Когда вырастают дети Ариадна Борисова
        За чужими окнами Только представьте: вы давным-давно замужем, и ваши вечные соперники - тапочки и телевизор - уже давно завладели сердцем вашего мужа. Подрастает умница-дочка, уже сама входящая в возраст невесты, и надежд на любовь или мужское внимание у вас ноль. Но как раз в этот момент в дверь вашей квартиры звонят, и на пороге появляется… странный молодой человек с подозрительными усами, который уверяет вас, что является вашим давним поклонником! Дочь в шоке, у мужа брызжут из глаз искры от неожиданно обнаружившегося факта, что вы, оказывается, по-прежнему красивая женщина. Забавно, не правда ли? Но каких последствий ждать после этого?
        Ариадна Борисова
        Когда вырастают дети
        Сны старого двора
        Когда-то Комсомольскую площадь окружали деревянные общежития-бараки, ныне уже снесенные. Дети вообще их не видели, а знают только, что американского президента Обаму зовут Бараком. Вместо тех общежитий люди построили крупнопанельные каменные дома, и площадь незаметно превратилась в двор, такой обширный, что произносить нужно с большой буквы - Двор. Еще в прошлом году он служил шести корпусам: одно здание развернуто фасадом к дороге, второе углом и четыре друг против друга. Дальше зиял пустырь, окаймленный полосой густого кустарника, из которого без разбега взмывает к небу крутая краснопесчаная сопка - Красная гора. Тропинка к бору ведет с другого, не отвесного, склона, со Двора не видно. Ребятня в любое время года гоняла на пустыре в футбол, а весной там возвели седьмой дом, и Двор со стороны сопки замкнулся. Высоко-высоко на ней темнеет сосновый бор, богатый под осень рыжиками и маслятами. Район Красной горы считается окраиной города, хотя какая это окраина - центр через четыре улицы. Многонаселенный Двор сам-то как городок.
        Напротив углового дома расположился парк Новогодний. Не поднялась рука у строителей на древнее дерево - ель-бабушку, окруженную дочерьми и пушистыми внучками. Рядом люди посадили березы, и вырос лесок. Он занимает от силы тридцать соток, так что называть его «парком» немного чересчур, но горожане любят этот уголок и ухаживают за деревьями. К зимним праздникам родители малышей наряжают ели игрушками.
        Лесок упирается в белый магазин, похожий на торт, с простым радушным названием «Хлебный». Здесь всегда вкусно пахнет свежей выпечкой и, к сожалению, выхлопными газами. Мимо магазинного окна то и дело шныряют автомобили. Двору не по душе шершавое движение шин по телу. Грунтовая в том месте поверхность неприятно вибрирует и гудит.
        Позади парка выстроилась шеренга кирпичных гаражей. За ними в стихийном нагромождении незаконных гаражей-вагончиков, как атаман на коне в гуще пеших разбойников, стоит незавершенное здание. Городские власти постоянно грозятся снести вагончики и освободить подъезд к заброшенному строению, да все руки не доходят. Величественный дом с колоннами, предназначенный для каких-то общественных целей, начали возводить в советское время, но довести до сдачи не успели. Сооружение пережило все депутатские и чиновничьи обещания позаботиться о нем, смену государственного строя, массу политических событий и троих полукриминальных хозяев. Имя теперешнего владельца сохраняется в тайне.
        Дорога сворачивает от «Хлебного» и ведет на улицу, вдоль и поперек исхоженную ногами юных жителей Двора. Заканчивается она школьной аллеей и, соответственно, школой. Улица недлинная, но бойкая, с обилием мелких кафе, киосков, магазинов, а посередке, испуская вечером стеклянное апельсиновое сияние, красуется огромный супермаркет «Кипежград». Впрочем, Двору мало что известно о соседних улицах, он же на них не заглядывает. Зато в курсе секретов своих обитателей. Черпает новости и слухи у пенсионеров, отдыхающих на расставленных повсюду скамейках. Ему нравится легкий стариковский треп, вовсе не такой уж ядовитый и порицательный, как полагают молодые. Скорее информативный. И воспоминания о прошлом Двор любит. Тоже есть что рассказать о боевой комсомольской молодости.
        Во времена существования площади люди жили бедно, несыто, но дружно, и пирожки в общих кухнях стряпали сообща на всю детвору. А дети подкармливали бродячих собак и кошек. В нынешнее же время соседи даже на одной лестничной площадке порой еле знакомы. Кивнут друг другу и разбегаются по своим делам. Все куда-то спешат, никто не обращает внимания на приблудившуюся ко Двору кошку-сиротку. Когда кто-нибудь подходит с мусором к бакам, где она сидит чаще всего, Двор затаивает дыхание. Посылает весть: возьмите бедолажку, возьмите! Не берут. Не слышат мольбы о помощи.
        Если приладить к слову «весть» приставку «со», как предложение к взаимодействию, получится «совесть». Наверное, у людей повредился коммутатор приема вестей и с приставкой это слово не принимает.
        Честно сказать, без совести людям жить легче. Огорчений меньше, сон спокойнее. Занятому человеку только мешает ее надоедливый глас, времени не напасешься слушать. Да хоть бы эта брюзга похвалила разок за добрую мысль - не дождешься. Вечно чем-то недовольна, не поймешь, чего требует, в чем обвиняет. Прокурорша нашлась… Двору кажется, что так думают некоторые дамы и господа. Будь у него язык, ох и устроил бы он им выволочку! Увы, негде языку разместиться. У Двора и головы-то нет в стандартном представлении.
        Отдельные человечьи особи приспособились болтать языками без всякого участия мозгов. Но напрасно считается, что Двор не имеет собственных мыслей и мнений. Еще как имеет! Не зря же он, вольно или невольно, одушевлялся на протяжении жизни четырех поколений людей. Привыкнув размышлять на их языке, Двор перестал понимать кошачье мяуканье, шелест деревьев и щебет птиц. Так перед ребенком зарастает кожицей человеческих слов хрупкая молвь остального мира, которую дети понимают, пока не начинают говорить.
        Если бы Двор мог разговаривать, он бы первым делом поблагодарил одну славную женщину. Когда еще училась в школе, она написала сочинение на тему «Почему мы любим наш двор». Двор сказал бы ей спасибо за сердечный отзыв о его службе и спросил бы, как умудрились люди потерять смысл множества слов.
        Комсомольская площадь была твердо уверена, что слово «любовь» означает чувство, и удивилась бы выражению «заниматься любовью». Определений у этого физиологического акта в любой части речи воз и маленькая тележка. В скабрезном фольклоре любовь близка к категории овоща, с которым рифмуется, поэтому ее, как овощ, можно купить, продать, расплатиться ею за услугу,- в общем, с помощью любви можно произвести кучу операций в сфере рыночных отношений. Понемногу блатной жаргон и площадная (дворовая) лексика объединяют свой соленый состав. Знакомые домовые жалуются Двору - хозяева без матюгов шагу не ступят, уши завяли… А гривуазный глоссарий тянет к себе вниз все новые и новые слова, шарит липкими пальцами в пластах устаревающего сленга. Раньше алкоголики, выйдя во Двор, невинно предлагали приятелям «трахнуть по маленькой». Нынче такое словосочетание чревато эхма какой статьей…
        Двор покряхтывает, стыдливо вздыхает: опять разворчался к ночи. Что поделаешь - старик… Ай! Или старуха?! Один политик сказал: «Если бы у бабушки были определенные половые признаки, она была бы дедушкой». Двор вычитал это мудрое политическое изречение в газете. Он много чего узнает из содержимого урн. Бог миловал, нет у него биологических и гендерных признаков пола. А то бы мозги сломал, прикидывая, куда спрятать от женщин одну из двух главных образующих низкопробного словаря, схожую очертаниями с Царь-пушкой… М-да. Пожалуй, он все-таки мужчина.
        Как всякой пожилой личности, Двору иногда хочется почитать нотации влюбленным старшеклассникам. Свидания они обычно назначают друг другу в Новогоднем парке и некоторые ой-ё-ёй что творят! «Поцелуй меня везде, что-то где-то (забыл) мне уже». Песня. Двор слышал тысячи песен, попробуй запомнить. В этой рифма совсем неправильная. Вертится на уме что-то более подходящее к слову «везде»… Тьфу ты, не вспомнить никак. Склероз. Двор сурово предостерег бы поцелуйщиков: «Песня песней, но могут быть и дети. Заводить детей детям рано». Пересказал бы им недавно прочитанную статью о квартирном вопросе, особенно остром для большинства молодых родителей.
        Двор нежно покачивает свое ненаглядное дитя: «Спи, малыш, баю-бай…» Да, несмотря на отсутствие репродуктивных органов, он исполнил свой мужской долг по продолжению рода. Детская площадка - поздний ребенок. Ее оборудовали, завершив строительство шести домов. На звонкоголосой баловнице кокетливая девчоночья панамка в виде мухомора, но кто она - девочка или мальчик - не очень ясно. Вся в папу. Маленький дворик с одинаковым упоением лепит с девочками песочные куличи и возит с мальчиками грузовики по горкам. Или играет в войнушку…
        Плоская отцовская грудь трепещет под асфальтовой броней. В углу песочницы похоронен забытый кем-то игрушечный автомат. Ветер осени забросал оружие листьями, время засыпало песком… Двор смутно помнит: повзрослевшие мальчики уходили с площади Комсомольской… Так давно… Ни один не вернулся.
        Время идет, уходят дети. Что бы Двор ни думал о нежелательности ранних браков, он рад рождению новых людей. Ему подарена уникальная возможность наблюдать за человеческими птенцами день за днем, год за годом, от первых шажков до вылета из родительского гнезда. «Юность летит как крылатая птица, взлетит и умчится…» Как жаль, боже мой, как жаль! Но двор недаром подозревает в себе наличие мощного биополя: не те ушедшие на войну комсомольцы, но другие выросшие дети не однажды возвращались. Взрослые игры на поверку оказываются утомительными, а возраст отнюдь не панацея от ошибок. Двор изо всех сил старается вернуть мальчикам и девочкам их самих, настоящих.
        Дворик детства примостился на груди старого двора доверчиво и уютно, как малая родина в большой. Здесь, в нехитрой конструкции железных горок, лесенок, турников, укрепляется иммунитет, оберегающий человека от равнодушия к месту, где он появился на свет. Первые синяки и шишки, полученные на щадящем песке детской площадки, можно считать прививками. Человек учится падать и вставать. Все потом поменяется - внешность, мысли, чувства, друзья, окружающий мир - и только тяга к родному Двору останется прежней. Людей всегда тянет туда, где их любили и любят.
        Двор не представляет себя без людей. Кто он без них? Так, пустое место. Как ему жить, безлюдному? Никак не жить. Вот что такое любовь. А вы говорите… Но люди его удивляют. Они непредсказуемы. Люди любезны с посторонними, с близкими же часто грубы, и обижают их чаще, чем чужих. Судят строже, не в силах простить, мучают и мучаются сами, а если прощают, то так, что лучше бы ушли. Или уходят не до конца. И даже если совсем уходят,- мечутся, ищут другую любовь, оставляя после себя угли потухших костров, хотя знают в душе, что не найдут. Ох, люди! Сколько их - столько ошибок, и нет страшнее ошибки, чем опоздать с прощением и прощанием. С раскаянием… Двор не раз видел, как людей увозили в закрытых ящиках с цветами в тот таинственный двор, откуда не возвращаются…
        Но вот потемнели окна, за которыми живет красивая молодая женщина с волосами цвета скошенного поля. Гаснут окна. Там, где оранжевые шторы, светло: мальчик, влюбленный в девочку из нового дома, читает перед сном. А желтая лампа в доме напротив будет гореть долго. Журналистка обязана сдать завтра утром большой материал на пятничную «толстушку».
        В домах еще не спят, за окнами - суетливая, пестрая, неповторимая жизнь. Один французский писатель назвал ее человеческой комедией. Сложный жанр, но праздничный, в финале почти всегда примирение. Ночами Двор видит человеческие комедии-сны и никак не может понять: сны - это жизнь людей, или жизнь людей - сны?..
        Пора на боковую. То есть для Двора скорее на спиновую. Он устраивается поудобнее. Скоро придут сны.
        Двор любит, любим и счастлив новыми наблюдениями: следами двух пар сапожек на детской площадке; именем «Надя», вырезанным перочинным ножом на спинке скамьи в Новогоднем парке; очертаниями фигурки девушки в квадрате бьющего из подъезда света; летучей тенью юноши на стене… Ничто не вечно под луной, но не может же все, что Двор любит, просто взять и исчезнуть! Этого не может быть, потому что этого, как очень правильно заметил один русский писатель, не может быть нико… Ш-ш-ш… Тихо…
        Сон первый, комедийный. Здравствуй, папа, Новый год!
        Возраст флюидов
        Всякий человек помнит запахи детства. Женя любила войти с бабушкой в нагретую солнцем теплицу, приготовленную для огурцов, и крепко втянуть в себя терпкий воздух. Он был полон мощных запахов земли, шампиньонов и медных монет, как они пахнут в запотевшей ладошке. Восьмилетняя Женя тогда понятия не имела, что этот притягательный аромат испускает выветренное, но вполне натуральное удобрение навоз.
        Она видела, как соседский бульдог нюхал цветы. Значит, у него было нестандартное, по собачьим меркам, обоняние. Неправильный пес бежал-бежал за хозяином и вдруг резко остановился возле клумбы с анютиными глазками. Он нюхал их с таким наслаждением, словно ему посчастливилось наткнуться на миску сладких косточек. Никто над бульдогом не потешался, и брылястая морда сияла блаженством. А мама с папой обидно посмеялись над обонятельными восторгами Жени. Папино объяснение, откуда берется навоз, напрочь убило всю прелесть тепличного аромата. С тех пор Женя стала относиться к овощам с подозрением, моет их горячей водой с хозяйственным мылом и обдает кипятком. Вообще редко ест салаты.
        Вкус к музыке тоже закладывается в человеке с детства. Классическая музыка звучала вокруг Жени все ее шестнадцать с половиной лет, но с тех восьми она больше не доверяет первым впечатлениям нюха, взгляда и слуха. Поэтому и чувство противоречия у нее обострено. И вот сегодня, как только папа затянул свои гаммы, Женя из чувства противоречия включила старый хит про кошку.
        Когда-то Женя мечтала завести котенка. Мама не разрешила - у папы от шерсти мог образоваться аллергический ринит. Теперь мама говорит, что кошачьи флюиды, то есть «излучения пубертатного возраста», скоро попрут из самой Жени. Вот исполнится в марте семнадцать, и попрут.
        Из большинства одноклассников флюиды уже не просто прут, а прямо-таки фонтанируют. По словам Ирэн, физиологический интеллект в их возрасте опережает в развитии мышление. Ирэн - Ирина Захаровна, классный руководитель 11-го «б». Симпатичная и не очень старая, ей, кажется, нет тридцати.
        Мама полагает, что Женя не дозрела до эротических эманаций и не думает целыми днями о мальчишках, как ее сверстницы. Это правда, но и о госэкзаменах она, честно говоря, не думает. Учится средне. На дворе снежный ноябрь, а дочкина жизнь уже сплошь состоит из маминой головной боли. Женя полдня сидит за уроками, чтобы не расстраивать родителей. Под носом - учебник, глаза косят в полуоткрытый ящик стола, где лежит круглое зеркало с пятикратным увеличением. Если мама заглядывает в комнату, Женя делает вид, будто всем организмом углублена в учебу и, кроме ЕГЭ, ни о чем не помышляет. В такие моменты Женю особенно сильно что-то раздражает и что-то ей, наоборот, очень нравится. Сегодня, например, раздражают папины распевки и жуткий холод в новой квартире (мама с гордостью говорит «улучшенной планировки»), из-за которой пришлось переехать в район Красной горы и поменять школу. А нравится журнальная фотография Ренаты Литвиновой, актрисы с мягкими движениями и мяукающим голосом.
        Женя кокетливо откинула ладони, прижала их к лицу: «Ой, я так ва-а-алнуюсь…» Голос «литвиновский» - акающий, протяжный, как у истомленных зимними туманами ямщиков. В зеркале размером с лицо Женя видит себя в полный рост. Талия затянута лакированным ремешком, юбка-колокол сдержанно подрагивает и шуршит от крахмала - так девушки одевались во времена бабушкиной молодости. Зеркало позволяет рассмотреть чудные красные туфельки на шпильках. Взгляд бежит дальше - к цветам и афишам, к очереди поклонников от восемнадцати до двадцати семи. Отражаясь в их восхищенных глазах, сверкает ослепительная Женина красота… Вероятно, мама права, и дочь помаленьку наполняется преждевременными флюидами.
        Раньше Женя считала, что мир взрослых таинственный и занятный, и умны они все поголовно. Ошибалась, конечно. Должно быть, человек взрослеет, когда начинает это понимать. Ужасно грустно, зато можно не препятствовать взрослым мыслям и пустить их на самотек. Женя, честное слово, не думает о мальчишках. Она думает о настоящем мужчине. У него спортивная фигура, ноги длинные и прямые, как у жеребца арабских кровей. Улыбка как из рекламы зубной пасты, очи - шекспировского Ромео. Он итальянец? Нет, Женя не любит спагетти. Пусть он будет испанцем. Зовут его… м-м-м… допустим, Родриго. Звуки в испанском языке напористые, с сочными, раскатистыми южными оттенками: гитар-ра, сигар-ра… По-русски Родриго зовут Игорем. Отец Родриго-Игоря, советский дипломат, с риском для жизни вывез его маму из Мадрида в годы политического кризиса. Там была фееричная романтическая история, Женя придумает ее потом.
        Настоящий мужчина ничего не знает о своей невесте, живущей пока что далеко от него, только предчувствует в глубине души. Однажды эта девушка то ли померещилась, то ли приснилась ему под утро. Ни одна другая не похожа на нее, неуловимую, как наваждение. Родриго-Игорь не выдает тоски по прекрасной незнакомке, ведь он генеральный директор крупной русско-испанской компании. Гениальный менеджер, персона vip. Личный шофер подвозит его в московский офис на коллекционном «Лексусе». Молодой директор отдает распоряжения исполнительному планктону и удаляется работать/мечтать в кабинет величиной с трехкомнатную квартиру. По деловито-скромному поведению Родриго-Игоря не скажешь, что он умопомрачительно богат и романтичен. Он старше Ромео лет на десять, Женя на столько же младше Литвиновой, но такая же плавная и женственная. Жених и невеста встречаются совершенно случайно, когда…
        - Сию же минуту выключи магнитофон!- кричит папа трагическим голосом, и Женя возвращается из взрослых мыслей в свое неустойчивое время. Взрослые, с их манией все конкретизировать, называют это промежуточное время юностью. Оно ни туда, ни сюда, болтается в диапазоне отрочество-молодость, как карандаш в пенале. В результате юный человек вынужден обтачиваться к жизни сам по себе.
        Жаль, что роскошной Литвиновой Жене не стать. Внешне она похожа на папу, а папа - на дедушку. Каштановая шевелюра деда Паши напоминает дворницкую метлу, лицо могло быть чуть поуже, глаза - чуть поменьше. Правда, на фотографии они вытаращены в крайнем ликовании, потому что в руках таймень почти с самого рыбака.
        Все-таки Женя явно не доросла до понимания некоторых вещей. Мама в юности, наверное, тоже мечтала о своем настоящем мужчине. Каким образом она обнаружила его в папе? Выбора тогда не было, или настоящие мужчины круто меняются под воздействием семейной жизни? А может, они - обычная возрастная фантазия, как Дед Мороз у детей? Последнее письмо этому мифическому разносчику подарков Женя написала в третьем классе. «Дорогой Дед Мороз, подари мне, пожалуйста, карликового котенка размером с мышь…»

«Я буду вместо, вместо, вместо нее твоя невеста»,- нахально известил магнитофон механическим голосом Глюкозы. Его перебил страшный папин стон:
        - Евгения, ты хочешь моей смерти?!

«Взрослым» именем Женю дома называют, когда сердятся, в остальное время - Женечкой. В сердцах она выдернула штепсель вместе с розеткой. Нормальные люди давным-давно обзавелись какими-нибудь девайсами с музыкой, а тут все системы старые. Есть даже древний проигрыватель с пластинками, папа говорит - музейная редкость. Он и сам - редкость, солист Театра оперы и балета. Такой ведущий примадонн. У него драматический тенор. Папу хлебом не корми, дай попиариться в средствах массовой информации. В рубриках о культуре журналисты пишут о его богатом оперном и концертном репертуаре, музыкальной эрудиции и отличном знании эталонных исполнений. Что-то там еще об артистическом обаянии…
        О мамином обаянии - ни слова, ни в одной завалящей газетке. Мама преподает английский язык в обыкновенной средней школе и отсчитывает свою жизнь часами: столько-то учительских часов в неделю, столько-то репетиторских. Радуется, что с грехом пополам хватает платить за ипотеку.
        Педагоги начала прошлого века имели возможность побывать по льготным ценам на ознакомительных экскурсиях в заграничных школах. Эта привилегия полагалась земским учителям наряду с ведомственным жильем и бесплатными свечами. А участь современного российского учителя такова, что хоть фэйсом об тэйбл забейся,- даром ничего не получишь. Недавно мамина ученица, дочь владельца супермаркета «Кипежград», съездила на каникулы в Англию и вручила маме туристический буклетик со словами: «Там было клево! Совсем-совсем как вы рассказывали!»
        Свободное время мама жертвует слежке за дочерью и служению талантливому мужу. К тому же в мамины обязанности входит почти вся домашняя работа, кроме починки кранов. Женя пыталась завернуть протекающий в кухне кран - безрезультатно, еще сильнее закапало. Мелким ремонтом сантехники, по идее, должен заниматься папа, но он не умеет, или, скорее, не хочет. Он в доме главный, поэтому ничего не делает. К тому же нынче его нельзя беспокоить: у папиного тенора случилась нестыковка с ариозо Ленского.
        А кран капает. Мама, вздыхая, подставляет губку, чтобы не долбило, как по камню. Капля же и камень точит. Терпение у Жени не мамино и тем более не каменное. Она представляет, как подойдет сейчас к папе чеканным шагом и поверх его вокальных упражнений мужественно напомнит об угрозе кухонного наводнения.
        Мысленно Женя сказала это очень храбро. А папа в ее голове возмутился и принялся стенать, что все, кому не лень, норовят наступить на горло его песне, и т.д., и т.п. На что Женя, опять же мысленно, холодно ему ответила: «Кран закрой».
        Этот диалог так и остается в воображении. На деле Женя, разумеется, молчит, папа и слушать ее не станет.
        В голове нарисовались весы с домом на одной чаше и сценой на другой. Дом сцену не перетянул. А может, где-то за нею скрывался зал театра. Куда маме с Женей против двухсот с лишним зрительских мест!

…Летом, на песке у курятника в бабушкином дворе, среди квохчущих кур вышагивал надменный петух с иззелена-рыжим хвостом. Его золотые глазки-бусины настороженно наблюдали за хозяйкой - богиней кормов и финальной кастрюли. Когда дело доходило до житейских куриных проблем, глазки петуха заволакивались пленкой презрения и досады. Время от времени он распускал хвост дугой и клекотал, пробуя горло к утренней поверке. Плевать было этому эгоцентристу на окружающую среду. Так и папа. Важнее всех для него Мельпомена, а жена с дочерью где-то сбоку. Вернее - побоку.
        - Женя, прости, пожалуйста, я не смогу пойти на концерт… Педсовет,- говорит мама с умоляющими нотками в голосе.
        Это не Жене. То есть Жене, но не дочери, а мужу. У них одинаковые имена и, соответственно, фамилии. Они оба Евгении Шелковниковы, что Женю раздражает, хотя к своему имени она не относится отрицательно, ведь другого у нее нет. Просто странно: такое впечатление, будто колбасно-джинсовый дефицит, о котором с такой неувядающей ностальгией вспоминают родители, распространялся и на имена.
        - Как хочешь, дорогая,- слышен папин притворно безучастный голос.- Дело не подневольное.
        Мама с горечью спрашивает:
        - Тебе все равно?
        - Ах, оставь, Аня! Ты знаешь - мне не все равно! Это ты равнодушна к моему творчеству, несмотря на то что Ленский меня истерзал!- голос повышается с каждой фразой.- Между прочим, это моя премьера! По сравнению с ней твои школьные собрания, извини,- мелочь, чепуха! Их у тебя в год миллион, этих педсоветов!
        Понятно: если Женя не пойдет на премьеру, мало ей не покажется. Папе по барабану, что заставлять человека слушать одно и то же сто раз дома, а потом в театре - подлинный садизм.
        Папа творит собственный образ Ленского, ищет серьезного однолюба вместо оторванного от жизни «осьмнадцатилетнего» мечтателя. Кто знает, каким Ленский был на самом деле? Читатели же знакомы с ним заочно, со слов Александра Сергеевича, еще того насмешника. Но Жене все-таки кажется, что расхождения у папы не с персонажем знаменитого романа, а с автором. Самому герою тоже может не понравиться задуманный папой вариант. Она содрогнулась: ох, сколько же искаженных артистами ленских и онегиных жалуются на том свете солнцу нашей поэзии! А сколько гамлетов и отелло дергают бедного Шекспира как ромашку? «Быть не быть, любить не любить, к сердцу прижать, на фиг послать…» Театр - вечный спиритический сеанс, фабрика призраков. Становились бы эти фантомы материальными, давно б уже случился демографический взрыв… Пожалуй, не стоит поступать в театральный институт.
        Глядя в зеркало, Женя скопировала мученическую гримасу папы, передразнила шепотом его атаки на маму: взмах рукой, пренебрежительный тон в слове «педсоветов». Недавно где-то слышала подобное. Тонко чувствовать нюансы эмоций в звуке - дедовское наследство… Вспомнила: химера (учительница химии) вчера после контрольной сказала, что большинство будущих выпускников - кандидаты в ассенизаторы. «Педсоветы» и «ассенизаторы» произносятся в одной тональности, творчество папы - в высокой октаве. Женя оскорбилась за мамин педагогический кворум и, подхлестнутая обидой, высунулась в гостиную.
        - Ну?- спросил папа. С таким выражением лица Юлий Цезарь в известную минуту воскликнул: «И ты, Брут!»
        Женя не вняла скорбному лицу полководца и дерзко заявила, что, если бы какой-нибудь графоман вроде Ленского целыми днями пел ей, как он влюблен в нее и счастлив-счастлив, она бы сама с удовольствием его пристрелила. Папа от моментальной ярости едва не задохнулся, но тотчас прокашлялся и закричал о диких детях, свинском отношении общества к культуре и власти денег. Последнее в том смысле, что все на свете теперь можно купить запросто: землю, бриллианты, образование в виде диплома, науку в виде диссертации. Все, кроме одного.
        - Кроме таланта! Да! Ни за какие коврижки! Талант - от Бога, а Его ничем не подкупишь! Талантливый человек всегда стоит над толпой, он сам - творец!- кричал папа страстно, но не очень громко, жалея связки.- Быть творцом - возвышенное страдание, остальным этого не понять!
        В мамин скромный учительский огород и, потенциально, Женин смачно шлепнулись булыжники безнадежной посредственности. У мамы дар преданности и самопожертвования, но люди почему-то не считают его талантом, хотя без оперного пения можно прожить, а без любви нельзя.
        Дед Паша считался первым парнем на деревне - был запевалой в народном хоре, играл на баяне, частушки сочинял на ходу. Папа стал «первым парнем» в театре. На Жене природа, видимо, решила отдохнуть. Не совсем, но явно обленилась. Творческие позывы Женя ощущает только у зеркала. В нем она умеет отражаться многими политиками, обоими родителями и отчасти - Ренатой Литвиновой.
        Куда же податься после школы? Мама хочет, чтобы Женя поступила в медицинский.

«Всю жизнь вожкаться со всякими органами и вместо человека видеть букет болезней? Благодарю покорно»,- разговаривает Женя с мамой по пути в школу. Мамы рядом нет. Она работает в другой школе, и ушла раньше, но дочь очень надеется решиться на эту беседу в недалеком будущем. «Не выйдет актрисы?- отвечает она сомневающейся маме.- Тогда попробую себя в эстраде. Ну и что, что нет папиных вокальных данных. Зато хороший слух, музшкола и голос, сама говорила, довольно милый».
        Женя вздыхает: тут на мамины гипотетические возражения ей ответить нечем. Для попсовой сцены больше важны не слух и голос, а отец-олигарх. Или наглость, возведенная в степень искусства.
        - Привет,- хмуро бурчит Женя однокласснику Дмитриевскому и пропускает его вперед по школьной тропе. Дмитриевский живет в одном из соседних домов. Кто самый наглый в классе, так это он. Смотрит прищурившись и ухмыляется, словно добыл на Женю какой-то компромат.
        Она увлеченно перебирает свои проступки, начиная с первого класса, и не без разочарования признается себе, что в ее коротеньком досье нет ничего, за что можно было бы зацепиться и обнародовать с позором. Вряд ли Дмитриевский умеет читать мысли, а снаружи Женя - пай-девочка. Он, кстати, и сам весь «белый и пушистый». Не матерится, не пьет пива, не курит. Занимается спортом. Наглость его выражается в многозначительных взглядах и обидной ухмылке. Дмитриевский слывет продвинутым, потому что читает все положенное и неположенное школьной программой. Причем не в комиксах и даже не в кратком изложении. Изображает из себя интеллектуального перца (боится показаться ботаном). Пишет стихи и заметки в школьную газету, рисует красиво… Ирина Захаровна убеждена, что он самый талантливый и начитанный в классе.
        Женя тоже любит книги, но никому это не интересно. А она и не собирается проталкиваться локтями в лидеры книгоедов. Очень надо. Ей не нравится новая школа, и класс не нравится. Ирина Захаровна - единственный человек, из-за которого Женя согласна вытерпеть остаток учебного года. И не она одна. Если бы не Ирэн, Миша Шишкин протирал бы штаны в ПТУ. Классная упорно тянет отстающего по литературе Мишу к аттестату зрелости, будто заключила с кем-то пари, что выведет парня в люди.
        В начале сентября Ирэн возила класс на экскурсию по реке на теплоходе. Было солнечно, вода и небо синие, берега живописные - желто-багряные, местами с летней прозеленью. От радуги красок и ветра в лицо ребята расслабились. Пользуясь случаем, Ирэн оптимистично принялась ломиться к ним в души с детской игрой в рифмы. Вспомнила, видимо, «Незнайку»:
        - Скалка!
        - Палка,- лениво откликнулась Женя по той же ассоциации.
        - Русалка,- сказал айтишник Леха Гладков.
        Ребята перемигнулись: Ирина Захаровна и есть «русалка». Учительница русского языка и литературы.
        - Птичку жалко,- всхлипнул Дмитриевский, как Шурик в старом фильме.
        Миша Шишкин стоял рядом мрачнее тучи.
        - Чалка,- продолжил он, тяжко вздыхая.
        - Нет такого слова.
        Шишкин уныло возразил:
        - Имя это. Кобылино имя.
        Раздались первые смешки.
        - Одну лошадь на ипподроме так звали, по чесноку,- Шишкин даже руку к сердцу приложил.
        - Не пойдет,- упорствовала въедливая Ирэн.
        - Калка тогда,- раздражаясь, сказал он.- Калка - пойдет?
        - Что такое калка?
        - Какушка,- пояснил Миша с отвращением.- Которая для врачей. На медицинском - анализ, по простонародному - калка.
        Ирэн чуть не заплакала с горя. Ребята, обвисая на перилах и рискуя свалиться за борт, ржали как лошади Пржевальского.
        Шишкин смешной, медлительный и большой, как медведица в картине художника-однофамильца. Только он не медведица, а медведь. Два метра без десяти сантиметров, центнер с лишним веса, и размер обуви зашкаливает за сорок седьмой. Где-нибудь на юге Шишкин мог бы отжимать своими ножищами виноград, цены бы ему не было, здесь же эти ласты не приносят никакой пользы и зимой мерзнут вдвое больше, чем у людей человеческого роста. Сигареты Мише продают с восьмого класса, не спрашивая паспорта.
        Шишкины родители не подумали о ФИО-сочетании сына, и Женя тайно ему сочувствует. Быть Евгенией Евгеньевной (масло масляное) тоже радости мало, но все же лучше, чем три шипящих и дразнилка Мишка-Шишка.
        Дмитриевский на втором месте по росту и величине ног. На уроках Женя спиной чувствует, как он смотрит на нее с дурацкой ухмылкой. Женя невольно выпрямляется, слыша в голове мамины всегдашние наставления о правильной осанке и сколиозе. Изредка, когда Дмитриевский с Шишкиным начинают о чем-нибудь спорить и размахивать руками, до Жени долетают запахи тушенки и кефира. Тушенкой несет от Шишкина. Неудивительно - мяса на нем много. К кефиру Жене хочется принюхаться сильнее, и это ее злит. Странно, что у мерзкого Дмитриевского приятный запах. Женино обоняние неравнодушно к кисломолочным продуктам.
        Компьютерщика Гладкова отсадили на камчатку, чтобы никого не отвлекал своими гаджетами. Леха - модератор школьного сайта, уважаемый всеми, не исключая завуча по воспитательной работе. С молодым учителем информатики на «ты», Женя собственными ушами слышала. Думать о Гладкове без компьютерных терминов невозможно. Юзеры тихо обижаются на его баны, а походя съездить кому-нибудь по шее за троллинг он может и в реале на перемене, благодаря чему контент на веб-странице редкостно благопристоен.
        Гладкову бояться нечего - Шишкин и Дмитриевский всегда рядом. Эта троица дружит с детского сада и живет недалеко от Жени, в одном дворе. Ирэн зовет их «три богатыря». Васнецов бы услышал и выпал в осадок. Первые двое еще кое-как сойдут за былинных героев, если не будут бриться ближайшие пятнадцать лет, а сходство Гладкова с Алешей Поповичем только в имени. Леха мелковатый, тощий и любит ходить в черном, хотя не гот. Волосы он не мыл предположительно с прошлого года. От него разит гремучей смесью хорька, дешевого дезодоранта и сигарет «Петр I» (вот кому покупает сигареты некурящий Шишкин). Мальчишки в классе, и параллельных тоже, вообще, мягко говоря, неблагоуханные. Из-за этого физрук называет их раздевалку «амба и уксус».

…А настоящий мужчина Родриго-Игорь ничем не пахнет. Не курит. Не ковыряется в носу, не скатывает сопли пальцами и не намазывает их под сиденьем, думая, что никто не видит. Не зевает с челюстным хрустом и подвыванием, с выражением лица, присущим кретину, не вертит карандаш в ухе, не рыгает после столовки, открыв рот буквой «о». Совсем не издает неприличных звуков. Изысканный костюм льется с прямых плеч Родриго-Игоря, как струи дождя. Волосы цвета эбенового дерева откинуты, на высоком лбу ни одного прыщика. С угрями Родриго-Игорь незнаком по определению… До Жени вдруг доходит, что ее настоящий мужчина - манекен. Она видела его в витрине супермаркета «Кипежград». Там и одежда продается, которую манекен рекламирует.
        Почему изобретатели не придумали ароматизировать манекены? Мужчинам было бы интереснее и легче искать духи в подарок своим дамам к 8 Марта. Женино воображение живо набросало выставку полиуретановых красавиц, от которых исходят легкие нотки парфюма… Фу. Значит, раз в год Родриго-Игорь станет нюхать женщин. Это Жене не нравится, пусть женщины и ненастоящие. Да, чуть не забыла: он и сам должен пахнуть по-человечески. Ряженкой, например.
        Судя по сегодняшним размышлениям и прожитой жизни, Евгения Шелковникова - нестандартный человек. Как соседский бульдог, питающий страсть к цветам. Сразу не разберешься, хорошо это или плохо. Выяснится, наверное, только в старости. Или никогда.
        Где-то в ожидании истинной любви бродят правильные мужчины, но настоящей взрослости, очевидно, не существует. Похоже, старшие выдумали ее для того, чтобы придать больше значения физическому росту и половой зрелости.
        Интересно, есть ли на свете вуз для нестандартных людей, где обладателей патологически чутких носов учат редким профессиям дегустаторов пищи и парфюмерии? А может, изощренные Женины рецепторы - издержка возраста?
        А эротические флюиды иссякают когда-нибудь?
        От добра добра не ищут
        Утро купалось в сиреневых тенях, сугробы казались ватными одеялами, выстеганными стежками тропинок. Восход сквозь туман золотил восточные выступы крыш. В окне третьего этажа дома напротив зашевелилась зеленая портьера, и показалась женщина с пышными волосами чуть выше плеч. Из-за яркого электрического света она была только тенью, но Санька знал, что женщина молода, и верхние пряди ее волос соломенного цвета. Она часто сидела у окна с биноклем в руках, а стопроцентное Санькино зрение и без бинокля позволило ему хорошо ее рассмотреть. Он находил женщину симпатичной, но ни разу не видел улыбающейся и никогда не встречал ее ни во дворе, ни в булочной. Теперь, возвращаясь домой в обед из спортзала, Санька оглянулся: женщина оказалась на месте. Он обрадовался - без нее известный во всех подробностях двор был бы неполон. Вот только кивнуть ей, как старой знакомой, он постеснялся.
        На лестничной площадке слышались приглушенные вопли мамика. Санька открыл дверь ключом и постоял на пороге в некотором опупении. Не то чтобы домашние события сильно огорчили его или раздосадовали,- ничего необычного он в них не обнаружил. Просто Санька мамика еле узнал. Он лишь вчера начал привыкать к ее недавнему превращению из жгучей брюнетки в лимонную блондинку, и вдруг - вау!- новая трансформация. Мамик с пудреницей в руках сидела в прихожей на корточках над черепками керамической супницы и рыдала так горько, словно потеряла горячо любимого человека. Рыдала и трясла кофейно блестящей головой.
        - Быть шатенкой тебе идет,- оценил Санька.
        Мамик обрубила плач на высокой ноте и повернула к сыну залитое слезами лицо:
        - Сашхен… иди, кушай… Там котлеты в холодильнике остались…
        Санька терпеть не мог, когда она его так называла.
        - Я - Санька, мамик,- напомнил он, стараясь вложить в голос как можно больше беспечности.- А Сашхен - жена завхоза Альхена из «Двенадцати стульев». Забыла?
        Она, видимо, вспомнила фильм и пожаловалась голосом Эллочки-людоедки:
        - Дмитриевский опять красивую вещь разбил. Ковер с краю супом испачкал… Варвар.
        - У папы, как ни странно, тоже есть имя. Леонид. Можно Леня.
        - Ладно-ладно, горе ты мое от ума,- мамик проворно поднялась и, всхлипывая, принялась пудрить нос.- Сам пообедаешь, мы уже покушали. Станешь котлеты греть, крышкой сковородку закрой, а то печку жиром уделаешь.
        Пока Санька раздевался и слушал привычные наставления, мамик успела восстановить попорченный скорбью макияж. Наложила на губы помаду краснознаменного цвета, и Санька залюбовался. Четкая у него все-таки мамик, как из блокбастера. Жаль, что при ее киношной красоте недостатки характера сильнее выпячиваются.
        Отец с испуганным выражением лица мыл в кухне посуду. Над краном виновато топорщилась кудрявая бородка, облагороженная по краям сединой. Санькина бы воля, он переместил бы бородку отцу на голову. Поперек его лысого темени зачесаны две прядки с боков и, если он идет против ветра без головного убора, волосы воробьиными крылышками порхают за ушами. Мамик грозится состричь эти остатки былой роскоши. Отец защищает свои руины с отчаянием разоренного помещика. Жалкие крылышки - последний рубеж его сопротивления.
        Мамику тридцать шесть, а выглядит на десять лет моложе отца. Увидев Санькиных родителей впервые, незнакомые люди полагают, что они - отец и дочь. Малознакомые удивляются: у такой молодой женщины такой старый муж. Только друзья знают, кто отцу плешь проел. Чета Дмитриевский-Молоткова - это тот случай, когда форма довлеет над содержанием.
        - Дмитриевский! Осколки прибери, ковер почисть!- приказала мамик перед уходом.
        - Давай я,- остановил Санька отца, послушно примчавшегося с щеткой и совком,- на работу опоздаешь.
        - Спасибо,- отец заторопился, оправдываясь на ходу.- Надумала в гостиной обедать… Я возьми да грохнись с супницей, и хорошо, что с ковра на паркет…
        - Кому она была нужна, эта идиотская супница?- поморщился Санька.- Тебе? Вот и мне не нужна. Да и мамику по большому счету. Главное, что ты не ушибся. Иди, пап, все хоккей.
        - Не в том дело,- пробормотал отец.- Вещь, конечно, аляповатая, но ведь кто-то над ней работал. Кто-то расписывал. Оставь черепок со дна, там внизу должна быть монограмма художника или подпись, интересно глянуть…
        Дверь за отцом мягко захлопнулась, щелкнул английский замок.
        Санька грел котлеты, пил кофе с молоком. Сдувал кружевную пенку к краю чашки и думал о родителях.
        К отцу и мамику он относится с одинаковой жалостью, но по-разному. Так же по-разному, как они к вещам. Рациональная красота материи волнует мамика больше, чем дух. Предмет - вот он, перед глазами, его можно потрогать, пощупать, даже лизнуть. Где у него дух (душа), в какой стороне? Покажите. Наверное, отец пытался когда-то, но мамик душу не видит, хотя сама делает роскошную, разноцветную красоту из неказистых волос. Мамик - лучший мастер в женском зале одной из лучших городских парикмахерских эконом-класса. Могла бы перейти в «экстра», но хранит верность заведению, в которое пришла сразу после школы. Женщины высоких социальных слоев записываются к мамику в очередь за неделю вперед. Отец же работает художником-реставратором и считается редким специалистом, о чем только редкие специалисты и знают. Он восстанавливает красоту прошлого, а в нынешнее время не вписывается. Зарплата у него в разы меньше получки мамика. До того, пока мамик не увлеклась модным течением винтаж, она утверждала, что время бежит вперед, производит новое и не терпит старья. Старье - это секонд-хенд, б/у и хлам. На помойку. Теперь
так не говорит.
        Оба они любят свою работу, где все у них отрегулировано, как на дороге с правилами движения, а дома часто сталкиваются лбами, иногда до аварии, ругани и слез. И продолжают жить дальше в хроническом состоянии бездорожья. «Привычка свыше нам дана». Люди ко всему привыкают. Живут же некоторые в местах, где полгода стоит полярная ночь.
        Два совершенно полярных человека зацепились друг за друга девятнадцать лет назад, когда интеллект держался на высоте и содержание ценилось больше формы. Страна в то время считалась самой читающей в мире и тащилась от передачи «Очевидное - невероятное». Мамик проходила практику в мужском зале, а отец, который еще не был отцом, но уже давно работал в Художественном музее, пришел в парикмахерскую стричься. Волосы у него тогда были густые и росли быстро. Умная голова тридцатисемилетнего холостяка нечаянно попала в энергичные руки мамика раз, другой… Потом ее покорили рассказы о красивых музейных вещах и стихи. А она покорила холостяка своей юной красотой. Он увидел в девушке созданный в свежих красках шедевр и не заметил, что картина нуждается в реконструкции. Девушка стригла прекрасные волосы реставратора и думала, что на самом деле плетет нить своей судьбы. Через год она разочаровалась в нитях судьбы и стихах, но стержнем семьи уже стал Санька.
        Он всегда чувствовал себя не очень прочным узелком, зачем-то связавшим шелковую нить с холщовой. Был счастлив, если мамик за весь день не обзывала отца лохом, а тот осмеливался противостоять ее фельдфебельским замашкам. В последнее время Саньке стало до лампочки. Ну, почти. У него, в конце концов, своя жизнь, у родителей - своя. Терпели друг друга до сих пор в присутствии сына, потерпят и без него.
        В списке Санькиных достоинств терпение стоит не на почетном месте. А ведь оно полезно. Благодаря терпению первобытные люди закалились и смогли эволюционировать. Смирились с всемирным оледенением, научились жечь огонь и охотиться на мамонтов. В тепле мамонтовых шкур и свете пещерных костров родился вкус к красоте вещей. Вкус сродни духу… Может, и у родителей не все потеряно. Мамик, во всяком случае, уже не ругается из-за отцовского «Парнаса».
        Поэтический кабинет отец устроил себе из «тещиной комнаты» - кладовушки-пенала, в которой еще до рождения сына проявлял фотопленки. Повесил там книжные полки, приткнул письменный стол и стал писать в него стихи.
        Любой труд должен приносить дивиденды. Вначале мамик одобряла вечерние занятия отца в наивном ожидании гонораров. Она не знала, что поэтов-писателей нынче развелось как нерезаных собак. Мамик ждала-ждала и чуть не рухнула, когда на вопрос о вознаграждениях отец твердо ответил:
        - Я, Лиза, стихи для себя пишу.
        Поскольку жизненные понятия мамика крутятся в сфере таблицы умножения, все неведомое за пределами пифагоровых столбиков тревожит ее не больше космоса.
        - Значит, ты тратишь время семье в убыток? Дмитриевский, ты эгоист конченый или спятил?!
        За каких-то два дня мамик продемонстрировала обширные познания в арго. У слова «спятил» оказалось множество синонимов. Потом она, очевидно, решила, что муж действительно начинает впадать в маразм (он же намного ее старше), купила ему глицин, себе - успокаивающие капли и угомонилась. Правда, только по поводу гонораров, остальные причины для негодования остались в силе.
        Читая «встольные» стихи отца, Санька удивляется. Отцовская скромность ему тоже малопонятна. В местном литературном журнале лирика куда слабее. Кто-кто, а Санька в поэзии разбирается. По крайней мере, так считают ребята в классе. Он редактор школьной газеты, отвечает за рисунки, статьи и юмористические стихи в ней.
        Леху Гладкова, забежавшего как-то по делу, ошеломила полная исчерканных рукописей урна у двери «Парнаса»: «Аффтар жжет нипадеццки!» Леха любит повторять классические ошибки форумов. Санька по секрету признался, что отец не владеет компьютером. Неприспособленность Дмитриевского-старшего к технике-электронике известна, кроссовер «Ниссан-джук» в семье водит мамик, но чтобы так «многа букаф» нафлудить ручным способом! Посредничество шариковой ручки между бумагой и Музой Леха счел атавизмом. Ему ничего не стоило подсофтить Санькин первый, древний, но вполне еще рабочий комп. Отец прекрасно печатает на пишущей машинке в музее, и освоил бы клавиатуру за полчаса. Санька уже предвкушал, как преподаст отцу вордовскую матчасть, как тот начнет шарить в Интернете и запостит свои нетленки на поэтический форум… Увы и ах. Компьютерный невежда категорически отказался от безвозмездных услуг по апгрейду «железа» и собственных мозгов. Отец, для которого каждое произведение искусства - чудо, не понимал, что чудеса потихоньку вымирают вместе с животными, занесенными в Красную книгу, и что в современных условиях он -
реликт, вроде снежного человека. Исчезающая и неправдоподобная разновидность сапиенсов. В общем, отец повел себя неблагодарно и без интереса к эволюции. Прочтя на лице друга выражение, родственное глаголу «спятил», Санька оскорбился, и они поссорились. Неделю не разговаривали.
        А однажды Санька увидел отца роющимся в мусорном баке. Отец по рассеянности выкинул нужные бумаги в помойку. Было утро, мусоросборочные машины еще не приехали, и потеря нашлась. Дома отец отмыл листы, прогладил… Орудовать утюгом ему не привыкать, лучше мамика справляется с глажкой, отточенные стрелки на брюках аж свистят на ветру. В детстве Саньке нравилось ходить с отцом на работу и смотреть, как осторожный утюжок в его руках закрепляет клеевой слой на живописи старых холстов. Санька любил застывшие движения картин в тихих залах и боготворил «музейного» отца. В музее он выглядит по-другому - значительнее, моложе, не горбится, сотрудники обращаются к нему с почтением: «Леонид Григорьевич, как вы думаете…», «Леонид Григорьевич, посмотрите, пожалуйста…» Никто не упрекает его маленькой зарплатой, она здесь у всех такая. Окружающее искусство отбрасывает на музейщиков тень достоинства и самоуважения. Они заняты одним делом и понимают друг друга с полуслова. Отец говорит, что мастерская вошла ему в плоть и кровь. Наверное, так и есть: от отцовской одежды и кожи фонит краской, клеем, какими-то
химическими эмульсиями, истонченной временем пылью с едва уловимым запахом пенициллина…
        Санька бродил по фондам с благоговением. Трогал овеществленное время, завернутое в специальную защитную бумагу. Отец прекрасно ориентировался в этом времени, поэтому раньше часто ездил в длительные командировки то на Алтай, то в казахский город Караганду, то в город-курорт Сочи. Но вторглось время новое, рыночное, музеи обеднели, и исследовательские вояжи сотрудников прекратились.
        Отец рассказывал, что экспонаты, как люди, устают от выставок, по-своему переживают стрессы и нуждаются в сострадании. Посетители видят парадную сторону картин, а он заглядывает внутрь их нежных организмов, выявляет дефекты и ставит диагнозы. И он их лечит. «Мой папа - врач искусства!» - сообразил Санька. Он бы заорал от восторга, но в музее не орут. Только рассказывают или читают стихи. Поэзия в мастерской отца неотделима от работы.
        - «…и твои зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза»,- чуть нараспев читал отец стихи Николая Гумилева.
        - Почему больная?
        - Бирюзовая зелень - цветовой синдром старения, сын. Небесным камнем зовут этот минерал на Востоке, но лазурный цвет ярок только в молодом его возрасте. Со временем оттенки бирюзы могут измениться. Под воздействием некоторых раздражителей она болеет и, если не подлечить ее, гибнет.
        - Умирает?!
        - Да, меркнет, теряет цвет. Становится темно-зеленой, коричневой… В переводе с персидского «бирюза» - «победитель», поэтому мертвые камни считались опасными. Их даже подбрасывали врагам, чтобы те потерпели поражение.
        - Бронза тоже болеет? Я видел на скульптурах зеленые пятнышки, особенно где ямки.
        - Это патина, естественный защитный слой. Если его соскоблить, металл начнет разрушаться. Для лучшей сохранности мы покрываем бронзу искусственной патиной.
        С рассказами отца Санька постигал органику веществ. В глубинной своей сути они оказались живыми. Вещества дружили и дрались, одерживали победы и погибали!.. Дома Санька поделился с мамиком удивительным открытием жизни материального мира. Она зевнула, не дослушав, и недовольно заметила:
        - Совсем тебе Дмитриевский мозги закомпостировал.
        - Разве неинтересно, мамик?- расстроился Санька.
        - Хватит в музей шастать, мешаешь там.
        - Не мешаю,- возразил Санька.- Папины друзья говорят, что я, может быть, стану искусствоведом.
        Мамик вдруг прищурилась, поджала губы щепотью и странно подобралась.
        - Ты мне, Сашхен, лабуду не втирай. Меньше базару - больше навару. Отец твой мастер лапшу на уши вешать. Повезло Дмитриевскому: живет в свое удовольствие, а я за пятерых вкалываю, с утра до вечера на ногах. Даю ему возможность старьем любоваться… Но как ты думаешь, кого надо слушать? Его или меня? А?
        Санька молчал. Не дождавшись ответа, мамик в досаде щелкнула сына по лбу:
        - Запомни, Сашхен: меня! Меня! Я все сделаю, чтобы ты получил престижное образование и вырос не ушлепком. Не лузером! А если станешь слушать отца, тебя ждут пустой треп и бедность!
        Музейное очарование сразу потускнело в Санькиных глазах. Обесцветилось… ослабло, «как персидская больная бирюза». Денежный аргумент в устах мамика звучал звонко и напористо. Так же напористо звенела полная монет копилка - фаянсовый слоник, подаренный мамиком на день рождения в придачу к компьютеру. Санька боялся бедности. Это же, значит, ни нового велика, ни парка с мороженым и аттракционами…
        Отец видел во времени то, что было. Мамик - то, что будет. Санька торчал посередке и метался то к нему, то к ней. Он был еще маленьким, но понял, что его долг - притягивать их друг к другу, как магнит. Санька и притягивал, старался сбалансировать разные гирьки в весах. Держал семью в относительном равновесии.
        Когда в школе проходили сложные слова, Саньку поразило слово «злоупотребление». Он, конечно, и раньше его слышал, но как-то не задумывался над смыслом. А тут догадался: мамик употребляет вещи во зло.
        Тех, кто пьет много водки, называют пьяницами, кто много ест (жрет)- обжорами. У всякого чем-нибудь злоупотребляющего человека есть свое определение. А как называется порок мамика? Если бы какая-нибудь золотая рыбка сдуру согласилась исполнить ее мечты, семью тотчас погребла бы под собой каменная недвижимость со всеми удобствами. Плюс сауна, бассейн, сад, гараж с десятком навороченных тачек, куча бытовой техники, горы мебели, масса всяких предметов… Долго перечислять, да и зачем. Все равно не получится старая сказка на новый лад.
        Аппетит приходит во время обжорства. Мамик объедалась вещами не покладая рук. Сверхдостаток был для нее важнее всего. Она изо всех сил внушала Саньке, что тяга к богатству заложена в человеческой природе, и все движется по кругу: богатство дает независимость, свобода - уверенность, стойкие позиции вызывают любопытство людей, интерес людей провоцирует популярность, слава ведет к еще большим материальным благам. Обидно, конечно, что после финального акта в гражданском состоянии в вечность нельзя взять караваны с нажитым добром. Но зато детям найдется что поесть и где жить, у них будут лучшие условия, возвышающие их над другими… А ты говоришь - зачем я набираю вещи. Для тебя, Сашхен, для тебя! Относись к вещам бережно. Погоди, еще спасибо скажешь, когда я помру и они превратятся в винтаж. Ни у кого нет, у тебя - полно, и сам из тех людей, что из телевизора не вылазят. Ну и пусть кто-то из них вор, на лбу не написано. Зато богатый, известный и уважаемый. И ты будешь таким - известным и уважаемым. Деньги, слава, морда на экране. Счастье.
        Точного определения страсти мамика Санька так и не нашел. Спустя несколько лет отец грустно пояснил:
        - Это вещизм, сын. Моя вина, за столько лет не смог перевоспитать.

«Любовная лодка разбилась о быт»,- подумал Санька. По литературе как раз проходили Маяковского.
        В молодые годы отца «вещизмом» называлась подчиненность добру во втором его значении - имущество. Слово «вещизм» исчезло, потому что вещи победили человека, а он и не заметил. Пока бывшие советские люди вживались в рынок и знакомились с капитализмом, вакантное место «вещизма» в словаре пустовало. Затем в пробел просочился «шопинг», производное от забугорного слова shop (магазин). И мамик заразилась непреодолимой тягой к потребительству.
        Шопоголизм - как наркотик. Человек покупает, покупает и не может остановиться. Неясно, спорт это, хобби или психическое заболевание, но в любом случае любовь к затариванию добром у мамика односторонняя. Время от времени на нее нападает блажь посетить магазины экстра-класса, где господин Шопинг заявляет ей в глаза, что между ним и парикмахершей (заведения, напомним, с маркой «эконом») не может быть ничего общего. «Ресурсов. NET». Мамик неизменно переживает микростресс от бессовестной честности Шопинга и собственной неплатежеспособности. У нее повышается давление. Высокий накал, чувство, что палец суешь в розетку… Но, несмотря на такое электрическое напряжение, мамик иногда умудряется найти контакт с надменным господином.

«Франция»,- оповещал ценник мелкими и, тем не менее, гордыми буквами в посудном отделе супермаркета. Ценник стоял на полке перед набором гибридов охотничьей кружки с фужером. Точнее, с бокалом. Сверху стекло, в середине расписная майолика, снизу толстая ножка из какого-то подчерненного металла. Стоимость набора была задрана по-конски, но мамик застонала:
        - Ах, какие бокальчики! Хочу, хочу!

«Хотеть не вредно, вредно не хотеть»,- говорит обычно ее подруга, маникюрша Василиса Онисифоровна. Возможно, она права, но четверть бюджета семьи уходила на погашение кредита за машину. Тогда мамик пораскинула мозгами и договорилась со своей клиенткой, заведующей детским садом, что отец с Санькой распишут зайчиками-лисичками коридоры в саду. Они расписали. Мамик хвалила себя за предприимчивость (всегда приятно быть предприимчивым за чужой счет). Приготовила место в серванте. Купила. Поставила так, чтобы шесть бокало-кружек из самого города Парижу многократно отражались в зеркальных стенках.
        - Зачем тебе этот кич?- спросил Санька.
        - Не мне, а для гостей,- она любовалась и постанывала уже удовлетворенно.- Лялечки бокалы!
        - Ты мучила нас для гостей?!
        Мамик обиделась:
        - Что, думаешь, я - единоличница? Эгоистка? Пусть и гости красоте радуются!
        Да… Гости. По праздникам шумной толпой, с подругами и родственниками, в дом вваливаются парикмахерши тетя Леночка, тетя Мариша и маникюрша Василиса Онисифоровна. Квартиры у них тесные и не у всех есть, а «хата» мамика вмещает всю дружную компанию. На еду складываются вместе.
        Мамик гнет перед ними понты, чтобы обзавидовались. Но свой антураж она обставляет и для нужных людей, чтобы у них создалось достойное впечатление о качестве жизни Дмитриевских-Молотковой. Нужные - это блат. «Блат» - уходящее слово, его приятель дефицит уже давно сошел с заднего крыльца, но «нужники» - мамикины клиентки с мужьями, где-то что-то преподающими, кем-то управляющими и руководящими,- по-прежнему необходимы для удобства быта и устройства Санькиного будущего. Эти люди являются изредка вне праздничных дат, и тут уж мамик старается не ударить лицом в грязь. Стол плывет посреди гостиной, белый, нарядный, блестит икрой и перламутром семги, серебряные мачты бутылок выныривают из волн салатов… Не стол, а корабль. После ухода гостей он напоминает разграбленное пиратами судно.
        Нужники льстиво зовут мамика «маэстро Елизавета». Еще бы, ведь от ее виртуозных рук зависит светский вид их голов. Отец двигается бочком позади модных причесок и торопливо разливает дорогое вино во французские бокалы. Спешит сесть, чтобы спасти разговор, уведенный мамиком в дебри туризма и сленга. Мамик по разу была в трех странах и считает себя заправской путешественницей. Любит поговорить об египтах-турциях-таиландах, где дешевое золото, пирамиды, крокодильи фермы, потрясные вина. Вообще цимес, несмотря на кидалово по мелочам. А о чем еще говорить? Не о политике же, она и так всех задолбала по зомбоящику… Нужники смотрят на нее, открыв рты, как на ложную царевну-лягушку, которая повела рукой - и посыпались кости вместо цветов. Если мамик ляпает что-нибудь философское, вроде «время вносит свои конкренктивы», Санька ловит сочувственные взгляды, брошенные на отца ее бомондом, и, лопаясь от смеха, пялится на обои. Тренирует выдержку. Обои немецкие, цвета высветленной солнцем сосновой коры, жатые для придания натуральности. Саньке хочется хохотать заливисто, громко и гневно. Хорошо, что сидеть визави
с нужниками он сподобился только в этом году, раньше мамик к «нужниковскому» столу не допускала.
        Когда-то на простеньких обоях в полоску Санька устраивал в гостиной выставки из своих рисунков и коллажей. Один из отцовских друзей сказал мамику: «Елизавета Геннадьевна, ваш мальчик - второй Кандинский». Она как будто обрадовалась, потом спросила у отца, кто такой Кандинский. Отец принес альбом. «Странные картины,- удивилась мамик.- Как волосы у нас в урне». В смысле, в парикмахерской. Поступить в художественную школу Саньке не разрешила. Спит и видит сына банкиром, вернее, владельцем банка, поэтому за столом для нужных людей замаячил мелированный начес жены доцента экономического факультета.
        Друзья отца перестали к нему приходить. Он стыдится глупостей мамика, и Саньке за нее обидно. Плевать ему на вещизм и «конкренктивы», она все равно лучше других. Такая вся мамик-мамик, красивая и молодая.
        Мамиком Санька начал звать ее в пять лет. Она была самая юная и веселая среди мам на детской площадке, соглашалась поиграть в прятки и мяч. Играла с азартом, не только из одолжения. Позже бурно радовалась футбольным удачам Саньки и так же бурно сокрушалась из-за промахов. Со времени его детства мамик сильно изменилась, но, кажется, не повзрослела. По-прежнему, если за что-то выбранит или даст подзатыльник, сейчас же пожалеет, кинется обнимать, простит… На рукоприкладный ураган у нее уходит несколько секунд, на жалость - минута. Из-за этой минуты Санька, как первоклассник, готов терпеть подзатыльники и затрещины. Не больно, да и не всегда дотягивается мамик, приходится подпрыгивать - сын вырос.
        До четвертого класса он стригся в женском зале. В ушах смешно щекотались мелкие волоски, вокруг грузно топталась с ножницами тетя Мариша. У Василисы Онисифоровны был отдельный стол в углу (теперь у нее свой кабинет и помощница). От маникюрши веяло уверенностью и наслаждением жизнью, от тети Леночки, наоборот, нерешительностью и бытовой неустроенностью. Она тогда снимала коечное место у тети Мариши, была молода и неопытна. Маэстро мамик курировала ее работу. Отвлекалась от чьей-нибудь «своей» головы, подходила к ученице и показывала на седых головах, как надо. Тете Леночке в то время доверяли только пенсионерок. Она стригла их бесплатно, а красила и «химичила» со скидкой, потому что в ее практикантском труде был большой процент брака.
        Говорливые старушки не жаловались на брак, он компенсировался возможностью вволю поточить лясы. Парикмахерши тоже были не прочь поболтать о том, о сем, чаще всего о целлюлите, модных диетах и рецептах оригинальных блюд. Работали, не закрывая ртов, и клиентки включались с радостью. Санька слушал, как тетя Леночка жалеет несчастных коровок.
        - По телику передали, что каждый человек съедает за свою жизнь сорок голов крупного рогатого скота.
        - Это не считая свиней, птицы, рыбы!- трепетала голова в мелких бигуди под ровно гудящим колпаком.
        - И крабов,- дополняла мамик.
        - Да, и крабов,- спохватывалась тетя Леночка.
        - Люблю раков к пивасику,- басила Василиса Онисифоровна из своего угла.- Вот мы с моим, бывало, возьмем раков…
        - С которым твоим, Петровым или первым?- перебивала тетя Мариша.- Или этим, нонешним?
        - А я помню?- Василиса Онисифоровна досадливо махала тете Марише рукой клиентки с наведенным маникюром. Дула ей на пальцы.
        - Надо прекратить есть животных,- с осторожным осуждением лепетала тетя Леночка.
        - Надо,- вздыхала тетя Мариша,- вон какой колбасный цех у меня на боках.
        Линолеум усеивали седые, черные, желтые, тронутые хной завитки. Тетя Леночка подметала их в противоположный Василисе Онисифоровне угол и поддевала цветные кучки совком. В урне рос веселый «кандинский» ворох…
        Санька глянул на часы,- есть еще время до школы. Подошел к книжному шкафу в гостиной. Книги здесь призваны создавать интеллектуальную репутацию дома. Мамик подбирает переплеты в гармонии с мебелью под дуб и «сосновыми» обоями. Цвет? корешков от беж до гиацинта и большой спектр коричневого, все с золотым тиснением. Благодаря работе с красками для волос мамик разбирается в оттенках профессионально.
        Санька взял том Чехова и с ненавистью покосился на красующиеся в серванте лялечки-бокалы. Задушил бы дизайнера, в чьем воспаленном мозгу возникло это уродское творение…
        Прикасаться к «гостевым» книгам не желательно, а уж читать их в кухне, с заварным пирожным в руке!.. Мамик пришла бы в ужас. Санька налил в чашку любимого чая «Alokozay» с бергамотом, выдавил в салфетку жирное нутро эклера. Всего должно быть в меру, тем более масляного крема.
        Три старинных тома цвета марсала, очевидно, стоили приличных денег. Отец отреставрировал антикварный ломберный стол у какой-то нужницы и получил за работу книги из дореволюционного собрания Чехова. Собрание прилагалось к первому в России массовому журналу для семейного чтения «Нива» издательства Маркса. Не Карла Маркса, а однофамильца Адольфа Федоровича.
        Санька открыл наугад страницу и прочел: «Женщина есть опьяняющий продукт, который до сих пор не догадались обложить акцизным сбором…»
        Прикольную водно-этиловую классификацию женщин придумал Антон Павлович! Мамик, оказывается, вышла в тираж. С точки зрения пьяницы она относится к квасу, а по семейному положению (жена)- к зельтерской воде. Все девушки от семнадцати до двадцати - к шабли и шато дикем. Четверым одноклассницам еще не исполнилось семнадцати лет, они принадлежат к классу «ланинская фруктовая». В том числе новенькая - Женя Шелковникова. Ее семья переехала летом в свежевыстроенный дом под сопкой.
        Впервые Санька увидел Шелковникову в конце августа на школьной тропе. Торопился в спортзал, а впереди шли две незнакомые девушки. Одинаково худенькие, среднего роста, у обеих загорелые ноги с узкими лодыжками. Топ-топ… попки в тесноте юбок перекатывались как яблочки. Четкие девчонки. Санька их перегнал, оглянулся и понял, что ошибся. Одной было явно за тридцать. Мать и дочь.
        После спортзала, шагая по ступеням на второй этаж, он узнал сначала спускающиеся впереди смуглые ножки. А поднял глаза и… Нет, она не была сногсшибательной красавицей, но перед Санькой будто в одно мгновение пронеслись осень, зима, и прямо у ног вдребезги разбилась сосулька. По лестнице рассыпались брызги хрустального солнца. Больше ничего особенного в этой девчонке не было. Ничего, кроме бьющего в лицо света. Когда выяснилось, что новенькую приняли в Санькин класс, стало чудиться: где светло - там она. Почему так странно - всегда втрескиваешься в первый раз, хотя он, этот «раз», уже случался, и не однажды?..
        Одноклассницы отнеслись к Шелковниковой нормально, не как к малахольной, хотя одевается просто и фэйс не красит. Может, в ее прежней школе так было заведено. Ведь что такое на самом деле мода? Это когда людям нечем выделиться. У всех же, по сути, одно и то же - головы, руки-ноги, туловища. Те, у кого нет особых талантов, придумывают для выпендрежа прибамбасы на одежду или вместо нее. Какую-нибудь цепочку на щиколотку - вот и непохож на других. Через год с цепочкой на ноге ходит полстраны, и тренд уже не тренд, а равенство, братство и штамп.
        Ирэн посадила Шелковникову с Юлькой Кислицыной перед Санькой и Мишкой. Тугая коса новенькой отливала ярким блеском в рисунке плетения, точно ядра орехов в листве. Если волосы были подобраны высоко, сзади топорщились завитушки, сбежавшие из каштановой густоты. Шея лилась в раструб воротника, как молоко из кувшина, в середке еле-еле угадывались пуговички позвонков. Саньку мучили идиотские мысли, взбаламученные тестостероном. Хотелось подуть в пушистые завитушки, прижаться к этой шее губами и губами же пересчитать позвонки, вдыхая запах вишневых косточек. Так пахли волосы Шелковниковой. Санька и лицо ее хорошо изучил за учебную четверть. Наклоненное с невидимой ему стороны, оно было круглым и симметричным, без лишних углов и величин, кроме больших глаз цвета чая «Alokozay». Карий чай на дне фарфоровых чашечек с темно-коричневым ободком.
        Санька давно приметил некоторую особенность в своем лице: его словно слепили из двух разных лиц. Со лба до ноздрей - одна физиономия, от носа до подбородка - вторая. Нос прямой, рот слегка смазанный, подбородок высунулся вперед твердой пяткой. Ни дать ни взять гибрид бокала с охотничьей кружкой. Саньку утешает, что, собранный вместе, этот набор не смотрится безобразно. Даже чем-то смахивает на фасад Бельмондо,- у того, кстати, вообще рубильник кривой.
        Ежу понятно, почему двухъярусное лицо,- от первичности природы и генов. Верхняя половина отцовская, как бы аристократическая, нижняя - сермяжное наследие Молотковых. От серпа и молотка. Поэтому и характер у Саньки противоречивый: верхи мозгуют одно, низы болтают другое.
        Вопреки или благодаря привлекательному уродству, он нравится девчонкам. Год назад гулял с Надей Сорокиной. Белобрысая голенастая Надя, совсем недавно фанатевшая от Киркорова, принцесс и драконов, вдруг резко развилась в симпатичную блондинку типа «прелесть, какая глупенькая» по новейшей классификации женщин[1 - «Все женщины делятся на две категории - ужас, какие дуры, и прелесть, какие глупенькие». М. Жванецкий, «Мужской взгляд на женщину».] от Жванецкого. Сорокина нравилась Саньке с первого класса, и поначалу гулять с ней, повзрослевшей, было интересно. Она много трещала не по теме, но Санька ее и не слушал. Закрывал пухлые, сердечком, губы своим нетерпеливым бельмондовским ртом. Целовались до одури, до хвостатых комет в глазах. Низы бастовали, желали большего,- те низы, что ниже пояса, а Санька думал о себе достоинством выше. Тренировал в организме воздержание и дальше поцелуев не заходил. Потом познакомился в парке со второкурсницами из мединститута. Одна запала на Саньку, ему стало лестно, все-таки почти взрослая, и Сорокина надоела. А второкурва во время танцев затащила его потемну за деревья
и чуть в штаны не залезла холодными пальцами. Еле удрал от озабоченной.
        Шелковникова не видит Саньку в упор. Привыкший быть у девчат в фаворе, он сначала недоумевал - может, Надька чего-то насплетничала? Старался попасться новенькой на глаза. Результатов zero. Тогда он предпринял усилия по воспитанию воли в духе гордого равнодушия. Воля воспитывается сложно: на Санькин игнор Шелковникова тоже не обращает внимания. Странствует взглядом по ком угодно и, огибая Саньку, чаще всего останавливается на Шишкине. Мишка, конечно, друг, для которого ничего не жалко, но…
        Санька втиснул фолиант на место, вымыл посуду и сложил на полки, ломившиеся от невероятного обилия сервизов.
        Озорной чеховский опус нечаянно запомнился. Чего только не болтается в памяти, хочешь забыть и не можешь, и наоборот - надо запомнить, а не получается. Создатель сконструировал человеческий мозг нерационально. Научиться бы с дзэн-буддистской невозмутимостью стирать ненужные файлы. Особенно мечты.
        На березах в аллее покачивались редкие стойкие листья. Их легкие тени лежали на искристых сугробах, как отпечатки детских следов. А в просвете тропы, в середине не по-ноябрьски сияющего солнца, шла Шелковникова. Шла и не знала, что она «фруктовая». Скрип-скрип сапожками по утоптанному насту. Обменялись приветствиями. Санька собрался было о чем-нибудь заговорить, но Шелковникова плеснула в лицо холодком, посторонилась, и пришлось Саньке бежать с деловым видом, вроде спешит. В голове жалобно пискнул и пропал звук неначатого разговора.
        Вот так же пищал, опадая, надувной Мишкин заяц, когда Леха сковырнул затычку гвоздем - хотел посмотреть, что будет. А что могло быть? Носы опахнуло горькой пудрой, игрушка превратилась в резиновую тряпочку. Заяц стал первым воспоминанием мальчишек о трехлетнем детстве и невольно зафиксировал черты наметившихся характеров. Жалея ушастика, Мишка так сильно плакал, что свалился на бордюр песочницы. Леха предложил продолжить исследование: внутри только воздух? Где же моторчик? А Санька догадался: «Заяц ненастоящий. Все игрушки такие!» Эта теория Леху страшно огорчила. Целый год еще упрямо верил, что заводные машинки, в которых тикают и жужжат живые моторчики, вырастут вместе с ним. На рев Мишки запоздало примчалась его мама. Он уже успокоился: «Санька сказал - зайчик ненастоящий. Ему не больно, да?» Мишкина мама потрепала Саньку по голове: «Умница!»

…Он бежал, не оглядываясь на Шелковникову. Гипнотически напрягал затылок и телепортировал ей: «Кругом мир прекрасный, хрустит под ногами, как новенький, а ты сердишься. На кого? На меня? За что? Ты хоть раз внимательно на меня смотрела? На мою улыбку? Ну ладно, может, я некрасивый, зато умница!» Остановился, вдохнул-выдохнул пронизанный солнцем морозный воздух. Он был чистый, без примесей, и зубы ломило от него, как от ледяной воды. Сердце тикало быстро-быстро,- в горячей сердечной глубине включился моторчик счастья.
        Для полного счастья не хватало трех нематериальных вещей. Во-первых, чтобы мамик увидела в отце самоцвет, а не потемневший камень. Во-вторых, чтобы отец заметил под шопоголическим слоем хорошую простую девчонку, которую он когда-то любил. В-третьих, чтобы Шелковникова, шагающая позади Саньки, шла рядом с ним. Рядом и всегда. Он сказал бы им, всем троим: «От добра добра не ищут».
        В Лимпопо, в Лимпопо, в Лимпопо!
        Перед уроками наглый Дмитриевский развел подозрительную дискуссию о типажах женщин якобы по Чехову. Если это не фейк, то большинство классиков - циники. Женя угодила в группу «ланинская фруктовая». Юля Кислицына шепнула, что Чехов от лица какого-то алкаша охарактеризовал так девчонок, которые пока не… «ну, сама понимаешь». Женя читала у нее в фейсбуке топ с похожим списком определений: «Изменяет - предатель; не изменяет - зануда; вообще ни с кем - задрот…» Девчонки живо обсуждали эту тупость и пошлость.
        Легонько дернув за косу, Дмитриевский предположил:
        - Шелковникова еще даже ни с кем не целовалась.
        В конце фразы слышался вопрос. Женя возмутилась, но ничего не сказала, только косу перекинула на грудь.
        - Что ты к ней лезешь?- проворчал Шишкин.
        - Не целовалась,- помедлив, нарочно громко удостоверился Дмитриевский.- Да и ты у нас, Мишка, последний российский девственник.
        Мальчишки обидно заржали. Шишкин мог бы одной левой раскидать всех по углам, но не успел. Гладков предостерег:
        - Класснуха идет!
        Ирина Захаровна зашла на фоне трещащего звонка, и по возбужденному Чеховым классу пронеслось: «Коньяк с лимоном…»
        Знала бы Ирэн! А она и узнала. Подняв руку, Надя Сорокина спросила, правда ли, что Антон Павлович… и т.д.
        - Подобными «классификациями» забавлялись и продолжают баловаться многие поэты-писатели,- усмехнулась Ирина Захаровна.- В институте и мы развлекались, сочиняя наш «ответ» Чехову.
        Розовая от восторга Сорокина вылупила голубые глазищи в пол-лица:
        - Ой, Ирина Захаровна, прочтите, пожалуйста!
        - Почему бы вам самим не пофантазировать на досуге? А мы сегодня освежим наши воспоминания о «Войне и мире».
        Женя услышала, как позади беспокойно завздыхал и завозился Шишкин. Кислицына хихикнула:
        - Мишка в прошлом году содрал сочинение с инета и плохо проверил, а там девчонка написала: «Если бы я была Наташей Ростовой…»
        За урок Шишкин, очевидно, сильно освежил и прочувствовал вину своего плагиата. На перемене он внезапно вышел к доске и, до ушей налившись румянцем, замахал большими руками:
        - Народ! Ахтунг сюда!
        Одноклассники переглянулись: не в привычке Шишкина было привлекать к себе внимание. А он напрягся, будто набрал полный рот гальки, как ученик древней ораторской школы, и выпалил:
        - У Ирэн в Новый год день рождения! (Подумаешь, открытие. Всем известно.) Давайте сделаем ей сюрприз - подготовим спектакль!
        Класс отреагировал адекватно бредовому предложению.
        - Сам пьесу напишешь, филолух?
        - Граф Толстый!
        - О! Я уже придумал название: «Если бы Шишкин стал Наташей Ростовой»!
        Короче, Остапов понесло.
        - Я-то думал, что вы - люди… а вы… эх!- Мишка сокрушенно махнул рукой.
        Волну новых реплик на тему «эх» пресекла Ирэн, вернувшаяся вместо ожидаемой математички:
        - Больше сегодня уроков не будет. На нижнем этаже прорвало трубу.

11-й «б» радостно загудел, захлопал, как в ладоши, учебниками:
        - А завтра, Ирина Захаровна? Завтра тоже не приходить?
        - Надеюсь, аварию скоро ликвидируют. Читайте сообщения на школьном сайте.
        Внизу в коридоре и гардеробе парило, как в бане. Физрук с мальчишками расстилали доски мостками поверх успевшей натечь воды, и уже носились с какими-то шлангами ремонтники. На улице Женино лицо окатило жгучим морозцем. Пристывая к ступеням, мелко морщилась зеленая ковровая дорожка. Дворник обсыпал песком ледяной наст уводящей в аллею тропы. Крупный коричнево-серый песок взвизгивал под ногами, будто подошвы ступали по забросанному бисером стеклу.
        Некоторые звуки болезненно остры и током отдаются в локтях и чашечках коленей. Это особенно неприятно в стужу, когда хочется впасть в анабиоз и не слышать, не видеть ничего, даже сказочной красоты спящих деревьев. Холод с полным правом наказывал Женю за лень: зимнее пальто-пуховик лежало в нераспакованном с переезда чемодане. Говорила же мама: «Сегодня же достань, приведи в порядок», а дочь-бездельница опять не послушалась.
        Женя шла в куртке с тонким синтепоновым подбоем и пыталась отвлечься от холода с помощью размышлений. Думала о добром Шишкине, разочаровавшемся в людях класса, и приставучем Дмитриевском. Думала, что в выходные начнется декабрь, а через месяц наступит неведомый год. В этом году из нее, Жени, попрут кошачьи флюиды, и она перейдет в фазу шабли и шато дикем. Должно быть, эти вина (а они точно вина? не лимонады?) чудно пахнут.
        Дойдя до супермаркета, Женя окинула оценивающим взглядом Родриго-Игоря. Он был одет в элегантное черное пальто. Темно-синий кашемировый шарф с изящной небрежностью лежал на плечах и спускался за спину. Рука в лайковой перчатке приглашала к двери - welcome… Глаза асфальтового цвета с томным безразличием смотрели в никуда сквозь мягко озаренное стекло витрины. Женя ответила на приглашение - зашла погреться.
        Со спины ненастоящий мужчина выглядел не так роскошно. На кукольных волосах блестками отсвечивал иней. В магазине уже продавались елки и сосны, по неколючим веткам из полимера бегали бенгальские искры. Не хватало запаха хвои.
        Женя покинула искусственный лес, не прощаясь с Родриго-Игорем. Ему было все равно, приглашать или прощаться.
        Хищный холод снова накинулся на Женины руки в перчатках, ущипнул за щеки, закричал в каждой клеточке моментально продрогшего тела: «Ага-а, вот ты где!» Помочь теперь могло только самовнушение. Свежемороженые губы еле зашевелились: «Мне жарко, мне жарко, мне очень жарко! Уф-ф, какая знойная вокруг Африка! Я гуляла в бикини у Нила, в Лимпопо голышом я ходила!» Холод насторожился и, прочухав обман, пощекотал в носу. Женя чихнула с колокольным отзвуком в голове, не выдержала и заскочила в кафе.
        Как же мало иногда человеку надо, чтобы почувствовать краткий миг счастья! Душа приняла с чаем блаженство тепла, руки согрелись о горячие бока чашки. Из нее поднимался сладкий пар, с краю уютно свисал хвостик чайного пакетика. Чьи-то глаза расплывчато и дружелюбно мерцали напротив. «Замерзла?» Голос низкий, с приятной, не простудной хрипотцой.
        Рядом звенели о чем-то знакомые голоса. Женя оглянулась: за соседним столиком сидели пятеро одноклассников - троица «богатырей» и Кислицына с Сорокиной. Запивали чаем пирожные. Юля увидела Женю, обрадовалась и подвинулась, освобождая место:
        - Жень, иди к нам, мы с Надей «ответ» Чехову сочиняем! Поможешь?
        Женя засмеялась:
        - У мужчин классификация короткая: от четырнадцати до двадцати - пиво, потом - водка.
        Сорокина затрепетала ресницами «Макс-фактор»:
        - Мы рассматриваем мужчин с точки зрения косметики.

«Мужчины от 16 до 20 - пудры и румяна: то бледнеют, то краснеют. От 20 до 25 - тушь для ресниц: обещают быть пушистыми, но липнут и щиплются»,- прочла Женя на листке.
        - Это я еще в школе придумала,- гордо сказала Кислицына.
        - А дальше?
        - Дальше опыта не хватило.
        - Шелковникова, по-твоему, опытная? Она же целоваться не умеет,- Дмитриевский почему-то хулигански подмигнул Сорокиной, и на круглый лоб Нади набежали некрасивые морщинки. Только она открыла рот, как Шишкин воскликнул:
        - Есть идея инсценировать к Новому году «Евгения Онегина»!
        Надя осталась с открытым ртом.
        - Теперь я понял, отчего мне всегда казалось, что «идея» - производное от слова «идиотство»,- заумничал было Дмитриевский, но Юля его перебила:
        - Браво, Миша!
        И Гладков одобрил:
        - Зачет.
        Глаза Дмитриевского посерьезнели, а губы недоверчиво скривились:
        - Фанфик, что ли? Типа продолжение - «Онегин вернулся, Татьяна опять влюблена»?
        - Зачем?- удивился Шишкин.- Все по роману плюс немного других пушкинских стихов. Вшестером отрепетируем и выступим на вечере. Ты же с нами, Женя?
        Она неопределенно пожала плечами. Ленский дома ей надоел.
        - Почему обязательно Пушкин?
        - По нему легко писать,- пояснил Шишкин.- Стихи даже к рэпу подгоняются.
        - Кто будет этим заниматься?- Гладков задал вопрос для проформы. Из всей компании к драматургическому труду годился разве что Дмитриевский, и то с натяжкой.
        - Я,- застенчиво улыбнулся Шишкин, сияя глазами.- Уже написал.
        - Ху из ху в твоем произведении?- нарушил Дмитриевский паузу, полную общего изумления.- Надеюсь, я не какой-нибудь Пустяков?
        - Не кокетничай, Саня,- одернула Сорокина.- Ты Онегин, ты! Больше некому.
        Девчонки засобирались. Женя с тоской посмотрела в окно: не прибавили ей настроения ни задумка Шишкина порадовать Ирину Захаровну, ни эти лебяжьи сугробы, обнявшие дворы зимнего города. Какие восторги, какая эстетика у самого неприятного из времен года! Холод за дверью ждал, когда Женя помчится короткими перебежками от угла до угла, как ежик в тумане,- домой, домой…
        Юля сунула в сумку листок с началом косметической классификации мужчин.
        - «Ответ» сегодня досочиняю. Сестра подскажет, опыта у нее куча.
        - Отправь мне вечером на «мыло»,- попросила Сорокина.
        - И мне для прикола.
        - Всем отправлю,- пообещала Кислицына.- Но это же так, шутка юмора. Вот Мишино предложение - суперский супер! Если спектакль получится, Ирэн мне за полугодие, может, четверку на пять исправит.
        - Где будем репетировать?- спохватился Гладков.
        Проводить репетиции в школе было негде и невозможно - сюрприз бы сразу накрылся. После недолгих споров решили собраться завтра, за два часа до уроков, в недостроенном здании за Новогодним парком.
        Хорошо, что Женя живет в одном дворе с мальчишками. Она шла не одна, и холод остерегся тотчас взять ее в плен. Крался по пятам и подслушивал: говорили о нем. То есть о русских морозах, на которые жаловались немецкие ветераны Великой Отечественной. В мемуарах гитлеровцы завидовали советским солдатам, одетым в тулупы и валенки. Женя тоже не отказалась бы сейчас от неэстетичных, зато очень теплых тулупа и валенок.
        Шишкин обнаружил специфические познания в области бронетехники: оказывается, в сильные морозы механизмы и двигатели с воздушным охлаждением остывали в наших танках, и машины останавливались. Ночами экипажам приходилось поддерживать костры в вырытых под танками ямах, иначе эти ходячие холодильники к утру бы не завелись.
        Мальчишек хлебом не корми - дай поболтать о войне. Правда, о нынешней службе в армии они невысокого мнения. В классе чуть ли не каждый голову ломает, как бы от нее откосить. А Шишкин сообщил, что после школы пойдет отдавать солдатский долг Родине. Отслужит, и только тогда поступит в строительный. Не демонстративно сказал, просто так. На общем фоне прохладного отношения к дымам отечества Шишкин выглядит попаданцем из 40-х и, кажется, не догадывается о своей несовременности.
        Гладков промолчал, Дмитриевский непонятно хмыкнул. Ну, он-то наверняка отмажется. Жаль, ему бы пошла военная форма…
        На вопрос: «Что такое Родина?» у людей нет точного ответа, а языка перелетных птиц, у которых чувство родины развито лучше всего, люди не понимают. Но Родина - с большой буквы и маленькой - определенно необходима человеку, чтобы ощущать уверенность в себе. Если по-честному, побольше бы в государстве таких Шишкиных.
        По железным горкам детской площадки катались румяные дети. Ребятне мороз нипочем. Женя попыталась вспомнить, зябла ли она в детстве. Не получилось. Может, ее тогда грела забота бабушки, и родители больше любили? Говорят, что любовь - греет…
        Дом встретил безлюдной враждебностью распахнутых в пустоту комнат. Увидев в зеркале прихожей лицо с покрасневшим носом, Женя пропела: «Где же ты, моя Лимпопо?» Зеркальная поверхность затуманилась от дыхания, и лицо рассердилось. Возможно, на войне низкие температуры предпочтительны для победы над врагом, но не в мирное время и не в квартире! Ртутная стрелка домашнего термометра застыла у отметки 14, в плюсе затаилась сентябрьская осень… Кран в кухне безнадежно плакал. Патриотизм в Жене выстудился в два счета: ей срочно захотелось попросить климатического убежища в любой южной стране без сантехнических проблем.
        Мама с папой на работе. Впрочем, они бы ничего не сделали. Мама занята папой и учениками, папа - собой и образом противоречащего Пушкину Ленского. Сидят вечером, кутаются в пледы и терпят всепроникающий холод. Привычка терпеть выработалась у них со времен тотального дефицита. Инициативу придется взять в свои руки…
        Женя нашла в телефонном справочнике номер коммунальной службы и решительно позвонила. Бесстрастный голос дежурной на другом конце провода отрекомендовался: «Справочная». Узнав, что кран в квартире такой-то по такому-то адресу требует починки, Справочная позвала: «Петров!» и передала трубку сантехнику.
        - Вас, блин, много, а я один,- проворчал сантехник Петров.- Напарник уволился, никто за копейки работать не хотит. Диктуйте, откуда вызов, в течение месяца приду.
        Женя подала заявку от имени папы и сказала спасибо. А что она еще могла сказать?
        - Все?- осведомился с облегчением Петров.
        - Почему в нашем доме так холодно?
        - Дом заблинован.
        - Что такое «заблинован»?
        До сих пор Женя знала два значения слова «блин»: тонкую лепешку и внелитературный эвфемизм, ранее упомянутый сантехником. Теперь, тяжко вздохнув, он ознакомил Женю с неизвестным ей омонимом.
        - Блин - это такая шайба для регулировки расхода топлива, чтоб при расчете получалась экономия. Мы заворачиваем шайбы в трубы по распоряжению нашего начальства.
        - Значит, люди в заблинованных домах мерзнут по распоряжению вашего начальства?!
        - Вот такие кошки-мышки,- туманно сказал разговорчивый Петров и замолчал. Раздалось отдаленное бухтенье дежурной. В обязанности «Справочной» вряд ли входило просвещение жильцов в разделах языкознания и экономии. Женя положила трубку.
        На зарядку, пока заваривался чай, ушло пять минут. Десять - на чаепитие с малиновым вареньем для профилактики простуды. Кран капал. Женя поразмышляла о неожиданном перерождении Шишкина из флегматичного добряка в деятельного бодряка. Не влюблен ли он в Ирину Захаровну? Любовь не только греет, но и меняет человека… Еще через десять минут журчащий звук капель перестал угасать в подставленной губке и выбил из головы Мишу с его пушкинской идеей. Спустя полчаса капли и холод выдолбили в душе Жени впадину размером с синичье гнездо, покинутое птенцами. Родриго-Игорь не пожелал посетить невесту, зато вернулась непатриотичная мысль о Лимпопо. Ни синицы в руках, ни журавля в небе… Источившееся терпение натолкнуло Женю на отчаянный шаг.
        Позвонив снова в «Справочную», она официальным «взрослым» голосом представилась журналистом Юрьевой (эта фамилия часто встречалась в городской газете «Наши известия»). Ей якобы поручили взять интервью у руководителя микрорайонного ЖКХ.
        - По поводу аварии в школе?- встревожилась дежурная.- Морозов-то тут при чем?
        - О каких м-морозах…- запнулась было Женя, и до нее доперло: Морозов - фамилия начальника. Символическая, между прочим.
        - Владимир Алексеевич не виноват, что в школе трубы худые!
        - Нет-нет, я буду писать только о хорошем,- успокоила Женя.- Подскажите, пожалуйста, номер его рабочего телефона.
        Дежурная повиновалась с машинальной беспрекословностью.
        Вскоре после того как Женя высказала Владимиру Алексеевичу все, что думает о положении дел во вверенном ему хозяйстве, выяснилось, что он знает Юрьеву.
        - …заочно, по вашим статьям,- промурлыкал в Женино ухо вальяжный голос довольного жизнью человека.- У вас своеобразный стиль и нестандартная подача тем… Но вот о «блиновании» домов я впервые слышу. Кто внушил вам эту чушь?
        - Собачий холод в квартире.
        Морозов в конце концов пообещал тепло к вечеру. Взамен он жаждал попасть в положительные газетные герои:
        - Так когда мы с вами побеседуем о позитивных сторонах моей работы?
        - Я еще позвоню,- уклонилась Женя.
        Несмотря на использование эмоционально окрашенного сантехнического термина и свой резковатый тон, разговор показался ей солидным. Она надеялась, что в телефоне Владимира Алексеевича нет определителя номера. А если начальник начнет терроризировать журналистку… Может, Юрьеву позабавит случай с двойником.
        К приходу родителей батареи все так же едва фурычили. Женя уговаривала себя не нервничать, верить и ждать, ибо сказано: смирение - добродетель великая. Поддерживать добродетель на высоте некоторое время помогали уроки, и Юля Кислицына отправила в письме файл с веселой классификацией.
        Сестра Юли действительно хорошо разбиралась в возрастных особенностях противоположного пола. Папа наглядно демонстрировал поведение мужчин от 40 до 50 - «лаки для ногтей: стойки только на крепкой основе, предохраняются от домашних дел, требуют ухода». Вполне здоровый, он валялся на диване и кутал горло пуховой шалью. Мама, деликатно покашливая в медицинскую маску, бегала на полусогнутых в кухню и обратно. Носилась с подносом, уставленным паровыми котлетками, протертым творогом… горячим чаем, поджаренными хлебцами… печеньем, малиновым вареньем… Приподнимаясь со стонами, папа с аппетитом ел, пил и возмущался профессиональной черствостью врачей. Мама глуховатыми короткими междометиями с французским прононсом разделяла папино негодование.
        - К ЛОРу толпа, будто перед Мавзолеем! Куда только наши налоги уходят?
        - Да… уж,- как Папанов-Воробьянинов, невнятно откликалась мама.
        - …я ему как человеку объясняю: «Вы понимаете - репетиция премьеры, без меня не начнут!» А этот талдычит: «В общую очередь!» В общую! Представляешь?!
        Мама сочувственно кивала. Папа, по своему обыкновению, драматизировал личную ситуацию. Женя всякий раз удивлялась его способности извлекать массу художественных переживаний из ничтожного пациентского опыта. В отличие от мамы папа исключительно редко болел.
        Жаль, что лежачих не бьют. Тем более пап.
        Добродетель Жениного терпения вознаградилась после передачи «Спокойной ночи, малыши». Владимир Алексеевич сдержал слово: батареи медленно налились теплом. Язык чесался рассказать родителям об авторстве улучшения погоды в доме, но прикусился сам собой. Папа снял с шеи шаль, мама к нему приблизилась, а он шарахнулся от нее, замахал руками:
        - Не подходи… не подходи к моему горлу!
        Как будто в пику Шекспиру репетировал версию вздорной Дездемоны. Женя увидела дождь в маминых глазах, увидела папину пасмурную спину, и в душе ее забушевала гроза. Забил ливень с градом, загрохотал гром! Держать молча буйную стихию в себе не было никакой возможности. Женя нырнула в кровать, не раздеваясь, и выплеснула грозу в подушку.
        Наверное, ураганы, смерчи, циклоны - все атмосферные бедствия - происходят от скопившихся в воздухе туч обид и огорчений. От оставленных любовей. Люди говорят о любви «ушла, умерла». Сваливают неприятности на чувство, чтобы не брать вину на себя. В действительности же любовь не может ни уйти, ни умереть. Это человек уходит вперед и не замечает, что оставил ее позади. Он меняется. Вчера ему нравился футбол, сегодня - балет, завтра он предпочтет сидеть на лавочке. Папа давно ушел от любви, мама превратила любовь в обязанность. Один стал как фонарик, в котором вот-вот откажут батарейки, вторая - лампочкой в сто ватт…
        Вернуть папе с мамой тепло любви не в силах даже такой волшебник, как начальник ЖКХ (дед)- Морозов. Чудес не бывает. Чудеса остались там, где Женя их покинула, когда ушла вперед,- в детстве.
        Время младое незнакомое
        Шелковникова пришла последней. Вся в светлом: белые шапка и шарф, млечно-белое пальто. Наверное, Санька слишком долго смотрел, как ее фигурка, словно переводная картинка, проступает в глубине елового перелеска, потому что Леха сказал:
        - Сдулся заяц.
        И Санька отмер под понятливым Мишкиным взором. Мишка тоже хорошо помнил резинового зайца.
        - Ку,- поздоровался Леха за всех.- Мы тут успели обсудить Юлино подражание Чехову.
        - Извините,- пробормотала Шелковникова простуженным голосом,- я, кажется, немножко приболела.
        - Болей в каникулы, а то спектаклю кранты,- грубовато бросила Надя. Ей, видимо, не понравилось, что Шелковникова выглядит Снегурочкой.
        Сугробы обложили заброшенное здание плотно, как баррикады. В рамах разбитых окон резвились непуганые воробьи. Хозяйственный Мишка обнаружил у гаражей лопату и расчистил подход к крыльцу. Мощным рывком отодрал створку примерзшей к порогу двери:
        - Добро пожаловать!
        От камня серых стен веяло стужей. Кое-где на подметенном кем-то полу белели снежные гребни.
        - Говорят, это Дворец молодежи. В советские времена строили. Уже название дали - «Юность», но началась перестройка Горбачева, и «Юность» загнулась. Потом хотели ресторан здесь открыть - тоже не вышло.
        Отец Мишки строитель, отсюда и познания.
        - Если дом никому не принадлежит, почему бы не попросить взрослых его достроить?- воодушевилась Юлька.- Клуб «Юность», кстати, есть при колледже искусств, а в нашем районе для нас вообще ничего нет. Как мы назовем свой дворец?
        - Давайте как Надю - «Надежда»,- Лехины щеки яблочно заблестели. («Сам небось тоже сдулся»,- ухмыльнулся Санька.)
        - Может, еще «Вера и Любовь»?- фыркнула Юлька.
        Раскинув руки и задумчиво глядя в сумрачный потолок, Надя прошлась по теоретическому фойе.
        - Вот этот долгострой - наша надежда? Это наша вера… любовь?
        - Пусть будет Дворец Нового года,- сказал Мишка.- Тем более рядом парк Новогодний.
        - Лучше Дворец нового времени имени Пушкина.
        - Здравствуй, время младое, незнакомое!..
        - Когда я был маленьким, брат в Новый год взял из подарков все шоколадки и построил мне шоколадный дворец. Я представлял, будто дворец огромный. Гуляешь по нему и выколупываешь из стен орехи, откусываешь от дверей и колонн, а на потолке, где не достать, шоколад самый вкусный…
        - В таких шоколадно-пряничных домах живут ведьмы,- перебила Мишкин детский лепет неромантичная Юлька.
        - Папа говорил, что Новый год в его детстве пах мандаринами,- вспомнила Надя.
        - Жаль, что искусственные елки не пахнут хвоей,- вздохнула Шелковникова.
        - А снег пахнет арбузом!- Санька кинул в нее снежком.
        - Да здравствует наш Новый год, самый новогодний год в мире!- принялся дурачиться Леха и тоже швырнул снежок.
        Сразу стало шумно, гулко, голоса в каменных просторах отдавались веселым эхом, и никто не услышал, как на крыльце заскрипел снег. Дверь распахнулась. В проеме возникла толстая тетка с большой клетчатой сумкой и, выпучив глаза, закричала:
        - Это кто тут орет? Это вы орете? Что вы тут делаете? Пиво пьете, наркотиками ширяетесь? Раз дверь незапертая, думаете, некому дом сторожить?
        - Ведьма пришла,- хохотнул Леха.

«Ведьма» близоруко сощурилась - в помещении после дневного света всегда темновато.
        - Кто? Что?! И девки тут! Счас ментов позову!
        Санька выступил вперед:
        - Тише, тише… Ничего плохого здесь не происходит.
        - А зачем сюда пришли? Чем заниматься?- глаза тетки привыкли к приглушенному свету и подозрительно оглядели отряхнувшихся от снега ребят. Явление из угла внушительного Мишки заметно укротило ее воинственность.
        Выдержав паузу, Санька состроил глубокомысленную мину:
        - Мы проводим исследование по физике незавершенных строений. Видите ли, планомерная система индульгенций, приобщенных к вышеизложенным хроникалиям конструкции, поменяла наше представление о научных методах виолончельной импактности,- он развел руками и добродушно улыбнулся.- Вот мы и зашли, чтобы убедиться.
        - Студе-енты,- неуверенно протянула сторожиха.- Че тогда орали-то?
        - Снегом кидались,- честно сознался Санька.
        - Больше чтоб мне не кидались и не орали,- она погрозила пальцем в дырявой перчатке.- А то пойду и пожалуюсь вашему… этому…
        - Декану?- подсказал Санька.
        - Ага.- Она по очереди окинула ребят полным сомнений взглядом, позвенела пустыми бутылками в сумке и удалилась.
        - Что такое виолончельная импактность?- спросила Юлька.
        Санька пожал плечами:
        - А я откуда знаю?
        - Ты бы еще сказал, что мы Пушкина репетировать собрались,- усмехнулся Леха.
        Мишка хлопнул себя по лбу:
        - Ба! Пушкин!- и вытащил из рюкзака с десяток мятых листов, отпечатанных двенадцатым кеглем.
        - Жесть,- выразил восхищение Леха.
        - Всю осень только и делал, что читал. Запоем,- Мишка словно оправдывался перед кем-то.- Наверстывал упущенное. Даже в библиотеку записался.
        - Из-за «чалки-калки»?
        - Не только,- вздохнул он.- Повзрослел, наверно.
        Вопль изумления исторгла Мишкина версия раздвоения Онегина, которое будут изображать сразу два актера.
        - Каждый человек состоит из двух половин,- объяснил соавтор классика свой оригинальный замысел,- и они, эти стороны, не всегда согласны между собой.- Ну, как Моцарт и Сальери. «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мной повсюду как тень он гонится…»
        - Реабилитируешь лишнего человека,- понял Леха.- Дескать, «не я такой, время такое».
        Мишка читал вслух, и на глазах у одноклассников из него, как бабочка из кокона, вылезала совсем другая личность. Голос у этой личности оказался гибкий и выразительный. В незнакомце проступала авторская ирония, и переживания отражались на вдохновенном лице. Текст инсценировки он знал почти назубок и редко заглядывал в бумаги. Увалень и шалопай стремительно преображался в гения. Леха на всякий случай запечатлел исторический момент на камеру мобильника. Санька вполне серьезно подумал, что они присутствуют при эпохальном событии. Может, оно войдет в летопись литературы, как «знакомство друзей с первым произведением знаменитого писателя М.С. Шишкина».
        Мишка читал долго, и, когда отставил последний листок, все прыгали уже не только от восторга. Заявление о том, что режиссером Мишка назначает себя, возражений не вызвало. Санька потрепал друга по плечу:
        - Шедеврально, мальчик! Ты прямо Шишкин-Пушкин.
        - Сам ты мальчик,- парировал счастливый Мишка.
        Класс гордился двумя краеведшами, чемпионом по плаванию и Санькой - репортером с художественным уклоном. Школьное небо еще не знало, что скоро на него взойдет новое светило - драматург & режиссер. Ребята торжественно поклялись хранить тайну до новогоднего вечера.
        Обалдев от внезапной Мишкиной гениальности, девчонки зашептались. По тому, как кокетливо Надя выпятила губки, Санька понял, что она мгновенно втрескалась в свежеявленную звезду. Это открытие нисколько его не раздосадовало.
        То, что никак не удавалось Ирине Захаровне с ее натужными играми «в рифму», легко и просто вышло у Александра Сергеевича. Пушкинская поэзия зацепила Мишку, разбудила и потрясла до глубин. Всходы брошенного классиком семени проклевывались в нем один за другим, причем не плевелами! Он уже музыку к спектаклю подобрал и записал на плеер.
        Мишка любил разную музыку и с удовольствием слушал как рэп, так и классику. Но, несмотря на всеядность и вкусовую безалаберщину, работу он провел грандиозную. В диком хаосе фрагментов из пьес Баха и Вивальди, из джаза и рэпа не то чтобы слышалась, а странным образом ощущалась едва уловимая тема. В некоторых местах Санька угадывал вариации обоих Онегиных.
        Поделили с Мишкой Евгениев. Лехе, слегка озадаченному поединком с двумя противниками, достался Ленский. Каждая из девчонок, понятное дело, претендовала на роль Татьяны. Деликатный Мишка, лепеча о какой-то фактуре, вопросительно поглядывал на Шелковникову, но распределить женские роли сам не осмелился. Чтобы исключить обиды, кинули жребий в Лехину рукавицу. Бумажку с «Татьяной» повезло вынуть Наде, цыганистая Юлька вытянула белоликую «Ольгу». Осталась одна бумажка - «няня».
        - Не переживай,- сказал Шелковниковой Леха.- В гриме станешь старушенция стопиццот.
        Заторопились в школу. Мишка был огорчен неудачной жеребьевкой и молчал. Рядом шла Шелковникова, что-то оживленно рассказывала ему и смеялась. Позади шагали Юлька и влюбленная в Мишку Надя. За ними плелся Леха (влюбленный в Надю). Санька замыкал процессию, попинывая подвернувшиеся под ноги ледышки. Перед глазами у него почему-то мельтешил классный журнал, где фамилии Шишкина и Шелковниковой стояли рядом. Санька уныло думал: что особенного он в ней нашел?
        Когда она хмурилась, между ее бровями пролегали две короткие горизонтальные морщинки. Не красили Шелковникову эти морщинки. И глаза она открывает во всю ширь, если сердится, тоже не очень-то привлекательно. На обществоведении обернулась к Мишке, Санька поймал краешек улыбки, не ему предназначенной. Дыхание сразу сперло, и ладони вспотели. Незаметно пролетела алгебра. Назойливые мысли бились о бесчувственную спину Шелковниковой, как глупые бабочки о лампу. Санька забыл обо всем, даже о вчерашнем наводнении в школе. О нем, кстати, все забыли. Уборщица подтирала шваброй у гардероба лужицы, натекшие от обуви.
        После уроков Мишка собрал ребят на предварительную - получасовую, как он уверял, репетицию. Войдя во вкус, он делал попытки командовать. Ему не терпелось, пока не поздно, раскидать девчонок «по фактуре» ролей. Покладистый, конфузливый Мишка впервые в жизни готовился сказать твердое «так надо».
        Надя справедливо заподозрила покушение на свою роль и не спускала с режиссера потемневших до сини глаз. Леха мрачно разбирал кипу листов - на большой перемене растиражировал текст. Одна корыстная Кислицына ликовала в надежде на исправление оценки и жизнерадостно лезла к Саньке с вопросом, нужен ли при дуэли доктор. Потом, увлекшись игрой, Санька забыл о безразличной к нему Шелковниковой. Мишка тоже играл с азартом, чем подтвердил суждение, что талантливый человек талантлив во всем. Зрительский восторг дуэт-канону Онегиных был обеспечен.
        Лехе понадобилась помощь реквизита. Схватив лопату, поставленную Мишкой в угол, он оседлал ее и заверещал сквозь скрежет железа по полу:
        В свою деревню в ту же пору
        Помещик новый прискакал.
        По имени Владимир Ленский,
        Красавец, в полном цвете лет,
        Поклонник Канта и поэт!
        - Ой, не могу! Ой, поэт прискакал!- Юлька пополам согнулась от хохота.
        - Ты это Пушкину скажи,- обиделся Леха.- Тут русским языком написано: «прискакал». Тогда авто и шоссе не было, в деревню на лошадях прискакивали.
        - Погоди, не «прискакивай» пока,- остановил его терзаемый постановочным зудом Мишка и попросил Надю прочитать Татьянино письмо. Надя с готовностью воскликнула:
        - Я к вам пишу - чего же боле?!
        - Патетика твоя к чему?- прервал Мишка, не заметив, что попал в размер стиха.- Давай снова.
        - Я к вам пишу,- повторила Надя тише, но уловила усилившуюся режиссерскую досаду и смолкла.
        - Надь, не обижайся, ты пойми: Татьяна места себе не находит. У нее же первая любовь! Ты должна быть простодушной и в то же время страстной. Внутри страстной, не снаружи, Надь. Не надо скалиться и психованную изображать… Попробуй еще.
        - Я… к вам… пишу,- пробормотала она упавшим голосом.
        - Вот, смотри,- в уголках Мишкиных губ ямочками обозначилась робкая улыбка, глаза отрешенно уставились в окно.- Поверьте,- выдохнул он,- моего стыда вы б не узнали никогда, когда б надежду я имела…
        Надя послушно вытянула губы навстречу окну. Мишка прервался:
        - Слушай, Надежда, может, ты Ольгой будешь?
        - К тебе, Надя, правда, больше Ольга подходит,- поддержал Санька.- «Глаза как небо голубые», «локоны льняные»…
        Пухлый Надин рот собрался в обиженное сердечко.
        - Мне все равно.
        - Хорошо, тогда я буду Татьяной!- обрадовалась Юлька и протянула руку за распечаткой, но Мишка остановил:
        - Татьяну сыграет Женя.
        - Ах так?- Юлька злобно покосилась на Шелковникову.- Значит, я - няня? Ну и… ладно! Я согласна! Мне оценка нужна, а то на фиг бы сдались эти преданья старины глубокой!
        Перекодировка ролей, чуть не рассорившая девчонок, все же состоялась. Телефон Шелковниковой запел электронную серенаду. Всех уже ждали дома.
        - Пока, мальчики,- Надя взяла Юльку под руку. Добрый Мишка, раздираемый противоречиями вины и ролевого соответствия, кинулся провожать девчонок на остановку. Поспешил за ними и Леха.
        Шелковникова повернулась было к двери, и тут раздалось отчаянное кошачье мяуканье. Черная кошка, графически черная на синем фоне, повиснув с другой стороны окна, через миг полетела вниз с растопыренными лапами. Видимо, охотилась за воробьями и сорвалась. За окном, когда Санька к нему подбежал, только хвост мелькнул в проходе между гаражами…
        В Саньке зародилось предчувствие счастливых перемен. Словно в подтверждение ожидающего волшебства, едва вышли из Новогоднего парка, во дворе вспыхнули шеренги фонарей. Изменчивая кисть голубоватого света окрасила лицо Шелковниковой причудливыми бликами. Почему Санька постоянно, думая о Жене, называет ее по фамилии, как учитель, вызывающий к доске по классному журналу?
        Она - Женя. Евгения.
        В душе клубилось что-то смутное, навеянное магией пушкинских стихов. Санька видел перистую тень Жениных ресниц на щеках и свернувшуюся змейку волос на пушистой складке шарфа. В голове сами собой выстроились буквы, слова, строчки, и Санька продекламировал:
        - В окне прекрасен кошки вид -
        Чем не орла уроки?
        «И вдруг прыжок, и вдруг летит»!
        Классические строки.
        - Прямо сейчас сочинил?- удивилась Женя.- Запиши, а то забудешь.
        - Зачем?
        - Так… Просто так.
        В россыпях и ярусах звезд туманились фиолетовые сгустки. Вокруг хороводились, мерцая, разноцветные огни. Искристый снег поскрипывал под ногами, пахло арбузом, и верилось в бесконечную жизнь.
        Я к вам пишу…
        У Жени вошло в привычку, приходя домой с вечерней репетиции, проверять отопление. Начальник Морозов не подвел, даже перевыполнил норму - хоть блины на батареях пеки. Лимпопо нервно курит в сторонке, сказал бы Гладков. Леха - ходячая урна всякого словесного мусора. А на улице неожиданно потеплело, и начавшаяся было у Жени ангина быстро прошла.
        Так бывает перед Новым годом. Стужа притормаживает, бережет силы, чтобы крепче вдарить в Крещение.
        Папа спел своего Ленского. Это было красиво. Лампы сцены лили мягкий золотистый свет на торжественного папу в черном костюме, с роскошной гривой до плеч, и на рояль с концертмейстером сбоку. Лоснящийся рояль походил на только что вылезшего из воды морского льва с приподнятым ластом. Зрение всегда побеждает слух, и, чтобы ничего не мешало слушать живую музыку, Женя с мамой прикрыли глаза.
        Мама, конечно, предпочла концерт педсовету, иначе нытья и попреков хватило бы ей на всю оставшуюся жизнь. Ариозо не показалось Жене оригинальным. Папин Ленский, на ее взгляд, остался сентиментально-романтически настроенным персонажем. Маме вроде бы понравилось. По крайней мере, с виду. Папа был от себя в экстазе. Когда его волосы растрепались от поклонов, он стал точь-в-точь ликующий дед Паша с фотографии. Только вместо тайменя держал охапку букетов.
        Сейчас папа готовится к новой, куда более важной премьере. Будет исполнять партию графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике». Чтобы соответствовать облику пылкого героя-любовника из Андалусии, хорошо упитанный папа воздерживается от мясной и жирной пищи. Стоя утром перед зеркалом, горячо внушает себе:
        - Я не люблю есть! Я ненавижу еду, все это чавканье, сопенье, жеванье, глотанье, переваривание… Как можно пожирать бифштексы, ростбифы, бефстрогановы, когда известно, что они приготовлены из трупов животных?! Тьфу! Прочь, мертвечина, прочь! Только искусство, только театр! Я молод и строен, богат и влюблен!
        Женя мысленно ставит предлог «не» к каждому прилагательному его последней фразы. Фраза, впрочем, относится не к папе, а к роли. По опере он влюблен в Розину, у которой бессердечный и жадный опекун. В жизни, как всегда, в себя.
        Слушать эти мантры было бы смешно, если бы папа не ограничил семейный рацион овощной диетой. Женя замучилась мыть овощи с мылом, а мама - изобретать всевозможные салаты и лепить впрок морковные котлеты. Если Женя по приходе домой проверяет работу ЖКХ по батареям, то папа - холодильник. Норовит уличить домочадцев в преступном мясоедении. Поэтому недостаток калорий, необходимых для усвоения школьной программы, Женя вынуждена восполнять шаурмой и хотдогами за стойками занюханных киосков. Она не травоядна. Мясом питаются даже добрые люди, любящие животных. Разум человека не проникает в глубь продуктовых событий до тех мгновений, в которые ростбифы и бефстрогановы еще пасутся на лугу.
        Вместе с неприятием вегетарианской еды Женя уже чувствует легкую ненависть к ни в чем не повинному графу Альмавиве. Репетиции отнимают у папы массу времени. Иногда, смертельно усталый, он является из театра почти к ночи. Редкие часы досуга все равно несвободны: папа посвящает их прослушиванию партии в магнитофонных записях. Ищет в голосах исполнителей какие-то нюансы, сравнивает с собственным перформансом на видео-аудио, совершенствует образ влюбленного испанца.
        Женя решила изменить Родриго-Игорю. То есть вообще изменить своего мужчину. Она разочаровалась в испанцах в связи с папиным новым сдвигом по фазе. К тому же рядом с манекеном в витрине магазина «Кипежград» появилась женщина, и выяснилось, что муляж настоящего мужчины похож на особей своего пола по классификации Кислицыной от 30 до 35: «карандаши для бровей: тонко рисуются и стремительно тупеют». Вид у Родриго-Игоря стал какой-то глупый. Асфальтово-серые глаза по-прежнему смотрят в никуда поверх прохожих, но отведенная влево рука уже не приглашает их войти, она застыла в попытке обнять за талию женщину. На ней драгоценная соболья шубка, мех переливается под светодиодами, как коричневые бриллианты. Лицо могло быть понатуральнее - уж больно напоминает куклу Братц с вампирскими губами. Пара выглядела бы гламурно, если б не ценник, грубо свисающий с подола шубки. Стоимость у нее запредельная. На такие деньги можно купить хороший подержанный автомобиль, недаром к женщине с краю тянутся тонкие проводки,- наверное, сигнализация.
        Никогда бы Женя не надела такую шубку. Вовсе не из-за отсутствия денег (какой бы национальности ни принадлежал ее настоящий мужчина, средства у него найдутся), а из-за соболей. От мысли, сколько было истреблено красивых зверьков, чтобы кто-то покрасовался в их шкурках, у Жени холодеет сердце. В детстве мама читала ей книгу индейского писателя Серая Сова о девочке Саджо и ее бобрах. Из шкур этих симпатичных речных млекопитающих тоже шьют модные шубы…
        Женя тяжко вздыхает: папа со своим овощным заскоком совершенно прав. Парнокопытных жаль не меньше. Лицемерно воображать себя человеком, озабоченным участью животных, уплетая шаурму из говяжьего мяса над стойкой у киоска. Вкуснятина, м-м-м… Раньше Жене не доводилось ежедневно наслаждаться сомнительными прелестями фастфуда. Тут ей становится жалко маму.
        В тихом свете настольной лампы мамино лицо, склонившееся над тетрадями, кажется больным.
        - Мам, ты бы хоть гуляш, что ли, поела в школьной столовке,- виновато говорит Женя.
        - Это будет нечестно по отношению к папе,- отвечает мама, не поднимая головы, и, слава богу, не видит густо краснеющего лица дочери.- Женечка, ты что-то совсем припозднилась сегодня. Вы с папой как будто помешались на своих репетициях.
        - Всего восемь часов вечера! И сорок пять минут. Детское время. Вот поставим спектакль, и не буду задерживаться. Потерпи, мам, не волнуйся и не звони часто, ладно? Я же не маленькая.
        - Поужинай, и за уроки.
        Женя молча бежит переодеваться. Хорошо, что мама не спросила об оценках. Не хочется расстраивать ее известием о двойке по физике. Может, удастся исправить на следующей неделе, Миша обещал устроить ликбез по недопонятым темам.
        Стыдно вспомнить, как физичка вызвала к доске. Сказать просто «не знаю» Женя не отважилась и в отчаянии нарисовала на доске формулы, которые никто, включая ее саму, не понял. Класс подло хихикал во главе с язвительной физичкой.
        Вторжение в жизнь Жени физики и алгебры приносит одни неприятности. Стихи впечатываются в память с ходу, а формулы и числа выскальзывают, точно песок сквозь пальцы. В дверь квартиры старого дома, из которого Шелковниковы переехали сюда, был врублен замок с цифровым кодом, вот только его Женя и запомнила твердо: 2744840973. Долго маялась, пока не изобрела для себя способ запоминания по буквам: 2 - это «д», 7 - «с», 4 - «ч» и так далее. Потом придумала к буквам слова и уже не ошибалась, открывая замок. Легко запомнить: «Дунька сказала, что черта видала, черт не дурак - смолит табак».
        Мама почему-то не верит в неспособность дочери к точным наукам. Надеется, что до конца одиннадцатого класса в ее гуманитарную голову каким-то чудом можно вбить физико-математические знания, соответствующие вопросам ЕГЭ и, как следствие, обеспечивающие поступление в медицинский институт. Женя же тайно от мамы полагает, что нелюбимые школьные предметы не станут ее жизненной необходимостью.
        С отвращением проглотив капустно-свекольный рулетик, она думает, как бы выпросить через папу из костюмерной театра фраки для мальчишек. Юля принесла Наде сохранившееся свадебное платье старшей сестры - атласно-голубое с декольте и плоеной пелериной. Самой Юле важен грим, а «нянина» старушечья одежка найдется. У Жени осталось платье от выпускного бала после девятого класса: красиво льющийся светло-лиловый шелк, кокетка под грудью и длинный бант на спине.
        Прикрыв дверь своей комнаты, Женя предупредила мамину возможную ревизию - разбросала по столу учебники. Кое-как натянула платье и критически осмотрела себя в зеркале: ужель та самая Татьяна? В плечах тесно, в груди поджимает - вот и кара за увлечение едой из киоска. Что ж, пришла пора честно примкнуть к родительской диете.
        Переоделась в домашний халат. Ой, как хорошо, просторно… Женя быстро худеет, тонкая талия - дело наживное. Но похоже ли ее лицо на лицо бесхитростной и в то же время страстной Татьяны? Женя свела брови домиком, и на переносице оттиснулись продольные морщинки. «Улыбнись!» - подсказал невидимый суфлер. Улыбнувшись, она увидела в себе что-то постороннее. Сквозь наслоенные одно на другое лица Жени и Лариной отчетливо проступила простодушная физиономия Шишкина. Раздосадованная Женя провела по лицу ладонью, словно стерла маску, и перед ней предстала Рената Литвинова. Задачи постепенно усложнялись в привычной разминке лица. Игра поможет проявиться Татьяне…
        Не получалось из-за Миши. В повседневной жизни его актерский дар незаметен, а в пьесе Шишкин перевоплощается на ходу, легко до зависти. Ясно чувствуя малейшие нюансы души в пушкинской строке, движется с непередаваемой грацией, что удивительно при его росте и сложении. Девчонки откровенно ему подражали.
        Жене нравится Миша, и она ему нравится, хотя он как будто влюблен в Ирину Захаровну (всезнающая Юля говорит, что точно влюблен). Несколько раз кто-то звонил на домашний номер, дышал в трубку и не отвечал. Миша? Нет, Шишкин, пожалуй, не стал бы строить из себя таинственного незнакомца. Такой, как он, если по-настоящему влюбится, и письма не напишет. Подойдет и с присущей ему застенчивой прямотой признается: «То в вышнем суждено совете… То воля неба…»
        Женя засмеялась. Миша - не Татьяна, да и не Онегин, по большому счету. Онегин - это Дмитриевский. В Саньке есть что-то благосклонное, снисходительное… неприятное. Не он ли звонил?
        Вспомнилось, как однажды случайно остались с ним вдвоем во «дворце», и с окна сорвалась кошка, ловящая воробьев. Невезучая охотница вдохновила Дмитриевского на удачный экспромт. Когда вышли за гаражи на дорожку, загорелись фонари, и Женя увидела круглый подбородок одноклассника. Твердый, как коленка, и, кажется, бритый. Смешно - бритая коленка. Кожа щек была чистая, без прыщей, а глаза темно-серые и блестящие, как у витринного Родриго-Игоря. Но живые. И смотрел он не поверх Жени, а на нее…
        Вот еще! С чего это ей в голову полезли мысли о Дмитриевском? Женя расправила лоб и свободнее раскинула брови. Веки подтянулись к вискам, и глаза, светлея, обрели вопросительно-доверчивое выражение. «Я к вам пишу…»
        А как это, интересно,- впервые писать письмо любимому человеку? За всю жизнь она лишь дважды писала письма и отправляла их по настоящей почте. Когда жива была бабушка…
        У электронной почты нет романтизма, она вроде переписки на уроке. Быстро, удобно, и никакого очарования. Никто не заставит плясать, весело потрясая конвертом в поднятой руке. Сердце не екнет - кто прислал? Не пощупаешь письмо, проверяя заранее, сколько вложено листов, не надорвешь, торопясь… Много волнующих моментов ожидания и предвкушения лишил современного человека бездушный Интернет.
        Жене вдруг захотелось написать кому-нибудь обыкновенное, от руки, письмо, пока еще существует не виртуальная почта. Кому? Родриго-Игорь покинул девичьи грезы. Перед тем, как уйти без «прощай», закрасил пустотой все, что Женя себе о нем навоображала. Теперь в том месте посвистывает ветер и метет поземка. Не тепло… Некому взять Женю за руку и, глядя ей в глаза, сказать главное. Три коротких слова, которые всегда, от первых шагов до смерти, ждет любой на земле человек.
        А что, если написать настоящему мужчине, кем бы он ни был, то есть своему будущему мужчине? Оставить послание до поры до времени, а едва он появится на горизонте, отправить письмо. Не то, оглянуться не успеешь, молодца захватят другие - с голубыми глазами и льняными локонами…
        Письмо не должно напоминать Татьянино. Не в стихах, разумеется, и лучше на листе с вензелем под старину. Линованные листы с вензелем - буквами ЕШ, переплетенными лавровой веточкой,- лежат где-то в ящиках папиного письменного стола. В этом случае очень удобно, что у Жени с папой инициалы совпадают. Он заказал «именную» бумагу для переписки с друзьями очень давно. Теперь они, как все, пользуются Интернетом, а ненужная никому стопка осталась.
        Женя проскользнула в папин кабинет и выдвинула верхний ящик стола. Нет бумаги. Во втором ее тоже не оказалось. Третий был заперт на ключ. В плотно пригнанном зазоре торчал уголок цветного, в блестках, картона. Похоже, открытка. Отогнув упругий край, Женя прочла: «Женеч…» Так-так, интересно… Стараясь не обшарпать красочный слой, она тихонько потянула застрявший уголок. Туго двинувшись, добыча поддалась, заскользила и очутилась в руках.
        Еловая ветка с шишками, сверкающий алмазными снежинками сиреневый шар в пружинках серпантина. От нарядной открытки исходил слабый запах духов - корица, что-то цитрусовое… апельсиновый ликер? Аромат был сладкий и чуть-чуть отдавал вином. Женя перевернула картинку и прочла то, что уже рассмотрела в урезанном виде: «Женечка!» Почерк кудрявый и крупный. Кто мог назвать папу уменьшительным домашним именем Жени?
        Должно быть, открытка прислана ей! Папа не успел передать, они же сегодня не виделись. Или просто забыл.
        Ниже, на голубоватом фоне рисованных тенью веток, было выведено буквами мельче и витиеватее: «Как я люблю тебя! Как скучаю по тебе! Наша встреча…»
        Женя оторопела. Нет, адресовано явно не ей… Но какой тогда «Женечке»? Неужели… Неуловимый образ вклинился в мысли бесстыдно, нагло, точно реклама во время телевизионного фильма. Прежде чем голова успела осмыслить, а сердце сжаться от дурного предчувствия и стыда (чужое письмо!), глаза побежали по прыгающим строчкам. «…встреча была короткой, но незабываемой… жить без тебя… в этом Новом году! Женечка, милый, ненаглядный…» Подписи не было.
        Черные глыбы вопросов с ужасающим грохотом рушились в пропасть. Хлопали двери, обваливалась штукатурка, дребезжали оконные фрамуги. Дом шатался, на краю невыносимого открытия Женю хлестал ледяной ветер. Алмазные снежинки жгли пальцы.
        - Женечка!- окликнула мама.- Что ты делаешь в папином кабинете?
        - Я за бумагой!- прокричала Женя тонким голосом, дернула ручку второго ящика и кинула в него открытку. Ящик поехал на роликах в стол и хлопнул звонко, как пощечина.
        - Недавно же целую пачку брала,- удивилась мама, появляясь в дверях.
        - Кончилась… Рефератов море…
        Женя поспешно выхватила десяток чистых листов из кипы на столе и нечаянно ее столкнула. Бумага ступеньками рассыпалась по столу, часть полетела на пол. Снизу показалась линованная с вензелем ЕШ…
        - Сейчас приберу, мамочка, сейчас все приберу,- забормотала Женя, обеими руками подметая упавшие листы.
        - Ох, неловкая,- мама покачала головой и ушла.
        Вот где пряталась заказная стопка… тщеславные листы с лавровой претензией… Ни о каком письме настоящему мужчине Женя не могла больше думать. Настоящих мужчин, вероятно, уже нет на свете, они вымерли в войнах и на дуэлях. С этой секунды она заставит утихнуть в себе брожение кошачьих флюидов и закалит иммунитет против так называемого сильного пола. Проклятая открытка…
        Помедлив у двери, Женя снова ринулась к столу. Верно говорят, что все познается в сравнении. Она внезапно осознала, что была безмятежно счастлива всего три минуты назад. Все предыдущие напасти представлялись теперь смешными и мелкими. Чужое послание в один момент вышвырнуло ее из счастливой жизни. Слыша, как мама зовет ее из кухни, Женя беззвучно задвинула ящик стола и сунула открытку в карман.
        - Давай чаю с печеньем попьем,- грустно сказала мама.- Звонил папа, у них там какие-то архиважные обсуждения начались. Спектакль неровный, неудачный подбор певцов. Приедет ночью…
        Женя не дослушала.
        - Мамочка, подожди! Извини, мне приспичило… Я быстро!
        В туалете она прислонилась к стене и зажмурилась. В черных ночных кругах полыхали электрические сиреневые шары. Вызывающе виляя змеящимся серпантином, как хвостами, они уносились в темень, а вместо них вспыхивали новые. Женя достала из кармана ненавистный прямоугольник надушенного картона. Разодрать в мелкие клочья, в пыль, прах, спустить в унитаз…
        Не выбросишь в унитаз беду. Не лучше ли, пронзительно глядя папе в глаза, самой, из рук в руки, отдать доказательство его измены? Помешкав, Женя вернула открытку в карман и сползла по стене на прорезиненный коврик. Не открывая глаз, нащупала пальцами ручку слива… Вода полилась с таким звуком, будто дом стошнило.
        С закрытыми глазами звуки громче и выразительнее. Особенно если плачешь.
        Нет, я не Шишкин, я другой
        Санька купил пачку сигарет «Ява», и кто-то окликнул его у киоска.
        - А я смотрю, блин, и думаю: ты, не ты?- высокий мужчина в кроличьей шапке-ушанке широко улыбнулся щербатым ртом.
        - Я,- ответил Санька.- А вы кто?
        - Ну, ты даешь, пацан, не узнал? Я так сильно изменился? Я ж Петров! Муж Василисы Онисифоровны. Бывший,- уточнил мужчина.
        Санька вспомнил. Он учился в третьем классе, когда мастер золотые руки Петров подрался с кем-то в пивной и угодил в тюрьму.
        - Давненько никого не видал из старых знакомых,- балагурил Петров, шагая рядом.- Не здесь жил. Как там моя? Все бабам когти красит?
        - Замуж вышла,- осторожно сказал Санька. Василиса Онисифоровна после Петрова сменила второго мужа.
        - Знаю, знаю… Что поделаешь. Санта-Барбара, блин… Говорили тебе небось, что я сидел? Так вот этот фильм «Санта-Барбара» тогда по телику шел. Пока я мотал срок, в мире столько всего наслучалось - охренеть не встать. Откинулся - страна опять другая, а «Санта» как шла, так и дальше шурует. Она шурует, блин… а Васенька меня не дождалась… Пришлось к матери в деревню ехать. Там в комбайнёрах ходил, покуда хлеб сеяли… Напрочь отсеялись. Никто из нормальных начальников село поднимать не хотит, одни чмыри едут, блин… Вот такие кошки-мышки.
        Он помолчал в ожидании сочувствия, и Санька вздохнул:
        - Жаль.
        - Сейчас-то у меня все пучком,- заторопился Петров.- Сантехником устроился в ваше ЖКХ. Ты же в этом районе живешь? Что, жарко дома? Одна журналистка пригрозила Морозову в газету пожаловаться на холод в ваших квартирах. Морозов - начальник мой. Вот он мне осенью говорил - закрути, Петров, «блины» для экономии, теперь велел раскрутить. Так-то он ничего, нормальный мужик. На зарплату не жалуюсь. Только напарника нету, блин, не успеваю. Все нонче норовят кожаные папочки с бантиком носить, некому работать… Извиняюсь, разболтался. Чао, тут мне налево. Васень… Василису Онисифоровну увидишь - привет от меня передай…
        Дома было шумно. Санька с лестничной площадки сообразил, что с «приветом» разговорчивого Петрова он не замедлится. Из гостиной раздавалось оживленное бла-бла-бла и взрывы оглушительного смеха - будто гуси гогочут в бочку. Гоготал четвертый муж Василисы Онисифоровны (Петров был второй).
        Отец сидел в кухне и, помешивая ложечкой сахар в стакане с чаем, читал книгу. Санька глянул на яркую обложку: сборник рассказов с его полки, «Дорожные работы» Стивена Кинга. С каких это пор отец увлекся хоррором? Вредно в его возрасте.
        - В честь чего сабантуй?- спросил Санька.
        - Обмывают новую Василисину шубу.
        - А ты?
        - Что - я? Я, как ты знаешь, не пью. Им скучно со мной. Индюшатину поставили в духовку греть. Вот, караулю, чтоб не пригорела.
        - Кому еще с кем скучно…
        Санька заглянул в гостиную.
        - Ой, Санечка пришел! Как вырос, какой интересный стал мужчина!
        Точно так же тетя Леночка кричала неделю назад, когда он зашел в парикмахерскую постричься.
        - Привет всем,- сказал Санька,- а вам, Василиса Онисифоровна, персональный - от Петрова. Велел передать, я его на улице встретил.
        - Мерси,- поблагодарила маникюрша.- Мне уже жэкэховская кассирша доложила, что Петров из деревни вернулся. У них сантехником вкалывает.
        - Да ты что!- обрадовалась мамик.- Я как раз собралась кран в кухне на медный поменять.
        - Сядь, Санька, с нами, поешь,- подвинулась на диване тетя Мариша.
        - Прокуроры садят,- хохотнул четвертый муж.- Людей за стол присаживают.
        Поесть было что. Гостьи, свои люди, натащили вкусностей, и мамик постаралась. Тетя Леночка хвалила:
        - Какой славный салатик, Лиза! Правильно, что вместо майонеза сметана. Говорят, витамин С плохо усваивается с молочным, но с майонезом хуже всего.
        - Молоко вдвойне смешней, если трескать с огурцом,- изрек муж Василисы Онисифоровны и загоготал в невидимую бочку.
        - Зачем тебе, Лиза, медный кран?
        - Он экологичный.
        От крана перешли к экологически чистым молочным смесям - тетя Мариша недавно обзавелась внучкой. Тетя Леночка посетовала, что неуемная человеческая жадность безвозвратно губит экологию леса, рек, лугов, уничтожает бедных зверушек, и спохватилась:
        - Василиса Онисифоровна, вы шубку-то соболью Санечке покажите!
        - Чичас,- прогудела маникюрша полным ртом, не спеша доела салат и вышла.
        Да-а!.. Великолепная шуба переливалась коричнево-искристым мехом и сидела на владелице, будто та в ней родилась.
        Красавица Василиса Онисифоровна крупная, внушительная женщина. Таких не выставляют на демонстрациях мод и в конкурсах миссок. Такие стоят в музеях. Их ваяют в бронзе и мраморе. Другие рядом с царственной розой смотрятся как полевые цветы. Между тем, она до сих пор только и делает, что возится с чужими ногтями, даже на ногах.
        Маникюрша прошлась у стены подиумным шагом:
        - Ну как?
        - Вы - леди,- Санька был в восхищении.
        - Бери выше - бизнесвумен,- залюбовался новый муж.
        В кухне что-то заскворчало. Василиса Онисифоровна с легкой тревогой повела носом, величаво выплыла и появилась через минуту все еще в шубе и с огромным стеклянным блюдом в руках. На блюде возвышалась печеная индейка.
        - Вы что, вы что!- воскликнула тетя Леночка.- Разве так можно, ведь испачкаетесь!
        - Можно и нужно,- Василиса Онисифоровна торжественно водрузила блюдо на середину стола.- Не первая, чай, обновка и не последняя.
        - Не последняя,- заверил муж, окидывая ее обожающими глазами.- Сдам с бригадой объект, шиншилловую купим.
        Смугло-коричневые выпуклости индейки обрамлял золотой багет картофеля фри. Облитая жирным соком, она сверкала не меньше шубы. Санька глянул на сжатую пухлой щепотью индюшачью гузку и понял, что сыт по горло. Под шумок тоста за будущую шиншиллу и звон бокало-кружек удалось тихонько выскользнуть из-за стола. Спустя некоторое время гостиная заголосила: «Там, где клен шумит…»
        - Леонид Григорьевич! Санечка! Идите с нами петь!- покричала тетя Леночка. Они не отозвались, и слабый ее дискант потонул в стройном хоре, ведомом мощным контральто Василисы Онисифоровны. Пели слаженно, с душой. Парикмахерши и на работе иногда пели.
        - Принеси мне, пожалуйста, книгу «О Цезарях»,- попросил отца Санька.- А то женщины меня не отпустят. Историк советовал почитать.
        Книга Аврелия Виктора Секста (цвет желудь) стояла в гостином книжном шкафу между «Библейскими легендами» (цвет красная медь) и бестселлером «Эксгибиционистка» (цвет формы гитлеровских штурмовиков СА).
        - Еще чего,- сказал отец задиристо и перевернул страницу «Дорожных работ».- Тебе надо, ты и неси.
        Вздохнув, Санька сел ждать, когда гости уйдут.
        - Через полчаса,- кивнул понятливый отец. Пользуясь безнадзорностью, он ел киви. Совмещать еду с чтением мамик категорически запрещала.

…Интересно, что сейчас делает Женя? На прошлой неделе Санька вызнал по школьному журналу номер ее домашнего телефона. Рискнул позвонить несколько раз. Слушал, как она говорит: «Але? Почему не отвечаете?», вбирал в себя нежный голос и молчал. Потом ловил гудки, как азбуку Морзе. Звуковая тень Жени жила в нем то время, пока он ее не видел.
        Сегодня она улыбалась Мишке так загадочно, словно между ними вне школы и репетиций произошло что-то радостное. Все знают, что он неровно дышит к Ирине Захаровне, но Санька изводился и замечал, как темнеют голубые «Ольгины» глаза. Ленский-Леха спотыкался чуть ли не на каждом слове, а ведь выучил текст назубок…
        После звездного вечера Женя почему-то совсем замкнулась. Ни слова лишнего, ни улыбки. Странная и противоречивая штука - любовь. Она сокрушает, а тебе как будто нравится сокрушаться, к тому же кажется, что ты нашел себя и одновременно - что ты себя потерял. Это у всех так, или только у него, Саньки?.. А ревность? О-о! Он как будто знал в себе все - от души высоких порывов до чертенят в потаенных омутах, но пришло дразнящее чувство и сказало: «Фигушки, ничего ты не знаешь!» Ревность начала перебирать заслуги, переоценивать достоинства, жалить обидой: почему Шишкин? почему не я? что я, хуже? чем? Обнаружилось, чем хуже: не гений. Пробудилась зависть, подначивала заехать Мишке по лбу (хотя ему-то за что), повергала в отчаяние: не долбануться ли самому башкой «ап стену» - выбить физической болью душевную маету. Мучительные мысли преследовал привкус сладкой мазохической горечи - истязающий, пленительный… невыносимый.
        Курили на крыльце «дворца» вдвоем с Лехой, и он сказал:
        - То Кислицына сигареты стреляла, то теперь ты.
        Санька удивился:
        - Юлька курит?
        - Как ты, от расстройства,- засмеялся Леха.- Ты же смотришь на нее мимо кассы.
        А ведь Саньке казалось, что проследил все линии (шестигранник + Мишкина любовь к Ирэн) как Штирлиц.

…Отцовский прогноз был точен: гости засобирались ровно через полчаса. Санька стойко вытерпел салатно-винный поцелуй в щеку от тети Леночки и прощальные вопросы Василисы Онисифоровны о «герлах». Едва за могучей спиной ее четвертого мужа закрылась дверь, мамик побежала в кухню.
        - Дмитриевский! Ты видел Васину шубу? Видел?! И тебе не стыдно, что я, как обдергайка, в китайской норковой хожу? Даже не в греческой!
        - Душно дома,- рассеянно сказал отец.- Пот градом, а Василиса в шубе по такой жаре… Чуть я ее индюшатину не проворонил. С ума они в ТЭЦ посходили, что ли, так топить?
        - Начальник ЖКХ распорядился заглушки с труб снять,- пояснил осведомленный Санька.
        - Сашхен, не мешай!- мамик отстранила его крепкой рукой.- Ты слышишь меня, Дмитриевский? В «Кипеже» на манекене последняя соболья осталась. Все разобрали, а было три!
        - Ну и что ты хочешь этим сказать,- отец заложил в книгу чайную ложечку.
        - Я хочу шубу.
        - Соболью?
        - Норковую!
        - Сама же плачешь, что у тебя норковая.
        - У собольей цена занебесная, мы не потянем,- затараторила мамик,- мне такая длинная и не нужна, я же машину вожу, я там короткий вариант приглядела, из норки, «Автоледи» называется, такая хорошенькая светлая шубка с хвостиками под горностаевую мантию, нам по карману… если ты найдешь халтуру!
        - Где?
        Мамик подбоченилась, прищурила глаза.
        - А вот это, Дмитриевский, не мое дело. Иди на свой «Парнас» и думай.
        Санька помог ей вымыть посуду. Голова пухла от духоты, запахов пищи и досады. Если мамик чего-то завожделела, ее не переубедить.
        - Дура Ленка,- сердилась она вслух.- Заколебала талдычить об экологии. Однова живем, чего жалеть?
        - Рядиться в шкуры зверей - атавизм,- не выдержал Санька.- Человек не пещерное существо.
        - Не надо ля-ля,- отмахнулась мамик.- Человек такой же зверь, и лучше быть хищником, чем сусликом. Ты не урвешь - другие прихватизируют. А Ленка просто завидует. У нее ж ни красоты, ни квартиры, и мужики от нее в вечность к?нуют без зазрения совести… Как правильно, Сашхен, сказать «канули», если они кануют вот сейчас?
        - Кан?ют.
        - А Василису возьми - все при ней. Мужики - выбирай не хочу, то таксист, то прораб, и руки не крюки, сантехника звать не нужно кран менять. Везет же некоторым…
        - Завидуешь?
        - Дурак,- правый уголок ненакрашенных, «домашних» губ мамика поехал вбок и вниз.- У меня есть ты. Сын. У Ленки с Василисой в этом плане швах, и годы за пазухой не спрячешь. Мариша дочь замуж выдала как отрезала. Так что это они мне завидуют. Они знают: я тебе высокую планку ставлю, чтоб ты над нами всеми возвысился. Ты ж у меня не слюнтяй и сусликом не будешь.
        - Ясно,- усмехнулся Санька.- Буду хищником. Вознесусь орлом и сусликов стану клевать.
        - Не над музейным же добром трястись, ему в обед сто лет, и все равно не твое!
        Санька неопределенно пожал плечами, и мамик разъярилась:
        - Ты вокруг глянь! Кто не умеет хапнуть - тот без прав! Какие музеи?! Я тебя умоляю! Понятно - Третьяковка там или Эрмитаж, а тут кое у кого антиквариат в домах покрасивше, чем в фондах! Что, отцу денег девать некуда, хоть жопой ешь?
        - Мамик, ты почему-то добро в одном смысле понимаешь.
        - Это в каком-таком смысле?
        - Тебе оно больше нравится в магазине, чем в душе.
        - Ой, отвянь! Душа - воздух, ее в банк на счет не положишь. У нас в стране только олигархи хорошо живут. Купаются в фонтанах шампанского, икру жрут золотыми ложками. Богатой тетки у нас в америках нету, самому придется вверх лезть. И ты залезешь!
        - В икру?
        Мамик глянула затуманенными глазами:
        - В экстра-класс. Наследство у тебя подходящее - отцовский ум и моя воля, вот что главное…
        Она вдруг отвлеклась от воображаемых капиталов сына и подозрительно принюхалась.
        - Ты курил?
        - Нет,- соврал Санька.
        - От тебя табаком несет.
        - А от тебя - вином,- огрызнулся он.
        - Смотри!- погрозила кулаком мамик.- Увижу - всю морду разобью!
        В дверях показался отец.
        - Что за шум, а драки нету? Лиза, я подумал. Позвонил кое-кому и нашел деньги. Возьмешь завтра свою «Автоледи».
        - Где нашел? Кто дал? В долг?
        - Красть не умею,- развел руками отец.- Деньги дадут сейчас, а летом в отпуск отработаю. Оформительскую работу предложили.
        - Я помогу,- обрадовался Санька.
        - Чего «помогу»!- с ходу взвинтилась мамик.- И думать не смей! Тебе к экзаменам готовиться надо, в экономический поступать! Зря, что ли, я как дура доцентшу с прошлого года окучиваю?!
        Опомнившись, смачно поцеловала отца:
        - Спасибо, Дмитриевский.
        Ее сжатые щепотью губы напомнили Саньке что-то виденное недавно. Да: индюшачью гузку.
        В груди теснило, хотелось покурить. От сигарет першит в горле, и голова кружится, зато табачная горечь перебивает другую. Санька включил торшер, прилег. Полистал книгу, выхватывая глазами абзацы и строки. Не читалось. Не по настроению, и Цезари оказались до изумления кошмарными людьми. Вскоре выяснилось, что не спится. А дом смолк и уснул. Гасли одно за другим окна напротив. За ними засыпала жизнь со всеми своими привязанностями и любовью, но чаще с привычкой, терпимой, как неизбежность. Покой плохонький, да свой. Свои погремушки и скелеты в шкафах, «посторонних просим не беспокоиться».
        Санька прокрался в прихожую, бесшумно оделся и, не щелкая замком, притворил дверь.
        Иней кутал игольчатым кружевом ветки бабушки-ели в Новогоднем парке. Белые балетные пачки топорщились на нижних лапах елочек, березы сливались со снегом, и казалось, что черточки на их стволах нарисованы прямо на сугробах. Луна сеяла в воздух пыль сизого света. Сигаретный дым тек, как туманный ручей в перевернутое вверх дном ущелье, повторяя все изгибы его и выступы. Голова снова кружилась, но легко и приятно. Вместо того чтобы вернуться, Санька перепрыгнул через штакетник детской площадки. Днем этот маленький двор жил шумно и весело в объятиях большого двора. Снег спрессовался здесь до крепости наста. Чей-то грузовичок так и не довез до точки назначения ворох жухлых листьев. За столиком под крышей заснеженного мухомора ждал хозяина плюшевый медвежонок.
        Санька взошел на железную горку. Он мог бы с зажмуренными глазами забраться на нее и съехать. Каждая пядь его тела помнила все ее мелкие выемки, щербинки и крутую обрывистую волну. Девочки останавливаются внизу осторожно, а мальчишки летят с разгона и без тормозов. Еще мгновение, еще одно… навстречу твердому кулаку земли.
        С горки Санька увидел возле Жениного дома девичью фигурку в черном. Девушка что-то подобрала в сугробе и забежала обратно, а дверь оставила открытой. Выстудится подъезд - батареи могут замерзнуть.
        Не вышло полета. Как же он вырос. Санька встал и заскользил по обкатанной дорожке к распахнутой двери.
        Лампочки на первом этаже почему-то не горели, внутри зиял мрак. Кто-то кашлянул или почудилось? В темноте всегда что-нибудь мерещится. Санька вошел тихо-тихо, прислушался. Дом был полон звуков. Издалека раздавался автоматный стрекот - в какой-то квартире смотрели военный фильм. Урчали трубы, кашляла девушка. Пахло табачным дымом. Где у них выключатель?

…Она сидела на лестнице в осенней куртке, без шапки, притулившись плечом к стене, и курила «бычок», засунутый в трубочку от фломастера.
        - Выключи сейчас же!- вскричала глухим шепотом, почему-то не удивившись Санькиному явлению.
        - Женя? Ты что тут делаешь?
        Кошка, та самая, черная охотница на «дворцовых» воробьев, лакала из блюдечка молоко. Настороженно косилась на ногу пришельца зеленым глазом: поставил ботинок ступенью ниже, мог пнуть. У странствующих кошек большой опыт в отношениях с ботинками.
        - Живу в этом доме,- просипела Женя.- А ты что?
        - Я… я гулял. Смотрю - дверь открыта.
        - Иди отсюда,- она поперхнулась, раскашлялась и выбросила фломастерный мундштук.
        - Тебе плохо. Ты плакала.
        - Не твое дело. Кошку жалела. Увидела в окно, что лазает по сугробам, и вышла.
        - Я ее помню.
        - Думала - помирает, а ничего, живая. Только ушки обмороженные.
        - Кошки живучие. Себе возьмешь?
        - Не разрешат. Скажут - зараза…
        - Чужие «бычки» курить хуже зараза.
        - Через фломастер не опасно,- Женя сердито тряхнула челкой.- Пошел он к черту! Все равно кошку возьму.
        - Кто «пошел к черту»?
        Она всхлипнула.
        - Папа… Чего пристал? Гуляй дальше.
        - Пока ты сидишь в подъезде, я никуда не пойду.- Санька снял шарф.- Вот хотя бы на него сядь. Ступени же холодные, бетон. Простудишься.
        - Пускай.
        - Родители знают, что ты здесь?
        - Спят… Мама спит. Папа еще на репетиции.
        Женя все-таки села на шарф. Наверное, сильно замерзла. С коленей, когда привстала, упала нарядная новогодняя открытка. Фиолетовый шар в снежных звездах и блестках. Санька поднял.
        - Дай сюда!- Женя выхватила открытку из рук.
        - Уже с праздником поздравляют?
        В ее заплаканных глазах мелькали и преломлялись отражения лампочки.
        - Ага. Жизни не представляют без Женечки в этом Новом году. Любят, скучают, ждут встреч…
        В голосе прорывались злость и обида. Санька понял, что очутился на пустом берегу: у нее своя лав-стори. Наверное, траблы с парнем. Он, скорее всего, и обидел. Кулаки сжались сами собой.
        - Бойфренд?- спросил Санька как можно небрежнее.
        Женя помотала головой - отрицательно и сверху вниз, словно нарисовала лицом крест.
        - Папина любовница.
        Санька успел деликатно прикрыть рот ладонью, якобы зевнул (на самом деле замаскировал отпад челюсти).
        Кошка долакала молоко, дочиста облизала блюдце и, мурлыча, потерлась о ногу потенциальной хозяйки.
        - Дома нет ничего мясного, я бы вынесла,- повинилась та. Кошка выслушала, подрагивая обмороженными ушами. Она съела бы все, что не жаль вынести - корку хлеба, картофельные очистки - на помойке всякое приходилось есть. Хозяйка ее не поняла, но кошка была полна надежд и уютно прилегла рядом.
        - Не хочу жить,- Женя снова возвела кверху припухшие глаза с хрустальными бликами.- Повеситься, что ли?
        - У тех, кто вешается, вываливается язык,- предупредил Санька, пугаясь.- Делается синий, как у съедобных китайских собак, и вылезает на подбородок… Жень… Может, тебе помощь нужна?
        Она горько усмехнулась:
        - Веревку намылить?
        - Ну, побить кого-нибудь, окно ему расколотить…
        - Спасибо, сама справлюсь.
        Санька в замешательстве колупнул синюю краску на стене. Она отошла под ногтем изящной полоской и плавно, перышком, полетела к полу. Дом новый, а краска никудышная.
        - Есть сигареты?
        - На,- Санька протянул пачку «Явы» и спички.- Капля никотина убивает лошадь.
        - Я бы сейчас и водки выпила.
        Женя вдруг заговорила быстро, сбивчиво, и Санька сообразил, что она разговаривает сама с собой, но как бы и с ним. Просто горе в ней уже не помещалось.
        - Вот умру… и пусть он тогда бросит маму. Легче бросить без меня. Пусть встречается с этой женщиной сколько захочет. Ему не стыдно. Сорок четыре года, конец жизни, можно сказать, а у самого телки в глазах и бесы в ребрах…
        Из Жениных сумбурных слов Санька кое-как понял, что она нечаянно нашла адресованную отцу открытку - у них с отцом одинаковые имена. Оба Евгении (как Онегины в Мишкиной пьесе). Любовница поздравила старшего Женечку, а Женя думала, что кто-то поздравляет ее. И теперь она ждала отца с репетиции (а скорее, от той женщины), чтобы высказать ему все, что о нем думает. Дома невозможно, там мама…
        - Только не болтай никому,- очухалась Женя.
        - Могила,- поспешил заверить Санька.
        - Папа нас ни во что не ставит,- терять было нечего, раз уж все рассказала.- Мы по сравнению с ним, талантливым и непревзойденным, ничтожества. Относится к маме как к рабыне - приготовь, подай, унеси. Она молчит и терпит. Идеализирует. Он для нее один - «звезда заветная, другой не будет никогда»… Ненавижу! Кран третью неделю течет, никому дела нет. Меня они кинули. Им важно, чтобы я дома торчала и уроки. Остальное по фигу. Я теперь нарочно кошку к себе заберу. А если папа начнет возмущаться, уйду из дома.
        - Куда?
        Женя не ответила. Сдавила лицо ладонями и закачалась.
        Ст?ит человеку что-нибудь рассказать, как другой примеривает себя к его ситуации. Санька подумал: в моей семье тоже дела не фонтан.
        - Жень, у меня сантехник в ЖКХ знакомый. Хочешь, попрошу, чтобы ваш кран починил?
        - Я его знаю,- она кривовато улыбнулась.- Общались по телефону, он шайбы в нашем доме «отблиновал». Обещал прийти в течение месяца.
        - Заказов у Петрова много,- кивнул Санька, думая, как бы отвлечь Женю от неприятностей. Она вздохнула:
        - Хоть бы кто-нибудь застрелил папу на дуэли…
        Санька с облегчением увидел, что ей стало лучше. Раз способна шутить, не пойдет сразу вешаться. Если действительно шутит.
        За дверью притаилась зимняя ночь. Блистала фонарями, пуская на сугробы морозную искру, сверкала звездами. Пышный, хорошо оформленный звездизм, гордыня неба. По земле тоже бродят звезды, страстно любимые собой. Жаждут величия любым путем. Даже путем возвышения сына над сусликами.
        - Я тут придумал кое-что.
        Санька взял на руки кошку. Когда садился рядом с Женей, правое колено коснулось ее коленки в шерстяных колготках. Он не отодвинул ногу, и Женя не шелохнулась. Кажется, не заметила. По ноге щекотно пробегал бархатистый ток. Есть примета, вспомнил Санька подслушанный в детстве разговор в парикмахерской,- если мужчина боится щекотки, значит, ревнивый.
        Вытянув шею, кошка уставилась на дверь. Должно быть, ее свободолюбивое сознание все еще стремилось на волю. Придерживая бродяжку рукой, чтобы не улизнула, Санька изложил план скорострельной задумки.
        Женя скептически усмехнулась:
        - Не дают покоя лавры Шишкина?
        - Я не Шишкин. (Ревность, ревность!)
        - Не Шишкин,- согласилась она.- У тебя какое-то индийское кино получается: «Я твоя папа, ты мой дочь».
        - Ага, «Здравствуй, папа, Новый год»… Пусть индийское, лишь бы получилось. Не бойся.
        - Не боюсь.
        - А не получится - хуже не будет.
        - В общем, да.
        Кошка выскользнула из рук Саньки. Она давно услышала тревожный рычащий звук. Опытная кошка знала, что лучше держаться от его источника подальше.
        Машина затормозила у входа. Неясный говор, скрип снега под усталыми шагами, дверь. Лестница подъезда была пуста, когда человек вошел.
        Лед и пламень
        Сочтя дочь взрослой, мама впервые решила не ставить елку, только развесила гирлянды над папиными афишами и украсила стол икебаной с сосновыми ветками. Кроме того, в трех вазах по-весеннему распушились букеты цветов. Папе подарили их на концертах, участившихся в предпраздничные дни.
        Маму все же обеспокоило равнодушие дочери к отсутствию елки. Женя ни о чем не спрашивала, ходила с непроницаемым лицом и покорно ела овощные супы. Двойку по физике она исправила, почти готовый спектакль рвался на сцену,- в чем дело? Мама терялась в догадках и поэтому, сомневаясь и переживая, позволила взять в дом кошку-скиталицу. Разумеется, после проверки в ветеринарной больнице. Багира, так назвали приобретение, оказалась здорова и на диво спокойно перенесла все профилактические экзекуции.
        Скоро мутноватые бутылочные глаза кошки стали яркими, как изумруды, ухоженная шерстка обрела переливчатый пантеровый лоск и полностью оправдала имя, данное новой обитательнице дома. Не сразу обнаружив ее, погруженный в себя папа неожиданно получил эстетическое удовольствие от созерцания, как он сказал, зеленоглазой египтянки, и лишь по привычке побушевал на тему аллергического ринита. Папе, впрочем, некогда было долго бушевать, он с утра до вечера пропадал на репетициях и концертах.
        На улице опять похолодало. «Онегина» репетировали в тесной комнате Шишкина, которую он делил с двумя младшими братьями. Из девчоночьей детской на просмотр являлись ясноглазые двойняшки-третьеклассницы. Воспитанные дети молча устраивались на двухъярусной кровати - братья на галерке, и, если им что-то нравилось, деликатно похлопывали.
        Шишкин открыл секрет сюрприза завучу по воспитательной работе и осчастливил его возможностью заменить подневольный сборный концерт неожиданным спектаклем. Завуч передал Мише ключ от зала и разрешил пользоваться сценой. Ребята собрали реквизит, Дмитриевский нарисовал на картоне декорацию - вечернее окно в ветках осенней березы. Татьяна смотрела в него, когда писала письмо. Миша назначил генеральную репетицию на последний перед Новым годом понедельник и объявил воскресенье свободным.
        Блаженный день, когда наконец-то можно как следует выспаться! Но с утра пораньше в гостиной затрезвонил телефон. Жалея маму, к нему прошлепала дремлющая на ходу Женя. Небрежно бросив ей из трубки панибратское «здор?во», сантехник Петров поинтересовался, нуждается ли до сих пор кран Шелковникова Е.В. времонте. Узнал, что нуждается, поскучнел и пообещал подойти через час-два.
        Перед обедом, в ожидании морковных котлет, папа рассеянно поглаживал кошачью спинку и разглагольствовал о том, почему роль Альмавивы была поручена именно ему. Не молодому Карпову, например, тоже тенору. Зритель, по словам папы, шел на его имя и голос, которые у всех на слуху, а кто такой Карпов? Карпов никто и звать его никак.
        По квартире пронеслась трель дверного звонка. Сантехник! Женя сорвалась в прихожую, но, прильнув к глазку, увидела человека, мало похожего на работника технической квалификации. На площадке стоял неизвестный брюнет с серыми глазами, сложенный как модель из журнала, в распахнутом пальто и классическом костюме-тройке. В правой руке он держал букет роз в кружевном целлофане, в левой - черный скрипичный футляр. Незнакомец старательно изображал из себя типаж мужчины возраста «крем для лица» (от 35 до 40): «красиво упакован, способен освежить, легко удаляется». Щегольские усы изящными полумесяцами обтекали края его губ и впадали в кучерявую, коротко остриженную бородку. Мужчина отдаленно напоминал подзабытого Женей гендиректора русско-испанской компании, персону vip Родриго-Игоря.
        - Извините, Анна Андреевна здесь живет?- послышался приглушенный басок.
        Человек казался заслуживающим доверия, и Женя открыла дверь. Он заговорщицки подмигнул и, как был, в пальто и ботинках, прошел в прихожую.
        - Мамочка, это к тебе!- запоздало крикнула она ему в спину.
        - О-о, Анна Андреевна, сколько лет, сколько зим! А вы нисколько не изменились с тех пор, как я уехал поступать в «Гнесинку»! Помните? Восемнадцать лет назад. Нет, абсолютно не изменились!- незваный гость словно не видел папу, окаменевшего в кухонных дверях.
        - Но я вас не знаю,- пролепетала мама.- И мы… мы не могли знать друг друга восемнадцать лет назад… Вам же не сорок лет.
        - Как!- вскричал он сокрушенно.- Вы меня не помните? Неужели я так сильно… гм-м… помолодел за годы нашей разлуки?
        Дальше секунды полетели в страшном темпе, Жене только и оставалось на счет «раз-два» вертеть головой. Раз: папа пришел в себя; два: мамино удивление сменилось замешательством; три: знакомый (как выяснилось) мамы ловким маневром увлек ее из прихожей в гостиную. И четыре: набрякший гневом папа бросился за ними:
        - Что здесь происходит? Кто вы такой?!
        - Кто я такой?- оглянулся мужчина, кинул футляр в кресло и спокойно повернулся к папе.- Меня зовут Александр Леонидович Даргомыжский, я - друг Анны Андреевны.
        - Друг?!
        Гость потерял интерес к хозяину дома и снова с необычайной нежностью обратился к хозяйке:
        - Друзья написали мне, что вы вышли замуж, и я решил не возвращаться. Добился известности, разъезжал по всему миру, стал лауреатом многочисленных музыкальных премий. Но я всегда помнил вас и родную Россию. И вот, измученный ностальгией, я решил бросить все: Лас-Пальмас-де-Гран-Канарию, где жил до сих пор, талантливых учеников в моей школе искусств, испанскую кухню - паэлью на белом вине, знаменитый окорок хамон, сладкую кровяную морсилью с изюмом и миндалем к утреннему хересу… Я вернулся к своей престарелой матушке в город детства и юности - нашей с вами юности, Анна Андреевна… вернулся навсегда! Здесь я встретил дирижера оркестра Театра оперы и балета и, конечно, был приглашен… Позвольте же вашу руку,- он галантно нагнулся, поцеловал мамино запястье и вложил букет роз в ее ослабевшие пальцы.- О, как я счастлив видеть вас снова!
        Женя заслушалась. Мужчина был почти иностранцем, говорил как по писаному… Ах, Испания, короли и принцы, карнавалы, фламенко, сиеста… А что из себя представляет, интересно, эта «сладкая кровяная морсилья с изюмом и миндалем»?..
        Мама чуть не выронила букет, а Женя вздрогнула: папа, на время шоковой сцены потерявший голос, разразился надсадным воплем:
        - Как это понимать, Аня?!!
        - Прошу прощения,- бесцеремонно вторгся полуиспанец, не давая маме ответить.- Вы, полагаю, и есть супруг Анны Андреевны, тот самый Шелкопрядников, о котором мне сообщили друзья?
        - Я… я…- захрипел папа.- Да как вы смеете?! Аня! Аня!!! Потрудись объяснить, кто этот хмырь!
        - Я вам русским языком объяснил, господин Шелковыйников, что меня зовут Александр Даргомыжский, отчество Леонидович, я - скрипач-виртуоз, старый друг вашей жены, в данное время без пяти минут музыкант театрального оркест…
        - Аня!- завопил папа, задыхаясь и теребя ворот рубашки.- Ты мне изменяла!
        Его лицо превратилось в пылающий факел, он с силой дернул ворот, и две пуговицы, будто два изумленных глаза, покатились по полу. Казалось, несмотря на превосходство в габаритах скрипача-виртуоза, папа сейчас схватит его за шкирку, раскрутит над головой и выкинет на лестницу, как нашкодившего кота. Да и кто бы не озверел на месте папы! Он и впрямь сделал шаг, другой, но споткнулся о край ковра, тяжко рухнул на диван и заорал, нисколько не оберегая связки:
        - Мне плохо!!! Аня, ты видишь, как мне плохо?!
        От напора папиного голоса у Жени заложило уши, и мурашки побежали по телу. Озадаченная мама стояла молча, прижимая к себе букет. А бессовестный музыкант и бровью не повел. Вся его фигура представляла полное пренебрежение к заслуженному артисту Е.В. Шелковникову и его мегатенору.
        Папа в бешенстве хватил кулаком по стене, зашиб руку и взвыл: «О-о! О-о-у! О-у-у!»
        - Это всегда так?- сочувственно улыбнулся маме ее друг и скорбным взором проводил свалившуюся на раненого гирлянду.
        Жене почудилось, что папины глаза вот-вот закатятся под лоб. Она хотела вмешаться, но упавшая гирлянда вдруг замигала огоньками… вспыхнули алмазные звездочки сиреневого шара с открытки… Пусть. Здоров как бык. Не умрет.
        - О-о-у, о-о, Аня! Кто ему позволил?!
        - В чем я должен был просить позволения?- удивился визитер. Освоившись, он чувствовал себя в чужой квартире раскованно, как у себя дома.- Я никого не спрашиваю, где, когда и кому дарить цветы. Гляжу, и у вас цветов навалом… Держу пари, их получили не вы, Анна Андреевна. Их вручили господину Шелкопупкину его почитательницы. И они не спрашивали у вас позволения.
        - Сейчас же извинитесь, сеньор Даргомыжский,- не вытерпела Женя.- Если вы вымахали в такую каланчу, это не дает вам права перевирать нашу фамилию. Я вас предупреждаю!
        Прижав обе руки к груди, гость со всем почтением поклонился Жене (похоже, только что о ней вспомнил).
        - Извините, пожалуйста! Вы, вероятно, сестра Анны Андреевны?- он сентиментально возвел очи горе, словно ему удалось вызвать к жизни какие-то приятные воспоминания.- Как сейчас помню… Мы разбираем сложнейшую систему английских артиклей… я в непонятках… маленькая девочка заглядывает в комнату, спрашивает: «Анечка, скоро?» Очень симпатичная сестрич…
        - Я не сестра,- сухо перебила Женя.- Я - дочь. Евгения Шелковникова. Это имя и фамилия моего папы. Вернее, наши с ним имя и фамилия.
        Пользуясь заминкой, папа залечивал раны и собирался с силами.
        - Ах да,- смутился гость.- Конечно! Я ошибся и вижу, что вы напоминаете молодую Анечку… То есть она и теперь совершенно молодо выглядит, вы смотритесь всего лет на пять младше, именно поэтому я был введен в заблуждение… Какая у вас взрослая дочь, Анна Андреевна!
        - Очень взрослая,- вздохнула мама. Жене показалось, что она взглянула на него с интересом.- А вам-то, Александр Леонидович, сколько все-таки лет?
        - Неважно,- он небрежно взмахнул рукой, точь-в-точь как папа иногда.- Мне уже много исполнилось в этом году.
        - Хотите сказать, любви все возрасты покорны?- усмехнулась Женя, слегка уязвленная тем, что смотрится «всего лет на пять младше» мамы.
        - Мне тридцать шесть!- спохватился Александр Леонидович и скромно добавил: - Просто я хорошо сохранился. В Лас-Пальмасе лучший в мире климат.
        - Я где-то недавно вас видела,- задумалась мама.- Где я могла вас видеть?
        - Наверное, на концерте,- предположила Женя.- По программе «Культура» часто показывают зарубежные концерты.
        - Да-да, телевизионщики из России снимали мое выступление на Международном фестивале классической музыки в театре Перес-Гальдос,- пришел на помощь скрипач.
        - Вы неплохо играете,- улыбнулась мама, и Женя заподозрила, что она о чем-то догадалась.
        - Правда?- он просиял, польщенный.
        - Неплохо,- подтвердила Женя с досадой.- Я не ожидала от вас такой прыти.
        - Спасибо,- музыкант тотчас упреждающе выставил вперед ладони: - Только, умоляю вас, без поклонения! Из-за фанатов у меня образовалась идиосинкразия ко всем видам обожания. Терпеть не могу, если женщины преподносят мне цветы с записочками и открытками.
        - Откуда вы знаете, что я люблю розы?- мама любовалась роскошными, традиционно красными цветами.
        - Анна Андреевна, как я мог забыть? Я же дарил их вам…
        - Когда-то мне дарил розы один человек,- горько сказала мама.- Но вот он-то забыл об этом. Цветы я теперь получаю 1 сентября от учеников. Дачные астры, ромашки, ноготки. Не розы.
        - Аня, я понял,- зловеще произнес папа.- Это преступник! В наше отсутствие он явится сюда с отмычкой. Он уже высмотрел, что можно слямзить.
        Гость, посвистывая, оглядел гостиную:
        - Да тут у вас особо и тащить нечего. Не волнуйтесь, господин Шелкофантиков, Анна Андреевна все вам оставит, когда уйдет от вас.
        - Что ты молчишь, Аня?!- рявкнул папа.- Он издевается над моей фамилией, задевает твою честь, а ты ведешь себя как последняя идиотка!
        Мама холодно заметила:
        - На мою честь со стороны никто пока не покушался. Это ты обозвал меня.
        - Ты в своем уме или сбрендила?!- взвился папин тенор.
        Басок гостя в ответ тоже максимально повысился и сорвался в фальцет:
        - Прошу не оскорблять в моем присутствии Анну Андреевну!
        - Кончай цирк, ты, музыкант хренов!- закричал папа обыкновенным измученным голосом.
        - Не Хренов, а Даргомыжский,- дрогнул бровью Александр Леонидович.
        - Убирайся вон из моего дома! Вон! Вон!
        И тут зазвонил телефон.
        - Слушаю,- сказал в трубку папа, и розовые пятна на его лице вновь побагровели.- Да, обязательно, но немного задержусь. Семейные обстоятельства… Нет-нет, не дольше. Максимум полчаса. Благодарю.
        Метко швырнув трубку на аппарат, он откинулся на спинку дивана и скрестил на груди руки.
        - Скажи! Аня! что! утебя! было! сэтим! молодчиком?!- отрывистые слова шипели и щелкали в воздухе с нагаечно-чайниковым присвистом.- Проходимец прямым текстом шпарит, что ты жила с ним до меня и намекает, что собираешься уйти к нему с нашей дочерью. Или… не нашей?! Может, это я рехнулся? Может, я не Евгений Павлович Шелковников, ведущий артист Театра оперы и балета? Кто я тогда? Кто я?! Не стой истуканом, Аня, я спрашиваю, что у тебя было с этим прощелыгой Дрыгомужским?
        - Вы обещали не задерживаться,- напомнил гость.- Вам еще на автобусе ехать.
        Папа не зря свистел, потому что закипел с новой силой:
        - Подлец, негодяй, мазурик!
        - Не шумите ради бога,- поморщился скрипач.- Мои музыкальные уши не выносят пошлой брани. Идите, пожалуйста, на вашу репетицию и не беспокойтесь - я вас дождусь.
        Рост гостя превосходил классические рамки, а папа оставался в них, даже привстав на цыпочки. Поэтому он вскочил на диван, потряс над головой здоровым кулаком и загремел оглушительно и трубно:
        - Аня, кто этот самозванец?!!!

«Борис Годунов!» - ахнула про себя Женя. Папа спутал все голоса, партии и страны. Музыкант заткнул уши пальцами и, нагнувшись к ней, прокричал:
        - Вас, родственница, я тоже попросил бы удалиться! У вас же есть своя комната? Нам с Анной Андреевной необходимо побеседовать тет-а-тет!
        - Я дочь, а не родственница,- сурово скорректировала Женя.- Вы все забываете и забываетесь, сеньор Даргомыжский! Я не уйду.
        Папа снова упал на диван и благодарно моргнул Жене. Ей стало неловко: она все-таки во многом оставалась на стороне чужака.
        - Я тоже не уйду,- вызывающе известил папа.
        - Они не уйдут,- словно переводчик, перенаправила мама гостю.- Придется беседовать при них.
        - Хорошо,- он грозно, не мигая, уставился на папу.- Я жил далеко, но не переставал справляться у приятелей о здешних новостях. Месяц назад один человек из театра поведал мне в письме, что господин Шелкопруд… Шелковников, этот себялюбец, тиран, деспот, превратил свою умницу, красавицу жену в бытовой автомат. Я, порядочный человек, преданный друг Анны Андреевны, не мог оставить ее в сетях обмана и предательства… Приятель рассказал мне всё!
        - Карпов?- взволновался вдруг папа, на глазах обливаясь алой краской и потом.- Василий Всеволодович?
        Папин лихорадочный взгляд перебегал с музыканта на маму и обратно.
        - Какая разница,- отмахнулся тот, как от мухи.- Идите же к своим обожательницам… ненаглядный Женечка.
        - Что-о?!- папа перевернулся на живот и принялся биться головой о диванную подушку. Костяшки его пальцев, вцепившихся в подлокотник дивана, побелели.
        Мама села на стул и положила букет на телефонную тумбочку. Приподняв взлохмаченную голову, папа мутно глянул на дверь и забубнил монотонно, будто читая по бумажке доклад:
        - Мы мирно собирались обедать. Аня чистила морковь. Женя ей помогала. Я готовился к репетиции. И тут вламывается какой-то несусветный хлыщ, вываливает гадости, которых на самом деле не существует…
        - Да ладно,- ухмыльнулся «хлыщ»,- я уже разговаривал сегодня с вашей пассией.
        Папа сжал лицо ладонями и замычал в подушку.
        - Я знал,- глухо мычал он,- я знал, что в театре полно врагов! Но чтобы так… чтобы так… Боже, когда это кончится!
        - Кончится,- кивнул Александр Леонидович без тени улыбки.- Когда вы вернетесь из театра домой и мы с вами побеседуем по душам.
        Подскочив упруго, как мяч, папа заметался по гостиной и уронил еще одну гирлянду.
        - Какая низкая, подлая ложь! Не верь, Аня! Это Карпов… Михайлов… Они из зависти распускают обо мне гнусные сплетни!
        - Брось, Женя,- сказала мама тихо.- Мне все известно.
        - Может, чайку?- в смятении влезла Женя (дочь).
        Гость не отказался. Мама попросила принести для роз новую вазу с водой.
        Багира, свернувшись лоснящимся черным калачом, безмятежно спала в кухонном кресле. Ей, возможно, было не привыкать к скандалам и воплям. Судьбы бродячих кошек хранят в себе, кроме опасных охотничьих приключений, множество эпизодов тривиального человечьего быта.
        Пока Женя разливала чай, насып?ла в вазочку печенье курабье и резала лимон, в гостиной что-то случилось. Оказалось, папа запустил розовый букет в лицо сопернику.
        - Вы решили закидать меня цветами?- оживился гость.- Оригинально, но постойте, у меня все готово! Будем считать букет перчаткой, я намерен отстаивать справедливость до конца!- С этими словами он открыл скрипичный футляр и торжественно провозгласил: - Я вызываю вас на дуэль!
        В синих нейлоновых недрах футляра вместо скрипки лежали два пистолета. Женя знала, что они игрушечные, просто очень похожи на настоящие, но вдруг засомневалась. Представила, как папа с противником отмерят от незримого барьера равное количество шагов, как разойдутся по углам, прицелятся, и по команде «пли»…
        - Хватит,- взмолилась она.- Сань… сеньор Даргомыжский, вы совсем обнаглели! Это же взрослый человек, и он мой папа!
        - Тореадор,- внезапно запел папа прекрасным баритоном,- ля-ля-ля-ля-ля-ля, тореадор, тореадор! Знай, что испанок жгучие глаза…
        - Вот чай,- выдохнула Женя в ужасе.- Печенье, конфеты…
        Рассеянно подобрав с подноса недорезанную половину лимона, папа засунул ее себе в рот целиком! У Жени челюсти свело, а он даже не поморщился. Выплюнул на поднос остатки изжеванной кожуры и допел куплет:
        - И ждет тебя любовь, тореадор! Да, ждет тебя любовь!!!
        Мама невозмутимо воткнула розы в вазу с пионами:
        - Александр Леонидович, вы благородный и смелый человек, и, может быть, законы испанского королевства позволяют дуэли, но у нас в России они по-прежнему запрещены. Если кто-то из вас пострадает, оставшегося в живых посадят в тюрьму. К тому же ни у вас, ни у моего мужа нет секундантов, причем он вряд ли умеет стрелять… И не здесь же, надеюсь, вы собираетесь убивать друг друга? Для этой цели лучше выбрать место где-нибудь за городом.
        Папа зажмурился и крепко потер виски пальцами.
        - Я спокоен. Я спокоен, беззаботен и свеж… Я невыносимо спокоен и сейчас позвоню участковому! Посмотри на его усы, Аня. Они же приклеенные, и борода тоже фальшивая. Уголовный Дед Мороз! Пусть милиция заберет этого маньяка с пистолетами!
        Женя пригляделась к гостю. Его усы и борода были безупречны. Неужели папа струсил?..
        Он решительно направился к телефону, но мама положила на трубку руку.
        - Аня!- попятился папа, не веря глазам.- Ты защищаешь убийцу?!
        - Сеньор Даргомыжский не убийца,- одернула Женя, обидевшись за Александра Леонидовича.- Он такой же артист, как и ты…
        Обведя гостиную скорбным взглядом, папа крутанулся на месте и вдруг устремился к афишам, которыми всегда так дорожил. Размахивая оттиском собственной глянцевой улыбки, точно флагом, он с поистине мефистофельским хохотом начал исполнять куплет, неизвестный авторам оперного «Фауста»:
        - Такой же артист? Такой же?! Ха-ха-ха-ха! Кто этот щенок Дурнокражский против меня, ха-ха?! Аня, Женечка, вы действительно всерьез воспринимаете этого сопляка? А-ха-ха-ха-ха! Аня, опомнись! Тебе не семнадцать лет! Твоей дочери скоро семнадцать!
        - Женя, перестань…
        Хлопнув себя по лбу, папа отбросил афиши под стол и снова опустился на диван.
        - А, забыл! Вы с ним любовники и давно уже встречаетесь!
        - Мы не любовники,- запротестовал Александр Леонидович.
        - Молилась ли ты на ночь, Дездемона?- упивался папа новой ролью, сверкая очами и ощупывая косматый затылок в поисках рогов.
        - Но я приехал из Лас-Пальмаса только вчера!
        - Папа, ты что, взбесился?
        Он, вероятно, в самом деле взбесился, потому что дико взревел и ринулся на музыканта! Увильнув, тот успел сдернуть с дивана плед. Женя забилась в угол. Она когда-то видела корриду по телевизору, но не думала, что ей предстоит наблюдать это жестокое зрелище воочию. Набычив холку, разъяренный папа с ревом гонялся за гостем по всей арене, то есть гостиной, нападал на ловко подсунутый плед, воевал с ним, как с ветряными мельницами, брал штурмом подставленные стулья и ронял все, что подворачивалось на пути к врагу. Надо признать, подневольный тореро, манипулируя пледом, как плащом, с редким изяществом увертывался от буйного папы. Мало того, скача через препятствия поваленных стульев, умудрялся выкрикивать пушкинские строки, как матадор перед королем по старинному ритуалу корриды:
        - Они сошлись! Волна и камень! Стихи и проза! Лед и пламень!
        В последней терции боя «бык» закрутился в плед и сверзился на пол. Женя тотчас же освободила поверженную жертву из шерстяных пелен. Держась за сердце, будто получил смертельный удар шпагой, папа простонал:
        - Я убит!
        - Жаль,- огорчился тореадор.- Мы так весело играли…
        Медленно остывая, папа закряхтел и поднялся с полу:
        - Голова разболелась.
        - Женечка, поищи, пожалуйста, пенталгин в аптечке,- вздохнула мама.
        - Не надо,- буркнул папа.- Я сам. Я оставлю вас ненадолго.
        Он вышел, и спустя несколько секунд стало слышно, как в унитазе спускается вода. Отдыхающий на диване гость всплеснул руками:
        - Евгений Павлович, вы не оттуда воду берете!
        Папа, кажется, решил его игнорировать. Перешагнул через длинные музыкантские ноги и с видом блудного сына опустился перед мамой на колени.
        - Аня, ты считаешь, что я к тебе плохо отношусь?.. Но я ведь к тебе нормально отношусь! Я тебя до сих пор… люблю… Аня. Не веришь? Не веришь… Разве я не приношу домой цветы? Пусть я не покупаю их за деньги… эти цветы, завоеванные ценой труда и… и таланта, я несу своей супруге. Своей любимой женщине.
        - Прекрати пафос, ты давно не видишь во мне женщину,- возразила мама утомленно.- Ты похоронил ее во мне и приносишь цветы как на поминки. Я не женщина, я - кухарка, уборщица, прачка и массовик-затейник твоих праздников. Разве я интересую тебя вне этих стен? А ведь я педагог, Женя. Учитель.
        - Ты говоришь какие-то странные вещи,- пробормотал папа, опустив голову.- Я, конечно же, прекрасно помню, что ты - преподаватель английского языка, а никакая не кухарка. Но согласись: я работаю как каторжный. Эти бесконечные концерты, репетиции, премьеры…
        - Помнишь, я застукала тебя в кухне с Макаровой?- оживилась вдруг мама.- Декольте у нее было по пояс, и ты не устоял.
        - У меня с Макаровой ничего…
        - Да, я помешала. Ты отскочил от нее так резво, что сбил меня с ног.
        - Аня, ты же учитель,- сконфузился папа.- Ты педагог, Аня, и говоришь такое при дочери, при постороннем человеке…
        - Ты думал, что я - слепая? Дура, идиотка?
        - Нет, ты не идиотка, Аня… Не дура и не слепая…
        - А может, это ты - слепой? Морщин у меня в два раза меньше, чем у Макаровой. Разница в одежде? Да я бы и в молодости никогда не вырядилась в платье с декольте до пупа. В отличие от Макаровой я не потолстела. Я не крашу волосы, седых пока нет,- мама выдернула шпильки, мотнула головой, и туго свитый на затылке крендель распался. Блестящие каштановые волны густо облили плечи.
        - Аня, прости меня… прости… Да, это я слепой… Я идиот. Но ты ошибаешься, если думаешь, что я все забыл… Я помню, Аня… Помню, как купил розы на всю зарплату… Ты сказала, что любишь розы… Был дождь…
        Женя переглянулась с гостем. Хозяева не заметили, как дочь и знаменитый скрипач на цыпочках выскользнули из гостиной, тихонько прикрыв за собой дверь.
        До прильнувшего к щели уха доносились тихие голоса. Нечаянно вмешавшись в личную жизнь родителей, Женя полагала, что вправе знать больше.
        - Мы куда-то бежали…
        - Ты пропустила автобус, а он был последний.
        - Я смеялась и плакала… Все кругом плакало из-за дождя.
        - А ты почему?
        - Я была счастлива.
        - Я так любил тебя тогда…
        - А теперь?
        - И теперь… Аня.
        Счастливый дождь струился из-под крана. Опасаясь нарушить хрупкость прозрачно плещущей тишины, Женя молча проводила Александра Леонидовича к входной двери.
        - Пистолеты забыл,- шепнул он.
        - Тс-с-с… Завтра сама принесу.
        Гость беспрекословно повел себя как мужчина от 25 до 30: «Шампунь - быстро намыливается, быстро смывается». Несостоявшуюся дуэль, случайную корриду, актерские и прочие огрехи они обсудят потом.
        В прекрасную минуту, когда мама с папой, наверное, забыли обо всем на свете и потянулись друг к другу, тонкую рябь капельного покоя разбил телефонный трезвон.
        - Да, он здесь… Евгений, тебя.
        - Нет, Светлана Ти-тимофеевна,- заикаясь, проговорил папа в трубку.- Я что-то приболел сегодня. Не смогу. Во вторник… может быть. До свидания.
        Захлебываясь далеким восклицанием, трубка упала в аппаратное гнездо.
        - Вешнякова, помощник режиссера,- уведомил папа, почему-то глядя не на маму, а на вернувшуюся Женю, и опять раскраснелся.- Как надоело… Из-за репетиций я так мало бываю дома… Да сколько же можно! Прямо жить человеку не дают! Шелковников - на концерт, Шелковников - на роль! Что я им - Фигаро? Пусть Карпова посылают на свои благотворительные мероприятия…
        - Я устала от твоей лжи, Женя,- мама отвернулась к окну.
        Телефон снова задребезжал властно, требовательно, и раздраженный папа закричал, едва поднеся трубку к уху:
        - Прошу вас, пожалуйста, не досаждать мне по пустякам! Надоели ваши претензии!- он вдруг осекся и закашлялся.- Кха-кха… Василий Всеволодович? Простите, это не вам… это не вы досажда… Але, Василий Всеволодович! Але!- он растерянно повертел трубкой.- Гудки… Ну вот, режиссер звонил.
        Мама смотрела во двор, но вряд ли что-нибудь видела. Где-то шумела вода. В забытом скрипичном футляре холодно блестело оружие. Папа взял один из пистолетов и поднес его к виску. Женя не успела и слова молвить, как раздался жуткий хлопок…
        Хлопнула входная дверь. Вошел мужчина в спецовке, с ящичком инструментов в руках. К чуткому Жениному носу полетели флюиды крепкого пота, смешанного с запахом литола. Новому гостю явно не понравилась представшая перед ним пародия на репинскую картину «Не ждали». Не здороваясь, сантехник Петров (это был, конечно, он) сообщил кому-то:
        - Стреляются.
        Из-за его спины высунулась пожилая соседка снизу и заверещала:
        - Вы сначала аварию ликвидируйте, потом стреляйтесь! Затопили нас!
        - Водой?- пробудился к бытовой жизни папа и опустил пистолет.
        - Ой, я вытирала поднос и, кажется, кинула тряпку в мойку,- вспомнила Женя.- А в кухне кран неисправный!
        И все побежали в кухню.
        Опытная в человеческих скандалах Багира сидела на столе и, пока люди суетились вокруг с тряпками и ведрами, с большим достоинством поедала из коробки печенье курабье.
        Сантехник Петров починил кран в две минуты.
        - Принимай, хозяин, работу. Делов-то, блин, куча, сам мог прокладки сменить.
        - Сколько мы вам должны?- спросил папа.
        - Я ж по заявке,- замялся сантехник.- В журнале записано. Ну, может, цветы какие-нибудь. У вас их, гляжу, много, а у нашей кассирши вечером юбилей. Тридцать четыре года стукнуло.
        Папа метнулся к столу с вазами в гостиной:
        - Пожалуйста!
        - Это мои цветы!- мама выдернула букет роз у него из рук.
        - Ладно, пошел я, раз жалко,- пожал плечами сантехник, не двигаясь с места.- Чао-какао.
        - Розы лично мне подарили,- пояснила мама.- А другие - не жалко!
        Она поспешно собрала из ваз все остальные цветы, отжала воду со стеблей и, завернув в валявшиеся под столом папины афиши, всучила огромный букет Петрову.
        - Вы чё?!- опешил он.- Такой-то сноп, поди, ого-го каких денег ст?ит!
        - Берите, берите, не стесняйтесь,- пробурчал папа, обуваясь в сапоги и накидывая пальто.- Приходите чаще, нам афиш и цветов девать некуда, на халяву достаются…
        - Ты куда?- испугалась Женя.
        - В магазин. Куплю мяса. До смерти надоели мне ваши морковные котлеты.
        Чао, лялечки- бокалы
        Вчера, когда четвертый муж Василисы Онисифоровны внес в гостиную роскошное заиндевелое дерево, Санька грешным делом решил, что срублено оно было в Новогоднем парке, и страшно вознегодовал. Слава богу, оказалось, мамик где-то купила елку и попросила привезти с оказией. Санька все равно возмущался - зачем? Зачем убивать лес, если в магазинах искусственных елок полно? Мамик в который раз гордо сказала: «Однова живем!»
        Теперь дома вкусно пахло хвоей, ель красовалась в углу у окна и гармонировала с древесными обоями. Бросая на страницы книги метеоритное сияние, мигали огни гирлянд. Саньку забавляло, что строчки разноцветными залпами высвечиваются одна за другой. Подогретая сарделька звонко лопалась на зубах, на язык брызгал горячий сок. Санька обедал и дочитывал «Цезарей».
        - Чего в темноте сидишь?- мамик зажгла люстру и прекратила двойной кайф сына от поглощения духовной и физической пищи. Он еле успел запихнуть тарелку под диван - забыл, что в воскресенье у парикмахеров укороченный рабочий день.
        - Хорошо отрепетировали, Сашхен? Борода как держалась?
        - Как родная.
        Утром пришлось соврать про генеральную репетицию «Онегина». Смастерить бородку и усы взялась тетя Леночка, и получилось супер - все натуральное, на тончайшей клеевой основе. Правда, кожу до сих пор саднило, хотя Санька смазал лицо кремом.
        - Свинья,- прошипела мамик, выкатив ногой тарелку из-под дивана. Унюхала-таки запах сарделек сквозь еловый аромат, и Санькин затылок привычно ощутил крепость карающей родительской руки.
        - Дмитриевский, ты сантехнику звонил?- переключилась мамик на отца.- Четыре дня до Нового года осталось, а кран не поменянный!
        - Твой Петров обещал прийти сегодня,- откликнулся отец из «Парнаса».
        - С чего это мой-то? Василисин бывший мужик. Поговори с ним еще, язык не отсохнет, и деньги ему не лишние перед праздником!
        Повесив шубку на плечики в шкаф, мамик вздохнула:
        - Никакого от вас проку, книжные червяки.
        - Не вписываемся в интерьер,- посочувствовал Санька.
        Долго ждать звонка в дверь не пришлось. Пока отец встречал Петрова, мамик торопливо открыла створку книжного шкафа и достала первый том «Американской трагедии» Драйзера (цвет персик). Санька знал, что в книге хранится денежная заначка на внезапные случаи жизни. Золотистый халат мамика подрагивал и переливался - отсчитывала сотняжки, и вдруг замерла: из прихожей донесся совсем не сантехниковский голос.
        Отец тоже полагал, что явился Петров, открыл, не спрашивая, и стоял теперь обалдевший. Из темного проема зрелищем из мультика вырисовалось чудо, при виде которого слегка оторопел и Санька. Чудо косило под куклу Братц - с фабричными, поверх собственных, ресницами, превышающими приличные размеры губами и копной старательно начесанных волос. В одной руке мультяшная героиня держала дорожную сумку, в другой - кожаную бандану. Выдув пузырь жвачки, гостья переступила порог и помахала банданой:
        - Привет, пипл!
        - Кто это?- шепотом осведомилась у Саньки мамик.
        - Понятия не имею.
        - Не ври! Не к Дмитриевскому же. Он давно в куклы не играет.
        Мамик ошиблась. Братц именно к отцу обратила глаза с густонаращенными ресницами:
        - Леонид Григорьевич?
        - Да. А вы, собственно…
        - Я, собственно, Мария Леонидовна. В миру Маша.
        - Очень приятно, но…
        Он не договорил. Опустив сумку на пол, живая кукла Маша с пронзительным визгом бросилась ему на шею:
        - Здравствуй, папа!!!
        Чувства, отразившиеся на лицах родителей (людей, напомним, полярных), Санька обозначил бы так:
        Отец:…………………!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
        Мамик:!!!!!!!!!!!!!!!!!!!………………………..
        В конце многоточечной паузы дочь своего отца сняла меховую куртку с капюшоном, затолкала ее в шкаф и заявила:
        - Я к тебе, папа, насовсем приехала. Ну, показывай, как живешь!
        Отец в страшной растерянности потер щеку, пунцовую не только от щедрой помады дочернего поцелуя.
        - Извините, я впервые вас вижу… я не понимаю, с чего вы взяли, что я…
        Не разувшись, в остроносых «казачках» выше колен, девица легко, проскользнула мимо остолбеневшей мамика в гостиную и, нога на ногу, уселась на край журнального стола.
        - Ох, папа, я так и думала, что мама ничего тебе не написала.

…и это вынырнувшее из волн человеческого моря чудо, она же Мария Леонидовна, родная по отцу сестра Саньки, рассказала ошарашенному отцу и остальному «пиплу» нехитрый синопсис неизвестного мыльного сериала «Просто Маша».
        В туманной глуби своей тридцатипятилетней холостяцкой зрелости художник-реставратор Леонид Дмитриевский отправился по командировочным делам в город Караганду, где познакомился с девушкой по имени Анна, сотрудницей Музея изобразительных искусств. («Не помню там никаких Анн»,- обронил отец, чем командировку в глазах мамика все-таки подтвердил.) Через девять месяцев знакомства с Леонидом Григорьевичем Анна благополучно разрешилась дочерью Машей. По необъяснимой причине молодая мать решила не доводить до сведения давно отбывшего реставратора столь чудесную новость. Еще через сколько-то месяцев Анна в неведомых общественных местах нашла другого командированного холостяка, из соседнего города, и он, в отличие от Леонида Григорьевича, сделал ей экстренное предложение руки и сердца. Недолго думая, Анна собрала в своей общежитской комнате пустышки-ползунки в большой букет и с главным цветком жизни Машей вручила перед отъездом своей маме. Та не сумела отбояриться от подарка, в чем спустя шестнадцать лет сильно раскаялась. («Сама виновата, думать надо было, как одной безотцовщину растить»,- рассудительно
порицала теперь Маша легкомысленную бабушку.) В эти самые шестнадцать лет внучка влюбилась в байкерское содружество и сломя голову вырвалась на собственную дорогу. То есть недолго потусовавшись на мотоциклетных базах и в клубе, вышла замуж за одного байкера. Спасибо не за двух одновременно и без регистрации сомнительных отношений. Но, сбыв проблемную внучку с рук, бабушка рано радовалась: следующий «замуж» случился у Маши с интервалом в полгода. В общем, она переходила из рук в руки многоликого братства, как прекрасный вымпел, пока на четвертом месяце беременности не очутилась уже в колее и без средств к существованию. («Этот парень, папа, ну, тот, от которого я залетела, очень хороший, только женатый, поэтому жениться на мне не может».) Иногородняя мать Анна близко не подпустила незаконнорожденную дочь с побочным довеском к своей легитимной семье. Бабушка также была жестоко разочарована в цветах жизни и категорически не желала больше подобных подарков. Поэтому она твердо назвала город виновника появления внучки на свет, дала денег на железнодорожный билет и сказала: «Едь». Маша и поехала. Узнать
адрес Дмитриевского Л.Г. вмузее было нетрудно. Конец первой серии.

…Предыдущая история в городе Караганде оказалась проста и понятна. Сложности ожидались в грядущем союзе Дмитриевских-Молотковой энд однолюбки байкеров Марии Леонидовны.
        Седые пряди отца, обычно распределяемые им по всей лысине, повисли над ушами неопрятными лапшинками. По всей видимости, вороша в памяти внехудожественные карагандинские события, он кое-как пытался переварить настоящие. Мамик же, не сегодня догадавшаяся об отцовском склерозе, поверила Машиному рассказу безоговорочно и сразу. Особенно его зажигательной вымпельной части.
        - Меня зовут Санька,- подал руку сестрице-Братц законный брат-наследник.
        - Не было у меня ни с кем интимных встреч в Казахстане,- не очень уверенно сказал отец.
        - Дмитриевский, ты старый маразматик и стрекозел,- констатировала мамик.- Не удивлюсь, если в Караганде шляются десятки твоих байстрюков. Но ты мне ответь, что нам вот с этой Карагандой теперь делать?
        - Ничего не делать,- хмыкнула «Караганда».- Буду с вами жить, и всё.
        - В нашей ква… квартире? В этой?
        - А что, другая квартира есть?
        Поквакав и захлопнув рот, мамик прочревовещала:
        - Через мой труп.
        - Папа, ты выгонишь меня на улицу? Родную беременную дочь с глаз долой - зимой, на мороз, в снег?- Во взгляде Маши, обращенном к отцу, взбурлила такая мощная смесь надежд и разочарования, что он стушевался.
        - Жилплощадь оттяпать вздумала?!- завопила мамик, распластавшись по стеклу серванта, словно защищая его от кого-то грудью.
        Маша тоже закричала:
        - Папа, я что - хуже твоего сына? Почему ему - все, а мне - фиг? Мать в младенчестве кинула, бабушка отказалась, теперь ты?!
        Потянувшись к платяному шкафу, она вдруг распахнула дверку и рассмеялась.
        - Вот отсужу ваши апартаменты вместе с вещами, и все здесь будет мое! Вот это, это и это… ой, шубка какая хорошенькая! Тебе жалко, папа?
        Отец мотнул прядками. Ему не было жалко. Маша светло улыбнулась, и Санька подумал, что никогда не привыкнет к молниеносной перемене женских эмоций.
        - У меня мальчик родится, папа. На УЗИ проверялась. Леней назову, как тебя… Прописаться скорее надо, и на работу, пока живот незаметный.
        - Спасибо,- поблагодарил вежливый, как всегда, отец, имея в виду мальчика Леню на УЗИ. Тоже не поспевал за бурными словами и чувствами.
        Пережив вторую волну шока, мамик с размаху плюхнулась на пуф:
        - У меня гинекологиня завивку делает. Срок большой, но можно было бы договориться…
        Маша в ужасе отпрянула от пуфа с мамиком:
        - Папа! Она предлагает убить моего Ленечку!
        - Хочешь, шубку отдам?- забормотала мамик.- «Автоледи». Мы одного роста, как раз будет… Или машину «Ниссан-Джук»… А хочешь - шубку с машиной?
        - Засуньте их себе знаете куда!- рассвирепела Маша.
        - Дмитриевский, она мне хамит,- пожаловалась мамик.
        - Действительно, Маша,- попытался урезонить отец.
        - Эта мымра собралась купить смерть твоего внука, а ты, папа!.. Ты!
        - Не обзывай мою мать,- вмешался Санька, задетый неожиданной грубостью Маши.
        - Твою мать! Она угробит меня с ребенком!
        - Попробуй еще доказать, что ты в самом деле дочь,- отбилась мамик.- Тебя надо послать к Малахову на «Пусть говорят». На экспертизу отцовства!
        - А я вам не доказательство?- непритворно всхлипнула Маша.- У папы черные глаза - у меня такие же… только карие… Нос такой же почти-и-и…
        Мамик скривила рот, заразившись чужими слезами, как зевком:
        - Это не дает тебе права лезть в нашу семью. Я тебе по-человечески говорю - забирай что дают и уматывай от на-а-ас…
        - Папа, скажи ей!
        - Действительно… Лиза…
        Лицо мамика приготовилось было к плачу, но внезапно озарилось:
        - Она приехала на разведку! Сначала пропишется сама… Потом припрется бабуся… Потом мамаша с выводком… Вы сговорились вытурить меня отсюда!
        Мамик издала звук, похожий на шипение бикфордова шнура. Потрясенный отец вытаращился на нее, не находя слов.
        - Так вот почему эта агрегат-Маша сразу начала тут хозяйничать! Гадина, мошенница, тварь!
        - Выбирай слова!- не выдержал Санька, но его окрик пропал втуне.
        - Ты снова решил сойтись с той бабой! А я-то тебе верила! Я как дура… а ты в своем музее…
        Мамик зарыдала. Маша плакала, закрыв лицо ладонями. Отец заторможенно опустился на второй пуф. Санька засмотрелся на Машины колени в черных шерстяных колготках. Вспомнил, как она сидела на ступенях, такая же потерянная и несчастная, а он, притулившись рядом, нечаянно коснулся левой ее коленки. По его ноге, как тогда, пробежал щекотный ток… и Санька пропустил важный момент перевоплощения мамика из страдающей женщины в тигрицу. Яростным броском слетев с места, она вцепилась отцу в плешь!
        Истошно вопя, родители покатились по полу. Санька кинулся спасать остатки отцовских волос. Никто не заметил постороннего мужчину, застывшего в дверях.
        - Те стрелялись, эти дерутся!- отмер он наконец, и побоище завершилось бесславной ничьей. Впрочем, в пальцах мамика запуталась изрядная добыча.
        Говорят, древние воины спали на подушках, набитых волосами противников. Считалось, что военные косицы врагов, заплетенные с обрядом, хранят в себе ратное мужество.
        - Стало быть, здор?во,- поприветствовал муж Василисы Онисифоровны (второй).- Не вовремя, извиняюсь, пришел. Дверь незапертая была, слышу, блин, кричат…
        Стряхнув с пальцев волосяной трофей, мамик непринужденно поднялась с ковра и со скоростью света совершила со своим лицом метаморфозу, превратившую его в идеал радушия.
        - Ну, здравствуй, Петров!
        Он опасливо шагнул назад:
        - Мне, Лизавета, смеситель твой сейчас поменять, или попозж?, когда разберетесь?
        - Сейчас, сейчас поменять, не обращай на нас внимания и никому не рассказывай, будто мы дрались,- зачастила она.- Мы не дрались, дело житейское, очень личное, скажу по секрету, только не болтай никому: дочь беременная из Караганды приехала, так мы с мужем повздорили немножко - спорили, куда детскую кроватку поставить… Дмитриевский, проводи человека к крану.
        Отец послушно повел сантехника в кухню. Маша встрепенулась:
        - Я ослышалась, или вы что-то про кроватку сказали?
        - Ближе к окну лучше будет,- вздохнула мамик.- Естественный свет ребенку полезнее.
        Отец вернулся из кухни, оставив Петрова наедине с кранами.
        - Лиза, я хотел бы прояснить ситуацию. Я не бросал мать Маши.
        - Ты до сих пор с ней живешь?!- ахнула мамик.
        - Совсем чокнулась!- вспылил он.- Ее мать в Караганде!
        - В Карагандинской области,- поправила Маша.
        - Лиза, я не бросал мать этой девушки, потому что ее никогда не было.
        - Откуда же я тогда взялась, папа? В капусте нашли? Аист принес?..
        Мамик воинственно подбоченилась. Кажется, из нее вышел не весь боевой запал.
        - Стоит, старый кобель,- я не я, и дочь не моя! У тебя, Дмитриевский, совесть есть? Глянь на нее хорошенько - вылитая ты! Нос, глаза!
        Мамик уже вступила в привычную стихию и принялась вычислять:
        - Почти четыре месяца - значит, в начале июня родит. Думай, давай, сволочь, куда на работу устроить, а то без декретных останется! Ко мне в парикмахерскую нельзя - вредно, химия…
        Санька с отцом офанарели, и Маша в немалой степени. Пока они пребывали в прострации, мамик вспомнила о деньгах, отложенных на магарыч сантехнику. Вынула их из кармана, заново пересчитала, и часть спрятала обратно. Все-таки сложно за какие-то полчаса вывернуть свою сущность наизнанку.
        - Триста рублей Петрову хватит?
        Вытирая полотенцем руки, как раз показался Петров:
        - Прям золото смеситель! Старый-то, если не нужен, может, возьму?
        - Возьми,- помешкав, мамик сунула ему в полотенце деньги.- Так кто там, говоришь, стрелялся сегодня?
        - В новом доме какой-то артист ёперный хотел себе башку отстрелить.
        Сантехник дунул на раскрытые мятым веером сотенные бумажки, и на плохо выбритом лице его отпечатлелись горькие чувства, понятные всем и сразу.
        - Я, Лизавета, к тебе не по заявке пришел. Я, между прочим, из уважения, по доброму знакомству, как к подруге бывшей жены. У меня еще два поломатых крана в журнале записано и один унитаз. А вечером у нашей кассирши юбилей, тридцать четыре года. Точняк теперь на него не попаду, блин. Надо ж по магазинам успеть за подарком побегать, а они закроются скоро. Да и что на такие деньги хорошей женщине купишь?
        - Старый кран полторы тысячи стоил, мы его в прошлом году установили,- не сдавалась мамик.
        - Ну дык и не возьму… Чао, стало быть, Лизавета, привет передавай Василисе Онисифоровне.
        Мамик постояла несколько мгновений в позе статуи Ленина с вытянутой в светлое будущее рукой, о чем-то раздумывая, и, когда сантехник решительно повернулся к двери, устремилась к нему:
        - Погоди!
        Петров упирался, а мамик тащила его за рукав спецовки к серванту.
        - На, Петров! На тебе два, на - четыре! Крепче держи, уронишь!
        Все в страхе уставились на мамика - вид у нее был отчаянный, как у человека, который вдруг бросился на амбразуру, а в руках ошалелого сантехника весело зазвенели стеклом, забряцали железными ножками парижские бокалы!
        - Мне смеситель поменять - как два пальца,- застеснялся он, приятно отмякая от горьких чувств.- К чему рюмок-то напихала? Импортная ж тара, сразу видать - не хухры-мухры. Целая косуха, поди, им цена…
        - Восемь тысяч с половиной!- гордо задрала подбородок мамик.- Бери, пока дают, поздравь кассиршу!
        Сложив набор в подставленную Санькой коробку, Петров вытер шапкой вспотевшее лицо:
        - Ну и денек, блин!
        - Да-а…- качнул отец седой лапшой вдоль поцарапанного лица, хотел что-то добавить, но мамик его опередила:
        - Нормальный день! Дочь моего мужа родного папашу нашла!
        - Да-а,- меланхолично подтвердил отец.- Дочь объявилась от женщины, которую я в жизни не видел.
        - Надо же,- удивился сантехник.- Вот какие кошки-мышки!
        Из прихожей донесся музыкальный призыв чьего-то мобильного телефона. Новоявленная сестра-дочь процокала «казачками» мимо перспективных домочадцев.
        - Мама велела срочно вернуться - у бабушки сердечный приступ,- известила она через минуту угасшим голосом.- Придется ехать, может, успею на вечерний поезд.
        - Ох, беда,- всплеснула руками мамик.- Ты, Машенька, сразу приезжай, когда бабушке полегчает. Я тут вспомнила: в магазине «Малышок» видала недавно кроватку под дуб - лялечка, а не кроватка!
        Сквозь магический кристалл
        Мама с папой рвались на пушкинскую премьеру. Женя еле уговорила их не мешать ее дебютному выходу на сцену: «Вы меня только закомплексуете». Как всем новичкам, ей хотелось и отдалить спектакль, и ускорить. Но наконец в школьном зале вокруг елки, сплошь окутанной мохнатым серебром мишуры, отхороводился утренник. Время перевалило за полдень, и минуты, перегоняя друг друга, понеслись бешеным галопом к тому часу, когда зал снова зашумел, хлопая сиденьями подвинутых к сцене кресельных рядов.
        Слышались возгласы о каком-то сюрпризе. Глянув в кулисную щель на заинтригованную толпу, Женя почувствовала простой человеческий ужас. Такой ужас, возможно, в первую секунду испытал Геракл перед многоголовой лернейской гидрой, ведь он наполовину был человеком. Вот где, оказывается, мама углядела в папе своего настоящего мужчину - на сцене! Только теперь Женя поняла и оценила папин героизм: доблестный артист Театра оперы и балета Евгений Шелковников чуть ли не еженедельно выходит сражаться с глазастым чудищем публики - и побеждает! А у трусливой дочери героя от зрелища полного зала начались сбои в сердечном ритме.
        - Коленки тряс-сутся,- простучала зубами Юля над ухом.- Манд-д-раж.
        - Все будет айс, к гадалке не ходи,- заверил завитый и напудренный Леха, нервно поглаживая усики, смастеренные в парикмахерской, где работает Санькина мама Елизавета Геннадьевна. Леха был с девочками на одной стороне сцены, Миша с Санькой - на другой. Шишкин готовился к вступительной речи.
        Надя, в пышном газовом платье старшей Юлиной сестры, с томиком Пушкина в руках, зажмурилась и ткнула пальцем в страницу.
        - Ой, смотрите!
        - «Простим горячке юных лет И юный жар и юный бред»,- прочел шепотом Леха строки, в которые уперся Надин дрожащий палец.- Да ну, какой еще юный бред? Мы с Мишкой вчера вечером сами гадали, честно, нам Пушкин лично ответил: все со спектаклем будет айс.
        - Кто-кто ответил?
        Леха растянул в улыбке бледные губы:
        - Пушкин. Александр Сергеевич. На спиритическом сеансе. Мишка нарисовал на ватмане буквы, луну с солнцем по бокам, мы нагрели на свече блюдце со стрелочкой и сначала для пробы разбудили дух Наполеона. Он не захотел с нами общаться, или русский язык не знает. Тогда Мишка вызвал Пушкина и спросил про спектакль.
        - И что?
        - Он отправил Мишкину руку с блюдцем на три буквы.
        - На какие… три?
        - Говорю же: а, й, с. Стрелка указала.
        - Такого слова в пушкинское время не было,- хмыкнула Юля.- Взрослые люди, а во всякую ерунду верите.
        - Ни во что такое не верю, а Пушкину верю,- убежденно сказал Леха.
        Они не успели поспорить, на авансцену поднялся с поздравлением директор школы. После положенных рукоплесканий из кулис вышел усатый Шишкин во фраке, и зал радостно притих.
        Преодолевая внутреннее сопротивление, Женя рассматривала стоящее у противоположной стены пианино, акварельно размытые на его черном лаке пятна отраженного реквизита и слушала Мишу. Он сообщил, что часть учеников 11 «б» подготовила театральное представление по роману Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Спектакль предполагает хорошее знание зрителями пушкинских стихов, просим любить и жаловать.
        Вторая, куда б?льшая часть одноклассников затопала ногами и засвистела. Переждав зашиканную учителями бурю изумления, восторга и некоторой толики зависти, Миша спокойно продолжил:
        - Представление посвящается Новому году, школе и дню рождения нашей любимой классной руководительницы Ирины Захаровны.
        Ирэн любят и уважают все, и Миша известен детской смелостью слов. Поэтому зал зааплодировал искренне, без придирки к подозрительному слову «любимая». Взволнованная Ирина Захаровна привстала с кресла и поклонилась.

…И произошло удивительное: как только занавес открылся, Женя забыла об аритмии, о сухости во рту, а едва затеялось действие, забыла, где находится. Сама певучая атмосфера стихов вынесла актеров в патриархальное пространство «милой старины». Понемногу и зал проникся духом почтенного дворянского имения, превращаясь в сообщника сцены, где жил Пушкин и жили его герои. Зрителей перестало смущать, что на ножках ларинских кресел видны снизу инвентарные номера, и что границы театральной условности сужают гроздья воздушных шаров, спущенных со штанкета по периметру задника.
        Незаметно для себя 11-й «б» объединился в группу поддержки и, задавая тон, первым начал отмечать рукоплесканиями удачные моменты в игре одноклассников. Жене уже ничто не мешало быть Татьяной и полностью ощущать себя ею в тихой девичьей светелке со свечами в бронзовых канделябрах. Да и все дебютанты неплохо переносили испытание публикой. Зрителям нравилось, что Онегиных двое, нравились палящие голубыми стрелами Ольгины глаза и Лехины невиданные кудри. Даже няня с ее рассказом о крепостном женском бесправии была убедительна и вполне могла претендовать на «отлично» в четверти.
        Ирина Захаровна, конечно, не ожидала такого шикарного подарка. И никто не ожидал. Особенно от Шишкина-Пушкина (теперь его так и будут все называть). Школа не знала, что главные потрясения ей еще предстоят, когда выяснится: а) кому пришла в голову идея сюрприза; б) кто написал инсценировку; в) поставил спектакль; г) подобрал музыку.
        В финале Миша, смешно загибая пальцы, закричал в стиле хип-хопа: «Блажен, кто смолоду был молод! Блажен, кто вовремя созрел!» - и старшеклассницы отбили себе ладоши.
        Прав был Пушкин - все получилось айс. Актеров вызывали на поклон три раза. Завуч поблагодарил их за то, что зрителям была подарена возможность заново осмыслить великие строки. Еще он сказал, что 11-й «б» приятно радует педагогов. Ученики с блеском справились с серьезным материалом и сделали первый шаг к звездному будущему, ведь если Александр Сергеевич изобрел роман в стихах, то ребята изобрели роман-шоу!
        Потом встала Ирина Захаровна, и стало тихо.
        - Ребята, спасибо… Это мой самый счастливый день,- сказала она и замолчала. Ей захлопали, громче всех актеры, а Ирэн вдруг махнула рукой, заплакала и убежала.

…Позже она скажет на классном часе: в спектакле хватало огрехов. Не будем забывать - наши лицедеи все-таки дилетанты и пошли на большой риск. Элементы шоу, может быть, дань сегодняшнему дню, но с Пушкиным так нельзя: «Когда-нибудь поймете почему. Важно то, что ребята уловили мысль о невозможности счастья лишнего человека. Онегин по слабости характера и нежеланию противостоять лицемерному окружению подхватил разрушительное начало своей среды. Он был ее порождением, ее частицей - и сделался ее жертвой. Способный тонко чувствовать и сожалеть об ошибках, Онегин бездарно, бездумно растратил себя. Взглянув на героя с переклички времен, актеры раскрыли непреходящую актуальность проблемы лишних людей. Спектаклю удалось доказать, что человеческое время, будь то минувшая эпоха или нынешняя,- явление социальное, а среда, к сожалению, всегда далека от совершенства. В ней нужно суметь увидеть положительные стороны и, как в театре, найти в жизни верное «сценическое» решение. Ведь что наша жизнь?.. Вечный поиск. Конфликт Онегина с Ленским был не только внешним, герой конфликтовал с самим собой. Участники
экспериментальной задумки попытались разобраться в собственных чувствах. Прогоняя их сквозь свое «я», сквозь свой магический кристалл, они показали, что порой происходит в наше время в душах молодых людей с «лица необщим выраженьем»…
        Ирина Захаровна скажет так после каникул.
        А пока зрители спешили растащить ряды кресел по углам, освобождая зал для танцев. Миша куда-то исчез.
        - Ирэн искать ушел,- подмигнула проницательная Юля и запрыгала: - Ура! Ура! Пять с плюсом!
        - Я же говорил, я говорил, а вы не верили!- ликовал Леха. Надя кружилась по сцене. Актеры кричали и дурачились за закрытым занавесом.
        - Ты лучшая Татьяна на свете!- завопил вдруг Санька и подхватил Женю на руки. Под носом у него было красно - сорвал надоевшие усы. Она увидела Санькино лицо близко и ясно, как в зеркале с пятикратным увеличением, с такой чистотой зрения, что могла бы присматриваться хоть тысячу лет и ничего нового, наверное, в нем не открыла бы. Не самое красивое лицо, скорее наоборот. Но на него почему-то хотелось смотреть. Всю эту тысячу лет… Санька медленно поставил Женю на пол, медленно к ней наклонился и медленно-медленно, совершенно нечаянно поцеловал.
        Вот тут-то и случилось то, что случилось. Будто град загрохотал по крышам - зал засвистел, заулюлюкал, захохотал… Кто-то открыл занавес.
        Ничего сверхневероятного на сцене не происходило, мало ли старшеклассников целуются в школе под лестницей, но тут их выставили на всеобщее обозрение, как жениха с невестой. «Горько, горько!» - незамедлительно послышались вопли. Леха в панике заметался по просцениуму, широко развел руки, загораживая друзей, и рявкнул на зал:
        - Эй, кончай лол, монстры!
        Только тогда попавшиеся на внеплановой мизансцене актеры отскочили друг от друга, как ошпаренные, и умчались в разные стороны, а народ по ту сторону сцены заблеял уже сдержаннее.
        - Буга-га, я пацтулом!- подначивали Леху отдельными «каментами».
        - Ржунимагу!
        - Базарь исчо!
        Народ ждал речи от благополучно воскресшего дуэлянта.
        - Н-ну?- ехидно спросила Юля, появляясь из-за кулисы.
        Леха снова развел руками, помедлил и, что-то вспомнив, произнес:
        - Простим горячке юных лет… и юный жар и юный бред!
        Ленский и Пушкин продолжали жить в Лехе. Классика живее всех живых. К гадалке не ходи…
        Посреди бурлящего веселья Женя с Санькой ускользнули с вечера.
        - Позорище!- стонала она.
        - За каникулы забудут,- убеждал он.- Театр и есть позорище, его когда-то так и называли.
        Женя подумала: а и впрямь! Ну и что - поцеловались. Она, между прочим, знает не одну девчонку, которая хотела бы очутиться на ее месте.
        Ох, спасибо Лехе! Не растерялся, перевел стрелки на себя. Верный друг. Настоящий мужчина… Как ни опешила Женя от Юлиного коварства, она заметила, как вспыхнули Надины щеки и глаза зажглись голубыми лампочками в Лехину сторону. «Красавчега» на вечере явно ждал бенефис.
        Миша, должно быть, беседует с Ириной Захаровной о постановке. «Старая няня» осталась наедине со своими провокациями. Какие, впрочем, ее годы. Юлю, как всех девиц возраста шабли и шато дикем, ждет поле непаханое увлекательнейшего изучения мужчин и дальнейшей их классификации.
        Между домами на главной городской площади мелькал светящийся конус праздничной ели. Погода стояла самая благодатная, какую только мог заказать напоследок усталый декабрь: падал легкий снег. Хорошо гулять под ним… и целоваться. Не сговариваясь, Женя с Санькой побежали к Новогоднему парку и поцеловались у первой же елки. Медленно-медленно, как на сцене. Куда спешить? Поцелуй не мороженое, не растает за пять минут. Впереди целая жизнь.
        Любовь текла из мягких губ Саньки в губы Жени. Пульс странно стучал в висках, во всем теле, даже непонятно в чьем - его или ее. Летящий снежок приглушал стук, но чуткий маленький парк, несомненно, слышал и плел невидимые веточки поверх голов. Вилось, вплеталось клеточка в клеточку тихое счастье.
        Санька снял шапку, ему стало жарко. Женя растрепала его волосы:
        - Здорово ты придумал, Сань.
        - Что?
        - Даргомыжского и Машу.
        - Вдвоем же придумали.
        - Папа вчера помог маме со стиркой и посуду сам убрал.
        - Мои тоже шелковые,- усмехнулся Санька.- Мамик ждет отцовскую дочь Машу. Боюсь, как бы кроватку не купила.
        - Давай поступать вместе поедем? Правда, я пока не знаю, какой институт выбрать.
        - Я, Женя, в армию решил идти,- вздохнул он.- То есть мы так решили с Мишкой и Лехой. А потом мы с тобой будем вместе. Если ты меня дождешься… Дождешься?
        - Да.
        - Станешь письма писать?
        - По Интернету или обычные?
        - Лучше обычные. Они будут пахнуть тобой.
        - Я чем-то пахну?- удивилась Женя.
        - Вишневыми косточками. Безумно вкусно.
        - А ты - кефиром,- засмеялась она, ткнувшись ему в грудь.- Нет, ряженкой… Я люблю кисломолочные флюиды. У меня обоняние сильное, а институтов, где учат на дегустаторов, кажется, нет. Ты после армии куда хочешь поступать?
        - В художественный, на искусствоведа.
        Жене послышался скрип. Какие-то люди шли по тропе. Или опыт, сын ошибок трудных, бродил поблизости, прикидывая, что бы еще такое замутить для потехи и назидания…
        Двое шагали из хлебного магазина, и за ними двое. Отступить бы в тень, но под елкой негостеприимно насупился сугроб. Пришлось чуть отодвинуться от тропинки. Женя спрятала голову у Саньки на плече… и поняла, что промахнулась с сыном ошибок. Это был случай, бог изобретатель.
        - Женя!- изумленно воскликнул кто-то маминым голосом.
        Второй раз за день влюбленные отпрыгнули друг от друга. Сегодняшний опыт ничему их не научил.
        - Сашхен?- закричала Елизавета Геннадьевна.- Маша? Вы целовались?!
        - Женя, ты целуешься с этим аферистом… без бороды?!- закричал папа.
        - Вам нельзя, Сашхен! Вы же братья! То есть сестры!- ужаснулась, путаясь, Елизавета Геннадьевна.
        - Действительно, как же так,- растерялся Леонид Григорьевич, и все замолкли: обескураженные «братья-сестры» и нечаянные ревизоры-родители, потрясенные внезапно обнаруженным моральным падением детей.
        Немая сцена. В индийском кино после нее, в отличие от известной гоголевской, все обнимаются - особенность жанра.
        - Я вспомнила, где видела вас, Александр Леонидович,- нарушила снежную тишину мама.
        - Где, Аня?- насторожился папа.- Где видела?
        - В школе,- улыбнулась мама.
        - Он приходил к тебе в школу?!- папа, взрыкнув, закинул голову. Шапка не удержалась на его могучей гриве, упала и провалилась в сугроб.
        Елизавета Геннадьевна попятилась от мамы с папой:
        - Дождался, Дмитриевский? Ее мамаша с отчимом прикатили из Караганды прописываться у нас! Бабку уже схоронили!
        - Извините, пожалуйста, я вас раньше не знал,- с вежливым возмущением сказал маме Леонид Григорьевич.
        - Ну и что?- ответила мама.- И я вас не знала.
        - Кто это, Аня, кто это?- недоумевал папа, дико озираясь.- Кого схоронили?
        Леонид Григорьевич достал шапку из сугроба и, отряхнув, напялил на папину дымящуюся голову.
        - Анна, зачем вы, извините, солгали вашей дочери, что я - ее отец?
        - Вы - отец моей дочери?- уставилась на Леонида Григорьевича мама.- Ничего не понимаю.
        - Аня!!!- завопил папа.- Ты мне и с ним изменяла?!- и он бы бросился на отца Саньки с кулаками, если бы Елизавета Григорьевна не заслонила мужа собой.
        - Мой Дмитриевский зажигал с ней еще до вас! Подумаешь, залетела ваша лахудра от него разок!
        - Я - лахудра?- удивилась мама.
        Елизавета Григорьевна уперла руки в боки и зашипела на нее:
        - Бесстыжие твои глаза! Кинула дочку, собственную мать довела до могилы! Ну, погоди, Малахов с тобой разберется!
        - Нет, это просто кошмар!
        - Еще и Малахов какой-то был!- схватился за голову папа, и шапка опять свалилась.
        - Малахов из «Пусть говорят»,- уточнила Елизавета Геннадьевна и, размахнувшись широким жестом, показала маме кукиш.- Во ты получишь мою квартиру!
        - Хулиганы!- взвизгнул папа и снова полез драться к Леониду Григорьевичу.
        Наступила пора раскрывать секреты всей театральной деятельности. Елизавета Григорьевна громко охала в самых душераздирающих местах рассказа. Когда наконец ситуация прояснилась, Леонид Григорьевич вытащил из сугроба шапку папы, опять нахлобучил на его голову и сказал:
        - Уф-ф.
        - Ф-фу,- выдохнул папа.
        Мама тихо засмеялась. Елизавета Геннадьевна шумно вдохнула воздух вместе с возгласом глубокого разочарования.
        - А я-то, я… Чуть кроватку не купила! Жаль, Ленечки не будет…
        - Не грусти, мамик,- весело сказал Санька и взял Женю за руку.- Будет Ленечка! Будут и Лизочка с Анечкой, и Женечка! Вот в армию схожу, и женюсь.
        - На ком?!- схватился за сердце папа.
        - Новый год можно встретить в узком семейном кругу,- обрадовался Леонид Григорьевич.- Без других гостей…
        - Кошмар!- закричали в унисон Женя с Санькой.

…Снег слетал с неба нежный, кристально чистый, чудесный. Старый двор, подремывая, думал: завтра Новый год. Еще один год. На моей земле мир. Слава богу.
        Сон второй, сказочный. Рог Тритона
        В когда-то большой, а затем измельчавшей деревне, исчерпанной многими смычками с городом, обитал пожилой люд да выбракованный тем самым городом отсев последних поколений. Вечерами активная жизнь вскипала возле магазина. Вдоль улиц в тени старых берез вне сезонов дымили деды, умудренные радиотелевизионными политинформациями. Бабушкин ветхий дом, в последний раз подбеленный снаружи в олимпийском году, стоял третьим в строю таких же старых домов. Пулеметная трасса в орлиный размах косо прошивала рисунок рубцов и трещин на фасаде. По этим кардиограммам, думал Принц много позже, можно было составить анамнез недужного столетия, начиная с Гражданской войны…
        Бабушку он почему-то помнил урывками. С четырех лет и трех точек зрения: сухую сгорбленную фигурку, снующую между коровами на ферме, дома - в свете звонко промытых окон и портрет на дощатой межкомнатной стене. На портрете бабушка была живее, чем въяве, и молодая, как мама. Порой странно казалась ими обеими сразу, хотя маму мальчик вообще не помнил. Два года назад - половину его жизни назад - родители погибли в автокатастрофе.
        Бабушка редко разговаривала с внуком, ограничиваясь скудным набором фраз: «Иди, молока попей», «подай-ка кувшин… С водой, с водой, зачерпни из бочки», «еда поросячья остыла, пойдем покормим», «долго не играй, мой мальчик…» На его вопросы не реагировала, на просьбу о чем-нибудь поговорить как-то ответила:
        - Ты в деда пошел. Того тоже хлебом не корми, поболтать дай. Сядет, бывало, за чаем и ну балакать о том, о сем. А оно надо? Слов люди насочиняли кучу, за всю жизнь не перескажешь.
        Дедушку внук знал в виде деревянной пирамидки со звездой, устремленной к небу среди сотен таких же звезд. Мама с папой жили в альбоме. Мальчику нравилось разглядывать белозубую мамину улыбку, вприщур от бьющего в глаза солнца, наблюдать веселую замершую жизнь родителей у палатки. Серая фотографическая палатка стояла у подножия складчатого взгорья с краю серого моря. Она же, настоящая, лежала в сенях на антресолях - серая с прозеленью, и служила волокушей. Бабушка подбирала в скошенных лугах забытые копны, либо клоки сена, выпавшие из вывезенных стогов, и, притащив домой целый воз, радовалась даровому прикорму для поросят. Одновременно сокрушалась:
        - Покосили люди хорошую траву, да бросили…
        От родительских морских поездок в книжном шкафу осталось пять раковин. Мальчик любил играть ими и слушать тонко свистящий в завитушках ветер. Однажды нашел в шкафу другой альбом - старинный, обтянутый коричневой кожей. На первом групповом снимке лицо сидящего в центре человека было вымарано черной краской. Напуганный зловещим пятном и возможным обвинением в порче фотографии, внук прибежал к бабушке с криком:
        - Это не я сделал! Так было!
        Она невесело усмехнулась:
        - Ясно, не ты.
        Слово за слово, из ее всегдашней неразговорчивости закапал и вытек рассказ, сохранившийся в зыбкой детской памяти со всеми паузами и деталями.
        - Война шла, отцу моему семнадцать… Бригадиром поставили на сенокосе, отправили пацанов к дальнему острову на месяц. Из еды дали полкуля прошлогодней картошки, соли отсыпали щедро - с луком-черемшой как-нибудь прокормитесь. Легко сказать… По доброму-то, не емши, разве за планом угонишься? Тут гроза началась и единственную лошадь молнией убило. Погоревали, да что делать. Бог дал, Бог взял… Кто-то предложил засолить мясо. Конской солониной и жили до возвращения. Вот едут на плотах с сеном. План выполнили, лошади нету. Где? Любая в колхозе на счету. Ответчик, конечно, бригадир - тятя мой. Твой прадед. Говорит: так, мол, и так, молния насмерть шандарахнула. Председатель не поверил. Под суд отдал его и двоих, чуть постарше. На лесоповале, куда отец угодил, люди всяко за жизнь цеплялися, а больше мерли. Он выжил. Еще повоевал на японской. Вернулся в деревню только он - друзья засуженные сгинули. У одного сестренка была, на ней женился. На маманьке, значит, моей. Фотка эта, военного времени, оставалася у ней. Мужиков, гляди, наперечет, бабы да пацанье.
        Бабушкин темный палец ткнул в крайнее лицо и двинулся дальше:
        - Вот он, маманькин брат, что в лагерях пропал. Вот второй друг, вот тятя. А чье черное лицо посередке - председатель. Это я, когда подросла, тушью закрасила. Тятя увидал, огорчился: «Почто испачкала?» и рукой махнул - знамо дело, почто… Ввечеру помянул друзей и председателя. Пил и плакал. И я узнала, что председателем тот человек недолго был - ушел на войну и погиб. Тятя тоже недолго жил, рану в груди привез с Маньчжурии. Маманька следом ушла… Так-то вот, мой мальчик.
        Он запомнил сложные слова «колхоз», «лесоповал», «председатель», «Маньчжурия». Хотел спросить, что они означают, но догадался по бабушкиным помрачневшим глазам - лучше не надо. Раздосадованная то ли воспоминанием, то ли своей неожиданной «болтовней», она вышла в сенцы.

* * *
        Что еще было тогда, в середине восьмидесятых? Бабушка потеряла его свидетельство о рождении. После того, как ее, спящую в красном ящике на кузове открытого грузовика, проводили куда-то с цветами деревенские жители, свидетельство восстановила незнакомая тетя. С осмысленным обретением первого своего документа мальчик лишился прадедовского дома со вписанной в трещины историей века. Бабушка не взяла к себе в грузовик ни поросят, ни вещей - ничего, кроме слова «мой» из обращения к внуку. Это слово ей и принадлежало, но он тихо обижался, что она не забрала его самого. Он остался один, без нее, без ласкового местоимения. Просто мальчик неполных шести лет, с почти взрослой запоздалостью осознавший, как сильно она его любила.
        Он словно заново родился летом на даче детского дома в пригороде у речки, дрожащий от холода на казенной железной кровати с никелированными спинками. Маленькая душа его дышала под знобким байковым одеялом слабо, спала плохо, впадая в мерклое забвенье, словно в небытие. Тело нехотя двигалось с утра по обычаю жизни застилать постель, есть и ходить. Мальчик с вялым отвращением взбивал подушку, как учила бабушка, и украдкой плевал за тумбочку в знак протеста против житейских перемен. Цыкать слюной сквозь зубы, лихо и длинно, он научился недавно. Вытеснив молочные зубы, взошли волнистые полоски новых крепких зубов, но сподручная щель для качественных плевков еще оставалась.
        Несмотря на умение плевать по-мужски, он отчаянно боялся воспитательской ругани, подзатыльников за то, что забыл отнести посуду из столовой в кухню, за сломанную нечаянно машинку, дырки на пятках носков, и просто так - за то, что зачем-то живет.
        Впрочем, затрещины получали все дети, особенно часто - злой обитатель дома со странным именем Белоконь, не старше, но выше на полголовы. Он почему-то невзлюбил новичка, подбрасывал горсти еловых игл в постель, мог дать тумака или ущипнуть до кровоподтека. Из-за этих преследований сон мальчика сделался прерывистым и туманным. Просыпаясь под утро, он был не в силах понять, где очутился. Лишь когда желтые шторы вместо вышитых ситцевых занавесок подтверждали невероятную истину, что бабушка его бросила, он обнимал подушку и пытался снова заснуть. Иногда безуспешно.

* * *
        На пятый день его пребывания на даче, когда он в одиночестве строил на берегу речки дворец из песка, загоравшая неподалеку воспитательница сказала другой:
        - Ну, этот у нас не задержится. Тихий, здоровый психически. Малец, а благородная косточка уже видна. Ах, какой интересный вырастет мужчина! Прямо-таки английский принц. Глянь, Галя, настоящий замок слепил… Через год усыновят, спорим?
        Воспитательниц звали Альбина Николаевна и Галина Родионовна. Он уже приметил, что первая добрее хмурой, всегда чем-то недовольной второй. Тем не менее в хвалебных вроде бы словах Альбины Николаевны от него не укрылся пренебрежительный оттенок. Невидимая, но ощутимая пелена преимущества отделяла здесь тех, кто, в отличие от воспитанников, имел полное право без всякой оглядки сказать о чем-то «мое». Как говорила «мой мальчик» бабушка.
        Стало неприятно, что женщины рассматривают его деловито и оценивающе, будто вещь в магазине. Они сконфузили, тайно разгневали мальчика еще и потому, что их словесно-визуальное прощупывание попало в круг внимания девочки в оранжевых трусиках. Он приготовился дать ей отпор, если начнет дразниться, но она улыбнулась так доверчиво и вместе с тем лукаво, что пришлось улыбнуться в ответ. Взглянув на нее пристальнее, мальчик удивился и чуть не заплакал. Глаза ее оказались серые с прозеленью - палаточный цвет, и блестели, как стеклышки над «секретиком» из листьев, а волосы были цвета осеннего сена. По бокам лица лучились высвеченные солнцем крупные волны, на затылке перемешались русые и темно-русые, с исподу же, у шеи, волосы неожиданно обретали каштановый колер.
        Она тотчас снова удивила мальчика: отбежала с отмели к обрыву над глубиной и прыгнула с него. Веселый мячик оранжевого задка, а затем потемневшая лаковая головка вынырнули, к ужасу воспитательниц и восхищению посторонних, едва ли не на середине неширокой речки.
        - Ой, смотрите, русалочка!- закричала молодая чужая тетенька. Дети, размахивая руками, с восторгом подхватили сказочное прозвище. Девочка услышала и, тщеславная, заскользила вдоль берега, вспархивая на гребнях,- впрямь только чешуйчатого перламутра и не хватало ее гибкому телу в золотых взблесках…
        Воспитатели не стали на людях разбираться с самовольщицей, ограничились легким порицанием. Добрая тетенька вручила ей заслуженный приз - подтаявшую шоколадную конфету. Наблюдая этот триумф, мальчик оставил строительство, и злой Белоконь, подстерегавший удобный момент, проскакал с прутом по дворцу. В мгновение ока фигурные башенки, арки, стрельчатые стены, которыми в течение дня любовался весь пляж, превратились в сырые руины.
        За варваром погналась Галина Родионовна с оброненным им же прутом. Девочка повернулась к разоренному владельцу, и не она одна. Люди, наверное, ожидали крика и слез, но мальчик не усугубил сострадания. Он и не думал плакать. У него как раз возникла мысль соорудить следующие хоромы на горке из камней, желательно плоских для устойчивости, и укрепить конструкцию толстыми палками. Тогда дворец будет смотреться куда красивее, как на складчатой морской скале.
        Подойдя к пострадавшему, девочка молча простерла к нему ладонь, увенчанную орехом. Четверть минуты назад орех еще был в шоколаде. Мальчик так же молча взял обсосанный подарок и, помедлив, вежливо откусил кусочек. Они попеременно откусывали кусочек за кусочком: она - мышьими молочными зубками, он - новорожденными постоянными. Оба безотчетно угадывали в игре не просто детский обряд сочувствия, а нечто большее - неведомый, словно в глубинах их душ творящийся ритуал. И, конечно, невдомек было праздному пляжу, что ореху выпала небывалая честь выполнить мгновенную задумку известного всем загадочного явления с истрепанным именем Судьба. С помощью плода лещины эта изобретательница, со времен Эдема экспериментирующая дарами природы для достижения своих затейливых целей, соединила конгруэнтные пазлы, подмеченные в человеческой головоломке совершенно случайно, и случайно совпавшие.
        Когда от ядра осталась крошка размером со спичечную головку, девочка зажала ее в зубах и так поднесла мальчику. Галине Родионовне в это время удалось поймать погромщика, и спорные методы воспитания отвлекли глаза людей на берегу от нечаянного поцелуя.
        Дышащий влажно и нежно, слипшийся, как мандариновые дольки, но абсолютно невинный поцелуй стал для мальчика отправной точкой опоры и облегчения. Сиротство отступило, отныне он был не одинок, пусть и без бабушки. Восприимчивая душа благодарно впустила в себя изменившийся мир.
        Девочка, ветреная, как все дамы ее лет, легкомысленно кивнула и побежала под деревья к подружкам. Мальчик сел на печальные останки дворца, переживая непривычные настроения. Облитые глянцевым загаром плечи девочки покрылись подвижной татуировкой теней. Прозрачно-чайные сердца - фантомы березовых листьев - колыхались, скользили, шелково скатывались по груди, наплывали друг на друга, как капли густого гречишного меда из кружки… из бабушкиной зеленой кружки с отбитой на донце эмалью.
        В просветах берез сияло отраженное солнце речки. Обновленный мир был красив до заминок дыхания, и у мальчика больно защемило в переносье. Он привык к физическому действию красоты на себя и думал, что так происходит со всеми.
        Куда бы он теперь ни смотрел, глаза его вначале находили пеструю макушку девочки. Какой бы шум ни доносился до него, он чутко вслушивался, процеживая звуки и голоса в надежде обнаружить среди них ее голос. Мальчик приближался к ней не сразу и осторожно, держа дистанцию в пять-шесть шагов, чтобы не спровоцировать чье-нибудь досужее любопытство.

* * *
        Как-то раз в середине коридора, где рамы окна были распахнуты и подперты с двух сторон брусками, раздались раскаты дружного смеха. На подоконнике, на фоне вечернего неба, пылающего ярко-розовым и голубым, сидела девочка, а другие прыгали перед ней и смеялись. Она тоже смеялась - нарочно и натужно - понял мальчик, и вид у нее был как у загнанного зверька.
        - Врушка, обманщица!- воинственно, но не слишком громко кричали ее подружки, опасаясь наказаний за перепалку вне зависимости от чьей-то лжи и нападок.
        - Я не вру! А если вру, значит, просто шутю,- защищалась девочка.
        - Нет, ты врешь!- настаивали маленькие фурии.
        - О чем она врет?- осведомился мальчик у одной, чернявой с челкой.
        - Что у нее есть волшебная раковина, только она спрятана в дупле у белки.
        Ответив, чернявая вновь закричала:
        - Вракушка-сракушка!
        - Я видел раковину,- сказал мальчик, подумав.
        - Видел?- окружили его девочки.- Где видел, в дупле? Почему не взял?
        - Я не беру без спроса чужие вещи,- пожал он плечами и съежился: над ухом заржал неприметно возникший рядом Белоконь.
        Мучитель спешил на ужин. Через полминуты коридор опустел. Над взлохмаченной головой девочки вспыхнул самоварный нимб. Утром она второпях к зарядке, наверное, боролась расческой с непослушными волосами, но ветер движений спутал их за день. Мальчику самому захотелось прядь за прядью расчесать это густое тонкое сено, разбирая сбившиеся колтуны.
        Девочка слезла с подоконника и выплюнула в ладонь розовый леденец:
        - Хочешь конфетку?
        - Нет,- мотнул головой мальчик.
        - Потому что изо рта?
        - Бабушка говорила - изо рта нельзя.
        - А орех?- напомнила девочка.
        Мысли в голове мальчика клубились смутные. Он чувствовал, но не мог объяснить, что орех не был обыкновенным. Чудо ореха не имело названия.
        - Ты точно принц?- спросила она.
        - Бабушка не говорила, что я принц.
        - Альбина Николаевна говорила.
        - Она просто так сказала, из-за дворца. У меня мама с папой были… текторы. Ну, которые дома строят, и я строить люблю.
        - Достанешь мне раковину из белкиного дупла?
        - Что, раковина правда там лежит?- удивился мальчик.
        Девочка тоже удивилась:
        - Сам же сказал…

* * *
        На целую неделю зарядил дождь. Сверкающие нити струились в звонкие тазы в углах отсыревших спален. Взрослые наглухо задвинули оконные рамы, но подоконники, набухая всепроникающей влагой, сливали ее на пол. Небо с хлопотливым шорохом истекало банной свежестью. Чистейшие ливни купали смородиновые кусты под окнами, отмывали до блеска каждую ячею в черепичных доспехах крыш соседних домов.
        Отвесные стены дождя скрыли речной перелесок. Мальчик освоил его в первые же дни, изучил вдоль и поперек вплоть до замыкающего мыска перед автомобильной дорогой. Видел рыхлую пирамиду, трудолюбиво собранную из хвои и частиц дерна - полный хозяйственной суеты муравьиный город; видел возле трухлявой березы мшистый пень в частых кольцах обрубленных лет. Кряжистый, обугленный временем пень намертво вонзился в почву ежевичной поляны сцепкой корявых корней. Может, чтобы подольше служить защитой и кровом неизвестному существу, обитающему в глубокой норе…
        Со всеми большими деревьями мальчик был знаком наособицу и знал, что ни в одном нет дупла, а белки в этой узкой лесной полосе вообще не водились. Поэтому он радовался дождю: девочки на время отстали с просьбой показать им дуплистое дерево. А Русалочка, как назвал мальчик про себя «свою» девочку, больше ни о чем не спрашивала. Только улыбалась, завидев его, солнечно и щербато - спереди выпал зубок…
        Лепка в дворовой песочнице, штандер, купание в речке прекратились, времени освободилось много. Принц сплел Русалочке колечко из тонкой алюминиевой проволоки. Вышло симпатично, совсем не грубо. Но не решался пока подарить.
        После тихого часа воспитательницы включали в зале для игр видеомагнитофон «Электроника», стоящий на специальной тумбочке с полками для кассет. Малыши смотрели мультики из небольшой, но добротной коллекции, подаренной кем-то детдому, и мальчик понял, где позаимствовала девочка свою волшебную вещь, оставленную на хранение белке. Раковина морской ведьмы в мультфильме «Русалочка» умела отражать события, происходившие с теми, кто ее интересовал…
        Ускользали, отдалялись в туман воспоминания о придонных сокровищах из книжного шкафа. Сраженный бабушкиным предательским отъездом, мальчик впопыхах не взял их с собой и теперь жалел до слез. Перебирая раковины во сне, он и там, во сне, думал: хватило бы одной - этой… или этой… Уговаривал иллюзорный мир отдать ему хотя бы самый неказистый, шершавый на ощупь рожок. Казалось, будто ст?ит крепко прижать его к груди, резко проснуться, и вместе с телом, только что бродившим по дому с вышитыми занавесками, в реальность вырвется желанная вещица… Нет. В миг пробуждения даже ее, наименее драгоценную из призрачных богатств, сон успевал выхватить из рук.
        Жизнь между тем продолжалась, сурово втиснутая в рамки коллективных порядков. Мальчик притерпелся к утренней гимнастике, занятиям, уборкам, привык к роскошным обедам: первое, второе, компот из сухофруктов или клюквенный кисель, по четвергам, как положено,- рыбные котлеты.
        У бабушки не было ни мясных, ни рыбных котлет. Молоко, хлеб, капуста, картошка. Мальчик соскучился по простой крестьянской еде. Он соскучился по дому, по бабушке - по всему тому, о чем мог бы сказать «мое». Но если бы она вернулась за ним, он попросил бы оставить его здесь. Бабушка приходила бы к нему. Приходят же порой к другим детям их родственники! Всем живым в себе мальчик познал, что горше одиночества, невыносимее одиночества не придумано в жизни ничего, и понял, что не сможет оставить Русалочку одну. Непрестанные мысли о ней и о раковине навели-таки его на простую и, как все простое, разрешимую идею. Дождь играл ему на руку.

* * *
        Непогода непонятным образом положительно повлияла на преследователя. Мальчику уже было известно, что Белоконь обладает выдающимся, по сравнению с остальными ровесниками, интеллектом. Его боялись и уважали за красноречие. Со взрослыми он болтал почти на равных. Однажды мальчики вполне миролюбиво разговорились за ужином. Оказалось, что Белоконь - не имя этого влиятельного человека, а фамилия.
        - Меня по фамилии зовут, потому что она - как кличка. Тут у всех клички,- пояснил он.- А ты кто?
        Вопрос был задан с интонацией лисы, расспрашивающей колобка, и мальчик напрягся.
        - Меня пока никак не назвали.
        - Значит, ты - Никто!- захохотал Белоконь и обернулся к остальным.- Эй, слышали? Он - Никто!
        Из-за соседнего столика внезапно вскочила Русалочка. Щеки ее пылали от страха и храбрости.
        - Нет, он принц!- воскликнула она громко.- Альбина Николаевна сама сказала!
        Дети загомонили:
        - Вракушка, вракушка! Вика-врика!
        Привлеченная шумом, в столовую заглянула воспитательница и, разобравшись в предмете спора, снисходительно подтвердила:
        - Да, я так сказала.
        - Альбина Николаевна, а он честно принц?
        - Честно,- засмеялась она.- Вот вырастет, станет королем и всем вам покажет, где раки зимуют…
        Воспитательница ушла в кухню, где взрослые гоняли свои чаи, а Белоконь покровительственно хлопнул мальчика по спине:
        - Запомни, Принц: что тебе вкусного принесут - половина моя. Понял?
        - Понял,- кивнул мальчик. Еще он понял, что у него появилось прозвище. Оно ему понравилось.
        Девочка села на место доедать кашу.
        - Она здорово плавает,- сказал Принц робко.
        - Врика-то?- усмехнулся Белоконь и неожиданно согласился:
        - Ага, как рыба.
        - Как Русалочка,- поправил Принц, осмелев.
        - А то я не слыхал! Тетка на реке орала. Хм-м, русалка… Сама про раковину врет в дупле. Нет никакого дупла в нашем лесу.
        - Есть,- горячо возразил Принц,- но белка из него ушла.
        - И раковину с собой утащила?
        - Да. Прыгала по деревьям с какой-то штучкой в зубах. Я пригляделся, а это раковина.
        - Эй, Врика!- окликнул Белоконь.- Твоя белка сбежала! А ты точно русалка?
        - Нет,- бесхитростно улыбнулась девочка.- Я не русалка, меня папа научил плавать.
        Девочки зашептались. «Папа, белка, русалка»,- слышались отдельные слова.
        - Твой папа - морской король?- ухмыляясь, спросил Белоконь.
        - Бухгалтер,- ответила девочка и почему-то заплакала.
        - Ты здорово плаваешь,- утешительно повторил он слова мальчика. Помолчал, о чем-то раздумывая, и самокритично добавил:
        - Я так плавать не умею, блин. Люди вообще так не плавают. Ты - точно русалка! У тебя волосы как водоросли.
        Тема себя исчерпала. Девочка тоже получила прозвище.

* * *
        Солнце со дня на день грозило прогнать истощавшие тучи, но не дождь, а темень и необходимость не спать до тех пор, пока на улице чуть-чуть не посветлеет, были главными помехами в ночном предприятии. Принц сомневался, что сможет проснуться в нужное время.
        Сторож обычно храпел в кухне во всю ивановскую, но дрых, по слухам, с открытыми глазами и держал входную дверь под прицелом. Поэтому Принц проверил коридорные окна: одно отворилось почти беззвучно. Шпингалеты он оставил открытыми, авось не заметят. Едва скомандовали отбой, юркнул под одеяло в рубашке и колготках…
        Он все-таки задремал. Приснилась бабушка, которая, конечно же, оказалась мамой, и Принц обрадовался - почему он раньше не догадался?! Они так хорошо поговорили. Во сне бабушка-мама была словоохотливее. Объяснила, что уехала в такую деревню, куда маленьких редко пускают.
        Принц спросил, в каком месте находится его королевство, ведь все принцы рано или поздно становятся королями, а что за король без страны и дворца? Бабушка-мама сказала: «Будет у тебя и королевство, и дворец, и королева. Все будет, не торопись».
        Принц поверил. Когда они жили вместе и он был «ее мальчиком», бабушка никогда ему не врала.
        Грузовик запылил по скошенному осеннему полю, она махнула рукой с кузова и что-то крикнула, но сильно шумел мотор, и ничего не было слышно. От расстройства Принц проснулся. В ушах его еще несколько секунд урчала машина. Зато за окном как раз малость развиднелось.
        Он, на всякий случай, скомкал одеяло так, будто под ним кто-то лежит. Еле нашел в полутьме гардероба свой отсек с нарисованной на дверце божьей коровкой, сорвал с гвоздя ветровку и натянул сапоги. Рама открылась без скрипа - окно ждало и не подвело, но от смородиновых кустов негостеприимно дохнуло мокрым холодом. Прежде чем сунуться в дождь, Принц благоразумно накинул капюшон. Оскальзываясь в глинистых ручьях дорожки, он, как мог резво, помчался к незапертому огородному сараю, где хранился разный инвентарь, и прихватил топор.

* * *
        Лес в сумерках был страшен. Наверное, в нем, состоящем из созданий другого мира, ночью всегда происходило что-нибудь ужасное. Принц покосился на муравьиный город. Пирамида, обычно полная ювелирного копошения, покрылась мелкой броней из рыжей хвои. Внутри, под толстым покровом - тепло и сухо, и крохотные муравьята спят в колыбельках из половинчатой шелухи семян…
        Промокший насквозь, Принц старался обойти высокие кусты, с которых, лишь коснись веток, на голову опрокидывались ушаты холодной воды. Она сбегала с носа, по подбородку, в ворот рубашки, по животу, хлюпала в сапогах. Вода завладела большей частью воздуха, будто решив покончить с дышащим миром. Реки и моря поднялись к небу, оставляя рыб и ракушек кишеть в склизких водорослях, покуда земля не превратится в океан с редкими островками суши… Таинственная деревня, куда грузовик увез бабушку, не должна была погибнуть. «Русалочка умеет плавать, а я видел лодку на берегу,- подумал Принц.- Лишь бы воздуха хватило до бабушкиной деревни! Может быть, нас пропустят».
        Дождь вел громкую беседу с деревьями на их густо шелестящем языке. Вероятно, они сплетничали о нежданном госте, зачем-то явившемся к ним в неположенное время, да еще и с топором. Набрякшие водой кроны покачивались грузно и осуждающе.
        Но вот впереди замаячила трухлявая береза. Ей, источенной червем, дождь нипочем, напрасно с досадой хлещет по холостым веткам - немая береза, листьев нет говорить…
        Перед Принцем распахнулась ежевичная поляна, напоенная водой до краев. Зеленая, свежая - молодая, в еще не рожавших ягод пышных кустах. Пряча вмятины от его сапог, упругая трава тотчас пружинисто поднималась за спиной. Старый пень казался черным стариком - брел-брел дедок вечером по своим делам и присел отдохнуть. Устал, уснул, притулившись к березовому комлю. Горбилась острыми углами спина, длинно раскинулись в траве скрюченные пальцы. Старика так не хотелось будить! Под встопорщенными корнями, клубящимися, словно выводки змей, жутко темнела нора…
        Принц попятился, не сдержав крика, и потревоженный куст шиповника прыснул ему в лицо сердитыми брызгами. Глаза сами зажмурились: почудилось, или в норе действительно вспыхнули желтые фонарики?!. Сейчас неизвестное существо набросится, вонзит в шею острые клыки! Принц присел, уткнув голову в колени, топор в руке наготове… Подождал. Существо было небольшим, судя по вкрадчивым шажкам в тонко всхлипывающей траве. Кошка. Принц засмеялся. Она хрипло мяукнула и выгнула дугой дрожащую спинку, полосатую, как клок грязного матраца.
        - Не бойся,- сказал Принц.- Я не кусаюсь.
        Кошка фыркнула, окатила его затухающим светом желтых фонариков и, припадая на переднюю лапку, поспешила прочь. Дикая, хромая бродяжка. Совсем одинокая. В груди Принца что-то жарко зажглось и разлилось по телу. Прислушиваясь к будоражащим пылким всполохам, он кинулся было за кошкой но, вновь окропленный со всех сторон тучами мороса, остановился. Хромуша подождет, не за ней он сюда пришел.
        Старик-пень ворчливо хрустнул, когда Принц на него взобрался, но стоял твердо. Оказался крепче голой березы, пошатнувшейся от удара… Топор рубил, дробил бересту, потом крошил сыпучую, обглоданную мездру, и коричневая труха летела в лицо, не успевая промокнуть в разлетающихся каплях дождя. Ствол подрагивал, явственно уклонялся и вдруг обрел голос. У Принца затряслись руки. Топорище скользило, он боялся выронить тяжелый топор себе на голову. Нечастый, но неумолимый, стук заглушал жалобные звуки, иногда поляну оглашал протяжный глухой стон и скрежет, словно у дерева ломались кости. Может, так и было. Принцу мерещилось, что лес гневно притих, слыша крик немой березы.
        Топор наконец продолбил нездоровую слоистую плоть и застрял в ней на половину лезвия. Принц без сил опустился на пень, чувствуя вместе с горячим током в собственном теле пробежавшую под землей дрожь.
        Истерзанный топором кусок коры провалился в выеденную сердцевину, и тоскливый вздох вырвался с облачком пыли из раззявленного древесного рта. Принц немного стесал острием неровности отверстия, собрал и скинул в него щепки и мусор. Пусть теперь Белоконь или кто-то другой из особо дотошных суют руки в порожнее дупло и убеждаются - береза необитаема. Белка точно сбежала…

* * *
        В корпусе по-прежнему было тихо, если не брать в расчет щедрый храп сторожа. Он, видимо, бдительно почивал на полу кухни головой ко входу, и клубки басисто-свистящих звуков катались по коридору из конца в конец. Дети и нянечки спокойно спали под эту неумолчную колыбельную.
        Окна уже вовсю испускали свет пасмурного раннего утра. Оставляя на линолеуме быстро сохнущие следы, вернувшийся беглец крался на цыпочках к своей спальне, как вдруг из открытой комнаты девочек до него донесся негромкий прерывистый плач. Принц знал, чья кровать стоит изголовьем к двери, приблизился и позвал шепотом:
        - Русалочка!
        В наброшенном на плечи банном полотенце, она присела с ним рядом у стены, и он наконец вытащил колечко из мокрого кармана рубашки. Русалочка обрадовалась - кольцо было очень красивым и пришлось ей впору.
        - Почему ты плакала?
        Шмыгая покрасневшим носом, она скорбно сообщила:
        - Он мне снится, и я проснулась.
        - Кто?
        - Котенок. Я давно нашла его возле ворот, положила в коробку, а он так и не ожил. Его надо закопать в землю, но я боюсь… Галина Родионовна заругается.
        - Зачем закапывать котенка в землю?
        - Всех закапывают, кто умирает. Моя мама тоже лежит в земле.
        Принца ошарашило нелепое известие: как - в земле? Почему?!
        - Котенок плохо пахнет,- всхлипнула Русалочка.- Значит, он умер навсегда. Няня сказала, мертвых обязательно хоронят.
        Поколебавшись, Принц решился:
        - Хорошо оденься, а то заболеешь. Подъем еще не скоро, успеем…
        Пока он возился со шпингалетами, запертыми несколько минут назад, она подбежала в клеенчатом дождевике поверх свитера. Потеснив мальчика, ловко, бесшумно подтолкнула закапризничавшие движки. Окно повиновалось беспрекословно. Принц еще раньше приметил готовность вещей легко вписываться в ее обманчиво плавные движения, отчего все, что бы она ни делала, получалось не резко, но быстро.
        В углу забора из профильного железа, ограждающего территорию двора, девочка нагнулась в кустах над обувной коробкой и сдвинула раскисшую крышку…
        Котенок в самом деле был мертв. Живые котята не скалятся так жутко, и глазки у них не западают внутрь черными дуплами, полными слез… вернее, дождя.
        - Подожди, я сейчас,- Принц помчался к сараю: возвращая на место топор, он видел прислоненные к стенке лопаты.
        Травянистые почвы под кустом не поддавались усилиям сковырнуть их туповатым лезвием, и дети принялись рыть землю вручную. Русалочка сняла колечко с пальца, чтобы не повредить. Избавленные дождем от необходимости смахивать пот и сопли, они копали молча, сосредоточенно, закрыв глаза, чтобы не вытирать их ежесекундно. Грязь забилась под обломанные ногти, пальцы ранились об острое вервие волосатых корешков, но кучка дерна упрямо росла рядом с углубляющейся воронкой. В нее натекало, рукава пришлось засучить выше локтей.
        Испытав терпение тружеников, перегной, наконец, смягчился. В ход снова пошла лопата, и вскоре картонный гробик поместился в достаточной для него выбоине. Извлеченная горка земли утрамбовалась плотно, холмик дети забросали бурьяном, о который вымылись руки.

* * *
        Мысли о смерти ошеломили Принца. Несмотря на страшную усталость, он не смог забыться в те жалкие полчаса, что остались до подъема.
        Вот что случилось с бабушкой - она умерла! Умерли мама и папа, умер дедушка… Всех мертвых принято закапывать в землю…
        Мальчик не встал на зарядку. Тело горело и мелко дрожало, в нем кончились силы.
        Дурно пахнущий, огромный, с оскаленной мордой, выгибая худую полосатую спину, под потолком плавал котенок. В бездонных провалах глазниц, в самой их глубине вспыхивали и гасли желтые фонарики. Загородив котенка светлым пятном лица, над Принцем склонилась Альбина Николаевна. Он ответил на какие-то ее вопросы, но лицо воспитательницы тоже плавало, не стояло на месте, глазам трудно было за ним уследить. Пришли люди в белом - врачи, значит, он заболел. Принц понял, что заболел смертью.
        Он спал очень долго. Во сне, взявшись с Русалочкой за руки, бежал на ежевичную поляну. Земля была неустойчива, лес шевелил скрюченными пальцами, и кусты в водянистом воздухе взрывались фонтанами брызг. Вокруг старого пня ползали змеи, вертели блестящими хвостами, пронизывая траву. Береза пела скрипучую песнь пустым черным ртом. Поляна вдруг оказывалась беззвучным аэродромом, с него взлетали в небо деревянные звезды и дедушкина выцветшая звезда, а над засыпанными землей родителями возвышался поставленный на попа автомобиль… Смерть придерживалась ясной и беспощадной логики. Только бабушки не было нигде.
        В перерывах между снами мальчику ставили уколы и градусник, он пил лекарства, молоко с медом. Целительное тепло потихоньку текло в ленивые без движения кости, но полная смерти ночь продолжалась еще некоторое время.

…Это лето вместило в себя громадную часть жизни и значительнейшие происшествия - отъезд бабушки на грузовике под землю, дачные злоключения и тяжелый недуг. Мальчик изменился необычайно, воля и мысли его окрепли.
        Кончилась больная ночь мгновенно, как отрезали, когда в окна белой палаты хлынуло солнце, и пришла с няней девочка. Словно целую жизнь назад он видел ее наяву. Она сказала, что про белку - все правда, Белоконь нашел дупло. Спрашивала печально, вертя алюминиевое колечко на пальце:
        - Как ты думаешь, где теперь раковина?
        После ее ухода, стараясь удержать в памяти хрупкий стебелек силуэта в проеме двери, Принц долго ломал голову над тем, придумала Русалочка раковину, или волшебный предмет существует где-то на самом деле.

* * *
        Из больницы выздоровевшего мальчика привезли не на дачу, а в каменное двухэтажное здание, окруженное отцветающей зеленью тополей. Детдом населяли, согласно общему списку, ровно тридцать круглых сирот и шестьдесят восемь социальных - те, у кого родители были предположительно живы. С кого-то удавалось выжать часть алиментов, кто-то искусно скрывался, либо умер в безвестности, и ребенок без согласия кровных родителей на усыновление оставался по закону в детдоме до совершеннолетия. Мальчику повезло: он был полноценным сиротой и мог надеяться обрести семью.
        Кличка приклеилась к нему прочно, Принцем его называли теперь и воспитатели. Альбина Николаевна даже не пыталась скрыть, что выделяет воспитанника среди других, добавляла ласковые словечки вроде «умничка» и «красавчик», и прощала многое из того, чего не спускала остальным. Он был благодарен ей за приятное обращение и огорчался, что на девочку доброта воспитательниц не распространяется, хотя и ее прозвище - Русалка - прижилось. Но не в этом втором имени, вероятно, крылось холодноватое отношение женщин ко всем здешним девочкам.
        Что Русалка? Без малого пятьдесят таких девочек жило в детдоме - большинство непослушные, потомственные носительницы общественных пороков… Галину Родионовну особенно раздражало очевидное влечение друг к другу этих двух детей. Углядев их вместе, она куда-нибудь уводила потенциальную прожигательницу жизни от мальчика с крепкими генами, спаявшимися в смычках деревни с городом в добротный крестьянско-интеллигентский сплав.
        Из девочки, по мнению взрослых, знакомых с ее происхождением, ничего позитивного не могло вырасти. Красавица-мать, явленная на свет от скандальной связи актрисы и музыканта, с юности славилась не менее скандальными приключениями. Погулявши вволю, женщина на грани критических лет и потери «товарного» вида вышла замуж за подающего надежды ученого-математика. Но что-то у них не сложилось и, порядком успев потрепать нервы себе и окружающим, семья погибла в стремительные сроки. Через два года после рождения дочери мать умерла при оставшихся невыясненными обстоятельствах в чужом доме: то ли отравилась паленой водкой, то ли ее отравил кто-то из многочисленных приятелей. Отца выгнали из института. Он устроился бухгалтером в затрапезную организацию, тщился завязать с пьянством и заняться воспитанием девочки, но снова пускался во все тяжкие. В конце концов дитя попало в детдом.
        Девочка была миловидна, хотя, по общему суждению, не унаследовала красоты бабушки и матери, и не сказать, чтобы в ней проявлялись математические способности отца или дедовские музыкальные.
        В редкие дни просветления и покаяния отец навещал дочь. Принц видел этого человека однажды - неопрятно одетого, с унылым лицом, странно отдающим сливовой сизостью, и подбородком, похожим на ежика с перевернутой вверх ногами картинки. Руки мужчины со вспученными венами на кистях мелко дрожали, когда он подал девочке сомнительные лакомства - слипшийся комок леденцов в папиросных крошках и бумажный кулек пропахших теми же папиросами семечек. Она грызла замусоленные гостинцы, а отец смотрел на нее рассеянно, безумно и нежно.
        Девочка отсыпала Принцу семечек в ладонь из кулька. Леденцами не поделилась, догадываясь о его брезгливости, и была права, потому что и от малого подарка он незаметно избавился. И руки помыл с мылом. Мальчик терпеть не мог табачных запахов, да и человек показался ему каким-то подозрительным.
        Это был последний визит Русалочкиного отца. Он исчез бесследно, но никто из воспитательниц не удивился и не стал подавать в международный розыск. Мужчины часто пропадают в неизвестных направлениях, будто отдельных особей мужского пола забирают в свои тарелки НЛО - для опытов, или подпольные врачебные учреждения - на органы. После обнаруживается, что потерянные никуда не делись. Мужчины просто больше женщин склонны к перемене мест жительства и перемене жизни в целом.
        Чуть погодя Галина Родионовна сказала что-то насчет «замерз». Да, «замерз насмерть алкаш», так и сообщила нянечке в коридоре во всеуслышание, поминая фамилию Русалочки. С плохо скрытым злорадством, которое чуткий мальчик приметил, не ведая, конечно, его причины. А проистекало оно из ненависти к алкашам - вообще и в частности, за то, что они бросают своих детей, ненависти к стране с вечной ее перестройкой, и, в какой-то мере, к себе - невезучей, безмужней, с двумя такими же спиногрызами в съемной квартире.
        Девочка знала, что такое смерть, но все не могла поверить, что папа умер, и перестала есть. Отощала, ослабла, в уголках губ появились заеды. Не от простуды - Галина Родионовна, зажимая нос воспитанницы твердыми пальцами, насильно заталкивала ей кашу в рот большой ложкой…
        Одна из нянь, жалея сиротку, садилась перед сном на край ее кровати, гладила по голове:
        - Ишь, волосенки какие завитушчатые, и две макушки на затылке. У кого враз две - счастливыми вырастают. Спи. Счастье свое во сне увидишь.
        Сны Русалочки были не снами, а скорее воспоминаниями. Она любила отца и хорошо помнила прогулки с ним по набережной, походы в зоопарк и театр, выходные поездки на пляж за город. Папа наряжал дочку в красивое платье, неумело заплетал косички. Учил плавать и, загорая на песке, разглядывал с нею облака. Они видели в небе крылатых коней и других сказочных животных. Девочка не уставала слушать одни и те же рассказы о жизни гор, джунглей и моря, и чудесные папины сказки.
        По его щадящей версии грустная сказка о Русалочке, соединившаяся почему-то со сказкой о спящей царевне, была как бы настоящей историей, к тому же пока незавершенной. В этой истории морская ведьма обманула Русалочку. Забрав голос в обмен на ножки, ведьма усыпила девушку в заколдованном дворце. Ее могла разбудить только волшебная раковина в руках принца, но злая колдунья выбросила раковину в беличье дупло. А принц не забыл свою спасительницу и разыскивал ее повсюду. Белка, которой стала известна история, тоже принялась искать принца. Жила в лесу то одной страны, то второй, и все без толку, ведь принцев на свете много…
        - Он найдет Русалочку?- спрашивала дочь.
        - Обязательно. Все у них будет хорошо, не сомневайся…
        Месяцы папиной депрессии и запоя как-то выпали из памяти девочки, а матери она и не знала. О том, что мама лежит в земле, потому что всех, кто умирает, закапывают в землю, объяснила детдомовке няня…
        Русалочка могла теперь претендовать на новых родителей и новые сказки.
        Как Принц.

* * *
        В клейкую паутину часов и дней мальчика черными мушками влипали никем не исчисляемые события. К мастерству длинно плеваться прибавились иные мужские умения и просто необходимые навыки. За полную окурков банку из-под пива можно было выторговать у больших мальчиков всякие нужные вещички. Как бы ни гнушался Принц запахом табака, он собирал бычки по колеям дорог, вместе с первыми уроками рынка получая сведения о качестве и градации сигаретных марок. Научился залихватски отвечать на дразнилки домашних баловней, заимел привычку вставлять в речь слово блин, участвовал следующим летом в набегах на огороды дачников. Овощной ассортимент на любовно ухоженных частных грядках был не в пример разнообразнее и вкуснее луково-редисочной мелочи детдома. Огородные вылазки представлялись своеобразной аттестацией на смелость. Принц не считал их кражей, находя справедливыми доводы Белоконя о том, что, по человеческим законам, люди обязаны делиться друг с другом, а если кто-то жадничает, то так ему и надо!
        Задворки окрестных дворов были исследованы до каждого куста, как и лесок перед речкой, но полосатая кошка с желтыми глазами, жившая под пнем у мертвой березы, нигде не встречалась. Любой зверь, подобно человеку, не может бесконечно жить в одиночестве. Кошка, наверное, ушла в город.
        Лето выдалось жарким. Воспитанникам почти по полдня разрешалось проводить у реки для укрепления иммунитета перед школой, воспитательницы приводили и своих детей. Принц построил дворец из досочек, камней и песка, такой красивый, что люди специально ходили фотографировать. Белоконь уважительно сказал: «Здоровский дворец» и помог укрепить над ним тент от дождя - повариха позволила взять большой целлофановый мешок из-под каких-то продуктов.
        Следы босых ступней Русалочки на песке напоминали слабые оттиски серповидного ножа, которым бабушка срезала в палисаднике крапиву для щей. Принц удивлялся, какие они маленькие. Его ладонь закрывала всю прорисованную пальцем подошву.
        - Русалочка спит в таком же дворце,- шепнула ему девочка.- Только он настоящий и заколдованный.
        - Ты спишь в заколдованном дворце?- не понял он.- Где?..
        - Не я, другая русалочка… А может, я,- путалась она.- Не здесь, далеко.
        Девочка бежала к реке, с которой у нее был особенный сговор. Вольная водяная стихия перебрасывала ее из волны в волну, как из ладони в ладонь - нежно, родственно, приводя в изумление тех, кто еще не видел русалок. Жаль, что женщина, с чьей легкой руки Русалочка получила свое сказочное прозвище, перестала ездить на пляж.
        Иногда Принц «плавал» на мелкоте, держась руками за дно. Девочка звала войти в воду глубже, чем по грудь. Почти захлебнувшись, он в панике едва не закричал: «Помогите!» Выскочил на берег с ринувшейся в голову болью, запрыгал, выбивая горячие заглушки из ушей. Не скоро согласился снова рискнуть… и поплыл. Русалочка плыла рядом, подстраиваясь под неуклюжие гребки его рук, под неловкое еще парение, и оба были счастливы, словно летели в небе.

* * *
        Речка понемногу сделалась холоднее, небесная синь разбавилась дымчатой предосенней известью. Яркий зеленый цвет деревьев смягчился беглой желтизной, и лес в сквозных тропках раздвинулся шире для солнца. Сидя однажды на бревне у сарая, девочка пересказала Принцу папину незаконченную историю о спящей русалочке.
        - Придет время и белка найдет принца, или он сам найдет волшебную раковину! Тогда никакие злые силы не помешают ему снять заклятье, и Русалочка проснется,- говорила она чужим голосом, и мальчик сообразил, что она подражает отцовской повествовательной интонации. Его изумило совпадение в прозвищах.
        - Здорово, правда, что у нас клички - будто из сказки?
        - Здорово… А может, это мы?
        - Но ты же не спишь, и папа у тебя не морской король… был.
        - Злая ведьма заколдовала всех - меня, папу, маму,- прошептала девочка, сладко плача на плече Принца.- Раковина есть на самом деле, я знаю. Она - моя…
        Плечо затекло, но мальчик боялся спугнуть минуту ее откровения и не шевелился. Разболтав секрет одной из подружек, девочка была наказана за простодушие насмешками, стала осторожна, и доверилась Принцу впервые.
        От нее хорошо пахло смесью детского пота и молока. В предосеннем воздухе витал пряно-горький аромат увядающих смородиновых листьев, так похожий на запах кадушки из-под огурцов. На лопухах висели бисерные паучьи сети, унизанные вечерней росой. Сорвался и полетел лист смородины, полупрозрачный, с отчетливым рисунком каркасных нитей. А шелковистые веки Русалочки походили на чуть загибающиеся к вискам цветочные лепестки… Мокрые ресницы вздрагивали и сверкали, как густые щетинки лучей.
        Принц прикоснулся губами к ее теплой щеке, и в его закрытых глазах запылало красное солнце. Волосы на виске девочки были влажными, от лица несло солоноватой прохладой… и красный-прекрасный мир вдруг взорвался выбросом тяжко разбрызганных слов.
        Пакостные, чесоточные, блевотные - не слова, а струпья гнилой парши в своре бродячих собак, они потрясли и оглушили мальчика! Никто в детдоме не делал тайны из жеста «палец в дырку». Все знали о любви Принца к девочке, но никому и в голову не приходило придать их отношениям такой ужасный, такой дикий смысл. Тем более - выкрикнуть это в лицо… с неоспоримой, властной уверенностью.
        - Что вы делаете, что вы тут делаете?!- завопила Галина Родионовна, опомнившись после того, как выплеснула в воздух грязную брань.
        Принца шатнуло: воспитательница ударила девочку по щеке… Подняв голову, он увидел черную тень против солнца - с круглой шишкой на темени, без шеи, с встопорщенными руками и пучками морковных пальцев. В горле мальчика застряло что-то липкое, выкипевшее изнутри, как рыбный пузырь из ухи. Принц трудно сглотнул его и с ненавистью прохрипел:
        - Ведьма!
        Во время ужина он обнаружил отпечаток увесистой руки на лице Русалочки и, с чувством саднящего ожога на коже собственной щеки, спросил:
        - Больно?
        - Нет,- качнула она головой, глядя в стол.- Медсестра дала мне таблетку. Скоро пройдет…
        Багровое пятно не сходило с лица девочки несколько дней.

* * *
        Принц решил добыть Русалочке раковину. Любую - не до волшебной! Только бы успокоился, улегся на дно души отвратительный осадок от гадких слов. Главным добытчиком в дошкольной среде был, разумеется, Белоконь. Родственники мальчишку не посещали, но сладости и фрукты он где-то доставал чаще, чем выменивал их на собранные окурки. Удачливый торговец сам подошел в коридоре:
        - Зараза эта Галька-Родька.
        - Галина Родионовна?- догадался Принц.
        - Ну. Руки, блин, распускает. Меня сколько раз лупила.
        Белоконь вздохнул. Постояли, глядя в окно, и Принц отважился:
        - Знаешь… Мне нужна раковина. Но чтоб по секрету.
        - Ясно,- короткий взгляд Белоконя был острым и понятливым. Он снова вздохнул и, помедлив, оглянулся по сторонам.- Ладно… Познакомлю тебя с ним. Сам раковину у него попросишь. Принесет… запросто.
        - Кто?
        - Ну, не Дед же Мороз,- усмехнулся Белоконь.- Тварь.
        - Тварь?..
        - Так я его зову, он не знает…
        Ни к кому из знакомых не подходила эта мерзкая кличка. Попросить Тварь принести раковину, очевидно, можно было в залог какого-то дурного поступка.
        - Воровать не буду.
        - Глупый ты… Не надо ничего воровать и делать ничего не надо, только смотреть. Не боись, Тварь не тронет. Он и меня не трогает… почти. Братишки у тебя нет, значит, не будет ничем угрожать. Посмотришь, пока он… и всё.
        - Что «пока он»?
        - Увидишь…
        Вечером выходного дня Белоконь, приставив палец к губам, подозвал Принца из тени забора. В углу заросшего кустами двора, где земля над несчастным котенком взялась крепким бурьяном, один лист железа не был прибит к перекладине снизу и легко отгибался.
        - Сюда…
        За забором, тоже в кустах, плотных и высоких, ждал взрослый человек. Мужчина неопределенных лет, в серой рубашке и пиджаке, вздрогнул и сторожко обернулся. Лицо его не было ни некрасивым, ни каким-нибудь примечательным: небольшие голубые глаза, нос слегка приплюснутый, скулы с выпирающими желваками выбриты со всей тщательностью. Обыкновенный человек, не тварь… по крайней мере, оттенок отвращения, просквозивший давеча в словах Белоконя, в мужчине совсем не ощущался. Но когда он улыбнулся, Принца неприятно поразила ущербная щель его рта. В этой длинной красногубой щели недоставало зубов, поэтому улыбка вышла кривой и неестественной.
        - Привет-привет,- пропел незнакомец шепотом и поддел пальцем подбородок нового мальчика.- Как тебя зовут?
        - Принц.
        - Поди, и принцесса есть?- шире осклабился мужчина.- Чего ты хочешь, мой маленький Принц?
        - Потом скажу,- пробормотал мальчик.
        - Понятно,- деловито кивнул человек.- Надеюсь, наш дружок предупредил, что говорить обо мне никому нельзя? Это будет наша с вами большая тайна… Ты же не предатель, и умеешь держать язык за зубами? Умеешь? Дружок отлично знает: если он растреплется о нашей дружбе, я найду его сладенького братишку в Доме малютки и сделаю из него вкусную-превкусную конфетку,- он отрывисто хохотнул.- Дружить со мной выгодно. Я могу принести все, что ты захочешь, даже перочинный ножик… Но только попробуй растрезвонить обо мне другим - я найду тебя, где б ты ни спрятался… и просто уничтожу.
        Он поднес к носу мальчика синего жучка на ладони:
        - Вот так, смотри,- и растер его между пальцами.- Ты умный малыш, иначе бы не назвали Принцем… От меня нигде невозможно укрыться. Хоть на земле, хоть на небе… Сейчас я кое-что сделаю, не бойся, будь внимательным и гляди в оба. Я не трону тебя… пока. Может, совсем не трону.
        Встав спиной к мальчикам, мужчина опустил голову и, похоже, расстегнул ремень на брюках. Локти его двигались быстро и нервно.

* * *

…Принц вылетел из кустов стремглав, не помня себя, и, подстегнутый криком мужчины, вынесся на дорогу. У калитки его схватила в охапку няня, навстречу шагнула Альбина Николаевна, кто-то еще. Мальчик бился в няниных руках, был почти не в себе, но, наконец, содрогаясь от плача, ужаса и омерзения, сумел выдохнуть:
        - Там… Тварь… Чужой дядька… там Белоконь…
        Всплеснув руками, словно на излете с обрыва, воспитательница метнулась за калитку. Няня, физкультурник кинулись на дорогу, с метлой наперевес поспешил сторож.
        Принц на деревянных ногах проковылял к песочнице, где Русалочка играла с подружками в куклы.
        Тварь обещал найти его хоть на земле, хоть на небе, если он скажет о нем другим. Принц сказал и теперь должен бежать. Лучше всего на лодке по реке, о воде ничего не говорилось.
        У бордюра песочницы мальчик остановился и вытер слезы рукавом, чтобы не напугать Русалочку. Да… а не подвергает ли он ее опасности? Тотчас же голос Твари, шуршащий, как испорченная пластинка, зашипел в голове: «Поди, и принцесса есть?» Не обнаружив на даче «предателя», Тварь обязательно отыщет его девочку…
        Принц присел на бордюр.
        - Русалочка… пойдем.
        Губы ее шевельнулись. Наверное, хотела о чем-то спросить, но выражение лица мальчика заставило ее умолкнуть.
        Не оглядываясь, схватившись за руки, они опрометью помчались к реке. Занятые поимкой Твари взрослые не заметили побега.
        Об ужасном происшествии Принц рассказал уже на лодке.
        - Бедный Белоконь,- пожалела Русалочка, ежась.- Я видела этого дядьку. Он очень плохой, у него рот длинный и мало зубов. Страшный дядька заговаривал с нами, спрашивал, как зовут. У него были шоколадные батончики. Альбина Николаевна велела ничего не брать у чужих людей без воспитателей, и мы не взяли.
        Принц крепко зажмурился. «…найду тебя, где б ты ни спрятался… и просто уничтожу». Беспросветное отчаяние на миг завладело им. Жизнь представилась гигантским болотом, холодной трясиной, манящей в тумане детей к ярким фантикам лживых островков. Ступишь, обманувшись, и попадешь в топкую слякоть, в щель ущербного рта, засасывающего в мутное ледяное нутро, откуда не выбраться, как ни старайся…
        О нет, прочь, поганые твари-мысли, прочь, вон из меня! Русалочка рядом… Принц сжал кулаки. Взрослые обязательно поймают Тварь, не позволят ему больше… никогда не позволят - и спасут Белоконя.

* * *
        Лодка послушно скользила по течению в тенях прибрежных тальников, с пружинистой легкостью вонзаясь носом в розовые ребрышки волн. Отражение развесистых ветвей казалось россыпью валков сена на стекле, разбросанного водяными косарями с другой, опрокинутой вниз головой стороны. Впереди простиралась река - длинная, алая в закатном солнце - ковром расстеленная дорога с изжелта-зелеными каймами леса. Ровно посередине - четкая граница между водой и берегом. Порой мимо проплывали беленые и бревенчатые особняки, аккуратные гряды картофельных полей. На опушенных камышом мостках темнели мудреные установки механических насосов. Какая-то женщина, поливая огород шлангом, долго смотрела вслед лодке с детьми.
        Русалочка захотела пить, нагнулась над кормой и опустила лицо к огненным искрам. Принц схватил за подол платья:
        - Ты что! Упадешь!
        - Не упаду,- булькнул смешливый голосок, словно уютно взбурлил в кухне чайник.
        Мальчик вздохнул. Не найдет… не найдет, они далеко! Стало легче. В груди потихоньку росло торжество свободы, и рубашка вздувалась на спине клетчатым парусом. Они плыли вслед за облаками по воде и небу, по левой стороне реки в глубине прозрачно-синего покоя. Лес и мир текли вместе с ними, дрожа и переливаясь в тени. Пусть от воды тянуло холодом и зудели комары, но все равно - так хорошо было жить…
        Однако когда погасли последние лучи и над черными волнами проступила пелена дымки, опять сделалось страшно.
        Лодку Принц привязал к дереву. Залезли в душистое сено стожка на лугу, совсем не колкое и теплое внутри, будто нарочно нагретое. Густой сборный дух трав можно было вдыхать бесконечно, есть вкусный воздух ломтями, как хлеб. Ребята в столовой, должно быть, давно отужинали горячей кашей и приготовились ко сну…
        Принц изо всех сил отгонял гнусные мысли о Твари и - сумел отогнать, потому что, положив голову ему на грудь, нежно посапывая, спала девочка.
        Утром они поплыли дальше, вперед и вперед, точно гонимые бурей жизни кустики перекати-поля. Лодка сама, без всякой помощи, двигалась встречь солнцу по улыбчивым морщинам реки, но дети садились за весла, чтобы меньше мерзнуть. Уключины одобрительно поскрипывали, с обеих сторон бугрились тугие волны, брызжа с лопастей студеными каплями.
        Солнечный ветер выдул тревоги из дум, высушил грязь. В голове Принца роились мысли о хлебе - о настоящем хлебе, желательно с маслом, присыпанном сахаром, или солью - тоже неплохо. Необходимо было разжиться едой, и повезло: издалека на излучине показался дым рыбацкого костра.
        Добрые дяденьки, старый очкастый и молодой в шляпе с сеткой от мошки, досыта накормили беглецов пшенным кулешом и печеными в фольге ельцами. От обильного завтрака и тепла Русалочку разморило. Уходить не хотелось, но рыбаки задавали слишком много вопросов, и мальчик забеспокоился. Врать он стыдился, отмалчиваться после щедрого угощения оказалось неловко…
        Выслушав правдивый рассказ, старший дяденька переглянулся с молодым. Снял очки и, протирая их носовым платком, странно сморщился, будто собрался заплакать.
        - Ох, и далеконько же вы забрались! Вот что: давайте-ка мы отвезем вас обратно на мотоцикле. Даю честное слово: пока не убедимся, что Тварь изолирована… изолирован,- поправил он себя,- мы вас не оставим.
        - А лодка? Хозяин, наверно, ее потерял.
        - Не потеряет, вернем на место. С пляжа ведь, говоришь, угнали? Вот туда и вернем.
        - Плохой человек сказал, что найдет меня хоть на земле, хоть на небе…
        - Не найдет!- воскликнул молодой.- Его скоро нигде не будет, этой вонючей Твари! Такие и до тюрьмы не доживают.
        - Ну-ну, тише,- нахмурился очкастый.- Незачем детям знать.
        - Пусть знают!- яростно возразил молодой.- Зато не станут бояться. Забудь о нем, малыш. Считай, что его больше нет, ни на земле, ни на небе…
        Как же чудесно было ехать с рыбаками в коляске трехколесного мотоцикла! Принц первый раз в жизни ехал на мотоцикле, и Русалочка тоже. Дяденьки закутали их в брезентовые куртки и время от времени спрашивали сквозь тарахтенье мотора:
        - Не замерзли? Не замерзли?!
        Звенящий ветер бил в толстое овальное стекло, пушил волосы девочки и вычесывал из них запутавшиеся соломинки. На пыльной дороге смешались следы колес, последние белые бабочки беспечно порхали в колеях над жухлым клевером. Принц даже окурки забыл высматривать…
        Днем остановились в большом поселке, пообедали в столовой для механизаторов. Вермишелевый суп с мясом и котлеты были очень вкусными. Русалочка съела гречневый гарнир, и подливу облизала с тарелки, хотя обычно ела нехотя.
        В столовой сидели сплошь дяденьки с хорошими лицами, Принц ни у кого не заметил кривого щелястого рта. Полная женщина за железной стойкой раздачи положила на поднос горсть карамели «Белоснежка».
        Механизаторы вышли на крыльцо покурить, и молодой рыбак вышел. По сочувствующим глазам людей мальчик догадался, что он рассказал всем страшную историю. Мужчины гладили по голове Русалочку, похлопывали по плечу Принца. Один седой, чем-то похожий на бабушку дяденька, блестя влажными глазами, подарил бумажную деньгу - целых пятьдесят рублей!- и сказал:
        - Береги свою девочку.
        В этом поселке Принц понял, что хороших людей на земле гораздо больше, чем дурных. Русалочка уснула, тепло прижавшись к нему. Разноцветные пряди разметались, нос немножко облупился на солнце, щеки разрумянились, и тень от ресниц лежала на них, как крылышки ночных мотыльков.

* * *
        В детдом прибыли только к вечеру - далеко уплыли по течению. Там со вчерашнего дня стоял переполох, искали пропавших детей и повсюду звонили, а с обеда узнали об их путешествии на лодке и мотоцикле с рыбаками.
        Милиция схватила Тварь, Белоконь был допрошен и сидел один в изоляторе главного дачного корпуса. Воспитатели, горестно ахая, расспрашивали Принца. Потом пришел милиционер-следователь - допытываться, трогал его Тварь или не трогал. Мальчик чистосердечно, как просили, отвечал: «Не трогал», удивлялся одним и тем же вопросам, будто ему не верили, и устал повторять рассказ.
        Няня шепнула Русалочке, что важная комиссия решила отправить Белоконя в специальный интернат для трудновоспитуемых детей, завтра с утра за ним должна была приехать машина…
        Все взрослые в этот день излучали небывалую доброту. Повариха смилостивилась дать еды после ужина, сердобольно качая головой: «Наголодались…» Пока отрез?ла две пухлые горбушки с буханки, мазала маслом и посыпала сахарным песком, Принц сунул за пазуху стоящий на полке стакан со свечой и коробком спичек. Поблагодарив за хлеб, завернул его в лопуховые листья.
        Ночью, когда все уснули, мальчик через испытанное коридорное окно выпрыгнул во двор. Крупные при полной луне звезды мохнатились вокруг себя расплывчатым голубым сиянием. Темнота не была кромешной, но зарешеченное снаружи окно изолятора загораживали березы, и Принц, дойдя, зажег свечу. В этой стороне главного корпуса спален не было, вряд ли кто-то заметил бы огонек.
        Едва раздался стук в решетку, оконная створка внутри распахнулась.
        - Чего тебе?
        По судорожной прерывистости голоса Принц понял, что арестант плачет.
        - Хлеб принес.
        - Зачем? Меня кормили вечером.
        - Просто… Вдруг утром позабудут. Я знаю, ты с коркой любишь.
        - Давай,- вздохнул Белоконь, и сквозь массивную железную клетку вылезла рука.
        - С хлебом не так страшно,- сказал Принц.
        - Лишь бы крысы, блин, не пришли, я их боюсь.
        - Крысы?
        - Ага.
        - Откуда?
        - От верблюда. Тут же зерносклад рядом. Без толку травят, я их видел, когда печенье в кладовке хотел спереть. Они как свиньи визжат, глаза красные, шир-шир - побежали, одна прямо по моей ноге! Я со страху даже ключ не повесил в кухне. Утром узнали, попало, блин… Если увидишь печенье, грызенное с углов, не бери…
        Потом Белоконь жевал горбушку и рассказывал о своей семье. Мама его заболела и умерла, папа сидел в тюрьме за то, что запустил жучков в электричество и с их помощью украл свет. Младший брат находился в Доме малютки.
        Принц очень удивился, но постеснялся спросить, как это отец Белоконя ухитрился выдрессировать жучков, чтобы они воровали свет. Да ведь и свет - не вещь, с собой не утащишь, неужто волшебство?!.
        - Алешку должны сюда привезти осенью, а я - вот,- печально продолжал Белоконь.- Думал, встретимся, вот будет радость, братишка же, наверно, меня не помнит совсем…
        О чудовище в облике человека, которому доверчивый Белоконь в начале лета проболтался о братишке, не было сказано ни слова. Мальчики разговаривали как близкие друзья, Принц рассказал о бабушке, старом доме, о палатке с сеном и фотографиях родителей; об ударенной молнией лошади, председателе с замазанным лицом и довоенном прадедушке, еще не получившем рану в Маньчжурии… Белоконь слушал внимательно, ни разу не перебил.
        Ночь незаметно пошла на убыль, свеча прогорела, и на пальцах застыли парафиновые чешуйки. Окоченевший Принц выкусывал их стучащими зубами, швыркая носом, и Белоконь сказал:
        - Иди, спи. Почти светло, они уже не придут.
        - Кто?
        - Крысы,- выдохнул Белоконь тоскливо.
        - Давай я провожу тебя утром?
        - Не надо…
        Принц все-таки проводил. Бежал за «уазиком», увозившим куда-то Белоконя, и, кроме «до свидания», кричал почему-то «прости». Не знал, за что просит прощения - то ли за свое невольное предательство, которое предательством не было, то ли вместо кого-то - непонятно кого, человека или мира, кто ни в жизнь ни перед кем не винится, как бы виноват ни был.
        Мальчик кричал «прости», надеясь, что второй, в машине, его слышит.
        Когда «уазик» скрылся за углом, Принц заплакал. Ему было жаль, страшно жаль, что он, скорее всего, больше никогда не увидит Белоконя, и никогда они не станут близкими друзьями, какими были всю ночь.

* * *
        Сторож прибил металлическую филенку в заборе внизу, где воспитательское око не углядело зазора. Понемногу затенялись, вымарывались в душе Принца мысли о кошмарном происшествии, стоившем ему многих переживаний. Но воспоминание о нечаянном обретении и потере единственного друга сохранилось отчетливо. Русалочку Принц подружкой не считал. Она просто была его девочкой.

…А это было его последнее лето в детдоме.
        Пророча мальчику новую семью, Альбина Николаевна ошиблась на год и четыре месяца. Если мерить годами - временем взрослых, то на государственном обеспечении он пробыл недолго, в детском же измерении как будто нескончаемо пробивался сквозь тягучие слои жизни.
        Мама появилась в детдоме осенью перед Днем города. У нее был такой же растерянный вид, как у других людей, которые приходили раз в месяц, раздаривали конфеты и пряники, а потом навсегда уводили с собой кого-нибудь из детей. Или не навсегда. Несколько мальчиков и девочек, вернувшись обратно, грустно хвастались, что погостили классно, однако жизнь в новой семье по каким-то причинам не заладилась.
        Принц не обратил внимания на следовавшего за женщиной человека - высокого и белокурого. Но она!.. Она была точь-в-точь его мама с фотографии, там, где она у палатки в подножии складчатой горы. Только постарше, и не серая, а цветная: короткие золотистые волосы, глаза карие, и белозубая улыбка в тронутых красной помадой губах. На груди темно-синего платья сверкали дождинки стекляруса.
        Принцу очень хотелось побежать к женщине с остальными, крича: «Мама, мама!» Он не побежал. Стоял в углу, пока она раздавала детям шоколад, кукурузные брикеты и коробочки монпансье. Она сама подошла, и сердце Принца забилось где-то чуть ниже горла. Присев перед Принцем, женщина спросила:
        - Хочешь пойти со мной на праздник?
        - Хочу,- сказал он и взял Русалочку за руку.- С вами и с ней.
        Женщина приподняла красивые брови, а белокурый мужчина засмеялся.
        - Хорошо,- согласилась она.- В субботу я приду за вами.
        Все три дня до праздника Русалочка оживленно сообщала всем в школе, что ее с Принцем пригласили на веркиверк. Она просила няню заплести ее по-особенному, с волнением шепталась о чем-то с Альбиной Николаевной и, крутясь перед зеркалом в гардеробе, примеряла какие-то платья.
        Принц собрался торжественным утром, отметив сдержанное смятение тем, что старательнее обычного почистил зубы и обувь.
        Ах, какой был праздник! Словно подгадал к погоде - солнце не по-осеннему сияло во все небо, и в глазах людей отражалась будущая весна. Теплый город пестрел флагами и плакатами, навесы подъездов рвались ввысь на гирляндах воздушных шаров. По проспекту,- сосчитать не успеешь!- проносились красные и желтые автобусы. С одной стороны площади, у памятника Ленину, на трибуне под транспарантом, стояли ряды строгих дяденек в темных пальто и по очереди читали неинтересные стихи в рупор. Но люди слушали вежливо, громко хлопали и даже кричали «ура». На другой стороне, во всех углах, немножко перебивая друг друга, шли представления на концертных площадках. Артисты в нарядных костюмах водили хороводы, народ толпился вокруг комедиантов, чечеточников, частушечников, пели какие-то хоры. Дети фотографировались с огромными Чебурашкой и Крокодилом Геной, и всюду, куда ни глянь, с радужных лотков продавались мороженое и сладкая вата! Но женщина повела детей в кафе «Мороженое», где у нее работала знакомая. Мест за столиками, правда, не нашлось, зато им тут же принесли заказ к широкому подоконнику: высокие стаканы с
шипучим лимонадом, а главное - вазочки с шариками вкуснейшего пломбира, усеянного шоколадной крошкой. Потом Эдуард Анатольевич - так звали белокурого мужчину - посадил Принца с Русалочкой на красочную тележку. Ее возила вокруг площади настоящая лошадь!
        После катания смешные клоуны вручали детям призы за загадки. Их самим нужно было сочинить.
        - Весной прилетает на дачу будить людей, а осенью улетает,- придумал Принц.
        Клоуны не смогли отгадать, что это петух!
        - Тонкие ниточки растут, растут, растут и приходится стричь,- сказала Русалочка.
        - Ай, у меня уже не растут!- засмеялся клоун с носом-шариком на резинке, снял колпак и оказался лысым!
        Принц получил за петуха красно-зеленый резиновый мячик, а Русалочка - крохотного голыша в голубом фланелевом конвертике.
        Но больше всего Принцу понравилось выступление фокусника на одной из площадок. Его серебряные пиджак и брюки выглядели как латы космического воина. Под воротом белоснежной рубашки трепетала крылышками бабочка-галстук. Такая же бабочка-усы чернела под носом, а сросшиеся на переносице брови походили на чайку в полете.
        Помощник в блестящем трико вынес на сцену усеченный треугольник в звездах, высотой примерно со стол. Прямо с головы фокусника на пирамидку ловко опрокинулся черный атласный цилиндр, в руках же, будто вытянутая из воздуха, возникла хрустальная палочка. Фокусник взмахнул ею, проговорил магическое заклинание, и вначале из цилиндра повалил фиолетовый дым с искрами, а затем веселым фонтаном взвилась масса разноцветных лент! Но это было не все! Вслед за лентами показалась цветочная гирлянда. Подхватив ее кончик, фокусник медленно закружился на месте, и она стала на него наматываться. Не очень большой, между прочим, цилиндр выбрасывал гирлянду все быстрее. Она обернула серебряные колени фокусника, поднялась выше и росла, росла, росла, точно волосы Русалочки,- давно пора стричь! Цветы сплошь оплели его пояс, грудь, шею, и вот уже за первой бабочкой-галстуком скрылись встопорщенные бабочкой усы… А фантастическая гирлянда все не кончалась! Лишь когда она обвила лицо до самых глаз, в пышных лепестках послышалось глухое бормотание… и - о чудо! Фокусник стоял на сцене совершенно свободный, а гирлянда
роскошными витками лежала у его ног!
        Принц был как во сне и не верил собственным глазам. Этот человек - взаправдашний волшебник! Под конец он поднял чудодейственный цилиндр, потряс над толпой, и на людей посыпались ириски «Золотой ключик»! В руках у детей оказалось по ириске. Фокусник помахал цилиндром, поклонился и ушел. Ему хлопали долго-долго. Помощник унес звездную пирамидку…
        Принц размечтался, что к Новому году выстругает в мастерской палочку, оклеит ее фольгой и смастерит из картона цилиндр. Спрячет туда все конфеты из новогоднего подарка и станет доставать их волшебной палочкой! Надо только придумать и выучить красивые слова заклинания. Представив, как Русалочка хлопает от восторга в ладоши и радуется его чудесам, Принц засмеялся. Фокусник, наверное, мог бы наколдовать и раковину…
        В немноголюдной столовой или ресторане, сияющем зеркалами и люстрами, они ели за полотняным столиком ветчину, нарезанную как лепестки роз, зеленый салат и что-то восхитительное, горячее, в горшочках, со вкусом сливок, грибов и мяса. Стыдно было спросить, что это такое. В стеклянной вазе нежно румянились пушистые персики, с края свешивалась кисть винограда, сквозящая синим светом…
        Когда Эдуард Анатольевич вез их в детдом на своих шикарных «Жигулях», Русалочка, засыпая от обилия еды и впечатлений, пролепетала:
        - А где веркиверк?
        - Какой веркиверк?- удивилась Мама.
        Принц неожиданно для себя стал называть эту женщину Мамой в мыслях.
        - Фейерверк,- объяснил он.
        - Сложное слово, ха-ха-ха,- расхохотался Эдуард Анатольевич. Ее муж вообще много смеялся.
        Дети, конечно, ужасно завидовали счастливчикам, и разговоров на следующий день была уйма. У Русалочки рот не закрывался, тем более что на прощание Принцу вручили пакет с фруктами и другими лакомствами. А вечером она заболела, и ей поставили горчичники. Принцу не позволили подходить к больной, но перед сном он проскользнул в девчачью комнату.
        Русалочкина ладошка была горячей и влажной. Принц думал о несправедливости здоровья: сколько она мерзла летом на лодке - и все обошлось, а тут, из-за каких-то мороженых шариков…

* * *
        Альбина Николаевна с утра позвала в директорскую. Принц испугался. Что они натворили?.. К директору, внушительной тетеньке в желтом парике, с губами, стянутыми в замочек, воспитанников водили в особых случаях нарушения дисциплины.
        Там сидели Мама и Эдуард Анатольевич. Директор встала из-за кабинетного стола и разомкнула свой ярко-красный замочек:
        - Ну, здравствуй, дорогой.
        Принц оглянулся - за спиной не было никого, воспитательница вышла. Значит, это ему.
        - Поздравляю! Теперь у тебя будет семья…
        Директор говорила и говорила, а он в ужасе думал: а как же Русалочка? Мама ее не возьмет? Не хочет взять? Его девочку? Она выбрала только его? Почему?!
        - Без Русалочки я никуда не пойду,- твердо сказал он.
        - Что за русалочка?- растерялась директор.
        - Моя,- пробормотал он.
        Вновь выпорхнувшая из двери Альбина Николаевна со стопкой вещей Принца в руках подбежала к ней и, прикрыв рот ладонью, что-то прошептала в ухо.
        - А-а, эта…- молвила директор и снисходительно улыбнулась.
        - Девочка болеет, ей пока нельзя выходить на улицу,- затараторила воспитательница.- Вы обязательно встретитесь, когда она выздоровеет, но, наверно, не скоро, ангина очень заразна, ты же умный мальчик и хорошо знаешь, как опасно в таком состоянии… у девочки жар, ей нужен покой, и сегодня твою Русалочку должны поместить в больницу!
        - Вы ее возьмете?- прямо спросил он Маму.
        - Вот выздоровеет, тогда и посмотрим.
        Ему не понравилось это «посмотрим», но взрослые громко заговорили и не дали уточнить вопрос. Мама принялась застегивать на нем какую-то незнакомую куртку.
        - Я могу повидать ее сейчас?- осмелился он, уже одетый.
        - Русалочка спит, не надо тревожить.
        Смахнув что-то со щеки, Альбина Николаевна поцеловала его на прощание.
        Принц смотрел в заднее окно машины на грустно повисшие головки подсолнухов. Они выросли летом на том месте, где он рассыпал семечки, принесенные когда-то Русалочкиным отцом.

«Жигули» выехали за ворота детдома. Принц молчал, Мама тоже молчала. Он понял: она знает, как ему больно.
        - Ты плачешь?- забеспокоилась она, поднимаясь с ним за руку по лестнице, и только тут он заметил, что не может остановить слез. Они капали на ворот новой куртки, противно теплые и соленые. Мама вытерла платком его лицо:
        - Не плачь, мой мальчик.
        Она назвала его как бабушка. Обняв Мамину узкую талию, он уткнулся ей в грудь и разрыдался.

* * *
        Раньше в комнате Принца вместе с ним жили семь мальчиков, теперь он владел собственной детской. Собственным столом для рисования и уроков, собственной полкой с игрушками, собственным аквариумом с золотыми рыбками и подсветкой! Обо всем этом он с полным правом мог сказать «мое».
        Принц не мог наглядеться на свою комнату. Вещи в ней казались ему необыкновенными, исключительными: налитая шелковым светом лампа в изумрудном абажуре; большой плюшевый мишка на диване, приятно ворсистый на ощупь; картина в позолоченной раме на стене: две странные птицы-женщины - одна светлая, с праздничным лицом, вторая темная и плачет; шторы в веселых васильках на шафрановом поле; игрушечные машинки - «Москвич» как настоящий, только маленький… и - о-о!- книги! Книги в толстых картонных переплетах, с цветными картинками! Как же здорово будет разглядывать их с Русалочкой!
        Под стать детской оказалась вся квартира с множеством прекрасных вещей - просторная прихожая, кухня, зал, спальня новых родителей - крохотное дерево в керамическом ведерке на окне!
        Еда была необычайно вкусной, и Принц снова опечалился: он-то здесь обжирается супом харчо и поджаренными сосисками, а Русалочка лежит больная в палате!
        - Что грустим?- весело спросил Эдуард Анатольевич.- Хватит кукситься, Принц, в выходные пойдем в зоопарк!
        Мужу Мамы нравилось прозвище мальчика.
        - А в цирк можно?
        - Да,- кивнула Мама.- Возьмем билеты и сходим.
        - С Русалочкой?
        Непонятно переглянувшись с Мамой, Эдуард Анатольевич глубоко вздохнул:
        - Ты уж прости, должен сообщить тебе неприятную новость. Русалочка тяжело больна. Собрался большой врачебный консилиум. Доктора выяснили, что вылечить в нашем городе девочку не удастся, поэтому ближайшим же самолетным рейсом ее отправили в московский медицинский институт.
        - Это из-за м-мороженого?- спросил Принц, заикаясь.
        - Нет, заболевание наследственное.
        - Что у нее болит?..
        - Сердце,- снова вздохнул Эдуард Анатольевич.- Да не горюй же ты так, поправится! В Германии, Англии или в Америке лучшие врачи вылечат обязательно. Родственники девочки, возможно, согласятся привезти ее к нам в гости, когда она станет взрослой.
        - Какие родственники?- Принц возил по тарелке вилкой и ничего перед собой не видел.- У Русалочки их нет. Папа замерз в прошлом году…
        - Ах да, ты же не знаешь,- вмешалась Мама,- звонила директор детдома и сказала, что, к сожалению, девочку нам не отдадут. В другой стране у нее обнаружилась родная тетя. Она искала племянницу давно и была счастлива найти.
        - В какой стране?
        - Неизвестно,- развел руками Эдуард Анатольевич.- Тетя с мужем прилетели в Москву, в тот медицинский институт, и после обследования собираются тотчас же вернуться с девочкой обратно. Врачи говорят: нужна срочная операция, нельзя медлить! Все случилось так быстро, так неожиданно… Мы ничего не могли поделать…
        Принц боялся пошевелиться. У него плакало и по всему телу жарко расплескивалось сердце.
        Мама не пустила его в школу. День, и второй день до обеда он пролежал на своем диване в обнимку с плюшевым мишкой. Принц молился. Он вспомнил, как бабушка молилась у висящей в углу небольшой картинки, нарисованной темными красками. С картинки смотрел строгий Бог в нимбе и грозил кому-то тремя длинными пальцами. Остальные Бог сжал. Принц молился Ему, чтобы операция прошла удачно и Русалочка выздоровела. О том, что не увидит ее, он не мог думать. В голову слетались страшные мысли о смерти, Принц гнал их от себя. Он подумает о встрече с Русалочкой когда-нибудь потом… потом, лишь бы она осталась жива.
        Мама тихо открывала дверь детской:
        - Мультики начались. Пойдем?
        - Пока не хочу.
        - Не расстраивайся, мой мальчик, все будет с ней хорошо.
        - Я знаю.
        Плакать, лежа головой на Маминых коленях, было так горько и сладко. От нее пахло вкусными духами, натуральным, не ячменным кофе и тем, что она в это время готовила. Тефтелями, борщом, каким-то дивным соусом с летучим ароматом укропа и перца…
        Они сходили в парк. Принц катался в ярко раскрашенной вагонетке. Вагончик стремительно мчался по крутым изгибам гремучего желоба, ухал в спирающую дыхание пропасть, в глубину железных кишок, и птицей возносился вверх, к свету. Сидящие рядом дети весело вопили, одна девочка визжала почти без остановки. Мама смотрела на Принца из-за низкой ограды аттракциона и кричала вместо него. Она боялась за своего мальчика, и ему было приятно.

* * *
        Мама почему-то выкинула почти всю его детдомовскую одежду, и они отправились за новой в «Детский мир». Огромный магазин шумел, болтал скороговоркой, бурлил людьми, как сеть рыбой! Принц крепко ухватился за Маму, чтобы не потеряться… ой! Какой конь! Серый в яблоках, с облачно белой гривой и хвостом! Деревянный, но совершенно настоящий! Среди других больших игрушек на невысоком помосте прекрасный конь сразу бросался в глаза.
        - Он тебе понравился?
        - Да!- Принц выпустил Мамину ладонь.
        - Подожди меня немножко здесь, хорошо? Я куплю тебе рубашки в школу, приду и мы возьмем коня.
        - Ладно!
        Она возьмет ему коня! Принц с благоговением погладил пухлую облачную гриву. Может, когда никто не слышит, конь ржет потихоньку и стучит о пол лакированным копытом… Под копытами - доска и колесики… ну и что! Принц сядет на коня верхом, посадит впереди себя Русалочку…
        - Мальчик, ты почему плачешь? Ты чей?
        Он теперь не мог ответить: «Я из детдома», поэтому просипел сквозь слезы и сопли:
        - Мамин.
        - А мама где?- пристала, как репей, пожилая женщина в голубой косынке.
        - Покупает рубашки…
        - Мама!- закричала вдруг женщина.- Мама, у вас тут сын плачет!
        Вокруг столпились люди.
        - Бежит!- засмеялся какой-то старик.- Глаза навыпучку - бежит! Ребенка забыла!
        Народ расступился, и примчавшаяся Мама обняла Принца:
        - Мальчик! Мой мальчик! Ну что же ты… Я ж на две минуты всего… а ты плачешь…
        Они стояли посреди многолюдного отдела игрушек, обнявшись, потерянная мать и найденный сын. Никто уже не плакал, стало неинтересно, и толпа разошлась.
        - Не успела рубашки взять, очередь длиннющая,- вздохнула Мама.- Завтра сама схожу. Пойдем, коня купим.
        - Нет.
        - Он тебе разонравился? Ты его уже не хочешь? А что ты хочешь?
        - Раковину,- прошептал Принц.
        Мама помолчала, глядя на него внимательно, с легкой, ему показалось, досадой.
        - Ракушки здесь не продаются.
        - А где?
        - В другом магазине. Зачем она тебе?
        - У бабушки были раковины. Я любил ими играть.
        Принц сказал правду… и неправду. Зажмурившись на мгновение, он дал себе слово, что соврал Маме в первый и последний раз.

* * *
        В маленьком магазине, где пахло рыбьим кормом, кроме них покупателей не было. Тут продавались всякие приспособления для аквариумов и живописные рыбки, резвящиеся в сосудах разных конфигураций. Стеклянный прилавок с морскими украшениями находился не в центре, а сбоку. Подойдя к нему, Принц замер. Сказочно прекрасные домики моллюсков лежали на черном бархате в обрамлении из камешков и снежных коралловых веточек: обыкновенные серые рожки и со звездчатыми кромками, узкие винтообразные и овальные пятнистые, гофрированные гребешки и витиеватые конусы. Одна - как вышитая белая тюбетейка… и еще одна. По сравнению с ней остальные выглядели бирюльками.
        Мальчик вцепился пальцами в деревянную обшивку стекла. Раковина превышала в размерах две ладони взрослого человека. Если поставить ее вверх заостренной вершиной, формой она напоминала маковку старинной церкви. Самую красивую башню из набора открыток «Москва». Выпуклости в спиралях цвета беж, словно облитые жидким стеклом, украшали коричневые полумесяцы, сильно отогнутые края широкого входа были волнисты и переходили в нежное перламутрово-оранжевое устье.
        - Это Харония Тритонис, или Рог Тритона,- сказал добродушный толстяк со смешливыми глазами, с удовольствием наблюдая за реакцией мальчика.
        - Какой большой рог…
        - О, встречаются экземпляры в три раза крупнее! У вас отличный вкус, молодой человек! Раковина коллекционная.
        - Она продается?- спросил Принц робко.
        - Только в нашем магазине такое редкое собрание раковин,- гордо прорекламировал продавец вместо ответа.
        - Ваша Харония… продается?- настойчивее повторила Мама вопрос.
        - Вообще-то я выложил ее для красоты. Наш Тритонис питается ядовитыми звездами, морскими ежами и занесен в Красную книгу. Он из Японии, с острова Окинава.
        - Из Японии?- встрепенулся мальчик.- Где Маньчжурия?!
        - Молодой человек не лыком шит,- улыбнулся толстяк и, просунув руку под стекло с внутренней стороны прилавка, вынул раковину.- Не знаю, какую Маньчжурию вы имеете в виду - город во Внутренней Монголии под боком России, или историческую область на северо-востоке Китая, на которую кто только не претендовал… Возьмите-ка в руки, полюбуйтесь на это чудо природы. Тритон - сын греческого бога морей Посейдона и нереиды Амфитриты, дочери Океана. Вместо ног у Тритона был хвост.
        - Как у русалочек?
        - Да, как у всех водяных, но не рыбий, а дельфиний. Раковине подчинялись волны, она помогала Тритону сражаться с великанами, отпугивала их волшебными звуками глубины… Островитяне и теперь используют ее как музыкальный инструмент. Смотрите сюда: если с этого боку узкой верхушки трубы высверлить небольшое отверстие и подудеть в него, все ваши враги сбегут на край света!
        Рассмеявшись, продавец сказал Маме:
        - Мадам, я видел глаза вашего сына, и душа моя пела. Это дорогого стоит - вызвать глазами песнь души. Я сбавлю цену.
        Принц прижал завернутую в бумагу раковину к груди.
        - А барбусов не хотите? Вчера привезли, гляньте, какие красавцы!- толстяк ткнул пальцем в аквариум. В нем плавали полосатые рыбки с хвостами как мандариновая кожура.
        - Спасибо,- попятился к выходу мальчик.
        - На здоровье,- помахал рукой веселый торговец.- Захаживайте чаще, скоро мне обещали добыть египетскую шапку!
        - Спасибо… У нас есть… шапки.
        - Ай, молодой человек!- по магазинчику рассыпались бусы прыгучего смеха.- Египетская шапка - раковина семейства митрид!

* * *
        Забытый плюшевый мишка таращил обиженные глазки в углу полки. В подводном свете зеленой лампы приобретение Принца покоилось на подушке песочного цвета, как на дне моря. Казалось, из оранжевого раструба вот-вот покажется мягкое тельце моллюска и поведет стебельчатыми усиками… у него же есть усики? То есть были. Жаль, что бедная улитка умерла… Хорошо, что хоть домик остался. Такой красивый. Хозяин Тритонис выточил на нем гладкие спирали, нарисовал узоры и отполировал до глазурного блеска…
        Мама зашла пожелать спокойной ночи и присела на край дивана.
        - Раковина не помешает тебе спать?
        - Не помешает. А Русалочке уже сделали операцию?
        Мамин рот грустно скривился.
        - Конечно. Врачи же торопились. Поверь, девочке повезло, что ее увезли. Тетя, видимо, богата, у Русалочки будет все, что она захочет. Она еще маленькая, и быстро тебя забудет. И ты постарайся забыть, иначе надорвешь свое сердце.
        Принц взволнованно приподнялся на локте:
        - Если сердце надорвется, нужно будет делать операцию, и меня отвезут в институт?
        - Нет, мой мальчик. Оно просто станет ныть, как больной зуб, всего лишь…
        Разочарованный, он согласился:
        - Это неприятно.
        - Скоро Русалочка научится разговаривать на чужом языке, полюбит свою тетю, как маму, подружится с ребятами, и ничего не останется в ее памяти о детдоме.
        - Даже меня?
        - Даже тебя.
        - Мне плохо так думать,- пожаловался Принц.
        - А ты не думай. Пойдешь в новую школу, и у тебя появятся друзья.
        - Она тоже пойдет в новую школу? Где-то там, далеко…
        - Да. Кстати, завтра к нам придут гости, и ты познакомишься с их дочкой. Она ходит в школу с английским уклоном, ты будешь учиться с ней в одном классе. Это очень хорошая девочка, ее зовут Лиля. Лилия - как цветок. Красивое имя, правда?
        - Красивое,- равнодушно кивнул он.- Спокойной ночи.
        Мамина прохладная ладонь погладила его по щеке, подхватила с подушки раковину и положила на стол.

* * *
        Лиля действительно оказалась очень красивой. Но у Принца была своя девочка… хотя уже нет. Не было. Лиля увидела раковину и заинтересовалась:
        - В ней жил слизняк?
        - Улитка.
        - Когда мы ездили в Палангу, мы ели виноградных улиток.
        - Зачем?!
        - Они вкусные.
        - Но ведь они… живые!
        - Ты какой-то глупый,- фыркнула девочка.- Наверное, потому, что детдомовский.
        - Я не детдомовский.
        - Мама сказала, что недавно ты был детдомовский. Ничей. Тетя Марина взяла тебя из жалости, а дядя Эдик - из жалости к тете Марине…
        Услышав двойной рев, обе мамы выскочили из-за стола как ошпаренные и понеслись в детскую. Оба папы пожали плечами, чокнулись рюмками и продолжили разговор.
        - Он обозвал меня живодеркой!- плакала Лиля, стоя в углу за дверью.- И еще по-всякому, по-плохому!
        Мальчик с натужным, багровым лицом катался по полу, колотил в него кулаками и, задыхаясь, хрипло кричал:
        - Не хочу! Не хочу, блин, не хочу!
        - Боже, какая дикость! У него что - эпилепсия?- холодно спросила Лилина мама.
        - Он абсолютно здоров,- так же холодно ответила Мама.- Очевидно, ему сказали что-то… недоброе.
        - Лиля, что ты ему сказала?
        - Что мы ели улиток в Паланге-е-е…
        - Не хочу!- крикнул в последний раз мальчик, забился под диван и затих.
        Лилина мама, потянув дочку к двери, бросила Маме:
        - Трудненько будет перевоспитать это быдло. Сочувствую.
        - У этого быдла, по крайней мере, есть сердце.
        Гости быстро ушли. Принцу было стыдно, он никогда еще не устраивал истерик, и у него разболелась голова. В открытую дверь летели из зала сигаретный дым, нервное бряканье посуды и громкие голоса. Затаив дыхание, Принц прислушался.
        - Не хочу отдавать его в школу с английским уклоном,- прозвенел голос Мамы.
        - Ну вот! То один орал: «Не хочу, блин», то вторая теперь «не хочу», а ведь я еле договорился,- голос Эдуарда Анатольевича был сердитым.
        - Пойдет в обычную.
        - Как хочешь… Ребенок проблемный.
        - Я счастлива, что больше не увижу Абрамовых.
        - Увы, не могу разделить твоего счастья. Мальчик испортил мне деловое соглашение.
        - Найдешь другого партнера.
        - Ты не понимаешь: у Абрамова связи…
        Мама и Эдуард Анатольевич ссорились. Из-за него, из-за Принца. Лучше бы они не брали его из детдома. Может, тогда ему удалось бы тайком проникнуть в самолет, или уговорить кого-нибудь из летчиков взять с собой в кабину. Большинство людей на свете добрые… Доброта - это что? Это когда жалость?..
        Эдуард Анатольевич начал говорить о каком-то дяденьке по имени Бизнес, который хромает, и что производство нездорово от убытков. «Многие чем-то больны»,- подумал мальчик и помолился, чтобы все выздоровели.
        Ему снилась река. В кружеве тальниковых зарослей, не переставая, подмигивало солнце. Весла отталкивались от журчащих волн, пена таяла в тенях, как иней на рассветных окнах. Там, где на бурые доски попадала вода, проступал темный рисунок смоленого дерева. На горизонте у излучины курчавился дымок рыбацкого костра. А на корме лодки было пусто.

* * *
        Мама боролась со словом «блин». Принц так привык к нему в детдоме, что произносил «блин» почти в каждом предложении.
        - Давай сделаем так: если ты хотя бы один день прекратишь печь «блины», в воскресенье мы с тобой пойдем в цирк,- предложила Мама.
        Теперь, как только с языка Принца готовилось сорваться запретное слово, он вспоминал о цирке и вместо «блин» стал говорить «цирк».
        - Смотри, какую лодку я нарисовал! Для реки места не хватило, за лист вытекла, цирк.
        Мама не очень довольна была новым мусорным словом, но обещание сдержала. По дороге к цирку она спросила:
        - Что у тебя под курткой?
        Замок молнии еле застегнулся, куртка впереди оттопыривалась, как раздутый живот. Чтобы раковина не выпала, пришлось подвязать пакет с ней к шее.
        - Рог Тритона,- честно сказал Принц. Он же дал себе зарок не врать Маме.
        Она, к счастью, замолчала, и ни врать, ни сознаваться ни в чем не пришлось.
        Над ареной висела упругая сетка, а наверху под тревожную музыку летали воздушные гимнасты. Принц волновался, что они упадут, но они ни разу не упали и реяли в мерцающем свете прожекторов, будто золотые жар-птицы с человеческими головами. Потом один акробат спрыгнул с трапеции под куполом и, пока остальные с блеском комет сигали в пружинистую сетку, скакал на ней, кувыркаясь высоко в воздухе.
        Когда сетка исчезла, на манеж выехал малоустойчивый агрегат - огромное колесо, управляемое человеком в трико стального цвета, сидящим на крохотном сиденье. Он катился по кругу вначале просто так, для разгона, и вдруг встал на сиденье в полный рост. Как металлическая статуя - притом что колесо продолжало катиться! С двух сторон из-за кулис выбежали клоуны и кинули удивительному человеку серебряные бутылки. Принц насчитал десять штук! Ловкач все поймал на лету и одну за другой подбросил вверх. Не успели зрители опомниться, как над его головой зеркальным отражением воспарило второе - бутылочное - колесо! Принц склонил голову набок: если так смотреть, получалось, что по арене сам по себе едет двухколесный велосипед. Человек превратился в стальную перекладину, руки его - в спицы, он соединял собой два сверкающих колеса! Это было подлинное изобретение техники и жонглерства рук без всякого мошенничества!
        Клоуны в моряцких бескозырках и штанах с клешами шагали-бегали на ходулях, делая вид, что ничего не умеют. В том, как белый и рыжий понарошку сталкивались друг с другом и дрались, Принц, кроме сноровки, чувствовал напряжение. Бескозырка с париком свалились у рыжего, обнажив сияющую лысину. Пользуясь замешательством противника, белый боднул его, и прямо на глазах публики лоб клоуна украсила голубая шишка. Она была размером с кулак! Бывший рыжий заголосил, закачался на ходулях и внезапно вылил на белого фонтаны слез! Тот отшатнулся, широкие штаны от неожиданности свалились, публика взорвалась хохотом…
        Мама с Принцем тоже засмеялись, но, если честно, Принц смеялся из вежливости. Он, конечно, понимал, что клоуны придуриваются, а все равно было их жалко. В День города он заметил усталые морщины под слоем грима и пудры у лысого.
        Музыка постоянно менялась - то шелково обволакивала, то с тревогой барабанила по голове, то плакала невидимой жалобной скрипкой… и вдруг зазвучали игрушечные голоса. Свет погас, вышли поющие дети со свечами. Что-то в этих детях насторожило Принца, какое-то притворство в них, в их кукольных дискантах, как на неправильно пущенной пластинке, хотя песня не была быстрой. Ожившие куклы закружились в медленном танце, свечи заискрились бенгальскими огнями, и снова вспыхнул свет… Принц опустил глаза.
        - Испугался?- догадалась Мама.- Это не дети. Лилипуты…
        Разглядывая дома книгу «Гулливер среди лилипутов», он видел их на картинках - обычных, ничем не отличающихся от людей в жизни, только маленьких. А здесь пели, плясали и старательно веселились дети с лицами несчастливых старичков…
        Нетерпение Принца нарастало. Давеча фокусник улыбался ему с афиши в фойе. Ни с чьими нельзя было спутать парящие чайкой брови и усы-бабочку. Мальчик забеспокоился: не заболел ли артист? Спросил у Мамы, есть ли в программке его выступление. Мама сказала: «Есть», и тут наконец объявили долгожданный номер. По телу Принца волной пробежали щекотно-колкие иголочки. Он внимательно следил за движениями эксцентрика, пытаясь определить в фокусах степень волшебства. Озаренный призрачным светом сиреневых ламп, чародей в новом чешуйчатом костюме казался морским королем. К прежним манипуляциям с цилиндром и гирляндой добавились разные хитрости с игральными картами. Под конец из звездной пирамидки с пушечным выстрелом вырвались и осыпали первые ряды зрителей клубы конфетти.
        - Мне надо выйти,- шепнул Принц Маме.
        - В туалет? Потерпи, до антракта осталось несколько минут.
        - Я не могу ждать, фокусник может уйти домой,- признался он, страдая от правды.
        Мама взяла его за руку. Под возмущенное ворчание они выбрались из ряда.
        - Что с тобой? Представление же еще не кончилось…
        - Идем.
        Дрожа от волнения всем телом, Принц потащил Маму за руку по лестнице на второй этаж. Они поспешили по коридору, сопровождаемые удивленными взорами девушек кордебалета в пушистых пачках, снова спустились на первый.
        - Идем… идем…
        Принц остановился у проема двустворчатой двери. Пахло рыбой. Мужчина в светлой рубашке выглянул из полутьмы распахнутой клетки, где в ожидании выхода к зрителям лежало большое животное, черное и лоснящееся, как вываленный из бочки гудрон. Мама дернулась, Принц крепче сжал ее ладонь:
        - Это котик или лев… морской, не бойся, он, может быть, не кусается.
        - Сюда нельзя,- подал голос дрессировщик.
        - Скажите, пожалуйста, а фокусник…
        - За углом направо,- махнул мужчина рукой.

* * *
        Стоя у трюмо, фокусник отлепил усы и протирал лицо минеральной водой, когда кто-то постучал в дверь. Бросив ватный тампон в керамическую пиалу, он с досадой подумал, что в закулисную сторону парада-алле опять пролезли настырные поклонники. Но все же крикнул: «Войдите!»
        Как и предполагалось, порог переступили незнакомая женщина и мальчик лет семи. Впрочем, в другом порядке: ребенок вошел первым и уставился на хозяина гримерной во все глаза.
        - Вы - фокусник?- звенящий от напряжения голос мальчика перекрыл смущенное приветствие женщины.
        - Не узнал без усов?- усмехнулся артист, зевнул и, вынув изо рта наручные часы, постучал пальцем по стеклу циферблата.- Три минуты, не больше. Садитесь, вон табуреты… Итак, слушаю.
        - У меня тоже нет времени разбираться, добрый вы волшебник, или злой,- заторопился мальчик,- но я думаю, вы - хороший, ну, мне так кажется. Я потерял Русалочку… То есть ее зовут по-другому, это я ее так зову, а имя и фамилия у ней другие, Мама напишет вам на бумажке, чтобы вы получше запомнили, я пока плохо пишу… Она хотела забрать из детдома нас обоих, но у Русалочки больное сердце, и тетя, цирк, увезла ее в чужую страну, цирк, чтобы врачи сделали ей там операцию…
        - При чем тут цирк?
        - Ой, разве я сказал «цирк»?- смешался мальчик.- Это вместо «блин»… У меня мысли немножко разбежались.
        Передохнув, он продолжил. Непонятно щурясь, фокусник слушал сумбурный рассказ детского горя. Женщина умоляюще смотрела на него. Губы ее беззвучно шевелились.
        - Очень жаль девочку,- сказал фокусник.- Но я не понимаю, чем могу вам помочь.
        Мальчик подошел к трюмо, и на столик перед фокусником с бережным шорохом лег великолепный образец раковины брюхоногого моллюска.
        - Это Рог Тритона. У Русалочки была такая раковина. Наверно, это она и есть… Вы ездите в разные страны, показываете фокусы и разговариваете со многими людьми. У меня к вам просьба: во время представлений по городам, пожалуйста, спрашивайте каждый раз людей прямо со сцены, знает ли кто-нибудь Русалочку. Ладно? А если знающие люди не найдутся, то возьмите свою волшебную палочку и наколдуйте, чтобы Русалочка сама к вам пришла. Она сразу вас узнает. Мы с ней видели ваше выступление в День города… Или пусть хотя бы тетя придет. Тогда передайте Русалочке эту раковину.
        - Русалочка твоя сестра?
        Мальчик нисколько не удивился тому, что фокусник вытянул у него из носа никелированное яичко. Может, не заметил. Вылупившееся из носа яичко было ничто по сравнению с медным колоколом, торжественно гремевшим у него в груди и висках.
        - Она - моя девочка.
        Фокусник рассеянно улыбнулся. Ему захотелось чихнуть, а чихать при посетителях было неловко. Иногда так бывает, когда человек раскрывает перед тобой душу, а ты не знаешь, что сказать. И фокусник не знал, но, подчиняясь закону последовательности, глубоко вдохнул воздух и неопределенно промямлил:
        - Вот как…
        - Я боюсь, что Русалочка не выдержит, и у нее надорвется сердце, раз она без меня. У меня сердце уже надорвалось и ноет.
        - Даже так,- странно усмехнулся фокусник.
        - Передайте ей, чтоб она написала письмо Принцу, когда научится хорошо писать буквы.
        - А кто этот принц?
        - Это я.
        Фокусник вынул из кармана джемпера мальчика чистый мужской носовой платок, который никогда там не лежал, развернул его и гулко высморкался. Потом повернулся к зеркалу и как-то туманно взглянул из него на Маму:
        - Сказка оказалась с продолжением.
        - Не та сказка,- с неожиданной резкостью откликнулась она.
        - Но герои-то - те…

«Они тоже знают историю, рассказанную Русалочке отцом,- удивился Принц.- Значит, это все-таки просто сказка».
        - Куда бы меня ни забросила судьба-антрепренер, я буду спрашивать о твоей девочке,- серьезно пообещал фокусник мальчику, снова посмотрел на Маму в зеркало и подмигнул ей.- Мне самому интересно, чем закончится сказка о Принце и Русалочке.
        На улице падали снежинки, воздух становился зимним. В кармане джемпера Принц обнаружил горсть ирисок «Золотой ключик» и теперь жевал их. Мама собрала снег с перил, бросила…
        Они кидались снежками, и он думал, что всякое событие обладает своим запахом. Праздник, радость, горе… смерть…
        Сегодняшнее счастье пахло снегом. Счастье, что есть Мама. Счастье, что раковина не даст забыть Русалочке Принца.

* * *
        Он стал жить дальше. Учился в новой школе. В обычной школе, без английского уклона. Полюбил домашний уют, свою комнату, стол с «морской» лампой, книги и научился читать.
        Фокусник, выяснила мама, оказывается, жил не в этом городе. Неизвестно, где он жил, или, не имея дома, ездил из страны в страну, куда забрасывала его судьба-антрепренер. Принц верил, что Русалочка найдется, и ждал письма. Каждый будний день заглядывал в почтовый ящик. В субботу почтальон тоже разносил газеты и письма, и мальчик ждал его во дворе. Боясь пропустить, бегал за угол дома, стоящего перед дорогой, высматривал человека с большим черным кошелем на боку. Два раза удалось его встретить. Принц шел за почтальоном, наблюдая, как тот разносит письма по подъездам, и толстый кошель понемногу худеет. Но вестей из далекой страны не было.
        Гуппи в аквариуме колыхались глазастыми хвостами, юрко снуя в водорослях цвета волос Русалочки. Принц попросил Маму отнести аквариум смешливому толстяку в его ракушечно-рыбный магазин.
        - Почему, мой мальчик?
        - Им там будет лучше.
        Рыбки могли умереть, водоросли тоже. Думать об этом было невыносимо.
        Эдуард Анатольевич ошибся: дитя легко отзывалось на воспитание. Маме не пришлось выкорчевывать из мальчика чертополох наносных словечек и привычек - сам от них избавился. Она ни к чему Принца не принуждала. Насилие порождает только отчаяние, страх и покорность.
        С некоторым чувством вины Мама наблюдала немыслимую для ребенка его лет преданность - это качество словно заложено было в него изначально. Тайные клеточки наследства без усилий со стороны формировали в нем готовность к состраданию. Маму живо занимало: какие стороны характера еще спят в Принце? В игровом кругу маленьких хитростей, почерпнутых ею из педагогических пособий, в нем начало проявляться стремление к рыцарству. Не без мистического трепета Мама видела в сыне собственное повторение, как если бы это она семь лет назад родилась в оболочке противоположного пола, и сама к себе попала в другом обличье ради чьего-то замысловатого эксперимента. Они оказались очень близки душами и нравами. Недостатками мальчика были присущие и ей склонность к меланхолии, трудно скрываемая эмоциональность и упрямство. Упрямство целенаправленное, будто спущенная стрела! Русалочка была главной целью Принца - нежное яблочко нежного купидона. Мама не теряла надежды, что эта стрела свернет, промажет… не все стрелы попадают в мишень.
        - Забудет,- уверял муж.
        Эдуард Анатольевич как раз был расположен придавать значение силе приказа. Способы щадящего воспитания, по его суждению, происходили от женских слабостей.
        - Ничего,- посмеивался он,- пацаны во дворе и проучат, и научат…
        Двор, весь в деревьях и фонарях, один на шесть многоэтажных домов, построенных буквой П, был просторным, как площадь. Верхняя часть «буквы» - дом-перекладина - стоял фасадом к дороге, к «боковушкам» примыкали поросший кустами пустырь и краснопесчаная сопка. Ее называли Красной горой. «Резервация» П считалась окраиной, хотя центр города находился от нее в пятнадцати минутах ходьбы, если шагать через поперечные улицы по дворам. На детской площадке, тоже длинной и широкой, словно ребячье государство внутри взрослого, детей играло множество. Пустырь служил местом сходки старших ребят. Там царила своя иерархия, господствовал футбол, и Принц туда не совался. Строил дворцы в песочнице, где малыши возили машинки и хлопающих яркими крыльями пластмассовых бабочек на колесиках.
        Эдуард Анатольевич начал называть его «маменькиным Принцем» после того, как по настоянию Мамы повел к себе в офис и попытался растолковать, чем занимается. Из негоциантской науки, неприятно напомнившей торговлю окурками, Принц понял лишь то, что «хромающий бизнес» - не человек.
        Обнаружив полное равнодушие мальчика к коммерции, Эдуард Анатольевич оставил попытки пробудить в нем предпринимательский интерес. С гораздо большей охотой Принц ходил с Мамой в Дом вещания, где она работала редактором детских телевизионных программ, в музеи, на выставки и в театры.
        Разглядывая в драмтеатре фотографии актеров на стенах, Принц заметил портрет очень красивой женщины. Она показалась ему чем-то похожей на Русалочку - с тем же разрезом глаз в лепестковых веках и слипающимися в уголках ресницами… Никто не мог сказать мальчику, что это бабушка Русалочки, заслуженная когда-то актриса, умершая в бесславии и нищете. Никто, кроме Мамы. Но она не говорила.

* * *
        Песочные дворцы и рисунки сына убедили Маму записать его в детскую архитектурную студию.
        Принц удивился урокам композиции и перспективы. Он всегда это знал, не знал только определений, и прекрасно разбирался в красках и оттенках. В первый же день занятий он придумал дом-дерево. Если ухаживать за живым домом с любовью, объяснил он руководителю студии, дерево вырастет светлое, со всеми удобствами, с верандой, гаражом и мастерской. Наверху, в уютных самовоспроизводящихся гнездышках, будут петь птицы, в клумбах двора расцветут красивые нужные вещи…
        Немного погодя педагог сказал Маме, что мальчик отказался мастерить бумажные игрушки со сверстниками и сразу перешел к более сложной ступени конструирования макетов. Убираясь в отсутствие Принца в его комнате, Мама не касалась раскиданных по столу тюбиков с акварелью, деталей картонного дизайна и ребер - такое анатомическое название носили палочки для каркаса макетов…
        Уважая неожиданно открывшиеся в приемном ребенке способности, Эдуард Анатольевич стал покупать ему дорогие цветные альбомы с видами мировой архитектуры. Принца очаровывала проекция стиля и моды в одежде на мрачноватое, вытянутое зодчество готики и вычурное барокко. Забавляло сходство куполов русских церквей с кокошниками, верхушек китайских пагод - с праздничными головными уборами мандаринов Средневековья. На прогулках он огорчался, что большинство домов в городе «лысые», без башен и даже без крыш. Мальчик часами готов был разглядывать фотографии богатой отделки коринфских ордеров по Виньоле, пергамских фризов, карийских дев Акрополя, потолочную роспись Сикстинской капеллы, а больше всего ему нравился фонтан Тритона в Риме. Морской бог сидел на коленях в раскрытой двустворчатой раковине, которую держали на хвостах губастые рыбины, и выдувал мощную струю воды из Рога. Точно такую же Харонию Тритонис фокусник увез в подарок Русалочке…
        Она все еще не прислала письма.
        Учеба в школе давалась Принцу без особого труда, но учился он без энтузиазма. Эдуард Анатольевич считал, что мальчишку избаловало чтение. Обнаружив в третьем классе кладезь старых книг в школьной библиотеке, Принц забегал туда на большой перемене и забывал, где находится. Рассеянная библиотекарша, спохватившись, гнала его после звонка. Сквозь пушечные выстрелы пиратов и вопли попугая: «Пиастры, пиастры, пиастры!» Принц еле слышал запредельный женский голос, нудно жужжащий о каком-то уроке, какой-то литературе… Литература была - вот это: волнующая, живая, она грела душу теплом дружбы и леденила коварством.
        Тогда же Принца после крепкой драки приняло суровое содружество пустыря. Мальчик решился выйти на футбол, и один из здешних завсегдатаев обозвал его фуфлыжником и «детдомовской крысой». Откуда даже сюда просочилось шушукающее знание о его детдомовском прошлом, Принца не интересовало. Но крыса! Мерзкий, вредный грызун с продолговатой зубастой мордочкой и голым хвостом! Крыс ненавидел и боялся незабвенный Белоконь… Принц затрясся от жгучей обиды. Пропади все пропадом, гори синим огнем!.. Кулак его угодил оскорбителю точно в глаз.
        Дерзкий новичок молотил кулаками, зажмурившись, куда попало, брызжа кровью из тотчас расквашенного носа, безмолвно, неумело и отчаянно. Не видел собравшейся вокруг гурьбы, не слышал улюлюканья и подначек. К чести мальчишек, надо сказать: бились драчуны один на один, никто к стычке не примкнул. С азартом ожидая развязки и споря, кто возьмет верх, зрители сомкнулись плотнее, чтобы не привлечь к развлечению взоры двора.
        Враг был старше, силы казались неравными, но Принцу помогали ярость и память. Он молотил крысу, увеличенную за сомкнутыми веками до размеров Твари. Принц снова превратился в маленького детдомовца, за которым охотилась Тварь! От невозможности отступить или сдаться он сражался с поганой крысой не на жизнь, а на смерть. Он мстил ей за утраченного друга, за жуткие мысли о гиблой трясине, за свой страх и боязнь оставить Русалочку одну в детдоме… и за всю несправедливость на свете.
        Никто не победил. Бой прекратил дворник дядя Иннокентий. Очень ответственный дворник, живущий здесь же, охранник и самодержец в пределах двора и прилегающих земель.
        Дома Принцу не удалось незамеченным проскочить в ванную, Мама увидела окровавленный свитер.
        - Что это… ты с кем-то подрался?!
        В прихожую вышел Эдуард Анатольевич и насмешливо присвистнул:
        - Фью-ю! Маменькин Принц становится мужчиной!
        Они встали в коридоре у двери ванной комнаты.
        - Мужчинами становятся в драках,- Мама то ли спросила, то ли констатировала факт, глядя, как Принц споласкивает лицо под краном.
        - Так и становятся,- подтвердил Эдуард Анатольевич.- Качество жизни мужчины определяется его способностью держать удар.
        - И наносить его,- снова бесцветно сказала она.
        - Не начинай,- поморщился он.- А кто, кстати, ударил первым?
        Принц глухо объяснил из-под полотенца, как все случилось.
        - Ты должен быть выше глупых ссор и драк,- хмыкнула Мама.
        Эдуард Анатольевич вдруг взлохматил обеими руками голову и закричал:
        - Марина, где ты живешь? В каком времени живешь?! Оглянись! Время наступило другое - смута, инфляция, бюрократия, взятки! Все прогнило, без кулаков не пробьешься! Нам еще учиться, учиться и учиться цивилизованному капитализму! У нас теперь жизнь по понятиям! У нас брудершафт вместо дружбы, базар вместо беседы, разборки без реверансов, а ты будто в Институт благородных девиц парня готовишь! Ты хочешь, чтобы его растоптали и прошли мимо?
        - Лучше, чтобы он топтал и проходил.
        Принц все не мог уловить ни вопросов, ни восклицаний в словах Мамы, и выражение ее лица было непроницаемым. А лицо Эдуарда Анатольевича сделалось усталым.
        - Извини. Я просто хотел сказать, что сила всегда стоит впереди культуры.
        - Впереди доброты.
        - Доброта в проигрыше, Марина. Закон стаи… Добрым важно быть только с официантом, чтобы он не плюнул тебе в суп…
        Они, кажется, выясняли какие-то свои отношения. Эдуард Анатольевич примерно так же разглагольствовал, когда к нему приходили его приятели. Не друзья. Партнеры и компаньоны, с которыми он пил на брудершафт. Но, в отличие от Мамы, они ему не перечили. Однако если Принц не слышал сейчас в ее голосе строптивых ноток, это не означало, что она соглашается. Он тоже возражал мысленно, хотя Эдуард Анатольевич как бы его защищал…
        Принц познакомился с противником по дороге в школу. Тот первым подал руку из вчерашней гурьбы. Во внешности его не было ничего крысьего. Мальчик как мальчик, старше на два класса. Спросил, как зовут. Принц с вызовом сказал:
        - Принц.
        Он привык к прозвищу дома, привык думать о себе от лица Принца.
        - Жаль, что не Король, а так - классная фамилия,- одобрил бывший враг.
        Кто-то из его друзей заметил с уважением:
        - Тачка у твоего отчима тоже классная.
        После достопамятных «жигулей» Эдуард Анатольевич успел поменять третий автомобиль «маде ин джапан» и скоро собирался купить «Ландкрузер». Хотя и нынешний внедорожник «Ниссан Патрол», по мнению Принца, был великолепен: могучий, серебристый, с убойным, как подбородок у Шварценеггера, бампером, с багажником чуть ли не размером с «Запорожец»…
        Потом ребята, конечно, узнали, что фамилия у владельца симпатичной машины и его пасынка вовсе не монархическая, но задираться не стали. Принц остался Принцем, все во дворе кликали его так.

* * *
        Летом он гонял в футбол на прекрасно утоптанном после весенних дождей песке подгорного пустыря. Был даже левым центральным защитником в команде «середняков» на матче с «городскими». Никто не назвал бы его теперь фуфлыжником, а тем более - крысой детдомовской.
        Но основное время Принц уделял любимой работе. На майской студийной выставке взрослые хвалили его проект. Плавучий дом в виде раковины был представлен в чертежах с разных сторон и в разрезе. Теперь Принц строил макет. По его задумке, дом питался энергией ветра и водяного течения.
        Руководитель студии увез макет в Москву на выставку «Зодчество» - очень серьезное мероприятие, где призы за лучшие труды получают большие архитектурные организации и строительные институты. Принца тоже наградили, но не призом, а дипломом первой степени в номинации детского конкурса «Самый оригинальный проект». Благодаря этому успеху Управление архитектуры и градостроительства родного города на радостях поощрило лучших студийцев поездкой в город Харбин.
        Поселили их в нарядном отеле «Гонконг». Принц научился пользоваться китайскими палочками вместо вилки и пил на чайной церемонии зеленый напиток из особого чайника, в котором растет цветок. Сопровождающие, к недоумению ребят, повели их на дискотеку. Там дети еще больше удивились: на танцах полно было стариков и младших школьников, все с удовольствием отплясывали под русскую музыку. Каждый день наполнялся новыми впечатлениями и открытиями. Принц вознесся на Башню дракона, высотой больше трехсот тридцати метров. Узнал, как люди выращивают жемчуг в речных ракушках на специальной фабрике, а на острове Солнечном, где обитают триста видов кошачьих, любовался белоснежным тигром-альбиносом. Гулял в парке «Окно в Европу» среди миниатюрных копий знаменитых архитектурных объектов мира, и не просто отдыхал, а сравнивал, учился и разглядывал туристов. Вернее, высматривал в европейских группах Русалочку.
        В художественных мастерских архитектурного института гостям предложили расписать керамические вазы. Цветные порошки-ангобы оказались похожими на акварель и разводились обыкновенной водой. Насыщенность мазков по сыроватой глине достигалась осторожным накладыванием их один на другой тонкими, нежными слоями. Принц забыл о своей группе и Китае. Забыл обо всем, рисуя море, подводный дворец и Русалочку чудными кисточками, необыкновенно податливыми и в то же время упругими. Юному художнику позволили остаться в мастерской до вечера.
        Китайцы нашли роспись русского мальчика изумительной. Студенты факультета дизайна восхищенно лопотали вокруг вазы на резковато-певучем языке, напоминающем щебет взволнованных птиц. На другой день два студента доставили готовое изделие Принцу прямо в отель.
        Руководитель тоже был в восторге. Водрузил привезенную вазу на застекленную полку с макетами и хвастался подарком всем, кто бы из взрослых ни завернул в студию. Ученику хотелось спрятаться под стол от стыда. Принц-то сразу отметил ошибки в рисунке: мазки в глянцевом покрытии проявились ярко, и какие-то получились излишне сочными, а где-то густоты не хватило. Только Русалочка вышла хорошо - легкая, воздушная в прозрачных голубых волнах. Плотные ангобы становятся прозрачными после полива глазурью и обжига…
        А самой Русалочки в Харбине не было. Принц понял это не потому, что не увидел ее среди туристов. Просто почувствовал.

* * *
        Мама встретила его в порту одна и на вопрос об Эдуарде Анатольевиче уклончиво ответила:
        - Он на работе.
        Домой отправились на автобусе. В Китае Принц путешествовал всего неделю, и за эту неделю Мама успела развестись с его приемным отцом. От Эдуарда Анатольевича в доме ничего не осталось, кроме деревца с мясистыми листочками, которое он любовно называл «денежным».
        Не сказать, чтобы Принц сильно опечалился, но Мама неуловимо изменилась. От ее выдержанного лица, от спокойных, как всегда, движений и слов веяло чем-то горестным.
        - Вы развелись из-за меня?- спросил Принц за ужином с непривычным для позднего времени медовым тортом.
        - О нет, не думай так,- вздохнула Мама.- Мы с Эдуардом перестали понимать друг друга давно, до твоего у нас появления. В молодости очень любили друг друга… а поженились - и через несколько лет я в нем разочаровалась. Наверное, и Эдуард во мне. Но мы еще любили… еще долго надеялись, что все уладится, и пытались сохранить семью. Оказалось, напрасно… Он неплохой человек, незлой, умный, по-своему совестливый и порядочный, да ты и сам знаешь. Мы просто слишком разные.
        Мама уставилась в окно на ближнее дерево, но, кажется, его не видела. Снова заговорила:
        - Надеюсь, мой пример послужит тебе предостережением. Если ты, когда вырастешь, встретишь красивую девушку, и она вдруг покажется тебе лучшей в мире, не спеши с женитьбой, пока не присмотришься. Может обнаружиться, что она совсем не та, за кого ты принимал ее поначалу. Люди на первых порах всегда стремятся понравиться друг другу, а потом, в совместной жизни, в характерах супругов начинают проступать и раздражать их всякие мелочи. Досадные, обидные мелочи, не замеченные раньше, срастаются в снежный ком и ранят, и рушат… Так случается у взрослых, мой мальчик.
        - Русалочка ничем меня не раздражает,- сказал Принц.- Я женюсь только на ней, когда вырасту и найду ее.
        О фокуснике он уже не упоминал. Помедлив, добавил:
        - Если найду.
        Мама промолчала. Они оба не отличались большой разговорчивостью, мать и сын.
        Эдуард Анатольевич сам настоял на алиментах и сам привозил Маме определенную сумму каждый месяц, но, насколько Принц знал, не интересовался его жизнью.

* * *
        С человеком, давшим ему свою фамилию, он поговорил в последний раз, став почти взрослым юношей, в год окончания школы. Мизансцену дома застал такую: Мама неподвижно сидела в зале на диване, обняв колени, в наэлектризованном оцепенении, вызванном, очевидно, прошедшей без Принца ссорой; Эдуард Анатольевич, насвистывая молодежную песенку, плавно покачивался с пятки на носок у окна. Смотрел вниз на свой новый автомобиль. Во дворе Принц сразу обратил внимание на крутой «БМВ», красующийся у подъезда. Надвинув на лоб козырек кепки, в машине спал шофер. Очевидно, Эдуарду Анатольевичу удалось высоко взлететь на коммерческой «новорусской» волне.
        Белокурые волосы его поредели и потеряли былое сияние, он располнел, но, несмотря на незнакомую корпулентность, выглядел по-прежнему красивым и здоровым. Мама, в свитере и старых «левайсах» Принца, казалась рядом с Эдуардом Анатольевичем подростком. В последнее время она сильно похудела, предпочла всем платьям-юбкам джинсы и перестала подкрашивать волосы, поэтому темно-русые с золотом пряди стали наполовину серебряными - седыми, что нравилось сыну. Наверное, только ему. Он любил ее, какой бы она ни была, и беспокоился за нее. Недавно врачи диагностировали у Мамы ишемическое заболевание сердца.
        Беседовали не так уж долго, но за окном уже разыгралась маленькая трагедия дня и вечера. Крича голосами детей во дворе, день не хотел уступать, а вечер крался из углов и тихой сапой захватывал в тень все больше территории. Скоро гостиная утонула в сумерках и Принц включил свет.
        - Уезжаю навсегда,- сказал Эдуард Анатольевич.- Вряд ли еще свидимся. Вот, принес деньги.
        С этими словами он одну за другой выложил на стол перед Принцем три толстые пачки, и на лаке столешницы заиграли зеленовато-белые блики.
        - Здесь довольно для учебы в приличном институте и приобретения настоящего дела. Дальше сам раскрутишься. А если выучишься на архитектора, как мечтал, деньги вам с Мамой все равно пригодятся. Их никогда не бывает много, они и крезам под мышками не жмут…
        Мама слушала, упершись подбородком в джинсовые колени, и неприязненно думала, что муж и тут любуется собой…
        Предупреждая невнятное движение Принца, Эдуард Анатольевич с горечью воскликнул:
        - Не отказывайся! Я - торговец до мозга костей, «человек купи-продай», как утверждает твоя Мама… Возможно, так и есть, я не умею по-другому, но не привык оставаться кому-то обязанным. Это не просто деньги - это мой долг, сними его с меня, парень. Я не смог стать тебе отцом, хотя, видит Бог, искренне верил, что стану. Возьми, и я буду считать, что долг мною оплачен… и прощен.
        - Спасибо,- поблагодарил Принц. Врач, обследовавший Маму, обмолвился о возможном хирургическом вмешательстве, а операции нынче дорого стоят…
        Зеленые пачки месяц лежали в банке. В жестяной банке из-под чая на полке в кухонном шкафу. Когда в городе поползли слухи о квартирных кражах, Мама испугалась и переложила деньги в морозильную камеру. Полагала, что туда воры точно не сунутся.
        При полной семье холодильник всегда был набит до отказа. Боязнь недоедания сидела у мужа Мамы в «печенках генов» - так он сам над собой шутил. Его бабушка жестоко голодала в войну. Поддатый после какого-то праздника, он однажды рассказывал о ней и плакал. Принц хорошо его понимал - у него тоже была когда-то бабушка…
        Битая жизнью столовская повариха, бабушка Эдуарда Анатольевича представляла общество длинным столом: кому-то достается верхняя роскошь, обслуга довольствуется остатками, низший кухонный состав - объедками, иным и вовсе ничего не перепадает. Женщина, вырастившая внука одна, добросовестным ремнем вбила в него четкие позиции. Следуя им, Эдуард Анатольевич не доверял никому, полагался во всем на себя и не оставлял за собой ни долгов, ни следов…
        Он испарился, как вечерняя дымка над озером, оставив ее, эту печальную дымку, в Маминых мыслях.

* * *
        Что Принц, что Мама относились к столу без трепета: есть вкусненькое на обед - отлично, нет - переживем. Мама, правда, любила дорогой кофе, где-то заказывала и получала в бандеролях драгоценные зерна. Но врач категорически запретил кофе. Потом, учась в другом городе, Принц звонил Маме и первым делом спрашивал:
        - Как себя чувствуешь?- а заканчивал разговор полумольбой-полутребованием: - Прошу тебя, кофе не пей!
        - Ладно,- смеялась она. Слыша в смехе несвойственную ей натянутую кокетливость, он в отчаянии думал: «Лжет».
        Мама, конечно, лгала. Без Принца она чувствовала себя одиноко. Кофе скрашивал бледные, безлюдные домашние выходные. В квартире уютно пахло горячим сладко-горьким шоколадом, как в то время, когда наваристый бульон и рыбный пирог ждали мужчин к обеду, а «отпускная» Мама, сидя перед телевизором, потягивала любимый напиток из большой, совсем не кофейной чашки. Теперь мужчин не было. Один уже не вернется - и пусть. Не сумела насадить супруга в семейное лоно огнем и мечом, как Екатерина Великая картофель… отболело, отпало. Второй мужчина… Мама любила своего мальчика той всеобъемлющей, тревожной любовью, что поражает женщину с первого взгляда. Раз и навсегда, независимо от того, родила мать ребенка несколько мгновений назад или впервые увидела его семилетним.
        Мама сполна получала любовь сына в отражении. Он был для нее волшебным зеркалом. Она сама выправила, выпестовала, отшлифовала в Принце все светлое, что заложила в нем малоизвестная ей природа. Любая женщина в иные минуты кокетничает с зеркалом. Приятно же, если тебе твердят: «Ты на свете всех милее», даже если это неправда. Даже если ты знаешь, что на свете есть одна еще милее…
        Принц учился на факультете архитектуры инженерно-строительной академии, которую они выбрали с Мамой вместе. Перед ним теперь отчетливо возникали смутно воображаемые в детстве перспективы и композиции главной потребности человечества - дома, и с плоского чертежного листа взмывала к дисплею виртуальная графика проектных пространств. Невероятной глубины профессия требовала разносторонних знаний во множестве наук. Творческая мысль впитывала в себя все, что касалось материального созидания. Строить - и означает созидать, восстанавливать разрушенное и создавать новое там, где не было ничего.
        Пока Принц осваивал навыки строительной механики, постигал свойства материалов сооружений в разделах точных и естественных наук, Мама поддерживала его скромный студенческий быт ежемесячными денежными переводами. Привыкший экономить, он сердился. Стипендии хватало, а деньги упрямо шли и шли, хотя зарплата у Мамы, бюджетницы, была куда ниже средней. Да и что значит в статистике, самой зыбкой из отраслей научного официоза, средняя зарплата? Мифическое, гибридное число, выведенное путем скрещивания зарплат гендиректора и уборщицы…
        К каникулам сына Мама готовилась тщательно. Делала дома кой-какой косметический ремонт, снова начинала подкрашивать волосы и губы. Старые коллеги с пониманием относились к ее оживлению…
        Обожая блаженный покой дней, освященных голосом и улыбкой Мамы, Принц в то же время отмечал новые морщины под ее глазами. С печалью он думал, что возраст неумолим, и человек, при всей своей материальности, не поддается реконструкции. Увидев летом последнего курса, с каким усилием Мама перенесла наполненный водой чайник к плите, Принц ужаснулся и навестил ее лечащего врача.
        - Мне кажется, она чувствует себя гораздо хуже…
        - Кровообращение никуда не годное,- подтвердил подозрения доктор.- Возможна весьма ощутимая боль при физических нагрузках, даже малейших.
        - Что же делать?.. Мама ни за что не ляжет на операцию, не согласится, чтобы я взял академический…
        - Ну, потерпит еще годика три… максимум четыре. Но это предел, нестабильная стенокардия - штука торопливая.
        По высоким лестницам театров Мама поднималась, отдыхая через каждые три ступени. Убедившись, что она скрывает боль, Принц стал отговаривать ее от непременных просмотров премьер. То спохватывался, что следовало бы подготовиться к зачетам, то якобы ждал трансляции футбольного матча, то затевал мытье полов… Ей разрешалось только вытирать пыль. Принц договорился со службой домашней уборки об уходе за квартирой во время его отсутствия. Страдая, что Маме придется платить за этот обыденный труд, пригрозил, что будет отсылать переводы обратно…
        Вечерами засиживались в кухне: Мама в потрепанном кресле со стаканом зеленого чая, Принц на полу, сложив по-турецки ноги, с новомодным детективом вслух. И так хорошо, так кстати для отказа от прогулок накрапывал дождь! Летний грибной дождь спускал с оконного козырька моросящую завесь, сплошь в стразах заходящего солнца…
        Мама предполагала, кто из героев негодяй, Принц спорил, что не тот, несмотря на намеки автора и мотивы совершить преступление. Откладывая книгу, рассказывал о проектах, увлекался, заглядывал в будущее…
        - О будущем, конечно, нужно думать,- вздыхала Мама,- но не мечтой ли о нем, светлом, застили мы свет настоящего и забыли простой дух повседневности, хлебную ее опару. Вот и киснет, бурлит, не успев толком вызреть… Ах, как хочется, чтобы люди и в настоящем жили достойно, богато духом, вообще - богато…
        Как же любил Принц эти вечера! Невольно вспоминались прежние - праздничные, людные. Мужчины и женщины, невзирая на пол в злате нагрудных цепей, желали подружиться семьями с обаятельным хозяином дома. Гости вели игривые беседы о политике, напряженные - о доходах, налогах, платежах, рэкетирах, почти не касаясь за рамками бизнеса несущественной жизни. Позже Эдуард Анатольевич стал встречаться с дельцами в ресторане…
        Маме и вдвоем с Принцем всегда было хорошо.

* * *
        По окончании вуза его сразу определили руководителем отдела проектного института. Маме полегчало, и, пока она чувствовала себя удовлетворительно, тревога Принца если не погасла, то понемногу смягчилась. Продолжились вечера с чаепитиями и чтением. Мама больше подстрекала на полемику, чем спорила. Радуясь ее хорошему настроению, он подхватывал игру. Возвратилось сближавшее их равновесие, жить было нескучно, работа увлекала. Правда, в то же время - слегка раздражала не совсем триумфальным движением, которого Принц от нее ожидал. В круг его обязанностей входило, кроме составления проектов, координирование разделов документации. Становиться оторванным от жизни кабинетным архитектором он не хотел и старался не упускать личный надзор за строительством зданий.
        На окраине города, как во многих городах бывшего Советского Союза, еле дышал на ладан изветшавший жилой фонд, повсеместно известный под названием Черемушки. Мэрия приняла муниципальную программу поэтапного сноса аварийных участков. Жильцов должны были расселить во вновь возведенные в том же районе дома. Решили оставить лишь Дом инвалидов, относительно недавней постройки. Однако и он нуждался в реконструкции и прокладке инженерных сетей, отвечающих новым нормативным требованиям. Работу над этим проектом поручили отделу Принца.
        Привыкший отвечать за рабочий процесс, начиная от осмотра и схемы, он с группой сотрудников прибыл к длинному двухэтажному зданию, стоящему в глубине небольшой, ярко зеленеющей по летнему времени аллеи. Обновлять старые здания порой сложнее, чем строить новые. Как и полагали архитекторы, преобразование ожидалось сложное. Дом должен был стать красивым и, главное, комфортным для житья его специфических обитателей.
        Специалисты уже все обсудили и ждали отлучившегося шофера, когда Принц, рассеянно скользя взглядом по стене, заметил что-то округлое, табачно-пестрое на подоконнике углового окна на первом этаже. Протер глаза, взглянул снова - нет, зрение не обманывало. Принц подошел ближе, взволнованный, остро ощущая полную потерю времени и места…
        Это была раковина. Та самая Харония Тритонис, которую он отправил с фокусником Русалочке в неизвестную чужую страну очень давно. Принц узнал бы свой Рог Тритона из сотни подобных, он столько раз видел его во сне! Замельтешили лица, окутанные смуглым фотографическим маревом, изображения складывались пиксель к пикселю. Альбина Николаевна осторожно поглаживала ободранную спину мазью от солнечных ожогов: «Говорила же, не сиди без майки на солнцепеке…» Галина Родионовна крупно шагала по тропе, тряся небрежно скрученным пучком пепельных волос, точно узелком грязного белья на голове… Вспомнилась красная против солнца ладонь, хлестнувшая девочку по лицу - мальчика по сердцу… Белоконь, такой могучий в детдоме, казался теперь несчастным, обманутым ребенком… Страшная кривая ухмылка мелькнула в кустах за железным забором, в болотистой полутьме, прорезанной пыльными лучами… Рваные прорехи смотрелись словно дыры заплесневелого сыра в безумной мышеловке, охотящейся не на мышей…
        Принц вдруг понял, как сильно он тогда боялся за девочку с разноцветными волосами и как был счастлив своей любовью. Так безгранично, так невинно и пылко умеют любить только дети.
        Рог Тритона не мог очутиться здесь. Где белка… где фокусник? Что за колдовской смерч выкинул его раковину, его подарок Русалочке, сюда, в ЭТОТ дом?!
        Подъехала машина. Сотрудники звали, Принц ничего не слышал. Кто-то подергал за рукав пиджака:
        - Пора, обговорим план пристройки швейного цеха…
        - Завтра,- сказал Принц, с трудом возвращаясь в настоящее время. Поднес запястье с наручными часами к затуманенным глазам:
        - До конца рабочего дня осталось всего полтора часа. Езжайте, мне нужно еще кое-что осмотреть.
        Позади взрычал мотор… Принц летел по коридору - нет, плыл, двигался вперед в технике баттерфляй - руки в воду, захват, гребок, размах папкой… Какого черта не попросил отвезти ее на работу?! Кто-то крикнул: «Вы куда?» - он не ответил, под водой говорить сложно. С головой окунулся в надломленный мир, в желчный запах хлора, пота, мочи - вот как пахнет болезнь…
        Белый коридор, длинный белый саван. Надо дать дизайнерам задание хорошенько продумать цвет и растительно-цветочный декор. Может, украсить витражами окна. Это же не больница, это дом, в нем люди живут… Угловое окно - значит, последняя дверь в анфиладе безликих, крашенных белой эмалью дверей. Распахнулась широко, гостеприимно. Мгновенно забыл, постучал или просто толкнул… Четыре кровати с никелированными полукружиями на спинках - такие были в детдоме, с панцирными сетками и полосатыми матрацами. В железных кроватях не заводятся клопы… Белые тумбочки, костыли сбоку со стертой кожей на подмышечных подушечках. Три девушки смотрят телевизор, четвертая лежит с книгой, головой к окну. Повернулись к Принцу с ленивым интересом: кто? ккому? зачем? Книга упала. Четвертая девушка чуть привстала на локте…
        Из-под лепестковых век на нежданного гостя глянула зеленая ночь.
        - Ты?!
        Принц не понял, кто это сказал, он или она.

* * *
        Он ехал в автобусе. Шел пешком. Деревья крохотного леска, гордящегося названием «Парк Новогодний», благоухали знойно, словно политые духами. Пестрый в течениях ветер, то холодноватый, то душный, смешал воздушные струи и принялся швырять в лицо горсти взметенного с дорожек песка. Небо в минуту выстроило летучие фиолетовые дворцы с орнаментованными фронтонами, фигурными вазами по краям балюстрад.
        Принц задрал голову, прикрывая ладонью слезящиеся от пыли глаза. Величественная красота, щедро явленная высшими архитекторами, трансформировалась на лету, меняя многомерные очертания. Выступили колонны лилового мрамора, обутые в выемчатые «голенища» пилястр, на них накатились темные ниши с контурами грудастых статуй. Высветились овалы аркад…
        Ветер окреп, набух влажной свежестью - предвестницей дождя. Донесся топот приближающейся к дворцам колесницы. Дико заржали небесные кони, грохоча над двором копытами, и, прежде чем хлынул ливень, Принц успел заскочить в дверь. В подъезде явно чего-то не хватало, какой-то необходимой детали. Не хватало ее, впрочем, на всех высоких лестницах театров и музеев города.
        Спасаясь от дождя, ветер ворвался в дом и отряхивался теперь у окон, как мокрая собака. Мама ловила на балконе ангелов. Они взмывали с плечиков к потолку, взмахивая белыми рубашечными крыльями. Принц захлопнул форточки, подтер на полу лужицы собаки-ветра.
        - Почему поздно? Что-то случилось?- спросила Мама.
        - Я устал… Извини, лягу…
        - А ужин?
        - Не хочу. Был в Черемушках… Тяжелый объект, Мама… Очень.
        Принц закрыл комнатную дверь.
        Он и вправду почти тотчас уснул под какофонию неба, слабый от горя и счастья. Видел сны - обрывки, лоскуты, мгновения скомканных снов. Мчался, пятилетний, к реке, а навстречу бежал Белоконь, срывая прутом пушистые головки одуванчиков. Этим прутом он сшиб дворцовые башни, им же Галина Родионовна его и наказала. Снился огненный бисер на паутине, вывешенной в лопухах у сарая. Звучал глуховатый голос: «…найдет волшебную раковину. Тогда никакие злые силы не помешают ему снять заклятье…» Голос был торжественный, плавный - так читают сказки. Непонятно, чей голос, и шел ниоткуда. Легкие загорелые ножки ступали по песку, стройные ножки с маленькими ступнями… «Раковина поет,- сказала Русалочка.- Я звала тебя. Знала, что ты придешь…» Мама кивала с фотографии смеющимся лицом: «Пойдем на праздник, мой мальчик. Там ждет тебя фокусник. Он покажет сегодня самый чудесный фокус - его волшебная пирамидка взорвет в небе веркиверк… Ты видел когда-нибудь веркиверк? Это очень красиво…»
        Мама. Любимая, бесценная…

…которая его обманула.

«Пандус,- подумал Принц сквозь сон.- Вот чего не хватает в нашем подъезде. И на лестницах города».

…Его ладонь была крупнее босого следа девочки, похожего на отпечаток чуть закругленного ножа. Бабушка срезала им крапиву в палисаднике старого дома… и кто-то, чья-то злая рука, не бабушкина, всадила нож в маленький след. Колдунья! Она не взяла нежный голос Русалочки. Проклятая ведьма повредила ей ножки.
        Принц проснулся. Подошел к тихому окну. Отгремела громовая колесница, порушив небесные дворцы. Тускло лоснились напротив углы безголовых домов.

* * *
        Русалочка тоже не спала и тоже стояла у окна, облокотившись о подоконник левой рукой. Правая упиралась на поперечину костыля. Тело могло стоять, а передвигаться ему было тяжело. Нижняя часть ног волоклась, подтягиваясь на костылях: выброс костылей вперед, подтяжка ступней - шаг, второй выброс… и так далее. Русалочка ползала, как раковинный моллюск. Но у него нога сильная, мускулистая, главный орган движения, у нее же ноги ниже коленей - хилые и малочувствительные.
        Черные деревья смотрелись на фоне темно-синего неба будто шатры военного стана, готового к утреннему сражению. Отблески фонарей колыхались в лужах. Дальше гас огнями город-тысяченожка, поджимался, уползал в твердеющую мглу. Щерился провалами окон, уверяя, что они нежилые. Лгал - окна просто спали. За ними спали люди.
        Человек существует в двух измерениях: в своем прошлом и в сегодняшнем дне. Эти два времени живут порознь, а ее время спуталось. Воспоминания походили на явь. Жизнь, наоборот,- на сон. Русалочке чудилось, что она спит и все никак не может проснуться. Памятные мелочи были так ясны, вплоть до веселого потрескиванья ветхих половиц под ногами в дежурство на дачной детдомовской кухне; до солнечных бликов, всегда одинаково ослепительных на воде, с утра до вечера меняющей цвет…
        Выкидывался в мусорную корзину листок только что прошедшего, ничего не значащего дня, и обратный отсчет продолжался. Дни детского календаря не отрывались и не тускнели. На нескончаемую живую нить нанизывались детали, фрагменты - у них были форма, цвет, запах, звуки, ощущения. Смысл и логика. Казалось, вот-вот все соберется одно к одному и воссоздастся снова!
        Потом вдруг оказывалось, что прошел еще один реальный день.
        Время обтекаемо, безотносительно, у него нет чисел, часов и даже лет. Оно куда угодно плывет - хоть мечтами вперед, хоть памятью назад. Русалочке больше нравилось плыть со временем назад. Теперь впереди возник просвет. Как луч в выпиленном сверху отверстии раковины.

* * *
        Мечты жили в ней с тех пор, как Русалочка себя помнила. В детстве они днем гнездились в голове, ночью вылетали, воздушные, с дымкой подвенечного платья. Оно было такое тонкое, что свободно продергивалось сквозь сплетенное из алюминиевой проволоки колечко, которое ей подарил Принц. Русалочка взмывала ввысь, в небесные залы, налитые дрожащим светом свечей в серебряных канделябрах. Свечи притворялись звездами.
        Жаль, потерялось колечко…
        А мальчика забрала в семью Мама. Русалочка думала, что и ее заберут, когда она выздоровеет,- девочка подхватила ангину. Нет, не взяли. Не видя его, она все равно знала - Принц ее любит.
        - Нянечка, съезди к нему,- просила няню, плача.- Нянечка, хорошенькая, миленькая, я тебя умоляю!
        Та прятала глаза.
        - Не реви, съезжу.
        Так и не съездила.
        От отчаяния Русалочка сбежала искать. Долго плутала в огромном городе, спрашивала у людей, видели ли они Принца. Никто не видел. Люди смеялись, допытывались:
        - Где твоя Мама?
        - У меня нет Мамы.
        Ей не поверили и сдали в милицию.
        - Дурная наследственность, постоянно сбегает,- оправдывалась перед милиционером Галина Родионовна.- То на лодке, то пешком… Неугомонный ребенок!
        Русалочка научилась читать и писать. Накарябала печатными буквами письмо о том, как сильно скучает, и решила, если не найдет Принца, хотя бы бросит в почтовый ящик конверт.
        Беглянку снова поймали. Успела сунуть послание в щель ящика, а что толку? На конверте не было адреса. «Кому - Принцу». И все.
        Галина Родионовна обозлилась и посадила ее под ключ в Темную комнату - подсобную мастерскую без окна и света. Может, со светом, но лампочки в электрическом патроне не было. В комнате стояли верстак, покрытая старым ватным одеялом широкая скамья, на полках громоздились инструменты. В пыльном помещении пахло папиросами, дым въелся в стены - уборщицы захаживали сюда покурить.
        Слухи о Темной «табакерке» ходили один жутче другого. «В черной-пречерной комнате живет черный-пречерный человек с длинными-предлинными пальцами…» Наказание считалось лучшим действующим средством против нарушений дисциплины. За крупные прегрешения виновников заключали во мраке и одиночестве на час-два, чтобы ничего не мешало им обдумать свое плохое поведение. Галина Родионовна оставила там воспитанницу на всю ночь.
        Русалочка двинулась ощупью по стенкам, по полкам и упала с грохотом, споткнувшись о какое-то ведро. Нашла скамью, легла на половину одеяла, второй половиной закрылась. Приснился и хорошо запомнился страшный сон: в сверкающих зеркалах дворцового зала отражались чьи-то злобные лица, а в зале не было никого, кроме Русалочки и Принца. Они танцевали. Вдруг зеркала начали кривиться и корчиться, будто отражения невидимых людей, смеясь, сгибались от хохота пополам. Стекло зеркал не выдержало, треснуло и разбилось. Человеческие глаза вылетели в осколках, запрыгали вокруг. Музыка сделалась тягучей, как пенка от киселя, но танцоры все не могли остановиться. Лицо Принца затуманилось. Наверное, от слез. Кто из них плакал - непонятно. Скорее всего, Русалочка. Осколки кололи ступни ног и подошвы туфелек и не спасали. Ноги едва двигались, были словно чужие. Громко лопаясь под ногами, зеркальные глаза превращались в студенистые кровавые комочки…
        Пленницу разбудили шелестящие звуки извне. Музыка поднялась густой волной, съежилась и прилипла к спине холодной кисельной пленкой. Лодыжки горели, будто в кости проникла жгучая известь. Русалочка не понимала, наступило утро или все еще продолжается ночь. От виска до виска по лбу катался тугой резиновый мячик. В углах шебуршали мыши… или тянулись к скамье длинные-предлинные черные пальцы. В тишине даже маленькие звуки мерещатся пронзительными. В норе одеяла становилось то зябко, то жарко от мысли, что черный человек сейчас схватит за пятки. Тот человек с вьющимися губами, красными, как напившиеся крови пиявки, из-за которого Белоконя поместили в специнтернат… Тварь.
        Ноги онемели от пяток до колен, но Русалочка боялась пошевелиться. Пока она лежит недвижимо, Тварь, возможно, ее не тронет. Наконец, по прошествии многих минут или столетий, в открытую дверь хлынул свет.
        Все тело Русалочки трепетало от озноба. Одежда не грела, оцепеневшие ноги подкашивались, а Галина Родионовна тащила за руку в умывальную комнату и сердилась. Думала, упирается строптивица.
        Ноги не скоро пришли в себя. Казалось, что тело, как раскрученную спираль, застопорили посреди бешеных оборотов, и оно где-то застряло. Медленно, нехотя, с саднящей болью возвратились движение и пластика.

* * *
        Перед Новым годом в детдом нагрянули гости из цирка. Русалочка обрадовалась, увидев знакомого лысого клоуна и фокусника. Вместе с другими они показали роскошный концерт, подарили много игрушек и сладостей. После концерта фокусник неожиданно подошел прямо к ней и спросил:
        - Это тебя зовут Русалочкой?
        Получив утвердительный ответ, вынул у нее из одного уха авторучку с плавающей внутри золотой рыбкой, а из второго - низку жемчужных бусинок! Наколдовал вещички и засмеялся:
        - Ой, какие симпатичные штуковинки ты в ушах прячешь!
        Русалочка тоже вскрикнула: «Ой!» - и хотела добавить, что ни такой ручки, ни бус у нее не было, и что она вообще не имеет привычки класть вещи в уши, но не успела. Веселый фокусник велел зажмуриться и… перед ней очутилась огромная раковина!
        - Держи крепче,- сказал он,- это тебе подарок от Принца. Она называется Рог Тритона.
        Пока Русалочка в восторге разглядывала волшебную раковину, артисты смылись. Воспитательница группы младшеклассников Зоя Аркадьевна позже сказала, что они отбыли из города в неизвестном направлении. Вероятнее всего, навсегда…

* * *
        Подвижная и ловкая прежде, первая по физкультуре, Русалочка съехала на тройки. Перестала бегать и прыгать во дворе, не играла в догонялки. Ночами лодыжки немели - она не жаловалась. Девочки удивлялись: что с ней? Как старушка стала. Но вот удивительно: плавала она по-прежнему хорошо. Непокорные ступни не хотели становиться гибкими ластами, зато ноги, независимые от земли, двигались послушно и верно.
        Жемчужные бусы («Речной жемчуг, недорогой»,- объяснила Зоя Аркадьевна) и авторучку с рыбкой потом кто-то украл. Воровство в детдоме - дело обычное. А с подарком Принца Русалочка не расставалась. Сшила из старой джинсовой юбки сумку с лямкой через плечо, положила туда завернутый в шерстяной платок Рог Тритона и повсюду носила с собой. Ни на миг не оставляла, ходила с ним гулять, спала и даже плавала с ним. В воде раковина была совсем нетяжелой…
        Русалочка сбежала в третий и последний раз. Впрочем, не сбежала, просто отправилась в цирк, спросить у артистов адрес фокусника, чтобы написать ему письмо. Циркачам же наверняка было известно, где он нынче живет. Если честно, думала, что воспитательница обманула и никуда он не уехал. Русалочка теперь знала - взрослые часто обманывают. Вот Принц точно уехал, иначе бы он к ней пришел.
        Ноги быстро утомились. Она брела по улицам, бульварам, проспекту, сворачивала в скверы, отдыхала и снова брела. Почти добралась, но хитрая Зоя Аркадьевна уже догадалась, куда она улизнула, и на детдомовской машине догнала Русалочку буквально за тридцать шагов от цирка.
        Ее вызвали в воспитательский кабинет. Подойдя к приоткрытой двери, она услышала свое имя и остановилась. Зоя Аркадьевна говорила кому-то:
        - Вы уж как-нибудь объясните ей, пожалуйста, что так нельзя! Скажите, переезжаете, мол, в другой город…
        Неуловимо знакомый женский голос ответил:
        - Мы действительно собираемся переехать.
        - Ну и славно, лгать не придется,- зачастила воспитательница.- Вы не представляете, как мы устали от ее побегов! Ума не приложу, почему девочка вообразила, что ваш сын чем-то ей обязан… Да, они были дружны, но ведь не любовь же это! Какая любовь у детей в таком возрасте?! Девочка очень упряма, поставила перед собой цель обрести семью и, очевидно, полагается на обещания мальчика…
        Уловив косым взглядом движение за дверью, Зоя Аркадьевна осеклась. Процокала каблуками к двери, улыбнулась:
        - А вот и наша непоседа! Заходи-заходи, тут к тебе с гостинцами!- и вышла, обдав ветерком с химическим ароматом сирени…
        Со стула привстала Мама Принца. Капли дождя темными кляксами растеклись по ее серому плащу. Погладила Русалочку по голове:
        - Я принесла тебе фрукты… Какая симпатичная сумка, сама сшила?
        - Да. Для раковины Тритона.
        Мама Принца сделала шаг назад и села на стул как-то странно, с размаху. Посидела молча и сказала:
        - Понимаю: ты скучаешь по Принцу. Но ничего не поделаешь, милая девочка… в новой школе у него появились друзья и подружки. Боюсь, он о тебе немножко забыл. Прошу тебя, не ищи его больше. На днях мы уезжаем далеко отсюда. Ты скоро тоже станешь вспоминать Принца все реже. Через год-два будешь смеяться, что убегала куда-то из-за него. Пройдет время - и вовсе забудешь. Не надо сбегать, и плакать не надо… договорились?
        Русалочка кивнула.
        Она насилу доплелась до своей комнаты, будто по грудь в воде против течения. Ноги отказывались идти, и тяжелый пакет, полный гранатов и мандаринов, оттягивал руку. Доволокла гостинцы до окна. Прижала к груди ладонь: сердце тикало нервно, неровно - сломанные часы. Было трудно дышать. Хорошо, что девочки ушли в школу. За опоздание не должно влететь - приходила посетительница. Уважительная причина…
        Фрукты падали, падали из форточки окна на втором этаже - мандарин, гранат, мандарин, гранат. Веселые мячики, оранжевые и цвета бордо, цвета помады Зои Аркадьевны, празднично катились по мокрому асфальту. Некоторые спелые гранаты треснули, выпустив из себя красный сок в чистые лужицы. Замутили их, искровенили…
        Предательские ноги совсем не желали держать, подгибались в лодыжках, безвольные, ватные, как бывает во сне, когда убегаешь от кого-то. Выбросив последний мандарин, Русалочка повернулась от окна. Хотела шагнуть и боком заскользила к полу, больно пересчитывая спиной выступы батареи. Полежала с паническим ощущением - жизнь кончилась. Заставила себя доползти до кровати и подтянулась на руках, цепляясь за спинку, за железную перекладину панциря сетки. Взобралась.
        Икры и пальцы ног были бесчувственны, хоть щипай их, хоть тычь свалившимся с тумбочки карандашом. Немые, глухие - не слышат мольбы, слепые - не видят, как же ей плохо… Но не холодные, значит, не мертвые.
        Голова медленно поехала кругом раз, другой… на третьем развороте сон открылся зеркалами дворцового зала. В них отражались толпы совершенно одинаковых людей в серых плащах с лицами Мамы Принца. Губы лиц энергично двигались с упором на букву «о», восклицая голосом Зои Аркадьевны: «…не любовь же это! не любовь же! не любовь!»

* * *
        - Гм-м, что это, если не ДЦП… Синдром Гийена-Барре, спастический парапарез?- недоумевал молодой врач, вызванный Зоей Аркадьевной.
        Русалочку повезли в больницу. Вокруг сменялись тонкие, толстые, разные фигуры в белых халатах, осматривали ноги так, и этак, без конца сгибали, разгибали, стучали молоточком. Слепящая белизной женщина, похожая на Снежную королеву, терзала вопросами:
        - С тобой что-то случилось? Ты плакала? Почему ты плакала?
        - Ничего не случилось. Не плакала,- еле слышно отвечала Русалочка, опасаясь, что ее сейчас стошнит. Горький ком тяжко ворочался в горле. Она отстраненно чувствовала себя беззащитным аморфным созданием, выдранным из раковины,- словно кто-то загнал в пятки шампур с тонким лезвием и пропорол ноги, надрезав мышцы, суставы, сухожилия…
        Обследование не подтвердило подозрение на наследственную нейропатию. Тщательный сбор анамнеза не выявил никаких повреждений, идентифицировать причину заболевания не удалось. Физически девочка была здорова. Мышечный тонус нижней части ног катастрофически падал из-за воображаемой, галлюциногенной трудности передвижения. Старый доктор произнес свистящее слово «стресс».
        Русалочкой занялся психиатр и также ничего не нашел. Душевная болезнь, если таковая имела место, будто локализовалась в ступнях. Больную долго лечили от непонятного недуга. Ходьба восстановилась - мучительная, с приволакиванием; началась атрофия икорных мышц.
        Бывало, утром Русалочка открывала глаза с мыслью, что ей приснился кошмар, и сейчас она поднимется легко, как раньше, приятной, дремотной еще негой ощущая покладистое к движению тело…
        Но сон не кончался.
        По успеваемости в школе девочка отстала. Училась теперь классом ниже, продолжая жить в той же комнате с бывшими одноклассницами. По-прежнему не разлучалась с заветной раковиной. Глубоко, в остроконечном конусе рога, под предпоследним оборотом спирали, свернулись раненой улиткой метания, сомнения, слезы. Русалочка перестала плакать по недолговечной привязанности Принца. С глаз долой… хотя бы так, если по-другому не получается.
        Ее-то чувства не выгорели, не потухли. Не протухли, как протухает во внутренностях и смердит пятничный гороховый суп, из-за которого к вечеру в шестиместную спальню неприятно зайти. Комната не выросла с жиличками, «выросли» кровати и встали впритык, несмотря на вынос стола. Русалочка не ходила на продленку и делала уроки на подоконнике, более просторном, чем составленные вместе тумбочки. Перед сном смешливая Аннушка кричала громким шепотом:
        - Надевай противогазы, Анька выпустила газы!
        Из здорового тела выстреливал здоровый дух «музыкального» супа. Девчонки ржали, как полоумные, и жгли стащенные с кухни спички. Потом травили анекдоты, и под завязку, в спертой духоте ночи и придушенных хохотках, болтали о мальчиках. Русалочка спала, отвернувшись к стене. Девчонки рвались за границу отрочества выспевшими грудками, округлившимися коленками, не ведая, с какой тоской будут вспоминать это беспечное время из другого - неустроенного и непутевого. Тихо жалели соседку: бедная… замухрышка увечная… кто на такую посмотрит…
        Иногда из навершия раковины вылезала слезоточивая улитка - не на свет, а в сердцевинную часть рога. Лежала в сияющем лоне цвета апельсиновой корки, держа горестные мысли на привязи, как на цепи. Плакать не хотелось. Хотелось поддаться неверности ног, слабости дум, выпасть из окна, хрястнув костями. Выпустить из себя красный сок и успокоиться. Навсегда…

* * *
        Девчонки ушли из детдома в жизнь крепкими ногами, счастливые и напуганные одиночным плаванием. Ушли к будущим трудам, детям, мужьям-любовникам-сожителям, а Русалочку машина увезла в Дом инвалидов. В мир равных, убогих и сверху стоящего персонала - высокомерного или сердечного, но с неизменным глянцем снисходительного одолжения.
        Мечты жгли сердце, возвращаясь с чтением. Русалочка всегда любила читать, а тут особенно пристрастилась к книгам, благо автофургон «Библиотека-02» навещал каждую неделю. Библиотекарши дивились спискам, поданным этой девушкой. Кроме художественной литературы она заказывала поэтические сборники, редко востребованные словари, энциклопедии по изобразительному искусству…
        Прогулкам Русалочка предпочитала погружение в книжные грезы. Странствовала по бумажным городам, по трагическим и прекрасным судьбам, полным страстей.
        Ее пугали наглые взгляды некоторых молодых инвалидов. За спиною порой раздавались недвусмысленные реплики, взрывы грубого хохота в табачном дыму крыльца. Убежала бы, улетела, да не оторвать костылей от земли… Проклятые ноги.
        В праздники и дни рождения разрешалось немного «употребить» в небольшом зальце-столовой для торжеств. Русалочка не переносила винный запах. Соседки улыбались фривольно, отвечали на заигрывания мужчин и сами кокетничали напропалую. Потягивали позволенный кагор неторопливо, смакуя. Традиционно - за родителей, у кого они были известны, за здоровье, которого тут ни у кого не было, за мир во всем мире, с оттенком веселых маевок, и за любовь. Убеждали расслабиться. Едва кто-нибудь начинал приставать, Русалочка уходила. Уползала в комнату, довольная тем, что весь вечер будет одна.
        Подоткнув подолы, санитарки рельефно двигали увесистыми задами, добирались тряпкой в пыльные углы под тумбочками. Элита белохалатников требовала неукоснительной чистоты.
        - Костыли прибери, дай тапки, подошвы вытру… Шевелись, некогда нянькаться с вами,- тормошили санитарки. В голосах ощущалась надменность, находящая здесь свое тайное воплощение. Почему-то именно женщины чаще срывали злость на калеках, если, конечно, те не были языкасты. Русалочка с детства чувствовала в обычных словах полубессознательную беспощадность «параллельной» среды, относилась к ее превосходству терпеливо, хотя терпение не означало отсутствия обиды. Они, эти женщины, не были неприкаянными обломками, выщербленными из общественного монолита. Могли вырулить на устойчивую тропу - твердые на ногу, легкие на подъем пышущего мощью тела… Калеки - не могли.
        Нередко девчонки рядом плакали навзрыд, кляня окаянную судьбу. Не однажды находили подобные приступы и на Русалочку, когда внезапно всплывало самое острое воспоминание: пощечина Галины Родионовны ни за что. То есть за ее же собственные грязные подозрения. В груди что-то взрывалось, жарко плавилось с отчаянным птичьим трепыханьем, бунтуя против неведомо чего и всего вместе. Против чувства неполноценности, униженности, сиротства, опутавшего ноги колдовского невода…
        После одного из таких припадков Русалочка закурила.
        На безлиственном древе жизни с обломанными ветками рос только один побег. Сознавая всю несостоятельность связанных с Принцем надежд, Русалочка не могла отречься от искусителя своих дум. Память о нем была сладкой пыткой, терзающим душу соблазном. Драгоценный образ постепенно выкристаллизовался в недосягаемое совершенство.
        Как-то раз в Дом пришли люди с христианскими брошюрками, спели добрые песни. Благообразный молодой человек вручил яркую книжку, изданную в Америке:
        - Тут история девушки, может, чем-то похожая на вашу… Неудачно прыгнула в воду, сломала позвоночник… Пережила тяжелую операцию и пришла к Богу.
        Русалочка спросила, стала ли девушка ходить, и, узнав, что не стала, вспыхнула:
        - Зачем, если безнадежно?!
        Молодой человек оставил номер телефона религиозной общины, каких множество развелось в стране, отечественных и закордонных. Посмотрел со значением:
        - Если будет совсем тяжко, позвоните. Вы, гляжу, хорошо образованны,- кивнул на увенчанную раковиной стопку книг.- Мы обязательно вам поможем, даже с операцией, если нужно… А если вы окажетесь нашим человеком, то и с выходом отсюда. Звоните.
        Серьезные глаза его улыбались понимающе и сострадательно.

* * *
        Когда перепадали положенные проценты от пенсии, девчонки на соседних койках трещали в обнимку с мобильниками день-деньской. В комнатах Дома то и дело слышались электронные вызовы к общению. У Русалочки телефона не было. С кем разговаривать? Но мысль о вызове-зове привела ее к неожиданной идее. Смешно, конечно, думать, что Рог Тритона обладает каким-то магическим действием. Волшебной раковины не существует, ее придумал папа. В нее дудел мифический человек-дельфин. На Триумфальной арке в Риме запечатлена скульптура Тритона, играющего в раковину-трубу. Интересно, о чем играл бог моря? Как она поет?
        Стенки рога крепкие, ребра спиральных витков сплетены, словно из косиц, из русых и коричневых окаменевших прядей. Русалочка почти час отпиливала кончик верхушки лобзиком, одолженным у слесаря. На вечерней прогулке уплелась к самой дальней скамье под деревьями. Ломаные тени веток перечеркивали ноги крест-накрест, в сумрачной тишине чернел кружевной креп листьев…
        Вначале из вывернутых лепестков устья вхолостую вырвался ветер дыхания. Морскому инструменту не хватало простора, бьющих о берег волн, а где им здесь было взяться? Помахивая правой рукой перед мраморной проймой раковины, как веером, левой удерживая ее, Русалочка набрала воздух в легкие, дунула в отверстие с напряжением в сердце…
        И родился звук. Из отворенных зовом перламутровых губ Тритона, наливаясь силой, медленно поплыла взвихренная чувством и ветром нота «до», выхваченная из рокота бездн. Взмыла над крышами, проводами, выше, выше… Это штормы и шквалы, праздно зависшие в глубине, встрепенулись, и без рева, без громыхания принялись выводить в унисон гулкую песнь. Вздутый парусом ветра, расправленный гребнями воздушного океана, взлетел ввысь мужающий голос моря, которого Русалочка никогда не видела воочию.
        - Жуткие какие-то звуки раздавались сегодня в аллее,- сказала соседка, ежась.- Будто из-под земли.
        О странных глубинных звуках говорили на крыльце люди, куря перед сном. Русалочке следовало быть осторожнее, не звать так громко. Поглядела в комнате на лампочку в просвет раковины - лучистый выход отражался в малиново-алой воронке. Все еще живым отголоском реяли в хорах сознания невидимые волны певучего зова.
        У смерти нет лучистой бреши, хотя она тоже - выход…
        Сохранился телефонный номер выхода к Богу - дверь к неопределенной вере среди множества вер во Христа. «Звоните». «Позвоню,- заочно пообещала Русалочка.- Может, завтра». Но увлеклась новым детективным романом и не позвонила.

* * *
        Люди обычно смотрят входящему человеку в лицо. Она смотрела вниз. Ноги у нежданного гостя были здоровы. Взгляд поднялся по высвеченному дневным солнцем силуэту: мужчина молод… И упала на пол книга, которую Русалочка лежа читала.
        - Ты?!- воскликнули они в один голос.

…Принц ушел, когда раздалось мелодичное напоминание коридорных часов: ужинать. Она подтянулась к окну за спинку кровати и увидела, как он скрылся за поворотом.
        Русалочка осталась в комнате одна - и не выдержала. Протяжный, низкий гул придонного эха покатился по коридору, густо воспарил из окна к кронам настороженных берез.
        Шаркая черепашьими ногами, перевитыми темными венами, в полуоткрытую дверь заглянула любопытная старуха из комнаты напротив. Погрозила артрическим пальцем:
        - Ах вот кто у нас гудит, гром ворожит! А ну-ка прекрати, не то пожалуюсь!
        По коридору уже спешила разгневанная санитарка. Взвинченная тягостно резонирующими в ушах звуками, вырвала рог из рук и размахнулась с намерением швырнуть его в окно, но, выронив на подушку, закричала. Взметнувшись с бешеной силой, Русалочка впилась зубами в пухлое запястье женщины и укусила так глубоко, что почувствовала во рту соль и медь чужой крови. Бумеранг ярости мгновенно вернулся звонкой оплеухой, тычком в грудь, и, не прибеги на вопли дежурный врач, санитарка выдрала бы кусаке все волосы.
        Попало обеим… Русалочке было велено больше не «трубадурить». Счастье - раковину не отняли.
        Влажный зов моря накликал-таки грозовые тучи. Из разлома неба, в магниевых вспышках разверзшегося прямо над крышей, обрушился сплошной водопад. Оглушительный грохот небесных литавр перемежался барабанным боем ливня. Но гроза бушевала недолго. Умчалась на театр восточных действий, там воинственно погремела и смолкла, оставив в заместителях мирно лопочущий дождь. А скоро, не вняв слезливому шепоту листьев, слинял и он.

* * *
        Каждый у своего окна слушали ночной ветер Принц, Русалочка и Мама. Стороны этого треугольника были равны по силе чувств и потерь. Едва увидев мальчика, запоздавшего с работы, Мама все поняла. Двадцать лет боялась, что он найдет Русалочку, и двадцать же лет надеялась, что не найдет. Где, казалось бы, Дом инвалидов и где институтский отдел архитектуры - ночь и день, луна и солнце… Мамино солнце. Девочка-ночь, с глазами цвета зеленоватого стекла на песке, победила.
        Мама прилегла, чувствуя себя разбитой и опустошенной. Сердце болело.
        Что ты болишь, стучишь быстро-быстро? Раньше надо было предупредить набат, а ты молчало, глупое. Скомпрометировать себя можно не только словом и делом, но и полным бездействием. Одно влечет другое. Из трех ошибок Мама совершила все три. Мало кто способен разрушить столько, сколько женщина во имя любви.
        Мама мечтала иметь детей, но годы замужества летели, а вожделенная беременность не наступала. Супруги прошли обследование. Она оказалась абсолютно здорова, он - бесплоден. Неудачно переболел в детстве свинкой.
        Если б не жена, Эдуард Анатольевич не особенно бы огорчался. Переживать было некогда, время наступало энергичное, авантюрное, только успевай хватать птиц везения за хвост! Но он любил жену. Год за годом она уговаривала его взять ребенка из детдома, и преуспевающий рыцарь наживы наконец поддался. Мальчик, выбранный Мамой, с самого начала ему не глянулся. Ребенок был красив, достаточно развит, однако Эдуард Анатольевич сразу определил: характером малыш похож на нее - женщину любимую и, увы, совершенно далекую от предпринимательских страстей бурного века. Значит, новое ярмо на шее, немилое, в отличие от жены, к тому же - требующее незнакомых, нежеланных усилий. Чужое дитя - кот в мешке, никогда не знаешь, что там за гены! Поэтому, когда она заикнулась о втором ребенке из детдома (откуда же еще), Эдуард Анатольевич вознегодовал:
        - Одного потерплю, Марина, только ради тебя. Дай время, может, привяжусь. Но, с ума-то не сходи, двое - это свыше моих сил!
        Мама, которая давно поняла, что настоящая ее ошибка - сам Эдуард Анатольевич, пошла на обман сына. Она тогда любила и мужа. Потрясенная верностью детей друг другу, не знала: как заставить мальчика забыть маленькое детдомовское прошлое, не умела справиться с собственным смятением. Позванивала, спрашивала, не удочерил ли кто-нибудь девочку. Убеждала мужа уехать, почти уломала, и тут выяснилось - у Русалочки частичный паралич ног. Муж вздохнул с откровенным облегчением: переезд был у него в планах, но не сейчас.
        Эдуард Анатольевич покинул город, несколько лет впустую потратив время на семью. Оставленные деньги он не считал бесполезной тратой. Этот расход послужил ему своеобразной индульгенцией от вины в разводе и позднем осмыслении своей непригодности к семейной жизни. Откуп как оправдание - и чист, будто окунувшийся в котел добрый молодец. Маме же не было прощения от самой себя, варились и варились в кипящем котле виноватые думы. Слишком хорошо она помнила торкнувшуюся не в голову, а в грудь безжалостную мысль: девочка не ходит… не придет! Бог покарал Маму за ту секундную радость и ежедневную надежду.
        Верно говорят: смысл жизни женщины - в любимом человеке. Мама отняла Принца у Русалочки, теперь Русалочка отняла сына у Мамы.
        Впрочем, измена сыновей матерям предопределена природой. Природа - субстанция рациональная, ближе к практичным понятиям Эдуарда Анатольевича. Человек нужен природе, покуда выполняет миссию воспроизведения и воспитания. А дальше, действительно, зачем? Внукам сказки читать? Кстати… будут ли внуки? Припоминается лепет воспитательницы по телефону, что плюс к больным ногам у девочки неладно с психикой…
        Ох, лишь бы не буйная. Хотя тихие вроде опаснее. Возьмет и хладнокровно прирежет, или отравит. Отравилась же, судя по слухам, ее родительница.

* * *
        Принц подарил Русалочке телефон и разговаривал с ней целыми вечерами. Ее слова, пока он не звонил, складывались в стихи. Она их ему не читала, пела вечерним березам. А он говорил много - одним предложением из трех слов. Слова заполняли комнату, Дом инвалидов, аллею, Вселенную, яркую и большую.

«Скажи еще…»

«Я тебя люблю».

«Еще…»

«Я тебя люблю».
        У каждого должна быть своя маленькая вселенная, без которой большой на самом деле не существует.
        По ногам пробегала дрожь. Не холодная, теплая. Неважно, что волшебные слова затвержены, что их веками повторяют на всех континентах, на разных языках. Все равно эти слова единственные в каждом единственном случае.

* * *
        - Я люблю ее. Понимаешь? Люблю,- сказал Принц.
        Ответить было нечего. Мама растерянно пожала плечами:
        - Ну что ж…
        Глаза у сына огненные, в улыбке - счастье.

…После развода с мужем Мама с полгода хорохорилась, изгоняла тоску макияжем. Замазывала косметикой душевные раны, и глаза бесшабашно сияли. Шла по улице - мужчины оглядывались. Один коллега начал ухаживать. Она над ним посмеялась, и он уволился. Мама удивилась: впрямь, что ли, влюбился… Перестала следить за собой, чтобы никого больше не провоцировать. С тех пор мужчины не оглядываются, мимо проходят. Включая сына…
        Забыл поцеловать в щеку перед уходом. Как же он красив! В молодости все красивы по причине перманентной влюбленности или ее ожидания. Это летнее время - само счастье. Жаль, что осознание лета жизни придет лишь в увядании, когда счастьем кажется всякое текущее лето, потому что следующего может просто уже не быть.
        Вечерний звонок в дверь затренькал длинно и настойчиво. Сын не открыл замок своим ключом, как обычно, а позвонил. Мама отворила и увидела в проеме на площадке сдвоенную тень.
        - Пустишь?
        Она посторонилась. Сын пронес девушку в зал на руках. Вернулся за дорожной сумкой и коробками.
        - Мама,- он помолчал, собираясь с духом.- Когда ты взяла меня из детдома, ты обещала, что Русалочка вырастет и приедет к нам в гости. Она выросла. Я вырос. Мама, она приехала не в гости, а навсегда.
        Не помнила Мама о таком обещании. Стояла, обхватив себя руками, стараясь дышать ровно,- нельзя показать, как ее мучает удушье. Слово «детдом» обескуражило, оглушило. Сын произнес его впервые после многих лет. Впервые напомнил: он ей не родной. Годы и годы самонадеянной борьбы, а нашел девочку, и - до свидания, мать!
        Все напрасно.
        Он словно подтвердил:
        - Если ты нас не примешь… Тогда мы завтра съедем.
        Лицо бесстрастное. «Если ты… Тогда мы». Не угроза - будничная констатация факта, но в этом «мы» нет для матери места.
        Всем своим видом Принц говорил, что достал бы свою Русалочку из-под земли, в кратере вулкана, в эпицентре цунами и повышенной радиации. Та, которая вырастила,- не препятствие.
        Сын был - вот он, на глазах Мамы, но ушел от нее. Второй дорогой мужчина. Нежный, внимательный, чуткий к ее недомоганиям, переменам настроения - ушел к той, что сидела сейчас в зале и, конечно, торжествовала.
        Мама сжалась и отвердела: пора платить по счетам. С неудовольствием подумала, что мыслит как бывший муж. Какие счеты! Надо сконцентрировать силы, очиститься от ошибок, принимать и любить. По крайней мере, попытаться…
        - О чем ты, мой мальчик? Я рада,- слова прозвучали невозмутимо, с безнадежной фальшью. Сын не заметил, счастливый, помчался в магазин.
        Невестка… она уже невестка или не успели?- открыв форточку, курила в кухне.
        - Простите,- сказала Маме.- Скоро брошу,- и торопливо загасила сигарету о край стоящей на подоконнике пепельницы. Еще и пепельницу привезла с собой. Подобные вещицы из плексигласа мастерят в тюрьмах зэки. Ясно, какой у них там, в Доме инвалидов, контингент…
        Девушка улыбалась немного настороженно, но счастливо - отражением улыбки сына, будто эта кухня принадлежит ей, и квартира, и дом, и мир. Никакого синдрома бедной родственницы… ах да, нужно еще разобраться, кто из них двоих - бедная!
        Мама поперхнулась и закашлялась: обнаружила, что разглядывает Русалочку в упор. Перевела смущенный взгляд на шкаф - кофе, что ли, заварить?..
        Веки у девушки лепесткового абриса, изогнутые акварельными мазками, как у ее бабушки-актрисы на театральном портрете, гибкие пальцы с гладкими опаловыми ногтями нервно накручивают поясок халата. Мама старалась не смотреть на ужасные ноги в ужасных шерстяных колготках и тапочках с какими-то держалками. Спрятала турку с кофе, а аромат запретного зелья очень к месту перебил запах сигарет.
        Быстрый стол Принц накрыл, по обыкновению, с изобретательным изяществом. Нежный бутон майонезного лотоса расцвел в кустиках укропа на салате - икебана. Магазинный торт в мещанских розах сразу показался фигурой из другой оперы. Оставшимся от обеда картофельно-грибным пюре сын наполнил помидорные «горшочки» на один укус, чуть поджарил ломтики сайки для икры.
        Изыск времен дефицита нынче ни для кого не внове, цена черной икры, правда, кусается, и можно нарваться на крашеную щучью. А Русалочка, «водяная» девочка, по всей видимости, не пробовала рыбьего деликатеса, опасливо взяла кружок с прозрачно-оранжевой россыпью. Знает ли, что вкушает потомство неотнерестившегося лосося? Школу-то кончила?..
        Сын разлил по фужерам шампанское. Взглянул испытующе.
        - Мама, поздравь, мы зарегистрировались днем. Ура?
        - Ура,- бодро сказала Мама и спохватилась: - Ой, а свадьба?
        - Вот наша свадьба,- засмеялся он.
        Язык прохладно покалывали шипучие пузырьки. Рядом с фужером в ополовиненной кофейной чашке плескалось жидкое золото электричества. Странный получается «букет», если шампанское запиваешь глотком кофе. Послевкусие, между прочим, приятное… Значит, фамилию Эдуарда Анатольевича получил еще один человек?
        Словно читая Мамины мысли, сын вздохнул:
        - Весной я решил… В общем, я поменял фамилию, Мама. Извини. Моего отца помнят старые коллеги. Проекты его помнят. Отец же с ма… мои родители были архитекторами.
        - Молодец, что поменял. Продолжатель династии,- она энергично улыбнулась и снова мелко глотнула кофе. Без привычного удовольствия. Сын не возмутился, равнодушно скользнул взглядом по предосудительной чашке - просто не видел. У них что сегодня - первая брачная ночь? Глаз не спускают друг с друга, как близнецы в младенчестве, у которых не успела распасться сакральная связь…
        Маму раздражала манера Русалочки отбрасывать прядь со лба тыльной стороной ладони, легким небрежным жестом, и сама эта пестрая прядь - ну что за волосы, какой-то растрепанный стожок на голове! Раздражали журчащий смех и дешевая китайская кофта в кружевах, похожих на подол советской комбинации… все раздражало, все… Тем не менее, ловя восхищенный взгляд сына, Мама кивала с поспешной готовностью. По привычке разговаривать с Мамой глазами он приглашал полюбоваться его женой: она красавица, правда?
        Мама так же безмолвно отвечала: о да, красавица… о да, мой мальчик, без сомнения… О-о-о, куда деть больную ревность?!- последнее, опустив глаза.
        Муж когда-то предоставлял массу причин для этого мучительного, черт бы его побрал, чувства. Эдуарда Анатольевича обожали жены его гешефтмахерского окружения, неоднократные охотницы за состоятельными мужчинами. Сам со смехом рассказывал о домогательствах брутально напористых Леночек-Лизочек.

«А ты?» - сдержанно спрашивала Мама.
        Он ухмылялся, довольный ее вопросом: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Гоп-ля-ля, тополя!»
        Непонятно, что означала вторая, не революционная фраза. Мама не допытывалась, изводилась молча, пока однажды не поняла: самую большую и взаимную тягу муж испытывает к деньгам… Деньги бесполы. Но именно они, а не хищные Леночки-Лизочки увели мужа мять, ломать, выкручивать, выжимать из него остатки человечного в великой единственной страсти.

«Старый,- вдруг жарко пожалела она его,- ты же старый, Эдик! Жадный, одинокий… Зачем они тебе? Ни жизнь ими не подкупишь, ни смерть… Помрешь - не в золото зароют, не по ноздри в банкноты. Из праха в прах. Бедный ты мой богатый…»
        Допила кофе.
        Невнимание сына усугубляло боль. Мама чувствовала приближение приступа.
        Скорая реанимационная помощь прибыла спустя полчаса. Прочитав длинное послание Маминого сердца из кардиографа, доктор озабоченно сдвинул брови:
        - В отделение.
        Будто - в милицию. А что - действительно, авария. Забарахлил движок, и сбили. Мама утомленно подумала: «Не помешаю новобрачным, вот и хорошо. Гоп-ля-ля, тополя…»

* * *
        Руки покрылись синяками, словно она долго и упорно с кем-то дралась. Вены в сгибах локтей не хотели наливаться кровью даже в перетяжке жгутом, бежали от уколов, как отдельно мыслящие в теле змейки, поэтому медсестра втыкала иглу капельницы в выпирающую буквой «н» вену кисти, где мяса мало и сосудам некуда скрыться. Из прозрачного резервуара на стойке капало с пипетки лекарство. Молодая медсестра ходила из палаты в палату, наблюдала за правильным поступлением жидкости в руки больных. Грудь под халатом упруго подпрыгивала при ходьбе, будто пара спрятанных резиновых мячей. Жизнерадостная, румяная девушка, туго налитая бодростью и здоровьем. Кап… секунда… кап… в тело медленно струилась жизнь. Мама полагала, что получила довольно живительных капель, больше отпущенных волей рока секунд все равно не возьмешь.
        В палате не всех навещали гости. Женщине с кровати справа дочь звонила из другого города. Остальным тоже все больше звонили. Только к Маме сын приходил каждый вечер после работы. Один, без Русалочки. На вечные женские вопросы в палате - есть ли внуки, женат ли, Мама ответила, как отрубила:
        - Жена - инвалид.
        Перестали спрашивать. Смотрели на сына с сочувственным любопытством: вон как Маму любит, навещает без пропусков, сам красивый, прямо кровь с молоком, а жена…
        Мама пытливо вглядывалась в родное лицо. Внешне он не изменился, разве что немного спал с тела. Медовый месяц - лучшее средство для похудения… Глаза разговаривали: «Ты счастлив?» - «Да», и вместе с облегчением в душу закрадывалась горечь, досадно излитая в холодной интонации вслух:
        - Как она?
        - Нормально. Посылает тебе привет.
        (Ага, посылает… Куда подальше послала бы с б?льшим удовольствием.)
        - Ей тоже передай.
        - Мама, вот фрукты,- сын выложил на тумбочку гранаты… мандарины…
        Сердце сжалось. Из памяти вынырнул возмущенный голос воспитательницы: «…после того как вы ушли, представляете?! Да-да, все гранаты, все мандарины выбросила в окно… Такая нервозная девочка. Приступ потом был, ноги отказали…»
        Неужели сын знает, и принес именно эти фрукты в упрек, чтобы вспомнилось больнее?..
        - Не было в магазине твоих любимых груш,- оправдывался он.- Хотел сбегать на рынок, но подумал, что к тебе не успею.
        - Куда так много, я ж не съем.
        - Поделишься с кем-нибудь.
        Приподняв ее запястье, сын осторожно целовал пятнисто-синюю кисть.
        - Мама, Мама, как же тебя искололи!..
        От висков отливала гулкая кровь: не знает. Глаза прикрылись устало, влажно: спасибо, Русалочка…
        Какой бы невестка ни была, выходит - не подлая, если не пожаловалась, не настроила сына против матери.
        А ведь могла.
        Он говорил о японцах, приехавших по поводу строительства мусороперерабатывающего завода. В знакомстве с городом их поразило отсутствие пандусов у большинства общественных зданий. В Японии каждый хозяин магазина или аптеки считает себя обязанным приспособить заведение для всех покупателей, как бы ни вынудила их передвигаться судьба.
        Мама погладила его руку:
        - Мой мальчик… Сколько лет физкультурно-трудовая пропаганда истребляла в нас человечность! А японцы привыкли к заботе о соотечественниках, пострадавших от атомных бомб. Генетически разная величина сопереживания.
        - Ты права. По глазам было понятно, что иностранцы посчитали наше отношение к инвалидам бескультурьем. Мы от стыда умирали, будто племя тумба-юмба какое-то.
        - Почему не сказали о фестивалях для инвалидов, спартакиадах? Они же иногда проводятся в городе.
        Сын невесело махнул рукой:
        - Вот именно, что иногда. В Доме инвалидов живут два спортсмена-колясочника. Кто ни придет - раскладывают пасьянс из фотографий: вы только посмотрите, вот я на соревновании, вот тренер, вот друзья мои! На снимках жизнь яркая. В остальное время эти ребята никому не нужны… Собрать бы в специализированном культурно-спортивном комплексе здоровых, нездоровых, детдомовских, домашних - всех с детства! Чтобы никто не чувствовал себя лишним… Понимаешь, Мама? Пора ломать плакатные стереотипы. Ну не дикари же мы во всем другом!
        Сын, оказывается, ходил в представительские кабинеты, настаивал, убеждал высоких чиновников начать пока с лестниц. Его потрясало необъяснимое жмотство там, где, он знал, находились деньги на неоправданное мотовство.
        - Есть у меня один проект… Я к мэру записался.
        - Невидимые мэру слезы,- скептически усмехнулась Мама.
        Принц не рассказал ей, как на празднике открытия фонтана в парке, куда уговорил прогуляться Русалочку, они стали очевидцами безобразной сцены. Детский реабилитационный центр вывез поглядеть на фонтан малышей. Здоровые дети с интересом пялились на большую группу сверстников в инвалидных колясках. Подходили близко, с непосредственностью веселых незнаек задавали безжалостные вопросы. Одна мама, уводя оглядывающуюся дочь, в негодовании крикнула сопровождающим группы: «Зачем вы инвалидов сюда привезли, это же морально тяжело детям!» Каким детям - не уточнила. Кто-то громко проворчал: «Весь праздник испортили…»
        Вечером Русалочка плакала.
        Маму забавляла и тревожила пылкость сына. Взрослый, а так и прет из него замешанный на наивности максимализм! Не без смятенной гордости думала - это она с детства внушала ему: делай все на совесть, живи по совести… В сыне не хватало разумного критического видения. Вот если бы к ее воспитательским стараниям добавился ироничный пессимизм Эдуарда Анатольевича, тогда бы сын наверняка не вырос таким до изумления простодушным. А то стоит один у пластов, наслоенных друг на друга давно и крепко,- собрался запросто их сковырнуть. Невыгодно власти пестовать в народе гуманность. Народ прежде всего - трудовой ресурс и обязан быть здоровым.
        Сын коснулся губами щеки:
        - Скорей поправляйся. Побегу, ладно?
        - Какой молодец он у вас,- вздохнула позже лежачая соседка, невольная свидетельница разговора.- Прямо необыкновенный.
        - Да простой, что вы.
        - Все бы такими простыми были…
        Маму грызли виноватые мысли. Где бы ей самой-то почерпнуть простоты в отношениях с невесткой, когда все внутри протестует? А как бы отнеслась к Русалочке, будь она здорова? К детдомовке… не ею, Мамой, выращенной? Не окажется ли стервой, плутовкой, либо кем-то и похуже? Может, поджидает удобного момента, чтобы при сыне обвинить мать в увечье, отомстить, отплатить тем же? Приврала воспитательница о душевной болезни или правда?..
        Мама привыкла думать готовыми ответами, которые черпала из советских женских журналов (вот еще один пропагандистский стереотип), и обрушившаяся лавина личных вопросов ее сердила. В этой ситуации невозможно было угадать все наперед! Утешала себя тем, что Русалочка любит своего Принца и поостережется нанести ему боль. Сообразила уже, конечно,- не одна она мужу дорога, мать тоже, несмотря на обман… Умный сын не высказал ни слова в укор, мальчик понял: все, что бы Мама ни делала, она делала ради него.
        Даже ошибки…
        Найти с невесткой общий язык будет своего рода искусством. Творчеством. Лишь бы, творя, не натворить!
        Подъезжая на такси к дому после выписки, Мама не узнала подъезда. К крыльцу был пристроен пандус, и она испугалась:
        - Это кому? Русалочка же ходит?..
        - Сверху живет мальчик, который передвигается на коляске,- улыбнулся сын.
        Мама заметила пандус у дома напротив, и еще один, выгруженный. Возле него суетились рабочие.

* * *
        Утрами Принц вдыхал запах волос жены и не мог надышаться. Терпкий дым ее сигарет ему не нравился, но смесь табачного духа со слегка перечным ароматом кожи и древесным оттенком шампуня неожиданно обретала острый запах выжимки из воздуха детдомовской дачи. Пахло ежевичной поляной, млеющей на солнце листвой, горьким молочком одуванчика… спелостью черной смородины, бисером росы в лопухах, солью слез на щеке… Его девочка стала его женой.
        Они дождались друг друга.
        Он любил засыпать, уткнувшись в ее висок, удерживая в горсти маленькую грудь, пугливую, как птенец. Хлопнув по никелированной шапочке будильника на рассвете, Принц целовал тонкие сгибы локтей жены, где кожа была нежнее шелка, круглое белое пятнышко ниже плеча - след прививки. Добирался губами до впадинок, ямок, холмов, до губ, припухших от ночных поцелуев, скользил языком по чистой, гладкой эмали зубов, на которой восходящие лучи заигрывают после того, как Принц позволит им это сделать… не скоро… не скоро… После шепота, общего, непонятно чьего: я люблю тебя… любишь и так тоже? итак… а еще как? еще - так люблю… ты такой красивый… ты - Принц… тебе хорошо?.. молчи, я люблю тебя… люблю любить тебя… я молчу… о-о, подождите… сейчас… сейчас я ее отпущу… ты кому? солнечным зайчикам… я тебя люб… О-о-о. Теперь можно… Блеск утра, улыбка.
        Солнечным хмельным счастьем дышали улицы, дома, деревья, когда он шел к своему институту. Ветер взбивал пышные прически тополей, небо словно перенеслось с южного побережья и взялось явить сибирским взорам все нюансы материковой синевы от сияющей восточной лазури до ультрамарина на западе, куда движутся лучистые стрелки дневных часов.
        Принцу хотелось выровнять урбанистическую географию, подтянуть окраины к параду центра, чтобы там, где неразборчивое солнце плещется пока в сточных водах угрюмых околотков, оно сверкало только в радостных окнах, витражах и витринах! Воплощение идеи Принца должно было стать социальным сердцем города. Все получилось: мэр увлекся концепцией проиллюстрированного на мониторе проекта. Выстраданную смету утвердили внезапно, в полной мере, без обычного зажима и обещаний.
        Всякий раз Принц бежал домой после работы с надеждой, что Мама и Русалочка встретят его вкусным ужином и теплом, как, наверное, встречает любимых мужчин большинство женщин на свете, и всякий раз убеждался: есть вкусный ужин, а тепла по-прежнему нет. Будто кто-то, прокравшись в квартиру в отсутствие Принца, бесконечно сыпал яд вражды в чашки с чаем его матери и жене. Похоже, они без него вообще не обмолвливались ни словом. По негласному уговору готовили по очереди, и Мама не могла скрыть недовольства поварскими способностями Русалочки, та же из протеста едва притрагивалась к ее творожникам и фрикаделькам. Лица женщин оживали и светлели с приходом сына и мужа, они улыбались ему и поневоле, с неизменной учтивостью, начинали разговаривать друг с другом. Рассеянные любовью и ревностью, не в силах уследить одновременно за своими словами и выражением лиц, обе чем-нибудь непременно выдавали взаимную неприязнь, но упрямо старались создать видимость постоянного общения.
        - Не собирайте крошки со стола в ладонь, Русалочка, а то в старости будете побираться,- доброжелательно говорила Мама.- Такая примета…
        К невестке она обращалась на «вы», что в сочетании с прозвищем казалось шпилькой, которой на самом деле не было.
        - Привыкла в детдоме,- приветливо улыбаясь, отвечала Русалочка.
        Принц пытался шутить:
        - В старину жены всегда так делали: в ладонь и в рот - мужу.
        - Спасибо,- Русалочка вставала из-за стола.
        - Не за что,- кивала Мама любезно.- Не я же готовила. Кстати, муку в соус к макаронам не добавляют.
        - В столовке всегда добавляли.
        - У нас не столовка… Откройте, пожалуйста, окно шире, дым в кухню идет.
        - Русалочка, ты же обещала бросить курить,- напоминал Принц.
        - Скоро брошу.
        - Ага, скоро,- в голосе Мамы прорывались едва различимые нотки скорбного удовлетворения и торжества, знакомые Принцу по ее ссорам с Эдуардом Анатольевичем. Поблагодарив за ужин, она удалялась в спальню. Считалось, что поговорили.
        Принц молча помогал Русалочке убрать посуду, целовал в шею, виновато шепча:
        - Я к Маме, ладно? Ненадолго…
        Мама сидела перед телевизором и с напряженным вниманием смотрела, как Винни-Пух резвится со всеми-всеми-всеми. Принц спрашивал о самочувствии, гладил ее руки и не мог сосредоточиться ни на одной из тем, увлекавших его и Маму прежде. В кухне гремела посуда и, словно на вершине с эхом, пела Русалочка: «Грезы падали неладные темной ягодой с куста».
        Строчка повторялась,- «пластинку» заело, слышен был звон каждой тарелки и чашки. Неясная усмешка обозначила в углах Маминых губ пометки для новых морщин. Эхо песни рикошетило о грудь Принца вместе с невысказанным желанием Мамы поскорее выключить песню.
        - Если бы Шекспир не умер несколько столетий назад, я бы его убила,- произнесла Мама безжизненным голосом.- А еще лучше было бы убить Ромео и Джульетту, когда они еще пачкали пеленки. Самая печальная повесть на свете - террористический акт международного масштаба. Бомба постоянного действия. Ее осколки из века в век уничтожают человечество.
        Принц молчал, как заговоренный. Впрочем, почему «как»? Его заговорили, запели, отшибли ему мозги падающие с куста темные ягоды и намерение Мамы спасти мир посредством убийства детей из Вероны, без того мало поживших. Мама хотела убить Шекспира из-за своей нелюбви к любви между мужчиной и женщиной, а Принц, тривиально, вернее из профессионального неприятия,- проектировщиков этого дома с тонкими стенами.
        - Твое преступление ни к чему бы не привело,- все-таки откликнулся он.- Пришлось бы убить Данте и Беатриче, Петрарку и Лауру, Печорина и Бэлу, Мастера и Маргариту, миллион других известных влюбленных, а также почти всех писателей и поэтов, ведь они только и делают, что пишут о любви. Ты, Мама, сама бы сделалась преступником международного масштаба, и мир перестал бы существовать.
        - Ты хочешь сказать, что мир существует из-за любви?
        - Я хочу сказать, что он благодаря ей одной и существует.
        - Сомнительно,- Мама снова уставилась в телевизор, с большим интересом рассматривая грустного ослика Иа-Иа.- Наверное, я постарела и перестала понимать жизнь.
        В коридоре шлепали и постукивали фиксаторами ноги Русалочки. Она шла в бывшую детскую Принца, теперь супружескую спальню, отделенную кухней и залом от комнаты Мамы.
        - Иди к ней,- вздохнула она.- Кроме потери и болезней детей, женщине страшно, когда любимый мужчина бросает ее ради другой. Или чего-то другого. Это трудно пережить даже пятнадцать минут.
        - Мама…
        - Что - «Мама»? Я пережила и живу. Потому что у матери, к счастью, есть, кого любить и без мужа.
        Принц ушел, оставив Маму в полутемной комнате, наедине с грустным осликом и грустными мыслями, сожалея, что человеку не дано находиться сразу в двух местах.
        - Что ты пела?- спросил он жену.
        - Так… Песню.
        В Русалочке растворялись его печали и он сам. Она стеснялась своих ног, закрывала одеялом при лунном свете, хотя уродливыми Принц их не находил. Русалочка будто просто брела в мелкоте речки, и ноги ниже колен становились неправильными, как преломляется и становится немного другим все, что находится в воде. Принц говорил-слушал ночные слова, сопутствующие ночным действиям, закрывал рот легкому ахающему стону Русалочки жадным ртом, зная, что те же слова, действия, тот же стон повторятся утром, следующей ночью и утром, и не надоедят никогда. Он засыпал в блаженной истоме, носом в душистый висок, и вместе с девочкой бежал в лес, чтобы осторожно положить облизанные прутики на муравьиную пирамиду. Стряхнув с прутов муравьишек, они лакомились кислым соком, а кругом шелестели листья, и с берега несло запахом раскаленного песка.
        О Маме Принц бессовестным образом вспоминал лишь во время завтрака, но уходил на работу привычно целуя в щеку. Сначала ее щеку, потом Русалочкину.
        Его отделу доверили план реставрации собора и расширение железнодорожного вокзала. Заветный проект, задуманный едва ли не с детства, прошел множество экспертиз и получил высокую оценку. Принц шагал с работы, улыбаясь прохожим, и радовался их удивленным ответным улыбкам, а дома убеждался в неизменности холодной войны.
        Мать и жена были на себя непохожи, и улыбчивый мир переворачивался от отчаяния. Принца разрывали на части две могучие силы - две слабые женщины. Хотелось, хлопнув дверью, убежать в какую-нибудь пивную,- так, в случае очередного коллапса отношений с домочадцами, поступали некоторые сослуживцы. Но перед глазами вставал жалкий силуэт отца Русалочки, заколдованного, замороженного водкой, и Принц продолжал терпеть. Плестись по военной дороге было все же лучше, чем по лезвию жизни.

* * *
        Однажды поздним вечером погас свет. Выглянув в окно, Русалочка сообщила, что электричества нет только в их подъезде. Принц нашел в ящике стола карманный фонарик, взял стремянку и отправился взглянуть на автоматы в щитке. Отворил дверцу,- выключатели всех четырех квартирных автоматов были направлены, как положено, вверх. Принц вдруг вспомнил свое детское недоумение, когда Белоконь рассказывал ему о жучках, крадущих электрический свет, засмеялся… и со страшным грохотом полетел на пол. Это ножка раздвинутой стремянки приткнулась к углу соседской двери, а собравшийся выйти сосед обнаружил неведомую западню и, не подумав, налег и распахнул. Захлопали другие двери, на площадку выбежали взволнованные люди со свечами. Фонарик разбился, сосед в ужасе ощупывал затылок Принца, крича:
        - Живой? Живой?!
        Ответить не давали легкие, из которых, казалось, выбился весь воздух, а вздохнуть они почему-то не могли. Сознание уплыло и как будто тотчас же включилось, причем синхронно со светом. Вокруг сгрудились соседи, все кричали наперебой, нечаянный виновник крушения подсунул под голову куртку. А рядом, с обеих сторон, потирая лбы, сидели на полу Мама и Русалочка. Крепко стукнулись во тьме лбами, одновременно склонившись над Принцем. Правая нога у Мамы была босой, тапок она держала в руке, словно только что гналась за тараканом…
        В груди нещадно щемило, дыхание насилу восстановилось, и Принц наконец прохрипел:
        - Да живой я, все нормально.
        Сосед помог подняться, бормоча извинения. Принца подташнивало, шатало, тем не менее он оказался цел. Чтобы справиться с приступами дурноты, изъявил желание попить чаю. Просто чаю, а женщины растерянно засуетились в кухне, с прижатыми ко лбам ложками, меча на стол еду и сталкиваясь друг с другом. Принц смотрел-смотрел на эту бестолковую сумятицу, не выдержал и расхохотался. Мама прыснула, и ее броня, дав трещину, выпустила давно не слышанные звонцы. Следом лопнуло добровольное ракушечное заточение Русалочки, выпростав переливчатую рябь смеха…
        Не зря говорят, что смех лечит. Долго не могли успокоиться, и Принца от хохота все-таки стошнило, еле добежал до унитаза. Голова заболела, пришлось лечь. Женщины остались в кухне вдвоем.
        Утром Русалочка сказала:
        - Мы так хорошо поговорили вчера.
        - Правда?!- не поверил Принц.
        - Правда. Она же Мама… твоя.
        - Наша,- целовал он жену, счастливый и благодарный.- Наша!
        На работе Принц почувствовал недомогание. Его послали в больницу, и выяснилось, что он получил сотрясение мозга и сломал ребро. Врач категорически настоял на бюллетене. Если честно, Принц побаивался прежнего домашнего дискомфорта, но происшествие неожиданно сотворило невозможное, помирив свекровь с невесткой. Мужское ребро, по своему обыкновению, снова принесло себя в жертву женщине… точнее, двум.
        Возвращаясь из поликлиники после изнурительных очередей, Принц уже с нижней площадки чуял пахнущий наваристым борщом воздух. А воздух дома вообще изменился, стал теплым и веселым под стать настроению. Возобновилось вечернее чтение вслух. Решили, по желанию Мамы, освежить память о знаменитых веронцах.
        - А как с опасностью Шекспира для мировой цивилизации, Мама?
        - Я бы в ноги ему поклонилась. Нет повести прекраснее на свете…
        Читала Русалочка. С детства привыкший к изобразительному видению, Принц воспринимал поэзию в акварельных тонах, прозу же относил к масляной живописи. Шекспировская пьеса в переводе Щепкиной-Куперник представлялась ему в образе темперной росписи, выполненной прозрачными лессировками. В голосе Русалочки Мама с изумлением, Принц - с удовольствием открыли актерскую изюминку, неподражаемую игру интонаций и пауз, звучащую как-то особенно необычно и выпукло. Мама потом задумчиво сказала:
        - Русалочка, а ведь у тебя дар. Ты и внешне похожа на свою бабушку. Мы давно не были в театре… Я покажу там ее портрет.
        Официальная корректность Мамы исчезла незаметно, будто ее и не было.
        Тонкий хруст фольги шоколадной конфеты, журчание чая, легкий смех и голоса женщин сливались в колыбельную, баюкали и усыпляли. Разрешалось нежиться утром в кровати, смотреть подряд по два любимых фильма, «висеть» в Интернете. Потом мягкими хлопьями пошел снег, и мелкие радости на работе начали складываться в одну большую - дел за время врачевания ребра и мира накопилось много. Наверстывая упущенное, Принц являлся к ужину поздно, когда люди после рабочего дня уже отдыхали перед экранами. Срезал путь, мчась среди застывших снежными взрывами кустов Новогоднего парка, где дворник Иннокентий счищал с тропинок лопатой желтые собачьи ожоги. Выпустив вслед трудовой пар из-под взмокшей ушанки, царь двора ворчал:
        - Ай, бегут! Куда бегут, зачем бегут, где что дают? Везде все есть…
        Мигали огни фонарей, детское время ехало в лифтах вверх по зову мам, подростковое скакало вниз по лестницам через две ступени, и чья-то машущая в форточке рука обещала дымку сигареты на крыльце: «Сейчас выйду». Принца встречали поцелуи в обе щеки, накрытые стегаными колпаками кастрюли с первым и вторым - горячее адажио, сыгранное в четыре любящие руки, чем мог похвастать главный секрет женского кулинарного искусства.
        - Растолстею!- стонал он, отваливаясь от стола, сытый до изнеможения, но за эти чудесные месяцы не прибавил в весе нисколько, потому что лишние граммы сжигало в нем вдохновение - лучшее из всех на свете беспокойств. Неодушевленные блоки и кирпичи на дисплее превращались в стены также слаженно, как на живых строительных площадках.
        По Интернету Принц договорился с израильскими кардиохирургами о Маминой операции весной, а летом, если получится, намеревался съездить с Русалочкой в Центр Дикуля. Обследование показало, что болезнь ног не препятствует ей стать матерью, но вначале следовало их подлечить. Втайне Принц лелеял надежду на исцеление жены. А неуемные мечты стремились дальше, к путешествиям втроем по городам и странам, к палатке у моря возле складчатой горы и возведенному собственными руками дому с красивым садом, где будут расти, наливаясь земными соками, веселые дети и яблони…
        Узнав о том, что Принц собрался взять в банке крупный кредит на ее операцию, Мама твердо сказала:
        - Через мой труп. Кредит - кабала, проценты тебя сожрут. Я подожду, прежде Русалочку надо везти.
        - Мама, а помнишь, Эдуард Анатольевич оставил деньги… Где они?- осторожно спросил Принц.
        - Доллары-то, мой мальчик?- усмехнулась она.- Их давно нет. Ты же учился, мне тоже на что-то нужно было жить.
        Сквозь хрустальные травы мороза в окно смотрел вечер, Русалочка читала «Героя нашего времени». Читать вслух - совсем не то что одному, к тому же и сюжеты романа подзабылись, и контрастный, возвышенно-простонародный лермонтовский слог.
        Голова Принца трещала, пухла, шла кругом,- что еще может происходить с утомившейся от проблем головой, даже если человек единовременно счастлив? Принц ворочался на кровати без сна: пойти разгружать в выходные вагоны? попробовать писать рефераты? попросить у кого-нибудь в долг? У кого? В бухгалтерии столько не ссудят - сумма слишком большая…
        Женщины, сидя в кухне, как птицы на жердочке, увлеченно о чем-то щебетали, что-то шили, пекли торт, украшали елку и квартиру. Знаменуя собой неизвестное начало, Новый год заговорщицки подмигивал пестрыми огоньками в гирлянде вокруг настенных часов и обещал, обещал…

* * *
        Пожилой человек живет прошлыми воспоминаниями, живет в сегодняшнем дне, однако никто не может пообещать со стопроцентной уверенностью, что он и завтра будет жить. Мама заскучала сразу же после боя курантов и фужерного звона. Она была фаталисткой спокойной, без паники, верила в намеченные судьбой сроки и жалела только о том, что не дождалась внуков. Поэтому, на минуту отстранившись от трепещущей в сердце боли, хладнокровно констатировала в себе катастрофическое приближение остановки сердечного кровотока. Диагноз, поставленный с исключительной точностью, исключал и дальнейшие обещания Нового года.
        Нового года и дня.
        - Устала,- пожаловалась Мама Русалочке и Принцу.- Немного полежу. Пока без меня попразднуйте.
        Сознание было ясным, но уши заложило, и в полуоткрытую дверь глухо бились волны новогоднего концерта. Отливая искристым металлом, сияли за окном холодные звезды. В провалах между самыми сияющими звездами небо качало чьи-то крылатые души, которые уже не наделают ошибок.
        Летом в больничной палате смерть чудилась далекой, как звезда, и неправдоподобной, как Несси. Теперь села рядом в черном костюме при галстуке - рукой подать. Оказалась седым, полным мужчиной.
        - Эдик, ты?- узнала и обрадовалась Мама, прикрываясь ладонью. Застеснялась старости. Безжалостное зеркало сегодня со всей нелицеприятностью показало Маме старость со скрученными авоськами морщин под глазами. Дальнозоркая дама совершенно напрасно воображала о себе лишнее, вырядившись в пошитое мастерицей Русалочкой платье из синего с голубыми цветочками трикотина. Этот материал был моден в молодости Мамы и Эдуарда Анатольевича.
        Муж молча взял ее ладонь и поцеловал в линию жизни, затем перевернул руку. Его холодные губы прикоснулись к кисти. Кап… кап…- закапали секунды.
        - Ты - капельница наоборот?- тихо засмеялась Мама и украдкой глянула на дверь.- Должна тебе сказать: он поменял твою фамилию… Ничего не поделаешь, отец его был архитектором. Династия… У Принца большой талант и прекрасная душа, я им горжусь. Он летом женился, Эдик. Жена… очень хорошая. Ты удивишься, но я рада, что биологически он не наш сын. Мальчик всегда делает правильный выбор и знает, чего хочет. Не то что мы с тобой. Ты постоянно заблуждался, а я не знала, чего хочу. Журналы врали - в них ошибочные советы… Я благодарна сыну. Ты не смог сделать меня счастливой женой, но я стала счастливой матерью. Не подумай, будто говорю в упрек, это правда, прости. Перед смертью не лгут. Спасибо за деньги, Эдик. Я тогда не сказала «спасибо»… Недавно мне было жаль, что я послушалась тебя и не взяла девочку. Но у судьбы правильный выбор. Она знает, что делает. Если б я ее взяла, они росли бы как брат и сестра. А Русалочка - его девочка. Его жена - любимая, счастливая… Понимаешь? Не сестра.
        Студеные губы мужа целовали Мамину кисть. Болело сердце, капала жизнь. Ее не удержишь, она - воздух, и душа воздушна. Легче мотылька. Скоро вылетит мотылек, останется пустой кокон.
        - Ой, погоди-ка, Эдик,- спохватилась Мама,- нужно сказать мальчику, а то не успею… Отсядь, пожалуйста, вон туда, в тень. Нет, лучше за шторку зайди. Нельзя, чтобы он тебя видел.
        Сын прибежал на зов тотчас же. Она похвалила себя за бодрый голос и кашлянула - какой-то ком перекрыл горло, сбивая дыхание.
        - Бэлу укра…- послышалось Принцу.
        Мама передохнула и снова пролепетала:
        - Бэлу укра…
        - Печорин,- догадался он.

«Какой Печорин!» - подумала она с досадой и улыбнулась: «Глупый… мой мальчик».

«Бредит»,- понял Принц.
        - Русалочка, вызывай «Скорую», Маме плохо!- закричал он, и его теплые губы прижались к холодеющей руке.- Скорее!
        Мама смотрела на него и улыбалась. Наверное, так светло и нежно улыбалась ему та, первая мама, когда он родился.
        Принц чуть пригнул голову. Взгляд не последовал за ним, но Мама все равно смотрела ему в лицо, словно оно было точкой на географической карте Земли - центром Земли, на котором Мамины глаза сфокусировались в этом мире, чтобы наблюдать за сыном из мира другого.

* * *
        Русалочка услышала на поминках массу добрых слов о Маме Принца. Люди говорили, какая она была хорошая и как любила сына. Об Эдуарде Анатольевиче (Русалочка его помнила, и Принц рассказывал) никто из Маминых сослуживцев ни слова не сказал.
        После поминок Русалочка курила у окна и увидела во дворе сутулого старика в очках. Он стоял в свете фонарей, задрав голову, и глядел прямо на нее. Потом повернулся и ушел. Старик не мог быть Эдуардом Анатольевичем, потому что, перед тем как уйти, снял шапку. Русалочка заметила: спереди голова седая, на затылке темная. А Эдуард Анатольевич был белокурым. Принц, оказывается, почти ничего не знал о личной жизни Мамы. Наверное, думал, она живет для него. Так и есть, ведь Мама и к Русалочке привязалась из-за него.

…Когда Принц понял, что Мама уже никогда не встанет, он повел себя странно, будто превратился в маленького мальчика и попал в глубокую воду. Он тонул и задыхался, и не мог кричать, а Русалочка ничем не могла помочь. Смерть Мамы закрыла ему рот. Река смерти безмолвна.
        Тосковали по Маме оба, хотя для Принца она была самым дорогим человеком, для Русалочки же - просто свекровью. И единственной подругой. Принц хорошо понимал жену, он сам еще в детстве потерял единственного друга…
        Сидя в зале одна, Русалочка всем своим существом прислушивалась к тому, что происходит в Маминой комнате. Чудился одинокий голос, скользящий, прерывистый, как сквозь помехи в эфире.
        - Тетя Марина, не уходите, я сейчас,- Русалочка спешила в комнату и, конечно, никого в ней не заставала, кроме теней березовых веток, печально бродящих по стенам в свете движения автомобильных фар. Честное слово, нисколько бы не испугалась, если б увидела призрак. Без Мамы и Принца Русалочке тоже было одиноко. Побеседовали бы. Хотелось порадовать, что бросила наконец курить.
        С зеркала давно убрали саван, с комода - тарелку с рюмкой водки, прикрытой ломтиком хлеба, но вещи по-прежнему находились там, где Мама их оставила, и отражали ее покинутую жизнь. Недочитанный томик Лермонтова лежал на письменном столе, на комоде стояла красная коробочка духов «Не может быть», которым она с молодости хранила верность и покупала только их. Правда, слегка ворчала, что аромат изменился, не такой тонкий, как раньше. По-прежнему пахло ими любимое Мамино кресло в кухне. Теперь Принц в нем отдыхал и, облокачиваясь на потертую бархатную подушечку, говорил со вздохом: «Не может быть». О духах, и одновременно о том, что Мамы больше нет. От кресла шло живое тепло, словно она поднялась несколько секунд назад, и отлучилась совсем ненадолго. Принц увеличил и повесил в зале ее фотографию. Мама улыбалась сыну со стены и, в каком бы углу зала он ни очутился, смотрела на него светло и нежно. На него одного. Русалочка сама проверила и убедилась…
        Квартира потихоньку наполнялась солнцем, с выступов крыш ниспали стеклянные морковки сосулек. Толстомясые листочки обезьяньего деревца потянулись к солнцу, и воздух весны принес запах почек. А муж приходил с работы все позже. Машинально ел, забывая похвалить ужин. Бормотал: «Извини, чувствую себя как сомнамбула» и валился спать.
        Русалочку не занимали ни телевизор, ни Интернет. Она попросила Принца купить бинокль, читала у окна или разглядывала двор. Он нравился ей, всегда разный в зависимости от погоды и игр малышей на детской площадке, переодевшихся в яркие курточки. Его продували пока еще нагие березовые ветра, над ним носились взволнованные ласточки, и солнце вертело в нем медленный калейдоскоп теней. К вечеру двор становился похожим на колодец, наполненный сумеречной водой, и резко вспыхивали фонари. Первый майский дождь залил окна, зонты казались сверху разноцветными апельсинами в разрезе. Большая лужа у подъезда, неумолчно плещущая под сапожками ребятни с корабликами, двадцать минут читала развернутый газетный лист, пока дворник не выкинул его в урну…
        Шли со школы ученики, с работы взрослые, то и дело хлопали подъездные двери. Русалочка пела песню, либо несильно звала в Рог Тритона: «Принц! Ты где?» Муж не слышал.
        Она знала всех в лицо, знала даже, в какое время в той или иной квартире загорится свет, и кто сейчас выйдет выгуливать собак. Псы принюхивались друг к другу, волоча на натянутых поводках хозяев, дворник был начеку - гонялся за ними, вопрошая громогласно и грозно: «Мешочки для какушки взяли?!» Юные парочки тусовались под деревьями, на влажном асфальте между фонарными полосами начинала фланировать луна в звездной мантии. Двор пустел… и в мокром блеске возникала фигура бегущего человека.
        Принц зарабатывал деньги. Подрядился строить кому-то дачи после работы, скоро и без выходных. Утром вскакивал по будильнику, как часовой от окрика проверяющего, умывался, завтракал, одевался, бежал. Каждый день одно и то же. Ночью целовал жену в шею, наматывая на заскорузлые пальцы кольца ее волос: «Потерпи, любимая, зато рванем кое-куда в отпуск…»
        Нечаянно Русалочка как-то раз прочла из-за его плеча часть переписки: «Отвечаю на Ваши вопросы: пища переваривается нормально, иммунодефицита нет, потливости нет, центральная и периферическая нервные системы не повреждены. Сердце в порядке. Диагнозов куча, все разные. Скорее всего, пси…» Заметив, что она подошла, муж переключился на «Яндекс».
        Русалочка старалась не поддаваться надежде, иначе разочарование может показаться страшным. Рассматривала ноги на солнце балкона. «О закрой свои бледные ноги!» Кроме одностишия Брюсова сказать о них было нечего, никто не воспел бы эти гири, чужие ступни, такие неуместные внизу ладного Русалочкиного тела. Не вытянуть лодыжку в подъеме, не качнуться с пятки на носок, не привстать на цыпочки… Недоступные действия. А также не ощутить сырости и тепла песка, не вытащить заноз после прогулки босиком по тропинке ельника…
        Горло перехватывало: а вдруг? А если?! Ведь случаются же чудеса, лежачие на ноги встают! Мысли Русалочки перекидывались в детство. Бежали с Принцем в лес, обнявшись за спиной скрещенными руками… плыли в лодке, парили в воде, как в небе… Из мутного пруда забвения выныривало лицо Белоконя в снопе коридорного солнца. Он лакомился сухим кисло-сладким порошком «Юппи», от которого язык обычно делался интенсивно алым или желтым и не оттирался два дня. Послевкусие всегда было горьким… Русалочка все не отваживалась сказать Принцу, что наводить справки бесполезно. Еще в девятом классе слышала от воспитательницы дошколят Альбины Николаевны: Белоконь погиб, спасая младших в пожаре, внезапно охватившем специнтернат.
        Одиночество вынудило Русалочку часто спать днем. Все-таки ночью она была не одна, читала книгу при неярком свете зеленой лампы и смотрела на Принца. Жидкое мерцающее сияние окрашивало его лицо в цвета морского дна, он дышал так по-детски ровно, прекрасный человек-амфибия. Русалочка зыбко вздремывала под утро. Опять стали сниться тяжелые сны…
        Муж однажды приехал на удивление рано, его привез какой-то роскошный автомобиль. Из спущенного окна машины высунула лицо красивая молодая женщина с рыжими волосами, закричала: «Пока!» и махнула рукой. «Пока»,- не глядя, ответил Принц.
        Одет он был не в робу, которую носил на строительстве дач, а в «институтский» костюм. Чем-то очень довольный, рассеянно поцеловал в щеку, опахнув спиртным душком, есть отказался.
        - Сытый,- признался весело.- Затеялась-таки моя главная стройка! Выпил немножко с начальством, извини.
        - Что за женщина?- спросила Русалочка как можно небрежнее.
        - Где?
        - В машине.
        - А-а, Эльвира. Секретарша нашего главного.
        - Красивая.
        - Ничего,- он подхватил жену на руки.- Ревнуешь, что ли?
        - Ты ей нравишься.
        - Далась тебе эта Эльвира!
        Муж, в отличном настроении, закружил Русалочку на руках. Поужинали к ночи, и уснул. Она долго сидела в Мамином кресле. Ужасно хотелось курить. Пересилила себя, отложила в расстройстве книгу и прилегла на диван.
        Сон напал сейчас же, как коршун на птаху… В зеркальном зале шел, похоже, корпоративный праздник. Русалочка была в длинном платье, пошитом своими руками из текучего зеленоватого шелка, и чувствовала себя неловко. Видела: женщины к ней приглядываются. Красавицы, с чулками телесного цвета, на туфлях с высокими каблуками. Все танцевали, и муж вовсю отплясывал, то твист по старинке, то что-то вроде рок-н-ролла с рыжей Эльвирой. Принц смотрелся как настоящий принц! В незнакомом черном костюме с искрой, в петлице хризантема. У Эльвиры оказались самые стройные ноги. Туфли красные, лаковые, изящные. Она теребила воротник его костюма длинными пальцами, и ногти на них были тоже красные, хищные, и платье с блеском сексуальное, в обтягон. Русалочка томилась одна за столиком, пряча ноги в ортопедической обуви, смастеренной знакомым Мамы, театральным сапожником, точно по ноге… Зал мелко подрагивал от буйного музыкального ритма. Принц порывался остаться с женой, но его подхватывала очередная красотка, кокетничала и флиртовала с ним. Он танцевал лихо, ему нравилось танцевать…
        До Русалочки донесся нарочито громкий разговор женщин за соседним столиком. Она сделала вид, что не слышит, а все прекрасно слышала. «Фиг знает, чем хромая его приворожила,- сказала Эльвира.- Наши ездили в Дом инвалидов, когда обсуждали проект реконструкции, там он ее и встретил. Жаль Принца, это же просто подвиг - жить с калекой…» - «А на платье гляньте!- воскликнула вторая.- С распродажи? Или сама хламиду сшила?»
        Русалочка уставилась на люстру, горевшую в чашке с чаем, и не могла поднять глаз.

«Нормальные-то, интересно, привлекают его, или глухо?»
        Женщины вразмах били ее словами. Смеялись, смеялись, в вихре хлещущей музыки мелькали коварные лица, хищные пальцы с красными ногтями, будто окунутые в кровь…
        Музыка вдруг дико загремела, зал затрясся, зеркала задребезжали, выгнулись, лопнули… Принц повернулся,- вот-вот уйдет… Ужас охватил сердце Русалочки. Боялась отпустить мужа взглядом, мерещилось - едва переведет глаза на что-нибудь другое - Принц исчезнет.
        Русалочка проснулась. Слезы душили. Явь приснилась, сон примерещился наяву?..
        Принц успел улизнуть на работу. Якобы на работу… Эти женщины крадут его время. Крадут мужа у нее, Русалочки! Кто он, а кто она - инвалид, калека. Подвиг - жить с такой. Никуда не поведешь, не погордишься женой, не потанцуешь.
        Голубые лепестки на обоях бежали полосами наискосок, словно грибной дождик, и замирали у двери, не в силах вырваться. Русалочке, обреченной хромать в клетке, тоже некуда было скрыться. Разве что обратно в Дом инвалидов… к равным… подобным. Там она, по крайней мере, будет среди своих, и не одна.
        Ее заколотило. Собрала волю в кулак: надо вышвырнуть кошмар из памяти, как песок с тонущего корабля!.. Но острые приступы тоски терзали Русалочку весь день до прихода Принца.
        - Я тебя чем-то обидел?- допытывался он.
        - Нет.
        - На что сердишься?
        - Ни на что.
        (Вокруг него кишели днем прелестные женщины, легко ступая по ступеням высоких лестниц. Возможно, он ходил туда, где продается любовь. Девчонки в Доме инвалидов рассказывали - ищущие амурных приключений мужчины заворачивают в какой-нибудь гостиничный ресепшен,- там администраторши те еще штучки, и любви предлагают сколько хочешь,- веселая, длинноногая любовь ждет в номерах…)
        - Что с тобой?
        - Ничего.
        - Почему хмурая?
        - Нипочему…
        - Русалочка?- муж посадил ее к себе на колени. Она почти решилась сказать ему… и раздумала в последнюю секунду. Сказала другое:
        - Ты не Принц, ты - рыбак. Поймал русалку и не знаешь теперь, что с ней делать.
        Размышляла на следующий день: какой центр, какие надежды! Принц, должно быть, мечтает от нее избавиться. Едкие мысли выворачивали наизнанку. Раковина лежала на подоконнике. Забраться на него и сигануть вниз головой. Представила, как мелькнут мимо ветки, жадно метнется навстречу асфальт, и взорвутся гранаты… Мандарины, бананы, кокосы. Любовь-морковь…
        Послюнив палец, написала на стекле: «Принц». За неровными буквами зиял осиянный лучами мрак, в него не следовало вникать. Отошла от окна.
        Вечером Принц вознамерился подкрасить водоэмульсионкой крытые толстой фанерой, облупившиеся стены балкона. Нашел краску под ванной, почти новое пластмассовое ведерко. Мама купила, да так и не использовала.
        Возясь с кистями и краской, муж внезапно закричал:
        - Мама! Ты зачем это сделала?!
        Русалочка испугалась: что он - спятил? Но на балконе было тихо, только вокруг лампочки стучали о потолок крылышками белесые мушки и какие-то насекомые с грациозными ножками балерин, похожие на богомолов.
        Принц не покрасил стены. Рухнул ничком на Мамину кровать и, кажется, заплакал. Русалочка не посмела зайти, вторую ночь спали врозь. Впрочем, она и не спала. Думала, думала… Вспомнив о номере телефона Бога, переданном парнем с сочувственными глазами, обнаружила сложенную вчетверо бумажку в кармане сумки. «Если будет совсем тяжко, позвоните».
        К чему откладывать безнадежность в долгий ящик? И только решилась позвонить, как примчался радостный муж. Подцепил на лету с подоконника Рог Тритона, сунул ей в руки:
        - Держи, едем!- схватил в охапку Русалочку, сдернул с вешалки ее плащ…
        - Куда?!
        - Пока на кудыкину гору, а завтра в Европу!
        На улице ждало такси. Шофер долго вез их вначале по окружному шоссе, затем машина медленно поднялась вверх по петляющей краснопесчаной дороге. Ехали то по нежному малорослому сосняку, то в пятнистых тенях деревьев-великанов, то выныривая из-под них в объятия простора и ветра.

…Город лежал у ног в обрамлении темных хвойных чащоб и белоствольных рощ, перевернутых в просветах озер. Ровно зеленели мелкотравчатые еще поля. Широкий, могучий, как необъятный каменный зверь, город был вылеплен из серо-белых и красочных кубов. Одни кубы казались издалека конторскими шкафами с выдвижными ящичками, другие - конфетными коробками, сплошь в полосатых баннерах от крыш до тротуаров. Медно сверкала маковка восставшего из руин Кафедрального собора, рядом возносился к небу советский «знак качества» - телевизионная вышка. Улицы дышали солнцем, сочась бликами в витрины и окна, шумели тысячами голосов, выкрикивали в громкоговорители пафосные призывы и пели детские песни.
        - День защиты детей,- улыбнулся Принц.
        На углах зданий и над ними колыхались цветастые облачка воздушных шаров. Площади были усыпаны разноцветными каплями. Они мельтешили и сливались, словно ртуть, в пестрые лужицы, особенно много их скопилось у площадок, где шли представления.
        Прямо под сопкой гомонил и смеялся родной двор. Распахнулась дверь подъезда напротив дома Принца и Русалочки, и выбежал старшеклассник, влюбленный в девочку из нового корпуса. Дом, превративший двор в правильный прямоугольник, не так давно построили на месте пустыря. Приставив ладонь ко лбу, он глянул на вершину сопки и замахал рукой. Русалочка махнула ему в ответ… Из соседнего дома вышли доктор и журналистка, которые весной неистово целовались в середине «грамотной» лужи, любительницы почитать свежие газеты. Дворник Иннокентий поливал деревья из длинной кишки и ругал хозяина собаки, посмевшей поднять лапу и отметиться у расставленных вдоль двора лавочек, где мирно сплетничали пенсионеры и гуляли мамы с колясками. А там, где раньше хаотичными ульями громоздились стихийные гаражи, возвышались аккуратно сложенные курганы бетонных блоков и красного кирпича. У незавершенного и заброшенного когда-то здания суетились строители.
        - Что тут строится, Принц?
        - То, что я хотел тебе показать! Мой сюрприз, или подарок. Твой дворец, королева!- Он развернул захваченную копию проекта.- Это специализированный культурно-спортивный центр для всех!
        Принц переосмыслил план недостроенного здания. На проекте оно стало основной частью комплекса. Фасад его был декорирован красным и белым песком. С трех сторон здание закрывали пристрои, где расположатся бассейн, тренажерные и спортивные залы, кружковые и студийные помещения, галереи для выставок, сцены, кинотеатр и подсобные помещения. За внутреннее «содержание» центра возьмутся четыре дизайн-студии, сказал Принц, и подумают над его оснасткой - спиральные лестницы, подъемники для колясочников, висячие «сады» и так далее. Кроме того, территории раздвигались волейбольным полем и футбольным, зимой трансформирующимся в каток. Маленький парк Новогодний полностью вошел в проект.
        - Павильон достигнет горы и обнимет наши дома справа сквозным рукавом. Крышу я спроектировал в виде среза раковины Тритона, широким краем она упрется в сопку и сделается как бы ее продолжением. Многоуровневая композиция из стекла, кирпича и бетона должна органично войти в окружающий ландшафт. Красный кирпич чудесно впишется в текстуру Красной горы. Если смотреть на конструкцию комплекса сверху,- а мы обязательно полюбуемся сверху, когда строительство завершится,- она представляет собой мягкую волнообразную линию, вроде мазка ангобом толстой кистью. Будто художник-великан слегка нажал на нее, и отпустил… Дети города будут постигать здесь мир во всех его живых, здоровых красках, что нужно для воспитания… и просто любви к миру.
        - О, Принц!..
        Русалочка с восхищением взглянула на него глазами цвета хаки. Цвета брезентовой палатки, ликующе новой, только что из магазина, но успевшей чуть увлажниться дождем.
        - Я уже придумал название.
        - Какое?
        - Угадай.
        - Рог Тритона?
        Он покачал головой:
        - Нет, Русалочка. Я назвал его твоим именем. Самым красивым именем, какое знаю. «Виктория».
        - О-о!
        - Надеюсь, мы вернемся к торжественному открытию. Немного похвастаюсь: меня утвердили главой Департамента архитектуры, градостроительства и реконструкции, поэтому после отпуска я стану работать… м-м-м… начальником. А открытие ожидается в сентябре. Строить будут ускоренными темпами.
        - Откуда мы вернемся?
        - Из Германии. Немецкий врач, кстати наш бывший соотечественник, обещал помочь нам во всем, что в его силах. В клинике, где он работает, очень серьезная рефлексотерапия и акупунктура, люди едут туда из всех стран.
        - Это, наверное, жутко дорого! Ты сумел заработать так много?..
        Принц вздохнул.
        - Знаешь, вчера я понял, что Мама пыталась сказать мне перед тем, как уйти. «Бэлу укра…» - помнишь? Я еще подумал, бредит, лермонтовскую Бэлу вспомнила. А Мама хотела сказать: «Белую кра…ску возьми». Но не смогла, не успела… Она до последнего не говорила, куда спрятала деньги, которые оставил Эдуард Анатольевич. Боялась, что я потрачу доллары на ее операцию… Сохранила их для тебя. Я нашел все три пачки, ни одна не была распечатана. Мама обвернула их в несколько полиэтиленовых мешков, умудрилась запихнуть в банку, герметично запечатала ее и сунула в ведерко с водоэмульсионной краской.
        - Мама,- заплакала Русалочка.
        - Думаю, если Мама слышит нас сейчас, она счастлива.
        - Да…
        - Играй, Русалочка. Играй на раковине. Петь с горы все равно что на берегу моря.
        И она заиграла. Рог Тритона пел одну ноту «до», но вместе с ним меланхолично загудела телевышка, и в колокольне собора зазвонили колокола. Раковина пела счастье.
        Песню подхватил теплый ветер июня и понес, понес к городу.
        - Смотри, Принц! Я вижу фокусника! Он стреляет конфетами из звездной пирамидки! Фокусник вернулся!
        - Он хотел знать, чем закончится сказка о Принце и Русалочке…
        Любуясь красивой парой на вершине Красной горы, старый Двор подумал: «Все сказки должны заканчиваться хорошо. Даже если они частично из жизни».
        Двор тоже пел. Но не песню Тритона. Другую, которую часто слышал из окна третьего этажа одного из своих домов.

…Грезы падали неладные темной ягодой с куста, целовала я прохладные, ненаглядные уста. Разгорался злыми искрами зал, одетый в зеркала, в них смеялись люди-призраки - я забавой их была, и, с душою опрокинутой, в зале ползала под блюз, как из раковины вынутый на глумление моллюск. Разбивались взоры колкие, на полу теперь они душу резали осколками сквозь кровавые ступни. Без надежды совершенно я звать в чудесный рог взялась, и закончилась волшебная сказка…
        Или началась.
        notes
        Примечания

1

«Все женщины делятся на две категории - ужас, какие дуры, и прелесть, какие глупенькие». М. Жванецкий, «Мужской взгляд на женщину».