Роман с небоскребом Елена Михайловна Гайворонская
        # Мечта ведет, спасает и возвышает человека. Так хрупкая Саня постепенно строила дом своей мечты. Сквозь пороги и водовороты 90-х годов - в соответствии с теми правилами, которые привили ей родители. Выбрала достойного мужчину, родила ему ребенка и выживала, пытаясь беречь своих близких… Внезапно она почувствовала себя никем, просто женой и мамой, придатком к мужу и сыну. Вчерашняя студентка, несостоявшийся педагог, несложившийся литератор. Умная, независимая Александра постепенно исчезала, превращаясь в бледную тень на серой стене… Но голубая мечта о парящем над облаками доме вновь наполнила ветром паруса надежды, и жизнь молодой женщины изменилась…
        Елена Гайворонская
        Роман с небоскребом
        Моему поколению. Всем, кто в девяностых сумел не только выжить, но и сохранить себя.
        Несмотря на возможное сходство отдельных событий и персонажей, данный роман не является автобиографическим.
        Небоскреб
        Выглянуло солнце. Такое нестерпимо яркое, почти весеннее, что пришлось напялить водительские очки с антибликовым покрытием. Еще утром валил снег, а сейчас все вокруг преобразилось, засияло, засветилось празднично, точно на заказ. У меня сегодня день рождения. Конечно, в тридцать три это не бог весть какой праздник, это в семнадцать его ждешь с нетерпением, глупым замиранием сердечка и полудетским ожиданием чуда - эдакое солнечное утро жизни. Все впереди, будущее светло и прекрасно, как в школьной классике. Каким оно еще может видеться в семнадцать?
        А в тридцать три все иначе. Грубее, реалистичнее, проще и сложнее одновременно. Если и ожидаешь чуда - в рамках оплаченного по прейскуранту.
        Круговой перекресток[История взросления Сани Соколовой рассказана в романе
«Круговой перекресток».] . Как шутил мой автоинструктор, на него все могут въехать, но никто не может выехать. Это к тому, что какое-то дурацкое правило езды существует на этих кругах. Честно говоря, не помню. Въезжаю, как все нормальные люди, когда образуется дыра. И так же выезжаю. Какой-то хлам мне сигналит. Кажется, я его подрезала. Виновата. Но ничего, перетерпит. Я ужасно тороплюсь. Если бы я ездила на ржавой развалюхе, тоже всех пропускала бы, как пропускаю сейчас на своей новенькой среднеклассовой тачке огромные джипы и разные прочие крутости, с которыми связываться себе дороже. У меня полная страховка, но зачем нарываться? Всем известно, что в России ездят не по правилам, а по понятиям.
        Стоп, приехала. Чалюсь у строительного забора. Выхожу. Солнце бьет в глаза. Помимо воли екает в груди, сердце начинает колотиться часто-часто. Там, за синим забором, украшенным телефонами риелторских фирм,- Он. Поднимаю ладонь козырьком и смотрю через распахнутые ворота на серый монолитный каркас, ощетинившийся, как дикобраз, железными иглами-сваями. Все внутри меня переполняется ликованием. Я готова прыгать и хлопать в ладоши, будто мне исполняется лет на двадцать меньше. Трудно разглядеть красоту в недострое, голом, сером, еще не защищенном декоративной облицовкой, как нелегко в красном кричащем новорожденном кульке распознать будущую секс-топ-модель. Но для меня он уже прекрасен, объект моей мечты! Сквозь строительную пыль, как сквозь розовый туман, я вижу его - дом бизнес-класса. В двадцать семь этажей, с подземным гаражом, охраной, фитнесом, внутренним двориком с цветочными клумбами и фонтаном.
        Из ворот выезжает бетономешалка. Захожу на территорию по чавкающей жиже из песка, снега и каких-то строительных растворов. Навстречу вылезает большая дворняга, грязная, рыжая, с оторванным ухом, зевает и начинает глухо, лениво лаять. «Мне вообще-то напрягаться неохота, работа такая, чего приперлась?» - написано на заспанной морде. «Ладно тебе,- отвечаю,- успокойся, все свои». А с другого конца навстречу спешит мужик в каске и телогрейке, машет руками, кричит с непередаваемым акцентом:
        - ДевАчка, сюдЫ нельзя!
        Смешно: нашел девочку. Наверное, в норковой шубке-автоледи вид у меня не строительный.
        - Все в порядке,- говорю, улыбаясь,- мне можно. Я купила квартиру в этом доме. На девятнадцатом этаже. Хочу подняться и посмотреть.
        - Ну, если купили,- мнется прораб.
        - Пожалуйста!- молитвенно складываю ладони.- У меня сегодня день рождения!- И сую полтинник.
        - Но лифта пока нет,- предупреждает строитель. Будто я сама не догадаюсь.- Придется подниматься пешком.
        - Не проблема,- весело отзываюсь.- Я люблю ходить пешком.
        Лезу наверх. Прораб ретируется где-то на пятом. Бурчит, что на стройке вообще-то опасно, что не положено, но ради дня рождения такой красивой девушки…
        - Стройте на совесть,- говорю.- Чтобы не упал.
        - Обижаете,- и вправду обижается прораб.- У нас еще ни один дом не упал. И даже не покосился. Мы - солидная компания, а не какие-нибудь…
        Говорю, что верю всей душой. И остаюсь наедине с мечтой.
        Мечты у всех разные. Сейчас стало модным искать мужчину мечты, но по мне обзавестись недвижимостью своей мечты гораздо сложнее. Если, конечно, не качать нефть и не иметь папочку или любовника-олигарха. Выхожу на балкон, как на палубу гигантского лайнера. Щурясь, смотрю вдаль, поверх макушек деревьев, голых и беззащитных в это время года. Поверх копошащегося внизу людского муравейника и игрушечных автомобильчиков. Поверх ржавых, в заплатах, крыш стареньких пятиэтажек. Вдаль и ввысь. В бесконечность, где сонные серые воды зимней Москвы-реки в обрамлении вечнозеленых зубчатых елей соединяются с ярко-синим небом в ватных клочьях облаков, и над всем этим безмолвием царит светило, холодное, надменное, как сама столица. Говорят, здесь можно наблюдать закаты невероятной для мегаполиса красоты.
        Мне всегда хотелось жить как можно выше и дальше от пьяной брани дворника, выхлопов соседских автомобилей, грязных растоптанных ботинок, дымящихся окурков и ободранных беспризорных котов, вечно норовящих забраться на кухню в раскрытую форточку и стырить кусок мяса, заготовленный для жаркого. Я мечтала видеть не головы и ноги, а звезды и облака… Каждый последующий этаж на порядок дороже предыдущего. Плюс пятьдесят долларов с метра. Символично. Иерархия как зеркало современной жизни. Чем больше имеешь, тем выше забираешься… Сегодня мне тридцать три. В голову лезут разные не всегда умные мысли. Иисус в тридцать три поднялся на Голгофу за будущее человечества. А благодарное человечество в стремлении к небу штурмует высотки, стараясь обеспечить светлое будущее себе и своим отпрыскам. И плюет с высоты на тех, кто упал и так не сумел подняться.
        Это я - не добитый реформами средний класс, выбравшийся из хрущевских полуподвалов. Нынче в среде рублевских обитателей модно говорить, что именно они вышли из хрущевок, но это не так. Рублевка вышла из сталинок. Не из коммунальных пятиэтажек - из ведомственных, в восемь - десять этажей, с потолками три двадцать, огромными окнами, толстыми гулкими стенами и лепными фасадами. Мои родители были тихой интеллигенцией, спорили полушепотом на кухне, не ругались матом и верили, что Толстой с Достоевским знали рецепт спасения мира. Позже им пришлось спасать себя.
        День рождения - почему-то почти всегда день воспоминаний, подведения итогов. Потертых альбомов, фотографий - трогательных детских и неудачных взрослых. День смахивания пыли с сувенирных слоников. Чтения чудом уцелевших при переезде старых открыток. День грустных размышлений о том, как быстро летит время. И уже никогда не будет восемнадцать, двадцать пять, тридцать…
        Вадик и Крис
        Однажды, во время очередного визита в нашу милую съемную каморку, моя подруга Крис задумчиво морщила лоб, разглядывала оклеенные жуткими бордовыми обоями стены нашего пристанища и выдала:
        - Вадик, а почему бы нам тоже не пожениться?
        - Зачем?- почесав кончик длинного носа, искренне удивился ее бойфренд Вадик.- И так хорошо. К чему усложнять жизнь формальностями?
        - Чтобы взятку в гостинице каждый раз не давать и не объяснять каждой жирной корове на рецепции, что мы не женаты, но хотели бы жить в одном номере,- неожиданно ощерилась Крис.- В «Жемчужине» на меня эти крашеные сучки смотрели, как на проститутку!
        - Брось, ты же продвинутая девушка!- благодушно поморщился Вадик.- Встретились какие-то замшелые провинциальные дуры. Нашла на кого внимание обращать! Надо быть выше этого. Ты сама всегда говорила, что штамп любви не прибавляет, что это пьянка с обжираловкой, что белое платье с фатой - мещанство и пошлость… И что любовь до гроба бывает только в сказках и триллерах. Разве нет? Я полностью с тобой солидарен.
        - А если я изменила мнение?- упрямо тряхнула рыжими кудрями Крис.- Если я хочу и фату, и белое платье, и машину с ленточками, и крики «Горько!». Что, если я не такая продвинутая, как тебе кажется? И хочу любви до гроба, как в сказке?
        - Или триллере?- усмехнулся Вадик.- Нет, ты серьезно?
        - Вполне.
        - Малыш, давай обсудим это дома.- Вадик ласково ущипнул подругу за щеку.
        - Разве у нас есть дом?- раздраженно поинтересовалась Крис.- Почему мы не можем пожить вместе, как Сережа и Санька? У тебя есть собственная квартира, какие проблемы?
        - Ты же знаешь, мне надо работать над диссертацией,- резко ответил Вадик,- скоро защита, необходимо сосредоточиться, а в твоем обществе это сделать очень сложно, детка.
        - Подумаешь, диссертация!- ядовито процедила Крис.- Сережка вон прекрасно сосредотачивается в Санькином обществе. Плохому танцору вечно что-то мешает.
        Выражение беспечности покинуло лицо Вадика, лоб прорезала сетка морщин, взгляд потяжелел, губы сжались в злую нить.
        - Не дави на меня! Я этого не выношу!- прошипел он.- Лучше в себе разберись! Вчера ты корчила из себя девушку свободных взглядов и считала всех, кто женится, круглыми идиотами. Сегодня тебе подавай карету в ЗАГС. Что придумаешь завтра, какую роль разыграешь?
        Крис вспыхнула так, что золотистые конопушки на круглом личике стали незаметны.
        - Я-то как раз никого не разыгрываю, это ты все мнишь себя великим ученым. Только и слышу: «Защищусь, свалю в Америку!» Кому ты там нужен? Тоже мне, Эйнштейн недоделанный!
        - Заткнись!- вдруг рявкнул Вадим.
        Я вздрогнула от неожиданности. Было трудно даже представить Вадика в гневе: настолько вспышка ярости не вязалась с его обычным имиджем легкомысленного разгильдяя.
        - Не ори на меня!- ощетинилась Крис.- Пошел ты!
        - Сама ты пошла…- буркнул, отвернувшись, Вадик.
        Крис прикусила дрогнувшую нижнюю губку, подхватила вишневую сумочку-баул на длинных ручках - последний писк парижской моды, распрощалась со мной и моим Сережкой и метнулась к выходу.
        Вадик остался один, потупил взгляд, буркнул:
        - Извините.
        - Бывает,- успокоил мой супруг,- милые бранятся - только тешатся.
        Вадим согласно кивнул, хмурые морщинки разгладились, обыкновенное выражение ленивой беспечности вернулось на его лицо.
        - Ребят, у вас есть что-нибудь пожрать?
        В холодильнике валялись сосиски, на гарнир к которым я предполагала пожарить картошку, но визит сладкой парочки изменил мои планы, в чем я честно призналась Вадиму.
        - В чем проблема?- охотно отозвался он.- Мы с Серегой живенько почистим и пожарим.
        Не успела я глазом моргнуть, как мужчины взялись за дело.
        - Могу предложить банку маринованных помидоров от свекрови,- сообщила я.- Гулять так гулять.
        - Годится!- обрадовался Вадим.- У меня как раз в сумке водочка завалялась.
        - У тебя не сумка, а скатерть-самобранка,- улыбнулся Сережка.
        - Раскрываю военную тайну,- сделал страшные глаза Вадик.- Кореш у меня сторожем в Центральном универсаме подрабатывает. Если что надо достать, обращайтесь.
        Вадик принялся быстро раздевать картошку, оставляя длинную тонкую кожуру.
        - Ловко,- подивилась я.- Какие скрытые таланты! Вадим, ты полон сюрпризов.
        - Я еще могу забор сколотить,- гордо отозвался Вадик.- В стройотряде довелось.
        - А мы в стройотряде колхозникам помогали урожай собирать,- сообщил Сергей.- Так что наша научная интеллигенция подкована во всех областях. Если останемся без работы - с голоду не умрем.
        - За что люблю эту страну - за уверенность в завтрашнем дне,- объявил Вадик.
        - Ты вправду хочешь из России свалить?- поинтересовался Сергей.
        Вадик задумчиво наморщил лоб, поскреб кончик носа.
        - Есть такое желание. Сам знаешь, за бугром перспектив для работы больше, лаборатории лучше оснащены, да и жизнь побогаче. Что нам здесь светит? Должность завлаба, да и то годам к пятидесяти, когда наших на пенсию выпихнут. Ну, может, до профессора дорастешь. Академиком точно не станешь - у них свои дети подрастают. А туда приедешь, возьмешь проект, сразу тебе и дом, и бабки достойные, и лаборатория своя в перспективе, и возможность роста…
        - Все так,- поправил Сергей,- но для этого надо, чтобы в тебе были заинтересованы. Без приглашения в конкретный институт под определенные условия никому ты там не нужен. Своих хватает. И никто тебе сразу ни дом, ни проект, ни кучу денег не даст. Это иллюзия. Ты же не ученый с мировым именем. Защищаться надо здесь. Кандидат наук уже чего-то стоит. А аспирантов у них своих как собак нерезаных, и стипендия невелика.
        - Я рассылаю письма, но пока тишина,- вздохнул Вадим.- Благо сейчас не семидесятые, когда за одну такую мысль сожрали бы с потрохами. Сам-то ты никогда не думал?
        - Мне и здесь хорошо,- сказал Сережка,- зарплата нормальная, стану кандидатом - четыреста двадцать дадут, квартиру обещают через пару лет…
        - Ага,- скептически хмыкнул Вадик,- квартиру через пару лет, телевизор по блату, новый холодильник к серебряной свадьбе, машину к пенсии, отдых на шести сотках… плюс водка по талонам. Разве это жизнь? А, Санька?- обернулся ко мне Вадим.
        - Нормальная жизнь.- Я улыбнулась Сережке.- Не все деньгами определяется, теперь я это точно знаю.
        После пары рюмок водки Вадика неожиданно развезло, и он заплетающимся языком объявил, что ему у нас очень нравится и он с радостью заночует. Это заявление нас с Сережкой совершенно не вдохновило: мы предполагали жаркий секс, и присутствие Вадима никак не вписывалось в эти планы. Мы напомнили про придурочного хозяина с привычкой наведываться в любое время суток и не одобрявшего ночных гостей.
        - Холодильный ворюга? Я дам ему палку финского сервелата, он и отвалит,- вяло махнул рукой Вадим.- А вообще, гоните его в шею… Вот что!- с видом Архимеда, только что открывшего новый закон, поднял вверх палец.- Идея! Переезжайте ко мне. А что? У меня отдельная квартира. Разместимся! Я и денег с вас не возьму. Санька будет готовить… Вместе веселее…
        - Я не кухарка. Крис пригласи.
        - Крис не умеет готовить,- жалобно сморщился Вадик.- У нее в холодильнике конфеты и бутылка шампанского. Требует: веди в кабак. А меня этот общепит во как достал…- полоснул ребром ладони по горлу,- хочется тепла и домашнего уюта… Уа!- Вадик зевнул во весь рот, так что при желании можно было разглядеть все его пломбы.
        - Э-э, я не знал, что тебе достаточно двух рюмок,- покачал головой Сережка, ласково похлопал друга по плечу.- Давай-ка мы тебя проводим, посадим в такси. Поедешь домой, в тепло и уют…
        - Не хочу домой,- капризничал Вадик.- Там пусто. Жалко вам приютить человека на ночь… Какие вы друзья после этого?
        - У нас и лечь негде…- растерянно развел руками Сережка.- С нами, прости, не получится. Не будешь же ты сидеть всю ночь на кухне?
        - Ну ладно,- смилостивился Вадим,- дайте мне телефон.
        Он набрал номер и заговорил воркующим голоском:
        - Эллочка, детка! Это Вадик… Узнала? Да, вернулся, буквально только что с вокзала. Безумно соскучился… Сейчас приеду…
        Вадик повесил трубку, расплылся в довольной улыбке Чеширского кота.
        - Ну, я пошел. Всем пока! Веселой ночи!
        Помахал ручкой и нетвердой походкой побрел к выходу.
        Я ничего не рассказала Крис. Права я была или нет - кто знает… У меня до сих пор нет однозначного мнения на сей счет. Но в тот момент я предпочла притвориться слепоглухонемой - не хотелось быть гонцом, приносящим плохие вести.
        Роман Крис и Вадика клонился к завершению с неумолимостью заката.
        Крис сидела на нашей кухне, мрачно курила, накручивала рыжие пряди на указательный палец, что означало крайнюю степень тревожности, и перечисляла недостатки бойфренда.
        Скряга - в приличный ресторан не вытащишь, а если вытащишь, будет сидеть с недовольным видом, критиковать каждое блюдо. И вообще, недвусмысленно дал понять, что, если они станут жить вместе, Крис придется забыть про рестораны и научиться готовить, а у нее на плиту аллергия, хуже чем на контрольную по лингвистике.
        Не имеет вкуса - подарил губную помаду жуткого ядовито-морковного цвета, духи с клопоморным запахом, зеленые колготки в убойную крупную клетку и долго спрашивал, почему Крис всем этим не пользуется. А уж сам-то одевается…
        Страдает синдромом непризнанного гения - вечно ворчит, что на работе его не ценят, вокруг сплошная серость, убогий умишко куратора не в состоянии оценить полета научной мысли в Вадиковой кандидатской, а его исследования достойны не иначе как Нобелевки.
        Плохие манеры - даже шепотом говорит так, что его слышно в Подмосковье, в ресторанах игнорирует нож, сморкается как иерихонская труба.
        И в постели ничего особенного…
        Тут я не выдержала и спросила, какого черта Крис до сих пор не дала ему отставку.
        Крис затушила сигарету о блюдце и устремила на меня взгляд больной птицы. И все стало ясно без слов. У настоящей любви не всегда розовый цвет и шоколадно-мармеладный вкус. Иногда она бывает горькой и обжигающей, как двойной эспрессо без сахара пополам с сигаретным дымом, зеленой, как тоска или дурацкие колготки.
        - Сережа не рассказывал: Вадик не делился с ним, нет ли у него другой?- жалобно спросила Крис.
        - Не рассказывал,- ответила я с чистой совестью: мы с Сергеем не обсуждали Вадиковых похождений.
        Крис жалобно наморщила лобик и выдала:
        - Слушай, а может, ты поговоришь с Вадиком?
        От неожиданности я поставила чашку мимо блюдца.
        - Я?! О чем?
        - Ну, о нас с ним, о том, что не мешало бы попробовать пожить вместе…
        - Крис! Твой Вадик пошлет меня подальше… Кто я такая, чтобы он меня послушал?
        - Между прочим, он тебя уважает,- огорошила Крис.- Однажды сказал, что Сереге с тобой очень повезло.
        - Хм… Я, конечно, польщена…- пробормотала я,- но не думаю, что это хорошая идея… Это же очень личное…
        - Ну, пожалуйста,- взмолилась Крис.- Мне интересно, что он тебе скажет… Прошу тебя… Мы же подруги…
        - Ну, хорошо, я попробую… Но вряд ли это что-то изменит…
        - Спасибо!- с жаром выпалила Крис.- Я знала, что ты настоящий друг!

«М-да,- тоскливо подумала я,- задала ты мне задачку…»
        Когда Вадик в очередной раз заявился к Сереге, я выманила его на кухню и в лоб спросила про его планы в отношении Крис. Как я предполагала, Вадик очень удивился моему любопытству, а потом с циничной, но обезоруживающей прямолинейностью ответил, что Крис - очаровательная девушка, но, во-первых, он пока вообще не готов к серьезным отношениям с кем-либо. Он любит секс и женщин свободных взглядов, любящих секс. Крис казалась ему именно такой, этим и нравилась. Он был честен с ней с самого начала - никаких взаимных обязательств. А во-вторых, сама Крис еще не созрела до семьи и брака. Несмотря на ее показную взрослость и независимость, на самом деле Кристина - капризный ребенок, который хочет, чтобы ее кормили, баловали и развлекали. Со вторым пунктом в глубине души я была согласна, но не собиралась обсуждать Крис с Вадиком.
        Тот же второй пункт я опустила при разговоре с Крис. Но ей было достаточно и первого. Крис выкурила сигарету, процедила сквозь зубы:
        - Ну что ж… Клин клином вышибают.
        И стала прощаться.
        - Ты куда?- зачем-то спросила я.
        - Тут один мой старый приятель прорезался. Мы когда-то весело проводили время. Потом он женился, а сейчас развелся. Хочет встретиться. Пригласил в ресторан. От Вадика не дождешься…
        Подруга чмокнула меня в щеку, вымученно улыбнулась.
        Потом я узнала, что Крис со своим старым приятелем отправилась в пафосный ресторан, затем на выходные на его зимнюю дачу в красивом месте с вековыми соснами на участке. И все было классно. А вернувшись, она зачем-то без звонка отправилась к Вадику. Дверь ей открыла какая-то полуодетая девица и удивленно спросила:
        - Вы к кому?
        - К любовнику,- ответила Крис.
        Девица вытаращила бараньи глаза:
        - К какому любовнику?
        - Судя по всему, к нашему общему,- сухо ответила Крис.
        Тут из ванной вылез Вадик, одетый в банное полотенце, разрисованное яркими мячами, отвесил челюсть и принялся подбирать слова, но ничего умного не придумал. Девка принялась визжать, влепила Вадику пощечину. Крис не стала дожидаться окончания мыльной оперы и быстро спустилась по лестнице, на ходу глотая слезы. Дома она еще надеялась, что Вадик позвонит, попросит прощения, что-нибудь соврет, но он не позвонил. Очевидно, давно хотел прекратить отношения и ожидал подходящего момента, который как раз представился.
        Крис ушла в загул, провалила зимнюю сессию и забрала документы, заявив, что институт ей смертельно надоел. Однажды днем позвонила из уличного таксофона и спросила, может ли зайти. Я была рада ее визиту. Крис вошла на кухню, достала сигарету, я предложила обед и кофе. От обеда Крис отказалась, а от кофе нет. В Крис не было обыкновенной бравады, напротив, веяло задумчивой грустью. Мы немного поболтали, но меня не покидало ощущение того, что Крис хочет говорить о другом, но не знает, с чего начать. Я сказала ей об этом.
        Крис вскинула на меня прозрачно-серые глаза и криво усмехнулась:
        - Я залетела.
        Я поперхнулась кофе:
        - Он знает?
        - Кто, Вадик?- Крис передернула плечами.- Нет, он тут ни при чем. Если честно, я сама не знаю от кого. У меня в последнее время было трое мужчин. Впрочем, это не имеет значения. Я не собираюсь рожать неизвестно от кого в девятнадцать. Просто… мне надо было с кем-то поговорить.
        Мы снова помолчали. Я переваривала услышанное, силилась представить себя на месте подруги, но не получалось. Я не знала, что сказать. Потому произнесла банальное:
        - А мама?
        - Мила знает. Она и устроит все в лучшем виде. Наорала, назвала меня тупой шлюхой… - Крис закусила губу, несколько раз моргнула, чтобы скрыть непрошеную влагу.- Ты тоже считаешь меня такой?
        - Нет, конечно!- поспешно выпалила я.- Крис, если тебе понадобится моя помощь, звони в любое время, договорились?
        Крис кивнула, докурила, допила кофе и стала собираться.
        - Не говори Сереге, ладно?
        Я снова повторила:
        - Нет, конечно.
        - Увидимся,- вяло махнула Крис.- Ну, пока.
        Крис чмокнула меня в щеку, и ее каблучки зацокали по подъезду. Я машинально вытерла след помады, пахнущий табаком и ментолом. Меня не покидало смутное ощущение, что подруга ожидала от меня чего-то другого, больше чем молчаливое сочувствие.
        Обмен «полтинников» и сторублевок
        Солнечным январским утром я проводила Сережку на работу и, блаженствуя на заслуженных каникулах, уползла в постель досматривать сны. Разбудил тревожный звонок. Взволнованный мамин голос молоточками застучал по вискам:
        - Саня, срочно собирайся и приезжай! Реформа. Меняют деньги. Бери с собой, сколько есть, я заняла очередь в банке. Позвони Сереже…
        Очередь возле Сбербанка змеилась на половину улицы. Люди зябко ежились на промозглом ветру, притоптывали, обменивались информацией и тихо роптали. На громкое возмущение не решались - неподалеку дежурил сине-белый милицейский уазик, из которого периодически выходили размяться двое плечистых молодцов с автоматами. Накануне вечером президент подписал указ об обмене «полтинников» и сторублевок на новые в трехдневный срок, не более тысячи рублей на человека. Если у кого-то на руках оставалось больше, следовало написать заявление в специальную комиссию с объяснением происхождения денег. Заявление должно быть рассмотрено в течение года, после чего давался ответ о возможности или невозможности обмена. В случае отрицательного решения деньги пропадали. С банковского вклада также можно было снять ограниченную сумму - пятьсот рублей на человека. Остальные деньги замораживались до особого распоряжения. Истерически всхлипывала женщина в элегантном пальто с норковым воротником и стильном меховом берете. Они с мужем копили на автомобиль, но деньги хранили дома.
        - Говорят, где-то можно найти спекулянтов, которые меняют любую сумму за пятьдесят процентов,- рассказывали в очереди.- Они в сговоре с банком.
        - А куда милиция смотрит?- возмутился пожилой военный.- Это же мошенничество в чистом виде.
        - Неизвестно, кто больший мошенник. Спекулянт хоть половину отдает, а родное государство обдирает вчистую. Помните, этот министр Павлов бил себя в грудь, что обмена не будет? И вот вам, пожалуйста…
        - Сволочи,- простуженно зашмыгала красным носом неопределенного возраста тетка в застиранном пуховом платке и потрепанной телогрейке,- не могли до лета подождать. Всего три дня… Хоть бы неделю дали. Издеваются над людьми…
        - Зачем вообще они все это затеяли?- спросила мама.
        - Говорят, для того, чтобы обуздать инфляцию и ликвидировать дефицит. Мол, у людей слишком много денег, вот и скупают все подряд.
        Пожилой военный злобно сплюнул на обледеневший асфальт.
        Очередной порыв колючего ветра заставил вздрогнуть, зубы выбили барабанную дробь. Сапожки на «рыбьем» меху, джинсы в облипочку и шикарная, но тонкая французская дубленка, купленная у Крис, оказались плохой защитой от январской стужи.
        - Замерзла?- участливо спросила мама.
        - Нормально,- буркнула я, отчаянно шевеля пальцами ног.
        - Сбегай домой, погрейся, а то простудишься. Здесь еще часа на три.
        - Ладно,- предложила я,- давай стоять по очереди: полчаса ты, полчаса я. Благо дом близко.
        Дед Георгий смотрел телевизор и ожидал, когда мы его позовем. Он тоже порывался стоять с нами, но мы с мамой сумели его убедить остаться дома и слушать «Новости»: вдруг передадут что-нибудь важное, например про отмену обмена. Разумеется, никто из нас не верил в это всерьез, но нам с мамой был нужен веский аргумент, чтобы оставить деда Георгия дома: не хватало восьмидесятилетнему старику морозиться в очередях.
        Сережка позвонил и сказал, что на работе всем поменяют централизованно. Руководство института сумело договориться с банком. Он просил не волноваться, мол, все будет хорошо, старался говорить убедительно, но в его голосе слышалась растерянность.
        Наличных денег на руках у нас было немного: основное как раз лежало в банке на процентах. Почти пятнадцать тысяч, копейка к копейке, честно заработанные и накопленные дедом и покойной бабушкой на протяжении целой жизни. Пятнадцать тысяч рублей - кооперативная квартира в новенькой «башне», на самом высоком этаже. Собственный крохотный оазис тепла и уюта с просторными светлыми квадратными комнатами и большой лоджией, на которой можно пить кофе и любоваться закатом… И шустрая машинка, чтобы навсегда забыть об оторванных в переполненном транспорте пуговицах и перепачканных колготках как о кошмарном сне… Материальный эквивалент пожизненного труда на благо социалистической родины одной семьи - одной из миллионов - простых, маленьких, безвестных, никому не интересных людей. Пятнадцать тысяч рублей… Одним росчерком пера превратившиеся в прах.
        Наша очередь подошла за сорок минут до закрытия банка.
        - Когда я смогу снять оставшиеся деньги?- дернувшись лицом, спросил Георгий. Его руки мелко дрожали. Мое сердце заходилось от жалости: никогда я не видела деда таким потерянным.
        - Не знаю,- равнодушно, на автомате, отозвалась операционистка, уставшая целый день отвечать на один и тот же вопрос.- Ждите указа.
        - Сколько ждать?- Георгий говорил громко, потому что плохо слышал, и ему казалось, что его тоже не слышно.- Мне восемьдесят лет.
        - Не кричите,- поджала губы операционистка.- Напишите распоряжение на близких родственников. От меня ничего не зависит. Я всего лишь выполняю свою работу.
        - Вы-то наверняка свое все и забрали, и поменяли!- с ненавистью произнесла стоявшая за нами тетка в телогрейке.- А я вот больная цельный день на морозе проторчала!- И зашлась в надсадном кашле.
        Операционистка поджала губы, но сделала вид, что не слышит.
        - Не волнуйся, отдадут. Просто чуть позже,- попыталась я успокоить Георгия.
        - Сволочи!- вдруг громко выкрикнул дед.- Все наше правительство, власть эта поганая - сволочи. Семьдесят лет людей обирают, гнобят, с дерьмом смешивают, и все мало! Ну, пусть подавятся этими деньгами, пусть все забирают - не впервой! Какую страну просрали, разворовали, разорили…
        И, ссутулившись, поник, вытащил смятый платок, вытер лицо.
        - Пап, не надо…- попросила мама.
        Неприметный человек в штатском моментально вырос возле нас, придержал деда за локоть и тихонько произнес:
        - Спокойно, гражданин, не надо шуметь.
        - Не трогайте его!- процедила я сквозь стиснутые зубы.- Уберите руки.
        Он посмотрел на меня в упор, у меня мурашки пробежали по спине от цепкого немигающего змеиного взгляда.
        - Девушка, есть вещи, которые не стоит произносить вслух. Берите своего дедушку и ступайте домой. Не создавайте себе проблем.
        Я с трудом подавила отчаянное желание расцарапать бесстрастную физиономию неизвестного или просто обложить его трехэтажным матом…
        - Между прочим, у нас гласность,- прошипела в ответ.
        - Что он сказал?- не расслышав, нетерпеливо допытывался дед.
        - Сказал, что все это ненадолго, временная мера. Через несколько месяцев можно будет забрать остальное,- подхватывая Георгия под локоть, ответила я как можно убедительнее.- Пойдем.
        - Правда, скоро отдадут?- услышав мое вранье, с робкой надеждой переспросили из очереди.
        Я молча толкнула на выход стеклянную дверь банка.
        Пронизывающий ветер бросил в лицо пригоршню колючего снежного порошка.
        - Погодите расстраиваться, может, это действительно временная мера и потом вернут остальное?- оптимистично предположила мама.- Не может же быть, чтобы вот так - раз, и отняли. Мы же не в диком Средневековье живем, существуют законы…
        - Как ты наивна, Таня,- с горечью произнес Георгий.- Это хуже, чем в Средневековье, тогда одних вера останавливала, страх перед Богом, других - кодекс чести… А сейчас ничего нет. Они ничего не вернут, я им не верю. Я стар, но не глуп. Нас снова обобрали. Как в анекдоте: приходят красные - бьют, приходят белые - тоже бьют… Сволочи…
        - Не в деньгах счастье,- сказала я, кусая губы.- Пусть подавятся.
        Что еще я могла сказать?
        Беременность
        Мой женский цикл не отличался пунктуальностью, потому я сперва не придала очередной задержке большого значения. Но по истечении шести безрезультатных дней все-таки купила тест на беременность и воспользовалась им ранним субботним утром. Тест приговорил - две полоски.
        Я тупо таращилась на индикатор и не понимала, радоваться или огорчаться либо то и другое одновременно. Как же так? Мы же были осторожны…
        Конечно, как любая женщина, я хотела родить ребенка от любимого, но отодвигала это замечательное событие на неопределенный срок.
        Ведь ребенок - это навсегда. Это колоссальная ответственность. Мы в ответе даже за тех, кого приручили, не говоря о тех, кого произвели на свет. А я никогда ни за кого не отвечала, даже за аквариумных рыбок, в отличие от других детей, не просила завести ни собачку, ни котенка, потому что боялась этой самой ответственности как огня.
        Ребенок - это ограничение свободы. Моей драгоценной свободы, которую я позволила ограничить только Сережке. Но Сережка - вот он, осязаемый, знакомый, любимый, а будущий ребенок - полная неизвестность. Я не раз слышала, как многие женщины говорили, что, как только узнали о беременности, сразу полюбили будущего малыша, но мне это казалось полной чепухой. Как можно любить того, кого ни разу не видел, не слышал, не знаешь, какого он пола? Даже от моего горячо любимого Сережки я могу в любой момент взять и уйти, если вдруг захочу это сделать. А от ребенка никуда не денешься, если ты, конечно, не последняя сволочь.
        Вот такие мысли роились в моей голове.
        Но, несмотря на все страхи и волнения, меня вдруг переполнил восторг. Неожиданно для себя самой я поняла, что где-то, в самых потаенных клеточках мозга, скрывалось смутное сомнение: а смогу ли? Мысль более чем странная для молодой здоровой восемнадцатилетней девицы, но ведь заложены же в каждом человеке неосознанные инстинктивные страхи смерти, утраты, быть может, наряду с ними существует и другой страх - невозможности продолжить род. Запрятанный вглубь, опечатанный семью замками подсознания, он дремлет, готовый в каждую минуту проснуться и вырваться на свободу. Но вдруг настает момент истины, когда понимаешь: этот кошмар - всего лишь дурной сон, и ты изгоняешь его прочь, радуясь пробуждению.
        Я сказала себе: как можно отчаиваться из-за того, что ты забеременела от любимого человека? Пусть рано, не вовремя, но разве можно спланировать всю жизнь? Судьба не любит самонадеянных и непременно вносит коррективы жирными чернилами в грандиозные планы глупых девочек. И это к лучшему, иначе жизнь стала бы невыносимо скучной в тривиальной предсказуемости.
        Вот только согласится ли с моими измышлениями мирно спящий Сережка? Крис сто раз повторяла, что ничто так не пугает мужчину, как весть о «залете» подружки. Стоп. Я не подружка. Я - законная супруга. Но вряд ли это сильно меняет ситуацию. Кто из нас сверяет свои желания или нежелания с паспортом?
        Я приняла душ, подбирая нужные слова под шипящей струей.
        Что, если он не захочет? Если скажет, что надо подождать, что лучше сделать аборт? Говорят, первый аборт опасен… Как можно продолжать любить мужчину, принудившего свою женщину к аборту? Господи, зачем я думаю об этом… К чему гадать, если все очень просто выяснить…
        - Сашуля, ты в душе?- Пробудившийся Сережка деликатно постучал в дверь.- Разрешишь присоединиться?
        - Заходи.
        Муж не заставил себя повторять дважды и предстал передо мной во всей красе. Я невольно залюбовалась его крепким сильным телом, сумевшим не только разбудить в девчонке женщину, но и зародить в этой женщине новую жизнь…
        Выключила душ. Вода стекала с моих волос теплыми шустрыми струями.
        - Сережа, я хочу тебе кое-что сказать…
        - Что, моя русалочка?- Он приблизился, обнял меня за талию, потерся колючей щекой о мой живот.
        Внезапно мне стало страшно, что он не обрадуется. Я медлила, перебирая его волосы, чувствовала, как дрожат мои пальцы.
        - Что?- настойчиво повторил Сережка.
        - Я беременна.
        - Что?- снова повторил он недоверчиво, и лицо его озарилось светом, глаза засияли.- Санька, ты ждешь ребенка? Это правда?
        Я кивнула.
        - Сашенька…- выдохнул он.
        - Ты рад?- уточнила я.
        - Рад?! Это неправильное слово! Я безумно счастлив! Ты что, плачешь?
        - Я боялась, что ты не обрадуешься…- всхлипнула я.
        - Глупышка! Я стану отцом…
        - Но все так быстро…
        - Наш век - век скоростей,- засмеялся Сережка.
        Муж подхватил меня на руки мокрую, всхлипывающую, дрожащую, осыпал с головы до ног поцелуями, завернул в полотенце, отнес на кровать.
        - Лежи, я приготовлю завтрак.
        - Потом… Иди ко мне.
        - А можно?- робко поинтересовался муж.
        - Нужно,- рассмеялась я,- желание беременной женщины - закон.
        - Отличный закон!- обрадовался Сережка, ныряя в постель.
        Весть о моем интересном положении близкие, друзья и знакомые восприняли неоднозначно.
        Мама тяжело вздохнула и посетовала, что мне придется нелегко. Конечно, лучше было бы сперва окончить институт, а потом думать о детях… Я ответила, что так и планировала, но, как гласит народная мудрость, человек предполагает, а Бог располагает. Я и не собиралась бросать учебу и делаться одной из тех домашних куриц, которые не видят дальше ползунков и мексиканских сериалов. Существуют разные варианты обучения: вечернее, заочное, экстернат. Сережкина зарплата плюс моя повышенная стипендия позволяли пригласить няню хотя бы на половину дня. Сережкин дом начал строиться, уже поставили забор и принялись рыть котлован. А от всех форс-мажоров, будь то реформа, ураган или военный конфликт, как у моей лучшей подруги Зайки, эмигрировавшей в Израиль, не застрахуешься. Если всего опасаться, лучше не жить. Папа обрадовался, заметил, что не в дипломе счастье, и на другой день накупил разноцветных погремушек и пустышек. Дед Георгий воспрянул духом, махнул рукой на замороженный вклад - все это мелочи по сравнению с появлением новой жизни, решительно отверг вариант с няней - пообещал эту роль взять на себя.
Вырастил внучку, поднимет и правнуков.
        Сережкины родители, услышав новость по телефону, радостно воскликнули, что непременно ожидают нас летом на фрукты и срочно принимаются за обустройство детской. Единственное, о чем они страшно сожалели,- это о том, что не успели отстроить новый дом.
        Токсикозом я не страдала, мужа беременными капризами не изводила - ноющие дамочки, требующие луну с неба, потому что их сиятельство изволило «залететь», вызывали у меня дикое раздражение. Поэтому я не поддерживала знакомства с «себе подобными», вместо пособия для будущих мам штудировала классиков и писала рефераты по психологии среднего школьного возраста, не разговаривала с животом, поскольку считала новомодные теории чепухой и средством от безделья для скучающих домохозяек. Я категорически не желала, чтобы со мной носились как с больной и немощной. Относилась к своей беременности как к естественному процессу, сродни явлению природы, которому вообще не стоит уделять большого значения, так как в нужный срок он благополучно завершится. На вопрос, кого я жду, мальчика или девочку, абсолютно искренне отвечала: все равно, лишь бы родился здоровым и поменьше орал. Страшилок про ночной рев я наслышалась от мамы - выяснилось, что я была весьма беспокойным ребенком.
        Порой с опаской вертелась перед зеркалом. Меня волновало, сумею ли сберечь после родов фигуру, не разнесет ли до невероятных размеров, не обвиснет ли грудь, не останутся ли растяжки, вернется ли моя фирменная, годами наработанная походка - от бедра, одна нога перед другой, словно по невидимому канату… Сережка посмеивался над моими опасениями и заверял, что полнота мне не грозит, что я стану самой стройной и сексуальной мамочкой в мире, и вообще, он будет любить меня в любом размере.
        С такими радужными мыслями мы отбыли на лето к Сережкиным родителям, где со мной все носились как с хрустальной вазой, и мне было ужасно неловко по этому поводу. Целыми днями я валялась с книжкой на шезлонге в саду, лопала фрукты, а Сережка с папой пристраивали терраску для игр будущего наследника и чаепитий на свежем воздухе.
        ГКЧП
        В августе вернулись домой. Настроение было превосходным. Гуляя по центру, я случайно набрела на распродажу и стала обладательницей замечательных голубых лодочек - мягких, удобных, на невысоком стильном каблучке рюмочкой - мечта любой женщины, даже беременной. Баюкая в полиэтиленовом пакете заветную коробку, устремилась к пекарне неподалеку, откуда по округе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных булочек. Белая булка с сыром, шоколад и чашка крепкого душистого чая… Все, что нужно для полного счастья в ослепительно яркий августовский день…
        Возле булочной стоял танк. Я затормозила так резко, что сзади на меня налетел пожилой дядечка в очках и тоже оцепенел, пробормотав под нос:
        - Ни хрена себе…
        Я подошла ближе. На танке сидели молодые ребята в военной форме, смеялись, переговаривались с прохожими, чувствовали себя героями дня.
        - Эй, девушка, хочешь покататься?- крикнул мне один из солдатиков в залихватски сдвинутом на затылок шлеме.- Давай, забирайся!- И протянул руку.
        Забираться на танк я отказалась, спросила, задрав голову:
        - А это что, учения?
        - ГКЧП!- важно отозвался паренек.
        - А что это?- не поняла я, но на всякий случай покрепче ухватила пакет с вожделенными туфельками.
        - Ты что, телик не смотришь, газет не читаешь?!- изумился солдатик.- Государственный комитет по чрезвычайному положению. Военный переворот. Президента в Форосе задержали!
        - За что?!- изумилась я.
        Парниша сдвинул шлем набок и поскреб затылок. Очевидно, на этом его политические познания закончились.
        - А хрен его знает. Вон, газету «Правда» купи, там все прописано.
        - Слышь, зачем девушку грузишь?- встрял второй.- Лучше телефончик спроси… Девушка, а как вас зовут?
        Мои дальнейшие попытки выяснить, что все-таки произошло, не увенчались успехом. Молоденьких танкистов, солдат-срочников, политические игры интересовали не больше позавчерашнего метеопрогноза. После скучных казарменных будней парни радовались незапланированному развлечению: лузгали семечки и заигрывали с девчонками в легких летних нарядах.
        Я отошла к газетному киоску, купила «Правду» и попыталась сосредоточиться на обращении Чрезвычайного комитета. Возле киоска собралась группа людей, живо обсуждавших происходящее.
        - Горбачева скинули,- злорадно поведал тщедушный лысоватый мужичок с огромным потрепанным рыжим портфелем.- Так ему и надо за сухой закон.
        - Нужно всем ехать на баррикады к Моссовету и Белому дому,- покачнувшись, авторитетно заявил не совсем трезвый товарищ и поскреб трехдневную щетину,- там всем, кто против путчистов, водку бесплатно раздают и тушенку.
        - Кто раздает? Где?- навострилась сухопарая тетка в мелких кудельках дешевой химзавивки, с глазами ярко подведенными синими стрелками и губами в жирной розовой помаде.
        - Палаточники местные. Боятся, что власть переменится, и их бизнес свернут к чертям собачьим. Мне друг позвонил. Он там с утра загорает. Щас и я поеду. Плевать мне, кто к власти придет. А водка с тушенкой лишними не будут.
        - А это не опасно?- засомневалась тетка.- Вдруг стрелять начнут?
        - Да ты чё! Кто начнет?- махнул рукой нетрезвый товарищ.- Эти пацаны, что ль?- Кивнул в сторону веселых танкистов.- У них и оружия нет!
        - Вот военные власть возьмут, и будет диктатура,- прогремел высокий старик в расхлябанной белой кепке.- Ну и правильно. До чего страну довели! Людям жрать нечего… Одна болтовня языками - демократия… Кому она нужна на хрен? Да еще деньги отняли! Ворюги! Сталина на них нет.
        - Это точно,- припечатала завитая тетка,- колготки порвутся - новые не купишь… В коммерческом по десять рублей за пару, разве я могу по десятке покупать? У меня зарплата сто тридцать… А эти новоявленные коммерсанты скупают оптом в магазине с черного хода по два рубля. И продают по десять. Вот и весь их бизнес. Спекулянты и мошенники.
        - А вы Сталина захотели?- взвизгнула старуха с клюкой.- Лагеря?! Мало людей сгноили, кровопийцы?! Только о деньгах и думаете!
        - Сталин, что ли, доносы на соседей писал?- возвысил голос старик.- Сами друг друга гнобили, жлобы! А теперь все на Сталина валите. А при нем был порядок! С этими болтунами хрен бы мы войну выиграли! А деньги свои я, между прочим, потом и кровью заработал, не спекулировал, не воровал!
        - Кто это доносы писал?! Да я тебя знаешь за такие слова! Я в лагере семь лет отсидела, между прочим!- Старушенция замахнулась клюкой, в ответ дед загрозил кулаком, и оба принялись выяснять, кто за что воевал во Вторую мировую.
        - Деньги отнял Павлов, один из главных в ГКЧП,- сказал мужчина в светлом костюме с кожаным «дипломатом».- Так что, если ГКЧП победит, мы ничего назад не получим. А так - обещали вернуть остатки к зиме.
        - А я никому не верю,- сказала завитая тетка.- Все они мастера языками возить. Хрущев коммунизм к восьмидесятому году обещал и каждой семье по квартире. И где? До сих пор в коммуналке живем, внуки уже растут.
        - Возле Белого дома баррикады строят,- ковырнув в носу, сказал мне какой-то пацан лет четырнадцати,- я сам видел. Троллейбусы переворачивают. Народу - тьма.
        - Зачем?- изумленно спросила я.
        - Ну, эти, которые путч затеяли, хотят в Белый дом войти, танки пригнали, бэтээры, а те, кто за Горбачева, Ельцин с депутатами, их не пускают… А по телику смотреть нечего, один балет с утра…
        Я почувствовала безумный выплеск адреналина, сердце заколотилось, как перед экзаменом. Рядом происходило что-то очень важное, глобальное, историческое, безумно интересное. Я не могла этого пропустить. Да, я в «интересном положении», но что значит беременность по сравнению с революцией? Чувствую я себя прекрасно. Всего-то четыре месяца - даже не заметно.
        На Красной Пресне народу было столько, будто туда свезли все дефицитные товары разом и выбросили если не бесплатно, то по символическим ценам. Люди выплескивались из чрева метро, расщелин переулков, разевали глаза и рты, щелкали затворами камер. А посмотреть было на что. По дороге в сторону Белого дома вдоль высотных домов, зеленых газонов и цветочных клумб серой цепью тянулись танки и БТР. То были не беспечные срочники, а суровые насупленные профессионалы. Было что-то ирреальное, зловещее, фантасмагоричное в мерном передвижении боевых машин по центральной улице города. Мой шаг невольно замедлился. Ошеломленные видом военной техники зеваки вполголоса рассуждали о происходящем и высказывали самые разные, полярные мнения. Одни поддерживали путч, другие ругали, большинство сходилось во мнении, что происходящее добра не принесет, кто бы ни победил. Нехорошо это, когда по столице катаются танки.
        На подходе к Дому правительства я увидела те самые баррикады, перегородившие проезд: лежащий на боку троллейбус с беспомощно свесившимися усами, мусорные баки, ограды, сорванные с расположенного рядом детского парка и самого Дома Советов, бетонные блоки, скамейки, спиленные деревья. Вокруг сгрудилась организованная толпа. На троллейбус забрался человек в черной кожаной куртке с очень знакомым по телеэкрану лицом и осипшим голосом выкрикивал в рупор:
        - Сограждане! Преступная клика коммунистической номенклатуры, наплевав на волю народов нашей страны, России, узурпировала власть. Они знают только один способ разговора с народом - ложь и штык. Они лгут, сваливая все беды на Горбачева и демократов. Именно они все эти годы тормозили проведение демократических реформ. Они никого не накормят, не защитят, кроме самих себя!
        Толпа одобрительно гудела в ответ.
        Востроносая девица с выбеленными в солому волосами, дымя на ходу сигаретой, всучила мне листовку с воззванием и скороговоркой предложила присоединиться к защитникам демократии и реформ.
        - А что будет, если ГКЧП победит?- поинтересовалась я из любопытства.
        - Страна скатится назад к сталинскому режиму, лагерям и гражданской войне. Мы снова будем невыездными, будем жить за железным занавесом и смотреть по телику балет и заседания политбюро,- пыхнув сигареткой, заученно отрапортовала девица.- Ты ведь не хочешь этого? Тогда оставайся с нами. Скоро сам Ельцин приедет, он сейчас на Манежной площади.
        - Правда, что здесь водку и тушенку дают?
        Девица стрельнула пронзительным взглядом:
        - В ночь дежурить оставайся.

«Ну уж дудки,- подумала я,- в ночь это чересчур, даже за тушенку и демократию. Да и вряд ли мое скромное беременное присутствие что-то изменит. Никаких лагерей больше не будет - это полная чушь. Времена не те. Сколько можно Сталиным пугать? Еще бы Ивана Грозного вспомнили. А вот то, что идеолог этого ГКЧП тот самый, кто денежную реформу придумал, мне совсем не нравится. С другой стороны, нынешний президент тоже был в курсе, он реформу одобрил… И назад в советское прошлое я не хочу. Снова железный занавес, паранойя, дефицит, вечное промывание мозгов о руководящей роли пролетариата, зверствах империализма и притаившихся повсюду врагах…»
        Я совсем запуталась и решила заделаться независимым наблюдателем. Когда-то мы с Дашкой штудировали историю и безумно жалели, что все самое значительное и интересное уже давно свершилось, а нам выпало скучное время… Мы ошиблись.
        Тем временем подошла военная техника и остановилась у баррикад. Из первого БТР вылез немолодой генерал и попросил разойтись и освободить проезд. Толпа ответила выкриками и улюлюканьем. Несколько человек лихо вскарабкались на БТР и стали позировать для фотографий. Завязалась перепалка. Генерал устало отер лоб и, махнув рукой, наказал колонне отступить. Тяжелая техника отползла к улицам и переулкам, вливающимся в площадь. Танки развернули дула в направлении Белого дома. Поначалу все это напоминало игру, обожаемую в школе «Зарницу», казалось, что большинство присутствующих как с одной, так и с другой стороны в глубине души воспринимают происходящее не всерьез, а как занятное шоу, коего так не хватает в серой повседневности. Студенты смеялись, заворачивались в перетяжки с лозунгами, украдкой отхлебывали из припасенных бутыльков. Военные лениво покуривали на машинах. Но по мере того, как тянулось время, накапливались раздражение и усталость, мрачнее и жестче делались лица участников. Ожидание становилось невыносимым. Игра наскучила, реальность требовала действий. Накопленная энергия требовала выхода.
Воздух электризовался гневом. Все чаще между сторонами возникали словесные перепалки, переходящие в оскорбления и прямые угрозы. Парень в камуфляжке, дохнув горючей смесью бухла и дешевого курева, протянул початую бутылку «Столичной»:
        - На, зарядись.
        Я покачала головой.
        - Как хочешь.- Парень отхлебнул прямо из горлышка, пошарил по сторонам мутным взглядом.- Тя как звать?
        - Саня,- отозвалась я, подумав, что пора сматываться.
        - Хе, и меня Саня,- хмыкнул парень.
        Я промолчала.
        Тут я услышала крики, хохот и ругань. Группка разогретых ребят с баррикад рванула к танку. Обступили, принялись карабкаться на броню. Толпа подбадривала восторженным улюлюканьем и аплодисментами. Вдоволь налазившись по боевой машине, отчаянные попытались залезть в люк. Экипаж, до сих пор старавшийся сохранять спокойствие, занервничал и занял глухую оборону.
        - Куда прешь?- орал щуплый веснушчатый танкист с погонами майора на рослого парня в тельняшке.- Нельзя! Слазь, тебе говорят! Это же военная техника, совсем мозги пропил?
        - Кто мозги пропил?! Я те щас покажу!- Парень в тельняшке полез в драку.
        - Назад!- выкрикнул веснушчатый танкист, выхватывая пистолет.- Стрелять буду! У меня приказ!- И пальнул несколько раз в воздух.
        Штурмовавшие танк отхлынули от боевой машины, бравада поутихла. Стоя вокруг, они материли военных и ГКЧП, но снова взбираться на танк не решались.
        - Да брешет он, патроны-то холостые!- заорал оставшийся на танке парень в тельняшке.- Не хрена нас пугать, мы пуганые! А ну, давай сюда свою пушку!
        Он прыгнул на щуплого танкиста, попытался завладеть пистолетом. Оба потеряли равновесие, свалились с танка и, отчаянно бранясь, стали кататься по земле. Несколько человек бросились растаскивать дерущихся. И тут прогремел выстрел. Парень в тельняшке моментом скатился с противника, оба, дико вращая глазами, таращились друг на друга и на пистолет в руке танкиста. Один из разнимавших, студент в светлой футболке и бриджах цвета хаки, вдруг схватился за грудь, покачнулся и рухнул на заплеванный асфальт… Наступила тишина. Не было ничего ужаснее этой двухсекундной тишины - ватной, зловещей, нереальной. Все смолкло: топот ног, шарканье шин, звон проводов, многомиллионный мегаполис онемел на две секунды. Только колыхался знойный воздух. А потом августовскую духоту прорезал захлебывающийся женский вопль:
        - Уби-или!
        Мне стало холодно и страшно, по-настоящему, как никогда прежде. Страх объял все мое существо, от макушки до пяток. Я не могла ни дышать, ни двигаться, лишь смотреть и слышать, как случайно, бессмысленно, нелепо, словно у гладиатора на глазах толпы, оборвалась молодая жизнь…
        - Я не хотел!- истерично кричал побелевший танкист.- Это случайность! Это он виноват! Он!- И судорожно тыкал пальцем в воздух. Парня в тельняшке уже не было - сбежал.
        Пробудился мой тезка, привстал на ящик, присвистнул:
        - Готов.
        - Откуда ты знаешь?- прошептала я.
        - Я в морге санитаром работаю. Много жмуриков перевидал…
        И стал повествовать об отличиях живого от покойника.
        - Заткнись!- закричала я, закрывая ладонями уши.
        Я не могла, не хотела его слушать. Оцепенение прошло. Я сделал шаг, другой, побежала, понеслась прочь… Когда силы иссякли, перешла на быстрый шаг, только у входа в метро смогла остановиться и перевести дух.

«Пожелай своему врагу жить в интересное время…»
        Ни одна идея, самая мудрая и правильная, не стоит человеческой жизни.
        Прежде, чтобы избавиться от кошмара, было достаточно проснуться. Что делать теперь? Радоваться, что это случилось не с тобой? Забыть? Жить, как прежде? Словно ничего не было? Просто вымарать из памяти последние два часа, остановиться на том моменте, когда купила туфли… Стоп. Я беспомощно огляделась по сторонам и поняла, что оставила туфли там… Я забыла про них, спасаясь бегством. Я не смогу заставить себя вернуться… Я села на скамейку, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Прохожие оборачивались. Какая-то женщина участливо спросила, что случилось.
        - Я потеряла туфли… Голубые лодочки… На баррикадах… Там человека убили…
        Женщина тревожно попятилась от меня. Наверное, решила, что я сошла с ума.
        - Черт с ними, с туфлями!- впервые кричал на меня Сергей и, размахивая руками, метался по комнате.- Разве ты не понимаешь, что это очень, очень опасно! Это не игра! Детство закончилось! Забыла, в каком ты положении?! А если бы тебе стало плохо? Если бы с тобой что-то случилось?! О себе, обо мне не думаешь, подумай хотя бы о будущем ребенке!
        В любой другой момент я бы ощетинилась, стала браниться в ответ, но на сей раз Сережка был вправе и кричать, и размахивать руками, потому что я вела себя как легкомысленная девчонка, безмозглая эгоистка.
        - Не кричи,- оправдывалась я,- я же не думала, что такое произойдет. Я только хотела посмотреть…
        И заревела, ощутив запоздалый страх и вину за собственное легкомыслие. Беременность вообще сделала меня до неприличия сентиментальной - я могла расплакаться над какой-нибудь трогательной сценой в книге или фильме, чего прежде не наблюдалось.
        При виде моих слез Сережка тотчас сник, перестал ругаться, сел рядом со мной, обнял и стал утешать.
        - Ну, не плачь, пожалуйста, прости меня… Просто я очень тебя люблю… Мне вдруг стало так страшно… Я не представляю, как буду жить, если с тобой что-то случится. Даже не хочу об этом думать!
        И я твердо пообещала, что впредь все революции в мире обойдутся без моего участия.
        Спустя три дня все закончилось. Путч провалился. Его идеологов на какое-то время заперли в СИЗО Матросская Тишина, в Сокольниках, неподалеку от нашего дома. Глухая улочка моментально стала знаменитой, запестрела флагами и лозунговыми перетяжками, засверкала вспышками фотокамер, зазвучала рупорами митингующих сторонников и противников опальных политиков. Постепенно страсти улеглись, пленников отпустили восвояси. Президент вернулся к власти. Шок от боевых действий, развернувшихся в центре столицы, постепенно развеялся. Все старались делать вид, что ничего особенного не происходит, напротив, все изменения - к лучшему и приближают светлое будущее. Постепенно поверили, что так оно и есть на самом деле. Вроде все успокоилось, пошло по-прежнему, но то было обманчивое затишье - перед бурей. Безжалостной и беспощадной бурей девяностых…
        Отпуск цен
        Сыпал мокрый снег. Автобус брали штурмом. Под драповым свингером моего пуза заметно не было, а значит, на снисходительность толпы рассчитывать не приходилось. Я плюнула, решила не рисковать и поехать ко второй паре, когда схлынет спешащий к началу рабочего дня народ, а высвободившееся время скоротать в продовольственном - в утренние часы там бывало относительно малолюдно, и шансы удачной охоты возрастали.
        Неладное я заподозрила еще на подходе: на лицах вылезавших из магазина бабушек с авоськами читались изумление, растерянность, отчаяние, злость, а у дедка в заплатанном френче и ушанке набекрень - вся гамма чувств разом. Дедок тоскливо сплюнул, нашарил в кармане «Беломор» и обронил в неизвестность:
        - Ну, все, дождались изобилия, мать вашу. Теперь и подыхать можно.
        Движимая любопытством и терзаемая смутными предчувствиями, я прибавила шаг и оказалась в торговом зале. По нему, точно по выставке, бесцельно слонялись люди, ничего не покупали, шарили глазами по витринам и переговаривались отчего-то шепотом. Я взглянула на витрину и едва не выронила сумку. То, что я увидела, относилось к области фантастики. Прилавки были заполнены товаром - пусть не первой свежести, притомившимся на складе в ожидании своего часа, но реальным, существующим и… безо всякой очереди. Заветренная темно-красная говядина, изможденные куры, жирная свинина, замороженная треска, ноздреватые сыры в мелкие и крупные дырки, колбаса трех видов, сосиски, молоко разной жирности в синих и зеленых пакетах… Я поморгала и помотала головой, ожидая, что мираж рассеется, но все осталось по-прежнему. Продавщицы, тетки средних лет в замызганных халатах, ошарашенные покупатели, толстая полосатая кошка, облизывающаяся в углу с удивленно-растерянным выражением на усатой мордочке.
        Я очутилась у прилавка и сразу поняла причину невероятного изобилия и отсутствия людского ажиотажа. Момент истины заключался в ценнике, наспех переписанном корявым почерком. Говядина вместо вчерашних рубля пятидесяти за кило стоила семь двадцать. Кости с обрезками жил, носившие гордое название «кости бульонные», на деле служившие дешевой пищей для собак по пятьдесят копеек за килограмм, нынче предлагались по три пятьдесят. Рыба, сыр, колбаса, сосиски, молоко - все подорожало в пять-семь раз за одну ночь. В моем кошельке было двадцать пять рублей, которых должно было хватить на продукты на неделю плюс пять обедов в студенческой столовке, пара поездок на такси, покупка литературных новинок и последнего номера «Бурда», а также необходимых любой женщине мелочей от колготок до помады и лака для ногтей модного в новом сезоне оттенка… Я тупо таращилась на ценники и понимала, что моих двадцати пяти рублей мало на что хватит.
        Предвосхитив мои мысли, какая-то женщина в розовом пуховике, из которого кое-где торчали перья, и мохнатом фиолетовом капоре истерически закричала продавщице:
        - Вы что, спятили - такие цены заломить?!
        - А мы-то тут при чем?!- в тон ей отозвалась продавщица.- Мы что, сами цены придумываем? Мы люди маленькие, что нам велели, то и пишем!
        - Кто велел?- не унималась женщина в капоре.- Директор?
        - Выше берите,- устало процедила сквозь зубы продавщица, которую с сегодняшнего открытия магазина, похоже, допросили не один десяток раз, и предчувствовавшая, что до окончания работы ей придется выслушать еще бог весть сколько вопросов, истерик, проклятий…
        - А зарплату-то, зарплату-то прибавят?
        - Понятия не имею. Может, прибавят, может, нет…- пожала плечами продавщица.- Нам намедни сказали, кто будет недоволен - уволят по статье. И куда потом?
        - А жить-то как?- тоскливо осведомилась женщина в капоре.
        Продавщицы потупились и ничего не ответили.
        Я почувствовала, как все внутри похолодело и задрожало.

«Спокойно,- мысленно приказала себе,- прорвемся. Это какое-то недоразумение. Если цены подняли, значит, и зарплату прибавят. Как же иначе?»
        - Девушка,- доверительно шепнул какой-то пенсионер,- в универсаме на соседней улице еще по старым ценам торгуют. Правда, там очередь…
        Очередь… Какое сладкое слово!
        Я забила на вторую пару и лекцию по педагогике и рванула на соседнюю улицу.
        Инфляция
        Следующие две недели прошли под девизом: «Купи по старой цене!» Город сошел с ума. Казалось, никто не работал, не учился, не отдыхал: все только и делали, что с утра до ночи рыскали по магазинам в поисках распродаж. Я добросовестно приезжала в альма-матер, но, поддавшись общему ажиотажу, уносилась с лекции в галантерейку, где выбросили дешевые колготки или симпатичные ситцевые халатики, две штуки в руки. Я не носила ситцевых халатиков, но покупала: дают - надо брать. Если не понадобятся, продам кому-нибудь дороже. Староста группы Ирка приволокла шикарные итальянские сапоги: покуда Ирка стояла в очереди, ее тридцать девятый размер закончился, остался тридцать седьмой, но Ирка все равно купила, не зря же тратила время. И теперь продавала с надбавкой в червонец - компенсацией за труды. Сапоги моментально нашли новую хозяйку. Это было всеобщее безумие, все знали, что рано или поздно оно должно завершиться - с окончанием товаров по старым ценам либо денежных знаков у населения. Но об этом предпочитали не думать. Магазины, переписавшие ценники на новые, поражали «несоветским» изобилием, отсутствием
толчеи и, как следствие, чистотой, тишиной и даже некоторой величественностью. Продавцы маялись, лишившись привычного ощущения собственной значимости: никто больше не подмигивал заговорщицки, не упрашивал поискать под прилавком или на складе завалявшийся кусочек, не совал рубли сверху… С окончанием эпохи дефицита торговля лишилась своего могущества, достигшего в последние годы апогея. Власть распределения закончилась, настало время полной безоговорочной власти денег.

«Что у вас там творится?!- в ужасе спрашивала в письмах Зайка.- Я смотрела Си-эн-эн. Слушай, если вдруг что-нибудь понадобится, пиши, не стесняйся! Я же зарабатываю. Так здорово, что у вас будет ребенок! По-моему, дети - это самое большое чудо на свете. Особенно дети от любимых».
        Худшие опасения подтвердились, когда в день зарплаты Сережка пришел мрачнее тучи. От него разило табаком, и это было скверным знаком: Сережка курил крайне редко, лишь в минуты сильного волнения.
        - Что случилось?- спросила я.
        Сережка устремил на меня взгляд побитой собаки и бросил на стол сто восемьдесят рублей.
        - Это все. Повышения не будет. Финансирование прекращено. И еще… стройка заморожена на неопределенный срок.
        Несколько секунд я тупо таращилась на мятые купюры, потом опустилась на стул, запустила пальцы в волосы, мучительно соображая, как мы будем жить месяц на деньги, которых по нынешним меркам хватит разве что на две недели… По полу потянуло холодом, я почувствовала, как мерзнут ноги.
        - Значит, квартиры не будет?
        Сережка молча покачал головой.
        - Что же нам делать?- жалобно спросила я мужа.
        Он отвел глаза. Впервые я видела Сергея таким несчастным и растерянным.
        - Есть еще гранты… А вообще, нам предложили неполную неделю. То есть кто хочет, может приходить на работу три дня, а в оставшиеся два подрабатывать где-то еще. Я уверен, это ненадолго. Просто такой период. Скоро все нормализуется. Ты только не волнуйся, я обязательно что-нибудь придумаю…
        Сережка вымученно улыбнулся. Он изо всех сил старался бодриться, но получалось неважно. Будто почувствовав неладное, в животе глухо заворочался сын. Если бы не беременность, я бы устроилась на какую-нибудь подработку - в школьную продленку, кружководом в детский развивающий центр, на худой конец уборщицей… А кому я нужна с семимесячным пузом, одышкой и отекающими ногами? Даже нагнуться толком не могу - ставлю ногу на галошницу, чтобы застегнуть сапоги. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой слабой и беспомощной, от этого тягостного ощущения было трудно дышать, хотелось ругаться и плакать. Впервые я подумала, что мама была права: не следовало заводить ребенка в смутные времена. Надо было подождать…
        - Нам следовало повременить с ребенком,- озвучила я свои мысли.
        Сын яростно заворочался, словно в самом деле мог что-то слышать и понимать, крохотный нерожденный кусок плоти. Плод любви и неосторожности.
        Сережка посмотрел на меня так, словно я ударила его ниже пояса.
        - Не смей так говорить, слышишь? Я найду выход, я заработаю деньги, обещаю. Ты мне веришь?
        Я кивнула.
        Сережка прижался лицом к моему животу, и ребенок умиротворенно притих. Я перебирала жесткие волосы мужа, и мое сердце заходилось от жалости к нему, себе, нашему будущему ребенку, вынужденному появится на свет в смутное и опасное время. Бедный, бедный мой Сережка, ему-то тяжелее всех. Что может быть страшнее и унизительнее для молодого, умного, успешного мужчины, чем осознание собственного бессилия перед фатальной несправедливостью судьбы, осознание невозможности обеспечить достойное существование своей семье? Неожиданно это понимание прибавило мне недостающих сил. Мы молоды, здоровы, любим друг друга, и это главное. Вместе одолеем проклятые обстоятельства. За черной полосой непременно последует белая. Главное - не сломаться, не опустить руки. Всего каких-то два месяца, и я перестану быть беременной, найду работу… Мы обязательно что-нибудь придумаем, выкарабкаемся, мы еще покажем всему этому долбаному миру… У нас все будет хорошо…

«Все будет хорошо…» Я повторяла эти слова, как мантру, черпая в них спокойствие и уверенность. Настанет завтрашний день, тучи рассеются, выглянет солнце. Самое яркое солнце на свете…
        Завтрашний день выдался пасмурным и угрюмым
        Хозяин квартиры поднял арендную плату.
        - Все дорожает,- объяснил он, озвучив сумму, превышающую наши возможности.
        Найти новую квартиру по приемлемой цене за две оставшиеся недели мы не смогли.
        - В тесноте - не в обиде,- сказал Георгий.- Да и не дело это - по чужим углам шариться, когда своя квартира имеется. Родится ребенок, будет кому за ним приглядеть, пока Санька в институте.
        - Мы поищем другую съемную квартиру,- обнадежил Сережка.
        Но я не разделяла его оптимизма.
        - Родится ребенок, траты возрастут…- Я покачала головой.- Дед прав: в тесноте, не в обиде, да и с ребенком проще будет в институт выбраться… А потом что-нибудь придумаем. Может, вправду уедем из России, к чертовой матери. Свалила же Зайка. Вначале было трудно, а сейчас привыкла. Замуж собирается.
        - Я боялся, что ты будешь меня упрекать,- срывающимся голосом признался он.
        - Тебя? За что? Ты ни в чем не виноват.
        - Я же мужчина,- заламывая руки, муж отчаянно метался вдоль стен,- я должен обеспечивать семью…
        - Ты и обеспечивал. Никто не ждал такой подлянки. Успокойся. Мы же не одни в таком положении.
        Я упаковала вещи в узлы и коробки, в последний раз протерла пол в бывшей нашей квартире, свидетельнице первых мгновений нашей любви, и прикусила губу, чтобы не разреветься: было жаль уезжать с островка беспечного счастья.
        - Выше нос,- сказал Вадик, вызвавшийся помочь нам с переездом.- Все будет о’кей. Сейчас поймаем машину.
        - У нас денег мало, не повезут,- мрачно напомнила я.
        - Доверься мне,- заявил Вадик.
        Он напялил вытертое кожаное пальто рыжего цвета, нахлобучил огромную ушанку и отправился ловить машину. Делал это Вадик особым фирменным способом: кидался под колеса подходящего по грузоподъемности средства передвижения, в ответ на водительский мат невозмутимо предлагал помочь хорошим людям в переезде и начинал торг. Как ни странно, наглая тактика увенчалась успехом, Вадик довольно быстро сумел уломать водителя «скорой», ехавшего со смены в больничный парк.
        - Заодно, если вдруг надумаешь сейчас родить, сразу в больницу доставим,- сообщил он.
        - Иди в баню,- отозвалась я.- Мне через два месяца.
        - Ну и зря,- в своем стиле юморил Вадик.- Сэкономила б на машине.
        Всю дорогу он болтал без умолку, травил смешные анекдоты и байки из жизни своей новой подружки, работника медвытрезвителя, и в итоге превратил переезд из малоприятного события в комедийное шоу. Даже водитель ржал до слез, так, что едва не въехал в автобус, и на прощание взял с нас меньше заявленного, сказал, что на его работе редко удается посмеяться от души. Напоследок за честно заработанным ужином Вадик сообщил:
        - Кстати, мой дружбан, который ночным сторожем в магазине подрабатывал, увольняется. Кооператив какой-то открывает. И второй сторож тоже уходит. Место свободно. Можем дежурить по очереди. Зарплата, правда, небольшая, на квартиру не хватит, но и не перетрудишься. Запрешь дверь - и спи на кушетке или дисер пописывай. В былые времена можно было дефицит прикупить, сейчас это неактуально. Зато работникам директор разрешает отовариться по оптовой цене. Немного, разумеется, но кило колбасы или сосисок сделает. Ну и на бутерброд за ужином отрежешь - никто выверять не станет.
        - Отлично, я согласен,- поспешно выпалил Сережка.
        - А не опасно?- усомнилась я.
        - Ха! Было б опасно, я бы сам туда не пошел. Если шпана какая ломиться начнет, сразу ментам звони. Они там свои, прикормленные, тотчас прибегут. Отделение в двух шагах.
        - Я согласен,- повторил Сережка.- Хоть завтра.
        По его глазам я поняла, что сейчас он согласится на любую, самую грязную и опасную работу, и возражать бесполезно.
        Все вернулось на круги своя. Спираль истории, сделав издевательский виток, отбросила нас на прежнее место. С тщеславными устремлениями, рухнувшими планами, несбывшимися надеждами, осмеянными мечтами. Обледеневший двор, замызганный подъезд, пахнущий сыростью полуподвал, десятиметровка, совмещенный санузел, вход в который по утрам расписан по графику - десять минут на каждого. Любопытствующее шамканье старух-соседок: «Что, Сашенька, вернулись? Надолго?» Я стискивала зубы, чтобы не послать кумушек ко всем чертям.
        И настали смутные времена…
        К концу года президент Горбачев, осознав провал денежной реформы, распорядился разморозить банковские вклады и ушел в отставку. На обретенные пятнадцать тысяч рублей мы купили коляску, кроватку, мне - теплые сапоги для зимних прогулок с ребенком, новый телевизор «Самсунг» взамен отдавшего концы пожилого «Рубина», игрушки, детские одежки, консервы и обалденный ярко-розовый зонт, перед которым я не смогла устоять.
        Советский Союз распался на осколки республик-государств, одним из которых стала Российская Федерация. Бабушки во дворе судачили о нововведении президента Ельцина: приватизации. Далеким и загадочным новым миллиардерам (по слухам, домочадцам и приближенным к президентской семье) в собственность достались недра, электроэнергия, казна, недвижимость и все, что удержалось на плаву и приносило прибыль. Не были забыты и простые смертные, получившие счастливую возможность узаконить права на квартиры и шестисотковые наделы, которые стало возможно продавать, покупать, завещать и сдавать в аренду. Вскоре в соседнем подъезде вместо запойной бабы Клавы поселился горячий кавказский джигит, а к нему приехала многочисленная родня. О дальнейшей судьбе бабы Клавы ходили разные слухи: одни утверждали, что пьянчужке вместо московской квартиры приобрели домик в деревне, где на выплаченную разницу в стоимости она будет счастливо дышать свежим воздухом и пить водку до конца дней. Другие уверяли, что конец дней уже наступил. Но проверить не удосужились, поскольку судьба одинокой пропойцы особенно никого не волновала. В
отличие от ставшей нормой задержки зарплат и пенсий. Причина звучала просто как апельсин: нехватка наличности. Никто уже не вспомнит, кто первым придумал гениальную идею расчета с работниками производимой ими же продукцией: запчастями к «КамАЗам», унитазами, галошами, пряниками, утюгами, нитками, кирпичами, мылом, презервативами… При желании всем этим можно было обменяться на рынках.
        Развалившиеся предприятия выплюнули армию безработных. Многие из них, молодые и крепкие, были готовы добывать деньги любым способом. Бандитские разборки со страниц детективов выплеснулись на перепуганные улицы. Вчерашние работники милиции, обиженные мизерным заработком, охотно организовывали криминальные
«крыши», обкладывали данью бизнес. Финансирование бюджетной сферы: науки, образования, здравоохранения, пенсионного фонда свелось к минимуму. Все, кто работал в «бюджете», из крепких середнячков скатились за черту бедности.
        Вы когда-нибудь просыпались за чертой?
        Когда падаешь слишком стремительно, поначалу кажется, что это происходит не с тобой. Такое со мной просто не могло произойти. Ведь для меня ничего не изменилось, я осталась прежней: не тунеядка, не калека, не маргинал, работаю как раньше, даже больше, намного больше, на пределе сил, и все равно скатываюсь вниз… И кажется, что это не взаправду, понарошку… Это всего лишь сон, очередной кошмар, самый жуткий из всех, которые были со мной в жизни, сейчас он закончится, и все вернется на круги своя. Я снова стану успешной, перестану экономить на еде, куплю тортик к чаю, выброшу рваные ботинки и приобрету новые, модные, а заодно туфли, платье и косметику. А в выходной, как прежде, поедем в «Столешники» по ужинать при свечах вкуснейшим мясом в горшочках с бутылкой отличного бордо…
        Но этого не происходит. Постепенно на смену удивлению и возмущению приходит апатия. Перестаешь дергаться, принимаешь свое новое положение, смиряешься с безысходностью, как лягушка из старой притчи, которая устала двигать лапками и утонула… А вот этого делать нельзя. Главное - не сдаваться. Ни за что нельзя поддаваться усталости, ибо тогда - дно. Надо встряхнуться, собрать все силы, найти точку опоры. Появится злой азарт - я выстою, я сумею, я не просто удержусь, я выйду победителем! Мозг начинает работать четче, скорее, парадоксальнее. Он подбрасывает новые, на первый взгляд сумасшедшие решения. Какие-то из них оказываются ложными и неприемлемыми, но одно из сотни - мое. И это - выход из лабиринта, это - победа.
        Только путь длинен и извилист и может занять годы.
        Моя семья старалась изо всех сил, но угнаться за спринтерским темпом инфляции с каждым днем было сложнее. Мы узнали все хитрости и уловки бедности. Научились ездить «зайцем» в транспорте. Перешивать изношенную одежду так, чтобы выглядела более-менее современно. Закупать продукты на оптовом рынке перед закрытием в воскресенье, когда остатки продают в розницу и дешевле, а подгнившие и подмороженные овощи и фрукты вовсе отдают даром. Полировать обувь касторовым маслом, чтобы выглядела новее и служила дольше.
        Жили «одним котлом», не разделяя заработки на ваши и наши - все валилось в одну кучу скромного семейного бюджета, не считая мелочи на карманные расходы. Вместе выживать легче и веселее. Вот когда пригодились бабушкины запасы! Мама занялась репетиторством, но в новые зыбкие времена мало кому требовались уроки математики. Образование утратило престиж. Вчерашние двоечники побросали школу и кинулись зарабатывать деньги, а те, кто стремился учиться, старался обойтись без репетитора, поскольку в их семьях тоже возникли финансовые затруднения. Папино предприятие закрылось, выданные на руки жалкие гроши язык не поворачивался назвать выходным пособием. Папа зарегистрировался на бирже труда, но желающих получить работу оказалось намного больше, чем предложенных вакансий.
        - При социализме никто и не задумывался, насколько приятно работать,- горько иронизировал папа.
        Поняв, что с биржей толку не будет, отец принялся искать работу самостоятельно, обзванивая родных и знакомых, обходя все мыслимые и немыслимые места возможного трудоустройства. Неожиданно богатырское сложение и суровая внешность оказались более востребованы, чем диплом о высшем образовании и опыт инженерного дела,- папе предложили место охранника на рыночном складе, сутки через трое.
        - Жаль, что нет лицензии на оружие,- сокрушался небритый хозяин в спортивном костюме, с золотой цепью в два пальца толщиной поверх несвежей футболки «адидас». - Ну, ничего, я дам тебе газовую пушку. Если что, скажешь, нашел. Понял? Хорошие деньги плачу, соглашайся. Вчера тоже один инженер приходил, кандидат наук. На все был готов, но я не взял - уж больно хлюпик.
        Папа подумал и согласился.
        - Зачем?- сокрушалась мама.- Не такие большие деньги. А если на склад нападут? Если тебя покалечат или, не дай бог, убьют? Время сейчас страшное, я никогда не думала, что в людях может быть столько жестокости… Вон вчера на соседа напали средь бела дня. Пригрозили ножом, сняли куртку, часы, деньги, сколько было, забрали. И никто не вступился.
        - Если я просижу еще неделю без дела, сам озверею,- хмуро сказал папа.- Буду параллельно искать что-то получше. Смотри, молодые парни на любую работу готовы, а мне уже пятьдесят… Скажут - старый, что тогда? Ложись и с голоду помирай?
        Мама не нашла контраргументов и, вздохнув, умолкла.
        Иногда по выходным Сережка встречал поезд, проводник передавал «гуманитарную помощь» - фрукты, овощи из родительского сада, соленья домашнего приготовления, молодое вино в пластиковых бутылках из-под пепси-колы.
        Сережка работал в институте, а ночь через ночь заступал на сторожевую вахту в небольшой продовольственный магазин-«стекляшку» неподалеку от метро
«Электрозаводская». Вадик хохмил, что, как только они защитятся, станут требовать прибавки за степень. «Сторож - кандидат наук - звучит гордо»,- провозглашал он, извлекая из бездонных карманов своего невероятного пальто то пару сосисок, то шмат колбасы, то кильку в томате, и важно поучал Сережку:
        - Учись, аспирант.
        - Это же воровство!- возмущался Сергей, воспитанный в лучших традициях законопослушания.
        - Ха! Воровство - это то, что творит наше любимое государство,- парировал анархист Вадик.- Обчистило до нитки, и жаловаться некому. Полный беспредел. Парадокс: если я украду у кого-нибудь сто рублей, это назовут воровством. А если обворовать всю страну, это называется реформированием.
        - Вот тебя как раз и посадят за две сосиски,- хмыкнул Сережка.- Если, конечно, ты не сумеешь доказать, что реформируешь таким образом несовершенную торговую систему.
        - Хо-хо-хо!- заржал Вадик.- За две сосиски просто могут дать по морде. Да и то не факт. Ты ж не станешь ими демонстративно размахивать перед носом хозяина? Так что расслабься, никто твои карманы обыскивать не будет. Что упало, то пропало. Помнишь главный постреволюционный лозунг? «Грабь награбленное».
        - А если они товар пересчитают?- сомневался Сережка.
        - Да прям! Они кошкам больше скармливают. Видел, какой там кошан жирный? Скоро морда треснет. У них процент потерь в прибыль заложен. Мне кореш говорил.
        - В самом деле,- поддержала я Вадика,- от килек в томате магазин не разорится. А нам добавка к ужину.
        - Я ни разу в своей жизни не взял чужого,- задумчиво наморщив лоб, поведал Сережка.
        - Все когда-нибудь происходит впервые,- утешил Вадик.- Будь проще, и люди к тебе потянутся. Сань, угости кофейком рабочего человека!
        - А ты не прихватил кофеек из магазина?- съехидничала я.- Пошуруй в кармане, может, там еще что-нибудь затерялось?
        Вадик послушно покопался и извлек сигарету, початую жвачку, пачку презервативов и маленькую шоколадку «Аленка». Сигареты, жвачку и презервативы запрятал обратно, а шоколадку торжественно выложил на стол.
        - Да у тебя не карманы, а закрома родины,- восхитился Сережка.- Кенгуру отдыхают.
        - Это меняет дело,- одобрила я, доставая жестяную банку кофейного напитка отечественного производства.- Господа сторожа, пожалуйте к столу.
        Накануне Нового года на пороге появилась Крис. В новеньком полушубке из золотистой норки, удивительно идущей к рыжим кудрям, румяная от мороза, вся обвешанная красивыми пакетами, как Дед Мороз или, что вернее, Снегурочка. Из пакетов извлекла музыкальную пустышку, вышитые распашонки невероятной красоты, уморительные пинетки, большого розового слона, коробку французских трюфелей. Прислонила ухо к животу, послушала, как толкается сын, радостно рассмеялась.
        - Футболистом будет, стопудово!
        Мы прошли на кухню. Я заварила чай. Выложила шоколадку «Аленка» - магазинный трофей супруга. Открыла трюфели.
        - Ну, как ты? Рассказывай.
        Мы долго не виделись. Вначале Крис сердилась на то, что я продолжаю принимать дома Вадика. Тщетно я пыталась объяснить, что, несмотря на их разрыв, он не перестал быть другом моего мужа. Но время прошло, страсти улеглись, и передо мной сидела прежняя, вполне довольная Крис.
        - У меня все о’кей. Нет, пока нигде не учусь и не работаю. Наслаждаюсь жизнью. Эх, жаль, у тебя больше не покуришь,- подмигнула Крис.- Беременным и кормящим вреден табачный дым. Впрочем, я ненадолго. Попрощаться. Уезжаю в Париж на неопределенный срок. Папан расщедрился, снял для меня квартиру. Мила закатила ему пару истерик на тему «дочь совсем отбилась от рук».- Подруга рассмеялась, но не очень весело.
        - Здорово,- улыбнулась я,- чем там думаешь заняться?
        - Не знаю,- подергала плечами Крис,- поработаю где-нибудь. Вдруг получится? Должно же у меня хоть что-нибудь получиться…
        - Брось хандрить,- сказала я,- все у тебя получится. Ты классная, умная, красивая девчонка, и сама об этом знаешь.
        - Насчет первого согласна, а насчет второго…- Она задорно рассмеялась, тряхнув кудряшками, и я, наконец, увидела прежнюю жизнерадостную Крис.- Но спасибо за комплимент.
        Рассеянным взглядом она обвела крохотную кухню, дешевый отечественный гарнитур из страшноватого ДСП, обтянутого пленкой под дерево. Потолок в желтоватых потеках - подарок соседки сверху, заливавшей нас с завидной регулярностью. Под потолком бельевые веревки, на которых сушились папины «семейники». Прогоревшую плиту с кособокими комфорками. Заклеенное скотчем окно, за которым завывал мусорный ветер и вовсю тарахтели, прогреваясь, машины - краса и гордость отечественного автопрома.
        - Значит, теперь здесь? Надолго?
        - На неопределенный срок.- Я печально усмехнулась.- Видишь, мечты о небоскребе не осуществились.
        - А уехать не хотите? Сейчас многие уезжают.
        - Все может быть. Если поступит хорошее предложение. Пока его нет.
        - Помнится, Вадик мечтал свалить в Штаты,- язвительно промолвила Крис, и ее личико исказила презрительно-яростная усмешка.- И где он теперь?
        - Пока на месте.
        - Неужели?- Крис саркастически повела выщипанными бровками, покривила тонкие губы. И я поняла, что рана свежа, хоть и заросла сверху тоненькой розовой кожицей. Неосторожное прикосновение все еще причиняет саднящую боль. Отчего-то я почувствовала неловкость, будто, сама того не желая, разбередила болячку.
        - Слушай.- Крис помялась, поводила пальчиком по столу, устремила на меня пытливый серый взгляд из-под мохнатых коричневых ресниц.- Если честно, сейчас ты не жалеешь, что не осталась с Артемом?
        С Артемом?
        Моя угорелая безбашенная юность вмиг пронеслась перед глазами. Промчалась, как в ускоренной перемотке старого забытого неинтересного фильма, из которого я выросла, как из старой юбчонки. Мне было сложно объяснить Крис или кому бы то ни было, что ночью, когда закрывалась дверь в нашу десятиметровку и мы оказывались вдвоем на тесной кровати, и Сережка обжигал поцелуями мои губы, живот, грудь, плечи, спину, колени… не было в целом мире женщины богаче меня… Никогда не любила говорить на подобные темы. Мне казалось, что слова, произнесенные вслух, теряли свою мелодичную гармонию и начинали звучать напыщенно и фальшиво, как в дешевом сериале.
        Я положила руку на пытливо притихший в ожидании ответа живот, с улыбкой покачала головой и честно призналась:
        - Ни о чем не жалею. Нисколько.
        Не знаю, что отразилось в тот миг на моем лице, но серые глаза Крис на мгновение заволокло туманом, губы дрогнули, а потом она улыбнулась, задорно встряхнув рыжей гривой. Резко поднялась.
        - Ну ладно. Мне пора. Привет Сереге.
        Прощание
        Дед Георгий заболел. Он лежал на диване, мутным взглядом смотрел мимо телевизора, жаловался на резь в животе. Георгий и прежде страдал болями в желудке, но списывал все на застарелую язву, а сейчас после перенесенных стрессов она разыгралась с невиданной силой. Пришедший врач пощупал живот, озабоченно покрутил головой, уточнил, сколько Георгию лет, и позвонил в скорую.
        В больнице взяли анализы и вскоре сообщили страшный диагноз: рак желудка в последней стадии, неоперабельный.
        - Вообще-то мы таких больных выписываем,- конфиденциально поведал завотделением.
        - Сколько ему осталось?- до крови кусая губы, спросила мама.
        - Месяца два, не больше.
        Мама побелела, как врачебный халат, и заплакала.
        - Он жалуется на сильные боли,- проговорила я.- Что-нибудь можно сделать?
        - Уколы морфина. Но дело в том, что это дорогой препарат строжайшей отчетности, выписывается буквально в самые последние дни… Мы не сможем колоть его два месяца.
        - Насколько дорогой?- уточнила я.
        Доктор написал на листке несколько цифр.
        - Это за упаковку. Если ваш дедушка протянет месяца два…
        - Мы заплатим,- сквозь рыдания прошептала мама.
        Когда-то, чтобы выжить, Лидия потихоньку сдавала в скупку сбереженные фамильные драгоценности. Мы с мамой отнесли в комиссионку перстень и пару серег, чтобы купить безболезненную кончину.
        Деда поместили в двухместную палату. Вторая койка пустовала.
        - Палата смертников,- полушутя-полусерьезно сказал дед.
        Он очень ослабел и исхудал. Щеки ввалились, пожелтевшая кожа обтянула заострившиеся скулы. Мое сердце разрывалось от жалости, но я не должна была показывать эту боль, чтобы он не догадался о скором конце. Собрав силы в комок, я улыбнулась.
        - Дед, ты чего говоришь? Вот поправишься, выйдешь, будешь правнука в коляске катать… Ты же обещал.
        - Прости.- Он грустно улыбнулся.- Боюсь, я не сдержу обещание. А ты береги себя и маленького.
        Я взяла деда за руку и ужаснулась ее холодности, но пожатие было все еще крепким.
        - Не говори так,- попросила я.- Как же я без тебя? Как мы все без тебя?
        - Держись,- сказал дед.- Держись, последняя из рода Соколовых. Ты справишься. У тебя мамины глаза и ее сила. Береги себя и маленького. А теперь ступай. Я устал, хочу спать.
        Георгий не протянул и месяца. Незадолго до конца он попросил, чтобы его отпели в церкви.
        Мама немного удивилась, потому что Георгий всегда считал себя атеистом. От сладкого запаха ладана кружилась голова, свечное пламя расплывалось перед глазами. Но слез не было. Была пустота. Какая-то старушка в темном платочке подошла ко мне и, углядев мой живот, тихо промолвила:
        - Господь одну жизнь забирает, другую дает взамен. Так положено, деточка.
        Сын
        Наш сын родился суровым февральским утром, когда за немытым окном родильного дома начинал брезжить пасмурный зимний рассвет. Все осталось позади: изматывающая выворачивающая боль, с которой не справлялись бесплатные инъекции, искусанные в лохмотья губы, холодная каталка, пропахшее дезинфекцией одеяло, бесконечный пересчет трещин на потолке, равнодушие медсестер и участие старенькой нянечки:
«Какая худенькая! Недоедаешь, что ль?» - и стакан с теплой водой в морщинистых руках, и суровая деловитая женщина-врач Ольга Алексеевна, терпеливо повторявшая:
        - Давай еще тужься… Сейчас не надо. А теперь давай. Еще. Ты можешь, давай…
        Крик… Тонкий, ленивый, разбуженный… Неужели это кричит мой ребенок?
        - Молодец, Саня, у тебя сын,- довольно констатировала Ольга Алексеевна.- Богатырь. Гляди!
        Она поднесла к моему лицу красное сморщенное большеголовое создание с кривыми ножками, дрожащими веточками-ручками, круглыми мутно-голубыми глазенками. И тут я поймала его взгляд… До той секунды туманный, он вдруг сделался ясным, осмысленным - невероятно, но я могла поклясться - существо, которое всего минуту назад увидело свет и вдохнуло воздух, перестало кричать, сфокусировалось на мне, принялось меня разглядывать с любопытством разумного создания, а потом улыбнулось прозрачно-голубыми глазами, словно благодарило за то, что я подарила ему этот несовершенный, безумный, прекрасный мир.
        Палата на восьмерых. Гвоздички на тумбочках около кроватей. Раковина в углу. Удобства на этаже в конце длинного коридора-кишки. Из треснутого оконного стекла в туалете сифонило февральской стужей. Бесплатный таксофон на стене возле лестницы - единственная связь с миром в домобильную эпоху.
        Когда пришла в себя, огляделась. Шесть пар женских глаз взирали на меня с вялым любопытством.
        - Меня Маша звать. А тебя?- спросила круглолицая веснушчатая девушка с кровати возле окна.
        - Саня…- прошептала я.
        - А че так тихо?
        Я постучала себя по горлу, давая понять, что голос куда-то подевался.
        - Бывает,- откликнулась моя соседка, яркая брюнетка лет тридцати пяти в шелковом малиновом халате с экзотическими цветами на рукавах.- Это от напряжения. Я, когда первого рожала, тоже двое суток без голоса была. Потом восстановится. Я - Жанна. У тебя кто?
        - Мальчик.
        - А у меня девочка. У всех в нашей палате девчонки. Только у тебя парень.
        Она пошарила на тумбочке и надела очки, чтобы рассмотреть меня повнимательнее:
        - Лет-то тебе сколько, Саня?
        - Двадцать.
        - Ну?- изумленно вскинула брови.- Я думала, ты еще школьница. А не врешь?
        Уже потом, посмотревшись в зеркало, я поняла причину Жанниного удивления. На меня смотрела синеватая девчушка-заморыш с глазами-блюдцами на пол-лица. Я всегда была тощей, но после родов побила собственные рекорды: сорок пять кило при росте сто шестьдесят пять. Дородная докторша, загнавшая меня на весы, спросила сочувственно:
        - Недоедаешь, что ль?
        - Просто у меня конституция такая,- пояснила я.
        - «Конституция»…- передразнила докторша.- А ребенка кормить как будешь? Уйдет молоко! Домой позвони, скажи, чтобы еды тебе принесли нормальной, мяса побольше, фруктов, минералки. Мы всех предупреждаем. Кормят нынче паршиво, не как в прежние времена. Финансирования нет, вот и варят бурду на воде. От такой кормежки ноги протянешь.
        - Ладно,- согласилась я, мысленно отправляя сердобольную докторшу на три буквы. На какие шиши мне купят фрукты в феврале? Как-нибудь перебьюсь.
        Превозмогая ватную слабость, добрела до телефона, прислонилась к стене, крашенной в зловещий сине-зеленый цвет, набрала номер. Трубку взял Сережка.
        - Санька!- Его голос звенел восторгом.- Ты у меня умница, любимая моя! Я уже знаю, в справочную звонил. Вечером приеду. Что тебе привезти? Что ты хочешь?
        Я замялась, вспомнив наказ полной докторши о фруктах и минералке. На самом деле есть не хотелось. Хотелось лечь, накрыться одеялом до макушки, чтобы не видеть и не слышать ни врачей, ни соседок по палате, а спать, спать… Чтобы проснуться уже дома, в своей квартирке с собственным теплым туалетом и пусть обшарпанной, но бесконечно родной ванной, на кровати, хоть скрипучей, но не казенной, под любимым пуховым одеялом, согревающим в любую непогоду…
        - Не волнуйся, здесь нормально кормят,- сказала я.
        - Как сын?
        - Пока не приносили. Думаю, все хорошо. Иначе бы сказали.- Я зябко переминалась с ноги на ногу. По лестнице гулял ветер.- Пойду, а то здесь холодно стоять.
        - Конечно,- озаботился Сережка.- Не простудись. Я люблю тебя.
        - Я тоже тебя люблю… Я хочу домой.
        - Скоро,- утешил Сережка.- Скоро ты будешь дома. Мы все приедем за вами.
        В обед я поняла, что докторша нисколько не преувеличивала. Жидкий бульон из куриных костей с ошметками склизкой кожи. На второе тушеная капуста, в которой с трудом отыскивались говяжьи жилы. Компот удавленного цвета и непонятного состава.
        - Я здесь старшего сына семь лет назад рожала,- сказала Жанна, подсаживаясь за мой столик.- Так раньше щи мясные варили, прямо-таки домашние. На второе котлеты делали - объедение. Помню, девчонка детдомовская родила. Такая была тощая, ребра выпирали. Так она специально температуру себе набивала, чтобы подольше здесь побыть, наесться вдоволь. А сейчас…- Она брезгливо поморщилась.- А что делать? Кушать-то надо. Вечером мужики придут, нормальной еды притащат. Ты ведь замужем?- озаботилась вдруг.
        Я кивнула.
        - А то я болтаю, а вдруг тебе неприятно…- улыбнулась соседка.- У меня дочка вторая, а муж третий, дай бог, не последний…- И рассмеялась журчащим кокетливым смехом.
        - Эй, девки, че расселись, детей несут!- крикнула из дверей нянечка.
        И, словно по команде, коридор огласился дружным ревом.
        Юная сестричка, совсем девочка, везла длинную каталку, на которой в ряд лежали кулечки с высунутыми сморщенными, возмущенно кривящимися мордашками. Останавливаясь возле палаты, девочка-сестричка с необычайной ловкостью подхватывала по два кулька на каждую руку и разносила по кроватям.
        - Ой, как она их!- испугалась я.- Не уронила бы…
        - Где бродите, мамаши?- неожиданным баском выдала сестричка.- Кормить пора! Через полчаса заберу!
        Мой сын был уже не красного, а нормального естественного цвета. Он мирно посапывал, сомкнув ресницы, удивительно длинные и изогнутые, как у Сережки, вскинув кулачки, перехваченные на запястьях клеенчатыми бирочками, на которых значились фамилия, рост и вес. Я разглядывала маленькое существо с одной и другой стороны и чувствовала скорее любопытство и робость, нежели безоглядную материнскую любовь. Если бы он открыл свои голубые глазки и снова посмотрел сияющим осмысленным взглядом, быть может, я снова ощутила бы знакомый внутренний трепет. Но ребенок крепко спал и не желал пробуждаться, даже чтобы поесть. Я потрогала занывшую от прихлынувшего молока тяжелую грудь. Со всех кроватей доносилось чмоканье и умиротворенное гульканье мамаш.
        - Буди,- перехватив мой взгляд, сказала Жанна.- Пусть ест. А то потом молоко сцеживать придется, замучаешься.
        - Как будить?- недоумевала я.
        - За щечки потормоши. За носик.
        Я послушно потрепала теплые бархатистые щечки и крошечный, как кнопка, нос. И даже пощекотала ниточкой от халата. Малыш чихнул, приоткрыл один глаз, совсем как Сережка, недовольно скуксился, ткнулся носом в предложенную грудь, секунду подумал, словно оценивал вкус и качество предложенного питания, а потом снова закрыл глаза и засопел.
        - Не хочет,- озадачилась я.
        - Соня,- рассмеялась Жанна.- Настоящий мужик.
        - Эй, малявка, а ну, ешь давай!- возмутилась я, легонько встряхнула кулек, подула в личико.
        Малявка от подобного неуважения пробудился, скривился и, похоже, приготовился зареветь.
        - Даже не думай,- предупредила я.- Я - мама строгая. Церемониться не стану. Быстро ешь, что дают, а то останешься голодным.
        По палате пролетел смех.
        - Сразу видно молодую, кто ж так с дитем разговаривает?- добродушно заметила армянка Карина, родившая третью дочку.- Лаской надо, уговорами… Кисонька моя, ласточка…- загулькала она с малышкой.
        И тут мой вредный сын передумал реветь, открыл рот и с силой, которую трудно предположить в столь крохотном безобидном создании, цапнул за сосок, присосался пиявкой.
        Я вздрогнула от неожиданности. Сидела замерев, смотрела на крошечную мордашку, нахмуренные бровки в три волоска, мягкие оттопыренные ушки, забавный пушок на затылке - живая игрушка, да и только. И чувствовала, как во мне пробуждается новое, прежде неизведанное чувство - смесь острой нежности, жалости и страха за это беспомощное создание, полностью зависимое от меня, которое я пока не успела полюбить по-настоящему, безоглядно, безудержно, но знала, что это случится.
        В час посещения вошла нянечка с букетом карминно-красных роз, вкатила тележку с подписанными полиэтиленовыми пакетами.
        - Передачки, как в тюрьме,- пошутила Маша.- А цветы роскошные кому?
        - Ковалевской,- прочла записку нянечка.- И еще сумка.
        Я схватила букет. Стебли кололи пальцы, но это была сладкая боль. Я зарылась лицом в нежные мохнатые цветочные головки, жадно вдыхая терпкий аромат знойного лета, сладостных ночей, пьянящей страсти и любви, перебивший муторные больничные запахи… Я подбежала к окну и с высоты третьего этажа увидела Сережку в центре огромного, вытоптанного на снегу сердца. Он подпрыгивал, размахивал руками, посылал воздушные поцелуи, кричал: «Санька! Я тебя люблю!» Рядом стояли мама и папа и тоже махали руками и смеялись. И только тут я почувствовала прилив бесконечного будоражащего счастья. Истинного счастья, которое не купишь ни за какие сокровища мира…
        - Сейчас банку принесу,- сказала нянечка.
        - Сразу видно - сын,- с легкой завистью в голосе произнесла Карина.- Мне мой Армен три гвоздички принес… Мальчика хотел, а родилась третья дочка…
        - Четвертым будет сын,- обнадежила Жанна.
        - Куда столько?- огорчилась Карина.- Четверо - сильно много, в двухкомнатной квартире… И времена такие - не прокормишь.- И, поцокав, закачала головой.
        В переданной сумке вместе с запиской от мужа обнаружились громадные медовые груши, сладкие яблоки, минеральная вода, сок, бутерброды с любимым российским сыром, сырокопченой колбасой, импортное печенье, курага, чернослив, новое заморское чудо - йогурты… Я перебирала дорогущие продукты и лихорадочно соображала, сколько все это великолепие может стоить…
        Будто просканировав мои мысли, Жанна спросила:
        - А почем такие груши? Дорогие, наверное?
        - Даже не знаю…- Я надкусила одну. Брызнул нектар. Перечитывала записку, полную любви, радости и нежности, смотрела в темный прямоугольник окна, облизывала сладкий, как поцелуй любимого, грушевый сок с потресканных губ и понимала, что сейчас мне не хочется этого знать. Ничего не хочется знать, кроме пламенеющих роз, огромного сердца на снегу, крохотного существа, прильнувшего к груди… Пусть все заботы останутся на потом. А завтра будет завтра…
        Я перешагнула порог нашей десятиметровки и ахнула. За пять дней моего отсутствия комната преобразилась. На месте старого бабушкиного комода, давно просившегося на свалку, стояла детская кроватка, обвешанная погремушками. Стену возле кроватки обклеили нарядными обоями в разноцветных вертолетиках. Между нашей и детской кроватями уместилась новенькая тумбочка, на ней стоял ночной светильник в виде кораблика. На окне вместо прежних линялых бордовых тряпок висели новые гобеленовые шторы. В комнате пахло снеговой свежестью, какая бывает после генеральной уборки. Даже мой обычно заваленный книжками и бумагами письменный стол был аккуратно разобран.
        - Нравятся шторы?- спросила мама.- Мы решили, что через плотный гобелен будет меньше дуть из окна.
        Мне все очень понравилось.
        Мы осторожно распеленали кулек с сыном, ребенок сперва басовито заревел, но, ощутив прелесть свободы, тотчас успокоился, деловито засучил ручками и ножками.
        - Какой смешной!- умилился Сережка, легонько пощекотав малыша по животику.
        И тут я увидела Сережкины руки - распухшие, покрытые обветренной красной коркой, в мозолях и волдырях, готовых вот-вот прорваться воспаленной сукровицей…
        - Боже мой, что это?!
        Сережка смущенно улыбнулся, спрятал руки в карманы.
        - Вагоны разгружал.
        - Какие вагоны?!
        - Товарные. На Сортировочной. Неплохо заплатили, знаешь ли…
        И тут я поняла истинный вкус и запах карминно-красных роз и медовых фруктов.
        Я целовала его стертые ладони и распухшие пальцы, из моих глаз катились слезы, а Сережка шептал:
        - Ну что ты… не надо… успокойся… все это пустяки. У нас же такая радость - сын родился!
        Ванечка
        Очень скоро я вкусила эту радость по полной.
        Первое время Иван, как мы назвали сына, должен был питаться каждые четыре часа, делая большой перерыв только на ночь. Ел Иван подолгу, придремывая за трапезой, но стоило отправить его в кровать, тотчас раздавался негодующий рев. У меня стали рождаться нехорошие желания по отношению к сыну, в которых я, устыдившись, раскаивалась до очередного детского выкрутаса. Районный педиатр Анна Игоревна, бойкая щупленькая тетенька за пятьдесят, разъяснила, что у меня мало молока даже для такой крохи, и посоветовала прикармливать. Всучила импортные витамины, предназначавшиеся для гуманитарной помощи малообеспеченным родителям, велела зайти за молочной смесью. Я пыталась возразить, что средств у нас достаточно: было стыдно и неловко получать подачки. Но Анна Игоревна оставила витамины на столе и сказала, что за бесплатной гуманитаркой приезжают дамочки в шубках и на
«мерседесах», потому что новые русские обожают халяву. Поэтому, если я не возьму смеси, их с удовольствием заберут другие, побогаче. Этот довод возымел действие: я решила, что дамочки на «мерседесах» обойдутся.
        Дни для меня слились в одно непрерывное кормление-пеленание-стирку. На кухне булькали, греясь, бутылочки. К счастью, в еде Иван оказался неприхотлив, предпочитал гуманитарные смеси дорогому финскому «Симилаку», презентованному Крис. На модную удобную новинку под названием памперсы денег не хватало. Следуя общеизвестному закону подлости, наша старенькая стиральная машинка приказала долго жить. Чертыхаясь, мы выволокли бесполезный агрегат на помойку.
        - Зато места прибавилось,- вяло пошутил Сережка.- Хоть пляши.
        Закон подлости работает безотказно. Если что-то выходит из строя, немедленно следует цепная реакция. Задурила духовка в кухонной плите, заискрила розетка, на потолке в ванной лопнула побелка, и рваная рана загноилась омерзительной черной плесенью недотравленного в ремонт грибка.
        - Говорила я, что надо до самого бетонного перекрытия зачищать,- пеняла папе мама,- а ты: «Так сойдет…» Все старания коту под хвост.
        Папа шумно вздыхал, чувствуя вину.
        Мы с Сережкой безуспешно пытались откладывать деньги на покупку новой стиралки, но постоянно находились более необходимые траты - массажи для Ванечки, теплый комбинезон, детские каши и овощные смеси… Про маникюр пришлось забыть. Стирала я в большом тазу, установленном в облезлую лоханку-ванну, наклонившись над ней враскорячку. Моя непристойная поза вызывала у Сережки бурный восторг. Он не мог пройти мимо, чтобы не шлепнуть меня по мягкому месту, за что в ответ получал мокрой пеленкой. Посреди гостиной на подложенных газетах красовалась Ванькина коляска. В полуметровый коридор, кроме тумбочки для обуви и веника, влезло бы разве что коляскино колесо, ну, может, два. Балкона у нас не было - первым этажам не положено. А из незапертого подъезда тащили все, что плохо лежало, даже старые соседские лыжи, неосмотрительно выставленные за дверь.
        Всякий раз, возвращаясь с прогулки, я мыла колеса и втаскивала коляску в комнату.
        - Ничего, скоро на прогулочную перейдем,- ободряюще говорил Сережка.- А она складывается. Приткнем в коридоре.
        В НИИ Сергей взял отпуск, чтобы помочь с ребенком, и отлучался только на подработки. Еще в роддоме я наслушалась сетований бывалых мамашек, мол, мужики терпеть не могут возиться с младенцами, в этом деле от них никакого толку, вот когда дите вымахает, тогда на футбол вместе пойдут, а вначале все заботы свалятся на хрупкие женские плечи, хорошо, если пропылесосит или за продуктами сбегает… И уже внутренне приготовилась проводить воспитательную работу на тему «ребенок общий, обязанности поровну», но, к немалому моему и маминому удивлению, это не потребовалась. Сережка возился с сыном с удовольствием, которое мне было трудно предположить не только в мужчине. Я сама не понимала, как можно по полчаса агукать с бестолковым кусочком плоти, еще не координирующим собственных движений, щекотать розовые пяточки и голое пузико и умиляться, когда крошечные, но цепкие пальчики хватаются за твой нос. Меня эта возня утомляла, а Сережку радовала. Иногда мне казалось, что родительский инстинкт по непонятной ошибке природы пробудился в нем скорее, чем во мне.
        Ночью, когда мелюзга крепко засыпала, я усаживалась за конспекты и учебники. Это была моя точка опоры, не позволявшаяся окончательно и бесповоротно погрузиться в отупляющий нищенский быт. Я оформила экстернат, дававший право не посещать основные лекции и появляться только на семинары и контрольные. Всей семьей мы составили график моего посещения альма-матер. Папа работал сутки через трое, мама - до обеда, Сережка два раза в неделю плюс через день ночные дежурства в магазине. Их свободное время было моим учебным. Иногда в роли няни выступала старушка-соседка баба Катя, крепко подсевшая на бразильские сериалы. Телевизор у бабы Кати был черно-белый, и страдания рабыни Изауры на нем смотрелись не столь эффектно, как на ярком экране нашего «Самсунга». Едва доносились бразильские напевы, баба Катя вырастала на пороге, я спешно мыла голову, просушивалась феном, замазывала бессонные круги под глазами остатками некогда дефицитного ланкомовского консилера, облачалась в вытертые джинсы, модную рубаху собственного производства, натягивала дубленку, напяливала смешную ручной вязки шапочку с помпоном,
сторгованную на местном рынке у рукодельной бабульки, и неслась к метро, с наслаждением вдыхая воздух свободы.
        Студенческие ряды заметно поредели. Многие были вынуждены подрабатывать, кто-то вовсе оставил учебу.
        Вопреки прогнозам мой мозг не притупился бессонными ночами, детскими хлопотами и борьбой с наступающей на горло инфляцией. У меня словно открылось второе дыхание. Никогда я не воспринимала новые знания с такой жадностью. Мой изголодавшийся по интеллектуальной пище мозг поглощал информацию с удвоенной энергией и выдавал неожиданно высокие результаты. В отличие от незамужних однокурсниц я больше не засоряла голову лав-стори. Просто переключала канал с домашнего на учебный. Добрая душа, тихая отличница Валюша, предложила писать мне лекции под копирку, что дорогого стоило в доксероксный век. Я не участвовала в обсуждениях чужих свиданий и нарядов, а спешила в библиотеку, чтобы в спокойной обстановке дописать реферат или курсовую. На вопросы сокурсниц о семье, быте и толщине кошелька ограничивалась кратким: «Все отлично». Местные модницы, дочки коммерсантов и подружки нуворишей, не так давно завидовавшие моим шмоткам и успехам у противоположного пола, ехидно шушукались за спиной, но мне было наплевать. Я не распространялась о своих делах, не расспрашивала о чужих, и местные сплетницы скоро оставили
меня в покое, отметив лишь, что роды не испортили фигуры. После занятий девчонки сбивались в стайки и шли в местную кафешку, в кино, погулять или друг к дружке в гости. Я же, уставшая и опустошенная, торопилась домой, к кашкам и погремушкам. На автопилоте, без мыслей, без эмоций, без впечатлений.
        В тот вечер в метро было немноголюдно. Я села в уголок, прикрыла глаза и провалилась в тяжелую дремоту. Очнулась оттого, что девушка-обходчица потрясла меня за плечо:
        - Конечная.
        Я продрала глаза, подхватила сумку и выскочила из поезда, радуясь, что на этой ветке конечная «Третьяковская», а не какая-нибудь «Домодедовская» или «Пражская», откуда мне пришлось бы выбираться целый час. Все еще во власти полудремы вышла в серый вестибюль, машинально прошлепала по лестнице вверх и, только когда лязгнули турникеты, а в лицо дохнуло промозглой мартовской сыростью, очнулась от спячки и поняла, что вместо перехода на параллельную станцию выскочила в город.
        Мне ничего не стоило войти обратно - студенческий проездной позволял головотяпские вылазки. Но я не спешила. Вспомнилось, как мы с Зайкой и Крис вот так же доезжали до конечной и гуляли по улицам, легко, весело, непринужденно, разглядывали витрины, лопали мороженое, цепляли заинтересованные мужские взгляды. И нам казалось, что весь мир, только помани, окажется у наших длинных ножек… Я скучала по ним, моим беспечным подружкам, оставшимся в другой жизни. Мне не хватало прежней озорной легкости, происходящей от безрассудной уверенности в светлейшестве завтрашнего дня. Я пошла навстречу дежавю, подобно путнику, заскочившему проездом в уютный городок детства… Чтобы его не узнать.
        Улицы, дома, тротуары остались прежними. Изменились звуки, запахи, цвета… Где-то играл шансон. Приблатненный голос с хрипотцой напевал тюремную лирику. Призывно улыбались рекламные девицы с позолоченных щитов. Снисходительно взирали из-за витринных стекол одетые по последнему писку моды манекены. Напротив входа затормозила серебристая иномарка. Из нее выпорхнула девушка в коротенькой летящей шубке и сапожках на невероятных шпильках и скрылась за дверьми бутика. Мне ужасно хотелось войти следом, потрогать прохладный струящийся шелк роскошного платья, ощутить на себе его неземную красоту… Но я стояла на месте. Слишком велика была пропасть между роскошной шубкой и моей заношенной, заляпанной по подолу месивом дождя и грязного снега дубленкой, между «вчера» и «сегодня». Я чувствовала эту разницу в презрительных взглядах юных продавщиц в стильных униформах, в издевательских блатных аккордах, льющихся из радиоэфира, в тощем кошельке и зеркальном отражении, навевавшем смутные черты с очень старой фотографии… Неужели это вечное проклятие рода Соколовых - борьба за выживание, за место под скудным северным
солнцем? Я брела вдоль сияющих неоном, дразнящих товарами витрин, чавкая дырявым сапогом, голодная, усталая, продрогшая, и не понимала: какого черта я здесь делаю? Ищу вчерашний снег? Из кофейни потянуло густым горьковатым ароматом свежесваренного кофе - настоящего, с шоколадным вкусом, не тех жидких помоев из жестяной банки, которые я заливала в себя несколько раз в день, чтобы не заснуть… Я стояла, жадно втягивая в себя аромат, чтобы насладиться, насытиться, напиться на неделю вперед… Ледяная сырость закралась в правый сапог. Я опустила глаза и увидела, что подошва отклеилась от верха и разевала кривой рот, с ухмылкой прося каши. Дерьмо! Хорошо, что уже март - можно перейти на легкие ботинки.
        Дашка
        Дашка все-таки поступила в Строгановку на двухлетнее ремесленное отделение - нечто вроде техникума, при хорошем окончании которого можно было получить право на дальнейшее обучение в институте. Работу в магазинчике ЦДХ Дашка не бросила, осталась на полставки. Место ей нравилось. Она взахлеб рассказывала про новую компанию - местных художников, с которыми тусила в свободное время.
        По мне художники - столкнулась однажды - были самыми обыкновенными ребятами, их компания мало чем отличалась от любой другой: после трудового дня не дураки выпить и закусить. Периодически между ними возникали разборки: у кого выгоднее место, денежнее клиенты… Я не сильно разбиралась в живописи, но, разглядывая однотипные зарисовки старых московских двориков, думала, что гении среди них вряд ли водились, скорее добросовестные ремесленники, четко улавливающие конъюнктуру рынка. Но Дашке они казались небожителями, она то и дело взахлеб рассказывала о создании очередного шедевра, достойного Лувра или Третьяковки, и я не спорила.
        В последнее время Дашка переменилась: купила новые очки в элегантной тонкой оправе, сделала модную стрижку, купила юбку выше колен, обзавелась другом по имени Даниил и переселилась к нему. Когда Дашка рассказывала о бойфренде, ее глаза сияли. Даниилу, или Дане, было за тридцать, естественно, он был художником, несомненно, гениальным. И разведенным, поскольку первая жена, весьма приземленная особа, не ценила супруга и постоянно попрекала тем, что не зарабатывает деньги для семьи, в то время как Даня находился в творческом поиске. От первого брака у Даниила росла дочка Соня, которую он не стремился видеть, потому что девочка оказалась копией стервы мамаши.
        Я спросила, как отнеслась к Дашкиному избраннику Зоя Николаевна.
        Дашкино сияние слегка померкло, спряталось за набежавшим облачком.
        - Мама против. Даня ей не нравится. Но я уже не ребенок, сама принимаю решения.
        Я немного удивилась, потому что запомнила Дашку робкой и нерешительной маменькиной дочкой, за своими делами и заботами как-то упустила из виду, что моя маленькая подружка тоже выросла и изменилась.
        - Помнишь, я рассказывала тебе, как погиб мой отец? Ну, что спас ребенка, а сам утонул?- Дашка горько усмехнулась.- Это все неправда. Никого он не спасал. Просто напился в компании, нырнул и… не вынырнул. Мама недавно рассказала. Я думала, он - герой, а все оказалось совсем не так…
        Я озадаченно захлопала глазами, не зная, что сказать. Я и сама не так давно открыла собственную семейную тайну и теперь могла удивляться лишь количеству скелетов, запрятанных по шкафам простых российских женщин, рядом с жизненными перипетиями которых отдыхают все мыльные оперы разом.
        - Даш, а какая разница? Герой он или нет? Он был твоим папой и любил тебя, это главное. А все остальное не имеет значения.
        - Ты права,- Дашка слабо улыбнулась,- я говорю себе то же самое. Я спросила маму, почему она рассказала мне это именно теперь… И знаешь, что ответила? «Больше не хочу, чтобы ты видела идеал там, где его нет и никогда не было».
        Дашка вопросительно взглянула на меня, но я только пожала плечами. Я тоже не знала ответа на многие вопросы.
        Алка
        Однажды папа сообщил, что довольный его работой хозяин проявил неслыханную щедрость и предложил выбрать что-нибудь из детских вещичек в подарок. Папа сказал, что плохо разбирается в потребностях внука, спросил, нельзя ли приехать дочери. Хозяин милостиво согласился. Субботним утром я впервые очутилась на месте новой папиной службы. Склад представлял собой огромный неотапливаемый ангар - промозглый каменный мешок с наспех сколоченными деревянными стеллажами, на которых были навалены тюки с тряпьем - дешевым польско-китайским, аляповатым, с кривыми строчками и торчащими нитками, чуть получше и подороже - турецким.
        Днем склад не пустел ни на минуту. Потные измочаленные тетки, замызганные мужички, тщедушные пацаны бегло осматривали товар, закидывали на массивные железные телеги и везли к кассе. А потом, вяло матерясь, волокли скарб кто в метро, кто в поржавевшие «четверки», кто в затянутые брезентом «газели» и оттуда - по складам и рынкам на продажу.
        Папа в пятнистой коричнево-зеленой камуфлированной форме бродил вдоль полок и следил, чтобы товар не разворовали и не попортили. Увидев меня, печально улыбнулся в усы, развел руками, мол, вот чем приходится заниматься российскому инженеру, пригласил в сторожку - крошечное помещение с маленькой кушеткой, масляным обогревателем в углу, электроплиткой с чайником на хромоногой тумбе и столом, укрытым клетчатой клеенкой, кое-где прожженной и порезанной.
        Я представила, как мой большой папа спит на узкой кушетке, свернувшись калачиком, под кургузым одеялом, и мое сердце в очередной раз сжалось от чудовищной несправедливости происшедшего с нами.
        - Чай будешь?- Папа вытащил из тумбочки кружку, сахар и несколько карамелек.
        Я пила и грела застывшие руки о кружку.
        - Скоро лето, будет тепло,- оптимистично заметил папа.- А в жару здесь вообще хорошо, прохладно.
        Папа всегда был оптимистом.
        Мы прошли вдоль рядов с товаром, нашли более-менее приличные детские костюмчики, свитерочки и шапочки, я отобрала по одной вещице, чтобы не наглеть. А когда Ванька перерастет - продам. Наклею объявления у молочной кухни - многие так поступают. Неожиданно ощутила сильный толчок в спину, мотнула руками, чтобы удержать равновесие, сердито обернулась, вознамерившись сказать растяпе все, что думаю. Полная русоволосая девица в грязно-розовой куртке тащила с полки огромный тюк, которым меня зацепила. Тюк был в два раза больше девицы, она волокла его с большим трудом, пыхтя, как паровоз.
        - Поосторожнее,- буркнула я.
        - Пардон,- без эмоций отозвалась девица, притормозив, перевела дух, отерла ладонью пот со лба, откинула непослушный завиток. Ее лицо показалось мне удивительно знакомым, но подзабытым, полустертым, неуловимым - лицом из далекого прошлого. Видимо, у нее возникли те же ощущения, потому что она застыла в замешательстве, вглядываясь в меня, как в старую фотографию, а потом, просияв, воскликнула:
        - Фига се! Санька, ты?
        - Я…- промямлила я озадаченно, так и не припомнив, кто передо мной. У меня всегда была превосходная память на тексты и никакая - на лица.
        - Я - Алла.- Она широко улыбнулась, продемонстрировав отсутствие одного зуба.- Хорлова. Мы в началке вместе учились!
        - Алка!- радостно взвизгнула я, разом вспомнив хулиганистую подружку.- Сколько лет, сколько зим!
        - Боже мой!- растроганно проговорила Алка и крепко меня обняла, обдав запахом кислого пота, перебивавшего нестойкий рыночный парфюм.- Надо же, где встретились! Тоже торгуешь?
        Я покачала головой.
        - Приехала к папе. Он здесь охранником работает.
        - Позвольте, помогу,- сказал папа, поднял Алкину ношу как перышко, положил к себе на плечо.- Куда нести?
        - Там машина,- восхищенно распахнув глаза и рот, ткнула пальцем в сторону выхода Алка.
        На улице ее ожидал изрядно заржавленный «сарай» с разбитой задней правой фарой.
        - Грузите,- скомандовала Алка, отворив багажник,- огромное вам спасибо.
        - Что ж вы, девушка, такие тяжести носите?- отечески пожурил Алку папа.- Где ваши мужчины?
        - Ха,- негодующе фыркнула Алка,- мужчины… где их взять, нормальных-то?
        Она достала пачку «Примы», предложила нам. Папа отказался, я тоже. Алка задымила. Папа сказал, что не станет нам мешать, к тому же он на службе, попрощался и пошел на склад.
        - Как живешь-то?- спросила Алка.- Чем занимаешься?
        Я поведала в двух словах.
        - Я так и думала, что ты в институте,- покивала Алка.- Помню, голова у тебя отлично соображала. А я на фабрике работала, а теперь все накрылось медным тазом. Вот, торгую. На жизнь хватает. А муж - объелся груш. Был один… Все б ничего, но как напьется, драться повадился, скот. Во.- Она продемонстрировала отсутствие переднего зуба.- Я, конечно, тоже ему засветила промеж глаз. Собралась и ушла. Одной проще. Что наторговала - все твое. А то прожрет и пропьет больше, чем заработает, на диван завалится с пивом, блин, гвоздя забить не допросишься, да еще орет: «Я у себя дома!» Козел… Ну, ниче, поднакоплю, куплю себе комнату, там постепенно и на квартиру соберу. Сама себе хозяйкой буду. Захочу - позову, надоест - вытолкаю взашей.- Алка довольно зажмурилась, на круглой мордочке отразилось блаженное мечтание.
        - Где торгуешь-то?- поинтересовалась я.
        - На Луже. Ну, в Лужниках.- Алка снова открыла багажник, надорвала тюк, извлекла страшноватую фиолетовую кофту, расшитую аляповатыми золочеными цветами, стразами и пайетками.
        - И что, это покупают?- усомнилась я.
        - Ха! Еще как! Я с этого говна вдвое бабки оборачиваю. Особенно если лейбл итальянский пришит. У нас народ дурак, всему верит. Раз написано - «маде ин Итали», значит, так оно и есть. Грубо говоря, полтинник вложишь - сотня на выходе. Конечно, брак попадается - непрокрас, дырки, грязное бывает. Что-то постираю, зашью аккуратненько, если не получается - себе оставляю. Под курткой все равно не видно, тепло - и ладно. Здесь товара на пятьсот деревянных. Вот и считай.
        - Хорошо,- сказала я.- И сколько по времени такой тюк продаешь?
        - Если повезет, да еще оптовики подвернутся, за день-два улетает.- Алка выпустила из ноздрей дым двумя струйками.- Бывает, подольше, конечно. Но в целом не дольше пяти дней. День на отдых, и снова за товаром.
        В моей голове защелкал калькулятор, заскакали хаотичные обрывки Алкиных фраз, вперемежку с собственными озарениями. Пятьсот рублей - месячная зарплата моего мужа. Стопроцентная прибыль. Огромный тюк за три-пять дней. Можно взять поменьше, чтобы скорее и наверняка…
        - А место как получить?
        - Элементарно. Приезжаешь к пяти утра и занимаешь,- хмыкнула Алка.- Я вообще дивлюсь, как ты до сих пор не допендрила. Папаша в таком хлебном месте работает. Или бабки не нужны?
        - Кому сейчас бабки не нужны?- ответила я в тон.- Неужели спокойно встаешь на любое место?
        - Ну, самые рыбные в общем-то негласно поделены,- призналась Алка.- Вокруг трибун и на главной аллее. По десятке в день отдаем пацанам. Но чуть в сторону - не проблема… Только там торговля хуже идет…- Алка, прищурившись, смерила меня оценивающим взглядом.- Если есть интерес, можем договориться по старой дружбе. Я тебе половинку места уступлю, а твой папашка мне товар отложит, какой скажу. Хороший товар тоже надо ловить.
        - Я каждый день не могу. Только по выходным. Да еще с мужем надо обсудить…
        - Обсуждай,- легко согласилась Алка.- Надумаешь - звони.
        Она нырнула в машину, извлекла из бардачка огрызок карандаша и клочок бумажки, разорвала пополам, на одной половинке нацарапала цифры и протянула мне. На другой - записала мой номер и сунула во внутренний карман.
        - Ладненько, мне пора.
        Алка, как заправская автоледи, гордо помахала мне из своего раздолбанного «сарая» и с натужным рычанием стартовала с места, обдав меня клубами едкого сизого чада.
        Лужа
        Большая спортивная арена в Лужниках - грандиозное сооружение, которое помнило помпезную Олимпиаду-80, завораживающие игры сборных всего мира, крепкие молодые тела и несгибаемую упрямую волю к победе их обладателей, блеск софитов, вспышки фотокамер, восторженный рев болельщиков и даже праздничный салют в честь особенно ярких триумфов,- нынче утратила былое величие и являла плачевное зрелище. Некогда к начищенным до глянца трибунам стекались, скандируя речевки, толпы спортивных фанатов в шарфиках, шапочках, бейсболках с символикой любимых команд… Теперь это была совсем другая толпа. С пяти утра заспанные торговцы, обливаясь потом, волокли на телегах мешки с товаром, чтобы разложить и развесить в наспех сколоченных деревянных павильончиках. Те, кому места не досталось, ставили клетчатые баулы - визитные карточки российских «челноков» - прямо на землю, извлекали товар и держали в руках, показывая «лицом» придирчивым покупателям. Центральная аллея, ведущая к арене, все пространство вокруг и даже маленькие прилегающие улочки являли собой базарную площадь под негласным лозунгом: все на продажу! С утра
посетителей было немного, в основном оптовики из регионов, приезжающие на стареньких дребезжащих, чадящих выхлопом автобусах, проседающих до земли под тяжестью набивающегося в них груза. Оптовики торговались долго и надрывно, стремились сэкономить каждый рубль, чтобы по прибытии в свой город сдать товар на местный рынок.
        Около семи приезжали сосредоточенные «пацаны» на черном внедорожнике размером с небольшой автобус. Через окно собирали по десятке с места. Мы с Алкой платили по пятерке, поскольку делили место пополам.
        Следом появлялись розничные клиенты - страдающие бессонницей бабушки и дедушки, ходившие скорее поглазеть, чем сделать покупки. Мамаши из окрестных домов, прогуливающие колобродящих детей, а заодно приобретающие чадам новые шмоточки. Этих покупательниц все любили, потому что у них уже не осталось сил на торг. Они внимательно осматривали вещицу и, если она им нравилась, безропотно лезли за деньгами. Мамочек жаловали и за то, что они легко относились к не самому лучшему качеству товара. Им было проще спихнуть брак, предложив скидку - дети растут быстро, через месяц-два придется покупать заново. Потому лучше похуже, но подешевле, чем дорого и качественно. Заодно, войдя во вкус, мамочка частенько покупала что-то для себя или супруга.
        С девяти подтягивались прочие желающие отовариться подешевле. А ближе к одиннадцати тонкий ручеек покупателей превращался в бурную реку. Тут уже приходилось смотреть в оба - в толпе начинали шнырять пацаны-воришки. Иногда их догоняли и били. Били в зависимости от злости пострадавшего и стоимости унесенного. Кто-то отделывался двумя тычками, некоторых забивали до полусмерти. Но джентльмены удачи всегда возвращались: для них это была такая же работа, как для продавца - реализация.
        Кошельки давно вышли из обихода, сделались символом лоховства или богатства - равно неуместного на рынке. Деньги хранили в нагрудных карманах или в специальных поясах, для надежности прикрытых поверх курткой.
        В отсутствие покупателей продавцы зевали, потягивались, лузгали семечки, жевали бутерброды, прихлебывали чай из термоса либо что покрепче. Но стоило возле прилавка замаячить посетителю, сонная отупь моментально исчезала с лиц, уступая место льстивой угодливости.
        - Мадам, покупайте кофточку.- Алка была сама любезность.- Италия. Самый модный фасон. И цвет очень выигрышный, всем к лицу.
        - Италия?- недоверчиво переспрашивала тетка неопределенного возраста с усталым землистым лицом.
        - Самая настоящая. Не какая-нибудь дешевая подделка. Лично беру в Милане. На фабрике, где Версаче отшивают.- Искренности Алкиных глаз позавидовала бы номинантка «Оскара».- Смотрите, какое качество. Щупайте, не бойтесь! Не линяет, не вытягивается, после стирки не садится… Вот, сама такую ношу, глядите.- Алка распахивала куртку и предъявляла фиолетовый джемпер из брака - с непрокрасом на спине и зашитой дырой под мышкой. Но спину и подмышки Алка не демонстрировала.
        - Ну, не знаю…- мялась тетка,- мне фиолетовый не идет…
        - Есть разные цвета! Розовый, зеленый, синий - какой желаете?- Алка выбрасывала на прилавок один свитер за другим.- Самые модные цвета, все размеры.
        - А померить?
        - Пожалуйста. Проходите.- Алка указывала за палатку.- Сань, погляди за товаром. - И укатывалась вместе с посетительницей.
        - Прекрасно! Замечательно! Великолепно!- доносились до меня восторженные Алкины возгласы.
        - Не великоват?
        - Что вы! В самый раз! Немного подсядет при стирке. А рукава завернете. В Европе все так делают. Специально покупают, чтобы рукава были длинными, и подворачивают. Это же самый писк моды.
        Вскоре из-за палатки выходили довольные продавец и покупатель.
        - Процесс пошел,- резюмировала Алка.
        - А если вещь мала, что говоришь?- поинтересовался Сережка.- Что растянется?
        - Не-а. Говорю, что в Европе самый хит - носить в обтяжку,- усмехалась Алка.- А чё делать? Не обманешь - не проживешь. Опять же глаза на что? Не нравится - не бери. Тебе ж силком никто не всовывает.
        - Это верно,- согласился Сережка, поправляя носки на прилавке.
        Первый торговый день я запомнила на всю жизнь.
        С утра сыпал нудный мелкий дождь. После перестал, но воздух пропитался зябкой сыростью, заползавшей в расхлябанные сапоги и за шиворот изношенной куртки. Лениво потянулись сонные оптовики в резиновых сапогах. Скользили беглым взглядом по прилавку, мимоходом приценивались и шагали дальше. Носков мы взяли немного - на пробу - и вознамерились стоять до последнего.
        - Чё-то не идет торговля,- зевнула Алка.- Восьмой час уже, а пусто. Хоть сворачивайся. Покричать, что ли…
        - Как это?- спросил Сережка.
        - Очень просто.- И заунывно затянула: - Не проходим, а подходим! Только сегодня почти даром…- Но тут же сипло закашлялась, чертыхнулась, достала термос с горячим чаем, сделала несколько глотков и хриплым полушепотом пояснила: - Простыла, блин.
        - Давай я покричу,- предложила я, внутренне содрогаясь от собственной решимости.
        - Валяй,- кивнула Алка.- А то до ночи застрянем.
        Я набрала воздуха в легкие, словно перед погружением на глубину, и на выдохе заголосила:
        - Не проходим, а подходим! Только сегодня и только сейчас! Распродажа! Лучший товар по смешным ценам! Чистая Италия!
        - Да не ори ты, в ушах звенит,- цыкнули с соседнего прилавка.
        - Пошла ты!- моментально среагировала Алка.- Дома сиди, раз такая нежная.
        В следующий миг подскочил взъерошенный дядька с телегой:
        - Почем носки?
        - Носки итальянские с двойной пяткой, оптом по семь, в розницу по десятке,- речитативом затянула я, сама внутренне поражаясь собственному вдохновению.- Отлично носятся, стираются, не рвутся, не деформируются. Стопроцентный хлопок с антигрибковой и антизапаховой пропиткой.
        - Да ну?- поскреб за ухом дядька.- И где это написано?
        - Здесь.- Я ткнула пальцем в какие-то значки на этикетке. Этикетки, равно как и носки, штамповали добросовестные китайцы и на всякий случай рисовали побольше разных значков, которые при желании можно было интерпретировать как угодно.
        - А по шесть рублей?- спросил дядька.- Если оптом.
        - Рада бы, да не могу, дядечка.- Игнорируя тычки Сереги, мол, отдавай, и пошли, я проникновенно прислонила ладонь к груди.- И так торгую почти в убыток. Глядите, почти все разобрали. Завтра будет новая партия, дороже.
        - И сколько осталось?- хмурился дядька.
        - Пятьдесят пар. С утра оптовики раскупили. Немного денег не хватило, обещали приехать в обед за остатками.
        - Обойдутся,- сказал дядька.- Давай по пять пятьдесят?
        - Ну, хорошо,- уломалась я, исполнившись внутреннего ликования. Носки мы брали на складе по три рубля.- Так и быть. Только для вас.
        Расширив глаза, Сережка наблюдал, как дядька слюнявит грязные пальцы, отсчитывает затертые бумажки, потом забрасывает носки в необъятную сумку, сумку громоздит на телегу и отъезжает. Потом муж недоверчиво переспросил:
        - Это что, все?
        - Все!- восторженно выпалила я.- Сто семьдесят пять рубликов чистой прибыли за пять минут. Как?- И довольно воззрилась на Алку.
        - Молодец,- одобрила та.- Легкая рука.
        Новое занятие подоспело как нельзя кстати: магазин, в котором подрабатывали Сережка с Вадиком, закрылся на ремонт. Вадиму по великому блату подыскали местечко родственники. А Сережке за неимением нужных связей пришлось довольствоваться Лужниками. Каждый выходной в любую погоду в шесть утра мы тащили тяжелые баулы с товаром. Весну сменило лето, свитеры уступили место футболкам и шортам. Ванька перешел на обычное питание. Подоспела сессия. Я раскрывала учебник на прилавке и урывками читала про основные принципы классицизма и заморочки старославянского языка, каким-то чудом сдавала зачеты и экзамены.
        Рядом с нами стояли профессора, врачи, домохозяйки, военные, строители, инженеры… Кого только не было в рядах коробейников с клетчатыми баулами. Всех объединяло одно: стремление выжить в смутные голодные времена. Иногда мне казалось, что это происходит не со мной, что я просто пишу длинный-предлинный роман о девушке Сане, переживающей лихолетье, и, подобно актрисе, вживаюсь в образ для пущего правдоподобия… Скоро закончу этот фрагмент и вернусь к нормальной жизни…
        Алка была права, когда говорила, что у меня легкая рука. Я довольно точно угадывала, какой именно товар будет пользоваться спросом. Быстро научилась обаятельно улыбаться, вдохновенно врать про невероятное качество и супервыгодные цены, умудрялась находить нужные слова для настороженных, недоверчивых, сомневающихся, не моргнув глазом давать ответы на каверзные вопросы, вычислять и строго отшивать назойливых балаболов - определенную категорию граждан, которые приходят на рынок не покупать, а коротать время в бесполезных разговорах. Сережка, как истинный технарь, со скоростью калькулятора просчитывал в уме сумму выручки и лихо, на ощупь, не хуже аппарата, определял подлинность купюр. А еще на рынке он пристрастился виртуозно материться, что ранее сильно не одобрял. Обыкновенно привозимый нами товар разлетался за выходные. Вырученных денег хватало на питание, фрукты и оплату массажистки для Ванечки. Мы снова стали баловать себя вкусностями, а на лето я раскошелилась на отличный «не рыночный» купальник и стала помышлять о покупке нового стирального агрегата.
        С сигаретой в зубах довольная Алка пересчитывала замусоленные бумажки, прятала за бюстгальтер и философствовала:
        - Вот подкоплю немного и открою свой магазин. Я уже и место приглядела. Найму продавцов, сама буду руководить… Не понимаю, на кой вам сдалась эта учеба-наука? Вот же живые денежки… Торгуйте каждый день, и будет счастье. Потом магазин откроете.
        - Не мое это,- призналась я.- Не нравится.
        - К тому же свой магазин - это не место на рынке,- заметил Сережка.- Там придется и бухгалтерией заниматься, и с бандитами договариваться, и с чиновниками.
        - Все лучше, чем тюки таскать,- вздохнула Алка.
        - С этим не поспоришь,- согласился Сережка.- Но все-таки хочется, чтобы работа помимо денег приносила и удовольствие.
        - А для меня бабки и есть главное в жизни удовольствие,- пыхнула сигареткой Алка. - На них все можно купить. Машину нормальную, квартиру… Задолбалась жить с мамашей, отчимом-бухлом и брательниками. Предки ж, как из коммуналки выехали, еще двоих настрогали. На курорты буду ездить… Я ведь на море ни разу в жизни не была, представляете? Знаете, чё я хочу? В Стамбул махнуть за товаром. Говорят, там все дешево, копейки… Выгоднее, чем со склада брать. Заодно дубленку себе куплю хорошую… Сюда же одно говно везут, третий сорт. Вы не поедете?
        Я покачала головой. В июле я собиралась вывезти Ваньку к бабушке с дедушкой, на солнышко, свежий степной воздух и натуральные фрукты.
        То, что не убивает, делает нас сильнее
        То субботнее утро выдалось на редкость теплым, сухим и пригожим - идеальным для торговли. Алка укатила в Стамбул. Мы с Сережкой привычно тащили баулы, предвкушая скорое обогащение.
        - Зачем столько набрала?- укорял Сережка.- Пожадничала…
        - Ничего не тяжело, я сильная,- отмахивалась я, пресекая попытки мужа взвалить на себя обе ноши.
        Я в самом деле пожадничала, набрала товара больше обычного. Но аппетит, как известно, приходит во время еды, а деньги лишними не бывают - чем больше зарабатываешь, тем больше хочется. Погода благоприятствовала, и я намеревалась стоять за прилавком до победного.
        Однако на подходе к рынку мои радужные надежды рассеялись, как мираж в пустыне.
        Рынок был закрыт на санобработку.
        - Могли бы и заранее предупредить,- ворчали, разворачиваясь, торговцы.- Приперлись в такую рань…
        - Говорят, предупреждали, даже объяву вешали… Сорвали, видать. У кого-то руки чешутся.
        Многие, не желая отправляться восвояси несолоно хлебавши, пристраивались с товаром прямо на узких улочках, ведущих к Луже.
        - Что теперь, назад это все переть?!- возмущенно вопрошала тетка с огромным баулом, набитым шлепанцами, усаживаясь аккурат под предупредительную табличку о запрете торговли с рук.- Хоть сколько продам, все не так обидно.
        - Главное вовремя свернуться, если менты приедут,- со знанием дела подтвердил дедок, разворачивая рядом тюк с мягкими игрушками.- Вставайте, ребята, чего жметесь, скоро места не будет!
        Последняя фраза предназначалась нам. Мы с Сережкой мялись в нерешительности.
        - Может, завтра приедем?- размышлял вслух Сергей.
        - Барахла много,- мрачно заметила я.- Хоть немного продать, чтобы не так обидно было.
        - Говорил, не бери столько,- окрысился муж.
        - Откуда я знала, что рынок закроют?!- огрызнулась в ответ.- Можешь уезжать, я и одна постою.
        Я бросила баул на землю. Сережка встал рядом. Некоторое время мы молчали, искоса взирали друг на друга из-под насупленных бровей. Но вскоре стало не до обид - косяком пошли покупатели. Хорошая погода и отсутствие половины продавцов делали свое дело - товар разлетался, как тополиный пух в июле. Через пару часов наши сумки заметно облегчились, и мы переложили вещи из двух в одну.
        - Видишь,- говорила я торжествующе,- а ты хотел уехать. Умную женщину всегда надо слушать.
        Сережка хмыкнул, но спорить не стал.
        - Постой, мне надо отлучиться по важному делу,- наказала я мужу.
        - Валяй,- отозвался он и зевнул.
        Туалет типа сортир - облезлый грязно-белый сарайчик - располагался метрах в ста от рынка. По пути я разглядывала шмотки, благостно щурясь на ласковое солнце, и мое воображение рисовало мне медовые картинки отдыха - фруктовый сад, синяя река, теплый белый песок… Непременно куплю билет в комфортный СВ: широкое двухместное купе, мягкие диваны, накрахмаленные полотенца и умывальник… Осколок грязного зеркала отразил мое бледное заострившееся лицо с темными подглазьями, блеклыми губами и унылыми прядями тусклых волос. Кошмар. Программа максимум - выспаться и подзагореть. Программа минимум - сбагрить оставшиеся шмотки как можно скорее, добраться до дома и упасть в кровать… Этой ночью я спала четыре часа. Как, впрочем, и все предыдущие…
        Я почувствовала, что здорово проголодалась: в пять утра кусок в горло не лез, сейчас я не отказалась бы от пирожка с вишней и стаканчика горячего чая. Заработанные деньги жгли карман. Пять минут погоды не сделают, а Сережка будет доволен, если я принесу ему перекусить. Я смоталась к метро, купила на лотке пирожки и два стаканчика с чаем и потрусила обратно, стараясь не пролить горячий напиток.
        Неладное заподозрила на подходе. Улица, еще пять минут назад пестревшая разношерстным товаром, опустела, лишь крепкие парни в темных рубашках с надписью ОМОН и резиновыми дубинками наперевес прохаживались взад-вперед. Ветер гонял обертки и целлофановые пакеты. Поодаль торговцы сбивались в группки и опасливо перешептывались, пряча за спины похудевшие баулы. У меня захолонуло внутри. Горячий чай расплескался прямо на пальцы.
        - Что случилось?!- выпалила я, подбежав к людям с клетчатыми сумками.
        Они настороженно замолчали.
        - Мой муж здесь торговал…- Мне не хватило воздуха, я запнулась.
        - Менты всех замели,- долговязый парень в джинсовой рубахе ткнул тощим длинным с нечищеным ногтем пальцем в сторону,- подогнали автобусы. В пять минут полные набили. Еле успел смотаться…- Он радостно улыбнулся собственной прыти, но, увидев выражение моего лица, поспешно добавил: - Да не боись! Отпустят. Ну, потеряет полдня, штраф возьмут, барахло могут отнять, суки… А бить не будут. Здесь не бьют. Вот раз на Черкизоне…
        Я не дослушала про Черкизон. Ноги стали ватными. Отошла в сторону, села прямо на тротуарный бордюр, съела пирожки, выпила остатки чая, бросила стаканчики в кусты. Поднялась, превозмогая холодную дрожь в коленях, побрела к метро. Что еще оставалось?
        Вагон был полупустым. Забилась в угол, хотелось плакать, но слез не было. Какой-то парень таращился на меня и глупо улыбался. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его заинтересованного взгляда и дебиловатой улыбки. Неожиданно мне захотелось выпить чего-нибудь крепкого, чтобы расслабиться и заглушить сосущее беспокойство.
        На выходе из метро солнце светило с лицемерной ласковостью, которую я тотчас возненавидела. Я ненавидела все в этот чудный июньский день, и больше всего - себя. Зачем настояла на торговле в чертовом недозволенном месте? Где теперь Сережка, что с ним? Вдруг его бьют?! Дурацкий серый «бумер» полз возле меня по дороге и натужно сигналил. Очередной кретин, самоутверждающийся с помощью крутой тачки. Что ему, мало настоящих шлюх, согласных за бабки вывернуться наизнанку? Кто-то окликнул меня по имени. Я притормозила. Проклятое солнце слепило глаза, и я не сразу узнала парня, вылезавшего из джипа. А когда узнала, мысленно чертыхнулась. Колька Кузьмин, Кузя, мой бывший одноклассник. Повзрослел, заматерел, раздался вширь. Золотой ошейник с крестом, черная футболка, спортивные штаны - стандартный бандитский прикид. Ноу комментс… Встреча не вызвала во мне ни радости, ни волнения, только усталую досаду. Он стоял передо мной, разглядывал меня с неподдельным жадным интересом, как ребенок разглядывает игрушку, которую видел когда-то на витрине магазина, новенькую, чистую, блестящую - а сейчас обнаружил в руках
чужого мальчика, подержанную, перепачканную, потертую, но все-таки желанную… Я знала, что он оценивает мои старые вытертые джинсы, дешевую футболку, раздолбанные кроссовки. Всю меня, невыспавшуюся, посеревшую, измученную тревогой за мужа и желающую одного - скорее оказаться дома, чтобы выплакаться и напиться.
        - Привет,- обронила я в надежде, что Кузьмин посторонится, позволит мне пройти, залезет в пыльный «бумер», и мы оба через секунду забудем о мимолетном свидании.
        Не тут-то было.
        - Куда спешишь?
        - Домой,- сухо ответила я.- К ребенку.
        Кузины глаза округлились, в них мелькнуло изумление. Плохо работает разведка.
        - У тебя ребенок?- тупо уточнил он.
        - А что тебя удивляет?- Я знала, что отвечать вопросом на вопрос дурной тон, но мне было не до политесов.
        - А муж есть?
        - И муж есть. А что,- съязвила я,- по-твоему, на мне нельзя жениться?
        - Нет, но…- замялся Кузьмин.
        - Ну, пока.- Я предприняла очередную попытку отправиться восвояси, но бывший одноклассник бесцеремонно удержал меня за локоть.
        - Садись, подвезу.
        - Вообще-то я почти пришла.
        - Значит, здесь живешь? Где раньше?
        - Да.
        - Чем занимаешься?
        - Учусь в институте.- Я не стала распространяться про торговлю.
        - Значит, замуж вышла… А я-то думал, почему ты мне тогда не ответила…- Кузьмин нехорошо ухмыльнулся.- Видишь, освободился досрочно. Теперь у меня все в ажуре.
        - Коль,- сказала я, собрав остатки терпения,- я очень за тебя рада, но сейчас тороплюсь. Извини. В другой раз поболтаем.
        Казалось, он меня не слышал. И мне на миг сделалось не по себе от пристального сумрачного взгляда.
        - И чем же занимается твой муж?
        - Он научный работник.
        - Ученый…- Его губы покривились в злой пренебрежительной усмешке.- Небось получает три копейки? Кому сейчас нужно ваше хваленое высшее образование?
        - Не твое дело!- сорвалась я.- Сколько ни есть, все наши, у тебя взаймы не попрошу.
        - Да ты посмотри на себя!- выдохнул Кузьмин, приблизив свое лицо к моему так близко, что я ощутила запах сигарет, смешанный с противно-приторным одеколоном.- В кого превратилась?! Ты же была принцесса! Королева! А сейчас? Моль бледная! Я на тебя молиться был готов! Я и сейчас готов…- Он задышал тяжело, точно бежал в гору.- Брось своего неудачника мужа. Возьми ребенка, и поедем. У тебя будет все, что захочешь: квартира, машина, бабки… Махнем на Канары…
        Он говорил что-то еще, но я словно выключилась. Я не слышала, потому что в тот момент вдруг осознала, чем ужасна бедность. Не отсутствием деликатесов за столом, не дешевыми шмотками, не облупленными стенами, не невозможностью что-то приобрести или отправиться летом на курорт… даже не высокомерно-снисходительными взглядами жен внезапно разбогатевших слесарей и таксистов. Все это нестрашно. И простая еда может быть не менее вкусной, чем ресторанный ужин. И в рыночной одежде можно выглядеть лучше, чем в дорогих безвкусных тряпках. Ночи любви в хрущевке не менее сладки, чем в пентхаусе. На Волге можно отдохнуть и загореть не хуже, чем на модном курорте. А на глупых баб просто не нужно обращать внимания. Это все мелочи по сравнению с тем, что некое тупое ничтожество, обладающее единственным сомнительным достоинством - тугим кошельком, которое прежде и подойти бы не решилось, вдруг, осмелев, пытается назначить тебе цену, купить, словно ты изысканный деликатес, авторская шмотка, шикарная игрушка…
        Наверное, он принял мое молчание за размышление, поэтому тоже умолк, продолжая сверлить меня жадным горячим взглядом, в котором разгоралась надежда.
        - Коль,- медленно проговорила я,- не пойму, у меня на лбу что, ценник прилеплен? Или объявление: ищу спонсора? Ты не по адресу обратился. Я проституцией не занимаюсь. Хочешь, открою секрет? Трясти перед женщиной бумажником начинает только тот, у кого нет ни одного другого достоинства. Тебе самому не противно сознавать, что любят не тебя, а твои драгоценные бабки? И если вдруг ты завтра их лишишься, станешь на фиг не нужен? Деньги приходят и уходят, а чувства - любовь, уважение, дружба, преданность - неизменны, и в магазине их не купишь ни за рубли, ни за доллары. Я люблю своего мужа и не променяю его даже на Ротшильда. Понятно? Тогда до свидания. Отойди с дороги.
        Наши взгляды скрестились, и мне вдруг показалось, что Кузьмин меня ударит - столько злого отчаяния отразилось на его лице. Я даже рефлекторно дернула рукой, чтобы заслониться - жест самозащиты, засевший глубоко в подсознании на инстинктивном уровне, выдающий отвратительный тайный страх, который я так и не сумела изжить с раннего детства. Усилием воли я оборвала это движение, затем оттолкнула Кольку с дороги и продолжила прерванный путь.
        - Дура!- заорал мне вслед Кузьмин.- Ты просто дура набитая! Сука! Стерва!
        Тысячи ответных ругательств клокотали у меня на языке, щеки яростно горели. Но я удалялась молча, вздернув подбородок, выпрямив спину, развернув плечи, не оглядываясь, как уходила бы Лидия Соколова. Мне хотелось думать, что она поступила бы именно так.
        Дома я, наконец, дала волю эмоциям, высказала все, что думала о государстве, законах, реформах и милиции. Про встречу с Колькой Кузьминым упоминать не стала - он того не стоил. Мама не перебивала, понимала, что мне надо выговориться. Наверное, я громко орала, потому что Ванечка проснулся и заплакал. Мама взяла его на руки, а мне сказала:
        - Ложись спать.
        Я ответила, что полежу десять минут, а потом встану и пойду разыскивать мужа. Упала на кровать и бессильно заснула. Очнулась от мягкого скольжения теплых губ от щеки к уголку рта. Открыла глаза, бросилась мужу на шею, зарылась лицом в пропахшую сигаретным дымом рубаху.
        - Все в порядке,- сказал Сережка.
        - Что они тобой сделали?!
        - Да ничего,- он погладил мои спутанные волосы,- взяли штраф за торговлю в неположенном месте. Ну и договорился, подарил пару маек и шорты, чтобы долго не держали. А то там народищу… Можно сутки проторчать. И позвонить не дают. А ты испугалась? Бедная моя…- пробормотал растроганно.
        - Сейчас чего только не пишут про бесчинства милиции…
        - Что с нас взять, кроме китайских футболок?- улыбался Сережка.- Не того полета птицы. Завтра рынок откроют, продадим остатки. Давай я сам, а ты передохни, выспись, побудь с Ванькой.
        - Нет, я тоже поеду.- Я упрямо насупила брови.
        Сережка потрепал меня по голове.
        - Помнишь, в день, когда мы познакомились, с нами был Дима? Ему еще твоя подруга Зоя понравилась.
        - Блондинчик в очках? Помню, конечно. И где он теперь?
        - Науку бросил. Пытается заняться бизнесом.- Сережка печально усмехнулся.- Все потихоньку уходят, уезжают… Неужели - все, конец? Наверное, пора и мне в это поверить… Вот только бизнесмен из меня вряд ли получится… Я никогда не стремился делать деньги… Но образование и мозги сейчас никому не нужны.
        Я тяжело вздохнула, опуская голову на подушку.
        Блондинчик Дима, Зайка… Персонажи из другой жизни. Словно из старого кино - доброго, наивного, нереального…
        На днях Зайка прислала счастливое суматошное письмо, в котором описывала приготовления к свадьбе. Единственное, о чем она сожалела,- о нашем с Крис отсутствии на торжестве. К письму прилагались фотографии улыбающихся Зайки и Эдика, шелкового платья, стоившего кучу денег, перчаток по локоть, изящных туфелек, сногсшибательного белья и эйлатского пятизвездника, в люксе которого молодая чета собиралась провести медовый месяц. Отель стоял на берегу моря, вид из окон верхних этажей обещал быть великолепным.
        - Счастливая,- вздохнула я,- бросить бы все, оставить мелкого с бабушкой, махнуть на море, прогуляться по набережной, послушать, как кричат чайки, оторваться на диско, заняться любовью под шум волн… Скажи, что еще не конец, что у нас все это еще будет…
        - Непременно будет,- улыбнулся Сережка.- Море, чайки, сумасшедший секс на берегу… Пройдет совсем немного времени, и мы будем вспоминать все, что с нами случалось, как приключение. А потом ты напишешь роман, который станет бестселлером…
        - Пособие по выживанию в смутные времена,- усмехнулась я.
        Сережка прилег рядом, продолжая говорить то, что мне хотелось услышать… Я знала, что это всего лишь сказки, мечты, облаченные в слова, но как же сладки они были! Его тихий голос звучал успокоительно, и я постепенно проваливалась в самый фантастичный из снов. В нем было много солнца, моря, далеких стран… автомобиль цвета неба… длинное платье, тонкий бокал с пузырящимся шампанским… Еще небоскребы, прокалывающие облака. И стеллажи книг с моим именем на ярких обложках… Какой чудесный сон…
        Ночной звонок
        Длинный телефонный звонок подбросил меня на кровати. С трудом соображая, который час и что происходит, нашарила телефон. В трубке раздался прерывающийся рыданиями голос Зайки.
        - Зойка?! Где ты?
        - Я дома… В Натании…
        Сон как рукой сняло. Вряд ли деликатнейшее из человеческих существ станет звонить посреди ночи в другую страну и тратить немалые деньги, чтобы немного развлечься и поболтать о пустяках с подругой.
        - Что случилось?!- вскрикнула я.
        - Свадьба отменяется…
        - Как? Почему?!
        - У него есть другая… Она беременна… Я не хочу жить…- полузадушенным голосом всхлипнула Зайка.
        - С ума сошла?!- зашипела я.- Бросай все и приезжай! Пошли к черту свой Израиль!
        - Не могу…
        - Зоя, он обыкновенный козел!- затараторила я все, что шло в голову, пока не оборвалась связь.- Он еще пожалеет, что был таким идиотом! Твоя любовь впереди, слышишь?! Все, что ни делается, к лучшему. Лучше расстаться сейчас, чем тогда, когда у вас будет трое детей…
        - Спасибо тебе…- прошептала Зайка.- Мне так тебя не хватает… Здесь все другие… Всем на всех наплевать…
        - Зойка, у тебя есть родители… И я. Мы у тебя есть, понимаешь?
        - Угу… Сейчас нас прервут… Пришли мне фотографию, где вы с Ванечкой, все трое,- попросила Зайка.
        - Обязательно,- пообещала я.
        Я хотела добавить, чтобы она написала мне подробное письмо, выплеснула на бумагу боль, злость и отчаяние. Вдруг станет легче? Мне всегда помогало. Но в трубке раздался прерывистый зуммер, нас разъединили.
        Мне хотелось орать и материться. Зайке, моей лучшей подруге, было плохо, так, что хуже не придумаешь, а я не могла даже толком с ней поговорить. Нас разделяли тысячи километров, несколько государственных границ и отсутствие финансов на поездку.
        Ванька сонно заворочался в кроватке, что-то пробормотал на своем непонятном языке и сладко зевнул.
        Больше вестей от Зайки не было.
        Я терялась в догадках, как она, что с ней, отправляла письмо за письмом, письма возвращались обратно с синим штемпелем: адресат выбыл. Тогда я позвонила. Трубку взяла Зайкина мама и грустным голосом объяснила, что Зоя решила пожить одна, уехала в Тель-Авив и даже не оставила телефона. Звонит сама, сообщает, что все хорошо. Обещает вернуться к началу учебного года… А вернется или нет - один Бог ведает. После того как свадьба расстроилась, Зою как подменили. Стала резкой, злой, циничной… От прежней наивной доверчивой девочки не осталась и следа…
        Я повесила трубку и некоторое время сидела в легкой прострации. Зайка жива-здорова, просто хочет побыть одна, я это очень даже могла понять. Предательство близкого человека пережить непросто, особенно такой светлой девчонке, как Зайка. Почему это случилось именно с ней? Разве мало других женщин: глупых, сварливых, корыстных, злых, завистливых… Список можно продолжать до бесконечности. Ан нет, судьбе было угодно выбрать самую славную, добрую, слабую, ту, которая больше всех достойна счастья… выбрать, чтобы растоптать душу… Несправедливо.
        Класс коррекции
        К осени я устроилась на работу - учителем русского и литературы в школу, недалеко от дома. Часов дали немного - половину ставки, да больше и не оказалось. Во времена тотальной безработицы даже скудные учительские заработки прельщали стабильностью. Мне доверили всего один восьмой класс - пять русских, две литературы плюс один факультативный час в неделю, уложенные в три рабочих дня. Уроки были во вторую смену, от которой все норовили откреститься по причине весьма неудобного перерывчика между первой и второй: никому не хотелось терять драгоценное время в ожидании продолжения рабочего дня. Для меня, напротив, вторая смена имела огромное преимущество: я могла безболезненно посещать лекции или просто отсыпаться, благо Ванька унаследовал Серегин флегматичный характер и рос на диво спокойным ребенком. Как истинный маленький мужичок, он любил поесть и поспать, а во время бодрствования подолгу разглядывал яркие гирлянды погремушек над кроваткой, бил по ним ручонками и весело гулил на разные лады. Пожилая педиатр одобрительно заметила, что умение занимать себя самостоятельно в столь раннем возрасте -
признак высокого интеллекта.
        Однако помимо второй смены обнаружилась еще одна причина, по которой восьмой класс
«В» коллеги не торопились прибирать к рукам. Завуч, дама с блеклым лицом, в рыночной блузке с оборками, повертела трудовую книжку и будто нехотя пояснила, что восьмой «В» - класс не совсем обычный, поскольку в нем собрались неуспевающие из числа трудных подростков. Учеников в классе всего восемнадцать, правда, в полном составе они стоят тридцати, но этого полного состава никогда не бывает. Обычно на занятиях присутствуют от силы человек двенадцать. Вообще-то этот класс собираются официально зарегистрировать как коррекционный, тогда преподающие в нем педагоги будут получать надбавку в тридцать процентов. Но, пока суд да дело, оформление бумаг, хождение по инстанциям и прочие бюрократические проволочки, класс числится общеобразовательным, оплачивается по обычной тарифной сетке, хотя его контингент полностью соответствует коррекционному. Поведав мне сию тайну, воззрилась на меня в ожидании.
        - Подумайте как следует. Работа предстоит не из легких. У нас от этого класса все отказываются. Наверное, я не должна была этого говорить. Но вы так молоды… сколько вам лет? Двадцать? Я просто не могу воспользоваться вашей неопытностью. Это было бы неправильно.
        - Я не боюсь трудностей. Мне нужна работа. Здесь мне все подходит. Частичная занятость, близость к дому, вторая смена. Все остальное не важно.
        Завуч радостно встрепенулась. Похоже, в глубине души она боялась моего отказа. Видимо, несмотря на безработицу, желающих поработать с трудными подростками за копейки не находилось.
        - Платить будем по седьмому разряду. У вас неоконченное высшее.
        - А по восьмому нельзя?- спросила я тоскливо.- Можно же на усмотрение администрации…
        - Сначала поработайте полгодика, покажите себя, тогда поговорим о повышении,- назидательно произнесла завуч.
        Я понимала, что меня бессовестно используют, тарифицируя по минимальному разряду и отправляя при этом в самый сложный специфичный класс, и что вряд ли я получу повышение в этом учебном году. Но я понимала и другое: лучше я войду в класс с трудными подростками, чем снова отправлюсь первым метро на Лужу с неподъемным клетчатым баулом на плечах. Несмотря на то что на рынке я заработаю намного больше. Я устала от уличной торговли не только физически, но и морально. Мне казалось, что я деградирую среди пестрой суеты торговых рядов: горластых теток, безвкусных тряпок и бесконечных разговоров о ценах и товарах. Алка чувствовала себя в рыночной стихии как рыба в воде, с удовольствием болтала с товарками, после работы они собирались в компанию, закупали водку и провизию, отправлялись кутить к кому-нибудь на хату. Для нас с Сережкой это была чужеродная среда обитания. Мы вынужденно мутировали под нее, чтобы выжить, но такая жизнь не приносила удовлетворения. Сережка по-прежнему штудировал научные журналы и упорно налегал на английский. Я глотала книги, строчила рефераты, ногой покачивая коляску с радостно
агукающим Ванькой, пребывавшим пока в счастливом неведении о том, в какое паршивое время его угораздило появиться на свет.
        Вот почему я ухватилась за работу в школе. По крайней мере, смогу говорить не о китайском барахле, а о литературе.
        Однако мои надежды оправдались лишь отчасти.
        Уже на первом занятии стало понятно, что восьмиклассникам, делающим по четыре ошибки в слове «заяц», не имеющим ни малейшего представления о прописной букве в начале предложения и, по примеру Людоедки Эллочки, свободно обходящимся в общении пятью словами, из которых накручивали такие конструкции, что впору было приглашать составителя новомодного словаря ненормативной лексики для пополнения труда… Этим самым восьмиклассникам Островский, Тургенев и Достоевский были интересны, как бедуину валенки.
        Учились в классе сироты при живых родителях, рано повзрослевшие, циничные, отчаянные. В свои четырнадцать - пятнадцать они повидали и пережили то, что выдержит не каждый взрослый. Прежде судьбой таких подростков занимались органы опеки, но в лихие девяностые, когда общественные структуры трещали по швам, они оказались не нужными никому: ни родителям, ни государству. В обществе, живущем по принципу «спасение утопающих дело рук самих утопающих», за кормой остаются самые беззащитные: старики и дети.
        Девочка, в ярко-синих глазах которой застыли печаль и страх, безропотно сносящая грязные приставания и побои пьющего сожителя алкоголички-матери, мечтающая уехать в деревню и работать на ферме, потому что животные добрее и лучше людей…
        Мальчик, чей отец задолжал крупную сумму и покончил с собой, а мать, чтобы погасить долг, продала квартиру, перевезла детей и старенькую бабушку в коммуналку и отправилась за границу - заработать денег на новое жилье, да и сгинула без вести… У бабушки на нервной почве отказали ноги. Теперь она не может работать гардеробщицей в поликлинике, а на копеечную пенсию втроем не прожить…
        Мальчик, старшего брата которого убили уличные отморозки за китайскую кожаную куртку и сто рублей - эту зарплату он торопился отнести домой. От горя у матери помешался рассудок, ее поместили в психиатрическую лечебницу, отец запил…
        Многие из них стали единственными кормильцами в своих неблагополучных семьях. После школы взрослые дети торопились не по домам, чтобы пообедать и сесть за уроки, а на набережную Яузы, там они зарабатывали на жизнь мойкой автомобилей.
        От детей разило дешевым табаком, лекции о вреде курения были бесполезны. Рак легких и туберкулез их не пугали - страшилки из далекого неведомого будущего ничто перед ужасом настоящего.
        Они не читали ни одного из заданных на лето произведений. И я почему-то испытывала неловкость, когда журила их за несделанное домашнее задание и невыученное стихотворение… Что я могла рассказать этим детям, знающим жизнь лучше меня? Они еще не успели озлобиться на мир, повернувшийся к ним толстым задом, еще верили в то, что завтра будет светлым и им обязательно повезет: родители бросят пить, найдут хорошую работу, купят модный плеер и новый футбольный мяч, а летом повезут если не на море, то уж точно на дачу к бабушке… И я чувствовала непонятную вину за то, что ничем не могла им помочь.
        - У нас русского два года не было,- поведал один из мальчиков.- В прошлом году биолог вел. Завуч сказала, что нам без толку преподавать, мы же дебилы и будущие уголовники, русский нам все равно не пригодится.
        Я едва сдержалась, чтобы не сказать о завуче все, что подумала. Возможно, им действительно никогда не понадобится синтаксический разбор предложений и основы грамматики. Вероятно, они не станут учеными или литераторами, быть может, они повторят печальную судьбу сломавшихся родителей. Но ничто не дает права называть детей дебилами только потому, что им ужасно не повезло.
        - Вы не дебилы,- сказала я.- Дебилы ложку в ухо несут. Они обучаются в специнтернатах. Вы - нормальные дети, просто у вас огромные пробелы, и вы сами это знаете. Но, если вы однажды захотите, легко сумеете их устранить. Надеюсь, что это желание у вас возникнет.
        - Я раньше хорошистом был,- задумчиво произнес мальчик, у которого убили брата.
        Я заставила их взять в библиотеке учебники за пятый-шестой-седьмой классы и разжевывала правила, которые они давно должны были знать, подразумевалось, что они их знают, но реальность порой далека от наших представлений о ней. Завуч нахмурила криво выщипанные брови и заявила, что я должна давать уроки по общей программе, иначе не успею пройти материал. Я возразила, что вынуждена разгребать халтуру моих предшественников, и уж, коль скоро никто из заслуженных словесников этой школы не пожелал этим заняться, не стоит мне мешать. Завуч проворчала что-то нелестное о моем характере и удалилась крайне недовольная. Зато педагогиня из параллельного класса сообщила, что мне удалось то, чего безуспешно пытались добиться многие: тишины и порядка в классе.
        - Раньше они постоянно прогуливали уроки, а уж если приходили, ор стоял на весь этаж… Никто с ними не мог справиться. Только директора боялись, он мужик здоровый, если что, мог и по шее стукнуть…
        Я промолчала, пару раз пригрозила особо буйным кулаком, что почему-то вызвало среди тинейджеров буйный восторг.
        На литературе вместо кропотливого анализа текста просто открывала принесенную из дома книгу и читала вслух поэзию и прозу, Пушкина и Гоголя, Гумилева и Ахматову, Островского и Шекспира… И, к моему изумлению, они слушали, присмирев, широко распахнув глаза, в те минуты гримаски раннего цинизма и пренебрежения стирались с детских лиц, уступая место задумчивости и размышлению. И мне хотелось верить, что новое знание хоть кого-то сумеет уберечь от непоправимых ошибок.
        Однажды после урока, на котором читали «Асю», один из ребят неловко подошел ко мне и, стесняясь, словно творил непристойное, попросил:
        - Александра Павловна, можете дать книжку почитать?
        И в тот миг я поняла, что живу не напрасно.
        - Возьми,- сказала я, протягивая потертый том Тургенева из домашней библиотеки, собранной Георгием.- Если понравится, можешь не возвращать.
        Воровато оглянувшись, не видит ли кто из друзей, он спрятал книгу в рваный ранец, выпалил «спасибо» и умчался, на ходу выхватывая из кармана сигареты.
        Книгу он так и не вернул. Но я о ней ничуть не сожалела. Ведь книги создаются не для того, чтобы пылиться в шкафу.
        Автостоянка
        А Сережка нашел очередную подработку - охранником на автостоянке. Стоянка входила в комплекс: на территории, отхваченной у остановленной фабрики за бетонным забором с тремя рядами колючей проволоки, поверх располагались сервис, собственно парковка и небольшой авторынок, торговавший подержанными иномарками, пригнанными из Германии. Владел автохозяйством некий Самойлов, бывший спортсмен, по слухам, экс-лидер одной из московских ОПГ, после очередной отсидки решивший заняться легальным бизнесом. Невысокого роста, с живыми карими глазами и удивительно мягким приязненным лицом, обрамленным аккуратной каштановой бородкой, хозяин мало походил на мафиози в отставке. Скорее на торгового работника на руководящей должности. В противовес спортивно-кожаной моде девяностых хозяин носил надраенные штиблеты из мягкой кожи, дорогие костюмы из тонкой шерсти и непременный галстук, подобранный довольно точно. Разговаривал тихим спокойным голосом с вкрадчивыми нотками, почему-то эта манера общения производила на слушателей неизгладимое впечатление. Персонал за глаза называл его уважительно, с небольшой долей опасения -
Хозяином.
        Рынок стерегли грозные квадратные молодцы в черной униформе. В обязанности Сережки и его напарника входила охрана исключительно парковки, отделенной от торговой площадки невысокой железной оградой. На ночь ворота стоянки запирались на замок. В случае непредвиденной ситуации - «наезд», налет, погром: всякое бывает!- хозяин наказал звонить по номеру, записанному на листке и хранящемуся в сторожевой будке.
        Будка представляла собой избушку на курьих ножках, с лестницей сбоку.
        В нехитрые обязанности сторожей входило запускать на парковку автомобили, следить за их целостью и сохранностью круглосуточно, получать наличные и выписывать квитанции об оплате. Зимой - расчищать площадку от снега. За эту работу хозяин положил скудное жалованье в сто пятьдесят долларов.
        У парковки были постоянные клиенты, платившие помесячно. За ними закреплялись лучшие места, на которые не могли претендовать «залетные» - случайные посетители, которым требовалось оставить автомобиль на день-два или неделю. Таковых набиралось немало, именно они обеспечивали охранникам дополнительную часть заработка, едва ли не превышавшую основную. Оплата была почасовая, далеко не вся проходила по ведомости, часть ее шла в карман сторожа. В лихие девяностые ряды автовладельцев значительно пополнились как счастливыми обладателями гордости отечественного автопрома, ставшего доступным для рядовых граждан, так и владельцами «серых» иномарок не всегда легального происхождения. Криминальный мир живо откликнулся на растущее благосостояние граждан: угоны, автомобильные кражи и обыкновенный вандализм озлобленных подростков из бедных семей по отношению к раздражающим глаз дорогим железным коням взметнулись на первые строчки сводок городских происшествий.
        Потому немногочисленные охраняемые парковки в ночное время забивались под завязку.
        Бывало, что число желающих поставить автомобиль превышало число имеющихся в наличии мест. Сторожа проявляли недюжинную смекалку, умудрялись расставить машины таким образом, что на пятидесяти возможных местах помещалось шестьдесят пять железных коней. Некоторые постоянные клиенты, уезжая в отпуск, предупреждали охранников, что их места будут пустовать, например, неделю. Сторожа производили нехитрый перерасчет, возвращали клиенту часть денег из месячной оплаты парковки, прекрасно понимая, что используют освободившееся место по полной программе, запуская «левые» машины.
        Скорее всего, Хозяин был в курсе подобных манипуляций, но лениво закрывал на них глаза, понимая, что таким нехитрым образом компенсируется невысокая зарплата охранников - лишь бы не было эксцессов и жалоб.
        Сережка нашел эту работу по сарафанному радио, через каких-то общих знакомых. Собеседование состоялось на месте. Хозяин внимательно оглядел Сережку с ног до головы, спросил о месте основной работы. Услышав ответ, не удивился либо не подал виду - некогда гордый статус Академии наук был подорван, казалось, безвозвратно. Следующий вопрос - об отношении к алкоголю, Сергей объяснил, что не злоупотребляет. Хозяин сказал, что уволил прежнего сторожа за пьянство на рабочем месте, и пожелал, чтобы подобного не повторилось.
        Напарником был таксист на пенсии Евгений Андреевич, которого все звали попросту Андреичем. Андреич оказался весельчаком, балагуром, большим любителем спиртного. Зная, что последний пункт Хозяином сильно не одобряется, «принимал» исключительно в ночь, а днем возился со старенькой «Волгой», приютившейся у забора, и попутно посвящал Серегу в таинства автомеханики. Около восьми Хозяин приезжал на стоянку на собственном глазастом мерсе, ставил машину, удостоверялся, все ли в порядке, и отбывал в сторону помпезной «сталинки», где, по слухам, владел двумя квартирами -
«двушкой» и «трешкой», объединенными в блок. Иногда Хозяина привозил личный шофер - молчаливый, щупловатый на вид паренек. Однако всезнающий Андреич просветил, паренек был профессиональным телохранителем, обладателем черного пояса по карате и боевого ПМ.
        После отбытия босса на колченогом столе появлялась бутылка «Столичной», кильки в томате, толстыми ломтями резался хлеб, рубилась колбаса, на огонек заглядывали автовладельцы-завсегдатаи, не особенно торопившиеся домой по окончании трудового дня. Сторожевая будка волшебным образом превращалась в настоящий мужской клуб автолюбителей. Шустрый таксист по прозвищу Болтун, накачанный рэкетир местного рынка Слава, каскадер Роман, бизнесмен-палаточник Сеня, перегонщик автомобилей Митяй, музыкант популярной рок-группы, владелец нескольких бензоколонок, экономический обозреватель газеты «Коммерсант», сотрудник Центробанка… Этих безумно разных людей объединяла сторожевая будка. В неказистой каптерке, за столом с разной снедью, приносимой завсегдатаями, за непременным спутником мужского разговора - спиртным велись беседы о погоде, женщинах, автомобилях, путях развития России, новых возможностях заработка. Затевались жаркие споры, завязывались полезные знакомства, обсуждались чьи-то рабочие или личные проблемы и тотчас предлагались способы решения. Бывало, посиделки затягивались до поздней ночи. Тогда за
Болтуном прибегала авторитетная жена - дородная краснощекая татарка Раиса, хватала щуплого супруга за шиворот и, не скупясь на эпитеты, волокла домой. Угрюмый рэкетир Слава бурчал, что он давно успокоил бы такую жену ударом в лоб, вот его дома ждет красавица модель, которая никогда слова поперек не скажет. А палаточник Сеня загадочно улыбался. Он жил со Славой в одном подъезде и знал, что
«модель» на деле бывшая продавщица, прибывшая с Украины в поисках заработка, и что разборки в итальянском стиле в Славиной семье не редкость, причем победителем супруг выходит далеко не всегда.
        Подчас в праздной «кухонной» болтовне всплывала ценнейшая информация, закрытая для граждан. Именно со стоянки Сережка принес известие о готовящейся очередной денежной реформе: замене старых купюр на новые с ограничением по сумме. Сведения, являвшиеся государственной тайной, по величайшему секрету были получены от подвыпившего сотрудника Центробанка, парковавшего новенький «мерседес».
        Больших денег в послереформенный период мы не нажили, но то, что имелось, в очередной раз терять не собирались.
        - Это точно?- спросила мама.
        - Не знаю,- честно признался Сережка.- Но я бы подстраховался.
        - Я бы тоже,- сказала я, поежившись, кожей ощутив разливавшуюся в весеннем воздухе тревожность.- Что-то будет, я чувствую…
        - Делать-то что?- озадаченно спросил папа.
        - Купить на все доллары,- предложил Сережка.
        - А если доллар завтра рухнет?- недоверчиво покачал головой папа.
        - А если рак на горе свистнет?- риторически осведомилась мама, надела пальто и отправилась в обменник.
        Мы обратили рубли в доллары и спрятали в тайник. Банкам больше не доверяли.
        Клара и Руслан
        Позвонила Клара, в своем стиле, заговорила так, словно расстались вчера. На самом деле в последние годы общение между мамой и ее двоюродной сестрицей ограничивалось поздравлениями с праздниками, а потом Клара и вовсе исчезла. В очередной мамин праздничный звонок ее отец Петр Иванович сказал, что Клара теперь живет отдельно, в новой квартире, что перезвонит сама. Клара долго не подавала признаков жизни. И вот прорезалась.
        - Танюш,- приветливо затараторила Клара, точно попрощались накануне,- ну, как вы там? Как ваши дела? Ты все в школе работаешь? А Паша?
        Мама отвечала односложно, давая понять, что обижена за многолетнее молчание.
        - Ты прости, я совсем закрутилась,- повинилась Клара,- дела, дела… Все на мне. У меня же теперь свой бизнес…
        - Магазин?- уточнила мама.
        - Магазин само собой, а теперь и другое. Я зачем позвонила? Хотела узнать, довольны ли вы своей работой, зарплатой… А то есть возможность заработать хорошие деньги. Я вспомнила про вас.
        Свои должны помогать друг дружке…- Клара зажурчала умитротворяющим смехом.- Паша-то твой чем занимается?
        Папа к тому времени работал в охранной службе банка и был не то чтобы безумно доволен, но и не жаловался. Банк значился коммерческим, посетители проходили внутрь строго по пропускам. Папа сидел за столом перед монитором, следил за порядком, а в свободную минутку листал бесплатные журналы о недвижимости или отдыхе. Платили неплохо. Родители, как большинство людей советской закваски, привыкли жить без излишеств, за модой не гнались, по ресторанам не ходили, были равнодушны к модным брендам, навороченной технике, СПА-процедурам и прочим дорогостоящим атрибутам нового времени, а на остальное вполне хватало.
        Поэтому мама замешкалась, но Клара стала горячо уверять, что дело верное, прибыль огромная, впору грести лопатой, специальных навыков не требуется, возраст значения не имеет, главное - положиться на нее, Клару.
        - Что делать-то надо?- попыталась уточнить мама.
        - А вот приезжайте в субботу в мой новый офис, там все узнаете,- медоточивым голосом заверила Клара.- Записывай адрес…
        - А Феде ты давно не звонила?- поинтересовалась мама.
        - С какой еще стати?- фыркнула Клара.- Нужен он, алкаш…
        Маме стало обидно за брата. Она возразила, что Федечка неплохо устроился, строители нынче в цене. И выпивает не больше, чем многие российские мужики… Клара оборвала маму на полуфразе, объявила, что спешит, что Федины дела интересуют ее не больше прошлогоднего налогового отчета, и попрощалась.
        Мама в замешательстве вертела бумажный листок с адресом.
        - Может, и вправду что-то стоящее предложит? Все-таки родственники…
        Я пожала плечами. Мне не верилось в Кларино благородство и внезапное пробуждение родственных чувств. Случается, старики впадают в сентиментальность, начинают составлять родословное дерево и зазывать десятиюродных внучатых племянников на чай с печеньем. Но Кларе еще не было и пятидесяти… Наверное, просчитала, что родственникам можно меньше платить. Эта мысль меня позабавила, и я поделилась ею с мамой.
        - Ты слишком строга к людям,- растерянно проговорила мама,- у каждого есть недостатки. Надо принимать людей такими, какие они есть. Клара - деловая женщина, и всегда была такой. В старое время это не приветствовалось, перепродажа называлась спекуляцией. А сейчас это бизнес…
        Я не стала спорить, а просто решила поехать с мамой и папой, воочию узреть чудо Клариного преображения в бизнес-леди и благодетельницу бедной родни.
        В субботу папа надел костюм, парадную белую рубашку, самый нарядный галстук в косую полоску, до блеска надраил ботинки и побрызгался одеколоном. Мама старательно делала вид, что не придает поездке особого значения, однако дольше обычного наносила макияж, брызгала волосы лаком и тщательно подбирала шарфик к кремовой блузке. Я надела новое платье из модной шотландки с бахромой по криво срезанному подолу и итальянские туфли на перепонке. Хотелось показать Кларе, что мы вовсе не бедные родственники, знаем себе цену и не нуждаемся в благодеяниях. Парадокс, но Сережкины «сторожевые» заработки значительно превышали научные. С его выходом на стоянку мы смогли проститься с бедностью, приподняться, позволить себе не только необходимое, но и немного больше.
        По дороге папа успел размечтаться о том, что когда-нибудь обзаведется собственным бизнесом, а пока, может быть, Клара доверит ему какое-нибудь ответственное занятие, он не подведет…
        Контора размещалась в подвале обыкновенного жилого дома. В коридорчике за старым колченогим столом, увенчанным телефонным аппаратом, сидела девушка в толстом свитере. На вопрос, где мы можем найти Клару Петровну, бойко окая, указала на дверь с цифрой шесть. Офис на поверку оказался холодным помещением метров в двадцать с зарешеченным окном и стенами, выкрашенными в унылый грязно-зеленый цвет. По одной стороне стояли в три ряда складные пластмассовые стулья, напротив видавший виды письменный стол, видимо списанный за ненадобностью из госконторы, на стене висела небольшая доска вроде школьной.
        На стульях сидело человек двадцать, преимущественно предпенсионного возраста, одетых просто и небогато: серые пальто-саркофаги, сохранившиеся с дореформенных времен, китайские кожаные куртки и вязаные шапочки. Сидящие разглядывали стены и украдкой друг друга, на каждого входящего взирали с недоверчивой надеждой, словно ожидали раздачи ценных призов.
        - Это что за сходка?- полушепотом поинтересовался у нас папа и поправил галстук.
        И тут появилась Клара в кожаном плаще молочного цвета, накинутом на светлое платье. Наряд вкупе с короткими выбеленными волосами и ярким макияжем - алая помада, розовые щеки, черные стрелки до висков - делал Клару похожей на престарелую невесту. Рядом обнаружился «жених» - Клару сопровождал смуглый высокий субтильный юноша в черном синтетическом костюме, делавшем обладателя похожим на похоронного агента. Клара едва доходила ему до плеча. На вид Клариному спутнику было не больше тридцати, и я предположила, что он один из друзей кузена Глеба.
        - Молодцы, что пришли! Рада вас видеть! Танечка, чудесно выглядишь! Сашенька, какая ты красотка, какое платье!- Клара облобызала всех нас, перепачкав жирной помадой.- Знакомьтесь, это Руслан, мой новый муж и директор фирмы.
        Клара подхватила долговязого брюнета под руку, одарив улыбкой, исполненной обожания. На миг в воздухе повисла пауза - слова застряли в горле.
        - Очень приятно,- потупившись, пробормотал юноша.
        Папа закашлялся и принялся суетливо шарить по карманам в поисках платка, а когда нашел, зачем-то вытер шею.
        - Руслан, котик, подожди меня, я сейчас,- скомандовала Клара.
        Новоиспеченный супруг не заставил себя долго уговаривать, видимо, ему было не по себе.
        - А как же Вова?- спросила, наконец, мама.
        Клара презрительно скривилась, будто речь шла о чем-то ничтожном, не стоящем упоминания.
        - Мы давно стали чужими людьми. Последние годы жили как соседи, под одной крышей. Я устала все переть на себе - магазин, дом, бизнес… Если бы не Руслан, я бы забыла, что значит быть женщиной… От Вовки не было никакого толку. Получал майорские три копейки и сидел на моей шее. Пыталась пристроить его в бизнес - без толку. Чуть все дело мне не провалил. Привык маршировать, а для бизнеса мозги нужны. Даже Глеб возмущался, мол, что ты, мама, его кормишь…
        - Как же так можно? Он же Глебу родной отец!- встрял изумленный папа.
        - Ну и что с того?!- парировала Клара.- Подумаешь! Мальчик меня жалел, он же все видел. Вовка - никчемный неудачник. Если бы не я, он бы с голоду подох.- Клара снова скорчила презрительную гримасу.- Разменом квартиры тоже я занималась. Комнату ему нашла большую, светлую, соседей всего двое. И район хороший - Люблино.
        - Замечательный,- пробормотал папа,- особенно после Вернадского…
        Но Клара не заметила или сделала вид, что не заметила иронии в его словах.
        - А вы-то сами теперь где?- поинтересовалась мама.
        - Мы с Русланом в двухкомнатной на Юго-Западе, недалеко от «Люкса». А Глеб у бабушки с дедушкой, он же взрослый парень, все понимает… Должна я когда-нибудь для себя пожить? А с Русланчиком у сына прекрасные отношения. Они друзья. Глеб его даже в шутку папой называет.- Клара довольно рассмеялась.
        Мама и папа кисло улыбнулись в знак того, что шутку оценили. Но я видела, что им не слишком весело. Безусловно, Клара могла любить кого угодно, даже если этот роман был явным мезальянсом. Я не могла себе не признаться, что глаза у тетки блестели, и выглядела она счастливой. Но сложно вот так, с налету, назвать незнакомого парня, годящегося им в сыновья, мужем двоюродной сестры. Дядя Вова им нравился. Он был хорошим человеком, верным мужем, любящим отцом и настоящим офицером - честным, порядочным, принципиальным. Не его вина, что в новой жизни эти качества оказались не нужными никому, даже самым близким - жене и сыну. И уж совсем не обязательно поливать бывшего мужа помоями перед родней.
        - Что-то мы заболтались,- спохватилась Клара,- люди ждут… Вы садитесь,- она кивнула на пластмассовые стулья,- сейчас начнем.
        - Что начнем?- уточнил папа.
        - Все сами услышите,- заговорщицки пообещала Клара.
        Мы сели с краю. Клара подошла к столу, произнесла проникновенную речь о трудных временах и о том, что каждый из приглашенных достоин лучшей жизни и больших заработков, что только Клара предоставляет уникальный шанс разбогатеть. Тем временем Руслан подсунул Кларе объемную папку и цветные буклеты и выставил на столе в ряд баночки и скляночки с яркими наклейками - не то кремы, не то витамины.
        - Вот,- Клара торжественно продемонстрировала фотографию из буклета,- это фабрика в Германии, которая занимается производством уникальной продукции, аналогов которой нет в России. Наша фирма - эксклюзивный дистрибьютор в России.
        Далее последовал ликбез на тему чудо-снадобий, производимых на фабрике, с помощью которых излечивались буквально любые болезни, от насморка до онкологии. Нам предлагалось покупать чудо-товар у Клары мелким оптом от пяти пузырьков, от двадцати долларов за каждый и, соответственно, продавать в розницу с баснословной прибылью.
        - Вы же понимаете, это совсем недорого, практически даром,- убеждала Клара,- мы могли бы заключить договора на оптовые поставки и сами получить огромные деньги. Но мы хотим дать возможность заработать вам, хорошим людям, нашим соотечественникам, которых государство бросило на произвол судьбы.- Клара сделала патетический жест в нашу сторону, и я подумала, что в ней умерла великолепная актриса - так она была убедительна со своим страстным монологом.- А для тех, кто готов рискнуть, мы предлагаем акции самой фабрики.- Клара потрясла в воздухе мутно-синей бумажкой с печатями,- естественно, их немного, и потому предложение не просто уникально, а суперуникально и супервыгодно. Номинальная стоимость каждой - пятьсот долларов. Гарантирую, через год, когда наши препараты завоюют российский рынок, цена каждой достигнет нескольких тысяч.
        Кто-то сдержанно ахнул.
        Клара подбоченилась и выдержала победную паузу. По присутствующим пробежал взволнованный шепоток.
        - Мошенничество это, разве вы не видите?!- вскочив со стула, гневно и пронзительно выкрикнула худенькая женщина в линялом пуховике.- И еще хватило совести столько людей созвать, работу обещать! Аферисты! Бумажками липовыми по пятьсот долларов торговать, надо ж такое придумать!
        Женщина огляделась по сторонам в поисках поддержки, но остальные настороженно молчали. Клара изобразила снисходительную улыбку и развела руками, мол, не желают люди верить в добро…
        - Овцы глупые, дурят вас, а вы молчите! А в пузырьках небось мел толченый…- презрительно обронила женщина, протискиваясь между рядами к выходу.
        Оставшиеся загудели, мгновенно разделились на два лагеря. Одни говорили, что Клара с новоявленным супругом обычные пирамидчики, каковых развелось немерено, и что покупать сомнительные снадобья, чтобы после впаривать их больным людям,- преступление. Другие вертели пущенные по рядам копии сертификатов качества и рассуждали, что, возможно, стоит попробовать - двадцать долларов не великие деньги…
        - Пойдемте,- сказала я, поднимаясь.
        Папа мрачно процедил:
        - Зря только рубашку измял. Лучше бы на рынок съездил…
        - Ну, что решили?- подскочила Клара.
        - Мы думали, что ты по-родственному нормальное дело предложишь,- сердито выговорила мама,- могла бы по телефону сказать, мы бы время впустую не тратили.
        - Как это «впустую»?- взвизгнула Клара.- Надежное дело предлагаю!- И, понизив голос, добавила: - Вам, как своим, дешевле сделаю. Вот поедет Санька к мужниной родне, возьмет с собой товар, язык у нее хорошо подвешен, люди в провинции простые, их уболтать легко…
        - Спасибо, но мне еще туда не один раз придется вернуться,- остановила я поток Клариного красноречия.- Уж если я захочу там торговать, возьму товар на складе - майки, шортики… А таблетки ваши сомнительные сами кушайте, на здоровье. Или Глебу дайте, пусть он продает. Вместе с акциями. Надо же такое придумать - фабрика в Германии! Это же шарлатанство. Что, если люди в самом деле поверят в чудо-лекарство и станут ждать исцеления, которого не будет?
        - Позитивный настрой - великая вещь,- возразила Клара.- И никакое это не мошенничество. Таблетки очень хорошие, я сама их пью для очищения организма. И чувствую себя намного лучше. А вообще,- она неодобрительно покачала головой,- удивляюсь тебе, Саня. Ты мне казалась весьма практичной девушкой. Ладно родители - люди старой формации, не могут перестроиться, но ты-то молодая, крутиться должна… Деньги же сами в руки текут, а вы брать не хотите…
        - Вообще-то я никому ничего не должна,- заметила я.
        - Клара, извини, мы не станем этим заниматься,- вмешалась мама.- Ты права: мы люди старой формации, совки, как теперь говорят. Мы не станем обманывать людей. И Саня не станет. Потому что у нас есть такое понятие, как совесть, которое у тебя, по всей видимости, отсутствует.
        Я даже рот раскрыла. Не ожидала такого от мамы, но была готова аплодировать.
        - Как угодно,- сухо обронила Клара.- Я искренне хотела помочь.
        - Уже уходите?- встрял подобравшийся Руслан.- Что так?- И обаятельно разулыбался, видимо решив понравиться родственникам супруги.
        - Да,- сказала я, вежливо улыбнувшись в ответ,- предложения тети Клары нам не подходят. Мы слишком отсталые для вашего бизнеса.
        - Нам нужен секретарь в офис,- вспомнил Руслан,- Кларочка говорила, что вы учитель русского языка, наверное, в школе мало платят…
        Клара стрельнула в него недовольным взглядом исподлобья, и Руслан, смешавшись, примолк.
        - Спасибо,- ответила я,- мне хватает.
        Очутившись на улице, папа стянул галстук и, пока шли до автобусной остановки, громко бранился, называл Клару аферисткой и стервой. Мама угнетенно молчала. Все-таки Клара оставалась ее двоюродной сестрой. А потом проговорила:
        - И где она нашла этого Руслана?
        - Такие, как он, сами дур вроде Клары находят,- резко ответил папа.- Альфонсами называются.- И презрительно хмыкнул под нос: - Директор…

«Хотели как лучше, получилось как всегда…»
        Очередная денежная реформа грянула в июле - в разгар сезона отпусков. На очередной обмен рублей выделили, как водится, всего три дня, установив тридцатитысячный предел.
        Снова началась паника. Люди прерывали отдых и штурмовали вокзалы и аэропорты, чтобы вернуться домой и добраться до заначек. Как в подзабытые времена, в магазинах сметалось абсолютно все - от норковых шуб до гуталина и спичек. Вскоре прилавки зазияли угрожающей пустотой, напоминая о дореформенном прошлом. Неожиданно доведенное до отчаяния покорное бессловесное стадо превратилось в свирепую толпу, готовую ломать и крушить все на своем пути, невзирая на милицейские кордоны и водометы. Банки брали штурмом, били стекла, ломали двери. Перепуганные банковские клерки отказывались выходить на работу: путь в здание пролегал через строй разъяренных вкладчиков, для которых несчастные операционистки нередко становились объектами для вымещения злобы. Даже обычно спокойный папа ругался и рвался в бой, и только мамины увещевания и напоминания о том, что доллары не трогают, а мы вовремя подсуетились, удержали его от участия в акциях протеста. Казалось, еще шаг, и разразится новый великий бунт, бессмысленный и беспощадный…
        Сроки обмена срочно продлили, сумму увеличили до ста тысяч, людям публично принесли извинения. Страсти поутихли, но напряженность осталась, вылилась в неприязнь к рублю. Страна негласно перешла на доллары. То бишь ценники в магазинах добросовестно обозначались в рублях, но в загашнике каждого россиянина хранились
«баксы» - зеленые бумажки с портретами американских президентов. По мере необходимости баксы менялись на рубли в банках или появившихся в каждой подворотне обменных пунктах, где курс был более выгодным, но возрастал риск быть ограбленным, обсчитанным, отоваренным фальшивками. Мы с Сережкой заприметили пару приличных обменников, в которых хороший курс сочетался с относительной безопасностью конвертации. На случай самообороны Сережка приобрел у рэкетира Славы газовый пистолет, как две капли воды похожий на настоящий, особенно в полумраке или из окна автомобиля. Лихие девяностые набирали обороты, и мы старались не отставать, чтобы не быть сметенными их безумным вихрем.
        Нам пишут из Оттавы…
        Осенью Сергей и Вадик защитились.
        К тому времени Сережка с изумлением обнаружил, что в веселой разношерстной компании автомобилистов ему подчас легче и комфортнее, чем в депрессивных стенах Академии наук, где поселился дух уныния и отчаяния, а разговоры велись не об исследованиях и статьях, а о ценах и способах выживания. Ему больно было видеть, как старенькие профессора с известными миру именами после работы неумело ковыряются на своих трех институтских сотках, чтобы собрать немудрящий урожай морковки и картошки, и потом везут в залатанных мешках на развалюшном академическом автобусе в московские квартиры. Как на праздновании очередной защиты вместо былой аренды зала в ресторане кучковались на квартире завлаба, закупалось дешевое вино, разводился водой медицинский спирт, а в качестве закуски выкладывались дешевая карамель и яблоки из дачного сада. Как потом завлаб писал слезные письма иностранным партнерам с предложением выступить спонсорами в проекте, который практически готов, но будет заморожен за недостатком финансирования.
        Постепенно даже самые неисправимые оптимисты осознали: возврата к прошлому не будет. Титаник российской науки неумолимо шел ко дну. Молодежь торопилась успеть в последние шлюпки и отчаливала кто в бизнес, кто за границу. Старички оставались медленно тонуть вместе с некогда прекрасным и гордым кораблем.
        Вадик ворчал, что в России полная задница, что больше здесь ловить нечего, что надо мотать, пока наши не заняли на Западе все хорошие места.
        А потом Сережке пришло приглашение из университета города Оттавы. Это известие застало врасплох. Конечно, мы говорили о возможности отъезда за границу, но то были теоретические размышления. Канада и Штаты для меня были чем-то вроде космического поселения где-нибудь в созвездии Андромеды. «Махнем на Марс, дорогая?
        - «С удовольствием, любимый. Запросто».
        И вдруг абстракция стала реальностью, приняла вполне зримые очертания в виде письма в узком и длинном конверте с кучей разношерстных марок.
        Условия, предлагаемые мужу, были далеки от идеальных. Контракт на два года, крохотная квартирка в университетском городке, страховка и весьма умеренное жалованье. На одного куда ни шло, но на семью - явно недостаточно. При примерном подсчете затрат на питание, страховку для нас с Ванькой и необходимые мелочи выходило, что нам светило более чем скромное канадское существование. Вряд ли я смогу быстро получить рабочую визу, да и куда меня возьмут со школьным английским и неоконченным высшим? Разве что мыть туалеты? Я откровенно растерялась. С отсутствием языка я еще могла смириться: выучить английский не так сложно. Но бросить институт ради сомнительной перспективы сидеть без денег в чужой стране с маленьким ребенком на руках?
        Сережка печально усмехнулся.
        - Было наивно рассчитывать, что нашим ученым предложат небо в алмазах. На большие деньги своих желающих хватает. А им выгодно покупать дешевые мозги. Конечно, при перезаключении контракта я смогу выбить лучшие условия… Но два года придется работать за гроши…
        - Зато ты наконец сможешь заниматься своим любимым делом с обозримой перспективой…
        Я подошла к окну, впилась ногтями в ладони до режущей боли, чтобы заглушить иную боль - саднящую в груди. Это происходит не со мной…

«Сердце терзает безмолвная грусть… Все улетают, меня покидают, все уезжают, а я остаюсь…» Ведь это я сама себе напророчила. Бедная глупая девочка Саня…
        С чахлого дерева облетали желтые листья, оголенные тонкие ветки выглядели жалкими и беспомощными… Я старалась, чтобы голос звучал спокойно и твердо…
        - Поезжай один. А мы останемся. Приедем через два года. За это время я окончу институт, выучу английский… Да и Ванька подрастет.
        Сережка подошел сзади, стиснул ладонями мои плечи, прижался горячими губами к виску. Я почувствовала, как у меня предательски запрыгали губы, слезы прихлынули к глазам, но нашла силы улыбнуться.
        - Все будет хорошо…
        - Без вас я никуда не поеду,- отрезал Сережка.
        - Но ведь это для тебя очень важно!- Закрыв глаза, я терлась виском о его колючую щеку.
        - Вы - самое важное, что у меня есть. Наука - всего лишь работа. А семья - это все. К тому же не стоит хвататься за первое попавшееся предложение. Сейчас все бегут на Запад, а те пользуются ажиотажем и стремятся скупить наши мозги оптом за бесценок. Думаю, не стоит торопиться…
        Так вместо Сергея в Канаду отправился Вадик.
        Ближе к отъезду зашел передать Сереже какие-то бумажки. Но мужа не было, а я ударными темпами дописывала реферат по психологии подростков. Ванька возился с большой пластмассовой пирамидой, методично снимая и напяливая обратно разноцветные кольца. Вадик достал из сумки резинового розового слоника, издававшего при нажатии пронзительный свист, чем привел Ваньку в безумный восторг.
        После подписания контракта Вадик заметно изменился: состриг жидкие патлы, делавшие его похожим скорее на свободного художника, чем на перспективного ученого. Новая строгая стрижка скрывала оттопыренные уши, скрадывала длинный нос, делала Вадика весьма симпатичным, а светлая водолазка и новенький пиджак цвета маренго придавали его облику шарм и деловитость. Вот только тревога, поселившаяся в глубине серых глаз друга, не вязалась ни со старым, ни с новым обликом.
        - Классно выглядишь,- искренне сказала я.- Прямо денди.
        - Ну уж,- неожиданно засмущался Вадик.- Просто пытаюсь соответствовать.
        - Страшно?- спросила я.
        - Боязно,- почему-то полушепотом признался Вадик.- Но отступать поздно.- И вымученно улыбнулся.
        - Все будет хорошо.- Я коснулась его холодной руки, пытаясь подбодрить.- Ты молодой, умный, талантливый. Ты пробьешься…
        Вадик обреченно кивнул.
        Ванька посвистел розовым слоником, устремил на гостя доверчивый ясный взгляд и улыбнулся.
        - Какой милый малыш,- умилился Вадик.- Можно?- Поднял Ваньку на руки.
        Тот потрогал Вадика за нос и губы, потрепал волосы и, не найдя больше интересного, запросился назад, к слонику и пирамидке.
        - Чудесный парень,- сказал Вадик, сажая Ивана обратно,- я люблю детей…
        - Впервые слышу,- заметила я.
        - Повода не было,- ответил Вадик.
        - У тебя все впереди,- улыбнулась я.- Говорят, канадки красивые…
        - Надеюсь, что так,- шутливо отозвался Вадик.
        Я сварила крепкий кофе.
        - Знаешь,- дуя на чашку, задумчиво произнес Вадим,- все-таки Серега больше заслужил эту работу, чем я… Он способнее меня. Никогда бы раньше не признался в этом… Но вроде как напоследок…
        - Он мог поехать,- объяснила я.- Я его не держала. Это было его решение - остаться…
        - Я его понимаю,- неожиданно выпалил Вадик, отставив чашку.- От таких, как ты, не уезжают… Я завидую Сереге.
        Я посмотрела на него с изумлением. Вадик отвел глаза и неожиданно покраснел. В воздухе повисла неловкость.
        - Ладно, я пойду…- Вадик неуклюже поднялся. Чашка звякнула о блюдце.- Заскочу к Сереге на службу. Шарик круглый… Может, когда и встретимся…
        - Обязательно встретимся. Удачи тебе…
        - Вам тоже,- ответил он дрогнувшим голосом.
        В дверях замешкался, потом торопливо чмокнул меня в щеку и, снова покраснев, поспешно вышел, оставив на прощание легкое облачко травяного парфюма.
        Я подошла к детской кроватке, Ванька с готовностью протянул ручонки. Я подняла его, прижала к груди тугое теплое тельце, поцеловала мягкую щечку.
        - Ма-а-а,- пропел Ванька и погладил меня ладошкой по лицу.
        Я вдруг поняла, как отчаянно не хочу уходить ни в институт, ни на работу - никуда… Мне осточертела эта гонка. Я хотела сидеть у окна в старом скрипучем кресле, держать на руках сына, наблюдать за вальсом опадающих листьев и сплетать скачущие в голове слова в кружево предложений…
        Но в дверь уже требовательно трезвонила баба Катя - через три минуты начинался очередной бразильский сериал.
        Наш первый автомобиль
        Как-то весенним утром Сережка пришел с дежурства озабоченный и возбужденный, потряс газетой бесплатных объявлений и сообщил, что перегонщику Митяю срочно нужны деньги, проигрался в карты. И потому он продает только что пригнанный из Германии
«форд» восемьдесят шестого года за смешную сумму - две с половиной тысячи долларов. Машину легко перепродать за четыре, но на это потребуется некоторое время, которого у Митяя нет, зато у Сережки хоть отбавляй.
        - Отличный вариант,- убеждал Сергей,- я поговорил с мужиками, проверил объявления в газете - за четыре «форд» уйдет влет. Выглядит как новенький. Надо брать. Заработаем полторы тысячи на ровном месте.
        - Ты мне машину стиральную обещал,- напомнила я.- С сушкой.
        - Сань, когда мы продадим «форд», нам хватит на целых две машины,- заверил Сережка.- Можешь потерпеть еще немного?
        Я замялась. Предложение выглядело заманчиво. Недоставало малости - какой-то тысячи баксов.
        - Поторгуюсь, может, скинет пару сотен,- поскреб за ухом Сережка.- А остальные попробую занять. Спрошу у Сени - нормальный мужик. Болтуну говорить нельзя, он сам этот «форд» перехватит… Ушлый малый.
        - Сеня небось проценты потребует?- усомнилась я.- За просто так сейчас никто ничего не делает.
        Сережка раздул щеки, что означало крайнюю степень задумчивости.
        - О чем спор?- осведомился вошедший на кухню папа.
        Выслушав, высказался категорично:
        - Надо брать. Тысячу мы с мамой найдем. Что это вы надумали - занимать на стороне? Как не стыдно! Мы же семья.
        - Мы обязательно отдадим,- заверил Сережка.- Поделим вырученные деньги поровну.
        - И слышать не хочу!- замахал руками папа.- Какой дележ? Что мы, не родные?
        Они долго спорили и препирались и сошлись на том, что пустят полученную с перепродажи прибыль на хозяйственные нужды - покупку стиральной машины, нового пылесоса и телевизора. Это было нашей давней мечтой, поскольку громоздкая несовершенная советская бытовая техника уходила в прошлое вслед за социалистической эпохой, уступая место легким, стильным, современным импортным новинкам.

«Форд» был огромным, как дирижабль, нежного цвета серебристой мяты, с просторным салоном, мягким велюром на сиденьях, кожаным рулем, десятком всевозможных кнопочек, пимпочек и примочек развитой автомобильной цивилизации, аккуратной магнитолой с интимно мерцающей в темноте подсветкой. Модель носила кокетливое дамское имя «сиерра».
        - Ого,- уважительно сказал папа,- это не «четверка», и даже не «Волга».
        Я опустилась на мягкое кресло, вытянула ноги, откинулась на спинку, вдохнула дразнящий неуловимый автомобильный запах, и все внутри меня перевернулось. Это было странное чувство, прежде не испытанное: сладостное, как первая любовь, острое, как возбуждение. Это было как сон, как проникновение в иную реальность, в которой много солнца, моря, далеких стран… длинное платье, тонкий бокал с пузырящимся шампанским… Небоскребы, прокалывающие облака… Путешествие в другую жизнь, которой у меня никогда не было, нет и, возможно, не будет никогда…
        - Хорошая машина,- с ноткой сожаления в голосе сказал Сережка.
        Не знаю, почувствовал ли он то, что и я, когда его руки легли на кожаную баранку руля.
        - Хорошая,- повторила я эхом.
        Мне хотелось закричать, что я не отдам эту машину никому, что у нас с ней любовь с первого взгляда… Но это было бы глупо. Я прекрасно понимала, что этот серебристый красавец нам не по карману. Пределом наших скромных мечтаний могли быть подержанные «жигули», в сторону которых теперь мне и смотреть не хотелось.
        Вооружившись просроченными Серегиными правами и автомобильной картой Москвы, мы отправились регистрировать «форд» в ГАИ. Там нас ожидал неприятный сюрприз. Поковырявшись под капотом, молоденький усатый лейтенантик отозвал Сергея в сторону и жизнерадостно объявил:
        - Машинка-то ваша не восемьдесят шестого года, а восемьдесят второго.
        - То есть как восемьдесят второго?- не понял Сергей.- В документах же год прописан - восемьдесят шестой.
        - На заборе тоже много чего написано,- возразил лейтенантик,- гляди.
        И посветил фонариком.
        Сергей впал в легкий ступор. Известно, что в заводской номер на кузове забивается год выпуска автомобиля. Цифры были крошечными и полустертыми, но при детальном рассмотрении угадывалась двойка.
        В техпаспорте же значился год выпуска - восемьдесят шестой. Документы были подделаны с целью омоложения автомобиля на четыре года и, соответственно, увеличения его продажной стоимости. В любом случае машина была сомнительной и вполне могла быть арестована до полного выяснения ее биографии, а мы имели все шансы остаться без автомобиля и денег.
        Я внутренне похолодела. Взмокли ладони, тупо заныл висок.
        Но не зря молоденький лейтенантик отозвал Сергея на тет-а-тет. Проблема легко разрешилась с помощью двадцати баксов, двух бутылок водки и жареной курицы гриль из соседней палатки. Правда, год выпуска в документах нам все-таки переправили на восемьдесят второй.
        - Черт!- в сердцах пнул колесо Сергей, когда мы отъехали от ГАИ.- Ну, Митяй, сука… Гад паршивый! Хрен мы его теперь дороже продадим, разве что баксов на пятьсот!
        - Может, надо было попробовать с гаишником поговорить,- вздохнула я,- чтобы он год не исправлял.
        - Шла бы да говорила!- огрызнулся Сергей.- Он вообще мог машину арестовать. Восемьдесят второй, а? Кому нужна эта старая рухлядь!
        - Мне нужна,- сказала я, умоляюще глядя на мужа,- давай его себе оставим. Смотри, какой он красивый…
        - А стиральная машина?- едко напомнил Сережка.- А тысяча, взятая взаймы у твоих родителей? С чего мы ее отдадим? А бензин, запчасти, это ты посчитала? На него запчасти по цене самолета. Нам не по карману содержание допотопной иномарки. Твою мать!
        И, не найдя слов, Сергей обошел «форд» вокруг, снова пнул ногой по колесу и пообещал разобраться с Митяем. Пусть возвращает деньги и забирает обратно свой
«форд».
        Серебристый красавец виновато и жалобно смотрел на меня удлиненными фарами, будто просил защиты.
        - Сережа,- я умоляюще потянула мужа за локоть,- может, это судьба. Мы же мечтали о машине, помнишь? Удобно же. В ту же поликлинику, на рынок за продуктами. Забил багажник - и вперед. Можно на неделю на оптовке отовариваться. Ну а деньги мы вернем. Подкопим немного и отдадим. Постираю я пока и руками, не привыкать.
        Папа встал на мою сторону. Ему очень понравилось ездить на «форде». Вместе мы встретили маму с работы. Она поставила тяжелые сумки в багажник, удобно устроилась на широком заднем сиденье, и автомобиль величаво поплыл по дороге мимо озябших людей на остановках, обгоняя переполненные автобусы и троллейбусы, оставляя позади топорные «жигули», лениво отмахиваясь дворниками от промозглой измороси. Впервые за очень долгое время мы чувствовали себя победителями…
        Когда наш «форд» въехал в раздолбанный двор, бабки распахнули рты и зашушукались за спиной, мол, все бедными прикидывались… Мама достала сумки из багажника, с видом миллионерши, только что совершившей променад по бутикам, продефилировала в подъезд. И уже дома объявила:
        - Отличная машина.
        Так мы стали владельцами иномарки, дамы капризной и своенравной.
        Конечно, это была обычная старая машина со всеми вытекающими последствиями. Под сверкающим кузовом, явно обновленным к перепродаже, обнаружился изрядно потрепанный механизм. «Сиерра» напоминала пожилую мадам после серии пластических операций: внешне казалась значительно моложе своих преклонных лет, но под глянцевой оболочкой скрывался изрядно изношенный организм. Машина начала сыпаться. Сережка мотался в соседний сервис, покупал по дешевке бэушные запчасти и под чутким руководством ярых автолюбителей Андреича с Болтуном перебирал «форд», как огромный конструктор. Всякий раз ругался и грозил продать машину к чертовой матери, но потом, устранив очередную неполадку, вытирал потрескавшиеся красные руки тряпкой, любовно оглаживал «форд» по сверкающему кузову, запускал моттор, слушал его довольное мурчание. А затем отправлялся в сторожку обмыть с завсегдатаями очередную реанимацию автомобиля.
        Иногда по вечерам Серега «бомбил» на «форде». Памятуя наказ Болтуна, он не лез на проплаченные точки - вокзалы, рынки, площади возле метро, а мотался по нашему Востоку. Иногда возвращался пустым, потратив последний бензин, но чаще что-то перепадало. «Сиерра» поучаствовала в киносъемках - для нового боевика понадобилась эффектная иномарка, о чем сообщил завсегдатай сторожки, каскадер Роман. С
«сиеррой» мы попадали в передряги - красивая машина жутко раздражала шпану, пару раз пришлось отмахиваться газовым пистолетом. «Сиерра» изменила нашу жизнь. Рядом с ней я чувствовала себя уверенной, успешной и разбогатевшей. Это ощущение невероятным образом передавалось окружающим. Те знакомые, которые еще вчера считали нас бедными неудачниками и едва удостаивали пренебрежительными взглядами, нынче угодливо улыбались, раскланивались, завязывали беседу, приглашали на чашку чая.
        Когда виноватый Митяй сообщил, что нашел на «форд» покупателя, готового хорошо заплатить, Сергей, подумав, отказался. «Сиерра» успела стать для нас чем-то несравнимо большим, нежели груда металла на колесах. Первый автомобиль - как первая любовь…
        Парадоксально, но именно после той безрассудной покупки черная полоса в нашей жизни закончилась. Фортуна повернулась к нам лицом. Видно, судьба любит рисковых и посылает им удачу.
        Даниил
        В один из дней Дашка пригласила меня в гости. Квартира Дашкиного друга Даниила располагалась в пятиэтажке на «Павелецкой». В подъезде пахло куревом и мочой. Окна выходили на шумную дорогу, чтобы спокойно разговаривать, приходилось держать их закрытыми, иначе пришлось бы перекрикивать грохот улицы.
        Даниил встретил нас с помятым заспанным лицом, на ходу приглаживая ладонью всклокоченные вихры. На нем была майка с растянутым вырезом, оголявшая поросшую курчавым волосом грудь, и треники с лампасами из дешевого тянущегося трикотажа а-ля «адидас». Красавцем я бы Даниила не назвала, но, несомненно, он относился к типу мужчин, которые нравятся женщинам и прекрасно о том осведомлены. Выглядел он старше своих тридцати и был похож на изрядно погулявшего кота. Скользнул по мне прицельным взглядом профессионального ловеласа, задержавшись чуть долее на моих ногах, представился, расплылся в улыбке и скрылся за дверью санузла.
        Дашка пробежалась по комнате, на ходу подбирая разбросанные носки, рубахи, журналы, кассеты и рассовывая их по ящикам шкафа, оправила покрывало на диване. В центре комнаты стоял большой мольберт с какой-то пестрой абстракцией, вокруг валялись разбросанные тюбики с красками, кисти, карандаши, заляпанные холсты и прочие художественные принадлежности.
        - Ну как?- горделиво поинтересовался возникший за спиной Даниил с таким видом, словно явил нам только что написанную Мону Лизу.
        - Великолепно,- замерев перед мольбертом, благоговейно прошептала Дашка.
        - Очень красиво,- сказала я из вежливости, хотя в упор не видела на холсте ничего особенного, тем более великолепного. Впрочем, меня никто не обучал искусству живописи, и эстетическую слепоту я отнесла на счет собственного невежества.
        - Даш, а где твои работы?- поинтересовалась я.- Хочу посмотреть.
        Дашка потупилась и сказала, что давно не рисовала, потому что мало свободного времени: учеба, работа, домашние хлопоты…
        - Да на чё там смотреть?- пренебрежительно хмыкнул Даниил.- Так, детские рисунки…
        И, назвав Дашку мазилкой, похлопал по попе. Дашка багрово покраснела, откинула его руку.
        - Да ладно, не обижайся, я ж любя,- хмыкнул Даниил.- Ты нам пожевать чё-нить организуй?
        - А ты в магазин ходил?- поинтересовалась Дашка.
        - Когда?- зевнул Даниил.- Я работал. А потом что-то голова разболелась, прилег, вздремнул… вы и разбудили. Слушай, сгоняй по-быстрому, а? И пивка мне возьми. А подруга может здесь тебя подождать, мы с ней кофе попьем, об искусстве побеседуем…
        Даниил снова поскреб грудь и заулыбался, как Чеширский кот.
        Мне все это ужасно не понравилось. Стало обидно за Дашку, превратившуюся в бессловесную служанку самодовольного индюка, за ее рисунки, пусть несовершенные, но такие искренние и чистые…
        - Ну, во-первых, Даша только учится,- сказала я,- для того и в Строгановку поступала. У всех художников, даже самых гениальных, были учителя. А во-вторых, видела я работы многих современных художников - ничего особенного. Дашкины работы мне гораздо больше по душе, в них есть искренность. А у тех - сплошная конъюнктура. Набили руку на городских пейзажах да обнаженке - и штампуют сотнями.
        - Сейчас вообще нет нормальных художников,- презрительно фыркнул Даниил.
        - Кроме вас, разумеется,- не удержавшись, съерничала я.
        Маслянистая улыбка сползла с лица Даниила, взгляд из-под широких бровей сделался цепким, недоверчивым. Он пытался понять, говорю я искренне или иронизирую.
        - А кроме картин вы чем-то на жизнь зарабатываете?- продолжала я с деланой наивностью.
        - Я художник, а не ремесленник,- провозгласил Даниил.- Вам, обывателям, не понять полета творческой мысли.
        - Уж куда нам,- насмешливо отозвалась я, едва сдерживая раздражение,- мы все больше сами хлеб насущный добываем, у нас спонсоров нет.
        - Вы на что намекаете, что я у Дарьи на шее сижу?- оскорбленно взвился Даниил, засунув большие пальцы за резинку треников с лампасами, всем корпусом подаваясь вперед.
        Дашка больно ущипнула меня за бок.
        - Мне пора,- сказала я.- Всего хорошего. Творческих успехов вам обоим.
        - Как?- растерянно спросила Дашка.- Уже?
        - Да. Хочешь, проводи. Тебе, кажется, нужно в магазин?
        - Да.- Дашка схватила сумку и выскочила следом.
        На лестнице зашипела:
        - Зачем ты так разговаривала с Даниилом?
        - А как я должна разговаривать с человеком, который унижает мою подругу?
        - Он не унижает!- воскликнула Дашка.
        - Ну да? «Мазилка, детские рисунки…» Этот лоб дрыхнет целый день, а ты после работы должна по магазинам бегать, покупать ему пиво, жратву, убирать, готовить?! Ты содержишь и обслуживаешь здорового мужика, который тебя в грош не ставит! Какой он на хрен гений - заурядный альфонс! И картины его - примитивная мазня!
        - Ты ничего не понимаешь!- запальчиво закричала Дашка, отчаянно размахивая руками.- Ты ничего не понимаешь ни в живописи, ни в отношениях! Однажды он станет богатым и знаменитым! Мы купим большой дом, у нас будет много детей! И всем, кто думал и говорил о нем плохо, станет стыдно!
        Ее глаза гневно сверкали из-за стекол, на тонких скулах рдели рваные пятна румянца, каблучки выбивали сердитую дробь на заплеванной лестнице. И я вспомнила непреложную истину: любовь зла, полюбишь и козла… К сожалению, эта поговорка сегодня пришлась к месту.
        - Извини,- сказала я примирительно.- Ты уже большая девочка, это твоя жизнь и твой мужчина.
        Временно…
        Однажды в сторожке завязался яростный спор между палаточником Сеней и обозревателем серьезной финансовой еженедельной газеты, недавно вернувшимся из Франкфурта и привезшим свежие байки о заморском житье-бытье. В зарубежные командировки обозреватель мотался частенько, еще со времен железного занавеса, особенно полюбил Германию, где прожил некоторое время, пропитался немецкой педантичностью, аккуратностью и маниакальным законопослушанием. После чинного сытого Дойчланда Россия с ее диким капитализмом, стихийным рынком, анархией девяностых, полукриминальным бизнесом казалась ему варварской и нецивилизованной, но, будучи в глубине души не только западником, но и патриотом, все-таки верил, что постепенно хаос закончится, пореформенная пена уляжется и в стране наступит вожделенный порядок.
        - Скоро отомрут твои палатки как класс,- предсказывал он Сене,- придут сетевые гипермаркеты. Знаешь, что это такое? «Метро», «Ашан», «Леруа Мерлен»… Огромные магазины на торговых площадях в несколько тысяч метров. В каждом районе города. Низкие цены за счет гигантского товарооборота, скидки, рекламные акции… Не веришь? Зря. Съезди, погляди… будто у тебя денег нет!
        - Да ну тебя,- отмахивался Сеня,- некогда мне разъезжать, работать надо. Это у тебя работа замечательная - разъезжай да языком чеши, еще и деньги платят… И чем же торговать на тысячах метров? У нас все производство стоит.
        - Ну, здрасте,- потешно развел руками обозреватель, удивляясь Сениной непросвещенности.- У нас стоит, у них - идет. Россия - гигантский рынок, лакомый кусок… Кусище! Сейчас ты берешь импортный товар, йогурты всякие, кока-колу, кофе с чипсами, у конторок типа «Рога и копыта», которые ввозят малюсенькие партии на три копейки. Но скоро все изменится. Придут транснациональные корпорации, сами производители, откроют представительства, арендуют склады, начнут ввозить гигантскими объемами, и фирмочки-перекупщики разорятся к чертям. А потом и в России запустят производство. Построят фабрики, заводы… Мы не первые и не последние, все это уже было в мировой истории.
        Сережка в дискуссии не участвовал, он читал оставленный кем-то из завсегдатаев
«Бизнес ньюс» на английском. Но тут с интересом прислушался.
        - Слышали, Хозяин собирается автосалон строить,- сказал Андреич, откупоривая бутылку «Столичной» и банку с тушенкой.- Хочет новыми машинами торговать. Вроде иномарками.
        - Разве у нас салоны?- презрительно поморщился обозреватель.- Это не салоны, а сараи. Да и автомобильный бизнес в зачаточном состоянии. Гоняем ворованное старье и перепродаем, перебив номера. В лучшем случае «тазики» новые. Это разве автомобильная индустрия? Во всем мире как? Есть производители, есть официальные дилеры, которые новые, с конвейера, автомобили берут и реализуют через салоны. На каждый - страховка, гарантия на несколько лет - если что случится с машиной - в фирменный сервис. Никаких кустарей. Все официально и бесплатно. Никто ни с кем стрелки не забивает, деньги не вытрясает… Авария - вызывай ГАИ, или как там у них… Составляют протокол, и в страховую. А те направляют в сервис. Все цивилизованно. А салоны там какие! Огромные, светлые - дворцы! Автомобили в ряд - сверкают! Можно сесть, покататься…
        - И на «мерседесе» новом?- поинтересовался Сережка.
        - Конечно, если салон «Мерседес». Там не как у нас - все подряд напихано от
«запорожца» до «порше». Там если салон «мерседесами» торгует, так все и сделано под «мерседесы», и стоит их там штук двадцать всех моделей… Рано или поздно и до нас цивилизация докатится…
        - Ха,- сказал палаточник Сеня,- да если в России «мерседесы» или «форды» начнут собирать, тут им хана и наступит. У наших людей руки из задницы растут, они тебе из «мерседеса» «запорожец» соберут горбатый. Вон ремонт мне делали… Три бригады сменил. Обои клеили на непросохшие стены, все поотваливалось к чертям, плитку дорогущую поколотили…
        - Смейся, смейся,- обиделся обозреватель.- Будут и фабрики, и заводы, и новенькие иномарки в кредит. Будет их бегать по Москве больше, чем «жигулей».
        - Фантазер ты,- добродушно усмехнулся Андреич,- мечтатель. Давай-ка выпьем за то, чтобы в каждой семье появился хороший автомобиль.
        Обозреватель не заставил себя долго упрашивать, опрокинул рюмашку, зажевал кусочком булки. Глаза его довольно заблестели.
        - А я в это верю,- задумчиво сказал Сергей.
        - И правильно делаешь,- кивнул обозреватель и покосился на «Бизнес ньюс» в Сережкиной руке.- Ты английский знаешь?
        - Немного.
        - У меня знакомый, директор российского представительства одной очень крупной западной продовольственной компании, людей набирает. Не хочешь попробовать?
        - Хочу,- кивнул Сережка.
        - Поговорить с иностранцем сможешь? Окончательно утверждает генеральный директор, а он американец и по-русски ни бум-бум. Но очень наших научных работников жалует. Считает, что из российских ученых получаются лучшие руководители. И он прав!- рубанул ладонью воздух обозреватель.- Головы у нас самые гениальные.
        - А сколько денег?- осторожно поинтересовался Сергей.
        - Для начала не очень много. Что-то около тысячи баксов…
        - Сколько?!- задохнулся Сережка.
        Получить должность в представительстве крупной иностранной компании с окладом в тысячу долларов в месяц в период кризиса и безработицы было все равно что сорвать джекпот в лотерее.
        Назад, наверх…
        Наконец-то я получила диплом.
        Все говорили, что глупо торчать в школе за копейки и с моим филологическим образованием можно запросто устроиться секретарем на хорошие деньги. Но я не могла представить себя сидящей в конторе с девяти до шести, да еще в строгой офисной одежде… Тесные пиджаки с кучей пуговиц, строгие юбки, блузки с глухими воротничками я ненавидела всеми фибрами души. Одна мысль о том, что придется целый день таскать на себе этот наряд да еще ласково улыбаться посетителям, мурлыкать в трубку и заваривать кофе, приводила меня в состояние, близкое к обморочному. А если хозяин еще и намекал на более тесные отношения… Скорее я пошла бы за прилавок к Алке, которая к этому времени обзавелась турецким бойфрендом Ахмедом из Стамбула, владельцем небольшой фабрички по пошиву кожаных изделий и дубленок, и вместе с новым другом теперь держала две точки - в Лужниках и на Савеловском.
        Я пробовалась на роль телеведущей новой молодежной передачи. Прочитав объявление в газете, в компании двадцати девушек бойко прошла предложенные тесты, походила туда-сюда по воображаемой прямой, произнесла импровизированный текст в камеру. В итоге велели остаться мне и блондинке с небесно-голубыми глазами и пухлыми губками на полудетском личике вчерашней школьницы. Нас по очереди вызвали в кабинет. Девочки не было минут десять, после чего она вышла раскрасневшаяся, бросила на меня сердитый взгляд, с независимым видом уселась в кресло напротив, закинула ногу на ногу, достала из сумки глянцевый журнал и принялась лихорадочно шелестеть страницами.
        В кабинете за столом сидел полноватый лысоватый мужчина лет пятидесяти в клетчатом пиджаке и кремовой рубашке с расстегнутым воротом. Он смерил меня с ног до головы оценивающим взглядом, словно товар на рынке, мельком глянул в тесты и протянул:
        - Та-ак, Александра… А друзья вас как зовут - Шура? Саша?
        - Саня.
        - Ну, это уж как-то по-мужски,- пожевал губами мужчина.- Саша лучше… А скажите-ка, Сашенька, в анкете написано, что у вас есть ребенок,- он работе не помешает? У нас ведь трудная работа, ответственная… Больничные, прямо говорю, не приветствуются.
        - Я полагаю, оплата соответствует работе.- Я выдержала его цепкий взгляд.- И я смогу взять няню.
        - Хорошо,- удовлетворенно кивнул мой собеседник.- А если командировки? Ночные эфиры? Вы ведь замужем? Муж как на это посмотрит? Скандалы закатывать не будет?
        - У моего мужа нервная система в полном порядке,- ответила я.
        - Хорошо…- Мой собеседник улыбнулся, поднялся из-за стола, подошел, оказалось, что на каблуках я с ним практически одного роста.- Не буду скрывать тот факт, что ваша кандидатура меня очень заинтересовала. Но есть еще она претендентка, сейчас ожидает решения в коридоре… Девочке всего восемнадцать, ни мужа, ни детей…- Он произнес это так, что я ощутила себя в свои замужние двадцать два древней старухой.- И тоже очень привлекательная… А скажите, Саша…- его рука легла мне на плечо,- на что вы способны пойти, чтобы получить эту работу? Та девочка способна на многое…
        - Вообще-то это всего лишь работа,- отпрянула я, сбрасывая его руку с плеча.- И я собираюсь добросовестно ее выполнять. Какие могут быть дополнительные условия?
        - Все понятно.- Мой собеседник вмиг посуровел, вернулся к столу, принялся перекладывать какие-то бумажки и сухо объявил, что интервью закончено. На работу они возьмут мою восемнадцатилетнюю конкурентку.
        Я вышла из кабинета. Девочка вздрогнула, захлопнула журнал и пронзила меня взглядом небесно-голубых глаз.
        Я совалась и в другие места, но в середине девяностых спрос еще значительно превышал предложение, и молодые коммерческие структуры не горели желанием принимать на работу мать двухлетнего ребенка.

…Так я осталась в школе. Помимо коррекции мне дали обычные классы, где я могла вдохновенно говорить о литературе, учила писать сочинения, а на переменках просто болтала с подростками «за жизнь». Иногда прихватывала на работу Ваньку, усаживала за первую парту, выдавала бумажный лист и фломастеры, и сын с сосредоточенным видом рисовал цветные каляки-маляки или тихонько возил по парте игрушечную машинку, которую на перемене вместе с ним дружно катала мужская половина класса.
        Зарплата учителя оставляла желать лучшего, но работа мне нравилась, тем более что Сережкиных нынешних заработков вполне хватало на нормальную небедную жизнь. Сережка купил самую дорогую, жутко навороченную стиральную машину, к которой я первое время боялась подойти. Агрегат занял половину ванной комнаты, и к умывальнику приходилось протискиваться боком, но это было сущей мелочью в сравнении с ручной стиркой. Я вспомнила, что такое косметические салоны, стильные аксессуары и элитная французская косметика. Накупила Ваньке красивых ярких шмоточек и игрушек, компенсируя былые времена, когда на детской площадке он покорно играл страшноватым железным самосвалом и бурно радовался, когда соседский мальчик давал покатать китайское чудо, завывающее сиреной и мигающее разноцветными огоньками. Я даже начала подумывать о новом ремонте, но для этого требовалось согласие родителей, искренне не понимавших, зачем менять нормальный работающий унитаз на финский или к чему сдирать хорошие бумажные обои в ситцевый цветочек - подумаешь, чуть-чуть пожелтели, вовсе и не заметно. А уж снимать со стены шерстяной ковер,
чтобы заменить им синтетический ковролин на полу, маме с папой вовсе казалось верхом кощунства.
        Вздохнув, я отступила и стала предаваться мечтам, что когда-нибудь у нас появится собственная хорошенькая квартирка, которую я буду обустраивать на свой лад. Мы стали откладывать деньги на воплощение этой мечты в реальность.
        Вскоре сняли неподалеку маленькую, но симпатичную двушку на шестом этаже. В ней было тихо и тепло, а по стенам непостижимым образом в любой, даже самый ненастный день скользили солнечные блики. Отделка была без претензий, в скучноватой серо-бежевой цветовой гамме. Зато за окном важно покачивала ветвями белоствольная береза, клейкие зеленые листочки трепетали на ветру, словно нашептывали девичьи секреты, и тогда казалось, будто находишься не в многоэтажном муравейнике посреди шумного мегаполиса, а на крохотном островке покоя и тишины. Хозяевами была приветливая пожилая пара, жившая на другом конце города. В квартире прежде проживала их взрослая дочь, но недавно она вышла замуж и переехала в Питер.
        Мои родители поначалу не одобрили наш переезд. Папа ворчал, что бессмысленно тратить деньги на съем, когда можно отложить их на приобретение своего жилья. Но потом осознал, что ходить друг к другу на чаепитие куда более увлекательно, нежели стоять в утренней очереди в туалет. А мама не могла не согласиться с доводом, что трудно самозабвенно отдаваться любви, когда в изголовье чутко спит ребенок.
        Сережка делал шаги по новой карьерной лестнице. Оказалось, что работа, которая поначалу воспринималась им как временная, не менее увлекательна, чем научная деятельность. Просто она другая. Он занимался исследованием и прогнозированием продаж молодого российского рынка, все было впервые, все неизведанно и потому безумно интересно. Специфика новой деятельности сделала Сергея жестче, увереннее и раскрепощеннее. В советской научной среде существовала строгая иерархия начальник - подчиненный. Инициатива приветствовалась строго в рамках начальственного дозволения, а все самые передовые идеи требовали непременного одобрения завлаба, чье имя обязательно стояло в заголовке любого проекта, даже если он не имел к исследованию никакого отношения. Порой руководитель, достигнув определенного уровня, практически переставал заниматься научной деятельностью, скидывал работу на молодых, протирал штаны, но исправно получал зарплату, а его имя значилось во всех научных проектах, поскольку без этого проект попросту «зарубался». Занять же более высокую позицию было возможно лишь тогда, когда начальник уходил на
повышение или на пенсию. На ожидание уходили годы, порой вся жизнь.
        В иностранной компании также существовала своя иерархия, но «перепрыгнуть через ступеньку» здесь было гораздо проще. Протирать штаны, создавая видимость работы, было невозможно. Зато ум, работоспособность и инициативность всячески приветствовались, замечались и поощрялись. Оказалось, западная система труда вовсе не так ужасна, как нам когда-то живописали на школьных уроках истории. А социальная защищенность намного выше, чем в частных российских конторках, где зарплата выдавалась в конверте, а хозяин мог в любой момент указать на дверь забеременевшим, захворавшим, состарившимся. Или попросту обанкротить лавочку и не заплатить служащим ни копейки, а после открыть на том же месте новую под другим названием и набрать новый штат работников, наивно полагающих, что им повезло получить хорошую работу.
        В инофирме все было строго по закону. «Белая», без малейших задержек, зарплата в долларах, налоговые вычеты, обязательный отпуск, страховка в бывших закрытых ведомственных поликлиниках, отличавшихся от бесплатных районных, как новенький
«мерседес» от ржавых «жигулей». Все называли друг друга на «ты», независимо от должности и прожитых лет. Поначалу Сережке было сложно обращаться по имени к пятидесятилетней даме из бухгалтерии, но потом вошло в привычку.
        Периодически Сережка ездил в европейские офисы компании - Лондон, Париж, Амстердам. Оттуда наряду с неприлично дешевыми и качественными вещами, вином и сувенирами Сергей привозил впечатления о спокойной, размеренной, безбедной и бесстрессовой жизни людей, бесконечно уверенных в завтрашнем дне. Я слушала его и вспоминала скучную застойную юность, когда бурлила кровь и хотелось революций… Мы получили их сполна.
        Через некоторое время муж получил повышение в должности и, соответственно, очередную прибавку в жалованье.
        Былые тяжелые времена научили меня ценить маленькие радости, которые когда-то не замечались. На мой день рождения Сережка вручил мне охапку роз, изумительные часики на изящном браслете, а затем поймал машину и повез в позабытый погребок в Столешниках, ставший к тому времени дорогим рестораном. И мы снова пили бордо, а на столе таяла свеча, лилась медленная тягучая мелодия Джо Дассена, и что-то горячо трепетало внутри, а к глазам подступали счастливые слезы…
        Я выбирала для мужа рубашки и галстуки в брендовых бутиках, где приветливые и услужливые девушки-продавщицы щебетали похвалы моему вкусу.
        А для себя я обнаружила в новом торговом центре небольшой магазинчик под названием
«Русский авангард», где по невероятно демократичным ценам продавались стильные женские шмоточки молодых нераскрученных московских дизайнеров, ничуть не уступавшие в качестве, крое и фантазии именитым брендам.
        Летом, оставив Ваньку на попечение бабушек-дедушек, мы вырывались на заграничные курорты, пусть пока в демократичную Турцию или Хорватию.
        К хорошему привыкаешь. Но не так быстро и бесповоротно, как кажется. Внешний лоск приобретается гораздо быстрей, чем внутренний комфорт. Я свыклась с экономией и порой с большим трудом уговаривала себя расстаться с лишним рублем.
        С трудом отучала себя от привычки поднимать мелочь с тротуара, штопать порвавшиеся колготки. На машине моталась за покупками в супермаркет на рабочую окраину, где было все то же самое, но чуть дешевле.
        Иногда я видела страшный сон. Мороз. Очередь. Полубезумные люди, штурмующие банк… Рваные сапоги, примерзающие к асфальту ноги… Безработица. Голод. Унижение. Страх. Неизвестность… От них не спрячешься под спасительную кровать…
        Я просыпалась в ледяном поту, говорила себе, что все позади, и сама до конца не верила в это…
        Зайка и король
        Иногда я останавливалась у лотков с прессой, появившихся в изобилии, разглядывала яркие корешки книг с незнакомыми именами на форзацах - новая литература нового времени, не гениальная, не пафосная, не претендующая на место в вечности, но не менее востребованная, уверенно занявшая свою нишу на рынке и место под переменчивым северным солнцем. В такие минуты я ощущала странное томление, будто нечто очень важное проходило мимо меня.
        В тот день привлекла обложка глянцевого журнала, на которые обычно я не обращала внимания, поскольку мало интересовалась звездной пылью, и западной, и новой русской. Но в тот миг женское личико на обложке показалось ужасно знакомым. Точеные скулы, капризный излом сочных губ, томный взгляд с поволокой, небрежно взбитые эбеновые кудри, откинутые с высокого чистого лба… Зайка!
        Текст под фотографией гласил: «Российский нефтяной король Герман Бронштейн женится на известной модели».
        Я купила журнал, отошла в сторону и с жадностью принялась читать. В статье рассказывалось о том, что российский миллионер познакомился с израильской моделью Зоей Вейсман. Целый год он ухаживал за красавицей, присутствовал на ее показах, их видели вместе на его яхте, на нескольких светских тусовках в разных уголках планеты. Поговаривали, что нефтяной магнат несколько раз делал Зое предложения руки и сердца, но девушка медлила с ответом. И наконец, решилась. Счастливый жених подарил любимой кольцо с бриллиантом, заказанное у Тиффани, а также роскошный малиновый «порше»-кабриолет с салоном из белой кожи… Господин ранее был женат, от предыдущего брака у него остался сын… К статье прилагались фотографии: Зайка в купальнике, в длинном платье с голой спиной на какой-то вечеринке с предыдущим кавалером - киноактером, Зайка со счастливым избранником - полноватым лысеющим мужчиной лет пятидесяти весьма невыразительной внешности, а также Зайка, садящаяся в малиновый «порше»-кабриолет… На последнем снимке, сделанном дотошным папарацци, Зайка выглядела задумчивой и усталой, совсем не похожей на счастливую
невесту.
        Прочитанное казалось мне пересказом кинофильма с исчезнувшей лучшей подругой в главной роли. Робкая стеснительная Зайка никак не увязывалась в моей голове с демонстрацией откровенных нарядов, безумной роскошью и, главное, полноватым лысоватым невзрачным разведенным пятидесятилетним мужчиной, будь он хоть трижды королем… Впрочем, чему удивляться? Столько всего произошло за последние годы… Когда-то мы были юны, самонадеянны, амбициозны и с легкостью писали сценарии собственной жизни. Но Некто главный со снисходительной усмешкой маститого режиссера отправил наши наивные черновики в корзину, создал иные сюжеты и расписал другие роли.
        Вот и Вадик прислал письмо, в котором с мрачным юмором констатировал несовпадение желаемого с действительным, туризма с эмиграцией. Место рядового научного сотрудника со столь же рядовым окладом, скромная студия в дешевом многоквартирном доме с тонкими стенами и окнами на шумную магистраль, горластые соседи-мексиканцы, старенький автомобиль и замороченные карьерой феминистки, которым так не хватает женской мягкости и душевности, развеяли в прах призрачную заокеанскую мечту.
        Я смотрела на Зайкину фотографию, и мне отчаянно хотелось увидеть ее настоящую, реальную, прежнюю, чтобы поговорить обо всем, что накипело, наболело, накопилось за эти годы, о том, что после ее отъезда у меня больше так и не появилось настоящей подруги. Но, увы, красивая девушка с обложки ничем не могла мне помочь.
        Утраченные иллюзии
        Дашка залетела. О чем поспешила сообщить Даниилу. Вопреки ее ожиданиям, Даниил известию не обрадовался, а ворчливо заявил, что сейчас они не могут позволить себе ребенка. Во-первых, у них туго с финансами. А во-вторых, дети - это помеха творчеству. Все это Даниил уже проходил в первом браке и повторять не желает. Оглушенная и растерянная Дашка попыталась возражать, что ребенок - счастье, а никак не помеха, а что касается денег, то, конечно, сразу после родов Дашка вряд ли выйдет на работу, но ведь она может брать заказы на дом. Ей предложили неплохое место - расписывать сервизы. Заработок стабильный, нынче мода на ручную роспись…
        Даниил взбесился: какие к черту сервизы, Дашка рисует как курица лапой, кто ее мазню станет покупать?! А он не миллионер, чтобы посадить себе на шею Дашку и ее ребенка. И вообще, детский визг его раздражает. Ребенок ему не нужен, и точка. Если Дашке нужен, пусть рожает, но на Даниила не рассчитывает. В конце концов, он ей не муж, она ему не жена. И если Дашка решила таким образом его захомутать - ничего не выйдет. Все бабы одинаковы! Болтают о творчестве, о понимании… А сами только и мечтают нарожать кучу сопливых детей и усесться дома, а мужика припахать на пять работ! А может, это вообще не его, Даниила, ребенок? Одним словом, если Дашка хочет продолжать отношения, пусть делает аборт. Или катится ко всем чертям.
        На подламывающихся ногах Дашка вышла из квартиры Даниила. Брела не разбирая дороги. В ушах звенело, в голове молоточками стучали обидные слова. Кое-как вышла к метро, на автомате добралась до дома. По бескровному Дашкиному лицу и остановившемуся взгляду Зоя Николаевна все поняла без слов. Дашка прошла к себе в комнату, легла на кровать, уткнулась в подушку, не слыша материнских упреков. Красивая сказка, которую она себе придумала, оборвалась… Но оставался нерожденный ребенок. Пока еще зародыш, червячок неоформившийся, бессмысленный, ненужный, как Дашкина придуманная любовь… Какое-то время Дашка продолжала надеяться, что он опомнится, вернет ее, попросит прощения, скажет, что был не прав, что любит и хочет Дашку и ребенка… Дашка столько раз прокручивала эту сцену в голове, что сама начинала в нее верить… Вот она приходит за вещами, звонит в дверь, открывает Даниил, небритый, измученный, страдающий, с воспаленными от бессонницы глазами, вот падает перед ней на колени, целует пока еще плоский живот, говорит, какой он был дурак, что едва не потерял свое счастье…
        Но Даниил не звонил. Дашка не выдержала, набрала номер сама. Голос предательски вибрировал, когда она говорила, что приедет забрать свои немудрящие вещички - пару смен белья, футболку, свитер, зубную щетку, флакончик духов… Ей не были нужны эти вещи, ей был нужен предлог увидеть Даниила.
        - Валяй,- ответил он холодно и сухо.- Давай в четыре. Позже мне надо уйти.
        На подламывающихся ногах Дашка поднялась на второй этаж, трясущимся пальцем надавила на звонок. Дверь распахнулась, у Дашки захолонуло внутри. Даниил вовсе не выглядел несчастным и страдающим. Он прихлебывал пиво из банки, почесывал причинное место и щурился довольно, как сытый кот. Предложил Дашке пива, она отказалась.
        - Ну,- спросил он,- сделала аборт?
        Дашка покачала головой. Даниил нахмурилися.
        - Дура,- бросил Дашке в лицо,- учти, денег от меня не получишь. Даже не надейся, поняла? Хватит с меня одной стервы - моей бывшей…
        - Какая же ты скотина,- неожиданно для себя самой произнесла Дашка.
        Глаза Даниила сузились, лицо перекосилось.
        - Да кто ты такая?!- заорал он, яростно жестикулируя.- Вспомни, какой ты была, когда я тебя подобрал! Чучело очкастое! Думаешь, я тебя любил? Да я тебя просто пожалел! Подумал, пусть хоть узнает, что такое мужик! Со мной ты на женщину стала похожа! Так бы и сидела со своей чокнутой мамашей! Художницей великой себя возомнила, идиотка! Думала захомутать?! Да не нужна ты мне, и ублюдок твой не нужен!
        Жестокие слова, срываясь с губ Даниила, больно били по голове, лицу, животу… Дашка принимала их, удар за ударом, уже не различая смысла. Осталась только боль. Тянущая, режущая боль внизу живота… Внезапно навалилась чудовищная слабость. В ушах противно звенело, перед глазами плыли горячие круги. Дашка осела на пол, боль не отступала, ширилась, не давала дышать, заполоняла все Дашкино существо, кромсала изнутри тупым ножом, разворачивая нутро… Дашка скорчилась, кусая губы, чтобы не закричать в голос. Через красную пелену услышала испуганный возглас Даниила:
        - Что с тобой? Скорую вызвать?!
        В больнице, где Дашка провела неделю после выкидыша, Даниил появился один раз. Принес бананы и минералку, пряча глаза, поинтересовался самочувствием, обещал, что зайдет и позвонит, и исчез навсегда. А потом знакомая с тусовки проговорилась, что у Даниила начался роман с какой-то весьма обеспеченной дамой из новых русских, та якобы обещала устроить персональную выставку…
        Дашке хотелось все зачеркнуть как можно скорее, но это оказалось непросто. Она ушла с работы, перестала бывать на тусовке художников, чтобы не повстречаться с бывшим любовником. Перестала отвечать на телефонные звонки общих знакомых. У людей короткая память, вскоре художники про Дашку забыли, словно ее не было вовсе.
        Дашка приняла предложение небольшой фирмы по росписи сервизов. Дни она проводила дома, сидя перед окном, наносила тонкий рисунок на хрупкий фарфор. А еще Дашка снова начала рисовать. Не выходя из комнаты, она рисовала море, которого не видела никогда, солнце, цветы и деревья, неведомые страны, где ни разу не бывала… Рисунки получались каждый раз разными, немного грустными, но исполненными какого-то скрытого света. Те, которые ей нравились больше, Дашка вешала на стену, другие убирала в папку. Она влезла в старый свитер и бесформенные штаны, стянула волосы в унылый узел и стала девушкой без возраста, поблекшей, опустошенной, с усталыми глазами и ранними морщинками в опущенных уголках губ.
        Напрасно я уговаривала Дашку выйти из затворничества: в своем крохотном мирке ей было тепло, уютно, спокойно и безболезненно. Потом она взяла собаку. Это был рыжий двортерьер, ужасно невоспитанный, глупый и веселый. Дашка его обожала и прощала ему любые шалости. Так они стали жить втроем - Зоя Николаевна, Дашка и дворянин Тошка. Минуты складывались в часы, часы в сутки. Дни перетекали в годы, а в Дашкиной квартирке время остановилось. Только прибавлялось картин на стене в дешевых картонных рамочках. Картин, от которых веяло светлой щемящей грустью.
        Депрессия
        С Ванькой было просто и непросто. Он рос спокойным, неплаксивым, основательным - настоящим мужичком. Возможно, потому, что я была не слишком нежной мамой и не потакала детским капризам. Но характер - твердый, мужской, упертый - Ванька проявил буквально с пеленок. Молча делал то, что считал нужным, и переубедить его было нелегко. В силу своей занятости я не обращала особого внимания на детское упрямство: не хочешь кашу? Отлично, но если через пять минут ты запросишь эту самую кашу, то уже не получишь, придется ждать до обеда. Не хочешь убирать игрушки? Не надо. Игрушки мигом отправляются в мусорное ведро и выносятся на помойку. Ванька пытался закатить истерику, но получил несколько шлепков и тотчас прекратил это дело. Скоро Ванька усвоил, что с мамой лучше не упрямиться - обойдется себе дороже. Как миленький уминал за обе щеки кашу, аккуратно складывал машинки в коробку, а книжки на полочку, чем приводил людей, не посвященных в таинство воспитательного процесса, в неописуемый восторг.
        Мама упрекала меня за чрезмерную строгость к сыну, но по-другому я не умела. Он был ребенком, но я старалась разговаривать с ним как с равным. Я объясняла, что, к сожалению, сейчас мы не можем купить огромный электрический джип, на котором катается мальчик из соседнего подъезда. Есть и всегда будет много желаемого и недоступного, надо научиться относиться к этому как к должному, не плакать, не просить, сохранять достоинство. Я объясняла, что необходимо уметь договариваться, а иногда постоять за себя, в том числе на кулачках, но только в самом крайнем случае, когда все слова уже произнесены.
        Он был очень хорошенький - худенький, с правильными тонкими чертами лица, фарфоровой кожей, которую почти не брал загар, огромными вдумчивыми глазами цвета штормового моря в обрамлении пушистых длиннющих ресниц, с густыми кудрями жемчужно-пепельного цвета. Даже в простенькой рыночной курточке и самосшитых брючках Ванька казался маленьким принцем, переодетым в бедняка,- прямая спинка, серьезный взгляд, спокойная улыбка. Он не торопился дружить со всеми подряд, а вначале внимательно смотрел на собеседника, мысленно определяя, достоин ли он его приязни. И если считал, что да, его вдумчивое личико озарялось необычайно светлой доверчивой улыбкой.
        У Ваньки был острый ум и отличная память - все схватывал на лету. В три года как-то незаметно научился читать. Поначалу сидел возле меня, листал цветную азбуку, спрашивал буквы - и вдруг прочел длинную фразу. Так же было со счетом, который мы освоили с помощью длинного швейного сантиметра.
        По выходным я водила Ивана в группу дошкольного развития, где детишки с удовольствием рисовали, делали аппликации из цветной бумаги, танцевали и пели, а в перерывах между занятиями просто играли и резвились. Мы ездили в бассейн, зимой я ставила сына на коньки и лыжи. А еще Сергей обучил сына премудростям шахмат, потому что был уверен, что это игра настоящих мужчин. Любимыми Ванькиными игрушками были конструкторы. К изумлению окружающих, считавших дошколят непоседами и энерджайзерами, Ванька мог часами мастерить из цветных деталек «Лего» замысловатую штуковину. Машинки и самолеты, предложенные в описании, собирались в течение получаса и становились неинтересными. Из нескольких конструкторов Ванька собирал собственные механизмы - автомобиль с двумя трубами, гибрид самолета и паровоза и прочие невероятные агрегаты, вызывавшие у взрослых снисходительную улыбку.
        А потом Иван стал болеть. Безобидный насморк все чаще переходил в хрипы и надрывный кашель до посинения. Я брала больничный, выхаживала сына, выходила на работу, а через пару недель все повторялось - температура под сорок, лающий кашель, хрипы в маленькой грудке… В квартире пахло больничной палатой. Моя одежда, казалось, насквозь пропиталась запахом микстур и растирок. Как назло, зима и весна выдались хмурыми, дождливыми. Врачи говорили, что простуды дошкольного возраста - обычная реакция растущего организма на промозглый московский климат и гадкую экологию и что летом надо непременно отправиться с сыном в детский санаторий, желательно в Анапу. Мама вспоминала, что я сама была болезненным ребенком, а потом ничего - переросла.
        В глубине души я считала, что причиной постоянных детских простуд - могильная сырость полуподвала, к которой мы за много лет адаптировались, но нежный детский организм чах без солнечного света. Однако врачи на мои предположения лишь недоуменно пожимали плечами: все дети болеют…
        На работе частые больничные листы не могли вызвать одобрение. Завуч недовольно морщила нос, кривила накрашенные кирпично-красной помадой губы и, наконец, высказалась:
        - У нас люди уже на замены выходить за вас отказываются. Вы вообще работать собираетесь?
        Можно было понять и завучиху, вынужденную постоянно уговаривать учителей меня заменить, и коллег, не желающих на эти замены выходить - своей работы выше крыши. Но я была вымотана до предела постоянными детскими болячками, капризами, тревогой за сына, весенним авитаминозом и серыми дождями за окном, от которых хотелось выть на тусклую лампочку под абажуром, и сорвалась, напомнив и про восьмой разряд вместо девятого, и про так и не зарегистрированную коррекцию, за которую мне по-прежнему не платили положенной надбавки… И про то, что больничный лист по уходу за ребенком еще никто не отменял. Разговор прошел на повышенных тонах, в заключение я сообщила, что вообще могу уволиться и сидеть с сыном дома, а завуч ехидно ответила:
        - Да ради бога. Пишите заявление. Я никого не держу.
        И я написала.
        Так я стала домохозяйкой. Свободное время, которого прежде катастрофически не хватало, вдруг навалилось на меня, придавило огромной массой, так, что стало трудно дышать. Я выдраила квартиру. Освоила по кулинарной книге несколько замысловатых блюд. Записалась на курсы английского языка. Сшила новые шторы, платье и детский комбинезон. Перечитала заново любимые книги. Перезнакомилась с мамашками из окрестных дворов.
        Однажды на улице повстречала одноклассницу Вальку. Детские обиды и недоразумения остались в далеком прошлом, и мы обе искренне обрадовались друг дружке. В строгом элегантном костюме, черных туфельках-лодочках, с деловым портфелем в руках, с гладкой прической и неброским макияжем, Валька мало напоминала прежнюю разбитную тинейджерку. Она окончила финансовый, теперь работала в крупной компании и надеялась вскоре стать начальником отдела, что для ее возраста было бы очень неплохо. Я ощутила невольный укол зависти и усилием воли подавила в себе это низменное чувство - Валька выглядела такой уверенной, стильной, успешной… А я в простом свитере и джинсах, без макияжа, с небрежно заколотыми волосами в тысячный раз брела с ребенком на осточертевшую детскую площадку.
        - Это твой малыш?- воскликнула Валька, нагибаясь к Ивану.- Какой хорошенький! На маму похож. Тебя как зовут, чудо?
        - Иван Сергеевич Ковалевский,- с достоинством ответствовал отрок.- Можно просто Ваня. А вас?
        - А меня… Валя.
        - Тетя Валя,- поправил Иван.
        - С ума сойти,- вздохнула Валька, и в ее улыбке забрезжила легкая грустинка,- у тебя сын, я - уже тетя… А ведь еще вчера в школу бегали… Наших-то кого встречаешь?
        Мы перебрали одноклассников. Я утаила печальную Дашкину историю, сказала, что у нее все в порядке, работает, пока не замужем… Валька согласно кивала. Она тоже была свободной девушкой.
        - А про Кузьмина знаешь?- спросила Валька.
        - Что вышел? Знаю.
        - Значит, не знаешь… Он ведь мне звонил, мы встретились несколько раз… Он раскрутился, разбогател, коттедж выстроил, дом в Испании купил… В этом доме его и застрелили.
        Валька отвела увлажнившийся взгляд, в уголках губ прорезались скорбные морщинки.
        - Жаль,- только и смогла вымолвить я, огорошенная известием.- А кто - нашли?
        Валька покачала головой.
        - Сказали - разборки русской мафии.
        Я не знала, что говорить. Мне было жаль Кольку - не наглого самоуверенного братка, а нескладного мальчишку, товарища по школьным шалостям, неуклюжего подростка, не умевшего выразить своих чувств, тогда еще чистых и несмелых… Мне было очень его жаль.
        Мы с Валькой попрощались и отправились в разные стороны. Она - на службу, я - на детскую площадку. Иван что-то говорил, я машинально гладила его по пепельным волосам, тоска сдавливала горло холодными костистыми пальцами.
        Сытая спокойная размеренная жизнь оказалась для меня смертельной ловушкой.
        Я стала никем. Просто мама, просто жена, придаток к мужу и сыну… Вчерашняя студентка, несостоявшийся педагог, несложившийся литератор… Умная, дерзкая, независимая Санька Соколова постепенно исчезала, превращалась в бледную тень на серой стене…
        Я стала раздражительной. Срывалась на Ванечке, кричала на своего маленького сына, а потом со стыдом просила у него прощения и срывалась снова. Сергею мои метания казались странными и надуманными. Впервые муж отказывался меня понимать. Новое время изменило и его. Сергей стал жестче, резче, прагматичнее. Завязав с наукой, покончил с юношескими мечтами о великих научных открытиях и обрел другие. Теперь он хотел зарабатывать и руководить, хотел стать первым, лучшим, незаменимым, неуязвимым, чтобы однажды, взобравшись на свой небоскреб, быть не подвластным никаким бурям и переменам. А я должна была обеспечивать надежный тыл. Но у меня это плохо получалось. Я могла быть надежным партнером, другом, любимой, но только не тылом. Я никогда не годилась на вторые роли. Приятельницы по детской площадке казались мне ограниченными домашними клушами, чьи скучные разговоры сводились к детям, диетам, вязанию и мужниным зарплатам. Я ненавидела себя за то, что не умею, как эти женщины, довольствоваться простыми радостями: улыбкой ребенка, новой покупкой, комплиментом от случайного прохожего… Очень старалась, но не
получалось.
        Мама с папой искренне недоумевали: что мне еще надо? Оказалось, что, когда я была маленькой, мама мечтала о тихой жизни домохозяйки. Но во времена безудержной погони за равенством полов роль «мужниной содержанки» считалась унизительной и недостойной для женщины с высшим образованием. И теперь мама хотела радоваться, что я могу заниматься домом и сыном, и не могла постичь, почему я не радуюсь вместе с ней. Она произносила правильные слова о том, что Ваня - болезненный ребенок, что ему необходима мать, а не чужая тетя няня, что он - мой сын и я должна немного потерпеть. Скоро он подрастет, пойдет в школу, и я снова смогу устроиться на работу…
        Я тупо кивала, понимая ее правоту, но легче не становилось.
        Та ночь была темной и душной, как войлок. Не спалось. Я вышла на кухню, чтобы выпить таблетку снотворного. Привычным жестом потянулась к шкафчику с лекарствами, что-то печально прошелестело за спиной.

«Как дела, Санька?»
        Я вздрогнула, обернулась. Кухня была пуста. Лишь мерно колыхались оконные занавески.
        - Ну, здравствуй, Алекса… Моя детская фантазия… виртуальная подружка… Я уже успела тебя забыть…

«Ты слишком много забыла,- сказала Алекса.- Помнишь, чего ты хотела больше всего на свете? О чем мечтала? Ты забыла себя настоящую. Поэтому тебе плохо».
        - И что же мне делать?- тоскливо спросила я.

«То, чего тебе по-настоящему хочется… Только так. А на остальное - наплевать»,- дерзко ответила Алекса и растворилась в ночи.
        Я села на табурет, устремила взгляд в непроницаемо темное окно, перед глазами заплясали буквы. Я привыкла думать, что эта странная способность - видеть, осязать слова, слушать их музыку, собирать как бусинки в длинные нити - осталась навсегда в далеком прошлом вместе с виртуальной подружкой и ночными кошмарами…
        Я прокралась в комнату, схватила первую попавшуюся тетрадку и огрызок карандаша и писала, писала до самого рассвета, пока не ощутила блаженное опустошение и невероятный покой.
        Творчество
        С того утра моя жизнь переменилась. Запертая в четырех стенах, я смогла обрести свободу. Я существовала в двух параллельных мирах и не понимала, какой из них реальнее. Днем, строгая картошку или вытирая пыль, вслушивалась в неведомую музыку ненаписанных слов, чтобы ночью воспроизвести на бумаге. Получалось коряво, нестройно, неумело, и я снова и снова старалась передать мелодию текста, звучащую в голове. Я освобождалась из топкого болота бытовой рутины, обдумывая пройденное, осмысливая настоящее, пытаясь предугадать будущее. Я чувствовала себя демиургом, творцом собственных миров. Проживала десятки разных жизней, проигрывала сотни ситуаций, мне это нравилось до безумия, до изнеможения. Сюжеты возникали из воздуха, оседали в голове, перетекали на бумагу. Процесс подбора слов занимал меня целиком, порой я забывала обо всем, время больше не имело уничтожающей власти, в сутках не хватало часов. Письменный стол был завален вкривь и вкось исчерканными листками. Не знаю, кто сказал, что творчество и быт несовместимы. Мне нравилось соединять эти две ипостаси в одно неразделимое целое. Впрочем, я с детства
привыкла раздваиваться, существовать в параллельных мирах - вымышленном и реальном, вернее, где-то между… И в этом двоемирии таился ключ к счастью и гармонии, уберешь одну из частей, и существование другой потеряет смысл. Только так, а не иначе…
        Как-то Сергей взял со стола лист, исписанный торопливым неровным почерком, с кучей помарок, сокращений и исправлений.
        - Можно?
        - Если что-нибудь разберешь.- Меня охватила неожиданная робость и неуверенность, каковая всегда рождалась от стороннего прикосновения к моему творчеству.
        Сергей внимательно вчитался в написанное. Его брови сперва поползли вверх, затем вернулись на прежнее место, образовали задумчивую вилочку. На лице появилось выражение сосредоточенности и заинтересованности.
        - Мне кажется, это здорово,- наконец сказал он.- Когда закончишь, надо непременно отнести в какое-нибудь издательство.
        В издательство… У меня задрожали пальцы.
        Я вдруг живо представила, как суровый редактор в строгих очках разбирает мой текст по строчкам, по косточкам, хмурится, морщится, цедит насмешки, а потом, презрительно скривив губы, сбрасывает со стола… И черно-белые листы падают, устилая линолеумный пол жалким никчемным бумажным ковром… Я с ужасом зажмурилась и отчаянно замотала головой.
        - Я боюсь. Вдруг все это очень плохо…
        - Это не плохо,- возразил Сергей.- Я же вижу.
        - Я страшно рада, что тебе нравится, но ты необъективен, потому что мой муж. Когда-то, еще в школе, я отправляла рассказы в журналы, и мне пришел ответ, что это, конечно, неплохо, но…- Я беспомощно развела руками и прикусила губу, сдерживая обиду.- Лучше это будет моим хобби. Кто крестиком вышивает, кто бегает по утрам, а я вот - пишу.
        - Ты не права,- убежденно проговорил Сергей.- Мало ли что было в школе… Ты окончила институт, многому научилась. Это не комплимент, я на самом деле считаю, что написанное тобой заслуживает внимания. В редакциях работают специалисты. Возможно, тебе посоветуют что-то подправить, дадут дельный совет. Почему не попробовать? Что ты теряешь?
        - А если мне скажут, что все это никуда не годится, что я - бездарность? И лучшее, что мне светит,- карьера репортера бульварной газеты… Нет уж, лучше я буду преподавать детям классику, чем писать заметки о ремесле валютных проституток…
        Сергей крепко сжал мои запястья, строго посмотрел прямо в глаза, так, будто хотел поделиться со мной своей безграничной уверенностью:
        - Ты не бездарность, слышишь? Не смей так себя называть. Любая критика - уже хороший результат. Я верю в тебя, Саня, не вздумай опускать руки. Ты же боец, я всегда поражался твоей силе духа… Когда мне казалось, что все ужасно, хуже быть не может, я смотрел на тебя и находил в себе силы подниматься и идти вперед. Помнишь, мы мечтали, как я стану известным ученым, а ты - писателем? У меня не получилось. А ты должна воплотить в жизнь свою мечту. За нас обоих. Обещаешь?- Он требовательно посмотрел мне в глаза.
        - Я попробую,- шепнула я чуть слышно и обняла любимого.
        Вскоре у нас поселилась старенькая пишущая машинка. Чудо откопал папа у друзей на дачном чердаке. Мы с Сережкой бережно отчистили агрегат, смазали крючочки и палочки машинным маслом, поменяли печатную ленту и водрузили на письменный стол.
        - Ух ты,- восхищенно прошептал Ванька,- а мне можно ударить?
        Он напечатал «мама», «папа», «баба», «дед», «Ваня» и «кошка», после чего отправился создавать из нескольких разобранных машинок универсального монстра.
        Машинка стучала, как целая бригада плотников. Обеспокоенные соседи звонили в дверь, осведомлялись, что у нас творится, не начался ли ремонт. Я соврала, что нашла подработку - печатать тексты, и пообещала не долбить после восьми вечера и до восьми утра. Так мы и жили. Я занималась с Ванькой, готовила, в свободное время стучала по клавишам, а Иван возле меня за маленьким детским столиком рисовал, читал или мастерил своих любимых роботов и важно говорил:
        - Мы с мамой работаем.
        Из-за окна согласно и приветливо кивала зеленой веткой березка.
        Окончательный вариант был готов к сентябрю. И пока я мучительно размышляла над его дальнейшей судьбой, в теленовостях промелькнул сюжет о книжной выставке-ярмарке на ВВЦ, в которой принимают участие представители крупнейших российских издательств.

«В условиях зарождающегося российского книжного бизнеса это мероприятие актуально и жизненно необходимо, поскольку предоставляет уникальную возможность пообщаться напрямую одновременно всем: издателям, книготорговцам, читателям и авторам»,- подвела итоги миловидная дикторша. С колотящимся сердцем я схватила ручку и прямо на уголке титульного листа записала дату выставки и номера павильонов.
        Момент истины
        На ярмарку выбралась в будний день, справедливо решив, что в выходной будет полно народа и спокойно побеседовать вряд ли удастся. Я накормила Ванечку, поставила кассету с мультиками, налила сок, пообещала купить книжку про роботов, напомнила, что нельзя открывать посторонним дверь и заходить на кухню, поскольку там много горячего. Что такое горячее, Иван знал не понаслышке, потому что малышом ухватился за нагретый утюг. Ожог давно прошел, но воспоминание осталось. Ванька рос весьма разумным и осторожным и не наступал дважды на одни грабли.
        От Сокольников до ВВЦ недалеко - каких-нибудь десять минут на машине плюс десять бегом по территории до павильона. Я поймала частника и уже через полчаса бродила по выставке. В огромном павильоне было людно даже в четверг. От книжных рядов захватывало дух, рябило в глазах. У стендов одного из издательств проходила презентация. Веселый парнишка-ведущий громко расписывал в микрофон достоинства автора. Симпатичные девушки бойко продавали книги. Рядом за столиком строгая дама в очках раздавала автографы, за ее спиной висел большой баннер с фотографией в полный рост.
        Несколько минут я завороженно наблюдала за четкими движениями авторучки, скользящей по книжной странице. И чем дольше смотрела, тем сильнее сводило горло от волнения, предательски подкашивались колени. Я почувствовала себя маленькой и жалкой по сравнению со строгой дамой.
        Поняла, что не смогу вот так, запросто, подойти к этим симпатичным девушкам, торгующим книжками, и предложить свое творение…
        Я побрела дальше. «Бух-бух-бух» - бухало сердце. Посмотрела на часы и поняла, что хожу без толку уже час, и скоро пора возвращаться, а я так ничего и не сделала. Мне захотелось плакать от благоговейного преклонения перед книжной индустрией, писательской гениальностью и от обиды за собственную неполноценность. Я разглядывала книги в застекленных витринах очередного холдинга, чье название золотыми буквами горело и переливалось высоко над головой. Вдруг услышала мягкий женский голос:
        - Вы что-то хотели?
        Я вздрогнула, поняв, что обратились ко мне.
        У заговорившей со мной женщины лет сорока с хвостиком было необыкновенно мягкое интеллигентное лицо, гладко зачесанные соломенные волосы, открывающие высокий чистый лоб, вдумчивые серые глаза, добрая улыбка. И я подумала, что уж наверное она не станет смеяться мне в глаза и гнать прочь. Собравшись с духом, дрожащим голосом произнесла:
        - Вы рукописи к рассмотрению принимаете?
        - А вы - автор?- удивительно просто спросила женщина.
        Я кивнула.
        - И что у вас есть?
        - Текст,- прошептала я, мысленно поражаясь тому, что меня до сих пор не только не отогнали от стенда, а еще и внимательно слушают.
        - Хорошо,- улыбнулась женщина.- А какой жанр?
        - Я не знаю,- прошептала, чувствуя, как загораются щеки.- Просто текст…
        - А о чем?
        - О людях…- Я понимала, что должна разливаться соловьем, превозносить достоинства рукописи, что, возможно, это мой единственный шанс, но ничего не могла с собой поделать. Слова спрятались где-то внутри.
        - Но синопсис у вас написан?
        - А что это такое?- пролепетала я чуть слышно.
        - Ладно,- сказала женщина,- вот моя визитка. Звоните и привозите текст. Меня зовут Лариса. А вас?
        - Саня.
        - Очень приятно.- Она снова улыбнулась необычайно доброжелательно.
        Я подумала, что ее терпению можно позавидовать.

«Кудинкина Лариса Ильинична. Редактор».
        Я спрятала визитку во внутренний карман куртки. Так надежнее.
        Окрыленная успехом, я взяла визитки еще в нескольких редакциях и отправилась домой с чувством выполненного долга. На следующей неделе развезла копии текста книги по издательствам. А по прошествии некоторого времени получила разные ответы.
        В одном издательстве заявили, что моя рукопись - «неформат», то бишь не подходит ни для одной из существующих серий. Предложили написать детектив или любовный роман. В другом были готовы со мной сотрудничать при условии, что я буду сдавать им по новой книге в месяц-два. Дома я честно попыталась писать на скорость, но ничего не получилось. Слова прятались и никак не желали вылезать из укрытия на белый свет, чтобы собраться в предложение. Я впадала в ступор, вымучивая неживые фразы, потом пришла в ужас от прочитанного. Уже была готова признать поражение на литературном фронте, как раздался телефонный звонок.
        Я возилась на кухне. Трубку схватил Ванька.
        - Это Иван,- важно выговорил он.- А как вас зовут? Кого вам позвать?
        - Мама, подойди!- закричал он.- Тебе звонит какая-то Лариса Ильинична!
        Месяца не прошло… На ватных ногах я побрела к телефону, почему-то с вымытой тарелкой в руке.
        - Ваша рукопись нам подходит,- сказала Лариса.- Вы не могли бы подъехать в редакцию?

«Дзынь!» - Я выронила тарелку, и та немедленно раскололась на кусочки.
        Снова Соколова
        Издательство размещалось в неказистом сером здании. Коридоры напоминали лабиринты, мне пришлось поплутать в поисках нужного кабинета, пока охранник не проводил меня до двери.
        Лариса приветливо улыбнулась, пригласила сесть, предложила кофе. Позвонила по вертушке, вскоре темноволосая девчушка принесла нам две чашки отличного сваренного эспрессо и вазочку с конфетами.
        - Мне понравилась книга,- сказала Лариса.
        - Правда?- переспросила я.
        - Правда. Это то, что нам сейчас нужно.- Лариса помешала сахар в чашке и продолжила: - В настоящее время издается в основном развлекательная литература, жвачка для мозгов - детективы, боевики, любовные романы. У читателей назрела потребность в чем-то более серьезном, вдумчивом, жизненном, среднем между классикой и легким чтивом… Все маркетинговые исследования это подтверждают… Руководство дозрело, велело искать новых авторов… мы даже конкурс объявили. Но все шлют стереотипные рукописи - боевики, детективы, любовные романы… И тут вдруг ты, как по волшебству…
        Лариса озвучила предложенные условия сотрудничества, отдала текст договора для более детального ознакомления. Я слушала и не верила ушам. Меня не просто опубликуют для начала десятитысячным тиражом, а еще дадут аванс, пусть не очень большой, но вполне разумный с учетом моей безвестности, плюс проценты с каждого проданного экземпляра книги… Украдкой я ущипнула себя за ногу, чтобы убедиться, что это не сон, не фантазия и не галлюцинация.
        - Ты быстро пишешь?- спросила Лариса.
        - Медленно,- честно призналась я.
        - Ну и ладно,- махнула рукой Лариса,- лучше меньше, да лучше. Хотя жаль. Чем больше книг, тем больше вложения в раскрутку автора. Понимаешь?
        Я обреченно кивнула и согласилась на сотрудничество без особой раскрутки. Даже если книга выйдет минимальным десятитысячным покетным тиражом, это будет означать, что ее прочитают целых десять тысяч человек. И даже больше, поскольку обыкновенно книги передают родственникам, друзьям, коллегам… Несколько тысяч читателей - разве это мало? Это очень здорово.
        - Кстати, ты будешь издаваться под своей фамилией или возьмешь псевдоним?- уточнила Лариса.
        Я на секунду задумалась. Мне нравилась фамилия мужа - Ковалевская,- звучная, красивая… Но в глубине души я всегда оставалась Соколовой. Напрасно переживал Георгий - не прервется род Соколовых… Жаль, что он так об этом и не узнал. А быть может, он знает? Может быть, где-то существует другая, параллельная реальность, из которой ушедшие смотрят на наш несовершенный мир и снисходительно улыбаются, зная наверняка, насколько суетно и мимолетно наше существование? Иногда мне отчаянно хочется в это верить.
        Моя первая книга вышла через четыре месяца. С гонорара я купила компьютер и сувениры всем домашним. А мама, наконец, поверила в то, что я вопреки всему стала писателем. И в то, что мечтать порой бывает вовсе не вредно.
        В первое время я заходила в книжные магазины, отыскивала среди книжных глянцевых корочек собственную книгу, ощущала, как томно и сладко сосет под ложечкой. Это чувство было сродни первой влюбленности - робкое, сладостное, окрыляющее. Я была совершенно счастлива, хотелось петь, хохотать, обнять весь мир.
        Наше издательство было не самым крупным, но по-домашнему уютным. Редакторши, вопреки опасениям, оказались милыми и улыбчивыми. Все вопросы решались за чашечкой кофе или чая с конфетами. Я быстро почувствовала себя в маленьком редакционном мирке как дома и наконец-то поняла, что нашла свое место.
        Несмотря на практическое отсутствие рекламной поддержки, тираж разошелся довольно скоро, и через полгода издали дополнительный. А потом еще и еще… Затем сделали более дорогой твердый переплет, что само по себе говорило о читательском интересе. В редакцию стали приходить отзывы от читателей, которым понравилась книга. Я даже посетила несколько окололитературных тусовок, но не получила особой радости. Слишком много шума, чужих людей, пристального внимания к твоей внешности и наряду, недвусмысленных предложений от пузатых самоуверенных дядечек… Для меня это было пустой тратой времени. Драгоценного времени, которого мне, к счастью, снова стало не хватать.
        Дефолт-98
        Во время очередного визита к моим родителям зашел разговор о нарастающей популярности финансовых пирамид, в которых сумма начального вклада удваивалась через три месяца. Этой игрой заразилась половина страны. Реклама пирамид транслировалась по всем центральным каналам, счастливчики демонстрировали новенькие автомобили, купленные на полученные дивиденды.
        - Может, отнести деньги куда-нибудь?- спросила мама.
        - В самом деле,- поддержал идею папа,- у нас на работе мужики выгодно деньжата обернули.
        - Любая пирамида хороша в самом начале, когда крутятся маленькие суммы,- возразил Сергей.- Чем дальше, тем сильнее вероятность, что деньги закончатся именно на нас. Ни одна пирамида не может существовать вечно - это финансовый закон.
        - А если купить краткосрочные облигации? Проценты пониже, зато государственные гарантии.
        - С ума сошли?!- вскинулась я.- Один раз мы уже получили государственные гарантии - забыли? Где сейчас наши дореформенные денежки?
        - Ну, то революция была, смена строя…- неуверенно сказала мама.- А сейчас все по-другому.
        - Ничего не по-другому. Строй изменился, а люди остались прежними. И наверху, и внизу.
        Недоверчивость, унаследованная от Георгия, вкупе с отрицательным опытом, приобретенным за годы реформ, выработали во мне шестое чувство - чувство опасности. Порой я не умела подобно Сережке рационально объяснить нежелательность того или иного действия, просто это чувствовала, интуиция редко меня подводила. В последнее время она стала нашептывать недоброе, и я не могла объяснить, что именно. Так было в девяносто втором, девяносто третьем…
        На первый взгляд все обстояло вовсе неплохо, если не считать растущего как на дрожжах курса доллара. Стихли криминальные разборки, на лицах прохожих заиграли расслабленные улыбки. Все чаще выделялись в серой будничной толпе ухоженные загорелые девушки, одетые по последнему писку парижско-миланской моды. Расцвел мелкий и средний бизнес, возродилась ценность образования. Все больше появлялось уютных кафешек, сетевых супермаркетов, развлекательных центров. Все сильнее теснили простоватых жигулят эффектные иномарки. Все выше тянулись к небу, презрительно взирая на унылые пятиэтажки, башни монолитно-кирпичных новостроек.
        И все же… Слишком легко и просто, практически из воздуха, стали возникать огромные деньги. С утра до вечера с рекламных щитов и телеэкранов томные модели, простоватые тетки, дебиловатые мужички наперебой сулили невиданное обогащение, зазывали, завлекали во всевозможные банки и конторы, которые возникали буквально ниоткуда в самых неожиданных местах. Люди впали в эйфорию. Все вокруг только и делали, что вкладывали, получали и снова вкладывали, покупали акции, облигации, лотереи и просто разноцветные бумажки, именуемые банковскими билетами. Из уст в уста передавались легенды о выигранных в лото миллионах, дворцах и лимузинах, купленных вчерашними бедняками на «пирамидные» дивиденды. В самом начале мы с Сергеем сыграли в одну из пирамид и, получив прибыль, заспорили, стоит ли рисковать снова. И пока мы раздумывали, все разрешилось само собой. Основатель пирамиды сбежал со всеми деньгами и растворился бесследно где-то на просторах земного шара. Это окончательно укрепило мою недоверчивость. Отныне я требовала, чтобы Сергей снимал с карточки всю зарплату разом. Сережка морщился, посмеивался, возражал,
что компания работает с Инкомбанком - крупным, солидным, с хорошей репутацией. Я стояла на своем. Когда-то и Советский Союз был большой, крепкой страной…
        - Сань, у тебя паранойя,- полушутя-полусерьезно говорил муж,- пора отдыхать. Вот сгоняем на море, расслабимся…- И довольно жмурился в предвкушении пляжного отдыха.
        - Перед отъездом надо забрать все деньги,- талдычила я.- Всегда вся гадость случается именно летом.
        - Не всегда. В первый раз цены зимой отпустили,- напомнил Сережка.
        - А ГКЧП был в августе. И реформа девяносто третьего тоже.
        - Ладно, я сниму деньги, если это тебя успокоит,- согласился Сережка, устав от спора.- Но если в наше отсутствие заберутся воры, они сильно обрадуются…
        - Не заберутся. Я договорилась с хозяевами об установке охранной сигнализации.
        Сережка изумленно поднял брови, но возражать не стал. Видимо, понял по выражению моего лица бесполезность дальнейших препирательств.
        Дефолт случился семнадцатого августа. Гигантские финансовые пирамиды обрушились, увлекая в долговую пропасть шаткую банковскую систему. Из утренних новостей стало известно, что из-за нехватки налички банки приостановили работу. Поговаривали, что некоторые банкиры и основатели пирамид, сделав на доверчивых гражданах миллиарды, попросту заявили о банкротстве, чтобы не платить по счетам.
        Я позвонила Сергею. Его голос звучал встревоженно и глухо.
        - Что же будет?!- теряя самообладание, кричала я в трубку.
        - Не знаю… Новость не из приятных, как ты понимаешь. Инкомбанк рухнул. В европейской штаб-квартире сейчас собрался совет директоров. Решают судьбу российского представительства: закроют или нет. Нам остается только ждать. Чувствую, работы сегодня уже не будет. Может, ее вообще скоро не будет…
        Я села на пол возле тумбочки с телефоном. Слезы бессилия и отчаяния душили меня, текли по лицу, мешались с холодным потом, проступившим на висках. Я слишком хорошо знала, чем все это может закончиться.
        Хаос, безработица, голод, очереди, бедность, унижения, страх… Я пыталась повторять заветную мантру: «все будет хорошо». Но она больше не срабатывала…
        - Я так больше не могу,- прошептала я в пустоту,- я не выдержу…
        Из спальни вышел пробудившийся Ванечка. Подбежал ко мне, испуганно тараща глазенки, крепко обхватил за шею, прижался теплым трепетным тельцем:
        - Мамочка, почему ты плачешь? У тебя что-то болит?
        Я вспомнила, что обязана быть сильной ради этого маленького человечка, доверчиво прильнувшего ко мне в поисках защиты. Улыбнулась сквозь слезы, поцеловала его в тугую щечку, откинула с лобика непослушную прядь светлых волос, заглянула в доверчиво распахнутые ясные глазки.
        - Все хорошо,- проговорила я, стараясь унять дрожь в голосе.- Не бойся, малыш, все будет хорошо.
        - Будем играть?
        - Конечно. Неси солдатиков.
        Я гладила сына по стриженой голове и отчаянно кусала губы, чтобы не зареветь в голос.
        Несколько часов ожидания. Томительного, тревожного, невыносимого… бутылка вина… Гора перечитанных детских книжек, раскиданные по полу пластмассовые солдатики… Телеэкран, тупо фиксирующий биржевую панику… Милицейские оцепления, сдерживающие разъяренные толпы возле закрытых банков… Кто сказал, что история повторяется во второй раз в виде фарса? Неправда. Каждый следующий раз страшнее и трагичнее предыдущего.
        Сергей приехал усталый, пропахший табаком, с синими кругами под мрачно горящими глазами. Достал из портфеля бутылку водки и сообщил:
        - Пока остаемся.
        - Что значит «пока»?- У меня дрожали руки.
        - Мы же не единственная продовольственная компания… У нас есть несколько крупных конкурентов. У каждого занята определенная ниша, довольно большая и привлекательная. В случае ухода одного освободившуюся нишу моментально займут конкуренты. И вернуться, когда кризис минует и все устаканится, будет крайне сложно. Все это прекрасно понимают и ждут, у кого первого сдадут нервы. Скорее всего, это будем не мы.
        Он вгляделся в мое измученное лицо, обнял меня за плечи, прижал к себе так крепко, что стало трудно дышать.
        - Ну чего ты… Испугалась? Маленькая моя… Не надо. Все у нас будет хорошо…
        Неожиданно у меня похолодело внутри, в ушах послышался противный звон. Комната качнулась, поплыла вбок… Последнее, что я запомнила, теряя сознание,- подхватившие меня руки Сергея, встревоженное лицо, губы, повторяющие мое имя…
        И вдруг все для нас стало хорошо до невероятности. В противовес рухнувшему рублю доллар взметнулся, как ртутный столбик на градуснике лихорадящего больного. Человек с сотней баксов в кармане чувствовал себя едва ли не богачом. А европейское руководство компании, где работал Сергей, повысило зарплаты российским сотрудникам «за вредность».
        Цены на недвижимость резко упали. Квартира, еще вчера стоившая шестьдесят тысяч зеленых, предлагалась за двадцать пять, но и по новой цене покупателей не находилось. Однажды позвонил хозяин нашей съемной квартиры и виноватым голосом сообщил, что собирается продавать жилье: дочь умудрилась занять крупную сумму денег, чтобы обернуть в пирамиде. Но не успела. Надо отдавать долги.
        Мы поинтересовались стоимостью. Хозяин озвучил сумму в двадцать семь тысяч долларов и был согласен на разумный торг. Я повесила трубку и поняла, что мне жаль расставаться с уютной маленькой квартиркой.
        Так мы стали владельцами собственного жилья. Запустили бригаду строителей с жуликоватым прорабом и после двух месяцев ремонтной нервотрепки переделали квартиру на собственный вкус. У Ванечки появилась настоящая детская, оформленная в морском стиле. У нас - романтическая спальня в теплых персиковых тонах, с широкой кроватью, огромным зеркалом, интимной подсветкой и шелковыми гардинами, сшитыми на заказ. А еще - гидромассажная душевая вместо неудобной маленькой ванны и стильная кухня, нашпигованная техникой, где я порой усаживалась с новеньким ноутбуком и работала над книгой. В прихожей удалось выкроить местечко для встроенной библиотеки. Друзья ахали и называли нашу квартирку чудом дизайнерского искусства - на сорока метрах мы сумели воплотить в жизнь все желания. Ну, или почти все…
        Мама с папой решили, что самые черные дни позади, распотрошили долларовую заначку и купили домик в стародачном Кратове. Домик был небольшим, без особых удобств и претензий, зато к нему полагался кусочек соснового бора, в котором росли крепкие боровики и вовсю распевали неведомые непуганые птицы.
        Алексей Митрофанович и Галина Макаровна поменяли старенькие «жигули» на пятилетнюю
«альмеру», отремонтировали дом и исполнили давнюю мечту - отправились в путешествие в Италию.
        Сергею нравилось делать мне дорогие подарки, покупать красивые вещи. Он говорил, что всегда хотел баловать меня и сына и, наконец, получил такую возможность.
        Мой первый автомобиль покупали в фирменном салоне, открытом Самойловым. Салон не уступал лучшим западным аналогам и ничем не напоминал прежний авторынок под открытым небом. Под стеклянным куполом в огромном светлом зале бле стели отполированными боками разноцветные новенькие иномарки, широкие плазменные экраны крутили рекламные ролики, улыбчивые молоденькие продавцы бойко отвечали на вопросы. Кожаные диваны, стеклянные столики, экзотические живые цветы в вазонах… Сам Сергей к тому времени уже ездил на служебном авто представительского класса, положенном ему в новой замдиректорской должности. Однажды мы снова решились положить деньги на банковский вклад, хоть потом долго волновались за их сохранность.
        Летом мы выбирались на лучшие европейские курорты.
        На прокатном автомобиле мчались по захватывающему дух серпантину горных дорог, убегая от серых московских будней. Были жаркое солнце, нестерпимо лазоревое небо, пунцовое зарево заката, шум вечернего моря под балконом белоснежного бунгало, терпкое молодое вино в тонком бокале, ветер, играющий моими волосами, легким шелком длинного платья и палантином, накинутым на плечи… И тишина, невероятный, бездумный покой, прерываемый шорохом волн и стрекотом невидимых птиц… Суетное время останавливалось, плавно перетекая в вечность… И мне порой казалось, что это происходит не со мной, а с какой-то другой девушкой в придуманном мною романе… Что это невероятный, чудесный, сладостный сон… Я отчаянно боялась проснуться…
        Крис и Филипп
        Как майский снег на голову обрушилась Крис. Ее голос с неповторимой легкой хрипотцой зазвучал в трубке, возвращая в славные студенческие годы, но в интонации проскальзывала несвойственная прежней Крис сдержанность. Бесшабашность сменилась степенной европейской рассудительностью. Да и внешне Крис переменилась: непокорные рыжие локоны уступили место коротким мелированным прядям, порывистость движений, громкий задорный смех, нарочитая циничность канули в Лету вместе с потертыми джинсами, безразмерными джемперами и студенческими посиделками под гитару. Нынешняя Крис, деловая, уверенная, наманикюренная, по-французски элегантная, изящно курила тонкие дамские сигариллы, улыбалась вкрадчиво, смотрела с потаенной лукавинкой. И выглядела вполне довольной и счастливой. Крис приехала вместе с мужем, Филиппом - невысоким, черненьким, вертлявым, глазастым, большеротым,- некрасивым, но чертовски обаятельным, чем-то неуловимо напоминавшим Вадика. Похоже, Крис привлекал именно такой тип мужчин.
        Мы сидели вчетвером в уютном французском ресторанчике. Филипп говорил по-русски с забавным певучим акцентом, умудрялся смягчать произношением даже всегда твердые шипящие, отчего слово «чаща» в его устах звучало как «чьящья». В Париже Филипп владел туристическим агентством, недавно вышедшим на российский рынок.
        Мы с Крис пили сидр, мужья налегали на кальвадос. Вскоре мужчины перешли к обсуждению самой интернациональной темы - футбола, а мы ударились в воспоминания о далеком прошлом и повествования о недалеком.
        Сколько воды утекло с тех пор, когда обиженная на весь свет Крис, бросив институт, подалась к отцу в Париж… Папаша не очень-то обрадовался взрослой дочери, в то время он жил в загородном доме с очаровательной Мари, ровесницей Кристины. Однако снял для дочери квартиру в центре Парижа. «Вероятно, чтобы я держалась от них подальше»,- со смехом заключила Крис.
        Первое время Крис тусила напропалую, меняла любовников и наслаждалась ночной жизнью самой романтической столицы мира. Но вскоре это наскучило. От нечего делать записалась на курсы менеджмента, с удивлением обнаружила, что получает удовольствие от учебы. Крис поступила в институт, а когда отец дал понять, что не собирается вечно ее содержать, устроилась на работу в крупное туристическое агентство. Как раз в то время российские туристы принялись массово осваивать Францию, хозяин агентства угадал, что российский рынок может быть весьма перспективным, и стал активно работать в этом направлении, а Крис назначил менеджером, и не прогадал. Она умела предугадать ситуацию, легко находила общий язык с российскими партнерами, проявила недюжинные дипломатические способности, о которых и сама прежде не догадывалась. Ее женскому обаянию и деловой хватке завидовали коллеги и в глубине души мечтали, чтобы русская выскочка опростоволосилась, но злопыхательство лишь добавляло Крис азарта. Вскоре агентство, в котором работала Крис, прочно утвердилась на российском рынке и стало одним из крупных операторов.
        А потом на международной туристической выставке Крис познакомилась с Филиппом, владельцем небольшого турагентства, желавшего выйти на российское направление. Поначалу их отношения носили сугубо деловой характер. Крис помогла Филиппу стать партнером. Порой она ловила себя на том, что думает о Филиппе больше, чем следует коллеге, иногда ей казалось, что и в его взгляде сквозит нечто большее, чем обычная вежливость. Но за время работы Крис выработала для себя ряд правил, основным из которых было - не заводить служебных романов, ибо это чревато ненужными осложнениями. Благо Крис не имела недостатка в поклонниках. К тому же девушка привыкла, что мужчины, которым она нравилась, активно проявляли свой интерес, а Филипп не предпринимал никаких попыток сделать отношения неформальными, и, следовательно, сделала вывод Крис, как женщина она ему безразлична, а значит, нет смысла тратить время на бесплодные фантазии. Но однажды, когда Крис отправилась в Москву представлять оператора на весенней международной туристической выставке, Филипп вызвался поехать вместе с ней. А вечером Крис вызвалась показать Филиппу
Москву. Мартовский вечер был удивительно тихим и теплым. Поскрипывал под каблуками талый снег, завывали в подворотнях ошалевшие коты, в воздухе пахло бензином, подснежниками и крепким кофе. Крис брела рядом с мужчиной по знакомому и незнакомому городу, удивляясь трепетному волнению и давно забытой робости, которые вдруг пробудила в ней московская весна. На Старом Арбате Филипп купил ей огромный букет алых роз, и это было так славно и не по-французски, что Крис едва не расплакалась, пряча лицо в благоухающий цветочный сноп, и подумала, что ее прижимистые поклонники-парижане обошлись бы скромными маргаритками и тотчас пригласили бы в номер. А в одном из кривых переулков Филипп, глядя на Крис блестящими глазами, признался, что влюбился в нее с первого взгляда, но все не решался открыться, потому что Крис казалась ему очень молодой, красивой, серьезной и недоступной. Крис работала в компании, представлявшей для Филиппа несомненный интерес, и он боялся, что его заподозрят в попытке закрутить роман для достижения цели. К тому же он жил с давней подругой Жюли, чувства к которой остыли, но осталось что-то
вроде привычки, с которой бороться подчас сложнее, чем с мимолетной страстью. Все вместе останавливало его от объяснений. Филипп надеялся, что его внезапное чувство к Крис со временем потускнеет, уляжется и исчезнет, но этого не произошло. Крис нравилась ему все больше, он постоянно думал о ней, представлял в тех или иных ситуациях, а когда она оказывалась рядом, сходил с ума от желания коснуться ее руки, волос, губ… Заняться любовью где угодно, даже на рабочем столе… Видимо, Жюли что-то почувствовала, потому что однажды просто собрала вещи и ушла безо всяких объяснений. Тогда-то он решил поехать в Москву, сказать все Крис, а дальше - будь что будет.
        В тот момент Крис неожиданно поняла, что самый романтичный город мира - Москва…
        Крис закончила рассказ, бросила на мужа взгляд, полный любви и нежности. Филипп ответил супруге таким же и поднял тост «за прекрасных дам».
        - Извини, что я так надолго пропала,- покаялась Крис.- Всякий раз, бывая в Москве, собиралась тебе позвонить, и все как-то…- Она виновато улыбнулась.
        - Брось,- весело отмахнулась я,- главное, мы снова встретились, теперь осталось найти Зайку. Читала в журнале, она стала моделью и вышла за какого-то миллионера-нефтяника?
        - Да уж,- кивнула Крис,- я тоже слышала, все надеялась, что она будет на Неделе высокой моды в Париже, хотела ее отловить. Но Зайка не приехала. Газеты писали, что она родила дочку.
        - Правда? Здорово,- порадовалась я за блудную подругу.- Зайка всегда обожала детей.
        - Да, дети - это хорошо,- улыбнулась Крис, но в серых глазах притаилась нежданная грусть.- Твой-то уже большой… Как он?
        - Учится в физико-математической школе.- Я ощутила легкую родительскую гордость. В школу Ванька пошел с шести с половиной, элементарно прошел вступительное собеседование. Учителя сходились во мнении, что Иван очень способный парнишка. В свои семь Ванька бойко болтал по-английски, писал фантастические истории, но больше всего его влекло к технике. На конкурсе среди начальных классов его модель шагающего лунохода на двух пальчиковых батарейках заняла первое место и была отправлена в округ, где взяла третье.
        Крис внимательно слушала и кивала, выкуривая очередную сигариллу.
        - Мы с Филиппом тоже хотим ребенка.- Понизив голос, чтобы не слышали мужчины, сказала Крис.- Только пока не получается…- Она посмотрела в окно.- Врачи говорят, что дело во мне…
        - Но ведь ты когда-то…- невольно вырвалось у меня.
        - Именно,- криво усмехнулась Крис.- Головой надо было думать, а не другим местом… Вот и аукнулись мои аборты…
        - В Европе медицина хорошая, уверена, все будет замечательно, и ты непременно станешь мамой.
        - Надеюсь,- печально улыбнулась Крис.- Я записалась на ЭКО. Буду пробовать снова и снова. Вдруг получится.
        - Обязательно получится,- горячо поддержала я подругу.- Скоро родишь крепкого здорового малыша. Или сразу двух. Я слышала, после ЭКО часто случаются многоплодные беременности.
        Искушение
        Осенняя международная книжная выставка-ярмарка практически ничем не отличалась от прошлогодней. Змеились очереди в кассы, потревоженным ульем гудел павильон, на стендах ведущие бойко выкрикивали в микрофоны фамилии авторов, собирая вокруг поклонников и любопытствующих. То там, то тут мелькали фотовспышки, сновали озабоченные репортеры. В глазах рябило от тысяч глянцевых корочек в обрамлении сияющих витрин. Все было как обычно, но для меня разница была очевидна: на нынешней выставке проходила моя первая презентация. На стене висел большой баннер - я в полный рост.
        По этому поводу я сделала салонную укладку, купила новое легкое песочное с голубым отливом платье, кремовые туфли с голубыми рантами и бижутерию из бирюзовой серии любимого Сваровски, полчаса провозилась с макияжем и едва не опоздала, попав в мрачную пробку перед ВВЦ. Я примчалась за пять минут до начала и успела выпить в каптерке чашку кофе, поправить волосы, выслушать парочку дежурных комплиментов и ободряющие напутствия Ларисы: «естественно держаться, непринужденно улыбаться». Симпатичный юноша-ведущий с бархатисто-карими глазами и локонами до плеч вручил список вопросов, которые планировал мне задать и, обаятельно улыбаясь, попросил не волноваться. Лучше бы он этого не говорил. Чем сильнее меня просили сохранять спокойствие, тем больше я нервничала и по старой привычке накручивала на палец то, что оказалось под рукой - в тот момент кончик плетеного шнурка, положенного к платью. Жалела, что не было Сережки - накануне он отправился в очередную командировку. В последнее время он вообще был очень занят. Честолюбие и засевший в подсознании смутный страх, родившийся из воспоминаний о тяжелых
временах безработицы и бедности, гнали его вверх, без остановки, но чем выше он поднимался, тем меньше оставалось времени на неспешные прогулки по грешной земле.
        - Александра Соколова!- торжественно возгласил ведущий.
        Я вышла в зал, взгромоздилась на высокий неудобный табурет наподобие тех, которые торчат перед стойками в барах. Передо мной был круглый полупрозрачный столик, на котором аккуратной стопкой лежали обе мои книги, вторую издали аккурат к выставке.
        Тотчас собралась небольшая толпа зевак. Девушки лет семнадцати, смущаясь, попросили автограф. Следом подошла строгая дама бальзаковского возраста, пообещавшая непременно прислать отзыв. За ней - парень байкерского вида, попросивший подписать книгу «для Ночной Бестии». Народ тек тоненьким ручейком. Задавали вопросы, я отвечала. Просили автографы, я подписывала. То и дело подкрадывались фотографы, подходили представители конкурирующих издательств и со шпионским видом совали в руку визитки. Следуя Ларисиному совету, я старательно улыбалась, к концу презентации сводило скулы, а в глазах рябило от вспышек, и я от души сочувствовала моделям.
        Я не сразу заметила стоявшего в стороне мужчину лет сорока, скорее, почувствовала на себе пристальный взгляд. А когда наши взгляды встретились, он улыбнулся и подошел к столику, положил передо мной обе мои книги. Я уже привычно взялась за ручку:
        - Кому?
        - Леониду.
        Краем глаза я успела оценить серый в мелкую полоску пиджак из тонкого твида и шелковую рубашку с небрежно расстегнутым воротом, блеснувший на запястье хронометр. Человек, стоявший передо мной, был не из бедных и даже не из крепких середнячков.
        - Мне нравится, как вы пишете.
        - Спасибо,- ответила я, внутренне удивившись, как быстро смогла привыкнуть к подобным признаниям. Еще совсем недавно, услыхав подобное, я готова была прыгать до потолка от восторга. А теперь чувствовала удовлетворение пополам с легким опустошением. Наверное, просто устала от выставочной суеты.
        Мужчина не торопился отходить. Он положил передо мной визитку и мягким, настойчивым тоном человека, не привыкшего к отказам, спросил:
        - Мы не могли бы побеседовать где-нибудь тет-а-тет? Вы ведь скоро освободитесь? Думаю, это будет интересно нам обоим.
        На визитке значилось: «Леонид Аркадьевич Терлеев. Группа „Даймонд“.» И замысловатая эмблема.
        Имя и название были удивительно знакомыми, но от усталости и напряжения я не сразу смогла сообразить, где могла видеть и слышать нечто подобное. Я еще раз внимательно посмотрела на мужчину, словно пыталась прочесть ответ на его лице. Светловолосый, среднего роста и сложения - не анаболический качок, но и не хлюпик, с довольно интересным, несколько заостренным лицом - высокий лоб, оливковые глаза, четкие скулы, жесткая линия подбородка и удивительно приязненная улыбка. Пожалуй, не будь я давно и безнадежно влюблена в своего мужа, я могла бы заинтересоваться этим человеком. Но поскольку мое сердце было несвободно, я снова перевела взгляд на визитку. И тут меня осенило. Конечно! Группа «Даймонд»! Крупнейший издательский дом, медиахолдинг, телекомпания… У меня перехватило дыхание.
        - Вы представляете «Даймонд»?
        - Можно и так сказать,- улыбнулся он.- Так мы можем побеседовать?
        - Конечно,- заторопилась я,- презентация уже заканчивается. Внизу есть кафе…
        Мой собеседник слегка поморщился.
        - Мне кажется, надо найти более подходящее место.
        Наверное, он был прав. Несколько открытых столиков на цокольном этаже павильона, где сотрудники и посетители быстренько перекусывали бутербродами и растворимым кофе дешевых сортов, вряд ли годились для переговоров с представителем «Даймонда». Да и наши вряд ли будут довольны, узнай они о моем общении с конкурентами.
        - Хорошо, давайте побеседуем где-нибудь на территории ВВЦ,- предложила я.- Или в вашем офисе.
        - У меня встречное предложение,- вкрадчиво выговорил он, чуть склонившись над столиком.- Я как раз собирался пообедать в одном симпатичном месте, не составите мне компанию? Совместим приятное с полезным.
        Я замешкалась. Обычно я не принимала приглашения от незнакомцев. Но здесь было совсем другое: «Даймонд» - такая удача улыбается раз в жизни…
        - Ну, так как?
        - Хорошо,- пробормотала я.
        - Я буду ждать вас у входа. Александра…- Он медленно повторил мое имя, словно вслушивался в мелодию звуков, и мне стало как-то не по себе под его пристальным взглядом.
        Собеседник растворился в толпе.
        Я некоторое время ошарашенно смотрела ему вслед, затем поспешно засобиралась.
        - Кто это был?- с улыбкой спросила Лариса.- Новый поклонник таланта?
        - Вроде того,- неопределенно ответила я, пряча визитку в сумочку. Было очень неловко обманывать Ларису, но в тот момент наши интересы не совпадали.
        Как только презентация закончилась, я отговорилась от предложения попить кофе, сослалась на неотложные домашние дела и помчалась к выходу.
        За пределами павильона было шумно и многолюдно. Я беспомощно озиралась, выискивая Терлеева в пестрой толпе. Мысли хаотично скакали в голове. «Даймонд»… Заманчивое предложение… Неужели это происходит со мной?! Вот Сережка удивится и обрадуется! Не напрасно он в меня верил…
        Бип!
        Я вздрогнула, отпрыгнула в сторону. Возле меня затормозил отполированный до зеркального блеска черный драндулет с тонированными стеклами. Заднее стекло опустилось, и я увидела Терлеева.
        - Садитесь, Александра.
        Я не стала удивляться, как он сумел проехать на территорию, куда въезд, судя по знакам, запрещен - ежу понятно, любые запреты легко снимаются шуршащей купюрой. Залезла в машину, устроилась на кожаном диване, поздоровалась с водителем. Тот учтиво склонил голову, будто я была бог весть какой важной персоной.
        - Далеко поедем?- поинтересовалась я.
        - Не волнуйтесь. Вас доставят домой в целости и сохранности.- Терлеев мягко улыбнулся.
        - Просто моя машина припаркована возле входа на ВВЦ. Я потом вернусь за ней.
        - И какая у вас машина?- поинтересовался Терлеев, видимо для поддержания разговора.
        - «Примера».
        - Мне кажется, вам скорее подошел бы элегантный небольшой внедорожник.
        - Мне нравится моя машина,- возразила я и стала смотреть в окно.
        Будь он представителем самого Всевышнего, это не означало, что он мог давать мне советы.
        СД выдавал нечто медленное, релаксирующее.
        - Вам нравится музыка?
        Я пожала плечами и призналась, что ни черта в ней не смыслю. Мелодия приятная.
        - Мне кажется, с вами непросто, Александра,- задумчиво вымолвил Терлеев,- но мне нравятся женщины с характером. Красивая умная женщина не должна быть простой, как табуретка, верно?
        - Может быть, вы в двух словах обрисуете суть вашего предложения?- спросила я.
        - О нет, мы будем беседовать долго и обстоятельно,- тоном, не допускающим возражений, проговорил Терлеев.- Спешка ни к чему. Кстати, мы приехали.
        Водитель резво выскочил из машины, распахнул передо мной дверцу. Я поблагодарила, и он взглянул на меня с некоторым удивлением. Должно быть, вежливость в «Даймонде» не в ходу.
        Ресторан, в который мы приехали, располагался в двухэтажном особнячке за чугунной оградой, на въезде находился шлагбаум, в дверях стоял швейцар. Снаружи здание не представляло ничего особенного, но стоило попасть внутрь, в респектабельный полумрак, оглядеться по сторонам, приходило понимание того, что строгий классицизм интерьера, в противовес модному хай-теку, являл образчик дорогой респектабельности.
        Вышколенный юноша проводил в отдельный кабинет с длинным столом, диванами и свежими цветами в вазонах. Официант зажег свечу. Я взяла меню, пробежала глазами цены, и у меня тут же пропал аппетит. У меня были с собой деньги, которых вполне хватило бы на посиделки с девчонками в выставочной кафешке, но в этом заведении максимум, на который я могла рассчитывать,- чашка кофе с пирожным или стакан фреша с легким салатом. Я решила выбрать второе.
        - Что будете?- осведомился Терлеев.- Здесь очень хорошая кухня, рекомендую попробовать…
        - О, я не голодна,- поспешно объявила я,- я пообедала перед презентацией… и вообще, я на диете. Так что возьму салат и апельсиновый сок. А вы заказывайте, пожалуйста.- И улыбнулась как можно непринужденнее.
        Конечно, «Даймонд» не разорится, но я привыкла сама оплачивать обеды. И не собиралась изменять своим принципам. Вот если мы придем к рабочему соглашению, тогда угостит кофе.
        - На диете? Вы шутите?- рассмеялся Терлеев.- Придется и мне остаться голодным. Я же не могу наедаться, если девушка пьет сок и грызет траву.
        - Послушайте, может быть, перейдем к делу?- попросила я.- Обсудим, и я пойду, а вы спокойно продолжите трапезу.
        - Давайте для начала выпьем за знакомство, съедим что-нибудь удобоваримое, а по ходу дела будем беседовать. Обед за счет «Даймонда», идет?
        - Я не могу пить. Я за рулем,- упорствовала я.- И платить за меня не надо. Я вполне платежеспособный человек. Боже, ну и менеджмент в вашем «Даймонде»…
        - А при чем здесь менеджмент «Даймонда»?- удивился Терлеев.
        - А вы откуда?- опешила я.
        - Я не из менеджмента «Даймонда». Я сам и есть «Даймонд».
        - Не поняла,- сказала я абсолютно искренне.
        - Я владелец «Даймонда»,- обыденным тоном произнес Терлеев, словно речь шла о книжном лотке.- Ну, так как, выпьем за знакомство?
        Я помассировала виски. Потом меня осенила догадка: он пытается меня разыграть.
        - Смешная шутка.
        - Почему шутка?- опешил он в свою очередь.
        - Делать больше нечего владельцу «Даймонда», как бродить по книжной ярмарке в поисках новых авторов.- Я вложила в интонацию максимум ехидства.- Хватит меня разыгрывать. Вы из пиара?
        Терлеев озадаченно посмотрел на меня, как на человека, только что признавшегося в неумении читать и писать, потом подозвал официанта. Я заказала свой салат с соком, он салат с перепелами, какое-то мясо и коньяк. Потом сказал:
        - С вами без ста грамм невозможно разговаривать.
        - Это с вами невозможно разговаривать!- возмутилась я.- Я уже могла бы быть дома, нормально обедать, а вместо этого приехала черт знает куда с незнакомым человеком и до сих пор не услышала ничего вразумительного! Да что вы себе позволяете! Это просто безобразие! Знаете что? Я отказываюсь с вами общаться. Приеду в офис и попрошу, чтобы меня принял более адекватный сотрудник.
        Он вдруг рассмеялся - и хохотал, пока официант не принес салаты, сок и коньяк. А я сидела красная и злая и чувствовала, что где-то перегнула палку.
        - Давно мне не было так весело, Александра,- сказал, смахивая слезы, Терлеев.- Я не я и лошадь не моя. Послушай, любезный,- обратился он к официанту,- скажи, пожалуйста, ты знаешь, кто я?
        - Господин Терлеев Леонид Аркадьевич, владелец группы «Даймонд»,- невозмутимо ответил юноша.
        - Благодарю.
        Тот исчез.
        Я яростно вгрызлась в салат, мысленно обозвав мужчину напротив разными нехорошими словами, а заодно и себя - за глупость.
        - За знакомство, Александра,- проникновенно произнес Терлеев и снова громко фыркнул.
        Я молча, с достоинством, отсалютовала соком.
        - Отчасти вы правы,- сказал он,- я не занимаюсь поиском авторов, это дело других людей. Но однажды мне понадобилось скоротать время до одной важной встречи, я взял первую подвернувшуюся книгу - она оказалась вашей. Неожиданно меня зацепило. Мне стало интересно, кто такая эта неизвестная Александра Соколова. Посмотрел фото на обложке - молодая, красивая… Я удивился. Девушки с такой внешностью редко пишут книги, а если пишут, то всякую муть, которую издают за деньги своих папочек, мужей или любовников. Вы меня заинтриговали. Я навел о вас справки - чем занимаетесь, давно ли издаетесь… Узнал, что у вас будет презентация на выставке. Мне стало интересно посмотреть на вас живьем.
        - Ну да, как на зверушку в зоопарке,- буркнула я,- ну и как? Посмотрели?
        - Посмотрел.
        - И?- Я с вызовом воззрилась на Терлеева.
        А он смотрел на меня так, словно пытался прочесть мои мысли.
        - Я предлагаю вам перейти в «Даймонд».
        - Условия?
        - Отличные. Тиражи, реклама, фильмы по книгам, переводы на другие языки… Литературные премии… Сделаем из вас мегазвезду… У вас есть для этого все - талант, молодость, красота…
        На секунду я выключилась из реальности, потому что перед глазами проплыли картинки из детских грез - слава, успех, мировое признание… Мое имя на сотне тысяч глянцевых корочек, на огромных баннерах в витринах книжных магазинов, в титрах кинофильмов, в шорт-листе номинантов на литературную премию…
        - Александра!
        Я вздрогнула от звуков собственного имени, произнесенного чужим незнакомым голосом, от прикосновения чужих властных пальцев к своей руке, от тяжелого взгляда мужчины, сидящего напротив, в котором читался откровенный интерес, далекий от литературного.
        - У тебя будет все, что пожелаешь.- Он подался вперед через столик, и я ощутила тонкий аромат дорогого парфюма с травянистыми нотками витивера, увидела совсем близко шевелящиеся губы…
        - Но…- прошептала я, все еще во власти фантастического дурмана,- что от меня потребуется?
        - Стать моей женщиной…
        - Что?- переспросила я, тоскливо чувствуя, как золотисто-розовый туман рассеивается, дивный мираж ускользает, что все это лишь сон, сказочный сон наяву… Или не сон? Я ведь могу сделать его явью?
        - Но я замужем…- пробормотала я.
        - Я тоже женат. Пока… И что из того? Я безумно хочу тебя, Александра…
        - Так сразу…- обескураженно прошептала я, не найдя другой фразы.
        - А что тянуть? Мы же взрослые деловые люди.
        В моей голове застучали невидимые молоточки.

«Сергей ничего не узнает, он целыми днями на работе… Это шанс, один на миллион… Секс - всего лишь тело, а не душа…»
        И тут из полумрака появилась Алекса, покачала головой, беззвучно шевельнула губами:

«Это уже было, помнишь? С Артемом… Не делай этого снова. Ты не сможешь…»

«Не смогу чего?»

«Продавать себя».
        Я закрыла глаза левой рукой, а когда отняла, Алексы уже не было. И волшебного тумана тоже. Только горечь, и стыд, и злость на себя за то, что пусть на миг, но была готова предать любимого и саму себя за химеру тщеславия…
        Его лицо - незнакомое, чужое - было совсем близко, я ощутила коньячный запах, возбужденное дыхание, увидела приоткрывшиеся губы, вспузырившиеся слюной в уголках… Отшатнулась, передернулась от внезапно подкатившего отвращения.
        - Не трогайте меня! Отстаньте!
        Заледеневшими пальцами нащупала в сумочке деньги, положила на стол и бросилась к выходу.
        - Александра! Подумай! Ты делаешь глупость!
        Я обернулась. Терлеев сидел за столом, смотрел мне вслед горящим сумрачным взглядом.
        - А я всегда делаю глупости. Я же блондинка.
        Я взяла такси, доехала до ВВЦ, забралась в свою машинку и разревелась от горечи сознания собственного несовершенства. Но появившаяся невесть откуда Алекса напомнила, что никто не идеален, велела успокоиться и отправляться домой.
        Тогда я перестала плакать, достала из сумочки платок, оттерла черные круги размазанной туши и улыбнулась своему глупому отражению.
        Федечка
        Мария Ивановна отошла в мир иной тихо, подобно праведнице. Вечером легла в постель и больше не проснулась.
        Похоронами занялась мама. Федечка беспробудно пил с утра до ночи и был не в состоянии что-либо делать, только отдал старенький кошель с иконкой, золотыми безделушками и «гробовыми» деньгами, припасенными Марией Ивановной, да показал любимое платье матери, отвешенное в шкафу вместе с кружевным платком и чистым бельем. Мария Ивановна, как многие долго пожившие люди, с философским спокойствием принимала неизбежность смерти и подготовилась к ее приходу чинно и благообразно, как испокон веков было заведено на Руси.
        День похорон выдался тихим и светлым. Петр Иванович, сильно постаревший, долго вглядывался в строгое, спокойное лицо сестры, а потом горько произнес:
        - Стало быть, я следующий… Жизнь пролетела, словно и не было ее… Я ведь совсем не помню той, другой жизни, которая могла бы быть… А в последнее время она стала мне сниться… Дом, мать, отец, братья… Живые, счастливые и такие реальные, словно настоящая жизнь - во сне. Вижу их и не хочу просыпаться…
        Его голос дрогнул, смолк. Петр Иванович смахнул скупую стариковскую слезу и умолк.
        Федечка уронил голову на руки и зарыдал. Мама погладила его по голове, как ребенка.
        - Хороший гроб,- сказала Клара,- сколько заплатили?
        Петр Иванович резко повернулся к дочери и с нажимом проговорил:
        - Ты что, сейчас покупать собралась?
        Клара прикусила губу.
        - Господи,- тоскливо произнес Петр Иванович,- ты такая же дура, как твоя мать. Не боялся бы смолоду карьеру загубить, не женился бы на ней никогда.
        После похорон на Федечку было жалко смотреть. Растерянный, раздавленный, он бродил по опустевшей квартире, брал то фарфоровую статуэтку, то любимую материнскую брошь, то надушенный шарфик, беспомощно вертел в трясущихся руках, бережно клал на место, принимался отчаянно рыдать, выкрикивать проклятия в холодную пустоту, заливал горе с подтянувшимися на огонек местными маргиналами. Его горе было искренним и безысходным, он потерял единственного человека, любившего его преданно, слепо, беззаветно, как могут любить только матери.
        Семьи у него так и не сложилось: женщины, появлявшиеся в его жизни, не могли подолгу выносить Федечкин буйный нрав и тягу к рукоприкладству. Не получилось и детей. Возможно, причиной тому была перенесенная в подростковом возрасте краснуха. Прежде Федечка об этом особенно не задумывался, поскольку не желал обременять себя потомством. И вот - к пятидесяти трем годам остался один. Опустевшая квартира была слишком велика для него и полна призраков, однако об обмене, даже выгодном, он слышать не желал. Для нынешних состоятельных людей просторная квартира в престижном районе, в бывшем ведомственном доме с высокими потолками, огромными окнами и дубовыми полами, была лакомым кусочком - символом статуса, успешности. Для Федечки облупившиеся стены с выцветшими обоями были больше чем местом обитания - памятью об ушедших близких, о юности, о детстве, о далеком времени, когда он был счастлив столь эгоистично и бездумно, что этого не ценил.
        Федечка запер комнату Марии Ивановны на ключ и лишь иногда заходил в нее как в музей прожитых лет, перебирал платья в шкафу, дамские безделушки на шифоньере, рассматривал пожелтевшие фотографии в потертом альбоме…
        Серьги с изумрудами - единственную фамильную ценность, сохранившуюся некогда у Лидии,- отдал мне, сказал, что Мария Ивановна хотела, чтобы эта вещь осталась в роду Соколовых.
        Федечка заезжал к маме, наполнял дом запахом нестираной одежды, перегара и дешевого табака. Выглядел ужасно: сутулый, с одутловатым землистым лицом, с трясущимися руками и старческой шаркающей походкой. Мама жалела непутевого братца, кормила супом, заставляла сменить носки, оставляла ночевать и порой ссужала деньгами, которые он не всегда возвращал. Папа хмурился, проводил с Федечкой беседы о вреде алкоголя. Тот сокрушенно соглашался, давал обет завязать и исчезал, чтобы через некоторое время появиться вновь.
        - Я не могу его бросить,- оправдывалась мама, ловя папин укоризненный взгляд.
        Папа вздыхал, но соглашался: он бы не смог выгнать и собаку, не говоря о родственнике, пусть заблудшем и беспутном.
        Однажды к брату приехала Клара. Привезла водку, колбасу и фрукты - помянуть мать и словно невзначай предложила оформить с ней договор купли-продажи квартиры, а взамен сулила ежемесячное денежное содержание. Федечка сказал, что, в отличие от ее Руслана, он не альфонс, чтобы его содержать, и велел кузине убираться вон. Обиженная Клара назвала брата дураком, тогда Федечка запустил в нее колбасным батоном. Клара выскочила из квартиры, крикнув на прощание, что Федечка - идиот, алкаш, что его убьют за эту квартиру.
        Последние Кларины слова засели у Федечки в голове, а криминальные хроники, в сюжетах которых все чаще мелькали квартирные аферы, укрепили поселившийся в душе страх. Он стал подозрительным, поставил дополнительный замок, не отпирал дверь посторонним, подолгу не подходил к телефону, мучительно вычислял, не звонят ли преступники. Наибольшие опасения вызывали новые соседи - семейная пара лет сорока, купившая трешку в их блоке - хмурый, вечно торопящийся мужчина и стервозная неработающая дамочка с застывшей на лице маской вечного недовольства. Новые жильцы появились еще при жизни Марии Ивановны, но поначалу отношения были прохладно-дипломатическими: сдержанное «здрасте» с последующим отпиранием-запиранием дверей. Затем соседи предложили установить железную дверь, отгородить холл, в котором располагались обе квартиры. Так поступали многие, но Марии Ивановне идея не понравилась. Она не собиралась тратиться на абсолютно не нужную ей вещь. Доводы соседей насчет вероятных воров резко отмела, заявила, что у них с сыном брать нечего. Если соседям очень хочется, могут ставить дверь, но за собственные деньги, а
им с Федечкой пусть сделают ключи. В противном случае она будет жаловаться в префектуру. Соседи не стали спорить с упрямой старухой, сами установили дверь и вручили Марии Ивановне два ключа. А через некоторое время в не очень-то просторном общем холле появилось два велосипеда, две пары горных лыж в чехлах, футбольный мяч в сетке, рогатый тренажер, одновременно служивший вешалкой. Следом за спортивной амуницией возник объемный ящик, чуть позже - цветочные горшки, пакеты с живой землей, взрыхленной канадскими дождевыми червями, стремянка, коробки неизвестного назначения, пятилитровая канистра, пластмассовое ведро, швабра с насадкой в виде веревочных соплей… Вскоре соседский скарб стал с трудом помещаться в холле, и Марии Ивановне приходилось передвигаться с осторожностью, чтобы ничего не зацепить, не свалить и не раздавить. Мария Ивановна пару раз делала замечания, что-то убиралось, но взамен исчезнувшего вскоре появлялось новое. Федечка на завалы не реагировал и, если что-то задевал или валил, смачно выругавшись, отбрасывал к соседской двери. Через какое-то время появлялась соседка и с недовольным
шипением водружала вещь на прежнее место. Однако до открытой ругани дело не доходило, поскольку Мария Ивановна была слишком стара для наведения порядка, а с Федечкой соседи предпочитали не связываться.
        Вскоре после кончины Марии Ивановны в Федечкину дверь позвонил сосед, выразил соболезнования и поинтересовался, не желает ли он продать квартиру. Федечка ответил отказом, но сосед проявил настойчивость, стал уговаривать, обещал помощь в покупке другого жилья.
        - Зачем вам на одного такая большая квартира?- увещевал сосед.- Переедете в однокомнатную, да еще деньги останутся. Будете жить в свое удовольствие.
        - А вам зачем две квартиры - трех- и двухкомнатная?- хамовато поинтересовался Федечка.- Вас же всего двое, детей у вас нет.
        Сосед смешался, забормотал что-то про престарелых родителей, которым лучше жить рядом, и что они с женой планируют завести ребенка.
        - Может, я тоже завтра женюсь и детей заведу,- объявил Федечка.- Мне, между прочим, лет почти столько же, сколько вам. Так что мне не тесно. И прошу больше не беспокоить.
        С этого разговора худой мир между соседями перешел в состояние холодной войны. Стоило кому-нибудь из Федечкиных приятелей переступить порог квартиры, через некоторое время в дверях возникал наряд милиции и объявлял, что соседи жалуются на шум и пьяные разборки за стеной. Федечкины друзья не были ангелами, их опухшие от частых возлияний физиономии не вызывали доверия, и путаные доводы, мол, не было никаких разборок, они вообще сидят и тихо выпивают на кухне, а с соседями граничит стена комнаты покойной Марии Ивановны, которая заперта на ключ, и потому никакого шума оттуда доноситься не может, только раздражали стражей порядка. Федечка начинал спорить, горячиться, кричать, что соседи пытаются выжить его из квартиры, милиционеры моментально вспоминали о его былой судимости и грозили упечь в обезьянник. Когда Федечка в очередной раз зацепился в холле за какой-то куль и тот с шумом обрушился, соседка выскочила из квартиры и закатила скандал. В ответ Федечка обложил ее матом и пообещал вышвырнуть весь соседский хлам к чертовой бабушке. Соседка помчалась с жалобой к участковому. Участковый нагрянул к
Федечке домой, суровым взглядом обвел обшарпанные стены, многомесячную пыль на старой мебели, скопившиеся около двери пустые бутылки и посоветовал не ссориться с соседями, а еще лучше согласиться на переезд.
        - Почему я должен уезжать?- раскипятился Федечка.- Я здесь родился. Пусть они сами меняются. Понаехали черт-те откуда. Трех комнат им, видите ли, мало! Пусть особняк покупают, раз такие крутые! Захламила весь коридор, пройти невозможно! Мне что, летать? Я, между прочим, тоже грамотный и сейчас вам заявление напишу, чтобы соседи убирали свое барахло!
        Участковый явно не ожидал такого поворота дел. Он собирался только припугнуть одинокого алкоголика. А разруливать непростые соседские отношения, где у каждой из сторон своя правда, ему вовсе не хотелось. Потому участковый заявил, что разбор завалов общего холла в его обязанности не входит, посоветовал Федечке в разговорах с соседями выбирать выражения и быстренько отчалил.
        А Федечка с горя выпил водки и позвонил сестре - пожаловаться на судьбу.
        - Они меня выживают,- плакался он в трубку,- и участковый, козел, с ними заодно. Видно, эти сволочи ему денег пообещали, если удастся меня выдворить. Мы с ребятами последний раз вообще шепотом разговаривали, так они все равно ментов вызвали. А те нас даже не слушают. Мы для них мусор, быдло… Однажды я не выдержу, дам кому-нибудь из них по башке, и меня снова посадят… Вот чего они добиваются. Меня на нары, квартиру приберут к рукам. А я из тюрьмы уже не выйду, сдохну там…
        Мама пыталась успокоить брата, но тот в горячке продолжал твердить свое. Хватит того, что когда-то революционный сброд выгнал из дома бабушку с детьми. Он не позволит новым русским хамам проделать с ним то же самое. Он будет сопротивляться и убьет каждого, кто посягнет на его жилище… Весь этот бред маму напугал, и она решила навестить брата, чтобы побеседовать с ним, а заодно и с соседями.
        - Может, мне с тобой поехать?- предложил папа.- В крайнем случае пугну как следует этого нувориша.- И для убедительности продемонстрировал тяжелый кулак.
        - Еще не хватало,- возмутилась мама,- чтобы тебя посадили.
        - Я поеду,- вздохнула я,- пап, а ты побудешь с Ванькой. Он любит с тобой оставаться.
        - Это потому, что я его не ругаю,- обрадовался папа.
        - Ты его балуешь,- возразила я.
        - Да,- согласился папа,- ребенку нужно, чтобы его баловали, нужно внимание. А от вас не дождешься. Сергей весь в работе, ты в книгах… А мы и поговорим, и поиграем, и погуляем…
        - Вот и погуляйте,- согласилась мама.
        - Только мороженое не покупай,- предупредила я,- у него слабое горло.
        - Не буду,- заверил папа.
        Я ни капельки ему не поверила. Папа всячески баловал мелкого, тот вовсю пользовался дедушкиным обожанием и легко манипулировал. Ваньке ничего не стоило раскрутить деда на дорогую игрушку или на эскимо, которое было ему крайне нежелательно. Причем дед с чистой совестью напоминал ребенку о слабом горле, а тот на голубом глазу заверял, что горло давно не болело, что будет откусывать маленькие кусочки и греть их за щекой прежде, чем проглотить, что сведения о вреде мороженого являются устаревшими и современная наука уже доказала обратное, о чем вчера сообщили по телевизору в программе «Здоровье». Все эти доводы в совокупности с жалостным взглядом действовали безотказно. Данное мне слово забывалось. Ванька получал эскимо, которое, к его чести, действительно съедал потихоньку, старательно грея за щекой каждый кусок.
        Разговор с братом настолько встревожил маму, что мы отправились к Федечке на следующий день, не дожидаясь выходных. Дорогой обсуждали ситуацию. Я прекрасно понимала, что жить с пьющим человеком за стеной невеликая радость, что Федечка не ангел и его уверения в абсолютной тишине и покое, царящих в квартире, могут не соответствовать истине. Но каким бы он ни был, со всеми заморочками и недостатками, между мамой и Федечкой существовало не документальное, настоящее родство душ, каковое возникает между по-настоящему близкими людьми. А значит, его интересы были для меня куда важнее интересов соседей.
        Будничная многокилометровая пробка привела меня в состояние легкого озверения, и потому, когда при входе в общий холл я налетела на стремянку, приткнутую практически вплотную к входной двери, я выругалась и решительно надавила на кнопку соседского звонка.
        Недовольный женский голос спросил:
        - Кто там?
        Мы представились, после чего массивная дверь отворилась, и на пороге возникла холеная дамочка за сорок с выражением хронического неудовлетворения на надменном лице. Она смерила меня ледяным взглядом, я, в свою очередь, окатила ее таким же. Видимо, моя экипировка - новенький норковый полушубок «автоледи», сумка в тон, модные узкие джинсы, заправленные в отороченные мехом унтики,- произвела на нее должное впечатление. Дамочка несколько потеплела, изобразила на лице подобие улыбки и спросила, что нам угодно.
        - Мы хотели бы с вами познакомиться,- сказала мама.- Меня зовут Татьяна Георгиевна. Я - сестра Федора, а это моя дочь Александра.
        - Римма,- манерно произнесла дамочка.
        Федечкина дверь приотворилась. Он подслушивал.
        - Я так поняла, что у вас накопились претензии к Федору,- сказала мама.- Мы хотели бы вас выслушать и взамен высказать свои, чтобы сообща найти выход из сложившейся ситуации. Все-таки соседям лучше жить в мире, не так ли?
        - Какие это у вашего брата могут быть к нам претензии?- возмущенно вспыхнула Римма.
        - Элементарные,- сказала я,- например, по поводу этой стремянки, которая сейчас меня чуть не убила. Это общий холл на две квартиры, я правильно понимаю? Попрошу в ближайшее время убрать ваши вещи на вашу сторону. В противном случае они будут выставлены на лестничную площадку, где никто не гарантирует их сохранность.
        - Что-о?- взвизгнула Римма так, словно я наступила ей шпилькой на босой мизинец. - Да ваш Федор копейки за общую дверь не заплатил, мы ее на свои деньги устанавливали, мы ему ключ сделали…
        - Нашему Федору ваша дверь нужна как козе баян,- прервала я поток Римминого красноречия, по ходу вживаясь в образ стервозной особы,- есть у вас разрешение на ее установку? Думаю, нет. Хотите, чтобы завтра она была демонтирована, а ваш хлам растащили окрестные бомжи? Вы заплатили деньги за незаконную установку, а я разорюсь на демонтаж. Можете забрать вашу дверь на свой балкон. Или в спальню. Или еще куда, мне по фигу. У вас три комнаты, насколько мне известно? Три комнаты на двоих… Места вполне достаточно. Я вообще поклонница популярной системы фен-шуй, которая советует избавляться от разного хлама, чтобы не накапливать в помещении негативную энергию. Я просто кожей чувствую ее переизбыток.
        Римма озадаченно захлопала глазами, промямлила, что передаст мои пожелания мужу, и, в свою очередь, выкатила уже известные претензии про Федечкины ночные загулы, маргинальных личностей, приходящих к нему и пугающих своим видом соседку.
        - Ну, знаете, мой дядя от ваших гостей тоже не в восторге,- ответила я,- в прошлое воскресенье у вас была пьянка, и музыка орала, а он, между прочим, пришел с ночной смены. Это вы дома сидите, не работаете, можете спать хоть целый день. И вообще, если вам так мешает шум, переведите спальню в дальнюю комнату, какие проблемы?
        - Мы день рождения отмечали,- Римма отошла от шока и приготовилась к сражению,- имеем право. А к вашему дяде таскаются бомжи и алкаши со всей округи. Грязные, немытые, заразу разносят! Мне иной раз страшно из квартиры нос высунуть - мало ли что!
        - Какие бомжи, чё ты врешь?! Боится она… Кому ты нужна! Ты на себя в зеркало посмотри, выдра крашеная!- высунулся возмущенный Федечка, но мама затолкала его обратно в квартиру.
        - Тараканов развел, дизинфекторов вызывали!- продолжала разоряться Римма, явно задетая за живое «крашеной выдрой».
        - Этот еще неизвестно, кто развел тараканов,- невозмутимо парировала я,- может, вы их сами развели. Иной раз у вполне приличных людей обнаруживают целый букет заразы. Но раз вы такие мнительные, может, вам стоит переехать? Вон напротив выстроили шикарный элитный жилищный комплекс. Там сто процентов не будет ни бомжей, ни алкоголиков.
        - Послушайте,- дрожащим голосом выговорила Римма,- мы с мужем предлагали вашему дяде выгодный обмен, но он не соглашается.
        - Так поменяйтесь сами, какой вопрос?- пожала я плечами.
        - Но понимаете, мы недавно переехали, ремонт хороший сделали…
        - Прекрасно. Квартиру с ремонтом можно продать гораздо дороже.
        - И вообще,- выпалила вдруг стоявшая позади мама,- не нужно беседовать с Федором на квартирные темы. Потому что он ничем не может распоряжаться. После смерти тети Марии он оформил дарственную на Саню. Так что теперь все вопросы вы будете решать с ней.
        - Я еще и до участкового доберусь,- пообещала я. Разбуженная во мне стерва никак не желала угомониться.- Понаедут из тьмутаракани, коренных москвичей из квартир пытаются выселить! Вы еще меня не знаете…- Я методично повышала голос.- У моего мужа такие связи! Никому мало не покажется! Будете доставать дядю - завтра же сниму ему другую квартиру, а сюда запущу цыганский табор, роту гастарбайтеров или оркестр барабанщиков.
        И оформлю все официально, через фирму, с уплатой налогов, так что не подкопаетесь! Предупреждаю, разгребайте холл и ведите себя нормально. Всего хорошего.
        На этой высокой ноте я хлопнула дверью так, что в Федечкиной квартире задребезжали стекла.
        - Мощно ты ее,- только и смог вымолвить Федечка.
        Я фыркнула. Не таких в свое время на рынке на место ставила. Да и закалка в классе коррекции помогла.
        - Вот что, Федя,- учительским тоном произнесла мама,- эта Римма, конечно, та еще штучка…
        - Сука она,- авторитетно добавил Федечка.
        - Но и ты должен вести себя прилично,- пропустив мимо ушей реплику, воспитывала мама непутевого братца.
        Тот покаянно кивал, соглашался. Когда назидательная беседа окончилась, мы сели пить чай с принесенным нами шоколадно-вафельным тортом, и Федечка задумчиво проговорил:
        - Знаете, а мне понравилась эта идея насчет дарственной. Тогда я уж точно буду в полной безопасности. Ведь если квартира вроде уже не моя, то и убивать меня нет никакого смысла!- Федечка просиял впервые с материнских похорон, поднял указательный палец и торжественно изрек: - Я подарю квартиру Саньке при условии, что останусь здесь жить до конца моих дней. И вообще - не хочу, чтобы моя квартира досталась государству. Оно обобрало нас не единожды, хватит! Ну а после вы меня хоть добрым словом помянете.- Он печально усмехнулся.- Кроме вас больше ведь некому… Кларка, стерва, только порадуется…
        - Федор, перестань, не гневи Бога,- поперхнулась мама.- Никто тебя пальцем не тронет. С соседями поговорили, к участковому тоже сходим. Живи себе спокойно.
        Но Федечка уперся и стоял на своем, и маме пришлось согласиться сходить с ним к нотариусу для оформления документов. На прощание занял двести рублей до зарплаты. На обратном пути мы молчали. За окном сыпал редкий мокрый снег, дворники лениво ползали по стеклу.
        - Ну и влипли мы, Санька,- вздохнула на обратном пути мама.- Федору пятьдесят всего. Теперь хочешь не хочешь, придется и его проблемы решать, капризы сносить, деньгами ссужать и ухаживать, если заболеет… Какой конец его ждет, неизвестно. Так вот хватит инсульт по пьянке, и будет сидеть - улыбаться…
        - Ты его в беде не бросишь,- возразила я.- А так хоть квартира нам останется.
        - Да, квартира шикарная,- согласилась мама.- Но неуютная какая-то. Поменялся бы на маленькую, в самом деле. Новое место - новые впечатления. Может, и жизнь бы наладилась… Но ведь не слушает.- Она сокрушенно развела руками.
        - Мам, за полтинник ему, поздно уму-разуму учить,- напомнила я.
        - Да, ты права,- согласилась мама.- Удивительное дело: нам наследство предлагают, а мы не рады… Клара бы сейчас клещом вцепилась.
        - Ага. И закончил бы он в доме престарелых, брошенный и забытый.
        Мама только вздохнула.
        Снова вместе
        Осень выдалась склизкой, ветреной, дождливой и весьма располагала к работе. Я пила горячий кофе и отстукивала очередную главу, когда раздался телефонный звонок.
        - Добрый день,- послышался очень знакомый мелодичный женский голос,- скажите, пожалуйста, это квартира Ковалевских?
        - Да,- подтвердила я.- Кто вам нужен?
        - Санька, это ты?- радостно дрогнул голос.- Привет, это Зоя. Зоя Вейсман…
        Гостиная в шикарном загородном доме на престижной Рублевке была оформлена в восточном стиле. Горничная в строгом синем платье разливала чай. Мы с Крис утопали в мягких креслах. Зайка, ослепительная до невозможности, в брючном костюме, потрясающе оттеняющем ее загорелую кожу и роскошные кудри, сидела напротив, покачивала на большом пальчике ноги модельное чудо на тонком серебристом ремешке, курила тонкие сигареты с ментолом и рассказывала о жизни. В маленьких ушках, на шее, изящных пальцах мерцали бриллианты. Зайка стала питать явную слабость к дорогим украшениям.
        После предательства Эдика Зайка впала в жесточайшую депрессию, перестала есть, спать и даже подумывала о самоубийстве, но, к счастью, от непоправимого шага ее уберегла мысль о родителях. Однажды ночью она приняла решение: собрала самые необходимые вещи в дорожную сумку, взяла деньги и рано утром, пока мать с отцом спали, отправилась из Нетании в Тель-Авив. Все проходило как в тумане. На тель-авивском вокзале Зайка решила позвонить домой, и, пока разговаривала по таксофону, у нее украли сумку с вещами и записной книжкой, в которой были наши с Крис адреса и телефоны. Очередной удар судьбы Зайка приняла философски, видимо, Богу было угодно, чтобы в новую жизнь она вошла налегке, полностью отрешившись от старых вещей и отношений. Деньги были с собой, в нагрудном кармане, поэтому она смогла снять комнату, купить необходимую одежду и на следующий день отправилась искать работу. Институт остался в прежней жизни. Зайка устроилась официанткой в ночной клуб. Днем спала, ночью работала. Искусственный свет, громкая бесформенная музыка и атмосфера ежедневного праздника притупляли боль, выхолащивали чувства.
Пару раз она пробовала травку, не понравилось: наутро зверски болела голова. Случился пресный романчик с диджеем, но новый бойфренд быстро наскучил. Потом были другие. Зайка открыла для себя удовольствие без привязанности, секс без любви, отношения без обязательств. Эта новая жизнь начинала ей нравиться, она было гораздо удобнее и проще, чем прежняя,- без боли, без терзаний, без чувств. Мужчины делали дорогие подарки, она принимала их с царственным снисхождением. А потом ее увидел известный в модельном бизнесе «охотник за лицами» и пригласил на кастинг.
        Так началась Зайкина карьера модели. Зайка была не только красива, но умна и фантастически работоспособна. Разочаровавшись в любви, она занялась карьерой и преуспела. Вскоре Израиль стал ей тесен, Зайка перебралась в Париж. А через некоторое время вошла в число самых высокооплачиваемых моделей мира.
        Тогда-то ее разыскал Эдик. Он написал ей слезливое письмо с мольбой о прощении, поведал о неудачном браке и грядущем разводе и о том, что так и не сумел забыть свою первую любовь… Зайка равнодушно пробежала глазами по строчкам. Внутри ничего не екнуло, не дрогнуло, не отозвалось. Все перегорело, отболело, закончилось. Зайка не ответила.
        А потом она встретила Германа. Поначалу он совсем ей не понравился, но был так настойчив, щедр, убедителен, что Зайка сдалась. Это не было любовью, но впервые Зайка поняла смысл выражения «как за каменной стеной». Впервые кто-то, кроме родителей, хотел о ней заботиться, баловать, обожать, иметь от нее детей…
        Она согласилась выйти замуж, переехала в Англию, в престижный район, где жили новые русские богачи, родила дочь Майю. Но в этой безбедной тихой гавани Зайка все чаще вспоминала Россию, где была юна, счастлива, любима, где остались друзья, с которыми можно было говорить обо всем или просто молчать… Новыми друзьями обзавестись как-то не получилось…
        Так она вернулась в Москву, где не была больше десяти лет. Первым делом стала разыскивать меня и Крис. Приезжала на улицы, где стояли наши дома, но так и не смогла вспомнить номер квартиры. Тогда обратилась в справочную, ей ответили, что данная информация конфиденциальна. Пришлось просить супруга, на следующий день нужные адреса и телефоны лежали перед Зайкой.
        - Мама!
        В комнату вбежала очаровательная малышка в розовом платьице, румяная, кареглазая, с копной вьющихся темных волос, перехваченных бантом. Вскарабкалась Зайке на колени, обняла за шею. Следом робко заглянула женщина лет пятидесяти, по-видимому няня, извинительно проговорила:
        - Зоя Давидовна, Майечка захотела к вам. Я говорила, что у мамочки гости…
        - Все в порядке,- кивнула Зайка, качая дочку на коленях. Ее лицо озарилось нежным лучистым светом.- Радость моя…- ворковала Зайка,- солнышко…
        Крис потупила взгляд и проговорила дрогнувшим голосом:
        - У тебя прелестная дочка.
        - Что я все о себе да о себе…- спохватилась Зайка.- Рассказывайте, как ваши дела? Боже мой, как я рада вас видеть, вы не представляете…
        Мы с Крис по очереди поведали свои истории. Малютка Майечка пригрелась на Зайкиных руках и заснула, мы перешли на шепот.
        - Потрясающе,- сказала Зайка.- Вы все такие молодцы… Господи, как я рада, что мы встретились… Как в добрые старые времена…
        - Я же говорила: шарик круглый,- вспомнила я.
        - А вы с Сережкой какие молодцы… Столько всего перенесли, выдержали и остались вместе…
        - И по-прежнему влюблены, как тысячу лет назад,- добавила Крис.- Сама видела, как воркуют эти голубки… Сань, мы никому не скажем,- в глазах Крис мелькнула знакомая чертовщинка,- признайся честно - неужели ты за столько лет ни разу не сходила налево?
        Я с улыбкой покачала головой.
        - Женщина, живущая с одним партнером более десяти лет, приравнивается к девственнице,- заключила Крис.
        - А по-моему, это - великое счастье - не желать никого, кроме своего мужчины,- подала голос задумчивая Зайка.- Об этом можно только мечтать.
        - Просто я жуткая эгоистка,- пошутила я.- Слишком люблю себя, чтобы размениваться по мелочам.
        - Ну, если господин Терлеев для тебя мелочь, я тогда не знаю…- дурашливо развела руками Крис и лукаво подмигнула.- Могла бы переехать в такой же шикарный особняк, жили б с Зойкой по соседству!
        - Мне нравится моя квартира,- ответила я.- Она небольшая, но очень уютная.
        - Это правда,- согласилась Крис.
        - Жду всех в гости,- улыбнулась я.
        - А потом к нам,- подхватила Крис,- Филипп обожает гостей, всегда сам готовит шикарный ужин. Он у меня вообще ужасно милый…
        - И это правда,- подтвердила я.
        - Я его обожаю…- Лицо Крис прояснилось.- Вообразите, за год нашей с Филиппом совместной жизни мне ни разу не захотелось другого мужчины. Все-таки любовь - это болезнь. А моногамия - крайняя ее стадия.
        - Это ты, мать, стареешь,- ехидно подначила я.
        Крис в отместку ущипнула меня за руку и продолжила:
        - Знаете, я вдруг подумала, как здорово, что меня тогда бросил Вадик. Все равно у нас с ним ничего путного не получилось бы. Два юных эгоцентриста под одной крышей - взрывоопасная смесь. Кстати, не знаешь, как он?
        - Написал. Живет в Оттаве. Работает в каком-то институте. Женился на эмигрантке из Киева. Небольшой домик, двое детей… Все хорошо.
        - Я рада за него. Честно,- искренне произнесла Крис и с нежностью погладила кудри спящей малютки.- Единственное, чего мне не хватает для полного счастья,- это малыша. Но надеюсь, все образуется.
        - Девчонки…- дрогнувшим голосом прошептала Зайка,- какие же вы все-таки… счастливые…
        Неожиданно по ее щеке сбежала слеза и капнула прямо на бриллиантовое колье.
        Свидание с прошлым
        Сыпал редкий снег, крупные снежинки медленно кружились в воздухе, подставляя кружевные бока ленивому ноябрьскому ветру. Город уже зажег праздничную иллюминацию, и везде начинал ощущаться новогодний ажиотаж. Толкались в пробках автомобили, на витринах вновь появились красноносые деды-морозы, разноцветные шары и блестящая мохнатая мишура.
        В честь праздника заправщиков обрядили в красные колпачки, глуповато смотревшиеся на дюжих парнях в зеленых комбинезонах, снующих между колонками. Я вручила машинку в надежные руки одного из «околпаченных» и прошла в магазинчик. Там взяла несколько журналов и газет и уже отправилась к кассе, когда услышала, как мужской голос с вопросительной интонацией негромко произнес мое имя:
        - Саня?
        Я обернулась и увидела Артема.
        За двенадцать лет он раздался вширь, слегка поредели волосы, лоб и переносицу прорезало несколько глубоких морщинок, да во взгляде вместо былой беспечности сквозила усталая сосредоточенность. Я не люблю встречаться с прошлым, когда не знаешь, о чем говорить, а молчание повисает в воздухе, угнетая сильнее вымученных слов.
        - Привет,- сказал он.- Прекрасно выглядишь. Совсем не изменилась, нет, пожалуй, еще похорошела.
        - Спасибо,- в ответ произнесла.- Ты тоже отлично выглядишь.
        - Как жизнь?- спросил Артем.
        - Хорошо. А у тебя?
        - Тоже неплохо.
        - Чем занимаешься?
        - У меня небольшой автосервис. Немногое, что удалось сохранить после папиной смерти.
        - Борис Егорович умер?- невольно охнула я.
        - Да, девять лет назад… У него начались проблемы с бизнесом… Кинули партнеры. Он сильно переживал, а я ничем не мог помочь. Я ведь ни черта не смыслил, так ничему и не научился… Все казалось, что так будет вечно - отец делает деньги, я их трачу… - Он криво усмехнулся, и на его лице появилось выражение застарелой боли.- И вдруг обширный инфаркт… Все случилось так быстро…
        - Мне очень жаль,- сказала я абсолютно искренне.
        Мне в самом деле вдруг стало очень жалко и балагура Бориса Егоровича, и этого усталого сосредоточенного человека, мало чем напоминавшего легкомысленного оболтуса, которого я когда-то знала.
        - Ну что, взобралась на свой небоскреб?- неожиданно поинтересовался Артем, и мне стало немного странно и неожиданно приятно оттого, что он это запомнил.
        - Пока нет,- улыбнулась я старой шутке,- но уже на пути к вершине.
        - Может, выпьем кофе?- предложил Артем.
        Я замялась. Совсем не хотелось пить кофе с бывшим любовником, с которым к тому же скверно расстались. Но это было так давно, что казалось, было не со мной, не в моей жизни, а в каком-то прочитанном и полузабытом романе…
        - Сейчас,- согласилась я,- только отгоню машину.
        Мы сидели за столиком в бистро и пили крепкий эспрессо. Артем сказал, что женат, что супруга работает врачом, у них двое детей - мальчик и девочка, семь лет и три года. Я ответила, что это замечательно, и тоже рассказала про свою семью.
        - Я читал твои книги,- неожиданно поведал Артем.- Увидел тебя по телевизору и вначале даже не поверил… А потом вдруг понял: в глубине души всегда знал, что ты незаурядная девушка, многого добьешься… И боялся этого, потому что сам никогда таким не был. Прости меня за то, что тогда тебя ударил. Меня это мучило все годы… Это был недостойный поступок.
        Я смотрела на нового Артема и думала о том, что нынешний мне нравится гораздо больше. Интересно, что он думает про меня сегодняшнюю?
        - Давно простила,- вздохнула я,- и ты меня прости за то, что так обошлась с тобой. Я не должна была водить тебя за нос, скрывать отношения с другим мужчиной. Я вела себя отвратительно. Да, я была молода, неопытна и не сразу разобралась в своих чувствах, но возраст не оправдание низости.
        - Я простил.- Артем улыбнулся.- Ты же была совсем девчонкой. А я глупым самонадеянным пацаном. Просто ты повзрослела чуть раньше.
        Я тоже улыбнулась, и неожиданно мне стало легко и радостно, словно тяжелый и острый камень свалился с груди, и стало легче дышать.
        - Господи,- вздохнул Артем,- сейчас сижу рядом с тобой, и словно не было всех этих лет… будто расстались только вчера…
        - А у меня совсем другое ощущение,- призналась я,- все было так давно, что кажется, будто это было не с нами… Я рада, что у тебя все хорошо. Все так, как должно было быть, правда?
        - Правда,- кивнул Артем, и в его улыбке мне почудилась мимолетная грусть.- Ну что ж, пора в путь?
        - Да, пожалуй.
        Мы вышли из бистро, на парковке бок о бок стояли «туарег» Артема и моя припорошенная снежком Ласточка.
        - По-прежнему верен «фольсвагену»?- спросила я.
        - А что, хорошая марка. Я ты предпочитаешь японок?
        - Надежные, стильные и недорогие.- Я любовно отряхнула снег с голубого глянца капота.- То, что нужно для девушки,- средний класс.
        - Не говори так,- шутливо погрозил пальцем Артем,- ты - девушка высший класс.
        На мгновение мне показалось, что он посмотрел на меня так, как смотрел давным-давно, в прошлой жизни…
        - Спасибо.- Я почувствовала смущение и подумала, что прошлое связывает людей незримыми, неосязаемыми ниточками и ты можешь не чувствовать их присутствия, но они все равно будут с тобой всегда.
        - Ну, пока,- кивнула я.- Была рада увидеться.
        Как ни странно, я не лгала.
        - Я тоже,- ответил Артем.
        Я уже садилась в машину, когда он тихо окликнул:
        - Саня!
        Я обернулась, посмотрела вопросительно:
        - Что?
        - Нет, ничего,- помотал головой, но в глазах я уловила грустную нежность.- Счастливо тебе.
        - И тебе.
        Некоторое время мы ехали друг за другом, а потом на развилке он повернул направо, а я - налево, и наши пути снова разошлись. Наверное, навсегда.
        Я ехала вдоль темного заснеженного парка, в магнитоле играла неторопливая мелодия, и ощущение чего-то светлого и невесомого переполняло изнутри, хотелось смеяться, и грустить, и торопиться жить изо всех сил, потому что время пролетает слишком быстро.
        Зайка
        Зайка приехала в гости. Наша солнечная квартирка наполнилась терпким ароматом
«Шанели», на который мелкий недовольно сморщил нос. Но, задобренный подарком - радиоуправляемой моделью вертолета, стоившей сумасшедших денег, изобразил гостеприимное радушие и милостиво позволил осмотреть свои владения. С кроватью под потолком, мини-спорткомплексом, письменным столиком в углу, книжным шкафом и встроенным в нишу гардеробом. Место под кроватью предназначалось для творчества: куча коробок со всевозможными деталями и собранные или почти собранные конструкции техники будущего. Тут же, в уголке, находилась банка с соленой водой, карандашом и прицепленной к нему скрепкой на веревочке. На скрепке должен был образоваться кристалл, крупинки соли уже немного наросли на медной поверхности. Рядом лежала приобретенная в «Икее» подушка в виде большого синего муравья: когда ребенку было лень подниматься по лесенке в кровать, он валялся прямо на мохнатом ковре на полу. Вначале я ворчала и ругалась по этому поводу. Но потом предоставила сыну свободу действий. Сквозняков в комнате не было, а бесчисленные простуды остались в прошлом.
        - Тебе нравится учиться?- спросила Зайка.
        - Угу,- отозвался немногословный от природы Иван.
        - А какой предмет больше всего?
        - Физика, математика, английский,- прочавкал Ванька.
        - И кем ты хочешь стать, когда вырастешь?- не отставала Зайка, на которую сын произвел неизгладимое впечатление. После крошки Майечки он казался ей невероятно взрослым.
        - Инженером,- отозвался Иван.- Буду создавать роботов. У меня уже есть вездеход, хотите, покажу?
        - Очень хочу,- воодушевилась Зайка.
        Иван продемонстрировал собранный из железок агрегат, который передвигался на огромных колесах, снятых с игрушечного самосвала, и каким-то невероятным образом дымил через трубу, похожую на пластмассовую воронку.
        - А, так вот, значит, где моя кухонная воронка,- догадалась я,- обыскалась. А дымит чем?
        - Долго объяснять,- махнул рукой Ванька.- Сначала я сделал его на батарейках, но потом решил перевести на твердое топливо. Так интереснее.
        Вездеход переполз через Зайкину ногу, чем вызвал дикий восторг подруги. Она заявила, что Ванька - юный Кулибин и что его ждет великое будущее.
        - Фу, ну и вонь от твоего твердого топлива.- Я распахнула форточку, и в комнату ворвался снежный ветер.- Пойдем-ка лучше на кухню.
        - Знаешь, что я подумала?- сказала Зайка.- Ваша квартира очень похожа по планировке на ту, где я жила до эмиграции.
        - Верно.- Я прежде как-то не думала об этом.
        - Знаешь,- тонким голосом произнесла Зайка,- это были лучшие годы моей жизни. Ты ведь помнишь, какой я была? Помнишь меня настоящую? Я же никогда не мечтала об особняках и миллионах… Мне хотелось просто быть счастливой с любимым в такой уютной солнечной квартирке… Я бы многое отдала за такое простое бабское счастье… Мой муж - неплохой человек, меня холит и лелеет, у нас чудесная дочь, но я не люблю его, и никогда не любила… Я даже в записке на Стене Плача загадывала желание - встретить любовь, но не получилось. Помнишь, как у Островского: «…я искала любви и не нашла… Я не нашла любви, так буду искать золота».
        Зайкины губки дрогнули, прекрасные угольные глаза влажно заблестели.
        - Давай выпьем вина,- предложила я.- Отличное бордо, Серега привез из Парижа. И брось хандрить, ты еще молода, сто раз успеешь полюбить.
        Зазвонил телефон.
        - Санек,- сказал Сережка,- я тут встретил старого друга, Диму, помнишь? Мы раньше вместе работали в институте. Я пригласил его в гости. Ты не против?
        - Конечно нет.- Я с трудом припомнила блондинчика Диму. Точно, он был в тот памятный вечер, когда мы с Сережкой познакомились.- Только у меня тоже гостья, Зоя.
        - Отлично,- весело пробасил Сережка,- мы будем через полчаса.
        - Ой, наверное, я пойду,- метнулась к выходу Зайка, но я, намертво встав в дверях, преградила ей путь.
        - Куда? Сидеть. Зой, ну чего ты как ребенок, в самом деле. Посидим, поболтаем.
        - Неудобно как-то,- бубнила Зайка,- у вас гость…
        - И он гость, и ты гостья. Больше народу - веселее. Или ты к своему миллионеру торопишься?
        - Вот к кому я не тороплюсь, так это к нему,- журчаще рассмеялась Зайка.- Ладно, уговорила. Может, в магазин сбегать, купить что-нибудь, приготовить?- озаботилась она.
        - Во как в тебе проснулась хозяйка. Не волнуйся, они сами все купят и привезут. Иначе мы их на порог не пустим.
        Вскоре, как два Деда Мороза, на ходу отряхивая снег с волос и курток, ввалились с пакетами и цветами Сергей и его друг Дима.
        - Метель,- отметил Сережка, сгрузив пакеты со снедью из супермаркета на пол.
        - Для прекрасных дам,- галантно произнес Дима и протянул мне первый букет.- А это вам.- Он приблизился к Зайке со вторым букетом.
        Она несмело взяла цветы, прошептала «Спасибо», вдохнула нежный аромат, взмахнула пушистыми ресницами и неожиданно вспыхнула, залилась краской, как девчонка. А потом вскинула на Диму свои бездонные, как ночные озера, глаза, и мне показалось, что между Зайкой и Сережкиным другом проскочила искра, затем другая, третья…
        После мы до ночи сидели на кухне за столом, мужчины пили коньяк, мы с Зайкой вино, Дима смотрел на Зайку, Зайка смотрела на Диму, и с каждым глотком их взгляды становились все более долгими и внимательными, и воздух вокруг был наэлектризован этими взглядами, полными внезапно вспыхнувшего огня.
        Дима в двух словах поведал свою историю. В девяностых ушел в бизнес. Начал, как все, с «купи-продай», постепенно раскрутился, открыл небольшую компьютерную фирму. Был женат. Но жена, не выдержав испытания очередным кризисом, предпочла супруга более удачливому в бизнесе поклоннику. Правда, спустя пять лет новый муж решил сделать «апгрейд» и поменял жену на новую, помоложе. Тогда супруга предложила
«бывшему» все забыть и начать сначала, тем более что его дела снова пошли в гору. Но Дмитрий отказался. Все перегорело, чувства ушли. Дочку он не забывает, но более их с экс-супругой ничто не связывает.
        - А я вас очень хорошо помню,- сказал Дима и внимательно посмотрел на Зайку.- Тот майский вечер…
        - Я вас тоже помню,- ответила Зайка и улыбнулась.
        - И чем вы занимались все эти годы?
        - Искала любовь,- ответила Зайка с пронзительной откровенностью.
        - Нашли?
        - Нет. Мне не повезло.
        - Зато мне сегодня повезло,- улыбнулся Дима.- Я снова вас встретил.
        - Боюсь, что сегодня нам обоим очень не повезло,- с печальной улыбкой вымолвила Зайка.- Простите, кажется, у меня звонит телефон.
        Она быстро встала и вышла в коридор.
        - Когда-то ее бросил жених, и она сдуру вышла замуж за пожилого богатого и нелюбимого поклонника,- скороговоркой поведала я, предвосхитив вопросы мужской аудитории.- Теперь страдает.
        Обычно я никогда не распространялась о чужой личной жизни, но в данный момент шестое чувство подсказало, что я поступаю правильно.
        - Бедная девочка,- с чувством прошептал Дима.
        Он решительно поднялся и вышел следом за Зайкой. Мы услышали сбивчивые голоса в затемненной прихожей, потом наступила тишина. Я осторожно выглянула. Дима и Зайка страстно целовались.
        Я прикрыла дверь и сделала Сережке многозначительные глаза.
        Через несколько минут парочка вернулась на кухню. На Зайкиных щеках играл лихорадочный румянец, глаза возбужденно блестели. Дима старательно делал непроницаемое лицо, но у него плохо получалось.
        - Мне пора,- извиняясь проговорила Зайка,- я вызвала водителя…
        - Я провожу,- вызвался Дима.- А потом возьму такси. Созвонимся…
        - Конечно,- хором отозвались мы с мужем.
        Мы выглянули в окно. Зайка и Дима поймали машину и сели в нее вместе.
        - Быстро у них закрутилось,- удивленно вымолвил Сергей.
        - У нас тоже когда-то все произошло быстро,- с улыбкой напомнила я,- и неплохо получилось.
        - Я бы сказал, совсем неплохо…- Сережка обнял меня, обжег губами висок, горячая ладонь скользнула под джемпер, и мое тело сладостно заныло в предвкушении жарких прикосновений и проникновений.
        Где-то на краю сознания мелькнуло удивление оттого, что мы с Сережкой живем вместе тысячу лет и занимались любовью невероятное количество раз, но до сих пор мне достаточно одного взгляда, полуслова, прикосновения, чтобы вспыхнуть знойным пламенем… В следующий миг огненный вихрь закрутил нас, и все мысли унеслись прочь, осталось только обострившееся до предела желание, настолько мучительное, что казалось, мы оба умрем, если не сможем его утолить в тот же миг, и не было ни сил, ни времени добраться до кровати.
        К счастью, Иван спал крепким мальчишеским сном и не слышал, как безумствовали на кухне его родители.
        Пиар
        Наверное, я так и осталась бы малоизвестным автором «неформатных» книг с узким кругом почитателей, но подоспела реорганизация издательства. Владельцы решили расширяться, создавать и продвигать новые авторские проекты. Припомнив крылатую фразу о руководящей роли кадров, хозяева обновили менеджерский состав и в довершение переманили из крупного холдинга директора по пиару, о котором отзывались с придыханием как о суперпрофи с невероятными связями и идеями, волшебнике, способном в кратчайший срок продвинуть издательство в пятерку крупнейших игроков книжного рынка.
        Волшебника звали Андреем Денисовичем. Ему было около сорока. Стриженный, как говорили прежде, под Котовского, а теперь - под Федора Бондарчука, в очках с затемненными стеклами в тонкой золоченой оправе, он старался быть креативным во всем. Носил розовые и апельсиновые рубашки, изумрудные галстуки и джинсы на бедрах. Курил прямо в кабинете, не всегда удосуживаясь открыть окно. Разговаривал громко и безапелляционно, допускал в разговоре малоцензурные словечки и обращался ко всем на «ты», независимо от возраста и должности, интеллигентные редакторши впадали в легкий шок от подобной фамильярности. Сотрудники робким шепотом обсуждали между собой выходки Андрея Денисовича. Обматерил по телефону сотрудника крупного глянцевого журнала за недостаточно претенциозную подачу материала, обозвал издательский сайт местечковым и несовременным, в трехдневный срок запустил новый, а для раскрутки форума нанял нескольких человек, которые сочиняли скабрезные темки, бранились, выясняли отношения, хамили авторам, читателям и издателям, выкладывали сомнительные фото и видеоматериалы. Новый форум казался мне
отвратительным, но среди пользователей стал очень популярным, моментально побил все рекорды посещаемости и, как выяснилось, послужил отличной рекламой: продажи резко возросли, особенно книг авторов, активно участвовавших в обсуждении.
        С появлением Андрея Денисовича монотонные редакционные будни стали разнообразиться появлением в издательских коридорах медийщиков - томных надушенных мальчиков и строгих девушек с крохотными ноутбуками - и мелодичными трелями мобильников.
        До поры до времени я не сталкивалась с великим и ужасным Андреем, но в один из дней, когда приехала в редакцию, Лариса устремила на меня долгий соображающий взгляд, а потом просияла, схватила за руку и потащила из кабинета по коридору, на мои недоуменные реплики туманно бормоча: «Сейчас…»
        Андрей Денисович сидел за столом, листал журнал и задумчиво ковырял в носу.
        - Вот,- сказала Лариса, подталкивая меня вперед, как провинившуюся школьницу,- это Саня… Александра Соколова, замечательный автор, очень перспективный и нестандартный. Только книг у нее маловато…
        Андрей Денисович оторвался от журнала, пару секунд разглядывал меня, напряженно морщил лоб, а потом неожиданно просиял и закричал так, что мы с Ларисой испуганно вздрогнули:
        - Ну, наконец-то! То, что надо! Даже если бы у нее совсем не было книг, плевать! Главное - все остальное при ней…- Он сделал нетерпеливый жест в сторону двери, и Лариса, заговорщицки подмигнув, молниеносно удалилась.
        - Значит, так, Александра,- объявил Андрей Денисович,- поедешь на телевидение, на съемки молодежной передачи. Попросили прислать молодую симпатичную писательницу, а эти бестолочи все подсовывают мне или пенсионерок, или таких, что без паранджи не то что на телевидение - в магазин лучше не выпускать.
        - Но…- проблеяла я, почувствовав, как мгновенно вспотели ладони,- я никогда… я не умею…
        - Все когда-то случается впервые,- тоном, не терпящим возражений, объявил Андрей. - Передача рейтинговая, выходит по выходным в прайм-тайм, на серьезном канале - это отличная реклама для тебя и для нас. Темы поднимаются острые, злободневные. Вечером девочка с тобой свяжется, все популярно объяснит, возможные вопросы подскажет. Главное - не робей. Молодежь у нас бойкая, без комплексов. Вопросы могут задать самые разные, даже провокационные. Да не бойся!- прикрикнул он, видимо расшифровав всю гамму эмоций, отразившуюся на моем лице.- Схохми там чё-нибудь. А если что, можешь рявкнуть или послать - не возбраняется. Даже хорошо будет. Чем больше скандалов, тем выше рейтинг и вероятность того, что тебя запомнят. Телевизионщики это любят.
        - Ну уж нет,- возмутилась я,- программу будет сын смотреть, муж, родственники, знакомые. Имидж хабалки или глупой блондинки мне ни к чему.
        - Создай имидж умной блондинки, если сможешь,- позволил Андрей Денисович, вытаскивая из пачки сигарету.- Только ты это…- он снова скользнул по мне цепким взглядом,- оденься поприличнее. Договорились, Саня?
        На мне был джемпер крупной вязки, обычные «Ливайсы» и кроссовки - казуал, весьма удобный для поездок в автомобиле. Но, во-первых, это был не «черкизон», а во-вторых, меня возмутил хамски-безапелляционный тон пиар-директора. Будет еще какой-то мужик указывать, как мне одеваться! В конце концов, я не его подчиненная.
        - Договорились, Андрей,- в тон ответила я.- Может, после работы вместе пробежимся по магазинам? Себе заодно что-нибудь прикупишь.
        Андрей Денисович собирался чиркнуть зажигалкой, но повременил, озадаченно поморгал короткими белесыми ресницами, словно раздумывая, какое наказание придумать мне за непочтительность, и вдруг раскатисто захохотал.
        - А ты, оказывается, с гонором, Александра. Мне это нравится. Надо будет почитать твои книжки.
        Дома я перетряхнула шкаф и, не найдя ничего подходящего, отправилась по магазинам в поисках надлежащего наряда для съемок. Я облазила центральные бутики, но не нашла ничего, кроме сумасшедших ценников. Брендовые шмотки были либо мишурно-вычурными, попугайских расцветок, поражающие обилием стразов и пайеток, либо, напротив, серыми, скучными и унылыми - в стиле офисной мыши. Изредка попадались наряды, метко охарактеризованные зашедшей вместе со мной дамочкой как
«мечта педофила» - платьица а-ля Барби, к которым прилагались гольфики и лакированные туфельки с бантами.
        - Ужас,- возмущалась дамочка,- покупать брендовые вещи можно только в Европе. А к нам везут остатки позапрошлогодних коллекций по безумным ценам.
        Мне было нечего возразить.
        Усталая и злая, я отправилась в «Русский авангард», где продавщица Лена удивленно поинтересовалась причиной моей мрачности. Услышав, в чем проблема, всплеснула руками, вытащила из ящика мою книжку и объявила, что Александра Соколова - ее любимый автор, и она, Лена, никогда бы не подумала, что этот самый автор давным-давно одевается в их магазине. После чего закрыла павильон на ключ, вывесила табличку «Учет» и принялась перетряхивать полки и загашники. Она сделала несколько звонков на склад, и через полчаса нам подвезли вороха вещей моего размера.
        - Я расскажу девчонкам-дизайнерам, что ты - наша клиентка,- щебетала Лена,- они будут специально присылать для тебя шмотки из новых коллекций. У тебя будет право первого просмотра. Супер! Где твоя дисконтная карта?
        Из торгового центра я вышла обвешанная покупками. Для передачи было подобрано восхитительное черное платье в мелкую белую полоску, с только что вошедшей в моду юбкой-баллоном. В соседних магазинчиках я прикупила шелковый ярко-розовый шарфик, широкий пояс, подобрала бижутерию. Я тащила пакеты в машину и думала, что, если Андрей Денисович произнесет хоть слово в адрес моего наряда, в ответ услышит все, что я думаю по поводу его розовой рубашки и джинсов на бедрах.
        В назначенный день и час я явилась в Останкино. Там меня встретила высокая сосредоточенная девушка в квадратных очках и строгом костюме, критично оглядела с головы до ног, удовлетворенно кивнула, улыбнулась.
        - Волнуетесь?
        - Немного.
        Конечно, я волновалась. Я ни разу не выступала по телевидению, я вообще никогда не стремилась к публичности, не желала «зазвездиться». Даже в нежном возрасте, когда девочки обыкновенно грезят о сцене или кино, у меня были совсем иные мечты. Но судьба порой выкидывает удивительные коленца.
        - Не бойтесь,- успокоила девушка.- В конце концов, это не прямой эфир. Неудачные фрагменты просто вырежут.
        Я вздохнула с некоторым облегчением. Девушка проводила меня в комнату с мягкими диванами и плазменным экраном, по которому гоняли клипы, видимо для пущей релаксации. Предложила чай или кофе. Я попросила стакан воды - пересохло в горле. Девушка принесла воду, дала ценные указания по поводу эфира и оставила меня в гордом одиночестве. Еще минут десять тревожного ожидания. Я пила воду, поправляла волосы и нервно тискала кончик шарфика. Что, если я буду выглядеть глупо? Зачем я только согласилась на эту авантюру…
        - Заходите!
        Я вскочила с дивана и с колотящимся сердцем и пылающими щеками вошла в студию. Села в указанное кресло, вгляделась в лица сидящих в зале подростков. Я смотрела на них, а они - на меня. Заинтересованно, выжидающе, оценивающе…
        Как смотрят на входящего в класс нового педагога…
        Внезапно мое волнение улетучилось. Я вспомнила, как во время урока на меня глядели двадцать пять пар любопытных детских глаз, вновь обрела спокойную уверенность и, улыбнувшись, произнесла ровным голосом:
        - Здравствуйте.
        Ведущая что-то говорила про мои книги, а я смотрела в зал и ожидала вопросов. Я никогда не отличалась откровенностью, недаром Крис шутливо называла меня Штирлицем, но вдруг поняла, что сейчас должна говорить правду. Я не могла лгать этим ребятам, потому что они пришли сюда в поисках ответов на вопросы о взрослой жизни, в которую они собираются вступать, которая манит и пугает их своей неизведанностью и неизбежностью.
        Вопросы были разными, порой непростыми - о творчестве, карьере, любви, семье, деньгах, смысле жизни, я отвечала с максимальной честностью, на которую была способна.
        Под конец эфира поднялась пухленькая рыжеволосая девочка, чем-то напомнившая восемнадцатилетнюю Крис, и, глядя на меня восторженными, широко распахнутыми зелеными глазищами, выпалила:
        - Мне очень нравятся ваши книги! И вы тоже! Я хочу сказать, что вы такая удивительная… Я хочу быть похожей на вас!
        По залу пробежал сдержанный смешок и растворился в немом ожидании. Меня смутило это неожиданное восторженное преклонение. Впрочем, многие подростки творят себе кумира, достаточно взглянуть на толпы фанаток многочисленных эстрадных звезд. С возрастом пройдет…
        - Дорогая,- сказала я абсолютно искренне,- ты такая юная, милая, красивая… Тебе совершенно не надо быть похожей ни на кого, кроме самой себя. Каждый человек уникален и замечателен. Главное - помнить об этом и не слушать тех, кто будет утверждать обратное.
        После выхода программы я стала знаменитой. Мой редакционный почтовый ящик ломился от сообщений - меня хвалили, ругали, просили совета и даже признавались в любви. Я договорилась об интервью в женском глянце, попасть в который было большим успехом.
        А позже позвонил Андрей Денисович, поздравил с успешным дебютом, похвалил мой наряд и сообщил, что популярный молодежный журнал предлагает мне вести свою колонку, в которой будут обсуждаться проблемы тинейджеров. Подумав, я согласилась. Вот и пригодилось педагогическое образование.
        Через некоторое время в редакции меня обрадовали открытием персональной серии.
        А еще несколько месяцев спустя позвонила Лариса, и по ее бодрому тону я поняла, что услышу хорошую новость.
        - Сань, танцуй! Твоей книгой заинтересовался Первый канал! Хотят выкупить права на экранизацию!
        - Ну да!- выдала я, ибо не смогла подобрать нужных слов.- Ух ты!
        К черту Терлеева с его «Даймондом»! У меня все получится без высокого покровительства.
        Дашка
        В один из дней выплыла из небытия Дашка. Возникла на пороге, в жутком кирпично-красном пуховике, нахлобученной до бровей вязаной шапке и пенсионерских ботах, смущенно переминаясь с ноги на ногу, протянула жестяную коробку с немецким печеньем, вручила Ваньке набор ярких фломастеров и рамку для фотографий, извинившись, что не знает увлечений современной молодежи. Я заварила свежий чай с пахучей мятой, напоминающей о дачном лете.
        Дашка по-прежнему расписывала сервизы, а в свободное время колесила по городу и пригороду в поисках интересных мест для зарисовок, гуляла в парке с собакой. Иногда я составляла им с Тошкой компанию, но перестала после того, как глупейший пес, изрядно вывалявшись в грязи, от избытка чувств сиганул на мои белые джинсы. Домой мне пришлось пробираться огородами, прикрывая сумкой колени. С той поры я встречалась со школьной подругой лишь при условии, что с нами не будет собаки. Дашка обижалась - пес был для нее кем-то вроде ребенка. Мы виделись все реже, в последнее время наше общение свелось к нечастым телефонным беседам.
        - Такое дело,- надкусив печенье, смущенно проговорила Дашка,- наша фирма участвовала в международной выставке, и там моими сервизами заинтересовалась одна серьезная итальянская компания по производству эксклюзивной посуды. Они предложили мне контракт на очень хороших условиях, и я согласилась. А сейчас будет очередная выставка, и меня просят присутствовать, представить свои работы. Ну, мне надо прилично выглядеть… А я сто лет не покупала одежду… Я подумала, что ты разбираешься в этом гораздо лучше меня…- Дашка смущенно улыбнулась, по-детски сморщив носик.
        Мы отправились в «Русский авангард», где Лена, утащив Дашку в примерочную, заставила снять бесформенный растянутый свитер и мешковатые штаны, пожурила, мол, большой грех скрывать такую классную фигуру, ибо красота должна спасти мир. Следом отнесла за занавеску, где скрывалась подруга, кипу вещей. Через пару минут в торговом зале появилась оробевшая Дашка в элегантном брючном костюме цвета пьяной вишни с укороченным пиджачком, выгодно подчеркивающим ее узкую талию. Под пиджак была надета кремово-розовая блуза на пуговках, заканчивавшихся на уровне груди, которая, как выяснилось, у Дашки весьма высокая и соблазнительная.
        Скучавший доселе охранник оживился, подрулил к стеклянной стене павильона и во все глаза уставился на Дашку.
        - Сюда надо помаду в тон,- командовала Лена,- можете купить в соседнем отделе. И туфли на каблучке. А вот еще вариант… Идемте.
        В следующий момент Дашка явила миру и заинтересовавшемуся охраннику строгое темно-синее платье в меленькую полоску с кокетливым белым воротничком, манжетами и широким поясом, явно подсмотренное у «Прада».
        Третьим пунктом перевоплощения стало маленькое черное платье в комплекте с небрежно наброшенным на плечи серебристо-серым шелковым палантином. К наряду предлагалась шелковая сумочка и длинная нитка бус из стекляруса. Охранник прилип к стеклу с открытым ртом.
        - Довольно, беру,- простонала ошалевшая от перевоплощений Дашка.
        - Что берете?- осведомилась Ленка.
        - Все.
        Лена расплылась в довольной улыбке.
        - К нам еще завезли шикарные пальто из новой коллекции. Посмотрите?
        - Посмотрим,- ответила я за Дашку.- Не надевать же поверх всего этого великолепия старый пуховик.
        - Боюсь, у меня с собой нет таких денег,- растерянно произнесла Дашка,- не ожидала, что придется купить так много…
        - У меня есть,- улыбнулась я.
        - Я дома отдам,- прошептала Дашка.
        - Заткнись и меряй пальто.
        - Я заведу вам карту почетного посетителя,- объявила Лена.- По ней будет десятипроцентная скидка.
        - Здорово!- выдохнула Дашка.
        - Как видишь, шопинг тоже своего рода искусство,- заметила я.- Сейчас пойдем за обувью и косметикой.
        Навьюченные покупками, мы покинули отдел.
        Охранник попытался взять у Дашки номер телефона, но та все еще пребывала во власти негатива по отношению к мужскому полу и потому испуганно отказала. Охранник вздохнул шумно и печально.
        Мы сгрузили пакеты в мою машину.
        - Знаешь, я так волнуюсь…- призналась Дашка.- Вдруг я буду выглядеть глупо?
        - Ты будешь выглядеть шикарно,- заверила я,- все будут от тебя без ума.
        - А ты не хочешь прийти посмотреть?- робко спросила Дашка.- Если тебе, конечно, интересно…
        - Я обязательно приду,- пообещала я.
        - Спасибо,- с чувством проговорила Дашка,- ты такая молодец, у тебя все получилось. И семья, и книги, и даже своя машина,- все, как ты хотела…
        - Пока еще не все, но это даже хорошо. Есть к чему стремиться. И у тебя все будет, если поставишь цель, возьмешь себя в руки и перестанешь бояться жить.
        - У меня уже был печальный опыт…
        - Ну и что? У кого из людей не было печального опыта? Это жизнь, дорогая. Я как раз считаю, что тебе повезло. Да,- продолжила я, предупредив Дашкин изумленный возглас,- тебе крупно повезло, потому что ты не успела связать жизнь с этим козлом Даниилом, иначе ты до сих пор вкалывала бы, как папа Карло, а он валялся на диване, мазюкал свои никчемные рисунки и шлялся по бабам, пока ты на работе. А когда родила, он бы развелся с тобой так же, как с первой женой, и ты одна тянула бы ребенка, а с папаши не получила бы и копейки. А сейчас ты - молодая красивая успешная женщина, весь мир открыт перед тобой, вылези, наконец, из своей спячки! Да мужики штабелями начнут укладываться, только помани!
        - Ну уж и штабелями,- смущенно буркнула Дашка, но по заблестевшим глазам и порозовевшим щекам я поняла, что впервые за много лет мои слова достигли цели.
        Все это говорилось прежде, и не раз, но Дашка не слышала. А сейчас, когда она сама решила справиться с депрессией, мои слова стали подтверждением ее собственных мыслей. А такое банальное и бессмысленное на первый взгляд занятие, как шопинг, стало первой ступенькой к выздоровлению.
        За окном метались снежинки, возмущенно гремели трамваи, приплясывали на остановках озябшие прохожие. Магнитола играла джаз. Дашка улыбалась своим мыслям. Ей было чуть-чуть за тридцать, а значит, все еще было впереди.
        Федечка
        Федечка не отступил от своего решения, и в один прекрасный день мы отправились к нотариусу. По этому случаю Федечка извлек из платяного шкафа пропахший нафталином костюм и галстук-селедку по моде пятнадцатилетней давности. По пути он рассуждал о том, что ему всего пятьдесят три, что теперь он начнет жизнь сначала, встретит женщину, которой будет нужен он сам, а не его жилплощадь. Раньше он боялся аферисток, а теперь бояться нечего, ведь квартира ему вроде как не принадлежит. Мама согласно поддакивала.
        - Отметить надо бы сделку,- намекнул Федечка.
        - Поедем к нам,- предложила мама,- пообедаем, чаю выпьем. Вино есть хорошее.
        - Да я это… к ребятам на стройку обещал заскочить,- криво улыбнулся Федечка,- Сань, подбрось-ка меня в Строгино… Дома мы там строим высокие на берегу реки… Прямо небоскребы… А вид с верхних этажей - красота! Словно стоишь на палубе корабля. И весь город как на ладони… Я люблю подниматься и смотреть сверху вниз…
        - Федь, ну зачем тебе сейчас на стройку,- увещевала мама.- Костюм испачкаешь. Поедем к нам, посидим, поговорим…
        Но если Федечке что-то втемяшилось в голову, свернуть его было невозможно.
        - Танюш, мы обязательно посидим все вместе. Я, ты, Павлик… Как в юности, помнишь? Тогда и Виталик с нами был… Знаешь, мне Виталик снился намедни… Молодой, веселый… И Кларка не была еще такой сукой… А Вовка все-таки хороший у нее был мужик, сломала ему жизнь, стерва… Слышал, болен он, рак…
        Губы у Федечки дрогнули. Видно, юность - яркая, далекая, прекрасная - пронеслась перед его усталым взором.
        - Как быстро время летит, Танюша…- проговорил он с горечью.- Вроде только вчера молодыми были… «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» [С. Есенин.] Сань, здесь останови!
        Федечка чмокнул маму в щеку, вылез из машины, шаркающей стариковской походкой побрел к строительному забору, но вдруг обернулся и с какой-то потерянной улыбкой помахал нам рукой.
        Утром маме позвонили из милиции и сказали, что ее брат Федор Балашов погиб этой ночью. Сорвался с верхнего этажа недостроенного дома. Некоторое время он был жив. Даже продиктовал мамин телефон, но потом потерял сознание и по дороге в больницу скончался.
        Клара, услышав скорбную весть, первым делом спросила:
        - А квартира кому?
        - Мне,- ответила мама, стараясь сохранять спокойствие.
        - Значит, подсуетилась,- проговорила Клара с нехорошим смешком.- Молодец…
        - Клара, Федор, твой брат, умер, ты это понимаешь?
        - Раз тебе квартира, то ты и хорони,- отрезала Клара.- У меня сейчас денег нет, на фирме дела плохо идут. По судам замотали.
        - По каким судам?- не поняла мама.
        - Да помер мужик, язвенник, и так был не жилец,- зло выпалила Клара.- А его родственнички заявили, будто это от наших пищевых добавок. Бред полнейший. И ведь нашли еще кучу таких же сволочей, подписали заявление в суд. Будто кто силой заставлял их пить препараты. Меня теперь по судам таскают. Уроды. Так что лишних денег у меня нет, все на адвокатов трачу. И вообще я болею. Гипертония замучила.
        - Я не прошу у тебя денег,- отрезала мама.- Мы все сделаем сами. Я позвонила, чтобы сказать, когда прощание. Если хочешь - приходи.
        Клара пришла. Я давно ее не видела, а увидев, поразилась. Вместо дородной цветущей дамы из машины вышла осунувшаяся, исхудавшая вдвое женщина с нездоровым землистым цветом не тронутого макияжем лица, обвислыми щеками, тусклыми отрешенными глазами и скорбными морщинами в уголках рта. Контраст был столь разительным, что мама тихо охнула, прислонив пальцы к губам. Клара явно не солгала насчет плохого самочувствия.
        С ней приехал Петр Иванович. Посмотрел на лежавшего в гробу Федора, который выглядел удивительно спокойным, даже умиротворенным, промолвил с горечью:
        - Вот уже и племянников хороню. Зажился на этом свете… Смерть не берет.
        - Живите, ради бога,- сказала мама.- Уж кому сколько отведено…
        - Устал я,- тихонько пожаловался маме Петр Иванович.- Иной раз так паршиво себя чувствую, что думаю, сдохнуть бы поскорей. Тамара слаба совсем, еле ходит… У Клары своя жизнь, внуку мы, старики, не нужны… Вот так сижу, смотрю в окно и все думаю… Всю жизнь перебираю… И знаешь, что я надумал? Вот написала мать на меня отказную, хотела жизнь спасти… Да только тем самым судьбу мою она переписала. Жизнь прожил словно не свою, за кого-то другого…
        Он тяжело и шумно вздохнул и подошел ближе к гробу, стоял, всматривался в лицо покойного, словно хотел понять что-то очень важное.
        - Как Глеб? Руслан?- спросила мама больше из вежливости.
        Клара вздрогнула, точно ее вырвали из раздумий.
        - Руслан?- Потухшие глаза вмиг преобразились, полыхнули яростным огнем, а на лице отразилось выражение бессильной злобы и тоски.- Гад этот Руслан,- сквозь скрипнувшие зубы прошипела Клара,- обобрал меня до нитки… Аферист проклятый… Я ведь его из дерьма вытащила, он грузчиком у меня работал… Отмыла, одела, обула… А он мою подпись подделал, магазин продал и со всеми деньгами смотался… Вроде в Турцию подался с какой-то девкой… Хрен его там найдешь. Менты говорят: зачем ты доверила ему бумаги подписывать, долю в бизнесе выделила? Я и сама теперь не понимаю, как так получилось… Ведь я всю жизнь никому не доверяла, а ему доверилась… Глеб мне сказал: «Дура ты, мать. Дура старая…» - Клара истерически зарыдала, размазывая слезы по щекам. Мама гладила ее по голове и шептала, что все образуется. И мне тоже стало ее жаль - немолодую, беспомощную, обманутую.
        - Ишь как убивается, бедняжка… Видно, сильно любила покойничка…- посочувствовала проходившая мимо старушка в черном платке.
        Девичник
        На этот раз сидели у Крис. В той самой квартире, что и тысячу лет назад, ничуть не изменившейся за годы, эта неизменность рождала ощущение дежавю.
        - Почти здесь не бываю, поэтому никак не решусь на ремонт,- объяснила Крис.- Вот если переедем в Россию, тогда придется заняться.
        Она притащила старую потертую гитару, покрутила колки, побренчала, настраивая, а затем, озорно сверкнув глазами, взяла несколько знакомых аккордов.
        - Помните?
        Конечно, мы помнили. Как можно забыть веселую беспечную юность?
        Наверное, это было странное и забавное зрелище - три тетки бальзаковского возраста вдохновенно распевают студенческие хиты прошлых лет, украдкой смахивая глупые сентиментальные слезы.
        Сердце терзает безмолвная грусть…
        Все улетают, меня покидают,
        Все уезжают, а я остаюсь…
        Сердце сжимает безмолвная грусть…
        - Видите, все закончилось хорошо,- подытожила Крис,- мы снова вместе. Молодые, красивые, успешные, счастливые…
        - Я встречаюсь с Димой,- призналась вдруг Зайка.
        - Я, в общем, не удивлена,- улыбнулась я.- Вы же уехали вместе.
        - Хороший левак укрепляет брак,- заметила Крис.
        - Это не просто адюльтер,- горячо выпалила Зайка,- я люблю его. И он меня тоже. После предательства Эдика у меня было много мужчин, но никого из них я не любила. Я была уверена, что больше этого не будет, что такое чувство, когда засыпаешь и просыпаешься с одним именем на губах и целый день бродишь, как в дурмане, думая только о нем, бывает лишь в юности…- Зайкино нежное лицо, только что озарившееся нежным сияющим светом, померкло.- Я не знаю, что мне теперь делать. Мне тяжело так жить - лгать Герману, ложиться с ним, как ни в чем не бывало… Делать вид, что получаю удовольствие… Как я ненавижу его и себя в эти минуты! Я не хочу спать с ним, но боюсь, что, если начну уклоняться и выдумывать головную боль, он что-нибудь заподозрит. А потом запираюсь в душе и плачу… Дима уговаривает меня развестись и выйти за него замуж, но я боюсь. Не за себя - за Димку и за Майечку. Герман сделает все, чтобы испортить нам жизнь. Он отберет у меня дочку… У него огромные связи, капитал, могущественные друзья, закон будет на его стороне. Кто я? Бывшая моделька. А он - бизнесмен, миллионер. У Димы своя небольшая фирма…
Вы же знаете, как трудно держать небольшой бизнес в России… Если проверять с пристрастием, у любого можно найти нарушения. А если не найти - подтасовать… В лучшем случае его бизнес закроют, а в худшем - могут и за решетку отправить…- Зайка залпом осушила бокал вина, закурила очередную сигарету.
        - А Дима что говорит?- поинтересовалась я.
        - Говорит, что нипочем меня не бросит. Предлагает уехать из страны, перевести средства в Штаты… У него там знакомые, могут помочь. Его бизнес связан с компьютерным обеспечением, он считает, что сможет и там хорошо устроиться. Я бы согласилась, но как быть с дочкой?
        Зайка закусила губу, чтобы не заплакать. В ее красивом точеном лице не было ни кровинки.
        - А если тебе попробовать поговорить с мужем?- предложила я.- Объяснить, так, мол, и так. Полюбила другого. Все мы люди, в жизни разное случается. В конце концов, мужчина должен быть великодушным.
        - Нет, это вряд ли… Я знаю Германа, он обидчивый и мстительный.
        - Разве он раньше не был женат?- удивилась я.
        - Был. Но там все сложилось иначе. Поженились бедными студентами, по залету. Особой любви не было, по крайней мере, он так говорил. Перепихнулись в стройотряде - банально донельзя. Ребенок ему не очень-то был нужен. А потом, когда Герман раскрутился, появилось много соблазнов, жена стала раздражать… Когда мы познакомились, Герман давно был в разводе. Он ходил за мной, заваливал цветами, подарками, твердил, что любит, что хочет тихого семейного счастья… И я подумала: почему бы нет? Я очень старалась быть хорошей женой. Откуда я могла знать, что полюблю снова?
        - Может, он снова кем-нибудь увлечется?- сказала Крис.- Молоденькой моделью или певичкой… Слушай, а это мысль!- Крис подняла палец.- Сейчас же полно разных агентств по оказанию всевозможных услуг… Я слышала, девки даже платят, чтобы их свели с богатым дядькой. Вот бы найти такую контору, которая подстроит твоему благоверному встречу с юной, привлекательной особой. Вдруг твой муженек на нее западет? И сам даст тебе развод, а?
        - Это не мне, а тебе надо романы писать,- поразилась я хитроумию Крис.- Гарантирую ошеломительный успех.
        - Да уж,- невесело рассмеялась Зайка. На ее щеки постепенно возвращался румянец. - А если потом все откроется? Мне тогда головы не сносить. Да и Герман уже далеко не мальчик, чтобы потерять голову от смазливой мордашки. Ну, переспит пару раз и все равно вернется домой. Теперь семья для него много значит. Майечку он просто боготворит. И никогда не пойдет на то, чтобы я ее забрала в новую семью.- Зайка сокрушенно вздохнула.- Лучше подождать… Пусть пока все остается как есть. Как будет угодно судьбе…
        - А если Дима однажды устанет ждать и поставит вопрос ребром: он или Герман, что тогда?- не выдержала я.
        - Ой, я не хочу про это даже думать,- всплеснула руками Зайка.- Конечно, я могу родить детей с Димой… Господи, что я такое говорю… Майечка - моя дочь, как я могу ее бросить? Но жизнь без Димки я тоже не представляю… Господи, как все запуталось… Расскажите-ка лучше, что у вас хорошего. Смерть как нужны положительные эмоции.
        Она затушила сигарету, достала из крохотной, с наперсток, сумочки изящную розовую пудреницу, обмахнула пуховкой носик и припухшие веки, тронула блеском губы, после чего устремила внимательный взгляд на Крис.
        - Мы с Филиппом помогаем одному детскому дому,- сообщила Крис.- Покупаем мебель, одежду, игрушки, сласти, иногда заказываем развлечения… Мне так жалко этих ребятишек… Большинство - сироты при живых родителях. Они радуются мелочам, которых домашние дети порой даже не замечают… Новой игрушке, походу в кино на мультики… Я смотрю в их глазенки и думаю: как же можно вот так - родить и бросить?! В последний раз увидела девочку лет двух с половиной. Новенькую… Очень хорошенькую… Когда я вошла, дети подбежали ко мне, как обычно, обступили, стали что-то хором рассказывать, перебивать друг дружку… А она стояла в сторонке и смотрела… У нее был такой взгляд, словно ждала именно меня, ждала очень долго, но теперь не решалась подойти. Глазки огромные, как сливы, и я вдруг подумала, что, если бы у нас с Филиппом родилась дочка, наверное, у нее были бы такие же глаза… Я сама подошла к ней, погладила по голове - волосики у нее темные, мягкие, как пух… Спросила, как ее зовут. Она ответила: «Аня»,- а потом вдруг спросила с надеждой:
«Мама?»
        Я поняла, что сейчас разревусь, и убежала в кабинет заведующей. Та рассказала, что ребенка нашли на вокзале. В кармане курточки была записка, что девочке два года четыре месяца, зовут Аня, здорова. Что ее отец умер. И просьба позаботиться о ребенке…
        Крис снова разразилась бранью в адрес матерей-кукушек. А потом продолжила:
        - Эта девочка не выходит у меня из головы. Вдруг я так и не смогу забеременеть? А тут уже готовый живой маленький человечек, которому необходима родительская любовь. Что, если это - судьба? Я поделилась этими мыслями с Филиппом, и он сказал, что тоже хочет взглянуть на малышку…
        - Да ты что, Крис,- всплеснула руками Зайка,- ты молодая, еще родишь собственного ребенка! Ты ведь не знаешь, какие у этой девочки родители! Вдруг алкоголики или наркоманы? Что, если там целый букет заболеваний? А если у нее плохая наследственность? Начнет пить, воровать, убегать из дома? Таких случаев полно. Нет, я никогда не решилась бы на усыновление!
        - Врачи ее смотрели. Девочка вполне здорова, умственное и физическое развитие соответствует возрасту,- возразила Крис.- А хронические заболевания у каждого есть. В наше время при паршивой экологии и постоянных стрессах вообще все хроники. Даже если я забеременею, знаешь, что такое сохранение? Тебя накачивают гормональными препаратами, и нет никакой гарантии, что после этого родится абсолютно здоровый ребенок. Тебе легко спокойно рассуждать, у тебя уже есть дочка!
        Крис надулась и возмущенно заерзала на стуле.
        - Я вовсе не хочу тебя обидеть,- возразила Зайка,- просто высказываю свое мнение. Меня бы, например, испугала непонятная наследственность. Болезни еще как-то можно лечить, а дурные гены…
        - А я считаю, что никаких дурных генов не существует,- вмешалась я в разговор.- Это все чушь собачья. Взрослые люди в силу каких-то причин - занятости, лени, нежелания - не уделяли своему ребенку достаточного внимания, не сумели установить с ним доверительных отношений либо просто недостаточно его любили… Никто не рождается плохим. Если ребенок убегает из дома, значит, в доме нет тепла. В пьющих семьях дети начинают пить не потому, что у них плохие гены, а потому, что не знают, что может быть по-другому. Я работала с детьми из неблагополучных семей. Все они были абсолютно нормальные, только несчастные, недолюбленные… Любовь творит чудеса… Не выношу громких фраз, но здесь иначе не скажешь. Я понимаю, что решение об усыновлении очень непростое, наверное, одно из самых трудных, какие только бывают в жизни, и Крис с Филиппом должны принимать его самостоятельно. Не слушая никого, кроме себя. Чтобы потом, не дай бог, не пенять на плохие гены.
        - Возможно, ты в чем-то права,- обронила Зайка,- но я все равно считаю, что у ребенка, чей папаша был уголовником и дебоширом, к примеру, вероятность проявления подобного поведения на порядок выше, чем у малыша из нормальной семьи.
        - Мой покойный дядя Федя вырос в абсолютно нормальной семье, с матерью-домохозяйкой, отцом - высокопоставленным чиновником, но это не помешало ему угодить за решетку за избиение прохожего. Мой отец был уголовником и дебоширом, погибшим в пьяной драке. Но я не пью ничего крепче вина и не бегаю за людьми с топором. Хотя порой очень хочется…- не сдержавшись, сострила я напоследок.
        - Ты что такое говоришь-то?!- возмутилась Зайка.- У тебя отличный папа.
        - Я о своем настоящем отце, Викторе Михайлове. Это наша семейная тайна.
        Повисла пауза. Усмехнувшись, я обвела взглядом растерянные лица подруг.
        - Ага, испугались? Прячьте ножи и вилки.
        - Извини, я же не знала…- буркнула Зайка.
        - Вот,- торжествующе подняла палец Крис.- Мы возьмем эту девочку. А если я вдруг забеременею - у нас будет двое детей. Девчонки, все-таки здорово, что мы снова вместе!
        - Как три мушкетера,- радостно добавила Зайка.
        - У меня тоже хорошая новость,- сообщила я.- Я вступаю в наследство.
        Наследство
        Щелкнул замок, дверь с тихим скрежетом отворилась. Квартира встретила настороженной темнотой, скрипом рассохшегося паркета, затхлым запахом нестираного белья, дешевого табака и едкого одеколона. Казалось, за каждым углом притаились призраки. Я прошла по комнатам, включила свет, обнаживший истлевшие обои, почерневшие затоптанные ковры, тяжелую мебель, вылинявшие плюшевые гардины, пыльные светильники, заплесневелую ванную, неровную трещину, прошившую оконное стекло… Черно-белые фотографии в рамочках - молодая Мария Ивановна в кокетливой шляпке, важный Федор Александрович в пиджаке и при галстуке, красивый улыбающийся Виталик, маленький кудрявый Федечка в матросском костюмчике… Все ушли в небытие, никого не осталось… Мне захотелось выскочить на улицу, глотнуть горького московского смога.
        Я вышла на захламленный балкон. Третий этаж, двор-колодец, заставленный машинами и
«ракушками», до боли знакомые мусорные баки… В груди тоскливо сжалось. Нет, не таким я представляла дом своей мечты. Я не хотела жить в квартире, обремененной тяжким грузом печальных событий прошлого.
        - Может, вы с папой сюда переедете?- спросила маму.- Сколько можно жить в темноте и сырости?
        Но мама отчаянно замотала головой, словно я предложила нечто непристойное.
        - Сейчас у нас вовсе не сыро. Подвал отремонтировали и сдали офису. Те поставили домофон, теперь в подъезде чисто и тепло. А окна на север - даже хорошо: летом не жарко. К тому же хоть комнаты и маленькие, но их три: одна моя, другая папина - ты же знаешь, как он громко храпит. А третья - гостиная. Очень удобно, никто никому не мешает. И когда Тарас из Украины приезжает, всем места хватает. Ремонт, переезд - слишком сложно… Нет, это не для нас.
        Она снова огляделась по сторонам, зябко поежилась, и я поняла, что не мне одной неуютно в наследном склепе.
        Холл на две квартиры был пустынен и чист - не придерешься. Я позвонила в соседскую дверь. Послышалась возня, видимо, смотрели в глазок. Затем защелкали замки, и на пороге возникла Римма в леопардовом халатике до колен. Я поздоровалась. Римма пробормотала вежливые соболезнования и устремила на меня вопросительный взгляд. Я спросила:
        - Вы все еще хотите купить эту квартиру?
        Небоскреб
        И вот я стою на балконе дома моей мечты, как на палубе гигантского лайнера.
        Щурясь, смотрю вдаль, поверх макушек деревьев, голых и беззащитных в это время года. Поверх копошащегося внизу людского муравейника и игрушечных автомобильчиков. Поверх ржавых, в заплатах, крыш стареньких пятиэтажек. Вдаль и ввысь. В бесконечность, где сонные серые воды зимней Москвы-реки в обрамлении вечнозеленых зубчатых елей соединяются с ярко-синим небом в ватных клочьях облаков, и над всем этим безмолвием царит светило, холодное, надменное, как сама столица. Говорят, здесь можно наблюдать закаты невероятной для мегаполиса красоты.
        Тридцать три - возраст подведения итогов. Я взобралась на свой небоскреб, с него отлично видно, как высоко и больно падать. Когда-то мы стремились к свободе, но никогда не были так несвободны, как теперь. Мы зависим от курса доллара, цен на нефть, дурного начальства, боимся войны, террористов, уличной шпаны и «оборотней в погонах». Боимся увольнений, кризисов, дефолтов, реформ и революций. Думаю, тот, кто прошел сквозь мясорубку девяностых, всегда будет носить в себе раковую опухоль страха, подчас спрятанную очень глубоко, позабытую, неосознаваемую до поры до времени, но готовую в любой момент пробудиться и напомнить о себе. Наша легкость и бесшабашность навсегда остались в далеком прошлом, к которому нет возврата. Один мудрый человек сказал, что тот, кто однажды пережил кризис, никогда его не забудет. Мы пережили их столько, что хватило бы не на одно поколение.
        Иногда мне снятся кошмары из прошлого - озябшая полуголодная девушка в рваных ботинках бредет вдоль сияющих глянцем витрин, ловит снисходительно-презрительные взгляды более удачливых прохожих…
        У меня талантливый сын. Уже сейчас, в тринадцать, его, многократного победителя олимпиад, готовы принять лучшие технические вузы Москвы. А еще у него есть мечта - маленький домик в тихой европейской стране, на берегу теплого моря, в окружении апельсиновых и оливковых деревьев. Порой мечты детей не похожи на мечты родителей, и, наверное, это хорошо. Я знаю: если он чего-то захочет, непременно добьется, ведь в его жилах течет кровь Соколовых - упрямых, сильных, несгибаемых… Однажды, сидя в удобном кресле у окна, любуясь на необыкновенные закаты, я напишу книгу о жизни самых обыкновенных людей. Об их слабости и силе, о стойкости, верности, о поражениях и победах, о борьбе с обстоятельствами и собой. Об умении быть счастливым вопреки всему, даже сбывшимся мечтам.
        А сейчас я спущусь вниз по лестнице, чтобы поехать в уютный ресторанчик, где соберутся самые близкие - родители, муж, сын и верные друзья, чтобы поздравить с сомнительным для женщины праздником - еще одним прожитым годом. И, глядя в их смеющиеся лица, еще раз пойму, что для счастья не обязательно штурмовать небоскреб.
        notes
        Примечания

1
        История взросления Сани Соколовой рассказана в романе «Круговой перекресток».

2
        С. Есенин.