Сделка Людмила Волок
        Часто мы даже не догадываемся о том, насколько хрупка и насколько бесценна наша жизнь. И иногда только страшное горе может заставить нас вырваться из привычного круга и понять, чего мы на самом деле хотим, что в жизни самое главное.
        Страшная неизлечимая болезнь навсегда поменяла жизнь целой семьи. Пытаясь сделать счастливым своего ближнего в последние дни, они готовы даже на обман. Но все тайное становится явным, а когда речь идет о настоящих чувствах, ложь может оказаться фатальной…
        Книга «Сделка» Людмилы Волок — это история большой жизненной трагедии, но вместе с тем, это ода жизни, счастью и любви, неподвластной времени, это жизнеутверждающая и вдохновляющая история борьбы и победы.
        Людмила Волок
        СДЕЛКА
        Все события, названия, имена и персонажи являются вымышленными, а любые совпадения — случайны.
        Глава 1
        —Три месяца. — Заведующий отделением произнес эти слова так, как нужно: с сочувствием и одновременно с обреченностью в голосе. Он не раз говорил подобные фразы родственникам больных. Формулировки иногда менялись: «Максимум — неделя», «В лучшем случае — год», «Можно рассчитывать еще лет на пять»… Онкологи не выносят смертельный приговор, они лишь озвучивают решения судьбы.

«Решения судьбы. Можно сказать: судебные решения? Надо же, какая причудливая игра слов», — рассеянно думала Вера Николаевна, сидя на жестком стуле в унылом кабинете врача.
        Здесь почти ничего не изменилось за время, которое прошло с ее первого визита (правда, тогда она его посетила совсем по другому поводу): тот же типично больничный зеленоватый цвет стен, скромная мебель. Разве что добавилась микроволновка поверх старенького холодильника. Наверное, в онкологии тоже кто-то иногда выздоравливает, если врачи получают подарки. Хотя, может, он сам печку купил? Хоть какую-то зарплату врачи ведь получают… Размышления миловидной, ухоженной, еще не старой, хотя все же пожилой (может, из-за следов усталости и отчаяния на лице) женщины были обыденными; она словно пыталась защититься с их помощью от реальности. Воспоминания — хотя бы на несколько мгновений — показались лучшим убежищем от услышанной жуткой правды.
        Впервые Вера Николаевна побывала в этом кабинете пять лет назад, движимая любопытством с пикантным привкусом опасности.
        Верочка всю жизнь боролась со своим отменным аппетитом. Как правило, аппетит брал верх. И лишь после пятидесяти она вдруг начала худеть — то ли климакс виноват, то ли то, что она перестала выходить замуж, и, следовательно, разочаровываться в мужьях, сопровождая очередное разочарование стахановскими «кухонными вахтами». Так ее зять Александр (муж единственной Вериной дочери Анжелики) именовал кулинарные изыски ужасающих объемов, которые Вера Николаевна начинала печь, варить, тушить и запекать, практически не приходя в сознание, после очередного развода. Безумие обычно длилось месяца три, пока и сама Вера, и ее гости, которых она усиленно приглашала на «кулинарные сезоны», не набирали дополнительный вес в прямом смысле этих слов. Тогда Верин энтузиазм постепенно сходил на нет, чего не скажешь о килограммах.
        Однако поначалу, обнаружив изменение силуэта в сторону размеров времен студенческой молодости, Вера Николаевна заволновалась. В голову закралась мысль о смертельной болезни. Но поскольку Вера не привыкла прятаться от проблем, то немедленно позвонила своей подруге Леночке:
        —Ленка, у тебя вроде тетка в институте онкологии работает? — деловито поинтересовалась Вера.
        —Правда! — радостно сообщила подруга. — Только не тетка, а двоюродный брат. Теткин сын, то есть. А тебе зачем? — насторожилась Лена.
        —Слушай, а он хороший врач? — проигнорировала Вера вопрос.
        —Да, вроде, хороший. Все хвалят, и на доске почета он постоянно красуется. Продвинутый, по конференциям за границу постоянно мотается. Отделением заведует уже пятый год, больные в очереди стоят. Так зачем тебе?
        —Лен, устрой, пожалуйста, встречу. Что-то я худеть начала ни с того, ни с сего…
        Ленкин брат, Максим Леонидович, оказался среднего роста мужчиной в самом расцвете сил, с импозантной сединой в густых, темных, слегка вьющихся волосах. Вера всегда питала слабость к медицинским работникам и мужчинам в очках. Максим Леонидович сочетал в себе и то, и другое, но Вера Николаевна усилием воли подавила искушение заявить ему при первой же встрече, что он похож на ее пятого мужа. В смысле, потенциального, потому что всего мужей у нее было четыре.
        Вместо этого, когда врач поинтересовался, на что же такая привлекательная дама жалуется, она заявила:
        —Худею. Причем без всяких усилий с моей стороны.
        —Почему вас это смущает?
        —Потому что раньше я всегда без усилий толстела. А теперь наоборот!
        Доктор улыбнулся, порасспрашивал Веру еще об особенностях жизнедеятельности ее организма и самочувствии, заявил, что страхи эти, скорее всего, напрасны, но ради успокоения велел сделать кучу анализов. Посмотрел на результаты и остался доволен:
        —У Вас, Вера Николаевна, здоровье — хоть в космос запускай. А похудение, очевидно, вызвано психосоматическими либо гормональными причинами в силу определенных физиологических изменений, свойственных возрасту.
        Несмотря на то, что врач так ловко и деликатно обошел слово «климакс», Вера на «силу возраста» все же обиделась, поэтому штурм Максима Леонидовича свернула, не успев даже как следует начать боевые действия. И в подробности этих самых причин похудения вдаваться не стала. Здорова — и здорова, тем более, что ее новая «старая» девичья фигура страшно радовала. Правда, разум не помутился настолько, чтобы начать носить мини, но элегантные облегающие платья стали теперь ее нормой жизни.
        И вот спустя пять лет Вера снова сидела в кабинете того же врача. Но теперь ей было не любопытно, а страшно. Аня, ее единственная внучка, свет в окошке — умирала.

* * *
        Это началось около месяца назад, в самом начале сентября. Анжелики с мужем не было — отправились на пару недель развлечься в Монако. Аня вернулась домой после занятий в университете. На удивление медленно подрулила к гаражу на своей серебристой «зетке» — обычно девушка делала лихой вираж, каждый раз срывая аплодисменты встреченных во дворе зрителей, чаще всего садовника или бабушки. Девушка прекрасно водила машину.
        Отец подарил ей BMW на двадцать первый день рожденья. В их семье подарки принято было вручать с самого утра, чтобы сразу создавать праздничное настроение имениннику на весь день. Аня спустилась к завтраку, и после бурных поздравлений всех домашних Александр Петрович торжественно заявил:
        —Теперь ты полностью совершеннолетняя, если исходить из американских стандартов. Так что — держи!
        И гордо протянул дочери ключи от машины.
        Аня завизжала от восторга и порывисто обняла отца:
        —Папочка, дорогой! До чего же ты у меня замечательный! Спасибо! Можно, я прямо сейчас?…
        —Ну, конечно! — засмеялся Александр Петрович. — Она возле парадного входа.
        Аня выбежала на улицу, за ней — вся семья, полюбоваться подарком. Аккуратная блестящая машинка была перевязана огромным бантом. Аня с маминой помощью сняла его и тут же сделала круг почета вокруг центральной клумбы. Анжелика томно проворковала:
        —Алекс, слишком балуешь девочку. Правда, она так хотела машинку… Знаешь, я бы тоже свою обновила!
        —Ликуся, ты же на ней еще и года не ездишь! — поразился Александр Петрович.
        —Но она мне уже надоела! — надула силиконовые губки Анжелика, а Вера Николаевна лишь покачала головой.

…В тот злополучный день Вера как раз обрезала в саду розы, хотя садовник Гриша роптал, думая, что ему не доверяют, и с обиженным видом ходил за Верой Николаевной, приговаривая: «Все сами и сами. А мы что ж, не так делаем?». Вера же просто обожала возиться с цветами. Она срезала несколько любимых, желто-розовых, уже распустившихся бутонов, чтобы поставить в столовой, и досадливо отмахнулась от Гриши. Увидела внучку:
        —Анечка, здравствуй, моя дорогая! Как успехи?
        —Что-то у меня голова болит — пойду, прилягу, — Аня и впрямь выглядела неважно — бледная, под глазами круги.
        Девушка и раньше жаловалась на головную боль — в последнее время она возникала слишком часто, и Аня подолгу лежала в кровати, устало прикрыв глаза. Вера Николаевна беспокоилась и говорила, что надо сходить к врачу. Лика же считала, что дочь просто слишком много времени проводит за учебниками и книгами, поэтому никто в поликлинику не торопился.
        Аня вышла из машины и вдруг неловко оперлась одной рукой на капот. Вера сунул букет Грише и бросилась к внучке. Аня испуганно прошептала:
        —Бабушка… Мне… — и упала на землю.
        —Гриша, скорую, немедленно!
        Садовник побежал в дом, а Вера опустилась на колени возле Ани. У внучки начались судороги. Вера держала ее голову и все время повторяла:
        —Аня, Анечка… Аня, Анечка…
        Напуганная Гришей, выбежала горничная Света и запричитала:
        —Да что же это, а? Что делать-то, господи?
        —Воды принеси, — отрывисто скомандовала Вера.
        —Скорая будет минут через десять, — доложил подоспевший Гриша и остановился, не зная, что делать дальше.
        Судороги прекратились. Вера смочила водой Анины виски. Девушка медленно открыла глаза и попыталась сесть. Вера обняла внучку, и они так и дождались скорую, сидя на нагретом сентябрьским солнцем тротуаре — Вера гладила Аню по голове, как маленькую, и приговаривала:
        —Девочка моя дорогая, все будет хорошо…
        Но хорошо не стало. В машине скорой Аню вырвало, и от тревоги, которая читалась в глазах врача скорой, у Веры Николаевны похолодело в груди и сжалось сердце.

* * *
        Через несколько часов Ане стало чуть легче, но домой ее, конечно, не отпустили. Вера Николаевна решительно заявила, что никуда не уедет, и ей позволили провести ночь в кресле, стоявшем в углу Аниной отдельной палаты.
        Обследования заняли весь следующий день. В солидной частной клинике, куда привезли Аню, было самое современное оборудование и прекрасные специалисты, но в конце дня лечащий врач вызвал Веру Николаевну в кабинет и сообщил, что нужно ехать в другую больницу:
        —Боюсь, у меня очень плохие новости. У Вашей внучки подозревается опухоль мозга.
        Вера с ужасом взглянула него:
        —Что? Рак…? У Ани?!
        —Мне очень жаль. Вам необходимо как можно скорее, я бы сказал — немедленно, обратиться к онкологам. У меня есть хороший друг, один из лучших специалистов в этой области — Максим Леонидович Смирнов, я позвоню ему и выпишу направление. Надеюсь, он сможет чем-то вам помочь.
        Он говорил слова утешения, хотя понимал: то, что он увидел на снимке, даже без специальных знаний квалифицируется как одна из последних стадий рака.
        Вера набрала номер Смирнова, и он ее на удивление быстро вспомнил.
        —Здравствуйте, Максим Леонидович! Это говорит Вера Ляшкова, я у вас была несколько лет назад на приеме. Внезапное похудение…
        —А как же, помню вас прекрасно! Вы ведь тогда так и не пришли на профилактический осмотр, и я, признаться, расстроился. Как у вас дела? Надеюсь, все в порядке?
        —Нет. Все очень не в порядке. Внучка… — и Вера, не сдержавшись, заплакала в трубку.
        Врач промолчал.
        —У нее подозревают опухоль мозга, — взяла себя в руки Вера. — Нам вас порекомендовал врач из клиники «Целитель», Карташов его фамилия.
        —Вера Николаевна, приезжайте сейчас, я вас жду, — Смирнов сразу стал серьезным.
        Он задумчиво положил мобильный телефон на стол и подошел к окну. Начиналась осень, которую он так любил — в юности девушкам чрезвычайно нравилась его фраза: «Скоро осень, наше с Александром Сергеевичем любимое время года». Девушки все сплошь были увлечены неоромантизмом «а-ля шестидесятые», и осенние прогулки под аккомпанемент модных стихов по шуршащей листве, под пронзительным синим небом были очень концептуальны. Девушки падали в объятия молодого Смирнова щедрыми охапками, совсем как осенние листья.
        Когда Вера пришла к нему впервые, тоже стояла ранняя осень. И он тогда подумал, что это символично — женщина, — пациентка! (он раньше никогда не позволял себе увлечься пациенткой), остроумная и изящная, которая так поразила его, пришла именно осенью. Призрачное обещание поздней, последней любви. А она взяла и исчезла.
        И вот — теперь появилась, но, боже мой, какой печальный повод для встречи…
        Вера приехала с внучкой через три часа после звонка. Водитель завез их домой, и Аня собрала некоторые вещи — бабушка настояла:
        —Анечка, возможно, придется провести в больнице несколько дней, поэтому лучше тебе самой решить, какую одежду взять, книги там, еще что-то…
        —Бабуля, ты ведь так ничего и не сказала. Что со мной? — сердито говорила Аня, пока они ехали в машине. — Врачи все тоже молчат, словно воды в рот набрали! И к чему такая спешка? Куда мы теперь должны переезжать? Может, у меня обычное переутомление!
        Вера промолчала. Она отчаянно трусила. Увидев табличку «Институт онкологии», Аня обо всем догадается. Может, подъехать другой дорогой? И заплатить персоналу отделения, чтобы они отвечали на Анины расспросы, что она находится, к примеру, в реабилитационном центре для переутомившихся студенток? А заодно подкупить пациентов и посетителей? Ага, «Чьи поля? — Маркиза Карабаса!»
        М-да, Вера Николаевна была дамой решительной, но на кота в сапогах явно не тянула. Поэтому лихорадочно сочиняла правдоподобную версию, почему они отправляются именно в это медицинское учреждение.
        —Вера, помнишь, я когда-то худеть начала? Ну, ни с того, ни с сего…
        —А как же! — засмеялась Аня. Они тогда много по этому поводу шутили — мол, незамужняя жизнь снова превратила бабушку в девушку.
        —Я тогда прекрасного врача нашла, доктора Смирнова. У них великолепная диагностическая база, и он сейчас предложил госпитализировать тебя в его отделение — исключительно для углубленного обследования. Ведь мы так до сих пор ничего не выяснили. Аня, это временно! — почти закричала Вера Николаевна, увидев, как побелело и напряглось Анино лицо.
        Дома Аня пожелала еще выпить чаю в своей комнате. Она включила тихую музыку, опустилась в кресло и словно прощалась со своими вещами, воспоминаниями, своим прошлым — своей жизнью. У нее снова болела голова, начало подташнивать. Ей было страшно, потому что Аня знала: бабушка совершенно бессовестно врет. Конечно, это «ложь во спасение», но никто не ложится в онкологию, чтобы сдать анализы. Да и вообще, нашли кого обманывать: студентку четвертого курса биофака! Все же она решила не показывать, что подозревает, какие истинные причины госпитализации.
        —Поехали, я готова, — сказала Аня, возникнув с небольшой сумкой перед Верой.
        В отделении их уже ждали: платная палата оказалась вполне сносной, и на тумбочке даже стояли свежие цветы.
        —Только обследования, ничего страшного, — повторила Вера, когда Максим Леонидович зашел в палату. Он уже был посвящен в план молчания, но знал, что из этого ничего не выйдет: больные очень быстро узнают, что за болезнь разрушает их тело.
        —Ну что ж, значит, будем обследоваться, — нарочито весело согласилась Аня. Поднялась с кровати — и упала на пол.

* * *
        Аню привели в чувство, и начались диагностические процедуры. Вместе с ожиданием в очередях они заняли несколько часов, и девушка, вконец вымотавшись, уснула.
        Вера отправилась в больничный сквер — собраться с мыслями. Она сидела на скамейке и думала, где взять мужества рассказать родителям Ани о ее болезни. Какими словами?! Причем ее занимали не столько переживания родной дочери, как реакция зятя: боялась, что тот сразу свалится от инфаркта.
        Вера, будучи в молодости весьма романтичной особой, назвала дочку самым модным по тем временам именем — Анжелика, королевски непривычным для советских граждан, изрядно взбудораженных серией фильмов о прекрасной маркизе ангелов.
        С младых ногтей Лика оправдывала свое имя: мало того, что от природы была красавицей, но еще и все усилия направляла на совершенствование своих данных. Длинные золотистые вьющиеся волосы не позволяла стричь ни за что, даже когда у нее в пятом классе завелись вши (впрочем, как и у большинства одноклассников). Вера тогда чуть ли не на коленях с ножницами стояла:
        —Анжелочка, детка, давай отрежем. Волосы — не зубы, вырастут новые. А если мы насекомых не выведем, то кому твоя красота негигиеническая нужна!
        —Нет! Лучше вши, чем стрижка! — отчаянно вопила Ликуся.
        Вши явно обрадовались, потому что из золотистых зарослей на Ликиной голове выводиться никак не хотели, несмотря на то, что голова мылась через день вонючим дустовым мылом. Потом Вера, отчаявшись, рискнула применить «эффэктивный мэтод» соседки Розы Давидовны — обильно смочить волосы керосином, завернуть в полотенце и в этом виде провести незабываемую ночь. Лика мужественно вынесла таковых целых три, и с насекомыми было покончено.
        С тех пор стало понятно, что на алтарь красоты Лика принесет все. Естественно, она ждала награды — не обязательно маркиза, но, по крайней мере, отличного парня с квартирой, машиной, дачей и прочими атрибутами советской роскоши.
        Чтобы облегченно произнести знаменитое «Сидела, сидела, да и высидела», ей не пришлось, подобно Проне Прокоповне, слишком долго ждать своего щеголя-цирюльника. К восемнадцати годам Лика так расцвела, что на нее заглядывались не только молодые парни «с атрибутами», но также их высокопоставленные отцы и деды — последние, правда, исключительно в эстетических целях.
        Ко времени Ликиного раннего, но с первого раза удавшегося замужества Вера была уже разведена с ее отцом (бывшим Вериным одноклассником), а второй муж — начальник архитектурного бюро, в котором Вера служила — по мере созревания падчерицы испытывал все большую опасность эротического свойства, исходящую от Лики. Используя все свои немногочисленные связи, он отправил юную прелестницу от греха подальше — за границу на учебу «по обмену».
        Тогда только-только начинались подобные путешествия за знаниями и заморскими впечатлениями (впечатлений, кстати, хотелось гораздо больше, чем знаний). Вериного мужа тоже больше беспокоил не Ликин интеллектуальный рост, а собственные моральные устои, которые готовы были немедленно пасть — достаточно Лике подать какой-нибудь знак. Но девушка на отчима обращала столько же внимания, сколько и на своих неудачников-однокурсников по факультету биологии, которые стремились изучать предмет сугубо на примере Ликиной анатомии.
        Она была не просто красавицей — с огромными карими глазами, белоснежной кожей и густыми золотыми кудрями до талии, которые удалось сохранить даже под натиском вшиной орды. Впрочем, и талию, до которой кудри; ивыдающуюся грудь; икруглую, упругую попу; истройные длинные ноги — всю эту идеально пропорциональную красоту Анжелика ежедневно укрепляла с помощью аэробики. Силе воли девушки в этом смысле завидовали все подруги, поэтому подруг у нее не было.
        Их место занял молодой муж. Через два месяца после учебы в США по тому самому обмену Лика явилась домой, радостно сообщив, что выходит замуж.
        —Анжелка, ты с ума сошла! Двадцать лет, все-таки, рановато для замужества. И сколько вы были знакомы — месяц? — допытывалась Вера Николаевна.
        —Во-первых, мне скоро двадцать один. Ты меня, кстати, в восемнадцать родила, сразу после школы — не помнишь? Во-вторых, не месяц, а полтора. И, в третьих, Алекс — без пяти минут глава нашего торгпредставительства в Штатах, — парировала Лика.
        —А почему сразу замуж? Можно ведь просто встречаться, — не сдавалась Вера.
        —Мама, это отличный вариант, — терпеливо, как умственно отсталой, объясняла Лика. — Он даже лекции читает американским студентам, прикинь.
        —Биологам? — удивилась Вера.
        —Да нет же, — досадливо махнула рукой Лика. — Познакомились мы, конечно, не на лекции, а на вечеринке у общих знакомых.
        —Сколько же ему лет, если он лекции читает? — подозрительно спросила Вера Николаевна.
        —Тридцать один, — просто ответила Лика. — Да мам, ничего уже не изменится, слава богу — я беременна!
        И дочь засмеялась, словно сообщала о том, что выиграла в лотерею.
        На самом деле, почти так оно и было. Александр Петрович, как его с первого дня знакомства называла Вера, оказался хорошим мужем для Лики, и, что самое главное — отличным отцом для их дочери Ани. Лику он постоянно баловал, а Аню (кроме того, что баловал) — обожал. Он проводил с дочкой времени больше, чем любой другой мужчина из тех, которых Вера знала. И не просто возил Аню в цирк или в зоопарк — он играл с ней и разговаривал. За эту «успешность в отцовстве» Вера зятя уважала больше, чем за его успешность в бизнесе.
        Перестройка набирала обороты, а с ней и Александр Петрович. Он и по прежним понятиям был человеком далеко не бедным, но когда частный бизнес стало возможно вести открыто, дал вовсю развернуться своему предпринимательскому таланту. Конечно, он имел привилегии, и весьма существенные, во время приватизации предприятий, но, нужно отдать должное, свои фабрики и заводы он, как новый хозяин, не губил, а твердой рукой вел к неизбежному процветанию.
        Сегодня в его концерн «Интерконтиненталь Груп» входили не только заводы, газеты и пароходы, но также самая большая сеть частных клиник «Целитель». По горькой иронии судьбы, даже это не могло сейчас помочь Александру Ольховскому, человеку из списка самых богатых людей страны, спасти свою дочь.

* * *
        Вера набрала телефонный номер Анжелики.
        —Лика, здравствуй, как там у вас дела? — Вера Николаевна старалась говорить ровным голосом.
        —Ой, мам, привет, все отлично, погода чудесная, знакомых встретили, прикинь, реально Монако — большая деревня! — тараторила дочь. — А вы как? Все нормально?
        —Аня приболела, — начала издалека Вера.
        —Простудилась? Она так и ездит с откинутым верхом? Наверняка продуло. Мам, скажи ей, пусть не ходит пока на занятия, дома отлежится, никуда ее лекции не денутся! Ну все, пока, цем-цем, пора одеваться — мы приглашены на ужин!
        В трубке раздались короткие гудки, и Вера растерянно крутила в руках телефон. Звонить снова? Они возвращаются только через неделю, а Максим Леонидович настаивает на немедленном начале химиотерапии. Вера не могла принять такое решение сама.
        Пока она раздумывала, как построить беседу при второй попытке достучаться до затуманенного светским лоском сознания дочери, телефон зазвонил, и женщина вздрогнула от неожиданности. Это был зять.
        —Добрый день, Вера Николаевна, — пророкотал он в трубку приятным баритоном. — Что там с Анечкой?
        Вера помолчала — всего пару секунд, а он уже понял, что проблема серьезнее простуды.
        —У нее телефон не отвечает, я набирал только что. В чем дело, Вера Николаевна? — напирал Александр Петрович, и Вера испытала острый укол вины — словно это она недоглядела, пропустила предательскую болезнь…
        —Александр Петрович, думаю, вам стоит вернуться раньше.
        —Вера, черт возьми, говорите прямо! — обычно не теряющий так быстро самообладания зять горячился. — С девочкой что, случилось несчастье?!
        —Нет. Не в том смысле… То есть я хотела сказать, что это не несчастный случай, — торопливо начала объяснять Вера, словно оправдываясь. — Вчера она упала в обморок, и мы поехали в больницу. Выяснилось, что у нее серьезная болезнь. Ее обследовали, а сейчас она спит, телефон я отключила, чтобы никто не беспокоил.
        —То есть, моя дочь сейчас в больнице, — уточнил Александр Петрович.
        —Да.
        И потом он задал самый страшный вопрос:
        —В какой?
        —Аня в институте онкологии.
        Он помолчал, справляясь с новой информацией. И сказал:
        —Вера, мы будем в больнице максимум через шесть часов. Ждите нас там. Ничего пока не предпринимайте. Я позвоню, когда приземлимся.

* * *
        Аня читала книжку, когда в палату вошли родители. Она сначала обрадовалась, а затем удивилась:
        —Пап, мам, привет! Вы почему вернулись раньше?… Из-за… меня?
        Отец подошел к Ане и обнял ее:
        —Все будет в порядке, дочка. Мы уже разговаривали с твоим врачом, и еще я связался с очень хорошей клиникой в Германии. Думаю, мы отправимся туда в ближайшие дни.
        Аня серьезно посмотрела на родителей. Отец выглядел озабоченным и словно больным. Лика — даже Аня так часто называла маму — старалась сдержать слезы, запрокидывая голову, чтобы слезы не размыли тушь на ресницах.
        —Ну, вот что, — девушка отстранилась от отца и присела на койку. — Давайте перестанем темнить, я уже взрослая девочка. У меня рак?
        Она смотрела прямо в глаза бабушки. Та отвела взгляд и подсела к Ане:
        —Деточка, ну еще ничего не ясно. Папа хочет показать тебя лучшим врачам…
        —Да каким еще врачам, бабушка! — взорвалась та. — Мы уже двое суток обследуемся, и я сдала литра три разных анализов! Диагноз уже давно поставлен, может, все-таки начнем лечение, вместо того, чтобы пытаться найти оправдание вашему страху и нежеланию поверить в реальность?!
        Родные Ани словно окаменели. Никто не ожидал от нее такой резкости и… правоты. Она была права — во всем.
        Никто не хотел говорить ей правду — может, этот заговор молчания словно делал беду нереальной, и она, не проговоренная вслух при Ане, отступала и уменьшалась в размерах. Казалось — заговори они сейчас о болезни, как беда поселится навсегда в их уютном и защищенном мире, оказавшемся таким уязвимым.
        И уже никогда жизнь не будет прежней.
        Отец подсел к Ане и взял ее руки в свои. Заглянул в глаза.
        —Аня. Врачи говорят, что у тебя опухоль мозга.
        Девушка дернулась, словно ее ударило током, но попросила:
        —Продолжай, папа.
        —Они считают, что нужно немедленно начинать химиотерапию. Думаю, нужно послушать их, а затем все-таки отправиться на консультацию за границу.
        —Алекс, а ты не можешь пригласить профессора в нашу страну? Ну, чтобы не возить Аню туда-сюда… — внезапно высказала здравую мысль Лика, и все удивленно на нее уставились.
        —Пожалуй, надо такой вариант обдумать. Действительно, устроим консилиум здесь, у нас условия ничуть не хуже. А чего нет, достанем и доставим.

* * *
        —Бабушка… Я догадывалась с самого начала, что мои дела плохи. Но… надеялась, что пронесет, — Аня попыталась улыбнуться, но губы задрожали, и она разрыдалась.
        Шла уже вторая неделя химии. Аня плохо ее переносила: ее постоянно рвало. После того, как добавили облучение, волосы начали стремительно выпадать. Вера пригласила в палату парикмахера, и та соорудила на внучкиной голове стильный ежик, который удивительным образом ей шел. Огромные, с шоколадным оттенком глаза на худеньком лице, казалось, стали еще больше, и у Веры щемило сердце при каждом взгляде на внучку: такой незащищенной, трогательной и юной выглядела она, в своей розовой шелковой пижамке, с тонкими прозрачными руками…
        И профессор из Германии, и другой — из Канады, и остальные пять светил онкологии в один голос заявили, что операцию делать слишком поздно. Оставалась слабая надежда на химию да на лучевую терапию. Но после первых результатов Максим Леонидович пригласил Веру в свой кабинет и сообщил:
        —Три месяца.
        Сообщил правильным тоном, каким уже сотни раз сообщал родным больных сроки, оставленные судьбой для их близких.
        Вера вернулась в палату, в которой почти все время находилась рядом с внучкой. Иногда ее сменяла Анжелика, но от нее было мало толку: она все время плакала, но не могла ни подставить судно, ни остановить капельницу.
        Вера же просто физически не могла бросить Аню — ей казалось, что, уходя из больницы, она оставляет в палате номер двенадцать свою душу, и бродила по городу, как робот: заехать в свою квартиру, взять то; заехать в особняк, взять это… Купить книгу. Зайти в супермаркет за любимыми Аниными конфетами. И вспомнить, что Аня не может ни читать, ни есть. И что она медленно умирает, а вместе с ней — Верино сердце.
        За окном стремительно темнело: стояло то время года, когда вечер наступает внезапно, как ночь в пустыне.
        —Не включай свет, бабушка, — попросила Аня. Она лежала на белоснежной постели, Вера видела лишь ее яркие глаза. Присела рядом, взяла внучку за руку и легонько сжала ее.
        —Не тошнит? — спросила, нежно поглаживая ежик на Аниной голове.
        —Я уже не знаю… Мне все время плохо.
        Они помолчали.
        —Папа постоянно спрашивает, чего я хочу, словно торопится исполнить мое последнее желание.
        —Аня… — начало было Вера Николаевна, но Аня остановила ее взмахом руки.
        —Не надо, бабуль. Вы скрываете от меня правду, но я чувствую, что умираю. И у меня нет — веришь? — нет никаких желаний! Папа все мои желания предупреждал. Да я уже почти весь мир объездила благодаря ему!.. Знаешь, я хотела бы лишь одного…
        Аня сделала неловкую паузу и печально улыбнулась — наверное, улыбнулась, потому что Вера плохо различала в полутьме ее лицо. Лишь догадалась, что речь пойдет о самом сокровенном, и ласково погладила Аню по руке, как бы поощряя — продолжай, родная, говори, мы на все готовы ради тебя.
        —Лишь одного, — повторила Аня. — Понять, что значит — любить. Любить парня, ходить на свидания… У меня ведь ни разу в жизни не было таких отношений — ну, как в кино. Или в книжках. Ну, знаешь: «Я не думаю о тебе только тогда, когда ты рядом»… Не помню, где я это прочитала, но так всегда хотелось это испытать. Господи, как жаль, что — не успею…
        Ее голос на последних словах зазвенел и сорвался. Слезы брызнули из глаз, и она глотала соленые струйки, плача над своей несбывшейся любовью.
        Глава 2
        Ранние заморозки укрыли серое сентябрьское утро серебристым покрывалом, и это непривычно тихое для города время перед рассветом наполнялось какой-то звенящей торжественностью. Сергей зашел на территорию автопарка и направился к водителям, курившим возле гаража.
        —Привет, — сказал всем одновременно, но за руку начал здороваться со всеми по очереди.
        —Доброе утро, Серый, — ответили несколько голосов. Сергей старался тщательно соблюдать негласный устав поверхностно-приятельских отношений, но за три года так и не стал своим. Его не принимали, как равного, но и не отталкивали, словно изгоя. Он был просто другим, водители это чувствовали, но то, что Сергей не пытался демонстрировать свое превосходство, одновременно и вызывало уважение, и раздражало.
        —Ну все, смена начинается, по машинам, — Андрей Иванович Прилипко, начальник автопарка, вышел из ворот гаража и задержался возле Сергея:
        —Как там брат? Не образумился еще?
        —Я его не видел с воскресенья — у нас разные рабочие ритмы, — не то сообщил, не то пошутил Сергей.
        Начальник хмыкнул и ободряюще похлопал Серегу по плечу, слегка подтолкнув к чистенькому микроавтобусу — самой образцовой машине парка. Сергей открыл дверь, завел мотор и отправился на свой маршрут номер двести сорок пять, «рынок-вокзал».
        Начальнику автопарка Сергей приходился крестником, и хотя лучшего друга Андрея Ивановича, Игоря, уже почти двадцать лет как не было в живых, Андрея судьба Игорешиного сына неизменно заботила. Когда тот бросил один вуз, потом второй, Прилипко явился к нему домой на разговор.
        —Серега, ты, вроде, машины любишь?
        —Ну, да, нравится с ними возиться.
        —Может, пойдешь пока к нам? Сдашь на категорию, и начнешь работать. Зарплата хорошая, будет матери помощь. А через годик-другой денег на учебу подсоберешь и выучишься, наконец.
        Тогда это показалось хорошим решением. Серега, закончив школу, поступил в университет на физико-математический факультет, но после первого семестра перевелся в политех, а через полгода бросил и этот вуз. Парень учился легко, проблема была в другом. Он чувствовал себя, наверное, самым бедным студентом страны: даже чернокожие покорители науки из дружественных, но нищих стран могли позволить себе такси и ужин в ресторане, Сереге же всю стипендию приходилось растягивать на месяц. Иногда удавалось подработать промоутером, чтобы подкинуть денег матери. В эти моменты он ловил в ее глазах благодарность, и Сереге хотелось плакать от бессилия. Нужно было идти работать, чтобы помочь семье.
        Сейчас трудно поверить даже фотографиям, что в молодости его мать, Мария Сергеевна, была писаной красавицей. Сыновья — Сергей и Вадим — родились один за другим. Сергей помнил отца: большого, сильного и веселого. Он приносил детям только появившиеся тогда вкусные, но дорогие шоколадные батончики, и помнил, как мама ругала папу за это расточительство.
        С работой у родителей тогда было не просто трудно, а невозможно: папин институт закрыли, его коллеги начали мотаться в Польшу и стали «коммерсантами». У папы стать коммерсантом никак не получалось, но он служил в Афганистане, был смелым и бесшабашным, поэтому взял и пошел в службу охраны — в 90-е годы, когда вся страна «строила перестройку», как говорил дед. Отца убили в уличной перестрелке через два месяца после начала «службы».
        С тех пор Мария Сергеевна тянула сыновей одна, работая корректором в издательстве и постоянно таская домой какие-то халтуры — рукописи, книги, журналы, читая их ночами на кухне. Они жили вместе с дедом в его квартире, когда-то престижной — лет пятьдесят назад. Теперь это была просто старая трехкомнатная квартира возле огромного парка, больше похожего на лес.
        Десять лет назад у Марии случилась любовь с заказчиком. Дети подросли, у нее вдруг появилось немного свободного времени, и она, истосковавшись по мужчине — не только и не столько в физиологическом смысле, сколько в психологическом, бросилась в этот роман с головой. Она ведь вообще забыла, как это — быть вдвоем с мужчиной, греться возле его силы и надежности.
        Неискушенная Маша не успела даже понять, что ее избранник был мужчиной как раз только физиологически. Он оказался банально женатым, и вскоре навсегда как сон, как утренний туман исчез из ее жизни, оставив на память совместную дочурку Катю.
        Серега всеми силами хотел помочь матери, отправить ее с Катькой в отпуск на море, поменять мебель в доме — но денег почему-то все время не хватало. Долго и тяжело болел дед, дефицитные лекарства стоили дорого, пришлось залезть в долги (которые мать, кстати, выплачивает до сих пор). Лечить деда не помогал никто: былые заслуги обычно никто не помнит, да и кому сейчас нужен профессор русской литературы, особенно больной и старый? Они поддерживали в нем жизнь изо всех сил, но дед все-таки умер минувшей весной, и Серега горевал и скучал за ним до сих пор.
        Именно благодаря деду он научился водить машину — старенькие жигули. Они уже давно покоятся на свалке, но Сергей помнил, как дед терпеливо учил его, подростка:
        —Тормозить можно не только тормозом, а еще и коробкой передач. Давай, покажу?
        —Конечно, деда!
        Жигули скрипели, но все-таки выдерживали их крутые виражи, Сергей радовался удачным маневрам, и дед, казалось, молодел за рулем…

* * *
        Серега тоже любил водить машину. «Управлять машиной», — говорил дед. Парню нравилось встречать знакомых пассажиров, улыбаться им, нравилось даже останавливаться в неположенном месте и открывать двери старушкам с тяжелыми кошелками. Пришел в автопарк на год, а задержался уже на три, и всерьез думать о будущем пока не решался. В политех он уже не хотел. Дядя Андрей советует идти в автотранспортный, и, может, он попробует поступить туда. В следующем году.
        Вот накопит денег, и тогда… Что будет тогда, он пока не мог решить.
        Он и дни свои не разбрасывал со щедростью, обычно свойственной юности. Сергей их словно копил, надеясь в будущем произвести выгодный обмен. Работал в полторы смены, и первый семейный отдых на море уже маячил вполне реальной перспективой.
        В путь тронулся с приподнятым настроением, но к восьми часам уже немного устал: пассажиров становилось все больше, люди спешили на работу, в маршрутку садились по большей части хмурыми и озабоченными, несмотря на дивный солнечный день. Отличный день для прогулки, но совершенно обычный — для работы, особенно если ездишь по одному и тому же маршруту третий год.

«Меняю тысячу прилежных рабочих дней на счастливую встречу с прекрасной блондинкой», — пошутил про себя Серега. Остановился, взял пассажиров, среди которых заметил стройную красотку в розовом коротеньком плащике, с длинными белокурыми волосами.
        —Молодой человек, не подскажете, когда остановка «Заводская»? — раздался над ухом серебристый голосок, когда машина тронулась. Сергей чуть скосил глаза в зеркало — возле него стояла та самая блондиночка.
        —Подскажу, сударыня. Вам следует выйти на четвертой остановке, которая будет сразу после того, как мы проедем красочную вывеску кафе «Пончики и пышки». Но вам, наверное, подобные заведения не знакомы?
        Девушка с интересом смотрела на парня. Красавец. Похож на какого-то иностранного киноактера — кажется, голливудского. Ну да, конечно, какого же еще! Голубые насмешливые глаза, крупные черты лица, очень короткие волосы — такая банальная стрижка, но ему чертовски идет.
        —Почему это — незнакомы?
        —Потому что такие стройные красавицы питаются только нектаром и амброзией, а это явно не подают в «Пончиках и пышках».
        Девушка рассмеялась:
        —Вы лучше на дорогу смотрите, а то еще проедете мою «Заводскую»!
        —А давайте знакомиться. Меня, например, Серегой зовут. А вас?
        —Настя, — призналась блондинка.
        —Учитесь где-то?
        —Да, в медицинском!
        —Пойдете со мной на свидание? — спросил Сергей. Просто так спросил, ради социального эксперимента. Еще не было случая, чтобы яркая красавица-студентка, тем более медицинского института, согласилась на свидание — с ним.
        Девушка замялась, смутилась и промямлила:
        —К сожалению, не получится, у меня лекции, и вообще, я так занята…
        —Да ладно, понятно все, — Сергей ухмыльнулся. — Вот, кстати, и «Заводская», счастливо вам!
        Девушка с явным облегчением взмахнула рукой на прощанье и быстренько выбралась из маршрутки.
        И эта, значит, «русалка» посчитала, что «дельфин» — то бишь водитель маршрутки — ей не пара. В этом была еще одна проблема Сереги. У него никак не получались нормальные отношения с девушками. Те, к которым он тянулся, искали мужчин более состоятельных и «подающих надежды». Как сказала ему одна девица на третьем (и последнем) свидании, с которой он познакомился на свадьбе одноклассника: «Ты, небось, и в Турции-то никогда не был! Что ты можешь мне дать?»
        А что он мог дать? Пока что, к сожалению, лишь свою готовность любить, поддерживать и подставлять плечо. Но, как оказалось, девушкам его мечты этого было мало. Поэтому приходилось довольствоваться отношениями с Иркой, молоденькой кассиршей из соседнего супермаркета, которой было достаточно одного Сереги — без материальных и статусных приложений. Ирка жила по соседству и была разбитной современной девицей с добрым сердцем. Правда, насчет «поговорить» были значительные затруднения, и Сергея этот дисбаланс тяготил, но отношения пока разрывать не собирался. У каждого должен был кто-то. И у Сереги — тоже. Кто-то, кто хотя бы выслушает. Кто всегда будет на его стороне. И, в конце концов, тот, кто всегда согласен на бесплатный секс.

* * *
        Откатав смену, уставший, Сергей пришел домой уже поздним вечером. В прихожей было темно. Вадькиной куртки нет — до сих пор, значит, не являлся…
        Мать сидела за кухонным столом, обхватив голову руками. На столе рядом с пепельницей, полной окурков, стояла чашка с остывшим чаем.
        —Привет, мам. — Сергей присел рядом и вопросительно взглянул на нее.
        —Что-то случилось?
        Мать подняла на него заплаканное лицо и глухо проговорила:
        —К нам приходили люди. Вадик должен много денег. Очень, очень много…
        И она тихонько заплакала, беспомощно всхлипывая.
        Вадим был на два года старше Сергея, но младший всегда за него беспокоился. Вадик был с детства храбрецом, как и отец, но эта храбрость была какой-то безбашенной и переходила порой в безрассудную ярость, что пугало мать и печалило деда. Вадька отчаянно хотел вырваться из нищеты, мать с ее вечными копеечными халтурами молча презирал, а Сереге прямо говорил:
        —Дурак ты, Серега. Так и будешь водилой всю жизнь вкалывать?
        —Почему же всю жизнь. Я собираюсь в институт поступить…
        —А, в институ-у-у-т! — презрительно ухмылялся брат. — Чтобы через пять лет получать те же деньги за больший геморрой?
        —Мне на жизнь хватит, — огрызался Серега.
        —Можешь на своего крестного посмотреть: сильно ему хватает? А начальник автопарка, между прочим, — откровенно издевался Вадик.
        —Думаешь, твои аферы до добра доведут?! — не выдерживал Сергей.
        —Да я уже через месяц буду на своем «мерсе» ездить, а не на вшивой маршрутке! А ты домой на трамвае добираешься, водила чертов!
        Мать не выносила, когда они ругались. А ругались братья часто — особенно с тех пор, как Вадька где-то занял денег и решил «делать бизнес», исходя из своих понятий.
        Понятия у него были такие: снять шикарный офис в центре, нанять похожую на порнозвезду секретаршу, купить машину и напечатать визитки с золотым тиснением: «Вадим Игоревич Никольский, генеральный директор, оптовая торговля продуктами питания».
        Все бы ничего, но продукты питания, закупленные Вадимом оптом у каких-то подозрительных полуподпольных поставщиков, гнили, а магазины не хотели принимать испорченный товар. Серега догадывался, что брат в долгах, как в шелках, но тот продолжал разъезжать на купленном в кредит мерседесе и рассказывать, что скоро все у него наладится и он съедет из этой дыры в собственные хоромы, освободив для семьи занимаемую им жилплощадь. Пока же он не мог выдать матери на хозяйство и сотни долларов — у него, мол, все капиталы «крутились в деле».
        —Мама, а Вадим, вообще, где? Я его с выходных не видел, — медленно проговорил Сергей, уже понимая, что тот просто смылся от кредиторов и где-то прячется.
        —Он сказал, что надо съездить в Одессу по делам, обещал вернуться через несколько дней, — глухо ответила мать.
        Сергей присел рядом с матерью на табурет.
        —Ну, дай бог, чтобы вернулся. А кто приходил-то? Рассказывай.

* * *
        Кто приходил? Мария прекрасно помнила, кто.
        На плите весело булькал борщ, оставалось бросить капусту. Мария Сергеевна никогда не кромсала овощи как попало: она аккуратно отрезала дольки, кружочки, брусочки — все, что полагалось по рецепту, и готовая еда всегда выглядела такой же аккуратной и правильной, как эти ее кружочки с брусочками. Капусту требовалось резать тоненько, и Мария старательно прокладывала острым ножом бороздки в сочном кочане.
        В дверь позвонили. Мария вздрогнула и порезала палец, потекла кровь. Мария бросилась в ванную за перекисью, сполоснула рану, обработала, вернулась на кухню, нашла в аптечке пластырь и заклеила рану. Все это время звонок не смолкал, и в душе женщины стремительно нарастала тревога.
        Она тихонько подошла к двери и посмотрела в глазок. На пороге стояли два амбала в черных куртках. Снова раздался звонок — прямо над ее ухом, затем незваные гости начали тарабанить в дверь, возможно, ногами: под мощными ударами молодцев она заходила ходуном.
        —Кто там? — дрожащим голосом спросила Мария Сергеевна, догадываясь, что визит как-то связан с туманными делами ее старшего сына.
        —Открывай, мать, мы к Вадику, — раздался голос, не предвещавший ничего хорошего.
        —Его нет дома, — сообщила Мария, стараясь говорить как можно увереннее.
        —А ты открой — мы проверим, — настаивал тот же голос — очевидно, принадлежавший главному. — Да ты не бойся, — решил он вдруг успокоить женщину. — Нам с ним лишь потолковать надо.
        И для пущей убедительности еще пару раз двинул по хлипкой двери. С потолка посыпалась штукатурка. Мария вздохнула: придется открывать, а то выбьют к чертовой матери! Повернула ключ в замке.
        —Входите. Но его все равно дома нет.
        —А мы это сейчас узнаем — есть он или нет его, — миролюбиво сообщил главный. — Да не трусись ты. Мы ж не бандиты какие, а коллекторы.
        Мария Сергеевна молча смотрела на коллекторов, ожидая, что они предпримут дальше.
        —Цивилизованные люди, — счел нужным уточнить он. Показал глазами на дверь в соседнюю комнату своему подчиненному, и тот метнулся осматривать все помещения, заглядывая во все шкафы и под кровати. Даже обследовал на балконе ларь для овощей, хотя Вадик при всем желании туда бы не поместился.
        Старший в это время хозяйским оком осматривал хоромы Марии Сергеевны, прикидывая, что можно в случае чего поиметь с семейки. Скоро затосковал: вся обстановка чохом не тянула и на десятую часть долга.
        —Вот что, мать, — начал переговоры коллектор, опускаясь на стул в гостиной. — Вадим должен пятьдесят штук. Долларов. Оч-ч-чень серьезным людям. На связь уже неделю не выходит. Как объявится, ты ему передай, что терпение ихнее уже на исходе. Лады?
        —Подождите, ведь у него все хорошо с бизнесом, он сам говорил, — торопливо заговорила Мария Сергеевна, чувствуя, как пылают щеки. — Он вернется — и все вам отдаст, если должен, Вадик никогда не обманывает!
        —Откуда вернется? — встрепенулся вдруг младший сотрудник, который до сих пор молчал.
        —Из… Красноярска, — почему-то соврала в последний момент Мария Сергеевна. И продолжила как можно убедительнее: — Он там по делам, к поставщикам поехал.
        —И какие ж такие продукты питания есть в Красноярске, которых в нашей местности нет? — ехидно спросил старший, заинтересовавшись темой разговора.
        —Красная икра, — уверенно ответила Мария Сергеевна, хотя сильно сомневалась, что этот деликатес производится именно там.
        Гости тоже явно не были настолько сильны в географии пищевых поставок, чтобы опровергнуть прозвучавшее утверждение, так что смирились со сказанным. И даже смягчились:
        —Ага, если он пригонит с десяток составов икорки — гляди, и с половиной долга рассчитается! — прокомментировал младший, и парни весело заржали, расслабившись. Тревога отпустила Марию, но лишь на мгновение, потому что старший вдруг посерьезнел, поднялся с кресла и подошел к ней вплотную:
        —Если вернется — хорошо. А не вернется, придется тебе, мать, квартирку продавать, или еще где деньги искать. Долги возвращать надо. А кто за него сможет долги вернуть? Правильно, никто. Только семья. Ты ж его семья? — строго спросил.
        —Семья, — согласилась Мария Сергеевна.
        —Короче, десять дней сроку. Потом придем.
        И они ушли пять часов назад.
        Глава 3
        Ужин был невеселым. Отсутствие Ани за столом всегда делало семейные трапезы какими-то неполноценными. Теперь, когда она была в больнице, большая светлая столовая казалась мрачной. Горничная расставила всюду вазы с розами: на каминной полке, обеденном столе, на стойке бара и даже на столике для напитков, но цветы добавляли скорее трагичности, чем праздничности.
        Вера собиралась остаться на ночь в особняке — здесь ей отведена прекрасная мансарда, а ее ванная комната по площади чуть ли не больше ее квартирки, которую Вера все же любила. Когда родилась Анечка, Александр Петрович сразу предложил Вере переехать к ним — видно, чувствовал, что влияние тещи будет более благотворным, чем постоянно маячащий перед глазами дочки образ легкомысленной Лики. Правда, тогда у молодых дом был поменьше, но Вера отказалась не поэтому. Она нуждалась в только своем, личном пространстве. Просто часто приезжала, играла с Аней, учила ее цифрам и буквам. Приезжала — и любила ее, любила не только сердцем, но и разумом. По своей натуре Аня была мало похожа на маму, и, откровенно говоря, Веру это обстоятельство радовало.
        Девочке нравилось учиться, читать и думать, а к мамочкиному дару — прекрасной внешности — относилась как к чему-то само собой разумеющемуся, без поклонения зеркальному отражению, но и без наигранного безразличия. Вера часто ловила себя на мысли, что время, проведенное рядом с внучкой, долгие разговоры делают счастливыми их обеих. Тем не менее, в новом доме Вера все-таки «оставалась в гостях», а «жить» уезжала в свою квартирку на Первомайском проспекте.
        Сегодня стоило остаться. Анжелика выглядела значительно постаревшей, вернее, согласно паспортных данных — не на двадцать восемь лет, как обычно, а на все свои сорок три. Она вяло ковыряла вилкой еду, то и дело прикладываясь к бокалу с вином. Александр Петрович машинально поглощал салат, к вину же, напротив, даже не притрагивался. После десятиминутной гнетущей тишины он заговорил первым.
        —Вера Николаевна, как вы думаете, что мы можем сделать для девочки? Может, устроить поездку в Европу? Я планировал съездить на рождество, но… Боюсь, ей будет трудно позже…
        Они не произносили вслух то, что случится, по словам врачей, еще раньше, чем наступит рождество. Сказать, что Аня умрет — значило признать, что закончится жизнь всей семьи, в которой она была душой, центром притяжения и смыслом.
        —Александр Петрович, — начала Вера. — Ей ничего не хочется. Только… вам это может показаться странным…
        —Ничего, меня практически невозможно удивить.
        —Она хочет влюбиться.
        —Влюбиться? Я не понял, — удивленно посмотрел на тещу глава семейства.
        —Господи, нет ничего проще, множество наших знакомых молодых людей были бы счастливы завязать отношения с Анечкой, даже в таких прискорбных обстоятельствах, общаться с ней, гулять… — торопливо заговорила Анжелика, словно боясь, что ее прервут.
        —Лика, ОНА хочет влюбиться, — мягко уточнила Вера. — Аня.
        —Ой, ну есть весьма достойные юноши, симпатичные, спортивные, со средствами… — не унималась дочь.
        —С отцовскими средствами, — уточнил Александр Петрович. И добавил: — Боюсь, это желание относится к разряду тех, которые нельзя купить за деньги.
        —Я думаю, можно попытаться, — медленно произнесла Вера Николаевна. — О, Господи, сама не верю, что сказала это!
        —И что же мы предпримем? — заинтересованно повернулся к ней зять.
        —Можно попытаться разыскать юношу, который мог бы потенциально привлечь ее, — все так же медленно говорила Вера.
        —Ой, у Лерочки такой невозможно очаровательный сын, Артурчик, ему недавно исполнилось двадцать три, учится в Лондоне, но это не проблема, мы можем слетать в Англию. Организовать случайную встречу — в Кокон Клабе, например. Потом он приедет на недельку погостить домой… — ожила Анжелика.
        Но муж довольно бесцеремонно вмешался в ее планы:
        —Не думаю, что среди этого круга найдется тот, кто может действительно заинтересовать нашу дочь. Ты же знаешь, она не любит все эти тусовки и гламурных юношей, не заработавших ни цента на шампанское по тысячу долларов за бутылку, которое они обычно пьют во время своей перманентной тусни, — с плохо скрытым раздражением добавил Александр Петрович. Видно, он тоже не питал особого уважения к золотой молодежи.
        —Но, Алекс, не с обычным же парнем ее знакомить! — возмутилась Лика.
        —Что значит — с обычным?! Чем тебе обычные не подходят?! У твоих кандидатов что, есть третий глаз? Или у них по двенадцать пальцев на руках и ногах? Или сквозь стены умеют проходить? Ты совсем помешалась на этом «ровня — не ровня»! — последние слова Александр Петрович уже прокричал. Затем скомкал салфетку, резко поднялся и быстро вышел. На пороге обернулся и уже спокойнее произнес, обращаясь к притихшей Анжелике:
        —И перестань, ради бога, наконец-то называть меня Алексом! Меня зовут Александром. Сашей, если угодно.
        Вера бросила долгий взгляд на дочь. Та сидела, ссутулившись, по щекам текли слезы. А ведь страдает же. Но странно — Вера никогда особенно не жалела Анжелику, чего очень в душе стыдилась и старалась всегда угодить ей и активно приободрить, словно компенсируя недостаток любви. Ведь с тех пор, как родилась Анечка, вся любовь была отдана внучке. Вера обошла обеденный стол и присела рядом с дочерью, обняла ее за плечи:
        —Анжелика, доченька… Не сердись на мужа, он ведь очень переживает. Иметь такие возможности — и не видеть способа спасти ребенка. Как бы ему не стало плохо, ты ему давление мерила?
        —А я разве не переживаю? Вы меня все какой-то каменной считаете!.. Мерила. Высокое, — Лика тихонько высморкалась, вытерла слезы. Поправила прическу. — Так что нам делать, мама? Анечку через неделю уже домой отпустят, мы должны что-то решить…
        —Не знаю. Надо подумать, — ответила Вера, и отправилась думать.

* * *
        Страшно сказать, но они начали привыкать к болезни Ани. Потихоньку занимались своими делами, и, как ни дико и кощунственно это казалось поначалу, но возникали и другие мысли, и велись другие разговоры. Конечно, Аня оставалась на первом плане, но другие люди иногда понемногу вовлекали ее близких в свои орбиты.
        На этот раз Вера Николаевна «отправилась думать» к подруге Леночке. Та как раз переехала в новую квартиру, был повод поздравить подругу с новосельем и заодно поговорить о своем. Лена заведовала отделом кадров в крупной строительной компании, и, возможно, среди молодых инженеров нашелся бы подходящий, умеющий держать язык за зубами, умный и воспитанный кандидат. Хорошо бы еще брюнет с голубыми глазами и мужественными чертами лица — такого типа Анечка когда-то встретила на улице и три дня ходила под впечатлением:
        —Бабуля, наверное, я неправильно сделала, что мимо прошла! Может, это была моя судьба, а я оказалась в плену стереотипов — мол, на улице первыми знакомятся с мужчинами только проститутки.
        Вера тогда рассмеялась. Хрупкая, холеная, высокообразованная Аня, в отличие от недоучившейся мамочки, не любила великосветскую игру «подбери приемлемое слово», а всегда называла вещи своими именами. Проститутка — значит, проститутка, такая социально востребованная профессия. И никакая не «женщина легкого поведения» — что вообще значит «легкое поведение»? И что тогда значит «тяжелое»? Это, что ли, в танке надо ездить по дорогам?
        —Да, проститутки — ты почему смеешься? Знаешь, как он мне понравился… Ну просто вылитый Майкл Скофилд. Ну, помнишь, мы с тобой сериал смотрели… У меня прямо что-то внутри екнуло. И он даже обернулся. И я обернулась… И все…
        Словом, нужен был киношный типаж с мозгами. Причем, нуждающийся в деньгах, не особенно щепетильный в средствах достижения цели, но при этом чтобы был человек слова и не подлец.
        Задача стояла архисложная. Впрочем, когда дело касалось защиты близких, Вера умела быть чрезвычайно циничной и твердой.
        Она не любила ездить с водителем. Изолированная от внешнего мира жизнь казалась ей неестественной, словно в шоу «За стеклом». Попросила подвезти лишь до рынка:
        —Спасибо, Миша, дальше я сама доберусь.
        На базаре Вера купила любимый Ленкин крупный синий виноград и небольшую орхидею в горшочке. Набрала номер подруги:
        —Лен, напомни, какая к тебе маршрутка от рынка ходит? Двести сорок пятая? На шестой остановке выходить? Ну, жди, я еду уже, — и отправилась на поиски нужного транспорта.
        Полупустая маршрутка, казалось, только Веру и поджидала, потому что когда она торопливым шагом зашла в салон, дверь плавно захлопнулась, и машина отъехала. Вера удобно устроилась на двойном переднем сиденье, водрузив рядом с собой орхидею.
        По радио — о чудо! — запела Пугачева. «Позови меня с собой, я пройду сквозь злые ночи», — обещала лирическая героиня голосом всенародно любимой певицы. Вера поразилась: как, в маршрутке — и не играет радио «Шансоньетка»? Пристрастие к блатным песням Вере казалось чем-то вроде корпоративного заговора: и в общественном транспорте, и в такси звуковое сопровождение поездки всегда было сугубо в стиле тоскливого хрипловатого лейтмотива «я бежал от конвоя, по сибирским снега-а-а-м…».
        Создавалось впечатление, что все водители — бывшие уголовники. Или, на худой конец, им сочувствующие. Вера каждый раз хотела вежливо поинтересоваться у шофера: «А вы за что сидели?» Однажды она так и сделала. Водитель ее сначала не понял, а когда она объяснила, он ответил: «Да нет, не сидел я. Просто песни нравятся. Душевные»… Почему нельзя назвать душевными песни, в которых речь идет о страданиях законопослушных граждан, Вера так и не поняла.
        Но вот — Пугачева! «Где разбитые мечты набирают снова силу высоты…» Вере Николаевне захотелось даже посмотреть на водителя, который, так сказать, бросил вызов корпоративным музыкальным вкусам.
        Она осторожно высунулась из-за перегородки — и обомлела.
        За рулем сидел парень из Аниных грез. То есть, конечно, не киногерой, а всего лишь очень похожий на него парень, и, насколько могла судить Вера по его положению тела — достаточно хорошо сложенный. Брюнет или шатен — не разберешь, волосы пострижены очень коротко, что делало лицо парня открытым и каким-то трогательным. Поймав в зеркале взгляд его ярко-синих глаз, Вера мгновенно составила план действий.
        Подруга вместе с перспективными инженерами была забыта. Вера Николаевна теперь следовала до конечной остановки маршрутки, чтобы вовлечь молодого водителя в свою авантюру. О моральности задуманного как-то не думалось. Вера была уверена в одном: ради счастливых мгновений последних месяцев жизни внучки можно решиться на что угодно. И, пожалуй, затеваемое предприятие — самое невинное из того, на что могла бы отважиться бойкая бабушка.

«Наверняка, с деньгами у парня не густо. Можно попробовать», — лихорадочно думала Вера. «Только бы удалось!»
        Через полчаса автобус, наконец-то, подъехал к вокзальной площади и остановился в хвосте длинной вереницы маршруток.
        Пассажиры вышли — все, кроме Веры. Водитель, повернувшись, заметил ее и сообщил:
        —Леди, это конечная остановка. У вас все в порядке? Возможно, необходима помощь?
        Вера восхитилась. Ну, надо же, «леди»! Никакая не «женщина»! То есть она, разумеется, женщина, но это обращение к незнакомым особам женского пола, порожденное отношениями «всеобщего равенства» в стране социализма, победившего этикет и учтивость среди прочих как бы старорежимных явлений, Веру Николаевну всегда угнетало. Причем «девушка» и «молодой человек» звучали еще более-менее. Но «мужчина»! Но «женщина»! Почему хотя бы не сударь, сударыня? Ах, да, это ведь пережитки прошлого…
        Сейчас же все эти «господин, госпожа, господа», принятые на полном серьезе в деловой переписке и общении, звучали неловко-фальшиво. А вот «леди» из уст этого водителя маршрутки прозвучало так естественно, что она и впрямь почувствовала себя светской пожилой дамой, выпрямила спину, крепче обхватила вазон с орхидеей и проговорила:
        —У меня есть к вам разговор, молодой человек. Вы уже освободились?
        —Не совсем, через десять минут снова отправляюсь на маршрут.
        Он вышел из кабины, обогнул автобус и вошел в него через переднюю дверь:
        —Но пару минут могу вам уделить. Итак, чем могу помочь? — Сергей терялся в догадках.
        —Прежде всего, разрешите с вами познакомиться и сделать определенное предложение…
        —Вы что, женщина, с ума сошли?!
        Вере Николаевне продолжение разговора тоже понравилось. Голос глубокий и приятный, речь грамотная. Правда, съехал и «леди» на «женщину», но зато никаких тебе «отвали, старушка» и тому подобных выражений.
        Серега же от досады даже стукнул по перилам. Он привык к тому, что нравится женщинам, и некоторые совершенно откровенно предлагали ему вполне определенные отношения, то есть чисто секс. Но Сереге это было не по душе. Тем более, если такие заявления исходят от пожилой дамы! Она ему деньги собирается за услуги предложить?! Типа, купить молодое тело для последних утех?
        Но через секунду это предположение показалось ему настолько нелепым, что он рассмеялся, увидев, как вытянулось от недоумения лицо элегантной пассажирки:
        —Извините за резкость, ради бога. Сгоряча подумал, что вы предлагаете мне поиграть в любовь за деньги!
        —Именно так и есть, — одобрительно закивала головой Вера Николаевна. И для пущей убедительности добавила: — Совершенно верно.
        У Сереги отвисла челюсть. Мало того, что представляет его в роли жиголо и геронтофила в одном флаконе, так еще и не стесняется при этом! Ах, старая развратница! А с виду такая приличная, одета дорого и со вкусом…М-да. За пятьдесят штук он, может и согласился бы, учитывая семейные проблемы… Но нет!
        —Меня зовут Вера Николаевна. А вас? — деловито продолжала переговоры старушка.
        —Так, женщина, выбирайтесь из маршрутки и счастливого пути. Я предпочитаю верить, что вы просто неудачно пошутили, — Серега поднялся и направился к выходу.
        —Мне больше нравилось, когда вы обращались ко мне «леди», — капризно сообщила ему вдогонку Вера.
        Сергей остановился, оглянулся. И Вера уверенно продолжила:
        —Судя по всему, вы меня, действительно, неправильно поняли. Я вовсе не ищу любовных приключений, во всяком случае, с мужчинами вашего возраста, — закончила тираду, гордо подняла голову и уставилась на Серегу в ожидании его реакции.
        —Тогда чего же вы от меня хотите, в конце концов?!
        —Сомневаюсь, что это место и время подходят для более подробных объяснений, — сказала Вера.
        Она была права: очередь из маршруток заметно продвинулась вперед, и Сереге уже пару раз сигналили из следующих автобусов: мол, проезжай давай, хорош лясы точить. Да и вообще, вокзал — не то место, где можно обсуждать серьезные дела.
        После минутных раздумий она предложила:
        —Давайте встретимся вечером в «Пончиках и пышках», это, кажется, по вашему маршруту? У вас когда смена заканчивается?
        —Сегодня я допоздна, а завтра — выходной. Но у меня все равно нет желания с вами встречаться, — заявил Сергей. Этот разговор начал его злить, и он уже не знал, как отделаться от назойливой пассажирки.
        —Конечно, вы имеете полное право отказаться. Но я скажу пока что лишь три вещи. Во-первых, это предложение полностью находится в рамках приличий, ваша миссия будет скорее благородной, чем оскорбительной для вас. Во-вторых, вы получите за выполненную работу столько денег, сколько захотите. И в-третьих — это займет не слишком много времени. Максимум — три месяца…
        На последних словах губы Серегиной странной собеседницы задрожали и некрасиво скривились, так, словно она собиралась расплакаться. «Ну ее, совсем ненормальная. Пообещаю встретиться, чтобы только отвязалась», — подумал Серега и предложил:
        —Ладно, давайте завтра, «Пончики» вполне устраивают.
        —Отлично. В одиннадцать. Договорились?
        —Договорились… — буркнул Серега и побежал заводить машину: он уже на несколько минут выбивался из графика.
        Вера огляделась: вокруг шумела привокзальная площадь, озабоченные своими проблемами люди сновали туда-сюда, и им не было никакого дела до растерянной худенькой пожилой леди с орхидеей и виноградом в руках.

* * *
        Утром Сергея разбудил телефонный звонок.
        —Привет, братуха, — нервно поздоровался Вадим.
        —И тебе с добрым утром, — Сергей сел на кровати, пытаясь стряхнуть с себя тяжелый сон.
        —Как там дома?
        —По-разному, — уклончиво ответил Сергей. — Ты вообще где?
        —Я в Одессе. У меня тут небольшие проблемы…
        —Ого. Я бы не назвал их небольшими.
        —Да что ты знаешь о моих делах! — взорвался Вадим.
        —Слушай, не дури. Возвращайся давай и решай свои вопросы. Позавчера к матери какие-то типы приходили, требовали твои долги вернуть. Ты же не собираешься вешать свои «небольшие проблемы» на нее?! — Серега перешел на громкий шепот, чтобы мать не услышала.
        —Да я все сам решу!
        —Так решай! Когда вернешься?
        —Пока не могу. Хотел спросить: документы на квартиру можешь раздобыть? Я ее хочу заложить, взять кредит.
        —То есть, хочешь семью последнего жилья лишить? И, между прочим, оно на мать оформлено, так что без ее согласия все равно ничего не получится.
        —Да ладно, все получится, у меня есть люди, помогут…Она даже не узнает ничего.
        —Что, совсем спятил?! Возвращайся давай!
        Но в трубке уже раздавались короткие гудки, и последние слова Вадим вряд ли слышал.
        Сергей поднялся с кровати. Надо было съездить на рынок за продуктами, потом помочь Катьке с математикой — что-то у нее не ладилось с точными науками.
        Он открыл форточку и отправился в ванную. Потом вышел на кухню, заварил чай, сделал пару бутербродов с сыром и колбасой и сел за стол. Без аппетита поел, задумчиво глядя в окно. Это место было самым удачным в квартире: открывавшийся вид на парк был совсем не городским, и, наблюдая праздничный желто-красный свет, исходящий от осенних деревьев, можно было строить планы на жизнь и мечтать о будущем.
        Правда, сейчас Сергей строил планы лишь на то, где раздобыть денег, чтобы вытащить брата из передряги. Не то чтобы он так уж хотел помочь Вадиму: ему было жалко мать и сестру, которые волей-неволей тоже будет втянуты в эту ситуацию.
        Сестру Сергей очень любил. Когда родилась Катюшка, Серега стал для нее нянькой. Менял подгузники, стирал пеленки и страстно мечтал о стиральной машине. На каникулах пошел работать курьером в издательство, где работала мать, и через три месяца торжественно заявил:
        —Ну все, мам, едем покупать стиралку — оплачиваю половину: заработал полторы сотни американских денег! Прощай, нелегкий труд прачки!
        К тому времени, правда, Катька из пеленок выросла, но все равно стирки в семье из пяти человек было немало, и Серега страшно гордился своим весомым вкладом в семейную экономику.
        Сестра росла, и после школы Сергей забирал ее из яслей, а потом из детского сада. Играл с ней, гулял, пока не приходила с работы мать. Она целовала Катьку, обнимала Серегу и говорила:
        —Ты такой молодец, сынок! Что бы я без тебя делала?
        А он отвечал:
        —Мам, я ужин приготовил. Жареную картошку будешь?
        Она ела картошку с солеными огурцами, и Катька тоже с серьезным видом поглощала нехитрые блюда. А он ощущал себя не закомплексованным подростком, а почти что главой семьи, хоть и был младшим сыном. Вадим не сильно себя загружал семейными проблемами: у семнадцатилетнего парня были заботы поинтереснее, чем прогулки с малолетней сестрой и жарка картошки. Его почти никогда не было дома, он появлялся поздним вечером, ужинал в одиночестве и ворчал, что ему эта картошка уже стоит поперек горла.
        А вот Серегу его жизнь вполне устраивала. Учился он хорошо, правда, был совсем не активным в школе и не мог похвастать обилием друзей. Зато вечера с мамой и маленькой Катей ему нравились, особенно когда они после ужина садились втроем, а когда дед себя хорошо чувствовал, то и вчетвером, играть в домино. Дед при этом недовольно ворчал: «Что, опять будете малявку учить козла забивать?», но все равно играл с азартом.
        Сережа немного стыдился этого — что он такой домашний, да и в школе его называли «маменькиным сынком». Правда, после драки с верзилой Васильевым из 10-Б Серегу оставили в покое.
        На кухню вошла заспанная Катя в голубой пижамке со смешными слониками, которую Сергей подарил ей на восьмое марта.
        —Привет, — радостно сказала брату, обняла за шею и чмокнула в щеку. Затем схватила с тарелки его бутерброд и стала жевать. Отхлебнула из его же чашки чаю и зажмурилась от удовольствия.
        —Что, чужое вкуснее? — засмеялся Сергей. Катька безостановочно что-то жевала, но при этом оставалась худой, как щепка.
        —Ешь, малявка, тебе поправляться надо. Сделать еще бутеров? И чаю с лимоном? — Сергей поднялся и включил чайник, достал из холодильника масло и сыр и стал неторопливо резать батон.
        —Во-первых, никакая не малявка, меня Гера на свиданье пригласил, — важно заметила Катька с набитым ртом. — А во-вторых, поправляться не надо, потому что толстые люди — это ленивые обжоры!
        Сделав заявление, она замолчала и красноречиво уставилась на пустую тарелку.
        —Держи бутерброды, моя ты трудолюбивая малоежка, — по-прежнему улыбаясь, Сергей протянул сестре наполненную тарелку и чашку с чаем. — Гера — это Герасим?
        —Сам ты Герасим, — обиделась Катька и, приосанившись, гордо сообщила: — Гера — это Герман, между прочим!
        Серега улыбнулся и приступил к допросу с пристрастием:
        —Ну, а как дела с математикой?
        —Да училка все время придирается, — обиженно протянула Катька. — Она меня на каждом уроке к доске вызывает, словно других учеников в классе нету!
        —Она не придирается, а просто делает свою работу, — начал учить сестру жизни Серега. — Когда увидит, что ты в предмете разбираешься, оставит в покое, и возьмется за других двоечников.
        —Я не двоечница!
        —Ладно, ешь пока, а я на рынок смотаюсь. Потом сядем за твою математику, — ласково потрепал Катькины волосы, взял на холодильнике список покупок и вышел в гостиную.
        Мать сидела на диване в той же позе, что и позавчера на кухне: обхватив голову руками. Сергей спросил:
        —Мам, еще что-то надо покупать? Я на рынок иду.
        —Сереженька, может, нам квартиру продать? — она, наверное, больше ни о чем рассуждать не могла, кроме недавнего визита незваных гостей.
        —Даже не думай об этом. Я постараюсь помочь.
        —Как ты поможешь, — печально улыбнулась мать. — Знаешь, сколько лет тебе придется работать, чтобы такие деньги отдать? Да и не одолжит никто такую сумму…
        —Да есть один вариант. — Серега подумал о странной даме из маршрутки. И еще о том, что сегодня в одиннадцать он все-таки встретится с ней в «Пончиках и пышках».
        —Не знаю, какой там вариант, но… помнишь, что «за каждым большим состоянием скрывается преступление»?
        —Мам, это никакое не состояние, а всего пятьдесят тысяч. И я не дон Корлеоне, да и с мафией не собираюсь связываться. Тем более, что никакой мафии уже нет! Ну все, пока, у меня времени мало, — и он торопливо вышел из квартиры.

* * *
        Вера Николаевна выбрала столик в углу, подальше от посторонних глаз и ушей. Правда, в это время суток «Пончики и пышки» не могли похвастать большим скоплением народа, сюда в основном приходили обедать сотрудники из двух соседних офисных зданий, бывших научно-исследовательских институтов. Столики вокруг облюбованного Верой места были пока что пусты, и она надеялась, что сможет поговорить с ее новым знакомым в спокойной обстановке.
        Помещение было чистым, музыка играла ненавязчиво, веселенький дизайн в стиле, естественно, сладкой выпечки радовал глаз. Подошла молоденькая официантка:
        —Добрый день! Вы у нас впервые? Рассказать, что сегодня самое вкусное? — приветливо поинтересовалась.
        —Мне, пожалуйста, капучино без кофеина, — попросила Вера и решила еще заказать кофе для ее нового знакомого. — И, еще пожалуй, американо.
        Капучино оказался отличным. Вера пила его потихонечку, дожидаясь Сергея. А вдруг он не придет? Кажется, она произвела на него немного (мягко говоря) странное впечатление. Надо было хоть телефонный номер попросить, на всякий случай. Впрочем, он бы все равно его не дал — слишком уж настороженно себя вел. Да и кто бы не напрягся, когда незнакомая женщина просит о каких-то подозрительных услугах, обещая при этом оплату по высшему разряду!
        Сергей возник на пороге заведения ровно в одиннадцать ноль-ноль. Поискал глазами свою «леди», затем решительно направился к угловому столику.
        —Здравствуйте, — обрадовалась Вера.
        —Добрый день, — Сергей, в отличие от Веры, не обрадовался, а сразу сел и приступил к делу:
        —Итак, расскажите, о какой именно услуге идет речь.
        —Я вам кофе заказала, — сообщила Вера и подвинула к ближе к нему чашку. — Это американо. Вы любите кофе?
        —Нет, я люблю чай, но все равно спасибо, — и он сделал из вежливости глоток. Поставил чашку на блюдце и выжидательно посмотрел Вере в глаза.
        Она вздохнула и медленно начала говорить.
        —У меня есть внучка, Анечка. Ей 22 года, — Вера остановилась. Сглотнула комок, появившийся в горле. — Хорошая девочка, учится на биологическом, училась…
        Слезы текли сами, Вера наклонила лицо вниз, ей не хотелось плакать перед малознакомым человеком, но ничего поделать не могла. Она замолчала, только роняла слезы в остывший капучино, вытирая мокрые щеки дрожащей рукой, сжимавшей салфетку.
        Сергей молча наблюдал за ней. Закурил сигарету, глубоко затянулся.
        —У нее проблемы?
        Вера подняла глаза и сухо ответила:
        —Она умирает.
        —Та-а-к. Соболезную вам. Но, действительно, не понимаю, чем могу помочь. Я ведь не врач, — пожал плечами Серега.
        —Врачи, к сожалению, мало чем могут помочь. У нее четвертая стадия рака. Мы узнали только месяц назад. Ее лечат, должны ведь лечить… Но операцию делать поздно. Ей осталось жить несколько месяцев.
        Сергей вопросительно смотрел на Веру Николаевну. Ну да, жалко девчонку. И как можно ее теперь спасти? Он же не супермен, в конце концов!
        Вера собралась с духом и торопливо выпалила самое основное:
        —У нее осталось только одно желание — влюбиться. Понимаете, она никогда не любила по-настоящему. Все училась, училась…
        —Понятно. Но я-то здесь причем?
        Вера взглянула ему прямо в глаза:
        —Только не уходите, выслушайте! Я, когда вас увидела, сразу поняла: у вас может получиться… Вы полностью, так сказать, в ее вкусе, и, судя по всему, образованны… Есть шанс, что…
        Серега глубоко вздохнул и откинулся на стуле. До него начало доходить, зачем он здесь. Блин, ну надо же, а! Какой все-таки извращенный ум у старушенции!
        —И вы предлагаете мне попытаться ее в себя, что ли, влюбить? — Сергей даже рассмеялся, до того нелепым показалось это предложение. — Боюсь, ничего не получится. Студентки от меня убегают, едва узнав, что я не топ-менеджер крутого банка и не сын депутата.
        —Да дело совсем не в вашем социальном статусе, — раздосадованно махнула рукой Вера Николаевна. — Говорю же, ее привлекает ваш типаж — брюнет, голубые глаза, крупные черты лица… Это во-первых. Кроме того, у вас очень грамотная речь — не понимаю, почему, но она явно не соответствует профессии, вы уж извините. И еще вы совершенно не похожи на юношей из нашего круга знакомых. Ну, таких современных «глянцевых» мужчин, полирующих ногти.
        —Вы дружите с геями?
        —Да нет же, я имела в виду таких холеных маменькиных сынков… Аня их не переносит.
        —А знаете, меня ведь тоже в школе маменькиным сынком называли, — Сергей закурил новую сигарету и покачал головой, улыбнувшись воспоминаниям. — Только я не ногти полировал, а сестру маленькую нянчил, пока мама на работе была. Но это к делу не относится. Давайте дальше.
        —Дальше — тебе надо с ней просто быть, — Вера нервничала все больше, и даже не заметила, как перешла на «ты». — Дарить радость. Помочь быть счастливой все то время, которое у нее осталось.
        И Сергей вдруг сдался. Да, странное предложение. Даже какое-то… ненормальное. Но он ведь не будет совершать ничего преступного или даже «просто плохого», наоборот… Может, действительно, поможет хоть немного девчонке. Напрягало одно: ему придется лгать.
        Но он молча кивнул, и Вера Николаевна облегченно вздохнула.
        Пора было переходить к финансовому вопросу, а у Сергея язык не поворачивался его задать. Поэтому он подозвал официантку и попросил еще кофе — для себя и для Веры Николаевны, хотя кофе ему совсем не хотелось, а хотелось уже даже не чая, а скорее водки.
        Он снова закурил, молча наблюдая за тлеющей сигаретой. Молчание нарушила Вера.
        —Мы должны теперь договориться об оплате. Должна сказать, что у Анечки очень состоятельный отец, и вы можете рассчитывать на щедрое вознаграждение.
        Сергей молчал, по-прежнему наблюдая за сигаретой.
        —Вы, конечно, понимаете, Сережа, что все это должно остаться в тайне, — переключилась Вера. Ей тоже не хотелось приступать к разговору о деньгах. — Ни Аня, ни кто-либо другой не должен знать о нашей договоренности. Вы согласны, я правильно поняла? Почему вы молчите, Сережа?
        —Да, я согласен, — медленно ответил Сергей. — Что дальше?
        —Слава богу, — сделала попытку улыбнуться Вера Николаевна. — Дальше мы отправимся к Александру Петровичу, Аниному отцу, чтобы все детально обсудить. Девочку выписывают из больницы через два дня, к тому времени нужно все спланировать.
        Вера достала телефон и набрала номер:
        —Александр Петрович, мы скоро будем, все в порядке.
        Она поднялась со стула:
        —Идемте, Сережа.
        Он направился за Верой. На стоянке их ждал черный лексус, и, когда Сергей расположился на заднем сиденье рядом с Верой Николаевной, ему показалось, что вся прошлая жизнь с ее бедностью и проблемами осталась за этими тонированными стеклами. Но эта мысль его почему-то совершенно не радовала.
        Глава 4
        Машина, тихо урча, прошуршала по гравию и остановилась точно напротив входа в особняк. Он был похож на декорацию к мексиканскому сериалу: огромный, праздничный, с арками и колоннами; не хватало только пальм по периметру. Впрочем, их с успехом заменяли туи и какие-то густые кусты с мясистыми темно-зелеными листьями.
        Человек в строгом костюме (наверное, дворецкий, — с удовлетворением отметил Серега) уже поджидал машину. Шофер бросился было по привычке открывать пассажирскую дверь, но перед Серегой двери никто никогда еще не открывал, и он выбрался самостоятельно. Огляделся. Потянулся было за сигаретами — но «наверное, дворецкий» выжидательно взглянул на него, и Сергей спрятал пачку обратно в карман.
        —Добрый день. Александр Петрович ждет вас. — Человек в костюме пошел вперед, посетитель отправился за ним. По дороге он еще раз оглянулся, ища поддержки у Веры Николавны, но она успела куда-то незаметно исчезнуть.
        Таких огромных холлов Серега в жизни никогда не видел. Разве что на вокзале. Но Александр Петрович вряд ли отправлял поезда из своего дома, и назначение прихожей гигантских размеров было непонятным. Сергей всегда недоумевал, зачем люди вообще строят такие громадные особняки. Конечно, они богачи и все такое. Деньги — это всегда приятно. Но кому по-настоящему уютно спать в спальне площадью, как футбольное поле? Или по несколько раз в день подниматься по лестнице, как в Большом театре? Сергей подозревал, что эта строительная роскошь создается не для радости обитателей замков, а для того, чтобы поражать воображение разнообразных гостей и посетителей, то есть — конкурентов по жизни.
        За такими философскими размышлениями, не пройдя и трех километров, они добрались до кабинета — такого же солидного, как и все остальные увиденные Сергеем по дороге помещения дома. Но кабинет был респектабелен до тошноты. Хозяин дома — не только не начальник вокзала, но даже не английский лорд, а наверняка в не слишком далеком прошлом — комсомольско-партийный функционер. Тогда что же делают на стенах портреты предков из восемнадцатого века? Неужто дедушки с бабушками Александра Петровича?
        Сергей вошел и остановился, разглядывая портреты неизвестно чьих пращуров. Его сопровождающий вышел и закрыл за собой дверь. Сергей с любопытством проследил за ним — поклонится или нет? Или даже пролепечет что-то вроде: «Вот, ваша милость, доставили-с, позвольте удалиться?» Но дворецкий ушел молча, чем весьма Серегу разочаровал.
        Хозяин кабинета сидел за большим (правда, поменьше, чем холл) письменным столом и не посчитал нужным подняться.
        —Присаживайтесь, молодой человек, — он указал рукой на стул рядом со столом.
        Серега присел и вопросительно поднял глаза.
        —Итак, будем знакомы — меня зовут Александр Петрович.
        —Сергей, — ответил Серега, хотя догадывался, что тому и так прекрасно известно его имя.
        —Полагаю, предмет нашей беседы вам уже знаком, — испытующе глядя на парня, сказал отец неизвестной девушки, любовь к которой Сергею предстояло играть.
        —Знаком, — согласился тот.
        —Ну что ж, тогда обсудим условия сделки.
        —Должен вас предупредить, что я никогда не играл даже в любительских спектаклях, — сообщил Серега. — Но я понимаю, насколько это важно для вас.
        —Перейдем к вопросу, насколько это важно для вас, — с ударением на последнем слове произнес Александр Петрович. Он поднялся из кресла и подошел к окну, повернувшись к Сереге спиной. Затем вернулся на место. Он заметно нервничал, и Сергею на мгновение стало жалко этого цветущего — мало того, процветающего! — мужчину, который готов быть купить все, что угодно, для своего ребенка.
        —Александр Петрович, у вас есть… другие дети?
        Тот дернулся, как от зубной боли.
        —Другие дети? В каком смысле? — переспросил.
        —Кроме дочери. Кроме Ани.
        —Нет. У меня есть только она. И, как вы понимаете, ваше появление в ее жизни меня несколько… — Он задумался, подбирая подходящее слово. — Несколько пугает. Это была идея моей тещи, Веры Николаевны. И не скажу, что мне затея слишком нравится. Хотя если вы сможете дать Ане хоть немного счастья… Любви…
        Александр Петрович взял ручку со стола, покрутил ее в руках. Он молчал. «Ждет, что я скажу», — догадался Серега. И, задержав дыхание, словно собирался прыгнуть в реку с высокого моста, выпалил:
        —Пятьдесят тысяч долларов.
        Ольховский изумленно уставился на него:
        —Ого! Вы решили одним махом поправить свое финансовое положение?
        —Неважно, что я решил, и вдаваться в причины моего решения не буду, — резко ответил Сергей. Сердце бешено колотилось, на лбу выступили капельки пота. Он чувствовал себя последним негодяем, но решение уже было принято. В памяти всплыли лица родных: улыбающееся Катькино и все в слезах — мамино. И парень начал медленно успокаиваться. Он понял, что поймал свой единственный шанс, и ни в коем случае его не упустит.
        —Вы же понимаете, что сумма эта чрезвычайно большая, — вздохнув, проговорил хозяин кабинета.
        —А вы думаете, у меня нет никаких моральных барьеров? И будет легко обманывать девушку, да еще зная при этом, что она умирает?
        —Ну да, за такие деньги, конечно, обманывать будет легче, — иронично заметил Александр Петрович. Помолчав, тихо добавил с легким презрением:
        —Красиво говоришь…
        Парень, хоть и показался ему сначала симпатичным, теперь совершенно не внушал доверия. Любитель, видите ли, легкой наживы. А он еще распинался вчера перед Ликой насчет обычных парней! Да они все лишь хотят урвать денег!
        —Александр Петрович, кое-что я все-таки объясню. За этот… проект я взялся лишь по одной причине: моей семье крайне необходимы деньги. Жизненно необходимы! И именно такая сумма, не больше и не меньше. Я бы мог сказать вам что-то вроде «спасибо за этот шанс, вы спасаете мою семью», если бы благодарность была уместной и не звучала бы кощунственно в этой ситуации.
        —Болезнь кого-то из близких? — внезапная догадка осенила Ольховского, и он мгновенно испытал что-то вроде родственного чувства к этому парню, который так неожиданно возник в его жизни.
        Сергей ухмыльнулся.
        —Нет. Но, возможно, это было бы лучше.
        Они помолчали. Потом Серега тихо продолжил:
        —Вы просто скажите — да или нет. И если вы скажете «да», то я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы ваша дочь почувствовала себя счастливой.
        —Не сомневаюсь, — сухо ответил Александр Петрович. — Но мы все-таки подпишем с вами документ. Мой адвокат подготовил договор.
        Он протянул Сергею два листка с напечатанным текстом. Серега начал читать: «Договор… Ольховский Александр Петрович, далее именуемый Заказчик, с одной стороны, и Никольский Сергей Игоревич, далее именуемый Исполнитель, с другой, заключили это соглашение…
        Исполнитель обязуется обеспечить постоянное и надлежащее внимание… Ольховской Анне Александровне… В течение всего времени жизни гражданки Ольховской… Обеспечивать постоянную моральную и физическую поддержку… Личное присутствие во время всех медицинских процедур… А также присутствие во время всех ритуальных процедур…
        Заказчик обязуется выплатить Исполнителю в качестве вознаграждения за услуги…»
        Строчки начали сливаться перед глазами. На «ритуальных процедурах» у него вдруг перехватило дыхание. Но он сразу же разозлился на себя за это проявление слабости, и дочитал бумагу до конца.

«Все сведения любого свойства, касающиеся выполнения соглашения, имеющиеся на начало выполнения работ, а также возникшие в ходе действий, являются пожизненной тайной, включая имя, адрес и вид деятельности Заказчика и членов его семьи…
        В случае разглашения Исполнителем любых данных в любом объеме сделка признается недействительной, а Исполнитель возвращает Заказчику полученную сумму в двойном объеме.
        По завершению проекта Исполнитель обязуется впредь ни при каких обстоятельствах не обращаться к Заказчику. Любые обращения будут квалифицироваться как шантаж и преследоваться по закону».
        —Остается только вписать сумму, правильно? Надеюсь, со всем остальным вы согласны. — Александр Петрович пристально смотрел на Серегу.
        Тот, не поднимая головы, молчал, продолжая смотреть на листы бумаги в своих руках. Ольховский продолжил:
        —Ну, вы же понимаете, я не мог не перестраховаться. Речь идет о делах моей семьи, а как мы с вами оба знаем, нет ничего важнее этого, правда?
        —Откуда вам известна моя фамилия? И отчество? — Сергей, наконец, поднял голову от этого странного документа.
        —Да очень просто: секретарша адвоката позвонила в ваше автопредприятие, назвала номер маршрутки и сказала, что хочет отправить благодарность для водителя по имени Сергей за качественное обслуживание. Конечно, нам с радостью сообщили все, что требовалось!
        —Это все так… цинично. А ваш договор — просто нет слов!
        —Ну почему же, есть. Юридическим языком можно сказать все, что угодно. Правда, звучит несколько непривычно, но смысл ведь понятен: вы делаете свое дело, получаете вознаграждение, при этом крепко держите язык за зубами всю оставшуюся жизнь, никогда больше меня не беспокоя.
        Сергей расслабился. Чего уж тут трепыхаться. Значит, начинаем…
        —Мне нужен аванс, — деловито сообщил.
        —Сколько? — так же деловито поинтересовался Ольховский, сразу почувствовав себя в родной стихии.
        —Десять тысяч.
        Александр Петрович поднялся с кресла, подошел к сейфу и достал оттуда две пачки денег. Одну протянул Сергею.
        —Вот вам листок и ручка, пишите расписку, что получили в счет оплаты за услуги десять тысяч долларов. Прописью, будьте любезны… Сюда вот данные паспорта впишите — он у вас с собой? Вот и чудесно, я тоже с собой всегда паспорт ношу, а то мало ли… Да, и договор подпишите.
        Пока Сергей выводил неровным почерком слова расписки, доставал из сумки паспорт и переписывал данные, Ольховский, спрятав руки в карманы, прохаживался взад-вперед по кабинету. Взял со стола мобильный телефон, набрал номер:
        —Алексей Евгеньевич, мне нужна не слишком дорогая, но приличная и надежная машина… Нет, не спортивная. Может, «Шкода»… Для серьезного молодого человека, племяннику вот хочу подарить. Оформлять будем на меня, потом доверенность сделаем. Пригоните, пожалуйста, через час. Ну, так постарайтесь успеть! Жду.
        Сергей протянул подписанные листы Ольховскому. Он посмотрел, и, видно, остался доволен.
        —Деньги можешь не пересчитывать, банковская упаковка. И вот еще тебе пять тысяч.
        —Зачем? — насторожился Сергей.
        —Затем, чтобы ухаживать за моей дочерью. Ты ведь не в макдональдс ее водить будешь.

«Скорее, не в «Пончики и пышки», — пронеслось в голове у Сергея.
        —Машины у тебя своей нет — я правильно понимаю?
        —Правильно, — согласился парень.
        —Сейчас будет — ты слышал разговор. Это, разумеется, временно — пока длится наше соглашение. Да, и вот еще что: надо приодеться как-то… И легенду твою сочинить. Давай-ка, идем обедать с нами, мозговой штурм устроим — Аня возвращается завтра домой. Нужно быть готовым.

* * *
        Лика уже ждала их в столовой, потягивая вино. Она с интересом взглянула на Сергея: парень явно произвел впечатление.
        —Лика, — проворковала Анина мама и кокетливо протянула руку для поцелуя. Сергей замялся, не зная, что делать: он никогда руки дамам не целовал. Поэтому просто неловко пожал тонкие пальцы в кольцах. Лика обиженно звякнула золотыми браслетами и сделала глоток вина.
        —Сергей, — просто представился он. И не стал добавлять, что ему «очень приятно познакомиться»: Анина мать ему совершенно не понравилась. Жаль, если дочурка окажется такой же. Хотя нет, не жаль: может, не будет так обидно, что девушка тяжело болеет.
        Лика показала ему на стул рядом с собой. Он послушно сел.
        —Лика, где Вера Николаевна? — спросил Александр Петрович.
        —Сейчас подойдет, — рассеянно проговорила его жена и попыталась завести светскую беседу.
        —Итак, Сергей, чем же вас привлекает ваша профессия?
        —Вам действительно интересно это услышать? — Серега ответил ей чуть раздраженно, хотя, конечно, грубить не следовало бы: все-таки, жена работодателя. Но он ненавидел таких вот дамочек, которые, явно вырвавшись «из грязи в князи» с помощью одного места, потом строят из себя наследных принцесс, окатывая презрением всех окружающих.
        Александр Петрович с интересом следил за реакцией Лики. Она смутилась лишь на миг, но сразу же нашлась:
        —Почему бы и нет? Вы такой привлекательный молодой человек, да еще мама говорила, весьма умный — значит, нашли что-то в этой работе необычное. Меня волнует: что же?

«А меня волнует, когда ты заткнешься», — хмуро подумал Серега. Ситуацию спасла Вера Николаевна, быстрым шагом войдя в столовую.
        —Чудесно, уже все в сборе. Я кое-что придумала.
        Сергей обрадовался, увидев ее. Александр Петрович налил всем вина и предложил приступать к закускам, мол, не умирать же от голода.
        —Тартар из лосося со спаржей, очень мило. Сережа, попробуйте! — Лика являла собой сплошную любезность, от которой Серегу чуть не стошнило.
        Есть ему совсем не хотелось. Было неловко и вообще непонятно, как эти люди не потеряли аппетит вообще. Но потом с ужасом понял: они просто уже привыкли к горю.
        —Излагайте, Вера, — предложил хозяин дома, когда с тартаром было покончено, а горничная разлила суп по тарелкам и внесла поднос с какой-то очень аппетитной рыбой и овощами.
        Вера подождала, пока за прислугой закрылась дверь, и сообщила:
        —Познакомиться лучше всего в Центральном парке. Наверняка Аня захочет туда отправиться, у нас есть любимая скамейка, и мы каждую осень часто проводим там время.
        —Вы «забудете» книгу на этой скамейке, — Вера повернулась к Сергею. — Что-то не слишком модное, но доброе и остроумное. Например, сборник рассказов О’Генри. Вы знаете, Сергей, кто такой О’Генри? — строго спросила Вера Николаевна.
        —Благородный жулик… Символично, в некотором роде, — улыбнулся Серега. И признался:
        —Мне нравится О’Генри. И у меня как раз есть томик — темно-синий, с серебристыми буквами на обложке. Еще из дедовой библиотеки, — уточнил.
        Вера Николаевна чуть смутилась. Как-то не очень вязалась профессия ее нового знакомого с «библиотечным» дедом, любовью к литературе и, главное, речью — «символично, в некотором роде». Но она уже понемногу привыкала к этим странностям, мало того — ей все больше нравился этот парень, сложный и в то же время какой-то бесхитростный.
        —Созвонимся, чтобы уточнить время.
        —Да, кстати, вы должны оформить отпуск с завтрашнего дня — мы такой вариант не обсуждали, но, наверное, это само собой разумеется, — добавил Александр Петрович. — Все ваше время должно быть отдано Ане. Вы ведь его достаточно дорого продаете, так?
        Сергей заскрипел зубами. Неужели он ему будет напоминать при каждом удобном случае, что именно Серега продал и за сколько?! Но ответил все-таки сдержанно:
        —Думаю, что получится. Но я ведь должен иметь какое-то занятие. Не представлюсь же я девушке просто праздношатающемся гражданином!
        —Хм, странно, а ведь большинство юношей ее круга именно так и представляются, при этом весьма собой гордятся, — довольно прокомментировал Ольховский.

«Интересно, чему он радуется: тому, что я не такой, как они, или тому, что они — не такие, как я?» — Серега слегка запутался в своих размышлениях, но нить основной беседы не потерял:
        —Так какую профессию мне все-таки назвать? Я так понимаю, водитель маршрутки вам не подходит по статусу?
        —Честно говоря, не очень, — согласился Ольховский. — Нет-нет, для Ани это не будет иметь ровно никакого значения, я уверен. Но как объяснить в таком случае, откуда у вас средства на развлечения, рестораны, и, если ее здоровье позволит, — на путешествия?
        Сергею пришлось согласиться, что никак не объяснить.
        —Так, чем ты увлекаешься? Вы, то есть. Короче, давай уже я буду говорить тебе «ты», — досадливо махнул рукой Ольховский. — Все-таки в сыновья годишься. В компьютерах хоть немного разбираешься?
        —В общем, да. Я даже в политехническом немного учился…
        —Значит, тогда вот что. Будешь как бы заместителем технического директора в издательском доме «Стар Сервис». Я все организую. А вы, Вера Николаевна, займитесь подчисткой имиджа: приоденьте его, что ли…
        Александр Петрович на этом иссяк и замолчал. Он кое-как дожевал свою рыбу, не глядя ни на кого, вытер губы салфеткой, со злостью швырнул ее на стол, поднялся и вышел. Несмелый Ликин вопрос: «А десерт?» повис в воздухе, и Сереге почему-то стало приятно, что Ольховский от десерта отказался.

* * *
        Стояло бабье лето. И этот день, возможно, был пока что самым лучшим этой осенью: солнце весело играло листьями, смеясь на все громадное ярко-синее небо.
        Анжела вместе с Верой Николаевной поехали забирать Аню из больницы. Девушка выглядела изможденной, но все равно улыбалась: она была рада, что возвращается домой. Анжела помогала Ане собрать вещи, а Вера отправилась к Максиму Леонидовичу. Она застала его в кабинете.
        —О, здравствуйте, Вера Николаевна, я как раз собирался к вам подойти. Присаживайтесь, пожалуйста.
        Она села, словно школьница на экзамене, выпрямив спину и положив руки на стол. Он понимал: Вера ждет, что он ее хоть чем-то обрадует. Увы, ничего нового врач сказать не мог.
        —Мы добились некоторого улучшения состояния, но больше ничего сделать нельзя. Через несколько недель ей будет стремительно становиться хуже, и тогда вам будут помогать лишь обезболивающие препараты. Возможно, будет лучше снова лечь в больницу, но, боюсь, в следующий раз она уже не вернется домой.
        —Спасибо вам… за честность, — сказала Вера. В глазах ее стояли слезы.
        Максим Леонидович протянул руку через стол и легонько сжал Верину ладонь.
        —Не забывайте сдавать анализы каждую неделю. Через месяц — контрольное обследование. И помните: надо верить. Медицине известны удивительные случаи… Словом, позаботьтесь о максимуме положительных эмоций для девочки. И верьте, Вера, дорогая, верьте…
        Ему захотелось обнять эту хрупкую женщину, как-то утешить, но он не знал, имеет ли на это хоть какое-то право. Поэтому просто еще раз похлопал по руке. Вера поднялась:
        —Спасибо, Максим, — и вышла.
        Интересно: она от рассеянности забыла его отчество, или действительно почувствовала его расположение, что так по-дружески остановилась на одном имени?
        Вера Николаевна вошла в палату, порывисто обняла внучку:
        —Ну что, Анюта, готова? Поехали домой?
        —Поехали, бабушка. Мам, я возьму эту сумку, оставь, — начала сопротивляться, наблюдая, что всю поклажу разобрали мама с бабушкой.
        —Так, Аня, ты ничего нести не будешь, идем уже, — Лика легонько подтолкнула дочь в спину. Наконец-то они выбираются из этой кошмарной больницы! Наконец-то едут домой.
        Аня уже в машине начала строить планы:
        —Бабуля, знаешь, чего я хочу больше всего?
        —На нашу скамейку? — хитро улыбнувшись, спросила Вера.
        —Точно, угадала! Давай сегодня поедем? Ну, пожалуйста! — уже приготовилась к отказу Аня.
        —Конечно, поедем! — на удивление легко сдалась Вера. — Такая чудесная погода, жаль терять этот праздничный день.

* * *
        —Мы будем в два часа, — быстро говорила Вера Николаевна в трубку. — Не забудьте, о чем мы условились!
        —Не забуду, я готов, — Сергей волновался, хоть и отказывался себе в этом признаваться. Он нажал «отбой» на телефоне, но так и продолжал стоять с трубкой в руке возле любимого кухонного окна.
        Утром он уже успел побывать на работе и написать заявление на отпуск за свой счет. Начальник автопарка удивился, но заявление подписал: слишком уж взволнованным выглядел его крестник.
        —Ты чего, Серега, отдыхать собрался с бухты-барахты?
        —Да я не отдыхать буду, Андрей Иванович, надо кое-какие дела семейные утрясти.
        —Какие еще дела? Уж не брательника ли своего подстраховать вздумал? — подозрительно прищурился Прилипко. — Вот что, Сережа. Знаешь, что ты мне как сын. И прошу тебя, как отец: не лезь в эти дела. Мутные они какие-то. Надо, наоборот, Вадьку вразумить, чтобы начал жить, как нормальный человек, а не ерундой страдать.
        —Попробую, — согласился Сергей. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы этой «ерунды» ценой в пятьдесят тысяч долларов ни в жизни брата, ни в его жизни никогда не было.
        Хорошо, что мать сейчас на работе: хоть не знает, что Сергей, как и его брат, тоже начал играть во взрослые игры — правда, другие, но все равно не вполне… моральные, что ли. Связанные с обманом. Уж это-то ей точно бы не понравилось.
        Когда он вчера вечером вернулся домой после утомительной прогулки по магазинам с Верой Николаевной (слава богу, что хоть не с Анжеликой), с двумя большими пакетами, набитым дорогой одеждой, мать удивилась:
        —Сережа, мальчик мой, откуда это?!
        —Да премию дали, решил вот одеться.
        —Странно… Кажется, мода никогда не была твоим увлечением, — недоверчиво произнесла Мария Сергеевна, разглядывая сумки с эмблемами известных марок.
        —Люди меняются… — Сергей уже снял обувь и топтался в узенькой прихожей, пытаясь пройти к себе в комнату, но Мария Сергеевна с видом заправского сыщика якобы незаметно пыталась изучить содержимое пакетов, и протиснуться мимо нее не было никакой возможности.
        —Сын, ты же знаешь, что это не так. Люди не меняются. Натура человека рождается вместе с ним, — она улыбнулась, отошла в сторону. Сергей с облегчением вздохнул и отправился к себе.
        Положил деньги в письменный стол. Поразмыслил, куда бы запрятать свои копии договора и расписки, но не придумал ничего лучшего, чем просто сунуть под кипу всякого барахла в нижнем ящике письменного стола. У них в семье не было привычки заглядывать в чужие вещи, так что насчет сохранения тайны Серега был спокоен.
        Сейчас он готовился к встрече с Аней. Волновался так, словно какой-нибудь девятиклассник, собирающийся на первое в жизни свидание с девушкой. Принял душ, побрился. Вера Николаевна даже купила вчера для него дорогую туалетную воду, и теперь, стоя перед зеркалом и поливаясь модным парфюмом, Сергей почувствовал себя мачо, разбивающим женские сердца. Улыбнулся отражению и отправился одеваться.

* * *
        Сергей вышел на две остановки раньше Центрального парка. У него было еще полчаса до встречи, и захотелось пройтись по городу. Серега любил его, особенно старый центр, большую площадь, вымощенную камнями, усаженный серебристыми тополями просторный бульвар с чугунными витыми скамейками на тротуаре. Он хорошо знал свой город с детства, и разговаривал с ним, как со старым другом. Город внимательно слушал и во всем с Серегой соглашался: все будет так, как ты решишь, парень. А я просто всегда буду рядом, чтобы дарить тебе свои богатства — прозрачные осенние дни в моих стройных парках, снежные зимы на высоких крышах, солнечное лето на гранитных берегах моей гордой реки… Весну в своих беседах с городом Сергей почему-то всегда обходил стороной: он ее не любил из-за постоянной слякоти, смутной тревожности и изматывающего ожидания тепла.
        Любимую скамейку бабушки и внучки Сергей нашел сразу: ее еще вчера показала Вера Николаевна. Осторожно опустился на нее, достал из рюкзака книжку. Новые джинсы были немного тесноваты, сидеть оказалось неудобно, и он сразу же поднялся. Положил томик на край скамьи и отошел к небольшому павильончику, где продавали свежие блинчики и напитки. Приходилось постоянно оглядываться: Сергей боялся, что его О’Генри возьмет кто-нибудь другой. Правда, книжка — не кошелек, вряд ли кто позарится, разве что подростки — забавы ради, или кто-то поднимет из любопытства.
        Сергей взял чаю, попросил еще один пластиковый стаканчик, чем вызвал явное недовольство продавщицы. Но стаканчики были хлипкими, и все время казалось, что чай немедленно выплеснется наружу, стоит только взять эту «псевдопосуду» в руки. Осторожно держа свой двойной стакан, Серега подошел к высокому столику на одной ножке и занял наблюдательную позицию: отсюда хорошо просматривалась скамейка, но на Сергея гуляющие вряд ли бы обратили внимание: павильон находился позади аллеи, среди живописных кустарников.
        Первой он увидел Веру Николаевну. Она неторопливо шла, поддерживая под локоть худенькую, коротко стриженную девушку. Та что-то рассказывала, А Вера Николаевна внимательно слушала, время от времени улыбаясь. Она что-то ответила внучке, и та вдруг рассмеялась.
        И тут оказалось, что Серега никогда еще не слышал такого красивого смеха! И не видел. Даже у актрис! Улыбки бывают очаровательными и даже восхитительными, но мало кто умеет красиво смеяться — если это, конечно, не актриса, играющая роль.
        Девушка смеялась так, словно сам бог смеха попросил ее об этом, и рассмешил, чтобы услышать эти серебристые переливы и полюбоваться ласковыми лучиками вокруг сияющих глаз.
        Она так смеялась, что сердце у Сергея на миг остановилось. Потом слабо трепыхнулось и вдруг застучало быстро-быстро, разгоняя кровь — так, что он почувствовал, как пульсирует жила на виске.
        Вера с Аней дошли до своей скамейки.
        —Ой, бабуль, смотри — кто-то книгу забыл, — сказала Аня, подняла томик и удовлетворенно прочитала вслух слова обложке: — Благородный жулик. Надо же, есть еще читающая публика в наших селеньях!
        Устало опустилась на скамью и начала оглядываться вокруг:
        —Может, отнести книгу в то кафе? — взмахнула рукой по направлению к павильончику. — Тот, кто ее забыл, скорее всего, будет там спрашивать.
        —Не обязательно, — Вера испугалась, что сейчас деятельная Аня разрушит весь их хитрый план. — Ты посиди, а я пока закажу блинчики. Отдохни, пока их приготовят. Я тебя позову.
        Вера поцеловала Аню в лоб, легко поднялась и быстро пошла к павильону. Сергея увидела сразу.
        —Добрый день, Вера Николаевна, я вот жду вас.
        И он улыбнулся — наверное, впервые с момента их знакомства. Вера приветливо кивнула:
        —Здравствуй, Сережа. Ну что, готов?
        Он нерешительно посмотрел на нее:
        —Знаете… Я не ожидал, что она такая красивая.
        —Значит, вам будет легче справиться с заданием, — резюмировала Вера Николаевна.
        —Да нет… Боюсь, как раз наоборот…
        Помолчал немного, стоя на месте. Потом спросил:
        —А что, действительно ничего сделать больше нельзя? Врачи — они ведь тоже иногда ошибаются… — неловко попытался приободрить пожилую даму. Сейчас ему казалось странным, что такая красивая девушка должна умереть. И вообще, со стороны на умирающую она не больно походила: вон, сидит себе, что-то рассказывает воробьям.
        Пора было знакомиться, а не стоять истуканом. Вера сказала:
        —Иди, Сережа. Удачи.

* * *
        Он направился к Ане. Подойдя поближе, увидел, чтодевушка не просто так вела беседу с птицами: при этом крошила им невесть откуда взявшуюся булочку (потом выяснилось, что она специально берет из дома еду для пернатых жителей парка), а они благодарно что-то чирикали в ответ.
        —Девушка, — произнес он хрипло и прокашлялся.
        Аня подняла на него огромные шоколадные глаза и улыбнулась. Он тоже улыбнулся, и так бы и стоял истуканом до скончания веков, если бы один нахальный воробей не вздумал подобраться поближе к угощению, прыгнув сначала на край скамьи, а затем на книгу.
        Аня всполошилась:
        —Ой, что же ты делаешь, проказник! Нельзя сюда, книжку чужую испачкаешь!
        Сергей пришел в себя и спросил:
        —Девушка, вы, случайно, тут томик О’Генри не находили?
        Учитывая, что она только что с этого самого томика согнала воробья, получилось довольно глупо.
        —О, вот же он! — Сергей изобразил радость узнавания своей родной книженции и остался стоять, чувствуя, как его охватывает паника: он был практически уверен, что Аня уже посчитала его полным идиотом.
        Но она неожиданно поддержала разговор:
        —Вам нравится О’Генри?
        —Да! Очень! — обрадовался Сергей. — Можно присесть?
        —Конечно, — улыбнулась Аня.
        —Меня зовут Сергей. Я по профессии технарь, но дед научил любить хорошую литературу и разбираться в ней.
        Аня заинтересованно взглянула на него:
        —Аня.
        Сергей улыбнулся ей и опустился рядом на скамейку. Девушка уже почти совсем раскрошила булку, и перебирала крошки тонкими кистями. Серега покосился на ее руки, увидел синюю жилку на запястье, и ему стало не по себе. Он достал из кармана сигареты, щелкнул пару раз зажигалкой и нервно затянулся.
        Аня открыла изящную сумочку и тоже достала пачку тонких сигарет в серебристой пачке. Точно такие же курила Ирка, приговаривая при этом:
        —Я девушка изысканная, поэтому курить сигареты толщиной с сосиску не могу!
        У Ирки интеллигентности было примерно столько же, сколько ума, но знакомые девчонки из-за таких заявлений почему-то считали ее более высокоорганизованным существом, чем они сами.
        Серега вспомнил о хороших манерах и достал было зажигалку, чтобы помочь Ане прикурить, но потом одумался:
        —Так вам же нельзя!
        —Почему это?! — удивилась Аня.
        —Ну вы женщина, будущая мать и все такое, — неловко нашелся он, едва не проговорившись.
        —Сергей, вы просто не в курсе: мне уже все можно, — грустно сообщила Аня, достала из сумки свою зажигалку и подкурила.
        —Нет, так не пойдет. — Серега встал, решительно прошелся вдоль скамейки туда-сюда.
        —В каком смысле? — изумилась девушка.
        —В таком, что… В таком смысле…Ну, хотите, я тоже курить не буду?
        Он так и продолжал нервно ходить вокруг скамейки, пока Аня не взяла его за руку, и он покорно сел, сжав ладонь: так хотелось сохранить тепло от ее прикосновения.
        —Почему это вы не будете курить? — спросила Аня, вообразив какой-то подвох.
        —Да я давно собирался, — лихорадочно импровизировал Сергей. — Но мотива не было. Вы знаете, что для того, чтобы расстаться с какой-то порочной привычкой: бросить курить или, например, перестать предаваться обжорству, необходим мощный мотив? Совсем как для убийства!
        Аня рассмеялась. Серега зачарованно смотрел на нее и улыбался во весь рот. Он готов был пройтись колесом по алле осеннего парка, или стоять на голове, или жонглировать каштанами — лишь бы только она смеялась!
        —А теперь, значит, у вас мотив появился? — Она улыбнулась, пытаясь всеми силами поддержать разговор. Ей так понравился этот ценитель классической литературы, что Аня испугалась: вот сейчас он встанет, поблагодарит за книгу и уйдет навсегда. Но он, похоже, никуда не торопился. И тоже улыбался. Улыбался так открыто и искренне, что Ане захотелось обнять его так крепко, словно только что обретенного родного брата-близнеца.
        —Появился, — серьезно сказал Сергей.
        —Какой же? — склонив голову набок, поинтересовалась Аня.
        —Ну… Например, я стал лучшим экскурсоводом по самым удивительным уголкам нашего города!
        —И давно?
        —Только что! Аня, отправитесь со мной на экскурсию? Скажем, завтра в полдень. Записывайте мой телефон, — и он продиктовал цифры. — Наберите теперь номер, и у меня высветится ваш.
        Аня послушно тыкала пальцами по кнопкам. И только когда подняла голову от телефона, заметила бабушку. Она стояла чуть в сторонке с упаковкой блинчиков в руках. Аня смутилась.
        —Бабуль, иди к нам, — помахала рукой. — Меня тут на экскурсию по городу приглашают, — сообщила и покраснела.
        —Не вижу причин для отказа, — высказала свое авторитетное мнение Вера Николаевна, протягивая Ане блинчик.
        —Значит, до завтра? — спросил Сергей.
        —Значит, до завтра, — эхом отозвалась Аня. Она так и сжимала остывший блинчик в руке, пока Сергей не скрылся за поворотом.
        Глава 5

«В данный момент абонент недоступен, перезвоните позже». За последние три часа Ира выслушала это сообщение, наверное, уже раз в десятый, и это ей порядком надоело. Она не видела Сергея почти неделю, ужасно за ним соскучилась и вот — нате вам, пожалуйста! — теперь не могла дозвониться.
        Ира догадывалась, что Сергей-то, пожалуй, вовсе не тосковал по ней. Но боялась в этом признаться даже себе: казалось, стоит об этом подумать — и их хрупкие отношения тут же развалятся. А этого Ире совершенно не хотелось.
        Сергей ей очень нравился — он был, как говорила Ирина мама, «положительным», в отличие от некоторых «отрицательных» или просто никаких парней, живущих в их поселке. А других Ира и не знала. После того, как она подобно тысячам сверстников подалась в город в поисках лучшей жизни, все ее дни протекали в основном здесь, рядом с домом (где она делила съемную квартиру с тремя землячками) и соседним супермаркетом (где работала).
        Они познакомились в ее первый рабочий день. Серега за нее заступился перед хамовитым покупателем, когда она немного замешкалась на кассе: никак не считывался штрих-код с упаковки пельменей, Ира беспомощно елозила пачкой туда-сюда, но проклятый аппарат все не пищал. Без пяти минут обладатель пельменей, толстый потный дядечка в черном пальто и клетчатом шарфе, уже закипал, яростно вращая глазами. Ира плюнула на попытки считать код с помощью автомата и начала набирать его вручную. Ровно через три секунды хлипкую плотину дядечкиного терпения прорвало, и он завопил:
        —Да что ты возишься, дура косорукая! Я что, до конца жизни на твоей конченой кассе торчать буду!
        Руки у Иры задрожали, слезы полились из глаз, и процесс набора проклятых цифр замедлился пуще прежнего. Дядю это, видно, завело, так как он развернулся могучим торсом к зрителям, то есть к очереди, и продолжил:
        —Нет, вы видели! Теперь она рыдать будет, вместо того, чтобы работать! Набирают черт знает кого на работу, дур психических, а мы потом стой в очередях часами!
        В этой очереди Сергей стоял третьим — после любителя пельменей и женщины с девочкой лет пяти. Он вежливо обратился к маме с дочкой:
        —Девушки, будьте любезны, пропустите меня на секундочку…
        Осторожно протиснулся в узкое пространство между ними и полкой со жвачками. Подошел вплотную к продолжавшему выступать дядечке, взял за воротник пальто и осторожно встряхнул, сообщив громким шепотом:
        —Мужик, я с телевидения. Нас тут сейчас скрытая камера снимает. Новая передача — «Человек человеку друг» называется. Так что если не хочешь, чтобы над тобой все знакомые потешались, советую немедленно извиниться и уйти без лишнего шума из кадра. Эфир, между прочим, послезавтра!
        Дядя немедленно замолчал и побагровел. Глазки забегали, заморгали и нерешительно уставились на Иру. Затем он пробубнил:
        —Ну… вы это, извините. Я ничего, подожду.
        Маленькая девочка весело запрыгала:
        —Ой, мам, нас тоже по телевизору покажут?
        Мама не была уверена, что их таки снимают, но на всякий случай поправила прическу. Ира закончила со злополучным продуктом питания, рассчиталась с противным покупателем и благодарно посмотрела на Сергея:
        —Спасибо вам. Я сегодня первый день работаю, не привыкла еще… к таким вот. И вообще, извините, граждане покупатели, что медленно отпускаю, ошибиться боюсь, — обратилась уже к очереди.
        Публика понимающе закивала, послышались снисходительные возгласы «Да ладно!», «Мы же все живые люди», «Все понимаем»… Вот она, могучая сила телевидения! Хотя все уже догадались, что никакой скрытой камеры и не было, а был Серега, который разгул хамства легко и просто прекратил. И все ему были за это благодарны.
        А Ира — особенно. Так что когда на следующий день она встретила Серегу в своем подъезде, то радости не скрывала. Они начали встречаться, но Ире иногда казалось, что это только она — «встречается». А Серега лишь соглашается на эти встречи, потому что не в состоянии отказать девушке.
        И вот теперь он не отвечал. Вернее, был недоступен. Да он никогда по-настоящему и не был для нее доступен, грустно думала Ира. И все же стало тревожно: а вдруг что-то случилось?
        Она еще немного поколебалась, стоя в прихожей и придирчиво разглядывая себя в зеркале. А ведь вполне ничего девушка! Волосы длинные, блестящие — потому что моет их модным шампунем регулярно и питается правильно, как предписано в женских журналах. Выдающийся бюст в комплекте с правильно ухоженными волосами сражал парней наповал. Так что Сергей еще радоваться должен, что такая девушка к нему неравнодушна! Ира тряхнула головой, обула туфли, закрыла квартиру и решительно направилась на третий этаж, к Сергею домой.
        Но перед самой дверью струсила: а вдруг он ее просто не хочет видеть? И все же она нажала на кнопку звонка.
        —Ирочка? — удивилась открывшая дверь Мария Сергеевна, но тут же спохватилась: — Проходи, пожалуйста!
        Ира вошла в переднюю и становилась.
        —Мария Сергеевна, я Сереже не могу дозвониться целый день. У него все в порядке?
        —Вроде бы, да, — удивленно ответила Мария Сергеевна. — Да ты проходи, чаю выпьем.
        Она немного жалела Иру. Понимала, что Сергей не любит ее, и хоть относится к ней хорошо, но это явно не то чувство, которого ждет Ира…
        Мария Сергеевна поставила чайник на плиту, взяла заварку из шкафчика. Ира присела на табуретку и обняла себя руками, словно ей было холодно. Ухватилась за спасительную чашку, которую поставила перед ней Сережина мама, благодарно взглянула на женщину. Ах, боже мой, как ей хотелось иметь такую свекровь! В первую очередь, конечно, потому что у нее такой сын — Сергей. Да она и сама отличная тетка.
        Из прихожей раздался шум — кто-то вошел.
        —Наверное, Сергей, — сказала Мария Сергеевна и торопливо вышла в коридор.
        Из детской высунулась Катькина голова в каких-то немыслимых кудрях — опять с прической экспериментировала! — и спросила:
        —Мам, это Сережка?
        —Да я это, я! — счастливый смех Сергея заполнил всю квартиру. Он подхватил подошедшую сестру на руки и закружил, продолжая смеяться и декламировать стишок, который сам сочинил и поддразнивал ее:
        —Катька, Катенька, котенок,
        хоть и выросла с пеленок,
        все равно еще ребенок!
        Катька хохотала, Мария Сергеевна умилялась. А Ира, стоя в дверном проеме, пыталась поймать взгляд Сергея.
        Наконец, ей это удалось, и Сергей, словно споткнувшись, внезапно замер. Осторожно поставил сестру на пол. И перестал смеяться.
        —Привет, Ир, — произнес нарочито будничным голосом, пряча глаза.
        —Я тебе звонила, звонила, а ты был все время недоступен, испугалась, не случилось ли чего, — скороговоркой выпалила Ира. Мария Сергеевна деликатно ушла на кухню, а Катька продолжала стоять в коридоре, прислонившись к стене. Ох, до чего же интересны эти взрослые «отношения»!
        Ира взглянула на нее красноречиво — мол, не пора ли тебе смыться, детка; Сергей, наоборот, притянул Катю к себе, словно боялся, что она уйдет и тогда произойдет что-то не очень приятное.
        —Да нет, все в порядке, я просто занят был, — нехотя объяснил Серега, хотя терпеть не мог оправдываться.
        —Чем это? — подозрительно поинтересовалась Ира.
        —Ир, давай не будем, — чуть насмешливо проговорил Сергей. Ира все чаще и чаще вела себя, как подозрительная жена, но ему все недоставало смелости откровенно поговорить с ней и расставить точки над i. Он понимал, что любая «расстановка точек» неизбежно приведет к разрыву, потому что на самом деле отношений, как таковых, вовсе и нет. Но все тянул с объяснениями.
        —То есть… ты хочешь сказать… мне нельзя знать о том, чем ты занимаешься? — голос ее зазвенел, казалось, Ира вот-вот заплачет.
        —Слушай, давай поговорим позже. Я зайду к тебе вечером, ладно? — тихо, но твердо предложил Сергей.
        Ира опустила голову и прошла мимо него. Быстро поднялась по лестнице на пятый этаж, сдерживая слезы, и лишь в своей квартире дала им полную волю.

* * *
        Мария Сергеевна снова возилась с чаем — теперь уже для сына. Он вошел, обнял ее за плечи:
        —Мам, ты отдохни, я сам все сделаю.
        Она обернулась — и сразу все поняла. Такими лучистыми глаза у людей бывают лишь от самого светлого счастья, когда появляется в жизни новый человек. Тот, кто вдруг становится центром его личной Вселенной, его солнцем и раем…
        —Кто она? — спросила Мария сына.
        —Она… — Сергей посмотрел в окно. Даже не удивился, что мать сразу обо всем догадалась. — Она очень красива, мама. Ее зовут Аня.
        —А как ты с ней познакомился? — осторожно поинтересовалась Мария Сергеевна, разливая по чашкам заварку.
        Сергей вдруг помрачнел — сразу вспомнил — но не как, а почему он с Аней познакомился. И перевел разговор на самую болезненную тему в семье — во всяком случае, за последнее время.
        —Мама, Вадим не объявлялся?
        —Звонил сегодня, — коротко сообщила она, прихлебывая чай.
        —Когда объявится, не говорил?
        —Пока нет, — вздохнула мать.
        —У меня есть некоторая сумма… Он теперь может вернуть часть долга, чтобы эти люди оставили нас в покое.
        Мария поставила чашку на деревянную подставку, привезенную бог знает когда из Крыма (как же, можжевельник, аромат здоровья!), и стиснула руки под столом.
        —Сережа, откуда у тебя деньги?
        —Я заработал. Вернее, пока не заработал, а получил аванс.
        —И… какая сумма?
        —Мам… — замялся Сергей. — Небольшая. Давай я сам разберусь с братом, ладно? — он уже пожалел, что проговорился матери: теперь она не угомонится, пока не узнает правду. Но он не мог, совершенно не мог ей ничего рассказать!
        —Пойду я, мам, — Сергей быстро поднялся со стула и вышел, не дожидаясь новых расспросов.
        Нужно было дозвониться Вадиму. Сергей вышел на балкон, закурил и набрал номер брата. Тот на удивление быстро ответил — правда, говорил напряженно, словно ему к виску приставили пистолет.
        —У меня есть для тебя деньги, — без лишних предисловий начал Сергей. — Тебе нужно приехать как можно скорее.
        —Сколько? — Вадим немедленно успокоился. Пистолета уже можно было не бояться.
        —Приезжай, поговорим, — завершил короткую беседу Сергей и нажал «отбой».
        Нужно было отправляться к Ире — для объяснения. Поставить, так сказать, окончательный диагноз. Но Сергей медлил, курил сигарету за сигаретой, стоя на уютном застекленном балкончике, который они обустраивали вместе с дедом для «пассивного отдыха»: полочки для книг, два плетеных кресла, пара шкафчиков — чтобы хранить всякую мелочь, небольшой столик для чашек и пепельницы.
        Дед курил нещадно вплоть до последнего дня, мама ругала его — особенно за то, что Сергей с Вадимом тоже пристрастились к пагубной привычке, но ничего сделать не могла. Очень уж смачно обставлял он свои перекуры. Долго заваривал кофе в самой что ни на есть правильной кофеварке и самым, разумеется, правильным способом; смечтательным видом наливал напиток в любимую чашку, брал сигареты, зажигалку и чинно выходил на балкон. Сначала оглядывал окрестности, удовлетворено вздыхал, радуясь, что все, как и прежде, на месте — и парк-лес, и небо, и дом, и балкон; и, наконец, усаживался в кресло и закуривал. А когда кто-то пытался влиять на него «в положительном смысле», дед отвечал чуть насмешливо: «Не мешайте мне мечтать, а также испытывать удовольствие никому не мешающим образом».
        Иногда он курил реже — когда становилось совсем уж плохо со здоровьем, но этот утренний ритуал, ежедневно повторяемый сразу после зарядки и умывания, перед завтраком, не пропустил ни разу в жизни с тех пор, как начал курить. В конце концов, и Мария сдалась. На следующий день после похорон отца, раздираемая горем, глядя затуманенными глазами на опустевшее балконное кресло, вспомнила студенческое баловство — да и заварила кофе дрожащими руками. Налила в любимую папину чашку, взяла его сигареты, вышла на балкон и села в его кресло. И с первой затяжкой к ней вернулся покой.
        Сергей догадывался об этом ее секрете, но не подавал виду и не высказывал недоумения, почему это мать вдруг начала снова курить. Они это просто не обсуждали, как и не пытались бросить уже не модную, и не просто вредную — а даже как бы порочную привычку.
        Впрочем, на пятой сигарете Серега приказал себе остановиться, погасил окурок и направился к Ирине.
        Его впустила соседка Иры, Света. Посмотрела осуждающе, но ничего не сказала. Он молча кивнул ей и прошел в комнату. Ира сидела на диване пред телевизором, поджав под себя ноги и как-то сгорбившись. На экране мелькали огни, доносилась интригующая музыка, и ведущий надрывался истеричным голосом: «Сейчас! Вы! Узнаете! Кто! Станет! Победителем! Нашего шоу!!!!» Зал замер, музыка стихла, затикал метроном, полстраны замерло в ожидании решения очередного дурацкого жюри очередного дурацкого представления. Ничего не меняется со времен Древнего Рима: хлеба, зрелищ, да и достаточно.
        Ира тоже замерла в ожидании — но не оглашения финалиста, а слов Сергея.
        —Привет, — сказал Серега, хотя они сегодня уже виделись. — Может, выйдем, прогуляемся? — предложил.
        —Я, вообще-то, телевизор смотрю, — сердито ответила Ира. А Сергей досадливо поморщился: он с детства был приучен, что нельзя «смотреть телевизор», смотрят передачу. Так же, как приучен говорить «дешевый товар», а не «дешевая цена», цена-то как раз низкая или высокая… Как всегда, услышав неправильные речевой оборот, он тут же ударился в филологические рассуждения — к счастью, тоже — как, всегда, мысленные, иначе ему бы пришлось постоянно вещать и одергивать окружающих.
        —Ир, поговорить надо, — Сергей переминался с ноги на ногу, ему было неловко и жалко Иру, но понимал, что обратного пути нет.
        Ира нехотя подвелась с дивана:
        —Пойдем на кухню.
        Сергей двинулся за ней. Присел на край обшарпанного кухонного уголка.
        —Чаю? — обиженным голосом предложила Ира.
        —Нет, спасибо, — отказался, затем прокашлялся и сообщил: — Ира. Видишь, что-то не клеится у нас. Не выходит ничего…
        —Да, конечно, не выходит! — Иру словно прорвало — похоже, обида накапливалась уже давно, и теперь девушка спешила высказать Сергею все наболевшее — до того, как он навсегда исчезнет из ее жизни, не успев в ней как следует обосноваться. — Не выходит, потому что ты не хочешь, чтобы вышло! Думаешь, не вижу, что ты — профессорский внучок — с простой кассиршей знаться не желаешь! И зачем ты только взялся на мою голову!
        Ира уронила голову на сложенные на столе руки и горько, навзрыд, заплакала.
        Сергей опешил. Он совершенно не ожидал слез — думал, поговорят, ну, будет неприятно… Но слезы?! Женских слез он не выносил и не знал, как себя вести в таких случаях.
        —Ир, ну чего ты, в самом деле! И причем здесь внучок? Вернее, внучек? — рассердился Сергей, не удержавшись от филологического комментария, и из-за этого рассердившись на себя тоже.
        —А притом, что я тебе не ровня!
        —Фу ты, глупость какая! — Сергей аж поморщился. Но в глубине души понимал, что она права — конечно, не на материальном, а совершенно на других уровнях они были, конечно, «разноуровневые». Это если брать, например, уровень образования. А вот если говорить об уровне морали — так на одинаковых они уровнях. А, может, по сравнению с Ирой он даже находится пониже… То есть все, как всегда, зависит от точки зрения. Сергей вздохнул.
        —Не в этом дело, Ира. Совершенно не в этом! Ты очень хорошая девушка, добрая и правильная. Верю, что тебе повезет, и ты встретишь отличного парня. Но мы — ты и я — не можем больше встречаться. Извини.
        Сергей поднялся и вышел. Чувствовал он себя прескверно, неуютно и как-то двойственно: с души у него словно свалился камень, но в то же время появилась какая-то новая тяжесть — что-то вроде чувства вины. Причем непонятно за что. Может, за то, что дал девушке веру в любовь, не давая самой любви? Это такой же обман, как если пообещать всемирную выставку крупнейшего бриллианта, а вместо него на полном серьезе представить публике невзрачную стекляшку. Скандал и буря! Но это не больно. А вот нелюбовь вместо любви — больно, очень больно…
        Словом, на душе у Сергея было премерзко, и чувствовал он себя последним обманщиком.

* * *
        Всю дорогу до дома Аня, не смолкая, говорила. Бабушка едва успевала вставить пару слов, остальное время лишь кивала, улыбаясь и стискивая Анину ладонь. Казалось, девушка после долгих, изматывающих недель в больнице словно снова начала дышать.
        Машина свернула на окружную дорогу, показались тесно стоящие друг к другу коттеджи. Лет двадцать назад это было несказанной роскошью — построить дом «на окружной», непременно в четыре этажа, с башенками и витражными окнами. То, что дворцы стояли каждый на своих шести сотках, впритык друг к другу и к загазованной кольцевой дороге, где ежедневно проносятся тысячи легковушек и грузовиков, никого особенно не волновало.
        Но Ольховскому вовсе не хотелось денно и нощно наблюдать личную жизнь соседей, и на настойчивые просьбы Анжелики построить родовое гнездо в модном районе внимания не обращал. А взял да и купил просторный участок на окраине села Сосновка — хоть и в двадцати километрах от города, но рядом с рекой и практически на опушке темного соснового леса, в месте совершенно райском, да еще и по стоимости земли почти втрое дешевле, чем у кольцевой дороги.
        Вслед за Александром Петровичем в Сосновку потянулись и другие ценители загородной жизни. Когда у леса начал стихийно образовываться целый поселок, Ольховский тут же прикупил строительную компанию, с ее помощью развернул соответствующую инфраструктуру, а за несколько следующих лет возвел здесь два коттеджных городка. Теперь коренные сосновцы не намолятся на Ольховского, потому как и дорога у них теперь до города человеческая, и маршрутки ходят регулярно, и новая школа с детсадом и поликлиникой, и даже крытый бассейн, доступный не только коттеджным обитателям, но и местным.
        Местность стала известной, модной и престижной. Правда, больше знают ее по названию новых городков — Залесье I и Залесье II, но Сосновка теперь явно уже не причисляется к забитым околицам.
        Аня очень любила дорогу домой — ту ее часть, которая вела через лес и луга, начинавшиеся прямо после съезда с кольцевой.
        Но еще вчера, глядя в окно на милый сердцу, до боли знакомый пейзаж за окном, она думала, что видит его в золотом мерцании осенних красок в последний раз. А сегодня уже почти верила, что увидит и снежные одеяла на полях, и весенний разлив, и летнее буйство зелени, и все это повторится много-много раз…
        —Бабушка, он очень мне понравился. Тот парень, с книгой, — уточнила Аня, прервав пятиминутную паузу.
        Вера затаила дыхание — внучка сама заговорила о нем, и стало окончательно ясно, что план сработал.
        —Пойдешь завтра на экскурсию? — ровным голосом спросила она, боясь выдать волнение.
        —Конечно, пойду! Я так хочу пойти! — Аня повернула к Вере Николаевне смеющееся лицо, уткнулась ей в грудь. И заплакала.
        Вечером, после ужина, Вера зашла к Ане. Осторожно постучалась в дверь — та оказалась приоткрыта.
        —Ты не стучи, заходи, — сказала внучка. Она перебирала вещи в письменном столе, складывая их в аккуратные стопочки и кучки.
        Спросила, не поднимая глаз:
        —Ты тоже думаешь, что мне уже не стоит ходить в институт? Мама считает, это будет напрасной тратой времени.
        —А как считаешь ты? — поинтересовалась Вера, присаживаясь на изящную банкетку между письменным столом и окном.
        —Я буду ходить, — Аня выпрямилась на стуле и, наконец, подняла глаза на бабушку. — Конечно, буду, — с уверенностью повторила еще раз. Вера радовалась, что Аня уже не плакала. «Мужественная моя девочка», — думала Вера Николаевна, вглядываясь в заострившиеся, ставшие еще более выразительными, черты лица внучки. А та продолжала:
        —Там все мои друзья. И вообще, что значит — пустая трата времени? А тупо сидеть в доме и ждать смерти — не пустая? Я хочу жить, пока это возможно — так, как жила всегда, испытывать эмоции…
        Она остановилась, чтобы передохнуть.
        —Мне пора принять лекарства.
        —Да, я и зашла, чтобы тебе напомнить, — засуетилась Вера Николаевна, вскочив с банкетки. — Принести воды?
        —Нет, спасибо, у меня есть, — Аня подошла к тумбочке возле кровати, взяла из верхнего ящика лекарства, отсчитала нужное количество таблеток, запила водой из стоявшей там же, на тумбочке, бутылки. Повернулась к бабушке:
        —Думаю, стоит ли рассказать Сергею…
        —Я бы молчала, — как можно беспечнее произнесла Вера. — Ты ведь приняла самое мудрое решение — жить, как ни в чем не бывало, и постараться максимально наслаждаться жизнью. Представь, что и ты пока что ничего не знаешь! Просто живи…
        —Я тоже так подумала! — улыбнулась Аня. — Буду молчать. Пока смогу…

* * *
        Вадим объявился на следующий день, рано утром. Все в доме еще спали, и даже самая ранняя пташка — Катя — все еще нежилась в своей постели, не желая подниматься: сегодня предстояла сложная контрольная по математике, а математику она страшно не любила.
        Но щелчок замка все-таки услышала. Испугалась и спряталась с головой под одеяло. Кто это может быть? Неужели вор? Да у них-то в квартире и взять нечего, не то что у Стрельниковых, которые жил напротив. Может, вор просто двери перепутал?
        Пока Катя размышляла, стоит ли указать злоумышленнику на его ошибку и, главное, каким безопасным для жизни способом это сделать, предполагаемый вор, ни чуточки не прячась, прошел на кухню и совершенно бесцеремонно начал искать съестное, громыхая крышками кастрюль.
        От возмущения Катя чуть не задохнулась под своим одеялом: не нашел сокровищ, так решил поживиться, чем бог послал! Это так дедушка всегда говорил, хотя Катя не совсем понимала, при чем здесь бог: обычно еду приносили мама или Сергей.
        Но не успела она продумать план действий, как раздался голос мамы:
        —Вадик, это ты?
        Катя разочарованно вздохнула. Это оказался никакой не вор, а всего лишь ее брат.
        Нельзя сказать, что она совсем уж не любила Вадима. Но ей никогда не хотелось, например, выбежать ему навстречу, как Сергею. Не хотелось пожаловаться на учительницу или на ябеду Ленку Чурыдло (ну и фамилийка досталась! Наверное, из-за того и ябедничает), похвастаться новым ластиком. И уж тем более никогда не приходило в голову жевать с Вадимом один на двоих бутерброд с сыром и блаженно молчать, уставившись в окно их кухни.
        Братья были очень похожи, и при этом разительно отличались друг от друга — как отличается золотое кольцо от кольца, которое мастерят из конфетной фольги маленькие девочки, играя в песочнице. Оба были голубоглазыми, высокими и широкоплечими. У обоих — тот же упрямый лоб, доставшийся от деда, крупный нос, полные губы. Катя и сама не понимала, в чем тут дело, но Вадим всегда ей казался каким-то ненастоящим, словно загримированный актер в шоу двойников, которое она недавно видела по телевизору.
        Может, все дело во взгляде? Сергею посмотришь в глаза — и чувствуешь, что он все для тебя сделает. И еще знаешь, что сердце у него просто-таки огромное. Доброе. А Вадим словно и в глаза никогда не смотрит. Поэтому сердце его почувствовать невозможно, и вообще непонятно, есть ли оно…
        Катя перестала додумывать эту сложную мысль, а слезла с кровати, набросила халатик и помчалась в ванную, включила теплую воду и принялась умываться, так что взрослых разговоров она уже не слышала.
        —Тебя долго не было, — проговорила Мария Сергеевна, нервно стискивая ворот халата.
        —Мам, я, вообще-то, голоден, прямо с поезда, — недовольно сообщил Вадим, хватая пальцами котлету из кастрюли и быстро запихивая в рот.
        —Давай, подогрею, — Мария взяла тарелку, ложку и стала накладывать макароны с котлетами. Молча поставила еду в микроволновку, нажала несколько раз кнопку и повернулась к сыну:
        —Тут к тебе люди приходили. Крайне неприятные… молодые мужчины. Требовали пятьдесят тысяч долларов.
        —И что? — хмыкнул Вадим, напряженно следя за тарелкой.
        —Мне было страшно, — призналась Мария.
        —Я все улажу, поняла? Они больше не придут.
        На пороге показался заспанный Сергей:
        —Конечно, не придут. Потому что прямо сейчас ты к ним отправишься и, действительно, все уладишь.
        —Дайте я хоть поем! Да что за люди в этом доме, пожрать не дадут нормально! — Вадим достал тарелку из микроволновки, изо всей силы хлопнув дверцей. Она жалобно задребезжала. Мария схватилась за виски.
        Сергей обнял мать за плечи:
        —Мам, оставь нас, пожалуйста, на минуту.
        Она послушно вышла и плотно закрыла за собой дверь. Сергей сел напротив брата и медленно произнес:
        —Значит, так, брат. У меня есть для начала десятка. Отдашь сегодня же своим бандитам, чтобы они больше здесь не показывались. Через три месяца будет остальная сумма. Но ты должен немедленно продать свою пижонскую машину, свернуть карикатурную фирму и взяться за ум, начать честно зарабатывать, потому что эти деньги тебе нужно будет вернуть семье. Не завтра, конечно, но хотя бы через несколько лет. Катьку учить надо, да и матери отдохнуть пора: до каких пор ей на этих подработках надрываться?
        Вадим слушал Сергея, жадно приканчивая макароны. Затем уставился на брата, развалившись на стуле и вяло ковыряя зубочисткой в зубах.
        —Знаешь, что меня сильнее всего поражает? — Он резко наклонился к Сергею. — Что ты вдруг деньги смог разыскать! Видать, если припечет, то даже такие, как ты, могут вертеться!
        И Вадим довольно заржал. У Сереги заходили желваки, кулаки сжались, но он только сказал:
        —Странно, что такие, как ты — не могут.
        —И все-таки: где деньги взял? — не унимался Вадим.
        —Не твое дело, — грубо, но коротко ответил Сергей и вышел. Взял в тумбочке своего стола деньги, вернулся на кухню, протянул пачку Вадиму:
        —«Спасибо» можешь не говорить.
        —Да я, в общем-то, и не собирался, — съязвил Вадим. Повертел пачку в руках: — Надо же, прямо из банка. Можно не пересчитывать?
        —Как хочешь. И, все-таки, запомни: если твои дружки еще раз здесь объявятся, пеняй на себя.
        Сергей вышел. А Вадим вяло проговорил в закрытую дверь:
        —Они мне не дружки…

* * *
        —Здравствуйте, девушка! — Сергей не удержался и позвонил Ане достаточно рано, еще не было девяти. Ну договорились они встретиться — и что? А вдруг она передумала? Но он почему-то был уверен, что — нет, не передумала!
        Она тут же ответила:
        —Здравствуйте, молодой человек!
        Аня ждала этого звонка уже пару часов — проснулась на рассвете и не смогла больше уснуть.
        —Хочу перенести нашу встречу, — Аня заговорила первой.
        Сергей испугался:
        —Как перенести? Куда?
        Аня засмеялась:
        —Немножко сдвинуть во времени, часам к трем. У меня занятия, — почему-то гордо сообщила девушка.
        —Занятия? Где?
        —Похоже, у нас утро вопросов, — Аня снова засмеялась, а Сергей опять почувствовал себя идиотом. — У меня лекции в университете.
        —Вы ходите на лекции? — не смог скрыть удивления Сергей, и тут пришла очередь удивляться Ане:
        —Почему вам это кажется странным?!
        —Н-нет, не кажется, я просто подумал — такая молоденькая, а уже лекции читает! Но потом понял — вы просто учитесь, — попытался неуклюже выкрутиться Серега и вздохнул с облегчением: вроде бы, опять пронесло!
        —А-а-а… Тогда договорились, в три пятнадцать возле университетского корпуса «пять бэ», знаете, где это? Я на биофаке учусь.
        —Найду. До встречи!
        Они одновременно нажали отбой. Аня улыбнулась. Сергей нахмурился: еще пара подобных оговорок — и он будет разоблачен. Но он боялся уже не столько своего разоблачения, столько переживаний Ани.
        Надо же! На занятия идет. И он испытал чувство, похожее на гордость.
        Глава 6
        Хмурое утро разворачивалось за окном. Вера Николаевна поднялась из постели, подошла к подоконнику и раздвинула шторы. Открывшийся пейзаж был похож на диораму в каком-нибудь музее ландшафтного дизайна: аккуратно подстриженные кусты вдоль аллеек, альпийские горки, перекинутые через искусственный ручей миниатюрные мостики проступали из тумана, похожего на задник изящного декоративного сооружения. Даже садовые скульптуры были здесь органичными — не пошло-вычурные изваяния из серии «прекрасная наяда с кувшином», а прекрасно выполненные деревянные копии животных: стремительный олень, пугливый заяц, хитрая лиса, наивный ежик, казалось, живут в этом причудливом саду.
        Ольховский заказал эти работы известному столичному скульптору к десятилетию Ани, когда начал проявляться ее искренний интерес к животным. Может, этот интерес передался ей от матери, которая в свое время выбрала профессию биолога. Правда, у Анжелики все начиналось с любви к бездомным кошкам и собакам, этим же и закончилось — правда, теперь у нее в фаворитах ходили четвероногие друзья элитных пород, не дешевле нескольких тысяч долларов за экземпляр.
        Аня же увлеклась животным миром не на шутку. Вера очень кстати тогда подарила внучке знаменитые книги Джеральда Даррелла. «Моя семья и другие звери» так зачаровала Аню, что она все дни напролет проводила в саду, изучая его обитателей. Кого только девочка не перетаскала в дом! Лягушек и жаб (при этом охотно объясняя всем желающим разницу между первыми и вторыми), ежиков, несметное количество жуков и букашек, а однажды даже умудрилась поселить под ванной ужа, чем довела свою мать до обморока.
        Надо признаться, эти опыты вызывали самые разные чувства у обитателей дома. Отец великодушно посмеивался над дочкиными шалостями, Вера гордилась познавательными способностями внучки, Лика возмущалась и требовала «немедленно убрать из дома эту гадость», а прислуга ворчала из-за лишней грязи и недоумевала, почему это девочка вместо того, чтобы быть паинькой-принцессой, растет настоящей сорвиголовой и возится со всякой нечистью.
        Между тем, Аня не практиковала изучение анатомии безмолвных тварей в разрезе. Ей в этом смысле достаточно было теории, а на практике она постоянно их лечила и выручала из беды. То найдет на опушке леса птицу с перебитым крылом — и, естественно, тащит в дом для последующего оздоровления; то подкармливает семейство ежей, то просит Гришу сколотить очередную кормушку для птиц — наверное, стремилась уберечь от голода всех зимующих пернатых средней полосы…
        Лика оставила дочь в покое и даже зауважала, когда та однажды приняла внезапно начавшиеся роды у Ликиной любимицы, гималайской кошки Эстер.
        Пока Лика металась в истерике, пытаясь вызвонить ветеринара, пятнадцатилетняя Аня хладнокровно отдавала распоряжение горничной:
        —Таз с теплой водой, два полотенца, вазелин, медицинские перчатки, маленькая резиновая груша — найдешь в аптечке, побыстрее, пожалуйста, — поторопила стоявшую истуканом горничную.
        Затем обратилась к Лике:
        —Мама, давно она так лежит?
        Кошка вытянулась на подстилке и жалобно мяукала.
        —Да уже несколько часов, — всхлипывая, ответила Лика. — Я думала, она съела чего-то не то, начала звонить Юрию Станиславовичу, а он недоступен — все-таки, вечер пятницы. В клинике автоответчик. Что с ней? — Анжелика погладила дрожащими пальцами шерстку Эстер, всегда такую пушистую и блестящую, а теперь похожую на старый свитер.
        —Твоя Эстерка рожает, но у нее слабая родовая деятельность, придется помочь, — вздохнула Аня, надевая перчатки, как раз принесенные запыхавшейся горничной.
        —Ты что, сможешь? — с недоверием и надеждой Лика уставилась на дочь. Аня лишь неопределенно хмыкнула и повела плечом. Смазала два пальца вазелином и уверенно, но осторожно вытащила первого котенка на свет божий. Следом за ним благополучно достала и второго.
        Эстер легонько пошевелилась и попыталась лизнуть Анину руку — наверное, в знак благодарности.
        —Давай, Эстерка, тужься, — приободрила Аня кошку. Как заправский ветеринар, очистила дыхательные пути первенцам, а затем помогла родиться еще троим Эстеркиным дитенышам, потому что кошка не желала прислушиваться к Аниным советам и тужиться решительно отказывалась.
        Явившийся спустя два часа ветеринар лишь развел руками и констатировал правильность действий малолетней докторши. Анжела с тех пор не препятствовала Аниному активному знакомству с миром дикой природы, только просила быть осторожнее…
        Вера все это вспомнила, наблюдая, как за окном потихоньку рассеивается туман, и несмелые солнечные лучи начинают пробираться сквозь тучи. «Будет отличный день», — радостно подумала Вера, отправляясь на кухню, чтобы сварить себе кофе.
        Там она совершенно неожиданно застала дочь. Анжелика на кухне появлялась редко, в основном для того, чтобы отдать какие-то срочные распоряжения повару — обычно перед большим приемом. Склонная к полноте, но крепко державшая свой вес последние двадцать пять лет на отметке «50кг», Лика просто не давала повода соблазнить себя горам снеди, вольготно расположившимся на кухонных столах, плитах и в холодильниках, и всем яствам предпочитала вареный шпинат без соли.
        В этот раз Анжелика не просто находилась на кухне. Она сидела за небольшим обеденным столиком, и, задумчиво уставившись в окно, ела пирожки с мясом. Вошедшую Веру она не заметила.
        —Это уже седьмой будет, — испуганным шепотом сообщила Вере повариха Тамара Степановна, снимающая со сковородки очередную порцию пирожков. — Зашла полчаса назад — непричесанная, бледная, и сразу: Тома, чего у тебя есть пожевать? Я говорю, можно салатик быстренько сделать, если сильно голодны, или артишоки отварить, яйцо можно… А она: нет, мне давай вкусного, что это у тебя за тесто? А это, отвечаю, пирожки затеяла, к бульону на обед миньончики испеку. Жарь, говорит, немедленно, не буду ждать, пока испекутся! Я вот и жарю стою…
        Вера подошла к дочери. Волосы у Лики были кое-как скручены на затылке, толстая прядь выбилась из пучка и свисала почти у самых глаз, но Анжелике на это было, кажется, наплевать.
        —Доброе утро, — осторожно поздоровалась Вера и присела рядом.
        —Привет. Уф, — вздохнула Лика и ослабила пояс халата. Затем взяла с тарелки новый пирожок, с аппетитом откусила и развернулась к поварихе:
        —Тома, это ужасно вкусно! Еще давай. И чаю, пожалуйста, сладкого с лимоном.
        Вера изумленно смотрела на дочь.
        —Лика, что с тобой?
        —А что? — невинно округлила глаза Анжелика.
        —Ну… Пирожки трескаешь. В ужасающих количествах.
        —Ты об этом… — Лика вздохнула и сделала большой глоток чая. Отвернулась к окну и ответила: — Мама, я уже забыла вкус настоящей еды. А ведь это такое удовольствие — вкусная еда… Со мной тоже может случиться… что угодно, и я не хочу на смертном одре вспоминать только вкус вареных артишоков и пресного салата с морковкой! Или вообще — шпината, черт бы его побрал!
        Лика повернула лицо к матери, тихо пожаловалась:
        —Она меня игнорирует. Я услышала утром, как заводится машина. Аня уехала на занятия — а ведь знала, что я категорически против! Она устанет, ей будет трудно, она не сможет…
        Анжелика безвольно положила руки на стол и вопросительно посмотрела на мать.
        —Мама, что делать?
        —Смотря с чем, — задумчиво проговорила Вера Николаевна, взяла с тарелки пирожок и надкусила. — Вкусно!
        Прожевав с удовольствием кусочек, Вера посмотрела Лике в глаза:
        —Не мешай ей, Лика. Это — ее жизнь, понимаешь? Ты совершенно права: никто не знает, сколько ему отмеряно. Именно поэтому нужно наслаждаться каждым днем. Но при этом, кстати, большое заблуждение считать, что каждый день нужно проживать так, словно он последний. Иначе придется тратить драгоценный завтрашний день на исправление ошибок сегодняшнего…
        Анжелика молча выслушала Веру Николаевну, а затем с отвращением посмотрела на тарелку с румяными пирожками:
        —Господи, неужели я съела их аж восемь штук?!

* * *
        Аня поставила машину на почти пустую стоянку. Она приехала в университет одной из первых, и это ее радовало. Быстренько взбежала по ступенькам на крыльцо, открыла тяжелую дверь и всей грудью вдохнула такой знакомый, ни на что не похожий запах старого университетского корпуса. Это был запах старого дерева, исхоженного тысячами ног гранита и еще чего-то неуловимо-благородного… «Запах знаний», — улыбнулась про себя Аня. Навстречу ей поднялся вахтер Михалыч, факультетская достопримечательность — он знал, наверное, всех студентов по именам.
        —О, Анюта! Долго же тебя не было. Отдыхать ездила? Лета не хватило для молодежных дел? — подмигнул ей Михалыч, заботливо придерживая вертушку — как бы не споткнулась девчонка, слишком уж стремительная!
        —Отдыхала, Петр Михалыч, — весело согласилась Аня. А что ей — рассказывать каждому встречному о своей горькой судьбе? «Не дождетесь», — решительно подумала, поднимаясь по лестнице на второй этаж, на свой факультет.
        До начала занятий оставалось больше получаса, и студентов в коридорах встречалось мало. Она направилась в деканат, чтобы утрясти вопрос с больничным. Она намеревалась серьезно поговорить с секретаршей декана Ниной Петровной, известной и в студенческих, и в преподавательских кругах как «Нина Петровка, 38». Было ей хорошо за пятьдесят, замужем она, по ее же собственному выражению, была исключительно «за родным факультетом», выглядела типичной сухонькой и невзрачной старой девой. Но знала Нина Петровна обо всех не просто существующий компромат, но и даже будущий: многих поражало ее умение предвидеть радужные, либо, напротив, печальные перспективы каждого конкретного студента.
        Причем сообщала о них как бы между прочим. К примеру, явится некто третьекурсник Сидоров подписывать бегунок на пересдачу, а Нина Петровна ему: «Вы, господин Сидоров, лучше бы уж сдавали экзамены с первого раза, а то не останется времени на личную жизнь». И как в воду глядит: через неделю сердечная подруга Сидорова уже крутит любовь с другим, а бедному двоечнику только и остается, что грызть гранит науки.
        Или вот еле-еле поступившей в вуз пугливой первокурснице шепнет: «Ничего не бойся, ты уже через полгода первой студенткой будешь!» Точно, фамилия несмелой дебютантки уже во втором семестре гордо красуется в списке победителей студенческих олимпиад.
        Нину Петровну побаивались из-за таких провидческих свойств, но сплетницей она не была, а, значит, можно ей довериться.
        Аня толкнула дверь в приемную. Нина Петровна, как всегда, восседала на своем секретарском троне — крутящемся стуле возле массивного офисного стола.
        —Как дела, Ольховская? Решили ходить на занятия? Правильно, нечего дома сидеть. Вы еще и диплом получите — известно, что силы воли у вас не занимать! — все это Нина Петровна сообщила вместо приветствия, причем таким тоном, словно диктовала соседке рецепт картофельного салата. Озвучив «рецепт», выжидательно уставилась на Аню поверх очков, ожидая ответной реплики.
        —Здравствуйте, Нина Петровна. Я по поводу больничного.
        —Хорошо. Что там у нас записано? Ага, «острый менингит». Сойдет.

«Острый менингит» ей Максим Леонидович написал вместо настоящего диагноза, поддавшись Аниным слезным уговорам, хоть и ворчал при этом, что под суд пойдет за подделку документов.
        —Я хочу вас попросить… Ну, чтобы разговоров не было… — Аня покраснела, и все никак не могла вспомнить умную фразу, предназначавшуюся специально для Нины Петровны — ведь заготовила же по дороге!
        —Не хочется, чтобы жалели? И при этом злорадствовали… — Нина Петровна, умница, сама догадалась. — Давайте, Ольховская, учитесь, знание — сила.
        Потом встала из-за своего монументального стола, подошла к Ане, сняла очки и посмотрела прямо в глаза:
        —Ты — сильная девочка. Старайся. Просто не думай о плохом. Иди, — и легонько толкнула ее в спину.
        Аня вышла из приемной и медленно пошла вдоль стен. Останавливалась возле новых стендов, читала сообщения, отметила изменения в расписании лекций. И внезапно поняла, что она, оказывается, может просто не думать о болезни!
        Мрачные мысли об обреченности уже больше месяца были при ней неотлучно, словно какая-то зловещая тень. И лишь сегодня они исчезли. Нет, не так: они остались, но перестали быть пугающими. Страх рассеялся, как рассеивается утром ощущение смутного ужаса после кошмарного сновидения.
        Она по-прежнему знала, что неизлечимо больна. И знала, что жить осталось мало — совсем ничего! Но Аня начала воспринимать это знание просто как факт, вытеснив его на задворки сознания. Она только что вернулась в свою жизнь, в которой появилась новая, пока еще тихая, но такая прекрасная музыка. Может, сегодня она зазвучит громче?…
        Аня появилась в аудитории первой. Села на свое любимое место, погладила парту. И чуть слышно произнесла: «Привет, я вернулась!» Хорошо, что этого не слышал Димка Кириевский, Анин одногруппник. Он стремительно вошел в аудиторию и вдруг остановился:
        —О, Анька! Привет! Ты где была так долго? — Дима плюхнулся рядом с ней на скамью, бросил на пол рюкзак и деликатно замолчал. Ходили слухи, что Ольховская тяжело болела, но никто ничего толком не знал.
        —Да так, ерунда… — отмахнулась Аня. — А как у вас тут? Какие новости?
        —Да ничего особенного, — сообщил Дима. — разве что Маевский женился.
        —Надеюсь, на Маше?
        У Толика Маевского неожиданно в конце четвертого курса возник роман с «серой мышкой» Маней Елгановой, все вокруг только диву давались: уж этих двоих никак нельзя было назвать парой! Он — из обеспеченной семьи, спортсмен, отличник, тусовщик и просто красавец. Маня же — бедная, хоть и умная провинциалка, которая за годы учебы в большом городе не посетила ни одного ночного клуба — все по музеям да по выставкам.
        —Да, представляешь? Явный мезальянс!
        —А ты, Дима, против мезальянсов? — рассеянно проговорила Аня. Аудитория начала заполняться студентами, и Аня то и дело отвлекалась темы, здороваясь с однокурсниками — «Привет! Все нормально! Спасибо, а как у тебя?»…
        —Не то чтобы я лично имел что-то против Маши… — Похоже, вопрос мезальянсов терзал Диму не на шутку. — Но они ведь совершенно разные! Вот ты, дочь миллионера, могла бы выйти замуж за простого парня? Например, за слесаря?
        —За слесаря? — округлила глаза Аня. — Нет, за слесаря, пожалуй, не смогла бы… О чем нам с ним говорить? О втулках и резьбе?
        —А вдруг бы он был какой-то интеллектуал-самородок! — начал развивать линию беседы Дима, всегда стремившийся представить ситуацию в лучшем свете.
        —Ты, Кириевский, известный демагог! Хватит уже, профессор идет! — шикнула Аня.
        Профессор Боровичев, завкафедрой биоинженерии, по привычке поглаживая подбородок, с ходу оседлал любимого конька — будущее биотехнологий. Аня слушала его, не отрываясь: биотехнологии должны были стать и ее будущим, она выбрала эту специализацию еще на третьем курсе.
        Запищал телефон — пришла смс-ка. «От Сергея», с надеждой схватила Аня трубку и украдкой открыла сообщение. Да, это было письмо от него, любителя классики и прогулок по городу.

* * *

«Небо — как опрокинутая стеклянная ваза». Он подумал немного и дописал: «Для фруктов».
        Отправил смс-ку и замер в ожидании: поймет или не поймет она эту игру, в которую тоже играли двое — кажется, у Макса Фриша? Загадал: если поймет, то все будет хорошо. И никто не умрет.
        То есть, конечно, умрет, все умрут — но только тогда, когда придет время. Лет в девяносто или даже в сто. Но не сейчас. Только не через три месяца!..
        Сергей отошел к стене и закурил. Запищал телефон, и Сергей больно обжег руку окурком, пытаясь быстро прочитать сообщение. С досадой бросил бычок в урну, открыл смс: «Ветер — как прикосновение шелка. Листья — как золотая парча. Деревья — как восточные стражи».
        Она поняла!!! Сергей поднял вверх лицо, которое сохраняло совершенно ошалевшее выражение. И воздух вокруг был уже не просто осенний воздух, а был ветер — как прикосновение шелка. Сергей засмеялся. Проходящие мимо две девушки переглянулись и тоже засмеялись, а хмурая тетка, которая двигалась за ними, неодобрительно пялясь на обтянутые джинсиками и тонкими свитерками упругие тела прелестниц, посмотрела на Сергея подозрительно: над кем смеется?
        Он улыбнулся и ей — жалко, что ли? И тетка — не то чтобы улыбнулась в ответ, но вдруг сменила выражение лица с неприязненного на смущенно-удивленное.
        Конечно же, он явился на полчаса раньше назначенного времени, и бестолково маячил под университетским корпусом. Долго думал, покупать ли цветы, потом решил: не покупать. Не таскаться же девушке с букетом несколько часов по городу? Лучше он купит ей какую-то смешную безделушку на Спуске, где художники и ремесленники прямо на обочинах всей извилистой знаменитой улицы продавали свои работы — от лубочных и простеньких до действительно хороших, сделанных со вкусом и мягким юмором. Например, одного из глиняных котов, особенно любимых мастерами из Спуска.
        Теперь, ожидая Аню, пожалел, что не купил цветы. Он представлял, как бы она обрадовалась, увидев букет! И, в конце концов, носить он мог бы его и сам. После недолгих колебаний решил все-таки быстренько сбегать в цветочный магазин, который приметил за углом.
        Уже в магазине вспомнил, что забыл не просто поменять доллары, а даже взять деньги с собой. Это было не просто плохо, а очень плохо. Во-первых, свою новую «временную» машину решил не брать — какая же это прогулка на колесах? А во-вторых, с собственной наличностью у Сергея дела обстояли не ахти: на цветы и на кофе еще хватит, а вот на ресторан и такси — точно нет.
        Он расстроился, но от цветов не отказался. Молоденькая продавщица пыталась угодить изо всех сил хорошо одетому красавцу, рассчитывая, видно, продать ведро самых длинных (а значит, и самых дорогих) роз. Сергей длинные розы не любил — и по причине дороговизны, конечно, но главное — по причине их какой-то искусственности. Он попросил девять небольших садовых белых роз:
        —И, пожалуйста, заверните цветы лишь внизу, чтобы не уколоть руку. Без всех этих бантиков…
        Девушка аккуратно подрезала стебли, связала розы лентой, и получился симпатичный букетик — правда, очень похожий на свадебный, но Сергею понравилось. Он расплатился и быстрым шагом, почти бегом двинулся в университету — теперь он почти опаздывал.
        И, действительно, еще подходя к корпусу, заметил Аню: она стояла возле колонны одна, растерянно оглядываясь во все стороны. Тоненькая, затянутая в узкие черные брючки и короткую голубую курточку, с трогательной прической-«ежиком» на черных волосах, она показалась Сергею хрупкой фигуркой из цветного стекла. Дорогой, слишком дорогой фигуркой, которой нет цены…
        Он подбежал к ней, запыхавшись:
        —Аня, извини, ради бога, за опоздание…
        —Ты был на свадьбе? — она показала глазами на букет и облегченно засмеялась: пришел, а она уже чуть было не подумала, что не придет!
        —Нет… Это тебе! — и протянул букет.
        К удивлению Сергея, никакой особой радости Аня не проявила, лишь вежливо сказала:
        —Спасибо.
        Он расстроился:
        —Тебе не нравятся розы? Или только белые? Или только садовые? Я так хотел, чтобы тебе было приятно! Хоть их и придется носить с собой всю дорогу. Но я буду делать это сам! — и с готовностью протянул руку за букетом.
        Аня отдала цветы. И в ту же минуту ее ладонь как-то само собой оказалась в свободной руке Сергея, и ей там было так удобно, тепло и естественно, словно всю жизнь эта узкая ладонь искала пристанище — и вот, наконец, нашла!
        Они, не сговариваясь, отправились в сторону Спуска, и Аня, нисколько не смущаясь, сообщила странное:
        —Мне нравятся розы — любого цвета, размера и сорта. Но — живые, растущие на клумбе! Я не люблю цветы в букетах. Нет, не так: «не люблю» — неправильные слова. Я их жалею… Они завянут уже через несколько дней и отправятся в мусор. Поэтому я не люблю, чтобы мне дарили цветы в букетах. Все родные и друзья уже привыкли. Живое должно жить, понимаешь?
        Он понимал. И не знал, что ему делать с несчастным букетом: тащить дальше эти приговоренные к скорой смерти растения, или выбросить в ближайшую урну. Вздохнул и решил все-таки тащить — пусть поживут еще немного.
        —Идем на Спуск? — спросила Аня.
        —Да. Хочешь, я расскажу тебе, почему на Спуске продается так много фигурок котов? Причем самых разных!
        —Расскажи, — согласилась Аня и устроила свою ладонь поудобнее.
        Слушала Аня замечательно. Когда он поворачивал голову в ее сторону, всегда встречал ее заинтересованный взгляд. Дошли быстро, но перед самым Спуском Аня замедлила ход:
        —Давай присядем — я что-то устала, — и виновато улыбнулась. Они нашли скамейку на склоне горы, с которого открывался живописный вид на Нижний город.
        —Конечно, — спохватился Сергей. А он, дурак, даже не подумал, что она наверняка быстро устает! Тоже мне, развлечение: пешая прогулка по городу! Для тяжелобольного человека!
        —Аня, может, пойдем в кино? — предложил, лихорадочно соображая, где находится ближайший кинотеатр. Там хоть сидеть можно, она отдохнет.
        —Я не хочу в кино, — отрицательно помотала головой Аня. — Мы ведь гулять собрались! Ты передумал?
        —Н-нет…
        —Тогда посидим немного и пойдем дальше, хорошо?
        Ему пришлось согласиться. Хорошо еще, что было тепло — октябрь подарил-таки в этом году бабье лето. Синоптики обещали даже не обычное для этих краев — длиной в 4 —5 дней, а полноценное, двухнедельное, мягкое и солнечное. Сегодня день был просто восхитительный.
        Дальше они двинулись по спуску вниз, к набережной. Аня останавливалась почти у каждого дома — Сергей подозревал, что она так пытается скрыть усталость. Так оно и было, но Аня еще и рассказывала историю каждого здания!
        —Так не честно, — шутливо возмутился Сергей. — Это я набивался в экскурсоводы!
        —Спорим, что я больше знаю о нашем городе? — смеясь, сказала Аня. — Мы с бабушкой провели в старом центре столько времени, что изучили каждый уголок. Знаешь, чем мне нравится архитектура?
        —Наверное, потому, что архитектура — это застывшая музыка? — предположил Сергей известное.
        —Нет. Потому что архитектура — это застывшее время. Мне нравится наблюдать незыблемость времени. Особенно, когда знаешь, кто здесь жил, о чем мечтал…
        Книзу улица немного сужалась, и чтобы разминуться с группой экскурсантов, пришлось остановиться у одного из лотков с глиняными фигурками. Сергей обрадовался: вот теперь он купит Ане подарок! И он выбрал дивного, толстого, сине-сиреневого кота-философа. За фигурку запросили тридцать долларов, но Сергей решительно выгреб деньги из кошелька — кот того стоил. Протянул Ане:
        —Держи… Это тебе. Теперь ты никогда не будешь скучать. Если вдруг нападет хандра — просто поговори с ним. Этот кот, по крайней мере, всегда тебя выслушает. И будь уверена — все поймет!
        Аня захлопала в ладоши:
        —Чудо какое! Спасибо, Сереж…
        Спустились на набережную. Она была заполнена людьми, как в летний выходной — просто не протолкнуться. На причале стоял прогулочный катер, и динамик возле пристани звонко зазывал прохожих молодым женским голосом: «Уважаемые жители и гости нашего города! Приглашаем вас в увлекательную речную прогулку — последнюю перед закрытием навигации. Длительность путешествия — сорок минут. К вашим услугам — дискотека на верхней палубе, уютный салон с панорамными окнами на нижней, два бара с закусками и прохладительными напитками».
        Сергей с Аней переглянулись.
        —Ну, если еще два бара… — протянула Аня, и они дружно — дуэтом — рассмеялась.
        —Поедем? — спросил Сергей.
        —Конечно. Тем более, что кораблик — последний в навигации, — заметила как бы между прочим Аня.
        Они купили билеты и поднялись на кораблик почти в последний момент. Едва успели пристроиться на верхней палубе, как он отплыл. Аня прижимала к себе кота и что-то тихо ему говорила. Жаль, Сергей не слышал, о чем — было шумно. Начала грохотать музыка, и пришлось перебраться вниз. Они заняли небольшую смотровую площадку на корме и наблюдали, как удаляется набережная вместе с гуляющей публикой, причалами, зданиями, склонами и городом…
        Приближался вечер, заметно похолодало, да и сильный ветер не добавлял комфорта. Аня поежилась и крепче прижала к себе глиняного кота. Сергей снял куртку и набросил на Анины плечи.
        Она смутилась:
        —Ой, спасибо, не нужно — ты сам замерзнешь!
        —Я не замерзну. А вот ты скоро станешь с котом одного цвета — сине-фиолетового!
        —Сине-сиреневого. Не стану. Такие цвета кожного покрова возможны только при гематоме, а я вроде травм получать не собираюсь, — сообщила Аня.
        —Склоняюсь перед глубиной знаний будущего биолога, — Сергей почтительно наклонил голову, но куртку обратно не принял — напротив, крепче укутал Аню, а потом еще и обнял. Она поместилась в его объятии полностью, укрылась, словно в маленькой пещерке, и затихла. Ей было так хорошо, что вовсе перехотелось отправляться в салон — а еще минуту назад собиралась! Вдруг спохватилась: Сергею-то холодно!
        —Сережа, идем в салон, замерзнешь.
        Она повернулась, чтобы с сожалением высвободиться из теплого кокона, и оказалась близко-близко к его губам. Подняла глаза и встретилась со взглядом Сергея — в нем сквозила… жалость. Жалость?! Она отшатнулась:
        —Ты что? Мне не холодно! Мне уже жарко даже!
        Он смутился, взял Аню за руку:
        —Идем, пора исследовать ассортимент баров.
        Аня выпила только кофе со сливками, а Сергей взял чай — пить что-то другое не было ни желания, ни денег. Он малодушно обрадовался, когда Аня отказалась даже от шоколада — в Серегином бумажнике оставалась одна мелочь, и он с ужасом думал, как доставит девушку домой на оставшиеся семьдесят четыре копейки. Сложная финансовая ситуация разрешилась самым замечательным образом, когда Аня заявила, что ей пора домой.
        —Я позвоню брату, он меня заберет. Мы за городом живем, — начала объяснять. Ей совершенно не хотелось не то что показывать Сергею свои хоромы, но даже фамилию называть. Боялась его отпугнуть — или, наоборот, привлечь родительским состоянием. Пусть считает, что она простая студентка-бессеребренница из пригорода. Так лучше. Так она — сама по себе… А то, что забирать ее будет водитель на лексусе, Сергею видеть совершенно необязательно. На этот счет у Ани даже созрел маленький план.
        Кораблик причалил, они вышли на набережную. Уже совсем стемнело. Миша, водитель, уже стоял возле моста.
        —Знакомьтесь: Михаил, Сергей, — представила Аня друг другу молодых людей.
        Сергей протянул ошалевшему водителю руку для пожатия, тот недоуменно ответил и вопросительно посмотрел на Аню. Та взяла его под руку, весело спросила:
        —Ну как дела, братец? Все нормально на стройке? — и незаметно пнула его в бок.
        —На какой? На стройке? — не понял смысла тычка Миша.
        Аня фальшиво засмеялась:
        —Устает, бедняга, к концу смены… Миша у нас прораб, строит комплекс бюджетного жилья на окружной, — торопливо объяснила Сергею. И, пока оба парня не успели опомниться, продолжила: — Ну все, Сереж, завтра созвонимся?
        —Хорошо, я позвоню, — задумчиво пообещал Сергей и пошел к метро. Он плохо понимал смысл этого спектакля, но дал доиграть его Ане до конца. Она гордо удалилась с Мишей в сторону стоянки. Хорошо хоть хватило ума не признаться, что они уже встречались с ее «братом», когда он подвозил его на переговоры с Ольховским.
        Аня радовалась, что все так удачно получилось. Михаил, по обыкновению, помалкивал, чтобы случайно не сболтнуть лишнего: черт его знает, что они там задумали, а его хата с краю!
        —Миша, прошу прощения за эту сценку, так нужно было, — церемонно извинилась Аня, как только они потеряли Сергея из виду, и освободила свою руку. И только тогда поняла, что Сергей забыл отдать ей розы — так и уехал с изрядно подвядшим букетом. Тут же пожалела, что рассказала о своем отношении к срезанным цветам. Именно этот букет она хотела бы забрать с собой, поставить в вазу и любоваться им — столько времени, сколько ему отмеряно.
        —Правда, кот? Красивый был букет… Назову-ка я тебя Феофанием, — вдруг постановила Аня, когда машина уже плавно катилась по шоссе.
        Феофаний, как всегда, молча согласился. Видно, это уже вошло у него в привычку.

* * *
        —Я ела, — сияющая Анжелика возникла на пороге спальни. Она выглядела словно кошка, вылакавшая в чулане тайком от хозяйки крынку сметаны. Судя по ее заявлению, вид соответствовал произведенному действию.
        —Отлично! — одобрил Александр Петрович. — Ну и как тебе процесс?
        —Пирожки, — глубокомысленно сообщила Анжелика и сочла нужным уточнить: — Восемь штук. С мясом.
        Александр хмыкнул — удивился, но ничего не сказал. Повязал галстук, принялся одевать пиджак. Жена подошла к нему вплотную, легонько притянула к себе и сказала громким шепотом:
        —Ольховский, раздевайся.
        И принялась развязывать галстук.
        —Лик, я на работу тороплюсь, у меня совет директоров, — он чмокнул Лику в щеку, отстранился и принялся опять за галстук. — Вот уж никогда бы не подумал, что пирожки с мясом — такой мощный афродизиак!
        —Ничего, подождут, — заявила Лика и запустила пальчики под пояс мужниных брюк. — В смысле, директора, а не пирожки.
        Стало ясно, что совещание состоится явно позже намеченного времени. Ольховский сдался под Ликиным натиском (правда, он и сопротивлялся не особенно активно), пряча удивление. Их совместные сексуальные игрища хотя бы с минимальным привкусом риска или запретности уже давно канули в прошлое, да и жена много лет назад потеряла пальму первенства в его личном рейтинге «звезд мирового секса». Но сейчас она была такой естественно-страстной, что Александр сам поразился жгучему желанию немедленно набросится на нее, словно изголодавшись от пресных супружеских соитий — как Лика, наверное, набросилась на пирожки после той зеленой дряни, которую она обычно жует…
        Когда они, сытые друг другом, лежали на кровати, а Ольховский поглаживал шелковистую Ликину спинку и лениво думал, что вот сейчас начнет трезвонить секретарша и испуганно выяснять, куда это он запропастился, жена снова вспомнила об утреннем пищевом разврате:
        —Как это вышло? Но уже раз это… Так давай и ты… С тобой…
        Лика с трудом подбирала слова — у нее плохо получалось говорить о том, о чем она думает на самом деле. Но Ольховский понял и уточнил:
        —Ты хочешь сказать, что решила устроить день грехопадений?
        —Точно! — просияла она, и Ольховскому вдруг страшно захотелось погладить ее по голове, как маленькую, и вручить карамельку. Карамельки не было, но порыву погладить жену по голове он поддался. Прижал к себе, поцеловал в ароматный затылок и поднялся с кровати — все-таки пора было одеваться и ехать в офис.
        Александр Петрович чувствовал себя довольным. Жаль, конечно, что жена не стала для него настоящим другом, партнером по жизни, который понимал бы с первого слова все, что ни говори. Всю жизнь он видел перед глазами пример своих родителей, которые всегда оставались друг для друга лучшими собеседниками, оба обладали блестящим умом и чувством юмора, и завидовал им… Поначалу верил, что сможет повторить фантастический успех героя «Моей прекрасной леди», но его, Александра Ольховского, Галатея так и осталась цветочницей-пустышкой.
        Он даже не знал, можно ли на Лику положиться, подставит ли она ему плечо в трудный период — не было повода проверить. Ольховский как-то слишком быстро и легко разбогател и не успел поскитаться с молодой женой по съемным квартирам; обычную «болезнь» начинающих бизнесменов — хронический трудоголизм — он перенес в самой легкой форме… Их миновали трудности, которые обычно сплачивают и делают пару единым целым — по крайней мере, на долгие годы.
        Хотя, с другой стороны, Лика — еще не самый плохой вариант. Гостей принимать умеет, на светских мероприятиях блистает и понимает, когда рот открывать не стоит, нервы ему не мотает, афер за его спиной не проворачивает и с тренерами по теннису, садовниками и чистильщиками бассейнов не спит. А ведь сколько он слышал разных неприглядных историй о женах знакомых небедных мужиков!
        Он выбрал новую рубашку вместо помятой, другой галстук. Уже полностью одевшись, повернулся к Лике:
        —Ну, я поехал.
        Она поднялась, нагая, красивая, подошла и прижалась к нему всем телом, быстро заговорила:
        —Алекс, а давай еще одного ребеночка заведем? Тебе ведь нужен ребенок! Наследник. Сейчас все в моем возрасте рожают, а мужчинам вообще все равно, когда. А если повезет и мальчик будет — вот здорово, правда? Можно кесаре… — она не договорила. Вернее, он не дослышал. Ольховский резко отвернулся и быстро вышел. Закрыл дверь и мысленно поблагодарил себя, что сумел сдержаться и не ударить Анжелику. Не ровен час, прибил бы.
        Глава 7
        —Ты готова, дорогая? Нам уже пора ехать. — Вера Николаевна заглянула в Анину комнату.
        Врач говорил, что Ане нужно сдавать анализы каждую неделю — для наблюдения динамики болезни. Хотя какая уж тут динамика, — горько думала Вера. И все же, наблюдая, как внучка весело крутится перед зеркалом, она молила Бога, чтобы он все-таки позволил динамике быть положительной…
        Прошло уже три недели после выписки из больницы, и теперь врач просил Аню приехать, чтобы обсудить результаты. Она могла бы, конечно, прекрасно съездить в клинику и сама. Но Вера настояла, что ее присутствие необходимо — как минимум, для моральной поддержки.
        —Ой, бабуль, ты просто красавица! — Аня увидела бабушку и окинула ее восхищения взглядом. Вере Николаевне, действительно, никак нельзя было дать больше 50 лет, особенно когда она выходила при полном параде, в одном из своих любимых шанелевских платьев.
        У Веры были дополнительные мотивы для поездки, но она предпочитала о них умалчивать. Ей было немного стыдно, вернее, не немного — стыдно было изрядно. Полагалось думать только об Ане, а ей в голову упорно лезли мысли о Смирнове. Вот удивилась бы Лика, узнав, что ее «мать-старушка» все еще лелеет надежды встретить своего мужчину мечты! Ну и что, что седьмого по счету. И вообще, кто сказал, что мужчина мечты может быть только один? Вот Вера, например, каждый раз, встретившись с «тем самым мужчиной», бросалась в пучину страсти с головой, забывая обо всем на свете… Иногда она выходила за «мечту» замуж, и жила с каждым честно до тех пор, пока любила. А когда любовь уходила из отношений, Вера их разрывала — безжалостно и драматично.
        Возраст Вера не замечала — ни свой, ни чужой, и не понимала, как можно быть старым для того, чтобы чувствовать. Ей ближе был Высоцкий с его вечным и очень правильным — «я люблю, а значит, я живу». Эдит Пиаф, Элизабет Тейлор и Верина двоюродная тетя — вот ее минимальный список женщин, которые не стеснялись страстно любить, когда им уже было далеко за шестьдесят.
        Аню ей было по-прежнему жаль; но не так, как раньше — надрывно и безысходно. Теперь к Вериной жалости добавлялась радость из-за того, что внучка сейчас переживает сильное увлечение, которое буквально на глазах крепнет, растет и оживает, поглощая Аню и затмевая собой даже болезнь…
        —Поехали, Анечка. — Вера Николаевна взяла внучку под руку и они спустились с лестницы, бережно поддерживая друг друга — не просто как родные, а как по-настоящему близкие люди.
        Под кабинетом Максима Леонидовича обнаружилась очередь, оставался единственный свободный стул, на который Вера Николаевна после недолгих препирательств усадила-таки Аню. Сама в ожидании приема начала увлеченно изучать стенды с наглядной агитацией, украшавшие унылые стены. Прочитала рекламу вакцины от гриппа, стенд с призывами соблюдать правила гигиены в период осеннее-зимних эпидемий ОРВИ и заскучала. Остановилась аккурат напротив входа в кабинет. В это время дверь распахнулась, и оттуда стремительной походкой вышел Смирнов. Скользнул взглядом по очереди и внезапно увидел Веру. Она не успела придать себе невозмутимо-равнодушный вид, и Смирнов обнаружил на ее лице радость — столь же неуместную в этой очереди, как и его радость — в ответ:
        —Вера Николаевна! Здравствуйте, — он подошел, взял ее руки в свои и приветливо их пожал — задержал их в ладонях дольше, чем полагалось бы.
        —Здравствуйте, — Вера неловко улыбнулась и освободила руки. Почувствовала, что заливается румянцем, как школьница. — Мы тут с Аней… Вы нас успеете принять?
        —Конечно, конечно, — засуетился Максим Леонидович.
        Очередь, быстро идентифицировав блатных, немедленно отреагировала недовольным ропотом.
        —Знаете что? Вы погуляйте часика полтора, пока я приму остальных больных, в кафетерий на первом этаже можете сходить. — И обратился к очереди: — Скажите, чтобы больше никто не занимал, — с этими словами так же стремительно ушел по коридору.
        Кое-кто ухмыльнулся, но в целом все остались довольны: блатные очередь все-таки не обойдут, хватило совести. Ведь прием у Смирнова всегда длился долго — он никогда не ограничивался парочкой дежурных фраз, терпеливо выслушивал все жалобы и самым тщательным образом объяснял, на каком этапе находится болезнь и что еще можно сделать.
        Вера кивнула в знак согласия и подошла к Ане:
        —Идем?
        —Бабуль, ты иди, а я лучше книжку почитаю, — предложила та и вынула из сумочки небольшой томик.
        —Принести тебе что-то?
        —Нет, спасибо, — Аня поморщилась. Аппетита у нее, как обычно, не было. Вздохнув, Вера Николаевна отправилась в кафетерий, чтобы хоть как-то развлечься. И за углом чуть не столкнулась лоб в лоб со Смирновым, который торопился обратно в кабинет.
        Она неловко отпрянула. Врач поправил очки и сообщил, имея в виду не то их с Аней, не то конкретно Веру Николаевну:
        —Я рад, что вы пришли. У меня хорошие новости. Но все — потом, на приеме, — сказал — и ушел.
        Внезапное сердцебиение удалось унять лишь внизу, в шумном больничном вестибюле. Люди сновали от длинной очереди в регистратуру до гардероба, оставляя мокрые дорожки следов. Грузная уборщица недовольного вида шуровала тряпкой по гранитному полу, приговаривая:
        —И дождь, и грязь — все на мою голову! Когда ж это кончится! А они все несут и несут в больницу!
        Вера Николаевна заглянула в один коридор, в другой — и не обнаружила ни кафетерия, ни кофейного автомата. Оглянулась в поисках информационной поддержки, но других сотрудников больницы, кроме уборщицы, не обнаружила, и подошла к ней.
        —Прошу прощения, не подскажете, где тут у вас можно кофе выпить?
        Женщина распрямилась, смерила Веру взглядом и на удивление приветливо ответила:
        —В подвал нужно спуститься. Сначала тут налево по коридору, а потом — по ступенькам вниз. Но вы лучше через дорогу перейдите — там хорошая кофейня. Уж не больничная… Да вон ее в окно видно, — и неопределенно махнула рукой в сторону выхода.
        Вера поблагодарила и посмотрела в широкое окно — действительно, на другой стороне улицы виднелась симпатичная вывеска сетевой «Кофемании». Ну что ж, время у нее есть, можно сходить. Взяла в гардеробе пальто и вышла на улицу.
        В уютном зале было тепло, вкусно пахло ванилью и шоколадом. Вера присела за маленький, словно игрушечный, столик у окна и заказала капучино. В ожидании кофе позвонила внучке:
        —Анечка, рядом с больницей есть «Кофемания», может, выйдешь? Тут так хорошо…
        Но Аня отказалась:
        —Спасибо, бабуль, я, действительно, лучше посижу. Ты там недолго, очередь начала двигаться резвее — Максим Леонидович выходил, сказал, что уже через часик нас примет.
        —Хорошо, дорогая. Не скучай!
        Вера отложила трубку и задумчиво помешала ложечкой в чашке, которую официант только что поставил на столик. Надо же — очередь резво движется! Неужели Смирнов манкировал служебными обязанностями, чтобы принять их поскорее? Они, конечно же, могли запросто пройти без очереди. Могли бы. Но только не Вера Николаевна! Она себе никогда не позволяла пользоваться любыми привилегиями. Может, дело в ее врожденной интеллигентности. А, может, в глубине души она просто не хотела навлекать на себя негативную энергетику очереди раковых больных.
        В любом случае, нужно было поторапливаться. Она обвела глазами зал — и внезапно увидела Сергея. Он сидел в противоположном конце зала, тоже напротив окна и тоже один. Пил свой чай и неотрывно смотрел на дорогу. Что он здесь делает? Вера набросила пальто на плечи, взяла свою чашку, сумку и медленно двинулась к Сергею. Он заметил ее, только когда она присела на соседний стул.
        —Вера Николаевна? — у Сергея от изумления округлились глаза. — Как вы меня нашли?
        —Здравствуй, Сережа, — она для начала отхлебнула уже остывший кофе и поморщилась. — Терпеть не могу холодный капучино. А я тебя и не искала. Случайно увидела. Как дела? Просто чайку зашел попить? — равнодушно поинтересовалась.
        Сергей нехотя признался:
        —Нет, не просто… Аня сказала, что идет в поликлинику сегодня после пар. Ну, я, конечно, понял, какая «поликлиника». И подъехал, чтобы… быть рядом. Как анализы? — спросил с надеждой в голосе. А Вера подумала: интересно, какие результаты его больше обрадуют: хорошие или плохие? Может, он с нетерпением плохих ждет, чтобы поскорее с этим тягостным делом распрощаться, забрать свои денежки и умыть руки?
        Вздохнула, пытаясь загнать гнетущее недоверие поглубже, и ответила:
        —Еще ничего не ясно, мы у врача пока что не были. Да мне и пора уже, собственно. Рада была повидаться, — церемонно произнесла, поднимаясь. Сергей вскочил, подал пальто. Сказал только:
        —До свидания. Надеюсь, все будет хорошо.
        Правду ли сказал? Неизвестно.
        Очередь, действительно, продвинулась весьма основательно — Вера показалась в коридоре, когда в кабинет зашел последний пациент, худощавый мужчина средних лет. На опустевших сиденьях оставалась лишь склонившаяся над книжкой Аня.
        Наконец, дошла их очередь.
        —Аня, главный вопрос: как ты себя чувствуешь? — сразу спросил Смирнов, внимательно глядя на свою пациентку.
        Она сидела на кушетке напротив врача, и, казалось, не ожидала этого простого вопроса.
        —Я… не знаю, — виновато улыбнулась. — Кажется, что могу все — но начинаю что-то делать и очень быстро устаю. Если объективно, то не хуже и не лучше, чем месяц назад.
        —В том и дело! — возбужденно заговорил Максим Леонидович. — Для нас это хороший знак. В смысле, что не хуже. Результаты нового обследования показывают, что ситуация стабильна. Сейчас я тебя осмотрю, и мы немного скорректируем терапию.
        Вера Николаевна наблюдала за ними, и постоянно повторяла про себя лишь одну импровизированную молитву: «Господи, помоги ей, господи, только бы не хуже…»
        Наконец, Смирнов принялся быстро писать в карточке, попутно объясняя:
        —Мы добавим новое лекарство — начнем вводить постепенно, посмотрим, как Анин организм его воспримет. Нужно полежать в больнице несколько дней. Надеюсь, все пройдет хорошо. Ты согласна, Аня?
        —Я, Максим Леонидович, на все согласна. Мне лишь бы еще немного времени… Как раз сейчас мне так нужно время!
        Обсудив детали, они уже собирались уходить, и Смирнов поднялся проводить женщин. Уловил момент и обратился к Вере:
        —Вера Николаевна, мне бы хотелось еще с вами кое-что обсудить… По поводу Ани… Я Вам позвоню?
        Вера обернулась — и решила рискнуть:
        —Может, сразу договоримся о встрече? Например, сегодня в семь в «Охотнике», это новый ресторан на окружной? Мне так удобнее всего, — призналась.
        Смирнов просиял:
        —Замечательно! Я за вами заеду?
        —Да нет, я дольше буду объяснять, как к нам добраться. Встретимся уже в ресторане.
        За ними закрылась дверь, но врач все еще стоял возле порога. Кажется, его только что пригласила на свидание удивительная женщина. И это была не новая хирургическая медсестра Женя, стройная прелестница тридцати двух лет, уже вторую неделю активно строившая Смирнову глазки.

* * *
        —Ой, девчонки, как жалко-то ее, — печально подперев щеку рукой, протяжно говорила Настя.
        —Да. Она совсем одна, — соглашалась Оля, потягивая кофе.
        —Знаете, это правда: богачам всегда одиноко. Их никто не любит, потому что все завидуют, — уверенно резюмировала Тамара.
        —Богатство богатством, но я слышала, что у нее какая-то страшная болезнь, чуть ли не рак, и уже ничего нельзя сделать, — сообщила Оля.
        —Жалко как, — повторила Настя.
        На том и порешили. Аню нужно жалеть. А если жалеешь, то места для зависти уже вроде как не остается. Подружкам сразу стало как-то легче жить, день перестал быть мрачным, студенческое кафе показалось вполне приличным, и обсуждать несметные богатства семьи Ольховских в этот раз стало как-то неуместно. Поэтому, когда в двери кафетерия показалась Аня, девушки, словно сговорившись, начали махать ей руками, подзывая к их столику. Приятельниц просто распирало от собственного благородства, когда Аня радостно улыбнулась им:
        —Привет! Рада вас видеть!
        —Мы тоже, — согласились те, великодушно разрешая ей разбавить предполагаемое тоскливое одиночество общением с однокурсницами.
        Они заговорили о магазинных скидках, которые ожидаются уже через пару недель — традиция распродаж радовала модниц. Обсудили новую машину Генки Кириенкова, и позлорадствовали, что он уехал на ней после занятий один — предмет его воздыханий, ветреная красавица Ленка Фролова, на «Рено» щуплого Кириенкова не покусилась. Не тот калибр, пришли к выводу девушки.
        Аня слушала их, где-то рассеянно поддакивала (для поддержания разговора), и прекрасно понимала природу их приветливости. Раньше однокурсники держались с ней отстраненно — им, наверное, казалось, что она «не захочет с ними знаться». Конечно, слухи о ее болезни уже просочились, и это словно уравняло Аню с другими. Смешные — наверное, начали ее жалеть. Она вдруг произнесла нарочито равнодушным тоном:
        —Девушки, меня не будет несколько дней, дадите потом лекции переписать?
        —Конечно! — в один голос заверили, понимающе кивая.
        Аню этот спектакль начал злить. И тогда она сказала:
        —Вы, наверное, думаете, что я чуть ли не смертельно больна? Не представляю, кому пришла в голову такая чушь. Разве вы не видите, что я совершенно здорова? Просто захотелось слетать на Тенерифе, понежиться под солнышком перед началом здешней осенней слякоти! Ну пока, мне нужно еще в деканат зайти. До встречи!
        И ушла, гордо подняв голову. Веселая атмосфера за столиком словно сдулась, как воздушный шарик. А ведь какое было отличное настроение. Вот зараза, взяла и испортила!

* * *
        Ольховский вошел в дом и направился прямиком в кабинет. После Ликиного выступления насчет «второго ребеночка» он избегал встреч с женой. Обходился дежурными любезностями, общими фразами за обедом — словом, вел себя с ней, как с соседкой по коммунальной квартире, учтиво и отстраненно. Правда, в коммунальных квартирах Александр Петрович отродясь не живал, но предполагал, что именно так он относился бы к своим соседям.
        Лика из-за этого страдала. Она не понимала, почему муж так холоден. Поделиться страданиями ей было не с кем; собиралась было подкатить к маме и пожаловаться на отстраненность Ольховского, да передумала: мать, как обычно, примет его сторону.
        Может, он решил, что Лика совсем не думает об Ане? Но ведь это же неправда! Думает, еще и как. Но с недавних пор она перестала скрывать свои мысли — и, кажется, вышло еще хуже. Ну, хочет она еще одного ребенка, и что с того?
        На самом деле она хотела его давно, просто случая не было сообщить об этом Алексу. Правда, хотела она не столько заполучить маленькое орущее создание, сколько снова сблизится с мужем — хотя бы на почве общей заботы о потомстве. Аня выросла, и Лика чувствовала себя совершенно неприкаянной: ей казалось, что больше не нужна этой семье. Они никогда не были подругами с дочерью, а с мужем были разве что хорошими любовниками — когда-то. И еще «красивой парой» — до сих пор.
        Он постепенно становился все более далеким и чужим. Теперь ей хотелось вернуть Алекса себе.

* * *
        Сергей собирался на свидание. До сих пор не мог привыкнуть к новым шмоткам, и радовался им, при этом мучительно стесняясь своего какого-то совсем не мужского восторга. Не то чтобы он вдруг заделался заправским модником и стремился попасть на метросексуальный шопинг. Ему и той одежды, которую они купили еще в сентябре с Верой Николаевной, было слишком много. Но ему нравились новые, качественные вещи — тело их любило и чувствовало себя уютно и празднично в этих одеждах.
        Полюбовавшись на себя в зеркало, Сергей в нерешительности застыл возле стола. Открыл нижний ящик, в котором лежала нетронутая пачка денег «для организации свиданий». Он так до сих пор и не притронулся к ним. Это казалось ему не просто унизительным — уж унижение он как-то бы снес, учитывая обстоятельства. Но Сергею казалось, что если он возьмет деньги Ольховского, чтобы ухаживать за Аней, то оскорбит ее. Ну и пусть она об этом не знает, все равно рука не поднималась эти деньги взять. Сергей как сунул пачку долларов в стол, к этому жуткому договору, о котором ему хотелось забыть, так и оставил их лежать. После недолгих раздумий, увенчавшихся твердым решением, тогда он взял из серванта другую пачку — две тысячи долларов, заработанных Серегой лично, которые ему удалось скопить на долгожданный отдых.
        Он не знал, какими именно словами сообщит матери и Кате, что и в наступающем году поездка на Средиземное море им не светит. Уже ведь и документы на загранпаспорта подали… Катька мечтала о Кипре. Кто-то из ее одноклассников ездит на Кипр каждый год — у их родственников там вилла. «Что-то вроде дачи», — объясняла Катя своим родным, не умея скрыть детскую зависть. В ее воображении эта страна представлялась настоящим раем на земле, цветущим островом среди лазурного ласкового моря.
        Одним движением, доставая деньги из картонной коробки, Сергей лишил сестру возможности на этом острове побывать. Но был уверен, что поступает правильно. Ничего, у Катьки впереди — целая жизнь, попадет и на Кипр, и в Париж, и куда захочет. Он еще заработает — потом. А у Ани не будет уже ничего — кроме Сергея. И, может, у него больше ничего не будет тоже…
        Большая часть «морских» денег растаяла за два месяца. Он дарил Ане подарки — с такой радостью, как не дарил никому ничего и никогда. Все-таки дарил цветы — Сергей не мог понять, как это не дарить цветы девушке! Придумал, что можно покупать их в горшочках, и у Ани в комнате уже выстроилась целая оранжерея из орхидей и гардений, были даже иерусалимская вишня и комнатный кипарис. Эти цветы Ане нравились, и она радовалась им не меньше, чем другим его подаркам. Девушку мало чем можно было поразить; Сергей это понимал и выбирал подарки, которые ее все-таки удивляли и трогали. Однажды принес ей красивую коробку и торжественно вручил:
        —Спорим, никогда не угадаешь, что здесь?
        Аня взяла в руки подозрительно легкую квадратную упаковку, легонько встряхнула — никакого движения.
        —Теплый воздух Крыма? Первые снежинки?
        Сергей засмеялся:
        —Первое — ближе к истине… Это — то, что тебя согреет!
        Аня очень мерзла, и с наступлением холодов они забросили свои прогулки по городу. И когда он увидел в витрине небольшого магазинчика настоящую оренбургскую шаль, решил, что непременно должен ее для Ани купить! Конечно, гулять по улицам она в ней не будет. Но он тут же представил, как девушка укрывает плечи шалью в своем доме, садится в кресло с книжкой и большой чашкой чая, и ей тепло-тепло — и от тонкой шерсти, и от мысли, что Сергей думает о ней с любовью и заботой…
        —Открой, — предложил Сергей.
        Аня распаковала подарок. Сначала удивилась. Потом достала платок, опустила в него лицо и даже замурлыкала от удовольствия:
        —Как здорово!
        —Ты же мерзнешь, — сказал Сергей. — Теперь тебе не будет холодно — по крайней мере, дома!
        Аня забыла и про климат-контроль в своем особняке, и про полы с подогревом. Она думала лишь о том, что вот стоит рядом человек, который хочет, чтобы ей было тепло. И хорошо, и комфортно… Он появился, словно волшебник, взял ее сердце в руки и согревает его своим легким дыханием, и именно это дарит ей жизнь, и наполняет ее особым смыслом…
        Сергей опустился в кресло и уставился невидящим взглядом на пачку купюр «от Ольховского». Теперь придется их тратить. Эта сделка, казавшаяся поначалу странным, извращенным, но все-таки невероятно удачным решением семейных проблем, перестала быть сделкой. В сердце словно кто-то постепенно вбивал и вбивал гвоздь, и вот теперь вбил его окончательно. Его больше не волновал Вадим. Мало того — объявись брат сейчас и предложи снова заложить квартиру, согласился бы, а там будь что будет. Сергей истово, до боли, желал лишь одного — чтобы Аня не умирала. Аня. Девушка, которую он… любит? Он любит…
        Два месяца прошло с тех пор, как он увидел ее впервые в осеннем парке. Он был счастлив и старался не думать о том, что могло случиться со дня на день: однажды она упадет без сознания ему на руки, сердце его зайдется от ужаса, и он заметается в поисках помощи. Он отвезет ее в больницу, и потом она больше не выйдет оттуда.
        Ему стало страшно. Сергей зажмурился, усилием воли заставил себя прогнать мучительные мысли и вышел из квартиры. Его ждала Аня, и он не мог, не имел права показать ей, что знает, когда закончится их любовь и ее жизнь.

* * *
        Аня заговорщицки зашептала:
        —Угадай, куда мы сегодня отправимся?
        —В Париж?
        —Нет, — Аня засмеялась. — На каток!
        Правда, Серега ее энтузиазм не разделил: ему совершенно не хотелось туда ехать. Во-первых, он ни разу в жизни на коньках не стоял, и Сергея немедленно бросило в холодный пот от мысли, что Аня увидит его неуклюжие попытки проехаться по льду. Во-вторых, его уже начинало серьезно беспокоить Анино стремление к активному отдыху, она выглядела слабой и хрупкой, хотя изо всех сил старалась скрывать усталость. Но что он мог сделать? Отказаться значило или признать, что он в курсе ее болезни, или выглядеть в ее глазах ленивым «овощем». Ни первого, ни второго допускать было нельзя, и он попытался изобразить радость.
        Они отправились в большой развлекательный центр, расположенный недалеко от Серегиного дома. Он нервничал, но взял себя в руки, даже первым зашнуровал ботинки и помог Ане. У нее были такие тонкие щиколотки, что Сергею стало страшно: а ну как сломаются на неудачном повороте!
        Аня легко выпорхнула на лед, а Сергей, стараясь не терять достоинства, медленно пробирался вдоль парапета. Аня взяла его за руку и предложила:
        —Давай, буду тебя учить кататься!
        —Нет! — в панике заорал он. Серега моментально взмок от одной мысли, что грохнется прямо на Аню и тут же раздавит своей тушей ее хрупкое тельце.
        —Ты иди, катайся себе, — предложил, успокаиваясь. И вдруг увидел сестру: она наяривала круги вместе с одноклассницей Дашкой, постепенно приближаясь к Сергею, и, наконец, сама заметила брата и подкатила к нему.
        —Катька! Ты что здесь делаешь?
        —Я хотела задать тебе тот же вопрос, — Катя говорила с братом, но неотрывно смотрела на Аню.
        —Привет, меня зовут Аня, — девушка решила наконец-то разрулить ситуацию.
        Сергей спохватился:
        —Аня, познакомься: это моя сестра Катя, — и сделал за Аниной спиной большие страшные глаза сестре: мол, молчи и быстренько дуй отсюда.
        Но коварная девчонка даже не думала уходить. Она сделала круг по стадиону, потом лихо подъехала к Ане и предложила:
        —Прокатимся?
        —Нет! — в ужасе закричал Сергей. Не дай бог, Катька еще проболтается о чем-нибудь. Но девушки расценили его возглас, как крик о помощи, и милостиво решили остаться рядом с начинающим конькобежцем.
        —Серый, ты же не тяжелобольной, чтобы мы находились при тебе неотлучно, — резонно заметила Катя и надулась. Ей явно понравилась Серегина подружка, и жутко хотелось выведать у нее все подробности их «сногсшибательного романа», как пишут в книжках. В том, что у любимого брата и этой девушки именно «сногсшибательный роман», Катя нисколечки не сомневалась, и она тут же представила себя на их свадьбе — в роли подружки невесты. В одиннадцать лет уже, наверное, можно!
        Но Аня смущенно улыбнулась:
        —Катюш, извини, я останусь с Сережей. Ему совсем грустно одному.
        Катя разочарованно уехала, а Аня прислонилась к бортику. Только теперь Сергей обратил внимание на капельки пота у нее на лбу и нездоровый румянец. Наверное, этот круг дался Ане слишком тяжело. Все же до чего кстати он оказался новичком на льду!
        —Аня, давай пойдем в кафе, я вроде уже накатался, — нервно хохотнул он, и Аня, к его радости, облегченно согласилась.
        Он, кажется, понимал, что происходит с девушкой. Ей хотелось жить так, как она жила всегда — активно и весело, но это давалось с большим трудом. И все же не дать себе шанса попробовать она не могла.

* * *
        Вера спешила домой. Должен был приехать Смирнов, и она хотела приготовить каре ягненка — знала, что ни один мужчина не сможет перед ним устоять! Хотя фраза о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, считала полнейшей глупостью. Путь через желудок лежит исключительно к двенадцатиперстной кишке, но та женщина, которая с уважением относится ко всем важным для мужчины органам, имеет больше шансов, чем та, которая их игнорирует. Правда, о «путях» сейчас ей думалось меньше всего — просто хотелось доставить Максиму удовольствие, побаловать его…
        Тогда, едва встретившись со Смирновым в ресторане и присев за столик, Вера, стараясь скрыть волнение, произнесла заранее заготовленный текст:
        —Максим, вы мне очень нравитесь. Но впереди намного меньше времени, чем сорок лет назад. Давайте не будем его тратить зря…
        Он вдруг растерялся, снял очки — и открылись совершенно беззащитные глаза:
        —Вы считаете, что нам не стоит…
        —Да нет же, напротив, стоит! — рассмеялась она. — Но я предлагаю немедленно поехать ко мне. Или к вам.
        Но потом передумала — боже мой, он ведь голодный! — и внесла поправку:
        —То есть, сразу после ужина.
        Они поехали к Смирнову. У него оказалась небольшая двухкомнатная квартира в центре, с видом на большую площадь. Вопреки Вериным предположениям, жилье холостяка совсем не походило ни на запущенную берлогу, ни на альков Казановы: никаких картин с наядами и нимфами, огромной кровати и кушеток в спальне. Чистая квартира одинокого мужчины с современным ремонтом. Только на комоде возле кровати — несколько фотографий: молодой Смирнов, улыбающаяся женщина и мальчик лет десяти.
        —Ты разведен? — спросила Вера уже потом, когда они, тихие, лежали в его кровати. Вопрос, конечно, явно опоздал — об этом говорят обычно раньше, но Вера подумала — лучше позже, чем никогда. А вдруг у него жена, и она прямо сейчас вернется из командировки? Живо представив себе эту сцену, она хихикнула.
        —Нет, — нехотя проговорил Смирнов и замолчал.
        —Значит, женат? — Вера удивилась и даже приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо.
        —Моя жена умерла десять лет назад от рака. Мы вместе работали. Она была отличным хирургом… А сын уже взрослый, живет отдельно. У меня даже внук есть, ему уже два года.
        Видно было, что Максиму не слишком хотелось рассказывать в тот момент о своей семье. А Вере не хотелось больше ничего слышать. Наверное, у них была большая любовь — вот почему он до сих пор один. Нет, наверняка, были какие-то женщины — он ведь не монах, но сердце его не было свободным. Оно было просто пустым.
        Прошло недели три, прежде чем Максим стал более свободно говорить о прошлом. Они встречались не слишком часто — у обоих были свои дела, но каждое свидание Вера стремилась превратить в небольшое событие. В сущности, так оно и было. Сейчас, колдуя на кухне, она думала о том, что впервые в жизни кулинарные подвиги совершает не после завершения отношений, а в начале их. Раньше она в «романтичном периоде» предпочитала рестораны. Теперь хотелось готовить еду мужчине своими руками, сдабривая каждое блюдо щедрыми порциями любви…
        Все было уже готово, когда приехал Смирнов. Вера взяла его пальто, он наклонился поцеловать ее. И она заметила, что он очень волнуется. Прямо в прихожей взял ее руки, прижал к своей груди и сказал:
        —Верочка, я боюсь ошибиться, нужно будет все еще проверить, и не один раз…
        Она отстранилась испуганно. Это должно было произойти, Вера знала — все они знали! И время, отпущенное болезнью, уже истекало. Но услышать приговор сейчас не было сил.
        —Молчи. Пожалуйста, ничего не говори. Дай мне… пять минут.
        Опустив плечи, она пошла на кухню, совсем по-старушечьи шаркая ногами. Какая разница, что Максим сейчас смотрит ей вслед. «Тридцатилетняя девушка со спины», как он любил над ней подшучивать, умерла. Осталась лишь разбитая горем пожилая женщина.
        —Вера, Вера, ведь ты еще не знаешь ничего! — Максим Леонидович быстро догнал ее, взял за плечи и повернул к себе.
        —Улуч-шение, — проговорил, запинаясь. — Последние анализы показали улучшение. Понимаешь?
        Вера не понимала. Она еще некоторое время смотрела затуманенными глазами на Максима. А потом упала ему на грудь и судорожно всхлипнула.
        Глава 8
        Вера перебирала плечики с блузками унылого грязно-бежевого цвета. Интересно, почему «осеннее-зимние коллекции» всегда таких мрачных цветов? Она, конечно, вряд ли бы надела ярко-розовую кофточку или брючки цвета свежей травы, но молодежь, конечно, носила бы. Вот Аня тоже морщится — ей явно не по вкусу мрачная гамма! Они в магазине уже полчаса, но так ничего из обновок и не выбрали — ни одна, ни другая. Наконец, Вера выдернула из скучного ряда синий свитерок и, торжествующе предъявив находку внучке, отправилась в примерочную.
        Свитер сидел хорошо, но Веру терзали смутные сомненья: что-то было не так. Снаружи раздался Анин голос:
        —Бабуль, ты готова? Покажись!
        Вера отодвинула занавеску и предстала перед Аней.
        —По-моему, у тебя что-то похожее есть… — задумчиво произнесла Аня.
        —Вот в чем дело! А я все думаю, где подвох. Есть похожий, и не один, кстати…
        —Снимай тогда ненужную тряпицу и идем кофе пить! Надоел мне уже этот шопинг.
        Они зашли в одну из многочисленных кофеен на верхнем этаже торгового центра, втиснутую в живописное пространство между раздевалкой катка, тиром, несколькими искусственными пальмами в огромных бочках и панорамным окном, выходящем на ряд одинаковых многоэтажек.
        —Мне кажется, я всю жизнь покупаю один и тот же свитер, — пожаловалась Вера Николаевна внучке, насыпая сахар в чашку.
        —Ты это… в широком смысле, да? — осторожно спросила Аня. Ей казалось, что несостоявшаяся покупка вовсе не стоит не то что душевных страданий, но и минимальных переживаний.
        —И в узком, и в широком… — Веру потянуло на философию. — Люди удивительно консервативны в своих пристрастиях! Я уже не говорю о том, что женщины выбирают всю жизнь одного и того же мужчину, а мужчины, соответственно, одну и ту же женщину. Ну, не буквально, конечно. В смысле — похожих. И наступают на грабли снова и снова…
        —А Максим Леонидович — тоже тот самый мужчина?
        —Еще не знаю. Но, думаю, да. — Вера виновато улыбнулась. Оказывается, Аня все заметила, а она-то думала, наивная, что держит свой роман в тайне!
        —Да ладно, вы так друг на друга смотрите, что все сразу становится понятно! — Аня засмеялась и отпила кофе. Прислушалась к себе. Кофе ей нравился. И еще нравился чизкейк; возможно, не самый вкусный в мире, но примечательный уже тем, что вызывал у нее аппетит. Аппетит — какое забытое слово! Она ела незамысловатый десерт посреди шумного торгового центра, смотрела в окно на мрачное холодное небо и на многоэтажки-близнецы, и чувствовала, как наполняется счастьем — до самой макушки, до кончиков волос…
        Позавчера бабушка примчалась домой, словно на пожар, влетела к ней в комнату и чуть не задушила в объятиях. Аня как раз сидела в кресле, с книгой, набросив свою оренбургскую шаль — живое воплощение Серегиных фантазий. Или грез о счастливой старости. Она сидела, как довольная сегодняшним днем восьмидесятилетняя старушка, и ее бабушка вбежала в комнату и обняла ее, свою двадцатитрехлетнюю внучку-старушку!
        —Что стряслось? Мы горим? — пыталась быть рассудительной Аня.
        —Аня, мы должны поехать в больницу к Максиму Леонидовичу, чтобы сделать повторные анализы, срочно!
        —Что, уже? — Аня испугалась. Она не думала, что все произойдет так быстро! — Сейчас вечер. Давай завтра утром? Все равно ведь уже ничего не изменится, — бесцветным голосом произнесла, укутавшись в шаль плотнее. Теперь ей действительно стало холодно.
        Вера Николаевна волновалась. Она присела на ручку кресла, обняла Аню и тихонько погладила ее по голове.
        —Ты, главное, не волнуйся… Просто Максим сказал… то есть Максим Леонидович…что у тебя вроде как наблюдается улучшение. Мы пока не хотим никого обнадеживать — ни тебя, ни родителей… Надо все перепроверить.
        Именно по этим «мы», «Максим» Аня все и поняла про бабушку и своего врача. Порадовалась за них. И начала об этом думать, потому что думать о том, что она может и не умереть через месяц, Аня боялась.
        —Хорошо. Только завтра. Договорились? — посмотрела на Веру так доверчиво, как в детстве.
        —Ладно, как скажешь.
        —У нас первая пара легкая, могу прогулять.
        —Хорошо, — согласилась Вера.
        —И родителям пока что ничего не скажем.
        Вера снова повторила слово, которое уже звучало в этот день, как мантра:
        —Хорошо. Хорошо, дорогая моя, все будет хорошо!
        Они сдали анализы сегодня утром, и, ожидая результатов, отправились в ближайший торговый центр за обновками. Аня решила вообще не ездить сегодня на занятия — все равно будет думать только о будущем: каким оно будет, если окажется, что судьба отмерила ей еще немного времени?
        Вера Николаевна наблюдала, как исчезает с внучкиной тарелки чизкейк, как Аня улыбается, как делает вкусные глотки кофе — и, когда позвонил Максим Леонидович и сказал: «Вера. Все подтвердилось. Анализы, несомненно, лучше! Давайте бегом ко мне!», Вера даже не удивилась. Так и должно было быть. Они выиграли у болезни первый раунд.

* * *
        —Конечно, конечно, это ведь логично! — возбужденно приговаривал Ольховский, расхаживая по кабинету. — Мы ведь видели, что девочка продолжает… вести прежний образ жизни.
        Дальше говорить было трудно, но он все-таки произнес:
        —Насколько я понимаю, когда дела становятся совсем плохи, это сразу же проявляется. Но Аня выглядела как обычно!
        В кабинете собралась вся небольшая семья, чтобы обсудить грандиозные новости. Никто до конца не верил, что болезнь отступает; все то молчали, то начинали говорить наперебой, стараясь убедить самих себя в том, что это — правда. Одна Аня, казалось, была безучастной, смотрела в окно, время от времени улыбаясь своим мыслям. Для нее была одна правда: в глубине души она всегда знала, что так и будет. Судьба не могла забрать ее у Сергея — теперь, когда они встретились, и когда стало понятно, что жизнь без любви — всего лишь имитация жизни.
        —Аня, ты слышишь меня? — отец стоял рядом с креслом, в котором она сидела.
        Аня виновато подняла глаза и честно призналась:
        —Не-а. Не слышу. Извини.
        Ольховский взял ее за руку и присел на широкий подлокотник.
        —Я говорил, что тебе нужно сейчас особенно поберечь себя. Никаких стрессов и нагрузок.
        —Да, папа, я знаю — Максим Леонидович вчера говорил то же самое, — пожала плечами Аня.
        —Папа хочет сказать, что никаких стрессов — это значит, избегать сильных эмоций вообще, и положительных в том числе, — попыталась растолковать дочери Анжелика. Ольховский скользнул по ней равнодушным взглядом, под которым та съежилась, словно под прицелом. Закончила почти шепотом: — Любовь-морковь всякая там…
        Александр Петрович вздохнул. Лика, наверное, все правильно растолковала. Теперь, когда появилась надежда, сомнительный водитель должен отойти в сторону — ему совершенно нет места в будущем их семьи. Правда, нужно как-то… деликатно это делать. Тем более, что Аня пока не поставила семью в известность об их отношениях с Сергеем, и нужно молчать, чтобы себя как-то не выдать! Вдруг заметив, как напряглась Аня, высвободила свою ладонь из отцовских рук, Ольховский тут же пошел на попятный:
        —Дочь, ты нас неправильно поняла… Мы совсем не против твоих встреч с молодыми людьми… — он обернулся в поисках поддержки.
        Вера Николаевна одобрительно закивала, а Лика обиженно поджала губы.
        —Это хорошо, что не против, — сказала Аня, поднимаясь. — Потому что я все равно буду встречаться, даже если вы мне запретите. Я, кстати, действительно встречаюсь с одним прекрасным парнем. Возможно, даже познакомлю вас с ним, хотя сомневаюсь, что он придется ко двору. Но мне это безразлично, потому что, кажется, я люблю его.
        Этого стоило ожидать! Конечно, девочка влюбилась. Да они ведь сами этого хотели! Теща устроила спектакль, тоже, нашелся режиссер человеческих жизней! Почему-то об этом Ольховский подумал с внезапным гневом: раньше Вера Николаевна подобных чувств в нем никогда не вызывала.
        —Мы, наверное, уже все обсудили, — медленно проговорила Аня. — Я устала, пойду к себе.
        Она ушла, оставив родных справляться с новой неожиданной проблемой без нее. Да и откуда ей было знать, что Сергей из спасателя вдруг превратился в проблему?

* * *
        Осень сдалась; она больше не боролась за свою привлекательность и просто махнула на все усилия рукой. Прохожие уже не растягивали удовольствие от маршрута «дом-метро», наслаждаясь созерцанием зрелой роскошной осенней красоты. Они теперь торопились, не останавливаясь взглядом на стремительно стареющей осени, как не замечают и утомленной невзрачной стареющей женщины, встретившийся на пути. Случайно поднявшим на бегу взгляд открывалось хмурое, нездоровое городское небо, испещренное морщинами черных мокрых веток.
        Налетел ветер, и заморосил печальный декабрьский дождь. Сергей включил дворники, убавил скорость и остановился перед светофором. Вот погодка! Но что поделаешь — зима пришла; удивительно, что еще снега нет. А, может, и плохо — Аня говорила, что любит снег. Не то чтобы она была заядлой лыжницей или любительницей играть в снежки и лепить снеговиков. Свою симпатию к не любимому большинством людей холодному времени года объясняла, как всегда, необычно:
        —Зима располагает к размышлениям больше, чем любое другое время года. Когда я вижу, как за окном идет снег, — тогда рождаются самые дерзкие мечты и строятся самые невероятные планы. Зима — время для того, чтобы думать… Ну и, конечно, ждать весну!
        Сергей соглашался с тем, что ожидание может быть даже более волнующим и прекрасным, чем само событие. Но вот необходимость ждать, когда закончатся Анины пары, он бы никак не назвал ни прекрасной, ни волнующей. Куда больше Сергей любил, когда Аня выходила из университетского здания, осматривалась вокруг и, заметив его, словно наполнялась золотым светом. Улыбалась, поднимала руку — вот и я! — и шла ему навстречу.
        Сегодня она задерживалась после каких-то дополнительных занятий, и начинало темнеть. Сергей ненавидел это время года даже не из-за дождей, ветра и наступающих холодов: больше всего его удручало наступление вечера сразу после обеда.
        Но Аню он увидел сразу. Она стояла под ярким зонтиком, в светлом пальтишке и практически одна на крыльце корпуса. Причем одета была явно не по погоде: ветер рвал полы ее коротенького пальто, и по тому, как Аня переминалась с ноги на ногу в сапожках на высоких тонких каблуках, Сергей понял, что она страшно замерзла и стоит уже долго. Он подошел к ней, взял за руку и быстро повел к машине, на ходу отчитывая, как ребенка:
        —Анютка, ну что ты так оделась! Декабрь на дворе, вот-вот морозы ударят, а ты — в чулках и короткой тряпице! Не дай бог простудиться… Почему не позвонила, что раньше освободилась?
        —И что бы ты сделал? Пересел на вертолет? — резонно заметила она.
        Открыл дверь, бережно усадил Аню на переднее сиденье. Сел сам, завел мотор и включил кондиционер на максимальный нагрев. Аня положила сложенный зонт на пол и спрятала озябшие руки в рукава пальто. Возразить было нечего — просто хотелось выглядеть не пацанкой в куртке и джинсах, а женственной, нежной, беззащитной… У нее, похоже, получилось с блеском воплотить последний пункт плана. Хотя, конечно, никакого плана и не было: она одевалась, как всегда — «под настроение». А настроение у нее было именно такое — женственное и нежное.
        Сергей осторожно потянул рукав ее плаща и освободил Анины руки. Взял их в свои ладони и начал тепло и щекотно дышать, стараясь согреть ее тонкие пальцы.
        —Это не пальцы, — проворчал он, на миг прервав свое занятие. — Это сосульки! Такие холодные.
        И продолжил старательно согревать ее руки. Ане стало вдруг жарко-жарко, кровь прилила к щекам, но убирать свои ладони из Сережиных она не стала бы ни за что на свете.
        Сергей опомнился первым. Усилием воли оторвался от Ани, потому что ему хотелось уже не согревать ее, а практически наоборот — раздевать. Все-таки не удержался: поцеловал мизинчик. Аня вздрогнула и подняла на него влажные глаза:
        —Куда поедем?
        —Может, в бар? Глинтвейн сейчас — самое правильное решение, — ответил он хрипло. Выпить не помешает. Как быть в таком случае с машиной, он как-то не подумал.
        —Давай в бар, — легко согласилась Аня.
        Они немного попетляли по узким улочкам старого центра, немного постояли в тянучке на светофоре — куда ж без тянучек в современном мегаполисе! — и застряли намертво возле поворота на Григорьевскую. Сергей приоткрыл дверцу, высунулся из машины и увидел причину бедствия: троллейбус прочно застрял на перекрестке, его водитель пытался водрузить на место провода, из ближайших к нему машин слышалось бибиканье и нелестные комментарии водителей в адрес троллейбусного кормчего. Серега водилу пожалел и хотел было отправиться на помощь, но тут увидел подъезжающую с другой стороны аварийку и сел на место.
        Дождь усилился, и Сергей включил дворники на полную мощность. По радио передавали что-то особенно романтичное. Он взял Анину ладонь в свою, так они и доехали медленно до бара — машину вел одной рукой, пользуясь второй лишь в крайнем случае — чтобы переключить передачу.

«Капуцин», бар в средневековом стиле, куда Сергей привез Аню, располагался в уютном подвальчике и отличался тем, что был первым пристойным заведением, в котором Сергей побывал — ходил туда отмечать день рождения одного из друзей.
        Еще здесь по вечерам играл джаз-бенд, и хотя вечер еще не начался — было около четырех часов пополудни — музыканты уже раскладывали инструменты, и Аня с Сергеем расположились поближе к небольшой сцене.
        Они заказали глинтвейн. В подвале было сумрачно, но это был не холодный, мрачный сумрак, а теплые, многообещающие сумерки. В углу потрескивал настоящий камин, и когда тихонько запела флейта, настроение у Сергея стало вообще праздничным. Их заказ принесли очень быстро; официантка улыбнулась понимающе — уж она-то научилась за несколько лет работы узнавать влюбленных и счастливых! Сергей поднял глаза на Аню: она смотрела на него, не отрываясь, очень серьезно, словно хотела ему сказать что-то очень-очень важное, то, что изменит его жизнь навсегда. Его сердце перевернулось, в груди стало жарко и захотелось немедленно сжать ее в объятиях, и целовать, и любить до скончания века.
        Ему стало почему-то стыдно за свое — вполне естественное — нахлынувшее желание; стремясь скрыть возбуждение, почти залпом выпил свой пряный коктейль, давясь и обжигая горло.
        Аня все смотрела на него. Протянула через стол узкую ладонь — он вцепился за нее, как утопающий; иАня почувствовала, как дрожит его рука.
        —Сергей… — начала так, будто хотела о чем-то спросить.
        —Да? — ответил он хрипло. Когда она дотронулась до него, стало еще хуже. Он попытался подумать о кислой капусте, дохлой кошке и почему-то об обезьяннике в зоопарке — не помогло. Возбуждение не проходило, и ему казалось, что сейчас умрет тут же, на месте, от перераспределения крови.
        —Сергей, мы можем сейчас поехать к тебе? — тихо спросила Аня.
        —Да, конечно, можем! — словно в тумане, ответил. Потом спохватился: а если Катя дома? Хотя нет, у нее же танцы по четвергам. Мать в своем издательстве, так что дома никого нет!
        —Тогда… поехали?
        Они быстро собрались, избегая смотреть друг другу в глаза, неловко протискиваясь между стульями соседних столиков, не обращая внимания ни на недовольное ворчание других посетителей бара, пытающихся начать свой теплый сумрачный вечер; ни на недоумение музыкантов — разве кому-то может не нравиться их игра? — и вышли на улицу.
        Доехали быстро и молча. Слава богу, не встретили ни одного гаишника, а то бы романтический вечер закончился лишением прав. Сергей никогда не садился за руль, если выпивал хоть грамм спиртного; но сейчас он вообще с трудом соображал.
        Они спешили. Они хотели не расплескать свое желание по дороге, сохранить его друг для друга — горячим и острым.
        Когда вошли в лифт, Сергей порывисто обнял Аню, и она податливо прильнула к нему, жарко дыша в шею. Он поцеловал ее, и в затуманенном мозгу мелькнула шальная мысль — нажать кнопку «стоп», остановив и лифт, и этот миг, и бег времени… Но он тут же ее прогнал, тем более что лифт остановился, милостиво выпуская их на волю. С трудом попав в замочную скважину ключом, Сергей открыл перед Аней дверь.
        —Ты живешь не один? — испуганно спросила она, заметив женское пальто и детскую шубку на вешалке.
        —Нет, — глухо промычал Сергей, и тут же добавил, объясняя: — С матерью и сестрой, но их сейчас нет дома…
        Помог Ане снять ее пальтишко, сбросил свою куртку, путаясь в рукавах, взял за руку девушку (свою девушку! — радостно отметил), и повел в комнату.
        Целуя ее горячее, узкое, упругое тело, услышал Анин шепот:
        —Ты только… будь нежным. Это впервые…
        —Что впервые? Мы впервые? Я помню, — прошептал.
        —Я вообще — впервые, — неловко повернувшись и сев на кровати, сообщила Аня.
        Господи, как впервые? В наше-то время!
        —Правда? — глупо спросил он, вытаращив глаза. И еще спросил, не удержался: — Почему?
        —Не было… подходящего парня, — улыбнулась Аня, погладив его по щеке.
        Он — подходящий! И она — самая что ни на есть подходящая.
        —И ты — очень, очень подходящая, — сообщил Сергей, и обнял ее так осторожно, словно дорогую фарфоровую вазу — единственный во всем мире, совершенно уникальный экземпляр, который нельзя, никак невозможно ни уронить, ни сжать слишком сильно, чтобы — не дай Бог! — не разбить.
        Он был нежен, и осторожен, и ласков — насколько это было вообще возможно; но все получилось немного не так, как они оба себе представляли. Аня просто отдала себя ему, и он безоговорочно принял этот подарок, лишь потом осознав, что это значит для нее.
        —Я люблю тебя, — просто сказала она, глядя куда-то в окно и перебирая его безвольные пальцы, когда Сергей уже тихо лежал рядом, спокойный и серьезный.
        —Аня. Я люблю тебя, — ответил, и снова было потянулся к ней, но заметил мелькнувший в ее глазах испуг, остановился.
        Теперь она могла осмотреть комнату. Бедненько, но чистенько — так, кажется, называется такой интерьер? Но ее это совершенно не задело; наоборот, почему-то обрадовало.
        Наблюдая, как Аня осматривает его жилище, в котором единственной новой и современной вещью был компьютер, Сергей смутился. Он поднялся и начал одеваться. Наверное, пора ей сказать правду. Не всю… но хотя бы часть правды. Слишком много лжи накопилось вокруг него. Это тягучее, липкое, неприятное, похожее на паука слово — ложь — всегда вызывало в нем чувство, похожее на брезгливость. Сейчас оно стало неотъемлемой частью его жизни. Пора было что-то с этим делать.
        —Аня, я должен тебе кое в чем признаться.
        Она испугалась. А вдруг это никакие не мать и сестра, а жена и дочь?! А что, он ведь мог жениться сразу после школы, и девочке вполне может быть сейчас лет восемь-девять…
        —Если это — то, что меня расстроит, лучше не говори! Не говори сейчас, — попросила.
        —Может, и расстроит — не знаю. Но я не хочу тебя обманывать.
        —Ты женат?! — повторила свой вопрос. И тоже принялась быстро одеваться, чтобы успеть одеться до того, как он произнесет короткое «да», разобьющее ей сердце.
        —Господи, нет, конечно!
        Она облегченно вздохнула и засмеялась:
        —Тогда говори — все, что угодно! И дай мне, пожалуйста, чаю. У тебя есть чай?
        Сергей восхитился — так быстро Аня стала женщиной! Милый маленький каприз — «дай мне чаю», но как он выдает женщину, которую любят, и которая знает, что ей готовы служить! Он присел возле Ани на корточки, уткнулся головой в ее колени. Потом взял узкую стопу, обтянутую тонким чулком, и поцеловал просвечивающуюся розовую пятку:
        —Сейчас, моя принцесса! Чай есть. И еще могу ваше высочество покормить — моя мама готовит исключительно вкусную еду. Будешь есть вкусную еду?
        —Буду, — призналась Аня.
        В холодильнике обнаружились борщ и куриные отбивные; Аня пожелала и то, и другое. Они обедали вдвоем, и это было так непривычно и странно — Аня Ольховская на его кухне, ест борщ, приготовленный его мамой — бог знает, к каким изыскам Аня привыкла дома! И смотрит на него доверчиво и по-прежнему чуть испуганно.
        —Аня, я тебя обманул, — буднично начал он, как бы между делом, словно речь шла о выросших ценах на гречку.
        Она отложила ложку и вопросительно посмотрела ему в глаза.
        —Я — не программист, и уж точно не работаю в издательстве «Стар Медиа». Я всего лишь — водитель маршрутки, номер двести сорок пять, маршрут рынок-вокзал.
        И продолжил доедать свой борщ. Мама и правда готовила вкусно. Пальчики оближешь.
        Аня не обиделась и даже, кажется, не слишком удивилась!
        —А почему ты меня обманул? — спокойно полюбопытствовала, снова взялась за ложку и быстро опустошила тарелку.
        —Здорово готовит твоя мама! Спасибо. Ну, так почему?
        —Ну… не знаю. У нее талант, наверное. Вкусно готовить.
        —Да я же не о том! Почему ты меня обманул? — повторила она свой вопрос.
        —Ты мне показалась… такой девушкой… Такой недоступной… Я подумал — не захочешь даже разговаривать с простым парнем.
        —Ну, я же в парке с тобой заговорила! — напомнила она. Улыбнулась и протянула ладонь:
        —Ну все, мир? Я тебя прощаю, водитель маршрутки!
        Он сжал ее пальцы и перецеловал каждый — совсем как пару часов назад в машине, и ему захотелось превратить эти нежные касания губ к ее пальцам в некий ритуал, каждый раз напоминающий: я люблю тебя, я позабочусь о тебе, я всегда буду рядом…
        Всегда — рядом. Сколько продлится еще это «всегда»? Прошло два месяца; но никакого ухудшения, о котором его предупреждала Вера Николаевна, так и не наступило. Наоборот — ему казалось, что Аня чувствует себя лучше, да и не выглядит смертельно больной. Он не понимал, что происходит, а спросить было не у кого. У Веры Николаевны он спросить стеснялся. Не мог же он, в самом деле, задать вопрос: «А почему это Ваша внучка до сих пор жива?» И боялся спросить у Ани, как она себя чувствует, хотя при других обстоятельствах такие слова были бы просто проявлением заботы.
        Может, его обманули, и никакой страшной болезни у Ани нет? Тогда что это за странная игра и почему ему платят за участие в ней такие сумасшедшие деньги?
        —Сергей? Ты здесь? — Аня пристально смотрела на него. Он тряхнул головой, прогоняя странные мысли. И почему-то ему захотелось рассказать Ане про деда.
        Он забыл и про отбивные, и про чай, и начал говорить. Аня слушала, и перед ней разворачивалась чужая жизнь с чужими людьми — и Сережин дед, и неведомая прекрасно готовящая Мария Сергеевна, и Сережин брат, и Сережина сестра, и даже начальник автопарка, к которому была приписана Сережина маршрутка номер двести сорок пять! Чужие люди. Но все они почему-то казались чертовски важными, потому что были частью жизни Сергея.
        Вдруг открылась входная дверь; Аня испуганно вздрогнула.
        —Не бойся, глупенькая. Это моя семья, — гордо сообщил Сергей, и она поняла, что свою семью он любит больше всего на свете, и это ее почему-то страшно обрадовало.
        Она вышла в прихожую вслед за Сергеем. Там Сережа помогал снять пальто усталой женщине, и прыгала на одной ноге девочка, которую они видели на катке. Точно! Ведь они уже встречались! И Сергей их знакомил! Как это ей в голову могло прийти, что Сережа женат?
        —Добрый день! Катя, мы уже встречались! — первой заполнила неловкую паузу Аня.
        —Ага. А вы, значит, Аня! — признала ее Мария Сергеевна. Значит, Сергей о ней говорил тоже. Аня покраснела.
        —Привет! А мы еще на катке виделись! Правда, Серега кататься боится? А он мне не верит, что боится — говорит, просто не хочет! — затараторила Катя.
        —Ну хватит, балаболка, мой руки и переодевайся, будет ужинать, — Сережина мама все быстро расставила по своим местам, и Катя послушно отправилась в ванную.
        —А мы только что пообедали. Спасибо! Я, наверное, пойду — мне пора уже, — сообщила Аня. И поспешно добавила: — Очень рада с вами познакомиться!
        —И мне приятно было тебя увидеть, — сказала Мария Сергеевна. Сказала так, что Аня сразу перестала нервничать и поверила ей.
        —Я провожу тебя, — Сергей снял с вешалки Анино пальто, помог одеться.
        Уже на пороге Аня обернулась:
        —До свидания!
        Мария Сергеевна стояла в коридоре, прислонившись к стене, и взмахнула на прощанье рукой:
        —До свиданья, Аня. Увидимся!
        Конечно, увидимся. Мы не можем не увидеться, — думала Аня, пока они спускались вниз, садились в Сережину машину.
        —Кстати, а машина чья? Ты ее угнал? — поинтересовалась просто так.
        —Да, заработать на нее я никак не мог, — мрачно ответил Сергей. — У друга прошу периодически поездить, чтобы произвести на тебя впечатление.
        Вдруг Сергей испугался: а что, если она попросит показать документы на машину? И увидит, что владелец автотранспортного средства — ее родной отец, Александр Петрович Ольховский? Что тогда?!
        Аня документы не попросила. Но подумала: на скольких еще девушек производит впечатление Сергей с помощью машины своего друга?
        —Ты меня довези до конечной станции метро, а там брат будет ждать, — попросила Аня и набрала номер водителя:
        —Миша, это Аня. Забери меня через двадцать минут от «Октябрьской».
        —Все хорошо? — спросил Сергей, медленно выруливая со двора.
        —Все просто отлично, — устало ответила Аня.
        И вот еще что он подумал: кто такой Миша? То, что он ей не брат — это точно. Но, может, и не просто шофер, служащий в семье Ольховского? Сергей удивился, обнаружив, что он ревнует. Это было странно, сладко и немного больно…
        Глава 9
        Издали лес казался серебристо-серым, сказочным. Ветра совсем не было, и снег опускался на поле ровно и торжественно. За поворотом показался перелесок. Аня попросила:
        —Сережа, метров через пятьсот направо неприметная дорожка отходит — можешь на нее свернуть?
        —Конечно! А что там? Избушка Бабы Яги?
        —Почти, — засмеялась Аня. — Там дивная полянка. Можно просто постоять и посмотреть на зиму.
        —Отчего ж не посмотреть? — согласился Серега. Нужную дорогу он чуть не проскочил, но резко вывернул руль и в поворот все-таки вписался.
        —Да ты настоящий джигит! — засмеялась Аня.
        —А то! Я еще на машинке вышивать умею, — гордо процитировал Сергей любимый мультик из детства, и Аня снова прыснула.
        Машина проехала метров триста мимо покрытых снегом деревьев и кустов, и взору открылась небольшая полянка.
        —Здесь?
        —Да, останови, пожалуйста, — едва дождавшись, когда машина остановится, Аня открыла дверь и спрыгнула с подножки. Раскинула руки, словно для объятья:
        —Здравствуй, лес!
        Первый снег в этом году выпал аккуратно и красиво, никакой тебе слякоти, только легкий морозец. А он в этот день — с первой «подходящей девушкой», которая так красиво смеется, и в последнее время — все чаще!
        Сергей слепил снежок и легонько бросил его — комочек снега упал рядом с Аней. Она обернулась:
        —Ах, ты так!
        И тоже слепила снежок, бросила в Сергея. Бой оказался недолгим — Серега быстро его прервал, не удержался — прислонившись к сосне, привлек Аню к себе, начал целовать и жарко дышать в шею.
        —Сережа, как хорошо жить. Как хорошо жить, когда рядом есть ты. — Она посмотрела на него пристально и серьезно.
        Он ответил слегка недоуменным взглядом, не зная, как реагировать — ведь она вкладывала в свои слова особый смысл, и он, на самом деле, его понимал; но не мог в этом признаться.
        Все чаще возникали подобные моменты; все труднее ему было играть свою роль. И все больше его влекло к этой девушке, немного странной, очень хрупкой и такой сильной.
        Они ехали на дачу к Серегиному другу Алексею. Наверное, лучшему и, пожалуй, единственному, которому можно было рассказать все. Ну, или почти все. Во всяком случае, в некоторые обстоятельства отношений с Аней Сергей не собирался посвящать никого.
        С Алексеем они дружили с детства. Выросли в одном доме, вместе ходили в школу, гоняли в футбол и отбивались от хулиганов. Семья Алексея всегда считалась «благополучной», и даже в их профессорском доме была одной из самых образцовых и успешных. Сразу после школы Алексей поступил в медицинский. Теперь он заканчивал интернатуру в самом крупном кардиологическом центре страны, оперировал под началом светила мировой кардиохирургии Шляхова и подавал большие надежды.
        Сергей этой дружбой дорожил и немного стеснялся того, что разница в положении с Алексеем все больше становилась похожей на пропасть. Но друга это, похоже, заботило мало; он по-прежнему мог завалиться к Сереге с бутылкой коньяка посреди ночи и рассказывать с горящими глазами, что вчера по скорой им привезли разрыв митрального клапана, и они стояли со Шляховым у операционного стола восемь часов без перерыва, и вышли из нее только в полночь, но — главное! — больной выжил! А Наташка с их маленьким сыном Санькой уже спят, но он должен, просто обязан рассказать кому-то близкому об операции.
        Сергей радовался, что он — близкий, и слушал с восторгом, и кивал в нужных местах, и пил коньяк на кухне с Алексеем; апотом появлялась еле слышная, но такая навязчивая мысль — всегда одна и та же: а что ты, Серега, можешь рассказать о своих успехах? Что проездил три года без единой аварии? И что за эти три года никто не погиб и не покалечился из-за твоей небрежности? Но это не то, не то…
        Сергей все порывался сказать, что тоже — совсем скоро! — он напишет суперпрограмму, которая сможет… Да много чего она сможет! Правда, чего именно, Сергей не мог толком и сам понять. Но ему казалось, что если он сам верит в свой грядущий успех, то и все остальные обязаны в него верить. Как говорил один их «друг семьи», вечно нищий, вечно «подающий надежды», но к своим пятидесяти семи годам так ничего и не достигший Тарас Кириллович: «Да, у меня сейчас нет денег. Но такое ощущение, что вот-вот будут». Такое ощущение у него было последние лет тридцать, и его любимым занятием было предаваться мечтам, лежа на видавшем виды диване с сигаретой в руке. Как рассказывала Сергею мать, ему в молодости верили; потом пытались помочь, как-то протолкнуть его идею (правда, совершенно «сырую») архитектурного проекта жилищного комплекса; потом просто жалели. А последнее время все знакомые стали его просто избегать. То, что кажется естественным для молодости, в зрелости часто выглядит жалким и нелепым.
        Больше всего Сергей боялся превратиться в Тараса Кирилловича. Поэтому он говорил Алексею у себя на кухне, допивая коньяк: «Леха, ты мне веришь?» И друг его хлопал по плечу, и искренне почти кричал: «Да ты что, Серега? Как я могу в тебя не верить?! Я ж тебя знаю, ё-мое! Ты сможешь!» Единственное, оставалось понять — что именно он сможет. Но все же, расходились они, всегда довольные друг другом, совершенно умиротворенные, перед самым рассветом, чтобы поспать пару часов перед сменой — каждый перед своей.

* * *
        Теперь Алексей решил устроить шашлыки на даче, зажечь допотопный камин и провести «репетицию Нового года» — так называла эти ежегодные декабрьские выезды на природу жена Алексея, Наташа. Теперь же это была не просто вылазка на дачу, а смотрины Серегиной девушки.
        По такому случаю Санька был оставлен дома под присмотром бабушки, мамы Алексея. Трехлетний малыш долго ныл и сопротивлялся, потому что на даче — снег, сосны, белки и веселые мама с папой, а дома — слякотный двор и академическая бабушка, которая жила целью превратить единственного внука в вундеркинда. Ведь внучка Екатерины Павловны с третьего этажа благодаря современным методикам раннего развития уже самостоятельно читает, а ведь той всего два года и десять месяцев!
        Саньке вовсе не хотелось рано развиваться, а хотелось играть железной дорогой и смотреть новую серию мультфильма про Лунтика. Но бабушка в итоге, как всегда, победила, и Наташа теперь мучилась угрызениями совести, представляя страдания своего мальчика под натиском педагогического диктата неуемной свекрови.
        Она ходила взад-вперед по большой светлой комнате со стаканом в руке. На донышке стакана плескался коньяк, который Алексей налил жене «для успокоения нервной структуры», и Наташа его время от времени прихлебывала, усугубляя чувство вины по отношению к сыну еще одним — по отношению к гостям:
        —Алексей, это неправильно: гости приедут, а я тут пьяная валяюсь!
        Алексей, присев на корточках возле камина, пытался его разжечь; унего ничего не получалось — дрова отсырели, а купить новые в супермаркете они забыли. Он оставил очередную попытку добыть огонь и повернулся к жене:
        —Наташ, ну что ты такое говоришь! Я тебе накапал всего-то граммов пятьдесят, они и не заметят ничего.
        —Это вы, хирурги, коньяк словно чай пьете. А вот мы, простые труженики пиара, вынуждены блюсти сухой закон даже на презентациях!
        Наташа служила пиар-менеджером в крупной промышленной компании, и постоянно жаловалась на строгие корпоративные нравы. Тем не менее, за свою работу держалась изо всех сил — ее зарплата пока что существенно превышала доход подающего надежды кардиохирурга.
        Сергей обрадовался, что жена переключилась на мысли о работе. Он и сам был не в восторге от методов воспитания, которые его мать применяла к Саньке; но поделать ничего не мог. У той был один, но железный аргумент:
        —Я тебя воспитывала точно так же, и смотри, какой удачный человек получился!
        Алексей считал, что человеку лучше быть не столько «удачным», сколько счастливым, но с матерью спорить не стал. В чем-то она, конечно, была права. Однако Саньку ему было жалко: Алексей прекрасно помнил свои тоскливые вечера за «дополнительной учебной литературой», и жизнь по режиму, и свое постоянное детское ощущение, что родители его лишают чего-то очень важного…
        А потом мать обязательно украшала свои аргументы любимой деталью:
        —Жаль, что в то время методик раннего развития не было! Я бы тебя с самых пеленок обучила!
        Алексей вздрагивал, представляя, как он, маленький, сидит в своей кроватке и читает «Войну и мир».
        При этом ни он, ни его жена ничего против этих самых методик не имели. Они много чего имели лишь против постоянной муштры, когда ребенок оказывается в тисках постоянного «развития». Но на несколько выходных в месяц Саньку все-таки бабушке отдавали — больше просто не на кого было ребенка оставить. Ничего страшного с ним за это время не случалось; он не начинал говорить на чистом йоркширском диалекте или обращаться к родителям со словами вроде: «Будьте так любезны, если вас не затруднит». А веселья и развлечений ребенку хватало и дома. Можно сказать, Алексей уже смирился с матерью — вернее, с тем, что она у него именно такая. Правильная.
        Но до сих пор он завидовал своему другу Сереге. Завидовал, что у друга было в детстве то главное, чего Алексея лишила его правильная мать. Он помнил, как прибегал после уроков к Сереге, с которым можно было громко слушать музыку, есть горячие, неимоверно вкусные пирожки просто так и в Серегиной комнате (а не исключительно во время приема пищи и за столом). Можно было рассказать Серегиной маме о двойке по пению и знать, что она лишь рассмеется, погладит по голове и спросит: «Господи, Алеша, это же как нужно петь, чтобы двойку по пению схлопотать?», а потом добавит озабоченно: «А, может, у тебя горло болело? Давно этот урок был? А ну, иди к окну, открывай рот и говори: А-А-А-А!» Увидит, что горло в порядке, услышит от Алексея, что он просто не выучил слова песни, и… улыбнется. И никто не будет в срочном порядке приглашать репетитора — оперного певца, чтобы «поставил мальчику голос — а то ужас что такое — двойка по пению, какой позор!»
        Алексей любил Сергея, как брата, искренне переживал, что тот все не мог «найти себя», и очень радовался, что наконец-то друг встретил девушку, которая, возможно, поможет ему в этих поисках…
        С улицы послышался шум мотора. Наташа испуганно поставила стакан на стол, засунула руки в рукава наброшенной на плечи куртки:
        —Алеша, идем? Кажется, гости приехали.
        У него, наконец-то, получилось разжечь камин; весело заполыхал огонь, и комната сразу стала уютнее и приветливее. Алексей поднялся, стряхнут со штанов опилки и поспешил за женой.
        Сергей уже открыл ворота и заезжал во двор. Машина остановилась как раз напротив крыльца, Сергей заглушил мотор и вышел навстречу другу:
        —Ну, привет! Погода прекрасная, как раз для шашлыка на природе!
        Девушка тоже открыла дверцу, оступилась — но Сергей уже был рядом, подхватил ее за талию, не дал упасть. Она благодарно на него взглянула и подняла глаза на хозяев дома.
        —Это Аня, — представил ее Сергей.
        —А это мы, — засмеялась Наташа. Спустилась с крыльца по ступенькам и протянула руку Ане:
        —Наташа. Идемте чай пить, вы, наверное, устали в дороге.
        —Да нет. Мы даже в снежки поиграть успели, — похвасталась Аня, но чай она бы с удовольствием выпила, поэтому вошла в дом.
        Дача была большой и старой, расположенной не на классических шести сотках, а на двенадцати. Популярный еще с советских времен дачный поселок был расположен по той же трассе, что и Сосновка, и Аня эти места прекрасно знала. Чуть дальше было большое живописное озеро, и летом на его берегах не найти свободного места — даже «безземельные» горожане выбираются отдохнуть на пляже в жаркие выходные дни.
        Наташа проследила за взглядом гостьи:
        —Вы знаете эти места?
        —Да, немного, — призналась Аня.
        —Там у нас дивное озеро. Но желающих искупаться в нем больше, чем воды, — рассмеялась Наташа.
        В доме было холодно, несмотря на полыхающий огонь в камине; Наташа включила три электрических батареи, но они пока не справлялись с заданием прогреть холодный воздух.
        —Вы пока что курточку не снимайте, а то замерзнете, — предупредила Наташа и повела Аню на экскурсию по дому.
        У темной лестницы, ведущей на второй этаж, скрипели почти все ступеньки, причем скрипели по-разному, и Ане это ужасно понравилось.
        —Лестница у вас такая… музыкальная, — заметила она.
        —Да, — засмеялась Наташа. — Она мне нравится больше всего в этом доме. Свекровь все хочет заменить ее, поставить новую, но Алексей не дает.
        Было совершенно ясно, что Наташа — на стороне Алексея, и Ане немедленно понравились и Алексей, и Наташа. И еще она была благодарна Сергею, что он привез ее к своим друзьям, что все больше приоткрывал дверь в свою жизнь — в отличие от нее. Она понимала, что когда-то придется познакомить его и с ее друзьями, и с ее родными — Аня хотела этого и боялась.
        Единственным человеком, которого она могла представить Сергею без опасений, была бабушка. С бабушкой можно было договориться — вернее, даже устроить заговор молчания на предмет Аниной классовой принадлежности. И вполне можно было даже пригласить Сережу в гости к бабушке домой, когда та испечет любимый луковый пирог, и не бояться, что по каждой детали жилища можно будет определить Аню как дочь богача.
        Аня давно уже догадалась, что никакой Сергей не технический директор издательства. Ну, может, сисадмин. На вопросы о работе отвечал туманно, вечерами не задерживался, да и вообще, у него было как-то слишком много свободного времени — даже для сисадмина. Тем более для технического директора!
        Тогда зачем он врал? Почему ничего не рассказывал о своих делах, не хвастал достижениями и не строил планы? Когда Аня задавала вопросы о работе, он терялся и даже немного злился, словно она устраивала допрос с пристрастием о его прошлых связях. И она вздохнула свободно, лишь когда он признался, чем на самом деле занимается по жизни. Хотя, конечно, и на водителя маршрутки он был похож мало. На этот счет у Ани был дерзкий план, который она уже пару недель собиралась осуществить. Да все никак не решалась.
        Но кое-что по-прежнему казалось очень странным: он совершенно не интересовался ее семьей. Не пытался узнать, чем занимаются ее родители, не спрашивал, где она живет. По «брату» Мише, когда тот приезжал за Аней, скользил равнодушным взглядом и даже вроде бы избегал смотреть ему в глаза. И даже ни разу не попытался напроситься к ней в гости.
        Сергей нравился Ане, нравился все больше; она успела за это время к нему довольно крепко привязаться. Но она о нем почти ничего не знала. Иногда ей начинало казаться, что он скрывает от нее что-то… постыдное. Что-то такое, что может ей очень не понравиться. А иногда — вдруг — мелькала мысль: «Он ничего не спрашивает о моей жизни — просто потому, что знает, кто я. И ему нужны мои деньги». Становилось холодно и страшно, Аня гнала эту мысль прочь, подальше от пронзительных голубых глаз Сережи, от его рук, от его голоса и его заботливого: «Как ты чувствуешь себя, малышка?»
        Она чувствовала себя хорошо. Мало того: она чувствовала себя чувствующей! И это было самое главное. А остальное, говорила себе Аня, просто мерещится. От избытка счастья.

…Потом они все вместе пили глинтвейн у костра и жарили шашлык, который получился жестким, несмотря на супер-рецепт маринада. Ребята отправились в супермаркет на кольцевую дорогу за новым мясом (все-таки, чертов шашлык таки нужно было приготовить: ведь они ради него и собрались!). В конце концов, вместо мяса (когда его теперь мариновать-то?) были привезены колбаски, которые с успехом прожарились на мангале и были немедленно съедены проголодавшимися дачниками.

* * *
        Хозяйский диван в гостиной, где разместили Аню с Сергеем на ночь, скрипел немилосердно, и они боялись лишний раз повернуться, чтобы никого не разбудить. В комнате было сыро и холодно; камин, даже с помощью трех обогревателей, так и не успел прогреть остывший за время осенних холодов дом. Но Аня храбро сняла всю одежду и быстро нырнула к Сергею под одеяло, и им тут же стало жарко, и совершенно наплевать на скрип и выпирающие пружины…
        Луна светила в незашторенное окно; Анино лицо с огромными черными глазами казалось совершенно неземным в бледном лунном свете.
        —Ты — принцесса Греза. Ты знаешь, что ты — принцесса? — Спросил Сергей.
        —А во мне, и правда, течет благородная кровь! — вдруг похвасталась Аня и тут же смутилась. — Я об этом никому не говорю… Папа — из дворянской семьи. Ольховские чудом уцелели в смутное революционное время. Им не удалось эмигрировать; прадед погиб в гражданской войне. А прабабушку, рискуя жизнью, приютила ее собственная прачка, выдав бывшую хозяйку за свою немую сестру. Представляешь, прабабке пришлось всю жизнь молчать, чтобы сохранить жизнь! Она потом даже замуж вышла за доброго человека, сельского кузнеца, у них родилась дочь… Лишь перед смертью прабабушка заговорила, рассказала дочке о ее корнях. Потом, конечно, мой папа всю родословную проследил.
        Сергей вспомнил о портретах предков в кабинете Ольховского. Значит, Александр Петрович не пускает пыль в глаза, украшая стены признаками знатного происхождения. Сергея это не то чтобы особенно порадовало. Он просто как-то сразу перестал считать Аниного отца напыщенным болваном, и, скорее, порадовался за Аню. Ведь, наверное, не слишком приятно иметь в отцах напыщенного болвана…
        Сергей не заметил, как замолчала Аня. Он смотрел в окно и думал о своей семье. Прошло несколько долгих минут, когда он — словно с удивлением — вернулся в настоящее и будто заново увидел Аню — совершенно чужую девушку, которая была рядом с ним этой ночью.
        Скрестив ноги, она сидела на постели неподвижно, как тонкая фарфоровая статуэтка; лунная дорожка излучала тихий холодный свет, и хотелось это молчание продлить, как забвение — каждому из этих двоих было и хорошо, и мучительно, и немного страшно. Была лишь одна возможность прервать это почти мистическое состояние, вернуть жизнь остывшей комнате и продрогшим телам, и они немедленно, ничего друг другу не сказав, ухватились за эту возможность, словно утопающие — за кромку последней шлюпки, отплывающей от тонущего корабля.
        Поцелуи их были обжигающими и поспешными — они словно торопились сказать друг другу, что многое — совсем не то, чем кажется; что их недомолвки и секреты — ничто по сравнению с тем, что они чувствуют друг к другу, и что они значат друг для друга; ичто впереди их ждет только счастье, счастье без границ…
        —Не отпускай меня, Сережа… Никогда не отпускай… — шептала Аня, дрожащими пальцами проводя по его щеке, оплетая его длинными горячими ногами, осыпая поцелуями его плечи.
        —Аня, Аня, моя… — отрывисто выдыхал он в ответ, крепче обнимал ее хрупкое тело, уже не боясь, что может его просто сломать своими крепкими руками — потому что уже не было на эти мысли ни сил, ни времени…

…Утром Аня проснулась рано, едва рассвело. Она всегда плохо спала не дома — будь то пятизвездочный отель или гостевая комната у друзей, просыпалась рано и шла пить кофе. Сейчас ей было нехорошо — накануне все-таки выпила несколько глотков глинтвейна, хотя спиртное ей пить нельзя категорически; голова кружилась и немного подташнивало.
        Аня быстро оделась, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Сережу. Как можно тише спустилась по «музыкальной лестнице», открыла дверь (она оказалась незапертой, к удивлению Ани) и вышла на крыльцо.
        Вдохнула полной грудью чистый морозный воздух, и обнаружила, почему дом был открыт: в стоящей недалеко от дома беседке курила Наташа. Аня поспешила к ней по тропинке:
        —С добрым утром! Я думала, все еще спят, — сообщила Аня, на самом деле обрадовавшись, что не будет одна все утро бродить вокруг чужого дома.
        Наташа энтузиазма не разделила, лишь вяло кивнула:
        —Привет! Кофе хочешь?
        Кофе Ане хотелось, но было неловко отправлять Наташу в дом, и она вызвалась похозяйничать самостоятельно. Наташа с облегчением согласилась:
        —Как замечательно, когда гости проявляют инициативу! Все найдешь на кухне, у нас и кофе, и сахар стоят в традиционных местах, не в чулане и не в холодильнике, — улыбнулась Наташа, и Аня засмеялась в ответ.
        Все нашлось быстро, Аня сварила кофе на скорую руку — она хотела застать Наташу в беседке и поговорить с ней. Поговорить о чем угодно, лишь бы укрепить эту тоненькую ниточку симпатии, возникшей между ними, и делающую связь между Аней и Сергеем чуточку крепче.
        Когда Аня вышла с дымящейся кружкой во двор, Наташа все еще была в беседке. Она устроилась вполне сносно: в пластиковом кресле лежала старая шуба, и, укутанная в эту шубу поверх своей дубленки, Наташа чувствовала себя уютно. В таком прикиде она напоминала боярыню в санях, и Аня улыбнулась:
        —Ты похожа…
        —Знаю, знаю, на боярыню Морозову, — рассмеялась Наташа. — Мне Алексей уже говорил.
        Они замолчали, и Наташа снова погрустнела.
        —Что-то случилось? — осторожно спросила Аня. Ей не нравилось вмешиваться в чужую жизнь, и в то же время хотелось помочь — если ее помощь все-таки понадобится, в чем Аня сильно сомневалась.
        Но Наташа заговорила.
        —Комплекс вины. Я испытываю огромный комплекс вины перед моим сыном, — призналась она.
        —За что? — удивилась Аня. Дети были для нее тайным миром, и она уж точно никак не могла понять, как можно испытывать комплекс вины перед трехлетним ребенком!
        —За то, что он с бабушкой, — непонятно ответила Наташа. Потом объяснила:
        —Бабушка у нас слишком правильная и слишком умная.
        —Это разве плохо?
        —Само по себе — нет. Беда в том, что свекровь хочет сделать моего сына в три года таким же правильным и умным, как она — в шестьдесят.
        —А-а-а. Тогда понятно. Почему тогда няню не пригласите?
        —Няню? — удивилась Наташа. — Да Санька в детский сад ходит. Но иногда, конечно, со свекровью оставлять приходится. Но, вообще-то… хоть постоянную, хоть приходящую няню нанимать — это приглашать чужого человека в дом. Я об этом даже не думала!
        —А разве в вашем случае родной человек — это хорошо? — Тихо спросила Аня. — Вы ведь понимаете, что у родного — всегда свое мнение. А у чужого будет ваше!
        Наташа поразилась этой простой мысли. Конечно, нужно будет все обдумать, но рациональное зерно в этом есть! Она благодарно взглянула на Аню и окончательно решила, что Сергею повезло.
        Глава 10

«Пора ему все рассказать»… Аня медленно шла по тропинке, причудливо вьющейся между старых величественных елей на опушке леса. Воскресное утро декабря было тихим и снежным; поэтому Аня, едва проснувшись, решила отправиться на прогулку. Но радостное умиротворение быстро сменилось терзающими душу сомнениями: стоит или нет рассказывать Сергею правду? Она понимала, что на самом деле говорить правду стоит всегда. «Это попросту выгоднее, — говорил отец. — Какой бы правда ни была, если ее долго скрывать — разоблачение неизменно обходится дороже. Иногда приходится платить просто непомерную цену».
        Когда это говорил отец, Аня не понимала, какую цену он имел в виду — ведь он не был «дельцом до мозга костей», как можно себе вообразить из газетных статей. Но она совершенно четко осознавала, что в ее случае цена будет неподъемной. Отношения просто не переживут неправды.

«Рассказать, рас-ска-зать», — Аня мерила шагами слоги в этом простом слове, и оно словно пульсировало в висках, став вдруг непривычным. Как обычно бывает, от многократного повторения смысл ушел на второй план, остался лишь набор букв — р-а-с-с-к-а-з-а-т-ь.
        Но как это сделать?! Понятно, что словами. Понятно, что нужно видеть лицо Сергея, держать его за руку и знать, что половина этих отношений — ложь.
        Можно начать: «Сергей. Я — не обычная девушка. И не потому, что дочь известного бизнесмена Ольховского. Просто, когда мы познакомились, я умирала. А теперь — нет». В смысле, умирать престала… А дочерью все равно осталась.
        И вдруг она поняла, что это все — неважно. И ее молчание в данном случае вообще — не обман, и даже не «сокрытие фактов», как сказал бы следователь (если можно вообще вообразить подобное разбирательство!).

…А что тогда?
        Разговор возник как-то сам собой и вышел совсем не таким тяжелым, как его себе представляла Аня. Она отправилась в торговый центр за подарками для близких. В этот раз предчувствие праздника ощущалось особенно ярко. Хотя Аня всегда любила всю эту предновогоднюю суету, в самом факте того, что она и в этот раз встретит любимый праздник, таилась огромная радость.
        Сверкающая елка стояла в огромном холле, вокруг сновали озабоченные и веселые люди, и это был один из немногих случаев, когда толпа не раздражала — все ждали Новый Год. И хотя прекрасно знали, что чуда все равно не произойдет, а веселье по обыкновению завершится первоянварским ощущением какой-то внутренней пустоты и тщетности усилий, все равно — сейчас все были по это сторону «Первого Января», когда все еще возможно.
        Аня остановилась пред елкой, рассматривая ее украшения: матовые синие и белые шары, серебристые банты, жемчужные ожерелья. Дерево было искусственным, идеально пушистым и стройным. Но эта выхолощенная красота Аню не особенно трогала — ей куда больше по душе была бабушкина елка, которую Вера Николаевна упорно ставила в своей квартире (хотя Новый год неизменно встречала с Ольховскими — с тех пор, как родилась внучка). Анжела раздраженно говорила:
        —Мама, зачем ты эту рухлядь достаешь? Ну, хочешь ты елку поставить — какие проблемы? Сейчас отправим Мишу, он все организует, будет у тебя отличное украшение в квартире!
        Вера отказывалась. Ей было грустно, что не сумела помочь дочери ощутить этот восторг — запах живой сосны, старые самодельные коробки с елочными игрушками, которые помнят прикосновения еще Вериной мамы, а две из них — картонный петушок со стершейся позолотой и надбитый слева стеклянный серебристый самовар — еще Вериной бабушки!
        Аня, сколько себя помнит, обязательно приезжала к Вере Николаевне — наряжать елку, вернее, сосну, которую бабушка накануне долго и тщательно выбирала, а водитель Миша с явным одобрением заносил в квартиру: он тоже не признавал искусственную новогоднюю хозяйскую роскошь.
        Потом Аня с бабушкой доставали из кладовки три коробки, украшенные мишурой, и начинался ежегодный ритуал превращения обычной лесной сосны в символ рая. Вечером они пили горячее какао с купленными в «Сладком мире» специально для этого дня пирожными, любовались сосной, которую всегда почему-то называли елкой, и понимали, что в их маленьком мире праздник уже наступил.

…Аня медленно пошла вдоль бутиков на первом этаже. В магазине елочных украшений решила купить большой белый шар с нарисованным довольным котом, вместе с мышкой и птичкой украшающим елку — настоящая сказочная картинка! Нужно подарить его бабушке, для семейной коллекции. Может быть, когда-нибудь она расскажет своей дочери (когда они будут украшать свою елку-сосну), как появились в старой коробке и картонный петушок со стершейся позолотой, и надбитый слева серебристый самовар, и этот стеклянный белоснежный шар с друзьями, каких не встретишь в реальной жизни…
        Телефон зазвонил внезапно, вторгнувшись в ее идиллические рассуждения — Аня даже вздрогнула, — и она ответила чуть сердито, даже не взглянув, кто звонит:
        —Алло.
        Звонил Сергей, Анина интонация его смутила, и он ответил тихо и виновато:
        —Анютка, здравствуй, это я… я тебе помешал?
        —Нет, что ты! — сразу спохватилась она, и тут же начала рассказывать: — Я подарки выбираю новогодние, в «Полной чаше». Приезжай ко мне? — скорее, спросила, чем предложила.
        —Конечно, буду через двадцать минут!
        Двадцать минут она тихо просидела возле фонтана все на том же первом этаже, наблюдая, как дети, расстегнув свои куртки, носились вокруг; им кричали озабоченные матери:
        —Настя! Дима! Артем! Не бегай!!!
        А они все носились, и им не было никакого дела до взрослых условностей и пророчеств: «вспотеешь, заболеешь, упадешь, врежешься в витрину, будет шишка, а мне потом покрывай ущерб магазину!»
        Аня была всецело на стороне детей. Она никогда не будет запрещать своим детям бегать, прыгать и громко смеяться.
        Сергей нашел ее быстро, без утомительных созвонов и уточнений (ты где? А сейчас? Я там был, но не заметил!). Аня не видела, как он подошел; иСергей взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал:
        —Ваше величество, верный паж по вашему приказанию прибыл!
        Она улыбнулась:
        —Привет!
        Поднялась, обняла его, прижалась крепко, зарылась лицом в теплую куртку.
        —Ты чего, Анют? Все в порядке?
        —Да, Сережа, все в порядке. Теперь… Все в порядке теперь… А еще три месяца назад было не в порядке. Плохо было. Я чуть не умерла.
        Он посмотрел на нее настороженно: это признание или просто образ?
        —В каком смысле? — осторожно спросил.
        Аня взглянула на него серьезно:
        —В буквальном.
        Сергей судорожно сглотнул и приготовился изображать удивление, боль и восторг. Хотя, может, даже и не изображать, а, наконец, проявить эти чувства явно и искренне.
        Аня не заметила мелькнувшего на его лице облегчения, и принялась говорить. Здесь, на скамейке возле фонтана в торговом центре, крепко прижавшись к Сергею, она и рассказала ему все.
        О том, как обнаружилась ее болезнь; как выяснилось, что состояние ее безнадежно; как собиралась купить календарик и — представить только, на полном серьезе! — вычеркивать оставшиеся дни жизни, как в детстве вычеркивала дни, оставшиеся до Нового Года. И как она рассказала бабушке о своем единственном желании, и ее супер-бабка (которую и бабушкой назвать сложно, скорее, любимой тетей, надо вас обязательно поближе познакомить!) сказала, что это желание обязательно сбудется. И оно сбылось самым волшебным образом. Аня влюбилась, да так, что болезнь начала отступать. А что? Медицине известны такие случаи!
        —Теперь мне можно делать операцию, врачи говорят — прогноз благоприятный. Это ведь чудесно — благоприятный прогноз, правда?
        Аня закончила, словно поставила точку в предложении; Сергей сидел какой-то оглушенный. Он механически обнял Аню, поцеловал в висок.
        —Ань, у меня просто нет слов… потребуется время, чтобы все это осознать…А что, у тебя других желаний не было? — спросил глупость, лишь бы только не молчать.
        Она посмотрела на него удивленно:
        —Не-е-т, — протянула. Вздохнув, добавила: — А, ну да, ты же не в курсе. Мой отец — очень состоятельный человек, Александр Ольховский, может, ты слышал. Я не нуждалась ни в чем. Если ты об этом: многие бы захотели, например, путешествие кругосветное или еще что-то в этом роде. У меня такое уже было…
        Теперь все прояснилось. Никто не обманывал его и не использовал в каких-то неведомых целях: девушка действительно болела. И вдруг Сергей понял, что его мучит один вопрос — положены ли ему теперь деньги по контракту? И если да, когда он сможет их получить?
        Но это был всего лишь вопрос. Проблема же была в другом: Сергей понял, что больше не может обманывать Аню. Но от мысли, что придется ей все рассказать, его прошиб холодный пот. Конечно, не в деньгах дело. Страшно даже представить, какой будет ее реакция…

* * *
        —Вера Николаевна, здравствуйте! Это Сергей, — он набрал номер, зашифрованный в его телефонной книжке как «ВН_контр», в надежде, что эта женщина поможет справиться с серьезным испытанием, которое Сергею предстояло пройти — знакомство с родителями Ани. Абоненту «ВН_контр» Сергей звонил редко, разве только отчитаться, что все идет хорошо. Правда, в последнее время не совсем по плану, но ведь в хорошем смысле!
        И с этим «не по плану» тоже нужно было что-то делать. Он любил Аню, но деньги от этого не становились менее необходимыми. Вадим и не думал погашать свой долг, а незваные визитеры объявлялись в жизни их семьи уже дважды — правда, пока только звонили; но никто не гарантировал, что они не возникнут вновь на пороге квартиры.
        —Здравствуйте, Сережа! Рада вас слышать, — Вера Николаевна искренне обрадовалась. — Как ваши дела?
        —Все в порядке… Да вы, конечно, и сами все знаете!
        Вера чувствовала себя неловко и толком не понимала, о чем ей говорить с Сергеем; хотя сказать что-то, наверное, следовало. Ну, например, «Спасибо за чудесное исцеление моей обожаемой внучки!» Однако, как ни странно, к обаятельному юноше Вера не испытывала совершенно никакой благодарности. Только чувство неловкости.
        Паузу прервал Сергей:
        —Вера Николаевна, Аня мне все рассказала. Ну, то есть все то, что я и раньше знал…Что она болела. И кто ее отец… Теперь не понимаю, как себя вести. Она хочет познакомить меня с родителями…
        Вера явственно представила, как Сергей, произнося этот небольшой монолог, переминается с ноги на ногу, нервничая и смущаясь; ей даже стало жалко парня, но благодарность все равно не возникла.
        —А в чем проблема? — весело спросила Вера. — Езжай да знакомься! Это же просто родители твоей девушки, — с легкой иронией заметила она.
        —Я в чем-то виноват? — холодно спросил Сергей, и Вере стало стыдно. Действительно, уж чего-чего, но вины Сергея в сложившейся ситуации точно нет!
        —Ни в чем, конечно, Сережа, извините, — она смутилась.
        —Думал, вы сможете мне помочь. Я действительно не знаю, как поступать. И, может, нужно предупредить Ольховских как-то… Чтобы не получилась немая сцена, как в «Ревизоре».
        —Да, ты прав. Я поговорю с дочерью и зятем, — согласилась Вера, размышляя, чем теперь может обернуться ее авантюра. И предчувствовала, что ничего хорошего встреча не сулит. — Когда вы планируете встретиться?
        —Не знаю, но Аня хотела бы познакомить нас до Нового года. Мы ведь хотим встретить праздник вместе! — радостно признался Сергей; Вере же, напротив, радоваться совсем не хотелось. Она торопливо распрощалась с Сережей и опустилась на скамейку.
        Звонок застал ее на пути из парикмахерской, которую Вера облюбовала в основном из-за приятнейшего местоположения: дорога в обитель красоты шла от Вериного дома через светлый тихий сквер, мимо кондитерской с самыми вкусными эклерами в городе, киоска прессы и большого книжного магазина, в котором всегда вовремя появлялись книжные новинки.
        Когда Анне стало лучше, Вера Николаевна потихоньку начала возвращать себе свою жизнь, в том числе и еженедельные походы по субботам в уютную парикмахерскую с такими же уютными, незамысловатыми разговорами, с покупкой свежих журналов, книг и пирожных. Иногда в выходные заезжала Аня, и они с радостью предавались своему любимому ритуалу — чай, разговор и эклеры — самые вкусные в городе!
        Теперь у Ани была любовь, и приезжала внучка в гости редко, да и дома бывала совсем мало времени; анаходиться у Ольховских «просто так» Вере не хотелось. Особенно после недавнего разговора, когда они с зятем серьезно поспорили — и этот спор был на грани скандала.
        Ольховский собрал всю семью — за исключением дочери, для серьезного разговора. «Всю семью» — громко сказано; их было всего трое — сам хозяин дома, Анжелика и Вера Николаевна, но никого ближе друг друга у них не было. Несмотря на большую «внешнюю» активность, сами они вели довольно замкнутую жизнь, близких родственников после смерти родителей Ольховского у них не осталось, а создавать искусственное «большое счастливое семейство» не было желания.
        Они собрались, как обычно, в столовой за ужином. Не было нужды придумывать благовидный предлог и прятаться от предмета их беспокойства — Ани, потому что она и так вечера, и все чаще — ночи проводила не дома; сродными почти не разговаривала за отсутствием времени, на вопросы отвечала односложно. И светлела лицом, и словно превращалась в какую-то неземную диву, озаряющуюся изнутри неведомым светом, — когда звонил Сергей. Тогда она быстро собиралась и уезжала из дома, едва успев бросить домашним: «Пока, я умчалась, когда вернусь — не знаю, на связи!» Но связь часто прерывалась, трубку она снимала далеко не всегда, говорила прерывисто и односложно, лишь бы поскорее отделаться от назойливых звонков…
        Словом, налицо были все признаки того, что Аня «пропала», влюбившись окончательно и бесповоротно. При подобном раскладе обычно отношения заканчиваются скоропалительным браком, и Ольховский собирался такому финалу всеми силами помешать.
        —Итак, — начал он, изо всех сил стараясь быть деликатным, — мы все видим, что происходит с нашей девочкой…
        —Да, происходит то, о чем она мечтала: любовь происходит! — немного резко отреагировала Вера. Она прекрасно понимала, к чему клонит зять; несмотря на внешнюю демократичность, он совершенно не жаждал обзавестись новым родственником из касты водителей.
        Ольховский недовольно покосился в сторону тещи, но промолчал. Зато решила выступить с репликой Анжелика:
        —А что такого? В этом Сергее есть своя… прелесть. За его грубой силой наверняка таится большая нежность, — внезапно выдала она.
        —Ты это недавно вычитала в женском романе? — иронично оборвал муж поток поэтических сравнений, чем изрядно Лику огорчил. А ведь она готовилась! Думала, как защитить дочь, как помочь ей избежать решения отца — решения, которое разрушит жизнь ее девочки.
        Анжелика выпрямила и без того идеально ровную спину, замерев на стуле в истинно королевской позе, и произнесла высоким звенящим голосом:
        —Алекс. Ты должен знать, что я на ее стороне. На их стороне. Считаю, что ничего не нужно предпринимать, и пусть все идет своим чередом.
        Александр Петрович удивился: жена редко выражала свое несогласие с его решениями. Оказывается, сегодня — тот самый день! Он ухмыльнулся:
        —Ну что ж, значит, вы понимаете, что эту «любовь из пробирки» пора прекратить. Мы ее сами создали, и если бы не наше активное участие, то эти молодые люди никогда бы не встретились, потому что их встреча и их отношения — нонсенс!
        —Как бы там ни было, они полюбили друг друга, и теперь счастливы, — спокойно заметила Вера.
        —Да-да, и главное, мы ведь забываем главное — Аня выздоровела! Это разве не чудо??? Да так только в кино бывает, а у нас в жизни получилось! — Анжелика разгорячилась, щеки раскраснелись, а в глазах стояли слезы восторга. Ольховский ею даже залюбовался, внезапно встал из-за стола, подошел и погладил жену по щеке. Ну до чего же она у него «прелесть какая дурочка»!
        —Вы обе правы, конечно… — он обошел обеденный стол, плеснул себе виски из стоящей на каминной полке бутылки, и опустился в кресло возле камина. Женщинам его было плохо слышно из дальнего угла комнаты, им пришлось подойти ближе и разместиться рядом. Виски тоже пришлось как нельзя более кстати: то, что они услышали дальше, обоим совершенно не понравилось.
        —А вы уверены, что эта любовь бескорыстна? — спросил Ольховский. — Может, спросите у Сергея, откажется ли он теперь от денег, положенных ему по нашему контракту? Вы ведь помните, что мы его «высокие чувства» просто купили?
        Вера с дочерью переглянулись — и поняли, что Ольховский прав.
        —Любовь-морковь… Любить легко, когда у тебя полные карманы, — принялся рассуждать хозяин дома. — Я знаю, что наша дочь любит этого молодого человека крепко и искренне. Но я не могу заглянуть в его душу! — почти закричал Ольховский, резко поднялся из кресла и зашагал взад-вперед. — Вы что, думаете, я хочу испортить ей жизнь?! Да пусть хоть с дворником живет, лишь бы он любил ее! Он — ее!!! Понимаете вы меня или нет? А тут я не уверен, что это все — не ради денег…
        Он остановился, опустил руки — словно из него мигом ушли все силы, и из цветущего подтянутого успешного мужчины превратился в стареющего несчастного человека, похожего на знак вопроса.
        —Может, вам стоит встретиться с Сергеем? И обо всем спросить напрямую? — предложила Вера Николаевна.
        —Я думал об этом. Конечно, мы встретимся с ним. Пора.
        Глава 11
        Ситуация начала развиваться быстрее, чем предполагал Ольховский. Следующим утром Аня вдруг сообщила:
        —Родители, я хочу вас познакомить со своим парнем, — просто сказала она за завтраком, нарочито будничным тоном, между делом — словно речь шла о том, что она купила новый зажим для волос.
        —Ну что ж…, — стараясь говорить спокойно, согласился отец. — Давайте встретимся.
        —Где? — деловито спросила дочь, щедро намазывая масло на тост — ее отличный аппетит уже начал волновать Лику: та боялась, как бы дочь не начала набирать лишний вес.
        —Алекс, может, в ресторане? — попыталась отвлечься от Аниного трехсоткилокаллориевого бутерброда Лика.
        —Нет, отчего же, — рассудительно проговорил Ольховский. — Пусть приедет к нам, осмотрится. Может, для него и не станет визит в наш дом чем-то… внезапным, — загадочно закончил.
        —Что ты имеешь в виду, папа? — насторожилась Аня.
        —Да ничего, просто так… А чем, кстати, твой возлюбленный занимается? Чем он на жизнь зарабатывает? — Со скучающим видом, чуть ли не позевывая, спросил Александр Петрович.
        Аня отставила стакан с какао, опустила руки и приготовилась к обороне. Резко повернулась на стуле к отцу и ледяным тоном отчеканила:
        —Он водитель маршрутки. Номер двести двадцать пять. Есть еще вопросы?
        —Да, есть. — Властным движением он остановил дочь, которая собралась встать и уйти.
        Вера ерзала на стуле, размышляя, как лучше защитить внучку, и, главное, от кого? Анжелика, вжавшись в стул, только нервно глотала время от времени свой остывший травяной чай.
        —Он тебе не пара, — вдруг резко произнес Александр Петрович.
        —Это не тебе решать, папа, — Аня не сдавалась. При этом, что удивительно, невозмутимо продолжала поглощать завтрак. Наступил черед тоста с шоколадным кремом, и Анжелика лишь в ужасе считала: еще плюс четыреста килокалорий… Это целый час на тренажере!
        —А ты не спрашивала — может, ему деньги твои нужны?
        —Папа! — Аня возмутилась, но сразу же успокоилась и неожиданно весело сообщила:
        —И, кстати, у меня нет своих денег. Или ты имел в виду твои деньги?
        —Но ведь ты же знаешь, что я работаю ради семьи, и — да, мои средства можно считать твоими!
        —Нет, не думаю, что Сергей встречается со мной из-за денег, — отрезала Аня. — Он вообще ничего обо мне не знал, пока я ему не рассказала!
        —И давно? — спросил Ольховский.
        —Что — давно?
        —Рассказала. О себе.
        —Да нет, на днях…
        —И ты действительно уверена, что он ничего не знал? Прямо на все сто? — Тихо спросил отец, глядя ей прямо в глаза.
        —Да, папа. Я уверена. — Она выдержала его взгляд и спокойно продолжила:
        —Если на то пошло, то я готова отказаться от всех благ, которыми ты меня окружил. Для меня они ничего не значат — во всяком случае, по сравнению с Сергеем. Мы не умрем от голода, если будем жить на то, что заработаем сами.
        —Ой, только не надо начинать сейчас про рай в шалаше! — внезапно завелся Александр Петрович. — Сама не знаешь, о чем говоришь! Да ты, например, хоть раз в трамвае ездила?
        —Не в трамвае, папа. В маршрутке. — Спокойно поправила Аня.
        —В какой маршрутке?! — не понял Ольховский.
        —В обычной, — пожала плечами дочь. — Номер двести двадцать пять. Ее Сережа водит, ты забыл?
        —Да, забыл, черт побери! И запоминать не желаю! — Он злился, злился в первую очередь на себя — потому что не мог рассказать дочери: именно деньги стали поводом для Сергея, чтобы встретиться с «любовью всей жизни»…
        —Папа, не переживай ты так. Вот пойду работать после института — да хоть учительницей биологии в школу! Будет у нас обычная счастливая семья, которые, как ты знаешь, все похожи одна на другую… кстати, семья у Сережи действительно замечательная, — улыбнулась Аня.
        —О господи, ты уже и с семьей успела познакомиться… — простонал Ольховский. — Ладно, встречусь с твоим Ромео. Но все-таки для начала — сам.
        —Как хочешь, — согласилась Аня. И она взяла еще один тост, щедро сдобрив его абрикосовым джемом: надо ведь отпраздновать победу!
        Анжелика, после тысячи килокалорий окончательно сбившаяся со счета, молча прихлебывала свой травяной чай, печально размышляя: чем все теперь закончится?

* * *
        Ее нужно чем-то удивить, внезапно понял Серега. Девушки любят сюрпризы. Нужно сделать что-то такое, что она будет помнить — даже если больше ничего не будет…
        Он обрадовался своему решению; теперь оставалось придумать главное: чем водитель маршрутки может удивить дочь миллиардера? Но когда придумал, настроение резко улучшилось: он приготовит для Ани ужин. Настоящий, вкусный, где главным ингредиентом будет любовь… Еще вчера он, как знал, не стал отпрашиваться с работы до обеда (чтобы встретиться с Ольховским), а сразу на весь день взял отгул. Так что теперь можно устроить праздник. А там, глядишь, и поймет — как действовать дальше.
        Сергей подъехал к супермаркету, припарковался на полупустой стоянке. Он не будет экономить и купит самые свежие и вкусные продукты. Он приготовит… да хоть салат с рукколой! Мать выращивала разную зелень на балконе круглый год, и у них всегда на столе была еда со вкусом лета. И если в разгар сезона не переводились помидоры с брынзой и рукколой, то зимой — отварная картошечка со свежим укропчиком… Вкуснотища!
        Он взял корзину и пошел между прилавками, думая, что все-таки картошкой с укропом Аню не удивишь. Остановился в овощном отделе, полюбовался заморскими плодами. Салат из авокадо с морепродуктами? А черт его знает, как это (или этот?!) авокадо выбирать! И как готовить…
        Затея казалась уже не такой хорошей, как вначале. Сергей после недолгих колебаний все-таки набрал номер матери.
        —Ма, это я.
        —Привет! Я на работе сейчас, говори быстрей, очень занята. Что-то случилось? — вдруг разволновалась Мария.
        —Да нет… Я просто хотел узнать, может, Катьку мне забрать из школы?
        —Сейчас или вообще? — Мария удивилась вопросу. — Если сейчас — то она уже сама домой приходит, я ей даже ключ недавно персональный выделила.
        —Правда? Ну хорошо. Пока тогда.
        Он рассердился на себя — ну зачем было впутывать мать? Неужели сам не разберется? И купил просто два стейка сочной блестящей форели, которая даже в сыром виде вызывала аппетит. К ней — лимон, пучок зелени, овощей. А затем разошелся и взял коробку дорогущих шоколадных трюфелей — они казались Сереге верхом гастрономического разврата, и в его представлении, если человек мог позволить себе купить двухсотграммовую коробку конфет за двадцать долларов — значит, он мог позволить себе все.
        Привез все добро домой и занялся уборкой. Впервые в жизни пожалел, что у него нет отдельной квартиры: сейчас устроил бы Ане романтический вечер, а так — будет всего лишь ужин на журнальном столике в его комнате. Мать с Катькой, конечно, мешать не будут, и все же присутствие в доме других людей не давало возможности полностью расслабиться.
        Но, по обыкновению, Сергей тут же принялся думать о тех, кому живется не в пример хуже, чем ему: о бездомных голодающих Африки, одиноких покинутых стариках. Настроение не то, чтобы улучшилось, но жизнь уже не казалась слишком несчастной из-за отсутствия индивидуальной жилплощади. А за приготовление еды он взялся уже с легким сердцем — как и положено!
        Аню он должен был забрать в два часа, Катька к этому времени еще не вернется. Вот и славно: как раз будет время побыть вдвоем!
        Когда забирал Аню из института, напустил на себя загадочность — сказал, что приготовил для нее сюрприз, а дальше затаился, как партизан, и на все нетерпеливые вопросы девушки отвечал только:
        —Потерпи, сейчас узнаешь!
        Увидев, что подъезжают они к Серегиному дому, Аня, может, и разочаровалась немного, но вида не показала. И лишь войдя в квартиру, поняла, что ее ждет романтический ужин. Разочарование пришлось задавить в самом зародыше — какая же девушка не мечтает о романтическом ужине? И хотя ей все эти свечи-приборы-деликатесы всегда казались мещанской пошлостью, не смогла скрыть восторга. Ведь он так для нее старался!
        В комнате Сергея был накрыт журнальный столик — по всем правилам этикета. Даже застелен большой белоснежной льняной салфеткой! Сергей обнял Аню и проговорил тихо:
        —Я приготовил для тебя кое-что особенное…
        —Ты? Серьезно? Умеешь готовить? — от удивления Анины глаза стали как блюдца.
        —У тебя глаза как блюдца, — засмеялся Сергей. — Блюдца, полные темного шоколада!
        —Это тебе после кулинарных упражнений всюду еда мерещится? — поинтересовалась Аня, разглядывая яства.
        Рыба оказалась вкусной, а от трюфелей Аня отказалась. Самому же Сереге было поглощать конфеты неловко — любовь к сладкому казалась ему недостойной настоящего мужчины, и он как-то сразу перешел к поцелуям и прочим доказательствам его мужественности, в которых, впрочем, девушка вовсе не нуждалась: она и так знала, что лучше Сергея нет никого. На всем белом свете.
        Глава 12
        Дома никого не было. Отлично, можно, наконец, побыть дома одному, без всего этого бедлама и постоянного шума. Вадим даже поморщился — так достала его постоянная движуха в маленькой убогой квартирке!
        Казалось бы, и людей немного, и все при деле — но как соберутся вместе да начнут трындеть — хоть убегай. Вадим, в общем-то, так и делал, стараясь избегать домочадцев — чем дальше, тем больше они его раздражали. Нормально провести время в своем собственном доме удавалось лишь в те редкие часы, когда все остальные были за пределами территории. Мелкая — в школе, маман — в своем чертовом издательстве, а придурковатый братец крутил баранку своей дебильной маршрутки.
        Вадим взял сигареты и вышел на балкон. Там сушилась постиранная одежда, и он нервно сдвинул ее в сторону, чтобы не мешала. Две прищепки с треском слетели с веревок, на пол упала темно-синяя мужская рубашка. Вадим проводил ее злобным взглядом (так, словно этот клочок ткани стал последней каплей в его бедствиях) и вдруг изумленно замер. На этикетке у ворота красовалась надпись Baldessarini, и это была не его рубашка! Откуда, блин… Откуда у этого убогого брендовые шмотки?!
        Вдруг до него дошло, Вадим расслабился и даже засмеялся: да, наверное, маман в секонд-хенде отрыла! Но рубашку все-таки в руки взял, покрутил, даже понюхал — разве что на зуб не попробовал. На заношенную вещь рубаха не походила. Тогда он начал срывать другие вещи, выискивая среди них мужские и все больше нервничая: джинсы Dolce Gabbana… Еще одна рубашка Baldessarini…
        Он бросился в комнату, которую братья до сих пор делили на двоих. Тут оставались некоторые вещи Вадима, да и его диван, символизирующий ту самую «крышу над головой», которую семья могла ему предоставить при любых обстоятельствах, сложенный, стоял в углу. Но он, конечно, явился в бывшую «детскую» не для того, чтобы предаваться ностальгическим воспоминаниям. Он тут же начал лихорадочно выбрасывать из шкафа Серегину одежду. Свитера, рубашки, джинсы, туфли — таких дорогих шмоток не было даже у Вадима! Он притих, усевшись на кучу тряпок, и задумался. Черт, да откуда у Сереги деньги на это барахло? Он тут же вспомнил про десять тысяч долларов, которые брат отдал ему для погашения долга, и решил, что братец далеко не так прост, как кажется.
        Но как, черт возьми, он эти бабки раздобыл? Может, у него какая-то баба при деньгах появилась? Другого объяснения внезапному братовому богатству Вадим придумать не смог и презрительно усмехнулся.
        Он остановился посреди комнаты, задумался и внезапно понял, где может таиться ключ к этой странной ситуации: в письменном столе Сереги, нелепом центре нелепой братовой вселенной с самого его нелепого детства!
        Методично выдвигая ящик за ящиком, просматривая бумаги, тетради, чеки, какие-то записки на отдельных листиках, Вадим был уверен, что скоро, очень скоро все раскроется. Кто-то же это сказал: «Все тайное становится явным!» Вот кто? Разбирая последний, нижний ящик, он уже спешил, его колотила нервная дрожь, и когда в руках оказался «Соглашение о сотрудничестве…», сначала он даже не понял, что все, что нужно, он уже нашел. Хотел уже отбросить к общей куче — он сбрасывал все, не представляющее интереса, в кучу посреди комнаты, прямо на ворох одежды — но взгляд зацепился за слова «являются пожизненной тайной», а ведь именно тайну-то он и искал!
        Вадим взял документ, поднялся с пола, присел на край дивана и начала внимательно читать. А когда закончил, перечитал снова. И еще раз, и еще, пока не запомнил почти весь текст наизусть. Он еще толком не понимал, как распорядится этой бомбой — а Вадим был уверен на 100 процентов, что в руках у него именно бомба, как любят писать в газетах — информационная! Но был уверен, что находка полностью изменит его жизнь. Причем — в лучшую сторону. Да что там — в лучшую, теперь все, абсолютно все наладится; ине нужен ему больше никакой брат с его указаниями и одолжениями!
        Нужен просто план — только и всего.
        Задумчиво посмотрел на возвышающуюся в центре комнаты кучу одежды и бумаг, и решил оставить все, как есть: ну его к черту! Убирать он ничего не будет — слишком много чести. Разозлился, но быстро отошел и даже рассмеялся. Настроение резко улучшилось, и, перешагнув через кучу, Вадим решительно направился на кухню.
        Он методично позаглядывал во все кухонные шкафчики в поисках кофе и радостно крякнул, обнаружив полпакета вкуснейшего Dallmayr — наверняка, маман балуется; уж в чем-чем, а хотя бы в хорошем кофе у нее всегда хватало ума себе не отказывать…
        Нашел старенькую кофемолку, смолол пару ложек зерен и, с наслаждением вдыхая дивный аромат, сварил кофе.
        И, удобно устроившись в дедовом кресле на балконе, прихлебывая вкусный, крепкий напиток, он, наконец, закурил — с таким наслаждением, которого, может, и не испытывал никогда в жизни.

* * *
        —Нужно сделать контрольные снимки, тогда можно будет ответить точно — есть ли обратный процесс или же просто остановился рост опухоли. И тот, и другой результат — положительный, но первый, конечно, гораздо оптимистичнее, — Смирнов был серьезен. Он осознавал всю меру ответственности перед семьей, которая уже стала для него близкой. Роман с Верой, начавшийся так внезапно, теперь не давал шансов для отступления; ивсе же он, как врач, должен был быть максимально осторожным.
        У него в кабинете сидели Аня, Вера Николаевна и Анина мама. Анжелика все время пыталась что-то сказать; и, наконец, вставила свой вопрос:
        —Максим Леонидович… Может быть, есть смысл теперь сделать операцию?
        —Я думал об этом, — закивал головой Смирнов. — Есть все шансы считать, что операция может пройти успешно. Но, повторюсь, нужны контрольные снимки. Так что давайте не будем тратить времени, делаем для начала МРТ.
        —Спасибо, — произнесла Лика. Ей хотелось теперь быть все время рядом с дочерью, может, не столько ради самой Ани — хотя, разумеется, девочку она любила! — сколько чтобы показать Алексу, какая она на самом деле заботливая мать.
        Женщины вышли гуськом из кабинета врача, и Лика обратилась к Вере Николаевне:
        —Мама, ты поезжай; не будем же мы гурьбой ходить по кабинетам. Я сама буду с Аней.
        —Хорошо, — легко согласилась Вера. Ее радовали перемены, происходящие с дочерью; и, хотя она не понимала их природу, Ликина забота явно шла на пользу Ане. Ведь раньше время для Ани было далеко на первом месте в ежедневном плотном расписании Анжелики: где-то между светскими раутами и посещением косметического салона.
        Теперь Лика проявляла заботу изо всех сил, правда, в свойственной ей манере: записывала Аню, например, к стилисту из Франции, который дает уроки стиля «только для своих, и только один день», хотя Аня вообще не понимала, зачем нужна такая профессия и тем более — зачем платить ее представителям деньги!
        И все же Ане нравилось, когда мама была рядом, особенно во время сложных процедур, когда ей совершенно не хотелось оставаться одной. Они словно проигрывали заново сценарий многолетней давности, когда Аня была маленькой девочкой и посещала врачей в сопровождении бабушки или няни.
        Аппарат МРТ гудел долго и монотонно. Шевелиться было нельзя; уАни отчаянно чесался нос, но она не смела ему помочь, и пыталась отвлечься с помощью совершенно посторонних мыслей. Но посторонние мысли не приходили, а приходили все самые «родные» и сокровенные: о Сереже. Но, собственно, для ее носа эти мысли были посторонними. Чесаться он, правда, не перестал, и первое, что она сделала, как только наступила блаженная тишина после выключения аппарата — яростно потерла нос рукой. Подошла мама и отметила:
        —О, у тебя нос чешется! Выпьешь. Хорошо бы — шампанского, по случаю нашей победы, — и легонько сжала Анину кисть.
        А через три часа, когда они забрали результаты исследования и показали снимки Смирнову, оказалось, что на самом деле есть повод пить шампанское.
        Максим Леонидович долго рассматривал снимок, прикрепив его к светящейся изнутри специальной доске на стене своего кабинета; затем так же долго сравнивал его с предыдущими снимками. Аня с Ликой совершенно измаялись, сидя на жесткой кушетке в тишине кабинета, прерываемой лишь телефонными звонками да входящими то и дело пациентами. И с первыми, и со вторыми разбиралась медсестра, отвечая одинаково: «Максим Леонидович занят. Перезвоните (или зайдите) попозже».
        Сам стоящий у доски Смирнов то довольно кивал головой, то смотрел в окно, что-то обдумывая, пока, наконец, не повернулся, сел за свой стол, поправил очки и торжественно произнес:
        —Мы еще, конечно, провели не все исследования. Однако полагаю почти с полной уверенностью, что Ане можно делать операцию, и прогноз может оказаться самым благоприятным. Я рекомендую вам ехать за границу, в клинику доктора Хартмана — там лучшее в мире оборудование для таких вмешательств, я сам ему неоднократно ассистировал…
        И Аня, и Лика его слушали — и не слушали. Все, что говорил врач, было деталями, несомненно — важными, но которые все равно не могли затмить главного: Аня будет жить.

* * *
        Ольховский волновался, как никогда раньше. Позвонила жена и сообщила новости из клиники. Теперь он впервые за последние месяцы мог дышать, не испытывая боли где-то в глубине себя — не в сердце, нет. В центре его мира боль пульсировала постоянно, пока над единственной дочерью была страшная угроза скорой смерти. И лишь сейчас он смог вздохнуть свободно.
        Предстояло отправить Аню на операцию в Германию, потом молиться, чтобы все прошло хорошо — и можно снова жить дальше, будто ничего и не было. Ни-че-го.
        Связался с менеджером клиники, и обрадовался, узнав, что документы все готовы; что ради уникальной пациентки профессор Хартман специально отказался от уикенда, с таким трудом ранее выкроенного, и назначил операцию на десятое января. Вызвал секретаршу:
        —Елена, нужны два билета в Мюнхен на послезавтра для моих жены и дочери. Они отправляются к профессору Хартману. Свяжитесь с Анжеликой, все устройте.
        Можно ли уже начинать молиться?

* * *
        Встречу с Сергеем Александр Петрович назначил в пафосном и невыносимо дорогом ресторане «Гедонист», куда ходили только депутаты и прочие олигархи. Ну, еще разве что звезды шоу-бизнеса просаживали здесь свои звездные гонорары после выступлений на закрытых вечеринках все у тех же депутатов-олигархов.

«Наверное, специально сюда позвал, чтобы максимально показать мою, так сказать, ничтожность», — усмехнулся про себя Сергей, подъезжая к заведению.
        У «Гедониста» даже парковка была чрезвычайно пафосной: машину возле входа в ресторан встречал лакей в ливрее, брал у посетителя ключи и отгонял транспорт на положенное место. Серегина скромная (хотя и безупречно чистая — ведь не зря он перед встречей с Аниным отцом лихорадочно драил ее часа два до зеркального блеска!) «шкода» вызвала у лакея скептическую ухмылку. Но порядок есть порядок, и он нехотя взял ключи из рук Сергея. Тот отчаянно трусил, поэтому на лакеево презрение никак не отреагировал. На деревянных ногах поднялся по белой мраморной лестнице и толкнул входную дверь.
        Ольховского он заметил не сразу — пройдя в зал, Сергей остановился у входа и принялся нерешительно оглядываться по сторонам, мучительно раздумывая: что обычно делают в таких случаях? Ждут, когда появится специально обученный человек и отведет к нужному столику? Пристают к официантам с просьбой вычислить своего визави? Бродят по залу в поисках знакомого лица? Праздного клиента уже заметили официанты; сразу двое их направилось к парню. Выручил телефонный звонок — звонил Ольховский; коротко бросил:
        —Посмотри налево — я сижу возле окна, рядом с пальмой.
        Сергей направился к столику, стараясь не зацепить слишком близко расположенные друг к другу столики (что было, в общем-то, странно для столь дорогого места. Хотя, может, это мода такая?). Хорошо, что посетителей в это время — 11 утра — было немного. Благополучно добравшись к месту назначения — казалось, он шел целую вечность! — Сергей опустился на стул.
        —Ты понимаешь, для чего я захотел с тобой встретиться? — отбросив приветствие, как неуместную формальность, начал Анин отец.
        —Не совсем, — быстро ответил Серега. Ему не хотелось грубить. Хотя, конечно, было бы справедливым, например, сказать: «…Для того, чтобы поблагодарить за чудесное исцеление дочери». Впрочем, у Ольховского имелось свое мнение на этот счет.
        —Тогда я тебе объясню, — угрожающе пообещал Ольховский, но приступить непосредственно к объяснениям не успел: как раз заметил официанта (он маячил возле столика уже минуты две), который все-таки решился подать голос:
        —Будете что-то заказывать, господа?
        —Ну, принеси чай… Какой там у тебя есть крепкий, — досадливо поморщился Александр Петрович.
        —Вот, пожалуйста, — чайная карта… — услужливо протянул официант меню, но Ольховский отмахнулся:
        —Неси уже что-нибудь, мне все равно, — и юноша поспешно ретировался, чтобы не услышать окончание фразы — что-нибудь вроде «…только убирайся побыстрее с моих глаз!».
        —Так вот… — вдруг вполне миролюбиво продолжил прерванный монолог Ольховский. — Как ты сам знаешь, обстоятельства изменились. Твои услуги больше не нужны, и я готов рассчитаться с тобой полностью хоть сейчас. Естественно, при условии, что ты больше не будешь беспокоить мою дочь.
        Сергей замер. Конечно, он понимал, что рано или поздно папочка вмешается. Что будет недоволен. Но чтобы настолько радикально…
        —Мавр сделал свое дело… — вдруг улыбнувшись, обобщил услышанное Сергей.
        —О, надо же, какие пошли грамотные водители маршруток! Шекспира цитируют! — не упустил случая поглумиться Александр Петрович.
        —А вы допускаете, что я действительно люблю Аню, и совершенно не намерен от нее отказываться? — твердо сообщил Сергей, проигнорировав выпад Ольховского.
        —Ну, конечно! А как же! Любишь! Ты любишь шанс получить не пятьдесят штук, а гораздо больше: ты хочешь мою жизнь, жизнь, которую я создал!!! — Ольховский нервничал, злился и почти перешел на крик; официант принес чай и заинтересованно слушал крайне интересную беседу. Разъяренный Ольховский посмотрел на него — и тот засуетился, расставил чашки и приборы, чайник и так же поспешно, как и первый раз, удалился.
        —Нет, я не хочу вашу жизнь. Я хочу свою. Только с Аней.
        —Ладно, — успокаиваясь, легко согласился Александр Петрович. — Вы взрослые люди, и мы живем не в средние века… Встречайтесь на здоровье.
        Тут он подался вперед и с нажимом проговорил:
        —Только деньги в этом случае ни при чем! Ты понял? Денег не будет! Мало того: ты вернешь мне десять тысяч, машину и еще пять, которые должен был тратить на ухаживания за Аней… — он судорожно сглотнул, называя имя дочери — господи, неужели все это происходит с ним? С его дочерью? И это не эпизод из тупого сериала, на который он иногда натыкается в поисках спортивных программ?!
        Сергей изумленно смотрел на Ольховского, и в нем медленно закипала ненависть.
        —Я подумаю, — ответил сквозь зубы.
        —Подумаешь?! О чем ты подумаешь, тупой щенок?! Ты не можешь выбрать — любимая женщина или деньги?
        —Нет, я подумаю, насколько вы правы в этой ситуации. Но одно знаю твердо: от Ани не откажусь. Ни за что.
        —Даю тебе ровно неделю, — уже совершенно спокойно пообещал Ольховский. — Позвонишь мне в следующую среду, в двадцать ноль-ноль. Если звонка не последует — значит, ты просто трус и не умеешь принимать решения. Тогда тем более я не желаю для своей дочери такого спутника. И ты не получишь ни денег, ни Ани.
        Они вдруг оба замолчали, словно со сказанными словами испарилась вся злость. Потом Ольховский, глядя куда-то в сторону, глухо произнес:
        —Тебе, наверное, кажется, что я олицетворяю просто-таки вселенское зло: запрещаю встречаться с любимой девушкой…
        Сергей хотел ответить — не то чтобы зло, а так — здравый смысл… Но Ольховский властно остановил его, сделав знак рукой: молчи. А сам продолжил:
        —Так вот. Если я — зло, то ты, соответственно, сама добродетель. Но вот что я понял за много лет жизни в этом мире… Нет никакой борьбы добра и зла! Есть только борьба разума и чувств. Когда побеждают чувства, наступает хаос. И лишь когда побеждает разум, наступает порядок. Я — на стороне порядка. Надеюсь, ты тоже.
        Он молча положил на стол под пепельницу несколько купюр и, не дожидаясь счета, тяжело поднялся и ушел.
        В аккуратно подстриженной голове Александра Петровича Ольховского, человека и бизнесмена, крутилась одна горькая мысль: «…Тогда наступает порядок. Но почему-то хочется пойти и застрелиться…»
        Глава 13
        Сергей посмотрел на часы: как медленно тянется время! Кажется, он на смене уже полдня, а всего час прошел. В голове, как молот, стучит одна мысль: что он скажет Аниному отцу?
        Вчера, выйдя из ресторана, он сел в машину и, задыхаясь от ярости и бессилия — он не мог, просто не мог найти решения! — бессмысленно ездил по городу, пока внезапно не заглох посреди оживленного проспекта — закончился бензин. У него, лучшего водителя автопарка! Сергей сначала даже не понял, почему остановилась машина — он растерянно оглядывался по сторонам, словно только что очнувшийся после долгого, тяжелого сна; со всех сторон его обгоняли машины, сердитые водители сигналили, а некоторые, особенно темпераментные, крутили пальцем у виска или что-то выкрикивали за закрытыми стеклами. Их мало волновало, что виновник нештатной ситуации на дороге ничего не слышит: главным было в сердцах произнести: «Откати, козел, свою тачку на обочину!», и тем самым отвести душу.
        Сергей выбрался из машины, тут же остановилась пара автомобилей, и вместе с сочувствующими водителями они сдвинули «шкоду» с места. Когда машина уже была кое-как пристроена возле тротуара, Серега пожал руки помощникам, поблагодарил, но от дальнейшего содействия отказался — сказал, что разберется сам. Кто ж признается, что машина встала по такой глупой причине?!
        Позвонил Алексею, и он пообещал немедленно приехать. За тот час, пока друг покупал канистру, заливал в нее бензин, заправлялся сам и добирался к Сереге через городские пробки, Сергей выкурил полпачки сигарет и основательно замерз. Начинавшийся с утра легкий снежок внезапно усилился и превратился в настоящую метель, так что уже в нескольких метрах видимость стала практически нулевой. В холодном салоне сидеть было неуютно, да и не курил он в машине принципиально; иСерега топтался возле автомобиля, прикрывая сигарету рукой от пронизывающего насквозь ветра. Подпрыгивание на одной ноге и мантра «надо-меньше-пить» не помогали. Зато в этой борьбе с холодом и опустошающим ощущением досады из-за нелепой оплошности главная проблема его жизни отодвинулась на задний план, и он смог проявить бурную радость, когда Лешкина «Нива» остановилась в паре метров позади его «Шкоды».
        —Ну, брат, ты даешь! — весело сказал Алексей, подходя поближе. — Счастье, что я был свободен — операцию отменил: пациент умудрился вчера грипп подхватить от любящих родственников. Он мне утром сообщил, что у него внезапно ломота во всем теле образовалась вместе с температурой под сорок, но, при этом, как честный человек, готов был ложиться под нож, и даже, прикинь! — на операции настаивал! Ему, видите ли, на работу нужно через две недели выйти и ни днем позже… Наши некоторые люди настолько, блин, суровы, что у них вместо мозгов — чугун! — Алексей балагурил по укоренившейся «врачебной» привычке, открывал багажник, доставал канистру, но при этом в глазах стоял немой вопрос: что случилось?
        Когда уже бензин из канистры благополучно перекочевал в бензобак несчастной «шкоды», Сергей, отводя глаза, объяснил:
        —Понимаешь… Проблемы у меня некоторые. Задумался, и сам не заметил, как все произошло. Даже с бывалыми водителями такое иногда происходит! — нервно хохотнул.
        —Ну, если что нужно, ты звони, ладно? — Алексей вопросительно взглянул на Сергея, прекрасно понимая, что тот явно чего-то не договаривает. — И, кстати, может, снова к нам на дачу с Аней приедете? Наташке моей она очень понравилась.
        —Да, конечно, — фальшиво обрадовался Сергей, обнял Лешку и заторопился: — Спасибо еще раз. Мне ехать надо, а на днях созвонимся.
        —Ну, давай, — согласился Алексей. И после того, как Сергей отъехал, еще постоял несколько минут, задумчиво глядя ему вслед.

* * *
        Все это было вчера. А сегодня он вел свой микроавтобус по маршруту номер двести двадцать пять, и отстраненно думал, что несмотря на тянущееся, как резина, бесконечное время, он все равно четко укладывается в график — ну просто секунда в секунду, — ай да Никольский, ай да молодец! Через четыре остановки у него будет по графику конечная остановка и пятнадцать минут законного отдыха. То есть, ровно через девять минут он должен принять решение: так себе постановил. Но на самом деле он уже знал, какое решение примет.
        —Я отказываюсь от денег. Мало того, буду настаивать, чтобы мы с Аней строили жизнь самостоятельно, без вашей помощи. Если у вас возникают еще вопросы, отвечу заранее: я собираюсь сделать ей предложение. И уверен, что она согласится. А если по-прежнему считаете, что мне нужны только деньги, то знайте: вы ошибаетесь. Очень, очень ошибаетесь!
        Сергей даже яростно замотал головой из стороны в сторону, упорно повторяя в своем мысленном страстном монологе «очень, очень!», словно убеждая весь мир в том, что он сам именно так и думает. Что все, что он собирается сказать Аниному отцу, — правда.
        И тут, как по волшебству, позвонила Аня.
        —Сережа, мы уезжаем завтра с мамой на операцию, — возбужденно сообщила она. — Боюсь, даже не успеем до отъезда увидеться…
        —Ты не хочешь меня видеть? — испугался Сергей.
        —Ты с ума сошел! — закричала она, испугавшись почти до обморока — а вдруг он сейчас повесит трубку и будет, действительно, — все?! — Я люблю тебя. Господи, Сереженька, я так тебя люблю! — Аня заплакала, но продолжала говорить: — Никогда, слышишь? — никогда я не откажусь от тебя. Мы все решим, я обещаю, я готова уйти из семьи и оставить все, только бы быть с тобой… Ты слышишь меня? — она вдруг испугалась, что связь прервалась — такой пустой была тишина в трубке.
        Сергей достал сигарету, открыл окно и закурил. Он наблюдал, как на остановке потихоньку собираются люди, и чем больше их становится, тем чаще их косые взгляды в сторону маршрутки становятся требовательными, недобрыми; простоять дольше на пять минут — и начнется скандал. Блин, до чего же достало его это все — и нахмуренные пассажиры, и слякотная зима, и бесконечные семейные проблемы, и гад-братец, и маршрут этот, надоевший до смерти двести, блин, двадцать пять!
        —Да, Аня, я тебя слышу, — вздохнул Сергей.
        —Ты… — она хотела спросить «… любишь меня?», но почему-то испугалась и спросила другое:
        —Ты будешь ждать меня?
        —Конечно, Анюта. Все будет хорошо!
        —Это ненадолго. Сначала мне нужно распрощаться с болезнью, и после операции, после того, как я буду знать, что самое страшное — позади, мы преодолеем все! Правда?
        —Правда…

* * *
        Легко сказать — «буду ждать тебя». Сергей не находил себе места; все валилось из рек; пока, наконец, он не понял, что просто не переживет ожидания и ему необходимо увидеть Аню. Он должен быть рядом, когда ей сделают операцию. И Сергей решил ехать в Германию.
        Правда, понадобилась такая мелочь, как деньги. Ну и, конечно, загранпаспорт, которого у Сергея не было.
        В конце смены зашел к Прилипко и написал заявление на отпуск — на неделю, и снова за свой счет. Начальник удивился:
        —Ты же недавно в отпуске был, целый месяц прогулял. Или деньги уже не нужны?
        —Нужны, дядь Саш. Надо просто некоторые семейные дела уладить.
        Прилипко не верил в мифические «семейные дела», а верил в твердый заработок и в то, что при желании всегда можно совместить первое со вторым. Но заявление подписал, и Сергей был рад, что обошлось без нравоучительных проповедей со стороны начальника, по совместительству крестного.
        Дома первым делом углубился в интернет-поиски ближайшей конторы, гарантирующей загранпаспорт за сутки. Оказалось, слишком дорого — четыреста долларов (Сергей аж охнул). Остановился на варианте «загранпаспорт за 3 —5 дней», стоило это уже в два раза дешевле, да и еще давало ему время решить первый важный вопрос — финансовый.
        А сколько денег-то нужно? Тысяча, две, три?
        Нужно позвонить Аниной бабушке. Она поможет — Сергей в этом был почему-то уверен, и без смущения набрал номер.
        Вера Николаевна откликнулась сразу, словно ждала звонка:
        —Здравствуй, Сережа. Ты уже знаешь?
        —Что Аня едет на операцию? Да, она звонила мне. Можем с вами встретиться? Срочно. Нужна ваша помощь.
        Вера медлила. Какая помощь может понадобиться ему? Или… им? Может, она нужна им обоим?
        —Давайте встретимся. Я буду готова через полчаса.
        —Тогда через час — в «Пончиках», успеете? — Сергей торопился, боялся — вдруг она передумает, и тогда нужно будет искать другие варианты, терять время.
        —Хорошо, — Вера согласилась, и у Сергея отлегло от сердца: он был уверен, что теперь все сложится хорошо.
        Когда Вера вошла в знакомое кафе, Сергей уже сидел за тем же столиком, что и несколько месяцев назад; нервно курил и, заметив Веру, бросился ей навстречу с такой радостью, словно от ее появления зависели судьбы мира.
        Помог ей снять пальто, отодвинул стул, сообщил:
        —Заказал вам капучино. Сейчас уже принесут.
        Тут же возникла официантка, поставила на стол чашку с кофе, чайничек с чаем, приборы.
        Оставшись вдвоем, они ощутили неловкость — Сергей оттого, что придется обращаться с просьбой, а просить у кого-то что бы то ни было он терпеть не мог; Вера — оттого, что не понимала, зачем она Сергею понадобилась.
        —Вера Николаевна, мне нужны деньги.
        Вера удивленно подняла брови и внезапно испытала очень неприятное чувство, похожее на неприязнь — деньги? Ему мало? Или хочет все получить сейчас? Но при чем тут она?
        —Сережа, — начала Вера, тщательно подбирая слова, — этим вопросом занимается Александр Петрович, и, думаю, тебе нужно обращаться к нему…
        —Да нет же! — досадливо выкрикнул Сергей, но тут же спохватился: — Извините… Мне нужны не те деньги… Совсем другие. На поездку за границу. Ольховский против того, чтобы мы с Аней встречались. Сказал — или деньги, или Аня. Он считает, что я теперь не нужен, она найдет себе более достойного жениха — или они ей найдут, — горько, и от этого скомкано, непонятно рассуждал Сергей.
        А Вера в смятении не могла успеть за его мыслями: жениха?! Другие деньги?! За границу?!
        Он курил, нервно размахивая сигаретой, и Вера взяла его руку, вынула окурок и потушила в пепельнице, сжала ладонь:
        —Подожди, Сережа. Я не понимаю. Тебе нужны деньги, чтобы сбежать с Аней за границу и там тайно пожениться?!
        —Что? — он непонимающе уставился на нее, а, когда понял, сморщился и отмахнулся:
        —Да нет, конечно же, нет! Куда сбежать — ей нужно на операцию… Я хочу лишь поехать к ней, поддержать. Нужны деньги на срочный паспорт, билеты. И вообще, я за границей никогда не был, виза еще потребуется — тоже срочная, как делать, не знаю… И сбережений у меня нет. Потратил их все, пока с Аней встречался… Вот я и обратился к вам — может, поможете?
        Вера задумалась. С одной стороны, от сердца отлегло: слава богу, он не строил нелепых авантюрных планов. А с другой… Помочь ему сейчас — значит, пойти на конфликт с семьей. Но главное, нужно ли это Ане? Вера была уверена: нужно.
        —Я помогу тебе, Сережа. И с оформлением документов на поездку, и с деньгами. Только скажи мне сейчас, как на духу: зачем тебе это нужно?
        Он даже не думал. Просто ответил:
        —Я люблю ее.
        Это решило все — и для Веры, и для Сергея. Времени было мало, нужно было спешить, и они сразу поехали в банк, потом в турагентство. В банке Вера сняла со счета все накопления, а именно шесть тысяч двести долларов. Значительная часть этой суммы ушла на решение вопроса с документами и срочной визой в агентстве, где директором была Рита, приятельница Вериной подруги Ленки. Остались формальности в посольстве, и, как сказали Сереге, можно было через несколько дней уезжать. После всей суеты Сергей подвез Веру к ее подъезду уже под вечер:
        —Вера Николаевна, вы сегодня Аню увидите?
        —Конечно. Сейчас соберусь и поеду к ним. Мы все-таки решили лететь все вместе. Я не могу оставаться дома, вы понимаете.
        —Ничего ей не говорите пока что, пожалуйста… Удачи. И — спасибо вам.
        —Не за что, Сережа. Это все я делала для внучки. Ты, главное, береги ее.
        Он молча кивнул, сел в машину и уехал. Вера грустно посмотрела вслед удаляющимся огням: лишь бы уберег…

* * *
        Самолет плавно зашел на посадку. Сергей смотрел в иллюминатор, и думал о том, что совершенно равнодушно воспринимает свой первый выезд за границу. Он вспомнил, как страстно мечтал когда-то о том, как он увидит другие страны, других людей и другую жизнь, где все не так, как дома. Теперь же его совершенно не волновали ни виды Баварии, которые вот-вот откроются взору, ни прелести сытой европейской жизни. Он хотел лишь как можно пройти паспортный контроль и попасть в клинику.
        Достал из сумки русско-немецкий разговорник, открыл. Повторил фразу, которую знал уже наизусть: «Кёнэн зи михь цу клиника доктор Хартмана брингэн?» Сможет ли таксист его отвезти туда, где сейчас лежит Аня, и ждет его, и не надеется, что он появится когда-нибудь на пороге ее палаты?
        И еще он обязательно сообщит таксисту: «Ихь хабэ эс айлихь». Я тороплюсь, скажет Сергей. И таксист, который тоже наверняка не слишком хорошо владеет немецким, потому что он, скорее всего, не немец, а какой-нибудь турок, обязательно его поймет. Потому что Сергей добавит: «Да майн фройляйн». Сергей не ручался за точность фразы; но она означала — там моя девушка; итурок, или серб, или араб, или даже немец — все смогут понять Сергея, потому что он обязательно положит руку на сердце, когда будет говорить эти слова: там моя девушка.
        Таксист оказался пожилым немногословным немцем, он снисходительно выслушал корявое, хоть и тысячу раз отрепетированное Серегино «Кёнэн зи михь цу клиника доктор Хартмана брингэн», спросил про багаж. Серега слов не разобрал, но опытный таксист живо изобразил, словно несет тяжелый чемодан, и вопросительно посмотрел на Сергея. Тот энергично покачал головой из стороны в сторону, чтобы таксист наверняка понял: из багажа у парня лишь сумка на ремне; апотом еще и постучал пальцем по запястью левой руки — мол, тороплюсь, поехали уже. Таксист равнодушно пожал плечами (мол, все торопятся, никто не прилетает в страну, чтобы гулять в аэропорту), и сел за руль. Сергей с облегчением опустился на заднее сиденье, снял сумку и поставил рядом. Теперь уже совсем скоро…
        Клиника доктора Хартмана оказалась не бетонной громадой с то и дело подъезжающими «скорыми», как воображал Сергей. Это был расположенный в глубине сада трехэтажный особняк, обнесенный, правда, высоким металлическим забором. Здание располагалось на тихой улице, и о принадлежности к учреждениям здравоохранения свидетельствовала лишь табличка с соответствующими надписями на немецком и английском языках.
        Такси остановилось аккурат напротив кованой калитки. Сергей дал водителю двадцать евро в надежде, что тот уж как-то даст знать — достаточна ли сумма. Оказалось, что нужно еще столько же; Серега наконец расплатился и помахал таксисту — мол, пока, спасибо, что подвез, хоть и за безумные деньги. Все-таки, таксист был первым жителем далекой страны, с которым его свела судьба.
        Хотя судьба его вела, конечно, не к случайным людям. Судьба его была здесь, за этим высоким забором, за этой ажурной калиткой — она была всего в нескольких десятках метров, и Сергею вдруг стало страшно. Зачем он это делает? Но рука уже сама потянулась к неприметной кнопке звонка, и нажала ее — тут же раздался откуда-то сверху голос, что-то спрашивающий на немецком. Сергей поднял голову и сразу увидел камеру видеонаблюдения.
        —Майн наме ист Сергей Нокольский, — он быстро заглянул в онлайн-переводчик, и, надеясь, что произносит правильно, медленно проговорил: — Их вил сехен Анна Ольховская.
        Камера что-то быстро «ответила», Сергей понял только «найн» и то, что дальнейшее общение будет сильно затруднено. Отчаянно жестикулируя, он спросил без особой надежды:
        —Их аус россии, жеманд сприхт руссиш?
        По ту сторону камеры что-то радостно сообщили про неведомую Галину и отключились; Серега стоял возле калитки, совершенно не понимая, что делать дальше. Но минут через пять прибор снова включился, и женский голос на чистом русском спросил:
        —Вы кого-то ищете?
        Серега обрадовался так, словно свершилась мечта коммунистов и русский на самом деле стал единым языком «международного общения», и доверительно сообщил:
        —Здравствуйте! Я приехал к Анне Ольховской, мне очень нужно ее увидеть!
        —Есть ли вы в листе посещений? — бесстрастно спросил голос.
        —В листе посещений? Не знаю. Я приехал, не договариваясь. Как сюрприз. Я ее жених! — уточнил, испугавшись, что иначе его примут за неизвестного пациентке злоумышленника.
        —Мы должны согласовать с пациентом и опекунами, можно ли вас пропустить.
        —С какими опекунами? — опешил он. — Можно только с пациентом, с пациенткой то есть? Она ведь совершеннолетняя! — заволновался Сергей. Мысль о том, что его могут попросту не пустить в клинику, даже не посещала — издали все казалось таким простым! Он сделал загранпаспорт за сутки, за трое оформил визу, раздобыл денег, пролетел пол-Европы — а его не пустят в клинику? Наверное, выглядел он настолько потерянным, что сердце обладательницы приятного женского голоса смягчилось (явно вопреки инструкциям).
        —Как вас зовут?
        —Сергей Никольский, — повторил он.
        —Сейчас попытаюсь выяснить, что можно сделать. Никуда не уходите!
        Потянулись минуты. Сергей хмыкнул, повторив про себя: «Никуда не уходите!» Словно он мог куда-то уйти. Даже если бы было, куда — он бы не ушел. Остался бы здесь жить — спать вон на той скамейке и ждать, пока Аню выпустят домой. И когда она выходила бы из калитки — подошел бы и спросил: «Аня, ты выйдешь за меня?»
        Прислонившись к забору, Серега живо представил, как он укладывается на ночлег, положив под голову сумку; кнему тут же подходят полицейские и уводят в ближайший участок для выяснения личности…
        Видение прервала пара — охранник и медсестра подошли к калитке. Женщина (очевидно, та самая Галина) обратилась к Сергею:
        —Вы Никольский?
        —Да, я! — Сергей обрадовано протянул ей документы, которые держал наготове — и загранпаспорт, и отечественный, и даже билеты на самолет!
        —Тогда пойдемте.
        Охранник с невозмутимым лицом открыл замок, калитка распахнулась, и Серега прошел на территорию больницы.
        Пока шли по тропинке, Галина рассказывала, заинтересованно поглядывая на посетителя:
        —Операцию сделали два дня назад, и пациентка все еще в реанимации, но уже пришла в себя. Рядом с ней родственники, сейчас как раз бабушка, и она подтвердила, что вас можно пропустить.
        Он знал, что операция уже позади; мало того — знал, когда она проходила, и все эти восемь часов он не спал, не ел и ничего не делал, только курил на своем балконе и молился, как умел. Сергей радовался, что сейчас рядом с Аней оказалась Вера Николаевна. Конечно, на оформление документов ушло не пара дней, а больше недели; он писал Вере отчаянные смс-ки, она отвечала, была в курсе его передвижений. И сейчас Сергей с благодарностью думал об этой женщине: ведь наверняка не просто так она сейчас оказалась в палате. Представил, каких ухищрений стоило ей сплавить куда-то приторную Анжелику. И понадеялся, что мудрая Вера Николаевна тоже сейчас отошла куда-нибудь — да хотя бы к кофейному автомату…

… Аню он сразу даже не узнал — наверное, из-за трубок, торчащих из ее невесомого тела. Да, пожалуй, из-за ослепительно-белой повязки на голове. И еще, может, потому, что Аня спала. Но когда медсестра остановилась напротив одной из палат и показала сквозь стекло рукой — мол, смотри, вон твоя фройляйн, Сергей послушно остановился. Вдруг Аня открыла глаза — и тут уже не узнать ее было невозможно: невозможно было не узнать ее шоколадные, влажные родные глаза… Она что-то прошептала, и Сергей прочитал по губам: «Сережа»…
        Глава 14

…Когда Ане было четырнадцать, в мае она заболела ангиной — да так тяжело, что пролежала в больнице две недели, а потом еще столько же долечивалась дома. Их педиатр, пожилая и категоричная Римма Георгиевна, безапелляционно заявила:
        —Если не хотите подорвать ребенку иммунитет, отмените в этом году свои вояжи в экзотические страны.
        —Но я так хочу к морю… — Чуть не плакала Аня, и врач милостиво море разрешила:
        —К морю можно, но без резкой смены климатических поясов — максимум в степную зону. Можно, например, в Евпаторию, и хотя бы на месяц.
        У мамы была почти истерика — она никак не могла представить себя на «плебейских пляжах грязного Крыма», а папа, скрепя сердце, забронировал двухкомнатный «люкс» в клубном отеле на окраине города. Там Аня вдвоем с бабушкой и провели восхитительные три летних месяца, и там она окончательно и ясно утвердила свои стандарты счастья.
        Нельзя было не обратить внимания на эту пару — сначала Аня приняла Дмитрия за одного из аниматоров, так активно он участвовал во всех мероприятиях, начиная от зарядки на пляже (на которой в основном одни аниматоры и резвились) и заканчивая детским караоке у бассейна. Он был не столько красив, сколько харизматичен, хотя тело выглядело безупречно (наверное, не только благодаря зарядке). Невысокого роста, поджарый, с немного удлиненным лицом, со светлыми, почти прозрачными, но удивительно живыми глазами, в неизменной темно-синей бандане, из-под которой выглядывали светлые вьющиеся волосы, он все время попадался Ане на глаза. А, может, ей подсознательно хотелось попасться на глаза ему.
        И лишь после того как он приветливо кивнул ей за завтраком на второй день их с бабушкой пребывания в отеле (узнал! — замерло Анино сердце), она увидела его жену, которую тут же возненавидела.
        Жена была совершенно не «под стать» Дмитрию. Как раз стать ее была богатырской, в сравнении с мужем; стрижка — чересчур простой и короткой; темные, почти черные глаза — маленькими и невыразительными. Больше всего раздражал Аню короткий, аккуратненький нос «уточкой», который выглядел чужим на широком лице жены.
        До конца отдыха Аня так и не узнала, как ее зовут. Но зато поняла, что значит любовь.
        Когда Дмитрий смотрел на свою — совершенно ему неподходящую! — жену, его глаза наполнялись такой нежностью, которая заставляла окружающих стыдливо отворачиваться, словно они увидели что-то крайне неприличное. Он становился сам каким-то беззащитным, словно эта женщина обладала магической силой, и дело было вовсе не в двух общих детях, и не в том, что «у нее большой бизнес, а он наверняка был каким-то тренером или охранником» — именно так судачили другие отдыхающие, гадая, «что же он в ней такого нашел». Неудивительно, кстати, что судачили именно о них: остальные пары ничем не выделялись: они были одинаково скучны, покрикивали время от времени на детей и друг на друга, загорали, веселились по вечерам у бассейна, пили водку и ругали «отстойный Крым», и рассказывали друг другу разные истории, оправдываясь, почему они проводят отпуск не за границей.
        И лишь семья Дмитрия искренне радовалась отдыху безоговорочно. Может быть, они радовались не столько умиротворенному приморскому захолустью, сколько возможности побыть всем вместе несколько недель? Эта непретенциозность тоже возбуждала лихорадочный интерес, ведь было заметно, что у пары есть деньги! Тогда почему они не снобы?
        А потом Аня сидела одна в маленькой ажурной беседке возле прелестного пруда с огромными розовыми лилиями и искусственным водопадом. Было около двух пополудни, жара стояла немыслимая, отдыхающие предавались сиесте. Ане спать не хотелось; она расположилась с книгой и большущим стаканом холодного апельсинового сока в своем любимом уголке. Внезапно на вымощенной декоративной плиткой дорожке появилась дочь Дмитрия — их старший ребенок. Ей было лет десять-двенадцать — почти ровесница Ани, но Аня относилась к ней почти враждебно, и сама не понимала, почему. Девочка плакала. Однако, увидев Аню, не убежала, а подошла поближе:
        —Можно, я с тобой посижу? — тихо спросила.
        —Конечно, — опешила Аня и подвинулась.
        Та присела рядом.
        —Я Наташа.
        —А я Аня, — пришлось представиться Ане.
        —Я знаю, слышала, как к тебе бабушка обращается. Или это мама?
        —Нет, бабушка, — улыбнулась Аня. — Просто молодо выглядит.
        И после минутной паузы осторожно спросила:
        —А почему ты плачешь?
        Наташа молча наклонилась, подняла камушек и бросила его в пруд. Пошли небольшие круги, а на широкий лист лилии выпрыгнул лягушонок. Он недовольно квакнул и спрятался обратно в пруд, недовольный тем, что его потревожили в такую жару.
        Девочки рассмеялись, и Аня удивилась: куда только подевалась ее неприязнь?
        —Папа любит ее больше, чем меня, — сказала Наташа.
        —Кого? — удивилась Аня.
        —Маму.
        —Она что, тебе неродная мама? — удивилась Аня еще больше.
        —Почему неродная? — досадливо поморщилась Наташа. — Родная.
        —Ну… тогда почему ты обижаешься?
        —Да потому что родители должны любить детей больше всего на свете! — взорвалась Наташа. — А они кроме себя больше никого не замечают! Зачем они вообще нас с братом родили!
        —Да что с тобой?! — Аня взяла свою новую знакомую за руку.
        Та отдернула ладошку, словно прикоснулась к горячему утюгу. И призналась:
        —Мы были утром в городе. И я захотела зайти на рынок и купить ракушку. А мама сказала, что ей хочется поскорее на пляж. Тогда он решил, что мы немедленно берем такси и едем обратно, а ракушку можно купить в любое другое время, и что у меня и так полно ракушек!
        И Наташа безутешно зарыдала, словно ей отказали в куске хлеба после недельной голодовки.
        —И… все? Ты переживаешь из-за этого? — Аня поразилась. Хотя, если честно, ее родители — и в первую очередь, конечно же, папа! — без колебаний отправились бы на рынок, и скупили там все имеющиеся ракушки, которые бы представляли для Ани интерес.
        Наташа по-прежнему обиженно хлюпала носом.
        —Они что, бьют тебя? — спросила Аня.
        —А? Бьют? С ума сошла. Конечно, нет! — возмутилась Наташа.
        —Не дают еду? Не покупают игрушек? Не играют с тобой? — наседала Аня, а собеседница лишь испуганно таращилась на нее и повторяла:
        —Нет! Нет, конечно же! Играют! Покупают! Отстань уже!!! — и снова расплакалась.
        —Тогда почему ты ревешь?!
        —Потому что они должны… А они друг для друга все сделают, а мы на втором месте…
        —Ну и правильно, — неожиданно заключила Аня. — Это хорошо, что на первом месте — они. Вот ты бы хотела такого мужа, как папа?
        Наташа удивилась, даже рыдать перестала:
        —Конечно.
        —Все бы хотели. Чтобы жена для него была лучше всех. Детей, конечно, обижать нельзя — но вас же никто и не обижает, верно?
        —Верно…
        —Радуйся, дурочка, что у вас семья такая… идеальная. Ты просто еще этого не понимаешь. — И Аня, совсем как взрослая, снисходительно похлопала Наташу по плечу.
        И поняла, что действительно хочет такого мужа, как Дмитрий, а не как папа. И пусть у нее будет нос уточкой, и широкие плечи, и бесформенные юбки… Лишь бы только Он смотрел на нее, как Дмитрий смотрит на свою богатырку. И еще она подумала, что встретить такого человека — значит встретить свою судьбу, и тогда уже все беды и проблемы покажутся сущими пустяками… И что счастье выглядит именно так: друг для друга — на первом месте.

* * *

«Сережа», — прошептала Аня. И в тот момент поняла, что, в общем-то, именно ради таких моментов и стоит жить. Когда судьба внезапно преподносит царский подарок — как большую шоколадку в нарядной хрустящей обертке ребенку-побирушке, рассчитывающему максимум на пятак.
        Аня даже не удивилась, увидев Сергея. Да, она не ждала его и даже не мечтала, что он возникнет вот так, на пороге ее палаты; но вот он — здесь, рядом, держит ее за руку, и она знает: все так, как нужно. Потому что она его любит.
        Сергей присел на краешек кровати, исподтишка оглядываясь — можно ли? Все таки, он до сих пор не пришел в себя, не мог окончательно совместить свое «я» с собой, так сказать, физическим. Он здесь, рядом с Аней — а еще неделю назад даже предположить не мог, что все так стремительно завертится. «Ты здесь, мы в воздухе одном, твое присутствие — как город», — прошептал Сергей. Запнулся — дальнейшее «… как тихий Киев за окном» казалось неуместным. Но все же Аня — как могла — потянулась к нему, сквозь все трубки и проводочки протягивая к нему своей взгляд. И Пастернака она не читала, и Киев был ни при чем, но самое важное — «мы в воздухе одном» — ощущалось так сильно, что Сергей понял: обратного пути нет.
        Тихо вошла Вера Николаевна и стала у двери. Они заметили ее не сразу.
        —Здравствуй, Сережа, — решила она все же себя обозначить, и они удивились, что в мире еще есть люди, кроме них двоих. — Как долетел?
        —Долетел? — Сергей повторил вопрос, как слабоумный. Затем спохватился, приходя в себя: — Нормально долетел, спасибо. Здравствуйте, Вера Николаевна.
        —Что дальше? Ты в отеле еще не был, полагаю, — сказала Вера, присаживаясь на стоявшее в углу палаты кресло.
        Дальше надо было отправляться в небольшой отельчик на окраине города, где Сергей (с помощью Веры, конечно) забронировал номер на неделю. Дальше надо было вернуться с небес на землю, потому что скоро должна была вернуться Анжелика, и, условившись повторить «конспиративное» свидание на следующий день, они расстались.
        Сергей с трудом нашел затерявшийся на одинаково кукольных улочках отель, без обычного для «руссо туристо» энтузиазма поселился (чем немало удивил персонал), и прямо в одежде рухнул на постель.
        Проснулся через несколько часов с тяжелой головой: пищал телефон, сообщая об смс-ке. «Как ты?» — писала Катька. «Все ок», — только и смог ответить семье, хотя до «ок» было еще очень далеко.
        Он отправился бродить по городу, думая, чем бы себя занять в течение двенадцати часов — до нового визита в клинику; но ничего толкового не придумал. Изнывая от безделья, глазел на витрины. Осматривать достопримечательности не хотелось. И, проходя по очередной красивой улице чужого города, он с точкой подумал, что хочется только одного: вернуться домой.
        Сергей отогнал эти мысли, показавшиеся ему постыдными, чудовищными — практически кощунственными; итут же составил план — четкий и ясный.
        На следующий день купил букет цветов — самый красивый, который продавался в небольшом цветочном магазине рядом с отелем за цену, которую посчитал максимально разумной. Без особых трудностей добрался до палаты — его уже знали; Вера Николаевна была начеку и, как только Лика отправилась по делам (она, естественно, успела завести свои суетливые «дела» и в Мюнхене), тут же просигнализировала Сергею, что путь свободен.
        Сергей положил цветы на край кровати и уже без стеснения присел рядом.
        —Аня, я хочу сказать тебе кое-что важное. Во-первых, я должен уехать: нет смысла здесь прятаться, тратить время и деньги, если я могу в это время работать. Главное — я увидел тебя. Теперь верю, что все будет хорошо, — он осторожно прикоснулся к ее волосам и погладил по щеке.
        Затем взял ее узкую, податливую ладонь и осторожно поместил между своими. И вдруг неловко опустился на одно колено и, краснея, произнес:
        —Анна Ольховская, ты выйдешь за меня?
        Аня испуганно таращила глаза на Сергея, внезапно поняв, что все это — по-настоящему. И ее болезнь, и операция, и ее бессилие, и ее сила — потому что вот он, мужчина ее жизни, парень из грез, совсем как в кино! — делает ей предложение!
        Слезы покатились из глаз — и она потеряла сознание.
        Запищали датчики, в палату вбежали медсестры и Сергея выгнали. Он стоял за стеклом и смотрел, как вокруг Ани суетится медперсонал.

* * *
        Внезапно у него зазвонил мобильный. Звонила мать, и Сергей удивился: она ведь знала, что он за границей, и вряд ли стала бы тратиться на роуминг без крайней нужды. Предчувствуя неладное, он поднес трубку к уху:
        —Мама, что случилось?
        —Катя пропала, — глухим и хриплым голосом ответила мать.
        —Что?! Что ты говоришь такое? — Сергей закричал; ина него тут же зашикали. Сергей на автопилоте вышел из больницы, сел на скамейку в скверике.
        —Не вернулась из школы, — продолжала мать на удивление ровным, но совершенно безжизненным голосом. — Я начала беспокоиться, но тут позвонили те подонки, которые к Вадику приходили. Я по голосу узнала… Сказали, если денег до завтра не будет… до двенадцати часов дня…
        Наконец, Мать не выдержала — зарыдала в трубку.
        —Мама, я буду скоро, слышишь?! Вылетаю сейчас же!
        Сначала набрал номер Алексея — попросил поддержать мать, пока он не приедет. Затем, как в тумане, он добрался до гостиницы, побросал вещи в сумку и рванул в аэропорт.
        А как только приземлился — позвонил Ольховскому:
        —Давайте деньги. Я согласен.
        Как раз было без пяти минут двадцать часов среды…
        Глава 15
        Александр Ольховский, стоя у окна своего респектабельного кабинета, улыбнулся: он был практически уверен, что парень предпочтет деньги. Что ж, и на этот раз интуиция Ольховского не подвела: слишком хорошо он научился за эти годы разбираться в свойствах человеческой натуры. Ольховский снова одержал победу. Или человеческая натура ее одержала — черт его знает, почему в жизни все происходит так, как происходит, а не так, как было бы правильным. Но теперь было ясно, что семья его свободна от перспективы быть связанными родственными узами с невесть откуда взявшейся семейкой с криминальным душком — только этого еще ему не хватало!
        А дочь теперь можно вполне удачно пристроить, пусть Лика этим займется. Не такая уж его жена и дура, как кажется. А что ребеночка хочет — это ничего. Сделаем ей ребеночка, теперь можно.
        Он снова улыбнулся, но как-то горько. Где-то там… В глубине души… Он надеялся, что ошибался… Хотя бы на этот раз! Но чуда не произошло.
        Тогда Ольховский подошел к сейфу и вынул четыре пачки американских банкнот. Никак не избавится от многолетней (и опасной!) привычки обязательно держать под рукой какую-то сумму, хотя весь мир давно уже перешел на электронные деньги. Он же, как мафиози из старых фильмов, больше доверял наличным.
        Пересчитывать деньги не стал, аккуратно сложил в большой конверт и заклеил. Нажал кнопку интеркома:
        —Елена, зайдите ко мне.
        На пороге тут же материализовалась длинная, ароматная секретарша, как дорогая конфета в матово-золотистой фольге. Когда-то, на заре ее карьеры в «Интерконтиненталь Груп», лет пять назад, Ольховский даже подумывал, не переспать ли с ней (и она явно на это надеялась), но потом от этой идеи отказался. Секретаршей Елена была отменной, и ему не хотелось терять отличного работника, чтобы приобрести еще одни скучные отношения, всегда заканчивающиеся одним и тем же: слезами, скандалом, шантажом и требованием отступных.
        Елена, может, и затаила с тех пор обиду (как же, таких красавиц не отвергают!), но виду не подавала. Но и зарплата у нее была такая, что иной руководитель отдела позавидует: ее умение молчать, понимать, говорить и делать Ольховский оплачивал высоко и вправе был рассчитывать на преданность намного большую, чем супружеская. Все-таки деньги — более надежная гарантия выполнения даже моральных обязательств, чем эмоциональная привязанность.
        —Елена, будьте добры, свяжитесь с Юрием Васильевичем, пусть подготовит расписку по делу Никольского — он в курсе. Передайте вместе с адвокатом эти деньги Сергею Никольскому — при личной встрече, лично в руки. Возьмите паспорт — будете свидетелем. В переговоры не вступайте. Расписку — мне, копию — адвокату. Все понятно?
        Елена кивнула, взяла конверт и спросила невозмутимо:
        —Кофе?
        —А теперь можно и кофе, — согласился Ольховский и ослабил узел галстука.

* * *
        Пока Сергей добирался из аэропорта домой, раздался звонок. Звонила незнакомая Елена — назвалась референтом Ольховского и деловито поинтересовалась, где ему будет удобно встретиться, чтобы «закрыть контракт». Встретились в метро — ему было по пути; он очень спешил. Скользнул по секретарше равнодушным взглядом, взял конверт и послушно поставил свою подпись на расписке, которую она ему дала.
        Домой приехал поздно вечером, но уже с деньгами. В квартире витал острый запах корвалола; мать сидела на кухонном диванчике — маленькая и испуганная. Наташа была рядом с ней.
        —Здравствуй, Сережа. Алексей на балконе курит, — сообщила она.
        —Вадим не объявлялся? — спросил, хотя и так знал ответ.
        Мать отрицательно покачала головой:
        —Номер телефона он сменил, старый не отвечает. Дружки его сообщили, что он должен был вернуть долг еще неделю назад, но потом пропал.
        —Прячется где-то, гад, — тихо сказал Сергею подошедший Алексей.
        —Мама, они свой номер случайно не оставили? — спросил Сергей без особой надежды. Обычно шантажисты звонят сами — по крайней мере, так он представлял по фильмам, поскольку с подобными типами раньше встречался.
        —Оставили, — неожиданно сообщила Мария. — Вот, возьми. И протянула сыну листочек.
        Трубку на том конце сняли сразу же, как пошел гудок.
        —Алло.
        —Это брат Вадима, Сергей. Я готов с вами встретиться сейчас и отдать долг брата. Сначала дайте услышать сестру.
        —Да нет проблем, браток, — ухмыльнулись в трубке. — Мы ж не звери какие.
        Телефон Сергей поставил на громкую связь, и мать при этих словах аж передернуло: лексикон у бандитов был на редкость постоянным.
        —Алло, — пропищала трубка испуганным детским голоском.
        —Катя, доченька! — мать выхватила трубку у Сергея из рук. — Сережа приехал, все буде теперь в порядке, не бойся, родная!
        К счастью, о встрече договорились возле супермаркета, который был рядом с домом Никольских, а не на заброшенном заводе в пригороде, как можно было бы предположить, исходя из практики мирового кинематографа. Сергей хотел было отправиться один, но Алексей настоял, что пойдет с ним.
        —Я драться умею, если что. Даже не думай, что сам с этими подонками встречаться будешь.
        Бандитов было четверо, один держал Катю за руку. Сергей отдал ему конверт. Тот заглянул в него наметанным глазом и подтолкнул Катю в спину:
        —Ну, иди к своему брату. Скажи, что мы с тобой хорошо обращались! Даже киндер ей купили, чтобы не ревела.
        —А я не ревела, — дрожа всем тельцем и прижимаясь изо всех сил к Сереже, сказала Катя. — Я знала, что ты меня скоро заберешь.
        —Храбрая ты моя! — поцеловал он в макушку сестру и подхватил на руки.
        —Пообещайте больше никогда не трогать мою семью Вадим теперь сам по себе.
        —Да мы поняли, братуха, — миролюбиво сказал тот, что привел Катю.
        —Я тебе не братуха, — процедил Сергей и отправился домой.

* * *
        Вадим редко читал газеты, а телевизионные новости вообще игнорировал — ему было скучно узнавать, что происходит вокруг: ведь это практически никогда не касалось его лично. Но все равно знал, кто такой Александр Петрович Ольховский. Вернее, знал не точно, а «приблизительно», но это не меняло сути: Ольховский относился к категории «богатых и знаменитых». И это означало, что больше всего его благополучию угрожали скелеты в шкафу, некстати вытащенные на свет божий посторонними личностями — вроде Вадима, — которым посчастливилось про эти скелеты разузнать.
        Но если для «богатых и знаменитых» скелет означал постыдную тайну, то для «посторонних личностей» это был, безусловно, счастливый билет: сколько из них разбогатело, годами шантажируя свою жертву! Многие сразу же продавали информацию желтой прессе — но тоже за баснословные суммы. Правда, для некоторых счастливый билет оказывался билетом в одну сторону, когда жертва, оказываясь не слишком обремененной моральными устоями, не поддавалась на шантаж и быстренько расправлялась с наглецом, ловко и со знанием дела заметая следы.
        Вадим, впрочем, верил в первый вариант развития событий. Шумиха ему никакая не нужна, да и сколько там денег могут отвалить убогие газетенки? А вот Ольховский сможет! Да еще как сможет! Ради спокойствия любимой дочурки, доживающей последние дни, а еще ради своей кристально чистой репутации он не только долг Вадима покроет — он ему всю жизнь шоколадом на сто лет вперед обеспечит!
        Вадим, размечтавшись, откинулся на спинку колченогого кресла, чудом затесавшегося в его съемной квартирке — редкой дыре. Но теперь уже скоро он отсюда съедет, незачем будет прятаться, да и деньги (главное!) заведутся, чтобы достойное жилье купить. Кстати, а почему только деньги? Может, стоит пост вице-президента просить? Как там его контора называется?
        Или, еще лучше — жениться на дочурке, и пусть весь бизнес сразу на нее перепишет. А та потом копыта отбросит, и кто законный наследник? Муж! То есть, Вадик Никольский собственной персоной! Вадим засмеялся, хлопнув рукой по подлокотнику кресла от избытка эмоций. А что? Надо этот планчик, действительно, обдумать… «А пока что позвоним-ка мы нашему будущему партнеру и обожаемому тестю!» — произнес вслух, прислушиваясь к каждому слову, и все они были сладкими, словно мед.
        Зазвонил телефон. Этот номер знал только один человек — единственный, кому Вадим мог довериться, его партнер по бизнесу. Вернее, по аферам, которые приятели проворачивали. К сожалению, не всегда успешно — вот как в последний раз.
        —Привет. Ситуацию твой брательник вроде разрулил. Короче, мне сообщили, что малая уже дома. Так что проблема решена, можешь выбираться из своей берлоги.
        Прекрасно, — подумал Вадим. Вот до чего же у него благороднейший братишка! Теперь пора и свою проблему решить — с помощью господина Ольховского!
        Хвала человеческому интеллекту хотя бы за то, что с его помощью был изобретен Интернет! Ну что бы делал Вадик еще двадцать лет назад? Звонил бы, как ненормальный, по всем справочным бюро; рылся в телефонной книге и газетных подшивках… А теперь? Набираешь в поисковике фамилию, имя, отчество — и, если это ФИО хоть чего-нибудь достигло в своей жалкой жизни, то о нем и о его достижениях будет несколько упоминаний. На Ольховского всемирная паутина выдала отчет: «Нашлось 876тыс. ответов», и Вадика этот результат удовлетворил. Едва открыв первые несколько страниц, он знал об Ольховском все, что нужно было знать. Контора его называлась, как и ожидалось, звучно и на иностранный манер — «Интерконтиненталь Груп», центральный офис располагался, естественно, в самом центре города, центрее некуда — на улице Васильевской, дом пять; ателефон приемной был до умиления простым и понятным: 255-22-55.
        Именно эти цифры Вадик и набрал. И совершенно при этом не волновался: подумаешь, олигарх. Да скоро этот олигарх у него вот где будет! Но все же вздрогнул, когда в трубке внезапно раздался мелодичный девичий голосок:
        —Добрый день! Компания «Интерконтиненталь Груп», Елена, чем могу вам помочь?
        —Соедините меня, пожалуйста, с Александром Ольховским, — сам себе удивляясь, вежливо, четко, правильно и слегка испуганно произнес Вадим, словно школьник, который впервые выучил урок.
        —Меня зовут Елена, — соблюдая протокол, как полоумному, терпеливо напомнила секретарша, и продолжила: — Как к вам можно обращаться?
        Вадим замялся — он не предполагал, что придется вот так, сразу, раскрывать себя. Все-таки он привык к «деловым отношениям» попроще…
        —Вадим, — нехотя произнес он.
        —Вадим — уточните, пожалуйста, вашу фамилию, — несмотря на сочившуюся в интонациях сладкой патокой любезность, секретарша вцепилась в абонента железной хваткой и не отпускала.
        М-да, у олигархов работают профессионалы, — Вадик ухмыльнулся и протараторил — все равно деваться некуда! -:
        —Никольский. Вадим Никольский, — повторил уже тверже, находя некую прелесть в попытке представиться, как знаменитый киношный шпион.
        Но секретарша не сдавалась, виртуозно демонстрируя умение послать потенциального просителя куда подальше. В ее практике 99% неизвестных, пытающихся поговорить с Ольховским, оказывались наивными простаками — всем им хотелось найти у миллиардера денег на лечение, здание для детского сада и управу на ЖЭК. Просители шли, писали, звонили нескончаемым потоком, как к какому-нибудь сицилийскому дону, искать справедливости и помощи. Работа Елены, отчасти, как раз и заключалась в гуманной нейтрализации звонящих.
        —Мы благодарны вам, господин Никольский, за звонок в нашу компанию, — радостно прощебетала она в трубку. И, подпустив участия в свой бархатный голосок, доверительно спросила: — Изложите, пожалуйста, суть вашего вопроса.
        —Дорогая Елена, — душевно начал Вадим, — уж вам-то точно я ничего не собираюсь излагать. Я буду говорить только с Ольховским.
        Елена была невозмутимой.
        —К сожалению, Александр Петрович чрезвычайно занят; чтобы ваш вопрос был рассмотрен как можно скорее, советую вам изложить его суть, и, возможно, я смогу направить вас к кому-то из помощников господина Ольховского.
        Вадик напрягся.
        —Значит, так. Никакие помощники мне не нужны! Я буду говорить только с Ольховским! Разве я непонятно выразился?!
        В голосе Елены послышалось плохо скрытое торжество — она явно лидировала со счетом 1:0:
        —Уважаемый господин Никольский, к сожалению, я не могу соединить вас с господином Ольховским, в данный момент у него проходит важное совещание.
        Вадим почувствовал, как в его голове зашумело, словно тяжелые молоты ухнули где-то вдалеке — и кровь вдруг заструилась по жилам с бешеной скоростью, разгоняя веселую, шальную, яростную злость. Сцепив зубы, он прорычал в трубку:
        —Слушай, ты… Елена, или как тебя там… Короче, бери бумажку и пиши следующее: звонил Вадим Никольский, родной брат Сергея. Он все знает про контракт. А теперь пиши особенно внимательно, потому что я буду диктовать свой номер телефона… Пишешь? — грозно спросил.
        Елена послушно закивала головой, терзаемая жгучим любопытством: опять контракт? Другой или тот самый?
        —Пишешь, я спрашиваю?! — рявкнул Вадим, чем мгновенно вывел секретаршу из раздумий.
        —Пишу, конечно, — испуганно сообщила Елена и начала послушно повторять цифры: — ноль, девять, три…
        —Правильно, — похвалил Вадим. — А теперь пиши дальше. Если через один час, то есть через шестьдесят минут, он не перезвонит, то его обожаемая дочь, то есть Анна Александровна Ольховская, узнает все. То есть то же самое, что недавно с изумлением узнал и я.
        Вадим сделал небольшую паузу, давая возможность секретарше записать и переварить услышанное, а потом вкрадчиво спросил:
        —Ты все записала, цыпа?
        —Ага, — испуганно пискнула «цыпа», вмиг растеряв весь свой офис-менеджерский лоск.
        —Молодца, — похвалил Вадик. — А теперь слушай: найди своего шефа побыстрее, хоть из-под земли достань. Потому что по истечении часа я сделаю то, что превратит жизнь твоего обожаемого начальника в ад — если, конечно он не позвонит. А не позвонить он сможет лишь в одном случае: если ты не придашь значения этому звонку и этой бумажке, которая, я надеюсь, лежит на твоем столе… Лежит?
        —Лежит, — в голосе «цыпы» уже звучал неподдельный страх.
        —И если ты не передашь эту бумажку шефу, а он узнает о твоей нерасторопности, то, боюсь, твое прекрасное тельце скоро закопают в ближайшем лесу. Тельце-то прекрасное? — Вадим аж подмигнул, словно она его видит. Конечно, у Ольховского все должно быть прекрасным — и — как там ее — душа, и дом, и офис, и счет в банке, и тело секретарши!
        Секретарша в ответ громко икнула.
        —Ну, я понял, цыпа, что передашь. Лады?
        —Лад-ды, перед-дам, — сквозь икоту поклялась Елена. А, услышав в трубке короткие гудки, немедленно принялась наяривать Ольховскому на мобильный.
        Нажав кнопку «отбой», Вадим решил пока сбегать за пивом. Он не сомневался, что перепуганная секретарша уже разыскала шефа и все ему передала; но почти был уверен, что тот будет тянуть время — ну не может такой важный человек, как Ольховский, звонить немедленно, словно мальчишка. Надо ж себя уважать. Вадик отнесся к такой (хоть и придуманной им же самим) ситуации с пониманием, даже кивнул! — и пошел одеваться. Натянул куртку, ботинки и, закрывая входную дверь, услышал, как по ступенькам цокают, приближаясь, каблучки. «Вот черт, опять лифт не работает», — подумал с досадой. Но пива хотелось (и почему это разбогатевший брательник не держит теперь в холодильнике пару упаковок «будвайзера», спрашивается?! Да, не создан его брат для роскошной жизни, не создан…), и он расслабленной походкой отправился на лестницу. Каблучки догнали его на втором пролете и явили Вадиму их обладательницу — Ирку из супермаркета, Серегину зазнобу. Бывшую зазнобу, надо полагать.
        —О, Ирчик! Привет! — сказал Вадим, галантно пропуская даму вперед.
        —Привет, — угрюмо буркнула Ирка.
        —Как жизнь молодая? — Поинтересовался просто так, для поддержания разговора. Все ж еще четыре этажа надо преодолеть рядом, не молчать ведь.
        —Можно подумать, ты не знаешь, — фыркнула соседка.
        —Не, я не в курсах. Тебя, может, Серега чем обидел? С него станется, — злобно заметил Вадим, вспомнив о тайном богатстве брата.
        Они как раз дошли до очередной лестничной площадки. Ира внезапно остановилась, обернулась к Вадиму и гордо вскинула голову:
        —Обидел, как же! Не дождется. Я на таких не обижаюсь!
        —На каких? — заинтересованно спросил Вадим.
        —На таких… Наглых. Да расстались мы с ним, Вадик, если ты не в курсе… — Ира медленно зашагала вниз, но каблучки цокали уже не так задорно.
        Вот те на. Хотя, конечно, если спутываться с олигарховой дочуркой, хоть та и при смерти — надо осторожничать.
        Вадима просто таки распирало от его тайны; Ирка — вот благодарные были бы уши! Девка решительная и смелая — да чего уж там, Вадик как-то и сам был не прочь с ней покувыркаться, да она его отшила — хранила верность Сереге. И что теперь — получила?
        —Ирчик, ты сильно спешишь? Может, покурим?
        —Мне на работу во вторую смену, я как раз за сигаретами в киоск иду, — равнодушно сообщила Ира. Она была бы и не против, если честно, покурить с Вадимом и излить душу — зря она ему не верила, когда тот пытался объяснить, какой гад его братец.
        —Договорились! Тогда ты дуй домой да вари кофе, а я — за сигаретами тебе и за пивом — себе! Ты какие куришь?
        —Да любые, единичка… спасибо!
        —Я мигом!
        Веселый Вадим вернулся через десять минут. Когда он позвонил в Иркину квартиру, дымящийся ароматный кофе уже стоял на столе, а готовая к печальным излияниям хозяйка уже стояла на пороге.
        Вадим протиснулся в узкую кухню:
        —А где ж соседка твоя? На работе?
        —Ага… Присаживайся.
        Вышла неловкая пауза. Вадим без интереса осматривал помещение. Отечественная кухонная мебель — еще советского производства, потрескавшаяся от сырости и старости; дряхлый скособоченный холодильник; выкрашенные ядовитой синей краской стены; разнокалиберная посуда — все это так явно отдавало бедностью, что было сразу понятно: в этой квартире одинокие, никому не нужные старики или живут, или жили и уже умерли, и теперь их предприимчивые родственники жилье сдают.
        —Так вы это… чего расстались-то? — вкусно затянувшись, спросил Вадим.
        Ирка отпила кофе и облизала губы.
        —Не подхожу я ему, Вадик.
        —Ого! Что-то новенькое… Это ты так решила? — удивился он.
        —Да нет. Сергей сказал.
        —Что? Серега? Такое выдал?! — Вадиму стало смешно. Он даже не мог представить, чтобы Серега, вечный бабский угодник, да вдруг сказал особе женского пола, что она ему, видите ли, не пара! Да он скорее удавится, чем обидит «даму».
        —Ну, не совсем так… — поспешила внести ясности Ира. — Распинался, что это мы друг другу не подходим и что-то там у нас не складывается… Но я ж не дура, хоть и простой кассиршей работаю, все понимаю: просто решил, что я — птица не его полета. Он у нас — орел, высоко летает, а я — так, воробышек.
        Иркины глаза заблестели — то ли от надвигающихся слез, то ли от избытка эмоций — что, в сущности, мало чем одно от другого отличается. Вадиму очень не хотелось, чтобы Ирка разревелась, и он начал ее успокаивать:
        —Да брось, ты ж сама себе цену знаешь! Молодая, красивая, крепкая. Какой еще воробышек? Царевна-лебедь!
        Ирка от удовольствия порозовела, и Вадим обрадовался: надо же, какой удачный комплимент вышел! Запомнить бы, чтоб при случае употребить. От такого оборота, действительно, любая растает. Девки — они сказки любят. А еще больше — сказочников.
        Полет его романтических мыслей некстати прервала Ира, отчаянно заявившая:
        —А я, дура, думала, что все как раз складывается!
        Вадим начал раздражаться: этих баб не поймешь. То говорит — я не дура, то вдруг — дура. Дуры они и есть!
        —Ирка, хорош расстраиваться. Не в тебе тут совершенно дело, — со значением сообщил Вадим.
        —А в ком? — немедленно среагировала Ира, словно почувствовав: «горячо»!
        —Да так… — неопределенно выдал Вадим, раздумывая, раскрывать ли карты. А потом решил: раскрывать. Имен и фамилий он, естественно, называть не будет; но зная Ирку, можно быть уверенным: крови она его везучему брату попортит немало. Хотя один раз все-таки проговорился: фамилия «Ольховский» жгла язык и грела душу (если она у него, конечно, была)…
        Глава 16
        Ирка сидела ни жива ни мертва — непостижимая тайна, раскрытая только что Вадимом, ее не столько расстроила, сколько взбудоражила. С одной стороны, было неприятно, что ее променяли на какую-то доходягу. Но с другой — она почти ликовала, что стала невольной героиней такой причудливой истории! Больше всего ей хотелось сейчас увидеть соперницу: и толкала ее к этому гремучая смесь отчаянной ревности, жгучего любопытства и страстного желания отомстить разлучнице.
        Вадим вдруг прервал свой, в общем-то, не слишком длинный рассказ и посмотрел на часы: прошло сорок пять минут. Ничего, подождем еще немного… Вдруг его поразило выражение Иркиного лица: на нем светилось почти торжество; иВадим испугался:
        —Эй, ты чего удумала? Только не вздумай с ней встречаться! Испортишь все!
        —Что именно? — живо поинтересовалась Ирка.
        —Да все, — туманно ответил Вадим. Блин, зачем он разболтал все этой полоумной? Теперь начнется… Придется применять испытанный метод — брать в долю.
        —Зачем тебе, глупенькая, с ней связываться? — вкрадчиво спросил, подсаживаясь ближе к Ирке. — С нее все равно толку никакого не будет… А вот папочка может и заплатить. За молчание. Хочешь новую квартирку?
        —Квартирку? — недоверчиво переспросила Ира. Собственное жилье было пределом ее мечтаний, и за него она готова была сделать все, что попросят — украсть, обмануть, спрятать труп… Правда, до сих пор никто с такими предложениями не выступал. И вот, кажется, наконец-то случай подвернулся.
        —Ага. Отдельную. Ты, главное, — никому ни гу-гу. А я с папахеном потолкую…
        Резко зазвонил телефон. Вадим посмотрел на экран — как и предполагалось, на экране светилось противное слово «Неизвестно». Вадим терпеть не мог, когда номер звонившего не определялся. Но это был совершенно особый случай. И он торжествующе нажал кнопку ответа, многозначительно глядя на Ирку. Та затаила дыхание.
        —Алле. Вадим Никольский слушает, — неожиданно звонким голосом ответил Вадик. Его решимость быстро улетучивалась под градом вопросов, звучавших из трубки:
        —О каком контракте идет речь? — невозмутимо спросил Ольховский, не здороваясь.
        —Вы прекрасно знаете. О том, где речь идет о вашей дочери и моем брате Сергее.
        —Это Сергей вам рассказал?
        —Не имеет значения.
        —Чего вы хотите?
        —Давайте встретимся. Прямо сейчас.
        —Давайте, — легко согласился Ольховский. Вадим вдруг испугался, что может с этой встречи просто не вернуться. И тогда он обрадовался, что не сдержался и рассказал все Ире: вот она-то и будет гарантом его безопасности!
        —Только без фокусов, — вдруг с угрозой произнес он. — Если со мной что-нибудь случится, эту новость расскажут уже в вечерних новостях по всем каналам. Я принял меры, — для пущей убедительности добавил Вадик и красноречиво взглянул на Иру. Та испуганно кивнула: мол, поняла, если что — обзвоню все телеканалы, газеты и радиостанции!
        Ольховский коротко засмеялся, отчего Вадику стало не по себе.
        —Через час в «Гедонисте», — коротко бросил и отключился.

* * *
        На встречу Ольховский поехал сам, без водителя. Такое случалось крайне редко. Начальник охраны, конечно, отправил втихаря машину сопровождения (естественно, Ольховский ее заметил, но ничего не сказал персоналу. Пусть себе едут, мало ли что). По дороге попытался собраться с мыслями, но они разбегались, как пугливые тараканы; ив голове крутились лишь неоспоримые, давно известные ему факты.
        Во-первых, тот факт, что у Сергея Никольского есть брат, и зовут его Вадим — скользкая полукриминальная личность.
        Во-вторых — факт, что Сергей деньги получил, хоть и не сразу. Куда-то он уезжал под новый год, исчез — а потом вдруг сам позвонил Ольховскому. Ольховский встречаться с ним не захотел — отправил секретаршу; ита без лишних вопросов дело решила. И расписка у него есть; иномер телефонный Сергей сменил, как договорились…
        Тогда откуда, черт возьми, на его голову взялся этот брат?!
        Тот оказался на удивление похожим на Сергея… Но как-то так, словно китайские «адибасы» похожи на фирменные кроссовки. Он подсел к Ольховскому за столик незаметно — и это было совершенно удивительно для такого заведения!
        —Здравствуйте, я — Вадим, — на удивление вежливо начал свой шантаж младший Никольский. В том, что его ожидает именно шантаж, Александр Петрович не сомневался. Поэтому здороваться в ответ не стал, даже не кивнул, а молча ждал продолжения.
        Вадик намек понял.
        —Мне в руки попал один очень интересный документ. Я вам копию его принес, — эффектно развернул перед Ольховским бумагу со злополучным контрактом.
        —Повторяю свой вопрос: откуда он у вас? — спокойно поинтересовался Александр Петрович.
        —Да какое это имеет значение? — разозлился Вадим. — По-моему, главное — чтобы ваша дочь не узнала правду. Сколько вы готовы за ее спокойствие заплатить?
        Ольховский вздохнул. Сколько он их уже встречал на своем пути — жалких людей, которые действительно поверили, что на самом деле можно управлять миром, украв чью-то тайну!
        —А с какой стати вы решили, что я стану вам платить? — невозмутимо спросил в ответ.
        —С той самой стати, что иначе ваша дочь поймет, в какую ложь вы ее втянули! — разгорячился Вадим.
        —Да что ты говоришь! — Ольховский уже почти веселился.
        —И вам будет все равно? — ужаснулся Вадим.
        —Не то, чтобы все равно… Однако не вижу ничего ужасного. Можешь рассказывать. Только потом очень аккуратно смотри по сторонам, когда дорогу будешь переходить, — тон Ольховского вдруг стал жестким, и он почти перешел на шепот. — А то я, знаешь ли, большой поклонник моссада. И глубоко убежден, что с шантажистами, как и с террористами, в переговоры вступать нельзя.
        Тут же собрался уходить, не обращая внимания на словно оглушенного Вадима. Но вдруг обернулся и спросил иронично:
        —А ради интереса: сколько ты хотел за… молчание, так сказать? Тысяч пятьдесят?
        —Что-то вроде… — процедил Вадим.
        —А-а-а… семейная такса, значит, — удовлетворенно подытожил Ольховский, чем добил Вадика окончательно.
        Потом вдруг передумал уходить и решил все-таки расставить точки над «i».
        —Возможно, вы и получите что-то…
        Вадик напрягся и подался вперед.
        —Если расскажете, откуда у вас документ.
        Парень тут же расслабился. А, ну его к черту — расскажет, как все было! Откинулся на стуле.
        —Нашел. У этого придурка, моего брательника, в ящике стола.
        —Вы любитель шарить по чужим столам? — поинтересовался Ольховский.
        —Ну да, — подавил довольный смешок Вадим. И неожиданно продолжил: — У меня неприятности произошли. В бизнесе.
        Ольховский поморщился: представил, какой «бизнес» может быть у такого типа.
        —Продолжайте, — приободрил собеседника.
        —Ну, словом, задолжал я партнерам некоторую сумму…
        —Пятьдесят тысяч долларов, — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Ольховский.
        —Ну да, — удивился Вадик. — Ну и они меня теребить начали…
        —Партнеры? — иронично уточнил Ольховский.
        —Ну да, — снова повторил не уловивший иронии Вадим. — Домой являться начали… Катьку выкрали…
        —Катьку? — удивился Александр Петрович.
        —Ну да, — подтвердил начавший уже раздражать единообразием ответов Вадик, и уточнил: — Сеструху мою.
        —Они выкрали вашу сестру, а вы равнодушно за этим наблюдали?! — Ольховского аж затрясло.
        —Ну почему равнодушно? Я переживал… Но у меня квартирка была конспиративная, я на ней вчера отсиделся, — успокоил собеседника Вадим, наблюдая, как бледнеет Ольховский. — Да все в порядке уже — мне позвонили и сказали, что Серега все уже разрулил. Дома уже Катька.
        Ольховский за мгновение весь словно осунулся. Господи, бедная мать! Что она перенесла! А девочка!
        Так вот для чего нужны были Сергею деньги… Ничего себе выбор он предложил парню. Старый дурак — мог бы и разузнать все получше, прежде чем бросаться ультиматумами — «или Аня, или деньги». Какой подлец заставит выбирать человека между сестрой и любимой?!
        Он молча положил двадцатку на стол, потом так же молча вышел из ресторана, не обращая внимания на Вадима.
        Нужно позвонить Сергею и поговорить по-человечески. Аня-то его любит… И он ее, похоже, тоже.

* * *
        Дома! Наконец-то дома! Аня радостно кружила по комнате, нежно прикасалась к милым сердцу вещам… Она совершенно не устала с дороги, и не обращала внимания на просьбы мамы, бабушки и все остальных домашних прилечь: ей хотелось двигаться, смеяться, жить! Вся прислуга выстроилась в холле, встречая Аню: ее любили все без исключения; икаждый приготовил небольшой подарок к возвращению молодой хозяйки. Кухарка испекла любимый Анин шварцвальдский торт просто гигантского размера, и в доме явственно витала атмосфера праздника. Было даже лучше, чем под Новый год! Тем более, что в этот раз новогодние праздники прошли как-то незаметно: Аня была в больнице, хозяева раздали дежурные подарки заранее, а сами отправились в клинику к дочке. Все выпили шампанского, неловко помялись возле хозяйской елки да и разошлись каждый по своим компаниям.
        Теперь же вся семья была в сборе, а, главное, дома было сердце семьи — Аня. Омрачало радость лишь то, что она никак не могла дозвониться Сергею — телефон был все время недоступен еще с дня операции, а сам он на связь не выходил. Аня твердо решила разыскать его и выяснить, в чем дело.

* * *
        Ирка изрядно нервничала. Решимость заметно улетучилась, как только она добралась до нужного университетского корпуса. На удивление теплый мартовский день выгнал студентов на улицу, и они весело галдели на крыльце. Ира пристроилась возле стайки курящих студентов, вынула пачку и с трудом зажгла сигареты: так дрожали руки.
        Надо успокоиться. И, конечно, дело нужно довести до конца: не на ту напали! Она им покажет… Кому — им, Ира не конкретизировала. Им — и все! В первую очередь, конечно, Сергею. Так обмануть ее надежды! И еще, конечно, этим богатеньким. Пусть тоже поплачут… Плевать ей на деньги, которые обещал Вадик. Да и обманет он ее, как и все остальные… А вот ревность жгла, не переставая, требовала выхода, и привела ее в конце концов к университетским корпусам.
        Постепенно собралась с мыслями и решительно подошла к ближайшей группке:
        —Извините, не подскажете, когда пары заканчиваются?
        —Какие именно? — откликнулась брюнетка в джинсах, снисходительно оглядывая незнакомку.
        —Ну… все. — Ира смутилась. Происходящее наконец начало обретать реальные очертания, и ей стало страшно до тошноты.
        —У всех разное количество пар. Но через десять минут заканчивается третья.
        —Спасибо, — тихо выдавила из себя и отошла в сторонку. Наверное, стоило спросить, не знает ли кто-то из них Анну Ольховскую, но струсила. Она и так ее узнает.
        Отошла в сторонку и вынула из сумки сложенный вчетверо листок из журнала «Богатые и знаменитые». Там размещался снимок папарацци: хоть и не знаменитый, но реально богатый Ольховский сидел за столиком ресторане с женой и дочерью — так, во всяком случае, гласила надпись. Ира вглядывалась в лицо соперницы и недоумевала, как эту тощую стриженую девицу можно было предпочесть сочной и яркой ей?! Деньги, чертовы деньги, — горько подумала Ирка. И ненависть к тощей вспыхнула снова, придав силы. Смертельно больна? Ну и что! Может, Ирка тоже больна, только пока что об этом не знает. Вдруг жалость к себе затопила ее, на глаза навернулись слезы, и она еле успела сквозь влажный туман разглядеть ту, ради которой приехала.
        Аня вышла из корпуса и не спеша спускалась по ступенькам. Первый день занятий после долгого перерыва дался нелегко, и она мечтала лишь о том, чтобы поскорее добраться домой. Даже поход с бабушкой в театр пришлось отменить из-за усталости. Это огорчало, но у нее был план: как можно скорее восстановить силы и вернуться к жизни — уже без страха.
        Вдруг перед ней возникла девушка. Обычная девушка, симпатичная, с длинными вьющимися волосами, в темных джинсах и яркой розовой куртке. Выражение лица у нее было не обычное: злое и отчаянное.
        —Анна? — официально начала незнакомка, стараясь быть спокойной; но все же было заметно, что она волнуется.
        —Анна, — слегка удивленно ответила Аня.
        —Вы меня не знаете, — сообщила девушка известный Ане факт. Затем набрала воздуха в легкие и, нервно теребя кармашек на своей сумочке, решила почему-то это упущение исправить:
        —Меня зовут Ира. Нам нужно поговорить.
        —О чем? — насторожилась Аня, уже чувствуя, что эта встреча ничего хорошего не предвещает.
        —Не о чем, а о ком, — криво усмехнулась Ира. — О нашем с вами общем знакомом Сергее. Вернее, об общем парне, — отчаянно добавила.
        Аня моментально побледнела, и это придало Ирке уверенности:
        —Отойдем в сторонку?
        —Отойдем, — покорно согласилась Аня. В голове зашумело, ей захотелось немедленно присесть, и она беспомощно огляделась в поисках опоры.
        Ирка же решительно зашагала к стене — там и урна есть, можно культурно покурить и пообщаться, как две интеллигентные девушки. Да и укрыться от ветра, который начал усиливаться — февраль все-таки!
        Аня сразу прислонилась к стене и вопросительно посмотрела на новую знакомую. Ира вытащила сигареты из сумки и почти по-дружески протянула пачку Ане. Та отрицательно закивала головой.
        —Я не курю. Бросила недавно, — почему-то начала оправдываться Аня.
        —Ну, как знаешь, — пожала плечами Ира, подожгла сигарету, глубоко затянулась и произнесла будничным тоном: — Короче, до тебя мы с Сергеем встречались. У нас все серьезно было. Практически уже к свадьбе шло.
        Последнюю фразу Ира сказала с нажимом. Если и приврала — то совсем чуть-чуть. Кто знает, как бы было дальше, если бы не эта коза со своими миллионами!!!
        —Пожалуй, я закурю, — медленно, словно во сне, проговорила Аня.
        Ирке снова стало на мгновенье жалко соперницу. Она протянула ей пачку. После первой же затяжки у Ани закружилась голова, но это было даже приятно.
        —Вот жизнь… Сука… — Ане показалось, что она так подумала. Но потом увидела округлившиеся от удивления Иркины глаза и поняла, что произнесла это вслух. И ей стало вдруг очень легко — больно и легко. И зло.
        —Если все было так прекрасно, чего ж он тогда за мной ухаживать стал? — спросила Аня с вызовом.
        —Да из-за денег — из-за чего же еще? — удивилась Ира.
        —Когда мы познакомились, он ничего не знал о моих деньгах. Он вообще ничего обо мне не знал. Да и вообще, не мои это деньги, а папины! — Аня злилась. Она ничего не понимала.
        —Да, совершенно верно. Именно — па-пи-ных, — ухмыльнулась Ирка. — Вот папусик-то все и устроил.
        —Что устроил? — Аня по-прежнему ничего не понимала.
        —Серьезно — ничего не понимаешь? Да заплатил Сереге, чтобы он с тобой возился. Типа, скрасил последние деньки!..
        Ира принялась истерически хохотать. А потом на глазах у нее появились слезы.
        Ане внезапно стало страшно. Резко затошнило, она склонилась над урной в судорожном спазме. Ирка лихорадочно заметалась вокруг, причитая:
        —Господи, что же я наделала! Господи, прости меня… Ты ни в чем не виновата… Это ж все он, гад. И деньги, будь они прокляты. Ты постой, сейчас водички принесу. Держись, я мигом!
        Ирка метнулась через дорогу к киоску, отпихнула от окошка бабульку с большим пакетом:
        —Там человеку плохо, пропустите! Бутылку воды, — отрывисто бросила продавщице.
        —Какой? — невозмутимо поинтересовалась та.
        —Любой! Которая скраю! — гаркнула Ирка, быстро схватила воду и помчалась обратно.
        Аня — бледная, как мел — стояла, безвольно прислонившись к стене. Лицо было мокрым от выступившего пота и безостановочно котившихся слез. Мокрые волосы на лбу спутались. Ирка испугалась, что соперница сейчас вот так вот запросто возьмет и умрет!
        —Я вот водички принесла. Ты попей, — по-бабьи жалостливо сказала Ира.
        Аня послушно взяла бутылку и отпила пару глотков. Потом вежливо поблагодарила.
        —Давай до кафешки дойдем, там чайку горяченького выпьешь, полегчает, — Ира взяла девушку под руку и медленно повела вперед: от урны, от института, от прошлой жизни…
        Вся злость моментально улетучилась. Они уже не были ни соперницами, ни врагами, а лишь несчастными молодыми женщинами, которых объединила любовь к одному мужчине. Или ненависть?
        От чая, действительно, стало лучше. Но Аня боялась думать о том, что теперь ей делать. Они сидели с Ирой друг против друга за маленьким столиком в углу уютного зала, и тихо беседовали — совсем как подруги, которые давно не виделись. Говорила, правда, в основном Ира, сообщая все известные ей подробности сделки, незаметно перейдя на жалобы о своей неудавшееся жизни и любви. Аня же слушала и не слушала — в голове не укладывалось, что последние полгода она жила, умирала, боролась с болезнью и снова возвращалась к жизни по чужому, странному и жуткому сценарию.
        Глава 17
        Там, где небо сливается с морем, пролегла тонкая дымчатая полоска. Вглядываться в нее было больно, но Сергей смотрел не отрываясь, пытаясь разглядеть саму границу — ведь она должна быть! Небо — это же не материя, черт возьми! Граница не проступала, и он перевел взгляд левее. Там на фоне высоких объемных гор, широко раскинув руки, стояла Аня. Подняв лицо к нематериальному небу, она блаженно улыбалась.
        Вдруг выяснилось, что Сергей смотрит на Аню сверху. Открывшийся сверху вид был величественным и пугающим: безмолвные, громадные горы, бескрайняя степь и — тоненькая фигурка с раскинутыми в стороны руками, которая…стоит на краю обрыва! Так вот где начинается море, догадался Сергей: оно далеко-далеко внизу.
        —Аня! Не двигайся! Сзади обрыв! — он кричал так громко, как только можно, но она не слышала его. И, наверное, не видела: так и стояла, подняв лицо к небу, и легонько улыбалась.
        Он в отчаянном порыве попытался удержать ее за руку — но с ужасом обнаружил, что не может дотянуться к Ане: она вдруг оказалась далеко-далеко, обернулась и шагнула вниз.
        Сергей не успел даже крикнуть — просто оцепенел от ужаса. От этого жуткого ощущения и проснулся. Правда, пришел в себя не сразу. Сначала с удивлением обнаружил себя спящим прямо в одежде, поверх покрывала на кровати в своей комнате. Старенький будильник показывал пять тридцать утра: время, когда он обычно выходил из дому, чтобы отправиться на смену. Значит, проспал, — равнодушно констатировал Сергей.

* * *
        —Аня, будешь ужинать? — Анжелика тихонько вошла в комнату дочери. Та безучастно лежала на кровати, свернувшись калачиком — как только вернулась из института, так и слегла.
        —Ты спишь? — задала самый нелепый из всех возможных вопросов Лика и сама удивилась его нелепости: а ведь как часто мы его повторяем!
        —Нет, мама, я не сплю. Ужинать не буду, — ответила дочь.
        —Аня, что случилось? Трудным был первый день в институте после больницы? Скажи, чем тебе помочь! — Анжелика присела на краешек постели и погладила Аню по голове — как давно-давно, в детстве…
        —Все хорошо, мама. Я просто устала.
        Анжелика ей не верила. Когда все хорошо, люди смеются, едят и строят планы, а не лежат на кровати и смотрят пустым взглядом в потолок! Она еще постояла немного и решила позвонить матери. Увы, но та лучше понимала ее дочь. Придется обратиться за помощью, может, ей удастся что-то выведать — с Аней явно происходило что-то странное и пугающее.
        А Ане не хотелось ничего. Вот так просто — ничего, и все! Просто, чтобы больше ничего не было. Боль была такой сильной, словно уничтожила ее саму, и теперь осталось только слабое никчемное никому не нужное тело Ани Ольховской.
        Но одно нужно было сделать точно: увидеть Сергея. Заглянуть в его глаза и задать один вопрос. Всего один, и Аня даже знала заранее на него ответ; но задать его было необходимо.
        Сергей по-прежнему не отвечал на звонки. Вернее, «этот номер недействителен, проверьте правильность набора». Как его искать?!
        И тогда она вспомнила: маршрутка! Двести двадцать пятая маршрутка, общественный транспорт, привезет ее к нему. И тогда Аня сможет спросить у него: как он мог обманывать ее так искренне? Почему это сделал? И еще — каково ему теперь?

* * *
        Она вошла через переднюю дверь и сразу увидела Сергея — злого, хмурого, не похожего на себя. Но это был Сергей, и Аня стояла и смотрела, как он отсчитывает сдачу толстой тетке в ужасном зеленом пальто. Потом подошла ее очередь платить, и она протянула ему купюру. Сергей поднял глаза — и вздрогнул, изменившись в лице.
        —Аня? Что ты тут делаешь?
        —Хочу с тобой поговорить. Ты ведь теперь недоступен, — холодно ответила. Так холодно, как только смогла, и было это чертовски трудно, потому что внутри все пылало.
        —Я не могу сейчас, — Сергей засуетился, занервничал. Давай встретимся завтра.
        —Нет. Мы поговорим сегодня. Когда заканчивается твоя смена?
        Сергей окинул взглядом притихший салон — всем было интересно, чем закончится эта прелюбопытнейшая сцена! Никто даже не пытался его поторопить. А жаль… Он вздохнул:
        —Через два часа.
        —Ничего. Я подожду.
        Она села на первое сиденье у окна, так и проездила по кругу все оставшееся время. Начался снег, и Аня как-то отстраненно порадовалась, что надела шубу.
        И когда он наконец высадил последних пассажиров, Аня решительно вышла на улицу. Сергей пошел за ней, мучительно раздумывая, как вообще возможно оправдаться в этой ситуации, но необходимость в оправданиях сразу же отпала.
        —Я все знаю, — сказала Аня. — И про контракт, и про деньги, и про… последние дни.
        И только теперь посмотрела на Сергея.
        —Я одного не пойму, Сережа. — Аня зябко куталась в мех, и Сергей заметил, что пальцы у нее дрожат. — Ты, когда на катере меня в куртку укутывал, действительно хотел согреть, или боялся, чтобы я раньше времени не окочурилась? А то плакал твой гонорар?
        —Аня! Все не так… — начал было Сергей, но Аня его резко оборвала:
        —Молчи, как ты смеешь еще оправдываться! — судорожно сглотнула. Глаза ее сверкали, а тонкая рука все так же лихорадочно сжимала ворот шубы. — А когда мы любовью занимались, ты ставил еще одну галочку в выполненных обязательствах? Секс у вас в контракте был прописан или не был?!
        Она кричала, не обращая внимания на прохожих. Те пялились на странную парочку, замедляли шаг — интересно ведь, что она там про секс по контракту кричит!
        Сергей все норовил взять Аню за руку, но она отшатывалась от него, как от прокаженного. И все-таки презрительная ухмылка у нее никак не выходила, вместо нее на лице проступало лишь безграничное, безнадежное отчаяние.
        —Как ты не можешь понять?! — наконец, прокричал Сергей. — Ведь ты теперь живешь, понимаешь? Забудь меня, презирай, можешь даже ненавидеть. Но самое главное — живешь!!!
        Аня вдруг перестала терзать несчастный воротник. Руки безвольно опустила вдоль тела. Подняла на Сергея влажные шоколадные глаза и тихо спросила:
        —А зачем?
        Развернулась и ушла.
        Сергей бросился было за ней, но Аня уже подняла руку. Воле нее — вот удача! — тут же остановилось такси, она быстро села в машину и уехала.
        Ловить другое такси и устраивать погоню, как в кино, Сергей совершенно не хотел. Он так и стоял под фонарем, пока снег не усилился и не поднялась метель. Тогда зачем-то отряхнул белые хлопья с дубленки, удивился: смотри-ка, ну и снег! И пошел домой.

* * *
        Аня сидела прямо, словно окаменев, и смотрела в окно на быстро мелькающий снег, который, едва достигнув земли, быстро таял. Наверное, последний снег этой зимой, — подумала. Господи, что же это со мной произошло?! Стокгольмский синдром какой-то! Правда, стокгольмский синдром — это немного другое. Там заложник испытывает симпатию к террористу. Она, может, и заложник — болезни, ситуации, воли отца и слепой бабушкиной любви. Но Сергей уж точно не террорист. Может быть, это он — заложник ситуации? Ему нужны были деньги, он согласился на участие в этой жестокой игре чувств, по потом полюбил Аню… И жили они долго и счастливо…
        Нет. Ничего не складывалось. Она пыталась мысленно разрубить этот гордиев узел, в котором так причудливо сплелись мораль и расчет, и не могла. Не хватало сил. Тогда представила весы: на одной чаше — любовь Сергея, «похожая на искреннюю и настоящую». На другой — его проблемы и циничный замысел, «похожий на ложь во спасение».
        Она представила себя, стоящую с завязанными глазами посреди огромного пустого безжизненного поля, по которому, не зная препятствий, метет последняя зимняя вьюга. Держала в вытянутой руке эти весы, чаши слегка дрожали в зыбком равновесии. Да только она не знала, в какую из них положить свое израненное сердце.
        Аня любила зиму. Она любила ее за белый снег, за ажурный иней, за свежий мороз и за сладкую хурму. Она любила ее даже сейчас — за метель, за колючий ветер и безостановочное мелькание белых хлопьев. И еще за надежду — вслед за холодами обязательно придет весна и принесет с собой тепло.
        Да лишь беда в том, что зима почти кончилась. Весна скоро придет, но одна: вместо тепла еще долго будет царствовать холод.

* * *
        Зазвонил телефон. Вера просто повернулась на другую сторону, пытаясь снова погрузиться в сладкую дрему. Максим прошептал спросонья:
        —Верусь, это, кажется, твой телефон…
        Вера сердито отбросила одеяло и уставилась на светящееся табло мобильного — он все звонил, не переставая. Она села на постели, включила светильник, взглянула на часы, висевшие напротив кровати.
        —Госс-поди, три часа ночи…
        Звонила Анжелика. Вернее, на экране просто высветился Ликин номер, но сама она не могла произнести ни слова — только надрывно рыдала в трубку.
        Вера закричала:
        —Лика, что случилось? Лика! Аня?! — догадка сверкнула яркой молнией, и Лика смогла лишь глухо и протяжно ответить:
        —Даааа…
        Вера вскочила, заметалась по комнате, пытаясь сообразить, что же ей нужно сделать. Выбежала в прихожую, сняла пальто — и все никак не могла попасть трясущимися руками в рукава.
        Максим подошел, взял за плечи и осторожно сжал:
        —Вера, мы еще ничего не знаем. Давай успокоимся, оденемся и поедем, ладно? — он говорил с ней ласково, участливо глядя в глаза, как с тяжелобольной: он ведь так хорошо это умел!
        На самом деле, Максим Леонидович был практически спокоен. У Ани наблюдалась устойчивая ремиссия, операция прошла успешно, и самое плохое, что могло случиться — внезапное ухудшение состояния. Но вероятность этого была крайне низка. Да и, в конце концов, вряд ли бы неважное самочувствие девушки могло вызвать такую истерику Анжелики. Теряясь в догадках, Максим постепенно одевал Веру Николаевну — та стояла посреди комнаты, словно кукла, и позволила надеть на себя шерстяное платье.
        —Я вряд ли смогу справиться с колготками, — виновато проговорил Максим, протягивая Вере бежевую пару.
        Она удивленно посмотрела на него; словно поражаясь, как люди могут думать о таких прозаических вещах, как какие-то колготки, если там — она знала это, чувствовала! — беда. С Аней — беда.
        Но колготки послушно взяла, одела, и даже самостоятельно обула сапоги; но в машине, пока они ехали в Сосновку, не проронила ни слова. Только смотрела на дорогу, вглядываясь в темноту, словно могла там разглядеть ответ на вопрос, который разрывал ее душу.

* * *
        Она, наверное, в последнем проблеске сознания пыталась позвать на помощь — Аню нашли на полу, с вытянутой в сторону лежащего на кушетке мобильного телефона рукой. Вряд ли она хотела умереть «по-настоящему»: врач, сокрушенно качая головой, заявил, что об этом говорит и выбор лекарств, и доза. От двух упаковок анальгина можно получить в худшем случае галлюцинации и отравление средней тяжести. Но Анин организм не выдержал сочетания этих таблеток и послеоперационной терапии.
        Никаких больше знаков, которые оставила жизнь с тыльной стороны сегодняшнего дня, не обнаружилось. Лишь возле кровати лежал небольшой бледно-желтый листочек — канцелярский стикер. Никто не обращал на него внимания, пока заплаканная горничная по своей профессиональной привычке не окинула взглядом полы. На листочке была всего одна фраза, написанная ровным школьным почерком Ани: «Спасибо, что я любила».
        Глава для любителей хэппи-энда
        —Ну что, сделали? — спросил Прилипко, поднимая глаза на вошедшего Сергея.
        —Да вроде сделали.
        Серега с самого утра побывал в отделе кадров — начал собирать документы для поступления в автотранспортный. Крестный идею горячо поддержал; вдуше он даже ликовал: наконец-то любимый крестник взялся за ум и начнет учиться. Он видел, что с парнем что-то происходит; наверняка, девушка замешана. Но с расспросами не приставал — для этого у Сереги мать есть. А его дело — помочь парню поддержкой.
        —Молодец, — еще раз похвалил крестника за принятое наконец решение поступать в институт. — Не переживай: на сессию всегда отпустим без проблем. Ты, главное, учись, и на этот раз чтобы вуз не бросал!
        —Не брошу, это уж точно, — пообещал Сергей.
        У него зазвонил мобильный, и парень вышел из гаража. Номер не высветился — странно, неужели дружки Вадима никак не могут успокоиться? Или он снова что-то натворил?
        Заранее предвкушая неприятный разговор, Сергей ответил резко и сердито:
        —Алло!
        —Аня в реанимации, — вместо приветствия сообщила трубка голосом Ольховского.
        —Что?! Почему? — заволновался Сергей. Он даже не спросил, чем обязан звонку этого человека.
        —Ты сейчас на маршруте? Или выходной? — проигнорировав вопрос, начал в свою очередь деловито выяснять Анин отец.
        —Что с Аней? — почти закричал Сергей.
        —Ну вот, нашла коса на камень… — заворчал Александр Петрович. Но про себя удовлетворенно отметил: парень не начал покорно отвечать, а гнет свое. Волнуется…
        —Надеюсь, все будет в порядке. Если ты приедешь.
        —Где она? — отрывисто спросил Сергей. Дышать ему стало трудно, воздуха не хватало, и он, расстегивая куртку, так ее рванул, что чуть не сломал замок.
        —Приезжай в первую больницу, я тебя встречу возле реанимационного отделения.
        —Сейчас буду, — проговорил скороговоркой, нажал «отбой». Подбежал к первому, кого встретил на территории гаража — уборщице тете Клаве.
        —Тетя Клава, слушайте внимательно: я на смену не выйду. Чрезвычайные обстоятельства. Должен бежать. Передайте Прилипко! — и умчался за проходную — ловить такси.
        Тетя Клава от изумления даже глаза вытаращила:
        —Куда? Какие такие чрезвычайные?
        Всегда такой спокойный и уравновешенный Никольский вел себя, как ненормальный! А вдруг, действительно, с парнем что случилось?! Молодежь…
        Она быстрым шагом направилась в кабинет к начальству, приоткрыла дверь и испуганно проговорила, обращаясь к Прилипко:
        —Там Никольский, ужас, весь расхристанный, глазами вращает, сказал — на смену не ждите — чрезвычайные обстоятельства!
        —Не понял, — встревоженный заведующий гаражом встал из-за стола и распахнул дверь полностью: — Конкретнее говорите, Клавдия Васильевна! Где Серега?
        —Так убежал, говорю же! Чрезвычайные!

* * *
        Сергей метался на обочине дороги, беспорядочно взмахивая руками, пока возле него не притормозил забрызганный грязью «жигуленок».
        —Первая больница, срочно! — завопил Серега, падая на переднее сиденье.
        Перед последним светофором попали в пробку; Сергей ерзал на месте, злился. Наконец, не выдержал, сунул водителю деньги и выбрался из машины.
        —Ты куда?! — завопил тот. — Сейчас поедем, все равно быстрее будет машиной!
        Но Сергей его не слышал. Сначала быстрым шагом, а потом — бегом, по слякоти, лавируя между машинами и шарахающимися от него прохожими, Серега бежал что есть сил. К своей любимой, к своей судьбе, к своей жизни.
        Он примчался к больнице, задыхаясь, весь мокрый от пота. Не останавливаясь, на ходу снимая куртку, побежал на третий этаж — к реанимации.
        Возле отделения стоял Ольховский.
        —Подожди, остановись. На два слова. — Сказал он и протянул Сергею руку.
        Он пожал ее автоматически, ничего еще не понимая.
        —Где Аня? Что с ней?
        —Уже все будет в порядке. Она отравилась.
        —Съела что-то не то? — испугался Сергей. — Чем вы ее кормите?! Вы рехнулись? Человек после тяжелой операции! — взорвался гневом.
        —Ага, не то… Две упаковки анальгина…
        Сергей уставился изумленно на Ольховского.
        —После того как я по глупости — признаю! — поставил тебе тот дурацкий ультиматум, и ты как честный человек ей перестал звонить, она решила, что жизнь кончена… Я, конечно, виноват, повторяюсь. Мне твой брат все рассказал — и про его долги, и про сестру вашу. Ну и мерзавец же он! — не удержался от комментария Ольховский.
        —Можно мне к Ане? — упрямо спросил Сергей.
        —Конечно, можно. Она, кстати, тоже все знает. Иди, палата номер три.
        Сжимая в руках куртку, он делал самые трудные последние шаги перед встречей со своей девушкой. Ольховский шел за ним, полагая, что может понадобиться, если дочь вдруг лишится чувств. Сергей толкнул дверь в палату — и увидел Аню. Хотел поздороваться — но не смог произнести ни звука, потому что нормально дышать он не мог — уже давно не мог, с того самого дня, когда улетел домой в ту самую среду. Когда сделал свой выбор.
        Анины мама и бабушка, которые находились тут же, в палате, поздороваться смогли, но Аня тоже молчала. Только смотрела на него жадно и глубоко, словно не могла насмотреться.
        Все это время — время мучительной разлуки, — Аня хотела ответить на вопрос Сергея, который он задал еще в Германии.
        И когда он подошел вплотную к кровати, на которой она лежала, тогда Аня очень серьезно произнесла:
        —Да.
        Он понял. Стал на колени возле кровати и начал целовать кончики ее пальцев. И, наконец, начал дышать.
        —Что — да? Я не понимаю, Аня, скажите мне, что происходит! — Анжелика заволновалась, на глазах выступили слезы.
        —Ты чего, Ликусь? Аня просто согласилась выйти за Сергея! — Ольховский обнял жену за плечи. — Разве это повод плакать?
        —Да! — всхлипнула Лика. — Гормоны, понимаешь… Я тебе еще не говорила? Придется для свадьбы искать платье для беременных!
        —Аня? — испуганно повернулся к дочери Ольховский.
        —Да нет, папа! Думаю, мама хочет тебе сказать, что скоро ты снова станешь отцом.
        Анжелика кивнула и защебетала:
        —Кстати, вспомнила, в последней коллекции Оскара де ла Рента есть модель, которая идеально мне подойдет!