Кривые Жуковского Анастасия Графеева
        Подросток - это человек выкрученный на максимум. Все ему колется, все ему больно, многое ненавистно.
        Эта книга о трогательной любви двух подростков - стеснительной и тонкой Полины и сильного Артема. Пытаясь разгадать тайну отца Артема, ребята совершают путешествие в город его детства, пытаются выяснить что такое мечта и можно ли в ней жить.
        Анастасия Графеева
        Кривые Жуковского
        Правильных ежиков, которые иголками наружу, берут домой, поят молоком из блюдца, селят, например, за диваном. А на воле у них ночная охота на тех, кого обычно не жалко, норки, детишки и даже вроде бы линька.
        Неправильный ежик спешит домой, топчет золотые листья модными сапогами.
        «Я - мышь, - думает, - игольница я».
        Заходит в дом. Не задевая ни косяков, ни стен, аккуратно снимает пальто.
        - Привет, дедуня!
        Не слышит тот, голоса из телевизора громче ее.
        «Мой дед - герой. Мой брони-дед!» - с восхищением думает она о деде.
        Он рассказывал ей частенько, что в него не то что иголки, в него и копья прилетали…
        Пьет чай, мажет маслом хлеб, моет за собой посуду. Делает уроки, рисует невнятное, надевает пижаму. Оглядывает себя перед сном. Ни следа.
        ***
        - Может, Полюшка, что-нибудь с волосами тебе сделаем? Ну что ты глаза закатываешь? Нужно просто один раз найти свою прическу. Это проще, чем ты думаешь. Даже не надо много экспериментировать, перекрашиваться в разные цвета. Нужно просто найти профессионала, который подскажет. Неужели ты не хочешь в себе ничего изменить?
        Полина не ответила, и Варвара предприняла еще одну попытку.
        - И, кстати, надо пальтишко твое заменить. Например, если сделать короткую стрижку, знаешь, вот тут попышнее оставить, а здесь прям так коротко, то можно взять приталенный плащ, примерно до колен. Я вчера, кстати, даже присмотрела… Полин, Полина? Я же с тобой разговариваю, хватит пялиться в ноутбук.
        - Мам, я уроки делаю.
        Варвара редко заходила в комнату дочери. В основном тогда, когда ей было страшно. Обычно Полина не давала поводов за себя бояться. Чаще Варвара находила их сама: в плохих оценках, в грустной музыке, доносящейся из-за ее двери, в несъеденном завтраке. А сейчас и искать ничего не пришлось - в школу вызывают.
        - А что задали?
        Варвара попыталась заглянуть в монитор. Они сидели на кровати. Полина, прижавшись спиной к стене, держала на коленях ноутбук. Варвара сидела на самом краешке, все собиралась уйти и никак не решалась.
        - Про разные города России, по географии.
        - Понятно.
        «Человек. Начало», - думала когда-то Варвара, смотря на сморщенное тельце дочери, прикутанное розовой пеленочкой, и боялась продолжения. Мыть, кормить, вовремя укладывать спать, не подпускать к опасным предметам, если заболела - к врачу, а дальше по его рекомендациям - с этим, Варвара знала, справится. Она больше думала о том, не упустит ли она тот момент, когда дочь научится испытывать боль не только от расцарапанных коленок и ушибленного лобика. Ведь когда она впервые почувствует одиночество, она не сможет подобрать для него слова, она просто попытается вылить его слезами. Она ведь еще не будет знать, что его не вылить, не вытравить, не вылечить. И она точно не придет с этим к Варваре. И с обидами к маме тоже она будет ходить недолго. Научится прятать их в себе, какие поглубже да на подольше, какие так, чтобы и до дома не донести.
        - Людмила Васильевна меня в школу вызывает.
        - Пойдешь? - не отрывая глаз от монитора, спросила Полина.
        - Не знаю. Идти?
        - Как хочешь.
        Варвара помнила тот день, когда впервые отвела ее в детский садик. Она вернулась домой одна и занялась уборкой. Искусала губы, сломала ноготь, разбила вазу. Сидела со стаканом чая и смотрела на часы, как в окно, в телевизор, в книгу. Вышла из дома пораньше. Стояла почти час под дверью, вслушивалась в детские голоса, тщетно пытаясь вычленить из них Полинин. Минута к минуте, в положенное время вошла в группу. Воспитатель ей улыбнулась, ушла и вернулась, ведя Полину за руку. Полина подошла к маме и прижалась лицом к ее бедру. Варвара погладила дочь по головке. Все хорошо, только и сказали ей. Варвара не поверила и спросила дома Полину. Дочь обнимала маму за шею, елозила на ее коленях и нехотя отвечала на вопросы, коверкая слова: «Не обизали, касу, игауа».
        Что все хорошо, ей потом говорили каждый раз. Еще говорили, что Полина послушная, покладистая и даже один раз назвали «подарком любому воспитателю». Варвара вела Полину домой и злилась. Она сжимала ручку дочери все сильнее и сильнее, а та молчала, терпела. И когда наконец пискнула, Варвара очнулась, отпустила. Покладистая, хорошая, ест все, что дают, если забирают игрушку - отдает, говорят: «Уйди», - уходит. Воспитатели таких детей любят и очень быстро перестают замечать. А другие дети… Варвара упорно допытывалась об этом у Полины перед сном: «Полёчик, тебя сегодня никто не обижал?» - Нет. - «Ты мне расскажешь, если тебя будет кто-нибудь обижать?» - Да. - «А игрушки у тебя не забирали?» - Нет. - «А с кем ты играла?» - С Ваней. Варвара целовала дочку в макушку и еще долго сидела у ее кроватки. «Не будь такой, как я, - шептала. - Не будь такой, как я…».
        - А что ты натворила-то?
        - Ничего.
        Потом началась школа, и Полина стала подарком уже для учителей. Звезд с неба не хватает, что говорят, выполняет, дисциплину не нарушает. Кого у нас сегодня нет? И понимают, что Полины, только наткнувшись на ее фамилию в школьном журнале.
        - Полина, пошли делать уроки, - звала Варвара. Та оставляет игрушки, садится за тетради. «Пиши». Не пишет. Не понимает, сидит молча, с ровной спиной, смотрит то в учебник, то в тетрадь. «Ты кукла, Полина», - говорит Варвара. Полина поднимает личико, смотрит на маму, улыбается. А Варвара злится. «Если бы я хотела себе куклу, я бы купила ее в магазине», - думает она и ненавидит себя за это. Кусает губы. Обнимает дочь, зацеловывает круглое личико.
        - Плохо.
        - Что ничего не натворила?
        - Ну да. Хоть раз бы окно мячом разбила или цветочным горшком в стену кинула…
        - Ага, или встала и ушла посреди урока.
        - Ну хотя бы.
        - Так ты пойдешь?
        - Если спросят, скажи, я на работе, вырваться не могу.
        Варвара знала, что подросток - это человек, выкрученный на максимум. Все везде колется, все остро, больно, все отвратительно. И мир отвратителен, и ты сам тоже.
        Конечно, Варвара подумала об этом заранее. Еще сидя у песочницы, в которой Полина строила замки и лепила пирожки, рассуждала о грани между мамой и подругой, которую необходимо нащупать, чтобы ее держаться, чтобы дочь с ней секретничала, советовалась, доверяла.
        А теперь, рассуждала растерянная Варвара, с зашторенной со всех сторон Полиной не то что подругой, тут и мамой не всегда получается быть.
        Она догадывалась, что дело не только в пресловутом «возрасте». Для нее эта история началась недели две назад. Она подозревала, что для Полины намного раньше.
        ***
        - Дедуня опять митингует, - улыбнулась Полина, входя на кухню.
        Варвара улыбнулась ей в ответ. Она держала в одной руке стеклянный заварник, свободной махнула в сторону гостиной, вроде как «пусть». Подставила к своему, приготовленному под чай стакану еще один.
        Полина расценила это как приглашение. Не отказалась, села.
        - На работу? - спросила Полина.
        Это был субботний вечер, и Варвара опять не знала, как его провести. Надела джинсы, симпатичный свитер и пообещала себе, что посидит на работе только часик. Ну может полтора, если захочется кофе.
        Она плеснула в стаканы заварки, потом кипяток. Пара обжигающих капель попали Полине на руку. Она их стерла.
        - Презентацию готовлю. К понедельнику нужно закончить, - будто оправдываясь, ответила Варвара.
        Полина вспомнила большие залы, где мама стояла у огромного, растянутого на всю стену экрана, говорила в микрофон. Ее молча слушали, потом громко аплодировали. После выступления все ели и пили, но прилично, не садясь за столы. «Дочка?» - спрашивали маму, смотря на Полину, и улыбались. Она улыбалась в ответ и говорила: «Полина».
        Варвара пила их любимый с Полиной зеленый чай с жасмином. Не торопясь, подносила стакан к губам. Полина к своему и не притронулась. Она знала, что сейчас не время, но она уже давно решила сделать это для мамы:
        - Мам, у меня к тебе дело. Серьезное, - сказала это, соответственно, серьезно.
        Варвара поставила чашку с чаем на стол, чуть отодвинула в сторону. Лицо настороженное, спина прямая. Полина так и прыснула со смеху:
        - Да не, мам, не настолько же!
        - Говори, - тихо, почти шепотом сказала она.
        И в этот момент Варвара впервые подумала: «Началось».
        Полина еще какое-то время молчала. Ей была неприятна излишняя торжественность момента, мамино волнение. Сейчас бы в самую пору взвизгнуть: «Я беременна от своего кузена!» - и со слезами убежать в свою комнату, веселила себя Полина. Но сжалившись над мамой, осторожно начала:
        - У нас в школе есть мальчик…
        Варвара еле заметно кивнула.
        - Он мне нравится…
        Кивнула еще раз.
        - Но он, как бы тебе это сказать…
        Варвара приподняла подбородок, готовясь кивнуть еще раз.
        - Мама!
        Варвара обхватила свое лицо ладонями, локтями уперлась в стол. Теперь ее голова была зафиксирована, и она выжидающе смотрела на дочь.
        - Так вот, - попыталась продолжить Полина, - он из параллельного класса, поэтому ты, может, его не помнишь. Точнее, он был в «А», потом же нас соединили, и мы теперь в одном, - уводила Полина маму в сторону от сути, потому что на самом деле еще не придумала, как ей сказать.
        - Ну я же хожу на собрания… - снова, как будто оправдываясь, сказала Варвара.
        Обе понимали, что говорят не о том. И обе уже, наверное, с большим удовольствием обсудили бы мамину предстоящую презентацию.
        Полина говорила себе в тысячный раз - это все для нее, она ведь мама, она, наверное, хочет знать. Но все сильнее убеждалась в том, что делает это больше для него.
        Мама послушно ждала.
        - В общем, у него нет одной ноги.
        Блин! Надо было сказать: «Есть одна», - ругала себя Полина. Это как стакан, который наполовину полон или наполовину пуст, в зависимости от твоего эмоционального восприятия мира - вспоминала Полина уроки самопознания в школе. Мария Константиновна говорила, что мыслить нужно по-зи-тив-но. При этом улыбалась как умалишенная. И Полина в точности повторила ее улыбку для мамы.
        Варвара не улыбнулась в ответ, спросила:
        - Вы встречаетесь?
        - Вроде нет.
        Обе помолчали.
        - Как его зовут?
        - Артем, - еле слышно произнесла Полина.
        И дурацкая улыбка сползла с ее лица. Стало тяжело дышать. Полина уставилась на мамину чашку с чаем. Остывает, думала она.
        - Ну и? - спросила Варвара, которая уже взяла себя в руки. Она отпустила свое порозовевшее от волнения лицо и сложила руки на стол, будто школьница. Она тогда почему-то решила, что на этот раз пронесло.
        - Что «и»?
        - Это все, что ты можешь мне рассказать о нем?
        Полина подняла на маму удивленные глаза. Да она как-то и не готовилась рассказывать что-то другое. Она и имени-то его вслух спокойно произнести не может. И не знает она о нем ничего такого, что могла бы рассказать маме. Разве что он мучает ее. Что от него все время больно.
        - Если хочешь, можешь пригласить его в гости, - это все, что придумала сказать Варвара, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
        - Это вряд ли.
        Посидели еще немного. Они не умели по-девчачьи секретничать, и пора было расходиться.
        Миссия выполнена, поздравляла себя Полина и не испытывала от этого ни малейшего облегчения. Она знала, что мама хочет уйти, но, сконфуженная и растерянная, забыла ей в этом помочь. Хотя обычно она была чутка до маминых желаний.
        Варвара поднялась, подошла к дочери и положила ей руки на плечи, поцеловала в макушку.
        Ах, да! - спохватилась Полина.
        - Я пойду уроки делать. Задали много.
        И не сдвинулась с места. Это был зеленый свет для мамы. Та еще раз чмокнула Полину, на этот раз в щеку, и вышла из кухни.
        Сапоги, куртка, сумочка - различала Полина по звукам очередность маминых действий в прихожей, - дверь.
        Потому что в школе уже все шепчутся, сказала Полина маме, сделав глоток любимого чая. И ты обязательно встретишь кого-нибудь, кто скажет тебе об этом. Это будет обязательно злой человек, и он будет очень внимательно смотреть на твое лицо. И тогда ты должна быть готова. Во всеоружии. Ты должна будешь улыбнуться и сказать что-нибудь типа: «Да, он очень хороший мальчик». Хоть это и неправда.
        А может случиться и так, что ты встретишь нас, когда мы будем идти вдвоем, и тогда ты должна быть строга и немного раздосадована от того, что ваше знакомство оказалось случайным, а не так, как тому подобает быть. Ты не должна удивляться, и, хуже того, смущаться. Ты должна смотреть в его лицо, а не на костыль и неестественно ступающую ногу. Это не ради него, поверь мне, убеждала она маму и заодно себя. Я знаю, ты умеешь быть на высоте, и Полина снова вспомнила маму, стоящей у большого экрана. Я просто даю тебе время…
        ***
        - А заводы? Ни одного ведь завода не осталось! - доказывал дедуня телевизору, когда Полина входила в гостиную.
        Она остановилась в проеме двери, прижалась плечом к косяку. Смотрела на родное выцветшее, морщинистое лицо.
        Дедуня был на войне, думала она о нем, воевал, геройствовал. Был взят в плен. Он не сказал им ни слова, плюнул в лицо вражескому офицеру. За то был убит. Лежал лицом вниз в мелководной реке, не побежденный никем, не предавший Родину. «Мой дед - герой. Мой брони-дед», - в тысячный раз нараспев повторяла Полина. Лежал там, а мимо шли люди с лопатами. Они шли строить все заново, поднимать из пепла страну. И дедуня решил с ними. Задымили заводы - это мой дед с мазутным лицом. Заколосилась рожь на полях - это мой дед на комбайне. Заиграла музыка в клубе, и там мой дед - первый красавец. Но что-то пошло не так с этой большой и цветущей страной. Что-то с ней случилось, и оказалась она не такой большой и не очень, судя по дедуниным возмущениям, цветущей. Например, заводов в ней не осталось. И руководству он не доверяет. Недоволен он им. И только дедуня теперь знает, с кем нужно дружить этой стране, кого ругать, а кого следует бояться. Знает поименно всю ее боевую технику, частенько перечисляет, загибая пальцы, и когда получается кулак, трясет им, говоря, что может и следует, но мы не боимся. Он все время
говорит: «Мы». Все время говорит: «Наш».
        Полина бы прошла мимо и деду мешать не стала, но…
        - А кому нужны эти заводы? Только экологию портить. Пусть китайцы все за нас делают. Плохо, что ли?
        Дедуня не верил. Долго с открытым ртом смотрел на внучку. Кто бы другой сказал ему это из телевизора, он бы нашел, что ему ответить, он бы отвечал громко, долго, он бы ему доказал…
        Полина уже шла в свою комнату, быстро, чтобы не запомнить вот этих дедуниных глаз, этого раскрытого от удивления рта.
        Это он меня укусил, думала Полина, безуспешно пытаясь сглотнуть подступающий к горлу ком.
        В комнате задернула шторы, включила гирлянду, которая висела еще с Нового года, упала на кровать. Теперь мама знает то, что знают все, думала Полина, и моя совесть чиста. Знает, что Артем и что на одной ноге. Ей ведь и не нужно знать, что он злой. А еще умный, высокомерный, иногда просто невыносимый…
        Полина готовилась к этому разговору, даже отрепетировала его на подруге. Пусть и не лучшей, но такой, которая имелась. Они с Анжелой были с одного двора, но ходили в разные школы. Анжела Полине нравилась. Она была из тех, кто умеет красиво курить тонкие дамские сигареты, стоя на кучи мусора за гаражом. Из тех, кто от этих сигарет может оставить следы на своих запястьях. Запястья, правда, у Анжелы были чистые, но Полине казалось, что это только потому, что не случалось у нее еще настоящей любви. По сути, Анжела выслушала от Полины ту же характеристику, что и мама (просто Артем, просто без ноги), и спросила: «А у него там-то все нормально? Ну как мужик он может?». Полина пожала плечами. Они даже не целовались. «Зря репетировала, - подумала тогда Полина, - мама такого не спросит».
        Полина свесила руку, нащупала под кроватью книгу. Достала.
        «Шинель». Она читала ее уже третий день. Полина долго смотрела на серую скучную обложку, пытаясь его возненавидеть. Иногда у нее это отлично получалось, и она уже чувствовала в себе силы, чтобы отнести все эти книжки обратно в школьную библиотеку, а по возвращении в класс пройти мимо его парты, даже не взглянув. Но эти непонятно откуда взявшиеся силы быстро покидали ее, когда она думала, что завтра он может сам первым поздороваться, и тогда она неприметно промямлит что-нибудь в ответ. А еще он может смотреть на нее на уроке в упор, не стесняясь никого, и тогда ей придется стесняться за двоих. А если Грачева Вадика не будет, он может подсесть к ней за парту и сидеть рядом весь урок молча, и она будет чувствовать его запах и пылать лицом. А может, как частенько бывало, весь день не замечать ее, говорить и смотреть на кого угодно, кроме нее, и тогда ей будет больно…
        Ненавижу его, думала Полина, открывая книгу на странице, отмеченной закладкой.
        Далее он говорил совершенную бессмыслицу, так что ничего нельзя было понять; можно только было видеть, что беспорядочные слова и мысли ворочались около одной и той же шинели. Наконец бедный Акакий Акакиевич испустил дух.
        Наконец-то! - обрадовалась Полина.
        Полина пролистала несколько последующих страниц и немного расстроилась, что смертью персонажа не заканчивается книжка и что придется одолеть еще его послесмертье.
        Читала, хмуря брови. Отвернулась с книжкой к стене, чтобы ее взгляд то и дело не сбегал со скучных строчек на толстенный корешок книги, лежащей на столе. На нем большими пузатыми буквами значилось «Обломов». «Как много “О”», - думала Полина и мысленно водила по ним пальцем. Обе эти книги она взяла в библиотеке одновременно. Думала, эта-то тоненькая, она ее в один присест прочтет и сразу за ту, толстую, возьмется. Кто ж знал…
        Глазами скользила по строчкам, а сама уже видела себя несущей побежденные книги обратно в библиотеку. И Артем, случайно оказавшийся рядом, видит ее, прижимающую к груди книги… Полина повернулась к толстой книге и сказала ей сердито: «Тебя развернем спиной». И, подумав, добавила: «А шинельку из-за тебя, толстушки, и видно не будет». «А то стыдно ведь получается, - думала Полина, - это же школьная программа. “Шинель” классе в пятом или шестом проходили, а “Обломова” в прошлом году».
        У каждого есть своя шинель… Полина тогда не поняла, о чем это говорит Артем, но запомнила. При встрече как бы невзначай (сейчас-то уже понимала, что совершенно невпопад) сказала Анжеле, что один ее знакомый считает, что у каждого есть своя шинель. Анжела долго, не моргая, смотрела на подругу, потом ответила, что хорошо подмечено. И у нее Полина уже не постеснялась спросить, что это значит.
        А про «Обломова» Полина догадалась сама. Обломов-то на слуху. Артем сказал: «Карпенко, убей в себе Обломова». Не ей сказал, мальчику из класса.
        «Шинель» была побеждена, но облегчения это не принесло. Теперь Полине предстояло учиться ненавидеть его всю следующую книгу. А ее было много.
        В Гороховой улице, в одном из больших домов…
        Слушай, тебе сколько лет? Как и тебе, наверное. А ты глупа не по годам.
        …глупа не по годам.
        …глупа не по годам.
        Варвара вернулась поздно, зашла поцеловать Полину. Та уже лежала, по уши укрытая одеялом.
        - Спокойной ночи, зайчик.
        Поцеловала дочь в скулу и легонько в носик.
        «Я - ежик», - отворачиваясь, подумала Полина.
        ***
        Мама неправильного ежика на областной конференции по вопросам миграции бабочек. На конференции люди не ищут друг друга. Говорят, смеются, едят бесплатную еду… И не ищут друг друга. А она отдалась бы здесь каждому мужчине, потому что ей не жалко и потому что пара тапочек в одноместном номере ей кажется счастливее нее, спящей одной в огромной кровати.
        В ванной: «Я - бабочка, - шепчет, - пора выбираться». Снимает перед зеркалом одежду. Является голой, тонкой и немного смешной. Смеется. Внизу живота аккуратный шрамик. Не портит, но прерывает смех.
        - Прекрасный доклад! - говорят ей.
        Говорят еще - поздравляю, молодец, а она ищет в толпе ту, с красными губами. «Оно все так невероятно, потому что губы пухлые, а зубы белые, ровные, ну, может, только слегка мелковатые», - думала Варвара. И кожа, да, это все кожа - гладкая, свежая. С такой кожей можно себе позволить и красную помаду, да, наверное, вообще можно себе позволить все что угодно. Например, не писать хороших докладов, не вставать рано-рано, чтобы укладывать волосы перед зеркалом, пока руки не затекут, не наглаживать так тщательно рубашку, не спать одной накануне. Можно…
        - Прекрасно, Варечка! - говорит ей пожилая коллега. - Пойдемте за наш столик.
        Люди уже расходятся на обед, соседняя комната с конференц-залом - ресторан, по уровню, конечно, столовая.
        Варвара заметила ее еще вчера, на торжественном открытии. Та сидела через несколько стульев, немного позади. Оглянувшись раз, увидев эти губы, она уже не могла слушать выступающих, хотя среди них был и Анатолий Валерьевич, которого она уважала, который преподавал ей еще в университете, на лекциях которого она сидела с открытым ртом.
        - Салатик? - все та же коллега пытается за ней ухаживать, видя ее пустую тарелку.
        - Я сама. Спасибо.
        Она искала ее среди сидящих за столиками, оглядела все соседские. Делала это неаккуратно, ее спросили:
        - Вы кого-то ищете?
        Варвара улыбнулась и на секунду вообразила, что улыбается ее улыбкой, ее красными губами, и почувствовала себя такой скользкой, гибкой, всемогущей.
        - Нет.
        Такую улыбку она дарила бы всем, не берегла ее для одного-единственного. Милостыня недостойным, награда победителям.
        - Попробуйте, это очень вкусно.
        И в ее тарелке оказался кусочек мяса, потом ложка салата, еще что-то. Она не сопротивлялась, знала, что есть этого не будет. Она вообще здесь есть не будет, она уже хочет домой, эти губы все отравили. Ведь можно же быть просто красивой, но зачем быть такой хищной, зачем так понимать свою власть?
        А он? Он их видел? Мысли о чужом превосходстве всегда приводили к нему. Конечно, видел, отвечала себе Варвара. Ей казалось, что этот гул голосов, наполняющий собой огромный зал, был только о них. Все говорили, обсуждали, восхищались, а обладательница прекрасных губ сидела за одним из столиков, откинувшись на спинку стула, и величественно принимала преподносимые ей дары. И он был среди дарителей.
        Она встала, вышла из-за стола. Нет, она так ее не найдет, если будет сидеть и есть салат. Ее спрашивали все разом, спрашивали, хорошо ли она себя чувствует, случилось ли что. Она отмахнулась, да, да, все сразу.
        Направилась к входу. Зал начинался с колонн и трех ступенек. Она поднялась. Смотрела сверху на гудяще-едящую массу.
        - Как Полина? - раздался голос у самого уха.
        Варвара вздрогнула. Не обернулась.
        - Началось, - ответила она.
        Варвара знала, что утрирует. Она ведь себя уже убедила, что оно и к лучшему. Что такой Полину не обидит, ведь сам обиженный. Но ей хотелось сообщить ему о чем-то важном, страшном, волнующем. Ей хотелось, чтобы ему казалось, что в ее жизни еще хоть что-то происходит.
        - Что началось?
        Она повернула голову, его подбородок почти касался ее плеча.
        - Влюбилась.
        Короткий смешок, а потом коснулся губами чуть выше уха. Даже не поцелуй. Но как надолго этого хватит!
        ***
        Полина всегда приходила первой. Сидела на широком подоконнике, ждала, пока по одному начнут появляться одноклассники.
        За окном было темно, и стекло от того казалось непроницаемо черным. Она изредка поглядывала на свое отражение. Она нравилась себе на черном.
        Полина любила, когда уютно. Уют очень часто создавали полумрак и тишина. Она любила, к примеру, родительские собрания. Вечер, пустая школа, лампочки горят только в холле у входа и в коридоре, где немногочисленные ученики дожидаются своих родителей. За закрытой дверью далекие голоса, а если крикнуть самой, отзовется эхом.
        Еще Полина очень любила сказку, которую мама когда-то читала ей перед сном. В ней одна ласточка, влюбившись по глупости в тростник, не улетела с остальными зимовать в Египет. Полина представляла себя той ласточкой, летящей в лучах заходящего солнца над пустыми гнездами, в которых еще недавно пищали птенцы, суетились их любящие родители. Рассекала крыльями воздух, который теперь был только ее. Впитывала тишину, которая ценна была тем, что еще вчера ее не было.
        Полина всегда приходила первой. Но раньше, потому что так было уютно, а еще удобно - первый никогда не опаздывает. Теперь все было по-другому. Она надеялась, что он будет вторым, и тогда на черной глади оконного стекла они окажутся ненадолго вместе.
        - Привет.
        Но второй оказалась Алена. Она поздоровалась с Полиной на ходу, не поворачивая головы. Прошла к другому окну. Она была высокой, модной, красивой.
        - Привет.
        - Привет.
        Это были Лешка и Глеб.
        А потом, уже не здороваясь ни с кем, пришли двоечники Тарас и Артем. Но Артем не тот, с которым хотела отражаться Полина.
        Потом Ангелина и Маша. Вообще, в классе у них было две Маши - Иванова и Курчатова, но Курчатова уже давно болела и в школу не ходила.
        Стали приходить по трое, четверо. Вот уже и учитель с ключом…
        «Привет, привет, здравствуйте».
        Не пришел, констатировала Полина.
        В класс заходили толпой, толкая друг друга в дверях. Полине стоило только стать частью этого бурлящего потока, и он отнес ее в класс, усадил за парту.
        Наконец все расселись по местам. Принялись шумно доставать учебники, тетради, ручки.
        За соседней партой разговаривали:
        - Экономика, что ли?
        - География вроде.
        - А домашка была?
        - Не знаю. Я ничего не делала.
        Прозвенел звонок.
        «Не пришел», - думала Полина.
        - Все успокаиваемся, урок начинается!
        - Экономика? - спросил кто-то громко с последних парт. Ему удалось перекричать толпу, и учительница ответила:
        - География.
        Ответила четко, ясно, чтобы слышали все.
        У Вадика, Полининого соседа по парте, зазвонил телефон. Он стек под парту, и оттуда доносился его шепот:
        - Да, мама. Хорошо. Уже урок. Да понял я!
        «Не пришел», - опять думала Полина, поглядывая на пустой стул за партой справа.
        Уже писали название новой темы, уже было оглашено, что в конце урока одиннадцатый «А» ждет небольшая контрольная работа по предыдущей теме, уже класс успел опечалиться на этот счет.
        - Записываем! - громко, очень громко сказала Ирина Владимировна.
        В классе стало почти тихо. У кого-то упала ручка, кто-то покашлял. У Вадика вибрировал телефон, он его выключил.
        - Еще в пятидесятых годах в Европе начали появляться предпосылки возникновения интеграционных процессов. Постепенная потеря колониальных рынков… А где Притчин?
        «Не пришел», - ответила про себя Полина.
        Теперь уже не одна Полина смотрела на пустующий стул справа от нее.
        - Заболел? - спрашивает Ирина Владимировна.
        Никто не ответил. Никто не знал.
        - Я ему материалы давала для открытого урока. Кто-нибудь знает, когда он придет? Я же должна знать, будет он выступать или нет.
        На учительницу посыпались вопросы о предстоящем открытом уроке. Не то чтобы он очень волновал одиннадцатиклассников, просто они знали, что он волнует ее, и волнует очень, и вместо европейской интеграции можно поговорить о нем.
        Но Ирина Владимировна отмахнулась от вопросов и спросила сама:
        - Будет он, не будет, нужен человек на подстраховку. Надо взять у него материалы и подготовиться. Кто возьмет у Притчина?
        По классу тут и там раздавались смешки. И с последних парт кто-то крикнул, наверное, Шумейко:
        - Пусть Чукча у Притчина берет!
        И кто-то добавил:
        - Ей не привыкать!
        Чукча - это Полина, потому что Чукчина. Но ее давно уже так никто не называл. С тех пор как класс начал подозревать их с Артемом во взаимном интересе. Но Артема не было уже несколько дней, и вот Шумейко смог себе это позволить.
        Класс смеялся.
        - Так! Тихо! - хмурилась Ирина Владимировна. - Чукчина, заберешь?
        Полина кивнула.
        «Чукча», - повторяла она про себя, кусая губы.
        - Пишем дальше: узость внутренних рынков и зависимость многих европейских стран от внешнего рынка стимулировали - «Чукча» - возникновение первых интеграционных группировок - «Чукча» - ЕЭС и ЕАСТ - «Чукча». Вот, Шумейко, я на доске написала, что тебе не понятно? ЕАСТ… «Пусть Чукча у Притчина берет, ей не привыкать…».
        ***
        Он знает, что он последний, его народ погиб, земля завоевана. Он не бросается с копьем на толпу людей в странных одеждах с бесцветными лицами. Его месть не живет на кончике стрелы, она не зажата в могучем кулаке. Она выступает утренней росой на листьях деревьев, падает дождем с неба, кормит собой чужеземцев, растворяясь в мякоти банана. Он ходит среди них с бронзовым неподвижным лицом, прерывая собой разговоры, туша смех, унося на себе их взгляды - все на спине, ни одного на лице. Он ходит укором, он ходит хозяином, пока он жив, эта земля не их. Его могут убить пуля, нож, удар по голове, может даже легкий толчок в спину, если у ног пропасть. Он не дух, он смертен. Но найди смельчака, который отважится на это. Они его ненавидят, клянутся друг другу, что этой же ночью отправятся в его вигвам. Но наступает новое утро, и, приподняв тяжелый полог, преграждающий вход в его жилище, он выходит ему навстречу. И снова блуждает меж их костров, а они снова его ненавидят, снова клянутся…
        Ни у кого в классе не оказалось номера Артема. «Это и неудивительно, - думала Полина. - Индеец». Он им был, он так себя вел, так его чувствовала Полина. Так они познакомились. Полина частенько возвращалась туда, была снова собой, реже им. Когда была им, смотрела на себя и видела не ту Полину, что обычно видит в зеркале. Эта больше походила на маму, с ее длинной шеей и прямой спиной.
        Была она там и теперь, идя по адресу, который дала учительница.
        После окончания девятого класса ученики разошлись по колледжам и училищам. Оставшихся, желающих досидеть до одиннадцатого, оказалось немного. Их объединили в один десятый под буквой «А». Многие в этом новом классе знали друг друга только в лицо и не спешили познакомиться, продолжали дружить своими давно сросшимися коллективами, по-прежнему пренебрежительно называя друг друга «ашниками», «бэшниками» и так до «Д».
        В одну из первых суббот нового учебного года ученики единственного в школе десятого класса лениво подтягивались к первому уроку. Полина уже была за партой, уже выкладывала учебники. Она оказалась в небольшой компании мальчиков и девочек, которых раньше только и видела в коридорах школы, а вон того, высокого, будто бы и вообще никогда не видела. Они сидели на партах, болтали ногами и вообще болтали, смеялись. Полина безуспешно пыталась повторять домашнее задание. Бегала глазами в сотый раз по одной и той же строчке.
        «Плоскости могут вступать во взаимодействие с другими элементами фигур…».
        Распахнулась дверь, ударила ручкой о стену. В стене уже была выбоина от таких эффектных появлений. Вошедший бросил рюкзак на парту, громко, даже торжественно сказал всем:
        - Приветствую вас, мои двуногие братья!
        Замолчали все. Девчонки опустили глаза. И только Полина, выпрямившись на стуле, ответила незнакомому мальчику с костылем:
        - И мы тебя, наш одноногий вождь.
        Полина, которая не поднимала руку на уроках, даже если знала правильный ответ, если была готова к уроку, если всю ночь учила. Полина, которая не протестовала против оценок, не выпрашивала лучших. Полина, которая даже не могла возразить двоечнику, списывающему с ее тетради. Полина, чей голос дрожал, когда она рассказывала стихотворение у доски. Полина четко и ясно поприветствовала за всех новоприбывшего.
        Артем, конечно, «одноногим» не выглядел. Он носил протез, отчего ходил медленно, прихрамывая, и с подлокотным костылем. Но Полина к тому времени о нем уже наслушалась. И его насмешливое приветствие вполне соответствовало тому, что о нем говорили за спиной.
        На нее не шикали, не цыкали, ее пронзали взглядами. Тысячи иголок разом. И он смотрел, но не так, как они. Он будто пожал ей руку.
        Потом Полина узнала - он всегда так делает. Например, на физкультуре. Мальчишки подтягиваются на спор - кто больше. Артем подходит к турнику самый последний, никто и не думал, что он тоже станет. А он подтянулся, и больше всех. Всех обошел, всех сделал. Спрыгнул, держась рукой за железную опору турника, говорит:
        - Не плачьте, бледнолицые, у меня фора.
        Конечно, намекает, что на одну конечность он легче. Остроумно, но никто не смеется. Никто не поздравляет с победой. Только Полина украдкой ему улыбнулась, а он на выходе из спортзала ей подмигнул.
        «Все предпочли бы его жалеть, - думает Полина. - Вот если бы на физре он сидел весь урок на низкой неудобной скамеечке, а в классе за последней партой, был добрым и покладистым мальчиком, чуть неряшливым и глуповатым, они бы с ним дружили, они бы его любили, давали списывать, не позволяли учителям с него строго спрашивать, они бы его жалели, они бы были молодцы…».
        Но он - Индеец.
        ***
        Полина все придумала, заучила, повторила много раз.
        «Ирина Владимировна попросила забрать у тебя материал для открытого урока. Если ты не придешь, выступать буду я».
        «Ирина Владимировна…».
        Но уже у подъезда все пошло не так. Она-то собиралась ему в лицо рассказать заученное, а тут домофон. Нажала. Писклявая музыка. Сердце стучало громче музыки, мешало слушать, думать.
        - Заходи, - голос Артема прервал концерт.
        Полина несмело потянула на себя дверь, и она легко поддалась. Потом лифт - просторный, чистый, - новый, одним словом. Полина только и успела оглядеть свои сапожки и пальто, а лифт уже доставил ее на нужный этаж. Вместо привычной лестничной площадки длинный коридор, пронумерованные двери.
        «156, 156, 156».
        У двери решила дать себе минутку, передышку, попросить сердце ей не мешать. Повторить заученное, в конце концов.
        Но табличка с искомыми цифрами начала удаляться от нее, как только она к ней приблизилась. И на ее месте появилось лицо Артема.
        «Ирина Владимировна…».
        - Заходи.
        Полина сделала пару шагов вперед, и он закрыл за ней дверь.
        Артем стоял перед ней в белой футболке и с лицом таким знакомым, будто оно уже успело стать родным.
        - Пальто давай.
        Она сняла, отдала. Артем повесил его на плечики и убрал в шкаф. Сапожки Полина поставила к стене.
        Потом она шла за его футболкой. Артем был без костыля, отчего шел медленнее обычного. Полина уставилась на его спину и ничего больше не видела. Она чувствовала вокруг пространство, много воздуха, света. Она угадывала, что вокруг красиво, ново, интересно, но она ограничила себя его спиной. В голове всего было много, например, была бабушка, которая вместе с ней чувствовала пространство, но переводила его в квадратные метры, а светлую мебель в тысячи рублей и говорила внучке, качая головой: «Не потянешь». Да Полина и сама так думала, смотря на его широкие плечи.
        Артем остановился, и Полина еле удержалась, чтобы не уткнуться носом в его спину. Она бы так шла и шла, хорошо было идти за ним. Но они уже пришли, и здесь был полумрак.
        Пока он ее обходил и закрывал за ними дверь комнаты, она спросила. Или сказала:
        - Ты давно в школу не ходишь. Болеешь?
        - Ленюсь.
        В комнате стало совсем темно, после того как он закрыл дверь.
        - А так можно?
        Он прошел мимо нее к окну, поднял жалюзи.
        - Можно. Но ты не пробуй. У тебя не получится.
        Стало светлее, но только на несколько тонов. Они были на седьмом этаже, но неприветливое небо с косматыми облаками не становилось ближе. Полине это показалось странным.
        - Ирина Владимировна…
        - Я приду.
        Ну вот и все. Можно обратно, мышкой до сапожек, потом на лифт и под серое небо, подумала Полина и сказала:
        - Большой самолетик.
        Самолет висел на стене, хвостом упирался в потолок, а носом почти доставал до кровати, стоящей у этой стены. Он будто пытался обнять стену своими крыльями, и ему это почти удалось. Такой огромный он был.
        Полина пыталась понять, на кого он больше похож - на гигантского малька, которому ради смеха приделали длиннющие плавники и несуразный хвост, или на птицу, которая при ее размерах непременно должна быть хищной, но ее закругленный симпатичный нос дает понять, что она беззуба и совсем не опасна.
        - Это не «самолетик», - холодно ответил Артем. Так холодно, что Полина вся съежилась. - Это модель планера Л-13 Бланик.
        - Он что, еще и летает? - искренне удивилась Полина, заметив проводки, торчащие из головы малька (или птицы).
        И не дав Артему ответить, добавила:
        - С пультом, что ли?
        - Модель радиоуправляемая.
        Но Полина продолжала вопрошающе смотреть на Артема, и тот просто ответил:
        - Да.
        Они оба смотрели на самолет. Полина уже хотела заключить, что «круто». Но за стеной, на которой висел самолет, раздался глухой удар. Будто упало что-то тяжелое. Будто даже какая-то мебель.
        Оба вздрогнули. Полина ведь даже забыла подумать о том, что в доме может быть кто-либо, кроме Артема.
        Она молча, испуганно смотрела на Артема, и ей показалось, что буквально несколько секунд у него были такие же глаза.
        Он отошел от окна, сел на кровать. Взял с подушки гитару. Она была не такая, какие привыкла видеть Полина, да и признаться, видела она их живьем-то не часто. Но те, что видела, были полые, с дырочкой посередине, под цвет светлого дерева. Эта же по форме была все та же точеная женская фигура, но из сплошной красной лакированной доски. А еще у нее были проводки, какие-то приспособления…
        - Кому стоим? - спросил Артем, и Полина поняла, что нужно подойти и сесть.
        Она послушно все выполнила. Матрац оказался твердым, под Полининым весом почти не прогнулся. А Полина любила утопать в своих перинках, закутываться в толстое мягкое одеяло. Она в свою кровать погружалась, а на эту только и можно было присесть, как на скамейку в парке. Вопиющая разница в мироощущении была налицо, и это печалило. Печаль становилась сильнее смущения, и на кровати Полина уже сидела другой, не той, которая стояла посреди комнаты и разглядывала свои бордовые носки.
        Артем начал играть, но гитара оказалась безголосой, будто простуженной. Вроде даже угадывалась какая-то мелодия, но звук больше походил на трение морковки о металлическую терку.
        За стеной опять что-то упало.
        Полина посмотрела на Артема, а Артем надел на нее наушники.
        Он играл на своей охрипшей гитаре все ту же мелодию, а до ушей Полины она доходила чудесной музыкой. Очень быстро она заполнила собой всю Полину, окутала, подхватила и унесла. Полина оставила себя сидящей на краю кровати и уже стала той, что лежит на спине с раскинутыми руками, потому что так музыке вольнее гулять по телу волнами. Но и этого оказалось мало, музыке было тесно, ей было душно, и они отправились на просторы.
        Сначала Полина видела лишь широкую реку. Стремительно несущийся поток воды бурлил, искрился, не ведая преград. Несся, торопился, натыкался на камни, перепрыгивал, реже обходил стороной. Те глыбы, которые обходил, гордились собой, они там веками стояли победителями. Полина, с высоты наблюдая реку, угадывала, куда та спешит. Она желала скорее упасть. Она так долго бежала, ударялась, огибала, извивалась, а теперь хочет просто лететь чесаной конской гривой все время вниз и вниз.
        Полина оставила реку и теперь смотрела на воздух. Еще никогда она не видела так много воздуха. И небо ему не потолок, оно бледно-синее, лишь продолжение. И не было ни дна, ни стен, лишь где-то там, далеко внизу, река и непроходимые леса, бурлящей зеленью уходящие вдаль.
        Воздуха было так много, что Полина не могла не наполниться им и стала птицей. И теперь она плавала в нем - мягком, теплом, нежном.
        Будучи птицей, она с высоты любовалась той, что стояла внизу. Босоногая, с обнаженными длинными ногами, гибким телом в одежде из мешковины, с черными волосами, толстыми прядями струящимися по тонкой спине, покатой груди. А вот появился и он. Птица торопится, режет воздух крыльями, успевает стать ей. Не почувствовать иначе тепла от его могучего тела, его запаха.
        И он берет ее за руку, чтобы она больше никуда не улетела. Он теперь ее охотник, он теперь ее защитник, она его…
        «Индианка? Индуска? Ну не индейка, это точно…».
        Музыка закончилась, и Артем сам снял с нее наушники. Полина обнаружила себя сидящей на твердой кровати с руками, сложенными на коленях.
        - Красиво, - сказала она.
        Они слышали шорохи за стеной. Они даже слушали их какое-то время. Потом Артем нахмурился, сказал:
        - Тебе пора.
        Он проводил Полину.
        ***
        Виктор Валерьевич очнулся ближе к утру. Так ему потом сказали. Может, другой и стал бы в первую очередь вопрошать: «Кто я и где?» - но он решил сосредоточиться на потолке. Нужно было непременно заставить его замереть, быть только сверху, только плоским и, главное, твердым. И когда казалось, что он уже вот-вот встанет на место, и можно будет отдохнуть, отдышаться, потолок снова сползал туда, где свет. А на свет смотреть было больно. От танцующего потолка мутило, но поймать его и вернуть на место казалось единственно необходимым.
        И вот наконец ему удалось. Он победил, и, как любой победитель, растерявший себя в борьбе, смотрел на побежденное пустыми глазами. Он помнил, там сбоку еще был свет, но его побеждать не хотелось - сил уже не было. Он с огромным удовольствием поменял белизну потолка на темноту за веками.
        Потом появились лица. Сначала пустые. Они были над ним, вокруг него, двигались, менялись местами. Их было много, они были долго, и вскоре шевеление их губ возымело результат. У них появились голоса. Но шли они не из них, а откуда-то издалека, и были все равно что шум воды, бессмысленно заполняющий собой пространство.
        Потом Виктора Валерьевича начало становиться больше. Он стал обрастать болью. И откуда-то пришли знания, он даже мог назвать те куски себя, которые так дико болели. Он понимал - болит рука, и даже заставлял ее двигаться. Нога. Живот. Движений становилось все больше и больше, и это уже не он - у него кончались силы. Они сами, они… Темнота под веками спасла, он снова пропал.
        Когда очнулся, потолок был на месте, а боль нет. Ему казалось, что боль была формой существования тех его кусков, и теперь, когда она исчезла, Виктор Валерьевич начал сомневаться, есть ли они вообще. Он принялся их искать. Из глаз, видящих потолок и умеющих спрятаться за веками, он стал превращаться в пальцы. Непослушные, почти деревянные, но способные чувствовать мягкость и податливость материи под собой. Потом были другие пальцы, уже на ногах, и они тоже чувствовали ее легкое прикосновение. Но самым большим и важным открытием стала грудная клетка. Он вдруг осознал, что она вздымается и опускается, и так снова и снова. И он долго ее чувствовал, а она не прекращала своих движений. Перешел к губам. Те оказались приоткрытыми, но абсолютно неподвижными. Горячий воздух, выходивший оттуда, изнутри, сушил их, а входивший извне холодил язык. Язык…
        Снова начали появляться лица. Теперь они были четкими, понятными. Но по-прежнему пустыми. Виктор Валерьевич хотел с ними поделиться своими открытиями, и ему даже показалось, что он знает, как это сделать. Начал ворочать языком, но он оказался огромным, неповоротливым…
        Он слышал звук, глухой, протяжный, он был одновременно из него и из тех далей, из которых приходили голоса окружающих его лиц.
        Виктор Валерьевич устал и уже хотел уйти снова за веки, но пустые лица пропали, и два других заслонили собой прирученный потолок. На первое лицо он смотрел долго. Оно было мокрое, поблескивало в свете окна, на которое он так и не решился взглянуть. Это лицо было вроде одного из тех его кусков, которые он еще не успел осознать, вернуть себе, назвать собой. Оно его не удивило так, как удивило открытие своей грудной клетки, и не обрадовало так, как первое ощущение своих пальцев. Но вызвало облегчение, что кусок обнаружен, он на месте, будто он и призван вот так нависать над ним, быть мокрым.
        А второе лицо… Оно очень быстро размылось, расплылось, и он почувствовал свои щеки, их защекотало. И оказалось, что там, в грудной клетке, помимо наполнявшего ее воздуха, там всего много. И оно болит, распирает, вырывается наружу. Неповоротливый язык вспомнил, что такое соль, и она его будто оживила. Виктор Валерьевич уже был готов назвать это лицо по имени… Но не нашел в себе этого имени.
        ***
        Полина с содроганием думала, что однажды ей придется познакомиться с его родителями. То есть среди тысячи вариантов развития событий был и такой, и он был одним из самых малоприятных. Даже предполагаемые слезы под дождем, завывание под одеялом, несущийся на нее поезд в случае, если Артем даст понять, что им не быть вместе, не вызывали в ней такого ужаса.
        Что это будет - лупа или микроскоп? Они ведь обязательно вывернут ее наизнанку, чтобы посмотреть, из чего она сшита. И обязательно увидят, что мама сметала ее на скорую руку, черными нитками по белому.
        Ее бабушка, к примеру, обязательно бы вывернула Артему карманы вопросами типа: «А чем занимаются твои родители?». «А о чем спросит его мама? - с ужасом думала Полина. - Умеешь ли ты готовить? Читала ли ты “Шинель”? А папа…».
        У него вообще есть папа?
        Вот у Полины папа был. Только она об этом иногда забывала. Но он сам обычно о себе напоминал, очень деликатно, не настойчиво, будто бы боясь лишний раз ее побеспокоить. Интересовался через маму, не нужно ли Полине чего, может, новый телефон, ролики, велосипед? Подарки привозил сам, по субботам, на чай не оставался. На Полину смотрел нежно, но недолго. В ответ Полина его стеснялась, отвечала односложно, обычно это было «спасибо».
        Может быть, поэтому наличие папы у кого-либо из ее друзей частенько вводило Полину в замешательство. К примеру, у Анжелы папа был, и иногда он заговаривал с Полиной. Точнее пытался. В такие моменты Полина растерянно поглядывала на подругу, и в ее глазах явно читались призывы о помощи.
        Но самое страшное все-таки случилось. И началось оно со свистка. Призывно свистел чайник на кухне Артема.
        В тот день на уроке Артем сказал, что они вместе будут готовить доклад по экономике для открытого урока. Сказал учителю при всем классе. Он это сам решил и таким образом оповестил об этом всех, и в том числе Полину. Весь оставшийся день в школе Полина ходила с опущенной головой, боясь встретиться глазами с одноклассницами. Перемены проводила в соседнем корпусе среди учеников младших классов.
        Он мог подойти и сказать это только учителю, но сделал это во всеуслышание. Специально, думала Полина, украдкой поглядывая на его профиль, подсвеченный бликами монитора. Теперь еще и чайник этот поставил зачем-то. Она ведь не хотела пить чай. Она бы не смогла при нем и кружки к губам поднести.
        Артем уже поднялся, чтобы пойти на зов чайника, но свисток стих. И он сел на место.
        - Может, про договор с Германией вообще не надо? - попыталась напуганная Полина продолжить их разговор.
        - Надо. Пойдем чай пить.
        Пленная, безвольная, только что руки не связаны за спиной, шла за ним Полина.
        Они остановились в дверях просторной кухни. Большой стол был заставлен пакетами из супермаркета. Из одного из них высокая темноволосая женщина доставала продукты, выкладывала их в холодильник.
        Полина несмело выглядывала из-за плеча Артема. Там, за его спиной, казалось безопасно. Безуспешно утешала себя: вот так постою немножко, не замеченная никем, и он отведет меня обратно, спрячет за дверью своей комнаты.
        Но она знала, Артем не добр, не милосерден, он обязательно извлечет ее у себя из-за спины и предъявит матери. И предъявит не как малыш, притащивший с улицы грязного котенка, с виноватыми глазами умоляющий маму оставить его в доме; не как победитель, гордо демонстрирующий свой трофей; и не как первооткрыватель, нашедший диковинную вещь; даже не как фокусник, показывающий вполне ожидаемое чудо - кролика из шляпы. Нет. Как добычу. Кинет ее к маминым ногам - вот, я добыл, а дальше делай, что хочешь. Так думала Полина, хотя больше всего сейчас ощущала себя тем грязным котенком.
        Но Полину рассекретили раньше. В дверь, что вела из подъезда в квартиру, вошла девушка, неся в руках еще два пакета, таких же, как те, которыми был завален стол. Чуть покряхтывая, она прошла мимо них на кухню, поставила пакеты на пол у стола и вернулась обратно в прихожую. Расстегивая молнии на высоких, изящных сапогах, сказала:
        - У нас гости.
        Сказала как бы никому, просто чтобы обозначить, что Полина замечена.
        Полина в ответ улыбнулась, и тоже никому, и тоже, чтобы обозначить. Артем сделал пару шагов вперед и открыл маме вид на Полину. Потому что мама, услышав про гостей, искала их глазами.
        Но мама не стала удивляться котенку, разглядывать. Не стала ни улыбаться, ни хмуриться, она просто сказала: «Привет». А девушка, которая уже подошла к Полине сзади, сказала: «Садись сюда», - и указала на стул у стола.
        И про котенка забыли. Разбирали покупки, обсуждали новый магазин, в котором они были сделаны. Артем не помогал, стоял, прижавшись спиной к стене, безучастно наблюдал за происходящим.
        Еще раз подогрели чайник. Полина с замиранием сердца ждала, когда разольют по чашкам чай, высыпят в вазочку купленные конфеты и наконец обсудят, что с найденышем делать.
        Но вот и чай, конфеты и даже зефирки, а про кота ни слова, ни взгляда, только улыбки вскользь. Полина уже и сама про себя забыла и стала пить чай, смотреть на девушку. Потому что мама у Артема была как мама, ничего особенного, хотя Артем на нее здорово походил, а вот девушка была замечательная. Светловолосая, как и Артем, а глаза карие, большие, а все остальное на ее лице было не то чтобы маленькое, но очень аккуратненькое - и нос, и рот, и зубы. Вот только ее уши, казалось, были ей немного велики. Их было чуть заметнее, чем стоило бы. Но она их не прятала, даже наоборот, то и дело выставляла напоказ, убирая за них пряди волос. А украшены они были серебряными сережками в виде листочков, и на правом листочке сидела божья коровка.
        - Родина зовет, - сказал Артем Полине и вышел из-за стола.
        У Полины оставалось еще полстакана недопитого чая и что-то вязкое, обидное внутри.
        Она сказала: «Спасибо», - и ей на то кивнули.
        Полина шла и думала: «А что, лупу надо было с собой приносить?». И даже оглядела свою скромную грудь, чтобы проверить, не забыла ли она снять школьный бейдж, на котором они могли прочитать ее имя. Но бейджа не было. Полина оказалась не подписана и никому не интересна. Настолько же ей уже были не интересны и Германия, и СССР, и все, что между ними происходило.
        Она не видела ни букв, ни смысла за ними и сама попросилась домой.
        - Мне домой надо.
        Артем посмотрел на часы в уголке монитора, кивнул. Полине показалось, что он вполне допускал, что причиной ее «надо» мог быть поздний час, но потом он сказал, что проводит, и сказал непривычно мягко, а значит, он ее разгадал. Понял, что спасенный им уличный котенок, принесенный в тепло и метивший в члены семьи, семьей оказался раздавлен. И что колесами уличными, машинными было бы не так больно.
        ***
        - Тебе нужно переклеить обои. Нужны светлые, понимаешь? Ведь мы сами создаем свое настроение. Что снаружи, то и внутри. Когда ты вообще последний раз мыла окна?
        Полина только в дверь, и сразу захотелось в нее же выйти.
        «Бабушка», - закатила она глаза.
        Дверь за собой прикрыла тихо-тихо, тихо стягивала сапоги…
        - Полиночка пришла! Иди поцелуй бабушку!
        «И что это меня все сегодня замечают? - негодовала Полина, вешая пальто в шкаф. - Надо просто пережить», - успокаивала она себя, отправляясь на кухню.
        - Ты обстригла волосы?!
        - Еще два месяца назад, мам, - помогла Полине Варвара. Она готовила бабушке чай.
        - Да ты посмотри, что с ее лицом! На нем же живого места нет. Я привезу тебе из Таиланда крем. А вообще, их надо сушить, ну-ка иди сюда.
        - Мам, - умоляюще простонала Варвара.
        Бабушка взяла Полину за подбородок, повернула ее лицо к себе одной стороной, потом другой.
        - Надо антибактериальным мылом мыть перед сном. Честно скажи, давишь?
        «Просто пережить», - думала Полина.
        Бабушка наконец отпустила ее лицо, и Полина, облокотившись спиной о стену, начала «просто переживать».
        - Ты знаешь, у твоей мамы всегда было чистое лицо. Она в меня. А когда Варя привела твоего отца знакомиться, я сразу обратила внимание, что у него ямочки на лице. Значит, был прыщавый, еще и глупый, никто его по рукам не бил…
        Полина пыталась расценить это как предательство. Она не станет обижаться напоказ, демонстративно отводить глаза, на все его вопросы отвечать раздраженным «отстань». Мама так умеет, она проворачивала такое с папой иногда, а Полина нет. Она обидится для себя, не для него. Потому что обида - эта боль. А боль способствует развитию инстинктов. Это она не сама придумала, биологичка рассказывала. Пример приводила фольклорный - кто раз обжегся молоком… А Полине нужен был как раз таки инстинкт, потому что все разумное в ней замирало, как только он приближался.
        - … а наши девчонки что только не делали! Чем только не мазались! - продолжала бабушка свой увлекательный рассказ. - Тогда же ни кремов, ни масок не было, не говоря уже про косметологов. Даже, прости господи, этой натирались…, в общем, уринотерапия…
        - Мам, давай сменим тему, - перебила ее Варвара, ставя перед бабушкой стакан с чаем.
        «Меня зовут Полина». Уже, наверное, в тысячный раз после окончания того злополучного чаепития Полина возвращалась туда и говорила: «Меня зовут Полина». Говорила невпопад, посреди чужого разговора, прерывая рассказ ушастенькой. Чувствовала на себе три пары удивленных глаз. Она понимала, что про нее плохо думают, ведь это неприлично, так обращать на себя внимание. И Артем на этот раз не оценил ее смелости, не пожал ей взглядом руку. Но ей больше и не нужна его рука. Эта ненадежная рука. Она не схватит за капюшон, когда Полина соберется падать, не поможет подняться, когда ей сложно будет встать, не погладит по голове, не…
        «Только не сейчас! - умоляла себя Полина. И она моргала, моргала, моргала. - Только не сейчас!».
        - Я к дедуне, - сдавленным голосом произнесла она.
        Полина знала, она нашла отличный выход, просто лучший. Теперь она могла уйти, не прося на то у бабушки позволения, не сочиняя небылиц про неотложные дела. Ведь бабушка сама от нее отвернулась, услышав о дедуне. Отвернулась в прямом и переносном смысле. Она незамедлительно начала рассказывать дочери:
        - Я же, Варвара, снова звонила в управляющую компанию. Я им сказала, буду звонить каждый день, пока…
        Она начала свой рассказ так скоро, торопливо, будто пытаясь потопить в нем Полинино «к дедуне». Будто одно упоминание о нем оскорбляло ее слух. И выражение бабушкиного лица это вполне подтверждало, хотя она и пыталась придать ему невозмутимый вид.
        Полина шла через погруженную в молчание гостиную, мимо безмолвного телевизора, лишенного своего единственного достойного оппонента. Когда приходила бабушка, дедуня выключал телевизор и уходил в свою комнату так же стремительно, как только что бабушка отвернула от Полины свое лицо.
        «Интересно, каково быть человеком, чье присутствие все хотят просто пережить?» - думала Полина про бабушку.
        Однажды в детстве дедуня сказал Полине, что бабушка - вампир. Полина знала, что такое вампир, и начала по ночам прибегать к маме в кровать. Перелазила через спящую Варвару и прижималась к ее спине. С ощущением полной безопасности Полина спокойно спала так до утра. Потом оказалось, что дедуня говорил про каких-то энергетических вампиров. Он говорил Варваре, а Полина подслушала, что бабушка питалась их энергией, но переусердствовала и, когда поняла, что питаться больше нечем, ушла. «Может, папа тоже был вампиром, - думала тогда Полина, - и его тоже вынудил уйти голод?».
        Потом Полина пару раз видела по телевизору передачу, из которой дедуня понабрался идей. Но бабушку она не любила не за придуманный им вампиризм, и не за то, что она ушла, а потому что бабушка заслоняла собой солнце. Ее было так много, что, куда бы она ни приходила, всем остальным сразу становилось тесно. Поэтому и дедуня сразу уходил в свой угол, поэтому и Полина сейчас шла к нему.
        Хотя иногда Полине казалось, что в дедуниной теории есть что-то правдоподобное. Полина ведь помнила те времена, когда мама, щебеча, порхала по квартире, улыбалась себе в зеркале, долго разговаривала по телефону. Когда папа не прятал от Полины глаз. Когда поднимал ее с ковра на полу и кружил в воздухе под бабушкины возмущенные визги. Дедуня тогда готовил свой фирменный плов, рассказывая в тысячный раз про своих узбекских сослуживцев, которые его этому делу научили. У него тогда вообще было много историй. Он частенько сажал Полину к себе на колени и рассказывал их одну за другой. Бабушка, чем бы она ни была занята, приходила его перебивать. Говорила, что в прошлый раз эту же историю он рассказывал иначе, а в позапрошлый у нее так вообще был иной финал. Говорила: «Не забивай ребенку голову». Но дедуня ее всегда побеждал, на каждый ее довод у него было еще по истории.
        Наверное, с тех пор только бабушка не изменилась. Тот же командный тон, нескончаемая уверенность в своей правоте и непогрешимости и тысячи, тысячи идей… Полина почему-то запомнила, как однажды бабушка придумала помыть люстру в их тогда еще общей квартире. Всем были розданы роли: дедуня, за стремянкой в кладовую - будешь ее придерживать снизу; папа, вверх - снимать люстру; Варвара, воды и порошка побольше - будешь мыть; Полина, иди играй, не мешайся. Но каждый, по бабушкиному мнению, делал что-нибудь да не так. И Полина, чтобы не отставать от взрослых, тоже не четко выполняла данное ей указание и путалась у всех под ногами. И когда наконец начищенная до блеска люстра уже висела под потолком, бабушка окрестила всех домочадцев бездельниками и лентяями и, обиженная, ушла в свою комнату.
        «Наверное, они все не были счастливы друг с другом», - часто думала Полина. Но она любила возвращаться в ту квартиру. В ней тогда все время что-то гудело, шумело, свистело: чайник, пылесос, мясорубка, фен, Полинины игрушечные телефоны, поющие собачки с кнопочкой на брюшке…
        Сначала ушел папа. Полина не сразу обнаружила пропажу, ведь папа частенько приходил с работы, когда Полина уже спала. Потом она начала спрашивать маму, но та молчала, отправляла «поиграть». И тогда папа объявился сам. Подошел к ней на детской площадке, подарил куклу. Первую, наверное, из миллиона.
        Когда мама снова начала есть и ходить на работу, ушла и бабушка. Полина знала, что многие дети, в школе и во дворе, живут без пап. Многим приносят подарки на детскую площадку. Но она и по сей день ни разу не слышала, чтобы от кого-то ушла родная бабушка. Полине почему-то тогда за это было очень стыдно, и она ни с кем этой тайной не делилась.
        С тех пор с дедуней никто не спорит, кроме телевизора. Мама все время на работе, а когда дома, похоже, что все равно на работе или где-то еще, но очень далеко отсюда. Папа заходит по субботам. Бабушка командует в другой семье. А у Полины больше нет говорящих игрушек, и иногда она думает о том, что было бы неплохо научиться готовить плов, а еще легко и беспечно часами напролет болтать с подружками по телефону.
        - Дедуня, прости меня.
        Дедуня лежал на кровати, смотрел в потолок. С Полиной он не разговаривал с тех пор, как она бессовестно и очень неуместно вмешалась в его разговор с телевизором.
        - За что?
        - Ты знаешь.
        - Нет, не знаю.
        Дедуня всегда так делал. Он никогда не умел просто принимать извинения. Вот и сейчас он не мог сказать: «Прощаю», - обнять, поцеловать внучку в макушку и отпустить с миром. Нет, ему нужно было, чтобы кающийся с виноватым лицом, вслух и в мельчайших подробностях описал свой проступок. Дедуня будто бы хотел со стороны взглянуть на случившееся, оценить, насколько тот виноват. А может, просто хотел, чтобы извинительный процесс затянулся, и с ним побыли подольше. Полина не знала точно, но решила дедуне подыграть в любом случае. Ей ведь тоже хотелось побыть здесь подольше, ведь в доме бабушка, а в ее собственной комнате тишина и Артем со своим семейством.
        - За то, что сказала, что заводы нам не нужны, потому что они портят экологию, и пусть китайцы за нас все делают.
        Дедуня молчал.
        - Но ведь у китайцев целые города из заводов! - не выдержала Полина. - А люди, которые там живут, на этих заводах работают. А потом весь мир это носит. Или ест. Или еще что-нибудь с этим делает… Нам историчка рассказывала.
        Дедуня молчал.
        - Моя одноклассница ездила в Челябинск к бабушке. Говорит, люди оттуда уезжают, никто не хочет там жить из-за экологии. И ее бабушка тоже…
        Дедуня приподнялся на локтях. У него были те же глаза, что и тогда, у телевизора, когда Полина впервые позволила себе высказать свое некомпетентное мнение.
        А Полина открыла рот от поразившей ее мысли.
        «Я тоже предатель», - думала она.
        Она, преданная и раздавленная, теперь делает это сама. «Это все он, - говорит она дедуне глазами, - он учит меня грубить, учит предавать…».
        Полина больше не стала себя сдерживать. Слезинки покатились по ее щекам одна за другой. «Такие извинения, наверное, придутся по вкусу дедуне», - думала Полина и слезы не стирала.
        ***
        Варвара проводила помадой по лицу, и появлялись губы. Она извлекала свое лицо из однообразной тихой ночи. Меняла кофе на тени, тени на тушь, воспринимала части себя в зеркале как нечто привычное, неинтересное.
        «С Днем Рождения тебя», - пела Варвара неслышно.
        Как давно это было, думала она, и в тысячный раз вспоминала, как тихонечко выбиралась из постели, перелазила через него там, где ноги, чтобы не дай бог не потревожить, чтобы не выдать себя. Босая, медленно крадучись, будто и не ступая вовсе, выходила из спальни. Доставала из кухонного шкафчика запрятанную за баночками с крупой бутылку шампанского. Убирала ее в морозильник. Ему, шипучему, хватало времени стать холодным, приятным, пока Варвара доставала бокалы, нарезала фрукты, извлекала из сумочки стильную коробочку с пустячным подарком.
        Так было два года подряд. Потом ей уже никак не удавалось проснуться раньше него. На третий он целовал ее спящую и гладил большой живот. Варвара сказала сквозь сон: «Подарок…».«Потом», - ответил он. На четвертый он целовал их двоих, не спавших всю ночь, заснувших лишь под утро. Пятый, шестой… Варвара их уже и не помнила.
        Она надевала платье, непременно черное, чтобы никто не заметил, что для нее это по-прежнему праздник. Не выдадут ли сапоги на шпильках? - сомневалась она у обувной полки. Решалась. И уже с легкостью надела любимое пальто, взяла сумочку, перчатки.
        «С Днем Рождения тебя», - пела она, спускаясь по ступеням.
        В институте оставалось не так много людей из тех, которые вместе с ними переживали их развод. Тем не менее, все были в курсе. Варвара даже знала, что новеньким украдкой показывали на нее пальцем, говоря: «А это бывшая жена Владимира Александровича». И когда к нему в институт приходил кто-нибудь из его нового семейства, особенно жена, все смотрели на Варвару. Варвара в такие моменты убеждала себя, что выглядит сегодня отменно, что прическа ей удалась как никогда и что за всем этим никто не замечает легкого румянца на ее щеках.
        Она ехала в холодном троллейбусе. Разглядывала женщин, уставших за жизнь от своих лиц и нарисовавших с утра новые поверх прежних; недовольных мужчин, которых не радовала даже близость незнакомок; спящих сидя детей.
        Всем нелегко далось Варварино возвращение, вспоминала она. Женщины делали вид, что не замечают ее худобы и бледности. Старались говорить с ней, будто расстались только вчера. Мужчины косились как-то не по-доброму. Они, как предполагала Варвара, просто устали от бесконечных дамских пересудов о ней. Александра Константиновича, их ведущего научного сотрудника, например, откровенно раздражал ажиотаж вокруг Варвары, он ей однажды так и сказал: «Устроила, блин, тут».
        От остановки до института было пятнадцать минут пешком. На шпильках двадцать. Варвара старалась не торопиться, ведь этот день не должен был для нее ничего значить. Не должен был быть особенным. Ведь не она вчера бродила с ним по супермаркету, выбирая шампанское и торты. Не она сегодня в институтской комнатке, отведенной сотрудникам под кухню, будет резать эти торты, выкладывать фрукты на тарелочки.
        Варвара знала все наперед. Она придет на работу с опозданием на пять минут. Спрячет лицо за монитором. А когда весь отдел соберется в конференц-зале, чтобы поздравить своего коллегу, она будет стоять за их спинами. Как, впрочем, и та, что резала торты. С легкой улыбкой на лице она будет смотреть со стороны на красиво накрытый стол, на благодарных людей вокруг него, на своего мужа в центре. Кто-нибудь обязательно, закончив поздравлять именинника, предложит поднять пластиковые стаканчики с шампанским и за жену, хозяйку. Конечно, все поддержат, закрутят головами и наконец найдут ее там, скромно стоящую позади. Варваре придется посторониться.
        Уже на подходе к институту она остановилась, запустила руку в сумочку. Ежедневник, телефон, кошелек, пудреница - перебирала она пальцами. Вот и она! Варвара с облегчением вздохнула, нащупав наконец коробочку, перевязанную шелковой лентой.
        ***
        Он подошел на перемене. Полина стояла у окна, убеждая себя, что в классе очень душно, а здесь как будто немного посвежее, и она никого не избегает.
        - Слилась.
        То ли сказал, то ли спросил Артем. На Полину он не смотрел, а, так же, как и она, разглядывал пожелтевшие листья за окном.
        - Что?
        - Слилась, говорю, - он отвернулся от окна, присел на широкий подоконник. - Сам доделаю.
        А-а, доклад, догадалась Полина.
        - Ты и так все сам делал, - Полина пыталась говорить спокойно, а получалось просто тихо.
        - Не спорю.
        До звонка они упрямо смотрели каждый перед собой.
        Когда тот, дребезжащий, протяжный, противный, наконец отзвенел, Артем сказал:
        - Вечером приходи, - сделал шаг вперед, и, не поворачиваясь, добавил, - дома никого не будет.
        «Как хорошо было бы не идти к Артему», - думала Полина и шла. Хорошо бы сидеть сейчас в своей комнате, пустой и свежей. В комнате, из которой этим утром она изгнала Акакия Акакиевича в его тяжелой несимпатичной шинели и Илью Ильича в его потертом халате и неначищенных сапогах. Один - грузный, расплывшийся, и второй - тщедушный, неказистый, шли рука об руку, шли молча и грустно. Полина за них не волновалась, она проводила их почти до самого дома. Сообщила Анжелике Валерьевне свою фамилию, соврала, что осилила «Обломова», и оставила их лежать на ее столе.
        Конечно, изгнать из комнаты Артема было куда сложнее. Его не отнести симпатичной Анжелике Валерьевне, не сдать, не поменять на другого. Но Артема всегда можно было превратить в индейца, а ее соответственно в… (Индианку? Индуску? Ну не индейку, это точно). А индейцами они не ранили друг друга, они молчали, созерцали, сливались воедино…
        Артем не соврал, в доме было тихо. «Никого», - заключила Полина, идя уже знакомым маршрутом за его спиной, краснея от вида его широких плеч, обтянутых белой футболкой.
        Работа над докладом не клеилась. Обычно Артем все делал сам: выбирал из книг самые важные, на его взгляд, куски текста, менял их местами, писал выводы. Показывал Полине, что диктовать, а сам набирал текст на компьютере. Иногда просил почитать ее вслух уже написанное.
        А тут посадил ее перед кучей раскрытых книг, а сам уставился в окно. Полина бестолково бегала глазами по строчкам, отрывочно что-то читала, ждала его.
        Артем сказал:
        - Лизка - тупица.
        Полина как-то сразу поняла, что он говорит о своей сестре. Что-то надо было ответить, она выбирала из: угу, понятно, ладно, она же твоя сестра…
        - А мама… - собирался продолжить он, но за стеной, похоже, кто-то решил передвинуть мебель, и характерный скрежет перебил его.
        Полина ждала продолжения. Сестра - тупица, это ладно, это бывает, но мама совсем другое дело, думала она. Про маму Полина хотела знать, хотела понять, хотела ее простить.
        Но Артем замолчал и уставился на ту стену, за которой шумели.
        Она не выдержала паузы и спросила:
        - Соседи?
        Артем перевел взгляд на нее, смотрел долго и непонятно и наконец ответил:
        - Отец.
        За стеной ничего больше не двигали. Наступившая тишина казалась невыносимой. Может, еще и потому, что Артем впервые так долго и странно смотрел ей в глаза.
        - Чувствую себя как Джен Эйр, - сказала Полина и даже нервно хихикнула.
        - Это кто?
        - Джен Эйр. Ты что, не знаешь, кто такая Джен Эйр?
        Артем нахмурился и как-то брезгливо поморщился, будто бы давая понять, что, если он чего-то не знает, значит, это не стоит его внимания.
        А Полина в душе ликовала. Вот и она знает что-то, чего не знает он! А ведь это была ее первая (и, если признаться честно, единственная) взрослая книжка, которую она прочитала вне школьной программы.
        - Что ты знаешь о головном мозге? - спросил Артем.
        Полина растерялась. Открыла рот, закрыла рот. Так ничего и не ответила.
        Артем откинулся на спинку своего кожаного кресла, взялся рукой за край письменного стола и подъехал на нем к Полине почти вплотную.
        - Это как космос, - сказал он тихо, но не шепотом, и в его голосе появилась незнакомая ей хрипотца.
        У Полины даже закружилась голова.
        - Его изучают, написаны миллионы книг, серьезных научных работ, изобретены телескопы, ученые даже летали туда. Но чуть коснешься, начнешь задавать вопросы и увидишь, что там сплошные гипотезы, иксы, игреки и никто ничего не знает. Понимаешь?
        Завороженная Полина кивнула.
        - С мозгом все то же самое. Вскрывают голову, смотрят, а там стремный серый комочек, и режь его хоть на тысячи кусочков, все равно толком ничего не понятно. И опять сплошные гипотезы. Мне кажется, мозг даже сложнее, потому что когда-нибудь он познает космос, а сам себя не познает никогда.
        - Но медицина…
        Полина хотела сказать «не стоит на месте», потому что фраза известная, несложная и в ее состоянии вполне произносимая. Но Артем чуть отъехал назад на своем кресле, и его лицо приняло привычное чуть насмешливое выражение.
        - Глупости.
        Взял со стола карандаш и принялся вертеть его в пальцах, и смотрел уже не на Полину, а на карандаш.
        - Знаешь же, что каждый участок головного мозга отвечает за определенную функцию? Узнать это, на самом деле, было и не таким уж большим достижением. Просто наблюдательность. Например, повредил человек какой-то определенный участок мозга, какая-то функция не работает или работает неправильно. Или там, скажем, опухоль давит куда-то, и восприятие, поведение человека меняется.
        Конечно, что-то такое было на биологии. Но слушать было занятно, и Полина даже ненадолго отвлеклась от самого Артема на его слова. Когда он замолчал, Полина кивнула, как бы говоря - усвоила, продолжай.
        Артем перевел взгляд с карандаша снова на Полину, будто сомневаясь, стоит ли дальше.
        - Как ты думаешь, что такое любовь?
        Полина вспыхнула. И даже не от слова «любовь». Ей показалось, что он все время с ней играет. Вроде говорит на отвлеченные темы, а сам то и дело тянет за поводок, проверяет, тут ли она еще, не перегрызла ли.
        - Н-не знаю, - сказала Полина.
        Уж она много чего могла сказать на эту тему! Но решила отделаться привычным «не знаю».
        - И правильно. Потому что не знает никто.
        «Фуф», - подумала Полина и похвалила себя за то, что не подалась в словесные дебри.
        Артем продолжил:
        - Не существует в мозгу, понимаешь, какого-то определенного участка, отвечающего за любовь. Нельзя ткнуть иголкой в мозг в правильном месте, чтобы человек перестал любить. То есть, чтобы человек ощущал ее, жил ей, в мозгу происходят целые процессы. И до сих пор никто не способен не то что их контролировать, но и полностью объяснить. Слышала же, говорят, любовь - это просто гормоны! Понимаешь, мозг управляет всем, и железами, которые выделяют гормоны, в том числе. Так что все разгадки там.
        Теперь про любовь он говорил не играючи, поняла Полина. Она видела, что ему сейчас не до нее, он увлекся своим рассказом.
        - То есть я всего лишь пытаюсь сказать, что мозг до сих пор загадка, обросшая гипотезами и предположениями.
        Артем кинул на стол карандаш и снова придвинулся к Полине. Оперся руками о ее колени и заговорил тихо-тихо, прямо ей в лицо.
        - А мечты, Полина? (Полина) Кто-нибудь может сказать, что это такое? Говорят, что мы имитируем возможную ситуацию и проживаем ее. Но ты же понимаешь, что это не так? (Понимаю) Иногда мечты кажутся важнее всего того, что происходит вокруг, они даже кажутся реальнее, потому что они идеальны. Мечты - это тот мир, который ты сам создал для себя, а не в который тебя поместили, не спросив. Там все так, как ты хочешь. И из этого реального мира ты берешь туда только тех, кто тебе нужен. (Ну да, бабушку я не беру) И в твоих мечтах они такие, как хочешь ты, и ты сам такой, каким хочешь быть (Индианка, индуска, индейка…).
        Артем вместе с креслом повернулся к монитору компьютера и оказался снова таким, каким Полина видела его все эти вечера, в которые они готовили совместный доклад. Взял в одну руку мышку, о другую оперся подбородком, спросил:
        - Что там у нас дальше?
        - А что дальше?
        - Я же подчеркнул в учебнике. Диктуй.
        - Нет, про мечты, что дальше?
        - Ничего. Диктуй.
        Полина растерянно перекладывала книги, бегала глазами по строчкам, искала, где подчеркнуто. Наконец нашла.
        Чужие слова заполняли пространство между ними. Не складывались в стену, не сплетались в занавес, просто носились в воздухе, не оседая в них. Слишком уж живы казались те, что совсем недавно с его теплым дыханием касались Полининого лица.
        Полина вполне осознавала всю значимость момента. Он впервые говорил с ней по-настоящему. Сам испугался, решила Полина, поэтому по-быстрому закидал все настоящие слова сухими и неважными из учебника.
        - …подъем революционного движения в Германии породили у держав Антанты…, - медленно и монотонно читала Полина.
        - Два года назад мой отец попал в аварию, - перебил ее Артем.
        Говорил он бесстрастно, будто с монитора читал, будто продолжал тему послевоенных международных отношений:
        - Операции, искусственная кома. Он пришел в себя. Были проблемы с координацией, пришлось вспоминать, как ходить, как ложку держать, говорил с трудом. Провалы в памяти. Точнее, врачи решили, что «провалы в памяти».
        - А сейчас? - тихо спросила Полина, боясь, что он снова замолчит, отвлечется на доклад.
        - Ходит, ест - все самостоятельно.
        - А память?
        Он молчал.
        - Он и не забывал, - сказал Артем, когда Полина уже даже перестала надеяться, что он продолжит.
        - Притворялся?
        Артем повернул к ней лицо и усмехнулся. Она хорошо знала этот смешок, после него он обычно говорил про нее что-нибудь обидное. Но сегодня ограничился лишь им. «Забыл назвать меня глупой», - удивилась Полина.
        - Просто подменил реальность. Предпочел другую.
        - Как это?
        Артем шумно вздохнул и ответил:
        - Перед смертью мой дед, мамин папа, ушел в прошлое. То есть он постоянно спрашивал, как у мамы дела в школе, принесла ли она пятерку, хотя у нее уже были мы с Лизкой. Все время звал свою жену, которая на самом деле давно умерла. Понимаешь? Для мозга вот эта вот реальность, - Артем попытался обхватить руками как можно больше воздуха, - это всего лишь одна плоскость, один слой. Но слоев много…
        - И твой папа тоже?
        Артем поморщился и снова забыл назвать ее «глупой».
        - Он…
        В дверь постучали. В следующую секунду на пороге стояла его мама.
        - А, ты дома! - сказала она Артему и добавила: Привет, Полина! - уже Полине.
        Полине даже показалось, что она улыбнулась ей.
        - Я рыбу купила. Почистишь?
        Артем кивнул, и мама скрылась так же неожиданно, как и появилась.
        - Тебе пора, - сказал Артем Полине.
        - А доклад?
        - Сам доделаю.
        ***
        Открытый урок закончился. Полине с Артемом поставили по пятерке. Когда они по очереди читали доклад, в классе было непривычно тихо. За последней партой сидели завуч с директором. Ирина Владимировна ужасно нервничала, все время путалась, сбивалась, неинтересно рассказывала.
        Полине поставили пятерку, потому что открытый урок - это проекция обычного урока экономики в параллельной идеальной вселенной, где весь урок ученики сидят молча, слушают, по команде записывают, после объяснения новой темы, поднимая руки, задают вопросы, все говорят друг другу «спасибо» и «пожалуйста» и получают только хорошие отметки.
        А выступила Полина плохо. Монотонно и сбивчиво читала текст, который будто бы первый раз в жизни видела. Сама Полина воспринимала свое выступление как тяжелое испытание, которое нужно преодолеть любой ценой, пусть и ценой позора. Главное, скорее убежать к окошку, за свою парту, спрятать глаза в учебник.
        К тому же у Полины были дела поважнее экономики, доклада, выступления. Она со вчерашнего вечера думала о многослойности. Думала не как Артем, потому что Полина ничего не знала об участках мозга и их функциях. Она думала о добровольном блуждании между слоями. Ей ведь и самой очень нравилось, что она могла жить в индейской деревне, идя по улице Ленина, или ехать в автобусе, прижавшись лбом к холодному стеклу, и при этом быть маленькой-маленькой и ждать на пороге, когда в дверь постучит папа, а она ему откроет. С трудом провернув ключ в замке, он поставит портфель и возьмет ее на руки, и Полина будет обнимать его за шею.
        Еще Полина думала, что наверняка же существует какая-то общая реальность, в которой все встают по будильникам, расходятся по остановкам и авто, едят, говорят друг с другом, стремятся домой. Такой огромный муравейник, на который если смотреть сверху, видишь только хаос. Но по-настоящему в этой реальности не живет никто, рассуждала Полина, потому что каждый живет в своей собственной, слышит только свой будильник и идет на свою остановку. Если бы реальность у всех была общая, все, к примеру, не любили бы Артема, потому что любить его тяжело, но Полине это удавалось, а значит, и реальность у нее своя.
        Еще она думала про дедушку Артема. Думала, что ничего странного с ним не произошло. Скорее всего, он частенько уходил туда, в прошлое, побродить, побыть с женой и маленькой дочкой, а перед смертью только и случилось, что он забыл, как возвращаться.
        Еще думала про маму - свою. Думала, как не просто ей приходится. Она все время пребывает в других слоях, ее туда тянет, ей там хорошо, а Полина с дедуней все время дергают ее за рукав: «Варя, мам, Варя, мам», - чем возвращают ее в эту скучную, серую реальность.
        - Гулять пошли, - шепнул ей в ухо из-за спины Артем.
        Полина стояла в очереди у гардероба. Очередь была своеобразная - толпа школьников, сбившихся в одну кучу, толкала друг друга, стараясь протиснуться к вешалке. Полину несло потоком, она не сопротивлялась. Хоть и медленно, но становилась все ближе и ближе к своему пальто.
        Не дождавшись ответа, Артем одной рукой отпихнул несколько впередистоящих и оказался у вешалки. Безошибочно нашел ее зеленое пальто, взял свою куртку и, будто ледокол, прошел сквозь бурлящую толпу обратно. По пути зацепил Полину.
        На свободной от костыля руке висели вещи, он крепко сжимал их, согнув руку в локте, пальцами вцепился в Полинино предплечье. Так и дошли до окна.
        Молча оделись и вышли из школы.
        - Я плохо выступила, - сказала Полина.
        Ей было стыдно перед Артемом. Она чувствовала, будто посрамила общее дело, поэтому после открытого урока она с ним не говорила, даже старалась на него не смотреть.
        - Это - да, - только и ответил он.
        А с мамой все по-другому, плакалась себе Полина, стоило только сказать вслух о своей вине, мама принимала это за раскаяние и начинала жалеть. Вот бы и Артем так.
        Полина по привычке собиралась свернуть во дворы, так она шла каждый день домой. Их с Артемом пути здесь должны были разойтись. Но он сказал:
        - Мы на остановку.
        И повел. Пропустили несколько автобусов, сели на тот, что под номером шестьдесят пять.
        В салоне автобуса было свободно, но все сидячие места заняты. Несколько человек одновременно сделали попытку уступить им место. Не им, Артему. Та женщина, что первая встала им навстречу, сказала Артему: «Садись». Артем посадил Полину на освободившееся место, а сам встал рядом.
        «Бедные люди, - думала Полина, - они ведь просто не понимают. Они думают, что делают все правильно. Они просто хотят быть хорошими».
        Сошли на парке имени Ленина.
        Шли по пустому парку, мимо безлюдных кафе, обездвиженных аттракционов. Полина чувствовала себя той ласточкой из сказки, которая забыла улететь со всеми в теплые края, где круглый год кружат карусели, облепленные цветными огоньками, смеются дети и пахнет сладкой ватой.
        Артем опустился на одну из скамеек. Снял со спины рюкзак, поставил его рядом. Откинулся на спинку и уставился перед собой.
        Мимо них прошли мама с девочкой. Полина подумала, что, если бы она была маленькой, ей, наверное, было бы страшно видеть парк таким. Как, например, страшно старику увидеть родную, давно оставленную им деревню заброшенной и безлюдной.
        Прошла влюбленная парочка. О ней Полина думать не стала, застенчиво отвела глаза.
        Когда, казалось, в парке остались только птицы и они, Артем достал из рюкзака альбом - большой и старый. Положил его на колени, сверху сложил руки.
        - Когда папа очнулся, нам позвонили. Мы приехали все вместе. У него только глаза были живые. Маму он не узнал, а Лизку увидел и расплакался. Потом мама долго ездила в больницу за ним ухаживать. Он позволял ей кормить себя, мыть, переодевать. Никого другого к себе не подпускал - дергался, мычал, в общем, протестовал как мог. У него и до того был характер… Ладно, не суть. В общем, когда приходила Лизка, а она приходила редко, он всегда плакал. Однажды даже у него получилось взять ее за руку. Он долго ее не отпускал, и маме пришлось помогать Лизке высвободиться.
        Артем замолчал, пожевал губы и сказал:
        - Ладно, смотри.
        Открыл альбом. В целлофановых кармашках, выстроенных в вертикальный ряд по трое, были вложены цветные фотографии. Первую страничку Артем перелистнул, там были семейные застолья. На втором развороте он ткнул пальцем в фотографию с белокурой девочкой. На вид она была примерно их с Артемом возраста.
        Артем долго смотрел на фотографию, потом посмотрел на Полину. В его взгляде явно читалось: «Ну?!».
        - Кто это? - спросила Полина, заранее зная, какой взгляд в нее сейчас прилетит.
        Прилетел.
        Артем разочарованно вздохнул и сказал:
        - Это мама. Это сейчас у нее черные короткие волосы, а в молодости она была белобрысая как Лизка, тоже носила длинные волосы. И лицо, видишь, как они похожи?
        Полина машинально кивнула, но отвечать не стала, потому что ей показалось, что они не очень-то и похожи.
        Он еще полистал альбом, чтобы Полина могла рассмотреть и другие фотографии, на которых была та же девочка, которая сейчас его мама. А вот Артем был очень на нее похож. Потом закрыл альбом и снова сложил на него руки.
        - Еще был дом.
        - Какой дом?
        - Папа всегда мечтал о доме. То есть всегда мечтал его построить. Сам, чтобы там было все по уму. Родители по молодости сменили много квартир и домов. Жили то у одних родителей, то у других. Когда мы были маленькие, они снимали какой-то дом. Мама с папой все время ругались - мама хотела ремонт, а папа говорил, что не в своем доме ничего делать не будет, что здесь, куда гвоздь ни вбей, штукатурка сыпется, и все такое. Потом было время, что он начал пить. Приходил с работы, сажал Лизку на колени и пичкал ее рассказами, какой у нас будет дом с балконом и бассейном и что у нее будет своя комната с розовой мебелью.
        - И что? - тихо спросила Полина, когда он замолчал.
        - Потом дедушка умер, оставил маме свою квартиру. Папа и в ней ничего делать не хотел, потому что говорил, что это не его квартира, а мамина. Потом папин друг детства взял его к себе на работу, и папа стал нормально так зарабатывать. Сказал маме - давай строиться. Но мама сказала, что строить дом им уже поздно, дети взрослые и скоро разбегутся (мне тогда, наверное, лет двенадцать было, а Лизке десять), и что им двоим большой дом с балконом и бассейном не нужен, и лучше купить хорошую квартиру. Вот и купили, ту, в которой сейчас живем.
        - Понятно.
        - Пока тебе ничего не понятно, - грубо отозвался Артем. - Слушай дальше. Когда после больницы папа вернулся домой, дом он не узнал. Я это сразу понял. Он все время озирался, дергал Лизку за рукав и выдавал звук «д-д-д». Домой просился, понимаешь?
        А теперь Полина не понимала, но кивнула.
        - И он постоянно так делал. Но мама с Лизкой не понимали. А потом однажды мама залезла в полку его письменного стола, искала там что-то, и рассыпала бумаги по полу. Он стал жутко реветь, громко, долго. Мы с Лизкой прибежали. Там была эта папка…
        Артем взял свой рюкзак и достал оттуда стопку бумаг, скрепленную канцелярской лапкой. Протянул ее Полине. Полина взяла и, положив себе на колени, принялась аккуратно перебирать пальцами листок за листком.
        Это были нарисованные синей ручкой схемы дома - расположение комнат, лестница, балкон, мансарда, еще двор с баней, мангалом, хозпостройками, летней кухней и бассейном. Тут же были рекламные листовки компаний, продающих стройматериалы, стеклопакеты, строящих бассейны и кроющих крыши. И фотографии домов, которые, видимо, тоже были призваны рекламировать тех, кто их строил.
        - Когда он увидел эти фото, - Артем ткнул пальцем в фотографию дома, - он впервые сказал «дом». Это было его первое слово после аварии и всех операций. И он опять тянул Лизку за рукав и показывал ей на дом. Он звал ее домой, понимаешь?
        - Твоя мама с сестрой тоже так думают? - аккуратно спросила Полина.
        - Лизка - тупица, я же тебе говорил. А мама… Никто не знает, что она думает. У них с папой и так были непростые отношения, а потом авария, потом она ушла с работы, чтобы ухаживать за ним, а он еще ее и не узнает как будто…
        - То есть ты маме не говорил о своих догадках?
        - Пойдем, воды купим.
        Артем убрал бумаги и альбом обратно в рюкзак. Рюкзак закинул на спину.
        - Еще Джек, - сказал Артем, поднимаясь со скамейки.
        - Какой Джек?
        - Папа всегда хотел русского спаниеля. Если видел их на улице, прям расцветал, играл с ними, ласкал, со мной и с Лизкой никогда так… Ладно. А у мамы аллергия. Мы никогда не держали ни кошек, ни собак. А тут он все стучит себя по ноге и говорит что-то типа: «чик» или «жик». Озирается при этом, ищет кого-то. А потом смотрели телевизор, и там спаниеля показывали, так он среагировал не хуже, чем на фото с домом. И тогда я уже разобрал, что он говорил: «Джек».
        Они дошли до палатки. Артем взял себе бутылку воды и мороженое в рожке для Полины.
        Странно было есть мороженое после такого разговора. А есть с удовольствием так вообще казалось кощунством. И Полина старалась есть его медленно и без энтузиазма.
        Какое-то время они молча шли по парку.
        - А когда за стеной у соседей плакал ребенок - маленький, новорожденный, папа замирал и говорил: «Ли-за». Он тогда уже начал членораздельно говорить.
        - А тебя он вспомнил?
        - Это не воспоминания, как ты не понимаешь?!
        Артем разозлился. Почти кричал. Полина и так не знала, куда себя деть, а тут еще и это мороженое. В другое время она бы ему радовалась, словно дитя, а теперь держит его как букет, и выкинуть неудобно, и есть она его не может.
        - Сейчас твой папа говорит? - тихо-тихо спросила Полина.
        Артем вздохнул, будто и не хотел уже рассказывать.
        - Координация движений и речь почти восстановились. То есть все возвращалось постепенно и как бы сообща. Он начинал держать стакан, понятно изъясняться, и вместе с этим возвращался его разум. То есть он стал ощущать действительность.
        - То есть сейчас он вас узнает?
        Артем остановился и посмотрел на Полину, будто устал от нее. Взял из ее руки мороженое и выкинул в стоящую неподалеку урну.
        - Течет.
        Полина посмотрела на урну, потом на свое пальто, измазанное мороженым.
        Артем двинулся вперед, Полина за ним. Они шли обратно к остановке.
        - Я думаю, он понял, что произошло. Понял, что вывернул себя наизнанку перед нами.
        Вот тебе и Джен Эйр, думала Полина.
        - Он не выходит из своей комнаты, да?
        - Да он и раньше особо не выходил, когда был дома.
        Больше Полина спрашивать ничего не стала.
        ***
        Я - жена вождя племени Великого Холма. Я не раз отпускала его на охоту, отпускала на войну. Не проронив ни слезинки, ждала его в тени стремящегося к солнцу маиса, бродила босыми ногами по берегу Глубокого озера. И он всегда возвращался с добычей, он всегда возвращался победителем. Шел по деревне, большой и сильный словно бизон, гибкий и ловкий словно змея. Шел с неподвижным лицом, будто тело его не покрыто ранами, будто сердце не истосковалось по молодой жене. Я не бежала ему навстречу, не бросалась в ноги, не причитала. Я ждала его у входа в хижину, неподвижная, немая, по-праздничному украшенная.
        Мы коснулись друг друга взглядами, и в моей груди забились птицы. Им бы вылететь, кружить над нашими головами, ликовать, восхваляя покровителей нашего рода. Но мы - есть мы, только без посторонних глаз.
        Сегодня он коснется меня, и я задышу. Ведь я набрала в рот воздуха в тот час, когда мужчины уходили из деревни, и тело стало камнем, и лицо стало маской.
        Сегодня я буду лечить его раны…
        Покуда горит наш очаг, буду смотреть на него, наполняться им.
        А утром я открою глаза…
        Она открыла глаза и увидела белый потолок. Она обнаружила, что тело ее скованно, а слова существуют только в голове. Она не способна произнести ни звука. Вокруг все странное - белое, гладкое, угловатое. И люди тоже странные, в необычных одеждах, говорят на непонятном ей языке. Но появляется он - ее вождь, ее муж. Она не сразу его узнает. Он в тех же одеждах, что и они. У нее получается взять его за руку. Он руки не отдергивает, но не смотрит на нее как прежде, не зовет ее по имени.
        Потом ее привозят в жилище с гладкими стенами, кормят с ложки, расчесывают волосы, которые оказываются короткими и золотистыми. Одевают в мягкую одежду, которой много, которая закрывает и руки, и ноги. Она прислушивается к их речи и понимает, что зовут они ее другим именем. По-ли-на. Нелепое слово. Там, где она смотрит на небо, она различает однажды себя, как на поверхности Глубокого озера когда-то. Она некрасива. И так же молода, как в тот день, когда вождь одаривал подарками ее семью, чтоб увезти ее своей женой.
        Дзинь-дзинь, звонком в дверь вторглась непрошеная реальность. Полина глянула на часы, дедуня ушел к себе отдыхать, значит, открывать ей.
        Полина шла к двери и знала, что за ней папа. Бывают же воскресные папы, а у нее субботний. Он сам так придумал - начинать свои выходные с нее.
        - Привет, доча.
        Он всегда приезжал с подарками, иногда с конвертиком, а сегодня был с тортом. Протянул его Полине:
        - У меня вчера был день рождения.
        Полина вчера его поздравила. Написала ему сообщение: «С Днем Рождения!» - и думала, что на этом ее участие в его именинах исчерпано. Оказалось, нет. Папа явно намекал на совместный чай, и это было странно.
        - Чайник горячий, - сообщила Полина.
        Они с дедуней недавно позавтракали и за собой не убрали. Полина принялась смущенно собирать по кухне грязную посуду, складывать ее в мойку, вытирать со стола. Еще раз вскипятила чайник.
        Она спросила:
        - Как отметил?
        - Нормально. Посидели, - ответил папа.
        Он сам взял нож и перерезал ленточку на коробке с тортом.
        Полина разлила по стаканам чай. Она думала, что торт - это просто формальность, но он оказался что надо. С маком и черносливом, внутри мягонький, крем воздушный. Полина отламывала ложечкой небольшие кусочки и отправляла их в рот. Аккуратно, тщательно пережевывала, запивала чаем. А еще она держала спину прямо, сидя на краешке табуретки, и расстояние между столом и ее ртом значительно увеличивалось. Поэтому все происходило медленно, и Полина казалась себе «воспитанной девочкой, которую пригласили в гости». Вот и бабушкины занудные наставления пригодились, думала она. Душу грела мысль, что, как только папа уйдет, она подогреет еще раз чайник, позовет дедуню, и тогда уж они поедят торта! Конечно, оставят и маме кусочек ради приличия, но она есть не станет, и тогда они с дедуней разделят и его.
        - Я слышал, у тебя есть молодой человек…
        Полина не ответила, потому что была занята приличным поеданием торта, а еще от удивления. Она просто смотрела на папу и медленно жевала.
        - И он инвалид, да?
        Папа уставился в свой чай. Он заметно нервничал. Бедный папа, подумала Полина, не просто ему дается роль отца в такие моменты.
        - Нет, - ответила Полина, - у меня нет молодого человека.
        - Мама сказала, - как бы извиняясь, ответил папа.
        - Ошиблась, - Полина пожала плечами.
        Папа спросил про школу, и Полина рассказала про открытый урок. Потом она спросила его про работу, и он ей тоже что-то рассказал. Этот разговор им обоим показался непривычно оживленным. «Как будто наспех, давясь, заедаем нечаянно попавшийся кусочек чего-то горького, неприятного», - подумала Полина.
        Полина знала, что папа умный. Он умел интересно рассказывать и смешно шутить. Но он, взрослый и большой, обычно так перед ней робел, что ужасно смущал тем самым Полину, и разговор у них никогда не клеился. Они и любили друг друга, и оба с нетерпением ждали его «Пока!» и ее «Приходи еще».
        А ведь его можно было бы спросить: «Пап, правда же мечта не имеет такой плотности, чтобы по ней можно было ходить ногами?». У сна и прошлого и то более плотное тело, а она по сравнению с ними - дымка.
        Например, когда Полина предавалась мечтам, она все время отвлекалась. В ее мечты постоянно вторгался завтрашний день с невыученным школьным стихотворением или сегодняшний с «Чукчей» и проваленной контрольной. Она то и дело отвлекалась на голоса из телевизора, невольно прислушивалась к маминым с дедуней разговорам за дверью…
        Но их с папой разговор иссяк, и кусочек торта на папином блюдечке тоже. Ему было пора уходить. Полина всегда его легко отпускала. У нее была твердая и ничем не подкрепленная уверенность в том, что когда-нибудь они снова будут близки. Так, как были близки, когда она была Полёчком, а он был только ее папой. Полина думала, что им нужно просто немного времени, а папа, наверное, думал, что ей нужно еще немного подрасти, чтобы понять, почему люди предпочитают одну семью другой.
        Полина очень ждала того момента, когда сможет говорить ему на прощание: «Я люблю тебя». Потому что папе эти слова шли больше его собственного имени, больше «котиков» и «зайчиков», которыми раньше звала его мама, а теперь, возможно, зовет другая любимая женщина.
        ***
        - Слиняем с химии? - Артем подсел к Полине на перемене перед последним уроком.
        Полина читала параграф, тот, что задавали на дом. Химию она не понимала чуть больше, чем прочие точные науки, но учитель ее страшил, и она всегда готовилась.
        - Как? - удивилась Полина.
        - Как, как. Ногами. У нас на двоих их целых три. Пойдем.
        Артем говорил быстро, шепотом, видимо, пытаясь успеть «слинять» до начала урока.
        - Учитель же заметит.
        - Ну да.
        - Двойки поставит.
        - Это вряд ли. Пошли.
        Полина не двигалась. Артем поднял с пола ее рюкзак и поставил на стул, на котором только что сидел.
        - Пальто я взял.
        Он уже выходил из класса, а Полина все озиралась по сторонам. Просто встать и уйти? Одиннадцатиклассники ходили по кабинету, сидели на партах, кидались бумажками, залипали в свои телефоны. Полина сунула учебник химии в рюкзак и вышла за Артемом. Когда прозвенел звонок, они уже были на лестнице.
        Когда спускались, Полина спросила:
        - Почему вряд ли?
        - Потому что учитель должен оценивать знания, а не наличие ученика на уроке, - преодолев последние ступеньки, добавил: - А какая тебе разница, за что ее получить?
        Конечно, это была неправда. Полина двоек не получала. Учителя видели ее старания и оценивали их. Оценивали обычно на четверки, реже на тройки. И ей, старательной и прилежной, было никак не понять, как можно так не ценить своих пятерок, не радоваться им, как делал это Артем. Он получал их легко, не прилагая никаких усилий, и так же легко разбавлял их двойками, уходя с каких-то уроков, или споря с учителями, или перебивая отвечающего у доски.
        - Мы куда? - спросила Полина, когда школа была уже за спиной.
        - Хочешь, ко мне.
        - Нет, - честно сказала Полина.
        И они пошли на остановку. Шестьдесят пятый на этот раз не заставил себя долго ждать.
        Они сидели в полупустом автобусе с рюкзаками на коленях.
        - Как папа? - спросила Полина.
        Она знала, что они оба думают об одном и том же.
        - Как медведь в берлоге.
        - Твоей маме, наверное, тяжело.
        - Ей легко никогда и не было.
        Осень в этом году выдалась неинтересная. С серым небом, которое все пыжилось, раздувало щеки, намекало, что воды в нем много, что сейчас, что вот-вот… Но дождя все не было. Только блеклое небо, только выжженная за жаркое лето трава, только холодный, проворный ветер.
        Листья еще не успели позолотеть, а ветер уже согнал их с веток, кружил, кидал из стороны в сторону.
        В парке оставалось рабочим только Колесо обозрения, все остальные аттракционы были в спячке до тепла. Артем купил билеты, и они забрались в кабинку. На колесе они были единственными посетителями.
        Артем вытащил из своего рюкзака учебник химии.
        - Приподнимись, - сказал ей.
        Полина привстала, и он подсунул ей под попу учебник.
        Полина смотрела на потускневший город, где дороги - ленты, скверы - колючие ветвистые прямоугольники, многоэтажные дома - спичечные коробки, горы - куски халвы в кондитерском магазине.
        - Почему ты так уверен, что это его мечты?
        Ветер дул в лицо, трепал им волосы. Ребята жмурили глаза и обнимали свои рюкзаки.
        - Потому что все сходится.
        - Ну откуда ты знаешь, что он просился домой, когда выпали те фотографии? Может, твой папа готовил маме сюрприз, собирался или вообще уже строил дом. Об этом, может, он и хотел сказать. - Полина говорила мягко, даже нежно, как обычно говорят с больным человеком о его здоровье.
        - Ты просто его не знаешь. Папа никогда не делал подарков: ни маме, ни нам. Ни на праздники, ни просто так. Он не помнил про наши дни рождения. Он даже за праздничный стол садился как просто поесть после работы. Он вот собирал эти все рекламки, бумажки, план рисовал, но, понимаешь, он бы никогда его не построил. Никогда! Он никогда не помогал маме с ремонтами, никогда в доме вообще ничего не делал. А то, что «это не мой дом», это просто отмазки. А собаку? Думаешь, он тоже ее купил и держал в шкафу до маминого дня рождения?
        Полина молчала. Артем сжал губы и упрямо смотрел перед собой.
        - Он же говорит сейчас, да? - спросила Полина.
        - Говорит. Только буквы в словах иногда путает или переставляет местами, а какие-то слова вообще вспомнить не может.
        - Может, тогда просто поговорить с ним?
        Артем молчал.
        - А с мамой? Расскажи ей все. Вы бы могли вместе поговорить с его врачом…
        - Я с тобой говорю, - перебил ее Артем.
        Их кабинка заканчивала круг, и пора было выходить.
        Они шли по безлюдному парку, и Полина думала о том, что, наверное, урок химии только что закончился и что в журнале в клеточке на пересечении сегодняшней даты и ее фамилии стоит точка. Некоторые учителя так делали. На следующий урок химик спросит, почему она ушла, и, если причина покажется ему неуважительной, исправит точку на двойку. Спросит и Артема, а тот обязательно скажет что-нибудь такое, что прозвучит очень неуважительно.
        - Нам…
        Полина собиралась сказать ему, что нужно заранее придумать правдоподобную и непременно уважительную причину их отсутствия. Но они с Артемом начали говорить одновременно, и Полина замолчала, уступила, стала слушать.
        - Меня даже, если честно, удивило, что его мечты оказались настолько примитивными. Дом, собака, молодая жена и маленькая дочка. Там еще машины
        С-класса не хватает. Мне казалось, что папа в своей голове должен был как минимум строить космические корабли, путешествовать по галактикам, жить в брезентовой палатке где-нибудь на необитаемой планете. Разжигать костры из огромных рулонов телеграфной ленты, в которой жители земли, а особенно ее президенты и главы масонских кружков, просят его вернуться на землю. А он: «Джек, Джек…».
        - А каким был бы твой мир? - не удержалась Полина.
        Артем посмотрел на нее и так же серьезно ответил:
        - Розовым. С воздушными шариками и сладкой ватой.
        И потом, будто Полина и не встревала со своим глупым вопросом, продолжил:
        - Папа всегда бредил тем, что выше земли. Как говорит мама, он может в одиночку самолет построить, а яичницу себе пожарить не сможет. Это правда. Мама поначалу в него очень верила. Не понимаю, как он при своих мозгах так долго не мог найти себе места в жизни. Хотя, наверное, понимаю. Он никогда не мог найти ни с кем общий язык. Все кругом были глупее него, особенно те, у кого что-то в жизни получалось, в отличие от него. Поэтому меня этот дом и удивил. Вот одинокая хижина в тайге, это - да, это на него похоже. Особенно если бы она стояла недалеко от того места, где упал тунгусский метеорит, чтобы было чем заняться.
        - Самолетик у тебя в комнате висит, это он?.. - Полина не договорила слово «сделал».
        Артем перебил:
        - Модель планера. Нет. Это - я. Ходил в авиамодельный кружок. Так что он даже как-то меня разочаровал. Оказался неверен себе, оказался слишком обычным, слишком таким, как все…
        - Но ведь каждый имеет право быть таким, каким хочет. Хотя бы в мечтах, - тихо сказала Полина.
        - Угу. Только у него, как всегда, получилось все шиворот-навыворот. Лучше бы у него в жизни было все так просто и ванильно: дом, собака, любимая жена и дочка. А в мечтах бы космос покорял, вторгался бы на чужие планеты и портил им там жизнь своими заскоками.
        Вышли за ворота парка и замолчали. Кругом были люди, начинался дождь. Шли к остановке в надежде от него укрыться. Но крыша остановки от дождя не спасала, ветер пригоршнями бросал капли в лицо.
        Артем одной рукой притянул к себе продрогшую Полину. Какое-то время они будто неуклюжая танцующая парочка переминались с ноги на ногу. Артем пытался встать так, чтобы ветер дул ему в спину, и тем самым заслонить от него Полину. Там, где заканчивался ее нос, начинался Артем. Ей безумно хотелось прижаться пылающей щекой к его мокрой и, наверное, не очень приятной на ощупь куртке. Вот так бы и жить, думала Полина, и не нужно тогда полуголых тел, покрытых татуировками, не нужно костров, вигвамов и подолгу ждать его с войны. Так может, мечта - это прибежище для неудовлетворенных? Может, тем, кому и здесь хорошо, там и делать нечего?
        В автобусе они ушли в конец салона, встали у окна, за которым змейкой вдаль убегала дорога.
        - А может, там, в мечтах, он и был каким-нибудь летчиком или космонавтом, - сказала Полина, - просто это никак не проявилось.
        И подумала про себя: «Что, ему в форточку выпрыгнуть нужно было, что ли?».
        - Знаешь, как он приходил в себя? - спросил Артем, немного поразмыслив.
        Он приблизил лицо к стеклу и подышал на него. На запотевшем стекле он нарисовал пальцем крючок, стоящий наискосок.
        - Сначала он царапал их ложкой на стене, получалось непонятно. А однажды он смог вытащить из стола все выдвижные ящики и отыскал там карандаш. Карандашом стало получаться лучше.
        - А что это? - спросила Полина.
        Артем пририсовал еще две линии - оси, и получился график типа тех, что они рисовали на алгебре. Вертикальную ось подписал латинской П (P), горизонтальную В (V).
        - Кривые Жуковского.
        Полина продолжала молча смотреть на рисунок, не решаясь поднять глаза на Артема. Вдруг это что-то школьное, а она, как всегда, не знает.
        - Это график, демонстрирующий взаимозависимость всех сил, действующих на летящий самолет.
        - А-а, это что-то летное, - с облегчением выдохнула Полина. Она и не обязана такое знать.
        - Да.
        - Ну вот видишь, он и там летал! «Победа за победой», - думала Полина.
        - Я же тебе говорю, он так приходил в себя. Перестал цепляться за Лизку, перестал быть смирным с мамой, он возвращался, понимаешь? Возвращался к себе, инженеру, конструктору, неудавшемуся летчику, в общем, опять становился нашим папой.
        Полина смотрела в окно и улыбалась пришедшей ей в голову мысли.
        - А может, это шифр? И так он хотел сказать, что на самом деле там, в своем мире, он был поэтом?
        Артем ничего не ответил, и Полина, оставив блестящую от дождя дорогу, посмотрела на него.
        - Ну Жуковский. Поэт. Мы же проходили.
        Артем пожал плечами.
        - Не помню такого.
        Дальше ехали молча. Кривые поэта Жуковского каплями стекали по автобусному стеклу.
        ***
        Полина закрыла глаза. Открыла их уже женой вождя индейского племени, очутившейся престраннейшим образом в теле и в жизни чужой девочки Полины. Она встала с кровати, взяла со стола фломастер. Но девочка Полина шепнула ей, что взять лучше простой карандаш, и уже с ним она подошла к стене. Долго прямая как струна стояла перед невозмутимой стеной, обклеенной бумажными обоями.
        Невольница, смотрящая на непонятный ей мир чужими глазами. Где ее бескрайние просторы, деревья, подпирающие кронами небо? Где озеро, деревня? Где ее дом? Что с ее мужем? Он больше не охотник и не воин, он забыл свой язык, он не помнит своего народа, он не тоскует по своей жене.
        Язык этой девочки не повинуется ей. Она умоляет его, она заставляет его, в отчаянии кусает его и им же слизывает соленые слезы. А сказать-то и нужно всего два слова: «Это я». Руки чуть послушнее языка. Хоть и тяжелые, хоть и трясутся. Ей удается уговорить их поднести карандаш к стене. Что она может нарисовать ими? Она умеет рисовать могучих бизонов, грациозных оленей, бегущих воинов. Может причудливыми узорами изобразить солнце. Но поймет ли он по этим рисункам, кого стоит искать ему в теле этой некрасивой девочки?
        Зажатым в кулаке карандашом она вывела всего три линии. Она чувствует, как покрылся испариной ее лоб, как еще сильнее трясется рука. Тяжело дыша, упрямо смотрит на нарисованный треугольник. Из последних сил дорисовывает еще несколько линий. Они должны словно лучи солнца расходиться от верхнего угла фигуры, но рука дрожит, и они получаются волнистыми, неровными.
        Обессиленная рука безвольно опустилась, карандаш выпал и остался лежать на ковре. Он поймет. Он узнает их дом.
        Полина, вернув себя себе, вернулась к кровати.
        Это точно послание, решила она.
        Придя домой после их прогулки в парке вместо урока химии, Полина полезла в Интернет. Может, она опять все напутала, и нет такого поэта - Жуковского, если уж Артем его не вспомнил. Или есть, но фамилия его звучит как-то иначе, просто похоже, с Полиной и такое случалось.
        Но Интернет не подвел, сразу же выдал несколько ссылок на сайты с биографией и произведениями поэта Василия Андреевича Жуковского. И теперь после наглядного эксперимента сидя на кровати с ноутбуком на коленях, Полина думала: «При чем здесь может быть поэт?».
        Пробежала глазами биографию поэта. Потом прочитала ее внимательно, хотя текста было много.
        Полина была уверена, что ее должно осенить. Она представляла себе это так: читает она, читает, натыкается глазами на разгадку, пробегает мимо, замирает, возвращается, читает снова и снова и кричит что-то типа: «Эврика!».
        Но биография такого эффекта не дала, и она перешла к творчеству. Творчества оказалось тоже много. Полина начала читать все подряд. Сначала вдумчиво читала вслух, потом про себя, потом лишь шевелила губами, а мыслями была где-то очень далеко.
        Уставшая от обилия букв, Полина отложила ноутбук и пошла на кухню. Со стаканом воды в руках, рассматривая серое небо за окном, она думала - для кого же он оставил это послание? Если это, конечно, послание. Может, мама и папа Артема любят творчество Жуковского? Или папа в молодости читал на свидании маме его стихи, и у них есть один какой-то памятный, особенный, только их, и в нем разгадка?
        А может, папа перед сном маленькой Лизе читал что-то типа: «В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик…». В общем, если в этом есть что-то такое личное, семейное, то чтение его стихов Полине точно ничего не даст.
        Потом Полина подумала об Артеме. Может, послание предназначено ему? Но опять же, Артем сам сказал, что поэта такого не знает. Да и вообще, насколько Полина поняла, с папой они не очень-то и близки…
        «Эврика!»
        Полине показалось, что ее наконец осенило. Обратно в комнату она уже бежала.
        Полина снова нырнула в Интернет. Забила в поисковике «Кривые Жуковского».
        Идея заключалась в том, что у Артема и его папы есть одна общая область знаний, в которой другие не понимают ничего, - самолетики (как бы это там ни называлось). Таким образом, зашифровав важное послание с помощью специфического графика, можно передать информацию так, чтобы понял только тот, кто в этом тоже разбирается. Для этого и дружить сильно не надо.
        Но Полинин энтузиазм очень быстро иссяк. Описания значения графика оказались не столь объемны, сколько биография и тем более творчество Василия Андреевича, но абсолютно недоступны для понимания.
        «ЛА может лететь с заданной тягой на некоторой V большей V^нв^ и на некоторой V меньшей V^нв^…».
        Отличная идея не привела ни к чему. Даже если она была верна, то Полина была не способна прочитать это послание, как и мама, и сестра Артема.
        Полина убрала ноутбук и вытянулась на кровати.
        Может, позвонить Артему? - думала она. Может, он просто не пытался рассмотреть график как послание, а если бы попробовал, то быстро бы понял, что там зашифровано?
        Может, в этих буквах (Р и V) зашифрованы имена? Полина даже ведь не знала, как зовут родителей Артема.
        А может, Артем ошибся, и это вообще никакой не график? Может, просто крючочек? И значить он может все что угодно. Или вообще ничего не значить.
        А может, дело в ученом Жуковском, в его биографии?
        Жук, жук, может, он хотел сказать про какого-то жука, тогда нужно почитать про жуков…
        Бре-ед. Полина отвернулась к стенке лицом.
        Она ведь хотела просто любить Артема. Сложного, злого Артема. В нем самом хватало загадок, а тут еще и скелеты из его фамильного шкафа. Сейчас бы порисовать, послушать музыку, а она уверена, что, если возьмет в руки карандаш, сама начнет чертить эти кривые, а в любимых песнях будет настороженно прислушиваться к знакомым словам, ища в них новый потаенный смысл.
        И уснуть не сможет. «Ладно, - подумала она, - не впервой ночку провести в Интернете».
        ***
        - Чукчина, ты где летаешь? К доске.
        У доски Полине делать было нечего. Она не знала, как решается это уравнение. Людмила Васильевна, наверное, была хорошим человеком, но Полина ее не любила и немного побаивалась. Она была тем редким учителем, который не ценит тихих учеников. Негласное школьное правило «ты никого не трогаешь - не трогают тебя» на уроках алгебры и геометрии не работало. Обычно спросить или вызвать к доске - это отличный способ успокоить нарушающего дисциплину ученика. Но Людмила Васильевна этим золотым приемом не пользовалась. На ее уроках и так было тихо, а еще скучно, нудно и опасно.
        - Что стоим? Решай.
        Полина еще раз взглянула на доску, убедилась, что писать ей там нечего, и снова уставилась на учительницу.
        - Чукчина, ты зачем в школу пришла?
        «С Артемом поговорить», - ответила Полина, но только себе.
        И Полина невольно взглянула на пустующее место рядом с Машей Завьяловой.
        От одноклассников тут же полетели версии ответа на поставленный учителем вопрос. И про Артема там тоже было.
        «Слишком много Артема в классе, когда его нет», - подумала Полина и добавила еще немного:
        - Я могу садиться?
        Тон, конечно, не тот, но ведь это первые шаги, подбадривала себя Полина. Сэнсэй бы оценил.
        - А ты уже все решила?
        - Нет, - твердо ответила Полина и тихонечко добавила - Сами же видите.
        - Чукчина, я еще раз спрашиваю, зачем ты ходишь в школу? Я объясняю это уже неделю, - она показала рукой на доску. - Я задавала это на дом. Значит, ты и дома не решала, если сейчас решить не можешь. Любовь, Чукчина, это хорошо, но за дверями школы…
        Наслушалась этих, зло подумала Полина.
        Она еще никогда так быстро не собирала свои вещи. Кинула в рюкзак тетрадь с учебником, следом ручку, а карандаш скатился с парты и упал на пол. Полина поднимать не стала.
        Лицо пылало, в ушах звон. Она знала, как это делается - нужно было посильнее хлопнуть дверью. Но уже у двери к глазам подкатили слезы, и на эффектный выход сил уже не было. Дверь за ней осталась незакрытой.
        Уже на улице Полина разрешила себе слезы с расчетом на то, что до дома Артема они как раз иссякнут. Конечно, глаза будут красные, нос распухнет, и выглядеть она будет ужасно, но, если не дать им выйти сейчас, она долго не продержится, и любая колкость со стороны Артема спровоцирует их неудержимый поток.
        К счастью, слез оказалось не так много. Иногда так сладко было поплакать у себя под одеялком или у окна, особенно если за окном дождь, или под любимые песни. Но сейчас плакать не хотелось. Она просто терпеливо ждала, когда обида выйдет слезами.
        Ей долго не открывали. «А вдруг откроет не Артем?» - подумала Полина и испугалась.
        Дверь наконец отворили, на пороге оказался именно он. Полина неожиданно для себя улыбнулась.
        - Привет, - сказала она ему.
        Он не ответил.
        - Ты в школу не пришел…
        - И ты пришла за мной?
        О да, поняла Полина, она бы разрыдалась уже сейчас, если бы не выпустила из себя все слезы по дороге. Потому что Артем был резок, Артем был груб. Артем был как всегда.
        - Нет, я… просто так.
        - Просто так - не надо.
        - Ладно.
        Полина была уже у лифта, когда Артем окликнул ее:
        - Полина.
        Это было приглашение войти, поняла она.
        Полина вся обратилась в слух. Казалось, если бы на кухне капал кран или мышки возились под плинтусом, она бы обязательно услышала. Под пристальным взглядом Артема неуклюже стягивала с себя сапоги и пальто. Замки не слушались, пуговицы не поддавались. Но вот она их всех победила, подняла ликующий взгляд на Артема. А тот, нахмуренный, уставился в проем двери. И вправду, наверное, было «не надо», подумала Полина.
        В комнате он не предложил ей сесть. Сам уселся за компьютерный стол. Полине ничего другого не оставалось, как сесть на его кровать. Стоять ей казалось еще более неловко.
        Артем долго молчал, потом, смотря на стену над ее головой, сказал:
        - Вчера он пытался уйти из дома.
        У Полины была тысяча вопросов, и ни одного внятного. Она просто смотрела на Артема.
        - Его увидели знакомые примерно за квартал отсюда. Маме позвонили. Она в больницу его отвезла.
        - И как он сейчас?
        Полине показалось, что задать этот вопрос будет вежливо с ее стороны. Нельзя же вот так просто сказать ему, что она знает, куда он шел.
        - Он? А что ему? При нем прекрасная нянька.
        Потом долго молчали, и Полина все-таки не выдержала:
        - Я знаю, куда он шел.
        Теперь Артем смотрел на нее, но так же, как до того на стену, хмуро и как будто с презрением. Ни вопросов, ни вскинутых бровей. Полина, признаться, ожидала иной реакции.
        Она начала нерешительно:
        - Помнишь, ты мне вчера график рисовал? Сказал, что это «кривые Жуковского». А я тебя про поэта спросила, ты такого не вспомнил… Хотя он точно есть. Точнее, был…
        Полина начинала путаться в мыслях и, как следствие, в словах. Остановилась. Выдохнула. И продолжила уже медленнее, спокойнее:
        - Я про поэта все почитала: и стихи его, и биографию. Ничего не нашла. Потом стала читать про сами кривые и про ученого - тоже ничего. Но поисковик заодно мне выдал ссылки на город Жуковский. Этот город ведь связан с этими, ну как, самолетами. Ты знаешь такой?
        Артем все такой же, неудивленный и незаинтересованный, спокойно ответил:
        - Ну да, я там родился. Мы жили там. Давно.
        А вот Полина от удивления раскрыла рот. Будто бы Артем этим сказал: «Да, Полина, ты права, ты нашла разгадку».
        Но Полина быстро пришла в себя. Усилием воли подавив в себе радость, поспешно добавила:
        - Может, там у твоего папы остались родственники или друзья? Может, он хотел, чтобы ты с ними связался? Рассказал им, в каком он состоянии…
        - Это вряд ли.
        Полинины гениальные теории рушились на глазах.
        - Почему? - разочарованно спросила Полина.
        - Он давно уже забил на своих родственников, не общается с ними. А друзей у него нет. Есть начальник, который его подтянул на работу, типа по дружбе. На самом деле ему нужны только папины мозги.
        - А этот начальник случайно не в Жуковском живет? - тихо-тихо спросила Полина.
        - В Москве. У них там офис. Папа у нас командировочный. А еще, - Артем долго смотрел ей в глаза, - он бы не стал меня ни о чем просить.
        Полина знала, что еще одно «почему» спровоцирует лишь очередную обидную шутку, которой разговор, вполне возможно, и закончится. И она просто молчала.
        Артем продолжил сам. Сначала, правда, демонстративно вздохнув.
        - Даже если это послание, - и он закатил глаза, давая понять Полине, насколько глупы и неправдоподобны такие предположения, - то предназначено оно исключительно для меня. Мама бы не поняла, а Лизка тем более. И он это знает. А значит, именно этого он и хотел - чтобы понял только я. Но это, я тебе еще раз повторяю, нереально. Он бы не стал меня ни о чем просить.
        - Почему? - все-таки не сдержалась Полина.
        - Ты бы, Чукчина, такую страсть к познанию в школе демонстрировала, может, училась бы получше.
        ***
        - Физику будешь списывать?
        Артем подсел на перемене перед пятым уроком. С утра даже не поздоровался, хотя они встретились глазами еще в раздевалке.
        - Нет.
        - Сама сделала?
        Полина раскрыла приготовленную к уроку тетрадь и пододвинула Артему. Тот взглянул и почти сразу ответил:
        - Неправильно.
        Полина пожала плечами и вернула себе тетрадь.
        - Тетка есть, - сказал Артем, поднялся и ушел к себе за парту.
        Полина смотрела на него через проход между рядами парт, по которому туда-сюда слонялись их одноклассники. Смотрела, когда звенел звонок. Смотрела, когда все расселись за парты. Смотрела, пока его не заслонил опоздавший на урок Вадик.
        - Чукчина, чего пялишься? - спросил тот, незаслуженно присвоив себе ее взгляд.
        Полина нашла глазами доску и уставилась на нее. Она любила так делать. Учитель всегда был у доски или где-нибудь неподалеку, и получалось, что Полина смотрит в его сторону. Она отводила глазам важную роль, они обеспечивали ей эффект присутствия на уроке. Если кто посмотрит на Полину в этот момент, она здесь, она слушает учителя.
        Хотя Полина была где угодно, только не на уроке физики. Она была в вигваме, в комнате Артема, в своей комнате, но была не Полиной, а той, которая там очутилась случайно и рисовала на стенах. Была в парке на чертовом колесе и там же на скамейке с семейным фотоальбомом Артема на коленях. Была в неведомом городе Жуковском и говорила с плачущей женщиной, которая благодарила ее за весточку о брате, о котором она давно ничего не слышала…
        В раздевалке Артем всегда оказывался проворнее многих и одним из первых выбирался из толпы со своей курткой в руках. Полина стояла в холле у окна и ждала его появления. Она шла за его спиной вниз по лестнице, он это знал, но не обернулся. А сейчас, победив толпу, он не мог ее не заметить, не мог пройти мимо, не мог…
        - Чукчина, я просила твою маму зайти в школу. Еще вчера.
        - Да.
        - Что «да»? Почему мама не пришла? Я с тобой разговариваю, ты можешь смотреть на меня?
        Полине пришлось смотреть на Людмилу Васильевну.
        - Да.
        - Что «да»?
        - Я смотрю на Вас.
        - Мама почему не пришла?
        - С работы не отпустили.
        - Если завтра твоя мама не придет, я сама приду в гости, ты меня поняла?
        Полина кивнула. Теперь можно было снова смотреть не на нее.
        Людмила Васильевна еще немного постояла рядом с наблюдающей за толпой у раздевалки Полиной. Полина слышала, как она цокнула языком, глубоко вздохнула, а на выдохе прошелестела: «Чукчина». И ушла.
        Толпа уже почти рассеялась, и Артема в ней не оказалось. Полина вошла в раздевалку, на всякий случай позаглядывала в лица оставшимся школьникам и, взяв свое пальто, вышла на улицу.
        Внутри у Полины было как-то слякотно, а снаружи она и не заметила, но вроде накрапывал дождик.
        Артем ждал у ворот. Она хотела махнуть ему рукой, хотела побежать, но, спрятав радость за еле заметной улыбкой, просто ускорила шаг. Полине уже оставалось не так много, может, метров пять, но Артем не стал дожидаться, пошел прочь от школьных ворот. Полине пришлось его догонять.
        Она догнала. Подстроилась. Шла рядом.
        «Если я права, - эту мысль Полина обдумывала на протяжении всего урока физики, - то нет никаких слоев сознания. Нельзя с одного переключиться на другой. Нельзя жить в своей мечте. Потому что нельзя сшить ее из обрывков желаний таким образом, чтобы потом завернуться в нее как в одеяло.
        Если я права, и есть только больной, немощный человек, который боится умереть, не увидев сестры, то…»
        - Ты ведь можешь ей позвонить? - наконец нарушила молчание Полина.
        «…то он не прав», - закончила она свою мысль.
        - Нет.
        И опять напрашивалось ее любимое «почему», но Полина уже знала, если Артем сказал «нет», это значит, что даже если он может, то делать этого ни за что не станет.
        После его холодного грубого «нет» Полине молчать бы, но внутри уже и так кололи и царапали сегодняшние: «чего пялишься?» и «если завтра твоя мама не придет…». И вжав голову в плечи, она спросила:
        - Как ты узнал?
        Но Артем не ответил.
        Они дошли до того места, где их дороги должны разойтись. Остановились.
        - Мы куда? - спросила Полина в надежде, что на этот раз не разойдутся.
        - Домой. Где ты живешь?
        Полина долго в растерянности смотрела на Артема, потом показала пальцем на свой дом. Из-за деревьев была видна его крыша. Полина безошибочно находила ее среди других таких же, облепленных антеннами.
        Они молча шли к ее дому. Полина нервно кусала губы, теребила лямки рюкзака.
        Полина остановилась у своего подъезда, повернулась к Артему. В лицо ему смотреть не стала, разглядывала металлическую собачку на замке его куртки, болтавшуюся под подбородком.
        - Паспорт неси, - сказал он ей.
        Она не удержалась и посмотрела на его лицо. Но там ничего. Немного злой, больше невозмутимый, еле заметное пренебрежение ко всему вокруг, включая Полину.
        Полина оставила его лицо, собачку под подбородком и скрылась в подъезде.
        Вошла в квартиру, в которой не разговаривал телевизор, зато разговаривала бабушка на кухне. Полина тихо-тихо прикрыла за собой дверь, но предательское «щелк» выдало ее.
        - Полина там пришла что ли?
        Разувшись, Полина прошла на кухню.
        - Привет, бабушка.
        Бабушка, не поднимаясь со стула, протянула к Полине руки. Полина пригнулась, и бабушка, взяв ее за плечи, притянула к себе. Поцеловала в щеку.
        - Совсем отощала, - сказала она Полине.
        Это неправда, подумала Полина. Она была такая же, как всегда.
        Мама стояла у плиты, жарила для бабушки яичницу с овощами.
        - Как в школе? - спросила она.
        - Нормально. Людмила Васильевна сказала, в гости придет.
        - Ого! - наверное, радостнее, чем следовало бы, отреагировала мама. И сказала для бабушки: - Чего-то натворила!
        Бабушка изобразила полное недоумение:
        - Полина?! - и долго смотрела на внучку.
        На самом деле ей все равно, подумала Полина.
        - У меня дополнительные, - тихо сказала Полина и посмотрела на маму.
        Спасай, говорили ее глаза.
        - Мам, тебе перчиком посыпать?
        Бабушка будто с трудом оторвала взгляд от Полины и посмотрела на дочь. Посмотрела, надо сказать, уничтожающе.
        - А то ты не знаешь, что у меня второй день изжога! - сказала раздраженно.
        Этого было достаточно, чтобы улизнуть. Бабушка увлеклась рассказами о своем здоровье.
        Полина взяла из серванта свой паспорт, сунула его в карман пальто и выбежала на улицу.
        Стояла, тяжело дыша, перед Артемом, смотрела на него снизу вверх.
        - Ну давай, - недовольно сказал он ей.
        Полина протянула ему паспорт. Он взял, сунул его себе в карман.
        Уже отвернулся, собирался уходить. Но задержался, не поворачиваясь, сказал:
        - В субботу едем.
        Он уже шел прочь, а Полина крикнула ему:
        - А что я маме скажу?
        Он не ответил.
        Полина еще долго смотрела на его спину, которая медленно отдалялась от нее. Потом вмиг сорвалась с места и очень быстро догнала его.
        - Я с тобой, - сказала она Артему и пошла рядом.
        ***
        Они доехали на троллейбусе до улицы Жуковского.
        - Жуковского? Ты знал?
        Табличку с названием улицы Полина увидела из окна полупустого троллейбуса.
        Артем не ответил. Конечно, он знал, подумала Полина. И продолжила с собой:
        «Поэт, авиаконструктор, город под Москвой… А тут улица в родном городе! Я даже не подумала, не вспомнила, не смогла предположить. Да и ты, честно говоря, Гугл, подвел, мог хотя бы намекнуть. Но Артем привез сюда, значит, он что-то понял!».
        Вышли. Слева железнодорожный вокзал, суета, навязчивые таксисты. Справа улица Жуковского мимо огромного здания элеватора, под окнами старых двухэтажных домов убегала вдаль. Бежать ей было недалеко, до светофора. Прямо через дорогу чебуречная.
        Артем шел к вокзалу. Полина шла рядом, и ей ужасно хотелось дергать его за рукав. Ее опыт показал, что это очень действенная мера.
        Папа, пап. Полина дергала папу за рукав, потому что его голова была ближе к небу, чем к ней. Что, Полёчик? В ответ Полина протягивала руки, и он поднимал ее вверх. Теперь его лицо было близко-близко. Она рассматривала жесткие, словно проволока, волоски на его щеках, трогала их пальцем. Потом задавала вопросы. Один за другим. И сама на них отвечала. Из ответов рождались новые вопросы. Папа не перебивал, улыбался.
        Они подошли к массивной двери, за которой, как гласила табличка, находились кассы. Артем потянулся к ручке, но дверь толкнули изнутри, и им пришлось посторониться. Полина воспользовалась моментом и схватила его за рукав.
        «Уважаемые пассажиры, доводим до вашего сведения…»
        Полина дала ей договорить, а потом сама, дрожащим голосом:
        - Наверное, это что-то значит? Может, есть номер дома? Может, здесь живет кто-то, кто нам нужен? Может, не надо никуда ехать…
        Артем улыбнулся.
        «Он злой», - подумала Полина. Отпустила его рукав и больше ему не мешала. Не мешала войти в здание, купить два билета на субботний поезд до Москвы (купе, нижние полки), выйти, перейти дорогу, отстоять очередь из трех человек, купить два чебурека и две банки газировки.
        «Уважаемые пассажиры, поезд номер…»
        - Может… - снова попыталась Полина, когда они уже стояли у столика.
        - Нет, - ответил Артем и откусил чебурек. Прожевал кусочек и ответил: - Это совпадение.
        Полина набрала в легкие побольше воздуха, готовясь сказать ему все, что думает. Выдыхала медленно, тонкой струйкой. Откусила чебурек и подумала обо всем, что собиралась сказать.
        Значит, его безумные теории со слоями, мечтами и рыжими собаками - это нормально. Там все сходится. А здесь совпадение? Как вообще все это уживается в его голове? И вообще, я когда-нибудь смогу с ним говорить как с собой?
        За соседним столиком, поедая аналогичный обед, стояли женщина с дочкой. Похожие между собой, они были в цветастых куртках, с хвостиками на затылках, полные, видимо, голодные. Девочка на вид была одного с ребятами возраста, а в размерах уже догоняла свою мать. Полина с интересом рассматривала их, выглядывая из-за Артема, стоящего к дамам спиной. Он заметил ее взгляд и тоже обернулся.
        Полине показалось, что нужно объяснить. Она поспешила, сделала глоток шипучки из баночки. Газировка больно ударила в нос, на глазах выступили слезы. И она сказала почти шепотом:
        - Мне иногда хочется быть такой.
        Артем еще раз обернулся на парочку за соседним столиком, потом уставился на Полину.
        Полина пояснила:
        - Чтобы иметь цель. Конкретную и понятную. Чтобы преодолевать, стремиться, мучиться и увидеть в итоге результат.
        «Не размытую и абстрактную цель, каких полные карманы, - продолжила Полина уже про себя, - а такую, которую можно измерить в килограммах и сантиметрах. Всю дорогу до которой можно расписать на бумаге, и там будут цифры, даты, списки запрещенных продуктов».
        Полине хотелось четкости и понятности. Например, фотографию - Полина «до», Полина «после». Если на одной фотографии она толстая и безобразная, а на другой стройная и красивая, здесь все понятно. Здесь стояла конкретная цель, была приложена масса усилий, и в итоге все получилось.
        «А когда ты просто хочешь быть счастливой? - думала Полина. - Что ты можешь предъявить? Какая тут может быть наглядность?».
        Артем еще раз мельком взглянул на соседний столик. Потом дожевал свой чебурек и сказал, вытирая салфеткой пальцы:
        - Тогда попробуй поумнеть.
        Полина положила свой недоеденный чебурек и тоже взяла салфетку.
        ***
        Они погасили свет в своем купе. Оставили гореть лишь продолговатый светильничек в пластиковом плафоне над кроватью Артема. Он освещал лишь угол купе, да и освещал так, что книги не почитаешь. Шторки задвигать не стали, ночь сама замазала снаружи стекло черным.
        В этом полумраке Полина казалась себе похожей на маму. Находила в себе тонкость ее рук, плавность движений, загадочность скул. А Артем оставался прежним - был широк в плечах и смотрел исподлобья. Они сидели на одной кровати, прижавшись спинами к стене. Говорили тихо. Но не из заботы о чужом сне. Будить им было некого. У их поезда даже не было машиниста.
        - Значит, ты жил в Жуковском?
        - Я много где жил. Но родители в итоге выбрали юг.
        - Кажется, все его выбирают. Столько людей едут, и все с чемоданами. А я бы наоборот. Я осень люблю, как в детстве, когда к бабушке в Ульяновск ездила…
        - Меня там нет, - говорит о своем Артем и в лице остается прежним.
        - Такое бывает, - подумав, ответила Полина.
        ***
        Было восемь часов утра, суббота. Полина ехала в почти пустом троллейбусе. По мере приближения к зданию вокзала людей вокруг становилось все больше и больше: отбывающие с чемоданами на колесиках и с сумками, таксисты с бряцающими связками ключей. «Девушка, куда вам, девушка?» - прилетело ей, и Полина ускорила шаг.
        Толпа была не густая, но суетливая. Полина встала в стороне, так чтобы видеть входящих в здание вокзала и идущих к нему со стороны автобусной остановки.
        У Полины от волнения пересохло во рту, в животе щекотало. Ее как будто даже подташнивало. Она стояла неподвижная, со сжатыми кулаками в карманах пальто, и только глаза сновали от одного лица к другому, периодически с надеждой поглядывая вдаль.
        - Артем! - прошептала она одними губами, завидев долгожданный силуэт.
        Она бежала к нему сквозь толпу, толкала людей, наступала им на ноги, получила за то всю спину в иголках, так что живого места не осталось, так что Артем и рук своих на ее спине сомкнуть не смог. А она обнимала его, прятала лицо на его груди, дышала им, и спина не саднила.
        - Привет, - сухо сказал Артем, приблизившись.
        - Привет.
        Артем встал рядом с Полиной, и какое-то время они вместе разглядывали толпу.
        - Пошли, - скомандовал он.
        Полина с облегчением разжала кулаки, вытащила руки из карманов. Теперь вождь поведет сам.
        - Рюкзак снимай, - сказал Артем ей в самое ухо.
        Они стояли у движущейся ленты, и рюкзак Артема уже был на ней. Полина засуетилась, скинула свой.
        Из здания вокзала выходили плечом к плечу.
        Полина начинала привыкать к чужим глазам. К множеству чужих глаз. На одну Полину почти никогда не смотрели, по ней обычно скользили глазами. Вот стояла она еще пять минут назад у здания железнодорожного вокзала с рюкзаком за спиной, никто даже не посмотрел, но пришел Артем, и теперь все глаза их. Если бы на нее одну так смотрели, она бы смущалась, стеснялась, краснела, то и дело оглядывала бы себя, искала, что с ней не так. А рядом с Артемом она принимала их внимание как должное. Конечно, думала она, не каждая может стать женой вождя племени краснокожих.
        Это в школе идти рядом с Артемом было опасно, столько потом от одноклассников прилетало, а когда вот так по улице, Полина гордо расправляла плечи. Когда она была маленькой, с тем же чувством она гуляла с папой за руку. Ей казалось, что все ими любуются, все завидуют Полине, но по-доброму.
        Артем не повел ее в зал ожидания. Они поднялись на мост, проходящий над путями, и остановились там, прижавшись животами к перилам.
        - Что ты дома сказал? - спросила Полина.
        - Что прогуляться вышел.
        Меньше всего Полине сейчас хотелось его шуток.
        Тонкая и легкая на вид мама оказалась очень тяжелой и обременительной, если носить ее с собой. Она поехала с Полиной в домашнем платье, с силиконовой лопаткой в руке.
        - Мам, Анжела меня на дачу позвала на выходные. Можно? - в тысячный раз спрашивала ее Полина.
        А мама снова и снова пыталась улыбаться, но уголки ее рта предательски стремились вниз.
        Она ведь могла не пустить, говорила себе Полина, могла под любым предлогом. Могла тогда, может и сейчас позвонить Анжеле или ее родителям и справиться обо мне. Могла хотя бы попытаться вызвать меня на откровенный разговор, ведь есть вероятность, что я бы не устояла.
        Но мама поспешила испугаться, расстроиться, развести руками.
        - Можно, - ответила она.
        «Мама верила себе», - плаксиво досадовала Полина. В ее голове все сложилось. Она уже придумала дачу, но не Анжелину. Уже начинала убеждать себя, что дочь взрослая и ее не удержать. Искала слова, которыми станет утешать Полину, когда та поймет, что зря на это пошла.
        Полине даже не удалось обрадоваться, что получилось так просто уйти из дома на все выходные. Ей было стыдно за мамины мысли, хотя она не имела к этому никакого отношения. Казалось, если бы Полина поведала маме правду, та бы вздохнула с облегчением, может, даже расплакалась и сказала: «Езжай, доченька, куда хочешь».
        Полина понимала, что из-за всех этих переживаний о маме она упускает самое главное. «Чувствуй», - просила себя Полина.
        Она стоит на мосту рядом с Артемом. За их спинами шумят ненужные люди. Утро свежее и прохладное, а она без шапки, потому что считает, что так ей больше идет. Ветер холодит им лица. Они смотрят вдаль. Ждут поезд, который приедет за ними.
        «Чувствуй», - уже почти плакала Полина. Вот же она! Наглядность, которую ты хотела. Это и есть фото «после».
        Приближающийся поезд оказался размытым, будто Полина смотрела на него через стеклянную бутылку.
        - Пошли, - сказал Артем.
        Сами высохнут, решила Полина, побоявшись, что Артем заметит ее слезы, если она станет вытирать их ладонью.
        Вниз по ступеням направились к поезду.
        «Хоть бы больше никого», - думала Полина, входя в пустое купе. Когда покупали билеты, верхние полки были не выкуплены.
        Артем помог ей снять рюкзак. То есть повернул Полину к себе спиной, стащил со спины рюкзак и сунул его под стол. Со своим сделал то же самое.
        Получается, и управились. Долго сидели друг против друга и смотрели на перрон в окне. Там торопились, суетились.
        Объявили об отправлении их поезда. Попросили сопровождающих его покинуть. За окном махали руками, посылали воздушные поцелуи, сдерживали слезы.
        «Больше никого», - с облегчением подумала Полина.
        Артем поднялся, чтобы задвинуть двери их купе. Но они не поддались. В это же самое время с другой стороны их удерживал здоровенный парень.
        - Здрасте, - поприветствовал он попутчиков.
        Артем вернулся на свое место.
        Здоровяк пригнул голову, заходя в купе. Это было лишним, проем позволял ему пройти и так, но тот, видимо, по привычке.
        ***
        - Георгий, - представился новоприбывший и протянул Артему руку.
        Купе наполнилось запахом перегара.
        Артем помедлил, но протянул свою в ответ, и рукопожатие состоялось.
        Полине Георгий кивнул, даже вроде улыбнулся.
        У него с собой была большая спортивная сумка. Он закинул ее на одну из верхних полок, ту, которая над Полиной, а на вторую взобрался сам. Его кроссовки какого-то немыслимого размера остались стоять у кровати Артема.
        Артем брезгливо на них покосился и отвернулся к окну. Минут через десять с верхней полки уже доносился храп.
        - То, что мы туда едем, ничего не значит, - тихо сказал Артем.
        Они оба прислушивались к храпу.
        - Это как? - спросила Полина.
        Но Артем больше ничего не сказал.
        Не так себе Полина представляла эту поездку. Зачем этот храп, зачем кроссовки? Зачем Артем раздраженный, хмурый, зачем он такой как всегда? Ведь она хотела говорить с ним целые сутки. Хотела слушать его, даже если это будет про самолетики, даже если будет мудрено и скучно.
        Артем взял подушку, надел на нее наволочку и улегся лицом к стене. Теперь все окно было только Полинино, и пригороды Новороссийска тоже.
        Она придвинулась ближе к окну. Ей хотелось зайти в каждый двор, заглянуть в каждое окно, спросить каждого жителя: «Как у вас это получается?». Дело в том, что Полине уже давно казалось, что все окружающие ее люди знают какой-то секрет. Что-то такое они понимают, что у них получается жить и не колоться друг об друга. Они и ругаются, и улыбаются, а Полина не умеет ни того, ни другого. Она интуитивно чувствовала, что именно эти две вещи ей нужны, чтобы она сумела безболезненно жить среди них.
        Недавно она без спроса на глазах у всего класса ушла с урока. Она бы хотела, чтобы это было началом. Но Полина не верила, что продолжение ей под силу. Вообще, она давно собиралась начать со слова «нет». Полина хотела хоть раз сказать «нет» маме, когда та пытается свое видение красоты распространить на нее, приодеть, подкрасить. Бабушке, когда та кормит советами. Продавцу в магазине, когда в пакет с яблоками он кладет одно червивое, мягкое внутри. И другому продавцу, торгующему на рынке джинсами, которые Полина померила, но в зеркале себе в них не понравилась. Хоть раз хотела сказать Артему: «Не груби. От этого больно».
        А улыбка? Ее вымученная улыбка только и могла пригодиться там, где следует сказать «нет». Ей она и прикрывалась, оказываясь вновь покладистой, послушной, пусть немножко и обманутой, но хорошей девочкой Полиной. А такой улыбки, чтобы сияла на лице, когда ты рада видеть человека, или тебе приятно от чужих слов, или если шутка, которой тебя хотели повеселить, оказалась несмешная, но ты поощряешь саму попытку, такой у Полины не было.
        Долго Полина сидела одна. Уже и забыла прислушиваться к храпу сверху и пытаться различить шелест дыхания с полки напротив. В своих самокопаниях добралась она до самого живого, больного, нервного. До будущего. Уже пора определиться - говорили все вокруг и навязывали разное.
        Мама звала на биофак. Зав. кафедры - ее хороший знакомый, преподаватели там сильные и тоже знакомые, и чтобы устроиться на работу по окончании, мама тоже знает, к кому обратиться. Конечно, мама всех знает, маму все любят, мама - красивая, медленная, спина ровная, нечастый ее смех как колокольчик… Но это все ее люди, из ее вселенной, а Полина чувствовала, что нужно создавать свою. И создавать с чистого листа, где она будет наконец-то просто Полиной, а не Чукчей, как в школе, и не дочерью Варвары Андреевны, как в будущем, придуманном мамой.
        Бабушка подходила к этому вопросу с практической точки зрения. Она говорила: «Профессия нужна такая, чтобы ты всегда оставалась при деле. Вот будет война, и кому эти юристы и экономисты нужны?». «Про войну - это она с дедушкой нажилась», - думала Полина, - «к войне он у нас обычно готовится». Но дедушка по поводу Полининого будущего своего мнения не высказывал, наверное, поэтому их с бабушкой мировоззрения слились воедино в этом вопросе. Так вот, исходя из этого умозаключения, бабушка предлагала на выбор пединститут, медицинский или кулинарный техникум.
        Полине было бы приятно думать, что бабушка верит в нее. Видит Полину у доски, говорящую, спокойную, уверенную в себе, сумевшую покорить, заинтересовать, заставить замолчать наконец три десятка неугомонных детей или вообще подростков. Или видит ее в белом халате, смелой, быстрой, точной. Той, которая никогда не растеряется, растолкает всех, кто в панике и ужасе, и сделает все спокойно и правильно.
        Но бабушка в нее не верила. Бабушка ее даже не знала. Бабушка ни разу не пробовала ее пересоленной яичницы, а прочит ее в повара.
        Вот папа хотя бы попытался. Спросил: «Ну, Полюшка, что ты надумала?». И не дождавшись ответа, добавил: «Маруська моя в колледж собирается. Дизайн интерьера. Может, вместе пойдете?». Полина не обиделась на то, что папа не дал ей ответить. Отвечать-то ей, по сути, было нечего. Он ведь просто побоялся, что у Полины есть готовый ответ и что после его оглашения он уже не сможет предпринять очередную попытку сблизить своих дочерей. Его Маруська в этом году оканчивала девятый класс. История у них с Полиной получалась разная. Но папа всегда старался поделить все поровну. Покупал Полине все то, чем одаривал вторую дочь. В итоге у Полины было все, о чем мечтала Маруська, - от кукол до телефона. Полина не протестовала, только иногда думала, что почему-то, когда папа семь делит на два, Полине доставалось лишь утро субботы.
        - Ты куда будешь поступать? - спросила Полина.
        Она знала, что Артем не спит. Может, он и ответил бы, но с верхней полки перестал доноситься храп. Шорохи, причмокивания, потом Полина увидела свисающие ноги в серых носках.
        ***
        Парень слез, надел свои кроссовки.
        - Раз-шите, - сказал он быстро, невнятно, обращаясь к Полине.
        Полина какое-то время продолжала сидеть, как сидела, не разобравшись, что от нее требуется. Потом сообразила, виновато улыбнулась и перебралась на лежанку Артема. Села там на самый краешек и так же невнятно ответила: «Пожалуйста».
        Попутчик достал с верхней полки свою сумку, поставил ее на то место, где только что сидела Полина. Доставал поочередно из сумки провизию - хлеб, пачку быстрорастворимой лапши, еще что-то и что-то, разглядывать Полине показалось неприлично.
        Артем тоже сел. Оба уставились в окно, чтобы не смущать попутчика, который собирался отобедать. Но, по-видимому, попутчик нисколько не смущался. Нарезал перочинным ножичком колбасу, одну за другой разрывал пачки с магазинными яствами. Управившись, взял стакан и пластиковую тарелку с лапшой и вышел в коридор. Вернулся скоро, неся все это, доверху наполненное горячей водой. Аккуратно, сосредоточенно поставил на стол и стакан, и тарелку. Сел на место, где еще недавно Полина думала о своем будущем и печалилась. Принялся за еду.
        После возвращения попутчика дверь купе осталась открытой. Видимо, не он один решил, что пора подкрепиться. По коридору то и дело шли люди с похожими тарелками в руках, со стаканами, с разговорами. Артем встал, держась одной рукой за край верхней полки, добрался до дверей и задвинул их. Вернулся на место, достал телефон.
        Парень, уже принявшийся за свою лапшу, спросил:
        - Че с ногой? - и кивнул куда-то в сторону Артеминых ног.
        Артем отреагировал тут же. Схватился свободной рукой за свою целую ногу:
        - А? Что с ней?
        Выглядело это ужасно глупо. Голос у Артема был тонкий и фальшивый, а сам он был злой, раздраженный. Парень - большой и чужой. Полина прикусила губу, затаила дыхание.
        Но Артему, как всегда, все сошло с рук. Большой парень опустил глаза и будто бы сосредоточился на еде.
        «Дурак, дурак, дурак», - думала про Артема Полина. Хотя, может, и к лучшему, успокаивала себя она. Этот больше разговаривать не полезет. Чего разговаривать с таким дураком?
        Сытый, раскрасневшийся попутчик, облокотившись спиной о стену, откупорил бутылку пива. Ему все-таки хотелось поговорить.
        - Слыхали, чего удумали? Короче, хотят все бухло за городом продавать, в специальных магазинах. Чтобы, типа, кому надо - туда ехали, а в обычных магазах чтобы не было. Насчет пиваса не знаю, - и он кивнул на свою бутылку, - а то, что покрепче, - точно.
        И, видимо, он ждал ответной реакции. Полина подумала, что, наверное, нужно хотя бы кивнуть или сказать «да» в знак солидарности с его негодованием по этому, как она понимала, важному для него вопросу.
        Артем демонстративно молчал, уставившись в свой телефон. И Полина ответила:
        - Если бы я была президентом, я бы пустила в кранах вместо воды водку, а по улицам катафалк.
        Так говорила ее бабушка. Часто говорила, и в Полинином детстве, и когда та стала постарше. Слово «катафалк» особенно занимало маленькую Полину. Красивое слово.
        Рука, несшая бутылку ко рту, замерла на полпути. Парень долго смотрел на Полину не моргая, потом выбрался из-за столика и, сказав что-то невнятное, типа «погуляю», вышел из купе.
        Но это уже не спасало. Не умеют спасать двери, в которые в любой момент могут войти.
        Они сидели на одной кровати, прижавшись спинами к фанерной стене. Полина поглядывала на свое законное место и не хотела туда возвращаться. С неприязнью думала, что ей там еще спать.
        А спать хотелось. Полина не была уверена, спала ли она прошлой ночью. А тут поезд убаюкивает, туда-сюда, туда-сюда, деревья за окном стеной плывут в сторону дома, туда, где школа, одноклассники, телевизор с новостями, бабушка с бесконечными советами, мама…
        Полина открыла глаза, Артем отодвигался от нее к окну. Он сел в самый угол. Сказал ей: «Ложись». Полина, не раздумывая, легла на жесткую полку, головой на ногу Артема. Только и успела мельком заглянуть в его телефон. Карта.
        И уже Артем лежал головой на ее ногах, а она гладила его волосы.
        - Меня там нет, - снова и снова говорил он.
        Полина наклонилась и поцеловала его в висок.
        - Но ты есть здесь, - ответила она ему.
        ***
        Наутро Георгий ушел не попрощавшись. Они видели его и на перроне, он тоже их заметил, но отвернулся. «Плохие мы соседи», - подумала Полина.
        Только сошли с поезда, Полина сразу поняла, что ее пальтишко не для осенней Москвы. Она вспомнила о белом пуховике, который надела всего несколько раз за прошлую зиму, а здесь и в начале осени он бы очень пригодился. Еще и джинсы на голые ноги - это холодней всего оказалось.
        Артем с самого утра не проронил ни слова. Был не то чтобы зол, но очень мрачен. Рюкзак за спиной, там же за спиной, но своими ногами шла послушная тихая Полина. Он точно знал дорогу, успел ее изучить с помощью карты в телефоне за время поездки. Шел уверенно, напролом, словно ледокол. Расступающаяся перед ним толпа замыкалась за спиной Полины. Случилось и пару столкновений, но на Артема не ругались, всю вину брали на себя, суетились, говорили: «Простите».
        Полине все время хотелось остановиться, оглядеться, посмотреть поверх людских голов, туда, где высокие потолки, далекие стены и самое главное - долгожданная табличка «Туалет».
        Наконец Артем остановился. Полина выглянула из-за его спины. Перед ним люди, после нее тоже. Они стояли в очереди в кассу. Окошко - очередь, окошко - очередь. Полина впервые была в Москве. Ей бы удивляться, восхищаться, запоминать. А тут - окошко, очередь… Внизу живота больно кололо.
        - Я есть хочу, - шепнула она.
        Артем сделал очередной шаг вперед. Полина за ним. Поесть было отличным предлогом отправиться туда, где есть дамская комната. А в нее Полине хотелось уже нестерпимо.
        Артем поговорил с женщиной за стеклом. Обменял деньги на билеты.
        Они отошли к противоположной от касс стене. Артем прижался к ней спиной, Полина собой отгородила его от толпы. Он убрал билеты в бумажник. Огляделся.
        - Есть хочу, - напомнила Полина, переминаясь с ноги на ногу.
        Артем долго на нее смотрел. Полине казалось, он возвращается к ней издалека, возвращается медленно. Она терпеливо ждала. Он достал из кармана телефон, посмотрел на время.
        - Потом, - сказал он наконец.
        И снова его рюкзак оказался у Полины перед глазами. Так вышли на улицу. А там еще холоднее, потому что ветер.
        Оказалось, автобус их уже ждал. Помимо двух мест, выкупленных Артемом, было еще несколько свободных. Артем задвинул свой рюкзак под сиденье, пропустил Полину к окну. Полина прошла. Аккуратно, медленно присела. Она с надеждой смотрела на пустующие кресла. Значит, автобус еще не отъезжает, еще ждет тех, кто должен сесть сюда, - раз, два, три… Еще есть время сказать ему…
        Дверь медленно поползла в сторону. Она закрывалась.
        - Артем, мне надо в туалет!
        - Что?
        Закрылась. Автобус тронулся.
        - В туалет! - шепнула ему в самое ухо Полина.
        - Стойте!
        Автобус не остановился. Артем встал, держась за спинки сидений, добрался до водителя. Он что-то ему говорил. Полина сидела с пылающим лицом, готовая разреветься.
        Здание автовокзала за окном перестало отдаляться. Артем вернулся.
        - Чего сидишь?
        Пока Полина бегала, успела и поплакать.
        Обратно к автобусу шла так же неуклюже, как и от него, опустошенный мочевой пузырь продолжал болеть. Забираясь на неудобную высокую ступеньку, заранее опустила глаза. Шла к своему креслу и никого не видела. От пассажиров остались одни ноги. «У них нет глаз, - уверяла себя Полина, - а если и есть, они не хотят смотреть на меня».
        На Артема тоже не смотрела. Пробралась к окошечку, уставилась в него.
        ***
        - Есть хочешь?
        Полина и забыла, что можно хотеть есть. Артем протянул ей пачку печенья. На пачке была нарисована клубничка, а значит, клубничная прослойка между двумя печеньками - ее любимая. Она взяла, чтобы не объяснять, что не способна почувствовать вкуса. В животе предательски заурчало. «Это твое дело», - сказала ему Полина. Ее руки были как она - ничего не умели, ничего не хотели. Она неуклюже зацепила пальцами пару печенек из разорванной пачки. Одна упала к ногам, другая сломалась напополам. Оставшаяся половинка отправилась к ней в рот. Полина безразлично жевала, стряхивая крошки с пальто.
        - Долго еще? - спросила она, когда Артем в очередной раз достал телефон и посмотрел на цифры, обозначающие время.
        Артем не ответил.
        Потом был еще один автобус, уже по городу.
        На город Полина смотрела, но не пыталась ни понять его, ни запомнить. «Зачем они здесь? - думала Полина. - Сделать доброе дело?». Не идут с такими лицами на добрые дела - Полина смотрела на лицо Артема, смотрящего на Жуковский через окно автобуса. Она повторяла себе его слова о том, что это ничего не значит, и уже не могла разобраться, а что бы оно вообще могло значить, если бы Артем не настаивал на своем «ничего».
        Может, это значит, что все просто - больному человеку страшно, и он хочет сообщить об этом своей сестре? И благодаря им с Артемом в недалеком будущем они будут обниматься и плакать? Она снова взглянула на лицо Артема и не поверила себе.
        Они стояли в хвосте автобуса. Полина к этому уже привыкла. Стоять среди сидящих людей было настоящим адом. Они наперебой предлагали Артему свое место, он долго им отказывал, устав, просто зло молчал. А у огромного окна с видом на убегающую из-под колес дорогу было спокойно. Еще неплохо было, когда от добрых и сидящих людей их отделяла хотя бы тонкая прослойка из стоящих пассажиров. А набитый автобус - так вообще подарок.
        Сейчас прослойка была. На прошлой остановке в задние двери автобуса вошла компания студентов. Их было много, они были шумные и тоже не собирались рассредоточиваться по салону. Толпа студентов плотнее прижала их к поручню.
        Одной рукой Артем прижимал костыль к поручню, второй держался за него сам. Когда автобус поворачивал, костяшки пальцев свободной от костыля руки белели. Полина хотела бы сказать ему, что толпа удержит. Но Артем никогда бы не стал доверять себя толпе. На очередном повороте его рука оказалась поверх ее руки. Было больно так, как было бы больно пластиковому поручню, будь он живым. Полина терпела.
        Артем прижался лбом к ее виску. Он шептал ей в ухо. Полине было так громко, что казалось, слышит весь автобус. Она бы огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что это не так, но Артем говорил, и она боялась пошевелиться.
        - Это ничего не значит. Даже если здесь его кто-то ждет. Меня все равно нет в его голове. Ни в здоровой, ни в больной. И, наверное, никогда не было. Даже в маминой голове - не я. Там ее сын на двух ногах, там он хороший и веселый мальчик. А я такой, какой есть. Я себя другим не помню. Мне не о чем жалеть. И если мы вместе, в твоей голове я хочу быть собой.
        Он убрал свое лицо, убрал руку. Полина даже не кивнула. Как завороженная, смотрела сквозь стекло на незнакомый город.
        ***
        Огонь отвоевал у темноты их лица. В каждом глазу по костерку. Он нашел ее руку, сжал своими сильными пальцами. Их одежды из грубой расписной материи таяли от огня, вязкими каплями стекали по упругим молодым телам. Жгли и щипали. Полина не видела, но знала, что и густой лес за ее спиной преображается. Исполинские бальзы истончаются до изящных кленов, выстраиваются в ряд, под ними селятся скамьи и коврики для пикников. Солнцелюбивый маис из последних сил тянется к небу, ища защиты. Земля делает глубокий вдох и всасывает его в себя. И вот он уже едва достает до колена человеку, некогда искавшему прохладную тень в его зарослях. Тяжелые сочные початки приникают к земле. И человек, протянувший руки к ним, сорвет кабачок и пожарит из него оладьи. Их вигвам становится квадратным домом с черепичной крышей. На вершинах могучих гор прорастают антенны. Пещеры становятся парадными. И преобразившаяся гора растерянно мигает десятками застекленных окон. Бурные реки скованы мостами. Палатка с мороженым и лежаки на берегу Глубокого озера.
        Полина не смотрит на свое тело, не желает видеть его бледным и угловатым. Она протягивает руку, чтобы коснуться лица своего вождя. Трясущимися пальцами дотрагивается до его скулы, предвкушает боль. Но боевой раскрас не сходит с его лица. Его не смыть дождем, не выжечь огнем, понимает она. Он, как и прежде, - воин, муж, он - вождь краснокожих.
        ***
        Наверное, Артем наизусть знал адрес. С того момента, как они вышли из автобуса, он ни разу не заглянул в телефон. Шел молча, уверенно, будто каждый день здесь ходил. И Полина заговорить не пыталась. Она была счастливой и уставшей. Она без интереса смотрела по сторонам. Сутки на поезде, пару часов на автобусе, потом еще около часа на другом, а дома, магазины, аллеи такие, как будто бы не покидала пределы родного микрорайона.
        - Университет гражданской авиации, - сказал Артем, не повернув лица к Полине.
        - Где? - не поняла Полина и завертела головой по сторонам.
        - В Ростове.
        - А-а, - услышала Полина ответ, запоздавший больше чем на двенадцать часов.
        «Бедная моя мамочка, - подумала Полина, - ей придется отпустить меня и туда».
        - Летчиком будешь? - спросила она.
        Артем как бы прыснул со смеху, но делано, невесело.
        - Кто ж мне даст. Болты крутить буду.
        Полина могла только догадываться о том, что его физическое состояние наверняка станет препятствием для летного будущего. Но Артем не мог просто смириться и пойти учиться на программиста или, к примеру, политолога. Если в небо ему нельзя, он будет где-то рядом. И станет ему и всем окружающим укором. Будет ходить статным и красивым, умным и надменным среди тех, кто имеет право летать только потому, что у них на одну часть тела больше. Полине было жаль его будущих сокурсников.
        Они вошли в подъезд. Лифт не работал. Об этом таблички на дверях лифта не висело, просто на вызов он не приезжал. Человек, вошедший в подъезд сразу за ними, у лифта даже не остановился, сразу направился по ступеням вверх. Значит, не работает давно, а может вообще.
        Ребята медленно поднимались по ступеням. Остановились на площадке третьего этажа. Артем дал себе отдышаться.
        Он подошел к двери одиннадцатой квартиры. Звонок был вырван, торчали провода. Глазок в двери тоже, а оставшаяся от него дыра заткнута тряпкой. Артем брезгливо скривил лицо и постучал в дверь. Он уже обо всем догадался. И Полина тоже.
        Долго не открывали. Артем уже не стеснялся - стучал кулаком. За дверью наконец послышалось шарканье шагов. С той стороны двери возились с замком. Дверь медленно открылась. Из образовавшейся щели на них настороженно смотрели.
        - Вам кого? - послышался оттуда сиплый мужской голос.
        Полина стояла за спиной Артема, в паре шагов от двери, но и до нее доходил отвратительный запах, доносящийся из квартиры.
        Артем молчал. Полина понимала, что сейчас он просто уйдет. И выглянув из-за его спины, сказала громко, будто говорила со слабослышащим:
        - Притчина нужна!
        Имени она не знала, да и не была уверена, что фамилия у них с Артемом одна. Была лишь надежда, что Артем поможет, исправит.
        - Притчина… - еще раз сказала Полина, уже тише, уже почти не надеясь.
        - Екатерина, - бесцветным голосом добавил Артем.
        Дверь закрылась. За ней послышалось приглушенное: «Катька!» - и те же шарканья, теперь уже от двери.
        Полина нервно теребила поясок пальто и старалась не дышать носом. Она смотрела то на грязную старую дверь, то на затылок Артема. Опять долго не открывали, и Полина боялась, что сейчас Артем точно уйдет.
        Наконец из-за двери показалась женская голова с растрепанными волосами, заспанным помятым лицом.
        - Кого надо? - спросила она голосом, не сильно отличавшимся от предыдущего мужского.
        Полина сделала шаг вперед и встала рядом с Артемом.
        - Ваш брат… - Полина и его имени не знала, могла только надеяться, что у Притчиной Екатерины только один брат, и она понимает, о ком Полина говорит.
        Но женщина невидящим взглядом смотрела в бетонный пол, куда-то между ребятами.
        - Нет его, - ответила она, с трудом ворочая языком.
        - Нет. Я говорю, ваш брат, - Полина взглянула на Артема в надежде, что он подскажет имя, но Артем по-прежнему молчал, и Полина продолжила: - он болен. Очень. Сильно. Он хочет, чтобы вы знали…
        На лестничной площадке было тесно - их двое, приоткрытая дверь. Артем неуклюже разворачивался, чтобы уйти. Соседняя с Екатерининой дверь приоткрылась, тоже чуть-чуть.
        - Кто там опять? Участкового вызову!
        - Здрасте, тетя Алла, - спокойно ответил Артем.
        Дверь открылась шире, на пороге своей квартиры стояла старушка в фартуке с рыжими кудрями на голове.
        - Темка! - всплеснула она руками.
        Женщина радостно улыбалась.
        - Как вырос-то! - она долго любовалась Артемом и, кажется, действительно была ему рада.
        Полине кивнула:
        - Здравствуйте! - и, поджав губы, сказала Артему: - Катька уже-ж совсем, - и она махнула рукой в сторону соседней двери, - как Марья Васильевна померла, царство ей небесное, так вообще покою от нее нет.
        Дверь под номером одиннадцать захлопнулась, щелкнул замок.
        Женщина покачала головой, вздохнула, спросила Артема:
        - Тебя отец что ли прислал? Мож грех так говорить, но мне кажется, если человек сам себе помочь не хочет, ему никто не поможет. Зачем нервы зря тратите? И деньги.
        - А папа был здесь? - дрогнувшим голосом спросил Артем.
        - Ой, сколько раз приходил! И с участковым - дружков ее разгонять, и с врачом. Все бесполезно! Ой… А Виктор что, с Анечкой разошлись? - старушка растерянно глядела на Артема.
        Артем не ответил, и старушка долго понимающе кивала:
        - Ну да, ну да. Жизнь такая. А вы сейчас где? В Москве? - спросила она, видимо, имея в виду Артема с его мамой.
        - В Новороссийске, - охрипшим голосом сказал Артем и откашлялся.
        Старушка продолжала кивать с озабоченным выражением лица. Потом встрепенулась:
        - Так ты Виктора что ли ищешь? Так у меня номер его есть, и даже адрес, по-моему. Он оставил на случай, если с Катькой что. Мне оставил и Анатолию Владимировичу. Сказал, если что, на такси ее сажайте и на мой адрес отправляйте. У нее тут, знаешь, всякое бывает. И на площадке тут однажды, прости господи, голышом сидела, ухажер из собственной квартиры выгнал. Ох уж, хорошая девчонка ведь была…
        Старушка будто бы задумалась, потом спохватилась, махнула рукой и исчезла в квартире. Артем с Полиной видели, как старушка, стоя к ним спиной, листает записную книжечку на старом трюмо в прихожей.
        Вернулась к ребятам с этой самой книжкой в руке.
        - Ты, Темочка, перепиши. А то насовсем тебе отдать не могу. Вдруг что.
        Артем заглянул в записную книжку.
        - Я запомнил.
        Старушка на это радостно улыбнулась.
        - Спасибо, тетя Алла.
        - Да что там, - махнула рукой старушка. - Анечка-то как?
        - Хорошо. До свидания. Спасибо.
        Полина тоже сказала «до свидания» и улыбнулась старушке вместо Артема.
        ***
        - Здесь жила твоя бабушка? - спросила Полина, когда они вышли из подъезда.
        Конечно, Полина не надеялась ни на что, кроме сухого «да», но у нее в запасе было еще много вопросов - глупых, ненужных, неважных, всяких - лишь бы не оставить его одного.
        - Бабушка и мы с родителями. Я здесь родился.
        Артем с трудом, превозмогая себя, говорил. Он и сам не хотел оставаться один.
        - Тетя Катя младше папы на несколько лет. Она рано вышла замуж и уехала к мужу. А папа, когда женился, привел маму сюда, к бабушке в квартиру, - он немного помолчал, потом продолжил: - Потом тетя Катя вернулась.
        - Развелась?
        - Наверное. Ну мы вскоре и съехали. Снимали квартиру здесь недалеко. Папа там работал.
        Артем указал рукой на серое здание через дорогу. Здание стояло к ним боком, и никаких опознавательных табличек, кроме номера здания, на нем не было.
        - А почему уехали? Тесно стало?
        - Точно не знаю. Потом уже, когда родители ругались, папа часто говорил, что мама сама захотела уйти, типа с тетей Катей они не ужились.
        - Она пила что ли? - тихо спросила Полина.
        - Тетя Катя? Нет. Она вообще хорошая. Была, - Артему как будто что-то в горле мешало говорить, и он откашлялся, потом продолжил: - Она меня очень любила. Конфеты, машинки все, что я помню из детства, - это она мне приносила. Мультики по телевизору для меня отвоевывала у бабушки.
        Он замолчал, и Полина принялась лихорадочно искать вопрос в своей голове. Но Артем и сам заговорил:
        - После того как мы уехали, я ее видел только на улице. Она так же меня зацеловывала и вела в магазин, покупала мне шоколадки.
        Полина представила себе маленького белобрысенького Артема, и ей тоже захотелось его расцеловать. Взять на руки и прижать к себе сильно-сильно.
        Они зашли в магазинчик, Артем купил две бутылки воды, одну дал Полине. Сидя на остановке, Артем задумчиво пил воду.
        - А потом вы по квартирам, да?
        Полина сделала попытку вернуть Артема к его рассказу, к воспоминаниям. Потому что рассказывал это другой Артем. Полина такого еще не знала. Но ее Артем ответил:
        - Мою биографию писать будешь?
        Выкинул пустую бутылку в мусорный бак и сказал:
        - Пошли. Наш.
        В автобусе еще какое-то время Артем рассказывал, указывая пальцем на здания за окном. Полина увидела крышу школы, в которую Артем пошел в первый класс, гаражи, на которых они с друзьями жжеными углями писали неприличные слова, здание, в котором когда-то была булочная и работала его бабушка, а ныне бутик модной одежды. Потом замолчал.
        - Тебе ее жалко? - спросила Полина.
        - Кого?
        - Твою тетю. Катю.
        Артем чуть помедлил и ответил:
        - Мне вообще никого не жалко. Жалеть - все равно что унижать. А она и так…
        Многоэтажные дома кончались, начался частный сектор. Красивые двухэтажные дома стояли вперемешку со старыми развалюшками. «Наверное, маленький Артем здесь уже не бывал, - подумала Полина, - и поэтому рассказывать нечего». Автобус остановился у большого продуктового магазина. Это была его конечная.
        Артем поднялся, подождал, когда встанет Полина, и сказал в продолжение разговора, о котором Полина, признаться, уже и не думала:
        - Если тебя кто-нибудь жалеет, это значит, что ты что-то делаешь не так.
        Ребята вышли. Артем не дал Полине даже оглядеться. Свернули за магазин и пошли по дороге вправо.
        Дорога была узкая, две встречные машины с трудом, наверное, разминулись бы. По обеим ее сторонам - ворота. Разные. Грозные и неприступные, скромные, но добротные, и такие, которые лишь бы были, даже деревянные, которые просто доживали свое. Из-за высоких и неприступных выглядывали такие же дома, и больше ничего не было видно. Зато те, что попроще, позволяли разглядеть не только дом, но и огород, теплицу, сараи. Из всех дворов лаяли собаки. На путников, друг на друга, по долгу службы, из скверного характера, от скуки.
        - Папа здесь нес меня на плечах.
        Полина отвлеклась от очередного двора с аккуратной дорожкой, ведущей к крыльцу, и посмотрела на Артема. А он на нее не смотрел и домики не разглядывал, он смотрел на дорогу и рассказывал о ней.
        - Она тогда не была асфальтирована. Какая-то вечно не засыхающая грязь. Ее ногами месили, колесами. Родители ехали сразу в резиновых сапогах. Даже когда дорога ненадолго засыхала, летом, на ней оставалась глубокая колея от автомобильных колес.
        Артем замолчал. Но Полина уже не могла вернуться к дворам, домам, их жителям, собакам.
        - Теперь это микрорайон, - говорил он бесцветным голосом, - а был дачный поселок. У всех были в основном участки с вагончиками. У нас тоже был вагончик. Света не было, вода для полива по арыкам бежала. Мама весь день на огороде, а по вечерам жгли костер…
        Полина с удовольствием бы послушала про грядки с картошкой, малиновые кусты, супчики на костре. Побродила бы в тени фруктовых деревьев, собрала клубнику на варенье. Она таскала бы тяжелые ведра с водой от арыка до огорода, собирала колорадских жуков. Лежала бы в купальнике на старом покрывале под жарким солнцем, разглядывала ползающих в траве муравьев. Пряталась от дождя в вагончике, слушала, как тот стучит по крыше. Она бы с удовольствием была собой. А лучше им.
        Но Артем, видимо, сам бродил, собирал, прятался от дождя. Полину не пускал. Так шли долго, пока Артем не остановился у одних ворот.
        Стояли и смотрели на них. А они - высокие, зеленые, на двери ручка кольцом. Полина очнулась первой. Сделала шаг вперед, ударила кольцом пару раз о железную дверь. Она думала, будет громче.
        Но стук был услышан. На них залаяла собака. Она тявкала и тявкала, не по-злому, больше, видимо, для порядка. Вскоре лай начал отдаляться, собака убегала от ворот. Значит, идут, решила Полина и встала обратно рядом с Артемом.
        Послышалось лязганье засова, и тяжелая дверь распахнулась. Перед ними стояла худенькая женщина лет тридцати с тонкими обесцвеченными волосами до плеч. У ее ног вился рыжий спаниель, подпрыгивал, гавкал, лизал ей руки. Женщина виновато улыбалась ребятам, пытаясь отогнать от себя пса.
        - Домой, Джек, домой! - строжилась она на него, но как-то слишком нежно, любя, и, может, поэтому неугомонный пес не слушался.
        Вдруг пес замер, услышал что-то, чего остальные из-за его тявканья слышать не могли, и неожиданно сорвался с места, побежал вглубь двора. Все трое смотрели на несущегося пса с развевающимися на ветру ушами.
        Женщина ахнула и всплеснула руками. Пес, как оказалось, услышал звук открывающейся двери. Теперь он метался, прыгал, лаял около маленькой девочки, стоявшей у распахнутой двери большого двухэтажного дома.
        - Алиса! Закрой дверь! - закричала ей женщина.
        «Алиса. Лиса. Лиза», - рассуждала про себя Полина.
        - Босиком! - и повернувшись к ребятам, озабоченно улыбнулась. - Минутку.
        Побежала в дом.
        ***
        «Мы сделали доброе дело», - говорила себе Полина, и этой, как она считала, центральной мысли было очень тесно в ее голове. Другие пихали ее локтями, наступали на ноги, загоняли куда-то в угол, чтобы самим расправить плечи, вытянуться во весь рост. Но Полина упорно выдвигала вперед своего фаворита.
        «Мы сделали доброе дело».
        Артем сидел рядом с ней каменный. Будто и не дышал. Такого Артема Полина боялась сильнее, чем злого и насмешливого. Она интуитивно чувствовала, что каменным жить нельзя и что в тот момент, когда он пошевелится, всем, находящимся рядом, станет по-настоящему страшно. Страшно же людям, устроившим свое поселение у подножья могучей горы, когда та, успевшая повидать и первых его жителей, и детей их детей, наконец решит вздохнуть.
        «Теперь только поезд, - устало думала Полина в автобусе, подъезжающем к Москве, - а там лечь и отвернуться к стенке».
        Она уже не просила есть. Голод гармонично сливался с ее усталостью, и вместе они вводили ее в состояние безразличия ко всему вокруг, включая каменного Артема.
        Ребята медленно брели в сторону вокзала, не торопились. Не сговариваясь о том, знали, что до прибытия поезда еще как минимум час. Уличные фонари и лампочки в витринах не давали погрузиться в осеннюю тьму. Вокзал огромным маяком виднелся впереди.
        Полина будто очнулась, поняв, что Артема нет рядом. Оглянулась. Тот остался стоять на несколько шагов позади. Полина вернулась к нему. Он свернул куда-то во тьму, и она за ним следом.
        Сначала не было видно почти ничего. Угадывались лишь силуэты голых деревьев, пахнущих сыростью, мимо которых они осторожно шли. Потом стало светлее. Впереди был двор, многоэтажный дом, под козырьком которого тускло горела лампочка.
        - Здесь подожди, - сказал ей Артем, когда они вошли во дворик.
        А сам снова нырнул в темноту, в деревья.
        Полина огляделась и в паре метров от себя обнаружила скамейку.
        Села. Рюкзак за спиной не позволял откинуться на спинку, и она его сняла, поставила рядом.
        «А потяну? - вяло думала она. - Такого его потяну?». Полина знала, что увиденное здесь утяжелит его, усложнит. Но она также знала, что когда выспится, поест и взглянет в окно, за которым будет родной город, то в тысячный раз скажет себе: «Только я и могу».
        Красивый, широкий в плечах Артем не мог не нравиться. И Полина видела, что девочек в классе он тоже завораживает. Но они обходят его стороной, любуются издалека. Даже самые смелые вовремя призывают себя одуматься. И только маленькая незаметная Полина верит в себя. Верит, что потянет. Верит…
        Артем вернулся. Полина взяла свой рюкзак, готовая закинуть его на спину, чтобы отправиться дальше. Но Артем опустился на скамейку рядом с ней.
        Полина ждала, что он заговорит. Знала, что ей будет тяжело его слушать. Но темнота ей в помощь. Она закроет глаза и выдержит все, а потом обнимет. Не как обнимают мужа или подлезают под руку, ища желанных объятий. Нет. Она обхватит его руками и сожмет, насколько ей хватит сил. Чтобы ему стало тесно и хоть немного душно, чтобы и он поверил, что только Полина может.
        Но Артем молчал. Полина разглядывала его темный профиль и знала, что лучше, чтобы он говорил.
        - Уважаемые…
        Полина вздрогнула от неожиданности. Незнакомый мужской голос прозвучал откуда-то сбоку. Из той темноты, откуда недавно вернулся Артем. Ребята вглядывались в темноту. Еле различимый силуэт стоял в нескольких шагах от скамьи…
        - Сигаретки не будет?
        Полина сидела прямая, как струна. Слишком развязно и как будто насмешливо спрашивали у них «сигаретку».
        - Нет, - отозвался Артем.
        Его «нет» было твердым и тяжелым, как и подобает каменному человеку.
        Полина убеждала себя, что дрожит от холода и что вот сейчас человек, не нашедший у них сигареты, печально вздохнув, отправится восвояси.
        - Не курите что ли? - насмешка становилась злой и напористой.
        «Дурак», - думала она про Артема. Ей казалось, что, если бы его «нет» было хоть немного мягче, человечнее что ли, их диалог с темнотой не получил бы развития.
        - А тебе какое дело? - спросил Артем.
        Полина уже даже не дышала.
        «Дурак».
        - Ты че, пацан?
        Силуэт начал медленно выплывать из темноты.
        Он уже стоял у того края скамьи, где сидела замершая от страха Полина. А та даже глаз на него не подняла. Не стала рассматривать. Ей было нелюбопытно.
        Артем поднялся. Неторопливо. Будто гора оказалась огромным спящим великаном. И, проснувшись, великан медленно разгибает затекшую за века спину. Артем взял костыль, сделал шаг в сторону незнакомца.
        - А тебе что надо? - спросил Артем тихо, угрожающе. У Полины от его голоса побежали мурашки по спине.
        Пауза.
        - Да ладно, пацан, - наконец отозвался человек, стоящий рядом с Полиной, - нету, так че.
        И сделав шаг назад, обратно в темноту, добавил:
        - Ну, бывайте.
        Полина прикусила нижнюю губу. Уже было не страшно. Теперь больно.
        - Сюда иди, - прорычал Артем и сделал шаг вперед.
        - Не нарывайся, пацан, я же все понимаю, - и это уже опять из темноты.
        Они слышали шорох удаляющихся шагов.
        - Иди сюда, я сказал, - крикнул ему Артем и тоже направился в темноту.
        Он торопился, и его движения были резки и неуклюжи, он походил на поломанную игрушку.
        Полина вскочила со скамьи. И уже через несколько шагов была перед ним. Она обхватила его руками. Он продолжал сыпать оскорбления вслед уходящему поверх ее головы. А она очень переживала о том, что ей не хватает ни рук, ни сил.
        Ее руки приходились ему чуть выше локтей, щекой она прижалась к вздымающейся груди.
        «Муравей на горе, блоха на теле могучего зверя», - думала она о себе.
        - Отпусти! - рявкнул он и одним движением скинул ее руки.
        Теперь они веревками висели вдоль ее тела, бесполезные, не пригодившиеся.
        - Ты ведешь себя как бледнолицый, - прошептала Полина.
        - Смело? - спросил Артем, глубоко дыша.
        - Глупо.
        Свободной рукой Артем прижал Полину к себе. Сильно, душно, тесно. Уткнулся лицом в ее волосы, шумно сопел над самым ухом.
        «Смогу», - убеждала себя Полина.
        ***
        В доме пахло пловом. Значит, дедуня решил взяться за старое. Полина оставила рюкзак у двери, сняла сапоги и пальто и прошла на кухню.
        Дедуня стоял у открытого казана, перемешивал большой ложкой золотисто-коричневый рис. Полину он не заметил. Как в такие моменты не замечал ничего вокруг. Плов - это таинство, в котором ритуал важнее результата. Это сродни шаманскому пению и затяжному «ом». Полина знала, что в исходящем из казана ароматном паре он видит своих призраков. Если бы Полина умела красиво говорить, она села бы сейчас у стола и пересказала деду все его истории о бескрайних степях, юртах и о нем самом, молодом и полном сил. Потому что дедуня начинал забывать. И в прошлый раз плов оказался совсем не соленым.
        Полина прошла в зал. В этой комнате жил телевизор, и сейчас он спал. Полина посмотрела на него, забывшегося безмятежным сном, и он показался ей прекрасным в строгом черном и окутанным молчанием. Тихонько, на цыпочках, она пересекла комнату и открыла дверь своей спальни.
        Мама лежала на ее кровати головой там, где у Полины ноги, когда она на ней спит. Полинина подушка оставалась на своем привычном месте. «Она даже спит красиво», - подумала Полина и залюбовалась. Полина никогда не видела, как спит сама, но предчувствовала, что ничего красивого в этом нет. Мама в узкой юбке и белой шелковой блузе лежала на боку, согнув ноги в коленях, подложив руку под голову. Ни единой волосинки не выбилось из ее прически, ни одной лишней складочки не появилось на одежде.
        «Не переоделась», - подумала Полина о маме и опустилась на стул у письменного стола. Пришла с работы, плащ на крючок, сапоги к стенке. Чай пить не стала, сразу сюда. Шла и знала, что Полины здесь нет. Даже не ждала, просто сидела. Не заглядывала в ее тетради и альбомы, не включала ее ноутбук - не изучала ее, не искала ей оправданий. И уснула здесь не для того чтобы забыться Полиниными снами. Мама пришла сюда, чтобы здесь был хоть кто-то, если уж Полины здесь нет.
        «Конечно, - думала Полина, - такие пустоты и следует заполнять собой». Мама это чувствовала интуитивно, поэтому до сих пор иногда по вечерам влезала в папину рубаху и разгуливала в ней по дому. Но главного она так и не поняла, что ее самой должно быть очень много, чтобы хватило законопатить все эти дыры. А она, тонкая, почти невесомая, с трудом справлялась со своим собственным местом.
        «Артем, мама, очень большой и тяжелый - просто глыба, - говорила Полина с мамой. - И если он уйдет, останется бездна. Я думаю, а хватит ли меня на этот случай? И почему-то мне кажется, что хватит. Но еще больше кажется, что он не уйдет. Так что мне его нести. Но я не хочу. Он не должен быть камнем, как ты не должна быть бабочкой, папа твоей пустотой, а я ежиком. Я должна стать той, ради которой он захочет построить дом и завести рыжую собаку. Той, к которой он будет стремиться, даже если случится так, что его самого почти не останется. Он должен шептать мое имя, и пусть другим слышится, например, Алина. Тем другим, кто просто его нес, а в него не заглядывал. И загадочные линии на стене, нарисованные нетвердой рукой, должны быть обо мне. Указывать на нас».