Ханский огонь Михаил Афанасьевич Булгаков
        # Сочинение это вызывало и вызывает в настоящее время восторженные отклики писателей, критиков, читателей. Вот как характеризует это произведение известный литературовед В. В. Новиков: «„Ханский огонь" - наиболее булгаковская вещь. По жанру это скорее повесть, чем рассказ,- с острейшим занимательным сюжетом и с рельефно выписанными типами... Изобразительная сила его рассказа (в пластических деталях) равна бунинской... Может быть, это самый живописный из повествовательных рассказов Булгакова. И самый историчный. Весь его строй утверждает: логика истории имеет свои законы»
        Михаил Афанасьевич Булгаков
        ХАНСКИЙ ОГОНЬ
        Когда солнце начало садиться за орешневские сосны и Бог Аполлон Печальный перед дворцом ушел в тень, из флигеля смотрительницы Татьяны Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
        - Иона Васильич! А, Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут. Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
        Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры и понеслась обратно.
        Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших бурьяном пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
        Ставни во флигельке были прикрыты, и уже в сенцах сильно пахло йодом и камфарным маслом. Иона потыкался в полутьме и вошел на тихий стон. На кровати во мгле смутно виднелась кошка Мумка и белое заячье с громадными ушами, а в нем страдальческий глаз.
        - Аль зубы?- сострадательно прошамкал Иона.
        - Зу-убы...- вздохнуло белое.
        - У... у... у... вот она, история,- пособолезновал Иона,- беда! То-то Цезарь воет, воет... Я говорю: чего, дурак, воешь среди бела дня? А? Ведь это к покойннку. Так ли я говорю? Молчи, дурак. На свою голову воешь. Куриный помет нужно прикладывать к щеке - как рукой снимет.
        - Иона... Иона Васильич,- слабо сказала Татьяна Михайловна,- день-то показательный - среда. А я выйти не могу. Вот горе-то. Вы уж сами пройдите тогда с экскурсантами. Покажите им все. Я вам Дуньку дам, пусть с вами походит.
        - Ну, что ж... Велика мудрость. Пущай. И сами управимся. Присмотрим. Самое главное - чашки. Чашки самое главное. Ходят, ходят разные... Долго ли ее... Возьмет какой-нибудь в карман, и поминай как звали. А отвечать - кому? Нам. Картину - ее в карман не спрячешь. Так ли я говорю?
        - Дуняша с вами пойдет - сзади присмотрит. А если объяснений будут спрашивать, скажите, смотрительница заболела.
        - Ладно, ладно. А вы - пометом. Доктора - у них сейчас рвать, щеку резать. Одному так-то вот вырвали, Федору орешневскому, а он возьми да и умри. Это вас еще когда не было. У него тоже собака выла во дворе.
        Татьяна Михайловна коротко простонала и сказала:
        - Идите, идите, Иона Васильич, а то, может, кто-нибудь и приехал уже...
        Иона отпер чугунную тяжелую калитку с белым плакатом:
        УСАДЬБА-МУЗЕЙ
        Х А Н С К А Я С Т А В К А
        Осмотр по средам, пятницам
        и воскресеньям
        от 6 до 8 час. веч.
        И в половине седьмого из Москвы на дачном поезде приехали экскурсанты. Во-первых, целая группа молодых смеющихся людей человек в двадцать. Были среди них подростки в рубашках хаки, были девушки без шляп, кто в белой матросской блузке, кто в пестрой кофте. Были в сандалиях на босу ногу, в черных стоптанных туфлях; юноши в тупоносых высоких сапогах.
        И вот среди молодых оказался немолодой лет сорока, сразу поразивший Иону. Человек был совершенно голый, если не считать коротеньких бледно-кофейных штанишек, не доходивших до колен и перетянутых на животе ремнем с бляхой «1-е реальное училище», да еще пенсне на носу, склеенное фиолетовым сургучом. Коричневая застарелая сыпь покрывала сутуловатую спину голого человека, а ноги у него были разные - правая толще левой, и обе разрисованы на голенях узловатыми венами.
        Молодые люди и девицы держались так, словно ничего изумительного не было в том, что голый человек разъезжает в поезде и осматривает усадьбы, но старого скорбного Иону голый поразил и удивил.
        Голый между девушек, задрав голову, шел от ворот ко дворцу, и один ус у него был лихо закручен и бородка подстрижена, как у образованного человека. Молодые, окружив Иону, лопотали, как птицы, и все время смеялись, так что Иона совсем запутался и расстроился, тоскливо думал о чашках и многозначительно подмигивал Дуньке на голого. У той щеки готовы были лопнуть при виде разноногого. А тут еще Цезарь, как на грех, явился откуда-то и всех пропустил беспрепятственно, а на голого залаял с особенной хриплой, старческой злобой, давясь и кашляя. Потом завыл - истошно, мучительно.

«Тьфу, окаянный,- злобно и растерянно думал Иона, косясь на незваного гостя,- принесла нелегкая. И чего Цезарь воет. Ежели кто помрет, то уж пущай этот голый».
        Пришлось Цезаря съездить по ребрам ключами, потому что вслед за толпой шли отдельно пятеро хороших посетителей. Дама с толстым животом, раздраженная и красная из-за голого. При ней девочка-подросток с заплетенными длинными косами. Бритый высокий господин с дамой красивой и подкрашенной и пожилой богатый господин иностранец, в золотых очках колесами, широком светлом пальто, с тростью. Цезарь с голого перекинулся на хороших посетителей и с тоской в мутных старческих глазах сперва залаял на зеленый зонтик дамы, а потом взвыл на иностранца так, что тот побледнел, попятился и проворчал что-то на не известном никому языке.
        Иона не вытерпел и так угостил Цезаря, что тот оборвал вой, заскулил и пропал.
        - Ноги о половичок вытирайте,- сказал Иона, и лицо у него стало суровое и торжественное, как всегда, когда он входил во дворец. Дуньке шепнул: «Посматривай, Дунь...» - и отпер тяжелым ключом стеклянную дверь с террасы. Белые боги на балюстраде приветливо посмотрели на гостей.
        Те стали подыматься по белой лестнице, устланной малиновым ковром, притянутым золотыми прутьями. Голый оказался впереди всех, рядом с Ионой, и шел, гордо попирая босыми ступнями пушистые ступени.
        Вечерний свет, смягченный тонкими белыми шторами, сочился наверху через большие стекла за колоннами. На верхней площадке экскурсанты, повернувшись, увидали пройденный провал лестницы, и балюстраду с белыми статуями, и белые простенки с черными полотнами портретов, и резную люстру, грозящую с тонкой нити сорваться в провал. Высоко, улетая куда-то, вились и розовели амуры.
        - Смотри, смотри, Верочка,- зашептала толстая мать,- видишь, как князья жили в нормальное время.
        Иона стоял в сторонке, и гордость мерцала у него на бритом сморщенном лице тихо, по-вечернему.
        Голый поправил пенсне на носу, осмотрелся и сказал:
        - Растрелли строил. Это несомненно. Восемнадцатый век.
        - Какой Растрелли?- отозвался Иона, тихонько кашлянув.- Строил князь Антон Иоаннович, царствие ему небесное, полтораста лет назад. Вот как,- он вздохнул.- Пра-пра-прадед нынешнего князя.
        Все повернулись к Ионе.
        - Вы не понимаете, очевидно,- ответил голый,- при Антоне Иоанновиче, это верно, но ведь архитектор-то Растрелли был? А во-вторых, царствия небесного не существует и князя нынешнего, слава Богу, уже нет. Вообще я не понимаю, где руководительница?
        - Руководительша,- начал Иона и засопел от ненависти к голому,- с зубами лежит, помирает, к утру кончится. А насчет царствия - это вы верно. Для кой-кого его и нету. В небесное царствие в срамном виде без штанов не войдешь. Так ли я говорю?
        Молодые захохотали все сразу, с треском. Голый заморгал глазами, оттопырил губы.
        - Однако, я вам скажу, ваши симпатии к царству небесному и к князьям довольно странны в теперешнее время... И мне кажется...
        - Бросьте, товарищ Антонов,- примирительно сказал в толпе девичий голос.
        - Семен Иванович, оставь, пускай!- прогудел срывающийся бас.
        Пошли дальше. Свет последней зари падал сквозь сетку плюща, затянувшего стеклянную дверь на террасу с белыми вазами. Шесть белых колонн с резными листьями вверху поддерживали хоры, на которых когда-то блестели трубы музыкантов. Колонны возносились радостно и целомудренно, золоченые легонькие стулья чинно стояли под стенами. Темные гроздья кенкетов глядели со стен, и точно вчера потушенные были в них обгоревшие белые свечи. Амуры вились и заплетались в гирляндах, танцевала обнаженная женщина в нелепых облаках. Под ногами разбегался скользкий шашечный паркет. Странна была новая живая толпа на чернополосных шашках, и тяжел и мрачен показался иностранец в золотых очках, отделившийся от групп. За колонной он стоял и глядел зачарованно вдаль через сетку плюща.
        В смутном говоре зазвучал голос голого. Повозив ногой по лоснящемуся паркету, он спросил у Ионы:
        - Кто паркет делал?
        - Крепостные крестьяне,- ответил неприязненно Иона,- наши крепостные.
        Голый усмехнулся неодобрительно.
        - Сработано здорово, что и говорить. Видно, долго народ гнул спину, выпиливая эти штучки, чтоб потом тунеядцы на них ногами шаркали. Онегины... трэнь... брень... Ночи напролет, вероятно, плясали. Делать-то ведь было больше нечего.
        Иона про себя подумал: «Вот чума голая навязалась, прости Господи»,- вздохнул, покрутил головой и повел дальше.
        Стены исчезли под темными полотнами в потускневших золотых рамах. Екатерина II в горностае, с диадемой на взбитых белых волосах, с насурьмленными бровями, смотрела во всю стену из-под тяжелой громадной короны. Ее пальцы, остроконечные и тонкие, лежали на ручке кресла. Юный курносый[Юный курносый... с ненавистью глядел на свою мать. - Речь идет о будущем императоре Павле I.] , с четырехугольными звездами на груди, красовался на масляном полотне напротив и с ненавистью глядел на свою мать. А вокруг сына и матери до самого лепного плафона глядели княгини и князья Тугай-Бег-Ордынские со своими родственниками.
        Отливая глянцем, чернея трещинами, выписанный старательной кистью живописца XVIII века по неверным преданиям и легендам, сидел во тьме гаснущего от времени полотна раскосый, черный и хищный, в мурмолке с цветными камнями, с самоцветной рукоятью сабли родоначальник - повелитель Малой орды хан Тугай.
        За полтысячи лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный, лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей. Тускнея пятнами, с полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то позора, любви, ненависти, порока, разврата...
        На пьедестале бронзовый позеленевший бюст старухи матери в бронзовом чепце с бронзовыми лентами, завязанными под подбородком, с шифром на груди[...с шифром на груди... - Шифр - знак фрейлины императрицы.] , похожим на мертвое овальное зеркало. Сухой рот запал, нос заострился. Неистощимая в развратной выдумке, носившая всю жизнь две славы - ослепительной красавицы и жуткой Мессалины[... уткой Мессалины. - Мессалина - третья жена римского императора Клавдия (10 г. до н. э.- 54 г. н. э.), известная своим коварством и развратом. Имя ее стало символом распутства.] . В сыром тумане славного и страшного города на севере была увита легендой потому, что первой любви удостоил ее уже на склоне своих дней тот самый белолосинный генерал[...белолосинный генерал...- Имеется в виду император Николай I. Лосины - панталоны из лосиной кожи - были частью военной формы в отдельных полках русской армии.] , портрет которого висел в кабинете рядом с Александром I. Из рук его перешла в руки Тугай-Бега-отца и родила последнего нынешнего князя. Вдовой оставшись, прославилась тем, что ее нагую на канате купали в пруду четыре
красавца гайдука...
        Голый, раздвинув толпу, постучал ногтем по бронзовому чепцу и сказал:
        - Вот, товарищи, замечательная особа. Знаменитая развратница первой половины девятнадцатого века...
        Дама с животом побагровела, взяла девочку за руку и быстро отвела ее в сторону.
        - Это Бог знает что такое... Верочка, смотри, какие портреты предков...
        - Любовница Николая Палкина,- продолжал голый, поправляя пенсне,- о ней даже в романах писали некоторые буржуазные писатели. А тут что она в имении вытворяла - уму непостижимо. Ни одного не было смазливого парня, на которого она не обратила бы благосклонного внимания... Афинские ночи устраивала...
        Иона перекосил рот, глаза его налились мутной влагой и руки затряслись. Он что-то хотел молвить, но ничего не молвил, лишь два раза глубоко набрал воздуху. Все с любопытством смотрели то на всезнающего голого, то на бронзовую старуху. Подкрашенная дама обошла бюст кругом, и даже важный иностранец, хоть и не понимавший русских слов, вперил в спину голого тяжелый взгляд и долго его не отрывал.
        Шли через кабинет князя, с зспантонами[...с эспантонами, палашами... - Эспантон - копье с длинным наконечником, служившее почетным оружием офицеров русской армии в XVIII в.] , палашами[Палаш - прямая сабля, рубящее и колющее ручное оружие тяжелой кавалерии.] , кривыми саблями, с броней царских воевод, со шлемами кавалергардов[. .со шлемами кавалергардов... - Кавалергарды - особые, привилегированные воинские части в русской армии (гвардии). Первоначально (с 1724 г.) - императорская стража, с 1800 г.- полки гвардейской тяжелой кавалерии.] , с портретами последних императоров, с пищалями, мушкетами, шпагами, дагерротипами и пожелтевшими фотографиями - группами кавалергардского, где служили старшие Тугай-Беги, и конного, где служили младшие, со снимками скаковых лошадей тугай-беговских конюшен, со шкафами, полными тяжелых старых книг.
        Шли через курительные, затканные сплошь текинскими коврами, с кальянами, тахтами, с коллекциями чубуков на стойках, через малые гостиные с бледно-зелеными гобеленами, с карсельскими старыми лампами. Шли через боскетную, где до сих пор не зачахли пальмовые ветви, через игральную зеленую, где в стеклянных шкафах золотился и голубел фаянс и сакс, где Иона тревожно косил глазами Дуньке. Здесь, в игральной, одиноко красовался на полотне блистательный офицер в белом мундире, опершийся на эфес. Дама с животом посмотрела на каску с шестиугольной звездой, на раструбы перчаток, на черные, стрелами вверх подкрученные усы и спросила у Ионы:
        - Это кто же такой?
        - Последний князь,- вздохнув, ответил Иона,- Антон Иоаннович, в квалегардской форме. Они все в квалегардах служили.
        - А где он теперь? Умер?- почтительно спросила дама.
        - Зачем умер... Они за границей теперь. За границу отбыли при самом начале,- Иона заикнулся от злобы, что голый опять ввяжется и скажет какую-нибудь штучку.
        И голый хмыкнул и рот открыл, но чей-то голос в толпе молодежи опять бросил:
        - Да плюнь, Семен... старик он...
        И голый заикнулся.
        - Как? Жив?- изумилась дама.- Это замечательно!.. А дети у него есть?
        - Деток нету,- ответил Иона печально,- не благословил Господь... Да. Братец ихний младший, Павел Иоаннович, тот на войне убит. Да. С немцами воевал... Он в этих... в конных гренадерах служил. Он нездешний. У того имение в Самарской губернии было...
        - Классный старик...- восхищенно шепнул кто-то.
        - Его самого бы в музей,- проворчал голый.
        Пришли в шатер. Розовый шелк звездой расходился вверху и плыл со стен волнами, розовый ковер глушил всякий звук. В нише из розового тюля стояла двуспальная резная кровать. Как будто недавно еще, в эту ночь спали в ней два тела. Жилым все казалось в шатре: и зеркало в раме серебряных листьев, альбом на столике в костяном переплете и портрет последней княгини на мольберте - княгини юной, княгини в розовом. Лампа, граненые флаконы, карточки в светлых рамах, брошенная подушка казалась живой... Раз триста уже водил Иона экскурсантов в спальню Тугай-Бегов и каждый раз испытывал боль, обиду и стеснение сердца, когда проходила вереница чужих ног по коврам, когда чужие глаза равнодушно шарили по постели. Срам. Но сегодня особенно щемило у Ионы в груди от присутствия голого и еще от чего-то неясного, что и понять было нельзя... Поэтому Иона облегченно вздохнул, когда осмотр кончился. Повел незваных гостей через бильярдную в коридор, а оттуда по второй восточной лестнице на боковую террасу и вон.
        Старик сам видел, как гурьбой ушли посетители через тяжелую дверь и Дунька заперла ее на замок.
        Вечер настал, и родились вечерние звуки. Где-то под Орешневым засвистали пастухи на дудках, за прудами звякали тонкие колокольцы - гнали коров. Вечером вдали пророкотало несколько раз - на учебной стрельбе в красноармейских лагерях.
        Иона брел по гравию ко двору, и ключи бренчали у него на поясе. Каждый раз, как уезжали посетители, старик аккуратно возвращался во дворец, один обходил его, разговаривая сам с собой и посматривая внимательно на вещи. После этого наступал покой и отдых и до сумерек можно было сидеть на крылечке сторожевого домика, курить и думать о разных старческих разностях.
        Вечер был подходящий для этого, светлый и теплый, но вот покоя на душе у Ионы, как назло, не было. Вероятно, потому, что расстроил и взбудоражил Иону голый. Иона, ворча что-то, вступил на террасу, хмуро оглянулся, прогремел ключом и вошел. Мягко шаркая по ковру, он поднялся по лестнице.
        На площадке у входа в бальный зал он остановился и побледнел.
        Во дворце были шаги. Они послышались со стороны бильярдной, прошли боскетную, потом стихли. Сердце у старика остановилось на секунду, ему показалось, что он умрет. Потом сердце забилось часто-часто, в перебой с шагами. Кто-то шел к Ионе, в этом не было сомнения, твердыми шагами, и паркет скрипел уже в кабинете.

«Воры! Беда!- мелькнуло в голове у старика.- Вот оно, вещее, чуяло... беда». Иона судорожно вздохнул, в ужасе оглянулся, не зная, что делать, куда бежать, кричать. Беда...
        В дверях бального зала мелькнуло серое пальто и показался иностранец в золотых очках. Увидав Иону, он вздрогнул, испугался, даже попятился, но быстро оправился и лишь тревожно погрозил Ионе пальцем.
        - Что вы? Господин?- в ужасе забормотал Иона. Руки и ноги у него задрожали мелкой дрожью.- Тут нельзя. Вы как же это остались? Господи Боже мой...- Дыхание у Ионы перехватило, и он смолк.
        Иностранец внимательно глянул Ионе в глаза и, придвинувшись, негромко сказал по-русски:
        - Иона, ты успокойся! Помолчи немного. Ты один?
        - Один...- переведя дух, молвил Иона.- Да вы зачем, царица небесная?
        Иностранец тревожно оглянулся, потом глянул поверх Ионы в вестибюль, убедился, что за Ионой никого нет, вынул правую руку из заднего кармана и сказал уже громко, картаво:
        - Не узнал, Иона? Плохо, плохо... Если уж ты не узнаешь, то это плохо.
        Звуки его голоса убили Иону, колена у него разъехались, руки похолодели, и связка ключей брякнулась на пол.
        - Господи Иисусе! Ваше сиятельство. Батюшка, Антон Иоаннович. Да что же это? Что же это такое?
        Слезы заволокли туманом зал, в тумане запрыгали золотые очки, пломбы, знакомые раскосые блестящие глаза. Иона давился, всхлипывал, заливая перчатки, галстух, тычась трясущейся головой в жесткую бороду князя.
        - Успокойся, Иона, успокойся, Бога ради,- бормотал тот, и жалостливо и тревожно у него кривилось лицо,- услышать может кто-нибудь...
        - Ба... батюшка,- судорожно прошептал Иона,- да как же... как же вы приехали? Как? Никого нету. Нету никого, один я...
        - И прекрасно, бери ключи, Иона, идем туда, в кабинет!
        Князь повернулся и твердыми шагами пошел через галерею в кабинет. Иона, ошалевший, трясущийся, поднял ключи и поплелся за ним. Князь оглянулся, снял серую пуховую шляпу, бросил ее на стол и сказал:
        - Садись, Иона, в кресло!
        Затем, дернув щекой, оборвал со спинки другого, с выдвижным пультом для чтения, табличку с надписью «В кресла не садиться» и сел напротив Ионы. Лампа на круглом столе жалобно звякнула, когда тяжелое тело вдавилось в сафьян.
        В голове у Ионы все мутилось и мысли прыгали бестолково, как зайцы из мешка, в разные стороны.
        - Ах, как ты подряхлел, Иона, Боже, до чего ты старенький!- заговорил князь, волнуясь.- Но я счастлив, что все же застал тебя в живых. Я, признаться, думал, что уж не увижу. Думал, что тебя тут уморили...
        От княжеской ласки Иона расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза.
        - Ну, полно, полно, перестань...
        - Как... как же вы приехали, батюшка?- шмыгая носом, спрашивал Иона.- Как же это я не узнал вас, старый хрен? Глаза у меня слепнут... Как же это вернулись вы, батюшка? Очки-то на вас, очки, вот главное, и бородка... И как же вы вошли, что я не заметил?
        Тугай-Бег вынул из жилетного кармана ключ и показал его Ионе.
        - Через малую веранду из парка, друг мой! Когда вся эта сволочь уехала, я и вернулся. А очки (князь снял их), очки здесь уже, на границе, надел. Они с простыми стеклами.
        - Княгинюшка-то, Господи, княгинюшка с вами, что ли?
        Лицо у князя мгновенно постарело.
        - Умерла княгиня, умерла в прошлом году,- ответил он и задергал ртом,- в Париже умерла от воспаления легких. Так и не повидала родного гнезда, но все время его вспоминала. Очень вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она твердо верила, что мы увидимся. Все Богу молилась. Видишь, Бог и привел.
        Князь приподнялся, обнял Иону и поцеловал его в мокрую щеку. Иона, заливаясь слезами, закрестился на шкафы с книгами, на Александра I, на окно, где на самом донышке таял закат.
        - Царствие небесное, царствие небесное,- дрожащим голосом пробормотал он,- панихидку, панихидку отслужу в Орешневе.
        Князь тревожно оглянулся, ему показалось, что где-то скрипнул паркет.
        - Нету?
        - Нету, не беспокойтесь, батюшка, одни мы. И быть некому. Кто ж, кроме меня, придет.
        - Ну, вот что. Слушай, Иона. Времени у меня мало. Поговорим о деле.
        Мысли у Ионы вновь стали на дыбы. Как же, в самом деле? Ведь вот он. Живой! Приехал. А тут... Мужики, мужики-то!.. Поля?
        - В сам деле, ваше сиятельство,- он умоляюще поглядел на князя,- как же теперь быть? Дом-то? Аль вернут?..
        Князь рассмеялся на эти слова Ионы так, что зубы у него оскалились только с одной стороны - с правой.
        - Вернут? Что ты, дорогой!
        Князь вынул тяжелый желтый портсигар, закурил и продолжал:
        - Нет, голубчик Иона, ничего они мне не вернут... Ты, видно, забыл, что было... Не в этом суть. Ты вообще имей в виду, что приехал-то я только на минуту и тайно. Тебе беспокоиться абсолютно нечего, тут никто и знать ничего не будет. На этот счет ты себя не тревожь. Приехал я (князь поглядел на угасающие рощи), во-первых, поглядеть, что тут творится. Сведения я кой-какие имел; пишут мне из Москвы, что дворец цел, что его берегут как народное достояние... На-а-родное... (зубы у князя закрылись с правой стороны и оскалились с левой). Народное - так народное, черт их бери. Все равно. Лишь бы было цело. Оно так даже и лучше... Но вот в чем дело: бумаги-то у меня тут остались важные. Нужны они мне до зарезу. Насчет самарских и пензенских имений. И Павла Ивановича тоже. Скажи, кабинет-то мой рабочий растащили или цел?- Князь тревожно тряхнул головой на портьеру.
        Колеса в голове Ионы ржаво заскрипели. Перед глазами вынырнул Александр Эртус, образованный человек в таких же самых очках, как и князь. Человек строгий и важный. Научный Эртус каждое воскресенье наезжал из Москвы, ходил по дворцу в скрипучих рыжих штиблетах, распоряжался, наказывал все беречь и просиживал в рабочем кабинете долгие часы, заваленный книгами, рукописями и письмами по самую шею. Иона приносил ему туда мутный чай. Эртус ел бутерброды с ветчиной и скрипел пером. Порой он расспрашивал Иону о старой жизни и записывал, улыбаясь.
        - Цел-то цел кабинет,- бормотал Иона,- да вот горе, батюшка ваше сиятельство, запечатан он. Запечатан.
        - Кем запечатан?
        - Эртус Александр Абрамович из комитета...
        - Эртус?- картаво переспросил Тугай-Бег.- Почему же именно Эртус, а не кто-нибудь другой запечатывает мой кабинет?
        - Из комитета он, батюшка,- виновато ответил Иона,- из Москвы. Наблюдение ему, вишь, поручено. Тут, ваше сиятельство, внизу-то, библиотека будет и учить будут мужиков. Так вот он библиотеку устраивает.
        - Ах, вот как! Библиотеку,- князь ощерился,- что ж, это приятно! Я надеюсь, им хватит моих книг? Жалко, жалко, что я не знал, а то бы я им из Парижа еще прислал. Но ведь хватит?
        - Хватит, ваше сиятельство,- растерянно хрипнул Иона,- ведь видимо-невидимо книг-то у нас.- Мороз прошел у Ионы по спине при взгляде на лицо князя.
        Тугай-Бег съежился в кресле, поскреб подбородок ногтями, затем зажал бородку в кулак и стал диковинно похож на портрет раскосого в мурмолке. Глаза его подернулись траурным пеплом.
        - Хватит? Превосходно. Этот твой Эртус, как я вижу, образованный человек и талантливый. Библиотеки устраивает, в моем кабинете сидит. Да-с. Ну... а знаешь ли ты, Иона, что будет, когда этот Эртус устроит библиотеку?
        Иона молчал и глядел во все глаза.
        - Этого Эртуса я повешу вон на той липе,- князь белой рукой указал в окно,- что у ворот. (Иона тоскливо и покорно глянул вслед руке.) Нет, справа, у решетки. Причем день Эртус будет висеть лицом к дороге, чтобы мужики могли полюбоваться на этого устроителя библиотек, а день лицом сюда, чтобы он сам любовался на свою библиотеку. Это я сделаю, Иона, клянусь тебе, чего бы это ни стоило. Момент такой настанет, Иона, будь уверен, и, может быть, очень скоро. А связей, чтобы мне заполучить Эртуса, у меня хватит. Будь покоен...
        Иона судорожно вздохнул.
        - А рядышком,- продолжал Тугай нечистым голосом,- знаешь, кого пристроим? Вот этого голого. Антонов Семен. Семен Антонов,- он поднял глаза к небу, запоминая фамилию.- Честное слово, я найду товарища Антонова на дне моря, если только он не подохнет до той поры или если его не повесят в общем порядке на Красной площади. Но если даже повесят, я перевешу его на день-два к себе. Антонов Семен уже раз пользовался гостеприимством в Ханской ставке и голый ходил по дворцу в пенсне,- Тугай проглотил слюну, отчего татарские скулы вылезли желваками,- ну что ж, я приму его еще раз, и тоже голого. Ежели он живым мне попадется в руки, у, Иона!.. не поздравлю я Антонова Семена. Будет он висеть не только без штанов, но и без шкуры! Иона! Ты слышал, что он сказал про княгиню-мать? Слышал?
        Иона горько вздохнул и отвернулся.
        - Ты верный слуга, и, сколько бы я ни прожил, я не забуду, как ты разговаривал с голым. Неужели тебе теперь не приходит в голову, как я в ту же секунду не убил голого? А? Ведь ты же знаешь меня, Иона, много лет?- Тугай-Бег взялся за карман пальто и выдавил из него блестящую рубчатую рукоятку; беловатая пенка явственно показалась в углах рта, и голос стал тонким и сиплым.- Но вот не убил! Не убил, Иона, потому что сдержался вовремя. Но чего мне стоило сдержаться, знаю только один я. Нельзя было убить, Иона. Это было бы слабо и неудачно, меня схватили бы, и ничего бы я не выполнил из того, зачем приехал. Мы сделаем, Иона, большее... Получше,- князь пробормотал что-то про себя и стих.
        Иона сидел, мутясь, и в нем от слов князя ходил холодок, словно он наглотался мяты. В голове не было уже никаких мыслей, а так, одни обрывки. Сумерки заметно заползали в комнату. Тугай втолкнул ручку в карман, поморщившись, встал и глянул на часы.
        - Ну, вот что, Иона, поздно. Надо спешить. Ночью я уеду. Устроим же дела. Во-первых, вот что,- у князя в руках очутился бумажник,- бери, Иона, бери, верный друг! Больше дать не могу, сам стеснен.
        - Ни за что не возьму,- прохрипел Иона и замахал руками.
        - Бери!- строго сказал Тугай и запихнул сам Ионе в карман бушлата белые бумажки. Иона всхлипнул.- Только смотри тут не меняй, а то пристанут - откуда. Ну-с, а теперь самое главное. Позволь уж, Иона Васильевич, перебыть до поезда во дворце. В два ночи уеду в Москву. Я в кабинете разберу кое-какие бумаги.
        - Печать-то, батюшка,- жалобно начал Иона.
        Тугай подошел к двери, отодвинул портьеру и сорвал одним взмахом веревочку с сургучом. Иона ахнул.
        - Вздор,- сказал Тугай,- ты, главное, не бойся! Не бойся, мой друг! Я тебе ручаюсь, устрою так, что тебе ни за что не придется отвечать. Веришь моему слову? Ну, то-то...
        Ночь подходила к полночи. Иону сморило сном в караулке. Во флигельке спали истомленная Татьяна Михайловна и Мумка. Дворец был бел от луны, слеп, безмолвен...
        В рабочем кабинете с наглухо закрытыми черными шторами горела на открытой конторке керосиновая лампа, мягко и зелено освещая вороха бумаг на полу, на креслах и на красном сукне. Рядом в большом кабинете с задернутыми двойными шторами нагорали стеариновые свечи в канделябрах. Нежными искорками поблескивали переплеты в шкафах, Александр I ожил и, лысый, мягко улыбался со стены.
        За конторкой в рабочем кабинете сидел человек в штатском платье и с кавалергардским шлемом на голове. Орел победно взвивался над потускневшим металлом со звездой. Перед человеком сверх вороха бумаг лежала толстая клеенчатая тетрадь. На первой странице бисерным почерком было написано вверху:
        Алекс. ЭРТУС
        История Ханской ставки
        ниже:

1922-1923.
        Тугай, упершись в щеки кулаками, мутными глазами глядел не отрываясь на черные строчки. Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его неуклонно шли, откусывая минуты, часы. И двадцать минут, и полчаса сидел князь недвижно.
        Сквозь шторы вдруг проник долгий тоскливый звук. Князь очнулся, встал, громыхнув креслами.
        - У-у, проклятая собака,- проворчал он и вошел в парадный кабинет. В тусклом стекле шкафа навстречу ему пришел мутный кавалергард с блестящей головой. Приблизившись к стеклу, Тугай всмотрелся в него, побледнел, болезненно усмехнулся.
        - Фу,- прошептал он,- с ума сойдешь.
        Он снял шлем, потер висок, подумал, глядя в стекло, и вдруг яростно ударил шлем оземь так, что по комнатам пролетел гром и стекла в шкафах звякнули жалобно. Тугай сгорбился после этого, отшвырнул каску в угол ногой и зашагал по ковру к окну и обратно. В одиночестве, полный, по-видимому, важных и тревожных дум, он обмяк, постарел и говорил сам с собой, бормоча и покусывая губы:
        - Это не может быть. Не... не... не...
        Скрипел паркет, и пламя свечей ложилось и колыхалось. В шкафах зарождались и исчезали седоватые зыбкие люди. Круто повернув на одном из кругов, Тугай подошел к стене и стал всматриваться. На продолговатой фотографии тесным амфитеатром стояли и сидели застывшие и так увековеченные люди с орлами на головах. Белые раструбы перчаток, рукояти палашей. В самом центре громадной группы сидел невзрачный, с бородкой и усами, похожий на полкового врача человек[...сидел невзрачный, с бородкой и усами, похожий на полкового врача человек. - Свое критическое отношение к императору Николаю II Булгаков не скрывал, и оно сохранилось у писателя до конца жизни.] . Но головы сидящих и стоящих кавалергардов были вполоборота напряженно прикованы к небольшому человеку, погребенному под шлемом.
        Подавлял белых напряженных кавалеристов маленький человек, как подавляла на бронзе надпись о нем. Каждое слово в ней с заглавной буквы. Тугай долго смотрел на самого себя, сидящего через двух человек от маленького человека.
        - Не может быть,- громко сказал Тугай и оглядел громадную комнату, словно в свидетели приглашал многочисленных собеседников.- Это сон.- Опять он пробормотал про себя, затем бессвязно продолжал: - Одно, одно из двух: или это мертво... а он. . тот... этот... жив... или я... не поймешь...
        Тугай провел по волосам, повернулся, увидал идущего к шкафу, подумал невольно: «Я постарел»,- опять забормотал:
        - По живой моей крови, среди всего живого шли и топтали, как по мертвому. Может быть, действительно я мертв? Я - тень? Но ведь я живу,- Тугай вопросительно посмотрел на Александра I,- я все ощущаю, чувствую. Ясно чувствую боль, но больше всего ярость,- Тугаю показалось, что голый мелькнул в темном зале, холод ненависти прошел у Тугая по суставам,- я жалею, что я не застрелил. Жалею.- Ярость начала накипать в нем, и язык пересох.
        Опять он повернулся и молча заходил к окну и обратно, каждый раз сворачивая к простенку и вглядываясь в группу. Так прошло с четверть часа. Тугай вдруг остановился, провел по волосам, взялся за карман и нажал репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы на другой тон один раз четверть и после паузы три минуты.
        - Ах, Боже мой,- шепнул Тугай и заторопился. Он огляделся кругом и прежде всего взял со стола очки и надел их. Но теперь они мало изменили князя. Глаза его косили, как у Хана на полотне, и белел в них лишь легкий огонь отчаянной созревшей мысли. Тугай надел пальто и шляпу, вернулся в рабочий кабинет, взял бережно отложенную на кресле пачку пергаментных и бумажных документов с печатями, согнул ее и с трудом втиснул в карман пальто. Затем сел к конторке и в последний раз осмотрел вороха бумаг, дернул щекой и, решительно кося глазами, приступил к работе. Откатив широкие рукава пальто, прежде всего он взялся за рукопись Эртуса, еще раз перечитал первую страницу, оскалил зубы и рванул ее руками. С хрустом сломал ноготь.
        - А т... чума!- хрипнул князь, потер палец и приступил к работе бережней. Надорвав несколько листов, он постепенно превратил всю тетрадь в клочья. С конторки и кресел сгреб ворох бумаг и натаскал их кипами из шкафов. Со стены сорвал небольшой портрет елизаветинской дамы, раму разбил в щепы одним ударом ноги, щепы на ворох, на конторку и, побагровев, придвинул в угол под портрет. Лампу снял, унес в парадный кабинет, а вернулся с канделябром и аккуратно в трех местах поджег ворох. Дымки забегали, в кипе стало извиваться, кабинет неожиданно весело ожил неровным светом. Через пять минут душило дымом.
        Прикрыв дверь и портьеру, Тугай работал в соседнем кабинете. По вспоротому портрету Александра I лезло, треща, пламя, и лысая голова коварно улыбалась в дыму. Встрепанные томы горели стоймя на столе, и тлело сукно. Поодаль в кресле сидел князь и смотрел. В глазах его теперь были слезы от дыму и веселая бешеная дума. Опять он пробормотал:
        - Не вернется ничего. Все кончено. Лгать не к чему. Ну так унесем же с собой все это, мой дорогой Эртус.
        ...Князь медленно отступал из комнаты в комнату, и сероватые дымы лезли за ним, бальными огнями горел зал. На занавесах изнутри играли и ходуном ходили огненные тени.
        В розовом шатре князь развинтил горелку лампы и вылил керосин в постель; пятно разошлось и закапало на ковер. Горелку Тугай швырнул на пятно. Сперва ничего не произошло: огонек сморщился и исчез, но потом он вдруг выскочил и, дыхнув, ударил вверх, так что Тугай еле отскочил. Полог занялся через минуту, и разом, ликующе, до последней пылинки, осветился шатер.
        - Теперь надежно,- сказал Тугай и заторопился.
        Он прошел боскетную, бильярдную, прошел в черный коридор, гремя, по винтовой лестнице спустился в мрачный нижний этаж, тенью вынырнул на освещенной луной двери на восточную террасу, открыл ее и вышел в парк. Чтобы не слышать первого вопля Ионы из караулки, воя Цезаря, втянул голову в плечи и незабытыми тайными тропами нырнул во тьму...
        Комментарии. В. И. Лосев
        ХАНСКИЙ ОГОНЬ
        Впервые - Красный журнал для всех. 1924.№ 2. С подписью: «М. Булгаков».
        Печатается по тексту журнальной публикации.
        Сочинение это вызывало и вызывает в настоящее время восторженные отклики писателей, критиков, читателей. Вот как характеризует это произведение известный литературовед В. В. Новиков: «„Ханский огонь" - наиболее булгаковская вещь. По жанру это скорее повесть, чем рассказ,- с острейшим занимательным сюжетом и с рельефно выписанными типами... Изобразительная сила его рассказа (в пластических деталях) равна бунинской... Может быть, это самый живописный из повествовательных рассказов Булгакова. И самый историчный. Весь его строй утверждает: логика истории имеет свои законы» (Новиков В. Б. Михаил Булгаков - художник. М., 1926. С. 36-38).
        Есть несколько версий о возникновении замысла этого произведения, и каждая из них представляет интерес. Прежде всего было обращено внимание на воспоминания И. С. Овчинникова, сотрудника «Гудка», работавшего вместе с Булгаковым. Константин Симонов в свое время назвал воспоминания Овчинникова самыми живыми и содержательными. Мы приведем из этих воспоминаний отрывок, касающийся замысла
«Ханского огня» и его осуществления:

«Сам довольно искушенный новеллист, В. П. Катаев, О'Генри наших писателей, как-то пожаловался:
        - Пишут плохо, скучно, никакой выдумки. Прочитаешь два первых абзаца, а дальше можно не читать. Развязка разгадана. Рассказ просматривается насквозь до последней точки.
        Задетый за живое, вдруг встревает другой наш новеллист - Булгаков:
        - Клянусь и обещаюсь: напишу рассказ и завязку, так и не развяжете, пока не прочитаете последней строчки.
        И написал! И, насколько помнится, даже напечатал. Название рассказа - „Антонов огонь". Вот его канва.
        Деревня бунтует. Революция. Помещик бросил усадьбу и сбежал. Батраки, дворня, ставши хозяевами экономии, живут как умеют. Водовоз Архип растер сапогом ногу. Начинается гангрена - антонов огонь. Срочно надо ехать за врачом, а лошади нет. Общая растерянность, тревога. А ночью в усадьбе пожар. Тайно вернулся ее владелец - князь Антон и спалил постройки. По авторскому замыслу, пожар и был тот настоящий антонов огонь, который дал заголовок рассказу. Но раскрывается это действительно только в последнем абзаце.
        Когда Михаил Афанасьевич читал вслух „Антонов огонь", мне вспомнился один давнишний наш с ним разговор.
        Деревня еще бурлила. Крестьяне то подожгут помещичью усадьбу, то учинят расправу над самим помещиком.
        Булгаков шутит:
        - Ликуйте и радуйтесь! Это же ваш народ-богоносец! Это же ваши Платоны Каратаевы!
        - Бывают фактики и обратного порядка,- перебил я как-то Булгакова и рассказал действительное происшествие, о котором целый год толковали в нашем уезде.
        А получилось так. Один наш кулак-отрубщик собственноручно спалил свой хутор, зарезал пять племенных баранов и, пьяный, пришел с косой на конюшню резать сухожилия жеребцам-производителям. Тут голубчика и сцапали его же бывшие конюхи.
        - Позвольте! Это же очень интересно!- оживился вдруг Михаил Афанасьевич, выслушав рассказ.- Так сам и спалил? Ей-Богу? Это же надо обмозговать!
        Почти уверен, что князь-поджигатель как литературный образ впервые возник перед Булгаковым в эту именно минуту» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С.
140-141).
        Многие исследователи связывают замысел сочинения с личностью князя Ф. Юсупова и с его имением Архангельское под Москвой. Некоторые приметы этой усадьбы и дворца действительно можно найти в рассказе.
        Можно было бы привести и другие интересные свидетельства, связанные с созданием рассказа «Ханский огонь». Но необходимо отметить и другое обстоятельство: все эти внешние факты интересовали Булгакова не только с точки зрения формы произведения, но прежде всего для решения глубокой содержательной проблемы: возможно ли возвращение в Россию владельцев собственности? Иными словами: возможна ли реставрация прежней власти? И в связи с этим писатель, очевидно, с огромным интересом прочитал следующий отрывок из книги И. М. Василевского (He-Буквы) «Белые мемуары» (Пг.; М., 1923. С. 9): «Все газеты обошло опубликованное Л. Сосновским письмо, с каким этот князь (речь идет о князе Голицыне.- В. Л.) обратился к мужикам, живущим в его бывшем имении в Калужской губернии: „Грабьте, подлецы, все мое добро, грабьте. Только липовой аллеи не трогайте, которая моими предками посажена. На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь"».
        Видимо, для Булгакова в те «колеблющиеся» годы вопрос о ближайшем будущем России еще был открытым.
        notes
        ХАНСКИЙ ОГОНЬ

1
        Юный курносый... с ненавистью глядел на свою мать. - Речь идет о будущем императоре Павле I.

2
        ...с шифром на груди... - Шифр - знак фрейлины императрицы.

3
        ...жуткой Мессалины. - Мессалина - третья жена римского императора Клавдия (10 г. до н. э.- 54 г. н. э.), известная своим коварством и развратом. Имя ее стало символом распутства.

4
        ...белолосинный генерал...- Имеется в виду император Николай I. Лосины - панталоны из лосиной кожи - были частью военной формы в отдельных полках русской армии.

5
        ...с эспантонами, палашами... - Эспантон - копье с длинным наконечником, служившее почетным оружием офицеров русской армии в XVIII в.

6
        Палаш - прямая сабля, рубящее и колющее ручное оружие тяжелой кавалерии.

7
        ...со шлемами кавалергардов... - Кавалергарды - особые, привилегированные воинские части в русской армии (гвардии). Первоначально (с 1724 г.) - императорская стража, с 1800 г.- полки гвардейской тяжелой кавалерии.

8
        ...сидел невзрачный, с бородкой и усами, похожий на полкового врача человек. - Свое критическое отношение к императору Николаю II Булгаков не скрывал, и оно сохранилось у писателя до конца жизни.