Не дом, а игрушечка Александр Фомич Вельтман
# Разносторонность интересов и дарований Александра Фомича Вельтмана, многогранность его деятельности поражала современников. Прозаик и поэт, историк и археолог, этнограф и языковед, директор Оружейной палаты, член-корреспондент Российской академии наук, он был добрым другом Пушкина, его произведения положительно оценивали Белинский и Чернышевский, о его творчестве с большой симпатией отзывались Достоевский и Толстой.
В настоящем сборнике представлены повести и рассказы бытового плана ("Аленушка", "Ольга"), романтического "бессарабского" цикла ("Урсул", "Радой", "Костештские скалы"), исторические, а также произведения критико-сатирической направленности ("Неистовый Роланд", "Приезжий из уезда"), перекликающиеся с произведениями Гоголя.
I
Мы, люди, вообще многого не знаем, многого не видим, что около нас делается, не ведаем всего, что на свете есть и чего нет. Такова, верно, природа людей; в этом-то, может быть, и заключается сущность вела: видеть и в то же время не видеть, знать и в то же время не знать. Например, все знают, что Москва сгорела во время нашествия французов; а кто знает, что сгорело в ней кроме домов и кроме имущества жителей? Москва отстроилась напоказ, на славу, стала великолепнее и в то же время грустнее, скучнее,- точно как будто внутренний свет, эта беззаботная веселость духа вылилась наружу и оставила сердце в потемках.- Что ему там делать? - Сидит себе ни гугу. Отчего это?- Оттого, что кроме зданий и имущества погорели в Москве старинные домовые.
Как это ни странно кажется теперь, но в старину было правдой. Старинный дедушка-домовой был не призрак, не привидение, не гороховое пугало, а вот что: как говорится, во время оно каждый родоначальник, укореняясь на новоселье, с каждым новым поколением принимал почетные звания отца, деда, прадеда, прапрадеда, все жил да жил и рос в землю; год от году все меньше и меньше и наконец хоть снова в колыбельку. Дадут ему с ложечки молочка, он и заснет спокойно; а вся семья ходит на цыпочках, чтоб не потревожить дедушкина дедушку. Достигнув до возраста семимесячного ребеночка, дедушка, проснувшись в последний раз, среди белого дня говорил: "Детушки, и на печке стало мне холодно, оденьте-ка меня в белый балахончик, окутайте да уложите в печурочку. Я сосну, а вы себе живите да поживайте, не заботьтесь обо мне, а поминать поминайте: пищи мне не нужно, только в сорочины блинков напеките да крещенской водицы поставьте. Белого дня мне уже не вынести, а придет иное время - проснусь в ночку, посмотрю, сладок ли сон ваш. Мирно все будет, и я буду мирен; а как постучу, так смотрите, оглядывайтесь, помните, что
дедушка стучит недаром. Ну, вот вам последнее слово:
держите совет и любовь".
Боясь дедушки-домового, все от старого до малого свято исполняли его последнее слово. Им в семье хранился мир: жили к старшим послушно, с равными дружно, с младшими строго и милостиво. Ладно и весело на сердце. А чуть что не так, дедушка стукнет, все смолкнут, оглянутся - дедушка, дескать, стучит недаром. Стерегись.
Бывало, деревянный дом, а стоит-стоит - и веку нет; стены напитаются человеческим духом, окаменеют; вся крыша прорастет мохом - гниль не берет.
То были времена, а теперь другие: и теперь есть домовой - да внутри нас; тоже заголосит подчас, да про глухого тетерева.
Вот в чем беда.
До нашествия французов много было еще таких домов, со старинными домовыми, а после того, сколько мне, по крайней мере, известно, только два, по соседству, рядышком.
Старинные дома были как-то не то, что теперешние. Старинные дома были гораздо хуже, и сравнения нет, да в старинных домах были такие теплые углы, такие ловкие, удобные, насиженные места, что сядешь - и не хочется встать. Про печки и говорить нечего: печки были как избушки на курьих ножках, с припечками, с печурками, с лежанками; и на печке, и за печкой, и под печкой - везде житье, а теплынь-теплынь какая! И домовому был приют.
То были времена, а теперь другие. Бывало, все в полночь спит мертвым сном. Не спалось, бывало, только тому, чей день был грешен. Зато он и наберется страху от грозы домового, заклянется от греха: век, говорит, не буду! И теперь тоже говорят: век не буду, да по пословице - "день мой, век мой"- с, наступлением зари нового века принимаются за старые грехи, а пугнуть некому:
старинных домовых нет, и внутренний голос осип.
Один из старинных, упомянутых нами домиков, в которых водились еще дедушки-домовые, принадлежал одной старушке.
Это было чудо, не просто старушка, а молодая старушка; зато дедушка-домовой и лелеял ее сон, ходил на цыпочках и, как домовой "Чуровой долины", вместо обычной возни наигрывал на гуслях и распевал любовные песни. Дедушка в самом деле был влюблен в нее, как домовой "Чуровой долины" в княжну Зорю.
И был прав: при неизменчивости душевной красоты и наружная не вянет, по крайней мере в памяти. У старушки неизменны были и ангельская улыбка, и приятный взор. Морщинки как будто еще украшали ее личико; недостаток зубков как будто придавал нежность речам: ведь выпадают, же у детей молочные зубы, и это нисколько их не портит; а добрая старость тоже младенчество.
У старушки был внучек Порфирий. Она так любила его, нежила и берегла, что даже в комнате для предостережения от простуды он ходил в чепчике и грудка его сверх курточки обвязана была большим платком. Так как по старому обычаю молодой человек лет до 20 считался ребенком, то и старушка смотрела на внучка своего, как на дитя, хотя ему было уже около 18 лет. Он в самом деле был премилый ребенок, и, когда летом сидел в мезонине у открытого окна, в чепчике и бабушкином платке, чтоб не пахнул ветерок на грудку, проходящие и проезжающие современные юноши заглядывались на него, воображая, что это сидит в тереме красная девушка. Не хуже красной девушки он потуплял глаза свои от нескромных взоров.
Старинный дом по соседству был как родной брат дому старушки и также с мезонином, которого боковое окно обращалось к соседу; но стекла от времени сделались перламутровыми.
Соседский дом принадлежал старичку, больному, дряхлому, мнительному и капризному и от лет и от бед, которые он перенес в жизни. У него оставалось одно утешение - внучка Сашенька, ребенок-душка, каких мало. При Сашеньке была старая няня, а при самом старичке старый Борис, дряхлее своего господина, который по ночам, во время бессонницы, заговаривался уже с домовым.
В продолжение дня старик сидел в глубоких креслах, обложенный подушками, тяжело дышал от удушья и, посматривая на внучку, которая играла подле него куколками из тряпочек, все бормотал что-то про себя. Иногда и разговорится: няня свернет Сашеньке новую куколку, внучка подбежит к дедушке и похвастается своей куколкой: "Дедушка, куколка!"
- А! куколка?- скажет старик.- Хорошо… вот постой… я куплю тебе настоящую куклу…
- Да только все обещает дедушка,- отвечает вместо Сашеньки няня.
- А вот… будет хорошая погода… так мы и поедем в город…- скажет старик, посматривая в окно сквозь тусклые стекла летних и зимних рам.- Видишь, какая пасмурная погода…
- Бог с вами, какая пасмурная,- скажет няня,- если уж эта пасмурная, так светлой-то нам и не дождаться.
- Сырость в воздухе,- проговорит старик,- это я чувствую по себе… так и дущит…
Во время ночей старик мается на постели и также все бормочет:
- Совсем сна нет… вить уж скоро, чай, заутреня? Заутрени скоро!..
0-хо-хо!
- Ого,- ответит- домовой, повернувшись за печкой с боку на бок.
- Смотри пожалуй… где это стучат? Чу, стучит… а?
- Ага!- отзовется домовой.
Старик начнет прислушиваться, потом кликнет сонного Бориса и спросит:
- Где это стучит?
- Нигде не стучит.
- Что-о?
- Нигде не стучит,- крикнет Борис на ухо.
- Что ж эхо… в голове, стало быть, стучит?..
И старик снова начинает прислушиваться, где стучит: в голове или вне головы. А Борис, уходя, бормочет себе под нос:
стучит! Черт, домовой стучит, прости господи! Ляжет, а домовой и начнет его душить за ложь и брань.
II
Так проходили годы. Сашенька подрастала, старик дряхлел и час от часу становился мнительнее и боязливее за внучку. Соблазн ему представился во всем ужасе. Припоминая свою храбрую молодость, он знал, что девушка в 15 лет как кудель: стоит только бросить огненный взор - и загорелась. Не доверяя и глазу старой няни, он без себя не стал отпускать Сашеньку даже в церковь. Напрасно няня представляла ему, что это великий грех,- Когда ж вы соберетесь-то сами?- говорила она ему.
- А вот… погода будет получше… поедет в соборы… в соборы поедем… покуда дома помолится… все равно;..
- Нет, не все равно! грех!
- Ну, ну, ну, ты дура… По-вашему, не грех женихов выглядывать!..
- Что ж такое? А по-вашему как? По-нашему, дай бы бог, чтобы нашелся женишок Александре Васильевне,- отвечала няня с сердцем.
Старик пришел в ужас.
- Молчи!., дура!.. Я прогоню тебя!- вскричал он.- Видишь, что говорит!., научит еще ребенка под окном сидеть, напоказ!., окон на улицу у меня ни под каким видом не отворять!., слышишь?
а не то заколочу! Я тебя заколочу и окна заколочу!
- Слава тебе господи, дослужилась до доброго слова!- проговорила няня, залившись слезами.
Тревожное опасение за внучку день ото дня увеличивалось.
Только и думы у старика: как бы скрыть свое сокровище от обаяния какого-нибудь чародея.
"Где- ж усмотришь за девочкой,- думал он,- выглянет на улицу - и беда! Вон, эво, так и шныряют проклятые ястребы - нет ли в окне добычи".
Подозрительный глаз старика так и преследовал всех молодых людей, проходящих по улице. Как на зло ему, большая часть останавливалась, чтоб посмотреть на два старинных домика. В самом деле, после 12-го года они одни красовались посреди пожарища и казались такими завидными для всех погоревших, что, проходя мимо, каждый останавливался и восклицал: "Смотри пожалуй, кругом все обгорело, а эти чертовы избушки стоят себе как будто бы ни в чем не бывало!.. Ей-богу, на удивление!"
Но вскоре все соседство как будто разбогатело после пожара - вместо деревянных домов выстроило себе каменные палаты, и снова все прохожие, вместо умилительного взгляда на почтенную древность, восклицали: "Смотри пожалуй, две чертовы избушки втесались между каменных палат! Ей-богу, на удивление!"
Эти остановки проходящих и любопытство взглянуть на обросшие зеленым мохом домики мнительный старик понимал посвоему.
- Ох, эти мне,- бормотал он про себя,- глазом не видят, так чутьем слышат.
Долго придумывая, как бы охранить внучку от соблазна, старик наконец ухитрился.
- Постой, погоди, молодцы,- сказал он,- я вас проведу мимо двора щей хлебать!..
И тотчас же, несмотря ни на горе покорной внучки, ни на слезы и ропот ее няни, приказал обстричь под гребешок прекрасные волосы Сашеньки. Потом велел Борису вынуть из сундука все старое платье и принести к себе.
Притащив груду рухляди, Борис, кряхтя, сложил ее перед стариком и, казалось, начал приподнимать по очереди слежавшиеся дружно тени нескольких поколений огромного некогда семейства. Память о далеком прошедшем ожила перед двумя стариками, но барин думал о своем.
- Тут должна быть курточка Кононушки!- сказал он.
- Где ж тут курточка?- отвечал Борис, перебирая и рассматривая мужские и женские платья прошедшего столетия.- Это не курточка!
- Покажи-ко: какая ж это курточка, это камзол дедушкин…
- Эка,- проговорил Борис со вздохом,- носить бы да еще носить!., бархат-то! а?.. Это робронт!.. Кажись, покойницы матушки… Дай бог ей царство небесное.
- Покажи-ко. Какая ж это курточка?..
- Какая ж курточка, кто говорит… кафтан-то ваш… а? шитьето какое!.. Кажись, Пелагея-то Васильевна своими руками вышивала., материал-то! Не то, что теперь!..
- Не матерчатая, а суконная, я тебе говорю!..
- Суконная? Так бы вы и сказали… Какая ж суконная?..
Вот суконный-то ваш мундир весь моль съела…
- Как моль съела? Покажи-ко.
- Словно решето.
- И Кононуяшину курточку-то моль съела?..
- А бог ее знает: вот ведь тут ее, нету… Разве в другом сундуке.
После долгих поисков курточка была найдена. Старик обрадовался, призвал Сашеньку и велел ей надеть, а на шейку повязать платочек.
- Для чего же это, дедушка?- спросила она.
- Для чего! Ты у меня будешь амазонка… Посмотрись-ко в зеркало… хорошо? Ты у меня будешь амазонка…
- Да что ж это, для чего ж это, сударь, нарядили так барышню-то?
- А для того, что я так хочу. Ты, дура, не знаешь ничего, так и молчи. Немножко широка… сошьем новенькую, поуже, к празднику… так и ходи. Ты у меня будешь амазонка, в амазонском платье.
- Вы говорили, дедушка, что в амазонском платье верхом ездят… Помните, проехали верхом какие-то дамы?.. Вы будете меня учить верхом ездить?
- Верхом!.. чВидишь ты какая!., погоди… вот подрастешь, лет через десяток… а теперь и так хорошо… и под окошко сядешь…
не простудишься… а то грудь и шея открытые… не годится…
Распорядившись таким образом, старик успокоился, рад выдумке. Сядет подле окна, посадит подле себя внучку и насмехается в душе над проходящею молодежью.
- Да, смотрите, смотрите!.. Каков у меня внучек? Хорош мальчик? а?.. Что ж не смотрите? Это, верно, не девочка? Такой же небось юбоншик, как вы?.. Да! как же, так и есть!.. Нет! мллости просим мимо двора щей хлебать!..
III
Заколдованная дедушкой от всех глаз, Которые ищут предметов любви, долго Сашенька была еще беспечным ребенком, которого занимали сказки няни, птички, цветы и даже порхающая бабочка в садике. Но вдруг что-то стало грустно ей на сердце, чего-то ей как будто недостает, время от утра до вечера что-то тянется Слишком долго: сидеть с дедушкой скучно, рассказы няни надоели, все бы сидела одна у окошечка да смотрела на улицу - нет ли там чего-нибудь повеселее?
- Нянюшка, отчего это мне все скучно?- говорит она няне.
- Отчего же тебе скучно, барышня?- отвечает ей няня.
- Сама не знаю.
- Оттого, верно, тебе скучно, что подружки нет у тебя.
- Подружки?- проговорила Сашенька призадумавшись.- Где ж взять ее, няня?
- А где ж взять? Откуда накличешь?
"Накликать",- подумала Сашенька, когда няня вышла, и она стала накликать заунывным голосом под напев сказки про Аленушку:
Подруженька, голубушка,
Душа моя, поди ко мне;
Тоска-печаль томят меня.
Вдруг показалось ей, что голос ее как будто отзывается гдето. Она прислушалась: точно, кто-то напевает в соседском дому.
Сашенька приотворила боковре окно, взглянула, вспыхнула, сердце так и заколотило.
- Ах, какая хорошенькая!- проговорила сама себе Сашенька.- Вот бы мне подружка!
И долго-долго смотрела она стыдливо сквозь приотворенное окно на Порфирия, который также разгорелся, устремив на нее взоры, и думал: "Ах, какой славный мальчик! вот бы нам вместе играть!"
"Я поклонюсь ей",- подумала Сашенька, но вошла няня, и, как будто боясь открыть ей свою находку подружки, захлопнула окно.
На дворе стало смеркаться, а няня сидит себе да вяжет чулок.
Так и вечер прошел. Легли спать; а Савденьке не спится, ждет не дождется утра.
Настало утро. Надо умыться, богу помолиться, идти к дедушке поздороваться, пить с ним чай, слушать его рассказы, а на душе тоска смертная.
- Не хочется, дедушка, чаю.
- Куда же ты? Сиди.
Ах, горе какое!- Сашенька с места, а дедушка опять:
- Куда ж ты?
- Сейчас приду, дедушка.
Сашенька наверх, в свою комнату, а там няня вяжет чулок.
Так и прошло время до обеда; а тут обед. А дедушка кушает медленно, а после обеда, покуда заснет - сиди, не ходи.
Господи! Что это за мука!
Но вот дедушка уснул. Няня вышла посидеть со старым Борисом за ворота. Сашенька одна; приотворила тихонько окно, тихонько запела: "Подруженька, голубушка", но никто не отзовется, в соседском доме окно закрыто.
Ах, какое горе!
Прошел еще день. Сидит грустная Сашенька подле няни, призадумавшись. Вдруг послышался напев ее песни, сердце так и екнуло.
- Ну, уж хорошо как-то там курныкает, нечего сказать!- проговорила няня.
- Нянюшка, пить хочется.
- Ну что ж, испей, сударыня.
- Мне не хочется квасу, мне хочется воды.
- Э-эх, ведь вниз идти надо!
- Пожалуйста!
- Ну, ну, ладно.
Няня вышла - а Сашенька к окну. Приотворила - глядь, ей поклонились.
- Здравствуйте!- сказал Порфирий.
- Здравствуйте!- произнесла и Сашенька.
Они посмотрели друг на друга умильно и не знали, что еще сказать друг другу.
- Приходите к нам,- сказал наконец Порфирий.
- Нет, вы приходите к нам; меня не пускают из дому,- отвечала тихо Сашенька.
- Экие какие!
Этим разговор и кончился; послышались шаги няни, Сашенька захлопнула окно.
На следующий день Порфирий целое утро курныкал песенку под окном. Сашенька все слышала, с болью сжималось у ней сердце от нетерпения, покуда дрожащая рука ее не. отворила снова окна с боязнью.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
- Послушайте… выходите в садик!
- В садик? Ну, хорошо.
- Поскорей.
- Ну, хорошо.
Порфирий притворил окно. Сашенька также и побежала в садик.
- Здравствуйте, сударыня-барышня,- сказал ей Борис, беседовавший с няней на крыльце.
- Здравствуй, Борис,- отвечала ему Сашенька.
- Куда вы, барышня?- спросила ее няня.
- В садик.
- Посмотрите-ка, сударыня-барышня, какую я вам дерновую скамеечку сделал под липой-то, извольте-ка посмотреть.
И Борис потащился следом за Сашенькой.
Ах, какая досада!
- Вот, видите ли, барышня… Извольте-ка присесть.
- Спасибо тебе.
- Кому ж и угождать мне, как не вам, барышня: вы у нас такое нещечко… Дай вам господи доброго здравия да женишка хорошенького.
- Ах, полно, Борис,- проговорила Сашенька, покраснев,- ступай себе.
- Ничего, сударыня-барышня, что тут стыднова…
В соседском садике послышалось курныканье Порфирия.
"Ах, какой этот несносный Борис",- подумала Сашенька.
- Ничего, сударыня-барышня… да и красавицы-то такой не сыщем… и дедушка-то не нарадуется на вас… Скупенек немножко, бог с ним. Вас бы не так надо было водить… в золоте бы водить, барышня, да не все дома держать… чтоб женишки…
- Ступай, Борис, оставь меня.
- Экие вы какие! Я ведь к слову сказал… Вот, сударыня-барышня, попросите-ка у дедушки на сапоги мне… Извольте посмотреть, совсем развалились.
- Хорошо, хорошо, я попрошу.
- Извольте посмотреть: пальцы вылезли.
- Хорошо, хорошо, ступай.
- Да, вот оно: у солдата купил, три рубля заплатил… солдатские-то, говорят, крепче…
Сашенька от нетерпения и досады вскочила с дерновой скамьи и пошла прочь от Бориса.
- Что ж вы, барышня, не изволите сидеть? Дерн-то какой славный.
И Борис начал поглаживать скамью и обирать с дерна желтую и завядшую травку.
Между тем Сашенька прошла подле забора.
- Здравствуйте,- раздалось в скважинку за кустами малины.
- Здравствуйте,- тихо проговорила и Сашенька, остановясь и оглядываясь, не смотрит ли на нее Борис.
- Как я вас люблю,- сказал Порфирий.
- Ах, как и я вас люблю… Если бы мы были всегда вместе!
- Барышня, а барышня, где вы, сударыня? Чай кушать зовут,- крикнул Борис.
- О боже мой, какая скука,- проговорила Сашенька.
- Приходите после,- шепнул Порфирий.
- После? Хорошо.
И Сашенька побежала домой.
После чаю она двинулась было с места, но дедушка усадил ее подле себя перебирать старые письма.
- О господи, когда ж после?- проговорила Сашенька про себя, почти сквозь слезы.
Старик ужинал рано; хотелось ему спать или не хотелось, но он ложился в постель в определенное время. А тут, как нарочно, сидит себе да раздобарывает[Note1: растабарывает, болтает.- Примеч. автора.] с внучкой и с ее няней, потешается, что у них глаза липнут. Рассказывает себе про житье-бытье своего дедушки, какой у него был полный дом, какой сад, какое именье, какое богатство, великолепие и этикет. Призванный Борис, как живая выноска примечаний к рассказу, стоял у дверей, заложив руки назад, и по вызову барина подтверждал его рассказ.
- Помнишь, Борис? а?
- Как же, сударь, не помнить…
- А гулянье-то было по озеру, с роговой музыкой, в именины покойной бабушки Лизаветы Кирилловны… Вот, надо рассказать…
- Никак нет-с, батюшка: это было не в именины, а как раз в день рождения ее превосходительства… Как раз, сударь, в день рожденья.
- Как в день рожденья?.. Постой-ка, врешь!
- Да как же, батюшка, именины-то ее превосходительства, покойной Лизаветы Кирилловны, дай бог ей царство небесное, когда были? В октябре, сударь?
- Да, да, да!.. Экая память!..
- Дедушка, мне спать хочется,- проговорила Сашенька, зевая и привстав с места.
- Спать? А отчего ж мне не хочется? а?
- Не знаю, дедушка.
- То-то, не знаю, а я знаю. Это потому, что дедушка любит внучку и ему приятно провести с ней время.
- Да что ж, сударь, пора ночь делить,- проговорила и старая няня, зевая.
- Ты дура, ты все потакаешь ребенку! Пошли! спите!
Дедушка рассердился. Сашенька и няня, потупив глаза, молчали и ни с места.
И дедушка молчит, сурово нахмурился. И это гневное молчание тянулось обыкновенно до тех пор, покуда не вытянет душу.
Сашенька прослезилась, но утерла слезку: дедушка не любит слез.
- Ну, ступайте спать,- сказал наконец дедушка смягченным голосом, довольный, что дал урок в терпении.
Сашенька простилась с ним, побежала наверх, бросилась в постелю и залилась слезами. В первый раз почувствовала она тяготу на сердце, в первый раз воля дедушки показалась ей невыносимой. Ей так и хотелось броситься в окно, чтоб хоть умереть на свободе.
Няня, уговаривая Сашеньку, что грех так огорчаться, раздела ее и легла спать. Но у бедной девушки не сон в голове: душа взволнована, сердце бьется, в комнате душно; так бы и дохнула свежим воздухом.
- Когда же после?- повторяла Сашенька.- Когда мне было после прийти?.. Ах, как голова болит!.. Пойду в сад…
И она обулась, надела капотик, прислушалась, спит ли няня, осторожно отворила дверь и вышла. Сени запирались задвижкой.
Из сеней два шага до садика. Ночь светлая, прекрасная. Только что она подошла к липе, под которой старый Борис устроил ей дерновую скамью, вдруг что-то зашевелилось.
Сашенька затрепетала от страха.
- Это вы?- тихо проговорил Порфирий, бросаясь к ней из-за куста и схватив ее за руку.
Сашенька долго не могла перевести духу.
- Чего ж вы испугались?
- Так, что-то страшно,- проговорила Сашенька.
- Страшно? Отчего?
- Так.
- А я ждал-ждал, ждал-ждал.
Держа друг друга за руку, они присели на дерновую скамью и долго молча всматривались друг в друга с каким-то радостным чувством.
- Ах, как хорошо мне с вами!- сказал Порфирий.
- Ах, и мне как хорошо!- произнесла Сашенька, приклонясь на плечо Порфирия.
Высвободив руку из бабушкина салопа, который был на нем, он обнял Сашеньку, приложил свою щеку к ее горячему лицу и поцеловал ее.
- Ах, если б всякий день нам быть вместе!
- Дедушка меня никуда не пускает,- сказала Сашенька, вздохнув.
- Экой какой! И меня бабушка никуда без себя не пускает.
- Экая какая!
- Да, ей-богу, это скучно!.. Вот с вами как бы мне весело было.
- И мне,- произнесла тихо Сашенька.
И они обнялись.
- Как вас зовут?
- Сашенькой. А вас?
- Меня зовут Порфирием.
- Как же это так? Такой святой нет у дедушки в календаре,- сказала Сашенька, которая и по дедушкину календарю, и по напоминанью няни знала наизусть всех святых и все праздники.
- Как нет?- отвечал Порфирий.- Нет есть; у бабушки в святцах есть. Мои именины
26 февраля, в день святого отца Порфирия архиепископа. И дедушка у меня был Порфирий.
- Мужское имя!
- А какое же? Что я, девушка, что ли? Я не девушка.
- Ах, боже мой!- вскрикнула с невольным чувством испуга Сашенька, отклоняясь вдруг от плеча Порфирия.
- Что такое? Чего вы испугались?- спросил Порфирий, осматриваясь кругом.- Какие вы боязливые… Не бойтесь!.
- Пустите,- проговорила Сашенька.
- Куда, Сашенька? Нет, не уходи, пожалуйста!
- Пустите, пустите!- проговорила Сашенька, и, вырвавшись из рук Порфирия, она быстро побежала вон из саду.
- Сашенька! дружок! послушай!- крикнул вслед ей Порфирий. Но Сашенька уже дома, испуганная, взволнованная.
IV
На другой день няня, удивляясь, что барышня заспалась, вошла в ее комнату. Сашенька, вместо спокойного сна, лежала в какой-то болезненной забывчивости, лицо ее горит, дыхание тяжко.
Няня перепугалась; не горячка ли, подумала она. Но Сашенька очнулась, и пылкий жар лица заменила вдруг бледность, живой взор стал томен, и все она как будто чего-то ищет и не находит.
Когда в мезонине соседнего дома раздается напев ее песни, Сашеньку бросит в огонь; как испуганная, она вскочит с места и не знает, куда ей идти.
Так прошло несколько времени. А между тем старушка, бабушка Порфирия, отдала богу душу. Она водила его с собою только в храм божий да к своим старым знакомым обвязанного, окутанного. Теперь он свободен, хозяин дома, а располагать собою не умеет, его понятия обо всем - еще детские понятия.
Привычка к безусловной покорности бабушке передала его в распоряжение дядьке Семену и бабушкиной ключнице Дарье. Старая Дарья видела в нем еще ребенка и хотела водить его как ребенка, по обычаю бабушки; но Семен твердил ему по-свойски:
- Что вы, сударь, бабитесь, стыдно! И то бабушка-то вас продержала в пеленках, покуда все невесты ваши замуж повышли!
Слова Семена быстро подействовали на молодого человека, и он приосанился, как будто вдруг подрос. С потерею детских чувств исчезло в нем и страстное желание познакомиться с хорошеньким соседом. Он перестал напевать заунывную песенку Сашеньки.
По завещанию бабушки ему следовало навестить одного из дальних родственников, который обещался определить его на службу.
Вот Порфирий и собрался к нему. Семен, сходив за извозчиком, начал одевать своего молоденького барина и, по обычаю, разговаривать сам с собою:
- Эка, ей-богу, кажется, живые люди, а похлопотать о похоронах некому.
- О каких похоронах?- спросил Порфирий.
- Да вот в соседском доме старик-то умер, а кругом-то его кто?
Молоденькая барышня-внучка, да дура старая баба, да старый хрен слуга; туда же в гроб глядит.
- Где это, где? В каком соседском доме?
- Да вот рядом, через забор. Что за внучка-то, что за девочка, ах ты господи!
- Тут рядом? с мезонином-то? Какая же внучка? У этого старика молоденький внук.
- Вот! Я своими глазами видел барышню. Что это за раскрасавица такая!.. Плачет!..
- Семен, пойдем посмотрим,- прервал Порфирий,- сделай милость, пойдем!
- Да пойдемте, пойдем, отчего ж не сходить. Оно, по соседству, следовало бы и помочь в чем-нибудь. Барышня-то молодая, а крутом-то ее что?
Порфирий схватил шляпу и побежал. Семен за ним, на соседний двор.
Сквозь толпу гробовщиков, стоявших в передней, трудно уже было пробраться. Ни в одном роде торговли нет такого соперничества и перебою. Старый Борис, отирая слезу, бранился с ними.
- Что, брат, что просят?- спросил его Семен.
- Пятьсот рублей за гроб! Мошенники!
- Не за гроб, сударь, а за покрышку, дроги и мало ли что.
- Ты молчи, воронье чутье! Барин только что заболел, а уж эта рыжая борода приходил сюда рекомендоваться! И имя узнал! Прошу, говорит, Борис Гаврилыч, не оставить своими милостями:
барин умрет, так уж мы, говорит, поставим знатный гроб, и покрышку, и все что следует… Ах ты, чертова пасть! Пошел вон!
Между тем как Семен помог старому Борису уладить торг насчет длинного ящика, Порфирий вошел в комнату, где лежал покойник. Он не обратил внимания ни на покойника, ни на толпу любопытных, вымерявших глазами длину умершего; все внимание его вдруг поглотилось наружностию девушки в черном платье, которая стояла подле стола, приклонясь на плечо старой женщины.
Слезы катились из ее глаз.
Сердце Порфирия забилось как будто от испуга. Он не верил глазам своим: лицо так знакомо, это Сашенька… Нет, это, верно, его сестра… Она нежнее, белее его, у ней чернее глазки, думал он.
И взор его оцепенел на ней.
- Барышне-то дурно, водицы надо… постой, я принесу,- сказал какой-то неизвестный человек с растрепанными волосами, в стареньком сюртучишке, пробираясь в другую комнату.
- Куда!- крикнула няня.- О господи, и присмотреть-то некому!.. Постойте, барышня…
И она бросилась за заботливым незнакомцем.
Сашенька пошатнулась от порыва няни. Порфирий успел ее поддержать. Она взглянула на него, и все чувства ее как будто замерли, голова приклонилась к плечу молодого человека.
- Не троньте! Извольте идти отсюда! А не то здкричу!- раздался голос няни из другой комнаты.
- Что ж… я ничего…. я прислужиться хотел… водицы подать… - говорил, пошатываясь, неизвестный, выходя из дверей.
- Вишь, нашел водицу на гвозде! Пошли-те вон отсюда!
- Что ж… пойду… Я вашему же покойнику, поклониться хотел… последний долг отдать…
- Да, да, знаем мы вас!- продолжала няня.- Спасибо, батюшка, что поддержал барышню мою,- сказала она Порфирию.
- Позвольте мне принять участие в вашем горе и помочь вам распорядиться,- сказал Порфирий Сашеньке, когда она очнулась и стыдливо отклонилась от него к няне.
- А вы кто такой, батюшка?- спросила няня.
- Я сосед ваш. Если угодно, я и мой человек к вашим услугам…
Вы можете положиться.
- Да вот бы надо было послать кого-нибудь на кладбище, заказать могилу.
- Я сам съезжу,- вызвался Порфирий и, поручив Семена в распоряжение Сашеньки, отправился на кладбище. Приехав на ниву божью, он долго ходил между могил, не встречая. никого, покуда не увидел выходящего из ворот дома старика священника.
- Где мне, батюшка, отыскать тут могильщиков?- спросил его Порфирий.
- Что вам, могилку, что ли?- сказал священник.
- Да, батюшка, не знаю, к кому обратиться.
- Могилку? хорошо, хорошо, доброе дело, мы очень рады, пойдемте… Чай, выберете место, а то у нас и готовые есть.
- Это все. равно, я думаю.
- Все равно: здесь славные места, славные места! Сухие, грунт песчаный… Эй! Ферапонт!.. Где ты?
- Здесь,- отозвался могильщик из глубины могилы, которую он рыл.
- Что, это заказная или так, на случай?- спросил священник.
- Заказная.
- Так вот и господину-то выройте могилку.
- Ладно. Младенцу, верно?
- Нет, старику,- отвечал Порфирий.
- Так бы уж и говорили. Ладно.
Заказав могилку, Порфирий отправился назад. Истомленная бессонными ночами во время болезни дедушки, Сашенька заснула.
Но за нее было уже кому хлопотать. Порфирий обо всем озаботился и, провожая покойника, шел рядом с его внучкой, Когда опустили гроб в-могилу, Сашенька, почти без чувств, упала к нему на руки.
- Это, верно, жених ее,- говорили в толпе народа, собравшегося около могилы,- вот парочка.
И Порфирдй и Сашенька это слышали.
Порфирий проводил ее до дому и хотел проститься.
- Куда ж вы?- сказала она ему.
Порфирий вошел в дом.
Сели и молчат, бояться даже смотреть друг на друга…
Посидев немного, Порфирий встал.
- Куда же вы?- повторила Сашенька.
- Вы утомились, вам надо отдохнуть.
- Когда же вы к нам будете?
- Если только позволите…- проговорил несвязно смущенный Порфирий.
На следующий же день он явился к соседке узнать об ее здоровье.
На этот раз она была разговорчивее, Порфирий смелее.
Слово «здравствуйте» напомнило и ему и ей первое сладостное ощущение сердца. Они произнесли его, и оба вспыхнули.
Няне ужасно как понравился скромный молодой человек.
"Вот бы парочек барышне",- думала и она.
- Уж если б вы видели, Порфирий Александрович, как покойник наряжал барышню - смех, да и только! Совсем не подевичьему! мальчик, да и только.
"Да, не видал!"- подумали в одно время и Порфирий и Сашенька, взглянув друг на друга и невольно улыбнувшись.
- Это амазонское платье я носила, нянюшка,- сказала Сашенька,- ко-мне оно лучше шло. В чепчике хуже.
Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати
упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.
- Я вас и принял за мужчину,- сказал Порфирий, оставшись - наедине с Сашенькой.
- А я думала, что вы девушка.
Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.
- Я хоть бы опять надеть чепчик,- прибавил он.
- Ах боже мой, для чего это?
- Так… вам нравилось.
- Ах, нисколько, так гораздо лучше,- опрометчиво вскрикнула Сашенька.
- Тогда вы мне сказали…- начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки
и замолчал.
Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.
Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.
- Что ж я вам сказала?- спросила она, не поднимая взоров.
- Вы сказали… "Если б мы были всегда вместе",- произнес тихо Порфирий.
Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.
V
Первая любовь пуглива, как вольная птичка; много, много проходит времени, покуда она сделается «ручною». Природа ведет себя необыкновенно как умно, стройно и отчетливо. Порфирий был свободен, Сашенька также; за ними ничей глаз не присматривал, ничье ухо их не подслушивало, чувства так и влекли их друг к другу; а между тем самый строгий, ревнивый к благочестию присмотр не упрекнул бы их ни в чем. Казалось бы, им опасно сидеть вместе на дерновой скамье, под липой; сладкое воспоминание первого поцелуя должно бы было взволновать их чувства, давало право на полную откровенность; напротив: тут-то чувства их и становились боязливее. И это продолжалось до тех пор, покуда любовь взросла, созрела на сердце и вдруг в одно утро расцвела, как махровая роза. И в глазах, и в выражении голоса явилась какая-то особенная нежность. Все в них стало ясно друг для друга, они взглянули один на другого и обнялись.
- Помните, я сказал: как я вас люблю!- прошептал Порфирий.
- Помню!
- А вы сказали: ах, как и я вас лцоблю; если б мы были всегда вместе! Помните?
- Помню, помню!
Казалось бы, это блаженное мгновение надо было продлить, скрыть от всех свое счастье, но Сашенька вскрикнула опять:
пустите! И, вырвавшись из объятий Порфирия, побежала вон из комнаты.
- Куда вы? Чего вы испугались?- и Порфирий вообразил, что Сашенька опять так же испугалась чего-то, как в первый раз в садике.
Но Сашенька побежала поделиться своим счастьем с няней.
Порфирий задумался, сердце его сжалось, вдруг слышит голос Сашеньки: "Пойдем, пойдем скорее".
И, притащив няню за руку, она вскричала:
- Смотри, нянюшка!
И бросилась на шею к Порфирию.
- Ах вы, баловники, греховодники!- вскричала няня, всплеснув руками и качая головою.
Вырвавшись снова из объятий Порфирия, Сашенька бросилась на шею к няне и задушила ее поцелуями.
- Ну, ну, ну, пошла от меня, бесстыдница! Пошла к своему любезному на шею! Вот погоди, поп-то вас обвенчает, а посаженыйто отец плетку даст на тебя.
Начались сборы к свадьбе.
Природа очень умно взлелеяла любовь в юноше и в девушке, решила взаимное желание их быть и жить вместе; но не дело природы было решать, где им жить.
Кажется, все равно, где бы им жить, лишь бы жить вместе.
Но, верно, не все равно: покуда длились сборы к свадьбе, между женихом и невестой зашел спор: в котором доме им жить? Сашеньке хотелось непременно жить в доме Порфирия, потому что это был дом Порфирия; а Порфирию - в доме Сашеньки, потому что это был дом Сашеньки.
- Я продам свой дом,- сказал Порфирий,- мы будем жить в твоем доме.
- Ах нет, ни за что!- вскричала Сашенька.- Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.
- Ах нет, ни за что!- сказал в свою очередь Порфирий.
Мне твой лучше нравится.
- А мне твой.
И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.
- Тебе хочется все по-своему делать,- проговорила Сашенька, надувшись,
- если ты свой дом продашь, то я продам свой!..
- Посмотрим!- подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.
Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.
Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..
- Сашенька,- сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.
- Подите прочь от меня!- проговорила Сашенька.
Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.
Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.
- Вот, сударь, извольте получить деньги,- сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином,- я решил дело.
Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.
- Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая,- сказал Семен.
- Как раз тысяча двести серебром, так-с?
- Так,- отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.
На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.
- Я, сударыня,- сказал он ей,- купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.
- Он продал дом свой!- вскричала Сашенька.
- Что ж, он хорошо сделал, барышня,- сказала няня.- Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…
- Он продал,- повторила Сашенька.
- Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.
- Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда,
- сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату,- продавайте, барышня!
- Да, я продам, непременно продам!- проговорила Сашенька с обиженным чувством.
- Продавайте! Дедушка-то заплатил всего две тысячи за него, за новый!.. Пять тысяч дает! Да уж вы не мешайтесь, оставайтесь здесь: шесть возьму!..
- Продавай! Я не хочу в нем жить,- проговорила со слезами на глазах Сашенька.
- Пять тысяч капитал, а мы квартерку найдем рубликов за двести, так без хлопот будет.
И няня вышла к покупщику.
- Пять тысяч не деньги, любезный,- сказала она ему,- барышня и не подумает отдать за эту цену… Шесть, если хочешь.
- Как можно! Да уже так, дом-то мне понадобился: двести набавлю.
- И не говори!
- Пять тысяч пятьсот угодно? А нет, так просим прощенья,- сказал мещанин, обращаясь к двери.
- Ну, погоди, спрошу барышню.
Дело уже было решено, дом продан, задаток взят, пришел Порфирий.
- Здравствуйте,- проговорил он тихо, как виноватый, подходя к Сашеньке.
- Здравствуйте,- отвечала она ему, не поднимая глаз.
- Ты на меня сердишься, Сашенька,- сказал Порфирий после долгого молчания.
- Сержусь,- отвечала Сашенька.
- За что ж?
- Я вас просила, вы не послушались, вы продали свой дом.
- Он очень стар: на него на починку надо было издержать, Семен говорит, тысячу рублей…- начал Порфирий в оправдание себя.- Я и нянюшке говорил, и она советовала мне продать, а жить в вашем…
- А я по совету нянюшки продала свой,- сказала Сашенька.
- Продали!
- Продала.
- Ну, если так…- проговорил Порфирий.
- Куда вы?
- Мне надо идти нанимать квартиру,- отвечал он и бросился вон.
- Порфирий!- хотела вскрикнуть Сашенька, но голос ее замер.
VI
Покупщик двух домов распорядился умнее Порфирия и Сашеньки: соединил оба дома пристройкой, подвел под одну крышу, и вот, не прошло месяца, из двух старых домиков вышел один новый, превеселенький дом: обшит тесом, выкрашен серенькой краской, ставни зеленые, на воротах: "дом мещанки такой-то", "свободен от постоя" и в дополнение: "продается и внаймы отдается".
Один бедный чиновник, но у которого была богатая молодая жена, тотчас же купил его на имя жены и переехал в него жить.
Но в доме нет житья.
Покуда домики были врозь, все было в них, по обычаю, мирно и тихо и на чердаке, и на потолке, и за печками, и в подполье; ни стены не трещали, ни мебель не лопалась, ни мыши не возились.
Но едва домики соединились в один, только что чиновник с чиновницей переехали и, налюбовавшись на свое новоселье, легли опочивать, рассуждая друг с другом, что необыкновенно как дешево, за двадцать-за-пять тысяч купили новый дом, с иголочки, вдруг слышат в самую полночь: поднялись грохот, треск, стук, страшная возня в земле, по потолку точно громовые тучи ходят, то в одну сторону дома, то в другую.
Молодые с испугу перебудили людей.
- Э-эх, почивали бы лучше в полночь-то, так и не слыхали бы ничего,- сказала кухарка, которая всегда крепко спала в законный час, а во время дня только дремала.
Но старик дворник, выслушав рассказ господ, качнул головой и решил, что дело худо: верно, домовому не понравились жильцы!
- Ах ты старая баба!- сказала кухарка.
- Я ни. за что не останусь здесь жить!- вскричала перепуганная молодая хозяйка.- Ни за что!
И на другой же день муж ее выставил на воротах: "отдается внаем"- и тотчас же по требованию жены должен был нанять квартиру и переехать.
Вскоре один барин, проезжая мимо, остановился, прочел: "продается и внаймы отдается, о цене спросить у дворника", осмотрел дом и решил нанять.
- Так ты сХоди же к хозяину, узнай о последней цене,- сказал он, давая дворнику на водку.- Ввечеру я заеду.
- Слушаю, слушаю,- отвечал дворник.
Ввечеру он опять приехал.
Это был Павел Воинович.
- Ну что?
- Да что,- отвечал дворник, который успел уже клюкнуть на данные ему деньги и не мог ничего таить на душе.- Я вот что вам доложу, дом славный, нечего сказать… славный дом…
- Да что?
- А вот что: кто трусливого десятка, тому не приходится здесь жить.
- Отчего?
- Отчего? а вот отчего: я по совести скажу… тут водятся домовые.
- Э?
- Право, ей-богу! по ночам покою нет.
- А днем?- спросил Павел Воинович.
- Днем что: днем ничего, только по ночам.
- Так это и прекрасно,- сказал барин,- я не сплю по ночам, я сплю днем, так ни я домовых, ни домовые не будут меня беспокоить.
- Э? разве? Да оно и правда, что у господ-то все так… Ну, если так, так что ж, с богом… другой похулки на дом нельзя дать…
хоть у самого хозяина спросите, он сам то же скажет.
Таким образом, несмотря на предостережение дворника, барин нанял дом, переехал. На первый же день новоселья пригласил он пять-шесть человек добрых приятелей к обеду и в ожидании гостей, похаживая себе с трубкой в руках и в халате и в туфлях, посматривал, так ли накрывают люди на стол, полон ли погребок, во льду ли шампанское, греется ли лафит, все ли в порядке. Гости-приятели съехались. Обед на славу, вино как слеза.
Присутствовавший тут же поэт, подняв бокал, возгласил:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает кряки песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
- Ну, извини, любезный друг, до утра у меня пить нельзя,- сказал хозяин,- невозможно!
- Это отчего? Это почему?
- А вот почему: этот дом я нанял у самого дедушки-домового с условием, чтобы ночь я проводил где угодно, только не дома. А так как скоро полночь, то я отправляюсь в Английский клуб. Вы видите, господа, что причина законная. Извините.
Пушкин захохотал, по обычаю, а за ним захохотали и все.
Но хозяин сказал серьезно, что он не шутя это говорит, и в доказательство крикнул: "Эй! одеваться скорее!"
На этот барский крик никто не отозвался: оказалось, что и в передней и в людской - ни души. Люди, уверенные, что господа занялись делом, пошли справлять новоселье.
- Ну, нечего делать, оденусь сам,- сказал Павел Воинович,- но на кого же оставить дом?
- А домовой-то,- крикнул Пушкин.
Эй, дедушко! ты не засни!
По-своему распорядися с вором,
Ходи вокруг двора дозором
И все, как следует, храни!
- Ха, ха, ха, ха!
- Ага!- раздалось с обеих сторон дома.
- Слышишь? отозвался,- сказал поэт,- теперь можно отправляться спокойно. Слышали, господа?
- Слышали, слышали!
- Если слышали, так можно отправляться,- сказал хозяин.
И все отправились.
Только что господа со двора, а люди на двор пришли, смиренно присели в передней, как будто нигде не бывали, моргают глазами, думают, господа забавляются себе.
- Чай, до утра просидят? а?
- Фу, как спать хочется!..
- Ну, здоров пить!..
- Вот это что, так ли пьют… да я…
- Тс! черт ты! ревет!
- Что, ничего.
Только что эту беседу в передней заменило всхрапыванье и свист носом, вдруг в комнатах поднялись стук, треск, возня.
- Вася! слышишь?
- А?
- Что это, брат, господа-то передрались, что ли? а?
- Что?
- Господа-то… слышишь, как возятся?..
- А бог с ними!
- Ну, и то.
И Вася и Петр задремали.
А между тем в дому как будто ломка идет.
Верь не верь, а вот произошла какая история. Мы уже сказали, что в обоих старых домиках было по домовому. Они преспокойно жили себе за печками и, видя, что все в порядке, хозяева благочестивы, лежали себе, перевертываясь с боку на бок. Когда Порфирий и Сашенька продали домики, пристройка и соединение их под одну крышу потревожили домовых, но они еще довольны были, воображая, что идет починка накатов и крыши.
Только что постройка кончилась и чиновник, купив новенький дом с иголочки, переехал на новоселье, домовой Сащенькина домика, с левой стороны, приподнялся в полночь осмотреть, попрежнему ли все в порядке.
"Хм, чем-то пахнет",- подумал он, выходя в пристроенную между домиками залу.
Домовой с правой стороны точно таким же образом отправился по дому дозором.
"Э-э-э! вот тебе раз!- подумал он, прислушиваясь.- Это что?.."
Только что он вышел в залу, вдруг что-то стукнуло его в лоб.
- Кто тут?- гукнул он.
- Кто тут?- отозвалось над его ухом.
- А?
- А?
- Кто тут?
- Хозяин.
- А-а-а! как хозяин? Я хозяин.
- Нет, я хозяин.
- Как - ты хозяин?
- Так, я хозяин.
- Нет, я хозяин! Вон!
- Вон? Сам вон!
Слово за слово, схватились, подняли такую возню, такой стук, грохот, что никак невозможно было чиновнику, и особенно жене его, не испугаться до смерти и не выбраться поскорей из дому.
VII
Каждую ночь домовые поднимали возню и драку на чья возьмет; но ничья не брала. То же было и в первую ночь, когда барин, нанявший дом, отправился со своими гостями в клуб.
Стало уже рассветать, когда он возвратился домой; но что-то не весел, ему нездоровилось. Ночь не спал, и день не спится.
Послал за Федором Даниловичем.
- Что?
- Нездоровится.
- Э? понимаю.
И Федор Данилович прописал что-то успокоительное.
- Это порошки?
- Порошки; принимать через час.
- Очень кстати! Я бы теперь принял лучше деньги.
- Это, конечно, лучше,- сказал Федор Данилович, отправляясь к другим пациентам.
Барин протосковал вечер; настала ночь, и он, (не) исполняя условия с домовым, лег спать и против обыкновения заснул.
На правой половине дома, где был дом старушки, бабушка Порфирия, барин устроил свой кабинет, а вместе и спальню. Тут же за печкой жил и домовой. Только что настала полночь, он встрепенулся, как петух со сна, и собрался с новым ожесточением на бой с соперником. Вдруг слышит, кто-то всхрапнул.
- Это кто?
И домовой подкрался к спящему, приложил ухо к голове.- Ух, какая горячая голова! - проговорил он, отступив от постели.
- Идет!- крикнул барин во сне, так что домовой вздрогнул и на цыпочках выбрался вон из комнаты.
- А? ты еще здесь?- гукнул домовой с левой половины, столкнувшись с ним в дверях.
- А ты еще не выбрался вон?- сказал, стукнув зубами, домовой с правой половины, вцепясь в соперника.
Пошла пыль столбом. Возили, возили друг друга - уморились.
- Слушай: ступай вон добром!
- Ступай вон, как хочешь, добром или не добром, мне все равно.
- Слушай: домов много.
- Много, выбирай себе.
- Ты выбирай, я постарше тебя.
- Это откуда… я и сам счет потерял годам.
- Не считай по годам, а мерь по бородам.
- У. меня обгорела в 12-м году.
- Слушай, пойдем на-мир.
- На-мир так на-мир. Давай мне дом с богатым убранством, со всеми угодьями, дом теплый, сухой, да чтоб в доме ни одной человеческой души не жило, чтоб дом был про меня одного, про дедушку-домового: я знать никого не хочу! Чтоб дом был игрушечка, а не дом.
- Видишь! Смотри, какой дом придумал: про тебя одного.
А кто такой дом будет про тебя строить?
- Не мое дело.
- Молоденек надувать.
- Ну, как знаешь.
- Постой, подумаю.
- Подумай.
- Подумаю,- повторил сам себе домовой с правой стороны,- подумаю, нет ли такой хитрости на свете.
Воротился за печку и стал думать; не лежится; вылез, ходит по комнате да твердит вслух: "Хм! игрушечка, а не дом! игрушечка, а не дом!"
- Что?- проговорил барин во сне.
- Построить дом, чтоб был игрушечка, а не дом!- отвечал дедушка-домовой, занятый своей мыслью и продолжая ходить из угла в угол.
- Игрушечка, а не дом,- затвердил и барин во сне,- игрушечка, а не дом!
Ночь прошла, домовой ничего не выдумал, а барин встал с постели, закурил трубку, велел подавать чай и начал ходить, как домовой, задумавшись - и повторяя время от времени:
- Игрушечка, а не дом!.. Что за глупая мысль пришла мне в голову, ничем не выживешь - построить в самом деле игрушечку, а не дом?.. А что ты думаешь? Построю!
Продолжая ходить по комнате, курить трубку за трубкой и рассуждать сам с собою о постройке не простого дома, а игрушечки, барин выведен был из этой думы докладом человека, что пришли из магазинов за деньгами.
- Ах, канальи! я им велел вчера приходить!- крикнул барин.- Мошенники! просто ждать не будут!., надо им еще что-нибудь заказывать… Кто там?
- Да там фортопьянный мастер, мебельщик, из хрустального магазина, да и еще из каких-то магазинов.
- Позови фортепьянного мастера.
Немец вошел.
- За деньгами?
Немец поклонился.
- Отчего ты вчера не пришел? а?- прикрикнул барин.
- Все равно,- отвечал немец.
- Нет, не все равно! вчера был день, а сегодня другой…
Ну, слушай, вот еще что мне нужно: можно сделать вот такой маленький рояль, в седьмую долю против настоящего?
- Хм! игрушка? я игрушка не делаю,- отвечал немец.
- Нет, не игрушка, а настоящее фортепьяно, в эту меру.
- Это что ж такое?
- А у меня есть такой маленький виртуоз, карлик,- ему играть… Можно?
- Хм! можна, отчево не можна, все можна за деньги делать.
- Так, пожалуйста, сделай… В седьмую долю…
- В седьмая доля? Хорошо. Только эта будет стоить то же, что настоящая рояль.
- 6 цене я ни слова,- сказал барин,- только сделай, а потом мы и сочтемся.
- Хм,- произнес, углубившись сам в себя, немец, которого заняла уже тщеславная мысль сделать крошечный рояль на славу.- Das lst ein kurioses Werk![Note2: Ну и забавная же работа! (нем.)] - сказал он, выходя и забыв о деньгах.
Вслед за ним явился мебельный мастер, потом приказчик из хрустального магазина. Одному заказал барин роскошную мебель рококо, в седьмую меру против настоящей, другому в ту же меру - всю посуду, весь сервиз, графины, рюмки, форменные бутылки для всех возможных вин.
Таким образом началась стройка и меблировка игрушечки, а не дома. Знакомый живописец взялся поставить картинную галерею произведений лучших художников. На ножевой фабрике заказаны были приборы, на полотняной - столовое белье, меднику - посуда для кухни,- словом, все художники и ремесленники, фабриканты и заводчики получили от барина заказы на снаряжение и обстановку богатого боярского дома в седьмую долю против обычной меры.
Барин не жалел, не щадил денег.
Вот и готов не дом, а игрушка. Стоит чуть ли не дороже настоящего; остается, по обычаю, только застраховать да заложить в Опекунский совет.
Барин и призадумался об этом.
- Странная вещь,- говорил он сам себе,- князь Василий построил же гораздо глупее игрушечку, а не дом, в котором жить нельзя; его приняли в залог, а мой, я уверен, что не примут. А между тем закладывать дом необходимо: в старину закладывали до постройки, а теперь очень умно и расчетливо закладывают после постройки. Нельзя не закладывать!
VIII
Во все время, когда игрушечка, а не дом строился и снаряжался, дедушка-домовой с правой стороны был вне себя от радости и по ночам ходил вокруг него и потирал руки.
"Вот оно,- думал он,- как ухитрился свет-то… Барин этот должен быть колдун: только что я показался, тотчас узнал; только что задумался, как бы ухитриться, а он в угоду мне и выдумал!.."
- Ну, будет дом по твоему вкусу,- говорил дедушка-домовой с правой стороны своему сопернику.
- Посмотрим,- отвечал тот.
- Увидишь,- говорил этот.
- Ну, ладно, покажи.
- Постой, не готов.
- Э, лжешь!
- Верь, право-слово!
- Ну, смотри.
Прошло еще несколько времени до совершенного окончания и отделки домика. Дедушка нетерпеливо похаживает и сам дивится, как люди-то ухитрились.
- Истринно игрушечка, а не дом! Ну, надул же я его!
Наконец дом совершенно готов, дом на семи четвертях состоит из великолепного салона и столовой - она же и бильярдная. Салон - пол парке,[Note3: Паркетный.- Примеч. автора.] обои шелковые, мебель роскошная - люстры, лампы, канделябры, зеркала, картины, рояль, словом, все.
- Ну, пойдем!- сказал домовой с правой стороны домовому с левой и привел его в кабинет. Барина, по обычаю, не было дома.
Ночь светлая; месяц отразился в окно на лаковом парке домика, на бронзе, на мебели: светло, как днем.
- Ну, где же?
- А вот, полезай за мной.
- Да это стол.
- Полезай!.. Ну, видишь? Что?
- Постой, борода зацепила… А-а-а-а!- проговорил с удивлением домовой с левой стороны, входя в резные золоченые двери салона.
- Что? а?
- Да! ах какая бесподобная вещь! что твоя печурка!
И домовой присел на кресла, потом на диванчик, потом прилег на подушку, шитую синелью по буфмуслину.
- Ну, спасибо. А это что? гусли?., а? славная вещь!., вот будет мне житье… роскошь! Не то что за печкой…
"В самом деле роскошь…- подумал дедушка с правой стороны.- Жаль и уступить… право, жаль!.."
- Бесподобно! аи спасибо!- продолжал дедушка с левой стороны, растянувшись на диване.- Так уж ты владей всем домом, живи за которой хочешь печкой, а я уж здесь и расположусь…
- Э, нет, погоди еще: ты видишь, что в доме еще и печей нет.
- В самом деле, печей нет, как же это забыли печи выложить?
- Без печей нельзя… зима настанет, замерзнешь.
- Нельзя, нельзя; да скоро ли их сложат?
Уверив, соперника, что к зиме сложат непременно, хитрый домовой спровадил его, а сам залег на диванчик и начал потягиваться и расправлять кости.
- Нет, приятель, извини: не видать тебе как ушей этого домика, я сам в нем буду жить… Как же это я прежде об этом не подумал? Какое спокойствие, удобства какие!.. Все как по мне делано… и зеркала какие… и все… фу, как люди-то ухитрились… Это что в засмоленных бутылках, постой-ка?..
И домовой отыскал между посудой и приборами штопор в меру, раскупорил бутылку шампанского.
- Мед!. мед-то какой! Фу, как люди-то ухитрились!..
Буль-буль-буль… выпил всю бутылку и заморгал глазами, прилег на диван и заснул.
А между тем и барин, построив не дом, а игрушечку, тотчас же, по современному обычаю строителей, заложил его. Поутру пришли за ним и понесли на носилках к заимодавцу.
В полночь очнулся домовой. Что за стук такой? что за гам?
что за свет колет глаза? Взглянул - и ужаснулся.
Народу тьма, музыка гудит; какие-то пестрые шуты и шутихи шаркают, ходят, кривляются, кричат, бормочут что-то не порусски - страшный содом! От яркого света потемнело в глазах у домового, запрятал голову в подушку, свернулся клубком, лежит - чуть дышит.
Так прошло несколько дней. Измучился: ни дня, ни ночи по-, кою. И днем свет, и ночью свет. Но наконец выдалась одна темная ночка; прислушался - кругом все тихо; присмотрелся - никого нет. Вылез из домика, побрел на цыпочках по комнатам… искать печки. Ходил-ходил - нет печки в целом доме.
"0-хо-хо! Куда это я попал!.."- подумал дедушка.
Вдруг почуял он запах печки, откуда-то несет теплом. Глядь - труба.
- Что за чудеса такие? Бывало, трубы проводят наружу, а теперь внутрь.
Влез в трубу, полз-полз, смотрит - печь, преогромная печь посреди сырого подвала.
Что было делать? Погрустил-погрустил, подумал: "Не рыть было другому ямы, сам в нее попадешь", да и прилег, с горем, в печурке привилегированной амосовской печи.
IX
Между тем, помните, Порфирий, вспылив на Сашеньку, ушел нанимать квартиру, нанял и переехал.
Дня три дулся он и не хотел показываться невесте на глаза.
Наконец не выдержал: грустно стало, отправился к ней, подошел к дому и ужаснулся. И его дом, и дом Сашеньки стояли уже без крыш, огорожены по улице общим забором.
- Братцы,- спросил он у плотников, пробравшись по наваленному лесу на двор,- не знаете ли, куда переехала из этого дома барышня?
- Барышня? А кто ж ее знает,- отвечал один плотник, потачивая свой топор на камне.
- У кого б узнать?
- А у кого ж узнать? Кто знает? а?
- А кто ж ее знает, разве у соседей спросить,- отвечали прочие.
У Порфирия облилось сердце кровью. Долго ходил он около дома, добивался у соседей, куда переехала Сашенька: никто не знает. Пошел вдоль по улице, выспрашивает у ворот каждого дома: не переехала ли сюда такая-то барышня? Нет, не переезжала.
Обошел все переулки - ни слуху ни духу.
В отчаянии Порфирий. День прошел, другой прошел - ищет, а следа нет. Избегал всю Москву; дворники гоняют его из края в край своими догадками.
- Барышня? молоденькая? Так! У нее женщина? Ну так, переезжала, да не понравилась квартира, так она вчера съехала на Разгуляй… как раз против бань.
Порфирий бежит на Разгуляй.
- Барышня? вчера? Переехала.
- Где же она тут живет?
- А вот ступайте за мной.
И угодливый дворник ведет Порфирия в мезонин, постучал в дверь.
- Кто там?- раздался голос.
Порфирий вздрогнул.
- Вас спрашивают,- крикнул дворник.
Дверь отворилась, вышла девушка, взглянула на Порфирия с улыбкой довольствия.
- Пожалуйте!
Порфирий, вообразив, что нашел Сашеньку, бросился в двери.
- Здесь Александра Васильевна?- спросил он, смутясь, у вышедшей из другой комнаты женщины.
- Александра Васильевна? Не знаю, жила, может быть, а теперь мы здесь живем… Пожалуйте, садитесь, прошу быть знакомым.
- Извините,- сказал Порфирий,- я тороплюсь…
И он выбежал из мезонина с тяжким вздохом обманутой надежды.
"Куда ж я пойду теперь?.. Где я ее найду?.."- думал Порфирий, повесив голову, в совершенном отчаянии, и шел бессознательно к бывшему своему дому.
Взглянув на новый дом, который стоял уже на месте двух стареньких, Порфирий вздрогнул, прислонился напротив его к забору и стоит как опьянелый.
- Не придет ли и Сашенька взглянуть на бывшее свое пепелище?
Но уже смеркалось, а ее нет.
- Ах, барин, барин, что с вами сделалось?- говорит ему Семен, качая головой.
- Ищи ее, Семен,- отвечает ему Порфирий и идет снова на поиск, справляется по спискам жителей в частях: в списках нет.
Походит-походит и снова придет к дому: не придет ли и Сашенька взглянуть, что сталось с ее домиком!
Однажды, прислонясь к забору, Порфирий закрыл лицо и стоял как над могилой. Вдруг раздался подле него громкий голос:
- Порфирий! Порфирий!
Он оглянулся, Сашенька бросилась ему на шею.
- Ах, счастье!- вскричал Порфирий, обнимая ее.- Теперь ни шагу от меня!
- Ах, несчастье!- проговорила, рыдая, Сашенька.
- Что с тобой? что это значит?
- Я погибла! я замужем!
Порфирий помертвел.
- Я думала, что ты забыл, оставил меня, и вышла с горя замуж.
Сашенька залилась горькими слезами.
Порфирий стоял безмолвно, смотрел в землю.
- Барышня, барышня, Александра Васильевна, матушка, пойдемте, беда будет!- сказала испуганная няня Сашеньки, приблизясь и узнав Порфирия.
- Порфирий!- повторяла Сашенька, приклонясь на грудь его.
- Сударыня, люди идут!- крикнула няня, схватив за руку Сашеньку.
- Порфирий! Прощай!- проговорила Сашенька.
Няня увлекла ее. Порфирий замер.
X
Спустя несколько месяцев известный уже нам барин, нанимавший дом, составившийся из двух старых, сидел однажды, по обычаю, против окна, с трубкой и стаканом чаю.
В эту минуту он смотрел во внутренность себя, но глаза его были устремлены на улицу. Казалось, что он рассматривает архитектуру дома и забора, обонпол[Note4: Противоположную сторону.- Примеч. автора.] улицы.
Барин был бизорук, и потому все проходящие казались ему движущимися пятнами. Но вот несколько уже дней сряду обратило его внимание постоянное пятно против забору, которое двигалось на одном месте.
Это его побеспокоило: "Это уже не наружный предмет, это, должно быть, что-нибудь в глазу",- думал он.
Кстати, приехал Федор Данилович.
- Федор Данилович, посмотрите-ко, не бельмо ли у меня в глазу?
- А что?
- Да вот, в комнате ничего, а как посмотрю на свет, против чего-нибудь белого, тотчас является огромное пятно, потом пройдет, потом опять явится.
- Глаз чист, никакого бельма нет.
- Не понимаю!.. Вот против забора опять пятно.
Федор Данилович взглянул на улицу.
- О! Понимаю!.. Так это-то у вас как бельмо в глазу! Славное бельмо.
- Что такое?
- Бесподобное! Дайте-ка лорнет… чудо!..
- Что такое?
- Прелесть!..
- Что такое?- вскричал барин, схватив лорнет из рук Федора Даниловича и также смотря на улицу.- Ах, скажите пожалуйста!., молоденькая женщина!
- Не сводит глаз с окна! Браво!.. Поздравляю!.. Ну, сглазили, ушла!
- Право, я ничего не знаю,- сказал барин,- ушла!
- Верно, придет опять… Прощайте, желаю успеха.
- Куда?
- Мне надо ехать. А где же дом?- спросил вдруг Федор Данилович, приостановясь в зале.
- В закладе.
- Вот тебе раз!
- Будет: и вот тебе два, три, четыре и т.д. благо есть теперь что закладывать.
Федор Данилович уехал. Барин сел у окна, вооружился лупой, смотрит на белый забор, как астроном на небо в ожидании прохождения нового светила.
- Вот она!- вскричал барин, вскочив с места.- Эй! Васька, Петр! Одеваться.
Оделся и на улицу, прямо к забору, где стояла незнакомка.
"Она еще тут",- думает барин, прищурившись и подходя к забору.- Что ж это такое? - спросил он сам себя, всматриваясь в лорнет.
Он подошел еще ближе, смотрит: перед ним молодой человек и молоденькая женщина в черном платье стоят как прикованные друг к другу объятием; казалось, поцелуй радостной встречи спаял их уста навек.
- А-а-а!- проговорил барин почти над их ухом.
Они очнулись и с испугом взглянули на барина.
- Ничего, ничего, не пугайтесь,- сказал он,- я только посмотрел, не бельмо ли у меня в глазу.
- Порфирий, пойдем скорей,- проговорила молоденькая женщина, взяв за руку молодого человека, который совершенно обеспамятел,- пойдем, Порфирий!
И они скорыми шагами удалились.
- А-а-а!- повторил барин,- это очень мило.
(1850)
Примечания
С. 381. Сорочины - поминки на сороковой день после смерти.
"Чурова долина, или Сон наяву"- опера А. Н. Верстовского.
С. 399. Павел Воинович - Нащокин (1801 - 1854)- близкий друг А. С. Пушкина, отставной поручик; в московском доме Нащокина Пушкин останавливался в 1830-е гг., в свои приезды в Москву.
С. 400. Присутствовавший тут же поэт - А. С. Пушкин; далее следует его стихотворение "Веселый пир" (1819), опубликованное впервые в альманахе «Мнемозина» (1824).
С. 405. Опекунский совет - в дореволюционной России учреждение, ведавшее управлением воспитательных (сиротских) домов и имевшее право заниматься кредитными операциями.
С. 406. …подушку, шитую синелью по буфмуслину.- Синель - бархатный шнур, махровая нить. Буфмуслин - сорт ткани, отличавшейся особой тонкостью, которая производилась в городе Мосула (Малая Азия).
С. 407. Амосовская печь - отопительное устройство, по которому тепло передается гретым воздухом; названо по имени изобретателя Н. А. Аммосова (1787 - 1868)- офицера-артиллериста.
notes
Note1
растабарывает, болтает.- Примеч. автора.
Note2
Ну и забавная же работа! (нем.)
Note3
Паркетный.- Примеч. автора.
Note4
Противоположную сторону.- Примеч. автора.
|
