка вымолила обещание, что как-нибудь потом ей снова дадут покататься. Кобылу звали Россия - видимо, потому, что была очень большая, доставляла кучу неприятностей и вечно лезла куда не просят. Спешиваясь, Роза подвернула лодыжку, маленько поплакала и захромала домой.
        Она прошла всего полпути, когда с громовым треском разверзлись хляби небесные. Дождь лил стеной, но с распухшей лодыжкой не побежишь, и Роза укрылась в сарайчике на обочине, битком набитом соломой. Она боялась крыс, однако влезла на соломенные вязанки.
        Досадуя, что так быстро закончилось катание и так некстати застигло ненастье, Роза больше удивилась, чем испугалась, когда в соломе заметила чью-то руку, смахивавшую на хилую желтоватую лапу.
        Она откинула пару вязанок… Короче, там лежал мертвый бродяга. Поначалу Роза подумала, что дяденька, раззявивший посиневшие губы, спит, и вежливо притихла, чтобы его не разбудить. На шее у бродяги висела картонка, на которой было коряво выведено: «Узник Ясеноваца. Герой Сопротивления», на груди - медаль с красной колодочкой. Седая борода в следах рвоты. Рядом валялась коричневая бутылка - как позже выяснилось, из-под промышленного пятновыводителя. Роза ее понюхала - пахло вкусно. К счастью, бутылка оказалась пуста, глотнуть было нечего.
        Потом Роза попыталась завязать беседу и вот тогда-то уразумела, что перед ней мертвец. Забыв о своей хромоте и дожде, она пулей вылетела из сарая и рванула домой.
        Ей здорово досталось от родителей - они перенервничали. Уже оделись и собирались ее искать. Особенно бесновался отец, в грозу мнивший себя под артобстрелом. Роза пыталась рассказать о встрече с мертвецом в сенном сарае, но ее обвинили в злостном вранье и лишь потом поверили, услышав, что покойника зовут «Узник Ясеноваца», ибо такое выдумать невозможно.
        Позже полиция установила, что бродяга и впрямь был бойцом Сопротивления, попал в плен, а после в хорватский концлагерь Ясеновац. В справочнике я прочел, что там убили около тридцати пяти тысяч сербов. Гестаповские инспекторы были потрясены. В штат лагерной охраны входили монахи-францисканцы. Я был среди тех, кого не особо удивил распад Югославии, ибо Роза предрекала, что по смерти Тито он случится. Правда, сначала я усомнился: нас же уверяли, что это многонациональный рай, где царят гармония и взаимопонимание.
        Розе не давала покоя мысль, что можно быть героем, пройти через ад и удостоиться награды и все же сдохнуть, как крыса, чего никто и не заметит. После того случая она, к ужасу своему, заподозрила, что усилия человеческие напрочь бесплодны. Помню, однажды сказала, что осознание жизненной тщеты раскрепощает, ибо тогда человек готов на что угодно. Как-то в баре я разговорился с одним философом, который тоже оттягивал возвращение домой к жене. Так вот он сказал, что не стоит бояться неудачи, поскольку все равно когда-нибудь умрешь.
        - Однажды я наткнулся на мертвеца,- сказал я.- В аркаде вокзала Кингс-Кросс.
        Не знаю, зачем я солгал. Вообще-то мне не свойственно спонтанное вранье. Просто в те дни все парни с гитарами распевали песню, где была такая строчка: «Еще один забытый герой, на которого всем плевать». Песня называлась «Лондонские улицы»[18 - «Лондонские улицы» (Streets of London, 1969)- песня английского фолк-музыканта, гитариста и автора песен Ральфа Мактелла (Ральф Мэй, р. 1944).] или что-то вроде того, в ней говорилось о покинутых стариках. Видимо, она-то на меня и повлияла.
        Роза выдохнула дым.
        - Я видела еще одного мертвеца, который мгновение назад был жив.
        Я торопился домой и не стал расспрашивать. В тот день жена была именинница, меня еще ждали клиенты, а благовидный предлог уйти не находился. Лишь позже я вспомнил ее слова. Прощаясь, Роза обняла меня за плечи и ткнулась головой мне в грудь. «Делаю успехи»,- подумал я и отбыл, весьма довольный собой. Я уже скопил около сотни фунтов, но еще не решил, что с ними делать. Вспоминая, что когда-то хотел предложить их Розе, я злился и был себе противен.
        10.Госпожица Радич
        Смотри, чтоб сердце не выхолостилось.
        Нынче шибко сконфузилась. Хотелось почитать о Югославии, и я зашла в здешнюю библиотеку, маленькую и сумрачную, но такие-то мне и нравятся. Наткнулась на «Краткую историю югославских народов». Взять книгу на дом я не могла, поскольку в библиотеку еще не записана, и решила посидеть в читальном зале, чтобы все интересное запомнить или выписать в припасенный блокнот.
        Народ шелестел газетами, наперебой трубившими о Йоркширском Потрошителе[19 - Йоркширский Потрошитель Питер Уильям Сатклифф (Питер Уильям Кунан, р. 1946)- серийный убийца, действовавший на севере Англии в 1975-1980гг.; в1981г. был приговорен к 20 пожизненным срокам заключения за убийство 13 женщин и нападения еще на семь.], а я углубилась в битву под Косово.
        Вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Поднимаю голову - Крис. Я жутко смутилась, аж вся покраснела. Он чмокнул меня в щеку и говорит:
        - Привет. Зашел к тебе, а тебя нет. Ну, думаю, подожду в библиотеке, может, у них чего есть про Югославию.- Потом заглянул в мою книгу: - Во-во, что-нибудь вроде этого.
        Так, думаю, сейчас последует каверзный вопрос, с чего вдруг я заинтересовалась историей своей родины. Но Крис ничего не спросил и, похоже, не удивился. Видимо, не я одна изучаю историю собственной страны. Но вышло, как будто я попалась, когда выискивала сюжеты для баек. Кроме того, смущала непривычная обстановка - точно в выходной на улице столкнулась с учителем.
        - Ладно, читай,- сказал Крис.- Я закажу книгу в своей библиотеке.
        Чего уж там, говорю, раз встретились, пошли ко мне. Сначала мы прогулялись, посмотрели, как старушки кормят птиц.
        - Ты замечала, что у многих городских голубей одна лапа искалечена или вообще оторвана?- спросил Крис.
        Нет, говорю, не обращала внимания. Но с тех пор стала замечать, как много птиц-инвалидов.
        Мне нравилось ошарашить его откровенностью. Иногда он страшно терялся, я же проверяла, как далеко могу зайти. Наверное, он недоумевал, почему я так подробно говорю о сокровенном. Нормальные люди о таких вещах помалкивают, а девушки поделятся только с лучшей подругой или сестрой. Зачастую свои откровения я перемежала с чепухой, о которой народ болтает на вечеринках.
        Однажды я рассказала о любимой учительнице, которую звали госпожица Радич.
        Я была из тех учеников, кто уже все знает и потому на уроке им скучно. Читать я умела еще до школы. На любой вопрос тянула руку - меня спросите, меня!- и, получив выговор за излишнее рвение, устраивала забастовку: надувалась, скрещивала руки на груди и намертво замолкала. «В чем дело, Роза?- поддразнивала учительница.- Не знаешь ответ?»
        Вообще-то в школе мне нравилось. Было здорово приезжать на «мерседесе», тогда мало у кого были машины. Каждое утро отец проверял мой пенал - полностью ли укомплектован ручками и карандашами. «Тяжело в учении - легко в бою»,- любил повторять он.
        В школе тебя пихали в колючие кусты и жеваной бумагой обстреливали из рогатки. Еще была мода на тумаки - у кого больше выйдет синяк. Одного дурачка совсем затюкали, и он стал себя калечить, чтобы не ходить на уроки. Похоже, сказал Крис, школа в коммунистической Югославии - точная копия школы в капиталистической Англии.
        - Как называется штука, которой заостряешь карандаш?- спросила я. В моем английском встречались бреши, поскольку я постигала его необычным способом.
        - Точилка?
        - Да, точилка! Однажды я сперла у подруги точилку.
        - Иди ты?
        - Она была очень красивая: деревянненькая, а сбоку картинка. Вот я и стащила.
        - Та-ак?
        - Только ни разу ею не пользовалась, потому что было очень стыдно.
        - И что, вернула?
        Желая поддразнить, я посмотрела на него как на полоумного:
        - Вот еще! Она и сейчас у меня. Как-нибудь покажу.
        - Но так и не пользуешься?
        Я помотала головой и выдохнула дым. Было интересно, что он обо мне думает, но Крис ничего не сказал. Он частенько отмалчивался, чтобы не испортить о себе впечатление.
        - Мне приятно, что ты меня слушаешь,- сказала я.- Я болтаю бог знает о чем, а ты не ужасаешься и только внимаешь.
        - Иногда ужасаюсь,- признался Крис.- Слегка.
        - Ты воспитанный, да? Не подашь виду, даже если что-то тебя коробит? В Югославии англичан считают ханжами, которые вечно притворяются, но я думаю, они просто очень хорошо воспитаны.
        - Мне чрезвычайно интересно. Я не хочу, чтобы твои истории закончились, и скрываю, когда что-то меня ошеломляет. Вообще-то я чувствую себя стариком. Такие, как я, никому не интересны. Молодежь считает, что я закоснелый динозавр, одной ногой уже в могиле. Когда тебе стукнуло сорок, надо чем-то людей заинтересовать, иначе никто не обратит на тебя внимания. Может, все это сплошная глупость. Нынешний мир мне не по вкусу, если ты меня понимаешь. Ужасаешься - и чувствуешь себя старомодным, а это противно.
        - Ладно, сейчас кое-что расскажу. Когда у меня появился пушок… ну там, внизу… я не поняла, что это мои волосы, и дернула. Боль разъяснила: твое.
        Крис явно прибалдел.
        - Зачем ты это рассказала?
        - Ты ужаснулся?
        - Не особенно,- подумав, сказал он.- Я уже привык, что ты стараешься меня ошеломить. Самая сногсшибательная история была про то, как ты переспала с отцом.
        - Если захочешь, как-нибудь расскажу подробнее.- Подавшись вперед, я скабрезно ухмыльнулась: - Хочешь?
        Крис как будто озлился.
        - Ты, по-моему, забавляешься,- сказал он.- Дразнишь меня. Честно, Роза, иногда я не понимаю, что происходит. Я иногда как придурок из шпионского романа.
        Я всполошилась. Вовсе ни к чему, чтоб он разозлился и ушел, но я не знала, что сказать. Отошла к плите и налила себе кофе. Потом вернулась в Крису и положила руку ему на плечо.
        - Извини,- сказала я, чувствуя, как приятно ему мое прикосновение.
        - Ладно, чепуха,- вяло улыбнулся он.- Вообще-то я сам виноват.
        - Пожалуйста, не бросай меня, я этого не переживу.
        - С какой стати мне тебя бросать?
        - Всякое бывает.
        Крис поднял взгляд, и я окончательно поняла, что он в меня втрескался.
        - Вряд ли я смогу,- сказал он.
        Я чмокнула его в лоб, как будто я его дочка. Приятно быть нежной, когда это ничем не грозит. Во мне тоже шевелились какие-то чувства к нему. Часто я думала, что будет, если мы станем любовниками, и начну ли я ревновать его к жене. Пожалуй, нет. Никто же не ревнует мартышку к смотрителю, стерегущему клетку. Если бы во мне была ревность, она бы уже заговорила.
        - Я хотела рассказать о госпожице Радич.
        - Да, слушаю.
        - Она была отменной наставницей. Растолковала мне про всякие женские штуки - появление месячных, титек и прочего. Если б не она, я бы, наверное, ничего не знала.
        - А меня обучали сплошь педофилы и садисты с манией величия,- сказал Крис.- Но я получил хорошее образование. На латыни умею считать до ста. Один мой учитель побывал в Африке, и теперь я досконально знаю о зулусах. Каждый урок географии или истории он начинал так: «Когда я был в Африке…»
        - А кто-нибудь учил тебя… ну, мужским штукам?
        - Пожалуй, нет. На выпускном директор школы напутствовал: если кто на вас потянет, мигом бейте в яйца. Жалко, что раньше не посоветовал,- парочка учителей ходили бы скрюченные. А вот главные жизненные основы растолковали одноклассники.
        - Среди моих учителей извращенцев не встречалось,- сказала я.- Госпожица Радич была такая милая, в чем-то даже лучше матери. Когда у меня начались месячные, мать хлопотала только о простынях. А госпожица Радич погладила меня по головке и поздравила. Смотри только, чтоб сердце не выхолостилось, сказала она.
        - В смысле? Что это значит?
        - В смысле, секс и любовь должны друг другу сопутствовать.
        - У тебя сопутствовали?
        Сердце кольнуло, но я честно ответила:
        - Нет. У меня все наперекосяк.- Усмехнулась и покачала головой: - Вечно все изгажу.- Помолчав, прикурила сигарету.- Когда госпожица Радич объяснила, как оно все происходит, я расплакалась: «Не хочу, чтобы в меня втыкали какую-то штуковину, от которой я забеременею!» А она засмеялась и прижала меня к груди. Я окарябала нос об ее очки на шнурке, такие жесткие и неприятные.
        - Удивительно, какие детали предпочитает наша память,- сказал Крис.
        11.Предательство
        Прям как у пятнадцатилетнего.
        У меня возникли кое-какие сложности. Я потерял сон и, мокрый как мышь, ночь напролет ерзал в постели, представляя голую Розу и все, что хотел бы с ней сделать.
        У меня непрерывно стоял, прям как у пятнадцатилетнего. В темноте на цыпочках сойдя в гостиную, я себе помогал, но уже через полчаса вновь приходилось тащиться вниз. Все это было унизительно, а потом и болезненно, но вместе с тем я горделиво изумлялся собственной мощи, которая не увяла, вопреки моему возрасту и многолетнему сухостойному браку. Иногда я так распалялся, что приходилось оглушать себя тремя дозами виски, чтоб хоть немного поспать.
        В мой очередной визит дверь мне открыл Верхний Боб Дилан. Вроде как заплаканные глаза, черная траурная повязка на левом рукаве, огромные мокасины с чужой ноги. То есть вид напрочь убитый.
        - Всей душой сочувствую,- сказал я.
        - Чему?- не понял ВБД.
        - Ну как, твоей утрате.- Я показал на черную повязку.
        Он глянул на свой рукав:
        - Да нет, никто не умер. Это из-за Дилана.
        - Из-за Дилана?
        - Угу. Он записал пластинку с церковными песнопениями.- Глаза ВБД наполнились слезами.
        - Не он один. Точно знаю, что у Клиффа Ричарда есть такой диск. У жены видел пару пластинок - Бинга Кросби[20 - Клифф Ричард (Гарри Роджер Уэбб, р. 1940)- британский эстрадный певец, популярный в период до появления «Битлз», солист группы The Shadows; общий тираж его дисков составил более 250млн экземпляров. Бинг Кросби (Гарри Лиллис Кросби, 1903-1977)- популярный американский певец и актер; общий тираж его записей - более 500млн.], например.
        ВБД ожег меня презрительным взглядом:
        - Блин, если уж Дилан за это взялся, значит, всему конец. А Нопфлер[21 - Марк Фройдер Нопфлер (р. 1949)- британский рок-музыкант, гитарист, певец и композитор, на протяжении многих лет солист рок-группы Dire Straits.] ему аккомпанирует на гитаре! Уж он-то мог Боба отговорить.
        Я понятия не имел, кто такой Нопфлер,- пришлось потом справляться у дочери.
        - Плохая музыка, что ли?- спросил я.
        - Нет, музыка хороша, но меня воротит от этой параноидной христианской муры. Типа конец света, адский огонь и вечные муки. Дилан ведь был умница! Писал себе про дураков, веривших, что с ними Бог[22 - Имеется в виду песня Дилана «С нами Бог» (With God on Our Side, 1963) с альбома The Times They Are A-Changin' (1964).]. Все бы ничего, но с ним же близко никто не стоит! В смысле, уж если он сбрендил, то нам-то на что надеяться?
        Мне стало смешно. Надо думать, вот так же переживал мой отец, когда наконец понял, что Освальд Мосли[23 - Сэр Освальд Эрнальд Мосли (1896-1980)- британский политик, основатель Британского союза фашистов.] - безмозглый павлин.
        - Понимаю. Ты лишился кумира,- сказал я.
        - Я лишился голоса. Больше никто не говорит. И теперь мне все одно, хоть в банковские клерки.
        Я не понял, чем плоха работа в банке,- по крайней мере, съехал бы из трущобы.
        - Это было бы ужасно,- сказал я, чтоб не упасть в глазах ВБД, и, не удержавшись, добавил: - Значит, Дилан тебе вместо внутреннего голоса.
        ВБД усмехнулся:
        - Теперь придется самому тексты сочинять. Вот уж не думал.
        - Может, ты преувеличиваешь его значение?
        Он пожал плечами.
        - Моя дочь,- сказал я,- вечно сыплет цитатами из Боба Дилана. Вот ее любимая: «Погоди, не спеши в первачи, слышишь - парковочный счетчик стучит»[24 - Цитата из песни Дилана «Подземный блюз тоски по дому» (Subterranean Homesick Blues, 1965) с альбома Bringing It All Back Home (1965).].
        ВБД изумленно вытаращился, а я пошел к Розе, наслаждаясь негаданным триумфом.
        В тот день чаровница моя вознамерилась поведать о лесбийском опыте, приобретенном в отрочестве. Страсть ее к байкам не иссякала. А я себе слушал, потому что и впрямь было интересно, и, кроме того, не было другого способа оставаться желанным гостем. Я не отрывал взгляда от рассказчицы, воображая сладостные картины.
        В копилке моей прибавилось двадцать фунтов. Желтый конверт с деньгами я носил во внутреннем кармане пиджака, чтоб жена случайно не нашла. Конечно, разумнее было бы положить сбережения на счет, но уж очень приятно чувствовать себя богачом, щупая толстую денежную пачку. Оказалось, копить - не такая уж плохая привычка. Возможно, думал я, скопив эти символические пятьсот фунтов, накуплю выигрышных облигаций. Вдруг лототрон меня обогатит?
        12.Наталья
        Она была мной в идеале.
        Это было в кайф - рассказывать свои байки, хоть потом я думала, что лучше бы кое о чем умолчать. Мне льстило, что я так интересна зрелому мужчине, да и сама я к нему привязалась. Понимала, что он на меня запал, и потихоньку отвечала взаимностью. Он был женат, но как бы теоретически. Я никогда не видела его жену, он редко ее поминал, ее словно и не было. Мне уже снились сладкие сны, в которых меня забирали из моей нынешней жизни, и, ей-богу, я не противилась. Иногда я мечтала, что мы вдвоем уедем и все начнем заново. Крис держался истинным джентльменом. Он меня хотел, но никогда не навязывался. Украдкой я за ним наблюдала, подмечала его потаенные взгляды. Ему нравилось смотреть на мою грудь или пах. Бывало, подастся вперед, будто увлекшись историей, но я-то понимаю, что слушатель мой скрывает бугор на ширинке. Ужасно приятно, аж до испарины. В одном странном сне я вносила вазу с цветами к нему в комнату, а он, сидя за столом, мне улыбался. Вот и все - короткое видение о маленьком знаке любви.
        Кроме того, мои истории помогали его удержать. А начав, я уже не могла остановиться. Я бы не пережила, если б ему вдруг надоело. Не представляю, как я справилась бы с одиночеством.
        Я знала, многие мужики заводятся, стоит им представить, что вытворяют лесбиянки, и потому рассказала про Наталью и пионерский лагерь в Далмации.
        Вот что я поведала.
        В лагере была обычная скукотища: народные танцы, хоровое пение, долгие походы, дурацкие игры и лекции о коммунистах-героях. И все равно там было хорошо: теплынь, запахи моря и лимонов, а еще два маленьких острова и большая гора. Казалось, тамошний воздух напитывает радостью. Я перестала бесконечно копаться в себе, я почувствовала свободу.
        Однажды после диафильмов нас повели на экскурсию во францисканский монастырь смотреть самую большую в мире коллекцию морских раковин. Я разглядывала каури и вдруг уловила аромат персиков и лаванды. Так пахла девочка, что подошла ко мне.
        - Терпеть не могу ракушки,- сказала она.- Лучше уж на берегу пялиться на французских парней.
        - Откуда знаешь, что они из Франции?- спросила я.
        - Не знаю, просто мне так хочется. Я Наталья, но все зовут Ташей. А ты Роза, я у кого-то спросила. Наверное, мы подружимся. В этом вшивом лагере только ты мне и глянулась.
        Польщенная, я слегка опешила. Прежде никто не удостаивал меня такой чести, и я не знала, что ответить. Не замечая моей растерянности, девчонка балаболила:
        - Мы с тобой здесь самые красивые, ни к чему нам враждовать. Тебе нравятся парни?
        - Нет,- сказала я.- Пока еще никто.
        Взяв меня под руку, она перешла к другой витрине:
        - Если по правде, мне тоже. Хотя нравится о них думать. Вот бы мне такие скулы, как у тебя. В смысле сисек я плоскодонка, но все еще впереди.
        Она была выше меня и очень худенькая. Волосы невиданной длины - прям до пояса. То и дело она отбрасывала светлые волнистые пряди, чтоб не застили обзор. Темные брови и почти черные глаза. Почему-то в воспоминаниях они синие, и я всякий раз себе говорю: да нет же, темно-темно-карие.
        Таша одевалась исключительно в голубое и обычно ходила босиком. Любила похвастать своей гибкостью: бывало, примет драматическую позу и продекламирует из какой-нибудь пьесы или же исполнит потрясающий акробатический трюк, на какой у меня в жизни не хватит смелости. Идет-идет, а потом вдруг - раз!- сделает «колесо» или абсолютно бесшумный фляк. Этакий дух природы. Как-то сделала стойку на руках и, загнув ноги к шее, серьезно спросила:
        - Как думаешь, в замужестве такая поза пригодится?
        Таша мне нравилась, потому что я мечтала быть именно такой. Она была мной в идеале: раскрепощенная и грубоватая, легкомысленная, потешная и заводная девчонка, которая беззастенчиво дрыхнет на диафильмах и лекциях о коммунистах. Она втихаря расписывалась на памятнике «Крылья чайки» и не желала строить забор - дескать, для грубой работы Господь специально создал тупых и сильных мужиков. Она горланила песни, и ей было по фигу, что она фальшивит.
        Под руку мы бродили по заулкам, лизали мороженое, и Таша выбирала, у кого из мужиков самая красивая задница. Конечно, все мужики были французы. Мы объедались баклажанным рагу, обильно сдобренным оливковым маслом и приправленным душистым майораном, чесноком и черным перцем. Как-то раз Таша улеглась на каменную ограду и стала учить меня произвольному рыганью. В позе фотомодели она вскинула указательный палец и принялась дирижировать своим маленьким концертом благородной отрыжки, уверяя, что таким способом вновь наслаждаешься вкусом рагу. Обескураженная, я отступила подальше, однако не ушла.
        Таша закадрила двух немцев, чтоб повели нас на дискотеку, а сама отказалась с ними танцевать. Мужики наперебой покупали нам выпивку, но мы танцевали друг с другом и за полночь вывалились на улицу, вконец ошалевшие от тяжелых басов и мигалок. Когда под платаном Таша меня поцеловала, сердце мое ухнуло. Помню ее сияющие глаза и дрожащие руки, ее горячее дыхание на моей щеке.
        Словенка по национальности, Таша жила в Белграде, потому что ее отец был депутатом скупщины. После лагеря дружба наша продолжилась - мне ничего не стоило заглянуть на Французскую улицу. Раздражая родителей, мы часами висели на телефоне, частенько Таша гостила у нас. Отец мой так благоволил к ней, что я даже ревновала.
        Она была прелесть. В голове ее роились мечты и фантазии, в которых ее увозил герой-победитель либо она от чахотки умирала в монастыре. Сейчас она принцесса, а через минуту уже герцеговинская цыганка или воинственная амазонка, миллионерша, актриса.
        Понятно, за что я ее любила, но что она-то во мне нашла? Я была ее полной противоположностью - кряжистая чернавка, слегка угрюмая и неуверенная в себе - и не могла заполнить ее жизнь, как она заполняла мою. Однако странная штука любовь. Если тебя переполняет нежность и некого ею одарить, изливаешь ее на кого угодно, пока не сыщется кандидат получше. Мы обменивались письмами с неизменной концовкой - «вечно твоя любящая подруга» или «навеки твоя». Я складывала письма в большой коричневый конверт и хранила под подушкой.
        Прихватив корзинку с фруктами и сыром, в каникулы мы ходили на реку, где у нас было любимое место - окруженная березами мелкая заводь, в которой иногда мелькнет хвост форели.
        Это местечко мы отыскали жарким летним днем; Таша ногой попробовала воду, восхитительно прохладную. Потом крикнула: «Думаешь, слабо» - мигом скинула одежду и вошла в холодную реку, повизгивая и смеясь. Глядя на нее, я обмирала от страха и восхищения. Хотелось стать такой же раскрепощенной, но я была иначе устроена.
        «Иди сюда!» - звала Таша, а я лишь мотала головой. «Классная водичка!» - кричала она, а я мучилась от своей застенчивости, которую изо всех сил старалась не показать. Наконец разделась и вошла в воду, прикрыв руками грудь, которая уже тогда была весьма пышной.
        Как же без ложной стыдливости описать Ташино тело? Сама-то я все четко вижу, а словами передать не могу. Вот если б меня о чем-то конкретно спросили, я бы тогда конкретно ответила.
        На подстилке мы загорали, а потом вновь лезли в воду и плескались до посинения. Затем, продрогшие, опять рядышком лежали и разговаривали, всякий раз паникуя, если казалось, что кто-то идет.
        Как-то раз Таша заговорила о своей неугомонности.
        - Я создана быть юной,- сказала она.- Сейчас самый мой возраст, и я хочу взять от него как можно больше, потому что он не вечен. Когда-нибудь я стану разумной и буду принимать взрослые решения. Найду работу и жилье. Буду считать гроши и оплачивать счета. Потом замечу, что возле глаз появились морщинки, а груди слегка отвисли (если они, конечно, отрастут вообще), и тогда подыщу себе многообещающего мужа, которому надо гладить рубашки. Сумасбродка во мне потихоньку умрет, чего я даже не замечу, но в один прекрасный день посмотрюсь в зеркало и увижу отражение своей матери, и тогда нынешнее время с тобой покажется чудесным сном, привидевшимся кому-то другому.
        Я-то уже стала разумной. Усердно училась. Учиться было гораздо приятнее, чем совершать поступки. На мир я смотрела сквозь стекло.
        Однажды Таша снова меня поцеловала. Она прижалась ко мне, светлые волнистые волосы упали на мое лицо, я чувствовала, какая она от солнца горячая. Таша очень нежно коснулась губами моих губ, а потом отпрянула и села, обхватив руками колени.
        - Так много еще не знаешь,- сказала она.- Вопрос, стоит ли узнавать.
        Потом мы лежали бок о бок и Таша сокрушалась об уходящем времени. Рядом запела птица.
        - Наверное, в зимнюю голодуху она умрет,- сказала Таша.
        - Не горюй,- попросила я.
        Вечером, возвращаясь домой, мы шли рядом и вместе несли корзинку, а ночью спали в одной постели. В те бесхитростные времена однополым людям было не зазорно спать вместе, если в доме не хватало кроватей. Родители мои умилялись, глядя на свернувшихся калачиком подруг. Я чувствовала ее сладкий запах, ее волосы щекотали мое лицо, а сонная безвольность позволяла уложить ее, как мне удобно. Было хорошо и покойно, но и во мне зарождался страх, что время проходит, ибо столь близкая и теплая дружба не могла длиться вечно. Порой я огорчалась, что Таша уснула раньше меня.
        Да, времена стояли бесхитростнее нынешних, но около года мы были своего рода любовницами. Мы обе понимали, что мы не лесбиянки, однако делали все, что положено в таких случаях. В смысле наслаждения, нежности и познания. Я ни о чем не жалею и ничего не стыжусь. Всякие подробности меня ничуть не заводят, я вспоминаю, как нам было весело, вспоминаю нашу страсть.
        Разумеется, потом у нее появился парень, и наш роман оборвался. Мы обе сочли это естественным и неизбежным, еще какое-то время встречались, но уже без постели. Мне не терпелось самой попробовать с мужчиной. Позже я узнала, что она показала своему приятелю наше место на реке; наверное, там они трахались. Через несколько лет в Сплите я случайно встретила этого парня. Он рассказал, что в конце концов Таша его бросила ради какого-то кавалериста, который потом стал политиком. Парень все еще по ней грустил, и я его понимала. Будь я мужчиной, я бы потеряла голову от любви к ней.
        Именно Таше хватило ума понять, что сжирает моего отца.
        В детстве я привыкла по утрам забираться в нагретую родительскую постель, чтобы понежиться, а то и всю ночь спала с родителями, если привидится кошмар.
        Потом их супружество закончилось, и отец, изредка ночуя дома, ложился в отдельной комнате. Когда папа был дома, я от него не отлипала, потому что все остальное время была маминой дочкой и не хотела, чтоб он чувствовал себя отверженным.
        Как-то утром, проснувшись в его постели, я прижалась к нему и чмокнула в щеку. Отец весь напрягся, даже покрылся испариной. Я о чем-то болтала, не помню. Отец тяжело вздохнул.
        - Больше со мной не ложись,- сказал он.- Ты уже не маленькая.
        - Ну, папа!- заартачилась я, но он меня оборвал:
        - Не спорь! Ступай в свою комнату.
        Я жутко расстроилась. Чуть не плача, с порога взглянула на него, но он отвернулся к стене.
        Я была обижена - меня ведь отвергли! Я грызла пальцы и гадала, в чем же провинилась. Мысли заходили в тупик, ответа не было, но я понимала, что отношения наши рухнули.
        Потом я излила душу подруге, и Наташа мигом все смекнула.
        - Ты уже не маленькая и очень красивая. Отец - пусть он отец, но все же мужчина. Подкладывать смазливую девицу в постель мужику все равно что собаку дразнить кормежкой. То есть искушать.
        - Но он же мой отец!
        - Ну и что? Вы друг друга любите, ты хорошенькая и лежишь рядом. Чего ж ты хочешь? Пришлось тебя вышвырнуть, а причину тут не объяснишь. На твоем месте я бы купила ему подарок и больше не лезла в его постель.
        Я купила калькулятор. В то время это была новинка, которая в магазинах не залеживалась. Весьма дорогая.
        - Даже если не научусь им пользоваться, сохраню как драгоценность,- сказал отец.
        Вообще-то ему больше нравилось показать, что в уме он считает быстрее, чем я на калькуляторе. Этим нашим трюком мы развлекали гостей.
        Отец подарил мне кассету Франсуазы Арди[25 - Франсуаза Мадлен Арди (р. 1944)- французская певица и актриса, «лицо» фирм «Шанель», «Пако Рабан», «Ив Сен-Лоран», один из эталонов красоты в 1960-х гг.].
        - Не знаю, какую муру слушает нынешняя молодежь, но это поможет тебе улучшить свой французский,- сказал он.
        - Так я ж учу английский и русский.
        - Значит, тем более французский надо подтянуть.
        За годы я полюбила эти песни, хоть не знала, о чем они, пока мне Верхний Боб Дилан не перевел. Неважно, понимала я или нет, мне нравился приятный печальный голос. Потом магнитофон зажевал пленку, и я похоронила кассету в парке. Слишком ею дорожила, чтоб просто выбросить.
        Когда у Таши появился парень, мы уже не могли так часто видеться. Она беспрестанно делилась, как продвигаются их отношения, мы часами болтали по телефону, но я понимала, что ее у меня украли, что прелестью и душой ее владеет кто-то другой. Однажды ВБД дал мне послушать французскую песню, там говорилось, что одиночество - самый верный спутник, который остается до конца. Уж это мне знакомо.
        Я усердно готовилась к экзаменам, на улице высматривала собак, которым хочется поиграть, но без Таши сердце мое опустело.
        13.Бедный папа
        Просто надоело быть девственницей.
        В следующий мой приход дверь вновь открыл Верхний Боб Дилан, мрачный, однако уже без траурной повязки. В машине по радио я услышал о казни пакистанского президента Бхутто[26 - Зульфикар Али Бхутто (1928-1979)- президент и премьер-министр Пакистана; входе военного переворота 1977г. был свергнут и 4 апреля 1979г. казнен.], но резонно предположил, что ВБД удручен чем-то иным.
        От Розы я узнал, что он пригласил на обед девушку, оригинальную красавицу-спортсменку, для которой состряпал нечто особенное в китайском котелке. На мой взгляд, нелегко устроить романтический обед в доме, где со стен свисает проводка, лестница щербата, половики грязны и заскорузлы, а крыша протекает, но, видимо, у подобной молодежи свои мерила. Однако после обеда девица заявила:
        - Надеюсь, ты не рассчитывал на кувырканье? У меня есть любовница - Мойра.
        А ВБД считал, что эта Мойра - просто ее соседка. Он совершенно потерял голову от своей сотрапезницы и на «кувырканье» очень наделся. Уж это мне знакомо, подумал я.
        В тот же день Роза надумала поведать о собственном «кувырканье».
        Тогда у нее начался период глубокой депрессии. Такое часто бывает с подростками, сказал я, порой моя дочь тоже хандрит. Нет, возразила Роза, со мной происходило нечто ужасное, потому что жизнь потеряла всякий смысл.
        Она ничем не занималась, дулась и рычала на окружающих, днями не вылезала из постели, а ночью не могла уснуть. Она отдалилась от мира, ставшего двухмерным, словно в кино.
        Ее изводили мысли: «Зачем? На кой оно все сдалось?» - и она начала писать стихи о самоубийстве и небытии. Представляла, как под дождем родители и Таша горюют у ее разверстой могилы. Стала одеваться исключительно в черное и злилась, когда отец говорил, что темное ей к лицу. Выкрасила свою комнату в темный пурпур, а на стене с пулевыми дырками нарисовала атомный гриб.
        Гостям, ожидавшим любезного приема, Роза нарочно декламировала Бодлера. Зачитывалась книгами по психологии. (О Бодлере я слышал, но ничего не читал и потому решил с ним ознакомиться. Пожалуй, больше всего мне понравились стихи о кошках, и еще запомнилось жуткое стихотворение о мертвеце.) Начитавшись Фрейда, она обвинила отца в том, что он «анально-удерживающий тип», на что тот ответил: «Когда схожу по большому, загляни в нужник и убедишься в обратном». (Пришлось лезть в справочник, дабы разузнать, что такое «анально-удерживающий тип». Не припомню, чтоб потом это знание мне пригодилось.)
        - Все это типично для подростков определенного склада,- утешил я.
        Реплика моя раздосадовала Розу, явно ожидавшую глубокого сочувствия своему недугу.
        - Дерьмовое было время,- упрямо сказала она.- Мне в жизни не было так погано, даже когда меня изнасиловали.
        «Господи!» - подумал я. Уже неплохо ее изучив, я знал, что рано или поздно она все расскажет, а потому не стал выпытывать, хотя ей наверняка этого хотелось. Честно говоря, совсем неохота было расспрашивать, от одной только мысли об изнасиловании меня мутило.
        Роза пошла за сигаретами, а я разглядывал обои, отставшие от стен. Похоже, с эдвардианских времен сохранились, думал я, и когда-то было очень нарядно. Потолочные трещины смахивали на контур острова Уайт. Когда с пачкой «Русского собрания» вернулась Роза, я спросил:
        - Ну и как ты выбралась из своей депрессии?
        Она закурила и, подавшись вперед, уперлась локтями в колени. Потом кокетливо наклонила голову и, выпустив дым, горделиво улыбнулась:
        - В ночь перед отъездом в университет я пришла к отцу и отдалась.
        «Боже мой!» - подумал я.
        - Инициатива была моя. Я залезла к нему в постель и обняла его, как в былые времена. Но теперь я знала, чего хочу. Он не устоял. И вряд ли потом оправился. Я совершила ужасную подлость. Бедный папа.
        14.Университет
        Нужно остерегаться незнакомцев.
        В следующую нашу встречу Роза была очень довольна собой, уж не знаю почему. А я в тот день за пятьдесят фунтов продал ореховый комод.
        После давешнего рассказа я задумался, не слишком ли рискую. Та, что соблазняет собственного отца и находит это забавным,- опасная личность. Однако я ничего не мог с собой поделать - я был околдован. Мокрый как мышь, по ночам я бессонно ворочался до полного изнеможения. В голове беспрестанно прокручивался этакий фильм, в котором я был и режиссер, и главный герой; яобладал Розой, а она вытворяла со мной всякие штуки, от которых жена моя категорически отказалась еще лет пятнадцать назад. Нескончаемое возбуждение было невыносимо. Что-то вроде морока.
        Потом я совершил нечто постыдное, однако был этому очень рад. Объехав уотфордских и прочих клиентов, я заглянул к приятелю в Масвелл-Хилл. Припозднился, покатил домой к почивавшей Огромной Булке. Сделав крюк, подрулил к Розиному дому. Стоял май, было не слишком холодно, и я, словно частный сыщик, спрятался в подворотне через дорогу. Не знаю, на что я надеялся, но приятно было смотреть на Розину тень, скользившую за кармазиновыми шторами. Тонкими, почти прозрачными.
        Потом она стала раздеваться. Я четко видел ее силуэт. Вот она стянула свитер и завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик. Затем шагнула к окну. Сквозь шторы виднелся абрис ее ладной фигуры. К моему изумлению, да нет - ужасу, она раздернула занавески и выглянула. На мгновение я испугался, что она заметила меня или догадалась о моем шпионстве, но Роза просто оглядела улицу. Под светом фонаря четко виднелись ее тяжелые округлые груди, сулившие мне очередную бессонную ночь. Вскоре я узнал, что каждый вечер Роза совершает этот маленький ритуал примерно в одно и то же время. Странно, что в тени подворотни я был единственный зритель. Вот аншлаг совсем не удивил бы. Я не желал превращаться в жалкого соглядатая. Понимая всю недостойность своего поведения, я удерживал себя от ежевечерних сеансов. Кроме того, надо было иногда пораньше заявляться домой, чтобы постоянными задержками не навлечь подозрений.
        У Верхнего Боба Дилана, сказала Роза, опять неудача. Он начал встречаться с симпатичной блондиночкой Сарой, которая жила с голландцем-алкоголиком по имени Ганс. Отношения Сары и Ганса вроде бы считались свободными, но последний, прознав о ВБД, по-черному закеросинил, и Сара подумывала об окончании своего маленького романа с Бобом Диланом, чем привела его в полнейшее уныние.
        А вот Роза была оживлена.
        - На чем я остановилась?
        - На отъезде в университет.
        - После того как переспала с отцом?
        - Да, после этого.
        - В Загребе жилось погано,- сказала Роза.- Сам университет был ничего: огромный бурый параллелепипед с широкими коридорами и уймой лестниц. Но лучше бы я училась в Белграде.
        На вокзал отец не пришел. Когда я с ним прощалась, он даже глаз не поднял. Молчал и не решался меня обнять. Я сама его обняла. Мать и Таша проводили меня до вагона. Таша подарила собственноручно вышитые носовые платки, а мать дала узелок с невообразимой снедью и банкой консервированных слив на случай запора.
        В поезде я расплакалась, и какой-то старик протянул мне свой носовой платок. «Оставьте себе,- сказал он.- Жена вечно пытается выкинуть, мне уж надоело выуживать его из мусорного ведра». Платок и сейчас цел, я в него плачу.
        За окном проплывали поля кукурузы и подсолнухов, табуны резвящихся лошадей. Когда проезжали стада разномастных свиней, в вагоне сильно воняло навозом.
        Знаешь, чего я ждала от университета? Вечеринок, рока и всякого умничанья. Может, когда-нибудь сама стану профессором, мечтала я. А еще хотела завести себе нормального парня, поскольку уже была не девушка.
        Ну, с вечеринками, роком и умничаньем вышло не так чтобы очень, а вот парня я заполучила с ходу.
        На вокзале я растерялась: темень, у меня чемоданы, да еще этот харч. Хотелось домой. Будто высадилась на Луне. Все вывески не кириллицей, а латиницей.
        Потом смотрю, в телефонной будке парень, с виду симпатичный. Наверняка, думаю, студент. Худоват, зато с копной темных волос и в кожаном пиджаке. Я встала рядом с будкой, но не очень близко, чтоб не выглядело, будто подслушиваю. Когда парень договорил, я подала ему бумажку с адресом и спросила:
        - Не подскажешь, где это?
        Он вгляделся в листок:
        - Сейчас, минутку, я не силен в рукописной кириллице. Мы раньше не встречались?
        - Дешевый приемчик, а?- сказала я.
        - Извини, отбой. Попробовал наудачу. Но все равно: я Алекс, машиностроительный факультет, второй курс. Твое общежитие рядом с моим. Главное, поймать наш автобус. Помочь с вещами?
        - Ничего, я сама.
        - Да, я хорват, но это еще не повод меня в чем-то подозревать.
        - Мне все равно, кто ты,- сказала я, потому что тогда оно так и было.- Просто нужно остерегаться незнакомцев.
        Алекс показал паспорт и студенческий билет, и я отдала ему чемодан.
        - Господи!- удивился он.- У тебя там труп, что ли?
        - Учебники. Накупила впрок. Учусь на матфаке.
        - Здорово! Поможешь мне. У меня нелады с математикой, а в машиностроении без нее никак. Ну пошли, остановка недалеко.
        В общаге Алекс, одолев лестничные пролеты, дотащил чемодан до моей комнаты и распрощался. Я разглядела, какая у него славная улыбка.
        В комнате я распаковалась, чемоданы запихнула под кровать и на шкаф, потом взяла ручку и посидела за столом, представляя себя студенткой. Затем пошла на кухню и познакомилась с соседками. Все они казались милыми и дружелюбными, но утром под дверью я нашла записку: «Вали домой, сербская дрянь!»
        15.Алекс
        Он привел меня в сущий гадюшник.
        Кажется, у русских есть присловье: «Где два югослава - там три коммунистические фракции». Говорят, все мы бандиты, которые верны только своим родичам и замиряются с врагами, чтоб одолеть соседей. Однажды на двери моей комнаты кто-то написал: «Да здравствуют усташи!» - хотя в общем-то меня особо не доставали. Мне было плевать на эту племенную муру, пока я не поняла, что все иные племена без всякого повода меня ненавидят. Моя лучшая подруга - словенка, Тито - хорват, отцовскую машину сделали немцы, мои часы собрали русские, фотоаппарат - восточные немцы, а от фашистов нас освободили англичане. Так я воспринимала разные нации и думала: какая разница, что было в прошлом? Но стоит чуть попятиться, как прошлое вмиг вскочит и тяпнет за ногу. Теперь я многих ненавижу, правда, не всерьез. В смысле, терпеть не могу хорватов, но запросто с любым повидаюсь, ненавижу боснийцев, разваливших мою страну, и крепко подружилась с боснийкой.
        Ее звали Фатима. Мы встретились на ознакомительной экскурсии по университету. Нас было полно. Все мальчики с армейскими стрижками от мамаш, все девочки в новеньких скрипучих туфлях из кожзама. Конечно, никто не запомнил никаких исторических фактов, и мы потом еще долго путались в университетских коридорах.
        Фатима носила блузу без пуговок, расшитый жилет, сандалии и широкие шаровары с кушаком. На одном запястье золотые браслеты, в ушах большие золотые серьги, волосы упрятаны под платок. Она одна была такой цветастой - очень экзотично. По правде, я удивилась, что она в университете, ведь мусульмане держат своих женщин дома. Наверное, в Загребе Фатиме пришлось еще тяжелее, чем мне. Под ее дверь подсовывали картинки со свиньями. Долгое время общаться с ней было трудно: что ни скажи, она все воспринимала как искусно скрытую издевку. Но я не отставала, потому что меня к ней вправду тянуло. Как-то она сказала, что все дело не в разной вере, а сословиях. Они с мужем затевали собственное дело, и Фатима приехала учиться экономике и управлению.
        Я не верила в сословия - я же коммунистка.
        - Вы хотите, чтобы все были подневольными работягами,- сказала Фатима.- А я хочу, чтоб все были аристократами.
        Мы часто гуляли в ботаническом саду. Осмотрели все достопримечательности, посидели во всех хороших кафе. В день Фатима выкуривала одну сигарету, от которой прям впадала в экстаз. Подражала американской кинозвезде, о которой вычитала в каком-то журнале.
        Нам нравился Верхний город с его особняками восемнадцатого века и башней Лотршчак, где каждый полдень звонил колокол. Мы сидели на ступенях собора и говорили о Матии Губеце, которого убили, короновав добела раскаленным обручем. Фатима рассказала, что в Стубице гробница его палача вечно мокра от пота, ибо злодей жарится в аду. Услышав, что я не верю в ад, она прищелкнула языком и снисходительно отмахнулась. Возможно, я бы сдружилась с ней еще крепче, чем с Ташей, но все обернулось очень похоже: разлучником вновь стал парень, только на сей раз мой.
        В библиотеке кто-то за моей спиной спросил:
        - Мы раньше не встречались?
        Он был в том же черном кожаном пиджаке и с той же копной немытых волос.
        - Так и знал, что пересечемся. Слушай, помоги с закавыкой.
        «Ой, наверное, что-нибудь личное»,- подумала я, но он шваркнул на стол учебник:
        - Вот, механическое напряжение при воздействии трех разносторонних сил. Никак не врублюсь, какая тут формула. Поможешь? А то уже мозги одеревенели.
        - Нужно использовать дифференцирование,- сказала я.- Знаешь как?
        - Не очень. Растолкуй, а с меня выпивка.
        Он ухмыльнулся, и я вдруг поняла, что он затеял.
        - Ты сам все прекрасно знаешь, да?
        - Нужен ведь повод к тебе подойти. Кстати, с тебя причитается. За доставку чемоданов.
        Он привел меня в сущий гадюшник. Какой-то полутемный подвал, где пол был липкий от пива и табачного пепла. Загаженные туалеты, толпа народу, сквозь которую мы пробирались, подняв стаканы над головой. Все орут, друг друга не слышно, и так накурено, что задыхалась даже я, привычная к сигаретам «Дрина». Еще тот горлодер - прощайте, гланды.
        Играла группа - наяривала вовсю, и ужас как паршиво. Я ее сразу вспомнила, когда в Англии услышала панк-рок. Кто-то швырнул в солиста пивной кружкой, а тот огрел обидчика микрофонной стойкой. Тут уж началось черт-те что и дым коромыслом. Я хотела уйти, но Алекс желал досмотреть драку, и я дожидалась его на улице. Свежий прохладный воздух был точно ангельский поцелуй. В общем-то, получилось приключение, но я прям зашлась от злости.
        Наконец появился Алекс, глаза его горели:
        - Здорово, правда?
        - Полное дерьмо. Еще раз сводишь меня в подобное место, считай, что мы незнакомы.
        - Вышло маленько не того,- уступил он.
        Вечером я выглянула в окно и увидела Алекса, который, дымя сигаретой, ошивался под фонарем. Я растрогалась, вспомнила Ромео и Джульетту и ему помахала. Он ответил, а я лишь потом сообразила, что уже по пояс разделась. Хотя, может, он не разглядел - я в тени стояла. Позже он ничего не сказал. А меня-то слегка шибануло.
        В извинение за безобразный концерт он преподнес мне цветы, но еще два месяца я с ним не спала. Часто с нами гуляла Фатима. Понятно, Алекс злился, хотя виду не подавал. Мы ходили в музеи, а раз отправились в оперу, которую он явно не выносил. В общем, я стала ему доверять и считала, что мы добрые друзья.
        Как-то вечером мы гуляли, падал снег, горели фонари. Я была в его шапке, он дурачился, увертываясь от моих снежков. Руки у меня совсем закоченели. Сейчас отвалятся, сказала я, и мы пошли ко мне в общагу. Алекс начал растирать мои ладони, и тут вырубился свет - его регулярно отключали.
        В кромешной тьме мы тыркались по комнате, искали свечи. Но только я чиркну спичкой, Алекс ее задует, и мы смеемся как ненормальные. Наконец я зажгла свечу. В желтоватом свете маленькая комната казалась крохотной и очень уютной. На облезлых стенах трепетали тени - богемное такое, романтичное жилище.
        - Красиво,- сказала я.
        - Теперь долой уроки,- ответил Алекс.- Возблагодарим электрика.
        - Спасибо тебе, электрик,- сказала я.
        Повисло неловкое молчание - мы оба понимали, что может произойти. Чтобы чем-то заняться, я поставила Франсуазу Арди, но магнитофон, конечно, не работал, я переключила его на батарейки. Когда обернулась, Алекс стоял за моей спиной; он меня удержал и очень нежно коснулся губами моего лба. Я приникла к его груди. Он вдыхал запах моих волос. Я подняла голову, и он по-настоящему меня поцеловал. Веки его были прикрыты, но потом он взглянул на меня, и я увидела, как сияют его глаза.
        Алекс сел на кровать и протянул ко мне руки. Он улыбался. «Кажется, надо сопротивляться»,- подумала я, но как-то это было лишнее. Я подошла.
        - Я обожаю тебя,- сказал Алекс.- С тех пор как увидел на вокзале, все во мне полыхает.
        Значит, любовь с первого взгляда. Это льстило и радовало. Он стал расстегивать мои пуговицы. Медленно-медленно. И все целовал, целовал и приговаривал: «Ты прекрасна». Исцелованная, я была точно в бреду. Ничего не успела понять, как стала совсем голая и беззащитная.
        Он мгновенно скинул свою одежду, лег рядом и обнял меня. Перевернул на живот, огладил мою спину и бедра и вновь положил навзничь.
        - Не хочу залететь,- сказала я. Казалось, голос мой чуть слышен издалека.
        Алекс встал и, порывшись в брючном кармане, вынул пакетик:
        - Новый Папа[27 - Блаженный Иоанн ПавелII (Кароль Юзеф Войтыла, 1920-2005)- Папа Римский, стал предстоятелем Римско-католической церкви 16 октября 1978г.] не узнает, если сама не проболтаешься.
        Я ужасно расстроилась:
        - Ты ждал, что я с тобой пересплю, да? Раз приготовил эту штуку?
        - Мы оба этого ждали,- ответил он.- Или я ошибаюсь?
        - Все равно некрасиво. Я чувствую себя дешевкой.
        Алекс подошел к узкой кровати и сказал:
        - Давай подождем. В другой раз. Как-нибудь. Я не хочу все испортить.
        Он взял мою руку и ею стал себя гладить. Я такого не ожидала, но не остановила его. Не хотела останавливать. Он будто показывал, как сделать ему приятно. Рука моя вбирала его нежность и твердость, его тепло и жар. Твоя рука восхитительно прохладна, сказал Алекс. И тогда я ответила:
        - Давай не будем ждать.
        Он лег на меня, а я смотрела ему в лицо. Глаза его были закрыты. Он как будто превратился в кого-то другого, как будто стал одержимым. Мне нравилась моя власть. Кончив, он рухнул на меня, но тотчас приподнялся на руках.
        - Господи, я стал богом,- сказал Алекс.
        Вспыхнувшая лампочка подпортила минуту, но Алекс ее выключил, и при свечах мы немного поспали в обнимку. Той ночью он еще дважды меня любил, но прошло какое-то время, прежде чем я научилась кончать вместе с ним. Месяца три, наверное. Алекс был очень хорош.
        Я считаю, что именно с ним потеряла невинность. Все прочее - Таша и отец - было так, тренировкой.
        16.Можно ли влюбиться, если ты кастрат?
        КРИС: Рассказ о ее любовных опытах меня изничтожил. Наверное, она не понимала, как сильно я ее хочу. Либо вовсе не считалась с моими чувствами. Пожалуй, я сам виноват. Мог бы ее остановить, но заслушался. Соглядатай, истерзанный ревностью. Глупость, конечно, ибо нет человека без прошлого, но, может, все-таки лучше делать вид, что каждый раз всё происходит впервые. От мыслей о Розе, влюбленной в Алекса, и о том, как хорошо им было в постели, я себе казался никчемным стариком.
        РОЗА: Хотелось посмотреть, как он отзовется на историю с Алексом. Он ерзал - мне это понравилось. Приятно было слегка его помучить. Я его распаляла, но и сама распалялась. Ушел он весь понурый, и я чмокнула его в щеку и чуть-чуть затянула объятие, чтобы приободрить. Он отправился к себе, а я вновь подумала, каково быть его женой.
        КРИС: В следующий раз я принес ей цветы, и, по-моему, она искренне растрогалась. Всего лишь букет желтых хризантем, но взгляд ее вспыхнул, а губы дрогнули. Она смутилась, не зная, что делать с цветами. Оглядела грязный коридор, словно ища вазу, и прижала букет к груди.
        - Ты невероятно милый,- сказала она.- Мне с тобой очень хорошо.
        Я пожал плечами - дескать, такая малость.
        РОЗА: Наверное, я поступила жестоко, но, когда мы уселись в подвале, я сказала, что Алекс всегда дарил мне желтые хризантемы. Соврала. По правде, я мало что от него получала. Сейчас я думаю, что у него было полно баб и вряд ли он кого баловал подарками. Наверное, я рассуждаю как проститутка, но и впрямь не вижу смысла кому-то давать за так. Вероятно, дело в том, что подарки сохраняют иллюзию ухаживания, даже когда ты до полусмерти отмочалена и уже нечего ждать.
        КРИС: Роза все талдычила о своем бывшем парне, Алексе. Не знаю, нарочно она меня терзала, заставляя ревновать, или просто держала за конфидента, этакого снисходительного дядюшку.
        Подруга Фатима насчет Алекса ее остерегала, но Роза не слушала - дескать, знаем ваш исламский пуританизм. Я-то думаю, что нет ничего проще, чем морализировать по поводу чужой распущенности, ибо принципами легче всего оправдать собственную трусость. Теперь, когда я старик, я жалею, что в юности мало распутничал. Надо было следовать боевому кличу яиц, а не выискивать резоны против риска и крупных ошибок. Я-то лишь в зрелом возрасте отважился на робкую попытку. Покойником уже не потрахаешь красивых девушек. На смертном одре надо перебирать свои самые яркие и восхитительные победы, а мне и вспомнить-то нечего. Вместо того чтобы куролесить и бабничать, я угрохал жизнь на благоразумие. Никакого блаженства, лишь серая череда тихих спокойных дней, о которых не хрен и вспомнить.
        Я к тому, что вовсе не виню Алекса. Просто лучше бы Роза не отдавала меня на съедение ненасытной ревности, тем более что я еще не оклемался после ее истории про отца. Во мне бурлили чувства, одно другого противоречивее.
        РОЗА: Каждый вечер Алекс приходил около девяти, с бутылкой вина. Сидя рядышком, мы выпивали, а потом ложились в постель. Соседки вынужденно привыкли, что Алекс пользуется туалетом и на кухне варит макароны. Мы часами болтали, решая мировые проблемы, как и подобает студентам. Алекс казался идеалистом, что меня и восхищало. Пожалуй, я тоже была идеалисткой.
        В постели, рассказывала я, я себя чувствовала богиней, потому что Алекс был полностью в моей власти. Я знала, как доставить ему наслаждение, порой даже мучительное. Я могла заставить его стонать и корчиться, могла довести до безумия, сама чуть не свихнувшись от восторга. Я считала, свет еще не видел такую пару. Любовники часто так считают.
        От секса голова лучше соображала. Я проводила невероятные расчеты, писала большие умные статьи, и профессор говорил: «Когда-нибудь вы займете мое место». Я даже осилила книжицу о теории относительности Эйнштейна и все поняла, хотя к концу уже забыла, о чем там говорилось. Забавно думать, что жизнь могла сложиться иначе и я бы преподавала в университете, а не жила в паршивой трущобе, где нет крыши и половины лестничных ступеней.
        КРИС: Как-то Роза спросила меня о родителях, а потом стала рассказывать о своих. Вообще-то все наши разговоры велись по трафарету: за всяким вопросом обо мне тотчас следовала какая-нибудь Розина история, а я просто слушал и разглядывал ее бедра, обтянутые белыми джинсами, представлял, как держу ее груди, и гадал, какие у нее соски - крупные темные или маленькие нежно-розовые. Если кто умеет отличить похотливую одержимость от любви, он гораздо мудрее меня. Возможна ли влюбленность, если нет, скажем, плотских позывов, если гормоны смолкли? Можно ли влюбиться, если ты кастрат?
        17.Разрыв
        Теоретически хорошо бы.
        Посреди рассказа об университетском любовнике Роза извинилась и ушла наверх. Вернувшись, подала мне письмо. Очень старое, пожелтевшее, чернила слегка выцвели.
        - Письмо от отца,- сказала Роза.
        Я растерялся:
        - Я ж не смогу прочесть.
        - Тут самое главное - потеки.
        - Потеки?
        - Когда писал, он плакал. От старых партизан слез как-то не ждешь.
        - Что в нем?- спросил я.
        Роза забрала у меня письмо и перевела:
        - «Драгоценная принцесса, мы с мамой решили развестись. Я знаю, никто не удивится, ведь мы уже давно вместе не счастливы, но теперь, когда вы с Фридрихом покинули дом, пожалуй, самое время перевести дух и начать заново. Мы оба стареем, и нам будет трудно, особенно мне, потому что я понимаю - я главный виновник этой неудачи. Мама сама тебе напишет и, я уверен, лучше меня все растолкует. Я останусь в доме, а она переедет в город, поближе к друзьям. Милая моя принцесса, так много всего, за что я прошу прощения, всего, что не должно было произойти. Ты понимаешь, о чем я. Будь уверена, что нас с мамой навеки объединяет любовь к тебе. Твой любящий отец». Потом пришло письмо от мамы, тоже со следами слез.
        - Что было с отцом?
        Роза усмехнулась:
        - Он поступил по-сербски. Впал в жуткую депрессию, пил сливовицу и пытался угробить себя куревом.
        - Я ничего не знаю про сербов,- сказал я.- Ты моя первая сербка.
        - Мы впадаем в депрессию, пьем сливовицу и пытаемся угробить себя куревом,- ответила Роза.- Наш национальный образ жизни.
        - Что было с тобой?
        - Я впала в депрессию и пыталась угробить себя куревом. Сливовицу пропустила. Я изливала душу Фатиме, а она угощала меня чаем с лимоном и рассуждениями о судьбе. Истинная мусульманка. Все по воле Аллаха. Вот уж нет, думала я, но Фатима была ко мне добра. Алекс тоже держался нормально. Был милым. Я не знала, что на Белградском проспекте он целовал другую девушку; их видели, но мне рассказали уже потом… Алекс раздобыл мотоцикл, и мы ездили в Загребачка Гору. Там всюду холмы и леса, и нужно ходить с ружьем, потому что в тех местах водятся медведи, волки и огромные кабаны. Мы доезжали до Сестине, а потом забирались в глухие уголки и на подстилке трахались. Если вдруг любовь надоедала, я представляла, что все происходит с отцом.
        Услышав это, я поморщился. Роза выдохнула дым и улыбнулась.
        - Ты смешной,- сказала она. Помолчала.- Знаешь что? Когда родители расстались, Алекс сделал мне предложение.
        - Что ты ответила?
        - Сказала «да». Я же не знала, что он трахается направо и налево. Не понимаю, зачем он позвал меня замуж.
        - Можно любить одного человека и хотеть переспать с другими,- сказал я.- Это нормально. Не романтично, однако нормально.
        - В юности я была романтиком,- ответила Роза.
        «Романтика в том, чтобы соблазнить собственного отца?» - подумал я, но ничего не сказал.
        - Короче, я сказала «да», и он испугался. Наверное, рассчитывал, что я откажусь.
        - Зачем же предлагал?
        - Ну так - теоретически хорошо бы,- сказала Роза.- Скажем, я мечтаю поехать на Амазонку, посмотреть на всяких попугаев и джунгли. И вот если появится такая возможность, я скажу: «Ой, замечательно!» - а сама начну думать, как бы не ехать, потому что вовсе не хочу на Амазонку, где жарища и прожорливые москиты. Пожалуй, лучше остаться в Арчуэе, в нашей развалюхе.- Она прихлебнула чай и закурила новую сигарету.- Во всяком случае, тогда все и пошло наперекосяк. Фатима предрекала, что так оно и будет. Дескать, все кончится тем, что Алекс женится на миленькой католичке-девственнице, которой всю жизнь будет изменять, а перед смертью пожалеет, что не женился на мне. Я велела ей заткнуться - откуда ей знать-то? А потом начались летние каникулы.
        Я поехала домой и увидела, что творится с отцом. Он жил как свинья. Повсюду нестиранная одежда. Пыль и грязь. Шкафы пустые, чашки-тарелки по всем комнатам. Серые простыни, за входной дверью бутылки и кипы газет. Отец, скажу тебе, очень сдал, что меня ужасно огорчило и разжалобило. Он ел одни бутерброды, и я приготовила ему папазанию[28 - Рагу из мяса и овощей (сербскохорв.).], которую он вмиг сметелил. Что случилось, спросила я, со старым партизаном, который уцелел, питаясь крысами? Тогда я был живым, ответил отец. Я научила его влажной тряпкой вытирать пыль, кипятить кухонные полотенца, лимоном и солью чистить медь. На рынке выбирать спелые фрукты, по глазам рыбы определять ее свежесть и прикидывать вес покупки. Ты столько лет прожил с мамой, спросила я, и не видел, что она делает? Слушай, папа, сказала я, надо раз в неделю приглашать друзей на ужин, тогда хоть иногда приберешь в доме. И ты знаешь, он так и делал. Я нашла работу в маленьком туристическом агентстве, рядом с албанским посольством, и все лето мучилась в жаре, пытаясь понять, что мне с жуткими акцентами говорят клиенты. Однажды
вечером вернулась домой и отец сказал: «Помнишь, тебе было лет шесть, и я выставил тебя в ночной рубашке на мороз, потому что ты накалякала в документах?» Я думала, умру, ответила я. «Принцесса, я давно хотел попросить прощенья». Мне тоже есть в чем повиниться, сказала я. Отец меня обнял и ушел в темный сад; под вишней вспыхивал огонек его сигареты. Я сказала ему, что выхожу за Алекса. «Лучше, если б вы жили неподалеку. Ради бога, не оставайся в Хорватии»,- только и сказал отец. Не волнуйся, поездом это близко, ответила я.
        В поселке я наняла некую госпожу Кидрич, чтобы раз в неделю прибиралась в доме. Предупредила отца, что ей надо платить, и все устроилось. Госпожа Кидрич оказалась славная и работящая. Она была кряжистая, точно штангист, и ходила вперевалку, как гусыня. Такая бородатая тетка, вся в родимых пятнах. Ее наградили «Партизанской звездой», потому что в Белградскую осаду она голыми руками задушила немецкого солдата. Когда она заканчивала уборку, они с отцом усаживались в кухне, выпивали, вспоминали войну и пели старые песни.
        Иногда я ходила на то место у реки, где мы с Ташей купались и разгуливали голышом. Пронзало сладкой ностальгией. Однажды я повстречала бывшего Ташиного парня, и он сказал, что они с Ташей туда приходили. Блин, мне не понравилось, что наше место он тоже считал своим. Вот тогда-то я и узнала, что Таша сбежала с красавцем-кавалеристом. «Я всего лишь управляющий-стажер на консервном заводе»,- пожал плечами парень. Нарочно, сказала я, Таша никогда не сделает больно. Он только фыркнул.
        Довольно часто я навещала маму, но встречи наши были бестолковые. Она вознамерилась как можно скорее усохнуть и состариться, чтобы все бранить. Брюзжала она с удовольствием. Стала очень набожной, подарила мне Библию, которую я забросила, осилив только половину зверств в Ветхом Завете. Когда какой-нибудь политик говорит, что нужно идти убивать людей, это еще можно принять, думала я. Но от Бога я такого не приму. Уж он-то должен сообразить. Как думаешь, Крис?
        После столь долгой тирады вопрос застал меня врасплох.
        - У нас с Богом договоренность друг друга не трогать,- сказал я.- Я не беспокою его, он не беспокоит меня. При встрече на улице мы приподнимаем шляпы, улыбаемся и уступаем друг другу дорогу. Что было, когда ты вернулась в университет?
        Роза скривилась.
        - Все лето я ему названивала, но так и не пробилась. Хотя он вообще не любил говорить по телефону. Все мужчины не любят. Вернувшись, я узнала, что у него новая девушка, очень похожая на меня. В голове не укладывалось: как же так? Что это за человек, который выбирает девушек под копирку?
        Но поначалу я была счастлива. Приехала, купила бутылку вина. Выпьем ее в постели, мечтала я, и будем трахаться до полного изнеможения. В комнате поставила цветы, позвонила ему и стала ждать его шаги в коридоре. Правой ногой он ступал тяжелее, чем левой, и правый ботинок быстрее снашивался. Я узнавала его по ритму шагов. Когда он пришел, я кинулась ему на шею, исцеловала, залезла рукой ему в брюки, потом утащила на узкую кровать, отсосала ему, он дважды меня отхарил и лишь тогда сказал о другой девушке.
        Роза смолкла.
        - Сочувствую тебе,- сказал я.- Представляю, как это ужасно.
        - Сучий потрох. Сучий блядский потрох. Знаешь, что он сказал? Что я слишком хороша для него, что мне нужен кто-нибудь получше. Дескать, я его сметаю, словно ураган или что-нибудь такое. Даже всплакнул. Сволочь. Знаешь, что я делала? Каждый вечер бродила по городу, совсем не ела и жутко исхудала, до крови кусала губы, совсем как моя мать, а он прислал короткую записку: «Роза, мне очень жаль. Спасибо за все хорошее. Алекс». Короче, я хотела его убить. Больше ни о чем не могла думать. Когда встречала его в университете, хотелось воткнуть пальцы ему в глаза. В конце концов я пришла к нему и разгромила его комнату.
        - Разгромила?
        Роза довольно улыбнулась:
        - Все разломала. Абсолютно. К чертям собачьим.
        - Он не пытался тебя остановить?
        - Я же ураган, он сам сказал. Стоял и даже не шелохнулся, а я взяла его любимую пластинку, вышла на улицу, разломала на четыре части и подсунула под входную дверь. «Роллинг Стоунз». «Кабацкие телки»[29 - «Кабацкие телки» (Honky Tonk Women)- сингл британской рок-группы The Rolling Stones, вышел 4 июля 1969г.].
        - Возьму на заметку - лучше тебя не злить,- сказал я.
        - Вернулась в общагу, поплакала и решила уехать. Надумала ехать в Англию.
        - Ты бросила учебу?
        - Профессор меня умолял. Говорил, я лучшая. Все равно уеду, сказала я. Он ответил: «Ваше место всегда свободно. Скорее возвращайтесь». За день до отъезда оставил у меня под дверью шоколадный кекс и записку: «Спорим, в один присест не съесть? Пекли вместе с женой». Я пошла в Маруличев парк и в один присест съела весь кекс, только немного скормила птицам. Знаешь, благодаря Алексу произошло кое-что хорошее.
        - Что именно?
        - Я стала писать стихи. Была математиком, но писала много стихов, беспрестанно писала, а когда-нибудь вернусь домой и выпущу сборник. Стану поэтом и каждый день буду мысленно говорить: «Спасибо тебе, Алекс, сучий потрох». Ну вот, пошла к Фатиме, в последний раз выпила чаю с лимоном и больше ее не видела. Фатима подарила мне золотой браслет и золотое кольцо - из своего приданого, но это неважно, сказала она, пожалуйста, возьми. Не знаю, что с ней сталось. Она была замужем за хорошим мусульманином. Может, он тоже оказался сучьим потрохом… Отъезд из Загреба стал самой большой глупостью из всех, какие я совершила в жизни.
        18.Отъезд
        Разбитое сердце странствует вместе с тобой.
        К следующей встрече с Розой поднакопилось неприятностей. Аятолла Хомейни[30 - Рухолла Мусави Хомейни (ок. 1900-1989)- иранский политический деятель, аятолла исламской революции 1979г. вИране.] заявил, что в Иране не будет никакой демократии. Всюду бастовали, требуя немыслимого повышения зарплат, и радовало только бегство Иди Амина[31 - Дада Уме Иди Амин (ок. 1928-2003)- президент Уганды в 1971-1979гг., создатель одного из самых жестоких тоталитарных режимов в Африке. Проиграв войну Танзании, бежал из страны 11 апреля 1979г.]. В голове неотвязно крутилась дурацкая песня «Я переживу»[32 - «Я переживу» (I Will Survive, октябрь 1978)- песня Фредди Перрена и Дино Фекариса, ставшая популярной в исполнении Глории Гейнор; рассказ о человеке, который расстался с любимым, но берет себя в руки и намерен жить дальше. Песня часто используется как гимн феминистского движения, гей-сообщества и ВИЧ-инфицированных.] - все ее распевали, хотя мало кто верил, что это удастся. Однако встреча с Розой меня оживила. Все равно как в дождливый день заглянуть в жилище бабочек. Вдобавок сквозь неубранный мусор пробивались
нарциссы.
        С порога я узнал музыку, доносившуюся сверху,- дома дочь крутила такую же запись. Как часто поступают дети, она заставляла меня слушать эту вещь, в которой было долгое и сложное гитарное соло. «Этот парень настоящий музыкант»,- сказал я. Дочь смерила меня взглядом: «Не слишком восхищайся, пап, а то она мне опротивеет». Жаль, я не помню названия группы, но песня была о джазовых музыкантах «Султаны свинга»[33 - «Султаны свинга» (Sultans of Swing, июль 1977)- первый сингл Dire Straits.]. До сих пор ее гоняют по радио, и я переношусь в былые дни, когда Верхний Боб Дилан неустанно подбирал ее на электрогитаре.
        - Что было дальше?- спросил я Розу.- Приехала сюда?
        Она невесело рассмеялась:
        - Я поехала в эту чертову Боснию.
        - Почему?- Я силился представить карту Югославии и понять, где Босния. Ничего не вышло, и, как всегда, по возвращении домой прошлось лезть в справочник.
        - Дома началась катавасия. Предки орали, что я спятила, ломаю себе жизнь и все такое. Я просто хотела куда-нибудь уехать. Думала, может, тогда сумею от себя избавиться. Бегство подходит тем, кто задумал покончить с собой без убийства.
        - Не сработало?
        Роза покачала головой:
        - Ни фига. Когда уезжаешь, берешь и себя. В этой чертовой Боснии не сработало.
        - Ты же вроде в Англию собиралась.
        Роза скорчила рожицу:
        - Пошла в посольство на Генерала Жданова. Расклад такой: визу не получишь без разрешения на работу, а его не дадут без визы; ито и другое не выдадут, пока нет места работы, которое не получишь без визы и разрешения. Легко и просто. Все говорили: «Роза, ты вот что сделай: езжай туристом и поступай на языковые курсы, тогда получишь разрешение остаться для изучения английского. Потом и работу подыщешь: рано или поздно кому-нибудь глянешься и тебе предложат место». Я решила так и действовать, но сначала надо было скопить денег, и я отправилась в эту чертову Боснию - там нашлась конторская работа на складе древесины.
        Местечко дрянь - этакий поселок на склоне холма, вокруг одни деревья. Каждое утро спозаранку завывал муэдзин, и я просыпалась уже осатаневшая. Прежде мне не доводилось жить с мусульманами, а тамошние были не такие продвинутые, как Фатима. В Сараево все мило, там народ современный, но этих людей я не понимала, а меня они считали дерьмом. Некоторые плевали под ноги неверным. Черт, меня занесло к дикарям, думала я. Столько лет под Тито, и никакого толку.
        Я сняла комнатку над булочной, где после работы сидела одна-одинешенька. Поговорить не с кем, делать нечего, только на Алекса злиться. На улицу не выйти из-за мужиков, которые все считали, что я доступна для перепихона. Потом узнала, что они называли меня «кошкой», потому что я всех отшивала, а женщины - «сукой», поскольку думали, что я хочу трахнуть их мужей. Бывало, мужики совали мне деньги - мол, коли неверная, значит, шлюха.
        Раз произошел такой случай. Был выходной, я просто шла по улице, и вдруг с противоположного тротуара меня окликнули, и какой-то тощий парень ко мне бросился и попытался поцеловать. Ну, я ему врезала. «В гневе ты еще прекраснее»,- говорит он. Отвали, говорю, а парень: «Как только тебя увидел, сразу понял, что должен с тобой переспать. Это судьба». Мура собачья, отвечаю, а он: «Нет-нет, все так. Это воля Аллаха. Можем где-нибудь поговорить? Очень надо».
        Я присмотрелась - вообще-то парень симпатичный. Ласковый взгляд. «Где ты живешь?» - спрашивает, и я сдуру показала на булочную. Он схватил меня за руку, втащил внутрь и проволок мимо хозяев, которые пальцем не шевельнули, хотя видели, что я упираюсь. «Сестренка моя»,- бросил парень, а парочка так и стояла, раззявив рты, точно рыбы.
        В комнате он одной рукой зажал меня в углу, а другой стаскивал с себя одежду и все молол какую-то чушь, вычитанную, наверное, в стихах: мол, это судьба, я - один путь в космосе, а он - другой, и вот мы встретились, ибо пути всегда пересекаются. Я пыталась вырваться и думала, что надо звать на помощь, но отчего-то совсем смешалась.
        Тут он меня выпустил, чтобы снять брюки, а я воспользовалась моментом, схватила лампу с тумбочки и велела ему убираться.
        Он глянул на меня, потом сунул руку в карман и достал толстую и грязную денежную скатку. Вот, говорит, это тебе. Я огрела его лампой, но он увернулся. Натянул одежду и говорит: «Сука бешеная, я вернусь с братьями, и тогда кое-чему тебя поучим. Не волнуйся, сука бешеная, ждать недолго, не волнуйся».
        В тех краях у всех албанцев по двенадцать братьев, и они открыто носят охотничьи ружья. В междоусобицах друг друга режут, чтут кровавую месть и всегда исполняют угрозы, а потому всю ночь я не спала, утром собрала манатки и первым автобусом рванула в Сараево, а оттуда - ближайшим рейсом в Белград. Перед отъездом схлестнулась с хозяевами. Что ж не помогли-то мне?- спрашиваю, а булочник отвечает: «Наше дело сторона», и тогда я поняла, что и для них я кусок христианского дерьма, хотя платила за жилье и вовсе даже не христианка. Вы мне омерзительны, сказала я и свалила. С тех пор ненавижу этот народ - коли тебя считают дерьмом, иначе никак. В этой дыре я провела два месяца, и если больше никогда там не окажусь, я, ей-богу, умру счастливой.
        Дома я повидала госпожицу Радич и Ташу, несколько раз съездила в город к матери. Я ждала паспорт и разрешение на выезд - отец подписал бумаги, думал, что я собираюсь в Италию. Бывало, с Алексом мечтали, что уедем в Дубровник или Триест, наймемся на корабль богача и повидаем свет. Молодежь так часто делала. Все равно не отступлюсь, думала я. Ведь я же сука бешеная, как сказал албанец.
        Однажды утром отец ушел на работу, а я вылезла из постели и попыталась написать ему большое письмо про то, что затеваю, но все не могла себя выразить. На листке сплошь зачеркивания, слова и чувства путались, все время хотелось плакать, и я бросила это дело. Пошла наверх, сунула пальцы в пулевые дырки, как в детстве, посмотрела на кровать, где мы с Ташей ночи напролет хихикали, на своих плюшевых мишек, выглянула в сад, где старая кляча ела из торбы, и сказала себе: все нормально, через год вернешься.
        Я поехала к отцу в Белград и узнала, как трудно попасть в контору госбезопасности. Еле пробилась через полицейского на входе, а потом дежурный не хотел звонить отцу. Наконец я вошла в отцовский кабинет и обалдела, какой он тесный и маленький. Я-то всегда считала папу большой шишкой. Горы бумаг, давно не крашенные стены, из-за скособоченного ящика шкаф не закрывается. На стене, как водится, портрет Тито, но плакат выцвел, уголки загнулись, края облохматились. Еще большая черно-белая фотография красивой девушки-партизанки, внизу надпись крупными уверенными буквами: «С огромной любовью навеки, Славица».
        Отец показал на мой чемодан: «Не думал, что нынче уезжаешь». Я сама не думала, ответила я. «Может, останешься?- спросил он.- Ты знаешь, что на динары почти ничего не купишь? Ты же в Италию, верно?»
        Было противно врать, и я призналась, что попробую добраться до Англии. «Ох, я всегда мечтал побывать в Англии,- сказал отец.- Уинстон Черчилль. Биг-Бен. Белые скалы. „Спитфайры“ и „Харрикейны“. Может, подождешь до моего отпуска? Вместе бы поехали. Взяли бы Ташу. Все равно твоих денег не хватит, чтоб добраться в Англию. Моих-то еле достанет, а я работаю как вол». Папа, мне просто надо уехать, сказала я, и он ответил: «Езжай хоть на край света, но разбитое сердце странствует вместе с тобой».
        Я только хочу отдохнуть, сказала я, потом кивнула на фотографию и спросила, кто эта Славица.
        «Она погибла,- ответил отец.- Мы хотели пожениться». Я посмотрела на улыбавшуюся красавицу: «Может, с ней ты был бы счастлив». «Тогда не было бы тебя и Фридриха»,- сказал отец.
        Черт, своим существованием я обязана смерти смазливой партизанки, сгинувшей на войне, подумала я. Потом пришла мысль, что на свете миллионы таких, как я, чьи родители удовольствовались второсортным спутником жизни.
        «Они с Ташей очень похожи,- сказал папа.- Тот же характер. Смотрю на Ташу, и мне так странно».
        «Что с ней случилось?» - «Попала к усташам. Ты же знаешь, какие они были. Ее всю изломали, точно куклу, а труп повесили на заборе. Сотворили с ней что только можно».- «Ты любил маму?» - «Любовь бывает разная».
        На фото Славица была хороша. Тонкая шея, стрельчатые брови. Грустные глаза. Волосы собраны в конский хвост. Я прям слышала ее голос.
        Отец повел меня в банк, дал немного денег, потом проводил на автостанцию и купил мне билет.
        «Наверное, пропустишь важное событие»,- сказал он.- «Какое?» - «Старик умирает».
        Я охнула. Тито всегда казался бессмертным.
        «Да,- сказал папа.- И тогда все пойдет к чертям. Все, за что боролись. Через меня проходит много информации. Стервятники слетаются. Учуяли свой шанс. Когда Старик уйдет, наша страна и десяти лет не протянет. Если повезет, меня уже не будет. Не хочу видеть, как говнюки все изгадят. Ты знаешь, Старик децентрализовал власть. Кто-кто, а уж он-то должен был соображать».
        «Чепуха, папа, все будет хорошо,- сказала я. Пора было прощаться. Я его поцеловала.- Пап, ты прости меня, пожалуйста».
        «И ты меня».
        Мы оба понимали, о чем речь. Я жалела не себя, но о том, что сделала с ним.
        19.Удовлетворение
        К «любви» мало рифм.
        В нашу следующую встречу я нервничал, потому что в Галифаксе Йоркширский Потрошитель только что убил очередную женщину. Правда, не шлюху. Услышав о новой жертве, всякий раз я думал, что было бы с Розой, останься она в хостес-клубе. Иногда хотелось спросить, но как-то бестактно о том заговаривать, когда кто-то кромсает шлюх. Сама Роза об этом помалкивала - может, и не знала. Она не особо следила за новостями. Ее интерес к политике был весьма абстрактный; пока я не сказал, она даже не была в курсе, что правительство лишилось вотума доверия и Кэллахэн[34 - Леонард Джеймс Кэллахэн (1912-2005)- политик-лейборист, премьер-министр Великобритании в 1976-1979гг.] готовится объявить всеобщие выборы. Роза обитала в собственном мирке, куда мистер Кэллахэн и Йоркширский Потрошитель были не вхожи.
        Я принес шоколадные конфеты, и под очередную байку Роза съела их одну за другой. Правда, те, что с фундуком, отдала мне. Сказала, у нее зубы слегка щелястые.
        Повествование уже совершенно отладилось. К моему приходу была готова новая глава. Стоило напомнить: «Ты хотела рассказать, как попала в Англию», и Роза тотчас пускалась в следующую историю. А я смотрел на нее и думал, как сильно ее хочу. На тротуаре Севен-Систерз-роуд я нашел пятифунтовую банкноту и добавил очередные двадцать пять фунтов в свой премиальный фонд. Я был полон оптимизма, а Розе нравилось, когда я весел.
        - Если б хоть что-то соображала,- начала она,- я бы поехала в Дубровник. Вышло бы гораздо быстрее и легче. Но я решила отправиться из Триеста. Наверное, все дело в том, что для этого пришлось бы ехать через Загреб. А в Загребе был Алекс.
        Короче, стоял апрель, все вокруг утопало в цветах. Так красиво, а дорога почти все время шла вдоль реки Савы, тоже очень красивой.
        В наших автобусах всегда веселье. Нечто вроде пикника, на который все набрали кучу еды и друг с другом делятся. Компания хлебнула вина и слишком громко рассказывала анекдоты. Если кто хотел тишины и покоя, он автобусом не ездил. Кто-то играл в шахматы. У шофера были записи всяких дудок-свирелей, духового оркестра и еще одна песня, которую он гонял без конца всю дорогу до Загреба. «Удовлетворение». Знаешь ее?
        - Точно не скажу. Дочь наверняка знает. Потом спрошу у нее.
        - Это «Стоунз».- Роза явно опешила от моего неведения.
        - В смысле, «Роллинг Стоунз»?
        Она закатила глаза, совсем как моя дочь:
        - Ну да, «Роллинги».
        - Напой,- попросил я.
        Во взгляде ее мелькнуло сочувствие к сумасшедшему.
        - Я не умею петь. Ты что, хочешь, чтоб я спела, как Мик Джаггер?
        - А, про Мика Джаггера слышал.
        - Вот и хорошо. Там есть такая строчка: «Никак не удовлетворюсь».
        - Очень коряво,- сказал я.- Выходит, только тем и занят, что себя удовлетворяю.
        - С этим к Мику Джаггеру, ладно? В общем, все пели, кто-нибудь изображал Мика Джаггера - скакал по проходу, бутылка из-под «Фанты» вместо микрофона, раз за разом шофер ставил эту песню, и пародисты топырили губы. Потом дорожная полиция нас тормознула и устроила взбучку шоферу, который в автобусе допустил пляски. С полчаса все сидели паиньками, а потом все по новой. В тогдашней Югославии, знаешь ли, мало кто получал удовлетворение. Нам песня нравилась.
        Ну вот, мы подъезжали к Загребу, показались нарядные загородные дома, и меня стало подташнивать. На автостанции, что на Држичевой, я себе сказала: автобус в Триест через пару часов, ладно, пойду прогуляюсь. Может, повидаю Фатиму, думала я, но сама понимала, что хочу повидать Алекса. Прошла мимо отеля, где в вестибюле слонялись валютные проститутки. Возле собора я решила: не буду искать Алекса. Потом думаю: а не пойти ли к нему и опять все разломать? Но я чувствовала, что уже устала от всей этой фигни. Уймись, Роза, ты же партизанская дочка, сказала я себе. Не марайся. Но все равно посидела на ступенях собора и выпила кофе в заведении, где студенткой никогда не бывала. Потом опять села на ступени Святого Марка, посмотрела на голубей, выкурила уйму сигарет. Хотелось плакать, но слез не было, крутило живот. В конце концов я вернулась на автостанцию и, отъезжая в Триест, подумала: ну и ладно, пропади ты пропадом, Алекс. Но покидать Загреб опять было грустно.
        В автобусе ко мне подсел старик. «Надеюсь, вы не против,- сказал он.- Соседство с такой красавицей меня осчастливит». Сразу видно, милый дедок. Он угостил меня сигаретами «Дрина», которыми тогда мы себя гробили. Старик стал рассуждать, будет ли нынче засуха, мол, в прошлом году погибли все баклажаны. Потом спросил, боюсь ли я смерти.
        Хотелось, чтоб меня оставили в покое, потому что я думала об Алексе, к тому же было очень страшно ехать в неизвестность, но отвязаться от старика не удавалось. Он все говорил, говорил, говорил. Кое-что я запомнила. Он сказал, что жизнь - это дорога сквозь космос, и в конце пути так устаешь, что уже не прочь умереть и хочешь одного - уснуть. Очень знакомо, хоть мне еще нет тридцати. До войны, сказал старик, он был интеллигентом, но теперь его никто не слушает, и он всего лишь старый крестьянин. Он воевал на гражданской в Испании и попросил меня, если вдруг там окажусь, плюнуть за него на могилу Франко. Он хотел бы съездить в Рим, чтобы плюнуть на могилу Муссолини. По-моему, ее не существует, сказала я. Кажется, труп просто выкинули. Человечество, сказал старик, никогда не избавится от страданий, потому что больше всего любит страдать, и поэтому он вышел из Компартии. Все мы, сказал он, крохотные козявки в огромном носу жизни, но он умрет счастливым, ибо поля его унавожены гораздо лучше, чем в начале его крестьянства.
        А я смотрела в окно и думала, как Хорватия, такая красивая, могла уродить чудовище вроде Алекса.
        Потом старик уснул, и я испугалась, как бывало, когда бабушка засыпала в кресле,- ну, что она умерла. Все время я прислушивалась, дышит старик или нет. Когда уже паниковала, он вдруг просыпался и что-нибудь говорил, типа «Вон там, отсюда не видно, очень красивый замок с шестью башнями» или «Вон в той деревне убили немецкого генерала, и немцы казнили всех жителей мужского пола; теперь там обитают лишь старые карги, они ходят в черном и мужчин близко не подпускают. Точно вороны. Всем трупам немцы выкололи глаза и в корзине отдали женщинам. Знаете, об этом помалкивают, но мы, югославы, больше воевали друг с другом, чем с фашистами. В конце концов я взял и ушел домой. Знаете, когда убивали мою жену, дочь и сына-кроху, я прятался в поле. Они невыносимо кричали. Из оружия у меня была только лопата».
        «Почему вы это рассказываете?» - спросила я, и он ответил: «Потому что мы не знакомы». Тихо заплакал, и всю дорогу до Любляны я держала его за руку. Она была сухая, как бумага, и подрагивала. После Любляны он читал мне свои довоенные стихи, травил анекдоты про албанцев и еще сказал, что к «любви» и «красоте» мало рифм. Не знаю, зачем об этом рассказываю. Чепуха, просто воспоминания.
        Я не ожидал, что Роза смолкнет, и замешкался с ответом.
        - Видимо, старик произвел сильное впечатление. Рассказывай, мне нравится тебя слушать. Может, когда-нибудь поведаю обо всем, что случалось со мной. Если вытерпишь скуку.
        - Я часто о нем думаю,- сказала Роза.- Наверное, он уже умер.
        - Видимо, вы расстались в Триесте?
        - Да. Распрощались на пьяцца Либерта, знаешь, где автостанция. Старик расцеловал меня в щеки и сказал: «Не забудьте насчет Франко, если выпадет случай». Он ехал к месту концлагеря, где сожгли двадцать тысяч человек. Вот такой вот туризм. Подобными вояжами он напоминал себе, что люди по сути своей - дрянь. «Гляжу на вас и жалею, что мне не двадцать пять»,- сказал старик. «А я жалею, что мне не семьдесят»,- ответила я.
        Знаешь, пересечь границу было страшно. Я прежде не бывала за рубежом. Выходило, что я предательница. Пойду в гавань, решила я, и если духу не хватит, то просто вернусь домой.
        - Удивительно, что отец так легко тебя отпустил,- сказал я.
        - Если б твоей дочери было двадцать и она захотела уехать, ты бы смог ее удержать?- спросила Роза.
        Я покачал головой:
        - Но у тебя даже никакого плана не было. Ты ничего не подготовила.
        - А как отец мог возразить? После той ночи я забрала у него власть. Скорее всего, он облегченно вздохнул.
        - Безумие какое-то.
        Она рассмеялась и взглянула лукаво:
        - Я же чокнутая, сам знаешь.
        - Так что, попала на корабль?
        - Не сразу. Был проливень, как у вас говорят, а мой путеводитель сообщил, что неподалеку есть монастырь, где на постой берут женщин и супружеские пары. Под дождем я туда отправилась. Запросили очень дешево. Куда ни глянь, везде статуи Девы Марии. Прям не пройти. Угнетали распятия с маленьким Иисусом Христом. Не люблю я эти настенные штуковины с тощими мужиками в муках. Однако монахини были очень милы, накормили постной пастой, и я улеглась в постель, но уснуть не могла.
        Триест совсем как Любляна. Заграница не чувствовалась. Правда, пахло кофе, весь город пропах жареными зернами. Чудесный аромат. Знаешь, там вдоль улиц протянуты веревки - держаться, когда ветер очень силен. Тамошний ветер называется «бора», сдувает только так.
        Знаешь, что я сделала утром? Купила нормальные прокладки и туалетную бумагу, которая не царапалась. Затем пошла в порт, где были только огромные корабли и автопарковка. Черт, думаю, надо было ехать в Дубровник, но потом нашла стоянку: красивые изящные яхты с флажками покачивались на воде, натягивая причальные тросы. Я села на чемодан, и мне стало хорошо просто от того, что смотрю на лодки, пляшущие на воде блики и море. На горизонте море сливалось с небом.
        Потом обошла все яхты и, если кого видела, спрашивала, не нужен ли работник. По-английски, потому что итальянского не знаю, а там никто не говорит на сербскохорватском. Английский я недолго учила в школе и говорила паршиво. Знала фразы типа «О, какая прелестная погода», «Пожалуйста, передайте сахар» и «Извините, как пройти в библиотеку?».
        Работы не было, и я уж думала поворачивать оглобли, но тут один мужик сказал: «Мне никто не требуется, но, по-моему, Фрэнсису нужны люди. Его команда сбежала». «Фрэнсис?» - переспросила я, а мужик сказал: «Пройдите чуть дальше. Увидите старую посудину, называется „Милая Оливия Банбери“». «Куда он направляется?» - спросила я. «Домой в Англию»,- ответил мужик. Опаньки!- подумала я. Неужели в кои-то веки Бог за Розу.
        Я отыскала симпатичную яхту - от времени потемневшее лакированное дерево, сверкающие медяшки. На палубе человек свертывал канат; он посмотрел на меня, и я спросила: вы Фрэнсис? Правда, на моем кошмарном английском вопрос прозвучал примерно так: вы будучи Фрэнсис?
        «Я,- ответил он.- Кто спрашивает?»
        Я ответила что-то вроде: «Мне будучи сказали, у вас есть работа. Я будучи хочу попасть в Англию».
        «Паспорт есть?- спросил Фрэнсис, и я подала ему документ.- А где виза? Разве не нужна виза в Великобританию?»
        Югославам не нужно, ответила я, хотя ничего про это не знала.
        «Опыт есть?»
        Я не знала этого слова, и Фрэнсис пояснил:
        «Прежде плавали?»
        Нет, сказала я, но я смышленая. Научусь.
        Ненормальная - говорил его взгляд.
        «Извините, нужны люди с опытом».
        Я ужасно расстроилась, села на чемодан и заплакала. Фрэнсис выругался и опять стал возиться с канатом, а я себе плачу. В конце концов он говорит: «Слушайте, готовить умеете?» Я подняла голову и отвечаю, мол, я прелестная повариха, и он рассмеялся. Ладно, говорит, приготовьте что-нибудь прелестное к ужину, и если это будет съедобно, я подумаю.
        Что у вас есть?- спрашиваю, а он говорит, мол, гляньте в холодильнике. Я взошла на сходни, и Фрэнсис осмотрел мою обувь, прежде чем пустить на палубу. На каблуках нельзя. Я спустилась в каюту и нашла холодильник, а там одна засохшая дрянь и банки с недоеденными консервами. Вы не едите, что ли?- спрашиваю. Нет, говорит, если сам готовлю. Давайте деньги, говорю, я куплю продукты. Что, говорит, дать вам деньги? Послушайте, говорю, я оставляю чемодан. Я же не попрусь будучи покупать еду с чемоданом, верно, сэр? Он дал мне сколько-то лир, и я купила две кефали, кучу хороших овощей, рис, чеснок, свежий хлеб и все такое и к вечеру приготовила кефаль, в которой для вкуса оставила печенку, но не пережарила, как англичане, а еще креветки с чесноком и лимоном, а еще картофель с душицей, на медленном огне поджаренный в оливковом масле, а еще купила хорошего вина. Фрэнсис все слопал и говорит: «Господи, Роза, плевать, что вы не разбираетесь в парусах». И я все поняла про англичан и нормальную еду. Вот как ты получаешь все, что тебе нужно. Англичане никогда толком не ели, потому как английские мамаши не умеют
стряпать, и вкусная еда напрочь сражает англичанина. Ну вот, в монастырь я уже не вернулась, а ночевала в крохотном закутке на носу яхты.
        - Значит, тебя взяли в команду?
        Роза самодовольно кивнула:
        - Вскоре я уже лихо управлялась с парусами. Еще Фрэнсис нанял австралийца - длинноволосого блондина с огромными бицепсами. Славный был парень. Полон рот крупных белых зубов. Из-за него я хорошо отношусь к Австралии. В Пальме он сошел на берег, но к тому времени я уже вполне освоилась. В Испании Фрэнсис не нашел другого матроса, да и потом, было поздно.
        - В смысле?
        - Он уже меня драл. И не хотел, чтобы ему мешали.
        Я терпеть не мог, когда Роза так говорила. Это меня коробило. Она была совсем другая, вульгарность ей не шла. Она так говорила с нарочитой небрежностью, для пущего эффекта, и всегда смотрела мне в глаза - ну-ка, что ты на это скажешь? Всякий раз меня обжигало ревностью. Представить Розу в постели с другим - сущая пытка.
        - Ты так говоришь, будто сама совсем ни при чем,- сказал я.
        - Ну хорошо, я с ним трахалась. Вытрахивала из себя Алекса. Понятно? Но в этом было чувство, не только дрючка.
        - Кто он, Фрэнсис?
        - А что? Думаешь, ты его знаешь? Ну такой, лет тридцати, симпатичный, высокий и богатый. В общем, он мне нравился. Пожалуй, я могла бы в него влюбиться. Он пробуждал во мне нежность.
        - А он в тебя влюбился?
        - Наверняка.- Роза затянулась и стряхнула пепел в пепельницу на засаленном подлокотнике. Потом загасила окурок.- Рассказать о жизни на яхте?
        - Давай, расскажи.
        - Там был маленький сортир, в который приходилось закачивать воду. На стене висела записка: «Только для уже съеденного», так что блевать разрешалось. На ходу в каюте меня укачивало. Возле штурвала висела другая записка: «Слово капитана - закон».
        Я глянул на часы и понял, что пора уходить, если хочу успеть до пробок. Кроме того, внутри копошились поганые чувства.
        - Прости, Роза,- сказал я,- к сожалению, надо идти. Доскажешь в следующий раз, ладно?
        На прощанье она меня расцеловала. Чмокнула в щеки, а затем поцеловала в губы, еще чуть-чуть - и вышло бы по-настоящему. Отъезжая в поносного цвета «остине», я вспомнил этот почти поцелуй и воспрянул духом.
        20.Плавание
        Я никогда не убивала дельфина.
        К власти пришла миссис Тэтчер[35 - Маргарет Тэтчер (Маргарет Хильда Робертс, р. 1925)- лидер Консервативной партии, 71-й премьер-министр Великобритании (1979-1990), победила на выборах 3 мая 1979г.], и все гадали, что теперь будет. О конце Кэллахэна я не сожалел. Вряд ли кто о нем печалился. Хорошо, когда у руля стоит милый человек, но Кэллахэн и не рулил вовсе. Больше всего запомнился песенкой «Жена не разрешит», исполненной на конференции[36 - В сентябре 1978г. на Конгрессе британских профсоюзов Кэллахэн объявил, что в текущем году всеобщих выборов не будет, и спел песню Фреда Ли и Гарри Питера «Ожидание у церкви» (Waiting at the Church, 1906), впервые исполненную певицей и комической актрисой мюзик-холла Вестой Викторией,- о девушке, которая одолжила жениху все деньги, чтобы тот купил дом, однако на свадьбу жених не явился, поскольку его не пустила нынешняя жена.]. Розе было все равно. В политике ее интересовало только одно - умирает ли Тито.
        Помню, в то время меня изводила песня, которую дочь беспрестанно крутила на проигрывателе. Называлась «Роксана»[37 - «Роксана» (Roxanne, 1978)- песня английского музыканта и автора песен Стинга и группы The Police, выпущенная сначала синглом, а затем вошедшая в дебютный альбом группы Outlandos d'Amour; песня написана от лица человека, полюбившего проститутку.], какой-то мужик этаким фальцетом выводил, что Роксане больше не нужно зажигать красный фонарь, я же вспоминал, что Роза брала с клиентов пятьсот фунтов, и гадал, со сколькими мужчинами она спала. От одной мысли было тошно, однако желание не пропадало. Если честно, даже наоборот. Не знаю, почему так. Извращение какое-то. Наверное, дело в том, что мои шансы как бы росли. Даже сейчас мне за себя стыдно.
        Дочь уже сильно беспокоил мой интерес к ее музыке. Она считала, что это ненормально. Выходило, что ее собственный вкус под вопросом. «То есть главное - чтобы не нравилось родителям?» - спросил я, и дочь засмеялась, но не возразила.
        В мой следующий приход ВБД опять был с черной повязкой - из-за миссис Тэтчер. «Вот увидишь,- подумал я,- каких-нибудь десять лет - и ты станешь голосовать за консерваторов, совсем как твои папа с мамой. Еще через десять лет в этом сознаешься, а еще через десять будешь за них агитировать». Естественно, я ничего не сказал. Бессмысленно поучать молодежь, надо просто подождать, чтобы она стала тем, кем неизбежно станет.
        В подвале Роза сидела в своем старом засаленном кресле возле газового камина. Я изумился: на коленях ее лежал котенок ВБД, она его расчесывала. Пушистый черно-белый зверек с желтыми глазами и заостренной мордочкой перебирал лапами и мурлыкал, точно старый «мерседес».
        - Я думал, у тебя кошачья фобия,- сказал я.
        - Я тоже думала,- улыбнулась Роза.- Но этот котенок очень милый. Ждет меня, трется о ноги, а ночью просится спать со мной. К тому же я не собираюсь заводить птичку.
        - Я потрясен.
        - Все меняется,- сказала Роза.- В конечном счете меняется все, абсолютно.
        И улыбнулась - как будто пообещала.
        Пока она варила кофе, я сидел в кресле и разглядывал трещины в стенах. С каждым моим визитом они ширились. Интересно, когда наконец дом снесут и построят новый?
        Роза поставила кофе на стол.
        - Я рассказывала о Фрэнсисе и яхте.
        - Да, верно.
        - Он был хороший. Знаешь, в нем сквозила печаль. Он вызывал во мне мамское чувство.
        - Материнское.
        - Ну да, материнское. И потом, он был отличный моряк. Вечно занят, вечно что-то проверяет. Вечно смотрит в море. Конечно, он взял меня на борт, потому что хочет мне засадить, думала я, но Фрэнсис ничего не предпринимал. Иногда будто случайно коснется меня, а я потом гадаю, случайно или нет. Может, думаю, эти англичане просто очень воспитанные?
        Ну вот, однажды он спросил: «Почему ты уехала из дома?» - и я наговорила кучу всякого, а потом рассказала про Алекса и расплакалась, пожалуй, слегка нарочно, не знаю, мы сидели рядышком на камбузе, и Фрэнсис меня приобнял и сочувственно сказал: «Эх, Роза, всем разбивали сердце. Это еще не повод бежать с родины».
        От его сердечности я заплакала по-всамделишному, он дал мне платок, я ткнулась ему в грудь, и рука моя попала ему под рубашку. Случайно, но он решил, что намеренно.
        - А где был австралиец?- спросил я.
        - Ушел за продуктами. Мы стояли в порту Римини. Было очень романтично.
        Иногда хочется стать другой, сказала я, а Фрэнсис ответил, что я ему нравлюсь какая есть. В груди потеплело. И тут, знаешь, мы стали целоваться, и потом все произошло. Как-то раз он сказал, что тоже устал от себя и себе надоел. Не может быть, подумала я, такой молодой, богатый и красивый, ему даже незачем работать, но теперь-то я понимаю, что всякий человек бежит от себя. Все бегут, бегут, а в один прекрасный день остановятся и тогда умирают, но никто никогда не достигает цели. Ты согласен?
        - На чем он разбогател?- спросил я.
        - На попсе.
        - На чем?
        - Ну, такие идиотские песни для идиотских групп милых мальчиков и девочек. Сегодня шлягер, а завтра - шпок!- уже никто не помнит. Фрэнсис говорил, полное фуфло. И временами хандрил. Фуфло он лихо сочинял. На этом заколачиваешь деньгу и теряешь ориентиры. Наверное, как хорошая шлюха. А чего ты не напишешь книгу?- спросила я. «Попробую когда-нибудь, если придумаю сюжет»,- ответил он. Можешь и меня туда вставить, сказала я, и он засмеялся. Знаешь, говорю, твоя лодка - все равно что пионерский лагерь. Рано встаешь и без продыху занят в обязательных мероприятиях. Фрэнсису это понравилось. Может, он и влюбился в меня потому, что я молола всякую чушь, чтоб его немного развеселить.
        Не поверишь, я еще никогда так не вкалывала. Загорела, весь жирок сошел. Я прям пьянела от собственного здоровья, ужасно приятно. Видела дельфинов и морских свиней, на такелаже отдыхали птицы, во рту вечно солено, от тросов ногти обломались, а волосы выгорели аж добела.
        Фрэнсис старался растянуть наше плавание, потому что втюрился в меня и любил трахаться. Мы останавливались везде. Он хотел показать мне кучу всего интересного. Знаешь, это поразительно, как быстро плывешь под парусами. А когда ветра нет, идешь на моторах. Каждый вечер - новый порт! Так романтично. Мой паспорт был весь в штампах. Только противно, когда ищут наркотики, собаки шныряют по яхте и все такое. Я себя чувствовала преступницей, хоть в жизни не видела наркотики.
        Бонифачо мне понравился. Аликанте тоже ничего. В Гибралтаре у меня обезьяна чуть сумочку не сперла. Эти обезьяны такие ворюги, ну прям сволочные албанцы. Португалия красивая; Фигейра-да-Фош, Матозиньюш. Никогда не ела столько рыбы. Всюду все знали Фрэнсиса - таможенники, рыбаки, хозяева таверн,- и все пускали нас помыться, потому что на яхте душ был паршивый.
        Я сама ловила рыбу. Кефаль похерила, потому что она жрет дерьмо, когда в гавани опорожняешь гальюн. Рыбы ждут у сортирной дырки, а потом наперегонки хватают дерьмо, аж вода закипает. Нетушки, решила я, не стану есть рыбу, которая состоит из говна. А в море мы ловили хорошую рыбу. Я поймала невероятную уродину: кошмарные глазищи, странной формы, да еще вся в шипах. Я такую есть не буду, сказала я, но рыба очень потешная.
        Ты знаешь, что на судне все иначе называется? Например, стенка - фальшборт, кухня - камбуз, лево - порт, зад - корма, а еще есть специальные слова для узлов и всякого такого. Раньше я их помнила, а сейчас, к сожалению, забыла.
        - Тебя укачивало?
        - В Бискайском заливе укачало, зараза. Штормило. Ветры, камни, все трещит. Шли на моторах, без парусов. По радио Фрэнсис слушал сводку погоды. На картах вечно линии такие чертил. Волны, огромные, будто горы, набегали с разных сторон, а встречать их надо носом, если успеешь развернуться. На палубе холодно и мокро, а в каюте тошнит. У меня был длинный трос с карабином, я все время к чему-нибудь пристегивалась - из-за волн. А дождь все лил, лил, лил, и ветер резал, как стекло.
        В Аркашоне мы посмотрели дюну, самую большую в Европе[38 - Имеется в виду дюна де Пила - высота 115м, длина около 3км, ширина около 600м.], поели устриц, там были маленькие рыжие белки, сосны, очень красиво, а потом встали в Бресте, пошли стираться в прачечную и там уснули, потому что ужасно измотались. В отеле настоящая кровать, настоящий душ, мы заказали жареное мясо. Это была первая ночь, когда мы не трахались, но утром все опять стало путем. В Ла-Манше донимали танкеры. Только успевай увертываться. Они ж прям киты, а ты словно крохотная рыбешка.
        И еще с каждой стоянки я посылала открытку Алексу и всякий раз писала: «Дорогая сволочь, я очень рада, что ты не здесь». Ужасно. Нормальные открытки я посылала маме, папе, Таше и Фатиме. Невероятно, думала я, что когда-то хотела выйти за Алекса.
        - В смысле, теперь ты хотела выйти за Фрэнсиса?- перебил я.
        - Я думала об этом. О том, что сказать, если вдруг предложит. Однако не пригодилось. Знаешь, однажды я увидела дельфинов, которые перед яхтой затеяли игры. «Почему они всегда такие счастливые?» - спросила я. «Плавание сильно оздоравливает,- ответил Фрэнсис.- А когда ты в отличной форме, твое тело поет и ты откалываешь всякие штуки». На яхте я была счастлива, как дельфин. Порой я думаю о том, как все испоганилось, и тогда говорю себе: ничего, Роза, однажды ты была счастлива, как дельфин. Хорошо, что хоть раз это все-таки было.
        Фрэнсис сказал, что на Корфу есть легенды о дельфинах, которые в море спасают моряков, и если убьешь дельфина, даже случайно, сто пятьдесят лет пребудешь в злосчастье. После Фрэнсиса на меня действительно свалилось злосчастье, а ведь я никогда не убивала дельфина.
        21.Прибытие
        Я бы не заморачивался, если б так сильно тебя не любил.
        В следующую нашу встречу я немножко грустила - только что по радио сказали о смерти Джона Уэйна[39 - Джон Уэйн (Мэрион Роберт Моррисон, 1907-1979)- американский актер, «король вестерна»; умер 11 июня 1979г.]. Слушала любимую мелодию из «Охотника на оленей»[40 - Имеется в виду песня «Не оторвать глаз от тебя» (Can’t Take My Eyes off of You, 1967) Боба Кру и Боба Гаудио, впервые исполненная солистом группы The Four Seasons Фрэнки Вэлли. «Охотник на оленей» (The Deer Hunter, 1978)- художественный фильм режиссера Майкла Чимино о судьбе трех молодых американцев славянского происхождения, призванных на войну во Вьетнаме.], и тут передали эту новость. Обычно все эти дурацкие вестерны я смотрела перед работой в хостес-клубе, все еще очумелая от давешних шампанского и сигарет.
        Я была расстроена, а потому жарче обычного обняла Криса, и он очень обрадовался. Прям весь разулыбался. Я сказала ему про Джона Уэйна.
        - Вообще-то мне всегда нравился Джеймс Стюарт,- ответил Крис.- «Дестри снова в седле»[41 - «Дестри снова в седле» (Destry Rides Again, 1939)- вестерн американского кинорежиссера и актера Джорджа Маршалла, одна из экранизаций одноименного романа Макса Брэнда; вместе с американским актером Джеймсом Стюартом (1908-1997) в фильме сыграла Марлен Дитрих.] - классный фильм!
        - Я не видела,- сказала я. Потом, много позже, посмотрела, мне очень понравилось. Душевное кино.
        В подвале я сварила кофе, мы уселись, я закурила.
        - Сердце кровью обливается, как много ты куришь,- сказал Крис.- Я тут как свидетель самоубийства.
        - Я стала много курить в хостес-клубе,- ответила я.- Там все время пьешь и смолишь. Раньше-то я только баловалась.
        - В прошлый раз я заехал от тебя к доктору Пателу, так он спросил, не закурил ли я,- от меня несло табаком.
        Я промолчала, и он добавил:
        - Это было бы неважно, если б ты мне не нравилась. Я бы не заморачивался, что ты себя гробишь, если б я так сильно тебе не симпатизировал.
        Мне показалось, что в последнюю секунду слово «любил» он заменил на «симпатизировал». Сердце засбоило.
        - Мой дядя был заядлый курильщик,- сказал Крис.- Силач, здоровяк, армейский чемпион по боксу. Курил беспрестанно, и потом легкие его враз накрылись - эмфизема. Он задыхался, страшно исхудал и совсем обессилел. Однажды мне пришлось поднимать его с унитаза. Он стал невесомый, кожа да кости. Бедра в гипсе. Знаешь, что он сделал?- Крис выдержал паузу.- Однажды упер дробовик в подбородок и разнес себе башку. Стены и потолок все в ошметках мозгов, костей и волос. Я как раз у него был. Мы услышали выстрел и бросились наверх. В жизни не видел ничего страшнее этого месива. Тетка моя мгновенно рехнулась и через пару месяцев умерла - думаю, от потрясения. Вот почему я бы расстрелял всех табачников. Они хуже Гитлера. Представь, сколько миллионов они убили.
        Под его суровым взглядом я загасила недокуренную сигарету. От горы окурков в пепельнице вдруг замутило.
        - Ты хотела рассказать, как попала в Англию,- сказал Крис.
        - Да уж, это было нечто, а Фрэнсис просто взбеленился. Впервые по-настоящему психанул, и мне было ужасно пакостно.
        В Ла-Манше он сказал: «Думаю, тебе надо в Дувр. Там приличный порт прибытия, пройдешь проверку».
        Этого момента я ужасно боялась и ответила какой-то глупостью - дескать, какая мелодичная фраза. Фрэнсис вскинул бровь, и я пояснила: все слова на «п» - приличный порт прибытия, пройдешь проверку.
        Он засмеялся и спросил: «Так что, идем в Дувр?»
        От страха в животе екнуло, я набрала побольше воздуха и ответила, что, кажется, у меня нет документов.
        Фрэнсис смотрел на меня как на полную дуру: «Как нет документов? В каком смысле? Сама же сказала, что виза тебе не нужна. Ты шутишь, что ли?»
        Я вконец смешалась, вся взмокла, лицо пылало. Боялась, говорю, что иначе ты меня не возьмешь. «Конечно, ни хрена не взял бы!» - заорал Фрэнсис. В глазах его полыхала ярость, я себя чувствовала букашкой. Я обомлела, потому что прежде он никогда на меня не кричал.
        Ну, я сделала, что положено,- расплакалась. Я хотела попасть в Англию, говорю. «Черта лысого тебе, а не Англию!» Ну пожалуйста, умоляю, я хочу в Англию.
        «Сдам тебя, к чертовой матери,- сказал Фрэнсис,- пусть депортируют, если хотят. Ты что, совсем охренела? Думаешь, я повезу тебя обратно в Дубровник? Мозги-то совсем проебла, что ли?»
        Я ужасно испугалась, потому что он впервые матерился. Не бросай меня, не бросай, плакала я, а Фрэнсис орал: «Меня оштрафуют! Конфискуют яхту! Может, и посадят, кто их знает! Господи Иисусе! Я думал, тебе можно верить!»
        Слушай, говорю, в других-то местах нас впускали.
        «Мы заходили в маленькие порты, где начальство меня знает, туда все приезжают на пару дней. А здесь Англия, и всякому иностранцу приспичило тут жить».
        Потому что, объясняю, все говорят по-английски. Фрэнсис ожег меня взглядом. Пожалуйста, прошу я, узнай, нужна ли мне виза.
        «Хочешь, чтобы я по рации запросил береговую охрану, как пропихнуть югославку через границу? Совсем сбрендила».- «Запроси еще кого-нибудь».- «Кого именно? Ты думаешь, у моей матери припасена рация?»
        Ладно, говорю, у меня в башке опилки. Я чокнутая балканская дура. Потом спрашиваю: Англия большая, правда?
        «Довольно большая»,- отвечает Фрэнсис, но смотрит подозрительно.
        Есть много мест, говорю, где яхта может пристать.
        «Нет. Исключено. Зайдем в порт и будем расхлебывать эту кашу. Свяжемся с консулом или кем там».
        Я обмерла, а он говорит: «Вот так вот».
        Я думала, говорю, ты меня любишь.
        У него такое лицо сделалось, будто я жахнула его сковородкой. Повисло долгое молчание, мы друг на друга таращимся, Фрэнсис раздумывает, что бы такое сказать, и наконец говорит: «Надо было подождать, пока я сам это скажу».
        Я не отвожу взгляд. Ты, говорю, так меня трахал, как будто любишь. А он опять: «Все равно надо было подождать, пока я скажу».
        «Почему?»
        «Если подталкивать, оно перекатится через край, упадет и разобьется».
        Я озлилась. Не знаю почему. Может, от безысходности, от того, что все мои планы и надежды псу под хвост. Саданула ногой по каютной двери, заорала: «Ты говнюк! Британец хренов! Сраный блядский англичанин!» - потом кое-что добавила на сербскохорватском, потом схватила кухонный нож и воткнула в стол, потом стала искать, что бы выкинуть за борт, и выкинула тарелку и чайник, и тогда Фрэнсис крепко схватил меня за руки, я даже не ожидала, что он такой сильный, но все равно лягалась, а он даже не шелохнулся и все держал меня, пока я не выдохлась и опять не заплакала. На берегу маячили белые утесы, и я вспомнила, что папа всегда мечтал их увидеть, но вряд ли увидит, и расплакалась еще пуще. Перегнулась через леер, хотела броситься в море и распрощаться с этим дурацким миром.
        Фрэнсис свернул паруса, и яхта просто качалась на воде. Я всегда это терпеть не могла. «Послушай,- сказал Фрэнсис,- дело не в том, что я не хочу нарушать закон. Я не хочу попасться. Будь моя воля, таких, как ты, я бы не гнал, а силком привозил. Но меня поставят на учет, если поймают, и бог его знает, какое будет наказание».
        Ладно, говорю, отвези меня во Францию и где-нибудь высади. Теперь мне все равно.
        Фрэнсис поднял паруса, и мы понеслись. Миновали Норт-Форленд, я гадала, что со мной будет. Шарахаясь от больших кораблей, приближались к устью Темзы. Ты, спрашиваю, в Лондон меня везешь? «Рехнулась, что ли?» - ответил Фрэнсис.
        Оказалось, он решил вернуться обычным маршрутом, чтобы не вызывать подозрений. Всегдашние переговоры по рации и все такое.
        Сразу за Феликстоу бросили якорь и стали ждать прилива, там полно плавучих отмелей, и Фрэнсис рассказал свой план. Я собрала вещи, оглядела яхту, где все стало родным, и почувствовала, что уже по ней скучаю. По всем этим милым деревяшкам-медяшкам. Ничего, думаю, когда-нибудь выйду за Фрэнсиса, стану британской гражданкой, вернусь на яхту и мы снова уйдем в море. Пусть я люблю его не так, как любила Алекса, все равно он мне нравится и чертовски хорош в постели. Мы с ним ладим, так почему бы нет? Наверняка из него выйдет хороший отец.
        Мы вошли в устье Оруэлла, на моторах Фрэнсис шел прямо вдоль берега, понимаешь? Потом остановились, бросили якорь, Фрэнсис спустил на воду маленькую шлюпку. Она качалась на волнах, а я переживала, что лодка царапает лакированный борт.
        Фрэнсис забрался в шлюпку и придержал короткий трап, чтобы и я слезла. «Ты хоть понимаешь, какую дурь мы затеяли?» - спросил он, когда я села в лодку. Вытравливая канат, он погреб к берегу - всего метров сорок от яхты, но казалось, плывем мы очень долго.
        Причалили к бетонному пандусу в скользких зеленых водорослях, прям шелковых. В прибрежных зарослях было маленькое кладбище бесхозных лодок. Днищем вверх на чурбаках стоял ржавый остов большого катера. «Если пойдет дождь, спрячься под ним»,- сказал Фрэнсис. Наверное, когда-то это было очень изящное судно.
        Фрэнсис чмокнул меня в щеку и, перебирая канат, вернулся на яхту. Я смотрела, как он взбирается на палубу, поднимает якорь и запускает мотор. Потом он помахал мне и двинулся к Ипсвичу.
        Я ждала часа два. Накатили всегдашние страхи: вдруг он меня бросил? вдруг с ним инфаркт? вдруг он разбился? вдруг заявит в полицию? Я сидела в кустах, смотрела на сгнившие лодки и думала о том, что в итоге все распадается на куски. Наконец на машине приехал Фрэнсис и забрал меня. Он прошел таможню и поставил яхту на стоянку. «Уложил в постель», как он выражался. Я ему так обрадовалась, что опять заплакала.
        Крис меня слушал, а потом спросил:
        - И куда вы отправились?
        - У Фрэнсиса был дом неподалеку от Ипсвича. Славный такой дом в деревушке Бентли. Тамошний паб назывался «Обстоятельства переменились»[42 - «Обстоятельства переменились» (The Case Is Altered, 1609)- одна из первых комедий английского поэта, драматурга, актера и теоретика драмы Бена Джонсона (1572-1637).]. Я это запомнила. Потешное название. Деревушка нормальная. Мне нравилась, хотя ничего особенного. Тишь да гладь. С Фрэнсисом я прожила два года.
        - И что потом?
        - Опять я. Как обычно, все изгадила. Мне надоело.
        - Надоело?
        - Понимаешь, торчать в одном и том же месте, спать с одним и тем же мужчиной, которого не особо любишь, автобусом мотаться в Ипсвич и обратно, да еще ни хрена никакой работы, одна и та же жратва и одни и те же разговоры. Как всегда, я напортачила.
        - По крайней мере, ты это понимаешь,- сказал Крис.- А я вот про себя никак не пойму. Не Понимаю - с заглавной «П». Мне намекают-намекают, а я не обращаю внимания.
        - Нет, с Фрэнсисом было хорошо. Знаешь, он меня любил и оттого сочинял хорошее фуфло. На следующий год мы опять ушли в море, три месяца плавали и тем же способом вернулись. Без всяких хлопот, лишь посмеивались. Ей-богу, отличное было приключение.
        - Но ты его закончила?
        - Закончила. Хотелось чего-то поинтереснее. Ну, там, Лондон, Букингемский дворец, Британский музей, умные разговоры о высоком, метро, театр, богачи в красивых машинах, потрясающий роман с кем-нибудь невероятным - Миком Джаггером или принцем Чарльзом. Фрэнсис не хотел меня отпускать, даже плакал, умолял остаться, говорил, что любит, и обещал жениться. Но ты ж меня знаешь - дурья башка. Я очухалась, когда было слишком поздно. Потом локти кусала, что все испоганила и причинила боль человеку. Идиотка, все о прекрасной любви мечтала. А Фрэнсис помог мне найти жилье в Лондоне, внес задаток и дал шестьсот фунтов на первое время. Несмотря на то, что я его так лягнула.
        - Но он ведь принял бы тебя обратно?- спросил Крис.
        - Наверное, но когда мы опять свиделись, он уже был женат и вполне счастлив. «Роза, я вправду тебя любил»,- сказал он. Если б я появилась на год раньше, может, все и сложилось бы, но я думала, он меня не захочет. Зачем ему такая сдалась? Я же испакостилась. Вот как я думала после того, что произошло. Я бы не приняла того, кому хватило бы глупости принять меня. Я могла позвонить, но всякий раз подходила к телефонной будке, снимала трубку, а потом вешала обратно и говорила себе: не сейчас; иногда подолгу ошивалась возле будки, а потом появлялся кто-нибудь, кому приспичило позвонить, и я уходила прочь, все отложив на завтра.
        - Со мной такое часто бывало,- сказал Крис и, помолчав, спросил: - Что значит - «зачем такая сдалась»?
        - Я же тебе говорила, чем я занималась. На кой ему паршивая проститутка?
        - Он бы и не узнал, если б ты не рассказала.
        Мы помолчали.
        - Знаешь,- сказала я,- когда мы отъезжали от лодочного кладбища, я увидела невероятно красивый мост через реку. Весь белый и изящный, как лебедь, я ему ужасно обрадовалась. В Англии же много зелени. Все иностранцы говорят: «Ой, Англия такая зеленая!» А я увидела белый мост.
        - Наверное, Оруэллский мост,- сказал Крис.
        - Я бы хотела снова его увидеть. А в тот первый раз я подумала, что, пожалуй, в Англии очень здорово жить.
        22.Хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци»
        Тут всякая шваль ошивается.
        Крис появился через пару недель и застрял на пороге, потирая руки.
        - Ну вот и конец эпохи, да?- сказал он.
        - В смысле?
        - Мохаммед Али закончил карьеру, слыхала? Уходит на покой. А я помню, как он побил Сонни Листона[43 - Американский боксер Мохаммед Али (Кассиус Марселус Клей, р. 1942) одержал победу над Сонни Листоном 25 мая 1965г. Об уходе из бокса он объявлял в 1978 и 1979гг., но окончательно покинул ринг лишь в декабре 1981г., проиграв Тревору Бербику.]. Невероятно, как летит время, правда?
        - Бокс - полная дурь,- сказала я.
        - Все равно, Али самая большая мировая знаменитость.
        - Никто не знаменитее королевы, а она-то карьеру не заканчивает.
        - Она вечная, если только ИРА до нее не доберется. Ну ладно, можно войти?
        Мы спустились в подвал, и я приготовила чай. Теперь Крис пил хороший чай, потому что я сказала, что чай с молоком - дурацкий английский обычай, всемирная глупость. Просто крепко не заваривай, и тогда не надо ничем разбавлять, но можно кинуть лимон, если уж так неймется. Крис попробовал, сказал - недурно, и с тех пор пил нормальный чай, а у меня появилась надежда, что англичане не навеки обречены на паршивую гастрономию. По его словам, ирландцы заваривают еще крепче и добавляют еще больше молока. Как-то мне попалась ирландская поваренная книга - толщиной три миллиметра.
        Я предвидела неловкость, потому как пришло время рассказать о хостес-клубе. Я знала, что мы вот-вот станем любовниками, и боялась его оттолкнуть, но было поздно менять тему - я ведь уже не раз обмолвилась.
        Полная изъянов и запинок, по лестнице спускалась мелодия из «Охотника на оленей», которую разучивал Верхний Боб Дилан. ВБД осваивал вариант для акустической гитары, звучавший в фильме,- дескать, он выразительнее переложения для электрогитары, новейшего хита. Мы уже крепко сдружились. С ВБД я тоже часто разговаривала. Я так много болтала, что, казалось, никогда не замолчу. Может, это болезнь? Удивительно, как я еще не надоела людям. Когда-нибудь придется умолкнуть и начать жить, думала я. И еще беспрестанно думала о том, что хочу быть с Крисом, пусть и на правах любовницы. А что такого? Жену его я никогда не видела, но ревновать там явно было не к чему. Он называл ее «Огромная Булка» - зло, но смешно. Пускай бы все время, что полагается любовнице, было мое. Я хотела, чтобы он был рядом, вот и все. Он слушал мои истории, а мне хотелось обнять его и поцеловать в шею. Но я сдерживалась. Наверное, зря.
        - Что у нас дальше?- спросил Крис, хотя прекрасно знал что.
        - Хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци»,- ответила я.
        - Так назывался бордель?
        Я обиделась:
        - Не бордель, а хостес-клуб.
        - Никогда не бывал и даже не знаю, какие они.
        - Я тоже не знала. Я работала в баре. Вернее, в пабе. Нелегалу трудно найти приличную работу. Все заканчивается барами, кафе или заведениями пакистанцев, греков-киприотов и прочих, кому на закон плевать. Либо нанимайся к богачу - им нужны миловидные девицы, прибираться и за детьми приглядывать.
        Ну вот, в клапамском пабе за стойкой я разливала выпивку, и один мужик со мной заговорил. Ничего такой. Золотая галстучная булавка, большой золотой перстень. «Такая красавица гробит себя в этакой дыре,- сказал он.- Поди, и платят-то гроши, а, дорогуша?» Да нет, отвечаю, нормально, а он продолжает: «Могли бы зарабатывать пару сотен за вечер, особо не утруждаясь».
        Что же это за работа?- спрашиваю. «Хостес-клуб. Владельцем мой приятель. Не поверите, сколько там девчонки заколачивают. А всего-то надо полюбезничать с парнями, желающими отдохнуть от своих старых кошелок».
        Я сразу подумала ясно о чем и говорю: по-вашему, я мечтаю стать девкой? Коли так, валите-ка подобру-поздорову. Видишь, я уже нахваталась лондонских словечек.
        А он засмеялся и говорит: «Нет-нет, что вы! Там вот как: приходят мужчины, вы с ними болтаете, понятно? Проявляете к ним интерес, так? Потом они покупают шампанское. Это ваша задача. Раскрутить их на шампань, ясно? С каждой бутылки вам комиссионные. Эти мудилы за пузырь отстегивают охерительные башли, простите мой французский, вам идет процент, расчет сразу, перед уходом домой. Не поверите, некоторые отваливают сотни за бутылку шипучки».
        Идиоты, что ли?- говорю я, а мужик отвечает: «Да нет, просто они безобразно богаты либо охеренно одиноки, а чаще - и то и другое».
        Потом заказал еще пинту и спрашивает: «Не заинтересовало?»
        Не то ли это заведение, спрашиваю, куда людей заманивают, подпаивают, а затем выставляют им огромный счет? Я слыхала, так подлавливают иностранцев. Кто не разбирается в фунтах.
        «Нет, дорогуша, то в дорогих барах, а это хостес-клуб. Совсем другое дело. Правда, есть одна закавыка».- «Да? Какая же?» - «Надо наряжаться киской, мать ее за ногу».- «Киской?» - «Ага, смачной киской. Ну, там, хвост, уши, усы и все такое, а еще черные ажурные чулки и туфли на шпильке».- «Разве кошки носят шпильки и чулки?» - «Лондонские носят, дорогуша. Не замечала, что ли?»
        Ну вот, мужик дал адресок в Сохо, записку и предупредил: «Раньше пяти вечера не заявляйся». Ладно, подумала я, гляну, вреда не будет.
        Перед домом имелось крыльцо, а сам хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци» при обычном освещении смотрелся паршиво. Почти как этот дом, если не хуже. Все грязное и старое. Однако в красном свете оно выглядело роскошно. Смахивало на большой бар: столики низкие, стеклянные столешницы, много диванов и кресел, красный ковер и овечьи шкуры - на самом-то деле синтетика, в машине стирать можно. Затхло, потому что окна никогда не открывались.
        Я поднялась на крыльцо, постучала в дверь с решетчатым оконцем, и в нем показался мужик. Отвали, говорит и смотрит сквозь меня.
        Я к Бергонци, объясняю, от Боба.
        А мужик - как горилла, нацепившая бабочку; многие так его и звали, а ему хоть бы хны. Народ говорил: «Привет, Грилл! Как дела, Грилл?» - и он нормально откликался. Молчун, но бузотеров выкидывал только так. Я с ним мало общалась. Имелось у него хобби - коллекционировал экзотические сигаретные пачки, которые оставляли иностранцы. Говорили, что всю квартиру ими завалил. Ну вот, Грилл меня впустил, услышав, что я к Бергонци, вот тогда-то при обычном освещении я и разглядела, как там все задрипано. Однако в центре зала был фонтан, уйма искусственных растений повсюду и бархатные драпировки.
        Бергонци был ничего себе. Итальянец-кокни. По крайней мере, так он представился. С виду вылитый мафиози: белые туфли, черная рубашка, черные брюки, сильный загар, солнечные очки, хотя зачем они в комнате, и великолепные белые зубы.
        Он оглядел меня и ухмыльнулся: «Ну что, лялька, ты милашка». Я подала ему Бобову записку, он прочел и говорит: «Старина Боб. Беда в том, что если я тебя возьму, то придется дать ему мартышку».
        Я ушам не поверила. «Мартышку?» - спрашиваю.
        «Комиссионные. Жаргон еще не освоила, да? А в чем работа, знаешь? Коли нет и потом тебе не глянется, мы зря теряем время, так?»
        - А хочешь, изображу сейчас Бергонци?- спросила я.- Все девчонки его показывали.
        - Давай,- согласился Крис.
        Я приготовилась: встала, слегка выпятила грудь и заговорила, то и дело поправляя воображаемые солнечные очки: «Значит, так, лялька, все просто, как два пальца об асфальт. К нам ходит до фига богатого мудачья, у которого бабла как грязи. Будь с ними ласкова, только и всего, сечешь? Поболтай, используй свои чары и заставь купить шипучку. В этом весь секрет. Пузырь шампани клиенту обойдется в девяносто бабок, из них тридцать - твои, поняла? Ты вроде как моя продавщица.
        Есть клубные правила. Первое: вход только для членов клуба, годовой абонемент стоит пятьсот фунтов, но за пятьдесят бабок допускается разовое посещение, если ты совсем тупой, а денег куры не клюют.
        Есть правила для девочек. Первое: ни хрена налогов, ни хрена страховки, расчет только налом. Правило второе: никаких шашней на работе. Твое дело, если захочешь перепихнуться,- кого-то это интересует, кого-то нет. За ночь мои пташки заколачивают по паре тонн, сечешь? Но если что, вали в гостиницу или еще куда. Я не желаю, чтобы всякий засранец шил мне сводничество.
        Правило следующее: глуши шипучку, сколько осилишь, что останется - выплескивай в цветочные горшки, когда клиент пойдет отлить. Правило какое там: категорически не напиваться, это бардак и мигом увольнение. Униформа обязательна. Кое-что выдадим, но чулки и шпильки купишь сама, и гляди, чтоб корма смотрелась аппетитно, когда будешь ею вилять. Правило номер дальше: если курить, то классные сигареты - длинные, с белым фильтром и золотым ободком. Никакой дешевки и тем более самокруток».
        Я села, и Крис меня похвалил:
        - Тебе надо в актрисы. Здорово.
        - Ну вот, Бергонци дал десять фунтов на туфли и чулки, хотя видел меня первый раз в жизни. Он хороший был, правда. Слава богу, говорит, что есть Боб, потому как девочки то и дело выходят за клиентов и сваливают.
        Мелькнула мысль не возвращаться: пожалуй, работенка не по мне. Мне бы в университет какой, а не в дерьмовый клуб, да еще наряженной кошкой. Это было… какое тут слово?
        - Унизительно? Недостойно тебя?
        - Да, недостойно меня. Знаешь, работа дурацкая, ничего интересного, но я решила: ладно, платят хорошо, надолго не задержусь, зато насобачусь в английском.
        Утром я пошла на Оксфорд-стрит, купила туфли и чулки, поглазела на шикарные витрины и подумала: счастливица Роза, скоро сможешь все это купить. Потом прогулялась на Лестер-сквер и Пиккадилли, зашла в книжные лавки на Черинг-Кросс-роуд. Убивала время, как вы говорите. Съела пиццу и увидела человека с большим плакатом, призывавшим не есть мясо, потому что белок пробуждает похоть, а сладострастники попадают в ад. Я немножко за ним прошла, потому что в Югославии такого не встретишь. На Трафальгарской площади посмотрела на голубей. На ступенях Святого Мартина играли скрипач и гитарист, но потом гад полисмен стал их прогонять, и все заорали, чтоб он сам валил к чертям, и мне это понравилось. В Югославии никто полицейских не посылает. На тротуаре перед Национальной галереей сидел художник-хиппи, он нарисовал мой портрет, на котором я вышла прям кинозвезда. Здорово было, так я убила весь день.
        В половине десятого пришла к клубу, Грилл меня впустил. Появился Бергонци, поздоровался и представил меня худой рыжей Вэл, которая работала администратором и за девушками приглядывала. Позже я узнала, что Вэл и Бергонци крутят роман за спиной его жены.
        Вэл была милая. Помогла мне облачиться в кошачий наряд. Я глянула в зеркало и растерялась - то ли рассмеяться, то ли психануть. Пожалуй, мне не хочется тут работать, сказала я.
        «Полная дурь, верно, душенька?- ответила Вэл.- На твоем месте я бы поржала, и все. Есть работы и хуже - например, вожжаться с прокаженными в Конго или чистить сортиры в Китае».
        Чувствую себя идиоткой, сказала я. «Идиотка не ты, идиоты клиенты, которых это заводит. Скажи себе: они психи, а я делаю из них дураков и вытряхиваю деньги. Все просто».
        Боюсь, у меня не получится, сказала я. «Ну разок-то попробуй. Будет невыносимо - больше не придешь. Давай-ка накрасимся». Мне нарисовали большие кошачьи глаза и приклеили усы.
        Крис засмеялся:
        - Наверняка ты выглядела очень обаятельно.
        - Не поверишь, потом я даже полюбила кошачий костюм. Белая манишка и такая шапочка с ушами, открыто одно лицо. Очень удобно, правда. И еще белые перчатки.
        - Однажды я нарядил дочь белкой. На костюмированный праздник. Она была такая прелесть, аж горло перехватило.
        - Наверное, потому, что тогда ей еще не перевалило за двадцать,- сказала я.- Позже я оценила удобство своего наряда.
        - И в чем же оно?
        - Отличная ширма. В таком костюме можешь быть кем угодно. И трепаться с клиентами о чем хочешь. А когда переодеваешься в свое - будто вымыл руки. Домой идешь нормальным человеком с чистыми мозгами. Мне это нравилось. Вот только со шпильками так и не свыклась. Ногами мучилась все время, что там работала.
        - А другие девушки, какие они были?- спросил Крис.
        - Не соплячки, но и не старухи. Ухоженные, словно прямиком из косметического салона. Маленько тощие. Много иностранок. Две наркоманки, которые вот так зарабатывали на дурь, чтобы не идти на панель. Руки жутко исколотые, кошачий наряд очень кстати. Многие за деньги трахались с клиентами. Одна была замужем, но муж заставлял ее этим заниматься, чтоб самому сидеть дома и смотреть футбол. У других мужа не было, зато имелись дети, и девочки торопились домой, чтоб отвести их в школу и только потом завалиться спать. Все в яме, все не знали, как выбраться. У каждой своя печальная история, наслушалась вдосталь. Только у меня не было печальной истории. Бог меня еще не обгадил. Как выяснилось, просто выжидал. Одни девушки были смышленые, вроде меня, другие совсем без мозгов. Многие не задерживались. Только познакомишься, а их уж нет. Я ни с кем не сдружилась. Точно птицы с перебитым крылом - ждали, когда косточки срастутся, и потом улетали.
        - А мужчины? Какие были клиенты?
        - Мужчины? Ну, от тридцати пяти до шестидесяти. Богатые. Если им верить, у всех холодные дрянные жены. Все без меры пили. И рассказывали невероятные секреты, словно ты им лучший друг или психиатр. Хорошие завсегдатаи чмокали тебя в щечку, с ними было приятно, к ним-то девушки и уходили. Скверные, а встречались, знаешь ли, и такие, нажирались, орали, затевали драку и пытались тебя лапать; если клиент шибко безобразничал, Грилл спускал его с лестницы и вслед швырял входную плату. Но обычно этим мстили иначе - подпаивали до блевоты. Иногда заявлялись бандиты, но их Грилл не трогал, потому что они могли взорвать клуб. Вэл что-то подсыпала им в стаканы, и они лишь утром прочухивались на полу, ничего не помня.
        В общем, было хорошо. За полгода работы были приятные разговоры и совершенно дурацкие, я до черта курила и пила шампанское, полюбила девочек, Вэл, Бергонци и многих завсегдатаев. Этакая маленькая семья. Нет, большая семья, такая, где беспрестанно гостит куча дальних родственников, как у греков. Странная была жизнь, Крис. Я почти не видела дневного света. Ела как придется - чипсы, сэндвичи и все такое, днем спала. Забыла, как выглядят деревья, солнце. Беспрестанно смеялась, но вспомнить нечего, день от дня почти не отличался. Ничего не помню. Заработала кучу денег, уйму, но по магазинам не ходила, ничего не тратила. А затем появилась Большая Сволочь.
        - Большая Сволочь?
        - Большая Сволочь.
        - И что произошло?
        - Бугай, у которого пропасть денег. Чем занимается, не сказал. Говорил, что «международный бизнесмен». Раньше не заглядывал. Бергонци его не знал. Сразу оплатил годовой взнос - пятьсот фунтов. Жутко самодовольный. Держался точно какой-нибудь Муссолини или нобелевский лауреат в номинации «шишка».
        Он подсел за мой столик и перебил наш разговор с клиентом. Привет, говорит, киска. Выговор у него был чудной, я так и не поняла, откуда он - из Америки, Южной Африки или неизвестного мне английского графства. Ну вот, плюхнулся рядом, собеседник мой очень удивился, но потом взял и пересел к болгарке. «Откуда ты?» - спрашивает Большая Сволочь. Из Югославии, говорю. «А где это?» Такое местечко, говорю, в центре Франции, там живут одни миллионеры и никто не платит налоги. «Не слыхал»,- отвечает.
        Потом давай рассказывать, что у него дома с бассейнами всякой формы, два «бентли», а еще «даймлер» и «роллс-ройс», сеть закусочных, в друзьях сплошь знаменитости, а в любовницах шикарные красавицы, и все ждут не дождутся, когда он появится. Ну, я старалась его подпоить, чтоб он сблевал. А ему ни фига, знай себе курит жуткие сигары, которыми Бергонци торговал, разглагольствует и лапает меня, и я ловлю сочувственные взгляды девочек, а времени два часа ночи.
        Потом я отлучилась в туалет и разыскала Бергонци. Слушай, говорю, пойду-ка я домой. Мужик невыносимый, а мне нездоровится. «Извини, лялька,- отвечает он,- но раньше клиента никто не уходит. Таков уговор». Ну пожалуйста, Гонцо, прошу я. «Весьма сожалею, дорогуша, правила есть правила».
        И до полчетвертого я мучилась, как в аду, а потом Большая Сволочь говорит: «Небось хочется домой, киска?» Устала, говорю. «Да и я притомился. Пойду, пожалуй». Грилл подал ему пальто, и он ушел. Я опять сходила в туалет, а на выходе меня поймал Бергонци. Ладно, говорит, народу мало, можешь идти. Отдал деньги за вечер, вышло весьма прилично, и предупредил: «Смотри осторожнее, тут всякая шваль ошивается». Я вышла на улицу, вот тогда-то все и произошло.
        - Что?
        - Знаешь, тяжело об этом говорить.
        - Тогда не надо.
        - Нет, я должна с кем-нибудь поделиться. Еще никому не рассказывала, а там много чего. Много всякого.
        - Ну расскажи что-нибудь одно, а в следующий раз - другое.
        - Ладно. Я шла по улице и просто вдыхала свежий влажный воздух - чистый, хоть и в Сохо. Пока я сидела с Большой Сволочью, прошел дождь. Хотела взять такси, мне было по карману - хоть каждый день катайся. Но потом решила, что поймаю машину на Лестер-сквер.
        Прошла всего ничего, и тут рядом притормозил большой черный лимузин, внутри двое. Один за рулем, другой сзади. Машина остановилась почти вплотную, стекло ужужжало вниз, и я увидела Большую Сволочь, и он мне помахал рукой в золотых перстнях. «Эй, киска,- говорит,- угадай, кто поедет кататься?»
        - Ох ты!- выдохнул Крис.
        23.Взаперти
        Она отчаялась, хоть и дочь партизана.
        Наконец я скопил пятьсот фунтов. В желтом конверте они лежали во внутреннем кармане пиджака. То и дело я их вынимал и разглядывал, едва удерживаясь, чтоб еще раз не пересчитать. Много раз пересчитывал и сменил два-три конверта. Неоспоримые пятьсот фунтов. Они придавали какую-то уверенность. Теоретически мне хватило бы денег переспать с Розой, если б она еще оказывала подобные услуги.
        Приходила мысль, что их можно потратить на кого-нибудь типа киски Бергонци, но я хорошо понимал: это совсем не то даже для меня, одинокого субъекта, изголодавшегося по женщине. После многолетнего супружества с Огромной Булкой трудно рассчитывать на женский интерес - я наглотался пыли, утратил уверенность в себе и, кроме того, мечтал лишь о Розе. Я знал, что приятен ей, но не был уверен в природе ее приязни. Обсуждать эту тему я боялся, опасаясь, что ее интерес ко мне окажется «платоническим», как выражались девушки моей юности. Разочарование меня бы сокрушило.
        Примерно тогда Роза и поведала о самом страшном своем кошмаре - похищении Большой Сволочью и его подельником.
        Ее затолкали в машину, и тот, кого она называла Большой Сволочью, поигрывая ножом, устроился рядом с ней на заднем сиденье. Ехали часа два, не меньше, однако все еще было темно, когда лимузин остановился и Розе приказали выйти.
        По лестнице спустились в этакий меблированный подвал. Там имелись даже туалет и душ, но не было окон, а окованная железом дверь всегда была заперта. Вероятно, Большая Сволочь и его напарник обустроили помещение специально для своих забав. Если приглядеться, там были видны следы замытой крови и порезы на мебели. Свет можно было выключить, только со стула вывинтив лампочку.
        Роза не кричала и не сопротивлялась, потому что ее окутала обреченность - этакая парализующая смесь фатализма и ужаса. Я не бывал в подобных ситуациях. Хочется верить, что я бы сопротивлялся, но, может, и нет. Никогда не знаешь, как себя поведешь, пока не окажешься в переделке. Помню, однажды на проселке я увидел слепого кролика - он меня чувствовал, но не знал, что я такое. Объятый ужасом, он просто беспомощно сидел на травянистой обочине. Вытянул шею, как аристократ на плахе в фильмах о Елизавете Первой, и ждал, когда я его убью. Я почесал ему нос, пошушукал, а затем поднял и отнес подальше от дороги. В руках моих он брыкался, но, оказавшись на земле, вновь изготовился к казни. Наверное, то же самое было с Розой. Она отчаялась, хоть и дочь партизана. Оказалось, от безысходности молятся даже атеисты.
        В подвале Розу продержали четыре дня, кормили сэндвичами и шоколадом с орехами. Ее не просто насиловали. На предплечье она показала след от ожога, размером с шиллинг: «Они гасили об меня не сигареты, как обычные изверги,- они гасили сигары».
        Ее изуверски насиловали, били, резали и даже кусали. Шея ее была в синяках, похожих на огромные отпечатки пальцев,- Розу душили, она теряла сознание,- а на запястьях и лодыжках остались багровые окружья от веревок. Все тело - сплошная рана, но особо досталось известным местам. Слушать дальше я не мог.
        Вначале от ужаса оцепенел, потом стало еще хуже. Меня замутило, я отставил чашку. Потом меня затрясло.
        - Крис, ты побледнел, тебе нехорошо?- спросила Роза.
        Я не мог выговорить ни слова. Представлял пережитый ею ужас, и сердце мое разрывалось.
        Я не плакал с тех пор, как приехал в больницу и узнал, что уже поздно: брат мой умер.
        Крупные неудержимые слезы скатывались по щекам и капали в чашку. Нелепо, но я был смят.
        Роза окинула меня долгим взглядом и смолкла. Затем подошла, обняла меня, и тогда я разрыдался, словно ее прикосновение высвободило все мучительное сострадание. Роза зашла за спинку кресла, наклонилась, щекой прижалась к моей щеке. Я чувствовал шелковистость ее густых волос, знакомый цветочный запах мыла, крема и духов. Материнское, сестринское объятие - я навсегда запомнил его восхитительную нежность. Не знаю, плакала она или нет. Щека ее была мокрой, но, может, от моих слез. Она еще крепче меня обняла и стала укачивать, приговаривая:
        - Прости, Крис. Пожалуйста. Прости меня.
        Потом еще долго я искал книги о психологических последствиях изнасилования. Хотелось понять, каково было Розе. В смысле, это невообразимо.
        Удивительно, но я почти ничего не нашел, никакой информации. Связался с организацией «Женщины против насилия», но и там ничего не разъяснили. Думаю, мой пол возымел противоположное действие и меня сочли извращенцем. Потом я отыскал книгу, написанную девушкой, которую изнасиловали у священника в доме. Дважды прочел, но яснее не стало - Роза ведь не дочь священника.
        24.После Большой Сволочи
        Я просыпалась за полдень и плакала.
        Я очень переживала, что довела Криса до слез. Вот уж не думала, что он такой впечатлительный. Я часто плачу от сочувствия, когда по телевизору передают новости про всякие несчастья, но, бывает, и от радости - например, когда смотрела свадьбу принцессы Анны или вот когда узнала, что Хуан Карлос стал испанским королем. Дело не в том, что я уж очень люблю королей и все такое, просто радуюсь за них. Возможно, я странная.
        Но прежде никто не плакал так безутешно от моих печальных историй. Я чувствовала себя ужасно виноватой и никчемной, я даже подумала, что со мной, видимо, что-то не так, потому что на месте Криса я бы вряд ли заплакала. Я бы не удивилась, если б он разозлился на Большую Сволочь, но вот слез никак не ожидала. Когда я рассказала эту историю Верхнему Бобу Дилану, он просто зашагал по комнате и стал материться: дескать, он бы вырвал подонку кадык, оторвал бы и забил яйца в глотку, а потом, когда тот их переварит, заставил бы сожрать дерьмо. Я смеялась, потому что раньше он себя называл пацифистом. А с Крисом все кончилось тем, что я обнимала его, как маленького, и утешала его сострадание к моим страданиям. Даже сама всплакнула.
        Понемногу он успокоился, и я напоила его чаем, который на сей раз приготовила по-английски - очень крепкий, с молоком и сахаром. После чая ему полегчало, и мне пришлось досказывать свою историю; Крис сидел бедолага бедолагой, а я себе казалась преступницей.
        В три ночи Большая Сволочь и его дружок привезли меня обратно в Сохо и выбросили из машины. Идти мне было некуда, только в «Кискин рай». Дело к закрытию, но еще не все клиенты разошлись. Я поднялась на крыльцо, и Горилла, увидев мое лицо, сказал: «Ни хрена себе! Что случилось?» От него в жизни никто не слыхал такой длинной речи.
        «Черт, лялька, что произошло?» - всполошился Бергонци, и Вэл повторила за ним почти слово в слово. Мне дали бокал шампанского, тарелочку чипсов, и я обо всем рассказала. «Мы здорово встревожились, душенька»,- сказала Вэл, она очень мне сочувствовала. Есть такие скоты, вздохнул Бергонци, охотятся за нашими девочками, потому что те никогда не заявят в полицию. «Как они выглядели, дорогуша?» - спросил он, но я, как ни странно, не могла вспомнить их лица. Все старались припомнить, как Большая Сволочь появился в клубе, но там перебывало столько народу, разве всех упомнишь? Самое удивительное, что только Горилла хорошо его запомнил и сумел нарисовать портрет. «Ни фига себе!- изумилась Вэл.- Это ж надо, какие у нас таланты. Грилл шибко вырос в моих глазах». Бергонци сделал фотокопии портрета, раздал в другие клубы. Не знаю, вышел ли какой толк.
        - А что дальше?- спросил Крис.- Ты ушла из клуба, да?
        - Нет, осталась,- сказала я.- На время Вэл и Бергонци поселили меня в своей секретной квартире, Вэл обо мне очень заботилась. Даже Бергонци приносил гостинцы, до каких только мужчина додумается,- сыр, кекс, консервированная ветчина и сморщенное яблочко.
        - Уж никак не ждешь сердечности от хозяев ночных клубов,- удивился Крис.
        - Ты же не знаешь ни одного,- ответила я.
        - Но почему ты осталась?
        - Потому что это была моя семья. Никого другого не имелось. Я знала только этих людей, они любили меня, а я - их. Мы жили в своем мирке, ни на что не похожем. В кошачьем наряде я без меры курила и пила шампанское, трепалась с клиентами, шутила с Вэл и девочками, отгородилась от внешнего мира наглухо. По десять раз на дню залезала под душ. И до сих пор не выношу сигары. Я просыпалась за полдень и плакала. Во сне меня преследовал один и тот же кошмар. Я вставала, выкуривала пару сигарет и опять задремывала. И сейчас я, наверное, слишком часто моюсь. Однако на том беды мои не закончились, и Вэл мне помогла.
        - Чем?
        - Отвела меня в вендиспансер - то еще местечко. Жуткое заведение, на стенах плакаты выцветшие. Слава богу, меня ничем не заразили, однако легче не стало. Оказалось, я беременна.
        - Беременна? Черт!
        - Да. Насильники почему-то не обременяют себя гондонами.
        - И что?
        - Ничего? Вэл устроила аборт.
        - О господи…- вздохнул Крис.
        - Знаешь, когда-нибудь я рожу ребенка от хорошего мужчины, и я надеюсь, что тот малыш, перед которым я очень виновата, ко мне вернется, только теперь у него будет хороший отец.
        - Ты станешь прекрасной матерью,- сказал Крис.- Отцу ребенка очень повезет.
        Я сильно растрогалась и взяла его за руку.
        - Вообще-то я против абортов,- сказал он.- Но когда слышишь такие истории…
        - Никто не хочет растить дитя насильника. Оно проклято. Вдруг насилие у него в крови? Ну вот, оправилась я не скоро.
        - Подпольный аборт?
        - Нет, Вэл договорилась, нормальная была больница, все такое. Хорошее место, чистота, много молодых женщин, все сочувствуют. Но потом на улице у меня пошла кровь. Текла по ногам, все изгваздала. Вот почему я люблю чернокожих - какой-то негр побежал к таксофону и вызвал «скорую».
        Крис смотрел скептически:
        - Нельзя полюбить всю расу лишь за то, что один ее представитель был к тебе добр.
        - А я вот ненавижу боснийцев, потому что мне встретился один боснийский подонок,- сказала я.
        - По-моему, ты слишком обобщаешь,- возразил Крис.
        Я знала, что он прав, но такая уж я уродилась.
        - А что, ты не любишь чернокожих?- спросила я.
        - Я их почти не знаю. Вот знакомых азиатов много - врачей, они медоборудование покупают.
        - В общем, потом я поправилась и вернулась в клуб,- продолжила я.- И тогда привязалась мысль: надо убить Большую Сволочь и его напарника. Никак не могла от нее избавиться. Только о том и думала.
        - Вполне объяснимо,- сказал Крис.- А ты впрямь способна на убийство?
        - А ты сомневаешься?- ответила я, и он рассмеялся:
        - Ну да, ты партизанская дочка.
        - Я серьезно,- сказала я, не отводя взгляд.- Хотела их убить. Надела туфли, которые мне велики были, перчатки по локоть и черное платье, пошла на рынок и купила великолепный нож.
        - Великолепный нож?
        С пола я подняла свою сумку, достала нож и подала его Крису:
        - Только осторожно, очень острый. Один знакомый повар-киприот заточил. О нем я тебе не рассказывала. Сказала ему, что для мяса.
        Крис разглядывал изделие фирмы «Сабатье» - превосходный разделочный нож с черной клепаной ручкой.
        - Острый, хоть брейся,- сказала я.
        Крис чиркнул ножом по волоскам на руке.
        - Господи, ты повсюду носишь его с собой?- спросил он.- Смотри-ка, даже чехол соорудила.- Крис вернул нож.- Надо запомнить, что лучше тебе не перечить. Надеюсь, ты им не воспользовалась?
        Я помешкала. Хотелось сказать: воспользовалась. В смысле, интересно было бы признаться в убийстве. Но я ответила:
        - В клубе он больше не появился. Я-то думала, он придет, я его подпою, а потом заманю под арку на Кингс-Кросс или в пустой пакгауз в Детфорде. Скажу, мол, едем ко мне, будешь у меня вопить от наслаждения и все такое. Помнится, отец говорил, что нельзя вонзать нож в грудь, потому что ребра - как пружины, зажмут лезвие и обратно уже не вытащить. Я готовилась ударить под ребра, чтобы проткнуть сердце.- И я показала, как снизу засадила бы нож.
        - И сейчас хочешь его убить?- спросил Крис.
        - Есть такая маленькая мечта. Хотя, наверное, кто-нибудь его уже прикончил.
        - Я тебе очень сочувствую,- сказал Крис, и глаза его опять увлажнились.
        - Когда меня выбросили около клуба, я полезла в сумку и нашла кучу денег от Большой Сволочи.
        - Надо же, как странно,- удивился Крис.
        - Ничего странного. Откупные. Вроде платы за услуги.
        - Мне бы и в голову не пришло.
        - Из этих денег я купила нож.
        Крис сцепил пальцы и подался вперед.
        - Всей душой тебе сочувствую,- повторил он.
        Какой он милый, подумала я. Что ж я с ним делаю?
        - Ты ничего не заметил?- спросила я.- За две последние встречи что-нибудь изменилось?.. Ну же, Крис!
        Он смотрел недоуменно.
        - Я бросила курить, потому что тебе не нравилось.- Я прям лопалась от гордости.
        - Бросила курить? Вот так запросто? Невероятно. Поздравляю! Нет слов… Прости, что не заметил. Тебе же не терпелось сказать…
        - Значит, не так уж сильно пристрастилась. Но я видела, что тебе неприятно. Да и самой надоело. Сижу тут, хлещу кофе, а на душе кошки скребут. Мне уж от себя тошно. Устала от себя, кофе и курева. Теперь растолстею.
        - Ты мне и толстой понравишься,- сказал Крис.
        Его ждала встреча с доктором Сингхом. На пороге мы крепко обнялись, и я просто физически ощутила его сочувствие. Какой же он хороший, подумала я. Потом опять уселась в кухне и стала о нем мечтать.
        25.Куртизанка
        Как и все прочие, вечно ждут чуда.
        Я пришел сразу после Уимблдонского турнира. Помнится, пребывал в легком расстройстве - Крис Эверт проиграла Мартине Навратиловой[44 - Соперничество теннисисток Крис Эверт (р. 1952) и Мартины Навратиловой (р. 1956) продолжалось с 1973 по 1988г.; здесь имеется в виду финальный матч Уимблдонского турнира, состоявшийся в субботу, 7 июля 1979г.]. Потому что Крис Эверт очень хорошенькая. Иначе мне было бы все равно. Я давно знаю, что я человек поверхностный, и уже с этим примирился. Утешаю себя тем, что и все остальные не глубже.
        Был понедельник. Трудно поверить, что через столько лет я помню день недели, однако помню, потому что в машине дочь крутила радио и поймала станцию, где кто-то пел «Отчего мне не люб понедельник?»[45 - «Мне не люб понедельник» (I Don’t Like Mondays, 21 июля 1979)- песня Боба Гелдофа, записанная его группой The Boomtown Rats сначала синглом, а затем на альбоме The Fine Art of Surfacing. Композиция была написана после трагедии в Сан-Диего, Калифорния, где в понедельник, 29 января 1979г., 16-летняя Бренда Энн Спенсер из окна своего дома открыла стрельбу из автоматической винтовки по ученикам начальной школы, убила двух работников школы и ранила восемь учеников и полицейского. Объясняя свое поведение, она сказала: «Не люблю понедельники, а так все же повеселее».], и я подумал: оттого, что все ненавидят эти треклятые понедельники, вот отчего. Даже, наверное, сибариты. И даже сама королева.
        Впрочем, мне выдался неплохой понедельник, потому что с букетом хризантем я собирался заглянуть к Розе.
        Как обычно, дверь открыл Верхний Боб Дилан. С ним была миловидная блондиночка, и я подумал: везет же некоторым. Блондинка эта, которую звали Сара, изменяла своему голландскому алкоголику, и Боб Дилан считал, что ситуация весьма запутанна. Но все равно я ему позавидовал.
        Нынче Роза надумала поведать о том, как она стала собой торговать. Часто я задаюсь вопросом: как приходишь к тому, что ты есть? Как становятся хозяином кондитерской или налоговым инспектором? Или, скажем, торговцем медоборудованием? Ну как - сперва обуздываешь мечты. А потом незаметно навеки с ними прощаешься и коротаешь жизнь, пока смерть не придет за тобой, и тогда, в последний раз оглянувшись, видишь одну лишь пустоту.
        Роза поставила цветы в воду и сварила кофе.
        - Знаешь, долгое время я не спала ни с кем вообще,- сказала она.- Все очень непросто, если тебя многократно изнасиловали. Даже когда было хорошо в постели, вдруг возвращались воспоминания.
        Первым стал американец-нефтепромышленник, его звали Джо. Он был хороший. В клуб приходил ради меня и всегда был очень мил. Говорил, его супружество сродни Аризонской пустыне. Старая песня, я слышала ее тысячи раз. Он был одинок, не очень счастлив, и я спала с ним не ради денег. Это было утешение. И не ради секса. Просто хорошо, когда есть к кому прижаться, вместе сопеть под одним одеялом. Хотя денег он давал много. «Понимаешь, принцесса,- говорил он,- это не плата, это благодарность, и вообще я тебя люблю. Если б не дети, увез бы тебя куда пожелаешь». Потом его направили в Саудовскую Аравию, и он подарил мне индийский золотой браслет. Обещал появляться всякий раз, когда будет в Лондоне. Прощаясь, он заплакал, и больше я его не видела. Думаю, с ним что-то случилось, потому что он не из тех, кто обманывает и бесследно исчезает. Он правда был хороший.
        И после него я не спала с кем попало. Выбирала тех, кто нравился. Я ведь не уличная девка, что садится в первую же машину. Но мне нравилось, что богатые мужчины ужасно меня хотят, а многие еще и говорят, как в кино: «Позволь, я заберу тебя отсюда». Но я не собиралась уходить из клуба, он стал моим домом, а Вэл и Бергонци - почти родителями. И потом, никого из этих мужчин я не любила настолько, чтобы навсегда к нему уйти, да еще привыкла к шампанскому. Все было не так, как с Алексом или даже с Фрэнсисом и Джо.
        - Неужели ты не боялась?- спросил я.
        - У меня в сумке всегда был нож. Если что, я бы любого зарезала. С ножом не страшно.
        Роза улыбалась, а я гадал, всерьез ли она. Сначала не мог представить, что она, хоть и дочь партизана, способна кого-то зарезать. Но стоило призадуматься - и вроде не так уж невероятно.
        - Потом я уразумела, что вконец испорчена,- сказала Роза.- Было уже все равно, нравится мужчина или нет, я думала лишь о том, сколько с него срублю. Кое у кого были причуды, довольно странные. То помочиться на них, то их отлупить, то нарядиться полицейской, то взять их на поводок, как собачку. Жизнь становилась совсем шалая, чемодан все наполнялся деньгами. Ну, тот, что под кроватью,- железный, с красными буквами на черной крышке.
        - Замолчи,- сказал я.- Не надо о нем. Никому не говори вообще.
        - Почему тебе-то нельзя?
        - Не хочу искушаться. Даже думать об этом не желаю. Что за дурость? Зачем всех о нем извещать?
        - Я рассказала только ВБД, больше никому.
        - Ну и зря. Головой надо думать.
        - Я купила только телевизор.- Роза как будто хотела сменить тему.- Могла себе позволить что угодно, а купила телик и смолила перед ним сигареты.
        - А с какой-нибудь знаменитостью ты спала?- спросил я. Было любопытно, хотя желудок налился свинцовой тяжестью. За свое любопытство я расплачивался тошнотой.
        - Возможно, только я не знаю, кто был знаменит,- ответила Роза.- Многие клиенты не говорят, кто они. Наверное, были политики и аристократы. Почем знать. Все равно потом их уже не помнишь. Мика Джаггера или принца Чарльза не было. Пожалуй, их бы я запомнила. Однако у всех были дрянные жены. Я продолжала из-за денег. Запрашивала больше других девушек. Мне нравилось, что я дорого стою. Комплименты льстили. «Ты такая красивая, такая интересная, такая умная. Если я дам тебе десять тысяч фунтов, ты согласишься весь год спать только со мной? Я тебя обожаю, ты изумительна в постели». И всегда: «Ты красавица». Слышать это приятно, когда перебрала шампанского, а у клиента в бумажнике заготовлено пятьсот фунтов, и ты думаешь: почему бы нет?
        - Тогда почему бросила?
        - Стало невмоготу, вот и все. Я уже ничего не помнила. Жила будто в тягучем сне, в котором ничего не происходит и никогда не произойдет. Время шло и шло, а все как в тумане. В пять утра ложилась спать, просыпалась в пять вечера. Зимой дневного света не видела вообще. Забыла, как что выглядит. Приходилось напрячься, чтобы вспомнить реку. Ела сэндвичи, курила, пила кофе, а потом уже пора было в клуб. Когда в вазах появлялись нарциссы, я понимала, что наступила весна. Сделала еще один аборт. Некоторые платили вдвое больше, если без презерватива, и у меня возникла проблема. Вэл помогла утрясти. После второго аборта я не могла смотреть на младенцев. Больно ужасно, будто кулаком в живот саданули. Я знала, каково это, потому что, случалось, перебравшие клиенты давали волю рукам, но ведь я сама накачивала их шампанским.
        Я не понимала, как проходит моя жизнь - слишком быстро или слишком медленно? Иногда все медленно, будто на похоронах, но время просто исчезало. Я уже ни о чем не мечтала, ничему не училась. Я разочаровалась в себе.
        А потом однажды я проснулась рано, часа в три дня, и увидела солнечный луч, в котором плясали пылинки. Всего один луч, но очень красивый. Захотелось увидеть подсолнухи и метель из цветков облетающих вишен. Я подумала о Таше и Фатиме - что с ними сталось?- и о своем несчастном отце.
        Я отдернула штору и подошла к зеркалу - хотела поглядеть, какая я стала, рассмотреть нынешнюю Розу. Очень исхудала, бледная, как те девушки, что в клубе зарабатывали себе на героин. Лицо как бумажное, на виске два седых волоска. Морщинки возле губ и глаз не исчезали, даже когда я не улыбалась. Я вспомнила себя в конце нашего плавания с Фрэнсисом - красивую здоровячку.
        Тогда я села перед зеркалом и поговорила с собой. Роза, сказала я, ты безмозглая стерва. Я не ругалась, просто констатировала. Ты же понимаешь, сказала я, что профукала свои лучшие годы. Мозги-то совсем засохли, глупая ты сучка. Затем я попыталась оправдаться: но ведь меня зверски драли Большая Сволочь и его сраный дружок. Я пожала плечами, вот так, и сказала себе: не свезло, что поделаешь. Но они, скорее всего, уже покойники. Такие долго не живут. Послушай, сказала я, у тебя нет друзей, кроме клубных товарок, ты ни о чем не мечтаешь, ты просто вся изгадилась, тупая ты сучонка.
        Вечером я поговорила с Вэл и Бергонци. «Что ж, лялька,- сказал Бергонци,- жаль с тобой расставаться, но хорошего помаленьку, верно? Такая жизнь понемногу убивает. Правильно, вали, пока не поздно». Вообще-то не хочется уходить, призналась я. «Рано или поздно, душенька, это случается со всеми девочками,- сказала Вэл.- Наступает момент, когда понимаешь: пора. Никаких обид. Между нами, душенька, мы подумываем продать заведение и куда-нибудь слинять. В Девоне есть чудное местечко». «За десять лет работы я повредился умом»,- сказал Бергонци. «Не ты один»,- вздохнула Вэл.
        Мне устроили прощальный вечер и надарили подарков. Навсегда покидая клуб, я расплакалась, и даже Грилл меня обнял. А потом случилось очень хорошее: в доме поселился Верхний Боб Дилан, и у меня появился собеседник. Я трещала без умолку, аж скулы сводило. На верхнем этаже, где дырявая крыша, он собирал моторы, а потом стряпал в воке и во всякое блюдо клал чеснок, лук, помидоры и душицу, и я вспоминала лето в Далмации. Он прочистил нижний сортир, починил двери, досками залатал лестницу и чем-то белым замазал дыры в стенах, на заднем дворе посадил цветы в кадках и смел мусор перед крыльцом. Я смотрела на его труды и думала: дело всегда найдется.
        Когда мы подружились, я заставила его слушать мои стихи.
        - Как меня?- спросил Крис.
        - Да, как тебя. Ты и он - мои лучшие друзья, таких у меня никогда не было. Благодаря вам мне стало лучше. Как-то раз ВБД посадил для меня подсолнухи. А еще он обожает Франсуазу Арди - она ему напоминает его первую любовь. Он ее слушает, когда не крутит Боба Дилана.
        Я уже забыл, кто такая Франсуаза Арди, и потом пришлось опять лезть в справочник. Оказалось, Мик Джаггер назвал ее «идеальной женщиной». Наверное, где-то такая женщина есть. Однако рекомендация неплохая, и на развале я отыскал дешевую пластинку. По-французски я понимаю плохо, но все песни были очень мелодичны и грустны. Дочь, заставшая меня за прослушиванием, сказала, что по нынешним меркам Франсуаза Арди - полный отстой. «Так я и не лезу в крутые, верно?- ответил я.- Папашам оно вроде как не по чину». «Пап, сейчас уже не говорят „не по чину“,- презрительно разъяснила дочь.- И уж кстати, „балдежный“ и „клевый“ тоже никто не говорит».
        - Мне нравится слушать твои стихи, хоть я не понимаю ни слова,- сказал я.- Похоже на шум прибоя.
        - Стишки паршивые, я знаю,- ответила Роза.- Вся иностранная поэзия хороша, пока ее не понимаешь. Я уже рассказывала про ВБД и собаку?
        Меня вновь кольнула ревность.
        - Нет.
        - По соседству беспрерывно лаяла собака, даже ночью, и мы совсем взбеленились. Спать невозможно, телик врубаешь на полную мощь. Когда вконец осатанели, сказали: «Ну сколько можно?» - и пошли разбираться. Увидели больного старика, который уже не мог ходить, и его пса - немецкую овчарку. Собака просто загибалась от тоски. И мы стали ее выгуливать.
        Пес был замечательный - очень дружелюбный, игривый и дурашливый. Мы швыряли ему палки. За ушами у него вкусно пахло гренком с медом. Гулять ходили в половине шестого вечера, когда ВБД возвращался из автомастерской, и вскоре старик в пять двадцать стал просто выпускать пса, и тот на пороге нас поджидал. Мы шли в парк, где утки, старушки с кульками хлеба и собаки. Я шалела от цветов и белок, которых столько лет не видела, любовалась мохнатыми попками толстых пчел, что торчали из колокольчиков. В погожий день мы валялись на травке и ели мороженое. Когда возвращались, я варила кофе по-венски и мы болтали. Потом старик умер, сын его забрал собаку, но мы все равно ходили в парк.
        Знаешь, эти прогулки с псом вернули меня к жизни. Когда уеду из Лондона, веки вечные буду тосковать по маленьким паркам с утками. Вот что я больше всего люблю.
        - Но ведь ты не собираешься уезжать, правда?- спросил я в легком отчаянии, словно уже ее потерял.
        - Мысль мелькает. Надо бы вернуться в Загреб, закончить учебу, и еще хочу помириться с отцом.
        - Не уезжай,- попросил я.
        Роза улыбнулась и сжала мою руку:
        - Ты очень милый.
        - Тебе нравится ВБД?- спросил я.
        - Нет, я бы хотела другого мужчину. ВБД слишком юный, вечно чем-то опечален, он мне как младший брат. Мне нужен кто-нибудь постарше.
        - Твое сердце выхолостилось?
        Роза рассмеялась:
        - Ой, ты запомнил госпожицу Радич!
        - Ты не ответила на вопрос.
        - Нет. Но точно не знаю. Пожалуй, нет. Вряд ли. Сейчас стало полегче.
        - Думаешь, к старому возврата не будет?
        - К чему?
        - Ну, это… торговать собой.
        Роза посмотрела мне в глаза:
        - Конечно, нет. Хотя нельзя зарекаться. От безысходности даже ты на панель пойдешь. Возле общественных туалетов трутся наркоманы, готовые продать свой рот и задницу, а ведь все они думали, что никогда до такого не дойдут.
        - Иди ты!- удивился я.- Прямо-таки трутся?
        Роза скептически хмыкнула.
        - Наверное, захожу не в те туалеты,- недотеписто сказал я.
        - Чего не знаешь, того не видишь. Может, оно и к лучшему.- Роза помолчала и застенчиво улыбнулась: - В следующий раз я тебе кое-что скажу.
        - Да? Что? А сейчас нельзя?
        Она лукаво приподняла бровь и опять смущенно улыбнулась:
        - Сейчас не скажу. Давно уже не терпится, да все не хватало духу. А теперь скажу, так что приходи дней через… пять. Кстати, все истории мои, похоже, рассказаны. Надеюсь, это не очень важно. Ты же все равно вернешься, правда?
        Как сияли ее глаза, как она волновалась! Потом, баюкая на груди конверт с пятьюстами фунтами, я поехал к доктору Пателу - тот прослышал о новом препарате и загорелся его раздобыть. Я сказал, что понятия не имею, когда лекарство будет доступно и появится ли в продаже вообще. Врачи, как и все прочие, вечно ждут чуда.
        26.Мое скверное «я»
        Не обязательно сбрендить, чтобы кого-то так желать.
        Измочаленный желанием, не утихавшим даже после ручной помощи и порции виски, я по-прежнему мучился бессонницей. Стоило закрыть глаза, передо мной возникала Роза - улыбалась, что-то рассказывала. В моем воображении она курила, хотя вообще-то уже бросила. Внутренним взором я видел все изгибы ее тела и легко представлял ее голой, особенно после очередного вечернего сеанса в окне. Я чувствовал прикосновение ее рук и губ. Я лелеял сладкие мечты о том, как женюсь на ней, мы уедем и начнем новую жизнь, полную увлекательных задушевных бесед и неистощимого томного секса. Наверное, я почти спятил. Будь я американцем, вероятно, пошел бы к психиатру. Но ведь все подвластны страсти. Не обязательно сбрендить, чтобы кого-то так желать. Я сделал то, что делает каждый: создал из нее свой мир, в котором и обитал. Все мои планы и надежды были связаны с ней.
        Наша следующая встреча произошла в тот день, когда Себастьян Коу[46 - Себастьян Ньюболд Коу (р. 1956)- английский легкоатлет, бегун на средние дистанции, четырехкратный олимпийский чемпион. В августе 1979г. установил мировой рекорд в беге на милю - 3:48,95. В 1990г. ушел из большого спорта и посвятил себя политической карьере.] установил рекорд в беге на милю. Как раз передали эту новость. Помнится, я подумал: какой смысл бегать, если не уходишь от погони? Хорошо, что я не Себастьян Коу, который бегает ради бега. Интересно, каково ему будет в старости, когда он оглянется на свою жизнь и поймет, что всю юность угробил на беговых дорожках. А ведь мог бы научиться играть на пианино или что-нибудь этакое.
        Перед встречей с Розой я напился. Вышло это случайно, как оно обычно и бывает. В пабе я отобедал с одним клиентом и был уже хорошо подогрет, а потом в Хайгейте вдруг столкнулся со старым приятелем, киприотом по имени Алехандро, с которым мы когда-то вместе играли в школьной футбольной команде. Я был левый защитник, он - вратарь; помню его лихие броски, больше показушные, нежели результативные. После окончания школы мы изредка виделись. Ал, муж болтливой жены и отец пятерых детей, занимался импортом из Греции и Кипра всякой всячины, включая бузуки, фисташки и бедных родственников. У него был «мерседес-кабриолет», и он, конечно, поиздевался над моим поносного цвета «остином», а затем настоял на совместном ужине в греческом ресторане, и я позвонил домой - сказать, что буду поздно. Я знал, что меня ожидает по возвращении: в нейлоновой сорочке и бигуди Огромная Булка храпит в постели, журнал «Она» раскрыт на странице «Вопрос - ответ».
        С нашей последней встречи Ал стал настоящим гедонистом, и отчего-то я заразился его настроением. Как правило, я мало пью, потому что во хмелю буяню, а после мучаюсь бессонницей. И вообще терпеть не могу загулы. Поначалу-то я не сильно опьянел, хотя вопреки своей норме выпил аперитив, потом черт-те сколько вина, да еще залакировал все это греческим бренди. Ал хохмил, рассказал уйму дурацких анекдотов, и я как будто вернулся в свою молодость. Началась гульба, чему весьма способствовали официанты-греки, то и дело подносившие выпивку за счет заведения и тарелки для битья. Потом к нам присоединился хозяин, поскольку Ал был его завсегдатаем и дальней родней, и уж тогда пошел дым коромыслом. Я понимаю, греки всего лишь проявили гостеприимство, и никто, кроме меня, не виноват в том, что потом произошло.
        Сейчас кажется, что все подчинялось какой-то роковой неизбежности. Я не взял такси, хотя был в хлам пьян. Я отказался переночевать у Ала, поскольку боялся утренних объяснений с Огромной Булкой, и пожадничал тратиться на такси до Саттона. Глубокая ночь, на дороге мало машин, рассудил я. Короче, поступил как пьяный: недооценил степень опьянения и переоценил свои водительские навыки.
        Из Хайгейта в Саттон можно проехать через Арчуэй. Катишь себе по Хайгейт-Хилл, а в конце Джанкшн-роуд сворачиваешь к Кентиш-тауну и Кэмдену. Однако на круговом развороте я подумал: почему бы не заехать к Розе? Конечно, мы должны повидаться. Надо ее обнять и сказать, какая она замечательная. Я даже помню, какие слова заготовил: «Роза, ты просто чудо». На Холлоуэй-роуд я свернул налево к ее дому. Ехать-то было недалеко, но удивительно, как я доехал. Нависнув над рулем, я таращился на дорогу, жмурился и тряс головой, чтоб не заснуть. «Дворники» с визгом терлись о сухое стекло - дождя-то не было. Видимо, я их включил, полагая, что включаю фары. Значит, ехал вообще без огней.
        Добравшись на место, я вылез из машины и долго мочился перед каким-то заколоченным домом, а потом не мог управиться с молнией ширинки, закусившей рубашку. Требовались обе руки, но одной я хватался за что ни попадя, дабы не рухнуть. Полагаю, во время дальнейших событий ширинка моя так и была расстегнута. Потом я долго жал кнопку звонка, прежде чем вспомнил, что он не работает. Тогда я стал ломиться в дверь и, не добившись результата, заорал:
        - Роза! Это я! Роза!
        В доме напротив открылось окно, и сиплый женский голос крикнул: «Заткнись, козел, а? Дай людям поспать!» Я обернулся и, чуть не грохнувшись с крыльца, послал ей жест Харви Смита[47 - Харви Смит (р. 1938)- британский чемпион по конкуру. В 1971г. был дисквалифицирован за то, что после безупречного исполнения упражнений показал судьям знак «V», имеющий двойственное значение: если ладонь развернута к адресату, он означает «победа», если наоборот - оскорбление.], но сказал что-то интеллигентное, вроде: «Пошла на хер, лярва!»
        Потом Роза мне открыла. Она была в белой пижаме с узором из розочек, розовом халате с пушистой оторочкой и под стать ему розовых шлепанцах с пушистыми помпонами.
        - Роза!
        Я кинулся ее обнять, но промазал и влетел в коридор, так что Розе пришлось отпрянуть. Я удержался на ногах, ухватившись за стену. Потом привалился к дверному косяку Розиной комнаты и одарил Розу взглядом, полным, как я полагал, собачьей преданности. Я был потный и растрепанный, галстук сбился набок. Утром я обнаружил, что он весь в засохших потеках тарамасалаты и хумуса[48 - Тарамасалата - блюдо греческой кухни, смесь из копченой тресковой икры, лимонного сока, оливкового масла и чеснока. Хумус - ближневосточная закуска из нутового пюре и кунжутной пасты с оливковым маслом, чесноком, соком лимона и паприкой.].
        - Ты пьяный, Крис,- сказала Роза.
        - Нет, вовсе не пьяный,- возразил я.- Еще никогда, никогда, никогда я не был таким трезвым.
        - Сейчас без четверти два.
        - Да ну?- удивился я.- Правда? Без четверти два? Так тебе ж не привыкать.
        - К чему?
        - Вы же гуляли ночь напролет в этом вашем борделе.
        - Я работала в хостес-клубе.
        - Ты работала в борделе.- Я вдруг разозлился.- В грязном бардаке. Самом что ни есть грязном. Нет, что ли?
        - Ты пьян. Иди домой, Крис. Я ложусь спать.
        Я попытался все обратить в шутку - встал на одно колено и умоляюще раскинул руки:
        - Возьми меня с собой, уложи рядышком.
        - Нет, ты пьяный,- твердо сказала Роза.- Приходи, когда проспишься.
        Опять накатила злость. Задним числом легко найти оправдания. Сказались годы жизни с домашним паразитом, который принимает тебя как должное, ничего не давая взамен. Сказалась долгая ненависть к себе, никчемному неудачнику. Вокруг все жили осмысленно и счастливо, а я сумел достичь лишь отчаяния заурядности, прозябающей в пустоте.
        - Ступай домой, Крис,- повторила Роза.
        И я взорвался. Вся накопившаяся злость, вся обида вдруг выплеснулись наружу. Кроме всего прочего, я назвал ее сукой. Мотался по коридору и бубнил: «Сука. Сучья блядская сука». Потом услышал собственный противный скулеж:
        - Почему это мне нельзя лечь с тобой? Почему?
        - После того, как назвал меня сукой?
        Я пытался поймать ее взгляд, но меня так качало, что задача оказалась непосильной, и я привалился к стене. Дышалось тяжело, уже подступала тошнота. И вот тогда мое скверное «я» полезло в карман и достало желтый конверт, набитый смятыми пятерками и десятками из премиального фонда, собранного за последние месяцы. Я презрительно помахал конвертом перед Розином лицом:
        - А если так? А? Меняет дело? Меняет?
        Я всучил ей конверт.
        - Что это?- недоуменно спросила Роза.
        - Пять сотен. Пятьсот бабок. Или это вздорожало наравне с прочим?
        Лицо ее помертвело, она надолго уставила взгляд в пол, потом подняла голову и еле слышно сказала:
        - Я думала, ты очень хороший.
        Глаза ее увлажнились, две слезинки скатились по щекам.
        Я опомнился, злость моя внезапно испарилась. Облаком поглотила невероятная усталость. Сдавило грудь, перехватило горло. Я шагнул к двери, поймал равновесие и шатко спустился с крыльца.
        Я куда-то поехал, надеясь добраться домой, но вскоре понял, что даже не представляю, где нахожусь. Накатила жуткая тошнота. Я успел выскочить из машины, и меня вырвало сквозь решетку, оказавшуюся оградой Клиссолд-парка. Пару раз мы там гуляли, и Роза умилялась, глядя на английских старушек, кормивших уток, и лысых пожилых джентльменов, в одиночестве бросавших в пруд палки для своих дворняг.
        Выворачивало меня долго. Словно кто-то лягал в живот. Саднило горло, обожженное мерзкой кислятиной, изо рта тянулись толстые нитки горькой слюны. Глаза слезились, за воротник стекал холодный пот.
        Когда стало нечем блевать, я помочился сквозь ограду и побрел к машине. Тут я заметил новые покрышки, сиявшие под желтоватым светом фонаря, и вспомнил, что они куплены на деньги из конверта. Меня скорежило от мысли, что Роза пересчитает деньги. Я завел мотор, но уже в конце улицы понял, что нет ни малейшего шанса попасть домой. Я заехал на тротуар и выключил зажигание. Мне еще достало сил перебраться назад - там я завернулся в покрывало с сиденья и впал в ступор.
        Утром затекшее тело ломило, словно меня переехали; япроснулся, когда народ уже шел на работу. Я разогнулся и остолбенел: мимо прошагал Верхний Боб Дилан - в спецовке, с синим инструментальным ящиком в руке. Через пару секунд я сообразил, что остановился прямо перед маленькой грязной автомастерской Морриса Майнора, где ВБД работал.
        Боясь, что он меня заметит, я выждал, пока ВБД зайдет в мастерскую, поспешно перебрался на переднее сиденье, доехал лишь до кругового разворота и, повинуясь странному порыву, припарковался на стоянке жилого дома на Майлдмэй-роуд, уронил голову на руль и заплакал.
        27.Дырки в кишках
        Дверь открыл Верхний Боб Дилан.
        - Давай уж, заходи,- сказал он.
        Я выждал неделю. Прекрасно понимал, что надо тотчас прийти и извиниться, но от собственной низости было так стыдно и гадко, что не хватало духу показаться ей на глаза. И вот наконец я пришел. От смущения пылали щеки, екало в животе. В дрожащих руках я держал огромный, невероятно душистый букет из пятидесяти красных роз.
        Я вошел в дом и будто новыми глазами увидел обвисшую проводку, замызганный туалет, где сквозь обвалившуюся штукатурку зияла дранка, скрипучую лестницу в подвал, не знавшую дорожки, и причудливые граффити на стенах, оставленные прежними обитателями.
        - Где Роза?- спросил я.
        - Не знаю,- ответил Боб Дилан.- Уехала.
        - Уехала?
        - В прошлые выходные. Прикатил большой фургон, они с каким-то верзилой загрузили вещи и отбыли. Понятия не имею куда. Знаю только, что до этого она сидела у себя и плакала.
        - Плакала?
        - Дверь не открывала. Я приносил ей чай и поесть, но все оставлял под дверью. От ее рыданий прям сердце разрывалось. Не знаю, что ты с ней сделал, но теперь ее нет, и уезжала она в слезах.
        - Ничего я с ней не сделал,- опешил я.
        - Видимо, сделал. Она только сказала, что среди ночи ты заявился пьяный и вел себя мерзко.- ВБД покосился на меня неприязненно.- Ты ей очень нравился. Часто это говорила.
        - Она не оставила какого-нибудь адреса? Куда можно написать?
        - Нет. Почта приходит, и я не знаю, что с ней делать.- ВБД кивнул на кучку писем на полу.
        Я их поднял и проглядел.
        - Тут письмо для Дубровки,- удивился я.- А еще для Йосипы и Саши.
        - Все Розе. Вон еще письмо для Марии.
        - Зачем ей столько разных имен?
        - А ты знаешь, как ее взаправду звали?
        - Что значит - взаправду?
        ВБД глянул искоса:
        - Я вот сомневался, что знаю ее настоящее имя. Здесь она проживала как Шэрон Дидзбери. Я, как тебе известно, числюсь Джоном Хорроксом. Скульпторша-невидимка, которая вроде как обитает наверху, значится как Рути, хотя ее зовут Аманда. Полный дом подозрительных личностей. О Розе я знаю лишь то, что она сама рассказала.
        - Она рассказывала то же самое, что и мне?
        - Откуда я знаю?
        - Она говорила, что переспала с отцом, а под кроватью у нее черный чемодан, набитый деньгами?
        - Да, это говорила. Правда, в чемодан я не заглядывал.
        - А что однажды ее похитили?
        - Подвальные насильники? Да, об этом тоже. А тебе рассказала, что одного она убила?
        Я покачал головой:
        - Говорила, мол, купила нож, но этого человека больше не видела. Про убийство словом не обмолвилась.
        Бод Дилан усмехнулся:
        - Мне она сказала, что мужик все-таки пришел в клуб и она его крепко напоила, а потом усадила в такси и отвезла в порт, заранее присмотрела заброшенный пакгауз. Села на корточки, будто собирается отсосать, и зарезала гада. Мол, как раз получился нужный угол удара. Главное, говорила, чтоб был нужный угол. Беспрестанно его поминала. Я так понял, почерпнула из отцовских рассказов.
        Я оторопел:
        - Вот как? Может, не хотела меня пугать? Потому и не рассказала. Нож-то она показывала.
        - Очень острый.
        - А в полицию заявить ты не думал?
        - Мысль мелькнула. Но я к себе прислушался и понял, что если даже это правда, то мне хмыря не жалко.
        И тут я вдруг разуверился во всех Розиных историях. Мне как будто дырявили кишки. Я не знал, что делать и что говорить.
        - О жильцах этого дома знаешь лишь то, что тебе расскажут,- сказал Боб Дилан.- Вот я могу назваться внебрачным сыном персидского шаха, и поди знай, правду я говорю или нет, ведь так?
        - Но зачем тебе?
        Боб Дилан глянул сочувственно:
        - Вот ты гораздо старше меня, а чего-то не понимаешь, а? Все сочиняют байки, чтобы казаться интереснее. Бывает, делают что-то, лишь бы потом нашлось о чем рассказать. Я сам так поступал. Роза тебя завлекала, чтобы ты возвращался. Похоже, все ее рассказы, которые я слышал, были генеральной репетицией перед встречей с тобой. Ты уж сам пораскинь мозгами, зачем ей это понадобилось.
        - Почему-то раньше нам с тобой не удавалось поговорить, а?- сказал я.
        - У меня есть кой-какие байки, но ты в меня так не втюришься, чтобы их слушать,- ответил ВБД.
        - Мне тут в голову пришло, жалко, что нельзя познакомить тебя с моей дочерью. Она вот тоже обожает Боба Дилана. С таким кавалером я бы смирился. Хотя могу и познакомить, если не проболтаешься, что я сюда приходил.
        ВБД усмехнулся:
        - Благодарю за комплимент, но, если честно, у меня и без твоей дочки полно забот. С Сарой бы разобраться.
        Он подал мне письмо - из тех, что лежали под дверью. Темно-желтый конверт с пятьюстами фунтами. На нем надпись: «Крису».
        В конверте вместе с деньгами лежала записка. На розовом листке в клетку, словно из тетради по арифметике, синей шариковой ручкой были выведены аккуратные буквы: Mislila sam da me volis.
        Я показал записку ВБД, но он пожал плечами:
        - Наверное, на сербскохорватском.
        - По-моему, сербский алфавит, как у русских. А тут нормальные буквы.
        - Кажется, хорваты пишут латиницей.
        - Она терпеть не могла хорватов.
        - Ну и что? Иногда я не выношу англичан. Хотя сам англичанин. И потом, всякий образованный серб сумеет написать латиницей.
        Я еще много раз наведывался к ВБД - узнать, нет ли от Розы вестей,- но все напрасно. Груда писем росла. Теперь я жалею, что их не забрал,- прочел бы, отдал переводчику. Но вот не забрал, запоздало проявил тактичность. Однажды исчез и Боб Дилан. Не представляю, куда он делся и что с ним сталось. Даже не знаю, как его звали-то. Известно только, что в домовой книге он числился Джоном Хорроксом и порой надевал огромные мокасины своего предшественника.
        Долгие годы я тщетно искал Розу - наводил справки, посылал запросы в посольства и даже в Загребский университет. На поиски легко истратил гораздо больше пятисот фунтов. Несколько раз съездил в Югославию - вместе с женой, которая наши поездки считала странным отпуском. Я много узнал об этой стране и уже считал себя почетным югославом. Я сильно переживал из-за смерти Тито, все думал, каково Розе. Через восемь лет вновь о ней тревожился, когда албанцы поднялись на косовских сербов и все стало рушиться карточным домиком. Лишь бы ее не накрыло этим шквалом неистовства, а потом этой сокрушительной волной национальной депрессии, думал я, ибо Сербия стремительно съеживалась. Еще я думал, сохранила ли она хоть какие-нибудь теплые воспоминания обо мне.
        Что до меня, я знаю: она была моим последним великим шансом. После нее у меня уже не осталось духу на новую попытку.
        Конечно, я сразу кинулся перевести записку, но еще долго бился над многозначным смыслом этого послания, которое Роза нарочно оставила на сербскохорватском, дабы я поднапрягся его понять. В югославском посольстве на Белгрейв-сквер, 28, дама в приемной перевела записку и, вскинув бровь, вернула мне.
        - Да, очень печально и трогательно,- сказала она.
        Теперь я старик, но от давно опалившего меня пламени по имени Роза до сих пор теснит грудь и саднит горло. С годами боль ничуть не стихает. Эдакий метафизический рак. Ни на секунду я не забывал ее мягкий милый голос, будто слышал ее рассказы, но вот облик ее со временем померк - у меня ведь никогда не было фотографий. Печально, но если б нынче мы встретились на улице, может, даже не узнали бы друг друга. Я все еще всматриваюсь в прохожих и пусть ничего не жду, однако не расстался с надеждой. Бывает, подумаешь: теперь уже все,- и тотчас надежда вспыхнет опять.
        Я примерно знаю, сколько мне осталось. С каждым днем руки мои все слабее, можно прикинуть поступь болезни.
        Я уже говорил, что жена моя умерла. Я часто ее вспоминаю и порой сам удивляюсь, как сильно по ней скучаю. Первые года четыре я ее очень любил, потом дико возненавидел. А потом только жалел ее - человека, кто день за днем просто существовал, ничего особого не достиг и прожил совершенно бесстрастную жизнь, так и не поняв, что другие могут сгорать от страсти.
        Главное, я не понимаю, что она-то во мне нашла? О чем думала? Что любой сгодится? Почему считала себя вправе захапать и растоптать мою жизнь? Неужто в ней не шевельнулось хоть крохотное сочувствие ко мне? Лучше бы она нашла кого-нибудь сродни себе, а не тащила меня в мрачный темный тоннель своей лишней жизни.
        Свои последние дни я бы хотел провести с дочерью. Уж она-то - шаровая молния, совсем не похожа на мать. Дочь - лучшее, что я сотворил в этом мире, но сейчас она в Новой Зеландии, и меньше всего я хочу быть ей обузой, ведь она на пути к успеху, вот-вот станет известной. Новая Зеландия - славное местечко. Напоминает Англию моей молодости, населенную спокойными, приличными и забавными людьми, которые ели хлеб с маслом и носили мешковатую одежду. Дочь второй раз замужем, я лишь однажды видел нового зятя.
        Я подумываю продать дом в Саттоне, чтобы осилить уход, который мне вскоре понадобится. К тому же я стал очень плохо слышать, а глухота сильно обособляет. Притворяешься, будто понимаешь, что тебе говорят, хотя по правде не понимаешь ни черта. Никогда наверняка не знаешь, что происходит, а другим очень утомительно орать тебе в ухо или писать записки.
        Я живу счастливыми воспоминаниями о далеком прошлом: шропширское детство с братом и сестрами и Розины истории перед газовым камином в бесхозном доме.
        Я по-прежнему не ходок по шлюхам и, как выяснилось, за всю жизнь так ни с одной и не сладился.
        Наверное, Верхнему Бобу Дилану уже за пятьдесят. Интересно, достиг ли он чего-нибудь? Вполне возможно. Вряд ли осуществились его мечты стать кем-то из ряда вон, однако он смышлен, а такие люди, знаю по опыту, неожиданными путями восходят к вершине. Любопытно, он еще играет на электрогитаре «К Элизе»? И живы ли громадные мокасины?
        Я храню Розину записку. В бумажнике она сильно затерлась и истончилась на сгибах. Я скрепил ее клейкой лентой, но со временем та пожелтела и задубела. Я пошел в библиотеку и попросил заламинировать листок. Теперь, когда рядом никого и я живу сам по себе, я прилепил записку над письменным столом. Время от времени надеваю очки и разглядываю хвостатые буквы на розовом листе из тетради в клетку. Пытаюсь представить Розино лицо и услышать, как она произносит эти слова. Я будто вижу укор в ее глазах и чувствую ее боль. С того самого дня я живу в неизбывном стыде.
        Я вспоминаю нашу последнюю встречу, думаю о том, что Роза не успела о чем-то сказать, хотя так готовилась, представляю, как потом она долго плакала, как собрала вещи и сбежала. Чем больше думаю, тем очевиднее, что все это означало лишь одно. Лишь тогда записка обретает смысл.
        Роза написала: «Я думала, ты меня любишь».
        notes
        Примечания
        1
        Буржуазный брак обул нашу страну в домашние шлепанцы и скоро приведет ее к вратам смерти (фр.). Пер. Н. Немчиновой.
        2
        Зима недовольства - события 1978-1979гг. вВеликобритании, когда в результате профсоюзных акций многие общественные службы пришли в упадок. Термин заимствован из исторической хроники Уильяма Шекспира «РичардIII»: «Сегодня солнце Йорка превратило // В сверкающее лето зиму распрей…», актI, сцена 1. Пер. Б. Лейтина.- Здесь и далее примеч. перев.
        3
        Энди Уорхол (Андрей Вархола, 1928-1987)- американский художник, сын эмигрантов из Словакии, продюсер, дизайнер, писатель, коллекционер, издатель журналов и кинорежиссер; культовая персона в истории поп-арта. Лу Рид (Льюис Аллан Рид, р. 1942)- американский рок-музыкант, поэт, вокалист и гитарист, автор песен.
        4
        Боб Дилан (Роберт Аллен Циммерман, р. 1941)- американский автор-исполнитель песен, поэт, художник и киноактер. Согласно журналу «Роллинг Стоун», вторая по значимости фигура (после «Битлз») в истории рок-музыки.
        5
        «Ху» (The Who, с 1964)- английская рок-группа, один из самых популярных коллективов в истории рок-музыки.
        6
        Вьетнамские войска вторглись в Пномпень 7 января 1979г.
        7
        Старый мореход - персонаж поэмы «Сказание о старом мореходе» (1797-1799) английского поэта-романтика, представителя «озерной школы» Сэмюэла Кольриджа (1772-1834).
        8
        Луис Ламур (1908-1988)- американский писатель, плодовитый автор вестернов.
        9
        Фицрой Хью Ройл Маклин (1911-1996)- шотландский политик, военный и писатель, возможный прототип Джеймса Бонда.
        10
        Песенка Арчи Райса, артиста мюзик-холла, главного героя пьесы английского драматурга Джона Осборна «Затейник» (The Entertainer, 1957); впервой постановке Арчи сыграл Лоренс Оливье.
        11
        Цитата из эстрадной песни Гарри Каслинга и К. У. Мёрфи «Прогуляемся по Стрэнду» (Let's All Go Down the Strand, 1910).
        12
        Эйри Нив (1916-1979)- британский военный, адвокат и политик, член парламента; погиб 30 марта 1979г. при взрыве автомобиля, заминированного перед Палатой общин. Хотя автор говорит об Ирландской республиканской армии (ИРА), ответственность за теракт взяла на себя Ирландская национально-освободительная армия.
        13
        «Миддлмарч» (Middlemarch: A Study of Provincial Life, 1871-1872)- знаменитый роман английской писательницы Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс, 1819-1880).
        14
        Георгий Петрович Карагеоргий (ок. 1762-1817)- руководитель первого сербского восстания против Османской империи, основатель династии Карагеоргиевичей. При рождении получил имя Георгий, прозвище Карагеоргий («кара» - по-турецки «черный») возникло из-за его смуглости и вспыльчивости. Матия Губец (Амброз Губец, 1538-1573)- предводитель крестьянского восстания в Хорватии и Словении в 1573г.
        15
        В 1953г. капитан Питер Таунсенд (1914-1995), конюший короля ГеоргаVI, сделал предложение принцессе Маргарет (1930-2002), младшей сестре королевы ЕлизаветыII; принцесса Маргарет согласилась, но, поскольку Таунсенд был разведен, британское общество брак не одобрило, Маргарет не захотела отказаться от своего права на наследование престола и в 1955г. публично объявила о разрыве с Питером «ввиду обязанностей перед страной». Уоллис Симпсон (Бесси Уоллис Уорфилд, 1896-1986)- с 1937г. супруга герцога Виндзорского, короля Великобритании ЭдуардаVIII (1894-1972), который, пожелав жениться на дважды разведенной американке, в декабре 1936г. отрекся от престола.
        16
        Барбара Картленд (1901-2000)- английская писательница, плодовитый автор любовных романов. «Все мои героини,- писала она,- девственницы, молоды и прекрасны. В любви для них главное не секс, а трепетные душевные порывы. Они не переспят с мужчиной, пока он не наденет им обручальное кольцо. Во всяком случае, уж не раньше 118-й страницы».
        17
        Энтони Нил Уэджвуд Бенн (р. 1925)- политический деятель, лейборист, в прошлом многолетний депутат парламента и член кабинета министров Великобритании.
        18
        «Лондонские улицы» (Streets of London, 1969)- песня английского фолк-музыканта, гитариста и автора песен Ральфа Мактелла (Ральф Мэй, р. 1944).
        19
        Йоркширский Потрошитель Питер Уильям Сатклифф (Питер Уильям Кунан, р. 1946)- серийный убийца, действовавший на севере Англии в 1975-1980гг.; в1981г. был приговорен к 20 пожизненным срокам заключения за убийство 13 женщин и нападения еще на семь.
        20
        Клифф Ричард (Гарри Роджер Уэбб, р. 1940)- британский эстрадный певец, популярный в период до появления «Битлз», солист группы The Shadows; общий тираж его дисков составил более 250млн экземпляров. Бинг Кросби (Гарри Лиллис Кросби, 1903-1977)- популярный американский певец и актер; общий тираж его записей - более 500млн.
        21
        Марк Фройдер Нопфлер (р. 1949)- британский рок-музыкант, гитарист, певец и композитор, на протяжении многих лет солист рок-группы Dire Straits.
        22
        Имеется в виду песня Дилана «С нами Бог» (With God on Our Side, 1963) с альбома The Times They Are A-Changin' (1964).
        23
        Сэр Освальд Эрнальд Мосли (1896-1980)- британский политик, основатель Британского союза фашистов.
        24
        Цитата из песни Дилана «Подземный блюз тоски по дому» (Subterranean Homesick Blues, 1965) с альбома Bringing It All Back Home (1965).
        25
        Франсуаза Мадлен Арди (р. 1944)- французская певица и актриса, «лицо» фирм «Шанель», «Пако Рабан», «Ив Сен-Лоран», один из эталонов красоты в 1960-х гг.
        26
        Зульфикар Али Бхутто (1928-1979)- президент и премьер-министр Пакистана; входе военного переворота 1977г. был свергнут и 4 апреля 1979г. казнен.
        27
        Блаженный Иоанн ПавелII (Кароль Юзеф Войтыла, 1920-2005)- Папа Римский, стал предстоятелем Римско-католической церкви 16 октября 1978г.
        28
        Рагу из мяса и овощей (сербскохорв.).
        29
        «Кабацкие телки» (Honky Tonk Women)- сингл британской рок-группы The Rolling Stones, вышел 4 июля 1969г.
        30
        Рухолла Мусави Хомейни (ок. 1900-1989)- иранский политический деятель, аятолла исламской революции 1979г. вИране.
        31
        Дада Уме Иди Амин (ок. 1928-2003)- президент Уганды в 1971-1979гг., создатель одного из самых жестоких тоталитарных режимов в Африке. Проиграв войну Танзании, бежал из страны 11 апреля 1979г.
        32
        «Я переживу» (I Will Survive, октябрь 1978)- песня Фредди Перрена и Дино Фекариса, ставшая популярной в исполнении Глории Гейнор; рассказ о человеке, который расстался с любимым, но берет себя в руки и намерен жить дальше. Песня часто используется как гимн феминистского движения, гей-сообщества и ВИЧ-инфицированных.
        33
        «Султаны свинга» (Sultans of Swing, июль 1977)- первый сингл Dire Straits.
        34
        Леонард Джеймс Кэллахэн (1912-2005)- политик-лейборист, премьер-министр Великобритании в 1976-1979гг.
        35
        Маргарет Тэтчер (Маргарет Хильда Робертс, р. 1925)- лидер Консервативной партии, 71-й премьер-министр Великобритании (1979-1990), победила на выборах 3 мая 1979г.
        36
        В сентябре 1978г. на Конгрессе британских профсоюзов Кэллахэн объявил, что в текущем году всеобщих выборов не будет, и спел песню Фреда Ли и Гарри Питера «Ожидание у церкви» (Waiting at the Church, 1906), впервые исполненную певицей и комической актрисой мюзик-холла Вестой Викторией,- о девушке, которая одолжила жениху все деньги, чтобы тот купил дом, однако на свадьбу жених не явился, поскольку его не пустила нынешняя жена.
        37
        «Роксана» (Roxanne, 1978)- песня английского музыканта и автора песен Стинга и группы The Police, выпущенная сначала синглом, а затем вошедшая в дебютный альбом группы Outlandos d'Amour; песня написана от лица человека, полюбившего проститутку.
        38
        Имеется в виду дюна де Пила - высота 115м, длина около 3км, ширина около 600м.
        39
        Джон Уэйн (Мэрион Роберт Моррисон, 1907-1979)- американский актер, «король вестерна»; умер 11 июня 1979г.
        40
        Имеется в виду песня «Не оторвать глаз от тебя» (Can’t Take My Eyes off of You, 1967) Боба Кру и Боба Гаудио, впервые исполненная солистом группы The Four Seasons Фрэнки Вэлли. «Охотник на оленей» (The Deer Hunter, 1978)- художественный фильм режиссера Майкла Чимино о судьбе трех молодых американцев славянского происхождения, призванных на войну во Вьетнаме.
        41
        «Дестри снова в седле» (Destry Rides Again, 1939)- вестерн американского кинорежиссера и актера Джорджа Маршалла, одна из экранизаций одноименного романа Макса Брэнда; вместе с американским актером Джеймсом Стюартом (1908-1997) в фильме сыграла Марлен Дитрих.
        42
        «Обстоятельства переменились» (The Case Is Altered, 1609)- одна из первых комедий английского поэта, драматурга, актера и теоретика драмы Бена Джонсона (1572-1637).
        43
        Американский боксер Мохаммед Али (Кассиус Марселус Клей, р. 1942) одержал победу над Сонни Листоном 25 мая 1965г. Об уходе из бокса он объявлял в 1978 и 1979гг., но окончательно покинул ринг лишь в декабре 1981г., проиграв Тревору Бербику.
        44
        Соперничество теннисисток Крис Эверт (р. 1952) и Мартины Навратиловой (р. 1956) продолжалось с 1973 по 1988г.; здесь имеется в виду финальный матч Уимблдонского турнира, состоявшийся в субботу, 7 июля 1979г.
        45
        «Мне не люб понедельник» (I Don’t Like Mondays, 21 июля 1979)- песня Боба Гелдофа, записанная его группой The Boomtown Rats сначала синглом, а затем на альбоме The Fine Art of Surfacing. Композиция была написана после трагедии в Сан-Диего, Калифорния, где в понедельник, 29 января 1979г., 16-летняя Бренда Энн Спенсер из окна своего дома открыла стрельбу из автоматической винтовки по ученикам начальной школы, убила двух работников школы и ранила восемь учеников и полицейского. Объясняя свое поведение, она сказала: «Не люблю понедельники, а так все же повеселее».
        46
        Себастьян Ньюболд Коу (р. 1956)- английский легкоатлет, бегун на средние дистанции, четырехкратный олимпийский чемпион. В августе 1979г. установил мировой рекорд в беге на милю - 3:48,95. В 1990г. ушел из большого спорта и посвятил себя политической карьере.
        47
        Харви Смит (р. 1938)- британский чемпион по конкуру. В 1971г. был дисквалифицирован за то, что после безупречного исполнения упражнений показал судьям знак «V», имеющий двойственное значение: если ладонь развернута к адресату, он означает «победа», если наоборот - оскорбление.
        48
        Тарамасалата - блюдо греческой кухни, смесь из копченой тресковой икры, лимонного сока, оливкового масла и чеснока. Хумус - ближневосточная закуска из нутового пюре и кунжутной пасты с оливковым маслом, чесноком, соком лимона и паприкой.