Токсичный роман Хезер Димитриос
        Сколько Грейс себя помнит, она всегда любила Гевина - обаятельного, талантливого и опасного. Когда Гевин отвечает ей взаимностью, Грейс кажется, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но чем дольше Грейс и Гевин встречаются, тем более странно ведет себя парень ее мечты. Грейс начинает понимать, что влюбилась в искусного манипулятора, эгоиста и собственника. Но сможет ли она найти в себе силы разорвать токсичные отношения?
        Хезер Димитриос
        Токсичный роман
        Посвящается Заку: мужу, счастливому концу истории и исцелителю разбитых сердец
        (TSATMAEO)
        Heather Demetrios
        BAD ROMANCE
        Печатается с разрешения Sanford J. Greenburger Associates, Inc. и литературного агенства Andrew Nurnberg.
        , 2019
        В оформлении использованы материалы, предоставленные фотобанком Shutterstock, Inc.
        Одиннадцатый класс
        want your ugly
        I want your disease
        I want your everything
        As long as it’s free
        I want your love[1 - Я хочу тебя уродливым,Я хочу тебя больным,Я хочу тебя любым,Пока это бесплатно,Я хочу твою любовь(англ.).]

    Lady Gaga
        Глава 1
        Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут.
        Именно столько мне нужно, чтобы начать забывать тебя. Один год. Наш собственный сезон любви. Ты же знаешь, на какой мюзикл я намекаю, Гэвин? Ведь ты мой парень, так что не можешь не знать, что я, конечно, не обойдусь без ссылки на «Аренду»[2 - Мюзикл 1994 года, переносящий в Нью-Йорк действие оперы «Богема» Джакомо Пуччини.] и здесь. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут касаний наших губ, шепота в темноте, того, как ты поднимаешь меня на руки и кружишь, и забираешь мою девственность, и сносишь мне крышу, и говоришь, что я не стою ничего, ничего, ничего.
        Если бы я писала о нас мюзикл, то не стала бы начинать с нынешнего момента - с конца. Я бы хотела, чтобы аудитория действительно поняла, как я попалась со всеми потрохами. Девушки не влюбляются в гадов-манипуляторов, которые обращаются с ними как с дерьмом и заставляют их серьезно задуматься над принятыми важными решениями. Они влюбляются в гадов-манипуляторов (которые обращаются с ними как с дерьмом и заставляют их серьезно задуматься над принятыми важными решениями), которых считают рыцарями в сияющих доспехах. Ты въехал на своем чертовом белом коне, то есть «Мустанге» 1969 года, и я сразу вся такая: «О, мой герой!». Но я так устала быть «девой в беде». В следующей жизни буду крутой ниндзя-королевой-воином. И я буду отлавливать таких сволочей, как ты. Брошу тебя в темницу, а ключ выкину в ров, и все мои дамы-рыцари крикнут «Ура!», а я буду сидеть на своем троне и думать: «Все правильно сделала».
        Но я не могу грезить о следующей жизни, потому что мне надо разобраться с тобой в этой. Прежде чем расстаться с тобой, мне хочется поразмыслить. Я хочу разобрать нашу историю по кирпичикам. Я хочу вспомнить, почему была так безумно влюблена в тебя. Я хочу знать, почему мне понадобилось так много времени, чтобы понять, что ты - яд.
        Так что я воспользуюсь строчкой из «Звуков музыки»: «Начнем с самого начала, где лучше всего начать…»
        Вот я, справа на авансцене, заканчиваю свой завтрак за обеденным столом. Я учусь в одиннадцатом классе. Зима. Вторник - что лучше, чем понедельник, но хуже среды. Мы еще не вместе, Гэв, но, как говорит моя изумительно бестактная лучшая подруга Алисса, я так запала на тебя. Я только что съела тост с арахисовым маслом и вспоминаю, как ты вчера ел шоколадно-арахисовое пирожное «Риз», а я хотела слизать шоколад с твоих губ. Потому что это был бы прекрасный поцелуй - Гэвин Дэвис на вкус как шоколадно-арахисовое пирожное «Риз». ДА. Я витаю в облаках, мечтая о тебе, и пытаюсь игнорировать своего отчима (далее известного как Великан). Он топает по кухне и бормочет что-то под нос, очевидно, хочет, чтобы я спросила, что случилось, но я не собираюсь этого делать, потому что он полный шизоид (это выражение Алиссы, она очень творчески подходит к словам), и никто не должен разбираться с шизоидами до утреннего кофе.
        Великан недоволен.
        - Где мой чертов обед?  - рычит он уже громче, роясь в холодильнике.
        Сегодня день, который изменит мою жизнь. Но я, конечно же, этого еще не знаю. Понятия не имею, что меня ждет. Что ты, Гэвин, приготовил мне. Я только знаю, что Великан мешает моим грезам о Гэвине, и еще очень хочется немного кофе из кофейника, но мне нельзя, потому что они так сказали. Все здесь «потому что мы так сказали».
        Великан грохочет своим обеденным судком о стол и открывает его. Только тогда я вспоминаю, что забыла сделать вчера вечером перед сном.
        Я закрываю глаза и представляю греческий хор, воздевающий руки к небу за меня (О горе! Горе!), потому что это небольшое нарушение может привести к тому, что у меня не будет выходных.
        - Прости,  - шепчу я.  - Я забыла приготовить его.
        Я вешаю голову, пристыженная. Я вся воплощение «раскаивающейся и раболепной женщины», потому что именно это Великану все время нужно видеть. Но это только снаружи.
        А внутри, куда Великан не может добраться, как бы ни старался: «Пошел к черту, сам готовь себе дурацкий обед и заодно помой машину, и постирай свое белье, особенно трусы, и, пожалуйста, можно я больше не буду мыть твою ванную, потому от твоих лобковых волос меня тошнит?»
        Я играю роль забитой, испуганной девочки, потому что мне страшно. Вообще-то я просто в ужасе. Вся моя свобода - хрупкое дутое стекло. Один слабый толчок, и она вся разлетится на тысячу миллионов осколков. Но так было не всегда. До того как моя мама вышла замуж за Великана, в нашем доме были смех, спонтанные танцы, приключения. Больше нет. Я живу в королевстве, управляемом тираном, решившим уничтожить меня.
        Великан ругается, и мне хочется сказать: «Ты не умрешь, если сделаешь сам себе чертов бутерброд». Серьезно. Хлеб, индейка, горчица, сыр - опа! У тебя бутерброд. Господи.
        Я слышу, как в коридоре открывается дверь, и мама заходит со своей версией «раскаявшейся и раболепной женщины». Моя мама думает, что невидимая грязь - настоящая, что катастрофы ждут за каждым углом.
        Думает, что Смерть с косой прячется в щелях между плитками, над плинтусом, в унитазе. Она не в порядке.
        - Что происходит?  - спрашивает она, переводя взгляд с меня на Великана. Кончики ее губ опускаются при взгляде на меня, словно я уже разочаровала ее, а еще нет и восьми утра.
        - Твоя дочь снова не приготовила обед, и мне придется сегодня потратить деньги, чтобы опять поесть вне дома,  - вот что происходит.  - Он смотрит на меня, и я почти слышу мысль в его голове: «Ты не мой ребенок, если бы только убралась прочь из этого дома навсегда».
        - Можешь даже не мечтать о походе в кино в пятницу с Натали и Алиссой,  - добавляет он.
        Вот удивил. Давайте угадаю - буду сидеть с ребенком.
        Не поймите меня неправильно: даже если Сэм наполовину Великан, я его до смерти люблю. Сложно ненавидеть трехлетку. Он не виноват, что Великан его отец, как и я не виновата, что мой отец - бывший (или нынешний) кокаинист, который живет в другом штате и каждый год забывает про мой день рождения.
        Мама награждает меня раздраженным взглядом и проходит мимо, не проронив больше ни слова. Она похлопывает Великана по руке, а потом достает чашку для кофе. На ней написано «Мама № 1», что весьма иронично. Мне хочется, чтобы производители кружек придерживались правды. Например, почему нет кружек с надписью «Некогда вполне неплохая мама, вышедшая снова замуж и переставшая заботиться о своих детях?». Понимаю, много слов, но если использовать 12-й шрифт, то точно можно запилить это на кружку.
        Великан не проходит мимо по пути к двери, он проталкивается, пихая меня плечом, словно регбист, так что меня впечатывает в проход, а позвоночник врезается в угол стены. Боль пронзает спину. Он не замечает. А может, как раз замечает. Ублюдок. Как только он захлопывает за собой дверь, мама набрасывается на меня.
        - Что я говорила тебе о домашних обязанностях?  - говорит она.  - Я начинаю уставать от этого, Грейс. Сначала плохо вымытая посуда, теперь обед Роя или игрушки Сэма.  - Она поднимает палец в угрожающем жесте классического диктатора.  - Лучше бы тебе взяться за ум, юная леди. Ты ходишь по тонкому льду.
        Послушать ее, так я все время хожу по тонкому льду. Это топография моей жизни. Холодно, скоро сломается, уверенности нет.
        Ей не нужно напоминать мне, что случится, если лед треснет под ногами. Папа пообещал мне помочь оплатить театральный лагерь в Интерлокене этим летом, эту классную программу в Мичигане. Я копила деньги на него как сумасшедшая, работая в две смены на выходных в «Медовом горшочке», чтобы помочь отцу наскрести пару сотен долларов на освобождение от пригородного ада на несколько недель.
        Я опускаю голову еще ниже в этот раз и становлюсь «поверженной дочерью». Она кузина «раскаивающейся и раболепной женщины», но более уставшая. Если бы это был мюзикл, то «поверженная дочь» повернулась бы к зрителям и спела бы что-то вроде «У меня была мечта» из «Отверженных». Весь зал бы рыдал.
        - Прости,  - снова говорю я тихо.
        Нужна вся сила воли, чтобы не позволить растущему внутри раздражению проникнуть в голос, рот, руки. Чтобы оставаться «поверженной дочерью», я смотрю на свои розовые ботинки «Доктор Мартенс», потому что когда опускаешь глаза, то показываешь свою никчемность и позволяешь другому почувствовать превосходство, а это повышает шансы на то, что они поведут себя великодушно. Ты когда-то спрашивал меня об истории моих ботинок, и я рассказала тебе, как нашла их в секонд-хенде на Сансет бульваре и была уверена, что девушка, носившая их до меня, писала стихи и танцевала под Ramones, потому что в них я чувствовала себя ближе к искусству. «Бетти и Беатрис - мои родственные души-ботинки»,  - призналась я, а ты спросил, всем ли своим ботинкам я даю имена, и я ответила: «Нет, только этим», а ты сказал: «Круто», а потом прозвенел звонок, и я жила этими двумя секундами разговора остаток дня. Так что хоть моя мама и вела себя ужасно этим утром, ботинки смогли немного подбодрить меня. В общем, все будет хорошо, пока в мире существуют розовые ботинки в стиле милитари. Однажды я именно это тебе скажу, и ты притянешь меня
к себе и шепнешь: «Я так чертовски люблю тебя», и я почувствую себя на пять миллионов баксов.
        - Прости,  - фыркает мама.  - Если бы я получала монетку каждый раз, когда ты это говоришь…  - Она бросает взгляд на часы.  - Иди, а то опоздаешь.
        Я хватаю сумку и свитер, чего в Калифорнии зимой вполне достаточно. Подумываю о том, чтобы хлопнуть дверью по пути на улицу, но это плохо для меня кончится, так что я тихо ее закрываю, а потом несусь по тротуару, прежде чем мама придумает новый повод злиться на меня.
        Мне нужно отправиться в мое счастливое место. Сейчас. Я не могу позволить, чтобы мой день был таким. Мне нужно стряхнуть произошедшее в стиле Тейлор Свифт.
        Школа Рузвельт Хай меньше чем в десяти минутах пути, и я провожу это время в наушниках, слушая саундтрек к «Аренде»  - возможно, лучшей вещи 90-х. Он уносит меня в Нью-Йорк, компанию богемных друзей, мое будущее. Некоторые люди бегают или медитируют, чтобы снять стресс, а я отправляюсь мыслями туда. Представляю, как иду по улицам города мимо полных мусорных баков с копошащимися крысами, крутых бутиков и кофеен. Повсюду люди. Меня окружают кирпичные здания с пожарными выходами, и я запрыгиваю в метро и лечу под городом в театр «Недерландер», где поставлю спектакль или мюзикл. Возможно, даже смогу возродить бродвейскую «Аренду». К тому времени, как я добираюсь до школы, музыка бурлит во мне («Виват, богемная жизнь!»). Мама, Великан и дом раскалываются и пропадают, и их заменяет моя настоящая семья, персонажи «Аренды»: Марк, Роджер, Мими, Морин, Энджел, Коллинс, Джоанн. Я в порядке. Пока.
        Как только оказываюсь на территории школы, я ищу тебя. Тебя сложно не заметить.
        Ты словно Морин из «Аренды»: «С самого совершеннолетия все смотрят на меня - мальчики, девочки. Я ничего не могу поделать, крошка».
        Вокруг тебя эта аура крутости, из-за которой люди хотят низко кланяться тебе, зажечь свечу. Святой Гэвин. За собой ты оставляешь звезды. Когда проходишь мимо, клянусь, я вижу летящие искры. Воздух трещит. Шипит. Ты крадешь весь кислород, и я хватаю ртом воздух, тяжело дышу. Меня охватывает жар.
        Я хочу украсть кожаный блокнот, который ты постоянно носишь с собой. Там песни и стихи, а может, и наброски. Все твоим почерком, который я никогда не видела, но представляю удивительно аккуратным. Если бы я могла, то забралась бы в твой винтажный «Мустанг», машину плохого парня, и свернулась бы клубочком на заднем сиденье, надеясь, что ты овладеешь мной или хотя бы споешь песню. Я не могу насмотреться на эту сексуальную шаркающую походку, на эти идеально растрепанные черные волосы. Вылинявшая футболка с надписью Nirvana и низко сидящие на бедрах джинсы, черная шляпа, без которой я никогда тебя не видела. У тебя совершенно арктические глаза, настолько голубые, что я все жду, когда увижу в них волны или ледники. И у тебя такой непроницаемый взгляд, словно внутри тебя заперт миллион секретов. Мне нужен ключ.
        Больше всего нравится, когда ты играешь на гитаре, склоняясь вперед, левая нога слегка впереди правой, мускулистые руки посылают магию в воздух; ты так сосредоточен на музыке, льющейся из-под этих длинных тонких пальцев. А твой голос - гравий и мед, немного Джека Уайта, немного Тома Йорка. Песни, написанные тобой,  - поэзия. Ты закрываешь глаза и открываешь рот, и что-то начинает вращаться внутри меня, быстрее и быстрее, и я готова сделать все, о чем ты попросишь. Когда ты поешь, я представляю, как мои губы касаются твоих, твой язык в моем рту, твои руки повсюду.
        Ты самое экзотическое, что есть в нашем убогом подобии города. Бог рока, брошенный жестокой судьбой на окраину, где по крайней мере на двадцать градусов жарче, чем в аду. Мне нравится думать, что я, девушка из Лос-Анджелеса, которой пришлось переехать сюда, могу понять тебя лучше, чем другие. Я знаю, каково слышать гудки машин, вертолеты и музыку всю ночь напролет. Знаю, каково это - нестись по залитым неоновым светом автострадам и находить уличное искусство в самых неожиданных местах. Знаю, каково чувствовать себя живым. Я понимаю, ты всего этого хочешь. Ты смотришь на все вокруг нас так же, как и я: с тихим отчаянием.
        В Бирч Гров есть новизна, присущая только городам в Калифорнии: торговые центры растут как грибы, а школы и дома появляются там, где раньше были лишь грядки с клубникой или кукурузные поля. Хоть у нас есть и «Таргет», и «Старбакс», и все такое, в этом месте проводится ежегодное родео. Есть только один винтажный магазин и торговый центр - противоположность Диснейленда: самое унылое место на Земле. Самое худшее, что все здесь одинаковое - дома, люди, машины. Нет ничего радикального. Дикого безумия.
        Я страстно ненавижу Бирч Гров.
        Одна из немногих вещей, которая мне здесь нравится,  - это наша школа: драматический кружок, танцевальный кружок, мой учитель французского - наполовину египтянка, курящая длинные тонкие сигареты за спортивным залом. И мне действительно нравится сама школа, то есть здание. В ней есть определенный уют, из-за которого она похожа на второй дом. Мне нравится, что все залито солнцем, нравятся огромная лужайка в центре, открытая арена с бетонной сценой под крышей, которая похожа на миниатюрную Голливуд-боул. Это идеальная калифорнийская школа, хотя иногда мне хочется оказаться в школе Восточного побережья с кирпичными стенами, увитыми плющом. Если бы я была там, я бы носила фирменный свитер и у меня был бы парень по имени Генри, который играет в лакросс[3 - Лакросс - командная игра, в которой резиновый мяч нужно забить в ворота соперников с помощью снаряда, похожего на клюшку.] и чей отец - известный на весь мир врач. Это мир тыквенного пряного латте, в котором я никогда не окажусь.
        Когда мисс Би выбрала меня на роль помощника режиссера и назначила тебя на главную роль в «Как важно быть серьезным», я побежала домой и станцевала в своей комнате. Я хотела цепляться за тебя, как и другие девушки в пьесе, и говорить: «Эрнест, мой Эрнест!». Вот как счастлива я была просто находиться в нескольких метрах от тебя каждый день после школы в течение шести недель. Их было слишком много, этих метров. Я хотела, чтобы они превратились в сантиметры. Миллиметры. Ты однажды обнял меня, посмеялся над одной из моих редких попыток пошутить. Ты брал предложенные мной жвачки. Улыбался мне в коридорах. Знаешь ли ты, что обладаешь идеальной полуулыбкой - наполовину усмешкой, полностью загадкой? Конечно же, знаешь.
        Однажды я спросила, почему бог рока ночью - днем парень, участвующий в постановке пьесы, и ты сказал мне, что однажды пробовался на «Поющие под дождем» (когда еще был в девятом классе) на спор, а потом получил главную роль, и твоя мама заставила тебя участвовать. И тебе понравилось. Интересно, все ли рок-звезды втайне маменькины сынки, которым нравится степ.
        Я люблю тебя, Гэвин. И возможно, это очень поверхностно: например, я с ума схожу, когда ты снимаешь свою шляпу и проводишь рукой по волосам. Или когда ты засовываешь руки в передние карманы по пути на урок. Интересно, если бы ты вытащил их и положил на мою голую кожу, я бы почувствовала мозоли от всех тех часов, проведенных тобой в комнате за игрой на гитаре? Твои пальцы будут теплыми или прохладными? Мне хочется знать, каково это - касаться твоей ладони своей, как в «Ромео и Джульетте»: «Ладонь к ладони: священный поцелуй ладоней».
        Все еще не могу поверить, что ты говоришь «привет», когда видишь меня в коридоре. Ты считаешь крутым, что я хочу быть режиссером, и потому нам не пришлось преодолевать пропасть, которая бывает на постановках между командой и актерами. Мне также помогло, что в постановке участвовали мои лучшие друзья. Мы говорим о фильмах и моих любимых режиссерах (Джули Теймор и Майке Николсе). Мы говорим о музыке и твоих любимых группах (Nirvana и Muse). Я вдыхаю тебя, словно воздух.
        Я не вижу тебя по пути на первый урок французского, на который хожу потому, что как иначе мне разговаривать со своим будущим французским любовником (Франсуа, Жаком?). Натали и Алисса думают, что я странная. Мои лучшие друзья изучают испанский, который, по словам Великана, можно использовать в настоящем мире (словно Франция не часть настоящего мира). Мне немного сложно сосредоточиться на словах мадам Льюис, потому что сегодня день Святого Валентина и, хотя я надела футболку с надписью Je t’aime, розовую юбку-солнце и красные колготки, у меня нет «Валентина», и потому я в глубокой депрессии.
        - Bonjour, Грейс,  - говорит мне мадам,  - ca va?
        - Что? Ой, э-э-э. ?ui, ca va.
        Вам стоит знать, что у меня никогда не было парня в День святого Валентина. Или мы расставались раньше, или встречались после. И под ними я имею в виду единственного парня, который у меня когда-либо был, и это Мэтт Санчес в девятом классе. Сейчас отсутствие парня на день Валентина становится большей проблемой, чем раньше. До старшей школы достаточно было налопаться чего-нибудь в форме сердечек с подружками и смотреть «Влюбленного Шекспира» в миллионный раз, но Натали переживает расставание с парнем, которого встретила в церковном лагере прошлым летом. Все, связанное с любовью, вводит ее в ужасную депрессию, так что в этом году она не участвует в празднике. Алисса отказывается праздновать со мной, потому что День святого Валентина - заговор капиталистов, придуманный убивающими душу корпорациями, жертвами которых становятся женщины, падкие на романтический идеал.
        Подумаешь.
        Если бы ты был моим парнем, готова поспорить, ты бы написал мне песню или, не знаю, может быть, приготовил что-нибудь дома. Ты не похож на парня, который дарит цветы и шоколадки. Ты бы приготовил подгоревшие печеньки, и мне бы они все равно понравились, или исписал бы десять страниц причинами, по которым ты меня обожаешь. Оба варианта полностью приемлемы.
        Я просто умираю, так хочу узнать, что ты подарил Саммер. Что она подарила тебе. Вы вместе уже год, так что наверняка это что-то особенное. Она двенадцатиклассница, как и ты; шикарная рыжеволосая девушка, которая и в хоре умудряется быть сексуальной. Мне хочется верить, что, если бы все было по-другому, ты мог бы выбрать меня, но достаточно взглянуть на Саммер, и я быстро разубеждаюсь в этом. Мама говорит, что у меня интересное лицо, а это мягкий способ сказать, что я некрасивая. «Прости,  - говорит она,  - но ты вся в отца и его семью».
        Звенит звонок, и я иду на второй урок углубленного программирования с мистером Джексоном. Коридоры наполняются вываливающими из классов учениками. Я иду на цыпочках, выискивая твою шляпу, при этом повторяя себе, что не преследую тебя. Обычно я гарантированно вижу Гэвина по пути на программирование, потому что ты в классе напротив моего, но нет, тебя нигде не видно.
        Я опускаюсь на стул, когда звенит последний звонок, смиряясь с судьбой. Скорее всего, ты с Саммер, сбежал с занятий, весь такой влюбленный. А я застряла на английском и пытаюсь не думать о тебе, сбежавшем с занятий и влюбленном.
        Мистер Джексон гасит свет, чтобы мы могли посмотреть заключение «Ромео и Джульетты» База Лурмана, который мы начали несколько дней назад. Это достаточно крутая версия, с молодым Леонардо ДиКаприо, который мог бы с тобой потягаться в сексуальной привлекательности. Ты, однако, побеждаешь, сдаюсь.
        К началу субтитров половина класса притворяется, что не плачет, когда Ромео и Джульетта умирают. Мы-то знали, что все кончится плохо, но все равно тяжело смотреть на это.
        Глава 2
        Звонок зовет на обед, и я направляюсь к театральному классу. Я в печали, и единственное, что меня немного излечит,  - это следующие сорок минут. Комната драматического кружка Рузвельт Хай - мое личное святилище. Мне нравятся черные бархатные занавески, как они там висят, словно обещания, и громоздкие деревянные блоки, которые мы используем в сценах вместо столов, скамеек или стульев. Так и не поймешь, что мы в центральной Калифорнии, сельскохозяйственной Мекке Америки: мы строим здесь королевства, любовные интриги большого города и древние дома богов и монстров.
        Это моя любимая часть дня, когда я открываю тяжелую металлическую дверь, очень высокую, чтобы можно было заносить декорации, и сразу же погружаюсь в шум голосов, смеха и пения.
        Мы создаем музыку и мечтаем.
        Мы, люди театра, смеемся громко и часто, перебиваем друг друга, здесь избыток восторга. «Посмотрите на нас,  - говорим мы всем рядом.  - Позвольте развлечь вас, позвольте заставить вас улыбнуться». Наши уши готовы, мы ждем аплодисментов[4 - Слова из песни «Let Me Entertain You» из фильма-мюзикла Gypsy - прим. пер.].
        Каждый раз в этой комнате я знаю, что однажды, даже если сейчас это кажется невероятно далеким, я отправлюсь в Нью-Йорк - девушка из маленького городка с звездами в глазах, как и та, как ее там в «Роке на века». Я не строю новую дорогу в попытке сбежать из дома от матери, которая выжимает из меня жизнь, и отчима, который всегда в двух секундах от пощечины,  - я иду так быстро, как могу, по хорошо известному пути. Я девушка, отчаянно желающая выбраться из своего маленького городка, потому что если она этого не сделает, то умрет. Она знает, что ее душа начнет гнить, словно испортившийся фрукт.
        «Еще один год,  - говорю я себе.  - Еще один год до выпуска». Я дотяну.
        Я так думаю.
        Я прохожу в дверь и выдыхаю, хотя и не осознавала, что задерживала дыхание. Вся банда в сборе. Все разговоры связаны со всеобщим помешательством по поводу прослушиваний в весенний мюзикл «Чикаго». Я буду помощником режиссера, меня уже назначили. Согласно мисс Би, это важный шаг на пути к режиссуре. Впервые за долгое время я вроде как захотела тоже пройти прослушивание - не думаю, что у меня получится ходить в черных сетчатых чулках и трико, будучи помощником режиссера. Втайне я хочу, чтобы ты увидел меня такой. Я даже засомневалась на мгновение и сказала маме, что раздумываю над прослушиваниями.
        - Ты не умеешь петь,  - сказала она.
        Моя мама ходила в одну из строгих католических школ. У нее хорошо получается быть реалистом. Она не пытается быть злой, она пытается мне помочь. Просто иногда ее слова бьют, как линейка монахини по костяшкам пальцев.
        «Грейс и ее праздные мечты»,  - говорит Великан, стоит мне упомянуть постановки на Бродвее. У него хорошо получается быть придурком. У Великана есть девиз по жизни, и это «Деньги - главное». Правило, по которому он живет. Очевидно, мы не сходимся во мнениях по поводу голодной жизни артиста.
        Так что вместо того, чтобы быть в труппе, я буду помогать проводить репетиции и отвечать за выступления, давая распоряжения. «Свет на 47, поехали. Звук на 21. Поехали. Затемнение». Я всегда чувствую себя крутой, словно я авиадиспетчер или типа того.
        Сегодня я смеюсь и улыбаюсь вместе с другими, но не особо прислушиваюсь, потому что вдобавок к тому факту, что ни один парень в меня не влюблен (особенно ты), я еще думаю о том, как бы незаметно сбежать в столовую без компании и поесть. Сделать это незаметно сложно, когда ты в ярко-розовой юбке с черным пуделем. Видите ли, мои друзья платят деньгами, но моя валюта - маленькие зеленые талоны, которые получают бедные дети, нуждающиеся в бесплатном школьном обеде. Я бы использовала свои собственные деньги на обед, но мне они нужны на такие вещи, как одежда, книги и дезодорант, потому что Великан точно не купит мне ничего из этого. Мне нужно было сначала пойти в столовую, но вдруг ты бы зашел сказать «привет», прежде чем уйти из школы, а я бы пропустила тебя?
        Компания, как всегда, веселится. Питер пародирует голоса любимых героев видеоигр. Кайл, похожий на молодого Бруно Марса, периодически начинает петь. Вся наша группа состоит из одиннадцатиклассников, кроме трех двенадцатиклассников: тебя (солист Evergreen! Любовь всей моей жизни!), Райана (твой лучший друг и бас-гитарист Evergreen) и твоей девушки Саммер (бу-у-у, ш-ш-ш).
        Натали и Алисса обсуждают плюсы и минусы ношения легинсов в качестве штанов, а не замены колготкам. Обычно я становлюсь такой «я-читаю-Vogue-каждый-месяц», когда поднимается тема моды, но сегодня просто слушаю: я слишком погружена в свои раздумья, чтобы вступать в отвлеченные беседы.
        - Они всех полнят,  - говорит Лис. Она кивает в сторону группы девятиклассниц, проходящих мимо драматического кружка.  - Вон пример.
        Нат хлопает Лис по руке:
        - Не будь такой злой. Это не круто.
        Лис пожимает плечами:
        - Как и легинсы.
        Мои две лучшие подруги - совершенные противоположности. Нат носит платья в школу почти каждый день, у нее идеальный макияж и волосы с подкрученными концами, словно на дворе 1950-е. Она носит крошечное ожерелье с крестом и то, что называется кольцом-обещанием, которое показывает, что она займется сексом, только когда выйдет замуж (она говорит, что снимает его, когда обнимается со своими парнями, ха-ха). Я могу легко представить ее в качестве первой леди, с жемчугом и солнечными очками в стиле Джеки О. У Лис неаккуратная стрижка, высветленная почти добела, и она носит сексуальную одежду, как в манге, словно она Сейлор Мун. Она все время попадает в неприятности из-за нарушения дресс-кода: у нее тяга к клетчатым юбочкам, как у учениц католической школы. Иногда она носит тюль, словно она только что выступала в психоделическом балете - все неоновое и с безумными узорами. Думаю, я где-то посередине, потому что ношу винтажные вещи из секонд-хенда, шарфы в волосах и блеск для губ, который на вкус как газировка «Доктор Пеппер».
        Питер переключается с пародирования видеоигр на дефиле по импровизированной сцене, показывая свои лучшие движения в стиле Бритни Спирс. Сейчас он помешан на Бритни. В прошлом месяце это была Кэти Перри. Он не гей, просто так помешан на поп-звездах, что это доходит до абсурда.
        - Hit me baby one more time!
        - Не то чтобы ты когда-то был популярен в школе,  - говорит Лис,  - но прямо сейчас ты уничтожил любую надежду, что это когда-то изменится.
        Сегодня на ней черная тюлевая юбка поверх неоново-зеленых колготок, безумные туфли на платформе и футболка с ножом, пронзающим сердце.
        - Внимание, хейтер!  - выкрикивает Кайл. Он громко делает «бу-у-у» на Лис, и она закатывает свои глаза Клеопатры.
        Я смотрю на учеников, проходящих мимо двери, открытой настежь и дающей прекрасный обзор. Я надеюсь заметить одну определенную черную шляпу.
        - Где Гэвин?  - спрашиваю как бы невзначай. По крайней мере, я надеюсь, что звучу нормально, а не как преследователь.
        - Наверное, трахает Саммер,  - говорит Райан. Он твой лучший друг, так что, думаю, ему виднее. Он откусывает от сочного буррито, которые продают на территории школы, и не видит ужаса на моем лице.
        Я чувствую, как колет в сердце. Словно сердечный приступ, но хуже, потому что это сердечный приступ нелюбимых девушек. Это медицинский факт: когда девушка слышит, что другая девушка имеет половые отношения с мальчиком, который нравится упомянутой девушке, ее сердце превращается в игольницу. Чистая наука.
        - Трахает? Фу-у!  - Натали морщится.  - Саммер не трахается.
        Надеюсь, это правда. Я надеюсь, ваше самое худшее проявление чувств на публике в школе - поцелуи у шкафчиков, твои руки сжимают ее талию, пальцы под ее рубашкой. Потому что это уже достаточно плохо, серьезно. Но ты просто похож на того, кто часто занимается сексом. Я и не надеюсь, что ты хранишь себя для меня.
        - О, прости,  - говорит Райан.  - Ты предпочитаешь выражение «заниматься любовью»?
        - Или «совокупляться»?  - говорит Кайл.
        - Или «чпокаться»?  - добавляет Питер.
        В молчаливом согласии заставить мальчишек замолчать Алисса, Натали и я смыкаем ряды.
        - Это,  - говорит Лис,  - еще одна причина, по которой я благодарна богу, что родилась лесбиянкой.
        Лис публично призналась в своей ориентации только в прошлом году и еще не нашла себе девушку. Интересно, по этой ли причине она продолжает говорить, что День святого Валентина - социальное творение мужчин.
        - Oh, baby, baby, how was I supposed to know…[5 - ^«^О детка, детка, откуда мне было знать?»  - строчка из песни Бритни Спирс - прим. пер.] - начинают Кайл и Питер петь нам.
        - Напомните мне еще раз, почему мы проводим время с этими придурками?  - спрашивает Натали.
        - Не помню,  - говорю я.
        Лис вытаскивают свою домашнюю работу по тригонометрии.
        - Мне есть чем заняться в любом случае.  - Она бросает на мальчиков сердитый взгляд.  - Просто чтобы вы знали, вы похожи на компанию идиотов. Надеюсь, вы не собираетесь терять девственность в ближайшее время.
        - О, иди нафиг,  - говорит Райан.
        Желудок урчит, и я начинаю ерзать в сторону столовой.
        - Я вернусь через секунду.
        Разворачиваюсь и спешу из комнаты в гущу учеников снаружи прежде, чем кто-то успевает отреагировать. Несмотря на желание быть невидимой, часть меня расстраивается, что, кажется, никто из мальчиков в нашей компании не заметил моего ухода. Никто из мальчиков не замечает меня, точка. Это неприятно, но я театральная девушка и знаю свою роль. Я не инженю, не красавица, которая пышет жизнью. То Натали. Саммер. А я где-то на грани: таланта, популярности, ума. Я отличница, но учусь в два раза усерднее, чем другие, чтобы не отставать. Единственная причина, по которой я участвую в каждой постановке в школе РХ,  - потому что я беру роль, которую другие не хотят: постановщик, помощник режиссера, козел отпущения. Я была секретарем в 10 классе, но то была просто удача: я изобразила наркомана в своей речи, и это выиграло мне голоса. Я знаю многих популярных детей (чирлидеров, спортсменов), но никогда не буду частью их тусовки. Они едва на меня смотрят в коридорах на переменах. То, что я знаю тебя, Гэвин Дэвис,  - странная удача, доказывающая, что Дионис меня любит, да продлится долго правление бога театра.
        Я как раз успеваю съесть пиццу, которую оплатило государство, и вернуться в класс, как звенит звонок. Я вхожу и замираю. Каким-то образом всего за несколько минут черная туча загородила наше солнце.
        Там Саммер без тебя, ее обычно гладкие каштановые волосы растрепаны. Под глазами темные круги, а лицо красное и опухшее от слез.
        Маленькая часть меня - злая часть меня - взмывает ввысь. Ты расстался с ней?
        - Что случилось?  - шепчу я, подходя.
        Энергия команды упала с десяти до нуля всего за несколько минут. Кайл держит Саммер в медвежьих объятиях. Он кажется… пораженным. Я никогда не видела его таким серьезным.
        Натали пододвигается ко мне.
        - Это из-за Гэвина,  - шепчет она. Мой желудок сводит. Мне не нравится, что она произносит его имя с ужасом на лице.
        - Что с ним?
        - Он…  - Она качает головой, ее большие карие глаза наполняются слезами.  - Он пытался покончить с собой.
        Слова пролетают сквозь мою голову, снова и снова, как собака, гоняющаяся за своим хвостом. Покончить с собой. Покончить с собой. Звенит звонок, а мы все стоим потерянные.
        Это не может быть правдой. Люди вроде тебя не кончают с жизнью, пока не станут знаменитыми. Потом - и только потом - тебе полагается употребить слишком много героина, или проехать на дорогой машине слишком быстро по Малхолланд-драйв, или сделать другие вещи, присущие богам рока.
        Позже я услышу, что Саммер порвала с тобой, что ты пошел к ней домой и плакал на пороге и сказал, что ты сделаешь это, что убьешь себя. А она все равно не открыла тебе дверь. Мне понадобится много времени - больше года,  - чтобы понять, что ее расставание с тобой было храбрым поступком.
        Ты покинул ее дом и уехал на ревущем «Мустанге». Позже тем же вечером родители нашли тебя в ванне полностью одетым. Единственное, что тебя спасло,  - это что ты нанес порез неправильно и потерял сознание до того, как закончил начатое.
        Я узнаю все это за пять минут по пути на урок истории, когда мы с Натали, Кайлом и Питером обсуждаем тебя. Парни не могут поверить, что Саммер была настолько глупа, чтобы порвать с тобой - для них ты тоже ходишь по воде. Они соревнуются, кто больше всего знает о твоих отношениях с Саммер. Это знание внезапно становится символом статуса: кто знает больше, тот твой лучший друг. Втайне я думаю, что Саммер с ума сошла, что отказалась от тебя, но молчу, потому что не знаю тебя так хорошо, как парни, но хотела бы, и вот мой шанс.
        Я вытаскиваю лист бумаги, охваченная внезапным порывом написать тебе письмо. До сих пор не понимаю, почему это сделала. Думаю, мысль о мире без Гэвина Дэвиса слишком пугала меня.
        Я знаю, что мы не очень хорошо знакомы…
        Если тебе понадобится с кем-то поговорить…
        Я буду рядом…
        Тогда я еще не понимала, но это был тот самый момент. Момент, с которого остаток моей жизни в старшей школе - остаток всей моей жизни - изменится. Момент, когда я начну терять часть себя, и мне придется отчаянно сражаться, чтобы вернуть ее за пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут.
        Все из-за завуалированного любовного письма.
        Когда я вижу Райана в коридоре после урока, то передаю ему письмо для тебя. Вы двое как братья, я знаю, что он увидится с тобой сегодня или завтра. К концу дня мы узнаем, что тебя направили в психиатрическую больницу. В «Реабилитационный центр Бирч Гров» отправляются, когда пытаются совершить что-то вроде самоубийства в ванне. От такого девушки не сходят с ума: что драматичного и красивого в парне с разбитым сердцем? Мое воображение хватается за это, приукрашивает твои страдания. Ты получаешь мифический статус в моих глазах, этакий Байрон в агонии любви. Ван Гог, отрезающий себе ухо.
        Конечно же, я волнуюсь за тебя, и мне грустно, но также присутствует чувство возбуждения: я знаю, что это неправильно, но не могу не испытывать его. Ты не просто рокер/актер, любимый всеми, который, как мы все думаем, прославится, когда переедет в Лос-Анджелес. Внезапно ты становишься Ромео, отвергнутым Розалин. Или Гамлетом, страдающим от стрел и тетивы судьбы: «Быть или не быть, вот в чем вопрос».
        Меня захватила мрачная романтика того, что кто-то в нашем мире «Макдоналдсов», коровьих лепешек и евангелических церквей сделал нечто, что мы видим только на сцене. Что-то внутри меня отвечает эхом на этот отказ участвовать в ужасах жизни, ведь быть человеком искусства - мое страстное желание.
        Я знаю, каково это - чувствовать беспомощность, с которой ты сражаешься. Я чувствую ее каждый день дома, где мама обращается со мной как с личным рабом, или когда Великан заносит руку просто ради того, чтобы посмотреть, как я вздрогну. Когда папа звонит пьяный, мрачноватый, давая обещания, которые он никогда не исполнит, произнося ложь, в которую верит. Иногда мне хочется просто отсидеться в стороне от моей жизни. Типа «Эй, все круто, но с меня хватит. Мир всем».
        Я понимаю…
        Я знаю, прямо сейчас кажется…
        Ты имеешь значение, даже если думаешь, что это не так…
        Ты самый талантливый человек, которого я когда-либо…
        Позже ты расскажешь мне, как читал и перечитывал это письмо - единственную полученную тобой валентинку. Как мои слова послужили спасительным плотом. Как ты, каким бы невозможным это ни казалось, влюбился в меня, когда сидел заключенным в голой белой комнате «Реабилитационного центра Бирч Гров» с перебинтованными запястьями.
        Думаю, безумие заразно.
        Глава 3
        Ты не появляешься в школе в течение недели, и твое отсутствие кажется ненормальным. Я к такому не привыкла. Словно кто-то внезапно убрал все цвета. Но все же мы, все остальные, продолжаем жить своей жизнью, а это означает, что после школы у меня смена в «Медовом горшочке».
        Торговый центр полон людей, так что у нас очередь. Так как мы работаем только вдвоем в этой смене, а Мэтт, мой коллега/экс-парень, в служебной комнате месит песочное тесто, я стою у прилавка и бегаю от печи к подносам с печеньем, выставленным за стеклом. Я пользуюсь длинной лопаточкой, чтобы переложить печенье в пакетики покупателей, стараясь быть терпеливой, пока они выбирают, что именно хотят. Дюжина за двадцать баксов или один семьдесят пять за каждое. Дорого, но оно стоит каждой монетки. Мое любимое печенье - сахарное, с посыпкой или без. Ты не знаешь, что такое сахарное печенье, пока не попробуешь масляное, сладкое, мягкое удовольствие, которое называется «Сахарный папочка» в «Медовом горшочке». Иногда, когда я чувствую прилив храбрости, я еще поливаю его сверху глазурью.
        Я ем печенье весь день и пью неограниченное количество газировки. Сгребаю тесто и запихиваю себе в рот, пока никто не смотрит. Я скидываю партии печенек на листы восковой бумаги, используя крошечную ложку для мороженого, от которой у меня мозоли. Перед печью стеклянная витрина, и не секрет, что мальчики наблюдают исподтишка, как мы, девочки, наклоняемся, чтобы поставить подносы в печь, а потом их вытащить. Все еще не могу решить, нравится мне это или нет.
        Когда очередь становится слишком длинной, я бегу в заднюю комнату.
        - Санчес! Помоги, я там утопаю,  - говорю я.
        Мэтт отрывает взгляд от муки, и мне приходится сдерживаться, чтобы не стереть белое пятно с его носа. Мы уже больше совсем не вместе, и это хорошо, но иногда мне хочется поцеловаться с ним. Нат говорит, что это совершенно нормально.
        Он салютует мне:
        - Да, капитан.
        Мы с Мэттом встречались ровно два месяца в девятом классе. Ходили вместе на занятие по английскому, и то, что началось как ежедневный флирт, стало бурными восемью неделями торжественных заявлений, ругани и неловкости. Ему нравятся виртуальный футбол и фильмы о смешных тупицах. Я ненавижу спорт и люблю Шекспира. Этому просто не суждено было быть. Но мы все равно остались друзьями, и это я помогла ему получить работу в «Горшочке». С ним было весело - не эпичная любовь или полнейший крах сердца. Но я готова к настоящим отношениям. Серьезным Отношениям. Любви.
        К ужину очередь рассасывается, и мы можем передохнуть.
        - Детка, это было безумие,  - говорит Мэтт.
        - Вообще.
        Звучит гудок, и он идет к печи, чтобы достать новую партию печенек. Воздух наполняется их теплым, сладким ароматом: орехов макадамия и белого шоколада. Я собираюсь стащить одно, когда вдруг замечаю тебя краем глаза. Ты меня не видишь. Ты идешь следом за своими родителями с опущенной головой в «Эпплби». На тебе длинный тонкий кардиган, расстегнутый поверх концертной футболки Muse. Ты, скорее всего, единственный парень, кроме Курта Кобейна, который круто выглядит в кардигане. Мой взгляд следует за тобой. Твой отец похлопывает тебя по спине, мама тянется и берет тебя за руку. В горле образуется ком.
        - Грейс? Чика, эй…
        Я поворачиваюсь и вижу, что Мэтт держит желтую картонную коробку.
        - Тот спецзаказ - сколько печенек с макадамией они хотели?
        - Полдюжины,  - говорю я.
        Мой взгляд возвращается к ресторану, но тебя уже нет. Я пишу Нат и Лис, что видела тебя. Обе отвечают смайликами. Я не могу понять, что означают смущенное лицо, праздничный колпак и пальма.
        Я продолжаю бросать взгляды на вход в «Эпплби» на протяжении своей смены, но ты не появляешься. Я нервничаю. А вдруг ты подумал, я ненормальная, что передала тебе то письмо? Что если ты его так и не прочитал?
        Я краснею, вспоминая, что сказала, что ты самый талантливый человек, которого я когда-либо знала. Что может сделать мою влюбленность в тебя еще более очевидной?
        - Простите,  - резко говорит кто-то перед прилавком.
        Я поворачиваюсь, готовая притворяться милой, но это просто Нат и Лис.
        - Вы стервы! Я думала, вернулась та ужасная женщина с прошлой недели!
        Длинная история вкратце: покупательница назвала меня нахалкой. Вот и все.
        Лис скрещивает руки и кладет подбородок на стеклянный прилавок, а в ее глазах с блестящими голубыми и розовыми тенями - сочувствие.
        - Отвратительно быть рабом зарплаты.
        Хотя по ней и не скажешь, Лис из очень богатой семьи. Возможно, ей не придется работать ни дня в этой жизни, только если она сама не захочет.
        - Мне нравится говорить себе, что это укрепляет характер,  - говорю я. И показываю на печеньки лопаткой.
        - Какие вам, дамы?
        - Шоколадные. У меня сейчас цикл,  - говорит Нат.
        Лис рассматривает подносы:
        - А мне как обычно.
        Я кладу шоколадное печенье брауни в один пакет и сникердудл в другой.
        - Если бы я работала здесь, я бы так растолстела,  - говорит Нат. Она худая как спичка, и у нее идеальная осанка после детства, проведенного в балетной школе.
        - Да, мама мне недавно сказала, что у меня на ногах целлюлит,  - говорю я.  - Так что я делаю перерыв в поедании сладкого.
        Лис уставилась на меня:
        - Твоя мама действительно это сказала?
        Нат закатывает глаза.
        - Ты удивлена? Это же типичная Джин.
        Мэтт выходит через вращающуюся дверь в баскетбольных шортах и футболке. Он кратко машет нам.
        - Адьос, чикас,  - говорит он.  - Я все.
        - Тебе не странно с ним работать?  - спрашивает Лис после того, как Мэтт направляется на парковку.
        Я качаю головой.
        - Между нами все круто.
        Нат бросает взгляд через плечо в сторону «Эпплби».
        - Так вот, я просто скажу. Если отмести в сторону попытку самоубийства, Гэвин Дэвис снова на рынке.
        Лис улыбается мне.
        - Ну так как, когда ты этим воспользуешься?
        Нат ахает, а я смеюсь.
        - Мило, Лис. Держишь марку.
        - Подруга. Ты влюблена в него уже года три,  - говорит она.  - Вот твой шанс.
        Нат поднимает руку.
        - Можно я скажу?  - Мы киваем.  - Как самая ответственная из нас троих, я бы сказала: попробуй, но будь осторожна.
        - Почему это ты самая ответственная?  - спрашивает Лис.
        Нат осматривает ее с ног до головы, включая радужные колготки, кеды на платформе и розовый бант в волосах.
        - Хорошо, можешь быть самой ответственной,  - говорит Лис.
        Я отламываю кусочек свежеиспеченного печенья с арахисовой пастой.
        - Что ты имеешь в виду под «будь осторожна»?
        - Он будет подавлен,  - говорит Нат.  - И может быть немного…  - Она изображает знак сумасшествия, крутя указательным пальцем у виска.
        Лис кивает.
        - Правда. Парень же пытался покончить с собой.
        - Ребята, я оценила вашу веру в меня, но Гэвин никогда даже на меня не посмотрит как на девушку, так что мне не очень нужен этот совет.
        Глаза Нат вспыхивают.
        - Ты так думаешь только из-за той чепухи, которую говорит тебе мама.
        Я скрещиваю руки на груди.
        - Например?
        Она отсчитывает на пальцах одной руки:
        - Согласно ей, у тебя целлюлит, ты не фотогенична, не умеешь петь…
        - Ладно, ладно. Поняла.  - Мой взгляд возвращается к «Эпплби». Может, ты с родителями вышел через другую дверь.
        - Но мы же о Гэвине Дэвисе говорим. Он получит «Грэмми» до того, как мы закончим колледж. И более того, если сравнить Саммер и меня…
        Лис поднимает руку.
        - Пожалуйста, позволь мне показать тебе это с точки зрения лесбиянки. Саммер милая, крутая и все такое, но вообще она не такая сексуальная, как ты думаешь. Я, например, никогда не фантазировала о ней во время мастурбации.
        - О БОЖЕ МОЙ,  - говорит Нат, ее глаза широко распахнуты от шока. Два розовых пятна темнеют на ее щеках.
        Лис вскидывает брови.
        - А разве вам можно упоминать имя Господа всуе?
        Нат изящно бьет Лис по руке, та принимает позу каратиста и начинает цитировать «Принцессу-невесту»:
        - Здравствуй. Меня зовут Иниго Монтойя. Вы убили моего отца. Приготовьтесь умереть.
        Именно в тот момент подходит покупательница, и я пытаюсь не рассмеяться, пока укладываю дюжину печенек для нее, но продолжаю фыркать от смеха. Она хмурится на нас троих, словно мы какие-то хулиганки, и ее брови ползут на лоб, когда она видит наряд Лис. Это безумие, когда социалистка-лесбиянка и евангелистка-христианка - твои лучшие друзья, но именно так у нас и получилось. Мы подружились в девятом классе, когда нас всех вместе отправили выполнять задание по музыкальному театру в драматическом кружке. Мы решили спеть прекрасную шаловливую песенку «Две леди» из «Кабаре» (Лис играла конферансье), и мы подружились из-за любви к Алану Каммингу. Мне кажется, что наша дружба словно одежда, которую можно увидеть в Vogue, когда ничего не сочетается, но выглядит абсолютно потрясающе. Мы - клеточка, горошек и полоски.
        Как только моя клиентка уходит, я смотрю на Нат и Лис.
        - Я написала ему письмо,  - говорю я, начиная укладывать печеньки, чтобы продать завтра как вчерашние. Торговый центр закрывается через пятнадцать минут.
        - Гэвину?  - спрашивает Нат.
        Я киваю.
        - И я… Я думаю, что он, наверное, его не прочитал. Или если читал, то думает, что я самый жалкий человек в мире.  - Становится трудно дышать при одной только мысли об этом.  - Я вообще сгораю от стыда. Не знаю, что на меня нашло.
        Звенит телефон Нат, и она бросает на меня взгляд.
        - Ну, завтра ты узнаешь. Кайл говорит, что Гэв возвращается.
        - Завтра?  - говорю я.
        - Ага.
        - О боже,  - стону я.  - Зачем я написала это глупое письмо?
        - Потому что ты чертовски крутая и чертовски сексуальная, и он, скорее всего, знает это, черт побери, и ему просто нужна чертова причина начать встречаться с тобой,  - говорит Лис.
        Нат кивает.
        - Согласна со всем, что она говорит, за исключением ругани.
        Лис накрывает мою руку своей.
        - Ты сходила с ума по нему вечность. Теперь позволь вселенной решать.
        - Или богу,  - говорит Нат.
        - Или Будде, или Мухаммеду, или, там, Далай-ламе, все равно,  - говорит Лис.  - Десять баксов ставлю на то, что Гэвин влюбится в тебя до своего выпуска.
        - Десять баксов на то, что этого не случится,  - говорю я, протягивая руку.
        Нат скатывает в шарик пакет и выбрасывает в мусорку.
        - И пусть победит лучшая.
        Сегодня ты вернулся в школу.
        Я вижу тебя в коридорах, ты шутишь с другими парнями из театрального кружка, со своей группой. Вы словно свора хулиганистых щенков; никто из вас не может усидеть на месте. Каким-то образом у тебя получается жить в обоих мирах: музыкальной группе крутых парней и с ребятами-ботаниками из театрального кружка.
        Прошло девять дней с того самого дня, и мне кажется, Гэв, что ты снова стал самим собой. Ты в футболке Nirvana, и твоя шляпа заломлена особенно лихо. Она сбивает меня с толку. Я ожидала… чего? Черную водолазку и берет вместо твоего обычного наряда? Греческий хор, следующий за тобой в класс? На тебе снова свитер-кардиган, и я думаю, не для того ли ты его надел, чтобы спрятать запястья. Знаю, не одна я гадаю, есть ли там бинты и шрамы.
        Мое сердце ускоряется, и внезапно я чувствую себя глупо. Какая муха меня укусила, что я написала то письмо? Что если ты думаешь, что я перешла границы, что я ненормальная? Что если…
        Ты разворачиваешься.
        Между нами десятки учеников. Все бегут, потому что звонок скоро прозвенит. Ты держишь обе лямки рюкзака в руке и останавливаешься, как только замечаешь меня. Замираешь. Твои глаза становятся шире (голубые, голубые, словно тропическое море), а потом уголки твоего рта поднимаются, совсем немного.
        Как мальчики это делают? Как получается, что все мое тело воспламеняется просто от того, что ты на меня посмотрел?
        Я прижимаю книги к груди, как Сэнди в «Бриолине», спрашивающая Дэнни Зуко глазами: «Что теперь?»
        Я этого еще не знаю, но эти мгновение между нами - постановка фильма твоей жизни. То, что ты делаешь - твой внешний вид, эта остановка, восторженный взгляд,  - ты украл это все прямо из экранизации «Гордости и предубеждения» ВВС. Ты спокойно крадешь приемы Колина Ферта, а я этого даже не замечаю. Ты в двух шагах от того, чтобы выйти из озера в мокрой белой рубашке. Только позже я замечу, как ты скармливаешь мне отрепетированные фразы и идеально рассчитанные по времени улыбки, вздохи и слезы, наполняющие глаза четко в нужный момент. Через год я буду кричать «Пошел к черту, ПОШЕЛ К ЧЕРТУ» в подушку, потому что мне не будет хватать храбрости сказать это тебе в лицо.
        Но прямо сейчас парень смотрит на меня с другого конца коридора, и, не проронив ни слова, он присвоил меня.
        Я новая территория, и ты поставил свой флаг.
        Глава 4
        Я вхожу в класс театрального кружка, когда звенит звонок. Кажется, что и внутри меня есть звоночек. Я все вспоминаю выражение твоего лица, когда ты меня увидел. Дзынь! Дзынь! Дзынь!
        Питер работает над своим английским акцентом для сцены из пьесы Пинтера, которую он представляет на этой неделе, я забыла, какой именно. Алисса помогает Карен с первыми шестнадцатью темпами танца, который они будут показывать на концерте этой весной. Кайл поет «Глаза Лили» из «Таинственного сада», уйдя с головой в свой мир, а я слушаю его некоторое время, совершенно очарованная. У него такой голос, который заставляет все внутри тебя распрямиться. Если бог мог бы спеть, бьюсь об заклад, он звучал бы как Кайл.
        Я пересекаю комнату и плюхаюсь рядом с Натали, сидящей на ковре, скрестив ноги, и погруженной в разговор с Райаном. Судя по тревоге на их лице, подозреваю, они говорят о тебе, анализируя твой первый день после возвращения. Я хочу рассказать ей, как ты смотрел на меня. Мне хочется найти слова, чтобы описать эту полуулыбку.
        - Как он?  - спрашиваю я вместо этого.
        Она качает головой.
        - Сложно сказать. Саммер говорит, что его родители с ума сходят. Они не хотели, чтобы он пока возвращался.
        - Ну, эм,  - говорю я.  - Он же пытался… Ну ты знаешь.
        - Да,  - говорит она тихо.
        Странно думать, что твоя жизнь возвращается на круги своя, что ты будешь делать домашнюю работу по математике и бегать по кругу на физкультуре. Теперь ты кажешься выше всего этого.
        Мисс Би выходит из своего кабинета, который находится рядом с классом театрального кружка. У нас нет стульев или парт здесь, просто много места, чтобы играть. Мы поворачиваемся к ней. Она помогала нам преодолеть то, что случилось с тобой,  - иногда целые уроки превращались в психологические консультации.
        - Кто проходит отбор для «Чикаго» сегодня, поднимите руки.
        Я осматриваюсь: почти все подняли руку.
        - Отлично,  - говорит она, широко улыбаясь.  - Не забудьте принести свою музыку в хоровую и удобную одежду для танца.
        Натали хватает меня за руку. У нее нет причин беспокоиться - она универсальный специалист. Плюс она красивая, но не знает об этом, а это самый лучший вид красоты.
        Мисс Би раздает нам всем сцены, и я оказываюсь в команде с Нат и Лис, как обычно. Мы играем чирлидеров из пьесы «Тщеславие». Втайне я в восторге от этой сцены, потому что всегда хотела быть чирлидером. Неважно, что, будучи умной девушкой от искусства, я бы должна их ненавидеть. Быть чирлидером всегда казалось способом изменить судьбу, стать кем-то ярким и светящимся, кем-то, от кого никто не может отвести глаз. Мы с Нат ходили на встречу в начале года, просто чтобы посмотреть, что нужно для отборочных. Оказалось, мы обе слишком бедны, чтобы быть чирлидерами. Нужно купить помаду определенного цвета, особую обувь, униформу, банты, костюмы для разогрева… Думаю, есть причина, по которой все богатые девушки в команде чирлидеров.
        Но ничто из этого - чирлидеры, популярность, превращение в яркую девушку - не имеет значения, учитывая, что ты вернулся, что ты сломлен.
        - Думаешь, Гэвин будет проходить пробы?  - спрашиваю я Натали.
        Она качает головой.
        - Понятия не имею.
        Каково тебе сейчас знать, что, когда ты улыбаешься, поешь и танцуешь, все равно все будут думать о том, что ты сделал, их восприятие тебя отныне неотрывно связано с этим ужасным событием?
        - Давай пройдемся по сцене, хорошо?  - говорю я, держа в руках сценарий.
        Мы бросаемся в выдуманную реальность, словно в бассейн жарким днем. Здесь мы надеваем на себя другие личины, и это помогает забыть свои, позволяет притвориться, хоть ненадолго, что все хорошо.
        Хоровая комната забита актерами. Я сижу недалеко от мисс Би, всех записывая. Пока я не пометила лишь одно имя в списке.
        - Привет.
        Кто-то садится рядом со мной. Я поворачиваюсь. Внезапно дышать становится сложнее. Я могу вычеркнуть последнее имя из списка.
        - Гэвин. Привет.  - Все внутри зажигается, словно пришло Рождество.
        Мы раньше никогда не оставались наедине, у нас никогда не было настоящего разговора без других людей. Когда мы репетировали «Как важно быть серьезным», в основном ты разговаривал с парнями. За исключением одной или двух наших бесед о музыке и режиссуре, мы обменивались короткими фразами о глупых, неважных вещах. Последнее, о чем мы говорили,  - садовые гномы. Но теперь я чувствую, что то письмо парит в воздухе между нами.
        Я понимаю…
        Я знаю, прямо сейчас кажется…
        Ты имеешь значение, даже если думаешь, что это не так.
        Я рядом…
        - Готов подняться туда и показать мисс Би, на что способен?  - спрашиваю я.
        Ты наклоняешься по-заговорщицки, твой лоб почти касается моего. Ты подмигиваешь, и это, черт возьми, самое сексуальное, что я видела.
        - Дело в шляпе,  - говоришь ты. Голос, как обычно, беззаботный, но каким бы потрясающим актером ты ни был, у тебя не получается полностью скрыть напряжение. Однако я следую за тобой: если хочешь притворяться, что все хорошо, тогда и я буду.
        - Ты достаточно самоуверен, не так ли?  - спрашиваю.
        Смеешься, и я замечаю, что ты при этом смотришь на колени и слегка качаешь головой. Вскоре этот жест станет мне знакомым. Дорогим.
        - Замолвишь за меня доброе словечко?  - спрашиваешь ты.
        - Я подумаю над этим.  - Теперь мой черед подмигивать.
        - Это шикарно.  - Ты протягиваешь руку и мягко тянешь меня за свитер. Он покрыт блестками - одна из дешевых пятидолларовых вещей из H&M.
        - Ты единственный не гей, который может сказать «шикарно» и не выглядеть глупо,  - говорю я.
        Ты улыбаешься:
        - Так это потому что я сам шикарный.
        Начинается первый раунд певцов, большинство из них - разные степени ужасного. Ты даже кривишься один раз и сползаешь по стулу, словно звук причиняет тебе физическую боль. Мне нравится, что ты продолжаешь придерживаться такой позиции: ты не ботан, просто знаток.
        Ты поворачиваешься ко мне, твой взгляд цепляется за мой.
        - Спасибо,  - говоришь ты тихо.  - Твое письмо, оно типа… спасло меня.
        Я краснею, удовольствие расцветает в груди. Сейчас я еще не знаю, но вскоре внутри меня будет сад. И там вырастут колючки.
        - О,  - говорю я. Почему внезапно в голову приходят только фразы с уроков французского? Je suis un ananas. Я - ананас?  - То есть круто. Надеюсь, это помогло. Эм.
        Я кусаю губу, смотрю на талоны прослушивания, которые сжимаю в руках. Не могу сказать ничего путного. Если бы только Тони Кушнер или другой прекрасный сценарист мог бы жить в моем горле и просто сказать за меня правильные слова в нужный момент.
        - Да,  - говоришь ты,  - помогло.
        Что-то внутри меня говорит, что этот момент важен.
        Мисс Би называет твое имя, прежде чем мы успеваем еще что-то сказать, и ты передаешь мне свой талон (твой почерк, как я и думала, удивительно аккуратный) и направляешься к передней части комнаты. Ты отдаешь свои ноты пианисту, потом смотришь на нас с, как бы сказал мой дедушка, притворной улыбкой.
        И вот внезапно ты - Билли Флинн, идеальный выбор для роли хитрого адвоката. Любой мечтающий об этой роли наверняка сдался, как только услышал, что ты все равно участвуешь в отборочных. В любом случае эта роль твоя.
        Это король драмы Гэвин: душа вечеринки, парень, который ничто и никого не воспринимает всерьез. Особенно самого себя. Гэвин из музыкальной группы больше похож на настоящего Гэвина, которого я скоро узнаю: задумчивого, смены настроения, как тектонические плиты. Уязвимого.
        Несмотря на улыбку на твоем лице и магнетизм, который аж трещит, когда ты на сцене, я замечаю настороженность в комнате. Все наклоняются вперед на своих стульях. Я почти что вижу неоновые знаки, мерцающие над твоей головой: САМОУБИЙСТВО САМОУБИЙСТВО САМОУБИЙСТВО.
        Ты поешь «Славу одной песни» из «Аренды», и мне интересно, та ли эта песня, которую ты изначально собирался петь, или это способ сказать нам: «Сейчас я в порядке». Безусловно, это не тот тип джазовых песен, с которыми все выступают, и не фирменный ангст-рок твоей группы. Это… красиво. Нежно и открыто, пронизано суровой элегантностью. Мне так сильно хочется с тобой целоваться прямо сейчас.
        Одна песня, мир был у его ног,
        Слава в глазах юной девушки, юной девушки…
        Я та юная девушка.
        Я просто еще этого не знаю.
        Глава 5
        Все мои друзья-парни сексуально озабочены. Их любимое занятие - придумывать, какое бы порно-имя было у каждой из нас, девушек. Думаю, многие люди в порнографии используют свои вторые имена в качестве первых, а улицу, на которой живут, в качестве фамилии. Таким образом я бы стала Мари Лай.
        Неудачно (или идеально), знаю.
        Вы с Кайлом, Питером и Райаном думаете, что то, что я живу на авеню Лай,  - это самая забавная вещь в мире. Это практически идеальное имя для порнозвезды. Ты начинаешь смеяться, и, видя тебя таким, я чувствую себя счастливой, так что мне все равно, что вы четверо придумываете мне побочную карьеру во взрослых фильмах. Думаю, если с режиссурой не получится, у меня будет чем заняться.
        Гэвин Дэвис.
        Я не могу выбросить тебя из головы. Воздух вокруг тебя изменился, стал тяжелее после того, что случилось. Ты выглядишь старше, словно действительно через что-то прошел. Ты даже не пытаешься прятать свои шрамы. Ты их носишь почти как знак отличия. Боевые шрамы. Мне это нравится. Почему-то ты кажешься мудрым. Словно ты нашел ответ на вопрос, который давно уже задавал. Я хочу знать ответ.
        Слова, которые я написала тебе две недели назад, обжигают мне пальцы. Я подношу их к губам и внезапно думаю: «Интересно, каково это - поцеловать его». Саммер перешла от страха и грусти к серьезной злости на тебя - она больше не проводит с нами время. Лис, планирующая однажды стать психологом, как ее родители, говорит, что Саммер проходит разные стадии горя.
        Саммер говорит, что ты ее контролировал, что тебе не нравилось, что у нее есть друзья-парни. Вообще, конечно, это не очень здорово, но надо признать, что она флиртовала с другими. Даже я это заметила. «Он хотел быть со мной все время,  - говорит она.  - Он хотел быть самым важным». Прости, но я не вижу, что в этом такого плохого. Будь ты моим парнем, не представляю, чтобы я не захотела проводить с тобой каждую секунду каждого дня. Если это безумие, значит, я такая. Носи меня везде с собой.
        Звенит звонок с последнего урока, вырывая меня из мыслей, возвращая в настоящий момент, который не очень-то счастливый. Хорошо бы как-то пройти этот ход в игре и собрать причитающийся бонус, но колледж, кажется, еще так нескоро. Так что звенит звонок, и мое сердце сжимается. Ненавижу эту часть дня, когда нужно идти домой.
        Раздается коллективный радостный вздох, когда мистер Денсон говорит:
        - Делайте свою домашнюю работу или окажетесь без дома. Произнесите вместе со мной: тригонометрия - это хорошо.
        Мы все стонем:
        - Тригонометрия - это хорошо.
        Я понимаю, что не слышала ни слова из того, что мистер Денсон говорил последний час. Такое происходит со мной постоянно. Я погружаюсь в свои мысли и мечтаю целые уроки напролет.
        «Спустись с небес»,  - говорит мама.
        Мой дом всего в несколько кварталах от школы, так что я добираюсь домой достаточно быстро. Плюс: не надо долго идти. Минус: я попадаю домой быстрее, чем хотелось бы, а не хотелось бы попадать туда вообще. Знаете это раздражающее чувство по воскресеньям - воскресную хандру? Вот так по ощущениям и возвращаться домой. Вот так я чувствую себя каждую секунду, находясь в доме моей семьи.
        Я не совсем уверена, зачем мама меня родила. То есть я не была ребенком-ошибкой, типа «О черт, я залетела». Моя мама хотела меня. Вот почему так странно, что теперь, кажется, я ей не нужна. Я чувствую, словно каким-то образом вторглась к ней, словно у нее и Великана стоят огромный знак «Проход запрещен» и электрический забор вокруг них и Сэма. И я все время врезаюсь в этот чертов забор.
        Они не хотят меня здесь видеть. Во время самых худших разборок, когда я угрожаю уйти жить к своему отцу-наркоману, моя мама говорит: «Отлично, посмотрим, как тебе там понравится». И я не знаю, что она имеет в виду. Типа «Отлично, мне все равно»? Или она думает, что жизнь с ней намного лучше? И если она это хочет сказать, то разве это типа не так уж сильно впечатляет, что жить с ней лучше, чем с наркоманом? Планка установлена достаточно низко, хочу сказать.
        Для мамы и Великана я в первую очередь помеха, во вторую - служанка и человек - только в далекую третью. Моя жизнь в доме - бесконечный список заданий. Вот некоторые из них: скрести между плитками в душе, организовать переработку отходов (раздавить каждую банку), поливать газон, вытирать пыль, пылесосить, складывать белье для стирки, готовить ужин, мыть окна (боже упаси, если я оставлю разводы), заправлять не мои кровати, мыть посуду, сидеть с ребенком. Моя мама не переносит грязь. Все должно быть без единого пятнышка, на своем месте, и это моя работа, несмотря на кучу заданий на дом или друзей, которые хотят сходить в кино, погулять. Великан тоже участвует в этом. Например, в мои обязанности входит мыть его машину каждую неделю, и я часто торчу за стиркой его вещей.
        Мы с друзьями тайно прозвали его Великаном, потому что он весь такой «нюх-нюх-нюх»[6 - Намек на сказку о Джеке и бобовом дереве.]. Он пьет водку с тоником, и от его голоса по рукам бегут мурашки. Его слово - закон. Наш дом полон криков и слез, стены скрывают правду от соседей. Видите ли, Великан может быть очаровательным. Вне нашего дома он - замаскировавшийся огр, превращающийся в дружелюбного соседа или преданного родителя. Он - бухгалтер в бизнесе, который расходует больше, чем приносит, но его настоящее призвание, думаю, актерская игра: он так замечательно притворяется хорошим человеком.
        Мы живем в одноэтажном доме с тремя спальнями. Раньше я делила свою комнату со своей старшей сестрой Бет, и вот почему у меня двухъярусная кровать. Я выбрала нижнюю, потому что там чувствуешь себя как в коконе, словно можно спрятаться, когда становится слишком тяжело.
        Я повесила фотографии друзей на стену возле кровати - смесь фотографий с выступлений и разных снимков из жизни. Там есть один, где ты сидишь на краю сцены и смотришь на меня с ленивой усмешкой. Также есть фотографии моих идолов: Джули Теймур (самого лучшего режиссера всех времен), Уолта Уитмена. А еще там есть моя любимая цитата, которая была на постере над доской у нашего учителя английского в девятом классе: «Медицина, право, бизнес, инженерное дело необходимы для поддержания жизни. Но поэзия, красота, романтика и любовь - то, ради чего мы живем». По сути это девиз моей жизни.
        Цитата из «Общества мертвых поэтов», из той части, когда Робин Уильямс в классе рассказывает ученикам о Шекспире. Никто не заставлял меня полюбить Шекспира. Я запомнила наизусть почти всю «Ромео и Джульетту». Я понимаю, какими загнанными в ловушку они себя чувствовали, как отчаянно хотели выбраться. В восьмом классе я носила ее везде с собой, читая и перечитывая в свободное время. Моя книжка была достаточно потрепанной, но, наверное, это первая вещь, которую я спасла бы в случае пожара. Страницы хрупкие и уже желтеющие, запятнанные надеждой, вытекающей из моих пальцев - новой девочки в городе в поисках чего-то великого в своей жизни.
        Помню тот день, когда мы переехали из Лос-Анджелеса. Моя мама и Великан только что поженились, и мы с Бет долго не могли заснуть по ночам и плакали. Было слишком тихо: нам не хватало шума автострады, вертолетов. И запах был странный - навоз и грязь, а также разбитые мечты. Мы составили список всех любимых вещей, связанных с Лос-Анджелесом, и прикрепили на стену спальни. Он до сих пор тут висит: пляж «Венис», кафе «Фифтиз», каток «Пиквик», очередь в «Пинкс», мексиканская еда.
        Я бросаю свой рюкзак на пол в прихожей дома как раз тогда, когда забегает Сэм. Хоть я и люблю его, но брат, хоть и не по своей вине, вроде моего личного проклятия. Мама уже сказала, что моя (неоплачиваемая, неблагодарная) работа этим летом - сидеть с ним каждый день, весь день, когда я не на работе в «Медовом горшочке». Раньше Бет и я делили эту ношу, но теперь она вся на мне: присмотр за ребенком, работа по дому, груша для битья. Мама использует бесплатный труд, чтобы потратить свое время на «Минеральную магию», косметическую компанию, для которой она организовывает вечеринки, продавая косметику своим друзьями, их друзьям и друзьям из друзей.
        - Гэйс!  - кричит Сэм.
        У него проблемы с произношением «р». Сэм протягивает ручки, улыбается, и я обнимаю его, поднимаю на руки и кружу. Мне нравится, как он отбрасывает назад голову, и как его смех зарождается где-то глубоко в животе. Прямо сейчас он не мое проклятие: он милый, любимый и вообще единственное хорошее в этом доме.
        - Грейс!
        Моя мама уже зовет меня, потеряв терпение, раздраженная. Время работы по дому, я знаю это. Я забрасываю Сэма себе на спину и иду на кухню. Мама занята своим питьевым ритуалом: стакан, лед, вода, долька лимона, один пакетик сахарозаменителя. Положи все в стакан в таком порядке, помешай три раза по часовой стрелке, три раза против часовой стрелки. Она заставляет меня готовить его для нее все время. «Грейс, мне нужна вода». Она даже ради этого зовет меня прийти из комнаты, пока я делаю домашку, словно я какой-то бармен. Однажды она увидела, что я его размешала четыре раза - я грезила о тебе и потеряла счет. Она накричала на меня за то, что я зря потратила лимон, сахарозаменитель и воду во время засухи, выливая содержимое, вымывая стакан и снова ставя его на стол. «Делай заново».
        - Мне нужно, чтобы ты прополола сорняки на заднем дворе,  - говорит она.  - Возьми с собой Сэма и приглядывай за ним.
        Никаких «Эй, как прошел твой день?». Никаких «У тебя много домашней работы?», «Еще кто-то из твоих друзей пытался покончить с собой?».
        С самой прошлой недели мне хотелось поговорить с ней о тебе, потому что иногда взрослые знают о таком, но она всегда занята каким-то новым проектом, и теперь мне кажется - а зачем? Я ненавижу наши отношения, похожие на йо-йо. Иногда я чувствую, что так близка к маме, словно мы два солдата в траншее, крепко прижимаем ружья к груди, готовые атаковать, когда придет враг. В другие времена она и есть враг.
        Это моя попытка спасти день, чтобы он не стал худшим:
        - Мне нужно сделать кучу домашки по тригонометрии до работы…
        Она поднимает руку:
        - Тебе нужно было подумать об этом до того, как ты решила не полоть сорняки на прошлой неделе.
        Злость кипит под самой поверхностью кожи. Она там, прямо там, где мне надо. Ждет. У меня есть только час на то, чтобы сделать домашнюю работу до вечерней смены в «Медовом горшочке». А теперь у меня и этого нет.
        - Мам, это нечестно. У меня была работа, а потом нужно было закончить тот большой проект по английскому, помнишь?
        - Не хочу слышать об этом.
        Она уже кричит. Многого не надо, чтобы довести ее до этого. Сэм прижимает лоб к моей спине, словно пытается спрятаться. Мама злится все время. Когда она разговаривает со мной, то сжимает зубы рыча. Я слишком взрослая для настоящей порки, но мое лицо, руки, затылок - это все доступно для побоев. Я бы хотела избежать их сегодня. Не хотелось бы ее ненавидеть.
        - Хорошо,  - говорю я внезапно тихим голосом. «Поверженная дочь». Я поджимаю пальцы ног. Смотрю на свои ботинки «Доктор Мартенс». Только в этот раз у меня не получается скрыть свое раздражение.
        - Я вот настолько близка к тому, чтобы оставить тебя дома.
        - Мне жаль,  - говорю я, раскаиваясь, словно она Иисус, а я прошу отпущения грехов.
        Если я сегодня пропущу смену, то могу потерять работу. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Эти постоянные стычки изматывают. У мамы три основных состояния: злая, в депрессии, слетевшая с катушек. Под «слетевшей с катушек» я подразумеваю случаи типа того, как она решила перебрать рождественские украшения в июле. В три утра.
        Я так устала.
        Когда я пытаюсь объяснить друзьям, как тут ужасно, когда я пытаюсь объяснить им страх, в котором я постоянно живу, страх, что у меня заберут ту имеющуюся чуточку свободы, все это звучит мелочно. Бедняжка я. А я и не хочу их сочувствия. Мне нужен праведный гнев. Мне нужно, чтобы кто-то поколотил во входную дверь, готовый сказать маме и Великану, как им повезло. У меня одни пятерки. Я девственница. Единственный алкоголь в моей жизни - это наперсток вина для причастия, когда бабушка везет меня и Бет в церковь. Я никогда не курила ни траву, ни сигареты и даже не находилась в одной комнате с такими вещами. Я осторожно перехожу дорогу, не прогуливаю уроки, никогда не вру маме. По сути я действительно чертовски замечательный ребенок. Но они этого не видят. Они видят, как кто-то вторгается в их жизнь, которая, мне кажется, была бы намного лучше без меня.
        «Пожалуйста, не сажай меня под домашний арест». Вот какие слова вращаются у меня в голове снова и снова прямо сейчас. В прошлом месяце меня посадили под домашний арест на две недели за то, что я не помыла главную ванную, которой пользуются мама и Рой, до того, как пойти к Нат домой. Я опаздывала и быстро протерла ее, надеясь, что она не заметит. Но она заметила, конечно же. На нижней части туалета был волос («Ты называешь это ЧИСТЫМ?») и пятнышко плесени между двумя плитками («И ЭТО. Я не слепая, Грейс»). Мое наказание: две недели заключения, которые, как получилось, совпали с проектом по улучшению дома, который организовал Великан.
        Голос мамы становится безразличным - мое извинение ничего не меняет.
        - Когда закончишь, тогда можешь идти.
        - Но ты все еще готова подвезти меня?
        Торговый центр находится в получасе ходьбы, и мама не разрешает мне получить водительские права, потому что говорит, что это большая ответственность, а я недостаточно взрослая для нее (при этом круглая отличница, девственница и трезвенница).
        - Посмотрим, как ты справишься с лужайкой.
        Вот так я собираю по частям свой день, так я цепляюсь за надежду, что успею вовремя и не потеряю свою работу: я киваю, укутываясь в свою кротость, как в плащ.
        Я переодеваюсь из винтажного платья в стиле 60-х в старые джинсы и футболку, а потом отправляюсь к раздвижной двери, ведущей на задний двор, захватывая с собой Сэма. Я стискиваю его так сильно, что он вскрикивает, и я шикаю на него, злость льется из меня, горячая и быстрая. Сразу же я испытываю вину. Я ничем не лучше своей мамы.
        - Прости, дружок,  - шепчу я Сэму, когда мы выходим на улицу.
        Я помогаю ему сесть на качели, а потом натягиваю садовые перчатки и принимаюсь за сорняки.
        Быть семнадцатилетней с родителями-фашистами - отстой. Ты начинаешь чувствовать, что ничто не принадлежит тебе, кроме мыслей в голове и этих крошечных моментов приватности.
        «Не будь мученицей»,  - сказала бы мама.
        Слушайте, я так расстроена не из-за того, что мне нужно выполнить дурацкое задание по дому или посидеть с маленьким братом несколько часов после школы. Дело в том, что все дошло до той грани, когда все плохо все время, так что любая мелочь меня доводит. Иногда хочется, чтобы у меня были разбитые губы или синяки, которые можно показать школьному психологу: сложно объяснить, какая пытка - жизнь в этом доме и как постоянные придирки, работа по дому и крики выжимают из тебя все соки. Раньше, когда на моей коже были следы от ударов Великана, я была еще слишком мала, чтобы знать, что с ними делать. Теперь же мне бы хотелось показать их школьному психологу и сказать: «Видите? Я больше не могу так жить». Я в ловушке, задыхаюсь. Жизнь в этом доме словно тот раз, когда я плавала в бассейне кузины, а большой надувной плот, с которым все играли, накрыл меня. Я застряла под водой прямо под ним и несколько секунд была уверена, что утону.
        Плохо не все сто процентов времени, но если что-то хорошее случается, всегда есть «но». Я научилась торговаться. Время с друзьями, одежда, билеты в кино, свободный вечер - все это чего-то стоит. Стоит ли веселье вечером в пятницу целых выходных работы по дому или сидения с ребенком? Помню, как однажды Лис пыталась объяснить, что это ненормально и что родители делают приятное детям, потому что хотят этого, потому что любят их. Нет никаких «ты мне должна», никаких «а мне что с этого?». Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
        Я вырываю сорняки, солнце обжигает спину. Сейчас ненормально тепло, хотя мы привыкли к дикой жаре в этой части Калифорнии: тридцать два градуса, хотя на дворе март. Денег мало, так что внутри не намного лучше. В такие дни мама включает кондиционер только ночью. Слишком дорого держать его включенным весь день. Я делаю перерыв и смотрю на небо - то же самое небо, что и над Парижем. Я на минуту притворяюсь, что я там, иду вдоль Сены. На мне шикарная юбка и блузка, и… Я несу корзинку для пикников с багетом, сыром и вином. И конечно же, я держу за руку бойфренда (Жака? Пьера?). Или, может, я уже в Нью-Йорке иду вдоль Пятой авеню, держа за руку тебя…
        Мама открывает дверь и кричит мне, чтобы я была внимательной: Сэм ползет слишком высоко по лесенке. Каждые несколько минут мне приходится оттаскивать Сэма то от одного, то от другого: шланг, садовые инструменты, гриль. Я никогда не закончу. Проверяю время на телефоне: 16:15. Моя смена начинается в пять. Я быстро набираю Бет, и моя вечно занятая сестра берет трубку с первого звонка.
        - Привет, сестренка,  - говорит она, и я начинаю плакать.
        - А-а,  - тихо говорит она,  - что они сделали в этот раз?
        Я рассказываю ей, что иду по тонкому льду, как я боюсь, что мама и Великан не разрешат мне поехать в Интерлокен. Я рассказываю о тебе, об уборке сорняков на заднем дворе и том, как я вымотана.
        - Почему ей нужно все усложнять?  - говорю я.
        - Потому что… Ей тоже сложно. С Роем. Ты же знаешь?  - говорит Бет.  - Думаю, мама не понимает, как себя ведет.
        У Бет появился некий голос разума с тех пор, как она уехала в колледж. Словно расстояние позволяет ей видеть то, что происходит дома, яснее. Не знаю, что чувствую по этому поводу. Не думаю, что нормально спускать все маме с рук. Мне нравилось, когда мы были вместе в гуще событий, как боевые товарищи.
        - Ты там наслаждаешься жизнью?  - спрашиваю ее.
        Даже если она только в Лос-Анджелесе, кажется, что она за миллионы миль отсюда. Мне хочется сплетен посреди жарких ночей, когда нам не удавалось уснуть, потому что единственный доступный воздух - это горячий, пахнущий навозом ветерок, просачивающийся сквозь открытое окно. Я хочу мыть посуду бок о бок. Я хочу снова переходить от слез к смеху так быстро, что животы сводит.
        - Да,  - говорит она,  - и ты будешь. Еще один год. Нос вверх, хорошо?
        - Хорошо.
        Закончив, я бегу на кухню, готовлю салат и накрываю на стол. Бросаю взгляд на часы на печке: 16:40. Я очень надеюсь, что мама не заставит меня идти пешком. Пара миль - я никогда не успею вовремя.
        Я спешу в свою комнату и надеваю белую рубашку и черную юбку, униформу девушек из «Медового горшочка», затем хватаю свой передник цвета хаки и сумочку. 16:45.
        Мама заходит из своей комнаты и оценивает, что я сделала на кухне, разговаривая по телефону с подругой.
        Она смеется:
        - О, вообще без проблем. Грейс может посидеть с Сэмом, а я приду и помогу спланировать вечеринку. Суббота в шесть? Отлично.
        Ненавижу, когда она вот так поступает, просто берет и ставит жирный крест на моих выходных. А может, у меня были планы на шесть вечера в субботу. Но разговор с ее подругой, кажется, закругляется, и я воспаряю духом. Она положит трубку, я успею вовремя… Нет. Теперь она направляется в гостиную и поправляет то, что и так уже выправлено, она видит несуществующие складки везде.
        Не в первый раз я опаздываю на работу (или еще куда) по этой причине. Внутри я умираю (мне нужно идти, нужно идти!). Почему она все время так поступает? Она же знает, что я начинаю в пять. Она знает, что на работу нельзя опаздывать. Я ничего не могу сказать, даже если очень хочется. Это бесполезно. Она просто отмахнется от меня, словно от назойливой мухи: бж-ж-ж, бж-ж-ж, бж-ж-ж. Сложно убить муху, но это можно сделать, если много махать руками.
        Я несусь в свою комнату и кричу в подушку, просто чтобы выпустить хоть часть всего этого наружу. Когда я возвращаюсь на кухню, она положила телефон и оттирает разделочную доску.
        - Мам?  - Я бросаю взгляд на часы. 16:55. Нужно было идти пешком.  - Мы можем…
        - Я не оставлю дом похожим на свинарник,  - говорит она.  - Что я говорила тебе о том, чтобы убирать за собой?
        Разделочная доска - вот то единственное, что не убрано. Разделочная доска, которую я уже помыла после того, как порезала лук и сделала салат, который даже не буду есть, потому что нет времени на еду, а я скорее останусь голодной или съем свою левую руку, если это поможет, черт возьми, выбраться отсюда. Я опоздаю из-за разделочной доски? Как объяснить такое начальнику? «Простите, но случилась ужасная ситуация с разделочной доской, знаете, как это бывает».
        За исключением этого, дом идеально чист. То есть буквально можно есть с пола. Надень белые перчатки и проведи пальцем по книжному шкафу - твоя перчатка останется белоснежной. Есть медицинский термин, описывающий проблемы моей мамы, но мне в голову приходит только «конченая психопатка».
        Это худшие мгновения: знать, что я не могу и слова сказать в то время, как нечто важное для меня балансирует на краю пропасти. Как много раз я опаздывала или пропускала целые мероприятия из-за грязной тарелки или внезапной нужды мамы вытереть пыль, или перебрать шкаф, или полить газон. Я выучила этот урок на собственной шкуре: потереби ее хоть один раз, и все, ты никуда не идешь.
        16:58 - если мы поедем прямо сейчас, я опаздываю всего на пять или десять минут. Это оправданно. Можно винить пробки или отстающие часы.
        16:59. Мама дает мне ключи.
        - Усади своего брата в автокресло.
        Я хватаю Сэма и бегу.
        Глава 6
        Я вижу тебя каждый день после школы в течение четырех часов. Большую часть этого времени я сижу, склонившись над своим экземпляром сценария, записывая расстановку актеров или что еще мисс Би хочет, чтобы труппа и команда запомнили, когда мы попадем на сцену. Быть помощником режиссера - серьезная работа. Я могу провалить целую постановку, так что, в отличие от тебя и остальной труппы, у меня нет времени на общение.
        Ты, конечно же, Билли Флинн. Ничего удивительного. Когда я впервые увидела твое выступление, ты играл Дона Локвуда из «Поющих под дождем». Я была ничтожной девятиклассницей, сидящей на кресле в зале, полностью потрясенной. Когда ты на сцене, никто не может отвести глаз. У тебя просто это есть. Ну знаешь, ЭТО. Звездность, это загадочное je ne sais quoi[7 - Что-то, нечто (фр.)].
        Что-то теперь происходит между мной и тобой, но я не уверена, что именно. Я замечаю, что ты смотришь на меня, взгляды украдкой, достаточно долгие, чтобы я увидела. Ты хочешь, чтобы я увидела, что ты смотришь. Твои нежные улыбки заставляют меня краснеть. И внезапно - объятия. Когда ты видишь меня, когда мы прощаемся. Объятия, которые длятся дольше, чем должны, я впитываю твое тепло. Все чаще и чаще ты приходишь и сидишь рядом, делаешь домашнюю работу, если не участвуешь в сцене, которую сейчас репетируют.
        Или ты притворяешься, что делаешь домашнюю работу: в основном пишешь смешные записочки мне.
        Когда я захожу в комнату, из-за магнитов внутри нас практически невозможно оставаться на большем расстоянии, чем полметра друг от друга. Но мы не говорим об этом. Ни о чем из этого. Нет ни звонков, ни свиданий, ничего. Только эти магниты.
        Я переживаю, что все это только в моей голове. Что я принимаю желаемое за действительное. То есть, ну подумать только. Мы же говорим о Гэвине Дэвисе. Я не из тех девушек, которые получают таких парней, как ты. Но все же.
        Нат идет прямо ко мне, отводит в пустой угол.
        - Я кое-что слышала,  - говорит она.
        Я поднимаю брови:
        - Только не говори, что бог снова разговаривал с тобой.
        Время от времени Нат заявляет, что бог вложил что-то в ее сердце, что на языке христиан означает, что он напрямую говорил с ней. Обычно о том, что ей нужно сделать или исправить. Лис думает, что это жутковато, но мне так не кажется. На мой взгляд, это даже мило.
        - Нет,  - говорит она. Потом в ее глазах появляется хитрый блеск.  - Может, мне не стоит тебе говорить.
        - Я отдам тебе своего первенца, если ты поведаешь мне свой секрет,  - говорю я, раскаиваясь.
        Она смеется.
        - Хорошо. Гэвин сказал Питеру и Кайлу, что ты сексуальная.
        Я притворяюсь, что оскорблена, но внутри? УМИРАЮ.
        - В это так сложно поверить?
        - Ой, прекрати. Конечно же, не сложно поверить.  - В ее больших карих глазах пляшут искорки.  - Мне кажется, он влюбился в тебя.
        - Не питай мои надежды,  - говорю я. Но они уже взлетели. Они упадут и обожгут очень сильно.
        - Великолепные артисты!  - зовет мисс Би. По какой-то причине сегодня она решила говорить с английским акцентом.  - Соберитесь вокруг меня, я расскажу вам расписание.  - Она произносит слово «расписание» с британским акцентом. Мне нравится мисс Би. Из нее прямо хлещет театральность. Весь мир - ее сцена. У нее улыбка на тысячу ватт, элегантная короткая стрижка, и когда она разговаривает, то жестикулирует так же много, как и я. Ее волосы черные, с одной белой прядью спереди. Вкратце: она суперофигенная.
        Ты ловишь мой взгляд, и я не могу отвернуться, и мы обмениваемся глуповатыми улыбками.
        Нат берет меня за руку и шепчет на ухо:
        - Мне кажется, что он представляет, как занимается с тобой сексом прямо сейчас.
        Мое лицо становится ярко-красным, и я бью ее по руке, пока она ведет нас в противоположную часть комнаты от той, где вы с Кайлом и Питером лежите на спине, бок о бок, приподнявшись на локтях,  - короли драмы Рузвельт Хай. Ты поворачиваешь голову, совсем чуть-чуть, следя за мной. Намек на нежную улыбку. И я снова краснею.
        - Ох-ох, как я и подозревала,  - шепчет Нат.
        - Ничего не происходит,  - говорю я твердо. Так почему все взрывается внутри меня, звезды рождаются там, где раньше была только тьма?
        Мисс Би проходится по расписанию: еще пять недель репетиций после школы, а потом мы переместимся в большой красивый театр в центре города, который нам разрешили использовать. Я так взволнована, что боюсь описаться. Как только мы начнем вечерние репетиции и выступления, мне не придется возвращаться домой до десяти каждый вечер. Это единственная свобода, которая у меня будет до следующий пьесы, которая состоится аж в следующем октябре (лучше не думать об этом). Потом подходит миссис Менендес, учитель физкультуры, которая ставит хореографию во всех постановках.
        Когда она перечисляет, что нужно будет купить танцорам, я благодарю свою счастливую звезду, что я не в труппе. Надоело быть на мели. Самые большие траты моей семьи - покупки чизбургеров «два по цене одного» в «Макдоналдсе» по воскресеньям. На последний день рождения мне пришлось использовать деньги, которые прислали дедушка и бабушка, чтобы отвести семью в кино, иначе мы бы остались дома и ничего не делали. Я знаю, что люди в Африке голодают и мне не стоит жаловаться, но трудно видеть, что большинство твоих друзей не понимают этого. Я привыкла к «Деньги не растут на деревьях, Грейс». Честно говоря, даже не помню, что последнее мама или Великан покупали мне. Ой, стойте, Великан одолжил мне деньги на газировку в «Костко» на прошлой неделе. Да, он именно одолжил мне девяносто девять центов, я не шучу.
        После репетиции я направляюсь домой и иду так медленно, как только могу. Медленным шагом дорога занимает от восьми до десяти минут, в отличие от нормального, которым идти всего пять. Я каждый раз страшусь того мгновения, когда вхожу в дверь. Никогда не знаешь, что тебя там ждет. Возможно, у меня уже проблемы, а я этого еще даже не знаю. Я засовываю в уши наушники и включаю «Аренду». Я в Нью-Йорке, обедаю с моими богемными друзьями в Life Cafe…
        Раздается гудок, и я оборачиваюсь. Подъезжает твой «Мустанг», сияющая темная-синяя классика, мотор урчит.
        - Эй, девчонка,  - говоришь ты, спуская солнечные очки вниз по переносице, а твой голос звучит намеренно жутковато.  - Хочешь прокатиться со мной?
        Я наклоняюсь к окну и ухмыляюсь:
        - Мамочка говорит мне не разговаривать с незнакомцами.  - Я поднимаю руку, когда ты открываешь рот.  - Только посмей сказать шутку о моей маме, Гэвин Дэвис.
        Ты смеешься.
        - Хорошо. Я удержусь от соблазна - только в этот раз.  - Ты выключаешь радио, какой-то инди-рок, мягкий и глубокий.
        - Ну…  - говоришь ты.
        - Ну…  - говорю я.
        Улыбка. Румянец. Повторить.
        - Хочешь, подвезу домой?  - спрашиваешь ты.
        Мой желудок сводит.
        - О, я буквально живу через улицу,  - я указываю на авеню Лай.  - В том тупике.
        «Да!»  - хочу сказать я.  - Позволь мне забраться в твой экипаж с бахромой на крыше, твою лодку в глубинах парижской оперы». (Псс: десять очков в твою пользу, Гэв, если ты догадаешься, о каких спектаклях я говорю.) Но я не могу забраться в машину. И мне не хочется объяснять, почему. «Видишь ли, у мамы есть такое правило…» Я так устала пересказывать это безумие, которым является моя жизнь дома.
        Ты вскидываешь одну бровь. Я не знала, что настоящие люди умеют так делать.
        - Приятно узнать,  - говоришь ты.  - Где ты живешь, я имею в виду.
        Бабочки! В моем животе!
        - Не используй это знание в коварных целях,  - говорю я.
        - Не могу ничего обещать,  - ухмыляешься ты.  - Знаешь, я бы не прочь выпить «Пепси Фриз» прямо сейчас.  - Ты показываешь на меня, а потом на пассажирское сидение.
        Я. Черт возьми. Тоже. Ты приглашаешь меня на свидание? Что вообще происходит?
        Я делаю вдох и кратко излагаю все как есть:
        - В общем, я не знаю, сказали ли тебе Кайл или Нат о моей странной семейке. Одно из миллиона правил моей мамы - мне нельзя ездить в машине с людьми, которых она не знает.
        - Даже до заправки чуть выше по улице?  - спрашиваешь ты.
        - Даже туда.
        - Отстой. А у тебя нет прав?  - спрашиваешь ты.
        - Нет,  - говорю я.  - Родители не хотят платить за страховку, бла-бла-бла.
        - Фигово.
        - Еще как, да. Но… Знаешь, ничего, все нормально.
        - Никуда не уходи,  - говоришь ты.  - Обещаешь?
        - Эм. Хорошо.
        Ты возвращаешься на школьную парковку, паркуешься, а потом подходишь ко мне. Мне нравится наблюдать за тобой, как футболка немного поднимается, и я вижу кожу на твоей талии. И крутость, которую ты излучаешь в своих очках Ray-Ban Wayfarer и облегающих джинсах.
        - Гэвин, тебе действительно необязательно провожать меня домой,  - говорю я, когда ты подходишь.
        - А я и не провожаю.  - Ты выхватываешь книгу по тригонометрии из моей руки. Ну здравствуй, Гилберт Блайт[8 - Герой романа «Аня из Инглсайда» Люси Мод Монтгомери.].  - Как думаешь, сколько идти за «Пепси Фриз»?
        - Гэвин,  - я качаю головой,  - серьезно…
        - Полчаса туда, полчаса назад?
        Двадцать шесть минут, не то чтобы я знала. Я киваю.
        - Но я просто не могу… Мне нужно разрешение. И моя мама, она… Может, мне не стоит.
        - Я отлично лажу с родителями.  - Ты хватаешь меня за руку и тянешь к моему дому. Так. Чертовски. Просто.
        Ты держишь меня за руку, ты ДЕРЖИШЬ МЕНЯ ЗА РУКУ.
        Времени поговорить по дороге особо нет, но ты не отпускаешь мою руку, и я переживаю, что она потная, но стараюсь не думать об этом, потому что так она вспотеет еще больше, и тогда ты поймешь, что она потная, вот черт. Я в аду. Но типа с видом на рай.
        Я не религиозная, но я буквально молюсь чему бы там ни было, чтобы мама не кричала на Сэма или не ругалась с Великаном, когда мы подойдем к дому - как бы ужасно это выглядело?
        Когда мы подходим к переднему крыльцу, стоит неожиданная тишина. В нашем доме никогда не бывает тишины. Я открываю дверь, и ты заходишь в коридор, так близко, что чувствую твое тепло. Я не могу насладиться этой близостью, сейчас покроюсь сыпью от страха: ведь если я приведу друга, особенно друга мужского пола, в дом, когда никого другого там нет, мне конец. На самом деле. Мама не переносит людей в доме, разве что сразу после генеральной уборки.
        - Есть какие-то позорные детские фотографии, на которые мне можно посмотреть?  - спрашиваешь ты. Вау, как же мне нравится твой хрипловатый голос.
        - Прости,  - говорю я и выхватываю учебник по тригонометрии из твоих рук.  - У нас здесь политика «никаких детских фотографий».
        - Почему-то мне кажется, что ты врешь.
        Я закатываю глаза, открываю дверь своей спальни и закидываю рюкзак и учебник внутрь.
        - Твой дом пахнет лимонами.
        - Освежитель «Сосна и лимон», если точнее,  - говорю я. Дома других людей пахнут жизнью: едой, свечами там или собаками.
        - Никаких питомцев?  - спрашиваешь ты.
        Я смеюсь.
        - У мамы случилась бы аневризма, если бы дома было животное.  - Я серьезно не могу представить, что бы она сделала, будь в доме собака.  - Думаю, можно идти.
        Это приключение, за которое позже, возможно, мне придется поплатиться, но оно того стоит. По пути на улицу я вижу записку на обеденном столе для меня, написанную петлеобразным почерком мамы.
        Поехали в «Костко». Нужно сложить белье и подмести заднее и переднее крыльцо. Также ты забыла помыть плинтус в столовой в прошлую пятницу, так что это нужно сделать до того, как мы вернемся. Положи жаркое в духовку и сделай салат.
        Долбаный плинтус. Невидимая грязь и мамины глаза-микроскопы. С ней бесполезно спорить. Ты просто трешь, пока она наконец ничего не видит.
        - Она что, серьезно?  - спрашиваешь ты, читая через мое плечо. Ты так близко, что я чувствую твой одеколон, его древесный пряный запах.
        - Да.  - Ненавижу, когда люди узнают мою семью впервые.
        Я мысленно подсчитываю время. Поездка в «Костко» не может быть короче часа, и длинный список заданий предполагает, что мама собирается некоторые время отсутствовать и, возможно, поделать еще какие-то дела. Это должно выиграть мне еще минимум двадцать минут. Я всегда могу сказать, что репетиция затянулась, если они с Великаном вернутся домой до меня. А это технически не ложь, потому что репетиция длилась на пять минут дольше обычного.
        Сойдет.
        Я выталкиваю тебя за дверь.
        - Нам нужно будет идти очень быстро.
        - Я попал в «Книгу рекордов Гиннесса» за быструю ходьбу,  - говоришь ты.
        За пятьдесят семь минут с тобой в тот вечер я узнала три вещи:
        Ты единственный знакомый мне человек, помимо меня, который смотрит на небо и представляет, что он в другом месте.
        Мы оба плакали в конце «Гамильтона».
        Ты всегда хотел со мной познакомиться, но боялся.
        - Боялся?  - говорю я.  - Но чего… Моих потрясающих умений помощника режиссера?
        Ты пожимаешь плечами.
        - Просто ты такая…  - Ты начинаешь со строчек Билли Джоэла She’s got a way about her, I don’t know what it is, but I know that I can’t live without her…[9 - «В ней что-то такое есть, не знаю, что, но знаю, что не могу без нее жить».  - Из песни Билли Джоэла.]
        Мне нравится находиться рядом с парнем, который все время поет. И при этом поет старые песни, которые знают только наши мамы.
        Это идеальное первое свидание, хотя я и знаю, что по сути это не свидание. Я хожу по дому как в тумане, и когда беру яблоко, чтобы перекусить, замечаю, что закручиваю его хвостик, играя в игру из детства. Нужно скручивать хвостик, и каждый круг - это буква алфавита. Буква обозначает мальчика. «А»  - Андрей, «Б»  - Брайан и т. д.
        Хвостик ломается на «Г».
        Глава 7
        Я плетусь из ванной и заползаю в кровать без сил. Думаю, наконец меня перестало тошнить. Я на стадии, когда рвотные позывы сухие, то есть самой худшей стадии.
        Это началось посреди ночи. Меня тошнило так сильно, что кружилась голова. Только в полдень я смогла написать девочкам - не хотелось, чтобы мисс Би подумала, что я прогуливаю репетиции. Когда меня не рвет или я не лежу, свернувшись калачиком от боли, я пытаюсь представить, что происходит на репетиции. Я представляю тебя, отдыхающего вне сцены, обменивающегося шутками с парнями или, может быть, одного в коридоре, повторяющего свои строчки. Я вижу, как Нат и Лис репетируют движения. Мисс Би выглядит слегка измотанной.
        Я то погружаюсь в сон, то просыпаюсь. Когда выглядываю из окна, то вижу, как небо темнеет - репетиция скоро закончится. Я расстроена, что целый день не видела тебя. Ты послал мне селфи в обед - на фотографии выглядел совершенно подавленным. Ты написал: «Тут отстойно без тебя». Несколько часов спустя, во время одного из моих многочисленных походов в ванную, ты оставил голосовое сообщение с озорной моряцкой песенкой. Я слушаю ее в пятый раз, устроившись на двух подушках. Это свидетельство того, как мы сблизились за последние пару недель. Не так давно у нас еще не было номеров друг друга. А теперь у меня сотни эсэмэсок от тебя. Я кладу телефон и забираюсь под свое толстое одеяло, взбиваю подушки, пока мне не становится удобно.
        Звенит дверной звонок, и я слышу, как мама идет по коридору. У нее паранойя по поводу болезней: она боится микробов, так что я практически узник в своей комнате. Она говорила со мной через дверь весь день, иногда оставляя за ней поднос с крекерами, стаканом воды или бутылочкой лекарства «Пептo-Бисмол», от одного вида которой меня тошнит. Мне не разрешено открывать дверь, пока она не отойдет. Думаю, она всего в шаге от звонка в Центр инфекционного контроля.
        Я снова засыпаю, когда в дверь стучат.
        - Грейс?  - говорит мама.  - Ты прилично выглядишь?
        - Что? Да.  - На мне мешковатые пижамные шорты и майка, которую бабушка купила мне, когда ездила в Висконсин, на которой написано «Кто-то в Расин любит меня». Потому что я такая сексуальная. Я понимаю, что мне отчаянно нужен душ.
        Я слышу бормотание за дверью, а потом она открывается. Я приподнимаюсь на локтях, мои волосы как птичье гнездо, глаза затуманены.
        Это ты.
        - А теперь я закрываю дверь, потому что не хочу, чтобы Сэм зашел сюда и заразился,  - говорит мама.
        Я таращусь на нее. Не знаю, как ты умаслил ее, чтобы она впустила тебя в дом, не говоря уж о моей комнате.
        - Привет, красотка,  - шепчешь ты, когда за тобой закрывается дверь.
        Удивление при виде тебя в моей комнате почти заставляет меня забыть, что я сейчас на смерть похожа. Стой, ты только что назвал меня красоткой? Я вслепую ищу резинку для волос. Понимаю, что на мне нет бюстгальтера. Я молюсь, что не пахну так, словно меня тошнило последние пятнадцать часов.
        - Гэвин, что ты…
        - Делаю здесь? Как будто я мог не проверить, что с тобой все нормально. За кого ты меня принимаешь?
        Ты ставишь на пол свой рюкзак, пакет с продуктами и гитару перед тем, как снять обувь и забраться на кровать. Ты садишься, скрестив ноги, положив руки на мои колени.
        - Э-э-э, я могу быть заразной…
        Ты пожимаешь плечами.
        - Лучше страдать в компании.
        Резкая боль пронзает живот, и я откидываюсь на подушки.
        - Мне больно сидеть,  - говорю я.
        Ты ложишься рядом со мной, подперев голову рукой. Я лежу в позе эмбриона, и мы смотрим друга на друга какое-то мгновение. На тебе нет шляпы, и волосы падают на глаза. Мне хочется убрать их назад, но я этого не делаю.
        - Все скучали по тебе,  - говоришь ты.
        - Как прошла репетиция?
        - Безумие. Полный хаос. Эта постановка не выживет без тебя.
        - Рада, что я необходима,  - улыбаюсь я.  - Как ты уговорил маму тебя впустить?
        - Сказал ей, что мне нужна ее помощь в великом романтическом поступке,  - говоришь ты. Ради меня. Великий романтический поступок ради меня.  - А также пригрозил, что начну петь серенады.
        Я смеюсь:
        - Не могу поверить, что ты очаровал мою маму. Это действительно сложно.
        Ты знаешь женщин, Гэвин. Признаю. Ты точно знаешь, что мы хотим услышать, не так ли?
        - Она показалась мне милой, но…  - хмуришься ты в поисках правильных слов,  - внушительной.
        Я фыркаю:
        - Тогда ты застал ее в хороший день.
        Я рассказывала тебе немного о своей семейной ситуации, но не во всех ужасных подробностях. Я пыталась придумать, как представить тебя своей маме, не создавая много шума. В чем-то я рада, что все случилось так.
        - Мне нравятся твои волосы,  - дразнишь ты, касаясь пальцами моих запутанных локонов.
        - Не все мы можем просыпаться утром и выглядеть как Джеймс Дин,  - говорю я.
        Ты тихо смеешься:
        - Все еще чувствуешь себя паршиво?
        - Думаю, я в постпаршивой стадии, но еще до стадии «Уже лучше».
        - Могу с этим помочь.
        Ты садишься и роешься в своей сумке с продуктами. Достаешь бутылку имбирного эля и пластиковый контейнер, кажется, с бульоном внутри.
        - Куриный бульон?
        - Я попросил маму приготовить его для тебя,  - говоришь ты.  - Это волшебное лекарство.
        Мои глаза округляются.
        - Ты попросил свою маму приготовить мне суп?
        Ты ставишь контейнер на стол.
        - Ага. У нее сегодня не было работы. Клянусь, ты почувствуешь себя лучше, когда съешь его.
        - Вау… Это… Ты удивительный.
        - Спасибо.  - Уголки твоих губ поднимаются.  - Возможно, я пообещал привести тебя на ужин, когда ты не будешь заразной.
        Мой желудок подпрыгивает. Черт побери, ты хочешь познакомить меня со своими родителями.
        - Обещаю, они не кусаются.  - Ты поднимаешь ложку.  - Голодная?
        - Лучше подождать,  - говорю я.  - Только если тебе не хочется, чтобы меня на тебя стошнило.
        Ты снова улыбаешься.
        - Да, на этом я как раз провожу границу.  - Ты оглядываешься.  - Так это твоя комната.
        Я пытаюсь увидеть ее твоими глазами. Постер с видом Нью-Йорка с воздуха, постер «Аренды», который я купила на eBay, карта Парижа. Книжная полка, заставленная детективами о Нэнси Дрю и старыми выпусками Vogue. На подоконнике стоят безделушки: ракушки из Малибу, игрушки из «Хэппи Мил», которые мне дарит Сэм.
        - Мне нравится,  - говоришь ты. Твои глаза задерживаются на коллаже из фотографий рядом с моей кроватью. Ты двигаешься ближе. Через минуту ты видишь себя на одной из них, и мое лицо розовеет.
        - Это был хороший день,  - говоришь ты.
        Мы тогда только закончили технический прогон «Как важно быть серьезным», заказали пиццу и ели на площадке, прежде чем сыграть в американский футбол, правда, без мяча.
        Ты показываешь на фотографию, на которой мы с Бет вместе прыгаем в воду с трамплина.
        - Кто это?
        - Моя сестра Бет. Она на два года старше меня. Сейчас учится в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса.
        - Универ моей мечты,  - говоришь ты.
        - Да?
        - Я подавал к ним документы осенью. Скоро узнаю результат.
        Мне нужно это напоминание. Что бы ни происходило между нами сейчас, это не может длиться долго. Ты переедешь в Лос-Анджелес, а я перейду в двенадцатый класс. Но я не хочу об этом думать.
        - Ты поступишь.
        Ты пожимаешь плечами.
        - Может быть.  - Ты тянешься за имбирным элем.  - Думаешь, получится удержать это в желудке?
        Я киваю и беру его с благодарностью.
        - Мама давала мне одну лишь воду.
        - Что с ней не так? Было такое впечатление, что мне нужен костюм химзащиты, чтобы попасть внутрь.
        Я вздыхаю.
        - Это просто… мама. У нее пунктик насчет микробов.  - Я беру тебя за руку и сжимаю ее.  - Спасибо, что заботишься обо мне.
        Ты улыбаешься.
        - Лучшая часть моего дня.
        Я кусаю губу и ищу, на что можно смотреть, кроме твоих глаз.
        - Что в сумке?  - спрашиваю я, указывая на нее.
        - Ах да.
        Ты хватаешь ее, снова забираешься на кровать и устраиваешься рядом со мной.
        Ты вытаскиваешь целый набор книг с картинками из сумки.
        - В детстве, когда мне было очень плохо, мама сидела в комнате и читала мне книги. Они хорошо помогают отвлечься.
        В отличие от моей мамы, которая все время держалась в добрых трех метрах от меня в случае моей болезни.
        - Ты собираешься почитать мне истории?  - Потому что, о боже, это самое милое…
        Ты киваешь.
        - Которую ты хочешь послушать первой?
        Мои глаза встречаются с твоими, и ты улыбаешься. А потом протягиваешь руку и проводишь тыльной стороной пальцев по моей щеке. Мгновение я не могу дышать.
        Ты берешь в руки книгу «Спокойной ночи, Луна».
        - Это моя любимая.
        - Тогда я хочу ее,  - говорю я.
        Ты откидываешься на мои подушки, потом протягиваешь руку, чтобы я легла рядом, моя ладонь на твоей груди.
        - Удобно?  - спрашиваешь ты.
        Я киваю:
        - Идеально.
        Я чувствую, как твое сердце бьется под моей рукой. Ты откашливаешься, а потом начинаешь читать, твое дыхание слегка шевелит мои волосы.
        - В большой зеленой комнате был телефон…
        Я теряю счет историям, которые ты мне прочитал. Ты изображаешь все голоса. Если есть песня, ты ее поешь. И прижимаешь меня к себе так крепко, что в конце концов моя голова оказывается на твоей груди. Твой запах будоражит меня - запах пряного одеколона и чего-то еще очень твоего. Если бы меня не выворачивало наружу весь день, я бы, может, набралась храбрости поцеловать тебя. Но вообще вряд ли.
        - Чувствуешь себя лучше?  - шепчешь ты, закрывая «Очень голодную гусеницу».
        Я киваю и поднимаю взгляд на тебя.
        - Надеюсь, ты не заразишься.
        Ты улыбаешься, проводя рукой по моим волосам.
        - Оно того стоит.
        Я хочу остаться в этом мгновении навсегда. Я еще не знаю, что эта нежность между нами в конце станет невозможной. Я еще не представляю, как сильно ты меня потом ранишь.
        Ты остаешься еще на час, играешь на гитаре, пока я ем. Куриный бульон твоей мамы очень вкусный.
        В девять моя мама стучит в дверь.
        - Грейс? Тебе нужно сейчас отдохнуть, если ты собираешься завтра утром в школу.
        - Хорошо,  - отвечаю я.
        Ты встаешь:
        - Это намек мне.
        Ты настаиваешь на том, чтобы помочь мне устроиться поудобнее, а потом сжимаешь мою руку.
        - Как ты можешь болеть и при этом быть такой красивой?  - говоришь ты.
        - Лесть тебе поможет.
        Ты качаешь головой:
        - Спокойной ночи, мисс Картер.
        - Спокойной ночи, мистер Дэвис.
        Ты закрываешь за собой дверь, а я лежу на боку, выключая лампу. Подушка пахнет тобой, и она все еще теплая там, где ты на нее облокачивался. Я прижимаю ее к себе.
        И засыпаю через пару секунд.
        Глава 8
        После того вечера я позволяю себе думать, что ты влюбляешься в меня.
        Не могу поверить в это, но мне действительно кажется, что все так. Эти взгляды, обжигающие взгляды, присваивающие меня. Объятия, в которые ты не заключаешь никого, кроме меня. То, как ты начал появляться возле моего шкафчика на переменах. Эсэмэски, в которых написано «Спасибо, что помогла мне пережить этот день», шутливое «Классная попка, мисс Картер», когда ты идешь сзади меня. Маленькие подарочки: «Пепси Фриз» во время репетиций, фонарик для моего планшета, чтобы я могла все видеть за кулисами, пакеты еды, когда у меня длинные смены в «Горшочке».
        И песня.
        Ты хватаешь меня за руку и тянешь в пустой класс до репетиций. Ты несешь свою акустическую гитару в другой руке.
        - Я написал тебе песню,  - говоришь без преамбул.
        Я таращусь на тебя. Неужели я и правда только что услышала, что Гэвин Дэвис написал песню для меня?
        - Она сырая,  - говоришь ты.  - Не мог заснуть прошлой ночью и…  - Ты трешь шею, твои щеки слегка розовеют.
        - Ты краснеешь?  - спрашиваю я, полусмеясь, полупревращаясь в кашицу.
        - Отстань,  - ухмыляешься ты и играешь первые аккорды в среднем темпе, что слегка напоминает мне Эда Ширана.
        - Я никогда не думал, что я…  - Ты замолкаешь. Прочищаешь горло.  - Боже, из-за тебя я нервничаю.
        Я улыбаюсь и становлюсь за твоей спиной, так близко, что могу поцеловать твою шею, если захочу, и это так. То есть я хочу.
        - Так лучше?  - шепчу я, мои губы у самого твоего уха. Кто эта тайная лисица, живущая внутри меня, и где она была все это время?
        Ты протягиваешь руку назад, и я беру ее, позволяю тебе притянуть меня вперед, чтобы я снова стояла к тебе лицом.
        - Хочу видеть твое лицо,  - говоришь ты с идеальной полуулыбкой.  - Это лучшая часть.
        Ты отпускаешь мою руку, опускаешь взгляд и делаешь вздох. А потом:
        Я никогда не думал, что встречу такую девушку, как ты.
        Кого-то, кто заставляет меня чувствовать себя новым.
        Она никогда не смотрит на меня свысока,
        Она никогда не пытается изменить меня,
        Она никогда не уходит, не сказав «пока».
        Ты пожимаешь плечами, когда твои пальцы отпускают струны.
        - Это только первый куплет. Над ним еще надо поработать.
        Я просто смотрю на тебя, и что-то вроде паники мелькает на твоем лице.
        - Я сказал слишком много,  - бормочешь ты.  - Тебе она не понравилась? Я знаю, вторая строчка - дерьмо.
        Я качаю головой и обретаю голос.
        - Мне… Мне очень понравилось. Это… Гэв, я…
        Глуповатая улыбка расползается по твоему лицу.
        - Что?  - говорю я.
        - Мне нравится, когда ты называешь меня Гэвом.
        А я даже не заметила, что сделала это.
        Вот что у нас сейчас. Последние несколько недель мы скользили вокруг чего бы это «что» ни значило, мчась в сердцевидную тайну. Люди начали замечать. Много поднятых бровей, особенно от Нат и Лис.
        - Итак. Ты и Гэвин… Рассказывай,  - говорит она, садясь на идеальный шпагат.
        Мы работаем над новой комбинацией для танцевальной физкультуры, и у меня ничего не получается, потому что я все продолжаю думать о последнем твоем объятии. Оно было таким долгим, что, думаю, его можно отнести к настоящим.
        - Понятия не имею, что происходит,  - честно отвечаю я.  - Думаю, я ему нравлюсь, но…
        - Думаешь? Этот парень по уши влюблен в тебя, все это видят,  - говорит она.
        - Да?  - спрашиваю я, улыбаясь.
        - Э-э-э. Да.  - Она качает головой.  - Кто бы мог подумать, ты и Гэвин Дэвис.
        Это словно победить в лотерее с призами-мальчиками.
        Я улыбаюсь:
        - Кто бы мог подумать.
        Ты говоришь, что я единственный человек, который тебя понимает. Единственный человек, которые тебя не осуждает. Мы можем говорить о чем угодно. И все же мы еще не вместе. Мы даже не целовались, не считая поцелуев в щеку или той пары раз, когда ты галантно целовал мне руку. Словно мы знаем, что если мы прямо по-настоящему поцелуемся, то все. Мы больше не сможем дурачить родителей, друзей, себя самих. Прямо сейчас мы можем сказать, что не спешим, что учитываем, что, может быть, тебе не стоит пока вступать в отношения. Ты пообещал своим родителям, что не будешь ни с кем встречаться, пока не закончишь школу. А это, кстати, произойдет через пару месяцев, и это еще одна причина тебе и мне не превращаться в «мы»: у парней в колледже обычно не бывает девушек-школьниц.
        Но потом происходит это:
        «Я так сильно хочу поцеловать тебя»,  - говоришь ты. Ты облокачиваешься о шкафчики, держа мои книги, пока я набираю код. Я замираю.
        - Но мы не должны. То есть мы вроде… парочка друзей.
        Я потеряла счет цифрам и приходится начинать заново.
        - Парочка друзей?
        Тридцать девять, десять, двадцать два…
        - Ну да. Знаешь, друзья, которые почти что пара. Парочка друзей. А такие парочки не целуются, а то они станут… парами.
        - Ты такая странная.
        - Ты такой идеальный.
        Так что каждую неделю мы приближаемся к… чему-то. Я это чувствую, словно отлив уносит меня в море.
        В день премьеры я отвожу тебя в темный угол за кулисами. На дворе середина апреля, и идет дождь, раскаты грома громкие и настойчивые. Моя бабушка всегда говорит, что это бог играет в боулинг. Все переживают, что зрители не придут из-за погоды, и я провела полдня, успокаивая нервничающих артистов. Но теперь успокаивать нужно меня.
        - Какова настоящая причина?  - говорю я внезапно.
        Ты хмуришься:
        - Настоящая причина?
        - Почему мы не вместе?
        Ты приглаживаешь свой галстук Билли Флинна и оглядываешься на сцену. Никого вокруг нет. Ты кладешь ладони на стену по обе стороны, зажимая меня. Классический сексуальный ход.
        - Грейс, поверь мне, я ничего больше так не хочу, как тебя.
        Мы так близко, что твои губы почти касаются моих.
        - Так почему?
        - Я пытаюсь спасти тебя от себя.
        - И что это значит?
        Ты отворачиваешься:
        - Если бы ты увидела меня… настоящего, ты бы, возможно, не захотела…
        Я касаюсь пальцами твоих губ.
        - Заткнись,  - шепчу я.
        За нами раздается слабое покашливание, но вместо того чтобы отпрыгнуть, ты прижимаешь свои губы к моим пальцам, прежде чем развернуться.
        - Что такое, Нат?  - говоришь ты.
        Она смотрит мимо тебя, на меня, с извиняющимся видом.
        - Простите, что… э-э-э… прерываю. Мисс Би ищет тебя… Они не могут найти последний костюм Рокси.
        Я киваю и отодвигаюсь от тебя.
        - Хорошо.
        Слишком темно, и она не может увидеть, как я краснею, увидеть гордость в моих глазах. Поверь мне, я ничего больше так не хочу, как тебя.
        Они с Лис устраивают мне засаду после спектакля и уводят в комнату для реквизита. Нас окружают полки со всякой театральной бутафорией: револьверами, подсвечниками, ножами, резиновым цыпленком. Словно мы собираемся начать эпическую игру в «Clue»[10 - Детективная настольная игра, по сюжету которой игроки расследуют убийство. Игра укомплектована карточками с изображением персонажей (они же подозреваемые), возможных мест и орудий убийства.]. Я открываю рот, но Нат поднимает руку в жесте «Остановись прямо сейчас».
        - Итак, вы типа целовались там?  - спрашивает Нат.
        - Нет! Мы не целовались, клянусь. Я бы вам рассказала.
        - Чего, блин, он ждет?  - спрашивает Лис. Она опускает на пол свою большую сумку, достает оттуда боа из перьев и драматично оборачивает его вокруг шеи.
        - Все сложно,  - говорю я.  - Потому что… Ну знаете. Его родители не хотят, чтобы он с кем-то встречался до выпуска.
        Нат хмурится:
        - У него все еще склонность… к суициду?
        - Боже, нет. Он хорошо справляется,  - говорю я.
        По крайней мере я на это надеюсь. Ты говоришь, что время со мной словно таблетка счастья.
        Нат и Лис обмениваются взглядами.
        - Что?  - говорю я.
        - Ты знаешь, мы болеем за тебя и Гэвина, но мы тут говорили и подумали, что, может, тебе стоит подумать о том, какой… Он типа очень… впечатлительный,  - говорит Нат.  - Уверена, что справишься?
        - Мы не хотим, чтобы тебе причинили боль,  - добавляет Лис.  - Саммер все еще в ужасном состоянии из-за всего этого.
        - Я живу ради впечатлений,  - говорю я.  - Понимаете, мне нужен кто-то, кто будет писать мне песни, человек искусства - типа богемный - и тот, кто понимает меня. Кто-то из нашего мира.
        Лис закусывает губу.
        - А что если он и с тобой так поступит?
        - Попытается убить себя?  - спрашиваю я, а живот сводит.
        Она кивает.
        - Он так не сделает,  - уверяю я.
        Мы рассказываем друг другу так много, но ты все еще не дошел до того дня. А мне страшно спрашивать. Я не знаю, может, это ящик Пандоры, может, нам нужно просто оставить это в покое. Ты сейчас в порядке. Ты двигаешься дальше, пережил это… Что бы тебя ни заставило так поступить. Правда?
        Нат, кажется, хочет еще что-то сказать, но тут Кайл распахивает дверь в маске Джейсона, которую он нашел в одной из раздевалок, и мы визжим.
        Он снимает ее, ухмыляясь.
        - Добрый вечер, дамы.
        - Придурок,  - слышу я, как ты говоришь где-то вне комнаты для реквизита, но смеешься вместе с другими ребятами.
        Мисс Би сгоняет нас всех на парковку, и я запрыгиваю в машину Нат, так как ты едешь с Питером и Кайлом. Я машу тебе, но ты смотришь на свой телефон и не замечаешь. Секунду спустя мой телефон звенит.
        Настоящая причина в том, что я тебя не заслуживаю.
        Мое сердце снова подпрыгивает, как всегда, когда ты говоришь или делаешь что-то идеально идеальное. Я сразу же отвечаю.
        Это глупая причина, и ты это знаешь.
        Я уезжаю в колледж в следующем году.
        Хорошо, но это через шесть месяцев.
        Мои родители не разрешат мне ни с кем встречаться.
        Так соври им. Это срабатывает со всеми влюбленными мира.
        У Ромео и Джульетты не очень-то сработало.
        Это поучительная история. Обещаю, я не буду пить яд, если тебя прогонят в Мантую.
        Обещаю, не буду настолько глупым, чтобы поверить, что ты выпьешь настоящий яд.
        Так мы договорились. Следующая причина?
        - Ты пишешь ему секс-эсэмэски?  - спрашивает Лис.
        Я краснею:
        - Нет, я таким не занимаюсь.
        - Пока что,  - говорит Лис.
        - Мне кажется, парень становится между нами,  - говорит Нат,  - девчонки прежде… Ну ты знаешь.
        Я закатываю глаза.
        - Тут не или-или. Я люблю вас, подруги, и вы это знаете.
        - Я верну все наза-а-а-ад,  - говорит Лис, а потом начинает петь песню Spice Girls.  - If you wanna be my lover, you gotta get with my friends… Make it last forever, friendship never ends.[11 - Если хочешь быть моим возлюбленным, нужно ладить с моими друзьями… Пусть это длится вечно, дружба не умирает.] - Нат присоединяется к ней, танцуя на сиденье за рулем машины.
        Они тут поют Spice Girls.
        Черт. Это жестко.
        Когда Лис заканчивает петь, то кланяется на заднем сиденье, а потом наклоняется вперед и целует меня в щеку. Я почти уверена, что теперь я вся в ее блестящей помаде.
        - Мы просто не хотим, чтобы Гэвин украл тебя у нас,  - говорит она.
        - И мы не хотим, чтобы ты была чьей-то попыткой забыть бывшую,  - добавляет Нат. Они с Лис обмениваются взглядами, и я понимаю: они и это обсуждали.
        - Эй, что с вами всеми такое, обсуждаете весь этот бред за моей спиной?
        Эта фраза «попытка забыть бывшую». Ненавижу ее. Каждый раз, когда она проникает в мою голову, я отбрасываю ее прочь, но вот она, возвращается туда, где хочет быть, впереди и в самом центре.
        - Мы не обсуждаем бред,  - говорит Лис.  - Мы просто, знаешь ли, любим тебя. Некоторые парни словно гранаты, понимаешь?
        - Он не граната,  - резко отвечаю я.
        - Но есть шанс, что он пытается-таки забыть бывшую,  - говорит Нат, ее теплые карие глаза останавливаются на мне, пока мы ждем на светофоре. В них нет осуждения, только любовь. Мои лучшие друзья просто пытаются защитить меня - за это однажды ты их возненавидишь.
        - Может быть,  - говорю я.  - То есть, может, так это началось или типа того. Но сейчас… Ребята, это… Особенное. То есть действительно настоящее.
        - Просто помни, что у парня есть нерешенные проблемы,  - говорит Лис,  - и не твоя задача с ними разбираться.
        Я оборачиваюсь:
        - Ты начинаешь звучать как профессиональный психолог.
        Она сияет:
        - Спасибо.
        Я попытка забыть прошлое? В этом дело?
        Ты слишком долго не отвечаешь, и что-то внутри меня начинает трескаться. Но потом:
        Прости, Кайл пытался украсть мой телефон. Ты НЕ попытка забыть прошлое. Поверь мне.
        Но, может, Нат и Лис и правы. Может, нам нужно притормозить.
        Какова настоящая причина?
        У меня кончаются ответы.
        Ну…
        Ну.
        Я откидываюсь назад на сиденье.
        - Парни странные.
        - А вот это,  - говорит Нат, поворачивая на мою улицу,  - то, в чем мы согласны.
        - А также ты должна мне десять баксов,  - говорит Лис.
        Я разворачиваюсь:
        - За что?
        - Было дело, мы с тобой заключили пари. Я сказала, что Гэв влюбится в тебя…
        Я улыбаюсь:
        - Это пари я рада проиграть.
        Звоню своей сестре, как только добираюсь домой.
        - Сестричка! Что случилось?  - говорит она, еще не пьяная, но близкая к этому. Я слышу голоса и музыку на фоне - жизнь в общежитии, моя мечта.
        - Скажи мне правду,  - говорю я.  - Я попытка забыть бывшую?
        - Для Гэвина?
        - А кого же еще?
        - Правду? Да, наверное,  - говорит она.  - Слушай, я не знаю Гэвина лично, но он точно кажется трагическим подростком.
        - Что такое трагический подросток?
        - Ну типа трагический, знаешь. Фигня типа эмо…
        Я закатываю глаза:
        - Во-первых, Гэв ненавидит эмо…
        - Я хочу сказать, что парень шекспировский. И не радуйся, потому что это не в хорошем смысле,  - говорит она.  - У людей, пытающихся покончить жизнь самоубийством, есть проблемы. Он на таблетках?
        Я пожимаю плечами:
        - Не знаю. Это очень личный момент. Я же не могу просто спросить его.
        - Э-э-э. Вообще-то можешь. Если этот парень хочет быть с тобой, тебе нужны гарантии, что он не выдаст тебе Байрона.
        Я решаю, что не время говорить ей, что мне вообще-то нравится Байрон.
        - Я хочу быть с ним,  - говорю я.
        - Ну еще бы,  - говорит она.  - Он суперкрутой парень-рокер. Может, тебе нужно поговорить с Саммер, узнать, что случилось между ними. Стой. Подожди.  - Она убирает телефон от лица, и я слышу приглушенный разговор.
        - Слушай, мне нужно идти. Просто… следуй за своим сердцем, но при этом гляди в оба. Хорошо?
        - Хорошо. Люблю тебя, Бетс.
        - Люблю тебя, Грейси.
        Перед тем как пойти спать, я получаю еще одно сообщение от тебя:
        На часах 11:11 ночи, загадай желание.
        Я загадываю тебя.
        Глава 9
        Я обожаю твоих родителей.
        Меня буквально трясет от нервов, когда я подхожу к двери твоего дома, переживая, что мои розовые «Доктор Мартенс» и пучки волос, как у принцессы Леи, слишком странные, но уже поздно возвращаться домой и переодеваться в нормальную девушку. На мне черное кружевное коротенькое платье, которое, я знаю, тебе нравится, джинсовка и черные колготки с маленькими розовыми сердечками, которые я купила на распродаже в «Таргет». Я слышу звуки пианино и звон кастрюль и сковородок, и, как только стучу, твоя собака Фрэнсис начинает лаять. Интересно, чувствует ли она мой страх.
        Ты открываешь дверь, волосы еще мокрые после душа. Осматриваешь меня и качаешь головой.
        - И как мне не наброситься на тебя во время ужина?  - шепчешь ты, и я смеюсь. На меня раньше не набрасывались. Теперь у меня появилась новая цель в жизни.
        - У меня такое чувство, что твои родители это не одобрят.
        Ты приглашаешь меня внутрь, и я сразу же чувствую себя как дома. Твое жилище напоминает детские книжки, в которых животные живут на деревьях или под землей, и все такое уютное и безопасное. Здесь очень мягкие стулья и красивые картины на стенах, толстые плетеные коврики на деревянных полах. Пахнет лазаньей, и мне так нравится, что свитер висит на спинке одного из стульев, а доска с неоконченной игрой в шахматы стоит на столе в гостиной. Твой рюкзак стоит у дивана, а на краю стола стопка журналов. Здесь прекрасный беспорядок. Фрэнсис прыгает на меня, страстно желая внимания, так что я опускаюсь на колени, чешу лабрадорьи уши и позволяю ей облизать меня.
        - А, вот она,  - говорит твой папа, прекращая играть на пианино в гостиной. Он встает - очень высокий, но ты так похож на него - и, вместо того чтобы протянуть мне руку, сжимает меня в медвежьих объятиях.
        - Приятно познакомиться, мистер Дэвис,  - говорю я, краснея.
        - И мне тоже, дорогая.  - Он бросает взгляд на тебя.  - Не знаю, что ты нашла в этом хулигане.
        Я смеюсь.
        - О, ну он не так уж плох, когда узнаешь его получше.
        Ты сияешь:
        - Я же говорил вам, что она идеальна.  - И у меня пропадает дар речи.
        Твоя мама прибегает из кухни в фартуке с надписью «Поцелуй повара!».
        - Грейс! Я надеюсь, Фрэнсис не вылизала тебя с ног до головы.
        - Как раз в меру,  - говорю я.
        Она тоже мне обнимает.
        - Разве ты не замечательная! Ужин почти готов. Пусть Гэвин покажет тебе дом.
        Твой дом - моя мечта о том, каким он может быть. На одной стене фотография в сепии, на которой ты одет в костюм в стиле Дикого Запада, типа того, что бывают в «Диснейленде». У вас целая полка настольных игр. В доме есть пыль - о, прекрасная пыль!  - и разбросаны обгрызанные игрушки Фрэнсис. Еще полка, заставленная книгами: детективы, научная фантастика и фэнтези. На улице бассейн, и мне нравится, что во дворе есть сорняки и что мебель вашего патио видала лучшие дни. Очевидно, что мама не заставляет тебя часами мыть, полоть сорняки и подметать.
        - А здесь,  - говоришь ты, толкая и открывая дверь в свою спальню,  - начинается волшебство.
        У тебя четыре гитары - одна акустическая и три электронные. Постеры Джими Хендрикса и, конечно же, Nirvana. Календарь с котятами, которые ребята купили тебе в качестве шутки на прошлое Рождество. На нем все еще январь, хотя на дворе апрель. На твоих полках не так много книг, но у тебя есть «Алхимик». Я беру его. Внутри сложенная страничка из блокнота.
        - Любимая книга?
        Ты слегка краснеешь:
        - Родители дали ее мне, когда я… После… Ну ты понимаешь.
        - Оу…  - Черт. Что теперь сказать?
        Ты подходишь, берешь книгу из рук, перелистываешь на страницу с загнутым уголком и отдаешь книгу мне.
        - Я думал о тебе, когда читал вот это,  - говоришь ты, показывая на подчеркнутый абзац.
        «Ты никогда не сбежишь от своего сердца. Так что лучше прислушайся к тому, что оно говорит».
        - Красиво.  - Мне так хочется узнать, что твое сердце сказало тебе. Мне хочется узнать, почему эти слова напомнили тебе обо мне.
        Ты киваешь и отдаешь мне листок бумаги. Я открываю его. И вижу свой собственный почерк.
        Я понимаю…
        Я знаю, прямо сейчас кажется…
        Ты имеешь значение, даже если думаешь, что это не так…
        Ты самый талантливый человек, которого я когда-либо…
        Мое письмо. Бумага мягкая и помятая, словно ее читали сотни раз.
        Я сглатываю.
        - Я так боялась, что ты подумаешь, что я сумасшедшая, раз написала это.
        - Ничего подобного. Знаешь, мои родители хотели, чтобы я не ходил в школу еще неделю, но я не смог. Мне нужно было увидеть тебя.
        Я смотрю на тебя, и мое сердце, словно дайвер, готово прыгнуть.
        - Правда?
        Ты прижимаешься своим лбом к моему:
        - Правда.
        - Гэвин! Грейс! Ужин!  - зовет твоя мама.
        Ты берешь меня за руку и ведешь в столовую, которая по сути является небольшим ответвлением кухни. Огромное блюдо с лазаньей стоит в центре стола с салатом и хлебом.
        - Надеюсь, ты голодна, Грейс, потому что я приготовила достаточно, чтобы накормить десять таких, как ты,  - говорит твоя мама.
        - Выглядит очень вкусно, спасибо вам большое.
        Ты сжимаешь мою руку, и мы садимся. Ужин с твоей семьей - вот так я всегда представляла семейные ужины. Вместо Великана, критикующего кулинарные способности мамы или прерывающего меня каждый раз, когда я пытаюсь заговорить, здесь смех и интересный разговор, когда взрослые действительно прислушиваются к твоим словам. Твой папа зовет маму богиней кухни, и ты охотно с этим соглашаешься. Она продолжает быть мамой из телевизора, то есть пытается положить тебе в тарелку побольше еды и гладит тебя по волосам.
        - Сколько у вас еще времени перед тем, как нужно ехать в театр?  - спрашивает твоя мама.
        Сложно поверить, что у нас осталось еще только два представления. Время летит, надо сказать.
        Ты бросаешь взгляд на часы с кукушкой на стене (у твоей семьи есть часы с кукушкой - разве это не мило?).
        - Пара часов,  - говоришь ты,  - вроде того. Грейс уедет туда раньше меня. Мне просто нужно нанести грим и освежить в памяти пару вещей, а у нее много реальной работы.  - Он подмигивает мне, и я надеюсь, твои родители не видят, как это меня заводит.
        - Итак, Грейс, Гэвин говорит, ты практически руководишь постановкой в последнее время,  - говорит твой папа.
        - Да. Это замечательно. Но труппа облегчает задачу, они все суперклассные.
        - Предвкушаешь вечеринку труппы завтра вечером?  - спрашивает твоя мама.  - Мама Кайла сказала, что ты потрудилась на славу!
        И вот в этот момент то теплое пушистое чувство, которое я лелеяла внутри, исчезает.
        - Если честно… Я под домашним арестом.  - Я чувствую, как мое лицо краснеет, и это очень неловко.  - Так что я просто пойду домой после спектакля.
        - О, это плохо,  - говорит твоя мама.
        - Все нормально,  - вру я.
        - Спроси ее, что она натворила,  - говоришь ты, даже не пытаясь скрыть злость в голосе.
        - Гэв…  - говорю я тихо.  - Все нормально.
        - Это не нормально.  - Ты кладешь вилку и качаешь головой, а мне нравится, что ты так рассержен из-за меня.  - Ее оставляют дома, потому что она забыла включить посудомойку. Посудомойку.
        Твой папа склоняет голову набок, словно пытается решить сложную задачу по тригонометрии.
        - Э-э-э… Что?  - говорит он.
        - Вот так и я подумал,  - говоришь ты.  - Она так трудилась над этой пьесой, и…
        - Гэв. Это не так важно,  - говорю я. Я поворачиваюсь к твоим родителям, надеясь, что они не решат держать тебя подальше от меня из-за моей сумасшедшей семейки.
        - Маме нужны были несколько тарелок для мероприятия, которое она устраивала для своей косметической компании. Так что, знаете… Она чуть не опоздала, потому что ей пришлось мыть вручную… В общем, все нормально.
        Когда я рассказала тебе об этом за обедом, ты и тогда не купился на мою присказку «это не важно». Боже, ты уже так хорошо меня знаешь. «Со мной тебе не надо притворяться,  - сказал ты.  - Это чертов отстой, и твоя мама псих, конец истории». Я так боюсь, что моя семья отпугнет тебя.
        - Ну,  - твоя мама встает,  - очевидно, что сейчас единственное, что мы можем сделать,  - это съесть мороженого с фруктами.
        Ты поворачиваешься ко мне и улыбаешься:
        - Вот так моя семья справляется с проблемами.
        Мы едим мороженое, лежащее высокой горкой под взбитыми сливками, ирисками и вишенками. Твоя мама рассказывает мне немного о своем взрослении. Ее родители тоже были строгими.
        - Аарон помог мне пройти через это,  - говорит она, кладя голову на плечо твоего папы.
        - То есть вы влюбились в старшей школе?  - говорю я.
        - Отвратительно, да?  - говорит твой папа и подмигивает.
        Мы проводим с твоими родителями еще час, и нам уютно и не скучно. Они смешные и добрые, и, когда мне пора идти, твоя мама обнимает меня, и я осознаю, что не помню даже, когда моя собственная мать так меня обнимала. Слезы выступают на глазах, и я быстро смаргиваю их, пока никто не заметил.
        - Все будет хорошо, Грейс,  - шепчет твоя мама.  - Если тебе понадобится поговорить, ты знаешь, где меня найти.
        Здесь я чувствую себя в безопасности. В этом доме так много любви. Никто здесь не плачет перед сном и не думает, что случится, если запихать одежду в рюкзак, выйти через дверь и никогда не оборачиваться.
        - Думаешь, твои родители могут удочерить меня?  - шучу я, пока мы едем в театр.
        - Да, но я не могу этого позволить, мы тогда совершим инцест, и это будет скандал,  - говоришь ты.
        Я смеюсь:
        - Да, это было бы довольно отвратительно.
        - Ты отлично справилась, кстати. Думаю, теперь дома все время будут повторять, Грейс то, Грейс се.
        - Вы когда-либо ссоритесь или у тебя бывают проблемы?
        Ты качаешь головой.
        - Не особо. Мои родители достаточно спокойные и уважают меня. Я уважаю их. Все хорошо.
        - Я действительно не могу такое представить.
        Ты молчишь с минуту.
        - Хотел бы я защитить тебя от них,  - тихо говоришь ты.
        Я кладу руку поверх твоей.
        - Ты защищаешь.  - Я улыбаюсь.  - Когда мы вместе, ты помогаешь мне забыть о них. Ты… мое счастливое место.
        Уголки твоих губ поднимаются:
        - Звучит пикантно.
        Я хлопаю тебя по руке:
        - Ты знаешь, что я имею ввиду.
        Ты останавливаешься на красный свет, берешь мою руку и целуешь ладонь. Я задерживаю дыхание. Ощущаю тепло твоих губ на коже, и мурашки бегут по рукам.
        - Ты тоже мое счастливое место.
        Я кладу голову на твое плечо, как делали твои мама и папа, и гадаю, будем ли мы когда-либо такими - сидящими за обеденным столом с нашим сыном-подростком и девушкой, влюбленной в него.
        Теперь я смотрю на ту девушку, которая тебя обожает, которая думает, что с тобой безопасно, и мне хочется кричать ей, чтобы она выпрыгнула из машины и бежала сломя голову. Потому что недолго ты пробудешь ее счастливым местом.
        Глава 10
        В детстве мама звала нас «тремя амигос»: себя и нас с сестрой. Каждый раз мы вставали субботним утром, чтобы сделать что-то неожиданное. Мы называли это днем приключений. Поездка на велосипеде вдоль пляжа. Путешествие через каньон Топанга, пластиковые бутылки наполнены газировкой. Прогулки по торговому центру. Даже если у нас не было денег купить хоть что-то, мы перекусывали и рассматривали витрины, и этого было достаточно.
        Был такой уродливый дом, выкрашенный в фиолетовый, в нашем районе Лос-Анжелеса, что каждый раз, проезжая мимо него, мы все кричали: «Фу-у-у, фиолетовый дом!». Мне это очень нравилось. Мы всегда медленно говорили, с наслаждением. «Фу-у… Фиолетовый… Дом». Мы пропевали наше веселое отвращение все вместе. Не помню ничего об этом доме, кроме того, что он был фиолетовым - безвкусного оттенка, кричащего, словно хеллоуиновские украшения в марте. Это было нашим, частью того, что делало нас «тремя амигос». Когда в нашей жизни появился Великан, он убрал фиолетовый дом. И субботние приключения. И улыбки. Мы научились жить без этих вещей. Глаза опущены, губы поджаты, руки сцеплены на коленях. Мы стали дергаться, ожидая, когда руки нанесут удар по коже, а слова прорежут кость.
        Бет и я спрашивали: «ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ?»  - но все, что отвечала мама, это «Я его люблю».
        А я думала, а как же «Фу-у-у, фиолетовый дом»?
        Великан заставил нас переехать сюда, заставил нас оставить нашу семью и Лос-Анджелес, где чудеса были за каждым углом. Он заставил нас приехать в калифорнийскую глушь, провинциальный Наш Город между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Мы с Бет привыкли прислуживать ему. Он сказал, что нам нужно отрабатывать свое проживание.
        В ответ он заставил меня и мою сестру все выпрашивать. Деньги, свободное время, поездку на работу. Он говорил нам, что мы счастливчики, что нам легко все достается. «Легко»  - это когда он подтолкнул Бет к пищевому расстройству после того, как она перестала играть в волейбол. Ее тело стало быстро изменяться от мальчишеского к женственным формам, и Великану это не нравилось. Она прекрасна, с длинными густыми волосами и большими карими глазами. И у нее самый красивый певучий голос. А когда она смеется, то смеется всем телом, наклоняясь вперед и держась за живот, пока качает головой. Но Великан видел только толстую девчонку.
        Вот таким был типичный ужин.
        Моя сестра тянется к маслу:
        - Уверена, что тебе нужно еще?  - говорит Великан насмешливым тоном. Он многозначительно смотрит на ее живот.
        Лицо Бет краснеет. Моя мама неловко смеется и хлопает его по руке - это кажется игривым, но я вижу отчаянную грусть в ее глазах.
        Но она ни слова не говорит.
        Моя сестра убирает руку от масла и опускает взгляд на свою тарелку. Ее длинные темные волосы падают вперед, закрывая ее глаза.
        Стыд. Это срабатывает каждый раз.
        - Слушай, он придурок,  - говорю я Бет после каждого такого ужина.
        - В жопу его…  - говорит она.
        - Это по маминой части,  - говорю я.
        И мы смеемся злобным девчачьим смехом. Здесь «мы» против «них».
        Но неважно, сколько раз я говорила Бет не обращать внимание на Великана, сколько раз я смешила ее; его слова все же засели глубоко в ее голове. Сначала она начала носить мешковатую одежду, чтобы спрятать фигуру, а потом ее конечности так похудели, что джинсы падали с бедер.
        Дом стал небезопасным местом и с тех пор таким и является.
        Поздно вечером в понедельник звонит домашний телефон. Великан кричит из гостиной, чтобы я подняла трубку, хотя я в своей спальне дальше по коридору, а он в каком-то метре от телефона. Я в гневе бросаю свою книгу «История. Учебник для вузов» и направляюсь к месту, где телефон крепится к стене столовой.
        Великан поворачивается со своего места на диване, откуда он смотрит гольф. Он, наверное, самый непривлекательный мужчина во всем мире. Нет, это неправда. Думаю, он нормально выглядит, но для меня он уродлив. Тонкие светлые волосы, соответствующая козлиная бородка. Дайте ему рога и вилы, и он станет двойником дьявола.
        Мы не говорим друг другу ни слова, просто обмениваемся подозрительными взглядами, прежде чем я прохожу гостиную.
        Я хватаю телефон, и, как только говорю «алло», звучит хриплое: «Привет, милая».
        - Папа…  - Я слышу неуверенность в своем голосе, почти вопрос. Папа? Это правда ты? Сколько вранья ты расскажешь мне в этот раз?
        Интересно, что я расскажу тебе о своем папе, если ты когда-либо спросишь. Сначала самые важные факты: он стал морским пехотинцем после трагедии 11 сентября, и его отправляли трижды в Ирак и один раз в Афганистан. К тому времени, когда он вернулся из второй командировки, он уже не был моим папой. Кто-то забрал его беспечную веселость и заменил его очень злым и очень грустным человеком. Они с мамой развелись вскоре после этого, когда мне было шесть.
        Не знаю, что произошло во время войны, но что бы это ни было, оно превратило моего отца в наркомана и пьяницу. Виски. Кокаин. Героин. После того как папа записался в центр реабилитации в первый раз, я услышала термин «ПТСР»  - посттравматическое стрессовое расстройство. «Эта война добила меня»,  - сказал он однажды, когда мне было восемь или девять.
        Мы нечасто его видим.
        - Как дела, милая?
        - Нормально.
        Мне практически нечего рассказать тому, кто больше похож на тень на периферии моей жизни. Тому, кто нарушает обещания так же часто, как дает их. Он живет в другом штате, просто голос в телефоне: достаточно неплохой парень в одну секунду и встревоженный, разгневанный мужчина-ребенок - в другую. Было бы куда легче, если бы я его не любила, но я люблю. Сложно отказаться от своей плоти и крови, даже если они бьют по твоему сердцу отбойным молотком.
        - Ну хорошо, хорошо,  - говорит он.  - У меня новая работа. Строительство. Платят гроши, но по-черному, так что все круто.
        - Здорово.
        Но я падаю духом. Он произносит слова так быстро, словно нужно успеть их сказать, а то они разбегутся. Не могу понять, пьян он или под кайфом в этот раз. Кажется, я знаю, почему он звонит.
        - Не уверен по поводу «здорово». У меня тут… некоторые проблемы,  - говорит он,  - но все будет хорошо.  - Он делает паузу.  - У меня нет денег прямо сейчас. На ту штуку. Про театр. Прости, милая.
        Горячие слезы сразу наполняют глаза, но я сдерживаю их. Я знала, что мой летний драматический лагерь в Интерлокене был настоящей голубой мечтой, но папа, когда услышал о нем, настаивал, что сможет помочь ей сбыться. Я должна была понимать, что не стоит верить ему. Верить, что он сможет устоять на ногах дольше, чем две недели за раз, достаточно долго, чтобы отправить меня в лагерь.
        - Какие проблемы?  - говорю я, уже чувствуя усталость. «Ну, поехали»,  - думаю я.
        - Знаешь, мой врач в администрации ветеранов дал мне это чертово лекарство. Чертов врач не знает, какого черта он делает.
        Это нормально. Он быстро начинает злиться. Срабатывает переключатель, и ты получаешь «разъяренного морского пехотинца». Все, что я могу сделать,  - это слушать, пока не передам телефон маме, чтобы они могли поспорить об алиментах, а потом он начнет наезжать на нее, пока она не станет кричать в ответ, и один из них не бросит трубку.
        Через двадцать минут ругани отца по поводу администрации ветеранов я начинаю грезить. Я в Нью-Йорке, иду по Вашингтон-сквер-парк. Я студентка Университета Нью-Йорка и направляюсь на занятие по актерскому мастерству… Ты со мной, держишь меня за руку. Ты наклоняешься и целуешь меня так нежно, словно…
        - Заставляет меня хотеть спать,  - говорит папа.
        Ты действительно имел это в виду, когда сказал, что больше не любишь Саммер, что ты даже не уверен, были ли эти чувства настоящими, истинной любовью? Потому что…
        - Эй!  - кричит папа.
        - Прости,  - говорю я,  - что?
        - Я сказал, что из-за чертовых лекарств мне хочется спать на чертовой работе, и я…
        - Папа,  - говорю я серьезно,  - тебе нужно прекратить принимать эти лекарства. Или по крайней мере принимай их на ночь, чтобы ты мог поспать.
        - Ну да, ну да. Возможно. Эй, твоя мама продолжает доставать меня по поводу алиментов.  - Папа вот так делает - говорит обо всем подряд, когда мы общаемся.  - Думаешь, ты сможешь спасти меня от нее?
        Я уже привыкла к этому. Один родитель говорит это, другой говорит то. Однако должна отдать должное маме: она не оговаривает его и не пытается поставить меня между ними. Это благородно. И наверняка у нее уходит на это уйма самообладания. Интересно, это потому, что маленькая, очень хорошо спрятанная часть ее все еще любит его? Или ей просто жаль его. Они поженились, когда были так молоды, но только она научилась быть взрослой.
        - Мы типа на мели, пап. Поэтому она спрашивает,  - отвечаю я.
        Уже не говоря о том, что отцу полагается поддерживать детей. Но этот корабль уплыл уже миллион лет назад.
        - У тебя есть парень?  - внезапно спрашивает он.
        «Ты берешь меня за руку и поворачиваешь ее. Целуешь ладонь».
        - Нет. Парня нет.
        И это правда. Что парня нет. К сожалению.
        - Позволь мне кое-что тебе сказать, дорогая. Все, что парень хочет от тебя,  - это минет. Лучше, чем секс.
        Желудок сводит. Зачем он мне это говорит? Это отвратительно.
        - Пап…
        Он смеется:
        - Я серьезно!
        Какого черта он хочет?
        - Пап! Фу-у, прекрати.
        - Тебе нужно знать о таких вещах. Всех мальчиков интересуют сиськи и секс.
        - Нет. Не всех.
        Я думаю о том, как ты сидишь за кулисами со своим черным блокнотом и пишешь песни, твои губы слегка шевелятся. Или как ты даешь мне один из наушников, чтобы мы могли послушать песню вместе. То, как ты коверкаешь движения в спектакле, чтобы всех рассмешить, твой перфекционизм, когда дело касается музыки.
        - Да, это так, милая. Спроси их. Сиськи и секс, весь день, каждый день.
        - Папа. Серьезно, я не хочу говорить об этом. Это вообще-то совершенно неприлично, нет?
        Он просто смеется.
        У меня четыре ярких воспоминания об отце, и вот они.
        Когда я была маленькой девочкой, лет семи, я осталась у него на выходные. Он тогда жил в Сан-Диего возле базы морских пехотинцев. Мы пошли на пляж и провели там целый день, потому что пляж - рай для моего отца. Я отлично провела время. Но когда мы добрались домой, я поняла, что у меня болит все тело. Моя бледная кожа вся стала ярко-красной. В некоторых местах образовались волдыри. Я проплакала всю ночь. Папа забыл взять солнцезащитный крем, но не сумку-холодильник, полный пива.
        Когда я была в шестом классе, папа снова отправился в Афганистан. Прежде чем он уехал, мне удалось повидать его в комнате, полной пехотинцев, и все они встали и салютовали ему. Гордость наполнила мою грудь. Потом мы ели мороженое - мятное с шоколадными крошками.
        Помню, как позже в тот день мама притащила меня на площадку, где стояли ряды мужчин. «Где деньги?  - кричала она.  - Ты не можешь просто уехать и не оставить девочкам ничего». Это было в пустыне в 29 Палмс. Там становится холодно по ночам, и можно увидеть тысячи звезд в небе. В песке прячутся змеи. Если ты недостаточно осторожен, их зубы вопьются в твою кожу, быстрые как молнии.
        Мое самое последнее воспоминание об отце - когда я пошла навестить его летом, будучи в средней школе, между седьмым классом и восьмым. Он уже много выпил, и мы сидели в гостиной его холостяцкого жилища. Он сидел в пляжном кресле, потому что только это мог себе позволить. «Я убивал людей - плохих парней. Они расставляли бомбы рядом с дорогой, убивая наших ребят направо и налево, терзая нас,  - говорил он со стеклянными глазами, его взгляд был направлен на людей и места, которых я не видела.  - Я видел, как погибали многие мои друзья. Их просто… больше нет».
        Мама заходит на кухню, и я прикрываю рукой трубку.
        - Это папа,  - говорю, а глазами умоляю ее помочь мне освободиться. Она вздыхает и протягивает руку к телефону, а я передаю его, пока папа на середине словоизлияния (теперь насчет политики), бегу на задний двор и нахожу укромный уголок, чтобы поплакать.
        Традиция.
        Мне так хочется позвонить тебе, рассказать об Интерлокене и папе. Мне хочется услышать, как твой голос говорит мне, что все будет хорошо. Но оттолкнет ли тебя моя семейная ситуация? Заставит ли это тебя бежать от меня? Я знаю, что моя семья ненормальная. Мы просто конченые. Уверена, есть много не конченых девушек, которые могли бы осчастливить тебя.
        Я сижу на лужайке и выдергиваю травинки, погрузившись в размышления. Мой мозг играет в классики, перепрыгивая от тебя к папе и обратно. Вместо намеченной поездки я думаю о том, как ты подходишь ко мне сзади в школьных коридорах и обвиваешь своими руками. Я думаю о том, как ты держишь меня за руку за кулисами, тайно, чтобы никто не видел. Ты принадлежишь к миру, так отличающемуся от моего дома. Месту, где меня видят, где существует нежность. Где сердца бьются в унисон.
        Я рискую и звоню тебе. Ты отвечаешь после первого же гудка.
        - Как поживает моя самая любимая девочка в мире?  - спрашиваешь ты.
        - Ого,  - говорю я,  - мой статус серьезно поднялся с прошлого разговора.
        - С прошлого разговора? Не-а. Ты уже давно моя самая любимая девочка.
        - Вот так, да?  - спрашиваю я.
        - Да, так.
        Я начинаю плакать. Я не могу сдерживать всхлипы. Ты спрашиваешь, что не так, и, когда я все тебе рассказываю - о папе и Интерлокене и как все хреново,  - ты сразу же хочешь приехать ко мне. Но не можешь.
        - Сегодня будний день,  - говорю я.  - У моей мамы есть это правило…
        - Что за ерунда с этими правилами?  - рычишь ты.
        Раз ты не можешь приехать, то выбираешь лучшую альтернативу. Ты хватаешь гитару и поешь мне «Somewhere over the Rainbow», добавляя в нее собственный ангст в стиле Курта Кобейна. Я не могу до конца поверить, что Гэвин Дэвис поет мне серенады по телефону. Что ты расстроен, что мы не можем увидеться. Что я твоя самая любимая девочка в мире.
        - Чувствуешь себя получше?  - спрашиваешь ты, допев песню.
        - Все отлично. Прекрасно. Ты удивительный.
        Ты тихо смеешься:
        - Ты вытаскиваешь это на свет из меня. Ты выносишь на свет все лучшее во мне.  - Ты делаешь паузу.  - Я хочу, чтобы мы были вместе, ты же это знаешь, не так ли?
        Внутри меня фейерверки. Я сильнее прижимаю трубку к уху, словно это каким-то образом приблизит тебя.
        - Правда?  - выдыхаю я.
        - Да, черт возьми, да,  - говоришь ты.  - Я просто не хочу двигаться слишком быстро и все испортить, понимаешь?
        - Да,  - говорю я тихо,  - понимаю.
        Мы болтаем еще час, пока я сижу на заднем дворе, свернувшись на лесенке Сэма. Ты рассказываешь мне глупые шутки и секреты, и все несчастье во мне, кажется, уплывает, словно звук твоего голоса обладает силой прогонять плохое.
        Мы заканчиваем говорить, когда мама зовет меня в дом, но прямо перед тем, как я собираюсь улечься в постель, ты перезваниваешь.
        - Я тебя знаю,  - говоришь ты.  - Сейчас будешь лежать в постели и думать об Интерлокене всю ночь. Да?
        Я нехотя соглашаюсь, что ты прав.
        - Не в мое дежурство,  - говоришь ты. Я слышу, как ты проводишь рукой по струнам.
        Моя жизнь превратилась в сказку. Злой отчим, тайный принц.
        Я держу телефон у уха и слушаю, как ты играешь песню за песней, пока не засыпаю под звук твоего голоса, под слова, которые говорят все то, что ты пока не можешь мне сказать.
        Глава 11
        Две недели спустя происходит вот что.
        Раздается стук в окно моей спальни, и я просыпаюсь в испуге. Но это ты. Ты показываешь в сторону раздвижной стеклянной двери. Сейчас три утра. На мне лишь крошечные шорты и хлопковая майка. Никакого бюстгальтера. Мне нужно бы одеться поприличнее, но я этого не делаю.
        Прислушиваюсь, не проснулась ли мама. И Великан. Но они спокойно спят. Дверь тихо открывается, и твои глаза поднимаются от моих ступней к коленям, бедрам, к месту, где мои соски прижаты к тонкой хлопковой майке. Ты прислоняешься к дверному косяку.
        - Ты мучаешь меня. Специально.
        Я улыбаюсь. Кусаю губу. Наклоняюсь ближе. (Кто ЭТА девушка?)
        - И как, работает?  - шепчу я.
        - Да,  - выдыхаешь ты. Твои губы так близко, но ты не наклоняешься. Мы не целовались, еще нет.
        - Хочешь приключений?  - спрашиваешь ты со сверкающими глазами.
        Я киваю. Потому что практически уверена, что это включает в себя поцелуи, должно включать.
        Но при этом придется лгать и скрываться. Я все еще помню, как соврала в первый раз, когда была маленькой,  - стыд и страх из-за одного ничтожного печенья. Тревога, что меня поймают, а потом то, что меня поймали,  - то печенье «Орео» не стоило того. Я сделала логический вывод, что не в моих интересах лгать.
        Однажды Великан поймал меня на вранье - я сказала, что после школы у меня встреча театрального кружка, но на самом деле я пила «Пепси Фриз» с девочками,  - и меня посадили под домашний арест на целый месяц. Так что я просто… Не лгала. Никогда. А потом появился ты. В последнее время я все время ловлю себя на вранье, маленькая ложь то тут, то там, чтобы выиграть себе лишние минуты с тобой. И вместо того, чтобы чувствовать стыд, я чувствую себя освобожденной. Быть хорошим ребенком не сработало в моем случае. Так что я пускаю плохую девочку на свое место. Каждая ложь принадлежит мне, и это моя мама и Великан не могут у меня забрать. Каждая ложь напоминает мне, что я настоящий человек с правами и желаниями, и со способностью делать свой выбор. Каждая ложь - сила, контроль над моей жизнью.
        Так что я выбираюсь из дома, преследуя эту силу, следуя за тобой, практически неодетая. Ты хватаешь меня за руку, и мы бежим вниз по улице к твоей припаркованной машине вдали от моего дома.
        - Не отвлекай меня, пока я за рулем, ты, шалунья.
        Я поднимаю руку:
        - Клянусь честью скаута.
        Улицы пустынны. Ночь наша. Ты поворачиваешь в один из новых жилых комплексов и останавливаешься перед коробкой недостроенного здания. Ты хватаешь одеяло и тянешь меня внутрь. Раскладываешь одеяло в темном углу, где лунный свет не может нас коснуться. Над нами небо. Лишь балки там, где однажды будет крыша дома. Ты тянешь меня вниз на одеяло, и между нами ни сантиметра. Ты хочешь меня, я это чувствую. Ты возбужденный и прижимаешь меня к себе, я кусаю губу, и ты стонешь.
        - Лучше ляг рядом со мной,  - говоришь ты.
        Мне нравится, что я мучаю тебя.
        - Это почему же?  - я прижимаюсь к тебе сильнее, и ты закрываешь на секунду глаза.
        - Потому что я в двух секундах от того, чтобы наброситься на тебя,  - говоришь ты.
        Вообще-то я не возражаю, но смеюсь и скатываюсь с тебя. Мы лежим на спинах и смотрим на созвездия. И вдруг - падающая звезда. Мы ахаем одновременно, и ты тянешься и берешь меня за руку.
        - Я никогда раньше таких не видела,  - говорю я.
        Ты улыбаешься:
        - Это знак.
        - Чего?
        - Что нам суждено быть вместе.
        Ты подносишь мою руку к губам и целуешь костяшки моих пальцев. Твои глаза прикованы к моим, пока ты целуешь каждый палец. Ты отпускаешь мою руку, и твои губы приближаются к моим. Я не могу дышать. Ты кладешь пальцы на мои губы и наклоняешься надо мной, изучая их.
        - Тебе бы лучше, блин, поцеловать меня, Гэвин Дэвис.
        Уголок твоих губ поднимается:
        - Вот как?
        - Да.
        Ты тихо смеешься и опираешься на локти, а твои глаза рыщут по моему лицу. Я умираю. Мне хочется кричать. Ты улыбаешься.
        - Это лучшая часть,  - шепчешь ты, касаясь меня своим носом.
        - Что?  - говорю я.
        - Прелюдия.
        Ты подносишь губы к моему уху:
        - Уверена, что хочешь этого?
        - Да.  - В моем голосе ни тени сомнения.
        Твои губы касаются моей мочки уха, проходятся по линии подбородка, и когда они наконец находят мои, мы оба голодны и хотим больше, больше, больше. Ты прижимаешь свои губы к моим, а я открываю рот и впускаю тебя внутрь. Ты хорош на вкус, будто корица. Мы катаемся по полу, и теперь я сверху, целую тебя, словно это последний шанс почувствовать твои губы на моих. Твои руки скользят по моим бедрам вверх и забираются под майку.
        - Скажи мне, когда остановиться,  - шепчешь ты и стягиваешь с меня майку через голову, а потом снимаешь и свою футболку.
        Я не хочу останавливаться никогда.
        Я забываю о родителях, правилах и наших пустых обещаниях друг другу двигаться медленно, и я не могу думать, у меня кружится голова. Твои руки повсюду, и я словно дверь, широко распахнутая, и я впускаю тебя. Мы целуемся, и целуемся, и целуемся.
        - Черт,  - шепчешь ты,  - я оставил презервативы в машине.
        Я дрожу, прижимаю тебя к себе.
        - Мы в любом случае не должны. Пока… Пока не поймем, где находимся в отношениях.
        Я не отдам свою девственность парню, который не является моим бойфрендом. Мне все равно, как бы ты мне ни нравился. И кстати, ПОЧЕМУ ТЫ НЕ МОЙ БОЙФРЕНД?
        - Голос разума,  - шепчешь ты, и твои губы снова находят мои.
        Все это желание последних нескольких недель захлестывает нас, как волна. Я еще кое-что узнаю, пока буду с тобой, не сейчас, но позже: есть столько разных способов утонуть.
        Время обеда, и мы в классе театрального кружка. Ты собираешься уйти с территории школы - только двенадцатиклассникам это разрешено, а Лис поймала нас, когда ты целовал меня в щеку, нашептывая милые пустяки мне в ухо.
        - О черт, нет,  - говорит Нат, развалившись на полу, используя рюкзак как подушку.
        Ты оглядываешься на нее, хмуришься, увидев ее сердитый взгляд.
        - Э-э-э?
        - Ты только что выругалась,  - говорю я Нат, ухмыляясь. Она называет ругательства «вершиной плебейства». Тот факт, что она использует слова вроде «плебейство»  - причина, по которой она моя лучшая подруга.
        - Тут это необходимо,  - говорит Нат, садясь. Она приглаживает волосы и поворачивается к Лис.  - Видимо, пришло время сделать то, о чем мы говорили.
        Лис серьезно кивает:
        - Ага. Время точно пришло.
        Они встают и пересекают комнату.
        - Ты,  - говорит Нат, хватая тебя за руку,  - идешь с нами.
        - Я?  - спрашиваешь ты.
        - Ага.  - Лис скрещивает руки на груди. У нее получается выглядеть устрашающе, несмотря на платье в стиле «Алисы в стране чудес», дополненное белыми колготками и ее фирменными кедами на платформе.  - Мы хотим знать, какие у тебя намерения по отношению к нашей лучшей подруге.
        Я закатываю глаза:
        - О боже, девчонки.
        Хорошо, а вот правда, какие твои намерения? Потому что встречи тайком - уже пройденный этап. Но я боюсь сказать это. Я не хочу отпугнуть тебя.
        - Уверяю вас, самые благородные,  - говоришь ты.
        - Ну да,  - говорит Нат. Она начинает тянуть тебя прочь из комнаты.
        - Девчонки!  - говорю я.  - Прекратите эти глупости.
        - Ты позже нас поблагодаришь,  - кидает Лис через плечо.
        Ты оглядываешься на меня:
        - Если не увидишь меня к концу обеда, вызывай полицию.
        Ты награждаешь меня полуулыбкой (такой сексуальной), а потом тебя выводят из комнаты.
        Звонок звенит полчаса спустя, а тебя все еще нет. Маленький комок волнения сворачивается в моей груди - надеюсь, мои друзья не портят наши с тобой отношения. Какими бы они ни были. Я направляюсь в сторону урока английского, когда кто-то хватает меня за руку - ты,  - не сбиваясь с шага.
        - Ты выжил?  - говорю я.
        Ты держишь меня за руку на глазах у всех. Это хорошо. Значит, они не перепугали тебя.
        - Выжил,  - говоришь ты,  - хотя они угрожали отрезать мне яйца, если я разобью тебе сердце.
        - Это похоже на них.
        Ты смеешься:
        - Эти девчонки не шутят.
        - Не знаю даже, хочу ли я знать, о чем вы говорили.
        - Давай просто скажем, что они остались довольны моими ответами.
        Ты оттаскиваешь меня из потока учеников в пустынное место возле лабораторного корпуса. Никого рядом нет. Твои губы прижимаются к моим уже через секунду. Ты мягко толкаешь меня к стене, и твой язык проникает мне в рот, пока твои руки проскальзывают под подол юбки. Я прижимаюсь к тебе, и ты стонешь, этот звук вибрирует в моем рту, в то время как ты усиливаешь поцелуй. Звенит звонок, но мне все равно. Я даже не боюсь, что нас застукают.
        - Боже, как я тебя хочу,  - шепчешь ты, а твои губы двигаются по моей шее. Я дрожу. Думаю, я хочу тебя так же сильно. Больше. Я никого так сильно не хотела. Я чувствую себя немного безумной - мне нужно сдерживаться, чтобы не запустить руку в твои брюки. Чувствую твою улыбку своей кожей, а потом ты отодвигаешься и награждаешь меня коварным взглядом.
        - Что?  - говорю я, переводя дыхание.
        Ты берешь меня за обе руки и сжимаешь их.
        - У меня сюрприз для тебя. Сегодня ночью.
        Я кусаю губу, сомневаясь:
        - Не знаю, Гэв. Я не могу продолжать сбегать. Если родители меня поймают, я труп. Они не как твои. Моя жизнь будет в серьезной опасности.
        Ты и твои родители - идеальная команда из трех. Они обожают тебя, дают тебе много свободы. В последний раз, когда я была у тебя дома, твой папа сел за пианино и начал играть мелодии Леди Гаги, а твоя мама настояла на том, что мы должны танцевать. Такие люди не сажают детей под домашний арест до конца жизни. У вас нет невидимой пыли и Великана. Ты даже не можешь понять, каково это.
        - Пожалуйста,  - говоришь ты сексуальным тоном, опустив подбородок, взгляд напряженный, а губы слегка надуты.
        - Ты пользуешься моей слабостью,  - дразню я.  - Ты же знаешь, как я покупаюсь на этот взгляд.
        - Это значит «да»?  - спрашиваешь ты, а твои глаза светлеют.
        - Это не «нет»,  - вздыхаю я.  - А этот сюрприз не может произойти во время рабочих часов?
        Ты качаешь головой:
        - Никак нет. Мои сюрпризы происходят только в часы рок-звезд. Мы открываемся ровно в полночь.
        Я даже не думаю о том, чтобы испытывать раздражение из-за того, что тебя будто вообще не беспокоят последствия твоих сюрпризов или что ты не слышишь, что я расстроена. Таков ты: строишь замки в небе, стаскиваешь меня у Великана, у моей мамы. После нескольких лет заточения в доме наконец меня спасают. В сказках принцесса не говорит своему рыцарю в сияющих доспехах, что он пришел невовремя.
        Я не вижу, как хорошо ты манипулируешь мной своими милыми взглядами, поддразниваниями и мягким, но настойчивым давлением. Уйдут месяцы на то, чтобы я перестала покупаться на эту фигню. Каждый. Раз. Прямо сейчас я просто вижу тебя.
        И не могу перестать смотреть.
        - Ты не жалеешь, что влюбился в кого-то с комендантским часом в 11 вечера? И родителями-психопатами?
        - Не-а. Тем больше идей, о которых можно писать,  - говоришь ты.
        - Не понимаю,  - шепчу я.
        - Не понимаешь чего?
        - У тебя могла бы быть любая девушка в школе, да и некоторые из парней. Почему я?
        Ты склоняешь голову, изучая мое лицо.
        - Ты понимаешь меня,  - говоришь ты.  - Никто не понимает меня, как ты.  - Ты прижимаешь свой лоб к моему.  - Не вредит и то, что ты самая сексуальная девушка в школе.
        Я фыркаю:
        - Я была согласна с тобой до «самая сексуальная».
        - Стой,  - ты отстраняешься.  - Ты серьезно не видишь то, что вижу я?
        По шее бежит румянец, достигая щек, как красный плющ, который все больше ползет вверх, пока ты смотришь на меня.
        - Гэвин. Это просто…  - Я вскидываю руки.  - Очевидная неправда.
        - Ты так думаешь из-за своих дурацких родителей. Они тебя не ценят. Они тебя не видят.
        Я отворачиваюсь в раздумьях. Помню, как на рождественской фотографии-открытке в прошлом году не было меня. Мама сказала, что не смогла найти хорошую фотку со всеми нами, так что на ней были только она, Великан и Сэм.
        - Не знаю,  - говорю я тихо.
        - А я знаю. Ты просто идеальна.  - Ты касаешься пальцем моего подбородка и поворачиваешь мое лицо, чтобы мы снова смотрели друг на друга.  - Я серьезно.
        Я провожу остаток шестого урока, прижимаясь губами к твоим, и мы не перестаем целоваться, пока не звенит звонок.
        - Увидимся ночью,  - шепчешь ты.
        Я улыбаюсь, пьяная от тебя.
        - Я уж надеюсь, это что-то стоящее.
        Ты ухмыляешься:
        - О, это так.
        Глава 12
        Раздается тихий стук в окно.
        Я его ждала. Выскальзываю из кровати уже полностью одетая: на мне самое откровенное летнее платье, ведь сейчас май, и ночи теплые. Я машу, и ты улыбаешься, касаясь края шляпы, как истинный джентльмен.
        Я колеблюсь у двери, старательно прислушиваясь. Тишина. Я смотрю на окно, уже почти готовая отменить это все, но ты уже ушел и ждешь меня у раздвижной двери. Мы делали это почти каждую ночь после того, как ты меня поцеловал, и потому у нас налаженная система.
        «Стоит ли он того?»  - спросила меня Бет по телефону, когда я рассказала ей о вылазках.
        Стоишь ли ты того, чтобы попасть в неприятности? Стоишь ли домашнего ареста на остаток моей жизни?
        «Да,  - сказала я.  - Думаю, стоит».
        Никто не может понять, что мы с тобой испытываем друг к другу, какое это глубокое чувство. Совсем немного времени понадобилось, чтобы ты стал самым важным человеком в моей жизни. Самым важным. Я никому этого не говорю, особенно тебе, но я почти уверена, что ты моя родственная душа. Мне нравится представлять, как мы постареем вместе, наши руки - узловатые, в венах и пятнах и все еще держатся друг за друга. Мне нравится думать, что ты не сможешь перестать смотреть на меня, даже когда у тебя будут двухфокусные очки и катаракта.
        Я выскальзываю из комнаты и на цыпочках иду по застеленному ковром коридору, осторожно переступая скрипящие места.
        - Куда мы идем в этот раз?  - шепчу я, когда мы с тобой отходим от дома.
        Твои глаза встречаются с моими, а уголки губ поднимаются:
        - Увидишь.
        Мы бежим зигзагом по улице, прыгая из тени в тень. Это становится игрой - кто может прыгнуть дальше? Пять минут спустя мы стоим перед школой. Ты тянешь меня в густую темную тень возле библиотеки за секунду до того, как проезжает полицейская машина. В нашем пустынном пригороде для копов не редкость остановить любого молодо выглядящего человека на улице после десяти вечера. Вот тогда по телевизору транслируют: «Двадцать два часа. Ваши дети дома?».
        Я почти хнычу от страха: страшно даже представить, как мне влетит, если меня поймают. Я испытываю свою удачу, знаю.
        - Гэв, может, нам не стоит…
        - Почти пришли,  - шепчешь ты, сжимая мою руку.
        Я отстраняюсь, качаю головой:
        - Серьезно, ты не представляешь, как плохо это может обернуться для меня.
        - Чего ты боишься?  - говоришь ты, проводя пальцами по моему подбородку.
        - Всего.
        Быть с тобой - как находиться в свободном падении, и никакого места для приземления не видно.
        - Вот почему нам нужно это сделать,  - говоришь ты, целуя меня в лоб.  - Ты не пожалеешь.
        Если бы я была такой же храброй, как ты. Если бы у меня было сердце искателя приключений. Я стою неподвижно несколько секунд, думаю, стоит ли он того?
        - Хорошо,  - шепчу я.
        - Моя умница.
        Моя умница.
        Я дрожу, улыбаясь, пока ты ведешь меня к открытому амфитеатру.
        Сегодня ночью светит почти полная луна, и она омывает территорию школы серебряным светом. Без всех учеников и общего хаоса школа становится таинственной, даже волшебной. Мне кажется, я могла бы ставить сцену из «Сна в летнюю ночь». Я бы поставила тебя в амфитеатре на передней части сцены справа, прямо там, где лунный свет ярче всего. Ты тянешь меня именно туда.
        - Так, оставайся прямо здесь,  - говоришь ты и отпускаешь меня.
        Ты уходишь вглубь амфитеатра и достаешь свою гитару из темного угла - акустическую гитару, которую ты назвал Розой.
        Если бы я ставила пьесу о нас, я бы поставила себя дальше от края сцены, чтобы не стоять спиной к аудитории. Включила бы мягкий свет - кремовый и голубой на тебе и мне, а остальная часть сцены остается темной. Это выглядит так хорошо, что должно показываться на Бродвее.
        Гэвин и Грейс смотрят друг на друга через сцену. Она скрещивает руки на груди, обхватывает себя руками, внезапно чувствуя смущение. Он улыбается, подходя ближе.
        Гэвин
        (настраивает гитару, поет, кричащая акустическая вокализация такая же, как у Джека Уайта):
        Белые стены,
        Черное сердце,
        Мой разум разрывается
        На части.
        Скомканная бумага,
        Темно-синие чернила,
        Слова из ее сердца,
        Которые уводят меня с края.
        Грань душевного равновесия,
        Cезон потерь.
        Буду любить тебя, дорогая,
        Мне не нужна причина.
        Нежные поцелуи,
        Теплые руки,
        Она собирает
        Меня по частям.
        Ее слова - клей.
        Она ведет меня.
        Ее глаза вдохновляют,
        Снова разжигают мой огонь.
        Нежные поцелуи,
        Теплые руки,
        Она собирает
        Меня по частям.
        Так скажи мне, милая,
        Скажи мне правду,
        Чувствуешь ли ты себя
        Обновленной из-за меня тоже?
        Возьми мою руку,
        Давай сделаем это сейчас.
        Будем вместе,
        Мне все равно как.
        Грань душевного равновесия,
        Cезон потерь.
        Буду любить тебя, дорогая,
        Мне не нужна причина.
        Грань душевного равновесия,
        Cезон потерь.
        Буду любить тебя, дорогая,
        Мне не нужна причина.
        Мне не нужна причина.
        Гэвин
        (прекращает играть. Делает пару шагов вперед по сцене, ставит гитару на пол, а потом падает на колени):
        Грейс. Будь моей девушкой.
        Грейс начинает плакать, и Гэвин встает, берет ее на руки. Он кружит ее, и она откидывает голову назад, смеется.
        Гэвин
        (шепчет в ее губы):
        Скажи мне, что это стоило риска быть пойманными.
        Она наклоняет набок его шляпу и прижимает свои губы к его.
        Грейс:
        Это стоило того.
        Неизвестный голос:
        Эй!
        Гэвин:
        Черт.
        Он ставит Грейс на землю, и они бегут, держась за руки, со сцены, а охранник светит на них фонариком. Они бегут по территории школы, мимо библиотеки и столовой. Когда они добегают до машины Гэвина, Грейс ложится на капот и смеется.
        Так что мы официально вместе.
        Я не витаю в облаках, я выше облаков. Это нереально, это счастье. Я боюсь, что вселенная заметит и заберет тебя у меня. Потому что это нечестно - чувствовать себя так хорошо, как я себя чувствую.
        Я не представляю пока, какие жертвы ждут меня впереди. Я такая бестолковая, Гэвин. Такая чертовски бестолковая.
        - Эй,  - шепчешь ты,  - хочу спросить кое-что.
        Мы сидим в твоей машине. Прошло всего несколько часов после того, как ты спел мне песню, но небо уже светлеет. Скоро нужно идти.
        Я целую тебя в нос:
        - Давай.
        - Теперь, когда мы вместе, мне кажется, ну, нам нужно рассказать о том, что мы делали с другими людьми.
        У меня уходит минута на то, чтобы понять, о чем ты говоришь.
        - Ты имеешь в виду… физические отношения?
        Ты киваешь:
        - Нам просто нужно раз и навсегда это выяснить, понимаешь?
        Мы лежим лицом друг к другу на наших креслах, а руки переплетены над ручным тормозом.
        - Не знаю, Гэв…
        Твоя хватка становится сильнее.
        - То есть… не то чтобы ты много этим занималась… Да?
        Я слышу легкий оттенок паники в твоем голосе. Я качаю головой.
        - Нет, по правде говоря, нет.
        - Хорошо, тогда…  - Когда я ничего не говорю, ты немного приподнимаешься.  - Я хочу, чтобы бы могли рассказывать друг другу о чем угодно. Понимаешь?
        Я думаю о своей маме и Великане, обо всех их секретах: всех «не-говори-маме» Великана и маминых «чего-Рой-не-знает-ему-не-навредит». Я не хочу быть похожими на них. Совсем.
        - Это пустяки,  - говоришь ты. Ты подносишь мою руку к губам и целуешь.  - Я начну.
        Ты рассказываешь мне о Саммер. Как вы занимались всем, кроме секса. Я шокирована новостью, что ты девственник. Я бы никогда не догадалась.
        - Почему вы не занимались этим?  - спрашиваю я.  - Ну, сексом?
        Ты играешь с ключами, рассматривая их.
        - Она религиозная. И… просто не казалось, что это правильно.  - Твои глаза встречаются с моими.  - Так что…
        Я делаю вдох и рассказываю тебе о трех парнях, которых я целовала. О парне постарше, которому я разрешила запустить руки под кофту и в трусы в восьмом классе.
        Ты бледнеешь.
        - Ты… что-то с ним делала?
        Эта красивая, идеальная ночь внезапно разрушена. Я вижу битву внутри тебя. Она разворачивается в твоих глазах. Ты раздумываешь, правда ли хочешь быть со мной. Может быть, ты бросишь меня до первого урока. До него осталось всего четыре часа.
        - Да,  - шепчу я.
        Я рассказываю тебе, что раньше не видела пенис до этого, как я держала его в руке. «Смотри, что ты со мной делаешь»,  - говорил старший парень.
        - Я убью его,  - бормочешь ты.
        - Гэв. Он типа далеко.
        - Откуда ты знаешь?  - спрашиваешь ты.  - Вы что, общаетесь?
        - Нет. Боже, нет. Это была летняя интрижка. В лагере.  - Я протягиваю руку и сжимаю твою.  - Это было очень давно. Вечность назад.
        Внезапно я чувствую себя виноватой, словно изменила тебе. Ты не смотришь на меня, и кажется, что ты очень далеко, словно то, что я делала с теми парнями, возвело между нами стену. Я чувствую себя грязной, испорченной. Интересно, думаешь ли ты, что я шлюха. Без предупреждения я разражаюсь слезами.
        Ты смотришь на меня, пораженный:
        - Грейс! О боже, прости. Ш-ш-ш-ш.  - Ты притягиваешь меня к себе, так что я теперь сижу на твоих коленях.  - Не плачь, дорогая,  - шепчешь ты.  - Все это дерьмо в прошлом. Теперь только ты и я. Вот что имеет значение.
        - Но я вижу, что я тебе отвратительна,  - хнычу я.
        - Отвратительна?
        - Из-за того, что я занималась этим с другими парнями.
        Ты поглаживаешь мои волосы:
        - Ты мне не отвратительна. Я зол. И не на тебя. Мне просто противно думать, что кто-то, кроме меня, касался тебя так.
        Я поднимаю глаза, и ты целуешь меня нежно и мягко. Когда ты отодвигаешься, то прижимаешь свой лоб к моему и говоришь слова, которые решат мою судьбу на следующий год:
        - Боже, я люблю тебя.
        Мой рот открывается, и тихий вздох срывается с губ:
        - Не говори так, если не… То есть тебе не нужно стараться утешить меня.
        - Грейс. Я. Люблю. Тебя. Поняла?
        Твои льдисто-голубые глаза полны чувств и блестят от слез. В таком свете ты весь состоишь из угольных линий и бархатных теней. Что-то внутри меня разрывается, и слова выпадают наружу.
        - Я тоже тебя люблю,  - улыбаюсь я.  - Ну то есть это и так понятно.
        Вот так начинается худший год в моей жизни - в «Мустанге» c запотевшими стеклами, с красивым парнем в слезах.
        Глава 13
        Когда-то я мечтала, что меня подменили при рождении. Многие годы я фантазировала, что я дочь греческого кораблестроительного магната или принцесса маленькой, но богатой страны. Может быть, юная наследница - Вандербильт или Рокфеллер - родила, будучи подростком, и меня оставили в больнице, а женщина, которую я зову своей матерью, и мужчина, которого я зову отцом, не понимали, что я не их, а может, а может, а может…
        Мой дедушка был спортсменом. Моя мама была спортсменкой. Моя сестра была спортсменкой. Футбол, теннис, волейбол. Длинные, упругие мышцы, глаза на табло со счетом - вот такие они. А я? Мягкая и гибкая, мечтательная, глаза к звездам, голова в облаках.
        Я не вписываюсь.
        В моей семье нет интеллектуалов. Никаких сумасшедших тетушек, живущих в Европе и рисующих картины. Мой отец никогда не играл джаз. Здесь, где я живу, нет башен из слоновой кости. Никто не использует слова «проницательность» или «экзистенциализм». Никто не носит развевающихся шарфов и не читает Брехта, не носит кольцо, купленное в Барселоне. Никто не играл в группе, пьесе, балете.
        Я хочу до боли - буквально до боли - попасть на улицы Нью-Йорка, Парижа ночью, Москвы зимой, как Лара и доктор Живаго. Я мечтаю о мостовой, о тумане, вьющемся вокруг газовых уличных фонарей, о поцелуях под дождем. Такие вещи я не найду в Бирч Гров, и потому я создаю их волшебством, собирая все «другое» вокруг себя, как курица своих цыплят под крыло. Я слушаю «Песню венецианского гондольера» Мендельсона в темноте, когда единственный свет - пара свечей. От этой песни мне хочется плакать. Я тоскую о времени и месте, о которых ничего не знаю. Закрываю глаза, и вот я там. Читаю поэзию, мои глаза жадно бегают по строчкам, а сердце бьется в такт шекспировскому «Прошла зима междоусобий наших».
        Когда я чувствую себя в ловушке, испуганной, одинокой, мне нужно всего лишь глянуть на небо и подумать: вот это видят люди в Марокко, когда смотрят на небо. И в Индии, Таиланде, Южной Африке. Корее, Чили и Италии. Мир, я напоминаю себе, мой, если у меня только хватит храбрости схватить его, когда мне представится возможность. «Я знаю, что это есть внутри меня, не знаю, что это, но это во мне». Уолт Уитмен сказал это давно, потому что он человек и пророк и понимает, каково это - быть мной.
        Эта тайная я. Часть меня, которую я лелею, словно фиалку, сорванную с лужайки. Это та я, которая лежит в кровати без сна поздно ночью и представляет себе Верону и каково это - сказать: «Так поклянись, что любишь ты меня, и больше я не буду Капулетти». Эта я учит французский, мечтая о поездках в Париж. Je m’appelle Grace. J’ai dix-sept ans. Je veux le monde[12 - Меня зовут Грейс. Мне шестнадцать лет. Я хочу весь мир (франц.).].
        Впервые ты причинил мне боль, когда взял эту тайную меня и раздавил между большим и указательным пальцами, словно жука. Ты не специально, но именно так я это чувствовала.
        Мы сидим возле твоего бассейна, свесив ноги в воду. На дворе середина мая - весна. Новое начало. Солнце садится, тепло дня висит в воздухе. Ты мое солнце, светишь так ярко, что я могу смотреть только искоса. Я позволяю себе думать, что, может быть, я твоя луна - светящаяся, таинственная, пока не…
        - Ты не очень глубокая.  - Ты произносишь эти ранящие слова задумчиво самому себе, словно удивлен. Они бьют меня под ребра.
        Внутри я - «сломленная девушка, разнесенная на кусочки»: взрывы, бомбежка, внезапная, сносящая все во мне, что отважилось встать вокруг тебя. Как я и ожидала, я недостаточно знакома с искусством, чтобы держать под руку Гэвина Дэвиса.
        Снаружи я - «глупая подружка»: безразличная девушка, жар горит на моих щеках, и я отворачиваюсь в сторону неглубокой части пруда. Неглубокой.
        Я вспоминаю приложение со словарем на телефоне, которое все время приходится использовать, когда я читаю такие вещи, как «Мастер и Маргарита» или «Пробуждение». Или тот раз, когда я не знала слово «недоросль» в словарной викторине. Или что я не понимаю, почему девушкам нравится Джейн Остин. Ты прав: я не глубокая.
        - Да,  - говорю я,  - знаю.
        Слова причиняют боль, но Великан говорит мне то же самое уже многие годы, только вот он использует синонимы: тугоголовая, тупая, думай своей чертовой головой, Грейс.
        И мама: «Лига плюща? Дорогая, будь реалистом».
        Я не знала, как произносить слово «скабрёзный». Я прочитала его в книге, не могу вспомнить, в какой, и, признаю, я думала, что скабрезный, а не скабрёзный. Я знала, что в целом это значит «пошлый, непристойный», но я никогда не слышала, чтобы это слово произносили вслух. Моя семья обычно не использует книжную лексику, кроме тех моментов, когда мама говорит мне, что то, что я делаю - маразм или что я невежда. Я долгое время не знала, в чем разница между эпифанией и эпитомой. Я учу слова, когда читаю книги, так что делаю это почти каждый день, но произношу слова неправильно. Когда кто-то указывает на это, я чувствую себя глупой. Словно на мне дурацкий бумажный колпак, а все остальные в шляпах и беретах. Сложно поверить, что детей заставляли носить такие[13 - Ленивые ученики носили бумажные колпаки в качестве наказания - прим. пер.]. Привет, тупица. Надень это на свою голову, а мы посмеемся, какой ты глупый.
        Вот что происходит прямо сейчас. Я чувствую себя голой. Тебе было не сложно пробить доспехи, которые я надеваю со всеми остальными, щит, который я строила годами из боли и смущения. Ты обладаешь силой делать мне очень больно, Гэвин. Как в «Весеннем пробуждении»: «О, меня сейчас ранят… О, ты будешь моим синяком». Может быть, единственный способ узнать, что ты действительно кого-то любишь - если они могут сломать тебя одним предложением.
        Ты смотришь на написанные песни в вездесущем черном кожаном блокноте, те, которые я не поняла, когда ты прочитал их мне минуту назад. Это разочаровало тебя - вот ты тут пытаешься поделиться со мной своим сердцем, своей сущностью, а твоя девушка, та, которая должна понимать, не понимает. Я не оправдываю твоих запросов. Это разочаровывает и меня тоже. Я думала, что смогу понять слова, которые ты вытащил из своей души. Но я не знаю, что они означают.
        Ты вздыхаешь и пытаешься снова:
        Я один,
        Ты извиваешься вокруг кровавых
        Роз.
        Евгеника.
        Эйфория.
        Евхаристия.
        Что такое евгеника? И кровавая роза - значит ли это, что я вроде как нападаю на тебя с шипами? Что я сделала не так? Или это про Саммер?
        Вот это я: не самая яркая лампочка. Не самый острый нож.
        Ты берешь меня за руки и смотришь мне в глаза. Я изо всех сил стараюсь не плакать, потому что знаю, что парни не любят, когда девушки плачут, но слезы все равно проливаются.
        - Черт,  - говоришь ты.  - Милая, прости… Я не имел в виду… Слушай, ты неправильно поняла…
        Ты обнимаешь меня и прижимаешь к себе:
        - Я просто хотел сказать, что мы разные, и мне это нравится,  - шепчешь ты.  - Не могу передать, как ты хороша для меня.
        - Как могу я быть хороша, если не понимаю твои песни?  - бормочу я. Я плачу в твою рубашку с надписью «Рок-звезда», которую купила тебе, и она немного пахнет детской присыпкой. Я закрываю глаза.
        - Что мне в действительности нужно, так это кто-то, кто будет рядом несмотря ни на что,  - говоришь ты.  - Мне нужен кто-то, на кого можно положиться.
        От этого мне не становится лучше. Это словно сказать, что я Volvo или типа того. Я не хочу быть надежной. Я хочу быть Ferrari - гладкой и быстрой, чертовски сексуальной. Ты откидываешься назад и нежно проводишь руками по моим волосам. Я хотела сделать стрижку, как у Лис, но ты сказал, что тебе нравится так, как есть. Мне нужно было отрезать их, Гэв. Нужно было сделать то, что я, блин, хотела. Но я этого не сделала, не так ли?
        - Мы подходим друг другу. Как… пазл. Понимаешь?  - говоришь ты.
        Я думала, что никому не подхожу, но с тобой это может измениться. Может.
        - Но…  - Я беспомощно смотрю на тебя.  - Противоположное глубокому - поверхностный. Ты думаешь, что я какая-то легкомысленная, с куриными мозгами…
        - Я не имел в виду «глубокий», как в… Вот так. Я имел в виду…  - Ты хмуришься и на мгновение отворачиваешься. Снимаешь свою шляпу и проводишь рукой по волосам.  - Ты идеальна, Грейс. Вот что моя тупая башка пыталась сказать. Я имею в виду,
        ты не измученный человек. Ты хорошая и милая, и это чертово дерьмо тебе непонятно, потому что это полная хрень.  - Твои глаза затуманиваются.  - Я полная хрень.
        - Гэвин…
        - Нет, это так. Какой парень говорит любимой девушке что-то вроде этого? Я тебя не заслуживаю.
        Ты заслуживаешь кого-то получше. Вот в чем проблема. Не могу представить, как я когда-либо заслужу место рядом с тобой.
        Ты встаешь и протягиваешь мне руку.
        Я молча беру ее и следую за тобой в угол дворика, который не виден твоим родителям через раздвижную стеклянную дверь. Ты садишься на траву и тянешь меня сесть сверху, мои ноги по обеим сторонам твоих бедер. Когда все заканчивается, я уже не знаю, где верх, где низ, и только хочу больше, больше, больше. Я забываю, что ты думаешь, что я не глубокая, и забываю боль внутри. Ты стираешь ее поцелуями.
        Глава 14
        Я не могу перестать думать о том, что ты мне сказал. Целую неделю это беспокоит меня, словно иголки под кожей. «Ты не очень глубокая». Ты спрашиваешь меня, в чем дело. «Ничего, все хорошо». Улыбка, улыбка. И все хорошо. Кроме тех моментов, когда это не так.
        Я ловлю себя на том, что слежу за каждым словом, которое говорю тебе, гадая, что оно говорит обо мне. Я ищу разочарование в твоих глазах, нервничаю, когда ты играешь мне свою новую песню. Я хожу по раскаленным углям уже неделю. На этих выходных ты на севере у бабушки и дедушки, так что я провожу субботу с девчонками, втайне наслаждаясь маленькой передышкой от тебя. Передышкой от меня такой, какая я с тобой.
        - Пришло время для еды бедных девушек,  - говорит Нат, заезжая в отдел Wendy’s для автомобилей. Она смотрит на меня.
        - Меню «Всe по доллару»?
        - А что, есть другие? Мне картошку фри и чили,  - говорю я.  - И «Фрости».
        - Лис?  - спрашивает она.
        - То же самое.
        Она делает заказ, и мы скидываемся, чтобы расплатиться, а потом отправляемся в дом Лис, который находится в дорогом квартале в нескольких милях за городом.
        - Ты все еще девственница?  - внезапно спрашивает Лис, наклоняясь вперед.  - Пытливые умы хотят знать.
        - О боже, это еще откуда?  - говорю я.
        - Да ладно, ты будто думала, что мы не спросим,  - говорит Нат.
        - Да. Все еще девственница.
        - Я думала, он уже лишил тебя невинности,  - говорит Лис.  - Когда они встречались с Саммер, было очевидно, что она ему нравится, но с тобой он словно… одержим.
        Я улыбаюсь:
        - Это хорошо.
        Прошлой ночью ты настоял на том, чтобы засыпать вместе, так что мы созвонились по FaceTime. Я уснула первой. А когда проснулась утром, увидела, что ты свернулся на боку, твои волосы закрывали глаза. Без футболки. Ты очень милый, когда спишь.
        Я бросаю взгляд на Нат:
        - Говоря об одержимых парнях… Что насчет тебя и Кайла?
        - О да. Он в последнее время так и вьется вокруг тебя,  - говорит Лис.
        Нат не может сдержать улыбку:
        - Возможно… Мы немножко целовались прошлым вечером.
        Визг.
        - ЧТО? Давай подробности,  - говорю я.
        - Хорошо, когда я сказала «целовались», я не имела в виду так, как ты с Гэвином. Просто поцелуи. Немного. И все,  - говорит Нат.
        - С языком?  - спрашивает Лис беспристрастно.
        Нат становится красной как свекла:
        - Да. Немного.
        - А что бы Иисус сказал по этому поводу?  - дразню я.
        Нат показывает мне язык:
        - Я его не спрашивала об этом.
        - Я хочу с кем-нибудь целоваться!  - Лис театрально падает назад на автомобильное сиденье.
        Я тянусь и сжимаю ее руку:
        - Она где-то там, ждет тебя.
        - Да. Типа в Антарктике,  - бормочет подруга.
        Когда мы приходим к Лис, то переодеваемся в купальники и идем сидеть в ее джакузи.
        - Ты в порядке?  - спрашивает Нат.
        Я погрузилась в свои мысли, снова вспоминая разговор с тобой по телефону этим утром, гадая, не сказала ли что-то глупое.
        - Что? Ага, все хорошо,  - говорю я и опускаюсь ниже в воду.
        - Нет, не хорошо,  - говорит Лис. Она склоняет голову набок, изучая меня.  - Что случилось?
        Я не хочу быть неверной тебе, но мне нужно снять эту тяжесть с груди.
        - Гэв… Сказал кое-что на прошлой неделе, что… То есть это ничего такого, но, девчонки, вы считаете, что я глубокая?
        - Глубокая?  - спрашивает Нат.
        - Типа я могу философствовать или, не знаю, быть глубокой. Понимаете?
        Глаза Нат сужаются:
        - Что именно Гэвин сказал тебе?
        - Ничего.
        Лис указывает на меня пальцем:
        - Врешь.
        Я еще глубже опускаюсь в джакузи, вода бурлит вокруг меня.
        - Он… сказал, что я не глубокая.
        - Что. За. Хрень?  - говорит Лис.  - Ты серьезно?
        - Он это не в плохом смысле.
        Нат качает головой:
        - Для такого нет хорошего смысла. Как он мог такое сказать?
        Мне не стоило этим делиться.
        - Девчонки, не переживайте так из-за этого. Серьезно, он просто… оговорился.
        - Не оправдывай его,  - парирует Лис.  - Такое говорить подло.
        Я знаю, что они правы. Но я ничего не могу поделать. Мы же не можем изменить прошлое. И я знаю, что ты забрал бы эти слова назад, если бы мог.
        Нат тянется к моей руке под водой.
        - Ты одна из самых глубоких людей, которых я знаю. А он идиот. Сексуальный идиот, но все-таки идиот. Ты, черт возьми, прочитала «Войну и мир» удовольствия ради и слушаешь подкасты NPR. Вчера ты сказала, что хотела бы поставить пьесу Брехта, а потом объяснила мне «Коммунистический манифест».
        - И ты цитируешь «Листья травы» и различаешь композиторов-классиков,  - говорит Лис.  - Помнишь, когда мы были в Macy’s, ты все повторяла «Я люблю Вивальди!».
        Я слегка улыбаюсь:
        - Помню, потому что ты измывалась надо мной из-за этого.
        - Подруга, это потому, что ты чертов сноб, и я тебя люблю.
        Звенит телефон Нат, и она вытирает руку о полотенце, прежде чем потянуться к нему.
        - Родители Питера уезжают на выходные, и он приглашает гостей сегодня вечером. Мы идем?  - говорит она.
        - Кто там будет?  - спрашиваю я.
        Она пожимает плечами:
        - Думаю, вся театральная команда.
        Лис кивает:
        - Давайте пойдем.  - Она смотрит на меня.  - Этой нужно расслабиться.
        - Я в порядке,  - говорю я. Звенит мой телефон, и я смотрю на него и улыбаюсь.
        - Что?  - спрашивает Нат.
        Я поднимаю свой телефон, чтобы им было видно. На нем фотография твоих дедушки и бабушки и твоя подпись: «Это мы через восемьдесят лет».
        Лис притворяется, что ее тошнит.
        - И что я говорила?  - говорит она.  - Он совершенно одержим тобой.
        - Я все еще не могу принять тот факт, что получила Гэвина Дэвиса. Как это случилось?
        Нат хмурится:
        - Настоящий вопрос в том, как ему так повезло получить тебя?
        Дом Питера находится за городом, где-то в пятнадцати минутах езды. Это просторный дом в стиле ранчо на нескольких акрах земли. Когда мы туда добираемся, весь свет в доме включен, и музыка практически орет.
        - Если родители узнают, что я здесь, они меня убьют,  - говорю я.
        - Чего они не узнают, то им не навредит,  - говорит Лис, поправляя розовый парик на голове.  - Как я выгляжу?
        - Потрясающе,  - говорю я.  - А я?
        На мне брюки капри в стиле 1950-х, балетки и блузка в стиле 1940-х.
        - Очень в стиле Одри Хепберн,  - говорит Нат.
        Лис наклоняется вперед:
        - Хочу отметить, что на Нат ее самое сексуальное платье.
        Оно все еще консервативное - аккуратное и опрятное, но оно обтягивает ее кубинские бедра и зад.
        - И по нему всему написано «Кайл».
        Нат розовеет:
        - Оно не слишком короткое?
        Я похлопываю ее по руке.
        - Короткое как раз насколько надо.
        Здесь человек пятьдесят, и я знаю большинство из них - коллеги-любители театра, ребята из хора и случайные друзья из школы. Какую-то минуту я стою в проходе, купаясь в лучах того, что значит быть нормальным подростком. Хоть раз я не провожу субботу, сидя с Сэмом или убирая в доме.
        - Привет, ребята, вы приехали!  - говорит Кайл, замечая нас. На нем цилиндр и галстук-бабочка - фирменный костюм этого парня на вечеринках.  - Напитки на кухне.  - Он поворачивается к Нат.  - Мы можем…
        - Вы идите целуйтесь. Увидимся позже.  - Лис хватает меня за руку и тянет прочь, и мы обе хихикаем, увидев шок на лице Нат.
        Кухонная стойка заставлена бутылками алкоголя, и рядом холодильник, наполненный пивом. Я хватаю колу, а Лис смешивает себе, кажется, особенно сильный напиток, включающий текилу и «Спрайт».
        Мы направляемся в гостиную, где началась импровизированная танцевальная схватка: ботаники из хора против умников из драматического кружка.
        Питер замечает нас и машет.
        - Эти маленькие придурки из хора надирают нам задницы. Надеюсь, ребята, у вас есть пара козырей в рукаве.
        Лис передает мне свой стакан, когда начинает играть песня «Single Ladies» Бейонсе.
        - Я в деле.
        Я втискиваюсь на диван, от тесноты полусидя на коленях Питера, а Лис выходит на танцпол и имеет оглушительный успех. Я понятия не имела, что она запомнила весь танец. Смеюсь так сильно, что текут слезы. Она отходит и уступает очередь девушке из хора, которая бросила ей вызов, но Питер качает головой.
        - Никакого соревнования,  - кричит он.  - В этот раз мы победили.  - Питер поднимает телефон.  - Время селфи!  - Мы прижимаемся друг к другу щеками и улыбаемся.  - Выложу эту фигню прямо сейчас. Подпись? «Крутые мерзавцы».
        Я смеюсь:
        - Мило.
        Лис подходит к нам, изображая бегущего человека.
        - Не нужно ненавидеть меня за то, что я потрясающая,  - говорит она. Пот течет по ее лицу.
        Я смеюсь и отдаю ей ее напиток.
        - Это было чертовски круто.
        Она выхватывает его и осушает одним глотком.
        - Твой черед.
        Я ставлю свой напиток и притворяюсь, что растягиваюсь. Начинается «Baby Got Back», и я бросаюсь на танцпол. Питер идет со мной, и мы показываем свои лучшие движения - что-то между диско и хип-хопом. Мы похожи на полнейших придурков, трясем задницами, пытаясь опуститься как можно ниже на пол, не упав при этом. Питер притворяется, что шлепает меня, и я изображаю возмущение. Как раз когда мы возвращается на свои места, я замечаю тебя. Ты стоишь в кругу людей, которые только что смотрели танцевальную схватку, и смотришь на меня.
        - Гэвин!
        Я бегу к тебе, но, когда обнимаю тебя, ты не реагируешь на объятие. Я не замечаю, не сразу, потому что я все еще в эйфории после танца и вечера подальше от Великана.
        - Я и не знала, что ты вернулся в город!  - бормочу я.  - Почему ты мне не позвонил?
        Я отстраняюсь, хватаю тебя за руку. Говорила ли я тебе, как сильно любила твои руки? Сильные тонкие пальцы, играющие на гитаре, которые сжимают мои, перебирают мои локоны, которые ласкают меня, вызывая мурашки по телу. Я не знала, что эти руки причинят мне боль. Я так привыкла, что ты прикасался ко мне, как будто я стеклянная - так аккуратно, так нежно.
        - Я думал, ты осталась на ночь у Лис,  - говоришь ты. Теперь я слышу обвинение в твоем голосе, но все еще не могу понять, почему ты так расстроен.
        - Я собиралась. Но потом Кайл сказал Нат, что у Питера вечеринка. Что не так?
        - Что не так?  - рычишь ты.
        Я никогда не видела тебя таким разъяренным. Меня это отталкивает, этот другой Гэвин, этот рот, превратившийся в сердитую линию, холодные глаза. Этот Гэвин смотрит на меня в ярости.
        - Гэв, я…
        Ты хватаешь меня за руку и тянешь вверх по лестнице. Вы с Кайлом и Питером практически живете друг у друга - ты здесь себя чувствуешь как у себя дома. Ты идешь в комнату родителей Питера и захлопываешь дверь. Маленькая прикроватная лампочка стоит возле большой кровати. Комната украшена кантри-китчем - деревянными сердечками и маленькими пластинками со строчками из Библии. Одна цитата покрывает стену над кроватью - жаль, я не уделила ей больше внимания:
        «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит»[14 - Новый Завет, «Первое послание к Коринфянам».].
        - Что за черт, Грейс?  - говоришь ты.
        Я совершенно сбита с толку.
        - Что? Почему ты такой злой?
        - Я видел, как ты сидишь у него на коленях, танцуешь с ним так, будто вы сейчас сексом займетесь.
        - Стой, это из-за Питера?
        Если бы ты не был так расстроен, это было бы смешно. Питер, который в целом был мне как брат с самой первой встречи. Питер, чей гардероб состоит из бесплатных рекламных футболок. Питер, у которого серьезные проблемы с прыщами и который говорит с полным ртом. И ты, Гэвин Дэвис, ревнуешь к нему?
        - Да,  - взрываешься ты,  - из-за Питера. Из-за того, что моя чертова девушка за моей спиной…
        - Стой, Гэв.  - Я делаю шаг вперед, кладу руки тебе на плечи.  - Питер просто друг. И я не собиралась ничего делать за твоей спиной. Я даже не знала, что ты в городе. Более того, я не знала об этой вечеринке еще пару часов назад.
        Ты сбрасываешь мои руки, идешь в другую часть комнаты, уперев кулаки в бока, смотря в пол.
        - Не знаю, справлюсь ли я с этим, Грейс.
        Слова режут глубоко. Ты не знаешь, но именно это сказал мой отец маме, прежде чем навсегда уйти из дома.
        «Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».
        - Гэвин.  - Мой голос надрывается. Всего за несколько недель ты стал для меня центром мира. Мысль о том, чтобы столкнуться лицом к лицу с Великаном или мамой без тебя, поющего мне на ночь или целующего мои мокрые щеки, угрожает мне опустошением.
        - Я… Я так безумно влюблена в тебя. А это… Это ничто. Ничто.
        Тогда твои глаза находят мои, немного смягчаясь.
        - Так не казалось там, внизу.
        Я колеблюсь, потом пересекаю комнату и беру тебя за руку. Ты не отстраняешься.
        - Прости. Я не подумала,  - говорю я. Ты имеешь право расстраиваться. Если бы я увидела, как ты так танцуешь с другой девушкой, я бы с ума сошла. Боже, мне плохо удается быть твоей девушкой.  - Честно, это ничего не значило.
        Ты вздыхаешь, взгляд устремлен на руки.
        - Саммер иногда делала что-то, просто чтобы помучить меня,  - говоришь ты.  - Не знаю, зачем. Это была… Вся эта фигня с демонстрацией власти. Типа она флиртовала с другими парнями прямо на моих глазах. И врала мне о том, куда шла. Однажды я застал ее в торговом центре с парнем из ее класса по математике. Она сказала, что они просто друзья, но…  - Ты качаешь головой.  - Это выглядело по-другому.
        Мне приходится задать вопрос, на который никто, кажется, не может дать ответ.
        - Из-за этого вы расстались?
        Его рука сильнее сжимает мою.
        - Я узнал, что она… Созванивалась с ним по ночам, этим парнем из торгового центра. Когда я обвинил ее, она просто… как с ума сошла. Наговорила мне кучу дерьма, и я просто не смог справиться с этим. Добравшись домой, я чувствовал себя… ничтожным. Безнадежным. И я…
        Твой голос дрожит, и ты отворачиваешься, прокашливаешься. Сегодня мы ближе всего подобрались к разговору о том, что случилось в ту ночь.
        - Я просто как хренова девчонка,  - бормочешь ты.
        - Эй,  - шепчу я. Нежно кладу руку на твою щеку и поворачиваю твое лицо обратно к моему.  - Я никогда не причиню тебе такую боль.
        Ты ничего не говоришь, и я обвиваю тебя руками, а ты тонкий, словно бумага, такой хрупкий. Я понимаю, что будут дни, когда мне придется быть достаточно сильной за нас обоих. Ты обнимаешь меня в ответ, крепко.
        - Я никогда не причиню тебе такую боль,  - повторяю я.
        - Хорошо,  - говоришь ты тихо.
        Ты отпускаешь меня и садишься на кровать, а потом тянешь сесть к тебе на колени.
        - Я с ума схожу, когда вижу, как другие парни тебя касаются,  - говоришь ты.
        Мне нравится, какой ты собственник. Ты хочешь меня только для себя. Дома, думаю, все бы упали на колени и возблагодарили Иисуса, если бы я исчезла.
        - Когда другие парни касаются меня?  - Ты награждаешь меня многозначительным взглядом.  - Ну ладно, то есть помимо Питера сегодня вечером.
        - Они обнимают тебя постоянно.
        - Как друзья!
        - Я просто… Может у нас быть правило? Типа мы не касаемся людей противоположного пола?
        - Ты мне не доверяешь,  - говорю я безжизненным голосом.
        - Доверяю. Но я не доверяю им, ясно? Я знаю, что они считают тебя сексуальной. Ты понятия не имеешь, как заводишь.
        Я краснею:
        - Гэв…
        - Я серьезно.  - Ты заправляешь локон за мое ухо.  - Просто пообещай мне. Никаких прикосновений.
        Не могу думать, когда мы так близко. Когда ты так хорошо пахнешь и смотришь на меня этим томным взглядом.
        - Ну, если это важно для тебя…
        - Важно.
        Ты опускаешь руку в карман и отдаешь мне что-то, завернутое в тонкую бумагу.
        - Я кое-что привез тебе из магазина возле бабушкиного дома,  - говоришь ты.
        Я улыбаюсь:
        - Ты не обязан был ничего мне покупать.
        Ты трешься носом о мой:
        - Мне нравится дарить тебе подарки.
        Я разворачиваю упаковку: внутри серебряный браслетик в форме символа бесконечности.
        - Потому что,  - говоришь ты, проводя пальцем по браслету,  - вот так долго я хочу быть с тобой.
        Я надеваю его, потом притягиваю тебя к себе. Я говорю, как он мне нравится, как я люблю тебя - губами и руками, быстрым биением сердца, всем во мне.
        - Я готов,  - бормочешь ты, касаясь губами моей ключицы.  - Когда ты готова.
        Я отстраняюсь на секунду, мои глаза прикованы к твоим.
        - Ничего, что я пока не готова?
        - Конечно,  - улыбаешься ты.  - Не думаю, что ты долго сможешь сопротивляться.
        Я смеюсь:
        - Может, и нет.
        Мы спускаемся обратно вниз, и ты берешь пиво. Через пару минут кто-то уже дает тебе в руки гитару. Я сворачиваюсь в клубочек на диване рядом с тобой, а ты играешь то, что просят люди. Пару недель назад я была бы просто еще одним поклонником на вечеринке, стоящим в полукруге возле тебя. Мне нравится, как время от времени ты наклоняешься, чтобы поцеловать меня, несмотря на людей вокруг.
        Сейчас я этого не знаю, но это будет самое счастливое воспоминание о нас. Еще до криков и слез, до чувства вины и неловкого молчания. До того, как я больше не захочу быть девушкой, которую ты целуешь.
        Глава 15
        - Доритоc необходимы для жизни,  - говоришь ты.
        Мы в магазине, выбираем закуски для ночи кино в твоем доме. Наши мамы приняли то, что мы вместе, хотя твои родители и не хотели, чтобы ты встречался с кем-то так скоро после последнего разрыва. Это все равно отстойно, потому что моя мама придумала кучу правил насчет того, как часто мы можем видеться, а твоя мама наблюдает за нами как ястреб. Я ей нравлюсь и все такое, но она ни при каких обстоятельствах не позволит еще одной девушке разбить твое сердце. «Меня пугает,  - сказала твоя мама мне однажды, когда ты был в ванной,  - как сильно вы оба уже любите друг друга».
        Мама думает, что все эти отношения в старшей школе/колледже кончаются только слезами. Ей не нравится, что я хочу так много времени проводить с тобой.
        «Ты в старшей школе,  - говорит она.  - Ты не должна сосредотачиваться на этом мальчике».
        Но я думаю о том, как счастливы твои родители. Они познакомились в старшей школе. Кроме того, я не собираюсь брать советы по поводу любви у мамы. Она вышла замуж за папу и Великана. Больше ничего добавлять не надо.
        Мама говорит, что нам позволено встречаться три раза в неделю, и даже если ты приходишь на пять минут, чтобы принести мне «Пепси Фриз», это считается за один раз. Моя мама - фашистский диктатор, но ты и я - стратеги. Я приглашаю тебя на ужин каждую неделю, и ты заставляешь маму смеяться, влюбляешь в себя Сэма (ты называешь его Малым, а это приводит его в экстаз), помогаешь с посудой. Ты сердечно общаешься с Великаном, но в целом стараешься не злить его (что легче сказать, чем сделать, как ты знаешь). Мама сдастся и разрешит мне чаще видеться с тобой. Я знаю, так и будет.
        Позже я пойму, что ей не стоило поступаться принципами - это бы спасло меня от многих сердечных болей. Я скоро пойму, что и я, и мама - неудачницы, постоянно находящиеся под властью мужского шарма и нашего одиночества. Мы с ней сами копаем себе могилы. А потом ложимся в них, скрещиваем руки на груди и ждем, когда мужчины выльют на нас грязь.
        - Ненавижу доритос,  - говорю я, когда ты закидываешь пачку с самым худшим вкусом - острые начос - в корзину.
        Ты в ужасе смотришь на меня:
        - Скажи, что ты шутишь.
        - Нет. Прости.
        Ты качаешь головой, расстроенный:
        - Вау. Не могу поверить, что ты раньше мне не сказала. Не знаю, получится ли у нас что-то с тобой…
        Я смеюсь, и ты закидываешь второй пакет в корзину и смотришь, буду ли я протестовать, а потом хватаешь меня за руку, когда в магазине включается «Thinking Out Loud» Эда Ширана.
        And, darling, I will be loving you ’til we’re seventy…[15 - И, дорогая, я буду любить тебя и в семьдесят… (англ.)]
        - Что ты делаешь?  - визжу я, когда мы начинаем танцевать танго в проходе.
        - Танцую. А что?
        Ты кружишь меня, и я смеюсь, но не могу не заметить, что все в отделе чипсов смотрят на нас. Не в плохом смысле, но все равно смотрят. Мое лицо пылает, и я опускаю взгляд. Вот почему ты актер, а я нет: не переношу, когда люди смотрят на меня.
        Когда песня заканчивается, ты целуешь меня в щеку.
        - Ты очень смущена, не так ли?
        Я киваю, и ты поворачиваешься к другим покупателям.
        - Спасибо,  - говоришь ты и отвешиваешь поклон.  - Мы будем здесь всю ночь.
        - О боже мой.  - Я тащу тебя прочь из прохода.
        - Да ладно тебе,  - говоришь ты, смеясь,  - неужели было так плохо?
        Я оцениваю случившееся. Было ли? Ты самый раскованный человек, кого я только знаю. Другие могут подумать, что я тоже, потому что я любитель театра, но это совсем не так. Я внезапно волнуюсь, что могу разочаровать тебя. Саммер все равно, кто что о ней думает, но мне не все равно. Для меня это очень важно.
        - Да, плохо,  - признаю я.  - Мне кажется. Да. Я не люблю, когда на меня смотрят.
        - Я запомню это.  - Ты не говоришь в стиле «Ладно, я не буду на тебя давить». Ты говоришь это так, словно мы на пороге великого эксперимента. Приключения эпических пропорций.
        Пару дней спустя это начинается.
        Выпускной бал всего через несколько недель, и все только о нем и говорят. Я не уверена, пригласишь ли ты меня, потому что ты сказал, что можешь вообще не пойти. Бал только для двенадцатиклассников, а почти все твои ближайшие друзья одиннадцатиклассники, как я.
        Но потом я получаю первый намек, который Кайл отдает мне на маленьком квадратике листа из блокнота. Я знаю, что это от тебя, потому твой почерк уже стал знакомым. Тебе нравится передавать мне записочки в течение дня - дома у меня коробка из-под сигар, полная таких.
        На одной стороне бумажки, которую мне передает Кайл, написано «Поехали!». На другой стороне указание: «Иди как пингвин в библиотеку. Кто-нибудь даст тебе следующую подсказку по прибытии».
        - Он серьезно?  - спрашиваю я Кайла.
        Тот ухмыляется:
        - Не знаю, что там написано, но знаю, что Гэвин наблюдает за тобой.
        Я осматриваюсь, но нигде тебя не вижу. Как часто это происходит - когда я оглядываюсь, гадая, смотришь ли ты? Меньше чем через год я не буду оглядываться с надеждой. Я буду напугана. Стану параноиком. Я буду видеть заговоры в поцелуях, скрытые мотивы в объятиях.
        - Не могу поверить, что он заставляет меня это делать,  - бормочу я себе под нос.
        Я понимаю, что ты приглашаешь меня на выпускной. То есть это ясно, первая подсказка «Пойдешь». И вместо цветов или, может, песни - эй, ты ведь рок-звезда, почему бы не песня?  - Я получаю прогулку в стиле чертова пингвина.
        Школа кишит учениками. Библиотека на другой стороне кампуса. Зная, что ты смотришь на меня, я чувствую себя еще более застенчивой. Я буду выглядеть как идиотка перед тем самым человеком, которого пытаюсь впечатлить.
        Я распускаю хвостик и пытаюсь спрятать свое лицо за волосами. Я смотрю на землю и начинаю идти, как пингвин, качаясь из стороны в сторону, словно Чарли Чаплин.
        Пингвины не быстрые. Когда я добираюсь в библиотеку, я уже вся вспотела, а лицо десяти оттенков красного.
        Питер стоит возле стеклянных двойных дверей и начинает хохотать настоящим сценическим смехом, когда видит, как я с трудом пробираюсь к нему. Из всех людей, кто мог стать свидетелем моего пингвинизма, ты выбрал самого язвительного придурка из всей компании.
        - О боже, это бесценно!  - кричит он, снимая меня на телефон. Отлично, он запостит видео с моим унижением, и весь мир это увидит.
        Я просто качаю головой и молюсь, чтобы никто другой не рассмотрел мое лицо.
        Питер передает мне следующую бумажку, но только после того, как я прошу ее голосом мистера Пингвина, который, как он говорит мне, высокий и снобский. По следующей подсказке я понимаю, что ты заставишь меня попотеть.
        «Вползи на четвереньках в театральный класс и гавкни как собака во время обеда. Кто-то даст тебе следующую подсказку».
        Когда я добираюсь до театрального класса, мой живот превращается в комок нервов. Я не уверена, должна ли я злиться на тебя. Ты же знаешь, какой я интроверт. Но ты все время говоришь мне, что нужно учиться жить свободно. Если бы я могла больше походить на тебя: высунуть голову из окна машины, чтобы ветер дул мне в лицо, кричать шекспировские монологи на футбольном поле во время физкультуры.
        Но это просто не я. Я недостаточно хороша такой, какая я есть?
        Я кидаю рюкзак на пол и становлюсь на четвереньки. Всегда, думаю я, есть что улучшать.
        - Какого хрена ты делаешь?  - спрашивает Лис.
        - Тебе лучше не знать,  - говорю я.
        Я ползу. Я гавкаю.
        Мне хочется плакать.
        Нат выглядит так, словно готова убить кого-то.
        - Это глупо,  - говорит она, ни к кому конкретно не обращаясь.
        Райан бежит ко мне. Наклоняется. Он ухмыляется, но в его глазах есть что-то еще - проблеск сочувствия, которое он не может подавить.
        - Подсказка номер три,  - тихо говорит твой бас-гитарист.
        Вижу ли я в его глазах жалость? Не могу сказать отсюда. Я так долго смотрела только в твои глаза, изучая их язык. Я не понимаю, что начала видеть себя так же - твоими глазами. Только твоими глазами.
        Я разворачиваю бумажку.
        «Спой гимн страны на улице возле класса, где проходит твой шестой урок. Кто-то даст тебе следующую подсказку».
        Я так и делаю. Я делаю все, и к концу дня мне хочется изменить свое имя и переехать жить в Гватемалу - убраться как можно дальше отсюда. Оно того стоит, говорю я себе, когда ты подходишь к моей последней классной комнате с бумажкой в руке. Ты достаешь гитару, и внезапно все ребята с тобой - твоя группа и все, кто оказались рядом,  - вы поете панк-версию «My Girl».
        Когда ты заканчиваешь, полшколы аплодируют импровизированному концерту, и ты крепко обнимаешь меня.
        - Я так горжусь тобой за то, что ты сделала всю эту безумную хрень. Ты, должно быть, действительно любишь меня. Я боялся, что ты сдашься.
        Я прячу лицо у тебя на шее, совершенно смущенная.
        - Ты что, проверял меня?
        - Я бы не сказал так…  - ухмыляешься ты.  - Но ты прошла проверку.
        - Гэвин!
        - Не злись, я люблю тебя! Мы идем на выпускной!  - Ты целуешь меня прежде, чем я успеваю сказать что-то еще.
        Твои губы прижаты к моим, твоя песня все еще звенит в ушах, и я забываю, что не сказала «да», что все это - танец, мы - предрешенный результат. Ты сказал мне быть твоей девушкой. Ты не ждал моего ответа по поводу выпускного. Я отдала тебе сердце на чертовом серебряном блюдечке, и ты съел его, кусочек за кровавым кусочком.
        Ты отдаешь полицейскому свое удостоверение. Снова.
        Мы еще даже не приехали на танцы.
        - Ты там слишком ушел в сторону, сынок. Ты пил?
        Мое лицо становится красным как свекла, и я тону в своем бальном платье, на выборе которого ты настоял («Я знаю, что смотрится на тебе лучше всего. К тому же,  - добавил ты с дьявольской улыбкой,  - мне нужно убедиться, что его легко снять»).
        Ты не дал мне купить его. Думаю, ты слышал, как я говорила девочкам, что мне нужно отработать дополнительные смены в «Горшочке», чтобы покрыть расходы на бал. Это платье длиной в пол - ты сказал, что суперузкие и короткие платья для проституток, которые хотят заставить своих парней ревновать. В зависимости от освещения мое платье отсвечивает розовым, оранжевым, золотым. Мне хочется спрятаться под ним, превратить его в форт. Моя рука касается ожерелья, которое ты подарил: переплетающиеся ленточки с нанизанными бусинками, подходящими к моему платью.
        - Нет, я не пил, сэр. Клянусь жизнью мамы,  - говоришь ты.  - Моя девушка… Э-э-э…
        Я наклоняюсь вперед к окну и улыбаюсь офицеру самой очаровательной улыбкой из моего арсенала.
        - Я поцеловала его,  - говорю я.  - Просто в щеку, но это очень его отвлекло. Простите. Это не повторится.
        Офицер хмурится, видя твой костюм и мою красивую прическу.
        - Выпускной бал?  - спрашивает он.
        Ты киваешь:
        - Я двенадцатиклассник. В Рузвельт Хай. И… очень ответственный девственник.
        Офицер смеется.
        - Хорошо,  - говорит он и отдает тебе твои права.  - Теперь будьте аккуратнее.  - Он смотрит на нас обоих.  - И оставайтесь девственниками.
        - Такую историю мы расскажем однажды нашим внукам,  - говоришь ты, возвращаясь на дорогу.
        Я вскидываю брови:
        - Нашим?
        Уголок твоих губ поднимается:
        - Думаю, у нас их будет десять.
        Все во мне становится теплым и сладким. Ты хочешь быть со мной всегда, не так ли?
        Танцы проходят волшебно. Ты - идеальный джентльмен. На каждой фотографии я выгляжу счастливее, чем когда-либо была: я то смеюсь, то улыбаюсь, то целую тебя в щеку. Во время медленных песен ты тихо поешь мне на ухо; во время быстрых танцев ты прижимаешь меня к себе.
        - Как ты это сделала?  - спрашиваешь ты.
        - Сделала что?
        - Стала самой красивой девушкой здесь.
        Что-то в том, что ты одет в костюм, заставляет меня хотеть исполнить стриптиз перед тобой прямо тут, на танцполе. Мне нравится, что ты распускаешь свой галстук-бабочку почти сразу же, потом расстегиваешь две верхние пуговицы. А твои рукава закатаны до локтя, так что я вижу мышцы рук, накачанные игрой на гитаре. О, и то, как ты держишь пиджак переброшенным через плечо на одном пальце, как делают звезды фильмов 80-х. Идеал.
        Девушки смотрят на меня с завистью. Я знаю, они гадают, как я тебя заполучила. Я самая счастливая девушка в мире.
        После танца ты сажаешь меня на заднее сиденье в «Мустанге», и мы целуемся, пока мои губы не опухают. Кто-то стучит в окно и светит в нас большим фонариком.
        - Ребята,  - говорит охранник,  - проваливайте.
        Я выглядываю из окна, пока ты садишься на место водителя. На парковке осталась одна наша машина. Когда мы сюда приехали, она была забита.
        В течение следующего часа мы едем в одно из наших любимых мест для поцелуев - на парковку мормонской церкви (его облюбовали для свиданий местные подростки - кто бы знал?) и в тот дорогой квартал в другом конце города, где не так много уличных фонарей. Только вот кто-то из окрестных домов вызывает полицию из-за нас.
        Снова подходят копы. Когда они нас отпускают, мы оба начинаем смеяться.
        - Теперь у меня достаточно распутных рассказов, чтобы записать сегодня вечером в дневник,  - дразню я.
        - У тебя есть дневник?
        Я киваю:
        - С самого садика.
        - Черт. Ты пишешь обо мне?
        - Конечно же, я пишу о тебе. Но не волнуйся, он хорошо спрятан.
        В конце концов мы оказываемся на темном участке улицы в твоем квартале, снова на заднем сиденье. Там удивительно удобно. Ты задираешь мое платье до бедер, а я вожу пальцами по твоим волосам. Твои губы, язык, пальцы - они по всему моему телу. Меня должно смущать, что ты все видишь и чувствуешь, и слышишь стоны, срывающиеся с губ, но мне не стыдно. Я закрываю глаза и дрожу, когда чистое наслаждение накрывает меня, и я понимаю, что это. И я офигеть как сильно люблю тебя.
        Мои глаза распахиваются, а ты вытираешь рот о мое колено, улыбаясь, касаясь губами моей кожи.
        - Боже, как мне нравится делать это с тобой.
        - Правда?  - шепчу я.
        - Ты шутишь? Да.
        Натали бы сказала: «Вы больные». Мама бы… Боже, не знаю, что бы она сделала.
        Я знаю, это неправда, но не могу не чувствовать, что никто во всей истории мира не испытывал того, что мы чувствуем друг к другу. Как кто-то мог хотеть другого так сильно? Или чувствовать, что он настолько часть другого?
        Я сажусь и тянусь к твоему ремню.
        - Иди сюда,  - шепчу я.
        Помню, как однажды чирлидер в моем классе по геометрии говорила о Джастине Тимберлейке и сказала что-то типа «Я хочу от него детей», и мне это показалось очень странным.
        Но теперь у меня та же мысль возникла из ниоткуда. Я хочу от тебя детей. Я хочу тебя внутри себя. Я хочу слиться с твоей кожей, чтобы быть с тобой все время.
        - Люблю тебя,  - шепчу я в твои губы.
        На твоих губах появляется пьяная от любви полуулыбка:
        - Я люблю тебя больше.
        «Я одержим тобой». Когда ты сказал мне это, я была горда. «Не могу перестать думать о тебе. Иногда я не могу заснуть, пока не напишу песню о твоих губах, о звуке твоего голоса, о том, как твой средний пальчик чуть наклонен влево».
        Мы останавливаемся до того, как заходим слишком далеко, и когда я перевожу дыхание, то чувствую облегчение. Я не хочу, чтобы что-то испортило сегодняшнюю ночь. Как бы сильно я тебя ни хотела, я не хочу терять невинность в ночь выпускного. Я не хочу, чтобы мой первый секс был таким клише.
        Мы возвращаемся на передние места и едем к моему дому, в машине тихо играет инди-рок. Уже почти комендантский час - мама разрешила мне гулять до полуночи. Хорошо, что она поставила это правило. Оно не дает нам поехать во все еще строящийся квартал, где мы целовались в первый раз. Ты знаешь, что я еще не хочу заниматься сексом, но мы говорим об этом все время. Ты не давишь на меня. Я хочу тебя так же сильно, как и ты хочешь меня. Не знаю, как долго еще смогу держаться. Я просто испугана. Секс кажется огромным шагом, после которого больше нет возврата. Я не хочу быть одной из тех девушек-старшеклассниц, занимающихся сексом. Это просто будет… Неправильно. Все мои подруги девственницы. Я не хочу первой потерять невинность. И я не хочу, чтобы что-то между нами поменялось. Я боюсь того, что случится, если мы это сделаем.
        «Я хочу быть твоим первым»,  - сказал ты недавно. А потом поменял свое мнение: «Я хочу быть единственным».
        Все еще не могу поверить, что ты никогда не занимался сексом. «Я стопудово лишу тебя невинности»,  - сказала я. Ты громко смеялся, сказал, что никто так не смешит тебя, как я.
        Мы уже почти дома, когда я чувствую, что атмосфера меняется от блаженного головокружения на что-то… плохое. Понятия не имею, откуда это берется. Твои руки сжимают руль крепче. Неосознанно все внутри меня напрягается. Счастье испаряется. Вот так я должна чувствовать себя дома, а не с тобой. Совсем не с тобой.
        - Я на самом деле хотел бы почитать,  - говоришь ты тихо,  - твой дневник.  - Ты поворачиваешься ко мне.  - Можно?
        - Что?  - качаю я головой.  - Разве это не будет странно?
        Ты пожимаешь плечами:
        - Ну если ты ничего не прячешь, какая разница?
        Я сижу и молчу. Думаю. Не знаю, почему, но это просто кажется неправильным.
        Ты кладешь руку мне на колено.
        - Я просто хочу быть как можно ближе к тебе.
        Часть страха растворяется. Ты меня любишь. Ты хочешь узнать меня изнутри, как и я хочу узнать тебя изнутри. Но все же. Я не могу отмести неправильность самого вопроса - что ты вообще попросил об этом.
        - Знаю,  - говорю я.  - Но… Это же личный дневник.
        Ты хмуришься:
        - Я читаю тебе мои стихи, мои песни. Это как мой дневник.
        Это правда. Только вот ты выбираешь, какие прочитать мне. А в своем дневнике я ничего не опускаю. Весь этот бардак, которым я являюсь, там. Там и Мэтт. Ты уже его ненавидишь, тебе не нравится, что я работаю со своим бывшим и он видит меня чаще, чем ты.
        - Я доверяю тебе, почему ты не доверяешь мне?  - говоришь ты.
        - Доверяю.
        - Я просто… Не могу быть ни с кем, кто не открыт со мной. У Саммер… У нее было много секретов.
        Саммер - волшебное слово. Думаю, ты это знаешь. Я вообще не хочу, чтобы ты думал, что я похожа на девушку, которая подтолкнула тебя к самоубийству. Я вижу это так теперь: словно то, что ты порезал себе запястья, каким-то образом ее вина. Я не похожа на нее. Со мной ты в безопасности. С тобой я в безопасности.
        Так что я сдаюсь.
        На следующий день я читаю тебе отрывки из моего дневника. Ты сидишь на капоте машины, а я стою перед тобой. Твои руки оплетают мою талию. Через несколько абзацев ты опускаешь руки. Ты зол - почему? Я опустила кусочки с Мэттом, в которых хотела поцеловать его, когда у него была мука на носу. Так из-за чего тут злиться?
        - Я знаю, что ты пропускаешь что-то,  - говоришь ты. Тянешься к дневнику.  - Давай, дай мне самому прочитать.
        Ты прав, у меня есть вещи, которые я прячу. Записи, в которых я гадаю, действительно ли ты тот единственный. Записи, перечисляющие твои недостатки. Например, я думаю, что это глупо, что ты в восторге от Хи-Мена. У тебя есть фигурки из 80-х, и твои друзья все время говорят: «Сила у меня!». Может, это меня задевает, потому что однажды ты сказал, что я не так сексуальна, как сестра Хи-Мена Ши-Ра. Я уверена, ты шутил, но все же. Маленькие глупые придирки типа этой.
        Если я не отдам тебе этот дневник, ты поймешь, что я что-то прячу. И вытащишь это из меня. Пару недель назад ты спросил, мастурбировала ли я когда-то, и я соврала, что нет, но ты видел ложь, написанную у меня на лбу. Ты заставил меня рассказать, как я это делаю, о чем я при этом думаю.
        «Лучше думай только обо мне»,  - сказал ты. И не дразнил меня - иногда кажется, что ты расставил бы камеры слежения в моем мозгу, если бы мог.
        Я отдаю тебе свой дневник. Но я стратег. Переворачиваю на ту страничку, где сказано, как сильно я тебя люблю, и может, мы однажды поженимся. Это правда, и я хочу, чтобы ты ее знал.
        После того как ты прочитал эту запись, ты прижимаешь меня к себе. Ты сияешь.
        - Видишь,  - шепчешь ты, касаясь губами моих волос, шеи.  - Это было не так уж страшно.
        - Да,  - говорю я с облегчением,  - не страшно.
        С тех пор я больше никогда не пишу в дневник.
        Глава 16
        Мне нравится, что ты рассказываешь свои секреты. Иногда ты такой грустный, что я не могу на это смотреть. А ты не знаешь, почему так себя чувствуешь, и боишься, что родители узнают. «Они за мной постоянно следят,  - говоришь ты.  - Каждое слово, все, что я делаю, словно они это анализируют. Они думают, что я… снова постараюсь навредить себе».
        Ты сознаешься, что грусть съедает тебя заживо. Что единственное, что тебя спасает, это музыка… И я. Я.
        - У тебя бывает такое, что ты чувствуешь себя в ловушке, словно едва можешь дышать?  - спрашиваю я тебя однажды днем. Мы у тебя дома, притворяемся, что делаем домашнюю работу, но на самом деле целуемся каждую секунду, когда твоей мамы нет в комнате.
        - Все время,  - говоришь ты.  - Ну, я люблю своих родителей, но этот город, эта жизнь - это их версия рая. Я совершенно этого не понимаю.
        - Знаю, Нат и Лис такие же,  - говорю я.  - Иногда мне кажется, что я единственный человек в школе, который вообще мечтает. То есть мечтает по-крупному.
        У Нат и Лис есть свои мечты, конечно же. Но они человеческие. Нат хочет стать медсестрой, а Лис - психологом.
        - То есть…
        - Быть богемным голодающим артистом,  - сразу же говорю я.
        - Ха! Так и знал, что ты это скажешь.
        Я хлопаю тебя по руке:
        - И что это значит?
        - Хм-м-м, дай подумать,  - говоришь ты, потирая подбородок.  - Напомни мне, сколько раз ты смотрела «Мулен Руж»?
        - Ну ладно. Но даже ты должен признать, что это была бы прикольная жизнь.
        - Грейс, то есть ты хочешь сказать, что твоя цель - стать шлюхой, умирающей от чахотки?
        Меня не переубедить.
        - Если это единственный способ жить в Париже Прекрасной эпохи - то да, да, я хочу быть шлюхой, умирающей от чахотки.
        - Ты сумасшедшая.
        - Давай, присоединяйся,  - говорю я.  - Ты можешь умереть от сифилиса - будет так весело!
        Ты смеешься, качаешь головой. Твоя шляпа падает на землю, и ты поднимаешь ее, поворачиваясь к воображаемой аудитории, и машешь в мою сторону.
        - Леди и джентльмены, у меня нет слов.  - Ты протягиваешь руку и касаешься пальцем моей щеки, улыбаясь той нежной улыбкой, которую хранишь для меня.  - Ты мне нужна. Ты - единственная хорошая часть дня, понимаешь?
        Я убираю твою руку, краснея.
        - Уверена, это преувеличение.
        Ты берешь меня за руки и наклоняешься ближе.
        - Ты хорошо это делаешь.
        - Что?
        - Справляешься со мной.
        - Гэв, я не «справляюсь» с тобой. Ты…  - Я прикусываю губу.
        - Боже, мне нравится, когда ты так делаешь,  - говоришь ты.
        - Делаю что?
        Ты качаешь головой:
        - Не скажу, а то ты застесняешься и больше не будешь так делать, и тогда о чем мне грезить на уроках?
        Слова, эти твои чертовы слова. Почему я не понимаю, что они все слишком идеальны? Как бы все получилось по-другому, если бы я не покупалась на каждое из них.
        - Так. У меня есть новости,  - говоришь ты.  - По правде говоря, уже какое-то время, типа больше месяца, но мне нужно было подумать, так что… Да.
        Внутри все напрягается.
        - Новости о вузе?
        Ты киваешь. Я пытаюсь улыбнуться. Я знала, что это произойдет. Мы оба знали.
        - Хорошо,  - говорю я тихо.
        - Не расстраивайся.
        - Не расстраиваюсь.
        Ты нежно пихаешь меня:
        - Врешь.
        - Хорошо. Я немного расстроена. Может, сильно расстроена. Просто скажи мне, и покончим с этим.
        - Я не еду в университет Лос-Анджелеса.
        Я таращусь на тебя:
        - Что? Как они могли не взять тебя?
        Ты пожимаешь плечами:
        - Их потеря.
        Я чувствую себя виноватой, что радуюсь.
        - Так что ты будешь делать?
        - Я думал, что, может, ты будешь рада узнать, что я остаюсь здесь. Иду в местный университет.
        Я моргаю.
        - Но ведь тебе суждено переехать в Лос-Анджелес, стать рок-звездой и забыть обо мне.
        Ты прижимаешься лбом к моему.
        - Во-первых, я никогда не смогу забыть тебя.
        - Как только у тебя появятся поклонницы, забудешь.
        Ты смеешься и касаешься моих губ.
        - Ты единственная поклонница, которая мне нужна.
        - Я очень сильно пытаюсь не радоваться из-за этого,  - говорю я.
        - Почему? Ты собиралась порвать со мной в сентябре?  - дразнишь ты.
        - Нет. Но я ненавижу это место. Ты будешь несчастен здесь.
        - Я не могу быть несчастен, когда ты рядом. Это просто еще один год, Грейс. А когда ты выпустишься… Мы можем поехать, куда захотим.  - Ты ухмыляешься.  - Весь мир в нашем чертовом кармане.
        Прошлым вечером мама запретила мне есть яйца целый месяц, потому что я забыла помыть сковородку, в которой их приготовила. За несколько дней до этого она грозилась запретить мне участвовать в школьном танцевальном концерте, если я снова оставлю белье в сушке. Нелепость этого быстро стала номером один среди списка причин, почему моя мама сумасшедшая.
        Сейчас уже почти восемь утра, и мои квалификационные экзамены назначены на восемь тридцать. Экзаменационный центр в двадцати минутах от дома, и мне понадобится пара минут на месте, чтобы подготовиться. Мама отвезет меня, потому что я не хочу будить тебя в субботу во время, которое ты называешь - цитирую - «Рассвет только показал свой зад». Но мама сказала, что мы не можем уехать, пока я не сложу белье (трусы и майки Великана), и теперь я готова расплакаться, и я в таком стрессе, потому что мне надо сдать мой чертов экзамен, ты, стерва, ненавижу тебя.
        - Мам, белье готово, мы можем поехать?
        Она смотрит на груду одежды, заново складывает верхние вещи, потом кивает.
        Я выбегаю на улицу, запрыгиваю в машину, и, когда мама поворачивает ключ зажигания, начинается:
        - Мне кажется, я не закрыла входную дверь,  - говорит она,  - иди проверь.
        - Я видела, как ты закрывала…
        - Грейс. Иди проверь дверь.
        Я, блин, смотрела, как она закрывала дверь, потому что знала, что это случится, знала. Я устраиваю шоу, пытаясь открыть очень закрытую дверь. Я возвращаюсь, и мама игнорирует меня, отъезжая. Радио играет слишком громко, и у меня кружится голова, и я точно провалю экзамен. Следующая неделя - последняя неделя школы. Не хочу, чтобы это висело над моей головой все лето.
        Мы уже на середине улицы, когда мама останавливает машину.
        - Черт,  - говорит она,  - задние ворота. Наверняка Рой не запер их, когда выносил мусорные баки.
        Мама начинает разворачивать машину. Часы на приборной панели показывают 8:05. Я указываю на них.
        - Мама, пожалуйста, я опоздаю.
        - К Хендерсонам влезли во двор на прошлой неделе,  - говорит она.
        - У них ворота, которые перепрыгнуть можно!  - говорю я.  - Сейчас восемь утра, мама. Уверена, все воры спят.
        Она игнорирует меня. Мы снова на подъездной дорожке. Я выпрыгиваю прежде, чем она успевает отправить меня, и, конечно же, вороты закрыты. Я мчусь обратно в машину.
        - Хорошо, хорошо, все хорошо. Поехали,  - резко говорю я.
        - Не говори со мной таким тоном, юная леди. Я просто посижу здесь, пока ты научишься вести себя уважительно,  - говорит она.
        Слезы наворачиваются на глаза, и я кусаю губу. Если я начну плакать, у меня начнется головная боль, я скажу что-то, о чем буду жалеть.
        - Прости меня,  - бормочу я.
        - Что-что?
        - Прости меня.  - В этот раз мои слова громче, вызов спрятан поглубже, туда, где даже я не вижу его. Я совершенно, полностью «раскаивающаяся дочь».
        Внезапно она открывает дверь, вытаскивает ключи из зажигания.
        - Мама! Я же сказала, прости меня!
        - Мои щипцы для завивки,  - бросает она через плечо, спеша к двери.  - Я оставила их включенными, уверена, что это так.
        Нет, это не так!!!!!!!!!
        8:10.
        8:15.
        Я уже плачу, слезы размывают мои карточки-указатели, которые я аккуратно напечатала, но единственная мысль, бегущая в моей голове:
        Обсессивно-
        компульсивное
        расстройство.
        Я устала от невидимой пыли.
        Дверей, которые сами собой открываются.
        Складок на гладких простынях.
        Жгучих холодных утюгов.
        Раз уж мне запретили пользоваться телефоном (долгая история, включающая забытую на переднем крыльце метлу), я сочиняю воображаемую эсэмэску Натали:
        «Не могу приехать. Удачи. Я просто ненавижу свою жизнь».
        Я слышу, как хлопает дверь, и теперь начинается настоящий танец. Мама закрывает дверь, спускается по ступенькам крыльца, потом поворачивается, снова проверяет. Все еще закрыто. Она идет по дорожке, останавливается. Снова поворачивается. Встречается со мной глазами. Я молчу. Слезы бегут по моим щекам. Я вижу, что в ней бушует битва - «Снова проверь», ее маленькие демоны говорят ей: «Еще разок». Мои глаза умоляют ее сесть в машину. Ее глаза умоляют меня понять. Но я не могу, не буду. Она поднимает палец. Еще раз. Лучше проверить, чем потом жалеть.
        8:45.
        Мы приезжаем в экзаменационный центр. Они говорят мне, что я опоздала. Что не могу проходить экзамен. Я поворачиваюсь к маме.
        - Я ненавижу тебя,  - говорю я тихо.
        Она знает, что я это серьезно.
        - Жаль это слышать,  - говорит она. Ее голос словно пожатие плечами, но я вижу боль в ее глазах. Но она не признает, что это ее вина. Она не признает, что ей нужна помощь.
        Мы не разговариваем всю дорогу домой.
        Глава 17
        Вся наклонная лужайка перед школьным открытым концертным залом забита. Горячий солнечный свет обжигает, делая всех светлокожих розовыми. Я сижу, зажатая между Натали и Алиссой, ожидая начала шоу талантов конца года. Ожидая, когда ты удивишь всех.
        Сегодня последний день школы, финальные экзамены закончились. Школа Рузвельт Хай не была бы собой без этой ежегодной традиции. Даже если это просто школьное мероприятие, в воздухе витает дух карнавала: лето наступило, и чувствуется восторг от того, что учебный год закончился. Мы - животные в клетке, близкие к освобождению. По крайней мере, так мы себе говорим. «Свобода - иллюзия,  - говорит Лис.  - Мужчина изобрел летние каникулы, чтобы мы забыли, что он угнетает нас остальную часть года».
        - Так глупо, что они все еще называют это «воздушной гитарой»[16 - Воздушная гитара - вид искусства, состоящий из движения, в котором исполнитель делает вид, что играет на воображаемой электрогитаре, имитируя все движения настоящего гитариста.],  - говорит она, откусывая от своего бургера, купленного в одном из фургончиков с едой, припаркованных сегодня возле кампуса.  - Алло, все же действительно играют на гитаре.
        Мы с тобой уже обсуждали это раньше: как ежегодные шоу талантов перешли от фонограммы до настоящих состязаний с тех пор, как ты был в девятом классе, когда вы со своей группой решили включить микрофоны и усилители.
        - Я бы просто хотела заметить, что мой парень произвел революцию во всей системе шоу талантов Рузвельт Хай,  - говорю я.  - Можете представить, какой бы это был отстой, если бы все было просто фонограммой?
        Нат закатывает глаза.
        - Ну, должно быть весело смотреть, как Питер, Кайл и Райан изображают One Direction.
        - Гэв пытался отговорить их. Это их проблемы,  - говорю я.
        Бедный Райан оказался вовлеченным в их план. Теперь вместо того, чтобы быть крутым бас-гитаристом Evergreen, он запомнится как мальчик «хочу-быть-в-поп-группе» номер три.
        Ты смеялся до слез, когда они сказали тебе, что будут петь под фонограмму и танцевать под What makes you beautiful. Единственным человеком, согласившимся быть четвертым в их группе, оказался девятиклассник.
        - Не могу дождаться,  - говорю я.  - В основном потому, что я сделаю миллионы фотографий и буду использовать их для шантажа до конца их жизней.
        Нат смеется:
        - Я сказала Кайлу, что ему повезло, что я не бросаю его.
        Они с Кайлом вместе с той вечеринки у Питера.
        Лис кивает:
        - И правда.
        Звенит мой телефон, и я проверяю эсэмэску - она от тебя.
        Ку-ку
        Ты где?
        Это суперсекретное место для рок-звезд. Я бы сказал тебе, но тогда мне придется убить тебя.
        Ты меня видишь?
        О да. Твоя грудь хорошо смотрится в этой футболке, кстати.
        Ты о чем-то другом когда-нибудь думаешь?
        Прости, не понял. Был занят, представляя мою девушку без одежды.
        - Он нервничает?  - спрашивает Лис.
        Я смеюсь:
        - Не думаю.
        Кажется, ты никогда не нервничаешь. Ты наслаждаешься любым вниманием, словно собираешь то, что тебе принадлежит. Наверное, ты всегда был таким. То есть принимал многое как должное.
        Начинается первый акт, группа из трех девушек поет старую песню Destiny’s Child. Меня раздражает общая нехватка одежды. Интересно, флиртовал ли кто-то из них с тобой за сценой. Интересно, а ты с ними флиртовал?
        - Шлюхи,  - бормочет Лис под нос.
        Хотела бы я сказать, что не рассмеялась, но это не так. Нат пихает ее.
        - Ты самая худшая феминистка,  - шипит она.  - Ты не читала «Монологи вагины»?
        Лис награждает ее злобной ухмылкой.
        - Прошу занести в протокол, что Нат только что сказала «вагина» прилюдно.
        Когда ты и остальные члены Evergreen выходят на сцену, вся школа становится сгустками энергии.
        «Это мой парень»,  - думаю я, гордая, пока ребята свистят, а девушки кричат. В этот раз я не ревную тебя ни к одной девушке, ты мой.
        Ты всегда сексуален, но когда со своей электронной гитарой в руке и волосами, закрывающими лицо, прогуливаешься по сцене, ты просто потрясающий. И действительно похож на рок-звезду.
        Когда ты подходишь к центральному микрофону, то надеваешь ремень гитары на плечо, твоя футболка Ramones слегка поднимается, и я вижу проблеск кожи. Кожи, которую я касалась, целовала, лизала. Эти узкие бедренные кости, неожиданно нежные.
        Ты подносишь микрофон ближе и осматриваешь зрителей. И я знаю, что ты ищешь меня. Я машу рукой, на твоем лице появляется улыбка, и ты машешь в ответ. Это словно неоновый знак над моей головой, на котором написано «ЕГО ДЕВУШКА». Мне это нравится. На тебе ожерелье, которое я сделала сама,  - медиатор, повешенный на плетеный кожаный шнурок. Твои пальцы касаются его, наверное, на удачу. Ради меня.
        Вы сразу же начинаете играть кавер на мою любимую песню «California Dreamin’». Ты не сказал ребятам, почему выбрал ее, но я знаю, и это самое милое, самое романтичное, что кто-либо когда-то делал ради меня. Это прекрасный кавер, похожий на оригинальную песню, но по-своему совершенно другой. Вы нацелились на калифорнийский дух - Sublime смешали с Chili Peppers, с элементами регги тут, панк-басом а-ля Green Day там. Все мои любимые песни смешаны вместе. Время от времени ты поднимаешь глаза и поешь мне, твои губы у самого микрофона.
        Я задерживаю дыхание все это время и знаю, что не только я. Смотрю на твои руки на струнах, на то, как мышцы и сухожилия натягиваются под кожей. То, как ты одержим музыкой, как она поглощает тебя, и ты ей это позволяешь. Ты начинаешь соло на гитаре, наполненное тоской, страстью, чистым желанием, которое я вижу в твоих глазах каждый раз, когда мы снимаем одежду, словно вторую кожу.
        Твое рычание на Well, I got down on my knees and I pretend to pray[17 - Ну, я встал на колени и притворяюсь, что молюсь.] такое сексуальное, что я еле сдерживаюсь. Зрительный зал взрывается, а ты слегка улыбаешься. Такая же улыбка появляется на твоем лице после наших шалостей. Удовлетворенная. Узел желания завязывается в моем животе, и я представляю, как бегу за сцену, хватаю тебя и веду в ближайший пустой класс.
        Когда песня заканчивается, зрители аплодируют стоя - единственный раз в этот день. Я кричу и машу руками, когда группа бредет прочь со сцены - внезапно снова неуклюжие мальчики, музыкальная магия исчерпала себя. Но ты другой. Ты просто уходишь, словно все это больше не имеет значения, когда музыка затихла. Ты даже не смотришь второй раз на зрителей, словно ты весь такой важный, никакая магия и не нужна.
        Я чувствую нехватку тебя глубоко в груди, как и всегда, когда дверь за тобой закрывается или когда я слышу гудки в трубке.
        Позже мы идем плавать у тебя дома. Там все, включая твою маму, чьей работой кажется поставка пиццы. Когда все уходят, мы идем в твою комнату. Твои родители говорят нам оставить дверь открытой, и мы так и делаем, но это неважно, потому что они в гостиной смотрят фильм, и когда в последний раз ты проходил там, чтобы взять нам напитки из холодильника, они спали.
        - Ты сегодня был великолепен,  - говорю я в твои губы.
        Я сижу у тебя коленях, ноги по сторонам твоих бедер, а твои руки заняты развязыванием веревочек на моем купальнике. Ты ничего не говоришь - комплименты делают тебя застенчивым,  - но поешь California Dreamin’ тихо, пока твои губы двигаются по моей шее к груди. Мои руки обвивают тебя, пальцы в твоих волосах, и я медленно привстаю на коленях, чтобы твоей руке было легче скользнуть в трусики моего купальника.
        - Я купил презервативы,  - шепчешь ты мне на ухо.  - На всякий случай…
        - Мы… не можем… Твои родители…
        Я ахаю, и ты мягко смеешься, когда укладываешь меня на постели и расстегиваешь свои штаны. Мы лежим, прижавшись друг к другу, обнаженные. Ты прижимаешься сильнее.
        - Уверена?  - шепчешь ты.
        Я хочу отдать свою невинность тебе. Я просто не знаю, когда настанет правильное время. Думаю, я просто пойму. Почувствую внутри себя.
        - Не когда твои родители дома,  - шепчу я.
        Я нахожу ту благоразумную Грейс внутри себя. Но она не похожа на себя. Я переворачиваю тебя на спину, а потом медленно двигаюсь вниз вдоль твоего торса к тому участку кожи, который я жаждала, когда ты был на сцене. Ниже и ниже.
        Твои пальцы проникают в мои волосы, и я улыбаюсь, касаясь губами твоей кожи, чувствуя себя могущественной, чувствуя, словно я единственное важное для тебя прямо сейчас. Наконец я самое важное в мире для кого-то.
        Когда все закончено, я вытираю рот и смотрю на тебя. Если бы я могла рисовать. Нет, если бы я могла лепить скульптуры. Я хочу превратить тебя в глину, пробежаться руками по всему твоему телу. Я хочу тебя под своими ногтями и прилипшего к моей коже. Я хочу знать, как именно ты сделан, что внутри. Я смотрю на тебя, и смотрю на тебя, и смотрю на тебя.
        Когда я вижу тебя в шапочке и мантии, то начинаю плакать.
        Я зажата между Нат и Лис, и они обе, словно по молчаливому соглашению, обвивают меня руками. От этого хочется плакать громче.
        Ты легонько машешь мне с того места, где стоят двенадцатиклассники, выстроившись за трибунами.
        Лис пытается перенаправить мое внимание:
        - Как дела с твоими родителями?
        - Они злы на меня как черти,  - говорю я, вытирая глаза.
        Вот почему мне нельзя видеть тебя все лето, твое последнее лето перед колледжем.
        Ты стучишь мне в окошко, и спустя пару секунд я у двери спальни. Под юбкой на мне кружевное белье, которое ты подарил. Я отодвигаю стеклянную дверь, когда происходит следующее:
        - Что, черт возьми, ты делаешь?
        Великан. О боже, из всех людей ОН поймал меня.
        Моя рука падает с дверной ручки. Твое лицо почти такое же белое, как сценический грим для мимов.
        Я поворачиваюсь и говорю первую ложь, которая приходит мне в голову.
        - Я не могла уснуть и потому позвонила Гэвину. Мы просто собирались посидеть на крыльце и поговорить, пока мне снова не захочется спать.
        - Лучше иди домой прямо сейчас, Гэвин,  - говорит Великан.
        А потом поворачивается ко мне:
        - Поздравляю. Ты только что потеряла свое лето.
        - По крайней мере они не запретили мне видеться с вами, девчонки.
        Этот вопрос тоже рассматривался какое-то время.
        Девочки сжимают меня в объятиях, кокон из любви лучших подруг. У меня новая версия «трех амигос». Никаких «Фу-у, фиолетовый дом», но и это сойдет.
        Церемония проходит быстрее, чем я думала,  - месяцы страха из-за полутора часов прощаний.
        - Увидимся через несколько минут,  - говорю я Нат и Лис и спешу вниз по трибуне.
        Я должна увидеться с тобой до того, как ты уйдешь на вечеринку для выпускников. Мы договорились встретиться на бейсбольном поле, прежде чем ты найдешь своих родителей.
        - Привет,  - говоришь ты, вытирая мои слезы. Мне не нравится, что я вся в пятнах.  - Люблю тебя. Ничто этого не изменит.
        Я киваю, чувствуя себя несчастной.
        - Просто я так люблю тебя, и что, если…
        Ты прижимаешься к моим губам своими, мягкими и сладкими. Я жадно цепляюсь за тебя. Мне все равно, кто нас увидит.
        - Мне нужно идти,  - говоришь ты, отстраняясь.  - Вариант, что я не смогу видеть тебя целое лето, не подходит - мы что-нибудь придумаем. Обещаю.
        Я ночую у Нат, и мы с ней и Лис проводим ночь, поедая попкорн и шоколад. Если бы не они, я бы была безутешна сегодня. Мы говорим о том, что ты пойдешь в колледж, и о том, что, хоть он и местный, там совершенно другой мир. Нет, совершенно другая планета.
        - Он станет крутым парнем-рокером, и все девушки колледжа будут бросаться ему на шею,  - говорю я несчастно.
        Лис кивает:
        - Да. Прости, но… да.  - Нат пихает ее, и та говорит:
        - Что? Это правда.
        Нат обнимает меня.
        - Очевидно, что он влюблен в тебя. Думаю, вы останетесь вместе на следующий семестр… Если ты захочешь.
        - Конечно, захочу,  - говорю я. Не могу представить себе такой сценарий, в котором мы не вместе.  - Ладно, больше не говорим о мальчиках. Это вводит в депрессию.
        - Согласна,  - говорит Нат.  - Вы можете поверить, что мы теперь официально двенадцатиклассники?
        Лис тянется к упаковке попкорна.
        - Вообще, да? Пришло время смотать отсюда.
        Будущее нависает надо мной. Возможности, понимаю я, бесконечны. Я забыла об этом за месяцы с тобой. Мой и так крошечный мир сжался до окружности твоих объятий.
        - Я теряю себя?  - внезапно спрашиваю.  - Стала ли я «той девушкой»?
        «Та девушка»  - это которая бросает друзей ради парня. Девушка, вся жизнь которой вращается вокруг него.
        Нат колеблется. Она делает большой глоток «Пепси Фриз».
        - Ну-у,  - говорит она, задумчиво взвешивая каждое слово,  - может, немного.
        Я протягиваю к ней руку, потом к Лис и сжимаю их руки в своих.
        - Это плохо. Простите.
        Нат качает головой:
        - Ты же счастлива, так?
        - С Гэвином? Да,  - говорю я.  - Это мои родители делают наши отношения такими сложными.
        - Тогда только это имеет значение.
        Счастлива. В это время в следующем году, Гэвин, я не буду счастлива. Я не буду отчаянно желать увидеть тебя. К этому времени в следующем году я буду готова сказать «прощай».
        Глава 18
        У тебя идеальная семья.
        Мне просто нравится сидеть и смотреть на вас вместе: твоя мама подразнивает тебя, целует в щеку, чтобы поддержать, когда ты слишком серьезно воспринимаешь ее подшучивания. Мне нравится, что когда она целует тебя, то издает чмокающий звук. Чмок! Это означает, что она действительно тебя любит, если ты вдруг не знаешь. Твой папа рассеянный и милый, всегда заходит в комнату, в которой мы сидим, в поисках своих очков (или проверяя, как мы себя ведем, не знаю). Ты их единственный ребенок, и это очевидно: ты весь их мир. Они боготворят тебя, как и все остальные,  - твои первые приспешники.
        - Грейс, хотела бы я просто положить тебя в один из наших чемоданов,  - говорит твоя мама,  - ты такая крошечная. Думаю, может получиться.
        - В ручную кладь лучше,  - говоришь ты.  - Тогда ей не придется быть в багажном отделении самолета с другими сумками.
        Твой папа смеется. Он думает, что ты самый умный мальчик в мире. Я тоже так думаю.
        Ты подходишь ближе и целуешь меня в голову с серьезным выражением лица.
        - Не могу поверить, что твоя мама сказала «нет». Я думал, что точно…  - Ты не заканчиваешь, вздыхая.
        - Знаю.  - Я отворачиваюсь, потому что в горле начинает свербеть. Я так много плакала в последнее время.
        Я так люблю тебя, Гэвин Дэвис. Мне нравится, как запутаны твои волосы и как ты носишь всего три набора одежды все время. Мне нравится, что на подходе к твоему дому я слышу, как ты играешь на гитаре. Мне нравится, что ты единственный человек, который знает, что мне очень щекотно на внутренней стороне локтя.
        - Это преступно,  - соглашается твой папа.
        Твои родители везут тебя на Гавайи на десять дней, и они предложили оплатить и мой проезд как подарок в честь выпуска, а мама сказала «нет». Гавайи. Тропический пляж, едва вообще какая-то одежда и ты, ты, ты.
        Это преступление. Я ненавижу свою маму. Знаю, что ужасно говорить такое, но это правда. Думаю, она завидует, что у меня есть парень, который не сидит у меня на шее, что я молодая, худая и счастливая. Что у меня много-много оргазмов. Иногда я замечаю, что она смотрит на меня с настоящей неприязнью. И она стала больше критиковать меня в последнее время. У меня складки жира на животе, когда я наклоняюсь вперед, у меня недостаточно красивые колени для коротких платьев и юбок, мой любимый цвет (красный) делает меня болезненно-бледной. Она даже разозлилась, когда я взвесилась, и оказалось, что я сбросила пару кило. «Вот подожди, когда твой метаболизм замедлится,  - сказала она.  - Ты вся в отца, а только посмотри на женщин в его семье».
        - Любовь в разлуке только крепнет,  - говорю я. Тренирую свое мужество. «Не опускай нос», как говорит Бет.
        - Вот это боевой дух,  - говорит твоя мама и ставит колу передо мной - она знает, что мне не дают газировку дома, что это считается роскошью в списке покупок моей семьи.
        - Спасибо, Анна,  - говорю я. Мне нравится, что она не дает мне называть ее миссис Дэвис. «Ты теперь член семьи,  - уверяет она.  - Он любит тебя. И мы любим тебя. Все просто».
        И это правда так. Твои родители стали и моими родителями. Они дают мне советы, переживают за меня, кормят меня. Твоя мама даже настаивает, чтобы мы, девочки, проводили время вместе. Маникюр или обед. Я слышала, что это все делают другие мамы, но не знала, как это действительно происходит. Когда ты сказал им о том, что случилось утром, когда я пропустила свои квалификационные экзамены, твоя мама начала плакать. Ты заставил меня пообещать, что с этого дня ты будешь отвозить меня на важные мероприятия.
        Она сжимает мою руку:
        - Когда вы двое поженитесь, нам больше не надо будет разбираться с этим безумием.
        К этому времени я уже привыкла к открытости твоей семьи, но не знала, что твои родители настолько одобряют меня.
        Ты улыбаешься, увидев удивление на моем лице:
        - Да, мы говорим о тебе за твоей спиной,  - только и отвечаешь ты.
        Я краснею. Ты всегда сможешь заставить меня покраснеть, о чем бы ни шла речь. Ты садишься рядом с мной и прячешь лицо на моем плече. Уже прошли дни с тех пор, как мы целовались, с тех пор, как мы касались друг друга. «Последний шанс,  - сказала мама после той ночи, когда Великан лишил меня лета.  - В следующий раз ты с ним расстанешься».
        Думаю, я умру, если расстанусь с тобой. Мысль о другой девушке в твоих объятиях, лежащей под тобой, убивает меня.
        - Анна, родители Грейс не сумасшедшие.  - Твой папа переводит взгляд с твоего несчастного лица на мое.  - Ну ладно, может, чуть-чуть.
        - Это отстой,  - ворчишь ты.
        Моя мама постаралась установить мир - отпустила меня сюда, чтобы попрощаться. А потом мне снова запрещено видеть тебя все лето. У тебя замечательные родители, которые обнимают меня, сделали меня частью своей семьи, а моя мама запирает меня и выбрасывает ключ. Будто я Рапунцель, только без романтической башни и прекрасных волос.
        - Если бы я была родителем получше,  - говорит твоя мама,  - я бы тоже посадила тебя под домашний арест после того, что ты устроил, отправившись к ней домой посреди ночи.
        - Ты не можешь посадить меня под домашний арест,  - говоришь ты.  - Мне восемнадцать.
        У меня такое чувство, что мне никогда не будет восемнадцать.
        - Я буду сажать тебя под домашний арест, пока тебе не будет сорок, если захочу,  - говорит она, пытаясь скрыть улыбку.
        Ты поворачиваешься ко мне:
        - Разве твоя мама и Великан…
        Твой папа хлопает тебя по руке газетой:
        - Не называй его так.  - Но я вижу легкий блеск в глазах твоего папы.
        - Разве твоя мама и (кхм-кхм) Великан (кхм) Рой,  - ты улыбаешься отцу, а он просто качает головой, его губы кривятся,  - не понимают, что, сажая тебя под домашний арест, они сажают и меня тоже?
        - Не думаю, что они из-за этого переживают,  - говорю я.
        С улицы раздается гудок - приехал ваш шаттл в аэропорт. Этот звук словно удар в живот.
        Ты хватаешь меня за руку и тянешь в свою комнату.
        - Мы сейчас вернемся,  - кричишь ты родителям, которые начинают выносить вещи на улицу.
        - Не сделай меня бабушкой,  - кричит твоя мама.
        - Очень смешно,  - говоришь ты.
        Она шутит, но это ее способ напомнить нам о границах, ответственности и всем таком. Она не делает вид, что секс не существует. Твои родители говорят с нами о нем и знают, что мы оба девственники. Твоя мама даже отвела меня в «Центр планирования семьи», потому что знает, что моя мама никогда и за миллион лет такого не сделает. Кажется, что это невероятно неловкие разговоры, но это не так. Твои родители… крутые.
        Когда мы остаемся одни в твоей комнате, ты прижимаешь меня к стене и крепко целуешь. На вкус ты как кофе с сахаром, и я хватаю твои волосы в кулак и трусь о тебя.
        - Если бы я мог скользнуть под твою кожу,  - бормочешь ты в мои губы.  - Быть к тебе еще ближе.
        Как часто это происходит, когда слова, произнесенные тобой, становятся песней? Ты сыграешь мне эту, когда вернешься домой:
        Если бы я мог скользнуть под твою кожу,
        Быть как можно ближе к тебе,
        Жить в твоем сердце,
        Владеть им, как домом.
        Мы еще немного целуемся, а потом ты отстраняешься, задерживая руку под моей футболкой, проводя пальцами по ребрам. Мне нравится, что твоя комната уже так знакома: гитары на стендах, усилители, маленький аквариум с двумя золотыми рыбками.
        - Ты влюбишься в австралийку в мини-бикини,  - говорю.  - Я это знаю.
        Никакая девушка не устоит перед силой черной шляпы или твоего голоса. Ты берешь с собой акустическую гитару. Она услышит, как ты играешь, и это будет словно в тех историях с феями, когда они заманивают людей своей неземной музыкой. О боже, ты будешь писать о ней песни, но позже скажешь, что они обо мне.
        - Почему австралийку?  - говоришь ты, пытаясь не улыбаться.  - Постскриптум: ты говоришь глупости сейчас, ты же понимаешь?
        Я пожимаю плечами.
        - Просто моя интуиция подсказывает: австралийка. Мини-бикини. Желтое мини-бикини.
        - Иди сюда.
        Ты обнимаешь меня, и я тону в твоих объятиях. Ты раскачиваешься со мной взад-вперед, называешь милой, своей любимой. Мне нравится, каким старомодным ты становишься, когда ты очень нежный. Звучит еще один гудок - это намек идти. Я отстраняюсь, и ты мгновенно снимаешь футболку.
        - Спи в ней каждую ночь,  - говоришь ты, передавая ее мне.  - Обещай мне.
        - Гэв, я не могу забрать твою футболку с Nirvana.
        Ты улыбаешься:
        - С тобой она будет в безопасности.
        Ты тянешься к маленькой коробочке, спрятанной за одним из усилителей, и передаешь ее мне, хватая первую попавшуюся футболку из горы одежды на полу.
        - И носи это каждый день,  - говоришь ты, кивая на коробочку в моих руках.
        - Гэв…
        Еще один гудок.
        - Давай скорей.  - Твои глаза вспыхивают так, когда ты знаешь что-то, чего я не знаю.  - Я хочу увидеть это на тебе до отъезда.
        Внутри коробочки маленькая серебряная звезда на цепочке.
        - Это напомнило мне о нашей падающей звезде,  - говоришь ты.
        - Она прекрасна!  - Я тяну к тебе руки и крепко обнимаю. Ты надеваешь ее на меня, и мы идем к двери за руки.
        Прямо перед тем, как сесть в шаттл, ты поворачиваешься и хватаешь меня за подбородок - не сильно, но так, как делают с ребенком, когда хотят привлечь его внимание. Это странно, когда тебя вот так касаются. По-родительски.
        Сирена раздается где-то в моей голове, но я игнорирую ее. (О боже, Гэвин, почему я ее игнорировала? Почему не видела тебя насквозь?)
        - Я доверяю тебе, Грейс. Даже если я буду через океан от тебя, а каждый парень в городе будет покупать печенье у тебя в «Медовом горшочке», я знаю, что ты мне не изменишь.
        Внезапно я начинаю нервничать, хотя у меня нет на это причин.
        Я киваю:
        - Обещай, что не будешь целоваться с девушкой в желтом мини-бикини.
        Ты тихо смеешься:
        - Обещаю.  - Наклоняешься, чтобы поцеловать, ждешь меня на полпути.  - Звони мне каждый вечер.
        - Обещаю.
        А потом ты уезжаешь.
        Я смотрю, как машина поворачивает за угол, а потом направляюсь домой. Я больше не плачу. Я даже не грущу. Я просто смущена.
        Почему мне кажется, что внезапно с плеч упал груз?
        Глава 19
        В театре есть правило: если ты показываешь ружье в первом акте, значит, оно должно выстрелить во втором или третьем. Суть в том, что зрители увидят это ружье и не забудут его. Что-то должно с ним произойти. После целого лета без тебя я начинаю понимать, что ты - это ружье, что ты выстрелишь, и не уверена, кто из нас останется в живых. Может быть, часть меня всегда ждала какого-то неприятного сюрприза. Ты слишком хорош, это все слишком хорошо. Это не моя история - я не должна была стать девушкой, получившей парня, которого хотят все остальные. Так что я жду, когда ты это закончишь, образумишься. В то же время я пытаюсь быть рядом с тобой.
        Ты печален. Говоришь, это словно черная волна, захлестывающая тебя, и ты только тогда поднимаешься на поверхность, когда мы вместе. Я твой кислород, глоток свежего воздуха.
        Но меня недостаточно.
        Ты зол. На себя, на эмоции, вращающиеся внутри тебя. Они не оставляют тебя, пока ты не напишешь песню, и когда ты поешь ее мне, я чувствую каждый дюйм твоей боли. Иногда ты бьешь кулаками в стену, дверь, что угодно, чтобы порвать кожу, которая удерживает внутри демонов.
        - Мне нужно увидеться с тобой, Грейс. Это безумие!
        Мы говорим по телефону, когда нормальные подростки были бы на свидании, смотрели бы новое кино или целовались в машине. Мы прошли лишь половину этого несчастного лета - еще тридцать дней осталось до того момента, когда мне официально разрешат видеться с тобой.
        - Знаю,  - шепчу я.  - Мне жаль, что они такие сумасшедшие.
        Следует длинная пауза, и потом ты говоришь:
        - Это не работает.
        Сначала шок. Удар в грудь. Мы уже так близки. Чтобы освободиться от тебя, мне нужно будет вырывать части своей плоти. Я буду кровоточить везде. Мама разозлится. Будет такой беспорядок.
        Но внутри меня облегчение. Я могу перестать расстраиваться из-за того, что мои родители такие строгие. Я могу перестать чувствовать, что отодвигаю тебя. Все это лето я ждала, что ты со мной расстанешься. Я знала, что это случится. Каждый раз, когда мы разговаривали, к концу разговора ты был расстроен. Я уже начинаю понимать, насколько наши миры разные. Моя жизнь вся состоит из правил, а в твоей жизни их нет. Я живу черно-белой жизнью. Ты живешь цветной. Ты можешь гулять допоздна, приходить и уходить, когда захочется. В твоей жизни буквально нет правил, кроме, может быть, «не убивать людей» и «не воровать». Я же не могу пойти ни на один из твоих концертов, ни на одну вечеринку, на которую тебя пригласили. Я не могу плавать в твоем бассейне, или смотреть фильмы на диване, или сидеть рядом с тобой в ресторане.
        - Если… Если ты хочешь расстаться, я… э-э-э… пойму,  - шепчу я.
        Я ожидала слишком многого, что кто-то будет меня так любить очень долго.
        Я мертвый груз.
        Будущее лежит передо мной, одинокое и блеклое.
        Больше никаких танцев в проходах магазина. Никаких серенад. Никаких сюрпризов за каждым углом. Никаких спасений от Великана. Мы любили на сверхзвуковой скорости, не обращая внимания ни на что и ни на кого. Мы сделали друг друга всем. Нашей собственной маленькой вселенной.
        Этого недостаточно. Не для тебя.
        - Почему мне нужно было влюбиться в тебя?  - Это рык. Он исходит из глубин тебя, словно ты задавал себе этот вопрос уже очень давно.
        - Прости,  - говорю я тихо.
        За что именно я извиняюсь? За свое существование? Не знаю. Но именно эти слова все время срываются с моих губ, когда ты расстроен, потому что я полагаю, что это моя вина. Я еще не совсем понимаю, что не нужен повод для того, чтобы ты был несчастлив. Печаль плавает по твоим венам, ныряет глубоко в твою грудь без моей помощи.
        - Я уже совершеннолетний,  - говоришь ты.  - Что мне говорить людям в колледже? «Ой, извините, вы не можете познакомиться с моей девушкой, потому что ее комендантский час наступает до начала вечеринки. Ой, моя девушка не может прийти на мое выступление, потому что она еще маленькая». Ну как это вообще. Что мы делаем?
        - Я тебя сдерживаю,  - говорю я.
        Ты молчишь. Это значит, что ты согласен. Альбом Muse, играющий на фоне, внезапно замолкает, словно кто-то забрал у Мэтта Беллами его голос.
        Я вздыхаю:
        - Прости…
        - Хватит уже это повторять, черт возьми!
        Прости.
        Мне становится страшно. Если бы у меня был хвост, то я бы уже поджала его.
        Раздается грохот, а потом ты ругаешься. Ты ударил по чему-то, и теперь синяк на твоих костяшках станет моей виной. Ты будешь думать обо мне каждый раз, как посмотришь на него.
        - Не вреди себе,  - шепчу я.  - Я люблю тебя.
        Ничего.
        - Гэв…  - Мой голос дрожит, и я прикусываю язык с силой, чтобы не плакать, но всхлип все равно вырывается.
        Твой голос сразу же становится нежным. Ты не можешь смотреть, как я плачу. Говоришь, это разрывает тебе сердце.
        - Детка, не плачь. Прости. Я просто… Черт. Мне правда жаль. Я чувствую, что теряю контроль. Боже, я такой придурок.
        Теперь слезы льются быстро и обильно. Ты говоришь мне, что любишь меня, что выливаешь на меня злость на Великана и мою маму.
        - Я тебя не заслуживаю,  - говоришь ты.
        - Нет, это я не заслуживаю тебя, это правда. Ты слишком хорош для меня. То, что я получила тебя на эти пять месяцев, было случайностью.
        - Детка, нет. Слушай,  - вздыхаешь ты.  - Боже, я просто… хочу быть с тобой. Ты плачешь, а я даже не могу прийти и обнять тебя, и это меня убивает.
        - Я думала, ты хочешь расстаться,  - говорю я.
        Понятия не имею, что сейчас происходит.
        - Это стало бы концом меня.
        И я таю. Вот я растекаюсь по всему кухонному полу. В следующей за этим тишине я чувствую, что мы стали ближе, словно кусочки тебя, которые ты отдал мне, и кусочки меня, который я отдала тебе, усиливают свою хватку. Но потом следует…
        - Я снова об этом думаю…  - говоришь ты тихо.
        - О чем ты…
        А потом я понимаю. Этом. Самоубийстве.
        - Я иду к тебе,  - говорю я.
        - Ты под домашним арестом!
        - Мне все равно. Я иду.
        Я набрасываю спортивную одежду, вру маме, что пойду на пробежку, чтобы сжечь калории после всех съеденных в «Медовом горшочке» печенек. Моя мама все время на диете, так что она не раздумывает дважды.
        Я добираюсь до твоего дома за рекордное время - пять минут.
        Когда ты открываешь дверь, я обнимаю тебя.
        - Я люблю тебя,  - говорю я снова и снова.
        - Я больной. Прости меня,  - говоришь ты.
        - Нет, нет, ты идеальный.
        Твоих родителей нет дома. Мы не знаем, когда они вернутся. Нам все равно. Ты тянешь меня внутрь, мы целуемся, пока у меня не начинает кружиться голова, а потом практически тащишь в свою комнату.
        - Милый, может, нам стоит об этом поговорить,  - говорю я.  - Это действительно серье…
        - Ты нужна мне,  - говоришь ты.  - Мне нужно быть как можно ближе к тебе. Только из-за тебя я чувствую себя настоящим.
        Твои руки проскальзывают под мою рубашку.
        - Как можно ближе,  - повторяешь ты.
        - Не знаю, готова ли я,  - шепчу я, внезапно испугавшись.
        - Ты мне нужна, Грейс,  - повторяешь ты. Подносишь губы к моему уху.  - Пожалуйста.
        Тебе пришлось мириться со всем этим безумием моей семьи. Я обязана тебе. И я хочу отдаться тебе, хочу. Я не знаю точно, что удерживает меня. Я смотрю тебе в глаза, падаю в эти голубые озера и теряюсь в них.
        - Хорошо,  - шепчу я.
        Это не происходит в замедленном режиме, словно в фильме, когда мальчик и девочка решают, что сегодня та ночь, и он заполняет свою комнату свечами и неловко пытается создать нужную атмосферу. Это быстро и сейчас-сейчас-сейчас. Через пару секунд нас уже не разделяет одежда. Закат оседает на нашей коже, и я дрожу, потому что ты красивый и ты мой, один из этих потерянных мальчиков с надутыми губками с картин маслом. Ангел, обернутый в цветные слои ткани, юный принц, отдыхающий в своем дворце.
        Я прижимаю губы к шрамам на твоих запястьях, и ты делаешь резкий вдох.
        - Я люблю тебя,  - снова говорю я, словно слова - лекарство, словно они удержат тебя в живых следующие несколько сотен лет.
        Ты кладешь меня на кровать и забираешься сверху.
        Ты вытаскиваешь презерватив из тумбочки рядом с кроватью.
        Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох.
        - Ты в порядке?  - шепчешь ты до этого.
        Я провожу кончиками пальцев по твоему лицу: они немного дрожат, потому что я возбуждена, испугана и полна желания, грозящего раздавить меня.
        - В порядке.
        Ты входишь в меня, и это больно. Я кусаю губу, чтобы не закричать, а ты прижимаешь лоб к моему.
        - Боже, как я люблю, когда ты так делаешь,  - шепчешь ты, целуя мои губы.
        Ты нежный, проверяешь, как я, каждые несколько секунд, шепчешь стихи мне на ухо. Твои пальцы двигаются по мне, словно я струны твоей гитары, музыка, все. Когда приходит хорошее ощущение, я обхватываю тебя руками и ногами, крепко, словно мы - корабль в море, совершенно одни, окруженные лишь лунным светом.
        После мы лежим рядом и смотрим друг на друга.
        - Навечно,  - шепчешь ты, беря меня за руку и целуя мою ладонь.
        - Навечно,  - соглашаюсь я.
        Великан вежлив со мной, а это, клянусь, знак апокалипсиса. Следующим идет только нападение саранчи. Он увидел, как я плачу, подметая заднее крыльцо, и теперь мы сидим во дворике, и он дает мне шоколадный батончик, а это для него эквивалент подписания Версальского договора.
        - Так что случилось?  - говорит он.  - Проблема с парнем?
        Проблема с парнем? С каких пор ему не все равно? Он не говорит это злобно, но я не собираюсь обсуждать мои отношения с ним… Или нет?
        Я сглатываю:
        - Типа того.
        Я смотрю на Великана, пока он разворачивает мороженое-сэндвич. На нем его обычная рубашка поло и хлопковые штаны, он щурит глаза на солнце. Я знаю, что не могу доверять ему. При этом мне нужно с кем-то поговорить. Здесь не возникает много возможностей поговорить с кем-то по душам.
        - Можешь мне рассказать, девочка,  - говорит он.
        Я улавливаю эхо теплого пушистого чувства и внезапно ощущаю невероятную грусть, потому что… вот это как, иметь отца?
        - У нас с Гэвином была глупая ссора из-за совершенно гипотетической ситуации, и теперь он говорит, что не верит, что я действительно люблю его… Это так глупо.
        - Из-за чего была ссора?
        Уже недели прошли с тех пор, как кто-нибудь в доме говорил со мной о чем-то, кроме обычных приказов, криков и угроз. Это мило. Это действительно чертовски мило, и потому я решаю притвориться, что Великану действительно есть дело, что он внезапно прозрел и понял, каким жалким подобием отца он был. Смотри, как я выпрашиваю крошки, Гэвин. Смотри, как чертовски я благодарна.
        - Он говорил о том, что однажды, когда его группа прославится и отправится в тур, как нам будет весело в дороге, и я типа сказала, ну, это будет круто, но, скорее всего, я буду на каких-то своих репетициях. Это же гипотетическое будущее, так что полагаю, что буду режиссером и все такое, а он начал: «Стой, ты не поедешь со мной в турне?». А я говорю: «Ну конечно же, поеду, если не буду ставить шоу, но Тейлор Свифт была семь месяцев в турне в этом году, а мне типа надо заниматься своим искусством, понимаешь?». И тут он расстроился и сказал, что я не поддерживаю его и что мне все равно, что его будут окружать поклонницы. Тогда я сказала: «Это достаточно эгоистично». А потом, потом он сказал, что у него и сейчас есть поклонницы, и, как я догадываюсь, все эти девушки ходят на выступления Evergreen, и что мне ответить на такое?
        Иронично говорить с Великаном о таких вещах, потому что часть проблемы в том, что он не отпускает меня ни на одно твое выступление. Все, о чем я могу думать,  - это чертовы стервы в коротких юбках, пытающиеся трахнуть моего парня, и я схожу с ума. А ты толкаешь меня, потому что после того, как сказал про поклонниц, я посмотрела блог Evergreen, и там повсюду фотографии тебя и красивых девчонок. То есть это не все фотографии, но там много таких: они кричат из зрительного зала и позируют на фотографиях с тобой. И они выставляют всякое в интернете, когда они на твоих концертах, и пишут всю эту хрень про то, как они тебя хотят, а я могу лишь сидеть дома и НИЧЕГО не делать. Ты зол, что я больше не сбегаю из дома, и ты говоришь, что только ты идешь на жертвы в наших отношениях и что новая стратегия в том, чтобы дать мне понять, что я упускаю.
        - На мой взгляд, он хочет заставить тебя ревновать,  - говорит Великан.
        Спасибо, Капитан Очевидность.
        - Ну да, и это срабатывает.
        Великан поднимает ноги и кладет их на стул напротив себя.
        - Гэвин хороший парень,  - говорит он.  - Но вот что я тебе скажу: парня вроде него - того, кто хочет, чтобы ты следовала за ним как собачонка,  - нужно остерегаться.
        - Почему?
        Он хмурится и откусывает еще кусочек мороженого.
        - Мы с сестрой были очень близки,  - говорит он. Я знаю, что у него есть сестра, но мы никогда не встречались.  - Потом она вышла замуж за властного сукиного сына. Джеффа. Сначала это были незначительные вещи, вроде тех, что делает с тобой Гэвин. Он хотел все время быть с ней, ожидал, что она бросит что угодно ради него. Ему не нравилось, когда она гуляла с друзьями и все такое. Потом он захотел, чтобы она ушла с работы и сидела дома, хотя у них не было детей. Она любила свою работу, но сказала, что хотела сделать его счастливым. Он побил ее однажды вечером, и я надрал ему за это задницу. Но она не хотела его бросать, а он не давал ей со мной разговаривать после этого. Уже прошло пять лет с тех пор, как я в последний раз с ней связывался. Тетя говорит, что у них теперь пара детей.
        - Господи,  - говорю я. Как может его сестра не видеть, как тот парень портит ее жизнь?
        Он кивает.
        - Делай что хочешь, Грейс, но я говорю тебе: парни вроде Гэвина - настоящая скрытая опасность.
        Он встает, доев сэндвич-мороженое, и комкает упаковку. Мама открывает раздвижную стеклянную дверь и высовывает голову. Она хмурится, когда видит меня.
        - Вот ты где,  - говорит она раздраженно.  - Мне нужно, чтобы ты присмотрела за братом. Мне нужно сбегать в магазин.
        - Я пойду с тобой,  - говорит Великан.  - Мне нужно купить пропан для гриля.
        Время единения прошло, и Сэм выбегает и обхватывает мои ноги. Внезапно я чувствую вину, что сдала тебя Великану. Этот парень разъединил нас на все лето, а я только что рассказала ему секрет, и всего лишь за неожиданный шоколадный батончик.
        - Спасибо,  - говорю я Великану, когда он поворачивается, чтобы пойти за мамой в дом.  - Но Гэвин… На самом деле он хороший парень. Не думаю, что он хочет что-то… Ну, он любит меня.
        Я испытываю необходимость защитить тебя. Ты не скрытая опасность, и, как бы я ни ценила попытку Великана помочь, я не могу принимать совет в отношениях от парня, который регулярно называет свою жену сукой и контролирует каждый ее цент. То есть то, как он описал этого парня, Джеффа, вполне могло бы быть и описанием его самого. Великан вообще лишен самоанализа. С какого перепугу я должна слушать его замечания касательно тебя?
        Он качает головой:
        - Пеняй на себя.
        Я таращусь на него, пока он заходит в дом. Стоило мне подумать, что он на чуточку не так уж плох…
        Тебе повезло, что у меня не было папы с ружьем, такого, который бы разнес тебя на кусочки, если бы ты разбил мое сердце. Тебе повезло, что это Великан предупреждал меня, а не кто-то, кого я уважала и кому бы доверяла. И тебе повезло, что ты позвонил мне до того, как все, что сказал Великан, разложилось по полочкам.
        Мой телефон звонит, и я достаю его из кармана: это ты. Прошло шестнадцать часов с нашей ссоры.
        Я подношу телефон к уху:
        - Привет.
        - Я чертов придурок, и ты лучшее, что со мной случилось в жизни, и мне так жаль,  - говоришь ты.
        Я молчу. Не могу выкинуть из головы те фотографии из блога твоей группы.
        - Грейс?  - В твоем голосе слышится страх. Ты думаешь, что, может, у меня хватит храбрости порвать с тобой. Не волнуйся, Гэвин, у меня ее не появится еще десять месяцев.
        - Ты изменил мне?  - шепчу я.
        - О боже, Грейс. Нет. Черт, нет. Я люблю тебя. Я бы никогда тебе не изменил.
        Сэм на качелях и кричит, чтобы я раскачала его сильнее. Он машет маленькими ножками и смеется, подняв лицо к небу. Интересно, была ли я когда-то такой беззаботной.
        - Те фотографии…
        Ты вздыхаешь:
        - Я пытался заставить тебя ревновать. Ничто другое не срабатывало.
        - Что за фигня, Гэв?
        - Знаю. Это глупо. Я просто… Ты нужна мне там, Грейс. Я не могу хорошо играть без тебя. Вот почему я разозлился из-за всего этого разговора про турне. Ты - моя муза. Ты не представляешь, что значит для меня твое присутствие там. Что это делает со мной. И я понимаю, что никогда это не объяснял. Ты так ужасно важна для меня, это даже не смешно.
        Пошел к черту за эти идеальные слова, Гэвин.
        - Я все еще не могу приходить на твои выступления,  - говорю я.  - Мама сказала, что если я еще раз сбегу, она заставит меня порвать с тобой.
        - Мы будем осторожны,  - говоришь ты.  - Пожалуйста, детка. Ты нужна мне. Я не пытаюсь давить на тебя, клянусь. И если ты скажешь «нет», я заткнусь. Обещаю.
        Я вздыхаю:
        - Когда следующее выступление?
        Двенадцатый класс
        Глава 20
        Долгое лето наконец подошло к концу, и нам снова разрешено видеться три раза в неделю. Ты жульничаешь и навещаешь меня на работе, но это уж точно не считается за настоящие встречи. Ты получил работу в «Гитарном центре», а это значит, что иногда я свободна, а ты нет. Сейчас суббота, и мы собираемся идти гулять, когда мне внезапно звонит сестра.
        - Обернись, сестренка.
        Бет стоит на другой стороне улицы, облокотившись о машину. Начинаются визги. Она выглядит по-другому - старше. Но все еще пахнет апельсинами.
        - Угадай, с кем ты познакомишься?  - говорю я ей.
        - Он высокий, темноволосый и красивый?  - спрашивает она.
        - Да. И он мой, так что лапы прочь.
        Она смеется, и я беру ее под руку и веду на переднее крыльцо, где Сэм запряг тебя рисовать мелком для асфальта. Ты так хорошо к нему относишься.
        - Хорошо, Малый,  - говоришь ты, с улыбкой рассматривая каракули.
        - Та-да!  - говорит он, добавляя еще завитушку.
        Ты смеешься.
        - Дай пять,  - протягиваешь руку, и он хлопает по ней.
        - Я люблю тебя, Гэб,  - говорит он, обхватывая твою шею своими пухленькими ручками.
        - И я тебя люблю, дружок.  - Ты сжимаешь его в объятиях, пока он не начинает визжать.
        Не знаю, почему, но когда я вижу, как ты мило с ним разговариваешь, мне сразу хочется с тобой переспать.
        - Итак,  - говорю я и машу в твою сторону рукой, словно ты приз на игровом шоу,  - это Гэвин.
        Ты поворачиваешься и через секунду узнаешь ее с фотографий в доме.
        - Это та самая Бет Картер?  - говоришь ты, поднимаясь.
        - Та самая, единственная и неповторимая,  - говорит она.
        - Беф-ф!  - кричит Сэм. Он спрыгивает с крыльца ей на руки.
        Ты лениво ухмыляешься и пожимаешь моей сестре руку. Она осматривает твои узкие джинсы и вылинявшую концертную футболку. Шляпу. Машину плохого мальчика.
        - Ты сулишь неприятности,  - говорит она, и по ее тону невозможно понять, шутит она или нет.
        - Это мое второе имя.
        Боулинг не твое любимое занятие, но это так невероятно веселит мою сестру, что я настаиваю на игре. Бет приехала на выходные, быстрый визит, пока ее квартиру обрабатывают от насекомых. Ты расстроен, потому что планировал романтическое свидание, но я не видела сестру уже почти шесть месяцев, так что, как бы ты ни умолял, я ее не брошу.
        - Думаю, я готова дружить с термитами,  - говорю я ей позже, когда мы выбираем, какие шары для боулинга взять.  - Если только тогда ты приезжаешь навестить…
        Она смеется:
        - Подруга, ты знаешь, почему я не приезжаю.
        Еще одна причина винить Великана. Я напоминаю себе, что он поделился со мной батончиком. Может быть, не все надежды потеряны касательно него.
        Боулинг-клуб старый, кажется, там ничего не изменилось с 70-х. Здесь деревянные панели с нишами для шаров и кеглей. Напротив главной стойки находится маленькая аркада с «Пакманом» и какой-то игрой-стрелялкой. Также есть автомат, где ты должен достать мягкую игрушку или другой приз с помощью металлической клешни. Старая музыка играет из динамиков, и звук шаров, бьющихся о светящиеся деревянные дорожки, раздается эхом от стен.
        - Итак,  - говоришь ты, подходя к нам с обувью для боулинга в одной руке и шаром в другой.  - У нас седьмая дорожка. Я настоял на счастливом числе.
        Я ухмыляюсь:
        - Думаешь, удача нам понадобится?
        - Если ты играешь в боулинг так же, как и поешь… то да,  - говоришь ты со смешком. Ты разрешил мне включить саундтрек «Аренды» в машине по пути сюда, и я подпевала каждой песне, причем за всех персонажей.
        Я хлопаю тебя по руке и вообще притворяюсь, что это не ранило мои чувства. Бет бросает на нас обеспокоенный взгляд, но ты этого не замечаешь. Я просто закатываю глаза. Кажется, она сейчас что-то скажет, но меня спасают Нат и Лис, которые визжат, увидев ее.
        Следуют медвежьи объятия. Мы направляемся на седьмую дорожку, и ты тянешь меня за руку, чтобы остаться чуть позади.
        - Что такое?  - говорю я.
        - Думаю, я пойду.
        - Что? Но Бет здесь. Она так хотела увидеть тебя. Увидеть нас вместе. Понимаешь?
        - Пусть у вас будет девичник. Я проведу время с парнями.  - Ты сжимаешь мою руку.  - Увидимся завтра.
        - Ты расстроен из-за свидания.
        Ты киваешь:
        - Но я понимаю.
        - Они подумают, что мы поругались или типа того.
        Ты пожимаешь плечами:
        - Мне все равно, что они думают.
        - А мне нет,  - говорю я.  - Мне не все равно, что думает Бет. Она моя старшая сестра. Да ладно тебе, Гэв… Пожалуйста.
        Ты вздыхаешь:
        - Хорошо. Но ты у меня в долгу.
        Я целую тебя в щеку:
        - Люблю тебя.
        - Да-да.
        Это самый неловкий вечер на свете. Кажется, вы с Бет оба встали не с той ноги. Вы спорите из-за счета, музыки, фильмов. Меня злит, что ни один из вас не пытается поладить, даже просто ради меня. Я думаю о твоих родителях и о том, как я мила с ними. Я устала от попыток рассудить вас двоих и раздражена, потому что мои шары продолжают падать в боковой желоб.
        - Эй, мне кажется, я знаю, в чем твоя проблема,  - говорит один из парней, работающих в боулинг-клубе, пока я возвращаюсь из бара с закусками. Думаю, он моего возраста либо в колледже, как ты.
        Я складываю руки вместе, словно молюсь.
        - Помогите мне, пожалуйста!
        Он смеется, ведет меня к полке и дает мне шар в 6 фунтов.
        - Вот это мой самый любимый шар в клубе,  - говорит он. Он блестящий и розовый.
        Я вскидываю брови:
        - Что, правда?
        Он кивает:
        - Блеск добавляет скорости.  - Я смеюсь, и он улыбается.  - Ты используешь восьмерку, и у тебя не получается…
        - Эй, что происходит?  - спрашиваешь ты, подходя сзади.
        - Тим дает мне советы,  - говорю я. Потом понимаю, что, произнеся его имя, допустила ошибку - такое впечатление, что мы знакомы, хотя я просто прочитала его бейдж.
        - Ну, Тим, я буду благодарен, если ты уберешься подальше от моей девушки,  - говоришь ты спокойным, размеренным голосом.
        Тим хмурится:
        - Парень, я просто делаю свою работу.
        Я прижимаю шар с цифрой 6 к груди:
        - Гэв, он только…
        Ты показываешь на стойку, где уже формируется очередь, а другой работник бегает, принося клиентам обувь.
        - Вот твоя работа.  - Ты коротко машешь ему.  - Пока.
        Тим бросает на меня взгляд, потом качает головой и идет к стойке. Я слышу, как он бормочет «придурок», но не думаю, что ты слышишь, и это хорошо, потому что у тебя бурлящее тестостероном выражение лица, и может начаться разборка Акул и Ракет[18 - Аллюзия на «Вестсайдскую историю».].
        - Какого черта, Гэвин?  - говорю я, развернувшись к тебе.
        Я вижу Бет, Нат и Лис краем глаза, и все они бессовестно подслушивают.
        - Грейс, не притворяйся невинной. Ты флиртовала с ним прямо, мать твою, на моих глазах.
        Бет подлетает через секунду:
        - Эй, не смей так говорить с моей сестрой. Что у тебя за проблемы, блин?
        Ты сужаешь глаза, глядя на нее.
        - А что, блин, у тебя за проблемы?
        Я встаю между ними двумя.
        - Ладно, ребята, серьезно, это не…
        - Нет, это важно,  - говорит Бет.  - Слушай, я не вмешивалась в ваши отношения…
        Ты:
        - И хорошо, потому что это не твое собачье дело.
        - Я никогда не думала, что вмешаюсь. Но вот это дерьмо, как сейчас,  - говорит Бет, игнорируя тебя.  - Вот так Великан поступает с мамой.
        Бет знает, как ударить меня в больное место. Я смотрю на нее. Я никогда бы за миллион лет не сравнила себя с мамой в делах сердечных. Она серьезно?
        Ты поворачиваешься ко мне.
        - Твоя сестра сравнивает меня с воплощением Сатаны, и ты согласна с этим?
        Мои глаза наполняются слезами, я поворачиваюсь и бегу в туалет, как трус. Нат и Лис следуют за мной пару секунд спустя. Я у раковины, старательно тру глаза жестким бумажным полотенцем. Я в полном беспорядке - макияж размазан по лицу.
        Они ничего не говорят, просто обнимают меня. Я чувствую, что весь мой мир только что перевернулся. Несколько минут назад ты был моим прекрасным парнем, а теперь… Я даже не знаю, кто ты. Только вчера мы играли в эпичную игру «Я люблю тебя сильнее. Нет, я люблю ТЕБЯ сильнее», и никто не любил друг друга сильнее во всем мире, чем мы в тот момент, я в этом уверена. Думаю, мы порешили на ничьей через час, когда оба лежали голые на полу твоей спальни.
        - Я люблю тебя сильнее,  - шепчешь ты, расстегивая мою рубашку.
        - Нет, я люблю ТЕБЯ сильнее,  - говорю я и расстегиваю твой ремень.
        Ты ухмыляешься и подносишь к губы к моей шее. Дыхание перехватывает, и моя голова откидывается назад.
        - Нет,  - бормочешь ты мне в шею.  - Я определенно люблю ТЕБЯ сильнее.
        Твои ладони скользят по моей спине и расстегивают бюстгальтер, откидывают его прочь.
        Я тянусь к твоей молнии.
        - Неа. Я люблю ТЕБЯ намного. Много. Сильнее.
        Открывается дверь, заходит Бет.
        - Эй, сестренка.
        - Я и правда веду себя как мама?
        Что-то вроде жалости появляется на ее лице:
        - Немного, да. Он так с тобой разговаривает все время?
        - Это было впервые,  - говорю я, все еще пораженная. То, что только что случилось, действительно случилось?  - Мы ссорились из-за того, что не могли видеться. Мама и Великан ведут себя нелепо, ты же знаешь, какие они.
        Они кивает сочувствующе и поворачивается к Нат:
        - Ты подвезешь нас домой? Гэвин уже ушел.
        - Стой,  - говорю я, а сердце давит на грудь,  - он ушел?
        Я прохожу мимо нее и бегу на парковку. Ты отъезжаешь с парковочного места, и я несусь к тебе.
        - Гэвин!
        Твое окно поднято, и музыка гремит. Мне приходится выпрыгнуть перед машиной, чтобы привлечь твое внимание, и ты бьешь по тормозам.
        - Боже, Грейс!  - восклицаешь ты, и я подхожу к водительскому месту.
        - Прости,  - говорю я,  - за это все. Не знаю, что нашло на Бет…
        Ты выходишь из машины и облокачиваешься на нее.
        - Да, твоя сестра типа стерва.
        - Стой, Гэв. Ты даже не знаешь ее.
        Ты фыркаешь.
        - Ну, теперь и не хочу знать.
        - Это так глупо,  - говорю я.  - Разве ты не видишь? Этот парень Тим просто был вежлив.
        - Нет, он пытался залезть тебе в трусы.
        Я снова начинаю плакать, досада побеждает спокойствие, и ты прижимаешь меня к себе.
        - Прости, что я так с тобой говорил,  - произносишь ты.  - Эта злость была направлена не на тебя, а на него.
        - Ну, все закончилось. Мы можем просто… Продолжить этот вечер?
        Ты качаешь головой:
        - Я так не думаю, Грейс. Но иди и повеселись с сестрой. Увидимся… когда твои родители разрешат мне снова с тобой увидеться.
        Я могу лишь поцеловать тебя на прощание и пойти найти девочек.
        Позже дома Бет забирается на свою старую кровать на верхней полке и свешивает ноги через край.
        - Это было прекрасно,  - говорит она язвительно. Ее длинные темные волосы убраны в неаккуратный пучок, а глаза направлены на мое лицо, она внимательно наблюдает за мной.
        Я падаю на кровать и стону.
        - Обычно он не такой, клянусь. Просто в последнее время было сложно. Со школой и этим всем.
        Мы много ссорились с начала занятий в колледже. Ты понимаешь, как сложно встречаться с девушкой из старшей школы.
        - Я не думал, что это будет так сложно,  - говоришь ты.  - Но я говорю своим друзьям, что моя девушка в старшей школе, и на меня смотрят типа «Что за фигня?». Будто я педофил или типа того.
        - Прости.
        Почему я извиняюсь? Я вроде как не могу контролировать то, что мне семнадцать, не больше, чем ты свои восемнадцать. Но я чувствую, что должна. Типа будучи собой, я уже сделала что-то не так.
        Ты вздыхаешь и кладешь руку мне на бедро.
        - По крайней мере я занимаюсь сексом.
        Я награждаю тебя взглядом, а ты смеешься.
        - Не смотри на меня так, ты знаешь, что я имею в виду,  - говоришь ты.
        Правда? Потому что я не уверена. Что я теперь для тебя? Неудобство? Симпатичная задница? Потому что вот так я себя чувствую. Но я ничего не говорю, просто забираюсь тебе на колени и притворяюсь, что все хорошо. Потому что если у нас не все хорошо, то все нехорошо.
        - Он мучает тебя из-за того, что ты в старшей школе?  - спрашивает Бет. Моя сестра всегда была типа телепатом.
        Я вздыхаю:
        - Гэв говорит, что другие реагируют как придурки, когда узнают об этом.
        Бет кивает:
        - Это логично. То есть, идя в колледж, ты действительно оставляешь все остальное позади. Старшая школа кажется такой юностью, даже если это было не так давно.
        - Думаешь, он порвет со мной?  - спрашиваю я.
        Она пожимает плечами:
        - Не знаю. Это вам решать.  - Она колеблется, а потом спускается по лестнице и садится на кровать возле меня.  - Ты счастлива с ним? Потому ты кажешься напряженной?
        - Я…
        Собираюсь сказать: «Конечно же, я счастлива, все отлично», но потом понимаю… Не уверена, что это так.
        - Думаю, я в замешательстве,  - наконец говорю я.  - Учитывая дела дома и Гэвина в колледже, все кажется сплошным бардаком.
        - Хочешь мой совет?  - спрашивает она.
        - Ага. Всегда.
        - Думаю, он сексуален, и я знаю, что этот образ крутого рокера добавляет ему привлекательности. Но… Он не очень-то хороший. Ты понимаешь, что я имею в виду?
        - Нет, не понимаю,  - говорю я, в голосе сквозит напряжение.
        - Да ладно. Его комментарий по поводу твоего пения?
        Мое лицо краснеет.
        - Он просто шутил.
        - А как насчет его бешенства из-за того парня.
        - Гэв… Сверхопекающий.
        Ты говоришь все больше и больше о парнях в последнее время, и я не могу понять, это мне или им ты не доверяешь.
        Бет фыркает:
        - Ну, можно и так сказать.
        Она обнимает меня за плечи.
        - У меня плохое предчувствие, сестренка. А ты же знаешь, что мое предчувствие никогда не подводит.
        К сожалению, это так.
        - Я люблю его,  - говорю я.
        - Знаю. В этом и проблема.
        Звонит мой телефон - это ты.
        - Я вернусь через пару минут,  - говорю я.
        - Не уходи надолго. Я хочу нормально провести время с сестрой. У нас есть мороженое!
        Я обещаю поторопиться и отвечаю на звонок по пути на задний двор.
        - Привет,  - говорю я, усаживаясь на один из стульев в патио.
        - Привет.
        Мы оба молчим с минуту.
        - Это была наша первая ссора?  - говоришь ты.
        - Вообще, мы ссоримся очень много в последнее время. Я бы сказала, это была первая крупная ссора.
        - Думаю, я знаю, как избежать такого,  - говоришь ты.
        - Хорошо…
        - Нам нужно правило насчет противоположного пола. Типа мне не разрешено находиться наедине с девушками, а тебе не разрешено находиться наедине с парнями. Тогда мы сможем избежать такой фигни.
        Я уже следую твоему правилу «Никаких касаний». Я не обнимала своих друзей-мальчиков уже много месяцев. Это оказалось сложнее, чем я думала, и потому я поняла, что, может, ты был прав, установив его. Я точно слишком склонна к физическому контакту. Но я не уверена, что мне нужно еще одно правило.
        - Это невозможно, если разговор на публике считается за «наедине»,  - говорю я.
        - Сегодня вечером ты могла бы просто сказать «спасибо» и «у меня есть парень» и на этом остановиться,  - говоришь ты.  - Типа не продолжать с ним разговаривать.
        Я некоторое время молчу. Если я скажу тебе, что мне не нравится правило, ты подумаешь, что я хочу встречаться с другими мальчиками все время. Но если я соглашусь на это правило, тогда я буду спокойна по поводу того, что ты не встречаешься делать уроки вместе с сексуальными девушками из колледжа.
        - Хорошо,  - говорю я.  - Давай попробуем и посмотрим.
        Ты возводишь вокруг нас стену, не впуская никого из тех, кого я знаю и люблю. Вскоре из-за этой стены будет очень сложно выбраться.
        Глава 21
        Я сижу в театре, в третьем ряду партера, наблюдая, как Питер снова проваливается. Мисс Би заболела, и потому сегодня я руковожу репетициями.
        - Слова!  - кричит он, прикрывая глаза от света сцены, ища меня в зале.
        - Питер, мы начинаем на следующей неделе,  - говорю я.  - Что ты будешь делать, когда здесь будут сидеть настоящие зрители?
        У него главная роль в «Суровом испытании». Это не самая моя любимая пьеса, но мисс Би пришлось выбрать ее, потому что она совпадает с программой по английскому.
        - Просто скажи мне слова, Грейс,  - говорит он.
        Я вздыхаю и смотрю на свой сценарий: «Ты можешь говорить одну минуту, не произнося “черт”? Меня тошнит уже от “чертей”!»
        Он повторяет слова, и я записываю, что ему нужно произносить их с большей страстью. Он отлично справился на прослушивании, но его образ Проктора сыроват.
        Несколько минут спустя он снова просит подсказать слова. Я представляю, что я мисс Би, когда встаю и иду к сцене.
        - Я тебе больше не буду подсказывать слова,  - говорю я.
        - Что за хрень?  - говорит он.
        - Не разговаривай со мной так,  - говорю я, вспоминая Бет. Твердо, спокойно, держа все под контролем. Я крутой режиссер, повторяю я про себя.  - Тебе нужно понять, как сыграть сцену, если ты пытаешься вспомнить строчку.
        - Так ему,  - говорит Лис, кивая в поддержку. Каждый раз, глядя на нее, я пытаюсь не рассмеяться: пуританская шляпка Лис бесценна.
        Питер одаривает меня убийственным взглядом, а потом продолжает сцену, читая по губам или получая подсказки от других актеров. Я думаю о своем вступительном эссе, которое необходимо написать для подачи документов в Университет Нью-Йорка и отправить через две недели. Может быть, мне стоит написать о том, как превратности в личной жизни помогают мне быть лучшим режиссером. Жизнь с мамой и Великаном помогла отточить умения справляться с конфликтами и готовиться к катастрофе. Я уже знаю, что буду стоять за кулисами и подсказывать этому дураку слова.
        Я делюсь замечаниями в конце репетиции, мой блокнот полнится предложениями по улучшению. Все воспринимают меня серьезно, даже Питер, каким бы ослом он ни был, и, возможно, это самый большой момент гордости в моей жизни.
        Ты забираешь меня после, а я на седьмом небе от счастья. После визита сестры наши отношения немного странные, но в целом мы справляемся. На дворе октябрь, и мы привыкаем к тому, что ты в колледже.
        - …А потом Лис говорит: «Так ему!», и я чувствую себя крутой,  - говорю я.
        Ты смеешься:
        - Конечно, ты крутая. Я это уже знаю.
        Мы останавливаемся, чтобы поесть, прежде чем ты отвезешь меня домой.
        - Интересно, есть ли в университете курс, как справляться с такими актерами, как Питер,  - говорю я, садясь за стол.  - «Справляемся с Дивами, уровень для начинающих».
        - Если есть, то ты будешь лучше всех.
        Подходит официантка, чтобы принять заказ и налить кофе. Я добавляю сливки и три пакетика сахара в свою чашку, а ты пьешь кофе черным.
        Я наклоняюсь вперед:
        - Ну и когда ты собирался рассказать мне, что написал моей сестре e-mail?
        Ты делаешь глоток кофе:
        - Так и думал, что ты узнаешь.
        Я кладу руку на твою.
        - Ну, ты получил очки за лучшего парня. Спасибо.
        - Я вел себя с ней как придурок. А раз она однажды может стать членом семьи, я решил, что лучше, чтобы она меня не ненавидела.  - Я краснею, а ты ухмыляешься.  - Не удивляйся так. Мы в любом случае проведем остаток жизни вместе.
        - Перестань быть идеальным,  - говорю я, а потом делаю большой глоток кофе, чтобы сжечь комок в горле.
        Я могла бы оказаться, как мама, с кем-то вроде моего отца или Великана, но вселенная дала мне тебя.
        - Как ты достал адрес ее почты?  - спрашиваю, возвращаясь к тому, что ты лучший зять.
        - Из твоего телефона.
        - Это хитро.
        Ты улыбаешься.
        - Ага. Сработало?
        - Думаю, да. Она и так готова дать тебе второй шанс.
        - На это я и надеялся.
        Нам приносят еду, и я наливаю огромное количество сиропа на свои блинчики. Ты хватаешь кусочек, и я хлопаю тебя по руке.
        - Итак… Кто такой Дэн?  - говоришь ты.
        - Хм-м-м?
        - Дэн. Я видел пару писем от него в твоих входящих.
        - Ты читал мои письма?
        - Не специально. Они просто были, ну, там. Когда я искал адрес Бет.
        Я хмурюсь.
        - Это парень, с которым мы вместе ходим на урок британской литературы. Мы работаем над одним заданием.
        - Хорошо.  - Ты откусываешь кусочек бургера, а я хватаю ломтик твоей картошки фри и задумчиво жую.
        - А раньше ты уже читал мои письма?  - спрашиваю я.
        Я пытаюсь звучать небрежно, но слышу тревогу в своем голосе. «Что за фигня?». У тебя есть пароль к моему телефону, как и у меня к твоему. Мне никогда не приходило в голову пойти просматривать твои письма и эсэмэски.
        Я пытаюсь убедить себя, что все хорошо, что у нас нет секретов. Но это бессмысленно - это кажется неправильным. Действительно неправильным. Видишь ли, Гэвин, мне нужно было прислушаться к своей интуиции прямо там. Мне нужно было вспомнить, что женщины в моей семье чувствуют такие вещи, как моя прабабушка знала, кто звонил, еще до того, как зазвонит телефон. Я должна была понять, что в тебе скрытая опасность.
        - Нет,  - ты поднимаешь руки, когда я сердито смотрю на тебя,  - клянусь! Просто не смог победить любопытство.
        - Потому что ты мне не доверяешь.
        - Доверяю.  - Я качаю головой и сердито тыкаю вилкой в блины.  - Грейс, я клянусь, что это так. Я просто… Не смог устоять. Я всего лишь открыл почту, чтобы найти адрес Бет. Клянусь.  - Ты поднимаешь брови.  - Тебе же нечего скрывать?
        - Что за фигня, Гэв?
        - Я шучу!
        - Я тебе не верю.
        Ты наклоняешься вперед и целуешь кончик моего носа.
        - Я тебя люблю до Луны и обратно, хорошо? Теперь ешь блины.
        «Я бесконечно тебя люблю, как до Луны и обратно»  - ты прочитал это в одной из тех книг с картинками, которые принес мне домой, когда я болела. Это стало нашей фразой. Я таю. И ты знал, что так и будет. У тебя все козыри в рукаве - настоящий шулер.
        - Ты должен мне песню,  - говорю я, тыча в тебя вилкой.  - Что-нибудь романтическое о том, как ты мне доверяешь.
        Ты ухмыляешься:
        - Начну работать над ней сегодня же вечером.
        Когда ты глупая влюбленная девушка, практически невозможно увидеть красные флаги. Легко притворяться, что их нет, притворяться, что все идеально.
        Красивым богам рока, целующим тебя до головокружения, сходит с рук даже убийство.
        Сегодня последний показ «Сурового испытания», и нам аплодируют стоя. Труппа выводит меня и мисс Би на сцену, и нам обеим дарят огромные букеты роз. Мы кланяемся, и я встречаюсь глазами с тобой, сидящим в первом ряду. Ты кричишь громче всех и поднимаешь руки над головой, хлопая.
        Завтра я вернусь, чтобы помочь убрать декорации и все остальное из театра, который арендует школа, но сегодня ночью мама разрешила мне остаться до полуночи, потому что у нас вечеринка труппы. На мне милое черное платье в стиле 60-х с красными колготками и ботинками «Доктор Мартенс». Так как сейчас Хеллоуин, я добавила кошачьи уши и черной толстой подводкой нарисовала себе стрелки а-ля кошачьи глаза. Я была слишком занята, чтобы думать о костюме, и, кроме того, ты считаешь, что костюмы - это глупо. Ночью становится достаточно прохладно, так что я иду за кулисы и набрасываю кожаную куртку, которую нашла в секонд-хенде за пять баксов, а потом хватаю сумочку и иду на встречу с тобой у входа.
        - Мы собираемся отправиться в дом Питера, хочешь поехать с нами?  - спрашивает Нат.
        Они обе с Лис в труппе. Нат одета, как Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани», и держит длинный сигаретный мундштук в зубах. Костюм Лис - экзистенциальная дилемма, на ней черный гимнастический костюм с написанными на нем вопросами типа «Существует ли бог?» и «В чем смысл жизни?». Конечно же, на ней высокие, по колено, сапоги с пайетками и светлый парик, потому что она Лис.
        Я качаю головой:
        - Увидимся там. Гэв здесь, так что он меня отвезет.
        Нат хмурится, и я закатываю глаза.
        - Девчонки, я же сказала вам, он был расстроен из-за того, что случилось с Бет.
        С того вечера в боулинге прошло больше месяца, но Нат и Лис так и не забыли его.
        Лис делает вид, что запирает губы на замок и выбрасывает ключ. Я высовываю язык, и они обе посылают мне воздушный поцелуй, а потом уходят с остальными членами труппы.
        Я встречаюсь с тобой в лобби, и когда ты видишь меня, то хватаешь в медвежьи объятия и кружишь.
        - Я так скучал по тебе,  - говоришь ты, обнимая меня за плечи, пока мы идем на парковку.
        - Я тоже по тебе скучала.
        Мы не видели друг друга чуть больше недели. Мой двенадцатый класс и твой первый курс надирают нам задницы. Такое впечатление, что, когда я свободна, ты все время занят. А когда ты свободен, у меня комендантский час.
        Твои глаза двигаются вверх, пока ты рассматриваешь мой прикид.
        - Ты всегда одеваешься так, когда меня нет рядом?
        - Что ты имеешь в виду?
        Ты проводишь рукой вдоль платья:
        - Оно достаточно… короткое.
        Я поднимаю брови:
        - Ага…
        Ты притягиваешь меня к себе.
        - Носи его только для меня, хорошо? Не хочу, чтобы другим парням в школе в голову приходили разные мысли.
        - Что? Детка, ты серьезно?  - Когда ты ничего не говоришь, я просто смеюсь, потому что это глупо, но ты хмуришься.  - Как бы то ни было. Как тебе представление?
        - Круто,  - говоришь ты.
        Я немного сдуваюсь.
        - Просто круто? Я надеялась на что-то вроде «гениально», «судьбоносно», «феноменально»…
        Ты смеешься.
        - Ты и есть это все. Но знаешь, это же просто постановка в школе, не так ли? Не более того. Ну то есть Питер в роли Проктора? Да ладно тебе.
        Я останавливаюсь, и твоя рука падает с моих плеч. Мы уже вышли из театра, стоим на широких ступенях перед входом. Ты на несколько ступеней ниже. Я смотрю на тебя, а ты в замешательстве смотришь на меня.
        - Что?  - говоришь ты.
        - Просто постановка в школе?  - повторяю я.  - Это было очень свинское замечание.
        Теперь ты понимаешь.
        - Эй, я не то имел в виду. Просто, знаешь, это больше не мое.
        - Ты пробыл в колледже всего два месяца, Гэв. Внезапно театр больше не твое?
        Ты практически отказался от игры в театре, чтобы сосредоточиться на группе, что нормально, но я не знала, что тебе больше нет дела до театра. По крайней мере моего театра.
        - Я люблю тебя,  - говоришь ты со вздохом.  - И мне жаль. Это как-то прозвучало неправильно. Я действительно горжусь тобой.  - Ты встаешь на колени и складываешь руки вместе, чересчур драматично.  - Простишь меня?
        Мои губы дергаются:
        - Вставай, идиот.
        - Буду считать, что это да.  - Ты встаешь и поправляешь мои кошачьи ушки.  - Как насчет пойти куда-нибудь и снять все, кроме них?
        - Увы, нам нужно ехать на вечеринку труппы,  - улыбаюсь я.  - Но обещаю: как-нибудь потом.
        Мы забираемся в машину, и ты стучишь ключами о руль. Я вижу, что ты хочешь что-то сказать, и, возможно, это серьезно. Мой желудок сводит. Последние пару раз, проведенные вместе, мы были на грани ссоры, но в последнюю минуту один из нас сдавался, и все было нормально. Я пытаюсь понять, произойдет ли это сегодня вечером. Сможем ли мы притворяться, что ничего не изменилось.
        - Я не хочу ехать на вечеринку труппы,  - говоришь ты.
        - Почему?
        Ты вздыхаешь:
        - Потому что я в колледже, Грейс. Потому что я не хочу идти на скучную вечеринку с компанией театральных задротов, которые не знают, что такое настоящая вечеринка.
        - То есть тебе не нравится, что это не вечеринка, на которой выпивку подают бочонками.
        Ты никогда особо не пил до колледжа, только пиво или что-нибудь на вечеринке, но тут внезапно ты то звонишь мне пьяный посреди ночи, то страдаешь от похмелья на свиданиях. Ты хватаешь сигарету из пачки на приборном щитке - еще одна новая привычка.
        - Что, думаешь, я буду радоваться чертовой пицце и игре в бутылочку? Или танцевальной вечеринке, на которой Питер трется о тебя?
        - Серьезно? Ты вспоминаешь это?  - Я качаю головой.  - Просто высади меня тогда, если мы все внезапно скучны, чтобы проводить время с великим Гэвином Дэвисом.
        - И что это значит?
        Я сжимаю челюсти.
        - Ничего. Что угодно. Слишком поздно просить других меня подвезти. Если сможешь довезти меня, домой я вернусь с Нат и Лис.
        Ты опускаешь сигарету.
        - Стой, ты серьезно собираешься пойти на эту вечеринку, когда я не видел тебя целую неделю?
        - Гэв, это вечеринка нашей труппы. Ты же знаешь, как это важно. Я из кожи вон лезла, готовя это шоу, и хочу отпраздновать. Помнишь, как из-за мамы мне пришлось пропустить предыдущее?  - Я опускаю окно, потому что дым от твоей сигареты двигается в мою сторону.  - И серьезно, погаси эту дрянь.
        Ты рычишь что-то непонятное, выкидываешь сигарету в окно, потом выезжаешь с парковки, двигаясь слишком быстро.
        - Гэвин!
        Ты ничего не говоришь, просто включаешь музыку и едешь. Мы молчим, пока ты выезжаешь из центра и направляешься к дому Питера, который находится в десяти милях за городом. Я была на таком адреналине во время шоу, смотря последнее представление, кульминацию моей тяжелой работы, а теперь просто устала.
        Я наблюдаю за тобой краем глаза. Свет на приборной доске играет на твоем лице, пока передние фары прорезают ночь, которая становится темнее, когда мы выезжаем за город. Я проверяю телефон. У меня два с половиной часа до того, как мне нужно вернуться домой.
        - Это так глупо,  - говорю я.  - Из-за чего мы вообще спорим?
        - Не знаю,  - говоришь ты.
        Я отстегиваю ремень и склоняюсь над консолью, касаюсь губами твоей щеки, твоего уха, твоей шеи. Ты улыбаешься и кладешь руку на мои волосы, твои пальцы скользят по их длине.
        Ты отъезжаешь на обочину и останавливаешься возле березовой рощицы.
        - Что ты делаешь?  - говорю я, когда ты выключаешь двигатель.
        Ты улыбаешься:
        - А что ты делаешь?
        Я наклоняюсь к тебе и целую кончик твоего носа.
        - Вечеринка…  - шепчу я.
        Ты поднимаешь подбородок, и мои губы касаются твоих.
        - Пошла вечеринка к черту,  - говоришь ты.
        Я позволяю тебе еще немного целовать меня, и это соблазнительно, очень, но я отодвигаюсь.
        - Гэвин, я помощник режиссера. Мне нужно быть на этой вечеринке. Я хочу туда.
        Мне нужно было поехать с Нат и Лис. Я чувствую себя в ловушке в этой машине с тобой, и впервые с тех пор, как мы начали встречаться, мне хочется быть там, где тебя нет.
        - Пожалуйста, просто отвези меня на вечеринку,  - говорю я.  - Домой меня довезет Нат, если ты не хочешь оставаться.
        - Я не видел тебя неделю.
        - Это нечестно…
        - Знаешь, что нечестно? Нечестно, что у меня девушка, чьи родители не позволяют видеться с ней. Нечестно, что у нее дурацкий комендантский час и что она не приходит на мои выступления. Нечестно, что я чаще вижу чертовых бариста в «Старбаксе», чем ее.
        - Я не могу на это повлиять,  - резко отвечаю я.  - И я сбегала из дома на три выступления с начала школы.
        Ты отворачиваешься и смотришь в окно. Я хватаю тебя за руку и нежно поворачиваю твое лицо, чтобы ты смотрел на меня.
        - Эй. Я хочу быть с тобой все время. Но мне нужно быть на этой вечеринке. Не пойти туда словно плюнуть в лицо всей труппе и команде. Ты это понимаешь.
        Звонит мой телефон, но до того, как успеваю прочитать смс от Лис, он покидает мои руки и оказывается в твоем кармане.
        - Пожалуйста, можем мы побыть просто вдвоем?  - говоришь ты тихо.
        - Гэв, отдай мой телефон.
        - Вечеринка или я. Выбирай.
        Над нами пролетает самолет, на его хвосте мигают красные огоньки. Я смотрю, как он летит дугой по небу, прежде чем ответить. Эх, если бы я была в нем.
        - Разве не может быть и то, и другое?  - говорю я неуверенно.  - Компромисс?
        Ты проверяешь свой телефон.
        - Тебе нужно быть дома примерно через два часа. Если мы поедем к Питеру - это полчаса езды. Так что ты побудешь на вечеринке сорок пять минут, а потом пятнадцать оставишь мне? Это все, что я получу от своей девушки на этой неделе?
        - Но если ты пойдешь со мной, то мы будем вместе.
        Ты взрываешься:
        - Я остался в этом дерьмовом городе ради тебя, а ты даже не можешь пропустить одну вечеринку!  - Ты бьешь рукой по рулю.  - Что за черт, Грейс?
        - Стой. Что?
        Ты выходишь из машины и захлопываешь дверь. Я одна сижу в машине минуту, вскипая. Я думаю о Нат и Лис, об остальной команде и труппе на вечеринке. Не могу поверить, что я застряла здесь, на обочине, споря с тобой, и даже не могу никому написать, потому что мой телефон все еще у тебя. Я делаю вдох и выхожу из машины, потом подхожу к тебе, облокачивающемуся на дверь водителя.
        - Гэв, что это значит, что ты остался ради меня?
        Ты смотришь на меня, потом качаешь головой.
        - Ничего. Забудь.
        - Я никогда не просила тебя остаться. Почему ты сказал…
        - Я отказался от колледжей в Лос-Анджелесе, чтобы мы могли быть вместе. Понятно?
        Я таращусь на тебя:
        - Ты это серьезно говоришь сейчас?
        Ты вздыхаешь:
        - Я не хотел говорить тебе. Никогда. Я знал, что ты будешь чувствовать себя плохо из-за этого…
        - Ты же не…  - Я сглатываю.  - Ты же не поступил в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса… Правда?
        Университет твоей мечты.
        - Гэвин, правда?
        Ты ничего не говоришь.
        Я жду, уставясь на тебя, внезапно мне трудно дышать.
        - Поступил,  - говоришь ты тихо.
        Что-то во мне обрывается, падает вдоль позвоночника, словно камень.
        - Но мы тогда только начали встречаться,  - говорю я больше себе самой.
        Ты пожимаешь плечами:
        - Я уже влюбился в тебя к тому времени, когда получил извещение о поступлении. У меня не было даже никаких сомнений. Ты самое важное. Всегда.
        И я знаю: если я поступлю в Университет Нью-Йорка, мне не хватит сил сделать то, что сделал ты. Я улечу на первом же самолете. Я думаю о заявке в Университет Нью-Йорка, которую уже начала писать. Эссе, которое я переписала примерно пятьсот раз. Обещание мисс Би написать мне рекомендательное письмо.
        - Ты отказался от университета мечты из-за меня,  - шепчу я в шоке. Я и не представляла, как сильно ты меня любишь.
        - Я от чего угодно откажусь ради тебя.  - Ты гладишь мою щеку тыльной стороной пальцев.  - Чего угодно.
        Моя голова кружится, словно я на одной из этих каруселей в парке, двигаюсь все быстрее и быстрее и стараюсь изо всех сил не упасть в песок.
        - Я не просила тебя. Не рассчитывала, что ты так поступишь.
        - Знаю.  - Ты одариваешь меня полуулыбкой.  - Вот такой я романтик.
        - Но когда я перееду в Нью-Йорк, что ты будешь…
        Ты стоишь и ждешь. Чего-то не хватает, чего-то я… О. Я облокачиваюсь о машину, и осознание того, что происходит прямо сейчас, омывает меня, холодное, как Тихий океан. Внезапно становится еще труднее дышать. Думать. Чувствовать.
        А потом я чувствую все это сразу.
        Как ты можешь требовать этого от меня? До тебя это было единственное, что помогало мне двигаться вперед. А ты хочешь забрать это. Никто не знает больше, чем ты, как мне нужно попасть в Нью-Йорк.
        - Гэвин…
        Ты совершенно неподвижен. Наблюдаешь за мной. Ждешь.
        - Я люблю тебя,  - шепчу я.  - Люблю так сильно, но…
        - Но? Вот как у нас теперь?  - говоришь ты.  - Люблю тебя, но? Что «но», Грейс?
        Я начинаю плакать. Крупными некрасивыми слезами, и я даже не знаю, что они означают. Горе. Я чувствую нечто вроде горя. Потому что теперь я знаю, чего ты ожидаешь. Я не могу поехать в Нью-Йорк, не так ли? Потому что, если поеду, это значит, я не люблю тебя так же сильно, как ты любишь меня. Между нами все будет кончено.
        Минуту спустя ты касаешься меня.
        - Эй, детка. Все нормально. Группа в последнее время стала получать приглашения на концерты в Лос-Анджелесе,  - говоришь ты, сжимая меня в объятиях.  - Если ты поступишь туда, я переведусь. Клянусь. Мы можем снять квартиру на двоих. Представляешь?
        Я всхлипываю, все мое тело трясется, а ты просто обнимаешь меня, бормочешь всякие пустяки, словно я испуганная лошадь. Я цепляюсь за тебя, даже если ты только что вонзил мне в живот грязный нож, внезапно, из ниоткуда. Но потом спокойный тихий голос внутри меня начинаешь говорить громче.
        Громче. Он кричит, и я отстраняюсь от тебя, отступаю на пару неуверенных шагов назад. Пыль кружится перед фарами, и тучи пролетают над луной. Машины проезжают по шоссе, ничего не зная о драме, разворачивающейся на обочине. Мы могли бы продавать билеты.
        Я знаю, что мне нужно за это сражаться. Это моя жизнь, и мне придется бороться за то, чего я хочу. Вселенная не принесет мне все на блюдечке. Ей наплевать на меня. Мне повезет, если она даст мне в руку меч, прежде чем бросит в самое пекло.
        - Гэв,  - я сглатываю и делаю вздох,  - это моя мечта. Всю свою жизнь я хотела жить в Нью-Йорке и работать в театре. Это то, кто я есть. Ты это знаешь.
        Одинокая машина проезжает мимо нас по шоссе, ее фары разрезают тьму. Я слышу музыку, громкий отрывистый рок.
        - Театральные колледжи Лос-Анджелеса ничем не хуже,  - говоришь ты.  - Более того, там вся киноиндустрия.  - Ты берешь меня за руки и переплетаешь мои пальцы со своими.  - Я уже поговорил с группой. Они не хотят ехать в Нью-Йорк. Лос-Анджелес - лучшая сцена для нас, дешевле, легче попасть в клубы… Я пытался. Клянусь, я пытался.
        - Когда ты собирался это мне рассказать?
        - Я думал… Я не думал, что ты все еще серьезно планируешь уехать в Нью-Йорк. Я ждал, когда ты передумаешь. Или я думал, ну, что ты не поступишь.
        Это испытание? Если это так, я его провалила.
        - Ты не думаешь, что я поступлю? Что я недостаточно умна…
        «Ты не очень глубокая».
        - Нет! Я просто…  - Ты вздыхаешь и снимаешь шляпу, запускаешь пальцы в волосы.  - Ну мы ведь говорили о том, чтобы жить вместе.
        Однажды мы поехали в «Икею» веселья ради. Мы выбирали мебель для нашей воображаемой квартиры, и ты купил мне самое уродливое плюшевое сердце с руками, торчащими из боков, и широкой ухмылкой на лице. Ты назвал его Фернандо, и, когда ты однажды пришел, когда никого не было дома, нам пришлось прятать эту штуку под кроватью, потому что казалось ненормальным заниматься сексом, когда она смотрит.
        - Я думала, что квартира и все такое будет после колледжа. Конечно же, однажды мы будем жить вместе.
        - Однажды,  - говоришь ты бесцветным голосом.  - Через пять лет? Серьезно?
        - А что, если попробовать на расстоянии…
        Ты качаешь головой.
        - Такие отношения долго не длятся. Все, кого я знал в школе и у кого были парень или девушка, уже расстались с ними, а мы едва закончили середину семестра. Знаешь, что случается после выходных на День благодарения? «Сброс индейки»  - когда все в колледже бросают своих парней или девушек из родного города. Мы даже до Рождества не дотянем.
        - Дотянем. Эти люди не мы,  - говорю я.  - Мы родственные души. Ничего не встанет между нами.
        Это моя мечта. Мое будущее. Моя жизнь. Как я могу просто так от этого отказаться?
        - Мы приедем туда однажды,  - говоришь ты.  - Обещаю. Нью-Йорк никуда не исчезнет.
        В голове стучит, и я снимаю глупые кошачьи уши. Не могу поверить, что я говорю о самом важном в моей жизни, выглядя, как член ансамбля «Кошек».
        - Может, мы ссоримся ни из-за чего. Я могу ведь даже и не поступить…
        - Не подавай документы,  - говоришь ты.  - Пожалуйста.
        Я ничего не отвечаю.
        - Четыре года - это действительно долго, Грейс. Ты не сможешь ходить на мои выступления. Я не познакомлюсь с твоими друзьями. Я не смогу приезжать и везти тебя после репетиций в закусочную. Ты будешь ходить по барам и клубам, а я не смогу танцевать с тобой, угощать тебя напитками и в безопасности возвращать домой. Наши жизни полностью разделятся. Посмотри, как тяжело уже сейчас, а мы живем в пяти минутах друг от друга.
        Честно говоря, я никогда не думала об этом, и понимаю, что ты прав. Я не хочу провести следующие четыре года в другой части страны. Я хочу быть с тобой. Я вижу, как это разыгрывается: разница во времени мешает созваниваться, ты расстраиваешься из-за моих фотографий в соцсетях с ребятами, которых не знаешь. А потом какая-нибудь крутая сексуальная девушка, разбирающаяся в искусстве, начнет ходить на твои выступления и привлечет твое внимание. Ты сталкиваешься с ней на вечеринках, возможно, вы вместе ходите на занятия. А потом однажды вечером ты выпиваешь слишком много, а она прямо там, и ее губы кажутся такими нежными…
        Ты прижимаешься лбом к моему.
        - Выбери нас. Ты не пожалеешь.
        - «Ведь для меня где ты - там целый мир, где нет тебя - там пустота и мрак»[19 - «Генрих VI», часть 2, акт 3, сцена 2 (пер. Е. Бируковой).],  - шепчу я.
        Уголок твоих губ поднимается:
        - «Ромео и Джульетта»?
        - «Генрих IV».  - Иронично, не так ли, Гэвин, что я цитирую несчастного возлюбленного, когда мы обречены на веки вечные? Я тогда этого не осознавала, конечно же. Я просто знала, что этот момент важен. Это поворотный момент.
        Я удерживаю перед глазами картину, как я еду в метро и гуляю по Виллиджу, а потом отпускаю ее. Это неважно, если тебя не будет рядом, чтобы разделить это все. Я буду несчастна, и ты тоже.
        - Мне нужна минутка,  - говорю я и иду к дереву, стоящему у края поля, возле которого ты припарковался.
        Полагается идти на жертвы ради людей, которых ты любишь. Как моя мама, когда мы с Бет были маленькими, до Великана работала на трех работах, чтобы мы не голодали. Как Фантин ради Козетты в «Отверженных». «Я когда-то мечтала, когда надежда была яркой, а жизнь стоила того, чтобы ее прожить». Я люблю тебя. И важен тот факт, что тебе нужно быть со своей группой, а группа не хочет ехать в Нью-Йорк. Это не твоя вина. Ты ведь не просишь меня переехать в Омаху. В Лос-Анджелесе куча театров, и, возможно, я могу попытать счастья и в киноиндустрии. Наняться стажером или типа того. Это же не обязательно навсегда.
        Так почему такое ощущение, что я тону?
        - Хорошо,  - говорю, возвращаясь к тебе.  - Никакого Нью-Йорка.
        Ты крепко целуешь меня:
        - Я так сильно тебя люблю.
        Что-то во мне гаснет, нечто, чего уже не вернуть. Но ты этого стоишь. Стоишь. Я буду повторять это себе еще несколько месяцев. А когда пойму, что нет, будет уже слишком поздно.
        - Я тоже тебя люблю.
        - Ты все еще хочешь на вечеринку?
        Я качаю головой:
        - Нет, ты прав. Времени мало.
        - Ты расстроилась?
        Я киваю:
        - Ага. Слегка.
        Сильно.
        Мои глаза наполняются слезами, и ты смахиваешь их кончиками пальцев:
        - Мы будем наслаждаться жизнью в Лос-Анджелесе, обещаю.
        Ты рассказываешь мне сказку на ночь о поздних походах за тако и закатах на пляже. О квартире с нашей одеждой в одном шкафу. Ты говоришь, что, может быть, мы заведем собаку. Будем просыпаться рядом каждое утро, и иногда ты даже будешь приносить мне завтрак в постель.
        - Это будет идеально,  - говоришь ты.
        - Идеально,  - соглашаюсь я. А потом говорю себе в это верить.
        Глава 22
        Мне снится сон, что-то про выдру и контрольную по всемирной истории в понедельник, и я внезапно просыпаюсь. Ты склоняешься надо мной, на лице улыбка. Комната темная, и сначала я думаю, что ты как-то забрался в дом, но потом вижу, что дверь спальни открыта, и в коридоре включен свет.
        - Что?  - только и могу сказать я.
        - С днем рождения,  - говоришь ты, стягивая одеяло.
        Я сажусь и протираю глаза:
        - Что происходит?
        Ты показываешь на часы:
        - Официально наступил твой день рождения.
        - Правда?
        - Ага. Ты родилась ровно в три двадцать утра четырнадцатого ноября восемнадцать лет назад.  - Ты встаешь и ухмыляешься.  - Сколько времени тебе нужно, чтобы собраться?
        - Куда?  - спрашиваю я, сразу же становясь подозрительной.
        - Мы отправляемся в приключение. Очень секретное.
        - Моя мама не против?
        - Я получил разрешение родителей, не волнуйся.
        Ты протягиваешь руки и помогаешь мне встать, а потом прижимаешь к себе на секунду, прежде чем отпустить. Я уже полностью проснулась и улыбаюсь.
        - Что мне нужно для этого приключения?
        - Ничего особенного. Но возьми пальто.
        - Ты очень загадочный.
        Ты посылаешь мне воздушный поцелуй и выходишь из комнаты.
        - Буду ждать тебя в столовой.
        С той самой ночи вечеринки между нами все было как-то странно. Я пытаюсь не винить тебя, что ты попросил меня остаться в Калифорнии. Это был мой выбор, ты не заставлял меня, но все же такое впечатление, что у меня вообще не было выбора. Но еще больше, чем поехать в Нью-Йорк, я не хочу жить в развалившихся отношениях без любви, как мама. Я нашла тебя, единственного, и будет глупо тебя отпускать. Но отказаться от Нью-Йорка сложно. Я больше не слушаю «Аренду»  - не могу. Я выбросила все листовки из Нью-Йоркского университета. Я говорю себе, что ты того стоишь.
        Собравшись, я хватаю сумочку и пальто. Дверь в комнату мамы и Великана плотно закрыта, так что я выключаю свет и иду по коридору.
        - Как ты попал внутрь?  - спрашиваю я.
        - Твоя мама оставила для меня ключ под ковриком.  - Ты хватаешь меня за руку.  - Пойдем.
        В машине меня ждет кофе с горой сливок и сахара, прямо как я люблю. Кажется, мы единственные неспящие люди в городе в такую рань - на дороге нет ни одной машины.
        - Все выглядит жутковато рано утром,  - говорю я.  - Как апокалипсис.
        Ты смеешься:
        - Вставать так рано - знак того, как сильно я тебя люблю, это точно.
        Я делаю глоток кофе:
        - Так… Куда мы едем?
        Единственное открытое заведение - это закусочная, оно не стоит того, чтобы вставать в три утра. Мы поворачиваем на знакомую улицу и останавливаемся у дома Нат.
        - Ладно, теперь мне действительно любопытно,  - говорю я.
        Нат и Лис выбегают из дома.
        - С днем рождения!  - говорят они хором, садясь сзади. Нат протягивает розовую коробку с выпечкой:
        - Я принесла пончики.
        - Так, что происходит? Я уже умираю от любопытства,  - говорю я, улыбаясь.
        Ты отъезжаешь от дома Нат и направляешься к автостраде.
        - Мы едем на север,  - говоришь ты.
        - Мне нужно поконкретнее.
        - О, давайте сыграем в двадцать вопросов,  - говорит Нат, хлопая в ладоши. Она передает мне тиару, покрытую розовыми стразами.  - Также тебе нужно надеть вот это, именинница.
        Я надеваю ее и хихикаю:
        - Ладно, вопрос номер один: это место далеко?
        Лис кивает:
        - И да, и нет.
        - Больше двух часов езды?  - спрашиваю я.
        - Да,  - говоришь ты.
        - Это место у океана?
        - Да,  - говорит Нат.
        Я начинаю улыбаться, еще не задав следующий вопрос.
        - В нем есть очень большой мост?
        - Да,  - говорят они все разом.
        - О боже, мы что, правда едем в Сан-Франциско?
        - Да, черт побери,  - говоришь ты.
        - Ребята!  - визжу я.  - Это лучший день рождения!
        - Ну, совершеннолетними становятся раз в жизни,  - говорит Нат.
        - Твоя мама заставила меня пообещать, что ты не станешь делать татуировку,  - говоришь ты.
        - Правда?
        Ты смеешься:
        - Правда.
        Лис передает мне свой телефон.
        - Вот. Я составила плей-лист для твоего дня рождения.
        Плей-лист от Лис - серьезная вещь. Он проводит над ними часы, находит идеальное сочетание песен, которые расставляет в строго определенном порядке. Иногда она опирается на какую-то тему, но обычно это микс. В последнем составленном ею были блуграс, Рианна и The Beatles, а также немного Radiohead и Yo-Yo Ma для верности.
        Я подключаю телефон Лис к нашей звуковой системе. Начинает играть первая песня - «Birthday» от The Beatles. Я смеюсь, когда ты поешь и пританцовываешь на своем сиденье. Мы открываем коробку пончиков, и мне полагается первый выбор: шоколадные с посыпкой, конечно же.
        Трехчасовая поездка проходит быстро. На дороге нет пробок, а нас подпитывают сахар и кофеин. Первым делом по приезде мы идем на завтрак в старомодную закусочную в квартале Мишен. Блины, картофельные оладьи, бекон и еще кофе. Через улицу от нас целое здание покрыто стрит-артом: вьющиеся цветы, огромное солнце, океанские волны. Это мои люди.
        - Не могу вам сказать, как хорошо находиться почти в двухстах милях от моей семьи,  - говорю я, уплетая последний кусочек картофельной оладьи.
        Ты обнимаешь меня за плечи и прижимаешь к себе:
        - Та же история.
        - Подумай об этом так,  - говорит Лис.  - В это время в следующем году ты уже можешь оказаться в Нью-Йорке, будешь невероятным специалистом по драме.
        Я чувствую, как ты напрягаешься рядом со мной. Я еще не сказала Нат и Лис. Я знаю, что они разозлятся. Подумают, что я сумасшедшая. А может, это и так. Но что важнее: город или человек? Любовь всей моей жизни или город, который никогда не засыпает? Я просто не хочу, чтобы они тебя ненавидели. Они не поняли, почему я так и не доехала до вечеринки труппы, почему ты вообще хотел, чтобы я ее пропустила.
        - Ошибка номер два,  - сказала Нат. Ты определенно потерял их голоса где-то между боулинг-клубом и вечеринкой труппы. Но, думаю, поездка с ними в Сан-Франциско была хорошей идеей. Я вижу, что они начинают смягчаться.
        - Кстати, о драме,  - говорит Лис, глядя на тебя.  - Ты уже сказал ей?
        Ты качаешь головой, на твоих губах слабая улыбка.
        - Что? Еще секреты?  - говорю я, пихая тебя плечом.
        Ты опускаешь руку в карман куртки и передаешь мне четыре билета - на «Аренду» сегодня вечером.
        - Вы что, черт возьми, серьезно? О боже!  - Я обнимаю тебя, и ты смеешься, крепко обнимая меня в ответ. А потом я пихаю тебя.  - Ты негодяй! Ты же сказал мне, что они все распроданы.
        Ты смеешься:
        - Я не хотел испортить сюрприз!
        - Ох, ребята, вы такие милые,  - говорит Нат, фотографируя нас с тобой.
        - Я выставлю это онлайн прямо сейчас,  - говорит Лис.  - Подпись: выпускник Рузвельт Хай Гэвин Дэвис получает награду «Бойфренд года».
        Это идеальный день. До спектакля мы идем в «Рыбацкую пристань» и едим суп с моллюсками из тарелок, вырезанных из буханок хлеба. Мы фотографируемся на фоне моста Золотые Ворота: ветер задувает волосы на лицо. Мы отправляемся в Чайна-таун и Кастро, где я покупаю безумные оранжевые очки.
        - Это словно гейский Диснейленд!  - говорит Лис, улыбаясь всем этим вещам: тут футболки со слоганами гей-прайда, все в радуге. Она покупает значок с надписью «Рождена такой» радужными буквами.
        «Аренда» прекрасна, конечно же. Я пытаюсь не думать об университете, о данном тебе обещании.
        - Однажды мы туда доберемся,  - бормочешь ты в мои волосы во время антракта.  - Обещаю.
        Я сжимаю твою руку и киваю.
        - Я знаю.
        «Нет другого дня, только сегодня»,  - поют они. Интересно, не сделала ли я самую большую ошибку в своей жизни, не отправив документы? Но потом ты поднимаешь мою руку и целуешь ладонь, и я говорю себе снова, что приняла правильное решение.
        Точно.
        Я слышу их крики уже с улицы.
        Сначала баритон Великана, угрожающий рык. Потом голос мамы, мягкий и неуверенный.
        Ты только что высадил меня, я уставшая и счастливая после дня рождения, но как только я слышу их, то замедляюсь и останавливаюсь в метре от двери, сразу же напрягаясь.
        - Она уже оплачивает свой телефон, покупает сама себе одежду,  - говорит мама.  - Она просто ребенок…
        - Нет. Ей уже восемнадцать. Я помогал своей семье, когда мне было шестнадцать. Ты ее балуешь.
        Я стою на дорожке и не могу сдвинуться с места.
        - Она еще в школе. Я не буду заставлять ее платить аренду, Рой, это…
        - Кому принадлежит этот дом?  - кричит он.  - Чье имя в договоре?
        - Рой…
        - Кто выплачивает ипотеку каждый месяц?
        - Дорогой, пожалуйста…
        - Так кто, черт побери?
        - Ты,  - говорит она так тихо, что я едва слышу.
        - Сто долларов в неделю,  - говорит он.  - Ей нужно учиться быть ответственным взрослым человеком.
        - Я понимаю, почему ты так говоришь,  - отвечает она дрожащим голосом. Я не помню, чтобы мама когда-либо так за меня сражалась.  - Но разве ей не нужно откладывать деньги на колледж? Ей понадобится так много вещей…
        - Этот разговор окончен.
        - Но…
        - Убирайся к черту с глаз долой, Джин. У меня был долгий день.
        Я слышу звук захлопывающегося шкафа и льда, падающего в стакан. Я облокачиваюсь о дверь гаража и закрываю глаза. Почему у меня не может быть одного дня, хоть одного дня без Великана, растаптывающего мою жизнь?
        Я заставляю себя идти по дорожке. Дует холодный ветер, он шевелит большое дерево в переднем дворике, его голые ветки трясутся, словно кулаки в ярости. Я открываю дверь и захожу. Великан уже сидит на диване и смотрит гольф. Мама на кухне, моет посуду. Она оборачивается, когда я захожу.
        - Как все прошло?  - Улыбка на ее лице не достигает глаз.
        - Отлично. Было действительно весело. Спасибо, что отпустила меня.
        - Для тебя там на кровати лежит кое-что,  - говорит она.  - Это немного, но…
        - Спасибо.
        Я слегка ошеломлена, в некотором оцепенении. Великан действительно ожидает, что я начну платить аренду? Как только начнется постановка следующего спектакля, я буду работать меньше, чем обычно. Я просто не смогу зарабатывать четыреста долларов в месяц.
        Я направляюсь в свою комнату, внезапно чувствуя себя очень уставшей. Эх, если бы сейчас снова было утро, ты будил бы меня, чтобы мы отправились в приключение.
        Подарок на день рождения от мамы лежит в пакете с цветами. Это тот, который мы используем снова и снова. Не помню, кто первым его купил - думаю, бабушка положила туда подарок маме на день рождения несколько лет назад. Внутри темно-зеленый свитер, практически совпадающий с цветом моих глаз, с деревянными пуговицами. Забавно - мне всегда кажется, что мама не понимает меня, но каждый ее подарок идеален. Я осознаю, что мама знает меня лучше, чем я думаю. Я примеряю его. Он уютный, рукава чуть длиннее моих запястий. Я откладываю свитер и готовлюсь ко сну. Мама засовывает голову в комнату, когда я отворачиваю одеяло.
        - Хорошо сидит?  - спрашивает она, глядя на свитер, висящий на моем стуле у стола.
        Я киваю:
        - Он очень красивый. Спасибо.
        Кажется, что она хочет еще кое-что сказать, но потом просто качает головой.
        - Я так рада, что твой день рождения прошел хорошо. Прости, что не смогли устроить что-то большее.
        Великан отмел наши идеи о вечеринке, напомнив нам, что он не состоит из денег и что они не растут на деревьях.
        - Мам,  - говорю я, когда она уже собирается закрыть дверь. Ее глаза встречаются с моими.  - Я слышала ваш разговор. О деньгах.
        Она вздыхает:
        - Черт. Я не хотела говорить тебе в день рождения. Прости, я ничего не могла сделать.
        - Я знаю. Спасибо, что заступалась за меня.
        После того как она закрывает дверь, я падаю на кровать и звоню тебе.
        - Привет,  - говоришь ты тихо.  - Я думал, ты уже спишь.
        Я рассказываю тебе, что сказал Великан, и ты зол как черт.
        - Что, блин, с ним не так?  - рычишь ты.
        - Не знаю,  - говорю я.
        Мы разговариваем несколько минут, но я засыпаю, так что говорю тебе, что перезвоню утром. Кажется, прошло всего несколько минут, и мой телефон начинает вибрировать. Два часа ночи. Это ты.
        - Открой свое окно, детка.
        - Что?
        - Я на улице.
        Я сажусь, не понимая, где я. И вот вижу тебя, заглядывающего в окно. Я осторожно открываю его, и ты забираешься внутрь и обнимаешь меня. Я растворяюсь в тебе.
        - Они убьют меня, если найдут тебя здесь,  - бормочу я.
        - Они уже давно спят,  - говоришь ты практически шепотом.  - Все будет хорошо.
        Я беру тебя за руку и тяну к кровати, и мы переплетаемся на долгое время, кожа прижата к коже, наши губы соединены.
        Нам нужно быть осторожными, потому что кровать скрипит. Мы касаемся друг друга и целуемся в тишине, раздаются только ахи, вздохи и тихие стоны. Когда я на пике наслаждения, ты прижимаешь ладонь к моим губам, потому что сейчас так хорошо, и на секунду я забываю, что мы не одни в твоем доме или на заднем сиденье, и у меня вырывается вскрик. Ты скатываешься с меня и прижимаешь меня к себе. Я вдыхаю тебя: мыло «Ирландская весна» и твой мальчишеский запах. Твои волосы растрепаны, и я невероятно счастлива, проводя пальцами по ним.
        - Я всегда буду о тебе заботиться,  - шепчешь ты.  - Всегда.
        Когда я просыпаюсь утром, тебя уже нет. К моему будильнику прислонен конверт. Внутри четыре банкноты по сто долларов. И записка.
        Аренда за ноябрь. Пошел Великан к черту. Я тебя люблю.
        Глава 23
        В от каким ты мне больше всего нравишься.
        Ты на сцене, двигаешься по ней, играя на струнах. Ты и электронная гитара двигаетесь в диком экстатическом танце, а потом твои губы оказываются у микрофона, и ты поешь о нас, о том, каково это - заниматься со мной любовью. Здесь слишком темно, и никто не видит, как я краснею, а я горда и смущена одновременно.
        Ближе, ближе, я хочу внутрь.
        Ты - место, где я могу спрятаться.
        Запотевшие окна, заднее сиденье моей машины.
        Ты вся моя, моя любовь такая сладкая.
        Это одна из самых популярных песен Evergreen. В ней сексуальный бас-бит, барабаны, от которых бедра сами танцуют, и ты поешь, словно подавляя стон. Твоя гитара вступает через каждые пару секунд, словно ты не можешь устоять. Это напоминает мне о том, как ты внезапно наклоняешься и целуешь меня в губы посреди предложения.
        - Боже, какой он сексуальный,  - говорит девушка возле меня своей подруге.
        Я улыбаюсь. Весело быть твоей девушкой в твоем мире. Мне нужно было сделать футболку с надписью: Девушка Гэвина.
        Кайл - ты сам это организовал, чтобы он меня довез, забыв свое правило о табу на компанию представителей мужского пола - смотрит на прыгающих девушек возле нас и смеется.
        - Женская драка! Женская драка! Женская драка!  - повторяет он.
        Я смеюсь:
        - Заткнись.
        - Лучше присматривай за своим мужчиной, Грейс,  - дразнит он.  - Кажется, те девушки пришли сюда с определенной целью.
        Я слушаю песни, слушаю, как сильно ты любишь меня. Когда твои глаза ищут мои в толпе, ты улыбаешься тайной улыбкой лишь для меня, и весь этот бред, через который нас заставляют пройти мои родители, внезапно стоит того.
        - Следующая песня,  - говоришь ты,  - посвящена моей красивой девушке, Грейс. Могу ли я услышать «О-о-о, да!» для моей девушки?
        Весь зал замирает и кричит «О-о-о, да!». Я качаю головой, смеясь, практически плача, потому что разве ты не самый чудесный? Твои глаза не покидают мои, пока ты поешь. Словно мы единственные люди в зале. В мире.
        Твое тело прижато к моему,
        Пойдем и будем любить.
        Пойдем и будем любить.
        Пойдем и будем любить.
        Позволь мне стать твоим гимном, детка,
        Позволь мне стать твоей песней.
        Толпа подпевает, фанатов становится все больше с каждым днем. Внезапно реальностью стал тот факт, что ты можешь стать настоящей рок-звездой. Девушки будут просить тебя расписаться на их груди фломастером. Я отметаю эту мысль прочь и тоже подпеваю. Почти все песни о нас, и мне интересно, понимает ли это кто-то, кроме твоей группы. Кайл должен понимать. Не могу сказать, однако, что он о них думает. Какую картину рисуют твои слова? Их с Нат отношения такие спокойные по сравнению с нами. Они милые, невинные. А мы - все, кроме этого.
        В твоем сет-листе осталось еще несколько песен, некоторые из них я никогда не слышала. Они об истощении, безнадежной грусти, сексуальном возбуждении. Они о замешательстве и любви, о чувстве, будто что-то не так. Бас-гитара Райана кажется биением сердца, исступленная, напряженная. Барабаны Дэйва напоминают мне, как ты бьешь рукой по рулю, когда зол, как ты бушуешь в комнате, когда ревнуешь. Я начинаю стряхивать с себя эйфорию от твоих более позитивных песен, но тут ты играешь самую милую - колыбельную, которую написал для ночей, когда дома у меня все совсем ужасно. Когда ты заканчиваешь, я посылаю тебе воздушный поцелуй, и ты ловишь его с улыбкой, выхватывая его из воздуха и кладя в свой карман. Ты всегда так делаешь, и знакомое чувство помогает мне расслабиться. Мы все еще мы.
        Я проверяю телефон - уже почти два. Молюсь, чтобы мама не зашла в мою комнату по какой-нибудь причине. Увидишь: с моей-то везучестью сегодня ночью в доме начнется пожар. Я могу представить лицо Великана, когда он поймет, что тело, спящее под одеялами на моей кровати,  - ряд аккуратно расположенных подушек.
        Вы играете римейк The Beatles - «Happiness Is a Warm Gun»  - в качестве последней песни, и от нее захватывает дух, становится страшно. Ты пропеваешь слова с такой тоской - я почти вижу, как сильно ты хочешь взять в руки пистолет. Ненавижу эту песню. Из-за нее я вспоминаю тебя и ванну, наполненную твоей кровью. В первый раз, когда я воспользовалась гостевой ванной в вашем доме, я не могла перестать смотреть на ванну. Не могла поверить, что она не запятнана. Я не могла соотнести то, что в ней случилось, со стоящими на бортике фруктовыми шампунями и мылом.
        Последняя нота песни затихает в восторженном реве зрителей, а потом ты заканчиваешь. Неистовые аплодисменты. Каждая девушка в зале хочет тебя. Я переживаю, что не выгляжу достаточно крутой, не заслуживаю так много. У меня алые как кровь губы. Короткая юбка. Каблуки. Облегающая футболка. Все ради тебя.
        Клуб, в котором ты играешь,  - небольшой концертный зал. Вдоль одной стены находится бар, в котором мы с Кайлом берем колу, пока ждем, когда вы с группой разберетесь со всеми вещами. На стене постеры Pearl Jam, Arctic Monkeys, Modest Mouse. Все здесь старше меня, и я гадаю, выделяюсь ли в толпе. Это твой мир, но в нем нет места для меня. Пока нет.
        Руки обвивают талию, мокрые волосы касаются моей шеи. Ты, ты, ты.
        Я поворачиваюсь, обхватываю твою шею руками и прижимаюсь к тебе.
        - Ты был чертовски прекрасен,  - говорю я. Меня переполняют чувства.
        Прямо сейчас ты тот Гэвин Дэвис, мальчик, которого я любила издалека. Недоступный, но при этом вот я здесь, мой язык в твоем рту. Я себя обычно так не веду. Тебе это нравится. Твои руки сжимаются вокруг моей талии, и я чувствую, что ты возбуждаешься, и мне все равно, что все на нас смотрят.
        Я даже хочу, чтобы они смотрели.
        Кайл кашляет.
        - Эм, ребята. Это все очень романтично и все такое, но…
        - Завидуешь?  - говоришь ты, лишь наполовину шутя.
        Обычно это меня беспокоит, но сегодня ночью мне нравится, какой ты собственник. Мне нравится, что ты потный и огрызаешься на всех, кто подходит слишком близко ко мне.
        Кайл неловко смеется.
        - Эм… Да ты чего, чувак.
        Ты отпускаешь меня и обнимаешь его за шею.
        - Я люблю тебя, брат. Просто дразню тебя.
        Я смотрю, как ты принимаешь объятия, поздравления и бесплатные напитки. Слова твоих песен пульсируют во мне, некоторые из них не сочетаются с тем, что ты сердце вечеринки:
        «Грязь до самой шеи, плаваю в тине, нужно отсюда выбираться».
        «Ты режешь меня на кусочки, кружишь меня, ты сталкиваешь меня с обрыва, а я улыбаюсь падая».
        «Приляг, закрой глаза, подумай о всех способах умереть».
        Как может тот самый парень, написавший эти песни, быть тем Гэвином, который точно наслаждается жизнью прямо сейчас? Я не могу понять. Но есть и другие песни, которые берут меня за руки и кружат, пока я не схожу с ума:
        «Боже, я так хочу ее, она моя, она моя, вся моя».
        «Поцелуй меня еще раз, скажи, что любишь меня, обними меня и не отпускай».
        «Она идеальная, становится лучше с каждым днем. Люблю ее, все равно, что вокруг говорят».
        - Мы отправляемся в Denny’s,  - говоришь ты, хватая меня за руку, и поворачиваешься к Кайлу.  - Идешь?
        - Не, чувак. Мне нужно идти. Отличное было шоу,  - говорит он. Потом машет мне и идет на парковку.
        - Гэвин-чертов-Дэвис,  - говорит девушка в крошечном черном платье и сапогах по колено. Она обнимает тебя, ее пальцы задерживаются на твоей талии.  - Ты такая рок-звезда.
        Мне нравится, что ты не обнимаешь ее в ответ и, как только она отпускает тебя, берешь меня за руку.
        - Спасибо, Ким.  - Ты киваешь в мою сторону.  - Это моя девушка, Грейс.
        Она переводит свои карие, цвета меда глаза на меня, и уголки губ слегка опускаются.
        - Привет,  - говорит она.  - Мы с Гэвином в одном классе по информатике.
        - Круто,  - отвечаю я, явно не желая с ней дальше разговаривать. Потом поворачиваюсь к тебе и тяну за руку.  - Нас ждут кофе и жирная еда.
        - Точно. Увидимся позже, Ким,  - говоришь ты, позволяя мне утащить тебя прочь.
        Мы отправляемся в закусочную, и твоя рука обнимает меня все это время, чтобы я не чувствовала себя отдельно от группы и их девушек. Потом мы направляемся к тебе домой и прокрадываемся мимо комнаты твоих родителей.
        Ты открываешь свой старомодный проигрыватель и ставишь The Beatles - «Abbey Road». Потом начинает играть «Because», и ты берешь меня на руки и танцуешь по комнате, напевая:
        - Любовь - это все, любовь - это ты.
        Мы падаем на кровать, и это идеальный момент, только дыхание и губы, и ощущение твоего тела, прижатого к моему.
        Некоторое время мы бесконечны.
        Глава 24
        Прошла только половина смены в «Медовом горшочке», а я уже истекаю потом. Сегодня Черная пятница, и вместо того, чтобы украшать маленькое дерево в своей спальне и доедать еду после Дня благодарения, я застряла здесь на весь день, подкармливая покупателей. Как только очередь рассасывается, я просматриваю записи, которые сделала для контрольной по всемирной истории в понедельник. Мы перешли от средневековой чумы к Ренессансу. Мне нравится видеть причины и следствия, то, как точки соединяются на протяжении долгих периодов времени. Это случилось из-за того. Как у нас. Если бы ты не попытался покончить с собой, мы бы не были сейчас вместе. Странно думать, что тебе пришлось пройти через боль, чтобы влюбиться.
        Ты навещаешь меня во время затишья вечером, когда люди хотят ужинать и стоят возле «Хот-дога на палочке» (победитель конкурса «Худшие униформы»).
        - Привет, красотка,  - говоришь ты.
        Я поднимаю взгляд и улыбаюсь, уже насыпая для тебя овсяное печенье с изюмом в пакетик.
        - Что привело тебя сюда?  - спрашиваю я, изображая удивление.
        - О… Ну ты знаешь. Просто рядом пробегал.
        Я вскидываю брови:
        - Что за совпадение.
        - Действительно.
        - Мэтт!  - кричу я, снимая фартук, весь покрытый мукой.  - Я пойду на перерыв на пятнадцать минут. Ты постоишь за прилавком?
        - Только если ты принесешь мне хот-дог на палочке,  - кричит он в ответ.
        - Она будет слишком занята,  - огрызаешься ты и тянешь меня прочь от магазина.
        - Гэв, это было грубо,  - говорю я.
        - Ты знаешь, что он все время смотрит на твою задницу, когда ты вытаскиваешь печенье из печи?
        Я улыбаюсь и выдаю кое-что из «Аренды» моим не очень-то красивым голосом: «Говорят, что у меня самая лучшая задница за Четырнадцатой улицей, это так?»
        - Это не шутка, Грейс. Если я снова это увижу, мне придется принять меры.
        Я почти смеюсь:
        - Принять меры? Что это, «Вестсайдская история»? Детка. Уверена, ты просто придумываешь…
        - Нет.
        - Ну тогда рассматривай это как комплимент. Ты же хочешь девушку с красивым задом?
        Ты ничего не говоришь, просто хмуришься и ведешь нас к скамейке в центре торгового центра возле огромной рождественской сценки. Я решаю забыть про это, как и почти каждый раз, когда ты излишне ревнив. Не хочу портить несколько свободных минут с тобой дурацкой ссорой. Мы можем выделить друг другу только несколько промежутков времени на неделе. Популярность твоей группы растет, и теперь ты выступаешь несколько раз в неделю в придачу к нагрузке в колледже и работе в «Гитарном центре». У меня безумная нагрузка из-за занятий и «Медового горшочка», уже не говоря о моей работе по дому и сидении с братом, и что там еще мама и Великан решат повесить на меня.
        - Здесь так хорошо,  - говорю я, присаживаясь. Работать в «Медовом горшочке» словно быть в печи. Духовка никогда не перестает работать.
        Ты отстраненно киваешь и теребишь ключи от машины, не глядя на меня.
        - Что случилось?  - Я быстро вспоминаю день: вроде ничего, чем могла обидеть тебя. Пытаюсь не волноваться, не ощущать холодный узел в животе.
        Ты поправляешь шляпу, а потом опускаешь взгляд, сжимая и разжимая руки. Когда ты так ведешь себя, я знаю - что-то случилось. Боже, мне дерьма и дома хватает. Почему все у нас не может быть просто и легко? Нат и Кайл никогда не ссорятся. Они просто веселятся, они милые и нормальные.
        - Кто-то запостил фотографию той сцены, которую ты разыгрывала с Кайлом в классе,  - говоришь ты.  - Я увидел ее этим утром.
        - О, да? Мне кажется, мы отлично справились. Сложно ошибиться с «Босиком под дождем»…
        Ты фыркаешь:
        - Думаешь, я идиот?
        - Что?
        Я притворяюсь глупой, но знаю, о чем ты. Мои щеки горят, и я отворачиваюсь от тебя и смотрю на Санту и эльфов. Маленькая девочка плачет на его коленях, а один из эльфов пытается рассмешить ее глупым танцем. Почему всем наплевать, что она несчастна и хочет слезть с колен этого жутковатого парня?
        - И как это было? Он хорош?
        - Гэвин. Нет. Ничего не было. Мы попробовали сценический поцелуй, и все сказали, что он не был похож на настоящий. Даже Нат, а она его девушка.
        Ты поднимаешь взгляд, твои глаза пристально смотрят в мои.
        - Играть сцену поцелуя с одним из моих лучших друзей - это немного шлюховато, не думаешь?
        Мои глаза распахиваются.
        - Что?  - шепчу я.
        - Шлюховато,  - повторяешь ты.  - Что делает тебя… шлюхой. Не так ли? У тебя есть парень, если ты забыла.
        Шлюха. Слово бьет по мне, сильно и быстро. Я сижу еще минуту, глаза направлены на светящиеся рождественские украшения, свисающие с потолка, искусственный снег в витринах. Шлюха. Бинг Кросби поет о белом Рождестве, а в магазинах распродажа, и я не могу поверить в то, что только что случилось. Не могу.
        - Как ты мог мне такое сказать?  - шепчу я дрожащим голосом.
        Ты отворачиваешься, слабая искра стыда появляется в глазах.
        - Прости. Я чертовски устал и увидел, как Мэтт смотрит на тебя, и… Это слишком, Грейс. Я не справляюсь.
        - Мне нужно идти,  - говорю я.
        Ты киваешь, губы сжаты в тонкую линию:
        - Как всегда.
        Я вскидываю руки в раздражении:
        - Это моя работа. Я не могу оставить Мэтта там одного.
        Ты встаешь:
        - Отлично. Я погуляю с ребятами. Увидимся позже.
        Я смотрю, как ты уходишь. Ты не оглядываешься. Твои руки висят по бокам, и ты тащишь себя, словно зомби. Не крутая рок-звезда. Что с тобой происходит? Уже много дней у тебя темные круги под глазами. Я просыпаюсь утром и вижу эсэмэски, которые ты отправил в три, четыре, пять утра. Ты говоришь мне, что в депрессии, что тебе нужно выбраться из города, что ненавидишь всех пустышек в колледже. Мне хочется верить, что ты не имел в виду то, что сказал. Но думаю, что это не так.
        Когда я возвращаюсь на работу, Мэтт облокачивается о прилавок и пьет ледяное молоко из стакана. Я вообще не люблю молоко, но то, что мы продаем, очень вкусное.
        - Выкладывай,  - говорит он, глядя на мое удрученное лицо.
        И я рассказываю. Несмотря на то что он мой бывший и это, наверное, неправильно, я изливаю все свои переживания, все раздражение. Я забыла, как с ним легко разговаривать. Я рассказываю ему то, что не рассказывала даже тебе или Натали. Но особенно тебе. Например, что я думаю, что ты подговорил Питера шпионить за мной в школе.
        - Твой парень ненормальный,  - говорит Мэтт словно между прочим.
        - Нет!
        Может, мне и не стоило ничего рассказывать.
        - Знаешь, как долго Гэвин наблюдал за тобой сегодня, прежде чем подойти и поздороваться?
        Не думаю, что хочу знать ответ. Ты признал, что иногда приглядываешь за мной, когда я хожу гулять с друзьями, но не говоришь мне, что ты там. Однажды ты спал у нашего дома в машине, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Ты не хотел меня будить, потому что на следующий день у меня была важная контрольная, но тебе приснился кошмарный сон про то, как я погибаю в пожаре, и потому ты сидел в машине на всякий случай. Мы купили пончики и кофе, прежде чем ты высадил меня у школы. Я подумала, это мило, но когда я рассказала Нат и Лис, они закатили глаза и сказали «Сумасшедший!» на нескольких языках.
        - Подруга. Он стоял там по крайней мере час,  - говорит Мэтт.  - Вот там, возле фудкорта.
        Я дрожу. Мне не хочется верить ему, но это похоже на тебя в последнее время: у тебя тяга к драматизму.
        - И что мне делать?
        Я бросаю взгляд через плечо, чтобы убедиться, что ты не вернулся. Если бы ты слышал этот разговор…
        - Порви с этим придурком.
        - Нет. Я люблю его.
        Ты единственный, кто любит меня. Если мы расстанемся, то кто останется? У нас сейчас все сложно, но без тебя моя жизнь будет в десять раз хуже. Иногда единственное, что помогает мне пережить ситуацию дома,  - это осознание того, что позже на неделе я пойду с тобой на свидание, или просто понимание, что ты есть в этом мире и скучаешь по мне так же сильно, как и я по тебе. Может, я не много значу для мамы или Великана, но для тебя я - все. И это вызывает привыкание - быть для кого-то всем. Позволяя им быть твоими. Ты единственный наркотик, который я принимаю.
        Но все же было бы приятно не ходить с тобой на цыпочках все время, у меня хватает такого и дома. Никогда не знаю, чем я тебя разозлю. И тот комментарий про шлюху действительно меня ранил.
        - Слушай,  - говорит Мэтт,  - я знаю, что я твой бывший и все такое, так что от меня это звучит странно, но… То, что он так за тобой следит, не дает проводить время с другими ребятами… Он прямо настоящий упоротый собственник.
        Я рассказала ему, как Эндрю, один из парней из «Сурового испытания», подвез меня на репетицию. Ты пришел ко мне домой, чтобы сделать сюрприз, но мы уже уехали. Ты был так зол, что не разговаривал со мной несколько дней. Только когда я забралась в окно твоей спальни в платье и без нижнего белья, ты простил меня.
        Когда я закрываю магазин вместе с Мэттом, то иду на улицу, чтобы дождаться маму у входа в торговый центр. Только минивэна там нет, зато есть ты. Ты облокачиваешься на уличный фонарь и выглядишь несчастным. Когда ты видишь меня, то выпрямляешься и делаешь неуверенный шаг по направлению ко мне.
        - Привет. Я попросил твою маму позволить мне забрать тебя. Я чувствовал себя так плохо… Из-за всего.
        - Я думала, ты гуляешь с ребятами.
        - Да, гулял, но ты была расстроена, и я… Не знаю, я просто не хотел все вот так оставлять.  - Ты приближаешься.  - Ты не шлюха. И я не могу поверить, что я это сказал. Я буду жалеть об этом до самой смерти.
        Я кусаю губу:
        - Такое мне сказать было настоящим свинством.
        - Знаю. Я самый большой придурок в мире.  - Ты хватаешь меня за бедра и тянешь к себе.  - Простишь меня? Пожалуйста.
        Не могу смотреть на тебя. Я сосредотачиваюсь на машинах, разбросанных по парковке, красном свете светофора на углу. Уличный фонарь разливает флуоресцентный свет на тротуар. Я могу лишь думать: «Я отказалась от Нью-Йорка ради тебя».
        - Не знаю, Гэв.
        Как ты можешь одновременно быть тем парнем, который дал мне четыреста долларов, когда Великан потребовал арендную плату, и тем парнем, который назвал меня шлюхой?
        - Я правда сделаю что угодно, чтобы исправить это,  - говоришь ты.
        - Вот именно такие вещи Великан говорит моей маме. Это просто отвратительно.
        - Знаю,  - мямлишь ты тихо.  - Я могу быть безумно ревнивым. И мне очень жаль. Я просто так боюсь потерять тебя.
        - Называть шлюхой - точно не лучший способ удержать меня.
        - Знаю,  - ты опускаешь голову,  - это не оправдание, но в последнее время я в такой депрессии. Ты единственное, что есть хорошего в моей жизни.  - Ты смотришь на меня, глаза блестят.  - Не знаю, что бы я делал без тебя.
        «Порви с этим придурком»,  - сказал Мэтт. Я секунду раздумываю над этой идеей. Твоя рука скользит по моему затылку, притягивая меня ближе.
        - Грейс,  - шепчешь ты мое имя, словно молитву, словно лекарство.
        И хотя все во мне говорит уйти, я позволяю тебе прижаться своими губами к моим. Парковка темная, и ты тянешь меня на заднее сиденье.
        Нежные поцелуи становятся требовательнее, и впервые я понимаю, что не в настроении.
        Твои губы, руки, кожа - я не хочу ничего из этого. Внезапно чувствую клаустрофобию, это слово - шлюха - давит на меня, пока твоя рука скользит мне под юбку и тянет вниз белье. Кто эта девушка, лежащая на заднем сиденье машины, которая пахнет фастфудом и потом? Кто этот парень, от которого пахнет сигаретами и который не смотрит ей в глаза? Это мой великий эпический роман? Вот об этом я мечтала всю свою жизнь?
        Я быстро сажусь.
        - Гэвин, я не могу. Не могу.
        Ты смотришь на меня в замешательстве.
        - Не можешь что?
        Я беспомощно показываю на заднее сиденье:
        - Это.
        Слова вырываются из меня, слова, которые я даже не осознавала, пока не сказала:
        - Я больше не знаю, кто я!  - Я буквально заламываю руки, оказывается, люди действительно так делают. Не только в фильмах.
        Вот она, главная проблема. Дело не в твоей ревности, или наших разных мирах, или правилах моих родителей - дело в том, что я стала одуванчиком. Ты подуешь на меня, и я разлетаюсь в миллион направлений.
        - Ты моя девушка,  - говоришь ты резко.
        Ты прав. Вот и все, чем я теперь являюсь. Девушкой Гэвина Дэвиса. Главное - делать тебя счастливым. Видеться с тобой. Находить способ оставаться вместе.
        - Я хочу быть чем-то большим,  - шепчу я.
        Ты скатываешься с меня, и я сажусь, поджимаю колени к груди, облокачиваясь на дверь. Твоя шляпа на полу, волосы завиваются возле ушей, и даже сейчас мне хочется запустить в них пальцы.
        Ты застегиваешь штаны, потом открываешь дверь и выходишь. Ты наклоняешься, чтобы посмотреть на меня:
        - Я везу тебя домой.
        - Отлично.
        - Отлично.  - Ты захлопываешь дверь.
        И я чувствую… облегчение. Твои руки не будут касаться моей кожи, давить на эти темные уголки меня, которые я не могу признать при свете дня.
        Мы молчим весь путь. Десять мучительных минут.
        Ты отъезжаешь на обочину в квартале от моего дома.
        - Нам нужно поговорить.
        Я уже открыла дверь, дрожа от осеннего ветра, обдающего меня холодом. Он пахнет грязью и кострами.
        - Гэвин, я устала. Я просто хочу домой.
        - Почему ты такая чертова сука?
        Я сажусь в машину и захлопываю дверь:
        - Почему ты такой чертов козел?
        - Я просто забочусь о тебе. Грейс, ты представления не имеешь, что парни думают о тебе. Что чертов Кайл думает о тебе. Он пытается забрать тебя у меня…
        - Он парень моей лучшей подруги! И он один из моих лучших друзей. Ничего там нет.
        Ты качаешь головой:
        - Детка, ты слишком доверяешь людям. Ты не знаешь, как мыслят парни…
        - Почему ты не можешь довериться мне?  - рычу я.
        - Я не тебе не верю, я им не верю.
        - Это чушь,  - говорю я.
        Я хочу выйти из машины, но ты хватаешь меня и грубо прижимаешь к себе. Я отталкиваюсь, мои ладони на твоей груди, но твоя хватка крепчает, оставляет синяки.
        - Гэвин, прекрати…
        Ты целуешь меня так страстно, что наши зубы сталкиваются, и ты заставляешь меня открыть рот, и я чувствую твой вкус: корица и сигареты. Я пытаюсь оттолкнуть тебя, но ты держишь меня сильнее, и почему-то я целую тебя в ответ, мои ладони на твоих щеках. Ты вздыхаешь, твоя хватка ослабляется. «Я люблю тебя, люблю тебя»,  - говоришь ты, когда мы делаем передышку, чтобы глотнуть воздуха, и я не знаю, чьи слезы на твоих щеках, потому что мы оба начинаем всхлипывать, и я забираюсь на тебя, потому что мне нужно быть рядом, нужно помнить, что у нас есть, и это - ты внутри меня, часть меня - единственное, что имеет смысл.
        В том, что происходит, совсем нет нежности. Это как наказание, и все так быстро, и от этого так хорошо. Ты прожигаешь меня, как огонь, уничтожающий все на своем пути. Когда все кончено, мы оба в поту, и все мое тело болит и покрыто синяками.
        - Так вот каков примирительный секс,  - бормочешь ты мне в щеку.  - Может, нам стоит больше ссориться.
        Я прижимаю свой лоб к твоему.
        - Ненавижу ссориться.
        - Знаю. Я тоже.  - Ты вздыхаешь.  - Вся эта ерунда с колледжем и старшей школой сложнее, чем я думал. Меня просто убивает, что я не с тобой в школе. Кажется, что я не часть твоей жизни, и это сводит с ума.
        - Ты самая большая, самая важная часть моей жизни,  - говорю я.
        - Клянешься?
        Киваю:
        - Клянусь.
        Ты проводишь руками по моим волосам, играешь с локонами.
        - Прости. За все.
        - Ладно.  - Я соскальзываю с тебя назад на пассажирское сиденье в поисках своего белья.  - Мне нужно домой. Мама разозлится, что я так опоздала.  - Хватаю сумку и открываю дверь.
        - Грейс?
        - Да?
        - Никто в мире не любит тебя так, как я. Ты же это знаешь, да?
        Я киваю, целую тебя еще раз и выбираюсь из машины. Не знаю, что сейчас произошло. Меня трясет, я в замешательстве и мне страшно. Я знаю, что раньше чувствовала себя в безопасности рядом с тобой - и больше не чувствую.
        Глава 25
        Каждый год мы с Нат и Лис на Рождество остаемся на ночь в доме Нат, где обмениваемся подарками, смотрим «Реальную любовь» и едим сладости. В этом году мы покупаем друг другу книги, даже если Лис читает только для школы (мы проголосовали, и большинство победило). Мы с Нат веселились, выбирая ей подарок.
        Мы купили ей жаркий роман («Пламя и цветок»  - классический исторический роман) и книгу с картинками («Я хочу назад свою шляпу»), потому что она любит все мрачное, а когда она читала эту книгу Сэму, то конец рассмешил ее до слез.
        Лис дарит мне «Камасутру».
        - Извращенка,  - говорю я, смеясь и замахиваясь на нее книгой.
        Нат дарит мне красивое издание «Листьев травы», потому что она знает, как сильно я люблю Уолта Уитмена.
        Она же получает «Аню из зеленых мезонинов» от меня и «Пятьдесят оттенков серого» от Лис. Нат, конечно же, в шоке.
        - Ты покупала наши книги в обычном книжном? То есть тебе нужно было их кому-то дать в руки?  - спрашиваю я.
        Лис ухмыляется:
        - О да.
        Вскоре она уже изгибается всеми способами, пока я вслух читаю ей указания из «Камасутры», словно это неприличный «Твистер».
        - О-о-о,  - говорю я,  - эта поза называется «Цветок лотоса». Сядь задом наперед на своего партнера и обхвати его талию ногами…
        Нат закрывает уши и начинает петь «Великий старый флаг». К этому моменту я уже катаюсь по полу, а слезы текут по щекам, пока Лис исполняет акробатический номер. Она вскрикивает, упав, и смеется так сильно, что ее лицо становится ярко-красным. Лис так красиво смеется, у нее словно детский грудной смех. Он исходит из глубины, как из бездонного колодца.
        Мы едим пиццу и выпиваем слишком много «Пепси». Мы красим ногти в ярко-красный и набрасываемся на дюжину печенек, которые я стащила из «Медового горшочка», и я чуть не описалась от смеха, когда Лис притворяется, что делает минет карамельной тросточке.
        Становится поздно, пришло время для признаний. Я вздыхаю и рассказываю о том, как ты назвал меня шлюхой и сукой и как следил за мной на работе.
        - Что. За. Черт.  - Лис таращится на меня. Необычно видеть кого-то с такой яростью на лице и при этом во фланелевой пижаме с радугами.
        - Он действительно сказал это?  - спрашивает Нат.
        Я киваю:
        - Он не имел это в виду, но…
        - Это совсем не оправдание,  - говорит Лис.  - Серьезно, я бы пошла и отрубила ему член прямо сейчас.
        - Эм. Не надо,  - говорю я.
        Нат наклоняется вперед:
        - Это серьезно, Грейс. Вот именно так мой папа вел себя с мамой перед тем, как она бросила его. И после оскорблений начались побои.
        - Гэвин никогда меня не ударит!
        Я говорю себе, что синяки на руках после той ночи в твоей машине - случайность, что ты не хотел держать меня так крепко. Ты просто не хотел меня отпускать.
        - Да, моя мама тоже так говорила.
        - И не думай, что мы забыли, как он тогда сошел с ума в боулинг-клубе,  - добавляет Лис.
        - Или как ты пропустила вечеринку труппы, чтобы быть с ним,  - продолжает Нат.
        - Ладно, это уже в прошлом. Я же сказала вам, он знает, что налажал,  - говорю я.  - Он бы не был таким, если бы Саммер не…
        Нат поднимает руку:
        - Стой-ка. Не важно, что произошло между ним и Саммер. Даже если она и правда ему изменяла, это не значит, что он может обращаться с тобой так, словно ты - это она.
        Я знаю, что они правы. Думаю, я им это все рассказала, потому что часть меня все это знала, но ей нужно было услышать подтверждение со стороны.
        - Я не знаю, что делать,  - признаюсь я.
        - Сделай то, что посоветовал Мэтт,  - порви с этим придурком,  - говорит Лис.
        Я качаю головой:
        - Он не специально.  - Они просто смотрят на меня.  - Я люблю его. Очень сильно.
        Ты - красивый, сексуальный, талантливый и ужасно сумасшедший парень. Мой загадочный, долбанутый бог рока. Я не могу тебя бросить. И не брошу.
        - Грейс. Он назвал тебя шлюхой,  - говорит Нат.  - Я понимаю, что ты любишь его. Правда. Он замечательный человек. Но его ревность, эта слежка за тобой… Это пугает.
        - Это ненормально,  - добавляет Лис.
        - Кроме того,  - говорит Нат,  - не хочу быть жестокой, но вы, скорее всего, расстанетесь, когда ты переедешь в Нью-Йорк. Отношения на расстоянии долго не длятся, все это знают. Или у вас есть план?
        Я не могу смотреть ей в глаза, так что изучаю свои ногти, протирая каждый большим пальцем.
        - Да, есть,  - говорю я тихо.
        - И…  - продолжает Нат.
        Я наконец смотрю ей в глаза:
        - Я остаюсь в Калифорнии.
        Она таращится на меня:
        - Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь.
        - Я не стала подавать документы в Университет Нью-Йорка. Только в Лос-Анджелес.
        Лис смотрит на меня так, словно я только что заговорила на русском.
        - Но… Нью-Йорк же… Что?
        Я пожимаю плечами.
        - Я могу подождать еще пару лет. В конечном счете я туда доберусь. И в Лос-Анджелесе есть действительно хорошие театральные учебные заведения. Университет Южной Калифорнии, Университет Лос-Анджелеса в Калифорнии, Фуллертон…
        Звенит дверной звонок. Сейчас чуть позже одиннадцати.
        - Кто это, блин?  - ворчит Нат.
        - Может, это Кайл,  - говорю я, обрадовавшись, что нас отвлекли от темы.
        - Он знает, что нельзя прерывать девичники,  - говорит она.
        Мне действительно хочется, чтобы ты не называл меня шлюхой. Не представляю, чтобы Кайл сказал такое Нат. Или чтобы Нат смирилась с этим, если бы такое случилось.
        Мы с Лис идем за Нат к двери. Ее мама уже спит, и ее братья и сестры веселятся в отдельной комнате. Она становится на цыпочки и выглядывает в глазок.
        - О, боже милостивый,  - говорит она.
        Я почти уверена, что Нат - единственный подросток в мире, который использует такие выражения.
        Она поворачивается ко мне.
        - Это твой парень.
        Я слышу укор в ее тоне и качаю головой, понижая голос. Я обещала им, что не буду с тобой сегодня встречаться или звонить.
        - Клянусь, я отключила телефон.
        Снова раздается звонок.
        Нат бросает на меня многозначительный взгляд, и я принимаю решение за долю секунды. Я хватаю Лис за руку и тяну ее в коридор возле двери.
        - Молодец,  - шепчет Нат.
        Дверь открывается, и я наблюдаю за тобой и Нат в зеркало на противоположной стене. На тебе черная кожаная куртка, шляпа надвинута на глаза. Я отодвигаюсь, прежде чем ты заметишь, что я наблюдаю.
        - Привет. Мне нужно поговорить с Грейс,  - говоришь ты.
        - Эм. Мы типа заняты сейчас,  - говорит Нат. Она держит дверь слегка приоткрытой, рука лежит на ручке. Она может захлопнуть дверь перед его лицом в любую секунду. Знаю, она хочет это сделать.
        - Мне нужно поговорить с Грейс,  - повторяешь ты медленно, словно Нат плохо понимает по-английски.
        - Слушай, я уверена, что бы это ни было, оно может подождать двенадцать часов…
        Ты вздыхаешь:
        - Натали. У меня был сегодня действительно долгий день, мы можем перестать играть в игры? Я хочу увидеть свою чертову девушку. Пожалуйста.
        Мне нужно убедиться, что ты в порядке. Ты кажешься сильно уставшим. Должно быть, что-то случилось. Я иду по коридору и подхожу к двери.
        - Привет,  - говорю я.
        Ты одариваешь Нат сердитым взглядом, прежде чем повернуться ко мне:
        - Можем мы минутку поговорить? За дверью?
        Я оглядываюсь на Нат, словно ищу ее разрешения.
        Она поджимает губы.
        - У тебя десять минут. А потом мы ее забираем.
        Ты ей не отвечаешь. Ты просто поворачиваешься и начинаешь идти по лужайке по направлению к своему припаркованному «Мустангу».
        Нат поворачивается ко мне:
        - Не думай, что это романтично. Это властно, доминантно и грубо.
        Лис кивает:
        - Согласна.
        Я вздыхаю и надеваю свои «Доктор Мартенс».
        - Я вернусь через десять минут. Обещаю.
        Я иду по траве и сразу же понимаю, что нужно было надеть толстовку. Здесь холодно. Я вижу свое дыхание облачком в воздухе.
        Ты облокачиваешься на капот машины со скрещенными руками. Уличный фонарь освещает тебя, словно мы на сцене. На всех домах вокруг рождественские украшения и надувные Санты. Было бы романтично, если бы ты не выглядел таким злым.
        - Что не так?  - спрашиваю я.  - Что случилось?
        Все как-то странно с той ночи на парковке торгового центра. Мы не ссоримся, но между нами есть напряжение.
        - Ничего. Мне нужно было с тобой увидеться. Что это была за фигня с Натали?
        - Я обещала ей, что сегодня только девочки. Помнишь?
        - Необязательно было вести себя как сука.
        - Она не сука,  - говорю я твердым голосом.  - Она моя лучшая подруга.
        - Слушай, я пытался позвонить тебе раз десять, но телефон сразу переходил на автоответчик. Не было другого способа связаться с тобой.
        - Девичник - священная традиция,  - говорю я,  - и не надо было вести себя с ней как придурок.
        - Она не давала мне увидеться с тобой!
        Я стою и просто смотрю на тебя, пока ты не закатываешь глаза и не говоришь:
        - Ладно. Прости.
        Ты замечаешь, что я дрожу, снимаешь свою куртку и накидываешь на мои плечи. Она теплая и пахнет тобой.
        Ты берешь меня за руки и притягиваешь к себе.
        - Не злись. Я тебя люблю.
        Я все еще слышу, как лучшие друзья говорят мне порвать с тобой. Слово «шлюха» снова звучит в голове, снова и снова. Я отнимаю свои руки из твоих.
        - Я рассказала девочкам, что случилось той ночью, когда я была на работе.  - Я кусаю губу.  - Они очень разозлились. Может быть, из-за этого Натали не очень дружелюбна.
        Ты смотришь на меня:
        - Почему ты рассказываешь им об этом дерьме? Это личное… Это только наше дело.
        - Потому что это случилось, и, даже если мы помирились или типа того, я все еще расстроена. Ты назвал меня шлюхой, Гэв. Я не могу просто так это забыть.
        - Я не хотел,  - говоришь ты.  - Я же сказал тебе. Я был зол.  - Ты протягиваешь руки и прижимаешь меня к себе.  - Ладно тебе, не держи на меня зла до конца жизни.
        Я встречаюсь с тобой глазами:
        - Если ты когда-нибудь еще будешь так со мной разговаривать, я уйду. Понятно?
        Ты сглатываешь:
        - Да.
        Ты кажешься таким грустным и раскаявшимся, что я не могу не взять твое лицо в руки и не прижаться к тебе губами.
        - Теперь между нами все хорошо?  - спрашиваешь ты, в твоих глазах мольба.
        - Да, все хорошо.  - Я наклоняю твою шляпу назад, чтобы лучше видеть твои глаза.  - Почему ты вообще сюда приехал?
        - Я знаю, что у тебя девичник и все такое, но я надеялся, что смогу украсть тебя на пару часиков. Я верну тебя, обещаю.
        - Гэв… Я не брошу их. Нам нужно сделать очень важные девчачьи дела.
        Ты одаряешь меня сексуальной полуулыбкой:
        - Ты уверена? Моих родителей нет дома, а в доме есть омела… Я даже написал тебе сексуальную рождественскую песню.
        Я наклоняюсь вперед и целую тебя в нос:
        - Не соблазняй меня, злодей.
        Твоя хватка становится крепче, и искра в твоих глазах исчезает:
        - Грейс, я едва видел тебя на этой неделе. Это только на пару часов. Ты видишь их каждый день в школе - я уверен, они поймут.
        - Я уверена, они не поймут. Я люблю тебя, но мне нужно вернуться к ним, и не в последнюю очередь потому, что здесь так холодно, что яйца синеют.
        - Ты только что сказала «яйца синеют»?
        - Да.
        Ты качаешь головой и мягко смеешься:
        - Какой у тебя грязный язык.
        Меня наполняет облегчение: этот смех означает, что мы не начнем ссориться.
        Уголки моих губ поднимаются:
        - Думаю, ты точно знаешь, насколько у меня грязный язык.
        За спиной раздается скрежещущий звук, и я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда Нат шепчет-кричит из своей спальни.
        - Время вышло!  - говорит она.
        Ты показываешь ей средний палец.
        Я хлопаю тебя по руке:
        - Гэвин!
        А Натали - добрая, чистая, чопорная Натали - возвращает жест.
        Тогда, словно чтобы доказать ей, что ты победил, ты притягиваешь меня к себе, но вместо страстного поцелуя нежно целуешь уголок губ, кончик носа и мои трепещущие веки. Ты шепчешь отрывки из «All I Want for Christmas is You». А потом забираешь свою куртку и отпускаешь меня, и я отшатываюсь, снова пьяная тобой. Уличный фонарь проливает на тебя золотую пыль, и ты со своей шляпой из фильмов нуар и кожаной курткой похож на мальчика, готового на что-то сладкое, но порочное.
        - С этих пор твои выходные принадлежат мне, кроме исключительных ситуаций,  - говоришь ты.  - И не выключай звук на телефоне.
        - Не приказывай мне, Гэвин Эндрю Дэвис.
        Уголки твоих губ поднимаются:
        - Люблю тебя, Грейс Мари Картер.  - Я поворачиваюсь, но успеваю сделать только один шаг, как ты хватаешь меня за руку.  - Позвони мне перед сном.
        Когда я возвращаюсь, Нат и Лис сидят со скрещенными ногами, словно два Будды, в ожидании меня.
        - Чего он хотел?  - спрашивает Лис.
        - Чтобы я бросила вас и уехала с ним на пару часов.
        - И ты сказала «нет»,  - спрашивает Нат.  - Правда?
        - Конечно же. Что я за друг, по-вашему?  - Я хватаю пирожное с арахисовым маслом в виде дерева из нашей горы сладостей.  - Вы говорили за моей спиной, пока меня не было?
        - Еще бы,  - отвечает Лис.
        - Я не могу поверить, что ты не подала документы в Университет Нью-Йорка,  - говорит Нат. Она тянется за плюшевым медвежонком на кровати и обнимает его.
        - Я люблю его. Мы практически помолвлены,  - говорю я.  - Не хочу быть на другом краю страны четыре года.
        - Ты забыла ту часть, где он назвал тебя шлюхой? Ах, и сукой тоже, если я все помню правильно,  - говорит Нат, поджимая губы.
        - Он сожалеет. Обо всем. Клянусь.
        - Это ты говорила и в прошлый раз,  - тихо говорит Лис.
        - Мне жаль это сообщать, но он потерял одобрение твоих лучших друзей,  - говорит Нат.
        - Пожалуйста, не надо ненавидеть моего парня. Это будет ужасно, если вы не будете ладить.
        Лис обнимает меня за плечи.
        - Тогда бы ему лучше не давать нам повод.
        Глава 26
        Я и не знаю, насколько все плохо между моей мамой и Великаном, до начала февраля. Происходит какая-то хрень, но я лишь вижу намеки, словно наблюдаю за их отношениями через щели в деревянном заборе.
        Я редко застаю их в одной и той же комнате, и чаще всего по вечерам он приходит с работы поздно и огрызается.
        «Клянусь богом, Джин, пристань ко мне с починкой машины еще раз…»
        «Отлично, уходи. Посмотрим, как ты выживешь в настоящем мире».
        «Может, пришло время твоей жирной заднице найти работу».
        Однажды ночью я отбрасываю книгу по истории в отвращении и иду в гостиную.
        - Не разговаривай с ней так,  - говорю я дрожащим голосом.
        Я не могу смотреть, как он стачивает маму, пока она не становится лишь «тихой и услужливой женой».
        Великан разворачивается, напиток в его руке переливается через край. Лампа у дивана отбрасывает его тень на стену у камина. Он нависает над нами. Нюх-нюх-нюх.
        - Заткнись на хрен, Грейс.
        Я бросаю взгляд на маму, но она отводит глаза и смотрит на фотографию на камине, игнорируя меня. На фотографии мы с мамой и Бет прыгаем на батуте, рты широко раскрыты от смеха. Денек до встречи с Великаном.
        - Мама…  - говорю я. Она смотрит на меня и качает головой.
        Сэм начинает плакать, и я беру его на руки, прижимаю к себе. Я отношу его в свою комнату, подальше от ссоры.
        Кажется, что каждый вечер раздаются крики за закрытыми дверями, звуки разбитого стекла. Уже дважды я видела, как мама перебирает кухонные шкафы посреди ночи. На прошлой неделе это был гараж: она там все переложила, начала в среду в полночь, когда пыталась найти свой набор для шитья. Она больше не встает рано по утрам - иногда она все еще лежит в постели, когда я возвращаюсь из школы. Вот она улыбается, уголки рта туго натянуты на лице («Рой купил мне цветы, разве это не мило?»). Но под ее глазами темные круги, и она двигается по дому как старуха («Я просто устала, вот и все»).
        Сейчас полдень субботы, и мне надо на работу, но я не могу оставить брата одного. Мама уже провела в ванной больше часа.
        - Мама?
        Я тихо стучу в дверь ванной. Ничего.
        Я снова стучу, в этот раз громче.
        - Мама? Мне нужно идти.
        Я прижимаю ухо к двери. Душ все еще работает.
        Я приоткрываю дверь.
        - Мама?
        Я вижу ее размытый силуэт за матовым стеклом двери душевой.
        - Ма-ам,  - теперь я раздражена,  - мне нужно на работу. Я уже накормила Сэма обедом и…
        А потом я слышу поверх звука воды ее плач. Не раздумывая, я распахиваю дверь душевой кабинки, вспоминая тебя, бритвы и кровь. Мама сидит на плитках пола, сжавшись в углу, колени подтянуты к груди, длинные волосы прилипли к голове. Она поднимает взгляд, ее лицо искажено гримасой, глаза красные.
        - Что случилось?  - спрашиваю.  - Ты в порядке?
        Она просто качает головой, прижимая лоб к коленям. Из-за всхлипов ее лопатки сжимаются, словно она пытается улететь без крыльев.
        Я уже оделась на работу, но мне все равно. Я захожу в душ и сажусь на корточки возле нее. Я промокаю мгновенно. Горячая вода кончилась уже вечность назад. Из головки душа хлещет ледяной поток, и я тянусь выключить его. Во внезапной тишине становится слышно ее отрывистое дыхание. Она безостановочно дрожит, даже зубы стучат. Кажется, словно жемчужины трутся друг о друга.
        - Эй,  - говорю я мягко. Я все время забываю, что мои собственные всхлипы она называет сверхдраматичными. Я забываю, что меня наказывали за слезы.  - Все хорошо. Что бы ни случилось, сейчас все хорошо.
        Я протягиваю руки и кладу их ей на локти. Ее кожа холодная, замороженная.
        Я видела ее такой только однажды. Когда мне было десять, был короткий период, когда мама и папа могли снова сойтись вместе. Он спал у нас каждую ночь и возил нас на ужин. А потом однажды он исчез. Как и банка с деньгами, в которую мама откладывала наличные много месяцев. Мы пытались накопить деньги на поездку в «Морской мир».
        Она снова и снова что-то бормочет.
        - Что?  - спрашиваю я, наклоняясь.
        - Я сдаюсь,  - говорит она тихо.
        Слова падают с ее губ, тяжелые и мертвые. На мои глаза наворачиваются слезы.
        - Нет, не надо,  - говорю я.  - Ты никогда не сдаешься.
        Я думаю о маме до Великана, до того, как он разбил наш мир на кусочки. Как она выкидывала неоплаченные счета в мусорку и везла нас в «Макдоналдс» или как весело она шла со мной и сестрой целую милю, когда в машине кончился бензин. Мы пели рождественские песни, хотя на дворе стоял апрель.
        Моя рука тянется к ней без разрешения, и я провожу пальцами по прядям ее волос, темно-каштановых, как мои. Я не позволяю себе думать о том, как всего несколько дней назад она больно дернула меня за волосы. «Я устала от твоего поведения, Грейс Мари». Я даже не помню, из-за чего она разозлилась. Я забыла вынести мусор или типа того.
        - Мама.  - Я слегка трясу ее, и она поднимает голову.
        - Он злится, что бы я ни делала,  - говорит она, но не мне, а себе. Нюх-нюх-нюх.
        Ее лицо сморщивается, и она начинает снова плакать. Если бы только Бет была здесь. Она бы знала, что делать. Я смотрю на нее, беспомощная.
        - Что он сделал?
        Она качает головой. Я хватаю полотенце с крючка.
        - Давай вытрем тебя.
        Ее тушь и подводка растеклись, так что такое впечатление, что у нее синяки под глазами. Она с трудом пытается встать, словно ее ноги не держат. Я обнимаю ее за плечи, пока она заворачивается в полотенце. Кажется, она не может перестать дрожать.
        Выйдя из душа, она смотрит на меня.
        - Тебе разве не надо на работу?
        Я киваю и смотрю на свою промокшую униформу. Я опоздаю. Я чувствую, что должна остаться с мамой, но я не могу пропустить свою смену, так как она завершающая.
        - Я переоденусь,  - говорю я.  - Сейчас вернусь.
        Она кивает, я иду в свою комнату и снимаю мокрую униформу, а потом хватаю вчерашнюю из корзины для стирки. Сэм все еще спит, а Великан на гольфе, так что в доме тихо. Переодевшись, я возвращаюсь в ванную.
        Мама уже в халате, ее волосы обмотаны полотенцем. Я вспоминаю, как мы с Бет собирали вместе деньги, чтобы купить ей этот пушистый махровый халат в подарок на День матери несколько лет назад.
        - Прости за это,  - говорит она, махнув в сторону душа. Она смотрит в зеркало, смывая макияж.
        Много времени прошло с тех пор, как мы с мамой разговаривали о чем-нибудь открыто, но я решаю попытать счастья.
        - Мам, почему ты просто не бросишь его? Он просто ужасен. Ты заслуживаешь лучшего. Мы обе.
        Она на меня не смотрит. Ее глаза приклеены к зеркалу.
        - Это все не так легко,  - говорит она.
        - Но…
        - Можно занять у тебя двадцать баксов?  - спрашивает она. Ее глаза встречаются с моими в зеркале.  - Я не получу никаких денег от Роя до конца недели.
        Великан выдает ей деньги на карманные расходы. Как будто ребенку. Он все контролирует.
        - Да,  - отвечаю я,  - конечно.
        Она никогда их не вернет. По правде говоря, она притворится, что этого разговора - и ситуации с душем - никогда не было. Это будет не в первый раз.
        - Я люблю его,  - говорит она.  - Когда станешь старше, поймешь.
        Как я могу понять такое? Что за человек будет терпеть это дерьмо?
        - Мам, если он тебя ударит, клянусь, что позвоню в полицию.
        Я не видела, чтобы он это делал, но не удивлюсь, если сделает.
        Она грустно улыбается:
        - Рой не бьет. Ему и не надо.
        И я вспоминаю, что он сказал пару вечеров назад: «Давай, уходи. Но ты не получишь родительские права».
        Она никогда не оставит его, по крайней мере пока Сэм не закончит школу.
        Я думаю о тебе, о том, как ты обнимаешь меня, словно я что-то драгоценное и редкое, о маленьких подарочках, которые ты все время мне подсовываешь, и как твои песни по телефону помогают мне заснуть ночью. И внезапно мне отчаянно жаль маму. Может быть, у нее никогда не было того, что есть у нас. Может, никогда и не будет.
        Я сглатываю комок в горле.
        - Пойду принесу деньги.
        Я отдаю ей две двадцатки, а потом иду на работу. Холодный февральский ветер проникает под одежду, замораживая меня. Я не думаю о том, что едва смогу оплатить аренду в этом месяце.
        Когда я добираюсь до работы, Мэтт бросает на меня встревоженный взгляд, раскладывая свежее печенье на подносы.
        - Что случилось, чика?
        Я иду в заднюю комнату и разражаюсь слезами. Он бежит ко мне, игнорируя только что подошедших покупателей. Без слов он крепко обнимает меня. Я благодарно держусь за него. Он пахнет сахаром и своим обычным мускусным одеколоном.
        - Хочешь, чтобы я остался и закрыл магазин вместо тебя?  - спрашивает он.  - Иди домой, если тебе надо.
        - Это последнее место, где мне хочется быть,  - бормочу я ему в плечо.
        - Хочешь поговорить?
        Я качаю головой. Он прижимает меня крепче, а потом отпускает. На его лице легкая улыбка.
        - Знаешь, что ты очень красивая, когда плачешь?
        На моем лице тоже появляется улыбка:
        - Да ладно тебе.
        - Грейс?
        Я поднимаю взгляд, и вот он ты - стоишь в дверях между кухней и магазином. Руки скрещены на груди, выглядишь недовольным.
        Я поворачиваюсь к Мэтту:
        - Дашь нам минутку?
        Он кивает:
        - Конечно. Выходи, когда будешь готова.
        Ты проходишь мимо Мэтта, даже не взглянув на него, когда дверь за тобой захлопывается.
        - Он прямо лез на тебя.  - Это первое же, что ты мне говоришь, когда Мэтт выходит.  - Какого черта?
        - Я была расстроена,  - говорю я и злюсь, что тебе, кажется, все равно. Я думала, только Великан игнорирует мои слезы.  - Он просто был мил со мной.
        - Это не выглядело мило,  - говоришь ты. Твои глаза словно штормовое небо, твои губы как разрез на коже.
        Я вспоминаю мою голую маму, ее лицо, похожее на смятую бумагу, и теряю терпение:
        - Знаешь что? Мне наплевать, как это выглядело. Если ты не заметил, я плачу. У меня чертовски ужасный день, а ты ведешь себя как ревнивый идиот.
        Мы смотрим друг на друга мгновение, а потом ты пересекаешь кухню за секунды и обнимаешь меня.
        - Ты права,  - говоришь ты.  - Прости.
        Я вздыхаю и вдыхаю тебя. Я не видела тебя уже несколько дней, и твой запах словно возвращение домой, но в хорошем смысле.
        - Что случилось?  - бормочешь ты в мои волосы.
        Я качаю головой:
        - Не хочу об этом говорить.
        - Что-то дома?
        - Ага.
        Твои пальцы пробегают по моей спине, словно ты играешь на гитаре, прогоняя мое напряжение.
        - По шкале от одного до десяти,  - говоришь ты.  - Как сильно тебе нравится эта работа?
        - Думаю, шесть. А иногда семь или восемь. А что?
        - Я подумал, может, ты захочешь работать со мной в «Гитарном центре».
        Я улыбаюсь, поднимая на тебя взгляд:
        - Я ничего не знаю о гитарах.
        - Я тебя научу.
        - Я буду тебя отвлекать. Нас обоих уволят.  - Я высвобождаюсь из твоих рук и хватаю свой фартук.  - Кроме того, здесь у меня есть трудовой стаж. Они меняют мой график, когда у меня спектакли. Мне все нравятся…
        - Я не хочу, чтобы ты здесь работала,  - говоришь ты тихо.  - Хорошо?
        Ты засовываешь руки в карманы. Кусаешь губу. Твои глаза направлены на меня, ты ждешь.
        - Почему? Из-за Мэтта?
        Ты киваешь:
        - Как бы ты себя чувствовала, если бы я работал с Саммер?
        - Ну, я бы этого не хотела, но…
        - Грейс. Ты бы с ума сошла, если бы она посмотрела на меня так, как на тебя смотрит Мэтт.
        - Мэтт никак на меня не смотрит.
        - Смотрит. Говорю тебе, он смотрит на твою задницу, когда ты наклоняешься, чтобы вытащить печенье из духовки. Он касается тебя все время.
        - Что?
        - Пожалуйста,  - ты делаешь шаг вперед,  - даже если ты не хочешь работать в «Гитарном центре», просто… Работай в другом месте. Я бы это сделал для тебя.
        - Но мне только что подняли зарплату. У меня хорошие смены…
        - Не волнуйся из-за денег,  - говоришь ты.  - Я покрою разницу.
        - Гэв, я не могу позволить тебе это делать.
        - Ты говоришь, что любишь меня больше всего, но даже не уйдешь с этой дурацкой работы. Что мне думать, Грейс?
        - Эй,  - я подхожу ближе, обхватываю твою талию руками,  - я люблю тебя больше всего.
        - Да. Конечно.
        Ты отстраняешься и идешь к двери.
        - Гэвин! Да ладно тебе.
        Но ты просто уходишь.
        Позже, лежа в постели, я смотрю на планки, поддерживающие двухъярусную кровать надо мной. Несколько светящихся в темноте звездочек все еще приклеены к дереву. Я вспоминаю, как наклеила их, когда мы впервые сюда переехали. Они больше не светятся. Теперь они просто дешевый пластик.
        В мое окно стучат. Я медленно откидываю одеяло. Не знаю, хочу ли я разговаривать с тобой прямо сейчас.
        Я открываю окно, и ты смотришь на меня с раскаянием. Я отхожу назад, и ты перелезаешь через карниз в комнату.
        - Я не должен был уходить от тебя,  - шепчешь ты.  - Прости.  - Мы садимся на кровать, и ты берешь меня за руки.
        - Ты подумала… об этом?  - спрашиваешь ты.
        Я киваю:
        - Да.
        - И…
        - Гэв, я не брошу свою работу. И это отстойно, что ты мне не веришь…
        - Как мне верить тебе, когда ты нарушаешь правила, которые мы приняли? Мы сказали, что не будем касаться представителей противоположного пола, а потом ты взяла и поцеловала Кайла…
        - В сценке на уроке!
        Не могу поверить, что ты снова это вспоминаешь.
        - А потом позволила Мэтту, блин, обнимать тебя…
        Я прижимаю ладонь к твоим губам.
        - Гэвин, мои родители!
        Ты закрываешь глаза, и я убираю руку.
        - Я не хочу ссориться,  - шепчу я.
        Ты бросаешь на меня злобный взгляд.
        - Тогда перестань там работать.
        Я не отвожу взгляд:
        - Нет.
        Мне так приятно говорить тебе это слово. Кажется, ты собираешься что-то еще сказать, но потом просто качаешь головой.
        - Хорошо, Картер. Ты выиграла.
        Я наклоняюсь вперед и целую тебя, великодушная в своей победе.
        - К тому же что бы ты делал без бесплатных печенек?
        - Хороший аргумент,  - говоришь ты неохотно. Потом снимаешь ботинки и забираешься на кровать вместе со мной.  - Расскажи, почему ты плакала.
        И вот так просто мы больше не ссоримся, а снова влюблены. Ты крепко обнимаешь меня, пока я рассказываю тебе о маме. Интересно, прижимается ли она сейчас к Великану или лежит одна с краю кровати с открытыми глазами.
        - Мне так жаль ее,  - шепчу я.
        У нее нет того, кто прогонит все тучи и сделает так, что выйдет солнце. У нее нет тебя. Я обнимаю тебя крепче, покрываю поцелуями твое лицо.
        - За что это?  - Я слышу улыбку в твоем голосе.
        - Просто так,  - говорю я.
        Ты прижимаешься губами к моему лбу, и вскоре твое дыхание становится ровным и мягким.
        Я же лежу долгое время без сна, прислушиваясь к биению твоего сердца.
        Глава 27
        С тех пор как я отказалась уйти с работы, мы ссоримся каждый раз - отношения с тобой стали ходьбой по туго натянутому канату весь день, каждый день. Я все время готовлюсь к падению. Если я не отвечаю на звонок или СМС сразу же, ты злишься. Я поменяла пароль на телефоне, потому что боялась, что ты увидишь письма от Нат и Лис. Они начали настоящую кампанию, целью которой является мой разрыв с тобой. А также это типа тест, чтобы проверить, так ли ты чрезмерно ревнив, как они говорят. Однажды ночью, когда мы сидим в ресторане, я иду в туалет и специально оставляю телефон на столе. Когда я возвращаюсь, ты кипишь.
        - Что ты пытаешься от меня скрыть?  - говоришь ты.
        - Это была проверка,  - отвечаю я.  - И ты ее провалил.
        Я отказываюсь говорить тебе пароль, мы рано заканчиваем свидание и не разговариваем три дня.
        - Покончи с этим дерьмом,  - говорят Нат и Лис.
        Не могу. Я просто… Не могу. Люди, которые делают друг друга такими несчастными, должны расстаться. Это очевидно. Но каждый раз, когда я думаю, что готова это сделать, происходит что-то хорошее. Что-то, что напоминает мне, почему ты моя родственная душа, например, ты убеждаешь управляющего аудиосистемой торгового центра разрешить тебе спеть мне песню вживую в одну из моих смен в «Медовом горшочке».
        - Внимание всем в торговом центре. Эта песня посвящается моей любимой пирожнице.
        Мэтт и я смотрим друг на друга. Он говорит одними губами:
        - Какого черта?
        - Думаю…  - Играют первые аккорды «Гимна», и я знаю, что это ты.  - Это Гэвин.
        - Позволь мне стать твоим гимном, детка, позволь мне стать твоей песней,  - поешь ты.
        Клиентка в очереди машет в сторону громкоговорителей над нами:
        - Знаете этого молодого человека?
        Я краснею и киваю:
        - Этой мой парень.
        - У него красивый голос,  - говорит она.
        Я улыбаюсь, гордая:
        - Да.
        На дворе середина февраля - только четыре месяца осталось до выпуска, и теперь, когда репетиции весенней пьесы в полном разгаре, у нас не так много времени на свидания. Я понимаю, что чувствую облегчение, когда не вижу тебя, и знаю, это плохой знак. Но я все еще не могу от тебя отказаться. Я принесла самую большую жертву в своей жизни ради тебя, когда не отправила документы в Университет Нью-Йорка. Это должно чего-то стоить.
        В школе мы ставим «Двенадцатую ночь» Шекспира - одну из моих самых любимых пьес. Мама мисс Би заболела, и она часто просит меня заменить ее, раз я помощник режиссера. Я наслаждаюсь каждой секундой: кастинг, репетиции, индивидуальная работа с актерами, встречи с командой и дизайнерами. И я осознаю кое-что важное о себе, чего я раньше не знала, или, может, это раньше не было так: мне нравится быть режиссером, потому что это только мое занятие. И мне нравится иметь что-то, никак не связанное с тобой. Из-за этого я снова чувствую себя… самой собой.
        Через несколько недель после начала репетиций я еду в Эшленд в Орегоне. Это специальная поездка для детей из театрального кружка, которая проводится лишь раз в четыре года. Раз вся моя зарплата уходит на оплату ренты, мне пришлось занять деньги на поездку у бабушки. «Я не хочу, чтобы ты мне их возвращала,  - говорит она.  - Это будет наш маленький секрет». Еще одна причина, по которой бабушка - мой самый любимый член семьи. Целую неделю мы будем погружаться в мир Шекспира, посмотрим несколько спектаклей, примем участие в мастер-классах и - самое лучшее - проведем время в городе, созданном для поклонников театра, особенно британского.
        Ты рассержен, что я отправляюсь в эту поездку. Она начинается сразу после Дня святого Валентина, который вместо того, чтобы стать слащавым днем любви, стал годовщиной твоей попытки самоубийства. Ты повел меня ужинать, но все время отвлекался и не был полностью трезв. Я (по глупости) заметила, что у поездки идеальное время, потому что нам хорошо бы немного побыть наедине. Теперь ты уверен, что я хочу расстаться с тобой, когда вернусь. Ты просил меня не ехать, сказал, что отвезешь меня туда после окончания школы. «Мы важнее, чем эта поездка,  - сказал ты.  - Мне нужно выступать на концертах. Ты нужна мне там». Но я не отступаю.
        На следующее утро я хватаю свой чемоданчик и несусь на школьную парковку, опаздывая из-за того, что полночи переживала из-за нас. Так как я прибываю одной из последних, то приходится сесть с Гидеоном Полсоном, а не сзади с Нат и Лис. Я с ним практически не разговаривала до начала репетиций «Двенадцатой ночи», но он играет графа Орсино, одну из главных ролей, так что мы немного лучше познакомились за семестр. По правде говоря, мы стали очень хорошими друзьями, но тебе я об этом не рассказываю. Гидеон поддерживает меня и помогает справляться с остальными, когда мисс Би нет рядом, а также он помогает учить слова актерам, которым сложно дается текст. Раньше он был ботаником из хора, но перешел в театральный кружок в январе, и теперь он - часть нашей маленькой группы. Невероятно, что совместная постановка спектакля так быстро сближает.
        Гидеон - свой человек. Нам в целом нравятся одинаковые вещи, кроме того, что он одержим мангой и фильмами про кунг-фу, к которым я равнодушна. Но это нормально, потому что ему нравится Radiohead, он читает еще больше меня и хочет однажды отправиться в путешествие по миру. Когда наш автобус проезжает засушливую Калифорнийскую долину и выезжает на свежую зеленую траву Северной Калифорнии, мы низко сползаем на свои сиденья, склонив головы друг к другу, создавая воображаемый маршрут для кругосветного путешествия.
        - Итак,  - говорит он, поднимая очки, съезжающие с носа.  - Нам нужно принять важное решение. Швейцария или Прага?
        - Прага не обсуждается,  - говорю я.
        - Что, правда? И почему же?
        - Во мне есть чешская кровь. В одном из маленьких городов там стоит статуя одного из моих предков.
        Гидеон кивает, весь такой деловой, и добавляет Прагу в маршрут.
        - Справедливо,  - говорит он.  - Я не встану на пути открытия своих корней. Но раз ты сделала этот выбор, тогда у меня первый ход в Азии.
        - Естественно,  - говорю я.
        Он смотрит на телефоне хостелы, и мы узнаем, что в Азии дешевле вместе снять комнату в гостинице, так как у них нет хостелов.
        - Ты обычно спишь, развалившись на всю кровать?  - спрашиваю я.
        Он ухмыляется:
        - О да. Лучше бы тебе захватить спальный мешок.
        И в этот момент я понимаю, что мы флиртуем друг с другом. У меня легкомысленное, похожее на порхающих бабочек чувство, которое обычно возникает рядом с тобой, и внезапно я осознаю, что мое колено касается колена Гидеона, и я обращаю внимание на то, как его волосы завиваются прямо над ухом. На нем футболка, покрытая китайскими иероглифами, и он написал «НА ХРЕН ВОЙНУ» на носках своих кед, и этот наряд так четко его характеризует: ботаник, борющийся с предрассудками. Мне нравится тот факт, что у него с собой большая сумка через плечо, а не рюкзак. Это дополняет образ хипстера/ученого. Мне нравятся стильные парни, ты тому доказательство.
        Рука Гидеона касается моей, когда он отмечает гору Фудзи на карте, которую мы рисовали. Я застываю, каждая частичка меня осознает тепло, которое оставляет его прикосновение.
        Я хочу, чтобы он снова меня коснулся.
        Черт.
        Мы проводим следующие несколько часов, старательно продумывая наш маршрут, споря из-за городов и путей, смеясь из-за урчащих животов. Скоро мы должны остановиться на обед, но я не хочу останавливаться, потому что мне так весело флиртовать с Гидеоном. Чертчертчерт. Я всегда была такой: быстро влюблялась. Когда я увидела тебя впервые, то была как персонаж мультика с выпученными глазами-сердечками. Я моментально перешла от незнания о твоем существования до мыслей о тебе практически каждую секунду каждого дня в течение трех лет.
        - Говорю тебе, мы обязаны проехать по Транссибирской магистрали,  - говорит он.
        - Но у нас тогда останется слишком мало времени на Москву и Санкт-Петербург,  - спорю я.
        Он хмурится:
        - Проехав Сибирь на поезде, я официально стану крутым парнем.
        - Думаю, плавание у Большого Барьерного рифа решает этот вопрос.
        - О, то есть тебя не смущают большие белые акулы, но в Сахару мы не можем поехать из-за скорпионов?  - говорит он в неподдельном удивлении.
        Я смеюсь, и Питер бросает на нас взгляд со своего сиденья перед нами. Я и не заметила, что они с Кайлом там сидят. Кажется, я… отвлеклась.
        - Ты же знаешь, что Гэвин никогда не отпустит тебя в кругосветное путешествие с другим парнем, да?  - говорит Питер, потому что этому засранцу везде нужно сунуть свой нос.
        Гидеон фыркает:
        - «Отпустит»? Это звучит как 1840-е, разве нет?  - Он поворачивается ко мне.  - Он же шутит, да?
        Я игнорирую Гидеона и пододвигаюсь ближе к окну, бросая гневный взгляд на Питера. Надеюсь, он не заметил, как близко друг к другу мы сидели.
        - Это совершенно гипотетическая затея,  - говорю я.
        Но покрываюсь холодным потом. Расскажут ли Кайл или Питер тебе, что я сидела в автобусе с парнем? Считается ли это как «наедине» с другим парнем?
        Питер просто поднимает брови:
        - Как скажешь…
        Он отворачивается и усаживается на место. Гидеон смотрит на меня, склонив голову набок. Он переворачивает блокнот на чистый лист и пишет неровным почерком.
        Ты в порядке?
        Да.
        Как Гидеон понял, что мое хорошее настроение внезапно исчезло? Словно он почувствовал, что это случилось, еще до меня самой.
        Он шутил насчет того, что твой парень разозлится?
        Когда Гидеон описывает простыми словами, я вспоминаю, насколько абсурдно твое правило. Нет ничего плохого в том, чтобы проводить время с кем-то другим. Или обнять кого-то. Я уже почти год не обнимала других мальчиков, кроме того дня, когда Мэтт обнимал меня плачущую на работе.
        Нет. Гэвин…
        Я кусаю губу, смотрю на Гидеона. А это огромная ошибка, потому что за очками его глаза самые большие, карие и добрые, которые я когда-либо видела, и я проваливаюсь в них. Я чувствую тепло, словно после хорошей большой чашки горячего какао. С зефиром.
        Мне нравится его лицо, смесь длинных римских линий и мягких щек, круглых, словно в них все еще есть немного детской пухлости. Мне нравятся его прямые белые зубы, аккуратные, в то время как в остальном он нескладен и очаровательно неуклюж.
        Гидеон берет ручку из моей руки.
        Собственник?
        Вот оно, черным по белому.
        Да. Типа того.
        Автобус резко останавливается, и я вырываю листик из блокнота, на котором он писал, и скатываю его в шар.
        Гидеон вскидывает брови:
        - Уничтожаешь улики?
        - Очень проницательно, доктор Ватсон.
        Нат хватает меня за руку, когда мы все выходим из автобуса и направляемся в центр путешественников с пятью разными магазинами фастфуда. Гидеон уходит вперед с Кайлом и Питером.
        - Ты и Гидеон?  - говорит она. Ее улыбка отвратительно широкая.
        - О боже, прекрати,  - говорю я.  - Он такой задрот.
        Я чувствую себя ужасно, так его называя, потому что думаю про него совсем другое. Но я начинаю понимать, что мы все носим странные доспехи, чтобы дожить до конца дня. Мои - отрицание. Отрицание того, что я чувствую что-то к Гидеону. Отрицание того, что нам с тобой нужно было расстаться еще вчера.
        - Нет,  - говорит Лис, надевая свои солнечные очки в виде сердечек.  - Вы двое очаровательные задроты, а это другое.
        - Девчонки. У меня есть парень. Я знаю, что вы от него не в восторге, но я его люблю, ясно?
        Я говорю себе, что больше не буду флиртовать с Гидеоном. Это неправильно. Я это знаю.
        Я как раз заканчиваю обедать, когда понимаю, что телефон стоял на беззвучном режиме все это время. У меня шесть пропущенных звонков от тебя. И одна эсэмэска:
        Кто такой Гидеон?
        Чертов Питер. Я знала, что ты подослал его шпионить за мной, но теперь у меня есть доказательство.
        Когда я возвращаюсь в автобус, Гидеон снова садится рядом со мной. Я бросаю телефон в сумку и оставляю его на беззвучном режиме. Впервые я собираюсь игнорировать тебя. Тогда я еще этого не понимаю, но я делаю первые шаги к разрыву с тобой. Крошечные шаги.
        - Так где мы остановились?  - говорю я, беря в руки блокнот.
        - Мы в Токио, и я рассказывал тебе о достоинствах Южной Африки,  - говорит Гидеон.
        - Я соглашусь на Южную Африку, если ты согласишься на Марокко.
        Он протягивает руку:
        - Договорились.
        Я беру ее, сжимая его ладонь своей.
        Мы держимся за руки чуть дольше, чем надо.
        Глава 28
        Лис влюбилась в девушку из Бирч Гров Хай.
        Ее зовут Джесси, у нее кудрявые каштановые волосы, а ее смех длится так долго, что все вокруг тоже начинают смеяться.
        - Не могу поверить, что это наконец происходит со мной,  - говорит Лис в восхищении. Она полдня ходила как в тумане.
        Мы в нашей отельной комнате, всего в нескольких минутах ходьбы от Орегонского Шекспировского фестиваля. Гора сладостей, которые мы накупили, лежит посреди одной из кроватей. У меня уже болит живот, но я продолжаю есть жевательные конфеты.
        - Как же ты теперь рада, что театральный кружок Бирч Гров присоединился к нашей поездке, а?  - говорю я. Изначально Лис была недовольна этим, так как Бирч Гров - школа для богатых детей. (Хоть она сама богатая, но говорит, что она из народа. Ну да, конечно.)
        - Я знаю, знаю,  - говорит Лис. Она падает на спину и практически млеет.
        На следующий день мы встречаемся со всеми в местной закусочной и втискиваемся за пять столиков. Гидеон сидит за соседним столиком и кричит мне:
        - Канада! Мы совершенно забыли о Канаде!
        Я смеюсь, когда Джесси смотрит на него, как на сумасшедшего.
        - Мы планируем кругосветное путешествие,  - объясняю я.
        - А, он твой парень, да?  - спрашивает она.
        Я давлюсь своим слишком сладким кофе, а Нат ухмыляется.
        И ты, как всегда, безупречно выбираешь время: мой телефон звонит, и я поднимаю его, чтобы Джесси увидела фотографию, которую я сделала, когда ты играл на гитаре.
        - Вот это мой парень,  - говорю я.
        - Красавчик какой,  - говорит она. Но потом подмигивает Лис.  - Не мой тип, конечно.
        - Это просто упаковка,  - бормочет Нат.
        У нас только два дня в Орегоне, и все расписано по часам. После закусочной наступает время уроков по импровизации с некоторыми актерами фестиваля. Они разделяют нас на две группы, и мы играем в игру, которую они называют «Да/нет». Выбирают двух людей, которые стоят в центре круга. Это оказываемся мы с Нат. Мне разрешено говорить только «да», а ей - только «нет». Вот так. Мы должны отвечать на намеки друг друга, чтобы казалось, что это настоящая сцена.
        - Нет,  - говорит Нат как бы между прочим.
        - Да,  - говорю я твердо.
        - Нет,  - говорит она.
        - Да?
        - НЕТ.
        Где-то в этот момент я начинаю понимать, что это разговор, который мы вели о тебе уже несколько последних месяцев. Нат жульничает и бросает взгляд в сторону Гидеона. Она улыбается мне:
        - Нет?
        Я убью ее. Потому что мне разрешено говорить только одно слово.
        - Да,  - рычу я.
        После этого по пути на клоунский мастер-класс я хватаю ее за руку:
        - Это не круто,  - говорю я.
        - Что?
        Она - само воплощение невинности.
        - Слушай, я знаю, ты не хочешь, чтобы я была с Гэвином…
        Она останавливается посреди тротуара и кладет руки мне на плечи:
        - Я люблю тебя. Давай не будем об этом говорить. Давай насладимся жизнью.
        Я сурово смотрю на нее некоторое время, уперев руку в бок. Я была так зла, но почему? Потому что моя лучшая подруга заботится обо мне? Потому что она дразнит меня из-за милого парня?
        Наконец я киваю:
        - Ладно. Вызов принят.
        Впервые в жизни я чувствую себя совершенно свободной. Мои родители в сотнях миль отсюда (даже в другом штате!), а тут только я и мои друзья, как говорит Нат, наслаждаемся жизнью.
        Мы пьем слишком много кофе, насыпая в кружки слишком много сахара и сливок. Мы бегаем по милым магазинчикам, продающим всевозможные театральные вещички. Мы говорим о системе Станиславского и зачитываем друг другу любимые цитаты из Шекспира в книжных магазинах. Наше время почти все принадлежит нам, и мы проводим его, помогая Лис и Джесси влюбиться, поедая хорошую еду и много смеясь. Ты звонишь мне чаще, чем обычно, и я позволяю себе игнорировать звонки, даже если знаю, что ты будешь злиться. Так хорошо делать только то, что мне самой хочется.
        - Вот такой будет жизнь в универе,  - говорит Джесси, держа Лис за руку.  - Только подумайте об этом: никаких родителей, уроки по театру, время с новыми людьми.
        Мы говорим о том, куда подали документы. Письма с ответами, поступили мы или нет, придут в следующем месяце.
        - Так как поступать в университет на режиссера? Так же, как и на актера?  - спрашивает меня Джесси.
        Я киваю:
        - Я буду ходить на уроки по актерскому мастерству и все такое, но у меня будут и всевозможные занятия по режиссуре. Я хочу поработать в качестве помощника режиссера, и тогда - скрестим пальцы - получится поучиться во Франции. В Париже есть университет, названный в честь основателя Жака Лекока…
        Лис разражается смехом:
        - Лекок[20 - Игра слов: le - артикль во французском языке, cock в переводе с англ. яз. петух, половой член (жарг.)]? Да ладно тебе, это не может быть фамилией!
        - Клянусь!
        Джесси и Лис хихикают до изнеможения.
        - Дамы, соберитесь,  - говорит Гидеон, подходя к нам.
        Мы сидим возле одного из многочисленных театров города, ожидая, когда нас пустят внутрь. Он очень хорошо смотрится в футболке с аниме под рубашкой с пуговицами и длинным рукавом.
        Нат качает головой. Она пытается не улыбнуться из-за слова «кок», и я люблю ее за это.
        - Дуры,  - бормочет она.
        Гидеон смотрит на меня:
        - Стоит ли мне спрашивать, что такого смешного?
        - ЛЕ КОК!  - кричит Лис с сильным французским акцентом.
        Я закатываю глаза:
        - Не обращай на них внимание.
        Звонит мой телефон - это ты. Я позволила двум твоим последним звонкам переключиться на автоответчик, так что сейчас мне надо взять трубку.
        - Сейчас вернусь,  - говорю я и спешу к скамейке в паре метров от ребят.
        - Привет, милый,  - отвечаю я на звонок.
        - Привет.  - Твой голос неприветлив, но я вижу, что ты пытаешься скрыть раздражение.  - Веселишься?
        - Да! Здесь столько всего, чем можно заняться. Мы ходили на уроки по импровизации и…
        - Я так по тебе скучаю,  - шепчешь ты.
        - Я тоже скучаю по тебе.
        Но я понимаю, что вру. Я совсем по тебе не скучаю.
        - Почему ты не отвечаешь на звонки?
        - Я просто действительно очень занята…
        - Грейс!  - зовет Натали, маша руками.
        - Слушай, мне надо идти,  - говорю я.  - Театр открыли, и все заходят внутрь.
        - Отлично.
        - Дорогой, не надо так,  - говорю я.  - Пожалуйста. Я так хорошо провожу время…
        - Хорошо, наслаждайся спектаклем.  - И ты кладешь трубку.
        Я засовываю телефон в карман и делаю глубокий вдох. Париж, Лекок - это голубые мечты. Ты начинаешь злиться, когда я всего в паре часов езды от тебя, и ни за что не позволишь мне поехать за границу. Позволишь. Словно мне нужно твое разрешение. Но оно нужно, Гэв, не так ли?
        Кто-то кашляет рядом со мной. Я поднимаю взгляд и вижу стоящего рядом Гидеона, садящееся солнце подсвечивает его золотым.
        - Меня отправили Нат и Лис, чтобы я провел тебя в театр,  - говорит он, предлагая мне свою руку.
        Я улыбаюсь и принимаю предложение.
        - О, ну спасибо.
        - Парень?  - спрашивает он, кивая на телефон.
        - Да. Он бросил трубку.
        - Ничего себе.
        - У него сложный период.
        Гидеон запускает руку в сумку и достает упаковку конфет.
        - Говорят, что ты любишь такие штучки.
        - Да!
        Он отдает их мне, и я начинаю радостно жевать. Если бы я ставила пьесу, то двое актеров бы шли по сцене, когда освещение медленно гаснет. Прямо перед тем, как зайти в театр, они останавливаются и смотрят друг другу в глаза, когда прожектор медленно бросает на них теплый луч.
        А потом свет гаснет полностью.
        «Двенадцатая ночь» начинается с кораблекрушения.
        Виола оказывается выброшенной на берег неизвестной страны, и у нее ничего нет, кроме порванной одежды. За спиной просторы океана. А за ним жизнь, которую она оставила. Она думает, что все остальные на корабле погибли, потому что она одна на пустынном берегу. Страна, как она вскоре узнает, называется Иллирией.
        Мне хочется оказаться там. Мне хочется быть как Виола - пережить шторм, а потом начать все заново, используя лишь свои ум и очарование, чтобы дойти до счастливого конца.
        У судьбы много дел в Иллирии. Всепоглощающая любовь, и перепутанные личности, и странные счастливые случайности. В Иллирии ничто не является тем, чем кажется, но, несмотря на эту путаницу, это страна чудес. Эта постановка превратила остров Шекспира в роскошную турецкую заставу, здесь кучи разноцветных подушек на полу, низкие столики, кальяны и витражные лампы, отбрасывающие рубиновые тени на сцену. Актеры все одеты в свободные костюмы, шаровары и искусно украшенные корсеты. У меня кружится голова от идей для нашей постановки, и часть меня не может дождаться возвращения домой, чтобы приступить к работе.
        Пока я сижу и смотрю выступление труппы «Орегон Шекспир Кампани», мои мысли возвращаются не к тебе, а к Гидеону, сидящему рядом. Тому, чье колено слегка касается моего, когда он двигается на своем месте. Я чувствую себя Виолой в начале пьесы - выброшенной штормом и уставшей, пытающейся встать на ноги в сложном мире. И, как и Виола, я чувствую, как что-то безнадежное, хрупкое и пугающее расцветает в груди - чувство, которое не должно существовать, потому что мне не позволено, не в то время, пока я с тобой.
        - Но если я права,  - Виола говорит,  - бедняжка, лучше б ей в мечту влюбиться![21 - «Двенадцатая ночь», акт 2, сцена 2 (пер. Э.Л. Линецкой).]
        Виола влюблена в графа Орсино, но не может сказать ему об этом, потому что притворяется мальчиком. Она, по сути, его слуга, а граф Орсино точно гетеросексуален, то есть шансы, что он влюбится в нее, практически равны нулю. Виола не может рассказать Орсино, кто она, потому что быть одинокой женщиной в мире, где это не норма, может быть опасно. Сцена за сценой я наблюдаю, как Виола напрасно силится скрыть свои чувства, когда ей приходится помогать графу ухаживать за Оливией - женщиной, которую он думает, что любит, а она влюбилась в Виолу (Оливия думает, что Виола - парень по имени Цезарио; это все очень сложно - путаница с личностями, несчастные влюбленные, в общем, весь набор).
        Гидеон наклоняется ко мне, его губы у самого моего уха, его горячее дыхание скользит по шее.
        - Хоть мы и знаем финал, я все думаю: «О боже! А если они не сойдутся…» Это меня убивает,  - говорит он.
        «И меня»,  - думаю я. Но я знаю, что он говорит только о пьесе. Я немного поворачиваю голову, и наши губы так близко…
        - И меня.
        Наши глаза встречаются, и мягкая темнота придает мне храбрости. Я не отворачиваюсь. Должна бы, потому что это неправильно, но в его глазах я вижу искру, напряжение, которого раньше не было, до того, как я села на автобус до Орегона на место рядом с ним, планируя кругосветное путешествие.
        - Орешек этот мне не по зубам,  - говорит Виола на сцене,  - лишь ты, о время, тут поможешь нам!
        Глава 29
        Гидеон рассказывает мне о боге.
        И Бьорк.
        Последние несколько недель он вовлек меня в безумную музыку и поэзию, которые он обожает, приносит мне книги и дает плей-листы на несколько дней. Я пишу ему длинные письма, а он пишет мне в ответ. Оказывается, нам обоим нравится писать старомодные письма - рукой на бумаге вместо безликих имейлов. Мне нравится касаться разлинованной бумаги из блокнота, зная, что и он ее касался. Мне нравится проводить пальцем по вмятинам, оставленным его ручкой на бумаге.
        Я забыла, как это весело - иметь друга-парня. Мне нравится видеть мир его глазами: для Гидеона вселенная - прекрасный беспорядок. Он интересуется серьезными вещами: большими вопросами вроде «Почему мы здесь?» и «Что нам делать с этой жизнью»? Я понимаю, что внезапно тоже хочу знать ответы на эти вопросы. Мне нравится то, что Гидеон пробуждает во мне. В его мире нет осуждения, никаких правил, которые мешают тебе быть самим собой. Он чертов Йода, вот кто он. Из-за него я жажду будущего, всех тех вещей, о которых я мечтала.
        Мы с Гидеоном просто друзья. Клянусь.
        Только вот…
        Перед сном я думаю не о тебе - я думаю о нем.
        Вот в чем проблема.
        - Ты теперь вроде как мой гуру,  - говорю я, возвращая сборник поэзии Руми, который он мне давал почитать.
        Гидеон смеется, опуская потрепанную книгу в свою сумку на ремне - интересно, как много раз он ее читал.  - Ну, теперь мне надо обзавестись одеждой гуру.
        - Не,  - говорю я и слегка тяну его за футболку, потому что это повод прикоснуться к нему,  - эта идеально подходит.
        Его глаза встречаются с моими, и мы делаем то, что недавно начали делать,  - смотрим, смотрим, смотрим, пока я не отворачиваюсь, взволнованная, испуганная и такая полная жизни, что едва могу справиться с этим.
        Сегодня на нем футболка, на которой экран старой игры «Тетрис», где нужно сложить все кирпичики вместе внизу экрана, а они падают все быстрее и быстрее. Моя дружба с Гидеоном похожа на эту игру: как те кирпичики в «Тетрисе», мы пытаемся подойти друг к другу как можно быстрее. Скорее, прежде чем ты о нас узнаешь, и игра закончится.
        «Ты радость,  - говорит Руми о боге,  - мы - разные виды смеха».
        «Тебе подарят любовь,  - поет Бьорк, сладко и невинно,  - тебе просто нужно ей довериться».
        Не знаю, как бы ты назвал то, что Гидеон дает мне каждый день, но это делает меня счастливой.
        Пока я не подумаю о тебе и мне не станет плохо, потому что я худшая девушка в мире. У меня ушли недели на то, чтобы в этом признаться самой себе, но эмоционально я тебе изменяю.
        - Так они тебе понравились?  - спрашивает он.  - Стихотворения?
        - Очень,  - говорю я. Ну вот. Снова все с начала. Я забываю о тебе.  - Руми такой… счастливый.
        - Правда?
        Гидеона и его родителей ты бы назвал духовными, но не религиозными. Я не была у него дома, но могу представить курящиеся фимиамы возле статуи Будды, сидящего у стены, на которой висит крест. На полу, скорее всего, коврик для йоги, и, не знаю, индийские песни играют на фоне.
        - Мне нравится, что он никого не дискриминирует,  - говорю я.  - То есть такое впечатление, что у его бога нет правил, ограничений и всего такого. Ты можешь быть мусульманином, как он, или христианином, как Нат, или никем определенным, как мы с тобой… Вроде того. Это хорошо.
        Мы идем в угол класса театрального кружка, это стало нашей привычкой в последнее время. Немного подальше от всех остальных, но у всех на глазах.
        - Да, типа приходите каждый, приходите все,  - говорит он, присаживаясь и копаясь в коричневом бумажном пакете для обеда.  - Мне правда нравится эта идея всемирного спасения. То есть он не использует такие слова, но создается впечатление, что все попадут на небеса.
        - Точно. Типа зачем богу создавать всех этих людей и потом отправлять большинство из них в ад?  - говорю я. Помню, как однажды я увидела уличного проповедника, описывающего ужасы ада, и это запомнилось мне до конца жизни - крики и скрежет зубовный. Ужас.
        - Ребята, вы такие странные,  - говорит Лис, плюхаясь на ковер рядом с нами.
        - Говорит девушка в неоново-зеленом платье с котятами,  - отвечаю я.
        Лис смеется:
        - Хорошо, ты выиграла.
        Мне хочется побыть с Гидеоном наедине, но я рада, что она с нами: мне нужна компаньонка, иначе Питер расскажет тебе, что я обедаю наедине с Гидеоном.
        Гидеон засовывает пару чипсов в рот, а потом протягивает мне упаковку:
        - Ты когда-либо думала, Алисса, что мы-то как раз нормальные?
        Она переводит взгляд с него на меня:
        - Нет,  - говорит она невозмутимо.  - Никогда о таком не думала.
        Мы обсуждаем постановку «Двенадцатой ночи», которая откроется на следующей неделе.
        - Так что скажешь, госпожа Режиссер?  - спрашивает Гидеон.  - Мы готовы к премьере?
        - Вы, ребята, готовы на все сто,  - говорю я. И это правда. Все сходится в последнюю минуту, что часто случается в театре. Это как механические часы. Как? Не знаю. «Это загадка!», как говорит персонаж Джеффри Раша во «Влюбленном Шекспире».
        Мне нравится ставить спектакли. Мне нравится смотреть на работу актеров, а потом пытаться понять, как усовершенствовать ее. Лучшие моменты бывают, когда я оказываюсь права или когда у нас у всех возникает новая идея. Наш мозговой штурм творит чудеса.
        - Хорошо, когда не нужно запоминать слова и все такое,  - говорит Лис.
        - Да это самое классное!  - говорю я.  - Я так нервничала на сцене. Даже простые сценки в классе приводят меня в ужас.
        Лис и Гидеон начинают обсуждать свою сцену, а я отвлекаюсь, играя в свою глупую игру с яблоком в руке. Я держу его за хвостик и поворачиваю, и поворачиваю, отсчитывая буквы. А, Б, В, Г - снова Г. В детстве мы говорили, что с этим человеком ты будешь вместе. Я смотрю на Гидеона. Может, он тогда был той «Г», когда я играла в эту игру до того, как мы с тобой начали встречаться. Что если я все неправильно поняла, Гэвин? Что если нам не суждено быть вместе?
        Г, Г, Г.
        Открывается дверь в театральный класс, и заходит Нат. Она выглядит усталой. Ее обычно гладкие волосы завязаны в неаккуратный пучок, а платье мятое (обычно она гладит свои платья каждое утро перед школой; говорит, что это наделяет ее чувством контроля в мире, полном хаоса).
        Учитывая промежуточные экзамены и репетиции, никто из нас не спит больше четырех часов за ночь. Мне нравится эта энергия, она бежит по мне, живая, исступленная, и я держусь за нее, позволяю ей унести меня. Она помогает забыть страх из-за часов, обещанных тебе сегодня вечером.
        - Эй, когда вы узнаете, поступили или нет?  - спрашивает Гидеон.
        - В следующем месяце,  - говорит Нат.  - Только вот Грейс не подала документы в вуз, в который она действительно хочет попасть.
        Я бросаю на нее гневный взгляд:
        - Он слишком дорогой.
        - Это муть голубая.
        Гидеон смеется:
        - О, мне нужно добавить это в словарный запас. Сейчас так не говорят.
        Она показывает ему язык.
        - Она имеет в виду,  - говорит Лис, одаривая меня презрительным взглядом,  - что это полнейшая хрень.  - Она поворачивается к Гидеону.  - Ты знал, что вузом номер один для Грейс был Нью-Йоркский университет, но она не подала туда документы, потому что ее парень-психопат сказал этого не делать?
        Мое лицо краснеет, когда Гидеон смотрит на меня.
        - Все сложнее,  - бормочу я.  - И я против слова «психопат».
        Звенит звонок прежде, чем кто-то еще успевает отчитать меня за то, что я не подала документы в Нью-Йорк. Мы с Гидеоном идем вместе, так как наши шестые уроки проходят в соседних классах. Он непривычно тихий. Знаю, что он о чем-то думает: между его бровями маленькая морщинка. Несложно догадаться, о чем он размышляет. Черт побери этих Натали и Алиссу.
        Мы доходим до классов, и я направляюсь в свой.
        - Ладно. Э-э-э. Увидимся позже,  - говорю я.
        Но Гидеон с этим не согласен. Он хватает меня за руку и обнимает. Я напрягаюсь, словно ты можешь увидеть нас, где бы ты ни был. А если Питер увидит нас и отправит тебе видео? У меня будут серьезные проблемы. Я пытаюсь отстраниться, но Гидеон только крепче меня обнимает.
        - Может, ты и думаешь, что должна следовать правилам твоего парня,  - говорит он, касаясь губами моих волос.  - Но я-то не должен.
        Я рассказала ему все о тебе, ну, не вообще все - не о том, что мы делаем на заднем сиденье и что ты знаешь, где коснуться меня, чтобы я ахнула,  - но Гидеон знает о твоих правилах. Он знает, потому что мне пришлось объяснять, почему мы не можем делать уроки у него дома или почему я избегаю объятий и не могу разговаривать с ним по телефону. Думаю, он сказал мне расстаться с тобой примерно пять тысяч раз.
        - Из-за тебя я попаду в неприятности,  - бормочу я ему в футболку. Но я таю в его руках.
        Мы идеально подходим друг другу.
        Он такой высокий и худощавый. Он пахнет по-другому, не так, как ты - вместо запаха рок-звезды (сигарет и редких душей) он пахнет мылом и фимиамом. Чистый, полный возможностей.
        Он на секунду сжимает меня крепче в объятиях, а потом отпускает.
        - Ты знаешь, что я хочу сказать прямо сейчас?  - спрашивает он, поправляя очки в черепаховой оправе, направляясь спиной вперед к себе в класс. Каким-то чудом он ни в кого не врезается - должно быть, это все благодаря медитации. Он настоящий дзен-мастер.
        - Не говори.  - Но я слегка улыбаюсь, потому что хочу это услышать.
        Его губы проговаривают: «Порви с ним», а потом он смотрит на меня пару секунд, прежде чем повернуться и уйти в свой класс.
        Следующие несколько уроков я не думаю об Университете Нью-Йорка. С этим я смирилась.
        Я думаю о боге. О том, как он или она - нечто большее, чем я представляла. Что если бы я думала о боге по-другому, я бы и о тебе думала по-другому. Я бы могла снова стать настоящей Грейс. До тебя я мечтала об огнях мегаполиса и самолетах, летящих в экзотические места. До тебя в голове все время крутился фильм обо мне и моих невероятных достижениях: учебе в Нью-Йорке, волонтерских путешествиях в Африку для помощи сиротам, красной ковровой дорожке, свадьбе с горячим французским парнем и переезде в Париж. Но после тебя мой мир сузился до твоих рук, губ, звука твоего голоса, поющего песни, написанные тобой для меня.
        Меня пугает, кем я стала с тобой: мои «нет» стали «да», мои «никогда»  - «может быть». За почти год, который мы официально вместе, я превратилась в свою маму. Я хожу по углям, стеклу, скорлупе, лишь бы ты был счастлив.
        Гидеон спрашивает меня:
        - Чего ты боишься?
        Он спрашивает:
        - Что случится, если…
        Он говорит:
        - Ты заслуживаешь большего.
        Правда? Я уже и не знаю.
        Глава 30
        Я понимаю, что что-то не так, как только ты забираешь меня на машине. Какое-то шестое чувство. Но когда я запрыгиваю в авто и прижимаю твои губы к своим, ты целуешь меня в ответ. Спрашиваешь, как прошел мой день. Тебе почти удается меня обмануть, но я все же знаю - что-то случилось.
        - Ты в порядке?  - спрашиваю я, когда ты отъезжаешь от школы и направляешься в парк. Сейчас только середина марта, но уже становится тепло, так что мы решили устроить пикник перед моим техническим прогоном в шесть.
        - Да, все нормально,  - отвечаешь ты.
        Но твои руки сжимаются на руле, костяшки белеют. Я не хочу сегодня ссориться. Мы не видели друг друга с тех пор, как я вернулась из Орегона. Твоя группа дает много концертов, а у меня едва есть свободное время, потому что репетиции поглотили мою жизнь. Нас разделяют расстояние, растущая пропасть, и я не знаю, что делать. Ты начал ходить на вечеринки - и очень часто. Ты хочешь, чтобы я была девушкой рокера, которая курит с группой, напивается и делает тебе минет в грязном туалете любого клуба, в котором ты играешь. Девушка с комендантским часом - облом, я понимаю. Осознаешь ты это или нет, но ты, по сути, винишь меня за то, что я в старшей школе, словно у меня есть выбор. Я не могу быть в твоем мире прямо сейчас, как бы сильно ни старалась.
        Ты паркуешь машину, и мы берем одеяло и захваченную тобой еду, а потом отправляемся в уединенное место на траве под дубом. Мы сбрасываем обувь, и, присев на одеяло, я начинаю копаться в сумке с продуктами.
        - Отличная работа,  - говорю я, вытаскивая пачку печенья «Орео».
        Ты киваешь, вырывая травинки. Я кладу печенье.
        - Гэв. Что происходит? Что-то явно случилось.
        Ты сидишь минуту в тишине, и мне кажется, что ты не станешь говорить, когда ты внезапно взрываешься:
        - Я видел тебя. Вчера. Ты говорила с парнем, и он положил на тебя свою хренову руку.
        Гидеон понемногу ломал стену, которую я построила между собой и всеми знакомыми парнями. Я помню эти полуобъятия, потому что мне было жаль, что они закончились.
        - Что значит ты видел меня вчера? Ты был в школе?
        Узел тревоги растет в моем животе. Я еще не забыла тот день, когда ты тайком следил за мной в торговом центре. Из-за этого я стала параноиком на работе, особенно когда попадаю с Мэттом в одну смену. Но как ты следишь за мной в школе? Это же было во время обеда.
        - Я просто хотел посмотреть, как ты ведешь себя с другими людьми, когда меня нет рядом,  - говоришь ты.
        - Ты за мной шпионил?
        - Нет. Я собирался пригласить тебя на свидание вечером, но когда увидел, как ты обжимаешься с этим парнем, я подумал: да пошло оно все. Кто он?
        - Просто Гидеон, он в нашем спектакле,  - вздыхаю я.  - Честно? Я думаю, это глупое правило. У меня есть друзья-парни. У тебя есть подруги-девушки. Я не вижу, в чем такая уж тут проблема.
        - Проблема в том, что я не хочу, чтобы другие парни пытались залезть в трусы моей девушки.  - Ты хватаешь меня за руку.  - Ты моя. Я не хочу тебя ни с кем делить.
        Я забираю свою руку.
        - Гэв, это не реалистично.
        Ты поднимаешь голос, и парочка мам на площадке оборачиваются на нас.
        - Я мирюсь со всем этим дерьмом, а ты даже не можешь выполнить одну просьбу? Ты не представляешь, что это творит со мной. Не представляешь. Я по ночам спать не могу, понятно? Я могу лишь думать о тебе, окруженной всеми этими парнями на обеде, репетициях, в торговом центре.
        Я решаю прямо там: я расстаюсь с тобой. Я так чертовски устала от этой фигни. Я хочу быть с Гидеоном. Мне нужно перестать лгать тебе, себе. Мне все равно, через сколько всего мы прошли, от чего мы отказались, чтобы быть вместе. Нат и Лис правы - ты хочешь все контролировать. И все станет только хуже. Я не превращусь в мою маму. Нет.
        Я смахиваю невидимые крошки с юбки. Мне нужно стать леди Макбет. «Натяни решимость на колки, и все удастся».
        - Гэвин.  - Я сглатываю.  - Гэвин, я думаю… Нам стоит…
        Но ты не позволяешь мне закончить, потому что ты знаешь, что я пытаюсь сделать, не так ли?
        - Если ты расстанешься со мной, клянусь богом, я покончу с собой.
        Мой разум… замирает.
        Покончу.
        С собой.
        Как могла я когда-то думать, что попытка самоубийства может быть прекрасно-трагической? Я видела тебя отвергнутым любовником, совершенным романтиком. Боже, о чем я думала?
        Оцепенение спадает, и внезапно я начинаю злиться. Пошел ты куда подальше за эти слова, за то, что приставил пистолет к виску и говоришь мне, что это мой палец на курке.
        - Нет, ты этого не сделаешь. Ты не покончишь с собой.  - Я шепчу эти слова, словно если произнесу их тише, то смогу успокоить это что-то с острым клювом внутри тебя.
        - Да, покончу.  - Ты произносишь это медленно, словно разговариваешь с ребенком, словно то, что я все еще в старшей школе, а ты в колледже, автоматически делает тебя более взрослым. Это твой голос «спокойного парня». Ненавижу его.
        - Я думал об этом,  - говоришь ты.  - У меня есть план.  - Ты смотришь на меня.  - Ты знаешь, что я сделаю это.
        - Какого хрена, Гэвин?!
        - Хочешь знать, как я это сделаю?
        - Нет.  - А потом я теряю самообладание, злость подавляет страх. Я кричу, и звук моего голоса разрывает воздух, и мне все равно, сколько людей в парке смотрят на меня.  - Что с тобой не так?
        - Думаешь, мне нравится быть таким?
        Ты отворачиваешься, но я успеваю заметить, как по твоим щекам текут слезы. Я не хочу отпускать злость, но она уходит… Уходит…
        Я не могу сидеть и смотреть, как тебе больно. Ты плачешь навзрыд и распадаешься на кусочки прямо передо мной, и я это сделала, я сделала это. Я обвиваю тебя своими руками, а ты обнимаешь меня в ответ, и вот так и должно быть, вот мое место - в твоих объятиях.
        - Я люблю тебя, люблю тебя,  - шепчу я.
        Сколько раз ты становился моим защитником? Сколько раз отговаривал меня от глупых поступков? Я не могу бросить тебя сейчас.
        Ты прижимаешься губами к моим губам, они соленые от слез, и я вдыхаю твой запах, и он уносит меня с этого одинокого берега назад к тебе.
        - Я люблю тебя больше всего на свете,  - говоришь ты.
        Я думаю о тебе в ванной. Лезвие, кровь…
        Я отстраняюсь:
        - Гэв, тебе нужна помощь,  - говорю я.  - Давай поговорим с кем-нибудь. Мисс Би или твоей мамой…
        - Мне не нужна помощь. Мне нужна ты.
        - Если ты не хочешь ни с кем говорить, это сделаю я,  - отвечаю.
        - Что, скажешь школьному психологу, что твой парень сумасшедший…
        - Я не думаю, что ты сумасшедший,  - говорю я.  - Думаю, ты в депрессии…
        - Из-за тебя. Потому что ты позволяешь всем этим парням касаться тебя…
        Тогда я встаю. Черт. Черт.
        - Знаешь что, Гэвин? Мне так надоела эта тупая ревность. Я тебе не изменяла, но если ты не можешь перестать обращаться со мной так, словно у меня на груди алая буква[22 - Ссылка на роман Н. Готорна «Алая буква», где изменившую мужу героиню горожане заставили носить на груди вышитую алую букву «А»  - сокращение от «адюльтер», то есть «измена».], то это знак, что нам не стоит быть вместе.  - Слова сыплются с губ. Мне хочется вытошнить их на тебя.  - И говорить, что от меня полностью зависит вопрос твоей жизни или смерти - полная хрень, и я не заслуживаю этого бреда.
        Ты встаешь, ты всего в нескольких дюймах от меня.
        - Я не врал, Грейс. Вот что ты значишь для меня. Ты не просто девушка, которую я трахаю раз в неделю, ты моя жизнь.
        Я отворачиваюсь, а слезы раздражения наворачиваются на глаза. Почему ты не можешь доверять мне? Почему мы не можем быть счастливы? Почему я не могу перестать думать о Гидеоне?
        - Это все,  - говорю я тихим голосом,  - отталкивает меня от тебя, Гэв. Мне нужно пространство. Мне нужно дышать.
        - Что это значит?
        Я смотрю на тебя. Сложно злиться на самого красивого мальчика, которого я когда-либо видела. Но возможно.
        - Это значит, что я не хочу, чтобы ты за мной шпионил или сходил с ума, если я обнимаю друзей-мальчиков. И… Тебе нужна помощь. То есть настоящая помощь. Лекарства. Типа того.
        - Мне не нужны хреновы лекарства.
        - Нет, нужны. В прошлом году ты попал в больницу. И ты угрожаешь сделать это снова?  - я делаю шаг вперед и прижимаюсь своим лбом к твоему.  - Пожалуйста, милый. Я пойду с тобой, если хочешь.
        Вот так мы и стоим, обнимаясь, твое дыхание на моей шее, твое сердце бьется у моего. Мысль о том, что тебя не будет в живых, причиняет боль, от нее становится тяжелее дышать. Ты единственный человек в мире, который лучше умрет, чем будет жить без меня. Никто меня так не любит. Если бы я была в горящей машине, которая вот-вот взорвется, ты единственный постарался бы меня спасти, единственный рисковал бы своей жизнью, чтобы спасти мою. Я ни капельки не сомневаюсь, что мои родители не подошли бы к машине - они бы нашли отговорки и сказали бы себе, что все равно не смогли бы меня спасти. А мои друзья, Бет - они бы хотели меня спасти, но боялись бы погибнуть в процессе. Но ты. Ты бы и на секунду не задумался, да?
        - Прости меня,  - шепчу я.
        - И ты меня прости.
        Я целую твой подбородок, шею, ухо. Вдыхаю твой запах.
        - Ты серьезно говорил?  - спрашиваю я тихо.
        - Да, думаю, да.
        Ты - лабиринт, весь из высоких стен и бесконечных поворотов. Я не могу найти выход, не могу понять, где уже была. Нужно бежать, потерявшись в темноте тебя. В ловушке. Куда бы я ни повернула - тупик. Я продолжаю возвращаться к месту, откуда начала.
        Я иду на репетиции после того, как мы уходим из парка. Впервые с начала работы над спектаклем у меня нет желания там находиться. Я просто хочу свернуться в клубочек и избавиться от всей этой путаницы. Я не хочу влюбляться в Гидеона. Я не хочу думать о расставании с парнем, которого считала своей родственной душой последний год.
        Я открываю дверь в лобби театра. Члены труппы уже собрались там, повторяют слова, практикуют битвы на мечах. Я машу в ответ на «привет» и иду в сам театр. Мисс Би стоит на сцене, прикрывая глаза.
        - Грейс, это ты?
        - Да.
        - Можешь сходить в артистическую и привести всех оттуда на сцену?
        Я кидаю свои вещи на стул и направляюсь за кулисы. Лис, Нат и Гидеон отрывают взгляд от чего-то, что они смотрели на телефоне, когда я заглядываю к ним. Я не могу смотреть им в глаза. Особенно Гидеону. Иначе начну плакать, я это знаю.
        - Привет, ребята. Мисс Би хочет, чтобы вы вышли на сцену.
        Я ухожу прежде, чем они успевают меня схватить.
        - Грейс!  - Нат стоит в дверях и смотрит на меня, встревоженная.
        - Ты в порядке?
        - Да. Абсолютно.
        - Врешь,  - отвечает она.
        Я отмахиваюсь и иду в первый ряд, чтобы взять свои планшет и блокнот. Запрыгиваю на сцену, и мисс Би начинает зачитывать вещи, которые нужно сделать. Я все записываю, пока она ходит по сцене, изучая декорации.
        - Нам нужно позвать дизайнера. Эта дверь плохо закрывается,  - говорит она.
        Я вижу Гидеона краем глаза. Он разговаривает с Кайлом, а его взгляд перескакивает на меня время от времени.
        Лис оттаскивает меня в сторону, прежде чем начинается прогон.
        - Что случилось?  - спрашивает она.
        - Ничего.
        - Да прекрати.  - Она скрещивает руки на груди.  - Я тебя знаю.
        Я вздыхаю.
        - Я расскажу тебе вечером. Мы же остаемся на ночевку у тебя?
        - Конечно.
        Я укладываю свои вещи после репетиции, когда Гидеон плюхается на стул рядом.
        - Хочешь поговорить об этом?  - спрашивает он, как всегда, будто телепат. Пугает, как хорошо он читает мое настроение.
        - Нет.
        Он смотрит на меня с минуту.
        - Ладно. Ты придешь сегодня вечером?
        Родители Гидеона уезжают из города, и он пригласил команду и труппу к себе. Я всю неделю мучилась, идти или не идти.
        - Я остаюсь у Лис, так что это вопрос к ней.
        И мы идем, конечно же, мы идем. По пути к его дому я рассказываю Нат и Лис, что случилось.
        - Что за чертова хрень?  - говорит Лис с заднего сиденья.
        - Я бы не так сказала,  - замечает Нат.  - Но согласна со смыслом.
        - Тебе нужно с ним расстаться,  - говорит Лис.  - Спорим, он эту же фигню провернул с Саммер.
        - Да,  - говорю я,  - и он чуть не умер.
        В машине становится тихо.
        - Он не может вешать это на тебя,  - говорит Нат.  - Это нечестно.
        - По моему профессиональному мнению,  - вставляет Лис,  - он - парень, находящийся в патологической зависимости от партнера, с нарциссическими наклонностями и глубокой депрессией. Почти уверена, что это верный диагноз. Это никак с тобой не связано. Ему нужно самому разобраться с этим дерьмом.
        - Ты хочешь с ним расстаться?  - спрашивает Нат.
        Я вскидываю руки:
        - Не знаю. То есть правда не знаю. Я люблю его, но…
        - Но…  - говорит Лис.
        - Гидеон,  - тихо заканчивает Нат.
        Я колеблюсь, а потом киваю:
        - Да, Гидеон.
        Нат подъезжает к дому Гидеона и глушит двигатель.
        - Думаю, это было правильно - сказать ему о лекарствах и всем таком,  - замечает Лис.
        - Может, в этом все и дело,  - говорю я.  - Как это называется?
        - Химический дисбаланс,  - говорит Лис.
        - Ага, вот это. Может быть, ему дадут лекарства, и он снова станет Гэвином, которого мы все знаем и любим.
        - А может быть, мы никогда не знали его,  - говорит Нат.  - Может быть, вот это и есть настоящий Гэвин.
        Кто-то стучит в окно, и мы подпрыгиваем. Питер и Кайл машут нам заходить внутрь.
        - Слушай,  - говорю я, кладя руку на плечо Нат,  - не рассказывай Кайлу об этом, хорошо?
        - И не собиралась,  - уверяет она.  - Он мой парень, но вы, девочки, всегда на первом месте.
        Когда она выпрыгивает из машины, он подхватывает ее на руки и кружит. Она откидывает голову назад и смеется, беззаботно и счастливо. Я сглатываю внезапный ком в горле.
        Дом Гидеона точно такой, как я и представляла. В одном углу стоит статуя Будды, и весь дом пахнет фимиамом. Сбоку от входа есть маленькая комната с подушками для медитации и ковриками для йоги. Маски со всего мира висят на стенах вместе с фотографиями его с родителями в путешествиях. Вот они перед Тадж-Махалом, Великой Китайской стеной.
        - Ты приехала!  - говорит Гидеон. В одной руке у него бутылка водки, в другой - бутылка джина, но он все равно обнимает меня. Я не отталкиваю его.
        Когда он меня отпускает, я поворачиваюсь к Лис:
        - Думаю, сегодня та самая ночь.
        - Та…  - ее взгляд перемещается на бутылки в руках Гидеона,  - та самая ночь.
        Я пообещала Лис, что мой первый алкоголь будет выпит вместе с ней. Я хочу повеселиться. Хочу забыть тебя. Хочу сделать что-то ради себя.
        Нат качает головой:
        - Не знаю, Грейс. Может, стоить подождать, пока ты… Ну знаешь…
        - Все нормально,  - говорю я.  - Я хочу. Мне восемнадцать, скоро мы выпускаемся. Мне нужно, не знаю, пройти посвящение или типа того.
        - Вы говорите о своем, о девичьем,  - говорит Гидеон.  - Я вообще не понимаю, о чем вы.
        - Увидишь,  - отвечает Лис, хватая меня за руку.  - Веди нас туда, где можно найти выпивку для взрослых.
        - Прошу вас, прекрасные дамы,  - Гидеон ведет нас через гостиную, переходящую в кухню.
        Как только мы входим, нас приветствуют члены труппы, все в разных стадиях опьянения. Главная комната просторна и полна света, в центре огромный персидский ковер, а на стенах гобелены из Индии. Удобные диваны землистых тонов стоят в форме буквы Г, а стопка книг по искусству и путешествиям лежит в центре большого журнального столика. Две кошки свернулись под ним и подозрительно осматривают комнату.
        Когда мы подходим к стойке с напитками, Лис просматривает бутылки и хватает апельсиновый сок и водку из рук Гидеона.
        - Я приготовлю тебе «Отвертку»,  - говорит она.
        Нат смотрит на водку и морщит нос:
        - Звучит опасно.
        - Это просто водка и апельсиновый сок,  - поясняет Гидеон и бросает взгляд на меня.  - Ты никогда раньше такое не пробовала?
        - Она ничего раньше не пробовала.  - Нат берет «Спрайт».  - Я возьму это.
        Гидеон облокачивается о стойку со скрещенными руками:
        - Это и правда твой первый алкоголь?
        Я киваю:
        - Самый первый.
        - Ладно, подожди,  - говорит он Лис.  - Мы не можем позволить ей пить это дерьмо.
        Он открывает холодильник и достает маленькую бутылку шампанского, а потом бокал для шампанского из шкафа.
        - Твои родители разве не заметят, что ее нет?  - спрашиваю я.
        Он машет рукой, а потом открывает бутылку:
        - Их там штук десять.
        Гидеон наливает шампанское в бокал и передает мне. Его пальцы касаются моих, и прикосновение словно наэлектризовано.
        «Я убью себя, если ты расстанешься со мной».
        Я делаю глоток. Оно вкусное, холодное и с прекрасными пузырьками. Жидкое золото. Я чувствую тепло внутри почти сразу. Делаю еще один глоток побольше.
        - Ну?  - спрашивает Нат.
        - Идеальная первая выпивка,  - отвечаю я.
        Гидеон ухмыляется:
        - Успех!
        Кто-то его зовет, и он отдает мне бутылку:
        - Сейчас вернусь.
        - О боже,  - говорит Нат, как только он отходит достаточно далеко,  - Какой же он милый, а?
        Очень милый, нужно признать.
        - Считай, что сегодня ты отдыхаешь от работы свахи,  - говорю я ей.  - Серьезно. Я просто хочу повеселиться с подружками и напиться. Больше не говорим о парнях. Пожалуйста.
        Они зажимают меня между собой в объятии. Как же я люблю своих лучших подруг. Может, я не права. Может, они бы тоже попытались спасти меня из горящей машины.
        А потом я понимаю: ты и есть горящая машина.
        Я допиваю бокал шампанского, хватаю их за руки и тащу на задний двор. Там тихо - все внутри танцуют и поют караоке, и это хорошо, потому что я могу потерять контроль над собой и не хочу, чтобы у меня были зрители. У Гидеона нет бассейна - у него есть японский дзен-сад, водоворот белых и серых камней, и меня сразу же отвлекает лунный свет, блестящий на них.
        - Вау,  - говорю я.
        - Теперь я понимаю, почему он такой… Гидеон,  - говорит Лис.  - Я бы тоже стала мастером дзена, если бы у меня была такая фигня на заднем дворе.
        Нат наплевать на сад камней. Она единственная из нас замечает, что меня трясет.
        - Грейс.  - Она крепко держит меня за руку.
        И тогда я сдаюсь. Крупные слезы и всхлипы, и я больше не хочу быть с тобой, Гэвин. Я не хочу, прости меня, и я люблю тебя, но больше не могу так продолжать, я не могу, не могу ненавидеть свою жизнь, и я хочу, чтобы все прекратилось, почему оно просто не прекратится?
        - Ублюдок хренов,  - говорит Лис.  - Смотри, что он с ней сделал.
        Я не могу перестать плакать и цепляюсь за Нат, пока Лис ходит взад-вперед.
        - Ты не можешь оставаться с ним,  - говорит Лис.
        - Ты знаешь, что он это сделает,  - отвечаю я.  - Он не шутит.
        - Ну и пусть делает,  - резко отвечает она.
        - Лис,  - рычит Нат,  - не помогаешь.
        - Я все еще люблю его,  - говорю я, когда мои всхлипы затихают.
        - Но ты больше не хочешь быть с ним, дорогая,  - говорит Нат.  - Это нормально. Люди расстаются. Такое бывает, знаешь ли. То, что ты хочешь с ним расстаться, не делает тебя плохим человеком.
        Я пожимаю плечами.
        - Не знаю… Если бы он не был таким… И Гидеон… Я не знаю, блин.
        Раздвижная дверь открывается, и Нат поворачивается, все еще обнимая меня.
        - Привет, Гидеон,  - говорит она.  - Прости. Женское ЧП.
        - Она в порядке?
        - Нет,  - отвечает Лис сухо.
        Я поворачиваюсь к нему:
        - Прости. Я в порядке. Все будет хорошо.
        - Могу я что-то сделать?  - спрашивает он, протягивая мне еще один бокал шампанского.  - Кроме как продолжать поставлять шампанское, конечно же.
        Я благодарно беру бокал.
        - Это идеально.
        Он улыбается:
        - Хорошо. Я вернусь в дом. Но если вам нужен наемный убийца, взломщик паролей или джедай, вы знаете, где меня найти.
        Я смеюсь:
        - Ладно.
        Он уходит, и Лис поворачивается ко мне.
        - Ты можешь заполучить джедая. В чем тут вообще сомневаться?
        Я опустошаю бокал шампанского за один глоток.
        - Полегче,  - говорит Нат.
        - Что ты собираешься делать?  - спрашивает Лис.
        Теперь я чувствую себя спокойнее и решаю, что мне нравится шампанское.
        - Нужно убедиться, что он начнет принимать лекарства,  - говорю я.  - А потом посмотрю, изменит ли это что-то.
        - А если нет?  - спрашивает Нат.
        Я сглатываю:
        - Тогда… я с ним расстанусь.
        Я это сделаю, Гэвин. Соберись, потому что, твою мать, клянусь, я закончу наши отношения.
        Глава 31
        Я на четвереньках, мою плинтус в столовой. На часах пять пятнадцать, а ты будешь здесь в пять тридцать. С вечеринки у Гидеона прошло несколько дней, и сегодня твой день рождения. Так как сегодня вторник, у нас нет спектакля вечером, и я веду тебя в новый итальянский ресторан возле твоего вуза. Я говорю себе, что если ты не начнешь принимать лекарства к концу недели, я с тобой расстанусь. Но я уже подумываю над увеличением этого срока. Неправильно бить лежачего. И это невозможно, когда это твой любимый.
        Я пытаюсь не запачкать платье, разбрызгивая чистящий спрей по полу, а потом проводя по нему тряпкой. На тряпке не остается грязи, потому что ее там нет, черт побери.
        Новая затея мамы в том, что нужно делать генеральную уборку каждый день. Помыть пол, вытереть пыль, пропылесосить, отмыть туалеты и все такое. Вчера на столешнице осталось несколько капель засохшего соуса от пасты, и она начала кричать, что весь дом похож на свинарник. Учитывая работу, школу, репетиции и теперь этот крестовый поход по уборке в доме, я совершенно разбита. Когда я встретилась с тобой в воскресенье после дневного спектакля, то заснула на середине фильма, который мы смотрели у тебя дома. Ты накрыл меня одеялом и просто долго обнимал.
        Я правда не знаю, как бы прошла через это все без тебя, уводящего меня из дома или забирающегося в мою комнату по ночам, навещающего меня на работе. Когда я тебе звоню, ты берешь трубку после первого же гудка. Ты первый человек, к которому я обращаюсь, когда дома все становится тяжело и нелепо. Ты был моим спасательным кругом, и сейчас мне нужно стать твоим. Я пообещала себе, что перестану терять любовь к тебе. Я снова в тебя влюблюсь, потому что иначе ты убьешь себя. Я знаю, что ты это сделаешь. Я не хочу быть эгоистом. Или опрометчивой. Я хочу правильно поступить с нашими отношениями. Ты этого заслуживаешь, мы оба заслуживаем.
        Я не позволяю себе думать о Гидеоне. Иначе каждый раз я чувствую себя виноватой. Я люблю тебя, и мы так много вместе прошли. Тебе со стольким приходилось мириться: с моей семьей, расписанием, учебой в старшей школе. Как я могу тебя отпустить после всего того, что ты сделал для меня? Как могу я с тобой расстаться тогда, когда нужна тебе больше всего? Так что я запихиваю Гидеона в закрома своего разума. Снова и снова.
        Закончив, я выпрямляюсь.
        - Мама?  - зову я.  - Они чистые.
        Я слышу, как она идет по коридору, а за ней и Сэм. У нее темные круги под глазами, а краска на волосах потускневшая. Я вижу серые волоски в ее хвостике. Странно видеть мою маму неидеальной. Она с почти религиозным рвением относится к волосам и ногтям. Она наклоняется и изучает плинтус.
        - Ты пропустила пятнышко,  - говорит она, указывая на маленькое пятнышко на стене над полом.
        Я наклоняюсь и стираю его тряпкой, в двух секундах от истерики. Я думаю о тебе и нашем свидании, и как сильно мне нужно отсюда убраться.
        Но она стоит и качает головой:
        - Тебе стоит еще раз все протереть,  - говорит она.
        Я не могу больше сдерживаться. Глаза наполняются слезами.
        - Мама, пожалуйста. Гэвин будет здесь в любую минуту, у нас свидание…
        - Чем быстрее ты начнешь работать, тем быстрее закончишь.
        - Но у нас столик заказан…
        - ЧТО Я СКАЗАЛА?
        Все ее лицо внезапно искажает ярость, и я больше не могу, я сдаюсь и говорю все, что хотела сказать последние несколько месяцев.
        - Весь дом чист, мама, идеально чист. И я устала, истощена и больше не могу это делать. Не могу. С тобой что-то не так…
        Она поднимает руку и дает мне пощечину. Я врезаюсь в проход, уставившись на нее в шоке, прижав руку к горящей щеке. Она хватает меня за плечи и трясет так сильно, что я прикусываю язык.
        - Почему с тобой все время одни разборки?  - кричит она.
        Я вижу движение краем глаза: ты там, стоишь перед сетчатой дверью. Мама открыла дверь сегодня, потому что погода была хорошая. Я смотрю на нее в панике, сгорая от стыда.
        - Мама. Мама. Гэвин…
        - Ты сука,  - кричит она на меня и поднимает руку, и я слышу, как открывается дверь.
        - Эй!  - говоришь ты, но не успеваешь остановить удар, в этот раз такой сильный, что моя голова бьется о стену.
        - Какого хрена?  - теперь ты кричишь. Я никогда не видела тебя в такой ярости.
        Ты хватаешь меня и прячешь за свою спину. Я всхлипываю и никак не могу остановиться, в голове гудит, щека болит, и я так сильно люблю тебя, Гэвин, я так тебя люблю за то, что ты хочешь спасти меня.
        - Какого хрена?  - кричишь ты снова.
        Я чувствую, что тебя трясет от злости, и я тебе так благодарна за то, что кто-то наконец за меня вступился.
        Мама смотрит на тебя и ничего не может сказать.
        - Если вы еще раз сделаете это, я вызову чертову полицию,  - говоришь ты.  - Вообще-то я должен вызвать ее прямо сейчас.
        Мама моргает, словно выходя из транса:
        - Гэвин, тебе нужно уйти,  - говорит она.
        - С радостью.  - Ты хватаешь меня за руку и распахиваешь дверь. Я так рыдаю, что едва могу дышать, пока всхлип за всхлипом вырываются из меня.
        - Куда это ты собралась, Грейс?
        Я оборачиваюсь и смотрю на нее, и не могу поверить, что после этого мне нужно остаться дома.
        - Она идет со мной,  - говоришь ты.
        Я смотрю на тебя, качая головой. Я даже не хочу знать, какие проблемы меня ждут, если я уйду.
        - Грейс Мари Картер, верни свою задницу сюда…
        Ты игнорируешь маму и берешь мое лицо в руки, и ты тихий и нежный:
        - Детка, ты идешь со мной. Я не оставлю тебя здесь, когда она в таком состоянии.
        - Но если я уйду, я попаду в такие…
        - Мы с этим разберемся позже. Пойдем. Я отвезу тебя к себе.
        Я плачу еще сильнее.
        - Ресторан…
        - Все нормально. Пойдем в другой раз.
        Мама захлопывает дверь, и ты ведешь меня в машину. Я спотыкаюсь, в глазах плывет, и понимаю, что на мне даже обуви нет. Ты сажаешь меня в машину, и мы едем к тебе домой.
        - Прости,  - всхлипываю я.  - Мне так жаль…
        Ты отъезжаешь на обочину и отстегиваешь ремень безопасности.
        - Иди сюда,  - говоришь ты.
        Я падаю в твои объятия, и через пару секунд твоя рубашка вся мокрая. На тебе галстук, и от этого я начинаю плакать еще сильнее. Ты гладишь меня по спине, и только когда я начинаю успокаиваться, слышу, что ты тихо напеваешь мою любимую песню, «California Dreamin’».
        Я отстраняюсь и вытираю слезы с лица.
        - Я, наверное, выгляжу ужасно,  - говорю я.
        Потом я икаю, а ты протягиваешь руку и гладишь меня по волосам.
        - Ты идеальна.  - Ты снова пристегиваешь ремень, и вскоре мы подъезжаем к твоему дому. Обе машины твоих родителей там.
        - Гэв, я не хочу, чтобы они увидели…
        Ты крепко сжимаешь мою руку.
        - Они могут помочь,  - говоришь ты.
        Я иду за тобой в дом, и когда дверь открывается, твои родители отворачиваются от телевизора.
        - Ты что-то забыл, милый?  - спрашивает твоя мама.
        Ты качаешь головой и прижимаешь меня к себе. Лишь увидев шок на лице твоей мамы, я снова начинаю плакать. Ты объясняешь, что случилось, пока твоя мама обнимает меня.
        - О, милая,  - говорит она.  - Все хорошо. Все будет хорошо.
        Она ведет меня на кухню и берет пакетик с горохом из морозильника.
        - Приложи это к шишке на голове, а я пока найду болеутоляющее.
        Ты садишься рядом со мной, и, когда я прикладываю пакетик с горохом к месту, где голова ударилась о стену, ты забираешь его у меня.
        - Давай я,  - говоришь ты.
        Твой папа ходит взад-вперед по комнате. Он останавливается и поворачивается ко мне.
        - Думаю, нам нужно поговорить с твоими родителями,  - говорит он.  - Они должны знать, что ответят за свои действия.
        Я качаю головой:
        - Большое спасибо, Марк. Правда. Но думаю, это только все ухудшит.
        - Ей не может такое сойти с рук,  - говоришь ты.
        Я кладу руку тебе на колено.
        - Все нормально.
        Ты перекладываешь горох и обнимаешь меня за талию, тянешь к себе, чтобы я села к тебе на колени.
        Заходит твоя мама с таблеткой и дает мне стакан воды.
        - Не понимаю,  - говорит она,  - что ее так разозлило?
        Я рассказываю им о уборке в доме, и твоя мама хмурится.
        - Твоей маме стоит сходить к врачу. Она принимает лекарства?
        Я качаю головой:
        - Нет. У нее нет страховки. Мы типа не говорим об этом. Это… просто так есть.
        Звенит звоночек.
        - Это стиральная машинка,  - говорит твоя мама,  - я сейчас вернусь.
        - Не хочу, чтобы ты туда возвращалась,  - бормочешь ты.  - Тебе восемнадцать… Тебе не нужно оставаться там.
        Я касаюсь твоего лба своим:
        - И куда мне идти?
        - Сюда,  - уголки твоих губ поднимаются,  - уверен, ты поместишься в моей кровати.
        Твой папа дает тебе подзатыльник газетой, и ты улыбаешься.
        - Мне нужно пойти умыться,  - говорю я, сползая с твоих колен.  - Я вернусь.
        Добравшись до ванной и увидев свое лицо в зеркале, я удивляюсь, что ты не разлюбил меня. Нос у меня ярко-красный, щеки в пятнах и все еще болят от пощечин. Глаза красные, тушь течет по щекам. Волосы в полном беспорядке. Я беру мыло и оттираю лицо, а потом завязываю волосы в хвостик. Когда я выхожу, ты один ждешь меня на кухне.
        - Пойдем,  - говоришь ты и ведешь меня в спальню.
        Мы ложимся, как две ложки, вложенные друг в друга, и ты прижимаешь меня к себе, пока я пытаюсь все обдумать.
        - Такое уже раньше бывало?
        Я вздыхаю:
        - Не настолько. Мне и раньше давали пощечины, но не сильно. Но то, как она меня трясла…
        Я сжимаю твои руки, радуясь, что такой Гэвин сегодня со мной. Ты защитник, ты милый, и я люблю тебя за все, что ты сказал и сделал. Почему ты не можешь быть таким Гэвином все время? Я чувствую себя ужасно из-за чувств к Гидеону. Я не заслуживаю тебя. Может, никогда и не заслуживала.
        Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть тебе в глаза.
        - Я испортила тебе день рождения,  - говорю я дрожащим голосом.
        - Нет, не испортила. Детка, иди сюда.  - Ты обнимаешь меня.  - Это был лучший год моей жизни - с тобой. Все это дерьмо с твоими родителями закончится, когда ты выпустишься.
        Я думаю о том, как много раз ты помогал мне, когда я разбиралась со всем этим дома. Все ночные звонки, песни, маленькие подарки. Ты забирался через мое окно, уводил меня на приключения. Я не знаю, как бы я пережила маму и Великана в этом году без тебя.
        - Эй, у меня есть кое-что, чтобы тебя развеселить.  - Ты открываешь ящик в прикроватном столике и достаешь баночку с таблетками. Ты трясешь ею передо мной.  - Лекарство. От депрессии. Ты была права.
        Я наклоняюсь и целую тебя. Вот, вот почему я не хочу от нас отказываться. Гидеон, скорее всего, просто глупая влюбленность. Как могла я убить то, что есть между нами, из-за чего-то скоротечного?
        - Я никому не позволю причинить тебе боль,  - бормочешь ты мне в губы.
        Безопасность. Впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности с тобой.
        - Прости,  - говорю я, а глаза наполняются слезами.
        - За что?
        - Не знаю. За все.
        За Гидеона. Родителей. Нехватку веры в тебя.
        Ты прижимаешься губами к моему лбу.
        - Все теперь хорошо,  - говоришь ты.  - Все будет хорошо.
        Если бы я могла поверить тебе.
        Я возвращаюсь домой до комендантского часа. Я оставила телефон дома, так что не знаю, пыталась ли мама мне звонить. У меня даже нет ключей. Я пробую входную дверь - закрыто.
        Черт.
        Я звоню в дверь, надеясь, что это не разбудит Сэма. Где-то минуту спустя мама открывает дверь. Ее волосы мокрые, и она в банном халате. Я нервничаю и чувствую себя непокорной и уставшей. Такой уставшей. Мысленно я готова к этой битве. Если она хочет, я готова сражаться.
        - Сядь,  - говорит она, указывая на стол в столовой.
        Мне страшно. Я пытаюсь напомнить себе, что мне восемнадцать, и потому они не могут контролировать меня так, как раньше. Я могу просто сейчас уйти, и они ничего не могут с этим сделать. Смелей, сердечко.
        Великан уже там, в его руке тоник с водкой. Я отставляю стул и падаю на него, и буквально трясусь, потому есть что-то очень грозное в том, как он смотрит на меня, а мама не встречается со мной глазами.
        - Я хочу, чтобы ты убралась отсюда,  - говорит Великан.
        - Я не понима…
        - Последний день, который ты проведешь под моей крышей, это выпускной. Потом ты уйдешь.
        Я таращусь на него:
        - Но… Куда я пойду? Учеба в универе начинается в августе. Я даже не знаю, куда я поступила.
        - Не мои проблемы,  - говорит он.
        Я смотрю на маму.
        - Это что, серьезно?
        Она просто смотрит на меня.
        - Я не сделала ничего плохого!  - кричу я.
        - Не повышай голос,  - рычит она.  - Если ты разбудишь брата, то будешь сидеть с ним всю ночь. Я только что его уложила.
        - Это безумие,  - говорю я.  - Ты безумна. Пол был чист, у меня было свидание…
        - Она сказала тебе вернуться,  - говорит Великан.
        - Тебя там даже не было,  - отвечаю я.  - Ты даже не знаешь, что случилось.
        - Твоя мать сказала тебе вернуться в дом?
        - Да, но она била меня, а Гэвин…
        - Ты вернулась?
        - Нет,  - тихо говорю я.
        - Тогда ты виновата,  - заключает Великан.
        Я вскакиваю, и вся злость, накопившаяся во мне с тех пор, как мы сюда переехали, льется из меня, превращаясь в слова:
        - Я НЕ СДЕЛАЛА НИЧЕГО ПЛОХОГО!
        Великан поднимает руку. Он в паре дюймов от моего лица, он готов меня ударить. Мама издает непонятный вскрик, но впервые мне не страшно. В этот раз я хочу, чтобы он ударил меня. Я хочу спровоцировать его.
        - Давай,  - говорю я, держась за стол. Я улыбаюсь, наклоняю подбородок, чтобы щека оказалась в удобном для удара положении.  - Ударь меня. Хочу, чтобы ты это сделал.
        Потому что тогда я смогу вызвать полицию. Я смогу рассказать в школе. Для разнообразия он будет тем, у кого проблемы.
        Мы смотрим друг на друга. Его глаза водянисто-карие - цвет диареи, грязи. Его губы искривляются в усмешке, но скорее комического злодея, чем настоящего ужаса.
        - Ты под домашним арестом,  - говорит он.
        Я откидываю голову назад и смеюсь.
        Все это время я не понимала: он совсем не великан. Рой просто человек с одним тузом в рукаве.
        И он его разыграл.
        Глава 32
        В первые за долгое время я счастлива. Натали сказала мне этим утром, что поговорила со своей мамой, и я могу пожить у них летом. Мама Натали и бровью не повела, когда она спросила, могу ли я остаться. «Конечно же»,  - сказала она, словно и спрашивать не надо было. В доме Натали не кричат, ничего не требуют, нет никакого напряжения. Только море любви и хорошей еды. Не могу дождаться, когда перееду к ним.
        - Мне нравится, что план Великана обернулся против него самого,  - говорит Лис. Она притворяется, что исполняет прием карате, бьет ногой и режет рукой воздух:  - Вот так тебе, козел.
        Нат ухмыляется:
        - Очко в пользу Грейс.
        Я почти рада, что все случилось именно так. У меня такое чувство, словно с плеч упал огромный груз. Ведь день я хожу по занятиям, как в тумане. Начинается отсчет. Два с половиной месяца до выпуска.
        Сейчас конец школьного дня, я беру книжки из шкафчика, и треугольный кусочек бумаги выпадает на пол, толстый и аккуратно сложенный. Письмо от Гидеона. Бумага обжигает пальцы, и мне очень хочется прочитать письмо, но я не могу заставить тебя ждать. Я засовываю его в карман куртки, а потом думаю: а вдруг выпадет? А вдруг ты найдешь его? Мне нужно бы его выкинуть, а не читать, потому что он не мой парень, но я прячу письмо в учебнике по французскому и засовываю его в рюкзак.
        Не то чтобы бы мне было что скрывать.
        Мы с Гидеоном просто друзья. Это так. Я люблю тебя, и мне приходится повторять себе, что у нас все будет хорошо. Ты принимаешь лекарства, а я скоро выпускаюсь. Следующая часть наших жизней скоро начнется. Уже начинается. Ты спас меня от мамы. Я была в горящей машине, а ты запрыгнул и вытащил меня оттуда. Не Гидеон, а ты.
        Я выхожу через главную дверь, где ты ждешь меня, а письмо будто посылает ударные волны из моего рюкзака. Я спешу, и часть меня знает, что это не из-за того, что я так хочу с тобой увидеться, а потому что я не хочу видеть выражение лица Гидеона, когда ты поцелуешь меня при встрече. Я быстро забираюсь в машину. Захлопываю дверь. Ненавижу свое дурацкое непостоянное сердце.
        - Давай убираться отсюда,  - говорю я.
        Ты наклоняешься.
        Я наклоняюсь.
        Ты на вкус как сигареты, и я отстраняюсь.
        - Что?  - говоришь ты, сужая глаза.
        Ты видишь? Видишь мое отчаянное желание уйти, уйти, уйти?
        - Гэвин, ты на вкус как чертова пепельница.
        - Раньше я не слышал, чтобы ты из-за этого жаловалась,  - говоришь ты.
        - Теперь услышал.  - Мой голос сердит.
        - Что это за стервозное настроение?  - говоришь ты.
        Я пожимаю плечами:
        - Плохой день, прости.
        Ты выезжаешь с парковки и поворачиваешь прочь от своего дома в сторону университета. Там рядом кофейня, куда ты меня иногда водишь. Из-за этого я чувствую себя взрослой, заказывая латте и проводя время со студентами. И я стану такой через пару месяцев.
        Примерно через пятнадцать минут ты подъезжаешь к многоквартирному дому возле твоего колледжа. Сердце падает. В последнюю очередь мне сейчас хочется встречаться с твоими друзьями. Я всегда чувствую себя ребенком рядом с ними, словно быть в старшей школе так плохо.
        - Гэв, я подумала, мы будем гулять. Вдвоем.
        Ты ухмыляешься:
        - Так и есть.
        Ты паркуешься, выпрыгиваешь из машины и обегаешь ее, чтобы помочь мне выйти, галантный джентльмен, как всегда.
        - Это,  - говоришь ты и машешь рукой в сторону жилого комплекса,  - наш новый дом.
        - Ты снял квартиру?  - спрашиваю я.
        Ты так счастлив сейчас. Практически подпрыгиваешь на месте.
        - Я снимаю ее у школьного друга. Он учится за границей, а парень, который должен был здесь жить, отвалился. Мне дают ее до конца лета. Пойдем.
        Ты протягиваешь мне руку, и я иду за тобой на второй этаж. Это новый комплекс, с оштукатуренными стенами персикового цвета и балконами, куда люди выставляют свой гриль или мебель для патио. Кто-то громко включил радио и где-то орет ребенок, но в остальном все тихо. Я никого не вижу.
        - Здесь и бассейн есть,  - говоришь ты.  - Я подумал, что мы сможем приглашать друзей, когда станет жарко.
        Я улыбаюсь и киваю, но почему ты продолжаешь говорить «мы»? Ты открываешь дверь и заходишь внутрь.
        - Добро пожаловать домой.
        Это маленькая двухкомнатная квартира с голыми стенами, гостиная завалена гитарами, контейнерами от еды навынос и наполовину распакованными чемоданами.
        - Да, парень, живущий здесь, так и не дошел до дизайна интерьера,  - говоришь ты, наблюдая за мной, пока я осматриваю помещение.  - Обещаю, что постараюсь не разбрасывать свои вещи повсюду.
        Ты берешь меня за руку и ведешь внутрь квартиры, останавливаясь перед закрытой дверью в конце коридора.
        - А это,  - говоришь ты, аккуратно открывая дверь,  - наша спальня.
        Наша.
        Единственный предмет в комнате, кроме кучи одежды на полу, это двойная кровать с полосатым стеганым одеялом.
        - Я никогда раньше не видела, чтобы ты застилал кровать,  - только и могу сказать я.
        Ты нежно смеешься и обнимаешь меня за талию, кладешь подбородок на мое плечо.
        - Я хотел постараться для тебя.
        Секс.
        Это последнее, чего мне хочется, но как могу я сказать об этом своему парню, с которым я уже почти год?
        Ты ведешь меня к кровати и нежно укладываешь. Я дрожу, словно мы никогда раньше этим не занимались, и кажется, что снова во мне будет отдаваться резкая боль.
        Сегодня ты нежный, невероятно медленный. Я целую тебя страстно, пытаюсь ускорить тебя, но ты просто тихо смеешься в мои губы и бормочешь:
        - Наберись терпения, кузнечик.
        Ты тянешь вниз мои джинсы вдоль бедер, колен. Следующая на очереди - моя рубашка, та, в которой, как сказал Гидеон, я похожа на озорную библиотекаршу.
        Гидеон.
        Я закрываю глаза и пытаюсь забыть его, но это лишь делает его более реальным, и внезапно я понимаю, как справиться с этим.
        Твой язык проникает в мой рот, но он больше не твой, это язык Гидеона, и я представляю, что не чувствую вкус сигарет или кофе. Становится легче, когда твои губы двигаются ниже по моей шее, а твои руки скользят по мне, отлично зная мою анатомию.
        Я кусаю губу, когда ты прижимаешься ко мне, и я хочу тебя - не тебя, а Гидеона, я хочу тебя в виде Гидеона, и это неправильно. Я знаю, что это так, но не могу по-другому.
        Ты протягиваешь надо мной руку, хватаешь презерватив и берешь меня за руку, чтобы я помогла тебе надеть его, и я смотрю, как ты закрываешь глаза и откидываешь голову, и я забываю о Гидеоне. Будь ты проклят за свою красоту.
        Я теперь держу глаза открытыми и прижимаю тебя к себе, и мы - буря, несущаяся по комнате, и я цепляюсь за тебя, потому что иначе разлечусь на части, а твои руки и губы… не останавливайся, не останавливайся.
        Ты падаешь на меня, наш пот смешивается.
        У меня снова болит живот, и я выскальзываю из-под тебя. Ты прижимаешь меня к себе, моя голая спина касается твоей голой груди, и мы лежим, прижавшись друг к другу. Я в таком замешательстве. Сначала я представляю, что ты Гидеон, а это неправильно и развратно, потом хочу тебя, а теперь мне просто нехорошо.
        «Из-за тебя я попаду в неприятности»,  - говорю я Гидеону.
        «Тебе подарят любовь,  - поет Бьорк.  - Тебе просто нужно ей довериться».
        Я отстраняюсь от тебя, бормочу что-то о душе. Ты с улыбкой смотришь, как я ухожу.
        - Ты такая красивая,  - говоришь ты с тягучим южным произношением.
        Я стою в душе, горячая вода колет кожу. Я пытаюсь смыть тебя с себя, как только могу. Но мыло не помогает от всего. Не знаю, как объяснить тебе, даже себе, почему нахождение здесь кажется неправильным. Это словно прийти домой к незнакомцу или что-то вроде того.
        Я не должна здесь находиться. Не сейчас. Еще нет.
        Меня наполняет страстное желание увидеть Натали, Алиссу и Гидеона. Мне хочется быть на репетициях и разговаривать о том, как глупо, что нам все равно нужно проходить Президентский тест на спортивную подготовку, бежать милю, потому что государство так сказало. Мне хочется смеяться из-за дурацкого дресс-кода, из-за того, что Алиссу отправляют домой, потому что бретельки ее майки шириной в один с половиной дюйм, а не два и больше, как необходимо.
        Почему я не могу быть с тобой честна? Почему просто не могу отпустить тебя и прекратить эти мучения? Если мне так плохо, нам нужно расстаться.
        Но я не могу это сделать. Я хватаю кожу на внутренней стороне руки и сжимаю с силой.
        «Ты тупая чертова идиотка. Я тебя ненавижу. Ты с ним остаешься просто потому, что ты трусиха, шлюха, которая боится остаться одной. Пошла ты к черту, Грейс. Пошла. К. Черту».
        Если бы я могла объяснить себе, почему такая слабовольная, такая чертовски слабая и бесхребетная. Ты принимаешь лекарства. Может быть, ты будешь в порядке, если мы расстанемся. Это легкое упражнение: давай расстанемся. Я с тобой расстаюсь. Мы больше не пара. Я люблю другого.
        Но во рту пересыхает, сердце останавливается. Не знаю, говорит ли мне тело не делать этого или я просто слишком труслива, чтобы сказать то, что нужно сказать. Печаль в том, что просто легче оставаться вместе. Не ворошить ничего. Не разбивать твое сердце.
        Я не хочу становиться убийцей. Не хочу быть той девушкой, которая снова толкнет тебя в ванную. Я так запуталась во всем сейчас, что это даже не смешно. Я почти понимаю, почему папа ищет спасение в наркотиках и бутылках виски. Мне сейчас тоже хочется заглушить все чувства.
        Я вытираюсь и одеваюсь, а ты уже ждешь меня в гостиной и держишь коробочку для украшений, перевязанную лентой.
        - Что это?  - спрашиваю я.
        Ты вкладываешь ее мне в руки:
        - Почему бы тебе не посмотреть самой?
        Внутри совершенно новый блестящий ключ.
        Ты засовываешь руки в карманы, твой привычный жест, когда ты нервничаешь.
        - Я надеялся… Грейс, я хочу, чтобы ты переехала. Мы можем упаковать твои вещи на этих выходных…
        - На этих выходных?
        Ты проводишь руками по моим.
        - Детка, нам нужно вытащить тебя из того дома. Они уже выгнали тебя на лето. Ты серьезно собираешься оставаться там до июня? Твоя мама побила тебя…
        - Она не побила меня, и, Гэвин, я в старшей школе.
        - Тебе восемнадцать. Слушай, я могу подвозить тебя в школу и забирать оттуда. Я уверен, Нат сможет подвозить тебя на репетиции и все такое. Я могу взять больше смен в «Гитарном центре», и вместо оплаты ренты Великану ты можешь помогать мне с оплатой квартиры, если захочешь. Я все рассчитал.  - Ты касаешься губами моего лба.  - Переезжай ко мне.
        Я представляю, как просыпаюсь с тобой каждое утро. Готовлю тебя яичницу в пижаме. Занимаюсь с тобой любовью и не переживаю, что нас поймают. Играю в свой дом. Но от всего этого у меня кружится голова, словно я на ужасном вращающемся аттракционе, и мне нужно сойти прямо сейчас.
        Я выскальзываю из твоих рук:
        - Я не могу, Гэв.
        Ты смотришь на меня в замешательстве.
        - Нет, ты можешь. Разве ты не понимаешь? Тебе больше не понадобится ничье разрешение. Тебя не посадят под домашний арест, ты больше никогда не попадешь в неприятности. Я сделал так, чтобы ты была свободна. Я же сказал, что никогда не позволю никому причинять тебе боль, и не лгал.
        - Знаю,  - говорю я мягко.  - И я так люблю тебя за то, что ты меня защищаешь. Это правда. Но, Гэв, мне нужно сейчас побыть старшеклассницей. Я не хочу быть девушкой, сбежавшей из дома и живущей со своим парнем.
        - Почему нет?
        Я обхватываю себя руками, внезапно мне становится холодно.
        - Это было бы так… Не знаю. Так странно.
        - Странно,  - говоришь ты бесцветным голосом.  - Я достал нам квартиру и занимался с тобой любовью в нашей кровати, а ты чувствуешь себя странно.
        - Она не наша…
        - Да, наша!  - взрываешься ты.  - Все, что я делаю, я делаю для тебя, ты разве не понимаешь?
        Видишь ли, вот в чем дело. Ты произносишь эти идеальные слова, и ты действительно это имеешь в виду. Это не ложь.
        - Я понимаю,  - тихо говорю я.
        У меня плохо получается любить тебя.
        - То есть ты больше хочешь жить с этими придурками и быть их рабыней, чем жить здесь со мной?
        Ты зол. Ты в ярости.
        - Нет, дело не в этом,  - говорю я.
        Год назад я думала, что хочу «серьезных отношений». Но уже, кажется, не хочу. Я хочу ночевать у друзей, пить шампанское Гидеона и танцевать на случайных вечеринках, где я могу общаться, с кем захочу.
        Но… «Если ты расстанешься со мной, клянусь богом, я убью себя».
        Я кладу руки на твою грудь. Я чувствую каждую частичку твоей злости, твоего раздражения.
        - Просто это все очень сложно,  - тихо говорю я.
        Ты немного расслабляешься.
        - Объясни,  - говоришь ты внезапно нежным голосом.
        - Просто я… Все происходит так быстро. Я думала, что никогда не попаду в выпускной класс, и теперь внезапно - бум, настоящая жизнь. Понимаешь?
        - Слушай, Грейс, если ты хочешь подождать до выпуска, мы можем подождать,  - вздыхаешь ты.  - Уже год прошел. Я могу подождать еще несколько месяцев.
        - Вообще-то… я переезжаю к Нат на лето.
        - Какого хрена, Грейс?
        - Прости,  - говорю я.  - Я не знала, что у тебя есть квартира. Ее мама сказала, что все хорошо, и…
        - Так скажи им, что передумала.
        Поздние посиделки с Нат и Лис за просмотром фильмов, поедание сладостей, смех до посинения.
        - Мне нужно об этом подумать,  - говорю я.
        Ты выдергиваешь ключ у меня из руки и засовываешь себе в карман.
        - Отлично.
        - Гэвин. Да ладно тебе.
        - Ты опоздаешь,  - говоришь ты и выходишь за дверь, а я следую за тобой по лестнице. Конечно же, это тот день, когда мне нужно приехать в театр к четырем.
        Мы не говорим по пути в театр, и когда ты резко останавливаешься перед ним, то едва смотришь на меня, когда я прощаюсь.
        Я не переживаю. Ты напишешь мне в раскаянии. Может быть, залезешь в мою комнату после того, как мама и Рой пойдут спать. Или будешь ждать на улице завтра утром с пончиками, кофе и многообещающими поцелуями. Я знаю тебя, Гэвин. Знаю, ты думаешь, что этого достаточно.
        Но это не так. Больше нет.
        Глава 33
        Мы с мамой приходим в китайский ресторан «Счастливый дракон», только мы вдвоем. Не могу вспомнить, когда в последний раз мы что-то такое делали. С тех пор как Рой решил выкинуть меня из дома, она вела себя странно. Она была милой. И кричала вполовину меньше. И разрешала мне гулять и всякое такое. Мне становится грустно. Почему всегда не могло быть так?
        Сейчас вечер среды, ничего особенного, но она попросила подругу присмотреть за Сэмом и оставила Рою тарелку еды. Мы ужинаем, а потом мне нужно ехать в театр. «Давай,  - сказала она, стоя в дверях моей спальни,  - у нас будет девичник».
        - Не могу поверить, что ты почти закончила старшую школу,  - говорит она, откусывая кусочек спринг-ролла.  - Осталось меньше двух месяцев.
        Мы действительно будем сидеть и притворяться, что того дня, когда меня ударили и выгнали, не было?
        - Знаю. Это кажется безумием.
        Я так долго ждала выпуска, что голова кружится, когда он так близко. Хотела бы я, чтобы у нас были такие отношения, чтобы я могла поговорить с ней об этом, чтобы она рассказала мне о своих переживаниях перед выпуском из старшей школы.
        - Когда ты узнаешь, в какие вузы поступила?  - спрашивает она.
        - На днях. Они сказали, к началу апреля.
        Я проверяю свою электронную почту, как одержимая, но пока ничего не приходило. Ты уже подал документы в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, так что мы ждем ответа и от них. Кажется странным продолжать строить наши планы на Лос-Анджелес, когда я даже не знаю, продержимся ли мы вместе это лето.
        Я наблюдаю за мамой уголком глаза, когда она не смотрит, и вижу, действительно вижу, чего эти годы с Роем стоили ей. Седые волосы, морщины, постоянно опущенные уголки рта. Я вижу немного от себя в этой усталости, и это меня пугает. Я думаю о том, что Рой с нами обеими обращается как с дерьмом. Он относится к нам одинаково в этом смысле. Представляю, каково это - быть замужем за таким, как он, прожить жизнь, дергаясь каждый раз, когда он подходит ближе. Интересно, озлобило бы это меня, стала бы я одержима невидимой пылью и забыла бы, что значит быть молодой?
        Когда я была маленькой, мама включала The Supremes и подпевала им, пока убиралась или готовила печенье посреди ночи, просто так. Мы ели его на завтрак. Однажды, когда я была в шестом классе, она забрала меня из школы, чтобы пойти кататься на коньках. А когда-то она провела целый месяц, делая для меня идеальный костюм Белоснежки на Хеллоуин.
        Каким-то образом за последние пять лет та мама исчезла. Понемногу ее унесло, словно лист ветром.
        Теперь между нами висит напряжение: слишком давно мы смеялись вместе, разговаривали. Как заново научиться любить?
        - Спасибо за это,  - говорю я, показывая на свой ужин.
        Мне очень редко достается такое угощение от мамы. Рой контролирует ее финансы, так что у нее никогда нет лишних денег на ужин с дочерью. Она кивает, накалывая кусочек тофу на палочку. Она засовывает его в рот, проглатывает.
        Я тихо смеюсь, и она поднимает глаза:
        - Что?  - говорит она с легкой полуулыбкой.  - Их легче использовать так.
        Я поднимаю свои палочки:
        - Помнишь фильм «Каратэ-пацан»?
        Это был мой любимый фильм в детстве. Я его, наверное, посмотрела раз триста, не шучу.
        - Ту сцену, где ему нужно было поймать муху палочками?
        Я киваю:
        - Да. Тебе просто нужно тренироваться.  - Я поднимаю руки, как мистер Мияги, инструктор карате.  - Намазываем воском,  - говорю я, делая круговые движения правой рукой,  - смываем воск…  - продолжаю, делая те же движения левой рукой.
        Она смеется:
        - Боже, раньше я включала тебе этот фильм каждый день.
        - Знаю.  - Я делаю паузу.  - Нам нужно как-нибудь его посмотреть. Вместе.
        Она улыбается:
        - Это было бы хорошо.
        Никто из нас не говорит то, что думает, но наверняка это одно и то же: у нас никогда не будет шанса сделать это, не так ли? Не могу представить, как мы с мамой устроим ночь просмотра фильмов под крышей дома Роя. Но это приятная мысль - представить, что мы сидим рядом с тарелкой попкорна.
        - Прости меня за тот день,  - произносит она с трудом.  - Все… вышло из-под контроля. И я не хочу, чтобы ты съезжала. Но… у меня нет права голоса,  - говорит она,  - в этой ситуации. С твоим отчимом.
        - Все нормально. Я повеселюсь у Нат.
        Ее мама уедет в летний лагерь, где она будет работать до конца августа, так что мы будем втроем с Нат и Лис. Забавно, как все получилось. Меня выкинули на обочину, а в результате это может оказаться самым лучшим летом в моей жизни.
        - Более того,  - добавляю я, потому что не могу удержаться от колкости,  - она не заставляет меня платить аренду. Так что я смогу купить себе вещи, необходимые для вуза.
        - Оу,  - кивает мама, делая глоток чая со льдом. Она выглядит невероятно печальной.  - Это очень мило со стороны Линды.
        Мы едим некоторое время в тишине. Начинает играть рок-баллада 80-х - «Every Breath You Take» группы Police. И впервые я действительно слышу слова.
        - Эта песня совсем не романтичная,  - говорю я. Я слышала ее миллионы раз, но только теперь понимаю.  - Он совершенно жуткий преследователь.
        «Каждый твой вздох, каждое твое движение… Я буду следить за тобой». Звучит знакомо, Гэв?
        Я фыркаю:
        - Гэвин мог бы написать эту чушь.
        Мама поднимает брови.
        - Я думала, что, может, не все так хорошо…
        «Тогда ПОГОВОРИ со мной об этом!»  - хочется крикнуть мне. Если бы между мной и мамой не было этой стены, были бы мы с тобой еще вместе? Если бы я так не жаждала сбежать из дома, ходила бы и дальше на свидания, зная, что ты, скорее всего, будешь обращаться со мной как с дерьмом, но это все же будет лучше, чем вечер с отчимом из ада? Потому что иногда - очень часто - ты был просто меньшим из зол. Это не настоящая любовь. Даже не близко.
        Я хочу чего-то настоящего.
        - Да, не очень,  - говорю я.  - Он… Мы отдаляемся друг от друга, мне кажется. Он не очень хороший.
        - Дорогая…  - Мама прикусывает губу, отворачивается.  - Поверь мне, не стоит быть с кем-то, кто плохо с тобой обращается.
        Я киваю:
        - Вообще, если честно, я не уверена, что мы останемся вместе.
        Эта иллюзия близости дает такое теплое, удивительно уютное чувство. Я цепляюсь за него. Хочу, чтобы оно длилось. Так что шлюз открывается, и все, что я ей не рассказывала, выплескивается наружу. Я рассказываю ей столько, сколько могу, о тебе и себе, умалчивая только о сексе, ночных побегах и других нарушениях правил. Я говорю ей, что мне с тобой душно.
        Она делает глоток чая, а потом разражается слезами.
        - Мама.  - Я протягиваю руку и кладу ей на предплечье.
        - Прости меня,  - причитает она, пытаясь сдерживать всхлипы.
        - Вот,  - говорю я, протягивая ей маленькую упаковку бумажных платков из сумки.
        - Спасибо, дорогая.
        Она вытирает глаза, высмаркивается. Какую-то минуту она похожа на маленькую девочку, потерявшуюся в торговом центре, которую я видела на прошлой неделе. Губы дрожат, глаза полны паники, она шла как в тумане, стараясь не плакать. А потом села, прямо где стояла, и начала всхлипывать. Это было самое печальное, что я видела в своей жизни.
        - Ты в порядке?  - спрашиваю я.
        Она делает дрожащий вздох.
        - Мне просто так жаль, что все так получилось.  - Мечтательное выражение появляется на ее лице.  - Ты помнишь фиолетовый дом?
        Теперь мне сложно сдерживать слезы. Я киваю, и мы говорим хором, словно по немому соглашению:
        - Фу-у-у, фиолетовый дом!
        Слова волшебны, и они бегут по мне, сжигая накопленную горечь по отношению к ней. Я все еще злюсь, мне все еще больно, но слова напоминают мне о нашей связи. Даже Великан не может ее порвать.
        - Мне тоже жаль,  - говорю я. Это столько прощения, сколько я только могу дать сейчас. Я беру ее за руку и сжимаю.
        Она не отпускает мою руку.
        Глава 34
        Натали берет меня под руку и кладет голову мне на плечо.
        - Мне нравится это время года.
        Весна. Новые начинания, но кажется, что внутри меня осень. Завтра наше последнее выступление, и это меня подавляет. Когда мне нужно работать над спектаклем, я провожу меньше времени дома. Теперь снова начнутся длинные дни, полные заданий и криков. А также на дворе апрель, а это означает, что в любой день мы можем узнать, в какие вузы поступили. Как могла я не подать документы в Нью-Йорк?
        - Так что там с белыми танцами?  - спрашивает она.
        Белый танец на следующей неделе. Девушки приглашают парней, и пары надевают похожую одежду.
        Я качаю головой:
        - Без шансов. У Гэва концерт в этот вечер.
        Натали останавливается, опускает руку.
        - Двенадцатый класс. Ты обещала.
        Обещала. Мы с Нат и Лис сказали, что будем участвовать во всех мероприятиях двенадцатого класса вместе, и теперь я нарушаю это обещание.
        - Мой парень не может прийти,  - говорю я.  - Что мне делать?
        - Э-э-э. Как насчет пойти?  - В ее глазах появляется хитрое выражение.  - Гидеон все еще свободен. Мне кажется, он совсем не против пойти с тобой.
        Я пихаю ее бедром.
        - Эй ты, прекрати.
        - Ладно, ну в самом деле,  - говорит она.  - Иди одна. Я оставлю Кайла и буду танцевать с тобой всю ночь, обещаю.
        - Прости,  - говорю я.  - Я не могу пойти. И это полный отстой, потому что я хочу.
        - Тогда иди, черт возьми,  - говорит она, открывая дверь театра.  - Серьезно, Грейс. Такое впечатление, что ты больше не контролируешь свою жизнь. Ты разрешишь своему парню-психопату лишить тебя этого?
        Она говорит на повышенных тонах, когда мы заходим в лобби, и я морщусь. Гидеон встречается со мной глазами, и я падаю в них, забываю, что твои лучшие друзья и мои лучшие друзья наблюдают, как мы смотрим друг на друга, пока он уходит от людей, с которым разговаривал, на половине предложения. А я плыву прочь от Нат. На наших лицах одновременно появляются улыбки, головокружительные и безрассудные.
        Мне трудно дышать. Словно целый батальон мягких крылатых существ расселся на моем теле. Как я и сказала, когда влюбляюсь, то по полной.
        - Привет,  - говорит он, подходя ко мне.
        Я заставляю себя не касаться его. Не обнять его и не прижаться губами к его губам, и я думаю о том, что я ужасный человек, что дурачу его и причиняю боль тебе, и…
        - Привет.
        Он сует руку в карман и протягивает мне бумажку, сложенную в маленький прямоугольник. Еще одно из его невероятных, прекрасных, умных, талантливых, идеальных писем. Его черед отдавать мне письмо - интересно, что он скажет о моей оде Radiohead, что подумает о моем замешательстве из-за… всего. Дома и школы. Тебя. Интересно, прочитал ли он между строк, как сильно он мне нравится, но я не могу это сказать, потому что так будет неправильно. Мы не можем быть вместе.
        Когда я протягиваю руку к записке, он держит ее на секунду дольше, ожидая, пока мои пальцы коснутся его. Они никогда не обсуждаются, эти тайные прикосновения друг к другу. Никто не увидит. Мы можем притвориться, что даже мы сами не видим. Я поднимаю глаза, и он видит, как я краснею, в его глазах вопрос.
        Но я не могу на него ответить, не могу.
        - Ты написал мне книгу?  - дразню я.
        - Работаю над этим,  - ухмыляется он, и я кладу его письмо в карман.
        Подходят Кайл и Питер, их глаза как рентгеновские лучи, и неосознанно мы с Гидеоном отступаем на шаг друг от друга. Я чувствую себя измотанной, уверена, что они видят на моем лице все, что я начинаю чувствовать к нему.
        - Привет… ребята,  - говорит Питер, переводя взгляд с меня на Гидеона. Я теперь практически ненавижу Питера.
        - Привет,  - мой тон намеренно беззаботный,  - осталось всего два выступления. Не верится, да?
        Кайл качает головой:
        - Да, с ума сойти, что это последний спектакль.
        - Еще предстоит танцевальный концерт,  - говорит Гидеон.
        Питер качает головой:
        - Не считается. Это не то.
        В мире происходят важные события - терроризм, беженцы, болезни,  - но я стою тут и переживаю из-за своих мелких глупых проблем. Серьезно, мои проблемы с мальчиками - ничто. Но кажутся всем.
        Вскоре мисс Би сгоняет всех на сцену. Я веду разогревающихся актеров, произносящих скороговорки типа: «Ехал грека через реку, видит грека - в реке рак». Моя любимая - из «Гамлета»: «Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки»[23 - «Гамлет», акт 3, сцена 2 (пер. Бориса Пастернака).]. Я оставляю актеров разминаться и повторять строчки и растворяюсь в списках действий и последовательности прожекторов, а также криках команде. Впервые за много дней чувствую себя самой собой.
        Но потом спектакль заканчивается, а мама опаздывает, и у меня слишком много времени, чтобы подумать о тебе. Что мы делаем, Гэв? Почему не можем отпустить друг друга?
        - Где твоя машина?  - спрашивает Гидеон, подходя и становясь рядом со мной.
        Я перед театром, облокачиваюсь об одну из колонн в греческом стиле. Нужно было согласиться на предложение Нат подвезти меня домой, но я решила, что мама уже в пути.
        Я раздраженно вздыхаю:
        - Кто знает?
        - Так сложилось, что у меня есть машина, которая могла бы довезти тебя в любое место, куда пожелаешь,  - говорит он.  - Я даже помыл ее вчера, так что тебе повезло. Я мою Фрэн только в ночь полной луны.
        - Не уверена, что более странно - то, что ты назвал машину Фрэн или что мойка машины основана на лунном цикле.
        - Что мне сказать? Я человек-загадка.  - Он кивает в сторону побитого «Фольксвагена».  - Давай. Твоя карета ожидает.
        Словно ты не сойдешь с ума, если Гидеон подвезет меня домой.
        - Мама уже в пути, но в любом случае спасибо.  - Я улыбаюсь.  - Придется встретиться с Фрэн как-нибудь в другой раз.
        Гидеон ставит на пол сумку и вытягивает руки над головой:
        - Ну, хорошие вещей стоят ожидания.
        Не думаю, что он говорит о машине. Он двигается ближе, и я вздрагиваю, когда его рука касается моей. «Глупая девчонка, перестань».
        - Тебе не обязательно ждать со мной.
        «Не уходи».
        - Я не жду с тобой. Я… делаю передышку, прежде чем ехать домой. Может, я останусь медитировать тут, когда ты уедешь.
        Я вскидываю бровь:
        - Это чушь.
        Он тихо смеется:
        - Ага.
        Мы стоит в тишине какое-то время.
        - Грейс…
        - Не надо…  - шепчу я. Я знаю, что он собирается сказать. Пришло время, и этого не должно случиться, потому что я не хочу разбивать сердца.
        - Между нами что-то есть,  - тихо говорит он.  - И ты это знаешь.
        Я скрещиваю руки, обнимая себя:
        - Я его люблю.
        Я не смотрю на Гидеона, произнося это. Я не хочу видеть выражение его лица.
        - Знаю. Но ты не влюблена в него - вот тут-то появляюсь я.
        Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он только что сказал это вслух, вот так.
        И мир не разлетелся на кусочки.
        - Я не могу порвать с ним,  - говорю я.
        - Почему?
        - Не знаю.
        «Убью. Себя».
        - Попробуй,  - нежно говорит Гидеон,  - попробуй объяснить мне.
        - Это так сложно,  - шепчу я.  - И мы оба продолжаем говорить, что, когда я закончу школу, все будет хорошо. Ну, ты знаешь моих родителей, какие они строгие.
        - Ага.
        - И вроде как если этих правил не будет, может, все будет хорошо.
        - Ладно… Но все еще остается вопрос…
        Он показывает на себя.
        - Знаю.  - Я смотрю на звезды, желая обрести храбрость. Желая взять его за руку.
        Моя мама подъезжает, и я быстро ей машу.
        Хватаю рюкзак, испытывая облегчение и разочарование одновременно.
        Но Гидеон, как оказывается, легко не сдается. Он передает мне записку на обратной стороне расписания репетиций.
        - Сладких снов, Грейс,  - говорит он.
        Он уходит прежде, чем я успеваю что-то сказать.
        Грейс,
        знала ли ты, что в Загребе, в Хорватии, есть место под названием «Музей рухнувших отношений»? Я прочитал о нем в National Geographic. Люди со всего мира посылают туда предметы и рассказывают истории своих разрывов. Разве это не грустно, странно и красиво?
        Г.
        Я начинаю думать, что бы отправила туда после того, как мы с тобой расстанемся. Это страшно: не «если мы расстанемся», а «после того, как мы расстанемся». Гидеон знает меня лучше, чем я думала.
        Ожерелье со звездой, решаю я.
        Г.,
        это грустно, странно и красиво. Не могу не думать, что это какой-то намек.
        Грейс
        Грейс,
        намек? От кого, от меня?
        Г.
        Я захожу в театральный класс в день последнего выступления, и вся труппа там, потому что нам всем немного грустно, что это уже почти конец, и мы хотим побыть вместе как можно дольше, прежде чем магия театра кончится. Гидеон за пианино, играет бархатную джазовую мелодию, незнакомую мне. Он сосредоточен на нотах перед собой и не замечает ничего вокруг. Он слегка щурится, должно быть, забыл очки дома. Его длинные тонкие пальцы летают по клавишам, и время от времени он останавливается и рисует ноту на бумаге, а потом начинает заново. Я облокачиваюсь о пианино, и он поднимает на меня глаза и улыбается, словно теперь полностью доволен, и, не теряя ритма, он отодвигается на край скамейки, и я сажусь рядом с ним. Ты знаешь, что я падка на музыкантов. Музыка втекает в меня, и это словно прогулка по солнечной улице города, но я замечаю меланхолию под яркими нотами, тайну внутри. «О,  - думаю я,  - мне нужно написать ему письмо. Ему понравится эта фраза (мы обмениваемся словами как поцелуями)  - тайна внутри».
        Он эффектно заканчивает и смотрит на меня:
        - Что думаешь?
        - Мне очень нравится. Ты знаешь, что мне нравится. Я обвиняю тебя в вымогательстве комплиментов.
        Он смеется. Мне кажется или он подвигается ко мне поближе? Его рука ложится на мою.
        - Как она называется?  - спрашиваю я.
        Гидеон снова играет припев: слышу капли дождя и звон стаканов. Смех и вздохи.
        - Все еще раздумываю над названием,  - говорит он.
        - Стой, это ты сам написал?
        Я думала, что он просто переписал ее откуда-то на нотную бумагу. Я часто вижу Гидеона за пианино, и он хорошо, действительно хорошо играет, но я и понятия не имела, что он может сделать что-то такое.
        Он пожимает плечами:
        - Не так сложно, это всего лишь ноты на странице, знаешь ли.
        - Нет, не знаю. Гидеон, это… Это просто прекрасно, что ты умеешь так.
        Он смотрит на клавиши, пробегает пальцами по гамме.
        - Дай руку,  - тихо говорит он.
        Я вкладываю свою руку в его и чувствую разряд, мягкий и внезапный, и мы оба поднимаем глаза и смотрим друг на друга. Я слышу предупреждающие колокольчики где-то в далеких уголках разума, но они заглушаются кровью, несущейся через меня, биением сердца.
        Он прокашливается, уголки его губ слегка поднимаются.
        - Вот,  - говорит он, кладя мои пальцы на клавиши. Он показывает мне несколько нот, и я стараюсь повторять за ним.
        - Я звучу как стадо слонов,  - говорю я.
        - Ну…  - Он смеется, и я пихаю его плечом.
        - Ты не должен был со мной соглашаться! Это, не знаю, не по-рыцарски.
        Он кладет свою руку на мою и медленно прижимает мои пальцы. Вместе получается лучше.
        Я убираю руку из-под его, смущенная и виноватая.
        - Я порчу твою песню,  - говорю я.
        - Ну, чисто технически ты портишь свою песню.
        - Что…  - Оу.
        - Гидеон!
        Мы разворачиваемся, оба слегка подпрыгиваем. Питер и Кайл смотрят на нас. О боже. Твои лучшие друзья только что видели… Что бы это ни было.
        - Нам нужно отрепетировать битву на мечах,  - говорит Кайл. Он даже не смотрит мне в глаза.
        Прежде чем я успеваю что-то сказать, Гидеон встает со стула и сгребает нотные листы:
        - Еще не готово.
        Он кладет руку на мое плечо на минутку, прежде чем уйти с другими ребятами. Я остаюсь на скамейке перед пианино, уставясь на клавиши. Черные и белые. Серых нет.
        Натали садится верхом на скамейку почти сразу, как только встает Гидеон.
        - Да,  - говорит она.
        - Что?
        Она кивает в сторону Гидеона:
        - Да ему. Si, oui, ja, дорогая.
        Я качаю головой, мое лицо горит.
        - Прекрати,  - ворчу я.  - Я люблю Гэвина.
        Она смотрит на меня презрительно.
        - Люблю.
        - Нет, он просто промыл тебе мозги.
        - Слушай…
        - Все это видят - тебя с Гидеоном. Вы не просто нравитесь друг другу. Это что-то… серьезное. Он понимает тебя, Грейс,  - говорит она.  - Ты не обманешь никого из нас.
        Мое сердце царапают эти слова:
        - Пожалуйста, скажи мне, что это неправда.
        Потому что если это так, то когда ты об этом узнаешь - лишь вопрос времени. О боже. Что я натворила?
        - Это правда,  - тихо говорит Натали.  - И это нормально. Тебе только восемнадцать, ты не можешь оставаться с Гэвином до конца жизни просто потому, что он говорит, что убьет…
        Я качаю головой:
        - Мне нужно идти.
        - Грейс…
        Я машу ей на прощание:
        - Увидимся сегодня вечером!
        Я не оборачиваюсь, чтобы попрощаться с Гидеоном, потому что не доверяю себе, когда нахожусь рядом с ним.
        Я несусь в библиотеку и только там замечаю маленький квадратик бумаги, засунутый мне в карман куртки.
        Глава 35
        Грейс,
        вот как все обстоит: Вселенная огромна, верно? И мы лишь малюсенькое пятнышко на маленькой планете, и мы не проживем даже секунды жизни звезды. И все же. Мы звездная пыль. Я прочитал об этом в научном журнале, это факт, а не поэзия: ты, я - мы сделаны из звездной пыли. Так что не забывай об этом, когда всякое дерьмо портит тебе настроение.
        Давай встретимся у спортзала после школы? Обещаешь?
        На мизинчиках?
        Г.
        Звенит звонок, и я бегу к спортзалу с книгами в руках, а живот приятно сводит от того, что я увижусь с Гидеоном, и все будет хорошо. Но это неправильно, неправильно, я должна идти домой. Ждать у телефона, когда ты позвонишь. Ты идешь сегодня вечером на представление, а я здесь занимаюсь… Чем именно? Чисто технически нет ничего неправильного в разговоре с другом. Твое правило нереалистичное и детское. Это правило для того, чтобы его нарушать.
        Гидеон уже там, облокачивается о ворота, окружающие бассейн напротив спортзала. Он поглощен чтением одной из своих тысяч книг комиксов манга. Милый ботаник, и мне нравится, как он поджимает губы, когда сосредотачивается. Гидеон попадает в другие миры так, как другие люди заходят в комнаты.
        - Привет,  - говорю я полушепотом.
        Он поднимает взгляд и улыбается:
        - Привет.
        Бросает книгу в рюкзак, стоящий у ворот.
        - Расскажи мне про свой день.
        Эту фразу он использует только со мной. Мы рассказываем друг другу о своих днях, приукрашивая, словно сидим вокруг костра и рассказываем истории.
        - Ну, один джентльмен написал мне песню,  - начинаю я. Боже, я флиртую с ним. Снова.
        Он поднимает брови.
        - Ничего себе.
        И поехало. Мы смеемся, иногда так сильно, что болит живот. Мы говорим шепотом о вещах, которые легче говорить за кулисами, где темнота скрывает плащом. В такие моменты наши головы склонены друг к другу, словно мы заговорщики.
        - У меня к тебе предложение,  - говорит Гидеон.
        - Так…
        - Актеры, как правило, голодны перед вечерним представлением - это всем известно, понимаешь же.
        Я подавляю улыбку.
        - Конечно же. Все знают, что актеры голодны время от времени.
        - Так что мне просто любопытно, я провожу соцопрос: ты любишь еду? Подойдет ответ «да» или «нет».
        - Ты поднял хождение вокруг да около до совершенно нового уровня.
        - Ужин,  - говорит он, подходя ближе. Одна рука на воротах, мягко сжимает металл.  - Со мной. Сегодня вечером.  - Он смотрит на часы.  - Вообще-то через два часа, потому что нам нужно в театр пораньше.
        Я качаю головой. Мне нужно идти. Гэвин. Мой парень. Мне нужно идти.
        - Это всего лишь ужин, Грейс,  - говорит он мягко.  - То есть давай будем честными, это меню «Все по девяносто девять центов» в «Тако Белл». Достаточно невинно, если все это учитывать.
        - Я даже не знаю, что мы тут делаем,  - говорю я.
        - Мы делаем вот это,  - говорит он. А потом обнимает меня.
        - Ненавижу тебя,  - бормочу я, прижимая лоб к его плечу.
        - Врешь,  - тихо говорит он. Он прижимает меня к себе крепче, и мы одновременно ахаем. Я рада, что он не видит улыбку на моем лице.
        На нем мягкая старая футболка с изображением Альберта Эйнштейна, и он теплый, и что-то кружится между нами, в нас. Я не знаю, что это, но не хочу его отпускать. Но я должна. Это неправильно, это почти что измена. Если бы ты увидел…
        Я пытаюсь отстраниться, но не по-настоящему, а он держит меня лишь крепче, проводит пальцами по волосам.
        - Выбери меня,  - говорит он.
        Я поднимаю взгляд в испуге. Наши губы разделяют лишь дюймы. Если он меня поцелует, я не знаю, что делать. Мои глаза наполняются слезами, и я не знаю, что сказать. Я, черт возьми, не знаю.
        Он заправляет локон мне за ухо:
        - Я обожаю тебя,  - говорит он.  - Ты стала моим ближайшим другом за пару недель. Ты первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь. Выбери меня. Ты не пожалеешь. Клянусь Radiohead и Шекспиром. И даже «Пепси Фриз», если это подсластит дело. Каламбур намеренный.
        Мой лоб упирается ему в грудь. «Да, да»,  - думаю я. А также: «Нет». Не могу. Даже если бы ты не угрожал причинить себе вред, если я уйду, захотел бы Гидеон быть со мной, если бы знал, какие у меня родители? Чувствовал бы он то же самое, если бы знал, как плохо я умею любить, какая я эгоистка? Я чувствую себя использованной, запятнанной, пустой. Я отдала тебе все, Гэвин. Не думаю, что у меня осталось, что отдать Гидеону. Он заслуживает лучшего.
        - Не возвращайся к нему,  - говорит Гидеон.  - Даже если мы… Даже если ты решишь, что это не…  - Его руки скользят по моим, и он переплетает наши пальцы.  - Он делает тебе больно. И это просто убивает меня.
        Мне нравится держать его за руку. Мне нравится, что он хочет касаться меня настолько, насколько может. Мне нравится его мягкий взгляд, когда его глаза останавливаются на мне. Я тебе изменяю, не так ли? Это, должно быть, измена. Я думала, что я не такая.
        Я отстраняюсь.
        - Мы с Гэвином вместе уже почти год. Он - часть меня. Если я его брошу, это будет… То есть… ты так говоришь, словно я могу просто…  - Я машу рукой.  - Это не так легко.
        «Уходи,  - умоляю я его.  - Я тебя разрушу. Я сломана».
        Пальцы Гидеона отпускают мои, и он облокачивается о ворота со скрещенными на груди руками.
        - Почему?
        Он не говорит это со злостью или раздражением, его глаза не сужаются, как твои, когда ты зол на меня. Скорее, такое впечатление, что то, что я остаюсь с тобой,  - математическая задачка, которую Гидеон не может решить. А он действительно, действительно умный. И я не единственная тут, кто совершенно, полностью, на сто процентов озадачен.
        - Потому что…  - Я хмурюсь и поднимаю книги и свой рюкзак.  - Потому что я просто не могу, понятно? Я… люблю его.  - Поднимаю подбородок и пытаюсь произнести эти слова более убедительно.  - Я люблю его.
        Гидеон качает головой.
        - Ты говоришь, что любишь его, словно это вопрос, а не ответ.
        Он отталкивается от ворот и делает шаг вперед. Мне нужно отступить, но я этого не делаю. Он вытаскивает бумажку из кармана и кладет ее между страницами моего учебника по статистике.
        - Ты стоишь ожидания.  - Он криво улыбается.  - Увидимся вечером.
        Он собирается уходить, и что-то во мне рушится, но потом Гидеон оборачивается и решительно сокращает расстояние между нами. Прежде чем я успеваю двинуться, или запротестовать, или еще что, он наклоняется и прижимает губы к моему лбу, его пальцы касаются моего подбородка.
        Я таращусь на него, когда он отходит.
        - Слов нет. Отлично, как раз на это я и рассчитывал,  - ухмыляется Гидеон.  - Я давно хотел это сделать.
        А потом он по-настоящему уходит, засунув руки в карманы, сумка на длинном ремне перекинута через его плечо.
        Часть меня хочет побежать за ним, развернуть и подарить ему поцелуй, который я представляю каждый раз, когда начинаю скучать в классе.
        «Выбери его».
        «Сделай это».
        «Ты чертова дурища, не дай ему уйти».
        Я жду, пока Гидеон повернет за угол, а потом иду через кампус. На полпути через площадку я вижу направляющуюся ко мне фигуру. Эта походка такая знакомая. Широкие шаги, руки раскачиваются.
        Я останавливаюсь. Смотрю.
        - Где ты была?  - требуешь ответа ты.
        - Э-э-э…  - Худший кошмар. ХУДШИЙ КОШМАР.  - Просто… готовилась. Ну, понимаешь, к вечеру.
        Как могла я позволить Гидеону поцеловать меня? Поцелуи в лоб считаются, конечно же, считаются.
        - Уже почти три тридцать,  - говоришь ты.
        Школа заканчивается в два сорок. Как это возможно, что мы с Гидеоном провели почти час вместе? А казалось, пару минут. Секунд.
        - Я…
        - Питер и Кайл сказали мне, что видели тебя с каким-то парнем из вашего спектакля. Гидеоном. Кто, черт возьми, этот Гидеон? Это тот парень из автобусной поездки в Орегон? Тот, который тебя обнимал?
        Изменила ли я только что своему парню? Я обманщица?
        - Да, этот тот парень. То есть просто… Он в постановке и…
        - Ты только посмотри на себя,  - говоришь ты.  - Ты мне врешь. Я тебя знаю. Что ты скрываешь?
        Ты хватаешь меня за плечи, словно хочешь вытряхнуть счастье прямо из меня. Я думаю о том, как это делала мама, со злостью в глазах. Сделаешь ли ты мне больно, Гэвин?
        - Ничего,  - говорю я.  - Клянусь, ничего.
        Мой взгляд цепляется за записку Гидеона в книге. Отвлекающий маневр. Мне нужен отвлекающий маневр. Не знаю, что в письме, но что бы там ни было, ты захочешь это прочитать, и тогда ты узнаешь, ты узнаешь… Гидеон говорит такие вещи, как «мне нравится твой разум. Ты единственный человек, который понимает мои странности».
        Ты опускаешь руки.
        - Я приехал, чтобы отвезти тебя поесть чертово мороженое.  - Я краснею, чувствуя вину.  - Чтобы отпраздновать последний спектакль.
        - Гэвин. Мы разговаривали о театре и об альбоме, который нам обоим нравится, и потеряли счет времени, вот и все.
        - Каком альбоме?  - Так как это ты, и это музыка, то от моего ответа зависит, как пройдет этот день.
        - Radiohead. «Kid A».
        Ты фыркаешь.
        - Конечно же. Депрессивная фигня.
        Интересно, станет ли Radiohead последней каплей. Не понимаю, как ты можешь их не любить.
        Ты пригвождаешь меня таким взглядом, что желудок сводит.
        - Ты изменяешь мне?
        - Гэвин…  - Я протягиваю к тебе руку, но ты отталкиваешь ее. Кожу щиплет от удара.
        - Ты. Изменяешь. Мне?
        Я качаю головой.
        - Я люблю тебя. Я бы никогда тебе не изменила. Не могу поверить, что ты такое сказал.
        Отвлекающий маневр. Вот как поступают обманщики.
        Ты кусаешь губу. Глаза наполняются слезами. Как могла я так поступить с тобой?
        - Эй…  - Я прижимаю тебя к себе. Это не так, как с Гидеоном, который обнимал меня. Мне нужно обнимать тебя. Нужно держать тебя, чтобы ты не развалился на части.
        Убью. Себя.
        - Я не могу потерять тебя,  - шепчешь ты.  - Не могу.
        Проходит бог знает сколько времени, и ты отстраняешься и тянешься к моим книгам.
        - Я подержу их…  - начинаю говорить я, но ты забираешь их из моей мертвой хватки.
        - Что это?  - спрашиваешь ты, вытаскивая записку Гидеона.
        Я вырываю ее из твоих рук, улыбаясь.
        - Прости,  - говорю я. Дразни, флиртуй, отвлекай.  - Это суперсекретное женское от Натали.
        Ты сужаешь глаза:
        - Ну да.
        Я не люблю азартные игры, но у меня нет выбора. Я протягиваю ее тебе.
        - Прочитай, если хочешь. Это все о боли в животе, мальчиках и…
        Ты смотришь на нее какое-то мгновение, и мне кажется, что ты знаешь, но, может, не хочешь знать. Ты отмахиваешься от записки.
        - Да нет, спасибо.
        Я засовываю записку Гидеона в карман, руки дрожат. Ты такой умный, Гэвин. Если бы ты не пригрозил мне убить себя, я бы выбрала Гидеона в тот самый момент, когда он сказал: «Выбери меня». Или даже лучше, я бы выбрала себя.
        Ты обнимаешь меня за плечи:
        - Прости,  - тихо говоришь ты.  - Просто когда Питер и Кайл…
        - Понимаю,  - говорю я.  - Я бы тоже рассердилась.
        Твоя рука проскальзывает в задний карман моих джинсов, остается там.
        - Гэвин,  - говорю я, выбираясь из твоих объятий.  - Нас могут увидеть…
        - И?
        Желудок сводит.
        «Ты стоишь ожидания».
        - Мне нужно домой,  - вру я.
        На тебе футболка с надписью «Рок-звезда», которую я купила тебе, как только мы начали встречаться. Тебе она нравится. Иногда ты просишь меня поспать в ней, чтобы она пахла мной. Она уже выцвела, и возле плеча дырка, и мне хочется сказать, разве наши отношения не так же выцвели?
        Ты вздыхаешь:
        - Давай я хоть подвезу тебя.
        Я забираюсь в машину, но вместо того, чтобы ехать ко мне домой, ты везешь меня к своей квартире и паркуешься.
        - Серьезно?  - говорю я, но ты останавливаешь меня поцелуем и расстегиваешь мне джинсы.
        - Здесь?  - шепчешь ты в мои губы.  - Или внутри?
        Мы не заходили внутрь с моего первого визита. Но я тебе должна. Вина плавает во мне, угрожает взять надо мной верх.
        Я отодвигаюсь от тебя.
        - Внутри,  - шепчу я. Я бессильна. И, может, я этого и хочу.  - Но у меня действительно мало времени.
        Уголки твоих губ поднимаются:
        - Нам и не нужно много времени.
        Когда мы заходим внутрь, я отдаюсь твоему прикосновению, поту и слюне, мокрым поцелуям. Потому что ты этого заслуживаешь. Потому что это самое меньшее, что я могу сделать. Я думаю о письме Гидеона в кармане джинсов и надеюсь, что оно не выпадет. Ты толкаешь меня на колени. Снимаешь свое белье. Твои глаза умоляют. Требуют.
        Ты прав. Нам и не нужно много времени.
        Глава 36
        Я стою за кулисами, готовясь отдать последние распоряжения. Кайл на сцене произносит финальную речь клоуна. Я в темном луче синего света, и Гидеон подходит и обнимает меня со спины, его руки скрещены на моей груди, подбородок лежит на моей голове. Он такой высокий.
        - Гидеон…  - шепчу я. Нас могут увидеть. Но я не отталкиваю его. Сегодня последний спектакль. Больше не будет пряток вместе в темноте.
        Мы стоим так несколько минут, я утопаю в нем. Он шепчет смешные вещи мне на ухо, пытается меня рассмешить. Его губы касаются моих волос, когда я распоряжаюсь выключить свет. Это в высшей степени непрофессионально, но мне нравится каждая полная вины секунда.
        - И… включаем свет,  - говорю я в свой микрофон.
        Сцена освещается ослепляющим ярким светом, и Гидеон выбегает вместе с остальной труппой в центр сцены. Они поднимают руки и кланяются. Они машут мне выйти на сцену, а также мисс Би. Слезы наворачиваются на глаза, и внезапно я осознаю, что это мой последний спектакль. Следующий уже будет в университете.
        Снова за кулисами; все парят. Это был хороший финальный спектакль, и зал был полон. Ребята отправляются в мужскую раздевалку, а я иду за девочками в женскую, чтобы помочь с костюмами. Она маленькая и пахнет духами и косметикой.
        - Не могу поверить, что это был наш последний спектакль,  - говорит Лис.  - Мы выпускаемся через десять недель.
        Нереально.
        Натали бросает на меня взгляд, подкрашивая губы.
        - И…  - говорит она.
        - И…  - говорю я в ответ.
        Она закатывает глаза:
        - Я обожаю тебя?
        Я рассказала им о том, что случилось днем, кроме последней части с тобой. Ненавижу себя за наши физические отношения теперь. Словно я теряю часть себя каждый раз. Вскоре ничего не останется. «Глупая, глупая девочка. Ты заслуживаешь того, что получила».
        - Я его не заслуживаю,  - говорю я.  - Он… У меня такой багаж.
        - У тебя проблемы с папочкой.
        - Как я и сказала: багаж.
        Глаза Нат вспыхивают:
        - Да прекрати уже. Хватит тупить. Ты сделаешь Гидеону больно. Уже делаешь.
        - Знаю,  - шепчу я. Я пыталась игнорировать тоску в глазах Гидеона, боль, когда я стараюсь держаться от него подальше.
        - Я на стороне Нат,  - говорит Лис, поправляя свое розовое коротенькое платьице, а потом надевая чулки по колено с пришитыми бантиками.
        - Люблю тебя,  - говорит Нат.  - И я понимаю, что все с Гэвином хреново. Но нельзя получить все и сразу. Нечестно ставить Гидеона посередине.
        Она права. Это нечестно. Я ввожу его в заблуждение. Он не будет ждать вечность. А не собираюсь с тобой расставаться в ближайшее время. Мне приходится убеждать себя, что эти чувства к Гидеону пройдут. Пройдут. Это просто влюбленность, и я так далеко зашла…
        Снаружи раздается крик, и мы бежим к служебному входу, ведущему в частный внешний дворик для труппы и команды. Ты там, сжимаешь в руках бейсбольную биту. Питер и Кайл держат тебя.
        - Ты трахаешь мою девушку?  - кричишь ты Гидеону.  - Я убью тебя! Я убью тебя, мелкий придурок!
        - Что это?  - спрашивает Гидеон, кивая в сторону биты.  - Думаешь вызвать меня на дуэль или типа того? Это полная хрень.
        Он смотрит на меня, и это словно удар в живот. Я понимаю, что он говорит не с Гэвином - Гидеон говорит и со мной.
        «Он делает тебе больно. Видеть это меня убивает».
        - Гэвин!  - кричу я, подбегая к тебе.  - Стой! Что ты делаешь?
        - Заткнись, шлюха,  - говоришь ты мне, в голосе угроза. Я останавливаюсь. Слова отдаются эхом, и я слышу, как ахают Нат и Лис.
        - Хватит,  - говорит Гидеон низким голосом. Он берет меня за руку и бережно уводит прочь от тебя. Я позволяю ему. Электричество бежит сквозь нас, между нами.
        - Ты не будешь с ней так разговаривать,  - говорит Гидеон.
        Ты смотришь на мою руку в руке Гидеона. Я отпускаю ее, ладонь бьется о бедро. Кожу покалывает. Я не могу дышать.
        - Она моя чертова девушка. Я буду говорить с ней, как захочу.  - Твои слова грубые, но твое лицо… Твой взгляд. Ты хочешь убить меня, а не Гидеона.
        - Придурок,  - бормочет Нат, стоя возле меня. А потом громче:  - Уведите его отсюда или я позову мисс Би.  - Она поднимает телефон.  - Или, что лучше, вызову копов.
        - Пойдем, мужик,  - говорит тебе Питер.
        Ты смотришь на Гидеона долгим взглядом.
        - Вот этого ты хочешь?  - говоришь ты, кивая в сторону Гидеона.  - Вот этого дрыща, который даже бороду не может отрастить?
        Гидеону семнадцать, он на год младше меня и на два года младше тебя. Сейчас ты кажешься даже старше, с сигаретами в одном кармане и ключами от своей квартиры - в другом.
        Я понимаю, что должна что-то сказать, сказать тебе идти к черту и побежать в объятия Гидеона или сказать тебе: «Нет, я люблю тебя, прекрати». Или лучше всего просто уйти одной. Но я ничего не говорю.
        Потому что не знаю, что сказать.
        - Все,  - Нат поднимает телефон,  - я звоню.
        - О господи,  - бормочешь ты.  - Да я ухожу, Натали. Стой.  - Ты в последний раз бросаешь взгляд на Гидеона.  - Держись от нее подальше.
        Уголок губ Гидеона поднимается.
        - Думаю, для всех будет лучше, если ты будешь держаться от нее подальше.
        Питер и Кайл уволакивают тебя, но ты успеваешь одарить меня самым сердитым, самым злобным взглядом. Бита все еще сжата в твоей руке.
        Гидеон едва дожидается, когда ты уходишь, прежде чем прижимает меня к себе. Все смотрят, но мне все равно, и ему тоже.
        - Он псих,  - говорит Гидеон.  - Клинический. Покончи с этим. Ты заслуживаешь лучшего.
        Может, и лучшего, но не Гидеона. Он хороший: добрый, чистый. Не думаю, что у него когда-либо была девушка. А я? Я даже не могу посчитать, сколько минетов я сделала парню, который только что угрожал разбить Гидеону голову бейсбольной битой.
        Я чувствую себя использованной и пустой, и этот колодец грусти, открывающийся во мне, становится глубже с каждой секундой.
        - Грейс,  - говорит Гидеон, как обычно, нежным и добрым голосом.  - Ты не представляешь, как ты прекрасна. Просто поверь мне, хорошо? Тебе нужно с ним расстаться.
        Я наконец киваю, потому что мне хочется ему верить. Так сильно.
        - Хорошо.
        Слова срываются с губ и кажутся на вкус острыми, и это меня пробуждает.
        Он отстраняется, чтобы взглянуть на меня:
        - Правда?
        - Да. Я это сделаю. Завтра.
        Гидеон вытирает слезы с моих глаз и не может спрятать свою улыбку. Такое можно увидеть за многие мили.
        - Значит ли это, что я смогу поцеловать тебя по-настоящему?  - говорит он. Я смеюсь сквозь слезы, и он утешает меня, обнимая за плечи.  - Ты сможешь.
        Что-то во мне высвобождается. Я могу это сделать. Я вздыхаю и прижимаюсь к Гидеону. Мы так и стоим, пока не наступает время идти.
        Грейс,
        я не злюсь. Клянусь. Я знаю, что твое расставание с ним было маловероятно. Хотя я начал повторять первые слова Герцога из «Двенадцатой ночи». Помнишь, как мы в Орегоне сидели рядом во время спектакля? Ты пахла грейпфрутом, и мне очень хотелось лизнуть твою щеку, просто чтобы понять - на вкус ты такая же, как и на запах?
        Когда музыка - пища для любви,  -
        Играйте громче, насыщайте душу!
        Пусть пресыщенное желанье звуков
        От полноты зачахнет и умрет.
        Еще раз тот напев! Он словно замер!
        Он обольстил мой слух, как нежный ветер,
        Что, вея над фиалковой грядой,
        Уносит и приносит ароматы.
        Довольно - перестаньте! Нет, уж он
        Слух не ласкает, как бывало прежде.[24 - Перевод А.И. Кронеберга.]
        Если музыка - пища для любви,
        Играйте щедро, без оглядки, всласть,
        Желанье надо напоить, пресытить,
        Чтобы, изнежившись, угомонилось.
        Давайте снова тот мотив, со спадом.
        Он входит в слух, как веет южный ветер,
        Что пролетел над берегом фиалок,
        Украв и принеся их аромат. Ну, будет!
        Он звучал когда-то слаще.[25 - Перевод Д. Самойлова.]
        Я скучаю по тебе, Грейс. Не хочу потерять твою дружбу. Хватит избегать меня, ладно? Обещаю, больше не буду цитировать Шекспира. Просто сейчас два часа ночи, а я не могу уснуть, и я… Я не хочу все еще больше усложнять для тебя. Короче. Друзья?
        Г.
        Привет, детка,
        я записал эту песню для тебя. она будет на пластинке! послушай. она акустическая, как тебе и нравится. не могу дождаться, когда увижу тебя на концерте вечером. люблю тебя больше жизни.
        Грейс
        Я знаю, что не идеален,
        Но я точно постараюсь,
        Просто подари мне еще один шанс
        Доказать, что я твой парень.
        Ты моя спасительная Грейс,
        Ты моя спасительная Грейс.
        Эта любовь не растет на деревьях,
        Но я встану на колени, чтобы
        Доказать тебе мою любовь,
        Доказать, что я хочу тебя, только тебя.
        Ты моя спасительная Грейс,
        Ты моя спасительная Грейс.
        Детка, подойди поближе,
        Не теряй веру в меня.
        Мы так близки к всему тому, чего хотели,
        Мы так близки к всему тому, чего желали.
        Ты моя спасительная Грейс,
        Ты моя спасительная Грейс.
        Ты мне нужна,
        Я тебя хочу,
        Я тебя люблю.
        Ты моя спасительная Грейс,
        Ты моя спасительная
        Грейс.
        Уважаемая мисс Картер,
        От имени Университета Южной Калифорнии позвольте пригласить Вас присоединиться к нам следующей осенью для продолжения Вашей академической карьеры. Из сотен абитуриентов вы одна из немногих студентов, отобранных для престижного факультета драматических искусств. Вскоре вы получите посылку с более подробной информацией. Поздравляю и добро пожаловать в Троянскую семью!
        Сражайтесь дальше.
        Элеанор Хопкинс,
        декан.
        Университет Южной Калифорнии,
        Факультет драматических искусств
        Рейси-Грейси!
        Пишет твоя лучшая подруженция Нат. Знаю, с парнями у тебя сейчас безумная ситуация. Ты знаешь, за кого болею я. Но, знаю, это прозвучит странно: это просто ПАРНИ. Ты не выйдешь замуж ни за одного из них, ОБЕЩАЮ. Я знаю это наверняка, потому что слышала, что кое-кто из моделей, рекламирующих белье Calvin Klein, ПО УШИ влюблен в тебя и хочет от тебя детей. Только тсс, никому не говори.
        Я скучаю по тебе, дорогая подруга. Уже недели прошли с тех пор, как мы гуляли втроем (и, по совпадению, три недели с того случая с бейсбольной битой). Мы же должны веселиться в свой выпускной год, не забыла? Уже почти МАЙ! Не отталкивай всех, кто тебя любит, ладно?
        Потому что ты можешь пытаться, но мы НИКУДА не уйдем. (Это совершенно буквально, потому что этот город такой отстойный, что куда тут вообще уходить - к водонапорной башне?)
        Я люблюююююююююю тебяяяяяяяяяя…
        Нат
        grace
        существительное
        Простая элегантность или изящество движения: «она двигалась по сцене с легкой грацией».
        -?приличие. «По крайней мере, у нее хватает приличия согласиться, что Radiohead самая лучшая группа».
        -?(graces) приятно вежливая манера поведения. «Она очень любезна в общении, когда ставит пьесу (кроме тех моментов, когда Питер не может запомнить свои слова)».
        2. (в христианских поверьях) Бесконечная милость бога, выражаемая в спасении грешников и благословлении. «Ты заслуживаешь всю милость мира».
        -?дарованный свыше талант или благословление. «Ее благословил Дионис, бог театра».
        -?условие или факт, что кто-то тебе благоволит. «Ты никогда не лишишься моего благоволения, как бы сильно ни старалась».
        3. (также grace period) Период, когда тебе официально нужно оплатить должную сумму по закону или условиям, особенно удлиненный в качестве жеста расположения льготный период. «Мои чувства к тебе становятся сильнее во время этого льготного периода».
        Ты - одна из моих самых умных друзей и прекрасный человек с красивой душой. Что бы ни случилось, не забывай об этом.
        Г.
        грейс,
        мой психотерапевт сказал мне, что будет хорошо, если я напишу тебе письмо, чтобы рассказать, что я чувствую. сначала я был такой типа да пошло оно, но потом начал обо всем думать и понял, да, мне нужно снять какой-то груз с сердца. я вообще хожу к психотерапевту и принимаю дурацкие лекарства ради тебя. ты хоть ценишь это? уже хреново, что ты заставила меня идти туда, сказав, что это единственный вариант, при котором ты останешься со мной, и, кстати, после того, что ты сделала, ты и так слишком многого просишь.
        ОН. ты знаешь, про кого я.
        я думал, что я в порядке после того, как мы помирились и ты пообещала, что ничего не произошло. и я понял, что мне нужна помощь, потому что я серьезно разбил бы его чертово лицо, если бы не Кайл и Питер, но я не могу забыть, как он держал тебя за руку. И как ты
        ему это. я поговорил с мамой об этом, и мы оба согласились, что это не «ничего такого», как ты говоришь. Я просто в агонии из-за этого, грейс. я не могу спать по ночам. моему доктору пришлось добавить лекарств, потому что они, блин, перестали работать. Я больше не могу писать песни, кроме всякого дерьма типа эмо.
        
        а я тебе позволяю. ты как чертов наркотик, которого мне недостаточно. понимаешь ли ты, какую привычку вызываешь? мне нужно превратить тебя в пилюли и продавать на улице.
        я не знаю, что делать. я так сильно тебя люблю. я бы умер за тебя. думаю, это действительно так. но ты сводишь меня с ума. я бы никогда так с тобой не поступил. как бы ты себя чувствовала, если бы узнала, что я все время провожу с одной девушкой? держа ее за руку? то плохое чувство, которое ты ощутила, когда это прочитала,  -
        .
        и не надо после прочтения говорить, что нам нужно расстаться. ты не единственная в этих отношениях. так что вот предложение:
        перестань дразнить меня. перестань меня динамить. больше не связывайся с ним. никаких чертовых писем, или разговоров после школы, или посиделок вместе за обедом, или телефонных разговоров и что вы там еще делали за моей спиной. да, питер мне все рассказал, так что не пытайся врать. и хватит слушать своих стервозных подруг, которые ненавидят меня и хотят, чтобы ты была с НИМ. почему ты отворачиваешься от меня, а не от них?
        грейс, я тебя люблю. ты этого не видишь? что мне еще сделать, чтобы показать, что нам суждено быть вместе? родственные души. ты одна-единственная. пожалуйста, не поступай так со мной.
        Гэв
        Грейс,
        Ты вообще хоть читаешь эти письма? Иногда мне кажется, что письма, написанные тебе,  - записи в дневнике, которые оказываются в мусорном баке. Он нашел одно из них? Поэтому ты не пишешь мне в ответ?
        Слушай, я знаю, что вся эта ситуация отвратительна. И я знаю, ты говоришь, мы не можем быть друзьями. Но это БЕЗУМИЕ. Ты одна из моих лучших друзей. Единственный человек, с которым я могу поговорить обо всех вещах в моей голове: боге, Radiohead, мире - всем, что имеет смысл. Разве мы не можем сохранить по крайней мере это? Обещаю, я не буду говорить о «ситуации», или пытаться поцеловать тебя в лоб, или даже говорить вещи типа «Я очень, очень хочу поцеловать тебя в лоб». Клянусь всеми богами.
        Ты не в порядке. Я это вижу. И что это за номер с обедом в библиотеке? Это твой
        . Нат и Лис очень сильно переживают из-за тебя, и мисс Би тоже. Ты не участвуешь в весеннем танцевальном концерте, потому что меня туда выбрали? Я уйду, если ты хочешь. Я знаю, что он не хочет, чтобы мы находились рядом, и хотя ты знаешь, что я о нем думаю, я не хочу, чтобы ты потеряла свой последний шанс поставить школьное шоу.
        У мамы на занятиях йогой учителя используют такое выражение: «намасте». Он означает «свет во мне узнает свет в тебе». Намасте, Грейс.
        Вернись к нам.
        Вернись ко мне.
        Г.
        Гэв,
        Сегодня наша годовщина, и я проснулась утром с желанием умереть. Какую-то секунду я действительно этого хотела. Хотела проснуться на облаках, или в забвении, или что там бывает после смерти. Это меня сильно испугало. Нет хорошего способа сказать то, что я собираюсь тебе сказать. Так что я просто скажу как есть: я расстаюсь с тобой. С этого момента мы больше не вместе. Я все еще тебя люблю, но не влюблена в тебя. Или, может быть, влюблена, не знаю. Эта путаница уже причина расстаться, разве нет? Что я точно знаю, так это то, что мы ссоримся постоянно. Я знаю, что ты зол на меня - безнадежно, бесконечно зол на меня. Знаю, что бы я ни делала, тебе всегда недостаточно. Я знаю, что сделала тебе очень больно всей этой историей с Гидеоном. И теперь могу сказать тебе, что, хоть ничего между нами и не было, он мне нравится. Очень. Прости.
        Я не начну встречаться с Гидеоном после написания этого письма. Я не буду встречаться ни с кем. Мне нужно время побыть наедине с собой, понять, кто я и что мне делать со своей жизнью. Мы так долго были вместе - не пойму, где я, а где ты. Мы оба пожертвовали важными частями себя: я - Университетом Нью-Йорка, ты - Калифорнийским университетом Лос-Анджелеса, и пришло время это прекратить. Мы так молоды. Гэв, я ужасно несчастна. Я буквально начинаю плакать, как только проснусь, и плачу, засыпая, почти каждой ночью. Ничто не приносит мне счастья. Я зомби, брожу по школе в этом депрессивном тумане. Так не может больше продолжаться. Это мой выпускной год, и я много работала, чтобы достичь того, что имею.
        Прости, что делаю это в письме и в нашу годовщину - самое неподходящее время, и может показаться, что это специально, но это не так. Просто я знаю, что не смогу расстаться с тобой, если ты будешь стоять прямо передо мной, милый, сексуальный и мой. Не знаю, есть ли у нас будущее. Может, через пару лет мы поймем. Может, нет. Пожалуйста, оставь меня в покое, а я оставлю в покое тебя.
        Люблю тебя, Гэв. Люблю тебя очень сильно. Но больше не могу так продолжать. Пожалуйста, не причиняй себе вред. Пожалуйста.
        Грейс
        Глава 37
        Я сжимаю письмо, написанное тебе, и смотрю в окно, пока Нат на скорости едет к твоему дому.
        - Я офигеть как горжусь тобой, Грейс,  - говорит она.  - Я знаю, как это тяжело, но разве ты уже не чувствуешь себя лучше?
        Я киваю, но не так уж уверена.
        - Ты уверена, что это не то же самое, как расстаться через эсэмэску?  - спрашиваю я, держа письмо. На нем просто написано «Гэвину».
        - Грейс,  - говорит Лис с заднего сиденья,  - единственная причина, по которой ты это делаешь так, в том, что мы знаем теперь, что он угрожает разбить людям головы, когда зол.
        Это правда.
        - Но это наша годовщина. Может, стоит денек подождать? Это так жестоко.
        - Ладно, представь,  - говорит Лис.  - Ты не отдаешь ему письмо. Он заезжает за тобой сегодня вечером, и вы идете в ресторан. Ты будешь все время притворяться, что все хорошо, но он не дурак, так что спросит, что не так, и ты получишь серьезную ссору. И ты постараешься расстаться, и он начнет плакать и просить дать ему еще один шанс… Я права?
        Я киваю, чувствуя себя несчастной.
        Нат смотрит в зеркало заднего вида.
        - Думаю, пришло время для плей-листа расставаний,  - говорит она.
        - О да.  - Лис достает телефон из рюкзака и подключает его к стереосистеме машины.
        - Вы составили мне плей-лист расставания?  - спрашиваю я.
        - А как же,  - говорит Лис, и включается «Fuck you» Лили Аллен.
        Мы втроем начинаем танцевать, и, когда подъезжаем к твоей квартире, у меня хватает храбрости выйти из машины. Твоего «Мустанга» нет на парковке - значит, ты найдешь письмо, когда вернешься домой с репетиции группы. У вас концерт поздно вечером, через пару часов после нашего запланированного свидания, так что я знаю, у тебя не получится впасть в слишком глубокую депрессию. В некотором смысле письмо будет прочитано в идеальное время, потому ты сможешь выразить свою печаль и злость лучшим, самым здоровым способом: через музыку. Не знаю, постараешься ли ты снова с собой покончить, как тогда с Саммер. Ты уже старше, принимаешь лекарства и ходишь к врачу. И все-таки это не внезапно. Не могу вспомнить, когда мы в последний раз виделись и не ругались.
        «Ты ходишь с ним в школу каждый день,  - сказал ты всего пару дней назад.  - Откуда мне знать, что вы не целуетесь между уроками, не трахаетесь в его машине во время обеда?»
        Эти слова больше не приводят меня в ярость, как раньше. Я почти привыкла к тому, как ты кидаешь это дерьмо мне в лицо. Письма Гидеона говорят внутри меня: «Намасте. Вернись ко мне». Я не разговаривала с ним весь апрель. Я скучаю по нему. Я скучаю по той себе, какой я становлюсь с ним.
        -?Не понимаю, почему ты остаешься со мной, если такой меня считаешь,  - говорю я.  - Расстанься со мной, если не доверяешь.
        Теперь я чувствую, что у меня нет права первой предлагать расставание. Это я эмоционально изменила тебе. Я не могу причинить тебе эту боль, а потом бросить. Я заслуживаю того, чтобы меня бросили. Я жду, когда меня бросят. (Пожалуйста, брось меня.)
        -?Расстаться с тобой.  - Ты фыркаешь.  - Ты этого хочешь, не так ли?
        -?Я люблю тебя,  - шепчу я. А потом во мне поднимается капелька храбрости.  - Но я чертовски устала от наших ссор каждый день…
        -?Ненавижу тебя.  - Ты произносишь это тихо, и, когда смотришь на меня, от злости на твоем лице по спине бежит холодок.  - Я ненавижу тебя почти так же сильно, как люблю.
        Я таращусь на тебя. Нет слов, только страх расползается по мне. Ты настолько больше меня, и у тебя сильные руки гитариста. Мои пальцы двигаются к шее, сжимаются у ключиц. Я думаю, какая понадобилась предусмотрительность, чтобы найти бейсбольную биту и принести ее в театр. Если бы тебя не остановили, применил бы ты ее к Гидеону? А ко мне?
        Я больше не знаю, кто ты.
        Паника расцветает в моей груди, и я думаю о том, что забыла телефон дома, а мы в полной темноте посреди заброшенного жилого комплекса, так как парни из твоей группы тусят в твоей квартире. Никто не услышит мои крики.
        Я подвигаюсь к тебе, потому что только это тебя успокаивает - мое прикосновение. Я протягиваю руку и кладу ладонь на твою щеку. Подношу свои губы ближе к твоим. Твои глаза - две узкие щели, и я не знаю, что это означает, только знаю, что мне нужно как-то тебя успокоить.
        -?Мы родственные души,  - шепчу я.  - А родственные души друг друга не ненавидят.
        Я беру тебя за руку и тяну на заднее сиденье машины. Открываю дверь, ложусь и притягиваю тебя сверху. Это всегда срабатывает - прикосновение твоей кожи к моей, твое дыхание в моем рту.
        -?Я хочу тебя,  - шепчу я.  - Только тебя. Всегда.
        Потом ты молча везешь меня домой, и, когда высаживаешь, я мягко закрываю за собой пассажирскую дверь, словно ты теперь Великан, и я боюсь тебя разбудить.
        Я иду в свою комнату, хватаю листок бумаги и начинаю писать:
        Гэвин…
        Я стою перед дверью твоей квартиры, и мне больно вспоминать счастливое выражение твоего лица, когда ты привел меня сюда в первый раз. Прямо за этой дверью будущее, которое ты пытался построить для нас. А я собираюсь все это разрушить. Телефон звенит в кармане, и мне плохо, потому что я знаю, что это ты звонишь. Я достаю его и смотрю на сообщение: на фотографии ты держишь маленькую подарочную коробочку из ювелирного магазина в торговом центре. Я такая сволочь.
        Нат нажимает на гудок, и, когда я оборачиваюсь, они с Лис позируют, согнув пальцы в стиле когтей Леди Гаги, и на лицах у них написано: «Ты сможешь». Я показываю им поднятые вверх большие пальцы. Я могу это сделать. Я это сделаю. Я засовываю телефон обратно в карман и кладу ладонь на дверь на минутку, год воспоминаний бежит сквозь меня: твоя серенада мне в коридоре школы, когда ты пригласил меня на выпускной, твои поцелуи под звездами и лунным светом. Дни рождения и праздники, тяжелые времена и прекрасные времена. Твои песни, твои улыбки, то, как твои руки касаются меня, словно я бесценное сокровище. Но потом я вспоминаю, как ты сказал «ненавижу тебя», и год слез, криков, наказывающих поцелуев и секса, чтобы забыться. Год безнадеги, укоренившейся глубоко во мне. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут поездки на американских горках, которые никак не остановятся.
        Глаза наполняются слезами, и я засовываю письмо под угол коврика с надписью «Добро пожаловать», который купила твоя мама. А потом я бегу назад в машину, и Нат включает на полную мощность музыку: Тейлор Свифт «Мы никогда не будем больше вместе».
        - Я считаю, тут требуется «Пепси Фриз»,  - говорит Лис.
        Остаток дня я чувствую себя легкой, как воздух. «Я одна,  - продолжаю я думать снова и снова.  - Я свободна».
        Я имела это в виду, когда писала в письме, что не сойдусь с Гидеоном, но часть меня хочет побежать в его объятия и оставаться там очень долгое время. Может быть, это слишком - надеяться, что он простит меня за свое истерзанное сердце и то, что я игнорировала его весь последний месяц, чтобы защитить свое. Я так привыкла к этому - к парню, которой прячет меня от проблем. Только вот… Парни и есть проблемы.
        - Не дайте мне сойтись с Гидеоном,  - говорю я девочкам.  - Я знаю, что мне нужно побыть одной.
        Лис кивает:
        - Первым делом девчонки, а пацаны потом.
        Я смеюсь.
        - Да, мне нравится, как это звучит.
        Нат включает радио, как раз когда начинается песня Бейонсе «Прости».
        «Средние пальцы вверх, подними высоко руки, помаши перед его лицом и скажи ему ‘’пока’’…»
        От тебя нет новостей. Я думала, что будут бесконечные эсэмэски или звонки, которые мне придется игнорировать. Но ничего нет. Я чувствую разочарование. Не то чтобы я хотела, чтобы ты сражался за нас, но я думала, наш год вместе гарантирует какой-то ответ.
        Вернувшись домой, я выключаю весь свет в комнате и зажигаю несколько свечей. Включаю саундтрек «Аренды» и складываю все, связанное с нами, в коробку. Письма, подарки (ожерелье со звездой, браслет со знаком бесконечности). Я удаляю совместные фотографии со своего телефона. Вынимаю их из рамок.
        А потом я ложусь на спину и закрываю глаза, мечтая о поездке в Париж. О Жаке или Рауле, о багетах и кофе с молоком, пикниках на берегу Сены. Я иду в Нотр-Дам, Лувр, на вершину Эйфелевой башни. А потом я в Нью-Йорке, в лодке в Центральном парке, на позднем ужине с друзьями. В звуковой кабине объявляю начало шоу на Бродвее.
        И только когда я смотрю на Нью-Йорк с вершины Эмпайр-стейт-билдинг, чувствуя себя каплей в океане тысячи мерцающих огоньков, я засыпаю.
        Мама подъезжает к больнице, и я выпрыгиваю из машины прежде, чем она успевает полностью остановиться. Несусь к информационной стойке. Слова срываются с губ - я даже не знаю, что говорю.
        - Мне нужно… Мой парень… Он попал в аварию…
        Администратор спокойно кивает:
        - Как его зовут, милая?
        - Гэвин. Гэвин Дэвис.
        Она что-то ищет в компьютере, пока я стою, не в силах дышать, в ужасе.
        - Четвертый этаж, палата 407. Часы посещения почти конч…
        - Спасибо,  - говорю я и бегу к лифтам на другой стороне лобби.
        Другие люди в лифте отодвигаются от меня. Это один из тех немногих дней в году, когда в нашем регионе идет дождь, и я промокла насквозь, старые поношенные пижамные штаны и майка липнут к телу. Я забыла надеть бюстгальтер, и здесь холодно, почему в больницах так холодно? Не знаю, как ты. Я только знаю, что было в эсэмэске твоей мамы, когда я проснулась этим утром: вчера ночью ты попал в аварию, увезли в больницу, приезжай немедленно.
        Прямо сейчас злости нет. Она придет позже. Я знаю только то, что люблю тебя и что, возможно, ты в плохом состоянии. Я сделаю все, чтобы убедиться, что ты в порядке. Мне не стоило писать это письмо.
        Двери лифта открываются, и я бегу дальше. Медсестра у стойки дает мне значок посетителя и показывает на конец коридора. Я бегу, мокрые сланцы шлепают по линолеуму, но, добравшись до твоей комнаты, я останавливаюсь в испуге. Твоя мама, должно быть, ненавидит меня за то письмо, за то, что я порвала с тобой на бумаге. Ты заслуживал по крайней мере разговора, но я бесхребетная трусиха.
        «Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо».
        Мне просто нужно знать, что ты в порядке.
        Я останавливаюсь перед закрытой дверью, колеблюсь. Кого я обманываю? Если я туда зайду, мы снова сойдемся. То письмо, вся храбрость, которая понадобилась на его написание, пойдут к черту. Мы вернемся туда, где начинали. Я прислушиваюсь, но ничего не слышу. Я знаю, что наверняка твоя мама там с тобой. И твой папа тоже. Знаю, что мне нужно зайти, потому ты во мне нуждаешься, потому что тебе больно, но не могу.
        Я разворачиваюсь и спешу к лифту, и, когда он сразу не приезжает, бросаюсь вниз по лестнице, словно ты можешь погнаться за мной. Я на середине лобби, когда заходит мама.
        - Что случилось?  - спрашивает она.  - Тебе не дают с ним видеться?
        Как мне объяснить? Она знает о письме и уже сказала, что это был ужасный способ расстаться, что это было неправильно. «Я так в тебе разочарована,  - сказала она.  - Бедный мальчик». А потом случилась авария, и казалось, что это моя вина, словно мои руки были на руле, нога - на педали скорости.
        - Я не могу пойти туда, мам,  - говорю я.  - Если я это сделаю…  - Нервы сдают, и я начинаю плакать.  - Мы снова сойдемся, и…
        - Грейс Мари Картер. Я тебя воспитывала лучше. Теперь тащи свою задницу к лифту и иди проверь, как там Гэвин.
        - Но…
        - Сейчас же.
        Она права. Я ужасный человек. Невероятно эгоистичный. Не могу представить сценарий, в котором ты бы не пришел убедиться, что со мной все в порядке. Наш разрыв не означает, что мне все равно, умрешь ты или будешь жить.
        Несколько минут спустя я тихо стучу в дверь.
        - Войдите,  - раздается голос твоей мамы.
        Я открываю дверь и сразу же вижу тебя на больничной койке, все твое красивое лицо покрыто синяками и порезами, и я теряю самообладание.
        Твоя мама стоит между мной и кроватью, отец ссутулился в кресле в углу, а я лишь хочу обнять тебя и заставить исчезнуть все это: аварию, твою боль, письмо. Потому что это я сделала. Это моя вина. Как могла я быть такой глупой?
        - Может, сейчас не лучшее время…  - начинает твоя мама, но ты протягиваешь мне ту руку, к которой не прицеплена капельница.
        - Все нормально,  - тихо говоришь ты. Мне, ей. Твои глаза задерживаются на моем лице.
        Она переводит взгляд с меня на тебя, хмурясь в неуверенности.
        - Мам, все нормально,  - говоришь ты.  - Я хочу, чтобы она была здесь.
        Твой папа встает, но ничего мне не говорит. Они вместе выходят из комнаты, но только после того, как твоя мама бросает на меня обвинительный взгляд, говорящий «Ты чуть не убила моего сына». Я это заслужила, но мне все равно больно. Они оба так хорошо ко мне относились, так хорошо. И тут, с опозданием, я понимаю, что сделала больно не только тебе: я сделала больно всей твоей семье. Они никогда меня не простят, и я их не виню.
        Когда она закрывает за собой дверь, я бегу к тебе. Правая часть твоего лица - один огромный синяк, и, пытаясь сесть, ты кривишься от боли.
        - Гэв… Гэв…
        - Тсс,  - говоришь ты, обнимая меня забинтованными руками.
        - Прости, милый,  - плачу я,  - прости.
        Я недооценила, как ужасно буду себя чувствовать, увидев тебя в таком состоянии.
        - У тебя куча переломов?  - спрашиваю я.
        Ты качаешь головой:
        - Только ушибы. Никаких внутренних кровотечений и всякого такого. Сказали, что завтра, скорее всего, смогу уйти домой. Машина вдребезги, но это ладно. Думаю, у меня есть ангел-хранитель или вроде того.  - Ты делаешь паузу, и твой голос становится тихим:  - Я должен был быть мертв.
        Я прижимаюсь губами к твоей шее и вдыхаю тебя. Ты пахнешь больницей, и это неправильно, так неправильно. Ты рассказываешь мне, что случилось: ты прочитал мое письмо и почувствовал опустошение. Около часа ночи ты сел в машину.
        - Я вообще не соображал,  - говоришь ты.  - Я просто… увидел фонарь и подумал: «А, к черту все!». Не помню, что случилось потом.
        Врач говорит, что ты самый удачливый парень в городе. Что, врезавшись в фонарь на скорости сто сорок километров в час, ты должен был погибнуть. Чудо.
        - А я этого и хотел,  - говоришь ты тихо.
        Мое сердце замирает. Я холодею. Вспоминаю выражение лица Саммер, когда она зашла в театральный класс в прошлом году и рассказала, что ты наделал.
        - Давай договоримся,  - говоришь ты.  - Мы остаемся вместе до конца лета. Если ты все еще будешь хотеть расстаться, когда пойдешь в университет, то ладно. Но дай мне лето - без родителей и правил,  - и я докажу, что мы созданы друг для друга.
        - Гэв, ты сказал, что ненавидишь меня.
        Ты качаешь головой.
        - Я не имел это в виду. Да ладно тебе, ты же знаешь, что это так. Я был зол…
        - Ты зол все время,  - говорю я нежно. Протягиваю руку и убираю волосы с твоего лица. Ты хватаешь меня за руку.
        - Я люблю тебя, Грейс. Люблю тебя всем сердцем.  - Твои глаза умоляют, глаза, в которых я терялась так много раз. Ледники, леденцы и море, такой особенный голубой, такой твой, я этот цвет больше нигде не видела.
        - Хорошо,  - говорю я.  - До конца лета.
        Ты тянешь меня сесть на кровать рядом с тобой и через пару минут засыпаешь, ты так устал. Я остаюсь, пока медсестра не говорит, что пора уходить. Я выскальзываю из объятий, касаюсь губами твоего лба, а потом тихо закрываю за собой дверь. Твоя мама сидит одна в пустой комнате ожидания. Увидев меня, она встает.
        - Я прочитала письмо,  - говорит она.  - Оно было… в его кармане. Они отдали мне его одежду после… Было так много крови.
        Слезы катятся по ее лицу, и я обнимаю ее, как много раз она обнимала меня. Потерять тебя значит потерять и твоих родителей. Я об этом не подумала. Я жду, что она меня оттолкнет, но она этого не делает.
        - Мне так жаль,  - говорю я.  - Я не знала, что делать.
        Она отстраняется:
        - Грейс, почему ты не сказала мне, что происходит? Ты же знаешь, какой он хрупкий. Я бы присмотрела за ним.
        Я вешаю голову, пристыженная. Я так сосредоточилась на себе, что мне и в голову не пришло поговорить с твоими родителями. Или, может, я просто боялась.
        - Простите,  - говорю я.  - Просто было так тяжело…  - Начинаю плакать, и она сжимает мои руки.
        - Милая, мы оба так сильно любим тебя. И Гэвин любит тебя больше всего в этом мире.
        - Знаю. Я вас тоже люблю.
        - О чем… О чем вы договорились?  - тихо спрашивает она.
        - Мы остаемся вместе. Постараемся разобраться со всем.
        «Средние пальцы вверх, подними высоко руки, помаши перед его лицом и скажи ему ‘’пока’’…»
        Я была так близка.
        Она хмурится:
        - Не могу сказать, что от этого мне лучше. Ты сделала ему больно. Этот парень, Гидеон…
        - Я не изменяла ему,  - говорю я.  - Я бы никогда так не поступила.
        Она вздыхает:
        - Я не буду в это ввязываться. Но… ты теперь часть нашей семьи, Грейс. Ты нам как дочь. Когда ты так вот поступаешь, это влияет не только на Гэвина.
        Я киваю, пристыженная:
        - Я понимаю.
        - Мы отвезем его обратно в больницу Бирч Гров на неделю или около того. Я хочу, чтобы он вернулся домой после этого, но он говорит, что хочет остаться в квартире. Мне нужна твоя помощь, чтобы присматривать за ним. Убедись, что он принимает лекарства. Мне просто нужно, чтобы ты мне сказала, если что-то происходит. Ты можешь поговорить со мной обо всем. Хорошо?
        Я киваю:
        - Хорошо.
        - Я пойду вниз, найду Марка и попью кофе. Присоединишься?
        Я качаю головой.
        - Мне нужно идти. Мама меня ждет.
        - Ладно. Ты придешь попозже, после школы?
        Я киваю. Она еще раз обнимает меня и уходит. А я открываю дверь в твою палату и смотрю на тебя с минуту. Ты мог умереть, Гэв. Мне бы пришлось стоять у твоей могилы и знать, что это из-за меня, что больше не будет песен из-за меня. Но ты не умер. У нас есть еще один шанс. Твоя грудь вздымается, твои глаза двигаются под веками, и мне интересно, что тебе снится. Пульс на мониторе бьется ровно. Лекарство течет в твои вены, и ты жив.
        Я тихо закрываю дверь и иду к лифтам.
        Глава 38
        Я сижу на полу своей кухни и держу нож.
        Ты этого не знаешь. Ты тренируешься быть рок-звездой, пока твоя девушка сидит на корточках у посудомойки, гадая, хватит ли ей сил покончить с собой.
        Я едва могу дышать, всхлипы прорываются через горло, слезы текут лавиной. Я похороню себя заживо. Я порежу кожу на кусочки. Клянусь, я это сделаю, сделаю. И я сожгу этот чертов дом, если так я смогу освободиться, оказаться без Гэвина Дэвиса. Прошла уже неделя с аварии, но я уже падаю в темную яму и не могу выбраться из нее и снова притворяться, что все хорошо, не могу. Почему ты все так для меня усложнил? Почему твоя жизнь должна быть в моих руках? Они недостаточно большие, чтобы удержать тебя.
        Телефон прижат к уху, и я жду, когда моя лучшая подруга ответит. Нат берет трубку: яркая, веселая.
        - Привет, дорогуша!
        - Я больше не могу,  - говорю я. Дыхание прерывается, и вырывается еще один всхлип.
        Говорят, что лучший способ сделать это - порезать вены. Говорят, это не так больно. Словно заснуть, только вокруг будет бардак. Но ты все об этом и сам знаешь.
        Тон Нат сразу же меняется.
        - Грейс? Что случилось?  - Она похожа на сердитую маму-медведицу.  - Что он сделал?
        Так много всего. Чего ты не сделал - сегодня, каждый день?
        Я игнорирую вопрос:
        - Я так устала. Я не могу. Не могу.
        - Грейс, порви с ним. Это должно прекратиться.
        Все мое тело дрожит, эта тьма внутри тянет меня в трясину.
        - Все не так просто.
        - Это просто. И если он умрет, блин, кому какая чертова разница.
        - Боже правый, Нат.
        - Прости,  - ворчит она.
        Твой голос играет на повторе в моей голове, громкость слишком высокая. «Сука. Шлюха. Потаскушка. Я люблю тебя, разве ты не понимаешь. Еще один шанс, просто еще один шанс. Я ненавижу тебя».
        Я не могу оставаться с тобой до конца лета, как мы договорились, я это знаю. Но ты скажешь: «Я хочу всегда быть с тобой, в этот раз будет лучше, ты обещала, что дашь нам еще один шанс», и я сдамся, потому что не могу снова увидеть тебя на больничной койке.
        - Мне приехать?  - спрашивает она.  - Я могу приехать.
        Этот дом - тюрьма, провинциальный Алькатрас. Нат сделает его лучше. Она заставить прутья исчезнуть. Но моя мама никогда не разрешит. Не в будний день.
        - Грейс?
        Я смотрю на нож. Острое лезвие, темная черная ручка. Он меня пугает. Он настоящий. Он может причинить вред, если захочет.
        - Я держу нож,  - шепчу я. Я снова произношу это, чтобы я могла услышать эти слова, сделать следующий шаг.  - Я держу нож.
        Однажды я вспомню это. Этот крик о помощи. Даже сейчас какая-то часть меня знает, что я просто хочу почувствовать тяжесть ножа в руке, знать, что есть выход, если он понадобится. Знать, что я могу контролировать хотя бы это. «Это моя жизнь»,  - хочется прорычать мне. Тебе - моему парню-психу, моей семье, которая разговаривает только криками и наказаниями. «Я могу покончить с этим, если захочу». Это кажется единственный моим решением.
        Это кажется властью.
        Мы с Нат разговариваем час. Она уводит меня с края пропасти своим нежным голосом, теплом, уверенностью, что не всегда будет так. «Мы свалим отсюда»,  - говорит она. И я ей верю, по крайней мере немножко. Потому что, боже правый, что будет, если не свалим?
        Когда солнце наконец опускается за горизонт, я понимаю, что пора перестать плакать и взять себя в руки. Мама и Рой скоро вернутся домой. Мне нужно приготовить ужин. Убедиться, что все мелочи идеальны: корешки книг стоят ровно, каждая травинка во дворе полита, край салфеток на столе совпадает с краем стола. Все это для того, чтобы мама с Роем не набросились на меня с порога. Мне нужно быть «идеальной дочерью». «Идеальной падчерицей». А не то…
        - Уверена, что в порядке?  - спрашивает Нат, все еще неуверенная.
        - Да, я в порядке. Серьезно. Клянусь. Прости, что закатила такую драму.
        - Расстанься с ним.
        Я шепчу:
        - Не могу.
        У меня миллион причин. У меня нет ни одной. Неважно. Это чувство «не могу» сильнее всего остального, словно ты темный колдун, наложивший на меня заклятие. (Это так? Потому что это многое бы объяснило. Скажи мне, что ты колдун, Гэвин. Я поверю тебе.)
        Я кладу трубку. Встаю и убираю нож на место. Лезвие подмигивает мне перед тем, как скользнуть в подставку. Если бы я только могла пронзить твое сердце, прекратить наши мучения. Вместо этого я вытираю глаза и накрываю стол к ужину.
        Я открываю окно машины до упора, высовываю голову и кричу в ветер, потому что я двухстах милях от тебя. И это так. Чертовски. Хорошо.
        - Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!
        Я сажусь обратно, и Натали улыбается:
        - О да.
        Никогда не думала, что мама отпустит меня в Лос-Анджелес с друзьями, но когда сестра сказала, что может разместить нас на выходные и показать университетскую жизнь, мама сказала, цитирую: «Тебе уже восемнадцать. Сама решай».
        Атака инопланетян удивила бы меня меньше.
        Это все заслуга Нат. После того как я позвонила ей с ножом, она настояла, что нам нужно тут же уехать из города. Потом она позвонила Бет для поддержки. И, конечно же, Лис. Три дня спустя вот она я, несусь прочь от всего, что не дает мне спать по ночам.
        Ты, конечно же, зол, что я уезжаю. Тебе не нравится, что Нат и Лис проводят так много времени со мной. Ты боишься, что они встанут между нами. Свежие новости, Гэвин: уже встали. То, что ты повторяешь одно и то же о них, не помогает. Ты хочешь, чтобы я перестала с ними гулять. Ты им не доверяешь и правильно делаешь. Они не в команде поддержки Гэвина. Совсем нет.
        У меня не получается выбить из головы твою последнюю песню. Ты сыграл ее мне в тот день, как выбрался из Бирч Гров, куда родители заставили тебя ходить к врачу после выписки. Наше свидание закончилось криками, потому что ты узнал, что я ходила на вечеринку, где был и Гидеон. Не важно, что мы с ним едва тремя словами обменялись и что у него теперь есть девушка. Все равно не обошлось без «Чертова шлюха, ненавижу тебя». Ты такой умный, Гэвин. Ты знал, что, если выживешь в аварии, я больше не смогу тебя оставить. Только если не хочу испачкать руки в крови. Тебе повезло, что твои ставки оправдались. Теперь ты можешь делать и говорить все, что хочешь, разве нет? Теперь я там, где ты всегда хотел меня видеть.
        Ты победил.
        Вот такой была твоя песня:
        Я смотрю, как ты спишь ночью,
        Гадаю, что тебе снится,
        Кладу руку на стекло,
        Хочу, чтобы ты была со мной.
        Между нами окно,
        Толстое стекло все время.
        Не могу вспомнить
        Дни, когда ты была моей.
        - Так, мне нужно уточнить,  - говорит Нат, пока мы сидим возле придорожного ларька с тако.  - Сколько именно раз он наблюдал, как ты спишь?
        - Много раз, судя по всему,  - говорю я.  - Мне кажется, он пытается быть романтичным, но…
        - Не-а,  - говорит Лис.  - Она берет чипс и окунает в сальсу.  - Это жутко. То есть это уже больше, чем жутко.
        Я не признаюсь, но согласна. Мысль о том, что ты стоишь за моим окном ночью, не наполняет меня бабочками и радугой, как ты наверняка думаешь. Ты же не пытался скрыть, что это делаешь,  - ты спел мне эту песню, гордясь гитарным соло в середине.
        - Давайте поговорим о чем-то другом,  - предлагаю я.
        - Нет, мне кажется, мы должны разыграть это по ролям,  - говорит Лис.
        - Давайте не будем этого делать, а всем скажем, что сделали,  - ворчу я. Лис со своим вечным психоанализом.
        - Эй, через несколько лет ты будешь платить мне баксов сто пятьдесят за час, чтобы я разбиралась с твоей фигней. Наслаждайся моей бесплатной помощью, пока можешь,  - говорит она.
        Я представляю, как она сидит за столом в том же наряде, что и сейчас: майка, на которой написано «Я сражаю наповал», болтающиеся сережки-ананасы, джинсы неонового розового цвета с белыми звездочками.
        - Я действительно не…
        Но Нат перебивает меня:
        - Я вообще-то думаю, что Лис права, это может действительно помочь.
        Я закатываю глаза:
        - Ладно.
        Лис ухмыляется:
        - Ладно, я буду Гэвином, очевидно же.  - Она понижает голос и ссутуливается - достаточно хорошая имитация.  - Привет, детка.
        Натали фыркает.
        - Привет… Гэвин.
        - Итак…  - Она показывает мне начать говорить.
        - Мне, э-э-э, действительно нравится твоя песня, но… может, тебе не стоит следить за мной во сне. Вообще-то мои родители разозлятся, если узнают, что ты…
        - НЕТ,  - говорит Лис.  - Скажи ему про свои чувства.
        - Я не хочу это делать,  - говорю я. Засовываю чипс в рот, потом другой.
        Лис издает чересчур драматичный вздох.
        - Ты безнадежна.
        - Я повешу занавески.
        Нат тянется через стол и хватает меня за руку:
        - Мы тебя любим. Зачем ты сходишь с ума?
        - Не знаю,  - шепчу я.
        Но я знаю. Все это - ссоры, слезы, разбитое сердце Гидеона - было бы впустую, если бы мы даже не дали шанса тому, как все сложится, когда я выпущусь. Сколько раз я представляла, что смогу ходить на все твои концерты, вечеринки, не волнуясь о родителях или комендантском часе? Сколько раз ты представлял, что будешь просыпаться рядом со мной, встречаться на обед между уроками? Ты болен и пытаешься вылечиться. Может, если найти правильные лекарства, правильного врача…
        Расставаться с тобой сейчас слишком сложно. Поездка с друзьями, мероприятия выпускного года, даже план пойти одной на выпускной бал, так как у тебя концерт в это день,  - это все я могу сделать.
        У Калифорнийского университета Лос-Анджелеса огромный, обширный кампус в Вествуде, модной части Лос-Анджелеса. Мы находим парковку на улице, усаженной пальмами, а потом идем к квартире Бет в испанском стиле, которая находится всего в пяти минутах от кампуса.
        Из квартиры на нижнем этаже орет музыка, и парень в одних только пляжных шортах выбегает на улицу и зажигает косяк прямо перед нами.
        - Дамы,  - говорит он, касаясь воображаемой шляпы.
        Нат таращится на него в шоке, а Лис безудержно хихикает, направляясь к ступенькам.
        - Никуда не могу с ними пойти,  - говорю я парню со слабой улыбкой.
        Он ухмыляется и протягивает сигарету и мне.
        - Хочешь?
        Я быстро качаю головой. Мне впервые предложили покурить. Я знаю этот запах только из-за пары вечеринок, на которых была с тобой.
        - Она в старшей школе,  - говорит Натали своим типичным неодобрительным тоном. Она похожа на вожатую лагеря в своих хлопковых шортах и рубашке поло.
        Я пинаю ее в ногу.
        Парень невозмутимо кивает:
        - Отстой.
        - Это точно,  - говорю я.
        Нат тянет меня вверх по лестнице за Лис.
        - О боже, этот наркоман флиртовал с тобой,  - говорит она.
        - Да?  - ухмыляюсь я и качаю бедрами.  - Снята с продажи, но все еще неплоха.
        - О брат мой.
        Когда расправляешь крылья, то чувствуется покалывание в груди, потом по всему телу до самой спины. Это совсем не больно.
        Бет открывает дверь после первого же стука. Мы с ней одновременно кричим и начинаем прыгать.
        - У тебя синие волосы!  - визжу я.
        - Да-а-а!  - кричит она в ответ.
        Сестра живет в квартире моей мечты. Белые рождественские огоньки окаймляют окна изнутри, и мебель вся современная, из «Икеи», словно кричит «Мы молодые и нищие, но крутые». Они с соседями по комнате задрапировали стены цветными саронгами и повесили везде китайские фонарики.
        Далее следуют, пожалуй, лучшие выходные в моей жизни. Включающие в себя импровизированный костер на пляже, беготню за пончиками в два часа ночи, кофейные утра и секонд-хенды. Мы заходим в Университет Южной Калифорнии, и я все говорю и говорю о том, как хороша французская программа с возможностью учиться за границей и что их театральный факультет один из лучших в стране. Я покупаю толстовку и позирую для фотографии перед троянцем Томми, символом университета, и пытаюсь не думать о том, как мне удастся оплатить учебу.
        - Итак, сестренка, я должна спросить,  - говорит Бет. Мы сидим на покрывале на пляже, наблюдая, как Нат и Лис плещутся в холодном Тихом океане.  - Почему ты все еще с Гэвином? Я знаю, что и так говорю тебе расстаться с ним беспрерывно, но серьезно: расстанься с ним. Ты же очевидно несчастна. Ты похудела, и макияж у тебя весь размазан, как у наркоманки.
        - Спасибо за повышение самооценки,  - говорю я.
        - Всегда пожалуйста.
        Я кладу голову на плечо Бет, и она обнимает меня.
        - Я пытаюсь с ним расстаться,  - говорю я.  - Клянусь, это так.
        Бет подвигается и кладет руки мне на плечи, так что мы смотрим друг другу в глаза.
        - Единственная причина быть с кем-то - это если вы делаете друг друга счастливыми. Любая другая причина - чушь.
        Я качаю головой:
        - Ты не понимаешь, Бет. Он чуть не умер. Врач сказал, что ему просто повезло выжить. А если мы расстанемся, кто знает, что он сделает? Как мне потом жить, если…
        Она вскидывает руки:
        - Не твое дело удерживать Гэвина Дэвиса в живых. Это его дело.
        Я ничего не говорю. Нечего сказать.
        - Как я говорила тебе и раньше: ты превращаешься в маму,  - говорит она.  - Разве ты этого не замечаешь? Гэвин твой Великан. Твой парень готов оскорблять тебя, он опасен и на сто процентов безумен. А ты просто принимаешь это.
        Слезы наполняют глаза.
        - Твои любящие советы меня как катком переезжают.
        Она пожимает плечами:
        - Я люблю тебя. А эта фигня должна прекратиться.
        Я не звоню тебе, чтобы отчитаться. Я даже не думаю о тебе, кроме как в том разговоре с Бет. Я представляю, какой будет моя жизнь в Лос-Анджелесе, разговоры с милыми парнями без рубашек, живущими под нами, встреча с друзьями на площадке между занятиями. Я представляю, как сяду на самолет в Париж и буду учиться в Сорбонне.
        Мы стоим в очереди за печеньем в Diddy Riese, знаменитом месте возле Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, и Нат берет меня под руку.
        - Я не видела тебя такой счастливой целый год,  - говорит она.
        - Знаю,  - признаю я.
        Кроме как с Гидеоном, не могу припомнить, когда в последний раз я смеялась так сильно, что болел живот. Не могу вспомнить, когда не боялась, что ты увидишь, как я разговариваю с другим парнем. Я даже не оглядываюсь через плечо в беспокойстве, что ты где-то рядом и увидишь, как я делаю то, что тебя разозлит.
        Эта поездка как-то влияет на меня. Она позволяет мне заглянуть в будущее. Вот такой может быть жизнь без тебя.
        И она не так плоха, как я думала. По правде говоря, она очень даже неплоха.
        Глава 39
        Ты так зол, что я решила пойти на выпускной без тебя. Ты отказался идти, потому что тебе двадцать и «Я не пойду на дурацкие танцы старшеклассников», а я отказалась не идти.
        - Отлично,  - говоришь ты.  - Иди найди этого мелкого придурка в костюме…
        - Гэвин, я уже миллион раз сказала, если бы хотела тебе изменить, то уже бы давно изменила. Так какая разница, если я пойду на бал, а он там будет?
        - Во-первых, ты будешь с ним танцевать.
        - Нет, не буду, потому что у него есть пара. Ее зовут Сьюзан…
        - Так единственная причина, по которой ты не будешь с ним танцевать, это потому, что у него есть пара.
        - Я не это имела в виду,  - говорю я.  - Ты перевираешь мои слова.
        - Слушай, я больше не хочу спорить. Я просто хочу сказать, что всякое дерьмо происходит на выпускных балах, и поэтому я не хочу тебя отпускать, понимаешь?  - Ты смотришь на меня немного по-родительски.  - Прости, если меня не радует, что моя девушка может переспать с каким-то парнем, потому что выпила слишком много, а он хорошо смотрелся в костюме.
        - Я пила только тот один раз!  - кричу я.
        - В ЕГО доме,  - говоришь ты.  - Не думай, что я забыл. Твой первый раз должен был быть со мной.
        - Я вполне осознаю, что у меня есть парень, и это что-то для меня значит, например, не спать с другими парнями на выпускном балу. Господи, Гэвин!
        - Ты действительно собираешься так поступить?  - тихо спрашиваешь ты.
        - Это мой выпускной бал. Ты можешь прийти. Если нет, то я пойду без тебя.
        Ты смотришь на меня в изумлении, а потом запрыгиваешь в машину, новый «Додж Челленджер», которые родители подарили тебе, когда ты вышел из клиники Бирч Гров. Тебе повезло, что у тебя не забрали права после того, как поставили диагноз «вождение в нетрезвом виде», когда ты очнулся в больнице.
        - Сама добирайся домой,  - говоришь ты, прежде чем отъехать.
        Я жду, пока ты отъедешь подальше, а потом прыгаю и машу кулаком в воздухе. Я сделала это. Я, черт возьми, СДЕЛАЛА ЭТО!
        Я иду две мили домой из «Медового горшочка», и улыбка не сползает с моего лица.
        Теперь я позирую со своими лучшими друзьями и девушкой Лис, Джесси, улыбаясь фотографу. Мы стоим в линию, обнимая друг друга за талию. Он фотографирует, когда мы все смеемся.
        - Мне нравится, что фотограф думает, что и вы лесбиянки,  - говорит Лис после.  - Лучшее групповое фото всех времен.
        Я громко чмокаю Нат в щеку. Она лучший партнер на выпускной, о котором может мечтать девушка. Я хотела идти одна, но Кайл заболел желудочным гриппом в последний момент, и мы с Нат решили идти парой.
        Мы вчетвером отходим от фона для фотографий. Тема в этот раз - «Арабские ночи», так что такое впечатление, что мы на съемках Аладдина. Фонарики в форме звезд висят над танцполом, и красивые вырезанные очертания элегантных окон окружают комнату. Бальная комната отеля забита.
        Начинается медленная песня, и мы все идем на танцпол. Мы с Нат танцуем танго, пока Джесси и Лис мило обнимаются.
        - Мне нравится, что они встретились во время поездки в Орегон,  - говорит Нат, кивая в сторону наших друзей.
        - Да,  - говорю я. Мысли о той поездке до сих пор причиняют боль.
        Время подобрано идеально: я вижу Гидеона возле столика с напитками, и мое сердце подпрыгивает. Словно почувствовав меня, он поворачивает голову и встречается со мной глазами.
        - Кого ты…  - Нат оборачивается.  - А.
        Я машу ему, а потом отворачиваюсь. Не знаю, машет ли он в ответ.
        - Тебе стоит поговорить с ним,  - замечает Нат.  - Чтобы все разъяснить, понимаешь?
        Я качаю головой:
        - Я вела себя с ним просто ужасно.
        - Так подойди и скажи «прости».
        Начинает играть «Empire State of Mind», и, стоит мне услышать слова песни, на глаза наворачиваются слезы: «Улицы Нью-Йорка заставят тебя чувствовать себя обновленным, эти огни вдохновят тебя».
        Нат обнимает меня.
        - Мне жаль по поводу Университета Нью-Йорка.
        - И мне.
        Я не должна была позволить тебе уговорить себя не подавать документы.
        - Это все моя чертова вина,  - бормочу я.
        - Ага. Но это все равно фигово,  - говорит она. Нат отстраняется.  - Но позитивный момент: мы будем в одном штате!
        Я киваю.
        - Будет прекрасно. Мы можем притворяться, что ненавидим друг друга во время футбольных матчей.
        Очевидно, что Университет Южной Калифорнии и Калифорнийский университет соперничают.
        Ночь пролетает в смехе, и танцах, и боли в ногах. К концу вечеринки я босая, вся потная и счастливая. Ты звонил мне семь раз, но я отвечала только два.
        - Он там?  - Первое, что ты спрашиваешь, когда я поднимаю трубку.
        - Да. В прямом смысле на другой стороне комнаты, настолько далеко от меня, насколько возможно. Счастлив?
        Я кладу трубку и не отвечаю на твое следующее СМС, которое ты присылаешь пару минут спустя.
        Прости. Люблю тебя.
        Начинается медленная песня, и я собираюсь присесть, когда кто-то хватает меня за руку. Я оборачиваюсь. Сердце останавливается.
        Гидеон.
        - Можно мне потанцевать с твоей партнершей?  - спрашивает он Нат, сидящую, закинув ноги на другой стул, и попивающую пунш.
        Она ухмыляется:
        - Конечно.
        Он смотрит на меня, его глаза просят разрешения, и я киваю. Становится так хорошо, когда моя рука снова оказывается в его руке.
        Играет песня Адель «Someone Like You», потому что вселенной нравится так надо мной издеваться.
        «Ничего, я найду кого-то вроде тебя, я желаю и тебе лишь всего хорошего…»
        Гидеон ведет меня к центру танцпола, берет за руки и кладет их вокруг своей шеи. Его руки обнимают меня за талию. Его щека прижимается к моей.
        - Я весь вечер пытался набраться храбрости сделать это, знаешь ли,  - говорит он тихо.
        Я улыбаюсь:
        - И как?
        - Ох. В основном я переживал, что после этого на меня набросятся с бейсбольной битой. Но решил, что оно того стоит.
        Я немного наклоняюсь назад, чтобы лучше его видеть.
        - Прости. За все.
        - Знаю.  - Он поправляет очки, и хватка вокруг моей талии становится крепче.  - Позволь угадать: он не хотел идти на танцы старшеклассников.
        - Бинго,  - смеюсь я, и горечь удивляет даже меня.
        - Ты знаешь, что я хочу сказать, да?
        Я улыбаюсь, вспоминая наш маленький ритуал перед шестым уроком.
        Я киваю:
        - Да.
        Он одними губами произносит слова: «Расстанься с ним».
        - Я это сделаю. Я чувствую… что близка к этому.
        Гидеон одаривает меня сочувственным взглядом.
        - Это здорово.
        Плохо, что он мне не верит. Я хочу, чтобы он знал: в этот раз я действительно это сделаю. Я хочу знать, что в этот раз действительно это сделаю.
        - Хочешь поспорить?  - спрашиваю я.
        - Ладно. О чем спорим?
        - Если к выпуску я с ним расстанусь… ты будешь писать мне электронные письма каждую неделю в течение лета.
        - А если не расстанешься?
        - Э-э-э… Чего ты хочешь?
        - Ты все равно останешься моим другом,  - говорит он.
        - Договорились.  - Я бросаю взгляд на его партнершу, болтающую с компанией девушек.  - Сьюзан не против, что ты танцуешь не с ней?  - спрашиваю я. Он кажется, счастлив. А это хорошо. Он этого заслуживает.
        - Она не Гэвин,  - говорит Гидеон.  - Она мне доверяет.
        Я киваю:
        - Это хорошо.
        - Да.
        Мы мало говорим после этого. Такое впечатление, что мы сказали все, что могли. Когда песня заканчивается, Гидеон не убирает руки и сжимает меня в своих замечательных медвежьих объятиях.
        - Удачи, подруга,  - говорит он.
        - Спасибо.
        Мы с Нат, Лис и Джесси остаемся до самого конца, танцуем в компании под «Part of Me» Кэти Перри.
        - Это твоя песня, девчуля!  - кричит Лис поверх музыки.
        Я скрещиваю пальцы и поднимаю их, пока мы ревем слова:
        - Эту часть меня ты никогда-никогда у меня не отнимешь, нет!
        В конце концов мы все сталкиваемся для группового объятия. Наш пот пахнет духами, макияж потек, а платья слишком длинные, но нам все равно, потому что это наша ночь, и в этот раз я не позволила тебе ее испортить.
        - Горжусь тобой,  - шепчет Нат мне на ухо, пока мы направляемся к машине.
        Я обнимаю ее за плечи.
        - К выпуску,  - говорю я.
        - Я тебя поддержу.
        Я улыбаюсь:
        - Знаю. Ты всегда это делала.
        - Чертовски точно,  - говорит она.
        - Ты выругалась!
        Ее глаза блестят:
        - Да пошел он!
        Лис поворачивается и ухмыляется:
        - Да, да пошел он!
        Мы смеемся, смеемся и смеемся.
        И они правы: да пошел ты, Гэвин.
        Каждый год старшие классы по всей Калифорнии едут в «Диснейленд» после закрытия. В эту ночь парк полностью принадлежит нам. Нат, Лис, Питер, Кайл и я катаемся на всех горках по крайней мере по разу, фотографируемся с персонажами «Диснея» в мантиях выпускников и едим слишком много переоцененной еды. Мы не уходим, пока небо не светлеет, и ко времени возвращения в Бирч Гров я вымотана - это состояние после слишком большого количества кофеина, когда ты устал, но не можешь уснуть.
        Я так удивлена, когда ты появляешься возле школы, чтобы отвезти меня домой, что даже не протестую. Но вместе того, чтобы ехать ко мне домой, мы направляемся к твоей квартире, хотя я говорю, что не хочу. Ты настаиваешь, а я так устала, что, как только мы туда добираемся, сразу же падаю на кровать и засыпаю. Я собираюсь порвать с тобой, как только проснусь.
        Чуть позже я резко просыпаюсь. Ты прижимаешься ко мне сзади и ласкаешь меня, твоя рука в моем белье. Твой палец двигается внутри меня. Вверх, вниз, вверх, вниз. Я чувствую твою эрекцию через свою тонкую футболку, твои быстрые вздохи у моего уха.
        - Какого черта?  - говорю я, отталкивая тебя.
        Твои глаза сужаются:
        - Тебе нравилось.
        - Я спала.
        Полуулыбка появляется на твоем лице.
        - Поверь мне, я знаю, что тебе нравилось.
        Я чувствую себя… изнасилованной.
        «Я наблюдаю, как ты спишь ночью,
        Гадаю, что тебе снится».
        - Гэвин, это… Вообще-то…
        Слов нет. Внезапно кажется, что «Диснейленд» был много лет назад. Вот что я теперь буду помнить: не веселье с друзьями, а то, что было потом, как ты касался меня без разрешения. Наслаждался тем, что это сойдет тебе с рук.
        - Ты моя девушка,  - говоришь ты.  - С каких это пор ты не хочешь, чтобы я тебя касался? Ты ведешь себя, словно я какой-то… отморозок или типа того. Боже.
        - Ну может, так и есть! То есть…
        Я замолкаю, когда что-то меняется в твоем выражении лица. Не могу понять, что именно, но это… злоба. Вот что я вижу. Как в ту ночь, когда ты впервые сказал мне, что ненавидишь меня. И внезапно я прекрасно осознаю тот факт, что я одна в квартире с парнем, который намного сильнее меня. Парнем, который выглядит так, словно хочет сделать мне больно.
        «Успокой его»,  - говорит паникующий голос внутри меня.
        Внезапно я в ужасе, когда ты подползаешь ближе, прижимаешь меня к подушкам.
        - Скажи, что любишь меня,  - шепчешь ты, твои глаза становятся щелочками. Ты садишься на меня и снимаешь рубашку, потому наклоняешься, и твои губы едва касаются моих.  - Грейс. Скажи мне. Или, клянусь богом, я пойду повешусь в ванной.
        Меня начинает трясти. Твои глаза прожигают мои, а твои руки сжимаются вокруг моих запястий и прижимают меня к постели.
        - Я… я люблю тебя.
        Ты тянешь вниз мои трусы. Спускаешь их. Этого не может быть. Не может. Нет.
        - Гэвин, нет, пожалуйста…
        - Скажи, что хочешь меня,  - рычишь ты. Я вздрагиваю.  - Грейс.
        - Я хо… хочу тебя.
        Ты берешь мою руку и кладешь ее на свой ремень. Я закрываю глаза и притворяюсь, что ты Гидеон. Я притворяюсь, что я где-то в другом месте, далеко от этой квартиры, от тебя, от твоего сердца, бьющегося у моей груди.
        «Отпусти меня,  - мне хочется кричать.  - Пожалуйста, отпусти меня».
        Ты совсем не нежен.
        Потом я принимаю душ, прижимая кулак ко рту, чтобы всхлипы не отдавались эхом от плитки. Я так чертовски напугана. Я молюсь, чтобы ты не захотел меня снова. Если это случится, я не выдержу.
        Ты открываешь стеклянную дверь душа и заходишь внутрь, улыбаясь, подставляешь голову под поток воды. Ты ведешь себя так, словно все хорошо, словно то, что случилось на твоей кровати, было занятием любовью. Я становлюсь «раскаивающейся и раболепной женщиной». Ты просишь меня помыть тебе спину. Я так и делаю. Потом ты разворачиваешься и смотришь, как я смываю тебя с себя. Мыло двигается вниз от груди до бедер, ног. Наконец оно смывается в водосток. Я остаюсь в душе после того, как ты выходишь. Я жду, пока вода станет ледяной. Пока все твое исчезнет.
        Глава 40
        Сегодня я с тобой расстанусь.
        Я расстанусь с тобой, даже если ты начнешь плакать и твои электрически-голубые глаза станут очень яркими, твои ресницы потяжелеют от слез. Я расстанусь с тобой, даже если больше никогда не увижу тебя на сцене, как твои губы целуют микрофон, и не буду думать: «Это мой парень».
        Испробуй любой свой прием, каждое милое слово, каждый раненый взгляд. Брось мне свое лучшее оправдание, самое безумное обещание - брось так сильно, чтобы я могла расправиться с ним. Дай мне все, что у тебя есть. Этого будет недостаточно, чтобы я осталась с тобой.
        - Четыре слова, милая. Просто четыре слова. Ты сможешь,  - шепчет Нат. Я. Расстаюсь. С. Тобой.
        Она сжимает меня в крепких объятиях, а потом вместе с Лис прячется за ближайшим внедорожником на парковке Рузвельт Хай. Она пообещала расстаться с тобой за меня, если я этого не сделаю. Я дала ей разрешение тащить меня прочь от тебя, если будет нужно. И она это сделает.
        Я попросила тебя встретиться на школьной парковке во многом из-за того, что это людное место. Потому что я больше тебе не доверяю. Я боюсь оставаться с тобой наедине.
        Я расстаюсь с тобой прямо перед выпуском. Потому что я не позволю тебе разрушить этот день. Я не дам тебе еще что-то забрать у меня.
        Я проведу целое лето с друзьями, которыми пренебрегала последний год. А потом я уеду в далекий университет. И найду того, с кем не захочу расставаться.
        Как только мы расстанемся, я позвоню твоей маме. Если ты постараешься причинить себе вред, это твое дело. Я больше не могу нести тебя. И не буду.
        Ты идешь ко мне, шляпа надвинута низко на глаза. Ты улыбаешься, увидев меня, и танцуешь маленький танец, потому что этого дня мы так долго ждали. Но я собираюсь сделать его худшим днем твоей жизни. Мне плохо из-за нервов. В первый раз ни одна часть меня не любит тебя, ничего не поднимается, когда ты подходишь ко мне прогулочной походкой. Я больше не хочу иметь ничего общего с тобой.
        - Как моя девочка?  - говоришь ты, подходя.
        Я чувствую, как трещины проходят по сердцу, и оно начинает ломаться. На тебе галстук, который я купила тебе на Рождество, с черепами и скрещенными костями. Я знаю, что он тебе нравится. Я знаю, что ты надел его для меня. И это странно, что ты, которого я раньше любила, наложился на парня, который прижал меня к кровати и входил в меня, пока я пыталась не кричать. Мне так грустно из-за нас. Чем мы были. Чем могли бы стать.
        - Грейс?
        Слишком поздно для Гидеона, но еще не слишком поздно для меня. Для меня. Хорошо чувствовать себя эгоисткой, но это сложно.
        Я открываю рот, но слова не хотят произноситься. Несмотря ни на что, я не хочу разбивать твое сердце. Если бы я хотела. Было бы намного легче сразить тебя улыбкой. Но я не крутая воинственная королева-ниндзя.
        Пока что.
        - Что случилось?  - спрашиваешь ты. Ты «обеспокоенный парень».
        Слезы наполняют глаза, и я качаю головой, словно слова могут просто выпасть, и мне не нужно будет их произносить. Нат придется добавить заколок-невидимок в мою прическу - я чувствую, как выпускная шапочка сползает.
        Ты тянешься ко мне, хватаешь за руки, твое прикосновение теплое.
        - Детка, что случилось?
        О боже, ты думаешь, что дело не в тебе, что произошла какая-то выпускная драма. Твой голос такой нежный, вопрос такой невинный. Ты хочешь защитить меня, и это слишком. Конец старшей школы, конец наших отношений. Начало всего остального. «Не знаю, смогу ли я это сделать». После того, что ты сделал со мной в тот день, это должно быть самым легким делом в мире. Почему же это не так? Что со мной не так? Я поворачиваю голову и вижу Нат и Лис. Это прибавляет мне сил - то, что они меня поддерживают.
        - Я расстаюсь с тобой. Прямо сейчас. Пожалуйста, ничего не говори.
        Слова вырываются потоком, и пот течет по мне: «Пожалуйста, боже, пожалуйста, позволь мне сделать это в этот раз». Я столько раз пыталась это сделать, а в конце концов нужна простая вещь: четыре маленьких слова. Я-расстаюсь-с-тобой.
        Ты не представляешь, как тяжело любить тебя.
        Сука.
        Шлюха.
        Потаскушка.
        Перестань быть ребенком.
        Тебе повезло, что я так сильно тебя люблю.
        Ненавижу тебя.
        Я убью себя, если ты меня бросишь.
        Ты смотришь на меня. Никаких угроз. Никаких слез. Впервые ты даже слова не произносишь. Потому что знаешь, что в этот раз я серьезно.
        А потом я ухожу от тебя.
        И не оборачиваюсь.
        Эпилог
        Рождество наступило в августе.
        Мы с Натали украшаем искусственную елку. Алисса включает любимую рождественскую музыку. Дом пахнет сахарным печеньем, и рождественские чулки аккуратно развешены у камина.
        Сегодня вечером у нас вечеринка. Лис пригласила Джесси, а Нат - друзей детства, которые ходили в другую старшую школу, и Кайла, который знает всю историю моих с тобой отношений. Он много времени проводит с нами, к нему мы обращаемся, если что.
        Мы втроем - Нат, Лис и я - живем в доме Нат одни с самого выпуска. Ее братья и сестры - в летнем лагере вместе с мамой, которая работает там медсестрой. Нам предоставили свободу, нам доверяют, мы достойны доверия.
        Наши дни перетекают один в другой, одна длинная полоса идеальных моментов: мы поем под саундтрек «Аренды», просыпаемся с полными стаканами «Пепси», пережариваем или недожариваем еду. Мы живем в прекрасном коконе, защищенные от тебя, Роя и всего, что хочет испортить нам жизнь. Мы молодые и свободные, и никогда не умрем.
        Мои лучшие друзья собирают меня по частям объятиями, смехом, танцами поочередно. Прошлый год начинает забываться под их заботой. Иногда я просыпаюсь грустной и злой из-за всего этого потерянного времени, месяцев, потраченных впустую на любовь к тикающей бомбе. Они ведут меня покупать «Пепси Фриз». Они прописывают мне двадцать минут прыжков на батуте или заставляют садиться поздно ночью в машину Нат, чтобы проехать мимо твоей квартиры и показывать неприличные жесты. Иногда я плачу, гадая, как я вообще могла быть такой слабой, такой чертовски бесхребетной. Без тебя я наконец вижу, как ты приковал мое сердце к своему. Манипуляции, словесное и физическое насилие, игры разума. И все равно я по тебе скучаю. Это хреново? Но это так. Я скучаю по любви, даже если эта любовь была больна, неизлечимо больна.
        Эти девчонки, это лето - лучшее лекарство. Они показывают, как мне может быть достаточно меня самой, что ты мне не нужен, чтобы быть самой собой. Они показывают мне, как наполнить дни хорошими воспоминаниями, ловя и запирая их, как светлячков в банке. Они светятся, светятся и светятся.
        Я помогаю Нат нацепить звезду на дерево - последний штрих,  - а потом она везет меня в «Медовый горшочек». Она забирает меня после смены, двойной. Я работаю как можно усерднее, чтобы заработать на вещи, которые мне понадобятся в университете: компьютер, всякие штучки для дома и все, что нужно настоящей студентке.
        - Ох, я пахну «Горшочком»,  - говорю я, заходя в дом.
        Гостиная взрывается смехом.
        - Я же говорила, она всегда так выражается,  - обращается Лис к собравшимся.
        Мне это нравится: что меня знают, что можно смеяться, не волноваться, что я сделаю что-то, из-за чего ты будешь мне угрожать, делать больно, порежешь своими словами. Мне больше не нужно оглядываться через плечо.
        Уже прошло семь недель с тех пор, как мы расстались. Я сразу же позвонила твоей маме, чтобы она могла присмотреть за тобой. Если ты пытался причинить себе вред, то я об этом не слышала, но она писала мне несколько раз, рассказывая, как она и твой папа скучают по мне. Интересно, это ты их подговорил? Ты нас попугал какое-то время, колотя в дверь посреди ночи, приходя ко мне на работу. Однажды ночью мы вернулись поздно из кино и были уверены, что ты влез в дом: я чувствовала свои духи в воздухе, словно их только что разбрызгали там, а моя любимая рубашка пропала, та, которую ты помог мне выбрать в винтажном магазине в центре. Раз или два мы просили Кайла ночевать у нас, чтобы нам не пришлось спать с мясницкими ножами под подушкой. Я никогда не забуду, что случилось утром после «Диснейленда», твое лицо, когда ты прижимал мои запястья. Это мешает мне засыпать по ночам.
        Мы обмениваемся подарками, завернутыми в рождественскую оберточную бумагу, которую достали из гаража Нат. Вещички из магазина «Все по доллару»: разноцветный пластилин, шапочка для душа с резиновыми утятами, шесть игрушечных фигурок солдатиков. Кайл идет к пианино и проводит пальцами по клавишам. Я вспоминаю Гидеона, и мое сердце болит.
        Я зажата между Нат и Лис и обнимаю их за талии, пока мы поем одну рождественскую песню за другой - хулиганские, пронзительные версии старых песен и лучший кавер «All I Want for Christmas is You», который я когда-либо слышала. Я не даю себе переживать из-за того, что ты пел мне эту песню на прошлое Рождество, потому что она не твоя и не может тебе принадлежать. Я обращаю слова к Натали и Лис, настоящей любви моей жизни, которые были рядом со мной в самые темные моменты. Эти девочки - мой свет в конце туннеля, ведущий меня к себе каждый раз, когда я теряюсь и спотыкаюсь в темноте.
        Через пару недель я переезжаю в Лос-Анджелес. Я уже купила покрывало на кровать с леопардовым принтом и красные подушки с красивой золотой вышивкой: китайские драконы на счастье. Мой постер «Аренды» аккуратно свернут. Мой календарь с Парижем. Мой французский словарь. Все это аккуратно сложено в углу гостиной в ожидании. Ожидании, когда я начну свою жизнь. Я знаю, что ты там будешь, будешь выступать с Evergreen, будешь рок-звездой. Твоя мама написала мне, что ты переезжаешь туда в сентябре, но не в университет. Я переживаю, что ты придешь в Университет Южной Калифорнии искать меня. Вчера Лис передала мне баллончик перцового спрея на цепочке для ключей, и он всегда со мной, так что я надеюсь, ради тебя самого, что ты оставишь меня в покое. Если бы я могла предупредить всех девушек, с которыми ты встретишься, сказать им, что крутость, сексуальные песни, таинственная улыбка не стоят того. Если бы я могла нацепить на тебя предупреждающий знак. Интересно, будет ли твой призрак всегда меня так преследовать, призрак с бейсбольной битой и машиной плохого парня.
        Натали и Лис начинают раскачиваться под «Рудольф, олень с красным носом», и всхлипы разрывают мое горло, глаза сразу же наполняются слезами. Я бегу в кухню и плещу воду в лицо, чувствуя себя отвратительно из-за того, что оставлю их. Если бы я могла упаковать их в чемодан и поставить в своей комнате общежития в университете! Если бы я могла вернуть все часы, украденные тобой, и провести каждую минуту с ними.
        Мне нужен повод, чтобы побыть в кухне, и я хватаю яблоко и начинаю сворачивать его хвостик, играя в ту маленькую игру с судьбой из моего детства. Снова же хвостик обламывается на «Г».
        И внезапно я понимаю.
        «Г» значит «Грейс». Не ты. Не Гидеон. Я тот человек, с которым мне нужно побыть прямо сейчас. Я подношу яблоко ко рту и громко откусываю большой кусок.
        Оно такое же сладкое, как я и думала.
        Заметка автора
        Когда мне было шестнадцать, я влюбилась. Очень сильно. Следующие два с половиной года я оставалась в своем токсичном романе, отчаянно желая из него выбраться. Только когда я выпустилась из старшей школы, то нашла в себе храбрость порвать с моим Гэвином. Это может казаться безумием, что кто-то будет оставаться в таких разрушительных отношениях так долго, но когда ты оказываешься в них сам, побег кажется невероятным.
        Суть книги правдива, хотя многое из прочитанного вами придумано, сильно изменено или заново осмыслено. Как говорит Стивен Кинг: «Художественная книга - выдумка, а в хорошей художественной книге есть правда внутри выдумки».
        Я написала эту книгу, потому что, как несравнимая Леди Гага сказала, I’m a free bitch, baby[26 - Я свободная девчонка, чувак (англ.)]. Если вы застряли в своем токсичном романе, я хочу, чтобы вы тоже освободились. Я также хотела бы привлечь внимание: насилие в паре касается каждого третьего молодого взрослого. Молодые женщины от 16 до 24 лет подвержены самой большой угрозе насилия и сексуальных нападений. Это ужасно и должно прекратиться.
        На следующей странице указаны места, где вам могут помочь. Я также создала вебсайт для всех нас, чтобы делиться опытом, получать поддержку и вдохновение. Блоги, искусство, музыка и много любви:
        badromancebook.tumblr.com. Наш хэштег #chooseyou.
        Кто бы вы ни были, знайте, что будет лучше. Вам просто нужно сделать этот шаг. Вы сможете.
        - Источники
        LOVE IS RESPECT (loveisrespect.org): это потрясающий сайт. Там можно найти опросники, которые помогут определить, здоровые у вас отношения или нет, кучу ссылок на ресурсы о том, где можно получить помощь или как оставаться в безопасности. Если ваш партнер вас оскорбляет, этот сайт должен стать вашей первой точкой онлайн-помощи. Адвокаты на связи круглосуточно. Напиши СМС «love is» на 22522 или позвони 1-866-331-9474.
        BREAK THE CYCLE (breakthecycle.com): на этом сайте много информации о насилии на свиданиях. Ты сможешь узнать, каковы признаки и что можно с этим сделать.
        NO MORE (nomore.org): это великолепная организация, и на сайте есть нужная информация на случай, если вы друг или родственник человека, подвергающегося домашнему насилию. Вы нужны ему как никогда. Чтобы найти подсказки, как помочь им, зайдите на nomore.org/how-to-help/what-to-say/.
        GIRLS HEALTH (girlshealth.gov): это сайт со всеми необходимыми телефонными номерами, отличным разделом вопросов и ответов, викторинами, статистикой и прочим.
        DAY ONE (dayoneny.org): Если вы находитесь или думаете, что находитесь в насильственных отношениях, и живете в Нью-Йорке, зайдите туда и узнайте побольше. Также вы можете позвонить по этой конфиденциальной горячей линии (800) 214-4150 или написать СМС (646)535-DAY1 (3291).
        Эти горячие линии бесплатные, приватные и круглосуточные:
        Национальная горячая линия в случае сексуального нападения:
        1-800-656-HOPE (4673)
        Национальная горячая линия в случае домашнего насилия:
        1-800-799-SADE (7233)
        Национальная горячая линия в случае жестокого обращения с детьми:
        1-800-4-A-CHILD (422-4453)
        #CHOOSEYOU
        #ВЫБЕРИСЕБЯ
        badromance.tumblr.com
        Благодарности
        Саре Торне Робертс и Мелиссе Вилмарт: спасибо за то, что были моими Нат и Лис. Спасибо, что говорили «РАССТАНЬСЯ С НИМ» миллион раз и за лучшее лето моей жизни, за то, что поддерживали меня и собрали заново по частям. Я так сильно люблю вас, девчонки. Брендону Роберту за то, что приехал в ту ночь, когда мы были уверены, что в дом ворвались, и за то, что заставил меня смеяться и стал старшим братом, которого у меня никогда не было. Диана Торна, ваша щедрость тем летом была безгранична.
        Учителям, психологам, пасторам и другим взрослым, которые коснулись моей жизни в старшей школе, особенно Сьюзан Келер (самая лучшая учительница театрального искусства), Тришии Боганрайт, Джули Моргенштерн, Сонни Мартини и ставшими для меня семьей Fire By Night: спасибо за вашу поддержку и любовь во время худших лет моей жизни. (И за то, что говорили «РАССТАНЬСЯ С НИМ», даже если я долгое время не слушала.) И крепко-крепко обнимаю всех моих друзей и наставников, которые были рядом так или иначе: вас было так много, так что простите, что не перечисляю поименно, надеюсь, вы знаете, про кого я.
        Посылаю любовь своей семье, особенно Меган Деметриос, невероятной сестре: спасибо за битвы ног, за то, что заступалась за меня и всегда была на моей стороне. Заку Фесту: мне посчастливилось выйти за тебя замуж и стать частью твоей прекрасной семьи (привет, Фесты!). Я так рада, что ты попросил мой номер после занятий по актерскому мастерству на первом курсе в Университете Южной Калифорнии.
        Стефани Узуро-Андерсон, Джессике Велман и Аллисон Кэмпбелл: о, дамы, с чего мне начать? Я так благодарна богам общежития Университета Южной Калифорнии, что они собрали нас вместе. Кто бы знал, что «трагический подросток» однажды станет героем книги? (Конечно же, я никогда не забуду, что сначала он был героем прекрасного мюзикла.) Вы помогли мне пережить первый год без НЕГО.
        И последнее, но не менее важное спасибо Елене МакВикар за бета-вычитку, моей VCFA Allies in Wonderland, моему крутому агенту Бренде Боуен и, конечно же, моему редактору Кейт Фаррелл, которая сделала эту книгу намного лучше и стала этаким чирлидером на этом сложном пути. Также посылаю любовь всем в Holt и всем потрясающим артистам, которые составили плей-лист «Токсичного романа» (особенно тебе, Гага), вы помогли легче пережить этот кошмар, и это было намно-о-о-о-ого дешевле терапии.
        notes
        Примечания
        1
        Я хочу тебя уродливым,
        Я хочу тебя больным,
        Я хочу тебя любым,
        Пока это бесплатно,
        Я хочу твою любовь(англ.).
        2
        Мюзикл 1994 года, переносящий в Нью-Йорк действие оперы «Богема» Джакомо Пуччини.
        3
        Лакросс - командная игра, в которой резиновый мяч нужно забить в ворота соперников с помощью снаряда, похожего на клюшку.
        4
        Слова из песни «Let Me Entertain You» из фильма-мюзикла Gypsy - прим. пер.
        5
        ^«^О детка, детка, откуда мне было знать?»  - строчка из песни Бритни Спирс - прим. пер.
        6
        Намек на сказку о Джеке и бобовом дереве.
        7
        Что-то, нечто (фр.)
        8
        Герой романа «Аня из Инглсайда» Люси Мод Монтгомери.
        9
        «В ней что-то такое есть, не знаю, что, но знаю, что не могу без нее жить».  - Из песни Билли Джоэла.
        10
        Детективная настольная игра, по сюжету которой игроки расследуют убийство. Игра укомплектована карточками с изображением персонажей (они же подозреваемые), возможных мест и орудий убийства.
        11
        Если хочешь быть моим возлюбленным, нужно ладить с моими друзьями… Пусть это длится вечно, дружба не умирает.
        12
        Меня зовут Грейс. Мне шестнадцать лет. Я хочу весь мир (франц.).
        13
        Ленивые ученики носили бумажные колпаки в качестве наказания - прим. пер.
        14
        Новый Завет, «Первое послание к Коринфянам».
        15
        И, дорогая, я буду любить тебя и в семьдесят… (англ.)
        16
        Воздушная гитара - вид искусства, состоящий из движения, в котором исполнитель делает вид, что играет на воображаемой электрогитаре, имитируя все движения настоящего гитариста.
        17
        Ну, я встал на колени и притворяюсь, что молюсь.
        18
        Аллюзия на «Вестсайдскую историю».
        19
        «Генрих VI», часть 2, акт 3, сцена 2 (пер. Е. Бируковой).
        20
        Игра слов: le - артикль во французском языке, cock в переводе с англ. яз. петух, половой член (жарг.)
        21
        «Двенадцатая ночь», акт 2, сцена 2 (пер. Э.Л. Линецкой).
        22
        Ссылка на роман Н. Готорна «Алая буква», где изменившую мужу героиню горожане заставили носить на груди вышитую алую букву «А»  - сокращение от «адюльтер», то есть «измена».
        23
        «Гамлет», акт 3, сцена 2 (пер. Бориса Пастернака).
        24
        Перевод А.И. Кронеберга.
        25
        Перевод Д. Самойлова.
        26
        Я свободная девчонка, чувак (англ.)