Набросок скомканной жизни Ульяна Гринь
        Скитающийся по городам и весям художник ищет модель для нового заказа. Подобрав юную путану у вокзала, он еще не знает куда приведет его это знакомство. Но ему, в принципе, абсолютно наплевать!
        Набросок скомканной жизни
        Ульяна Гринь
        
        .ru
        Часть 1.Эм
        Тридцатник скоро. Половина пути пройдена. Половина, он в этом не сомневался, с его-то образом жизни. Рука сама по себе нашла горлышко бутылки и потянула из рюкзака. Виски приятно разогрело рот и гортань, скользнуло в желудок и растеклось теплой рекой по венам.
        Эм затянул ручник, который отозвался ворчливым скрипом, и, подхватив рюкзак и сумку, вышел из машины. Виски в руке, он окинул взглядом дом. Мда, хибара… Дарик мог бы устроить ему нору и поаккуратней. Эм выругался вполголоса и стреском захлопнул дверцу. Старенькая машинка плаксиво задребезжала окнами, иЭм похлопал ее по крыше:
        - Спокойно, подруга, прорвемся.
        Виски, подумал он. Еще немного виски, и будем говорить с фонарным столбом. Идея насмешила его, Эм глотнул еще «Джека Дениелса». Ключи брякнули в кармане, он вытащил связку, нашел треугольный ключик, что дал ему Дарик, и принялся копаться кончиком в замке. Дверь, уставшая от долгой жизни, решила не сопротивляться. Эм вошел в прихожую и, сбросив кроссовки, направился на кухню. На автопилоте вытащил из рюкзака чашку, ложку, вилку, тарелку, полотенце, расстелил его на грязной раковине и расставил все свое богатство сверху.
        В комнате был разложен диван с чистой постелью, еще пахнувшей стиральным порошком, и мерцал голубым светом телевизор. Значит, Дарик побывал здесь перед тем, как дать ему ключ. Дарик умница, хороший мальчик, знает, как угодить клиенту. Все, ругать его больше не будем. Хибара так хибара, но зато какое спокойствие за окном! А спокойствие для него важнее всего!
        Эм выключил телевизор и сел на диван. Расстегнул сумку. Большой блокнот, связка карандашей, мешочек с точилкой и стирками. Глоток виски. Телефон. Кто у нас в этом городе обретается?
        В его телефоне все было закодировано и понятно только ему. «РнД Мими» - милашка с офигительными глазами, Лена. Четыре гудка, и заспанный мужской голос ответил:
        - Але, какого х…
        - Лена? - спросил Эм для порядку, и мужик сочно выругался:
        - Нет, бл… ь, Света!
        И отключился.
        Эм усмехнулся, прокрутил ленту контактов и остановился на«Шавка РнД». Сонечка, брюнетка с высокой полной грудью. Телефон погудел впустую, потом быстрый шепот ответил ему:
        - Эм, не звони мне больше, я замужем!
        Он озадаченно взглянул на телефон и покачал головой. Шавка, ты сдурела! Какой замуж?! Блин! Кто там еще остался? ВРостове контактов было немного. Последний шанс. «Ява РнД». О-о-о, малыш, как давно это было! Танюша, полненькая блондинка, ренуаровская модель, вся в складочках и родинках… Сколько часов они провели в постели! Эм любил настраивать ее на рабочий лад, лаская нежное округлое тело! Малая, давай ты не вышла замуж и неизменила номер, потому что это будет полной ж…пой!
        После двух гудков мягкий Танечкин голос пропел:
        - Аллооо?
        - Ява, это я. Придешь?
        Танюша смутилась и тихо ответила:
        - Нет, Эм, не приду.
        - Ну чё такое? - расстроенно буркнул он, отпивая еще виски. - Вы сговорились, что ли?!
        - Я больше не хочу, вот и все! Прощай, Эм, и сотри мой номер из твоего телефона!
        - Ява, мне нужна модель.
        - Найди! Прощай.
        Эм с досадой отшвырнул телефон. Нет, это просто идиотизм! Что со всеми случилось? Коллективный ПМС? А ему-то что делать?
        Эм откинулся на постель, потер ладонями виски. Блин, он приехал сюда специально, потому что в прошлый раз увез изРостова четыре приличных картины! Одна Ява уехала к заграничному коллекционеру, а вторая - сидящая вполоборота - выставлена в польском посольстве. Мими купил один русский олигарх, Шавка же украшает собой весьма скучный приватный зубоврачебный кабинет. И надо же, все три модели недоступны.
        Эм снова сел, поднял с пола бутылку виски. Половина осталась. Как от его жизни. Где там чёртов мобильник?
        - Дарик, это ты? Не женился? Замуж не вышел?
        Дарик не позволил себе ни единого комментария, только очень профессионально спросил:
        - Чего тебе не хватает для полного счастья?
        - Модели, Дарик, только модели!
        - Дуй на вокзал и найдешь себе офигительную модель за скромную сумму, - ухмыльнулся друг.
        - Да они все старые и вяленые, - Эм отмахнулся от друга «Джеком Дениелсом». - Не переношу мертвую натуру. Ты же знаешь, что мне надо.
        - Не морочь мне голову! - отрезал Дарик. - Там есть и свеженькие молоденькие тела! С сиськами и всем остальным, что ты любишь.
        - Сам-то хоть видел? - недовольно пробурчал Эм перед тем, как отключиться.
        Нет, Дарик не видел. Некогда ему. Жена не дает особо смотреть на сиськи… Дарик деньгу зашибает. А он, Эм, зашибает оную же именно сиськами.
        С сомнением глянув на полупустую бутылку «доктора Джека», он отхлебнул глоток и встал. Надо и правда прошвырнуться в район вокзала. Вдруг какая попка подмигнет ему и его вдохновению!
        На улице уже стемнело. Самое время для ночных красоток! Фонари отбрасывали желтые круги на дорогу, иЭм невольно остановился перед машиной, чтобы запомнить увиденное. И даже мысленно найти в своих красках нужный тон желтого. Надо обязательно нарисовать эту пустынную улицу с однотипными скелетами домов и стандартными фонарями, которые дают такой разный отблеск на припаркованные по бокам тротуаров машины.
        Сев за руль, Эм пожалел, что не захватил несчастные полбутылки виски. Но потом вспомнил про вокзал и подумал, что там наверняка немерено фуражек. Лучше не рисковать, если он хочет заработать на своих картинах.
        Вокзальная площадь светилась, как новогодняя елка. Даже в такое позднее время люди сновали повсюду, приезжающие, отъезжающие, провожающие и, конечно, те, которым абсолютно нечего было делать на вокзале. Бомжи, проститутки, сдавальщики жилья, крыша и остальные жители низов.
        Эм высматривал на площади жриц ночной быстрой любви. Их было много, гораздо больше, чем нужно для такого маленького города. Вызывающе одетые девушки неопределенного возраста ходили туда-сюда, покачивая широкими бедрами, стуча каблуками, перекатывая между зубами давно ставшую безвкусной жвачку. Эм вглядывался в их фигуры, в их лица, пытаясь угадать свою будущую музу, ту, которая обогатит его на этом заказе. Пять эскизов голой натуры, одной и той же в разных позах. Но ни одна из дамочек не впечатлила.
        Эм остановился на паркинге, напротив кафе, перед дверями которого толклись девушки в мини и мужики разных национальностей с объемными сумками. Он надавил пару раз на клаксон руля и принялся ждать.
        Проститутки оглянулись на машину, и вих рядах произошло легкое замешательство. После минутного ожидания Эм увидел, как юная красотка, грациозно двигая ногами, отделилась от кучкующихся подруг и немного неловко пошла к старенькому «Рено». Эм замер, впитывая всем существом её походку, угловатые плечи и узкие бедра. Что-то шевельнулось в его сердце. Ангельское личико, пухлые детские губы, большие широко распахнутые глаза, исковерканные нелепым макияжем… Эм облизнул пересохшие губы. Да, он нарисует её. Она самое то!
        Девушка подошла к машине, грациозно облокотилась на открытое окошко и мелодичным голоском спросила:
        - Ну что, дорогой, что будем делать?
        - Сколько? - небрежно спросил Эм, пытаясь угадать, что скрывается под коротеньким топом и пышной юбчонкой, едва закрывавшей попу.
        Девушка забросила жвачку за щеку и деловито сообщила:
        - Минет тридцать с презиком, пятьдесят без, секс пятьдесят с презиком, восемьдесят без.
        - Садись, - кивнул он.
        Девушка рывком открыла тугую дверцу и плюхнулась на сиденье. Эм отвел глаза от ее длинных ног и завел машину.
        - Эй, это были тарифы на месте! - забеспокоилась она. - На хате дороже!
        - Я заплачу, - бросил он. - Как тебя зовут?
        - Стелла, - ответила она. - Деньги вперед!
        - Эй, вот этого не надо! Твое настоящее имя.
        - Что это изменит? - она пожала плечами. Эм достал из кармана смятую купюру в пятьдесят долларов:
        - Получишь больше. Как тебя звать?
        - Ксюша, - она хищно выхватила зеленую бумажку и спрятала ее в микроскопическую потрепанную сумочку.
        - Очень приятно, Ксюша. ЯЭм.
        - Это что, кликуха? - дежурно удивилась Ксюша.
        - Псевдоним, - коротко бросил он.
        Всю дорогу Ксюша молчала, очевидно нервничая и пытаясь угадать, куда он ее везет. Эм же ощущал мурашки в пальцах, ему не терпелось взять карандаш и уже начать набросок ее нежного личика.
        - Сколько тебе лет?
        - Какая ёмоё разница? - вызывающе спросила Ксюша, и унего в голове сработал сигнал пожарной сирены. Несовершеннолетняя. Семнадцать или даже шестнадцать лет. Блин, это не есть гуд. Еще не дай бог родители узнают. Прибьют его нафиг! С его-то еврейским счастьем…
        - Ксюша, правду и только правду, - строго ответил он. - Иначе верни деньги и выкатывайся из машины!
        - На фига тебе мой возраст, - вздохнула она. - Все будет окей, я давно работаю.
        - Давай, колись! Ёпрст!
        - Пятнадцать, - пожала плечами Ксюша, бросая на него косой взгляд. Эм вздохнул, качая головой:
        - Охренеть можно!
        Он пристроил машину к тротуару. Пристроил, потому что назвать это парковкой у него не повернулся бы язык. Ксюша вылезла вслед за ним на улицу, одернула кружевные рюшечки на юбке и презрительно оглядела старые индивидуальные домики:
        - А я уж думала, ты в коттедже живешь, раз такой крутой!
        - Ошиблась, - коротко ответил Эм, отпирая входную дверь.
        Войдя в комнату, он первым делом приложился к ополовиненной бутылке. Сейчас еще сигаретку и музыку, и рисовать это нежное создание. До позднего утра…
        Ксюша вошла, оглядывая комнату, села на постель, заложив ногу за ногу:
        - Ты тут живешь? Или друг пустил потрахаться?
        - Временно снимаю, - буркнул Эм, закуривая. Ксюша потянулась за бутылкой, без спроса отхлебнула виски и зажмурилась, пытаясь перевести дыхание. Эм поперхнулся вместо нее и отобрал алкоголь:
        - Ты че, козявка?! Офигела?
        - Те жалко, что ли? - обиделась она, залезая с ногами на диван. Эм поставил бутылку на телевизор и заруку стащил ее с постели. Ксюша взглянула на него снизу вверх, и он поморщился:
        - Вали в ванную, смой все с фэйса!
        - Зачем? - изумилась она.
        - Вопросы не задавай, епть, иди умойся, сказал!
        Он слегка повысил тон, но девчонка пожала плечами и направилась к ванной. Эм покрутил головой. Что за дурацкая идея - идти искать модель на вокзале?!
        В телефоне еще было достаточно зарядки для музыки. Эм зашел в ютюб и нашел свой профиль. Теперь песню. Его песню. Ту, которая так бьет по сердцу всякий раз, когда он слушает ее.
        Карандаш в точилке, при первых аккордах гитары Эм невольно закрыл глаза. Но ненадолго. Ксюша, утираясь застиранным полотенцем, удивленно смотрела на него от дверей, приподняв выщипанные брови.
        - Од друга до друга
        Од драге до драге
        Од града до града
        Проводим вьек…
        Расут у комаде
        Везан само песмом
        Себи и животу
        Тражим смисао и льек…
        Девочка присела на постель, хмурясь:
        - Что это?
        - Песня, - буркнул Эм. Руки машинально крутили карандаш, затачивая до остроты иголки.
        - А что за язык? - не успокаивалась Ксюша, иЭм внезапно рявкнул:
        - Тебе-то что?! Все равно не знаешь!
        Ксюша обиженно засопела, копаясь в сумочке. Он взглянул на неё сердито - что за манера всё время болтать?! Неужели нельзя помолчать несколько минут?
        Без нелепого взрослого макияжа она обрела нормальный вид смешного подростка, зачем-то одетого во взрослые шмотки и туфли на высоченном каблуке. Ксюша зачесала назад длинную прядь, которая вполне могла быть челкой, иЭм протянул руку, вернул волосы на место. Девочка неотрывно смотрела на него большими серыми глазами, показавшимися ему пустой бездной. Ему захотелось ударить ее.
        - Ты мне заплатишь? - вдруг спросила она, и глаза ожили. Эм непонимающе пожал плечами. Зачем спрашивать сто раз? Сказал же, заплатит! НоКсюша схватила его за руку:
        - Деньги вперед, эй!
        Тон был даже не просительный, а какой-то жалобный. Эм оттолкнул тонкую, невесомую ладонь и грубо ответил:
        - Отстань, или ничего не дам!
        Звездочки потухли в ее глазах. Почему так чешутся руки схватить эту козявку за волосы и хорошенько отбить об нее костяшки пальцев? Эм встал от греха подальше, отошел к телевизору, сделал длинный смачный глоток из бутылки. Никогда не замечал в себе склонности к насилию, тем более по отношению к женщинам. Да какая это, блин, женщина? Ни сисек, ни попы! Так, набросок на женщину, а туда же! Во взрослую жизнь рванулась! Детский сад!
        Ксюша разложила на постели штук пять презервативов в ярких фантиках и спросила деловым тоном:
        - У тебя какой размер? Нормальный или большой?
        Эм взглянул на нее, как на привидение. Заплатить ей надо и выпихнуть из дома! Ничего из этого не выйдет. Девчонка еще…
        АКсюша тем временем сбросила туфли, зашвырнув их в угол комнаты, потом привычным, немного неловким движением стащила через голову топ и принялась расстегивать замочек юбочки. Эм завороженно смотрел на ее плохо развитое тело, на едва обозначившиеся холмики грудей, на проступающие ребра на боках, и рука сама собой потянулась к карандашу. Ксюша справилась с юбкой, и та упала на пол. Эм, начав набрасывать её силуэт штрихами на большом листе блокнота, рявкнул:
        - Не двигайся!
        Ксюша испуганно замерла в неудобной позе, кося на него всполошенными глазами, ноЭм уже не видел деталей. Все его сознание было сосредоточено в кончиках пальцев, сжимавших карандаш. Тело подростка рождалось на бумаге, угловатое и вто же время женственное.
        Песня закончилась, иЭм не глядя поставил на повтор. Вдохновение обняло его плечи, склоняясь над бумагой, водило его правой рукой. Он сам владел только левой, изредка отхлебывая виски из почти пустой бутылки. Все на свете перестало существовать, были только он, песня на никому не понятном языке и лист бумаги с рисунком…
        Словно из тумана до него дошел робкий голос:
        - Эй, ты, двигаться-то можно?
        Он рассеянно махнул в сторону модели, мол, делай что хочешь, и сосредоточился на деталях теней под нежной тонкой шеей.
        Ксюша разогнулась и покрутила головой, с опаской глядя в его сторону. Села на диван, перебирая пальцами разноцветные квадратики презервативов. Потом осторожно вытащила сигарету из пачки Эма и закурила. Он ничего не видел и неслышал…
        Когда набросок показался ему весьма приличным по степени завершенности, а пальцы, сжимающие карандаш, свела судорога, Эм очнулся. Песня так и крутилась на повторе. Он выключил ее и бросил взгляд на диван. Ксюша лежала, прикрывшись простыней, и спала. Он допил остатки виски, с сожалением отставил бутылку в сторону и присел рядом с девчонкой.
        Светлые длинные волосы разметались по ее плечам, спадая на постель, прикрывая лицо. Эм осторожно, словно имел дело с ядовитой змеей, отвел прядки от щеки. Голубоватые веки чуть подрагивали во сне, пухлый рот раскрылся, показывая желтеющие от сигарет зубы. Эм покачал головой. Пятнадцать лет, как же! Да она совсем ребенок! С какой радости вот такие дети идут на панель? Уж наверное не пособственному желанию. Наверное, заставили. Ждет ее какой-нибудь молодчик в кожанке и узких джинсах, которому она отдаст зеленые бумажки, чтобы не наставил синяков на нежном личике.
        Эм потряс головой, отгоняя проснувшуюся на миг жалость, и встал. Ему не хотелось никого жалеть или не хотелось думать, что подобное чувство может существовать в его организме. Голод - вот это ощущение, стоящее внимания.
        Он взялся за телефон, прокрутил длинную ленту контактов и нашел номер пиццерии, которая доставляла на дом до трех ночи. В голове мелькнула мысль, что, если однажды его Нокия потеряется, можно будет только быстро и повозможности безболезненно уйти из жизни, ибо вся его жизнь и была в этом тонком аппарате с поцарапанным экраном. Имена, цифры, друзья, как Дарий Эдуардович, модели типа Явы или Шавки, тысячи фотографий тех пейзажей или лиц, которые он пока не нарисовал, но когда-нибудь обязательно нарисует.
        Эм ни разу не стер ни одного номера из памяти телефона. Поэтому сейчас он легко нашел контакт под именем «Пицца алкоголь РнД» и нажал на кнопочку с зелененькой трубкой. После двух гудков бодрый женский голос ответил:
        - «Пицца Евро» Виктория слушаю вас!
        - Уважаемая Виктория, мне бы пиццу с острой колбасой и вторую четыре сыра, - вежливо попросил Эм. - И если у вас есть бутылка Джека Дениелса, чтобы все это утопить, вы сделаете меня счастливым!
        - Эм! - засмеялась Виктория. - Живой еще?
        - Куда ж я денусь, - улыбнулся Эм. - Правда, могу помереть, пока дождусь пиццу!
        - Заказ уже отправлен, ты все на той же квартире в центре?
        - Нет, я переехал. Подожди, сейчас скажу адрес… Тут какие-то задворки!
        Не слушая быстрый говорок Виктории, он нашел в бумажнике записку Дарика с адресом и продиктовал в телефон. Виктория осуждающе поцокала языком:
        - Ты б еще на вокзале остановился! Неисправимый!
        Но вголосе ее слышалась нежность. Эм всегда умел очаровывать женщин, особенно таких страшненьких, как Вика. Он даже нарисовал ее портрет, на котором были четкими только ее чудесные глаза цвета спелой черной сливы. Вика не забудет его до самой смерти, надо полагать…
        Получив обещание вкусно поужинать уже через двадцать минут, Эм сел в старенькое, видавшее виды кресло и взял в руки набросок Ксюшиного тела.
        Зажужжал телефон. Эм обернулся на свой - экран был черным. Он нахмурился: жужжало из крохотной сумочки Ксюши. Без лишних вопросов этического порядка Эм сунул руку в торбочку и достал серый простой мобильник. Тот разрывался от беззвучного настойчивого звонка. Ксюшу добивался некий Мурзик. Эм нажал на кнопку и поднес телефон к уху:
        - Але.
        - Где Стелла? - подозрительно спросили из мобильника.
        - Спит, - честно ответил Эм, вовремя вспомнив о сценическом имени Ксюши.
        - Где спит? - допытывался парень, по голосу довольно молодой, если не сказать одного возраста с девчонкой.
        - Блин, у меня, где жеще!
        - А тыкто?
        - Конь в пальто, разве не заметно? - раздраженно заявил Эм. - Сам-то ты кто?
        - Дай Стеллу!
        Эм толкнул Ксюшу в бок:
        - Эй, тебя жених добивается!
        Та вскочила, как развернутая пружинка, приглаживая волосы и прикрывая грудь простыней. Эм сунул ей в руку телефон:
        - На, успокой там.
        Ксюша взглянула на экран и быстро заговорила в трубку:
        - Сколько? Уже час? Офигеть! Да, скоро буду… Нет, уснула…
        Спрятав мобильник в сумку, Ксюша недовольно поджала губы:
        - Че трубку хватаешь? Твоя, что ли?
        - Раздражало, - коротко ответилЭм.
        Ксюша встала, сгребла презервативы в кучку и потребовала:
        - А теперь плати!
        - Я ж тебе полтинник дал, - буркнул он из вредности. Девочка резко обернулась через плечо, все еще укрытая простыней до груди. Эм выругался и шикнул на нее:
        - Стой так, замри!
        - Что, опять? - разозлилась Ксюша. - Да пошел ты!
        Но недвинула ни единым мускулом. Эм схватил карандаш и чистый лист бумаги, принялся быстрыми штрихами набрасывать портрет вполоборота. Поза до шикарного натуральна, нельзя упускать момент! Только бы успеть до пиццы.
        Через несколько минут Ксюша взмолилась:
        - Дай хоть сесть! Никогда так тяжело с клиентом не было!
        - Терпи, - процедил он сквозь зубы, безостановочно и быстро переводя взгляд с модели на рисунок и перенося уже меньшие детали на бумагу.
        - Козел, - вполголоса бросила она.
        - От козы слышу, - буркнулЭм.
        - Ты что, настоящий художник? - вдруг недоверчиво спросила Ксюша, стрельнув глазами на отброшенный на пол первый рисунок.
        - Нет, епть, игрушечный.
        - А что ты рисуешь? - в ее голосе он услышал неподдельное любопытство, не поработе. - Только портреты или вообще все?
        Болтать с ней Эму не хотелось. Хотелось закончить набросок, съесть пиццу и свернуть, наконец, пробку с«доктора Джека»… Поэтому он ничего не ответил. Хочет трындеть - пусть трындит сама с собой!
        Ксюша трындеть не стала. Обиделась опять, наверное. Ну и слава богу, а то отвлекает. Эм и сам не понимал, что его так напрягло в этой модели, ведь он и раньше рисовал проституток. Может, ее возраст? Он всегда имел дело со взрослыми дамами, с теми, у кого мог быть предменструальный синдром, но закончились детские капризы и подростковая обидчивость. Но, видит бог, никогда ни одно тело не привлекало его так, как Ксюшино. Молодые женщины стыдились своих форм, или слишком костлявых, или слишком полных, но ни одна не вела себя так натурально, как эта юная путана.
        Ксюша тихонько застонала, стараясь не нарушить позу, согнула ногу в колене и принялась массировать щиколотку. Эм недовольно проворчал:
        - Стань, как была! Не вертись, ебем те у дупе!
        - Судорога, - пожаловалась девчонка. - Старый перелом. Когда я сесть-то смогу?
        - Когда я закончу, - рассеянно ответил он. - Подними плечо, ебао ти миш!
        - Слушай, ругайся по-русски, а то я твой китайский не понимай! - рассердилась Ксюша, выполняя его требование.
        - Это не китайский, неуч! Это наш братский. Югославский.
        - А мне по… й если честно! - она вздернула подбородок. - Моя понимай только русский!
        - Ну так учись. Может, пригодится. Голову опусти, как было, сказал же, не двигайся!
        - Между прочим, ты мне еще не заплатил, - нахмурилась Ксюша. - Если я зазря тут колочусь, получишь по мозгам!
        - Ну и дети пошли, - разозлился Эм, нашаривая на кресле бумажник. Две зеленые купюры стоимостью в пятьдесят баксов каждая, легко взметнулись в воздух и плавно спланировали к ногам Ксюши. Эм забросил бумажник в угол и спросил, не прекращая рисовать:
        - Все? Довольна? Будешь паинькой?
        Ксюша, похоже, снова обиделась или потеряла дар речи, потому что не ответила, но застыла в требуемой позе.
        Он был в своей обычной отключке, потому что посыльный звонил и звонил, аЭм слышал его издалека, даже не связывая посторонние звуки с заказанной пиццей. Очнулся художник, только когда Ксюша заорала:
        - Эй, ты, ненормальный! Дверь открой!
        Эм вздохнул. Вот так какая-то пицца может прервать полет души в небеса вдохновения! Он отложил лист бумаги с почти готовым наброском и пошел к двери.
        Молодой, которого он еще никогда не видел, наверное, студент на заработках, недовольно протянул две картонные коробки:
        - Хотел уже возвращаться. С вас тыща четыреста рублей.
        Эм быстро отсчитал деньги и спросил:
        - Там вроде еще бутылка прилагалась?
        Посыльный нехотя вытащил из кармана бутылку виски:
        - Ой, извините, совсем забыл! У нас редко алкоголь заказывают!
        Вот козел! Зажать хотел! Сдать бы его начальству, да возиться неохота. Эм бросил две картонные коробки на столик:
        - Твоя с сыром.
        Ксюша забралась с ногами на диван и открыла коробку. Эм взял свою пиццу с острой пикантной итальянской колбасой и выругался - они даже не удосужились разрезать на кусочки! Сервис явно ухудшился со времени его последнего визита вРостов-на-Дону.
        Его гостья, совершенно не огорчаясь мелким упущениям пиццайоло, прошлепала босыми ногами на кухню и вернулась с ножом. Разрезав свои четыре сыра на четыре части, она повернулась кЭму:
        - Порезать?
        Свинчивая пробку с«доктора Джека», Эм кивнул. Девчонка забавляла и злила его. Какая непосредственность в жестах! Какая врожденная грация в движениях! Почему же он так злится на неё? Эм зажмурился, отпивая глоток любимого виски, и вмозгу ударило, как молотком по наковальне - это из-за возраста! Кстати, они еще не выяснили полностью вопрос возраста!
        - Эй, ты, сколько тебе, в конце концов, лет?
        Ксюша посмотрела на него обиженно:
        - Сказала жеуже!
        - Соврала, да. Не ври взрослым! - Эм покачал головой, бесцеремонно разглядывая ее ноги. - Два года себе прибавила!
        Ксюша поджала губы. Значит, он прав. Тринадцать. Блин, остановите планету, ему надо сойти!
        - Козявка, - пробормотал он, жуя пиццу. Рот наполнился живым огнем, иЭм сделал долгий глоток другого огня. Одурение, наконец, пришло. А раньше ему требовалось почти три бутылки! Стареет. Успеть бы до начала стабильного алкоголизма нарисовать те самые тысячи великих картин, которые прославят его посмертно.
        Ксюша любопытно спросила с набитым ртом:
        - А ты музыку больше не ставишь?
        - Какую ещё музыку? - расслабленно удивилсяЭм.
        - Ну ту… На иностранном языке.
        - Я её ставлю, когда рисую.
        - А ты меня ещё будешь рисовать?
        Непонятно, чего было больше в её голосе, - детского любопытства или женского кокетства. Эм покачал головой:
        - Не знаю. Я не управляю этим. Или рисую, или нет.
        - Аааааа, - разочарованно протянула девочка, приканчивая последний кусок пиццы. - Ладно, тогда вези меня на вокзал.
        - Чего суетишься? - он почувствовал, как тяжесть сковывает веки, и встряхнулся. - Уже ищут тебя?
        - А что ты себе думал? Что мы так, лохушки? - Ксюша выпрямилась, держа вещи в руках. - У нас и крыша есть, и смотрящий!
        - Те в школу надо ходить! - он чуть повысил голос. - И мороженое с подружками лизать, а нечужие…
        Он осекся. Даже говорить с ней на такую тему было стрёмно. Вот что значит воспитание!
        Мобильник в сумочке опять зажужжал. Ксюша выронила туфлю и схватила его, прижала к уху. Видимо, Мурзик был недоволен больше, чем в предыдущий раз, потому что она кошкой зашипела в трубку:
        - Да скоро уже! Все в порядке! Да, заплатил! Пиццу ели… Да иди ты! А что, ты мне прикажешь пешкарусом топать до вокзала? Ну вот и смотри, раз смотрящий! Всё, до скорого.
        Эм слушал этот односторонний диалог с раздражением. И правда, девчонку ещё отвезти надо. А так не хочется ни вставать, ни вести машину. Вдохновение, а главное, виски истощили его. И уморили. Видно, Ксюша заметила его состояние, потому что, окинув Эма критическим взглядом, она поджала губы:
        - Дай мне на такси.
        - Да что ж ты ненасытная такая! - из последних сил возмутился он. - Сто пятьдесят баксов в кармане, можешь десятку на такси отдать!
        - Мы так не договаривались, - нахмурила светлые бровки Ксюша. - И вообще у меня работа почасовая!
        - А когда ты в машину села, сказала, что подельная!
        - Я ж говорила, что тарифы на хате другие! Не зажимай, блинннн! - она с досадой села на диван. Эм взглянул на ее большие увлажнившиеся глаза, на сморщенный носик и закушенную пухлую губу, и обреченно потянулся за чистым листом бумаги.
        Ксюша замерла, не дожидаясь приказа, иЭм, намечая овал тонкого личика, усмехнулся сам себе: за деньги она сделает все, что угодно. От сонливости не осталось и следа, и пальцы с зажатым в них карандашом без остановки сновали по бумаге.
        Эм проснулся рано на рассвете. Потянулся и выпустил карандаш из руки. Лист бумаги, который он еще упрямо держал, засыпая, спланировал к дивану. Эм встал, разминая затекшие мышцы, и поднял его. Портрет девушки с большими грустными глазами, смотрящей косо из-под нахмуренных бровей, ошеломил его. Девушка была старше Ксюши лет на пять. Зачем карандаш так состарил её? Эм мог поклясться, что сам он ничего такого не желал.
        Он поискал взглядом юную путану. В голове мелькнула мысль, что та сбежала, очистив его бумажник от наличности и кредиток. НоКсюша мирно спала в углу дивана, приткнувшись попой к спинке и сложив обе ладошки под щеку. На миг Эм обрадовался, просто потому что увидел её, но тут же пинками прогнал радость из мыслей. Три наброска из пяти сделаны. Еще два. И, возможно, еще два для очистки совести, если вдруг заказчику не понравится. Значит, он должен выдержать это ходячее чудо по меньшей мере целый день. Если не два!
        Эм услышал жужжание мобильника рядом сКсюшиной щекой и быстро схватил его, отвечая на звонок. Тот же молодой пацанский голос потребовал твердо:
        - Ксюха, немедленно домой! Если он тебе заплатил, бери такси, частника, дедка с конем, но чтоб через полчаса была дома!
        - Ксюша спит. Будить не буду. Сколько надо заплатить, чтобы она осталась еще на день и ночь? - деловито ответил Эм. Если вопрос только в деньгах…
        - Чувак, ты че думаешь, можешь её запереть у себя и трахать во все дырки?! Она несовершеннолетняя, можешь вообще в ментовку загреметь!
        Паренек подавал все признаки истерики, иЭм спокойно ответил, чтобы не накалять ситуацию:
        - Если хочешь, приезжай и сам посмотри, с ней всё в порядке.
        - Давай адрес! - потребовал не растерявшийся Мурзик. Эм продиктовал ему адрес с бумажки и предупредил:
        - Будешь не один - дверь не открою и вызову патруль.
        - Не сцы, я честный, - солидно ответил паренек и отключился.
        Эм бросил телефон на диван и решил, что уж десять минут для душа у него есть. Теплые упругие струи воды освежили и оживили его. А может, вообще бросить пить? Эм представил, что бутылка виски больше не существует. Что ее не будет ни вечером, ни ночью, ни завтра… И вживоте защекотал страх. Как это, не будет бутылки? Без «доктора Джека» он никто. И никогда не напишет ни одной картины.
        Нет, это плохая идея. Опять мучиться по ночам кошмарами без начала и конца, видеть сцены из прошлого. Уж лучше так, до забытья, до комы, до остановки сердца. Од града до града…
        Он вышел из душа, вытираясь большим полотенцем в цветочек, и снова окинул взглядом полураскрытую Ксюшу. Тонкое девичье тело словно слегка светилось в проникающих из-за занавесок лучах утреннего солнца. Эм ощутил знакомую тяжесть внизу живота и разозлился на свое тело. Ну куда, блин, разогнал лошадей! Одеться, кофе, рисовать - вот все, что будет сегодня.
        В дверь резко позвонили. Ксюша подняла растрепанную голову и глянула невидящими глазами, Эму показалось, прямо на него. Он шикнул:
        - Спи, спи, еще рано.
        Девчонка послушно уложила голову на подушку, закрывая свои обалденные очи, иЭм пошел открывать.
        На пороге стоял пацан лет пятнадцати, с хмурым, по-взрослому серьезным лицом. Увидев Эма без одежды, только с полотенцем на бедрах, он удивленно, но внимательно прошелся взглядом по татуировкам на плечах и спросил:
        - Где Ксюша?
        - Сказал же, спит, - недовольно ответил Эм. - Хочешь посмотреть?
        - Хочу, - вызывающе сказал Мурзик. Эм отстранился от двери, пропуская его в коридор. Пацан заглянул в комнату, пробежался глазами по всем предметам меблировки, поКсюше, по остаткам вчерашнего ужина, бутылке виски, по листам бумаги. Обернулся кЭму, брови сведены, в глазах злость:
        - Она что, пила?
        - А ты что, ее папа? - усмехнулся Эм. - Два глотка.
        - Не папа, а больше! - серьезно поправил его Мурзик. - Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.
        - А она тебе процент…
        - А как же, - солидно ответил пацан. - Без этого никак! Только я меньше беру, чем некоторые. И смотрю лучше.
        - Ладно, вопрос исчерпан?
        - Ты ей сколько заплатил?
        - Сто пятьдесят.
        - Заплатишь еще столько же и привезешь вечером на вокзал.
        - А заночь? - усмехнулся Эм деловитости этого молодого.
        Мурзик поднял глаза к потолку, пошевелил губами и ответил:
        - Ладно, до утра еще полтинник накинешь. Если она согласится.
        - А что ей? Пыльно или тяжело?
        - Сам бы трахался два дня подряд? - сдвинул брови Мурзик.
        Эм покачал головой:
        - Да я ее и пальцем не тронул! Что я, педофил?
        - Хрен тя знает, - философски сформулировал пацан.
        - Ладно, харе трепаться. Вали, смотри там, раз смотрящий! - скомандовал Эм. - И сразу предупреждаю - даже не думай прийти ночью за моим бумажником. Просто говорю, что живых не оставлю.
        - Спокуха, шеф, - Мурзик покачал головой. - Фирма серьезная!
        Когда он уехал на такси, что все это время ожидало на улице, Эм вошел в комнату и принялся подбирать шмотки с пола. Ксюша повернулась на спину и потянулась, хлопая глазами, потом спросила сонно:
        - Сколько времени?
        - Почти девять, - ответил Эм, с болью художника созерцая ее позу, которая казалась просто идеальной для портрета. Но унего были другие планы.
        - Ой! - воскликнула она, подскочив. - Ой, мне надо… Меня ждут!
        - Уймись, он уже приезжал.
        - Кто? - не поняла девчонка, садясь и прижимая простыню к груди.
        - Твой… этот… Мурзик. Скорее, павлин надутый.
        Ксюша обратила на него взгляд, граничащий по степени испепеления со средней силы вулканом. Эм пожал плечами:
        - Че зыришь?! Пришел, поволновался и ушел.
        Она сдвинула бровки, желая, наверное, убить Эма взглядом:
        - И…что?
        Эм вздохнул с отрешенностью человека, которого достали мирские, бытовые проблемы, взял бумажник, вынул из него четыре зеленые, легко конвертируемые купюры и положил на одеяло:
        - Я отвезу тебя домой завтра утром.
        Ксюша собрала доллары, сжала их в ладошке, потом вскочила и бросилась Эму на шею. Он замер на мгновение от этого проявления нежности, придержал ее за талию. Ксюша потерлась щекой об его небритое лицо:
        - Спасибо! Значит, еще меня нарисуешь?
        Эм нерешительно отпихнул ее. То есть, решительности отшить этого ребенка у него хватало, но руки слушались плохо. Он пробурчал, аккуратно укладывая разбросанные рисунки в блокнот:
        - Не надейся, что халява прокатит! Будешь работать!
        Ксюша села по-турецки, ничуть не смущаясь своей наготы, и аккуратно сложила двести долларов к уже полученным вчера. Эм отвернулся, с тоской глядя на бутылку виски. Черт, уже хочется, а ведь девять утра только!
        Нет, надо держаться!
        Эм швырнул вКсюшу полотенцем:
        - Вали в ванную. Кофе сварить?
        Она кивнула, сворачивая полотенце валиком и подбирая свою микроскопическую одежду. Ушла в ванную, иЭм услышал звук льющейся воды. Украдкой, словно прячась от самого себя, он отвернул пробку с бутылки и сделал два быстрых глотка. Тепло виски заставило его передернуться. Все, браток, становимся алкоголиком! Пьем с утра и посекрету от всех… Эм глубоко вздохнул пару раз и принялся одеваться. Джинсы-футболка и старые, но очень дорогие в свое время кроссовки - его гардероб не менялся годами. Все деньги от проданных картин Эм тратил лишь на художницкие причиндалы, на еду и дизель для своего «Рено». И вот теперь наКсюшу.
        Упомянутая особа появилась в комнате. Помня о первом приказе Эма, она не накрасилась по полной программе, только ресницы темнели вокруг сияющих глаз.
        - Я готова! - доложила Ксюша. - Что будем делать?
        - Поедем на природу, - буркнул Эм. Ему понравился ее энтузиазм, но непонравилось собственное отношение к данному факту. Надо принимать ее за то, что она есть, - мелкая вокзальная путанка и временная модель! Иначе наступит следующий этап - привязанность. А это ему совершенно не надо, нис Ксюшей, ни с кем-то другим.
        Он ушел в кухню с найденной в сумке туркой и пакетом кофе. В хибаре оказалась чистенькая старая газовая плита, иЭм принялся привычно варить крепкий кофе.
        Три наброска. Их надо отшлифовать, добавить детали, убрать лишнее. Он даже приблизительно знал, где и что подтереть или доработать. Инстинктивно знал, а может быть, даже его рука знала. Никогда и никто не учил его рисовать. Эм - тогда еще Матвей - взял в руки карандаш десять лет назад. До этого как-то не приходилось. Да и возможностей особо не было. В его нормально-благополучной семье русских интеллигентов детям покупали в подарок на день рождения или Новый год одежду и обувь, а некраски с карандашами. И уроки рисования в школе он обычно прогуливал с двумя приятелями, предпочитая украдкой курить за гаражами. В технаре, во времена вечерних пьянок и обжималок с девчонками, Эм не думал ни о будущем, ни об искусстве. Исключительно о девочках и веселухе. В армии он баловался шаржами для стенгазеты, но вскоре и это ему надоело…
        Лишь когда в его сердце поселилось нежное чувство к девушке с соседней улицы, Эм начал, как и все, сочинять стихи и рисовать любимые глаза. Стишки получались корявыми и бесформенными, а вот портреты пользовались у девушки успехом и даже обеспечили некую надежду на долгую и счастливую семейную жизнь.
        Эм дунул на вскипевший кофе и выключил газ. Разлил дымящийся ароматный напиток в две чашки и понес в комнату.
        Ксюша сидела в кресле и пальчиком перелистывала его фотографии в телефоне.
        Эм со стуком поставил чашки на телевизор, подошел к ней и резко выдернул телефон из рук. Схватил девочку за плечо и, наклонившись к ней, прошипел:
        - Еще раз тронешь телефон - удавлю!
        - А сам мой трогал! - со слезами на глазах Ксюша вырвалась, потирая плечо, на котором проступили красные овальные следы от железных пальцев.
        Эм устыдился. На мгновение, но это случилось. Он удивленно прислушался к собственным чувствам и мысленно кивнул: да, ему стало стыдно. За внезапную вспышку гнева. За выраженную в жесте жестокость. ЗаКсюшины слезы.
        Неужели отец Никодим был прав? Неужели его эмоции действительно вернутся? Неужели этот момент настал?
        Он молча дернул молнию на сумке, принялся копаться в кармашке. Нашел мазь на арнике и, выдавив каплю на пальцы, начал осторожно массировать Ксюшино плечо.
        Она подняла на него серые бархатные глазищи, иЭм буркнул:
        - Чего?
        - У тебя там такие рисунки…
        - Какие ТАКИЕ?
        - Страшные!
        - Не смотри.
        - Просто… - Ксюша запнулась, опуская глаза. - Мне нравятся твои рисунки, но такие… С мертвыми…
        - Все! - оборвал ее Эм. - Пей кофе и поехали!
        Ксюша послушно встала и походу поймала его голову в ладони, чмокнула в лоб. Потом взяла чашку, устраиваясь на диване. Эм серьезно сказал:
        - Вот нежничать не надо.
        - Почему? - удивилась Ксюша, отхлебнув кофе.
        Он пожал плечами:
        - Смысл?
        - Бука, - обозвала его Ксюша с непонятной усмешкой на губах. - Вот почему самые симпатяшные клиенты такие странные?
        - Ты мне собралась свою жизнь рассказывать? - прищурилсяЭм.
        - Хочешь - могу, - беспечно ответила она.
        - Не хочу, - отказался он. - И свою рассказывать не буду.
        - Зря.
        - Не выноси мне мозги, Ксюша! - строго попросил Эм. - У нас контракт. Ты модель, я художник, я тебе плачу, ты позируешь и молчишь.
        Она пожала плечами:
        - Как хочешь…
        Но блеск в больших глазах погас. ИЭм пожалел об этом.
        Через десять минут они вышли из дома, девочка нагруженная покрывалом и полотенцами, Эм нес свои принадлежности для рисования. Он знал, куда повезет ее, но сначала надо было купить немного еды для пикника. Значит, в магазин. Тот маленький магазинчик, где он познакомился сДариком шесть лет назад.
        Эм завел машину. Рено чихнул и заурчал двигателем, послушно выезжая на проезжую часть. Надо бы масло поменять… Сколько он уже под капот не заглядывал? С прошлого запоя.
        Ксюша молчала всю дорогу. Личико ее казалось беззаботным, ноЭм заметил напряженные скулы, словно она изо всех сил стискивала зубы. Наверное, надо будет купить ей подарок. Чтобы раскукожилась, а то как ее такую рисовать? Что покупают девчонкам тринадцати лет? Фиг знает…
        Велев Ксюше ждать в машине и ничего не трогать, Эм вошел в магазинчик. Здесь было одно из его любимых мест в этом городе. Даже в самую адскую жару в маленьком супермаркете было прохладно. Жители близлежащих домов деловито сновали между стеллажами, дети из соседней школы затаривались на переменках колой и жвачками, продавцы подкладывали товары, молча улыбаясь покупателям. И между всем этим прогуливался высокий, статный, хоть и слегка пузатый Дарик, всевидящее око магазина.
        Эм хлопнул его по плечу, иДарик резко обернулся. Увидев друга, он расплылся в широкой улыбке:
        - Ну как те хатка?
        - Хибара, - усмехнулся Эм, бросая в корзинку пакет нарезанного хлеба и прихваченную на входе бутылку апельсинового сока.
        - В соответствии с пожеланиями трудящихся - тишь гладь да божья благодать, - пожал широченными плечами Дарик. - А модель? Нашел?
        - А как же, - Эм покрутил головой. - Этого добра на вокзале полным полно!
        - И опять недоволен жизнью.
        Дарик поцокал языком, выражая свое неодобрение. Эм пихнул его кулаком в бок:
        - Ты и твои дельные предложения… Возись теперь!
        - Да я тебя знаю, как облупленного, Матюша, - пророкотал Дарик. - Едешь на пикничок? Там сосиски привезли, копченые! Самое то под Джека. Пошли, покажу. А даме купи цветочки и салатик низкокалорийный.
        - Иди ты! - беззлобно послал его Эм и вдруг вспомнил, что уДарика имелась дочь примерно такого же возраста, что и девочка, ожидающая его в машине.
        - Слушай, что купить в подарок малой тринадцати лет? - нерешительно спросил он. Дарик остановился так резко, что идущий за ним Эм уткнулся ему в спину. Друг смотрел на него с испугом. Эм нахмурился:
        - Чего?
        - Ты часом не заболел? Кому подарок?
        - Ребенку женского пола. Подростку.
        - Матюша, ты сбрендил, - убежденно кивнул головой охранник. - Ты не обязан покупать подарки ребенку твоей модели!
        Эм промолчал, перебирая баночки копченой рыбы в поисках чего-нибудь необычного. Ну не говорить же ему, в самом деле, что это его модель только-только вошла в пубертатный период! Дарик и убить может в состоянии аффекта, и любой суд его оправдает.
        - Держи! - Дарик бросил ему с полочки плюшевого мишку с сердечком в лапах. - Они в этом возрасте обожают романтику. А тут секретное отделение в сердце. Как раз для подростка.
        Эм схватил медведя, сунул в корзинку и, бросив туда же пару фруктов, пошел взвешивать сосиски. Дарик отвлекся на очередного хулигана, который украдкой запихивал в карман пачку печенья. Эм оглянулся на кассу - там почти никого не было. Надо быстро смываться отсюда, чтобы Дарик, не дай бог, не поперся следом за ним поглазеть на модель.
        Расплачиваясь, он так мысленно торопил кассиршу, что едва не забыл купить две пачки Винстона. Спокойно, обернемся, поищем друга и махнем ему на прощанье. Дарик сделал было попытку вылезти из-за кассы, ноЭм был уже на улице. С размаху сев в машину, словно смывался с награбленной выручкой, он завел мотор и поспешно, рывком вылетел со стоянки.
        Ксюша удивилась:
        - Ты че, украл что-то?
        - Молчи лучше, - буркнул Эм, выруливая на оживленную улицу. - Одни проблемы с тобой!
        - Что я опять сделала?! - возмутилась она. - Чего ты все ругаешься на меня?
        Эм не ответил. Ну что ей ответить? Она ни в чем не виновата. Виновата, конечно. В том, что у нее такие обалденные глаза и что ее тонкая фигурка вызывает мурашки в пальцах.
        Он указал на пакет:
        - Там… Возьми. Это тебе.
        Ксюша непонимающе перебрала рукой покупки и вытащила на свет божий медвежонка. Показала ему. Эм кивнул:
        - Подарок…
        - Мне? - взвизгнула от радости Ксюша. - Вау! Реально мне?
        - Ну а кому ещё, - пробурчал Эм, не желая показывать, что доволен ее реакцией.
        Ксюша прижала игрушку к груди:
        - Вау! Спасибо! Всегда о таком мечтала!!!
        Ну слава тебе господи и слава Дарику! Вот и нету напряжения. Может, таки удастся закончить этот заказ меньше чем за день.
        На берегу Дона уЭма было одно знакомое местечко, куда он неизменно привозил моделей и посовместительству любовниц на пикник. В тени раскидистых плакучих ив прятался пятачок травы, укрытый кустами от всего остального берега и практически незаметный с воды. Туда Эм и привел Ксюшу, которая сразу же начала проваливаться каблуками туфель в мягкую землю. Бросив покрывало на траву, Эм разгрузил сумку с карандашами и папкой рисунков, подал девочке пакет и велел:
        - Давай, сделай пару бутербродов, на закуску. А я пока пройдусь, посмотрю, кто тут и что.
        Ксюша кивнула, посадив рядышком медвежонка, и принялась раскладывать припасы. Эм вышел из-за кустов на широкий луг и огляделся. Народу было немного, все больше мамочки с малышами на одеялах и парочки, загорающие топлесс. Эм искал взглядом одиноких и кучкующихся мужчин, но таковых на берегу не оказалось. Вот и славно, никто не помешает.
        Он достал из рюкзака бутылку виски и снаслаждением глотнул любимый алкоголь. Напиваться нельзя. Надо закончить заказ.
        Вернувшись к месту пикника, Эм присвистнул, оглядывая импровизированный стол. Ксюша ловко разложила последние кусочки копченой рыбы на хлеб, облизала пальцы и улыбнулась:
        - Ну вот, можно пировать!
        - Мммм выглядит аппетитно! - Эм присел напротив девочки, протянул ей пластиковый стаканчик. - Тебе сок, мне виски.
        - Ну ты и алкаш! - засмеялась Ксюша, наливая себе ярко-желтый сок. - Дай и мне каплю!
        - Нет уж, - он помотал головой. - Подрасти сначала!
        - Ты меня все время за ребенка принимаешь! - вздохнула Ксюша. - А я уже давно и пью, и курю.
        - Ну и что хорошего? - нахмурился Эм. - Сказал, я в этом не участвую!
        - Ты мне не папа! - разозлилась она. - И несмотрящий! Ты клиент! Блин, не иби мозги!
        - Хорошо, что напомнила! - Эм раскрыл блокнот, вынул карандаш и принялся затачивать его. - Раздевайся.
        Ксюша молча принялась стаскивать одежду, потом легла посреди пикника, раскинув руки, и сказала дрожащим голосом:
        - Педофил.
        - Дура, - досадливо ответил Эм. - Я тебя пальцем не тронул. И несобираюсь.
        - А смотреть нравится…
        Она чуть не плакала, иЭм отложил блокнот, присел рядом с ней:
        - Ты сама ко мне подошла. И неговори, что это в первый раз.
        Сорвав ближайшую ромашку, он протянул ей стебелек:
        - Мне надо рисовать. Это мой хлеб. И мне приятно рисовать тебя, у тебя красивое тело. И офигенные глаза! Ты вообще вся офигенная! Но когда обижаешься, твои глаза становятся злыми.
        Он настойчиво щекотал ее лепестками ромашки, иКсюша не выдержала, взяла цветок, уткнулась в него носом:
        - Ты не такой, как все…
        - Очень надеюсь, что не такой.
        Улыбка заиграла на краешках ее губ:
        - Ладно, рисуй давай!
        - От спасибо! - возвращаясь к обычному ворчливому тону, Эм вернулся на место. Взял блокнот и карандаш:
        - Повернись на бок. Вот так. Положи руку под голову… Поправь челку… Ромашку к носу… Стоп! Не двигайся!
        Она была прекрасна. Непосредственный подросток в такой взрослой позе… Эм глотнул виски из бутылки и пустил пальцы в свободное плаванье по девственно чистому листу бумаги.
        Они появились ниоткуда. Трое подвыпивших парней, еще не доросших до двадцати лет. Идиотские новомодные прически, ухмылки на лицах и неизменный вопрос гопника:
        - Дядя, закурить не найдется?
        Эм постарался ответить как можно спокойнее:
        - Найдется. А потом вы пойдете своей дорогой, не так ли?
        - Оооооо, тёлочка! - похабным голосом протянул один из них, посмазливее, и подсел к Ксюше, которая резво укрылась краем покрывала.
        Третий парень без слов взял бутылку Джека и глотнул из горлышка. Потом ещё и ещё.
        Первый же продолжал нагло улыбаться, протягивая руку к Эму:
        - Ну, так сигаретку дашь или мне самому взять?
        - Ребята, шли бы вы отсюда, - очень спокойно предложил Эм. Он чувствовал, как гнев начинает закипать внутри, как крышка на кастрюле подпрыгивает, желая выпустить пар. Но ждал той последней капли, последнего знака, после которого не будет точки возврата. Просто так срываться ему не стоит. Будет очень плохо. Медленно, очень медленно он вставил рисунок в блокнот, отложил его подальше к дереву…
        - Да ты чё, дядя, мы тебя не обидим! - ухмыльнулся третий, сжимая горлышко бутылки.
        Эм уже понял, что они безоружны. Рассчитывают только на свою численность и наглость. И ответил, приподняв бровь:
        - В этом я не сомневаюсь. За вас страшно… Молодые еще, даже не пожили как следует.
        Парни переглянулись. Эм почувствовал, как ноют напрягшиеся мышцы. И увидел растерянные серые глаза. Ксюша изо всех сил пыталась защитить свое тело от наглых рук второго парня. Эм на миг прикрыл веки…
        Всё случилось само собой. Он словно наблюдал за дракой со стороны. В принципе, это и дракой-то назвать было стрёмно. Три удара, три глухих звука упавшего тела, три протяжных стона. И Ксюшино дыхание, частое и со всхлипами.
        - Одевайся, пошли, - скомандовал он, потирая костяшки пальцев. Девочка поспешно натянула шмотки и принялась тянуть покрывало из-под тяжелого бесчувственного тела. Эм собрал свои вещи в сумку и взял Ксюшу за плечо:
        - Оставь всё это, уходим!
        Она с жалостью окинула взглядом испорченный пикник и, схватив свою торбочку и мишку с сердечком, пошла за Эмом.
        Он шел не спеша, придерживая Ксюшин локоть. Если бы не его пальцы, девочка бежала бы спугнутым зайцем. А так делать нельзя. Уходить надо всегда спокойно. Тем более, с банальной драки.
        В машине он заметил, как Ксюша дрожит. Толкнул её легонько в плечо:
        - Ну ты чего?
        Она подняла на него потемневшие глаза и шепотом спросила:
        - Ты… ты их… убил?
        Эм усмехнулся:
        - Вот еще не хватало мараться из-за гопников! Оглушил маленько.
        Она слегка успокоилась, продолжая дрожать. Эм покачал головой:
        - Теперь пять раз подумают, прежде чем соваться. Ну, заканчивай трястись!
        - Я испугалась…
        - Не надо. Всё закончилось.
        - Ты… Ты такой страшный, когда… злишься!
        - Вот и не зли меня, - неловко пошутил он и, увидев округлившиеся Ксюшины очи, махнул рукой: - Да не трону я тебя! Даже если ты меня выводишь иногда…
        - Это как твои рисунки.
        - Забудь! - строго сказал он. - Это было давно, и ты не психиатр!
        Ксюша покрутила головой, прижимая к себе плюшевого мишку. Ей было не по себе, и Эм пожалел, что сказал лишнего. Чёрт, он никогда не умел разговаривать с подростками, воспринимая их как недовыросших взрослых. Но ситуацию надо исправлять. Из-за рисунков. И, ладно, признаемся самому себе, уважаемый Матвей Николаевич, из-за девчонки тоже! Жалость ли, проснувшаяся совесть или какая другая давно забытая эмоция, но ему было неприятно видеть Ксюшу в таком состоянии. Эм свернул на улицу неподалеку от хаты и неловко сказал:
        - Все, Ксюш, забудь, сегодня мы с тобой будем много работать, и все будет хорошо.
        Она тяжко вздохнула:
        - Столько еды пропало… Жалко…
        - Ещё купим! - утешил ее Эм почти радостно. Если дело только в жратве… - Ты голодная?
        Она кивнула, все еще обнимая мишку.
        - Хочешь, приготовлю чего-нибудь? Любишь сладкий перец?
        - Мгу, - промычала девочка. - А выпить купишь?
        - Ксюша! Не провоцируй меня.
        - Да ладно! Ты меня завтра отвезёшь и больше никогда не увидишь! Какое тебе дело до того, как я живу?
        Эм сдался. Со вздохом припарковался у магазина:
        - Пива хочешь?
        - От него толстеют, - капризно ответила Ксюша.
        - Виски не получишь. Шампанское любишь?
        - Ну… да… - неуверенно протянула девочка.
        - Окей. Жди меня здесь, двери я заблокирую.
        В дорогом и неудобном супермаркете он прежде всего купил бутылку «Джека Дениелса» и вторую - простого, знакомого с детства полусухого «Советского». Упиться не упьется, а дозу получит. Теперь об обеде. Паприка, несколько помидоров, две луковицы и пакет сметаны. Э, главное - не забыть «Вегету»! Эту приправу он попробовал впервые десять лет назад и недавно увидел на прилавках родных русских магазинов. Отечественный вариант этой смеси никогда не устраивал его. Эм любил все аутентичное.
        В отделе полуфабрикатов копченых сосисок, конечно, не было. Но он попросил четыре рыбных котлеты, самое то - рыба с сатарашем! На кассе Эм притормозил. Что это с ним случилось? Никогда, ну блин никогда и всё тут, он не готовил для моделей! Ещё немного, и он попрётся в прачечную со шмотками этого ребёнка! Эм, давай придём в себя! Оно нам надо? Неужели из-за трёх удачных набросков будем девочке ноги облизывать?! В идеале вообще это Ксюша должна бы готовить, она женского пола, с сиськами. А он тут пресмыкается!
        Эм глубоко вдохнул, выдохнул, пропустил перед собой старушку и бросил на ленту кассы пакет жвачки. Для Ксюши завтра, чтобы Мурзик не вопил дурным голосом.
        Девочка сидела в машине вся сжавшаяся и с игрушкой в объятиях. Глядя на неё сквозь стекло, Эм почувствовал себя последним гадом. Фиг знает, кто заботится о ней, кто кормит, кто лечит, если она заболеет. Почему не потерять один день своей жизни, чтобы сделать ей что-то приятное? К тому же его жизнь вообще ничего не стоит, никогда он не станет известным или богатым, так что плевать на заказ!
        Зато малая будет довольна.
        Эм плюхнулся на сиденье и сунул Ксюше пакет:
        - Всё, теперь на расслабоне. На хате будет спокойно, и твои не сунутся до завтра.
        Она внезапно подалась к нему, не обращая внимания на звон бутылок в пакете, и шепнула на ухо:
        - Ты самый лучший!
        Эм растерялся, ощутив, как тонкие руки крепко обнимают его за шею, не зная, что делать, и осторожно похлопал Ксюшу по спине:
        - Ладно, ладно, договорились. Давай уже приедем и успокоимся.
        Она прижалась к его лицу щекой, и Эм замер, не решаясь двинуться. Ксюша сама отпустила его и села, копаясь в пакете:
        - А что ты приготовишь?
        - Увидишь. А будешь паинькой - даже научу.
        Войдя в дом, Ксюша первым делом плюхнулась на неубранный со вчера диван и включила телевизор. Эм покачал головой, сразу проходя в кухню. Выгрузив купленные продукты, он открыл шкафчик под столом, надеясь найти кастрюлю и сковородку. Кастрюля нашлась сразу, а вот сковородки не было. Придется разогревать котлеты в микроволновке. Не решение, но другого выхода нет. Возиться с паровой баней ему в лом.
        Эм налил в кастрюлю немного растительного масла и принялся чистить луковицы. Слава богу, что хозяева квартиры заботятся о снабжении. Нож был тупой, и Эм быстро прослезился. Бросив измельчённый лук жариться, он принялся чистить сладкий перец. Ксюша заглянула в кухню:
        - Ням, как пахнет!
        - Помогай давай, нахлебница! - буркнул Эм, вытирая слёзы.
        - А что делать? - с готовностью откликнулась девочка. Он пододвинул к ней помидоры:
        - Режь на мелкие кусочки!
        Порезав паприку, он бросил ее в кастрюлю. Туда же отправились и помидоры. Эм посыпал всё это булькающее варево «Вегетой» и накрыл кастрюлю крышкой:
        - Все, полчаса можно не заглядывать.
        Ксюша аккуратно вытерла руки и деловито спросила:
        - А теперь что?
        - А ничего. Пошли работать. Хочешь шампанского?
        - Хочу, - радостно откликнулась она. Эм нашел в шкафчике высокую кастрюлю для спагетти, налил в неё до половины холодной воды и откупорил шампанское. При хлопке Ксюша весело взвизгнула, прикрывая уши ладонями. Эм усмехнулся - точно так же вели себя все его знакомые девушки. Как будто это не хлопок пробки, а залп салюта!
        Они вернулись в комнату, и Эм велел девочке:
        - Садись на диван, смотри телевизор, а я буду зарисовки делать.
        - По телику в это время ничего нет, - вздохнула Ксюша. - Поставь музыку…
        Эм покрутил головой. У неё невероятный дар доводить его до бешенства в короткие сроки. Музыку ей поставь! Кофе свари, кушать приготовь… Колыбельную тоже спеть что ли?
        Тем не менее он взял телефон и нашёл свою песню. Хочет музыку - пусть слушает Миладина.
        Тёплый звон гитарных струн обжёг его душу, точнее то, что от неё осталось. Эм закрыл глаза, позволяя всему телу вибрировать вместе с голосом певца.
        Эту песню он услышал в девяносто девятом году, когда вместе с другими десантниками помогал сербской армии в войне за Косово. Там он нашёл и потерял свою единственную настоящую любовь, Милену. Там он нашёл единственного настоящего друга, ставшего впоследствии отцом Никодимом. Там Матвей Белинский принял свой псевдоним, Эм, заглавную букву, с которой начиналось его имя и имя его погибшей любимой. Косово стало концом юности и началом взрослой жизни.
        Ксюша снова влезла в его мысли:
        - А о чём он поёт?
        Эм поморщился, но вспомнил недавние добрые намерения по отношению к своей модели. И ответил:
        - Обо мне.
        - Как это? Ты его знаешь?
        - Нет. Но песня обо мне.
        - Я вообще слов не понимаю.
        - От друга до друга, это-то понятно? Од драги до драги - от дорогой до дорогой. От бабы к бабе, короче! Од града до града - из города в город.
        - Это ещё вроде понятно, - кивнула Ксюша. - А вот дальше…
        - Разбит на кусочки, держусь только на песне, себе и жизни ищу смысл и лекарство…
        - Как-то странно… Ты так живешь?
        Эм нехотя кивнул. Сказал А - придется говорить и остальные буквы… Плевать, всё равно он её больше не увидит!
        - А почему?
        Эм взглянул на неё. Ксюша лежала на животе, потягивая шампанское из обычного стакана, подпирая подбородок ладонями, и в глазах её светился неподдельный интерес. Эм вздохнул. Рука подрисовывала тени и детали сама по себе, ведомая инстинктом, а он слушал песню и думал над простым в сущности вопросом.
        А правда, почему он живёт как неприкаянный? Почему столько лет не открыл дверь в свою питерскую квартиру? Там всё, наверное, уже покрыто пылью и паутиной… Эму иногда хотелось вернуться туда, сделать генеральную уборку и остаться навсегда, со своими картинами, с бутылкой виски и с любимой музыкой. Но он не решался. Знал, что воспоминания о Милене возьмут верх, что жизнь станет пустой и скучной, что он быстро умрёт от этиленовой комы один на один с телевизором.
        Ксюша терпеливо ждала ответа на вопрос. Эм пожал плечами:
        - Да не знаю я. Мне так легче. Все равно меня дома никто не ждёт.
        Его равнодушный тон, похоже, не обманул Ксюшу. Она подлила себе ещё шампанского и сказала, вроде и не ему вообще:
        - Нет ничего важнее дома, даже если там никого нету.
        Во блин! Философские беседы пошли. Эм протянул руку, нащупывая бутылку виски, аккуратно свернул пробку и ответил:
        - Зависит от дома. А я привык. Всё своё ношу с собой. Всё, что нужно, куплю. А рисунки в голове.
        Ксюша принюхалась:
        - Слушай, а обед не сгорит?
        - Заболтала меня! - строго сказал Эм, поднимаясь. - Мои модели много не разговаривают!
        - И что ж они делают, пока ты рисуешь?
        - Телик смотрят. По телефону чирикают. Или просто молчат.
        Эм помешал будущий сатараш, попробовал. Добавил ложечку «Вегеты» и зубами оторвал уголок у пакета сметаны. Ксюша любопытно спросила от двери:
        - И как это называется?
        - Сатараш.
        - Это какая кухня, интересно? Китайская?
        Он только покачал головой:
        - Балда ты! Югославская.
        - Ты что, югослав, что ли?
        - Служил там.
        - Ааааааа, - протянула она и затихла.
        Эм вылил полпакета сметаны в паприку и уменьшил огонь до минимума:
        - Всё, через пять минут можно есть.
        Рыбные котлеты разогрелись почти мгновенно, издавая восхитительный запах общепита, сатараш дымился в тарелках. Ксюша вдохнула полным носом и зажмурилась:
        - Прям как в детстве!
        Эм сел со своим обедом в кресло и неопределённо заметил:
        - Ольфактивная память…
        - Эт чё за зверь такой? - поинтересовалась девочка.
        - Ты что, школу сачкуешь? Или учиться забыла?
        - Ну вот не знаю такого слова! - с вызовом ответила Ксюша. - Не всем же быть умными, как ты!
        - Мозги пропьёшь скоро, - Эм покосился на бутылку шампанского, и девочка фыркнула:
        - О своих позаботься! Кто виски глушит без перерыва?!
        - Ксюша, блин! - с досадой откликнулся Эм. - Ну мне тридцать скоро! А тебе?
        - Эм, блин! - Ксюша отправила в рот вилку сатараша и замычала: - Вкусноооооо!
        - А то, - сам он ел без удовольствия. Только, чтобы наполнить желудок и не дать «доктору Джеку» полностью разрушить слизистую.
        - А как тебя по-настоящему зовут? - с набитым ртом спросила девочка.
        - Ну и нафига тебе знать?
        - Просто так. Вот хочется, пока мозги не пропила! - Ксюша почти вызывающе допила полстакана шампанского и налила ещё пузырящегося напитка.
        Эм покачал головой:
        - Ты слишком много знаешь.
        - Ага, потом тебе придется меня убить?
        Шампанское явно отзывалось у неё в голове. Эм поднял глаза к небу - господи, сделай так чтобы она напилась и уснула, а он будет её рисовать!
        - Ксения, ты ещё подросток и какие-то вещи не понимаешь. Если я решил всем представляться псевдонимом, то на это имею свои основания.
        - Тебя разыскивает полиция?! - восторженно спросила она. Серые глаза блестели, и это был не просто блеск. А пьяный блеск.
        - Ты маньяк-убийца? - она перешла на шепот, и Эм едва удержался от смеха. - Ты убьёшь меня и нарисуешь моё тело с кровью повсюду?
        Нет, это уже не смешно. Ксюша проглотила ещё полстакана шампанского, и Эм решительно встал, отобрал у неё из-под носа бутылку. Ксюша, почти давясь, выпила остатки и швырнула в него стаканом:
        - Не подходи! Маньяк!
        - Опомнись, сумасшедшая!
        - Кто, я? Это ты ненормальный! - Ксюша встала, пошатнувшись, глаза её были тёмными из-за расширенных зрачков. Эм нахмурился - что ещё выкинет этот ребёнок?!
        - Это не я девочек голышом рисую! И не у меня в телефоне рисунки мёртвых ручек!
        - Ксюша, уймись! Ты ничего не поняла!
        Он отвернулся к телевизору, нашёл любимый алкоголь и отхлебнул порядочный глоток. Постоял, смакуя его во рту - так обычно быстрее забирает, потом обернулся:
        - Идиотка ты малолет…
        Ксюши в комнате не было. Хорошо, что он оглянулся, иначе болтал бы в пустоту. Торбочка и туфли стояли у дивана, не хватало только бутылки «Советского», и Эм потер ладонью лоб. Неужели пошла допивать в туалет? Руку бы отбить об её задницу! И самому себе врезать хорошенько. Ну нафига он ей купил шампанского?!
        Эм прислушался, но вопреки ожиданию не услышал звуков блевания из туалета. А блевать она будет и не один раз. Ладно, подождём.
        Он доел свой обед, спрятал в холодильник Ксюшину порцию, выпил два глотка виски и решил постучаться в клозет. Хоть бы не померла, засранка, с неё станется!
        Поскрёбся в дверь и прислушался. Молчание. В голове включилась пожарная сирена. Для порядку Эм ещё раз позвал:
        - Ксюша, я вхожу!
        И распахнул дверь.
        Ксюши в туалете не было.
        - У ёпть…
        Эм запустил руки в волосы и хорошенько дернул. Боль отрезвила его. Девчонка ушла, босиком, без сумки и с полупустой бутылкой. Пьяная. Не дай бог, под машину попадет! Эм вернулся в комнату, схватил ключи, бумажник и потянулся было за виски, но отдёрнул руку. Нет уж, на них двоих достаточно одной алкоголички!
        На улице он осмотрелся, пряча глаза от солнца под ладонью. Ни в одной стороне Ксюши не было видно. Он сел в машину, завел мотор и вырулил на улицу, справедливо рассудив, что пойти девчонка могла лишь направо или налево до ближайшего перекрестка.
        Глаза заболели от солнца, а голова от напряжения. Он высматривал тонкую девичью фигурку, отлично сознавая, что она может уже и не держаться на ногах, может валяться где-нибудь в цветах или на крылечке. Да пусть бы и валялась, лишь бы не на мостовой в луже крови.
        Эм поежился от одной мысли об этом. Нет, Ксюшиной смерти он точно не выдержит, будет лучше на скорости в бетонную стену! Миленку не уберег… А теперь еще и козявка!
        Он бросил взгляд на часы. Нет, босиком Ксюша бы так далеко не забралась… Он развернул «Рено» прямо на проезжей части, не заботясь о возмущенно бибикнувшем ему «Форде», и всё так же медленно, всматриваясь в окрестные закоулки между домиками, поехал в другую сторону.
        Девочка была на площади. Ну, не совсем площади, скорее на пятачке у стыка трёх дорог. Ожесточённое выражение лица пугало прохожих, равно как и бутылка «Советского», которой Ксюша размахивала, проливая тёплую пену на плитку тротуара. Иногда она прикладывалась к горлышку, жадно глотая шампанское, и продолжала о чём-то спорить с цветами в бетонной кадке. Она грозила им кулаком, отскакивая в сторону, словно фиалки могли обидеть её. Машины гудели девчонке, старательно объезжая её, но Ксюша не обращала на них внимания. Для неё существовали только цветы.
        Эм глубоко вдохнул, выдохнул и вышел из машины. Люди уже начали останавливаться, озабоченно перебрасываясь фразами об опасности этого пьяного или обкуренного подростка. Эм знал, что где-то у окошка обязательно найдется бабуся, которая сочтёт своим гражданским долгом позвонить в полицию или в Скорую, чтобы очистить улицу от подобной заразы. А Ксюше в полицию нельзя. Да и пообещал он смотрящему, что с ней ничего не случится!
        Он быстро перешёл дорогу, приближаясь к Ксюше. Только бы не заорала и не бросилась бежать, тогда точно ни одна машина не сможет избежать её.
        Он поднял ладонь, призывая прохожих не шуметь, и подошёл совсем близко к девочке, со спины. Неизвестно каким шестым или десятым чувством она-таки почуяла его, обернулась и отскочила в сторону. Эм прицелился и одним прыжком догнал её у самой дороги, перед носом у засигналившей машины. Ксюша попыталась вырваться, чуть не ударив его бутылкой, и Эм молча зашвырнул «Советское» в цветы, где оно зашипело остатками пены. Ксюша дёрнула рукой, крича:
        - Пусти меня, маньяк, сумасшедший, педофил!
        Эм позеленел от злости. Первые два определения ещё проходили. Но последнее… Прохожие разорвут его на тряпочки, если поверят. И ведь поверят! Им только крикни «Волк!», они и котенка придушат!
        - Дура, тебя в полицию заберут, отправят в интернат, запрут, идиотка! - зашипел он ей в ухо. - Хочешь? Ори тогда, но завтра чтоб твой смотрящий мне ни слова не сказал!
        Она уставилась на него туманно-расширенными глазами и вдруг спросила, почти нормальным тоном:
        - Ты хороший?
        - Я самый лучший, козявка, - тихо ответил Эм. - Пошли, я тебя отвезу домой.
        Она обмякла в его руках, и Эм осторожно повёл её к машине. Самый смелый, а может самый доставучий из прохожих таки подошел к ним, подозрительно разглядывая простецкий наряд парня и минималистский Ксюшин:
        - Вы кто будете девочке?
        - Брат я этой идиотке! - стараясь не переиграть досаду и злость в голосе, ответил Эм. - Спёрла в холодильнике бутылку и напилась с утра пораньше.
        - Всё-таки документы покажите…
        Вот назойливый! Эм смешался на минуту, а потом наехал на мужчину:
        - С чего это я тебе показывать должен?! Свои покажи! Полицейский? Где удостоверение?
        Как известно, лучшая защита - это нападение. И метод подействовал. Мужик отцепился, поучающим тоном сказав на прощание:
        - Детей воспитывать надо! А то нарожают…
        - Да пошел ты, - коротко ответил Эм, усаживая Ксюшу в «Рено».
        Девочка уже не сопротивлялась. Она продолжала что-то неразборчиво бормотать, но скорее устало и без особой увлечённости. Эм резво развернулся на площади и поехал к хате. Чёрт подери всё на свете! Связался с козявкой, как идиот, всё побоку теперь, надо нянчиться. Пока она угомонится, пока проспится, пока придёт в себя… Заказ ему сегодня не закончить, это точно.
        До хаты было метров сто. Но Ксюша умудрилась уснуть за это время. Спала она крепко, видно, давно не высыпалась, потому что Эму так и не удалось разбудить её. Пришлось вынимать из машины и нести в дом. Хорошо, что он не запер дверь, вылетая на поиски пьянчужки! Сгрузив ношу на диван, Эм вытер пот со лба и пошел на поиски бутылки «доктора Джека».
        Два глотка подбодрили его. Ксюша не проснулась, и он накрыл её простынёй. Проснётся к вечеру. Будет помятая и похмельная. Придётся отпаивать крепким кофе. У неё будет болеть голова и бунтовать желудок. А мы будем всё терпеть… Потому что сами виноваты. Всё это Эм сказал своей любимой подруге-бутылке и потряс головой.
        Присев рядом с Ксюшей, он убрал волосы с её лица и коснулся пальцами щеки. Что-то снова шевельнулось в сердце, и Эм даже не удивился, узнав жалость. Ему стало жалко Ксюшу. Не потому, что она напилась, а потому что попала в такую ситуацию. Дурочка, подумала, что он убивает людей, а потом их рисует. И испугалась… Неудивительно, ведь столько видела уже. А смотрящий ее просто напыщенный балбес. Смотрит он! Деньги считать любит, а попадется девочка настоящему маньяку…
        Эм погладил Ксюшу по лицу, и она пошевелилась, свернулась клубочком, сунув ладошку под щёку. Синеватые веки и пухлый полуоткрытый рот растрогали его до глубины души, и Эм закрыл глаза, отдаваясь на волю вновь обретённого чувства, наслаждаясь возможностью опять реагировать на жизнь, как раньше. Надо рисовать, пока эмоции не исчезли, пока рядом этот ребёнок!
        Он потянулся за блокнотом и карандашом, машинально пересмотрел рисунки её наготы и нахмурился. Рука отразила на бумаге то, что ему захотелось увидеть - взрослую девушку с тонким мальчишеским телом. Так даже лучше, наверняка заказчик не захочет обнаженного подростка, за это и статью получить можно, за приобретение как за производство! Покачав головой, Эм перелистнул листы, нашел чистый и начал быстро переносить овал нежного личика на бумагу.
        Он закончил набросок лица, выпил полбутылки виски, с отвращением съел остатки сатараша и даже вздремнул неспокойно в кресле. Неспокойно - потому что боялся, что Ксюша проснётся и сбежит. Но после пятнадцати взбудораженных минут он открыл глаза и увидел её, всё ещё спящую на диване. Разметавшись во сне, девочка тихонько посапывала, как маленький ребёнок после долгого дня игр и беготни. Эм устало закрыл глаза. Уснуть бы и не проснуться… Уснуть навсегда, забыть о виденных ужасах, о смерти, о годах одиночества, обо всём и обо всех…
        Мысль упорно крутилась в мозгу, и Эм не выдержал. Встал. Вышел в ванную и, пустив холодную воду, решительно сунул голову под кран. Вытерпим хотя бы две минуты, сказал он ледяной упругой струе.
        Когда затылок заломило от холода, Эм выпрямился, отряхнулся, как пёс под дождем, и принялся энергично сушить волосы полотенцем. Сегодня он победил. Троих хулиганов, пьяный бред и депрессивные мысли. Согласимся, это уже немало. Если бы он мог победить время и вернуться на десять лет назад! Но, к сожалению, это невозможно. Смерть тоже не победишь. Это факт. А значит, надо продолжать в том же духе. Наброски ждут его, просят превратить их в чёрно-белые рисунки. Пора работать. Отдыхать можно будет в гробу.
        Эм тщательно прорисовывал тени на коротенькой юбочке с рюшками с первого наброска, когда Ксюша пошевелилась, потянулась и с трудом открыла глаза. Он внимательно смотрел на неё, и девочка поморщилась:
        - Чего зыришь… Ну напилась, дальше что?
        Эм глубоко вздохнул. Ксюша насторожилась:
        - Че? Я чё-то натворила?
        - Слава богу, не успела.
        - Ну и ладушки, - она облегченно вздохнула и попыталась встать, но ойкнула: - Ох ты бл… Что у меня с ногами?
        Эм подошёл, присел на корточки и взял её стопу в руки:
        - Да ничего особенного. Босиком по асфальту и плитке - теперь жечь будет. Поцарапала подошвы.
        - Вот дура! - опечалилась Ксюша. - Всё из-за твоих рисунков… Как я теперь работать буду?
        - Сейчас пойдёшь в душ, промоешь, а до завтра заживёт, - утешил её Эм. - Давай я тебе кофе сделаю!
        Ксюша недоверчиво смотрела на него, потом спросила:
        - Ты не будешь ругаться?
        - Сейчас не буду, - усмехнулся Эм. - Голова небось болит. Потом поругаюсь.
        Он помог ей подняться и дал вчерашнее, уже высохшее полотенце:
        - Иди мойся. Да воду похолоднее сделай. Дружеский совет.
        Услышав плеск воды в ванне, он снова улыбнулся и поставил турку на огонь.
        Совет был дан от чистого сердца. И исходя из богатого опыта. Холодная вода, крепкий кофе и молоко для желудка, вот что помогало ему все эти десять лет. Вначале Эм мучился похмельем, потом внезапно перестал. Наверное, потому что виски прижилось. Да и начинал он рано с утра. Иногда он думал, что это спланированный медленный суицид, этакое садомазохистское убийство своей памяти, сущности, тела и мозгов. И чем хуже Эм чувствовал себя утром, тем сильнее была его радость. Сдохнуть как можно мучительнее и медленнее - вот задача, поставленная им перед собственным сознанием.
        Все равно никаких ощущений от жизни он не испытывал.
        До вчерашнего вечера…
        Ксюша выползла из ванной в гораздо лучшем состоянии, чем десять минут назад. Кофе ждал её у дивана. Эм заметил, как она дрожит, и усмехнулся - послушалась, значит, мылась холодной водой.
        - Разотрись полотенцем хорошенько, - велел он ей. - Иначе простудишься.
        Девочка принялась послушно сушиться жёстким махровым полотенцем. Через минуту кожа её порозовела, лицо утратило землисто-серый оттенок, и Эм удовлетворенно кивнул:
        - Теперь заворачивайся в одеяло и пей кофе, а я буду ругаться.
        Она испуганно зыркнула на него, исполняя все распоряжения. Эм сходил в кухню, принёс гранёный стакан и налил себе виски. Потом сказал сердито:
        - Ты думаешь, что можешь вытворять со мной всё, что захочется?! А я и слова не скажу? У нас был контракт. Я его выполнил, а ты?
        - Я же сидела, не двигаясь, - жалобно ответила Ксюша. - И стояла, как статуя, даже если мне было больно! И молчала!
        - Да? - преувеличенно удивился он. - Это в каком году?
        - Ну… Утром, - тихо ответила она. - Ты же рисовал…
        - Четыре наброска! - Эм повысил голос, обрывая её. - Незаконченных. Мне нужно пять, в стадии завершения! Иначе я не продам их! Что мне теперь делать?
        - Только деньги не отбирай, - так же тихо сказала девочка и вдруг заплакала. Не картинно, как, он думал, только и умеют плакать подростки, а по-настоящему. Даже сквозь ладошки, закрывшие лицо, было видно, что она боится потерять выручку.
        Эм махнул на неё рукой. Видит бог, он даже не думал так её пугать! Всё, что он хотел, - просто отругать за недавнюю выходку и начать, наконец, пятый набросок.
        - Ну ты, это… Козявка! - неуверенно позвал он Ксюшу. - Перестань реветь! Ничего я не отберу! Ну, престань!
        Девочка продолжала плакать, словно не слыша его. Эм встал, потоптался на месте и заметил плюшевого мишку в углу дивана. Взял его и подсел к Ксюше:
        - Эй… Смотри, кто здесь!
        Она передернула плечами от щекочущих касаний игрушки, схватила медвежонка и прижала к груди. Слёзы все еще катились по опухшему от алкоголя и сна личику, и Эм тяжко вздохнул:
        - Ох ты боже мой, да что же с тобой делать?
        Он вышел в кухню, намочил найденное там вафельное полотенце под краном и, вернувшись, скомандовал:
        - А ну, руки по швам, смирррр-но!
        Ксюша оторвала ладони от щек, и Эм, придерживая другой рукой её затылок, принялся аккуратно, но энергично вытирать чёрные разводы туши на личике. Вот интересно, почему под душем косметика ихняя не смывается, а от слёз сразу течёт дорожками? Девочка терпела молча, только иногда всхлипывая, и по окончанию процедуры сказала убитым тоном:
        - Извини, пожалуйста…
        - Не надо, - Эм качнул головой, садясь рядом. - Ты не делай так больше, договорились?
        Она кивнула, сжимая мишку судорожным объятием рук:
        - Сама не знаю, почему так вышло…
        - Ладно, забыли. Вот только как теперь рисовать? Глаза-то до завтра не просохнут!
        - А ты не рисуй глаза, - она пожала плечами. - Рисуй мой зад.
        Эм поперхнулся от такого предложения и, качая головой, пошёл приложиться к стакану. Но идея понравилась ему. Со спины Ксюша должна быть еще выразительней.
        Повернувшись к ней, Эм скомандовал:
        - Полотенце на пол. И сядь с ногами на диван, да не так! Задом ко мне!
        Девочка повиновалась быстро и с готовностью, словно желая искупить свою вину. Эм провел руками над её затылком, не решаясь коснуться тела, потом все-таки взялся за плечи, слегка нагнул весь её корпус в сторону, любуясь напряженным изгибом позвоночника. Собрал водопад светлых волос к руке, которой Ксюша оперлась на постель, и отступил назад.
        Вид, открывшийся его профессиональному взгляду, не оставил бы безучастным, наверное, ни одного мужчину. Со спины девочка казалась намного старше своего возраста. Изящная поза, словно небрежно потянувшейся кошки, заставила Эма судорожно сглотнуть слюну. Собрались, скомандовал он сам себе и взял в пальцы остро отточенный карандаш.
        Эм рисовал долго, смакуя каждую деталь, каждую складочку, каждый краешек тени. Он снова включил музыку, но в этот раз не ограничился одной песней. Поставив на автоматическое проигрывание весь свой список песен, он наслаждался любимыми нотами и голосами, любимыми словами, любимыми мелодиями.
        Ксюша терпеливо молчала. Эм прекрасно представлял себе, как затекло все её тело, как мурашки бегают по напряженной руке, по согнутым ногам, и мысленно подбадривал девочку. Не вслух, ну не умел он вслух.
        Наконец, он закончил набросок с натуры и скомандовал:
        - Всё, можешь двигаться.
        Ксюша шумно вздохнула и свалилась на диван. Эм усмехнулся:
        - Ты молодец! Немногие выдерживают в одной позе больше часа.
        Ксюша с наслаждением потянулась всем телом и проворчала:
        - Надеюсь, что мы квиты!
        - Есть хочешь? - рассеянно спросил Эм, проглядывая все пять набросков на предмет поправки. Ксюша прислушалась к своему желудку и с отвращением покрутила головой:
        - Неее, сегодня я ничего не хочу… Пить только.
        Машинально Эм поднялся, сходил в кухню и принес ей холодной воды из-под крана.
        Пока Ксюша пила, он сел в кресло и, снова впиваясь взглядом в малейшие неточности рисунков, спросил небрежно:
        - Вопрос можно?
        Ксюша удивленно вскинула на него ясные очи, но ответила положительно. Эм помолчал и задал свой вопрос:
        - Почему ты этим занимаешься?
        Она подняла брови:
        - Чтоб деньги заработать!
        - А папа-мама на мороженое не дают?
        Ксюша, массируя затекшую ногу, спокойно ответила:
        - Нетути.
        Потом, видя внимательно-вопросительный взгляд Эма, пояснила:
        - Папы-мамы нетути.
        - А как же…
        - Видел там, на вокзале, рядом со мной рыжую, высокую такую?
        - Нет, - честно признался Эм.
        Ксюша вздохнула:
        - Ее никто не видит… Сеструха моя, Ленка.
        - Семейный бизнес?
        - Больная она, не зарабатывает много. А малому надо на памперсы, на еду специальную, на больницу, да на всё, блин…
        Эм помотал головой:
        - Ничё не понял.
        Новый вздох с дивана уколол его в сердце. Ксюша терпеливо начала сначала:
        - Наша мамаша померла, когда мне было три месяца. Напилась палёной водки. Ленке десять лет было, она из дома сбежала как раз. А тут её что-то обратно потянуло. Вернулась и нашла меня орущую от голода…
        Эм прикрыл глаза. Глупо было думать, что Ксюша росла в благополучной нормальной семье.
        - Оказались в учреждениях. Но Ленка меня никогда не бросала, даже сбегала всё время, чтобы меня навестить… А когда вышла из интерната, по совершеннолетию оформила опёку.
        - А как же родственники?
        - Да кому надо такую обузу! - совсем по-взрослому, рассудительно сказала Ксюша. - А бабе нас не дали, такая же алкашка, как мать была. Ну я не жалею. С Ленкой мне лучше… Но малой у неё родился инвалид. Три года ему, не говорит, не встаёт, вообще ничего не может. Поэтому надо деньги. Ну Ленка зарабатывала, а я малого смотрела. А теперь она болеет…
        - Чем болеет?
        - Опухоль у неё, - просто ответила Ксюша. - Умирать не хочет, малого ж сразу к дебилам отправят, а меня в интернат! Хочет до моих восемнадцати лет дожить, тогда я над малым опёку оформлю…
        Теперь уже вздохнул Эм. Зря он затеял этот разговор. Не знал, и было легче. Теперь он уже не сможет укорить Ксюшу за неправильную жизнь. Она ведет войну против системы, борется за существование с младенчества.
        Тьфу ты, с досадой подумал Эм. Впадаем в сентиментальность. Надо заглушить это чувство «доктором Джеком». Что он и сделал. Хватит работать. Все равно он больше не сможет держать карандаш.
        Ксюша уже свернулась калачиком под лёгким одеялом и сонным голосом спросила:
        - А ты?
        - Что я? - не понял Эм, стаскивая джинсы.
        - Ну ты рассказывай теперь… Про те рисунки с мертвыми, про песню, про всё…
        - Не надо, - попросил он. - Давай спать.
        - Так нечестно!
        Эм выбрал тёплый плед в стопке чистого белья рядом с диваном и, завернувшись в него, лёг на безопасном расстоянии от Ксюши. Конечно, она права. Так нечестно. Но и рассказать он не может. Не надо ей его дерьма, своего до конца жизни хватит.
        - Спи, козявка, - тихо сказал он. - Всё будет хорошо.
        - Ты убивал? - так же сонно спросила Ксюша.
        - На войне… Спи.
        - Ладно, - обиженно ответила девочка, сопя. Эм почему-то улыбнулся, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. Надо вернуться в Питер. Хоть на пару недель.
        Он проснулся на рассвете. Полежал немного, не открывая глаза, но точно зная, что солнце только-только взошло. Хотел повернуться на бок, но что-то мешало, да и рука совсем затекла. Эм поморщился, разлепляя веки, и замер, кося глазом на светлые волосы, веером укрывающие его шею.
        Вот засранка! Небось замерзла ночью. Ксюша спала, голова на его плече, рука на его груди, всем телом прижимаясь к нему. Слава богу, плед не сбился и не обесчестил его. Эм залюбовался ее безмятежным лицом. Надо признаться самому себе - за два дня он успел привязаться к ней, хотя и не хотел этого. Хоть какое-то разнообразие в монотонной жизни артиста…
        Эм осторожно пошевелил рукой, пытаясь освободиться и не разбудить Ксюшу. Ценой невероятных усилий и пяти минут времени ему это удалось. Одевшись, он вышел в кухню и привычно взялся за турку.
        И вдруг подумал - ведь Ксюша должна вернуться домой! Сегодня. Вот ведь козявка! Ну и слава богу, должен бы сказать, а вот что-то не говорится. Вздохнуть с облегчением, закончить рисунки, ехать в Москву и представить заказчику. А вздох непонятно почему получается грустным. И кофе слишком крепким.
        Эм покрутил головой. Выпить бодрящего африканского напитка и в душ. И бросить пить. И начать снова тренировки. Вернуться в призрачный город детства, для чего и почему - подумаем потом. Забыть всю эту дурацкую историю. В Ростов больше не вернётся. Делать тут больше нечего, модели все исчерпаны…
        В восемь он разбудил Ксюшу и протянул ей чашку кофе:
        - Пора домой.
        - Уже? - лениво потянулась она, почёсывая голову. Эм отреагировал немедленно:
        - Что, вошки подхватила?
        - Разве что от тебя! - беззлобно огрызнулась Ксюша, отпивая кофе. Эм усмехнулся и замер - в пальцах опять засвербело. Ну и что теперь делать? Рисовать это чудо-юдо с лохматой утренней причёской и заспанными глазами? Или наплевать и везти её на вокзал?
        Ксюша заметила, как он тянется за блокнотом, и засмеялась:
        - Опять! Ты и правда сумасшедший!
        - Не двигайся! - обреченно попросил Эм.
        - Нарисуй меня с улыбкой один раз, - серые глаза блеснули каким-то особенным сиянием, и он кивнул. Пусть улыбается, пусть выставляет напоказ свои белые зубы и эти вызывающие ямочки на щеках. Странно, как он их раньше не заметил? Наверное, потому что Ксюша почти не улыбалась за два дня.
        За полчаса набросок был готов. Он изобразил девочку в мельчайших деталях, растрёпанную, сонную и смеющуюся, с чашкой в руках и с одеялом, сползающим с груди. А главное - того самого возраста, который она упрямо не хотела признавать. Подросток, милый ребёнок, едва оформившееся тело на полпути между девочкой и женщиной.
        Эм с досадой плюнул. Вот так всегда, а он хотел иметь рисунок про запас, такой, как вчера. Почему, интересно, сегодня его рука нарисовала козявку, как есть, а не состарила на несколько лет? Он лишний раз убедился, что не имеет никакого влияния ни на свой дар, ни на свои руки. Подавив желание скомкать неудачный рисунок, Эм протянул его Ксюше:
        - На, на память от меня.
        Она взяла листок, с восхищением осмотрела свой портрет:
        - Неужели я такая? Вау…
        Потом опечалилась:
        - А кому я это покажу? Мурзик меня вообще убьёт за такие портреты.
        - Вот интересно! За проституцию не убьёт, а за портрет…
        Ксюша замялась. Потом ответила:
        - Так то за деньги… А это… Это такое личное! Сразу видно…
        Эм нахмурился:
        - Это всегда личное.
        - Всё равно, - она протянула листок обратно. - Не могу я, найдёт - убьёт…
        - А ты его в медведя спрячь! Там секретное отделение в сердце…
        Ксюша схватила медвежонка и принялась искать, как открывается сердечко. Нашла не сразу и обрадовалась:
        - Клёво!!! Тут точно никто не найдёт!
        Эм аккуратно сложил рисунок в несколько раз, и девочка запихнула его в потайное отделение. Эм придержал её руку, протягивая зелёную банкноту:
        - На, положи туда же. Это только тебе, поняла? Купишь себе, что захочешь.
        Ксюша цепко схватила доллары, сжимая их в кулачке, и в порыве благодарности обняла его за шею. Эм снова вдохнул её запах, аромат дешёвых духов, стараясь не двигаться и ни в коем случае не ответить тем же. Сердце его стучало, как сумасшедшее, и он поморщился от ненужного огорчения. Он больше никогда её не увидит…
        Легонько оттолкнув Ксюшу, Эм встал:
        - Всё, поехали. Хватятся тебя.
        - Да ладно, - отмахнулась она. - Подождут!
        - Мне работать надо, - на лимите грубости отрезал Эм. - Ты и так меня задержала!
        Ксюша не обиделась, как он надеялся, а вскочила, нашла свои шмотки и принялась одеваться. Эм искоса смотрел на неё, пытаясь подавить охватившую его печаль. Потом тряхнул головой, встал, нашаривая бутылку виски. Свернул пробку и внезапно вспомнил о своём намерении бросить пить. Но желание глотнуть перебороло, и он глотнул. Почти с отвращением. Медленно завернул пробку на место и поставил бутылку на телевизор:
        - Давай уже, козявка, двигайся!
        Они вышли из дома налегке. Ксюша нежно прижимала к груди плюшевого мишку и не менее нежно - свою потрепанную сумочку с деньгами. Жужжание мобильника заставило её почти подпрыгнуть от неожиданности и выругаться. Раскопав телефон в куче барахла, которое носят с собой все дамы, она ответила:
        - Алё!
        Видимо на связи был смотрящий, потому что Ксюша сменила тон на деловой:
        - Да, уже в машине одной ногой!.. Через пятнадцать минут где-то… Ага, всё.
        Покосившись на севшего за руль Эма, она буркнула:
        - Ты был прав.
        - Я всегда прав, - мрачно ответил он, заводя мотор.
        До вокзала они доехали быстро, ибо пробок на дорогах не оказалось, и молча. Припарковавшись, Эм устало облокотился о руль и тихо сказал:
        - Ну давай. Удачи в твоей неблагодарной работе.
        Ксюша усмехнулась:
        - Скажешь тоже… Ты что, прощаться не умеешь?
        Он покачал головой. Девочка приподнялась на сиденье и быстро чмокнула его в щёку:
        - Пока! До скорой встречи и спасибо за всё!
        Эм машинально принял её поцелуй и кивнул.
        Ксюша открыла дверцу и вышла на прохладную ещё площадь. Потом повернулась и бросила:
        - Если что, я каждый вечер тут.
        И пошла, не оборачиваясь, к привокзальному кафе. Эм смотрел ей вслед, положив голову на руки, и мысленно прощался навсегда. Он запомнит её в мельчайших деталях и нарисует ещё и ещё, по памяти, стройную фигурку и водопад светлых волос…
        Паренёк по кличке Мурзик вышел из кафе, дождался Ксюшу на пороге и обнял за плечи - властным жестом покровителя. Она подняла к нему личико и приняла долгий поцелуй в губы. Рука пацана спустилась до её попы и игриво шлепнула по рюшечкам юбки. Ксюша слегка натянуто засмеялась и последовала за ним внутрь забегаловки.
        Эм закрыл глаза, вздохнул глубоко пару раз и завёл мотор. На хату. Исчезнуть из мира на два-три дня. Закончить заказ. А там видно будет.
        В доме он встал посреди комнаты, окинул её долгим взглядом и подобрал старенькое полотенце в цветочек. Бросил на стопку белья. Нашел свой телефон и поставил любимую песню. Под звенящую гитару сел в кресло, отпил несколько долгих обжигающих глотков из бутылки и взял в руки блокнот.
        Всё вернулось на круги своя. Пора работать.
        Часть 2. Матвей
        - Матвей, ну сколько можно возиться, в самом деле!
        Громкий высокий голос вывел его из ступора, заставив вздрогнуть. Опершись ладонями на тумбу раковины, он взглянул на себя в зеркало. Измученные алкоголем глаза с серыми мешками и вздутыми веками, недельная бородка, красный нос с тёмными порами. Такое впечатление, что ему перевалило за полтинник. А ведь вчера исполнилось тридцать пять!
        Матвей попытался пригладить торчащие дикобразом волосы, но потерпел неудачу. Выдавив на руку каплю геля, он согрел её, растирая между ладонями, и принялся композировать некое подобие модной прически, чтобы нельзя было сказать наверняка, нарочно его волосы торчат во все стороны или он уснул с мокрой головой.
        - Матвей, твою мать! Ты выйдешь из ванной сегодня, или мне звать консьержа?!
        Он поморщился. Милостивый Боже, неужели эта женщина не понимает, как раздражает его своими воплями?! К голосу присоединились ритмичные нервные постукивания в дверь - Нелли желала осуществить свой утренний туалет, и сделать это она желала немедленно.
        Матвей пробурчал что-то неразборчивое, включая воду. Подождёт. Не к спеху. На работу не опаздывает по одной веской причине, что не работает. А по магазинам успеется. И подружки, светские путаны, тоже не помрут от ожидания.
        Почистив зубы, Матвей долго и тщательно полоскал рот, потом умылся специальным мылом, стягивающим поры. Нелли, конечно, стерва и глубоко корыстная прожигательница жизни, в косметике и в уходе за кожей ей нет равных! После мыла он быстро, словно стыдясь самого себя, намазался кремом, чтобы не выглядеть облазящим от солнечного ожога плечом. И снова взглянул на себя в зеркало.
        Уже лучше. Но все равно не то. Старый запойный мужик. Нет, надо завязывать с виски! Надо заняться спортом, как раньше. Надо перестать курить по три пачки в день. Надо…
        - Матвей, я тебя предупреждаю, что консьерж через две минуты вышибет дверь!
        Он тяжко вздохнул и открыл защёлку ванной. Визг немедленно прекратился, и в просторное помещение влетела Нелли.
        Чуть ли не с первого дня, а значит, уже три года, Матвей не мог понять, с какого перепоя он поселился вместе с ней. Точнее, случилось-то всё с самого настоящего перепоя, и это Нелли переехала к нему, заполнив свободное пространство квартиры своими бронзовыми статуэтками, нелепыми модными сухими цветами и шмотками, стоимость каждой из которых превышала месячную зарплату толкового менеджера. Яркая брюнетка, всегда накрашенная самым вызывающим образом, с безукоризненным (и очень дорогим, судя по чекам из салона красоты) загаром, а главное - с телом, подходившим под все каноны красоты двадцать первого века, она просто вошла в его жизнь, уцепилась за локоть и больше не отпустила.
        - Стареешь, дорогой! - съязвила она, вывернув до отказа кран горячей воды в ванне. - Глохнешь! Скоро ослепнешь и вообще рисовать не сможешь!
        - Писать, Нель, писать!
        - Тоже мне писатель! - фыркнула молодая женщина, сбрасывая кружевной пеньюар. Матвей невольно окинул взглядом её идеальное тело и отвернулся.
        - Художники тоже пишут, - пробурчал он, выходя из ванной. Без толку спорить. Нелли имела собственное мнение обо всём на свете, даже о том, в чём она совершенно не разбиралась.
        Оставив ее в ванной, Матвей зашел в кухню. На автопилоте наполнил резервуар кофеварки, достал из шкафчика капсулу крепкого кофе, чашечку, заменитель сахара, ложечку, приготовил всё и сел к барной стойке. Пачка сигарет лежала на гранитной поверхности со вчерашнего вечера, и Матвей закурил, чувствуя, как сушняк превращает его рот в размокший под дождем и высохший картон. Вот зачем он вчера напился? По поводу днюхи? Тоже мне, праздник называется! Хорошо хоть не буянил в ресторане, а то там было много знатного народу. Взять хотя бы мэра Питера, большого поклонника его картин. Сколько работ ему продали? Пять или шесть, надо спросить у Вики… Вика тоже хороша! Могла бы удержать его от последних трёх стаканов. Или даже четырёх. Агентша хренова! А может ей выгодно, чтобы знаменитый художник Матвей Белинский напивался, как сапожник?! Она прекрасно знает, что без виски Матвей не напишет ни одного полотна.
        Блин, никто не понимает, что без виски у него просто не получится малевать эти модные и абсолютно бездарные картины, которые раскупаются за одну ночь выставки!
        Машина, похожая на сложный космический прибор, громко заурчала, извлекая из своего нутра ароматный крепкий кофе. Матвей очнулся от размышлений и взял маленькую фарфоровую чашечку. Тьфу ты, даже в пальцах не удержать! Куда Нелли задевала старый сервиз, из разноцветного стекла? Там хоть чашки были нормальные, а не из детского набора. Так нет, вышел из моды - вышел нафиг!
        Телефон ругнулся матом и начал громко орать: «Эй, ты тут? Возьми трубку, придурок, тебе звонят!» Матвей не шелохнулся. Надо будет - перезвонят. Забыли поздравить вчера - тем хуже для них. По всем вопросам до полудня звонить надо Вике. Его контакты в курсе этого правила, а на неизвестные номера он всё равно не отвечает.
        Айфон продолжал ругаться матом, и Матвей поморщился. Надо дать Вике, пусть поменяет мелодию. Достала эта игрушка, и вообще это смешно только первые три дня.
        Телефон замолчал, и на смену ему пришла Нелли. Как она умудряется так быстро приводить себя в состояние полной боевой готовности - уму непостижимо. Но факт.
        - А почему мне кофе не сделал? - ее высокий голосок отозвался острым шилом в голове Матвея, и он поморщился. Поднявшись с табурета, пошел к кофеварке. Проще сделать и не оправдываться, чем вынести хоть две минуты кошмарного визга. Нелли распахнула холодильник и достала масло, сыр и джем, пакет мангового сока.
        - Вика просила напомнить, что ты должен быть на выставке к семи часам! Относительно трезвый!
        - Что вы обе понимаете под сочетанием слов «относительно трезвый»? - попытался съязвить Матвей, но Нелли окатила его ледяным душем карих глаз и отрезала:
        - Два стакана!
        - Перестаньте меня ограничивать, - буркнул Матвей. - Ведьмы!
        - Будем ругаться? - практично осведомилась Нелли, сосредоточенно намазывая масло на гренку, но Матвей покачал головой:
        - Смысл?
        - Правильно, - кивнула женщина. - Лучше иди рисуй! У тебя заказ висит.
        Матвей прикрыл глаза. Заказ! Если бы не надо было писать эту идиотскую картину… Он бы нарисовал глаза маленькой племянницы Нелли! Но… Придется идти в мастерскую и ляпать краской на холст.
        В мастерскую, расположенную на втором этаже просторного дуплекса, Матвей пошёл с удовольствием. Потому что Нелли не переставала болтать, рассказывая очередные сплетни богемного мира Петербурга. Её голос раздражал его, как ничто другое в мире. Вежливо пожелав своей драгоценной провести замечательный день, Матвей взял вторую чашку кофе и поднялся по скрипучей винтовой лестнице на второй этаж, под самую крышу. Там было его царство. Он запретил вход всем и каждому, даже Нелли. Особенно Нелли!
        Дверь никогда не запиралась, зачем делать из себя Синюю Бороду, вдруг мысленно подумал Матвей и рассмеялся от этой идеи. Нет, запирать было необязательно. Нелли всё равно не переносила запах красок, они её обволакивали и мешались с запахом духов, отчего она бесилась и неслась в ванную начинать туалет сначала.
        Кисти он, конечно, убрать забыл. Теперь всё засохло. Идрит-мадрид, ну как можно быть таким безответственным! Матвей вздохнул, сел со своим кофе посреди просторного помещения и уставился на незаконченную картину.
        Сплошное месиво из красок, взрыв тёмных цветов, аляпистые мазки чуть более яркого колера там и сям. Всё какое-то объёмное, тяжёлое, навевает торжественные мысли. В полотне чего-то не хватало, и Матвей бился над ним уже три недели. Казалось бы, чего проще, дай там кистью, проведи тут, как учёная обезьяна. Ан нет. Смысл надоть. Чтобы тётки в очках и дядьки в элегантных шарфиках ходили потом на выставке, присматривались к картине под разными углами и важно рассуждали про «концепцию светового решения» и «необычную перспективу работы кистью».
        Матвей попробовал сам взглянуть на картину с другого ракурса. Прошёлся медленно слева направо, внимательно наблюдая, как меняется освещение, но ничего особенного не придумал. Картина была явно незавершённой. И в таком виде придётся сдавать её заказчику.
        Права Нелли. Он стареет. Исписался. Три года на пике моды и вот уже не может закончить холст. Ну ничего, денег у него достаточно, картин ещё полно, продаются они на ура, так что года два можно будет не беспокоиться о будущем. А там будет видно.
        Матвей вздохнул и направился в угол мастерской, где были сложены старые работы, непроданные, ожидающие своего часа или просто отвергнутые критиками. Может, там найдется идея.
        Идей было до хрена с небольшим хвостиком. Беда, что ни одна не подходила. Ни красная загогулина, ни квадратный круг, ни загадочная белая радужка чёрного глаза не вписывались в концепцию светового и цветового решения той фигни, которую Матвей мучал уже двадцать один день с половиной. Он в отчаянье перебрал все картины два раза и у самой стены наткнулся на толстую папку формата А2. Что он туда складывал, небось и сам господь не помнит… Матвей смахнул пыль с корешка папки и развязал туго затянутые тесёмки.
        Глазам его предстали рисунки обнажённой натуры. Ясно, ранние работы, портреты из прошлой жизни скитальца, подписанные заглавной буквой М.
        Модель, юная и прекрасная, вызвала у Матвея странное и давно забытое щекотание в пальцах. Захотелось добавить тень под рукой и очертить чётче контур нежного маленького соска. Как давно он не рисовал портреты! Когда это было, и в каком городе? Модель, как бишь её звали? Тося… Катюша… Нет, не вспомнить. Совсем мозги пропил, поздравил себя мысленно Матвей. Продолжаем в том же духе! Хрен вам два стакана! Напился вчера, напьётся и сегодня и, вот честное благородное слово, плевать на выставку!
        Матвей перебрал плотные листы бумаги с рисунками одной и той же натуры. Вот она, красота! Вот оно, искусство! А не бессмысленная «цветовая концепция», которой его заставили заболеть в последние три года.
        Кстати, о птичках! А почему он ни разу не выставлял свои портреты? Только абстрактную мазню, которая когда-то понравилась владельцам художественной галереи и продалась в две недели. Это не есть добро! Это надо обязательно исправить!
        Прихватив с собой папку, Матвей спустился на первый этаж. Нелли уже ушла, и он, вздохнув с облегчением, взялся за свой айфон. Три пропущенных звонка. С одного и того же номера. Незнакомого. И сообщение с него же. Плевать. Надо набрать Вику.
        Агентша откликнулась сразу - у нее не было личной жизни, только профессиональная. С хода Матвей заявил тоном, не предусматривающим возражений:
        - Вика, у меня тут… три, четыре… подожди… восемь портретов карандашом. Я хочу включить их в сегодняшнюю экспозицию.
        Вика помолчала, переваривая, и недовольно поинтересовалась:
        - Матвей, еще только десять, ты сколько стаканов выпил?
        - Ноль. Вика, я серьезно.
        - Припрешься на выставку пьяный - урою, - спокойно пообещала агентша. - Приготовь рисунки, я пришлю посыльного.
        Удовлетворенно хмыкнув, Матвей отключился. Вика знала, что спорить бесполезно. Он был способен сам принести рисунки в галерею и поприкалывать их кнопками поверх других картин! Сколько Вика от него вытерпела - не передать словами без мата. А ведь ещё терпит. Видно, верит в его талант. Хрен вот только знает, есть ли у него талант.
        Матвей порылся в бумажнике, нашел приличную купюру, не слишком крупную, но и не нищенски мелкую, быстро черкнул на желтом квадратике пост-ита «на выставку». Прикрепил обе бумажки к папке и выставил её за дверь в коридор. В доме отличная охрана, а обслуживающий персонал проверен годами, так что за судьбу рисунков он не волновался.
        Мат мобильника заставил его отчаянно застонать. Неужели люди не понимают, что до двенадцати звонить бессмысленно?! Не поднимет он трубку, сколько раз повторять? Матвей вспомнил о разговоре с Викой и решил выпить два пальца виски. А вдруг найдется цветовое решение незаконченной картины?
        Сервировав свой стакан, он наткнулся взглядом на экран айфона и, досадливо вздохнув, открыл меню сообщений. Одно-единственное, наивное в своей простоте СМС: «Здравствуйте, меня зовут Кира Пастернак, журналист в газете Весь Петербург. Я хочу взять у вас интервью и буду на выставке ваших работ сегодня в 19.00. Спасибо заранее.»
        Ёпть… Кира да еще и Пастернак! Упасть не встать. Нет, не упасть, а снова набрать Викин номер и устроить грандиозный скандал!
        Матвей проглотил согревший его желудок виски и нажал на кнопку звонка айфона. Вика ответила сразу же:
        - Посыльный уже выехал.
        - Твою мать, Вика, тя саму урыть надо!
        - Що таке, Матюша? - ласково спросила женщина. - От тебя виски пахнет!
        - Иди ты в ж… пу! Кто такая Кира Пастернак и с какого перепоя ты дала ей мой номер?
        - Матвей, успокойся! - резко ответила Вика. - У этой юной проныры уже был твой номер, когда она позвонила мне с просьбой об интервью. Я её проверила. Работает внештатным сотрудником газеты Весь Петербург. Пишет мало, но броско и язвительно.
        - Договорились же, без пиара!
        - Немножко не помешает. Всё, у меня полно работы!
        Матвей тихо ругнулся и отключился. Кира Пастернак уже заранее утомила его. «Как вы пишете такие интересные по смысловой нагрузке картины? Где вы учились? С кем переспали, чтобы продать такое количество холстов?» Бред сивой кобылы! Придется невнятно трепаться про вдохновение, про музу в виде любимой женщины, про цветовую концепцию, чтоб её бабай унес! А правду не сказать. Ты чтооооо, скандал будет все-петербуржский! Знаменитый художник малюет картины за два часа, просто тыкая кистью куда попало.
        Матвей решительно взял бутылку Джека Дениелса и сделал два больших глотка из горлышка. Договаривались на два стакана, один он уже выпил, остался ещё один, а так, по простому, из бутылки не считается!
        Он облокотился спиной о барную стойку и снова глотнул из горлышка. Блёклое июльское солнце прорвалось сквозь полузадернутые жалюзи, высветив четыре продольные полоски на стене. Четыре милых длинных и ярких параллелепипеда, четко параллельных друг другу, идеально одинаковых. Матвей наклонил голову, чтобы полоски оказались под небольшим углом, и подхватился со стойки, быстрым шагом пересёк квартиру, вскарабкался по лестнице и влетел в ателье.
        Да, абсолютно точно, что полоски на незаконченной картине будут не к месту! Понимая этот факт одной половиной мозга, Матвей позволил второй половине заняться спешным приготовлением нужных тонов краски. На полном автомате его руки смешивали содержимое разных тюбиков, а глаза сосредоточенно искали место для четырёх продолговатых параллелепипедов посреди тёмного безумства на холсте…
        Когда он очнулся от давно забытого транса, было уже шесть часов вечера. Бутылка Джека печально стояла на полу, и в ней оставалось на два пальца виски. Матвей потер лоб, разглядывая дело рук своих.
        Картина была закончена.
        Пожалуй, одна из самых удачных его мазней. Все помпезно, давяще, как ночь в замке с привидениями, и четыре солнечные полоски, как своеобразный символ надежды.
        Матвей покачал головой, чувствуя, как там клубятся пары алкоголя. Какая к хрену перцовому надежда? Какое солнце? Жизнь давно махнула на него рукой, села в тенёчке и жрёт попкорн, глядя, как он целенаправленно самоуничтожает себя при помощи виски и мазохистски живет с нелюбимой и нежеланной женщиной. Чего ему ещё ожидать от жизни? Разве что финальных аплодисментов, когда на экране напишут «The end».
        Матвей бросил кисть в кружку с растворителем, взял бутылку и покачиваясь побрёл к лестнице. Может, споткнуться ненароком? Или открыть окно и представить себя птичкой? Мысль насмешила его, и Матвей уже примерился, на какой из ступенек его нога поскользнется, но услышал снизу мат айфона. Вот жизнь! Даже самоубиться не дадут!
        Он спустился на первый этаж без происшествий и схватил телефон.
        - Я тебе посылаю такси! - высоким пронзительным голосом заговорила без приветствий Нелли. - Надеюсь, ты не пьян! Там у тебя будут брать интервью.
        - Я в полном порядке! - фальшиво соврал Матвей, наливая остатки виски в чашку из-под кофе. - Как и договорились, два стакана.
        - Урод! - завизжала Нелли. - Ты пьяный, как сантехник! Не смей подходить ко мне на выставке! Завтра поедешь в психушку, лечиться! Насильно тебя там запру, идиот несчастный!
        - Нель, не ори, - поморщился Матвей. - Я в порядке…
        - Знаю я твои порядки! - Нелли перешла на тон, близкий к ультразвуку. - Всю жизнь мне испортил, алкоголик, троглодит, художник хренов!
        - Ну ты и стерва, Нелька! - повысил тон Матвей. - Кто, интересно, квартиру продал, чтобы ты в Бентли разруливала по городу? Папа Карло?!
        - Квартира? - Нелли картинно расхохоталась. - Трущоба, а не квартира! Кто только на неё позарился!
        - У тебя и трущобы не было, пока со мной не познакомилась, - зло ответил Матвей, радуясь, что может хоть чем-то крыть в ссоре с Нелли.
        - Да пошел ты… - отозвалась та и, подробно объяснив дорогу, отключилась.
        Матвей вздохнул. Даже поругаться по-человечески с ней нельзя.
        В такси, которое терпеливо ждало полчаса, пока он приведет рожу в относительный порядок, Матвей откинул голову на сиденье и прикрыл глаза. Он не выносил выставки. Умные лица, умные разговоры, умные и важные люди. Скукотища. Но надо терпеть, без выставок он хрен что продаст! Жизнь стала очень дорогой с появлением Нелли. Квартиру, конечно, жалко до слёз. Старая трущоба, как изволила изящно выразиться его личная стерва, в старом районе города, захламленная книгами, картинами интеллектуалов из родни и разным довоенным барахлом, была последним прибежищем запойного художника, его тихой гаванью, куда он возвращался раз в полгода, чтобы просто пожить в одиночку, не заботясь ни о чём.
        Теперь квартиры нет, а Нелли рассекает по Питеру в новенькой блестящей машинке.
        - Приехали! - объявил шофёр. Матвей не глядя сунул ему купюру и вышел из машины. Галерея была освещена, как новогодняя ёлка, раздвижные стеклянные двери то и дело бесшумно скользили в стороны, впуская и выпуская посетителей. Событие месяца, выставка всех работ Матвея Белинского! Коллекционеры попривозили купленные у него полотна, чтобы с гордостью продемонстрировать свою собственность, подписанную «Мабел», от МАТвей БЕЛинский. Поклонники пришли прицениться к картинам, и обязательно будет мэр, ибо вчера он изъявил желание купить еще одну картину, фиг знает шестую или седьмую.
        Матвей двинулся к галерее на нетвёрдых ногах. Со стороны, конечно, было заметно, что он пьян, но сам он этого не осознавал. От входа к нему бросилась, стуча каблучками, невысокая крепенькая блондинка и зашипела, хватая под руку:
        - Я же тебя предупреждала! За каким хреном ты всё время напиваешься?!
        - Вика, не бухти, - отмахнулся от неё Матвей, широко улыбаясь почитателям его таланта. Кое-где раздались аплодисменты, Матвей шутливо раскланялся публике и самодовольно обернулся к Вике:
        - Видела? Они меня обожают!
        - Просрёшь интервью - получишь такой разгром, что все сразу перестанут тебя обожать. И не только обожать - замечать тебя перестанут!
        - Не сцы, Викуха! - он похлопал агентшу по плечу. - Прорвёмся!
        - Мда, - протянула она растерянно. - В таком состоянии я тебя еще не видела…
        - Слушай, будь лялькой, принеси мне Джека, - весело ответил Матвей. - А я тебе новость скажу!
        - Какую, ядрёна вошь, ещё новость! - Вика была готова его убить.
        «А что, - подумал Матвей злорадно, - тоже неплохой способ суицида - довести Вику или Нелли до точки!»
        Вслух же похвастался:
        - Я закончил картину!
        - Не может быть! - фальшиво изумилась Вика. - Не прошло и полгода! Да с таким количеством виски в крови ты мог бы и Мона Лизу нарисовать!
        - Написать, Викусь, написать! - довольный собой, Матвей шлепнул её, в этот раз по объемному заду. - Где мой Джек?
        - Алкоголик, - простонала Вика и схватила за рукав официанта, разносившего шампанское: - Будьте добры, один Джек Дениелс вот для этого человека, а потом передайте в бар, чтобы ему больше ни капли алкоголя не наливали!
        Официант только кивнул, скользнув по Матвею любопытным взглядом. Тот скорчил гримасу и ущипнул Вику за плечо:
        - Унижаешь, дорогая? Нехорошо…
        - Принимаю меры, - ядовито ответила она. - С тобой иначе нельзя!
        - Где мои рисунки? - вспомнил Матвей, чтобы перевести стрелки разговора.
        - В дальней части галереи. Чтобы особо в глаза не бросались.
        - Лучшие работы выставки, - пробурчал он, принимая от официанта стакан виски. - И заперты на задворках.
        - Матюша, выпей свой Джек и будь умницей, журналистка идет!
        Он присмотрелся к упомянутой особе. Та шла медленно, бросая заинтересованные взгляды на развешанные повсюду картины. Скромный брючный костюм отлично сидел на стройной фигуре, высокие каблуки отбивали ритмичную дробь по мозаичному полу галереи, чуть покачивалось шампанское в узком бокале. Матвей судорожно сжал стакан в руке, и Вика пихнула его локтем под бок:
        - Выбирай слова, моральный урод! И не смей её клеить! Я неподалёку.
        Матвей залпом выпил виски и протянул стакан официанту. Журналистка приблизилась, с вежливой улыбкой протянула руку:
        - Ну здравствуйте! Я очень рада, что вы согласились на интервью! Говорят, вы не очень-то общительны с моими коллегами.
        Матвей вяло сжал её пальцы, бесцеремонно оглядывая с ног до головы. Кукла Барби, надевшая строгий деловой наряд и очки в толстой оправе со стразами. Белокурые волосы, скрученные в тугие кудри, голубые глаза, накрашенный светлой помадой аккуратный ротик - Кира Пастернак была чудо как хороша. Не так эффектна, как брюнетка Нелли, но невероятно красива и грациозна. Пожатие её твердых сильных пальцев немерено удивило его - обычно так здороваются мужчины, а не молоденькие блондинки.
        Матвей, наконец-то, собрался с мыслями и выдавил:
        - Рад знакомству… Но хотел бы знать, откуда у вас мой телефон?
        - У меня много связей, - загадочно улыбнулась Кира. - Не буду же я сдавать своих информаторов!
        Ее голос заворожил Матвея. Нежный, тихий и глубокий, с бархатным тембром, словно блондинка позаимствовала его у своей мамы. Но голова, обнятая алкоголем, не стала задерживаться на данном несоответствии. Матвей галантно поцеловал её кисть и жестом пригласил следовать по центральной аллее:
        - Давайте тогда уже начнём.
        - Давайте, - согласилась Кира. - Только дойдём до одной из ваших картин.
        Да без проблем! Матвей взял девушку под руку, подлаживая свой неровный шаг под мерный стук каблуков. Кира пояснила:
        - Я пришла сюда на два часа раньше, чтобы всё увидеть и разложить по периодам. И нашла в вашем творчестве три чётко раздельных момента.
        - Интересно, продолжайте! - Матвей был ей благодарен уже за то, что она ни разу не употребила слово «концепция».
        - Вот здесь второй период, назовём его хаотичным.
        Кира лёгким жестом указала на одну из картин мэра - чёрное поле с белыми крапинами, словно негатив далматинца. Пятна были неравномерными по величине, форме и скученности. И где-то на краю картины зеленело одно пятнышко, маленькое, жалкое и круглое. Матвей прекрасно помнил, как «писал» эту картину, - с размаху стряхивал краску с широкой малярной кисти на вымазанное чёрным полотно. Мэр долго рассматривал картину, потом заявил, что влюблён в зелёную точку, и заплатил бешеные деньги за четыре минуты трясучки.
        Матвей важно кивнул, поддакивая:
        - Это был момент метаний и неизвестности.
        - Я понимаю вас, - кивнула Кира. - Художник не может быть счастливым. Он должен постоянно быть в поиске счастья.
        - Любой артист, не только художник.
        - Как вы начали писать в данном стиле?
        - Как все, наверное… Просто решил выразить всё, что творилось в моей душе, через краски… И самое главное, что люди видят каждый своё в каждой картине!
        Матвей плёл откровенную чушь, чтобы впечатлить красавицу умными речами. Кира кивала головой в такт его словам и только понимающе улыбалась.
        Так, мило болтая о философских вещах, они прошли мимо более поздних картин, которые Кира окрестила «осознанными», на что Матвей согласно закивал и вякнул про стабильность жизни и искусства в тот момент. Кира потянула его дальше, и внезапно они оказались в закутке, где организаторы выставки разместили восемь рисунков карандашом. Журналистка в задумчивости остановилась перед одним из рисунков, поправив очки, и Матвей услышал вопрос:
        - Меня очень интересует, куда подевался Матвей Белинский, который рисовал так чувственно и в таких деталях женскую натуру?
        Матвей нахмурился. Идиотский вопрос. Он здесь, просто поменял направление в творчестве. Не без помощи женщин, управляющих его жизнью.
        Кира взглянула на его руку, дрожащую мелкой дрожью на её локте, и спросила участливо:
        - Очень хочется выпить? А не дают!
        Матвей глянул на нее исподлобья и увидел, как она достает из своей сумочки плоскую флажку и протягивает ему:
        - Ваш любимый Джек.
        Поколебавшись, он решил-таки отпить глоточек. Кира сочувствующе улыбалась. Матвей огляделся по сторонам - никого, в этом углу было пусто, никто не смотрел на изящные рисунки, предпочитая аляповатые цветастые мазки. Он отвинтил крышечку фляжки и сделал глубокий долгий глоток, аж голова закружилась.
        Кира придержала его за локоть и шепнула:
        - Вот сюда! Тут лестница, никто не войдет!
        В бесшабашном пьяном угаре - «Джек» из фляжки подействовал мгновенно - Матвей последовал за молодой женщиной на пожарную лестницу. И в один момент словно выключили свет в голове. Стало тяжело двигаться и соображать, и Матвей просто-напросто обмяк в сильных руках журналистки…

* * *
        Пробуждение было странным. Кто-то весело напевал над ухом, шумел газ в колонке, в старой допотопной колонке, которую везде уже сменили на модерные бойлеры… Песенка, неразборчивая, но такая знакомая, заныла отчаянной болью в груди. Сердце билось чуть быстрее обычного, голова была размером с большую подушку, какая была у бабы в деревне, такая вечная добротная подушка в двух чехлах, набитая до отказа гусиным пухом. Именно так Матвей всегда и представлял, «что-бы-было-если-бы» он сунул голову внутрь подушки. Он с трудом сглотнул, убирая из ушей затычки из воздуха, и песенка сразу стала яснее. Пела девушка.
        Кира как её там звать с её известной фамилией… Она увела его на пожарную лестницу, дала выпить паленого или напичканного наркотиком виски. Дальше память пришлось напрягать. Матвей смутно помнил, как шёл рядом с девушкой, тяжело опираясь на её плечи, и всё что-то бормотал про картину которую закончил и про рисунки, которые никому не нужны…
        Потом, наверное, они сели в машину, ибо не пешком же они пришли в эту квартиру… Что за квартира, кстати?
        Он обвёл мутным взглядом стены, поклеенные нежно-серыми обоями с незамысловатыми разводами, высокий трёхметровый потолок, такие же высоченные окна… Глаза зацепились за книжные полки, заполненные под завязку разномастными корешками, старыми и новыми. Как в его бывшей квартире…
        Матвей пошевелился, пытаясь поудобнее устроить голову, и увидел её. Киру Пастернак.
        От Барби не осталось и следа. Длинные и прямые светлые волосы, завязанные в хвост на затылке, домашний тренировочный костюм светло-сиреневого цвета, больше он не видел ничего со спины, но по движениям точно знал, что это она. Журналистка, споившая и похитившая его.
        В данный момент Кира напевала песенку, крутя педали комнатного велосипеда. В углу Матвей заметил боксерскую грушу на пружине и большие красные перчатки. Комната была погружена в благодатный полумрак, и Матвей никак не мог понять, сколько было времени, так как в этих старых питерских квартирах окна часто выходили в узкий двор-колодец, и обитатели редко видели солнце.
        Матвей потёр лоб ладонью. Голова отозвалась тупой ноющей болью. Похмелье пришло жёсткое и чёткое, какого он давно уже не знал. Что же она подсыпала в его виски? Не дай бог, наркотик, если он и на дурь подсядет, ему не выбраться.
        Усмехнувшись сам себе, Матвей откинулся на подушку. Еще утром он строил планы суицида, а тут вдруг боится подсесть. Человеческая натура ещё сложнее, чем пути господни.
        Так, лучше подобьём бабки, подумал он. Он всё ещё в Питере, так как слышен шум машин на улице. Хорошо бы узнать время суток и сколько он провалялся во сне. И что делать дальше? С какой целью мнимой или настоящей журналистке похищать его? Только с целью выкупа! Матвей осторожно подвигал руками и ногами и понял, что не связан. Что за похитители такие беспечные?
        Услышав возню, Кира смолкла и обернулась. Матвей кашлянул прочистить горло от сушняка, и она радостно спрыгнула с велосипеда:
        - Ну проснулся! А я думала, переборщила.
        - Чего вы от меня хотите? - осторожно спросил художник. Кира вытерла плечи и лицо полотенцем и подошла, встала перед кроватью, скрестив руки:
        - Эм, ты чё, реально не узнал?
        - Я вас где-то видел, - вежливо ответил он, не желая напрягать мозги, в которых звенело и гудело похмелье.
        Кира рассмеялась:
        - Может, так?
        Она наклонила голову, потирая глаза пальцами, и показала Матвею радужки, ставшие из голубых серыми. В башке зашевелилось что-то, нечто знакомое и сентиментальное, но Матвей никак не мог сосредоточиться на нужной мысли. Тело у Киры было хоть куда - стройное, мускулистое, с высокой грудью и длинными ногами, и еще эти светлые волосы… Наверняка, он рисовал её. Она была его моделью. Но ни имя, ни город, ни хоть какая-либо история, связывающая их, в мозгах, ещё одурманенных алкоголем, не появилась.
        Кира стояла и смотрела на него, и выражение обиды отобразилось на нежном, тонком и породистом лице.
        Матвей приподнялся на локте, ему стало не по себе. И правда, пропил всё серое вещество, может, он даже был влюблен в неё… Хотя нет, после Косова он просто разучился влюбляться. Значит, она была влюблена в него.
        - Ну не помню я ни одной Киры! - отчаянно бросил Матвей, держась рукой за голову. - Вот был бы со мной мой старый телефон…
        Кира повернулась к старинному комоду, взяла что-то из шуфлядки и бросила на кровать. Матвей взял в руки мобильник, нажал на кнопочку и машинально нарисовал схему открытия экрана. Телефон моргнул, и на нём появилась заставка Кремля.
        Матвей поднял глаза на Киру:
        - Его же у меня украли!
        Кира молчала, просто глядя на него, потом сказала:
        - Я его выкупила.
        - Но… как ты узнала?
        - Информаторы, - коротко ответила она.
        - Ты что-то замышляешь, - покрутил головой Матвей. - Зачем я тебе нужен? Из-за денег?
        Короткий смешок Киры был ему ответом, но ничего не объяснил.
        Она вышла из комнаты, и Матвей стал лихорадочно листать аппликации, искать фотографии и контакты. Всё было на месте. То ли не смогли открыть телефон, то ли загадочная Кира и правда выкупила мобильник, чтобы ему вернуть.
        Кира вернулась в комнату с бутылкой пива, подала её Матвею:
        - На, от похмелья.
        - А виски нету? - жалобно спросил он. Кира покачала головой:
        - Пей, что дают. И хорошенько вбей в свои мозги, что это последняя доза алкоголя, которую ты пьёшь!
        Матвей усмехнулся:
        - Много ты знаешь, - и глотнул приятно холодного пива.
        Кира присела рядом и тихо ответила:
        - Я не позволю тебе пить.
        Это было сказано таким тоном, что Матвей аж поперхнулся. Серые глаза смотрели прямо и строго, так, что у него заболела голова. Кто она такая, эта непонятная красавица? Может, Нелли наняла её, чтобы помочь ему бросить пить?
        Но эту идею он отбросил немедленно. Нелли бы наняла старую толстую бабу с ярко выраженным косоглазием, а не нежную сирену!
        - Кто ты такая? - твёрдо и решительно спросил он, желая выяснить правду прямо сейчас. Кира грустно вздохнула, встала и отошла к окну. Потом бросила ему что-то мягкое и пушистое. Матвей поймал на лету игрушку и перевернул, разглядывая. Плюшевый медвежонок смотрел на него стеклянными глазами, сжимая в лапках пластмассовое сердце.
        Матвей почувствовал, как ёкнуло его собственное сердце, как защемило и вдруг заболело на миг. Он нашел потайную кнопку сбоку красной коробочки и вынул из секретного отделения смятый лист бумаги, сложенный в несколько раз. Развернул. На него смотрела смеющаяся Ксюша. Имя пришло в измученный мозг само по себе, и Матвей поморщился - как он мог забыть эту девчонку?!
        Лучик счастья в кочевой жизни, пронизавший всё его существо пять лет назад, исчезнувший так же внезапно, как и появился. Он долго думал о ней после того дня, рисовал по памяти её угловатое тело и ангельское личико. А потом забыл.
        Подняв глаза на девушку, Матвей поразился, как сразу не узнал её. А ведь Ксюша совсем не изменилась. Только повзрослела, стала серьёзной и сдержанной.
        - Ксюша… - тихо сказал он, словно извиняясь, и она вскинула руки в победном жесте:
        - Слава тебе госссспади!!! Наконец-то до тебя дошло!
        - Давно это было.
        - Всего пять лет, - она нахмурила светлые бровки. - Только Ксюши больше нет.
        - Куда же она подевалась?
        - Осталась в Ростове. Теперь я Кира Пастернак, мне 22 года и я студентка журналистского факультета, а в свободное время пишу статьи в газету.
        Она смотрела на Матвея выжидающе, словно он должен был устроить ей грандиозный разнос. Но он только покачал головой:
        - Ты купила себе новую жизнь?
        - Очень точно подмечено. Прошлую жизнь я смяла и бросила в мусорку.
        - А как же твои… Сестра и племянник?
        - Их больше нет. Умерли в прошлом году.
        - А ты значит теперь здесь…
        - Благодаря тебе, - Кира нежно улыбнулась. - Твоим деньгам.
        - Тоже давно было…
        Матвей забыл даже про деньги! И правда… Впрочем, в последние три года его материальная ситуация позволила ему забыть о ежемесячных трёхстах долларах, которые он посылал автоматически Дарику с просьбой передать Ксюше на привокзальной площади. Да и год назад деньги вернулись на счёт, раз, другой, третий, а после Дарик послал ему короткий СМС, где сказал, что получатель отсутствует.
        Он глотнул постепенно нагревающегося в его ладони пива и попытался сесть в кровати. Кровать жалобно скрипнула под его большим телом, и Матвей словно снова ощутил себя в детстве. Над кроватью должен был висеть коврик с мишками на поляне, а в старинном комоде с горкой - стоять стеклянные стаканы в подстаканниках и хрустальные бокалы вперемежку со статуэтками немецкого фарфора…
        Невольно он заглянул за дверцы горки и поразился - все было на местах. Словно не прошло двадцати лет и бабушка была еще жива.
        Кира проследила за его взглядом и скромно сказала:
        - Я не выбросила ничего. Всё сложено в другой комнате. Картины и остальное…
        Матвей с усилием встал. Сердце билось, как сумасшедшее. Из-за похмелья и из-за Киры. И из-за чего-то другого, что он еще не схватил, не понял, но фраза о картинах зацепила его внимание. Ноги не держали его, и Кире пришлось поддержать большое, некогда мускулистое, а теперь обрюзгшее от алкоголя и ленивой жизни тело.
        Матвей обнял её за плечи и оглядел стены, окна, мебель.
        - Это моя квартира, - неуверенно сказал он. - Моя старая квартира.
        - Молодец, просыпайся окончательно, - удовлетворённо кивнула Кира. - Я сделаю тебе хороший крепкий кофе и мы поговорим по душам.
        - Ты купила мою квартиру, - повторил Матвей, чтобы поверить, принять данный факт.
        Кира осторожно посадила его на стул при круглом деревянном столе, накрытом светлой скатертью с бахромой, и оперлась ладонями о столешницу:
        - Да, я купила твою квартиру. И теперь ты останешься здесь. Пошла варить кофе.
        Матвей смотрел ей в спину и пытался бояться, но у него плохо получалось. Кира-Ксюша не могла быть психически больной, ни жестокой садисткой. А чего ему еще бояться?
        Он снова осмотрелся, и приступ ностальгии скрутил всё внутри. Пять лет назад, когда он вернулся из своих скитаний по городам и весям, ему было так хорошо здесь, в тишине и сумраке маленькой квартирки с высокими потолками. Он рисовал без устали, пробовал новые цвета и решения, наконец, реализовал несколько из тех картин, которые откладывал на потом…
        Всё должно быть сложено в соседней комнате. Квартиру он продавал спешно и совершенно не заботясь о содержимом, так Нелли достала его. И очевидно с перепоя, потому что теперь, снова оказавшись в этих стенах, которые видели первую брачную ночь прадеда с прабабкой, рождение и свадьбу бабушки, сдавленное дыхание папы в его первую ночь с мамой и даже первый крик самого Матвея, родившегося на широкой скрипучей кровати, на него нахлынули угрызения совести. Как он мог бросить всё, что связывало его с семьей, давно ушедшей в иные миры, из-за каприза стервозной сожительницы?!
        Аромат крепкого кофе появился в комнате немного раньше Киры. Та вошла танцующей походкой, и Матвей невольно залюбовался девушкой. Как же она выросла! Была такой козявкой, худой и угловатой, а превратилась в настоящую женщину, всё, что надо где надо.
        Кира поставила чашку перед Матвеем и села на соседний стул:
        - Ну что, готов к разговору?
        - О чем же мы будем говорить? - пробурчал он, отпивая маленький глоточек обжигающего кофе.
        - О тебе, конечно! - слегка удивленно ответила Кира. - Не обо мне же!
        - А почему бы и не о тебе, - нахмурился Матвей. - Рассказала бы, что ли, как тут очутилась.
        - Э нет, уважаемый! - Кира усмехнулась, качая головой. - За тобой должок пятилетней давности. Ты мне еще тогда должен был поведать историю Эма!
        - Ну вспомнила, - усмехнулся и он. - В моей истории нет ничего интересного.
        - Не тебе решать! - твердо ответила Кира. - Начинай.
        - С чего?
        - С начала.
        - Ну… родился… учился… в армии служил…
        - С этого момента поподробнее! - Кира была настроена весьма решительно, и это слегка напугало его.
        - Что ты от меня хочешь? Денег? Почему похитила меня?
        Кира засмеялась заразительным звонким смехом, и он не выдержал - улыбнулся. Кира ответила, хитро прищурив глаза:
        - Вообще-то, наше с тобой приключение нельзя назвать похищением! Ты сам, добровольно, отправился со мной. Физического насилия я не применяла, да и мы с тобой разных весовых категорий!
        - Допустим, - согласился Матвей. - Но ты меня опоила виски с наркотиком!
        - Лёгкое снотворное, - отмахнулась Кира. - Я не знала сколько ты весишь, поэтому рассчитала дозу на глазок. Ты должен был проснуться через двенадцать часов, а проспал полтора суток…
        - Что?! - вскинулся Матвей. - Ты с ума сошла! Мне нужно возвращаться! Меня уже хватились!
        - Конечно, - спокойно кивнула она. - Даже газетчиков на уши поставили.
        И подала ему номер «Вечернего Петербурга», где Матвей увидел на первой странице своё имя. Исчезновение известного художника с собственной выставки. Бросились в глаза слова «пиар», «алкоголизм», «розыск» и «плачущая жена». Хм, интересно, Нелли себя уже в жёны зачислила? Или журналист решил посентиментальнее написать?
        Матвей со злостью отбросил газету, и та спланировала на пол, словно больная уставшая птица. Кира отвела светлую чёлку с глаз и улыбнулась:
        - Нас никто не видел вместе.
        - Ты была последней, кто со мной говорил, - процедил Матвей сквозь зубы. - Тебя обязательно допросят.
        - Кира Пастернак брюнетка, - сообщила та. - У неё карие глаза и излишний вес.
        - То есть… - Матвей широко раскрыл глаза. - Ты живешь по фальшивым документам?
        Кира вздохнула:
        - Все намного сложнее. Я тебе потом расскажу. Ты есть хочешь?
        - Не заговаривай мне зубы обедом!
        - Время ужина уже! - на щеках показались две весёлые ямочки, и Кира обняла его за шею. - Я так рада тебя видеть.
        Матвей помедлил, как раньше, но вспомнил, что ей уже есть восемнадцать, и положил руку на её спину. Погладил. Кира потёрлась щекой о его заросшее щетиной лицо:
        - Я думала о тебе каждый день…
        - Врёшь, но приятно, - буркнул он, обнимая её второй рукой. Но Кира высвободилась и отошла к комоду. Матвей поймал брошенное ему большое банное полотенце и услышал:
        - Шампунь и гель для душа я купила, есть бритва и пена для бритья. Иди, а я пока тут приберусь.
        - Намек понял, - пробормотал Матвей. Помыться и побриться ему необходимо, это точно. Двое суток без душа… Кира подошла вплотную и быстро поцеловала в щёку:
        - Ничего ты не понял! Иди уже!
        Он прошел в ванную, в которой мылся каждый день на протяжении двадцати лет. Там практически ничего не изменилось. Только появилась пластиковая занавеска и некоторые предметы женского туалета. В три раза меньше, чем у Нелли. То ли Кира не пользовалась кремами, то ли не жила здесь постоянно. Но тогда где? И зачем она купила эту квартиру?
        Матвей пустил воду в душе и, раздевшись, ступил под упругие горячие струйки. Глянул на свои ноги и обалдел - животик мешал ему разглядеть мужское достоинство. Ох ёпть… Да, надо признаться, что оба они изменились, только Кира в лучшую сторону, а он в худшую. Постарел, обрюзг, обленился! Сколько времени он не занимался спортом? Года четыре, наверное, как не сделал ни единого отжимания, ни подтягивания, ни малейшего движения, что было бы похоже на упражнение. Как только Нелли его терпит такого?
        Ответ пришёл сам по себе и был по сути неутешительным. Нелли терпит его ради денег и богемной известности. Точка без запятой.
        В дверь стукнули, и громкий голосок весело крикнул:
        - Воду похолоднее сделай! Совет!
        Матвей тихонько рассмеялся. Вот козявка! Не забыла! Глубоко вздохнув пару раз, он повернул кран с синей точкой чуть вправо. Прохладная вода заставила его вздрогнуть и напрячь мышцы. Еще пол-оборота крана, и Матвей застонал от охватившего его озноба. Но мужественно открутил краник еще на пол-оборота…
        Через три минуты он выскочил из ванны совершенно замёрзший и дрожащий, схватил жёсткое полотенце и принялся растираться, шипя, как злобный кот. А вот что он наденет, интересно? Об этом Кира подумала?
        Оказалось, подумала. Когда он вошел в комнату, обмотанный полотенцем, на убранной кровати его ждал тёмный спортивный костюм, трусы и носки. И тапочки. Оглядевшись в поисках Киры, он быстро оделся, сожалея о своих трусах от Армани, таких мягких и нежных, но выбирать не приходилось.
        Кира вошла, когда он сунул ноги в тапочки и снова оглянулся на дверь. Девушка тоже переоделась, теперь на ней было лёгкое летнее платье и модные тонкие кроссовки до щиколотки. Она улыбнулась ему:
        - Ну как, помогло?
        Матвей кивнул, выжидающе глядя на неё. Кира жестом указала ему на стул:
        - Садись. Будем говорить.
        Она недовольно бросила взгляд на невыбритое лицо, но ничего не сказала. Матвей придвинул к себе чашку с остывшим кофе и спросил:
        - Ну, о чём говорить-то?
        - Как ты сам понимаешь, всё это я затеяла не для собственного удовольствия, - начала Кира, и подбородок её почему-то вздёрнулся, словно она заранее готовилась к протестам. - Я многому тебе обязана. А быть обязана я не люблю.
        Матвей открыл рот, чтобы возразить, но Кира быстро приложила палец к его губам:
        - Не перебивай! Так вот, когда все закончится, мы либо будем квиты, либо ты меня сдашь в полицию. Но в этом последнем случае мне будет уже все равно…
        Он непонимающе смотрел на нее, и Кира мужественно продолжила:
        - Ты останешься в этой квартире. Исчезнешь для всего внешнего мира. И отсюда выйдет тот Матвей Белинский, которого я когда-то знала под псевдонимом Эм.
        - Кира, что ты несёшь?! - возмутился Матвей. - Ты вроде не пьяная…
        - Я не пью, - с достоинством ответила она. - И ты бросишь пить тоже.
        - Охренеть можно, - только и смог сказать Матвей.
        - Я поменяла двери, теперь их можно вынести только с частью стены. На окнах решётки. Соседи и полиция в курсе, что я привезла брата, страдающего шизофренией и алкоголизмом. Так что выходы я все закрыла. Твой телефон закодирован, ты можешь звонить только мне.
        И тут Матвею стало страшно. Впервые за долгие годы. Она тронулась… Сошла с ума… Иначе невозможно ничем объяснить бред, который несет эта девушка, сидящая рядом с ним. Она хочет изолировать его от мира.
        Видимо, все эти мысли отразились в его взгляде, потому что Кира улыбнулась и потянула его за руку:
        - Пойдём.
        Матвей послушно встал, потянулся за ней в другую комнатку, которая когда-то была спальней родителей, а потом его детской. Теперь вся мебель была сдвинута к стене, а посредине стоял пустой мольберт. Чистые холсты стопкой лежали на широком комоде. Там же находилось всё, что было необходимо для художника, - краски, карандаши, кисти, тряпки для кистей… То, что он имел в своем ателье на втором этаже дуплекса, было и здесь.
        Матвей напряженно обернулся к Кире:
        - И что, я теперь твой личный раб? Буду писать, а ты продавать?
        Кира мягко улыбнулась:
        - Ты опять ничего не понял! Делай, что хочешь. Читай, пиши, занимайся спортом. Только пить ты больше не будешь.
        - Да кто ты такая, чтобы мне указывать! - наконец очнулся Матвей, отпихнул девушку к двери и угрожающе вскинул руку. Кира осталась спокойна, но он увидел, как напряглись её мышцы. Всё с той же нежной улыбкой она ответила:
        - Никто. Хотя нет. Я козявка, а ты самый лучший.
        Матвей помотал головой:
        - Это было давно и неправда! Ты не имеешь права так со мной поступать! Я ничего не просил ни у тебя, ни у кого бы то ни было!!!
        - Неважно, - Кира вышла из комнаты, и Матвей автоматически последовал за ней. Остановившись у дверей, она взяла ключи с полочки и тихо, но твёрдо сказала:
        - Советую тебе принять это, как должное. Я приду через два дня. Не забывай есть и пей много воды. Всё, до скорого.
        Она выскользнула из квартиры, и Матвей услышал скрежет двойного оборота ключа. Сердце его забилось быстро-быстро, и гнев, давно задвинутый в дальний угол сознания, выскочил на поверхность. Рука сама нащупала деревянную безделушку для складывания разных мелочей из карманов, и Матвей с размаху швырнул её в стену. Резная узорчатая крышечка отскочила от основы, и всё это упало с глухим звуком на пол коридора.
        Что за фигня! Жил он спокойно и мирно, пропивал свое существование, рисовал картины, пользующиеся большим спросом, имел всё, что душа пожелает, и вдруг появляется эта козявка, распоряжается его жизнью и свободой и спокойненько сваливает! А он должен куковать здесь в одиночку и без единой капли алкоголя.
        Кстати, о птичках! Там еще пиво осталось!
        Он ринулся в комнату и, схватив бутылку тёмного стекла, залпом выпил последний глоток пива. Когда осознал, что глоток был последним, бутылка тоже полетела в стену.
        Матвей сел на стул, пытаясь отдышаться от захватившего его праведного гнева. Надо попытаться выбраться отсюда! Даже если придется отогнуть решетки или вышибить дверь с куском стены…
        Последующие два часа он провёл в безуспешных попытках найти выход из квартиры. Какие только способы побега не пришли в его измученную похмельем голову! Кроме решёток и железной двери, он думал о телефоне, о соседях, о прохожих на улице, даже о дыме из квартиры. Но постепенно удостоверился в том, что Кира действительно подумала обо всём. Телефон нагло молчал при наборе любого номера, кроме одного. Соседи, привлеченные его криками из окна и маханием рук, только крестились или молча качали головой, продолжая спешить по своим делам. Окно, выходящее на улицу, было наглухо забито гвоздями. А дым разводить он не решился, боясь задохнуться, пока пожарные выломают дверь или вырежут решётки на окнах.
        После бесплодных поисков хоть капли спиртного по всей квартире Матвей почувствовал дикий голод. Маленькое существо, сидевшее в мозгу, отчаянно требовало выпить и закурить. Но ни алкоголя, ни сигарет в квартире не было. Зато была еда, кофе и чай. И много бутылок минеральной воды. Матвей нерешительно открыл одну из бутылок и отхлебнул глоток. Пить чистую воду не хотелось. Вкуса не было. Он заварил крепкий чай и, остудив его немного, вылил заварку в воду. В холодильнике нашелся лимон, в шкафчике сахар. В результате у него получился Ice Tea, и Матвей остался доволен результатом. Пока чай остывал, он сварганил на старой газовой плитке большую яичницу и поел без аппетита, только бы заглушить чувство нехватки.
        Прихватив с собой бутылку воды с чаем, он вошел в комнату и завалился на кровать. Поспать бы… Время быстрее пройдёт… Может, Кира принесет ему выпить и сигареты… Или хотя бы сигареты… Или бутылочку пива… Нельзя же так сразу, в самом деле!
        Но сон не шёл. То ли организм был еще возбуждён виски с наркотиком, то ли просто маленькое существо в мозгу требовало привычной дозы. Матвею было плохо. Слабость сковала все его мышцы, голова болела вся целиком, а желудок хотел выпихнуть съеденную яичницу. Гнев, не находящий выхода, постепенно спадал, уступая место апатии. Ужасно хотелось курить. Просто рвало на кусочки слабый мозг - так ему хотелось выкурить одну-единственную сигаретку…
        Так Матвей пролежал до полуночи. Не спал, а впал в какое-то странное забытье, вроде и реальное, а вроде и нет. Из этого киселя его вывели старинные прабабушкины часы с маятником. В полночь они начали бить в колокол. Матвей сочно, но вяло выругался и пошевелил конечностями. Руки и ноги затекли, от движения по ним поползли мурашки, сменяясь настоящими слонами. Он застонал, пытаясь избавиться от слонов, ползающих по ногам, и встал. Слоны превратились в электрические разряды, и Матвей взвыл от обиды на Киру. Если бы не её «приключение», он бы давно уже был в своей роскошной трёхспальной кровати с прекрасной женщиной под боком, которую можно было бы использовать по прямому назначению. И ни похмелья, ни мурашек, он бы выпил еще одного Джека перед сном и выкурил бы свою пачку сигарет.
        Делать было абсолютно нечего. Матвей зажёг лампу в подкрепление северному солнцу, которое мучалось, как и он, бессонницей, прочитал от корки до корки «Вечерний Петербург», всё еще лежавший на полу. Выпил два глотка воды. Покосился на осколки бутылки, но заметать не стал. Прошелся пальцем по корешкам книг, узнавая многие, выбрал «Три товарища», столь обожаемые мамой, и сел под лампу читать.
        Часы пробили три часа, когда он вскинулся, поднял голову, лежавшую на раскрытой книге. Ужасно хотелось пить. Матвей поднялся, разминая затёкшие ноги, и выпил немного воды с чаем. Прошелся по комнате. Чем же заняться здесь, пока Кира не выпустит его на свободу? Если выпустит, конечно…
        При этой мысли он почувствовал, как холодеет спина. По её решительному взгляду было ясно, что Кира не отступится от своих намерений. Может продержать его взаперти и год, и два. За это время он превратится в сумасшедшего…
        Но что делать-то?
        Матвей поплёлся на кухню, заварил себе крепкого кофе и медленно, словно нехотя, вошёл в маленькую комнату. Обошёл её по периметру. Потрогал холст на комоде, приласкал ладонью шершавую мягкую поверхность… В конце концов, почему бы и нет? Только он никогда не писал без виски… Что из этого получится?
        Матвей поставил кружку с кофе на стул, взял верхний холст, аккуратно пристроил его на мольберт и вернулся за красками. Кира сказала, делай, что хочешь. Знать бы ещё, что он хочет. Ему не нравились собственные картины, абстрактная мазня, которой восторгались сотни людей. Что написать на этом холсте? Чему дать жизнь? Или смерть?
        Матвей усмехнулся. Все его страдания прекратились бы с одним маленьким стаканом! Но нет, стакана нет. А он должен выразить свои страдания на холсте. Знать бы ещё, как передать тугой узел в животе, пустоту и чувство недостаточности в груди, кружение головы и страх! Его этому не учили…
        Рассвет, как и положено в белые ночи, подкрался незаметно. Просто стало светлее в комнате, и за окном зашумели машины, зацокали каблучки, зазвенели детские голоса. Матвей очнулся от транса, в котором он пребывал, созерцая холст. Толстый слой чёрной краски, кое-где разбавленный тёмно-серым и тёмно-синим. Жёлтая лампочка, светлый ореол вокруг… Лампочка раскачивается. Конечно, движения не видно, но она качается… Тени от лампочки, страшные, угрожающие… И крохотная фигурка человека… В углу, словно ребёнок, обнявший колени и сжавшийся за невидимой кроватью, спрятавшийся от ночных монстров… Фигурку даже и фигуркой не назовешь, так, мазок краской, а поди ж ты… Сразу ассоциируется с человеком, которому страшно…
        Матвей проглотил остатки остывшего кофе и устало вытер лоб рукой. Мучительное желание закурить и выпить хоть немного, хоть чего-нибудь алкоголесодержащего, задавило его, заставило доплестись до кровати и упасть на нее, свернувшись в позу зародыша.
        Ему снились длинные странные сны, в которых он бежал за кем-то или чем-то, и ему казалось - вот-вот догонит, и тогда все будет хорошо… Но догнать не получалось, и Матвей просыпался, чувствуя, как страх сдавливает его грудь, мешая дышать. Даже не страх, а беспочвенная глухая тревога… Он дышал ртом, пытаясь прогнать огромную тяжелую жабу с груди, и снова засыпал, лишь мельком отмечая время на старинных часах…
        Потом пришел момент, когда он уже не смог заснуть. Глаза не закрывались. Нужно было встать и оказаться лицом к лицу с ломкой. Противная, она схватила его тут же, вцепилась в его нутро, наполнила голову. Матвей поворочался еще с полчаса и безнадежно встал.
        Надо чем-то заняться. Занять руки и мозг. Самое главное - мозг. Чтобы мерзкое существо прекратило раскачивать его ломающийся организм. Надо продержаться несколько дней, пока он найдет способ сбежать.
        Матвей щелкнул кнопкой старенького телевизора. На экране появился снег. Да что такое ёмоё, даже телика она ему не оставила! Знал бы, не удерживал бы ее в тот день, когда она напилась и пошла балакать с цветами на площади… Или нет, вообше бы не поехал на вокзал и не встретил бы эту козявку! Оооооо или не приехал бы в Ростов на Дону… И не случилась бы с ним вся эта фигня.
        Матвей, ворча всё это себе под нос, принялся вертеть такой же старой, как и телевизор, антенной, пытаясь поймать хоть какой-нибудь канал. Наконец, снег стал мельче, противный треск сложился в осознанную речь, и на экране появилась дикторша новостей Питерского канала. Он даже узнал ее - дикторша освещала подготовку к его выставке и Матвея пригласили сказать пару слов. Это было две недели назад… А кажется - целую вечность!
        Дикторша долго трепалась с серьезным видом о проблемах в городе, потом кашлянула в кулачок и перешла на другую тему:
        - Исчезновение известного художника Матвея Белинского, два дня назад с собственной выставки, которая в настоящий момент проходит в галерее альтернативного искусства, обеспокоило и взволновало весь Санкт-Петербург. Помимо версий о возможном похищении и даже убийстве художника, полиция рассматривает также и версию о мнимом исчезновении, результатом которого стало бы повышенное внимание прессы и поклонников к творчеству Белинского.
        Матвей усмехнулся. Похищение было самым что ни на есть настоящим! Но нестандартным… А коршуны уже парят над его останками… Тьфу, мерзость!
        - Следствие продолжается. Мы будем держать вас в курсе событий…
        Матвей вздохнул с отчаяньем приговоренного к смертной казни. Может, наши доблестные полицейские окажутся на высоте и выйдут на Киру Пастернак, кем бы она ни была в настоящей жизни…
        А ему надо продержаться до этого момента и не сломаться!
        Матвей выключил телевизор и ясно услышал урчание в желудке. Надо, наверное, сходить на кухню и приготовить что-то на завтрак… На ужин… Блин, пожрать! Теперь даже непонятно, что как называть. Похоже, у него будет в основном ночная жизнь…
        Проходя мимо комнаты-ателье, он мимоходом окинул взглядом картину. Человечек в углу был жалок. Ему стало не по себе. Так же жалок, как и он сам. Но картина всё ещё не нравилась ему.
        Матвей никогда не мог понять, как это получалось. Но некий внутренний маячок вёл его к осмысленному завершению всех, даже самых идиотских, холстов. Например, тот, с белыми пятнами и зеленой точкой. Вика не хотела ничего слушать про незаконченность картины, восторгалась пятнами и хотела отобрать холст, чтобы отнести на выставку самолично. Но Матвей не дал. Сидел три дня и смотрел на далматинистость перед глазами, пока голова не заболела. Потом взял кисть, макнул в зеленую краску - говорят, зеленый цвет означает надежду - и поставил в углу большую жирную точку.
        И почувствовал, что вот теперь всё. Больше к картине ему добавить было нечего.
        Теперь человечек этот.
        Чего ему, сердешному, не хватает для полного счастья?
        В кухне Матвей открыл холодильник и тупо пялился в него целую минуту. Продуктов он просто не видел, все его мысли были заняты желтоватым пятнышком в форме человечка в черной страшной комнате. Руки сами взяли с полки две сосиски и пару помидоров, сами все покромсали в сковородку, сами зажгли газ, и Матвей присел на табуретку, ожидая момент, чтобы разбить в жарево три яйца.
        Ни готовить, ни есть желания не было. А хотелось пойти в маленькую комнатку и сесть перед картиной.
        Он все-таки добил яичницу, съел ее, мужественно пережевывая, и даже выпил три больших глотка воды с чаем. На полный желудок алкоголя уже почти не хотелось. Зато мучительно хотелось выкурить сигарету. Одну. Маленькую. Даже половинку… Даже окурочек… Господи, почему он не наделал нычек в этой квартире, когда был подростком?
        В голове словно вспыхнула красная лампочка. Отец, страстный курильщик и любитель нормальной русской водочки, однажды, чтобы сделать приятное жене, пообещал бросить пить и не курить ничего, кроме ментоловых сигареток. Несколько недель спустя он глубоко раскаялся в этом обещании, но ничего не поделаешь, мама была женщиной строгой и волевой. Пообещал, значит, точка. И отец, в одно из ее ночных дежурств, смастерил в квартире тайник. В комнате сына.
        Дрожащими руками Матвей пошарил под широким деревянным подоконником, и не поверил самому себе, когда нащупал едва заметную кнопочку. Подоконник с дегким треском подскочил вверх, открывая нишу, вырезанную в стене за батареей. Там, сколько он себя помнил, всегда лежала бутылка водки и пачка сигарет…
        Матвей выпрямился и безнадежно закрыл глаза. Открыл. Вид лежавшего в нише ничуть не изменился, и Матвей с чувством сказал:
        - Вот сучка!
        Взял листок бумаги, сложенный пополам, и прочитал написанное быстрым крупным почерком: «Извини, но это для твоего же блага. Пей воду, она полезна. Патч действует 24 часа, наклей на предплечье. Целую. Кира.»
        Матвей вытащил из отцовской заначки бутылку минеральной воды и коробку патчей анти-табак. Вот сучка, как она узнала про нычку?!
        Патч положила, козявка! Всё равно это говно не действует… А как хочется курить!
        - Убью засранку, - мрачно пообещал сам себе Матвей, прилепляя кружок пластика цвета тела к правому предплечью.
        Обойдя мольберт и потирая бежевый патч, чтобы тот лучше держался, Матвей уставился на картину. Нужна дверь. Запертая. Да, определенно, в этой картине не хватает двери, которую человечек никогда не сможет открыть.
        Обязательно. И передать как-то, хрен его знает как, это безнадежное «никогда»…
        Руки уже потянулись за красками. Пальцы вслепую перебирали тюбики разных цветов, потом принялись машинально выдавливать на палитру и смешивать нужные оттенки. Она будет призрачно-серой, эта дверь, она будет недосягаемой… И у нее будет злорадная ухмылка, намек на ухмылку…
        Кира решила устроить ему дезинтоксикацию. Принудительную и оттого особо унизительную. Ну ничего, он ей еще покажет, что у него в нутре! Он нарисует гениальные картины, он бросит пить и курить, но Кира пойдет в тюрьму! За похищение и… как это там называется? изоляцию от мира? секестрацию? Бог с ним с названием! Главное суть! Она. Его. Заперла.
        Матвей потер патч на плече, убедившись, что тот еще держится, и легкими, быстрыми мазками нанес контур будущей двери на холст…
        Курить уже не хотелось. По-честному, он просто забыл о своем желании. В его сознании жила только дверь на картине. Ухмыляющаяся, противная, недосягаемая… С призрачными глазами без зрачков, с беззубым и оттого еще более гадким ртом, с улыбкой чеширского кота… Он уже ненавидел ее, на картине, как в жизни.
        Последний мазок нанесен, Матвей выдохнул и только в этот момент ощутил боль в челюстях. Как сильно он их сжимал, рисуя треклятую дверь! От ненависти, от внезапно вернувшегося гнева на Киру и на свое заточение, от безнадеги, которая заполняла всю его жизнь… Он потер скулы, пытаясь снять напряжение, и по привычке потянулся за бутылкой. Но нащупал лишь круглое горлышко пластиковой «Стелмас». Смачно выругался, но от безысходности все же отпил глоток.
        Часы пробили девять. Матвей устало поднялся, побрел к кровати. Долго он так не протянет… Без выпивки картины писать очень тяжело! Выматывает. До самого нутра… Он нащупал на одеяле телефон и по привычке посмотрел на экран в поисках новых сообщений. Потом опомнился - кто ему может послать СМСку? Кира? Ей на него плевать!
        - Козявка… - тихо сказал он и удивился. Вроде бы это должно было прозвучать с ненавистью или хотя бы с неприязнью, а получилось чуть ли не тоскливо… Да он заскучал, что ли?
        Палец нерешительно ткнул в иконку контактов. Пролистал страничку до имени Киры. Помедлил. И нажал на зеленую трубочку… Три гудка и щелчок.
        - Кира, - слабо позвал он, и далекий голос сразу же откликнулся:
        - Я здесь.
        - Ты спишь?
        - Нет.
        - А что делаешь?
        - Смотрю телевизор и бегу на тренажере.
        - Мне плохо.
        - Я знаю. Так и должно быть. Держись.
        - Ты мне утроила заподлянку…
        - Это ты сейчас так думаешь…
        - И всегда так буду думать.
        - Надеюсь, что нет…
        Кира вздохнула в трубку:
        - Все, что я сделала, - это для тебя…
        - Как ты нычку нашла?
        - Случайно! Уж извини…
        - Да ну тебя к черту! - закричал он. - Что я тебе сделал?!
        - Ты очень много для меня сделал, - тихо ответила девушка, тяжело дыша. - Я не смогла и дальше наблюдать, как ты катишься в пропасть…
        - Кира… Я картину пишу…
        - Это замечательно! - воодушевилась она. - Завтра приду, посмотрю…
        - Принеси мне пива… - это было унизительно, но он опустился-таки до просьбы. И заскрипел зубами, услышав ответ.
        - Пива не будет! Если хочешь, принесу фруктов, какой хочешь колбасы, вообще продуктов, но не алкоголь!
        - Ладно, - процедил Матвей сквозь зубы. - Мы еще посмотрим, кто кого…
        И отключился.
        Бросив телефон на кровать, он вскочил. От усталости не осталось и следа. Ему нужно было видеть свою картину. Ужасающее чувство незаконченности посетило его измученный, в этот раз уже абстиненцией, мозг.
        Холст стоял посреди тонущей в белесом полумраке светлой питерской ночи и манил Матвея, звал шепотом, тихонечко так, словно в западню…
        Ему показалось, что за дверью, той самой, ехидной, зыбкой и страшной, стоит Кира. Смотрит на него и улыбается победно.
        Матвей задержал дыхание на миг, потом шумно выдохнул и ринулся к мольберту, схватил картину и отшвырнул ее к стене. Холст жалобно стукнул углом о комод, и Матвей злорадно бросил картине:
        - Посмотрим кто кого!
        Он поставил на мольберт чистый холст, обошел его справа налево, как хищник в клетке прохаживается перед зеваками, сладко мечтая про себя, с которого из них он начал бы обед. Но Матвей думал о другом. Нет, он никогда больше не нарисует Киру-Ксюшу! Никогда ее образ не возникнет на его холсте! Она недостойна этой чести!
        А вот другая…
        Матвей раздул ноздри, злясь сам на себя. Два дня заключения в этой импровизированной тюрьме - и он уже сошел с ума! Рисовать Милену… Он ни разу не нарисовал ее, ни даже глаза не дал ни одному портрету… Слишком больно было даже вспоминать ее! А теперь… Без спасительного виски, без поддержки, без сил…
        Матвей глубоко вздохнул. Неважно. Все уже неважно. Пусть будет больно, пусть душа - если она еще есть в его теле - захлебнется тоской и ненавистью ко всему миру, быть может, это поможет ему, наконец, уничтожить себя. Даст толчок. К действию.
        Он снова вздохнул, судорожно, резко, несколько раз, словно набираясь смелости, и взял тюбики с черной и белой красками. Поехали!

* * *
        Ксюша заглушила мотор и расслабила руки на руле. Все, последний раз! И дальше пойдет нормальная жизнь, человеческая, простая, как у ее сверстниц и подружек по факультету. Она, наконец-то, остановится и отдохнет…
        Пора идти. Клиент не из тех, что ждут запоздавшую эскорт. Ксюша достала из сумочки пудреницу и глянула в зеркальце, проверяя макияж. Все было в порядке. Она совершенна, как всегда. Она ангел, снаружи и внутри, и ее ценят именно за то, внутреннее тепло, за свет, идущий из сердца, а не из накрашенных глаз.
        Но усталость души требует свою дань. Пора прекращать раздавать свое тепло направо и налево. Теперь у нее есть Эм, она нужна ему и сделает все, чтобы вылечить его.
        Элегантным жестом выбросив из машины стройные ножки в черных чулках, Ксюша вышла на улицу. Престижный дорогой район, помпезные бутики с заоблачными ценами и ее любимый тихий клуб для очень богатых и очень известных людей. На такой улице ее изящная спортивная Аудюшка ТТ смотрелась как раз в тему. Машинку ей подарил Вилли, взбалмошный сынуля одного из питерских олигархов, в благодорность за услугу: Ксюша вытащила этого мальчишку из одной очень неприятной истории, из-за чего ей и пришлось воспользоваться документами Киры Пастернак…
        Ксюша мимолетно улыбнулась, вспомнив Вилли, по паспорту Владика, и его стильный причесон с длинной челкой, но тут же выбросила его образ из головы. Надо сосредоточиться на сегодняшнем свидании. Обо всем остальном можно будет подумать завтра.
        В клубе, как всегда, было тихо, сумрачно и романтично. Звучала нежная музыка из прошлого века, мерцали свечи на столах, играя бликами на лепестках свежих цветов, там и сям виднелись силуэты в костюмах и другие - в элегантных платьях, со сложными прическами. Ксюша прошла к барной стойке, приглушенно стуча каблуками по ковровой дорожке, и знаком подозвала Игоря, сегодняшнего бармена.
        Тот подмигнул ей с веселой ухмылкой:
        - Твой уже здесь! В пипинге.
        - Что он пьет? - деловито спросила Ксюша, устраиваясь на высоком деревянном табурете и поправляя безупречные локоны на плечах.
        - Ром с корицей, - шепнул Игорь, принимаясь с отстраненным видом протирать пепельницу. Ага, клиент на подходе. Ром? Хм хм, значит, Роберт решил остаться с ней на весь вечер и, может, на ночь. Уж его привычки она знала наизусть.
        Он присел рядом. Костюм, галстук под цвет ботинок, седые волосы зачесаны набок. Представительный, грузный, но подвижный, Роберт выглядел гораздо старше своих пятидесяти лет, а вел себя иногда вообще как подросток! Конечно, клиента звали совсем по-другому, но Ксюша окрестила его Робертом и, даже узнав про него все подробности, по привычке шифровала данные даже в собственной голове.
        Теплая рука провела по ее талии, спустившись к ягодице, тяжелое, приторно-сладкое коричное дыхание обдало шею, и Роберт чмокнул ее в щеку:
        - Стелла… Опаздываешь!
        - Прости, котик, пробки, - звонким голоском ответила Ксюша, прижимаясь к его большому телу. - Больше не буду!
        Мужчина шумно вздохнул и кивнул бармену. Тот без вопросов достал из ведерка со льдом запотевшую бутылку шампанского, скрутив проволочку, с легким хлопком откупорил ее и наполнил высокий хрустальный бокал для Ксюши. Она изящно подняла бокал и, не чокаясь, отпила глоток:
        - Спасибо.
        - Пойдем? - спросил Роберт, кивая на тяжелые, свисающие волнами складок до саиого пола, шторы в глубине зала. Ксюша с улыбкой кивнула, отпивая еще один глоток. Шампанское было превосходным, но из бутылки она выпьет максимум два бокала. Напиваться нельзя. Она останется профессионалом, сегодня ее усилия будут увенчаны успехом. Благодаря Роберту.
        Они устроились на банкетке, бутылка шампанского на низком столике, Ксюшины ноги на коленях у мужчины. Ее ладонь поглаживала его упитанное плечо под лацканом пиджака. Роберт налил пузырящейся жидкости в бокал и, подав Ксюше, сказал почти жалобно:
        - Я не хочу, чтобы ты бросала меня!
        - Роберт, котик мой, так надо, - нежно ответила Ксюша. - Я же тебе объяснила…
        - Я буду скучать, - глухо и обиженно продолжил мужчина. - Ты единственная в моей жизни…
        - Котеночек, - Ксюша села на его колени, ласково растрепала седые волосы, отчего солидный Роберт стал похож на киногероя семидесятых, и прижалась щекой к его гладко выбритому лицу. - Не говори глупостей! Я представлю тебе мою близкую подругу, она лапочка и будет очень нежна с тобой!
        - Я тебя хочу! - капризно ответил Роберт, крепко обнимая ее. - Почему ты не соглашаешься жить со мной?
        - Ну сам посуди - все будут шушукаться за твоей спиной, противно хихикать и сплетничать, - терпеливо объяснила Ксюша. - Ты же взрослый человек, у тебя очень важный пост и ответственность, а тут такой пердимонокль…
        - Да знаю я все это… Знаю, - вздохнул Роберт, скользя рукой по ее бедру. - Привыкну я к твоей подружке… Будем вместе тебя вспоминать…
        - Ты душка, мой котеночек, - нежно и абсолютно искренне улыбнулась Ксюша. Что поделать, Роберт был ей глубоко симпатичен, большой романтик, задавленный весом обязанностей своей высокой руководящей должности. Да и помог он ей за этот год достаточно, чтобы испытывать к нему даже не просто благодарность, а огромную благодарность. Именно поэтому Ксюша передаст его из рук в руки Софье, а не оставит в поисках другой эскорт. Сонечка умничка, из ее сердца струится настоящее живое тепло нежности, дающее клиентам возможность почувствовать себя единственными и неповторимым.
        - Думаю, тебе не терпится уладить практическую сторону нашей сегодняшней встречи, - в голосе Роберта прозвучали сухие нотки, и Ксюша покачала головой:
        - Ну что ты! Это подождет!
        - Как же, как же, - мужчина усмехнулся и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой, но увесистый конверт. Ксюша с трепетом приняла его, заглянула внутрь. Паспорт. Права. Банковская карточка, прикрепленная скрепкой к контракту. Бумаги, сложенные вдвое. Новая жизнь.
        Прижав конверт к груди, Ксюша задержала дыхание. Иначе заплакала бы от радости и благодарности. Роберт смотрел на нее с улыбкой, видимо, угадывая все чувства и мысли, танцующие веселую джигу в ее голове. Ксюша сглотнула с трудом и пробормотала:
        - Ты прав, так гораздо лучше… Спасибо…
        - Не за что, - отмахнулся он, отпивая свой любимый ром с корицей. - Видеть счастье на твоем ангельском личике - для меня важнее всяких спасибо.
        Ксюша спрятала конверт в сумочку и приникла к Роберту, лаская его лицо, плечи, руки, и тот жадно обнял ее, собираясь с толком использовать каждый момент этой последней встречи… Пусть… Он заслужил.

* * *
        Матвей проснулся поздно. Хотя, каким чувством понять, поздно или рано, если на улице все так же светло, как когда он притащился на старинную скрипучую кровать, всхлипывая от ломки и жалости к самому себе, когда свернулся калачиком, подтянув насколько возможно колени к груди и проклиная все на свете, а особенно хитрую девчонку, владевшую теперь его жизнью.
        Взгляд с трудом сфокусировался на настенных часах. Полпервого. Дня или ночи? Приподнявшись на локте, Матвей прислушался. Где-то вдалеке прозвенел трамвай. Под окном процокали уверенные каблучки. День. Люди ходят по делам, едут на обеденный перерыв, возвращаются из магазина… А он спит, уставший физически и морально.
        Мышцы заныли как-то разом и все до единой. Матвей выругался, пытаясь потянуться. Ох ты, ни хрена себе! Проклятая боксерская груша! Нафига он ее молотил, как сумасшедший, перед сном? Почему не пошел в ванну вскрыть себе вены? Почему не бился головой о стену, чтобы заставить замолчать гадкое существо, истязающее его уже два дня, с громкой радостью набросившееся на вновь открывшуюся рану в сердце и расколупавшее ее до кровотечения? Нет, он все выместил на груше, а потом в ванной сунул голову под ледяную струю воды… Дохляк! Трус! Мучайся теперь, тройной идиот!
        Матвей со стоном сполз с кровати, натягивая куртку спортивного костюма. Не хватало еще простудиться из-за дурацкой холодной воды. Вот дурость! Убить себя у него не получится, никогда… А вот свалиться с гриппом - это он может! Пойти кофе сварить… Или лучше чаю? И пожевать чего-нибудь…
        Он прислушался. С кухни до него донеслись знакомые запахи, смесь кофе, поджаренного хлеба, красной рыбы и еще чего-то, давно забытого, но такого вкусного. Матвей услышал шкворчание сковородки, шум микроволновки и нежную песенку, из далекой юности, которую напевала его мама, стирая в ванне папины рабочие штаны и куртку…
        Сам того не сознавая, он потянулся на запахи и звуки песенки и застыл в дверях.
        Кира, Ксюша или как ее называть, хитрая лиса, заточительница, тюремщица, стояла у плиты и старательно переворачивала кусочки панированой рыбы, шепотом ругаясь на кипящие брызги масла.
        - Что ты здесь делаешь? - неприязненно спросил Матвей. Девушка обернулась и радостно улыбнулась:
        - Обед готовлю! Хочешь кофе?
        - Хочу, - сварливо заявил он, садясь на табуретку у колченогого столика.
        Ксюша налила ему горячего ароматного кофе в большую чашку и сказала с воодушевлением:
        - Я видела твою картину! Очень… страшно!
        - Можешь себе представить, значит… - проворчал Матвей, грея руки о чашку.
        Ксюша обняла его сзади и прижалась щекой к волосам:
        - Все, я здесь, я с тобой! Я больше не уйду!
        - Кира…
        - Нет, больше не Кира, - усмехнулась она, снова отходя к плите. - Я вернула настоящей Кире ее документы.
        - Так кто же ты теперь?
        - Оксана Золотарь.
        - Как ты так меняешь имена? - подозрительно спросил Матвей. - Ты связалась с…
        - Ни с кем я не связалась, - мягко ответила она. - Наоборот. Теперь моя жизнь принадлежит только мне.
        Накрыв рыбу крышкой, девушка присела рядом с Матвеем и тихо добавила:
        - И тебе…
        - А если я тебя не… хочу? - осторожно спросил он. Ксюша качнула головой, отчего ее волосы упали на лоб и рассыпались по плечам светлой волной:
        - Неважно… Навязываться не буду.
        - Ксюша… - он ненавидел ее еще вечером, а теперь таял от одного вида ее серых глаз, от этих пухлых губ, которые уже избавились от детского выражения, но не поменяли форму и остались такими же манящими.
        - Ксюша, - повторил он, словно пробуя на вкус ее имя, и она подалась вперед, как тянется к руке бездомный щенок. Матвей коснулся пальцами ее щеки, скользнул к уху, вглубь волос… Ксюша приластилась к его ладони и вдруг вскочила, сорвала крышку со сковородки и принялась ругаться на пригоравшую рыбу.
        Матвей отхлебнул потихоньку остывающего кофе и вдруг спросил, неожиданно для самого себя:
        - Ты останешься ночевать?
        Ксюша обернулась со странной улыбкой:
        - Если ты меня не прогонишь…
        - Это твоя квартира, - буркнул он. - С какого перепоя я буду тебя прогонять…
        - Тебе достаточно сказать одно слово, - Ксюша снова занялась рыбой, складывая ее на тарелку. - И я испарюсь…
        Матвей поднялся, подошел к ней, колеблясь, но все же коснулся ладонями ее плеч, провел по рукам, нажимая легонько. Ксюша на миг прижалась к нему спиной и оттолкнула:
        - Если хочешь есть - сядь за стол!
        Матвей послушно вернулся на место. Есть хотелось. Почти так же сильно, как курить. Он машинально потер плечо с бежевым кругляшом патча и нахмурился - надо, наверное, новый налепить. Ксюша поставила перед ним полную тарелку, положила хлеб и озабоченно спросила:
        - Хочешь сразу кофе или воды попьешь?
        Он пожал плечами. Без разницы. Запах еды достиг его носа и побежал по нервным окончаниям в мозг. Вкусно! И так знакомо!
        Паприка с помидорами. Конечно, как он мог забыть злополучный сатараш, съеденный Ксюшей под полбутылки «Советского»? С усмешкой Матвей поддел вилкой несколько потерявших форму кусочков, зажевал. И глянул на девушку уважительно:
        - Неплохо!
        - Неплохо? - преувеличенно удивилась Ксюша, скручивая крышку с бутылки воды. - Твой сатараш был в десять раз хуже моего!
        - Коза, - буркнул Матвей, отламывая кусок хлеба, и по-простому зацепил им кусок панированной рыбы. Это оказался лосось, и Матвей засмаковал любимый вкус всеми фибрами души. Все-таки девчонка здорово готовит! Или это ему после яичницы так кажется?
        Ксюша присела напротив с точно такой же тарелкой, но на порядок меньшей порцией, и спросила:
        - Ну, ты уже думал, что нарисуешь на новом холсте?
        Матвей, не переставая жевать, покрутил головой. Соврал, ну и фиг с ним. Он хотел нарисовать Милену, но не знал, получится ли. Не забыл ли он ее черты? Ее глаза? Пятнадцать лет могли запросто стереть из памяти детали.
        - Неправда, - спокойно ответила Ксюша. - Я же вижу. У тебя есть идея!
        - Ну а если даже и есть… Что с того?
        - Хочу быть причастной к тайне, - загадочно ответила она. - К возрождению Эма.
        - Ксюша, - сердито прервал ее Матвей. - Эм - это было давно! Я не стою на месте, я двигаюсь вперед. Если люди готовы заплатить бешеные деньги за десять капель дождя на стекле - я нарисую десять капель дождя на стекле!
        - Глупости! - она покачала головой. - Это не искусство. Ты столько работал за деньги, что забыл про удовольствие! А раньше у тебя пальцы чесались - так тебе хотелось рисовать.
        Матвей склонился к тарелке. Крыть нечем, козявка права. Ему давно не хочется просто рисовать, для себя, для удовлетворения потребности в самовыражении. И кто он после этого? Художник или бизнесмен?
        Ксюша доела, сложила тарелку с вилкой в раковину и подошла к Матвею. Обдав его восхитительным запахом цветочных духов, склонилась к щеке, обняла и шепнула:
        - Пошли рисовать!
        Он завороженно потянулся к ней, но вместо поцелуя получил палец на губы:
        - Пойдем же…
        В комнате Ксюша забралась с ногами на старенькое кресло с потертой гобеленовой обшивкой, закуталась в теплый вязаный платок и тихо спросила:
        - Это война?
        Матвей окинул взглядом незавершенную картину. Монументальный холст - город после бомбежки, черные глазницы окон на посеревшем от пожара фасаде блочного дома, руины, дымящиеся жаркие угли того, что было когда-то жилищем… Все намечено, еще не прописано, но уже так ясно в голове художника. Центр картины был чист. В центре будет нечто страшное и красивое, притягивающее взгляд, гипнотизирующее до кошмаров по ночам. Матвей и сам уже боялся писать, боялся дать жизнь тому, что не давало ему спать многие годы…
        - Война, - неожиданно для себя ответил он, осторожно подрисовывая там и сям пожухлые стебельки травы. - Приштина.
        - Ты там был…
        - В самом конце. Но видел достаточно.
        - И тот рисунок, с детской ручкой…
        - Пока я не нарисовал его, мне это снилось по ночам.
        Матвей поморщился. Зачем все эти вопросы? Но продолжил, наверное, чтобы завершить тему раз и навсегда:
        - Мальчишку завалило в кирпичном сарае. Спрятался там от бомбежки… Когда мать увидела его тело… Мы стояли и смотрели, как она, упав на колени, выла от боли, раскачивалась из стороны в сторону, пока кто-то не опомнился и не увел ее…
        Детали оживали в памяти Матвея, как оживала обожженная порохом трава под его кистью. Он видел потерянные лица товарищей, которые не знали, как вести себя с таким проявлением горя, видел сгорбленных старух и жмущихся к юбкам детей, качающих скорбной головой дедов с трубками, видел страх и безнадежность в глазах окружавших его людей.
        - Ты верующий? - вдруг спросила Ксюша.
        - Не знаю, - Матвей пожал плечами, даже не удивившись вопросу. - В церковь не хожу. С Витькой иногда разговаривал раньше… С отцом Никодимом, то есть. Он со мной вместе служил…
        - Знаю, - мягко улыбнулась Ксюша. - Я тоже с ним говорила. О тебе.
        - И что он о мне такого рассказал? - слегка напрягся Матвей. Убить Витьку, если проболтался о чем-нибудь…
        - Ничего. Только просил звонить ему чаще.
        - Ты же заблокировала мой телефон, - обиженно ответил Матвей.
        - Его номер разблокировала.
        - Ксюш, тебе никогда не говорили, что ты странная?
        Короткий смешок. Она повозилась в кресле, устраиваясь поудобнее, и ответила тихо:
        - Много раз, но я им не верила…
        - Поверь мне.
        - Верю…
        Ее глаза были закрыты, и Матвей усмехнулся. Пусть спит… Выросла девочка, но осталась такой же непосредственной и трогательной, какой он рисовал ее в Ростове…
        В окошке все еще светило неутомимое питерское солнце, когда Матвей выпустил кисть из сведенных судорогой пальцев. Зажмурился несколько раз, расслабляя покрасневшие от напряжения глаза. Хотелось спать. Картина утомила его, высосала все силы. Пора в кровать, все равно делать больше нечего…
        Он глянул на Ксюшу. Она спала сладко, приоткрыв рот, откинув голову на подлокотник, и Матвей, усмехнувшись, аккуратно сгреб ее тонкое легкое тело в охапку и понес в большую комнату. Устроив Ксюшу на кровати, быстро разделся и лег рядом. Сладкая истома охватила его тело от ее парфюма, и Матвей придвинулся ближе, обнимая ее за талию под тонким одеялом. Ксюша вздрогнула, прижала его руку ладонью к животу и сонно пробормотала:
        - Не надо… Не сейчас…
        Матвей кивнул сам себе, закрывая глаза. Не сейчас так не сейчас. Она рядом, и это стоит дороже, чем любые ласки и поцелуи. Он подождет. Сколько надо.

* * *
        - Я волнуюсь, как девственница перед первой брачной ночью…
        - Все будет хорошо! Соберись и улыбнись!
        Матвей почувствовал твердое пожатие пальцев и невольно выпрямился. И правда, чего он колотится? Примут так примут, а нет - переживет! Не умрет ни от стыда, ни от голода…
        Ксюша аккуратно поправила воротник его рубашки и нежно провела ладонью по щеке:
        - Ты талант! И я горжусь тобой!
        - Давай свалим домой, - тихо предложил Матвей, пытаясь ухватить ее за ягодицу, но Ксюша шлепнула его по руке:
        - А ну-ка успокойся! Что за детский сад?! - при серьезном лице ее глаза смеялись, и Матвей смиренно вытянул руки по швам:
        - Слушаюсь, шеф!
        - Начинается! - возбужденно шепнула Ксюша, и он против воли напрягся. Вот он, поворотный момент его карьеры! Сейчас все решится, пан или пропал…
        Журналисты заполнили небольшой отрезок зала, отведенный для прессы. Вика появилась откуда-то сбоку, любовно оглядела Матвея с ног до головы и закатила глаза:
        - Мон шер, ты прекрасен!
        - Вика, не стебись, - поморщился он. - Мне страшно!
        - Иди ты! - фальшиво удивилась Вика. - А бросить пить не страшно? Давай, очаровывай их! Тебе три месяца картин наверстать надо.
        Матвей судорожно вздохнул и кивнул:
        - Поехали…
        Журналисты долго насиловали его в обе половинки мозга, задавали каверзные вопросы, пытались вывести на чистую воду, но остались с носом. Где-то в глубине души, очень глубоко, Матвей понимал их и сочувствовал их страданиям, но разбил все надежды на небольшой локальный скандальчик. Спрашивали про похищение - а похищения не было, сам удалился от мира, сам пришел в милицию отменить розыск и заявление «против Х», которое подала прекрасная гламурная Нелли в искусно вызванных слезах. Спрашивали про Нелли - отказался обсуждать отсутствующих и посоветовал почитать сплетни в глянцевых журналах. Спрашивали - ехидно и с издевками - про бывшую работу Ксюши, на что та с милой улыбкой изящно и культурно послала журналистов в познавательный эротический поход.
        Когда личные темы иссякли, спросили и о картинах, но уже как-то вяло. Вика вякнула шепотом, что все пропало, что без пороков и странностей Матвей нахрен никому не будет нужен, на что тот отмахнулся и с широкой улыбкой выдал вдохновенную четырехэтажную тираду о световой концепции и игре кистью с цветами. Журналисты быстро заскучали и тараканами разбежались к фуршету, на ходу разбирая шампанское с подносов невозмутимых официантов.
        Вот тогда Матвей вздохнул, почти не скрывая облегчения, и повел Ксюшу под руку по аллее галереи. Критики с завороженными лицами скучковались перед серией картин и рисунков, простенько и со вкусом объединенных под названием «Война». Интеллигентного вида дамочек в модных роговых очках и нетрадиционной ориентации мужчин в повязанных на шее цветных шарфиках колбасило от простоты и точности переданных на холстах эмоций. Они однозначно не знали, что сказать и каким умным словом обозвать это «художественное падение Белинского». Питерский бомонд явно скучал по пятнам, квадратным кругам и прочим изыскам вроде тени от жалюзей, и затравленно озирался в поисках какой-нибудь мало-мальской, ни к селу ни к городу поставленной точки.
        Матвею было плевать на критиков. Обняв Ксюшу за талию, он смотрел на ту самую, законченную еще в заточении, картину разрушенной бомбами Приштины. В центре лежала убитая девушка, словно куча ненужного тряпья, словно огромная подстреленная птица, такая прекрасная и величественная в полете и такая уродливая в смерти. Из тела девушки, наполовину закрывая белесым туманом разметавшиеся по обожженной траве черные волосы, взлетала ее душа. Оборачиваясь на руины родного города, на сожженные взрывами дома, чуть неправильное, но оттого не менее красивое лицо было полно сожаления и грусти. Глаза девушки смотрели на остающегося в бренном мире войны, упавшего на колени от отчаянья и боли, молодого десантника в запачканной кровью и грязью тельняшке и сбитом на затылок голубом берете. Он был всего лишь маленькой фигуркой на большом холсте, главным образом картины оставалась летящая с неохотой в небеса непорочная душа любимой девушки.
        Ксюша вздохнула, прижимаясь к мужу:
        - У меня всегда мурашки по коже, когда я смотрю на «Ангела»…
        Матвей промолчал. Он знал почему. Ведь Ксюша была рядом с ним все время, пока он мучал себя этим своеобразным мазохистским психанализом, рисовал сквозь слезы, бился с боксерской грушей от бессилия перед смертью и собственного бессилия перед картиной. Ксюша молилась в один голос рядом с ним после задушевной беседы по телефону с отцом Никодимом, гладила Матвея по волосам, пока он беспокойно спал, мучимый кошмарами, отдавала свое тело данью за его страдания, слушала сбивчивые рассказы о Югославии, о Милене и о смерти… Они все прошли вместе. Матвей уже не мог представить свою жизнь без Ксюши. И поэтому, как только железная входная дверь наконец распахнулась перед ним, повел девушку прямиком в ЗАГС, минуя милицию.
        - Моя муза, моя козявка, - шепнул он Ксюше в пряди светлых волос, - я задолжал тебе по-крупному!
        - Пожалуй, я возьму долг натурой, - усмехнулась Ксюша. - Все равно никто ничего не купит сегодня, ты наконец-то станешь нормальным, талантливым и бедным художником!
        Матвей хотел притвориться разгневанным, но их беседу прервала Вика:
        - Хорош лизаться, голубки! Там один сумасшедший хочет купить всю «Войну»!
        - Не продается, - лениво качнул головой Матвей. - И не обсуждается.
        - Матюшечка! - взмолилась вспотевшая от ужаса Вика. - Такие деньги! Ну помнишь «Зеленую точку»? Прибавь два нуля сзади! Ну?!
        Аргумент пропал даром. Матвей лишь удобнее устроил руку на талии Ксюши и поменял угол взгляда на «Ангела». Ксюша сердито глянула на Вику:
        - Ты агент или уборщица? Всучи ему «Призрак двери» и все ужастики иже с ним, пусть пугается на здоровье за свои же деньги!
        Вика, посопротивлявшись для порядку, прониклась идеей, но отходя буркнула достаточно громко, чтобы девушка услышала:
        - Все-таки Нелли была сговорчивей…
        - Хочешь, я поменяю агента? - задумчиво спросил Матвей. Ксюша тихо засмеялась:
        - Да куда ж ты без Вики! К тому же она права…
        Матвей покачал головой, косясь на принявших свой обычный самоуверенный вид критиков:
        - Без тебя я никуда… Поехали домой.
        Уже на выходе он серьезно бросил оторопевшей Вике и изумившемуся покупателю:
        - Продашь войну - сожгу все картины!

* * *
        Августовское жаркое солнце томно блестело в блекло-голубом небе, почти над головами, уже не в зените, но еще высоко. Листья березы тихонько шелестели под легким, почти невесомым ветерком, создавая иллюзию прохлады. На старенькой деревянной даче царила тишина, лишь изредка прерываемая далеким лаем потревоженной собаки или вялым жужжанием одинокой пчелы.
        Матвей встал с табуретки, отошел на пару шагов от мольберта, пытаясь понять, что ему не нравится в картине. Фиг поймешь… Вроде все прекрасно, но что-то не так. Причем заметное что-то, не маленькая деталька. Глаза отказывались сотрудничать, и Матвей вздохнул, отложив кисть.
        - Самый лучший муж в мире, - нежный голосок позвал его с кресла, и Матвей улыбнулся Ксюше. Она сидела в старом потрепанном кресле, которое он перевез сюда из питерской квартиры только из-за его удобства для жены. Ксюша спустила поджатые ноги на пол и неловко выпрямилась. Большой живот мешал ей сидеть, и Матвей сердито спросил:
        - Ну? И чего встаешь?
        - Йогурта захотелось… - виновато ответила Ксюша.
        - Ну так принесу! - буркнул он. - Это не ребенок, это помесь бегемота с крокодилом какая-то…
        - Нормальный ребенок, - удивленно заметила Ксюша. - Хорошо развивается…
        - С чем принцессе йогурта?
        - Как мило! Я принцесса! - усмехнулась Ксюша, но Матвей качнул головой:
        - Не ты, а детеныш бегемота у тебя внутри!
        - Пфффф! Хам! - притворно обиделась Ксюша. - За это сделаешь мне йогурт с фисташками! С целыми орешками!
        - Может тебе еще соленого огурчика туда накрошить? - съязвил Матвей, но жена неожиданно восхитилась:
        - Класс идея! Ты гений!!! Фисташки и огурчик!
        Матвей обреченно покачал головой, не решившись высказать своё впечатление от данной смеси. Впрочем, было бы бесполезно. Беременная Ксюша лопала самые ужасные сочетания несочетаемого.
        До кухни он дойти не успел. От калитки раздался громкий гнусавый гудок, и веселый голос позвал:
        - Мисьё художник! Вам посылка!
        Матвей озабоченно нахмурился. Что за внеплановые посылки, интересно, и от кого? Подойдя к пазику почтальона Димы, бесшабашного местного донжуана с кудрявой челкой а ля 60-е годы, Матвей принял на руки большой ящик и от неожиданности чуть не уронил его:
        - Дима, что это за хрень?
        - Бренчит, - доверительно ответил ему на ухо почтальон. - Бутылей вам прислали!
        - Нафига? - удивился Матвей. - И кто?
        - Сербия! - выразительно поднял большой палец кверху Дима и протянул ручку с бумагой: - Распишитесь тут! Расскажете потом, а?
        Кивнув машинально, Матвей понес посылку к крыльцу, напряженно думая, кто бы мог ему прислать бутылки (?) из Сербии.
        Ксюша недоуменно уставилась на ящик:
        - Что за посылка?
        - Знаю не больше твоего, - Матвей пожал плечами, принес из прихожей молоток и принялся отдирать гвозди крышки. Ксюша тяжело встала, принюхиваясь, подошла:
        - Мммм как вкусно пахнет!
        - Кто мог мне прислать колбасу из Сербии? - проворчал Матвей, снимая крышку. Источник запаха обнаружился сверху - здоровенный, любовно замотанный в промасленную белую бумагу, кусок копченого мяса. Под ним, укутанные в пузырчатый пластик, лежали бутылки вина с этикетками на сербском, бутылки без этикеток, наполненные прозрачной желтоватой жидкостью, бутылки с вроде водой… И листок линованой бумаги.
        - Письмо! - ухватилась за него Ксюша.
        - Оно нас не спасет, - усмехнулся Матвей. - На что спорим - оно на сербском?
        - Гугл твой друг! - Ксюша с трудом перегнулась через стол и включила компьютер.
        Через пять минут несколько строчек из письма были введены в рабочую строку Гугл Транзлэйтора, и через шесть минут Матвей и Ксюша переглянулись с твердым убеждением, что Гугл напился вчера вечером. Стало ясно, что без нормального переводчика не обойтись.
        - Может, Витька кого найдет? - неуверенно взялся за телефон Матвей. Ксюша покачала головой, оглядывая бутылки:
        - Этот мужик - твой горячий поклонник! Знает даже марку твоего любимого виски…
        - Толку-то, - пожал плечами Матвей. - Вот уже два года как не пью.
        - Сын мой, - отозвался в трубке молодой жизнерадостный голос, - давно ты мне не звонил!
        - Отец Никодим, мне нужна твоя помощь. И не говори Бог поможет, - усмехнулся Матвей.
        - Бог тебя направил ко мне, значит, в моих силах помочь тебе, - серьезно ответил бывший однополчанин. - Говори, что за дело.
        - Есть ли у тебя кто-нибудь, кто фурычит по-сербски?
        Отец Никодим замялся, потом ответил, словно и нехотя, но по долгу перед Богом:
        - Есть у меня одна прихожанка… Йована, вдова. Она из Косова, по-русски говорит достаточно хорошо… А что требуется от нее?
        - Да письмо перевести, из Сербии пришла посылка - а кто, что и зачем, мы не поняли!
        - Сын мой, приехал бы сейчас же с Йованой… - церковник снова замялся. - Да, понимаешь… Машина моя уже пятый день в гараже, а на перекладных к вам как-то… Далеко…
        - Не мямли, Витька! - строго оборвал друга Матвей. - Сказал же, если что - обращайся ко мне! Че не позвонил сразу? Я бы тебе «Форда» дал, стоит в гараже, пыль собирает…
        - Да я сам, сын мой, - спокойно ответил отец Никодим. - Подъедем завтра мы.
        - Слушай, я за вами пришлю мою агентшу, ждите ее в церкви, через час устроит?
        - Как скажешь, Матвей, - покладисто согласился отец Никодим. - Бог тебе в помощь.
        Разговор с Викой получился, как всегда, короткий и полный точек. Через час подъехать к Троицкому собору, забрать ожидающих там мужчину в рясе и женщину в мирском и привезти на дачу, спасибо, до скорого. Вика не сопротивлялась, хотя в самом конце разговора Матвей уловил невнятное бормотание склочного характера.
        Полтора часа прошли в домашней суете. Ксюша получила-таки свой йогурт с фисташками и соленым огурчиком, а Матвей постарался накрыть какой-никакой стол из припасов, привезенных из города. В Косове его всегда принимали за скатертью-самобранкой, и ударить в грязь лицом перед сербкой не хотелось. Заключительным аккордом стала открытая бутылка желтоватого алкоголя, обычной жгучей сербской ракии.
        Гости появились точно вовремя. Отец Никодим, высокий, широкоплечий и улыбающийся, словно сошедший с русского лубка, добрый молодец, за последние годы отрастил аккуратную бородку и слегка поправился. Глаза его, прозрачно-голубые, к которым так шла когда-то бесшабашная десантская тельняшка, светились теперь особым благостным светом, а ладонь то и дело касалась большого витиеватого серебяного креста на груди.
        Спутница его, молоденькая и просто одетая женщина, робко жалась к дверям, держа объемистый сверток у груди. Скромный темный платок, обнимающий тонкое изящное лицо, завязанный концами на шее, придавал ей вид монашки. Когда Ксюша подошла чмокнуть ее в щеку, женщина смущенно протянула ей пакет:
        - Вот… Примите маленькое угощение.
        - Спасибо, - откликнулась Ксюша, принимая пакет. - Как вкусно пахнет!
        - Пита! - подмигнул отец Никодим Матвею. - Йована делает лучшую в мире питу!
        Его спутница густо покраснела, глядя на священника преданными глазами. Матвей усмехнулся, ничего не сказав, и жестом пригласил всех на террасу.
        Когда они сели за стол, Матвей протянул другу письмо:
        - Вот из-за чего я вас позвал.
        Отец Никодим, мельком глянув на крупные буквы, передал бумагу Йоване. Та внимательно прочитала первые строчки:
        - Это ваш брат?
        - Нет у меня брата! - открестился Матвей. - Тем более в Сербии!
        - Ну не знаю, - Йована снова покраснела. - Начинается так: здравствуй, мой брат! Пишу тебе, потому что хочу рассказать, что со мной случилось…
        Незнакомый косовар Станко был в армии в девяносто девятом году, оставив дома младшую сестру и беременную жену. Во время бомбежки его контузило, и он потерял ссознание. Очнулся много дней спустя и понял, что не помнит ничегошеньки из своей жизни. По странному стечению обстоятельств никто его не узнал, не опознал и не искал. После окончания войны он был вынужден уехать в Сербию и устроиться на работу. Строил дома, копил деньги, был женат, но жена бросила его - не выдержала частые кризисы головной боли, из-за которых он напивался и буянил. Станко не стал алкоголиком, более того - вылечил голову и поставил собственный дом, завел хозяйство. Однажды вечером он увидел по телевизору репортаж с русской выставки, где показывали серию картин посвященных войне в Косово. При виде одной из картин его мозг словно пронзило электрическим разрядом, и он вспомнил все - войну, жену, сестру… «Ангел» вернул ему память. Станко долго искал, но все же нашел свою семью, оказалось, что жена так и не устроила свою жизнь и одна воспитывала сына-подростка, а сестра погибла в одной из последних бомбардировок Приштины.
        Восстановленная семья теперь жила в мире и согласии и желала отблагодарить художника, излечившего амнезию бывшего солдата. Смышленный парнишка нашел все данные на Матвея в интернете, в том числе и адрес в Питере. А почему картина произвела такое впечатление на потерявшего память косовара? Потому что душа убитой девушки имела черты его сестры Милены…
        Когда Йована дочитала до этого места, Матвей издал сдавленный стон и схватился за голову:
        - Станко! Миленин брат… Как я мог его забыть!
        - Неисповедимы пути Господни! - провозгласил молчавший до этого отец Никодим и опрокинул в себя рюмку ракии. - Эх, братишка, хороша сербская самогонка!
        - Как это прекрасно! - сложив руки на груди, мечтательным тоном протянула Йована. - Благодаря погибшей сестре вы нашли брата!
        - Санта-Барбара, - пробормотала Ксюша, прижимаясь к плечу Матвея. Тот обнял жену:
        - Если бы ты меня не заперла тогда…
        - Если бы ты меня не снял в Ростове… - усмехнулась Ксюша, пряча глаза.
        - Если бы да кабы, - подмигнул им отец Никодим.
        - Тут в конце еще! - вспомнила Йована, краснея. - В общем, он зовет вас в гости в любое время, на столько, на сколько захотите, и говорит, что его дом - ваш дом!
        - Это он еще не в курсе, что вы с Миленой были влюблены, - тихо добавила Ксюша. - А что? Езжай, развейся!
        Матвей взглянул на священника. Тот молча налил себе ракии и кивнул. Матвей обнял Ксюшу крепче:
        - Вот принцесса родится и поедем вместе. Возьмем Йовану переводчицей… Если, конечно, наш попик не сделает ей предложение!
        Отец Никодим поперхнулся ракией, а Йована чуть не рухнула в обморок от смущения. Матвей засмеялся:
        - Да ладно, попались, голубки! На свадьбу хоть пригласите?
        - Пригласим, - прокашлявшись, басом ответил отец Никодим. - Если у нас покрестишь дитя. А нет - шуганем поганой метлой!
        - Смотри, я ведь хотел тебе пол посылки подарить! - предупредил его Матвей. - Ничего теперь не дам!
        - И слава Богу! - перекрестилась Йована. - Не надо Никодиму этого…
        Матвей вдруг встал, ушел в комнату и вскоре вернулся со снятой со стены картиной. Ангел, печальный и прекрасный, словно наполнил маленькую веранду умиротворением и покоем. Матвей прислонил картину к незаконченному рисунку на мольберте и решительно сказал:
        - Подарю ему. Пусть Милена вернется в семью.
        Ксюша тяжело встала, поддерживая рукой большой живот, и подошла к нему, взглянула в глаза:
        - Тем более, что у нас будет наша Милена…
        Эпилог
        Маленькая пухленькая девочка весело засмеялась, схватив мужчину за пышные жесткие усы. Тот аккуратно взял ее за ручку, освобождаясь, и вытер одинокую слезу с ресниц, сказал что-то по-сербски. Йована со смехом перевела:
        - Маленький ангел!
        Ксюша прижалась к Матвею, с умилением глядя на семимесячную дочку. Матвей обнял жену, погладил ее по плечу и сказал мужчине:
        - Я рад, что мы все собрались здесь. Спасибо за приглашение!
        Йована перевела, взявшись за руку мужа. Отец Никодим кивнул, с вожделением оглядывая заставленный разносолами стол. Маленькая хлопотливая женщина быстро заговорила на своем языке, то с любовью касаясь плеча высокого сухопарого хозяина, то показывая на стол. Йована снова засмеялась:
        - Ешьте, а то все остынет, а ракия нагреется! Вы здесь у себя дома, так что не надо стесняться, словно вы в гостях!
        Шумная компания сидела за столом в саду допоздна, за разговорами о жизни, о политике и о детях. Освещенная свечами, с веранды смотрела на них прозрачная и невесомая душа Милены. Картина словно нашла свое место, словно была написана для этого сада, для этой веранды и этих людей, таких разных и таких близких друг другу.
        Ангел отделился от холста, легким дуновением потревожил свечи и сделал прощальный круг над веселым столом. Никто не заметил этого полета, кроме маленькой девочки, засыпающей на руках у Ксюши. Малышка шевельнула ручкой и изобразила губками воздушный поцелуй вслед улетающему Ангелу. И люди вдруг замолчали, ощутив непонятный прилив счастья и тихого покоя, опустившегося на цветущий вечерний сад на окраине маленького сербского городка.