Счастье по наследству Ирма Грушевицкая
        Авария на зимней трассе унесла две жизни и разделила наши на до и после. Марк потерял отца, я - старшую сестру.
        И пусть за рулём был Виктор Броуди, для Марка виновницей гибели отца всегда будет сидевшая рядом Николь, моя сестра.
        Впрочем, как и я. Ведь он почти убедил себя в том, что за мной вины не меньше.
        ИРМА ГРУШЕВИЦКАЯ
        СЧАСТЬЕ ПО НАСЛЕДСТВУ
        ГЛАВА 1
        Soundtrack Tilted by Christine and the Queens
        - … и ты наденешь это платье.
        - Надену.
        - И волосы уложишь, как я учила.
        - Окей.
        - И каблуки, Эмма. Надеюсь, ты привезла бежевые босоножки?
        - О, боже, Фло! Ты и святого из себя выведешь!
        - Так привезла?
        - Привезла!
        - Скажи, что наденешь.
        - Надену, - стону я, по голосу подруги понимая, что на этот раз она настроена более чем решительно. - Но если я с них сверзнусь, это будет на твоей совести.
        - Без проблем. До завтра, цветочек! Люблю тебя. От Шона привет.
        Моё ответное «ему тоже» тонет в коротких гудках.
        В этом вся Фло: берёт измором без лишних церемоний. Сюда бы подошло определение «настырная», но Флоренс Райт точно не настырная. Скорее, настойчивая.
        А ещё злопамятная. Если можно так сказать о давешнем споре. Никто из нас уже не помнит его причину, но вот что стояло на кону - да. В моём случае Фло навсегда запрещалось оставлять комментарии по поводу моего внешнего вида, в случае победы Фло - моё беспрекословное подчинение её вкусу. При всепоглощающей любви подруги к моде я понимала, что речь пойдёт о тех же тряпках, но предпочла не форсировать события. И, как оказалось, зря.
        Уже пять лет как надо мной висит дамоклов меч проигранного спора. Тщетно надеяться, что Фло когда-нибудь о нём забудет, тем более что во всём, что касается собственной персоны, моя ближайшая подруга восхитительно эгоистична. Тем удивительней, что наша дружба вынесла испытание временем. Мы подружились ещё в школе, обе успешно её закончили, отучились в колледже, устроились на работу и… и дальше каждая пошла своим путём.
        Через год после получения диплома дизайнера Фло вышла замуж и переехала в Калифорнию. Я же осталась в Сиэтле, откуда мы обе были родом. До Сан-Франциско всего два с половиной часа лёту, плюс Фейс Тайм, Инстаграм и Фейсбук - в современном мире при обоюдном желании общения потеряться практически невозможно.
        В эти выходные Шон, муж Фло, праздновал свой тридцатый день рождения. Как близкая подруга жены, я, разумеется, была приглашена. Три дня в Сан-Франциско - больше, чем я когда-либо тратила на себя в этой жизни. Парк Пресидио, мост Золотые ворота, открытый трамвай, холмы и всё, что может предложить Калифорния в сентябре. Возможно, всё это время я просплю в гостиничном номере, но даже такой отдых кажется мне чем-то из разряда фантастики.
        Мой отказ остановиться в её доме Фло приняла достойно. Как и нежелание воспользоваться услугами личного водителя, которому вменялось в обязанность доставить меня в загородный клуб, где будет организован приём. В отместку подруга в очередной раз стребовала с меня свой долг.
        Дело чести - платить по долгам. В любом другом случае платье, которое через час после моего прибытия доставили в гостиничный номер, я бы в жизни не надела.
        - Фло, скажи, что ты пошутила.
        - Даже не надейся!
        - Я… я не смогу это надеть.
        - Ещё как сможешь. Питер умрёт на месте.
        - Я не хочу, чтобы он умирал, Фло. Этот парень мне нравится.
        - И ты ему нравишься. Но вы как два пони - бегаете по кругу в одном загоне. Друг за другом, но не рядом.
        - Боюсь, когда Питер увидит меня в этом платье, то развернётся и пойдёт в другую сторону.
        - Или догонит и, наконец, подомнёт под себя.
        - Думаешь, на праздновании дня рождения твоего мужа это будет уместно?
        - Глупости! - фыркает Фло, и я живо представляю, как она это делает. А потом закатывает глаза.
        От любой проблемы подруга уходит именно так. Честно говоря, я ей завидую: вот бы и мне научиться так отмахиваться от неудобных вопросов.
        Но пока не научилась, придётся идти на поводу и облачаться в наряд, выбранный Фло на этот вечер. Платье-бюстье цвета малины притягивает взгляд и совсем не оставляет места воображению. Оно обтягивает меня, как перчатка, делая грудь больше, талию тоньше, а бёдра круче. Идеально во всех отношениях, но вряд ли уместно на великосветском рауте, которым обещает стать празднование дня рождения Шона Райта.
        Успешный инвестор, выходец из хорошей семьи с традициями и деньгами, подкреплёнными теми же самыми активами с помощью скоропалительного, но счастливого брака с моей подругой - сбывшаяся американская мечта. Будь я более меркантильной, умерла бы от зависти. Но, к счастью или, скорее, к сожалению, мой собственный опыт столкновения с миром богатых и знаменитых удачным не назовёшь, поэтому завистью в наших отношениях с Фло и не пахнет. Возможно, именно поэтому мы до сих пор и дружим.
        Этому трюку меня научила старшая сестра. За пять минут до выхода, уже будучи собранной, надо встать перед зеркалом, закрыть на минуту глаза и по её истечении резко их открыть. Сразу поймёшь, чего не хватает в твоём образе или же, наоборот, что лишнее.
        Я редко так делаю, возможно, потому что, в отличие от Николь, моя жизнь подобными выходами не пестрит. Но этот фокус срабатывает. Надо только действительно держать глаза закрытыми минуту и отпустить ситуацию - думать о чём-нибудь другом, не связанным с сегодняшним вечером.
        Последнее даётся мне без особого труда. Рой мыслей в голове не умолкает ни на секунду.
        В доме пора менять трубы, а из-за этой поездки визит водопроводчика откладывается до следующих выходных. Надеюсь только, что пока я здесь, больше нигде ничего не прорвёт.
        Ремонт гаражных ворот, слава богу, закончен. Район у нас, конечно, спокойный, но зачем привлекать внимание открытой гаражной дверью. Правда, его содержимое далеко от совершенства: только отчаявшийся может позариться на «бьюик» девяносто пятого года.
        Кстати, о старье. Надо бы найти время слазить на чердак, покопаться в коробках. На следующей неделе знакомая уходит в декрет, может, удастся найти там что-нибудь стоящее.
        В комнате пиликнул мобильный, заставив распахнуть глаза и вернуться в сегодняшний день.
        Пару секунд понадобилось, чтобы сориентироваться - так глубоко я ухожу в свои заботы.
        Сан-Франциско. Гостиница. Приём по случаю дня рождения Шона. И эта девушка в зеркале - я.
        На этот раз - ничего лишнего. Возможно, чуть больше румян нанести на щёки, а то уж слишком бледным выглядит лицо в зеркале.
        Фло не ошиблась в выборе платья: его цвет хорошо гармонирует с каштановым оттенком моих волос, которые я по её наущению зачесала набок. Да, на мой вкус оно коротковато, но ноги, облачённые в высокие бежевые босоножки, состоящие из тонких ремешков, плотно охватывающих щиколотку, смотрятся гораздо длиннее. От этого я выгляжу выше, что при моих пяти футах и семи дюймах кажется вовсе необязательным.
        Я не жду от сегодняшнего вечера ничего особенного. Но и как к обязательному злу не отношусь. Я искренне люблю Фло. Мне нравится видеть, что спустя три года брака Шон смотрит на неё всё теми же влюблёнными глазами. Возможно, я, наконец, произведу впечатление на Питера, и он пригласит меня на свидание. Но если нерешительный кузен Шона снова не наберётся смелости это сделать, значит, в следующий раз Фло выберет для меня платье посмелее.
        Я не жду от этого вечера ничего особенного.
        Тем более, что он навсегда изменит мою жизнь.
        ГЛАВА 2
        Soundtrack Delicate by Taylor Swift
        Я списываюсь с Фло всю дорогу, пока такси взбирается на один из многочисленных холмов, открывающих захватывающий вид на бухту и Оклендский мост. Не тот, оранжевый, известный на весь мир как «Золотые ворота», а другой, соединяющий Сан-Франциско с Оклендом. Он белый и в свете закатного солнца похож на гигантскую чайку, летящую над водой. Мне он нравится больше. Может, потому что не имеет за собой дурной славы, как его яркий сосед.
        Вероятно, с подсказки Фло Питер встречает меня на улице, помогает выйти из машины и сам расплачивается с таксистом. Он явно под впечатлением от моего внешнего вида, потому что выглядит немного обескураженным и заикается, когда после приветствия говорит обязательный комплимент.
        - Прекрасно выглядишь, Эмма.
        - Спасибо. Ты тоже.
        Я не кривлю душой, потому что Питер действительно выглядит хорошо в приталенном смокинге и белой рубашке с иссиня-чёрной бабочкой, повязанной под хорошо отглаженным воротничком. Он напоминает молодого Бреда Питта времён «Знакомьтесь, Джо Блэк» и тем самым располагает к себе.
        Модно подстриженные пшеничные волосы падают на лоб, и заученным жестом Питер отправляет их за ухо. Однажды я хотела бы помочь ему в этом.
        - Рад видеть тебя.
        - Я тоже.
        Вероятно, «тоже» становится моим словом-паразитом.
        Под руку с Питером я вхожу в здание клуба.
        Официант с серебряным подносом материализуется из воздуха.
        - Шампанского?
        - Было бы здорово.
        Питер берёт два бокала, один из которых протягивает мне.
        - За… Шона? - светлые брови взлетают вверх.
        Как и я, Питер знает, что день рождения Шон отпраздновал ещё в прошлую среду, но это хорошая тема для нейтрального тоста.
        - За Шона.
        Я поддерживаю его игру, в очередной раз задаваясь вопросом, не гей ли он. Хотя вряд ли. Зелёно-карие глаза Питера не отрываются от моего лица, пока он делает глоток из узкого бокала. Я выдерживаю его взгляд, потому что могу. И хочу.
        Мне нравится Питер. Действительно нравится. Я думаю, что у этого вечера и нашего переглядывания возможно продолжение.
        Фло едва не душит меня в объятиях шёлком от Александра Маккуина, пахнущем её любимыми Гуччи. Я знаю об этих людях меньше, чем Фло об Эйзенхауэре и Далай-ламе, но всё же их имена отпечатались на моей подкорке - так часто она употребляет их в наших последних разговорах.
        Платье выглядит чудовищно… эм… розовым, но я знаю, что Фло от него в восторге, поэтому благоразумно оставляю комментарий при себе.
        - Как добралась, цветочек?
        - Замечательно. Под стать твоему приёму.
        Фло ниже меня на целую голову, но именно она - центр всего празднества. Шон стоит чуть позади. Будто не он - главное действующее лицо.
        Мы обнимаемся, и я предусмотрительно целую воздух возле его щёк.
        - Привет, Эмм. Здорово выглядишь.
        Только мужу Фло позволительно звать меня Эмм. Никому и в голову не придёт сократить скучное имя Эмма до ещё более скучных двух букв. Трёх, если в исполнении Шона.
        - Рад, что ты выбралась.
        - Спасибо за приглашение. Прекрасная вечеринка.
        - Надеюсь, Питер не даст тебе заскучать.
        Шон знает о моей симпатии к его кузену и всячески её поддерживает. О ней знает и Фло, и сам Питер. И все мы знаем, что именно не даёт ей развиться в нечто большее.
        Иногда я думаю, что надо отпустить ситуацию. Первое впечатление уже произведено, и оно, к сожалению, оказалось недостаточно ярким. Этому меня тоже научила Николь. «Первое впечатление - как первый крик младенца. Возможно, это единственно важное, что когда-либо произойдёт в его жизни, но главное - громко заявить о себе».
        Мне претит эта философия, но я отдаю должное её практичности. Моё сегодняшнее платье тому доказательство. Фло сколько угодно может верховодить, но дело всё равно остаётся за мной. И мы об этом знаем.
        Столько очевидных, но не высказанных истин скопилось в одном месте, что скоро придётся попросить скрижали, чтобы их записать.
        Столы накрыты на просторной лужайке заднего двора и снабжены табличками с именами.
        Питер вновь принимает на себя функцию мажордома, помогает найти моё имя на схеме рассадки и провожает до места.
        Я с комфортом размещаюсь за три столика от центрального, куда, как родственник именинника, направляется мой предполагаемый кавалер.
        Всё как всегда. Шон, Фло, их родители и близкие родственники.
        Центральный стол всегда самый большой и богато украшен. Хризантемы за нашим так же пышны и мешают обзору, но я, как и дюжина дальних знакомых - моих соседей, всё равно ощущаем свою вторичность. Правда, судя по оживлению, царящему за столом, их этот факт волнует мало.
        Вечер набирает обороты. Официанты расторопны, тарелки меняются с той же регулярностью, что наполняются бокалы.
        Пару раз я ловлю на себе взгляд Питера и не очень старательно отвожу глаза, скрывая ответную улыбку за пригубленным бокалом шампанского или наколотой на шпажку оливкой. Я ем, пью и мне весело, говорят мои действия, и с преувеличенным удовольствием я смеюсь, поддерживая чью-то неуслышанную шутку.
        Меня пригласили именно за этим. Фло желает чувствовать преемственность. Шон не желает разочаровывать Фло. Родители Фло отнюдь не рады моему присутствию, поэтому я сижу за крайним столиком справа. Питер буравит меня глазами, но и только.
        Неожиданно для себя я ощущаю эмоциональный подъём. Впрочем, почему неожиданно: «Боллинджер» по двести долларов за бутылку очень даже этому способствует.
        Многозначительное постукивание по бокалу заставляет гостей оторваться от тарелок. Разговоры смолкают в ту же секунду.
        Я поднимаю глаза и вижу поднявшегося из-за стола Шона. Он благодарит присутствующих за то, что для своего пятничного вечера они выбрали его торжество.
        Гости смеются: «Можно подумать, у нас был выбор».
        Это действительно смешно, потому что Шон притягивает к себе людей. С Фло они составляют весьма гармоничную пару. Оба активные, шумные, успешные и окружены такими же успешными людьми. Может, менее успешными за крайним столиком справа.
        Отдельное спасибо Шон говорит родителям и друзьям, коллегам по работе и бывшим сокурсникам. Не забывает никого, оставляя Фло напоследок.
        - Спасибо, моя дорогая, что в этот день ты преподнесла мне самый лучший подарок, о котором только может мечтать любящий мужчина. Разрешишь объявить об этом?
        Я замираю, во все глаза следя, как заливается краской обращённое к мужу личико подруги. Фло не страдает излишней скромностью, но сейчас представляет собой лучший образчик зардевшейся диснеевской принцессы.
        Она едва заметно кивает и с лукавой улыбкой опускает взгляд. Шон протягивает ей руку, Фло вкладывает в неё свою и осторожно поднимается на ноги. Другая рука Шона немедленно оказывается у неё на животе.
        Я слышу эти слова ещё до того, как он их произносит.
        - Моя жена беременна. Мы скоро станем родителями.
        Счастье за Фло распирает меня изнутри подобно шару, накаченному гелием. Огромное, выше самого большого небоскрёба. Выше звёзд, что россыпью украшают раскинувшееся над нами ночное небо. И пока мои друзья тонут в овациях, пока родители передают их из рук в руки, я плыву по его волнам и эгоистично проецирую на себя.
        Фло простит мне этот маленький проступок, потому что единственная из присутствующих знает: подобной радости мне испытать не дано.
        ГЛАВА 3
        Soundtrack Read all about it by Emeli Sand
        Когда доходит очередь поздравить счастливую пару, я уже беру себя в руки.
        Подруга обнимает меня крепче крепкого и тихо шепчет на ухо:
        - Прости. Не думала, что Шон устроит из этого шоу.
        Мне не нравятся нотки сожаления в голосе Фло, и я решительно пресекаю её дальнейшие извинения.
        - Это долгожданная новость. Неудивительно, что твоему мужу захотелось поделиться ею с близкими.
        - Большинство из этих людей я вижу второй раз в жизни. Первый - на нашей свадьбе.
        - Не вредничай. Ты же заешь, Шон ничего бы не сделал без твоего одобрения. Молодец, что дала ему эту возможность.
        - Мама, похоже, обиделась.
        - Ничего, переживёт.
        - А ты, Эмма? - Фло заглядывает мне в глаза. - Ты не обиделась? Не сердишься, что я не сказала тебе первой?
        Мы близки настолько, насколько это может быть между подругами, поэтому я вовсе не удивляюсь вопросу. Я знаю, что для Фло приемлем лишь один ответ, и с тем же удовольствием, что и Шон, оправдываю её ожидания.
        - Я давно сняла с себя полномочия твоего главного доверенного лица. В противном случае у Шона появился бы повод для беспокойства.
        - Но ты будешь крёстной?
        - Разве от этого можно отказаться?
        - Вообще-то, нет.
        Фло хихикает. Гламур слетает с неё, как снег с покатой крыши. Теперь я понимаю, почему её выбор пал на это платье. Такой Флоренс Паттерсон Райт - смешливой и счастливой - очень идёт розовый Маккуин.
        После столь радостного объявления именинника празднество теряет свою пафосность, и ожидаемо его главным лицом становится Фло.
        Ни на мгновение она не остаётся одна, передаваемая из рук в руки, из объятий в объятия, как любимая игрушка. Шон не отходит от жены ни на шаг, вовремя пресекая жаркие выражения чувств не на шутку расходившихся друзей.
        В моей сумочке пиликает телефон.
        «1:00 р.м. БиПи».
        Как подруга исхитрилась отправить это сообщение - ума не приложу, но вряд ли у неё получится прочитать мой ответ. Не сразу, но я стараюсь поймать взгляд Фло и, сделав это, утвердительно киваю.
        Час дня. Наша любимая кондитерская на Калифорния-стрит. Много шоколада и ещё больше подробностей. С моим метаболизмом первое не страшно, а в положении Фло второе - медикаментозная терапия. У нас много тем для разговоров, я даже сейчас вижу, как Фло распирает, но она чётко дозирует свои эмоции. Одно-два предложения, вежливый кивок, лёгкая улыбка. Дочь судостроителя, невестка сенатора и жена преуспевающего бизнесмена. Что общего у неё может быть с внучкой владельца бара с сомнительной репутацией, а вот поди ж ты, сдружились.
        Мне всё равно приходится подойти к родителям Фло и Шона. Последним я нравлюсь больше. Может, потому что мистер и миссис Райт не знают и половины того, что знают обо мне Герберт и Сирена Паттерсон. Вернее, думают, что знают. Но я давно не воюю с ветряными мельницами и не ставлю перед собой цель нравиться всему миру.
        Где-то на периферии маячит Питер, и, желая оказаться к нему поближе, я быстро здороваюсь, выказывая элементарную вежливость.
        - Добрый вечер, Эмма, - приветствует меня мать Шона. - Рада тебя видеть. Ты сегодня восхитительна.
        - Спасибо, Диана. Хотелось бы вернуть комплимент, но, полагаю, ваш муж уже сделал это неоднократно. Не так ли, сенатор?
        Я знаю, что отец Шона предпочитает, чтобы его звали именно так, как и мать - обращение по имени, поэтому в очередной раз за вечер оправдываю чьи-то ожидания.
        - Всё верно, детка, - громоподобно смеётся Колин Райт и под удивлённые взгляды родителей Фло сгребает меня в объятия. - Похудела ещё больше. Небось, в модельки метишь? Сейчас это модно.
        - Колин, оставь девочку в покое! - вступается за меня его жена.
        - Всё-всё! - меня выпускают из медвежьих объятий и подталкивают к застывшему Герберту Паттерсону, отцу Фло. - Твоя очередь, Герб. Когда ещё удастся потискать такую красавицу!
        Мы со свёкром Фло на одной волне - нам совершенно плевать на то, что о нас думают другие, но в желании убрать это кислое выражение с лица родственника сенатор явно переигрывает.
        - Здравствуй, Эмма.
        - Мистер Паттерсон, - говорю я вместо приветствия, не двигаясь ни на дюйм, хотя отец Шона упорно толкает меня в спину.
        - Ну, что за условности? Мы все почти одна большая семья!
        По лицу матери Фло видно, что она предпочла бы навсегда остаться сиротой, чем быть замеченной в подобном родстве.
        И всё же миссис Паттерсон быстро приходит в себя и даже соизволяет мне улыбнуться.
        - Красивое платье, Эмма. Флоренс в нём выглядела бы куда менее выигрышно.
        Да, матери Фло известно о нашем споре, и ей не терпится воспользоваться этим знанием. Опустив дизайнерский наряд в корзину секонд-хенда, она представляет меня любительницей в ней покопаться.
        Кстати, ничего не имею против. Очень удобная вещь. Особенно в том, что касаемо одежды для повседневной носки.
        Уверена, ещё до конца вечера милые родители Фло в красках расскажут чете Райтов, каким именно пятновыводителем от меня лучше избавиться. Не хотелось бы стать причиной разлада в семье подруги, однако дорого бы я отдала, чтобы посмотреть, как сенатор вбивает в глотку её родителям их же снобизм.
        Вот уже третий год в компании друзей младшего поколения Райтов я провожу рождественские каникулы в их шале в Каскадных горах. Нет сомнений, что служба безопасности сенатора проверила меня вдоль и поперёк, и ни Шон, ни его родители, ни тем более Фло угрозу во мне не видят. А Паттерсонам пора прекратить ссылаться на аллергию на холод и встречать Рождество в более традиционном климате.
        - Простите, но я просто обязан украсть у вас эту милую леди.
        О, мой милый сэр Галахад, как же ты вовремя!
        Я настолько широко улыбаюсь появившемуся из-за моей спины Питеру, что челюсти становится больно.
        - Вот это я понимаю, подход! - грохочет сенатор. - Учись, Паттерсон, как обхаживать девчонок.
        Я не слышу, что отвечает на это отец Фло, но, бросив перед уходом взгляд на её мать, вижу, как краснеет у Сирены Паттерсон кончик носа. Я достаточно хорошо знаю миссис Паттерсон, чтобы понимать, что она находится в крайней степени ярости.
        Но меня это больше не заботит.
        Питер уводит нас в сторону ярко освещённого танцпола, и всё ещё с улыбкой Гуимплена я с удовольствием за ним следую.
        Синатра и Нэт Кинг Коул в прошлом. Сегодня вечером на сцене Эд Ширан, Сэм Смит и Эмели Сандэ. Британская интервенция двадцать девятнадцать. Под джазовую интерпретацию песни последней Питер выводит меня на танцпол.
        «У тебя есть свет, чтобы сражаться с тенями. Перестань его прятать. Давай же, давай», - пою я про себя и с удовольствием кладу голову на грудь Питера.
        На ощупь она… Она где-то там есть - под атласными лацканами смокинга от Ральфа Лорена. Фло говорит, что Шон предпочитает именно этого дизайнера. Питер во всём следует своему кузену, так что, возможно, я не ошибаюсь.
        От Питера приятно пахнет. И рука, что держит мою, тверда. Как и та, что лежит на моей талии.
        Мы молчим. Я лихорадочно соображаю, принято ли говорить в медленном танце, и прихожу к выходу, что это не обязательно между близкими людьми.
        До близости у нас с Питером ещё не дошло, но молчание создаёт её иллюзию.
        Кто я такая, что бы её разрушить?
        Мы лениво переступаем под медленно льющуюся песню, и напряжение этого дня, начавшегося в шесть утра, постепенно уходит. Голова тяжелеет. Ещё немного, и я свалюсь Питеру под ноги.
        Именно в этот момент я понимаю, что никакого продолжения не будет. Точно не сегодня, но, возможно, что и никогда.
        Кузену Шона нравится заявлять на меня права. Но вот воспользоваться ими он не в состоянии. Мне очень хочется верить, что это из-за его интеллигентности, но здравый смысл говорит об обратном. Питер - рациональный трус. Я ему симпатична. Близкая подруга жены его кузена, довольно симпатичная, умная, яркая - сегодня, по крайней мере. Питер искренне симпатизирует мне, и эта симпатия заметна каждому.
        Но что, если выключить освещение?
        «Они смогут почесть об этом».
        Продолжения не будет.
        Но я всё ещё с ним танцую. Иллюзия ещё на минуту. «Потому что мы все тоже что-то значим».
        Что-то меняется.
        Я чувствую, как напрягается подо мной грудь Питера. Его движения замедляются, и мы определённо топчемся на одном месте. Нехотя, я поднимаю голову и заглядываю в его лицо.
        Прищуренный взгляд направлен в сторону. Питер явно раздражён тем, что видит, и я смотрю туда же, чтобы выяснить причину.
        Вижу Шона и его отца. Пола, Ленни и ещё нескольких человек, знакомых мне по рождественским вечеринкам.
        А вот этого не знаю.
        Высокий темноволосый мужчина всё в том же смокинге, который, в отличие от обнимающего меня Питера, сидит на нём как влитой. Он немного выше Шона, шире в плечах и явно чувствует себя свободно в этой компании.
        Шон определённо рад видеть гостя. Как и сенатор. Они жмут руки и обнимаются как старые знакомые. Их улыбки искренни. Смех тоже. Мы с Фло при встрече ведём себя так же.
        Эти люди знают друг друга на протяжении долгого времени. Недовольство во взгляде Питера выглядит более чем странным.
        Между нами ничего не будет, говорю я себе и задаю вопрос, на который при иных обстоятельствах просто не решилась бы:
        - Кто это с Шоном?
        - Марк Броуди. Вернулся.
        То, с какой интонаций Питер делает последнее замечание, говорит о том, что возвращению этого самого Марка он не рад.
        Я же снова кладу голову ему на грудь и почти что впиваюсь пальцами в держащую меня руку.
        Кем бы ни был этот Марк, но к человеку, носящему фамилию Броуди, я всегда буду относиться предвзято.
        ГЛАВА 4
        Soundtrack Someone Like You by Adele
        Я всё ещё танцую с Питером, но прошлое высасывает меня из этого вечера, отрывает от занятого своими мыслями партнёра и перекидывает на несколько лет назад, когда я впервые услышала имя Виктора Броуди.
        Сначала он был просто Виктором. Очередной вехой в любовных похождениях Николь.
        У неё всегда был хороший улов: Рэнди, Фред, Фернандо. Глава автоконцерна. Известный плейбой. Подающий надежды кинорежиссёр. Только ленивый не подсовывал мне под нос таблоиды, которые кричали о новом увлечении сестры.
        Хотелось бы сказать, что всё это обычная журналистская болтовня - утка, дешёвая сенсация, которая с очередной сменой цвета волос кого-нибудь из Кардашьян скоро забудется. Но, к сожалению, этого не происходит. Николь регулярно подбрасывает дрова в костёр слухов, выставляя свою жизнь напоказ и совершенно не заботясь о том, что думают по этому поводу её близкие. Справедливости ради отмечу, что я, пожалуй, единственная, кто воспринимал всю эту трескотню о сестре близко к сердцу, тем самым превращаясь в удобный объект для подростковой травли.
        Среди выпускников школы Рэдклифф были губернаторы, политики, учёные. А ещё игроки МВА, один нобелевский лауреат по литературе, один оскаровский и несколько музыкантов с мировым именем. Об этом сообщает табличка при входе в школу.
        Имя Николь Бейтс никогда не будет на ней выбито, однако, в отличие от этих достойных мужей, последние два года моего пребывания в этом учебном заведении оно оставалось едва ли не самым популярным.
        В зените своей модельной карьеры сестра составляла хорошую конкуренцию Жизель и Миранде, вышагивая рядом по подиуму и мелькая на разворотах модных изданий. Любители подобных историй до сих пор убеждены, что её судьба - воплощение мечты обычной американской девчонки. Не сразу, конечно, не в один день, но с момента, как её имя замелькало в таблоидах, Николь рассказывала одну и ту же версию о трудной жизни самобытной девочки-подростка, выросшей в неблагополучном районе Сиэтла и добившейся всего упорным трудом.
        Гринвуд нельзя назвать неблагополучным. И это самая маленькая ложь в рассказах моей сестры. Кому-то хватало ума не комментировать слова Николь, кто-то с маниакальным упорством выискивал в них несоответствия с реальными фактами её жизни и мнил за долг донести это до остальных.
        Сеймур в силу возраста и рода занятий нарастил жирок, чтобы дать отпор этим борцам за правду, а вот я - нет. И всеми силами старалась доказать, что абсолютно не похожа на старшую сестру.
        Она даже своё настоящее имя ни разу не назвала, оставшись для этого мира всего лишь яркой и загадочной Никки Би.
        Музыка меняется. Возможно, что и не впервые. Просто я впервые это замечаю.
        Питер ещё погружён в свои мысли. Заученными движениями он ведёт нас в танце, и я, теперь уже осознанно, продолжаю двигаться с ним, решив дать этому вечеру ещё один шанс.
        Вырвавшись из глубин, память о сестре лишает меня это возможности с помощью Адель: «Someone like you», играющая сейчас, стояла на входящих звонках Николь во время нашей последней встречи.
        Настроение портится окончательно.
        - Угостишь меня шампанским?
        Питер смотрит на меня так, как будто видит впервые, и вид у него при этом довольно потешный.
        Да, дружок, возвращение в реальную жизнь зачастую малоприятно.
        Через мгновение он включает джентльмена и без лишних разговоров ведёт меня к бару. Видимо, в желании выпить я совсем не одинока.
        Бар обустроен на краю освещённой площадки и довольно многолюден. В образовавшейся очереди я замечаю Шона в компании того самого Броуди и замедляю шаг. Понимаю, что окажись я на виду - знакомства не избежать. Не хочу быть представленной никому, кто носит эту фамилию. Последний любовник моей сестры вращался в тех же кругах, что и семья Райт, и вполне может случиться, что это кто-то из его родственников.
        - Я подожду на террасе, - предупреждаю Питера и указываю рукой в сторону клуба.
        В любом случае, это мой последний бокал на сегодняшний вечер. Политес соблюдён, а завтрашняя встреча с Фло будет намного информативнее.
        Я опускаюсь в одно из плетёных кресел, расставленных на широкой террасе, по периметру опоясывающей здание. Может, следовало прогуляться по территории, осмотреться, поговорить со знакомыми, но я чувствую себя уставшей. Воспоминания о прошлом для меня подобны долгой пробежке - такие же изматывающие. Интересно, что испытывают те, у кого они счастливые? Подпитываются ли они ими, либо, наоборот, находят в них отдушину. У меня, к сожалению, их не так много, и большинство связано с хозяйкой этой вечеринки.
        Думая о Фло, я скольжу взглядом по гостям. То и дело мелькают знакомые лица.
        Даг Сэмберг, коллега Фло. Прошлым летом на её дне рождения пытался за мной ухаживать. Всё бы ничего, но тем самым он провоцировал на активные действия свою девушку, с которой накануне поссорился. Я знала об этом, поэтому восприняла повышенные знаки внимания Дага спокойно. Фло рассказывала, что после её отчёта в Инстаграме парочка довольно быстро помирилась. Девчонка оказалась не промах, быстро сообразила, что рыбка может сорваться с крючка. Интересно, Даг здесь с ней или всё же ушёл на дно.
        Мелисса. Однокурсница Шона. В прошлом году на лыжном склоне здорово потянула ногу. Я помогала ей спуститься вниз. Муж бросил её за месяц до Рождества, и та поездка стала для молодой женщины своеобразным манифестом свободной жизни. Мелисса впервые встала на лыжи, впервые проехалась на снегоходе, впервые переспала с парнем из их компании, который ей давно нравился. Эштон, кажется.
        А вот и он сам. Спешит к ней с двумя бокалами в руках. Значит, спустя полгода они всё ещё вместе.
        Здорово.
        Я улыбаюсь и случайно встречаюсь взглядом со стоящим неподалёку Шоном.
        Он принимает это на свой счёт, весело подмигивает мне, а потом саркастически качает головой.
        В этот самый момент я понимаю, о чём именно он думает: Питер в очередной раз меня бросил. Долг дружбы велит немедленно исправить ситуацию, и Шон направляется ко мне, ведя за собой Марка Броуди.
        В моём распоряжении совсем немного времени, чтобы составить первое впечатление о человеке, с которым меня сейчас будут знакомить. Именно для этого муж Фло ведёт своего друга. В противном случае, зная самодостаточность Шона и умение пренебрегать условностями, сопровождение ему не понадобилось бы.
        Пословица предписывает не судить книгу по обложке, но пока обложка - это всё, что у меня есть. И она впечатляет.
        Если сравнивать с книгой, то Марк Броуди определённо коллекционное издание. Не редкий фолиант, который хранится в воздухонепроницаемой коробке и листается исключительно в хлопковых перчатках - кое-что попроще. Например, «Моби Дик» конца позапрошлого века. Вы не будете специально искать эту книгу, но, наткнувшись на каком-нибудь букинистическом развале на окраине Покипси, испытаете чувство неимоверного удовлетворение от того, что эта вещь теперь - ваша.
        Книга.
        Мужчина.
        И всё же, книга.
        Изредка вы будете доставать её с полки, с любовью перелистывать - вряд ли перечитывать, потому что сюжет знаете наизусть, - гладить атласный корешок и представлять людей, которые владели ею до вас. Они определённо были счастливее, потому что книга досталась им в лучшем состоянии, но и несчастнее - ведь им пришлось с ней расстаться. По своей воле, либо нет - не суть важно. Сейчас она у вас. Но будет крайне самонадеянно думать, что вы - её последний владелец.
        Мы всё ещё о книгах.
        Или уже о мужчинах?
        Иногда достаточно одно взгляда, чтобы понять, что никто из них в вашей жизни не задержится. Я знаю, о чём говорю - в нашем доме всегда было много и тех, и других: бабушка всю жизнь проработала школьным библиотекарем, а мать, переживая очередной развод, частенько приводила мужчин из бара деда.
        Такие, как Марк Броуди, нравятся женщинам, и я не исключение. Типично мужская фигура под идеально сидящим смокингом. Впрочем, на это внимание я уже обращала.
        Марк выше Шона, определённо выше Питера, массивнее в плечах и груди, с длинными ногами и мужественными кистями рук.
        Мужские руки - не мой фетиш. Не знаю, почему отмечаю этот факт, но мне требуется время, чтобы отвести взгляд от его сильных, ухоженных пальцев, сжимающих стакан с виски. На лицо времени почти не остаётся, но, прежде чем встретиться взглядом с Шоном, я замечаю всё: отсутствие модной щетины, высокий лоб, густые брови, слегка искривлённый нос, по-мужски строгие губы - нижняя немного больше верхней, крепкий подбородок.
        Брутальность, жёсткость, характер. Женщинам нравится, да. Вот только цвет глаз разобрать невозможно. Пока они кажутся угольно-чёрными, потому что друг Шона не смотрит в мою сторону.
        Я знаю себе цену. Знаю все достоинства и недостатки. Знаю, что подвергнусь не менее тщательной оценке, пусть даже у мистера Броуди нет ни малейшего желания углублять знакомство. Это на уровне инстинктов - предстать перед волнующе красивым представителем противоположного пола в лучшем виде, и я ловлю себя на том, что расправляю плечи.
        Пусть сердце ёкает, когда я произношу про себя его имя, мне не хочется выглядеть невежливой, и, как только мужчины подходят к каменным ступеням террасы, я поднимаюсь с кресла.
        А в следующее мгновение понимаю, что сделала это зря.
        Товар лицом, так сказать. Вернее, всем, что не прикрыто.
        Собравшись на талии, малиновое платье Фло сыграло со мной злую шутку, обнажая ещё больше - хотя, куда уж больше! И не единой возможности его поправить, не выставив себя полной…
        - Так и знал, что нельзя доверять тебя этому оболтусу, - говорит Шон с улыбкой. - Неужели опять сбежал?
        - Нет. Отправился за шампанским.
        Старательно изображая из себя доктора Лектора, я смотрю прямо в глаза мужа Фло, чтобы ненароком не начать пялиться на его друга.
        Подобные условности его не беспокоят. Взгляд мистера Броуди ощущается так же явственно, как если бы он тотчас же принялся меня ощупывать. От макушки до щиколоток. Медленно и тягуче. Задерживаясь на стратегических местах - ключице, ложбинке груди, голых коленках.
        Да, я, как голубь, замечаю всё. В том числе и то, что увиденное мистеру Броуди нравится. Прогладив меня взглядом, он выносит вердикт «доступна» и сразу теряет интерес.
        - Точно. Видел его с двумя бокалами. Правда, скоро не жди. Его отец перехватил.
        Подобострастная любовь Питера к сенатору в семье повод для шуток. С другой стороны, Питер работает в его команде, и служебное рвение с точки зрения профессионализма не должно вызывать осуждения. Сенатор Райт - публичный человек, и эта публичность не включается по щелчку. Как и не выключается. Я знаю, что подобные широкие мероприятия важны для привлечения избирателей, пусть это даже и день рождения единственного сына, и Питер, как его пресс-секретарь, просто обязан оказывать ему любое содействие.
        И всё же…
        - Вечеринка чудесная, Шон. Спасибо за приглашение.
        - Ну что ты! Рад, что тебе удалось приехать, - муж Фло искренне улыбается и указывает на своего друга. - Вот, Эмм, очень рекомендую, мой давний приятель Марк. Вместе учились в университете. Марк, а это Эмма. Подруга моей Флоренс.
        - Приятно познакомиться, - протягивая руку, я впервые смотрю Марку Броуди в лицо.
        Ни толики стремления оставить о себе приятное впечатление. Ни вежливого кивка, ни интереса в глазах. Ни, тем более, улыбки.
        Взгляд завсегдатая бара, делающего заказ.
        «Как обычно, милочка».
        Мне знакомы и эта фраза, и этот взгляд вскользь, и стремление поскорей отделаться от помехи в виде нависшей над столом официантки.
        Отвлекающий фактор - вот кто я для Марка Броуди, и он совершенно не заботится о том, чтобы это скрыть.
        Напускное безразличие или нет, но моя протянутая рука сжимается в кулак и опускается вниз.
        Только после этого меня удостаивают всего одной фразой:
        - Добрый вечер.
        Голос идеально подходит внешности этого мужчины. Низкий, с хрипотцой и едва заметным акцентом. Кажется, нью-йоркским.
        Похоже, у нас тут гаптофоб. Или тайный последователь Тони Старка. Тот тоже, помнится, не любил брать что-либо из чужих рук.
        Шон смеётся и подмигивает мне:
        - Крепкий орешек. Попробуешь раскусить?
        Я улыбаюсь в ответ, но смотрю на Марка.
        - Не уверена, что моя стоматологическая страховка это покроет.
        После я часто буду вспоминать этот момент, когда впервые встречаюсь взглядом с Марком Броуди. Я всё ещё считаю, что это единственная наша встреча в жизни, и завтра он даже имя моё не вспомнит. Хотя вряд ли он вообще запомнил, как меня зовут. А вот я долго буду помнить ощущение неизбежности, возникшее в районе солнечного сплетения в тот самый момент, когда глаза Марка встречаются с моими.
        Они у него тёмно-карие, почти чёрные.
        Как у всех «тех самых» Броуди.
        ГЛАВА 5
        Soundtrack Handbags And Gladrags by Stereophonics
        Фло никогда не опаздывает.
        Без пяти час она появляется в крутящихся дверях кондитерской «Бисквит энд Пай» и с очаровательной неспешностью двигается в мою сторону.
        Ни о каком выступающем вперёд животе речи ещё не идёт, но походка Фло уже изменилась. Из-за небольшого роста и любви к коротким стрижкам подруга всегда выглядела лет на шестнадцать, но сейчас её волосы выглядят длиннее, чем обычно, и это очень идёт Фло, добавляя мальчишескому образу мягкости. Как и голубой жакет крупной вязки, надетый поверх жёлтого платья. На ногах вместо привычного высокого каблука практичные кроссовки, на лице - минимум макияжа и самая очаровательная улыбка.
        Фло ступает медленно и степенно, будто находясь под воздействием буддийских мантр, завещающих познавать мир через созерцание.
        Моя вечно спешащая куда-то подруга не визжит при виде меня, как это обычно бывает, а просто улыбается и крепко прижимается ко мне, когда мы обнимаемся.
        - Мне так страшно, ты себе не представляешь! - говорит Фло вместо приветствия и неожиданно начинает реветь.
        Следующий час я в полной мере ощущаю на себе все последствия гормонального сдвига у женщины.
        Фло не первая из моих знакомых, кто ждёт ребёнка, но первая, у которой эта беременность настолько долгожданна. Я знаю их историю с Шоном, знаю, что в отличие от большинства современных пар они никогда не хотели пожить, что называется, для себя. Родители Фло всегда были заняты больше собой, чем единственной дочерью, и в отношении Шона к моей подруге прослеживаются нотки отцовской любви, которой так не хватало ей в детстве. Снисхождение к слабостям, потакание капризам - её мужчина настолько идеален, что страхи Фло вовсе неудивительны.
        Она боится, что с ребёнком что-то не так. Боится, что недостаточно радуется его появлению. Боится, что будет не очень хорошей матерью, ведь у неё перед глазами не лучший пример. Боится, что растолстеет, и Шон её бросит.
        Один за другим я выслушиваю и планомерно уничтожаю все сомнения Фло, начиная с последнего. Напоминаю, что за три года брака Шон ни разу не дал повод в себе усомниться.
        Да, я знаю, о чём говорю, потому что вместе с подругой и её мужем пережила трагедию, которая иные пары надолго отдаляет друг от друга.
        Два выкидыша с разницей всего в полгода - на шестой и восьмой неделе беременности - на первом году брака стали тяжёлым испытанием для моих друзей. В силу характера родителей, они могли рассчитывать только на себя, однако, Шон единственный, кто понял, что вдвоём они не справятся. Он сам мне позвонил и попросил о помощи. Не для себя, для Фло. После второго выкидыша она наотрез отказалась обращаться к психологам. Не хотела вновь пускать в жизнь чужих людей.
        Следующие два месяца я провела в Сан-Франциско. Мы много разговаривали с Фло, много гуляли. Много молчали и просто что-то делали вместе. Переключить внимание на то, что занимает не только руки, но и голову, оказалось несложно. Я наблюдала это не раз, поэтому записала нас с подругой на интенсивные кулинарные курсы, специально выбрав те, что находились как можно дальше от дома.
        Высокая кухня, в отличие от Фло, мне не давалась. Я понапрасну переводила продукты, чем нервировала нашего учителя - обладателя одной мишленовской звезды месье Жака. От Фло он был без ума, пророча подруге профессиональные успехи на кухне.
        Её же больше увлёк декор блюд. Фло создавала реальные шедевры из двух веточек сельдерея, помидора и отварной куриной грудки. Художественное образование давало о себе знать, и спустя год Фло действительно сделала увлечение кулинарией своей профессией, став успешным фуд-стилистом. Её посты в Инстаграме собирают десятки тысяч лайков, среди подписчиков - множество знаменитостей. То, что начиналось как терапия, стало профессией. И в этом вся моя Флоренс.
        Именно это я говорю, когда собираюсь рассеять её второе сомнение.
        - Ты перфекционист, и вполне способна возвести своё материнство в ранг культа. Я не за ребёнка волнуюсь, а за другие грани твоей жизни: за твою теперешнюю работу, за друзей, за Шона. За себя, в конце концов. Ты будешь настолько сумасшедшей мамашей, что самого отчаянного чайлдфри обратишь в свою веру. Гиперопека - вот о чём надо беспокоиться. Не задавить ребёнка любовью.
        На этих словах у подруги начинают подрагивать губы, и я понимаю, что немного перегнула палку. Поэтому, минуя второй страх, перехожу к первому, и требую рассказать всё с самого начала - с того утра, когда Фло решила, что пришла пора снова пописать на бумажную полоску.
        В течение следующих сорока минут я не произношу ни слова. Фло надо высказаться. Ещё раз пройти этот путь: от момента, когда её рука сама потянулась к полке с тестом на беременность, до объявления, сделанного накануне Шоном.
        По мере того, как подруга говорит, я всё больше и больше начинаю верить, что на этот раз у них всё получится. Больше нет бурлящей радости, как в момент, когда она сообщала о первой беременности. Нет неуверенности и страха, как во время второго похожего разговора. Здесь я мысленно говорю спасибо Шону, потому что без его вмешательства здесь точно не обошлось. Я буквально слышу его слова, когда Фло чётко оттарабанивает результаты анализов и УЗИ, название лекарств, которые она принимает, чтобы минимизировать риск выкидыша. Её распорядок дня, режим питания и физнагрузки изменились. Всё чётко и по полочкам. Уверенность мужа передалась Фло, а через неё - малышу. Её страхи - иррациональны и, скорее, имеют под собой всего одну основу: Фло просит меня присоединиться к их маленькому кружку верующих.
        Я делаю это с удовольствием.
        Ближе к трём Шон присылает за нами машину.
        - Он запретил мне садиться за руль, можешь себе представить?!
        - И правильно сделал.
        - И ты туда же!
        Фло притворно возмущается, но выглядит при этом довольной.
        Прыжок веры - десять баллов из десяти возможных!
        Водитель открывает дверь, и мы садимся на заднее сидение тонированного представительского седана.
        Вчерашний вечер был последним отголоском недавно закончившегося лета. Сегодня на улице ощутимо похолодало, и я рада, что захватила с собой тёплый свитер.
        В салоне тепло, и Фло сразу стягивает с себя жакет.
        - У меня терморегуляция нарушена. Всё время мёрзну.
        - Ты говорила об этом врачу?
        - Разумеется, мамочка. В этом нет ничего такого. Главное правильно одеваться и опасаться сквозняков.
        - Твоё вчерашнее платье было весьма открытым.
        Фло смеётся:
        - Ты никому не скажешь, что под ним у меня было надето боди с панталонами?
        - Шутишь?
        - Нисколько! Это платье куплено месяц назад, а на прошлой неделе я обнаружила, что грудь выросла на полразмера. Пришлось выкручиваться. Раньше бы упарилась в этом комплекте, а вчера ему не нарадовалась.
        Теперь мы хохочем вместе, пока машина плавно двигается на север.
        У Фло встреча с рекламодателем, и я прошу высадить меня в районе Жирарделли-сквер. Когда-то здесь находилась шоколадная фабрика, владельцем которой был тот самый господин Жирарделли. Теперь это место навсегда связано не только с именем её основателя, но и с шоколадом. Реконструированные здания - парафраз фабрики Вилли Вонки с множеством кондитерских, ресторанов и фирменных магазинов. Воздух пропитан запахом какао-бобов, и после пирога с тунцом, съеденного во время ланча с Фло, нет ничего лучше, чем кружка горячего шоколада и несколько увесистых пакетов с фирменными квадратиками.
        Меня всегда тянет на сладкое после морепродуктов. Вероятно, фосфору во мне грустно без значительно дозы эндорфинов, которых дарит употребление шоколада. Фло знает об этой моей особенности и просит в этот раз себя не ограничивать: по её мнению, я похудела.
        - Я бы сказала, что завидую твоей фигуре, но это не так. Босая, беременная и на кухне - жду не дождусь, когда превращусь в шарик.
        Мы прощаемся, но ненадолго. Вечером Шон с друзьями идёт на бейсбол, «Гиганты» принимают «Чикаго кабс», третья игра финала Национальной лиги. Фло - такая же заядлая болельщица, что и муж - на этот раз остаётся дома.
        Это ещё одно проявление заботы Шона. Все знают, как Флоренс Райт умеет болеть. Её эмоциональные прыжки по трибуне не раз попадали на главный экран стадионного табло, так что в ближайшие месяцы бейсбол она смотрит дома. Не имея особых планов на этот вечер, я легко даю согласие провести этот вечер с Фло. Но сначала прогулка.
        Второе моё любимое место в Сан-Франциско - рыбацкая пристань. Но прохладный день - не лучшее время для дефиле по обдуваемой всеми ветрами прибрежной зоне, поэтому я еду в Парк Золотые ворота.
        В прошлый раз в магазинчике при «Консерватории цветов» - красивейшем ботаническом саду на территории парка - я купила семена чудесных азалий. В последние годы у Сеймура возникла тяга к садоводству, и теперь из всех поездок я привожу деду цветочные семена.
        Лужайка перед домом в пригороде, куда он переехал после того, как отошёл от дел в баре, напоминает картины Кинкейда: сочно, ярко и бессмысленно. Но Сеймуру нравится. Его переломанный нос не ощущает запахи, хотя не так давно он даже специально для этого бросил курить, но вот эстетическое наслаждение подсевшее зрение всё ещё получает. Дед копается в земле с тем же удовольствием, с которым раньше общался с посетителями за стойкой бара. Мне казалось, что при таком активном образе жизни Сеймур быстро заскучает, но этого не происходит. В полной тишине он может целыми днями сидеть на своём низком табурете возле цветника, подрезая, выпалывая, удобряя. Я слышала теорию, что спокойные люди с возрастом предпочитают активный образ жизни, а с гиперобщительными происходит ровно наоборот. Сеймур Бейтс - живое тому подтверждение.
        Я звоню деду из магазина, перечисляю название сортов, выслушиваю краткий экскурс в особенности цветения каждого и покупаю вдобавок к азалиям с десяток луковичек ярко-жёлтых анкарских крокусов.
        - Как ты сегодня спал?
        Сеймур не любит прямых вопросов про здоровье, поэтому приходится узнавать о его самочувствии через наводящие вопросы. Это своего рода интеллектуальная игра вроде «да и нет не говорить», и я не знаю, кто из нас получает от неё большее удовольствие.
        - Как убитый. Вчера до полночи резались в джин-рамми. Этот засранец развёл-таки меня на десять баксов.
        - Ученик всегда превосходит своего учителя, тебе ли не знать.
        - Да уж. С тобой за стол я точно больше не сяду.
        - А если на интерес?
        - Что я тебе, дурачок в квадратных штанишках?
        Я смеюсь, вспоминая нелюбовь деда к моему главному герою детства - Губке Бобу. Он всегда считал недалёким мультик про морских обитателей, а заодно и меня, когда я бегала по дому, вопя «Кто проживает на дне океана…»
        - Лучше расскажи, как там моя девочка?
        Голос Сеймура смягчается. В нём появляются мурчащие нотки. Именно так он звучит, когда заводит речь о Фло.
        Их любовь взаимна. Дед обожает мою подругу и очень за неё переживает. Обо всех горестях Фло я ему, конечно, не рассказываю - хватило и того, что Сеймур неоднократно ставил на место её отца, когда тот пытался повлиять на нашу дружбу. Так что хорошие новости я преподношу ему с большим энтузиазмом.
        - Ай, молодцы! Ну, молодцы! Дай-то бог! Дети - это завсегда хорошо. Давно пора. Скажи этому парню, чтобы получше заботился о Флоренс, иначе будет иметь дело со мной.
        Вряд ли Шон когда-либо слышал подобные слова от своего тестя, так что с уверенностью могу сказать, что в группе поддержки Фло нас теперь трое.
        На заднем плане я слышу возмущённый голос четвёртого потенциального члена нашего кружка по интересам Флоренс Райт.
        - Что там случилось?
        - Соседский пёс, похоже, снова нагадил под моими астрами. Ну, я ему сейчас задам!
        В трубке раздаётся треск. Телефон летит на стол, голос Сеймура, сыпавший проклятиями, удаляется, а его место занимает скрип половиц и быстрый топот обутых в пластиковые тапочки ног.
        - Привет, мам, - звонкий голосок делает мою улыбку намного шире. - Бутч такую кучу навалил, что дед теперь ему точно причиндалы отстрелит. А заодно и мистеру Гримми.
        - Лекс, ну что за выражения! - возмущаюсь я, давясь смехом.
        - А что, он давно грозился устроить им обоим кровавую баню. Мам, а что такое причиндалы?
        ГЛАВА 6
        Soundtrack Broken by Lifehouse
        В конце десятого иннинга первые два отбивающих «Гигантов» получают страйк-ауты. Третьим выходит игрок с самым низким процентом реализации выходов на биту в сезоне. Об этом я читаю в рекламном буклете, купленном перед игрой.
        - За каким хером выпустили этого клоуна? - Шон грязно ругается и с силой ударяет по поручням ограждения.
        Они вибрируют, но, привычные к подобному проявлению чувств, стойко переносят удар.
        Гул над ареной подобен звуку работающего авиационного двигателя. Если «клоун» облажается, его четвертуют все сорок тысяч зрителей стадиона Оракл-парк.
        «Клоуну» везёт. А в двенадцатом иннинге с исполнением победного хоум-рана он полностью реабилитируется.
        Уши закладывает от рёва многотысячной толпы. Победа на домашнем стадионе - это всегда громко.
        Парни в ложе обнимаются так, будто это финал Мировой серии, а не третья игра Национальной лиги. Хотя соглашусь - сливать её действительно было нельзя.
        Я вспоминаю, что последний раз был на домашней игре «Гигантов» как раз на финале Мировой серии в две тысячи двенадцатом и воочию наблюдал три хоум-рана Пабло Сандоваля.
        Ходили почти той же компанией: Шон Райт, Мелвин Девитт, братья Робинсон. Сейчас здесь парочка незнакомых парней из Делового района, новый друг Мела - популярный стенд-ап комик из местных с унылым лицом и такими же шутками, а из близнецов Робинсон в наличии только один - Крейг. Второй, Лукас, накануне улетел в Миннеаполис и уже прислал в Фейс Тайме сообщение, что «очень рад видеть мою задницу».
        - Взаимно, брат, - киваю я рыжему бородачу, который широко улыбается с экрана сматфона Крейга, которым тот тычет мне в лицо.
        Встреться на улице, в жизни бы не узнал Крейга - возможно, растительностью на лице второй Робинсон не обзавёлся.
        Парни собираются широко отметить победу «Гигантов», но я отказываюсь, ссылаясь на важный звонок.
        Мне не нравится, как я чувствую себя этим вечером. Встреча с прошлым оказалась не такой уж приятной. Похоже, я отвык от простого общения, а может просто перерос и своих бывших друзей, и этот город, и «Гигантов».
        Это далеко не первая поездка в Калифорнию после того, как я окончательно перебрался на Восточное побережье. Нью-Йорк в плане инвестиций куда более привлекателен, чем Сан-Франциско. Хотя стремительное развитие айти-индустрии именно в этом регионе заставило моих консультантов принять меры, чтобы я, наконец, снял табу на венчурное инвестирование.
        Кто бы десять лет назад сказал, что Марк Броуди примется просчитывать риски! Но стоит один раз крупно оступиться, как приоритеты меняются. Точная аналитика, полный контроль на каждой стадии проекта, разумное распределение полномочий между исполнителями. Именно так обстоят дела сейчас, и вряд ли что изменится в будущем. Следующая неделя станет в этом плане весьма показательной.
        Шон догоняет меня на выходе из ложи:
        - Я тоже домой. Обещал Фло.
        Наличие жены у Шона Райта для меня неудивительно. Парень всегда имел перед собой чёткий план, что и когда он планирует сделать в своей жизни, чем в юности страшно меня выбешивал. Я честно пытался сбить его с намеченного пути. Однако сенатору удалось научить сына не переходить грань - то, в чём мой отец, а вместе с ним и я, потерпели полное фиаско.
        Наши загулы и попойки для Шона редко имели последствия. В отличие от большинства парней из нашей компании, в том числе и меня, он умел сказать «нет» очередной кружке пива, ещё одной затяжке или слишком настырной девчонке. Вот только на какой-то стадии план дал сбой, и вместо ухоженной пустышки моему давнему другу достался довольно интересный экземпляр. Который поставил меня на место одним взглядом, стоило Шону рассказать, как неласково я обошёлся с кем-то из подруг новоявленной миссис Райт.
        Глаза последней буравчиками вонзились мне в мозг. Я даже шум ощутил в ушах, клянусь.
        - Надеюсь, у вас была весомая причина для подобной неучтивости, мистер Броуди?
        Тоном и выражением лица Флоренс Райт напоминала учительницу начальных классов в монастырской школе. Кажется, у меня была одна такая - мисс Лопес. Которую за скверный характер за глаза все звали мисс Залупес.
        Только неожиданным детским воспоминанием, но никак не проявлением неуважения теперь уже к самой жене Шона я обязан расплывшейся по лицу улыбке.
        Понятно, что миссис Райт приняла её на свой счёт. Ярко-зелёные глаза зло сверкнули, но и только. Очень отрезвляюще, между прочим.
        - Пойду распоряжусь, чтобы принесли ещё шампанского, - сказала Шону жена и с достоинством королевы ретировалась.
        Теперь уж я смеялся в открытую.
        - Сильна малышка.
        - О, да. На место она ставит с хладнокровием снайпера, - хохотнул друг. - Но если ты ещё раз назовёшь мою жену малышкой, я разобью тебе лицо.
        С полным ощущением того, что он уже это сделал, я повернулся тогда к Шону и…
        Пожалуй, впервые в жизни я осознал, что понравилось мне в этом зелёном первокурснике, с которым мы познакомились на вечеринке посвящения в студенческое братство. Я учился на третьем курсе школы бизнеса Уолтера Хааса, а для Шона и трёх его друзей это был первый год обучения в Беркли. Именно на той вечеринке я узнал, что эти парни - мои земляки, и неосознанно стал их опекать. Но Шона всегда выделял. Стальная воля во взгляде этого тюфяка - вот что привлекло меня к этому парню, и именно это заставило сейчас смотреть на него с уважением.
        - Прости. Я всё ещё не воспринимаю тебя как женатого человека.
        - Тебе тоже пора задуматься об этом, дружище. Сегодня, когда Фло сказала, что беременна, я чуть штаны не обмочил от радости.
        - Мне точно не пойдёт это выражение восторженного идиота, - я показал на лицо Шона.
        Он хохотнул и положил руку мне на плечо.
        - Клянусь, я обязательно доживу до того дня, когда увижу его у тебя.
        Шон всё же затаскивает меня к себе домой.
        Мы пьём десятилетний «Блэнтонс», любовь к которому хозяину дома привил его дед, прокурор округа, родом из Кентукки. Глянцевый тёмно-янтарный бурбон хорошо идёт под неспешную беседу, времени на которую в обычной жизни у меня почти нет.
        Я позволяю себе расслабиться в мягком кресле, стоящем перед камином в обставленном массивной мебелью кабинете Шона, с кучей книг в стеллажах и всякого рода антикварным мусором на горизонтальных поверхностях.
        Точно такая же атмосфера, помнится, была в кабинете его отца. Вплоть до картин Поллока на стенах. Старые деньги, старые привычки. Шон упомянул накануне, что его жена - декоратор, так что с уверенностью могу сказать, что этой комнаты её рука не касалась.
        Хозяин кабинета сидит напротив и греет в руках свой бокал. У нас всегда находились темы для обсуждения, но сегодня в основном говорит Шон. Я потерял связь почти со всеми старыми студенческими приятелями, и он с удовольствием делится о них последними новостями. Кто где работает, кто женился, кто куда уехал… Ни единого вопроса, почему я так резко сорвался тогда в Нью-Йорк, и за это моя отдельная благодарность Шону.
        Решение о переезде на Восточное побережье было спонтанным. Принятым, что называется, на горячую голову. Но по истечении семи лет я ни разу о нём не пожалел. И всё же, именно сейчас, сидя напротив и слушая своего старинного приятеля, я понимаю, что Шон Райт так и остался моим единственным близким другом.
        Бутылка опустела наполовину, мы хохочем, полностью погруженные в воспоминания, и не сразу замечаем, что уже не одни в комнате.
        Высокая темноволосая девушка стоит возле двери и стуком пытается привлечь наше внимание.
        - Простите, не хотела вам мешать… - начинает она тихо, но Шон мгновенно вскакивает на ноги.
        - Эмм, привет! Прости, я думал, ты уже уехала. Наверху было темно.
        - Да я уложила Фло спать, и сама задремала, - улыбается девушка. - Такси скоро подъедет.
        - Хорошо посидели?
        - Да. Всё замечательно, спасибо.
        - Это тебе спасибо, что составила ей компанию. Не хочешь бокальчик на дорожку?
        Шон кивает на виски, а потом спохватывается и указывает на меня.
        - Помнишь Марка? Я вчера вас знакомил.
        Я хмурюсь, потому что не помню эту девушку, хотя в череде женских лиц это бы точно выделил. Без грамма косметики, довольно бледное, с аккуратным носиком и немного крупноватым ртом, который сейчас упрямо поджат. Глаза, цвет которых в полутьме разобрать не удаётся, быстро сканируют меня и, по-видимому, не найдя ничего интересного, сосредотачиваются на Шоне.
        - Нет, прости, - говорит она быстро и меняет тон на деловой. - Хочу предупредить. Фло весь вечер жаловалась на жару, хотя в доме ощутимо прохладно. И мне категорически не нравится её вялость.
        Шон бледнеет прямо на глазах. И трезвеет тоже.
        - Господи, только не это!
        Он хлопает по карманам в поисках телефона, и я понимаю, что вечер воспоминаний подошёл к концу.
        - Я немедленно звоню доктору.
        - Не разводи панику, - раздаётся от двери твёрдый голос.
        Едва начав подниматься с кресла, я замираю и медленно опускаюсь обратно, с интересом рассматривая стройную, замершую у входа в комнату фигурку, от которой буквально веет уверенностью.
        - Доктору позвони, конечно, для собственного успокоения, но беспокоить Фло пока не надо. Просто последи за ней. Возможно, придётся не спать всю ночь, но лучше перебдеть. Если хочешь, я могу остаться.
        Шон на удивление быстро справляется с паникой. Он всё ещё сжимает в руках телефон, но выглядит при этом более собранным.
        - Нет, Эмм. Я справлюсь. Спасибо ещё раз. Во сколько у тебя самолёт?
        - В десять.
        - Я пришлю машину к восьми.
        - Не беспокойся. Пользоваться убером я умею.
        С её стороны слышится сигнал входящего сообщения. Девушка хмыкает, достаёт телефон из заднего кармана джинсов и машет им перед Шоном.
        - Видишь, вот доказательство.
        - Ты, как всегда, буквальна.
        - А ты, как всегда, рвёшься меня опекать.
        Я будто в семейных разборках участвую, но у Шона вроде бы не было сестры. Может, какая-нибудь дальняя кузина его жены из Небраски? Хотя говорит вроде с местным акцентом.
        - Мне тоже пора.
        Я встаю с кресла, и эти двое вздрагивают. Ну, точно - пятое колесо в телеге.
        Шон провожает меня до выхода, где мы снова сталкиваемся с «кузиной».
        Девушка стоит на крыльце, всматриваясь в экран своего телефона.
        - Водитель, похоже, не из местных.
        Она неловко шутит, стараясь при этом не смотреть в мою сторону.
        Я достаю телефон, чтобы вызвать машину. Шон замечает это и обращается к девушке:
        - Может, возьмёшь с собой Марка?
        - Не стоит, - говорю я. - Моя машина неподалёку.
        Мне решительно не нравится идея сидеть в тесном салоне рядом с той, кому моя компания в тягость. Зачем это надо, если под боком всегда есть водитель?
        Девушка со своей стороны даже не пытается быть вежливой. Она снова гипнотизирует взглядом свой телефон, мысленно призывая водителя ехать быстрее.
        Мыслями Шон уже наверху, в спальне жены, поэтому паузу, которая между нами возникает, неловкой не назовёшь.
        Мой водитель сообщает время прибытия, и оставшиеся несколько минут ожидания, скорее от скуки, нежели интереса, я убиваю изучением «кузины».
        Крыльцо ярко освещено, и мне удаётся хорошо рассмотреть девушку. У неё довольно приятная внешность, без изысков и новомодной преувеличенности: никаких скульптурных бровей, нарощенных ресниц и накаченных губ. Хотя рот и правда великоват, но красивой формы и выглядит сочным, даже будучи ненакрашенным. Она едва достаёт мне до подбородка, объёмный свитер скрывает фигуру, но ноги в узких джинсах кажутся стройными. Волосы тёмные и собраны на макушке в небрежный узел, в который воткнута палочка для суши - комфорт и практичность в угоду красоте. Выглядит как студентка, подрабатывающая няней, и мысль, что связывает её с женой Шона, не даёт мне покоя. Они настолько разные, что, скорее, являются полными антиподами, чем просто противоположностями: яркая, уверенная в себе Флоренс и эта худая пичуга. Хотя уверенности последней тоже не занимать: вон как быстро ей удалось успокоить Шона. Видать, точно набила руку, сидя с чужими детьми.
        Её такси пребывает первым. Моя машина почти следом за ним.
        Девушка быстро клюёт в щёку Шона и скатывается с крыльца, будто за ней черти гонятся. Меня не удостаивает даже взглядом.
        Да, настолько пустым местом я себе давненько не чувствовал.
        Интересно!
        - Кто она? - спрашиваю, глядя, как стремительно «кузина» шагает по подъездной дорожке к чёрному автомобилю с характерным коробом на крыше.
        - Эмм, - мычит Шон вместо ответа.
        - Что, даже имя не вспомнишь? - смеюсь.
        Шон смотрит на меня, как на идиота.
        - Зовут её - Эмм. Эмма Бейтс. Школьная подруга Фло.
        - Школьная подруга? Ей хоть восемнадцать есть?
        - Есть. Вчера из-за неё Фло на тебя и взъелась. Ты ей руку не пожал.
        Что-то всплывает в памяти.
        Девица в красном платье беседует с Шоном, пока я сканирую то, что под ним находится. Этого настолько мало, что не становится неожиданностью. Дамочка обнажена во всех стратегических местах. Длинные ноги, задница едва прикрыта, грудь вот-вот выскочит из низкого выреза - кстати, вполне приличная тройка. В любом клубе таких - россыпью на четвертак.
        Неинтересно.
        Уже нет.
        Руки ей я действительно не подал. Незачем давать даже призрачную надежду, что я заинтересован. И, как обычная обиженная женщина, она тут же дала это понять. Правда, прозвучало это довольно-таки забавно. Плюс бал за сообразительность, но всё равно - ни единого шанса, киска.
        И, кстати, я помню её глаза. Красивые. Серо-голубые. Как вода в океане.
        Как вода…
        - Как, ты сказал, её фамилия?
        - Бейтс.
        - Откуда она?
        - Из Сиэтла. Как и Фло.
        Ещё одна сероглазая Бейтс из Сиэтла.
        Совпадение?
        - Заинтересовался?
        - Ни единого шанса, дружище, - качаю я головой и мысленно добавляю: «Больше нет».
        ГЛАВА 7
        Soundtrack Thinking Out Loud by Ed Sheeran
        Сиэтл встречает дождём. Не неожиданность, но я успеваю вымокнуть, пока добегаю до машины. Конечно, лучше было бы взять такси, а не оставлять её на два дня на стоянке аэропорта, но Лексу завтра в школу, и лучше привезти его сейчас. От Такомы до дома Сеймура час пути по будничным пробкам. В воскресный полдень я доезжаю за сорок минут.
        Дед встречает меня на крыльце и, привычно хмурясь, наблюдает за тем, как я паркуюсь. Он не любит мою машину, называет её хламом и при каждом удобном случае пеняет на то, что я крохоборка.
        Для меня машина - всего лишь средство передвижения. Конкретно эта не хуже и не лучше любой другой. Ходовые качества у «бьюика» отличные, расход топлива приемлемый, довольно неплохой экстерьер плюс компактность - одно из главных преимуществ в непростых условиях уличной парковки.
        Машину я купила два года назад и исключительно из соображения временной экономии. Дорога на работу и обратно на общественном транспорте забирала у меня до четырёх часов в день - по два в одну сторону, а с машиной, пусть и в ежевечерних пробках, этот путь сократился вдвое. Да и к Сеймуру мы стали выбираться чаще, хотя Лекс очень любит пригородные электрички.
        В пять он стал бредить поездами. Создатели мультсериала «Чаггингтон» и сопутствующей продукции здорово обогатились за мой счёт.
        Мы спим на паровозиках, едим из них, надеваем на себя и в них же живём. Комната Лекса - одно большое паровозное депо с преобладанием красного цвета - по окрасу главного героя сериала, паровозика-стажёра Уилсона. Когда мне хочется сделать сыну приятно, я зову его стажёр.
        Белобрысая макушка стажёра маячит в окне второго этажа. Я позвонила с полпути, и к этому времени вещи Лекса должны быть собраны. Мальчишка он организованный, думаю, обошёлся без помощи Сеймура.
        Я заглушаю двигатель и выхожу из машины. Дед неодобрительно качает головой, пока я выгружаю из багажника пакеты с подарками.
        - И опять без зонта.
        - Не ворчи. Не задерживаются они у меня.
        - Я же тебе в прошлом месяце в машину три подбросил?
        - Да? - удивляюсь я и оборачиваюсь к машине, словно три подброшенных зонта должны материализоваться в её окне.
        - Посмотри на заднем сиденье, - говорит Саймон и забирает из моих рук пакеты.
        - Окей. То есть, спасибо.
        Мы не приветствуем друг друга, не обнимаемся - не в наших это привычках. Сколько бы дней или недель не прошло с последней встречи, мы всегда продолжаем общение, будто кто-то из нас только что вернулся из соседней комнаты. Дед и я из той породы людей, кому вербальное и тактильное проявление любви совершенно необязательно. О том, что мы дороги друг другу, красноречиво говорят такие вот подброшенные зонты.
        А вот семилетнему урагану, что едва не сбивает с ног, стоит мне зайти в дом, нужно всё - крепкие обнимашки, поцелуи в щёки сжатыми губами и громкое сопение в ухо:
        - У меня зуб утром выпал, представляешь?!
        - Я тоже по тебе соскучилась, Лекси.
        - Ну, хватит жаться, - кряхтит в дверях дед. - Всего-то два дня не виделись.
        Всего-то два дня, но и за два часа, что мы возвращаемся домой, сын едва успевает рассказать обо всех своих приключениях в доме прадеда. Начал с пятницы, когда тот заехал за ним в школу и произвёл фурор своим жёлтым «камаро».
        Бамблби против безымянного «бьюика» - ну, ещё бы!
        Это была вторая мечта Сеймура, которую он осуществил, переехав за город - яркая спортивная машина. В Сиэтле она ему была не нужна: квартира, в которой они жили вместе с бабушкой, находилась как раз над его баром.
        Цветник и скоростная тачка. Как говорится, первые семьдесят пять лет в жизни мальчика самые сложные. Мы с мамой и сестрой жили на соседней улице. В год, когда Николь сбежала из города, умерла бабушка. Мать тогда пропала на месяц, уехала «залечивать душевные раны» на Барбадос, и дед окончательно забрал меня к себе.
        Чёрт! Вот снова.
        Виски начинает ломить. Слишком часто за последние сорок восемь часов прошлое возвращается в мою жизнь. Знаю, психология - дискомфорт душевный перерастает во вполне ощутимую мигрень. Но единственное лекарство - никакой долговременной памяти и жизнь в сегодняшнем дне. Чтобы унять нарастающую боль, я сосредотачиваюсь на болтовне Лекса.
        Дорога домой, уроки, пицца на ужин, психованный соседский пёс - то самый, что на следующий день пометил кусты рододендрона, завтрак, прогулка, снова домашнее задание - о ночных картах ни слова. Умный мальчик, знает, что мне это не понравится. Но и Сеймура я не сдам. Благодаря его стараниям, в том числе и таким вот ночным бдениям, я выросла в нормального человека. Никакого комплекса по поводу неполноценной семьи. Сеймур - мой дед, бабка, мама и отец. Последнего, к слову сказать, я видела всего раза три в жизни.
        Рот Лекса не закрывается ни на минуту. Думаю, это гены прабабки-библиотекаря - из парня реально может получиться неплохой сочинитель романов. Ну, или сюжетов для компьютерных игр.
        Периодически я поглядываю на сына в зеркало заднего вида и всякий раз едва сдерживаю улыбку, когда вижу его щербатый рот. Сегодня ночью зубная фея придёт за верхним резцом. Соседний выпал две недели назад, и на его месте уже хорошо виден белый краешек коренного зуба.
        На будущей неделе надо записать Лекса к стоматологу. Да и самой сделать профессиональную чистку. Тогда перед Шоном я кривила душой: стоматологическая страховка у меня самая лучшая. Не экономить на походах к дантисту - ещё одна истина, которой меня обучила Николь.
        - Лечить всегда дороже, чем поддерживать в хорошем состоянии. Дантисты и зелёные яблоки - главный секрет идеальной улыбки.
        Опять чёртовы воспоминания!
        Так, что там вещает радио с заднего сидения?
        - А причиндалы, мам, это яйца.
        Дома первым делом я бегу в подвал, чтобы посмотреть, не увеличилась ли протечка. Водогрей достался мне в наследство от прежних хозяев, и я ругаю себя, что вовремя не озаботилась его заменой. Протечка в подвале могла привести к короткому замыканию, а я очень боюсь всю эту связанную с электричеством тему. Нет, перегоревшую лампочку я заменить в состоянии, но вот что касается проводки в доме, здесь традиционно обращаюсь к профессионалам.
        Сиэтл - дорогой город для жилья. Этот дом в районе Лейк-Сити понравился мне сразу. Небольшая гостиная, кухня, две спальни наверху, гараж, лужайка перед домом и крошечный задний двор. К тому же приличная школа, довольно милые соседи и умеренная рента. Хотя последний пункт честнее было бы перенести в начало списка.
        В подвале сухо. Заплатка, которую поставил муж моей соседки Полин, держится. Есть шанс на горячую ванну для Лекса и душ для меня.
        На ужин у нас тушёное мясо с овощами по фирменному рецепту Сеймура. Вкусно, ароматно и сытно. Дед любит возиться на кухне. В отличие от меня, времени на это у него предостаточно. Обычно мы едим полуфабрикаты, и лишь в выходные я могу себе позволить провести время на кухне. Как все мальчишки, Лекс любит наггетсы, гамбургеры, хлопья и арахисовую пасту, но с удовольствием ест мои блинчики, овощную запеканку и курицу. Кое-что из этого я даю ему в школу. Вот и сейчас, пока сын ест, я собираю ланч-бокс - завтра утром на это не будет времени. Чтобы мне успеть на работу к десяти, мы с Лексом выезжаем из дома в восемь.
        После ужина я мою посуду, пока сын наверху складывает школьный рюкзак.
        - Мам, я в пятницу штаны порвал на занятии. Вот!
        Серые спортивные штаны возникают перед моими глазами. Одна штанина разорвана прямо на коленке. Вторая моментально намокает, попадая в раковину с растворённым в ней моющим средством.
        - Лекс, осторожнее!
        Я выхватываю из рук сына брюки и недовольно качаю головой.
        - До завтрашнего утра не высохнут.
        - Ну прости.
        Лекс поджимает губы и обиженно смотрит на меня исподлобья.
        - Ладно. Повесь их на спинку стула.
        - А в чём мне завтра на физкультуру идти?
        - Пойдёшь в шортах.
        - В шортах только девчонки бегают.
        - Тогда надевая мои велосипедки.
        - Они же розовые! - возмущается сын.
        - Ну, зато у тебя есть выбор.
        - Всё равно придётся покупать новые штаны. Эти же рваные.
        Следующие пять минут у нас идёт воспитательный процесс. Я объясняю Лексу важность бережного отношения к вещам. Вообще-то это лишнее. Парень он аккуратный, в чём-то даже щепетильный, но никогда не будет лишним об этом напомнить. Затем я предлагаю вместе зашить порванную штанину.
        Лекс притаскивает из моей комнаты коробку для рукоделия, и я учу его орудовать иголкой и ниткой. Высунув от усердия язык, он делает первый кривой стежок, затем второй. Дело медленно, но двигается. Я не мешаю, лишь направляю, когда шов ползёт в сторону, и чётко ловлю момент, когда Лекс перестаёт получать от этого удовольствие.
        Второй важный урок этого дня - не бросать дело на середине и закончить начатое.
        Пока Лекс плещется в ванне, я расстилаю ему постель и складываю на стул одежду, которой он завтра пойдёт в школу. Оба любители поспать, общими усилиями мы минимизируем утреннюю суету. Сборы накануне этому крайне способствуют.
        - Мам, где моё полотенце?
        - В грязном белье. Сейчас принесу новое.
        Я беру из шкафа на лестнице большое банное полотенце, а также чистую тёплую пижаму для Лекса.
        В ванной туман, как в турецкой парной. У нас общая ванная комната, и мы честно делим её на две половинки - «девчачью и мурскую». Мурчина уже выпустил воду и занимается тем, что расставляет по бортику свои игрушки. Мыть себя он мне уже не разрешает, но голышом ещё разгуливает.
        Мне удаётся тихо подкрасться и, накинув Лексу на спину полотенце, я вытаскиваю из ванны визжащий и хохочущий кокон. Поставив брыкающегося мальчишку на низкий стул, я поворачиваю сына к себе и ловко вытираю ему голову.
        Лекс щерится и пытается вывернуться.
        - Мам, ну хватит! Я сам.
        - Знаю, как ты сам. Опять выбежишь с мокрой головой. Давай, я тебя посушу.
        Я оставляю его одеваться, а сама берусь за фен.
        Тёплый воздух лохматит соломенную шевелюру. Лекс упорно не даёт стричься. А я и не настаиваю. Мне нравятся его светлые кудряшки. Нравится, как он пахнет после душа, а ещё больше - на другой день.
        Однажды на ютубе я видела эксперимент, где мамам завязывали глаза и предлагали найти своих детей по запаху. Каждой подносили ребёнка, она нюхала его голову и безошибочно указывала на своего.
        Уверена, с Лексом я не ошибусь.
        - Ты опять меня нюхаешь?
        Карие глазёнки смотрят на меня со всей возможной семилетней строгостью.
        - Прости. Я просто по тебе соскучилась.
        - Зачем тогда уезжала?
        - Ты же знаешь, Шон пригласил меня на день рождения. Невежливо было отказываться.
        - Могла бы взять меня с собой.
        - Это была взрослая тусовка. Ты бы заскучал.
        - Мы бы устроили сражение на лазерных мечах, как в прошлый раз.
        - Уверена, Шон бы не отказался. Но вот другие гости могли бы обидеться, и праздник был бы испорчен.
        - Ясно.
        Когда голова Лекса высушена, мы вместе чистим зубы. Обычно он любит поболтать, когда рот полон зубной пасты, но в этот раз сын молчит. Я знаю, что его тревожит, но намеренно молчу, предоставляя сыну возможность самому заговорить на волнующую тему.
        Но Лекс упрямится. Обида глубже, чем мне казалось.
        - Давай, отнесу тебя в постель, - предлагаю я, и он тянет ко мне ручки, обнимая за шею. Я подхватываю сына за обтянутую красным флисом попку и подтягиваю вверх. Привычным жестом его маленькие ноги скрещиваются у меня за спиной, пока я несу сына в спальню.
        - Мам, можно я сегодня с тобой посплю?
        Его шёпот еле слышен, и по напряжённому тельцу в руках я понимаю, что Лекс очень смущён своей просьбой. Завтра утром на кухню спустится взрослый и ответственный семилетний мужчина и поможет мне с завтраком, но сегодня семилетний мальчик боится остаться один и изо всех сил жмётся к своей маме.
        - Хорошо, милый. Только я ещё не включила у себя отопление. Будет холодно.
        - А я залезу с головой под одеяло.
        - Ладно. И не высовывай нос, пока я не приду.
        - Окей.
        Я рассчитываю, что, вернувшись, застану Лекса спящим, но он меня дожидается.
        Прежде чем принять душ, я снова бегу в подвал и проверяю водогрей. Заплатка Билла держится, протечки нет. Водопроводчик придёт во вторник, надо не забыть отдать Полин запасные ключи. Соседка, мать четырёх детей, - моя палочка-выручалочка. Её второй сын - одноклассник Лекса. В школу мальчиков отвожу я, а вот забирает Полин, и до моего прихода Лекс находится под её присмотром.
        Душ занимает пять минут. Ещё десять уходит на то, чтобы высушить волосы. Снова пробежка в подвал и, наконец, я в своей спальне.
        Зябко поёживаясь, я залезаю под одеяло, а в следующее мгновение ко мне подтискивается тёплое маленькое тельце. Тоненькие ручки тянутся к шее, а ноги привычно протискиваются между моими. Именно так мы всегда согреваемся.
        - Ты чего, Лекси?
        - Мамочка, ты меня больше никогда не бросишь?
        Мокрые щёчки утыкаются мне в грудь. Я инстинктивно обхватываю сына и прижимаю к себе крепче.
        - Ну что ты, маленький! Конечно же, не брошу.
        - И не потеряешь?
        - Не потеряю.
        - И не отдашь никому?
        - Никому. Только Сеймуру. И то на время, ладно?
        - Ладно.
        Я чувствую, как Лекс поднимает ко мне голову и ловлю взгляд заплаканных тёмных вишенок.
        - Я знаю, что ты мне не родная мама. Но я же тебе родной?
        - Родной, - я чувствую, как слёзы предательски подкатывают к горлу. - Ты мой самый родной в мире малыш. Роднее тебя у меня нет никого, Лекси. Я тебя очень люблю.
        - Я тоже люблю тебя, мамочка.
        Лекс давно уже спит, закинув на меня ноги и распластавшись поперёк кровати, а я всё ещё таращусь перед собой невидимым взглядом. Сон так и не приходит.
        Темнота ночи не может скрыть мелькающие перед глазами картинки из прошлого. Как я впервые беру Лекса на руки. Как плачу от нежности и страха, что не справлюсь - ну, какая же из меня мать в девятнадцать лет! Как через два года чуть его не теряю и молюсь всем богам, чтобы малыш остался со мной. Как понимаю, что боги услышали мои молитвы, и теперь каждый день я живу с мыслью, что когда-нибудь они заставят меня за это заплатить.
        И, похоже, время пришло.
        ГЛАВА 8
        Soundtrack One by Alanis Morissette
        Карма, эффект бумеранга - в девятнадцать об этом не задумываешься. Живёшь, как живётся. Лекции, семинары, студенческие вечеринки, подработка в баре у деда - исключительно под его присмотром, встречи с друзьями, многочисленные влюблённости - когда сразу и навсегда.
        Как-то вечером, за несколько дней до окончания последнего школьного лета, дед вызвал меня на разговор о будущем.
        Не скажу, что оно меня не страшило, но и задумываться о нём как-то было недосуг. Ни к чему конкретному тяги у меня не было, ни в каких дисциплинах я не блистала, кроме, пожалуй, самой дисциплины и прилежания. Вторую Бейтс школа Рэдклифф точно не выдержала бы, да и желания эпатировать учителей своими выходками, как в своё время это делала старшая сестра, у меня не было. Разговоров хватало и так.
        Николь терпели из-за дружбы директора с нашей бабушкой. Она же и прикрывала все её выходки. В восемнадцать, едва окончив школу, сестра прыгнула на заднее сидение мотоцикла своего дружка Билли Маклафлина и вместе с ним укатила в Лос-Анджелес.
        Билли вернулся через полгода, поступил в колледж и сейчас помогает своему отцу в строительном магазине. Николь осталась в Калифорнии, и довольно скоро мир узнал о Никки Би.
        Мы никогда не были близки с сестрой. Да и вообще у меня не было семьи в традиционном смысле этого слова. Мать родила Николь в восемнадцать. Представляю, какой неожиданностью стало это для деда с бабкой. Хотя, почему неожиданностью. Дед с утра до ночи был занят своим баром, бабушка - любимыми книгами.
        Я была частым гостем в их квартире, но не помню, чтобы Барбара Бейтс хоть раз первой заговорила со мной. К людям она относилась как к необходимому злу - терпела и только. Это распространялось и на близких. Что дед нашёл в этой сдержанной, всегда хмурой женщине, не знаю. Сеймур и сам никогда не был душой компании, но только такой человек и мог стоять за стойкой бара - всегда готовый выслушать, но не откровенничать в ответ.
        Как после и мы с Николь, мама с детства была предоставлена самой себе. Отсюда и её любовь к свободным отношениям. В отличие от сестры, я родилась в браке. Правда, отец бросил нас, когда мне не исполнилось и года. Об этом никто вслух не говорил, но, похоже, дело было в постоянных изменах матери.
        Мамина жизнь измерялась не годами или сезонами. Вехами в её жизни были мужчины. После краха очередного романа несколько месяцев мы с Николь жили как в раю. Совместные завтраки, воскресные обеды, поездки в горы. Мама была мамой. Всё заканчивалось, когда на её пути возникал очередной ухажёр. А дальше главной в нашей горе-семье становилась Николь.
        Удивительно, как после этого сестра меня не возненавидела. Ей было восемь, когда я родилась, так что в подростковом возрасте - самом сложном и импульсивном - Николь пришлось нести ответственность за пискливую малявку, которая вечно за ней таскалась и требовала к себе внимания. Думаю, сестра просто переняла образ мысли нашей бабушки, предпочитая просто меня не замечать. Сеймур несколько раз пытался вмешаться, увещевал мать, призывал к ответственности. Но проходили дни, недели и месяцы, и мы с Николь снова оставались одни. В конце концов, дед смирился и в моменты маминых загулов забирал нас жить к себе.
        Одной яркой звезды в семье хватало, так что я старалась как можно меньше привлекать к себе внимание. Отсюда, вероятно, и мои скромные успехи в учёбе.
        В том первом нашем серьёзном разговоре с дедом, Сеймур предложил мне подумать о карьере бухгалтера.
        - У тебя всегда будет возможность заработать на кусок хлеба.
        - Но разве ты не хочешь, чтобы я помогала тебе в баре? - не то чтобы мне нравилось там бывать, но «Грин стоун» всегда считался неотъемлемой частью моей жизни.
        Этот тёмный бар в полуподвальном помещении на Сто двенадцатой северной улице не был семейным предприятием. Он достался деду от друга его отца, с которым тот в двадцатых годах прошлого века приехал из Ирландии. Друг отказался бездетным и относился к Сеймуру, как к собственному сыну.
        Намного позже дед рассказывал, что подарок не привёл его в восторг. Он никогда не думал, что всю жизнь проведёт за стойкой, продавая выпивку и гоняя не в меру разошедшихся клиентов. Репутация у бара была та ещё, правда, в последние годы от былой нехорошей славы почти ничего не осталось. «Грин стоун» облюбовали клерки близлежащих офисов. Пятничные вечеринки, корпоративные мероприятия, дни рождения сотрудников и просмотры бейсбольных матчей стали неотъемлемой частью места, в котором в былые времена вечера редко обходились без вызова полиции. Кухня стала разнообразней, винная карта шире, а Сеймура за стойкой сменили два расторопных бармена.
        - Разливать выпивку ты не будешь, - сказал мне дед. - Разносить заказы тоже. Работать с поставщиками и вести бухгалтерию - пожалуйста. Но для этого надо учиться. Я помогу.
        Мне кажется, со мной Сеймур сделал попытку во второй раз реализовать свои отцовские амбиции. Поставив крест на моей матери и своей старшей внучке, он изо всех сил боялся меня упустить. В редкие минуты откровений он так и говорил:
        - Не упустить бы мне тебя, Эмма.
        Я не «упускалась». Похоже, что все «упускательные» гены достались Николь.
        Мы узнавали о ней исключительно через таблоиды. Сначала это были второсортные издания вроде «Старз» и «Татлер». Позже её имя начало мелькать на порталах ТМZ и E! Через три года о Никки Би писали уже People и USA Today. Просматривая эти новости, дед неодобрительно качал головой. Я же всё больше уходила в себя, стоило кому-либо заикнуться об очередной выходке моей безбашенной старшей сестры.
        Впрочем, образ плохой девчонки эксплуатировался ею недолго. Николь вовремя сообразила, что в моде сейчас приличные девочки. Она завела один из первых бьюти-каналов на ютубе, где рассказывала о правильном питании и демонстрировала свою потрясающую физическую форму, сидя в картинных асанах на фоне закатного солнца. Позже Никки Би в череде других знаменитостей выступала в защиту окружающей среды и поддерживала фонд борьбы с домашним насилием.
        Её редкие визиты домой были весьма кратковременными. Сестра появлялась внезапно и так же внезапно исчезала, выгружая на мою кровать горы подарков в виде косметики и нарядов, полученных на съёмках. Всё это теми же кучами перекочевывало на верхние полки шкафа, где позже с большим удовольствием рылась Фло.
        Не знаю, зачем Николь нужны были эти приезды домой. Может, в качестве эмоциональной подзарядки? Она будто бы отчитывалась перед семьёй за очередной этап своей жизни. Приезд, пробежка по подружкам, вечеринка с ними же в актуальном на тот момент ночном клубе, возвращение домой ближе к утру, сон до вечера, а после - такси в аэропорт и возвращение к прежней жизни. Чем старше Николь становилась, тем всё реже становились эти визиты.
        Мать всегда крутилась поблизости и возникала на пороге дедовой квартиры практически одновременно с Николь. Она любила прихвастнуть знаменитой дочкой, но та будто не замечала её преданных глаз и заискивающих улыбок. Мама получала свою часть подарков, забивала телефон селфи с Никки Би и отбывала на следующий день после её отъезда.
        Я не обижалась. По крайней мере, у меня оставались Сеймур и Фло.
        Первые восемь лет Флоренс Паттерсон отучилась в частной школе для девочек в Олимпии, столице штата. Для дальнейшего образования родители перевели её в Сиэтл, потому что в своё время школу Рэдклифф заканчивал отец Фло - хозяин и главный архитектор судостроительной компании, специализирующейся на проектировании и строительстве частных яхт. Большие деньги, большие амбиции и большое желание их удовлетворить.
        Дочь Герберта Паттерсона никогда не стремилась доказать свою значимость или самоутвердиться за счёт других. Фло всегда была полна радушия, всегда на волне позитива. В отличие от остальных, в школе она не находила проблемы, а сбегала от них. Местные «Баунти» (группа популярных учениц в школе, героини фильма «Дрянные девчонки», 2004 г. - прим. автора) её за это отчаянно невзлюбили.
        Подляны вроде мокрой физкультурной формы или подножки в столовой - через это проходили все. В том числе и я, малодушно радуясь, что своим приходом новенькая перетянула на себя внимание наших королев. До этого их главной забавой было доставать меня сплетнями о сестре.
        В основном Фло получала за наряды и необычный внешний вид. Короткий ёжик волос, розовый рюкзак, любимые анимешные слипоны. В выборе одежды моя будущая подруга никогда не следовала канонам, что удивительно при застёгнутых на все пуговицы неэмоциональных родителях. Своеобразный протест, который после стал стилем жизни.
        На провокации Фло не велась, вторую щёку не подставляла, в ответ не хамила, учителям не жаловалось, чем, разумеется, ещё больше раздражала насмешниц. Что-то явно назревало. Скандал чувствовался в воздухе.
        Я понимала, что новенькая не так проста, по тому, как она вела себя на уроках. Умная, креативная девчонка, в меру хитрая, в меру подлиза - она вполне могла организовать вокруг себя свой кружок по интересам. На самом деле, когда мы подружились, Фло рассказала, что в прежней школе сама устраивала весёлую жизнь неугодным сокурсницам и здесь впервые посмотрела на себя со стороны. Увиденное не понравилось, но посыпать голову пеплом она точно не собиралась и уже придумала, как ответить на травлю, но неожиданно буллингу пришёл конец. Как это ни удивительно, помогла в этом моя сестра.
        Какой-то умник наклеил на мой шкафчик изображение обнажённой Николь, прилепив на место её лица моё. Выбор пал на самую жуткую фотографию из общего альбома восьмого класса, где я улыбаюсь во весь рот, полный на тот момент стальных брекетов.
        Это было слишком даже для наших «Баунти».
        Не знаю, каким образом, но Фло выяснила, кто это сделал, и с этой информацией пришла ко мне. Привычная к подобным выходкам, я сначала разревелась, а затем, заражённая энтузиазмом новой подруги, с азарт принялась планировать месть.
        В первом матче школьного футбольного чемпионата группа поддержки школы Рэдклифф на поле так и не вышла. Чирлидерши переругались вдрызг из-за новой формы, которая неожиданно стала всем мала. Фло отследила путь от дизайна костюмов до их пошива и перехватила форму на финальной стадии, заменив присланные девчонками размеры на меньшие. Как ей удалось провернуть это в одиночку, для меня до сих пор загадка. Как является загадкой и то, каким образом это сошло нам с рук, при том, что все прекрасно знали, кто это сделал - Фло позаботилась о том, чтобы пошёл такой слушок. Тем не менее, больше нас не трогали. По крайней мере, не с таким остервенением.
        Мы сдружились.
        Фло любила бывать у меня в гостях. Своим двум комнатам в шикарном особняке в районе Белвью она предпочитала мою спальню в квартире деда - захламлённую, обвешанную плакатами с мальчиковыми поп-группами.
        Её же дом произвёл на меня грандиозное впечатление. Прежде мне никогда не доводилась быть в подобных местах. Личный бассейн, теннисный корт, кинотеатр в подвале. Это был сон о красивой жизни. Который, к сожалению, быстро растаял, когда я поняла, насколько одинока здесь моя подруга.
        При первом посещении её родители приняли меня почти с распростёртыми объятиями, но по мере знакомства радушия поубавилось. Пожалуй, только упоминание громкого имени сестры спасло меня от немедленного изгнания, потому что я не смогла ответить ничего конкретного о том, кто мои отец и мать и чем они занимаются.
        Потеряв ко мне интерес, родители Фло предоставили нас самих себе. Как и Сеймур, большую часть жизни проводивший в баре. Пафосному Белвью две шестнадцатилетние девчонки предпочли Гринвуд.
        После школы мы шли ко мне, дурачились, наряжались в привезённые Николь шмотки и в таком виде болтались по улицам. Нам нравилось изображать плохих девчонок, стрелять у прохожих сигаретки, флиртовать с парнями постарше. Стиль «вонаби», моду на который в восьмидесятых ввела Мадонна, очень шёл Фло. Меня же делал похожей на маленькую шлюшку. Но нас это не заботило. Мы отчаянно веселились.
        Всё закончилось так же внезапно, как и началось.
        Однажды в таком виде нас увидел кто-то из школьной администрации. Разразился грандиозный скандал. Вместе с родителями мы были вызваны к директору. Со мной, разумеется, пошёл Сеймур.
        Как же нас распекали! Зачинщиком, разумеется, назначили меня. Припомнили всё, в том числе и злосчастную форму. Я особо не сопротивлялась, понимая, что взрослым надо выкричаться.
        Фло что-то пыталась доказать - в первую очередь, родителям, которые громко требовали у директора с позором выгнать меня из школы. Честно говоря, тут я испугалась и впервые посмотрела на деда, который всё это время хранил молчание.
        Сеймур ни взглядом не выдал, что происходящее как-то его волнует. Но, похоже, что-то не понравилось ему в моём лице, потому что, встав со своего стула у директорского стола, дед подошёл ко мне, положил руку на плечо и задал всего один вопрос:
        - Ну что, упустил?
        В это самое мгновение ко мне пришло понимание двух совершенно несвязанных, но очень важных для самосознания вещей: во-первых, что детство кончилось, а во-вторых, что дед по-настоящему меня любит.
        Слёзы, скопившиеся в уголках глаз, запечатали мне рот. Поэтому пришлось просто помотать головой.
        - Вот и хорошо. А теперь возьми свою подружку, и подождите нас в коридоре.
        Что происходило за закрытыми дверями директорского кабинета, мы с Фло так никогда и не узнали. Мистер и миссис Паттерсон вышли оттуда минут через пятнадцать - бледные и растерянные - и сразу увели с её собой. В наказание Фло до конца семестра посадили под домашний арест и навсегда запретили со мной общаться.
        Из школы меня всё-таки исключили. Правда, только на неделю.
        Всю эту неделю мы с Фло провисели на телефоне.
        Факультет архитектуры и дизайна Института изящных искусств Пратта заявлял о себе как об одном из новаторских в своей области. Фло с лёгкостью туда поступила. Я же прислушалась к совету деда и подала заявление в Центральный колледж Сиэтла на факультет бухгалтерского учёта и аудита.
        Двухгодичный курс с последующей возможностью перевода в Университет штата выглядел привлекательным благодаря цене за обучение и бонусной программе для выпускников с хорошими результатами вступительных тестов. Весь предыдущий год я работала как проклятая и получила за стандартизированный тест для поступающих двадцать пять баллов. Это более чем приличный результат. Сеймур был доволен и оплатил первый год обучения. На второй я планировала взять ссуду в банке, внеся часть стоимости из денег, что заработаю в «Зелёном камне».
        Как бы Сеймур ни сопротивлялся, но всё же я уговорила его взять меня к себе на работу. Привела в пример глав японских корпорации, чьи дети вынуждены начинать на семейном предприятии с должности курьера и продвигаться вверх по карьерной лестнице наряду с обычными служащими.
        Конечно же, дед за мной приглядывал. Никаких сверхурочных и ночных смен. Работа только в выходные и никогда в ущерб учёбе. Завсегдатаи в большинстве своём знали, кто я, и на чаевые скупились редко.
        Я изучала кухню изнутри - и буквально, и формально, и не могу сказать, что мне не нравилось. Для восемнадцатилетней девушки работа была подходящая. Тем более что в то лето Фло на три месяца укатила вместе с матерью в Европу, и я осталась без подруги.
        Именно тогда в моей жизни появился Эрик.
        В компании друзей он пришёл в «Грин стоун» отмечать победу «Сиэтл Маринерз» над нью-йоркскими «Янкиз». Наш бар был забит под завязку теми, кто смотрел игру на большом экране, который для этих случаев выкатывался из подсобки, и компания из семи человек едва ли смогла разместиться, если бы кто-то из них не оказался знаком с Сеймуром.
        Вновь прибывших усадили, поставив дополнительные столы и стулья в моём секторе. Эрик из этой компании казался самым трезвым, и общалась я исключительно с ним.
        Он понравился мне сразу. Высокий, симпатичный блондин с обаятельной улыбкой и синими лучистыми глазами. Да, у меня всегда была слабость к мужчинам с подобной внешностью. Эрик вдобавок был остроумным и весёлым - горячая смесь для неискушённой девчонки, которая ещё ни разу не целовалась с парнем.
        Да, я из тех белых ворон, кто школу заканчивает девственницей. Даже Фло умудрилась расстаться с ней в шестнадцать, закрутив роман со стюардом на круизном лайнере.
        С Эриком у меня не было ни единого шанса - я влюбилась с первого взгляда, окончательно и бесповоротно. Ему двадцать семь, мне восемнадцать. Он успешный программист, я - студентка-первокурсница. Мои мысли только об учёбе, но вечерами, во время работы в баре, я с нетерпением выхожу в зал в надежде увидеть его за своим столиком. Или даже не за своим - какая разница.
        Мне нравится наблюдать за этим парнем, нравится ловить на себе его взгляд. Не то чтобы он часто на меня посматривал, но всегда делал это с улыбкой.
        Наши диалоги поначалу однообразны:
        - Привет, Эмма. Как жизнь?
        - Всё в порядке, спасибо. А как у вас?
        - Когда ты принесёшь первую пинту, станет совсем хорошо.
        Столик Эрика и его друзей всегда обслуживается в первую очередь. Мои сны наполнены образами этого парня, а время, что я трачу на сборы на работу, увеличивается в два раза. И всё же мне здорово удаётся жонглировать учёбой, работой и своими невовремя вспыхнувшими чувствами.
        Фло первая заподазривает неладное. Ещё до того, как я сама понимаю, что моё увлечение уже не совсем увлечение. Я не особо скрываюсь, ошарашенная своими чувствами, чем привожу Фло в неописуемый восторг.
        - Аллилуйя! Я уже думала, что в стремлении не быть похожей на Николь ты всю жизнь проживёшь монашкой.
        Возможно, так и было. Но встреча с Эриком изменила всё.
        Конечно же, он не мог не заметить мой интерес. Неискушённому в любовных делах сердцу претят всяческие игры, так что скрыть его мне не хватало ни ума, ни опыта.
        Однажды он пришёл в бар один, сел у стойки, заказал пиво и долго смотрел на то, как я принимаю и разношу заказы. От его взгляда у меня тряслись поджилки. Я даже позвонила Фло. Та кричала в трубку, что я его зацепила и потребовала быть самой собой.
        У самой себя меня подкашивались ноги и путались мысли. Пару раз я перепутала заказы. Один раз чуть не вывернула полный поднос на гостя. Честно, у меня было огромное желание подойти к Эрику и попросить его перестать на меня смотреть. Поражение было бы полным, но, по крайней мере, я бы не получила нагоняй от деда.
        И всё же, когда я увидела, что Эрик собрался уходить, то испытала глубокое разочарование. В последний раз я решила пробежать мимо, попрощаться - обычно это в порядке вещей, но неожиданно он остановил меня и пригласил на свидание.
        Вот так прямо взял за локоть и сказал:
        - Пойдёшь со мной на свидание?
        Слава богу, что к тому моменту на подносе ничего не было, иначе я бы точно его уронила.
        У меня даже мысли не возникло поинтересоваться, когда и куда он собрался меня вести - какая, к чёртовой матери, разница! Эрик забил в список контактов мой телефон с обещанием позвонить и ушёл, а я заперлась в туалете и долго визжала от радости, закрыв рот руками.
        Первая любовь редко у кого бывает счастливая. Это истина. Такая же, как та, что говорит нам не верить мужчинам, которые ничего о себе не рассказывают. И всё же у большинства людей воспоминания о первых чувствах через какое-то время становятся приятными. Пусть с лёгкой ноткой грусти, с капелькой сожаления, но не без тихой радости и благодарности судьбе, что это у них было.
        С моей первой любовью всё совсем не так. Я редко вспоминаю то время, потому что во мне борются два чувства, совершенно противоположных радости и благодарности - жгучий стыд и горькая обида.
        Мне стыдно, как я себя вела. Стыдно, что болтала без умолку. Стыдно, что не умела отказывать, забывала о гордости, не замечала ничего вокруг и не обращала внимания на нестыковки в словах и поступках. Ума хватило не бросить учёбу, хотя, если бы Эрик попросил, я бы, не задумываясь, это сделала.
        Но Эрик не просил. Эрик вообще никогда ничего у меня не просил и от меня не хотел. Он лишь предлагал, и я соглашалась. Без оглядки и без сомнений. С радостью и поистине щенячьим восторгом. Чувствую ли я за это вину? Понимаю, что не должна, но да. Считаю ли его виноватым не меньше? Понимаю, что должна, но нет.
        Мы те, кто мы есть, и наше прошлое - это то, что делает нас такими, какие мы сейчас. Не было бы Эрика - был бы кто-нибудь другой. Я всё равно должна была получить этот опыт - в этом вопросе я фаталистка. Правда жаль, что он настиг меня так рано. Беременность в восемнадцать, да ещё и от женатого - такие вещи ломают судьбы.
        Мне это едва не стоило жизни.
        ГЛАВА 9
        Soundtrack Can't Pretend by Tom Odell
        Машина глохнет в двух кварталах от офиса. Я не опаздываю, поэтому довольно спокойно включаю «аварийку» и с помощью остановившегося за мной водителя такси отгоняю «бьюик» к ближайшей обочине.
        Как итог - грязное пятно на юбке, растянутое запястье и потные подмышки.
        Да, принцессы потеют. Ещё как потеют. И тушь у них течёт. И помада съедается.
        Ещё у них бывают месячные, и в эти дни они особо раздражительны. А если глохнет машина - так тем более.
        Боюсь, моё ответное «привет» лишено привычной теплоты, и всё же Коре хватает такта это проглотить.
        - Тяжёлое утро?
        - Не спрашивай!
        Кора и не спрашивает. Лишь перехватывает у меня пиджак и протягивает первую из трёх чашек кофе, которые составляют мой обычный дневной рацион.
        - Спасибо. Ты чудо!
        Эту фразу я говорю с большей теплотой, а сделав первый глоток, даже позволяю себе улыбку.
        Коре этого достаточно.
        - Окей. Расписание у тебя на почте. Если надо внести изменения, скажи.
        - Во сколько встреча с Бьюкенненом?
        - В четыре тридцать.
        - Попробуй перенести на три.
        - Не получится. Мистер Делейни трубит общий сбор. В два в конференц-зале встреча с новым клиентом. Какая-то важная шишка из нью-йоркского офиса будет его представлять.
        Чёрт! Как не вовремя. Нью-Йоркская ли шишка или из Анкориджа - представляю, что это будет за мероприятие. Мистер Делейни ковром выстелется перед всяким, кто упомянёт перед ним головную контору. А уж для их клиента в лепёшку расшибётся. Заодно расшибёт и нас.
        Профессионал внутри меня раздувает щёки. Передача клиента в руки филиала - дело уникальное. Уинстону Делейни удалось собрать у себя поистине хороших специалистов, раз головное отделение решилось на подобный шаг.
        «Смарт аккаунтенси» входит в двадцатку лучших бухгалтерских фирм Северной Америки. Львиную долю прибыли на рынке бухгалтерских услуг приносит оформление налоговых декларации и дальнейшая подача их в региональное налоговое управление. Лишь немногие занимаются консультированием, финансовым и инвестиционным планированием, управлением бюджетом. «Смарт Акк» стала одной из первых, кто предложил своим клиентам полный пакет услуг - от составления отчётности до ревизии и полного аудита.
        В большинстве своём это работа на аутсорсинге. Чтобы не держать в штате высокооплачиваемых специалистов, компании нанимают бухгалтерские фирмы для составления первичных отчётов, начисления заработной платы, оценки рисков при совершении сделок путём внутреннего и внешнего аудита и других мероприятий, требующих специальных знаний.
        Последним я как раз и занимаюсь - аудитом.
        Два года в колледже и ещё два в университете, несколько месяцев подготовки на специальных курсах, экзамен длиною в шесть часов - и мечта Сеймура исполнилась: внучка - сертифицированный бухгалтер.
        Ещё к окончанию колледжа я «подмяла» под себя всю бухгалтерию «Зелёного камня». Не имея сертификата, я могла только готовить документы для отчётности, а вот представлять её в налоговых органах и подписывать - с этим Сеймур обращался к профессионалам из «Смарт Акка».
        Дед всегда был законопослушным, правильным до икоты и всегда требовал этого от меня. По крайней мере, с того момента, как мы стали жить вместе.
        Враньё изначально мне претит. Как в том новом детективном фильме, где героиню буквально выворачивает наизнанку от лжи. Меня не выворачивало. Однако я никогда не понимала, в чём кайф изворачивания.
        Эрик врал мне, что женат. Вернее, он не говорил правду. Внушил мне, что я для него единственная. Центр мира. Кто бы отказался в восемнадцать быть чьим-либо центром мира? Неважно, что вы об этом мире почти ничего не знаете, а того, что знаете, явно недостаточно, чтобы выжить.
        Выживание - это игра и умственные хитросплетения. Как в налоговом законодательстве штата Вашингтон. Обрядив на работу с цифрами, Сеймур, тем самым, записал меня в стан врага. Я узнала множество ходов и лазеек, множество потайных троп, через которых уплывают грязные деньги и нечистые на руку мужчины. Бухгалтерский учёт - те же отношения: пока ты на виду, с тебя взятки гладки. При теневом спросе ты обрастаешь аурой неприкосновенности, зачастую ложной, но приятной самому себе до первого разоблачения.
        - Твои контрацептивы оказались недейственны. На твоём месте я бы подал в суд на врача.
        Повестка в суд о неуплате налогов покажется замечанием в школьном дневнике после такого заявления. Мне посчастливилось пережить и первое и второе.
        Про контрацептивы оказалось больнее.
        На самом деле у нас с Корой одинаковые должности. Специалисты отдела внутреннего аудита. У нас одинаковые функции, одинаковые обязанности и оплата у нас по одному тарифу. Наш кабинет - комната размером с птичью клетку с единственным окном на уровне потолка. Но к делу своему мы относимся по-разному и понимаем его по-разному. Именно поэтому Кора носит мне кофе, а я могу иной раз попросить её заняться моей заглохшей машиной.
        По своей инициативе она записалась в мои помощники, что очень облегчает нам жизнь: я успеваю сделать работу за двоих, пока Кора решает административные вопросы, что при любви нашего руководства к формализму ценится гораздо больше. До того, как мы стали работать вместе, я половину утра могла провести, разгребая электронную почту. Мы ровесницы, но в чём-то Кора явно взрослее меня, и я, безусловно, отдаю должное её умению справляться с бытовыми трудностями.
        В конференц-зал я вваливаюсь без пяти два под аккомпанемент двух таблеток тайленола, что растворяются в моей крови. Первый день цикла всегда самый болезненный. Когда он выпадает на выходной, я отправляю Лекса Сеймуру, а сама лежу пластом на диване, объевшись обезболивающим. На работе я стараюсь меньше выходить из-за стола и тихо страдаю, укрывшись за экраном монитора.
        Сегодня такой милости я лишена.
        Директор нашего филиала появляется в сопровождении двоих мужчин, от которых так и веет Пятой авеню и настоящим «Саксом» - совсем не тем, что встречается в каждом городе-миллионнике. Уверена, их потёртые кожаные портфели потёрты специально и стоят, как мой приказавший долго жить «бьюик».
        Они садятся по обе стороны от мистера Делейни и синхронно кладут портфели на стол. Звякает пряжка замка, и на свет вытаскиваются бумаги.
        Обращение директора звучит как закадровая музыка, хотя должно быть наоборот.
        - Нью-йоркское отделение «Смарт аккаунтенси» в лице её главного аудитора мистера Клеменси и его помощника мистера Робишо начинает финальный этап работы с «Текникс венчур». К клиенту мистера Клеменси обратился владелец данной компании с предложением выкупить у него большую часть активов «Текникса». Джентльмены самолично займутся аудитом, но для налаживания взаимосвязей с местными надзорными органами им понадобятся помощники.
        Я смотрю на вытянувшуюся в струнку мисс Пибоди - мою непосредственную начальницу - и понимаю, что только католическое воспитание не даёт ей как Ослу из «Шрека» запрыгать по залу с воплем «Я! Я! Возьмите меня!».
        Урсула женщина неплохая. Но уж очень старается выслужиться. Требует того же от подчинённых, но мы с Корой придерживаемся своей веры и просто исполняем свою работу.
        Окей, я исполняю.
        Уинстон обращает взор на Урсулу, и та едва не выскакивает из своих штанишек от «Макс Мара», с подобострастием уставившись в узкое скуластое лицо главы филиала. Я давно подозреваю, что между ними что-то есть, но оба достаточно профессиональны, чтобы не светить своими чувствами перед подчинёнными.
        - Надеюсь, вы правильно понимаете важность этого проекта для фирмы в целом и даёте объективную оценку своим силам. Прошу вас задействовать любые ресурсы в исполнении возложенных обязанностей. В том числе, и людские. Подробные сведения о «Текникс венчур», а так же о компании, которая станет её совладельцем, расскажет мистер Робишо. Прошу для начала ознакомиться с информацией в файлах.
        Мистер Делейни указывает на чёрные кожаные папки, лежащие перед каждым, кто сидит за столом. Младший персонал в виде меня расположился на стульях, стоящих по периметру комнаты, и такие же чёрные папки нам споро разносят два администратора из приёмной.
        Мистер Робишо, высокий лысоватый блондин, поднимается со своего кресла и обводит взглядом всех присутствующих. Убедившись, что папки в руках, он дёргает вверх подбородком, давая команду их открыть.
        На первом листе я вижу стандартную выписку из реестра с наименованием организацией, банковским балансом и остальными цифрами, не представляющими пока особого интереса. Листаю дальше - цифры-цифры-цифры - пока не упираюсь в смутно знакомую аббревиатуру.
        «БМИ лтд». Откуда мне известно это название?
        Я просматриваю папку дальше в надежде найти ответы.
        Слух цепляется за знакомую фамилию, и я впервые обращаю внимание на то, что говорит представитель нью-йоркского отделения.
        - Инвестиционный портфель «Броуди Мьючуал Инвестментс» заметно расширится с выходом компании на инновационный рынок Западного побережья. Консультации ведутся в онлайн режиме. Глава «БМИ» выразил желание проинспектировать предприятие самолично, потому нам понадобятся несколько толковых служащих, способных за короткий период времени…
        Броуди.
        Мать его, Броуди!
        «БМИ». «Броуди Мьючуал Инвестментс». Инвестиционная корпорация, названная по имени её основателя - Виктора Броуди, во главе которой - ну, кто бы сомневался! - стоит его сын Марк, чьё имя я вижу на следующей странице розданных всем файлов.
        Чёрт. Чёрт! Чёрт!!!
        ГЛАВА 10
        Soundtrack What If This Storm Ends by Snow Patrol
        - Мисс Бейтс, передавайте дела мисс Вогнер и всё внимание «Текниксу». В шесть у мистера Делейни совещание. Ждут самого Марка Броуди. К этому моменту у меня должен быть план действий и вся доступная информация по компании.
        Я смотрю на Урсулу, вижу, что она шевелит губами, но слова в предложения не складываются. Каждое в отдельности понятно, но вместе получается совершеннейшая белиберда.
        Мои мысли далеко за пределами этого кабинета, и вообще не в этом времени. Надо бы хорошенько подумать, проанализировать, но в голове крутится одна фраза - известная контаминация Джорджа Макфлая из «Назад в будущее».
        «Сетобудьба, сетобудьба, сетобудьба!»
        То, о чём не задумываешься в девятнадцать, в двадцать шесть бьёт по голове молотом от силомера. В ушах такой же звон и звёздочки перед глазами, как при выбивании верхнего уровня.
        - Эмма, с тобой всё в порядке? Ты побледнела.
        Начальственный взгляд из-под очков крайне взволнованный. Интересно, какова первопричина: моё здоровье или качество собранного к совещанию материала?
        Как легко поддаться слабости и списать всё на самочувствие. Прыгнуть в машину, по пути забрать Лекса из школы, зарулить в его любимую кафешку за пепперони с двойной порцией сыра. Потом завалиться в гостиной перед телевизором, есть пиццу и смотреть про приключения дракона Зубастика.
        Все фантазии заканчиваются на первом пункте. Прыгать некуда. Машина в сервисе, и минимум до конца недели наш хорошо спланированный бюджет будет подорван тратами на автобус. Плюс дополнительные два часа дороги.
        Мы с Лексом не бедствуем. Но самовосстанавливающийся сплав для Т-1000 (совершенная модель робота, антагонист героя Шварценеггера из второй части «Терминатора» - прим. автора) для гаражных ворот и водопроводных труб с водогреем всё ещё не придуман.
        - Прошу прощения, это из-за переизбытка кофе. Надо немного подышать.
        - Конечно, дорогая. Сделай перерыв.
        - Спасибо, Урсула. К пяти всё будет готово.
        Она неплохая женщина. Спокойная, но немного суетная перед начальством. Отношения у нас сложились сразу. Собственно, благодаря Урсуле я и получила работу в «Смарт Акке».
        Окончив университет, я разослала резюме в ведущие бухгалтерские фирмы города, не особо надеясь на ответ. Всё же опыт - главное в нашем деле. Но в сопроводительном письме в «Смарт Акк» расписалась, рассказав о желании работать в компании, которая на протяжении тридцати лет занимается отчётностью семейного предприятия. Здесь я, конечно, преувеличила, но если принять во внимание, что к тому времени Лексу полюбилось ездить в гости к прадеду, «Зелёный камень» видел уже четыре поколения Бейтсов.
        То ли наглость моя сработала, то ли у неподвластных при обычных обстоятельствах сантиментам сотрудников кадровой службы что-то ёкнуло, но меня пригласили на собеседование. Их было несколько, и последнее - с непосредственным руководителем. Я шла первой из пяти кандидатов исключительно благодаря алфавитному списку.
        Женщина средних лет в строгом сером костюме, идеально сидящем на её сухопарой фигуре, окинула меня быстрым, пронизывающим взглядом профессионального инквизитора и первой протянула руку.
        - Мисс Бейтс, я Урсула Пибоди, глава департамента внутреннего аудита. В мой отдел нужен толковый помощник. Грамотный, усидчивый и дотошный. Если в вас присутствуют эти три качества, я готова вас выслушать.
        На третьей минуте моего монолога зазвонил её сотовый.
        Извинившись, мисс Пибоди ответила на звонок. Я принялась в сотый раз читать своё резюме, непроизвольно прислушиваясь к беседе.
        - Уинстон, ты же знаешь, я ограничена в ресурсах. Детальная проверка документов займёт не один день, а ты просишь результат к вечеру. Мне некого бросить на этот участок, тем более в такой спешке.
        Выслушав ответ собеседника, женщина тяжело вздохнула.
        - Хорошо. Я займусь этим сама. Вот видите, горим, - сказала она мне, закончив разговор.
        - Может, я смогу чем-нибудь помочь? Скажите только, что нужно делать.
        - Рвение похвальное, но насколько вы грамотны в прогрессивной шкале налогов?
        - Достаточно для того, чтобы писать по ней дипломный проект.
        - Хорошо. - Женщина внезапно поднялась из-за стола. - Идёмте.
        Мы закончили около полуночи одновременно с моим испытательным сроком.
        На следующий день меня приняли в штат.
        В кафе напротив бизнес-центра, в котором располагается офис «Смарт Акка», в обеденное время не протолкнуться. В половине четвёртого обычно посвободнее, даже удаётся найти столик. Я беру фарфоровый чайничек витаминизированного чая и сэндвич с тунцом и салатом. Следом обязательно пойдёт шоколадный батончик из автомата на первом этаже и банка «пепси». Это мой обычный супер-ланч, своеобразная подзарядка перед важным делом. Продуктовый аналог NZT, повышающий работоспособность и концентрацию: витамины, фосфор, омега 3, кофеин и гормон радости.
        Я люблю свою работу. Люблю людей, с которыми провожу большую часть дня. Мне нравится решить сложные задачки, видеть, как с моей помощью что-то начинает крутиться правильно. Сеймур говорит, что из меня бы получился неплохой дознаватель - я дотошная, всегда докапываюсь до сути.
        Но сейчас эта функция даёт сбой.
        Я будто попала в подводное течение, которое утаскивает меня вглубь реки, но не даёт коснуться дна, чтобы оттолкнуться и глотнуть воздух. У меня большое желание позвонить Фло, обсудить всё это, но я себя останавливаю. Подруге сейчас вовсе не до моих бед: утром я написала Шону, спросила об её самочувствии. Он ответил, что Фло немного простыла и сейчас находится под наблюдением врачей. Я осталась без верного советчика, а больше мне идти не к кому. Никто не разделит мои страхи, потому что я явно чувствую подвох: три раза за последние дни столкнуться с человеком, интереса которого всеми силами старалась избегать - да, чёрт побери, сетобудьба!
        Два часа и ещё одну таблетку обезболивающего спустя я со всех ног бегу к кабинету Урсулы, чтобы передать собранную информацию.
        Мы сталкиваемся с ней в дверях.
        - Всё готово?
        - Да. Вот, - я протягиваю несколько скреплённых листочков.
        Урсула быстро их просматривает, а потом подхватывает меня за локоть и тащит за собой.
        - Расскажешь по дороге.
        Мистер Делейни не любит опозданий, поэтому на предельных скоростях мы мчимся к лифту, чтобы проехать пять этажей наверх.
        К счастью, лифт не заставляет себя долго ждать. Мы ждём, пока выйдут пассажиры, заходим в кабину, и всё это время я продолжаю говорить.
        Мне даже не надо заглядывать в распечатки, память в момент стресса работает превосходно. У Фло, кстати, в такие моменты её отрубает напрочь. Сколько раз я выручала её с математикой, когда даже элементарные формулы стирались из её головы при одном упоминании слова «самостоятельная работа».
        С Урсулой легче. Но мы не в школе, и у нас цейтнот.
        - Необходимо понять, кто именно из руководства «Текникс» выступил с предложением выкупить акции. Компания раздирается изнутри двумя собственниками - Томасом Оттисом и его сыном Генри. Тот случай, когда вопрос отцов и детей стоит несколько сотен миллионов, а патенты на изобретения записаны на двоих. Как бы ни оказалось, что кто-либо из Оттисов действует за спиной другого.
        - Это ты узнала из открытых источников? - Урсула недоверчиво косится на меня.
        Наши отношения давно перестали быть чисто профессиональными, поэтому я позволяю себе закатить глаза.
        - Пфф! Нет, конечно. Я просто сделала звонок знакомой, с которой хожу в один спортзал. Она работает в кредитном отделе банка, где обслуживается «Текникс». Банк обязан проверять всю информацию о заёмщике. Особенно, если тот недавно подал заявление на открытие новой кредитной линии. Весьма странно, учитывая, что речь идёт о продаже большей части акций.
        - Действительно, странно. Молодец, Эмма.
        Лифт остановился на двадцать шестом - директорском - этаже, и мы снова бежим по коридору: те же белые стены, то же ковровое покрытие песочного цвета, но народу гораздо меньше.
        По пути Урсула не перестаёт меня благодарить, а я не перестаю вводить её в курс дела по клиенту, теперь уже пересказывая данные, что дублируются с распечатками.
        - Хорошая работа, - повторяет она и перед двустворчатыми дверями приёмной снова хватает меня под руку. - Сядешь рядом со мной.
        Мои каблуки входят в мелкий ворс ковролина как в масло. Я стопорюсь, и Урсула амортизирует на меня.
        - Что такое?
        - Я не пойду.
        - В каком смысле, не пойдёшь?
        - Я не могу туда пойти, - твержу я упрямо, лихорадочно пытаясь найти подходящую причину.
        - Что за ребячество, мисс Бейтс? - Урсула хмурится и переходит на деловой тон.
        Я действительно не хочу входить в тот кабинет. Не хочу встречаться с Броуди. Не хочу не то что на глаза попадаться, а чтобы моё имя вообще упоминалось в его присутствии. Я не настолько наивная, чтобы надеяться, что Марк Броуди не помнит фамилию модели, которая погибла вместе с его отцом в аварии на федеральной трассе Сан-Диего-Блейн. Мне хватило двух встреч в Сан-Франциско, чтобы голова взорвалась от многочисленных «если». Третьей встречи я точно не перенесу.
        Паника накрывает с головой, поэтому приходится пользоваться запрещённым приёмом.
        - Я и правда плохо себя чувствую. Не хочу, чтобы на каком-нибудь ответственном моменте меня вывернуло наизнанку на глазах у нью-йоркского начальства.
        Похоже, видок у меня достаточно болезненный, потому что поизучав меня пару секунд, Урсула больше не настаивает.
        - Хорошо. Посиди в сторонке с остальными помощниками. Станет плохо, постарайся выйти, не привлекая внимания.
        - Спасибо.
        Малость, но рассчитывать на то, что меня отпустят, не приходится. Как любой сомневающийся человек, моя начальница чувствует себя надёжней, имея за спиной надёжный тыл. О том, что её надёжный тыл - это я, Урсула сообщила ещё в тот памятный первый вечер моей работы.
        Мы входим в кабинет мистера Делейни. Я была здесь от силы пару раз, но прекрасно помню эту хорошо обставленную комнату.
        Ретроград во всём, что касается работы, пространство вокруг себя Уинстон Делейни организовывает по-современному. Никаких деревянных панелей и пыльных плюшевых кресел. Хром и стекло. И много света. Широкий письменный стол, отдельно стоящий стол для переговоров с дюжиной удобных кресел. Эргономичная обстановка кабинета, стальные потолочные светильники и мерно гудящая система кондиционирования настраивают на деловой лад.
        Я опускаюсь в одно из пластиковых кресел, составленных в ряд у дальней от входа стены. Половина из них занята такими же помощниками, как я. В отличие от расположившихся за столом, люди здесь будут вкалывать с первой минуты совещания. В руках у всех блокноты для записей и карандаши, телефоны повёрнуты микрофоном в сторону заседающих - мы будем внимательно вслушиваться в слова, записывать реплики, кажущиеся важными, расставлять акценты, помечать детали, которые в запале обсуждения покажутся неучтёнными. Привычная работа. Ничего нового.
        Среди сидящих за столом Марка Броуди нет. Мне даже хватило времени порадоваться, что, возможно, он так и не почтит нас присутствием.
        Первым делает доклад правовой департамент. По кислому выражению лиц ньюйоркцев понятно, что ничего нового они для себя не услышали.
        История повторяется с мистером Лерманном из департамента оценки. Ближе всего ко мне на таком же пластиковом стуле сидит его заместитель, Энди Кристенсен. Молодящийся пятидесятилетний франт, он на двадцать лет старше своего начальника, и, кажется, этот факт его нисколько не беспокоит. Хипстерский чубчик так и ходит ходуном, когда он кивает на каждое слово мистера Лерманна. За Энди всегда весело наблюдать, и я не могу лишить себя удовольствия отвлечься от тягостных мыслей. Ярко-синие зауженные брюки, остроносые ботинки, клетчатая рубашка с коротким рукавом и обязательная оранжевая бабочка - от одного вида Энди подобные сборища перестают наводить уныние.
        Я настолько увлекаюсь его рассматриванием, что упускаю момент, когда слово переходит к Урсуле.
        Её слушают уже с большим вниманием. Лица Клеменси и Робишо выражают крайнюю озабоченность, когда она упоминает о возможном конфликте между собственниками. Я внутренне ликую и не сразу замечаю, что ещё один человек с неменьшим интересом слушает мою начальницу.
        - Мистер Броуди! - подхватывается Клеменси, и я вынуждена прикусить губу, чтобы не застонать вслух.
        Так и есть! Невесть откуда взявшийся Марк Броуди под звук отодвигающихся стульев подходит к столу и, бросив лёгкий кивок на приветствие, обращается к Урсуле:
        - Насколько эти сведения достоверны?
        Урсула хорошо держит удар. Пожалуй, от такого строгого тона я бы точно обмочила штанишки.
        - Сиэтл - город маленький, мистер Броуди. Если у двоих есть проблема, о ней обязательно узнает кто-то третий.
        - Согласен. Но мне не нравится быть четвёртым.
        Взгляд, обращённый на двух мужчин во главе стола, красноречиво даёт понять, что «не нравится» - это не совсем то слово, которое хотел употребить Броуди.
        - Работать на земле всегда легче тем, кто на ней вырос, - вступается за высокое начальство Урсула. И, судя по взгляду последних, очень зря. Если бы в этот момент она посмотрела на Клеменси и Робишо, то подобно жене Лота обратилась в соляной столп.
        От волнения моя выдуманная тошнота становится вполне ощутимой. Броуди тем временем подходит к свободному креслу, но не садится, а становится за его спинкой, обхватывая её ладонями.
        - Поручите своим людям это проверить, Клеменси. Не настолько я заинтересован в «Текниксе», чтобы на несколько лет погрязнуть во встречных исках. Спасибо, мисс..? - он вопросительно поднимает бровь и вновь смотрит на Урсулу.
        - Пибоди, - мяукает та, и на этом выдержка ей изменяет. Краска заливает лицо Урсулы от шеи до кончика носа, что выглядит довольно милым.
        Но умиляться сейчас чему бы то ни было я не в состоянии, потому что, кивнув моей начальнице, мистер Броуди обводит внимательным взглядом всех сидящих за столом.
        - У кого-нибудь есть ещё информация подобная той, что представлена мисс Пибоди?
        Гамма эмоций на лицах присутствующих довольная разнообразна. От удивления до паники. От заинтересованности до потупленных взглядов. Последний особенно удаётся Клеменси и Робишо, и я отчаянно желаю вернуть время назад и запретить себе делать работу с подобным рвением. Над головами Урсулы и мистера Делейни сгущаются тучи, а в качестве Зевса-громовержца у нас сегодня завсегдатаи нью-йоркского «Сакса».
        - Может, младшему персоналу есть что сказать?
        Матерь божия, он смотрит в наш угол. Он точно смотрит в наш угол, потому что я отчётливо чувствую проходящие по мне альфа-волны. Как тогда на приёме - просканировал бездонным взглядом тёмных глаз, и одежда словно растворилась.
        Сейчас Марк Броуди сканирует наши головы. Поэтому свою я опускаю как можно ниже и впиваюсь взглядом в пятно на юбке, оставленное после утренних упражнений с машиной. Подташнивает уже конкретно, и чтобы не оставить о себе неизгладимое впечатление теперь уже у всего коллектива, я заставляю себя думать о другом.
        Юбку придётся сдавать в химчистку, вряд ли это просто грязь. Жалко. Мне она нравится. Мягкий трикотаж, хорошо сидящий и вообще не требующий глажки. Кстати, запястье всё ещё побаливает. Хорошо, что это левая рука, иначе работать было бы совсем неудобно. На ночь надо будет перевязать. Главное, вспомнить, куда сунула эластичный бинт. В последний раз фиксировала им вывихнутую лодыжку Лекса…
        Подумав о сыне, я инстинктивно вскидываю голову…
        … и встречаюсь взглядом с Марком Броуди, который, судя по подозрительной тишине вокруг, уже достаточно долго на меня смотрит.
        ГЛАВА 11
        Soundtrack Hard Time by Seinabo Sey
        Мы как два анимешных героя стреляем друг в друга нарисованными стрелами. Неровен час, воздух вокруг распишется радужным градиентом, и над головами появятся белые окна для реплик.
        С этого расстояния его глаза - два чёрных обсидиана. Гипнотизирующих, завлекающих, пришпиливающих строительным степлером через злосчастную юбку прямо к пластику.
        Я реально не могу пошевелиться. И взгляд отвести тоже не могу. Некуда его отводить, да и незачем. Броуди меня узнал и, судя по выражению его лица, крайне недоволен этим фактом. Но вообще-то на незнакомого человека, путь даже это знакомство шапочное, с таким презрением не смотрят. Считает меня навязчивой поклонницей, с завидным упорством возникающей на его пути, или?..
        От этого «или» тут же начинает болеть голова. Руки машинально взлетают к вискам, и это движение выводит меня из гипнотического захвата.
        Никаких белых облачков с «бах!» и «бум!», никаких хорошо прорисованных контуров. Сплошные лица, замершие в вежливом ожидании. Будто меня о чём-то спросили.
        А меня о чём-то спросили? Или Марк Броуди именно меня выбрал ответчиком на свой риторический вопрос?
        Как к спасательному кругу я тянусь взглядом к Урсуле.
        Всё же мы недаром так быстро сработались - Урсула со мной на одной волне. Жалобу на плохое самочувствие она точно не пропустила мимо ушей, поэтому даёт мне время собраться с мыслями, отвлекая внимание офисного Торквемады на себя.
        - Прошу прощения, мистер Броуди, но данные сведения мы получили исключительно благодаря мисс Бейтс.
        - Вот как.
        Голос Марка звучит на удивление спокойно и без всякого намёка на вопросительные интонации. Я нахожу в себе смелость снова посмотреть в его сторону.
        Сканирующий взгляд тёмных глаз теперь направлен на Урсулу. Ничего не выдаёт в нём удивление, лишь одна тёмная бровь немного приподнята. Верх экспрессии! Однако в тот же момент я замечаю, как побелели костяшки на длинных загорелых пальцах, крепко сжимающих спинку кресла.
        Значит, спокойствие наносное. Что же его так взбесило? Сама информация о возможной проблеме со сделкой или что она поступила от меня?
        На этот раз Урсула хорошо держит удар.
        - С вашего позволения я отпущу свою помощницу, - игнорируя испытующий взгляд Броуди, она обращается к мистеру Делейни. - Сегодня Эмма неважно себя чувствует.
        Обрадованный, что у него появилась возможность принять участие в разговоре, наш босс активно кивает с места в середине стола, куда его сослали Клеменси и Робишо.
        - Да-да, конечно. Вы можете идти, Эмма.
        - Спасибо, мистер Делейни, - я выдавливаю из себя улыбку и поднимаюсь с кресла.
        Властный голос останавливает меня на полпути к двери.
        - Постойте, мисс Бейтс.
        На этот раз я запрещаю себе даже мысль о том, что этот человек меня страшит, поэтому оборачиваюсь и смотрю прямо в его строгое, красивое лицо.
        - Да, мистер Броуди?
        - Откуда у вас эта информация?
        - Данные о получении «Текниксом» нового кредита в свободном доступе. Я всего лишь копнула глубже в сторону выдавшего его банка.
        - Вы хотите сказать, что стали единственной, кто догадался это сделать?
        Кресло было оставлено в покое. Марк выпрямился и с вызовом приподнял подбородок. Плохо я себя чувствую или нет, он настроен не опускать меня до тех пор, пока не получит ответы на все вопросы.
        Передо мной замаячила крайне сомнительная перспектива подставить оба отделения «Смарт Акка». Дав правдивый ответ, я наврежу не только собственному руководству, но и задену репутацию фирмы в целом. «Саксоманы» не простят этого ни мне, ни Урсуле, ни мистеру Делейни.
        - Личные связи - это то, что лежит на поверхности, - начала я, тщательно подбирая слова. - Мисс Пибоди права, легко обнаружить гораздо больше интересного, оказавшись на месте и переговорив с живущими здесь людьми. Насколько я понимаю, именно с этой целью вы здесь.
        Оценивающий взгляд слегка прищуренных глаз смеряет меня с ног до головы. Не далее как пару дней назад меня им уже удостаивали. Тогда, помнится, мистер Броуди не нашёл во мне ничего интересного. Сейчас же я вижу в тёмных глазах кое-что другое. Не интерес, нет. Скорее, мрачную решимость не дать ему развиться. Это полностью совпадает с моим желанием поскорее отделаться от навязчивого внимания этого мужчины.
        - Прошу меня извинить.
        Я говорю это больше для остальных, но всё равно получается, что будто бы Марку.
        Он не реагирует, а всё так же, застыв в позе правителя империй, без стеснения меня рассматривает.
        Неожиданно я вспоминаю о пятне на юбке, о своих видавших виды туфлях на офисном двухдюймовом каблуке. О том, что я давно съела всю помаду, а волосы выбились из обычно строгого пучка ещё во время прыжков вокруг сломанной машины. «Бьюик» в ремонте, моё запястье ноет, мой водогрей течёт, и если я не выйду с работы в течение ближайших десяти минут, то попаду в вечернюю пробку.
        Этот мужчина и мир, который он представляет, слишком далёк от того, где живу я. Другая планета. Другие законы и пищевая цепочка. Если на приёме у Шона и Фло я вполне комфортно чувствую себя в его вселенной, то сейчас на своей территории, глядя на яркого представителя сильных мира сего, понимаю, что я - салага Пипец в гидрокостюме против обряженного в титановый сплав Бэтмена.
        Ещё в первый вечер я хорошо изучила лицо Марка. Красивое. Строгое. Мужественное. И эта причёска - волосок к волоску. Педантично застёгнутый на все пуговицы синий пиджак и идеально отглаженная голубая рубашка. Отойди он от стола, я наверняка увижу идеально отутюженные стрелки на брюках, о которые можно порезаться, и так же идеально начищенную обувь. А у меня запястье, юбка и тяжёлый камень на сердце, который шевелится всякий раз, как я слышу фамилию Броуди.
        Без шансов, Эмма! Без единого чёртового шанса.
        «Прощайте, мистер Броуди. Надеюсь, на этот раз навсегда», - мысленно говорю я, отзеркалив в него вздёрнутым подбородком, и под ободряющий взгляд Урсулы выхожу из кабинета.
        В кабинете меня ждёт Кора. Задание, которое поручила ей Урсула, требует моей проверки. Я не настолько наивная, чтобы убивать часы на выискивание ошибок из того, что сама сделаю идеально и в два раза быстрее, поэтому с лёгким сердцем отпускаю Кору домой и сажусь за работу.
        В восемь я понимаю, что на этот раз Урсула точно решила вывести мою помощницу на чистую воду. Чтобы разобраться во всех цифрах, мне придётся потратить ещё как минимум часа два. Коре на это понадобилась бы неделя.
        У меня нет желания кого-либо подсиживать, нет зависти к чужим деньгам. Я не борюсь за честную оплату труда, если, конечно, речь идёт не о моей оплате. А ещё меня настолько сильно устраивает наш с Корой симбиоз, что я звоню Полин и прошу оставить Лекса у себя на ночь.
        - Без проблем, Эмма. Мальчики как раз закончили собирать свои рюкзаки.
        - Мне так неудобно, Полин. Но сегодня и вправду завал на работе. Ещё и машина в ремонте, так что появлюсь не раньше полуночи.
        - Ничего страшного. Ты же знаешь, Лекс всегда с удовольствием у нас остаётся. Я постелю ему в комнате мальчиков, а завтра утром ты сможешь забрать его перед завтраком.
        - Спасибо тебе огромное. Не знаю, что бы я без тебя делала.
        - Не за что, дорогая. Не забудь, кстати, оставить ключи от дома. Помнишь о водопроводчике?
        - Ох, да рада бы забыть, но куда уж! Эта проклятая протечка мне уже по ночам снится. Как представлю эту беготню в подвал и обратно, так хоть в офисе оставайся ночевать.
        - Не волнуйся. Завтра всё починят. Я попрошу Билла проследить.
        Потом я прошу к телефону Лекса и следующие десять минут выслушиваю его дневной отчёт. Подобные мои задержки не часто, но случались, и Лекс всегда относился к ночёвке у приятеля, как к неожиданному приключению. Но после вчерашнего ночного разговора я переживаю, не воспримет ли он моё отсутствие за нарушение обещания никогда его не бросать.
        Мой мальчик меня не подводит.
        - Да не волнуйся, мам. Миссис Гордон накормила меня такими вкусными фрикадельками, что я даже попросил добавки. У тебя таких никогда не получается. Ты должна взять рецепт.
        - Хорошо, милый. Обязательно возьму, и в выходные мы вместе попробуем их приготовить. Прошу тебя во всём слушаться Полин и не хулиганить.
        - С Ноа хулиганить не получается. Он и в школе тихоня, ты же знаешь. А вот Майло пообещал показать как сжать видео, чтобы оно быстрее закачивалось на канал. Старший брат - это круто. Я бы тоже хотел такого брата, как Майло. Он классный. Во сто раз круче Ноа.
        - Надеюсь, Ноа тебя не слышит. На его месте я бы обиделась.
        - Не-а, не слышит. Миссис Гордон сказала найти мне пижаму. Надеюсь, эта не будет в динозаврах, как в прошлый раз.
        Мысль передать Полин на хранение сумку с вещами Лекса на случай таких незапланированных ночёвок всё чаще меня посещает, но в последний момент я всё время себя останавливаю. Не хочу брать их за практику, не хочу, чтобы соседи думали, что я всерьёз рассчитываю на их безусловную помощь. Быть навязчивой - это не про меня. Я закончила этим заниматься в пять, когда поняла, что никому в моей семье до меня нет особого дела. Если только Сеймуру.
        Из офиса я выхожу в десять, выжатая как лимон. Такси ждёт меня у главного входа. Я называю водителю адрес и с удовольствием сползаю по пассажирскому сидению вниз. Два часа сидения на стуле чью угодно задницу сделают чугунной, а в таком положении она вроде как немного отдыхает. Может и хорошо, что моя машина сломалась именно сегодня: ещё час сидения за водительским креслом точно грозил бы мне преждевременным геморроем.
        Телефон звонит, когда до дома остаётся не больше двадцати минут.
        - Привет, Энди. Какие новости?
        - Бог мой, Эмма, как здорово, что я до тебя дозвонился!
        Голос Энди - управляющего «Грин стоуном» - звучит настолько плаксиво-радостно, что моя многострадальная задница моментально чувствует, что геморрой она себе сегодня всё-таки нажила.
        - Что случилось?
        - «Маринерс» выиграли у «Рейнджерсов» четвёртую игру.
        - А ты почему такой несчастный? Это же здорово!
        - У Эшли через два часа самолёт в Милуоки. Летит на день рождение матери, и я обещал отпустить её пораньше. Лане только что позвонил муж. У Салли сыпь. Похоже на ветрянку. Брайан и Роф пока справляются, но, боюсь, их хватит ненадолго. Звоню Олли - он недоступен. Похоже, тоже празднует. Китти с женихом за городом. Ей добираться часа три. У нас полный зал клиентов, Эмма, и я… - тяжёлый вздох, больше похожий на всхлип. - Я, правда, не знаю, что делать.
        Энди Кук - хороший парень. Правда, хороший. За те полгода, что он занимается делами в «Грин стоуне», к нему не было ни единой претензии. Да, Сеймур отошёл от дела, но я нет. Бухгалтерия бара, уплата налогов, наём и увольнение персонала - все эти дела остались на мне. По документам хозяином бара всё ещё является мой дед, но все возникающие проблемы персонал предпочитает решать через меня.
        Как управляющий, Энди истинная находка: честный, принципиальный, педантичный до невозможности, но, к сожалению, весьма склонен к истерикам. Я понимаю, что он всей душой болеет за дело, и не могу его за это не уважать, но иногда хочется, чтобы делал он это менее эмоционально.
        Энди тридцать один. При росте в пять фунтов и семь дюймов он весит около двухсот двадцати футов (метр семьдесят и сто килограмм соответственно - прим. автора). Когда он нервничает, то нещадно потеет и идёт красными пятнами. Я очень переживаю, что когда-нибудь для него это закончится гипертоническим кризом. Вот и сейчас моя главная задача - успокоить парня, а потому уже думать, что делать дальше.
        - Радуйся, что «Маринерс» выиграли. При проигрыше было бы хуже. Толпа озлобленных мужчин ни в какое сравнение не идёт с толпой мужчин довольных.
        Их трубки раздался нервный смешок.
        - Тут ты права. Но я боюсь, наши стены к подобной радости не приспособлены.
        - Помнишь победу «Сихоксов» (профессиональный футбольный клуб - прим. автора) в Супербоуле в тринадцатом году? Бар тогда чуть по доскам не разобрали от радости. Ничего, выдержали. И эту победу выдержим. Не паникуй.
        - Но как быть с официантами? Я, конечно, уже в зале, но рук катастрофически не хватает.
        Энди замолкает. Мы оба знаем, что я сделаю, но к решению этому он меня не подталкивает.
        Я смотрю в окно и вижу вдали виадук, переехав который, вскоре окажусь дома. Меня там никто не ждёт. Лекс спит у Полин - накормленный, умытый и переодетый. Мой же ужин будет состоять из хлопьев и остатка вчерашнего мяса. В кровати я окажусь через час, после душа и нескольких спусков в подвал. Этот день должен завершиться именно так и никак иначе.
        В салоне тепло. Играет лёгкая музыка, которую водитель приглушил, когда у меня зазвонил телефон. В последний раз я смотрю на приближающийся виадук и мысленно машу рукой своей одинокой кровати.
        - Скоро буду, - это я говорю Энди и отключаю телефон. - Прошу прощения, планы поменялись. Отвезите меня в Гринвуд, - это уже водителю.
        - Как скажете, мисс.
        - Через сколько мы там окажемся?
        - Минут через сорок. Дороги свободные.
        - Отлично, - говорю я и снова сползаю по сидению вниз. Сорок минут на сон - это целое состояние. С трёхмесячными коликами Лекса у меня частенько и этого не было.
        ГЛАВА 12
        Soundtrack Too Close by Alex Clare
        Не терплю непрофессионализм. В любом его проявлении. Не оправдавшиеся ожидания в результате чьих-либо решений или действий вызывают те же эмоции, что и материальные потери. Этот обман - сродни воровству. Я теряю время, моя компания теряет деньги, и все мы растрачиваем энергию на попытку исправить то, что изначально должно работать, как часы.
        Умение строить бизнес посредством рационального распределения полномочий - это то, чему учил меня отец.
        - Найди троих: монолектика, у которого всё делится на плюс и минус, диалектика, у которого истин больше, чем одна, и триалектика, который своими нестандартными решениями поставит в тупик первых двух. Собери этих людей, выслушай и распредели зоны ответственности. Через некоторое время произведи среди них обмен участками и увидишь, насколько эффективным станет бизнес.
        Мои заместители отлично справляются с работой. Я не предлагаю им свою систему управления, они действуют по привычным для них алгоритмам, и нам ещё предстоит разобраться, в какой части они дали сбой. Почему вчерашняя выпускница бухгалтерских курсов смогла обставить двух нью-йоркских аудиторов с громкими именами.
        У девчонки определённо стальные яйца. Как и у всех в этой чертовой семейке. Правда, мозгами и выдержкой она точно не в женскую её часть: ни у старшей сестры, ни у матери этого богатства не было и в помине.
        Я сделал всё возможное, чтобы оградить себя от людей, носящих фамилию Бейтс, и вот, пожалуйста: меньше недели на западном побережье - и уже третий раз встречаю младшую сестру Николь. Обстоятельства всегда разные, и всякий раз девица предстаёт передо мной в новом образе. Шлюшка, монашка, офисная мышь с бульдожьей хваткой. Словно почву прощупывает.
        Ни единого шанса. Больше никаких Бейтсов в моей жизни.
        Но за каким хреном в мыслях я то и дело к ней возвращаюсь?
        Пожав руку Шону, я сажусь в машину и открываю список контактов на своём телефоне. В Нью-Йорке глубокая ночь, но мой звонок принимают после второго гудка.
        - Лэнс, ты не помнишь, у Николь была младшая сестра?
        - Вроде бы была. Надо проверить, - голос начальника моей службы безопасности звучит неуверенно, что случается с ним не часто. С одной стороны, человек только что проснулся, а с другой - мы давно похоронили ту историю. Даже для меня встреча с прошлым стала полной неожиданностью, что уж говорить о других вовлечённых в это дело.
        - Опять семейка активизировалась? - я слышу, как клацает крышка зажигалки, а затем чиркает колёсико. Лэнс делает глубокую затяжку.
        - Пока не знаю. Собери всё, что есть на Эмму Бейтс. Ей двадцать шесть, живёт в Сиэтле. По крайней мере, родилась там. Ходила в одну школу с Флоренс Райт, женой Шона Райта. Больше информации нет.
        - Этого вполне достаточно. Я проверю.
        - Сделай это как можно быстрее. Мне не нравится, что она вертится поблизости.
        - Можно, я скажу эту фразу?
        - Ну, если тебе от этого станет легче, - теперь хмыкаю я, прекрасно понимая, что именно сейчас услышу.
        - Я же говорил! - тянет довольный Лэнс и делает очередную затяжку. Всё это время я молчу, позволяя ему насладиться триумфом. - Говорил, что они вернутся. Правда, думал, что это произойдёт намного раньше. Пять лет продержались. Это срок. Надеюсь, на этот раз ты разрешишь мне разобраться с ними своими методами?
        - Всё зависит от того, что ты нароешь.
        - Окей.
        К утру понедельника я знаю об Эмме Бейтс всё.
        В отличие от старшей сестры свою жизнь на показ она не выставляет. Приобретённый иммунитет или девица и вправду звёзд с неба не хватает? Скучная, ничем не примечательная судьба матери-одиночки. Разве только местом работы. Вашингтонское отделение «Смарт аккаунтенси» вряд ли приняло бы в штат только что выпустившегося студента без опыта за красивые глаза. Значит, мисс Бейтс действительно умна.
        Я не рассчитывал, что настолько. Тем более не рассчитывал, что увижу её так скоро.
        Обводя взглядом двадцать человек за столом совещания, я не задержал внимание ни на одном, кроме двоих, сидящих в его главе. Их я помню по встрече в Нью-Йорке. У меня будет много вопросов к нашей финансовой службе, по какому принципу выбиралась компания для бухгалтерского аутсорсинга. Понимаю, что сделай они это на месте, а не посредством головной конторы, мне не пришлось бы сегодня выступать в роли цербера. Меня вообще не должно быть на этом совещании, это сугубо личная инициатива, связанная с личным же интересом к одной из сотрудниц.
        И я правда не ожидал увидеть её в том кабинете, пусть даже сидящей не за столом, а у стены, в череде рядовых сотрудников, которые все поголовно делали вид, что рассматривают свои колени. Как и большинство из их руководителей. И всё равно, присутствие на этом совещании говорило о высоком статусе Эммы Бейтс в глазах руководства. Чему подтверждение я получил почти сразу, как только на её защиту встала эта женщина со смешной фамилией Пибоди.
        До меня доходили слухи о том, что «Текникс» штормит. Не зря же Мэтт Крайтон в последний момент отказался от слияния с Оттисами. По мне, это произошло оттого, что в последнее время он стал излишне мягок в процессе совершения сделок. Скорая женитьба даже самого зубастого питбуля превратит в слюнявого мопса, но я бы всё-таки поостерегся давать хозяину и главному акционеру «Тринко» подобную характеристику.
        Решения такого инвестиционного монстра как Крайтон оспаривать, по меньшей мере, недальновидно, а по мне так и вовсе крайне глупо. Мои менеджеры вцепились в этот проект бульдожьей хваткой, мечтая через него вырваться на западный рынок айти-индустрии. Можно сказать, я пошёл у них на поводу, и вот чем мне это обернулось.
        Да, было от чего выйти из себя. Поэтому моего недовольства отсыпалось мисс Бейтс в двойном размере. В выражениях я не церемонился. В эмоциях тоже. Не знаю, провела ли Эмма параллель между моей фамилией и именем человека, с которым погибла её сестра, но по взгляду, что она кинула на меня перед уходом, я понял, что обо мне здесь невысокого мнения.
        Храбрая мышка. Или хитрая гадюка. Пронырливая, расчётливая, изворотливая. Такой была её сестра. Такова её мать.
        Следующий час, пока мои уши насилуют пустыми отчётами с общими цифрами и обтекаемыми фразами, я решаю, хочу ли я выяснить, такова ли ещё одна из рода Бейтс?
        Административная служба в отличие от финансовой промахов не допускает.
        Внимание к деталям и чёткое следование установленному распорядку - вот что я требую в организации моих командировок. Личный комфорт может казаться не столь важным, но с возрастом и с возрастающим количеством бонусных миль на корпоративной авиакарте учишься его ценить. К остановке в отелях я отношусь как к необходимому злу, поэтому в поездках длительностью больше трёх дней предпочитаю снимать апартаменты.
        В Сиэтле я не первый раз. У отца здесь были свои интересы. Нередко, когда не требовалось длительных перелётов, он брал меня с собой. В детстве я объездил всё западное побережье, от Сан-Диего до канадского Ванкувера. Большую часть времени, пока отец был на совещаниях, я проводил в отелях в ожидании его возвращения. Отсюда моя нелюбовь и к ним, и к ожиданию в целом. Нетерпимость? Нет. Нежелание терпеть неудобства? Сто раз да, и сегодня мой годовой лимит был точно превышен.
        Из машины я делаю несколько звонков. В Нью-Йорке полночь, но ненормированный рабочий день прописан в контрактах сотрудников отдельным пунктом. Особенно у топ-менеджмента. Плачу я хорошо, но и требую немало. После нескольких часов, без пользы проведённых в «Смарт Акке», я срочно вызываю в Сиэтл главу инвестиционного департамента и финансовых консультантов, настаивавших на сделке с «Текниксом». Пусть сами разгребают заваренную кашу. Решение я уже принял, но шанс переубедить себя даю всегда. Если в самом начале появляются проблемы, они будут сопровождать сделку на всём её протяжении. Финансовые, людские, материальные, даже информационные можно решить. Но не личные. Влезать в семейные разборки я не намерен. С лихвой хватило своих.
        Закончив последний разговор, я свободно откидываюсь на спинку сидения и впервые с момента, как оказываюсь в машине, обращаю внимание на то, что происходит на улице.
        Мы стоим на светофоре на оживлённом перекрёстке. Движение на дорогах плотное, как и на тротуарах. Весьма необычно, учитывая, что сегодня понедельник, время приближается к одиннадцати и это Сиэтл - один из самых спокойных городов Америки.
        - Откуда так много людей?
        Водитель, молодой парень с коротко стриженным плотным затылком, смотрит на меня в зеркало заднего вида.
        - «Маринерс» в одном шаге от выхода в финал Лиги. Такого праздника у нас не было почти двадцать лет.
        - Ясно.
        Да, игра в Сан-Франциско - первая, которую я посетил за последние лет пять, но бейсбол всегда оставался неотъемлемой частью моей жизни. Как любой уважающий себя болельщик, я знаю, что «Сиэтл Маринерс» - единственный клуб, который за всю историю Мировой серии (решающая серия игр в сезоне Главной бейсбольной лиги - прим. автора) ни разу в ней не участвовала. Великие неудачники, наряду с ещё пятью командами, которые никогда не поднимали над головой Кубок.
        Такое незначительное событие, как победа в одной из игр, у тех же «Гигантов» вряд ли вывело на улицы Сан-Франциско толпы поклонников. Неудивительно, что Сиэтл сегодня гудит - поводов для радости «Моряки» дают мало.
        На следующем светофоре рядом с нами останавливает такси. Из открытого окна высунута рука с флагом команды: буква «С» на синем фоне. Мужчина на переднем сидении тянется к моему водителю:
        - С победой, брат!
        Из соображения безопасности окно остаётся закрытым. Поддержку водитель выражает несколькими короткими сигналами.
        - Извините, - говорит он после того, как мы трогаемся.
        - Всё в порядке.
        - Выедем из Гринвуда, станет поспокойнее.
        - Долго ещё?
        - Минут пятнадцать, не больше. Если бы не игра, уже были бы на месте.
        Ещё один светофор. Ещё одно такси.
        На этот раз никаких фанатов. Окна закрыты. Водитель смотрит перед собой. На заднем сидении спит девушка.
        Нет, не с первого и даже не со второго - с третьего взгляда, когда вынуждено наклоняясь вперёд, чтобы убедиться, что мне не показалось, я понимаю, что узнаю её.
        Эмма, чёрт бы её побрал, Бейтс?
        Это точно Эмма Бейтс спит сейчас в соседней машине?
        Ошибки быть не может. Те же каштановые волосы, тот же серый пиджак. Она же ушла два часа назад, сослалась на плохое самочувствие. И только сейчас едет домой?
        Стёкла моей машины слегка затемнённые, но яркий свет витрин круглосуточных магазинов падает на соседний автомобиль и позволяет мне хорошо рассмотреть спящую девушку. Такой умиротворённой я Эмму ещё не видел. Три раз я встречал мисс Бейтс, и все три раза она выглядела собранной, будто готовой к отражению атаки пришельцев. Да, похоже, именно такие эмоции я у неё и вызываю: опасение и неприязнь, вплоть до отвращения.
        Но почему? Это я должен чувствовать себя так всякий раз при встрече с представителями семьи Эммы Бейтс. Особенно, когда вспоминаю, как на следующий день после похорон отца её мать заявилась к нам в дом с требованием денег.
        Роман моего отца с Николь Бейтс был долгим. Они встречались, расставались, снова встречались. Я знаю, что с её стороны любви не было, но вот отец меня немало удивил, незадолго до смерти объявив, что собрался жениться на Николь - на Никки Би, если быть точным. Но прежде, чем сделать это, ему требовалось оформить развод с моей матерью.
        Я давно не испытывал ностальгии по браку своих родителей. Их союз давно не был браком в привычном смысле этого слова. Они разошлись, когда мне было шестнадцать. Не разводились, нет - просто разъехались по разным домам.
        - Ты вырос. А больше нас с твоим отцом ничего не связывает, - сказала тогда мать, а я оказался довольно взрослым, чтобы не устраивать по этому поводу трагедии.
        Отношения всё же у них остались дружеские. Отец много работал. Мать много путешествовала. Они жили в параллельных вселенных, изредка пересекаясь на крупных светских мероприятиях, откуда всякий раз уезжали порознь. У обоих были отношения на стороне, но это всегда оставалось вне обсуждений. По крайней мере, я ни разу не видел имён своих родителей в жёлтой прессе. И теперь всё должно было измениться.
        Я уверен, мать дала бы отцу развод. Уверен, что он никогда бы не обидел её, отдав всё, что в этом случае полагается. Не было бы дележа имущества, не было бы судов, скандалов и интервью у Опры. Отец просто не успел это сделать.
        Как они с Николь оказались на той трассе, никто никогда не узнает. Снежные заносы между Келсо и Олимпией не редкость, но виной всему стал человеческий фактор. Водитель пикапа, движущегося навстречу, пошёл на обгон и не справился с управлением. Он вылетел на встречку, и, чтобы уйти от столкновения, отец резко вывернул руль вправо. На скользкой дороге машину повело. Пробив ограждение, «ровер» слетел с моста в реку. Отец умер от удара. Подушка безопасности не сработала, руль пробил ему грудную клетку. Николь утонула. Захлебнулась в ледяной воде.
        Адвокаты компании засекретили все обстоятельства смерти отца. Это было сделано для того, чтобы репутация главы «Броуди Мьючуал Инвестментс» оставалась незапятнанной. Агентству, которое вело дела с Николь, были выплачены приличные отступные в связи с неисполненными контрактами. Гибель известного инвестиционного банкира и супермодели, чья слава к тому моменту уже катилась к закату, в прессе освещалась параллельно. Моя мать стала вдовой, наряду со мной оставаясь единственной наследницей немалого отцовского состояния. Линда Бейтс, мать Николь, за то, чтобы так оставалось и впредь, запросила два миллиона долларов. И пусть все были против - и адвокаты, и служба безопасности - я выплатил ей эти деньги в полном объёме.
        Так какого чёрта её младшая дочь смотрит на меня так, будто это я сидел за рулём того сорвавшегося в реку «ровера»? Обида за гибель любимой сестры? Удивительно, но при жизни Николь я ведать не ведал, что у неё была сестра. О матери она говорила неоднократно. О деде - подпольном торговце спиртным - тоже. Как и об отце, который едва не изнасиловал её в пятнадцать, и из-за которого она убежала из дома. Но я ни разу не слышал от неё имя Эммы - ни в жизни, ни в интервью.
        Я далёк от мысли, что этой девушке нужны моя поддержка, объятия и «Кумбая», пропетая у костра. Думаю, моё появление для неё сродни неприятному воспоминанию. Признаться, я тоже давно похоронил ту историю, и призраки прошлого меня беспокоят мало. Но я снова и снова натыкаюсь на Эмму Бейтс, и в то, что это простое совпадение, я вовсе не верю. Так что спрошу ещё раз: какого чёрта здесь происходит?
        - За тем такси, пожалуйста.
        Профессионал на водительском кресле ничем не выражает своего удивления и плавно перестраивается в левый ряд.
        - Конечно, сэр. Как скажете.
        ГЛАВА 13
        Soundtrack Heart Of Glass by Lily Moore
        Лавировать между подвыпившими посетителями с подносом, полным пива - это как на велосипеде кататься: однажды научившись, никогда этому не разучишься.
        Да, я не только сводила дебет с кредитом в задней комнате бара, как пророчил мне дед, приходилось и за стойкой стоять, и по залу бегать. И этот зал убирать тоже. Ясное дело, не при Сеймуре, но все, кто когда-либо работал в «Зелёном камне», относились к этому заведению как к дому.
        Исключением я не стала. Поэтому, оказавшись внутри и обменявшись приветствиями с парнями за стойкой, я ловко протискиваюсь сквозь толпу бейсбольных болельщиков в подсобное помещение.
        Где с разбегу падаю в руки взмыленного как лошадь на скачках Энди.
        - Вот и мой ангел-спаситель! - вопит он мне на ухо, пока неловко тискает в объятиях. - С Эшли ты разминулась буквально на две минуты.
        - Кухня работает?
        - Закрылась. Но парни ещё на месте.
        - Окей. Организуешь что-нибудь пожевать?
        - Без проблем.
        - Где «кроксы» Ланы?
        - Посмотри под дальней скамейкой.
        - С тебя еда и чистый фартук. Еда главнее.
        - Конечно. Выходи в зал, как будешь готова.
        - Еда, Энди. Много еды.
        - Хорошо. Дай мне три минуты.
        Я иду в туалет - небольшую комнату с треснувшей фаянсовой раковиной, зеркалом в старинной оправе и современной сантехникой. У нас даже есть небольшая душевая кабина, и я с завистью поглядываю на неё, пока мою руки. В другой раз непременно ею воспользовалась бы, но в зале действительно полный бедлам. Клиенты ждать не любят, и мне лучше поторопиться.
        Распустив окончательно растрепавшийся пучок, я быстро расчёсываю волосы чьей-то забытой на раковине расчёской и снова их собираю. Из сумки достаю карандаш для глаз и ловко рисую им стрелки. Мазок помады, немного румян на бледные щёки, и я почти готова. Серая форменная юбка не очень удобна для беготни по залу, но деваться некуда. Сняв пиджак и расстегнув две верхних пуговички на рубашке, я закатываю рукава по локоть. Вот и все сборы.
        Зелёный, хорошо отглаженный фартук уже ждёт меня на скамье рядом с резиновыми тапочками Ланы и тарелкой с маленькими сэндвичами. Я скидываю свои туфли и с наслаждением влезаю в мягкие «кроксы», попутно запихивая в себя ветчину, сыр и хлеб. Видел бы меня сейчас Лекс - человек, которого я ежедневно распекаю за любовь к еде на ходу. Вот и хорошо, что не видит, не на что будет пенять.
        Карандаши и блокноты лежат на стойке у двери. Я хватаю парочку и выхожу в зал.
        Марка я замечаю почти сразу и, честно говоря, почти этому не удивляюсь. Всё настолько переплелось и запуталось, что было бы странно, если бы его здесь не оказалось.
        Каким-то чудом ему удалось найти место у стойки. Чёрный как смоль «Гиннесс» и тарелка с орешками - неподходящая компания на вечер для мужчины в деловом костюме стоимостью с этот бар, но, кажется, Марка всё вполне устраивает.
        Мне совершенно не нравится роль пешки в чужой игре, тем более что я точно в ней не безмолвный статист. «Грин стоун» - моя территория, а Роф за стойкой нередко подрабатывает вышибалой. Скорее всего, ещё до конца вечера я выясню, что Броуди делает в «Грин стоуне», ну а пока с возросшим энтузиазмом принимаюсь разносить заказы.
        Некоторые из посетителей меня узнают. Некоторых узнаю я. Мы либо обмениваемся дежурными фразами, либо просто киваем друг другу, либо меня, как ту канарейку, с помощью дружеских объятий пытаются выжать вместо лимона.
        - Эмма, детка, где ты пропадала?
        - Много сердец уже разбила, чертовка?
        - Скажи Сеймуру, что это место много потеряло, когда ты ушла к тем счетоводам.
        - Ты обещала выйти за меня, когда сбрею усы. Видишь, сбрил! Назначай дату.
        Весь вечер я чувствую себя звездой «Большого брата», на которую направлены все камеры студии. И пусть в моём случае «камера» одна, всё равно я не могу отделаться от мысли, что это своего рода испытание на вылет.
        Марк смотрит на меня, но не заговаривает. Даже когда я оказываюсь напротив него за стойкой. Держась за кран и привычно наклонив стакан в сторону, я наливаю пиво и совершенно не тушуюсь под его внимательным взглядом. Шум стоит неимоверный, и даже если Марк захочет мне что-то сказать, вряд ли удастся его услышать. Так что мы просто переглядываемся.
        Иногда он полностью поглощён своим телефоном. Иногда - разговорами с соседями и барменами. Иногда смотрит в телевизор. Ведёт себя как человек, который находится в том месте, в котором хочет быть, но эта видимость иллюзорна. Он здесь из-за меня. Я знаю это. Знает и сам Марк. Это знание - следствие, а вот причина пока скрыта.
        После полуночи становится легче. Поток клиентов постепенно сходит на нет. Сказывается отсутствие закуски существеннее орешков и вяленого мяса и то, что большинству из болельщиков завтра на работу. Остались только несколько компаний, которые допивают пиво и шумно обсуждают, где продолжить празднование.
        С отсутствием постоянной практики от тяжёлых подносов ломит руки. Как и мышцы лица, зафиксированные в вежливой улыбке. Завтра я пожалею об этом великодушном порыве прийти на помощь ближнему, и в сотый раз начну изводить себя за неумение вовремя сказать «нет». Сеймур ратует за субординацию, потому полы здесь я мыла только в его отсутствие.
        «Я хозяйка, а не наёмный рабочий», - повторяя про себя мантру, я поправляю волосы и обнаруживаю два карандаша, по привычке заткнутые за оба уха - карманами на фартуке хозяйка Эмма пользоваться так и не научилась.
        Кинув опасливый взгляд на Марка, я с удовольствием отмечаю, что он занят беседой с Брайаном. Который, непрофессионально привалившись к стойке, над чем-то заливисто смеётся.
        Прямо на глазах Энди сдувается, как воздушный шарик, из красного превращаясь в серо-зелёный.
        - Не знаю, как тебя благодарить, - говорит он, опускаясь на свободный стул у стойки.
        Между ним и Марком всего ничего. Во всяком случае, к тому, что трубой трубит Энди, и прислушиваться не надо. Поэтому я стараюсь отвечать односложно.
        - Не стоит. Всё в порядке.
        - Ты же понимаешь, если бы не обстоятельства… - упорно тянет Энди.
        - Всегда рада помочь, ты же знаешь.
        - Надеюсь, ты не будешь против, если я не расскажу об этом эпизоде Сеймуру? Он с меня шкуру спустит за то, что ты вышла в зал.
        - Я большая девочка, Энди, и давно не нуждаюсь в чьём-либо одобрении. Если тебе будет спокойней, от меня он об этом точно не узнает.
        - Спасибо, Эмма. Ты чудо.
        Ещё минут десять я кручусь в зале, после чего прощаюсь с Энди и иду переодеваться.
        Туфли после удобных «кроксов» напоминают средневековое орудие пыток. «Испанский сапог» - так, кажется, это называется. Правда, судя по картинке в энциклопедии, он надевался на всю ногу, а у меня только ступни огнём горят. Есть большое желание уйти домой в тапочках Ланы, но максимум, на что я способна, это, вытянув ноги, сидеть в подсобке в ожидании такси.
        Телефон пиликает входящим сообщением о его прибытии. Я со стоном поднимаюсь на ноги и, взяв сумочку, выхожу в зал. Можно спокойно уйти через служебный вход, но настолько мелочной выглядеть не хочется. За почти два часа, проведённых под пристальным наблюдением Марка Броуди, я смиряюсь с неизбежностью нашего разговора, да и игра в догонялки меня больше не прельщает. Возможно, это говорит усталость - я просто хочу, чтобы этот день наконец закончился.
        Парни прощаются со мной по очереди: тепло, по-дружески и с обязательным наказом заглядывать почаще. Я обещаю. Правда, без должного энтузиазма и довольно рассеяно. Беспокойного покалывания в затылке больше нет. Я оборачиваюсь, и на мгновение - да-да, на совсем коротенькое мгновение - чувствую разлившееся в груди разочарование.
        Марка за стойкой больше нет.
        Ушёл.
        Машины такси перед входом я не наблюдаю и начинаю нервно озираться.
        А в следующее мгновение сердце ёкает при виде высокой мужской фигуры в тёмном костюме, небрежно прислонившейся к пассажирской двери чёрного представительского седана. Ноги скрещены, руки в карманах, пиджак застёгнут на одну пуговицу - картинка из бизнес-издания о богатых и знаменитых, а не мужчина. И это после двух часов в пропахнувшем пивом и сигаретным дымом пабе.
        - Такси я отпустил.
        Марк говорит это таким будничным тоном, будто подобное между нами в порядке вещей.
        Возражать бессмысленно, да и не хочется. Я усмехаюсь и, спустив сумку с плеча, плетусь к задней двери машины.
        Это же правильно: меня собираются подвезти? Либо так, либо силы на скандал я всё же найду.
        Марк опережает меня на долю секунды, тянется вперёд, чтобы открыть дверь, и наши руки едва не соприкасаются. В последний момент я одёргиваю свою, и тут же понимаю, насколько невежливо это выглядит.
        - Спасибо.
        Улыбкой я пытаюсь сгладить неловкость. Получается не очень, но попытка засчитывается. Марк кивает, открывает дверь и терпеливо ждёт, пока я соскользну на обтянутое кожей сидение.
        Пока я здороваюсь с водителем, Марк обходит машину и садится рядом.
        - Едем, - командует он, и автомобиль плавно трогается с места.
        Я откидываюсь на сидение и с удовольствием вытягиваю перед собой ноги. Меня больше не заботит, как я выгляжу в глазах этого мужчины, и всё же от того, чтобы сбросить туфли, благоразумно воздерживаюсь. От колготок я избавилась давно, за педикюр спокойна, но всё же такое разоблачение считаю излишне интимным для подобного поверхностного знакомства.
        - Лейк-Сити, Сто тридцать восьмая улица, правильно?
        Ясно, что Марк уже сообщил водителю адрес и уточняет его специально для меня исключительно из той же вежливости.
        - Да.
        - Номер дома?
        - Пятьдесят восемь. После виадука сверните на Сто сорок пятую.
        Я повышаю голос специально для водителя, хотя зуб даю - маршрут уже давно забит у него в навигаторе.
        - Хорошо, мэм.
        Парень за рулём не намного меня старше, подобное обращение в его исполнении слегка коробит, и я сажусь ровнее. «Мэм» не растекается по сидению, пусть её ступни хоть сто раз жарят на адовой сковородке.
        На центральной магистрали скорость увеличивается. Дорога свободна, автомобиль движется плавно, и меня начинает клонить в сон.
        Спать в компании Марка Броуди я точно не собираюсь, поэтому в попытке прогнать сонливость несколько раз часто моргаю. Как следствие - длинный зевок, который не удаётся подавить. Я отворачиваюсь и закрываю рот ладошкой. И всё равно зевнуть тихо не получается.
        - Прошу прощения.
        - Неужели в «Смарт Акке» так мало платят, что сотрудники вынуждены подрабатывать по ночам?
        Марк даже не пытается добавить в голос иронию, но, поворачиваясь к нему, я всё равно не могу сдержать усмешки.
        - Не думала, что со стороны это выглядит именно так.
        - Вы отпрашиваетесь с важного совещания, ссылаетесь на плохое самочувствие, а последние два часа бегаете по залу, как я заметил, ни на секунду не присев.
        - Мда… как-то не вяжется.
        - Не вяжется. - Марк качает головой и внимательно меня рассматривает. - Вообще никак не вяжется.
        Его лицо в полумраке тёмного салона выглядит хищным. Мне становится не по себе от пристального взгляда тёмных глаз. Вспоминаю равнодушие, которым он обернулся после подобного сканирования моей внешности на приёме у Шона и Фло, и мысленно тороплю Марка дать мне ту же характеристику. С этим я хоть могу справиться.
        Какое-то время мы молча изучаем друг друга, и постепенно усталость физическая дополняется моральной. Мне становится плевать на подбор правильных слов. Я устала бояться сказать что-то не то. Показаться кем-то не тем. Отреагировать как-то не так.
        Марк прерывает мои раздумья самым неожиданным образом.
        - Вы не похожи на сестру.
        Пусть в душе я готова к чему-то подобному, но всё равно с ответом нахожусь не сразу.
        - У нас разные отцы.
        Марк выглядит удовлетворённым, но взгляд от меня всё равно не отводит.
        Я перехожу в наступление.
        - А вы… - откашливаюсь, чтобы голос звучал звонче. - Вы хорошо знали Николь?
        - Достаточно, чтобы это утверждать, - слова произносятся так, что я моментально ему верю. - Ваша сестра никогда о вас не рассказывала.
        - Неудивительно. Мы не были близки. Николь на восемь лет меня старше. Я не представляла для неё интереса.
        - А она для вас? - спрашивает Марк, и я, возможно, впервые в жизни об этом задумываюсь.
        Я никогда не завидовала старшей сестре. Наоборот, на каком-то этапе делала всё возможное, чтобы никому и в голову не пришло нас сравнивать. В хорошем ли смысле или в плохом, но изначально для всех я шла вторым номером - начиная от матери и заканчивая учителями в школе. Возможно, только Сеймур был исключением. А теперь и Лекс.
        И всё же мы были сёстрами. Родными людьми. Именно ко мне в один из сложных периодов своей жизни Николь обратилась за помощью. Что стало для меня полной неожиданностью. Отказать я не смогла. Не посмела. Всё же мы были сёстрами.
        К сожалению - или к счастью - Николь вскоре снова об этом забыла.
        - Как и для всего мира, для меня она была девушкой с обложки - и только. Не ассоциировалась Никки Би с той девочкой, что разогревал для меня в микроволновке шоколадное молоко, когда я болела ангиной.
        - А где в этот момент были ваши родители?
        - В разных местах.
        Краткость моего ответа не подразумевала дальнейших объяснений, и я искренне надеялась, что Марк им удовлетворится.
        Не тут-то было.
        - Всё же странно, что Николь никогда о вас не рассказывала.
        Потому что мою сестру в жизни интересовал только один человек - она сама.
        Интересно посмотреть на лицо Марка, когда я это озвучу.
        Обсуждать с посторонним человеком семейные дела я не собираюсь, поэтому разворачиваюсь к нему всем корпусом, чтобы окончательно всё прояснить.
        - Послушайте, мистер Броуди…
        - Марк.
        - Окей, Марк. Вы же понимаете, что сегодняшний мой уход с совещания вовсе не связан с самочувствием. То есть, он, по сути, именно с ним и связан, но не так, как вы думаете.
        - Вам неловко находиться в моём обществе?
        - Совершенно верно.
        - Простите, но я ничего подобного не испытываю.
        - Везунчик.
        Марк ухмыляется, откидывает голову назад и тихо смеётся. Смех у него приятный. Мягкий и уютный. И совершенно ему не подходит. Приземляет, что ли. Как супергероя в очереди в «Старбаксе».
        - Рано сомневался, - говорит он. - Кое-что общее у вас всё же есть.
        Теперь интересно становится мне.
        - И что же это?
        - Хорошо подвешенный язык.
        - Правда? Удивительно.
        - Почему?
        - Потому что обычно для подобного остроумия мне необходима доза алкоголя. Или привычная компания.
        - Общение со мной открывает для вас новые горизонты.
        - Нет. Это всё от усталости.
        - Возвращаясь к усталости. Вы всё же объясните мне, почему работали в том баре?
        Это что, забота в голосе? Искренний интерес? Или уши настолько забиты фоновым гулом, что мне слышится то, чего быть не должно в принципе. Как ультразвук для летучих мышей.
        - Форс-мажор у друзей. Ничего более.
        - Вы настолько хороший друг?
        - Об этом надо спрашивать не меня.
        - А как ваш сын реагирует на подобные поздние приходы?
        - Отрицательно. У вас всё?
        Я начинаю злиться, а это очень плохой признак. Гадостей в запале я не наговорю, но долго ещё буду себя накручивать, перебирая в голове подходящие ответы.
        Конечно, раз Марк Броуди знает мой адрес, то знает и о Лексе. В его свидетельстве о рождении в графе «мать» стоит моё имя. А вот рядом с именем отца прочерк. Марк это тоже прекрасно знает. И знает, почему.
        - Вы не очень-то любезны, мисс Бейтс.
        - А вы нуждаетесь в моей любезности?
        - Не настолько, чтобы переживать об её отсутствии. И всё же я хотел бы извиниться за то, как вёл себя с вами перед вашими коллегами. А главное - перед нашими общими друзьями.
        - У нас с вами нет общих друзей, мистер Броуди. Встреча в прошлую пятницу - чистая случайность.
        - Как и в субботу, и сегодня, - подхватывает Марк.
        Я нервно сжимаю челюсть.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Вообще-то, я жду, что вы мне что-то скажете.
        - И что бы это могло быть?
        - Ну, я не знаю, - он садится вполоборота, закидывает ногу на ногу и делает неопределённый взмах рукой. - Что вы нуждаетесь в помощи. В какой-либо протекции. В совете. В деньгах, наконец.
        У меня холодеет в груди от очень нехорошего предчувствия. И всё же я нахожу в себе силы задать следующий вопрос.
        - А почему, собственно, я должна просить об этом вас?
        - Почему бы и нет? Дорожка-то проторена.
        - Что?
        - Два миллиона, Эмма, - произносит Марк. - Неужели они так быстро закончились? Вы же бухгалтер. И, судя по отзывам коллег, довольно талантливый. Получается, ваших талантов не хватило на то, чтобы правильно распорядиться этими деньгами?
        - Распорядиться этими деньгами? - я эхом повторяю последние услышанные слова, будто, произнесённые вслух, они станут для меня более понятны.
        - Это большие деньги для вашей семьи. С их помощью вы могли бы сделать хорошие вложения. Дом, машина, своё дело. Пусть даже тот паб, в котором последние два часа крутили задницей перед полусотней хорошо подвыпивших мужчин.
        Челюсть в буквальном смысле падает на пол. Вот реально, рот просто взял и сам открылся. Говорят, в старости это происходит непроизвольно: мышцы шеи ослабевают, нижняя часть лица, мягкие ткани - провисают…
        До старости мне ещё далеко, но я с трудом подавляю желание помочь себе рукой.
        - Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне?
        Мужчина в противоположном углу сидения пожимает плечами.
        - Должен же я как-то вывести вас на разговор, раз сами вы всё никак с мыслями не соберётесь. Хотя работа проделана большая. Я никак не ожидал увидеть кого-либо из вашей семейки в доме Райта. Как вы узнали, что я буду там?
        Голова начинает кружиться, как после пятого виража на русских горках. Ты уже схватил адреналина, и каждый последующий вираж просто очередная встряска - никакого удовольствия. Я таращусь на Марка Броуди в попытке собраться с мыслями, но они расползаются в голове подобно муравьям из-под поднятого в саду камня. Мало что из сказанного я поняла, кроме того, что, похоже, меня обвиняют в преследовании и в транжирстве денег покойной сестры. За последнее обидно вдвойне.
        Не два миллиона, а восемь. Именно столько заработала Николь за свою карьеру. Сестра жила на широкую ногу, много тратила на себя и на развлечения, будто чувствовала, что ей отмерено мало времени. Недвижимости в собственности у неё не было, как и шикарных машин в гараже, потому что гаража не было тоже. Восемь миллионов на счетах в двух банках - вот и всё её наследство. Гигантская сумма для Сеймура и меня, но мы не взяли из неё ни цента. Единственный человек, который может ими распоряжаться, ещё не достиг совершеннолетия.
        Ничего из этого я Марку не рассказываю. Возможно, он не гордится тем поступком, что совершил пять лет назад, и в попытке меня уязвить ищет себе оправдание. Что ж, я точно ему не судья, но не вовремя проснувшуюся совесть лучше как можно скорее снова усыпить.
        - Лекс здоров. У него много друзей. Учится хорошо, особенно любит математику. Читать не любит, как и все дети. Страницы в соцсетях я пока заводить не разрешаю, но могу добавить вас в друзья в своём Фейсбуке. Там я иногда выкладываю его фотографии и небольшие видео. Вы увидите, что он ни в чём таком не нуждается.
        - Ни в чём таком? - Марк в точности зеркалит мои недавние эмоции, повторяя последнюю фразу.
        - Ни в чём таком, что я не могу ему дать.
        Я жду, что Марк что-нибудь мне ответит, но он молчит. Выглядит при этом весьма обескураженным, и постепенно опустившее меня чувство тревоги снова начинает нарастать. Возможно, я была недостаточно убедительна.
        - Деньги, о которых вы говорили, лежат в банке. Лекс получит их по достижению совершеннолетия, как единственный наследник Николь. Могу дать вам названия банков, чтобы вы проверили эту информацию.
        Марк хмурится, несколько раз моргает, затем отворачивается к окну и некоторое время смотрит на дорогу. Я тоже смотрю в окно и замечаю, что мы в нескольких кварталах от дома.
        Какой немыслимо длинный день! И до его окончания ещё далеко. А всего через несколько часов мне вставать, забирать у Полин Лекса, кормить его завтраком, везти в школу, потом ехать на работу…
        - Чёрт! Моя машина!
        В сердцах я закрываю лицо руками. Совсем забыла, что я теперь «безлошадная». С заездом в школу такси мне влетит в копеечку. Но это не страшно. Страшно, что мой сон сократится ещё на полчаса.
        Лучше совсем не ложиться.
        - Что с вашей машиной?
        Я вздрагиваю, потому что за ворохом мыслей совершенно забываю о сидящем рядом мужчине.
        - Утром заглохла на перекрёстке. Похоже, сцепление. Давно барахлило, видно, пришёл его час. Чёрт, ну совсем вылетело из головы.
        Я снова ругаюсь и качаю головой. Что день - эта неделя обещает быть долгой!
        Марк, слава богу, больше не пытается со мной заговаривать.
        В абсолютной тишине мы подъезжаем к моему дому. Водитель паркует автомобиль, и я тяну на себя ручку двери.
        - Спасибо, что подвезли, мистер Броуди. Спокойной ночи.
        Не дождавшись ответа, я хватаю сумку и выхожу из машины. Двадцать шагов по дорожке к крыльцу для меня словно путь на Голгофу. Ноги горят огнём, и я борюсь с желанием скинуть туфли и пройти этот путь пешком. Даже возможный насморк меня не пугает так, как вероятность того, что за мной наблюдают.
        За спиной захлопывается дверь, и я словно налетаю на стену.
        Тааак, ну, что ещё?
        Не дожидаясь, пока меня окликнут, я поворачиваюсь к направляющемуся ко мне мужчине.
        - Простите, но для кофе сейчас не подходящее время.
        Марк останавливается в шаге от меня и буквально впивается глазами в моё лицо.
        - Лекс - ваш сын?
        - Да.
        - Зачем вы рассказывали мне о нём?
        Этот пытливый взгляд хуже всякого полиграфа. От одной мысли о лжи меня начинает колотить дрожь. Или это от того, что на улице холодно, а я с голыми ногами?
        - Подумала, что вам это будет интересно. Простите, если ошиблась.
        Склонив голову на бок, Марк слегка отстраняется, но всё ещё не выпускает мой взгляд.
        - А какое отношение ваш сын имеет ко мне?
        У женщин нет кадыка. Это вторичный половой признак мужчины. Но тогда что это за комок, что внезапно образовался у меня в горле? Я делаю короткие вдохи через нос, боясь свалиться от стремительно развивающейся гипоксии.
        - Отвечайте!
        Черты лица стоящего передо мной мужчины стремительно твердеют. Волнение пересиливает страх, я делаю шаг назад. В то же время Марк подаётся вперёд и хватает меня за предплечья. Держит крепко, но не сдавливает. Тёмные глаза мечутся по моему лицу.
        - Отвечайте, Эмма!
        И я начинаю говорить.
        ГЛАВА 14
        Soundtrack Take Me Home Country Roads by Mary Duff
        На самом деле, паника по поводу машины, а также времени, потраченного на дорогу или порванных штанов Лекса - всё это наносное. Своеобразный способ выставить себя слабой перед самой же собой. Профилактика женственности, если такое понятие вообще существует. Я настолько привыкла быть хозяйкой своей жизни, что иногда без подобных контролируемых истерик никак. Того и гляди, начну сидеть с раздвинутыми ногами и рассуждать о преимуществах низкого клиренса.
        Откуда я знаю слово клиренс?
        Ну вот, началось.
        Я действительно пестую в себе женщину. Стараюсь, по крайней мере. Долгое время я об этом не то чтобы забывала, скорее, не позволяла.
        Точно помню, когда это началось.
        Июль, самый разгар лета. С горем пополам я сдала экзамены за первый курс колледжа и уже подумывала о том, чтобы бросить учёбу. Сеймур предложил отдохнуть, но в тот период я старалась как можно реже оставаться наедине с собой и с утра до ночи пропадала в «Зелёном камне». В баре всегда находилась работа - если не умственная, то физическая. Для меня это была своего рода трудотерапия, так что дед особо не возражал.
        Звонок Николь застал меня на заднем дворе во время небольшого перерыва. Я курила в компании кого-то из официанток и очень удивилась, увидев на экране имя сестры. Даже на Рождество Николь обычно обходилась кратким сообщением в мессенджере, а тут - звонок!
        В излюбленной манере она сразу начала с места в карьер:
        - Привет. Ты где сейчас?
        - Привет. На работе.
        - И где работаешь?
        - В «Зелёном камне».
        - Дед всё же сделал из тебя официантку? - хмыкнула в трубке сестра. - А ведь не хотел.
        - Это временная работа. Только на лето.
        - Ясно. Нам бы поговорить.
        - Окей.
        - Не по телефону. Можешь ко мне приехать?
        - Могу. Моя смена заканчивается в шесть, так что…
        - Эмма, я в Калифорнии. На ранчо у друзей. И очень прошу тебя ко мне приехать.
        На самом деле, Николь редко звала меня по имени. Когда мы были детьми, в общении со мной она, в основном, обходилась повелительным наклонением: иди сюда, садись ешь, ложись спать, закрой рот. Никаких сокращений, никаких ласковых прозвищ. Но, слава богу, и никаких неласковых. А вот подобного просительного тона за сестрой никогда не водилось. И, честно, сказать, это напугало до чёртиков.
        У моей жизни нет фундамента. Традиций, воспоминания о которых заставляют сжиматься сердце. Кружки какао перед сном. Тефтельных четвергов. Подарков в ярких упаковках под рождественской елью. Ежегодных поездок в заповедник Олимпия, как у Салли Эванс из соседнего дома.
        Нет, всё было не так плохо. И подарки были, когда мать не забывала ставить ёлку. И наспех намазанные арахисовым маслом куски хлеба. И лазанья по пятницам, приготовленная кем-то из маминых ухажёров. И поездки в заповедник, откуда она привозила своего следующего любовника…
        Этот не те воспоминания, за которые цепляется детская память. Цепляется за то, как маленькой, проснувшись среди ночи и преодолевая страх темноты, я шла в постель к сестре, а она меня не прогоняла. Как завязывала бант и вела за руку в первый мой день в воскресной школе. Как накостыляла Блейку Максалли за то, что он спустил мой мяч в канализационный люк.
        Во второе воскресенье в школу я уже шла одна. И шины на велосипеде Блейка через месяц прокалывала тоже сама. Но на Николь я не в обиде. Нельзя же обижаться на солнце, что в один день оно греет слабее, чем в другой. Солнце есть солнце, а вот надевать сегодня кофту или нет, решать тебе.
        Вот почему в тот же день я выехала к Николь. Сеймур одобрил поездку, положив, что смена обстановки пойдёт мне на пользу. Попросил только быть благоразумной. Я пообещала: к тому моменту глупостей у меня было на десять лет вперёд наделано.
        До места я добралась к вечеру следующего дня. В аэропорту меня встречал водитель с табличкой, на которой было написано моё имя. Николь позаботилась. Ранчо, на котором она остановилась, находилось в пригороде Лос-Анджелеса и принадлежало кому-то из голливудских знаменитостей.
        Проехав через кованые ворота с постом охраны, водитель высадил меня у небольшого одноэтажного коттеджа, откуда вышла невысокая миловидная женщина в форменном платье, напоминающем медсестринское.
        - Здравствуйте, мисс Бейтс. Я Леонора, сиделка вашей сестры.
        Я едва не рухнула на посыпанную белым гравием дорожку.
        - Сиделка? Николь болеет?
        - Болеет? Вовсе нет! - удивилась женщина. - С мисс Бейтс всё в порядке. Всё идёт по плану, никаких отклонений. Она очень ждёт вашего приезда. Проходите, располагайтесь. Коттедж в вашем полном распоряжении. Через час я за вами приду.
        Как-то очень быстро я поверила, что с Николь действительно всё хорошо. Просто таким тоном плохие новости не сообщают.
        Через час, приняв душ и переодевшись, а также хорошенько обследовав дом, в котором меня поселили, я еле дождалась прихода Леоноры.
        Главный дом оказался внушительным строением из светлого песчаника, обложенного красным кирпичом. Арочная галерея опоясывала дом по периметру, заставленная кадками с растениями, плетёной мебелью и всевозможными дизайнерскими штучками - вазонами, глиняными фигурками, яркими пятнами картин на стенах, - явная отсылка к мексиканскому стилю.
        Пройдя через внутренний дворик, наполненный прохладой, Леонора вывела меня к открытому бассейну. Прямоугольная лазурная чаша, переливалась в закатном солнце всеми оттенками синего и зелёного. После дня, проведённого в дороге, так здорово было бы окунуться, но я даже не подумала привезти с собой купальник. Всё равно я здесь ненадолго.
        По периметру бассейна то тут, то там были расставлены широкие мягкие шезлонги. В одном из них в тени широкого зонта в облаке голубой органзы лежала моя сестра.
        Завидев меня, Николь широко заулыбалась и энергично замахала руками, правда, не поднимая их высоко.
        - Эмма! Наконец-то!
        Я тоже улыбнулась, хотя раньше подобной радости от встречи со мной я за сестрой не замечала.
        - Привет.
        В нерешительности я затопталась на месте, оглядываясь по сторонам.
        - Здесь красиво.
        - Ага, - согласилась Николь. - Иди ко мне. Хочешь холодного лимонада?
        - Да. Было бы здорово, - я направилась к сестре, попутно отмечая, как аккуратно Николь поворачивается и тянет руку к небольшому столику, заставленному стаканами.
        - У меня здесь целый графин. Леонора делает очень вкусный домашний лимонад.
        - Здорово.
        - Возьми чистый стакан.
        - Спасибо.
        Присев на край соседнего шезлонга, я взяла со стола красивый хрустальный графин, заполненный льдом и светло-лимонной водой с добавлением мятных листочков.
        Наполнив стакан и сделав пару глотков, я довольно зажмурилась.
        - Вкусно!
        - А то! Эта женщина иногда бесит меня до невозможности. Но лимонад у неё действительно божественен.
        - Странно. Она сказала, что она твоя сиделка.
        - Ну, фактически, так и есть.
        - Ты чем-то болеешь?
        Николь криво усмехнулась.
        - Маленькая глупая Эмма. Неужели, ничего не замечаешь?
        Я повнимательнее присмотрелась к сестре.
        Николь, как всегда, выглядела великолепно. Ровная алебастровая кожа, лучистые глаза в обрамлении тёмных ресниц. Волосы от природы светло-русые она осветляла до платинового оттенка, и сейчас из-под широкополой шляпы знакомые серебряные пряди, обрамляя лицо, картинными локонами ложились на обтянутую голубой органзой грудь.
        Под туникой просматривался белый закрытый купальник. Возможно, из-за него грудь сестры казалась немного больше. Да и вообще, если приглядеться, было заметно, что Николь поправилась. Что, кстати, ей очень шло.
        - Ну что, Шерлок. Каков вердикт?
        Я не знала, принято ли говорить об этом профессиональной модели, не грозясь вызвать истерику, и на мгновение замялась. Этого хватило, чтобы Николь закатила глаза и, спустив ноги, аккуратно встала с шезлонга.
        - Да уж. А я всегда считала тебя наблюдательной, - заметила она с ехидцей в голосе. - Недалеко ты ушла от нашей матери. Та тоже не сразу поняла, что к чему.
        По инерции я поднялась следом, не сводя изумлённого взгляда с живота сестры.
        Большого беременного живота сестры.
        Своего будущего ребёнка Николь не любила. Так бывает. Любой женщине уготовано стать матерью, но не каждая ею становится. И дело вовсе не в физиологии. Хотя, по большей части, в ней же: к ребёнку относятся, как к захватчику, оккупировавшему тело, как к вирусу, который привносит в жизнь множество неудобств, и роды воспринимаются как выздоровление.
        Уверена, в мире немало женщин, у которых либо полностью отсутствует, либо совершенно не развит материнский инстинкт. Что далеко ходить: одна из них - моя мать. Вот только если Николь получила от неё иммунитет против материнской любви, то я - нет. К сожалению, в этом мне пришлось убедиться на собственном печальном опыте. Так что сейчас, глядя на цветущую беременную Николь, я страшно страдала.
        По статистике, с моим диагнозом шанс сохранить беременность в первом триместре составляет от сорока до семидесяти процентов, во втором - девяносто-девяносто пять. К сожалению, мы с моей маленькой девочкой в них не попали. Я потеряла ребёнка на четвёртом месяце из-за врождённой аномалии - наличия внутриматочной перегородки, диагностировать которую смогли на первом же УЗИ. Врачи предупреждали о возможных осложнениях, о патологиях, с которыми будет протекать моя беременность, но я настолько сильно хотела этого ребёнка, что в плохой исход совершенно не верилось.
        Послушнее меня беременной свет не видывал. Я выполняла все предписания, проходила все обследования, пила все лекарства. Только положительные эмоции, только полезные продукты, только установленный распорядок дня и свежий воздух. И никаких стрессовых ситуаций.
        В колледже всё было хорошо. Всё же осознанный выбор профессии сделал своё дело, и, в отличие от большинства студентов, учиться мне нравилось. С подносом в пабе я больше не бегала, тяжести не поднимала, спать ложилась вовремя.
        Последняя стрессовая ситуация для меня - это разговор с Эриком, где я сначала восторженно объявила, что он скоро станет отцом, потом узнала, что в его планы это не входит, потому что дети у него уже есть - двое, мальчик и девочка - и мой ребёнок для него станет абсолютно лишним. Как и для его жены - милой женщины по имени Синди. А ещё он, Эрик, никогда и ничего мне не обещал, я сама надумала там себе чего-то, но он понимает, что это от неопытности, и зла не держит. Так что мне лучше всё взвесить, подумать о своём будущем и принять правильное решение, тем более что срок ещё небольшой. И обязательно подать в суд на производителей противозачаточных таблеток.
        Теперь я понимаю, что дело действительно в опыте. Опытная женщина сразу бы начала задаваться вопросами. Почему любовник ото всех её прячет? Почему их встречи держатся в секрете и напоминают операции спецслужб? Гостиничные номера, съёмные квартиры, еда на вынос, выходные, проведённые в одиночестве. Влюблённая же девушка боится показаться навязчивой, соглашается держать отношения в тайне из необоснованного страха разрушить тот хрупкий мир, что создал вокруг неё её возлюбленный.
        - Мне никто не нужен кроме тебя, детка.
        От этих слов я млела и переставала задавать вопросы, почему мы никогда не выходим вместе, и почему Эрик не знакомит меня со своими друзьями. К себе домой он меня тоже не приглашал и всякий раз по тем или иным причинам отказывался от моего приглашения. Лишь однажды я почти обманом заманила его к себе, но это был очень короткий визит перед редким походом в кино, и все пять минут, пока я переодевалась, Эрик прождал в прихожей.
        Да, я была глупой, но на время беременности запретила себя за это корить.
        Звонок Фло в тот день, когда Эрик ушёл из моей жизни, стал первым правильным поступком за последнее время. Фактически, я бросила подругу, полностью растворившись в лживом куске говна, который делал недовольную мину всякий раз, когда видел её имя на экране моего телефона. К чести Фло, она ни разу не выказала недовольство, когда я переносила или отменяла наши встречи, не перезванивала или вовсе не брала трубку. Нам было по восемнадцать, но в этой ситуации Флоренс оказалась старше меня и мудрее, самоустранившись, как только я попыталась наладить личную жизнь. Правда, даже она не рассчитывала, что с первой же попытки я отхвачу такой вот анти-приз.
        Весь вечер я прорыдала на руках Фло. Остаток ночи мы составляли план дальнейших действий, а утром вместе поехали к Сеймуру.
        Представляю, какое впечатление мы произвели на деда. Опухшие, бледные, с красными воспалёнными глазами в обрамлении тёмных кругов.
        Он как-то быстрой всё понял и задал всего один вопрос:
        - Ну, и кто из вас?
        После того разговора в учительской Сеймур стал относиться к Фло как к ещё одной внучке и всячески её привечал. Вероятно, понимал, что подобное родственное участие для живущей в роскоши брошенной девочки куда важнее той самой роскоши. Иногда я даже его ревновала, но быстро отходила, понимая, насколько мне повезло жить с человеком, который никогда не пытался мной управлять. Хотя, может, и стоило.
        - Я, - юлить и выкручиваться было не в моём стиле ни в пять, ни в восемнадцать.
        - Что намерена делать?
        - Рожать.
        - Парню сказала?
        - Да.
        - А он?
        - Трусливо слился, - вступила Флоренс. О том, что Эрик женат, мы благоразумно решили умолчать.
        - Ты здесь в качестве адвоката, что ли?
        - Ага. Вдруг вы Эмму из дома выгоните.
        - Это с чего такие выводы?
        Фло с победным видом повернулась ко мне:
        - Я же говорила, что дед у тебя мировой.
        - Да я как-то и не сомневалась.
        - И всё же притащила подружку, - буркнул Сеймур.
        Вот и всё недовольство.
        С другой стороны, а чего я ожидала? Скандала и ссор? Это с такой-то женой, дочерью и старшей внучкой?
        Когда Флоренс ушла, мы с Сеймуром, почти так же, как накануне с Фло, занялись планированием. Дед настаивал на том, чтобы учёбу я не бросала, и пообещал помочь с оплатой второго курса. Рожать мне предстояло в сентябре, пропущу неделю почти в самом начале учебного года - это не страшно. Другое дело, надо решать что-то с сиделкой для малыша, и тут очень пригодились связи Сеймура, как владельца знакового заведения в районе. Его завсегдатаями были мужья настоящих и бывших учительниц, медсестёр, социальных работников. Кого-нибудь точно найдём. Можно даже особо не спрашивать, достаточно повесить яркую листовку на доску объявлений и в витрину. В моей комнате решено было сделать ремонт, освободить пространство для кроватки и пеленального столика. Но всё это после. После. После того, как я почти полдня проплакала в объятиях деда.
        Гормоны.
        Несчастье случилось в апреле. Мучащие меня два дня боли в пояснице я списала на длительную ходьбу. Погода стояла хорошая - почти неделю без дождей - и я много гуляла. А на следующую ночь проснулась от спазматических болей в животе. Пока ждала скорую, пошла кровь. Бурые сгустки на белье - вот и всё, что осталось от моей малышки.
        Неделю я провела в больнице и вышла оттуда другим человеком.
        ГЛАВА 15
        Soundtrack Ghost by Charlene Soraia
        Как быстро меняются приоритеты. Быстрее, чем дорожная обстановка на гугл-картах. Ещё недавно моей главной задачей было получение хорошего образования. Потом мечталось никогда не расставаться с классным парнем. После расставания с этим классным парнем - стать классной мамой ребёнку, которого он не захотел, но которого хотела я.
        У меня получилось бы. Правда. Я бы смогла. Более того, я чувствовала в себе силы для этого. Не слепая вера в себя, а именно уверенность, что всё у нас получится: у меня, Сеймура и моей крохотной девочки.
        Не вышло.
        Надо было понять почему, и время в больнице я посвятила именно этому.
        Мне предложили помощь больничного психолога, специализирующегося на женщинах, потерявших ребёнка, но я отказалась. Доктора в самом начале предупреждали, что я должна быть готова к любому развитию событий, но моя страусиная позиция себя не оправдала. Но только ли в ней дело?
        Надо было за что-то уцепиться, и я начала обратную перемотку: потеря ребёнка, беременность, отношения с Эриком, встреча с Эриком, работа у деда, поступление в колледж, зацикленность на учёбе, отсутствие отношений с парнями.
        Неопытность. Неопытность. Неопытность.
        Меньше чем за год моя жизнь прошла через множество фаз, которые у других девчонок сменяют друг друга, а не сваливаются в кучу. Конечно, я запуталась. Конечно, много на себя взяла. И организм, и природа, и высшие силы таким вот образом показали, что не в своей я фазе. Ничего бы я своему ребёнку не дала. Нечего было давать, потому что я и сама ещё была ребёнком. У героя моего любимого фильма «Большой» с Томом Хэнксом был игральный автомат Золтар, и он снова вернулся в детство, попав ему в рот четвертаком. В моём случае всё оказалось намного сложнее. Мне девятнадцать, за плечами выкидыш, неудавшиеся отношения и отсутствие понимания как жить дальше. Может, просто начать с того, на чём остановилась, и побыть для разнообразия беззаботной девятнадцатилетней девчонкой? У меня же получится быть беззаботной? Точно получится. Должно получиться.
        Так себе план. Но он, по крайней мере, был.
        Его воплощению неожиданно поспособствовало очередное возвращение в мою жизнь матери. Я уверена, что не Сеймур надавил ей на совесть: дед не хуже меня знал, что утешительница из его дочери та ещё. Может, мама всё же что-то почувствовала, маячок внутренний сработал - тот, что во мне смыло разрушительным цунами, и она вернулась в Сиэтл из очередной погони за хорошей жизнью. Просто возникла на пороге дедовой квартиры на второй день моего возвращения из госпиталя, увидела меня бледную, валяющуюся на диване в спортивном костюме и носках, и сразу кинулась обнимать.
        - Бедная моя девочка! Что же с тобой приключилось?
        Беззаботность откладывалась. Паны рушились. Горе брало верх. Горе и желание, чтобы пожалели.
        Никогда в жизни этого не требовалось, а здесь…
        Фло я сочувствовать не позволила. Позвонила ей из больницы, сказала о том, что произошло, и когда она начала реветь в трубку, отключила связь. После. Всё после.
        А вот Сеймур сочувствовать не мог. Не в силу душевной чёрствости, а потому что сам еле держался. Я видела, как он за меня испугался в ту страшную ночь. Видела красные воспалённые глаза, когда приходил навещать в госпитале. Дед садился рядом, брал меня за руку и молчал. Я тоже ничего не говорила. Не было таких слов, что мы могли бы друг другу сказать, не начав плакать. Поэтому и дома вели себя, как ни в чём не бывало. Будто я перенесла какой-нибудь вирус и теперь иду на поправку. Он даже стены в моей комнате покрасил в тот же цвет, что и до ремонта, и мебель расставил так же, как до него. Вот так Сеймур проявлял заботу и сочувствие. Для меня и этого казалось много. Однако появление матери показало, что это не так.
        Я всё ей рассказала: и о ребёнке, и об Эрике, и каким именно оказался этот Эрик. Как женщина, не единожды пережившая мужское предательство (мнимое или нет - не важно), мать не давала мне никаких советов. И это было правильно, потому что от неё я их не приняла бы. Она просто слушала - этого уже было много.
        Мама провела рядом со мной всю неделю, что я восстанавливалась. Сеймур её поведение не комментировал, лишь просил звонить, если что-то понадобиться, пока он будет на работе. Я не звонила. Она тоже. Мне кажется, мама стеснялась деда, по крайней мере, она никогда не оставалась с ним наедине.
        Исчезла она так же внезапно, как и появилась, и моя копилка детских воспоминаний дополнилась её мягкой рукой, осторожно перебирающей мои волосы. Я понимала, что это всё, на что способна моя мать, и не обижалась. Нельзя же обижаться на ветер, что в один день он дует сильнее, чем в другой. Ветер есть ветер, а попутный он или нет, решать тебе.
        Я пробыла на вилле Николь три дня, пока она решилась на тот важный разговор, из-за которого и пригласила меня в Лос-Анджелес.
        Начала, как всегда, неожиданно и сразу с основного вопроса.
        - Как ты пережила потерю ребёнка?
        Если честно, услышать это от беременной сестры оказалось жутковато. Прошло уже несколько месяцев, и я бы не сказала, что боль прошла, но точно притупилась. И всё же это были не те воспоминания, которые жили во мне постоянно. Я забивала их беззаботностью, как могла - наспех, широкими стежками.
        Но Николь задала вопрос так походя, что я немедленно ощетинилась. Шов разошёлся, обнажив незажившие внутренности.
        Я зло зыркнула на сестру:
        - Откуда ты знаешь?
        - Мать рассказала.
        Можно было догадаться!
        - Я просила никому не говорить.
        - Речь о нашей матери, забыла? В ней ничего никогда не держится.
        Николь дождалась моей реакции - невесёлого хмыканья - и с сочувствием покачала головой.
        - Как же тебе было одиноко, раз для исповеди ты никого лучше не нашла.
        - В любой другой семье это не казалось бы странным.
        - В любой другой - да. Но не в нашей.
        - А тебе никогда не хотелось, чтобы было наоборот?
        Тяжёлый пронизывающий взгляд сестры буквально пригвоздил меня к стулу.
        Я помню его до сих пор.
        Сколько ей тогда было? Двадцать семь? Не смотрят так в двадцать семь. Если только к этой цифре прибавить ещё пятьдесят. Николь всё понимала и, в отличие от меня, иллюзий не испытывала. Ей было тяжелее во сто крат, потому что всё об этом мире она знала на восемь лет меня лучше. У меня была она - как могла, была - а вот у неё не было никого. И тот её взгляд очень хорошо доказывал, что так ничего не изменилось.
        И всё же зачем-то она меня позвала.
        - Ты рассказала маме о ребёнке?
        - Она думает, я от него избавилась.
        - Что?!
        - У меня был сильный токсикоз в первом триместре, а она как раз неожиданно нарисовалась. Деньги закончились, ничего необычного. Пожила со мной неделю, послушала, как меня выворачивает над унитазом, ну и сделала выводы. Тогда и рассказала о твоём выкидыше. Я сделала вид, что очень испугалась и при ней позвонила в клинику, записалась на обследование. Потом сказала, что сделала медикаментозный аборт.
        - Но почему ты скрываешь беременность?
        - Эмма, я подписала контракт на съёмки в сериале, где буду играть выпускницу школы.
        - Эм-м… - мои глаза несколько раз перебежали с её лица на живот и обратно.
        - Не волнуйся, съёмки в октябре. К тому моменту я уже рожу.
        - Но в чём тогда загвоздка?
        - Там будет несколько любовных линий. Как в «Беверли-Хиллз, 90210». Продюсеры настаивают на достоверности и на роли пригласили молодых актёров, которые не состоят в отношениях. На финальном прослушивании нам намекнули, что для пиара лучше, если киношные страсти перейдут в реальную жизнь. Я должна буду крутить роман с одним из тех парней, а о каком романе может идти речь, если у меня на руках будет младенец.
        - Но он же всё равно у тебя будет, никуда не денется.
        - Это другой вопрос. Ты спросила, почему я скрываю беременность.
        - Окей. То есть, кроме меня и…
        - …Леоноры, - подсказала Николь.
        - …Леоноры о твоей беременности не знает ни одна живая душа?
        - Ещё садовник, шофёр и мой агент, который нашёл для меня этих людей. Все они связаны жёстким контрактом, по которому всё происходящее в этом доме не подлежит разглашению.
        - Господи, какие сложности!
        - Это шоу-бизнес, детка. Большие деньги требует больших вложений.
        - А как же отец ребёнка? Он знает?
        - Нет.
        - Но ты ему скажешь?
        - Нет.
        - Почему?
        - Потому что это была случайность. Досадная ошибка в один незащищённый секс.
        - Может, он бы хотел узнать о ребёнке? - не сдавалась я.
        - Вряд ли. Во всяком случае, в мои планы это не входит.
        Вот это, я понимаю, опыт. Может, встреться мне Эрик попозже, я бы тоже так рассуждала. И не переживала бы так. Не нервничала.
        - Но что ты будешь делать с ребёнком?
        - На этот вопрос я отвечу тебе, когда услышу ответ на свой. Что ты почувствовала, когда потеряла ребёнка?
        Николь даже выпрямилась в своём кресле, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
        - Это нужно для роли? - мне страшно не хотелось отвечать.
        - Прости, но тебе придётся это сказать.
        Мы сидели в одной из множества гостиных этого потрясающе красивого дома, той, что лучше всего освещалась в предзакатный час. Николь сказала, что любит пить здесь чай, чем страшно меня рассмешила. Я вспомнила документальный фильм про аристократов, который смотрела в детстве, и где говорилось, что в разное время суток они предпочитали разные комнаты и никогда не заходили в них в неурочный час. Аристократка из Николь такая же, как из меня кинозвезда, и всё же здесь она смотрелась очень органично.
        И с той же аристократичной холодностью вспарывала мне душу.
        Мне тяжело было сказать ей это прямо в глаза, потому я и встала и отошла к окну. Отсюда я не видела её пытливый взгляд и цветущий вид. И её живот. Ведь у меня сейчас был бы такой же. Может, чуть побольше - я же куда плотнее Николь. Мне не нужен был этот красивый дом. Этот бассейн с прохладной водой, который я всё же опробовала, взяв у сестры запасной купальник. Не было бы этого дома, этого сада, этого уютного заката. Были бы светло-зелёные стены в моей комнате, белая кроватка под розовым пологом. Старый комод, вычищенный изнутри и обклеенный чистой бумагой. И там ждали бы своей очереди крохотные вещички - штанишки, рубашки, мягкие смешные шапочки. И носочки. Малюсенькие такие, что мне на один палец.
        Беззаботность.
        Беззаботность, Эмма.
        Текущие по глазам слёзы никак с ней не сочетаются.
        Неслышно подошла Николь. Я просто почувствовала её рядом, а в следующее мгновение тёплая рука сестры нашла мою и крепко её сжала. Как в детстве.
        Я зажмурилась, и тёплые ручейки бодрее потекли по щекам.
        - Ты спрашивала, хотела бы я, чтобы у нас была нормальная семья? Конечно, хотела бы. Кто бы ни хотел такого. Весь ужас в том, что я не представляю, что надо делать, чтобы мой ребёнок однажды не задался тем же вопросом.
        Николь замолчала, позволяя мне проглотить очередной комок в горле. Надо было что-то сказать, но слова не находились. Слишком больно было даже подумать о том, чтобы издать какой-либо звук. Поэтому мы молча стояли у окна и смотрели на садящееся в дымке вечернего города солнце.
        - Ты точно будешь лучшей матерью, чем я, Эмма, потому что плачешь по своему неродившемуся ребёнку. Я же честно признаю, что не хочу ею становиться. Не суди меня за это. За честность не судят. Просто подумай о том, что живущий во мне мальчик сможет ослабить твою боль.
        - Ты не можешь говорить это серьёзно, - прошептала я, не веря тому, что только что услышала.
        - Могу. И говорю. Я отдам тебе своего ребёнка, а ты сделаешь его счастливым, и больше не будешь плакать по своей девочке. Просто подумай об этом, Эмма. Просто подумай.
        Александр Огастас Бейтс появился на свет двадцать третьего август в одной из частных клиник Санта-Моники.
        Дабы избежать слухов, Николь поступила туда под моим именем, но в свидетельстве о рождении указала своё. В графе «отец» ожидаемо стоял прочерк.
        На родах я не присутствовала, но была первой, кто увидел новорожденного, когда его вынесли из родовой палаты.
        Увидела и пропала.
        Этот красный, сморщенный комочек с первого неосознанного взгляда в мою сторону стал самым главным человеком в моей жизни.
        Так бывает.
        Моральную оценку поступку Николь я давать не собиралась. Хватало того, что я и себя чувствовала обманщицей. Спасало только, что однокурсники и так до этого мало интересовались моей личной жизнью, а из близких друзей были только Фло и Сеймур.
        Мне казалось, Сеймур должен был меня понять, но этого не случилось. Когда я вернулась от сестры и озвучила её предложение, мы поссорились. Тогда же дед впервые в жизни повысил на меня голос. Я даже не представляла, что он может так кричать.
        - Вы две чёртовы куклы - ты и твоя сестра. Ума ни на грош! Это же человек живой, а не кукла: захотела - поиграла, захотела - отдала. Что ты будешь делать, когда эта курица ощипанная последние перья растеряет и вернётся за пацаном? Это мне тебя из петли вытаскивать, не ей. Её-то что - она о твоих чувствах ни черта не беспокоится. Сыграла на жалости, сучка.
        - Дед!
        - Что «дед»?
        В тот момент я, наверное, впервые осознала, что передо мной уставший и морально, и физически глубоко пожилой человек. Вымотали его женщины - все четверо: жена, дочь, обе внучки. Ему бы покой, а не младенца орущего вешать на шею.
        Но я же и своего хотела повесить! Так в чём разница?
        - Я возьму его, - начала я горячечно. - Честно говорю, что справлюсь. Ребёнок не будет тебе досаждать. Николь собирается платить за содержание. Мы снимем квартиру.
        - Дурища. Не об этом я, - перебил меня дед. - Платить она будет! Смотри-ка, какая щедрая! Справимся как-нибудь и без её платежей. А колледж? А твоё будущее? Твоё, Эмма - ничьё больше! О своём она, как я понял, озаботилась, а твоя жизнь побоку. Думай головой, девочка. Идёшь на поводу.
        - Ну не может она его взять, дед! У неё контракт!
        - И ты о контрактах думала, когда рожать собралась?
        - Зачем ты так? Больно же.
        - Правильно больно. А будет ещё больнее. Когда её контракты закончатся, ты останешься с носом. Без образования, без карьеры и без пацанёнка. Помяни моё слово.
        Я заплакала. И вовсе не потому, что поверила деду. Всё же мне казалось, я неплохо знала сестру, и настолько жестокой она быть не смогла бы. Жизнь показала, насколько сильно я тогда ошибалась, но в тот момент у меня перед глазами стояли крохотные ручки, беспорядочно молотящие по одеялу, сморщенный носик с нависшим над ним безбровым лобиком, ровные, ещё не завёрнутые ушки-тряпочки, ротик, то и дело открывающийся, как клювик у птенчика. Если Николь может отдать малыша сейчас, то вряд ли придёт за ним в будущем.
        Официальным опекуном Лекса я стала через хитро вылепленные юридические акты. Адвокаты Николь постарались. Квартиру я не сняла, жила так же с дедом в своей комнате. Деньги Николь тратились по минимуму, в основном на няню - остальное клалось в банк на депозит.
        Сеймур запретил мне переводиться на заочный, и я познала всю прелесть жизни молодой матери-одиночки - с вечным недосыпом, едой на бегу, одной и той же резинкой в волосах. Только я была не совсем одиночка, и все эти мелочи казались сущей ерундой по сравнению со счастьем, распиравшем меня. Спать, правда, хотелось страшно. Я литрами глушила энергетики, благо, грудное вскармливание Лексу не требовалось, но я многое бы отдала, чтобы было наоборот.
        Говорят же о фантомных болях при ампутации конечности? Я испытывала тоже самое, хотя не я рожала этого ребёнка. Но у меня всякий раз набухала грудь, когда, лёжа в моих руках, Лекс энергично сосал бутылочку. Я просыпалась, стоило ему заворочаться в своей кроватке. Волосы вставали дыбом на руках, когда он начинал плакать без повода.
        А это послеродовая депрессия. Боже мой, я испытала её в полной мере. Гуляла по улице, мёртвой хваткой вцепившись в коляску, потому что боялась, что кто-нибудь подбежит и вырвет её из рук. Боясь за свою психику, я искала информацию на женских форумах и, узнав, что в подобных страхах вовсе не одинока, в очередной раз убеждалась в правильности своего решения. У меня получалось стать хорошей матерью, и я по праву этим гордилась.
        Фло сдержала обещание, данное как-то Сеймуру, и едва выдавалась свободная минутка, приезжала к нам помочь с Лексом. Она так же имела собственное мнение относительно поступка Николь, не вполне лестное, но зато была твёрдо убеждена, что моё решение забрать малыша было правильным.
        Сестра не объявлялась.
        Её сериал вышел и стал событием на телевидении. Я даже посмотрела пару серий, ставя на паузу в тех сценах, где у Николь был крупный план. Мне хотелось разглядеть то неуловимое, что обязательно должно было изменить её внешность: мягкость в голосе, теплоту во взгляде, размеренность в жестах. Ведь так происходит с каждой женщиной после родов - я читала. Но экран показывал совершенно другое. Буря эмоций, резкость, нетерпимость - Николь не играла, а изображала себя в старшей школе. Вот такой я её помнила. Именно такой, а не сидящей в облаке прозрачной органзы у бассейна.
        Сериал продлили ещё на два сезона, но в середине второго его рейтинг начал падать, и шоу быстро свернули. Фло сказала, что это из-за отсутствия химии между персонажами. Если в первом сезоне главной фишкой был хороший сценарий, то следующий, построенный на личных отношениях героев, ему явно проигрывал. Не помогли даже фотографии в жёлтой прессе, где Николь уж очень картинно целуется с парнем, играющим её возлюбленного. С закрытием сериала сестра как-то быстро исчезла с радаров таблоидов, чтобы вновь появиться на них спустя полгода в обрамлении чёрной траурной рамки.
        ГЛАВА 16
        Soundtrack Skyfall by Adele
        Ноябрь четырнадцатого. Лексу два года и три месяца.
        К тому моменту я с успехом оканчиваю колледж и поступаю в Университет штата, став одним из обладателей губернаторского граната на обучение. Чего мне это стоило, знает, пожалуй, только Фло и совсем немного Сеймур, потому что при нём я никогда не жалуюсь.
        Фло остаётся единственной, кто видит всю картину моей жизни, и меня это совершенно устраивает. Во-первых, я берегу деда, а во-вторых - отчаянно боюсь со своим страхом. Мне кажется, что сил я явно не рассчитала. Постоянная гонка между вниманием к ребёнку, учёбой, заботой о доме и иногда всё-таки работой. Грант грантом, но в двадцать один клянчить деньги у деда на свои нужды не позволяет совесть. Хватает того, что мы с Лексом и так были на полном обеспечении Сеймура. Чтобы помочь деду, я занимаюсь фрилансом, по ночам составляя отчётность для небольших фирм и консультируя по налогам на бухгалтерских форумах.
        И всё же к середине первого семестра я начинаю понимать, что не справляюсь, и задумываюсь о переводе на заочный факультет. Всё усложняется тем, что в таком случае меня лишат гранта, а значит, продолжать учёбу придётся за свой счёт. В деньги Николь залезать отчаянно не хочется, но, похоже, другого выхода нет. Сеймур к тому моменту начинает подумывать о том, чтобы отойти от дел в «Зелёном камне», отдав его в руки наёмного управляющего. История в браузере на нашем общем компьютере отображает риэлтерские сайты с предложением загородных домов, но спросить деда напрямую я не решаюсь. А он не заговаривает.
        С сентября няня начала водить Лекса в ясли. Сначала на час, потом подольше. В саду Лексу нравится, он растёт активным мальчиком и, слава богу, болеет не часто. Так, сопли иногда. Которые вылечивались старым ирландским способом - молоком с капелькой двенадцатилетнего виски. Так дед лечил в детстве и меня.
        При всей занятости на работе Сеймур проводит с правнуком времени больше, чем я. Никогда я не слышала от него упрёка - может, потому, что не пытаюсь отлынивать от своих обязанностей и твёрдо держусь намеченной цели - стать для Лекса хорошей матерью. Лучшей, чем Николь, которая, к слову, после рождения так никогда его больше и не видела.
        Возможно, это требовалось оговорить заранее, но я считаю правильным, чтобы сестра знала, как растёт её сын, и поначалу забрасываю Николь фотографиями Лекса. Она редко когда на них реагирует чем-то большим, чем простым смайликом, и вскоре мой энтузиазм сходит на нет.
        Двенадцатого ноября Сеймур попадает с больницу с обострением панкреатита. Следующие несколько дней сливаются в один: обязательное посещение семинаров в университете, два часа работы в баре, час у деда в больнице, дом, где я занимаюсь Лексом, затем полночи подготовки к экзаменам и полночи работы. На сон остаётся три часа, полчаса из которых я плачу в подушку от безысходности. Мои однокурсницы и девчонки из бара заняты романами и обсуждениями шмоток. Я же вместо этого пытаюсь не подвести кого-то мифического, взвалив на себя кучу обязательств. Следующие полчаса я уже плачу из-за своего малодушия и на утро набираю номер Николь.
        Говорят, признать, что тебе нужна помощь - шаг к излечению. Это точно не про меня, потому что мой первый шаг так и остался первым. Николь не отвечает, хотя звонок проходит. Я принимаю это за знак свыше и больше попыток связаться с сестрой не делаю.
        В субботу я даю себе выходной. Сплю до тех пор, пока Лекс не начинает прыгать по мне с требованием завтрака.
        Мы вместе делаем блинчики, пачкаем половину кухни в муке и шоколадной пасте, после так же дружно едим и моем посуду. Я мою, а Лекс стоит рядом на табурете и аккуратно расставляет чашки и тарелки в сушилке. Маленькой обезьянкой он виснет у меня на спине, и мы идём в гостиную, где валимся на диван и включаем мультики. Я даю себе час: без телефона, без проверки почты, без забот и мыслей. «Мегамозг» этому вполне способствует.
        Странно, что Лексу нравится этот мультик про синеголового пришельца. Он хихикает всякий раз, когда главный герой коверкает слова: шкьоля, МетрОсити. Я разрешаю ему ещё немного побыть в пижаме, только укрываю ноги пледом и сама залезаю под него, поджав под себя колени.
        За грохотом, с которым Титан и Мегамозг разносят Метросити, я не сразу слышу поворот ключа в замке и срываюсь в прихожую, где с изумлением замираю, когда в сопровождении мамы в квартиру входит Николь. Или наоборот. Тяжело определить, кого из них я удивлена видеть больше.
        - Мама? Николь? Что вы здесь делаете?
        - Здравствуй, дорогая! Рада тебя видеть, - это мама.
        - Можно подумать, мне нужно разрешение, чтобы приехать домой, - это сестра.
        Я моментально тушуюсь.
        - Нет, конечно, нет. Проходите.
        На самом деле, квартира Сеймура уже давно наш дом, хотя, фактически, половина наших с Николь вещей всё ещё хранится в родительской квартире, плату за которую мать отчего-то вносит с завидной регулярностью. Может, ей просто нужно место, куда можно возвращаться? Квартира деда для этого не очень подходит. А сейчас, когда Сеймур в больнице, мне и вовсе кажется, что они с Николь здесь не к месту.
        Мама знает про Лекса. Пришлось скормить ей слезливую историю, когда однажды она так же неожиданно вернулась домой и застала меня с орущим младенцем на руках. Странно, что мама «съела» эту шитую белыми нитками версию про усыновление сына погибшей подруги. Впрочем, чему я удивляюсь: моя мать всегда была на своей волне, минимизируя эмоциональные затраты принятием удобной правды. И вообще, это Николь должна беспокоиться, не я.
        И я беспокоюсь. Но совершенно по другому поводу. Чувство тревоги расползается в груди, как чернильное пятно от потёкшей в кармане ручки.
        Лекс с интересом наблюдает, как гости заходят в комнату. Сердце щемит от того, каким маленьким он выглядит в своей голубой в красные мячики пижаме на большом диване Сеймура. Карие глазёнки внимательно изучают вошедших, ротик приоткрыт.
        Я смотрю только на него, поэтому реакцию Николь и мамы не замечаю.
        - Кто это у нас здесь? Привет, малыш. Я твоя бабушка. Помнишь меня?
        - Мама, он видел тебя всего раз. Какое помнишь?
        - Ой, Эмма, не вредничай. Смотри, какого я тебе клоуна купила. Нравится?
        С ловкостью фокусника мама достаёт из-за спины игрушечного клоуна с жёлтыми волосами, красным носом и в гигантских синих башмаках.
        Лекс съёживается, смотрит на игрушку исподлобья и начинает сопеть. Верный признак близких слёз.
        Я подлетаю к дивану и немедленно подхватываю его на руки. Малыш утыкается мне в изгиб шеи и крепко вцепляется в футболку. Это не знакомая обезьянья хватка - Лексу реально страшно.
        - Мам, мы не любим клоунов. Убери.
        - Но почему? Смотри, какой он смешной.
        Мама делает попытку меня обойти и снова сунуть в лицо ребёнку игрушку. Лекс начинает скулить.
        - Прекрати, - раздаётся окрик Николь, и скулёж превращается в рёв.
        - Идите на кухню, - приказываю я, перекрикивая Лекса. На удивление, меня быстро слушаются.
        Когда через двадцать минут я выхожу на кухню, мама как ни в чём не бывало изучает кухонные полки в поисках чего-нибудь съестного. Николь стоит у окна, сложив руки на груди, и мрачно следит за её передвижениями.
        - В следующий раз о приезде предупреждайте заранее, - говорю я сердито. - Лекс не очень хорошо реагирует на незнакомых людей.
        - Ну, какие же мы незнакомые, - немедленно вступает мама. - Я его бабушка. Твоё упущение, что он меня не узнаёт.
        От негодования я даже слов сразу не нахожу и шиплю словно змея.
        - Ш-шшшто? Моё упущ-щщщение? Да ты хоть знаешь, когда у твоего внука день рождения?
        Мама кривит губы и начинает энергичнее хлопать ящиками.
        Вместо неё отвечает Николь.
        - Двадцать пятого августа.
        - Мимо, - кидаю я, даже не поворачиваясь в сторону сестры. - Вторая попытка.
        Сестра фыркает и отворачивается к окну. На моё «ну?» она, понятно, не отвечает.
        Мама находит пачку печенья и суетливо организовывает всем кофе. Мне тяжело смотреть за тем, как она выдавливает из себя заботу, и хочется поскорее перейти к сути.
        Озвучить конкретный вопрос не даёт понимание того, что ответ мне точно не понравится. Я смотрю на спину Николь, обтянутую золотистым приталенным пиджаком, и мне начинает хотеться завыть. Уже понятно, зачем она здесь. Именно по присутствию матери понятно. Один вопрос: они специально выбрали этот момент, когда Сеймур в больнице или это чёртов экспромт?
        - Эмма, ты очень напряжена, - говорит мама и получает от меня полный ненависти взгляд. - Что такое, детка?
        Я игнорирую этот вопрос и ору прямо в спину Николь:
        - Ты не можешь этого сделать!
        Сестра поворачивается в режиме слоу-мо. Я успеваю сглотнуть два раза, прежде чем она оказывается ко мне анфас и смотрит в глаза своим убийственно прямым взглядом.
        - Могу и сделаю. Алекс мой сын.
        - Лекс, - поправляю я машинально.
        - Всё равно. Я собираюсь рассказать об его существовании всему миру, и в первую очередь его отцу. Сейчас подходящий момент.
        «А будет ещё больнее».
        Предостережение деда звучат в ушах. Я начинаю плакать.
        - Нет, Николь. Пожалуйста, нет.
        Слёзы текут по щекам, смешиваясь с улыбкой - последним отражением любви к сестре; неверием, что родной человек так со мной поступает.
        - Мама, качю кай.
        Я закрываю лицо руками. Не хочу, чтобы сын видел меня плачущей.
        - Качу кай. Дай кай.
        - Кай? Что такое «кай», Эмма? Что он просит? Ты что-нибудь понимаешь, Никки?
        - Нет.
        - Кай, да. Кай качу.
        - Ча-ай, - всхлипываю. - Кто-нибудь, налейте ему чай.
        - Я собираюсь выйти замуж за отца своего ребёнка. Могла бы за меня и порадоваться, между прочим. Виктор достойный человек, солидный бизнесмен. Я расскажу ему об Алексе. Думаю, он с лёгкостью меня простит. Кто бы ни хотел в его возрасте снова стать отцом. Конечно, он усыновит его и даст достойную жизнь. Лучше той, что ждёт его, останься он здесь с тобой.
        Я больше не вижу в Николь красоты. Она смывается, как краска при реставрации картин - слой за слоем, аккуратно и очень медленно. Под ними пустота - серый холст, ещё даже не выбеленный. Обыкновенная тряпка, натянутая на деревянный, плохо соструганный каркас. И художник сидит рядом. С поджатыми губами, хмурый, обиженный на то, что его шедевру не поклоняются и имеют смелость оспаривать достоинства.
        Плохо так говорить о матери, но в такие моменты оставаться честной с самой собой - единственное, что помогает не скатиться до банальной истерики. За стеной сидит мой сын. Ему необязательно прямо сейчас начинать так же плохо думать обо мне.
        - Пожалуйста, милая, не делай глупости. Я всецело на стороне Никки и вообще, очень сердита, что ты не сказала мне правду.
        - Заткнись, мама, - бросает в её сторону сестра. Пожалуй, это единственное, в чём я с ней солидарна. - Я говорила тебе, Эмма, что не могла в тот период позволить себе ребёнка. У меня был контракт. Обязательства. Ситуация изменилась. Тем более, Виктор всегда меня любил.
        - Почему, в таком случае, ты вызвала меня? Почему не отдала Лекса его отцу?
        - Ты правда настолько наивная или придуриваешься? - не думала, что презрение во взгляде имеет разные степени силы. У Николь оно сейчас почти зашкаливало. - У меня могла получиться карьера в кино. Я была бы дурой, если бы отказалась от такой возможности.
        - Но карьера не сложилась, и ты вернулась к своему любовнику.
        - Чтобы ты знала: эта тема для меня довольно болезненная.
        - Да неужели?! Срать я хотела на твои болячки. Чтоб ты знала.
        - Попридержи язык, Эмма!
        - Заткнись, мама! - теперь говорим это в унисон. Последний раз в жизни, на самом деле.
        - А что будет, если тебя снова позовут играть? Куда ты тогда денешь ребёнка?
        - Боже, - Николь делает рукой неопределённый жест: - Существуют няни, частные школы. Были бы деньги, а куда ребёнка пристроить - я найду.
        Я закрываю лицо руками, потому что больше не могу видеть сестру. Жаль, что у людей одна пара рук, потому что другой я бы закрыла уши, чтобы не слышать тот бред, что она несёт.
        И тут мне в голову приходит мысль, от которой внутри снова всё переворачивается, и я впиваюсь в Николь взглядом.
        - Скажи, а если бы я тогда не согласилась, куда бы ты дела Лекса?
        Николь хмурится и отпивает уже порядком остывший кофе.
        - Какая теперь разница?
        - Отвечай! - каркаю я и по-прежнему не отвожу от неё глаз. Мне нужно доказательство, что это не очередная игра.
        Но может же быть, что и игра! Чёрт его знает, зачем это сестре понадобилось. Может, выступление специально для матери. Может, меня испытывает. Узнала про мои трудности и испытывает. Хрен тебе, а не звонок о деньгах тогда. Справлюсь.
        Но ответ Николь ставит окончательный крест на моих надеждах.
        - Ленора договорилась с одной мексиканской парой. Они бы его забрали. Правда, пришлось бы раскошелиться…
        - Ты и мне деньги давала.
        - Они запросили гораздо больше.
        Я резко вскакиваю со стула и кидаюсь к раковине, где меня жестоко вырывает тем, что мы с Лексом ели на завтрак. К кофе, который делала мать, я так и не притронулась.
        Прополоскав рот и умывшись, я отрываю два бумажных полотенца и промакиваю лицо. Эти несколько упражнений позволяют мне собраться с мыслями, и я снова готова кинуться в бой.
        - Как зовут твоего жениха?
        - Виктор Броуди.
        - Виктор Броуди. Хорошо. Я постараюсь запомнить. А ты запомни, что Лекса я тебе не отдам. Более того, позвоню твоему Виктору и расскажу о том, что ты собралась сделать с его сыном. Если он действительно его сын.
        По мере того, как я говорю, мама бледнеет, а лицо Николь идёт красными пятнами. В конце моей проникновенной речи оно напоминает перезрелый томат, который вот-вот лопнет на солнце и обнажит своё гнилое нутро.
        Так и происходит.
        - Что?! Да я засужу тебя за похищение ребёнка.
        - Хрен тебе. Ты оформила на меня опекунство. Если этот Броуди достойный человек, он точно не отдаст тебе Лекса. Если нет, отцовство ещё доказать надо. Вряд ли солидному бизнесмену нужен подобный скандал. А уж я его организую, помяни моё слово.
        - Эмма, как ты можешь говорить сестре такие вещи?!
        Я пропускаю возмущённый вопль матери мимо ушей и снова обращаюсь к сестре.
        - Убирайся отсюда. Ноги чтобы твоей не было в этом доме. И ты, мама, уходи. Николь ты сейчас нужнее.
        - Ты ещё пожалеешь об этом, сука, - проходя мимо меня, Николь шипит так тихо, что мать вряд ли слышит.
        Это последние слова, что сестра говорит мне при жизни.
        Честно? Я давно научились жить с этим.
        Больше всего мне страшно, что об этом узнает Сеймур. Панкреатит - опасная штука, но даже опасные штуки могут отвести большую беду. В моём понимании, большая беда - это ухудшающееся здоровье человека, разменявшего восьмой десяток. Новость о том, что Николь собирается отобрать у меня Лекса, его точно не поправит. Сердце у Сеймура крепкое, но это крепкое сердце старика. Если сестре удастся её план, кто знает, как это на нём отразится. Ни матери, ни Николь до Сеймура дела нет. Как и до меня.
        Мать звонит каждый день. Начинает издалека, но всегда разговор сводится к одному: я взвалила на себя непомерный груз забот. К среде увещевательные звонки становятся больше похожими на угрозы. Моя собственная мать грозит мне службой опеки и полицией, и я с тяжёлым сердцем отправляю её номер в чёрный список на телефоне. Она обрывает стационарный. Я выключаю и его. Тогда же плачу слесарю, чтобы он сменил замки в доме, и самолично отвожу и забираю Лекса из сада. Это сложно. Все свободные деньги уходят на такси - только так я везде успеваю.
        Деда я навещаю всего раз. Опухшее от слёз лицо и красные глаза пытаюсь скрыть косметикой. Получается не очень. Сеймур замечает моё подавленное состояние и устраивает допрос с пристрастием. Я списываю всё на недосып, сложную курсовую и небольшую сезонную аллергию - хотя, какая аллергия в ноябре! Ожидаемо получаю нагоняй, за то, что не берегу себя и вместо того, чтобы отдохнуть, шарахаюсь по госпиталям, где его держат совершенно зря, им бы только попользовать его страховку.
        Если отбросить последнее замечание, слова деда схожи с тем, что говорит мне по телефону мать, но насколько разный у них эмоциональный окрас! Здесь искренняя забота обо мне, там - искренняя обо мне не забота. Слёзы снова подступают к глазам. Сеймур расстраивается и чуть ли не выгоняет меня домой отсыпаться.
        Но это Сеймур. Есть ещё соседи, воспитатели Лекса, преподаватели в университете и мои сокурсники. Ребята из бара, продавец в бакалейной лавке - хороший приятель деда, миссис Андерсен - местная сплетница, чей внук ходит с Лексом в одну группу. Перед всеми я отчаянно держу лицо, но с каждым днём делать это становится труднее. Актриса из меня никудышная. Я в панике, и это становится заметным.
        И всё же хочется верить, что крупица актёрского таланта Николь передалась и мне, и ни мать, ни сестра не раскусили мой блеф. Достаточно было погуглить имя Виктора Броуди, чтобы понять всю беспочвенность моих надежд. Я ничего не смогу сделать против такого человека, если только действительно поднять скандал на весь мир. Но я прекрасно отдаю себе отчёт, что в первую очередь пострадаем не мы с Николь и не мистер Броуди. Это будет Лекс. И с этим надо считаться.
        Виктор Броуди. Пятьдесят семь лет. Инвестиционный магнат, банкир из первой двадцатки Форбс, заметная личность в мире бизнеса. Неужели моя сестра стала его ахиллесовой пятой? Судя по редким кадрам хроники трёхлетней давности, у Николь действительно был с ним роман. Как доказательство - несколько тёмных снимков, где их застают выходящими из ресторана. Виктор идёт впереди, закрывая собой спутницу. Николь я узнаю только по светлым волосам и татуировке на щиколотке - маленькому скрипичному ключу. А вот фото на яхте, где тот же мужчина, только теперь в плавательных шортах, собственническим жестом засовывает руку в бикини хохочущей сестры. Красивая фигура, характерная внешность. Хоть здесь Николь не соврала - Виктор Броуди и правда был отцом Лекса. Те же тёмные глаза, тот же высокий лоб и ровный нос. В свою биологическую мать мой сын пошёл только цветом волос.
        Их расставание прошло тихо. Не было скандала в прессе. Николь просто исчезла с общих фото. Появились другие, но все, как под копирку, похожи на мою сестру: светловолосые, худые модели с большими глазами и длинными ногами. Неужели мистер Броуди настолько сильно запал на Николь, что пытался заменить её этими ходячими вешалками? Если бы в тот момент я не ненавидела старшую сестру всем сердцем, то вполне могла бы за неё порадоваться.
        Я нахожу адрес его компании в Сан-Франциско - и почтовый, и электронный. Я даже звоню по телефону, указанному на сайте, и прошу соединить меня с мистером Броуди. Непонятно, на что я рассчитываю, и, пожалуй, хорошо, что офисный администратор останавливает меня, устроив допрос с пристрастием. Это жест отчаяния - в те дни я много их делала, к сожалению, - но как такового общего плана действия у меня нет. Муха в стеклянной банке - вот кого я себе напоминаю в те страшные дни. Много суеты, много беготни. Много метаний от стены к стене и непоследовательных действий. Факт остаётся фактом - я всё ещё в банке. Фрагментарный - вот каким словом характеризую я тот период в своей жизни. Воспоминания о нём так же обрывочны.
        Лекс чувствует мою нервозность и из-за непонимания её природы начинает вести себя, как маленький Гитлер. Он вредничает на завтраке, не желает надевать резиновые сапожки, которые до этого обожал, с боем идёт в детский сад, в конце концов там дерётся. Капризы сына становятся для меня последней каплей, и в пятницу вечером я звоню Фло.
        Она появляется через сорок минут. Рассказ о событиях, перевернувших мою жизнь, занимает всего три. Эпитеты, которыми после этого награждает Флоренс мою мать и сестру, не прошли бы цензуру даже на Порнхабе.
        Достаётся и мне за то, что не позвонила раньше.
        - Я же обещала во всём тебе помогать, помнишь? - шипит на меня подруга.
        - Помню, - отвечаю я и начинаю реветь.
        Фло отправляет меня в ванную, а сама караулит Лекса. Он спит очень чутко, и мои стенания за тонкой перегородкой вполне могут его разбудить.
        Позже, уже на кухне Флоренс вливает в меня несколько шотов виски и, не принимая никаких возражений, укладывает спать.
        Нам снова шестнадцать и мы снова ночуем в моей комнате. Фло привычно раскатывает на полу матрас, стягивает с дивана плед и хватает мою любимую подушку.
        - Помолимся святой Скарлетт, - говорит она, и я снова начинаю хлюпать носом, повторяя за Фло нашу детскую молитву.
        - О, святая Скарлетт! Да святится имя твоё. Да приидет царствие твоё. Да прибудет воля твоя. Да будет так же тонка талия наша, как и у тебя. Дай нам красоту твою и мудрость. И пусть у каждой из нас будет свой Ретт. И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И подумай за нас завтра, как думала за себя, ибо с тобой есть царствие небесное.
        Я продолжаю молиться о том, чтобы решение обязательно нашлось, но теперь уже не Скарлетт О’Харе, а кому-то более сведущему.
        А на утро к нам в дом приходит полиция.
        Это Фло идёт дверь открывать, не я, и её почему-то долго нет.
        Я в это время нарезаю ветчину для тостов и слежу за тем, как Лекс чистит зубы. Он всегда делает это под моим присмотром, и иногда это происходит на кухне - так быстрее можно приступить к завтраку. Мой желудок урчит, будто в нём не было ничего целую неделю. А может, и не было - теперь уже и не вспомню: при стрессе у меня обычно пропадает аппетит. Лекс хихикает, и я закидываю в рот ломоть ветчины.
        Это утро, непривычно солнечное для ноября, почему-то вселяет в меня надежду. Не имею представления как, но в том, что для нас с этим чудесным белокурым мальчишкой в пижаме в мячиках оно не последнее, я больше не сомневаюсь.
        Я откладываю нож, вытираю руки и встаю за Лексом, Слежу, чтобы он хорошо прополоскал рот, затем поворачиваю его к себе, делаю ревизию маленьких беленьких зубиков, после чего беру сына на руки и крепко прижимаю к себе.
        - Никому тебя не отдам, - шепчу я в белокурую, пахнущую сладостью макушку.
        Это моя клятва.
        Двое мужчин в одинаковых серых костюмах, вошедшие на кухню вслед за перепуганной Фло, пришли как раз вовремя - есть возможность испытать её на прочность.
        Их появление для меня ожидаемо. Я меняю положение тела, отворачиваю ребёнка от внезапно возникшей опасности, становясь в оборонительную позу.
        - Убирайтесь! Сына я вам не отдам. Фло, вызывай полицию.
        Мужчины быстро переглядываются, и я вижу в их лицах замешательство.
        - Мисс Бейтс?
        - Что? - я не очень-то любезна, но кто меня в этом обвинит.
        - Мы из полиции. И мы вовсе не собираемся забирать вашего сына.
        - Тогда какого чёрта вы здесь делаете? Резонный вопрос для десяти утра субботы, не находите?
        Лекс начинает крутиться в руках, заинтригованный и моим тоном, и гостями.
        Достаётся и ему:
        - Сиди тихо.
        Я редко когда позволяю себе такой тон, поэтому неудивительно, что моя грудь начинает сотрясаться от недовольного сопения.
        - Тебе надо их выслушать, милая, - подаёт голос Фло, и он отчего-то очень тихий. Но это всё равно не спасает её от моего гневного взгляда.
        «Предательница, - говорю я одними глазами. - Зачем ты их впустила?»
        Фло выглядит растерянной, но дело, похоже, вовсе не во мне. В поисках ответа я снова перевожу взгляд на мужчин.
        Вероятно, они ждут моего разрешения говорить, но здесь уж фигушки: вас никто не ждал, справляйтесь сами.
        Не выдерживает тот, что постарше.
        - Мисс Бейтс, этот адрес указан как основной в документах вашей сестры. Мне жаль, что приходится сообщать вам эту новость, но вчера вечером Николь Бейтс, больше известная как Никки Би, попала в автомобильную аварию. Машина, в которой она находилась, упала в реку недалеко от Келсо. Водитель и пассажир получили травмы, не совместимые с жизнью.
        - А… а Николь? - выдавливаю я из себя, превозмогая бешено скачущий в горле пульс.
        - Ваша сестра была единственным пассажиром, мисс Бейтс. Необходимо, чтобы вы поехали с нами. Нужно произвести опознание.
        Следующие дни я помню плохо, хотя вся организация похорон Николь легла на меня. Сеймур ещё неделю должен был провести в больнице. Хотя, конечно, он рвался ко мне, но врачи запретили. Когда я сообщила ему о смерти Николь, у него подскочило давление. Деда перевели в реанимацию. На похороны его не отпустили.
        От матери толку не было. Она стенала, что жизнь её теперь кончена и она совершенно не понимает, что делать дальше.
        Не понимала и я, но рядом всегда оказывались люди, которые подсказывали.
        Посмотрите на эти фотографии, мисс Бейтс. Вы уверены, что это ваша сестра?
        Нам придётся вызвать вас ещё раз, когда тело транспортируют из Келсо.
        Вы уверены, что это ваша сестра, мисс Бейтс? Хорошо, можете быть свободны.
        Лекс поживёт у меня. Нет, мои родители не будут против. А даже если и будут, не думай об этом, Эмма.
        Панихида назначена на следующий вторник. Вам есть кому сообщить об этом? Да, хорошо, мы свяжемся с её агентом.
        Николь любила белые лилии. Надо чтобы вокруг гроба были только белые лилии. Это важно для прессы.
        Никакой прессы, мисс Бейтс. Это частная церемония. Вы же понимаете.
        Половину людей, которые говорят со мной, я не знаю. И именно эта половина больше всех требует от меня понимания.
        А я понимаю лишь одно: моя сестра умерла. И пока мне не сообщают время её смерти - пятница, пять пятнадцать - я виню в этом себя.
        Меня раз за разом выворачивает над унитазом, когда я вспоминаю молитвы с просьбой помочь мне решить проблему с Лексом. Никогда не была богобоязненной, но я буквально вою от ужаса при одной мысли, что это я убила Николь. Конечно, я никому об этом не говорю, но до тех пор, пока не открываю полицейский протокол, меня колотит от мысли, что с этим знанием мне предстоит жить всю оставшуюся жизнь.
        Да, не мои молитвы убили Николь. И даже не тот мужчина, что сидел за рулём. Не обледенелая дорога, не прогнувшиеся под ударом ограждения моста и даже не холодная вода. Это нелепая случайность, совокупность всех факторов. На пять минут раньше, на мгновение позже, и всё могло бы быть по-другому.
        Кто теперь узнает, почему Николь и Виктор Броуди оказались на той дороге. Почему в этой машине. Почему за рулём был именно Виктор, а не водитель, который в момент опасности правильно оценил бы ситуацию. Куда они ехали - об этом я могла только догадываться.
        Мать подтверждает эту догадку, за день до похорон заводя разговор, что Лекс, как сын Виктора, имеет право на наследство Броуди. Мы ругаемся, когда я прошу выкинуть эту мысль из головы.
        - Но это большие деньги, Эмма! Огромные деньги!
        - Никто добровольно с ними не расстанется. Потребуются доказательства, что Лекс - Броуди. Ты будешь заниматься этим, мам? Тем, что, возможно, лишит меня сына? Я же тоже твоя дочь, забыла?
        - Но Виктор собирался признать Лекса!
        - Откуда тебе это известно? - спрашиваю я, внутренне холодея.
        - От Никки. Она всё ему рассказала.
        Меня коробит от того, что мама называет Николь этим дурацким прозвищем. Игра продолжается даже после её смерти. И мама играет, оставаясь матерью умершей бывшей супермодели. Мне хочется её встряхнуть, но должной жёсткости я в себе не нахожу.
        По отношению ко мне мать не столь щепетильна.
        - После того, как ты выгнала её из дома - вопиющий поступок, Эмма! - Никки сразу позвонила Виктору. Он в это время был где-то в Европе, но к концу недели обещал вернуться. Они должны были встретиться в пятницу в Портленде, куда Никки улетела вечером в четверг. Я сама провожала её в аэропорт. Моя девочка, моя бедная девочка-а…
        Мама плачет, и я - другая её бедная девочка - обнимаю её в утешение.
        - Никки звонила мне с дороги. Она была такая счастливая! Виктор сразу захотел увидеть Лекса и сам сел за руль. Что такое сто сорок миль для отца, едущего к своему ребёнку? Никки сказала, что он был на седьмом небе от этой новости. Конечно, Виктор усыновил бы мальчика, я в этом нисколько не сомневаюсь, так что Лекс - его полноправный наследник, как и другой сын.
        - Мама, услышь себя! Даже если всё так, как ты говоришь, мы ничего не докажем. Что мы предъявим этим людям? Мальчика, рождённого вне брака и не признанного его отцом при жизни? Потребуются анализы. Потребуются адвокаты. Расходы, в конце концов. А для чего? Чтобы Лекса у нас забрали?
        - У тебя, Эмма. Не у нас.
        В этом вся моя мать, господа. Я почти научилась с этим жить, но всё равно - каждый раз, как первый. Каждый раз больно.
        - Хорошо. У меня. Ты хочешь прийти к человеку, потерявшему отца, и рассказать о каком-то мифическом младшем брате? На что ты рассчитываешь?
        - Что он о нём позаботится.
        - О Лексе забочусь я. Это моя обязанность. Я и Сеймур. Ты тоже можешь присоединиться к нам, если хочешь.
        - Но деньги, Эмма!
        - Николь тоже хотела денег. И куда это её привело?..
        Мама снова плачет. Мы ни о чём не договариваемся.
        Она уезжает сразу после панихиды, на которой и так почти никого нет. Я не знаю, почему агент Николь не захотел огласки. Думаю, она была бы счастлива получить от публики последние крупицы внимания. Пожалуй, я очень наивна в этом вопросе, но лично для меня так лучше.
        Николь хоронят рядом с бабушкой. Белый гроб и много лилий. Священник говорит присущие этому моменту слова. Фло рядом, держит меня за руку. Ком промёрзшей земли, что я кидаю на опущенный в могилу гроб, набатом отдаётся в сердце.
        У меня больше нет сестры.
        Какие бы разногласия у нас не были в последнее время, я всегда знала, что где-то на свете есть ещё один человек, которому я нужна.
        Минус один, Эмма.
        Мама звонит мне через два дня.
        - Я обо всём договорилась с Броуди. Мы не будем ни на что претендовать, если Лекс останется с тобой.
        Я не верю своим ушам и плачу в трубку.
        - Спасибо, мамочка. Спасибо!
        Она ещё много чего говорит: что Броуди заинтересованы, чтобы всё оставалось в тайне, что они не будут искать встреч с нами, что Виктор, оказывается, даже не оформил развод с первой женой, и всё это могло повредить репутации как его - солидного бизнесмена - так и самой Николь. Что сын Виктора оказался порядочным человеком, выслушал и согласился со всеми мамиными доводами. Конечно, мы могли бы получить много от этой семьи, но ей - маме - важнее моё спокойствие.
        Я уже откровенно реву и снова и снова благодарю мать.
        Плюс один, Эмма.
        Именно поэтому, сейчас, стоя перед своим домом я могу смело смотреть в глаза сына Виктора Броуди.
        - Наши семьи договорились. Вы не претендуете на Лекса, мы не претендуем на ваши деньги. Ваш брат хорошо обеспечен деньгами своей матери. Я снова повторю, что по необходимости могу предоставить все банковские отчёты. И я хороший бухгалтер, мистер Броуди. Будьте и вы хорошим бизнесменом. Держите слово и держитесь на расстоянии.
        В слабом свете уличного фонаря, что висит на моём крыльце и зажигается от движения, я вижу, как под оливковой кожей Марка проступает серость. Он бледнеет, лицо вытягивается. Хватка его рук на моих предплечьях становится сильнее и уже причиняет мне боль. Я морщусь, но терплю. Зачем только?
        Чёрный зрачок поглощает и без того тёмную радужку глаз, и меня неумолимо затягивает в тёмную бездну взгляда нависшего надо мной мужчины.
        - Вы сказали, брат? Чей брат?
        Мне приходится убирать учительские нотки из голоса, хотя очень хочется что-то такое добавить в него, уличающие в несообразительности.
        - Лекс - ваш брат, мистер Броуди. Не делайте вид, что впервые об этом слышите.
        Растерянность Марка не наигранная. Настолько не наигранная, что он отпускает меня и делает шаг назад.
        Мне и так не жарко, но мороз другого свойства простреливает через всё тело - от макушки до кончиков пальцев на ногах.
        - Марк, скажите, что вы знали об этом. - Я впервые обращаюсь к нему по имени, потому что этот сбитый с толку мужчина передо мной совершенно не похож на того мистера Броуди, которого я успела узнать за несколько часов общения.
        - Знал о чём, Эмма?
        Марк зеркалит в меня обращением по имени, и я немного оттаиваю.
        - Что Лекс - мой сын, - я делаю ударение на слове «мой», - сын Николь и вашего отца.
        Он смотрит на меня так долго, что от холода я начинаю стучать зубами. Ещё минута, и воспаления лёгких не избежать.
        Марк отмирает и качает головой.
        - Нет. Я об этом не знал.
        - Но моя мать…
        Догадка простреливает сквозь меня, как стрела, выпущенная из арбалета. Я сгибаюсь под тяжестью этого удара. В буквальном смысле сгибаюсь, упираясь ладонями в колени, потому что начинаю задыхаться.
        Что же я наделала?! Что же я наделала, глупая?!!
        Вдох-выдох. Вдох-выдох…
        Сильные руки подхватывают меня и тянут вверх. Меня бьёт такая крупная дрожь, что я едва стою на ногах. Сделай шаг, и упадёшь. Растянуться на ледяной дорожке подобно смерти, и я отчаянно вцепляюсь в держащие меня руки.
        В следующее мгновение мои ноги всё же оказываются в воздухе. Марк прижимает меня к груди - такой широкой и надёжной - и несёт к дому.
        - Доставайте ключи, Эмма. Похоже, нам о многом придётся поговорить.
        ГЛАВА 17
        Soundtrack Photograph by Ed Sheeran
        Эмма Бейтс - первая женщина, которую я осознанно беру на руки. Никогда не испытывал в этом потребности. Вечеринки в колледже, когда «на руках» означало «через плечо и в постель», не в счёт.
        Сейчас это выражение заботы - ничего более. У меня голова идёт кругом от потока информации. У девушки, похоже, тоже. До сих пор дрожит, хотя я крепко прижимаю её к себе, пока поднимаюсь по ступеням крыльца. Там мне приходится отпустить Эмму и, что очень странно, я почти испытываю от этого разочарование.
        Она лёгкая. Высокая, худощавая, однако под объёмным пиджаком и юбкой старушечьей длинны её формы довольно хорошо прощупываются. А ещё я невовремя вспоминаю то красное платье.
        Эмма долго роется в сумке в поисках ключей, бормочет что-то себе под нос, чертыхается. Наконец вытаскивает связку. Роняет. Охает, наклоняется, чтобы поднять, но я останавливаю.
        - Успокойтесь вы уже! - рявкаю, и девушка замирает. Зря я так, но в подобной ситуации всегда есть тот, кто повышает голос первым.
        Сам поднимаю ключи, сам вставляю в замок и открываю. Невелика премудрость.
        Эмму в собственный дом приходится подталкивать.
        Сам захожу без приглашения.
        Щёлкает кнопка выключателя, небольшую прихожую заливает жёлтый свет. Я оглядываюсь.
        Велосипед. Игрушки. Куртки, три пары кроссовок - всё маленькое, явно не Эммы. Резиновые сапоги вот Эммы. Они оранжевые.
        Лестница на второй этаж. Перила белоснежные. Вычищенные. Столбики круглые на поворотах. На двух ступенях мины - детальки от конструктора Лего. Ох, сколько раз мне влетало за них от матери!
        - Гостиная прямо. Проходите.
        Говорит сквозь зубы. Либо замёрзла, либо еле справляется с тошнотой. А, может, и то и другое.
        - Где у вас ванная?
        - Н-наверху-у.
        - А кухня?
        - П-прямо и налев-во.
        Беру её за руку и веду на кухню. Там подвожу к раковине, включаю воду, ставлю перед собой и сую под тёплые струи наши сплетённые руки. Отец как-то взял меня на рыбалку, где я очень сильно замёрз. Именно так он отогревал меня, когда мы вернулись домой. Рукам было больно, под водой он их массировал, но я терпел. Вот когда дело дошло до ног…
        Думаю, с Эммы хватит и рук.
        Я осторожно массирую её безвольные пальцы. Тонкие, нежные, с идеальной формой ногтей, не покрытых лаком. Знаю, что за подобную натуральность женщины платят большие деньги, но это, кажется, не её случай.
        Тёмная макушка упирается мне в подбородок. От волос приятно пахнет, и по мере того, как девушка отогревается, запах становится сильнее. Не сладкий - свежий, может, это просто аромат её шампуня, но всё равно приятный.
        Рукава пиджака Эммы намокли, манжеты моей рубашки тоже. Но мы всё равно стоим вместе и греем руки под водой. Я понимаю, что уже не держу руки Эммы - это она держится за меня, замерев в одном положении. Думает? Вспоминает? Или тихо плачет, что через секунду подтверждается еле слышным всхлипом.
        Надо заканчивать.
        - Достаточно, - говорю я тихо, и девушка подо мной вздрагивает.
        Мои руки свободны, я выключаю воду и оглядываюсь в поисках полотенца. Вот оно - небольшое, белое, висит на спинке стула. Пока я вытираю руки, Эмма всё так же понуро стоит над раковиной.
        - Идите наверх и примите душ. Я подожду.
        Она кивает, тыльной стороной обеих ладоней с силой трёт глаза и, не оборачиваясь, направляется к выходу.
        - Надеюсь, кофе у вас есть? - спрашиваю, пока Эмма ещё здесь.
        Девушка замирает на мгновение, слегка поворачивает голову и несколько раз откашливается, прежде чем заговорить.
        - В правом шкафчике. Растворимый. Извините.
        Голос звучит безжизненно. Ко мне она так и не поворачивается, вероятно, чтобы не показывать заплаканное лицо.
        - Ничего страшного.
        Снова кивок, и через мгновение она исчезает.
        Я оглядываюсь. Кофе не хочется - это была проверка, а вот чайник поставить всё же следует.
        Десять минут, проведённых в доме Эммы Бейтс, дают хорошее представление и о ней самой и о том, как живёт её семья.
        Кухня чистая и светлая. По количеству вещей, которым здесь не место, понятно, что это любимая комната в доме. На краю стола карандаши и обрезки цветной бумаги. Здесь же сдвинутый в сторону лэптоп. Посуда аккуратно расставлена в шкафу: тарелки и кружки по размеру. Коробки с хлопьями выставлены в ряд.
        В холодильнике, куда я позже сунул нос, полный набор полезных продуктов: фрукты, овощи, йогурты и несколько сортов сыра. Контейнеры заполнены остатками блюд, и у меня невольно сводит желудок. Эмма спутала мне все планы, я так и остался без ужина. Хотя бы соку выпить, что ли? Я осматриваюсь и нахожу целый галлон на нижней полке рядом с пакетом молока.
        Как она там говорила о мальчике? «Ни в чём таком он не нуждается»? А в чём нуждается семилетний пацан? Во внимании родителей, в тёплой одежде, домашней еде, тарелке с любимым супергероем? У Лекса Бейтса это красный паровоз и Тор. Фотография в образе последнего среди многих прочих прикреплена к дверце холодильника магнитом.
        Костюм самодельный. На чёрное трико наклеены выкрашенные серой краской картонные доспехи. Похоже, мальчик делал их вместе с матерью: какая-то часть прокрашена лучше, какая-то хуже. А вот серебряный шлем покупной. Я это точно знаю, потому что он лежит на одном из стульев вокруг стола. Возможно, Лекс надевает его за завтраком. Я так делал с маской человека-паука, пока однажды едва не довёл до инфаркта горничную матери.
        Мне кажется, Эмма за такое не ругает. Она тоже есть на том снимке. Стоит рядом в образе Чудо-женщины в чёрном плаще, красном мини платье и уже знакомых мне оранжевых сапогах. Её волосы распущены, на голове жёлтая корона, на лице сияет широкая улыбка.
        Только теперь я замечаю сходство с Николь. Та постоянно улыбалась. А вот улыбку её сестры я вижу впервые.
        Рассматриваю другие фотографии и беру в руки ту, где её сын снят крупным планом. Снимок немного затёрт, похоже, он один из любимых. У мальчика светлые волосы, тёмные глаза и… и я не нахожу ничего, что могло бы указывать на наше с ним родство. У матери хранятся мои детские снимки, но я могу точно сказать, что Лекс Бейтс на меня в этом возрасте не похож. На отца - не знаю. Может, и похож, как похожи друг на друга все маленькие дети. Но одно я знаю точно: мы не братья.
        Я поверил лишь на мгновение - уж очень убедительной выглядела Эмма, когда сообщала мне об этом. Её удивление, конечно, не сравнится с моим. Но больше меня удивило, как она запаниковала, когда заговорила о матери. При нашей первой и единственной встрече Линда Бейтс ни словом не обмолвилась о том, что у моего отца есть внебрачный сын, а уж эта дамочка своего точно не упустит. Я-то знаю, что это не может быть правдой, и всё же мне очень хочется выслушать версию Эммы. Вернее, версию, которую скормили ей Николь и её мамаша.
        Девушка возвращается минут через пятнадцать, всё ещё бледная, но по крайней мере больше не дрожит. На ней спортивные штаны и объёмная толстовка. Капюшон натянут на голову, на лице мрачная решимость.
        Кто-то явно приготовился обороняться.
        Храбрый мышонок.
        По мне злость намного лучше слёз, но я всё равно испытываю недовольство. На сегодня битв достаточно. По крайней мере, между нами.
        Мне нравится, что Эмма смотрит прямо, не скрывая красных глаз и не юля. Нравится её непреклонный тон, когда прямо с порога она бросает мне в лицо:
        - Пока вы не натравили на меня ваших адвокатов, предупреждаю: Лекса я вам не отдам.
        Молодец, Минни! (от Минни Маус - подружки Микки Мауса - прим. автора). Иного я и не ожидал.
        - Немногим позволительно говорить со мной в таком тоне, мисс Бейтс. На сей раз спишу на обстоятельства.
        Ещё одна проверка на прочность, но Эмма мастерски держит удар. Второй раз за сегодняшний день не тушуется там, где другие делают под собой лужу.
        - Обстоятельства таковы, мистер Броуди, что я прошла через все обязательные процедуры по усыновлению. В глазах закона Лекс - мой сын. Вы можете оспорить это решение, но знайте…
        - Прежде чем пугать законами, которые мои адвокаты точно знают лучше вас, может, сначала накормите ужином?
        Храбрый мышонок тушуется, разом теряя свой боевой настрой.
        - Кого? Адвокатов? - переспрашивает растеряно.
        - Пока только меня.
        - В-вас? - Эмма снова заикается. Похоже, у неё это всегда происходит от волнения.
        - Да. Я чертовски голоден, а в баре ваших друзей чертовски плохо кормят. Вспомните законы гостеприимства, мисс Бейтс.
        Капюшон летит вниз, упрямый подбородок - вверх.
        - Я вас не приглашала.
        - Тоже верно. Сейчас два часа ночи. Искать круглосуточную закусочную в незнакомом городе не с руки.
        - Тушёное мясо с овощами будете?
        - Только не говорите, что собираетесь тушить его для меня прямо сейчас.
        - Для вас я прямо сейчас гостеприимно его разогрею.
        Эмма достаёт из холодильника один из контейнеров и ставит его к микроволновку. Включает духовку, кладёт в неё несколько слайсов замороженного хлеба и начинает накрывать на стол. Тарелки, приборы, стаканы для сока. Не забывает даже салфетки.
        Пока не поступило официальное приглашение, я стою, прислонившись к подоконнику, и не без интереса слежу за её перемещениями.
        Ни одна из моих знакомых не утруждает себя готовкой. Нажать на кнопку кофемашины - всё, на что способны женщины моего круга. Не скажу, что это сильно меня беспокоит, но сейчас я с удовольствием наблюдаю за Эммой. Ни одного лишнего движения, никакой суеты. Она на своей территории и в своей стихии - мне почти незнакомой.
        В своём доме на кухне я нечастый гость, и максимум, что там делаю - так же разогреваю в духовке еду, оставленную помощницей по хозяйству. Случается это не часто, и я всегда заранее предупреждаю, если собираюсь ужинать дома. Бывает, что не один - тогда даю указание, из какого ресторана заказать еду.
        На холодильнике у Эммы реклама круглосуточной пиццерии, но она греет мне мясо. Зря я так, о гостеприимстве-то.
        От ароматов горячего хлеба и мясного соуса сводит желудок.
        - Присаживайтесь.
        Мать устроила бы мне гневную отповедь, что я собираюсь сесть в присутствии дамы, но сейчас не до манер.
        Выдвинув стул, я сажусь на место, которое указывает хозяйка дома, и сразу тянусь к кувшину с соком.
        - Руки!
        Кувшин с грохотом приземляется на стол, а я в изумлении поворачиваюсь к Эмме, которая стоит у разделочного стола над контейнером разогретого мяса. Глаза, и без этого большие, становятся похожими на блюдца. Девушка вскидывает руку и закрывает рот ладошкой.
        - Простите, - стонет она. - Я по привычке.
        - Правильная привычка, - соглашаюсь я и, с неохотой поднявшись, направляюсь к раковине.
        Едим мы в тишине. Наши порции одинаковые. У Эммы в тарелке больше овощей, а у меня мяса. По той же привычке она сделала это, или же потому, что я мужчина - не знаю. На самом деле, мне всё равно. Я готов съесть хоть три таких тарелки.
        Пряно, ароматно, сытно.
        - Вкусно, - говорю это больше для себя, чем для хозяйки.
        Эмма бросает на меня быстрый взгляд и снова утыкается в свою тарелку.
        - Спасибо.
        - Не думал, что кто-то ещё готовит подобные вещи.
        - В смысле?
        - Всегда легче разогреть готовые блюда.
        - Так выгоднее.
        - В смысле? - моя очередь задавать этот вопрос.
        - Если покупать отдельно мясо, овощи и приправы, то получается выгоднее, чем с замороженными полуфабрикатами.
        - Особенно, когда в семье есть ребёнок.
        Снова быстрый взгляд.
        - Да. Если есть ребёнок. Особенно.
        И снова лишь периодический стук ложек о тарелку.
        Я беру графин с соком и наливаю сначала Эмме, потом себе.
        - Спасибо, - и через паузу: - Вы не думайте, готовую еду мы тоже покупаем. Но это, в основном, в виде исключения. На выходных там, или на прогулке. Или когда мне готовить лень.
        - Ничто человеческое вам не чуждо, значит?
        Эмма хмыкает.
        - Типа того.
        Она возит куском хлеба по тарелке, подбирая остатки соуса, и при этом так отчаянно покусывает уголок губы, что я понимаю - собирается с мыслями.
        Давай, Минни! Действуй!
        - Два миллиона, да? Столько денег взяла у вас моя мать?
        Неожиданно.
        Я кладу вилку в тарелку и отставляю их в сторону, хотя, клянусь, с удовольствием последовал примеру Эммы. Но, похоже, у нас начался разговор по душам. Телесный голод удовлетворён, дело за эмоциональным.
        - Да. Я дал вашей матери два миллиона.
        - Зачем?
        - Для сохранения репутации отца. Она бы не выдержала полоскания его имени в прессе рядом с именем вашей сестры. Что неминуемо бы привело к проблемам в бизнесе.
        - Вы так печётесь о своей репутации?
        - О своей? Нисколько. Но я имею дело с очень консервативным миром. Банкиры по большей части консерваторы, а от принятых мной решений зависит слишком много людей, чтобы я подвергал сомнению порядочность нашей семьи.
        - Но у них уже были отношения. За два года до этого. Лекс тому подтверждение.
        - Отношения - это одно, а судебные тяжбы по поводу доли в наследстве для родственников несостоявшейся невесты - совершенно другое, - я умышленно не заостряю внимание на последнем замечании Эммы, и она это проглотила, мгновенно вспыхнув:
        - Что за ерунда? Мы бы никогда не пошли на это!
        - Я так понимаю, мисс Бейтс, что в вашей семье местоимение «мы» употреблять не принято.
        До девушки не сразу доходят мои слова, но вот я снова вижу, как её глаза наполняются ужасом, и Эмма снова начинает заикаться.
        - В-вы… вы хотите с-сказать, что моя м-мать вас шантажировала?
        - На шантаж это походило мало. Скорее, на предоставление моральной компенсации.
        - Значит, вы дали ей деньги за молчание?
        - Если вам так важна подоплёка моего поступка, то да.
        - Но два миллиона, Марк! Это же огромные деньги!
        Я непроизвольно кидаю взгляд в сторону, обводя им маленькую кухню, на которой мы сидим, а потом снова смотрю на девушку в надежде, что она этого не заметила.
        - Да, конечно, - шепчет Эмма. - Я понимаю.
        Заметила.
        - Я бы дал больше, если бы знал, что это нужно вам.
        - Она сама озвучила вам сумму?
        - Да.
        - Она сказала тогда, что договорилась с вами, и Лекс остаётся со мной. Насколько я понимаю, о нём даже не упоминалось?
        - Нет.
        Не смысла врать. Сегодня ночь откровений, и больнее уже не будет.
        Несколько мелких кивков - вот и вся её реакция. На меня она больше не смотрит, позабытый хлеб размокает в соусе. Ссутулившись, Эмма сидит на стуле и смотрит в одну точку на пластиковой поверхности стола.
        Я её не тороплю. Понимаю, что это не первый удар, который девушка переживает, но у меня есть чем её порадовать. Я уже готов сказать это, как Эмма вскидывается и смотрит на меня с тем же вызовом, с которым вошла на кухню.
        - Деньги я вам верну.
        - Что, прости? - от неожиданности я перехожу на «ты».
        - Я верну вам деньги, мистер Броуди, и вы их возьмёте. Не знаю, как и когда, но я обязательно верну те два миллиона, что взяла у вас моя мать.
        Не часто я теряю дар речи, но сейчас, похоже, тот самый случай. Сидящая передо мной девчонка разносит моё самообладание в лоскуты своим никому не нужным благородством.
        - Чёрта с два я их возьму. По крайней мере, не у тебя.
        - Возьмёте. Иначе я выполню угрозы матери и пойду в газеты.
        Мне не верится, что я это слышу. Настолько не верится, что злость сходит на нет, а из груди вырывается смешок.
        - Не смейтесь, мистер Броуди. Я не собираюсь давать вам в руки ни одного оружия против меня в борьбе за моего сына.
        Пафос этой речи мог бы рассмешить меня ещё больше, если бы не сверкающие неподдельной яростью глаза сидящей напротив девушки.
        Не мышка - тигрица. Когти выпущены, шерсть дыбом. Того и гляди, кинется и загрызёт. Даром, что ли, так вкусно накормила.
        - Мне не за что с тобой бороться, девочка. Не за что и не за кого. В тридцать два отцу диагностировали рак яичек. Операция, химиотерапия - на ранней стадии у половины больных после окончания лечения репродуктивные функции восстанавливаются. Отец в эту половину не попал. Для матери это стало ударом. Она хотела ещё детей, но я так и остался их единственным ребёнком.
        Я прерываюсь на мгновение, чтобы Эмма смогла переварить эту информацию. Она даже, кажется, не дышит, во все глаза уставившись на мой рот. Поняла ли она хоть слово из того что я сказал, или следует быть конкретнее?
        - Твой сын мне не брат, Эмма, - говорю, когда её взгляд возвращается к моим глазам. - Это просто ещё одна ложь твоей сестры. Возможно, что и матери тоже. И тебе как-то придётся с этим жить.
        ГЛАВА 18
        Soundtrack All the good girls go to hell by Billie Eilish
        Выбор между тем, что правильно, и тем, что легко, всегда непрост. Обычно его делают под влиянием обстоятельств, редко когда это происходит спонтанно. Не существует слишком правильных людей, как не существует тех, кто ни разу не задумывался о последствиях своих действий. Даже в детстве, планируя шалость, ты просчитываешь реакцию взрослых - попадёт-не попадёт, если и попадёт, то как сильно.
        Сейчас мне предстоит признать, что моя сестра и мать - обманщицы. Ничего нового, на самом деле, но от меня это признание ждёт посторонний человек. Тот, кого их обман коснулся лишь косвенно. Если можно так говорить о двух миллионах долларов.
        И всё же это была моя сестра. И это есть моя мать. Признать их моральную нечистоплотность правильно, но нелегко. А ещё ужасно, ужасно стыдно. Я даже руками лицо закрываю, чтобы не видеть Марка - просто опустить взгляд кажется недостаточным.
        Лгуньи. Лгуньи. Лгуньи!
        Была ли хоть толика правды в ваших жизнях? Зачем, для чего вы это делали? Зачем врали мне - той, кто никогда и ни в чём вас не осуждал и не обвинял, принимая такими, какие вы есть. Когда, на каком жизненном этапе вы вычеркнули меня из круга доверия?
        Или я там никогда не была? Или у вас не было подобного круга?
        Я не смогу задать Николь эти вопросы, а матери не хочу. Два года назад я прекратила с ней всякое общение.
        При воспоминании о том вечере у меня всегда подгибаются ноги.
        Я возвращаюсь домой и ещё на первом этаже слышу плач Лекса. Не плач - рёв. Всего раз Лекс так ревел, когда после неудачного падения на детской площадке рассёк бровь. По себе знаю, что, когда разбиваешь лоб, крови столько, будто вся голова вдребезги. Но это знание улетучивается, когда видишь своего ребёнка в крови. Лекс орёт, меня бьёт дрожь, мамы, чьи дети тоже гуляют на площадке, вызывают «скорую».
        Лекс дома с няней и орать так не может, потому что няню я знаю давно. Это приятная женщина, добрая, отзывчивая и очень совестливая. Ей шестьдесят пять и мне кажется, она неровно дышит в сторону Сеймура. Причинять боль моему сыну - его внуку - ей нет никакой надобности. И всё же Лекс вопит, будто его режут.
        Палец вдавливает кнопку звонка, едва её не раскрошив. Дверь открывает мама - бледная и испуганная. У меня не времени задаться вопросом, что она здесь делает, я отталкиваю её и бегу в комнату. Мой сын стоит между креслом и телевизором, слёзы фонтаном брызжут из глаз, ротик открыт, личико идёт красными пятнами. Ручки по швам, кулачки бьют по бёдрам - знакомый с младенчества жест крайней степени отчаяния. Светло-голубые домашние штанишки мокрые.
        Мокрые штанишки.
        Описался.
        Пятилетний мальчик не писается просто так.
        Я подлетаю к сыну и плюхаюсь перед ним на колени.
        - Лекс! Лекси! Маленький, где болит?
        Лекс продолжает кричать. Громко. С подвыванием. Кричит, не замечает меня. Я хватаю его за плечи и начинаю трясти. Возможно, так делать нельзя. Возможно, я делаю только хуже, но остановиться не могу.
        - Лекси! Сыночек, не плачь! Я здесь. Я рядом.
        Он замолкает, впервые осознанно смотрит на меня…
        - Мама!!!
        От вопля лопаются барабанные перепонки. От напора детского тельца я валюсь на спину и больно ударяюсь локтём об угол журнального столика. Лекс вцепляется меня как кот, запуская пальцы-коготочки в кожу, почти царапая. Вдавливается, как палец в глину.
        - Мама! Она сказала, ты умерла
        Добрая бабушка пыталась рассказать пятилетнему мальчику, что его настоящая мать умерла, а я, воспитывающая его, - всего лишь её сестра. Лекс услышал только одну фразу: «мама умерла».
        Это было два года назад. Последствия того визита мы разгребаем до сих пор, раз в две недели посещая детского психолога. А ещё мой малыш приходит ко мне по ночам и просит его не бросать.
        Мать я тогда выгнала из дома, запретив когда-либо появляться на его пороге.
        Вскоре мы переехали в Лейк-Сити.
        Лгуньи. Лгуньи. Лгуньи!
        Я не хочу быть такой. Я не такая. Но, чувствуя на себе взгляд Марка Броуди, мне хочется оправдываться. Ложь моих родных пачкает и меня.
        Мне стыдно, мне больно. У меня даже не получается радоваться тому, что Лекс теперь безусловно мной, и больше не надо бояться, что его кто-нибудь заберёт. Но мне больно и стыдно, и страшно, что меня могут посчитать такой же лгуньей.
        Может посчитать такой же лгуньей конкретно этот мужчина.
        Становится так плохо, что, зажав рот рукой, я выбегаю из кухни. До туалета далеко, единственный выход - улица. Я еле успеваю слететь с крыльца, после чего меня выворачивает на газон только что съеденным ужином.
        Интересно будет спросить Фло, как это происходило у неё, но, кажется, я взрослею именно сейчас - сидя на ступенях своего дома с противным привкусом рвоты во рту.
        Взрослею одномоментно. Стремительно. Мои руки обхватывают деревянный столбик ограждения - на удивление гладкий, хотя я так не удосужилась их покрасить.
        Несмотря на холод, дерево тёплое. Живое. Намного живее, чем я снаружи. Изнутри же я расту, как стебель из волшебного бобового зёрнышка - быстро и ввысь.
        Я будто выблевала себя саму - Эмму, которая боится и сомневается. Тревожится. Переживает. Странную и непонятную. Непонимающую.
        Сейчас всё понятно. Ясно, как слово «конец» под сказочной историей. Моё бобовое зерно проросло, и я смотрю в ночное небо - холодное, неприветливое.
        Брось, Эмма, приветливое.
        Ясное. Отрезвляющее. Срывающее покровы.
        С моих плеч снята ответственность за поступки других людей. О Николь и матери легче думать, как о посторонних. Их неправильные решения отравляют только их жизни. Моей они касаются настолько, насколько я сама позволяю.
        Деревянные ступени крыльца, ограждение, к которому я прислонилась, ночное небо над головой - достаточно ли, чтобы почувствовать себя живой?
        Достаточно.
        Я скорее ощущаю, чем слышу, как Марк выходит из дома и замирает на крыльце. Через некоторое время слышится скрип старого плетёного стула, который остался стоять там от прежних хозяев.
        Мне бы хотелось, чтобы мы встретились в другой жизни и при других обстоятельствах. Чтобы Марк оказался просто другом мужа моей близкой подруги. Пусть бы он так же не испытал ко мне симпатии, но судьба бы свела нас просто так, не кидая в лицо прошлым. Не обвиняя и не виня.
        Теперь, когда мы всё выяснили, мне понятен его тон, его неприязненный взгляд и природа тех обидных слов, что были сказаны в машине. Марк принял меня за такую же жадную до денег лгунью, какими предстали перед ним мои мать и сестра.
        Многолетняя миссия провалена. Мне двадцать шесть, а я всё ещё живу в тени сестры. Вернее, её тень падает на меня.
        Не хочу больше. Взрослею. Прямо сейчас. Кости ломаются, жилы натягиваются, мышцы гудят. Хотя, больше всего сейчас хочется почистить зубы и лечь спать.
        Машины Марка перед домом нет. Рука нащупывает в кармане свитера телефон. Я снимаю блокировку экрана и нажимаю значок «убера».
        «Ввести место назначения позднее».
        «Как вам удобнее платить?»
        Банковской картой.
        «Время прибытия четыре минуты».
        Мне хватит.
        Шесть ступеней, ведущих к дому, даются мне нелегко. Я чувствую на себе взгляд Марка и, когда оказываюсь на последней, он тоже поднимается на ноги. Между нами не больше семи футов (приблизительно два метра - прим. автора), и мне отчаянно хочется увеличить это расстояние. Это все ещё подспудный страх, и тёмные глаза, что сейчас внимательно на меня смотрят, совсем его не уменьшают.
        У Лекса они такие же. Как чёрная черешня. Но его отец не Виктор. И вряд ли сам Марк.
        От последней мысли меня передёргивает. Это было бы слишком даже для Николь.
        - Я вызвала такси.
        Марк изучает меня ещё несколько мгновений, а потом кивает.
        - Спасибо. Ты в порядке?
        - Да. Мистер Броуди…
        - Марк.
        - Марк, - произношу я тихо, понимая, что больше никогда так к нему не обращусь. - Мне бы хотелось, чтобы всё было по-другому. Но сделанного не воротишь. Как и сказанного. Действительно ли ваш отец собирался жениться на моей сестре или нет - даже если вы знаете ответ на этот вопрос, пожалуйста, не говорите. Мне нет до этого дела.
        - Как скажешь.
        - Ещё одно. Если моя мать когда-нибудь снова вас побеспокоит, пообещайте, что немедленно дадите мне знать. Пожалуйста, не обращайтесь в полицию. Я так же как и вы не хочу, чтобы имя моего сына полоскалось в прессе.
        - Хорошо. Но при одном условии.
        - Да?
        - Ты выкинешь из головы мысль о том, чтобы вернуть мне деньги. Хочешь поразить своей принципиальностью? Откладывай их на образование парня. И прекращай работать по ночам в третьесортных забегаловках. Это небезопасно.
        - «Грин стоун» - не третьесортная забегаловка. Это бар моего деда. Мой бар, если хотите. Я занимаюсь его бухгалтерией и иногда, когда случается форс-мажор, встаю за стойку или выхожу с подносом в зал. Сегодняшний вечер скорее исключение, чем правило. Если вы хотели именно это услышать. Работа, какова бы она ни была, для меня не проблема.
        - Это я уже понял.
        Лампа на крыльце горит ярко. Марк изучает меня так же откровенно, как и при нашей первой встрече, но теперь меня это вовсе не задевает. Я воздвигаю между нами барьер, и его красивое лицо больше не производит на меня впечатление. Взросление здесь и сейчас отлично помогает запереть на замок эмоции. Но я всё же собираюсь это сказать, потому что… потому что это правильно.
        - Простите за все неприятности, что мои родные причинили вашей семье.
        Марк не торопится с ответом. Глаза слегка прищуриваются, фокусируются на моих, будто пучок лазера прожигает дыру в голове в надежде заглянуть в мозг. Немного больновато. Это из-за того, что экран упал, и я натягиваю его между нами, как спущенный носок.
        - Если всё, что ты сказала ранее, правда, мне не за что тебя прощать.
        Я киваю. Больше добавить нечего.
        Звук приближающейся машины - финальная точка. Мы оба следим, как такси подъезжает к дому, и в момент его остановки я снова ловлю на себе взгляд Марка. Он чего-то ждёт от меня, возможно, сцены после титров, но мы не во вселенной Марвел, и до шуток старика Ли мне далеко. Очень хочется, наконец, остаться одной - вот и всё моё желание.
        И всё же, уже спустившись с крыльца, Марк оборачивается.
        - Удачи тебе, Эмма Бейтс.
        Он медлит. Останавливается. Вполоборота, но стоит, не двигается. Ждёт.
        - И вам, мистер Броуди. Берегите себя.
        Достаточно ли этого для Марка или нет - я никогда не узнаю, потому что на этих словах отворачиваюсь и иду в дом.
        Мой бобовый стебелёк достиг вершины, открывая перед собой свободный от страхов мир. Как вдохновляюще и одновременно грустно. Но теперь я знаю, что точно со всем справлюсь.
        ГЛАВА 19
        Soundtrack Another Country by Tift Merritt
        Ирландская родня всегда была для меня мифической - как наличие где-то на другом полушарии самого Зелёного острова. Поэтому когда в начале декабря Сеймур сообщает, что собирается в Северную Ирландию, я очень удивляюсь.
        - Ну а что? Я не молодею. Мои двоюродные братья тоже. Сейчас самое время их проведать, пока все ещё живы.
        - Может, хотя бы весны дождёшься? Зачем лететь в зиму?
        - Весной посадки.
        Ох, точно, я и забыла о главной страсти деда. Цветы и скоростные машины. Ему бы подошла родня где-нибудь в Гонолулу, а не в предместьях Белфаста.
        - К Рождеству вернёшься?
        - Может быть.
        - Ну и как я объясню это Лексу?
        - Вот уж проблема. Сами не отпразднуете?
        - Без твоей фирменной индейки?
        - А я говорил тебе: учись! «Зачем, если есть ты».
        Дед так здорово меня пародирует, что я улыбаюсь.
        - Всё равно, это неправильно. Я ещё ни одно Рождество без тебя не праздновала. И Лекс тоже.
        - Если птенец не выпихивается из гнезда, родителям пора свалить из него самим.
        - Очень образно. Спасибо, дедушка.
        Лекс, конечно, грустит, и в попытке его развеселить я беру трёхдневный отпуск до Рождества, для чего предыдущие две недели работаю как проклятая.
        Сезон сдачи отчётов никогда ещё не был таким горячим, однако в этом году на себе я это не чувствую. Может, из-за того, что готова к трудностям. Может, потому что никогда не была большой любительницей откладывать дела на потом. Может, потому что после истории с «Текникс венчур» у руководства фирмы я была на хорошем счету. Мистер Делейни очень проникся моим выступлением в защиту компании и теперь всячески меня привечает. Работы стало больше, но и качество её повысилось. Теперь это были не просто цифры, но и аналитика. Урсула даже намекнула на прибавку к зарплате в следующем году. Это прекрасная новость, потому что с «бьюиком» пришлось расстаться, и теперь я ежемесячно выплачиваю кредит за прехорошенькую «мазду». Решиться на то, чтобы взвалить на себя дополнительные обязательства, оказалось легко. Потому что на этот раз они были только моими.
        Прошло немного времени, прежде чем я поняла, как много мне дала встреча с Марком Броуди. Поначалу, вспоминая о той сентябрьской ночи, мне всё ещё было стыдно - и за родных, и за волнение, и за собственные порывы выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Но истина, открывшаяся в ту ночь, вывернула наизнанку мои страхи и показала, насколько сильно их влияние. Чувствовать ответственность за ошибки близких - это нормально. Позволять управлять своей жизнью - нет.
        Да, я бы билась за Лекса не только с Марком, но и с любым человеком, кто поставил бы под сомнение моё право на этого мальчика. Вот только не из-за права я за него бьюсь, а потому что люблю. Потому что для меня нежеланный ребёнок Николь стал спасением в дни страшной опустошённости. Всё, что я делаю для Лекса, я делала бы и для своей девочки, а значит, никому ничего не доказываю. Но всё же я будто борюсь с кем-то невидимым за качество своей работы мамы этого чудесного мальчика, и это явно портит мне жизнь. Как только я понимаю, что никто у меня сына не заберёт, это чувство уходит.
        Я начинаю себя вспоминать.
        Дом-работа, работа-дом. Работа дома. Ещё одна работа, детский сад, потом школа. Где здесь я? Поездки к Сеймуру, редкие визиты к Фло - белка выпадает из колеса и носится по той же клетке. Я чувствую перемены. Но они как капля виски в стакане с колой: ты точно знаешь, что она там есть, но бодрящая составляющая её ничтожна.
        Я хороший человек. Хорошая девочка. А все хорошие девочки попадают в ад, в который сами себя загоняют. Пришла пора из него выбираться.
        Спасибо Марку, что включил над выходом фонарик.
        Двадцатого декабря я отвожу Лекса с мальчиками Полин в школу и с лёгким сердцем снова заваливаюсь спать. Недавно я купила себе две новых подушки и одеяло. Подушки мягкие, а одеяло тёплое. Честно - я бы с удовольствием встретила Рождество в кровати. А что, надо предложить Лексу. Вместо индейки - крылышки барбекю. Вместо картофельного пюре - картофельные шарики. Можно есть в кровати и смотреть мультики. Обычно я за это устраиваю Лексу нагоняй, но ради праздника можно изменить принципам. Вряд ли в следующие годы Сеймур повторит своё путешествие, так что индейки мы ещё наедимся. Мне настолько нравится придуманный план, что когда я засыпаю, мне снится прыгающая по кровати картошка в виде бубенцов Санты.
        Трель дверного звонка вырывает меня из сна, и я нехотя высовываю нос из-под одеяла.
        - Никого нет дома, - ною я, лихорадочно соображая, заперла ли дверь гаража. В противном случае незваный гость заметит машину и будет трезвонить до второго пришествия.
        Похоже, не заперла, потому что к звонкам присоединяется настойчивый стук.
        Больше заинтригованная, чем испуганная, я спускаюсь со второго этажа и с середины лестницы через стекло входной двери вижу цветастую вязаную шапку.
        Знакомую цветастую вязаную шапку - недавно точно такую Фло прислала подписчица из Перу, я видела фото в Инстаграме.
        С последних ступеней я скатываюсь, как шарик от пинг-понга, и едва успеваю распахнуть дверь, как оказываюсь в объятиях любимой подруги.
        - Сюрпри-из! - тянет Фло, впечатываясь в меня своим большим шестимесячным животом.
        - Родители в кои-то веки решили отпраздновать Рождество дома. Мама заручилась поддержкой Дианы и сделала из этого целое событие. Вся семья в сборе, почему бы не отметить в узком семейном кругу. Но ты знаешь, что сенатор слово «узкий» понимает по-своему, и вот уже мамы спорят по рассадке полусотни гостей.
        Фло сидит у меня на кухне и пьёт травяной чай, который по этому случаю я всегда держу в верхней тумбочке. Мы не виделись с сентября, но много раз говорили по телефону. Я в курсе того, как протекает её беременность. Это наша любимая тема для обсуждения, хотя поначалу Фло переживала за моё душевное состояние. Не скажу, что получается не сравнивать свои переживания и её, но почему-то это больше не доставляет мне боли. Вероятно, это из-за того, что, так или иначе, ребёнок у меня есть.
        - Мы с Дианой прилетели вчера вечером. Шон будет завтра, летит прямым рейсом из Нью-Йорка. Сенатор появится накануне приёма вместе со своей командой. Мне кажется, мама сто раз пожалела, что изменила Гавайям.
        - Всё же ты здесь. Я безумно рада тебя видеть, Фло.
        - И я тебя, дорогая. Ты поправилась, знаешь?
        - Чувствую, - смеюсь я. - Юбки перестали спадать с моей тощей задницы.
        - И это проблемка. То платье, которое я тебе подобрала, теперь не подойдёт.
        - Ты подобрала мне платье? Для чего?
        - Не думаешь ли ты, что отсидишься дома, пока я буду изображать из себя Джекки О? Мне нужна моя Нэнси (имеется в виду близкая подруга Жаклин Кеннеди-Онасис Нэнси Такерман - прим. автора). Без тебя я этот обезьяний парад не выдержу. Да и Шон удивится, если тебя не будет.
        - Меня не будет, Фло. Я встречаю Рождество с Лексом и собираюсь сделать из этого целое событие, - на последних словах я делаю в воздухе кавычки. Подруга улыбается. - Я уже настроилась, Фло.
        - Питер наверняка приедет.
        Для меня присутствие Питера теперь не аргумент, но Фло об этом знать не обязательно. Она пока ещё живёт иллюзией, что мы можем породниться. Может, и можем, если у Шона найдётся ещё один симпатичный кузен, потому что за все эти месяцы о Питере я ни разу не вспомнила. Странно, ведь когда-то он мне нравился.
        Надо обязательно поразмыслить об этом на досуге, а пока постараться направить энергию Фло в другое русло.
        - Останься с нами сегодня. Заберём Лекса со школы, съездим в парк. Вечером я приготовлю лазанью со шпинатом, и всю ночь будем смотреть «Сумерки».
        - Мне нельзя всю ночь. У меня режим.
        - Значит, по остальным пунктам возражений нет?
        Нам снова шестнадцать, мы валяемся на диване перед телевизором, в руках по пачке сырных начос, которые мы кидаем в экран, когда Эдвард называет Беллу овцой. Лекс сидит на полу и с удовольствием рубится в какую-то игрушку на телефоне Фло, которую до этого они устанавливали целых сорок минут.
        - Почему на твоём нельзя играть?
        - Потому что у меня старая прошивка. Он не потянет.
        - На рождество я подарю тебе такой же.
        - И получишь от меня в лоб. Я даже не посмотрю на твою беременность.
        - Ну ма-ам!
        - Ну сы-ын!
        - Окей, стажёр. Мама права. Вещь дорогая. Испортишь - она расстроится.
        - Да я же аккуратно!
        - Ага. Я тоже так сказала, когда втайне от матери взяла её машину. И, знаешь, что?
        - Что?
        - Первый же мусорный бак на нашей улице был мой.
        На экране Кристен Стюарт наиграно заикается, пытаясь выдавить из себя возмущение из-за того, что Эдвард отсылает её в Джексонвиль. Лекс спит, свернувшись калачиком в ногах Фло, а на полу теперь сижу я.
        - Как думаешь, может, из-за него она стала лесбиянкой? В том смысле, что он же был её первым мужчиной.
        - Её первым мужчиной была Майкл Ангарано, - говорю я. - Все забыли об этом.
        - Но ты помнишь.
        - Ещё бы. Твайхард навсегда! Я же всерьёз собиралась на Сумеречную конвенцию в Лос-Анджелесе. Вызубрила всё от и до - и по сюжету, и про актёров.
        - Чем только у нас головы были забиты в шестнадцать!
        - Главное - отношение к делу. Это тоже элемент взросления.
        - Думаешь, у них так же будет? - Фло сначала кивает на Лекса, а потом похлопывает по своему животу.
        - Не сомневаюсь.
        - Прости, что заикнулась насчёт телефона. Это вышло некрасиво.
        - Ничего страшного, милая.
        Я протягиваю руку в примирительном жесте. Фло тянет в ответ свою. Она у неё холодная, и я моментально подскакиваю:
        - Почему ты не сказала, что замёрзла?
        - Я не замёрзла. У меня всегда руки и ноги холодные. Это из-за пониженного давления. Доктора говорят, что это хорошо. Легче будет рожать.
        Перед сном Фло долго разговаривает по телефону с Шоном. В Сиэтле одиннадцать, в Нью-Йорке восемь. Пока я стягиваю со спящего Лекса одежду, слышу, как подруга оправдывается перед мужем, почему она ещё не в постели. Я не могу сдержать улыбки: эта игра в маленькую девочку скоро закончится. Фло превратится в цербера и никому не позволит собой командовать. Материнство меняет, особенно желанное, и я жажду увидеть в семье Райтов равноправие. Пока же Шон ведёт себя намного взрослее Фло. С одной стороны, он старше, а с другой - моя подруга, наконец, почувствовала себя нужной.
        - Шон передаёт тебе привет и говорит, что я правильно сделала, что уехала к тебе.
        - Спасибо. Я тоже считаю, что здесь тебе спокойнее.
        - Может, всё же подумаешь о приёме? Лексу мы пригласим аниматоров. Пусть резвятся в бассейне, пока взрослые наверху хлещут «Кристалл».
        - Нет, милая, спасибо за приглашение. Это праздник твоей мамы. Не станем его портить. Лучше приезжайте с Шоном к нам на рождественский обед. Я, так и быть, сделаю индейку.
        - Ну и ладно! - Фло как-то легко соглашается, что я даже немного расстраиваюсь. - Шон сказал, что Марк Броуди принял его приглашение и тоже приедет встречать Рождество в Сиэтл. Мне он совершенно не нравится, и я говорила об этом Шону, но у него с ним какие-то общие дела. Довольно заносчивый тип этот Броуди. Ты, может, помнишь его? Он был на нашем приёме в сентябре.
        Фло смотри на меня в ожидании ответа, а я таращусь на неё, пытаясь понять, отчего так сильно в груди бьётся сердце.
        ГЛАВА 20
        Soundtrack Bei mir by Luca Hnni
        Двадцать четвёртого декабря я просыпаюсь затемно от того, что в туалете спущена вода. Лекс иногда встаёт ночью пописать, а потом снова укладывается спать. Иногда он идёт прямо ко мне, вот и сейчас я прислушиваюсь, не раздастся ли шарканье его мягких тапочек по полу.
        Нет. Ушёл к себе.
        Я устраиваюсь поудобней и почти сразу засыпаю, чтобы через десять минут проснуться от того же звука.
        Лекс в туалете, и я слышу как его рвёт.
        Матерь божья!
        В десять утра он лежит под капельницей в детском отделении госпиталя Киндред, а я сижу на пластиковом стуле в ожидании, когда ко мне выйдет доктор.
        Он появляется через полчаса и выглядит при этом довольно спокойным.
        - Мы остановили рвоту медикаментозным способом и, чтобы снять интоксикацию, вводим глюкозу и витамины группы В. До конца дня я бы понаблюдал за вашим сыном, но если не будет расти температура, Рождество вы вполне сможете встретить дома. В любом случае, следующую неделю вам необходимо последить за его питанием. Какие препараты и как принимать я вам распишу, но главное - диета и обильное питьё.
        - Спасибо большое. У нас никогда не было особых проблем с желудком. Так, небольшие расстройства.
        - Всё бывает в первый раз, миссис Бейтс. Гастроэнтерит может носить и вирусную форму. Тем более, сейчас в районе среди младших школьников наблюдается его вспышка.
        - Когда я смогу увидеть сына?
        - Сейчас он спит, но вы можете зайти в палату.
        - Спасибо.
        Я сижу на таком же пластиковом стуле перед кроватью, на которой лежит Лекс, и едва сдерживаю слёзы. Он выглядит таким маленьким на этой огромной кровати, накрытый стандартной больничной простынёй. Одна маленькая ручка лежит поверх её, в тыльную сторону ладони вставлен катетер с капельницей. Я слышала, как Лекс плакал, когда его ставили, и этот тоненький вой до сих пор стоит в моих ушах.
        Врачей Лекс не боится. Мы регулярно проходим осмотры у педиатра и дантиста, но это первая наша госпитализация. Я обязательно свяжусь с нашим домашним доктором, а сейчас просто сижу над спящим сыном и тихо плачу, потому что капец как испугалась. Это посттравматические слёзы. Как посттравматический синдром. Главное, чтобы они высохли до того, как Лекс проснётся.
        Приходит медсестра, меняет капельницу.
        - Вы можете подождать в комнате отдыха. Как мальчик проснётся, я вас позову.
        - Спасибо. Я лучше здесь.
        - Тогда я попрошу принести сюда кресло поудобнее.
        - Спасибо.
        Мне приносят не только кресло, но и плед. Кресло действительно удобное - с широкой спинкой и подлокотниками. Плед больничный, хлопковый, и не сильно уж греет, но я кутаюсь в него, потому что он даёт ощущение уюта. Мне это сейчас нужно, потому что шок отходит и меня немного начинает колотить. А что, если бы я не проснулась? Ведь, первое, что сказал мне Лекс, когда я вбежала в туалет: «Кажется, испортил тебе Рождество». Не «нам» - «мне». Мне! Если бы я сейчас не умирала от тревоги, то обязательно гордилась бы мальчиком, которого вырастила.
        Около часа дня Лекс просыпается. Глазёнки под полузакрытыми веками смотрят в одну точку. Он все ещё бледный, со страшными синяками под глазами и обескровленными губами. Которые начинаются кривиться, когда я сжимаю холодную ручку и тихо зову:
        - Лекс. Лекси. Привет, маленький. Ну, как ты?
        Он начинает тихо ныть, поскуливая и глубоко вздыхая.
        - Ну, чего ты? Не плачь. Всё хорошо.
        Мои слова не успокаивают. Лексу необходимо пожаловаться на свою беду, заново её пережить и переосмыслить, и, как и любой семилетний мальчик, сделать это он может только слезами.
        - Ну, подумаешь, выполоскало тебя. Велика беда! Живот не болит, температуры нет - всё же в порядке.
        - Боли-ит, - скулит он, и я моментально подскакиваю с кресла и жму кнопку вызова медсестры.
        Приходит доктор, ощупывает живот. Не находит ничего подозрительного, добавляет в капельницу спазматическое, и мы снова остаёмся одни.
        - Я хочу домой, - просится Лекс.
        - Доктор обещал нас отпустить к вечеру, если ты будешь умницей и выполнять все его указания.
        - Я выполняю.
        - Выполняешь, - соглашаюсь я. - А сейчас закрывай глаз и постарайся ещё поспать.
        - Ты не уйдёшь?
        - Куда же мне идти? Ведь ты же здесь.
        - На тебе пижама.
        - На тебе тоже.
        - Как же мы пойдём домой в пижамах?
        - Скажем, что мы с маскарада. Спи, Тим Ганн. Что-нибудь придумаем. (Тим Ганн - бессменный наставник участников шоу «Проект Подиум» - прим. автора)
        Я и правда выбежала из дома в одной пижаме, поверх которой накинула худи и первое попавшееся пальто. Представления не имею, где его скинула. Надо будет поинтересоваться у медсестёр на посту. Телефон, слава богу, в кармане кофты, поставлен на беззвучный режим, и раз за разом в животе отдаётся вибрация на каждое входящее сообщение. Поздравления с Рождеством - что ещё это может быть, поэтому я их не проверяю. Моё же Рождество спит на больничной койке, и я молюсь, чтобы, когда оно в следующий раз проснётся, у него ничего не болело.
        В четыре Лекс просится в туалет. Медсестра говорит, что это хороший знак и вручает нам мензурку для анализов. Его отсоединяют от капельницы, и я на руках несу сына в уборную. Ручку с катетером он несёт пред собой в страхе его повредить, и я в шутку называю его Адольфом. Лекс давно запрещает мне заходить с ним в ванную, особенно, когда моется, но сегодня я делаю все манипуляции сама. Чтобы не касаться холодного пола, я ставлю его на мои кроссовки, и мы сначала собираем анализ. А потом долго писаем.
        Через два часа он впервые просит есть. Нам приносят немного куриного бульона, паровую тефтельку и немного морковного пюре. Лекс съедает всё с удовольствием, запивая тёплым сладким чаем. Доктор наблюдает нас ещё два часа, в течение которых мы снова лежим под капельницей, и в начале девятого он говорит, что готов нас отпустить. Я подписываю все необходимые бумаги, получаю от него оранжевые баночки с препаратами, а так же целый лист предписаний. Пока медсестра готовит Лекса к выписке, я иду на пост в надежде найти своё пальто, но его нигде нет. Из дома Лекса вынесли закутанным в одеяло из «скорой», и перед нами маячит чудесная перспектива оказаться на улице в одних пижамах.
        - Я посмотрю для вас что-нибудь в отделе забытых вещей, - говорит одна из медсестёр. Я благодарю её и лезу в карман за телефоном, чтобы вызвать такси.
        Семь эсэмэсок. С десяток сообщений в Фейс Тайм и соцсетях. Пять пропущенных от Сеймура. Десять - от Фло.
        Я понимаю, что у меня жуть какие проблемы, когда телефон в моих руках начинает звонить, в одиннадцатый раз выводя на экран фотографию любимой подруги.
        - Ты забыла, что я беременна? Что мне нельзя волноваться? - кричит в трубку Флоренс.
        На заднем плане я слышу гул голосов и музыку. Чтобы мне позвонить, Фло пришлось выйти в коридор. Сколько же раз за вечер она это сделала?
        - В какой заднице был твой телефон, что ты шла до него целый день? Целый день, Бейтс! С десяти утра я тебе названиваю.
        - Прости, пожалуйста, - это всё, на что у меня хватает сил и эмоций.
        - Прости? Так, да? - Фло переходит на ультразвук. - Знаешь, как сложно за два дня организовать развлекательную программу для мальчика, который любит железную дорогу? Это нереально! Просто нереально! Но я сделала это, а ты! Ты…
        - Фло, не кричи.
        - Поздно! Шон сказал, что надерёт тебе задницу. Я с удовольствием в этом поучаствую.
        - Я же говорила тебе, что не собираюсь на приём. Зачем же программа?..
        - Затем, что клоуны два часа просидели перед твоим домом, потому что у меня сердце щемило от тоски, когда я слушала про твоё постельное Рождество. Хочешь запереть себя в четырёх стенах? Окей, твой выбор. Но парню зачем страдать?
        - Ты… ты пригласила для Лекса клоунов?
        - Представь себе, да! Вот такая я добренькая тётя Фло.
        - Миссис Бейтс, вот это должно подойти, - медсестра протягивает мне парусиновую парку и дутую куртку с эмблемой «Моряков». Поверх неё она кладёт вязаную бело-синюю шапочку. - Не беспокойтесь, все вещи чистые.
        - Спасибо, я обязательно их верну.
        Я закрываю рукой трубку, когда говорю это, но, похоже, не очень успешно, потому что тон Фло сразу становится подозрительным.
        - Что это ты там собралась возвращать? - спрашивает она, а у меня не находится сил придумать подходящее объяснение. Поэтому я игнорирую вопрос и пытаюсь быстро свернуть разговор.
        - Телефон и правда стоял на беззвучном режиме. Извини, что так получилось с клоунами.
        Флоренс Райт не тот человек, которого можно просто так задвинуть в угол. Что она и демонстрирует, пропуская мимо ушей мою последнюю фразу.
        - Я спрашиваю, что ты собралась возвращать? И где ты сейчас? Где Лекс?
        Не сразу получается ответить, потому что в этот момент открывает дверь палаты, и медсестра выносит на руках Лекса.
        Огромными карими глазёнками сын испуганно озирается вокруг и, только завидя меня, немного успокаивается. Я спешу к нему и совершенно забываю, что Фло всё ещё на линии.
        - Давайте я его возьму. Иди ко мне, котёнок. Вот так, умница.
        - Мама, мы едем домой?
        - Да, мой сладкий. Едем домой.
        - Эмма, какого чёрта происходит? - Фло вопит так, что я слышу её даже на уровне локтя. - Где вы? - и в сторону: - Шон, иди сюда. Поговори с ней. Я ничего не понимаю.
        Пока мы идём к лифтам, я снова подношу телефон к уху и слышу на том конце приглушённый голос Шона:
        - Детка, успокойся. Присядь. И отдай мне телефон. Вот, молодец. Принеси, пожалуйста, стакан воды, - а затем ближе: - Эмма, это Шон. Что происходит? - и снова в сторону недовольно: - Я же попросил принести воды. Эмма? - это снова мне.
        Врать при ребёнке нельзя. Не знаю, откуда взялась эта истина, но я ей свято придерживаюсь. Обеими руками я держу Лекса под попу, телефон зажат между плечом и ухом. Мамами подобный навык ведения беседы никогда не забывается. Это как катание на велосипеде - один раз и навсегда. Трубка зажата плечом - руки свободны: хоть памперс переодевай, хоть ложку в рот засовывай. Я же спокойно нажимаю на кнопку лифта и, пока мы его ждём, объясняю всё Шону.
        - Мы целый день провели больнице. Фактически, мы ещё здесь, но теперь уже всё позади. У Лекса прихватило живот, пришлось вызвать «скорую».
        - Скажи, что мне ручку кололи, - горячее дыхание опаляет другое ухо.
        - Да, кололи, - говорю я и добавляю: - Понимаю, что виновата, но постарайся успокоить Фло. Сейчас уже всё в порядке. Мы едем домой.
        - Я пришлю машину. Где именно вы находитесь?
        - Шон, не стоит!
        - Давай без возражений, ладно?
        За три года знакомства с мужем Фло я уже выучила, что если он начинает говорить таким тоном, лучше не спорить. Два сапога пара - Шон Райт и его любящая жёнушка. У каждого в арсенале есть тон, из-за которого мне хочется спрятаться под одеяло.
        - Восьмая северо-восточная. Это в Норгейте.
        - Хорошо. Ждите. Я позвоню.
        - Спасибо. И прости, что расстроила Флоренс.
        - Переживём.
        Поставив Лекса на кресло в комнате ожидания, я скидываю висящую на сгибе локтя одежду, стягиваю через голову толстовку и надеваю её на сына. Длиной кофта доходит ему до колен, рукава приходится закатать. Лекс ведёт себя послушно, пока я не беру в руки выданную медсестрой куртку.
        - Это не моё!
        - Знаю, милый. Но не идти же нам на улицу в пижамах.
        - Чья это куртка?
        - Вероятно, мальчика, который однажды был здесь.
        - Ему тоже ручку кололи?
        - Возможно, что и кололи.
        - А у него тоже живот болел?
        - Может, и болел.
        - И тошнило?
        - И тошнило.
        - Как меня?
        - Думаю, раза в три сильнее.
        - Ого! - карие глазёнки похожи на крупные оливки, но Лекс, по крайней мере, перестаёт беспокоиться и позволяет спокойно себя одеть.
        Типичное поведение в непонятно ситуации: «а у тебя так было?», «а у тебя было сильнее, чем у меня?», «а ты выжила?». Мы проходили это с больным горлом и ссадинами на коленках. С шишкой на голове от неудачного падения с качелей и неожиданно заболевшим зубом. Для Лекса это своего рода терапия - дать оценку своей беде через сравнение. В зависимости от ситуации, у меня могло болеть сильнее или слабее, дольше или не очень, страшнее или по пустякам.
        Сейчас нужна обратная шкала. Воображаемый мальчик явно мучился животом не один день, и ручку ему кололи очень и очень долго.
        Дай бог здоровья тому ребёнку, что нарочно или нет оставил в этом госпитале синюю куртку «Маринерс».
        Моя парка оказывается на редкость тонкой, но это всё равно лучше, чем ничего.
        Лекс недолго сидит один. Через минуту-другую он переползает ко мне на колени, садится лицом к лицу и по привычке кладёт голову на моё правое плечо. Маленьким, он всегда так засыпал. Он и сейчас маленький, и, гладя сына по спинке, я постепенно согреваюсь от теплоты детского тела и от раздающегося через несколько минут равномерного сопения.
        Уснул.
        Телефон я теперь держу на виду и беру его, только чтобы отправить сообщение Сеймуру. Разница с Белфастом восемь часов. Сейчас в Ирландии рождественское утро, и я надеюсь, что дед хорошо отметил праздник. Понимаю, что волновался, понимаю, что выслушаю от него немало нелестных слов, но всё же, пусть это будет эгоистично, я рада, что он где-то там за меня переживает. В какой-то момент этого сложного дня меня одолело отчаяние. Я оказалась не готовой к тому, что случилось, хотя сколько их было, сложных ситуаций - не перечесть. Но только теперь мне пришла в голову мысль, что это неправильно. Рядом обязательно должен быть человек, который скажет «детка, успокойся» и попросит кого-нибудь принести стакан воды, пока будет решать мои проблемы.
        После Эрика у меня не было отношений. Поначалу ещё жива была боль от предательства и потери ребёнка, потом появился Лекс, и времени хватало только на него и учёбу. После я несколько раз ходила на свидания с парнями с работы, но дальше прощальных поцелуев в щеку дело не заходило. Фло пыталась познакомить меня с друзьями Шона, но это не срабатывало, пока не появился Питер.
        Он правда мне нравится. Хороший, добрый, чуточку суетливый и катастрофически застенчивый. Обо мне он всё знает от Шона, даже знаком с Лексом, но именно это знакомство заставляет его вести себя со мной немного скованно. Как с Девой Марией, что ли. Одно время мне очень хотелось рассказать ему правду о Лексе, но что-то всякий раз удерживало. Может, и к лучшему. О том, что я воспитываю сына сестры, не знает никто, кроме моей матери, Сеймура и Фло. И Марка Броуди.
        Мысль о последнем заставляет меня дёрнуться, будто от укола булавкой, так что Лекс даже вздрагивает, но, слава богу, не просыпается. Я снова глажу его по спинке и в который раз за эти дни принимаюсь себя отчитывать.
        Стыдно, глупо и крайне непрактично жить иллюзиями. Мне ли не знать, что за ними следует: сомнения, завышенные ожидания, как итог разочарование и вишенкой на торте - боль, моральная ли, физическая - всё одно. А тем более, когда и иллюзия ещё не сформирована - так, всего лишь мысль, допустив которую однажды, к ней не возможно не возвращаться: а что если Марк приехал встречать Рождество в Сиэтл из-за меня?
        И вот я снова не знаю, куда себя деть от желания, чтобы эта мысль оказалась небеспочвенной. Я понимаю всю сложность отношений с этим человеком и его семьёй. Всё понимаю, всё принимаю и заставляю себя широко открыть глаза, потому что, когда закрываю, вижу, как Марк оборачивается ко мне и долго смотрит, прежде чем уйти навсегда из моей жизни.
        Я действительно как наяву могу увидеть этот взгляд: пристальный, выжидающий, побуждающий, притягивающий… Нет, глаза лучше закрыть, иначе я сойду с ума, потому что мне кажется, что я действительно его вижу.
        Я действительно вижу Марка Броуди, который в данный момент стоит у стойки дежурной медсестры и смотрит на меня всё тем же взглядом. Пристально. Выжидая. Притягивая.
        ГЛАВА 21
        Soundtrack Faces by Lene Marlin
        Думаю, что это благодаря Николь я научилась объективно оценивать свои шансы у лиц противоположного пола.
        За сухой фразой скрывается жутчайший комплекс неполноценности, критического отношения к себе, убранных под замок желаний и неверия в собственные силы. Не нужно посещать психолога, чтобы понять, что у меня куча проблем и со смертью яркой личности, которой была моя старшая сестра, они никуда не ушли.
        Но я пыталась. Честно. Даже психолога посещала. Милая женщина-доктор очень аккуратно выводила меня на разговор, но каждый из пяти сеансов заканчивался одной и той же фразой про откровенность. Этим я даже наедине с собой заниматься боялась, так что продолжать не было смысла.
        О том, что сидит во мне, я не рассказывала даже Фло. Приходилось изображать из себя сильную и успешную Эмму Бейтс, закалённую личной трагедией и нелюбовью близких. Хотя какие это близкие, раз нелюбовь. Внутри же я - обычная девчонка, которая мечтает о любви прекрасного принца. А ещё чтобы по утрам меня одевали птички.
        Я разрешила себе всего один вечер, чтобы помечтать о Марке Броуди. Очень много времени занимали мысли о нём в течение дня. Это происходило само собой - дома, по дороге на работу, на работе, по дороге домой.
        Место за столом, где он сидел на моей кухне. Стакан, из которого пил. Мясное рагу.
        Чёрные представительские седаны в соседнем ряду на светофоре. Моя «мазда», на которую я сменила «бьюик» после того случая с сцеплением.
        Стул у стойки в «Зелёном камне», где Марк просидел битых два часа в ожидании, когда я закончу. Брайан и Роф - бармены, которые работали в тот вечер.
        Урсула, защищавшая меня на совещании. Одобряющий взгляд мистера Дилейни и его «как дела, Эмма?». Это благодаря Марку шеф нашего отделения выучил моё имя.
        Это действительно стало проблемой, если не сказать хуже. Потому в одну из суббот я отправила Лекса Сеймуру, а сама налила бокал вина, села на «место Марка» и принялась мечтать.
        Квазизамещающая терапия. Странно, но при всех шансах загнать меня в ещё большую депрессию она действительно помогла. Потому что ни в одной из придуманных мною историй мы с Марком не смогли остаться вместе. Что-то нас да разлучало: время, расстояние, Лекс, моя невозможность иметь детей, социальное неравенство. Конец даже у придуманных сказок раз за разом оказывался несчастливым. Мне нечего было предложить этому мужчине и нечем его удержать.
        На следующее утро я проснулась с головной болью и чётким ощущением, что наваждение прошло. И жила с ним ровно до того момента, как на пороге моего дома появилась Фло. Упрямое сердце понеслось вскачь и с того момента не успокаивалось. Потому что я знаю, что Марк Броуди в городе.
        Только сегодня я о нём забыла. Ни разу не вспомнила и не подумала. Значит, моё состояние в прошедшие два дня - всего лишь отголоски фантомной боли. Переболела и без лекарств. А сейчас это всего лишь лёгкое недомогание, которое лечится простым объяснением: это его Шон просил принести воды для разволновавшейся Фло, и, как человек порядочный, Марк предложил свою помощь.
        Лекс лишь усиленно начинает сопеть, когда я поднимаюсь с кресла, но не просыпается. Я иду к Марку, а он идёт ко мне. По пути зачем-то снимает пальто, оставаясь в чёрном смокинге, который на психологическом уровне дисгармонирует с окружающей обстановкой.
        Мы встречаемся посередине обесцвеченного больничного коридора.
        - Дай его мне. - Марк тянется к Лексу.
        - Всё в порядке. Я донесу.
        - Не сомневаюсь. И всё же дай мне мальчика.
        Он не давит, не пытается показать свою силу, именно поэтому я слушаюсь и аккуратно передаю ему сына. Марк осторожно перехватывает Лекса, и тот, не просыпаясь, так же доверительно устраивает голову на его плече.
        - Надень пальто.
        - А как же вы?
        - Эмма, на тебе пижамные брюки. Ты хочешь в таком виде выйти на улицу?
        - Там всё равно темно, а вы простудитесь.
        - Не простужусь. Сними эту страшную куртку и надень моё пальто.
        И я снова слушаюсь, потому что так легче. Столько самостоятельно принятых решений и предпринятых действий, что позволить себе следовать за кем-то иным сродни отпуску. Пусть даже на кроткий срок, в течение которого я снимаю больничную парку, кладу её на спинку кресла и надеваю пальто Марка.
        Оно тёплое и вкусно пахнет. Мне очень хочется поднять к носу воротник и вдохнуть этот запах. Но это делать нельзя, поэтому я просто застёгиваю его на все пуговицы под пристальным взором Марка.
        - В кармане шарф. Накинь на голову. И перчатки. Их тоже надень.
        Накидываю. Надеваю. Удостаиваюсь удовлетворённого кивка.
        - Идём.
        Иду.
        Та же машина, в которой Марк подвозил меня домой в прошлый раз. Водитель, завидев нас, открывает пассажирскую дверь.
        - Добрый вечер, мисс.
        - Добрый вечер.
        Первой сажусь я. Марк передаёт мне спящего Лекса и, обойдя машину, садится на переднее сидение рядом с водителем.
        Я… я правда не расстраиваюсь. Ни на йоту. Мы с сыном в тепле, едем домой в большой, чистой машине, а не трясёмся в такси, где черт знает кто сидел до нас. Ещё я теперь совершенно беспрепятственно могу нюхать пальто Марка, потому что при нём я бы вряд ли стала это делать.
        - Сто тридцать восьмая улица? - спрашивает у него водитель.
        - Да. - и через паузу тихо: - На этот раз можно не торопиться.
        - Да, сэр.
        Мы медленно катимся по рождественскому городу, но я не замечаю ни падающий за окном снег, ни мерцающие огни. На верхушке башни Спейс-Нидл красным огоньком мерцает рождественская ёлка. Я вижу её, когда мы проезжаем по виадуку через Истлейк - широкую магистраль, с севера на юг пронзающую город. Через неделю на праздновании нового года небо вокруг башни будет озарено салютом. В моих планах сводить Лекса на набережную, откуда открывается самый лучший вид.
        Может, так и сделаю, но думать о будущем не хочется. Хочется смаковать это мгновение, кидать быстрые взгляды на аккуратно стриженый затылок Марка, любоваться смуглой шеей над хорошо заглаженным воротником белой рубашки, выглядывающей из-под смокинга. Марк гладко выбрит, что при всеобщей моде на небритость мне очень импонирует. А ещё он невероятно вкусно пахнет, и, спрятавшись за Лексом, я позволяю себе закрыть глаза и с удовольствием втянуть в себя запах, исходящий из уютного и тёплого мужского пальто.
        Как хорошо-о!
        Лёгкое прикосновение прохладных пальцев вытаскивает меня из дрёмы.
        - Давай, малыш, просыпайся. Просыпайся, Эмми. Мы дома.
        Господи, ещё никто и никогда не говорил мне таких слов. Никто и никогда не называл меня Эмми, хотя, это же само собой разумеющееся - Эмма, Эмми. Мне не хочется открывать глаза, хочется продлить этот сон, в котором есть это поглаживание и этот низкий приятный голос, для которого я - малыш.
        Всё же, я их открываю, и на целое мгновение мне кажется, что сон продолжается. Передо мной лицо Марка Броуди, который смотрит на меня с нежностью. С нежностью! А потом, когда наши взгляды встречаются, я вижу, как уголки его губ приподнимаются в улыбке.
        - Привет, соня.
        Настоящее Рождество!
        Дверь с моей стороны открыта, с улицы тянет холодом, а он в одном костюме. Я начинаю подвигаться к краю сидения.
        - Давай-ка мне его. - Марк ловко перехватывает из моих рук спящего сына. - Ну и горазд же ты спать, приятель. Весь в маму. Измучили вас там, да?
        Не знаю, ко мне он обращается или к Лексу, но если ко мне, то у меня из головы вылетают все слова. Единственное, на что я способна, так это вылезти из машины и постараться не свалиться ему под ноги.
        Получилось!
        Я спешу в дом, потому что на улице идёт снег, а Марк всё ещё в одном костюме.
        На полпути к дому я замираю, потому что рука, которая привычно лезет в карман за ключом, натыкается на пустоту.
        Два и два даже спросонья я всегда хорошо складывала, поэтому оборачиваюсь к идущему за мной Марку и честно признаюсь:
        - Кажется, я оставила ключи в кармане пальто.
        - Запасные есть?
        - Да. У соседки. Но на Рождество они всей семьёй уехали к родственникам в Ванкувер.
        - Ясно.
        Марк разворачивается и идёт к машине. Я семеню следом и бормочу в его широкую спину:
        - Надо вернуться в больницу. Может, пальто найдётся.
        - Хорошо.
        И снова та же процедура: я сажусь в машину, Марк передаёт мне Лекса, закрывает за нами дверь, обходит машину и…на этот раз садится рядом.
        - Куда, сэр? - спрашивает водитель, глядя на нас в зеркало заднего вида.
        - Домой.
        Марк пододвигается ближе, заводит руку за мою голову и притягивает нас с Лексом к себе.
        - Спи, малыш. Минут сорок у тебя есть.
        С Рождеством тебя, Эмма!
        ГЛАВА 22
        Soundtrack Feels Like Home by Diana Krall ft. Bryan Adams
        Я там, где хочу быть.
        Эта мысль крутится в голове всё время, пока мы едем в то место, которое я назвал домом.
        Тот же пентхаус с окнами на залив, тот же безупречный сервис. Та же машина и тот же водитель, везущий меня туда тем же маршрутом что и несколько месяцев назад. Но вот настроение моё прямо противоположное.
        Я там, где хочу быть. И с той, с кем хочу.
        «Принимай свои желания за руководство к действию» - одна из немногих мудростей, которыми поделилась со мной мать. Неожиданно, учитывая, какой образ жизни ведёт Мередит Броуди
        Матери идёт быть вдовой, и я ни разу не пожалел, что скрыл от неё обстоятельства смерти отца. Она живёт активной социальной жизнью, возглавляет несколько благотворительных комитетов и является официальным попечителем фонда Виктора Броуди, средства из которого идут на поддержку исследований в области онкологии. Мама любит собирать деньги и любит их тратить. Судя по её жизненной позиции, этим она всю жизнь и хотела заниматься. Как по мне, не самое плохое занятие для женщины её круга.
        Судя по тому, что я узнал об Эмме Бейтс, у неё с желаниями полный швах.
        «Работа, какова бы она ни была, для меня не проблема».
        Почему-то эта фраза в её исполнении особенно врезалась в память. Так могла говорить лондонская прачка девятнадцатого века. Посудомойка времён Великой депрессии. Санитарка в военном госпитале. Нелегальная эмигрантка, хватающаяся за любую работу, чтобы выжить.
        Чтобы выжить - вот, что я слышу в этой фразе. Попахивает работными домами и Диккенсом.
        Странно слышать её от современной девушки из среднестатистической американской семьи. Да, с Николь они сводные сестры, но обе учились в хорошей школе. Бабушка Эммы работала там библиотекарем, дед - владелец ирландского бара с традициями. Мать… ну, здесь лучше обойтись фразой, что родителей не выбирают, но всё же во время нашей единственной встречи женщина не выглядела нуждающейся.
        Отец Эммы - финансовый брокер. Не то чтобы удачный, но держится на плаву. В браке с её матерью Майк Дакуорт был всего ничего и в воспитании дочери участие не принимал. У Эммы даже не его фамилия. Но я всё равное не думаю, что семья до такой степени нуждалась в деньгах, чтобы одна из девочек не чуралась любой работы.
        Не сразу, но я понял, что именно меня беспокоит.
        Эмма говорила о деньгах, которые остались после Николь. Собиралась предоставить данные о счетах, на которых они ждут своего часа до совершеннолетия мальчика. У меня есть представление, сколько зарабатывает модель уровня её сестры, и я знаю, что это хорошие деньги. Бережливой ли была Николь или нет, Эмме с сыном этого на несколько лет с лихвой бы хватило. А с рачительностью последней - может, и больше.
        Но деньги на депозите. И по первому требованию девушка готова предоставить о них отчёт. Вопрос - зачем?
        Сколько бы раз я ни прокручивал в голове наш разговор, вывод один - все пять лет после той автокатастрофы Эмма ждала, что за её сыном придут. Потому и отшатывалась от меня как от прокажённого.
        Потому и грант заработала в колледже, чтобы учиться бесплатно в Университете. Потому закончила его с отличием. Потому и работала в общей сложности на четырёх работах: аудитор в «Смарт Акке», исполнительный директор в «Зелёном камне», налоговый консультант на веб-портале и приходящий бухгалтер в паре-тройке небольших фирм. А всё для чего? Чтобы при встрече с возможными родственниками отца Лекса подняв голову заявить: «Он ни в чём не нуждается».
        Точнее, фраза звучала так: «Ни в чём таком, что я не могу ему дать».
        Чудо-женщина за руку с мини-Тором.
        Интересно, заметила ли она пропажу той фотографии?
        У Лэнса земля под ногами горела, пока он собирал информацию. Как и у любого, кто оказался в одном шаге от увольнения. Понимаю, что перегнул палку, но чувство вины за то, что с самого начала был несправедлив к Эмме, требовало выхода. Впрочем, не встреться мы в доме у Шона, я вряд ли когда-либо вернулся мыслями к Николь. Если только вспоминая её в годовщину гибели отца. А уж интересоваться, как все эти годы жила её семья, не стал бы и подавно.
        Судьба? Возможно.
        И всё же Лэнс должен был проявить большую расторопность в сборе первоначальной информации об Эмме Бейтс. Хотя бы выяснить, что Лекс - не её родной сын. Не знаю, стал бы я от этого меньше на неё нападать, но, может, с самого начала присмотрелся бы к девушке получше.
        В прессу не просочилось ни единого слуха о беременности Николь. Думаю, одной ей подобную секретность не потянуть. В дело явно были вовлечены люди из агентства, под чьим крылом в том время находилась Никки Би. После автокатастрофы наши адвокаты плотно сотрудничали по сокрытию информации, вот и сейчас нам не составило труда получить кое-какие подробности из жизни Николь. В тот период она действительно взяла паузу в карьере и большую часть времени провела на вилле в Санта-Барбаре, готовясь к роли в телевизионном сериале. Нужна была только отправная точка, а дальше Лэнс, как фокстерьер, начал рыть землю. Следующей он нашёл клинику, в которой рожала Николь. Сделала она это под именем младшей сестры, но вот в свидетельстве о рождении Лекса стоит её имя.
        Первый звонок прозвучал, когда я увидел, как именно был записан Лекс. Александр Огастас Бейтс. Нарочно ли это было сделано или нет, но Огастас - второе имя моего отца. Не такое уж и редкое, кстати, и всё же в подобное совпадение верилось с трудом. Возможно, Николь уже тогда планировала своё возвращение и, дав сыну это имя, заработала себе очко.
        Которое сразу же потеряла, когда я увидел следующий документ, в котором право на опекунство новорождённого Лекса переходило к её младшей сестре Эмме.
        В девятнадцать лет взвалить на себя груз в виде требующего постоянного внимания младенца? Только ли в сестринской любви дело?
        Лэнс докопался и до этого.
        В семье отца есть легенда, что мой прадед влюбился в прабабку по фотографии. В Первую мировую она работала сестрой милосердия в одном из Лондонских военных госпиталей. Её фотографию опубликовали в патриотическом журнале, и мой прадед увидел его у кого-то из своих сослуживцев.
        Дальше бабушка всякий раз рассказывала по-разному: то ли он действительно был ранен, то ли специально полез под пули, но каким-то невероятным образом сыну ростовщика из Данмерри, что недалеко от Белфаста, удалось оказаться в Лондоне в том самом госпитале и найти ту самую девушку. А дальше, как говорила Ба, «ирландский сукин сын своего не упустил» - увёз молодую жену в Америку и стал родоначальником династии банкиров.
        Всю жизнь считая себя скептиком, я никогда не думал, что способен на нечто подобное. Ни о какой любви, разумеется, разговор не идёт, но в следующие месяцы в своих мыслях я то и дело возвращаюсь к сероглазой Минни и её мелкозадому Тору. Я нашёл их в Фейсбуке, и видел все его этапы взросления: от первого шага до последнего выпавшего зуба.
        Первые два года жизни Лекса Эмма очень активничала. Потом информация начала поступать дозировано: обязательно в его день рождения, на Рождество, совместные поездки на море. Кое-где на снимках я встречал сурового деда, похожего на запойного Санта-Клауса. Похоже, это и был Сеймур - владелец бара, он же бутлегер в отставке. Самой Эммы на снимках почти не было - один-два, где её лицо видно полностью. И никогда в одиночестве, всё время с сыном.
        Скептик и циник. Инвестор и аналитик. «Дьявольски осторожный ирландский засранец» и «этот чёртов счетовод Броуди». Но никогда я не сталкерил за сероглазыми девицами в резиновых сапогах и самоклееной короне Чудо-женщины. Теперь, вот, занимаюсь.
        Я полностью погружён в жизнь этой маленькой семьи. Эмма избавилась от старой машины и купила «мазду». Успокоилась девочка. Стала тратить деньги на себя. У Лекса хорошо с математикой. Тяжело идёт написание сочинений. Прямо как у меня. Сделка с «Текникс венчур» не состоялась, но я применил всё своё влияние, чтобы Восточное отделение «Смарт Акка» от этого не пострадало. Профессиональный статус Эммы в компании повысился. Последнее я знаю от Лэнса, первое - от Шона.
        Шон Райт стал моим основным источником информации. Не знаю, как он ведёт свой бизнес, но трепло то ещё. Там даже утюг не надо в розетку включать - всё сам выкладывает. Правда, периодически переключается на свою беременную жену, но это поправимо.
        Вообще, Флоренс Райт начинает мне нравиться. Девчонка явно себе на уме, прямая - как стрела. Чёрное белым не назовёт даже под страхом смертной казни и ко мне относится очень подозрительно. Умница. Единственная слабость - её муж и Эмма.
        Странная связь существует между этими двумя. Но болтун Шон однажды посвятил меня в его природу, и я ещё больше зауважал Минни.
        В конце октября, когда я снова оказался в Сан-Франциско, Шон предложил мне партнёрство в сделке с приобретением инновационной технологии, которая представляет собой качественно новый способ защиты медиаконтента, отличный от технологии HDCP, поставляемой на рынок корпорацией «Интел». Как я понимаю, сделка давно зрела в уме Шона. Ему только нужен был партнёр с большим оборотом свободных средств. Я согласился и ни разу об этом не пожалел. Два месяца плодотворной работы подвело нас к одному из крупномасштабных слияний в истории IT-индустрии со времён, когда «Майкрософт» приобрёл мобильное подразделение «Нокиа».
        Предложение присоединиться к его семье в праздновании Рождества не стало для меня неожиданностью. Неожиданными оказались слова Шона, которыми он его закончил.
        - Там наверняка будет Эмма.
        - Эмма?
        - Эмма. Подруга Фло, о которой ты все эти месяцы меня выспрашивал.
        - Что, так было заметно?
        - Нет. Тебе почти удалось скрыть интерес.
        - И что же его выдало?
        - Фотография с прошлогоднего Хэллоуина в твоём бумажнике. Разглядел её, когда ты как-то рассчитывался в ресторане.
        - Глазастый хрен.
        - Не то что бы. Просто это я их снимал. Флоренс заставила распечатать снимки. На нашем она тоже там есть, в образе Чёрной Вдовы.
        - Чёрной Вдовы? Как-то жутковато звучит, не находишь?
        - Посмотрел бы я на тебя, когда увидишь свою Эмму в чёрном спандексе.
        - Ох, заткнись!
        - Пожалуй. Домой только через два дня.
        Мы вместе вылетаем из Нью-Йорка: Шон в Сиэтл, я - в Сан-Франциско. Ежегодный предрождественский визит к матери - давняя традиция. Декабрьские дни обычно расписаны по часам, и нашим секретарям приходится потрудиться, чтобы выкроить на него время.
        На этот раз у меня есть два часа между завтраком в женском клубе и визитом стилиста, который должен подготовить мать к сегодняшнему приёму в мэрии. Мне сообщает об этом секретарь, как только я появляюсь на пороге квартиры в Деловом районе, где мама живёт последние десять лет.
        Квартира очень ей подходит: минимум деталей, максимум света и отражающих поверхностей. Для своего возраста мама очень хорошо выглядит и всячески старается это подчеркнуть.
        При встрече она традиционно целует меня в щёку и так же традиционно стирает с ней след от своей помады.
        - Испачкала.
        Я слышу это вместо приветствия лет с двенадцати.
        - Здравствуй, мама. Чудно выглядишь.
        Благодарить за комплимент она считает ниже своего достоинства, хотя, на этот раз он действительно искренен. Я слежу за её жизнью и знаю, что это из-за нового увлечения. Один из руководителей военной базы в Пресидио в отставке, а ныне член городского совета в течение последних двух месяцев регулярно появляется на фотографиях рядом с моей матерью. Не могу вспомнить, выглядела ли она когда-нибудь такой же счастливой рядом с отцом, но этот факт меня давно уже не беспокоит.
        Нам приносят чай, и мама сама разливает его по чашкам. Это её способ оказать гостеприимство. К своей она, как обычно, не притрагивается: чай, кофе, а также другие стимулирующие напитки в этом доме давно под запретом.
        Мы говорим на общие темы: экономика, политика, последствия недавнего ледяного шторма на севере штата. Моя мать всегда отличалась живостью ума, и до сих пор может поддержать любую тему. Кроме той, что касается лично её.
        «Ты может быть о себе самого высокого мнения, но не слишком благоразумно доносить это до окружающих».
        Только через такие установки я мог хоть что-то о ней узнать. В детстве было особенно худо, и здесь мини-Тору повезло гораздо больше. Подобные рассуждения вызвали бы у него зевоту, за которой последовал бы нагоняй, но я совершенно не представляю на месте матери Эмму. Хотя в этом элегантно обставленном кабинете она смотрелась бы вполне органично.
        - Как дела на работе? - интересуется мама. - Я слышала, у тебя появились интересы на Западе.
        - Да. Есть пара проектов.
        Подробностей не нужно. Она никогда не интересовалась тем, чем занимался отец, и подобный интерес к моему роду занятий ей также не присущ.
        Мама переводит разговор на общих знакомых, которых я даже вспоминаю с трудом, и в её речи всё чаще слышны имена мэра, президента городского совета и около правительственных организаций. Так она доказывает мне свою значимость в общественной жизни города.
        Мне это не нужно, но я здесь всего лишь гость.
        Внезапно я слышу знакомую фамилию.
        - …Райты прислали письмо с извинениями, встречают Рождество у родственников в Сиэтле. Я рада, потому что хоть и люблю Диану, общество её мужа способна выдержать не больше десяти минут.
        - Мне нравится сенатор.
        - Да, я помню, ты был дружен с их сыном. Берт, кажется?
        - Шон.
        - Ах, да, Шон. Его жена - известный декоратор. Я мечтаю заполучить её на свой приём. Ты знаешь, что она дочь Герберта Паттерсона, с которым твой отец учился вместе в Йеле?
        - Нет, этого я не знал.
        - Жаль, что ты не пошёл по его стопам. Перед выпускником Лиги Плюща открыты все двери.
        - Мне достаточно моих, мама.
        - В своё время мы крепко повздорили с Виктором, когда он поддержал твоё решение поступать в Беркли.
        - Там одна из лучших бизнес-школ в стране.
        - И всё же это иной уровень.
        - Ты потому вышла за отца? Что он был нужного тебе уровня?
        Увидев, как мать выпрямилась в кресле, я моментально жалею о сказанном.
        - Прости. Это было бестактно.
        Она ничего не говорит, лишь тянется к своей чашке и делает глоток уже остывшего чая. Когда мать ставит её назад, та два раза звякает о блюдце. Только этим Мередит Броуди выдаёт своё волнение, и на ум снова приходит сравнение с Эммой, которая, волнуясь, начинает заикаться.
        - У нас не было большой любви, если ты хотел узнать именно это, - чашка неожиданно снова оказывается в маминых руках, и теперь уже в кресле выпрямляюсь я. Неожиданное признание. Редкое, а потому, бесценное. - Мы знакомы с детства и поженились, когда обоим уже было далеко за тридцать. Но ты это и так знаешь. Чего точно не знаешь, так это то, что к тому моменту у каждого за плечами остались неудачные отношения, и даже не одни. К примеру, твой отец однажды остался без невесты, за неделю до свадьбы она сбежала с организатором собственной свадьбы. Последний мой молодой человек даже не скрывал, что связи моего отца интересуют его больше, чем я сама.
        Дед со стороны матери был известным адвокатом, как и его отец, и прадед. «Законники с традициями», так говорит о своей семье мама. Фамилия Ллойдов в Сан-Франциско не менее известна, чем Броуди. Мой дядя всего год назад ушёл в отставку с должности председателя Верховного суда штата, а оба кузена занимают весьма высокие должности в полиции. Выбрав своей профессией финансы, а не юриспруденцию, я разрушил мамины планы на продолжение династии адвокатов. Зато оправдал отцовские надежды.
        - Это был договорной брак. Два взрослых человека согласились жить вместе на обоюдно удобных условиях. Твоё появление для нас с Виктором стало полной неожиданностью.
        - Надеюсь, я не нарушил ничьих планов?
        Впервые за время беседы мама улыбается.
        - Нет. Ты стал для нас приятным бонусом.
        - Ну, спасибо.
        - Нет, правда, - теперь уже она откровенно смеётся. - Детей мы не планировали. Представь моё удивление, когда я пришла к врачу с жалобой на тошноту, а он вместо отравления поставил диагноз «токсикоз».
        Неожиданно мне становится не до веселья.
        - Подожди. Ты говоришь, что детей вы не планировали. Но потом ты захотела ещё, а по причине болезни отца, он больше не мог их иметь. Это стало причиной вашего разрыва. Вернее, его последующее после химиотерапии бесплодие, ведь так?
        Мама удивлённо вскидывает брови.
        - С чего ты это взял?
        - Отец сказал.
        - Виктор? Хм, странно.
        Она пожимает плечами и смотрит в сторону - на каминную полку, где в серебряной рамке среди прочих стоит фотография отца.
        - Впрочем, ничего удивительного. Он всегда относился ко мне с нежностью, которую я не заслуживала.
        Она ненадолго замолкает, и как бы мне ни хотелось её поторопить с объяснением, я понимаю, что именно в этот момент узнаю свою мать по-новому.
        - Нет, Марк, у нас не было никакого разрыва. Мы просто ненадолго сошлись вместе, потому что это было удобно по многим причинам, а когда эти причины изжили себя, разошлись в разные стороны. Не ты тому виной и уж точно не гипотетически возможные дети. Твоё появление просто задержало нас друг у друга на шестнадцать лет, только и всего, - мама тянется ко мне руку. Я перехватываю её на полпути и сжимаю. - Для нас обоих ты стал самым главным человеком в жизни. Сейчас я могу говорить только за себя, конечно, но не думаю, что Виктор сказал бы что-то другое. По крайней мере, он оказался достаточно благородным человеком, чтобы мы оба так думали.
        - Значит, это ты не хотела детей? Не отец?
        - Мы как-то заговорили об этом после окончания его курса реабилитации. Виктор сказал, что не против, ну а я… - мать тянется и гладит меня по щеке. - Прости, но тебя мне оказалось вполне достаточно.
        - И отец не был бесплоден?
        - Мне, по крайней мере, об этом ничего неизвестно.
        В Сиэтл я лечу в полном смятении.
        Может ли быть, что отец намеренно солгал, чтобы выгородить передо мной, подростком, мать? Ведь я же задал именно этот вопрос: почему вы разошлись? - потому что, как любой ребёнок, наивно полагал, что дело во мне. Отец мог быть беспечным во многом другом, но в отношении к матери всегда сохранял уважение, граничащее с почтением.
        Пять лет мне не давало покоя, почему он и Николь оказались на той трассе. Теперь же я начинаю понемногу понимать, что именно могло произойти. Если Николь не соврала и действительно за два года до этого родила от отца ребёнка, то могу представить, каким шоком стала для него эта информация. Он никогда не был излишне импульсивным человеком, и в любом другом случае его реакция была бы предсказуема: адвокаты, ДНК-тест, иск за моральный ущерб и угрозу деловой репутации.
        Но это была Николь.
        Никки.
        При взгляде на неё у него глаза горели так же, как сейчас у матери.
        Могу ли я за это его осуждать? Стану ли? Конечно, нет.
        «Надень его обувь и пройди его путь». Далай-лама дерьма не посоветует.
        В пятьдесят семь узнать, что у тебя есть сын от любимой женщины! Отбросив весь свой цинизм, я точно могу сказать, что отец не стал ждать ближайшего рейса из Портленда. Он сам сел за руль и помчался в Сиэтл. Всего два часа дороги и…
        И Эмма лишилась бы Лекса.
        Я опускаю голову, чтобы посмотреть на Эмму, и утыкаюсь взглядом в два широко открытых тёмных глаза.
        Мальчишка проснулся и с любопытством меня разглядывает. Я вижу, как приоткрывается его рот, и, прежде чем из него вылетит первый звук, подношу палец к своим губам и качаю головой.
        «Нет, приятель, рано». Я киваю на лежащую на моём плече голову Эммы. «Не надо будить маму».
        Лекс еле заметно кивает.
        «Окей».
        Моргнув пару раз, его глаза медленно закрываются, чтобы в последний момент распахнуться и многообещающе в меня впериться:
        «Но я с тобой ещё не закончил».
        Без проблем, бро!
        ГЛАВА 23
        Soundtrack You by Seinabo Sey
        Я плыву по течению, и оно выносит меня на последний этаж элитной высотки в Белтауне. Нет, это не знаменитая «Эскала», хотя её силуэт хорошо просматривается из окна спальни, которую для нас выделил Марк.
        Да, он - не Кристиан Грей. Он - лучше.
        Возможно, я буду жалеть об этом всю жизнь, но когда моя голова оказывается на плече Марка, я немедленно проваливаюсь в глубокий сон. Спать сидя - то ещё удовольствие, а у меня на руках ребёнок, который в спящем состоянии весит как три себя. Но за сорок минут, что мы едем до дома Марка, я высыпаюсь.
        Магия? Возможно. А возможно, впервые за много лет я позволяю себе расслабиться по-настоящему. По-настоящему - это когда, засыпая, знаешь, что о тебе позаботятся. Так спится в детстве, когда ты уверен, что тебя обязательно разбудят, накормят завтраком и отправят в школу. Обычно у меня выпадал один из последних пунктов, а чаще оба, но, всё равно - так сладко, как в детстве, не спится никогда. Среди прочего, я всегда буду благодарна Марку, что, пусть ненадолго, он вернул меня в то состояние.
        На этот раз я просыпаюсь сама, хотя желание притвориться и услышать ещё раз, как меня называют «Эмми», очень велико. Но так можно и привыкнуть.
        Лекс тоже просыпается. Взгляд настолько осоловелый, что, оказавшись в горизонтальном положении, мой мальчик наверняка снова вырубится.
        Он даже не возражает, когда незнакомый мужчина берёт его на руки и несёт к ярко освещённому входу в здание.
        Администратор у стойки рядом с лифтом вытягивается в струнку.
        - Доброй ночи, мистер Броуди. Доброй ночи, мисс. Весёлого Рождества.
        - Весёлого Рождества.
        Да уж, весело, ничего не скажешь. Я выдавливаю из себя улыбку и семеню за Марком, отчаянно надеясь, что парень за стойкой не разглядит мои пижамные брюки.
        - Достань из внутреннего кармана пальто карточку и вставь её в этот слот, - Марк кивает на небольшую щель на панели управления, и я послушно выполняю поставленную задачу. - Теперь нажми кнопку последнего этажа, - нажимаю. - Спасибо.
        Приоткрыв рот, Лекс молча наблюдает за моими действиями. Непривычно, наверное, смотреть на меня с такого ракурса. Марк на две головы меня выше, и, сидя на его руках, сын будто бы возвышается надо мной. Я ему улыбаюсь и ободряюще подмигиваю. Лекс опускает голову на плечо Марка и начинает замедленно моргать.
        И кровать не понадобилась.
        Так же с помощью карточки-ключа я открываю дверь в квартиру. В коридоре оставлено дежурное освещение, и Марк сразу же проходит вглубь дома. По сторонам я не смотрю: сосредотачиваюсь на его спине, боясь, что он повернёт за угол, и я их потеряю.
        Ощущение большого пространства возникает из ниоткуда, а затем подкрепляется потрясающим видом на залитый огнями ночной город. Я даже приостанавливаюсь, поражённая открывшейся картиной. Мы словно парим в воздухе над городом, и сообразить, что это из-за отсутствия двух угловых стен, получается не сразу.
        В последний момент я вижу, как Марк всё-таки поворачивает за ожидаемый мной угол, с сожалением отрываю взгляд от ночных огней и почти бегом пересекаю просторный зал, который и гостиной-то не назовёшь. Великоват он для этого названия.
        Я вижу силуэт Марка, который опускает Лекса на кровать, а затем касается стены, и комната заливается мягким приглушённым светом. Я спешу к нему, по дороге скидывая пальто в ближайшее кресло, и склоняюсь над Лексом, чтобы его раздеть.
        - Бельё меняется каждый день, на этот счёт можешь не беспокоиться.
        Я и не беспокоюсь, но всё равно говорю спасибо.
        - Температуру в комнате можно отрегулировать. Если холодно или, наоборот, жарко.
        - Всё в порядке, спасибо.
        - Ванная за той дверью. Там ты найдёшь всё необходимое.
        - Спасибо.
        - Бери, что нужно. Не стесняйся.
        Марк продолжает говорить, я раздеваю Лекса, одновременно пытаясь понять, почему он не уходит, и как попугай твержу спасибо за спасибо.
        Оставшись в пижаме, сын переворачивается на живот и по привычке проталкивает руки под подушку. Я закидываю на него покрывало, стянув его с противоположной стороны кровати. Оно атласное и очень тяжёлое. И, похоже, тёплое. Я забираю свою толстовку и куртку, в которую был одет Лекс, и поворачиваюсь, чтобы найти для них место получше, но утыкаюсь взглядом в Марка и замираю.
        Только при взгляде на его смокинг - теперь уже расстёгнутый, с болтающимися вдоль лацканов концами развязанного галстука, - белую рубашку и глянцевые ботинки, я вспоминаю, откуда он приехал.
        - Простите, похоже, мы испортили вам праздник.
        Марк ничего не говорит, только разводит полы пиджака и засовывает руки в карманы брюк. Так его вид становится менее торжественен, что нисколько не уменьшает моё чувство вины.
        - Шон сказал, что отправит машину, но посылать кого-то из гостей было вовсе не обязательно.
        - Ты думаешь, это Шон меня послал?
        Я помню этот тон. Так Марк разговаривал на том совещании в «Смарт Акке», когда понял, что никто не готов отвечать на его вопросы. Теперь я понимаю, что он очень недоволен.
        - Скажу, что я точно не рассчитывала вас сегодня увидеть.
        - Не хочешь ли ты сказать, что вовсе не собиралась на приём к родителям своей подруги?
        - Вам следует знать, что у родителей Фло я не на очень хорошем счету, так что - да.
        - Что «да»?
        - Я не собиралась встречать Рождество у Паттерсонов.
        - Ясно, - Марк кивает и продолжает смотреть на меня. Под его взглядом впервые становится неуютно, и я первая решаю прервать зрительный контакт: опускаю глаза и оглядываюсь, куда же положить вещи.
        - Сделай это со мной.
        В неверии от того, что слышу, я вскидываю голову и снова смотрю на Марка.
        - Что, простите?
        - До Рождества полчаса. Ты как раз успеешь привести себя в порядок и присоединиться ко мне в гостиной. Праздничного стола не обещаю, но в холодильнике есть бутылка шампанского.
        Мне хочется отмотать время назад, потому что, кажется, я и половины не поняла из произнесённых им слов. Марк выжидающе смотрит на меня, а я только и способна, что таращиться на него и то открывать, то закрывать рот.
        - Ну, так как, Эмма? Встретишь со мной Рождество?
        Моя голова начинает трястись, как у баблхеда, а губы Марка дёргаются в попытке скрыть улыбку.
        - Вот и хорошо. Рекорд скорости на этот раз не ставь, но всё же поторопись с душем.
        - М-могу и так, - зачем-то говорю я, подразумевая, что душ можно принять и позже.
        - Если тебе так удобно, пожалуйста. Но лучше я скажу это прямо сейчас, чем ты сама обнаружишь, когда мы будем есть. Малыш, у тебя в волосах детская блевотина.
        - О, боже!
        - Я-то переживу…
        - О, господи, Марк! - я отскакиваю в сторону, когда он подходит ко мне и протягивает руку к моим волосам, в которых и правда виднеются какие-то комки. - Не надо. Не трогай!
        - Даже не думал. Прости, но это гадость.
        - Ещё бы!
        - Просто отдай мне одежду и иди в душ, Эмми. И возьми там один из халатов.
        На вытянутых руках я протягиваю Марку куртку и кофту и снова делаю шаг назад. Представляю, как от меня пахнет.
        - Ты очень красивая, когда смущаешься, знаешь?
        - Нет, не знаю, - говорю я и тут же начинаю об этом жалеть.
        Марк тихо смеётся и качает головой, словно тоже не верит, что я могла это сказать.
        Он направляется к выходу и останавливается в дверях, чтобы сказать всего одну фразу:
        - И когда не смущаешься - тоже.
        Я дёргаюсь, будто в меня швырнули той же одеждой, и непростительно долго смотрю на закрывшуюся за ним дверь. Возможно, прошёл год, возможно, всего минута, но я отмираю и бегу в ванную.
        Под душем мне приходится то и дело подстёгивать себя из-за глупой улыбки и кататонии, в которую я всякий раз впадаю, когда вспоминаю последнюю фразу Марка.
        Пояс халата оборачивается вокруг меня два раза. И это при том, что я вроде бы поправилась. Напольное зеркало в ванной громко заявляет, что это не так. Я действительно очень худая. Да ещё и день без еды - он, словно катализатор, делает мой вид и вовсе изнурённым.
        Что он там во мне нашёл красивого, не понимаю.
        Выйдя из ванной, я первым дело проверяю Лекса. Он перевернулся на спину и раскрылся. Волосики прилипли ко лбу, но температуры точно нет. Под покрывалом и правда жарко, поэтому я очень осторожно снимаю его с кровати, откидываю невесомое одеяло и перекатываю сына на другую её половину. Простыни и подушки прохладные, и Лекс удовлетворённо кряхтит, прежде чем снова погрузиться в глубокий сон.
        Мой котенька. Чем же тебя завтра кормить?
        Пока ищу Марка, я мысленно провожу ревизию холодильника. Полезное и лёгкое. Лёгкое и полезное. Бульон, овощи, гренки. Что-то найдётся. Главное - завтра с утра попасть домой. Придётся пожертвовать задней дверью на кухне, выбить стекло.
        Я едва не спотыкаюсь, на полушаге замерев посреди тёмной гостиной, словно кто-то наслал на меня заклятие «остолбеней». А ведь так и следовало поступить: разбить стекло на кухне, просунуть руку, повернуть защёлку изнутри. Делов-то! Да, в ближайшие дни о том, чтобы найти стекольщика, можно было бы и не мечтать, но это всяко лучше, чем тащить больного ребёнка в незнакомый дом. К незнакомому человеку.
        Ладно, Марк не совсем незнакомый, но всё же! Это верх идиотизма, Эмма!
        Стыд за собственную глупость захлёстывает с такой силой, что только появление со стороны освещённой кухни Марка спасает меня от того, чтобы не кинуться в спальню и не начать собираться домой.
        - Ты почему стоишь в темноте? Заблудилась?
        Я не сразу соображаю, о чём он спрашивает. Мне так стыдно, так отчаянно не хочется признаваться в собственной глупости, что я не могу произнести ни слова. Мне становится жалко Лекса за всё, что ему пришлось пережить в этот день, себя - за то же самое, близких - за волнение, которое я им причинила, самого Марка, который, пусть и невольно, оказался втянут в мои проблемы. И снова себя. И вообще - это же Рождество, а у меня внутри никакого ощущения блаженного покоя. (отсылка к словам «Sleep in heavenly peace» из песни «Silent night» - прим. автора). Наоборот, я чувствую, что только что всё испорчу, если признаюсь в своём упущении, но врождённая честность открывает мой рот, и слова вылетают из него со скоростью сверхзвукового самолёта:
        - Прости меня, пожалуйста. Я так сглупила! Можно было попасть через заднюю дверь, разбить окно на кухне. Это несложно, на первое время я бы нашла, чем его закрыть. Слесаря сейчас не найдёшь, да и соседи в отъезде, но всё равно это лучше, чем…
        Марк медленно подходит ко мне. Он уже без пиджака. Его белая рубашка - яркое пятно в темноте - притягивает взгляд, и я сосредотачиваюсь на середине груди, бормоча оправдания, потому что его лицо скрыто тенями. А даже если бы и не было скрыто, вряд ли у меня хватило духу в него заглянуть.
        Он останавливается так близко, что я отчётливо вижу не только горошины запонок, на которые застёгивается рубашка, но и традиционные для модели под смокинг мелкие складки.
        - Лучше, чем что?
        Красноречие покидает меня в ту же секунду, как я слышу этот тихий и спокойный голос.
        Лучше, чем беспокоить тебя, говорит мой внутренний голос, и он же замечает, что это уже не первый раз, когда я обращаюсь к Марку на «ты».
        Но вслух я ничего не говорю, а продолжаю таращиться на чёрные запонки рубашки. Оникс - вспоминаю я название камня, из которого они сделаны. Наверняка из него. Не из пластика же. И не из обсидиана. Это вулканическое стекло, а не камень.
        - Отвечай, Эмма.
        Я вскидываю голову и упираюсь взглядом в обсидиан.
        Оникс. Чёрную магму.
        Во что-то тёмное и опасное. Будоражащее.
        Вытягивающее правду и являющее на свет тайные желания.
        Мыслей - ноль. Мыслей, где эти мысли взять - ноль и ноль десятых. Впрочем, одна есть - ни в коем случае не опускать взгляд на плотно сжатые твёрдые губы, чтобы не выдать, как отчаянно мне хочется, чтобы…
        И всё же мне приходится это сделать, потому что я, скорее, читаю по губам, чем слышу следующие слова Марка:
        - Если ты не хочешь быть со мной, я немедленно вызову для вас машину.
        Уже второй раз за вечер он так поступает: говорит вещи, которые мой воспалённый мозг трактует не совсем однозначно.
        «Быть со мной». Что это значит - «быть со мной»? Быть здесь и сейчас или быть вообще? Отмечать вместе это Рождество или все Рождества этой жизни. Уточнить бы, да только нет такой силы во все обитаемой вселенной, что заставит меня сделать это.
        Но есть и другая сила, подобно молоту Тора доступная лишь избранным, которая тянет меня к этому мужчине, несмотря на кучу всевозможных «но» и сонм невероятных допущений. Эта сила не позволяет мне отвести глаз от глаз Марка, и я уже открываю рот, чтобы сказать, что я хочу - что бы то ни было хочу, какая, в сущности, разница, что хотеть! - как он делает то, на что у меня не хватило смелости: опускает взгляд на мои губы.
        От неожиданности я издаю лёгкий вздох, и моя грудь под халатом приподнимается. Это происходит непроизвольно, но я вижу себя как будто со стороны: жемчужно-серый хлопковый кокон с белоснежным полотенцем на голове, скрывающим влажные после душа волосы. Я босиком, потому что в доме тепло, а надевать на голые ноги кроссовки, в которых проходила весь день, мне и в голову не пришло. Как и одежду, вернее, пижамные штаны, потому что они у меня вместо белья - кто же спит в пижаме и белье? Вот и получается, что Марк смотрит на мои губы, а я думаю лишь о том, что под халатом у меня ничего нет. И мне кажется, он об этом догадывается, потому что его взгляд всё ещё на моих губах и, похоже, не собирается оттуда двигаться.
        Он же задал вопрос. Или не задавал. Надо что-то сказать, в любом случае. Не можем же мы стоять так вечность. Пусть даже я совсем не против.
        Я набираю в грудь побольше воздуха и…
        - Иди ко мне, малыш.
        Это не я. Это мурашки, которые рассыпались под кожей от звука его голоса. Это запах, который щекочет мне ноздри всё время, пока он находится рядом. Это его невероятные глаза. Эти сурово сведённые брови. Сила, которую я чувствую в его руках. Уверенность, спокойствие, надёжность - всё, чего никогда не было в моей жизни, толкают меня к Марку. Мои инстинкты делают тот самый последний шаг - не я. Они приподнимают меня на цыпочки, тянут вверх - к гладко выбритому подбородку, к твёрдой линии губ. Они пускают разряд тока по телу, когда я чувствую их первое касание. Глаза закрывают тоже они, и воздух больше не проходит в мои лёгкие.
        Я целую Марка. Я. Его. Целую. Сама. Он позволяет мне сделать это с собой. Не торопит, не настаивает. Не заставляет, не ведёт, не давит. Я как малыш Вилли Вонка, смакующий ту самую несгоревшую конфету, с каждой следующей секундой раскрываю новую нотку его вкуса. Он как вино для меня - терпкое, с едва заметной горчинкой от недавно выкуренного табака. Я пью его по капле, по маленькому глоточку, и он стекает вдоль меня, как хороший коньяк по стенке бокала - медленно, тягуче, разогревая внутренности.
        Руки Марка держат меня в кольце - я, скорее, знаю это, чем чувствую, и это тоже проявление заботы. Мне не страшно. Мне волнительно. Мне не хочется заканчивать делать это, но правила здесь пишу я. И пусть даже это иллюзия - Марк сделал всё, чтобы я думала именно так.
        Это самый восхитительный опыт в моей жизни. Настолько чудесный, что ещё некоторое время после того, как мои губы, наконец, отрываются от губ Марка, я не тороплюсь открыть глаза, продлевая эти волшебные мгновения. Лишь руки Марка, оказавшиеся на моём лице, заставляют меня сделать это.
        Он поднимает к себе моё лицо, заставляя на себя посмотреть, и я еле сдерживаю стон, когда слышу глухой рык:
        - Моя очередь.
        ГЛАВА 24
        Soundtrack Just the Two of Us by Grover Washington, Jr. feat. Bill Withers
        Сидя на высоком табурете, Минни за обе щеки уплетает вторую порцию омлета.
        Никогда не видел, чтобы еда так быстро исчезала в человеке.
        - Ты куда-то торопишься?
        - Что?
        - Я не собираюсь отнимать у тебя еду.
        Вилка с наколотым на неё кусочком застывает на полпути к приоткрытому рту.
        Эмма смотрит на неё, затем на остатки омлета в тарелке. Переводит непонимающий взгляд на меня, хмурится, снова смотрит на вилку, и вот оно - по краске, которая сходит с розовеющих яблочек щёк, видно, как доходят до неё мои слова.
        На самом деле, это из-за меня она такая розовая и размякшая. А я наоборот: тронь - зазвеню к херам. И полчаса, прошедших с момента, когда я оторвал себя от её губ, только усугубили ситуацию. Утолив первый голод, я чертовски хочу эту девчонку.
        - П-прости. Эта привычка - н-никак не могу от неё избавиться.
        Вилка кладётся на середину тарелки, тарелка отодвигается в сторону.
        Теперь хмурюсь я.
        - Привычка? Только не говори, что тебе приходилось голодать.
        Глаза Эммы изумлённо округляются.
        - Что ты, нет! Я вовсе не голодала. Это другое, - она морщится и говорит, будто извиняясь: - Когда появляется ребёнок, учишься всё делать быстро. На душ три минуты, на еду - две. Чаще это просто доедание того, что не доел он. Я даже поправилась в первые полгода. Это из-за детских смесей. Они очень питательные, знаешь.
        Не знаю. Сказал бы, что и знать не хочу, но только не ей. Я мог бы завалить Минни вопросами, но и так догадываюсь, почему так происходит. Быстро ест, быстро живёт, всё на бегу. Летом, наверное, прямо в пижаме своей в больницу поехала бы.
        Потому и худая. Я все рёбра пересчитал, пока мы целовались.
        Ух, как это было! Все силы ушли на то, чтобы не разложить её тут же на полу. Моей выдержке сам магистр Йода позавидовал бы. Эти губы - мягкие, горячие и очень осторожные. Такие… Если бы не знал, что в юности Эмма потеряла ребёнка, решил бы, что она невинна. Мадонна с младенцем, мать её, а я едва в штаны не спустил, как подросток.
        Думал, испугается напора, а она наоборот - сначала вцепилась, как кошка, потом размякла и заурчала. Расслабилась.
        Костлявый мышонок: нежный, добрый, перепуганный. Чертовски уставший. И голодный. Еле на ногах устояла, когда я от неё отлип. Я бы хотел сказать, что это от меня у Эммы голова закружилась, но не на этот раз. Закружилась бы - не огорошила бы меня своим «спасибо».
        Сам едва не рухнул, когда услышал. Схватил её и встряхнул хорошенько.
        - Спасибо? Ты точно это хотела сказать?
        А она губу, истерзанную мной, прикусила, глаза опустила и кивнула. Легко так, я едва заметил.
        Красивая девчонка благодарит за поцелуй. Куда катится этот грёбаный мир?
        Обнял её, изо всех сил к себе прижал, а она замерла и стоит, как неживая. Даже не дышит. И снова эти позвонки, выступающие под пальцами, мини-Тор её и то покрупнее будет. Какое там шампанское и сыр! Ей бы стейка кусок или бургера, чтобы в рот не помещался.
        - Пойдём, покормим тебя, малыш.
        Омлет - дело нехитрое. Но всё равно есть, на что переключить голову. Главное, не пялиться постоянно на сидящую за стойкой Чудо-женщину.
        Полотенце с её головы я сорвал ещё в комнате. Волосы рассыпались по плечам - красивые, тёмные, тяжёлые. Пахнут моим шампунем, будто бы я её пометил, как чёртов пёс, чтобы другие даже нос в её сторону не сворачивали. Мне приятно, но, боюсь, Эмма об этом даже не догадывается. Сидит тихо. Даже головой не крутит, не осматривается. Другая бы уже сунула нос в холодильник, полезла бы с советами или же вообще сама встала к плите.
        Эта же сидит, куда посадил. Стесняется или же?..
        Вот этим «или» она меня и подкупает. Не играет, не завлекает, не пытается понравиться. Думаю, если попрошу, и ужин нам приготовит, но сегодня моя очередь проявлять гостеприимство.
        В холодильнике привычный набор продуктов. Яйца, молоко, бекон, томаты, упаковка тёртого пармезана.
        Ставлю на огонь сковороду, и, пока она греется, взбиваю в миске яйца.
        - С чем ты любишь?
        - Просто яйца, пожалуйста.
        - Без добавок?
        - Без.
        Я довольно улыбаюсь, потому что сам предпочитаю именно такой омлет.
        - Но с сырной корочкой?
        - А ты умеешь?
        - Шутишь, что ли? Конечно!
        - Тогда с корочкой.
        Высыпаю на сковороду сыр, жду, когда он расплавится, и вливаю яйца. Накрываю крышкой и снова иду к холодильнику. Ветчина, сырная нарезка, томаты, хлеб, масло. Пиво, содовая, бутылка шампанского. Города меняются, страны меняются, квартиры, но во всём остальном я требую постоянства. Вынужденное ретроградство, но именно сейчас оно как нельзя кстати.
        Я ставлю перед Минни порцию дымящегося омлета, рядом - всё, что достал из холодильника.
        - Ешь.
        - А ты?
        - Сейчас сделаю и себе.
        - Я тебя подожду.
        - Ешь! - Я киваю на тарелку и вскрываю упаковку тонко нарезанной ветчины. - И это тоже.
        Не возражает, но берёт ровно один пластик.
        Вредина.
        Тарелка пустеет ещё до того, как я взбиваю яйца для своей порции.
        Её я сразу ставлю перед Минни.
        - У тебя не было помощника?
        - Почему? Был. Были, - Эмма сразу поправляется, и я понимаю, что это своего рода бравада, но готов дать ей шанс убедить себя в обратном. - Во-первых, няня. Она приходила на то время, пока я была в университете. Потом Сеймур и Фло. Без их помощи было бы совсем худо.
        - И всё же ты научилась есть на бегу.
        - Еда - это не главное. Вот сон - да. Я теперь везде и в любом положении могу заснуть. Однажды даже стоя уснула, в автобусе.
        Это первая улыбка, адресованная мне. Я вспоминаю, что Эмме всего двадцать шесть, и эта самоирония, эта честность перед самой собой в этом возрасте доступна не многим. Все хотят быть лучше, чем они есть на самом деле, а вот Минни не хочет. Ей незачем. Она смеётся над своими проблемами и не желает, чтобы её жалели. А я почему-то не могу не жалеть, и поэтому улыбаться в ответ мне совсем не хочется.
        - А твоя мать и Николь, они не помогали?
        Улыбка сходит с губ. Минни бледнеет.
        «Знаю, малыш, знаю. Неприятно об этом говорить. Но давай всё выясним сразу. Нам же надо с чего-то начать с этим всем разбираться».
        И всё же она говорит, не пряча глаза.
        - Моя мать всегда жила своей жизнью. Признаться, я этому до сих пор очень рада. Деньги Николь шли только на оплату няни. Всё остальное лежит в банке. Я говорила тебе об этом.
        - Ты не брала их из гордости?
        Во взгляде Эммы одномоментно появляется очень много боли. Я уже видел, как ей становилось плохо из-за других людей. Но на этот раз это что-то слишком личное. Запрятанное так глубоко, что одно напоминание заволакивает глаза пеленой страдания.
        Я открываю рот, чтобы извиниться, но Эмма меня опережает.
        - Дело вовсе не в гордости.
        На меня она больше не смотрит. Закрылась.
        «Знаю, малыш. Знаю».
        С каждой секундой, что она молчит, мы отдаляемся друг от друга на сотню миль. Девушка, которую я целовал, исчезает. Мне страх как не хочется её терять, но остаётся ещё один вопрос, который обязательно разведёт нас в будущем. Так почему бы не прокрутить нож ещё раз, чтобы сразу начало заживать?
        - Ты просила меня не говорить об этом, но я всё же скажу. В нашем последнем разговоре отец сообщил, что собирается оформить развод с моей матерью, чтобы жениться на Николь. Не думаю, что к тому моменту он что-то знал о Лексе. И хорошо представляю, как на него повлияла эта новость. Он не был слишком импульсивен, но вполне мог прыгнуть в машину и помчаться в Сиэтл.
        - Но ты говорил, что Лекс никак не может быть сыном Виктора.
        - Я не отказываюсь от этих слов, но истину можно установить только одним способом.
        Эмма вскакивает на ноги так резко, что стул с грохотом падает назад.
        - Нет! Господи, нет!
        Это происходит так неожиданно, что я на мгновение теряюсь и с изумлением взираю на мечущуюся по кухне девушку. Эмма в истерике заламывает руки и начинает громко плакать.
        - Я з-знала! Знала! Не бывает т-так.
        - Что?
        Она не слышит и не видит меня, хотя смотрит прямо в лицо своими огромными серыми глазами, в которых теперь плещется бескрайнее отчаяние.
        - Т-ты за этим сюда нас привёз, д-да? За этим? Чтобы отобрать его?
        - Что?!
        - Это так низко. Господи, как же это низко, М-марк! А я-то, д-дурочка, поверила…
        - Немедленно замолчи.
        Я тоже встаю из-за стола и взглядом, отточенным на подчинённых, заставляю её остановиться.
        - В чём ты меня обвиняешь?
        Всегда срабатывает.
        Эмма застывает у окна всего в паре футов, но они - словно другое полушарие: далеко и сокрыто за горизонтом. Плачет, обняв себя руками, и мне не по себе от того, как она на меня смотрит. Разочарование и презрение. Вот так вот - одномоментно и вместе.
        А в следующее мгновение уже не смотрит. Опускает голову и качает головой. И молчит. Слёзы в полной тишине текут по щекам. Даже не всхлипывает. Поверженная Чудо - женщина, на мгновение поверившая в свою исключительность.
        Чёртов идиот!
        Я сам не замечаю, как оказываюсь перед ней и сгребаю в объятия. Вырываться не пытается. Ледышка замёрзшая.
        «Мы это сегодня уже проходили, Минни».
        В прошлый раз пообещал накормить. Сейчас придётся отогревать. И сотни одеял будет мало. Здесь нужно другое. Но пока пусть слушает.
        - Запомни раз и навсегда: я не собираюсь отбирать у тебя сына. Этого не будет никогда. Что касается остального, будь на твоём месте кто-то другой, я бы давно уже подключил адвокатов. Но мне так же не хочется копаться в прошлом, как и тебе. Что бы мы там не нашли - нас оно вряд ли касается. Мой отец любил твою сестру. Это знаю я. Это знаешь ты. Мне бы не хотелось больше никого сюда вовлекать. Ты согласна? Кивни, если слушаешь.
        Не сразу, но кивает.
        Хорошая девочка.
        - Из Николь вряд ли получилась бы хорошая мать: отдала ребёнка, забрала ребёнка. Каким образом она хотела это сделать? Неужели ты бы так просто его отдала?
        Эмма так энергично мотает головой, что я едва сдерживаю улыбку.
        - Значит, это был бы грандиозный скандал.
        Кивок.
        - Который ты обязательно устроишь мне, если я решу сделать то же самое.
        Ещё один кивок.
        - В таком случае, как бы оно ни было на самом деле, лучшей матери своему брату я и представить не могу.
        Эмма напрягает шею, и я ненамного отпускаю хватку. Как раз для того, чтобы мокрое от слёз лицо поднялось ко мне. Я смотрю в обращённые на меня серые глаза, и не могу понять, что же в них вижу.
        И опять ей удаётся застать меня врасплох.
        - Можно, мы поедем домой? - шепчет она одними губами. Влажными и распухшими теперь уже от слёз, а не от моих поцелуев. И это очень мне не нравится, потому что я хочу быть единственным, кто делает это с ними.
        Всё приходится начинать заново.
        ГЛАВА 25
        Soundtrack Forever Yours by Sunrise Avenue
        Паника всё ещё не отпускает, хотя я действительно пытаюсь вникнуть в то, что говорит Марк. Это разумные вещи. Мой предполагаемый крестовый поход против сестры и её любовника в любом случае был обречён на провал - не настолько я наивная, чтобы верить в иной исход, но Лекса просто так отдавать никто не собирался. Надо, дошла бы и до Опры. Что такое терять ребёнка я знала не понаслышке, и во второй раз готова была идти до конца.
        И пойду, если понадобиться. Но Марк уверяет, что этого не будет.
        Месяцы, прошедшие после той сентябрьской ночи, когда он развеял мои страхи, были самыми спокойными за всю мою жизнь. К хорошему привыкаешь быстро, и вот я уже не оглядываюсь, не боюсь очередной встречи, без опаски отвечаю на звонки с незнакомых номеров. Лекс мой навсегда. Я перестаю ждать подвоха, не провожу поддерживающую терапию, и страх, как раковая опухоль, возвращается. Р-раз - и метастазы по всему телу. И только криком получается показать, насколько сильно мне больно.
        Но здесь не только это. Не только из-за Лекса я плачу. Не только из-за сына хочу побыстрее покинуть этот дом.
        Оно вернулось - чувство, которое преследует меня все эти годы. Нет любви, нет симпатии. Есть только жгучий стыд и… не обида, нет. Теперь это нечто другое. То, из-за чего хочется забиться в глубокую нору и больше никогда не вылезать на свет божий. Я чувствую себя ущербной, неспособной нащупать правильную дорогу. Некому подсказать, никто не выведет, никто не укажет как надо.
        Это страшная штука - одиночество.
        Мне уже не восемнадцать, но я снова позволяю себе увлечься не тем мужчиной. Марк настолько мне симпатичен, что я с лёгкостью забываю, что ещё совсем недавно считала его чуть ли ни личным вестником апокалипсиса. Сегодня вечером - я едва не скулю, когда думаю об этом, - он застаёт меня врасплох. Находясь в стрессовой ситуации, я веду себя, как обычная женщина: расслабляюсь, разрешаю о себе заботиться, доверяюсь сильному, с лёгким сердцем иду в его объятия, целую и так же легко отвечаю на поцелуи.
        Забываюсь.
        Да, Вилли, тебе повезло сделать сладости своей профессией. А для меня, похоже, эта карамелька навсегда останется единственной.
        Марк знает, куда бить. «Малыш». «Эмми». Всего два слова плавят меня, превращая в желе. И вроде бы прививка сделана, слова сказаны и уверения даны, но я больше не нахожу в себе силы в них верить. Потому и домой хочу, что больно мне до рези в желудке, будто я выпила «Костерост» мадам Помфри.
        Борясь с подкатившей к горлу тошнотой, я прошу у Марка разрешения уехать.
        - Ты обещала встретить со мной Рождество, помнишь?
        Это было чуть больше часа назад, но кажется, что в прошлой жизни. Или в позапрошлой. В прошлой я и представить себя не могла, что этот мужчина когда-либо ко мне прикоснётся.
        Говорить всё ещё тяжело, и я киваю.
        Помню.
        Моё болеутоляюще спит в соседней комнате, но ещё немного я могу потерпеть. Всё же он приехал за нами в больницу - я должна Марку Броуди Рождество.
        Он отводит меня к той же стойке, на которой всё ещё стоит тарелка с недоеденным омлетом. На этот раз я не сажусь, а стою рядом и смотрю, как Марк достаёт из холодильника бутылку вина. Бокалы он находит в третьем навесном шкафу, по очереди открывая каждый из них. За весь вечер это первое напоминание, что вообще-то это не его квартира. Не его дом и даже не его город. Мы здесь не гости - мы случайные постояльцы, как и он сам. Наш поцелуй - это как секс по телефону: снятие напряжения со случайным человеком, настоящее имя которого так и останется за кадром. Только интонации голоса. В моём случае - твёрдость губ, прерывистость дыхания и надёжные руки. Всё это фикция. Обоюдный порыв из разряда сделать и жалеть или не сделать и жалеть ещё больше.
        Я сделала и прямо сейчас обещаю не изводить себя сожалениями и всевозможными «а что, если». Мы с Марком выпьем по бокалу шампанского, пожелаем друг другу счастливого Рождества, и я вернусь к сыну. Сегодняшняя ночь быстро сотрется из памяти. Это - следующее обещание.
        - Ты не доверяешь мне. - Я вскидываю взгляд на застывшего с двумя бокалами Марка. - Я прав?
        И снова правильные слова в правильный момент. Этот человек собаку съел в переговорах. Можно было не сомневаться, что и со мной он в них вступит.
        Никогда не умела торговаться, потому что считаю это занятие унизительным для обеих сторон.
        - Да.
        - Хорошо, - он кивает. - Мать учила меня не сидеть в присутствии женщин, поэтому, если тебе не сложно, присядь.
        Марк показывает на высокий табурет, на котором я сидела ранее, и это снова дипломатический ход.
        Хорошо. Я сажусь.
        - У нас ничего не получится без доверия. А мне очень хочется, чтобы получилось.
        Это не то, что я ожидаю услышать, поэтому мгновенно теряюсь.
        - З-зачем? Для чего это тебе?
        Нас разделяют сорок дюймов мраморной стойки, но это впервые, когда я так долго и настолько близко смотрю в его глаза. Мне не нужны ДНК-тесты, я узнаю в них Лекса. И цвет, и разрез - всё одинаковое. Даже верхние ресницы во внешних уголках так же завиваются кверху.
        Судя по тому, что он первый отводит взгляд, Марк не собирается отвечать на мой вопрос. Он берёт бутылку и начинает медленно снимать с горлышка слой золотистой фольги. Теперь я слежу за его руками, которые ловко откупоривают шампанское и наливают немного пенящейся жидкости с узкий бокал. Затем во второй, и, взяв оба, Марк направляется ко мне.
        - Рождество наступило десять минут назад, - он протягивает мне один из бокалов. - С Рождеством, Минни.
        Мои брови взлетаю вверх.
        Минни? Он это серьёзно?
        Марк - сама невозмутимость. Только кивком указывает на бокал, поторапливая меня.
        Я беру и наклоняю к его бокалу Марка.
        - С Рождеством.
        Мы оба делаем по глотку. Вкуса шампанского я не чувствую, потому что всё ещё рассчитываю на ответ. В том числе и невысказанный.
        Что это за «Минни»?
        Похоже, Марк видит моё нетерпение, но всё равно поступает по-своему: ставит свой бокал на стойку и опускает руку в карман брюк, откуда достаёт маленький кожаный кисет с серебристой надписью.
        - Это тебе. Открой.
        Удивление. Изумление. Растерянность.
        Подарок для меня? У него?
        Внутри оказывается серебристая цепочка с кулоном в виде маленькой мышки. Её тело - прозрачный камень. Настолько сияющий, что в нём без труда узнаётся бриллиант.
        Я не успеваю и слова сказать, как Марк берёт у меня из рук цепочку и обходит меня сзади.
        - Позволь мне.
        Едва его пальцы касаются обнажённой кожи шеи, моё тело простреливает яркая вспышка. Я деревенею, а щёки немедленно заливает краской. Воздуха я вдыхаю совсем чуть-чуть, чтобы не задохнуться, пока Марк неторопливо и очень аккуратно перебрасывает мои волосы на одну сторону. Я поднимаю руки, чтобы ему помочь, и ту же следует приказ:
        - Стой смирно!
        Стою.
        Кулон тяжело ложится во впадинку на груди. Камень сияет, я наклоняю голову, чтобы рассмотреть его получше, и в этот момент слышу за спиной приглушённый рык.
        Я мгновенно выпрямляюсь, но уже поздно. Ладонь Марка, обрисовав шею, спускаются к ключице, а на её место приходят его горячие губы.
        - Ещё немного, малыш. Пожалуйста, не отказывай мне сейчас.
        Его слова - вербальный нейрализатор. Яркая вспышка в голове, и я уже не помню, о чём договорилась сама с собой всего пару минут назад.
        Хочется, чтобы это не кончалось - его прикосновения, его дыхание на моей коже, сила, прижимающая меня к крепкому мужскому телу. Я не только слышу возбуждение Марка, я ощущаю его физически: твёрдый бугор упирается мне в крестец.
        Он высокий и сильный. Он заключает меня в кольцо своих рук, нависает, оборачивая в себя. Я чувствую себя словно куколка в коконе, и пресловутые бабочки, разлетающиеся по телу с середины живота, как продолжение энтомологической тематики.
        Откуда только в памяти всплывает это слово - энтомология?
        Мои глаза закрываются, голова откидывается на грудь Марка, а руки сами взлетают вверх, к его руке, что обвивается вокруг моей груди. И только хватаясь за неё, я могу удержать вертикальное положение, потому что то, что совсем недавно было моими ногами, превратилось в вату.
        Его поцелуи обугливают мою кожу подобно азотной кислоте. Только действие её обратное: мне становится холодно не в момент прикосновения, а когда они меня покидают. Я наклоняю голову, предоставляя больший доступ к обнажённым участкам шеи, и Марк оглаживает её изгиб ладонью.
        - У меня крышу сносит от тебя, девочка. Ничего не могу с собой поделать.
        - О, господи! - я почти вгоняю ногти в шелковистую ткань его рубашки. - Т-ты… ты не должен так говорить. Не надо.
        - Надо, малыш. Ты же видишь, что делаешь со мной.
        - Я… я н-не понимаю.
        - Знаю, что не понимаешь. Сам мало что понимаю. Но я хочу тебя, Эмми. Только тебя.
        - Ма-аарк! - его имя, сорвавшееся с моих губ, заканчивается всхлипом.
        - Не бойся. Я держу себя в руках.
        Не думаю, что я вообще способна произнести хоть какой-то звук после этих слов - что уж говорить о том, чтобы связно мыслить. Изнутри меня щекочет тысяча маленьких усиков, и чем ниже, тем их скопление всё больше. Это простительно - это всего лишь физиология. Но что-то подсказывает, что дело вовсе не в ней, а в том, кто стоит за моей спиной.
        - Я не боюсь. Я просто тебе не верю.
        Он ни на мгновение не останавливается, хотя мои слова должны были как минимум обидеть.
        - Знаю. Поэтому не сделаю ничего, о чём не попросишь сама.
        Я не в состоянии сейчас осознать эти слова, потому что они нечто большее, чем я могу вынести. Чтобы снова не заплакать, я прикусываю губу и сосредотачиваюсь на том, что происходит внутри меня.
        Давно забытое чувство принадлежности пробивается сквозь эмоциональный холод, тяжёлым замком сковавшим мои внутренности. Во мне просыпается потребность удержаться рядом с тем, кто доказывает мою значимость. Я - нужна, пусть даже всего на несколько минут, и эти минуты - всё, что у меня есть.
        Но я нужна. Я не безразлична. Я - это то, что необходимо прямо сейчас. А я уже давно не чувствовала себя необходимой.
        Ладонь Марка ложиться на мою щёку и заставляет повернуть голову. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с темнейшими омутами, затапливающими меня нестерпимым желанием. Марк продолжает смотреть мне в глаза, пока разворачивает к себе лицом и обнимает теперь уже обеими руками. Ладони ложатся на мои лопатки, он делает шаг вперёд, раздвигая мои ноги, и прижимается пахом прямо к тому месту, где я больше всего хочу его чувствовать.
        А потом он меня целует: требовательно, жадно, долго. Так, что в какой-то момент я ловлю себя за тем, что трусь о него в желании заглушить терзающий меня там зуд. Нестерпимый, невозможный. Я хныкаю, я стону, я почти умираю, лихорадочно цепляясь за всё, что попадается под руку: рубашку, руки, плечи, пояс брюк. Марк это замечает и усиливает натиск, буквально вдавливая меня в себя. Полы халата расходятся, и моя обнажённая кожа сталкивается с его ладонью, которая ложится на низ живота и собственническим жестом спускается ниже. Всего одно движение сильных пальцев, и рой бабочек вырывается из меня вместе с заглушённым поцелуем криком.
        Марк держит меня до тех пор, пока последняя судорога не покидает моё тело. Но даже после этого, как я обессилено падаю ему на грудь, он продолжает поддерживать меня ровно до того момента, как ноги окончательно меня подводят, и я начинаю по нему сползать.
        - Держись, малыш.
        Он подхватывает меня на руки и относит в ту комнату с большими окнами, где меня и нашёл. Её темнота желанна, потому что я отчётливо понимаю, что Марк видел все грани моего состояния - от первой волны возбуждения до разрушительного цунами, не оставившего мне ни малейшего чувства, ни единой эмоции. Он - далёкий и близкий, желанный и незнакомый - теперь становится единственным, потому что я стремительно и неудержимо влюбляюсь в его надёжность.
        Он садится вместе со мной на диван и баюкает в руках, как младенца. Гладит по голове, пропускает волосы сквозь пальцы, очерчивает скулы, проводит кончиками пальцев по губам прежде, чем коснуться их поцелуем. Его губы не только на моих губах - каждой чёрточке моего лица достаётся их внимание - от виска до кончика носа, от щёк до ямочки на подбородке. Эти лёгкие поцелуи усыпляют меня, и вот уже нет возможности сопротивляться желанию закрыть веки и качаться на тёплых волнах его рук.
        Его тихий голос - это последнее, что я слышу засыпая.
        - Хочу, чтобы ты знала: я влюбляюсь в тебя, Эмми.
        ГЛАВА 26
        Soundtrack I See the Light by Helena Blackman
        Лишь сейчас я вижу свет,
        Словно ночь вдруг отступила.
        Лишь сейчас я вижу свет,
        Купол неба голубой.
        Он подскажет мне ответ,
        Сердце вдруг стрела пронзила.
        Все вокруг вмиг переменилось,
        Я теперь с тобой.
        Первый раз я просыпаюсь около шести утра. Мой взгляд упирается в белокурую головку Лекса, и я на автомате тяну к нему руку, чтобы проверить температуру.
        Слава богу, не горячий.
        А затем на меня обрушиваются воспоминания вчерашнего вечера, и я почти глохну от того, как громко в ушах начинает шуметь кровь.
        О, мой бог!
        Я настолько не в состоянии справиться с эмоциями, что меня бьёт дрожь.
        О, мой бог! Марк! Ма-арк! Это было какое-то наваждение. Невозможно прекрасное и неправильное. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Будто всё это время находилась в тени, и вот, благодаря этому мужчине, впервые вышла на свет.
        «Я влюбляюсь в тебя, Эмми».
        Он действительно это сказал, или мне приснилось?
        По минутам начинаю отматывать время назад и понимаю, что ничего не приснилось. Даже если эти слова не были произнесены Марком вслух, именно об этом говорили его взгляды, сбитое дыхание и прикосновения.
        Прикосновения мужчины, которому отказывается довериться знакомая всем Эмма Бейтс, когда как другая - маленькая, испуганная и уставшая - легко засыпает в его руках.
        Кто же я на самом деле? Какая из этих Эмм - я? Какая я - настоящая?
        Я - та, кто хочет верить, что всё это правда.
        «Я влюбляюсь в тебя, Эмми».
        Он мог отнести меня к себе, и у нас обязательно было бы продолжение, потому что даже сейчас мне неимоверно сильно хочется найти Марка и попросить снова сделать это со мной - так, что приходится вцепиться в простынь, чтобы оставаться на месте. Но он отнёс меня к Лексу, и…
        Мысли, что ворохом атакуют моё сознание - злые, обвиняющие, насмехающиеся и предупреждающие - я заглушаю теми же словами.
        «Я влюбляюсь в тебя, Эмми».
        Боженька, пусть мне это не приснилось. Пусть он действительно это чувствует. Мне совершенно всё равно, что будет в конце, но сейчас от той надежды, что дают эти слова, я чувствую себя живой впервые за долгое-долгое время.
        Слишком долгое для одной меня.
        Моя рука тянется к губам, и я чувствую их припухлость. Это доказательство его страсти. Как же приятен был его вкус, каким сладким дыхание. Какими крепкими объятия, когда он держал меня, когда…
        Чтобы заглушить стон, я переворачиваюсь на бок и кусаю подушку. Матерь божья, я кончила от одного прикосновения! Боже мой, боже мой, боже мо-ой! Что Марк обо мне подумал?!
        - Мамочка, я пить хочу!
        - Конечно, солнышко. Сейчас принесу.
        Я спускаю ноги с кровати и некоторое время пытаюсь сориентироваться, в какой стороне дверь. Мне надо попасть на кухню, но свет зажигать не хочется, чтобы не тревожить Лекса.
        Наощупь я выбираюсь из спальни и на мгновение торможу в дверях, потому что эта парящая в воздухе комната навсегда останется для меня чем-то вроде алтаря. На том диване, белеющем в центре, я уснула на руках Марка. Сейчас его там нет, и я ловлю себя на мысли, что даже не знаю, в какой стороне его спальня. Да, я хотела бы это знать. Просто потому что… потому что хотела бы.
        Дежурная подсветка на кухне освещает мой дальнейший путь. Я на цыпочках бегу через комнату и останавливаюсь только возле холодильника, где нахожу бутылку минеральной воды. Где стоят стаканы, я теперь знаю. Взяв один из них, я наливаю воду и ставлю её на полминуты в горячую воду, которой наполняю кухонную раковину. Микроволновки при первом осмотре не наблюдается, поэтому приходится обойтись таким способом.
        Так же на цыпочках бегу назад и только в кровати, напоив Лекса, я признаюсь себе, что втайне надеялась, что Марк услышит мою беготню или шум воды. Это было бы жуть как неловко, но хотя бы доказывало, что он существует на самом деле.
        «Я влюбляюсь в тебя, Эмми».
        Я улыбаюсь и прижимаюсь к спине спящего Лекса. Он удовлетворённо вздыхает и поворачивается ко мне, по привычке просовывая между моими сжатыми ногами свои ступни. Так он всегда греется, но на этот раз его ножки тёплые, и согреваюсь я.
        В следующий раз я просыпаюсь, когда в комнате уже светло.
        Лекса в кровати нет.
        Кровь снова стучит в висках, когда я бегу к выходу из спальни, и только чудо останавливает меня в дверях. Чудо или та Эмми, что родилась сегодня ночью. Та, в которую вот-вот влюбится мужчина, в которого по уши влюбилась она. Я хочу дать шанс этой любви, поэтому не могу начинать её с недоверия.
        Если такое можно говорить про человеческое самосознание, то десять процентов того, что живёт в моей голове, орёт на меня полицейской сиреной и велит бежать на поиски сына. Но я предпочитаю слушать остальные девяносто, поэтому иду в ванную, где неторопливо привожу себя в порядок. Принимаю душ, умываюсь, чищу зубы найденным в шкафчике одноразовым гигиеническим набором с щёткой и пастой. Расчёской из него же распутываю волосы, и только удовлетворившись, как они лежат, выхожу из ванной.
        В комнате я переодеваюсь в свою пижаму, которая пахнет больницей. К сожалению, это единственная одежда, что у меня есть, кроме того халата, в котором я спала. Пижама, кроссовки на босу ногу и лежащие на плечах блестящие локоны. Это всегда хвостик, пучок или то, что Фло называет «писькина радость» - маленькая дулька на макушке. Вот так волосы я не распускала очень давно. Я смотрю на своё отражение в зеркале платяного шкафа, и мне нравится та девушка, что в нём отражается.
        Мне она незнакома. Ну, почти. У неё мои черты, но точно не мои глаза. И не мой румянец на щеках и не мои розовые губы, подрагивающие в улыбке.
        «Привет, Эмми! Можно, я побуду тобой ещё немного? А лучше - оставайся навсегда. Я с удовольствием уступлю тебе место».
        Не я, а Эмми - Минни, если в терминологии Марка - выходит из комнаты в поисках своих мужчин. И я ею очень горжусь.
        - Мама, мы сделали тебе тосты с клубникой. Марк сказал, что все девчонки любят клубнику.
        Я с изумлением смотрю на сына, чья довольная мордашка маячит за кухонной стойкой. Судя по тому, что он почти лежит на ней, на стул Лекс забрался с ногами. Дома я не разрешаю так сидеть, и сын это знает.
        - Смотри! - Он двигает с мою сторону тарелку с треугольными тостами, щедро залитыми взбитыми сливками и нарезанной вкривь и вкось клубникой. - Красиво, правда? Марк ещё хотел положить мяту, но я сказал, что ты никогда не покупаешь мятную жвачку.
        - Не покупаю, - подтверждаю я и впервые за всё время смотрю на Марка.
        Он стоит у плиты, где что-то варится в небольшом ковшике. Когда он поворачивается ко мне, в руках его я замечаю большую ложку. А ещё замечаю, что на нём низко сидящие джинсы и простая белая футболка, что делает его самым сексуальным мужчиной на планете.
        И этот мужчина мне улыбается.
        - Привет.
        - П-привет, - говорю я.
        - Лекс, помнишь, о чём мы договорились?
        Я с удивлением перевожу взгляд с Марка на Лекса и обратно. Потом снова на Лекса и вижу, как тот с достоинством кивает.
        - Спасибо, дружище.
        Марк откладывает ложку, вытирает руки небольшим полотенцем и идёт ко мне. Я едва стою на ногах от волнения, когда, подойдя, он приподнимает мой подбородок и нежно касается губ поцелуем.
        - Доброе утро, малыш, - шепчет, едва от них оторвавшись. - Как спалось?
        - З-замечательно, - хриплю я в ответ, потому что голос отказывается мне повиноваться. - А тебе?
        - Неплохо. Но надеюсь, скоро будет лучше.
        Я начинаю краснеть, но не успеваю ничего сказать, потому что Лекс фыркает из-за спины Марка.
        - Гордон говорит, что папа с мамой вот так целовались по утрам, а потом у них появилась эта пискля Кими.
        Марк саркастически улыбается, играя бровями, а я становлюсь пунцовой и строго смотрю на сына из-за его плеча.
        - Лекс!
        - Чего? - ребёнок - сама невозмутимость. - Скажешь, не так?
        - Скажу, что это не повод для обсуждения.
        Марк уже вовсю улыбается, но так как я намеренно не смотрю ему в лицо, мне удаётся сохранить строгость. Я обхожу его справа и иду к Лексу.
        - Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?
        - Не болит. Только есть снова хочется. Марк снова греет мне суп.
        - Снова греет суп? - я смотрю на Марка, который возвращается к плите и берётся за ложку. У меня нет слов, потому что обычно Лекс плюётся от любого супа, и заставить его есть можно только под страхом навсегда лишить любимого молочного коктейля.
        - В детстве мама говорила, что суп - первое средство от любой болезни. Но я всё равно позвонил своему знакомому доктору, и тот её слова подтвердил.
        - Мне понравился доктор Дуглас, мама. Я всё-всё ему рассказал: и как меня рвало, и как живот болел, и как меня кололи. Он сказал больше пить и первое время не налегать на соусы. Я же не налегаю, мам?
        Лекс задирает голову, чтобы встретиться со мной взглядом, пока я глажу его по голове.
        - Не налегаешь. Ты молодец.
        - А ещё мне нельзя пока ягоды. Но Марк разрешил одну. От одной ничего же не будет?
        - Если ты съел её не на голодный желудок, не будет.
        - Не на голодный. Я её съел после супа. Он вкусный. Его тётя Фло привезла.
        - Тётя Фло?
        По-видимому, у меня так вытягивается лицо, что Марк сразу пересекает все разговоры.
        - Так, парень, усади-ка маму за стол и иди сюда. Покажу, как сделать ей кофе.
        - Окей! - Лекс соскальзывает с табурета. - Садись, мам. Ешь тосты. Они вкусные.
        Он двигает в мою сторону тарелку с таким усердием, что я едва ловлю её у края.
        - Осторожно!
        Никто меня уже не слушает, Лекс вприпрыжку несётся к Марку. Не сводя глаз с сына, я беру один тост и откусываю маленький кусочек. Вкуса его я не замечаю, потому что взгляд цепляется за нечто необычное. Лекс полностью одет. Это всё знакомые вещи - его вещи - но откуда бы им взяться в доме Марка?
        Я открываю рот, чтобы об этом спросить и немедленно крошка от хрустящего хлеба попадает в дыхательное горло. Кашляю так, будто собираюсь вывалить на стол лёгкие.
        Сквозь слёзы я не сразу замечаю сына, который протягивает мне стакан воды.
        - На, выпей.
        - М-м-м… - мычу я и дрожащей рукой пытаюсь сделать глоток. Вода расплёскивается, заливая пижаму, по лицу катятся слёзы и кое-что похуже.
        Теперь уже рядом с Лексом стоит Марк. Представляю, в каком я виде, и от этого становится ещё более тошно.
        - Лекс, иди в ванную, возьми полотенце, намочи его под водой и принеси маме.
        - Окей.
        Даже сквозь судорожные всхлипы и сбившееся дыхание, мне удаётся отметить, как правильно действует Марк. Ребёнку надо давать чёткие указания, тогда он всё делает правильно.
        Вообще-то, с некоторыми взрослыми это тоже работает.
        - Дай мне стакан, Эмми. Вот так. Дыши понемногу. Не делай глубокий вдох. Не сразу. Молодец. Видишь, легче?
        - Угу.
        - Теперь сделай глоток.
        Я пью воду и через стакан смотрю на Марка.
        - Хорошая девочка.
        До возвращения Лекса он успевает поцеловать меня ещё раз.
        Шон позвонил Марку по просьбе Фло. Она волновалась, что мой телефон снова недоступен. Ещё бы! За ночь он совсем разрядился. Марк всё ей рассказывает: и про ключи, и про одежду, и про то, что отвёз нас к себе. Как и у Сеймура, у Фло есть запасной ключ от моего дома. Вместе с мужем она едет туда, собирает для нас вещи и вместе с заранее сваренным супом для Лекса привозит всё Марку. Она же звонит моему деду, объясняет, что с нами всё в порядке, и мы обязательно в ближайшее время с ним свяжемся.
        Пока Марк вводит меня в курс дела, Лекс сидит напротив, ест куриную лапшу и многозначительно кивает: так и было!
        Едва откусанный тост лежит с края тарелки, кофе остывает в толстой керамической кружке. Я не могу притронуться ни к одному, ни к другому. Я подпитываюсь словами, которые произносит сидящий рядом мужчина и которые означают, что я сильно ошибалась. Я не одна. Есть люди, которые за меня волнуются. Которые в рождественское утро едут ко мне домой, чтобы собрать вещи. Которые делают тосты с клубникой для меня и греют суп для моего сына. Может, потому я и проспала преспокойно до полудня, что едва ли не впервые за всю мою недолгую жизнь обо мне заботится кое-кто другой. Мне очень хочется узнать, как прошла первая встреча Лекса и Марка. Пока же я только вижу конечный результат - они общаются, как старые приятели. Мне страшно спугнуть эту простоту общения, а с другой стороны я испытываю крошечные уколы ревности, потому что у меня Лекс суп есть точно не стал бы.
        У меня так много вопросов, так много эмоций, что в какой-то момент я не выдерживаю и, извинившись, выхожу из-за стола. Я иду в спальню, но не дохожу и до середины гостиной. Останавливаюсь и застываю, глядя за окно - окна, которые образуют две стены этой просторной комнаты.
        Идёт снег. Крупный, пушистый, словно кто-то рвёт вату и кидает по кусочку с небес. Тучи над заливом пробивают солнечные лучи. Снег и солнце. Редкое явление и очень красивое. Рождественское чудо, как и всё, что случилось со мной в эту ночь.
        Лишь за секунду до того, как руки Марка обвивают меня за талию, я чувствую его приближение. Возможно, когда-нибудь мне представится шанс улучшить этот показатель - кто знает?
        - Страшно, да, Эмми?
        - Страшно, - киваю.
        - Тут уж ничего не поделаешь, малыш. Это самое сложное - довериться. Я буду помогать, но пока ты всё ещё с собой один на один. Как пройдём этот этап, станет легче. Обещаю.
        - Можно тебя попросить кое о чём?
        - Конечно.
        - Н-не торопи меня.
        Мои плечи тянутся вверх вместе с грудью Марка, к которой они прижаты, когда он делает глубокий вдох.
        - Хорошо.
        Он всё так же обнимает меня, только теперь я чувствую, как его голова ложится на моё плечо.
        - И ты не потребуешь ничего взамен?
        Марк снова делает глубокий вдох, но теперь мне кажется, что это вовсе не вдох, а он тянет носом воздух.
        - Ты меня обнюхиваешь?
        - Ага. Твои волосы пахнут моим шампунем. Это чертовски приятно, - ещё один глубокий вдох. - Подарю тебе упаковку.
        ГЛАВА 27
        Soundtrack Blank & Jones with Mike Francis
        Меня всегда восхищают люди, которые вне зависимости от ситуации, от времени, от занимаемого ими положения всегда остаются собой. Постоянство - вот что важно. В бизнесе это один из столпов деловой репутации, в отношениях - парафраз верности.
        Минни верна себе. Это не эгоизм, не эгоцентризм и тем более не вредность. Это здоровый взгляд на реальность. Наоборот, у меня возникли бы сомнения в её искренности, если бы внезапно Эмма перестала осторожничать и принялась во всём со мной соглашаться.
        Это сложно. Не торопиться сложно. Но я понимаю, что в противном случае нам обоим не понравится конечный результат. Всё же я имею представление, на что иду, а она - нет. В этом моё преимущество, поэтому снисходительность - моё второе имя.
        Я знаю эту девушку. В ней нет подводных камней, скрытых мотивов и скелетов в шкафу. Вообще-то, он у нас общий - в виде забавного белобрысого Тора.
        Когда я смотрю на Лекса, мне становится грустно за отца - парень ему обязательно понравился бы. Сообразительный, весёлый мальчишка. Живой ум, светящиеся глаза. Я чувствую нашу связь, и она мне очень нравится.
        Никогда не думал, что скажу это, но мне в кайф переписываться с семилетним мальчишкой. Лекс рассказывает, как прошёл день, что проходили в школе, жалуется на учительницу, хватается достижениями в играх. Иногда шлёт фотографии - свои или того, что интересует его в данный момент. Эти снимки, сделанные камерой его старого телефона, весьма примечательны. Парню удаётся ухватить суть вещей. Я даже показываю их кое-кому из своих друзей, кто увлекается фотографией, и они говорят, что у автора есть потенциал. Но сейчас этого автора интересуют исключительно паровозы.
        Один из снимков, тот, где я попросил его сфотографировать Эмму, у меня на заставке. От неё самой подобной милости ждать не приходится. Минни до сих пор удивлённо округляет глаза, когда я делаю ей комплимент, и, похоже, с этим мы будем жить ещё долго.
        На том снимке Эмма держит в руках чашку и задумчиво смотрит в окно. На её лице играет улыбка, и мне кажется, я знаю, где её мысли. Вернее, с кем. Потому что однажды, задумавшись о ней, я поймал в окне такое же отражение.
        Новогодние каникулы я провожу в Сиэтле. Большую их часть - в доме Эммы. Во-первых, потому что мне там нравится. Во-вторых, потому что в моей квартире нет ёлки. Лекс великодушно простил мне рождественское утро без подарков, но к новогодней ночи мы вместе заказали их по интернету. Под причитания Эммы, разумеется.
        - Зачем тебе коньки? Ты и хоккеем-то никогда не интересовался.
        - Мик по выходным играет в хоккей в парке. Обещал, что и меня научит. Говорит, там круто.
        - Мик в октябре запястье сломал на катке. Это, скажу тебе, ни разу не круто.
        - Попробовать всё равно стоит. Вдруг понравится.
        - А если нет?
        - Продадим коньки на и-бэе, - тут же находится мальчишка.
        - Очень хорошо! Теперь все покупки согласовываете со мной. Оба. Это ясно?
        - Ясно.
        Я прекрасно вижу скрещённые пальцы за спиной Лекса и на всякий случай делаю то же самое.
        Утром я работаю у себя. Звонки, совещания, переговоры. В бизнесе каникул нет. К Эмме приезжаю ближе к обеду и уезжаю далеко за полночь. Лексу перед сном обязательно нужно со мной поговорить. Часто я просто смотрю, как он втайне от матери режется в онлайн-игрушку. Эмма говорит, что я первый мужчина, кроме Сеймура и Шона, кто с ним разговаривает на равных.
        Шон, кстати, мне очень в этом плане помог, рассказав кое-что о мальчишке ещё до того, как Эмма с сыном оказались в моём доме.
        - Они всегда вместе. И это не просто отношение матери и сына. Это дружба на равных. Тебе придётся убедить парня, что ты не собираешься между ними влезать. Сразу необходимо выбрать сторону, понимаешь?
        - Не совсем.
        - Покажи, что ты на его стороне. Что станешь помогать ему заботиться о матери.
        - Как-то странно. Ему всего семь.
        - Представь, что пришёл знакомиться с её родителями. Так вот, сын - это во сто крат круче.
        - Откуда такие познания? - я всё равно ставлю слова Шона под сомнение.
        - Фло подсовывает мне книгу за книгой на тему воспитания детей. Сначала сама читает, потом я, потом мы это дело обсуждаем. Поскорей бы уже ребёнок родился, иначе я превращусь в плаксивый аналог доктора Фила.
        - Мне она нравится, Шон.
        - Кто?
        - Твоя жена.
        - А Эмма?
        - Нравится - не совсем то слово.
        - А какое слово правильное? Учти, помимо сына у неё есть весьма суровый дед. Ну и, честно говоря, я. Потому что, если ты обидишь эту девчонку, я тебе и без указки Флоренс голову откручу.
        - Угрожаешь?
        - Предупреждаю. Эмма очень многое сделала для нашей семьи. Возможно, когда-нибудь я тебе об этом расскажу.
        Когда-нибудь случается на следующий день за ужином.
        Я же говорю - трепло.
        И всё же именно благодаря предупреждению Шона я не дрожу, как один из тех комнатных задохликов, которых по недоразумению называют собаками, когда в восемь часов рождественского утра на кухне появляется всклоченный мальчишка и говорит, что хочет в туалет.
        Чтобы не будить Эмму, я отвожу Лекса в свою спальню. Жду, пока он делает свои дела. Успеваю даже написать пару писем.
        Лекс выходит из туалета, осматривается, но уходить не торопится. Стоит у двери и крутит головой по сторонам. Долго на что-то решается, затем медленно обходит комнату, останавливается рядом и заглядывает в открытый лэптоп. Рассматривает то, что лежит на столе: смартфоны, планшет, блокнот, где я по привычке делаю пометки.
        - Почему здесь нет ёлки? - спрашивает
        - Потому что это не моя квартира.
        - А чья?
        - Не знаю. Вообще-то, это что-то вроде отеля. Ты когда-нибудь бывал в отеле?
        - Да. Много раз.
        - Ну вот. А я не люблю отели, поэтому всегда останавливаюсь в подобных квартирах.
        - Тут тоже на завтрак можно взять всё, что захочешь?
        - В принципе, да. Только надо ждать, когда привезут.
        - Я люблю блинчики с малиновым сиропом.
        - Я тоже. Только с шоколадом.
        - От шоколада у меня начинают чесаться глаза.
        - Сочувствую. А у меня аллергия на маринованные овощи.
        - Бе. Я тоже их не люблю.
        Так у нас появляется кое-что общее.
        Мне всё ещё трудно представить, что этот мальчик - мой брат. По возрасту он ближе к сыну, и я пытаюсь разговаривать с ним так, как со мной говорил отец: прямо и не делая скидки на возраст.
        - Мне нравится твоя мама. Вроде бы я тоже ей нравлюсь, но это не точно.
        - А когда будет точно?
        - Когда она сама скажет об этом.
        - А если не скажет?
        - Значит, мне надо сделать так, чтобы сказала.
        - Например, поцеловать?
        - Можно и поцеловать. Но лучше сделать что-нибудь, что покажет, что я о ней думаю. Приготовить завтрак, например. Ты знаешь, что мама любит на завтрак?
        - Тосты
        Тосты - это легко. Мы делаем их вместе.
        Мы много чего делаем вместе с Лексом и Эммой: гуляем, разговариваем, смотрим кино, готовим. В последнем моя главная задача - не сильно мешаться. С каждым днём Эмма всё больше улыбается, а я всё чащу прихожу к мысли, что не хочу уезжать. Мне хорошо в этом доме с этой женщиной и этим мальчишкой.
        Я никогда не проводил так вечера. Это ново, непривычно и слишком для меня нетипично. Что бы я делал сейчас дома? Вариантов много, но ни один не прельщает, как ужин в компании Эммы и общих друзей.
        Шон пузырится от радости и считает себя чуть ли не свахой. Намёки и подколки я не комментирую, однако их частые приезды начинают меня понемногу раздражать. Кой чёрт мотаться к нам через день? Но, как оказалось, Эмме очень нужна Флоренс, а Флоренс - Эмма. Они идут наверх к её спальню, пока мы с парнями пялимся в телик, и спускаются через час-два, иногда с заплаканными глазами. Шон кидается к жене с расспросами, а я иду к своей Эмме и крепко её целую.
        «Не торопи меня».
        Минни, у меня на правой руке скоро мозоль появится из-за твоего «не торопи».
        Не тороплю, и каждый вечер уезжаю с гигантским стояком.
        Новый год мы планируем отметить вместе, но и тут вмешиваются Райты. На этот раз от вечеринки в доме родителей Флоренс Эмме не отвертеться. Лекса забирает к себе женщина по имени Полин. Она соседка Эммы, и за несколько дней до этого её семья возвращается из поездки в Ванкувер. Но не в канадский, а в наш - в округ Кларк, недалеко от Портленда. Там живёт троюродная тётка Билла - мужа Полин. Совершенно не понимаю, зачем мне эта информация, но я до сих пор это помню.
        Один из соседских мальчишек - друг Лекса. Эмма говорит, что младший парень - его одноклассник, но дружит он со старшим. После их возвращения Лекс постоянно бегает к соседям, и мы с Эммой больше времени проводим наедине. Львиную часть этого времени она сидит на моих коленях, пришпиленная к моим губам, и все силы уходят на то, чтобы «не торопить её».
        Всё меняется после новогоднего вечера у Райтов.
        По взгляду, который при выходе из машины Эмма кидает на дом родителей своей подруги, понятно, что это последнее место на земле, где она хотела бы быть. До этого ни словом, ни видом Минни не показывает, что не хочет ехать на вечеринку.
        Я понимаю, почему так, как только она оказывается в видимости хозяев. У матери Флоренс поджимаются губы, тогда как Диана Райт сразу кидается к Эмме с расспросами о Лексе.
        - Эмма, детка, ну, как там наш мальчик?
        - Спасибо, всё хорошо. Обошлись лёгким испугом.
        - Это ж надо, прямо под Рождество!
        - За питанием ребёнка должны следить профессионалы, - вставляет своё едкое замечание Гордон Паттерсон.
        Его жена неодобрительно качает головой.
        - Флоренс страшно переживала. Шону пришлось увести её с приёма. Мистер Броуди, рады снова видеть вас в нашем доме.
        Мне достаётся приторно-вежливая улыбка, когда как Эмму не удостаивают и взглядом. Я закипаю в мгновение. Спокойное выражение лица Минни говорит, что ей к подобному обращению не привыкать. Это злит ещё больше. Я еле держусь.
        Мать Шона снова пытается сгладить ситуацию.
        - Надеюсь, ты позаботился о нашей девочке, Марк?
        - Приложил все усилия. Даже уговорил составить мне компанию на этот вечер. Надеюсь, вы не против? - я смотрю поочерёдно на хозяев. Оба до последнего пытаются сохранить лицо.
        - Разумеется, нет, - говорит тесть Шона. - Вы - друг нашего дома. Здесь всегда рады друзьям наших друзей.
        Меня страшно коробят последние слова. Твоя дочь выросла вместе с этой девочкой, чопорный ты козёл! Я уже открываю рот, чтобы это сказать, но тут появляется сенатор Райт и переключает внимание на себя.
        - Хвала Господу, хоть одно свежее лицо! Рад видеть тебя, Марки. Ты привёз нашу девочку? Молодец. А куда дели маленького засранца? Он всех тут сильно напугал.
        - Приветствую, сенатор. У Лекса сегодня своя вечеринка.
        - Я так и понял, что парень предпочёл загреметь в больницу, лишь бы не проводить вечер в обществе старых пердунов. Ловкач, ничего не скажешь. Иди к Шону, он руководит баром. А я пока потискаю Эмму.
        Я смотрю на Минни и впервые за вечер вижу на её лице улыбку.
        - Добрый вечер, сенатор. Я тоже рада вас видеть.
        - Похоже, наш Питер в пролёте, - это последнее, что я слышу, оставляя Эмму в компании родителей Шона.
        Что ещё, нахрен, за Питер?
        Сирена Паттерсон увязывается за мной.
        - Позвольте, я вас провожу.
        Мать гордилась бы моими манерами. Я на автомате подставляю руку, на которую едва ощутимо ложится холёная белая кисть. Тонкие аристократичные пальцы с массивными кольцами и хищными алыми ногтями. У Минни ногти всегда коротко стрижены, а на пальцах маленькие шрамы. Говорит, что не очень ловко управляется ножом при готовке. Торопится.
        Не думаю, что миссис Паттерсон хоть раз держала в руках кухонный нож. К слову сказать, как и моя мать.
        Сложно будет Минни в моём мире. Из лучших побуждений меня в этом немедленно пытаются убедить.
        - На правах вашего друга - мы же друзья с вами, Марк? - я киваю: проще согласиться. - А также заручившись поддержкой своего мужа, я хотела бы предупредить вас относительно Эммы Бейтс. Мы знакомы более десяти лет, можно сказать, она выросла на наших глазах. К сожалению, наша дочь мнит эту девушку своей близкой подругой. В своё время их дружба доставила нам много хлопот. Мы списывали всё на подростковый возраст и жили надеждой, что со временем она сойдёт на нет.
        Женщина сильнее вцепляется мне в руку, показывая растущее волнение - наигранное, как и её эмоции, - и я вынужден остановиться.
        Мы стоим перед входом в большой зал, где неделю назад проходил приём. Сейчас здесь стоит длинный стол, полностью сервированный для ужина. Гостей ещё нет. Лишь официанты наводят последний лоск. Все находятся в смежном зале, где я вижу и Шона, который, замечая меня, движется в нашу сторону. Я останавливаю его, легко качнув головой.
        Этот текст явно заучен и предназначен исключительно для моих ушей. Наверняка я буду вынужден выслушать его до конца, на что понадобится всё моё терпение. Так что лучше, если других слушателей у нас не будет.
        - Мне нечего сказать хорошего о семье этой девушки, - продолжает хозяйка дома. - Об отце Эммы ничего не известно. Мать - особа ветреная, воспитанием дочери совершенно не занималась. Девочка с детства была предоставлена самой себе. Вы знали, что у неё была старшая сестра? Она сделала карьеру модели - если вы понимаете, что именно может подразумеваться в данном случае под словом «карьера». Погибла при весьма странных обстоятельствах пару лет назад. Говорят, в её крови были найдены запрещённые препараты.
        - Кто говорит? - сохранять выдержку, выслушивая этот озлобленный бред? Да мне Звезду героя должны дать, как минимум.
        - Ходят такие слухи, - ни на мгновение не тушуется. Железные нервы. - В любом случае, от младшей можно ожидать чего угодно. Чего стоит факт, что в девятнадцать она родила ребёнка неизвестно от кого.
        - Если Эмма не афиширует имя отца Лекса, то это вовсе не значит, что он неизвестен.
        Бог свидетель, чего мне стоит этот спокойный тон. Моя собеседница даже не замечает, какая буря вот-вот на неё обрушится.
        - Из чего следует, что этот человек, как минимум, женат, - идеально нарисованные брови подскакивают вверх. - Мы до сих пор не можем постигнуть причину дружбы нашей дочери с этой девушкой. К сожалению, семья нашего дорогого Шона тоже оказалась под воздействием её мнимого очарования. Дорогой Марк, знаю, вы с Шоном друзья. Умоляю, проявите благоразумие. Возможно, вы единственный, кто сможет повлиять на наших детей. Таким, как Эмма Бейтс, не место в нашем обществе, - всхлипывая, подытоживает Сирена Паттерсон.
        Браво, мать твою! Сыграно идеально.
        Моя первая реакция - найти Эмму и увезти из этого гадюшника. Вторая - пригрозить адвокатами, если я ещё когда-нибудь и от кого-нибудь услышу подобный бред. Но потом я вспоминаю заплаканные лица двух девчонок и понимаю, что моя Минни по сравнению с её подругой - счастливица.
        Сколько она сказала, десять лет? Десять лет Фло Райт сражается со своими родными за мою девочку. Если раньше я испытывал уважение к жене этого везучего засранца Шона, то теперь испытываю глубочайшее ею восхищение. Я буду жать руку её отцу и не пошлю её мать нахер с её предупреждениями, потому что все эти годы она была рядом с Эммой. И если Минни нашла в себе силы приехать в этот дом, то кто я такой, чтобы отказать ей в поддержке.
        - Спасибо за откровенность, миссис Паттерсон. Приму ваши слова к сведению.
        Вежливо и кратко. Мои юристы оценили бы.
        За столом мы с Эммой сидим порознь. Я понимаю, о каком Питере шла речь, увидев рядом с ней приставучего кузена Шона. Парень всюду таскался за его отцом, что всегда служило предметом шуток. Пытался влиться и в нашу компанию, но безуспешно. Вообще-то, мне он никогда не нравился. Слишком правильный, даже по сравнению с Шоном. Старался угодить, заглядывал в глаза, шутил невпопад. Глупо улыбался. Как сейчас Эмме.
        Козёл.
        Я сижу рядом с Дианой Райт и стараюсь не потерять нить разговора, когда неожиданным замечанием она возвращает к себе внимание.
        - Судя по удовлетворённому виду Сирены, она донесла до тебя нужную информацию об Эмме.
        Я смотрю на мать Шона. Она саркастически поджимает губы.
        Ёлки! Всё ещё хуже, чем я думал.
        - Это что-то вроде личного крестового похода? - спрашиваю.
        - Уверена, так и есть. Фло - чудесная девочка, но для её родителей это неважно. Они посчитали свою миссию выполненной, выдав её за Шона, и совершенно не приняли в расчёт, что это только её решение - не их. Фло независима. И я рада, что такая девушка любит моего сына. И он любит её. Но её родители считают, что независимость Фло - результат влияния Эммы. Ты знаешь, что у меня диплом психиатра?
        Я мотаю головой:
        - Нет.
        - Гарвардская медицинская школа. Курс профессора Лигай. Я знаю все ваши секреты, малыш, - мать Шона выпучивает глаза, и я смеюсь:
        - Да ладно? Так уж и все?
        Диана улыбается:
        - По крайней мере, могу открыто говорить, что моему сыну повезло. И тебе повезёт, если прислушаешься к моему совету. Не слушай ни чьих россказней. Эмма - большая умница. Она сильная, добрая и крайне ответственная девушка. Может, даже слишком ответственная. Питер - не тот, кто ей нужен. Хотя, я бы с удовольствием видела её среди своих родственников.
        - Говорят, все ирландцы родственники. Надо попросить мать покопаться в семейных архивах.
        Моя собеседница бросает на меня изумлённый взгляд.
        - Ах ты ж хитрый лис. И когда только успел?
        - Не торопитесь. Эмма пока ещё даже мысли подобной не допускает. Пусть привыкнет, что я рядом.
        - А Лекс?
        Диана хватает меня за руку. Это совершенно другое касание, второе за вечер, но какова разница! То - хищное, вызывающее отторжение своей холодностью. Это - тёплое, по-матерински доброе.
        - Как ты поладил с мальчиком?
        - Вроде бы неплохо. Он добавил меня в друзья на Фейсбуке. Не говорите Эмме, что у Лекса есть своя страничка.
        - Ди, ты чего вцепилась в парня? - грохочет сенатор. - Подождала бы, пока я из-за стола выйду.
        Все смеются. Все смотрят на нас с Дианой. В том числе и Эмма.
        Я чувствую её взгляд, но в её сторону не смотрю. Боюсь выдать себя, потому что только что, сам того не замечая, озвучил свои самые сокровенные мысли: я хочу её в своей жизни. Их обоих хочу.
        - Марк рассказал мне интересную новость про наших общих друзей.
        - Посмотрите на эту женщину! Она даже не думает юлить
        Колин Райт картинно бросает на стол салфетку. Если Шон через двадцать лет станет таким же позёром, как отец, я его пристрелю. Думаю, Фло меня поддержит.
        - Общие друзья, говоришь?
        - Должен же кто-то развлекать девушку, пока её муж собирает по стране голоса.
        Снова смех. На этот раз сильнее.
        - Спросила бы лучше, когда твой друг собирается делать Эмму честной женщиной.
        Веселье выключается одномоментно. Над столом тишина. Все, в том числе и я, смотрят на Эмму.
        Она выпрямляется и откидывается на спинку стула. Словно, дистанцируясь, можно спрятаться от всеобщего внимания.
        - Что вы имеете в виду, сенатор? - тихо интересуется Сирена Паттерсон.
        - Как что? Парнишка-то уж больно похожим выдался. Тут уж скрывай не скрывай, бегай не бегай, а жениться придётся. Правда, парень?
        ГЛАВА 28
        Soundtrack Dealbreake by Rachael Yamagata
        На канте моей тарелки ровно двадцать маленьких цветков. Золотое на красном. Праздничные цвета. Я знаю, у миссис Паттерсон на каждый сезон свой столовый сервиз. Этот второй, который я вижу. Первым - жёлто-оранжевым, осенним - этот же стол был сервирован в мой первый визит в этот дом.
        Двадцать маленьких идеальных цветочков. Я считаю их вместо того, чтобы слушать ответ Марка. Не хочу знать, что он скажет, но уж очень оглушительная стоит тишина. Питер до этого так энергично пережёвывал стейк и, похоже, так и не проглотил.
        Не услышать не удаётся.
        - Не в моих правилах бегать от ответственности, сенатор. Как и делать что-либо по принуждению. Я мог бы гордиться таким сыном. И дело вовсе не во внешнем сходстве. То, каким вырос Лекс, заслуга исключительно его матери. Но, согласитесь, вряд ли кто заслуживает подобного признания за обеденным столом.
        - Тогда чего тянешь? В охапку её и в Вегас. Могу скинуть адресок хорошей церкви.
        - Колин! - возмущается Диана Райт, но стоп-сигнала у её мужа как не было, так и нет.
        - Элвис там самый натуральный. Неужто не помнишь?
        Питер пытается проглотить свой кусок и тянется к бокалу с водой. Я бы тоже выпила, но чего-нибудь покрепче. Жалею, что отказалась от вина. Жалею, что сижу за этим столом. Жалею, что дала себя уговорить приехать сюда вместе с Марком.
        Быть подругой Флоренс - одно дело. Другое - спутницей Марка Броуди. Все эти люди знают, кто я и что я, мнение обо мне сложено, но теперь по общению со мной будут судить о Марке. Зачем ему подобная слава?
        Я не слышу его разговор с матерью Фло, но вижу, каким разражённым он выглядит после него. Нас специально сажают порознь. Так миссис Паттерсон указывает мне моё место.
        Неожиданно я отчётливо понимаю, что всю эту неделю жила в иллюзии. Кто Броуди и кто я? У нас ничего общего, кроме Лекса. Знаю, Марк не опустится до подобных игр, но я вовсе не против, чтобы они сблизились. Мне действительно не нужно заключение ДНК-теста, чтобы понять их родство, и я не буду отрицать важность родственных связей. До самого последнего дня я была уверена, что сестра меня любит. Как и мать. Это извращённая любовь, односторонняя и эгоистичная. Теперь я умею её различать, и в отношениях Марка с моим сыном я вижу лишь искренность. Как и по отношению ко мне.
        Я нравлюсь этому мужчине. Мысль об этом согревает мне сердце. И я доверяю ему больше всех на свете. Уже доверяю, несмотря на то, что прошу его о времени. Это легко, когда любишь, а я Марка люблю. Это не слепая любовь, она осознанная и взвешенная, и живёт она во мне уже очень долго. Возможно, что с самой первой встречи.
        Помнится, я сравнила его с книгой - редким коллекционным экземпляром. Он такой и есть. Редкий. Один в своём роде. Единственный для меня. И больше всего на свете мне хочется стать частью его истории. Но у нас разные не только переплёты, но и полки. Сейчас мы стоим на одной, и со дня на день я жду прихода библиотекаря, призванного навести порядок.
        Собственно, вот и он в лице матери моей подруги, которая рьяно берётся за дело.
        - Без сомнения, дорогой Марк найдёт для себя достойную спутницу. Что бы кто ни говорил, во все времена в первую очередь ценилась добродетель.
        - В таком случае, мама, тебе бы пришлось выдать меня замуж в пятнадцать.
        - Господи, Флоренс, о чём ты говоришь?
        - О том, что добродетель давно не качественный показатель. Злобной стервой можно быть как в двадцать, так и в сорок семь.
        Миссис Паттерсон громко возмущается неуважительным комментарием дочери. Мистер Паттерсон пытается призвать обеих к порядку. Шон требует, чтобы Фло успокоилась. Сенатор громко смеётся, а Питер бухтит себе под нос что-то нечленораздельное и таки давится стейком.
        Мне тошно от того, что я в очередной раз становлюсь причиной размолвки Флоренс с её матерью. Слишком много людей, чтобы залезть под стол, да и перед Марком стыдно.
        - Какая неприятность! - слева от меня кто-то сдувает лопнувшую резину. - Броуди, как всегда, в центре скандала. Всегда был смутьяном. Ни малейшего понятия о приличия. Что за оскорбительные намёки! Одно твоё слово, Эмма, и его выведут из-за стола.
        Я с изумлением смотрю на кипятящегося Питера и понимаю, что где-то даже восхищаюсь этими алеющими брэдпиттовскими ушами. Мне очень хочется послушать, какими словами он будет просить Марка удалиться, но в память о моей так и не расцветшей любви к этому человеку предпочитаю промолчать.
        На меня с укоризной смотрят восемь пар глаз напротив, и этих людей я почти не знаю. Все они важные гости, но их важность прямо пропорциональна близости к центру стола.
        Я изо всех сил борюсь, чтобы золотых цветочков на красном поле не стало в два раза больше, и для этого яростно кусаю губы.
        И всё же во всеобщем гвалте я различаю этот голос.
        - Эмми, посмотри на меня.
        Только один человек в этом мире называет меня так, и нет ни единого шанса ошибиться, встретившись с ним взглядом.
        Марк улыбается.
        - Хочешь в Вегас, малыш?
        Я тоскую по той себе, что, не раздумывая, ответила бы «да».
        Так тоскуют, рассматривая картинку с золотистым пляжем и бунгало на сваях в лазоревой воде. Это красиво, но ты понимаешь, что никогда там не побываешь. Это не неумение мечтать, это - здоровый реализм. В нём всегда есть кредит на дом и расширенная медицинская страховка.
        Да и не была я такой никогда: безрассудной, сиюминутной, одномоментной. Ни - мать его, одного раза - когда. Я не прыгала в омут, ни шагала вперёд, закрыв глаза, не делал глупостей, а если и делала, то какие-то мелкие, однозначные. Прогулы в школе. Сигарета с травкой. Роман с женатым.
        И неделя моего личного Рождества.
        Оно - не я - хочет сказать Марку «да» и поехать с ним в Вегас. Хочет ровно до того момента, как он дёргает головой, а его брови вопросительно подскакивают вверх.
        «Ну, давай, прыгай!»
        Мать у нас с Николь одна, а вот отцы разные. И моего во мне, похоже, больше. Потому что авантюрные гены моей мамы легко сдаются под натиском отцовских.
        Я улыбаюсь Марку. Эту улыбку можно трактовать по-разному: от «это же не шутка, да?» до «а давай!». На самом деле это «спасибо, это были классные выходные».
        - Марк, дорогой, вы же это не серьёзно?
        «Что за глупость? Конечно же нет!»
        Это верх неприличия, но я делаю то, что от меня давно ждут - оправдываю ожидания.
        - Миссис Паттерсон, мистер Паттерсон, прошу меня извинить, но я вынуждена вас покинуть. Фло, созвонимся.
        Мой дальний край стола на самом деле ближний к выходу. Официант любезно открывает передо мной двери обеденного зала, и да - я не оборачиваюсь. И да - я слышу возмущённые возгласы и звук отодвигающихся стульев. А спустя несколько секунд ожидаемые шаги за спиной. Сначала несколько пар, а потом одни.
        А вот интересно, если бы не было этой гонки с туфелькой, как бы сложилась судьба Золушки и принца?
        Может, так?..
        Я поворачиваюсь к Марку и встречаю его той же благодарной улыбкой.
        - Это будет невежливо, если ты тоже уйдёшь.
        - Срать я хотел на то, что вежливо, а что нет.
        - Грубо, но я чувствую то же самое. Отвезёшь меня домой?
        - Конечно.
        Иллюзия продолжается. В ней я будто бы помолвлена с самым лучшим мужчиной на земле, и мы едем домой вместе.
        При водителе мы обычно не выражаем свои чувства. Максимум - держимся за руки. Вот и сейчас, сев рядом, Марк тянется за моей ладонью, а я с мазохистским удовольствием не только её протягиваю, но и пододвигаюсь ближе чтобы, замерев от счастья, положить голову ему на плечо. За этим следует длинный выдох и всего тридцать пять минут, чтобы ещё немножечко погреться. Жалко, что нет пробок. В час пик теплом я наслаждалась бы в два раза дольше.
        Марк помогает мне выйти из машины и так же, держа за руку, ведёт к дому.
        Соседский дом погружён в темноту. Новогодняя ночь не повод, чтобы нарушать режим. Я смотрю на окно второго этажа, где находится комната Мика и где, я знаю точно, спит Лекс.
        «С Новым годом, солнышко моё. У нас всё будет хорошо. Верь мне».
        Я отмечаю всё: и лёгкий морозец, и небольшие кучки снега под кустами и на ступеньках крыльца. Рождественский снегопад канул в лету, как обычно бывает со всем хорошим. Шатры сворачиваются, звери запираются в клетки, а гимнасты меняют пуанты на тёплые угги.
        Свет на крыльце зажигается автоматически.
        Марк подводит меня к дверям.
        Обычно он говорит что-то вроде «доставай ключи, Минни, я чертовски замёрз». Его привычная нью-йоркская куртка не годится для Вашингтона. Когда мы шли гулять, я выдавала ему старый свитер Сеймура.
        Сегодня Марк в пальто. Оно выглядит теплее, поэтому ключи я могу достать без напоминания. Вместо этого поворачиваюсь и крепко его обнимаю.
        - Счастливого Нового года.
        Он обнимает меня следом.
        Ещё одно украденное мгновение счастья. Как же сладко, м-мм!
        - Счастливого Нового года, малыш.
        М-мм!
        М-мммм!
        М-мммммм!!!
        - Вот и всё.
        - Что, прости?
        - Тебе пора.
        - Пора? Куда?
        Я общаюсь с его грудью, Марк - с моей макушкой.
        - Это были классные каникулы. Я никогда их не забуду.
        - Я тоже.
        Мы всё ещё в сцепке, поэтому мои слова не воспринимаются всерьёз.
        - Тебе правда пора.
        - Ты правда меня гонишь? Я же предложил тебе Вегас, Минни.
        Комок в горле, что стоит с начала прощальных обнимашек, летит прямо в лоб.
        Я отрываю себя от Марка и одновременно с этим вскидываю руки вверх, крепко обхватывая за шею. Его тёмно-карие глаза с удивлением смотрят в мои, и я начинаю говорить:
        - Ты уж не бросай его. Он хороший мальчишка. Добрый. Видишь, как он к тебе привязался? Я понимаю, что не дам ему ничего из этого, и Сеймур не даст, а ты можешь. Он обязательно захочет с тобой общаться. Не отказывай ему, заклинаю. Я же ничего не понимаю во всех этим мальчишеских делах, хоть и стараюсь понять. Пока он маленький, это ничего, ну а потом? У меня же только Фло, я мальчишек и не знаю совсем. Что я ему дам? Помоги, даже если он тебе не брат. И не бросай, пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
        В конце я почти трясу Марка за плечи, и его голова действительно трясётся как у китайского болванчика. И я начинаю трястись вместе с ним, потому что так же, как и он с Вегасом, жду от Марка положительного ответа.
        «Ну, давай! Прыгай!». То есть, не подведи.
        - Эмми, я же насчёт Вегаса серьёзно.
        - Знаю. Я умею различать пустой трёп и верное слово. И я не поеду с тобой в Вегас. Это будет неправильно.
        Марк кивает.
        - Согласен. Назови дату.
        Официально: Золушка - дура. Именно так принцы и делают предложение.
        - «Когда Солнце взойдёт на западе и сядет на востоке. Когда высохнут моря, и горы полетят по ветру, как опавшие листья…»
        - Что ты несёшь? Какие листья?
        - Это - никогда, Марк. Езжай домой. Возвращайся в Нью-Йорк. Переживи эту ночь и следующий день. И ещё следующий. Если спустя месяц ты всё ещё будешь хотеть жениться на мне, приходи. Расскажу, почему это всё ещё плохая идея.
        Он смотрит на меня долго. Очень и очень долго. Кажется, у меня начинают замерзать ноги, но это только кажется.
        - Мне нужен залог.
        - Залог?
        - Да, залог. Что и ты не передумаешь. Если спустя месяц твои причины будут разбиты в пух и прах, мне нужно знать, что ты не сдашь назад.
        - Разумно.
        Я соглашаюсь. Если ставить условия, то обоюдные. Люблю компромиссы. Умение им следовать - проявление внутреннего благородства. Его так мало в жизни.
        Мы всё ещё вроде бы вместе, держимся друг за друга, но холодок отчуждённости уже проскальзывает. Я готова к нему. А Марк?
        - И что же ты хочешь?
        С талии по спине его руки поднимаются к моей голове. Пальцы зарываются в волосы, оттягивая их. Обычно за этим движением следует поцелуй, и я по привычке - господи, уже «привычке», как я буду без этого жить?! - забрасываю голову назад.
        Губы Марка приближаются к моим, и он выдыхает:
        - Эту ночь.
        ГЛАВА 29
        Soundtrack Never Let You Go by Mosimann feat. Joe Cleere
        Сердце пытается пробиться сквозь грудную клетку после нашего второго раза. Мы занимаемся любовью ночь напролёт, но мне всё равно чертовски мало. Мало всего: тела в руках, стонов, вырывающихся из горла, судорог подо мной, тяжести на мне. Хотя, какая тяжесть - Минни почти прозрачная. Лёгкая, но при этом сложена идеально. Как статуэтка на каминной полке в старом отцовском доме.
        Я едва слюной не изошёл, когда увидел свою Эмму полностью обнажённой. Даже отстранился ненадолго, чтобы рассмотреть, пусть всего за мгновение до этого перестать её касаться было смерти подобно. Мы и так чуть шеи не свернули, пока поднимались по лестнице в спальню. Целоваться, раздеваться и пытаться удержаться на ногах - чудеса акробатики и стойкость британского гвардейца. Наша одежда разбросана по дому, и кому-то придётся всё это убрать до прихода Лекса. Уходить не собираюсь, но парню совсем не обязательно знать, что я всю ночь делал с его мамой.
        - Дьявол, Эмми, у меня сейчас яйца взорвутся.
        Она закусывает губу и решительно хватается за ремень моих брюк.
        Её жесты рваны, руки дрожат, в том, что она делает, чувствуется отчаяние. Однозначно, у Минни своё представление о том, зачем мне всё это нужно, и пока я не собираюсь её разубеждать: всё равно не услышит.
        Для неё это конец. Для меня - самое что ни на есть начало. Я почти струхнул, когда она начала нести всю эту околесицу про Лекса, но потом вспомнил, что именно ей пришлось сегодня пережить, и всё встало на свои места.
        Маленькая дурочка. Да разве я тебя теперь смогу отпустить?!
        Первый раз всё происходит очень быстро. Мы падаем на кровать, и через мгновение я оказываюсь в раю. Тёплом, влажном и чертовски тесном.
        - Да-ааа, - тянет моя девочка, и я заглатываю её стон в поцелуе. Следующий вибрирует на задней стенке горла - мой он или всё ещё Эммы - какая к чёрту разница.
        Её ноги взлетают вверх, оборачиваются вокруг меня, я делаю всего пару движений и чувствую, как напрягаются подо мной атласные бёдра.
        - Ну, малыш, давай вместе!
        Рот Эммы приоткрывается, она мотает головой из стороны в сторону, размазывая свой поцелуй по моему горлу, и я понимаю, что она близко.
        - Марк, Марк, Ма-арк…
        Никогда не думал, что звук собственного имени способен перекинуть меня через край. Я содрогаюсь над Эммой, пропуская, как именно это происходит с ней. Прихожу в себя, только увидев в её глазах слёзы.
        - Эмми, милая…
        Мы всё ещё соединены, и я абсолютно точно не собираюсь с этим что-либо делать. Завожу руки под её голову и тяну на себя. Она хватается за мои плечи, спускает скрещённые ноги ниже, помогая мне поднять нас с кровати. Я сажусь, потом развожу колени, и Эмми оказывается полностью окружена мной.
        Интимнее момента я не переживал никогда. Её пальцы в мои волосах, мои ладони обхватывают её затылок. Мы снова целуемся - долго, глубоко, и я снова начинаю двигаться. Глубоко. Долго. Намного дольше. Финиш тот же: яркий и один на двоих.
        Эмми не торопится в ванную. Не принимает картинные позы. Не просит шампанского и устриц. Не болтает без умолку. Не засыпает. Лежит щекой у меня на груди и иногда сжимает наши переплетённые пальцы. Пытается убедиться, что это ей не снится, что ли?
        Можно было бы спросить, но я открываю рот и говорю совершенно другое. То, что действительно важно в этот момент.
        - Я люблю тебя, Эмми.
        Не сразу, не в тот же миг, но спустя где-то две моих жизней темноволосая головка приходит в движение. Эмма упирается подбородком мне в грудь и смотрит своими огромными серебристо-серыми глазами - так, что у меня ухает внутри. Смотрит со страхом и восторгом - как ребёнок перед чудо-каруселью. Мои ощущения схожи, только в обратном порядке: восторг от всего пережитого, страх, что Минни в очередной раз попробует увести внимание от себя.
        Так и происходит.
        - Моя сестра была любовницей твоего отца. Моя мать нагрела тебя на два миллиона.
        - Помню. Но ничего из этого не касается лично тебя.
        В меня сразу же летит ещё одно возражение:
        - Кто-нибудь когда-нибудь обязательно укажет тебе на это.
        - Не продолжай, - я больше не собираюсь давать любимой шанс себя унизить. - Как только ты станешь моей женой, все эти разговоры утихнут. По крайней мере, это уже точно будет не твоя проблема.
        Удивительно, но, похоже, Эмму это удовлетворяет. Темноволосая головка снова ложится мне на грудь, снова сжимаются и разжимаются наши пальцы.
        Только по тому, что уханье внутри прекратилось, я слышу тихий голос:
        - В девятнадцать у меня был выкидыш. После него я больше не могу иметь детей.
        Может, если бы я уже не знал об этом, слова Эммы могли меня потрясти. Потрясти - но не огорчить. И уж точно не расстроить планы.
        - Жаль. А я так старался сделать тебе сейчас ребёнка. Два раза старался.
        - Марк!
        Эмма вскидывается. Губы кривятся, глаза блестят от слёз.
        Ну, хватит!
        Я молниеносно меняю наше положение: укладываю её на спину, подминаю под себя и нависаю коршуном.
        - Переживаешь, что не родишь мне наследника? У нас уже есть один, и меня он вполне устраивает.
        - Но…
        - Всё, Минни. Хватит.
        Эмма сопит и тяжело дышит. Острые вершинки груди капризно упираются в мою грудь, по телу снова начинает распространяться жар. Я снова готов взять эту пылающую негодованием вредину, о чём красноречиво даю понять, втискиваясь между приветливо раскинутыми ногами.
        Эмма шипит. Натёр, наверное. Ничего, посажу сверху.
        - Может, попробуем ещё раз? - спрашиваю. - Только теперь хорошо подумай, прежде чем что-то сказать. Договорились?
        Кивает, закусив губу.
        - Я люблю тебя, Эмма Бейтс.
        На этот раз я вижу каждую пробегающую по её лицу эмоцию. Явно силится не заплакать. Явно набирается смелости, чтобы прыгнуть. Была бы возможность, размахивала бы для верности руками. Но лежит подо мной словно спелёнатая, и только глаза сверкают.
        «Ну же, малыш!»
        - Я тебя люблю, Марк.
        - Наконец-то.
        - Так люблю, что страшно становится. Вдруг завтра проснусь, и всё окажется сном. Ты окажешься сном.
        - Не окажусь. Разве во сне я мог бы сделать так? - я двигаю вперёд бёдрами и снова нас соединяю.
        - О, мой бог! - стонет Эмма и двигается мне навстречу. Я прижимаю её к кровати, обездвижив. Она протестующе скулит. - Пожалуйста, продолжай.
        - Нет. Я ещё с тобой не закончил. - «И не закончу никогда, чтоб ты знала!»
        - Всё, что угодно, только двигайся.
        - Выйдешь за меня?
        - Ма-арк! - снова скулёж, но теперь возмущённый.
        - Отвечай! - для яркости ощущений один раз вдавливаю её в кровать.
        - О боже, да! - почти кричит она. - Да!
        - Что, «да», Минни?
        - Да, я выйду за тебя. Сто раз «да».
        - Скажи: я люблю тебя и выйду за тебя замуж.
        - Я люблю тебя и выйду за тебя замуж.
        - Хорошая девочка. - я довольно улыбаюсь и наклоняюсь ниже, чтобы впервые поцеловать свою невесту.
        В любви и на войне все средства хороши.
        ГЛАВА 30
        Soundtrack Gravity by Sara Bareilles
        Сеймур возвращается в конце января. Выглядит при этом довольным и отдохнувшим. Мы с Лексом встречаем его в аэропорту и сразу везём к себе, где кормим ужином, расспрашиваем о поездке и разглядываем фотографии в смартфоне. Лекс примеряет шапку леприкона, мне достаётся фартук в виде четырёхлистного клевера. Я не собираюсь в первый же вечер огорошивать деда новостями о своей помолвке, но в речах Лекса так часто мелькает имя Марка, что это происходит само собой.
        - А я-то, дурак старый, переживал, как вас здесь одних оставлю.
        - В каком смысле одних? - не понимаю я.
        - Я хочу вернуться в Ирландию, девочка. Навсегда.
        У меня отвисает челюсть.
        - Как, навсегда? А как… а как же дом? Бар? А мы, мы как же?
        - А вы теперь, похоже, с этим парнем. Вовремя он появился.
        Дед выглядит чертовски довольным собой, а я пытаюсь разобраться в своих чувствах. Мне скорее грустно, чем радостно, но я понимаю, что это эмоции ребёнка, обнаруживающего, что у его родителей есть другие интересы. В этом смысле Лекс многому мог бы меня научить: Марка он принимает сразу и безоговорочно.
        Конечно, наши истории разнятся, и, прежде чем войти в нашу семью, Марк стал моему сыну другом. Я считаю себя счастливейшей женщиной, счастливейшей матерью, но поверить в это счастье до сих пор не получается. Особенно, когда тот, кто делает меня счастливым, далеко.
        В Нью-Йорк Марк возвращается сразу после новогодних праздников. Я иду на работу, Лекс - в школу. Если бы каждый мой день не начинался с его звонка, я бы действительно думала, что Марк мне приснился. Его любовь мне приснилась, которую до этого он доказывал мне каждый день.
        Цветы, упаковки вкуснейших пирожных, приятные мелочи, игрушки для Лекса - курьеры из службы доставки уже выучили наизусть мой адрес. С Марком на этой почве мы даже успели поругаться.
        - Зачем всё это?
        - Не мешай мне выказывать знаки внимания любимой женщине.
        - Мне не нужны доказательства того, что ты меня любишь.
        - Мне нужны, малыш. Ты далеко, и я не представляю, что делается в этой хорошенькой головке. Я помню сомнение в твоих глазах и не хочу, чтобы ты сомневалась.
        Возразить нечего, потому что я правда сомневаюсь и постоянно задаюсь вопросами, как и почему: как так вышло, что меня любит такой мужчина, как Марк, и почему он меня любит. Понятно, что я никогда не выскажу свои сомнения, но мне и говорить не надо - этот мужчина успел узнать меня вдоль и поперёк.
        А ещё я чувствую полную беспомощность от того, что ничего не могу дать взамен. Не слать же цветы, в самом деле. Это убивает меня, и я ломаю голову, чем и как могу выразить Марку свою любовь.
        Конечно, я говорю ему о ней. Говорю, что скучаю. Говорю, что просыпаюсь вся мокрая там, потому что мне снится он и всё, что мы делали в те несколько ночей нового года. Спустя неделю таких разговоров Марк прилетает в Сиэтл. Сын прогуливает школу, я беру отгул, и мы едем за город на один из этих курортов, где Лекс впервые встаёт на скейтборд. Кататься его учит Марк. Учит терпеливо, обстоятельно и долго, так что я успеваю замёрзнуть и большую часть времени жду их в кафе.
        Вечером Лекс вырубается сразу, как оказывается в кровати, ну а мы спим едва ли больше двух часов. Тратить время на сон - чистое кощунство. Мы любим друг друга ночи напролёт. Я растекаюсь лужицей в объятиях Марка, я распадаюсь на атомы, я развеиваюсь по ветру, и только Марк может собрать меня обратно.
        В этот раз он надевает мне на палец кольцо и просит подумать о дате свадьбы.
        Не торопит.
        Ага.
        У меня внутри гелиевый шарик с веселящим газом. Он негерметичный, потому что периодически радость просачивается, и меня от неё будто распирает. Выражение «крылья за спиной» в моём случае совсем не метафора. Они щекочут мне спину и дарят чувство могущества. А ещё Лекс говорит, что я стала много смеяться. Беспричинно. Просто так.
        О плохом я не думаю - в моей жизни плохого больше нет.
        Марк знакомится с Сеймуром. Сеймур не показывает, но я понимаю, что он ему понравился. На моей кухне они уговаривают бутылку привезённого островного виски, и я впервые вижу своего жениха пьяным.
        - Твой дед сказал, что закажет меня самому кровожадному головорезу ИРА, если я тебя обижу. Если это вдруг произойдёт, надери мне задницу сама, ладно, Минни? Не хочу, чтобы мне голову отрезали.
        Это наша первая совместная ночь без секса. Марк несёт всякую чушь и так потешно извиняется за это, что я умираю от смеха и закрываю рот подушкой, чтобы ни Лекс, ни Сеймур, ночующий в его комнате, не услышали нашу возню.
        Ночью мой любимый храпит, уткнувшись в мою шею. Я почти не сплю, таращусь в потолок, перебираю его волосы и думаю, что больше не хочу расставаться.
        Утром я лечу своих ирландцев яичницей с беконом и ледяным имбирным элем. Лекс от взрослых не отстаёт, с удовольствием уплетает свою порцию, и первый просит добавки. Я говорю Марку, что выбрала дату - тридцатое мая. У Лекса закончится учёба, и мы со спокойной душой сможем отправиться в свадебное путешествие. А ещё это день рождения Николь. Всё же я должна быть благодарна сестре: моё счастье - её наследство.
        Сеймур говорит, что надо сказать о свадьбе матери. Я не хочу это делать по причине, которую ему никогда не озвучу. И всё же в один из его приездов я решаю поговорить об этом с Марком; рассказываю, почему перестала с ней общаться, о той сцене, что застала в бывшей квартире деда, когда мать пыталась рассказать Лексу правду о его происхождении.
        Размышляя, Марк долго ходит из угла в угол и в конце концов напоминает нам обоим, что родителей не выбирают. Он просит у меня разрешения самому всё устроить, и в конце февраля привозит мою мать в Сиэтл.
        Наша встреча происходит на нейтральной территории - в ресторане отеля, где она останавливается. Сеймур тоже на неё приглашён. За столом мы производим впечатление дружной семьи. Мама выглядит хорошо. Много шутит и почти совсем не пьёт. А ещё она искусно избегает смотреть на Марка.
        Говорим на нейтральные темы. Погода, еда, напитки, спорт. Последнее - для мужчин, и у меня появляется возможность посетить дамскую комнату. Мама ожидаемо увязывается за мной.
        В туалет я не хочу, горю желанием выяснить один вопрос:
        - Сколько Марк заплатил тебе за эту встречу?
        Мама на мгновение теряет дар речи. Затем лицо заливает румянец, и она немедленно начинает возмущаться.
        - Что за оскорбительные намёки, Эмма?
        Мне больше не стыдно. И совсем её не жалко.
        - Я знаю про два миллиона. Так сколько на этот раз?
        Краска уходит с маминых щёк так же быстро, как появляется.
        - Эмма, ты должна понять…
        - Ты дважды продала своего внука, - рычу я. - Сколько раз были проданы мы с Николь? Ты любила её больше всего на свете, когда она перестала носить имя, которое ты ей дала при рождении. Со мной так не выйдет. И я, и мой будущий муж знаем, что ты из себя представляешь. На твоей стороне только Сеймур. Не пытайся воздействовать на нас через него.
        - Я вовсе не…
        - Ты даже не поинтересовалась, как поживает твой внук, мама. Надеюсь, не обидишься, если почтовая служба затеряет твоё приглашение на свадьбу?
        - Эмма, я…
        - Эмми. Он зовёт меня Эмми. Почему ты ни разу не назвала меня так? Ты же моя мать!
        На её глаза наворачиваются слёзы.
        - Прости меня. Пожалуйста.
        Я чувствую на своих плечах гигантскую усталость. Здесь не о чем говорить, и никогда не было. Смириться и забыть - самый безболезненный вариант.
        - Ты та, кто ты есть, мама, - смиряюсь и забываю. - Возвращайся к себе. Я скажу, что у тебя заболела голова.
        Мама начинает плакать. Сердце саднит, и я понимаю, что не могу оставить её совсем без надежды.
        - Ты помогла мне пережить потерю ребёнка. Я всегда буду это помнить.
        С лёгкой душой я закрываю за собой дверь.
        Конечно, мы ещё увидимся. При каких обстоятельствах и когда - зависит только от мамы. Теперь она знает, что я не одна. Сеймур может спать спокойно.
        Через несколько дней после этой встречи и почти за полтора месяца до поставленного срока Фло попадает в больницу с кровотечением. Ей делают срочную операцию, и на свет появляется крошечная девочка. Сразу после рождения малышку помещают в реанимационный блок. Она не может самостоятельно дышать, сосательный рефлекс слабо выражен - и ещё целый сонм нарушений. Впервые я вижу Лили Блю Райт в прозрачном кувезе, подсоединённой к многочисленным проводам. Фло сидит перед ней в инвалидной коляске и гладит малышку по руке через специальное отверстие.
        Вместе с Шоном мы стоим за стеклом реанимационной комнаты. Я держу его за руку и стараюсь не морщиться от боли, когда от переживаний он сильно её сжимает.
        - С ними всё будет хорошо, не переживай. Доктора говорят, прогноз хороший.
        - Она такая маленькая. И уже так похожа на Фло.
        - Тем более, - я едва сдерживаю слёзы, слыша их в голосе своего друга. - Лили боец. Как и её мама. Как и ты, Шон.
        - Спасибо тебе, Эмм, - я мотаю головой: совершенно не за что. - Спасибо, что так быстро приехала. Без тебя бы я не справился.
        - Ну что ты! Конечно бы, справился.
        - Не представляю, как мы оба будем без тебя, когда Марк увезёт вас с Лексом в Нью-Йорк.
        - Пока это ещё планы, но он думает о переезде в Сан-Франциско. Хочет быть поближе к матери.
        - Вы уже познакомились?
        - Пока нет. Возможно, в этот приезд.
        Я кривлюсь. Вообще-то, это больной вопрос. Один из тех, с которым я прошу Марка меня не торопить. Понимаю, что когда-нибудь придётся это сделать, но мне необходимо поднабраться жирка, чтобы предстать перед Мередит Броуди.
        Марк не очень распространяется о своей матери, и я совершенно не знаю, что меня ждёт. По словам Дианы Райт, мать моего будущего мужа весьма известная личность в светских кругах Сан-Франциско. Я стараюсь наработать в себе достаточной светскости, чтобы не ударить перед ней в грязь лицом: смотрю тематические блоги на Ютубе, подписалась на Инстаграм некоторых местных знаменитостей.
        - Когда Марк прилетает?
        - Завтра утром. У него рейс из Чикаго. Встречу его и сразу сюда.
        - Здорово. Я говорил, что рад за тебя?
        - Раз двадцать. Но можешь сказать ещё.
        - Я рад за тебя, Эмм. Ты будешь с ним очень счастлива.
        - Да, Шон. Буду.
        Вечером того же дня я ужинаю в доме Райтов. Съедаю две порции пюре из сельдерея, каре ягнёнка и овощной салат. И несметное число крошечных эклеров, поданных к чаю.
        Вернувшись в гостиницу, я снова чувствую голод и заказываю большой фишбургер с картошкой. Нестерпимо хочется рыбы. Неудивительно, что следующий утром я просыпаюсь от ноющей боли в животе. Так бывает от переедания и перед месячными.
        Бегу в туалет и обнаруживаю, что первое предположение верно. Пока сижу на унитазе, пытаюсь вспомнить, когда у меня последний раз были месячные. Цикл у меня нерегулярный, часто сбивается. Доктора говорят, что с моим диагнозом это нормально.
        Вспоминаю и тут же холодею: как раз перед Рождеством.
        У меня задержка в полтора месяца.
        ЭПИЛОГ
        Soundtrack Photograph by Ed Sheeran
        Первый рейс из Чикаго в Сан-Франциско отправляется в семь утра. Около десяти по стандартному горному времени я выхожу из зоны прилёта терминала местных авиалиний и в толпе встречающих сразу замечаю Минни. Вернее, сначала вижу её голубую шапку с помпоном, а потом уже и саму Эмму. Вижу и сразу хмурюсь. Моя девочка выглядит нездоровой: бледной, с залёгшими под глазами синяками. Переживания за Флоренс, похоже, её доконали.
        Мы встречаемся глазами, и Эмма - нет, не улыбается, не машет двумя руками, как это обычно бывает при встрече, а начинает плакать.
        Твою ж мать, Фло! Да как же так?
        В спину летят проклятия: я бесцеремонно расталкиваю впереди идущих и в рекордные три прыжка оказываюсь перед Эммой.
        Она тянет руки и сразу оказывается в моих объятиях.
        - Ну что ты, малыш.
        Как любой мужик, в подобных вещах я не силён. Мне горько и больно от того, что в самом начале наших отношений мы переживаем подобную трагедию.
        Дьявол, а каково сейчас Шону! Мы же говорили накануне вечером, с Флоренс и девочкой всё было в порядке.
        - Когда, Эмми?
        Её плечи трясутся, она мотает головой.
        - Н-не знаю. Скорее всего, в сентябре.
        В сентябре.
        - Ясно.
        Стоп! Что в сентябре?
        Эмма продолжает плакать, я продолжаю её обнимать и параллельно соображаю, о чём может идти речь.
        Сентябрь, значит.
        С женой Шона всё в порядке.
        Гигантское облегчение, мать его! Врагу не пожелаю пережить подобное.
        Так что могло случиться за те двенадцать часов, с тех пор как я последний раз говорил с Эммой?
        Прошлый вечер я провёл в гостях у Мэтта Крайтона - хозяина крупнейшей на Среднем Западе инвестиционной корпорации. Поездка в Чикаго была запланирована уже давно, Эмма об этом знала. У меня было несколько деловых встреч, последняя - с главой «Тринко», за которой последовало приглашение на ужин. Мэтт привёз меня в свой дом на берегу озера, познакомил с семьёй - отцом и женой, и я оказался совершенно не готов к тому, что могу быть очарован кем-то помимо своей Минни.
        Мэри Крайтон покорила меня своей мягкостью и добротой. Чудесная женщина, красивая и умна - безжалостная разрушительница мифов о блондинках. Мэтт смотрел на неё такими влюблёнными глазами, что в иные периоды я чувствовал себя очень неловко.
        Чёрт, я, наверное, такой же.
        Их первенец должен родиться в начале апреля, и весь вечер Мэтт выносил мне мозг относительно того, как меняет мужчину семейная жизнь. Жена пыталась его осадить, но получилось это только после того, как я рассказал о своей помолвке. Дальше солировала Мэри, выпрашивая у меня подробности. Я с гордостью рассказал о Минни и Торе и уехал, получив от Крайтонов согласие, что они обязательно приедут в мае на нашу свадьбу (Мэри и Мэтт - главные герои романа «Лабиринт» - прим. автора).
        Глядя на цветущую Мэри Крайтон, я дал себе обещание поговорить с Эммой насчёт её диагноза. Так ли всё однозначно? Найдём специалистов, сдадим анализы - знаю, для Минни это болезненная тема, но если есть хотя бы один шанс увидеть её босой и беременной - почему бы им не воспользоваться? В любом случае, решение только за Эммой, но я обязан дать ей выбор. Может случиться так, что она и о возможности такой не помышляет из-за боязни снова потерпеть неудачу.
        И всё же, что может расстроить мою девочку за - сколько? семь? - да, семь месяцев до сентября?
        - Эмми, что случилось?
        Она нехотя отрывает голову от моей груди и поднимает на меня взгляд. В любимых глазах я вижу страх и внутренне холодею: мать твою!
        - Я так б-боюсь, Марк, - шепчет.
        - Чего, малыш?
        - Что, если не п-получится? Если я снова его п-потеряю? Он же… он же твой. Я не переживу эт-того, М-марк.
        У меня даже щелчка в голове не происходит, которым по обыкновению сопровождается озарение. Я понимаю всё и сразу. Так ясно, что на мгновение становится страшно от того, как быстро воплощаются в реальность мои мечты.
        Минни беременна. От меня. И страшно боится потерять нашего ребёнка. Так боится, что едва не умирает от страха.
        Перед глазами возникает образ счастливой и глубоко беременной Мэри Крайтон. Я хочу увидеть такой свою Минни - мою любимую Чудо-женщину в короне из папье-маше и развевающемся плаще. Так хочу, что ни на секунду не сомневаюсь - так и будет.
        - Ты получишь самый лучший уход и самых лучших в стране специалистов. Наш ребёнок родится здоровым, и с тобой тоже будет всё в порядке, слышишь, малыш?
        Эмми закусывает губу и шмыгает носом.
        - Ты со мной, а это значит, что всё будет хорошо. Веришь мне, Минни?
        Кивает, задержавшись всего на долю секунды. Ничего: абсолютному доверию тоже надо учиться, а мы ещё в самом начале пути.
        - Вот и хорошо. Как ты себя чувствуешь?
        - Вроде бы неплохо.
        - Достаточно неплохо, чтобы пожениться?
        - Сегодня? - серые заплаканные глаза становятся похожими на блюдца.
        - Сегодня. В мае у тебя будет самая лучшая свадьба на свете, но поженимся мы сегодня.
        Я не спрашиваю. Я говорю, как будет. В любом другом вопросе мы будем советоваться, будем спорить, идти на компромиссы, может, ссориться. Но сегодня решаю я.
        Эмма тянется ко мне в поцелуе, и я отвечаю ей с несвойственной сдержанностью, хотя обычно едва не съедаю её губы. Следующие семь месяцев я буду трястись над Минни как паралитик, но будь я проклят, если когда-нибудь она узнает о моём страхе.
        - Марк.
        - Ммм?
        - Я люблю тебя.
        - И я люблю тебя, малыш.
        - Тебе будет спокойно, если мы поженимся сегодня?
        - Да.
        - Значит, мы поженимся. И всё будет хорошо.
        - Всё будет хорошо, Минни. Никогда в этом не сомневайся.
        Минни не сомневается. Не сомневаюсь и я. Возможно, именно наше нежелание сомневаться помогает нам пережить это сложное время, в конце которого мы оба получаем заветный приз - мини-Минни, а через семь минут - ещё одного Тора.
        КОНЕЦ