Трубадура Дарья Волкова
        Судьба была к ней не ласкова, но все же подкинула пару козырей. Она - боец. По жизни и с нею же. Боец, отбивающий удары из последних сил, но не допускающий мысли о том, чтобы сдаться.
        Про таких, как он, раньше писали в характеристиках: «Верный друг, надежный товарищ, в трудную минуту не подведет». Так оно и есть. А еще он - либеро.
        Следить и сопереживать истории отношений девушки сложной судьбы, имени и национальности с перспективной и подающей надежды звездой отечественного спорта можно в новом романе Дарьи Волковой «Трубадура».
        Роман несерийный.
        ХЭ БУДЕТ
        Дарья Волкова
        Трубадура
        КАДР ПЕРВЫЙ. ЛУИС БУНЮЭЛЬ
        КАДР ПЕРВЫЙ.В черно-белой, слегка дрожащей картине чувствуется сдержанная энергетика Луиса Бунюэля. А если не чувствуется - вдохните еще раз.
        Фигура девушки полна усталости и тоски. Тонкие и натруженные плечи, белая голова и руки. Руки, полные тяжелых сумок.
        Фигура юноши легка. Он бежит. Свободно, легко, земля не держит его. Даже отталкивает. Отталкивает от твердого темно-серого асфальта сверхлегкие кроссовки ярко-бирюзового цвета. И юноша парит над этой свинцовой влажностью с вкраплениями вековой меди кленовых листьев.
        Однако, отставим в сторону лирику. Это всего лишь стадион рядом с институтом физической культуры имени Лесгафта. И вот бирюзовые кроссовки покидают стадион. Навстречу белым и усталым рукам.
        Он любил бегать в центре. Вопреки всему - унылому серому городу, тяжелым домам, каждый из которых - непременно историческая ценность и культурный памятник. Любил метить своими яркими кроссовками казенный гранит набережных, попадая в ритм с суровой северной рекой, так резко контрастирующей с теми местами, где он вырос. Этот гранит, эта река, этот строгий город признали его. Но он все равно каждый раз метил его, давая понять, кто тут главный.
        А для нее это был обычный вечер. Обычное возвращение после рабочего дня. Привычная колея дороги домой. Которая почти у самого порога прекратилась внезапно и обидно.
        В наушниках задавал ритм сочный вокал какого-то талантливого уроженца черного континента. Бирюзовые кроссовки четко повторяли этот ритм. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц.
        Он врезался в нее. Самым наглым образом врубился на полном ходу. Словно слепой, словно не видел ничего перед собой. Или не слышал. Но все-таки видеть - важнее. А он непостижимо - не увидел. Не заметил.
        А вот она увидела. В последний момент перед падением увидела, заметила, даже разглядела немного. Серая толстовка, серые спортивные штаны, яркие бирюзовые кроссовки. А сверху - копна черных кудрей и пара серебристых наушников, приминающих ее. И огромные удивленные темные глаза. А потом она упала. Банально и некрасиво обрушилась на мокрый асфальт.
        Сам не понял, как это произошло. Нет, ну, то есть ничего неожиданного не предвещало. Бежал, слушал музыку. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц. И непонятно каким образом вдруг под ногами оказалось тело, о которое он и споткнулся. В общем, зазевался, как ни крути.
        *
        Выкатившийся из порванного от удара пакета апельсин на тускло-матовой серости асфальта казался оранжевым просто ослепительно. Потом к солнечному пятну под бок подкатилось еще одно, и еще. А потом раздалось последовательно: «Скотина!» и громкий всхлип.
        Она сидела в метре от сиротливо сбившихся в кучку на мокрой серости апельсинов, терла колено. Всхлипывала и что-то бормотала себе под нос.
        - Девушка… Вам нужна помощь?
        Ему доходчиво объяснили все про него самого и предложенные услуги. Но шмыгание носом и потекшая тушь достоверности словам сильно убавили, поэтому рука помощи была протянута. И даже принята. Девушка казалось невесомой - он поднял ее с асфальта без малейшего усилия. Она вообще казалось какой-то ненастоящей - слишком белая, слишком тонкая, слишком светлые волосы. И совсем ненастоящего цвета глаза. По крайней мере, не видел раньше таких - на грани темно-голубого и светло-синего. Ни то, ни другое. Где-то между. А еще, когда поднял за холодную тонкую руку наверх и оказался лицом к лицу - веснушки. Только бледные - как и она вся.
        - Смотреть надо, куда прешь! - она старательно выговаривала грубости, словно домашнее задание демонстрировала.
        - Извини, - апельсины на ощупь оказались пупырчатыми, зато в ладонь ложились ладно.
        - В ж*пу себе засунь извинения, - все так же старательно выдала она.
        - Пакет порвался.
        - Из-за тебя!
        - Верно, - он согласился безропотно. - Ты далеко живешь?
        - Вот! - белый палец из обрубка темно-серой митенки практически обличительно ткнул в неприметную облезлую дверь, которую язык не поворачивался назвать «парадной», но каковой она именно и являлась.
        - Помочь?
        - Зачем же? - предельно допустимой для человеческой речи желчностью. Бледная рука резко очертила окружность, на которой уместились россыпь апельсинов, упаковка с печеньем, пачка гречки, что-то еще непонятной формы в блестяще-шуршащей фольге. И порванный пакет, белым неровным шаром тихо сбегающий вдоль по улице. - Сама прекрасно справлюсь.
        Молодой мужчина в сером спортивном костюме вздохнул, поправил на шее серебристые наушники и решительно стянул с себя толстовку, явив сырому питерскому сентябрю серую же футболку на широких плечах. Из толстовки была сооружена импровизированная авоська, в которую и сложили детали нечаянного уличного натюрморта.
        Дверь перед случайным носильщиком открыли с крайне недовольным и даже презрительным видом. Парадная внутри оказалась еще более питерской, чем снаружи. Стены и лестница эпохи Достоевского, потолок и того раньше.
        Этаж третий, дверь черного дермантина - уже не достоевской, а советской эпохи. Замок лязгнул премерзко, дверь скрипнула в унисон - и все в полном соответствии с окружающей обстановкой.
        За дверью было темно, пахло сперто, лекарствами, какой-то едой и, странно, но чем-то, похожим на индийские благовония. Почему-то казалось, что сейчас под ноги бросится большой черный кот, но, когда зажглась тусклая лампа под потолком, стало ясно, что встречать их никто не вышел.
        - Туда, - махнула девушка вдоль узкого коридора, сплошь чем-то уставленного и увешанного. Молодой мужчина шагнул вслед за ней, смело отогнав мысли о том, что надо разуться. На старый облезлый пол было страшно ступать чистыми носками.
        В направлении «туда» обнаружилась кухня. Стены, крашенные темно-зеленой масляной краской, расписанные цветами и божьими коровками - судя по стилистике, расписаны ребенком лет пяти. На фоне общей темности и обветшалости окна, мебели и раковины яркими белыми пятнами выделялись холодильник, стиральная машина и микроволновка.
        - Ставь на стол.
        По крайней мере, чистый. Он аккуратно развязал рукава и принялся вынимать продукты.
        - Дед, я дома! - раздалось громкое за спиной. - Сейчас будем чай пить.
        Он обернулся.
        Под бесформенным пальто-бушлатом скрывалась худощавая и угловатая фигура. Спасал ее только рост - и то несущественно. Волосы и в самом деле просто нереально белые, как у куклы. И глаза тоже как у куклы - голубые, круглые и ненастоящие. Больше на лице не было ничего - ни бровей, ни ресниц. Все, что есть, кроме глаз - едва розовеющие губы и покрасневший кончик носа. Остальное - одно бледное нечто. И немного бледных же веснушек
        - Чего уставился? - она все так же старательно и все так же неубедительно грубила, ставя на голубой цветок газа чайник. - Надевай свою кофту и уходи. Спасибо… за помощь.
        - Да не за что, - он ответил на автомате, а потом в дверях кухни послышались шаркающие шаги.
        Кажется, старик держался вертикально только благодаря костюму. Из тяжелой темной ткани пиджак стоял колом и держал находившееся внутри него худое старое тело. Однако, стоял мужчина ровно и без опоры. И глаза из-под густых белых бровей смотрели очень цепко. Венчик седых волос, торчащие уши и слуховой аппарат довершали картину.
        - Здравствуйте, - голос его едва ощутимо дрожал, но звучал четко и громко. А потом пожилой мужчина протянул руку. - Профессор Дуров Павел Корнеевич. С кем имею честь?
        С ответом пришлось замешкаться, потому что в руках была толстовка, и то ли ее надевать, то ли на рукопожатие отвечать - непонятно. Выбрал второе, перекинув не надетую толстовку через руку.
        - Кузьменко Степан… Аркадьевич, - рукопожатие у дряхлого профессора оказалось вполне себе крепким, и Степа вдруг добавил: - Студент. Учусь неподалеку. В Лесгафте (1). Последний курс заочки.
        - Ага, ага… - закивал дедок. - Я там кое-кого знавал и… А, впрочем, что же мы на кухне? Прошу с нами чай пить. Турочка, я пошел чашки и ложки доставать.
        - Дед, я сама… - слова беловолосой девушки полетели уже вслед. Профессор довольно бодро поковылял с кухни. - Эх… - махнула рукой. - Перебьет опять половину. А ты чего стоишь?! Входная дверь там.
        - Меня чай пригласили пить.
        Она сначала хотела что-то сказать, даже рот открыла. А потом вздохнула. И произнесла устало:
        - Тогда помогай.
        - Слушай, - Степа искал в холодильнике затребованные масленку и сыр. - А как он тебя назвал… дурочка? Или мне показалось?
        - Сам ты дурочка! - она вернулась с заварочным чайником. - Ту-ро-чка.
        - В этом же… кофе варят? - спросил он неуверенно. Масленка нашлась, сыр в упор не видел. - Или турочка в смысле… национальности?
        - Тура - в смысле имени! - чайник накрыли тряпичной курицей из лоскутков. - Зовут меня так. Ту-ра.
        - Это какое имя? - Степа даже оторвался от своих розысков и оперся на дверцу холодильника, в ответ на что белый монстр не преминул качнуться.
        - Аккуратнее! - прикрикнула на него хозяйка квартиры. - Человеческое это имя.
        - Не русское какое-то, - от неожиданности он вдруг обнаружил-таки в дверце сыр.
        - И что?
        - А какое?
        - Любопытному… Степе на базаре дали по… попе.
        От внезапности пассажа он рассмеялся.
        - Не, ну если это секрет…
        - Не секрет! - в руки Степану вручили поднос с чайником, маслом и сыром. - Первая дверь напротив. Отнеси, поставь все на стол и возвращайся с подносом. - И, уже в спину: - Отец - норвег.
        Норвег… Или правильно - норвежец? Да все равно - тогда понятно, откуда эти волосы белые. Наверное, настоящие такие.
        За первой дверью напротив оказалась комната, сплошь заставленная полками с книгами. А еще там были пианино, буфет, огромный круглый стол и громоздкие деревянные стулья. Передвигаться в этой комнате Степа мог только аккуратно и боком. У дальнего края стола профессор Дуров расставлял белые с красным чашки. Никаких осколков, вопреки опасениями Туры - вот же имечко! - не было видно.
        - Ставьте сюда, Степан Аркадьевич! - засуетился профессор. Сгрузив поклажу на стол, Степан Аркадьевич снова вернулся на кухню. По имени-отчеству его называли только во время медкомиссии.
        На кухне дочь гордых норвегов резала колбасу, и Степа вдруг понял, что голоден. И что колбаса в чаепитии кстати.
        - Печенье в вазу пересыпь, - получил он очередную команду. И под шорох пакета задал вдруг неожиданный даже для себя вопрос.
        - А вы тут вдвоем живете… с дедом?
        - Втроем.
        - А кто третий? - Степа покрутил головой в поисках мусорного ведра и, найдя его, точным броском отправил туда скомканный пакет из-под печенья.
        - Вы из паспортного стола?
        Колбаса на тарелке была разложена по безупречной окружности, и желудок дал понять, что очень даже не прочь.
        - Не. Ну если и это секрет…
        Она стрельнула в него косым взглядом. Глаза у нее яркие - невероятно. Как будто нарисованные на белом листе. Светлые, но яркие - бывает же такое.
        - С нами еще живет Елена Павловна.
        - Это дочь Павла Корнеевича? - проявил чудеса сообразительности Степан.
        - Угу. И моя… мать.
        Паузу и интонацию было невозможно не заметить, но как отреагировать - Степа не знал. Поэтому решил продолжить задавать вопросы на тему, которая ему вдруг стала очень интересна.
        Квартира огромная, коммуналка, комнат шесть минимум. Живут втроем. А Степкин родной институт - в соседнем дворе. Экономия времени - колоссальная просто, совсем другой порядок, чем сейчас, когда Степану приходится добираться со съемной квартиры с Парнаса (2). В свое время прижимистый Степа снял квартиру именно там, в новостройке, а потом все не доходили руки заняться поиском другого жилья - хотя экономия вышла боком, это он уже понимал. А тут - само в руки пришло. Идеальный вариант. Институт - рядом. До тренировочной базы - семь остановок на автобусе. Все рядом, все близко.
        - Слушай… А вы комнаты не сдаете?
        - Нет, - ответ прозвучал резко. - Иди, неси печенье и чайник.
        - А почему? - Степа подпер плечом косяк, удерживая поднос одной рукой. - Места у вас тут много, а деньги, по-моему, вам лишними не будут. То есть, - собеседница его ничего не сказала, но Степка сам сообразил, что выразился не самым удачным образом. - Я хотел сказать, что деньги вообще лишними не бывают. А я… ну ты же поняла, что я про себя спрашиваю… я бы у вас комнату снял. Потому что…
        - Дед против посторонних людей в квартире. Пошли.
        *
        - А вы на каком факультете учитесь, Степан Аркадьевич?
        - А… кхм… это… - Степа отложил надкушенный бутерброд. После пробежек аппетит всегда зверский. - Здоровья и реабилитологии.
        - Вот как? Похвально, - Степке налили еще чаю, расплескав не больше четверти на блюдце. Тура напротив едва слышно вздохнула, но промолчала. - Стало быть, медициной интересуетесь?
        - Спасибо, - Степан взял чашку. - Вроде того. На кафедре спортивной медицины как раз.
        - Слышал, слышал… А что же, профессор Лягинцев у вас преподает? Помнится, у нас с ним в свое время была знатная полемика… по некоторым вопросам.
        Фамилию Степан слышал. Примерно в том контексте, что и про царя Гороха. То есть, этот Лягинцев преподавал в институте очень давно.
        - По-моему, уже нет, - осторожно ответил Степа и осторожно же пригубил чай.
        - Ну да, - неожиданно грустно согласился Дуров. - Он же старше меня лет на пятнадцать. Умер, наверное. Это я все задерживаюсь. Надоел всем, да все никак не уйду.
        Внучка профессора метнула на Степана яростный взгляд. Прожгла просто насквозь. Да что он такого сказал?! Не специально же, и вообще не Степка этот разговор начал. Но неловкость исправить следовало немедленно. И, кстати…
        - Павел Корнеевич, а вы, случайно, комнаты студентам не сдаете?
        Дочь гордых норвегов застыла с чашкой в руке на грани сильнейшего возмущения и крайнего изумления - видимо, и то, и другое относилось к Степкиной наглости. А вот профессор Дуров, кажется, ничуть не удивился вопросу.
        - Вы о себе хлопочете, Степан Аркадьевич?
        - Да. Я не местный. Снимаю жилье, но далеко отсюда. Мне было бы очень удобно жить рядом с институтом. Я… - тут Степан вдруг ощутил, что южная горячая кровь таки взыграла, и сейчас его куда-то понесет. Но остановиться уже не мог - заговорил чуть громче и запальчиво. - Я очень необременительный жилец, точно вам говорю! У меня день весь расписан - занятия, тренировки, приходить буду только на ночь практически. Не курю, не пью, веду здоровый образ жизни. По дому, если что-то надо, с удовольствием помогу - у меня руки из нужного места растут. Хлопот, в общем, не доставлю.
        Степан перевел дыхание. Так, что бы еще добавить к этой беспардонной рекламе себя любимого? Добавлять оказалось ничего и не нужно.
        - Хорошо, - кивнул Павел Корнеевич. - Почему бы, в самом деле, не сдать комнату хорошему человеку, особенно если ему надо? Все детали обсудите с моей внучкой. Турочка, я у себя - поработать надо. Степан Аркадьевич, до встречи.
        Неизвестно, кого эти слова старого профессора изумили больше. За столом после ухода Дурова стало на какое-то время тихо. Степа смотрел на Туру. Тура смотрела в чашку. А потом подняла лицо.
        - Ну, хороший человек… Ну ты… - покачала головой. - И откуда взялся только такой шустрый?!
        - Слушай… Ну правда, что такого-то? - Степа звякнул чашкой о блюдце. - Я реально буду только спать приходить. Не курю, не бухаю, девок водить не стану. Скорее всего, буду часто отсутствовать - много приходится ездить. Чего не так-то?
        - Да все так, - она неожиданно усмехнулась. И лицо сразу преобразилось, став почти симпатичным. - Не поверишь, но я несколько лет деда уламывала сдать комнату. Потому что деньги очень нужны. А он все никак - типа, я работаю, мне чужие мешать будут. Хотя какая там работа - ему уже восемьдесят четыре, там не работа, а так, придумывает себе занятие, но… - пожала плечами. - В общем, я махнула рукой на него. Без его согласия все равно ничего не сделать, потому что квартира принадлежит ему, а он ни в какую. А тут раз - и вдруг все поменялось! Не колдун ли ты часом, Степан Аркадьевич?
        - Да не, не колдун, - он тоже ответно улыбнулся. А как все складывается удачно-то, а? - Просто передумал Павел Корнеевич, вот и все. А комнату можно посмотреть? И сколько денег хотите?
        - Если наелся - пошли.
        Степа не наелся, но надо ковать железо, не отходя от кассы.
        *
        Комната оказалась небольшой. Но это являлось не самой большой проблемой. Света из грязного окна - с гулькин нос, потому что весь подоконник уставлен огромными, пыльными и уродливыми растениями. Пыльным и выцветшим был и огромный абажур - в лучшие свои годы, наверное, желтый. Кресло в углу завалено каким-то тряпьем и книгами. Книги заполняли и все остальное пространство комнаты, за исключением кровати. Которая была узкой - это полбеды еще, но и короткой - у Степана на это глаз наметан.
        - Слушай, как-то тут….
        - Я наведу порядок, - торопливо ответила Тура. - Пару дней мне дай - разгребу. Тут не жил никто черт знает сколько лет. Это комната Клары Корнеевны, сестры деда.
        - Ага, хорошо. Значит, мне заселяться можно послезавтра.
        - Только давай к вечеру, - вздохнула она.
        Потом они практически без торга сошлись в цене. Потом Степан на правах почти жильца помог Туре убрать со стола. И попутно еще пару печений умять и чай допить.
        - А ты на кого учишься? - она аккуратно складывала посуду в раковину.
        - Для галочки я учусь, - отмахнулся Степка. - Чтобы корочки были. На жизнь этим пока не заработаешь. А в перспективе с прицелом на тренерскую работу.
        - А чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, хороший человек Степан Кузьменко? По карману ли тебе наша роскошная жилплощадь?
        - Я - либеро.
        - Подгузниками торгуешь?
        Степка поперхнулся печеньем.
        - При чем тут подгузники?!
        - Ну, - она невозмутимо пожала плечами и принялась намыливать чашки. - Такие подгузники есть. Фирмы «Либеро».
        - Либеро (3) - это защитник в волейболе, - отчеканил Степа. - Я - либеро волейбольного клуба «Питер-болл» (4). Между прочим, очень хороший либеро, - добавил почти с обидой. Подгузники, тоже придумала! И это про него, Степана «Коса» Кузьменко, самого перспективного игрока клуба за прошлый год! Его, между прочим, у «Олимпиакоса» со Степкиной практически исторической родины за весьма несмешные деньги перекупили. Но это Степа не сказал вслух. Просто не успел. Потому что к их диалогу присоединилось третье лицо. И оно оказалось не профессором Дуровым.
        _______
        Лесгафт (здесь) - Национальный государственный университет физической культуры, спорта и здоровья имени П.Ф. Лесгафта
        Парнас (здесь) - новый жилой микрорайон в районе станции метро «Парнас», конечной станции Московской-Петроградской линии
        Либеро - игровое амплуа в волейболе, специальный игрок в составе команды, выполняющий только защитные функции
        «Питер-болл» - вымышленный волейбольный клуб
        КАДР ВТОРОЙ. КЛОД ЛЕЛЮШ
        КАДР ВТОРОЙ.В черно-белой картинке появляются цветные кадры. «Как у Клода Лелюша» - скажет знаток. Может, и так. А все-таки, справедливости ради - подобной мерзости у Лелюша не было.
        Юноша был чудо как хорош. От самой макушки до пят. Смоляные - вот иначе и не скажешь - кудри. Глаза - что за дурацкие ассоциации лезут в голову, но снова иначе не скажешь - трепетной лани. Ровный прямой тонкий нос. Губы узковаты, но пусть. Зато все остальное как по заказу. Рост - гренадерский, под два метра. Плечи широкие, спина как по линейке, талия почти девичья, узкая. Руки и грудь приятно радуют женский глаз эффектным рельефом. Попа - орех, спортивные штаны подчеркивают весьма определенно. И спереди мальчик одарен недурно, это штаны тоже не скрывают, а у Елены на такие вещи глаз - алмаз. В общем, весь так и дышит адреналином и тестостероном. Превосходный образчик молодого сильного самца. И откуда только такая прелесть и радость взялась на их облезлой кухне?
        - Добрый вечер.
        - Здравствуйте, - Степа ответил вежливо. Судя по всему, это и была проанонсированная Елена Павловна. Выглядела она моложаво для матери Туры, но у женщин с возрастом вообще все сложно.
        - Дурова Елена Павловна, - ему протянули руку. Так похоже, что на предмет поцелуя. - Для друзей - просто Елена.
        Протянутую руку Степан осторожно пожал. Самые концы пальцев. Они были холодные. Взгляд, брошенный на Степана, тоже стал заметно прохладнее. Видимо, экзамен на хорошие манеры Степка провалил. И руку не поцеловал, и имя называть не торопился. Не знал даже, почему, ведь профессору сообразил представиться, а тут вот смолчал. Не хотел называть свое имя.
        - Тура, ты не представишь мне молодого человека?
        Тура демонстративно протирала чашки. А потом соизволила ответить.
        - У молодого человека есть язык, сам, если захочет, назовет свое имя. Может, он не хочет.
        - Да я не хочу… В смысле, хочу… То есть… - Степа окончательно запутался и почел за лучшее просто назваться. - Степан Кузьменко.
        - Какое у вас редкое имя, - пропела Елена Павловна. - Редкое, красивое и мужественное. Очень вам подходит, Степан. - Степка продолжал тупить, и его собеседница после паузы добавила. - А меня все называют Елена Прекрасная. Думаю, нетрудно догадаться - почему, правда?
        Не то, чтобы у Степы был богатый опыт в таких ситуациях - когда женщина существенно старше тебя возрастом так откровенно лапает взглядом, что приходится сдерживать желание прикрыть ладонями пах. Но все ж таки сообразил, что к чему. И включил идиота уже сознательно и на полную катушку.
        - Не соображу что-то.
        Тут уж Степку одарили совсем нехорошим взглядом. И сквозь звук льющейся воды ему послышался смешок.
        - Вы извините, пожалуйста, - фактуру следовало выдерживать до конца. - Мне просто часто мячиком по голове прилетало. Поэтому я иногда… не очень умный.
        Теперь смешок был очень явный. Елена Павловна метнула неодобрительный взгляд в сторону раковины.
        - Вы друг Туры?
        Степа молчал. Тура молчала. Елена Павловна молчала. Вода лилась.
        Судя по всему, блондинка норвежская не собиралась вводить мать в курс дела, поэтому пришлось Степе проявлять самостоятельность, сообразительность и долю фантазии.
        - Ну… в некотором роде. Я ваш новый жилец.
        - В каком смысле? - на губах женщины еще жила своей отдельной жизнью кокетливая улыбка. А в глазах уже отражался нешуточный мыслительный процесс.
        - В смысле, комнату буду здесь снимать.
        - ТУРА?!
        Интонация была столь неприятной, пронзительной и вздорной, что Степке захотелось тут же уйти. А вот на девушку это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Пожала плечами невозмутимо.
        - Все вопросы к деду. Его решение.
        - А где вы познакомились с моим отцом? - взгляд, вновь обращенный на Степу, стал совсем другим. Расчетливым, холодным, цепким.
        - А-а-а… - на этом слова закончились. - Ну… так вышло, что я…
        - Степан Аркадьевич помог мне донести продукты из магазина. Остался пить чай и совершенно очаровал деда своим интеллектом и манерами.
        Черт! Степа вперил хмурый взгляд в тонкую спину в черной футболке. Но Тура не обернулась. А вот Елена Павловна соизволила прошипеть. И Степа не сразу сообразил, что слова адресованы не ему.
        - Ясно. Деньги, конечно, ты прикарманишь себе.
        - Разумеется, - голос Туры ровный-ровный.
        - Я пойду поговорю с отцом! - в отличие от дочернего голос материнский прозвучал кардиограммой при синусовой аритмии. На грани истерики.
        - И я тоже пойду, - поспешно повторил Степа, как только не пойми чем разъяренная Елена Павловна покинула кухню.
        - Давай, - Тура наконец-то обернулась от раковины, потянулось за серым вафельным полотенцем. - Только телефон запиши мой.
        В адресной книге Степа для краткости назвал свою новую знакомую «Ту».
        *
        - Как ты это провернула?
        Тура не стала оборачиваться. Методично расставляла тарелки и раскладывала вилки. Все по своим местам. Как любит дед.
        - Ты собираешься мне отвечать?! - раздалось требовательное.
        - Я не слышу вменяемых вопросов.
        Судя по тому, как скоро вернулась Елена, Павел Корнеевич не стал утруждать себя объяснениями. Впрочем, как обычно.
        За спиной Туры мать театрально и громко вздохнула.
        - Ну что же… По крайней мере, он приличный. Не гастарбайтер какой-нибудь.
        Тура закончила наводить порядок на кухне. Теперь еще посмотреть внимательнее на состояние комнаты, которую они планируют сдавать. Хотя бы прикинуть объем работ. А начать уже завтра. Сегодня сил нет. Десять часов рабочего дня, капризные клиентки, истерящая хозяйка… Нет, сегодня только спать. Ну, может быть только кресло вот разобрать. И книги вынести.
        - А сколько ему лет?
        Тура вздрогнула. Оказывается, Елена Павловна увязалась за ней следом и теперь стояла в дверях и с брезгливым видом оглядывала пыльную и грязную комнату.
        - Паспорт не спросила, извини.
        - А надо было! - тон Елены стал до безобразия назидателен. - Пускаешь в дом не пойми кого. Вот прирежет нас ночью в постелях…
        - Ты себе противоречишь, - Тура старалась сосредоточиться на уборке, а не на разговоре. Так проще.
        - Но паспорт спросить надо было обязательно!
        - Вот заселяться придет - и спрошу. И копию сниму.
        - Так-то лучше. Всему вас с отцом надо учить, - удовлетворенно вздохнула Елена. - Степа… Степочка. Хороший мальчик. Красивый, сильный.
        Тура выдохнула. Вдохнула. Повторила. Впустую. Все-таки допекла мать. Пробила.
        - Елена Павловна, вы бы свою нимфоманию подлечивали хоть иногда. Перед людьми стыдно, - Тура порадовалась хотя бы тому, что голос прозвучал ровно.
        Елена расхохоталась - громко и неискренне. Как и всегда. Напоказ. Поправила рыжую прядь.
        - Я не перестаю удивляться, как у такой красивой, элегантной и созданной для любви женщины родилась такая дочь, как ты. Невзрачная, холодная…
        - Фригидная, - подсказала Тура, снимая последнюю стопку книг с кресла. Под ними оказалась россыпь какого-то мелкого мусора неясного - что, может, и к лучшему - генеза.
        - Фригидная, - согласилась Елена. - У мужчин при виде тебя опускается все. Неужели ты не понимаешь, что реализация своей женской сущности - важнейшая часть жизни. А ты…
        - Я позвоню на Пряжку (1), узнаю, как у них там с местами.
        Елена снова рассмеялась.
        - У тебя, наверное, еще остались знакомые. Из числа больных. Или персонала. Твой же профиль.
        - Я не лежала на Пряжке! - Тура на секунду зажмурилась. Собраться. Не позволять делать себе больно. - Там нет детского отделения. Хотя откуда тебе знать. Ты же в то время была занята чем-то другим, более важным. Вот дед помнит.
        - Какая же ты странная. Нелепая. Упрямая. И как с тобой трудно. Ты прямо как… - все-таки замялась, но продолжила. - Как Ларс.
        - Ага, только без бороды, - Тура чувствовала, что ее «закусило», но усталость, накопившееся раздражение и внезапные перемены не давали шанса остановиться.
        - Ты - вылитый отец! - слегка раздраженно парировала мать. - И с тобой так же невозможно говорить! Совершенно невоспитуема.
        - Именно поэтому ты и оставила меня ему, так?
        - У меня не было выбора, - Елена поежилась, поправила рюш на вороте красной атласной блузки. - Он был кошмарный человек, просто неотесанный чурбан. С ним нельзя было жить такой тонко чувствующей женщине как я.
        - И проще было сбежать и оставить маленькую дочь с ним, верно?
        - Он любил тебя.
        - Наверное, - Тура попыталась успокоиться. Не очень успешно. - Я не помню.
        - Нельзя быть такой злопамятной! - перешла в атаку Елена. - Ты осталась в благополучной стране у отца, который был весьма небедным человеком! И мог тебя обеспечить.
        - Он пил, - ровнее, Тура, ровнее.
        - Совсем немного!
        - А вот сотрудники норвежской службы опеки посчитали иначе. И когда он нечаянно - конечно, нечаянно, он был просто пьян, и злого умысла не было - оставил меня на улице зимой в девять вечера…
        - Я никак не пойму, ты довольна или нет тем, что тебя все-таки забрали от отца?!
        - Довольна ли я? - голос все-таки взлетел до звона. - Полгода в приюте… в чужой стране…
        - Ты родилась в этой стране!
        - Без единого родного лица... - Тура глубоко вздохнула. Пыль, поднятая уборкой, сделала свое дело, и девушка звонко чихнула. Раз, другой. И бессмысленная злость вылетела с этим чиханием. - Нет, ты точно не понимаешь. Не понимала и никогда не поймешь.
        - Какая мелодрама, боже… - нараспев произнесла Елена.
        - Ты с уборкой поможешь?
        Это надо было сразу сказать, в самом начале. Потому что Елена тут же утратила интерес к диалогу.
        - Нет, я пойду в ванную. Планирую сделать пилинг… маску… У нас в доме скоро появится молодой привлекательный мужчина. Надо приготовиться.
        На это Тура решила не отвечать. Хватит. На сегодня она свою долю негатива от общения с матерью получила. Но Елена решила иначе и продолжала разговор, сменив тему.
        - Тура, а у вас в салоне можно сделать кое-какие косметические процедуры?
        - Перечень услуг есть на сайте, - Тура окинула взглядом комнату. Все на сегодня или все-таки перетащить книги? Куда вот только?
        - Какая ты непонятливая, - вздохнула Елена. - Я имею в виду - подешевле? Ведь ты же там работаешь? Должны же у вас быть скидки для сотрудников?
        - У нас для сотрудников предусмотрены только дополнительные дрыны и пендели.
        - А солярий у вас сколько стоит?
        - Все. Цены. На сайте. Или по телефону. Не мешай мне работать!
        - Ты ужасно бездушная.
        - А ты не злоупотребляй солярием. В твоем возрасте это не слишком полезно для здоровья.
        - Смешно слышать такие слова от девушки, бледной как моль! Тебе бы не помешал солярий, Тура.
        - Это гены, Елена Павловна. И я ничего не хочу с ними делать. Да это и невозможно. Спроси у деда - он любит рассуждать о генетике.
        - Нет уж, спасибо! - фыркнула женщина. - Я лучше приму ванну.
        Дверь за Еленой закрылась. Спустя минуту послышался звук защелкнувшегося замка ванной. Тура с тоской оглядела комнату. Вот выбор и сделан. Теперь с идеей принять душ и пораньше лечь спать можно смело попрощаться. Елена займет ванную на час минимум. Значит, надо заняться переносом книг. Пока дед как бы работает. Может быть, что-то выкинуть - например, эти подшивки «Роман-газеты» не пойми за какой год. Тура присела на корточки и смахнула пыль с верхнего журнала. Ого, даже старше самой Туры. На левый нижний, не очищенный от пыли угол упала соленая капля, потом еще одна. Потом Тура вытерла глаза и подхватила стопку журналов. Нет, нельзя выкидывать. По закону подлости дед про них тут же вспомнит. Унести к черному входу. Там, кажется, было место на верхних полках стеллажа.
        *
        Она стукнула в дверь кабинета и, дождавшись скрипучего: «Входите», толкнула.
        - Дед, твой чай.
        - Уже? - Павел Корнеевич сдвинул очки на лоб. - А сколько времени? - И, после взгляда на настенные часы: - Ну надо же… За работой не замечаешь, как летит время.
        Она молча поставила поднос на угол огромного антикварного стола - три тысячи евро, по оценкам специалиста, которого Тура как-то привела в отсутствие деда.
        Работа… Дед жил прошлым, как минимум десятилетним, когда он был еще известным и востребованным профессором-нейрофизиологом Дуровым. Сейчас о нем не помнил уже никто, кроме пары особо преданных учеников и особенно заклятых оппонентов такого же антикварного возраста. А Павел Корнеевич Дуров упорно работал над какой-то мифической работой в области чего-то непроизносимого. Может быть, если бы сама Тура, как мечтал дед, пошла по его стопам и поступила в медицинскую академию, сейчас было бы все иначе. И, возможно, сейчас дед гордился бы ее научными достижениями, и помогал бы, и жил ее успехами и работой.
        Тура улыбнулась деду и принялась наливать черный чай с травами в его любимую чашку - даренную на последний юбилей кем-то из учеников, кто еще не забыл своего старого наставника. Кого Тура обманывает? Какая академия? Какие научные работы? Дедовых мозгов ей не досталось, да и кормить семью кому-то надо было. А способности к медицине, которые у нее, по мнению Павла Корнеевича, были, вполне можно реализовать и на базе медицинского колледжа. Не до научных высот, конечно, зато с куском хлеба. И, опять же, кто-то должен давить прыщи. Тура умеет это делать виртуозно.
        *
        - Кузьменко! - прогремел над площадкой бас Матуша.
        Степа перепасовал мяч Даниле Дерягину и направился к тренеру, слегка прихрамывая.
        Юрий Матушевич стоял у края площадки в своей излюбленной позе, уперев руки в бедра. В таком виде он особенно ярко производил впечатление вышибалы в баре - ростом повыше некоторых своих подопечных и в два раза шире каждого, со сломанным носом и хриплым прокуренным басом, которым он большую часть рабочего времени не говорил - орал. И мало кто знал, что вне площадки это тихий семейный человек, который во всем слушается свою жену и обожает дочку. Но сейчас был другой Матуш - не человек, ревущий бык.
        - Дерягин, и ты сюда, живо!
        Инструкции, полученные ими с Данилой, обоих спортсменов не удивили. Эта схема уже отрабатывалась ранее и приносила свои плоды. То, что она будет использована в завтрашней игре, не стало сюрпризом, поэтому и Дане, и Степе оставалось только согласно кивать. А потом Дерягин вернулся на площадку, а Степана еще оставили - для допроса.
        - Что с коленом?
        - Все нормально с коленом, - дежурно ответил Кузьменко.
        - А хромаешь зачем?
        - По привычке, - рискнул огрызнуться Степа.
        - Ты привычки эти вредные бросай! - на удивление добродушно отозвался Матуш. - А то, может, пусть Артур тебя посмотрит? Чтобы не подвело колено завтра.
        Что сможет сделать Артур Кароль, врач клуба, за сутки до игры, Степа не очень представлял. Да и тренеру почти не соврал - собранное заново полгода назад в ЦИТО (2) колено не болело, а прихрамывал после тренировки больше по привычке - берег.
        - Все в порядке, Юрий Михайлович, правда. А Король Артур после Амстердамского марафона вообще не авторитет.
        Тренер и либеро дружно расхохотались. Артур Кароль, которого вся команда дружно именовала Король Артур - за аристократически надменный нос, тягу к широким жестам и истинно королевские врачебные знания и умения, ко всем прочим своим достоинствам являлся еще и страстным поклонником марафонов. И на последнем Амстердамском марафоне отличился особенно феерично - несмотря на то, что на последней «пятерке» стал себя плохо чувствовать, упорно продолжал бежать. В итоге - упал в трех метрах до финиша. Так и того мало - еще метр пытался ползти, прежде чем потерять сознание окончательно. «Рожденный королем ползать не может» стало любимой фразой всего коллектива в течение целого месяца, несмотря на возмущенное фырканье врача.
        Уже на выходе из спортивного комплекса Степу нагнал Данька.
        - Кос, ты к метро? Я с тобой, переговорить еще хочу про завтра.
        Эти двое заметно возвышались и выделялись над толпой - высоким ростом, яркими куртками, большими спортивными сумками через плечо. И уже потом обращали внимание на то, что оба парня были вполне симпатичной наружности. Да и разговор вели интересный, правда, на свои, узкоспециализированные темы. Это был диалог доигровщика (3) и либеро на тему рисунка завтрашней игры.
        *
        Здоровое ста девяносто трех сантиметровое тело надо хорошо кормить. Особенно после тренировки. Поэтому Степан усердно наворачивал полукилограммовую порцию творога с бананами. В потом еще чай с бутербродами. И на сегодня хватит.
        Параллельно оглядывал комнату, прикидывая план по сбору вещей. А, вообще-то, и без плана можно обойтись. Вещей немного, соберет в день переезда. И шмотки заодно успеет постирать.
        Спустя полчаса, со второй кружкой чаю, Степа устроился перед ноутбуком. Пришел час связи с ЦУПом. Ейск на проводе.
        Появившаяся на экране после гудков физиономия была сонной и лохматой.
        - Здарова, Лелище.
        - И тебе не кашлять, брателло.
        - Как оно?
        - Если мыть - не чешется.
        Степан расхохотался. У Лелика рот от мозга независимо работает - издержки профессии. И не до конца проснувшийся брат вполне способен говорить. А вот осмысленно ли - другой вопрос.
        - Ты с ночной, что ли?
        - Да, только в пять домой приехал. Ты так смешно называешь - «с ночной».
        - Ну не с дневной же? - резонно возразил Степа. Так, кажется, Лелик проснулся, можно начать разговор нормально. - Как дела дома?
        - Нормально, - зевнул брат. - Вон, батя мчится на твой голос. Уступаю место и пойду отлить.
        - Так, Степка, слушай сюда, - Лелика сменил отец. - Я запись смотрел. И скажу тебе так - ваш Матушевич ерунду творит! Ты ему вот что передай…
        Степан кивал и пил чай. Будто мало ему Матуша. А куда деваться, если отец родной тоже тренер. Пусть и в далеком отсюда Ейске и детский. Тренер - это навсегда. И, к тому же, именно отец взял его туда, где Степа нашел себя. Где была вся его жизнь. В волейбол.
        - Степашка, ты меня понял?
        - Понял, - со всем возможным смирением ответил старший сын.
        - А что с коленом? - перешел к следующему пункту своей программы отец. - Видел, что повязка. Беспокоит?
        - Нет, - привычно ответил Степан. - Страховка просто. - И решил сменить тему: - Как Василиса?
        Аркадий Ефимович по ту сторону монитора воровато оглянулся.
        - Нормально все. На рынок ушла. Что, Лелика тебе дать еще?
        - Давай.
        - Лев! - гаркнул отец. - Иди, Степка зовет.
        Переговорив с младшим братом еще минут десять, Степан отключился. Чай допит. Можно в душ и спать. Обернулся и с тоской посмотрел на табуретку в изножье кровати. И на новой хате будет такая же ерунда. Если не короче там койка.
        _______
        Пряжка (здесь) - обиходное название психиатрической больницы святого Николая Чудотворца, которая находится в Санкт-Петербурге, в месте, где из Мойки берёт своё начало река Пряжка.
        ЦИТО - Центральный НИИ травматологии и ортопедии им. Н. Н. Приорова
        Доигровщик - одно из игровых амплуа в волейболе, универсальный игрок, участвующий в приёме, в атаке и в защите команды
        КАДР ТРЕТИЙ. КУРОСАВА
        КАДР ТРЕТИЙ.Картинка снова черно-белая. И в ней, как в шедевре Акутагавы и Куросавы - у каждого своя история и своя правда.
        День задался с утра бодро. К семи вечера Тура не чувствовала ни рук, ни ног, ни спины. А самое главное - себя не чувствовала. Ей иногда казалось, что холеные дамы, клиентки элитных салонов красоты, все сплошь энергетические вампирши. И красоту себе не за счет дорогостоящих бьюти-процедур получают, а кровь сосут из работников этих заведений. И слова поперек не скажешь ведь.
        Тура на работе на хорошем счету. К двадцати семи она поняла, что для всяческих манипуляцией с женским лицом и телом у нее руки вот прямо точно из того места, которое надо, растут. И любыми новыми техниками и аппаратурой она овладевала мгновенно и безошибочно. Только вот выливалось это в то, что работы становилось все больше. В деньгах это тоже, конечно, выражалась, хотя и не в той мере, в какой Туре считалось справедливым. Но тут уж если работаешь не на себя, а на дядю - а в ее случае, на тетю - терпи. Она мечтала о своем деле, набиралась опыта и знаний. Только вот мечты эти, скорее всего, так и останутся мечтами. Денег на свое дело такими темпами не заработаешь. Особенно если тебе приходится содержать еще и деда. Всю свою пенсию он тратил не пойми на что. По крайней мере, Тура никогда не спрашивала. И денег на ведение домашнего хозяйства не просила никогда - так повелось после смерти Клары Корнеевны - к тому моменту Тура уже работала. И после ухода из жизни двоюродной бабушки как взвалила на себя все - так и тащила. Первое время дед давал деньги, а потом перестал. С памятью у него становилось с
каждым годом все хуже.
        До дома, с учетом очередной душеспасительной беседы с хозяйкой салона о необходимости усердного труда на ее, хозяйкино, благо, Тура добралась уже к восьми. Вот и парадная родная. С Турой поравнялся шедший навстречу упитанный молодой человек с уже тронувшими лоб залысинами. Вид он имел страшно довольный и даже, кажется, насвистывал. Было что-то в его внешности, показавшееся Туре смутно знакомым. Она даже остановилась, не дойдя метра три до парадной. А он прошел мимо. Почти. Но за спиной Тура услышала, как шаги замерли. И обернулась.
        Они сообразили одновременно. И воскликнули тоже одновременно.
        - Трубадура!
        - Боцман!
        Спустя секунду они уже обнимались. Потом, спустя еще секунд десять, смущенно отстранились и теперь смотрели друг на друга, устыдившись своего порыва.
        - Ты… похудел.
        - И полысел, говори уж сразу, - хохотнул Яшка Больцман, ее одноклассник. - А вот ты вообще не изменилась. Вообще. Странно, что я тебя сразу не узнал.
        Они стояли у парадной Туры, смотрели друг на друга и вспоминали.
        *
        С первого и до последнего класса эти двое торжественно пронесли звание белых ворон всей школьной параллели.
        Маленькая худенькая Тура стала объектом насмешек сразу же. Необычный цвет волос, еще более странная речь - она к семи годами все еще говорила тихо, невнятно, неуверенно и с акцентом. Имя странное. Когда всех детей просили назвать имя, она встала, едва видная из-за парты и пробубнила себе под нос: «ТураДурова». Прозвище «Трубадура» тут же прилипло к ней. Иногда его сокращали до просто «Дуры».
        Яшка Больцман, круглый отличник, игравший на фортепиано и домбре, которого до седьмого класса водила в школу бабушка, был тоже классическим кандидатом в парии. Подружились они только в четвертом классе, но сохранили свою дружбу до конца школы. А потом Яшка поступил в ИТМО (1), через два года по обмену уехал в Калифорнийский Университет, и пути их разошлись.
        *
        Сейчас перед Турой стоял совершенно другой человек. Не тот Яшка Больцман по прозвищу «Боцман», которого она знала в школе. Он больше не был круглым - скорее, слегка перекачанным, а не упитанным, как ей показалось в начале. Высокий лоб, переходящий в начинающуюся раннюю лысину, его не портил. Живые глаза, улыбка и общий вид крайне уверенного в себе и довольного жизнью человека.
        - Яша, ты какими судьбами тут? - с чего-то надо было начинать разговор.
        - Бабушка умерла. Приехал вопрос с квартирой решать.
        - Мои соболезнования. А родители?
        - Они давно в Израиле, - пожал плечами Больцман. - Не, они на похороны приехали. Но уже обратно свалили. Бабку сколько раз с собой звали, - Яша вздохнул. - Но она наотрез, в глухую несознанку. А теперь вот… квартиру мне завещала, я и расхлебываю.
        Тура внимательно разглядывала молодого мужчину напротив. Ну надо же. Яшка, Яшка, ты совсем другой.
        - Ты… там же… на втором этаже?
        - Да ну тебя! - Яшка только что руками не замахал. - Там ужас что творится! Там жить невозможно. Я на Английском квартиру снимаю. А эту, бабушкину, надо сначала в порядок привести, ремонт хотя бы косметический. А потом уж продавать. Да еще кошки эти, - закатил глаза. - Слушай, Тура, тебе кошка не нужна? Рыжая есть, и полосатая, и какая-то белая, но она со сломанным хвостом…
        Тура рассмеялась.
        - Нет, спасибо, мне и без кошки проблем хватает.
        - Дед? - понимающе кивнул Больцман. - Жив еще, курилка?
        - Жив, - кивнула девушка. - И, надеюсь, еще поживет. Знаешь, не готова я морально к похоронам и… Ой, извини!
        - Да нормально все, - махнул рукой Яша. - Дело житейское.
        - Ты с родителями живешь? - ей на самом деле было интересно. И усталость вдруг спряталась, и мелкий дождь вперемежку со снегом, сыплющийся сверху, не мешал.
        - Я в Канаде сейчас живу, - с легким оттенком самодовольства сообщил Яков. - А до этого в Штатах работал.
        - Тебя так надолго отпустили с работы? - Больцман говорил о каких-то свершено удивительных для нее вещах. И было правда любопытно ужасно.
        - А я, знаешь, решил тут пожить, - усмехнулся Яша. - Уже и работу нашел. И по деньгам нормально, без потерь. Одноклассников этих ваших буду админить. Потусуюсь тут полгода-год - как дела с наследством решу. А там видно будет.
        Туре оставалось только уважительно кивнуть. Видели бы сейчас Яшу-Боцмана те, кто над ним смеялись в школе. Тура была уверена, что никто из них не добился того, что имел сейчас Яша - высокооплачиваемую работу, которая позволяла ему легко перемешаться между странами и жить там, где удобно.
        - Ты с кем-то из наших общалась? - Яшка словно угадал ее мысли.
        Тура отрицательно покачала головой.
        - Как на личном фронте? - вдруг спросил Больцман.
        - Отступаю и несу потери, - сказалось неожиданно и грустно.
        - Тура… - а взгляд у него тот же. Жалостливый взгляд Яши Больцмана, который в школе гладил ее по голове и рассказывал, как побьет ее обидчиков.
        - Ай, ерунда, - отмахнулась она. - Знаешь любимую присказку лаборантов: «Все дерьмо кроме мочи. А у некоторых и моча - дерьмо», - Яшка слегка смущенно хохотнул, а она продолжила: - А у тебя как на этом фронте?
        Следующие пять минут Туре на экране навороченного смартфона демонстрировали фото подружек бывшего заучки и толстячка Яшки-Больцмана. Судя по фото, Яша питал страсть к брюнеткам с пышными формами и пухлыми губами. Девушек было примерно шесть или семь, и, судя по комментариям Яшки, они скрашивали его одиночество на протяжении последних лет пяти. Кажется, последовательно. А, может быть, и параллельно.
        Экран телефона вдруг щедро присыпало каплями, и Тура поняла, что замерзла. Пальцы - особенно.
        - Сволочная тут погода, - буркнул Яков.
        - В Канаде лучше?
        - В Канаде примерно так же. А вот в Лос-Анджелесе куда как лучше. Слушай, Тура…
        - Да?
        - Может, встретимся как-нибудь, посидим, поговорим в нормальной обстановке. Где-нибудь в кафе или ресторане.
        - Давай, - легко согласилась она. - К себе не приглашаю, сам понимаешь, дед, а вот в кафе - с удовольствием.
        Они обменялись номерами телефонов. И она еще какое-то время смотрела на Яшкин силуэт, который то и дело пересекали серые росчерки ветра с дождем.
        Так, пора домой. Там еще дел по приготовлению к приему нового жильца - вагон и маленькая тележка.
        *
        Она стояла в темном проеме двери, сложив руки на груди.
        - Это все твои вещи?
        Степа поправил на плече лямку спортивной сумки и шевельнул ногой.
        - Вот еще.
        В проем выдвинулась огромная спортивная же «Атомик».
        - Уже больше похоже на правду, - кивнула девушка. На ней снова были черная футболка и черные джинсы. - Ну, заходи, коли пришел. Только паспорт сначала давай.
        - Что, прямо тут, на пороге?
        Она отошла вглубь квартиры и протянула руку.
        Паспорт.
        Требование было справедливым и ожидаемым. Степка пристроил сумку у дверей, вторую опустил на небольшой деревянный стульчик - кажется, детский.
        - А расписку в получении денег дашь? - паспорт он пока не выпускал из рук.
        - Обязательно! - пообещала Тура и потянула на себя документ. Степка с неохотой, но выпустил из пальцев черный кожаный прямоугольник.
        - Надо же… - она листнула странички. - И правда Кузьменко Степан Аркадьевич. По гороскопу - Овен.
        - Не знал, что гороскоп в паспорт вписывают.
        - Ейск… - хмыкнула девушка, дойдя до странички с регистрацией. - Это где?
        - У самого Черного моря. Там, где зреет золотой виноград, - и, поскольку его не поправили, исправился сам. - На самом деле, на Азове это.
        - Занесло тебя, Степан Аркадьевич, - усмехнулась она. - А ты у нас малыш, оказывается.
        - Я-то малыш? - он демонстративно поглядел на нее с высоты свои ста девяноста трех.
        - Такой большой и… - она тоже демонстративно запрокинула голову, глядя на него. - И совсем маленький. Всего двадцать пять годков.
        - Ты вообще выглядишь так, будто вчера школу окончила.
        - Внешность обманчива. Неполных двадцать семь. Так что, как младший по званию, будешь слушаться всех остальных.
        - Елену Пре… ужасную тоже?
        Ответом ему стал звонкий смех. Кажется, Степка выбрал правильные тон и реплику.
        - От нее тебе лучше вообще держаться подальше!
        - Понял, - он снова подхватил сумку. - Пошли?
        Пошли, - кивнула Тура.
        Комната выглядела лучше, чем при первом знакомстве. Но не отель, конечно. Ну да ладно - главное, чисто и рядом со всеми нужными объектами. Помимо комнаты, Степке выделили стол на кухне, и две полочки - одну в холодильнике, другую в ванной. Щедрость неслыханная просто.
        - Эту полку не трогай, - под «полкой» подразумевался, судя по жесту Туры, целый стеллаж, уставленный всевозможными банчками, бутылочками и еще всякой непонятной хренью. - Это Елены Павловны.
        - Даже смотреть не буду в ту сторону, - пообещал Степка.
        - Молодец. А теперь пошли на кухню, покажу, как газом пользоваться.
        - Я умею, - немного обиженно отозвался Степа. - У нас дома в Ейске газовая плита.
        - Отлично. Не жилец, а подарок просто.
        - А я тебе сразу говорил! - не остался в долгу Степан. И тут их перепалку прервал звонок его мобильного. Степа принял вызов и выдернул разъем наушника. Своевольный смартфон принял этот знак по-своему и вывел звук на динамик.
        - Кос, на треньку сегодня не опаздывай! - раздался бодрый голос Дерягина. - Матуш в ударе, все оглохли уже.
        - Понял, - коротко ответил Степа. Переключать звук уже смысла не было. - Сейчас вещи брошу и через полчаса буду на месте. Я сегодня переезжаю, забыл?
        - Ну с новосельем, Кос! - хохотнул Данька. - Давай, дуй в темпе.
        - Кос? - Тура проявляла умеренное любопытство. - Как это соотносится с Кузьменко Степаном Аркадьевичем? Что, у тебя два паспорта?
        - Паспорт один, не переживай. Потом рассажу, я на тренировку опаздываю.
        - Беги, деловой, - усмехнулась она. - Держи, - на узкой белой ладони лежали ключи. - Твой комплект.
        - О, спасибо!
        Ладонь убрали за спину.
        - Деньги вперед.
        Степка пару секунд выжидающе смотрел на девушку. Да ладно, все нормально, видно же, что люди порядочные.
        В ее руки легли несколько купюр, в его - ключи.
        - А расписку?
        - Ты же не тренировку торопишься, - сладко улыбнулась Тура. - Вечером будет расписка. В обмен на рассказ, почему ты Кос. А не Кокос.
        Степка чертыхнулся. Так его тоже иногда называли. Ладно, это все не срочно и можно отложить на потом.
        - Давай тогда. До вечера.
        - Удачи, - кивнула она.
        Тура смотрела вслед высокой стройной широкоплечей фигуре, удалявшейся по длинному коридору к входной двери.
        - Погоди! - вдруг бросилась вслед.
        - Чего? - он обернулся. У него девичьи кудри и девичьи же глаза. На контрасте со всем остальным чисто мужским - рост, плечи, рот, вся фигура - смотрится… странно. Забавно.
        - Покажу, как замок отрывать-закрывать. Он у нас капризный.
        Уже запирая дверь за их новым - хотя у них ранее и не водилось других - жильцом, Тура подумала, что он - перемена все-таки со знаком плюс. Во-первых, деньги. Во-вторых, в квартире появился человек, на которого просто приятно посмотреть. А в-третьих, он нормальный. Какой-то удивительно и по-хорошему нормальный. А этого в жизни Туры ой как не хватало. Не хватало с самого рождения. Чего-то простого, нормального и правильного. Так что может быть, ее падение на серый асфальт и слезы от усталости и обиды оказалось переменой к лучшему. Небольшой, но все-таки позитивный вектор в ее сплошной, без перерыва, борьбы. То ли с чем-то, то ли за что-то.
        Главное, чтобы у Елены кукушку не сорвало. А это может случиться запросто. Ну да ладно, жизнь покажет.
        *
        Вернулся Степка с тренировки аккурат к вечернему чаепитию. Он тогда еще не знал, что таковое чаепитие было не просто вечерним, а с приставкой «еже-».
        - Степан Аркадьевич, здравствуйте!
        Как и все люди с ослабленным слухом, профессор говорил громко.
        - Добрый вечер, - вежливо ответил Степан, осторожно спуская сумку с плеча. Плечо ныло - Матуш их сегодня гонял с особым цинизмом.
        - Проходите к столу, мы как раз вас и ждем!
        Степке удалось не показать своего изумления.
        - Спасибо большое. Сейчас только сумку разберу - я после тренировки.
        - Понимаю, - энергично кивнул Дуров. - Пять минут мы легко еще подождем.
        За спиной деда Тура развела руками.
        Стол был сервирован именно для чаепития - заварочный чайник под уже знакомой тряпичной птицей, чашки, масленка, сыр, печенье, конфеты. Степка с тоской оглядел всю эту красоту и поправил от шеи влажные волосы. Ему бы сейчас чего-нибудь посущественнее.
        - Знаете, я там курицу купил по дороге…
        - Куру, - поправил его Дуров.
        - А, ну да, куру, - все никак не мог привыкнуть к местному диалекту. - Так я сейчас разогрею, хорошо?
        - Вы же после тренировки и голодный? - проявил чудеса сообразительности старый профессор. - Турочка, предложи молодому человеку ужин.
        И спустя десять минут Степан с отменным аппетитом уминал гречку с тушеной говядиной и овощами и слушал пространный рассказ Дурова. Если так кормить будут - готов каждый вечер слушать - и все равно про что. Сегодня, например, в честь новоселья, Степу знакомили с научными и иными достижениями Павла Корнеевича. Степан даже пару знакомых слов услышал - все же курс общей физиологии человека им читали.
        В общем, Степка ел, профессор вещал, Тура молчала. И молча же выдала Степану добавку - когда он поймал себя на попытке вычистить тарелку с густым соусом куском хлеба. Давно просто не ел такого простого, вкусного и домашнего.
        - А вы это зря постеснялись, Степан Аркадьевич, - заметил Дуров, когда внучка со Степиной тарелкой вышла из комнаты. - Дочиста все съесть - это не стыдно.
        - Я тоже так считаю, - согласился Степан. - Особенно если очень вкусно.
        Он обратил внимание, как Павел Корнеевич сметал крошки от печений себе в ладонь и отправлял в рот.
        - И правильно, - кивнул Дуров. - Нельзя еду оставлять на тарелке. У нас в роду, знаете, все мужчины были как вы - ростом, я имею в виду. Флотских много было. А я - изволите видеть, - развел руками. - Метр пятьдесят девять. Потому что тридцать третьего года рождения. Блокада. Голод.
        Степан не нашелся, что сказать. А тут ему принесли добавки. Тарелку он вычистил хлебом до блеска.
        За чаем разговор шел о семье Дуровых. Сначала Павел Корнеевич рассказывал о женщинах старшего поколения - своей супруге и сестре, в самых теплых выражениях. Потом переключился на дочь.
        - Леночка сегодня на дежурстве, увы, не составит нам компанию.
        Степа этому только рад был - впечатление Елена Преужасная пока произвела такое, что общение с ней хотелось свести к минимуму. Тура при упоминании имени матери и вовсе заметно поскучнела.
        - А дежурство - это где? - проявил Степа вежливый интерес. Хотя, честно сказать, мрачное лицо Туры было явно сигнальным, но тут уж выбирать - профессор-то явно был настроен на общение.
        - Леночка в третьей городской работает.
        - Врач? - в общем-то, ожидаемо. С таким-то отцом.
        - Да нет, знаете ли… - неожиданно стушевался Павел Корнеевич. - Она, в некотором роде не совсем врач, и…
        Тура фыркнула.
        - Елена Павловна охранником трудится. Сидит на входе и проверяет, чтобы все были в бахилах. У нее даже табельное оружие есть, угу. Резиновая дубинка. Она ее даже применять умеет, - и, после паузы, и прямо глядя в глаза Степе, добавила с отчетливой глумливой интонацией. - По прямому и особенно косвенному назначению.
        Степа подтекст уловил отчетливо и покосился на профессора. Дуров смущенно прокашлялся. Но смолчал. Понял ли неприличный намек - сказать трудно. Вероятнее всего, нет. Поправил галстук, отпил чаю. И продолжил разговор уже о следующем поколении.
        - Самая моя большая беда и боль - это знаете что, Степан Аркадьевич? Что Турочка не стала поступать в медицинский. А ведь у нее способности. Но вбила себе что-то… - Дуров сокрушенно покачал головой.
        - А моя самая большая печаль - это то, что ты меня в мореходку не пустил поступать! - деланно веселым тоном произнесла Тура - кажется, ей было неловко за свою недавнюю резкость.
        - Тура, это совсем не женское дело! - сердито насупил брови дед.
        - А во мне, может, дуровские флотские корни заговорили, - парировала внучка. Разговор был явно с давней историей, но Степа никак не мог поймать интонацию - шутят или нет? - Или рённингеновсие капитанские гены прорезались.
        - Тура! - отчего-то сердито одернул девушку Павел Корнеевич. - Подлей-ка лучше гостю чаю.
        Привычку помогать Туре убирать со стола можно было уже считать закрепившейся. Ему буркнули «спасибо» и выдали полотенце - вытирать посуду.
        - Слушай… - Степа пристроил кружку на примеченное ранее место. - А ты, правда, что ли, в мореходку хотела поступать?
        - Была такая блажь, - пожала тонкими плечами девушка. - Тогда как раз второй год как стали девчонок принимать. Мечтала, да. Но дальше мечты дело не пошло. Там же математику надо знать, физику. А у меня с этими предметами как-то не сложилось в школе. - Вручила Степке кастрюлю и вдруг тихо добавила. - У меня отец - капитан.
        - Настоящий? - почтительно поинтересовался Степан. Он сам вырос у моря, и уважение к морскому делу впитал с соленым воздухом.
        - Настоящее не придумаешь. По морям ходил - Балтийское, Северное, Норвежское, Баренцево. Потом списали на берег.
        - Почему? - вопрос вылетел сам собой.
        - Пил, - после паузы. - Сильно. - А потом без паузы. - Кастрюлю в тот шкаф. Там, на верхней полке расписка лежит. И ты про Кокоса обещал рассказать.
        - Не кокос, а Кос, - вообще, на «Кокос» Степка реагировал обычно бурно и обидчиво, но тут - почти не задело. - Я в греческом клубе играл два года. Фамилия - Кузьменко, Кузьма - это от греческого Косма. Так меня и перекрестили в Коса.
        Она рассмеялась - мягко, без издевки.
        - А ларчик просто открывался. Греция, значит. Надо же…
        Степка потрогал рукой на предмет надежности и устойчивости древний на вид стул, оседлал его и неожиданно пустился в откровения.
        - У меня там родственники. Дальние. Дед был греком. Константинас Георгадис. А меня что-то после армии никуда не брали - играть, я имею в виду. Тухляк был, короче. И я поехал с родней знакомиться. А там, - щелкнул пальцами. - Р-р-раз - и сложилось. Понравился я «Олимпиакосу» - и два года за них играл.
        - Ого, - Тура вручила ему пригоршню ложек и вилок. - А как тут оказался?
        - Продали, - пожал плечами Степка, методично вытирая между зубчиками.
        Она звонко рассмеялась.
        - Продали?! В Греции не в курсе про отмену крепостного права?
        - Ладно, поймала, - ответно улыбнулся Степан, укладывая столовые приборы в ящик. - Это называется трансфер.
        - И как тебе после трансфера тут?
        - Нормально. Мне тут привычнее. А по деньгам даже выгоднее.
        - Знаешь, - она выключила воду и обернулась от раковины. Оглядела его всего - верхом на стуле, копна черных кудрей, большие глаза и тонкий ровный нос. - Ты похож на грека. Я вот греков себе именно так и представляла.
        - Знаешь, - в тон ответил он, разглядывая ее тонкую фигуру в неизменном черном и белые волосы. «Цвета льна» - вылезло откуда-то в голове. - Ты тоже похожа на норвежку. Я норвежцев именно так и представлял.
        - Здорово, когда люди не обманывают твоих ожиданий, верно? - сказала она тихо вдруг. И, пока Степка от удивления округлял глаза, поспешно добавила: - Ты в душ идешь? Я хочу принять ванну, раз Елены нет.
        - Нет, - качнул головой Степа. - Я после тренировки у нас там сходил.
        Девушка кивнула и вышла с кухни. Степка сладко потянулся. Чистый, сытый, довольный. День определенно стоит считать удачным.
        От этого оптимизма мало что осталось, когда Степа устраивался спать. Не койка - финиш полный. Жесткая, короткая. И одеяло до середины икр. Надо будет у Туры спросить завтра - может быть, у них есть одеяло подлиней. С этой мыслью Степан заснул.
        *
        Вопрос с одеялом был поднят утром на кухне.
        - Тура, а у вас одеяла другого нет?
        - Мерзнешь, что ли? - девушка торопливо допивала кофе и доедала бутерброд с сыром.
        - Ноги… торчат.
        Она смерила его с ног до головы. Кивнула. А потом прыснула.
        - А в кровати ты как? Помещаешься?
        - С табуреткой нормально, - буркнул Степка.
        Тут уже зазвучал звонкий беззастенчивый смех. А потом Тура посмотрела на часы и смех оборвался.
        - Черт! Опаздываю! Степаша, овсянка на плите, ешь, пока теплая.
        - А… Э… Спасибо, - никак не ожидал, что ему предложат завтрак. И назовут Степашей. Спасибо, что не Хрюшей.
        - Про одеяло вечером поговорим! - донеслось из коридора.
        Вечером до одеяла дело дошло не скоро. Сначала был ужин. Ароматнейший рассольник, и жареная скумбрия с рисом. Ничего особенного, но вкусно - не оторваться. И почему в этом доме, за этим столом, Степан чувствовал, что его постоянно зверский аппетит не является предметом для насмешек? Павел Корнеевич утверждал, что здоровый мужчина, занятый физической работой, должен потреблять не менее трех тысяч килокалорий в сутки, громил новомодную систему дробного питания, приводя в помощь себе медицинские термины, из которых Степа опознал три. Тура с улыбкой, но молча приносила добавку. И Елены снова нет - это счастье, однако - Степан уже оценил.
        После он привычно помог Туре убрать со стола. И так же привычно вытирал посуду, расставляя ее по уже примеченным местам. Заодно и время есть - поговорить.
        - Слушай, Ту, может быть, мне вам денег добавить? А то обжираю вас регулярно.
        - Как ты меня назвал? - она резко обернулась от раковины.
        Как, как… Как в телефоне записал - так и назвал. Ему трудно давалось это имя - Тура. Оно было каким-то грозным и чужеродным, как рокот холодного северного моря. Нет, с учетом ее норвежских корней, оно, может, и подходит. Но не ей - с ее тонкостью и бледностью. Ту - живее как-то. И короче.
        - Извини, Тура, - он старательно вытер чайную чашку профессора и поставил ее на блюдце с таким же рисунком. Это называется, как Степе объяснили, чайная пара.
        - Нет, повтори, как ты меня назвал!
        - Ту, - решил не вступать в пререкания. - Я тебя так в телефон записал - торопился. Ну и это… по привычке.
        - А, знаешь, ничего, - она наклонила голову, словно прислушиваясь. - Ту-ту-ту… Мне нравится. Называй. Разрешаю.
        - Премного благодарен, - Степан перекинул через плечо полотенце. - Так что там с одеялом?
        - Ничего, - Тура вздохнула и снова принялась за посуду. - Пока то, что есть под рукой - все короткое вашей длинности будет. А ты как обычно выкручиваешься?
        - Никак, - мрачно буркнул Степан. - Так и мерзну всю жизнь. Дома только - и кровать отец сделал сам под мой рост. И одеяло Василиса сшила.
        - Ну раз Василиса сшила, значит и я сошью, - беспечно пожала плечами девушка. - Одеял дома куча, из двух одно сделаю как-нибудь.
        - Спасибо, - слегка ошарашено ответил Степан. Такого участия к своим проблемам никак не ожидал. И вспомнил, с чего был начат разговор. - Слушай, Ту, может, я доплачивать буду? Раз уж вы все равно меня кормите?
        И еще как кормят. И завтрак, и ужин, и чай. Просто. Но вкусно и сытно. Как дома.
        - Перестань, - плечом отмахнулась от предложенных щедрот дочь норвегов. - Хоть кто-то есть будет. А то дед любит каждый день свежее. И не терпит, чтобы еду выкидывали - блокадник, ты же сам все видел.
        - И как ты это совмещаешь? - Степке и в самом деле было интересно.
        - Часть Елена забирает с собой на сутки. Они мнит себя великой кулинаркой, но только на словах больше. А так - исправно подчищает все кастрюли. Я, правда, выслушиваю регулярно про то, откуда у меня растут руки в плане готовки. Ну ест - и ладно. А что остается - то собаками отношу. У нас там есть песики прикормленные. У помойки.
        На это Степка не знал, что и сказать. Чем его Тура неизменно удивляла - так это своей предельной честностью. Он любил, когда говорят прямо. Но не настолько же…
        - Как-то неловко… песиков объедать.
        Снова смех. Звонкий. Немного обидный - но самую каплю. Посуда вымыта, и Тура оборачивается.
        - Не переживай. Ты же на косточки не претендуешь?
        Степан отрицательно покачал головой.
        - Ну вот видишь! - она забрала у него из рук сковороду и пристроила в шкаф. - Все будут довольны.
        - Угу, - тут как не согласиться-то? И почему-то душа требовала продолжения банкета, поэтому Степка, дежурно оседлав кухонный стул и так же дежурно устроив полотенце на шее, продолжил беседу.
        - Ту-у-у… - протянул нараспев, словно дразня. Или бросая вызов.
        Она улыбнулась, демонстративно сложила руки на груди и так же нараспев протянула от шкафа:
        - Ко-о-ос…
        Он рассмеялся. Черт. Вот совсем не ждал, что вместе с жильем в удобном месте получит в дополнение нормальное питание и вполне себе интересную компанию. Жизнь в одиночку на съемных квартирах за последнюю пару лет Степку порядком утомила. Он вырос в доме, где постоянно шумели. Отец орал на Лелика, брат огрызался, Василиса орала на всех. И тишина и невозможность перекинуться вечерами хоть словом угнетала. Теперь только понял, как соскучился по простым разговорам обо всем подряд.
        - Скажи, а где сейчас твой отец-капитан?
        Улыбка тут же поблекла. Так явно и быстро, как будто ее выключили. И Степану так же мгновенно стало неловко.
        - Извини. Если я лезу не в свое дело, то… Просто я тебе про родственников-греков рассказал, а у тебя тоже вон как… необычно… Мне стало любопытно и… - Тура молчала, и он закончил совсем неловко: - Не отвечай.
        - Да отчего бы не ответить, - тихо и после паузы проговорила она. - Чаю хочешь? - чиркнула спичка, загорелся газ. - Секретов никаких нету. Точнее есть, но уже гриф секретности с архивов снят. Наверное. Да и если нет… - махнула рукой. - Ты, главное, деду не проговорись, что знаешь, ладно?
        Степка ошарашено кивнул. Кажется, семейная история Дуровых была не такой уж и простой. Но он не жалел, что спросил. Потому что чай Ту заваривала вкусный, на кухонном столе стоят тарелки с остатками бисквита и сыра, а по беседам за чаем Степка очень уж стосковался.
        *
        Елена Дурова всегда была девушкой любвеобильной. Ее коронная фраза: «Я создана для любви, а не для работы». Именно поэтому после семейных мучений всех - Павла Корнеевича, Марии Фоминичны, бабушки Туры, и Клары Корнеевны - двоюродной бабушки и сестры деда - в общем, всех, кроме самой Леночки, был брошен на втором курсе мединститут. Пару раз Леночка сходила «взамуж» - но без печати, а так, на вольные хлеба. Хлеба все на поверку оказались худые, и ничего кроме аборта в двадцать лет, Леночке не принесли. Пока, наконец, не выпал ей счастливый билет в виде белокурого викинга Ларса Рённингена. Капитан сухогруза, косая сажень в плечах, яркие голубые глаза и трубка - все как полагается. Да еще и не наш, а импортный!
        Окрутила его Елена в три дня. И укатила с ним в Норвегию.
        Северная сказка оказалась с суровой изнанкой. Может быть, Елена рассчитывала, что будет жить в уютной квартирке в Осло, вести веселую жизнь и ждать мужа из плаванья. Вышло совсем иначе. Ларс почти сразу отправил жену к родне на север страны, в деревеньку в Финнмарке (2). Через полгода после переезда родилась Тура. Из развлечений, помимо возни с ребенком - вязание и радио. Спустя год Ларса списали, и он присоединился к семье.
        Оттуда Елена и сбежала с первым попавшим в поле ее зрения моряком. Оставив полуторагодовалую дочь норвежским родственникам.
        *
        - Ничего себе! - только и выдохнул Степан. При их внешней с Турой совершенной разности и даже некоторой полярности судьбы оказались более чем схожи.
        - Да уж, - криво усмехнулась девушка. - Ничего себе, все вам.
        - А как ты тут оказалась? - Степа уже забыл про свое великодушное «Не отвечай». История Туры таила в себе еще много интересного.
        - А вот тут, Степа, и начинаются государственные тайны, - вздохнула Ту. - Тебе чаю подлить?
        - Ага. Только я это… - Степан виновато покосился на пустые тарелки. Ни следа бисквита и сыра. И это, похоже, его рук… то есть, рта… дело.
        - Что найдешь - все твое! - Тура махнула рукой в сторону холодильника. - Только печенку не трогай, я ее завтра пожарю.
        С очередной чашкой чая Степа уминал творожную массу и слушал продолжение рассказа Ту.
        *
        Леночка вернулась в отчий дом. Там ее приняли - куда деваться. Обогрели, приласкали, пожалели. Но когда был задан вопрос: «Что с ребенком?»… когда не было получено внятного ответа… Павел Корнеевич влепил дочери пощечину. За то, что ребенка бросила. И бушевал потом долго. Но совершенно безо всякого практического результата.
        Добиться того, чтобы дитя вернули матери, не получилось. Ни сразу. Ни потом. Законодательство Норвегии было всецело на стороне отца, гражданина страны. Получать удавалось только скупые отчеты о том, что ребенок жив, здоров, благополучен и растет. Так шли годы. Елена почти сразу получила развод, и у нее вовсю крутились новые романы. Менялись мужчины, цвет волос, места работы. О дочери, растущей где-то в Норвегии, она преспокойно забыла.
        Павел Корнеевич не забыл.
        А Тура росла с все больше и больше пьющим отцом и молчаливыми тетками, которые приходили, чтобы приготовить еду и произвести уборку. Еще зашивали отцу одежду - он почему-то постоянно рвал штаны и прочее. Иногда забирали девочку к себе. Впрочем, помнилось Туре об этом очень-очень смутно. Ни лиц, ни слов, ни событий. Только ощущение холода и одиночества. Словно не люди вокруг - тени, темные и безголосые.
        Жизнь ее с отцом прекратилась в тот день, когда он заснул в доме, закрывшись. А Тура осталась на улице. Она специально вышла - не любила его пьяным. Ей тогда было пять.
        Почему не пошла к соседям - не знала, и объяснить потом не могла - ни себе, ни кому-то еще. Села в сугроб и начала присыпать себя белым, красивым, пушистым снежком. Там и нашла ее соседская собака. И лай подняла. А потом уж и соседи подтянулись.
        Так Тура оказалась в приюте в Вадсё (3). До русских родственников эта информация дошла с огромным опозданием. Но дошла. И тут дед, за три месяца до этого известия похоронивший жену, просто как с ума сошел. И пошел в Большой дом (4).
        Профессор Дуров работал на ФСБ. Ну, в то время название было иным - КГБ. Разумеется, никто об этом тогда не подозревал - государственная тайна, все дела. Что-то, связанное с мозгом - вот все, что было известно Туре. Да и знать не хотела, что стояло за теми событиями. Как дед выторговывал помощь самой могущественной организации страны. Не знала она, каких усилий, нервов и переживаний это все стоило Павлу Корнеевичу. Но был один непреложный свершившийся факт: в возрасте пяти с половиной лет она оказалась в России. Как это произошло - неизвестно.
        *
        - Как это - неизвестно? - Степка поймал себя на том, что сидит с открытым ртом. - Телепортация, что ли?
        - Почти, - Тура выплеснула остатки остывшего чая в раковину. Подошла к плите и снова зажгла огонь. - Я не знаю, как эти люди проводят свои операции. Вывезли. Как-то. Как - я не в курсе.
        - Ты что… а ты… А что ты сама помнишь?
        Она отвернулась.
        - Ничего.
        Степан с все возрастающим изумлением разглядывал тонкую спину - сегодня футболка ради разнообразия серая. Как это - ничего?!
        - В смысле… Ты… тебя чем-то накачали? В ковре вывезли? В футляре от контрабаса?
        - Смешно, - тем же тоном и так же тихо.
        - Извини! - спохватился Степан. - Я просто… не то хотел… извини.
        Она все-таки обернулась.
        - Меня потом несколько лет дед таскал по разным врачам, специалистам - у него же много знакомых в этой среде. В психушке лежала два месяца. Я не говорила. Совсем. В постель мочилась каждую ночь лет до девяти. И ни чер-та не помню о своем детстве там. Помню только, что все время было холодно. И одиноко. И страшно. Последствия стресса, так считали врачи. Такая вот история, Кос.
        Неожиданно Степа осознал, что у него тоже холодная спина. Холодная и влажная.
        - Слушай…
        - Не говори ничего, - девушка махнула рукой. - Даже не знаю, зачем я тебе это все рассказала. Наверное, чтобы ты понимал, что за человек Елена. И дед. Тебе же тут жить сколько-то. А одеяло я тебе завтра сделаю, ага?
        Он лишь рассеянно кивнул, когда она вышла из кухни. Смотрел на пустые тарелки около себя и ерошил волосы на затылке. И вспоминал собственную мать.
        __________
        (1) ИТМО - Университет Информационных Технологий, Механики и Оптики
        (2) Финнмарк - самая северная административно-территориальная единица Норвегии.
        (3) Вадсё - административный цент Финнмарка
        (4) Большой дом - неофициальное названия здания на Литейном проспекте, где находится управление ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленобласти
        КАДР ЧЕТВЕРТЫЙ. АНТОНИОНИ
        КАДР ЧЕТВЕРТЫЙ.Все красное, все мертвое, все друг другу чужие. Как у Антониони. Только еще страшнее.
        Музыка ударила, едва Тура открыла дверь квартиры. Ритмом обойного молотка и запредельным воем - так, что даже и не скажешь сразу, что это музыка. Вакханалия какая-то!
        Звуки ада доносились из комнаты нового жильца. И куда дед смотрит? Впрочем, тут без загадок. Снял слуховой аппарат и работает. А без слухового аппарата можно в квартире все что угодно делать - у Павла Корнеевича все равно в ушах благословенная тишина. Но зато во всем остальном пространстве…
        Тура для порядку стукнула. Разумеется, не ответили. И она толкнула дверь.
        Внутри небольшой комнаты звуки сбивали с ног. И когда Степан успел привезти это колонки? Она прошла внутрь и выкрутила громкость на музыкальном центре. Наступила тишина - почти звенящая.
        - Ты чего?!
        Хозяин комнаты сел на кровати. А до этого лежал. Облаченный лишь в спортивные штаны-три-полоски. И - внезапно - в эластичную повязку на локте.
        - Степан Аркадьевич, вы в курсе, что музыка играет очень громко?
        - Никому не мешало.
        Потому что дед глухой, а Елена на дежурстве.
        - Теперь мешает.
        Он только дернул голым плечом.
        - Твое счастье, что Елены Павловны нет дома. А то бы тебе устроили грандиозный скандал.
        Он снова дернул плечом и едва слышно фыркнул. А потом низко опустил голову между этих самых широченных плеч. Темные локоны совсем закрыли лицо. Тура, сама не зная, как, но вдруг обнаружила себя сидящей рядом с ним на постели.
        - Стёп… Что случилось?
        А что-то случилось - это фонило очень явно. Сначала дикими воплями и ударными, а теперь тишиной и опущенными плечами.
        - Мы проиграли, - донеслось из-за завесы черных кудрей. - Из-за меня проиграли.
        - Это как?
        - А вот так, - он все-таки поднял голову. Медленно. Смотрел в облезлые желтые обои на противоположной стене. - Команда на меня рассчитывала. А я подвел.
        - Почему?
        - Потому что! - это был уже крик. Вопль. Как те, что звучали из динамиков недавно.
        - Объясни, - она не сводила взгляда с повязки. Поперечные линии - там жилки резиновые, наверное. Фиксирует туго. Кожа из нее выходит выпукло. А там выше повязки - вообще выпукло. Это бицепс. Да, именно он.
        - Что объяснять?! - длинные пальцы взметнули девятый вал темных волос на затылке. - Подавали на смерть в пятом тайме. Я должен был выстоять. И… сил не хватило. Не смог.
        - А локоть почему забинтован?
        - Упал в первом тайме. Неудачно.
        И картина нарисовалась сама собой. Помимо воли. Откуда-то, не пойми откуда.
        В самом начале… игры?.. - он упал и травмировал руку. А дальше - через боль, через «не могу», на одном только «должен», потому что команда на него рассчитывала - играл. Но все же это оказалось выше его человеческих сил. Откуда она это знала и поняла? А спроси! Ведь даже примерно не представляет правила игры, и не интересовалась никогда, и даже не возникало мысли по телевизору посмотреть. Но картинка сложилась мгновенно - из наблюдений, разговоров за чаем. Абсолютно точная и яркая картинка.
        - Стёп… - ее ладонь идеально облекла его бицепс. - Ты не виноват.
        Он обернулся. Вблизи его ресницы кажутся ненастоящими. Таких пышных, длинных, черных ресниц у парней не бывает. А он еще взмахивает ими…
        И это - совершенно определенно запрещенный прием. В пару к теплому гладкому бицепсу под ее ладонью. Потому что в следующий миг они целуются. Безо всяких там «только губами, без языка», «я только в краешек», «рот не раскрываем, и все норм».
        С полным ощущением, что они это делали раз сто до этого. Ровно совпав и попав во все. В том числе и кончиком языка в пломбу на верхней шестерке справа.
        И именно в этот момент Тура вдруг понимает, где у нее главная эрогенная зона. На руке. Когда тугие шелковые волны скользят по ладони и между пальцами. И что его руки на ее спине - горячие едва выносимо. И оттаивает от них что-то. Тает. Течёт.
        Разсовпали они, когда горячие руки стали наглее. И переместились на грудь. А там не оттаяло еще. Или да. Или нет.
        У него колючая небритая щека. Об этом сообщает пощечина. Степан поджимает и без того узкие губы и сощуривет свои роскошные ресницы. Недоуменно. Презрительно.
        - Секс-услуги не входят в стоимость проживания! - Тура тоже умеет быть презрительной.
        - Я доплачу.
        Получи вторую пощечину! И ресницы, и губы - в узкую линию.
        Тура вскакивает на ноги. Сказать бы что-то, но ничего на ум не приходит.
        - Держи свои руки при себе!
        Уже у двери ее настигает его тихое:
        - Здорово целуешься.
        Дверью она хлопнула. Музыки больше слышно не было.
        *
        Двадцать два… двадцать три… двадцать четыре… двадцать…
        Со счета его сбил звук. Шумный выдох. Пришлось прерваться и встать. В дверях кухни стояла Елена Павловна собственной персоной. В тонком халате до колен. И бюст он весьма щедро демонстрировал. Практически не оставляя места для фантазии. Степка вытер шею полотенцем. И проклял себя за то, что не надел футболку. Привык заниматься с голым торсом - так удобнее. Судя по взгляду Елены Преужасной - пора отвыкать.
        - Ой, Степочка, не смотрите на меня, я не накрашена!
        Угу. А красная помада - это ему мерещится, видимо.
        - Вы прекрасно выглядите, Елена Павловна.
        Зря сказал. Но уже поздно. Она вплыла, дыша жаром и гелем для душа. Степе осталось только прижаться к стенке. Он вдруг понял, что чувствуют девчонки, когда к ним клеятся на улице не совсем трезвые и очень наглые парни. И это при том, что он сам - сто девяносто три, девяносто пять и может вломить. Но не тетке же с красной помадой и в коротком халате?
        - Степа, вы завтракать будете?
        - Спасибо, - Степан бочком стал пробираться к выходу с кухни. - Я уже позавтракал.
        - Да что вы там ели? Пару бутербродов всухомятку? Давайте, я вам приготовлю вкусный омлет.
        - Еще раз спасибо, но ваша дочь покормила меня кашей.
        Елена Преужасная что-то шипела неразборчиво, но Степка уже быстро шагал по коридору в сторону своей комнаты. И не как не мог сообразить: он правильно ответил или нет?
        *
        - Здрасти.
        Начало разговора уже изумило. А уж внешность собеседников - тем более. Точнее, собеседниц. С все возрастающим удивлением Тура наблюдала за парочкой за порогом: две юные нимфы в скинни, кроп-топах и омбре (1). Лет двадцать от силы - каждой, не на двоих. Всех соседей по подъезду Тура знала, эти - не из их числа.
        - Чем могу помочь, девочки?
        Девочки переглянулись и выдали хором, но со стыдливым румянцем.
        - А Кос дома?
        Соображалось Туре после рабочего дня неприлично долго. Но сообразилось. Глаза сузились.
        - А вы к Степану Аркадьевичу по какому делу? - собственный голос слышался противно-скрипучим.
        - А мы… - нимфы еще раз переглянулись. - Это… - хихикнули снова слаженно. - Автограф хотели взять!
        Фанатки. У Степаши есть фанатки. Да боже ж мой. Какую знаменитость приютили. Какая честь. Дальше командовал разлив желчи внутри одной конкретно взятой квартирной хозяйки.
        Тура отступила на пару шагов и для порядку стукнула по косяку костяшками пальцев.
        - Кузя! Кузьма! Сундук украли! В смысле, к тебе дамы пришли. С визитом.
        Открывшаяся дверь явила за собой совершенно ошалевшего Степана Аркадьевича Кузьменко в домашнем - футболка и спортивные штаны. И учебник из дедовой коллекции в руке - сессия у Степана Аркадьевича, потому и сидит вечерами дома.
        Степан переводил недоуменный взгляд с девушки в черном на парочку за порогом.
        - Поклонницы вашего таланта, Степан Аркадьевич, - медоточиво проворковала Тура. - Жаждут припасть и облобызать.
        - Чего?!
        - Степа, вы нам обещали автограф! - зазвучал из-за порога снова слаженный дуэт. А потом пара скинни шагнула через порог, и пришлось посторониться всем - и Туре, и Степе. И в тесном коридоре стало еще более тесно, чем было до того.
        - Степа, на последней игре, в «Нева-арена», помнишь? - защебетала наперебой парочка сладких девочек. - Ты сказал, что дашь нам автограф. И расскажешь про игру.
        Дальнейшее Тура проигнорировала. Развернулась и ушла на кухню. Посуда не вымыта. Вон, вилки не вытерты. Но вслушивалась чутко - в девичий щебет, в хихиканье, в его сдержанные ответы.
        И в хлопок двери - спустя минут примерно десять. Значит, в гости не пригласил. Молодец, Степаша. Пять тебе за сообразительность. Тура положила натираемую до алмазного блеска вилку на полотенце и решительно двинулась в сторону двери жильца.
        Степан все еще был в коридоре. Точнее, на границе между своим и чужим. На пороге.
        - Что так быстро? Девушки были настроены на плодотворное общение.
        - Я не давал им своего адреса, - тон жильца был мрачен.
        - Ну что вы, Степан Аркадьевич, - промурлыкала Тура. - Не стоит стесняться своей популярности. Хотя фанаты бывают такие назойливые. Что, в следующий раз сказать, что вас нет дома?
        Степка одарил ее очень мрачным взглядом.
        - Ты мне одеяло обещала.
        С этими словами дверь за либеро закрылась.
        Да. Обещала. А потом что-то со временем не сложилось. А потом это поцелуй нелепый, а потом - негласная война характеров. Но обязанности арендодателя это не отменяет. Одеяло. Да, она обещала одеяло.
        Тура перетряхнула три коробки, прежде чем нашла. Старое, верблюжьей шерсти. Дед говорил, что от его отца осталось. А там же флотские, под два метра.
        Распялила на руках. Ну точно на дядю Степу. От неожиданности совпадения с детским стишком рассмеялась сама с собой. Сама же с собой чихнула от пыли. Таки похоже, что либеро одеялко придется впору. Или надо будет надставлять? Нет, без примерки никак. Зажав одеяло подмышкой, Тура зашагала в гости к дяде Степе.
        И снова стукнула для порядку. Стуку много, а порядка как не было, так и нет. Из-за двери не отвечали. Обиделся, что ли?
        - Можно?
        - Я голый.
        Тура фыркнула и толкнула дверь.
        Он был голый.
        Как-то, в те времена, когда еще была жива сестра деда, зашел у дам семейства Дуровых разговор о мужской красоте. И Клара Корнеевна, вспылив, сказала, что равняться надо на античные образцы. И был снят с полки альбом репродукций коллекции флорентийской Академии изящных искусств. И был продемонстрирован Давид работы Микеланджело. Так вот. Этот самый Давид стоял теперь перед Турой. Стоял спиной.
        От гармонии фигуры захватывало дыхание. Перехватывало дух. Плечи, спина, талия. Идеальные ягодицы чуть светлее остального. Ноги же, наоборот, чуть темнее, потому что волосы. У статуи волос не было. Но пропорции те же. Идеальные. От которых забываешь делать вдох. И пламя поднимается откуда-то снизу, от кончиков пальцев, которые вечно холодные.
        Сначала двинулась копна черных греческих кудрей, явив греческий же профиль. Который через пару секунд превратился в фас. Греческий фас. Анфас. А-ля натюрель.
        Собака. Греческая!
        Тогда же Елена, разглядывая фото статуй, поинтересовалась, а чего это у них такое скромное мужеское достоинство. На момент разговора Туре исполнилось восемнадцать, а Клара Корнеевна уже находилась во власти возрастных деменций… В общем, разговор продолжился - про достоинства. И было сказано, что у древних греков размер ЭТОГО считался чем-то постыдным. И его сознательно преуменьшали при создании статуй. Торжество духовного над плотским. Идеи эллинизма и все такое.
        Степа был не совсем греком. То есть, местами не греком. Одним местом только - но совершенно не соответствовал канонам древнегреческой скульптуры. Фиговым листком не обойдешься. Лопуха бы хватило.
        Огонь медленно поднимается от пальцев на ногах выше. Колени, бедра, живот, грудь. Дышать просто нельзя этим огнем. И взгляд его - прямой. В глаза. Однако, как же сложно смотреть в глаза. И с каждой секундой этого взгляда он все менее и менее походил на эллина. Варвар, как есть. Собака греческая!
        - Нравится?
        Нимфоманские гены проснулись, точно! Наверное, нимфомания передается по наследству. Потому что сейчас Тура была практически готова сорваться с места, сорвать с себя одежду и... И иного объяснения нет - тому, что она стоит и пялится. Пялится на то, что уже можно прикрыть только листом лопуха. И то - если лопух хорошо рос.
        - Твое одеяло.
        Наследие флотских семьи Дуровых полетело в сторону древнегреческого непотребства. И прикрыло. И стало вроде как легче дышать. И получилось повернуться и выйти.
        Уже в спину прилетел звук. То ли смешок, то ли хмык. Не стала разбираться, просто дверью хлопнула.
        Собака древнегреческая кудрявая!
        *
        - Ты что творишь, мать твою!!!
        Что творит, что творит… отжимается! Потому что в комнате места нет.
        Степка недовольно приподнялся с пола.
        - Что не так?
        - Ты хочешь быть изнасилованным?!
        Она стояла в дверях кухни. Футболка серая - чудом. Джинсы привычно черные.
        - А ты собираешься? Я сопротивляться не буду.
        Очень хочется отвести взгляд от гладкого мужского торса. Идеального до самой крошечной мышцы над брюшным прессом. Давид-мать-его-Микеланджело. Или Дискобол-черт-его-дери-Мирона.
        Очень надо. И невозможно.
        - Я пас. А вот Елена Прекрасная не устроит, - Тура демонстративно прошла мимо. - Изнасилует тебя прямо тут, на кухне, не сходя с места. Мне-то все равно. Лишь бы дед не услышал - не для его возраста потрясения. Слушай, трахай ее в комнате, а? И по возможности тише. Она шумная, как в порнухе - насмотрелась. Но можно же рот зажать…
        Степа дослушивать не стал - накинул полотенце на плечи и вышел из кухни. И пообещал себе, что больше без футболки из комнаты не выйдет.
        Но и это решение его не спасло от чаровницы Елены Падлны.
        *
        Степа едва успел закрыть за собой входную дверь, как дальнейший путь ему преградили. Прекрасно. Мало его Матуш на тренировке гонял. И тут на него у кого-то… планы.
        - Добрый… э-э-э… вечер, - Степан попытался изобразить уже отработанный маневр «бочком по стеночке». Не сработало. Елена выдвинулась наперерез всем своим женским достоинством. Нельзя, все-таки, в таком возрасте и с такими габаритами напяливать на себя… вот это. Обтягивающее и блестящее.
        - Добрый, Степочка. Хотите бокал вина?
        Вот после тренировки - самое оно. Лучше не придумать.
        - Спасибо, но мне нельзя.
        - Почему? - картинно распахнув глаза, густо чем-то черным обведенные.
        - Я спортсмен, у меня режим, - Степа попытался отделаться дежурной фразой.
        - Неужели его никогда-никогда нельзя нарушать - этот ваш режим? - она как-то так привалилась плечом к стене, что бюст при этом едва не выпал весь из выреза облегающей блузы с блескучими камушками. НЕ смотреть ТУДА было очень сложно. И Степа посмотрел. И подумал отчего-то, что если дама с такими буферами будет сверху и нечаянно грудями приложит - так и сотряс можно заработать. Тряхнул головой.
        - Нет. У меня игра завтра. Простите, мне надо в душ, - выставив перед собой сумку как щит, Степка и в самом деле ретировался в ванную. И там первым делом проверил крепость защелки. Ничего, надежная. Пришлось по второму кругу принимать душ. Думалось ему под водными струями про наставления Матуша. И еще почему-то о том, темнеют ли от воды волосы цвета льна. И еще о том, что с Еленой Преужасной он окончательно испортил отношения. И с Ту как-то все сложно в последнее время. Лишь профессор им доволен - каждый вечер радует лекциями. И то хлеб.
        *
        После пары гудков скайп оповестил о том, что соединение установлено. Только картинка не появилась. Вместо этого из динамиков послышалось такое знакомое:
        - Вот ведь бисовская машина… как же тут… да чтоб тебя… А, вот!
        И экран ноутбука явил светлый лик Василисы. Поверх цветастого платка, повязанного на ее любимый манер, с узлом на лбу, были надеты огромные Левкины наушники.
        - Вот жеж сотонинская техника! - всплеснула руками Василиса в мониторе. - Пока разобралась - чуть не померла. Ну, здорова, Степка, что ли.
        - Привет, ба.
        - Схлопочешь сейчас, - женщина пригрозила ему пальцем.
        - Прощения просим, Василиса Карповна, - улыбнулся Степан. Соскучился все-таки по Василисе, несмотря на ее тяжелый характер. Родная бабка, вырастила их с Леликом.
        - Как у вас дела? Где Левка?
        - На рынок послала, - Василиса с несвойственной ее движениям неуверенностью поправила на голове наушники. - Рыбу буду на обед жарить. Ты сам-то как? Бледный чего-то. Совсем у вас там солнца не бывает, что ль?
        - Бывает. Но я в те дни могу быть занят.
        Спустя пару секунд Василиса расхохоталась - низким грудным смехом, который не менялся с годами. Оценила шутку, стало быть.
        - Отец как? - вид смеющейся Василисы Карповны доставлял удовольствие. Помнил ее привычно суровой и хмурой.
        - Да помру я с ним, - поджала губы старшая женщина семьи Кузьменко. - К старости совсем характер испортился!
        Тот факт, что Василиса была старше зятя на двадцать с лишним лет, ее не смущал. Свои года она явно не считала. И не менялась с возрастом - по Степкиному разумению.
        - Неужели снова… - осторожно начал Степан.
        - Не! - отмахнулась Василиса. - Эту напасть я ему напрочь отбила. С работой с ума сходит, не вылезает из секции.
        Подперев голову рукой, Степан слушал рассказ о том, как сотона Аркадий - а сотоной у Василисы бывали под горячую руку все, но чаще всего сам Степа - не давал ей житья и делал нервы. Слушал и вспоминал. Как Василиса своему зятю напасть отбивала, Степка помнил очень хорошо - так, словно это было вчера. А и многое, впрочем, другое тоже помнил отлично. Будто вчера, ага.
        *
        Греками были как раз предки по роду Василисы. Точнее, по линии ее мужа, деда Степана со стороны матери. И внешность Степка тоже от матери унаследовал. А она - от своего отца, того самого Константиноса Георгадиса, о котором Степан рассказывал Туре. Был Константинос хрестоматийным одесским портным, только не еврейским, а греческим. Юную Василису, уроженку станицы Копанской, в Одессу привели дела серьезные, комсомольские. Она его за кудри полюбила, а он ее - за стать казачки. А уж потом судьба занесла их в Ейск. Как пели немного позже в одной популярной песне «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский союз». Так вот их домом на всю оставшуюся жизнь стал курортный азовский Ейск.
        В семье поначалу не было детей. То есть, дети были, два мальчика. Но оба недолго. Первый умер в полгода - после прививки. Второй родился мертвым. И только потом появилась на свет Ларочка.
        Василиса утверждала, что это все «грецкая» кровь такая никудышная в дочери дала себя знать. Да что угодно могла утверждать, потому что Константиноса к тому времени, когда Василиса ругала непутевую дочь, уже лет семь как не было на этом свете. Он ушел из жизни спустя год после рождения Степки. Хоронила его, как рассказывала Василиса, половина Ейска. Первый был мастер по мужскому костюму. Людей из парткома одевал. И жили поэтому неплохо, и образование дали Ларочке - в Москву поехала учиться, на искусствоведа, не просто так, птица высокого полета. Да только, приехав после третьего курса на каникулы домой, пала эта птица жертвой белозубой улыбки, залихватского чуба и спортивной фигуры волейболиста местного клуба Аркаши Кузьменко. Да так пала основательно, что пришлось брать академический отпуск. Полугодовалый Степа был оставлен на попечение бабушки и отца, а мать уехала доучиваться в Москву. Образование получила, диплом искусствоведа в кармане, а потом, спустя еще пару лет родился второй сын.
        Василиса крестилась тайком, и смахивала слезу - тоже тайком. Своих мальчишек вспоминала, стало быть. И растила внуков со всем пылом и широтой казачьей души. Не баловала, и ругалась, и кричала, бывало - такой уж характер. Но души не чаяла в своих сотонах.
        Гром грянул, когда Степке исполнилось шесть, а Левке два. Был скандал, грандиозный, Степа помнил. А вот Лева, по малолетству - нет. Тонкая душевная организация искусствоведа Ларочки Кузьменко не выдержала жизни с мужем-тренером и двумя маленькими детьми.
        - Я здесь погибаю, - рыдала она, красиво заламывая тонкие руки. - Я же здесь просто придаток к кастрюлям и пеленкам. Я теряю квалификацию, Аркадий. Давай уедем в Москву, умоляю. Мне предлагают работу!
        Работу, как уже потом, позже выяснилось, предлагал будущий второй муж Ларочки. К нему она, в конце концов, и уехала. Чтобы жить в столице, работать по специальности и не быть привязанной к кастрюлям и пеленкам.
        Василиса дочь прокляла. И через порог плюнула ей под ноги. И даже сказала сакраментальную фразу, что дочери у нее больше нет - умерла Лариса, стало быть, для матери.
        А вот внуки были. Их-то и пришлось тянуть на себе Василисе, потому что Аркадий запил. По черному. Пить он не умел, поэтому быстро лишился работы. Потихоньку стали исчезать из дома приметы состоятельной жизни, нажитые еще при лучшем мужском портном города Ейска.
        Зять пил, теща свирепела, мальчишки притаились и старались по возможности отсиживаться на улице - благо, теплый климат давал возможность пропадать почти сутками на море, лишь по темноте приходя грязными и голодными домой.
        Два года это все длилось. Два. А потом в один день… Степка так и не узнал, что послужило причиной, спусковым крючком, поводом, последней каплей. Видел лишь результат. По его детскому разумению - страшный результат. Терпение старой казачки лопнуло. И отходила она зятя, одной только скалкой отходила, но как! И «скорую» потом сама же вызвала, и показания потом в милиции дала, сопроводив их финальным «Убить бы гада за все. Да рука не поднялась внуков сиротами оставить».
        Нос сломанный Аркадию Кузьменко хирург вправил. Два сломанных ребра срослись. А сотрясение головного мозга средней степени тяжести дало неожиданный эффект. Не пил с того раза Аркадий. Даже по праздникам. И даже пива.
        Василису ходили в милицию отстаивать всей улицей. И заявления писали, и на поруки взять обещали. Замяли как-то дело, в итоге. Но с тех самых пор главой их семьи, царем и судией была она - Василиса Карповна.
        *
        - Я рад, что у вас все в порядке.
        - Да где же ж это в порядке, Степан? - уперла руки в бока Василиса. А потом вздохнула. - Да ведь и правда - в порядке. Все живы и здоровы, а что еще надо? Только тут это, Степа…
        Нерешительные интонации Степке решительно не понравились. Денег просить хочет? Так он дает всегда без разговоров. Да и не нуждаются вроде - и отец, и Лева работают. Получают немного по Степкиным меркам, но стараются лишний раз не просить - гордые. А у Василисы пенсия. Нет, не в деньгах дело. Так в чем же?
        - Лариса звонила, - неохотно продолжила Василиса. - Про тебя спрашивала.
        - Левка с ней говорил? - внутри все подобралось в тугой холодный комок.
        - Да, - короткий ответ Василисы сказал все сам, лучше длинных слов.
        С матерью Степан виделся после ее ухода лишь раз. В возрасте семнадцати лет. И все ему тогда стало ясным.
        *
        Василиса снова плюнула через порог. И не пустила через этот порог. Но Степа вышел сам на голоса. За дверью стояла тонкая, красивая и хрупкая женщина. Ему показалось, она совсем не изменилась.
        - Мама…
        Они гуляли по хмурому ноябрьскому Ейску два часа. И каждая минута этих двух часов слой за слоем смывала все иллюзии, что он копил. Сочинял ведь себя сказки. Они оба с Левой сочиняли. Потому что и Василиса, и отец хранили гробовое молчание по поводу матери мальчиков. «У нее другая жизнь» - вот единственный и дежурный ответ.
        А они фантазировали с Леликом. Левка даже целый альбом нарисовал - как они спасают маму от лап монстра, который ее держит в заточении. Лева всегда был мечтателем. А Степка - нет. А те немногие неизбежные мечты и иллюзии, что были в детстве и юности, растаяли за два часа с женщиной, которую он теперь никак не мог назвать матерью. Даже внутри. Даже про себя.
        Нет, она все говорила правильно. И да, ее можно было понять. Но только эффект был почему-то ровно обратный.
        Степа, я здесь задыхалась.
        Степан, мы с твоим отцом совершенно не подходили друг к другу.
        Степочка, в Москве столько возможностей, приезжай поступать.
        Он кивал. Не спорил. Только от денег, которые она ему пыталась втиснуть в руку, отказался. Потому что кое-что важное очень отчетливо понял.
        У тебя другая жизнь, мама.
        *
        Он-то это понял. А вот Левка, которого Василиса не дала увидеть Ларочке, все продолжал строить себе иллюзии. И Степа мог себе лишь отдаленно представить, какое впечатление произвел на младшего брата разговор с матерью. Лелик был все-таки не от мира сего. И даже армия его не исправила - все равно оказался в оркестре Черноморского флота. Не служба, баловство одно. Да и нынешняя работа - ди-джеем на дискотеках в курортный сезон, и на радио вне его - тоже житейской мудрости Льву Кузьменко в глазах старшего брата - и отца, кстати! - не добавляла. Лишь Василиса, утратившая с годами часть казачьего норова, относилась к младшему внуку почти с умилением.
        Степан попрощался с Василисой - бабушкой назвать был отучен, да и не мог - какая же она бабушка? С Леликом поговорит позже. В конце концов, брату уже двадцать один, и он вполне в состоянии понять, что белое, а что черное. Степка же это в семнадцать понял.
        Укладываясь в постель и натягивая одеяло, которые было длиннее предыдущего, но все равно всех потребностей его нестандартного тела не покрывало, Степан подумал, что, несмотря на всю несхожесть его внешнюю с девушкой с льняными волосами, судьбы у них - чуть ли не по копирку. С мамами не сложилось как-то.
        Нет, при зрелом размышлении и уже почти проваливаясь в сон, Степан заключил, что ему все-таки повезло больше. У него есть Василиса, отец и Лелик. А у Туры - только неумолимо впадающий в маразм дед.
        ______
        (1) скинни - узкие джинсы, кроп-топ - топ, открывающий живот, омбре - метод окраса волос
        (2) Нева-арена - придуманный автором спортивный комплекс
        КАДР ПЯТЫЙ. АЛЬМАДОВАР
        КАДР ПЯТЫЙ.Кто у нас певец женщины? Правильно, Зеленый горошек. Вот сейчас он и возьмет крупный план. Известно, на что и куда.
        У Дуровых были гости. Гости, случившиеся в первый раз за весь период жизни Степана в этой квартире. А раньше, если верить профессору, гости в этом доме бывали часто. А уж при Кларе Корнеевне, которая, судя по рассказам брата и внучки, была почти легендарной женщиной - и того чаще.
        Нынче в качестве гостя присутствовал мужик, который Степе с первого взгляда и категорически не понравился. Совершено необоснованно, без всяких видимых мотивов, но просто вот именно с первого взгляда и до отвращения. Впрочем, свое впечатление Степа засунул куда подальше, а вместо этого принял приглашение к столу, ибо ужин. Как обычно, отменный. Мясо с кашей, любимый Степкин формат, в этот раз в виде свиной подливы с булгуром, а к ней - овощной салат и сырная тарелка. В общем, рай для обжоры.
        Мужик, которого Степа с явным неудовольствием сначала посчитал бывшим учеником Павла Корнеевича, оказался вовсе даже и не профессорским знакомым. А поклонником Елены Падлны. Обмануться, в общем-то, было несложно - подчеркнутая интеллигентность в виде седой кудрявой шевелюры и аккуратной бородки, очки, пиджак в клетку с замшевыми заплатами на локтях - все наводило на мысли об ученом муже. По крайней мере, Степа молодых ученых - а на фоне Дурова гость выглядел очень даже молодым - именно так себе и представлял. А оказался Кирилл Леонтьевич - так звали седобородого - режиссером, ни больше, ни меньше. Членом союза кинематографистов, представьте себе. Между первой и второй порцией Степе снисходительным тоном задали какой-то вопрос, на который либеро ответил, что уже посмотрел все серии «Звездных войн», и на этом его вопросы к кино исчерпываются. После чего интерес к диалогу с ним был мгновенно и демонстративно снова утрачен.
        Да и нужды не было в Степкиных репликах. Кирюля-Кастрюля - так его Степа про себя окрестил - разливался соловьем. Про современное российское кино, про ранешнее европейское, про проклятый Голливуд. Павел Корнеевич закинулся было про «Гараж» и «Кин-дза-дза», выслушал пассаж о творческом фиаско Рязанова, о выдохшемся Данелии и принялся грустно пить чай. Елена Падлна смотрела влюбленными глазами, поддакивала и подливала в чашку. А вот Тура… Тура была белой. То есть белее обычного. Без красок вообще, как снег, только белее. На фоне бледного лица глаза казались синими особенно нарисовано. И веснушки выделялись отдельно сильно, и больше их вдруг стало. Зато рта не стало совсем, губы розовели едва-едва.
        Он поймал ее взгляд и невольно кивнул. Спрашивая будто: «Что? В чем дело? Что случилось? Отчего ты такая?». Тура резко отвернулась. Спросила у деда, хочет он еще пирога с персиками. Но пирога попросила Кастрюля.
        В конце чаепития Степа отчетливо понял: несмотря на то, что режиссер и член пришел в дом как поклонник матери, глаз он положил на дочь. Надо быть слепым, чтобы не заметить взглядов, которые седой бородатый кидал на Ту. И любой нормальный мужик, увидевший сцену со стороны, взгляды эти расшифровал бы однозначно. Так смотрит мужчина, который хочет уложить женщину в постель. Но, похоже, обратил внимание на это намерение только Степа.
        Поскольку ужин затянулся, после него профессор сразу отправился спать, Елена Преужасная - провожать своего кавалера, а Степа - помогать Туре. В последнее время она резко отказывалась от его помощи, и Степан знал причину. И даже все собирался извиниться за тот дурацкий эпизод. За два эпизода, если точнее. И за поцелуй, и за… голого. И не то, чтобы виноват. Нет, совсем не виноват, если по совести. Но все равно, если не извиниться - дело с мертвой точки не сдвинется. Кажется, сегодня как раз подходящий день и настал.
        - Давай помогу.
        - Я сама справлюсь.
        - Да я знаю, что справишься, - а еще не хватало горячего завтрака по утрам, очень просто. Однако каш с утра ему тоже больше не предлагали. - Но все равно хочу помочь.
        Дернула плечом, но промолчала.
        Степка принялся протирать блюдо, на котором еще час назад красовался пирог с персиками. И, вместо извинений, вдруг выдал.
        - Он на тебя запал.
        - Кто? - Ту не обернулась от раковины, но мыть посуду перестала.
        - Козлина эта седая. Как его там. Член который. Леонтьевич.
        Степа ждал, что она рассмеется. Хотя бы усмехнется. Хотя бы… Ну в общем, уж никак не ждал того, что прозвучало.
        - Думаешь, не стою этого?! - Ту резко развернулась.
        - Э-э-э… В смысле… Да не, я не про то…
        - Тощая, бледная, страшная, - она даже пальцы загибала. - Давай. Не стесняйся, говори!
        - Да он старый козел! - взбунтовался Степа. - Такие вечно на молодых девчонок слюни пускают!
        - И единственное мое достоинство - что я еще достаточно молодая… - медленно протянула Тура.
        Степа едва не выронил раритетное блюдо, которое, как ему пару недель назад рассказывали, было подарено деду Павла Корнеевича Матильдой какой-то. Судя по тону профессора, Степа был просто обязан знать, кто эта Матильда такая. Степан не знал, хотел потом погуглить, но запамятовал. А теперь чуть Матильдино наследие не разбил - только сверхбыстрая реакция спортсмена выручила.
        Так, что именно он сказал не по-русски?
        - Ты меня вообще слушаешь?!
        - У нас в семье только дед глухой, - Тура медленно протянула руку, а потом резко выхватила у него из пальцев блюдо. - Не лезь не в свое дело, Кузя!
        Специально так его назвала. Специально, чтобы разозлить. И он разозлился. Потому что дурная донская кровь.
        - Что, нравятся взрослые дядьки?
        - А что, нельзя? - глаза ярко-синие сузились до размеров бойниц. И сейчас оттуда бахнет!
        - У нас свободная страна, - фыркнул Степан. - Да только вот что имей в виду. Этот Леонтьевич явно к своим сединам ничего не нажил, кроме геморроя, гастрита и импотенции. Это все есть - отвечаю. А денег нет.
        - А мне, значит, деньги нужны от него? - вкрадчивостью кобры перед прыжком.
        - Ну, ничего другого в его возрасте предложить уже не могут.
        - Значит, по этой аналогии… - белые пальцы любовно поглаживали край блюда в попугаях и гроздьях винограда. - У тебя, в твои юные годы, есть что-то иное, чтобы предложить женщине. А вот денег, опять же силу возраста, увы… Не дороговато ли вам у нас, Степан Аркадьевич?
        Разговор приобретал все более нелепые и даже абсурдные очертания. Но Степа, ведомый то ли свой упертой бараньей прямолинейностью, то ли известного качества и темперамента донской кровью, выпалил:
        - У меня денег нормально! У меня… у меня… - мелькнула и тут же угасла мысль промолчать. - У меня банковский счет в евро, и там, знаешь, нормально! И деньги все вложены, и работают. И…
        - Что же ты тут делаешь тогда, такой весь из себя состоятельный и в евро?
        Ее интонации были откровенно глумливыми. И объяснять про собственные умозаключения на тему переменчивости спортивной фортуны, травм, вероятности прекращения карьеры в любой момент, о троюродном брате - биржевом маклере из Афин, который очень правильные советы дал в свое время - собственно, и не стоило. И в кои-то веки Степе удалось взять и кровь, и темперамент под уздцы. И ответил спокойно.
        - Ты же внучка профессора, Тура. Хотя бы иногда пользуйся мозгами. Не может быть, чтобы тебе совсем ничего не досталось от дедовых.
        Ушел тоже спокойно. Звук разбившейся посуды настиг его же на пороге комнаты.
        Она смотрела на осколки подарка Матильды Кшесинской. И ты тоже. Сволочь ты, Кос. Какая же ты сволочь. Греческая!
        *
        В декабре город белых ночей вполне можно назвать городом черных дней. Светает в одиннадцать, темнеет уже в четыре. Улицы словно накрывает темным сырым холодным одеялом - и в нем трудно дышать, и думать, и радоваться.
        Серию выездных игр Степка предвкушал. Казань, Новосибирск, Красноярск - в любом из этих городов будет лучше, чем сейчас в Питере. Установочная сессия со скрипом, но сдана, и можно сфокусироваться только на игре. Тем более что игра шла, и даже Матуш хвалил - а уж он на похвалу был скуп, будто деньгами выдавал.
        - В семь в Пулково, - хлопнул в ладони Матушевич. У него даже хлопки ладонями выходили басом. - Не опаздывать. Не бухать. Баб не трахать.
        - Еще бы молоток и гвозди для нимба выдали, - тихо, чтобы не услышал тренер, проговорил Дерягин. - При такой жизни отрастет ведь - как бы не потерять во время игры.
        Степан только хмыкнул. Последнее из числа тренерских предупреждений было для него совершенно излишним. Новое жилье, с многих точек зрения удобное, имело один существенный минус. Баб туда водить было никак нельзя. Причем причину себе Степан не мог объяснить - ни внятно, ни вообще никак. Ну и ладно. Злее в игре будет. Вот так, да.
        *
        Пара за столиком в ресторане индийской кухни походила на не первой свежести влюбленных. Но являлась ли таковой на самом деле - определить было совершенно невозможно. Даже если подслушать разговор.
        - Елена Прекраснейшая, - седой мужчина импозантно целовал своей даме пальчики. - Ты же понимаешь, что это для нас в первую очередь. И для блага этой несчастной девочки!
        - Кирилл, ты не представляешь, - рыжеволосая густо накрашенная дама напротив вздохнула во всю полноту своего пятого размера. - Она совершенно фригидная! Совершенно! Это все Ларс, мой бывший муж. Он был невозможно холодный и закрепощенный. И это все передалось Туре. Я чувствую в ее присутствии холод.
        - Она сдерживает раскрытие твоей сексуальности, царица души моей, - мужчина потерся своей бородой о женские пальцы. - Того факта, что она твоя дочь - не изменить. Меня это невероятно возбуждает - что у такой прекрасной женщины уже есть взрослая дочь. Ты в зените своей женской силы, о, Елена. Но она, твоя дочь… она сдерживает тебя.
        Кирилл Леонтьевич нес откровенную чушь и развешивал отменную лапшу. Но эта лапша весьма органично располагалась на ушах перезрелой озабоченной дуры, что сидела напротив. Однако девочка у нее - до мурашек. Взгляд - лед, губы - презрение. Такие особенно хороши в оковах. Таких особенно приятно ломать. Чтобы презрение в глазах сменилось покорностью и мольбой.
        - Я понимаю, - она гулко вздохнула, демонстрируя все богатство декольте. - Такого мужчину, как ты, не может привлечь такое невзрачное недоразумение, как Тура. Но если ты считаешь, что надо…
        - Надо, королева моя, надо! - он пылко поцеловал запястье. - Ты же прочла ту книгу, что я тебе дал. Индийского автора?
        Книжку Елена не осилила дальше третьей страницы. Только картинки посмотрела, картинки ей понравились. Задорные, с огоньком.
        - Читаю, - она скромно потупилась на всякий случай. - Не быстро. Потому что очень внимательно.
        - Ты настолько же умна, насколько красива, - усы кокетливо защекотали женское запястье.
        А на стол лег ключ.
        - Завтра у меня сутки. Отец спит без слухового аппарата и ничего не слышит. Тура обычно приходит к восьми.
        - А этот… верзила-идиот?
        - Квартирант уехал на какие-то соревнования, - поджала губы женщина.
        - Ну тогда не переживай, цветок мой! - еще один демонстративно пылкий поцелуй пальцев, унизанных недорогими серебряными кольцами. - Все будет в лучшем виде!
        Рассталась пара вполне довольная друг другом. Правда, представление о том, что будет происходить в одной коммуналке Адмиралтейского района, у них сильно разнилось. Кардинально даже.
        Елена восхищалась этим мужчиной, он был ей нужен, необходим. Он говорил прекрасные вещи, будоражил ее воображение, был богат и умен. Остальное ее не интересовало.
        Мужчина же был заинтересован совсем не в ней.
        *
        На Питер упала метель. Или напала - так точнее. Злая, порывистая, декабрьская. Питерская. Степан наблюдал метель из окна такси. В машине тепло, и мягко поет «Ретро FM» про «на дальней станции сойду». Через несколько часов Степа тоже сойдет на очень дальней отсюда станции.
        В стекло зарядило снегом - словно огромная невидимая рука кинула прицельно снежок. Степа даже вздрогнул. И поежился. Несмотря на тепло салона, вьюга за стеклом вызывала озноб.
        - Шоб у меня с женой так стояло, как Московский сейчас стоит! - с неповторимым одесским выговором выругался таксист. - Час тут прокукуем. Во сколько-таки рейс, вы сказали?
        - В восемь сорок.
        - Восемь сорок - не семь сорок, успеем!
        Смешно мужик пошутил. Но смеяться не хотелось. Или не достало сил. Вдруг.
        К тому моменту, когда машина добралась до Пулково, Степе было уже конкретно нехорошо. Но он еще питал надежды и иллюзии. Что просто творогом траванулся. Что в машине укачало. Что это…
        - Грипп, - вынес безжалостный вердикт Кароль. - У него тридцать девять и одна.
        - Твою мать, Кузьменко, ты нашел, когда болеть! - привычно заорал Матуш. В ответ Степа совершенно без злого умысла и абсолютно неконтролируемо блеванул тренеру прямо под ноги. Немного полегчало.
        - Черт… - это убедило Матушевича лучше всяких слов. - Артур, может, его в больницу? На замену я Трифонова оставлю. Или Панкратова. А Кузьменко что-то выглядит совсем неважнецки.
        - Я в порядке, - прохрипел Степа.
        - В полном, ага! - врач шлепнул его по спине, и Степан едва сдержал еще один рвотный позыв. - Так, Кос, слушай, - Кароль принялся что - то чиркать на невесть откуда взявшемся листе бумаги. - Лечение я тебе распишу. Сейчас выпей это, - в крышке термоса уже размешивали какой-то порошок. - Пей. А потом такси вызови.
        - Точно в больницу не надо? - Матуш подозрительно смотрел на своего бледного либеро, который мелкими глотками пил приготовленное врачом лекарство. - А то сейчас-то я выкручусь. А после Нового года у нас…
        - Оклемается! - беспечно отозвался Артур. - Это желудочный грипп. Главное - правильный питьевой режим и покой. Через неделю будет как новый.
        - Я прилечу, если что… - Степа вернул крышку Артуру. Пальцы постыдно дрожали почти альцгеймеровским тремором.
        Матушевич лишь рукой махнул обреченно и буркнул что-то под нос.
        - Лежи дома и читай общую неврологию, - беззлобно отшутился врач. - В этом году у тебя игра закончилась. Вызывай такси, а мы пошли на регистрацию.
        Впрочем, вопреки собственным же словам, Артур проводил Степку до такси, помог дотащить сумку, проконтролировал указанный водителю адрес и на прощание проверил пациенту пульс. А дальше Степа провалился в сон.
        *
        Этот вечер мало чем отличался от любых других, разве что погодой. Еще с утра в голове внезапно оформилась мысль, что совсем не гуляет и вообще никуда не выходит. Дом-работа-магазин-дом - вот и весь маршрут. Но к вечеру эта мысль трансформировалась в другую. Погода гадская до безобразия, и усталость валит с ног. Поэтому - по стандартному маршруту.
        Дома она, как обычно, заглянула к деду, но он уже лег спать. Привычка многолетняя - отбой в восемь, подъем в пять. Ну и отлично. Даже есть не хотелось. Спать-спать-спать.
        Тура толкнула дверь и замерла на пороге от изумления тем, кого увидела в своей комнате.
        Это замешательство стало для нее роковым.
        КАДР ШЕСТОЙ. ЛАРС ФОН ТРИЕР
        КАДР ШЕСТОЙ.Картинка кажется абсурдной, как в фильмах фон Триера. Но в жизни и не такое бывает. Увы - уже не от Ларса, а от меня.
        Степан с трудом сообразил потом, кто, что и где - когда водитель разбудил. Пришлось оправдываться даже. Что нет - не пьяный, не обдолбанный, просто вирус, вот деньги. Был, наверное, убедителен - потому что таксист сумку ему выгрузил и до парадной донес. И пожелал быстрее поправиться. А потом уехал. И надо как-то собраться с силами и втащить себя и сумку на третий этаж. По этим огромным дореволюционным пролетам.
        Квартира встретила темнотой и тишиной. Который час - да кто ж его знает, сам Степан и в пространстве, и во времени потерян. И темнота эта. Полярная питерская ночь. Те-мно-та.
        И хрен с ней. Сейчас еще порошка накатит: Артур сунул в карман - и спать-спать-спать. Тем более, в квартире тоже все спят. Похоже на то очень.
        Сумку оставил в коридоре - сил нет тащить в комнату. Ему бы до кухни дойти и чайник поставить. Но на половине дороги решил, что к черту все. Сон - лучшее лекарство. Спать, спать, спать.
        Звук вонзился в его почти спящий мозг острой раскаленной иглой. При том, что звук был тихий. И вообще показался послышавшимся. Галлюцинацией. Глюком. Степка даже успел сделать пару шагов в сторону своей комнаты, но тут он повторился. Глюк. В смысле, звук.
        Степан обнаружил себя ровно рядом с комнатой Туры. И звуки шли оттуда. Мужской голос. Там говорил мужчина. Негромко, но эмоционально.
        Синеглазая презрительная блондинка не так холодна, как изображает. И приглашает к себе поздних гостей - особенно когда в квартире никого нет, глухой дед не в счет. А что бы нет? Дело молодое, норвежское. Степан почти заставил себя сделать шаг, но там снова что-то сказали - за дверью Туры. И Степка узнал голос, даже не голос - интонацию. Узнал головой, а рука уже толкала дверь. Да быть не может, чтобы Тура и этот Член Леонтьевич - вместе?!
        Дверь открылась бесшумно.
        За дверью был ад.
        Это Степа понял сразу. Потому что первое, что он заметил своим едва теплившимся сознанием - это женская грудь, розовый сосок и веревка аккурат под ним, которая грубо перетягивала белую кожу. «Больно, наверное», - вяло трепыхнулось в голове. А потом мозг вдруг врубился в полную силу. И осознал все - минуты хватило.
        Тура лежала на письменном столе, с которого было сметено все. Из одежды на ней были только трусы - черные и простые. И еще веревки и кляп. Кляп во рту, а веревки - по всему телу. А еще в комнате был Член Леонтьевич. С какой-то черной штукой в руке - ее Степа рассмотреть не успел. Потому что события теперь стали происходить быстро. Очень быстро.
        Очень быстро Степан слева вломил Кастрюле, и тот выронил непонятную штуку из руки. И почему-то решил, и тоже быстро - что козлину нельзя тут бить - и поволок на лестничную площадку. За Степана решал в эти минуты кто-то другой - адреналин и желудочный грипп, наверное. И дикий, панически взгляд Ту. И веревки на ее теле. Ей же больно.
        Кастрюле тоже наверняка было больно, когда Степка его бил. Кулаками - первые несколько ударов. И пинал ногами - потому что эта мразь упала и скулила. И от этого скулежа хотелось еще сильнее пинать и бить. Но очередной раз занеся ногу, Степан вдруг вспомнил, что она - там. В веревках и с кляпом во рту. И ей - наверняка - еще больнее. Еще страшнее. И, пнув напоследок хрипящее тело, Степа рванул обратно в квартиру.
        Дальше - на каких-то инстинктах. Не помнит - как развязывал, что говорил. Единственное слово, которое помнил, как произносил: «Не бойся». Когда последний узел поддался его пальцам, Тура тут же вцепилась в Степу. Вцепилась мертвой хваткой, так, что он не сразу про кляп вспомнил. Честно сказать, про него Ту раньше вспомнила, вытащила и отшвырнула. А потом снова вцепилась в шею. Не плакала, нет. Держала не по-женски крепко и дышала часто.
        Именно в этот момент Степан вспомнил про лестничную площадку.
        - Ту, я… он там. Это…
        Ему чуть не свернули шею. Она вцепилась еще мертвее и замотала головой.
        - К черту его, Степ.
        По лицу елозили ее волосы. Мягкие, оказывается.
        - Я как раз и это… к черту его и отправлю. Ту, отпусти.
        На уговоры ушло еще пять минуть. Но время было упущено. На площадке Степку ждали пятна свежей крови и звуки торопливых и неритмичных шагов. Можно догнать, но адреналин именно в этот момент прекратил свое действие. И сразу стало тяжело стоять, дышать и думать. Едва смог закрыть за собой дверь. Каждый шаг давался с трудом. И взгляд фокусировался едва-едва.
        Тура. Одетая в футболку только, уже стояла рядом.
        - Что?..
        - Удрал.
        Он прижался спиной и затылком к стене. Герой сейчас грохнется. Или блеванет. Или сначала блеванет, а потом грохнется.
        Его ладонь толкнула на последних остатках сил дверь. Пара шагов и он упал на кровать. В первый раз в жизни чувствовал, что сил нет. Совсем. И нет ничего в этом мире, ради чего он сможет сейчас встать с кровати. Ему нужны сон и обильное питье. Это рекомендация доктора.
        - Степ… - раздался тихий голос.
        - Дверь закрой входную.
        Послышалась шаги, потом щелчок, потом снова шаги.
        - Закрыла.
        Сил ответить не было. Он неумолимо проваливался в небытие. Но все-таки почувствовал ее руки. Только сделать нечего не мог, когда она легла рядом и обняла.
        - Ту, я болею, - получилось все-таки произнести несколько слов. - У меня грипп. Я заразный.
        Она ничего не сказала. Вместо ответа стащила с него толстовку и футболку. Потом кроссовки.
        - У тебя жар.
        -Угу, - говорил кто-то другой. Сам Степка уже давно вырубился. - Я же говорю - грипп. Иди к себе. Заразишься.
        - Нет.
        Женские ладони прижались к груди. Удовольствие от этого было почти животным, на уровне одних инстинктов.
        Прохладные руки в области сердца, ноги холодные к его ногам - кайф. Все тело сзади, за спиной - восхитительно нежаркое. Душная пелена фебралитета (1) потихоньку сползает с сознания, и даже вот-вот родится какая-то умная мысль, но - фиг вам. Степка отрубается. Сдается в объятья глубокого целебного сна.
        Он такой горячий, что плавится все. Извечный холод внутри. Снега под кожей, ощущение тотального одиночества и ненужности. На каком-то клеточном уровне вбитое знание, что случилось что плохое - рассчитывай на себя. Даже веревки, еще недавно впивавшиеся в тело, сгорают от этого жара. Как и вся та грязь и мерзость, что творили час назад с ней. Он такой горячий, что сжигает все плохое. И остается только тепло мужского тела рядом, мерное дыхание и ощущение покоя.
        Тура засыпает, крепко обнимая своего спасителя, квартиранта и просто обалденного парня Степку Кузьменко.
        ***
        Утро случилось трудным и отчасти беспамятным. Потом память стала возвращаться - неохотно и будто делая одолжение. Степа не торопился открывать глаза и лежал тихо, сверяя показания памяти с ощущениями собственного тела.
        Дорога, аэропорт, вердикт Кароля - это более-менее четко. Потом провал. Потом… потом самое интересное. Член Леонтьевич в роли насильника. Степка его бил? Сильно бил, вроде. Пошевелил пальцами на ногах и руках. И то, и другое подтвердили, что были используемы накануне именно по этому назначению.
        Черт. Не глюк значит. Не бред температурный.
        Рискнул открыть глаза. В постели он один.
        А засыпал вчера вроде с Турой. По крайней мере, последнее, что помнилось - ее холодные пальцы на груди. А теперь вот один. Да тут и не уместиться вдвоем - на койке этой. Степка сдался и сел на постели - может, в вертикальном положении будет лучше думаться? Тело отозвалось ломотой, а он ему в ответ - стоном. И, словно звуков этих и ждали - открылась дверь. В комнату вошла Ту. В руках ее был поднос. С него пахло чем-то теплым и нужным.
        - Привет.
        - Привет, - закашлялся, подышал хрипло, снова закашлялся.
        - Я принесла тебе лекарство.
        Все, тут мозг категорически заявил, что без порции калорий соображать отказывается. Степка протянул руку и сцапал чашку. От нее шел горячий пар и пахло медикаментами.
        Степка выхлебал больше половины, когда Тура подала голос.
        - У тебя из куртки выпал пакетик. И бумажка с назначением врачебным.
        - М? - ничего умнее сказать пока не мог.
        - Я порошок развела, и в аптеку сходила, - Тура кивнула на упаковки с лекарствами на подносе.
        - Спасибо, - тупить получалось качественно. Думать - вообще никак.
        - Как ты себя чувствуешь, Степа?
        Офигеть у них светская беседа. Особенно в свете произошедшего вчера.
        - Нормально, - допил в один глоток лекарство. И понял, что, в общем-то, жить можно. И даже нужно. - А ты… как?
        - Нормально.
        «Повторюша тетя хрюша», - так говорили в его детстве. Степка наконец-то повернул голову и посмотрел ей в лицо. Оказывается, она уже сидела рядом. Как в тот раз, когда целовались. Так, нет, не то воспоминание.
        - Слушай… - он потер умеренно и тупо ноющий висок. - А с фига ли ты его вчера пустила? То есть нет, не то хотел сказать. Как оно вчера все… Нет, ты не отвечай, если не…
        Башка не соображала совсем. И подал голос мочевой пузырь. И в душ бы надо. И вообще - жрать чего-то хочется. А он сидит тут и разговоры ведет. Но надо, наверное, спросить. Не, точно надо.
        - Степ… - Тура аккуратно поставила поднос на пол. - Степка…
        А потом положила голову ему на плечо и притихла. Ему даже в туалет перестало хотеться.
        - Ту, я так не понимаю, - рука сама собой легла на ее худенькие плечи. - Словами скажи.
        - Это вот ты мне скажи, - она вздохнула, и стало щекотно в шее. - Скажи мне, как так может быть, что мать дочь свою ненавидит? Может, я ей не родная, а, как думаешь?
        Степка смог издать только нечленораздельное мычание. Логику он пока не улавливал - если она в словах Туры была, конечно.
        - Смотри, - на ее раскрытой ладони лежали ключи. - В коридоре нашла. Это ключи бабушки. У нас два комплекта запасных было - бабушки и Клары Корнеевны. Клары комплект я тебе отдала, а бабушкин лежал в комоде. Недавно куда-то свои ключи засунула, торопилась, хотела запасные взять - а их нет. На том месте нет, где всегда лежали. Пришлось все-таки свои искать, на работу чуть не опоздала. А оказалось… понимаешь… - она подкинула ключи на ладони, а потом уткнулась лицом ему в плечо. - Она этому уроду ключи сама дала.
        Внутри стало так горячо, что желудочный сок вскипел, наверное. И подкатило к горлу, и пришлось дышать носом часто. Продышался.
        - Слушай… - пальцы сами собой сжались на тонком плече в черной футболке. - А он что-то успел… ну… он тебе сделал что-то?
        Вопрос был на грани приличий, а, может, и за ней, но ответ был Степке нужен. Очень нужен. Чтобы понять для себя - он совсем дурака свалял, не добив скотину, или с этим дальше можно жить.
        - Он связал. Рот заткнул. Ла...пал… - Тура шумно выдохнула и подышала носом, как он только что. Степка же, наоборот, дыхание задержал. - Гадости всякие говорил - что делать будет. Шлепнул пару раз - но рукой, и не очень больно. Все. А… - тут она вздрогнула всем телом. - Степ! Он же там камеру поставил и снимал!
        Так, это требовалась осмыслить, но не в текущем состоянии.
        - Разберемся, - оказывается, на подносе был еще бутерброд с маслом и сыром. И вторая чашка - с чаем. Ими Степа и занялся. - И с Падлной разберемся.
        - Бесполезно, - щека Туры так и продолжала прижиматься к его плечу. Впрочем, жевать и пить чай это Степке не мешало. - Ее не исправишь. Она же у меня жениха увела.
        Остатками бутерброда Степа чуть не поперхнулся.
        - У деда был ученик - из числа последних. Его звали… Неважно, в общем. Мне было двадцать. Ему - тридцать четыре. Я влюбилась. Смертельно. Знаешь, как можно влюбиться сопливой малолетке во взрослого мужика. Хотя тебе-то откуда знать? - Степка согласно кивнул и проглотил остатки бутерброда. Ему снова очень захотелось в туалет, в душ и еще чего-то сожрать. Но он точно знал, что прерывать исповедь на таком месте своими низменными потребностями нельзя. - У нас была возвышенная любовь, вполне земной секс и предложение руки и сердца. Даже дед одобрил и благословил наш союз. А потом я его застала нажаривающим Елену прямо на обеденном столе. Прямо везет мне… на столы.
        Она всхлипнула. Степке осталось только обнять крепче. Что тут еще сделать-то можно? Про Падлну он, в общем-то, давно все понял. Когда молчать стало совсем невозможно, Степа наморщил лоб и выдал.
        - Знаешь, бабка моя как говорит - жизнь ненужных людей из твоей жизни убирает. Это она про мою мать так говорила.
        - Степа… - Тура ахнула неверяще. - У тебя тоже…
        - Слушай, Ту, - Степка сдался зову плоти. - Я в туалет хочу - песец как. И в душ мне надо. И еще это…
        - Овсянки? - она подняла голову и улыбнулась - грустной улыбкой, но Степа и этой был рад.
        - Если это не сильно нагло с моей стороны.
        - Степ, ты меня вчера спас. Проси все, чего хочешь, - улыбка стала уже не такой грустной.
        - Тогда овсянка на молоке и два яйца. Вкрутую.
        - Будет исполнено, Степан Аркадьевич. Иди уже, пока не обмочился.
        ***
        Завтракал Степка стоя и на кухне. Оказывается, профессор уже откушал и работал. А Тура…
        - Ты не работаешь сегодня?
        - Я позвонила и сказала, что заболела. Выслушала о себе много лестного, но… Неважно.
        Вопросов на тему работы Степа больше задавать не стал, вместо этого попросил добавки каши.
        - Ту, слушай… А ты деду… не…
        - Нет.
        Ответ был короткий, как и были краткими рваные движения, которыми она вытирала чашку. Ну и правильно, так-то. Чего старичок сделать может? Только расстраивать лишний раз.
        Финал завтрака был испорчен явлением Елены Преужасной. Она возникла в проеме кухни разгневанной фурией.
        - Тура, что тут произошло?! Мне звонил Кирилл, сказал, что его избили!!!
        - Избили? - даже Степану стало страшно от голоса Туры. И от того, как она медленно приближалась к Елене Павловне, стоявшей в дверях. И вспомнились почему-то слова Ту про неродную мать. Это было бы отличное объяснение. Потому что более непохожих друг на друга женщин трудно было представить: молодящаяся перезрелая дама в ярком макияже, нелепых обтягивающих шмотках и нервной струной натянутая беловолосая тонкая девушка. - Он пытался меня изнасиловать!
        - Ой, Тура, - Елена Падлна даже сдула со лба несуществующую прядку. - Это все твоя фригидность и потаенные сексуальные фантазии. Ты все это себе придумала.
        - Придумала?! Ты своему любовнику дала ключ, чтобы он надо мной… меня… ты тварь!!!
        У Степки молниеносная реакция. И руку он перехватил - еще на полпути до щеки Туры.
        - Больно! - взвизгнула Елена Преужасная.
        - Детей надо бить, когда они поперек лавки лежат, - Степа поразился, как спокойно звучал его голос. - А когда вдоль легли - уже стыдно и бесполезно.
        - Отпусти руку!
        - Вы меня поняли?
        Она только кивнула с бессильной злобой. И, как только Степа разжал пальцы, вылетела с кухни.
        - Ты видишь? - вздох Туры был тоже обессиленный. - Это точно она.
        - И пофиг. Пошли с камерой разбираться. И спасибо за кашу.
        Впрочем, разбираться там было не с чем. В смысле, не по мозгам ни Степке, ни Туре. Камера была, на треноге, но что там внутри и что с этим делать - ни сном, ни духом не ему, не ей. Убрали в шкаф, а потом Степка отправился соблюдать постельный режим, а Тура - заниматься делами по хозяйству, которых всегда много.
        _______
        (1) фебралитет - повышенная температура тела
        КАДР СЕДЬМОЙ. ЭМИР КУСТУРИЦА
        КАДР СЕДЬМОЙ.Вопрос решается с помощью белой кошки и черного кота. Потому что свидетели есть.
        - Степан Аркадьевич Кузьменко?
        Мужчина по ту сторону порога всем своим видом сообщал, что он человек серьезный. Так к нему Степка и отнесся.
        - Да, это я. Чем обязан?
        - Иваницкий Сергей Юрьевич, - ему протянули визитку. И, пока Степка изучал ее, добавил: - Адвокат Кирилла Леонтьевича.
        Вот оно как, значит. Адвокат. Ну что же…
        - Прошу, - Степа приглашающим жестом махнул в темноту коммунального коридора. - Проходите.
        Уже в его собственной комнате Степе объяснили цель визита. Дражайшего Кирилла Леонтьевича избили. Нанесли телесные повреждения средней степени тяжести, и это подтверждено официальной медициной, вот копия. И, стало быть, вы, Степан Аркадьевич, имеете полную вероятность попасть под статью.
        - А вы в курсе, что он сделал? - Степкин голос звучал резко.
        - Простите? - адвокат моргнул.
        - Он связал девушку и пытался ее… над ней… мерзость!
        - Девушка подала заявление в полицию? - сразу же поинтересовался адвокат.
        - Нет. Насколько я знаю.
        - Тогда не о чем говорить. А вот факт избиения моего клиента документально подтвержден. И …
        - И?! - Степка сообразил наконец-то. Что с него чего-то хотят. Теперь осталось понять - что.
        - Кирилл Леонтьевич готов рассмотреть вопрос о том, чтобы он не подавал заявление. В обмен на возврат его камеры и моральную компенсацию.
        Сумму моральной компенсации Степе показали на бумажке. Эмоции, которые при этом Степа испытал, все как одна описывались словами, к публичному употреблению не допущенными. С другой стороны, тут место-то и не публичное, частное. Поэтому Степа высказался от души. Сначала нецензурно, а потом внятно.
        - Вы меня слушали, нет?! Он… он… - Степка вскочил на ноги во весь свой почти двухметровый рост. - Он девушку чуть не изнасиловал!
        - Заявления же нет, - скучным голосом произнес адвокат.
        Степа сделал несколько шагов по комнате. Мало места, категорически мало. Взгляд упал на брошенный на кровать лист бумаги.
        - А вы не охренели ли? - он сунул под нос адвокату бумажку с цифрой. - Это очень несмешная сумма.
        - Вы еще скажите, Степан Аркадьевич, что у вас нет таких денег, - с легкой ноткой издевки спокойно ответил адвокат.
        - А вы думаете, что есть?
        - Я не думаю. Я знаю, - Иваницкий демонстративно поправил манжеты рубашки. - Вы успешный спортсмен, у вас контракты с солидными клубами на протяжении последних пяти лет. У вас есть деньги.
        Это другие люди. С другой планеты. Иная форма жизни, основанная не на углероде, а, например, на кремнии. И этические нормы - если таковые имеются - у них совершенно другие. И ему их не понять.
        - У вас все ко мне? - спросил с удивившим самого себя спокойствием.
        - Все. Каков будет ответ?
        - Мне надо подумать.
        Ему милостиво кивнули и удалились, оставив визитку в безраздельное пользование.
        Степа полдня честно думал. Рассказывать Ту или нет. А потом решил, что какого черта тут думать: они повязаны в этой истории оба, и знать она должна. Ужин длился долго и нудно, Елена словно назло пустилась в воспоминания о славном прошлом семьи Дуровых, заставила профессора достать медали и ордена и вспомнить о том, что отец Павла Корнеевича был почетным гражданином города - тогда еще Ленинграда. Степка молча ел и ждал прекращения словесного поноса. На лицо Туры смотреть было почти физически больно. Фальшь, сплошная фальшь, но чувствуют ее только он и Ту.
        - Ту, - он сделал исключение и разговор решил составить у нее в комнате, а не на кухне. Там уже ничего не напоминает о тех событиях - чисто, убрано, на столе ноутбук и журналы с женскими лицами, руками и… прочими частями. «Как ей тут?» - вдруг думается запоздало. Может, страшно, может противно? Покосился на ее лицо. Нет, кажется, все нормально.
        - Что случилось?
        Кажется, Тура о чем-то догадывалась и ждала неприятных известий. Степан со вздохом подтвердил ее опасения и рассказал о визите адвоката. Ту ругалась долго и нецензурно. А потом они сидели на ее кровати и усиленно думали - как им быть дальше.
        - Ты его… сильно побил?
        - Наверное, - пожал плечами. - Средней степени тяжести, так вроде.
        - Черт. Черт. Черт! - Тура ударила кулаком по спинке кровати. - Так быть не должно! Степ, может мне заявление написать?
        - На что? - резонно заметил он. - Надо было сразу. Да и чего там… Не было же ничего. То есть… извини.
        Они сидели еще какое-то время молча. Степка сопел, явно о чем-то усиленно размышляя. А Туре хотелось то ли выть, то ли орать во всю горло.
        Ты живешь с ощущением, что один. Всегда один. И случись что - выплывай сам, рассчитывай на себя, никто не придет на помощь, не вступится. С самого раннего детства так - одиночество и холод. Лишь дед - единственный, кто впрягся за нее по полной программе, прыгнув выше головы, наверное, но вытащил, забрал к себе. Но теперь дед очень старый, и теперь Тура отвечает за него, и будет помогать, и впрягаться, и это не обсуждается.
        А вот сама… Все как прежде. Одиночество. Холод. Пустота.
        И тут появился человек, которого она знает несколько месяцев. И который в страшный момент просто взял - и вступился. Без раздумий взял - и вытащил из ужаса.
        А теперь этому человеку из-за помощи Туре светит уголовная ответственность, если не заплатит деньги. Большие деньги. И у Туры таких нет. Чтобы помочь ему. Мелькнула мысль об антикварном столе. А еще буфет, стулья, второй стол и… И как это все объяснить деду - что его наследие надо продать, чтобы выручить денег? Тогда придется рассказать обо всем. И о роли Елены, и... и у деда не тот возраст, когда такие потрясения проходят бесследно.
        Тупик, просто тупик какой-то. Господи, да есть ли справедливость в этом мире?! Ну ладно, ей-то… На Туре, видимо, проклятие с рождения. А Степка-то чем провинился? Только тем, что помог ей?
        Надо что-то сделать, что-то придумать, обязательно надо. Надо-надо-надо.
        Ее пальцы коснулись его локтя.
        - Степ… а камера? Там может быть… запись?
        Идею они обсудили. Запись может быть вполне. И это… как его… документальное доказательство. Камеру достали из шкафа, да толку-то? Ни Степа, ни Тура представления не имеют, как с этим чудом техники обращаться.
        - Нам специалист нужен, - вынес вердикт Степка. - Грамотный компьютерщик, который разбирается с такими вещами. И чтобы проверенный был. Ту, у тебя нет на примете компьютерщика знакомого хорошего?
        Она медленно покачала головой вправо-влево. Но что-то неуловимо стучало в голове, где-то на периферии сознания. Что-что-что? А потом вдруг закивала - вверх-вниз - быстро и согласно. И одно слово:
        - Яшка!
        Сразу Степа не понял. Ему объяснили позже, после телефонного звонка.
        Больцман не брал трубку долго. Они так и не созвонились после обмена телефонами - Тура закрутилась, да и у Якова, видимо, были более важные дела. А вот теперь оператор сообщил о невозможности установки связи, но Тура упорно тут же нажала на повтор. И тут Яшка ответил.
        - Слушаю, - голос его был не слишком довольный и слегка запыхавшийся.
        - Яша, привет, это Тура.
        - Я уже понял. Привет.
        - Как насчет того, чтобы сегодня встретиться?
        Яшка помолчал, кажется, слегка ошарашенный ее внезапной настойчивостью.
        - Ну давай. Через час нормально?
        - Ага. Нормально. Только я не одна приду, ладно?
        - А с кем? - вот теперь Больцман был точно ошарашен.
        - С другом.
        - Слушай, Тура, я как-то не…
        Надо уговорить Яшку помочь, обязательно!
        - Яш, мне нужна твоя помощь, - голос вдруг прозвучал тихо. - Мне, кроме тебя, не к кому обратиться. Денег просить не буду, не думай. Мне нужна твоя консультация - как специалиста… по компьютерам.
        Больцман ответил после паузы и с легким вздохом - может, показавшимся.
        - Я так понимаю, ноутбук с собой брать?
        *
        Они сидели втроем плечом к плечу за столом в комнате Туры, уставившись в экран ноутбука. Во всей квартире бодрствовали только они. Профессор уже спал, а Елена ушла на встречу с подругой. Или с другом - Туре было все равно, ее отсутствие в квартире сейчас было как никогда кстати.
        Яшка, что-то бормоча себе под нос, колдовал с маленькой штукой, вынутой им из камеры. И для Степы, и для Туры его действия была за гранью возможного и казались волшебством. Только одно им было ясно: этот человек являлся специалистом своего дела.
        - Готово! - довольно воскликнул Яков. - Ну что, включаем кино?
        Степан покосился на Туру, и она кивнула.
        - Включай.
        На экране монитора стала разворачиваться драма недельной давности. Абсурдно мерзкая в своей правдивости картина.
        В комнате суетится седоволосый мужчина с бородой. На столе лежит уже связанная девушка в одном белье.
        Тура выдохнула, ее лицо стало не бледным даже - синеватым. Впрочем, может в свете от монитора дело. Степка молча взял ее за руку.
        Ты должна это вынести, слышишь?
        Третий в их компании смотрела в экран, открыв рот и широко распахнутыми глазами. Хороший мальчик Яша Больцман явно не ожидал увидеть ЭТО.
        Как доставались седобородым какие-то приспособления - некоторые черные и кожаные, некоторые блестящие, а что-то было голубое и перламутровое. Опознать Степка смог только плетку.
        Зато себя опознал очень хорошо. Бледный и едва на ногах стоит, выглядит как покойник. Но это не помешало новому герою сменить жанр картины с порно на боевик. «Хорошо удар слева поставлен», - мелькнула в голове нелепая мысль. А экран уже показывал пустую комнату, в которой не было никого, кроме лежащей на столе почти голой связанной девушки с полными ужаса и слез глазами. Картинка какое-то время не менялась.
        - Это все? - мышиным писком поинтересовалась Тура.
        - Еще не вся запись, - сиплым голосом отозвался Яков.
        Степка только сильнее сжал руку.
        Самое страшное позади, Ту.
        Вскоре картинка на экране снова сменилась. Явился расхристанный герой, произошло освобождение героини и объятья. Оскара паре на экране!
        Еще спустя минуту Яша все тем же сиплым голос оповестил:
        - Все.
        И точно, все.
        Только тут Степка выдохнул - так, что зашелестел страницами гламурный журнал. Тура спрятала лицо в ладонях. А Яков выдохнул что-то - очень эмоционально и не по-русски.
        - А сейчас вы услышали грубое, очень грубое ругательство на идиш, - тоном комментатора произнес Яша. Нервно хохотнул, взъерошил короткие волосы и посмотрел на Степана через голову Туры. - Говоришь, средней степени? Что ж ты так лоханулся, брат? За такое ж убить мало. Или как минимум п*ц в в ж*пу засунуть!
        Тура что-то промычала в ладони, и Яков покровительственно обнял ее за плечи.
        - Ты не виновата, Трубадура, слышишь? Ты СОВЕРШЕННО не виновата. Просто тебе попался на жизненном пути мудак и псих.
        - Очередной, - хлюпнула она из-под рук.
        - Ну что поделать, - картинно вздохнул Яков. - Они когда-то кончатся, правда.
        - Прилетит крестная фея, взмахнет волшебной палочкой и парад уродов в моей жизни иссякнет, - Тура наконец освободила лицо от ладоней. Ее взгляд на картинку на экране был настолько красноречив, что Яков быстрым движением закрыл окно просмотра, а потом и вовсе прикрыл крышку ноутбука.
        - Я лоханулся, факт, - наконец подал голос и Степа. У Ту и этого Якова сложились явно какие-то свои давние отношения - одноклассники же. И сам Степан был тут уже третьим. Не лишним. Но немного случайным. И это ощущение внезапно показалось не слишком приятным. - Но я не в форме был.
        - И слава богу! - воскликнула Тура. - И так дел натворил… то есть, я не то. Я не… Блин. Надо идти в полицию с этой записью, наверное.
        Больцман побарабанил пальцами по плечу девушки.
        - Да тут инкриминировать особо нечего. Уроду этому. А вот Степану - вагон и маленькая тележка что можно пришить. Так. Так. Вот что, ребятки. Я посоветуюсь с мужем тети Риммы - дядей Лёней, он, кажется, еще практикует. Я ему ситуацию обрисую и запись покажу. Можно, Тура?
        Она ощутимо дернулась, сжалась. А потом решительно кивнула.
        - Да, конечно. Если надо для дела.
        - Значит, договорились. Как будут новости - позвоню, - а потом протянул руку Степе. - Молодец. Мужик. Сделал то, о чем я мечтал всю школу. Вломил тому, кто обидел нашу Трубадуру.
        *
        Телефон зазвонил, когда она была занята с клиенткой. Тура всегда включала телефон на беззвучный режим, когда работала. Но сегодня - исключение. Она очень ждет звонка. И плевать даже если на нее пожалуются.
        - Вы пока отдохните, я сейчас, - она легко поднялась с табурета.
        Это звонил Больцман.
        - Привет, - очень старалась, чтобы голос звучал спокойно. Тут же посторонние.
        - Есть новости, - и, после паузы. - Хорошие. - Еще после одной паузы. - Наверное.
        - Приедешь к половине восьмого? - у нее перехватило дыхание. Неужели?! Неужели нашелся выход из тупика?
        - Добро. И пометь себе, - в голосе Яшки вдруг прорезалось самодовольство. - Я люблю «Порто Круз» темный.
        Ей потом пришлось гуглить. И еще пришлось выслушивать нотацию хозяйки о том, что Тура нарушает правила поведения на работе, и личным звонкам не место во время обслуживания клиентов. Тура бросила последний взгляд на экран с красовавшийся там весьма нескромной суммой за любимый напиток Якова Больцмана. Что ж, будем считать это хорошим признаком. Значит, Яшка заработал себе этот портвейн. А истерящая по делу и без хозяйка салона уже откровенно достала. И стало вдруг почему-то все равно.
        - Я ждала очень важный звонок. По-настоящему важный. Я никогда раньше не позволяла себе такого.
        - Есть правила, и никто в моем салоне не будет их нарушать!
        - Если вы не готовы проявлять гибкость, наверное, ее стоит проявить мне. И написать заявление об увольнении.
        Повисла пауза. Светловолосая женщина без возраста явно не ждала такого ответа. И теперь оценивала и взвешивала.
        - Не стоит, Тура, - проговорила негромко. - Бывают обстоятельства, наверное. Надеюсь, вы не будете этим злоупотреблять.
        - Я тоже надеюсь, - свой кивок Туре показался верхом наглости. Но и это ей спустили с рук.
        *
        Вечером выяснилось, что Яшка свой портвейн заработал. Да он ящик портвейна заработал, если честно.
        - Вариант почти беспроигрышный, - Яша отхлебнул из бокала и довольно зажмурился. Он уже пережил объятья от Павла Корнеевича, получасовой допрос о том, как жил все эти годы и поэтому остро нуждался в релаксанте. - Леонтьевич - человек публичный. А такие огласки своих тайн боятся. Он же, типа, большой художник, члена союза кинематографистов и все дела. Поэтому делаем мы так. Я ролик подшаманю. Обрежу Степана. Заретуширую твое лицо, Турыч. Ну и обнаженную натуру, - хмыкнул, - тоже. И передадим этот ролик адвокату. С наказом, что ежели желает битвы - мы готовы. Подаст заявление - выложим ролик на тытуб. Спешите видеть - взрослые игры кинорежиссера. Вангую, будут тьмы просмотров. Еще и бабла с рекламы срубите.
        Степа и Тура переглянулись.
        - Не хотелось бы… до этого доводить, - Степан ответил за двоих - осторожно, но твердо.
        - Да и не дойдет, - беспечно отмахнулся Яша, почти не отрываясь от портвейна. - Засс*т, отвечаю.
        - Я согласен, - Степке идея ужасно понравилась. Тура согласилась после небольшой паузы. План действий был принят на вооружение и начал приводиться в действие. Под португальский портвейн Яков сделал из видеоролика оружие возмездия, записал на флешку и торжественно вручил Степану. После чего они добили бутылку - в основном, Яша и Тура, Степка отказался, мотивируя спортивным режимом.
        Провожать Яшу они вышли оба. Замок входной двери щелкнул именно в тот момент, когда Яков уже надел куртку. В прихожую ступила Елена Павловна. В алой шляпке, не более, не менее.
        - У нас гости? - она знакомым Степке взглядом просканировала Больцмана. И, кажется, осталась довольной увиденным.
        - Здрасте, тетя Лена, - Яков начал говорить до того, как остальные сообразили с ответом. - Яша Больцман, помните?
        - Что-то… что-то не припоминаю… - по глазам было видно, что она и помнит, и думает.
        - Ну Яша же! Яша Больцман! Мы с вашей дочерью в одном классе учились. Вы еще в десятом классе на дне рождения Туры меня около туалета за писю трогали! - тоном заправского ябедника вещал Больцман. - Знаете, я после этого стал бояться взрослых теть. И столько денег угрохал на психоаналитиков, что ужас просто!
        Елена фыркнула. Но все перекрыл гомерический хохот Степы. Тура, чтобы заглушить смех, уткнулась в какую-то шубу на вешалке и в итоге оборвала ее. Яшка стоял страшно довольный собой. Гордый уход Елены в свою комнату был изрядно испорчен.
        *
        Звонок господина Иваницкого застал Степана сразу после тренировки - возобновил по разрешению врача. Степка наскоро вытер волосы полотенцем и провел еще влажным пальцем по экрану смартфона.
        - Степан Аркадьевич, мой клиент снимает все претензии.
        Степе потребовалось некоторое время для осмысления услышанного. Что это значит? Все? Все вдруг кончилось?
        - Все? - переспросил автоматически.
        - Все. И он надеется, что и вы тоже снимаете все… претензии.
        Угукнул безразлично. И очень захотелось вдруг высказаться по полной программе. О девушке, пережившей - он был уверен - очень страшные моменты. И о подлости человеческой. И об алчности. Но вместо этого сказал спокойно:
        - Тогда прощайте.
        - Всего наилучшего, Степан Аркадьевич.
        Опустошение в душе чудно гармонировало с телесной усталостью. Сейчас бы лечь и уснуть. И ни о чем не думать. Но он в одних трусах в раздевалке. И дома Тура, которая ждет новостей. «Упасть и уснуть» придется отложить на потом.
        *
        Они еще раз встречались втроем - уже в ресторане. Отмечали. Пили любимый Яшин портвейн и кушали паэлью с морепродуктами. Тура и Яша устроили вечер воспоминаний, а Степка пил пуэр и слушал. И никак не мог уложить в голове, что это произошло с ним на самом деле. Теперь, когда все почти закончилось.
        *
        - Кирилл, ты не можешь так со мной поступить! Ты что, бросаешь меня?!
        - Елена Павловна, у меня новый интересный проект и совершенно нет времени.
        - Какая Елена Павловна?! Я же твоя Елена Прекрасная, твоя милая девочка, твой нежный цветок!
        - Прошу не звонить мне больше.
        *
        Питер расцветился рождественскими базарами, елками и праздничной иллюминацией. А Степу ждал другой сырой и прохладный приморский город. Внук, сын и брат обещал на Новый год приехать домой. Куплены билет и подарки: шаль Василисе, наушники Лелику и какие-то навороченные акробатические кольца для отца.
        Странно, но уезжать из студеного темного Питера в гораздо более теплый и родной Ейск почему-то не слишком и хотелось. С удовольствием помог Павлу Корнеевичу поставить елку - лысоватую, страшноватую, но зато натуральную. И сам же достал со стеллажа около черного хода фанерный ящик с игрушками - времен очаковских и покоренья Крыма, как отрекомендовал их профессор. И они втроем наряжали елку, и почему-то от этого было тепло. От самого процесса. От запаха хвои. От тонких белых рук, мелькающих между колючими ветками. От осознания, что после наряжания елки будет чай с пирогом.
        И странно хотелось остаться. И встретить смену календаря в этой странной компании - профессора Дурова и его льняноволосой внучки. Только без Падлны, пожалуйста.
        Но его ждали Пулково, самолет и родной дом. В день отлета Степану Аркадьевичу вручили новогодний подарок. Профессор Дуров вручил - собственной персоной и при полном параде, как уж водится: костюм, рубашка, галстук, очки, лысина и слуховой аппарат.
        Подарком оказалась бутылка недорого крымского вина и шоколадка. Пришлось благодарить и ответно одаривать спустя пару часов коньяком. А уже надо в такси и в аэропорт - бегом, практически. С Турой попрощался накануне. Как-то сухо и неловко. И одна ее фраза на прощание.
        - Возвращайся, Кос.
        *
        - Степа, не делай мне нервы! - Левка старательно копировал интонации Василисы. Лежащий на постели младшего брата Степан лишь пожал плечами.
        - Я не делаю тебе нервы. Я тебе поясняю. Что она тебе говорила?
        - Ничего, - Лелик отвел взгляд.
        - А ну не сметь врать старшему брату! - Степан сел на кровати. - Правду выкладывай. Песни пела? К себе звала?
        - Звала, - тихо отозвался Лева.
        - А ты что?
        Младший молчал.
        - Слушай, Лев, ну пойми ты. Она хорошая. Она наша мамка. Но…
        - Я все понимаю, брат, - Лев серьезен. - Правда, понимаю. Но в Москве перспективы. Возможности. Мне… В общем, я думаю пока. И торопиться не буду. И с тобой обязательно посоветуюсь.
        - Спасибо!
        - Я Василису и отца в любом случае не брошу.
        - Вот это правильно! - Степан встал и хлопнул стоящего у окна брата по плечу. А потом неожиданно обнял. У него есть семья. И ценность этого сейчас ощущалась особенно - по-новому и остро.
        КАДР ВОСЬМОЙ. ВИМ ВИНДЕРС
        КАДР ВОСЬМОЙ.В мягких серых, будто слегка пыльных тонах мы видим город и героев. Сверху, как смотрят ангелы и Вим Виндерс.
        Она стояла и просто любовалась. Знакомой высокой фигурой с большой сумкой через плечо. Копна черных кудрей и яркие темные глаза. Тоже смотрит и молчит. И улыбается.
        - Вы к профессору? - Тура, наконец, нарушила молчание.
        - Можно и к нему, - кивнул Степа. - Привет. Я привез тебе магнитик.
        - Круто, - она шагнула назад. - Я о нем мечтала.
        Пришлось сделать пару лишних шагов, чтобы справиться с желанием его обнять. Она помнила, какой его бицепс под ее ладонью. Помнила, как пахнут его волосы. Последние две недели она была занята тем, что скучала по нему.
        *
        - Слушай, ты, по-моему, щеки наела за каникулы, - он традиционно вытирает посуду на кухне. Тура стоит к нему спиной, под щеками он имеет в виду, вообще-то, нечто иное. Определенно округлились… щеки. Джинсы теперь так ладно сидят, туго, в обтяг.
        - А ты не наел? - она смеется и, не оборачиваясь, протягивает кастрюлю.
        - Наел, - вздыхает Степка и принимается надраивать дно. - Меня две недели кормили как на убой. Надо бегать начинать. А то Матуш с меня шкуру спустит. - А потом вдруг изумляет - наверное, Туру, но самого себя в первую очередь. - Не хочешь присоединиться?
        - К чему? - она все-таки обернулась. - К спусканию шкуры с тебя?
        Расхохотался.
        - Нет, тренер сам прекрасно справляется. Бегать не хочешь?
        Она подумала о том, что устает, как собака. Что времени и так ни на что особо нет. И… решительно кивнула.
        - Хочу. Только я быстро не умею.
        - Я после болезни тоже не буду быстро. По лайтовой версии. Ну что, завтра бежим?
        - Может, с понедельника? - по извечной традиции предложила Тура.
        - Завтра и есть понедельник, - назидательно ответил Степан.
        И деваться стало уже совсем некуда.
        *
        Зря Ту наговаривала на себя. Форма у нее вполне себе ничего. Отличная даже форма. Бежит легко, постановка ног правильная, с носка на пятку, руки он ей поправил. Дыхание слабоватое, но хватает. И ему так хорошо и удобно бежать рядом и слушать ее дыхание. И фигура у нее такая ладная - аккуратная. В меру сухая, в меру мяса. Выносливый типаж - если дыхалки хватит.
        Останавливаются посредине моста через Обводный, опираются на перила и дружно смотрят в медленно и вязко текущую воду. Не замерз канал, но вода в нем черна зимней непрозрачной чернотой. Группа уток под мостом сбилась в небольшую стайку в компании ярко-зеленой пластиковой бутылки.
        Тура рядом пытается отдышаться. Не хватает все-таки пока. Воздух белыми облачками вырывается из приоткрытых губ - вполне себе розовых, не бледных. Даже слишком розовых. И щеки тоже. Степан просунул ладонь ей под толстовку. Ну, так и есть!
        - Побежали-ка домой, ты мокрая вся!
        Только поймав ее ярко-синий взгляд, соображает, что сделал. Что его ладонь под ее одеждой, прямо на коже, между лопаток. Там только чуть влажная кожа - и все. Бюстгальтер Тура не носит, значит.
        Спина под его ладонью двигается от ее глубокого вздоха, и он одергивает руку.
        - Так простыть можно, - демонстративно начинается прыгать на месте. - Остываем, Тура. Побежали. А то заболеешь, и твой дед всыплет мне скакалкой.
        - Никто не бьет людей скакалкой! - фыркает она. Кажется, тоже пытается скрыть неловкость.
        - Меня били, - пожимает плечами Степка.
        - Как?!
        - Побежали - по дороге расскажу. Или хотя бы быстрым шагом. Стоять точно нельзя.
        Они все-таки бегут - в очень неспешном темпе. И на ходу Степка рассказывает, как в детстве вместе с соседом Серегой совершили побег в Страну Сказок. По мнению Сереги, эта страна находилась там, где небо сходится с землей, то бишь - за горизонтом. Поэтому сели в лодку, взяли с собой конфет, две бутылки лимонаду и пакет яблок. А, еще четырехлетнего Левку, который обещал, если не возьмут, все бабушке рассказать. И поплыли. Прямо вот в открытое море.
        - И что?! - Тура остановилась как вкопанная. - Что дальше?
        - Ну я же живой, как видишь, - он тронул ее за локоть. - Чего ты? Побежали. Хотя лучше давай на шаг перейдем - до дома всего ничего осталось.
        - Рассказывай, чем дело кончилось! - Тура только что ногой не притопнула.
        - Да чего там - заплутали. Естественно. Берег потеряли. Тут еще и штормить понемногу начало. Левка воет, мне капец страшно, пить хочется, от немытых яблок живот крутит, Серега сидит, молчит и раскачивается - а он эпилептик, между прочим. Хорошо, нас с вертолета засекли, пока еще не совсем стемнело. А потом уже спасатели на катере подобрали.
        - Господи, какой ужас…
        - Не то слово, - согласился Степка. - Василиса меня пару раз успела скакалкой поперек спины огреть. А потом за сердце схватилась, и батя ее еле поймать успел.
        - Знаешь… - Тура остановилась у парадной и полезла в карман за ключом. - Вот за дело ты получил. Хотя скакалкой - это сурово, конечно. Ты… ты к ней как после этого всего относишься? Или она тебе… как мать?
        - Она мне больше чем мать, - Степка забрал у нее ключ и открыл дверь. - Скакалка ерунда, а Василиса - человечище. К тому же, со мной, как я сейчас вспоминаю, иначе и не совладать было в этом возрасте. Пошли, хватит на холоде стоять.
        *
        Тура придирчиво оглядела себя в зеркало. Как там Степка сказал, когда въезжал: «Вчера школу окончила»? Сейчас на ней как раз были вещи времен учебы в колледже. Пестрая сине-красная куртка, короткая шерстяная юбка в клетку. Неужели она когда-то носила такие яркие и дерзкие вещи? Получается, да. И подруги были, и любовь. Все когда-то было. И делось куда-то.
        Тура еще раз проинспектировала свое отражение. Если накраситься… Нет, не надо. Давно уже не пользовалась декоративной косметикой, только уход. И не надо рисковать. А то напугает еще Степана Аркадьевича перед игрой.
        Они не только бегали вместе. Каждое утро Степу ждал горячий завтрак. Причем Тура накануне спрашивала, чего бы он хотел. А по вечерам они подолгу пили чай на кухне - уже после того, как бывала вымыта посуда. Рассказывали всякое разное друг другу - она про клиенток, он про тренировки. Или делились воспоминаниями детства - в основном, Степан. Туре казалось, что она теперь знает их всех - суровую казачку Василису, доброго, но бесхарактерного Аркадия, балбеса Лелика. Лишь о матери Степан никогда не рассказывал. Но уж кто-кто, а Тура могла себе вполне все досочинить по крохам информации.
        И сама тоже кое-что рассказывала. Про учебу, например, в колледже. Про покойную Клару Корнеевну - женщину бездетную, интеллигентную и пытавшуюся хоть из Туры воспитать приличную девушку. На племянницу Клара Корнеевна махнула рукой и, уже находясь под влиянием возрастных деменций, называла, будучи «в сердцах», коротко и совсем не интеллигентно - лядью рыжей.
        Елену Павловну дружба дочери с квартирантом откровенно раздражала, если не сказать, бесила. Шипела неодобрительно, косилась недобро, отпускала язвительные реплики. Тура для себя с изумлением открыла, что у либеро не только реакция острая, но и язык. Пару раз отвечал Елене так, что та шла от возмущения пунцовыми пятнами и ретировалась спешно с кухни. А Степка невозмутимо продолжал вытирать посуду как ни в чем не бывало. Наверное, Василисина школа. Или гены.
        В общем, они много времени проводили вместе. Почти все время, какое бывали дома, так или иначе. Степан даже занимался теперь в столовой, за обеденным столом. Потому что там все условия, можно разложить учебники, хороший свет. И помощники в лице дипломированной медсестры Туры Павловны Дуровой и профессора-нейрофизиолога Павла Корнеевича Дурова.
        Туре пришлось вспоминать, чему ее учили, а дед просто обожал пускаться в пространные рассуждения на любые профессиональные темы. И тогда Степа подпирал голову рукой, Тура ложилась подбородком на сложенные руки, и они слушали. Периодически переглядываясь и улыбаясь.
        А вчера ее на матч пригласили. Точнее, на игру - так правильнее, кажется. И она сейчас даже немножко волновалась. Потому что вдруг поняла, что очень хочет посмотреть, на что он тратит столько своего времени, что занимает все его силы. Что за зверь это такой - волейбол.
        *
        «Нева-арена» была выстроена три года назад. Поэтому и внутри, и снаружи здание поражало - по-хорошему. Планировкой, простором. Удобством для посетителей.
        Тура не рассчитывала, что Степа ее встретит - но он вышел. Но сначала позвонил.
        - Ты пришла? - она только сдала вещи.
        - Ага. Я рядом с гардеробом.
        - Налево и еще раз налево. Встань около служебного входа. Сейчас на пять минут буквально выскочу.
        Непривычно серьезный, предельно просто. И привычный спортивный костюм. Он замер, не дойдя пары шагов. Оглядел снизу вверх, потом обратно. Задрал вверх большой палец и улыбнулся.
        - Кто бы мог подумать, что у тебя такие офигенные ноги.
        Тура подавила безотчетное желание натянуть клетчатую юбку пониже на плотные черные колготы. Вместо этого демонстративно надула огромный розовый пузырь из жвачки. По закону подлости он лопнул, облепив нос и подбородок. Степан расхохотался, растеряв остатки серьезности.
        А потом проверил выданный накануне пластиковый пропуск и принялся объяснять, как пройти на зарезервированное место на трибуне.
        Служебная дверь распахнулась, и из нее выглянул темноволосый короткостриженный мужчина с крупным, если не сказать выдающимся и, кажется, ломанным носом.
        - Кос, ты куда делся? Матуш рвет и мечет!
        - Иду, иду, - Степан развернулся к двери, и тут из нее вышел еще один человек. Не, не человек. Гигант. На его фоне даже Степка казался… маленьким. Сколько он ростом? Два метра? Выше? Наверняка! Тура забыла об остатках жвачки, которые отколупывала с лица.
        - Малой, а ну бегом! - двухметровый рявкнул басом. - Десять минут до начала, а ты чем занят?!
        Через секунду около двери с надписью «Служебная» осталась одна лишь Тура.
        *
        Ее место было в специальной зоне, выделенной для гостей команды - так Туре объяснила соседка, симпатичная блондинка. Крашеная, в отличие от Туры, и не слишком удачно - желтизна заметна сильно. Но девушку цвет собственных волос волновал в данный момент менее всего.
        - Меня Данила пригласил, а тебя кто?
        Тура не особенно расположена к беседе, ей гораздо интереснее разглядывать все вокруг - огромный потолок зала, само… поле? Зрителей, сетку, раскраску пола.
        - Данила - это кто?
        - Данила Дерягин, доигровщик! - кажется, девушка была возмущена тем, что кто-то не знает, кто такой Данила. - А ты, наверное, с Власовым пришла, да?
        - А это кто? - все так же отстраненно спросила Тура. Она жадно вбирала в себя все окружающее. Странно. Но обстановка волновала. Вне головы, непонятно, почему, но какое-то чувство неясного предвкушения разрасталось внутри.
        - Это центральный блокирующий!
        - Центральный кто?
        - Слушай! - Тура получила толчок плечом в плечо. - Ты вообще в волейболе разбираешься?
        - Неа, - покачала головой и надула еще один пузырь. Но тут прозвучал свисток и команды вышли на поле.
        Двенадцать высоких и очень высоких ребят. Ха. Смешные какие трусишки. Интересно, почему у Степки форма другого цвета? А еще он отличается широкой трикотажной лентой, убирающей непокорную копну ото лба.
        На последующие полтора часа Тура себя потеряла. Она не поняла, в какой именно момент. И сколько прошло минут после свистка, давшего начала игре. Но очень, очень быстро она забыла обо всем, кроме того, что происходило на площадке.
        Бах! Со звуком выстрела из Петропавловской пушки - и с такой же, наверное, скоростью - мяч летит в сторону Степкиной команды. Господи, ему сейчас руки оторвет, что он делает?!
        Мягкий кошачий прыжок, мяч, словно по какому-то волшебству, теряют всю свою скорость, спокойно взлетает - но уже вверх. Пара движений чужих рук, которые Тура просто не успевает отследить - и вот уже сине-желто-белый мяч приземляется на другой стороне поля, а ребята на Степкиной половине обнимаются. Пять белых маек - и одна синяя. Интересно все-таки, почему у Степки другая? Но тут ребята снова занимают места на площадке, и снова летит мяч, и снова - смотреть, затаив дыхание.
        Когда он первый раз упал на колени, она ахнула, зажав рот ладонью. Степочка, тебе не больно?! Пусть колени и перетянуты эластичными повязками, но все же. Степка, ну зачем ты так снова? Ну больно же, я вижу, как ты хромаешь!
        Первый тайм «Питер-болл» выиграла быстро. В перерыве Тура, как зачарованная, наблюдала за ребятами и тренером. Ждала, как дурочка, что Степка найдет ее взглядом на трибуне, но ему было явно не до того. Тренер - огромный, похожий на быка, только кольца в носу не хватало, что-то эмоционально говорил своей команде. Туре казалось, что к Степе он обращается чаще всего.
        Свисток. Второй тайм.
        Вытянутое в струну мужское тело. Зависшее в воздухе вопреки всем законам физики. И мягкое, кончиками пальцев гашение энергии летящего мяча. И точный пас на разыгрывающего - Тура уже знает, кто это такой. В груди что-то замирает при виде этой фигуры, творящей волшебство - Тура в этом точно уверена. Она смотрит на него и задыхается от восторга. От восхищения. Даже предположить не могла, что это настолько красиво. Сильно. Волшебно. Больно.
        Она не сводит взгляда с фигуры в синей майке, ловит каждое движение. И в каждом движении он совершенен. Безупречен.
        - Нравится? - слышится на ухо шепот соседки по креслу.
        - Очень! - едва выдыхает.
        - Я тоже так в первый раз. Если нога на ногу положить и поерзать, можно кончить. Я вот во второй так и сделала.
        - Дура! - только и смогла ответить Тура, не отрывая взгляд от площадки.
        Потом, в перерыве, после второго тайма, который наши тоже выиграли, пришлось извиняться. И уже полноценно знакомиться. И внимательно слушать пояснения Вики по поводу правил. Теперь Тура чувствовала, что ей категорически не хватает знаний об игре, в которую она успела влюбиться.
        Третий тайм.
        Мяч летит высоко, очень высоко. Крутанувшись на одной ноге и низко опустив руки, Степан отправляет мяч на половину соперника. Не глядя, спиной к сетке. Спустя секунду судья фиксирует выигранное очко, а ребята коротко обнимаются. Она ахает восхищенно.
        - В ударе сегодня Кос, - голос, раздавшийся рядом, был для разнообразия мужским. Тура удивилась настолько, что смогла оторвать взгляд от площадки. Слева, в пустовавшем два тайма кресле, сидел теперь тот самый тип с большим, аристократическим и сломанным носом.
        - Артур Кароль, врач команды, - отрекомендовался он. В это время рев трибун возвестил, что выиграно еще одно очко.
        - Тура Дурова, - она усилием воли перевел взгляд на собеседника. Тот лишь невозмутимо кивнул, никак не отреагировав на странное имя. - Вы сказали, что Степан сегодня хорошо играет?
        - Он всегда хорошо играет. А сегодня просто чудеса творит. При том, что игра проходная, - доктор бросил мимолетный взгляд на площадку. - Выиграют, не переживайте. Хотя нам сейчас любая встреча важна, на выезде фигово выступили. Да и Матушевич кое-какие комбинации наиграет.
        Тура окончательно переключила внимание на собеседника. Кажется, он собирается ей что-то сказать. Что-то важное.
        - Парни, конечно, Коса дразнят, - врач подтвердил ее мысли. - Маленьким называют, малышом, малым. Он же самый низкорослый в команде.
        - Степка - маленький?! - ахнула Тура. Вот эта детина, на которую она смотрит, запрокинув голову?! А, хотя, тот, которого она видела около служебной двери…
        - Дима Власов, центральный блокирующий - два метра восемнадцать сантиметров. Артем Хорошков, диагональный - два метра пять сантиметров. А Кос всего-то метр девяносто три. Конечно, малыш. Хотя для либеро рост у него солидный, предельный практически.
        Артур Кароль улыбался. Тура терпеливо ждала продолжения. И оно последовало.
        - Он прирожденный либеро. Часто на это место ставят тех, кто ростом не вышел для игры у сетки. А Степан - он именно либеро. У него руки волшебные. Намагниченные. Мяч не теряет, ловит все, на приеме стоит просто стеной. Непрошибаемый. У него, знаешь, какое прозвище в других клубах?
        - Какое? - Тура бросила косой взгляд на площадку. Выиграли еще одно очко. Десять-три в нашу пользу. Нет, тут, на трибуне, интереснее.
        - Анти-эйс. Эйс - это подача навылет, которую невозможно принять. Вообще-то, термин это теннисный, но в волейболе тоже встречается. Есть и специалисты по таким мощным и хитрым подачам. Но Кос не оставляет им шансов. Он принимает все. Ну, или почти все.
        Тура кивнула, давая понять, что поняла. Что слушает очень внимательно.
        - Степан для команды как талисман. Если Степка на площадке и в форме - значит, все будет хорошо. Когда Кос перед выездными свалился с гриппом - знаешь же? - Тура снова кивнула. - Из рук вон плохо сыграли без него. Матуш горло сорвал. Так что ты не обращай внимания - что его малышом называют. Степка - сердце команды. Таких либеро, как он, просто больше нет. Он уникум. И через год будет в национальной сборной - отвечаю.
        Врач еще раз взглянул на площадку и, кивнув на прощание, ушел. И тут же Туру тронула за руку Вика.
        - А тебя точно Кос пригласил? - голос блондинки сочился любопытством. - Или Кароль?
        От ответа Туру спас шум. Победный рев трибун оповестил, что и третий тайм завершился победой «Питер-болла».
        После игры Вика провела Туру в зону служебных помещений. Там они в коридоре ждали. Вика - своего Данилу, а Тура - своего уникума-квартиранта Степана Кузьменко.
        Вместе с ребятами вышел и тренер. Под его хмурым взглядом Туре стало неловко. Ей показалось, что стоявший рядом Артур Кароль усмехнулся. Тяжелый нахмуренный взгляд прошелся по ней вверх-вниз. Тура не нашла ничего лучше, чем надуть очередной пузырь. Правда, успела вовремя спохватиться и поймать его до того, как облепит лицо.
        - Твою мать, Кузьменко! - хрипло пробасил тренер. - Какого хрена ты с малолеткой связался?! У нее хоть паспорт есть?!
        Господи, как Степа выносит этот ор на регулярной основе?! Тура сплюнула резинку в ладонь и как могла благонравно ответила:
        - Есть. И даже уже один раз его меняла. Мне двадцать семь.
        Еще один взгляд, ничуть не более дружелюбный.
        - Ладно тогда. Все, свободны. Завтра в девять.
        *
        - Тура, как тебе игра? - академик Дуров аккуратно орудует вилкой. - Понравилась? Как Степан Аркадьевич играет, хорошо?
        - Да. Очень. Кажется, я влюбилась.
        Темная бровь взлетает вверх. Глаз в прищур, губы - в линию.
        - Влюбилась? - переспрашивает дед. - В кого же это?
        - В волейбол.
        Молодой мужчина напротив нее усмехается и снова принимается за ужин.
        *
        Под их локтями снова гранит парапета, перед глазами - темная вода на этот раз Грибоедова. Тура дышит почти спокойно, и эта остановка - скорее дань привычке. Она дышит спокойно. А вот он в ее присутствии совсем нормально дышать не может. И спит плохо. Вообще безобразие.
        Привычно запускает ладонь под ее толстовку. Спина сухая. Пальцы упираются в застежку. Вот, значит, как?
        - Отлично, форму набрала, - проводит ладонью вниз, до штанов и с сожалением убирает руку. Засовывает в карман. - Слушай, Ту, я тут подумал…
        - Как это тебя угораздило?
        Фыркает. Не верит он ее сарказму. Не верит - и все тут.
        - Да как-то само собой получилось. Так вот, я о чем подумал… А давай мы это… - задумался на пару секунд. Точнее, сделал вид, что задумался - решение принято пару дней назад. И рубанул с плеча. - Давай с тобой переспим.
        Пауза вдруг вышла страшной. Он искоса смотрел на ее лицо. Она смотрела на воду Грибоедова. И молчала.
        Что, ему, типа, показалось, что ли?!
        - Ты всегда такой прямой? - наконец прозвучал вопрос. Голову Тура так и не подняла и это раздражало.
        - Смысл ходить вокруг да около?! - предсказуемо взорвался Степка. Нет, он понимал, что наглеет и несет фигню. Для любой другой девчонки фигню. Но Тура… она ведь другая. Особенная. - Вот типа ты ко мне ничего не чувствуешь, да?!
        - А ты ко мне?
        У него весь запал пропал от ее тихого напряженного вопроса.
        - Да я по тебе с ума схожу, не видно, что ли?
        - Не особо.
        Ну не дура ли, а? Или притворяется?
        Развернул, дернул на себя, прижал и обнял.
        - А так?
        Сердце колотится - и не в беге дело, давно уже в форме. И вообще… и все… А ты дрожишь чего? Замерзла?
        Руки сильнее сжались.
        - Я не мастер много говорить, Ту. Но нас же тянут друг к другу. Просто тянет - и все. Не ври, что ты не чувствуешь! Или скажи, что у меня глюки, и я все придумал. Скажи!
        Она вздохнула ему в куртку. Он, как завороженный, смотрел в ее светлую макушку.
        - Не придумал.
        - Вот!
        - Не вот! - она отодвинулась, и указательный палец уперся ему в грудь. - Слушай и запоминай! У нас будет полноценное свидание: культурная программа, ресторан или кафе. А потом…
        - Что потом?
        - Суп с котом, блин! - Тура уперла руки в бедра. - Кто девушку платит, тот ее и танцует - слышал такое выражение?
        - Неа.
        - Давай хотя бы создадим видимость… приличий, - она вдруг уткнулась лбом ему в плечо. - Одно свидание, Степ. И будет тебе секс.
        Если честно, он чувствовал себя ошарашенным. Неловко погладил по голове. Волосы у нее мягкие. Как лен? Хрен его знает, какой он - этот лен. Как пух, наверное.
        - В кино пойдем? - спросил негромко.
        - Можно и в кино.
        *
        Культурная программы Степкиного «события года» внезапно и стремительно стала обрастать неожиданными подробностями. Оказалось, что у Павла Корнеевича кто-то из учеников имел льготный доступ к театральным кассам, и спустя два дня после их разговора Степа и Тура оказались обладателями двух бесплатных билетов на «Ловцов жемчуга» в Мариинку-3 (1).
        - Это же почти у нас за стеной, - академик Дуров был сам от себя в восторге. - Степан Аркадьевич, и как мне раньше в голову эта идея не пришла?! С билетами-то? Я уже не могу ходить надолго, не высижу, а вот раньше мы с Турочокй… - Ту за спиной деда закатила глаза. - Вы уже бывали в новом зале? Там японцы акустику делали, там такое волшебство. Были?
        - Нет, - обреченно вдохнул Степан. Он уже понял, что путь к желаемому будет, как и положено, состоять из испытаний. Одно уже есть.
        Правда, с остальными компонентами Степка подстраховался. Столик в ресторане - после оперы какое кафе? - заказан. Номер в гостинице - почему-то даже мысли не возникло сделать это в квартире - тоже. На сутки. Хватит же им суток-то? С учетом режима тренировок для Степки-то точно без вариантов.
        Ресторан практически на Театральной, а вот в гостиницу придется ехать на такси. Но в целом все складывалось удачно. Кроме оперы - да и шут с ней - все подозрительно гладко шло. И Степка оптимистично решил, что это хороший знак. Все должно, значит, быть хорошо. В конце концов. С чего бы быть плохо? Плохо уже было.
        *
        Своим внешним видом Степка остался доволен. Костюм был шит на заказ ибо готового на его рост не найдешь. Поэтому сидел как влитой.
        Шил костюм один из дедовых бывших подмастерьев, ныне принявший гордое звание лучшего мужского портного Ейска. Вот у него Степка и заказал два костюма - необходимость назрела как-то. Даже в жизни профессионального спортсмена бывают случаи, когда надо облачаться в пиджак и строгие брюки.
        Степка наклонил голову. Вот же гарный хлопец. Достанется кому-то такое счастье. Хорошего ученика дед воспитал. Пиджак сидел ровно по плечам, лацканы лежали как нарисованные, узкие брюки нигде не морщили. Степка на всякий случай проверил внутренний карман пиджака - квадраты из фольги были на месте. Ну все, осталось обуться.
        Сел на кровать, чтобы зашнуровать узкие туфли, и вдруг замер. Что, правда что ли? Три-четыре часа мучений - и они с Турой… До сих пор не верилось, что все вот взяло - и просто решилось. И что они с ней… Так, не думать.
        Наклонился со вздохом - потому что не совсем комфортно теперь наклоняться. Так, шнурки, завязаны, волосы пригладить и достать из шкафа пальто. Ну приличен просто до изжоги. Интересно, а Тура там как? Юбка, брюки? Или ему повезло и вдруг - платье? Взгляд на часы. Пора выйти в коридор и увидеть самому.
        Они договорились на шесть. Сейчас уже три минуты седьмого. Пора, Ту, выходи.
        И она вышла.
        В первые секунды Степе показалось, что к нему идет Мэрлин Монро. И в следующие секунды тоже так казалось, хотя он понимал, что никакая это не Мэрлин. Но, блин…
        Платиновые локоны. Фарфоровая кожа. Алая помада. И синие глаза, в обрамлении черных стрелок - во всей их убойной поражающей мощности.
        И это он еще только в лицо посмотрел. А если опустить взгляд…
        Все-таки платье. Маленькое черное платье - это такая известная фраза, так? Или нет?
        Но оно было именно маленьким и именно черным. Без лямок. Только плечи и… как держится - не понять. А что там понимать? Собственно, вот на этом и держится. Ту, ты где до сегодняшнего дня грудь прятала?! Черное бархатное платье без лямок держалось на том, на чем и положено. И Степка не мог оторвать взгляд. От платья, угу. Отчетливо понимал, что выглядит совершенным идиотом, но оторвать взгляд все равно не мог. От черного бархата с вырезом ровно туда. От точеных плеч. От… и - нет, снова туда, к ложбинке между…
        Где ты это ВСЕ прятала?!
        - Степан Аркадьевич! - словно сквозь вату. Ему даже перед лицом пальцами пощелкали. - Степан Аркадьевич, ау! Вы тут? Доктор, доктор, мы его теряем!
        Он вздохнул. Закрыл глаза. А когда открыл - уже мог смотреть в лицо. И даже сказать смог.
        - Пошли?
        - Пошли, - ярко-алые губы улыбнулись.
        Есть специальный пыточный набор для мужчины. И Тура его сегодня задействовала весь. Кто бы знал, что он у нее имеется?
        Степа потянулся за ее пальто, снял с вешалки и подал ей. И, как заколдованный, смотрел на точеные плечи. Безупречная белая молочная - или сливочная? как там в книжках пишут? - кожа. Ни синевы нездоровой, ни кровеносных сосудов близко к поверхности. Светлая, ровная, гладкая.
        Когда пальто было надето, он все-таки не сдержался. И уткнулся носом в ее затылок. И засопел.
        И не сразу понял, что пальцами сдавливает ее плечи.
        - Что, тяжко? - у него в голове туман похоти, у нее в голосе - сплошное ехидство. Это и отрезвило.
        - Не то слово, как, - Степка поежился. Втянул живот. Помогло мало. Брюки сидели как надо, нигде не морщили. И при их раскрое явно не предусматривалась возможность вмещать то, что сейчас вмещать приходилось. И как в таком настроении оперу слушать? - Особенно в узких штанах.
        Звонкий смешок. Белые пальцы застегивают пуговицы темно-серого пальто.
        - Каких-то несколько часов - и ваши страдания будут вознаграждены, Степан Аркадиевич.
        Он едва подавил желание укусить ее за кончик розового и нежного на вид уха, выглянувшего вдруг из платиновых локонов. Ничего. Подождет и укусит ПОТОМ.
        ________
        (1) Мариинка-3 - разговорное название концертного зала Мариинского театра.
        КАДР ДЕВЯТЫЙ. ФРАНКО ДЗЕФФИРЕЛЛИ
        КАДР ДЕВЯТЫЙ.Представляем, что на экране творение Дзеффирелли - тонко, прозрачно, и надо смотреть и слушать, не отрываясь. И все равно останется ощущение, что ты чего-то не понял. Прекрасное ощущение, если вдуматься.
        Они выдержали одно отделение. И, пережив шквал ничем не заслуженных по обоюдному мнению аплодисментов, переглянулись и дружно встали с места. И так же дружно пошли в сторону гардероба.
        - Надеюсь, Жорж нас простит, - Степан принял из неодобрительных рук гардеробщицы пальто. Автора оперы он узнал из программки. И имя его почему-то веселило. Жорж Бизе. Вместо жемчуга перед глазами стояло пирожное.
        - Главное - завтра деду отчитаться, - вздохнула Тура, поворачиваясь спиной. - И побольше восторга, Степан Аркадьевич.
        - Восторг будет, - пообещал он ей жарким шепотом на ухо.
        В ресторане Степка ел. С аппетитом - ибо отсутствие оного не страдал ни при каких обстоятельствах - такой подлый организма. Только вот вкуса не понимал. То есть, понимал, что вкусно, но как именно - нет, не различал. Ту напротив поковыряла жульен, выпила две чашки кофе и один мартини. И теперь допивала второй. Разговор не клеился, несмотря на усилия обоих сторон. Взгляды становились все тяжелее, а паузы дольше.
        - Все, - Степан отодвинул тарелку. - Я вызываю такси.
        - Давай.
        Кажется, в голосе Ту слышалось облегчение.
        И кому нужна была эта обязательная программа?
        В машине они держались за руки.
        Какие у нее холодные пальцы. Ледяные. Потерпи. Скоро согрею.
        Гостиница небольшая, частная, два этажа. Уютная и без лишних формальностей.
        Ключи с пластиковой биркой. Зеленый ковер лестницы и коридора. Номер шестнадцать. Его полевой номер. Хороший знак, точно.
        Он бы взял ее прямо тут, у входной двери. Он бы прижал ее к этой двери. Но Ту выскользнула из его рук.
        - Мне нужно в ванную.
        Девочкам всегда нужно в ванную, это факт.
        *
        Не к чему было придраться. К опере придираться бессмысленно - как известно, в этой области мы впереди планеты всей. Или это про балет? Неважно.
        Ресторан - приличный, не из дешевых - интерьер, обслуживание, кухня. Гостиница - вполне милая с виду, номер уютный на беглый взгляд.
        Тура оперлась руками о края раковины. И сантехника хорошая. И постельное белье наверняка чистое. И Степка просто красавчик сегодня - дамы в опере на него косились со всех сторон. Такие атлетически сложенные парни в прекрасно сидящем костюме и с копной роскошных черных кудрей не часто в опере бывают. Там все как-то больше иной… контингент.
        В общем, придраться не к чему.
        А хочется.
        Потому что вдруг - страшно. Потому что ничего хорошего от близости не ждала.
        Какой у нее был секс со своей первой и неземной любовью - Тура теперь и не помнила. Зато помнила омерзение, до рвотных спазмов - когда застала их. И потом ее долго преследовала мысль, что и саму Туру зачали вот так же - неприглядно. Дебелые трясущиеся женские бедра и бледная мужская задница. Волосатая. А она не замечала, что у него была такая.
        Как же это отвратительно, грязно и некрасиво. А она, Тура - фригидна. Так проще думать. Чем считать, что вот это нелепое и омерзительное - та самая любовь. Ради которой люди делают кучу глупостей. Страшных глупостей. И даже гадостей. И даже…
        И даже история с этим якобы или не якобы режиссером не удивила. А показалась очередным звеном в цепи событий, говорящих об одном: Тура Дурова и секс - такой, о каком пишут в книжках - несовместимы. Или она все-таки фригидна. Наверное.
        Только вот собственная реакция на Степку вопила об обратном. От него что-то таяло внутри. Что-то твердое и замерзшее только от того, что смотрела на него - таяло, как сливочное масло на сковороде. И становилось тепло и сладко.
        А теперь что - теперь все и сломается. Опрокинется. Все ее иллюзии и сладкие мечты. Все кончится этим - трясущимися ногами и волосатой задницей.
        А у него гладкая. И красивая. Видела же.
        Тура прижалась затылком к холодному кафелю. Паника накатила, все взбаламутила и отступила, оставив простую и четкую мысль.
        Она не хочет секса. Она хочет любви.
        Всегда хотела и никогда не получала.
        Стук в дверь заставил вздрогнуть.
        - Ту, ты скоро?
        - Сейчас, - поняла, что говорит шепотом. - Сейчас, в порядок себя приведу.
        - Ты и так в порядке! Открой.
        - Степа, ты хочешь быть весь в красной помаде? - она пыталась собраться с мыслями. - Сейчас косметику уберу, чтобы тебе меньше пришлось есть. Десять минут.
        - Открой. Немедленно.
        И она поняла сразу, что больше он просить не будет. А объясняться наутро с персоналом по поводу сломанной двери не хочется.
        Тура неохотно повернула защелку. И едва успела выпустить ее из пальцев - дверь резко открылась.
        Он снял пиджак и расстегнул пару пуговиц на белоснежной рубашке. И был так красив, что даже казался ненастоящим. Как из кино или с рекламы на развороте «Вог».
        И в ту же секунду парень с обложки «Вог» поцеловал ее.
        Тура не успела пискнуть, охнуть, передумать - и ураган настоящего, живого и страстного поцелуя унес ее ото всех ее сомнений.
        Они же еще тогда совпали. Вплоть до пломбы на верхней шестерке. А теперь - и всем остальным совпали. Ритмом сердцебиения и чередой вдохов и выдохов. Дрожью тела. А более всего они совпали взаимной и дикой жаждой. Потребностью друг в друге.
        - Ты похож на вампира, - необходимость в воздухе одержала верх над желанием целоваться до умопомрачения. И теперь Тура пыталась отдышаться. И любовалась на уделанного помадой Степана. Он смотрел на нее абсолютно черными глазами, в такой же тщетной попытке усмирить дыхание. А потом резко оттер тыльной стороной алый с губ и подбородка.
        - Тура, скажи только одно. Замок на спине или сбоку? А еще лучше - расстегни сама. Жалко будет… если порву.
        Они молча смотрели друг на друга. Дыхание чуть успокоилось и тут же совпало снова по ритму. Тура медленно подняла руку на уровень груди. Собачка замка легко скользнула вниз до самого бедра, платье послушно поехало в том же направлении, слега на бедре задержавшись. Но Тура помогла ему. И - вот.
        Под ним все тоже черное - чулки на кружевной резинке и скромный гарнитур из атласа. Чем богаты, Степан Аркадьевич. Нравится?
        Вместо ответа ее подхватили на руки. Прижал так крепко, что у нее перехватило и совсем сбилось дыхание.
        - Я постель разобрал.
        Романтик, блин.
        Она была похожа на зефир - когда освободил от одежды. Все это черное Степке не нравилось на ней - вызывало ненужные ассоциации, и потому шустро смел вон. А без него Тура была невозможно хороша. У нее не только на плече кожа совершенно молочная и чистая - она везде такая. За исключением тех мест, где кожа розовая. Мягкий, нежный и гладкий на ощупь, пышный и сладкий на вкус бело-розовый зефир - вот что такое голая Ту в постели. И он чувствовал себя добравшимся до кондитерской сладкоежкой. И не мог оторвать от нее губ и рук, прерываясь только на то, чтобы стаскивать с себя в перерывах между поцелуями одежду. Трусы стаскивал, не сводя жадного взгляда с ее груди. Образцовый пышный белый упругий зефир. И совершенные розовые ягоды на нем. Сознание окончательно и даже радостно сделало ручкой, передав управление древним первобытным инстинктам.
        С каждым поцелуем, с каждым прикосновением - все более и более смелыми - между ними становилось все жарче и жарче. И, когда этот жар уже можно было вынести, только став вместо двух - одним, вдруг…
        - Степочка…
        И если бы вдруг он не расслышал - ладонью в плечо.
        Что, черт возьми, не так?! В такой момент? Тебе же тоже хорошо?!
        - Степушка… - она тяжело дышала ему в шею. - Пожалуйста… Нам нужно сделать кое-что… Иначе… я не смогу…
        - Все нормально, - собственный голос царапал горло. Не до разговоров сейчас! - У меня есть… средства защиты. Не переживай, надену.
        - Степа, я не про это!
        А о чем еще тогда можно говорить в такой момент?!
        - Степочка… - ему совсем не нравились ни тон, ни ее спрятанное в изгиб его плеча лицо. - Степа, сделай, пожалуйста, одну вещь. Я без этого не могу… Не могу заниматься сексом.
        А вот это ему не понравилось совсем. Что нужно сделать? Такого особенного, что об это надо заранее договариваться? Прокукарекать три раза? Надеть маску Бэтмена.? Говорить по-немецки? Тура, что у тебя за капризы?!
        - Степка… - она крепко обнимала его за шею и часто дышала. - Скажи, что любишь меня.
        Если бы на него сейчас вылили ведро ледяной воды, он бы опешил меньше. Не успел ничего ни обдумать, ни даже выдать свое изумление хоть каким-то звуком, как она зашептала - горячо, торопливо.
        - Это ничего не значит, не бойся! Это просто… ну, как игра. Притвориться. Просто притвориться. На сегодняшнюю ночь. Просто скажи, что любишь меня. На сегодняшнюю ночь. Завтра мы обо всем забудем.
        Степка молчал. Он не то, что думать - дышать забыл. Лучше бы ведром воды, ей-богу. А Ту шмыгнула носом и продолжила.
        - Понимаешь… Я без этого не могу… Я не могу… просто так. Не могу и все - я себя знаю. Просто притворись на несколько часов. Что ты меня… что я для тебя… что у нас все по-настоящему. Притворись. Понарошку. Завтра мы обо всем забудем.
        И тут ведро ледяной воды все же вылилось. И дыхание замерло совсем. Степан поднял голову, но видел все равно только светлую макушку и часть лба.
        Девочка. Бедная девочка.
        Притворись… Скажи, что любишь … Я без этого не могу…
        Он никак не мог предположить. Что возможен такой резкий переход - от острого возбуждения до острой же - но боли.
        Ее потребность быть любимой - пусть любимой иллюзорно и лишь на словах… пусть только на несколько часов… эта потребность просто драла острыми когтями все внутри. Впервые чужая боль, чужая жажда, чужое одиночество вдруг взяли - и стали его. Как это случилось? Он не знал. Но остаться в стороне, отстраниться - уж не мог.
        - Степа… - ее голос звучал совсем нерешительно. Вопросительно. Виновато. Умоляюще. - Степка…
        - Я люблю тебя, - и что-то горячее вдруг плотным потоком наполнило его всего. - Люблю, слышишь?
        Она всхлипнула.
        - Это игра, Степочка, помнишь? Только на одну ночь, помнишь, да?
        Он едва заметно кивнул. А потом поцеловал - как-то совсем иначе, словно его слова, которые на несколько часов, понарошку и ничего не значат - эти слова что-то поменяли между ними. Что-то неуловимое, но, черт побери, важное!
        - Ответное признание будет? - он не мог дальше целоваться, не получив ответ.
        - Нужно?
        Теперь она не прячет лицо. Смотрит прямо в глаза. А такими ярко-синими, как ее, можно смотреть очень серьезно. И прямо в душу.
        - У нас же есть только несколько часов. Давай оторвемся по полной, Ту. Все равно завтра утром счет на табло обнулится. Говори.
        У него резкий голос. И улыбка, в которой есть нежданная горечь. И решимость.
        - Я тебя люблю, Степа.
        - Вот и хорошо. Доказывай давай.
        И тут как пошла доказательная база…
        Между ними до этого горячо. А теперь - кажется, отпустили все тормоза и сняли все запреты. У них есть эта ночь. Ночь, в которую можно все. Везде гладить, все трогать, везде целовать. Говорить все, что угодно. Завтра счет на табло обнулится, так почему бы и не оторваться здесь и сейчас? И они отрывались.
        Степка с изумлением понял, что вполне способен говорить во время секса. Правда, он не помнил, что именно говорил. Кажется, какую-то похабщину напополам со слюнявыми нежностями. Не помнил. Но Туре нравилось. И она в ответ что-то шептала на ухо, хрипло и прогибаясь под ним. Что-то обжигающе горячее - жаль, он не помнил потом, что. Но оно Степке тоже определенно нравилось.
        У него довольно давно не было женщины, так что с какого-то момента он мог думать только о собственном удовольствии. И ни о чьем больше. Но, видимо, у Туры не было сладкого тоже давно - потому что она тоже думала только о своем удовольствии. И поэтому у них получилось, да. С первого раза. Разошлись в полминуты в ее пользу. Ощущения - нереальные. Умереть - не встать. Ну правда - не встать. И не ерзай подо мной.
        *
        Самым удивительным оказалось то, что, отдышавшись, Степка осознал, что все еще голодный. По бело-розовому зефиру голодный - несмотря на то, что они только что такое творили… Ну, вообще в подобных гостиницах звукоизоляция должна быть хорошей.
        Он приподнялся на локте. Ту уже перестала ерзать и притихла. И смотрела каким-то напряженным взглядом. Да ладно, тебе же было хорошо.
        - Ты жива, любимая? - он легко поцеловал ее в кончик носа. И, не пойми как, но почувствовал ее улыбку. И как она тихонько выдохнула.
        Ты чего, Ту, у нас время до утра.
        - Я тебя люблю, Ту.
        Само произнесение этих слов приносило какой-то извращенный кайф. По идее, важные слова. Очень важные. Но они имеют ограниченный срок действия. И можно уйти в полный отрыв. Совсем оторваться от земли. От правил, разумности и прочей чуши.
        Кажется, он пьян. Чем-то, гораздо более сильным, чем алкоголь.
        - А ты меня любишь?
        У нее удивительная улыбка. И теперь даже глаза в эту улыбку включились. Ярко, искристо.
        - Я тебя очень люблю, мой Степка, - тонкие запястья прижались к его затылку. - Люблю сильно-сильно. Я буду любить тебя вечно… - а потом тихо-тихо. - До завтрашнего утра.
        Он не хотел ничего слышать про завтрашнее утро. Не теперь. И поэтому поцеловал. И понял, что, в общем-то, можно продолжать. Он готов. Готова ли она? Или подбросить дровишек?
        - Знаешь, что?
        - Что? - она приняла его слегка поддразнивающий тон. И пока старательно игнорировала движения его пальца от ключицы вниз. Ну сходит он с ума от этого бело-розового зефира, что уж тут поделаешь? Безупречное сочетание белого и розового. И, кстати, не только на груди. Так, ладно. Нижний зефир рассмотрим чуть позже. А пока можно любоваться, как здорово смотрятся его смуглые руки на ее белой груди. Просто одно для другого делалось - явно.
        - У нас будут очень красивые дети.
        Он всем телом почувствовал. Как она вздрогнула. Как задержала дыхание. В глаза смотрела, не мигая.
        - Дети?!
        - Конечно! - кивнул со всей возможной серьезностью. - У нас карт-бланш на эту ночь. Давай, Тура, жги!
        Она еще какое-то время смотрела на него. А потом произнесла уверенно.
        - У нас будет мальчик - с такими же черными кудрявыми волосами как у тебя.
        - И твоими синими глазами. А у дочки будут твои мягкие светлые волосы.
        - И твои карие глаза.
        Офигенная игра. От нее кружилась голова. От нее перехватывало дыхание. От нее… от нее было так сладко внутри, как никогда. Они сами себе устроили это. Чудо. Ночь, когда можно все.
        Это самое все они себе и позволили. Ночь чудес закончилась ближе к пяти утра. Потому что просто уже не осталось сил - причем именно у Степки. Тура что-то нежно чертила на его груди, и ворковала что-то.
        - Знаешь, любимая, наверное, я больше не в состоянии. И в состоянии… - зевок. - Нестояния.
        - Спокойной ночи, любимый.
        Именно так. Любимый. Любимая. Ночь пока еще не кончилась, и можно все. И заснуть, крепко обнявшись - тоже.
        *
        А с рассветом все стало как раньше. Позднее и от того немногословное утро. Они приняли душ по очереди, оделись, Тура намазала лицо прихваченным из дома увлажняющим кремом - зимой кожа сохла немилосердно. Степан вызвал такси. На обратной дороге они молчали.
        Они же пообещали друг другу все забыть. Забыть то, что говорили и в чем признавались всю ночь. Этим и были заняты по дороге домой. Получалось скверно. У обоих.
        *
        - Ты совсем всякий стыд потеряла?! - Елена стояла прямо напротив двери, уперев руки в обтянутые цветастым шелком халата бедра. - Где ты шлялась?
        Дом. Милый дом. А впрочем, чего еще ждать от Елены?
        - Тебя не касается, - Тура умеет говорить с матерью ровным тоном, что бы та не несла. Годы тренировок. - Деда я предупредила.
        - А завтрак кто ему будет готовить?! Старый человек, ему нужно регулярное питание!
        - Ты же дома. С твоими грандиозными кулинарными способностями не составит труда сварить кашу и заварить чай.
        - Ты вообще не думаешь о деде!
        - Он еще и твой отец, между прочим.
        Елене Павловне не нашлось, чем парировать. И поэтому она переключила внимание на молча пристраивающего на вешалку одежду Степана
        - Господи, стыд-то какой. У нас приличный дом, а ты… ты… проводишь ночи с квартирантом, а потом являешься наутро как ни в чем ни бывало! Ни стыда, ни совести!
        Это было абсурдно даже по меркам Елены. Уж кто бы говорил… И, по-хорошему, отвечать ей не стоило. Вот Тура явно не собиралась. А Степан решил, что без внимания такие возмутительные заявления нельзя оставлять. И поэтому взял вот - и поцеловал Ту. Прямо на глазах Падлны и прямо в губы. А самым замечательным стало то, что девушка ему ответила. Не просто позволила себя поцеловать, а поцеловала в ответ. Так, как целовала ночью.
        Стоп. Главное - не увлекаться.
        Казалось, Елена вот-вот лопнет от переполнявших ее чувств. Надо уходить из зоны поражения.
        - Мне через час на тренировку, - Степка не мог никак отпустить Ту, придерживал за талию. - Покормишь завтраком?
        - Хорошо, - она кивнула и вдруг улыбнулась. - Сейчас только переоденусь, к деду загляну. Тебе как обычно?
        И он тоже кивнул и улыбнулся. Что-то между ними изменилось. Но насколько сильно - это они осознали гораздо позже.
        КАДР ДЕСЯТЫЙ. ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ
        КАДР ДЕСЯТЫЙ.Будем играть, что называется, «дольче вита». Совсем не похоже на Феллини, согласна. Ну так и Питер - не Италия. Пусть и Северная Венеция.
        Дни пробовали казаться обычными. У первого почти получилось: Степан ушел на тренировку, а у Туры, как обычно - море дел по хозяйству.
        Переодеться, заглянуть к деду. Накормить завтраком, потом попить с ним чаю. Слушать, автоматически отвечать на вопросы, кивать. Потом магазин, уборка. Позвонили с работы по поводу завтрашнего дня. Все так, как тысячи раз до этого дня.
        Все иначе.
        Потому что внутри жило и звучало. И даже глаза закрывать не надо - виделось. Как наяву. Все-все.
        Тяжелые влажные кольца волос. Умопомрачительные тени от ресниц. Черная радужка и ослепительно снежные белки глаз. И глядя на нее этим черно-белыми глазами, говорил: «Я тебя люблю». Врал. Или все-таки нет? А ты сама? Ты врала?
        Ответа не было. Или его просто страшно было озвучить. Потому что тогда все станет необратимым уже совсем. Тогда даже иллюзии не останется - что еще возможно что-то изменить, исправить, отыграть обратно. Что можно обнулить счет на табло.
        *
        Степан так вкалывал на тренировке, что удивил даже Матуша. И тот довольно миролюбиво объявил, что все молодцы и на сегодня хватит. А Степа бы еще поработал. Потому что спокойствия в душе так и не появилась. И ясности в голове - тоже. Как разговаривать, о чем разговаривать? Как смотреть - на нее, в глаза Павлу Корнеевичу? И как не плюнуть в Падлну? Вот ведь задачки.
        *
        Выдержать привычную линию поведения, как ни странно, получилось. Отчасти потому, что Елена старательно игнорировала их обоих - и Ту, и Степана. Какому капризу ее неуравновешенной и оттого непредсказуемой психики говорить спасибо, Степка не знал. Да и не испытывал особого желания к общению с Преужасной вообще. Молчал, ел, переглядывался с Турой. И она взгляда не отводила. Но и долго смотреть друг на друга тоже себе не позволяли - чего палиться-то?
        А Елена заливалась соловьем. Вспомнила каким-то чудом свои два курса медицинского, втянула в разговор отца и теперь они вдвоем рассуждали на околофармакологические темы. Более того, когда Степан оторвался от очередного переглядывания с Ту, осознал, что разговор между отцом и дочерью принял уже форму напряженного спора. Звучали какие-то химические формулы - из уст Павла Корнеевича. И смешное слово «попперс» (1) - от Елены. Что еще за попперс?
        - Не думаю, что это уместно обсуждать в смешанном обществе! - сердито проговорил Павел Корнеевич.
        Степка не сразу сообразил, что имеется в виду под смешанным обществом. А Елена расхохоталась.
        - Папа, ну в каком веке ты живешь?
        - Не в веке дело! - сурово насупив кустистые брови, парировал Дуров. - И давай сменим тему. Степан Аркадьевич, как ваши успехи в учебе? Есть проблемы? Помощь нужна?
        Падлна фыркнула, Тура нахмурилась. А Степан, вздохнув, принялся за доклад.
        *
        Тура вздохнула и протянула руку за телефоном. Цифра на экране проинформировала, что уже скоро полночь. А сна как не было, так и нет. Ни сна, ни туфельки, ни тыквы.
        Бессонница, мать ее.
        Девушка перевернулась с боку на бок. Теперь перед глазами была комната. Контуры предметов едва угадывались в полутьме. Тени огромных шкафов вдоль стен, оранжевый абажур торшера тускло отражает свет фонаря за окном. И громадина антикварного стола - это за пять тысяч евро.
        Тура еще раз вздохнула и плотнее укуталась в одеяло. Холодно. И ее явно настигает отложенный стресс. Бессонница - следствие этого. Теперь Туре надо снова бороться - и с темнотой, и с холодом, и со страхами.
        Как раньше. Снова. Единственное, за сухость простыней теперь не приходится переживать. А вот наволочка может намокнуть.
        *
        Степан вышел из ванной и аккуратно прикрыл за собой дверь. Уже довольно поздно, все спят. И ему пора в постель.
        Да только в свою постель не хотелось. И не в том, что койка коротка, дело. Ему хотелось вот сюда, за эту дверь. Туда, где спит льняноволосая девушка с синими глазами. Степан замер, положив ладонь на старую потрескавшуюся филенку и закрыв глаза. И представляя ее - нежную, бело-розовую, жарко дышащую ему в шею. Он так по этому уже успел соскучиться. Степа вздохнул, открыл глаза и велел себе топать в свою комнату. И тут он услышал звук. Всхлип.
        Как тогда?!
        В следующую секунду он был уж внутри, напряженно вглядываясь в темноту.
        Тура резко села на кровати на звук открывшейся двери. Первые реакции - паника и лицо зареванное спрятать. Но ведь темно же. И лишь его широкоплечий силуэт на фоне дверного проема, очерченный неярким светом из прихожей, виднелся отчетливо.
        «Уходи, уходи, уходи!» - безмолвно кричала она ему.
        «Не могу, не могу, не могу» - отстукивало его сердце, когда он шел от двери к постели.
        «Не уходи…» - выговорили непослушные губы. Но он почувствовал лишь шевеление губ на своей шее. Это все, что ему сейчас требовалось.
        Кровать Туры оказалось совершенно неприспособленной к происходящему. Все деревянные и металлические части дружно охнули и скрипнули, когда целующаяся пара опустилась на матрас.
        - К черту! - тихо и сквозь зубы, одновременно стаскивая с постели все, что подворачивалось под руку - одеяло, подушку, плед, аккуратно повешенный на спинку.
        - Степка… - так же тихо и нерешительно. В попытке образумить в первую очередь себя.
        - Все-все, иди сюда. Тут нормально.
        Да какое уж тут нормально. Как ненормальные оба. Ей хочется его оттолкнуть и выгнать, потому что все, все осталось там, в номере шестнадцать небольшой частной гостиницы где-то на Ваське. Там остались признания, которые давали ей спасительную иллюзию. А здесь нельзя, не место, неправильно.
        Только тело предавало ее. Каждым вдохом и каждым выдохом, движением каждой мышцы, всеми органами чувств предавало. Напряженно вслушивалась в аритмию его дыхания. Кончиками пальцев по всем уже до автоматизма, оказывается, знакомым выпуклостям и впадинкам. Жадно втягивая в себя запах разгоряченного мужского тела. Пробуя языком вкус его кожи. И даже зрение, несмотря на плотный сумрак, умудрялось отхватить свой кусок на этом пиру. Лишь одно подвело, лишь одно. То, что так легко и сладко получалось там, в гостиничном номере, здесь было совершенно невозможным. Без волшебных слов, которым не место здесь. Которые имеют ограниченные срок и место действия.
        Степа был уже на грани. Дыхание сбилось почти в хрип, тело, куда ни тронь, каменное везде, движения резкие, едва удерживаемые. Ее ждет.
        Не жди. Бессмысленно.
        - Не жди, - шепнула сквозь напряжение в горле.
        - Почему? - шумным, в нос, выдохом. - Я сейчас, я помогу тебе.
        Тура перехватила его руку. Не надо. Бессмысленно.
        - Не. Жди.
        Третий раз повторять не пришлось. И он сорвался в спринтерский рывок за собственным удовольствием. Какой-то не к месту совестливой и вменяемой частью сознания ощущая себя почти Членом Леонтьевичем. В каком-то гребаном смысле - почти насильником. Только Степана это не остановило.
        Он долго потом не мог отдышаться. Она лежала рядом тихо-тихо.
        - Все, ухожу.
        Его губы коснулись ее плеча. Лицо целовать не стал. Там слезы - знал точно. И что причина их - он.
        Потому что не сказал.
        
        *
        Резкий стук в дверь оторвал Туру от штопки. Она бы с огромным удовольствием выкинула эту ветхую рубашку, но деду не объяснишь, что там уже штопать нечего. Это его любимая рубашка - из числа четырех оставшихся тех, что дарила Мария Фоминична. Приходится проявлять чудеса сноровки и портновского искусства. Девушка и отложила шитье и повернулась к двери. А потом передумала отвечать, встала, подошла и открыла. За ней был Степан. А Тура и не сомневалась. Дед стучит иначе, а Елена всегда входит без предупреждения.
        - Слушаю тебя.
        Он молчал какое-то время, разглядывая ее, а потом спросил - так же резко, как стучал до этого.
        - Ты завтра до которого часа на работе?
        - До семи, - невозмутимость при общении с ним она восстанавливает по крупицам, по крохам.
        - Отлично. В восемь жду тебя. Номер тот же - шестнадцатый.
        Невозмутимость рассыпалась мелкими осколками. А Тура смотрела на Степана, не замечая, что даже приоткрыла от изумления губы. Он тоже молча смотрел. На губы. Лишь через минуту, наверное, Тура кивнула - словно через силу. А он резко развернулся и ушел по коридору в сторону входной двери. Смотреть вслед Тура не стала, но услышав дверной хлопок, решительно взяла с комода полотенце.
        Так, она в ванную. Потому что… Потому что! И не думать. Ни о чем. Не. Думать.
        *
        Она замерла перед дверью, не решаясь постучать. Стояла, положив ладонь на дверную ручку, прикрыв глаза и пытаясь унять сердцебиение. И от всей души надеясь, что никто из сотрудников или постояльцев этой небольшой гостиницы не появится в коридоре и не нарушит ее уединение.
        Надежды не оправдались, уединение нарушилось. Дверь распахнулась и Туру резко втянули внутрь. Не успела ничего рассмотреть, как тут же поцеловали. Целовали долго, жадно, словно после разлуки.
        И лишь вдоволь зацеловав, прервались. Тура не видит ничего дальше огромных черно-белых глаз, лучеподобных ресниц, ярких от поцелуев губ. И еще край белой футболки. Но глаза - глаза затмевают все.
        - Кто первый?- сиплым шепотом.
        - Ты, - едва слышно в ответ.
        Он кивает.
        - Я тебя…
        - …люблю! - заканчивает за него она.
        На табло включается обратный отсчет.
        *
        - Как же мне тебя называть? - мужские пальцы с отбитыми напрочь кончиками перебирают женские волосы. Мягкие - как лен, как пух, как вата.
        - Уже забыть успел, как меня зовут? - она тихо смеется ему в грудь и трется о нее носом.
        - Не нравится мне твое имя, - вздыхает Степан. - Трудное оно. Тяжелое. Неласковое.
        - Не любо - не кушай, - незло огрызнулась Тура.
        - Да как это не любо, - еще раз вздохнул Степка. - Еще как любо. Но неласково же - Тура. А вот как? Турочка?
        Ответом ему стал негромкий смех. Степа и сам усмехнулся.
        - Угу, по-дурацки звучит. А как тогда? Ну как?
        Она не отвечала. Лежала и наслаждалась звуком его голоса, теплом его пальцев теперь уже на плече. На табло включен обратный отсчет. И цифры тают. Как снег.
        - А-а-а! - Тура вздрогнула от победного Степиного возгласа. - Придумал! Туча!
        - Чего?!
        - Не чего, а туча! Тучка! Ту-у-учка… - он повернулся на бок и огладил ее всю под протяжное «Ту-у-у». - Здорово придумал?
        Тучка. Последний раз ей придумывали прозвище в школе. Обидное. Тучка - куда как лучше. Пусть будет Тучка.
        - Здорово. Только… Только Тучка я буду только здесь. Хорошо?
        Нет, не хорошо. Плохо даже. Но он кивнул и отвлек себя поцелуем.
        *
        - Ну а теперь давайте сердечко послушаем, - дородная докторша деловито убирала тонометр в сумку. - Как мотор, Павел Корнеевич, стучит?
        - Да что ему будет-то, мотору пламенному, - дед медленно расстегивал пуговицы на фланелевой рубашке. Тура подавила в себе очередное желание помочь. Да, она справится с пуговицами не в пример быстрее. Но делать этого нельзя категорически. Да и врач Лилия Донатовна совершенно никуда не спешила, добродушно смотрела на своего подопечного и явно была расположена остаться на традиционный чай. Ну, хоть с медицинским персоналом им повезло. Не зря дед столько лет отпахал на гос.органы, не бросили его в старости.
        Они и в самом деле потом пили чай, дед с прошловековой галантностью любезничал с Лилией Донатовной, она с удовольствием смеялась его шутками и охала его рассказам. Однако, когда Тура вышла ее провожать, доктор стала сама серьезность.
        - Не нравятся мне ритмы. И наполнение вялое.
        - Ему не двадцать, - не сразу осознала серьезность сказанного Тура. Но ее тут же поставили на место.
        - Я прекрасно помню, сколько вашему деду, деточка, - Лилия Донатовна похлопала по своей объемистой сумке, где помимо прочего находилась медицинская карта. - Ему надо лечь на обследование. Я передам данные заведующей, оформим направление в ведомственную больницу.
        - Но…
        - Знаю, что «но», - оборвала девушку медицинский работник. - Ваша задача - подготовить Павла Корнеевича.
        С поставленной задачей Тура не справилась. Дед сурово насупил брови и заявил, что на больницы у него нет времени, голубушка Лилия Донатовна его только что посмотрела, и все в порядке. Как сообщить деду о том, что инициатором госпитализации была именно врач, Тура не придумала. Ну кроме как в лоб сказать. Но отчего-то не решилась. И дала себе пару дней на раздумья - все равно пока там медицинская бюрократическая машина провернется - пройдет время. А Тура как раз к тому моменту придумает, как подготовить деда.
        *
        - Кос!
        Степан обернулся. На него энергичным ходом и с азартным блеском в глазах накатывал Кароль.
        - Две минуты подожди меня, Даню потискаю - и приду. Есть разговор.
        Направление, которое принял состоявшийся чуть позже разговор, заставил Степку раскрыть рот.
        - Ну что ты варежку распахнул, - Артур аккуратно поддел Степкин подбородок. - Будто я тебе на Луну предложил слетать.
        - Ну так оно… это… - Степа озадаченно потер шею. - А ты не шутишь, Король?
        - Понимаю, что у тебя вместо головы мяч. Повторяю по буквам. Я разговаривал с врачом национальной сборной. Да, мы учились вместе. Да, он говорил о тебе с тренером. Да, тренер сборной согласился на тебя посмотреть. Как только они вернутся из Бразилии с отборочных. У тебя есть примерно две недели, чтобы набрать образцовую форму. А потом еще два года - чтобы как следует подготовиться и выйти на пике формы к олимпиаде.
        - Артур…
        - Отставить сопли! Как только будет дополнительная информация - скажу. А сейчас бегом в душ.
        Давно Степка не чувствовал себя настолько… озадаченным. И обнадеженным, наверное.
        *
        Звуки скандала он услышал, едва открыл дверь. Скандал был женским и оттого особенно громким и безобразным. Степа быстро бросил сумку в комнату и прошел на кухню.
        - О, явился! - Елена развернулась так резко, что взметнулись полы халата, обнажив дебелое бедро.
        - Елена, уймись! - на привычно белом лице Туры красовались два алых пятна. Значит, уже самый разгар конфликта.
        - Нет уж, и не думай затыкать мне рот! - голос женщины срывался на визг. - Устроила тут публичный дом! Позор какой! Ты о деде подумала?!
        Ту шумно вдохнула и задохнулась ответом.
        - Вот именно, - Степан говорил нарочито медленно и спокойно. - Подумайте о Павле Корнеевиче. Если есть чем думать, конечно.
        - Хам! Мужлан и быдло! Соблазнил мою дочь!
        В книгу рекордов по уровню абсурдности! Плюнуть бы на эту бабу вздорную, но Туча… На Тучку смотреть больно. Надо увести ее отсюда. Погода на улице, конечно, не способствует прогулкам, но…
        - Ту, пойдем отсюда.
        - Да, да, идите! - расхохоталась Преужасная. И захлебнулась с бульканьем смехом. Продышалась. - А впрочем, чего стесняться-то, да? Давайте прямо здесь! Что миндальничать, правда?
        Тура еще раз вдохнула глубоко. Кажется, у нее получилось справиться с гневом. Обернулась к Степану.
        - Степ, иди в душ. Ты же после тренировки. Я пока ужин накрою.
        И Степан понял, что в данном случае лучше не спорить и подчиниться. А Ту отлично знает, как обращаться с гадюкой Падлной.
        Уже в дверях кухни Степа услышал истеричное Еленино:
        - Ну а ты что ждешь, доченька? Сейчас твой кобель штаны снимет и тебе будет, чем заняться. Давай, давай, беги. И соси получше!
        Степан замер как вкопанный.
        - Иди, Степа! - звонким гневным набатом прозвенел за спиной голос Ту. - Иди!
        Ладно. В этот раз - ладно.
        *
        Ручка двери дернулась, когда он уже разделся, залез в ванну и даже слегка намок. Так и замер, мокрый.
        Ну не Преужасная же? Вряд ли. Тура? Нет, Тучка, нет. Не надо.
        Но ручку упрямо дергали с той стороны. Сильно. Настойчиво.
        Черт. Да что же это такое!
        И все-таки пришлось вылезать из ванны, брать полотенце и открывать дверь.
        И все-таки - Тучка.
        Он не выпускал дверь из пальцев, но это не сыграло никакой роли. Ту резко дернула на себя и шагнула внутрь. Темные кудри взметнулись в стороны, когда он замотал головой.
        - Нет, Ту, пожалуйста, нет.
        - Да, Степа, да.
        Потому что иначе она не может. Иначе эта грязь въестся под кожу. А ведь у нас не так, правда? Не так! Или так? Я не знаю!
        Она протянула руку и, преодолев его неуверенное сопротивление, отбросила на пол под ноги полотенце. У нее над головой он протянул руку и щелкнул замком. Путь обратно отрезан. И снова включено табло.
        Намокшие волосы сделали его еще более мощным и крупным. Или ей кажется? Надо проверить на ощупь.
        Проверка затянулась и превратилась в сладкую пытку. Для нее. Для него. И ему стало теперь все равно, слышно ли за дверью его с трудом сдерживаемые стоны. И неважным сделалось, что двигало ею. Все неважно, когда так сладко, нежно, сильно, глубоко - и вообще за гранью.
        Хотя - нет. За грань - вдвоем. Только вдвоем.
        Им пришлось покрутиться в попытках устроиться так, чтобы удобно стало обоим. Ванна небольшая, Степка - напротив, большой, Ту едва держится на ногах. Впрочем, он тоже, но у него просто ноги крепче.
        В итоге, получилось сзади. Узкая белая тонкая спина, которая постепенно розовела. От горячего пара включенной для конспирации полным напором воды. От его жадных рук, что скользили - от хрупких плеч к тонкой талии и потом - по-хозяйски на аккуратные ягодицы. И потом обратным транзитом. Ближе к финалу крупные смуглые руки замерли - правая на белом плече, левая - на месте, где талия переходит в бедро.
        Ничего не имеет значения, когда он рядом с ней. В ней. Наполняет собой и смыслом. А еще - теплом и жизнью.
        Степа успел опомниться в последний момент. А потом они завалились на дно ванны - нелепо, неловко, но по счастью бестравматично. Замерли, затихли и дышали только шумно, глотая воздух открытыми ртами, как две выброшенные на берег рыбы - несмотря на все обилие воды вокруг.
        Только спустя пару минут Степка завозился, пытаясь удобнее устроить болезненно заломленную руку и Туру на себе. Не сразу, но получилось. А потом он посчитал нужным проинформировать.
        - Я тебе на спину кончил.
        Прерванный у них не первый, но раньше он об этом молчал. И Ту тоже. А вот сейчас - ответила.
        - Романтик! - фыркнула ему куда-то в подмышку.
        - Вообще не романтик.
        Она вздохнула.
        - Ну раз твоя рука где-то там ниже спины - вотри в кожу, что ли.
        - Зачем?! - поперхнулся вопросом Степка.
        - И чему вас только в вашем физкультурном учат? Простейших вещей не знаешь. Сперма - биологически активная субстанция, и очень полезна для кожи. Так что втирай.
        - Ну и кто из нас романтик?! - ответно фыркнул Степа.
        Тура помолчала. А потом тихо:
        - Спасибо.
        Уже гораздо позже, лежа в постели, она поняла, что смогла. Без тех самых слов смогла. Потому что они уже намертво впечатались в ее душу. В сердце.
        Он это осознал лишь на следующий день. Внезапно, на тренировке. За что и получил мячом в лоб. Отряхнулся, смахнул пот. А он бы сказал, между прочим.
        ___________
        (1) попперс - сленговое название группы химических веществ - алкилнитритов в случае употребления их ингаляционным путём (во время вдыхания). Эти вещества обладают долгой историей безопасного медицинского использования при лечении стенокардии, а также как противоядие при отравлении цианидом. В настоящее время попперсы чаще используются с целью усиления сексуального удовольствия, т.к. при их вдыхании происходит расслабление гладких мышц по всему телу, включая внутренний сфинктер заднего прохода и мышцы влагалища. В результате, происходит снижение давления, сосуды заполняются большим количеством крови, тем самым облегчая и ускоряя работу сердца. Как следствие мгновенного усиления кровотока (у здорового человека) - происходит усиление тактильных ощущений, легкое головокружение, усиление сердцебиения, чувство удовлетворенности и эйфории.
        КАДР ОДИННАДЦАТЫЙ. ИНГМАР БЕРГМАН
        Кадр одиннадцатый. Крупные планы лиц, разговоры, проблемы личности и семейные кризисы - все по Бергману. Ну и швед же, а это нам близко.
        - Тура, мы с вами в четверг едем на конференцию.
        Ни разу за все время работы в этом салоне Тура так не удивлялась. Даже рот позорно открыла. Потом закрыла. И спросила первое, что пришло в голову. И что изумило больше всего.
        - Мы?!
        - Вы не заинтересованы в повышении своей квалификации? - хозяйка перебросила белокурые волосы плеча за спину. - Это высокопрофессиональный форум, где будут представлены новинки рынка и самые передовые технологии. Что-то из этого мы обязательно возьмем на вооружение. Вам не интересно, Тура?
        Тура не нашлась сразу с ответом. Эти вопросы всегда решались хозяйкой единолично, Тура - исполнитель. Чтобы взять с собой на мероприятие такого уровня сотрудницу - небывалое дело.
        - Считайте это командировкой. За мой счет, разумеется. Я надеюсь, это окупится.
        Тура растерянно кивнула. А потом спохватилась. У нее же там дома дел нерешенных море!
        - А куда ехать? И надолго?
        - В Москву. Три дня. Вся информация здесь.
        И на стол перед Турой лег красочный буклет.
        *
        Ей приснился отец. Вдруг, спустя долгие годы, приснился. В детстве снился часто - первые несколько лет после возращения из Норвегии девочка часто видела страшные сны. То есть, в них не происходило ничего особенного. Они были черно-белые, в них было много снега и темные фигуры. Фигуры молча двигались, сплетая вокруг Туры какие-то странные хороводы. И когда ей начинало казаться, что этот хоровод ее сейчас задушит, Тура просыпалась. Мокрая. Чаще всего не от пота.
        Сегодняшний сон был нестрашный. Но Тура проснулась отчего-то посреди ночи, и сердце стучит быстро.
        Отец.
        Он сидел спиной к ней, за столом. Спина у него огромная, широкая, в синем колючем свитере. И борода у него колючая, это Тура помнила. Мало что помнила. Детали сна быстро истаивали, но фигура отца за столом, его спина - стояли перед глазами. И не было в этом ничего страшного, как в детских снах. А только какая-то грусть. Или нет, даже тоска.
        Ты ведь самый главный мужчина в моей жизни, папа. Самый первый. Без тебя меня бы не было. Почему я стала тебе не нужна? Зачем ты позволил меня забрать? Почему не любил? Не оберегал, не защищал? Почему, папа, почему?!
        Пришлось дышать носом. Чтобы успокоиться. Чтобы не зареветь. Но саднило в груди остро. Как давно она не опускалась до сожалений о своей почти сиротской судьбе, до жалости к себе, бедненькой, которую никто не любит. И потом, почему же никто? Дед. Дед ее любит. Только деду есть до нее дело, именно он вытащил ее из черно-белого норвежского кошмара, забрал, вылечил, отогрел.
        И стоило дожить до двадцати семи лет, чтобы тебе встретился еще один человек, которому есть до тебя дело. Кто смог тебя защитить. Как его отпустить после этого? Кода хочется постоянно прикасаться, улыбаться ему, целовать его. Готовить ему еду и смотреть, как он ест. И любоваться.
        Сколько ей осталось этого счастья? И как пережить то, что будет потом, после, когда их пути разойдутся? Тура повернулась к стене, подняла руку и провела по колючей поверхности ковра. Две тысячи евро. И раздолье для клопов - еле вытравила три года назад.
        Надо заснуть. Завтра вставать рано, куча дел перед поездкой.
        Только вот спать на мокрой подушке неудобно. Пришлось перевернуть.
        *
        - Тура, я бы хотел с тобой поговорить.
        Какое совпадение. И ей надо с дедом поговорить. Трогательное единение в мыслях у деда и внучки.
        - Мне тоже, - Тура подлила Павлу Корнеевичу чаю. - Давай ты первый.
        - Хорошо, - дед кивнул. И совсем не хорошо насупил брови. Просто как в золотые денечки Туриной юности. Сейчас-то чем могла она заслужить эти сдвинутые вплотную седые брови? - Я хочу поговорить с тобой… - профессор Дуров задумчиво размешивал чай, явно подбирая слова. - На очень… деликатную тему. И я не очень рад, что мне приходится говорить об этом.
        Сказал и замолчал. Тура была положительно заинтригована, но плохого не предчувствовала. Что там дед себе придумал?
        - Тогда говори напрямую, если этот разговор тебе неприятен, - подбодрила Павла Корнеевича внучка.
        - Ну а если напрямую, - носом выдохнул Дуров, - то я на днях имел беседу с Еленой. И она мне кое-что сообщила. Это касается тебя… и Степана.
        Так. Сразу все стало понятным - и напряжение деда, и причина неприятностей. Елена - кто же это еще мог быть?
        - И что же она сообщила? - Тура машинально подвинула деду розетку с вареньем.
        - Думаю, ты догадываешься! - Павел Корнеевич был непривычно резок. Таким Тура его не видела с тех времен, когда он еще активно работал научным консультантом. - Но я скажу прямым текстом, изволь. Я понимаю, что кажусь вам смешным - со своими представлениями о нормах приличия и морали. Из прошлого века - так вы говорите. Что же, пусть. Но пока я жив - слышишь, Тура, пока я жив - я не потреплю этого в своем доме! Дождитесь, пока я умру - и тогда пускайтесь во все тяжкие, сколько вашей душе угодно!
        Это было резко, обидно и больно. Пусть и справедливо по сути. И единственное, что смогла выдохнуть Тура, тихо и глухо:
        - Дед…
        Было что-то в ее голосе, видимо. Что-то, заставившее Павла Корнеевича схватить внучку за руку.
        - Турочка, детка, я не хотел тебя обидеть! Я думаю прежде всего о твоем благе! Степан Аркадьевич… он производит впечатление человека порядочного. И, возможно, я сделал поспешные выводы и…
        Дед посмотрел на внучку с тайной надеждой. Тура молчала, и Павел Корнеевич истолковал это молчание по-своему.
        - Ох, прости меня, родная! - он неловко поднялся с места, чайная серебряная ложка глухо звякнула о паркет. А академик Дуров уже обнимал худыми жилистыми руками внучку за плечи и целовал в светлую макушку. - Прости меня, девочка моя. Знаю - к старости я стал вспыльчив и совсем несносен, зачастую сначала ругаю, а потом соображаю. Если я подумал не то, нехорошее - прости старого дурня.
        Слезы комком встали в горле. Будь ты проклята, Елена. Кто тебя просил лезть, мстительная тварь? Что же ты не оставишь меня в покое? Просто не оставишь в покое? Тура пыталась дышать носом, но слова все равно не выходили. А дедовы пальцы все сильнее сжимались на ее плечах.
        - Детка, если у вас все серьезно со Степаном… Нет, я все понимаю, сейчас не женятся сразу. Я не совсем замшелый пень, и какие-то вещи понять могу. И сам был молодым. Мне просто надо знать… понимать… Что у него серьезные намерения на твой счет… И если он намерен делать тебе предложение… - Тура с трудом подавила зародивший в груди всхлип, и он противным склизким комком осел где-то в желудке. - Я просто очень тебе люблю, девочка моя. И хочу, чтобы было кому о тебе заботиться, когда меня не станет.
        Это еще вопрос - кто о ком заботится. Конечно, Тура не сказала это вслух. И не только потому, что говорить пока все равно не могла. А потому, что дороже деда у нее нет никого. Не было. До недавнего времени. И огорчать его - не имеет права.
        Елена дрянь. Но сама Тура обязана была подумать о последствиях.
        - Дед… - она потерлась щекой о его морщинистую ладонь на своем плече. - Послушай меня. Пожалуйста. - Тура говорила медленно. Тщательно проталкивая слова сквозь еще напряженное горло. - Я уезжаю на три дня в Москву, по работе. Когда вернусь - мы обязательно все обсудим и я… - вздохнула и скрестила пальцы левой руки под столом. - Все расскажу и объясню. Договорились?
        - Договорились, - Павел Корнеевич еще раз крепко поцеловал внучку в макушку. - Договорились, моя хорошая. А пока давай пить чай и расскажи мне, что за командировка? Мне интересны подробности.
        *
        Она словно проснулась. Или очнулась. Последние недели Тура смотрела на все сквозь какую-то легчайшую дымку - и даже гадости Елены не могли порвать эту пелену, сотканную из взглядов тайком из-под густых черных ресниц, из прикосновений мимоходом горячей ладони к пояснице, из тихого шепота: «Люблю тебя, Тучка», из крепко обнимающих рук и тугих шелковых кудрей. Но теперь в дело вмешался дед. Пелена пала. А они заигрались. Надо что-то делать со счетом на табло. Но в первую очередь - успокоить деда.
        Сначала Тура малодушно решила отложить разговор со Степой на после поездки. Но поняла, что это только отсрочка и побег от проблемы. А ее надо решать, и времени не так уж и много. Значит, надо разговаривать.
        *
        - Дед, ты куда это собрался?!
        Павел Корнеевич настолько редко выходил в последнее время из дому, что сейчас, увидев его в прихожей, одетого в древнее, стоящее колом пальто, и кепи, Тура сильно удивилась.
        - Я взрослый человек и у меня могут быть дела, - отрезал Павел Корнеевич. - Буду через пару часов.
        Тура смотрела вслед удаляющейся по коридору фигуре с тревогой. Но тон этот был ей известен, и спор сейчас не принес бы ничего. И на улице, слава богу, сухо.
        Она еще потом посмотрела в окно. Дед шел довольно уверенно. Твердо опираясь тростью об асфальт. Ну что она, в самом деле? Академик Дуров в трезвом уме и твердой памяти. И ноги пока держат. И слуховой аппарат он надел. И кстати, раз уже деда нет, а Степка дома… И Елена на дежурстве. Тура стукнула в дверь комнаты.
        - Степа, пойдем чай пить. Я пирогов купила вкусных.
        *
        - Степа, я хочу с тобой поговорит, - дежа вю. Все со всеми хотят поговорить. Тура поморщилась. - Точнее, я хочу с тобой кое-что обсудить.
        - Угу, - Степан дожевал пирог, а потом все-таки обратил внимание на встревоженный вид и напряженный взгляд своей собеседницы. - Ту, чего случилось? Я денег забыл отдать? - Степка наморщился, вспоминая.
        - Нет, все ты отдал вовремя, - ее голос прозвучал резче, чем следовало.
        - А чего тогда? - Степа окончательно переключил внимание с пирогов на разговор. - Вы хотите цену поднять? Ну… я в принципе… не против… - и, поскольку ему не отвечали и щедрость не оценили, Степан повысил голос: - Тура?!
        - Не о деньгах вообще речь!
        - А-а-а… - Степа вздохнул - облегченно и недоуменно одновременно. - А о чем?
        Если разговор неприятен - начинай его быстрее. Такой совет Тура дала деду не так давно, и самое время им теперь воспользоваться.
        - Дед о нас знает, Степан.
        Все тем же «дежа вю» сошлись у переносицы брови - только теперь не седые, а черные. Привычным жестом, выражавшим раздумье, Степан взъерошил волосы на затылке.
        - Что знает? Что мы спим вместе?
        Отличная формулировка. Спим вместе. Нет, Степочка, не спим. Когда мы вместе - ни черта не высыпаемся. Не до сна.
        - Да, - ответила коротко, не вдаваясь в лексические нюансы.
        - И что? - продолжал недоумевать и ерошить затылок Степан. - Чего такого? Или он против?
        - Именно!
        Улыбка, начавшая зарождаться на его губах, тут же исчезла.
        - Но почему? - яркие черно-белые глаза в обрамлении длинных ресниц совершенно округлели.
        - Потому что это дед! - Тура тоже повысила голос. - Ты не первый день у нас живешь. Неужели ты еще не понял, какой он человек? И как он мог на это все… отреагировать?
        За столом повисло молчание. Наклонив голову, Степан смотрел в чашку с остатками чая. Словно в рисунках чаинок хотел прочесть ответ. А потом поднял голову.
        - Мне… надо уйти отсюда? Съехать?
        - А ты хочешь? - теперь голос почему-то звучал тихо.
        - Нет, - так же негромко ответил он. - Не хочу уходить от… сюда.
        Уход его уже ничего и не решит. Но слова его о том, что не хочет уходить… Как же все сложно!
        - Слушай… - Тура покрутила в разные стороны чашку на блюдце. - Я считаю, что нам нужно… сгладить ситуацию. И успокоить деда. Обязательно нужно.
        - Скажи - как.
        Дивное душевное благородство. Раз делают такое щедрое предложение - грех не воспользоваться.
        - Надо сказать деду, что мы собираемся пожениться.
        Он перестал не то, что моргать - дышать даже. И смотрел немигающим черно-белым взглядом. Словно жег лазером насквозь. И под этим взглядом Тура принялась торопливо объяснять.
        - Не по-настоящему, ты не переживай! Просто… притворимся. Понарошку. Чтобы деда успокоить. Если ему сейчас сказать, что у нас все как положено - он успокоится.
        - А потом? - неестественно ровно спросил Степан.
        - А потом я что-нибудь придумаю. Понимаешь, мне его надо в больницу положить - на обследование. Точнее, там и обследование, и лечение. У него сердце… в смысле, у всех сердце, но у него оно не очень здоровое. И возраст. И мне бы… - Тура, словно вдруг кончились силы, опустила взгляд в чашку. Словно в рисунке чаинок могли быть так нужные ей сейчас убедительные слова. - Нельзя мне его сейчас волновать и расстраивать, понимаешь? Кроме деда, у меня никого нет. Я не имела права… так его… подводить. - Взгляд она все-таки подняла и посмотрела Степану прямо в глаза. - Давай просто ему это скажем, и я выиграю время. Это все, что мне нужно.
        - Нет.
        Коротенькое слово. Три буквы. Но сразу стало ясно - спорить бессмысленно, ответ окончательный, обсуждению не подлежит. Но Тура попыталась.
        - Почему?! Тебе же это ничего не стоит! Ни-че-го! Всего-то надо сказать человеку то, что он хочет услышать.
        Он отрицательно качнул головой. Черные кудри вправо-влево. Черт, что же так больно-то, а?
        - Что, даже слова о возможном браке со мной тебе настолько отвратительны? - хотелось произнести это зло и язвительно, а вышло… Жалко вышло, откровенно говоря.
        Степан еще раз качнул головой. Взгляд его перестал быть лазерным, но легче выносить его от этого не стало.
        - Я не буду врать, - он говорил негромко и словно через силу. - Нельзя врать. Особенно о таком. О важном. Я не вру, Ту. Не умею, не начинал и не буду.
        А когда ты говорил, что любишь меня, тоже не врал?
        Больно было едва выносимо. И все - ситуация, разговор - вдруг стало предельно откровенно унизительным. Ужасно просто унизительным. Как в тот раз, когда вот на это самом столе… а Тура тогда стояла в дверях… Трясущиеся женские бедра. Сахарница на самом краю. И крышечка на ней - звяк-звяк. Звяк-звяк. Звяк-звяк.
        Звяк.
        Она подняла крышечку и выпустила из пальцев. Степан поморщился на звонкий резкий звук.
        - Хорошо, - встала резко. Надо уходить. Надо немедленно. - Я тебя услышала. Буду выкручиваться сама.
        - Тура, послушай, давай я поговорю с Павлом Корнеевичем, я все объясню…
        - Вот это я тебя категорически прошу не делать! - голос уже срывался вверх, и в горле что-то мешало проходить воздуху, хотя она делала вдох за вдохом.
        - Ту! - он тоже поднялся на ноги и протянул руку. - Не пори горячку. Мы что-нибудь придумаем, обязательно.
        - Не надо, - из-за нехватки воздуха голос теперь вдруг перешел на сип. - Я сама со всем разберусь. Извини, мне надо идти. Я завтра с утра уезжаю в Москву.
        За круглым столом остался один человек. Рыцарь Круглого стола прямо-таки. Артур Львиное Сердце. Или кто он там?!
        Степан протянул руку и повторил жест Туры. Снова поморщился звякнувшей крышке. Ладно, Тучка, съезди в столицу, остынь там. Вернешься - поговорим нормально, спокойно. Как взрослые.
        *
        Она приехала на Московский вокзал заранее. Очень заранее. Чтобы не дай бог не встретиться ни с кем дома. Кашу деду приготовила, чай заварила. И ушла, аккуратно защелкнув за собой дверь.
        Тура хвалила себя всю дорогу, пока ехала до площади Восстания. Какая она молодец: и разговор хорошо составила, и держалась достойно. И не ревела потом. Почти. В общем, ай да молодец Тура Дурова. Умница, Трубадура.
        Которая оказалась не готова к злой магии вокзала. Мелькание табло, спешащие люди, звуки объявлений - все это вдруг содрало с нее напускное спокойствие. Оставило голой и беззащитной.
        Предал. Как все другие - предал. Как только дошло дело до самого важного для каждого мужика - тут же показал свое истинное лицо. Даже в шутку, даже понарошку - но ни-ни покушаться на его драгоценную свободу. Все они такие. Всем им одно только нужно.
        Тура не знала, что это у нее в голове. Чьи это мысли, и каким ветром их туда занесло. Теплым, пахнущим маслом и железом беспокойным ветром, срывающим людей с мест. И сейчас у Туры не было сил сопротивляться этим мыслям, этой жалости к себе и ненависти к нему.
        Пропади ты пропадом. Провались. Исчезни к моему приезду. Видеть тебя не хочу. Счет на табло обнулился.
        - Тура, вы уже на месте? Похвальная пунктуальность.
        Она медленно обернулась. И ответила тоже медленно, глядя куда-то в середину челки цвета «холодный беж».
        - Доброе утро. Мне не терпится скорее оказаться на конференции.
        КАДР ДВЕНАДЦАТЫЙ. АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ
        КАДР ДВЕНАДЦАТЫЙ.То, что происходит на экране, невозможно постичь разумом или логикой. Но оно проникает через, внутрь, насквозь. И вот вы уже в зоне, в зеркале, на Солярисе.
        Степан смотрел на часы. Стрелки показывали, что профессору Дурову время пить ежевечерний чай. Кто же ему подаст чай, если внучка в отъезде? Степка потер лоб ладонью. Пальцы показались холодными, а лоб - горячим.
        И чтобы согреть пальцы, он чиркнул спичкой. Десять минут - и будем чай пить, Павел Корнеевич.
        На приглашение к столу Дуров ответил хмурым, из-под насупленных бровей взглядом. И лишь после паузы кивнул утвердительно. Степа обратил внимание, что авторучка в его руке мелко дрожит. Кивнул и прикрыл дверь. Там еще кое-что на стол поставить надо. Салфетки и сахарницу.
        Павел Корнеевич пил чай демонстративно молча, вопреки своей обычной разговорчивости. Глядя прямо перед собой, точно отмеренными глотками отхлебывая через равные промежутки времени. И, когда Степана этот метроном окончательно измотал, он решительно произнес:
        - Павел Корнеевич, я хотел с вами поговорить.
        Дуров вздрогнул, чашка выскользнула из старческих рук, была не поймана и опрокинулась набок на стол. Не разбилась, но на скатерти образовалось пятно, формой похожее на Австралию, и пиджаку профессора тоже досталась своя порция чая.
        - Я уберу, - Степан поднялся со своего места.
        Пока промокалось пятно и наливался новый чай, Дуров молчал. Но как только Степа сел за стол - профессор заговорил, резко и решительно.
        - Вот видите. Я совсем беспомощный старик. Все проливаю, роняю, разбиваю. Тура очень сильно из-за этого переживает, хотя виду не показывает. Одна морока ей со мной, и обуза.
        Дуров замолчал. Молчал и Степан. Ждал продолжения. Точно знал, что будет. И оно последовало.
        - Вы мне нравитесь, Степан Аркадьевич. Вы человек неглупый, имеющий понятие о воспитании и порядочности. Вы физически сильный человек, не лишенный обаяния. К вам легко испытывать симпатию. - То, как методично его раскладывали по полочкам, Степана задело, но виду он, разумеется, не подал. А Дуров продолжил: - Вы интересный собеседник, удобный жилец… Словом, вы неплохой человек, Степан Аркадьевич. А Туру я люблю. Разницу улавливаете?
        Степан молча кивнул. Чувствуя, как внезапно вдруг стало разливаться по телу напряжение. Как перед розыгрышем решающего очка.
        - Я Туру очень люблю. Дороже нее у меня человека нет. И не будет уж. Ей очень несладко пришлось в жизни, - Павел Корнеевич говорил сурово, словно вынося приговор. Неизвестно кому. - Я все понимаю. И про Елену. И про их отношения. И про предательство. У истока их отношений, так сказать, стоял. И вина моя наверняка есть, - Дуров неловко попытался стряхнуть уже пропитавшую ткань лацкана влагу. И не поморщился упавшему с тяжелым звоном ножу. - Что-то упустили в воспитании Лены. Все пытаюсь понять, что, и не пойму никак. Ну да уже не на этом свете будем разбираться, а там… - махнул рукой, звякнула снова чашка, но устояла в этот раз. - Не буду вдаваться в наши семейные дела, не о них разговор. Тура для меня все. Я знаю, как трудно ей пришлось. Знаю, как она одинока. Как нуждается в том, чтобы ее кто-то любил. Кто-то, кому она могла бы верить. - До этого момента Дуров говорил, глядя куда-то в сплетение корешков в середине книжного стеллажа. А тут перевел на Степана уставший взгляд. - Все мы в этом нуждаемся, верно? Мне страшно умирать, Степан Аркадьевич. Страшно, понимаете? Кто ее будет любить, когда
меня не станет?
        Тишина уютной комнаты, укутанной, словно шалью, светом желтого абажура, внезапно лопнула как струна. И тут же натянулось, но иное - между двумя собеседниками.
        Кроме деда, у меня никого нет. Я обязана о нем позаботиться.
        Как же вы друг друга…
        - Павел Корнеевич, - с некоторым вялым изумлением услышал Степан свой голос. - Я хочу просить у вас руки вашей внучки.
        У Дурова изумление проявилось не вяло. Скорее, бодро. Острым взглядом из-под седых бровей и поджатыми губами.
        - Пожалеть изволили? Не стоит.
        - Никого я не жалею. Люблю ее, - на табло включили отсчет. Не обратный - прямой. Прямее не бывает. - И прошу у вас руки Туры.
        Степе казалось, что еще чуть-чуть этого диалога - и он встанет, положит руку на несуществующий эфес, щелкнет невидимыми шпорами и выдаст что-то вроде: «Честь имею». Сюрреализм какой-то. При полном ощущении отсутствия вранья, что характерно.
        Дуров смотрел на него долго и не мигая. От этого, наверное, у него стали слезиться глаза. Впрочем, они у него часто слезились. Профессор резко откинулся на спинку стула и потянул в сторону древний шерстяной галстук. И тут только Степа осознал, как бледен его визави. Это все свет от торшера, желтый, обманный!
        - Не беспокойтесь! - замахал рукой Павел Корнеевич, заметив Степину попытку встать. - Все в порядке! Разве что окно… Если не сложно, отворите.
        Пока Степа воевал с рассохшейся рамой и соображал, что он, собственно, наговорил, Дуров привел себя в порядок. И даже нож поднял.
        И вот статус-кво восстановлен. Двое собеседников за круглым столом в свете круглого абажура. Но атмосфера в комнате совсем иная.
        Степан подлил Дурову в чашку, какое-то время смотрел, как профессор пьет чай. Мысли собирал, слова выбирал. Надо же теперь новый рисунок игры подбирать.
        - Павел Корнеевич, только вот какое дело тут… - собственный неуверенный тон Степану не нравился, но как выправить - не понимал. - Мы не планируем торопиться… с этим событием. Потому что…
        - Все прекрасно понимаю, Степочка!
        Степочка. Замечательно. Теперь он уже Степочка. А не все ли уже равно. Цифры на табло менялись как сумасшедшие.
        - Я догадываюсь, что репутация у меня - как у пня замшелого, - продолжал Дуров. - Но я человек разумный. И понимаю, что каждое время имеет свои… внешние атрибуты. То, что было необходимым в мое время, сейчас… Да и в мое время, знаете ли… - он махнул рукой, ничего при этом не уронив. И снова вернулся к чаю.
        - Да не в атрибутах дело. То есть… понимаете… - Степка чувствовал себя окончательно запутавшимся. Не мог понять - где заканчивается правда и начинается обман. И есть ли этот обман вообще? Но потребность сказать какие-то правильные слова - знать бы только, какие! - именно здесь и сейчас была сильной. Практически непреодолимой. - Просто у меня в данное время период в жизни непростой. Знаете, есть шанс, что возьмут играть в национальную сборную.
        Зачем он сказал об этом Дурову, Степан не представлял. О таких вещах надо молчать. Молчать до того момента, пока у тебя контракт в кармане не будет лежать. И нет никакой уверенности, опять же, что профессор вообще поймет, о чем речь. Он не производил впечатления человека, увлеченного каким бы то ни было спортом. Да и сами спортивные реалии были иными в те времена, когда Дурова это могло в принципе интересовать.
        В своих предположениях Степан ошибся.
        - Это потрясающая новость! - всплеснул руками Павел Корнеевич. Степан поймал себя на том, что рефлекторно отслеживает, что он при этом может уронить. А ничего. Все устояло. - Это же такая честь - представлять страну на самом высоком уровне. Это то, чего вы хотели, Степан?
        - Ну, в общем, да. Только это вопрос еще не решенный. Мне вот как раз сейчас… Точнее, через пару недель, надо будет показывать свою лучшую игру. Да и там потом…
        - Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите! - Дуров выглядел крайне воодушевленным. Будто и в самом деле понимал. - У вас сейчас переломный момент в карьере. Я совершенно уверен, что Тура вас поддержит. И я тоже! Хотя от меня толку никакого, но уж чем могу… А свадьба и прочие формальности - это все не к спеху, это подождет.
        В этот миг Степка от души согласился с Артуром, что у него вместо головы мяч. Потому что понимать и оценивать происходящее он окончательно перестал. Вместо этого допил чай, убрал со стола, вымыл посуду. И даже стоически вынес рукопожатие профессора Дурова, которое в этот раз сопровождалось похлопыванием по плечу. Целовать по родственному в щеку не стали - и на том спасибо. Вырубился Степка, едва коснулся головой подушки.
        *
        Она приехала в чужой город. Незнакомый перрон, вокзал, который видит в первый раз. Непривычный воздух и очертания зданий. И лишь стела на площади Восстания пригвождает ее к этому месту, к этому городу, к себе. Протыкает все слои насквозь. Это ты, Тура Дурова. Ты. Ты все это сделала. Ты вернулась. И пора платить по счетам.
        Внезапная весна в городе словно смеялась над ней, пока автобус катил по Невскому. И город прихорашивался весной - ярким солнцем, прозрачностью воздуха, улыбками людей, золотом шпилей и куполов. Все оттеняло то, что она везла в себе. Господи, не расплескать бы. Довезти. И там дома, можно лечь и умереть. Что еще остается?
        Раньше были оправдания себя. Тем и занималась только, что их себе искала. А теперь их нет. Сама, все сама. Некому предъявить счет, некого обвинить, даже Елена тут не причем. Разве что гены ее, угу.
        *
        - Вы к профессору?
        Его высокий широкоплечий силуэт, наверное, отпечатался у нее на сетчатке. Забыть не сможет - так кажется сейчас. А придется ведь. Придется.
        - Можно и к нему.
        - Заходи, - Степан посторонился, пропуская. Протянул руку за сумкой, но Тура качнула головой. - Не тяжелая?
        - Нет.
        - Как съездила? Удачно?
        Не то слово, как, Степочка. В груди зародился всхлип, и Тура поняла, что счет на табло идет на минуты. Надо сказать, пока что-то есть еще внутри. Силы? Ну, может быть. Или что-то другое. Но и оно скоро закончится.
        - Да. Нового опыта приобрела, - она поставила сумка на стул и открыла дверь в его комнату. Если Степана и удивило такое развитие событий, то виду не подал - прошел за ней.
        - И в какой же сфере опыт? - на самом деле, детали ему были не слишком интересны. Хотелось поцеловать, но в свете того, как они поговорили перед ее отъездом - наверное, не стоит. А вот рассказать о разговоре с Павлом Корнеевичем - стоит. Но надо как-то выйти на эту… тему.
        - Помнишь, Елена про попперсы рассказывала? - Тура прошла к окну и оттуда резко обернулась.
        - Про… что? - Степан нахмурился. Покосился на кровать, там лежали купленные накануне кроссовки, еще даже не вынутые из ярко-салатовой коробки. Надо убрать их и, наверное, предложить сесть. - Смутно что-то такое припоминаю. Это вроде БАД или нет? Помню, Павел Корнеевич по их поводу ругался. А, кстати, Тура, о твоем деде…
        - Нет, это не БАД, - у нее и голос резкий. Бритвенный какой-то. - Это такое химическое соединение. Лекарство. А еще его используют для иных целей.
        - Для каких? - смысл диалога от Степана ускользал. Им сейчас что - больше нечего обсуждать? Кроме каких-то химических соединений? Или - если это лекарство - оно как-то связано с Павлом Корнеевичем и его здоровьем? - Для чего оно, Тура?
        - Для чего? - медленно повторила она. - Афродозиак это.
        - Афро… что?
        - Трахаться под него круто.
        Эти четыре слова Степан осмысливал долго. Плохо иметь голову-мяч. Мысли с нее соскальзывают. Он перевел взгляд на салатовую коробку - словно это яркий маркер мог что-нибудь прояснить. Потом снова посмотрел на Ту. Она ответила ему прямым взглядом. Но Степе показалось, что она его не видит. И вдруг стало страшно задавать следующий вопрос. Но он его задал.
        - И… какое это отношение имеет к тебе?
        Она выдохнула. Вдох делать не стала.
        - Опробовала. Круто. Рекомендую.
        Это не может быть то, что он подумал. Не может быть.
        Не.
        Может.
        Быть.
        Нет, у него не голова-мяч. Это ему сейчас подали навылет. И мяч летит на его половину, и шансов принять нет. Или есть?
        - Ты… что? Ты там, в Москве… Ты там… была… с кем-то? У тебя… был секс там… с кем-то?
        - Угу, - буднично и безразлично. - Говорю же - круто. Ощущения - чума. Надо будет и нам попробовать.
        Мяч приземляется в пределах площадки. Совсем близко к задней линии. Цифры на табло взрываются. Мелкое крошево стекла больно впиваются всюду. Но больнее всего - в сердце.
        Ярко-салатовая коробка летит в стену.
        - ДУРА! Что ты натворила?! Зачем?! Господи, какая ты дура!
        - Точно, - кивает она. - Меня так все в школе и называли. Тура-дура-трубадура.
        Входная дверь грохнула гораздо громче, чем коробка об стену. Кстати, кроссовки внутри нее тоже оказались ярко-салатовые.
        *
        - Это точно он? - тренер национальной сборной поскреб свои знаменитые на весь мир короткие седые усы. - Не вижу, ради чего мы пришли.
        Артур сцепил зубы и промолчал. Тут объяснять что-то бессмысленно. Всё на площадке и как на ладони. Даже просить подождать, пообещать, что Степан сейчас покажет свою лучшую игру - не имеет смысла. Потому что на поле сейчас не Кузьменко, а кто-то другой. Его Кароль не знал. Но испытывал острое желание придушить.
        *
        - Кос, а ну стой!
        Степан остановился и обернулся.
        - Я же тебя предупреждал… - Артур подходил и говорил медленно. - Я же тебе говорил. Что придут смотреть. Что ты должен показать свою лучшую игру. Говорил?
        Кузьменко безучастно кивнул.
        - Тогда один вопрос. Что!? Ты?! Творил?!
        Ответ - равнодушие пожатие плечами. Терпением врач клуба не отличался, и сейчас он просто впечатал либеро в стену. Невзирая на то, что и ниже, и легче. Но не так уж и намного. Зато эмоциями все перекрывается.
        - Какого черта, Степа?!
        Все так же равнодушно и даже отрешенно Степан принялся методично отцеплять от себя руки доктора.
        - Не пошла игра сегодня.
        Это было так вразрез со всем, что Артур знал о Кузьменко, что врач отступил. И позволил Степану сделать несколько шагов, мучительно пытаясь отыскать хоть одну причину.
        - Степ… - вопрос прилетел либеро в спину. - Что-то случилось? У тебя что… - Артур рискнул предположить самое страшное. - У тебя… кто-то умер?
        Кос замер. А потом обернулся. Это равнодушное лицо не могло принадлежать сердцу их команды.
        - Точно. Умер… у меня… кто-то.
        На следующий день тренер молча подписал либеро недельный отпуск. Степан собрался домой. Но по дороге решил сделать одну остановку.
        *
        Ощущение холода внутри, которое сопровождало ее всю жизнь, сейчас оказалось благом. Заморозило все в лед. Криоанастезия. Холодно, зато ничего не чувствуешь. Ни боли, ни стыда, ни отчаяния.
        Заглянула к деду - выглядит на диво довольным жизнью, блеск в глазах и улыбка. Может быть, это знак того, что вечером можно еще раз поговорить с ним по поводу госпитализации - раз он в таком благодушном настроении.
        Затем - инспекция холодильника, прикинуть, что приготовить на ужин. Потом сходить в душ, высушить волосы и одеться в чистое. К двум она обещала приехать на работу. Хотя слабо представляла, как теперь общаться с хозяйкой. После такой… во всех отношениях удивительной совместной поездки.
        Откровения начались еще в поезде. Под стук колес Тура с все возрастающим изумлением слушала историю жизни свой работодательницы. Начиная со школьных лет и родителей, потом про бывшего мужа, его деньги и скверный характер, про развод и любовников. Про многое, в общем. Спустя какое-то время Тура перестала удивляться и лишь кивала, когда требовалось. И молча слушала.
        А дальше - больше. Успели зарегистрироваться на выставке, а после - приглашение на ужин в ресторан, две бутылки вина, новый поток откровений. А потом приглашение в номер продолжить вечер. Корректно сформулировать отказ Тура не смогла. И говоря откровенно, на нее накатила какая-то апатия, которая несла ее по волне событий. Пока еще просто удивительных. А потом они стали и вовсе… бурными.
        К их компании присоединились двое мужчин. И еще вино. И не только вино. Когда на столе появились яркие бутылочки, сам собой вспомнился тот разговор. Обеденный стол, сердитый дед, насмешливая Елена и… он.
        Еще сегодня она говорила: «Ненавижу». Еще утром она хотела, чтобы он исчез. Вот он, шанс. Сейчас, безоговорочно. Я для тебя никто. Ты для меня никто.
        Счет на табло обнулился.
        Тура взяла в руки ярко-зеленую бутылочку.
        *
        - Ты приехал ко мне… - красивая женщина с длинными прямыми каштановыми волосами едва сдерживала слезы. - Сынок, ты приехал ко мне. Соскучился, родной? Я тоже, очень.
        - А я - нет.
        Женщина растерянно моргнула. И смахнула выступившую все же слезу.
        - А… зачем тогда, Степа?
        - Спросить хотел, - он смотрел на нее с высоты своего роста. Какая же она хрупкая и маленькая по сравнению с ним. Хрупкие маленькие женщины. Которые могут взять - и вспороть тебе сердце. - Скажи мне, что чувствует женщина, когда предает своего мужчину. Когда отрекается от того, кого любит?
        Лариса отшатнулась. Будто сын отвесил ей пощечину. Но плакать вдруг передумала. Судорожно полезла в сумочку за пачкой, достала, прикурила. И только после половины сигареты ответила - так же отстраненно, как спрашивал он.
        - Сначала ты не понимаешь, что сделал. Тебе кажется, что все правильно. Осознание приходит потом, позже. Когда уже ничего не исправить. Можно, конечно, все объяснить молодостью, неопытностью. Только… не получается.
        - Жалеешь? - тихо.
        - Много раз.
        - Ты счастлива?
        Она пожала плечами и выбросила окурок в урну. И посмотрела на него. Высокий, красивый. И очень несчастный мальчик. Ее сын. Она утратила это право, но все равно так его называет.
        - Хорошо, - он передернул плечами, почти повторив ее жест. - Я понял. Спасибо, мама.
        - Ты все-таки считаешь меня матерью? - голос ее подвел.
        - Это факт, который невозможно изменить. Ты - моя мать. Ладно, я пойду, мам. Самолет скоро.
        На прощание он позволил себя обнять.
        *
        Первые три дня в Ейске он ел, спал и слушал музыку, которую ему накачал в телефон Лелик. Огромные наушники брата прочно приросли к голове, отключая Степана от всего внешнего. И домашние услышали его просьбу. Ничего не спрашивали, ни о чем не просили. Дом словно замер. Даже Василиса первые три дня молчала, что для нее было сродни подвигу. А на четвертый не выдержала.
        - Ты вот одно мне скажи, Степан, - Василиса Карповна перехватила старшего внука на выходе из туалета. - Звать-то ее как?
        - Никак.
        - Ишь, какие имена нынче девкам дают заковыристые. Никак. Ну ничего, Нинкой буду звать.
        - Ба…
        - Скалкой в лоб хочешь?
        - Не то, чтобы очень.
        - Пошли, поможешь мне рыбу чистить.
        Степа вздохнул, но повиновался. Собственный обет молчания и его, наконец, утомил.
        - А масти она какой - белявая аль чернявая?
        - Лысая, - буркнул Степка, ловко орудуя ножом.
        - Ото допросишься ты у меня! - пригрозила Василиса, но от рыбы не оторвалась. - Не хочешь говорить, стало быть?
        - Не о чем.
        - Вот что ж вы у меня на баб такие малохольные, а? Что ты, что Аркашка. Найдут себе сначала черте что, а потом страдают, страдают…
        - Василиса Карповна, а вы не запамятовали, что это «черте что» - ваша дочь?
        - Нет у меня дочери, - привычно огрызнулась Василиса.
        - А я, между прочим, и не страдаю, - подал голос от двери неслышно вошедший на кухню Аркадий. - Пирог будет или жареха?
        - Пирог. А ты что же, простил Ларку, что ль?
        Интересно, как часто они говорят об этом? Судя по лицам отца и бабки - в первый раз. Чудеса.
        - А чего мне ей прощать? Кто в итоге с добром остался? - Аркадий легко оседлал стул и, протянув руку и ухватив чайник, отпил прямо из носика. - Парни оба со мной. И внуки все мои будут. Будут же внуки, а, Степка? - толкнул сына в плечо плечом. - Парочку пацанов мне для секции.
        - Хоть целую команду волейбольную. К Левке только обращайтесь.
        Аркадий Ефимович хотел что-то сказать, но переглянулся с тещей - и передумал.
        Пирог с тюлькой вышел вкусный. И с него начался для Степана медленный, но все-таки подъем. Навалялся в яме, хватит. Теперь надо восстанавливать то, что сломал.
        *
        Она не увидела, наступила. И только потом опустила взгляд, чтобы посмотреть, что так больно впилось в подошву.
        Оказалось, ключи. Комплект Клары Корнеевны. И несколько купюр рядом. Тура бросила сумку на постель и пошла. А потом побежала. Проверять.
        Комната хранит следы поспешных сборов, но ничего не оставлено. Ничего, что бы напоминало о том, что жил тут человек по имени Степан Кузьменко. А теперь - нет. Лишь за этажеркой, спустя пять минут, обнаружилась ярко-салатовая коробка. И пара кроссовок такого же цвета. Размер - сорок пятый.
        Коробку Тура вернула на ее место - на кровать. Закрыла шкаф, поправила кресло. Все сейчас так, как было до.
        *
        - Что, бросил тебя любовничек?
        Тура медленно обернулась от плиты, где тушились тефтели. Елена, прислонившаяся к дверному косяку, выглядела невероятно довольной жизнью. Вся сияла улыбкой, перламутром помады и люрексом кофточки.
        - Ты не хочешь внести свою долю в квартплату? - Тура кивнула на соседний стол. - Квитанцию принесли для оплаты.
        - За меня папа платит, - отрезала Елена. Прошла в кухню и отщипнула листик со стоявшей на подоконнике в банке с водой петрушки. - Мы с ним договаривались.
        О чем Елена с дедом договаривалась, Тура не знала. И спрашивать об этом не было никакой возможности. За квартиру платила она одна. Пока у них жил Степан, нести это бремя было гораздо проще. Да, лучше о деньгах. О чем угодно.
        - Я не удивлена, собственно, - довольство Елены наполняло кухню - чем-то удушливым. Как ее духи. - Эффект новизны прошел, мальчик поумнел. В тебе же нет ничего, что в состоянии удержать мужчину.
        Разговора не избежать.
        - Откуда ты знаешь?
        - Встретила его сегодня, когда он покидал наш тихий уголок, - рассмеялась Елена. А потом непоследовательно нахмурилась. - Нахамил мне. Неотесанный тип, хорошо, что съехал. Кто же тебя теперь трахать будет, девочка моя?
        Осознанно или нет, но Елена била сегодня прицельно. Или это Тура сегодня совсем не держит удар?
        - Сдам комнату пятнадцати таджикам, будет из кого выбирать.
        На это Елена не нашла, что ответить, и торжественно выплыла с кухни, оставив после себя удушливый аромат тяжелых духов.
        *
        - Дед, я хочу с тобой поговорить.
        - Слушаю тебя, Турочка, - Павел Корнеевич снял очки и сложил их на столе так, чтобы дужки смыкались. Тура какое-то время смотрела на этот треугольник. Нельзя откладывать больше. Надо сказать и про то, что Степан съехал, и про госпитализацию напомнить. С чего начать? Наверное, лучше с госпитализации - так логичнее. Но Тура решила начать с самого для себя трудного.
        - Я про Степана Аркадьевича хотела сказать…
        - Все знаю, детка! - дед порывисто схватил ее за руку, сжал. Пожатие у него до сих пор сильное. - Очень рад, очень!
        - Рад… чему?
        - А ты еще не говорила со Степой?
        Степа… Не Степан Аркадьевич. Так, что это значит? Тура медленно покачала головой. А дед так же медленно встал, поправил галстук, застегнул пуговицы на пиджаке. И с невероятной торжественностью произнес:
        - Вчера Степан Аркадьевич просил у меня твой руки.
        Она сначала не поверила. Я тебе просила об этом, ты отказал. Ты сказал - «нет». А потом Тура посмотрела в сияющие неприкрытой радостью глаза деда - и поверила. И вспомнила утро. Разговор. Раскрытая салатовая коробка.
        Комната стала медленно вращаться вокруг девушки. И она медленно опустилась на стул.
        - Тура, детка, что случилось? - профессор Дуров принялся бестолково хлопотать вокруг внучки. - Разволновалась? Понимаю, это такое событие важное для девушки! Сейчас, я тебе водички принесу.
        - Дед, сядь, прошу, - едва смогла выговорить она. Комната по-прежнему вращалась. Даже две комнаты. Вокруг нее, накладываясь одна на другую, смешиваясь и просвечивая, кружились две комнаты - кабинет деда и комната Степана. И поверх всего летела зеленая коробка. Размер сорок пятый.
        - Тура… - Павел Корнеевич сел напротив. И теперь смотрел встревожено. - Давай все-таки водички принесу. Может чайник поставить? Или давай вот что! Мне Степа на Новый год коньяк подарил. Давай-ка выпьем по пятьдесят грамм, девочка моя. Есть же что отметить! Степа на тренировке, наверное, еще?
        Она начала раскачиваться взад-вперед. Вращение вокруг никак не прекращалась. Есть что отметить, да.
        Поминки.
        Из глубин памяти стало подниматься что-то совсем холодное и страшное. Пьяные окрики отца и молчаливые тетки, холод, казенные улыбки людей в приюте в Вадсё. Тура замотала головой, но оно все прибывало, как вода на полную луну. Травля в школе - пинки сзади, обидные прозвища, спрятанные вещи. Звяк-звяк, сахарница на самом краю стола. И стол за пять тысяч евро, боль в стянутых руках, сухость от кляпа и вязкая густая паника. А потом пришел он и спас. А она что? А она вон что…
        Захотелось завыть - не закричать, именно завыть - страшно, громко, на пределе голосовых связок. И только совершенно ошалевшие глаза деда напротив остановили. Как-то остановили.
        - Извини, дед, не сегодня, - сказал чей-то чужой голос ее ртом. - Кажется, я подцепила вирус в поездке. Заболеваю.
        - Конечно-конечно! - облегченно выдохнул Павел Корнеевич. Тура как-то отстраненно заметила, что дед тоже бледный. Так, ей надо его беречь. Ей надо с ним про госпитализацию поговорить.
        Нет, не сегодня.
        - Ты в кровать ложись, а я тебе чаю с вареньем сделаю, - предложил Дуров.
        Как в детстве. Совсем как в детстве. Только сейчас все не так. Чай он ей сделает, ага. С его-то тремором.
        - Не надо, - полупарализованным лицом даже получилось улыбнуться. - Ты не переживай. Степа скоро придет, он мне чай сделает.
        На правах жениха, ага.
        *
        Она легла на пол. Или, точнее упала. Сначала скрючилась, потом, наоборот, раскинулась на спине. На том же месте и так же, как тогда. Когда он любил ее в этой комнате.
        Люби-и-ил.
        Иначе не было бы этого разговора между дедом и Степой.
        Ей надо было всего лишь подождать. Всего лишь подождать. А она сегодня утром сделал себе показательное харакири.
        Уснула Тура через два часа, там же, на полу. Ковер под головой промок, лицо отекло, носом было уже невозможно дышать.
        Она оплакивала сразу все. В глухой тоске и робкой надежде, что завтра станет хоть самую капельку, но легче.
        Но следующий день стал подтверждением расхожей и циничной фразы: «Вам кажется, что вы достигли дна. И тут снизу стучат».
        Назавтра снизу постучали. Точнее, позвонили.
        - ?
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        -
        КАДР ТРИНАДЦАТЫЙ. ДЖИМ ДЖАРМУШ
        КАДР ТРИНАДЦАТЫЙ. - КТО С ТОБОЙ ПУТЕШЕСТВУЕТ? - НИКТО.
        В ПРЕДСТАВЛЕНИИ НЕ НУЖДАЕТСЯ.
        К полудню следующего дня Тура приняла решение об увольнении. Пока руки были заняты привычным делом, а губы что-то видимо беспечно отвечали и объясняли клиенткам, голова напряженно работала. Голову надо было обязательно чем-то занять. И Тура подкинула ей задачку. К двум часам решение было принято.
        Да, это очень хорошее место, почти на Невском. Статус, цены - и все это отражается на уровне оплаты труда. Да и от дома - полчаса на автобусе. Но перспектива дальнейшего общения с хозяйкой салона была немыслимой. Как с ней говорить, смотреть? Если при этом Тура будет обязательно вспоминать… Вспоминать то, что разломало ее жизнь напополам. И оставило ее на обломках. Невозможно и думать о том, как собрать эти обломки в некое подобие цельной конструкции, если каждый день ей будут напоминать о собственной подлости и предательстве.
        Теперь, когда решение принято, остается только претворить его в жизнь. Уведомить хозяйку и обговорить условия увольнения. Тура как могла мило улыбнулась клиентке и, повинуясь смутному импульсу, черкнула на клочке бумаги свой сотовый. Эта дама обслуживается у нее уже второй год и, кажется, довольна. Надо попробовать забрать хотя бы часть клиентской базы. Мало ли. Не все решает место, аппаратура и косметика. Ее руки тоже что-то значат - это Тура знала точно.
        Перерыв в десять минут - чтобы произвести необходимые гигиенические процедуры на рабочем месте. Этого времени хватает впритык, но простоев хозяйка не терпит. И все же Тура решает проверить телефон. А там - одиннадцать непринятых от Елены. Никогда ранее не баловала ее мать таким вниманием. Что пришло в ее вздорную голову? Какая-то пустяковая проблема, с которой Елена не в состоянии справиться сама? Вполне возможно. К черту тогда Падлну, пусть ждет до вечера. Но в этот самый момент на экране отобразился двенадцатый входящий. Да чтоб тебя, настырная какая. Тура посмотрела на часы на стене. Запас времени небольшой, но есть. В зеркале под часами отражалась она сама. Рабочий костюм позитивного розового цвета лишь оттенял нездоровую бледность лица, отечность и полопавшиеся капилляры. Сапожник без сапог. За такой внешний вид ее определенно ждет нагоняй, ну да не все ли теперь равно. Двенадцатый звонок на экране прекратился, чтобы тут же инициировать тринадцатый. Ну прямо невтерпеж. Левой рукой Тура потянулась в тумбочку за чистым бельем, а правой приняла тринадцатый.
        И тут снизу постучали.
        *
        У Елены была истерика. Мать то переходила на громкие бессвязные вопли, то вдруг затихала и сидела, раскрыв рот. Управляла всем Лилия Донатовна. Именно она встала навстречу Туре, похлопала по плечу.
        - Крепитесь, деточка.
        В спальне деда, куда Тура заходила раз в месяц, чтобы только помыть пол и сменить белье - дед не позволял ей даже пыль протирать, опасаясь, что она что-то сдвинет в идеальном с его точки зрения расположении различных предметов, книг и всего остального - теперь в этой спальне было многолюдно. Лилия Донатовна вернулась к разговору с уставшего вида крупным небритым мужчиной. Еще одна женщина стояла у окна и держала у уха телефон. На стуле у двери сидела, икая, Елена в компании тощего субъекта скорбного вида. А на кровати лежал Павел Корнеевич Дуров. Ныне покойный.
        - Я зашла… - Елена снова вошла в буйную стадию. - В обед. Хотела узнать… а он… он…
        - Смерть во сне в его возрасте - это благо, - ровно ответила врач и снова вернулась к обсуждению какой-то бумаги, что лежала на столе. - Какое время смерти вы поставили?
        Тура закрыла глаза. И стояла так. И молила про себя, чтобы, когда она откроет глаза, это все рассеялось. Как морок. Как дурной сон. И она сменит на пустой постели белье, а потом заглянет в кабинет и скажет: «Дед, пойдем чай пить. Я пирог купила абрикосовый». И он улыбнется ей и скажет: «Пять минут, Турочка».
        - Труповозку вызывать?
        Она вздрогнула и открыла глаза. Все было на месте. Стоящая у окна женщина с отросшими корнями на волосах цвета «бургунди» сейчас смотрела на своего коллегу. «Это бригада скорой помощи», - запоздало сообразила Тура. Все словно сквозь вату сейчас.
        - Справку я выпишу, - Лилия Донатовна похлопала по объемистой медицинской карте. - Так что срочной необходимости нет.
        - Вы что, оставите его здесь?! - взвизгнула Елена. - Оставите здесь труп?! В доме, где живут живые люди?!
        На лице врача ничего не дрогнуло, и она перевела взгляд на Туру.
        - Услуга бесплатная. Если хотите…
        - Это обязательно? - это были первые слова, что произнесла Тура. И она сама себе поразилась - как спокойно звучал голос.
        - По нынешним законам тело в доме оставлять нельзя, - начала Лилия Донатовна, и тут подал голос скорбный субъект.
        - Мы это можем взять на себя, - он моментально оказался около Туры и протянул ей визитку. - Похоронное агентство «Последний приют», мы решим все вопросы…
        - Помолчите! - повысила голос Лилия Донатовна. - И до вас дело дойдет в свою очередь, - тут она повернулась к Туре, которая так и не взяла протянутую ей визитку. - Возраст у покойного почтенный, смерть носит явно естественный характер… - тут она отвлеклась на бумагу, что заполнял врач «скорой», что-то негромко сказала ему и продолжила: - Я справку, необходимую для получения свидетельства о смерти, дам. Вопрос о месте нахождения тела до похорон можно решать не прямо сию секунду, но в течение нескольких часов.
        Тело… А еще вчера это был человек. Старый и не очень здоровый человек, у которого от радости светились глаза. Человек, который не выносил, когда трогали его вещи. Который любил пить чай в одно и то же время. И носить рубашки, даренные покойной женой. И как его теперь… куда-то, в чужое место, к чужим людям? Которые будут рядом курить, смеяться и даже кушать булочку, пока он там будет лежать… голый, холодный, с биркой на большом пальце ноги.
        - Дед пока останется здесь. Мне надо… подумать.
        - А я не останусь в одной квартире с трупом!
        - Тогда ПОШЛА ВОН!!! - только что Тура говорила спокойно и медленно, а вот - сорвалась на крик, дикий ор, до хрипа, так, что засаднило в горле. - ПОШЛА! ВОН! ОТСЮДА!
        - Тише, Тура, успокойтесь, - Лилия Донатовна взяла ее за руку. - Проявите уважение к усопшему.
        Уважение. Уважение, мать его. Деду сейчас больше всего нужно уважение, да-да. Она едва подавила желание пихнуть Елену в спину - чтобы исчезла из комнаты быстрее.
        Врач поймала ее взгляд, устремленный в спину матери, полезла в сумку и достала оттуда начатый блистер.
        - Держите, - она выломала две желтых таблетки. - Валерьянка.
        Закинула в рот. Все равно, что. Лишь бы руки занять.
        - Дочь и внучка, - пояснила Лилия Донатовна врачу «скорой». Тот кивнул невозмутимо и продолжил писать.
        Спустя двадцать минут Тура осталась в квартире одна, выставив последним настырного, никак не желающего уходить адепта последнего пути. На столе, на зеленой парчовой скатерти в доисторических пятнах лежал ворох бумаг. Дубовый паркет, знававший лучшие времена, сейчас был весь затоптан грязными следами.
        А на кровати, укрытый одеялом, спокойно, будто спит, лежал дед.
        Тело. Надо привыкать. Те-ло. Тура уронила лицо в ладони и заплакала навзрыд.
        *
        Тура слабо помнила, как провела последующие несколько часов. Зачем-то пошла на кухню. Зачем-то начала готовить ужин. Потом спохватилась, выключила газ.
        Как жаль, что не курит. Сейчас бы прикурить от газа, затянуться. И полегчает.
        Наверное, должно легчать. Зачем-то же люди курят.
        Тура чиркнула о коробок. Толстая спичка горела долго и неохотно. Отсырели, что ли?
        Она вернулась в спальню, села рядом с дедовой кроватью. Вспомнила истерику матери и шмыгнула носом. Как же Елена в медакадемии два курса выдержала? На память пришли слова бабушки: «Не надо бояться мертвых, Тура. Надо бояться живых. Мертвые уже не могут причинить вреда». Права была Клара Корнеевна. Самые страшные люди - живые.
        Тура разглядывала лицо деда - знакомое до последней морщины, седого волоса, пигментного пятна. Снова захотелось плакать. И одновременно с этим в голове стали всплывать отрывочные воспоминания со времен колледжа. Про пятна Лярше и…
        Надо решать вопрос с погребением. И со всем остальным тоже. Кроме Туры это делать, как обычно, некому. Вот и пригодился трехлетней давности разговор с Павлом Корнеевичем. Тогда ей показалось, что дед чудит, но спорить не стала. А теперь надо искать, куда она сунула ту газетную вырезку с номером телефона.
        Дверной звонок прозвучал резче обычного.
        *
        - Это довольно распространено, - Лилия Донатовна отставила кружку. Сделав все срочные дела, врач вернулась в квартиру своего пациента, которого наблюдала на протяжении последних десяти лет. И Тура была ей благодарна за этот визит. Сейчас они пьют чай - как раньше. Только вдвоем. - Очень востребовано, особенно среди старшего поколения. По-моему, кремация - это удобно и разумно.
        Тура кивнула. В деде нет корней викингов, как в Туре. Но в последний путь он отправится в огне, как полагается тем, кто хочет попасть в золотые чертоги Валгаллы.
        - Вы уже звонили?
        Тура отрицательно покачала головой.
        - Тура, деточка, не откладывайте. Я понимаю, внезапную кончину трудно принять, но есть вопросы, которые надо решать оперативно.
        - Да, понимаю, - молчать дальше неудобно. - Сейчас чай допью и начну решать.
        - Умница, - Лилия Донатовна похлопала ее по руке. - И не стесняйтесь звонить, если что.
        *
        Елена явилась уже поздно вечером. И, кажется, навеселе.
        - Что, решила устроить мавзолей из моей квартиры?
        «Мою квартиру» Тура отметила, но решила не комментировать. Вообще говорить не хотелось. Последние несколько часов она провела именно за разговорами. Звонок в крематорий, решение вопроса с кремацией. А потом взяла записную книжку деда, методично заполненную его аккуратным почерком, и принялась обзванивать. Тех, кто был на слуху, кого еще могло интересовать, что профессора Павла Корнеевича Дурова больше нет в живых.
        Как сейчас все просто: сделал соответствующий пост в любой из социальных сетей - и все заинтересованные в курсе. Такой-то умер, прощание - там-то тогда-то. Минимум усилий. Но для людей из записной книжки деда это не годилось. И Тура раз за разом пересказывала одно и то же. А потом отвечала по телефону - потому что заработало сарафанное радио. Звонки прекратились только к одиннадцати. И тут явилась Елена.
        - Тело увезли, - Тура аккуратно вытерла руки и повесила кухонное полотенце на крючок. - Кремация завтра в два.
        - Что?! - Елена всплеснула руками, и до Туры долетел запах алкоголя. - Кремация?! Ты приняла такое решение, даже не спросив моего мнения?! Меня, дочь родную, не спросила?
        - Тебя не было.
        - Это не по-христиански!
        - Дед был атеистом, - сильная, вдруг навалившаяся усталость сейчас была благом. И слова Елены почти не вызывали никаких эмоций. Потому что это бред. Бред невменяемой тупой истерички. - Я все тебе сказала. Иду спать.
        На обратной дороге, возвращаясь из ванной, Тура увидела, как Елена в столовой достает из буфета коньяк. Тот самый, подаренный Степаном на Новый год. Тот самый, которым дед предлагал отметить их будущее со Степой счастье.
        Желание отобрать бутылку было насколько же острым, настолько и кратким. Какая теперь разница. Не все ли теперь равно.
        В сон она провалилась быстро, словно наркоз дали. И тут же в ее сновидения ворвались тени - большие, черно-белые, безголосые. Тетка сидит за столом, штопает отцу штаны. Марит - так ее зовут, вдруг вспоминает Тура. А, казалось, не помнила ничего. У тети Марит крупные руки, и стежки тоже крупные. Тура как зачарованная смотрит на ловкие, крупные и немного грубые руки, на ровные стежки, на блестящую иглу.
        Просыпается, будто уколотая этой иглой. Лицо мокрое. И отчетливая мысль - вот так же надо зашить себе все сейчас. Все внутрь затолкать и зашить. Чтобы пережить ближайшие дни. А потом - потом можно будет - когда можно будет - дернуть за нитку и распустить, и пусть вся требуха, слизь, сопли, слезы, боль, стыд, сожаления - пусть все наружу вываливается. Сейчас - нельзя. Сейчас надо проводить деда в последний путь достойно.
        А значит - зашить.
        Тура смежила веки, и перед глазами снова встали крупные умелые руки и блестящая, быстро снующая игла. Точно, так и надо.
        Спасибо, тетя Марит.
        Заснула Тура снова быстро.
        *
        Зал для прощания был набит битком. Знакомых лиц - от силы десяток Тура насчитала. Кто были это остальные люди - понятия не имела. Но они приходили, приносили цветы, смотрели на тело, говорили какие-то слова.
        Елена вошла в образ, и зал периодически оглашали, перекрывая тихую музыку, ее оглушительные рыдания. Спектакль с заламыванием рук и утиранием слез кружевным платком, который Елена виртуозно добывала из декольте, был омерзителен. Как и утренний разговор. На неудобную, но неизбежную тему.
        Смерть - удовольствие сомнительное и недешевое.
        - Ты что, вообще не собираешься финансово участвовать в похоронах? - Тура не могла поверить своим ушам. Все-таки умудрилась Елена пробить. Хотя уже ко всему, казалось бы, привыкла от нее.
        - Господи, как ты можешь говорить о деньгах в такой день! - Елена демонстративно прижала пальцы с черным маникюром к вискам. «А вчера была красный» - машинально отметила Тура. Подготовилась. И черная кофточка. Траурная, ага. С прозрачным вставками по бокам. Да какая к черту разница?!
        - Горе - услуга не бесплатная, - жестко произнесла Тура. Она заштопана наглухо, накрепко суровой ниткой умелой рукой тети Марит. - Аренда зала, транспортировка, кремация, поминальный обед, место в колумбарии - все это стоит денег. Сколько ты можешь дать?
        - Ты совсем бесчувственная! - Елена одернула узкую кожаную юбку. - Обязательно надо это сейчас обсуждать?
        - Соответствующие службы хотят денег за свои услуги здесь и сейчас, а не тогда, когда у тебя будет для этого подходящее настроение. Я потратила почти все свои сбережения. Ты оплатишь поминальный обед?
        - У меня сейчас совсем нет денег… - Елена отвела взгляд и принялась поправлять огненный локон. - Аванс только на следующей неделе. Я же не планировала, что у меня умрет отец! - закончила плаксиво.
        - Надо полагать, я планировала.
        - Да прекрати ты! - мать все-таки сорвалась на визг. Потом выдохнула. - Раз тебе надо денег - займи у кого-нибудь! А я… потом… с зарплаты… отдам.
        Ну, все ясно. И почему Тура решила, что смерть Павла Корнеевича что-то поменяет в Елене? Сделает ее чуточку человечней и порядочней? Горбатого могила исправит - явно не наш случай. Не там могила. Да и черт с тобой.
        Копила на мелкий ремонт - спасибо Степе. Так, не надо об этом. В общем, на сегодняшний день хватит. А там можно продать стол за три тысячи евро. Наконец-то.
        Родившийся в горле всхлип стянул стежок суровой нитки тети Марит.
        Тура весь день потом держала перед глазами эти стежки. В зале прощания, при кремации, когда вручили урну с прахом - особенно. Потом поминальный обед, речи, речи, речи. В какой-то момент ей захотелось встать и спросить: «Где вы были последние годы? Ученики, более молодые коллеги, вы, кто сейчас говорит такие проникновенные слова?!». Очень сильно вдруг захотела. Но стежок тети Марит и тут выручил. А потом нашлась работа, настоящая - удержать подвыпившую Елену сначала от намерения произнести речь, а потом от попыток соблазнения кого-то из ученых мужей вполне себе дееспособного возраста. Это и послужило сигналом к тому, что обед пора завершать - да и официанты уже теснились в дверях, время аренды истекало.
        Дома пришлось выдержать еще одну битву - в Елене под влиянием алкоголя внезапно проснулись материнские чувства и жажда общения. Выручил Туру Яша - он вообще стал ее плечом в этот день, единственным, неожиданным и так необходимым плечом. И в квартире Дуровых взял на себя огонь. Минут двадцать вялого перебрасывания фразами, потом Яков что-то особенно «удачное» сказал - и Елена сначала изобразила обиду, потом - попытку скандала. Однако, не найдя взаимности, отправилась почивать, на прощание громко хлопнув дверь. Тура и Яша еще выпили по чашке чаю, преимущественно молча. Так же молча обнялись перед тем, как Яков ушел. И на том бесконечный день, когда со всеми положенными почестями проводили в последний путь профессора нейрофизиологии Павла Корнеевича Дурова, для его внучки завершился. За все труды ее сегодня судьба Туре подарила быстрый сон без сновидений.
        *
        - Артур, ты можешь мне организовать еще одну встречу?
        Кароль хмуро и демонстративно сматывал эластичный бинт.
        - Я похож на благотворительную организацию? - процедил сквозь зубы.
        - Не особо, - Степан говорил тихо и серьезно. - Пожалуйста, приведи его еще раз. Должен буду.
        - Ты мне и так должен! - Артур отбросил бинт в сторону. - Ты думаешь, это просто было сделать в прошлый раз?!
        - Я не думал, что это в принципе возможно, - Степа поразглядывал левую кроссовку врача, потом правую. Потом поднял взгляд. - Но если уж ты специализируешься на невозможном…
        Кароль шумно выдохнул.
        - Артур… Пожалуйста… Давай, я с тобой на очередной твой марафон поеду. Буду тебе водичку подавать и подбадривать.
        - И без тебя желающих вагон! - фыркнул Король. - Да и не до марафонов тебе будет. - И после паузы добавил. - Я надеюсь.
        Они долго смотрели друг другу в глаза.
        - Думаешь, возьмут?
        - Возьмут. Если ты свою игру покажешь.
        - Покажу.
        И показал.
        *
        - А это точно он был в прошлый раз? - тренер от восхищения дернул себе за ус, поморщился. Но глаз от площадки не оторвал. - Точно Кузьменко был?
        - Он, он, - кивнул Артур. Поскольку наставник национальной сборной был полностью поглощен игрой, Кароль позволь себе широкую улыбку победителя. Ну все. Место в сборной у Степки, считай, в кармане.
        - Ну что творит?! Что творит, черт кучерявый! - тренер хлопнул себя по коленям ладонями. Перевел на Артура взгляд, полный искреннего восторга и уже даже обожания. - Как с приема атакует, а?!
        Да уж, Кос это умеет, если в форме. А он сегодня в форме. Оклемался, сердешный.
        *
        Пока еще держится суровая нитка тети Марит, пока не затянуло горе - осознанное, впущенное внутрь, которое надо прожить и пережить, пока лучшее лекарство - работа, надо чем-то занять руки.
        Поэтому Тура разбирает архив деда. Господи, в жизни не видела такого количества рукописных текстов. Сейчас уже и напечатанные компьютерным способом бумаги постепенно уходят в тень, уступая главную роль буквам на экранах электронных гаджетов. Да и буквы часто норовят заменить эмотиконами.
        А тут - такое богатство. Папки на тесемках, старые, картонные, пыльные. Тура чихнула и положила папку на место. Сначала здесь необходимо провести генеральную уборку. Но - не сегодня. Тура дернула на себя правый верхний ящик - тот, что всегда под рукой. Заперт. А ключ от него - наверное, тот, который обнаружился в кармане домашнего коричневого кардигана, когда тело переодевали сотрудники ритуального агентства.
        Тело. Те-ло. Она уже привыкает. Да и тела как такового уже не существует, лишь урна в ячейке в новом современном колумбарии. Дед тогда, три года назад, велел ей после кремации подхоронить прах к Машеньке и Кларочке - к жене и сестре, стало быть. Тура так и сделает, но позднее. Сейчас визит на кладбище и все, ему сопутствующее, находятся за границами ее возможностей: физических, психологических, эмоциональных. Тура обернулась и достала с книжной полки ключ.
        В ящике поверх всех бумаг лежал конверт. Был он большой, чисто белый, с единственной крупной четкой надписью прямо посредине.
        Вскрыть после моей смерти. П.К. Дуров.
        И подпись.
        Тура вскрыла, не колеблясь. Внутри оказалось два конверта поменьше. Один был помечен: «Моей дочери, Елене Дуровой», второй - «Моей внучке, Туре Дуровой».
        Она долго смотрела на первый конверт. Желание вскрыть и посмотреть было таким сильным, почти нестерпимым, что кололо в кончиках пальцев. Остановило одно - фотография на столе, на которой - чета Дуровых в день сорокалетия собственной свадьбы. Дед даже с нее смотрит сурово и насуплено из-под седых бровей.
        Да, дед, да. Я все сделаю, как ты хотел.
        Тура вложила конверт в газету, лежавшую на отведенном ей месте - слева с краю. Так и отнесла в газете к комнате Елены и сунула под дверь. И вернулась обратно в кабинет - знакомиться с последним приветом от деда.
        Она останавливалась при чтении несколько раз - слезы не давали ни смотреть, ни дышать. Первый раз споткнулась на первой же строчке.
        Дорогая любимая моя девочка!
        И долго не могла успокоиться, ходила на кухню пить воду и чиркать спичками. Суровая нитка держалась, но едва-едва.
        А потом были еще слезы, которые капали уже прямо на лист бумаги, размывая написанные мелким четким совсем не старческим почерком строчки. И еще были возгласы удивления, которые не могла сдержать. После девушка долго сидела за столом с письмом от деда в руках, глядя пустым, ничего не видящим взглядом в стену напротив. На щеках подсыхали, стягивая кожу, дорожки от слез, а Тура все пыталась осмыслить прочитанное.
        Да, Павел Корнеевич, умеете вы удивить…
        
        13.7
        *
        Елена вошла, как обычно, без стука.
        - Что ты мне подкинула?
        - Это письмо от деда. Тебе.
        - Откуда оно у тебя?
        - Оно было в его кабинете. Я начала там разбирать потихоньку.
        - Какое право ты имеешь трогать без моего ведома вещи моего отца?! - Елена, и раньше не отличавшаяся разумностью, в последние дни вела себя особенно нервно. Если не сказать - неадекватно.
        - До недавнего времени тебя не интересовало ничего, касающееся Павла Корнеевича.
        - А теперь касается! - мать повысила голос. - Ты знаешь про нотариуса?!
        - Да.
        - Звонила?
        - Нет.
        - Завтра идем туда!
        Тура лишь пожала плечами. С завтрашнего дня она официально безработная. Не только сирота, но и безработная.
        *
        У нотариуса Снежной соответствующее фамилии лицо - абсолютно бесстрастное, даже неживое будто. И обстановка кабинета под стать хозяйке: все стерильно, ровно, по линейке. Включая фикус в углу. Деду бы тут понравилось.
        Тура вздрогнула от громкого и четкого голоса. Надев на нос очки, до того лежавшие с помощью цепочки на необъятной груди, нотариус Снежная приступила к оглашению завещания Павла Корнеевича Дурова. По окончании которого начался скандал.
        Громкий, безобразный, с криками, скидыванием бумаг со стола и попытками вцепиться Туре в волосы. Спасло девушку только то, что они с матерью сидели друг напротив друга, между ними был стол, и удалось успеть отстраниться.
        Даже монументальная Снежная дрогнула фактурой. Явившийся по зову помощник попытался предложить Елене воды, был щедро окроплен предложенным и растерянно уставился на начальницу - в отличие от нотариуса, помощник был молодым, не старше Туры, и явно таких сцен на своем профессиональном веку еще не видел. А Снежная, поначалу опешившая, пришла в себя быстро. И угомонила Елену, указав пальцем на кнопку вызова охраны и проинформировав, что приедут в течение двадцати минут.
        Елена Павловна замолчала, но смотрела на дочь так, что Туре стало страшно. По-настоящему страшно.
        - А я-то думала… - голос Елены свистящий. - Что означали эти слова в письме: «Елена, я думаю, так будет лучше всем». Всем! Всем хорошо, да! А мне лучше всех. Что там мне оставили - шаль матери, пару брошек и кольцо?! А квартиру, всё имущество… - Елена забулькала, захлебнувшись словами. Продышалась. - Старый дурак! Он из ума выжил, точно вам говорю! Сумасшедший маразматик!
        - Заткнись! - Тура теперь стояла в стороне от стола, прижавшись к стене. - Как тебе не стыдно?
        Ответить Елена не успела. Снежная поднялась со своего места и вернувшимся к ней протокольным голосом провозгласила, что экземпляры документов они могут получить у помощника.
        *
        Тура три часа бродила по городу. Обошла все окрестные мосты, останавливалась на них и смотрела на воду Адмиралтейского, Крюкова, Грибоедова. Вспоминала почему-то, как они бегали тут со Степой - и впервые за время, которое прошло после того, как он уехал, это не принесло боли. Ни для каких эмоций внутри Туры места больше не было. Все забито под завязку сейчас. Те крохи места, что еще оставались, заполнило до отказа завещание деда, по которому Тура стала единоличной наследницей квартиры, находившегося в ней имущества и сберегательной книжки деда. В нагрузку к этому прилагалась теперь мать в состоянии предельной даже по Елениным меркам невменяемости.
        Что Туре теперь со всем этим счастьем богатой наследницы делать? Это единственный вопрос, над которым Тура могла думать. Но ответа за три часа в компании каналов так и не нашла.
        13.8
        *
        Все было свалено в кучу - вещи из шкафа, книги с полок. А создательница этого беспорядка с остервенелым видом рылась в комоде.
        - Что ты делаешь? - Тура прислонилась плечом к косяку и сложила руки на груди. Оказалось, что в заполненном до отказа сосуде ее эмоций все-таки было еще свободное место. И сейчас оно стремительно заполнялось яростью. Порядок. Дед же любит порядок.
        - Что, явилась вступить в права наследования? - Елена обернулась и бросила на пол рубашку. Ту самую, на сто раз штопаную. - А мне вот ничего не оставили, приходится самой брать!
        - Бабушкины вещи лежат не здесь, - голос пока еще поддавался контролю. - Отойди, я сама найду.
        - Вы посмотрите-ка - хозяйка явилась! - Елена подбоченилась. - Распоряжается тут! Что, мать родную тоже из дому выгонишь на правах хозяйки?
        - Будешь так себя вести - выгоню, - Тура качнула головой в сторону горы вещей. - Выйди отсюда. Я буду убираться.
        Что за мыслительные процессы шли в голове Елены - Туре было неведомо. Но после внимательного взгляда на дочь она ретировалась из спальни Павла Корнеевича.
        Тонкую шерстяную шаль, жемчужную брошь и два тусклых серебряных кольца Тура нашла без труда. Она точно знала, где лежали вещи Марии Фоминичны и Клары Корнеевны - те, что не были отданы. Тура поднесла шаль к лицу и вдохнула. Пахло табаком и каштанами - дед свято верил, что каштаны лучше всего отпугивают моль, а бабушка все перекладывала пачками с продукцией Моршанской табачной фабрики. Что из этого работало, трудно сказать - возможно, и то, и другое. Потому что шаль сохранилась в идеальном состоянии - даже краски не потускнели, такие же, как Тура помнит с детства. А теперь эта шаль достанется Елене. Так же, как и жемчужная брошь, что украшала ворот синей в белых горошек блузки. И кольца, которые она отчетливо помнит на старых, худых бабушкиных руках.
        Все свое свежеприобретенное наследство она бы обменяла на это - шаль, брошь, кольца. И чтобы это все было надето на бабушку. И чтобы дед был рядом. И вернуться в детство. Тогда, в детстве, ей часто бывало грустно и одиноко, и она мечтала - вырастет, станет взрослой, сильной, умной, и все станет по-другому. Лучше.
        Да только не стало.
        Вернуться бы в детство. Вернуть бы дорогих людей. Вернуться бы в тот день с салатовыми кроссовками и все поменять. Бы. Бы-бы-бы. Чертово «бы».
        Тура свернула аккуратно шаль, положила брошь и кольца в черную лаковую коробочку с красной птицей и решительно вышла из спальни.
        *
        Спустя неделю Тура застукала мать за вытаскиванием столовых приборов из буфета. На резонный вопрос: «Зачем?» последовал невнятный ответ про то, что серебро надо почистить. А до этого пропал набор для водки императорского фарфорового завода. Думала, показалось, что стоял не на том месте. Теперь понимает - не показалось, пузатый синий штоф и шесть крошечных рюмок всегда стояли на верхней полке слева. Теперь там пусто.
        На следующий день, пока Елена была на работе, Тура вызвала слесаря и врезала во все двери, кроме комнаты Елены, новые замки. Теперь она могла себе это позволить. Она теперь богатая наследница. По-настоящему богатая.
        13.9
        Визит в банк ошарашил. Она долго смотрела на банковскую выписку. Смотрела, переводила взгляд с цифры на лицо сотрудницы, и потом обратно на цифры. Потом в очередной раз выслушала уже известную информацию про шесть месяцев и кивала рассеянно. А она-то думала, что после двух обнаруженных в комоде и столе конвертов с наличными - и крупными по ее мерками суммами! - ее уже ничем не удивишь. Ну да и пусть лежат деньги в банке. Целее будут.
        А ведь дед всегда прилично зарабатывал. В доме был достаток. Куда пропали деньги после смерти бабушки, Тура не задавалась вопросом. Наверное, была и пенсия приличная, и компенсации-дотации из-за статуса блокадника - Тура в этом не разбиралась и никогда не лезла - дед не пускал никого в свои дела. И теперь вот эта красота в банковской выписке. Тура столько лет голову ломала - как хозяйство вести, как на ремонт денег скроить, как то, как это сделать. А могли бы ведь…
        Эх, дед, дед…
        Иногда Тура хотела рассказать об этом Елене - что, помимо квартиры и обстановки, Туре еще и денег привалило. Рассказать, чтобы просто посмотреть, как исказиться злобой лицо матери. Послушать, как она начнет кричать гнусности и гадости. Какой-то предохранитель сгорел, Тура перестала ждать от Елены чего-то, отличного от негатива. Более того, в этом негативе, в волне дурных и злых слов стала находить извращенное удовольствие. Скорее всего, дело в том, что это была бессильная злоба. Смерть Павла Корнеевича поменяла расстановку фигур в их сложной семейной партии. И в выигрышной ситуации оказалась не мать, а дочь. Как распорядиться этим положением, Тура пока не знала. Но не могла отказать себе в мелком и не очень благородном удовольствии продемонстрировать свою власть. Как это произошло со сменой замков. Елена даже слюной брызгала, но толку-то? Когда-то Тура сломала себе голову в попытках придумать приемлемую схему продажи антикварного стола в своей комнате. Теперь ей дурно делалось при мысли, что пропадет хоть что-то. Ей остро хотелось оставить все, как есть. Как было при деде. Законсервировать это
время. Время, когда она была счастлива. Теперь только понимала, что это было оно. Вот такое не очень-то похожее на счастье на первый взгляд - со старым дедом, с проблемами, с сумасшедшим хозяйством на плечах, с капризными клиентками и черноглазым квартирантом. А теперь же ничего этого нет. И не вернуть.
        Даже капризных клиенток не вернуть. Тура не торопилась с поиском работы, но она нашла ее сама. И пусть до нового места работы добираться час с двумя пересадками, но это филиал европейской клиники. И там совсем-совсем все иначе. И неплохой школьный английский - язык давался Туре легко - пригодился. И аппаратура там, и косметика, и обстановка - все на таком уровне, что салон в окрестностях Невского кажется самодеятельностью. И почти сразу речь зашла о перспективе обучения - возможно, придется ехать в Милан, там образовательный центр. И ассоциативно сразу вспоминается другая история с повышением квалификации, но Тура не позволяет себе об этом думать. День за днем, час за часом. Прожит день, прожит час - и то благо.
        Суровая нить распускается, но потихоньку, не спеша, плавно. Спасибо, тетя Марит. Все, что вываливается, Тура проживет, протрет, просеет, проплачет. И выплывет. У нее же отец капитан.
        КАДР ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ. РОБЕРТО РОССЕЛЛИНИ
        КАДР ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.А с этого момента в нашем кино начинается эпоха неореализма. Что было до этого? Затрудняюсь ответить. Одно можно утверждать смело - кино скоро кончится. Или кино, или режиссер.
        Завтра сорок дней. Целых сорок дней прошло с того дня, как деда не стало. Как она прожила их? Если бы могла вспомнить… Событий, дел, перемен - тьма. Но не задерживаются в памяти, быстро исчезают. Освобождая место новым.
        Когда Тура думала, выходя из здания банка, что сильнее ее удивить невозможно - она ошибалась. Не прошло и двух недель, как ее снова настигло прошлое. Неожиданно ворвалось в ее жизнь - сначала телефонным звонком.
        - Тура Павловна Дурова?
        - Да, это я.
        Телефон по-прежнему звонит часто. Вот так бы он звонил, когда дед был жив. Но когда его не стало - всем он стал нужен. Или память о нем. Или информация. Или какие-то бюрократические вопросы. Как и сейчас. Голос в трубке официальный, хотя какие-то странные интонации проскальзывают.
        - Вас беспокоят из консульства Норвегии.
        Пять простых слов, но, осознанные, они заставили ее сначала похолодеть, а потом обжечься внутренним жаром.
        Норвегия. Норвегия. Норвегия!
        И деда уже нет в живых. Единственный, кто тогда спас, вытащил, встал на ее защиту. Кому оказалась небезразлична ее судьба. А теперь его нет, и кто ее спасет?!
        Детский, казалось, давно позабытый страх, вырвался откуда-то из внутренних тайников души. И, спрессованный, сжатый, запрятанный там долгие годы, вдруг расширился, разбух, затмил собой все - разум, логику, здравый смысл.
        Ее заберут. Придут, заберут, увезут в Норвегию, в холод и одиночество. В приют в Вадсё. Она не слышала, что ей говорят. Перестала понимать, а когда голос в трубке стал что-то настойчиво спрашивать - швырнула трубку на рычаг. Нет, нет, не-е-ет, она им не позволит. Она им не дастся! Дверь не откроет. Сбежит. Спрячется!
        Туре потребовалось пять минут, чтобы погасить эту паническую атаку. Помог совет деда: «Убегай от стресса. Лучшее средство от паники - ноги». И ходила взад-вперед по длинному коридору - десять метров от входной двери до двери ванной и обратно. Под неумолкающий трезвон телефона.
        Вменяемость возвращалась вместе с вопросами, которые Тура себе задавала, и сама же на них отвечала.
        Ее фамилия Рённинген? - Нет.
        В ее свидетельстве о рождении указан отец? - Нет.
        О ее родственных связях с Ларсом Рённингеном кто-то знает? - Нет. Ну, кроме Елены. Тут Туре сделалось снова нехорошо, но она себя за шкирку вернула на стезю логики и продолжила задавать вопросы.
        У нее норвежское гражданство? - Нет.
        Кому известно, что она родилась в Норвегии. - Никому. Кроме… Так, про Елену не вспоминать.
        Когда телефон зазвонил раз, наверное, в десятый, Тура взяла трубку. Вслушивалась, напряженно хмуря брови. Но там произнесли слова, которые снова выбили почву под ногами.
        Тура нащупала сзади кресло и осторожно в него опустилась. Она не ослышалась? Преподобный?! Покойный?!
        14.2
        *
        В консульство она попала только через два дня. Два дня она работала и думала над той частью информации, что ей сообщили по телефону. И все же оказалась не готовой спустя два дня выслушать полную версию событий жизни преподобного Ларса Рённингена, ныне покойного.
        К вере ее отец - впрочем, об их родстве, как с облегчением осознала Тура, сотруднику консульства известно не было - обратился, судя по датам, спустя год после того, как Туру вывезли из Норвегии. Переехал жить в Вадсё, на собственные сбережения открыл там христианскую миссию и всю оставшуюся жизнь посвятил ей. Тура пыталась сосредоточиться, чтобы хоть как-то осознать информацию, что ей сообщали - какие-то данные о деятельности миссии, о количестве прихожан, цифры финансового отчета, квадратные метры здания и еще куча всего. Только вот зачем ей все это? А в голове все никак не могла сложиться картина: ее отец - и религия? То малое, что Тура о нем помнила, в этот образ не попадало никак. Преподобный Ларс Рённинген, кто бы мог подумать…
        А преподобный Ларс Рённинген оставил ей миссию. Само здание и все, что с ним связано - имущество, деятельность и…
        - Это что, я теперь возглавляю христианскую миссию?!
        - Нет, конечно! - флегматичный с виду норвежец даже руками всплеснул. - Сейчас миссию возглавляет один из сотрудников. Но вы можете назначить любого другого. Или возглавить сами.
        Тура не сдержалась - резко отодвинулась на стуле назад. Скрипнули ножки по плитке.
        - Не хочу! Не хочу иметь ничего общего с этим… этим делом! Я могу отказаться от наследства?
        - Можете, - сотрудник консульства выглядел несколько удивленным. - Но мой вам совет, если позволите… Не спешите. Можно оформить документ на управление миссией. На полгода или год. Чтобы они существовали на законных основаниях. У вас появится время подумать. Если по истечении этого периода вам это будет по-прежнему неинтересно, вы всегда сможете просто продать имущество - дом довольно большой. Возможно, представители миссии захотят его у вас выкупить. Или… - он пожал плечами. Но картина стала для Туры более-менее ясной. Она снова придвинулась к столу.
        - Давайте оформим доверенность. Или как там это у вас называется.
        *
        - Поздравляю! - тяжелая рука хлопнула по влажной на спине майке аккурат между лопаток. - Влился в коллектив удачно.
        - Спасибо, - Степан обернулся и ответил на рукопожатие диагонального национальной сборной. - Вы сегодня заколачивали как сумасшедшие с Олегом.
        - А чего бы не заколачивать, если тылы прикрыты, - пожал здоровенными плечами капитан. А потом крепко обнял Степу. - Добро пожаловать в команду, Кос. Ты тут на своем месте.
        *
        Тура пила чай. Сервировано было чаепитие в гостиной, на привычном месте и привычным образом. И деду прибор поставлен, его любимая чайная пара. И газета свежая каждое утро кладется на стол. Ну если подписка оформлена, а почтальон все равно приносит? Правда, паркет в спальне и кабинете покрывается пылью - пока сил не набралась начать там уборку. Силы не прибывают. Наоборот, убывают. Казалось бы, хлопот и забот теперь в разы меньше, работа - даже с учетом длинной дороги - на порядок комфортнее прежде всего в психологическом плане. Но Тура чувствует себя куском мороженного в кофе глясе. Кому-то вкусно будет это выпить, а она кончается. Вещи висят мешком, кожа стала совсем прозрачной. «Тура, твоя кожа вообще загорает?» - спросила ее одна из новых коллег. «Да. В погребе». Посмеялись, шутку оценили. А ей вот не до шуток.
        14.3
        Вкуса чая не чувствуется. Чувствуется только, что горячий. Но не согревает. Она живете в погребе. Или в склепе. И покойники чередой. Дед. Отец. Пусть он был ей плохим отцом. Наверное, плохим, хотя Тура сама вообще никак не могла его оценить. Но другого у нее не было. И теперь и такого не стало. Человек, который дал ей жизнь, умер полтора месяца назад. Инсульт, паралич и спустя два дня комы - смерть. И, получается, в день своей кончины приснился ей.
        Стукнула дверь, и Тура подняла голову. Опершись ладонью о косяк, в дверном проеме стояла Елена.
        - Разрешите войти? - голос ее звучал издевательски и визгливо.
        - Входи, присаживайся, - Тура протянула руку и сняла с буфета чашку. - Разговор есть.
        Елена сразу как-то растеряла свою язвительность, и с хмурым выражением лица устроилась за столом. На налитый чай кивнула, взяла из вазочки сушку и принялась деловито хрустеть. И лишь после того, как схрустела две, поинтересовалась.
        - Что, передумала вести себя как последняя неблагодарная дрянь? Правильно. Мы все-таки одна семья, никого больше не осталось - ты да я.
        - Это верно, - задумчиво кивнула Тура, машинально пододвигая к матери ближе корзинку с сушками. - Никого. Ларс умер.
        - Кто?!
        - Ларс Рённинген, твой муж. Бывший. И мой отец. Отцы вот бывшими не бывают.
        Елена прижала ладонь ко рту. Все это выглядело как обычно картинно и ненатурально, но Тура уже давно привыкла. Отпила чаю без вкуса, подлила еще - и себе, и Елене.
        - Откуда ты знаешь?! - пришла в себя мать. - Ты… ты поддерживала с ним связь?
        Тура хотела рассказать - про визит в консульство, обо всем, что ей там поведали. Но вдруг поняла, что не хочет ничего обсуждать с Еленой. И даже вынужденное опостылевшее тоскливое одиночество последних недель, когда дома за день не произносится ни слова - даже оно не могло перевесить нежелание говорить с матерью. Что-то умерло - умерло окончательно. И Тура с сегодняшнего дня - сирота абсолютная и круглая. Модель сферической сироты в вакууме. А ведь и правда - она оказалась в вакууме. Так пусто вокруг. Пусто и холодно.
        - Неважно, откуда. Я решила, что тебе это может быть интересно. Что этого человека уже нет в живых. Больше месяца назад его не стало.
        Елена сопела, глядя исподлобья на Туру. А потом протянула руку и с хрустом переломила пополам сушку. В тишине и молчании звук вышел громкий.
        - Я, в отличие от тебя, решила быть порядочной, - медленно проговорила Елена, кроша половинку. - И предупредить. Я буду опротестовывать завещание.
        - Вперед и с песней. Чаю еще хочешь?
        - Нет, спасибо, - Елена резко встала и стряхнула крошки с рук. - В следующий раз буду тут пить чай как хозяйка. А ты… ты все-таки вылитый Ларс. Холодная как ледышка. Неудивительно, что даже тупой спортсмен от тебя сбежал.
        Щелкнула собачка нового, хорошо смазанного замка. Тура перевела взгляд на обломки сушки на льняной скатерти. И слава богу, что на отца похожа. Хоть тут ее природа пожалела. Быть похожей на Елену - хуже трудно придумать.
        *
        - Степан, вам же без сахара, да?
        - Да, без сахара и… э-э-э… покрепче, пожалуйста.
        Это могло даже показаться смешным, но он никак не мог запомнить, как зовут нового маминого мужа. Уже вторую неделю живет у них, а имя-отчество не желает закрепляться в голове. Что-то длинное, заковыристое, одни сплошные «с», «м», «в» - никак не запомнить. Хороший мужик, вежливый, сразу видно - интеллигенция. Неловко, что имени его Степа не знает.
        - Степочка, ты наелся? - мать легко касается его плеча и тут же убирает руку. Они оба пока привыкают к касаниям. Привыкают жить в одной квартире. После того, как его приняли в национальную сборную, мать позвонила и со слезами умоляла устроиться у нее. На спор сил не осталось, и вот он уже вторую неделю живет в доме матери. Занимает диван в гостиной, помещаясь на нем, разобранном, только по диагонали. Ему готовят, стирают одежду и интересуются тренировочным процессом. А он, сволочь неблагодарная, даже имя-отчество вполне себе приятного человека запомнить не может.
        Потому что выключено все, что не имеет отношения к игре. И сейчас Степан и на площадке, и вне ее - приложение к мячу. Он не человек, он либеро.
        14.4
        *
        Так и жила. Как-то. Новая работа, старая квартира. На уборку махнула рукой. Готовить тоже перестала. Приезжала домой и падала в постель. И лежала, глядя в потолок и ни о чем не думая. Иногда до нее доносился голос Елены - та демонстративно громко и в коридоре разговаривала по телефону, обсуждая юридические аспекты вопросов наследования. Но дальше этих демонстративных разговоров дело не заходило - ну разве что еще многозначительные загадочные взгляды и дежурные язвительные реплики на кухне. Но там Тура теперь редко появлялась. Ела мало и обычно на ходу, по дороге. А дома только чай, ежевечерний чай, который она накрывала каждый день. Это было то, за что еще держалась. В своем абсолютном сферическом одиночестве.
        *
        - Как тебе в национальной сборной, большой брат? Как столица?
        - Обживаюсь, - Степан, отодвинув штору, разглядывает с высоты одиннадцатого этажа абсолютно чужой и кажущийся крошечным двор. - Вы как?
        - Мы хорошо, - хохотнул Лелик. - Готовимся болеть за тебя по-крупному.
        Привычным жестом взлохматил затылок. Оброс совсем, на площадке приходится стягивать волосы резинкой. Но даже стрижка не входит в перечень необходимых дел. А вот сказать брату что-то важное - надо.
        - Левка, я у матери живу.
        Ответная пауза была долгой.
        - Понятно.
        Нет, ни черта тебе не понятно. И мне непонятно. И сил разбираться нет.
        - Она тебя в гости ждет. Очень. Вот я на Европу уеду, диван в гостиной перейдет в твое распоряжение. Будете вместе болеть за меня.
        - Степка… ты серьезно? Ты же… - голос брата звучал тихо. - Ты же сам говорил, что…
        - Да мало ли что я говорил? - вздохнул Степан. - Что я - ошибаться не могу, что ли? Ждут тебя тут, словом. Ждут и очень любят.
        *
        Завтра сорок дней. Она обещала поминальный обед для нескольких человек - из числа тех, кто был и в самом деле близок в последние годы деду. Человек шесть от силы. Намекали, что лучше дома, а не в кафе.
        Да и ладно. Закажет пирогов, купит конфет и печенья. Пусть посидят старички, повспоминают Павла Корнеевича Дурова. И, может быть, в беспросвете последних дней что-то поменяется. Ну а вдруг? Когда-то же это случится? Должно. Должно случиться.
        *
        Через неделю они едут на Европу. Первые серьезные соревнования в составе национальной сборной. Он в команде приигрался, притерся. «Как тут и был», - смеется Артур. Вот на встречу с Королем Степа и прилетел. Степану есть что сказать врачу клуба, который дал ему путевку на самый вверх. Есть что сказать, есть за что поблагодарить. И поздравить Артура с тем, что попал в десятку на Бостонском марафоне. И послушать его рассказ. Он соскучился по Артуру. И по Матушу. И по ребятам, и по городу. Он успел полюбить этот хмурый и холодный город. И не смог возненавидеть, несмотря на то, что о его гранит в мелкое крошево разбилось то, что с точки зрения анатомии разбиться не может. Но вопреки анатомии - вдребезги. И истекай кровью, и выживай, как хочешь, и учись заново жить с дырой в том месте, где еще недавно было тепло, где лежала белая ладонь с длинными пальцами, куда ему шептали всякие нежности. А теперь там дыра. Оказывается, люди могут жить с дырой в груди и даже успешно играть в волейбол.
        В клубе он провел час. Со всеми пообщался, получил напутствие и кучу советов. А с Артуром они потом еще выпили два чайника японского модного чая в компании французского императора - помимо страсти к марафонам Кароль еще и водил близкое знакомство с «Наполеоном» и достоверно знал, где в Питере его пекут самый вкусный. От торта Степка отказался, ему сейчас излишеств позволять себе нельзя, и сиротски грыз овсяное печенье, слушая рассказ Артура о марафоне.
        14.5
        - Жаль только, что кроссовки свои везучие стер до дырок, - сокрушался Кароль. На одном из марафонов Артур перед самым стартом обнаружил, что расслоилась подошва на левой кроссовке. Его выручила дама - кенийская бегунья с идентичным сорок вторым размером ступни. Тот забег Артур считал первым успехом в своей марафонской карьере, кенийку спустя сутки горячо и искренне отблагодарил в номере отеля, что дало ему полное право снисходительно усмехаться, когда ребята в клубе хвастались своими постельными подвигами. А кроме этого, розовые кроссовки с тех пор стали для Артура символом победы. И причиной регулярных квестов по розыску этого символа редкого неженского размера в различных спортивных интернет-магазинах.
        - Придется покупать новые, - Степка завистливо покосился на второй заказанный врачом кусок торта.
        - Конечно! - фыркнул Артур. - Я в Амстердам без своей розовой прелести не поеду. Жаль, на твой размер такой цвет не найдешь - если только по спецзаказу.
        - Спасибо, я зелеными обойдусь, - рассмеялся Степан. И резко перестал.
        Сорок дней назад он, так же как и Артур, обнаружил, что любимые беговые кроссовки приказали долго жить. И купил новые - счастливого для себя, как он тогда решил, ярко-салатового цвета. Нифига не счастливый оказался цвет.
        *
        Он же их там оставил. Те кроссовки. Там оставил. В той квартире рядом с Лесгафтом. В сторону того дома он даже смотреть себе запрещал, когда наведывался в институт, решая свои учебные вопросы - диплом, предзащита и прочие студенческие прелести. Этот дом перестал существовать на его персональной карте города Санкт-Петербурга. А теперь вот, как в каком-то фантастическом фильме вдруг прорезался, проявился, расталкивая соседние дома, встал на свое место.
        Там остались его кроссовки. Счастливого, мать их, цвета. И нужно свое имущество забрать. Перед Европой везение лишним не будет.
        *
        Металлическая ручка холодная. Пальцы помнят каждую выпулкость в месте сварки. Он постоял, погладил неровный сварной шов. Домофон приглашающе горел красной точкой.
        - Молодой человек, вы заходить будете?
        Степан посторонился, пропуская. И вошел следом. На него подозрительно покосилась какая-то бабулька, и он поспешил прибавить шагу по этим огромным дореволюционным и, оказывается, успевшими стать родными пролетам.
        Этаж третий, дверь черного дермантина, звонок - долго и пронзительно даже с этой стороны. Никто не открывает. Наверное, никого нет дома.
        Дверь отворилась, явив проем в темный длинный коридор и фигуру в нем. Стоящего за порогом человека Степан не узнал.
        *
        Тура и раньше не отличалась избытком массы и объемов. Но сейчас от нее осталась тень. Бледная осунувшаяся тень Туры Дуровой. Его Тучки. И то, что он ее не узнал сначала - неудивительно. Раньше она казалась младшей по возрасту. Сейчас - выглядела лет на десять старше Степана. Запавшие глаза, волосы стянуты в неаккуратный хвост, скулы, подбородок - все такое острое, что, кажется, при любом неловком повороте головы на них порвется кожа. Одежда - не одежда, мешок какой-то. Степан стоял и, кажется, раскрыв рот, смотрел на нее. И она смотрела на него - молча и безучастно. И Степа не нашел ничего лучше, чем брякнуть.
        - Здравствуйте. Я к профессору Дурову.
        - Его нет дома, - прозвучал бесцветный ответ.
        - А где он? Вернется скоро? - абсурдный диалог продолжался. Степа пытался найти в стоящей напротив девушке какие-то знакомые черты. Не удавалось.
        - В колумбарии. Вернется нескоро.
        Незнакомое слово не вызвало никаких ассоциаций в голове, кроме клумбы. При чем тут клумбы? Цветы, что ли, сажает Павел Корнеевич? Тура смилостивилась над его мыслительными страданиями. И он услышал негромкое, но ударившее как мяч на полном ходу прямо в затылок:
        - Дед умер.
        14.6
        Мяч таки догнал его. И дверной проем перед глазами качнулся. А потом вдруг все встало на свои места. И ее изможденный вид. И черная тряпка на зеркале за ее спиной. И слова, и общее ощущение… склепа.
        Она смотрела на него из темного проема уходящего за спину узкого коридора. Тонкая, полупрозрачная, будто и не вполне принадлежащая этому миру - миру, где жил Степан, полному звуков: криков болельщиков, ударов рук по мячу, рева тренера, миру, в котором были и краски, и запахи. А по ту сторону порога не было ничего. Только хрупкий силуэт.
        Как ты вынесла все это на своих плечах? Одна, с таким страшным горем, с Падлной, которая наверняка не помогала, а только подкидывала проблем. И меня рядом не было. И ты одна все это…
        Черт. Черт! Черт!!!
        Он шагнул через порог.
        - Когда это случилось?
        - Завтра сорок дней, - все так же тихо и бесцветно. Как ему это не нравится. Не так Степан представлял себе свой приход сюда. Вообще никак не представлял, если быть точным. Но такое вообразить… А потом он сообразил про цифру.
        - Это он, получается… когда я… погоди…
        - Дед умер на следующий день после твоего ухода.
        Степке остро захотелось ее встряхнуть, чтобы голос перестал звучать как с того света. Но боялся, что она рассыплется от его прикосновения. Просто стоял и смотрел. Пока в голову не пришла страшная мысль.
        - Он из-за меня? Из-за того, что я ушел?! Ты ему рассказала, что… Твою же… - он зажал рот ладонью. Зашибись за удачей зашел. Как жить-то после этого?!
        - Нет, что ты! - Тура наконец выпала из своего анабиозного состояния. Даже руку протянула, чтобы его коснуться, но одернула. - Дед был в полной уверенности, что мы с тобой… - она сухо прокашлялась. Потерла горло. - Что мы жених и невеста. Как ты ему и… сказал. Он в этой уверенности умер. Ночью сердце остановилось. Просто… просто пришло время. Наверное.
        Степан ничего не ответил. Руки опустил и привалился к стене. Черт, ведет себя как впечатлительная барышня позапрошлого века. А ведь Туре пришлось стократ тяжелее. Сорок дней. Сорок. Как ты их прожила, Тучка? Да что спрашивать, все видно - как. Но все же спросил.
        - Ты как?
        - Нормально.
        Другого ответа он и не ждал. И она вопросов не задавала. Смотрела куда-то в середину груди ему. Вид худых опущенных плеч вызывал острую боль примерно в том месте, куда она смотрела. Нет, невозможно тут дальше так стоять и молчать.
        - Слушай, я, кажется, у вас кроссовки оставил. Зеленые.
        - Да, - она ответила быстро, словно ждала этих слов. Шагнула в сторону и толкнула дверь. - Вот они.
        Коробка лежала на кровати. Кровать была застелена тем же покрывалом, что было, когда он жил здесь. И наволочка на подушке… та же.
        Степан прошел в комнату. Огляделся. Здесь все так, как было в то утро. Это что-то значит. Но он уже не понимал - что. Он вообще сейчас ничего не понимал, все заполнило острое желание - вернуть то утро. Нет, тот день, накануне, раньше, когда Тура его попросила. Зачем он ей отказал? Ведь все равно же все сделал, как она хотела. А если бы не отказал. И она бы не…
        Сорок дней стремительно отмотались на табло. И снова вернулась боль - такая же острая, как в то утро, когда она сказала, а он понял, что это правда. Понять - понял, а принять не смог. До сих пор не смог. И больно так, что вдруг стоять не стало сил.
        Он осел на кровать, взял в руки коробку, покрутил ее. Пару раз встряхнул. Поднял голову и посмотрел прямо ей в лицо. В комнате светло, и выглядит Тура еще хуже, чем в полутемном коридоре. И больно и за себя, и за нее. В какой гадский, омерзительный клубок все слепилось. Где та точка, в которой все началось неотвратимо наматываться?
        - Скажи мне, оно того стоило? - он смотрел, не отрываясь, в ее глаза. Вдруг понял, что они остались прежними - яркими, светлыми. Единственное, что было живым. Тучкиным. - Стоил этот… попперс… того, чтобы… чтобы… - он не смог подобрать слова, и просто обвел рукой комнату. - Что, настолько крутой был секс?
        14.7
        Она держала его взгляд. Не прерывая зрительного контакта, прошла внутрь комнаты и села рядом. Забрала у него из рук коробку и повторила его жесты - покрутила, потрясла. А потом прижала к груди, как что-то ценное.
        - Не знаю.
        - В каком смысле?
        - Я два часа проблевала, - Тура теперь смотрела перед собой, костяшки на тонких пальцах остро напряглись от того, как она сжимала коробку. - В таком состоянии не до секса.
        На табло начала происходить какая-то чехарда. Замелькали цифры - вперемежку арабские и римские, потом буквы - кириллица, латиница, иероглифы. А потом зажглась огромная надпись «СТОП».
        - Тура… - он аккуратно потянул коробку, но она замотала головой и вцепилась в нее мертвой хваткой. - Тура, ты мне можешь рассказать, что произошло… тогда? В Москве?
        Она начала вдруг дрожать, хотя в окно светило вполне себе полноценное майское солнце, и в комнате тепло. Шумно выдохнула. Глаза распахнулись совсем широко, а картон под пальцами начал проминаться.
        - Нас было четверо. Моя хозяйка и двое… мужчин. Она с ними там познакомилась. Мы пили в ее номере. Вино и шампанское. А потом эти бутылочки. А потом мы вдвоем пошли в мой номер. Начали… начали… - у нее дернулось горло, и Тура сглотнула. Потом еще раз. Потом продолжила: - Начали раздеваться. А потом… потом…
        Она замолчала. Стала раскачиваться, обнимая себя и ярко-салатовую коробку.
        - Тура? - она не реагировала, и он повысил голос. - Тура?!
        Вздрогнула. И затараторила быстро, будто боялась не успеть сказать.
        - А потом меня чуть не вырвало. Сначала спазм дыхательный, а потом - рвотный. Прямо во время поцелуя. И выворачивало так сильно, что, думала - умру. Дикая аллергическая реакция на попперс.
        - А он что? - в Степане сейчас функционировали только органы чувств - слух, зрение. Ему жизненно необходимо получить сейчас информацию. Которая, кажется, способна изменить все. Совершить невозможное. Обернуть вспять время. Обнулить счет на табло.
        - Он? - Тура рассеянно моргнула, все так же глядя перед собой, но видя явно что-то свое, доступное только ее глазам. - Не знаю. Когда я выползла из туалета - а я правда выползла, на четвереньках, встать не смогла - в номере никого не было. У меня потом еще... спазмы были. Я только часам к трем ночи в себя пришла. Хорошо, уголь активированный всегда с собой ношу.
        Цифры на табло остановились. Сейчас должен включиться прямой отсчет. Самый прямой. Только вот спросит. У Степана вместо головы мяч, ему надо сказать прямо, иначе не поймет.
        - Тура… - он взял ее за плечи, развернул к себе. Коробку трогать не стал. - Ты изменила мне?
        Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. И молчала.
        - Тучка! - он ее все-таки тряхнул. Потом еще раз, сильнее. - Отвечай!
        У нее стал кривиться рот и дрожать подбородок. Но взгляда она не отвела.
        - Я… я целовалась с ним… Недолго, потому что тошнить начало, но…
        - Тура! - в голове, внутри, нестерпимо больно стучал мяч. Ему сию же секунду надо знать правду!
        - И он видел меня без… то есть, по пояс… там только лифчик был…
        - У ТЕБЯ БЫЛ С НИМ СЕКС ИЛИ НЕТ?! - заорал он.
        Моргнула. Помотала головой. Снова моргнула и добавила словами.
        - Нет. Не было. Но я собиралась. Я же хотела тебя наказать, Степ. А наказала себя. Я такая… такая…трубаду-у-ура…
        Плечи под его пальцами затряслись, крупно, почти неудержимо, как бывало при эпилептических припадках у соседского Сереги. И вместе с этой дрожью запустился счет на табло. Один, два, три… Прямой ровный счет времени. Их общего времени.
        Дернул ее на себя и полетела на пол выпущенная из ее рук ярко-салатовая коробка. Гладил по голове, чувствовал, как вжимаются между лопаток острые костяшки ее пальцев, что футболка намокает не только на плече, а уже и на груди, и немного на спине. Точно знал, что успокаивать бесполезно, надо перетерпеть. Пусть проревется, ей надо. И ему надо подождать, пока хоть немного затянется дыра в груди под ее слезами. И надо хоть немного собраться с мыслями. Нужно снова приучаться жить в полную силу.
        14.8
        *
        В голове ни одной мысли. Вся Тура сейчас - одни органы чувств и голые инстинкты. Тепло. Тепло. Как же тепло. Она мороженое в кофе глясе и сейчас растает. И пусть. С ним - не страшно. С ним ничего не страшно. Лишь бы только обнимал. Лишь бы не ушел. Лишь бы простил.
        - Знаешь, что я сделаю в самое ближайшее время? - она чувствует, как от его дыхания воздух двигается вдоль шеи. Кайф. Чистый кайф.
        - М-м-м? - другие звуки издавать невозможно, когда ее лицо так плотно вжато в его плечо.
        - Я куплю семь кожаных ремней. Семь отличных крепких кожаных ремней. И буду пороть тебя. Каждый день. У меня будет ремень для каждого дня недели. С утра встал, выпорол, потом на пробежку, ты мне завтрак приготовила, а я покушал и еще раз выпорол. Потом на тренировку. Ну и на ночь профилактически обязательно. Еще разок. Не знаю, как иначе из тебя дурь изгнать твою трубадурную.
        - Угу, - она чуть повернула голову, чтобы можно было говорить. И улыбаться. Самым краем рта, но все же.
        - Что ты угукаешь там, я серьезно!
        - Хорошо, Степочка, я поняла. Ежедневно, без отдыха в воскресенье, три раза в день.
        - Именно так! - его голос звучал громко. И нарочито сердито. Прекрасно звучал, словом. - За все, что ты с нами сотворила, этого мало будет.
        - Согласна, - счастливо вздохнула Тура.
        - Посмотри, какая со всем согласная… - его руки сжались вокруг нее сильнее. - А пороть я тебя перестану знаешь когда? -Тура помотала головой. - Когда ты первым сыном забеременеешь. К тому моменту, я надеюсь, ты вернешься в светлый разум.
        На это Тура ничего не ответила. Она снова уткнулась лицом ему в плечо. Она не могла сейчас говорить, думать, рассуждать. Сейчас она представляла из себя один целый неделимый квант счастья.
        *
        - Не смотри на меня! - она решительно мотала головой, но Степан ее плеч не выпускал. - Пожалуйста, не смотри, я ужасно выгляжу, я знаю!
        То, на что ей было плевать сорок дней, теперь стало невероятно важным. Ведь вот он, рядом, напротив. С этими своим снежными белками глаз - дед говорил, что такие яркие белки бывают только у южных народов. С ресницами, которых там налеплено на веке, кажется, в десять рядов. И брови - какие у него, оказывается, красивые густые брови. И темная густая щетина. И губы яркие.
        А она… Тура попыталась закрыть лицо ладонями, но ей не позволили. Он сжал ее ладони.
        - Ту, скажи мне еще раз. Внятно. По слогам. Я тупой спортсмен, мне все надо два раза повторять. Ты мне не изменила, так?
        Она смотрела, не отрываясь. Вот сидит ее персональное счастье. И если он сейчас уйдет, то она - умрет. Но врать - врать нельзя.
        - Это только тебе решать, Степ, - голос слушался плохо. - Намерение - было. От реализации меня спас только мой желудок.
        - Ты опять морочишь мне голову, Туча! В последний раз спрашиваю. По словам. Секс в Москве - был?
        - Не было. И… Я люблю тебя. Больше жизни. Если это что-то… меняет.
        - Да ничего это не меняет, - Степан снова со вздохом обнял ее. - Я это давно знаю. Ты же мне тогда сказала, в наш первый раз. Что любишь.
        Тура замерла под его руками. А потом спросила тихо-тихо.
        - Думаешь, я сказала правду?
        - Не думаю. Знаю.
        - А ты?
        - А я врать вообще не умею.
        - Значит, и тогда?..
        - И тогда. И теперь. И всегда.
        А потом они лежали вдвоем на кровати. У Туры на фоне всего пережитого и скудного питания даже сидеть сил не осталось. И они устроились вдвоем в обнимку на узкой постели, поверх покрывала. Тура еще попыталась к ним туда же и коробку забрать, но Степан воспротивился. Обнял крепче и устроил допрос. Как она тут жила без него все это время.
        И она рассказала все. С того момента, как он ушел. Старалась излагать только факты, но не получалось. И опять ревела, и он опять гладил ее по голове, и тихо матерился. Их долгий разговор прекратился со щелчком входной двери. Тура вздрогнула всем телом.
        - Это Елена.
        - Отлично. Соскучился по ней - жуть, - Степан легко поднялся на ноги.
        - Степа!
        Он прижал палец к губам.
        - Лежи тут тихо. Отдыхай.
        Вручил ей ярко-салатовую коробку и закрыл за собой дверь. Но Тура все равно услышала редкой язвительности тоном произнесенное:
        - Ну, здравствуйте, мама. Можно мне вас так теперь называть на правах зятя?
        КАДР ПЯТНАДЦАТЫЙ. ВАСИЛИЙ ШУКШИН
        КАДР ПЯТНАДЦАТЫЙ. - И сколько сейчас дают за недоразумение? - Пять. - Мало, раньше больше давали.
        Много ль, мало ль - ВасильМакарычу виднее, я считаю.
        - Степа, я не уверена, что это правильно.
        За последние три дня образцовую роль упрямого ослика Тура исполняла столько раз, что Степан сбился со счета. Вот и сейчас он остановился на полпути к выходу из здания аэропорта, вздохнул и терпеливо - вот уж не думал, что у него этого терпения столько! - произнес.
        - Ту, мне надо лететь на Европу. Оставить в Питере я тебя не могу. Предложи другой приемлемый вариант.
        Она опустила голову и синхронно вздохнула.
        - Нет других вариантов. И я не хочу там оставаться без тебя.
        - Тогда пошли, - он покрепче перехватил одной рукой ее ладонь, другой сумку, и потащил за собой. Как делал последние три дня.
        Ейск встретил их тридцатитрехградусной температурой и убойной влажностью - не просто встретил, так ударил жаром и влагой в лицо, как будто дверь парной открыли. А они всего лишь вышли из здания аэровокзала. Тура замерла, ошарашенная. Дышала, открыв рот - глубоко, жадно, изумленно. Ее темные джинсы и черная футболка были совершенно чужеродны климату, городу, людям вокруг, сплошь облаченным в сарафаны, шорты и сланцы. Но за то время, что они провели в Питере вдвоем, им было не до ходьбы по магазинам. Все нужное купят тут.
        - Пошли, такси уже ждет, - Степан снова потянул ее за собой. Тура пошла покорно, глядя широко распахнутыми глазами вокруг, будто вбирая, впитывая в себя все - солнце, небо, шум пестрой толпы. Но все же задала вопрос из репертуара упрямого ослика.
        - Нас ждут, Степ? Ты предупредил?
        - Ждут, - не моргнув глазом, соврал Степан. Он приметил нужную машину и целенаправленно шел к ней.
        Он не позвонил и не предупредил. Во-первых, не до того было - дел нужно было провернуть кучу в кратчайший срок. А во-вторых, по телефону это все не объяснишь, только переполошишь. Вот приедет домой - и будет объяснять.
        *
        Дом выглядел тихо и безмятежно. Возможно, и нет никого, время одиннадцать, Василиса на рынке, отец и Лелик на работе. Но запасной ключ наверняка на своем месте в полном ракушек облупившемся фаянсовом кувшине на веранде.
        - Степа… - ослик Тура снова встала. На этот раз в замешательство ее привела надпись возле калитки. На таких обычно пишут предупреждения про злых собак. На этой было изображение скалки и надпись:
        Василиса добрая, но нервы ни к черту.
        - Василиса - это же… твоя бабушка?
        - Угу, - Степа протянул поверх забора руку и поднял щеколду. - Батя табличку сделал. Во избежание.
        С абсолютно круглыми глазами Тура шагнула на территорию дома семьи Кузьменко. И почти тут же стукнула дверь. Василиса Карповна оказалась дома.
        Ступила с крыльца и широко раскинула руки.
        - Степка, сотона, чего же ты не позвонил, не предупредил! - Василиса не сразу выпустила внука из крепких объятий.
        - Так получилось, - Степа шагнул в сторону и показал на девушку, что стояла на середине дорожки, ведущей от калитки к крыльцу. - А это Тура. Она поживет у нас.
        С порозовевшего от жары лица Туры схлынули все краски, и она укоризненно уставилась на Степана. «Ты же сказал, что предупредил!» - безмолвно шептали ее губы. А Василиса Карповна уперла руки в бедра своим излюбленным жестом.
        - А что же, у нее своего дома нету, что ль?
        - У нее, кроме меня, никого нету, - ответил Степан ровно.
        И Василиса Карповна после краткого раздумья кивнула.
        - Ну пошли тогда в дом. Чего стоим на жаре-то? - а потом, внезапно поддав громкости в голос: - Левка, Аркадий! Степа приехал!
        Вот так сюрприз! Оказывается, все на месте. Ну, так даже проще. Наверное.
        15.2
        После очередной порции объятий и удивленных взглядов со стороны отца и брата вся компания оказалась на кухне - двадцать квадратов Василисиного царства, с тремя столами, газовой плитой и двумя огромными окнами на веранду и сад.
        - Лев, отведи девушку в Степкину комнату, чтобы вещи кинуть, и покажи, где руки помыть, - взялась командовать Василиса. - Напомни, как звать-то тебя, белявая?
        - Тура, - негромко представилась Ту.
        - От шо за имена нынче девкам дают, а? - Василиса поправила платок. - Будешь Тюлькой, а другое я не запомню. Ну, идите уже, может, в туалет человек хочет или еще чего - с дороги-то.
        Тура бросила на Степана беспомощный взгляд, но младший Кузьменко уже цепко ухватил ее за локоть и аккуратно подталкивал в сторону двери. Спустя минуту на кухне остались лишь Василиса и Степан - у Аркадия зазвонил телефон, и он ретировался на крыльцо.
        - Ба… - Степан уже начал жалеть, что не предупредил. Хоть как-то надо было подготовить.- Ну что ты так-то… Не надо с ней так. Знаешь, как ей досталось…
        - Да не слепая - вижу, - буркнула Василиса Карповна и переставила на столе миску с клубникой. - Ну и что мне теперь - плакать с ней, что ли? Ты ж не для того ее к нам привез. Отогреем, откормим. А к характеру моему пусть сразу привыкает - все одно меняться мне поздно уже.
        Степа успел широко улыбнуться на слова Василисы, и тут вернулся отец.
        - Аркадий, ты мне таблицу расчерти, - обернулась к зятю Василиса Карповна. - Чтобы там две колонки было.
        - Зачем? - изумился Аркадий Ефимович. Он с любопытством переводил взгляд с тещи на старшего сына.
        - Контроль веса осуществлять будем, - строго ответила Василиса. - Степка, ты когда приедешь с проверкой?
        - Через месяц, не раньше, - Степа с трудом сдерживал желание расхохотаться. Если за дело берется Василиса Карповна Георгадис…
        - Ну, десять кило не обещаю. Но пять - точно.
        От двери раздался громкий Левкин смех. Стоявшая рядом Тура еще больше округлела глазами. Хотя, казалось, дальше уже некуда.
        - Ну а теперь все брысь с кухни! - Василиса выдвинула ящик и достала кастрюлю. - Через полтора часа обед, у меня еще ничего не готово.
        *
        - Степ, не уезжай.
        Он только вздохнул, обняв ее крепче. Они сидят на его кровати, прижавшись спинами к стене. Самолет у него через пять часов, на все про все - меньше суток.
        - Ту, - он за эти дни израсходовал запасы терпения на пять лет вперед. - Я не могу остаться. Ты что, предлагаешь забить на мой первый чемпионат Европы?
        - Нет, конечно, - она сильнее вжалась щекой в его плечо. - Прости. Не буду ныть.
        Голос ее звучал так уныло, что хоть самому вой.
        - Ну чего ты боишься, скажи мне? - он шевельнулся, вынуждая ее поднять голову со своего плеча. - Ту, тебя тут никто не обидит. Они очень хорошие, хоть и кажутся странными.
        - Я… я не хочу быть в тягость.
        - Нет, ты им не в тягость, - он произнес эти слова без сомнения в голосе. Потому что был уверен в них твердо. - Тучка, мне нужны прикрытые тылы. Ты же хочешь, чтобы я хорошо сыграл?
        - Хочу, - она улыбнулась. - Очень.
        - Я не смогу играть нормально, если не буду уверен, что с тобой все в порядке. А тут за тобой… В общем, если ты будешь тут - я буду спокоен.
        - Хорошо, - она снова устроила голову ему на плече. - Раз это тебе так нужно - я буду здесь. Постараюсь никому не доставлять неудобств.
        - Ту… - все-таки уже беспомощно вздохнул Степан.
        - Медаль мне привезешь за хорошее поведение?
        - Договорились.
        *
        Уже в самолете Степан прокручивал - все сделал, что спланировал? И правильно ли напланировал? Кажется, да. Тура дома, в хорошем и надежном месте, с хорошими и надежными людьми. Телефон он у нее забрал, чтобы никакая Падлна не звонила и не мешала процессу физического и психологического выздоровления. Ключи, документы и телефоны нужных людей - все у него. Но это после соревнований.
        Как много у него стало дел и хлопот по сравнению с тем, что было еще полгода назад. Степан повел плечами и искренне обрадовался движению в окне иллюминатора. Покатили. Чем быстрее начнется полет, тем быстрее закончится. С его ростом эконом класс - пытка. А что до хлопот - не тяготят. Потому что есть ради кого. И кроме него все равно некому. Тучка свое отхлебала, теперь его очередь. Да и у самого Степы другие интересы и другой расклад. Ладно, впереди важные соревнования, надо там показать свою игру. А потом между Европой и Миром смотается в Питер и наведет там свои порядки. Или после - как получится.
        15.3
        *
        - Степан, ты не перебивай, а слушай отца!
        - Пап, я все понял. Дай мне Туру. Пожалуйста.
        - Успеется. Я вот что хочу про схему рокировки сказать - ты вашему тренеру передай…
        Прижавшись затылком к стене, Степа выслушивал рекомендации тренера детской волейбольной секции из города Ейска, пока команду не позвали на награждение. С Турой он так и не поговорил. Решение оставить ее пока временно без телефона казалось уже не таким правильным. Ей так, конечно, спокойнее. А поговорить у них возможностей - ноль повдоль.
        Звонить приходилось либо на номер Лелика, либо на отцов, либо на городской. Был еще скайп, но туда удавалось прорваться редко. Нет, Степан был полностью информирован - что летняя одежка куплена, что Ту кушает хорошо, спит тоже, дела ей нашли. Но что, как, подробности - нет. Всем некогда вести долгие разговоры, включая его самого. И перспективы приехать отодвигаются. Игры, перелеты, и еще в график нужно как-то вкроить поездку в Питер - Яков звонил, бьет копытом и рвется в бой. А впереди - Мир.
        *
        Удалось-таки поймать ее в скайпе. И залюбовался. Кажется, загорела - а был уверен, что к таким северным девам загар не прилипает. Улыбка, от нее на щеках - ямочки. Вот и щеки появились, надо же. И голые плечи в сарафане кажутся уже не такими худыми.
        - Как ты?
        - Хорошо, - улыбнулась. Потом спохватилась. - Скучаю по тебе ужасно.
        - Я тоже, - Степка тоскливо взъерошил волосы на затылке. - Думал, я в хорошей физической форме. Куда там. Гоняют так, что семь потов сходит. Мне кажется, я или пашу на площадке, или сплю в дороге. Другого состояния не бывает.
        - Неубедительно! - она не просто улыбается - смеется. И Степа от изумления открывает рот. Когда он видел ее смеющейся в последний раз? Ай, Василиса, ай, кудесница! - Тебе же это нравится, Степа! И вообще, чемпионам ныть не полагается.
        - Мир не выиграл - еще не чемпион.
        - Аппетит приходит во время еды, я смотрю.
        - Конечно.
        За спиной Туры появляется отец.
        - О, Степка, привет. И пока.
        - Что значит - пока?!
        - Тренировка у нас, - Аркадий Ефимович обнимает Туру за плечи. - Пошли, рыбка моя. Переодевайся и на площадку. Будем отрабатывать подачу.
        - Эй, погодите!
        - Степка, ну сам посуди, - Аркадий упер руки в пояс. - Как это так, девчонке двадцать семь, а мяч в руках держать не умеет. Непорядок!
        За спиной отца Тура изображала какую-то пантомиму. А потом связь прервалась. Степан почесал затылок. Непорядок - нет то слово. Бардак у них там!
        *
        - Левка, как там у вас?
        - Тебе делать нечего перед началом чемпионата?
        - До начала еще времени сколько. Как вы там? Как Тура?
        - Тюльку Василиса на рынок услала. Используем детский рабский труд.
        - Ты серьезно ответить можешь?!
        - Могу. Но не хочу. Ладно-ладно, - прервал Левка начавшуюся гневную отповедь старшего брата. - Все нормально. Тюлька с Василисой живут душа в душу, на кухне ругаются будь здоров - такие кулинарные баталии, что дым до потолка. Василиса просто счастлива. Мы с батей тоже - еда с каждым днем все вкуснее и вкуснее, хотя куда уж. Да и вообще - Тюльке все внимание, нас с отцом почти не достают. А я учу рыбку нашу плавать.
        - Ругаются? Счастлива? Рыбку?! - Степка не знал, за что хвататься.
        - Ну Тюлька же! А батя ее не иначе как «рыбка моя» зовет. А тебе, Степан Аркадьевич, выговор.
        - За что это? - мрачно поинтересовался Степан. То, что происходило дома, явно вышло из-под его не то что контроля - даже понимания.
        - Ты почему девушку свою плавать не научил? - Лелик явно наслаждался разговором и замешательством старшего брата. - Это же стыд и позор. Плавать не умеет. Ужас! Сексом можно не уметь заниматься, но уметь плавать человек о-бя-зан.
        - Иди ты к черту! - под довольный хохот брата Степан разъединил связь. Спустя минуту на телефон пришла фотография. Расчерченный лист бумаги с цифрами, прикрепленный питерским магнитиком к холодильнику. «Отчет о динамике прибавки веса» - было подписано фото.
        Нет, там не бардак. Там - дурдом. Дорвались родственнички.
        15.4
        ***
        - Хорошая девка, рукастая, - довольным голосом вещала Василиса в трубку. - Нет, ее есть чему научить, но руки из нужного места растут.
        - Ба… - Степка не знал, как это комментировать. А Василиса даже «ба» проигнорировала, продолжая говорить с какой-то - мечтательной, что ли?! - интонацией.
        - И рыбник, и курник, и с клубникой - все освоила. Суп и без меня варить умеет. Сегодня будем лопатку запекать - у Аркадия же день рождения, заказал. Посмотрим, что с рынка принесет - учу ее мясо выбирать.
        - Ясно, - каждый звонок домой - удивление. - Если не получится позвонить отцу - передай ему мои поздравления.
        ***
        - Мужчина, я по вам скучал!
        - Яков, прекрати, на нас смотрят! - Степа попытался - безуспешно - отбиться от объятий Больцмана.
        - Санкт-Петербург - это либеральная Европа, друг мой! - довольно сияя, вещал Яков. - Здесь вам не ваша дикая азиатская Московития.
        - Давно она стала моей? - Степан рассеянно поправил лямку рюкзака. Весь перелет он составлял список дел и вопросов, которые нужно обговорить, но Яша сбил его с толку свои напором.
        - С тех пор, как ты стал членом национальной сборной. Поздравляю с победой, кстати!
        - На мире - только бронза.
        - Ты расстроен, что ли? - недоверчиво округлил глаза Больцман.
        - Стать первым на Европе и третьим на мире в дебютный год в национальной сборной - чем тут быть недовольным? Я просто уточнил, что на мире мы были третьими.
        - Да я помню, помню! - Яша хлопнул его по спине. - Рад, что ты наконец приехал. А то которую неделю кормишь меня обещаниями, а дело стоит, Римма Романовна уже копытцем бьет.
        - Кто?! - бурная деятельность, которую развил Яков по решению их с Турой дел, не могла не изумлять. Но про Римму Романовну Степка что-то не помнил.
        - Тетка моя двоюродная по маминой линии. Она риэлтор.
        - Слушайте, Больцманы, вы просто окружили!
        - Гражданин Кузьменко, у вас таки есть прЭтЭнзии?
        - Нету, - наконец рассмеялся. Степан. - Она может прямо сейчас туда подъехать? Нам тоже час добираться как минимум.
        - Не вопрос, сейчас позвоню.
        ***
        Римму Романовну они встретили аккурат у дверей парадной - подъехали одновременно. В машине, отвечая на многословные расспросы Якова и слушая еще более многословные его рассказы, Степа нарисовал себе в голове образ классической еврейской тети Розы. Который не имел, как выяснилось, ничего общего с действительностью. Римма Романовна была миниатюрного роста и сухощавого телосложения женщиной с каштановым каре и голубыми глазами. Принадлежность к богоизбранному народу выдавал лишь нос - тонкий формой, но значительный размером.
        - Так, это у нас хозяин квартиры, Яшенька? - к делу она приступила незамедлительно. Голос у нее был под стать фактуре - тонкий и девичий. Степан про себя вздохнул - в противостоянии с Еленой он рассчитывал на более серьезного союзника.
        - Это у нас доверенное лицо хозяина, - ответил за Яшеньку.
        - Таки и доверенность имеется?
        - Имеется.
        - Отлично, - деловито кивнула риэлтор. - Тогда пойдемте смотреть объект.
        ***
        Елена подарила им полчаса, а потом явилась. Они как раз закончили осмотр, а теперь, сидя за обеденным столом в гостиной, изучали документы. Точнее, изучали их риэлтор, а Степа и Яков негромко переговаривались. И тут в дверях явилась Падлна, блистая атласом ядовито-голубой блузки и тенями аналогичного оттенка.
        - Это как понимать?
        Римма Романовна лишь на мгновение подняла взгляд от документов, а потом снова вернулась к чтению.
        - Как это понимать, я вас спрашиваю?!
        Никто не торопился Елене отвечать - Римма Романовна читала, Яков с довольным видом раскачивался на стуле, Степан смотрел в упор. Ему надо было принимать решение. Разумно, взвешенно, без эмоций. Так, чтобы Туре потом жилось спокойно. Надо все сделать правильно. Ничего личного, только бизнес. Только не получалось без личного и эмоций.
        Степка всегда легко прощал людей. Ну, скажем прямо, желающих его обидеть находилось мало, но совсем без обид и ссор в жизни не бывает. Но все это не задерживалось в его сердце. Прощал обидчиков и отпускал обиды легко. Но когда дело коснулось Туры… Сколько ей пришлось вытерпеть от Елены только на Степкиных глазах. А сколько было еще раньше? А ведь это мать, которая дала жизнь. На ее фоне ошибки молодой Ларочки Кузьменко казались детским лепетом. В личной системе ценностей Степана Елена тянула на эталон абсолютного зла. Она и Член Леонтьевич. Но до козлобородого Степка еще доберется, и там можно не сдерживаться. А тут…
        Спокойно, взвешенно, без эмоций. Без, мать их, эмоций.
        15.5
        - Ты собираешься продавать квартиру?! - Елена наконец все сложила - документы на столе, которые Римма Романовна принялась фотографировать на телефон, электронную рулетку.
        - Да, - вот. Отлично. Ровно и без эмоций.
        - А я?!
        - А тебя продать нельзя. Во-первых, это незаконно, во-вторых, товар ты совершенно… неликвидный.
        Римма Романовна негромко хмыкнула, не прекращая делать снимки. А Елена предсказуемо вышла из себя.
        - Вы кто такая?! - она быстрым шагом прошла к столу и стояла теперь, уперев руки в бедра, и воинственно нависая на риэлтора бюстом. - Вы в курсе, что эта сделка незаконна?! Я вам не позволю! У меня есть права!
        Римма Романовна аккуратным жестом поправила очки в тонкой серебристой оправе, потом так же аккуратно заправила прядь за ухо. И тоненьким голоском спросила:
        - А вы кто, позвольте полюбопытствовать?
        - Я тут живу!
        - Он тоже тут живет, - риэлтор указала на пробежавшего по краю буфета и замершего таракана. Ну надо же. Развелись. Не было ведь. - И что теперь?
        - У МЕНЯ ЕСТЬ ПРАВА! - Елена от возмущения пошла бордовыми пятнами.
        - Расскажите о них суду, у меня нет таких полномочий. Ну все, я нужную информацию получила, начинаю работать, - последнее было уже адресовано Степану. Елена, осознавшая, что ей никто ничего ни объяснять не будет, выскочила из столовой, хлопнув на прощанье дверью. Все трое дружно поморщились.
        - У вас не будет из-за нее… - Степан кивнул головой в сторону двери, - проблем?
        - Проблем? - вздернула бровь риэлтор. - Степан Аркадьевич, я этого добра столько повидала. - Она легко похлопала Степана по руке. - Не извольте сомневаться - и не таких обламывали.
        - А если она вам будет мешать… работать? Показывать квартиру? Хамить потенциальным покупателям?
        - Пусть попробует, - фыркнула Римма Романовна, вставая во весь свой небольшой рост. И тут Степан понял, что союзник у него вполне себе серьезный.
        ***
        Елена чем-то демонстративно громыхала на кухне под аккомпанемент собственного визгливого голоса. Степан запер дверь за Яковом и его двоюродной теткой и неспешно прошел по коридору, проверяя, запер ли все внутренние двери. Ему надо быть хладнокровным. Очень надо.
        До кухни не дошел, окликнул из коридора.
        - Елена, ставь чайник.
        Шум стих, а Степан пошел в гостиную - накрывать стол.
        Стол был сервирован как при Павле Корнеевиче. Степка даже нашел в буфете окаменелые цукаты в конфетнице. Появившаяся в дверях Елена смотрела исподлобья, а чайник держала двумя руками.
        - Садись.
        Сначала они пили чай - будто на самом деле для этого и встретились. Первая нарушила молчание Елена.
        - Ты в самом деле продаешь квартиру?
        Степан кивнул. Она посопела и зашла с другой стороны.
        - Где моя дочь?
        - В санатории.
        - В каком?!
        - В самом лучшем.
        По дороге у него Яша спрашивал про Туру и Степа ответил то же самое. А на аналогичный вопрос, что за санаторий, ответил: «Санаторий имени моей бабки. У нее все обязаны быть довольными, здоровыми и жизнерадостными». Падлне этого говорить не стал - много чести.
        - Ты лишил меня дочери!
        Степка молча подпер щеку ладонью и уставился на Елену. И она отвела взгляд. Молчала долго, а потом проговорила тихо.
        - Мне некуда идти.
        - Да ладно?
        - Это мое единственное жилье!
        - На которое у тебя нет никаких прав, - ровно проговорил Степан.
        - Ты не можешь быть таким… таким…
        - Жестоким? Подлым? Неблагодарным? Эгоистичным? Каким?
        - Ты не можешь выгнать меня на улицу!
        15.6
        - Да почему на улицу? - Степан пожал плечами и пару раз звякнул крышкой сахарницы. Елена почему-то вздрогнула. - Ты взрослый дееспособный человек, не инвалид, имеешь работу. Сними себе жилье.
        - А жить я буду на что?!
        - Думаю, при разумной экономии все можно устроить.
        Елена сверлила Степана взглядом. Его ответный был безмятежен и беспощаден.
        - Нет, я не верю! Тура бы никогда так со мной не поступила!
        Тура, может быть, и нет. Именно поэтому ее здесь нет. И решаю здесь я.
        - А знаешь… - Степан еще раз звякнул крышкой. - У меня есть для тебя альтернативный вариант.
        - Какой?
        - Квартиру я в любом случае продам, как только наследство вступит в силу. Но могу тебе предложить место для житья.
        - Что за место? Где-нибудь в Ленобласти, девять квадратных метров?
        - Вовсе нет. Экологически чистый район с высоким европейским уровнем жизни, в твоем распоряжении будет целый дом.
        Глаза Елены были недоверчивыми, но в них читался нешуточный мыслительный процесс.
        - Где это? Подробности?
        И Степан изложил ей все известные ему подробности о наследстве преподобного Ларса Рённингена, ныне покойного.
        *
        Человек напротив откинулся в кресле, оторвав взгляд от экрана ноутбука, и некоторое время молча смотрел на Степана. А потом принялся поглаживать усы. Они были длинные, густые и явно чем-то смазаны, потому что лежали ровно горизонтально по щекам, а кончики залихватски торчали вверх. Их-то и поглаживала задумчиво человек напротив Степана.
        - Что скажете? - Степа кивнул в сторону ноутбука. - Впечатляет?
        - Даже не знаю, как это комментировать, - вздохнул мужчина и принялся гладить усы с другой стороны. Степа какое-то время наблюдал за этим явно носившим медитативный характер действом, а потом ждать ему надоело. Не привык ходить вокруг да около, и времени ждать окончания медитации нет.
        - Он подлец и мерзавец. Вам все равно, что в организации, которую вы возглавляете… - собеседник Степана отвлекся от усов и протестующее замахал руками. - Хорошо-хорошо, я помню, вы не руководитель. Вы один из заместителей, но тем не менее. Вы хотите держать среди своих коллег такую мразь?
        Человек напротив смущенно прокашлялся. Снова взялся за усы, но быстро опустил руки. И Степан отчетливо понял: делать тот ничего не намерен. Ну и ладно, сами с усами.
        - Дайте мне его адрес. Просто дайте мне его адрес. Как его можно найти.
        Они снова какое-то время молча смотрели друг другу в глаза.
        - Не спешите портить себе биографию, молодой человек, - прозвучало тихо. - Вот вы сказали - коллега. Коллегой его назвать уже нельзя… - мужчина поставил локти на стол, сложил пальцы в замок и оперся о них подбородком. - Инициирована процедура… впрочем, вам это не важно. Кирилл Леонтьевич сейчас находится в лечебнице для душевнобольных. На Пряжке. С очень сомнительными перспективами.
        - Что?! - Степан опешил. И, поскольку его не торопились просвещать, пришлось спрашивать самому. - А как?!
        - А вот так, - усатый вздохнул, кивнул на ноутбук. - Примерно в таких же… обстоятельствах…Не спрашивайте меня о подробностях, пожалуйста. Нам больших трудов стоило замять это дело. Но родственники его вцепились в тот эпизод.... мертвой хваткой. И очень быстро организовали принудительное лечение. И все сопутствующее.
        Степан хмурился, обдумывая услышанное. Что-то не клеилось, но едва он собрался задать еще вопросы, как его опередили.
        - Трехкомнатная квартира в доме Веге (1) на Крюковом.
        Степан нахмурился сильнее.
        - Это дорогая, очень дорогая недвижимость в центре, - с усталым видом продолжил усач. - Я даже не возьмусь сказать, сколько она стоит. Десятки миллионов. А то и сотня. Родственники Кирилла Леонтьевича использовали этот шанс, чтобы признать его недееспособным, упрятать в клинику и заполучить квартиру.
        - И у них это получилось?
        - Скорее всего.
        Степан молчал, осмысливая услышанное. Сказать было нечего. Попрощались молча, рукопожатием, и он вышел за дверь. По всему так выходит, что с местью Степан опоздал. Точнее, в этот раз верховные жернова смололи не только тонко, но и быстро.
        *
        Ветер, дующий с севера, то превращал волосы в подобие змей, шевелящихся вокруг головы, как у Медузы Горгоны, то забрасывал пряди на лицо, перечеркивая его красно-рыжими полосами. А женщина все смотрела, не отрываясь, на море. Туда, где сливалось темно-серое и светло-серое. Пронзительно прокричала какая-то птица, наверное, чайка, и женщина вздрогнула. Оказывается, она замерзла. Наверное, пора возвращаться.
        Она приходила сюда, когда становилось совсем невмоготу. Когда-то именно по морю она отсюда и сбежала. Но теперь сбегать некуда. И надо платить по счетам. Закутавшись поплотнее в коричневую шаль, женщина пошла в сторону от моря.
        ___________
        (1) дом Веге - шестиэтажное строение, именуемое доходным домом Веге, находится между Мариинским театром и Никольским Морским собором. С виду это массивное сооружение темно-серого цвета, фасад которого смотрит на набережную Крюкова канала. Строительство дома относится к началу XX века.
        
        КАДР ШЕСТНАДЦАТЫЙ. ЛЕОНИД ГАЙДАЙ
        КАДР ШЕСТНАДЦАТЫЙ.Звучат знакомые всем с детства мелодии, и начинается движняк. Гайдай, друзья мои, Гайдай на экране.
        Он таки изловил Ту в скайпе не без Левкиной помощи. Синие глаза и белозубая улыбка на загорелом лице. А он устал просто смертельно. И соскучился так же.
        - Прилетаю завтра. Встретишь?
        Она округлела губами, глазами, всплеснула руками - совершенно по-василисиному.
        - Ой, Степа, надо же подготовиться! На рынок, пирог, мясо… Ох! - схватилась за голову.
        - К черту пирог! - рявкнул он. Дурдом там. Стоило отвлечься на чемпионаты - и все пошло как попало. - И мясо к черту. Записывай или запоминай. Номер рейса.
        - Хорошо, - она быстро успокоилась, стала серьезной, привычной Ту. Взяла ручку со стола. - Диктуй.
        - Только одна встречай, ладно?
        Тура кивнула. А потом прижала пальцы к губам и протянула их к экрану. Воздушный поцелуй. Завтра он получит настоящий. Много.
        *
        Гостиницу забронировал заранее. Вымылся и побрился тоже заранее. Потому что осознал одну простую вещь - обнять и быть с ней - важнее всего сейчас для него. Важнее встречи с родными, отчета перед отцом за игру, торжественного ужина в исполнении Василисы, обмена новостями с братом. Все это важно. Но после нее. Соскучился. И надо убедиться, что с ней все хорошо. И рассказать про дела в Питере. Но сначала - обнять и поцеловать. Нет, сначала - просто обнять.
        Не представлял, не думал никогда раньше, что так можно скучать по человеку.
        *
        Сарафан был синим. Глаза - еще синее. Кожа - в молоко добавили капельку кофе и получился дивный оттенок. Волосы - отросли, вдруг стали слегка виться и густой светлой волной касались плеч. И улыбка поверх всего - прожекторная, белоснежная.
        Елки-палки, он ослеп.
        И это его обнимали, целовали в шею, тыкались носом в грудь. А он стоял столпом. И поверить не мог сразу - видимо, слишком часто ему прилетало за два последних чемпионата в голову мячом. И лишь когда Ту принялась его тормошить: «Степа, Степка, что с тобой?!» - рассмеялся громко, беззаботно и раскатисто. И обнял сам, как мечтал. И поцеловал.
        *
        - Шестнадцатый? - Ту бросила на него косой взгляд, пока они поднимались по лестнице.
        - Мой полевой номер. Самый что ни на есть удачливый.
        - Что же ты там собираешься делать в номере, если запасаешься удачей впрок?
        Степка запнулся о ступень. Эти интонации… Не слышал раньше? Забыл? Тучка обернулась. Провокация была и во взгляде, и в повороте плеча. И в длине сарафане, черт его дери!
        - Увидишь, - буркнул хрипло и подтолкнул. Ох, ничего себе, как ты там аппетитно нагуляла.
        *
        - На многое сразу не рассчитывай.
        - Почему?
        - Потому! - на пол полетели сразу его футболка и ее сарафан. - Не смогу долго и ласково. Будет быстро. Может быть грубо. Прости. Сразу и сейчас.
        Сразу и сейчас. Немедленно. Пять шагов до кровати - десятикилометровый кросс. Но зато…
        - Не умеешь ты грубо, Степа… - протяжный женский выдох. - Ты у меня ласковый.
        - Я у тебя сейчас кончу, если ты будешь так делать.
        Счастливый женский смех. Довольный мужской стон. Дальнейший сценарий известен.
        16.2
        *
        Пусть первый раз вышел и в самом деле быстрый, зато зрение вернулось. И обнаружились интересные вещи.
        Его палец скользнул от плеча к началу груди, пропутешествовал по ложбинке и замер. В сливки добавили кофе и получился дивный оттенок. Но где его зефир, черт побери?!
        - Так, я не понял, как ты загорала?
        - Топлесс, - как о чем-то само собой разумеющемся.
        В груди Степки зародился звук, похожий на тот, что издают пароходы, отходя от причала. Он резко сел и шваркнлся затылком о стену.
        - Как - топлесс?!
        - Без лифчика, - простодушно принялась объяснять Ту. - Чтобы загар был без белых полосок. Мне Лева место показал в саду, потайное, говорил, вы там в детстве прятались от бабушки. Оно ниоткуда не видно.
        - Угу, - желчно проговорил Степа. - С нашего участка. А с балкона соседнего дома отлично простреливается. Вот Сереге радость-то!
        - Не говори глупости, - тут Тура слегка рассердилась. - Никакого Сереги с нами не было.
        - С нами?!
        - Ну Лева со мной был, чтобы предупредить, если что. Он тоже загорал. С закрытыми глазами, если что!
        - Та-а-к.
        - Степка! - она села и обхватила его лицо руками. - Прекрати. Смешно ревновать к брату. Лева тебя любит и гордится тобой. Все тебя любят и гордятся.
        Он некоторое время молча смотрела на нее, а потом толкнул в плечо. Опрокидывая на смятую постель.
        - Хоть нижний зефир на месте, - большой палец скользнул по тонкой белой полоске на бедре оттенка сливок с кофе.
        - Какой зефир?
        - Мой. Сладкий. Вкусный. Сейчас пробовать буду.
        *
        - Ты обещал меня пороть три раза в день, - светлая женская рука лежит на смуглой мужской груди.
        - Правда, что ли? - лениво.
        - Правда. Мне кажется, надо. Мне кажется, я не заслужила такого… - носом в шею и невнятно оттуда, - счастья.
        Он молча прижался губами к ее виску. Надо рассказать о том, что они с Яшкой наворотили в Питере. Но не хочется. Не сейчас.
        - Знаешь, я что-то весь запал растерял. Давай Василису попросим, что ли. У нее рука не дрогнет. Наверное. Если тебе так уж сильно надо.
        Ту едва слышно фыркнула, а потом затихла, обнимая крепко.
        - Ты любить меня только не перестань, а остальное - детали.
        - Это - железно.
        *
        Из номера они выбрались ближе к вечеру, уже начал понемногу спадать дневной зной. Когда Степа сдавал ключи, сотрудница отеля на стойке регистрации робко попросила автограф для брата. Тура принялась спешно поправлять лямку сарафана. Она девушка чемпиона Европы и бронзового призера чемпионата мира, между прочим! Надо это теперь всегда держать в уме и соответствовать.
        Дома их ждало возмездие. Немезида Ейского разлива стояла у крыльца. Крылья отсутствовали - сданы в химчистку, наверное. Зато рука в локте согнута и уперта в бок. А в другой - орудие наказания, знаменитая на всю улицу Василисина скалка.
        - Степка, сотона окаянная, что ж ты творишь?
        Зеркальным жестом Степан упер руки в талию.
        - А что, любимого внука, сына и брата, который приехал в родной дом с двумя… - тут Степка поднял вверх указательный и средний пальцы, - с двумя! медалями не встретят ласково, не обнимут, не поцелуют?
        - А что же ты, внучок любимый, сразу в дом родной не поспешил?! - скалка свистнула, тяжело разрезая густой, еще жаркий воздух. - Вместо этого ты что сделал, аспид?! Приличную девочку из хорошей семьи, которую мне на догляд поручили, в номера потащил, паскудник! А ты, Тюлька, марш на кухню, с тобой разговор отдельный будет!
        Ошалевшими глазами Степан наблюдал, как Ту, гордо задрав нос, прошествовала в дом. Как на крыльцо подтянулись зрители - отец с Леликом, встали у столбиков, в одинаковой позе, сложив руки на груди и ожидая продолжения спектакля. И оно последовало.
        16.3
        - Откуда ты знаешь? - Степа попробовал найти логику там, где ее, судя по всему, не было. Но попытаться стоило.
        - Лида позвонила! А ей племянница позвонила, похвасталась, что ты ей только что автограф подписал. Ни стыда у тебя, Степка, ни совести! Ты почто девке репутацию портишь?
        Как и следовало ожидать. Логики нет, искать больше не будем.
        - Я? Репутацию порчу? Туре?
        - А кто с приличной девочкой весь день в гостинице… - Василиса от чувств сплюнула под ноги. - Хоть дважды, хоть трижды чемпион ты, Степка, но скалки просишь. Разве ж так можно с девушкой?
        - А ничего, что она моя невеста?! - рявкнул Степка. Скалка все-таки нервировала.
        Василиса почесала утварью в затылке, поправила платок.
        - Ты мне, когда девочку привез, Степа, что-то про невесту ни слова не сказал. Сдал, как в пионерлагерь. Стало быть, я за нее отвечаю.
        - Теперь говорю.
        - Точно?
        - У меня две недели свободного времени есть. Может, у тебя, помимо Лиды, у которой племянница работает в гостинице, есть еще какая-нибудь Нюра, у которой дочка работает в ЗАГСе и организует нам все по-быстрому?
        Василиса смотрела на него тяжело, не мигая. А потом вдруг затянула низким грудным голосом:
        - Ойся ты, ойся (1)…
        - Ты меня не бойся… - подхватил мелодичным тенором Лелик.
        - Я тебя не трону… - безбожно фальшивил Аркадий Ефимович.
        - Ты не беспокойся! - торжественно завершила Василиса. И потом усмехнулась. - Ишь, шустрый какой! Согласия-то спросил? - Василиса теперь задумчиво чесала скалкой между лопаток. Гибкость у нее до сих пор девичья. А потом крикнула зычно. - Тюлька!
        Тура вышла на крыльцо. На плече у нее было повешено полотенце, а на щеках пылал румянец. Она прошла и молча забрала у Василисы скалку.
        - Чего?
        Аркадий и Левка замерли, затаив дыхание. Василиса важно разгладила белый в желтую полоску фартук. Степана не оставляло ощущение театра. Цирка. Дурдома, в конце концов.
        - Тут Степка тебя замуж зовет.
        Теперь замерла и Тура. Поправила полотенце. И уперла руку со скалкой в бедро - совершенно точно василисиным жестом. И совершенно с василисиными интонациями проговорила:
        - И таки шо - соглашаться?
        Грохнули слаженным хохотом отец и брат, закатилась, схватившись за бока, Василиса. А Тура шагнула вперед и обняла его, прижавшись к груди щекой. Степка забрал из ее рук и выкинул подальше в пионовые кусты скалку, а потом громко произнес.
        - У вас тут дурдом! - а потом, после того, как утих очередной приступ смеха, добавил, еще громче, если его вдруг не расслышали: - Сплошной дурдом и бардак. А вы чокнутые. Все чокнутые.
        Но в грудь ему негромко смеялась Ту, и сам он тоже улыбался.
        *
        В ЗАГСе нашлась не Нюра, а Марина. Но сделала все оперативно, так что молодожены не то что охнуть - глазом моргнуть не успели. А уже Василиса Карповна в промышленных масштабах скупает продовольствие на рынке и договаривается с соседками о помощи в строгании салатов и выпечке пирогов. «Не Турочку же мне об этом просить?» - вопрошала Василиса, и соседки дружно с ней соглашались. Гулять свадьбу собрались скромно, по-семейному. Всей улицей.
        Степка же старался лишний раз не попадаться никому в доме на глаза. Отсиживался у отца в секции, сбегал с Ту на море, где она хвасталась своими новыми навыками плавания, а он катал ее на лодке и сердито смотрел на местных спасателей, которые здоровались и улыбались Ту, как хорошей знакомой. Эй, ребята, остыньте, это моя-через-пару-дней-жена!
        16.4
        А еще по такому случаю из Москвы была вызвана Лариса с мужем. И накануне торжественного дня состоялось эпохальное событие - примирение матери и дочери. «Заходи, что ли» - через порог кивнула Василиса дочери. И Лариса зашла. Они о чем-то долго говорили на кухне, по дому слонялся задумчивый Лелик, Аркадий же, что-то насвистывая, наглаживал стрелки на парадных брюках.
        Свадьба пришлась на привычно жаркий и солнечный день. Замуж Тучка выходила в свадебном одеянии Василисы Карповны, кто бы мог подумать! Степка оторопело оглядел свою невесту в платье из тонкого шитья, которое так ладно сидело на ее фигуре, будто на Ту было шито. Снежно-белый цвет оттенял загорелую кожу, а фигурный край красиво открывал колени.
        - Ба, - Степка обернулся к Василисе, - ты что, вот такое… вот в таком… коротком… замуж выходила?
        - Тогда все такое носили! - Василиса Карповна степенно огладила нарядный шелковый платок, повязанный особым узлом. - А ноги у меня не хуже были.
        Особой торжественности в бракосочетании не наблюдалось. Нетерпеливо переминался с ноги на ногу Аркадий, тихонько плакала Лариса, что-то мурлыкал себе под нос Левка. И лишь Василиса стояла степенно, даже монументально, всем своим видом обозначая важность момента. Тура была тиха и немного бледна, но на положенные вопросы отвечала твердо. Впрочем, церемония завершилась быстро. И вот уже в руках у Степки документы, на пальцах у обоих - кольца, а в глаза бьет яркое послеполуденное солнце.
        - Горько! - кричит Лелик, Аркадий хлопает шампанским и тут же отдает бутылку Лариному мужу.
        - Не буду ни пить, ни целоваться на голодный желудок! - протестует Степан, но его властно притягивают за шею и целуют уже супружеским поцелуем. Шампанское распивают из бумажных стаканчиков гости, пока он - в черных брюках и белой рубашке - кружит на руках ее - в простом белом коротком платье. Но голова от счастья кружится у них обоих.
        *
        Яркие южные звезды и круглобокая, слегка надкусанная слева луна выступали в роли светильников над наконец-то притихшим темным садом. Молодая женщина в коротком белом платье прошла, босая, по еще теплой земле и села на колени к своему новоиспеченному мужу. Он обнял ее за талию, а она запустила пальцы в его тяжелые смоляные кудри на затылке. Запрокинула голову, глядя на яркие южные звезды.
        - Степ, неужели это правда?
        - Полагаешь, кто-то в состоянии такое выдумать? - он обвел рукой вокруг. Мать и дочь, Василиса и Лариса, сидя за столом, обнявшись и прижавшись лбами, что-то шептали друг другу. Тренер детского волейбольного клуба Аркадий Ефимович Кузьменко жалостливо гладил по голове нынешнего мужа своей бывшей жены, который норовил упасть под стол после того, как облегчил душу на клумбе с пионами из-за знакомства с местными винами. Черноглазый парень с улыбчивым ртом что-то тихонько наигрывал на гитаре и напевал сам себе. На столе, убранном белой расшитой скатертью, стояла рамочка с фотографией, с которой улыбался из-под седых бровей в день сорокалетия своей свадьбы Павел Корнеевич Дуров. - Ты думаешь, у кого-то хватит фантазии на это все? Не хватит. Так что это все правда.
        _________
        (1) «?йся, ты ?йся» - плясовая казачья песня на мелодию кавказской лезгинки. Написана (предположительно) во время Кавказской войны XIX века.
        ЭПИЛОГ. ЗА КАМЕРОЙ - ЧЕЛОВЕК С КАМЕРОЙ.
        ЭПИЛОГ. ЗА КАМЕРОЙ - ЧЕЛОВЕК С КАМЕРОЙ. БОЯЗНО ПОСЛЕ ВЕЛИКИХ-ТО, А ЧТО ДЕЛАТЬ? БОЛЬШЕ НЕКОМУ.
        По комнате пронесся рев раненого бизона. Ему вторили через открытое окно из других домов. Шум такой, что можно позволить себе стон. Господи, когда же… это… закончится… или начнется…
        - Да что ж такое! - Аркадий вскочил на ноги и начал метаться из угла в угол. - Ну как же так?! Три очка! Три! Два-ноль! Третья партия!
        Пока он стенал, проиграно еще одно. От поражения в финале олимпиады российскую сборную отделяли два очка. А вот уже одно. Аркадий со стоном упал обратно на стул. Тура плотнее сжала колени. Давай, Степочка, давай. Ты сможешь. Сцепи зубы и перетерпи. Я вижу, что ты устал. Терпи. Я же терплю.
        - Аркашка, может, накапать тебе коньяка? - нерешительно предложила неожиданно робкая Василиса. - У меня там для бисквита припрятано на кухне за мукой.
        - Не до капель! - отмахнулся Аркадий Ефимович, не сводя напряженного взгляда с экрана. - Билайо подает, ох как плохо… Прими, Степка, прими!
        Степка принял. И розыгрыш команда оставила за собой. Еще поборются. Еще есть силы. Пока стоит на ногах и бьется в полную силу сердце команды.
        *
        В заокеанский Лос-Анджелес приехало не очень много российских болельщиков, но они ревели и скандировали так, что волейбольная арена вся вибрировала. Это был великолепный матч, который на розыгрыше последнего очка, когда победа была практически в кармане у бразильцев, вдруг неощутимо переломился. И была вытащена, выцарапана, выдрана с кровью другая победа. И сейчас под скандирование толпы болельщиков команда качала тренера. А потом снова обнимались, плакали и смеялись. Звонили, писали сообщения и снова обнимали друг друга.
        Когда Степан Кузьменко, либеро национальной сборной и свежеиспеченный олимпийский чемпион, весь мокрый от пота и слез, добрался до своего телефона, там значились один непринятый от Матуша и одно сообщение от Короля. Семья молчала. И что это значит? Почему никто не спешит поздравить олимпийского чемпиона?
        У него есть от силы десять минут, если повезет где-то спрятаться под трибунами. А потом начнется приятная суета награждения. И Степан быстро нажал на дозвон. Трубку взяли лишь после второй попытки дозвониться.
        - Ту, у вас все в порядке? - он почему-то стал волноваться. Когда у тебя на другом полушарии планеты женщина на сносях, поневоле будешь дергаться по каждому поводу и без повода.
        - Ох, и горластый же! - раздался в трубке Василисин голос. - Такой же, как ты. Еще не вылез, а уже орал.
        - Кто? - опешил Степка.
        - Сын твой! - рассмеялась Василиса.
        Вся усталость трехчасового матча, все напряжение и стресс вдруг разом накатили на него, и Степан привалился к стене.
        - Когда? - едва слышно.
        - Да только что! - шумно выдохнула Василиса. - Вот Тюлька твоя такая же сотона упертая, как ты! Весь матч терпела, хотя там уж схватки вовсю. Ну а как выиграли вы - заорала. Аркадий орет. Левка орет. Тюлька орет. Они-то перестали потом, а она все орет. А чего не орать, если парень-то уже почти наружи? Устроила мне аттракцион под названием «роды на дому».
        Холодный пот потек по спине. «Степан! Кузьменко!» - кричал кто-то, и вот уже капитан тащит его наверх, на арену. А у Степы ноги ватные.
        - И что? Что там… сейчас…
        - Аркашка откачивает Левку на кухне коньяком, сотона мелкий у мамки на животе лежит, а я «скорую» жду.
        Арена качнулась перед глазами, и Василиса, кажется, услышала его болезненный свистящий выдох.
        - Нет, Степка, все в порядке! Малыш родился здоровехонек, все хорошо! И Тура молодцом! Но порядок такой, что надо врачей вызвать. А, вон, приехали.
        Зрение начало потихоньку фокусироваться.
        - Точно в порядке? - его дергают, надо заканчивать разговор. Но удостовериться необходимо.
        - В абсолютном! - и голос у Василисы абсолютно счастливый. - Любим, гордимся! С медалью и с сыном, Степка, сотона ты эдакий!
        Телевизионная камера выхватывала счастливые лица олимпийских чемпионов по волейболу. Но у либеро команды глаза были особенно, совершенно шальные счастливые.
        *
        Спустя четыре года Степан Кузьменко выиграл еще одну золотую олимпийскую медаль - уже в чине капитана сборной. Жена традиционно подарила ему за победу сына.
        Оба мальчика получились точной копией отца - черноволосые, черноглазые, кудрявые. В общем, вышло не совсем так, как Тура и Степан обещали друг другу в свою первую ночь.
        Но жизнь все делает лучше, чем мы планируем, не так ли?
        P.S. А режиссер все-таки настоял на своем. И родилась в семье Кузьменко белокурая синеглазая девчонка. Только вот получилась дочь у Степана раза по счету с…
        … а вы как думаете?
        
        КОНЕЦ