В ожидании Романа Глафира Душа
        # Сексуальная длинноногая блондинка, вызывающая у мужчин повышенный эротический интерес, и примерная домохозяйка, любящая жена и мать. Неужели это одна женщина?
        Казалось бы, столь редкий дар - быть привлекательной всегда - дает Ане все шансы на счастье. Но его так трудно удержать, если встречи с мужчинами превратились в азартную игру.
        Что ждет ее в будущем, когда очарование молодости потускнеет?
        Сможет ли она найти того человека, который станет для нее единственным и неповторимым?
        Глафира Душа
        В ожидании Романа
        В ОЖИДАНИИ РОМАНА
        Аня пришла в себя и удивилась. Место, поза, человек рядом - все привело ее в изумление. Она сидела голая на полу и обнимала ноги мужчины, стоящего перед ней. Не просто обнимала, а прижималась к ним лицом, целовала и пребывала при этом в состоянии неведомого ранее блаженства. Память постепенно возвращала картину знакомства с молодым мужчиной, незатейливое его ухаживание, быстрый флирт. Вот она опрометчиво соглашается на «чашечку кофе», вот они заходят в его квартиру... Обычные слова, привычные движения, объятия, раздевание и все... провал!
        Может, он какие точки нажимал на ее теле? Может, слова какие-то необыкновенные шептал? Почему она ничего не помнит? Только ощущение полета, легкости, наслаждения! Только острый восторг и умиротворение! Оставалось непонятным: она что, сознание потеряла? Или отключилась и, как говорят продвинутые люди, вышла в астрал? Или это и есть истинный оргазм, когда ни мысли, ни чувства, ни самоконтроля, а лишь вот такое счастье растворения в пространстве?
        Аня с трудом разжала объятия. Вспомнила имя мужчины - Роман. Медленно поднялась, собираясь направиться в ванную. Но не сдержалась и в благодарном порыве припала к его спине... Обняла сзади, прижалась щекой и шептала тихо-тихо: «Спасибо! Спасибо тебе!»
        К тому моменту за плечами у Ани была очень непростая судьба, трое детей и сорок два года нелегкой жизни. Роману недавно исполнилось двадцать восемь, и он стоял на пороге поистине судьбоносных событий...

* * *
        Аня выглядела на удивление молодо. Можно сказать, до неприличия. Причем никаких особых усилий для сохранения молодости не прилагая. Такое изредка встречается в природе. То ли генная структура, то ли особенности организма, то ли определенный внутренний настрой, но есть что-то, отчего человек как будто не стареет, как будто консервируется, остановившись на каком-то этапе физиологического развития. Небольшого роста, пропорционально сложенная, с ниспадающими на плечи волосами, она казалась воплощением истинной женской красоты. И если бы не постоянная грустинка в карих глазах и некоторая утомленность движений, ее можно было бы счесть эталоном женской привлекательности. Была в ней, как принято теперь говорить, ярко выраженная сексапильность, которая безошибочно угадывается мужчинами всех возрастов.
        С ней часто знакомились на улице. Остановится Аня около газетного киоска или у ларька с мороженым, и откуда ни возьмись - молодые ребята рядом вьются, заговаривают, буквально за руки хватают. Ей, честно сказать, нравился подобный напор. В такие моменты она, даже не глядя на мужчину, могла почувствовать его сексуальное волнение, внезапно возникшее желание, истинный порыв. Ей именно этого и хотелось от противоположного пола: силы, мощной энергии, жадной потребности в женской ласке.
        Сквозь прищуренные веки она чуть рассеянным взглядом оценивала предполагаемого партнера: насколько искренен, насколько энергетичен, сможет ли удовлетворить ее женский интерес. И если на все эти вопросы она получала положительный внутренний ответ, то, как правило, давала согласие на продолжение знакомства.
        Правда, наглых не любила. Чрезмерно самоуверенных и самовлюбленных отвергала сразу. А в остальном - никаких особых предпочтений не было: лысый ли, кудрявый, худой ли, полный, высокий или не очень - значения не имело.
        Глядя, как она ведет себя с незнакомыми мужчинами, можно было принять ее за женщину легкого поведения. Но это было бы ошибочным мнением.
        Давно-давно, лет двадцать пять тому назад, когда Аня закончила школу, поступила в институт и поехала впервые в своей жизни на картошку, то встретился ей там весельчак и балагур Алексей. Тоже из Москвы, но из какого-то другого вуза. Алексей яро сверкал карими глазами, улыбался в пышные соломенные усы и такие песни пел под гитару, что Аня к концу второй недели пребывания в колхозе поняла: она влюбилась не на шутку. И если влюбленность первых дней радовала новизной ощущений, очарованием таинственности и смелыми мечтами, то спустя какое-то время чувство Анино переросло сначала в грусть, потом в печаль, а затем и вовсе - в тоску.
        Алексей как будто ничего не замечал, был со всеми девчонками одинаково весел, вел себя бойко, приглашая на танцах то одну, то другую. Предпочтения не наблюдалось, хотя многие «положили на него глаз» и не отказались бы с ним повстречаться...
        Аню разрывала ревность и неопределенность, она уже и сама была не рада этой влюбленности дурацкой... Однако ничего не могла с собой поделать. Засыпала с мыслью о нем, просыпалась с мыслью о нем, целый день пыталась поймать его взгляд, прислушивалась к его шуткам, искала возможность пройти рядом, показаться на глаза, якобы случайно задеть его, прикоснуться...
        Обычно вечерами собирались у костра, пели песни, рассказывали анекдоты, байки из студенческой жизни. Иногда устраивали танцы под магнитофон.
        Сельхозработы уже шли к своему завершению, когда разболелся у Ани живот. Первый день месячных и раньше проходил болезненно, а здесь - чуть ли не до слез. Лежала Аня одна в палате, под одеялом, грелку к животу и страдала. Из обезболивающих препаратов в аптечке нашелся только анальгин. Он немного заглушал резкие спазмы, но окончательно избавиться от тянущих тупых болей она не могла. Девчонки прибежали после ужина, приготовили ей чай, укрыли вторым одеялом, переоделись и ушли на вечерние посиделки. Она опять осталась одна лежать в полусогнутом состоянии и с готовыми в любой момент пролиться на подушку слезами. Два одеяла громоздились нелепым грузом, не давая ни тепла, ни уюта. Она вспомнила свое домашнее - мягкое, теплое, невесомое, под которым легко засыпала, быстро согревалась... Оно даже не ощущалось на теле, но дарило такой комфорт, что Аня, вспоминая о доме, расстроилась окончательно. Она еще больше жалела себя, усугубляя и без того тягучую тоску и скверное настроение.
        Лежала и слушала, что происходит за хилыми стенами корпуса. А там раздавались голоса, взрывы смеха, громкие аккорды, пение хором. Потом включили магнитофон. И через несколько минут Аня услышала резкий стук в дверь. Не успев ничего ответить, она кое-как оторвала голову от подушки, посмотрела в сторону двери и... обомлела. В дверях стоял улыбающийся Алексей с гитарой и невесть откуда взявшимся большим яблоком.
        -?Привет болящим! Ты чего это здесь лазарет устроила?
        -?Да... вот... немножко приболела... - пробормотала она, не веря в происходящее.
        А Алексей, войдя, уже что-то рассказывал, вспоминал события прошедшего дня, шутил, перебирал струны.
        Аня не заметила, как высохли слезы, как она бодро уселась на кровати, как хрустела яблоком...
        Алексей уже вовсю пел частушки про их «картофельную» жизнь и, похоже, никуда не торопился.
        ...Когда девчонки поздним вечером, утомленные танцами, вернулись, то совершенно не узнали Аню. Каких-то два-три часа назад они оставили больную в полускрюченном состоянии, лежащую под двумя одеялами и изнемогающую от неприятных ощущений. А сейчас видели перед собой смеющуюся девушку с горящими глазами и ярким румянцем.
        Роман с Алексеем, начавшись в колхозе, продолжился в Москве и очень скоро завершился свадьбой. Началась семейная жизнь, не менее яркая и интересная, чем в досвадебный период. Жили бурно: вечные гости, посиделки до утра, турпоходы, выезды на природу. Ничего почти не изменилось и с рождением первой дочери. Галка, Галчонок была очень спокойным ребенком, совсем не капризным. Спала где придется, ела что дадут и повсюду сопровождала родителей.
        На что жили? Алексей оставил институт, устроился на работу, перевелся было на вечернее отделение, но и этот вариант учебы не очень удавался. Пришлось идею получения высшего образования отложить на потом. Аня взяла на год «академку» по уходу за ребенком, но тут выяснилось, что она вновь беременна...

* * *
        Роман рос изнеженным, избалованным и, казалось, совершенно не приспособленным к жизни. Он был единственным ребенком в семье, к тому же поздним и долгожданным. С ним обращались как с хрустальной вазой. Мать, Екатерина Михайловна, считала его рождение величайшей своей жизненной победой. Пятнадцать лет лечения, мучений, безнадежного отчаянья, экспериментов с собственным организмом завершились, наконец, благоприятно протекающей беременностью и рождением здорового мальчика.
        Став матерью в тридцать восемь лет, Екатерина Михайловна превратилась одновременно и в няню, и в гувернантку, и в бабушку и в, собственно, мать. Она ни на минуту не оставляла свое чадо, буквально сдувая с него пылинки и молясь о его здоровье, счастье, благополучии.
        Отец, Виталий Егорович, хоть и был человеком военным, а потому на службе достаточно жестким и властным, дома позволял себе расслабиться, а то и вовсе пребывал в возбужденно-приподнятом настроении. Глядя на своего Ромочку, единственного наследника, он ощущал такое умиление, такой восторг, что, казалось, все другие эмоции меркли перед счастьем созерцания собственного дитяти. К тому же, будучи намного, на десять лет, старше своей супруги, он чувствовал даже не отцовскую, а уже, скорее, дедовскую любовь к маленькому сыну. «Ой, не дай бог, упадет!», «Ах, какой чудный мальчик!», «Не надо громко разговаривать: Ромочка спит», «Выключи телевизор, не мешай ребенку читать!». И так до бесконечности.
        Все было подчинено интересам, потребностям, требованиям Ромы. Выполнялся любой каприз, любое желание. Никакого детского сада, никаких спортивных секций. Иностранные языки с пяти лет, подготовка к школе, театры, кинолектории, музеи и выставки.
        Такое воспитание привело к тому, что уже в первом классе Рому считали белой вороной, хлюпиком, маменькиным сынком, и это вполне отражало реальную действительность.
        Влияние мамы на школу не распространялось, и поэтому обиженный и задавленный одноклассниками Ромочка мог только вечерами быть под материнским крылом, а по утрам шел на учебу, как на пытку... Слезы, вопли, сопли, крики зачастую сопровождали процесс утренних сборов. С этим надо было что-то делать.
        Екатерина Михайловна в разговоре с учительницей тщетно пыталась найти решение проблемы. Та оценивала умственные способности Романа очень высоко, хвалила его за прилежание и аккуратность. А что касалось взаимоотношений с одноклассниками, то... тут учительница разводила руками.
        -?Вы согласны с тем, - спрашивала она у Екатерины Михайловны, - что дошкольное воспитание ребенка носило односторонний характер?
        -?Как это односторонний? - возмущалась та. - Мы с ним и языками, и чтением, и играми развивающими...
        -?Вот именно. То есть вы развивали в ребенке интеллект, голову, мозг.
        -?Конечно! А разве это не самое главное?
        -?Безусловно, это необходимо в жизни. Но смотрите, что получается. Роман преуспевает в учебе. Это так. Но у него нет навыков общения со сверстниками, у него практически отсутствует физическая подготовка. Значит, ребенок пропустил какой-то важный этап развития.
        -?Да что вы такое говорите? Наш ребенок - недоразвитый?! - Екатерина Михайловна кипела от возмущения, и закипающая ненависть к первой школьной учительнице сына поднималась в ней горячей волной.
        -?Не в том смысле, в каком вы подумали. Повторяю, Роман - интеллектуально высокоразвитый мальчик, но он не умеет ни играть с детьми, ни общаться с ними. Вы поймите, те ребята, кто имеет опыт детского сада, прошли этап дошкольного развития - первые уроки дружбы, лидерства, подчинения. Навыки игры, умение уступать, умение побеждать, проигрывать... Через слезы, через обиды, через прощение, примирение. Это нельзя привнести извне, это может прийти только изнутри, только индивидуально для каждого.
        -?И что же... что теперь делать? - все еще недоумевая, спросила Екатерина Михайловна.
        -?Думаю, необходимо отдать ребенка в спортивную секцию. Причем предпочтительнее коллективные виды спорта. Баскетбол, футбол... Если плавание, то водное поло. Командная игра - это будет лекарством для него. Иначе и впоследствии проблем с общением ему не избежать.
        Но Екатерина Михайловна никак не хотела мириться с неполноценностью своего Ромочки, а именно портрет не совсем полноценного ребенка нарисовала ей сейчас учительница.
        -?А может, это школа виновата? И вы как классный руководитель? - хватаясь за соломинку, пошла в наступление Екатерина Михайловна. - Почему вы не можете повлиять на учеников и запретить им обижать моего ребенка? Почему вы не воспитываете детей в духе товарищества и взаимоуважения? Легче всего списать проблемы на неправильное воспитание и тем самым оправдать свои недоработки и огрехи!
        -?Екатерина Михайловна! - Голос учительницы сразу как-то сник. - Мне казалось, вы пришли для конструктивного разговора. Жаль, что я ошиблась!
        -?Я буду разговаривать с директором школы! Если здесь не могут защитить ребенка от нападок, не лучше ли перевести его в другую школу с более сильным педагогическим составом? - Она дрожала от негодования.
        -?Это ваше право. До свидания, Екатерина Михайловна!
        Но и в другой школе, куда перевели Ромочку, проблемы сохранились. Вернее, они даже усугубились и подтвердили правильность и дальновидность оценки первой учительницы.
        Виталий Егорович забил тревогу. Он однажды попробовал посмотреть на своего ребенка со стороны и ужаснулся. Роме уже исполнилось восемь, а он каждое утро канючил, что не хочет умываться и чистить зубы. Ранец до школы ему несла мать. Рома держался за ее руку, боясь оторваться хоть на мгновенье. По малейшему поводу он готов был расплакаться. Никаких волевых качеств отец в нем не увидел. Да и откуда им было взяться?! За всю свою восьмилетнюю жизнь ни разу не встать на лыжи, не прыгнуть в речку или хотя бы в бассейн, не пойти в поход, не подойти к плите... Только и слышно в доме:
        -?Ромочка, осторожней!
        -?Сыночек, ничего не трогай! Я сама все сделаю!
        -?Отойди от чайника!
        -?Приляг, деточка, отдохни!
        Нос и то ему до сих пор мать вытирает. Разве это мужик растет? Чуть ли не в одно мгновение прозрел Виталий Егорович. Весь его военный, боевой дух воспротивился такому положению вещей. А с другой стороны, чего было ждать? Он, отец, полностью самоустранился от участия в воспитании сына. Только «у-тю-тю» и «сю-сю-сю». Ну, изредка книжку почитать, ну, раз в месяц в зоопарк или в цирк сходить. Вот и все. А где отцовское влияние? Где пример мужского поведения? Где, в конце концов, какие-то строгости, правила? Ведь так же не бывает, что все позволено. Что любой каприз удовлетворяется. Что каждое желание выполняется. Есть же и ограничения в жизни, и запреты, и обязанности! Есть-то они есть, но не для Ромы. Потому что мать над ним как квочка над цыпленком. Вот и растет невесть что. Какая-то даже злость на жену появилась у Виталия Егоровича. Да, поздний ребенок. Да, намучились в ожидании. Но нельзя же вот так, своими руками, растить непонятно кого.
        -?Катя, давай что-то менять! Это не дело! - жестко сказал он супруге однажды.
        -?Виталечка... ну как же мы его... куда мы его? Он же такой беззащитный, такой нежный...
        -?Вот именно: беззащитный и нежный! Ничего себе определения для мужчины!
        -?Он и нервный сейчас стал. С ребятами дружить не получается. Он волнуется, переживает, плачет все время...
        -?Значит, так! - Виталий Егорович жестко упер взгляд в глаза супруги. - Через две остановки от нас - спортивный комплекс. Завтра поезжай, узнай, какие есть занятия для детей. Время, расписание...
        -?А какие лучше? - робко и по-прежнему нехотя поинтересовалась супруга.
        -?Командные! Тебе еще в прошлом году учительница правильно все подсказала, а ты:
«Нет! Лучше в другую школу!» И что? Чего ты добилась? Невроз у ребенка развился на почве несовместимости с одноклассниками. И еще... зайди в поликлинику. Посоветуйся, может, какие витамины или таблетки... ну, чтобы слезы убрать, нервозность снизить...
        -?А когда же уроки он будет успевать, если в секцию ходить придется?
        Екатерина Михайловна все еще цеплялась за привычную модель поведения, за отработанный годами сценарий отношений с сыном.
        -?Да успокойся ты с уроками! Он и так лучший в классе по успеваемости. Только счастья ему это не прибавило. Так что теперь делаем упор на физическое развитие.
        Он замолчал. Потом добавил:
        -?И гулять отпускай его почаще! Пусть с пацанами в футбол, в казаки-разбойники... А то никакого детства: одна учеба!
        Екатерина Михайловна поджала губы, не соглашаясь с мужем. Однако противиться ему не могла. Он был безоговорочным главой семьи, и спорить с ним не имело смысла.
        Для Ромы началась новая жизнь.

* * *
        Аня настолько была влюблена в своего мужа, что не тяготилась абсолютно ничем. Ни бытовые проблемы ее не напрягали, ни денежные. Все получалось легко и без усилий. Гости были непритязательны. Вполне всех устраивала вареная картошка, колбаса и соленые огурцы. На природу брали то же самое. А если уж грибов насобирают, то такой суп Аня готовила на всю компанию, что пальчики оближешь. Казалось, у нее никогда не бывает плохого настроения. Да оба они - что Аня, что Алексей - были настолько оптимистичны, веселы, позитивны, что около них постоянно крутились люди, тянулись к ним, стремились приобщиться и эмоционально зарядиться...
        Вторая беременность протекала гораздо тяжелее первой. К тому же Галочка, хоть и росла послушной девочкой, все же требовала внимания и участия. Аня, как только отпускал токсикоз, поднималась с постели, готовила ребенку нехитрую еду, читала книжку, показывала, как правильно собирать пирамидку и строить из кубиков домик.
        Алексей, приходя вечером домой, не гнушался никакой работой: белье постирать, в магазин сбегать, полы помыть. Жили скромно, но очень дружно. Никогда никаких ссор, никаких споров.
        Со временем Алексей все чаще соглашался быть тамадой на торжествах: петь, играть на гитаре, вести застолье. Его приглашали сначала просто поддержать компанию, а потом стали звать как на работу, за деньги. С одной стороны, это очень даже поддерживало молодую семью материально. С другой - все чаще Алексей приходил домой навеселе...
        Аня особенно не упрекала мужа. К тому времени уже подрастал маленький Николаша, и денег требовалось все больше и больше. Аня не работала, не училась. Занималась детьми, домом, принимала по-прежнему многочисленных гостей.
        Гости приходили со своими проблемами, радостями, сомнениями, переживаниями, а уходили в неизменно хорошем настроении. Теплая обстановка, милые дети, песни под гитару - все это не просто расслабляло людей, а настраивало на оптимистический лад...
        Когда Галочка пошла в школу, а Николаша был определен в сад, Аня решила, что пора ей выходить из добровольного домашнего заточения. Она попробовала восстановиться в институте хотя бы на вечернем отделении, но ничего не вышло: слишком большой перерыв получился. Ей предложили: либо заочный, либо поступать по новой. Начинать с нуля совсем не хотелось, хотя, если честно, то многое подзабылось... А заочный? Вроде бы несерьезно. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Вряд ли ей осилить с двумя детьми вечерний. Про дневной вообще смешно говорить: скоро тридцать лет. Ничего себе студенточка! Поэтому заочный, видимо, самое то...
        Именно в это время... ну, да, правильно, лет в двадцать восемь-тридцать, стала замечать Аня повышенное внимание мужчин к себе. Причем явное и пристальное, какого не было по молодости. Несомненно, она неплохо выглядела, хотя немножко округлилась после вторых родов и лично сама считала свою фигуру далеко не идеальной. Но дело, видимо, было не в фигуре. Вероятно, появилось в ней дремавшее до поры до времени то особое женское очарование, которое невозможно ни скрыть, ни сыграть. Оно либо есть, либо его нет. Либо оно, как у Ани, дремало где-то глубоко внутри, а потом проснулось и вышло наружу. Сама за собой она никаких изменений не замечала, но звучавшие со всех сторон комплименты об очаровании, обаянии, сексуальности, привлекательности заставили ее по-новому посмотреть на себя. Она стала пристально вглядываться в свое отражение в зеркале, прислушиваться к внутренним монологам, пытаясь дать себе оценку себя как будто со стороны.
        Наблюдать за самим собой довольно непросто. И далеко не всегда оценка получается объективной и адекватной. Однако Аня не могла не признать глубины и теплоты своего взгляда, приятно округлившейся линии плеч, красиво очерченных губ, не потерявших девичьей свежести... Но это все были внешние, видимые проявления женственности. Секрет же успеха у мужчин таился в чем-то другом, чего она, видимо, не могла увидеть в самой себе. Решилась спросить у мужа:
        -?Слушай, Леш! Как ты считаешь, изменилось что-то во мне?
        -?Ты что имеешь в виду?
        -?Ну, после родов, может быть... Или вообще за последние годы?
        -?Так трудно сказать... Мы же каждый день видимся. Но после того как ты Николашу родила, и правда... что-то в тебе открылось...
        -?Да? А что именно?
        -?Не знаю даже, как и сказать... Какое-то глубинное спокойствие, мягкость особая..
        Причем не только в теле. Тело чуть налилось, чуть округлилось... Тебе очень идет. . Но не только... не только это...
        -?А что еще?
        -?Вот ты спросила, а я даже сформулировать не могу толком. Ты всегда была мне приятна. А стала еще приятней... Ну, как это объяснишь словами?
        И он прижимал ее к себе, и целовал страстно нежную шею, и ловил губами чувственные губы супруги...
        Многие мужчины, пытаясь добиться ее взаимности, признавались ей в любви примерно этими же словами: приятна, притягательна, хочется прикоснуться... Говорили и о какой-то ауре необычайно волнующей, и об энергетике женственной, и о сексуальности, волнами исходящей от Ани и заставляющей мужчин реагировать на ее женское начало.
        В общем, открылось. Сначала с удивлением, потом с азартом, а затем с истинным удовлетворением воспринимала она и знаки мужского внимания, и объяснения, и ухаживания, и признания, и фривольные предложения. Однако ни разу не перешла границу... Ни разу и мысли не возникало об измене Алексею... Ни разу не дрогнуло сердце при взгляде на другого.
        Алексея она любила. Ждала его звонков с работы, встречала в дверях, активно вела себя в постели. Похоже было, что она хочет его всегда. Никакая усталость, плохое настроение или головная боль не могли отбить охоты к физическому сближению с мужем. Скорее, он мог сказаться утомленным или быть в нетрезвом состоянии. А спать с пьяным мужем Аня не любила. Движения его становились резкими, порывистыми. Он переставал ее чувствовать. И в результате ничего хорошего не получалось. Он-то достигал пика наслаждения, а она раздражалась и сожалела об испорченном впечатлении от близости. После двух-трех попыток соития с нетрезвым мужем Аня решила больше не экспериментировать.
        Однако выпивал Алексей все чаще, домой приходил иной раз под утро, и Аня, хоть и не делала ему замечаний, поскольку деньги он приносил исправно, все же чувствовала свою зависимость от неудовлетворенного желания... Кстати, она заметила, что именно в эти дни, когда она не получала удовольствия в супружеской постели, интерес мужского пола к ней заметно возрастал. Неужели и вправду она так явно транслировала в мир свою нереализованную, неизрасходованную сексуальную энергию? Неужели настолько осязаемо рвалась она - эта энергия - изнутри, заставляя вибрировать пространство вокруг, что будоражила мужчин и они сворачивали головы Ане вослед.
        Однако в те годы подобная реакция только грела Анино женское самолюбие, поднимая самооценку и усиливая уверенность в себе. Ничего больше...
        Это потом, годы спустя, ситуация изменится радикально... А пока Аня спешила домой, в объятия желанного супруга, подогревая себя фантазиями, воображаемыми любовными играми, вспоминая искрящиеся глаза мужчин, обращенные на нее, и ощущая свою женственность как силу и власть...

* * *
        Роман в свои восемь лет вдруг четко осознал: он в ловушке! Ребята из класса его не хотят. Друзей во дворе у него нет. Со спортсменами из секции контакт пока не налажен. Отец послал его в этот ужасный спорт, который он терпеть не может. Мать его предала, подчинившись воле отца. Одни враги кругом. И он возненавидел всех. Причем как-то сразу. Пацанов из класса - за их убогость и за то, что не признают в нем товарища. Учительницу - за то, что не может заставить их уважать его - Романа. Тренера по водному поло - за то, что заставляет надрываться. Отца - за идею его идиотскую. Мать - за самое большое предательство... Как она могла, зная, что ему тяжело, неприятно, тоскливо на этих дурацких тренировках, водить его в секцию?! Причем всё с улыбкой, с заботой якобы о нем: «Ромочка, вот сухое полотенце!»,
«Сынок, протри ушки!», «Зайчик мой, не замерз?». Тьфу! Одно притворство! Один сплошной обман! Почему он должен заниматься тем, что ненавистно ему? Зачем это надо - заставлять себя, насиловать себя? Зачем? Кому от этого польза? Ему? Роме? И от тотального одиночества, от всепоглощающей ненависти он стал противен сам себе..
        Ему было дискомфортно везде. Если раньше хотя бы дома, хотя бы наедине с матерью он мог пожаловаться, поплакаться, высказать свои обиды, то теперь вместо сочувствия он натыкался на те же слова, что говорили ему и другие взрослые:
        -?Тебе надо преодолеть себя!
        -?Постарайся изменить свой характер!
        -?Перебори свою слабость!
        -?Стань мужчиной!
        Но от матери он не хотел слышать таких слов! Он хотел подтверждения своей уникальности, своей неотразимости, а не нотаций, не поучений. Мама его вроде бы и старалась жалеть, как прежде, но все чаще он ловил в ее голосе фальшь. То интонации ее ему не нравились, то фразы она произносила не те, что он ожидал... Короче, прежнего общения с матерью не получалось.
        А Екатерина Михайловна действительно как-то изменила позицию. Не то чтобы она разочаровалась в своем ребенке или стала меньше его любить. Нет, конечно! Но, лишившись поддержки мужа в былой системе воспитания, когда поощрялся любой каприз и исполнялось любое пожелание, она как будто остыла чуть-чуть... Как будто устала.
        Тем более что сына приходилось водить три раза в неделю на тренировки. Плюс кино или планетарий по субботам. Плюс театр или вернисаж по воскресеньям. Екатерина Михайловна иногда ощущала себя каким-то агрегатом, заведенным ключиком. Агрегатом, который никогда не ломается, не останавливается, не барахлит. Кроме забот о сыне, на ней лежали все обязанности по дому, по хозяйству. Приготовление пищи, разумеется. А проводить Ромочку? А встретить из школы? А химчистка, прачечная, сберкасса, ремонт обуви? А прочие «прелести» быта?
        В какой-то момент Екатерина Михайловна с грустью вспомнила свою прежнюю работу, где она трудилась до беременности. Вспомнила себя, молодую, красивую, умело подкрашенную и со вкусом одетую. Господи, она забыла теперь и дорогу в салон. Стрижка и окраска волос - вот все, что она себе позволяет теперь. Ни на массаж лица, ни на маникюр, ни на красивую прическу теперь нет ни времени, ни желания. Вся жизнь подчинена сыну.
        Правда, новые подруги у нее теперь появились: старушки у подъезда, с которыми она сидит, наблюдая, как Ромочка гуляет во дворе. Бабушки, которые приводят своих внуков в бассейн. Вот и все ее общение! С мужем тоже особенно не пообщаешься. Приходит вечером, поужинает - и к телевизору. А Екатерине Михайловне надо и уроки с Ромочкой сделать, и энциклопедию с ним почитать, и портфель назавтра собрать, и все вещи после тренировки в порядок привести... Потом нужно напомнить Ромочке почистить зубки, разобрать ему постель, почитать на ночь...
        Позвонила как-то Екатерине Михайловне бывшая сослуживица, мол, как дела, какие новости. А Екатерина Михайловна все о сыне: какие у него успехи, да чем он занят, да что о нем учителя говорят, да где он бывает...
        -?Кать! - перебила приятельница. - Мне про сына твоего все понятно. Ты о себе расскажи!
        -?Да я ж и говорю! В театре с Ромочкой были... А завтра на выставку собираемся.
        -?Кать! - опять не выдержала та. - Вот мы с тобой минут пятнадцать, наверное, уже разговариваем, и такое впечатление, что ты меня не слышишь.
        -?Как это? Почему?
        -?Ну, я спрашиваю про тебя, про твою жизнь, про твои планы и желания. А ты мне только о ребенке. О себе можешь рассказать?
        -?Так... я... ж и говорю... Ой! А что о себе? Даже не знаю...
        -?Работу-то хоть вспоминаешь?
        -?Знаешь, да! Вспомнила тут недавно. С таким хорошим чувством!
        -?Может, заглянешь как-нибудь? Все наши тебе привет передают, интересуются твоей жизнью.
        -?Спасибо! Ты тоже всем привет передавай! Только некогда мне. Мы ж все время с Ромочкой заняты...
        Положила трубку с какой-то досадой. Неприятный осадок от разговора остался... Как будто жизнь идет вперед, а она стоит на обочине и только смотрит вслед.
        На работе, конечно, много интересного произошло за это время. И структурные изменения случились в организации, и кадровые перестановки. Кого-то повысили, кому-то зарплату прибавили, у кого-то, как и у нее, дети родились, у кого-то - внуки. Но женщины после декрета возвращались на работу, а у нее даже и мысли такой никогда не возникало. Что ж, они столько лет ждали ребенка, чтобы бросить его на нянек?! Или в детский сад отдать? Или на продленку? Нет, таких помыслов она за собой не припоминает. Но... что-то продолжало свербить изнутри... Что-то потихоньку разъедало. И меркла радость от постоянного контакта с сыном, и возникало раздражение от однообразия жизни, и тревожили душу неясные сомнения в правильности выбранной линии воспитания...

* * *
        Изменялась ситуация в стране. В соответствии с этим менялась и жизнь каждой семьи. Аня с Алексеем продолжали работать, однако вознаграждение за их трудовую деятельность перестало удовлетворять потребности семейства. Аня, получив высшее образование, работу свою не меняла. Как устроилась когда-то в госучреждение, так и работала там. Поначалу ее радовала налаженная работа профсоюзного комитета: периодические выездные распродажи, система продовольственных заказов, распространение билетов в театры и на новогодние елки, премии ко всем праздникам и выбор путевок в детские лагеря отдыха. Но все эти социальные услуги меркли в стремительно меняющемся ритме новой жизни, а потом и вовсе сошли на нет.
        Алексей, так и не закончив институт, особой карьеры не сделал. И хотя рабочая его специальность оплачивалась неплохо, но инженерную должность без высшего образования ему не давали. Он по-прежнему продолжал ездить на свадьбы и прочие торжества, но и этот вид заработка постепенно уходил в прошлое. Начали появляться фирмы по организации досуга, по проведению праздников. В них работали артисты, представители оригинального жанра, певцы, диджеи. Короче, профессионалы. Время одиночек-кустарей заканчивалось. И Алексей со своей старой гитарой и туристическим репертуаром уже не котировался.
        В семье назревали материальные проблемы... Как-то надо было их решать. Алексей через своих многочисленных приятелей узнавал, где какая есть работа. Он брался за все. Работал и грузчиком, и сборщиком мебели, отправлялся летом на бахчи собирать арбузы. И все это не бросая своей основной работы. Единственным видом отдыха, который он позволял себе, была баня. Ну, и выпивка, конечно, не без того. К сожалению, зависимость от спиртного уже стала заметной, однако Аня не била тревогу. Мужик работает, бьется за семейное благополучие, не отдыхает, весь исхудал. Что ж, ему и не выпить теперь? А как иначе расслабиться, как снять постоянное напряжение, как еще отвлечься от постоянных проблем?..
        Однажды позвали его в какую-то бригаду на пару недель в область. Дом сколачивать на чьем-то участке. Там вроде бы сарай стоял, где можно спать, летняя кухня, баня. Запросто пятнадцать дней можно перекантоваться. Тем более деньги предлагали неплохие, да еще и за срочность обещали доплатить, если управятся быстрее.
        Лето было в разгаре. Погода стояла отличная. Никаких сомнений у Алексея не возникло. Взял в счет отпуска две недели и отправился на заработки.
        Связи с мужем у Ани не было никакой. Да они и не договаривались созваниваться. Как работа закончится, так Алексей и вернется. Что звонить? О чем волноваться?
        Дети на лето были отправлены в лагерь, и Аня решила в отсутствие своих домочадцев навести порядок в квартире. И если с пылью на шкафах и в труднодоступных местах она более-менее справилась, то шторы дались ей с большим усилием. Пока сняла с петель, пока сложила в большие сумки, чтобы нести в химчистку, устала по-настоящему. Присела отдохнуть. Занялась мысленными подсчетами. Если шторы и ковры сдать в чистку завтра, то через две недели, наверное, будут готовы. Алексей должен вернуться уже через неделю. К его возвращению не успеть, зато к приезду детей в доме будут чистота и порядок.
        Аня почувствовала вдруг острый приступ тоски: как же она скучает по своим! Как же она любит свою семью! Ничто не раздражает ее в близких людях. Кто-то жалуется на непослушных и шумных детей, кто-то на невнимание мужа. Ане же настолько были приятны и дети и супруг, что она не видела их недостатков. А если и видела, то задвигала на задний план, обращая свое внимание только на положительные стороны. Дети не очень хорошо учатся? Зато они ласковы к родителям, дружны между собой, в меру послушны. Муж выпивает? Да, но он и зарабатывает, и старается по дому помогать, и вообще... Аня его любит.
        Надо же, сколько они вместе, а она по-прежнему сильно увлечена им. Притягивает он ее женский интерес. Хочет она своего мужа... Практически всегда. Это он может быть усталым, нетрезвым, неготовым к интимному контакту. Случается, и отказывает Ане в близости. Она не обижается, понимает, что устает человек, выматывается. Но она всегда готова разделить с ним любовь, желание, страсть. Вот и сейчас вспомнила об Алексее, и теплая волна поднялась откуда-то снизу и медленно стала заполнять ее всю, до самой макушки...

«Скорей бы возвращался!» - вздохнула Аня.
        Оглядела еще раз тюки в середине комнаты: шторы, коврики, детские мягкие игрушки, покрывала. Все требовало чистки. Непонятно, как она эту тяжесть донесет до приемного пункта. Надо бы соседа попросить. Может, найдет время отвезти ее? Или с утра до работы в будни? Или в субботу? И она направилась к выходу, чтобы спросить, договориться...
        На пути ее застал телефонный звонок. Она, не захлопнув дверь, вернулась к телефону. Сняла трубку и удивилась незнакомому мужскому голосу.

* * *
        Роман откровенно страдал. Казалось, ничто в жизни его не радовало. Вроде все у него есть, а удовлетворения никакого. Накануне десятилетия родители спросили сына:
        -?Чего бы ты хотел в подарок? Выбирай!
        Он задумался. Действительно, а чего бы он хотел? И долго, мучительно размышлял на эту тему, выдумывая возможные подарки. Спортивный инвентарь он отверг сразу. Ну, там... коньки, лыжи, ролики... Это ему было совсем не интересно. Игрушки? Ну, какие игрушки в десять лет! Пазлы, конструкторы, трансформеры он уже давным-давно освоил и потерял к ним интерес. Всевозможные книги, энциклопедии, альбомы по искусству имелись дома в изобилии. Одежда? Вряд ли в таком возрасте Роман мог считать это подарком. Одежда - необходимость, без нее не прожить. А уж какой она фирмы, какого цвета, ему было все равно. Велосипед? О! Может, правда?.. На велосипеде можно уехать куда-нибудь подальше от маминых глаз. Да и с ребятами погоняться тоже интересно. Тем более если уж он закажет себе велик, то родители наверняка купят какой-нибудь «крутой». Вниманием пацанов, опять же, можно завладеть. Интерес к себе вызвать. Да, пожалуй, стоит попросить велосипед!
        Когда родители рано утром в день рождения сына поставили сверкающий велосипед у него комнате... Когда Рома, открыв глаза, первым делом увидел это чудо... Когда он понял, что по-настоящему рад... наверное, впервые за последние годы... Тогда он ощутил такое тепло в груди! Такой прилив бодрости, сил, желаний!
        Велосипед! «Крутой», красивый! Пусть не гоночный, не спортивный, но все равно - супер! Роман не мог скрыть своего восторга: ходил вокруг него кругами, любовался, гладил. И хотя кататься по-настоящему не умел, но представлял себя мчащимся на всех парах, с приподнятым над сиденьем корпусом и лихо крутящим педали.
        Ребята во дворе запросто научили его, тем более что Рома каждому обещал дать покататься. Он никому не отказал, хотя в душе было жалко, конечно. Машина-то новая! Вдруг поцарапают? Да и сам он еще не накатался. И сердце замирало, когда кто-то из пацанов скрывался за углом и долго не показывался...
        Но переживания того стоили! Он в очень короткое время превратился в объект, вызывающий интерес сверстников. Начались звонки:
        -?Ром, когда выйдешь?
        -?Слышь, Ром, дашь покататься?
        -?Ром, может, зайти за тобой?
        Роман наполнялся значимостью, у него стало активно развиваться чувство собственного достоинства. И хотя связано это оказалось всего лишь с наличием велосипеда, тем не менее для Ромы это была, пожалуй, первая ступенька вверх...
        Заниматься в бассейне он продолжал по-прежнему. По-прежнему его водила туда мама. Все так же вытирала ушки и помогала надевать носки, будто он маленький.
        Однажды он воспротивился этому. Вышел из раздевалки и направился мимо ожидающей его мамы в гардероб за курткой.
        -?Сынок! - неслось вслед. - Голову высушил? Уши хорошо вытер?
        Роман, не обращая внимания, протянул гардеробщице номерок и ждал куртку.
        -?Рома! Носки сухие? Не надо переодевать?
        -?Мама! - зашипел он. - Хватит!
        -?Что? Ты о чем?
        Мать попыталась дотронуться до его головы, проверить, хорошо ли сын ее высушил.
        Рома резко увернулся, взял куртку и довольно грубо сказал:
        -?Мам! Ты достала меня!
        Екатерина Михайловна впервые слышала от сына такое выражение и такой тон. Она была по-настоящему ошарашена.
        -?Сынок! Что с тобой?
        -?Ничего! Просто хватит уже меня опекать! Ребята смеются... Маменькиным сынком зовут.
        Екатерина Михайловна молчала всю дорогу. Молчал и Роман. Около дома уже сказал:
        -?Мам, мне не нравится водное поло.
        -?С чего это вдруг? - удивилась мать.
        -?Ничего себе «вдруг»! - взорвался Роман. - Оно мне никогда не нравилось!
        -?Как так? Занимался полтора года, все было хо-рошо...
        -?Да ничего хорошего! Разве я тебе не говорил, что все время мерзну в воде, что меня раздражает хлорка, что мне неинтересно здесь?
        -?Ну, да, говорил. И мы с тобой всегда подробно обсуждали все эти вопросы. Но мне казалось, ты преодолел...
        -?Мам, знаешь что? - Роман как-то очень по-взрослому посмотрел на мать. - Если уж вы с папой настаиваете на командном виде спорта, то можно я выберу другой?
        -?Ой, ну я даже не знаю... - засомневалась мать. - Давай поговорим с папой. Посоветуемся.
        Отец вполне адекватно отнесся к высказываниям сына. И даже согласился с ним. Правда, с некоторыми оговорками:
        -?Давай так. Ты подыскивай себе что-то другое. Выбирай. В этом спортивном комплексе наверняка масса секций. А бассейн пока не бросай. Какой-нибудь игровой вид посмотри. Что тебе интересно? Футбол? Хоккей? Волейбол?
        -?Пока не знаю, пап. Но плавание, честно говоря, надоело. А из игровых... посмотрим... Я если что-то выберу, сначала с тобой посоветуюсь, а потом примем решение.
        И опять эта взрослость, взвешенность разговора поразила Екатерину Михайловну. Неужели так быстро сын вырос? Да, ему уже одиннадцатый год, но ведь ребенок же еще по сути. Хотя... вытянулся здорово за последнее время и размер ноги увеличивается. . Вон не успевает снашивать ботинки, как вырастает из них.
        Речь у Ромы всегда была хорошо поставлена. Еще бы: столько читать! Но ведь и логика появляется, и формулировки грамотные. Да... меняется ребенок, растет. Того и гляди из мальчика превратится в юношу, а там и до зрелости недалеко.
        Рома выбрал гандбол. Отец одобрил. Однако имелось небольшое препятствие. Дело в том, что в гандбольную секцию принимали ребят только с одиннадцати лет. Ждать надо было еще полгода. Плавание к тому времени опостылело настолько, что Рома открыто прогуливал тренировки, невзирая ни на мамины уговоры, ни на недовольство тренера.
        Решились на компромисс: прыжки в воду, что в принципе не спасало от хлорированной воды, однако вносило какой-то интерес в Ромину спортивную жизнь. Он согласился. Но только на полгода. В ожидании приема в секцию гандбола.

* * *
        Голос мужчины в трубке звучал глухо, издалека, не совсем внятно.
        -?Что? Кто? - спрашивала Аня, ощутив вдруг невесть откуда взявшуюся тревогу.
        Оказалось, звонили из того места, куда Алексей уехал с бригадой. Что-то там произошло. Несчастный случай? Аня никак не могла понять.
        -?С кем случилось? Что случилось? - кричала она.
        -?Ребята отравились... Водка какая-то левая...
        -?А где Алексей сейчас? Как он?
        -?В больнице все...
        -?В какой больнице? Кто все?
        -?Ну... четыре человека их. Те, кто водку эту пил... Вы приезжайте...
        Он долго диктовал адрес, объяснял дорогу. Если ехать на машине, то так... Если на электричке, то эдак... А еще можно и на автобусе...
        Она судорожно писала, руки не слушались, буквы наезжали одна на другую, строчки ползли то вверх, то вниз...
        -?Только вы поскорее... Они тяжелые... - Голос мужчины становился все тише...
        -?Что значит «тяжелые»?
        -?Ну... врачи говорят: в тяжелом состоянии... Поскорее, ладно?
        Аня заметалась. Ехать! Сейчас! Срочно! Что взять? Деньги, паспорт. А паспорт-то зачем? Ну, пусть будет! Ой, Господи! Позвонить девочкам, предупредить, что завтра ее, наверное, на работе не будет?
        Так, где листочек? Что она понаписала? Какой вокзал? Господи! Алексей, бедный! Кинулась к соседу:
        -?Миша, Мишенька! Выручай! Тут такое... Не отвезешь меня?..
        Михаил, только что вернувшись с работы, хлебал щи.
        -?Ань, не боись! Все сделаем! Я сейчас поем, переоденусь и поедем. Вопросов нет. Слышь, Лен? - крикнул он жене в глубину квартиры. - Чайку мне организуй! А ты, Ань, пойди соберись спокойно, не волнуйся. Долетим как птицы! Какой район-то? Какое направление? Сколько километров? - Он мгновенье что-то прикидывал в уме. - За час-полтора домчимся!

* * *
        Время летело стремительно. Школьный год, не успев начаться, быстро докатывался до новогодних праздников и зимних каникул. А там мелкими перебежками стремительно приближался к лету. После летнего отдыха ребята возвращались в школу настолько повзрослевшими, подросшими, что подчас с трудом узнавали друг друга. Когда на школьной линейке первого сентября одноклассники встретились под табличкой «8 Б», девчонки, увидев Романа, восхищенно переглянулись. Буквально за одно лето он превратился из неказистого подростка в стройного, красивого юношу. Многолетние занятия спортом не прошли даром. Количество органично перешло в качество. И плавание, и прыжки в воду, и езда на велосипеде, и занятия гандболом сделали из него атлетически сложенного молодого человека. Рост, гордая осанка, прямая спина, развитая мускулатура в сочетании с интеллектом и вправду делали Романа незаурядной личностью.
        Девчонки, которые до сей поры не рассматривали Романа как потенциального плейбоя, вдруг ощутили к нему женский интерес. А если принять во внимание, что к четырнадцати годам почти все они шагнули в ранг девушек с соответствующими внешними атрибутами в виде бедер, груди и талии, то взгляды их на Романа были далеко не двусмысленными.
        Роман по привычке немного стеснялся, однако лето перед восьмым классом явилось для него очередной ступенью в саморазвитии. Дело в том, что, пребывая в пионерском лагере, он попал в музыкальную секцию, где освоил игру на гитаре. И это, казалось бы, несерьезное увлечение стало на самом деле чуть ли не поворотным пунктом в его юношеском становлении. Именно летом, именно в процессе овладения гитарой он почувствовал такой жгучий интерес девчонок к себе, ощутил настолько пристальное внимание к своей персоне, что, вернувшись из лагеря, первым делом попросил у родителей инструмент.
        Те, привыкшие ни в чем не отказывать единственному сыну, тут же купили гитару. И дом превратился в репетиционную студию.
        Весь август Роман не просто бренчал или перебирал струны, а, приобретя самоучитель, вдохновенно и самоотверженно занимался. Правда, в ущерб чтению, но никаких замечаний ни мать, ни отец себе не позволяли. В принципе к ребенку трудно придраться. Уж вряд ли кто-то в его годы был настолько всесторонне развит, как Рома. По крайней мере, в среде их знакомых таких не наблюдалось. И если девочки еще как-то могли соответствовать Роминому уровню развития, то мальчики - вряд ли.
        Так вот, после лета Рома явился для одноклассников поистине открытием. Тем более что сразу же предложил ребятам организовать ансамбль. Тут такое началось! На каких инструментах будем играть? Кто руководитель? Где репетировать? Какой репертуар? Ну, и самый главный, самый болезненный вопрос - кто солистка? Кого из девчонок выбрать петь соло? По этому поводу в классе разыгрывались самые настоящие юрамы.
        Ленка Осипова била себя в пышную грудь и кричала, что она со второго класса занимается вокалом и поэтому ей сам бог велел стать солисткой.
        Маринка Потапенко, смерив Ленку презрительным взглядом, заявляла:
        -?Подумаешь, со второго класса! А артистке, между прочим, не только голос нужен. Здесь и внешние данные важны. Правда, мальчики? - Она кокетливо хлопала ресницами и загадочно улыбалась.
        Но активней всех выступила Соня, которую все звали не иначе как Ковалевская, хотя фамилия у нее была совсем другая - Харламова. Так вот, Харламова-Ковалевская, подойдя вплотную к Роме, громко и внятно сказала:
        -?Во-первых, я знаю почти все современные песни. Во-вторых, у нас дома есть пианино и репетировать можно у меня. И самое главное... - она сделала театральную паузу и победным взглядом окинула соперниц, - мой старший брат работает на студии звукозаписи. Он нам запросто диск запишет. Так что нашему ансамблю обеспечено блестящее будущее!
        Это был аргумент! Девчонки поутихли, но не смирились. Они все объединились в благородной борьбе против Соньки. Однако Роман - а именно он стал единогласно избранным руководителем музыкального коллектива - принял нестандартное решение, дав тем самым надежду всему девичьему населению класса.
        Сначала решили устроить кастинг, как принято сейчас выражаться. А тогда это называлось проще: «просмотр», или «конкурс», или «выбор солистки». Девчонки готовились, выкладываясь на все сто. Мало того что надо было спеть несколько песен: веселую, лирическую и романс. Кроме этого, требовалось показать умение двигаться, чувствовать музыку, держаться на сцене. Принимался во внимание и сценический образ исполнительницы: костюм, прическа... Короче, увлекательный получился конкурс!
        Об учебе все забыли. Успеваемость в «8 Б» снизилась до скандальных показателей, однако у ребят горели глаза, они бурлили идеями... Подготовка шла полным ходом.
        Перед осенними каникулами классная руководительница, заламывая руки, умоляла учеников:
        -?Дорогие мои! Я прошу вас! На носу контрольные по всем предметам. Давайте как следует подготовимся, получим приличные оценки за четверть, а во время каникул проведете свое музыкальное мероприятие.
        -?Как это во время каникул? - заволновались девочки.
        -?Тогда не только актовый зал закрыт, в школу - и то не попадешь! - вторили им пацаны.
        -?Что ж, мы столько готовились, и зря?!
        Класс ревел, недоумевал, возмущался и никак не реагировал на призывы готовиться к контрольным.
        Учительница вынуждена была пообещать договориться с директором, чтобы и в школу ребят пустили во время каникул, и актовым залом разрешили воспользоваться. Лишь бы не подвели с успеваемостью. Лишь бы без двоек закончили четверть.
        Учительница и так получила порицание от руководства школы по поводу излишней мягкости своего характера, несовместимой якобы с педагогическими требованиями современности. Она уже имела неприятности из-за резкого снижения дисциплины и успеваемости в подшефном классе, и идти в этой ситуации на поклон к директору с просьбой о внеклассном мероприятии ей явно не хотелось. Однако другого выхода не наблюдалось. Класс был одержим идеей конкурса. Оставался лишь этот ход: вы мне - хорошие отметки, я вам - вожделенный вечер. Компромисс был достигнут. С трудом, с малыми усилиями с обеих сторон, но решить его удалось.

* * *
        Путь до районного центра занял гораздо больше времени, чем предполагал Михаил. Сначала они с Аней попали в пробку на выезде из города, потом раньше времени свернули, заблудились, вынуждены были вернуться на трассу и в конечном итоге подъехали к больнице, когда уже совсем стемнело.
        Кроме этого адреса у Ани не было никакой информации: ни телефона мужчины, который ей звонил, ни фамилий Лешиных товарищей по несчастью, ни даже названия деревни, куда муж отправился на заработки. Она так нервничала, что даже Миша, при всем своем оптимизме, устал ее успокаивать, замолчал и только напряженно вглядывался в названия улиц, то и дело останавливаясь и переспрашивая у прохожих дорогу к больнице. Путь к ней и вправду оказался запутанным, через переезд. Пришлось и там постоять, пропуская то товарняк, то электричку.
        Когда наконец Миша с Аней приблизились к зданию, то поразились безлюдности двора и неестественности тишины.
        Они долго стучали во все двери, вглядывались в темные окна первого этажа, пытаясь разглядеть там хоть какое-то движение. В некоторых палатах на втором этаже горел свет, но никто на их стук и крики не отзывался. Сторож, он же дворник, проходя мимо, вяло махнул рукой:
        -?Чего зря стучите? Спят уж все, поди! Завтра приходите. Часов в девять.
        -?Как это спят? - возмутилась Аня. - А если больного привезут? Это же приемный покой! - Она с сомнением посмотрела на табличку возле двери. - Ну, да, вот же написано!
        -?Мало ли что, приемный. Вы же не больные, - спокойно возразил дед. - Если
«скорая» кого привезет, тогда другое дело.
        -?А... «скорой» кто откроет?
        Сторож снова вяло отмахнулся от назойливых посетителей и поплелся дальше.
        -?Что делать-то, Миш? - Аня чуть не плакала.
        -?Ночевать тебе где-то надо.
        -?Что значит «тебе»? А ты?
        -?А мне с утра на работу. Уж извини! Да и Ленка ждет.
        -?Так... как же... что же мне делать?
        -?Давай проедемся по городку. Может, гостиница какая есть?
        -?Нет, Миш, это вряд ли... Мы почти весь городок проехали, пока больницу искали... Ничего и похожего на гостиницу не встретили...
        Аня замолчала.
        -?Слушай, - внезапно оживилась она через мгновенье, - может, к сторожу обратиться? Наверняка у него комнатка какая-никакая есть...
        Сторож нисколько не удивился просьбе москвичей.
        -?Переночевать надо? Сделаем. - Он долго и подробно объяснял Михаилу, как проехать к его дому, сколько раз постучать, что сказать его супружнице Маргарите Семеновне, и распрощался с заплаканной Анной и озадаченным Михаилом.
        -?Ань, ты вот что... ты не волнуйся. Если что, завтра на электричке вернешься. А в выходные я тебе помогу с машиной, если надо будет.
        -?Спасибо тебе, Миш! Езжай с Богом!
        Маргарита Семеновна встретила незнакомую женщину настороженно и не очень-то любезно. Проворчала:
        -?Вечно мой дед сердобольный кого-то жалеет... Ну, проходи, раз пришла.
        Потом, приглядевшись к заплаканному Аниному лицу, немного мягче сказала:
        -?Садись. Вон сериал как раз кончается. Давай досмотрим.
        Досмотрели сериал. Вернее, смотрела Маргарита Семеновна, а Аня сидела, уставившись на экран, ничего не фиксируя в своем сознании... Тупо и безучастно сидела, изредка поднося платок то к глазам, то к носу...
        После фильма Маргарита Семеновна усадила Аню за стол, достала земляничное варенье, домашние ватрушки, заварила травяной чай. За неспешным разговором, за угощением Аня немного успокоилась...
        Маргарита Семеновна уложила ее на мягкой перине, укрыла легким-легким одеялом, и Аня провалилась в сон так быстро, как бывало давным-давно, в далеком детстве.
        ...Наутро больница встретила Аню бурлящей жизнью. Как будто это были два разных учреждения: полумертвый заброшенный дом ночью и вполне современное лечебное заведение утром.
        Кто-то катил в прачечную тележку с огромными баулами белья. Грузовая машина около входа в кухню разгружала мешки с картофелем. Девушки-лаборантки в белых халатах, весело переговариваясь, несли ящички с пробирками из одного корпуса в другой. Двери приемного покоя практически не закрывались, поскольку одновременно подъехали два «скорые». Тут же прогуливались больные, кому разрешено было выходить. На заднем дворе курили медсестры. Грохотала повозка с пустыми кастрюлями, непонятно куда и зачем двигающаяся. Из хозблока выносили кровати, а туда заносили стулья...
        Короче, обстановка была живая и вполне узнаваемая. Аня зашла в холл для посетителей, подошла к окошку справочной, назвала фамилию.
        Дежурная долго что-то искала в бумагах, листала журнал, брала телефонную трубку, молчала, вздыхала. Потом наконец сказала: «Ждите!» - и ушла.

* * *
        Невзирая на отсутствие взрослых, организация конкурса была на высоком уровне. Все чувствовали свою значимость и даже некую избранность. Ни в одном из классов: ни в десятом, ни в одиннадцатом - не было ничего подобного. А они, восьмиклассники, замахнулись на такое... Плюс к тому, во всей школе они находились практически одни, и это повышало у ребят чувство ответственности. Оказалось, все можно сделать вполне даже по-взрослому. И очень хорошо, что никто из учителей не контролирует, не стоит над душой, не указывает, не критикует. Правда, не успели они начать конкурс, как появилась музы2чка - преподавательница музыки Зинаида Вадимовна, но она была вполне безобидна и в ее присутствии в актовом зале ребята не увидели для себя никакой угрозы. Видимо, директор все же назначил ответственного за мероприятие в лице музы2чки, не доверяя восьмиклассникам в их столь дерзкой самостоятельности.
        Роман вышел на сцену, обвел всех спокойным взглядом и тихим, но значительным голосом произнес:
        -?Начинаем прослушивание. Жюри оставляет за собой право прервать исполнительницу. Это не значит, что песня плохая или исполнение не нравится. Просто желающих петь девушек у нас восемь, и если все песни мы будем слушать целиком, то мероприятие может затянуться. А директор попросил меня освободить зал до пяти часов. Поэтому призываю вас быть собранными и дисциплинированными. И еще... - он сделал паузу, - приглашаю Зинаиду Вадимовну войти в состав жюри.
        При этих словах девчонки недовольно вздохнули, а Зинаида Вадимовна радостно вспорхнула с заднего ряда и с улыбкой пересела ближе к сцене, послав в сторону Романа взгляд, полный признательности и удовлетворения.
        Ребята восприняли это мероприятие чуть ли не как вечеринку. Еще бы: полумрак зала, освещенная сцена, красивые девчонки, едва узнаваемые с новыми прическами, в нарядных платьях и длиннющими подкрашенными ресницами. Музыка, песни, аплодисменты!
        В состав жюри вошел Роман - председатель и четверо ребят из созданного им ансамбля. Плюс Зинаида Вадимовна, хотя всем было ясно, что ее участие в мероприятии - акт уважения, а отнюдь не необходимость. И вряд ли кто прислушается к ее мнению.
        Девчонки старались. Они заранее подобрали музыку. Кто попросил кого-то подыграть на пианино, кто принес кассету с мелодией, кто пел а капелла... А Сонька Ковалевская вообще записала все три песни на диск, пела «под фанеру», зато при этом танцевали так, что класс просто визжал от восторга и хлопал ей громче всех. А романс сумела превратить в настоящий мини-спектакль...
        Пока жюри совещалось, ребята организовали танцы. Кто-то сбегал за шампанским в ближайший магазин, кто-то тем временем успел заскочить домой за стаканами. У одной из девочек в сумочке оказалась шоколадка, у другой - пара яблок, у третьей - бутерброды. Незатейливое застолье возбуждало ребят неимоверно. Шампанское многие пробовали впервые. У девчонок блестели глаза, ребята расправляли плечи. Медленные танцы под приятную музыку создавали интимную атмосферу. И, несмотря на большое помещение, обстановка казалась камерной, уютной, располагающей к уединению. Быстрых танцев никому не хотелось, поэтому поставили кассету с мелодичными песнями, хорошо знакомыми и оттого всеми любимыми.
        Девочек в классе было чуть больше и, по логике, кто-то из них был обречен на грустное одиночество в ожидании партнера. Однако пацаны вели себя на удивление галантно и по-взрослому. Они по очереди приглашали танцевать всех девочек. И получилось, что ни одна из них не осталась без внимания...
        Ожидание результатов будоражило, все строили прогнозы, предполагали, пытаясь предугадать выбор жюри, однако итоги конкурса, объявленные Романом, были настолько неожиданными, что поначалу выбили всех из колеи...

* * *
        В ожидании ответа Аня оглядела помещение. Ну, чего ждать от районной больницы? Пыльные стены, облупившаяся краска на подоконниках, заляпанные стулья... Она выбрала тот, который почище. Села, прислонившись головой к стене. Вяло подумала, что стена-то ведь пыльная и не надо бы своими волосами к ней... Но сил сопротивляться почему-то не было. Она сидела одна. В этот ранний час нет ни посетителей, ни передач для больных еще не несут. Единственный человек, кроме нее, дежурная, и та ушла. Аня даже не представляла, к чему себя готовить, чего ждать от предстоящей встречи с мужем. Пустят ли к нему вообще? Удастся ли поговорить с врачом? Она прикрыла глаза, пытаясь задремать, не в силах переносить томительное ожидание... Однако сон не шел, беспокойство росло, и отчего-то пересохло в горле.
        Дежурной почему-то не было очень долго, а потом появилась какая-то женщина в белом халате и протянула Ане бумажку.
        -?Что это? Зачем? - с недоумением спросила она.
        Но женщина, ничего не ответив, быстро ушла.

«Странно как-то все», - успела подумать Аня, прежде чем взглянула на мелко исписанный листок.
        Это было медицинское заключение. Буквы заплясали перед глазами... Слова сливались. . Фразы путались... Взгляд выхватывал отдельные предложения, а мозг не в силах был осознать их и соединить в единое целое.

«Острая алкогольная интоксикация... Угнетающее действие на нервную систему... Поступил... в коматозном состоянии, зрачки сужены, кожа имеет цианотичный оттенок, приступы судорог, дыхание поверхностное, западение языка...
        Промывание желудка, внутривенно раствор гидрокарбоната натрия, гипертонический раствор, эфедрин.
        Прогноз неблагоприятный... Летальный исход...
        По результатам патологоанатомического исследования, смерть... наступила... в результате паралича дыхательного центра...»
        Чья смерть? Что мне дали? Аня беспомощно огляделась. Она по-прежнему была одна... В висках застучало сильно... очень сильно... сильно настолько, что стук заполнил собой все пространство вокруг. Помещение вдруг осветилось ярко-белым светом, все закружилось. Аня закрыла глаза. Чтобы не видеть этого изматывающего вращения: потолок, стены, окна, дверь, потолок, окна, дверь, стены, потолок...
        Ей показалось, будто что-то тяжелое рухнуло где-то рядом, упало, шумно грохнувшись на кафельный пол... Ой, да это же она сама... Что это с ней? Почему она лежит на грязном холодном полу? Надо бы встать! Но вращение пространства продолжалось, в висках стучало сильнее прежнего. Казалось, стук исходит и не из головы вовсе, а откуда-то извне, заполоняя собой все и вся...

* * *
        Роман вышел на сцену и объявил:
        -?Жюри посовещалось, и я решил...
        В зале раздался смех.
        -?Звучит смешно, но это так.
        Ребята посерьезнели. Девочки-конкурсантки замерли в ожидании «приговора».
        -?Нам понравились все. Кто-то больше, кто-то меньше, но дело не в этом. Лично я считаю: невозможно выбрать одну...
        Зал буквально замер. Девочки вытянули шеи. Мальчишки напрягли спины.
        -?Мало того что, если мы выберем одну, огорчатся остальные. Дело даже не в этом. На то он и конкурс, чтобы выбрать лучшую. Но та одна, если она чем-то и лучше других, то именно чем-то... Нет абсолютной победительницы. Не нашлось такой, чтобы подходила по всем параметрам.
        Он замолчал.
        В зале стояла тишина.
        -?Поэтому, - он обвел собравшихся ребят загадочным взглядом и сказал: - Я приглашаю на сцену всех участниц сегодняшнего конкурса.
        Заиграла музыка, и восемь девушек под аплодисменты вышли на сцену. Они были смущены, взволнованы и напряжены одновременно. Несмелые улыбки вкупе с возбужденным румянцем и горящими глазами делали их поистине прекрасными. А в сочетании с нарядами девушки являли собой образцы настоящих красавиц! Роман искренне залюбовался ими и зааплодировал вместе со всеми.
        -?Итак, - продолжил он, когда музыка стихла, - есть предложение: создать на базе нашего класса два вокальных ансамбля. Мужской уже есть. Он существует пока без названия. Но можно было бы дать ему имя «Ромео». И женский, - он сделал широкий жест в сторону девчонок, - с названием «Джульетта». Как вам эта идея?
        Девочки недоуменно-радостно переглянулись, превратившись в одночасье из соперниц в соратниц...
        -?Ой, а как?
        -?А что, мы сами и играть будем?
        -?Мы же не умеем!
        Вопросы сыпались один за другим. И Роман, чтобы не превращать столь пафосное мероприятие в шумное собрание, продолжил хорошо поставленным голосом:
        -?Жюри считает, что у всех участниц есть определенные дарования и даже таланты. Поэтому они вполне могут создать гармоничный музыкальный коллектив. Возможно, кому-то потребуются уроки вокала, кто-то продолжит обучение на своих привычных музыкальных инструментах, кто-то будет осваивать новые... Но мы уверены, что при желании у девушек получится. Творческих успехов всем! Спасибо!
        Ребята загомонили, задвигали стульями, повскакав со своих мест. Девчонки заметались по сцене, собираясь то стайками, то парами. Все говорили одновременно, строили планы, мечтали, договаривались о репетициях...
        Зинаида Вадимовна носилась по актовому залу, тщетно пытаясь объявить мероприятие законченным и вывести детей из школы. Ей ничего не удавалось: ее никто не слушал, никто не обращал на нее внимания и никак не реагировал на ее призывы покинуть помещение.

* * *
        Пришла Аня в себя уже в другом помещении. Белый кафель, кушетка, нашатырь, голоса рядом... Кто-то мерил ей давление... Чья-то теплая рука легла на запястье, считая пульс...
        -?Давай, милая, присядь потихоньку... Вот так... Молодец... Попей!
        Вода была абсолютно невкусной. Теплой и поэтому не утоляющей жажду. Но обстановка хоть как-то привела Аню в чувство. Она вспомнила, где находится, зачем и почему. Только по-прежнему не понимала, где муж. Она же приехала его навестить, а ее не пускают к нему в палату.
        Последующие несколько дней если бы можно было выбросить из памяти, то Аня охотно сделала бы это. Да в сущности почти так и произошло. Единственное, что она помнила четко, так это свой звонок Мише. А дальше все урывками... Слава богу, Миша приехал и был рядом. Без него она бы не справилась. Нет, без него не смогла бы...
        Морг, опознание, выписки, документы, бюро ритуальных услуг, поездка за детьми в лагерь, организация похорон, звонки знакомым, телеграммы родственникам...
        Все слилось в один, жуткий, бесконечно длинный день... Аня не помнила, ела ли она, ходила ли в туалет, спала ли... Как реагировали дети, кто с ними занимался. Вроде бы приехала ее мама из деревни. Ах, да, конечно! Мама! Спасибо ей! Миша носился как угорелый. Подъехать туда, привезти то, купить это, заказать, оформить, договориться, оплатить...
        В черном платке, с синевой под глазами, вмиг похудевшая на несколько килограммов, Аня тем не менее казалась прекрасной Мадонной. Скорбящей, страдающей, но такой искренней и естественной в своем горе, что, глядя на нее, люди жалели скорее Аню, чем ее безвременно ушедшего мужа. Тем более ушедшего так глупо, нелепо, по пьяни..
        Она обнимала прозрачными руками детей, которые постоянно озирались, удивляясь непривычно большому скоплению людей, траурной музыке и недопонимая, что же такое могло случиться с папой, почему он вдруг умер. Конечно, Галочка в свои десять и Николаша в восемь лет уже понимали, что есть такое понятие «смерть», однако так близко они столкнулись с этим впервые и даже не представляли, как реагировать. Испытывать истинное горе дети, видимо, неспособны... Жалели маму, жалели папу, жалели себя...

* * *
        До окончания школы Роман оставался всеми признанным лидером в классе. В нем появлялись все новые и новые качества, которые обычно уважаемы в обществе. Вернее, даже не появлялись, а открывались, поскольку все же были заложены с детства. Причем, видимо, неосознанно и непредсказуемо. Взять, к примеру, плавание, столь ненавистное Роману в раннем возрасте. А ведь кроме физической подготовки, развитых мышц и атлетически сложенной фигуры он приобрел задатки силы воли, навыки преодоления самого себя, научился смиряться, подчиняться, терпеть, скрывать раздражение, подавлять гнев... Гандбол - а им он продолжал заниматься - развивал быстроту реакции, скорость движения, учил просчитывать наперед несколько ходов, что в сочетании с его умственными способностями формировало незаурядного человека.
        Влияние матери на становление характера Романа, будучи очень сильным в детстве, в подростковом возрасте существенно ослабло. Роман буквально вырвался из-под ее назойливого контроля, прошел через охлаждение отношений, через ссоры, наказания и даже скандал с отцом, но тем не менее смог отстоять свои интересы.
        Екатерина Михайловна была вынуждена смириться с самостоятельностью сына и даже приняла решение о выходе на работу, что явилось мудрым шагом с ее стороны. Это ее решение устроило всех членов семьи. Саму Екатерину Михайловну - потому что впервые за долгие годы она ощутила интерес к своей собственной жизни; отца - поскольку, находясь в пенсионном возрасте, он хоть и работал еще, но волновался о предстоящем уходе и заботился о материальной стороне жизни семьи. Зарплата жены, пусть не очень высокая, все же стабильно и регулярно могла поддерживать семейный бюджет.
        Поскольку учеба Роману давалась без особого труда, почти все свободное время он уделял музыке, устраивал концерты в школе, принимал участие в творческих проектах девичьей группы «Джульетта», которая, надо отдать ей должное, развивалась вполне успешно, хотя и не без внутренних конфликтов. Тем не менее и «Ромео», и «Джульетта» выступали на вечерах в соседних учебных заведениях, давали концерты на общешкольных праздниках и даже умудрялись зарабатывать кое-какие деньги. Не Бог весть что, но на обновление костюмов и инструментов хватало...
        Подходило время окончания школы, выбора жизненного пути, как любили говорить учителя, а Роман даже не напрягался и не метался в сомнениях. В семье давно было определено: по стопам отца. А это значило: высшая школа милиции. И поскольку связи папы, его авторитет были еще в силе, Роман не сомневался в успехе поступления в это учебное заведение.
        Он и поступил довольно легко, но... не предполагал, насколько непростое обучение его ждет. Условия пребывания, сам учебный процесс, дисциплина, нагрузки были настолько напряженными, что Роман был вынужден «включить» уже выработанный им в детстве механизм самоподавления. Сходился с ребятами-студентами он с трудом, очень скучал по школе, по своей музыке, по тем ощущениям беззаботной юности, которые, к сожалению, уходили безвозвратно.
        У школьных товарищей начиналась взрослая жизнь: у кого институт, у кого работа, у кого армия. И собраться вместе, поиграть, попеть становилось все более проблематично. Но тем не менее, когда это изредка удавалось, Роман был по-настоящему счастлив. Он возвращался в тот мир, где царили такой внутренний комфорт, такая гармония и такое органичное сочетание творческих порывов с их реализацией, что это и вправду казалось счастьем.
        Отец всегда говорил ему:
        -?Сынок, пока я работаю, все будет нормально. Но стоит мне уйти на пенсию, забота о семье ляжет на тебя.
        -?Я понимаю это, пап.
        -?Так вот, давай учись прилично! Пока я в силе, распределю тебя в хорошее место.
        Мать продолжала работать. В семье установились ровные, почти дружеские отношения.
«Почти» - поскольку все же разница между поколениями оказалась настолько существенна, что трудно было рассчитывать на полное понимание родителями Романа, а Романом - родителей. И все же взаимные обиды были забыты, разногласия преодолены и мир в семье восстановлен.
        Нельзя сказать, что Екатерина Михайловна не волновалась за сына и не пыталась его опекать. Конечно, все это осталось, но как-то в меру, как-то вполне допустимо.
        Роман был благодарен родителям за все их усилия, потраченные на его воспитание, и как-то раз за большим застольем, устроенным по поводу его удачного поступления, произнес тост:
        -?Дорогие мои, любимые, глубоко уважаемые родители!
        Уже при этих словах, произнесенных проникновенно и торжественно, у Екатерины Михайловны выступили слезы на глазах, а Виталий Петрович шумно, прерывисто вздохнул. Они встали с бокалами в руках и продолжали стоя слушать тост сына.
        -?Процесс воспитания любого ребенка сложен и тернист. Он требует самоотдачи, а подчас и жертвенности.
        Все гости внимали столь продуманной речи молодого человека с удивлением и некоторой завистью: не каждый взрослый может так красиво выражать свои мысли, не говоря уже о подрастающем поколении.
        -?Я, если честно, при всей кажущейся покладистости, был непростым ребенком. Но усилия моих родителей сделали из гадкого утенка, коим я был поначалу, того прекрасного молодого человека, которого вы видите сейчас перед собой.
        Гости заулыбались и одобрительно закивали, оценив самоиронию Романа.
        Он продолжал:
        -?Я очень благодарен своим папе и маме за их любовь, терпение, трудолюбие... За их свет, доброту, мудрость... Я безмерно счастлив иметь таких родителей. Спасибо вам за все!
        С этими словами он поклонился им в пояс.
        Потрясенные родители со слезами на глазах расцеловали сына. Роман обнимал мать, отца и, прикладывая руку к сердцу, в благодарном порыве склонял голову перед ними. .

* * *
        После похорон мужа жизнь Анны стала постоянными серыми буднями. Она ходила на работу, провожала детей в школу, кое-как общалась с окружающими... Но все это безрадостно, хмуро, потерянно. Друзья, прежде забегающие чуть ли не через день, встречали теперь равнодушный прием. Поэтому заходили все реже, а то и просто ограничивались звонками. Да и как могла Аня им радоваться? Если они неумолимо напоминали ей об Алексее? Если любой разговор на любую тему заканчивался воспоминаниями о нем, вызывая слезы, а то и рыдания? Если посещение мужчин лишь подчеркивало ее трагическое одиночество? Если тоска по мужу становилась нестерпимой в кругу близких приятелей? С какими глазами она должна была их встречать? Какого приема они ждали от нее? Тем более каждого надо встретить, угостить... ну, хотя бы чаем. А к чаю что подать? Ей на одну зарплату и детей поднимать, и дом содержать, и поесть-попить. У нее иной раз только каша была на ужин. Чем она людей угостит?
        Гости чувствовали некое отторжение и старались не навязываться, не надоедать. А потому и встречи случались все реже. Возникало вполне понятное охлаждение, отчуждение... И если друзей это огорчало, то Аню вполне устраивало. Ей теперь вечерами вместо активного общения все чаще хотелось посидеть, полистать журнал, посмотреть с детьми сказку или почитать им на ночь. Они за день уставали, поэтому засыпали быстро, порой не дождавшись окончания очередной истории. Приходилось Ане утром по дороге в школу пересказывать прочитанное накануне...
        Все втроем они очень жалели друг друга, старались не огорчать. Аня и раньше практически никогда не повышала голос на детей. А теперь - и подавно... Тем более что они стали еще более покладистыми и внимательными как к матери, так и друг к другу.
        Однажды заглянула к Ане давняя ее приятельница Светлана. Долгое время они не виделись. Светлана жила в другом городе, изредка приезжая в Москву в длительные командировки. Месяц в Москве, полгода дома, потом снова Москва на две-три недели, опять домой. И так годами. Светке, правда, начинала надоедать такая жизнь, да и муж был не в восторге от долгих отлучек супруги. Однако деньги она получала приличные, плюс командировочные, плюс постоянные премии, плюс путевки детям в лагеря с выездом на море. Так что по большому счету всех все устраивало...
        Так вот. Увидела Светка Аню после долгого перерыва и обомлела. Да, понятно: человек пережил горе, подобные трагедии откладывают отпечаток и на внешность, и на восприятие жизни, но... Света почувствовала такую тоску, такую безысходность, исходящую от подруги, что даже невольно отшатнулась от нее после первых объятий. Холодом повеяло от прежде теплой, веселой, дружелюбной Ани. И вновь - рассказы, воспоминания, переживания... Снова слезы, глубокая печаль, уныние...
        -?Аня, Анечка! Послушай меня!
        Света пыталась поймать взгляд подруги, взять ее за руку. Но та уходила в себя, сжималась, прятала руки в карманы халата или скрещивала на груди, не желая идти на близкий дружеский контакт.
        -?Так нельзя! Ты пойми... ну, раз судьба распорядилась таким образом... мы уже ничего не изменим... А тебе надо жить дальше, надо деток поднимать...
        Аня согласно кивала головой, скорее, по инерции, чем искренно соглашаясь с подругой.
        -?Ты сама еще молодая совсем. Сколько тебе? Тридцать?
        -?Тридцать два.
        -?Ну вот. Больше половины жизни впереди.
        Аня не слушала. Взяла альбом с фотографиями, стала листать, показывая Свете снимки, вспоминая своего любимого Алексея и говоря только о нем...
        Света внимательно рассматривала фотографии вместе с подругой, поддерживала разговор, задавая вопросы, припоминая знакомые лица, узнавая совместные мероприятия прошлых лет, стараясь переключить Анино внимание на рассказы об общих приятелях, уводя разговор чуть в сторону от болезненной темы...
        Потом, когда Аня захлопнула альбом, Света предложила:
        -?Анечка! Не хочешь в выходные съездить со мной за город?
        -?Зачем?
        -?Ну, погуляем с детьми. Вон осень какая красивая!
        Аня неопределенно пожала плечами.
        -?А потом, - продолжала Светлана, - мне надо бабушку одну навестить... поговорить с ней...
        -?Какую бабушку? - нахмурила лоб Аня.
        -?Ну, есть одна женщина пожилая... Я была у нее однажды... Не поймешь толком, кто она: то ли целительница, то ли ясновидящая...
        -?И что?
        -?Я поговорить с ней думала... Может, и ты?..
        -?А мне-то зачем? О чем говорить?
        -?Ну... там посмотрим... - уклонилась от прямого ответа Светлана. - Так что? Едем? Я даже могу с водителем договориться со своей работы. Он всегда рад подработать. Давай съездим?
        И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь в детскую комнату:
        -?Ребята, как насчет вылазки на природу?
        -?Ура! Ура! - закричали брат с сестрой в один голос. - Поедемте, тетечка Светочка!
        Это решило вопрос, и в ближайшие выходные Аня с детьми, Света и водитель на служебной «Волге» выехали за город.

* * *
        Отношения Романа с девушками складывались непросто. Избалованный с детства, эгоистичный, обласканный матерью, он ждал от противоположного пола восхищения, почитания, любования. Девушки и вправду обращали на него внимание, частенько проявляли инициативу, но, идя на контакт, Роман продолжал оставаться ведомым, тогда как девушки ждали от него поступков. А к поступкам Роман был, видимо, не готов. Зачем дарить цветы, если и так от девчонок отбоя нет? К чему рестораны и театры, если запросто сами идут на сближение, ничего не требуя взамен? О каких подарках может идти речь, если их - девушек - много, а он - Роман - один? Разве на всех его одного хватит?
        Эта циничная философия спасала от серьезных переживаний, пока в какой-то момент он вдруг не осознал: а ведь в его жизни нет любви! Нет, пожалуй, даже влюбленности. Так, спортивный интерес, флирт, кадреж... Да, вот оно, это слово! Именно кадреж! Когда появляются кураж, игра, легкая пикировка, комплименты, ответный блеск во взгляде... А потом утрата интереса, безразличие, скука. И вся череда девчонок, девушек, женщин сливалась в одну разноцветную массу, в какой-то ком, из которого не выудишь ни лица, ни имени, ни отличительных особенностей... Все одинаково, буднично... все мимо... не цепляя сердца. Секс ради секса. Близость ради физиологического удовлетворения...
        Была, впрочем, одна... девушка по имени Валерия. Лера, Лерка! Она задержалась дольше остальных. Она чем-то тронула его. Ее хотелось пригласить в театр. С ней приятно было гулять по парку, сидеть на лавочке. Он подолгу мог держать ее руку в своей, разглядывая линии на ладони, поглаживая каждый пальчик, любуясь каждым ноготком... Ему нравилось смотреть, как она осторожно ест мороженое, как аппетитно хрустит яблоком, как неумело и смешно грызет семечки, как жадно упивается арбузом и его сок течет по подбородку.
        Однажды она приснилась ему с короткой стрижкой. Он рассказал ей об этом сне и предложил подстричься. Лера легко согласилась. Более того, они вместе отправились в салон. Роман наблюдал, как вокруг парикмахерского кресла падают темные пряди, как становится мальчишеской голова его Лерки, и млел от счастья...
        Казалось бы, что особенного? Девушка стрижется... А у Романа этот простой процесс вызвал такой прилив радости и тепла, что он даже сам удивился. Лера смотрела на него смеющимися глазами, вертела оголенной шеей, показывая прическу со всех сторон, а он восхищенно наблюдал за ее порывистыми движениями и говорил:
        -?Классно! Отлично! Очень тебе идет!
        Встречались они редко, только в его увольнительные. Жесткий график учебы Романа, спортивные занятия, выезды на стрельбище, прочие институтские мероприятия не оставляли в будни никакого свободного времени. Лишь в редкие субботы или воскресенья можно было вырваться на свидание.
        Роман почему-то опасался влюбленности, а скорее всего, не именно самого этого чувства, а зависимости, которая, как он полагал, является обязательным следствием влюбленности. Зависимости от человека, тягостного ожидания встречи, возможного страдания, грусти, печали, словом, всего того, что понимают под любовными переживаниями. Переживать он не хотел, зависимости старался не допускать ни от кого и ни от чего. И хотя это невозможно, живя в обществе, тем не менее Роман стремился избегать слишком близких, взаимозависимых отношений. Может, поэтому ни друзей, ни любимой девушки у него до сих пор не было. Так, приятели, товарищи, краткосрочные любовные приключения...
        А в случае с Лерой он чувствовал тягу... Вспоминая о ней, писал бесконечные сообщения, звонил при каждом удобном случае. Она вроде бы отвечала взаимностью, но явно была спокойней Романа. В их отношениях Лера являлась ведомой, покладистой, легко подчиняющейся его порывам и практически никогда не проявляющей инициативу. Ему хотелось большей активности от нее. Он привык к настойчивости и напору со стороны прекрасного пола, а здесь... спокойствие, тихая радость при встрече, отсутствие сопротивления, позитивный настрой на все предложения Романа.
        Но именно Романа - если он предложит, если он позовет, если он пригласит. А нет, так и не надо. Сама она не звонила почти никогда, а уж чтобы пригласить его куда-нибудь! Такого вообще не бывало. Он и недоумевал, и нервничал, и раздражался. . Но его эмоции никак не приближали к желанным ответам. Лера какой была, такой и оставалась, нравилось это Роману или нет. А сам он все чаще и чаще ловил себя на мысли о ней, на мечтах о предстоящей встрече, на воспоминаниях о близости с Лерой. .

* * *
        Осенняя дорога была красива... Да что там красива! Незабываема! Аня вдруг увидела природу. Последнее время она настолько была зациклена на своем горе, на собственных трагических переживаниях, что не замечала ничего вокруг. И вдруг - осень! Теплая, сухая, солнечная! Яркая, разноцветная, щедрая! Ехали долго, но дорога не утомляла, а, наоборот, наполняла Аню незнакомыми ощущениями...
        Дети шумели, играли, переговаривались то с водителем, то со Светой, загадывали загадки, рассказывали анекдоты, а Аня буквально прилипла к окну, не думая ни о чем, впервые за долгое время отпустив от себя черные мысли... Она только любовалась окружающим миром, впитывая в себя красоту осенней поры.
        Аню вдруг посетило какое-то умиротворение, почти спокойствие. Она так долго была напряжена, что внезапная расслабленность настолько благотворно сказалась на ней, что даже вечно нахмуренный лоб разгладился и исчезла скорбная складка между бровей.
        Когда подъехали к дому, было уже далеко за полдень. Солнце грело почти по-летнему. Бабье лето в этом году стояло позднее, долгое и необыкновенно теплое. Галя и Николаша приглядели невдалеке детскую площадку, даже, скорее, городок - сколько всего там было: качели, карусели, горки, песочницы, домики, лесенки... И даже ходили клоуны. То ли праздник какой отмечали во дворе, то ли в честь выходного дня гулянье устроили... Короче, дети уговорили водителя погулять с ними, чему Аня со Светой были рады. Сами же они отправились к бабушке.
        Первой зашла Света. Была она там довольно долго. Аня ждала подругу во дворе. Она подставляла лицо солнцу, разглядывала паутину на тонких, уже голых березовых веточках, искала красивые листья... Ей почему-то, как в детстве, захотелось засушить некоторые из них, сохранив таким образом их цвет, запах и, если возможно, настроение сегодняшнего дня. Неожиданного, удивительного, красивого дня...
        Она вспомнила, как в начальной школе им дали интересное задание: сделать гербарий. Занятие настолько увлекло юную Анечку, что она не только традиционные листочки засушивала, но и травинки, и поздние цветы. Попросила у дедушки толстую энциклопедию.
        -?Зачем тебе? - удивился тот.
        -?Гербарий буду делать, листики засушивать...
        -?Гербарий? Хорошее дело! - одобрил дед. - Бери, конечно! Только аккуратно... Каждую прожилочку разглаживай, каждую былиночку раскладывай. Как положишь, так и засушится. А потом мы с тобой красивый альбом оформим. И зимними вечерами будем перелистывать страницы, вдыхать запах осени и любоваться...
        Хорошо говорил дедушка, только ничего подобного не случилось той зимой, потому что Анин альбом был признан лучшим в классе и отправлен на выставку, где и провисел до следующей осени... Аня, с одной стороны, была этому рада и даже гордилась столь высоким достижением. А с другой, так иной раз хотелось вспомнить прошедшую осень, полюбоваться своим творением... Ан нет, альбом оставался на всеобщем обозрении и для частного просмотра был недоступен.
        С тех пор появлялась у нее легкая грусть при виде облетающих листьев и увядающей травы...
        Когда Света появилась на пороге, Аня предстала перед ней с целой охапкой листьев и с букетиком осенних цветов...
        -?Аня, иди! Твоя очередь!
        -?Куда? Зачем? - подняла на подругу непонимающий взор Аня.
        -?Баба Саша велела тебе зайти.
        -?Откуда она про меня знает?
        -?Я сказала, что приехала с подругой. Говорит: пусть зайдет!
        -?А что я спрошу?
        -?Да не спрашивай ничего. Она сама все скажет. Вообще-то нам повезло. Обычно она по выходным не принимает, но для меня сделала исключение. Знает, что я издалека.
        Аня отдала подруге свой осенний букет и несмело зашла в дом, не совсем понимая, зачем она это делает.

* * *
        Роман влюбился. К сожалению ли, к счастью, но это случилось. Ему казалось, что чувство взаимно. Ведь Лера всегда с радостью встречается с ним, всегда легко соглашается на его предложения, всегда с удовольствием говорит с ним по телефону. Они не ссорятся, не обижаются друг на друга, не выясняют отношений. Он читал интерес в ее глазах. Он считал ее ласковой, сговорчивой... И все эти проявления характера девушки принимал за любовное чувство. Ошибочно, видимо, принимал...
        Однажды Лера пришла на свидание бледная, грустная.
        -?Ты что, плохо себя чувствуешь? - заволновался Роман.
        -?Да, нездоровится что-то... - уклончиво ответила она.
        Весь вечер Лера была вялая, тихая, задумчивая. Они пошли в кино, но большую часть фильма Лера просидела с закрытыми глазами, то ли пытаясь задремать, то ли уходя в свой внутренний мир, в свои глубоко личные переживания.
        Обычно они ехали к ней или к нему домой и наслаждались близостью друг друга. Им не мешало наличие родителей. У каждого была своя комната, в которой они закрывались и предавались любви. А когда родителей не случалось дома, то любви они предавались везде, где возможно, - на кухне, в гостиной на ковре, в ванной. Роману особенно нравилось в ванной. И если у него квартира была хоть и приличная, но старой планировки, то современное жилье Леры предоставляло совершенно новые возможности для интимных экспериментов. Ванная у нее была вся в зеркалах, поэтому, наверное, и привлекала Романа. В любом положении он мог видеть лицо Леры, наслаждаться податливостью ее позы не только тактильно, но и визуально, разглядывая девушку во всех ракурсах и со всех сторон. Но самым большим соблазном было все-таки наблюдение за изменением ее лица. Когда Роман целовал ее нежно, она буквально таяла под его губами... Глаза закрывались, шея безвольно расслаблялась, голова запрокидывалась... Страстные его поцелуи будили в ней ответную страсть... Она начинала заводиться, прижимала его голову, не отпуская ни на миг его губы... А
когда он поворачивал ее спиной к себе и крепко обнимал грудь и талию, глядя при этом в большие, в полный рост, зеркала - вот тогда испытывал он, помимо физического, еще и эстетический восторг! Красивые тела, соединенные в едином движении, его сильные руки, ее возбужденные глаза... Эта красота усиливалась, удваивалась отзеркаленным изображением, добавляя и без того сильному возбуждению Романа новые нюансы ощущений.
        После кино он приобнял Леру и прошептал на ушко:
        -?Поехали к тебе!
        Она немного раздраженно отстранилась и даже, к его удивлению, поморщилась:
        -?Знаешь, что-то... правда... нездоровится... Может, в другой раз?
        Такое было впервые. Никогда раньше она не отказывалась, не сопротивлялась, не противилась его предложениям. Они встречались почти полгода, и Романа такой ответ просто шокировал.
        -?Да что с тобой? - в сердцах выкрикнул он.
        Получилось громче, чем он предполагал. Громче настолько, что многие зрители, покидающие в этот момент кинозал, с любопытством оглянулись на него.
        -?Пойдем в кафе... посидим, поговорим спокойно, - предложила Лера, и Роман не мог не согласиться, хотя мечтал совершенно о другом времяпрепровождении.
        То, что она сказала ему в кафе, не укладывалось ни в какие его представления о любовных отношениях вообще и об этой девушке, в частности.
        Он, сам позволяющий себе секс без любви, случайные связи, легкий флирт, мимолетные развлечения, влюбившись, вдруг стал иначе воспринимать взаимоотношения полов. Он настолько пересмотрел былые представления, настолько серьезно увлекся Лерой, что не допускал теперь и мысли о какой-то другой связи.
        И вдруг Лера говорит ему:
        -?Рома, так получилось... не знаю даже, как лучше сказать...
        -?Да уж скажи как-нибудь! - обиженно и раздраженно буркнул Роман.
        -?В общем... я... беременна...
        -?Что?! Этого не может быть!
        Роман искренне удивился. Он, всегда аккуратный в вопросах предохранения, был уверен в себе.
        -?Мы же всегда... Я же никогда...
        Она бросила на него виноватый взгляд и уткнулась в меню.
        -?Лера! Ты уверена? - не отступал он. - Ведь этого не может быть! Ты вспомни... Я же всегда...
        -?Да при чем здесь ты!

* * *
        После яркого дня, после залитого солнцем двора Ане показалось, что она попала в подземелье. Темно, будто в доме нет окон. Маленькие сенцы, проходная комната или коридор, сразу и не поймешь, а дальше - большой зал, посреди которого - баба Саша. Занавески задернуты, на столе свеча и бабы Санины руки. Именно на руки сразу обратила внимание Аня. Они почему-то приковывали взгляд. Вроде бы обычные руки пожилого человека: усталые, морщинистые, рабочие... Но они будто жили отдельно от хозяйки, будто и лежали спокойно, но угадывалось в них такое мощное движение, такой потенциал, такая энергия, что даже издалека Аня почувствовала тепло, исходящее от них.
        -?Здравствуйте!
        Вместо приветствия баба Саша сказала:
        -?Проходи, садись, милая! - И кивнула на стул.
        Аня села перед пожилой женщиной и только теперь рассмотрела ее лицо. Морщинистое, загорелое, старое, но глаза! Какие живые, молодые, горящие! Неужели можно сохранить такую яркость взора? Такую ясность взора? Аня посмотрела в них и доверилась этой незнакомой женщине. Сразу и полностью! Ничего не собиралась рассказывать, но рассказала все: и о муже, и о себе, и о своей жизни без него... И странно: без слез рассказ получился. И почти без эмоций. Так спокойно пересказала последние месяцы своей жизни, что даже сама себе удивилась.
        -?Дай свои руки, милая!
        Баба Саша взяла Анины руки в свои, и Аня вновь поразилась ощущению: теплые, мягкие, молодые ладони! Приятные, легкие и в то же время энергетически наполненные...
        -?Тоска у тебя большая была, милая. Ой, большая! Но это уже в прошлом. Тоска уходит... Скоро совсем уйдет.
        Она дотронулась большим пальцем левой руки до Аниной переносицы, потом что-то прочертила на ее лбу, то ли линию, то ли фигуру... Одновременно нашептала молитву, а может, заговор, Аня не поняла. И повторила:
        -?Пройдет совсем...
        Аня смотрела на бабу Сашу, а та, казалось, читает по глазам и Анины вопросы, и Анины сомнения, и тревоги...
        -?Вижу, милая, вижу все твои вопросы... И самый главный: что дальше? А что дальше? - Баба Саша уже держала в руках невесть откуда взявшуюся колоду карт, дряхлую, ветхую, растрепанную... Уже тасовала ее, а сама все что-то говорила, говорила, не давая Ане опомниться. - Вынимай, милая, двенадцать карт из колоды.
        Таких карт Аня никогда не видела. Это была не обычная игральная колода с дамами и королями, а особенная - с разными картинками, абсолютно ничего не говорящими несведущему человеку.
        А баба Саша ориентировалась в них очень хорошо. Теперь, глядя на разложенный веер, она была сосредоточена и молчалива. Долго смотрела то на карты, то в Анины глаза, то на ее ладони. Потом, наконец, выдала:
        -?Времени называть не буду. Если раньше, глядя на карты, могла чуть ли не до дня предсказать событие, то теперь изменения большие в природе. Время сдвигается, пространство трансформируется...
        Аня очень удивилась, услышав такое слово из уст престарелой женщины. Ей казалось, что деревенские жители изъясняются проще. Однако баба Саша, будто прочитав Анины мысли, сказала:
        -?Не такая уж я простая, как кажусь на первый взгляд... А слово «трансформация», которому ты так удивилась, я произношу не случайно. Именно эта карта, - видишь, у меня карты именные, у каждой есть имя - так вот, карта «Трансформация» - заглавная в твоем раскладе. Ждет тебя, милая, очень интересная жизнь. И брак, и ребенок...
        При этих словах глаза Ани округлились, и даже рот приоткрылся.
        -?Да, да! Не удивляйся, милая! Не скажу, когда, но в течение трех лет - точно!
        Свеча догорала. Баба Саша неспешно пошла к шкафу, достала новую, зажгла от старой. .
        -?Проблемы? Ну, будут какие-то, как без них? Мужчин много в твоей жизни...
        -?Да где ж много? Один муж и был! - возразила Аня.
        -?Будет! Мужчин будет много. Если честно, больше, чем нужно.
        -?Да? А зачем они мне? Вы же говорите: брак...
        -?Брак браком, а мужчины мужчинами... Но это не главное.
        -?А что же главное?
        -?Главное? Ждет тебя роман, милая... А больше ничего не скажу. Ступай с Богом. Ступай!
        -?Ой, спасибо, баба Саша! Я должна сколько-то?
        -?Сколько не жалко, милая!
        Ане не было жалко для бабы Саши денег, просто много с собой не было. Она вынула, не считая, из кошелька несколько бумажек и положила на определенное место, куда указала ей баба Саша.
        -?Ну, как? - кинулась к Ане Света, как только та сошла с крыльца.
        -?Слушай... Так странно... Наговорила мне всего: и брак, и мужики, и роман...
        -?Да ты что? - обрадовалась за подругу Светка. - Если баба Саша сказала, так и будет. Лично у меня все сбывается. Я к ней уже третий раз приезжаю.
        И сколько они шли до детской площадки, столько и обсуждали только что услышанные предсказания... И ожидая детей, пока те закончат игру, не могли остановиться, припоминали нюансы гадания.
        Но самый главный результат поездки был достигнут: Аня могла улыбаться и думать о чем-то другом, кроме своего горя. Она еще не успела это осознать, но горе уже отходило на второй план, тоска начинала сдавать свои позиции, и весь разговор, что было наиважнейшим достижением, теперь касался только будущего.

* * *
        Роман смотрел на Леру недоуменно, ошарашенно и потерянно.
        -?Как при чем я? А кто?
        -?В том-то и дело...
        Лера подняла на него глаза. В них плескалось целое море чувств. Правда, в тот момент Роман был не в состоянии ни понять их, ни проанализировать, ни изучить. Он мучительно ожидал объяснения. И жаждал услышать, и боялся...
        -?В том-то и дело, - повторила Лера, - что ты ни при чем.
        Она замолчала. Молчал и Роман, понимая, что объяснения последуют и без его вопросов. Так и случилось.
        -?Есть еще один человек... Мужчина... Ну, в общем... понятно... Мы с ним давно уже...
        -?Постой, постой! Ты мне ничего не говорила про него.
        -?Можно подумать, ты мне говорил о своих прошлых увлечениях!
        -?Ну, во-первых, как я понимаю, этот мужчина - не из прошлого, он из настоящего. А во-вторых, мне и рассказывать-то было особо нечего. Да и зачем?
        -?Вот именно: зачем? Я и не рассказывала, хотя мы продолжали встречаться...
        --то есть... ты хочешь сказать... что одновременно и с ним, и со мной... Так, что ли?
        -?Ну, выходит, так.
        К их столику подошел официант.
        -?Выбрали?
        -?Нет! - ответил Роман.
        -?Да! - одновременно с ним сказала Лера.
        -?Слушаю.
        Лера водила пальцем по меню, спрашивала что-то у официанта, согласно кивала... Роман видел и слышал все будто в тумане. Как она может думать сейчас о чем-то другом? О еде? О напитках? Как она может отвлекаться от такой темы?! Да и вообще: что за блажь - кафе?! Как будто нельзя было поговорить на улице или дома, чтобы никто не отвлекал. А то стоит этот парень - официант, заглядывает через Лерино плечо в меню, что-то советует, объясняет. И Лера вся ушла в этот дурацкий заказ. Ни Романа не видит, ничего вокруг. Тьфу!
        -?Вам что, молодой человек? - Теперь официант обращался к Роману.
        -?Водки! - внезапно выпалил тот. - И соленых огурцов! И хлеба черного!
        -?Водки какой? Сколько грамм? У нас соленья в ассортименте. Но если желаете, можно, конечно, отдельно сделать огурцы.
        -?Ладно, несите в ассортименте.
        Официант услужливо перечитал заказанное, удостоверился в правильности своих записей и отошел наконец.
        -?Ну, продолжай! Я тебя слушаю. - Роман старался говорить спокойно, но внутри все клокотало.
        -?Я не хотела обижать ни тебя, ни его... Тем более было похоже, что всех все устраивало.
        -?А теперь?
        -?А теперь выяснилось, что я беременна. И, как ты понимаешь, не от тебя.
        -?Погоди, погоди! А тот, другой... он знает о моем существовании? О наших отношениях?
        -?Нет, конечно.
        -?А про беременность ты ему сказала?
        -?Да, сказала.
        -?И как он отреагировал?
        -?Он обрадовался. Даже очень. Я, честно говоря, не ожидала такой реакции.
        Принесли напитки, хлеб. Над столом повисла вынужденная пауза. Когда официант отошел, Лера сказала:
        -?Он замуж меня позвал...
        -?И ты, конечно, согласилась, - с деланым равнодушием выдавил из себя Роман.
        -?А ты что бы сделал на моем месте? - зло спросила Лера.
        -?Я бы на твоем месте не спал с двумя мужиками одновременно.
        Лера иронично улыбнулась:
        -?Эй, Роман! - Она откинулась на спинку стула и как будто даже развеселилась. - У тебя крылышки не растут? Ты в ангела случайно не превращаешься? Подумайте, святоша! Он бы не спал с двумя! Ты, оказывается, ханжа, Роман!
        -?Почему ты так считаешь?
        -?Да потому, что девчонок в твоей жизни было полно. И ты никогда особо не задумывался, этично - неэтично, правильно - неправильно. Сам говорил: чуть ли не по два-три свидания в день у тебя бывало!
        -?Так это же несерьезные связи. Это не считается!
        -?Почему же?
        -?Да потому! Потому что там легкий пересып, а у нас с тобой серьезно! - Он замолчал на несколько секунд. - По крайней мере, я так считал.
        Принесли водку, закуску. Роман выпил. Посмотрел на Леру зло, обиженно. Повторил свой вопрос:
        -?Ну, и что все-таки ты ему ответила?
        -?Я согласилась.
        Роман молчал, хрустел огурцами. Пауза затягивалась.
        Лера ковыряла вилкой еду. Голод, только что буквально резавший желудок, пропал, уступив место тошноте. Она старалась пить, заказывая то сок, то воду, чтобы заглушить неприятные ощущения. Потом извинилась и вышла в туалет.
        Когда вернулась, Роман сидел перед пустой тарелкой.
        -?Ну, и зачем ты мне все это рассказала?
        --то есть как «зачем»? - не поняла Лера.
        -?Ну, зачем мне знать, что ты меня обманывала столько времени, что у меня, оказывается, ветвистые рога растут... Зачем мне все это?
        Лера ошарашенно смотрела на него, не понимая смысла вопроса.
        -?А как я, по-твоему, должна была поступить?
        -?Сказала бы, что влюбилась в другого, да и все! А то беременность, замужество...
        -?Значит, ты бы предпочел обман?!
        -?Я бы предпочел любить честную девушку, верную, преданную... И потом, можно подумать, обман для тебя - что-то аморальное! Да ты погрязла в обмане! Это стиль твоей жизни. Обман - твоя философия! И уж лучше б ты меня обманула, чем так плюнуть в душу.
        Лера сидела, опустив голову, и, как у провинившейся школьницы, у нее покраснели щеки и уши.
        Роман смотрел на нее, и сердце его разрывалось: от любви к ней, от обиды, от сожаления, разочарования, уязвленного самолюбия, ревности и боли...
        Он кинул деньги на стол, громко отодвинул стул и сказал ей на прощание:
        -?Мне жаль того парня. Мне жаль себя. Как же я ошибся в тебе! Ты мне такую боль причинила! Сука!
        Он сжал губы в тонкую полоску. Смотрел на нее зло и мучительно сдерживался: ему хотелось ее ударить. Потом повернулся уходить, но через два шага остановился и прохрипел:
        -?Лживая, фальшивая сука!

* * *
        Жизнь Ани потихоньку возвращалась в нормальную колею. Видимо, и вправду подействовал заговор бабы Саши. Ане становилось легче буквально день ото дня. Она смогла перебрать личные вещи Алексея, его одежду, обувь. Что-то надумала отправить в деревню к матери: там все сгодится, если не ей самой, то соседям. Что-то отнесла на помойку. Гитару протерла от пыли и оставила на видном месте. Перебирая антресоли, обнаружила туристское снаряжение: палатку, котелок, мангал с шампурами, всякие раскладные стульчики и спальные мешки. Куда все это?
        Дети закричали:
        -?Мамочка, оставь! Мы в походы будем ходить! Пригодится!
        И то верно.
        Материально жить стало очень тяжело. Какие-то деньги за потерю кормильца Аня получала, но этого было мало. Хорошо еще, мама присылала из деревни то варенье, то банки с огурцами, то яблоки. Но все равно Ане приходилось очень во многом отказывать и себе и детям. На работе выдали материальную помощь, но лишь единовременно, и вся она, конечно, ушла на похороны и поминки. Обещали к зарплате немного прибавить, но пока все сводилось к обещаниям, а дети росли, требуя и одежду, и новомодные игры, и деньги на карманные расходы.
        В общем, только Аня выбралась из своего горя, только эмоционально стала немного приходить в себя, как окунулась в материальные и бытовые проблемы.
        Она привыкла к тому, что в доме есть мужик: ножи поточить, картошку купить, гвоздь вбить, консервную банку открыть. Вроде бы мелочь. Но из этих мелочей и состоит каждодневная жизнь человека. И теперь в быту довольно часто Аня ощущала себя беспомощной. Не к Мишке же соседу каждый раз обращаться. Его Ленка уже коситься начала. А может, и ревновать даже. Ну, в самом деле: у людей своя жизнь, своя вечерняя программа отдыха, а она с гвоздями да банками. Кому это понравится?
        Николаша, слава Богу, подрастал. Шустрый такой мальчишка, смышленый! И, надо отдать должное, хозяйственный.
        -?Мам, ты не волнуйся, я ведро вынесу!
        -?Давай я в магазин сбегаю!
        -?Хочешь завтра помогу тебе на балконе разобрать?
        Очень ему была благодарна Аня за внимание к бытовым проблемам. Галя - та нет! Та все больше на уроках была зациклена. Пока все не сделает, даже и не выйдет из-за стола. Словно ей все равно, нужна ли уборка, мыть ли посуду, успеет ли она что-то приготовить к маминому возвращению с работы? Но Аня не обижалась. Галочка училась хорошо, к тому же всегда помогала Николаше и была незаменима в вечернее время, когда надо собирать портфель и укладываться спать. Заботы о брате она брала на себя, часто читая ему на ночь не сказки, а задания по географии или истории.
        Аня крутилась как белка в колесе, не обращая на себя в ту пору особого внимания. Да и когда обращать-то? Работа, дом, уроки, готовка, уборка. И так целыми днями, целыми месяцами. Иногда в выходные выбирались с детьми в кино или на прогулку. Но и этот незатейливый отдых был, как правило, совмещен с какими-то бытовыми делами: зайти на рынок, сдать бутылки, отнести обувь в ремонт или взять в библиотеке новую книжку.
        Никаких женских желаний у Ани в ту пору не возникало. То ли организм еще не до конца отогрелся, не окончательно вылечился от глубокой тоски и был неспособен на сексуальные подвиги. То ли она действительно настолько сильно любила мужа, что его отсутствие убило и все желания, связанные с ним. То ли просто мысли были направлены на проблему выживания и ни на что другое сил не оставалось. Но, так или иначе, по отсутствию мужчин она не страдала... До поры до времени...

* * *
        Роман с остервенением взялся за учебу. Записался на факультативные занятия, увеличил нагрузки в спортивной секции. Даже попытался возродить репетиции школьного ансамбля по выходным. Ему казалось, что, загрузив себя по полной программе, он быстрее забудет Леру. Наверное, это правильно. Чем больше человек занят, тем меньше времени остается ему на ненужные мысли и переживания. Но Роману было очень тяжело. И не столько из-за потери девушки, сколько из-за обмана, лжи, обиды... Он считал себя униженным, уязвленным, оскорбленным. Про себя он обзывал Леру грязными словами, мысленно ругался, продолжая внутренний монолог, но... тосковал по ней. Тосковал, страдал и мучительно переживал разрыв, терзаясь и ревностью, и несправедливостью обиды.
        На девушек смотреть не хотел, возненавидел их всех одновременно. И в то же время физиология требовала своего... Желания, фантазии мучили его по ночам, мешая нормальному сну. Его раздражало это противоречие: зависимость от желаний, женского тела и ненависть ко всему прекрасному полу. Ничего себе - «прекрасный»! Что ж такого хорошего в нем, если столько мучений приносит? Он был вынужден знакомиться с девушками, но делал это безо всякого романтизма, практически не ухаживал, а запросто сообщал о своих сексуальных намерениях, чтобы тут же их и реализовать.
        Если девушка «ломалась», капризничала, ждала ресторанов и цветов, то он такое знакомство не продолжал, а искал более сговорчивых и покладистых.
        В принципе время, как это обычно и бывает, делало свое дело, постепенно залечивая сердечную рану, тем более что в юности так много отвлекающих моментов, которые по-настоящему захватывают и увлекают. Роман стал много читать. То есть читал-то он всегда много. Но теперь круг его интересов расширился. Он сам вызвался вести во внеурочное время семинар по теме: великие путешественники. Просиживая подолгу в библиотеке, Роман находил подчас уникальные материалы и интереснейшую информацию. Ему удавалось увеличить старые карты маршрутов, чтобы продемонстрировать впоследствии перед сокурсниками. Он даже организовал Клуб путешествий, мечтая повторить более-менее доступные походы. Ребят в Клубе набралось немало, они собирались еженедельно, разрабатывали маршруты, выбирали сроки экспедиций, просчитывали материальные затраты. А поскольку заместитель декана их факультета был сам заядлый турист, то он пообещал выделить на покупку снаряжения и на билеты кое-какую сумму из бюджета института. Получилось, что новое увлечение Романа убило сразу двух зайцев: в очередной раз убедило его в наличии лидерских способностей и
помогло утихомирить боль от расставания с любимой...

* * *
        На зимние каникулы Аня решила детей никуда не отправлять. Можно было, конечно, к маме, но ребята почему-то заартачились и не захотели никуда ехать. Оказалось, что у них много дел и дома. У Гали кинолекторий, планетарий плюс два дня рождения одноклассниц. У Николаши соревнования по хоккею между дворовыми командами. А он, между прочим, вратарь. Так что без него никак. К бабушке мол, еще успеем съездить - и на майские праздники, и летом! Ну и ладно, согласилась Аня.
        Единственное, чем она озадачила детей на каникулы, так это уборкой. Велела вынести на снег все покрывала, ковры и половики, которые так и остались нечищенными с лета. Тогда собрала она это хозяйство в химчистку, да смерть мужа все карты перепутала. Не до химчистки было. А теперь решила Аня сама все вычистить, благо снег лежал белый-белый... Потом попросила детей помочь со шторами. Все снять, перестирать, погладить, снова повесить. Работа не из легких. Тем более в тройном размере: кухня плюс две комнаты. Но все вместе они довольно быстро справились и даже так разошлись в своем хозяйственном азарте, что решились на кое-какую перестановку в большой комнате. Мебельную стенку, конечно, не двигали, а вот кресло, диван, тумбу с телевизором крутили и так и этак, пока, наконец, не придумали вариант более уютный и удобный, чем был.
        В результате диван, на котором спала Аня, оказался у другой стены, а именно у той, которая граничила со спальней соседей - Михаила и Лены.
        На новом месте Ане засыпалось немного труднее, хотя в квартире дышалось очень легко после уборки и было довольно прохладно. Но она почему-то крутилась, не в силах выбрать удобную для сна позу. А когда наконец пригрелась в более-менее комфортном положении и начала засыпать, то услышала странные звуки за стеной. Вернее, не такие уж и странные, а вполне даже узнаваемые и понятные. Странным Ане показалось то, что она их слышит. Хотя что странного? Раньше на этом месте стоял телевизор и соседи никогда никаким шумом их не беспокоили.
        А тут: и вздохи, и частое дыхание, и еле уловимый шепот. Аня поневоле прислушалась. Ей показалась очень естественной реакция Лены. Она громко не стонала, не кричала, нет. Она искренне выражала наслаждение процессом. От Миши никаких звуков не исходило, если не считать мощного дыхания и легкого поскрипывания кровати... А вот Лена...
        Стоп! Аня аж подпрыгнула на своем ложе! Села с резко заколотившимся сердцем. Какая Лена?! Она еще позавчера, через три для после Нового года, уехала к сестре в другой город. Та попала на операционный стол, и Ленка, отпросившись на неделю с работы, отправилась ее навестить.
        Может, конечно, она вернулась раньше? Хотя вряд ли... А кто там тогда? Кто у Мишки?
        Впрочем, это не важно. Это вообще не ее дело. Понятно, что женщина. А уж как назвать - любовница, подруга, знакомая - разве важно? Важно было другое, а именно реакция незнакомки. Она была настолько искренней, естественной, не показной... Ну, насколько, конечно, смогла почувствовать Аня через стенку. Ее шепот, легкий трепет в голосе, тихое постанывание, нарастающий темп движения, шумное дыхание... И довольное посмеивание Михаила, и счастливый женский смех...
        Аня даже не заметила, как ее рука спустилась к животу, пробралась ниже, к лобку... Как раздвинулись ноги, пропуская горячие пальцы вглубь тела. Стало почему-то жарко... В голове вспыхивали воспоминания их ночей с Алексеем... Они перемешивались с фантазиями о свидании в соседской спальне... Там слышались голоса, пусть тихие, но довольные, спокойные, умиротворенные. Потом опять началось какое-то движение. Кровать легким скрипом выдавала намерения партнеров. Они то посмеивались, то целовались, то шептались, то перемещались с места на место, затевая, очевидно, очередную любовную игру, доводя тем самым Аню до сладостно-тягучего мига сексуальной разрядки.
        Наутро Аня долго боролась с искушением позвонить в соседскую дверь, попросить чего-нибудь: ну, к примеру, соли или лука. Но все же не решилась. Ей надо собираться на работу. Ей хоть бы успеть перекусить самой, не говоря уже о том, чтобы приготовить завтрак детям. Хотя дети на каникулах, спать будут долго и завтрак сами себе запросто приготовят.
        Аня пошла одеваться, невольно прислушиваясь к движению на лестничной клетке. Хлопнула дверь, сработала кнопка вызова лифта, и Аня кинулась к дверному глазку. У лифта стоял Михаил, и чьи-то шаги слышались на лестнице. Видимо, в целях конспирации они решили выходить не вместе, а разными путями, чтобы встретиться где-нибудь за углом в машине Михаила. Наверняка она будет ждать его неподалеку и сядет к нему в автомобиль как случайная попутчица.
        Жаль, Ане не удалось увидеть ее. Нет, она не собиралась ничего докладывать Ленке. Это абсолютно не ее дело. Кто как живет, у кого какие интересы? Ради бога, занимайтесь чем угодно, только жить не мешайте. Просто Ане хотелось увидеть эту женщину, чтобы сопоставить свои ночные предположения с оригиналом. Насколько молода, красива, интеллигентна... Насколько она соответствует Михаилу. Чем занимается? Как живет, если может себе позволить уйти на ночь из дома? Все эти мысли крутились у Ани в голове целый день, не давая толком сосредоточиться на работе. Но самое главное было не в любопытстве, не в пустом обывательском интересе, не в желании подсмотреть в замочную скважину.
        Самое главное заключалось в том, что Аня вдруг, после долгого многомесячного перерыва, ощутила потребность в ласке, в мужчине, в близости. Она целый день скрывала это от самой себя, пока наконец вечером, поздним вечером, опять не услышала волнующий шепот за стеной. И опять руки принялись ласкать грудь, живот, опять потянулись к влажному, теплому, вожделенному месту между ног... Опять фантазии, подогреваемые частым дыханием и стонами соседей, разыгрались вовсю... Опять Аня заснула удовлетворенная и озадаченная одновременно.
        ...А потом вернулась Ленка. И все стихло.
        Встречаясь с Михаилом, Аня пыталась разглядеть в его глазах что-то новое, такое, чего она, может быть, не замечала раньше или чему не придавала значения. Но он был, как обычно, добродушен, улыбчив, по-соседски внимателен: помочь с сумками, пропустить в лифт, придержать дверь.
        Ничего нового в нем не открылось для Ани, но почему-то она зауважала его еще больше. Всегда-то он был ей симпатичен, а в ситуации с Алексеем вообще проявил себя как истинный друг, преданный и бескорыстный.
        А сейчас Аня поняла, что он способен доставить удовольствие женщине, способен на ласку, нежность. И пусть она уличила его в измене, ей-то что до этого? Лично для нее, для Ани, он не стал от этого хуже. Почему-то даже наоборот. Молодец, Мишка!
        А вот ей что делать? Как жить одной со своими проснувшимися желаниями? Как решиться на встречу с кем-то? Как найти этого «кого-то»?
        Аня стала присматриваться к окружающим. Она вспомнила, что был период в ее жизни, когда мужчины буквально кидались на нее, знакомились, заигрывали, назначали свидания. Тогда ей все это было не нужно. У нее был любимый муж, с которым она вполне успешно могла реализовать свои фантазии и желания. Невзирая на наличие детей, на тесное помещение, скученность, они всегда умудрялись доставить друг другу истинное наслаждение.
        От одной из своих подруг Аня слышала, что жилищная проблема убила сексуальный интерес в ее семье. Подруга вечно стеснялась быть услышанной, не могла полностью раскрепоститься, расслабиться, не могла позволить себе многое из того, о чем грезилось в мечтах... В результате интим сошел на нет, они с мужем охладели друг к другу и отдалились...
        У Ани, слава богу, такого не случилось. Как уж они умудрялись... Но были и эксперименты в их постельной жизни, и открытия, и такие откровения, о которых они с Алексеем даже и не догадывались раньше...
        Присматривалась Аня недолго. Видимо, природная женственность и сексуальность, которые были органично ей свойственны, опять проснулись и заиграли новыми красками, потому что как только Аня почувствовала интерес к мужскому полу, он - мужской пол - тут же откликнулся.
        То ли волны исходили от нее, то ли флюиды какие, то ли биотоки - не важно. Важно то, что эти волны, флюиды и биотоки грамотно угадывались мужчинами и возвращались к Ане в виде сиюминутного флирта, взгляда, встречного движения, поворота головы... Кто был посмелее, заговаривал, знакомился, брал телефон.
        Звонили многие... Кое с кем дело доходило до встреч, а вот продолжения Аня почему-то боялась. Хотела, мечтала, грезила и... боялась. Подходящего места для встреч у нее не было: не домой же вести. А идти к практически незнакомому мужчине боязно. Так она и металась: от желания к страху, от невозможности реализации возникшего интереса к физической неудовлетворенности, от мечтаний к стеснению... Пока наконец случай не поставил точку в ее сомнениях. Вернее, не точку, а многоточие...

* * *
        Встречаясь с многочисленными девушками, Роман все больше укреплялся в своем неуважении к ним. Порочные, похотливые! Да, они приносят ему удовольствие. Да, они решают его физиологические проблемы, но именно за эту свою зависимость он и ненавидел женщин. Со временем, когда боль поутихла, его отношение к противоположному полу стало меняться. И пусть он предпочитал кратковременную связь длительному роману, тем не менее природная интеллигентность и воспитание не позволяли ему откровенно циничного и высокомерного отношения. Острый период переживаний завершился, а вместе с ним поутихла агрессия, уступив место взвешенному и взрослому отношению к женщине.
        Девушки, что было вполне логично, не понимали, почему Роман рвет с ними отношения, придумывая несерьезные причины или провоцируя на ссору. Попытки урегулировать отношения мирным путем ни к чему не приводили. Девушки обижались, недоумевали, продолжая звонить, настаивая на встрече, но Роман, как правило, был непоколебим. Зачем ему новая Лера? К чему привязанность, зависимость, развитие отношений? К браку он не готов. К длительным связям тоже. Ему еще учиться и учиться. Это же ответственность! Доверие! Откровенность! Открытость! А он уже обжегся однажды. Больше не хочет. Ему достаточно Леры.
        Она позвонила как-то:
        -?Привет!
        -?Привет! - Роман обалдел от неожиданности и радости.
        -?Как живешь? - Голос Леры был немного взволнован и от этого не очень естественен.
        -?Хорошо. Спасибо. Как ты?
        -?Тоже хорошо.
        Повисла пауза. Она затягивалась. Казалось, говорить больше не о чем. Хотя Романа интересовало, конечно, многое.
        -?Ну, что хорошего? - все же спросил он.
        -?Рожать скоро.
        -?Когда?
        -?Через месяц.
        -?Боишься?
        -?Очень!
        -?Не бойся! Все рожают... и ничего!
        -?Ладно. Не буду.
        -?Ну а вообще... как жизнь? Замужняя, я имею в виду.
        -?Нормально. Только скучно.
        -?А! От скуки, значит, решила позвонить?
        -?Не от скуки... Зачем ты так? Вспоминаю о тебе часто... О тебе, о нас...
        Роман молчал. Ловил каждое ее слово и молчал. Она говорила тихо, почти полушепотом.
        -?Что? - Он сделал вид, будто не расслышал.
        -?Да так... ничего. - Она не решилась повторить. - А у тебя что нового?
        -?Да ничего нового. Учеба, спорт, библиотека...
        -?А... на личном фронте?
        -?Никаких проблем. Девчонок полно, потенциал огромный! Так что гуляю напрополую.
        -?Ну и молодец!
        Лерин голос сник, она не знала, как закончить разговор. Дурацкий, ненужный разговор. Зачем позвонила? Что хотела услышать?
        -?Ладно, Лер! Удачи тебе! Спасибо за память! Пока!
        Он положил трубку и понял, что задыхается. Хватает воздух, а вдохнуть глубоко не может. Какими-то короткими всхлипами, полувздохами... Воды бы выпить! Но он не поднимался: как сидел, жадно хватая ртом воздух, так и продолжал сидеть... Вот дура! Зачем звонила? Чего хотела? Ей рожать со дня на день, а она брошенному любовнику названивает. Ну, не дура?! Нет, ему, конечно, приятно, что Лера помнит его, перебирает в памяти их встречи, что скучает. Только напрасно она! Ни к чему это! Совершенно ни к чему!

* * *
        С Костей Аня познакомилась на работе. Приходил к ним такой приятный дядечка из соседней организации. С ним занималась другая сотрудница, но он вечно поглядывал на Аню и в любой удобный момент старался более учтиво поздороваться, заговорить, сказать комплимент. Когда нужная ему сотрудница отсутствовала, он подолгу задерживался у Аниного стола с разговорами - сначала о работе, потом «за жизнь», а затем и вовсе о себе. Из этих разговоров выяснилось, что Костя - вообще-то Константин Геннадьевич, это со временем он стал просто Костей и со всем отделом перешел на «ты» - живет один уже полтора года, что после смерти жены долгое время тосковал, что сыну уже двадцать два года и тот обособлен и самостоятелен. Анина история была в чем-то схожа с Костиной. На этой почве они откровенничали, доверяя друг другу то, что больше никому из окружения доверить не получалось. Со временем они стали встречаться за обедом то в Аниной столовой, то в Костиной на соседней улице, а то и в ближайшем кафе...
        Все эти доверительные разговоры, откровенности, обеды и встречи вылились в свадебные приготовления. И хотя нельзя сказать, что Аня влюбилась, тем не менее глаза у нее заискрились, плечи распрямились, походка превратилась в летящий бег с высоким стуком каблучков.
        Принимая предложение Кости, Аня руководствовалась, пожалуй, одним аргументом: надежный мужчина будет рядом. Пусть нет особой любви, нет страсти, зато есть взаимопонимание, уважительное отношение... Зато у нее будет защита в жизни, опора.
        Дети восприняли нового мужчину в доме настороженно. И если Галя, которой уже исполнилось четырнадцать, была поглощена своими собственными любовными историями, переживаниями за подруг и ожиданием новых встреч, то Николаша, несмотря на свои двенадцать, являлся в доме хозяином. Он достаточно холодно встретил Константина, и не потому, что ревновал мать к памяти отца, а исключительно из хозяйственных соображений. Вдруг этот новенький начнет все менять в доме? Вдруг вздумает наводить свои порядки? Пусть они живут скромно, зато чисто у них, уютно, красиво. Галя, успевая все организовать в своей личной жизни, и учебу, и внешкольное времяпрепровождение, дому по-прежнему уделяла мало времени. Увидеть ее за глажкой белья или у плиты было почти немыслимо. Зато Николаша следил за всем строго: мусор вынести, обои подклеить, квартиру пропылесосить... Все эти обязанности лежали на нем. Причем он их выбрал совершенно добровольно. Сам. И вдруг посторонний человек в доме! Как он себя поведет?..
        Но сомнения детей довольно быстро развеялись. Костя не претендовал на жилплощадь. Квартира у него была. И большая. Он предложил всем переехать к нему! Это было вполне реально, если бы не школа. Хотя... предложение представлялось столь заманчивым, что стоило над ним подумать.
        Костя считал, что его сын запросто может переехать в дом Ани. При этих словах Николаша скривился. Зато все они - вчетвером - переезжают в трехкомнатную квартиру. Кстати, у каждого получается по комнате: у Кости с Аней, у Гали и у Николаши.
        -?Ну, как? - Костя обвел всех взглядом.
        -?Ура! - тут же закричала Галя.
        Она мечтала об отдельной от брата комнате, только прежде ее мечты представлялись несбыточными.
        Сколько они ссорились, ругались, даже дрались из-за дележа пространства! Вечное Галино «Не входи!», вечное Николашино «Пусти! Мне надо срочно!». Постоянные препирательства из-за включенного света или открытого окна, когда одному дует, а другому душно. Непрекращающаяся ругань из-за беспорядка на столе, из-за исчезнувших колготок, заколок, дисков, жвачки, шоколада и прочих важных вещей.
        Галя стеснялась брата и вынуждена была переодеваться то в ванной, где узко и неуютно, то на кухне, где негде развернуться, то ожидая, пока брат выйдет наконец из комнаты. А тот, как назло, тянул время, вредничал, медлил, находил неотложные дела именно тогда, когда сестра ждала его ухода. Не при нем же менять нижнее белье и красить ногти на ногах!
        Так что перспектива получения отдельного «угла» была настолько привлекательна для Гали, что она кричала «ура!» и чуть ли не плясала от радости.
        Николаша тоже не отказался бы от своего пространства. А то к компьютеру не подходи, стол не занимай, книжки не бери, в шкаф не заглядывай! У него же масса интересов: и тетради перебрать, и книжки красиво на полке расставить, и гантелям свое место определить, а то вечно на них Галька натыкается и кричит почем зря:
        -?Что ты разбросал свои железки? Нормальным людям пройти невозможно!
        Это значит, она нормальная, а он тогда какой?
        Хотелось, конечно, свою комнату и даже очень! Но он выдерживал паузу, ожидая дополнительных уговоров. Ему было приятно сознавать, что в данный момент именно он стал главной персоной вечера, что от его решения зависит дальнейшая жизнь всей семьи... Он сделал сосредоточенное лицо. Галя толкала его коленкой под столом, но он не намерен был так скоро сдаваться. Сомнения разрешились репликой Кости:
        -?Хочешь, забирай себе комнату с балконом!
        Тут уже Николаша не выдержал. Балкон был вожделенной его мечтой: хранить велосипед, спать летом на раскладушке, любоваться звездами...
        -?Ладно. Я согласен. - У него получилось почти равнодушно.
        Галя кинулась обнимать брата, пытаясь поцеловать его в благодарном порыве, но тот отстранялся, всем своим видом показывая, что он мужчина и ему не до телячьих нежностей. Хотя в душе был рад... Очень даже рад... И своему решению, и общему семейному согласию, и бурному проявлению сестринской любви.

* * *
        В принципе ничего особо интересного в жизни Романа в последующие несколько лет не произошло. Да, он окончил Высшую школу милиции, причем с отличием. Да, он обрел прекрасную спортивную форму, сохранив статную фигуру и приумножив физическую силу. Да, отец устроил его на работу в отдел по борьбе с распространением наркотиков. Но все эти события были как будто кем-то отрежессированы. Они казались настолько естественными, очевидными, не подлежащими никакому сомнению, что ни особых волнений, ни особой радости, ни других сильных эмоций не вызывали.
        Работа, пожалуй, из всего этого списка была наиболее привлекательным моментом. Кроме того, что на рабочем месте Роман мог применить свой высокоорганизованный интеллект, умение логически мыслить и всесторонне анализировать ситуацию, он еще видел и вполне реальные перспективы карьерного роста.
        Правда, ему было несколько неловко, так как отец посодействовал, поспособствовал, поучаствовал в его распределении. Мало того что отец уже несколько лет пребывал на пенсии и авторитет его, некогда высокий и непререкаемый, шел на спад... Мало того что место, на которое попал Роман, было предназначено для кого-то другого, и теперь этот другой работал в соседнем отделе в ожидании вакансии... Мало того что отец пытался расспрашивать Романа о служебных делах, контролировать его первые шаги и советовать. Помимо этого, Роман чувствовал: и руководство и сослуживцы относятся к нему как к маменькому сынку, как к «блатному», который устроиться-то устроился по звонку ли, по знакомству - не важно, а пока себя ничем еще толком не проявил... Вот когда проявит (если проявит), тогда и посмотрим. И первые месяцы Роман ощущал дискомфорт, прохладу и настороженность в отношениях и даже некий вакуум... Особенно это было заметно вне службы. Пойти пообедать, выйти покурить, обсудить новую модель автомобиля и очередные политические новости - все это мимо..
        Как будто его и нет.
        Поэтому Роману было важно показать свои истинные качества, завоевать авторитет самостоятельными поступками, ну, и начать зарабатывать, в конце концов.
        Зарплата была абсолютно неадекватной и никак не соответствовала потребностям молодого человека. Но сначала - и Роман определил себе это как цель - войти в коллектив, закрепиться в стане лидеров, а потом уж идти дальше.

* * *
        То, что Аня поторопилась со свадьбой, выяснилось довольно скоро. Можно было бы и иначе сказать: она совершила ошибку своим скороспелым решением. Самую настоящую ошибку.
        Хотя, если посмотреть на жизнь семьи в целом, все складывалось просто замечательно. Переезд в новое жилище, свободное размещение всех членов семьи, внимание Кости, прекрасные взаимоотношения его с детьми. Да, да, да! Все так!
        Но Аня поняла очень скоро, что Костя для нее абсолютно непривлекателен как мужчина. При его нежности, гибкости в общении, желании угодить и облегчить ей жизнь, она, казалось бы, должна была обожать его, боготворить и хотеть. Но обожать и боготворить получалось, а хотеть - почему-то нет. Первые полгода Аня уговаривала себя потерпеть, приводила самой себе в качестве доводов какие-то вековые мудрости типа «стерпится - слюбится», надеялась привыкнуть, почувствовать тягу, желание...
        Но обнимала его и... ничего не чувствовала. Он горячо целовал ее, шептал на ушко всякие нежности, гладил, прижимал к себе, а она молча смотрела то в стену, то в потолок, ожидая только одного: «Скорей бы уже!» У нее не то чтобы возбуждение возникало или происходило естественное увлажнение определенных зон тела. Нет, даже дыхание не сбивалось, аж самой противно было сознавать себя холодной и неподвижной при том сексуальном потенциале, коим она, несомненно, обладала...
        Ситуация начинала беспокоить ее по-настоящему. Аня уже думала с кем-то посоветоваться, правда, с кем, она не очень-то представляла. «Да вот хотя бы с гинекологом! - пришла в голову спасительная мысль. - Правильно! - подбадривала она себя. - Хоть с чего-то начать. Может, какого-нибудь сексопатолога посоветует».
        Первый вопрос врача не был оригинален и касался даты последних месячных. Аня раскрыла было рот, чтобы назвать эту самую дату, но... так и застыла.
        -?В чем дело? Не помните?
        -?Я вообще-то отмечаю в календарике...
        -?Ну, посмотрите!
        -?Да-да! - Аня полезла в сумку, стала рыться, занервничала, распереживалась.
        -?Не волнуйтесь! - спокойно сказала врач. - Ищите, а я пока карты заполню. Видите, сколько накопилось? - И она кивнула на подоконник, где и вправду высилась стопка растрепанных медицинских карт.
        -?Сейчас, сейчас! Да где же этот календарь?
        Аня судорожно перебирала все предметы, попавшиеся под руку: кошелек, косметичка, ключи, блокнот, паспорт. «Господи! Да что это со мной?» - раздраженно подумала она. Мало того что не помнит наиважнейшую для любой женщины информацию о самой себе. Так она еще и не может найти свой интимный календарь. Уж не потеряла ли?
        Врач кропотливо записывала что-то в истории болезни, уйдя полностью в этот процесс и не обращая внимания на нервные движения пациентки. Аня же перешла на кушетку и стала выкладывать все из сумочки. Дойдя до блокнота, она успокоилась, поскольку календарь лежал между страницами. Но, взглянув на него, опешила вновь. Там не было записей за последние два месяца.
        -?Что-то я не пойму, - обратилась она к доктору. - Календарь нашла, а записей в нем нет.
        -?Когда была последняя?
        -?Два месяца назад.
        -?Половая жизнь регулярная?
        -?Да.
        -?Как предохраняетесь?
        -?Ну... я даже... как-то...
        -?Гормонально? Спираль? Презерватив?
        -?Ну, да.
        -?Что «да»? Как именно?
        Врач начинала раздражаться от непонятливости пациентки. Вроде бы не девочка. Вон, в карте отмечено, двое родов. А ведет себя...
        -?Ну... муж... как-то, - мямлила Аня. - Я, собственно, пришла к вам посоветоваться...
        -?Подождите! Давайте я вас осмотрю, потом поговорим.
        Результат осмотра ошеломил Аню: врач констатировала беременность! Хотя ничего ошеломляющего в этом известии не было, если учитывать, что Аня действительно в последнее время не задумывалась всерьез ни о чем, кроме своей невесть откуда взявшейся холодности. И не очень-то за циклом следила, не говоря уже о контрацепции...
        Аня пришла домой расстроенная, взволнованная, усталая. В момент ее появления все садились ужинать. Она еще с утра предупредила своих, чтобы ели без нее, не ждали. В поликлинике возможны очереди...
        И тут же, за ужином, Аня выдала свою новость. Мол, так и так, беременна. Что будем делать?
        Галочка серьезно посмотрела на мать и очень по-взрослому произнесла: «Бог в помощь!» Николаша прожевал кусок мяса и высказал свое условие:
        -?Если пацан будет, я согласен!
        А Костя, сдерживая радость и пряча улыбку, влюбленно посмотрел на супругу и переспросил:
        -?Как это «что будем делать?»? Рожать, естественно! Правда, ребята?! - обратился он к детям.
        -?Конечно! Мам, родишь нам маленького. Мы с ним играться будем! Скажи, Коль? - Галя по привычке толкнула брата коленом под столом.
        -?Сказал уже: против пацана не возражаю!
        На том и порешили.

* * *
        Роман, ставший сотрудником столь важного и серьезного отдела в двадцать три года, очень собой гордился. И хотя понимал, что не его достижение, а результат помощи отца, тем не менее был очень рад такому приличному месту. Конечно, на вхождение в коллектив потребовалось время. Конечно, далеко не сразу он обрел товарищей. Однако со временем начинал входить в курс дела, а с его мощным интеллектуальным потенциалом довольно быстро стал разбираться и в тонкостях работы, и в нюансах заполнения служебных бумаг. Поначалу, как это и бывает обычно, ему поручали задания типа: отнеси-принеси-передай-дозвонись-отправь-перенеси-съезди-забери-отмени. Но не прошло и пары месяцев, как руководителю стало ясно: перед ним сотрудник, хоть и молодой, хоть и стажер, но вполне зрелый, стержневой, грамотный и мыслящий. Глупо использовать такого на побегушках. Для этого есть курьеры. А Роману вполне можно и серьезные задания поручать. И началось: то командировки, пусть недальние, в область, но ответственные, то дежурство, то курсы какие-то, то занятия в тире, то физподготовка. С одной стороны, хорошо, конечно, и даже полезно
для начинающего специалиста. Но Роман-то хотел всего и сразу - серьезную карьеру, высокую зарплату, признание окружающих. И еще он хотел полной самостоятельности. А вот этого пока не получалось.
        Имелась в виду его самостоятельность в бытовом плане. Жизнь с родителями была уже, скорее, в тягость, чем в радость. Предлагать разъехаться ему было почему-то стыдно. Родители так гордились им, радовались его успехам, ждали вечерами с горячим ужином. А для него, честно говоря, столь пристальное внимание становилось обременительным. Хотя один - Роман понимал это прекрасно - он не потянет: ни в материальном, ни в бытовом плане.
        Казалось бы, чего мучиться? Заключи с предками договор: мол, у каждого своя жизнь, не ждите, не терзайте вопросами, не заходите в комнату... Но в его случае это оказалось невозможно: отец считал себя чуть ли не личным консультантом сына, пытаясь контролировать все его служебные телодвижения. Роману было и вправду неловко перед ним. Как, впрочем, и перед мамой. Ну, раз так сложилось, что он единственный их ребенок, поздний, долгожданный, любимый, ненаглядный, как он мог их обидеть? Он не может оградить себя от них, а их - от себя. Он не может не делиться с ними своими мыслями, сомнениями, планами. Он не может отмежеваться от них... Тем более если они пребывают на одной с ним территории. И в то же время тяготился...

* * *
        Спустя несколько лет жизнь у Ани стабилизировалась, причем совсем не стандартным образом. Дом, семья, работа, воспитание детей - все это было в рамках нормы. А вот взаимоотношения с мужем складывались достаточно сложно.
        Костя, буквально боготворивший свою супругу, практически не видел ее недостатков. А если и видел, то смирялся с ними, сживался и скорее всего либо не замечал, либо прощал, либо переводил их в ранг достоинств. Она была очень даже аккуратной хозяйкой, внимательной ко всем членам семьи, заботливой, подвижной, веселой и по-прежнему очень симпатичной и стройной... Единственное, что вызывало у Кости поначалу недоумение, впоследствии непонимание, а с годами раздражение - так это Анино равнодушие в интимных ласках... И это при всем ее обаянии, внешней привлекательности, мягкости движений и милой улыбке. То есть весь ее облик являл собой абсолютно однозначный образец сексуальности, расположения, открытости и нежности... Однако все эти ее качества распространялись на каждодневную жизнь, но никак не на супружескую близость.
        Поначалу Костя списывал отсутствие у жены интереса к нему на беременность, потом на кормление... Затем ему казалось, что она не может полностью раскрыться в постели, так как стесняется повзрослевших детей, и ей все кажется, будто они услышат или догадаются, что происходит в соседней комнате. Но когда по прошествии ряда лет ничего не изменилось, он начал возмущаться в открытую. Выходил на разговор с Аней, старался разнообразить интимную близость то эротическими фильмами, то фривольными подарками... Однако это помогало мало. А если честно, то не помогало вовсе. Казалось, Ане ничего такого не нужно совсем. Ой, новое белье! Надо же, какое оригинальное! Фильм взял посмотреть эротический? Давай посмотрим! Классный! Но на этих восклицаниях все и заканчивалось. Костя кипятился:
        -?Ань! Ну, почему ты такая? Ты что, совсем не любишь меня?
        -?С чего ты взял? Ты у меня очень хороший муж. Внимательный, заботливый, нежный! Люблю, конечно...
        -?Ань, а почему ты никогда... ну, почти никогда... не откликаешься на мой порыв, не открываешься, не идешь навстречу? Почему я все время нахожусь в ранге умоляющего, просящего? Мне надоело такое положение вещей!
        -?Кость! Ну, вот ты опять! Сколько можно на эту тему?
        -?Да ведь не меняется ничего. Почему я все время пытаюсь найти с тобой общий язык, почему постоянно ищу взаимопонимания в этом вопросе... Именно потому, что ничего не меняется. Я все время бьюсь, бьюсь, но натыкаюсь на глухую стену твоего нежелания и не знаю, как себя вести... Я здоровый мужик! Я люблю тебя! Я хочу тебя! А что с тобой происходит, мне никак не понять...
        -?Да мне и самой не понять!
        Аня печально отводила взгляд. Ей и вправду было не под силу что-то изменить в самой себе. Ну, не привлекал ее Костя как мужчина. Ну, не возникало желания близости с ним. Как она заставит себя? Как вызовет в себе влечение? Да и нужны ли подобные усилия? Насилие над собой?
        Короче, разговоры на эту тему возникали с определенной периодичностью, но ни к чему не приводили. Единственный плюс, который можно было извлечь из них, так это то, что Костя не держал в себе возникающее раздражение, а выливал наружу. Обладая покладистым характером, он был легок и приятен в общении, поэтому не терпел никакого внутреннего дискомфорта, предпочитая высказываться по мере возникновения глубинных переживаний.
        Аня за долгие годы общения с Костей поняла это и ситуацию никогда не обостряла. У них в семье вообще не было принято повышать голос, ссориться, доводить дело до истерик или, боже упаси, скандалов. Поэтому мирный разговор, иногда чуть более нервозный, чем обычно, как правило, снимал всевозможные претензии друг к другу и помогал мирным путем разрешить временное недопонимание. Но вопрос половой несовместимости так и оставался нерешенным.
        Уже и Галочку выдали замуж. Уже и Николаша жил практически своей жизнью, особенно не обременяя собой ни мать, ни отчима. Уже и маленькая дочка пошла в школу. Она хоть и требовала повышенного внимания к своему воспитанию в целом и к процессу обучения в частности, тем не менее все это укладывалось в общепринятые рамки.
        И, казалось бы, если и имелись у Ани какие-то проблемы бытового характера или стеснение, которое она не могла преодолеть поначалу, то теперь-то они должны были разрешиться.
        Но нет...
        Аня прекрасно понимала, что доставляет огорчения своему супругу, либо отказывая ему в близости, либо позволяя себе снизойти до его вполне естественных желаний, но как быть, если ничего в груди не трепетало, если сухость не сменялась влагой даже в процессе любовного соития, если никаких ощущений, кроме физического насилия над собой, она не чувствовала.
        Бывало, они договаривались на более-менее длительный перерыв в интимных отношениях, который растягивался чуть ли не до двух недель. Костя надеялся, что Аня соскучится, что чисто физиологические процессы в организме возьмут свое и возбуждение, столь редкое в последнее время, проявится и выразит себя... Но, увы!
        Аня даже радовалась: вот наконец-то целых две недели не надо притворяться, не надо совершать насилия над собственным организмом, не надо никакого самообмана. Она просто балдела в это время, отдыхая от приставаний мужа, а Костя терпеливо ждал возникновения у нее желания, которое вот-вот, по его мнению, должно пробудиться и выплеснуться наружу.
        Аня, как могла, снимала напряжение в отношениях, частенько заменяя нереализованные фантазии мужа мелкими подарками, походами в гости, приглашением его то в театр, то в кино, то на прогулку, показывая тем самым интерес к нему как к личности.
        Но самой большой загадкой для Ани оставался ее повышенный интерес к мужчинам. Почти ко всем, кроме мужа. Разгадать этот секрет своего организма она не могла, хотя искренно стремилась. Стоило очередному представителю сильного пола обратить на нее внимание, сделать комплимент, начать незатейливое ухаживание, как у Ани загорались глаза, начинало сладко ныть в низу живота, и легкое щекотанье между ног рождало вполне реальные картины возможного соития с потенциальным партнером.
        Поначалу она противилась столь откровенной реакции своего организма, пытаясь заглушить ее мысленными увещеваниями, призывами к совести, морали и самообвинениями. Но вскоре поняла бесполезность борьбы.
        Первый опыт стремительного сближения после уличного знакомства и привел Аню в необычайный восторг! Она забыла обо всем на свете: о том, что надо торопиться домой, что ее ждут к ужину, что следует проявить беспокойство о безопасности, о предохранении.
        Она как будто попала в другую реальность, параллельную той, в которой жила. В той, другой реальности, были затуманенные глаза, прерывистое дыхание, бесстыдные слова, неконтролируемые стоны и выкрики. Там была истома, приятное утомление, поцелуи рук, ног, гениталий... Там случилось то, чего давным-давно уже не случалось с ней, а именно: счастье соития, забытье, оторванность от обыденности, полет, восторг... Вот так... вдруг... с незнакомым человеком. Разве подобное бывает? Ей думалось, что секс - это продолжение отношений, а не начало их. Но, видимо, жизнь в своих проявлениях настолько многообразна, что нет в ней ни правил, ни норм, ни общепринятых понятий.
        В тот вечер она вернулась домой не просто довольная, не просто счастливая, а истинно, глубоко удовлетворенная... В тот вечер она, невзирая на утомление, порхала по кухне, желая приготовить нечто из ряда вон. Если обычный ужин состоял из наскоро сваренных сарделек или пельменей, то в тот раз было и мясо в соусе, и золотистый картофель, и даже салат типа греческого - с маслинами и брынзой.
        Приятно удивленный Костя задал вопрос о причине праздничного ужина, на что Аня, не соврав, ответила:
        -?Настроение отличное! Захотелось сделать семье что-то приятное!
        Николаша тоже по достоинству оценил мамины кулинарные изыски, тем более что пришел с девушкой и с тортом.
        С тех пор Аня поняла: глупо избегать мужского внимания, если оно дает не просто физиологическое удовлетворение, а такой внутренний подъем, такой стимул в жизни, какого не было до сих пор. Причем ничего подобного она не испытывала, как выяснилось, даже с Алексеем, не говоря уже о Косте.

* * *
        За несколько лет, проведенных в отделе, Роман «поднялся». Причем не только по служебной лестнице, но и в материальном отношении. Кроме зарплаты, которая повышалась пропорционально продвижению по службе, появились и новые каналы денежных поступлений. Отдел по борьбе с наркотиками имел колоссальные полномочия. В стране, официально запрещающей и стремящейся искоренить это зло, подобные государственные структуры получили не только власть и возможности, но и сумели внушить истинный страх преступникам. И хотя вряд ли можно было говорить о снижении потребления наркотиков в обществе в целом, тем не менее наличие грозного карательного органа все же каким-то образом способствовало контролю над ситуацией.
        Но в органах тоже работают живые люди. Эти живые люди, видя перед собой массу запрещенного порошка, имеют к нему легкий доступ. И далеко не все сотрудники обладают жесткой принципиальностью, кристальной честностью и бескорыстием. Некоторые из молодых ребят, недавно пришедшие на службу, но вполне уже освоившиеся со своими обязанностями, находили возможность использовать конфискованный порошок в своих интересах, в основном реализуя его среди страждущих. Поначалу потихоньку, понемногу, а потом все смелее и активнее. В конце концов, молодыми сотрудниками это дело было поставлено на поток, о чем, естественно, знал и Роман, как непосредственный начальник. С ним делились. Щедро. Он, в свою очередь, делился с вышестоящими, но речь не об этом. Речь о Романе.
        Теперь у него была и квартира, пусть однокомнатная, но своя. И машина, пусть отечественная, зато новая. Жизнь налаживалась. Задачи, которые Роман ставил перед собой, постепенно решались, и он чувствовал себя вполне уверенно, но немного тревожно.
        Отношения с женщинами, после пережитого стресса с Лерой, тоже более-менее входили в нормальную колею. И хотя непонятно, что считать нормой в данном вопросе, Романа устраивала ситуация в его личной жизни. Он казался себе птицей свободного полета, легко заводил связи с девушками, кем-то и вправду увлекаясь, кого-то «снимая» на один вечер. Мог позволить себе эксперимент с мулаткой... Мог запросто назначить свидание зрелой даме, намного старше себя... Постоянная девушка вроде бы имелась у него, но скорее, это она считала себя его девушкой. Он периодически возвращался к ней из своих загулов и любовных походов. Она терпеливо ждала, принимала его в любое время, мечтала о семье, но для Романа она представлялась просто тихой гаванью, где можно отдохнуть, прийти в себя, восстановить силы и внутреннюю гармонию, чтобы ринуться вновь в свободный полет. По имени Роман практически ни к кому не обращался: девушек случалось много, имена можно было запросто перепутать, оконфузившись при этом... Зачем? Лучше «мышка», «малышка», «рыбка», «зайка»,
«солнце», «золотце» и прочие ничего не значащие слова, которые, как ни странно, приятны практически всем и, кроме того, избавляют от напряженной работы памяти...

* * *
        Анина жизнь заиграла новыми красками. И хотя семейные заботы и воспитание младшей дочери - Ксении - занимали огромное место в ее системе ценностей, тем не менее она всегда находила возможность для увлекательных приключений с новыми мужчинами. Ксюша в этом году пошла в школу, что потребовало от Ани еще большего внимания, но она, вновь обретя легкое порхание по жизни, со всеми работами справлялась запросто и даже, казалось, с удовольствием.
        Летающая походка, горящие глаза, мягкая полуулыбка, почти всегда хорошее настроение - с ней было приятно и домашним, и сослуживцам, и друзьям. Аня, полностью оправившись после потери мужа, выглядела в свои сорок лет юной девой... И это при том, что никаких дорогостоящих процедур себе не позволяла. Нет, она, конечно, имела в своем арсенале и разнообразные кремы и якобы омолаживающие сыворотки, но, видимо, все-таки внутренний свет, внутреннее тепло, любовь к жизни и что там еще бывает такого важного внутри человека, делали ее необыкновенно милой и приятной. Она представлялась окружающим... как бы это сказать поточнее?.. вне возраста, что ли... Ей можно было дать и двадцать пять лет, когда она общалась со старшими детьми, и тридцать пять, когда вела в школу младшую. Она, сидя с Костей вечерами перед телевизором, могла, наверное, выглядеть и усталой немолодой дамой..
        Но объективный взгляд со стороны всегда оценивал ее стройную, длинноволосую, как молодую, как очень привлекательную. Женщины оценивали. Мужчины любовались. Самые смелые из них - подходили.
        У Ани с Костей сексуальные отношения после ее интимных экспериментов на стороне более-менее определились и даже, наверное, наладились. Хотя... для Ани супружеские объятия являли собой все же какую-то отработку, долг. Удовольствия она не получала, желания к мужу не испытывала. Но чтобы не огорчать Костю, уступала его ласкам практически всегда. Он же, похоже, был настолько счастлив в новой семье, что если и догадывался о не очень большом расположении к нему супруги, то предпочитал не зацикливаться на этом, не заострять ни свое, ни ее внимание.
        Семьянин по натуре, Костя очень тяжело пережил смерть первой жены и свой статус вдовца. Причем, если быть совсем уж честным, предельно честным с самим собой, то истинное его горе можно было выразить так: страшна не столько смерть супруги, сколько то, что он остался один. Он оказался абсолютно неприспособленным к одинокой жизни. И даже не в плане быта: постирать, приготовить, убрать он, естественно, мог и сам. Проблема в другом: ему было плохо одному, тоскливо, пусто. Сын к тому времени уже вырос, жил своей взрослой жизнью и никак не мог удовлетворить запросы отца. То есть ни делить с ним досуг, ни распивать до ночи чаи на кухне, ни вести долгие задушевные разговоры, ни прогуливаться по бульвару перед сном сын не собирался. А Костя страдал. Нестарый мужчина, имеющий и работу, и друзей, и какие-то интересы в жизни, сник сразу и резко, потерялся, засуетился, постарел и затосковал.
        Аня, встретившись на его жизненном пути, выступала сначала как родственная душа. Очень много общего нашлось у них. Они так хорошо понимали друг друга! Задушевные разговоры, полные тепла и глубокой печали вели они. Потом он привязался к ней. Его тянуло именно к этим беседам, когда с полуслова, с полувзгляда... Потом он увидел искорку в ее глазах. Принял за интерес к себе. Интерес как к мужчине. Было ли так на самом деле? Вряд ли. Но ему хотелось верить, что его воспринимают не только как собеседника, не только как товарища по несчастью, не из сочувствия, соболезнования или сострадания, но и как личность тоже. И как мужчину особенно. Он предпринял попытку ухаживания. Аня восприняла ее благосклонно. По крайней мере, так ему показалось. Ухаживания вылились в свидания, а те, в свою очередь, переросли в отношения, а затем привели к свадьбе. Скромной, понятное дело. Не принято пышно праздновать и шумно веселиться двум вдовцам. Ну, а там потянулась обычная, будничная семейная жизнь, которая для Кости и являлась вожделенным счастьем. Есть о ком заботиться, есть с кем проводить свободное время, делить
досуг, вести беседы, прогуливаться, выезжать в гости... Есть та, которая поцелует утром, провожая на работу, и встретит улыбкой по возвращении домой... Есть уют, тепло, взаимное притяжение, дом... У него есть все, о чем он мечтал и чего боялся не обрести после смерти супруги.
        Поэтому он настолько ценил все плюсы своей нынешней жизни, что минусов практически не замечал. Да и к чему акцентировать внимание на недостатках, когда вокруг столько достоинств? Зачем отравлять себе жизнь самокопанием, если по-настоящему счастлив?

* * *
        Роман сначала изредка, а со временем все чаще и чаще задумывался о женитьбе. А почему бы и нет? Ему уже двадцать восемь. Пора, наверное, остепеняться, успокаиваться. Работа у него налажена. Достаток - вполне приличный. «Мышка» его - ну, девушка, которая рядом, Надежда, он и ее называл «мышкой-малышкой-рыбкой, зайкой» - всегда рядом, ждет - не дождется от него предложения. Уж сколько раз о ребенке заговаривала. Ее тоже понять можно - двадцать шесть недавно исполнилось, рожать и вправду пора. Родители мечтают о внуке. Состарились они. Раньше, когда вместе жили, Роман не замечал особых изменений во внешности отца и матери. А когда съехал от них и видеться они стали гораздо реже, то процесс старения родителей с каждым разом все острее и явственнее бросался Роману в глаза. Отец, выйдя на пенсию, казалось, утратил интерес к жизни. Вроде бы хорохорился, старался быть в курсе всех политических, экономических новостей, листал газеты, активно общался с приятелями, но все эти действия были какими-то неестественными... Они давались ему с усилием, если не сказать, с насилием над собой. Потому что, по рассказам
мамы, папа практически целыми днями лежал на диване, много спал. В лучшем случае смотрел телевизор или отгадывал кроссворды. В худшем - просто глядел в потолок или в стенку. Подолгу молчал, не реагируя ни на реплики жены, ни на телефонные звонки. Оживлялся, когда приходил сын, особенно если со своей подружкой Наденькой. Вот тогда отец приободрялся, доставал коньяк себе и сыну, дамам открывал шампанское... Все оживало, бурлило...
        Роман много рассказывал о службе, женщины шептались о своем... Отец неоднократно предупреждал сына:
        -?Будь осторожен, сынок! В нашей работе, - он по привычке говорил «наша», - опасностей много. Но страшнее опасности знаешь что? - Тут он делал многозначительную паузу, ожидая от сына правильного ответа.
        Тот с некоторым раздражением и высокомерием даже досадливо морщился:
        -?Пап, ты говорил уже много раз. Страшнее опасности - соблазны.
        -?А ты не ерепенься, не вороти нос! - Голос отца становился жестче, взгляд застывал на лице Романа. - Не так страшен сам по себе соблазн, как его последствия. Я же понимаю, что на зарплату ты бы не смог ни машину, ни квартиру...
        -?Пап, может, хватит? - Роман пытался уйти от скользкой темы.
        -?Нет, сынок, не хватит! Потому что я вынужден тебя предупредить: силы мои уже не те... И случись что с тобой, не дай Бог, я не смогу никак помочь!
        -?Ты хочешь сказать, ни связей у тебя не осталось, ни знакомств? Нет, я не нуждаюсь ни в чьей поддержке, ты пойми правильно... Просто интересуюсь.
        -?Во-первых, не зарекайся! Все мы нуждаемся в поддержке и в участии. И в помощи тоже нуждаемся. А во-вторых, реальных силовых каналов, которыми я пользовался раньше, считай, не осталось. Все мои... ну, я имею в виду... старой закалки, старшего поколения вояки... все ушли на пенсию, кое-кого и похоронили уже, а у молодых сейчас другие отношения, какие-то новые формы общения, зависимости... Мне это неведомо. Я, к сожалению, как это сейчас принято говорить, не в теме...
        -?Да ладно, пап! У меня все нормально! Ты не волнуйся!
        -?И все-таки будь осторожен. Вседозволенность, бесконтрольность, потеря бдительности часто приводят к беде.
        -?Ты прямо как на партсобрании выступаешь. - Роман заулыбался, не считая нужным всерьез воспринимать слова отца.
        -?Ладно! Вы, молодые, такие грамотные, такие всезнающие... Ничего-то вам не скажи, ни о чем не предупреди...
        Отец обиженно замолчал, но, предпочитая завершить разговор на позитивной ноте, спустя несколько мгновений, продолжал:
        -?А что с Наденькой? Какие мысли? Планы?
        -?Посмотрим... - уклончиво ответил Роман. - Пока вместе, а там видно будет.
        -?Ты давай... не затягивай с женитьбой-то! Уж очень на внуков посмотреть хочется..
        -?Ладно, пап! Вернемся еще к этой теме!
        Мама тоже сдала за последние годы. После того как отец вышел на пенсию, она хотела уволиться с работы, но очень быстро поменяла свое решение.
        Ей хватало выходных, чтобы вдоволь насмотреться на лежащего на диване супруга. Уж лучше работать. Да, тяжело ездить... Да, не столь уж высокая зарплата, чтобы из-за нее изо дня в день мотаться на службу. Да, здоровье подводит: то ноги болят, то давление скачет... И все же... Она предпочитала менять обстановку, тяготясь бездействием в четырех стенах, да еще в компании сникшего и вялого мужа. Ей хватало вечеров и выходных. В понедельник она с радостью собиралась на работу, хотя уставала, конечно. И эта усталость не могла не сказываться на внешнем виде: седые волосы, которые она уже давно не красила, отнюдь не молодили ее. Немного оживляла губная помада. Но Роман четко сознавал: родители стремительно стареют. Наверное, действительно пора жениться, обзаводиться потомством, вести более размеренный образ жизни, уделяя старикам больше внимания. Все-таки семейная жизнь более способствует стабильности и порядку, чем то времяпрепровождение, которое он предпочитает сейчас.

* * *
        Аня поначалу робела и осторожничала в своих новых знакомствах. Раньше, несколько лет назад, ей и в голову не могла прийти возможность подобного поведения. Она примерная жена и мать, и вдруг - случайные связи, ни к чему не обязывающие отношения. Но, прислушиваясь к своему организму, она постепенно менялась. Стоило какому-то парню, который был ей приятен, заговорить с ней, стоило ей почувствовать его состояние, напор, мужское желание, как она начинала растворяться в эротическом настроении. У нее слабела воля, расслаблялись мышцы, теплел взор. Она начинала ощущать приятное напряжение внизу живота. Чувство реальности отступало. А вместе с ним и другие чувства: опасности, ответственности, осторожности. Если бы Аня могла задуматься в этот момент над происходящим, она ужаснулась бы... Но в том-то и дело, что ни думать, ни анализировать она почему-то не могла. Теплая волна, мягкая, приятная, накрывала ее, и она полностью доверялась ей...
        Правда, интересную закономерность выявила для себя Аня со временем: если у нее возникало подобное состояние, значит, мужчина был достойный, значит, все у них получалось и она испытывала полет... А если изначально не возникало такого приятного расслабления, если не ощущала она знакомого прикосновения приятной волны, то нечего было и заводиться. Такие попытки к сближению она прерывала или вовсе уклонялась от знакомства...
        Ей нравилась эта игра, кураж, без которого жить было кисло и скучно. Ее будоражило предвкушение встречи, волнение, трепет... ей почему-то неинтересен был процесс ухаживания, всякие там звонки, свидания под часами, букетики, любовная переписка и прочая чепуха. Если волна накрыла, то нечего тянуть... Все равно ничего лучшего, чем ожидание первой и практически всегда единственной близости с новым кавалером, не было. Это ожидание являлось самым захватывающим моментом. И никакие киношки и кафешки, никакие «узнать друг друга получше» роли не играли. Именно предчувствие, преддверие, предвкушение, нетерпение, когда все внутри дрожит звонкой струной, когда напряжены все поджилочки, а сладкая истома уже готова излиться влагой...
        Иной раз она пыталась задуматься о причинах столь необычного для зрелой замужней женщины поведения. Но ни посоветоваться с кем-либо, ни обратиться за помощью к специалисту духу не хватало. Да и потребности, честно говоря, не было. Аня нравилась самой себе такой, какой была. Она с удовольствием занималась тем, чем занималась, и если бы кто-то ее назвал неприличным словом, издревле принятым на Руси, она бы, наверное, не обиделась и согласилась. А чего обижаться-то? Наверняка женщины легкого поведения именно так себя и ведут. Это плохо? Это осуждается обществом? Это достойно порицания? Ну и ладно! Главное, ее все устраивает. Семейная жизнь, дети, работа... А уж частная, личная или интимная жизнь, как хочешь назови, устраивает как нельзя лучше.
        Если не получается с мужем, а получается с другими мужчинами, то что? Как ей быть? Разводиться? Искать новое счастье? Зачем? Ей все нравится! Дому, супругу, детям она уделяет максимум внимания. Материально поддерживает семейный бюджет почти наравне с Костей, между прочим. А что до интимных пристрастий, так на то они и интимные, чтобы быть сугубо индивидуальными, глубоко личными, неприкосновенными...
        -?Анечка, я так счастлив, что ты есть у меня! У нас такая хорошая семья! Спасибо тебе за все! - произнес Костя тост на очередную годовщину свадьбы.
        Аня ответила абсолютно искренно:
        -?И тебе спасибо! Я тоже счастлива!

* * *
        Неприятности у Романа, как это обычно и бывает, начались неожиданно. Он даже сначала не понял ничего толком. Просто почувствовал какое-то напряжение в отношениях с подчиненными. Ребята по-прежнему несли службу, по-прежнему занимались
«левым» промыслом. Но что-то изменилось: уклончивые взгляды, нервность движений, недоговоренность...
        Ему бы поговорить, как-то снять напряжение, выяснить ситуацию, но... не получилось уделить этому вопросу внимание вовремя. Приближался декабрь, а вместе с ним необходимость срочно сдать план работы на следующий год плюс набросать отчет за одиннадцать месяцев текущего года, а там не за горами и годовая отчетная конференция. К тому же задумал Роман машину поменять. Сколько можно на «Жигулях» ездить? Пора уже на иномарку пересаживаться.
        В общем, всё дела да случаи. А тут еще отца на обследование в госпиталь собираются класть. С одной стороны, пусть бы и обследовали и подлечили. А с другой, это значит, к матери надо будет чаще ездить и отца навещать.
        Но самое главное: с новой женщиной познакомился. Казалось бы, ну сколько их у него уже было! Сколько наверняка еще будет! И давно уже они не заставляли бешено колотиться сердце, давно уже сделались обыденностью. Очередная девушка, очередная связь... Ничего особенного, ничего будоражащего, ничего такого, что могло бы выбить из колеи. Привычный, как бы сказали психологи, паттерн поведения.
        Но с этой женщиной было иначе. Что? Он и сам пока не понял. Такая ярко выраженная сексуальность, такая отдача, пылкость, неподдельный интерес, острое желание, жаркие объятия, страсть... Вот, вот! Именно страсть! Причем взаимная, захватившая обоих, сумасшедшая какая-то неуемность желаний, ненасыщаемость, недосказанность... Он, искушенный во всех любовных утехах, испытал давно забытый восторг в объятиях этой женщины. Кажется, она постарше его? А впрочем, какое это имеет значение? Он вспоминает ее, думает о ней, мысленно беседует с ней, ему хочется поделиться, посоветоваться, просто поговорить с этой женщиной... Но говорить совершенно не получается. Ни на что у них не остается времени: успеть бы обняться, прижаться друг к другу, слиться воедино и раствориться в пространстве... Ни до разговоров, ни до чего! У нее семья, ей надо бежать. Она и так задерживается у него дольше, чем может. А у Романа нет сил оторваться от нее, отпустить, попрощаться... Ну, никаких сил нет!

* * *

«У меня что, роман с Романом?» - думала Аня и счастливо улыбалась при этом. С предыдущими мужчинами она ограничивалась одной-двумя встречами, а потом исчезала. Потому что потом, как правило, начинаются отношения, формируются привязанности, зависимость. А всего этого ей было не нужно. Никакой стабильности! Стабильность у нее в семье! Никаких привязанностей! Этого в избытке дома. А на стороне ей нужен был всплеск эмоций, экстремальная ситуация, выброс адреналина. Ей нужен был восторг, полет, стон счастья... То есть именно то, что бывает редко, от случая к случаю, и чего нельзя получить, как она считала, в длительной связи. Когда привык к телу партнера, когда знаешь, что человек сейчас скажет, как повернется, какую позу примет, даже как он закусит губу в момент наисладчайшего удовольствия - какой же в этом экстрим?! Это уже привычка, обыденность, будни! А ей нужен праздник. Каждый раз, каждую встречу - фейерверк!
        И вдруг Роман! Он вроде бы намного моложе? А впрочем, не имеет значения. Она думала о нем, вспоминала, мысленно разговаривала с ним, ожидая новых встреч, и совершенно не узнавала себя. Они виделись уже три, нет, четыре раза. Небывалый случай! И самое главное: ей хочется еще! Еще и еще! Она не может наглядеться на него! Наобниматься, нацеловаться! Она никак не может полностью насладиться им. С ней не было ничего подобного. Никогда. Она не мечтала влюбиться. Ей вполне хватало всего в ее непростой жизни. А уж влюбленность-то совсем ни к чему. Но никакие доводы не достигали цели. Она не признавалась самой себе, что влюбилась. Просто интересный человек. Просто сексуальный мужчина. Просто притягателен, приятен, очарователен, мил... Просто в меру мужественен, в меру нежен. Просто умеет доставить удовольствие женщине. Просто... он прекрасен!

* * *
        Роман настолько окунулся в свою личную жизнь, что подолгу сидел у себя в кабинете, глядя на пустой лист бумаги и чему-то улыбаясь... Или откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и блаженно расслаблялся... Работа застопорилась, хотя он давал поручения то одному подчиненному, то другому. Но ведь есть дела, которые, кроме него, никому не сделать. А у него ну никакого порыва к работе. Под абсолютно нелепым предлогом он рассорился со своей Мышкой. Та в слезах съехала к матери, чего, собственно, Роман и добивался. Квартира стала свободна, и никаких препятствий для встреч с Аней не было. Он как раз собрался позвонить ей с предложением встретиться, но в дверь постучали и, не дождавшись ответа, вошли.
        Сотрудник Буровой, а по-свойски Макс, подошел к столу, бледный и взволнованный. Молча положил перед Романом заявление об увольнении.
        -?Ты чего это, Макс?
        Роман не счел нужным серьезно отнестись к бумаге, отбросив листок в сторону. В голове мелькнуло: «Вот черт, только настроение мне сбил! Не до него же!»
        Но Максим Буровой, не говоря ни слова, достал из кармана записку: «Опасно! Очень! Увольняй меня немедленно и сам сваливай!» Потом вроде как потянулся к сигарете, быстро поджег записку и бросил смятый тлеющий комок в пепельницу.
        Роман догадался, что Максим проявляет конспирацию, что он не просто чем-то напуган, а пребывает в состоянии то ли паники, то ли шока.
        Роман молча подписал заявление. Спросил одними губами:
        -?Что с Витей?
        Виктор являлся в их связке чуть ли не основным действующим лицом. Вообще-то, они все были на равных, отвечая каждый за свой участок «левой» работы. Но среди них троих Виктор являл собой образец бесстрашия, напора и наглости.
        - Плохо! - только и ответил Макс.
        -?Давай пройдемся! - предложил Роман, и молодые люди, выйдя из кабинета, медленно пошли по коридору.
        Из скудного рассказа Максима Роману стало ясно одно: Витьку взяли. Буквально утром. Причем с поличным. Ясное дело, что Макс с Ромой на крючке. Сдаст их Витек, не сдаст? Кто это может знать? Лично он, Максим, срочно увольняется, хотя непонятно, спасет ли его это. А Роману один совет - смываться, «линять», уходить в подполье. Иначе хана!
        -?Хана! Ты понимаешь?! - сорвался на крик Максим.
        -?Ладно, все! Я понял. Спасибо, что предупредил!
        Мысли закрутились веретеном. Как же так? Как опытный, осторожный Витек мог попасться? Пасли его, что ли? Вели? Следили? Или потерял бдительность? Да какая теперь разница! Что делать-то? Куда бежать? Где скрываться? И надо ли бежать?
        Роман решил позвонить отцу. Тот, хоть и лежал в госпитале, был вполне доступен для общения.
        -?Как здоровье, пап? - делано-бодрым голосом начал Роман.
        -?Да помаленьку... Слабость, правда, какая-то...
        -?Хотел навестить тебя. Как ты на это смотришь?
        -?Отлично смотрю. Но только знаешь, лучше к вечеру, а то мне сейчас укол сделали, говорят, спать буду часа три...
        Вот невезуха! Никаких трех часов, похоже, у Романа нет. И по телефону не посоветуешься, и ждать немыслимо. Решение-то, видно, придется принимать самостоятельно. И притом срочно!
        -?Ладно, пап, отдыхай! Я к вечеру перезвоню...

* * *
        Аня измучилась в ожидании звонка. Что-то не так! Что-то не то! Телефон не отвечает, сообщения не доходят. Где он? Что с ним? Она не находила себе места. Вот уже третий день о нем ни слуху ни духу. Аня раздражалась на любую мелочь, кидалась на каждый телефонный звонок, ворочалась ночью без сна и даже повышала голос на домашних, чего практически никогда себе не позволяла.
        Она холодела при мысли, что их связь прервется. Нет, этого не может быть! Нет! Она обрела идеального мужчину, она уже привязалась к нему. Она тоскует, рвется, страдает!
        Аня неоднократно пыталась вспомнить их встречи и каждый раз изумлялась тому, что в памяти возникал только размытый образ Романа... Ничего конкретного. Как они встречались? Что говорили друг другу? Нет, это не вспоминалось. Только ощущение заполненности, напора, единства. Только головокружение, туман, смутные звуки то ли музыки, то ли пения птиц. И одно желание: еще!
        -?Не выходи из меня! - в полубезумстве шептала Аня. - Не выходи! Побудь еще! Я не хочу тебя отпускать!
        И он, проникая в нее все глубже и теснее, растворялся в совершенно незнакомом ощущении невесомости, блаженства, наслаждения! Им обоим казалось, что время изменяет себе! Ведь не бывает так: только встретились, а уже три часа прошло! Ну, пусть десять минут, пусть пятнадцать! Но не три же часа!
        -?Поедем! Пора уже! - говорила она.
        -?Да, да! Я отвезу тебя! Только подожди еще... Ну, хоть полчасика...
        Потом в машине они, как правило, не разговаривали. Ни сил не было, ни мыслей, ни слов. Он рулил одной рукой. Вторую его руку Аня держала в своей, периодически поднося к губам, целуя и приговаривая:
        -?Спасибо! Спасибо тебе, мой дорогой!
        Он изредка вынимал свою руку из Аниной, переключал передачу и вновь возвращал ей. И она опять целовала ее.
        Аня даже не представляла себе, что она может сделать. Его рабочего телефона она не знала. Место работы? Где-то в центре: то ли министерство, то ли... Домашний адрес только. А что? Идея! Она заедет к нему домой вечером или рано утром в выходные. Должен же человек быть дома хоть когда-то! Но вечерами окна его квартиры оставались темными, машина стояла на привычном месте около подъезда, а в выходные дни на ее длинные звонки в дверь никакого ответа не было.
        Мысль о том, что Роман мог ее бросить, ей даже в голову не приходила. Нет, конечно! Может, срочная командировка или задание секретное. А может, с родителями что-то случилось? Он вроде бы говорил, у него родители пожилые. Ничего, пройдет два-три дня, утешала она себя, он позвонит, они увидятся, и все будет хорошо!
        И вдруг острая мысль пронзила ее, яркой вспышкой сверкнув в голове: баба Саша! Да-да! Та самая, которая когда-то нагадала ей роман. Или Романа. Как она тогда сказала? «Тебя ждет роман». Только поди пойми: то ли роман, то ли Роман. Вся разница в одной букве - строчная или заглавная. А впрочем, не важно. И так и эдак правильно У нее же роман с Романом. Съездить к ней, что ли, опять, погадать, поговорить... Вдруг прояснит ситуацию, успокоит Анино сердце, поможет...

* * *
        Это только кажется, что пускаться в бега в наше время несерьезно. Еще как серьезно! Более того, и актуально, и по-прежнему популярно. А что прикажете делать? Сидеть и ждать, когда за тобой придут и тепленького уведут под белы ручки? Роман был почти уверен, что следом за Витьком поволокут и Макса, и никакое увольнение того не спасет. Хорошо еще, если в красной зоне окажутся - ну, это особое место, где отбывают срок работники органов. Там только свои, такие же... А если в общей?! Это же представить страшно! Ментов и на свободе-то недолюбливают, что уж про тюрьму да про зону говорить... Хрен оттуда здоровым вернешься. Если вернешься вообще...
        Времени на обдумывание не было. Роман принял решение: бежать, спасаться, прятаться! Заскочил домой, побросал в сумку что под руку попалось, выгреб все деньги - рубли, валюту - и на вокзал. Всю дорогу ругал себя: ну, сколько раз твердила ему Мышка: заведи кредитную карту, заведи! Не таскай с собой большую сумму наличных! Нет, не послушался. Теперь что? Денег полно, все карманы топорщатся, в сумке большая сумма лежит! Ой, Господи! Ни Мышке не позвонил, ни родителям, ни Ане! А с другой стороны, правильно сделал, что не позвонил. Нельзя! Мало ли, начнут проверять контакты, так по телефонам запросто его вычислят. Еще и своих подставит. Он в сердцах выбросил мобильник в урну. Хотя при чем здесь телефон? Можно было бы сим-карту выбросить, а аппарат оставить. Тьфу ты! Отличный ведь аппарат у него, новый, удобный! Вот болван! Но не в помойке же теперь копаться! Роман ругал себя последними словами. Надо же, как он расслабился в последнее время! Никаких отходных путей не продумал. Ни о какой безопасности не позаботился. Никого не сумел предупредить. Совсем на него не похоже. Сейчас бежит, как крыса с
корабля. Шкуру свою спасает. А как родители переживут его исчезновение? А Мышка? А Аня? При воспоминании об Ане сладко заныло сердце, потеплело в груди... Аня, Анечка! Дорогая! Но он отогнал ненужные сейчас мысли. Потом, все потом! Он подумает, как передать информацию о себе. Успокоится и все сделает правильно. А пока надо ехать...
        Куда ехать? К кому? К знакомым боязно: если, опять же, искать будут, то прежде всего у родственников и друзей. Он и их может невольно под удар подставить, и себя не спасет.
        На курорт? Затеряться на Черноморских пляжах? Или в Ставропольских здравницах?
        Самолет не годится. Поезд тоже не очень: теперь везде паспорт требуют. Но он все-таки выбрал поезд, авось пронесет. Тем более что можно взять билет до конечной станции, а сойти гораздо раньше. Так проще затеряться...
        Только надолго ли? И как жить потом? И что делать? Может, зря он сорвался? Может, паникует понапрасну? Хотя вряд ли. Если зацепили одно звено в цепочке, то доберутся и до остальных... Вот дурак, не послушал отца, а ведь он предупреждал. Причем неоднократно: будь осторожен, не зарывайся, задумайся, избегай соблазнов! Все правильно говорил отец. Но только, как известно, пока гром не грянет...

* * *
        Костя был озадачен. Он наблюдал за супругой и не узнавал ее. Обычно мягкая, обходительная, спокойная, она была в последнее время как натянутая струна, раздражалась по малейшему поводу, плохо спала и даже плакала. Слезы свои она, правда, скрывала, но Костя замечал и отекшие веки, и покрасневшие глаза, и опухший нос. Он дипломатично ни о чем не спрашивал, стараясь не показывать, что его тревожит состояние жены.
        -?Как дела на работе?
        Обычный ежевечерний вопрос Кости повисал в воздухе без ответа. То ли Аня не слышала, то ли не считала нужным реагировать.
        -?Сделай с ребенком уроки! - сухо бросала она и уходила в ванную.
        Потом шла якобы спать, но очень долго не могла уснуть. Уже и Костя, проверив у дочери уроки, заходил в спальню, уже и почитать успевал, а она делала вид, что спит, хотя и не спала. Он это чувствовал.
        Через неделю Костя не выдержал:
        -?Ань! Что-то случилось?
        -?Ты о чем?
        -?У тебя... все в порядке?
        -?Ну, да...
        -?Ты изменилась. Что-то тебя беспокоит?
        -?Беспокоит! - с вызовом ответила Аня. - Я плохо себя чувствую!
        -?А что именно?
        -?Я какая-то нервная, агрессивная, раздражительная! - Она пыталась перевернуть все с ног на голову, поменять местами причину и следствие.
        -?Вот и я стал замечать...
        -?Дискомфорт какой-то внутри... все не так, все не по мне...
        -?Может, с врачом посоветоваться, капельки какие-то попить? А то ты и меня обижаешь, и к детям цепляешься не по делу.
        -?Да? Извини! А к врачу... ты прав, я зайду.
        Вот и весь разговор.
        Аня всерьез задумала ехать к бабе Саше, только ни транспорта, ни времени свободного у нее не было. Она все оттягивала поездку, хотя душа ныла от неизвестности и тосковала по любимому. А потом придумала: пошла к врачу, убедила его в необходимости больничного листа и, ничего не сказав мужу, поехала за город.

* * *
        Роман снял чудную квартирку под Сочи, совсем недалеко от моря. Хотя в ноябре наличие моря не имело никакого значения. Единственное - прогулка по берегу. Он вглядывался в даль, любовался закатами, кормил чаек.
        Тоска съедала. Он не знал, чем занять себя, что делать. На работу, может, устроиться? Хотя какая работа в курортном месте не в сезон?
        Однажды дозвонился сослуживцу на домашний. Тот испуганным голосом скороговоркой промямлил:
        -?Плохие новости. Макса взяли. Дело завели. Тебя ищут. Ты... того... знаешь... не звони сюда больше, а то... сам понимаешь... весь отдел проверяют, следят...
        Разговор занял меньше минуты, но подтвердил худшие опасения Романа. Значит, он здесь надолго. Надо бы как-то сообщить близким о себе, но так, чтобы не засекли. Телефоны-то наверняка на прослушке. Он полистал записную книжку. Как ни странно, нашел телефон Мышкиной подруги Милы. Хотя что странного? Он сначала познакомился с Милой, а потом через нее - с Надеждой, ну, с Мышкой то есть. Это было хоть каким-то шансом дозвониться незамеченным.
        Мила оказалась смышленой, в душу не лезла, сказала только, что Надя в шоке, в слезах, обзванивает больницы...
        -?Слышь, Мил! Передай ей, что со мной все в порядке, я на серьезном спецзадании. Боюсь, надолго. Связь только через тебя. Напрямую ей звонить не могу.
        -?Ром... она ждет тебя... Может, не надо?! Может, это бессмысленно?
        -?Что бессмысленно?
        -?Ну ждать тебя?
        Роман помолчал. Приятно, конечно, когда тебя ждут, скучают по тебе, волнуются. Хочется, чтобы любили, встречали, тревожились. Но все это хорошо, если взаимно. Тогда получается по-честному. А так, как у них... Он вздохнул:
        -?Знаешь, Мил, - передай: пусть не ждет. Не будет ей со мной счастья. Не ее я мужчина!
        И, помолчав мгновенье, добавил:
        -?И пусть не ищет. Нигде! Никогда!
        Оказалось, что записная книжка хранит и телефоны соседей, проживающих рядом с родителями, и даже какой-то давней маминой приятельницы.
        Роман предпочел приятельницу. Коротко изложил свою просьбу: мол, передайте маме, я на выездном секретном спецзадании. Все нормально. Как только смогу, позвоню. Приятельница заохала, запричитала:
        -?Ромочка, а ты не на войне? Не в горячей точке? Рома, скажи!
        -?Нет, я не в зоне военных действий. И вообще ничего опасного, просто задание повышенной секретности.
        Отец поймет, конечно. Он-то прекрасно знает, что должность Романа никаких сверхтаинственных перемещений по стране не предполагает. Хотя служба есть служба: всякое бывает. Однако в данном случае Роман был уверен: все будет правильно понято отцом. Эх, жаль, ни посоветоваться с ним, ни поговорить!
        Ну, отсидится он здесь месяц-другой. Ну, пусть даже полгода. Дальше-то что? Возвращаться домой? Выходить на службу? Да-а-а, ну и попал в ситуацию...

* * *
        Ноябрь выдался промозглый, холодный, неуютный. Хотя, можно подумать, он бывает уютным и приятным.
        Аня ехала в электричке и с тревогой озиралась по сторонам: то кидалась к схеме, висящей на стене вагона, то сверялась с расписанием, то переспрашивала пассажиров, где ей выходить. В прошлый раз они с подругой ехали на машине, и Аня, конечно, не старалась запоминать дорогу. А в этот раз она подробно выспросила у Светки и адрес, и название станции. Та уговаривала:
        -?Да подожди до выходных! Вместе съездим. Я ж теперь сама за рулем, нет никаких проблем!
        Но ждать выходных у Ани не было сил. И она решилась на самостоятельное путешествие.
        Когда она сошла с платформы и направилась в сторону бабы Сашиной деревушки, то невольно задумалась: как давно она была здесь? Оказалось, почти уже десять лет прошло... Ничего себе! Десять лет! Как же все изменилось: и вокруг, и в самой Ане. Тогда она ехала сюда скорее за компанию с подругой, пребывая в жутком горе, оплакивая мужа и судьбу свою несчастливую. Теперь она вновь замужняя женщина и тоскует по совершенно другому человеку, а мужа своего первого Алексея почти что забыла. Вспоминала изредка, но без боли, без печали...
        Дом бабы Саши она бы, конечно, не узнала, не нашла, если бы не точный адрес. Ее приятно удивил свежевыкрашенный забор, аккуратный сад и вполне приличный вид домика. Ясно было, что и дому и двору уделяется внимание, за хозяйством следят. Почему-то из этого наблюдения Аня сделала вывод: баба Саша жива и здорова. И не ошиблась.
        -?Заходи, заходи, милая! Давно ты у меня не была. Ох, и давно!
        -?Да неужели ж вы помните? - в изумлении остановилась на пороге Аня.
        -?Всех помню, милая, всех!
        -?Ничего себе! - Аня восторженно заулыбалась.
        -?Ну, как дела? С чем пожаловала?
        Аня принялась рассказывать и думала, рассказу ее не будет конца, а оказалось, что десятилетний отрезок жизни можно уместить в несколько минут.
        -?Всё как вы говорили, баба Саша: вышла замуж, родила третьего ребеночка...
        Баба Саша молча кивала, чуть прикрыв глаза и слегка раскачиваясь, будто входя в резонанс с ей одной известной энергией, или течением, или потоком.
        -?С мужем вроде бы все хорошо... Он заботливый, добрый... В общем, положительный во всех отношениях... Только в постели с ним никак. Ну, никаких желаний, никаких ощущений. Лежу, словно бревно, в лучшем случае изображаю возбуждение... Но притворяться невозможно же постоянно... Короче, все, как вы говорили: масса мужчин, множество связей...
        А потом и про Рому про своего ненаглядного... Про него говорила долго... Вот ведь как интересно: про десять лет жизни - несколько фраз, а про четыре встречи - не остановишься...
        Баба Саня и не останавливала. Дала выговориться, выплакаться... Взяла Анины руки в свои. И опять Аня, как и много лет назад, поразилась теплоте и мягкости рук старой женщины. И еще... тому спокойствию, которое сразу сошло на нее.
        Баба Саша посмотрела на Анины ладони, покрутила их, погладила, молча достала свою старую колоду карт, которая стала еще старее, еще обветшалее, еще обтрепаннее...
        -?Милая, тяни три карты. Левой рукой!
        Быстро взглянула на то, что достала Аня из колоды, и отложила в сторону.
        -?Еще три!
        Ане вдруг показалось, что она немного не в себе. Вроде бы осознает, что она в деревенском доме, наедине с бабой Сашей. И в то же время такое новое ощущение пронзило ее: будто они одни во всей вселенной, будто нет ничего важнее на свете их неспешного разговора, мягкого света свечей, теплых бабы Сашиных рук... Состояние полутранса-полудремы и одновременно полное осознание происходящего. Она вытянула еще три карты. Всего получилось девять.
        Баба Саня разложила их перед собой непонятным узором и, продолжая раскачиваться, сквозь полуприкрытые веки долго смотрела на расклад.
        Аня молча ждала. Ни вопроса, ни нетерпеливого жеста. Спокойное, доверительное, уютное тепло разливалось внутри нее, и она почему-то не сомневалась: все будет хорошо! И в этой прекрасной надежде растворилась и спокойно ожидала откровений старой женщины.
        -?Вот что скажу тебе, милая: далеко твой Роман. И надолго... Искать не надо. Не ищи! Большие неприятности у него... Женщины рядом нет. По тебе тоскует.
        -?А что ж он не объявится? Не позвонит? Не даст знать? - вырвалось у Ани.
        -?Тише, тише, милая! - Баба Саня неспешно продолжала свое предсказание.
        -?Будет встреча у вас. Хорошая, романтическая... Будет... Не скоро, правда. Жди, милая. Непростая любовь у вас получится. Но очень яркая!
        -?А как долго ждать? - осторожно спросила Аня.
        -?Не скажу. Вот этого не скажу, милая! Карты говорят: будет. А когда - молчат.
        -?Ой, баба Сань! Спасибо!
        -?Погоди, погоди благодарить! Давай заговор-то тебе прочту от тоски. Уж больно ты изводишь себя. Незачем! У тебя семья, детки. Тебе надо спокойной быть, доброжелательной. Семья-то ведь не должна страдать из-за твоей любви. Согласна?
        -?Да, согласна, конечно!
        Уезжала Аня с таким огромным чувством умиротворения внутри, что казалось, оно и не умещалось в ней, а выходило за пределы тела и заполоняло все пространство вокруг. И она купалась в этом спокойствии, гармонии с окружающим миром, во вселенской любви.
        -?Надо же, какие тебе врач хорошие лекарства прописал. Только начала пить, и сразу подействовали, - обрадовался Костя, увидя вновь знакомую улыбку жены.
        -?Да, правда, отличное средство!
        Аня повертела перед глазами упаковку с витаминами, делая вид, что вчитывается в состав препарата.
        -?Может, и мне попить? - осторожно поинтересовался Костя.
        -?А тебе зачем? Ты у меня и так спокойный и добрый.
        -?Ну, ладно-ладно! Это я чтобы тебя поддержать... Как же я рад твоей улыбке, твоему прежнему настрою, а то в один момент испугался даже. Смотрю на тебя и не узнаю.
        Поздно вечером раздался звонок на мобильный. Аня удивилась: во-первых, номер незнакомый, во-вторых, как правило, никто не звонил ей так поздно.
        Костя уже лежал в постели, не спал, читал. Он поверх очков изумленно посмотрел на Аню, мол, что это за ночные переговоры такие странные. Аня ответила «алё» и зарделась...
        Хорошо, ей хватило ума выйти из комнаты. Хотя, кроме слов «вас не слышно» и «перезвоните», она ничего не говорила, весь ее вид красноречиво свидетельствовал о том, что звонок не простой и отнюдь не случайный.
        -?Анечка! Ты только слушай! Можешь ничего не отвечать. У меня есть несколько секунд. Я очень люблю тебя!
        -?Вас не слышно! Алё!
        -?Я скучаю! Я тоскую! Я очень тебя хочу!
        -?Алё! - кричала Аня со слезами на глазах. - Перезвоните!
        -?Не знаю, когда сможем увидеться, но помни: как только вернусь, я найду тебя... Ты - моя самая... самая... самая...
        Она, прикрыв рот рукой, успела прошептать:
        -?Я жду тебя! Очень! Любимый, желанный... - и опять громко:
        -?Алё! Да что ж это такое? Ничего не слышно!
        -?Наверное, ошиблись номером! - бросила Аня небрежно, вернувшись в комнату. Костя не отреагировал, увлеченный чтением.
        Множество чувств одновременно навалилось на Аню за эти несколько секунд: и радость, что наконец-то дождалась звонка, и горечь, что любимый далеко, и восторг от услышанных слов, и напряжение, и волнение, и нахлынувшая нежность, и досада от невозможности встретиться, и надежда, и боль, и счастье...
        В этом состоянии она, естественно, не могла сохранить внешнее спокойствие и, чтобы не показать своего волнения, трепета и смятения, удалилась в ванную...

«Слава Богу, Костя ничего не заметил», - легкомысленно решила она и переключилась на собственные переживания.
        Однако если бы Аня повнимательней присмотрелась к мужу в этот момент, то заметила бы и горькую складку меж бровей, и тяжкий вздох, и красноречивый жест, когда он украдкой поглаживал левую сторону груди... Ту ее часть, где сердце...
        ЛЮБОВЬ БЕЗ ПРАВИЛ
        Жила-была обыкновенная женщина Даша. Дарья Васильевна. Муж, двое сыновей. Работала корректором в известном издательстве. Но хотя издательство и известное, а зарплата все равно небольшая. Она, правда, немецкий язык неплохо знала - спецшколу окончила. Поэтому иной раз переводы брала на дом, подрабатывала. Все равно, конечно, копейки. Вроде бы и занята целыми днями, вроде бы при деле, а финансы, несмотря на все усилия, как говорят, поют романсы.
        Вышла замуж Даша рано. Можно сказать, выскочила. Со школьной скамьи - и в жены. А случилось все так.
        Ей было шестнадцать, когда она впервые Степана увидела. Тому уже исполнилось двадцать, он учился на третьем курсе в университете, куда родители ее заставляли поступать. Именно заставляли, поскольку учиться на филологическом факультете ей совсем даже не хотелось. Ну, что это за учеба - одни девчонки кругом, да и перспектив почти никаких. Кем работать потом? Учителем литературы? Однако папа ее - Сергей Павлович - настаивал, поскольку сам он занимал высокий пост в министерстве культуры, курировал как раз издательства и полиграфию и считал себя способным пристроить дочь в любой приличный журнал, хоть в «Юность», хоть в «Новый мир», а то и в «Иностранную литературу». В то время он действительно мог.
        Это потом ситуация изменилась, началась перестройка, ему пришлось уйти из министерства... Но это все будет потом. А тогда перед Дашей стоял выбор - либо журналистика, либо филфак. То, что именно МГУ, было однозначно решено и никогда никем из членов семьи не оспаривалось, а вот факультет Даша могла выбрать сама. Ее не привлекал ни тот, ни другой, но если учеба на филологическом представлялась скучной и однообразной, то журналистика пугала творческим конкурсом. Никаких особых талантов, в том числе в области литературы, у Даши не наблюдалось. И хотя жизнь журфака манила, Даша понимала, что она не потянет. По-честному, перед самой собой признавалась - не сможет. Ни сочинять, ни творить. К сожалению. Поэтому, глубоко вздыхая, продолжая для проформы сопротивляться отцу, внутренне она смирилась с необходимостью подчиниться и в один из дней отправилась на Воробьевы горы, на филфак, узнавать условия записи на подготовительные курсы.
        Пришла, встала перед стендом с объявлениями и принялась записывать в тетрадку расписание консультаций, занятий, сроки оплаты и прочую информацию. К ее немалому удивлению, возле стенда крутились несколько молодых людей, которые, как и она, что-то фиксировали в тетрадях.

«Ну и ладно! - подумала она про себя. - Даже если не здесь, то на других факультетах полно ребят. Университет бурлит, и при желании общаться и встречаться можно не только со своими.
        Дашу всегда интересовали компании. Что в школе, что в летних лагерях она была заводилой. Ни одно мероприятие, будь то спортивное соревнование, КВН или конкурс на лучшую комсомольскую речевку, не обходилось без нее. Более того, она была настолько ориентирована на победу, что практически всегда выигрывала. Либо сама, либо ее команда. Поэтому «тухнуть» в женском болоте, каким ей представлялся филфак, она не собиралась.
        После стенда подготовительного отделения она подошла к другому. На нем яркими буквами было выведено «Наша спортивная жизнь». Он пестрел фотографиями, под которыми помещались смешные подписи. Здесь же вывешены результаты сыгранных матчей и расписание предстоящих игр. То и дело к стенду подходили студенты, рассматривали фото, улыбались, уточняли расписание.
        Даша хотела было уже двинуться дальше. Впереди ярким заголовком манила стенгазета
«Культура филфака». Она подозревала, что там есть объявления об отборочных играх КВН, анонсы новых кинофильмов, афиша театров... Ой, как же это все было ей интересно! Надо подойти посмотреть! Но в этот момент к спортивному стенду подошли трое ребят, и Даша будто приклеилась к полу. Она спиной почувствовала то ли озноб, то ли дрожь, то ли жар. Она не успела понять свои ощущения... Только и двигаться куда-то уже не имело смысла.
        Ребята за ее спиной оказались шумными, веселыми, заводными. Они так и сыпали шутками, показывая то на одно, то на другое фото, вспоминая всякие смешные моменты, и даже не стеснялись продолжать подписи под снимками. Прямо вписывали ручкой фразы, не опасаясь, что кто-то сделает им замечание или заругает.
        Даша понимала, надо бы отодвинуться, а еще лучше отойти совсем, однако она продолжала стоять, и единственная мысль крутилась в ее голове: «Неужели все они с филфака? Если так, то это фантастика!» В тот же момент один из ребят обратился к ней с вопросом:
        -?Девушка, мы вам не мешаем?
        -?Нет, нет, что вы?! Наоборот, собиралась уходить, а вы появились, и я отойти не могу.
        -?Что так?
        -?Удивляюсь.
        -?Чему, если не секрет?
        Парень, который разговаривал с ней, был светловолос, сероглаз и улыбчив.
        -?Даже стесняюсь сказать... - Даша действительно стушевалась.
        -?Да бросьте вы! Как вас зовут?
        -?Даша.
        -?А меня Степан. Давай рассказывай, не стесняйся!
        -?Неужели вы с филфака?
        -?А что в этом удивительного?
        -?Ну... мне казалось, тут одни девчонки учатся.
        -?Девчонок много. Это точно. Но и ребят хватает.
        -?Теперь вижу.
        -?А ты поступать, что ли, к нам собралась?
        -?Да сомневаюсь пока. Расписание подготовительного отделения списала, а уверенности еще нет.
        -?Даша, не сомневайся! Факультет отличный! Жизнь интересная. Поступай, не пожалеешь! Хочешь, запиши мой телефон. Может, какие вопросы возникнут, звони, не стесняйся! - И ребята направились в глубь здания.
        Эта незамысловатая встреча на фоне «спортивной жизни» решила практически всю Дашину дальнейшую судьбу. Она уже больше ни в чем не сомневалась, с рвением ходила заниматься на курсы. Кроме того, настояла на репетиторах по профилирующим предметам, чему папа был искренне рад, поскольку прежде не замечал в дочери столь ярко выраженного желания к поступлению.
        Даше понравился Степан. Худой, стройный, с чуть насмешливым выражением лица и очень приятной улыбкой. Очень хотелось позвонить ему. Но решиться на это Даша никак не могла. Она мучалась почти месяц, то хватаясь за телефонную трубку, то бросая ее в сердцах... Пока наконец не встретила его на факультете.
        Он узнал ее, обрадовался, поздравил с началом занятий на курсах. Сам он, оказывается, учился уже на четвертом и много давал Даше советов по существу. Они стали встречаться. Сначала изредка и совсем невинно. Потом чаще и держась за ручку.
        На семнадцатилетие Степан вручил Даше огромного медведя и семнадцать роз! Как же она была счастлива! Если бы существовал такой прибор, или счетчик, или градусник, определяющий состояние человеческого счастья, то в тот момент он, этот прибор, зафиксировал бы самый высокий градус счастья в Дашиной жизни. Никогда потом: ни в день свадьбы, ни в моменты рождения сыновей - она не была так удовлетворена, так внутренне созвучна самой себе, так гармонично сонастроена с окружающим пространством, как в тот день.
        Это было начало октября. Солнечный, красивый день, желтая листва, ярко-синее небо. . Легкая прохлада... Уходящее бабье лето...
        Они со Степаном стояли на смотровой площадке. Впереди - Москва с яркими всполохами разноцветной листвы, позади - величественный Университет: мощный, благородно-торжественный, и беспредельно-голубое небо над ними! И Даша с огромным медведем и цветами!
        Степан попросил какого-то парня сфотографировать их. Лучше этой фотографии нет в Дашином семейном альбоме. Она - худенькая девчонка с красивыми тонкими ногами, длиннющими, аж дух захватывает. Юбка короткая, каблуки! Лицо, утопающее в розах... И неимоверного очарования улыбка... И рядом Степан, наклонившийся к ней, прильнувший, такой взрослый на фоне ее беззаботной веселости...
        В последнее время Даша все чаще и чаще ищет этот снимок в альбоме и подолгу рассматривает его.
        Тогда, в день ее семнадцатилетия, договорились они со Степаном встретиться на этом же месте через пятнадцать, нет, ровно через двадцать лет! Даша расхохоталась:
        -?Через двадцать лет? Да ты подумай, сколько мне исполнится!
        -?Всего-то тридцать семь.
        -?С ума сойти! Ты представляешь меня в тридцать семь лет?! Тетка с кошелками.
        -?Ты никогда не будешь такой!
        -?Почему?
        -?Ты очень красивая! Ты очень стройная! Ты всегда будешь молодой, веселой, очаровательной!
        -?И ты думаешь, это реально?
        -?Что именно?
        -?Встретиться здесь же? Ведь уже новый век наступит!
        -?Ну, да! Две тысячи шестой год!
        -?Даже не могу себе такого представить...
        -?Так что? Договариваемся?
        -?Давай!
        -?Повторяй за мной! Я, Степан Разгуляев...
        -?Я, Степан Разгуляев... - повторила Даша и расхохоталась.
        -?Да нет же! Ты говоришь: я, Дарья Проскурина...
        -?Ну, хорошо, хорошо!
        -?Обещаю прийти на это же место...
        -?Обещаю прийти на это же место...
        -?Четвертого октября две тысячи шестого года.
        Она опять прыснула.
        -?Что, как в старом фильме, в шесть часов вечера после войны?
        Степан оставался серьезным:
        -?Да, правильно. В шесть часов вечера. А еще лучше - с шести до девяти часов вечера.
        -?С шести до девяти часов вечера, - послушно повторила Даша. А потом, будто очнувшись: - Подожди! Так это же будет очередной день моего рождения!
        -?Ну и что?
        -?Как это «что»? Отмечать же принято!
        -?Вот здесь и отметим! Давай дальше, не отвлекайся! Где бы я ни был... как бы себя ни чувствовал... я приложу все усилия к тому, чтобы прийти на это место для встречи с самым прекрасным человеком...
        Даша уже более серьезно повторила за Степаном странную полуклятву-полуобещание... Она продолжала светиться счастьем. Ей казалось, что если сейчас она взмахнет руками, то как на крыльях полетит над этим замечательным городом, и дух захватит от высоты, от сказочности полета, от того состояния небывалой внутренней гармонии, которое царило в ней.
        Потом они пошли в кафе, и Даша выпила первый в своей жизни бокал вина. Она смотрела на Степана, и он угадывал в ее глазах одновременно и восторг, и благодарность, и умиротворение, и влюбленность...
        А после они шли, обнявшись. Он в одной руке нес медведя, другой - прижимал к себе Дашу за талию. Она держала розы, дышала их ароматом и заплетающимся языком то и дело спрашивала:
        -?Скажи, я ровно иду?
        -?Дашка, не балуйся! - притворно сердился Степан. - Почему у тебя ноги-то заплетаются?
        -?Длинные, вот и заплетаются...
        -?Красивые, Дашка, у тебя ноги! Обалденно красивые!
        Они то и дело останавливались, чтобы посмотреть в глаза друг другу, дотронуться губами до желанных губ, обняться покрепче, шепнуть на ушко: «Какой же ты замечательный!» или «Дашка! Я с ума схожу!» - и опять по новому кругу:
        -?Степа, а скажи, я ровно иду?
        Когда пришли к Даше домой, их ждали красиво накрытый стол, нарядные родители, подарки, разложенные на диване, и столь искренние поздравления близких, что Даша где-то глубоко-глубоко внутри себя даже не произнесла, а ощутила мысль, которая легкой бабочкой пролетела и скрылась в дальних тайниках подсознания: «Наверное, это самый счастливый день в моей жизни! Самый-самый счастливый!»
        Спустя год, ровно год, Степан сделал Даше предложение.
        Она поступила на первый курс, справила восемнадцатилетие. Степан перешел на пятый. Ему уже исполнилось двадцать два. Даша, не задумываясь, заверещала:
        -?Да, да, да!
        Однако родители не разделили радости дочери.
        Отец, хоть и был удовлетворен поступлением дочери в Университет, считал вступление в брак наиважнейшим шагом в жизни любого человека и предлагал не торопиться.
        Мать, понятное дело, волновалась за дочкино здоровье: а вдруг беременность? Роды? Кормление? А как же учеба? Зачем тогда столько усилий прикладывали? Столько денег потратили на подготовку? Столько связей подняли? Нельзя ли подождать?
        -?Надеюсь, ты не беременная? - с тревогой вглядывалась мать в глаза дочери.
        -?Нет, мам! Честно, нет!
        -?Ну вы с ним... уже... как это... были близки?
        -?Ой, мам! Ну что за вопросы?
        -?Нормальные вопросы, Даша! Очень даже нормальные! Я ведь должна, наверное, как-то проконсультировать тебя.
        -?По поводу?..
        -?По поводу предохранения.
        -?Ой, мам!
        Дашу раздражали эти попытки вмешательства в ее внутренний мир. Да и что мама может знать из того, чего не знает она, Даша!
        Однако мать настояла на визите дочери к гинекологу. Врач порекомендовал предохраняться гормональными таблетками, и это Дашу устроило. Она, конечно, сознавала, что забеременеть на первом курсе было бы неумно, тем более когда со свадьбой еще ничего не решено.
        Предложение прозвучало, а четкого согласия родителей Даша пока не услышала. И хотя она не сомневалась в своем решении выйти замуж за Степана, все же к мнению родителей прислушивалась. А они почему-то молчали. Нет, нельзя сказать, что Степан их не устраивал. Очень даже устраивал. И внешне приятен. И характер вроде бы неплохой. И по учебе перспективное направление выбрал - историю зарубежной литературы. Значит, и работа наверняка найдется, что немаловажно для будущей семьи. Но... было одно «но».
        Отец Степана - Николай Степанович - разрешил сыну поступать в МГУ с одним условием. А именно: по окончании отслужить в армии. Николай Степанович - потомственный военный - никак не мог простить сыну его увлечения литературой. Он настаивал то на Суворовском, то на мореходке... Однако Степан сумел отстоять свое мнение. Пусть ценой охлаждения отношений с отцом, но сумел.
        Теперь, по окончании МГУ, ему предстояло отправиться на службу. Никаких других вариантов быть не могло. Пусть офицером, поскольку военная кафедра в МГУ была. Пусть женатым, если уж так невтерпеж... Пусть даже отцом, если к этому времени успеет кто-то родиться. Не важно! Для Николая Степановича было принципиальным сохранение военных традиций. Когда-то он давал клятву отцу - Степану Николаевичу, а тот - своему отцу Николаю Степановичу, что все мальчики, а правильнее сказать, мужчины рода Разгуляевых будут нести военную службу на благо Отечества. Пафосно, конечно, звучит, но... насколько это актуально было в восьмидесятые годы прошлого века? Тем более для филолога с университетским образованием? Однако Николай Степанович никаких возражений слушать не желал. Он считал себя и без того виноватым из-за неспособности выполнить данную отцу клятву. И надеялся только, что служба в войсках советской (или уже российской к тому времени) армии реабилитирует его перед памятью предков. Вот так - ни больше ни меньше!
        В этой связи вполне понятны были сомнения Дашиных родителей, не желающих обрекать свою молодую дочь на двухлетнее ожидание мужа. Что ж это она лучшие годы должна просидеть не вдовой - не замужней женой? И зачем это? Вернется Степан из армии - тогда и видно будет. Сохранятся чувства - хорошо! Захотят пожениться - пожалуйста! А сейчас-то зачем? Но Даша никаких доводов не слушала. Она слушала только собственное сердце. А сердце весело и радостно стучало: «Хочу замуж! Люблю! Хочу замуж! Люблю!» Ей грезилось пышное белое платье, шляпа с вуалью, обмен кольцами и новый статус «жена», который представлялся ей таким притягательным, серьезным и желанным.
        Короче, пока думали и спорили, настал новый 1988 год. Даша устала от постоянных баталий, от бесконечных споров с родителями и сказала Степе:
        -?Значит, так! Я решила. Идем в загс и расписываемся!
        -?Против воли родителей? - изумился Степан.
        -?Почему против? Они совсем не против! Просто хотят, чтобы мы ждали. А я не хочу ждать.
        -?И что ты предлагаешь?
        -?Распишемся, да и все!
        -?А свадьба?
        -?Бог с ней, со свадьбой. Поедем отдыхать на Домбай! Или ты передумал? - с легкой тревогой спросила она.
        -?Никогда!
        -?Значит, решено?
        -?Решено!
        Они расписались в районном загсе в начале марта. На невесте был светло-серый костюм: короткая юбка и длинный пиджак, высокие сапоги и белый цветок в прическе. Жених казался гордым и взволнованным одновременно. Новый костюм сидел на нем несколько мешковато и казался великоватым, как будто его купили на вырост.
        Двое свидетелей и четверо приглашенных гостей. Такой компанией и пошли в кафе. Только вот перед родителями было неудобно. Позвонили им. Родители Степана сначала возмутились, но быстро смирились и приехали уже через полтора часа с цветами и пухлым конвертом в качестве подарка.
        С Дашиными домочадцами дело обстояло не так просто. Даша срывающимся голосом сообщила маме:
        -?Мам, мы поженились... Сегодня!
        Молчание.
        -?Мам, алло! Ты меня слышишь?
        -?Слышу.
        -?Почему ты молчишь?
        -?А что я должна говорить?
        -?Ну... мам! Мамочка! Приезжайте с папой! Сейчас! Мы вас ждем...
        И она, чтобы не дать матери времени на возражения и на высказывание обид, стала диктовать адрес. Однако та не спешила принимать приглашение и сухо сказала:
        -?Поговори с папой!
        Трубку взял отец, и к этому моменту Даша чуть не плакала. Ничего себе день свадьбы получается! Обман, тайная роспись, уговоры, слезы.
        -?Слушаю тебя, Дарья! - Голос отца не предвещал ничего хорошего.
        -?Пап! Простите меня! Мы тайно... ну... в тайне... ну, в общем, мы расписались.
        -?Поздравляю с законным браком! - Голос по-прежнему был сух, бесцветен и безрадостен.
        -?Папа! - Даша вложила в это обращение всю теплоту и душевность, на какую была способна. - Пап! Приезжайте, а? Степины родители уже в дороге. Мне неловко будет без вас. Я ж не сирота! Рядом с ним будут сидеть родители, а со мной...
        Отец взревел на том конце проводе:
        -?Ах, ты не сирота! О родителях вспомнила! Молодец!
        И хотя отец кричал, Даша с облегчением вздохнула. Пусть, пусть выкричится... Это гораздо лучше, чем холодное молчание или безликое «поздравляю». В конце концов, он все же выслушал адрес и пообещал:
        -?Ладно, сейчас приедем!
        Когда они вошли в зал, все гости облегченно вздохнули и искренне их приветствовали. Лица вошедших были напряжены, движения порывисты и резки. Однако букет молодым они вручили огромный, а про подарок умолчали. Тосты родителей и с той и с другой стороны были произнесены с некоторой обидой. Правда, после трех-четырех рюмок они расслабились, заулыбались и высказали на повышенных тонах молодым все, что думают по поводу их тайной регистрации. Потом успокоились, расцеловались, пустили слезу... Короче, все как положено на обычных свадьбах.
        Во время пикировок и пререканий молодого поколения со старшим выяснилось, что отец Даши Сергей Павлович собирался подарить на свадьбу автомобиль. Встал на очередь в профсоюзной организации. Но поскольку ждать надо полтора, а то и два года, то, видимо, как раз к возвращению Степана из армии машина у молодых будет.
        Степан был ошарашен потенциальным подарком, крепко пожал руку тестю. Все более-менее примирились со сложившейся ситуацией и пошли танцевать.
        Жить молодые решили отдельно.
        -?Будем снимать квартиру.
        -?Пожалуй, это правильно! - поддержали с обеих сторон. - Мы лучше деньгами поможем.
        На том и порешили.
        Студенты сняли квартиру. Всего-то на полгода. Потому что в сентябре Степан отправился служить.
        -?Степ, а вдруг в Афган?
        -?Да нет! Это исключено!
        -?Почему?
        -?Слышала? Мы выводим войска оттуда. Уже принято решение на уровне правительства.
        -?И что?
        -?А то. Раз выводим, зачем новые силы посылать?
        -?Твоими бы устами да мед пить!
        Даша скрыла от мужа, что имела разговор с его отцом. Сразу после защиты диплома, за несколько дней до распределения, она приехала к родителям Степана и попросила Николая Степановича уделить ей время для важного разговора. Свекровь понимающе удалилась на кухню, а Даша с мольбой обратилась к свекру:
        -?Николай Степанович, вы в курсе, что Степа блестяще защитил диплом?
        -?Конечно!
        -?А знаете ли вы, что ему предложили место в аспирантуре? Причем по его желанию: хоть на очном отделении, хоть на заочном?
        -?Ну и отлично!
        -?И, кроме этого, у нас есть возможность устроить его на перспективное место в хороший журнал...
        Николай Степанович не дал Даше договорить:
        -?Так! И что? Я рад за него. - Голос стал наливаться тяжестью.
        -?А если он пойдет служить сейчас, то неизвестно, как изменится ситуация за два года... - ответила Даша с вызовом.
        -?Это Степан тебя послал? - зловеще прошипел свекор.
        -?Нет, нет! Что вы? Он ничего не знает! Я сама решила поговорить с вами...
        -?Так вот что я тебе скажу, девочка!
        Он сжал кулаки, устремил взгляд в пространство и по-военному четко и немногословно отчеканил:
        -?Первое: никогда не лезь в мужские дела! Запомни: никогда! Второе: у нас с ним был договор. Он дал мне слово. А в нашей семье мужчины слов на ветер не бросают. И третье: не надо прикрываться учебой, работой, семьей... С созданием семьи могли бы и подождать. Не было никакого смысла торопиться. Но это уже лирическое отступление. А понятий «честь», «достоинство», «родина» никто не отменял. И мой сын пойдет служить, нравится это его жене или нет.
        Даша заплакала. Николай Степанович вышел из комнаты. Через пару минут вернулся и тем же командным тоном произнес:
        -?Бегом в ванную умываться! А потом к столу. И чтобы ни вздохом, ни взглядом! Поняла? И улыбку надень на лицо!
        Ничего Даша не рассказала мужу о своем визите. А он вообще казался более чем спокойным.
        -?Дашк! Да не волнуйся ты! - убеждал ее Степа. - Во-первых, я уже взрослый. Во-вторых, офицер! А в-третьих, в Афган не попаду!
        Но он попал.
        Когда Даша увидела своего мужа через два года, то в первые несколько мгновений ничего не поняла. Перед ней стоял мужчина, отдаленно напоминающий Степана двухгодичной давности. Но, пожалуй, лишь отдаленно. Единственное, что осталось прежним, так это, пожалуй, рост и размер обуви. Все остальное, по крайней мере, на первый взгляд, было чужое. Вместо белобрысой стрижки средней длины - короткий седой ежик. Вместо улыбчивых глаз - серый холодный блеск. Вместо свежей кожи лица - прожженные солнцем, темно-коричневые впалые щеки... Он стал не просто худым. Высохшим, жилистым, изможденным.
        Он не улыбался. Смотрел на Дашу прямо, долго и цепко. Она не могла понять, чем провинилась перед ним. Почему такой жесткий взгляд?
        Бросилась обнимать. Он прижал ее крепко и сильно. Так сильно, что ей стало больно дышать. Именно в этот момент она вспомнила слова мамы. Может, действительно не надо было жениться до армии, лучше бы подождать. Почему-то именно в тот момент.
        Этого человека она не знала. Они еще не сказали друг другу ни слова, но она почувствовала такую страшную пропасть между ним и собой, такую страшную, что не перешагнуть ее, не перепрыгнуть...
        Когда он заговорил, голос тоже показался ей изменившимся - сухим, что ли. Фразы - отрывистыми, безжизненными, лишенными эмоций. Она вроде и кинулась встретить как положено: стол накрыть, бутылку вина, постель расстелить... Но... как-то... отвыкли они, видимо, друг от друга. И не соскучились будто бы, а привыкли уже один без другого.
        Даша совсем иначе представляла себе их встречу. Как в кино: вот бегут они навстречу друг другу, и не бегут даже, а парят, летят, едва касаясь земли. У нее развеваются волосы и юбка, у него распахнуты руки для объятия. И вот сливаются они в сладостном поцелуе, и берет он ее на руки и кружит в стремительном танце любви..
        Да... В действительности совсем не так получилось...
        Жили поначалу на съемных квартирах. Даша продолжала учиться. Степан, если и пытался устроиться по специальности, то неудачно. Все его попытки заканчивались одинаково: пару-тройку месяцев он держался, а потом уходил. Или его просили уйти. Но это принципиального значения не имело: он ли, его ли... Имело значение то, что жить на стипендию Даши было немыслимо. Квартиру оплачивали родители Степана, а обещанную машину, полученную в подарок буквально через неделю после возвращения из армии, требовалось заправлять бензином. На это тоже нужны деньги.
        Степан про службу не рассказывал. На все вопросы отвечал односложно:
        -?Да что рассказывать-то? Война - она и есть война.
        Как будто Даша знала, как будто она когда-то была на войне.
        Ни об аспирантуре, ни о работе в престижном издательстве речь уже не шла. В стране началась перестройка, а вместе с ней и неразбериха первых метаморфоз в экономике. Поэтому куда приложить свои знания, что с ними делать и как жить дальше, было неясно для сотен тысяч людей... А уж тем более для Степана, который ушел из одной страны, а вернулся в совершенно другую... Который был одним человеком, а стал абсолютно другим... И он метался с одного места на другое, нигде не находя ни интереса, ни самого себя...
        Первые бандитские бригады, которые начали сколачиваться к тому времени, не привлекли его. Там была совершенно не та дисциплина, которая, по его понятиям, должна быть в организации подобного типа. А потом он так устал от войны, от драк, от угроз, жестокости и насилия, что окунуться вновь в эту среду, да еще добровольно, уже не мог.
        Он устроился охранником. Понятное дело, такая работа не могла его удовлетворить. Тем более - сутки через трое. Эти трое свободных суток надо было занять себя чем-то. А чем? Только извозом на новой машине. Как ни противилась Даша, как ни жалела новое, чистое авто, а вынуждена была согласиться. Цены росли неумолимо, жизнь дорожала с каждым днем, а тут еще выяснилось, что она беременна... Даша махнула рукой: что ж, если не можешь заработать иначе, работай водилой...
        С беременностью как будто не вовремя получилось. Рожать ей предстояло летом, перед пятым курсом. А диплом? Как она справится? То ли «академку» брать, то ли бабушек просить сидеть с малышом. Однако, похоже, бабушки вовсе не собирались нянчиться с внуками. Мама Даши даже и не думала о пенсии. Она была еще довольно молодой женщиной и мысли не допускала, чтобы посвятить себя внукам. Свекровь же, которая никогда в жизни не работала, а делила с мужем его нелегкую военную судьбу с переездами и прочими «прелестями» кочевой жизни, решила обрести если не специальность, то хотя бы занятие. Она пошла учиться на курсы бухгалтеров и активно подыскивала работу в ООО или ЗАО, или ИЧП, или бог его знает где, лишь бы занять себя чем-то, да еще за неплохие деньги.
        Короче, перспектива рождения ребенка Дашу не обрадовала. Няни в ту пору не были популярны. Оставался либо академический отпуск, либо поочередное сидение с малышом: то она, то Степан. В общем, Даша расстроилась. Собрали семейный совет.
        Но и на нем толком ничего не решили.
        -?Вот родишь, тогда и посмотрим. А что раньше времени загадывать? - высказался Николай Степанович.
        -?Может, тетю Катю привезти из Киева? - робко предложила Дашина мама.
        Тетя Катя была родной маминой сестрой, сама имела троих детей, уже, слава Богу, взрослых, но при воспоминании о ней Дашу почему-то затошнило, и она выбежала в туалет. Тетя Катя была необразованна, не очень аккуратна, безалаберна и громогласна. Единственным ее достоинством, по мнению Даши, являлась веселость нрава, да еще, пожалуй, неспособность поссориться. Она была поистине миролюбива, дружелюбна и проста в общении. Но воспоминание о грязном халате, немытых ногах и облизывании общей ложки из салатника вызвали у беременной Даши самый настоящий спазм.
        -?А как мы детей растили? Никто нам не помогал! Не на кого было рассчитывать! - Это вмешалась свекровь.
        -?Да, но вы и не учились в университете, - парировал Дашин отец.
        Тут разговор перешел сначала на личности, потом на воспоминания молодости, затем на современные проблемы. Закончилось все банальным застольем, и к концу вечера уже и не вспомнить было, зачем собрались.
        Из всего этого Даша поняла одно: придется выкручиваться самостоятельно.
        За три месяца до родов стало ясно: двойня. Эта новость сразила будущих родителей наповал. Они и с одним-то ребенком не очень представляли свою жизнь, а уж с двумя - и подавно. Степан устроился еще на одну работу плюс батрачил на машине. Она, слава тебе, Господи, не подводила пока, денег на ремонт не требовала. Поэтому удавалось кое-что откладывать. Родители с обеих сторон, надо отдать им должное, помогали материально, но все равно молодой семье приходилось расходовать деньги более чем экономно. В съемной квартире мебели не было. Пришлось купить в комиссионке диван, шкаф и стол. А в пункте проката взять холодильник и телевизор.
        Наступило лето. Жаркое, сухое, безветренное. Даша носила свой живот с такой тяжестью, что смотреть на нее было больно. Пешком почти не ходила. Всюду ее возил Степан, но даже и по квартире она передвигалась со вздохами, то и дело хватаясь то за поясницу, то за живот. Дети крутились внутри. Давили на внутренние органы, передвигались. Вели они себя очень активно. Ей иногда казалось, что они в футбол играют у нее в животе.
        Вечерами она ложилась на бок на диван и, тяжело дыша, просила:
        -?Степ! Помнишь, ты мне когда-то стихи читал?
        -?Ну...
        -?Почитай еще...
        -?Ой, Даш! Ну, что, ты ей-богу! Я уж все позабыл, - отмахивался он.
        -?А тот... мой любимый... Северянина.
        -?Про королеву и пажа?
        -?Да, Степ, пожалуйста...
        Он садился рядом, прикрывал глаза и, чуть понизив голос, с легким вздохом начинал:
        Это было у моря, где ажурная пена,
        Где встречается редко городской экипаж...
        Королева играла - в башне замка - Шопена,
        И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
        Даша умиротворенно затихала. Дети под сердцем переставали толкаться. Казалось, они тоже слушают голос отца. И хотя стихи звучали совсем не детские, они, наверное, засыпали под мерное перекатывание фраз...
        В эти минуты Даше казалось, что Степа, ее Степа, вернулся. Милый, улыбчивый, ласковый Степа. Но нет... Проходило несколько мгновений, муж замыкался, взгляд теперь уже привычно-жестких глаз вновь обретал холодный блеск, и он уходил в свою скорлупу, внутрь себя... Уходил так глубоко, что, казалось, и сам пропадал в этой глубине.
        Часто Даша обращалась к нему:
        -?Степочка, дружочек, ну, давай поговорим! Расскажи, что тебя мучает...
        Он всегда мрачно произносил только одно слово:
        -?Война!
        Даша пыталась расшевелить, растормошить, разговорить его. Пусть взорвется, заорет, заплачет! Пусть выплеснет свою боль, свои тяжелые воспоминания! Пускай на нее, на Дашу... Но ведь ему станет легче! Ведь наверняка станет! Но он не шел на контакт. В такие минуты он, наоборот, резко прекращал разговор. И как Даша ни стучалась в душу мужа, он не открывал... Даже делал вид, что не слышит никакого стука...
        Степан по возвращении из Афгана не смог восстановить отношений с бывшими друзьями. Все они казались ему несерьезными, поверхностными, отравленными погоней за деньгами, карьерой, успехом. Ему казалось, что он знает о жизни нечто большее, чем они. И это знание делало его недосягаемым для дружбы с ровесниками. Да разве только о жизни понимал он больше? Он же заглянул по ту ее сторону. Он прикоснулся к ее противоположности. И даже не прикоснулся, а прикасался неоднократно, приближался практически вплотную... Подходил так близко, что серая дрожь пульсировала в животе и предательский страх, рождающийся где-то в горле, стремительно распространялся по всему телу, лишая воли, силы и даже физиологических инстинктов. Мозг не желал подчиняться: отказывали руки, ноги. Они просто не хотели двигаться. Деревенел язык. Мысли умирали, не успев родиться... Страх, сродни ужасу, заполонял тотально, без остатка... Он знал цвет смерти. Серый. Не черный, не белый, не красный! Серый! Без оттенков, без проблесков, без изъянов. Идеально серый цвет.
        Разве, зная такое, можно дружить с теми, кто озабочен мелкоэгоистическими устремлениями? Смешно даже! Степан поддерживал отношения с бывшими сослуживцами. Но и это было непросто. Многие жили вдали от Москвы. И кроме редких телефонных звонков, другого общения не получалось.
        Многие ребята погибли. Степан не забывал звонить их матерям. Поздравлял с праздниками, изредка встречался... А к матери одного парня - Саньки Синельникова - ездил исправно. Два раза в год. В день рождения Саньки и в день смерти.
        Буквально накануне родов, когда Даше казалось, что силы покидают ее, когда уже ни вдохнуть воздух как следует не получалось, ни нагнуться, ни повернуться, и когда пластом лежала и считала уже не дни, а часы, оставшиеся до предполагаемого срока родов, спросила она у мужа:
        -?Степ! Степа! А вот скажи... Ты никогда не говорил мне, ничего не рассказывал о службе, о войне этой дурацкой...
        -?И что?
        -?Степ! Подскажи мне, посоветуй! Чем ты спасался?
        -?От чего?
        -?От страха. Степочка, я так боюсь. Мне страшно рожать. Мне кажется, я умру... Как представлю себе белый кафель, яркий свет ламп, боль эту неимоверную...
        Степан не слушал. Он подошел к окну, смотрел вдаль, ничего не отвечал. Даша говорила сама с собой. Что он мог ответить ей? Что единственное средство от страха, которое он знает, это смерть? Что побороть страх невозможно? Что мысль о смерти может быть мечтой? Единственным выходом? Счастьем? Разве мыслимо такое сказать женщине накануне родов?
        И он ответил:
        -?Все будет хорошо, Даш! Просто повторяй про себя: «Я сильная. Я справлюсь. Все пройдет».
        Он отвез ее в роддом ночью. У нее отошли воды и начались схватки. Сначала слабые. Она даже не поняла, думала, может, желудок заболел или расстройство какое... А когда поняла, началось, - такими глазами посмотрела на мужа, что тот, не говоря ни слова, подхватил ее на руки и чуть ли не бегом устремился к машине.
        -?Что ты? Что ты? Я сама пойду, Степа!
        Но он не слушал, не слышал ее. Нес, как пушинку, не ощущая ни тяжести, ни неудобства.
        Степан, невзирая на худощавость, был на редкость сильным. Каждодневная гимнастика его состояла всего из нескольких упражнений. Зато каких! Отжимание на кулаках - тридцать раз. Отжимание на пальцах - тридцать раз. Отжимание на правой руке - двенадцать. На левой - пятнадцать, потому что она слабее. Пресс - пятьдесят подъемов. Гантели - по сорок раз каждой рукой. У него были не мышцы - камни. И не жилы, а самые настоящие канаты. Спина - железобетонная плита, а живот казался непробиваемым.
        Даша была длинноногой, высокой, худенькой. Беременность сделала ее похожей на воздушный шарик. Огромный живот, отекшие ноги, расплывшееся лицо и печать неимоверной тяжести на всем облике. Поэтому, когда одного за другим с разницей в полчаса из нее вынули орущих пацанов, каждого по два восемьсот весом, она заплакала от счастья. И не оттого, что стала матерью, что дала жизнь двум новым гражданам Земли... Не оттого, что выполнила наиважнейшую миссию женщины, назначенную ей природой, а оттого, что отмучилась, избавилась...
        Акушерка держала над ней второго пацана, улыбалась и спрашивала:
        -?Кто?
        Даша отвернула голову и затряслась в плаче.
        -?Кто? - настойчиво повторила акушерка.
        Им, оказывается, обязательно надо услышать от роженицы ответ на этот вопрос. Так проверяется и вменяемость ее, и адекватность реакции, психологическое состояние. Акушерка сама видит, кто. Ей нужно услышать ответ матери.
        А Даша прижимала руки к лицу и только трясла головой.
        Акушерка повысила голос. Даша всхлипнула и еле слышно шепнула:
        -?Сын.
        -?Ну, то-то же! - удовлетворенно улыбнулась акушерка. - Молодчина! Двух богатырей на свет произвела!
        И ушла принимать очередные роды.
        Степан, едва узнав о сыновьях-близнецах, первым делом обзвонил родителей и отправился в «Детский мир». Сколько всего нужно купить: коляску, причем на двоих. Кроватку. Нет, пожалуй, две. Или все же одну? Один малыш может спать в коляске.
«Ладно, - решил он, - куплю пока все в одном экземпляре. Там видно будет».
        В какой-то момент его сознание пронзило воспоминание о Саньке. Вот кто никогда не станет отцом. Вот кто никогда никем не станет! И что это за судьба такая - умереть в двадцать лет? Зачем? Кому это нужно? Какому богу? Какой высший смысл заключен в этой нелепой, ужасной, бессмысленной смерти?
        Он стоял в отделе детской мебели, смотрел на всю эту прелесть, а видел перед собой белое небо Афгана, выжженную землю и убогий сарай, в который их с Санькой бросили, словно дрова.
        Степан так до сих пор и не понял, как они попали в плен. То ли оглушило его, то ли слегка контузило, но очнулся он в этом сарае. Голова гудела. Губы пересохли, хотелось пить. Еще сильнее хотелось по малой нужде. Но встать он не мог. Рядом стонал Санек. Руки у обоих были связаны, и, главное, Степан не помнил, что произошло.
        Когда он как-то умудрился сесть, - а это со связанными руками оказалось крайне сложно, - то разглядел наконец Саню. Тот перекатывался с боку на бок, скрипел зубами и закатывал от боли глаза.
        -?Санек! Ты чего?
        -?Голова! Сейчас лопнет. Не могу больше терпеть!
        -?Слышь, Сань... давай, это... помоги мне руки... А то как мы со связанными?..
        Саня кое-как на спине дотянулся до друга и стал зубами трепать веревку. Она не поддавалась. Узел был крепкий, веревка грязная, волосатая и вонючая. Он быстро выдохся.
        -?Давай я попробую, - предложил Степан.
        Он нагнулся к связанным Санькиным рукам. Узел поддался. Потом уже Саня развязал руки Степана. Они ощупали себя. Понятное дело, ни оружия, ни фляг с водой, ни сигарет при них не осталось. Не было также ремней и головных уборов.
        -?Степ! Ты помнишь, как мы сюда попали? Что случилось?
        -?Чего-то не очень... Танк наш подожгли, помню. Мы с тобой успели вылезти. Там еще Олег с Толяном... Не видел я их. Потом что-то громыхнуло совсем рядом и я как в воронку провалился... Знаешь, будто летел, но не вверх, а вниз... Плавно так, долго летел, аж дух захватило... А потом жуткая головная боль и... ты рядом.
        Что было с ними после, мозг Степана вспоминать отказывался. Есть такое понятие в психологии - вытеснение. Это защитный механизм психики, когда память «не помнит» то, что помнить невыносимо больно.
        Почему-то здесь, среди детских распашонок и погремушек, вспомнилось то, о чем Степан запретил себе вспоминать. Ни подробностей, слава Богу, ни деталей память не воспроизводила. Помнил одно: Саньку пытали. Причем на глазах у Степана. Самого Степана не трогали, оставили на потом. А бедного Саньку превратили в кровавый мешок. Похоже, они - душманы - получали наслаждение от процесса. Ни о чем не спрашивали, никаких данных не выведывали. Просто развлекались, резвились...
        Потом устали, видно. Ушли отдыхать. Перед тем как уйти, сказали:
        -?Крюк принести. Повесить, как свинья. Горлом. - Один из них выразительно показал на кадык. - Чтоб висеть, пока сдохнет. - И заржал. То ли обкуренный был, то ли обезумевший от собственной жестокости.
        Они ушли. Санька уже и не стонал даже. Сил смотреть на него у Степана не хватало. Что было делать? Что вообще можно сделать в такой ситуации? Единственное, снять свою гимнастерку и положить дружбану под голову.
        -?Слышь, Степ! - Санька еле шевелил губами. - Я прошу... Убей меня ты.
        Степан молчал.
        Санька собрался с силами, чтобы произнести следующую фразу:
        -?Сейчас... А то вдруг они передумают... Степа, будь другом... Я прошу...
        -?Здесь нет ничего... - Степан беспомощно оглядел сарай. - Нечем...
        -?Найди... Может, они нож бросили... или гвоздь какой... Если сильно в сердце... то получится.
        Санька еле говорил. С трудом дышал. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом и болью.
        Степан еще раз обвел глазами сарай. Палки, куски навоза, солома, мусор, консервная банка...
        -?Вот... банка только... - «Тушенка свиная», - прочел про себя Степан. Большей издевки судьбы ожидать было трудно.
        -?Давай...
        -?Что? Как? Саня-я-я!
        -?Тихо, тихо, тихо... - Саня еле шептал. - Вены... на обеих руках... и на ногах... Давай! И горло... горло тоже...
        Духи не вернулись. Что-то произошло там, за стенами сарая... Что-то изменилось. В деревню вошли наши. Освободили Степана. Радоваться он не мог. Молча вышел, пошел с ребятами. Потом остановился, резко повернулся и побежал за Санькой. Взял на руки и понес.
        -?Да брось, Степан! Не донести! Брось!
        Ребята уговаривали его, а сами помогали, подставляя кто плечо, кто локоть...
        Вокруг стреляли, бомбили, а они кое-как, спотыкаясь, то припадая на колено, а то и падая, донесли-таки его до своего лагеря.
        Цинковый гроб, сопроводительные документы, «черный тюльпан». Хоть это. Хоть что-то.
        Степан не разговаривал после случившегося месяц. Команды отдавать - отдавал. Но и все. Команды и приказы - ведь не разговор. Раньше по вечерам, когда ребятам удавалось кое-как примириться с жарой, духотой и знойным воздухом, когда перед сном наступали короткие мгновенья обманчивого покоя, кто-то просил:
        -?Степ! Почитай что-нибудь! Рвани душу!
        И он не ломался, читал своего любимого Бальмонта:
        Я был в России, грачи кричали,
        Весна дышала в мое лицо.
        Зачем так много в тебе печали?
        Нас обвенчали. Храни кольцо.
        Я был повсюду. Опять в России.
        Опять тоскую. И снова нем.
        Поля седые, поля родные.
        Я к вам вернулся. Зачем? Зачем?
        Кто хочет жертвы? Ее несу я.
        Кто хочет крови? Мою пролей!
        Но дай мне счастья и поцелуя.
        Хоть на мгновенье. Лишь с ней. С моей.
        Бывало, кто-то всхлипывал в середине стиха, кто-то шумно вздыхал...
        Теперь же, когда Степан не разговаривал, вечерами травили анекдоты, вспоминали байки из прошлой жизни. В основном, конечно, про любовные похождения, про доступных девчат, про силу свою мужскую и неотразимое обаяние. Особенно преуспевал в этом Гиви. Каждый раз им предлагалась вниманию слушателей новая история с головокружительными подробностями и пикантными деталями.
        Ребята посмеивались, шутили, беззлобно переругивались, подначивая друг друга и провоцируя Гиви на очередной рассказ о любовном приключении.
        -?Молодой человек, вам подсказать? Помочь выбрать? - Продавщица смотрела на Степана с некоторым раздражением и с интересом одновременно. Как замер над кроваткой, так и стоит столбом вот уже минут двадцать.
        -?А? Что? Помочь? Зачем? - Он очнулся от своих воспоминаний и не сразу сообразил, где находится...
        И тут же:
        -?А, да! Подскажите. У меня двойня!
        -?Поздравляю!
        -?Мне бы кроватку... И коляску... И ванночку. И... что там еще нужно?
        Девушка кинулась предлагать ему на выбор детские принадлежности. И хотя выбор в ту пору был невелик, все же пришлось решаться - синюю, зеленую или белую коляску. Одеяло шерстяное или фланелевое? Нужны ли подушки новорожденным или их приобретают позже?
        Он что-то перебирал в руках, что-то доверял выбрать девушке, долго копался в пеленках-распашонках, пока его не пронзила страшная мысль, от которой он с остервенением сжал погремушку и, не заметив, раздавил своими натренированными пальцами. Девушка с недоумением смотрела на странного покупателя. Что это с ним? Но вместо глаз увидела два бездонных колодца, в которых плескалась такая боль, какой ни в одних других она до сих пор не встречала.

«Я - убийца! - кричал сам себе Степан. - За что мне такое счастье - быть живым? Стать отцом? Жить? Любить? За что это мне, убийце? Ведь он мог жить. Он - Санька - мог отлежаться, оклематься. А я его убил!» Другой голос не соглашался, твердил:
«Да он же страдал! Он же сам просил тебя! Он все равно бы умер. Только в муках! А ты помог. Ты, можно сказать, спас его от лишних мучений!» Степан горько усмехался, не соглашаясь с этими сомнительными доводами, и все твердил: «Он же мог жить! Его могли спасти! А я убил! Я - трус! Я - мразь! Я - подонок! Я испугался, что меня будут мучить на глазах у Саньки. И я не выдержу... Я буду просить их остановиться. . Буду умолять о пощаде или о смерти! Не важно, о чем! Важно, что я унижусь, я не вынесу такого!»
        Он не замечал, как из порезанной ладони кровь капала на белые пеленки... Не замечала этого и продавщица. Она смотрела в глаза мужчины, не в силах оторваться, и беззвучно плакала...
        Первые годы брака Даша вспоминала с ужасом. Если бы ей кто-то раньше сказал, что семейная жизнь выглядит вот так, она бы не вышла замуж никогда. Орущие пацаны, бесконечные пеленки, бессонные ночи, сумасшедшие дни, сцеживание, кормление, боль в груди, болезни детей, крики, набухшие десны, температура, молочная кухня, районная поликлиника, запоры, поносы, недостаток витамина Д, безденежье, снижение либидо, отсутствие оргазма, тоска, вынужденное сидение дома, очереди везде и всюду, ветрянка, кашель, прививки, купание, первые шаги, сплошные синяки, слезы, ссадины, бутылочки, соски, пустышки, смеси, энурез, насморк, заикание, логопед, детский сад, ранний подъем, черные круги под глазами и полное отсутствие желаний, кроме одного: спать! Спать всегда! Спать везде! В любое время суток! При любой погоде! В любой ситуации! В любом месте!
        Боже мой! Почему ей не попалась в молодости книга: «Замуж? Никогда!» Почему она так жестоко ошиблась в жизни? Вот Зойка, соседка!
        Двадцать пять лет, живет припеваючи. Сама себе хозяйка! Театры, кино, вернисажи, поездки! Не живет - порхает! А посмотреть на Дашу? Изможденная, измученная, страшная! Вместо стрижки - жуткий хвост! Вместо нормальной одежды - старый спортивный костюм. На руки смотреть невыносимо. А ведь ей всего-то двадцать четыре! Господи! Да она уже старуха! Мама и то лучше выглядит, чем она. Ну, если не моложе, то уж счастливее - точно! А Даша превратилась в комок нервов.
        -?Пашка, стой! Яшка, туда нельзя! Остановитесь! Замолчите! Гады! Сволочи-и-и!
        Учебу пришлось оставить. Три года уже как. Теперь хоть детей в сад определила, и то хорошо. Можно было бы в Университете восстановиться. Можно-то можно, только ни сил, ни желания, ни внутренних ресурсов - ничего не осталось у Даши.
        Когда она вспоминала эти годы, ей казалось, что с мужем они даже и не разговаривали. Он работал то в двух, то в трех местах. Машина, что было вполне логично, стала ломаться и требовала к себе все большего внимания. Как материального, так и физического. Приходил Степан домой злой, усталый, неудовлетворенный. Дома его встречала жена - злая, усталая, неудовлетворенная.
        Только дети были веселы, беспечны, беззаботны, гармоничны в общении друг с другом и совершенно не замечали, насколько они напрягают родителей.
        Университет Даша с горем пополам все же окончила. Но к тому времени все изменилось в жизни. Отец ее давно не работал в министерстве. Хорошо, хоть старый приятель взял его к себе в фирму в отдел рекламы. Для папы это были и «плюс» и «минус» одновременно. Плюс - потому что наличие работы. Да еще хорошо оплачиваемой! Да еще в его предпенсионном возрасте! А минус - потому что как же это так: он - в недавнем прошлом солидный чиновник, руководивший серьезным отделом, принимавший решения государственной важности - подчиняется какой-то девчонке-пигалице, выпускнице журфака?! Скорее уж он должен возглавлять этот рекламный отдел фирмы! Он - с его опытом, связями, авторитетом! А не быть пешкой или мальчиком на побегушках у сопливой девчонки! Однако его друг - руководитель фирмы - считал иначе. Девочка - умница, знает законы бизнеса, и, хотя они еще только формировались в нашей стране в то время, она была вполне обучаема, восприимчива к новому, управляема, инициативна и оригинальна в своих творческих решениях. Сергей же Павлович - Дашин папа - пока только бравировал связями, возможностями и перспективами. На
деле же получалось не очень. Все его «связи» и «возможности» поменяли место работы, ушли в коммерческие структуры, бросились, как и он, на зарабатывание денег. Поэтому эффекта от его работы особенно не наблюдалось. Приятель зарплату платил исправно, но все участники этой затеи начинали понимать: вряд ли что хорошее получится. Хозяину нужен результат, а не амбиции. Сергею Павловичу нужны и деньги, и признание, и высокая должность... Короче, речь о том, чтобы помочь дочери устроиться на работу, уже не шла. Самому бы удержаться, дотянуть до пенсии.
        А Даша? Что Даша? Молодая, энергичная! Сама пробьет себе дорогу! Вон им с супругой никто не помогал. Сами всего достигли! Сами всего добились! Вот и вы, молодые, давайте сами!
        Даше ничего не оставалось, как устроиться корректором в издательство
«Художественной литературы». И хотя это было чудовищно несправедливо - с университетским образованием в корректоры - ничего другого она пока найти не могла. По крайней мере там была возможность карьерного роста, там ей грезилось место редактора. Пусть пока не главного, а одного из редакторов. Но хоть что-то. Кроме этого, оказалось, что домой можно уходить пораньше, не высиживая до конца рабочего дня, как в большинстве учреждений, и это вполне ее устроило. Забирать пацанов из сада, кроме нее, было некому.
        Короче, кое-как дотянули до школы. А с началом учебы начались новые проблемы. К тому времени, правда, родители с двух сторон совместными усилиями, сочетая родственные обмены с доплатами, сумели обеспечить молодой семье двухкомнатную квартиру на окраине Москвы, в спальном районе. Но это было не важно - где! Главное - свое! Большая кухня, удобная лоджия, раздельный санузел, приличная прихожая и две изолированные комнаты. Вот оно - счастье! И за съемное жилье платить не нужно, и школа рядом - в соседнем дворе! Метро пока нет. Ну и ладно! Не все сразу! Даша даже похорошела, переехав в новое жилье. Заботы об устройстве собственного жилища поглотили ее целиком, отодвинув на задний план неудовлетворенность работой, дискомфорт во взаимоотношениях с мужем и напряжение, связанное с воспитанием сыновей.
        Когда она первый раз поймала себя на мысли, что ей не очень приятно находиться рядом с мужем, то даже расплакалась. Почему ей плохо-то? Чего ей не хватает? Ну, денег - это понятно. Их вообще мало кому хватает. Речь же идет не о материальной стороне вопроса, а о душевной, эмоциональной, интимной! А здесь нет ей комфорта. Как вернулся с этой проклятой войны чужой, так чужим и остался. Чужим, надломленным, истерзанным, закрытым, погасшим, напряженным, раздраженным, беспокойным, недовольным! Как пришел таким восемь лет назад, так и не смог преодолеть в себе ни один из этих изъянов. А ведь нуждался он в нежности, в ласке. Ведь жаждал любви, спокойствия, гармонии! Она понимала это, чувствовала... Но... не доверялся он никому, даже ей. Не открывался... Никогда не обнимет с нежностью, не приласкает. В постели - только напор, жесткость, чуть ли не агрессия. Совсем как в известной песне: «Я на тебе как на войне». Сколько раз говорила ему:
        -?Ну, можно понежней, поаккуратней?
        -?Даш, не морочь мне голову!
        Вот и весь разговор.
        Бывали, конечно, моменты некоего расслабления. Но так редки и недолги бывали они, что почти и не считается. Это случалось, как правило, когда Степан смотрел фильмы своего детства или мультфильмы. Сядет с пацанами у телевизора, если старое кино или сказку показывают, и замрет. И какой-то румянец на щеках появляется, тело чуть утрачивает вечно наряженный тонус, глаза увлажняются...
        Даша старалась больше таких фильмов покупать на кассетах, чаще их ставила - якобы самой посмотреть захотелось. В эти моменты мечтала, чтобы и муж приобщался к просмотру. Иногда это удавалось, но не всегда. Все-таки он предпочитал смотреть в одиночестве, то ли понимая, что может не сдержаться и каким-то образом выказать свои эмоции, то ли не желая растравлять себя...
        Словом, душевного общения не получалось. А ведь каким он был раньше: улыбчивым, нежным, внимательным. Она ловила себя на мысли, что не хочет его сегодняшнего. Если бы вернуть те несколько медовых месяцев, которые они прожили до армии! Если бы вновь окунуться в тот упоительный роман! Ей казалось, молодость проходит мимо нее. Да что там молодость? Жизнь проносится мимо! Что она видела в свои годы? Быт, который ее уже скоро с ума сведет! Работа за гроши! Без просвета, без интереса. Без конца и края! Бесконечный, выматывающий контроль за пацанами! И холодные глаза мужа. Вот это жизнь? Вот это счастье? И ведь не денешься никуда. Все! Повязаны они навечно - и детьми своими суматошными, и квартирой этой, и полунищенским существованием... Ну, может, не совсем так. Не такие уж и бедные они. Просто постоянная гонка на выживание, экономия, выкраивание, выгадывание, стягивание концов с концами - все это так опустошало Дашино сердце, что она подчас в растерянности думала: куда же девался поэтический экстаз? Где тот возвышенный полет, когда они могли поочередно читать стихи, признаваясь таким образом в любви
друг к другу. Он, помнится, начинал с Северянина:
        Ты совсем не похожа на женщин других:
        У тебя в меру длинные платья,
        У тебя выразительный, сдержанный смех
        И выскальзыванье из объятья.
        А в глазах оздоравливающих твоих -
        Ветер с моря и поле ржаное,
        Ты совсем не похожа на женщин других,
        Почему мне и стала женою.
        Она вторила ему Блоком:
        Мой любимый, мой князь, мой жених,
        Ты печален в цветистом лугу.
        Повиликой средь нив золотых
        Завилась я на том берегу.
        Над тобой - как свеча - я тиха,
        Пред тобой - как цветок - я нежна.
        Жду тебя, моего жениха,
        Все невеста - и вечно жена.
        Он отвечал Брюсовым:
        Я люблю тебя и небо, только небо и тебя,
        Я живу двойной любовью, жизнью я дышу, любя.
        В светлом небе - бесконечность: бесконечность
        милых глаз.
        В светлом взоре - беспредельность: небо, явленное в нас.
        Она переходила на женскую поэзию и цитировала Цветаеву:
        Имя твое - птица в руке,
        Имя твое - льдинка на языке,
        Одно-единственное движенье губ,
        Имя твое - шесть букв.
        Мячик, пойманный на лету,
        Серебряный бубенец во рту,
        Камень, брошенный в тихий пруд,
        Всхлипнет так, как тебя зовут.
        Он вновь возвращался к своему любимому Северянину:
        Моя жена всех женщин мне дороже
        Величественною своей душой.
        Всю мощь, всю власть изведать ей дай, Боже,
        Моей любви воистину большой!
        Ну, и где она теперь, эта любовь? Или, может, так глубоко в нем, что уже и утонула?
        Даша почему-то надеялась, что постепенно Степан должен оттаять, забыть страшные события, возвратиться к мирной жизни, к ней - своей жене, к детям. Но надежды не оправдывались. Он как будто застрял там, заблудился в том времени, остался там надолго, и она опасалась - не навсегда ли. По-прежнему дважды в год Степан неукоснительно ездил к Санькиной матери. Была ли для этого финансовая возможность в семье, нет ли - не имело значения. Занимал, зарабатывал на дополнительных работах, откладывал заранее... Но ездил. И если билет до Саратова был вполне доступен и никогда не вызывал материального напряжения, то денежная помощь матери, подарки, средства на поддержание в порядке могилы и памятника в приличном состоянии требовались значительные.
        Даша всегда недоумевала по поводу этих поездок, но никогда не возражала. Однажды, правда, в сердцах спросила:
        -?Ну, сколько можно туда ездить? Девятый год пошел, а ты все катаешься!
        Но осеклась, увидев его взгляд. Он даже ничего не ответил, только посмотрел, и она замолчала.
        Толком он ей так ничего и не рассказывал. Единственное, о чем она знала, это что Саня погиб на руках Степана и что Степа вынес уже погибшего товарища под обстрелом и смог отправить тело на родину. Но... ведь не один товарищ погиб у него там. А ездит почему-то он только к Саниной матери...
        Но за долгие годы жизни со Степаном Даша поняла: вопросов лучше не задавать. Ответа все равно не услышишь. Секретов своих Степан не раскроет, и пропасть между ними никак не уменьшается.
        Из Саратова Степан всегда возвращался почерневшим. Щеки западали еще больше, губы сжимались в тонкую полоску. Глаза страдали. Первые недели после поездок лучше было вообще с ним не разговаривать. Он срывался по поводу и без. Ладно бы только на нее, но и на сыновей тоже.
        На любой детский вопрос звучал один и тот же жесткий ответ:
        -?Отжиматься!
        Сыновья обижались сначала. Ну, при чем тут отжимание, если они спрашивают о прогулке или про поход в кино? Но со временем привыкли. И подходили к нему, заранее отжавшись. У них даже свой язык выработался по этому поводу. Например, нужно было им по 100 или по 200 рублей на что-то... Да не важно на что: на подарок школьному товарищу, или на новый мяч, или на фломастеры... Подходят к отцу:
        -?Пап, двадцать раз. Левая - восемь. Дай, пожалуйста, сто рублей.
        -?Почему так мало?
        Это отец не про деньги. Это про «левую». Это значило, что всего сын отжался двадцать раз, из них одной правой - двенадцать, а на левой - восемь. Уже к десяти годам они владели разными спортивными приемами, в том числе и отжиманием на одной руке.
        -?Не получается больше пока.
        -?Дойдешь до десяти, тогда подойдешь!
        -?Ну, пап... - начинал клянчить кто-то из сыновей.
        -?Хватит ныть! Не хочешь десять? Тогда двенадцать! Не меньше!
        Они к своим десяти годам уже поняли, что спорить бесполезно, обманывать бессмысленно, обращаться к матери запрещено внутренними правилами семьи. Нет, с разговорами, за советами, за помощью с уроками - это пожалуйста. А вот просьбы - те только к отцу! Это уже не обсуждалось, не подвергалось ни сомнению, ни изменению, а выполнялось со всей строгостью.
        Пацаны, как и их родители, тяготели к гуманитарным предметам. Невзирая на хулиганские наклонности, дерзость и уверенность в своих физических возможностях, а заодно и в чувстве превосходства над ровесниками, и Пашка и Яшка отлично писали сочинения, блистали по литературе и вполне сносно запоминали правила орфографии. География и история вопросов не вызывали, а вот начавшиеся в шестом-седьмом классе физика, химия, тригонометрия и прочая «фигня», как они называли эти предметы, были им не очень-то доступны.
        Отец, кроме привычного «отжиматься», ничего придумать не мог. Даша была более конструктивна и предложила взять репетитора. Аттестат ребятам нужен приличный, даже если технические знания не очень-то и пригодятся для дальнейшей учебы.
        Пацаны в тот момент уже мучились в восьмом классе. Вопрос о поступлении в вуз периодически возникал, но каждый раз возникал и диспут между родителями.
        -?Какой толк, что мы с тобой закончили МГУ? - начинал кипятиться в таких случаях Степан.
        -?Как это «какой толк»? - не понимала Даша.
        -?Ну, и ты и я имеем диплом университета, что из того? Я - охранник плюс разнорабочий. Ты - корректор. Ни денег нам это не принесло, ни карьеры, ни удовлетворения.
        -?Стоп! Стоп! - Тут уже Даша начинала повышать голос. - Если бы не твой отец, который загнал тебя в армию, ты мог бы стать крупным филологом.
        -?Ерунда!
        -?А ты забыл, да? Забыл, что тебя в аспирантуру приглашали? Что тебя распределяли в очень даже приличные места? Может, ты забыл свою блестящую дипломную работу? Свои наброски статей? А стихи? Новеллы? Эссе? Где это? Ты сам, своими руками похоронил в себе все возможности. Ну, да... извини... не совсем сам, а с помощью своего папы...
        -?Ладно, успокойся! - Степан не хотел соглашаться с высказываниями жены и в то же время сознавал правоту ее доводов.
        -?Да что «успокойся»? - Даша заводилась не на шутку. - Если бы не эта война, ты был бы уже кандидатом наук. Писал бы докторскую, стал бы профессором. Вся жизнь по-другому пошла бы. А я? Чем я виновата, что у нас двойня родилась? Может, с одним ребенком мы бы справились и не пришлось бы учебу бросать. Да ладно! Что тут говорить!
        Она замолкала ненадолго. Потом опять:
        -?Ты и детям хочешь жизнь поломать? Себе поломал, и им тоже надо?
        -?Почему ломать-то?
        -?А потому, что пусть поступают, пусть учатся, получают высшее образование. Я настаиваю!
        На этом месте разговор, как правило, затухал, чтобы после следующей фразы Степана вспыхнуть с новой силой:
        -?А в армию?
        -?Что-о-о?
        -?Ничего! Пойдут служить как миленькие!
        Даша начинала всхлипывать, Степан замолкал.
        -?Пусть сначала отучатся. Потом пойдут, - искала компромисс Даша.
        -?Посмотрим... - уклончиво отвечал Степан. - Но служить будут. Это не обсуждается! Настоящими мужиками только армия их сделает.
        -?Значит, ты себя настоящим мужиком считаешь? Значит, вот то, как мы живем, - это лучшее, что может предложить мужчина?! - Даша уже кричала, не контролируя себя и не пытаясь сдержаться. - А разве настоящий мужчина не должен любить жену? Разве он только свою физическую силу должен развивать? А выразить ласку? А приятные слова сказать? А удовольствие доставить женщине? Это кто должен?! Я по наивности своей думала, что именно настоящий мужчина способен на это. Может, мы отдыхали когда-то? Может, мой настоящий мужчина мне хоть один приличный подарок сделал за пятнадцать лет брака?
        Степан отворачивался и норовил выйти из кухни, где происходил разговор. Но не тут-то было. Жена не отпускала его, кричала прямо в лицо:
        -?Машина - родители! Квартира - родители! А что ж настоящий мужик-то мой сделал?
        Она буквально билась в истерике. Гремела сковородками, с остервенением отбивала мясо и усугубляла свои слезы едким луком, которого резала уже третью головку.
        Степану нечего было ответить на эту тираду. Его стальная жизненная философия разбивалась о хрупкие женские доводы.
        Он не считал себя неудачником. Он сильный, здоровый. Он работает без устали, у него в квартире все доведено до нужного состояния - лоджии, подсобки, антресоли. Везде сделан ремонт, везде порядок. Машину смог поменять. Правда, не бог весть на какую хорошую. Но бегает. Гараж есть.
        Оправдываясь так, он понимал все же, что нет, не преуспел он в жизни, что мог, вполне мог жить иначе, интереснее, насыщеннее. И можно говорить о войне, о том, как непросто ее пережить... Но не всех же она сломала. Прошли через нее многие, а сломались так, как он, далеко не все. Некоторые ребята ведь поднялись. Кто клуб спортивный организовал, кто бизнес какой-то открыл. Кто-то, правда, в бандиты подался. Есть и такие. Валерка Рыжий хоть и инвалидом вернулся, а фонд ветеранов возглавляет. Захар из Питера смог производство небольшое организовать. Серега автосервис открыл. А Леха вообще в политику подался. Так что есть и другие пути, другие дороги, а не только как у него: то вахта, то извоз. Да уж! Преуспеть что-то не удается!

«Бои без правил» проходили в полуподвальном помещении спортивного клуба. Степан попал на это зрелище лишь однажды, но был по-настоящему шокирован, даже потрясен.
        Во-первых, выяснилось, что деньги там крутятся немереные. Что ребята-бойцы за драку зарабатывают от тысячи до пяти тысяч зеленых. Во-вторых, попасть в число бойцов совсем не сложно. Никаких справок никто не требует, никаких паспортов. Заранее заяви о себе, тебя поставят в график, и - вперед!
        В-третьих, то, что он увидел, являлось далеко не самым страшным вариантом такого рода мероприятий. Как он понял, это было нечто среднее между «черным тотализатором» и шоу-программами.
        На «черном тотализаторе» творился откровенный беспредел. «Без правил» означало
«совсем без правил». Там не было ни судей, ни врачей, ни этических норм. Зато сплошь и рядом случались выдавленные глаза, откусанные уши, разбитые мошонки. Зато не редкостью были летальные исходы, покалеченные тела, изуродованные лица. Правда, и расценки - неимоверно высокие.
        Шоу-программы представляли собой легально разрешенное зрелище. Ну, может, полулегальное... Тем не менее там все происходило по договоренности. Мощные парни якобы били друг друга, применяли, казалось, безжалостные приемы, выкрикивали ругательства и явно работали на публику. Участников можно было назвать скорее, артистами, чем бойцами. Даже их внешний вид говорил о явном наличии имиджмейкера - красивые стрижки, яркие татуировки, стильные майки и фактурная внешность.
        То, что увидел Степан, носило характер честной игры. Да, без правил. Да, жестко. Да, за деньги. Но был кто-то типа судьи. Там он видел фельдшера. И бойцы выглядели человечно, реально, натурально: побитые жизнью мужики, нуждающиеся в деньгах. Как правило, бывшие вояки, несостоявшиеся спортсмены, полукриминальные элементы, не примкнувшие по каким-то причинам ни к одной из группировок. Одиночки, неудачники, бедолаги.
        Как только Степан принял для себя решение, что попробует поучаствовать в поединке, распорядок его дня стал несколько иным. Утреннюю зарядку он оставил без изменения, увеличил только количество выполняемых упражнений в два раза. Но таким образом тренируют силу и только силу. А быстроту реакции? А морально-волевые качества? А выносливость? Поэтому в течение дня на работе он умудрялся тоже проделывать ряд упражнений на статическое напряжение. Вечером добавлял отжимание с хлопками плюс пятьдесят приседаний и обязательные прыжки по лестнице то на одной, то на другой ноге поочередно. На пятый этаж ежедневно.
        Его предупредили: первый раз трудно заработать много денег. Тем более есть так называемая плата за вход, то есть или плати сразу и начинай работать за деньги, или первый гонорар отдай хозяину. Ну, что тут спорить? Денег на «входной билет» у него нет. Значит, будем биться в долг.
        Противники друг друга не знают, не видят, встречаются только на ринге. Организаторы стараются, конечно, подобрать пару примерно в одной весовой категории, но строго за этим никто не следит. А Степану соответствовать довольно сложно: худой, высокий. Не скажешь, что борец.
        Первый бой, как ни странно, дался ему сравнительно легко. Удары достигали цели, и скоро у соперника заплыла вся левая сторона лица и стали заметны сбои в координации движений... Однако он бил очень сильно по ногам, чего Степан, честно говоря, совсем не ожидал. Ноги гудели, горели и немного дрожали от напряжения, волнения и непривычности ситуации. Степан тоже пропускал удары, но напирал на соперника со всей дерзостью и свойственной ему агрессией.
        ...Из первой своей так называемой зарплаты он принес домой пятьсот долларов. Остальные три тысячи отдал, как было оговорено заранее.
        Дома ничего не стал рассказывать. Положил деньги перед Дашей, сказал, премия. Ноги лечил втихаря. Сначала отлежался в соленой ванне. Потом мазал синяки и ушибы мазью, а ссадины - зеленкой. Даша заметила, что муж прихрамывает, но он отговорился случайным падением с лестницы.
        Второй его бой случился два-три месяца спустя. Ноги зажили, мышцы налились от усиленных тренировок, в глазах появился азарт, интерес, уверенность. Но... видимо, прав был тот мудрец, изречение которого когда-то давно прочел Степан, не помнил где, не помнил по какому поводу, но сам афоризм запомнил, поскольку уж очень сомнительным показалось ему изречение. Всего-то одна фраза: «Нет ничего страшнее первого успеха».
        В этот раз его избили так, что он буквально залил кровью весь ринг. Кровь капала из носа, сочилась из брови. Кровоточили ссадины на руках. Он еле-еле успевал уворачиваться от ударов. И хотя его сильные кулаки тоже достигали цели, бой он явно проигрывал. Устал чертовски. Не хватало дыхания, пересохло горло, перед глазами плясали звездочки... Степан понимал, что сегодня - не его день. Публика ревела. Многие помнили прошлый выигрыш Степана и поставили на него. Новичок всегда привлекает внимание, тем более если новичок - победитель. А тут на тебе - проигрывает. Судья уже пару раз пытался остановить игру, поскольку правый глаз Степана заплывал, превращаясь буквально за считаные минуты в темно-сизый фингал, кровь капала, не переставая... Из носа, из разбитой губы...
        Да... просчитался Степан. Не придал должного значения противнику. А противник-то оказался достойным. И скорее всего владеющим специальными приемами. Потому что в какой-то момент - Степан даже не понял, как это произошло - очутился он на полу. Противник грамотно перекинул его через бедро и проводил удушающий прием. То, что помимо удушающего, прием был еще и болевым, говорить не приходилось.
        Степан сопротивлялся отчаянно. Хрипел, сопел, напрягал мышцы шеи. Тот продолжал давить... Степан почувствовал: еще чуть-чуть, и у него закружится голова. От нехватки воздуха, от боли, от отсутствия сил... Он сделал обманное движение - как будто силы кончились, как будто повисла голова, как будто безвольно опустились руки...
        Противник, вероятно, тоже устал. Он тяжело дышал, пот струями стекал с шеи, с груди, капал на лицо Степана, лежащего в полуобморочном состоянии. Хватка его несколько ослабла. Противник, видимо, решил, что это окончание поединка. Зрители орали, свистели...
        Степан, почувствовав ослабление хватки, неожиданно и с такой силой плюнул в лицо соперника, что тот чуть не захлебнулся чужой кровью и чужой слюной и сделал инстинктивное движение: утереться бы... Этого мгновенья хватило Степану: казалось, он собрал в свой удар все оставшиеся силы. Противник восседал над Степаном, лишая возможности передвинуться, перевернуться, встать... Однако нижняя часть тела оставалась относительно свободной. Степан согнул ногу в колене и с такой силой ударил мужика по спине, что тот от боли и неожиданности буквально рухнул. Застонал и рухнул... Степан продолжал долбить коленями по его спине. Потом сумел встать и в остервенении ударил ногой стонущего мужика. Удар пришелся в живот. Тот согнулся в болевом приступе. Захрипел, застонал.
        А Степан как с цепи сорвался. Он продолжал наносить удар за ударом, буквально молотил ногами противника, который уже был не в состоянии ни сопротивляться, ни защищаться.
        Зрители вскочили с мест. Кричали все. Шум стоял неимоверный. Судья еле оттащил Степана в угол ринга. Он был признан победителем, что явилось для него неожиданным. К его противнику подошел фельдшер, но тот уже более-менее пришел в себя. А вот кому требовалась помощь, так это Степану. Глаз заплыл, бровь кровоточила, губы разнесло в пол-лица. Руки дрожали, в груди клокотало. Фельдшер дал ему легкое успокоительное, оказал первую помощь. Но все это мало помогло.
        Когда Степан вошел в квартиру, Даша в ужасе прижала руки ко рту и округлившимися глазами безмолвно смотрела на мужа. Тот молча положил деньги на стол. Пачка была внушительная.
        -?Степа, что с тобой?! - со слезами в голосе спросила Даша.
        -?Даш, дай поесть, а?
        -?Да, да, конечно!
        Степан жевал медленно, двигался медленно, говорил медленно. Да он и не говорил почти. Так, короткие фразы, типа: «дай соль» или «налей еще чаю». Казалось, каждое движение причиняет ему боль и буквально каждый жест дается с трудом. Даша тоже молчала: знала, что спрашивать бесполезно, что если сам не захочет рассказать, то никакими расспросами ничего из него не вытянешь.
        Единственное, чем она поинтересовалась, так это деньгами. Просто кивнула в сторону пачки:
        -?Ты что, отнял у кого-то?
        -?Заработал.
        -?Где?
        Опять молчание.
        -?Ну... я в смысле... не криминал? Не преступление?
        -?Нет. Все по-честному.
        И через минуту:
        -?Даш, набери ванну. С солью.
        Он знал еще с юности, что именно соленая вода хорошо снимает мышечные боли и помогает полностью расслабиться. Причем совершенно не важно, какая соль: морская, ароматизированная или обычная пищевая. Главное, чтобы вода была соленая.
        ...Было уже три часа ночи, когда они улеглись. После ужина, ванны, примочек Степан более-менее расслабился. Он даже позволил Даше намазать ему больные места мазью, хотя обычно ухаживал за собой сам. Казалось, он вообще не любил, когда к нему прикасаются. Может, поэтому и неласков был. Даже в те минуты, когда ласка необходима.
        ...Наутро лицо разнесло так, что идти на работу в таком виде оказалось немыслимо. Больничный тоже вряд ли дали бы. Если только, как говорится, зафиксировать побои. А это также не представлялось возможным, поскольку влекло за собой обращение в милицию. Степан позвонил сменщику, попросил отдежурить за него взамен на два дополнительных выходных. Тот согласился. У Степана появилась возможность хоть немного отлежаться.
        Ребята вернулись из школы и не узнали родного отца. Не лицо - сплошной синяк.
        -?Ой, пап! Чего это?
        -?Да так... Упал с лестницы...
        -?Часто ты падать стал.
        -?Это что еще за разговоры? - Степан повысил голос. - И что это за сарказм в голосе? Ты, Яша, с отцом разговариваешь, между прочим.
        -?Пап, да я чего? Я же так просто... узнать...
        -?Сначала отожмись, а потом интересуйся!
        Спорить было бесполезно. Яков пошел отжиматься. Степан встал над ним.
        -?Все, пап! Тридцать!
        Яша с трудом поднялся с пола. Дыхание было прерывистым, пот выступил на лбу.
        -?Нет, не все! Теперь по десять на кулаках и на пальцах!
        Яшка с огромным усилием подчинился. Каждое новое движение давалось ему с трудом. Он скрипел зубами, кряхтел, шумно выдыхал воздух. Руки дрожали, пот уже капал на пол тяжелыми каплями...
        -?Ну что, выдохся? Кончился? Сдох? - издевался отец.
        Сын молчал. Сидел на полу, обняв колени и облизывая пересохшие губы.
        -?А слабо еще по пять раз на каждой руке?
        Смотреть в лицо отцу было невозможно, спорить бесполезно. Яшка прошипел куда-то в бок:
        -?Не знаю!
        -?А ну, пробуй!
        Пашка стоял тут же и серьезно смотрел на брата. Все было привычно, обычно, знакомо. Сейчас закончат с Яшкой, примутся за него. Яшка готовился к отжиманию на одной руке. Тут главное два нюанса соблюсти: широко расставить ноги и опорную руку расположить строго по центру. Тогда можно и десять, и пятнадцать раз отжаться. Ну, если тренироваться, конечно. Яшка смог. Но и на этом отец не остановился. Обычно останавливался. Но сегодня вошел в какой-то незнакомый ребятам кураж.
        -?А слабо сыграть в супер-игру?
        -?Ты о чем, пап?
        Яшка уже собирался расслабиться и уступить место брату. Но, видимо, рано.
        -?Присядешь в низком приседе пятьдесят раз подряд без передышки?
        -?Пап... я устал!
        -?Устал? - с издевкой произнес Степан. - Устал? А такую рожу, как у меня сейчас, хочешь? Хочешь, я тебя спрашиваю?
        Вместо ответа Яшка принялся приседать. И не пятьдесят, как сказал отец, а семьдесят три раза сумел. После этого упал и лежал с закрытыми глазами, глотая воздух открытым ртом...
        Ничего не сказал отец. Молча пошел в спальню. Молча вернулся с деньгами. Молча протянул сыну триста долларов.
        Тот сначала ничего не понял. Потом с недоверием взял:
        -?Ой, пап... Это мне? Спасибо!
        Пацаны у Даши и Степана росли не избалованные деньгами. Да и как можно было избаловаться при такой скромной жизни? Одевать их родители, правда, старались по моде, но без излишеств. А уж чтобы заикнуться о чем-то дорогостоящем - нет! У ребят язык не поворачивался. Конечно, хотелось многого: и компьютер, и приставку к телевизору, и мобильники, и плееры... Да мало ли чего хочется пацанам? Однако не просили. Видели, как мать за копейки угробляется в своем издательстве, да еще вечерами над переводами сидит. Отец вон тоже - с одной работы на другую бегает, да толку мало: еле-еле концы с концами сводят. А тут еще и репетиторов надумали... Где ж столько денег заработать?
        Но сегодня в отце как будто что-то изменилось. После воспитательной беседы на тему
«Морально-волевые качества, сила и целеустремленность как основа жизнедеятельности мужчины» Степан сказал:
        -?Ребята, набросайте список... ну... что бы вы хотели иметь...
        -?Пап, ты сейчас о чем? - недоуменно переглянулись братья.
        -?Ну... как о чем? Какие-то есть у вас желания?
        -?Материальные, ты имеешь в виду?
        -?Да.
        -?Есть, конечно!
        -?Вот и напишите!
        Через пятнадцать минут перед отцом лежал список. Большой, всеобъемлющий, но... вполне реальный. Там не было ни мотоциклов, ни яхт, ни вилл в Испании. Зато, как и предполагал Степан, ребята мечтали о компьютере. Сначала было написано «2 штуки», потом, правда, цифра «2» исправилась на единицу. Мобильные телефоны - ну, тут уж, понятное дело, по штуке на каждого. Потом кроссовки, джинсы, куртки. И в конце робко так, карандашиком приписано: велосипеды гоночные - желательно два.
        Степан спокойно прочел. Сказал:
        -?Ну, что ж! Будет сделано! Хотел, правда, машину поменять. А потом подумал: нет, сначала решу проблемы сыновей. И матери что-нибудь купим. Не возражаете?
        -?Нет, пап, конечно!
        -?А там и до машины дело дойдет.
        Ребята поняли, что у отца появились деньги, но как много, каким образом, откуда - эти вопросы они задавать не решались.
        Вечером пришла Даша. Пристально посмотрела на лицо мужа и безапелляционно заявила:
        -?Пойдем в травмопункт. Я тебя провожу.
        -?Да брось ты, Даш! Мне уже лучше.
        Но он кривил душой. Глаз болел, бровь кровоточила, отек лица не становился меньше.
        В травмопункте зашили рану. Оказалось, что бровь пострадала достаточно сильно. Назначили специальные капли для лечения глаза. Кроме того, болевые приемы не прошли бесследно. Переломов и трещин не было, а вот вывихи, ушибы присутствовали. Все это надо лечить специфическими средствами и даже физиотерапевтическими процедурами. Врач выписал Степану направление ко всем специалистам. А за отдельную плату - больничный лист, в котором указал: несчастный случай (падение на улице и удар об асфальт) по дороге на работу.
        -?Ну вот, хоть дома отлежишься, отдохнешь, подлечишься. - Даша с болью смотрела на мужа. - Слушай, можешь ты мне все-таки объяснить, что случилось?!
        -?Даш, лучше не спрашивай!
        -?А почему? - не унималась она. - Мы же самые близкие люди, Степа! Если ты таким страшным образом зарабатываешь деньги, то лучше не надо!
        -?Я по-другому не умею.
        Вот и весь разговор.
        Зато дома он показал жене список, составленный сыновьями.
        -?И что? Ты им все это купишь? - усомнилась Даша.
        -?Запросто! Причем на этой неделе и куплю. Лицо немного придет в норму - и никаких вопросов.
        -?А ты разбираешься, какой именно компьютер? Телефоны какой фирмы?
        -?Да вместе с пацанами поедем. Пусть сами выберут.
        -?Ну и отлично!
        -?Даш, а ведь это еще не все!
        -?Ты о чем?
        -?А о том: где твой список?
        -?Список чего?
        -?Твоих желаний!
        -?Моих? Ты что, серьезно?!
        -?Более чем! Пиши! Многого не обещаю, но кое-какие мечты постараюсь исполнить.
        Даша задумалась. Взяла бумагу, ручку и решила писать все подряд. Смешной получился список. Смешной и очень грустный одновременно. В него попали: набор кастрюль, новая посуда, комплекты постельного белья - три штуки, сумка дамская - три штуки: белая, черная, коричневая. Кроме этого сапоги зимние, сапоги осенние, туфли, косметика декоративная, крем для лица, микроволновая печь, плащ, трусы, колготки - пар десять про запас, горшки под цветы - все одинаковые - пятнадцать штук, новые шторы хотя бы на кухню, набор махровых полотенец, меховой жакет. Последнее было зачеркнуто, исправлено на «короткую дубленку». Потом и это зачеркнуто, исправлено на «пуховик».
        Степан прочитал, рассмеялся, сказал:
        -?Значит, так! Все, что ты написала, покупаем. Плюс к тому и меховой жакет, и дубленку, и пуховик! Ты посчитай, сколько денег-то! На все хватит!
        -?Ой, Степа! Неужели?
        -?Думаю, останется даже.
        -?Степ, а себе? Что ты себе купишь?
        -?Знаешь, у меня немного желаний. Пожалуй, три всего. Машину новую взять. Я думаю, это несложно. Нашу продадим, добавим и возьмем новую.
        -?Степ, только этих денег на машину уже не хватит.
        -?Так я еще заработаю!
        -?А другие какие желания?
        -?Памятник надо бы Саньке обновить. Давно собирался, но не получалось. Теперь, надеюсь, получится.
        -?А третье?
        -?А третье... - Он загадочно замолчал.
        -?Ну!
        -?Отправиться с тобой отдыхать!
        Даша от неожиданности ойкнула и широко раскрыла глаза. Конечно же, она мечтала об этом. Но даже забыла написать о своей мечте! И вдруг он! А ведь если вспомнить, то за все годы совместной жизни, максимум что они могли себе позволить - это дача родителей или профсоюзный дом отдыха от Дашиного издательства.
        -?Причем, - продолжал Степан, - не куда-нибудь, а за границу! Так что делай всем загранпаспорта! Видишь, жизнь налаживается!

«Да, - подумала про себя Даша, - наличие денег облегчает существование. Но какой ценой?..»
        Степан лечился долго. Шов заживал с трудом. Видимо, в рану попала грязь. Глаз тоже не сразу поддался лечению. Сосуд лопнул, кровью был залит белок, глаз болел, слезился и никак не хотел восстанавливаться. О возобновлении тренировок не могло быть и речи. Руки болели, колени ныли. Он позволил себе расслабиться, хотя понимал: нельзя! Любая поблажка - это шаг назад! Любое попустительство - это плюс сопернику! Расслабление хорошо в меру. А мера - день-два - не больше. И он начинал заново наращивать темп и объем тренировок. Если болят руки, если ноют ноги, то можно заняться прессом. И он истязал себя упражнениями на укрепление мышц живота. Ребята приходили из школы, и он заставлял их бить себя:
        -?Давай! Бей! Под дых! В живот!
        Ребята сначала били осторожно, с опаской, не в полную силу, а потом входили в раж. Сами они уже были очень даже тренированные. Семнадцатилетние, высокие - в отца, атлетического сложения, они представляли собой довольно существенную силу, особенно вдвоем.
        -?Пашка! Теперь ты! Сильней! Сильней, говорю! А теперь ногой! Бей, я сказал!
        Главной задачей для Степана в этих спаррингах было не пропустить удар в солнечное сплетение. Потому что это место натренировать невозможно. Его можно только защитить. За пресс он не волновался. Он довел его до состояния непробиваемого. Значит, остаются только два места на теле, которые нужно защищать: половые органы и солнечное сплетение. Вот он и тренировался.
        Ребята, получив от отца обещанные подарки, ходили счастливые.
        Даша, постепенно покупая себе вещи по списку, боялась поверить в такую удачу. Всю жизнь выкраивать, экономить, выгадывать... и вдруг - покупай все, что нравится, все, что нужно, все, о чем мечталось.
        Степан продолжал жить двойной жизнью. Вернее, жизнь-то у него была более-менее прозрачная и понятная для членов семьи, за исключением его тайного участия в боях без правил. И в этой тайной жизни случалось много чего. И хорошего, и плохого. Плохого, честно говоря, больше.
        Однажды принесли его полумертвого и бросили под дверью. Позвонили и ушли. Была уже глубокая ночь. Даша открыла дверь и остолбенела. Степан лежал на кафельном полу лицом вниз, раскинув руки. Она разбудила ребят. Втроем они втащили его в квартиру. Особых повреждений на теле не было. На горле - огромный синяк и дышал он с трудом. Денег - сто долларов. Потом выяснилось, что сломаны четыре ребра... Что он перенес удар по почкам и удушающий прием. Заплатили, как обычно платят за участие, даже если проиграл, пятьсот баксов. Он по двести обещал мужикам, которые его до дома доставят.
        Невзирая на подобные травмы, бои он не бросал. Иной раз приносил хорошие деньги. Иногда, в случае проигрыша, всего пятьсот. Проигрывал, правда, реже. Поэтому смог и машину сменить, и памятник обновить боевому товарищу.
        Оставалось организовать всей семье отдых. Но тут случилось непредвиденное.
        Степан выходил на ринг в тот вечер в третьей паре. Обычно по три-четыре пары бились за вечер. Ни разу он не попадал с прошлыми соперниками. Почему-то не было принято. Организаторы следили за этим четко. И также четко выполнялся принцип: до ринга соперники не знают, с кем будут бороться. Делалось это, видимо, специально, чтобы никто ни с кем не мог договориться.
        Поскольку публика уже была разогрета двумя предыдущими боями, то рев на трибунах стоял неимоверный. Степан всегда удивлялся этому явлению: вроде бы и зал небольшой, а такой всегда шум, крик, что уши закладывает.
        И еще его поражало: откуда люди знают о такого рода развлечениях? Ведь ни рекламы никакой, ни информации...
        Короче, выходит он на ринг, подпрыгивает, разминается, чтобы мышцы не остыли... Судья дал сигнал к началу поединка. Степан поднял глаза, сделал привычное движение вперед - и резко остановился... Перед ним стоял Витька. Боже мой, Витек! Сердце запрыгало, заскакало и упало вниз живота. Степан опустил руки. Ударить Витьку он не мог ни при каких обстоятельствах.
        ...Зрители орали как сумасшедшие. Среди них были очень активные болельщики, тем более что они делали ставки. Многие ставили на Степана, помня и его победы, и редкие поражения.
        Степан стоял, Витька наступал. В его глазах не было сомнения. Степан понял: если Витька его ударит - все, ему конец! Во-первых, тот и по молодости был здоровый, мощный. Ему даже кликуху дали: Глыба. А во-вторых, по глазам Витьки Степан понял: тому все равно, кто перед ним! Он не просто ударил бы любого, он убил бы любого. Почему? Степан не знал наверняка. Мог только догадываться. Но времени на догадки не было. Ни на что у него не было времени. Только одна секунда на принятие единственно правильного решения. Только одна! И он его принял. Он схватился за сердце и медленно стал оседать на пол, пока не упал на ринг...
        Зал неистовствовал. Витька - Степан следил за ним сквозь полуприкрытые веки - с остервенением матерился. Судья махнул рукой фельдшеру, и через минуту тот склонился над Степаном.
        Фельдшер - подвижной мужчина средних лет - работал здесь давно. Считай, чуть ли не с самого открытия клуба. Его ценили за хорошие руки, оперативность. Помимо высокого профессионализма, он обладал неплохими связями в соседней больнице, куда при необходимости доставляли травмированных, покалеченных или переломанных бойцов. Такое случалось редко, но все же случалось. Там не заявляли в милицию: клуб проплачивал молчание, а пострадавшие - лечение. Фельдшер был свой, проверенный, высокооплачиваемый.
        Степан успел шепнуть:
        -?Скажи, что с сердцем плохо. Я заплачу!
        Фельдшер спокойно слушал сердце лежащего, щупал пульс... Казалось, его не смущал ни рев толпы, ни нервозность судьи, ни возбуждение организаторов. Таких форс-мажорных обстоятельств никто из них не помнил. Поэтому нервничали все. Кроме фельдшера.
        -?Сколько? - спросил он одними губами.
        -?Полторы, - еле слышно ответил Степан.
        -?Две! Сегодня! - шепотом проговорил медик.
        -?Добро!
        Фельдшер подошел к судье и что-то шепнул ему на ухо. Тот недоверчиво покосился на лежащего Степана и пошел докладывать хозяину клуба: мол, так и так - сердечный приступ. Хозяин скривился: да, неприятно... Хотя, видимо, не поверил. Почему-то не поверил. Ну, да и ладно. Всегда было кем заменить. Одного бойца, как правило, держали в запасе. Он и вышел драться с Витьком.
        Дома у Степана все спали, когда они с фельдшером тихонько прикрыли входную дверь и прошли на кухню. Степан, сказав короткое «я сейчас», исчез в спальне. Там он кинулся к комоду. Открыл ящик, в котором было принято хранить деньги. В темноте не нашел. Включил торшер. Увидел конверт. На конверте Дашиной рукой было написано:
«Репетиторы». Там лежало шестьсот долларов. Под конвертом - шесть тысяч рублей. Всё.
        Пришлось будить жену:
        -?Даш, а Даш!
        -?Ой, Степа! Вернулся? Слава Богу!
        -?Даш, а где деньги?
        -?Какие, Степ?
        -?Ну, денег же много было. Вчера еще. Я брал на продукты, видел целую пачку.
        -?Так я жакет купила. Как раз сегодня. Ты же сам сказал: покупай!
        -?Где он?
        -?Кто?
        -?Жакет!
        -?Вон, посмотри! В шкафу.
        Степан бросился искать. Жакет был белоснежный! Даже при тусклом освещении мех переливался, манил. Его хотелось трогать, гладить, прижать к лицу. Он казался таким нежным, невесомым, что Даша даже спросонок вновь залюбовалась им. Серебристые застежки, красивая подкладка: все в этой вещи говорило о хорошем вкусе, дорогой цене.
        Степан схватил жакет и быстро вышел из спальни. Вдогонку ему неслось:
        -?Ты куда?
        На кухне он бросил мех на стол. Ночной гость никак не отреагировал.
        -?Вот! Возьми!
        -?Что это? Зачем?
        -?Ну, пока хотя бы...
        -?Что-о-о-о? Ты чего мне здесь тряпьем трясешь? Ты мне деньги должен, и нечего изворачиваться!
        -?Слышь, братан! Ты пойми! Были деньги, с утра еще... Я сам видел... А жена... видишь... потратила. Возьми! Хорошая вещь! Она дороже стоит!
        Фельдшер смотрел на него как на полоумного:
        -?Ты что, правда не понимаешь?! Я своим местом рисковал! Я тебя, считай, от гибели спас! Ну, если не от гибели, то от позора уж точно! И заметь, не спрашивал: зачем тебе это? В душу не лез. Ты попросил помочь, я помог!
        -?Ну, так все! Так! Только нет ничего другого сегодня. Шестьсот баксов и шуба!
        -?Значит, давай вот как: пятьсот баксов беру и это... тряпье твое! В залог. Понял? Принесешь полторы штуки, мех отдам.
        На том и порешили.
        Степан закрыл за гостем дверь и задумался: а как же он теперь? Где он достанет такие деньги? Биться в ближайшее время нельзя. Да и вообще теперь непонятно, как быть с клубом... Он же подвел людей. Вряд ли ему теперь позволят выступать. Есть, правда, в Москве и другие клубы... Однако там, прежде чем говорить о гонорарах, надо входной билет оплачивать. Если только срочно продать автомобиль. А что? Это выход. Дешево, правда, получится, если срочно. Но другого выхода он пока не видел. За несколько дней можно справиться с этой задачей. И долг отдаст. И жакет Дашкин вернет. Правда, на репетиторов снова надо будет зарабатывать. И машина нужна. Ну, что за жизнь! Только все более-менее начало налаживаться! Только деньги стали появляться! И на тебе! Опять облом! Неужели он на самом деле неудачник?!
        С Витькой они вместе служили в Афгане. Пересеклись ненадолго. На полгода, наверное. Невзирая на принятую политику вывода войск из страны, ротация шла до последнего. Людей меняли, переставляли, обновляли. Так что состав менялся, появлялись новые лица. Степану оставалось служить полгода, когда появился Витек. Тот тоже был из офицеров. Добродушный, огромный парень с недюженной силой и веселыми глазами. И если у Степана была кликуха Филолог, то к Витьку сразу приклеилась Глыба, ну, и еще Хохмач. Потому что анекдотов он знал море. Умел их рассказывать. Умел незлобно пошутить над пацанами. С юмором у него все было в порядке. А в условиях войны это не просто плюс. Это одна из составляющих счастья. Когда в окружении есть человек, снимающий напряжение одним веселым рассказом! Когда твою агрессию безболезненно гасят, пусть даже посредством черного юмора! Когда есть возможность переключиться с собственных переживаний на что-то другое! Это счастье! Ведь там, кроме гитары, никаких средств расслабления не было. Ни траву, ни водку, ни курево Степан не признавал. Да, несомненно, все эти средства снимали спазм,
иногда выводили из стресса, но... временно, на короткий срок, не решая проблему, а просто заставляя забыться в болезненном и страшном самообмане. И это никак не могло являться спасением! А то искусство, которым владел Хохмач, было и действенным, и абсолютно безвредным.
        Витьку стукнуло уже двадцать пять. Почти как и Степану. И, как Степана, его на гражданке ждала жена. Жену Виктора звали Люся. Она не просто ждала возвращения мужа. Она готовилась стать матерью. И соответственно готовилась сделать Витьку отцом. Он переживал, конечно, но особенно этого не показывал. Ждал писем. А письма приходили с опозданием чуть ли не на месяц-полтора. Никаких телефонов, никаких телеграмм. Да и какие телеграммы на линии огня? Сплошная битва. Единственная доступная связь - рация. Но разговор с Москвой по личным вопросам практически невозможен.
        Последнее письмо Витя получил от своей Люси больше месяца назад. Она и фотографию свою прислала. Простоволосая девчонка с милой улыбкой, обнимающая округлившийся животик. В глазах, несмотря на улыбку, легкая грусть.
        Витька перечитывал то письмо бесконечно. Он, наверное, выучил его наизусть. Мог уже и не читать, а воспроизводить по памяти. Но читал при каждой возможности. Ночами вздыхал, ворочался. Иногда просил:
        -?Слышь, Филолог?
        -?Да.
        -?Как там? Забыл название... Прочти... Мое любимое.
        -?Брюсова? Благословение?
        -?Во-во!
        -?А знаешь, какой эпиграф к этому стихотворению подобрал автор?
        -?Не-а.
        -?«Да будут благословенны твои руки, потому что они порочны».
        -?Вот это да! А кто сказал такое?
        -?Не помню точно. Француз какой-то. Кажется, Гурмон. Ну, ладно, слушай.
        И Степан полушепотом, под обманчиво молчаливый аккомпанемент ночи, читал Витьку стихи, написанные почти сто лет назад. Витька, казалось, переставал дышать. Он брал фотографию своей Люськи и даже не смотрел на нее, а клал себе на грудь, туда, где сердце, и прикрывал могучей ладонью.
        Огонь любви твоей благословляю!
        Я радостно упал в его костер.
        Весь мрак души твоей благословляю!
        Он надо мной свое крыло простер.
        За все, за все тебя благословляю!
        За скорбь, за боль, за ужас долгих дней,
        За то, что влекся за тобою к Раю,
        За то, что стыну у его дверей!
        Нет, не мог Степан ударить Витьку!
        Время шло. Но шло по-разному. Там, в Афгане, они подчас теряли счет дням, неделям, месяцам. Всегда все одинаково: пыльный ветер, жара, белое небо, тушенка, опасность, боль, кровь, тоска, страх. Ничего не менялось. Каждый день как последний. Каждый день - сплошная война. Непрерывная, опасная, подлая, без правил. Потому что какие могут быть правила на войне? Да еще в этой дикой стране?
        Странно, но, вспоминая те горькие два года своей жизни, Степан осознавал: он был там по-своему счастлив. Звучит чудовищно, но он был вынужден признаться себе, что это так. Теперь только, по истечении семнадцати или скольких там лет, он вдруг понял: в той страшной, почти нечеловеческой обстановке были такие мощные жизнеутверждающие мотивы, что не признавать их силу и значимость явилось бы самообманом. Видимо, когда смерть близко, жизнь гораздо ярче, чем обычно, демонстрирует свои преимущества.
        Вот, например, разве можно не брать во внимание молодость? Он же был молод тогда. А молодость сама по себе - счастье! Разве нет? Одни из самых лучших лет его молодой жизни прошли там. Он был горяч, энергичен, мечтателен и даже романтичен. Недолго, правда, но был. Что еще? Еще необъяснимая, глубоко скрытая, тайная радость. Радость, в которой невозможно признаться даже самому себе. Радость, передаваемая всего тремя короткими словами: не со мной! Да, жалко ребят: солдат, офицеров. Да, да, да! Ужасно! Несправедливо! Неправильно! Но не со мной! Ранение, плен, смерть: не со мной! Наверное, это говорил внутренний голос самосохранения. Наверное, чисто психологически это можно объяснить страхом смерти и жаждой жизни. Но тем не менее признаться себе в подобной тайной радости было одновременно и сладостно, и стыдно.
        Находясь на службе, Степан всегда помнил, что у него есть Даша. Его длинноногая, стремительная, непосредственная Дашка. И не какая-то девушка, которая непонятно еще, дождется или нет, а самая настоящая жена. И так его грело это слово «жена», так он ласково перебирал это коротенькое словцо по слогам, по буковкам... Куда только ласка делась потом?
        И еще... Вспоминал Степан суровые пейзажи Афгана и... скучал по ним. Природа ведь ни в чем не виновата. А она такая красивая там! Строгая, недоступная, иссушающе-жаркая, но неповторимая... Он иногда перебирал фотографии. Правда, надолго его не хватало. Ком в горле появлялся уже на пятом-шестом снимке. И больше десяти кадров Степан никогда не смотрел за один присест. Если только с Санькиной матерью. Еще и поэтому с таким трудом ему давались поездки в Саратов. Поэтому и возвращался оттуда чернее тучи. Поэтому и не мог прийти в себя потом чуть ли не неделю.
        Так вот. Про Витьку. Про время. Время на войне идет по своим законам. В обычной жизни - по своим. И, по мирным правилам, по нормальным законам течения времени, срок родов Витькиной Люськи приближался неумолимо. Витька все высчитывал дни, когда Люське положено рожать. В том письме она ставила ориентировочную дату. Но ведь она - эта дата - наверняка уточнилась. А писем больше не было. Витька считал, что со дня на день должны будут случиться роды. Он призывал Степана на помощь:
        -?Слышь, Филолог! Вот смотри: если она забеременела в мае, то девять месяцев - это как раз февраль. Правильно?
        -?Вить, ну что ты меня мучаешь? Во-первых, я филолог, а не математик. А во-вторых, во всей этой женской кухне ничего не понимаю. Они там как-то неделями, по-моему, считают... Не знаю...
        -?Ну, хорошо, хорошо. Давай посчитаем грубо. Если зачатие, как она считает, произошло в мае, то в феврале уж точно должна! Ну, пусть в начале марта. Так?
        -?Наверное...
        -?Вот и она писала в письме: конец февраля - начало марта.
        -?Ну, что ты волнуешься? Сегодня какое число? - Степан заглянул в истрепанный карманный календарь. - Видишь, еще пара недель впереди.
        -?Слушай, а что ж писем-то нет? С ума сойти можно!
        -?Да не волнуйся ты так! Через пару недель, если почты не будет, попросим радиста. Будем до Москвы дозваниваться.
        Письмо пришло дней через десять. В нем Люська описывала свое состояние. Писала, что чувствует себя хорошо, что малыш толкается в животе, ведет себя активно, что она очень скучает по Витьке, очень его ждет, очень любит. Очень-очень! И фотографию опять прислала. В смешном джинсовом комбинезоне, словно Карлсон. Лицо чуть опухшее, глаза грустные. Улыбка грустная тоже. Грустная улыбка и смешной живот. С этой фотографией Витька не расставался. Положил в левый карман гимнастерки. У самого сердца! Шутить перестал. Совсем. Степан не узнавал его. Пытался разговорить вечерами, но тот закрылся, ушел в себя. Как-то раз попросил, правда:
        -?Степ, друг! Почитай про любовь, а?
        Потом кончился февраль и наступила весна. Ни писем, ни телеграмм больше не было. Восьмого марта решили дозваниваться до Москвы. На родине выходной, поэтому линия должна быть более-менее свободной.
        Витька волновался так, что минуты не мог усидеть на месте. Он ходил по радиорубке туда-сюда, вздыхал, матерился, молился, злился, и, глядя на него, Петро-радист нервничал. Тот был с Украины и кричал сквозь границы с неистребимым говорком:
        -?Ну шо там? Гвоздика! Гвоздика! Я Зверобой! Ответь! Не слышат, чи шо? Гвоздика, ну, ответь уже! - И, обращаясь к Витьке: - Витек! Послухай сам! Одни помехи! - И он прикладывал рацию к Витькиному уху. Оттуда шел только треск, и никакого ответа.
        К вечеру удалось поймать волну. Петро кричал телефонистке:
        -?Девонька, милая! Мы с Афгана! Ждем вестей с роддома! Девонька, соедини! Шо? Шо? Не слыхать! Повтори!
        И через плечо Виктору:
        -?Сказала ждать у аппарата.
        Когда через тысячи километров, через полпланеты почти, в трубке зазвучал тревожный голос Витькиной тещи, все ребята вышли из палатки, оставив друга одного.
        Он говорил долго. А когда вышел, на него было страшно смотреть. Ничего не говоря, прошел мимо ребят, потом как-то странно качнулся и сел. Прямо на землю.
        -?Ну, что там? Как? - осторожно спросил кто-то.
        -?Вить, не молчи! - проговорил второй.
        -?Родила? - поинтересовался третий.
        Ребята наперебой задавали вопросы. Но вид Виктора внушал такое беспокойство, что у всех родилось сомнение, насколько радостные новости услышал их друг. Витька молчал. Смотрел куда-то вдаль мутными глазами, в которых плескалось горе...
        -?Родила, - сказал тихо.
        -?Ну?! - в один голос заорали ребята.
        Никому почему-то не пришло в голову сказать в тот момент «поздравляю», хотя это было бы вполне логично.
        -?Родила девочку, три шестьсот, пятьдесят два сантиметра. - Голос молодого отца был тусклым, если не сказать бесцветным.
        -?Ну? - уже осторожней и тише спросил кто-то.
        -?Первого марта родила. В первый день весны.
        Он замолчал. Молчали и ребята. Что-то страшное, казалось, должно было сейчас прозвучать. Никак, ну, никак не вязалась эта радостная весть о рождении дочери с обликом Глыбы.
        Прошло несколько мгновений. Ребята смотрели на Витьку, ничего не понимая. А тот сидел, обхватив колени, устремив взгляд вдаль, но явно не видя там ничего. Потом монотонно так, серо проговорил:
        -?А Люська умерла.
        -?Что?..
        -?Как?..
        -?Как это?..
        Ребята заволновались. Присели рядом. Недоумевали. Витька продолжал говорить. В голосе появилась сначала горечь, потом отчаяние, затем крик.
        -?У них уже, оказывается, такое было в роду. Умирали женщины при родах... Дети выживают, а матери - нет...
        Глаза покраснели. Он заморгал. Потом встал, схватился за голову и заорал:
        -?Нет, я не пойму эту жизнь! Не пойму эту смерть! Я здесь, на войне, - живой, здоровый! Ни царапины, ничего! А она там - в мирной жизни, в Москве, - умерла!
        Он говорил как будто даже с удивлением, как будто сам поражаясь своей мысли.
        И потом заорал, не сдерживая слез. Зло, отчаянно, с болью:
        -?Я больше не увижу ее! Господи, Люська! Люська-а-а-а! Я даже не хоронил ее! Они сообщали, а ничего не дошло! Уйдите все! Уйдите!
        И он ушел куда-то за палатки, ближе к горам, и выл там. Как раненый зверь... Выл, кричал, плакал...
        -?Слышь, ребят?! - обратился Степан к товарищам. - Водка? Спирт? Что там у нас есть? Ему выпить надо, а то сорвется мужик.
        Только Степана и подпустил к себе Витька. Сидели вдвоем, пили, молчали, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Виктору надо было бы выговориться, а только что он скажет? Что ему больно? Это понятно. Что он войну проклинает? А война-то здесь как раз и ни при чем! Это же в мирной жизни случилось, в больнице, под присмотром врачей. Что он судьбу свою проклинает? Такого не скажешь даже в бреду. Жизнь-то продолжается. Хочешь - не хочешь, а надо идти по ней дальше. Что тут скажешь?
        -?Степ! Споем, а? Степа!..
        И они запели... Это даже и не пение было, а сплошное рыдание:
        Черный ворон, что ты вьешься
        Над моею головой?
        Ребята услышали. Поняли: можно подойти. Сели в круг, молча выпили по сто грамм за упокой души бедной Люськи и затянули на всю округу:
        Степь да степь кругом,
        Путь далек лежит...
        Где-то вдалеке в ответ прозвучали длинные автоматные очереди...
        ... Нет, не мог Степан ударить Витьку. Ни при каких обстоятельствах не мог.
        Через товарищей своих боевых удалось Степану разыскать телефон Виктора. Созвонились, договорились встретиться в пивном ресторанчике. Виктор вошел, когда Степан уже сидел. Смотрел пустыми глазами в меню. Ничего не видел. Ждал дружбана.
        Виктор стоял - могучий, здоровый, без улыбки. Ну, Глыба, он Глыба и есть.
        Молча обнялись и застыли. Просто стояли посреди ресторана два мужика. В немом объятии. Но столько в нем было всего, в этом дружеском единении: и боль, и память, и грусть, и печаль, и радость встречи, и горечь, и дружеская любовь, и благодарность судьбе! Они не виделись лет пятнадцать.
        Тогда, после Афгана, встречались пару раз, потом потерялись как-то...
        -?А я, знаешь, Степа... Я бы не только ударить... Я сейчас любого убить могу.
        -?Что так?
        -?Ты помнишь, как Люська умерла?
        Ему непросто далась эта фраза. Желваки заходили, кадык обострился.
        -?Конечно.
        -?Так вот. Дочка же у меня. Маша. Машенька... Ну... Замуж вышла. Не успела школу окончить, в восемнадцать лет выскочила. Парень неплохой. Постарше ее, посерьезней. Но я не о том...
        Он помолчал, отхлебнул пива.
        -?Рожать ей через месяц. Я всех врачей на ноги поднял, в лучшие клиники устраивал ее на обследования. Говорят, все нормально, никакой патологии.
        -?Ну и хорошо!
        -?Да пойми ты! И Люське так говорили. А потом кровотечение в родах. И все! А самое страшное: не первый это случай в их роду. С какой-то прабабкой такое же случилось, и с теткой Люськиной тоже.
        -?И что делать?
        -?Я договорился в хорошем центре... Чтобы роды профессор принимал, чтоб все по высшему разряду.
        -?Молодец!
        -?Молодец-то молодец! Только деньги бешеные. Мало того что сам контракт оплачиваешь официально. Плюс врачу. Короче, мне десятка нужна. Так что я, Степа, не обижайся, за бабки и удавлю, и завалю... У меня она одна-единственная. Нет никого больше. Если, Боже сохрани, ее потеряю, то все... Не представляю, как смогу жить...
        Он опять помолчал. Потом с трудом, с болью признался:
        -?Однолюбом я оказался, Степа... Не могу Люську свою забыть... Баба есть у меня, это понятно. Живем уже много лет... А сердце... сердце до сих пор по Люське тоскует...
        Степан решил сменить тягостную тему:
        -?Слышь, Вить... а тогда, после того, как я в обморок грохнулся на ринге... ты дрался с кем-то?
        -?Да! Я тогда пятерку взял. Мне бы еще столько же.
        -?Да заработаешь! Еще месяц впереди!
        -?Надеюсь... Вот только рука немного заживет... Потянул, видно...
        Помолчали.
        -?Ну, а сам-то как живешь, Степ?
        -?Да не очень... Если честно, совсем даже не очень...
        -?Вот и я так же... А знаешь, почему?
        -?Почему?
        -?Да потому, что мы с тобой так и остались... на той войне. Мы ж к мирной жизни не приспособлены. Вспомни: ты уже до армии вполне зрелым человеком был. Не сопливым же пацаном пошел служить.
        -?Нет, конечно! У меня уже и высшее образование было, и семья.
        -?Ну, вот! И я так же! Институт окончил, работу интересную предлагали. А меня, видите ли, на романтику потянуло...
        -?Ничего себе романтика...
        -?Ты подумай, кем бы мы с тобой могли стать, если бы не война эта? А? Не знаешь! Вот и я не знаю. Но уверен: жили бы мы совсем по-другому. А сейчас: ни денег нормальным трудом заработать не можем, ни жить счастливо! Ничего не можем!
        -?Выходит, лишние мы здесь, что ли?
        -?Ну уж... лишние, или ненужные, или еще какие... как хочешь назови. Только никакого комфорта в душе, никакого удовлетворения. Люди живут и радуются. А мы живем и мучаемся!
        После этого разговора долго не мог прийти в себя Степан. Все вспоминал слова Виктора, перебирал их про себя, прислушивался к ним. И выходило, что прав Виктор. Ох, как прав!
        Вот даже сейчас: казалось бы, пусть таким непростым способом, но смог заработать. Пусть так, однако решил кое-какие проблемы семьи. И что же? Дашку без шубы оставил. Машину вынужден продавать. Должен еще остался. Клуб вряд ли примет вновь. А если и примет, то с большими штрафными санкциями, после его обморока театрального... Ну, что это за жизнь? И уже новое решение исподволь зрело в нем. Уже новые мысли зарождались где-то глубоко-глубоко... Он еще и сам не догадывался ни о чем, но то, что принято называть роком, предопределением, судьбой, уже готовилось войти в его жизнь...
        В клуб пустили. Степан договорился с устроителями:
        -?Если выиграю, заберу только треть выигрыша, остальное - вам. Компенсация за мой прошлый неудачный выход.
        -?А если проиграешь, Степа?
        -?Если проиграю... Не знаю... Буду должен.
        -?Ладно! Выходи вечером! Только без фокусов.
        Он выиграл. С трудом. С натугой... Опять глаз ему повредили, по почкам удар нанесли. И как это он так нелепо спиной повернулся к противнику? Но выиграл...
        Выкупил у фельдшера Дашкин жакет. Бросил к ее ногам. А она посмотрела на него зло, перешагнула через белоснежный мех и молча ушла в спальню. Он сам обработал себе глаз, использовал прошлые капли, которые помогли ему тогда. Заварил почечный чай. Выпил болеутоляющее. Сидел, ждал, пока чай заварится. Потом долго пил его... Ни о чем не думал... Просто отдыхал.
        А когда вошел в спальню, наткнулся на колючие глаза жены:
        -?Сколько можно?
        -?Ты о чем?
        -?О тебе! Обо мне! О нас! Сколько можно меня мучить?
        -?Как же я тебя мучаю?
        -?А ты не видишь? А ты не понимаешь? А ты считаешь, что мы счастливая семейная пара?
        -?Даш, ну чего ты завелась? Давай спать... Такой тяжелый день был.
        -?А у меня, Степа, каждый день тяжелый. Понимаешь, каждый божий день... И никакого просвета!
        -?Даш, ну что не так-то?
        -?Да все не так!
        Она помолчала, будто бы собиралась с мыслями, будто бы раздумывала, стоит ли говорить с ним дальше или плюнуть на все. А с другой стороны, сколько можно носить это в себе? Сколько можно молчать, подавляя себя, загоняя вглубь и слезы, и неудовлетворенность, и злость. Пусть хоть когда-то это выплеснется наружу, хоть один раз.
        И она продолжала, невзирая на поздний час, на усталость, на жалкий вид измученного мужа:
        -?Я смирилась с тем, что мы живем, мягко говоря, небогато. Ты видишь, я пытаюсь и сама заработать: повысили меня наконец-то, переводы на дом беру. Понятно, что все это копейки, но тем не менее. Ты тоже стараешься, я вижу. В конце концов, Бог с ними, с деньгами. Не бедствуем, и то хорошо!
        -?Ну, а что же не так?
        -?Степа! Степа-а-а!
        Она таким долгим, таким жалобным взглядом посмотрела на мужа, что у него защемило сердце.
        -?У нас с тобой не жизнь, а гонка на выживание.
        -?Да ладно тебе, Даш! Почти все так живут!
        -?А меня не интересуют все! Меня интересуем мы, я сама себя интересую! И как живут другие, мне наплевать. Я хочу видеть любящие глаза... Я хочу чувствовать тепло близкого человека. Я хочу, в конце концов, элементарно ощущать себя женщиной, а не спортивным снарядом!
        -?А при чем здесь... снаряд? - искренне удивился Степан.
        -?Да ты посмотри, как ты занимаешься любовью! Ты хоть раз проанализируй, понаблюдай за собой! Ты спортом занимаешься, а не любовью. Понимаешь? Спортом!
        Он непонимающе посмотрел на нее. Она в сердцах продолжала:
        -?Тебя никогда не волнует мое настроение, мое состояние. Ты не ласкаешь меня! Ты не позволяешь ласкать себя! Не замечал? Неужели ты никогда не замечал этого? До тебя дотронуться невозможно. Ты как струна натянут...
        Я забыла, когда ты меня просто обнимал, гладил. Иногда мне кажется, что ты вообще меня не замечаешь... Взгляд вглубь себя, и все: ты не здесь, тебя нет.
        Степан молча слушал.
        -?Хорошо еще, что меня не заставляешь отжиматься. А то вся семья была бы как экипаж машины боевой!
        -?Да что ты понимаешь!
        -?Можешь считать меня дурой! Можешь считать глупой! Мне уже все равно. Я выходила замуж за милого, веселого парня. Я влюбилась в теплого, открытого, сердечного мужчину, который меня любил, понимал... А сейчас передо мной другой человек. Чужой, незнакомый, грубый, закрытый...
        -?Да что ты понимаешь! - с досадой повторил он. - Ты не была на войне. Ты не знаешь, как она ломает людей.
        -?А вот про это - не со мной! Про это - со своим отцом! Ему спасибо и скажи за жизнь свою поломанную, за душу свою искалеченную и за мои мучения заодно! Своему отцу выскажи!
        -?Не смей! Не смей ничего плохого говорить про мою родню! - повысил он голос.
        -?Степа! Хватит затыкать мне рот! Мы девятнадцать лет живем вместе! И я ни разу не позволяла себе высказаться... У меня внутри уже, мне кажется, ни сердца, ни души нет... Одна выжженная пустыня... И знойный ветер гуляет беспрепятственно... Так что я посмею: и иметь свое мнение, и высказать его.
        -?Ты чего хочешь, Даш? - устало спросил Степан. - Я не пойму тебя.
        -?Правильно, не поймешь! Потому что то, чего я хочу, ты мне дать не можешь. Элементарного разговора по душам... Простой человеческой ласки... Дружеского взгляда... Я уж не говорю о нежности, о любви, о желаниях, праздниках, порывах... Нет. Я о совсем простых вещах говорю. Но и их ты мне дать не можешь.
        Она как будто высказала все. Отвернулась от мужа, закрыла глаза. Он погасил ночник, но так и остался сидеть на постели. Молчал долго-долго, потом сказал, даже не задумываясь, слышит ли его жена, спит ли:
        -?Я уеду, Даш. Я решил.
        -?Куда?
        Она не спала, оказывается.
        -?На войну. По контракту. Я узнавал. Можно и через министерство обороны оформиться, и через военкомат.
        -?Ты сумасшедший. - Ее голос был бесцветен и вял.
        -?Там платят прилично. Правда, меньше, чем на полгода, нельзя.
        -?Езжай куда хочешь. Мне все равно. Я не люблю тебя больше.
        -?Даш, ты что, даже не проводишь меня?
        Степан пытался собрать какие-то вещи, но настроения не было. Он ничего не находил. А то, что находил, было ему не нужно.
        Даша молчала. Смотрела телевизор, демонстративно не обращая внимая на его сборы.
        -?Ну, хоть собраться помоги, что ли!
        Она медленно встала, подошла к шкафу. Тут же нашла все его спортивные костюмы, теплые брюки, свитера, футболки. Все это побросала на кровать и опять вернулась к телевизору.
        Он со вздохом перебирал вещи, не очень представляя себе, что брать. Военной формой там обеспечат. Нужна ли вообще гражданская одежда? И все же решил взять побольше белья. Кто его знает, как там с водой, со стиркой, с баней...
        -?Даш, а пацанам что скажем?
        -?Что хочешь, то и говори! Ты у нас великий воспитатель. И не забудь заставить их отжиматься перед разговором.
        Она ерничала, демонстрируя протест против его решения. А с другой стороны, если уж быть совсем честной перед самой собой, то, может, оно и к лучшему, что уезжает. Спокойней без него...
        -?Даш, давай хоть чаю попьем! Поговорим напоследок. Все же на полгода уезжаю...
        -?А мне не привыкать. Я тебя и два года ждала. Только теперь ждать не обещаю.
        -?Ты что?.. Ты что говоришь-то? Даш, ты в своем уме? Ты же мужа на войну провожаешь! Разве можно такие вещи?..
        -?Не нравится тебе, да? Не вписывается мое настроение в твои правила? А у нас все не по правилам! Ни жизнь семейная! Ни любовь! Как твои бои - без правил!
        -?А откуда ты... про бои? Я же никому... Я же никогда... не говорил тебе...
        -?Степ, я, может, и дура в твоем понимании, но не настолько...
        -?Нет, правда... выходит, ты знала?
        -?Что толку переливать из пустого в порожнее? Знала - не знала. Кто как умеет, тот так и зарабатывает. Что теперь об этом? Мне, честно говоря, Степа, совсем тебя не жалко. Мне жалко себя! Жизнь свою неинтересную! Душу свою нераскрытую! Любовь мою неправильную!
        -?Да почему неправильную-то? Почему?
        Он сорвался на крик.
        А Даша была абсолютно спокойна. Равнодушна даже, скорее.
        -?Я объясняла тебе уже. Сколько можно одно и то же? Ладно, давай чай пить. Сделать тебе гренки?
        -?Да, пожалуй.
        -?Сладкие? Соленые?
        -?Давай сладкие.
        Ночь перед отъездом была не похожа на ночь перед расставанием. Хотя... разве есть правила, каким должно быть расставание? Как правильно прощаться? Какие слова говорить? Какие жесты и телодвижения производить?
        Лежали они молча рядом и смотрели в потолок. Ему, конечно, хотелось напоследок реализовать свои мужские желания. Но не решался он почему-то ни обнять жену, ни придвинуться ближе. Таким равнодушием, безучастием, бессердечием веяло от нее, что он даже удивился: неужели она правда его больше не любит? Да этого не может быть! Да нет же, глупость какая! И он попросил в совершенно не свойственной ему манере, робко и несмело:
        -?Даш, обними меня!
        Она не шелохнулась и не ответила.
        -?Даш, ну, пожалуйста, обними! Кто знает, когда теперь свидимся?
        -?Слушай! - Голос звучал жестко и лишал его всякой надежды. - Не надо обманывать себя! Не надо прикрываться и оправдываться высокими идеями типа: я зарабатываю деньги для семьи! Я еду воевать ради вашего благополучия! Не надо! Ты уходишь, потому что не можешь найти себя здесь! Ты уходишь, потому что только и умеешь воевать и драться! Ты уходишь, потому что тебе легче знать, что у тебя есть семья, чем ежедневно жить в семье! Ты уходишь, потому что у тебя нет внутреннего тепла и тебе нечем поделиться с нами! А когда человеку нечего отдать, он и взять ничего не может. Вот и ты: ты не нуждаешься ни в нашем участии, ни в нашем сочувствии. Ты сам по себе! Не обманывайся, Степа! И не делай никого виноватым в своей судьбе. Уж я-то точно не считаю себя виноватой...
        Он выслушал ее, ничего не возразив, ни разу не перебив. Наверное, он соглашался с ней внутренне... Вряд ли смог бы признать это вслух, а про себя... вполне возможно.
        ...Конечно, она обняла его. Конечно, она разделила с ним его мужское желание. Именно его. Своего уже давно у нее не было. Неоднократно говорила ему:
        -?Степа, если кошку не гладить, у нее высыхает спинной мозг! У меня все давно уже высохло внутри...
        Да что толку?
        Наутро спросил за завтраком:
        -?Поезд в пять. Не проводишь?
        -?Нет, Степа! Не буду я с работы отпрашиваться. Да и к чему? Попрощались уже.
        Холодно поцеловала его в щеку и ушла.
        Он ходил, как неприкаянный, по квартире, не зная, чем занять себя, куда деть эти несколько свободных часов.
        Потом взял себя в руки, сосредоточился. Решил кое-что купить в дорогу: воду минеральную, газеты, салфетки... Спустился в магазин, купил. Думал, что сыновья часам к трем вернутся. Попрощаются. Поговорят... Но нет. Не дождался. В начале четвертого отправился на вокзал.
        Ехали одной партией, все в одном вагоне, организованно. В основном зрелые мужики. Хотя он, пожалуй, постарше остальных. Познакомились. Многих провожали.
        Степан закинул сумку в вагон. Вышел прогуляться по перрону. Солнечный день. Весна. Конец апреля. Жить бы да радоваться! А его все на сомнительные подвиги тянет.
        Объявили отправление:
        -?Внимание! Поезд до Минеральных Вод отправляется с третьего пути. Отправление поезда через пять минут. Просим пассажиров занять свои места. Провожающих - выйти из вагонов!
        Кого провожали, обнимались на перроне, говорили последние, дежурные, подчас ничего не значащие слова... Степан сел на свое место и с тоской смотрел на перрон... В какой-то момент он склонил голову к стеклу и глянул в сторону здания вокзала. Взгляд ухватил большие часы, носильщиков в синих комбинезонах, уходящие фигуры провожающих и... стремительно приближающуюся женщину... Длинные ноги, развевающиеся волосы... Даша! Он дернулся, вскочил: Даша!
        Она бежала, заглядывая в окна, пытаясь найти его. Наверняка не запомнила номер вагона. А может, он и не говорил ей.
        Степан схватился за окно, дернул вниз. Окно не поддавалось. Наверно, было задраено.
        -?Ты что, братан? - спросил кто-то. - Своих увидел?
        -?Слышь, в соседнем купе окно открыто! - подсказал другой.
        -?Мужики, пропустите!
        Степан рванул в соседнее купе.
        Все с пониманием расступились. Поезд тронулся...
        Он высунул голову. Даша была рядом. Увидела его. Подбежала, протянула руку. Он успел поймать, потянулся губами... Она уже бежала. Как быстро, оказывается, поезд набирает скорость!
        -?Даша! Даша-а-а!
        Она бежала по перрону. Сначала медленно, потом быстрее. Бежала долго. Вагон, увозивший Степана, уже ушел далеко вперед. Из проходящих вагонов ей махали, кричали что-то веселое...
        А она не успела ничего сказать ему...
        Степан так и ехал, высунув голову в окно, долго-долго держа взглядом ее одинокую фигуру на самом краю перрона, и не мог справиться с подступившими слезами. Когда Саньку мертвого нес - не плакал. Когда Санькиной матери о смерти сына рассказывал - не плакал. Когда его мордовали на ринге - не плакал. Да никогда он не плакал. А тут не выдержал.
        -?Красивая баба! - сказал кто-то из мужиков.
        -?Подружка? - спросил другой.
        -?Жена, - сквозь слезы ответил Степан.
        Он проснулся не от грохота снарядов. Нет. К этому привыкаешь. Там, наоборот, тишина пугает. Вот если тихо, жди подвоха. Причем непонятно с какой стороны. А когда стреляют, значит, ситуация проявлена... Он проснулся от чего-то другого. Что-то будто толкнуло его изнутри, взбудоражило. Ах, да! Он вспомнил: дата ему приснилась. Бывает же такое. Перед ним огромными буквами сияло: четвертое октября! Что бы это значило? Дашкин день рождения. А сегодня какое? Господи, какое сегодня число? Вроде двадцать пятое сентября. Ну? Степан вздохнул, перевернулся на другой бок и... вскочил! Да, он вспомнил! Четвертое октября две тысячи шестого года. Они когда-то давно, двадцать лет назад, договаривались с Дашкой... Даже клятву давали. . Встретиться день в день на Воробьевых горах. Ну, да, правильно. Еще смеялись: «В шесть часов вечера после войны». Ничего смешного, оказывается. Десять дней осталось. А ему до конца контракта - месяц. Эх, отпроситься бы на недельку! Только ни то ни се. Да и как отпросишься? Если бы самолетом, то можно было бы за пару дней обернуться, а поездом - точно неделя нужна. Считай, два дня
туда, два дня обратно. Ну, пусть не неделя - пять дней, все равно много.
        Утром решился на разговор. Мол, так и так, в Москву надо бы срочно... на денек. Как быть?
        Командир роты посмотрел на него как на ненормального.
        -?Тебе месяц остался. Дослужи и возвращайся совсем. Что за фокусы?
        -?Да поймите! Надо! Вот странно: на похороны отпускают. А к живому человеку - никак!
        -?Так похороны - это же последний путь. Понимаешь, последний! Другого не будет. Все! А с живым - ну не сегодня, так завтра встретишься. Что ж тут непонятного?
        -?А непонятно то, что мертвому уже все равно, увидит его кто или нет. А живому совсем даже не безразлично.
        -?Так, хватит философствовать! Какие у тебя предложения?
        -?Предложения такие. Первое: я уезжаю на пять дней. Даже на четыре. Во вторник сажусь на поезд. В среду там. В четверг сажусь, в пятницу здесь. И второе: отблагодарю, не обижу!
        -?Ладно! Кого вместо себя оставишь?
        -?Можно Ивана. Он парень толковый. Подрывник с опытом. К тому же мы с ним в паре и так работаем...
        -?Что еще? - Командир задумался. - А, вот: напиши-ка ты мне бумагу... ну... типа..
        рапорт, по какой причине отпрашиваешься. Мало ли какая проверка. Я его никому показывать не собираюсь, если только в крайнем случае.
        -?Хорошо!
        -?Давай, не расслабляйся! И никому! Понял? Молча уехал, молча вернулся. Кто что спросит: спецзадание.
        -?Добро! Спасибо!
        Даша жила последние несколько месяцев в тихом умиротворении. Домой после работы не спешила, позволяла себе и в кино пойти, и по магазинам спокойно прогуляться. Пусть даже и без покупок, но посещение торговых центров ее странным образом успокаивало. Она могла бродить от прилавка к прилавку, от витрины к витрине, пропитываясь духом богатой жизни... Ей нравилось такое времяпрепровождение. Если уж что-то особенно привлекало интерес, то примеряла, приценялась. Изредка покупала. Фигура у нее сохранилась на редкость стройная. Ей шли молодежные вещи, и рядом со своими взрослыми сыновьями она смотрелась скорее старшей сестрой, чем матерью.
        На кухне особо не задерживалась. Сыновьям, конечно, готовила. Но они росли неприхотливыми. Ни в еде, ни в быту. К одежде относились более привередливо: то модно, это устарело. А к еде спокойно. Сосиски? Не вопрос. Пельмени? Запросто. А уж если мать макароны приготовит, да обжарит их до золотистой корочки, да еще с тертым сыром и острым кетчупом! Это вообще праздник. Так что никаких бытовых проблем у Даши с сыновьями не было. А что касается их учебы, то тут она имела свое принципиальное мнение.
        -?Я бы очень вам рекомендовала, - назидательно внушала она ребятам, - поднапрячься и поступить в этом году. Хоть и не получилось пока репетиторов нанять, думаю, сумеем мы с отцом выйти из этой ситуации. За несколько месяцев до поступления обязательно найдем вам учителей, чтобы как следует подготовились. Отец с деньгами вернется, оплатит. А пока учитесь на курсах. Они тоже много дают.
        -?Да все понятно, ма! - отмахивались сыновья.
        -?Не перебивайте мать! Дослушайте! Вы видите, как отца армия покалечила? А он, между прочим, зрелым человеком туда пошел. А вы, если не поступите, через год отправитесь служить. Хотите?
        -?Мам, у папы так вопрос не стоит: хотите - не хотите! Пойдете! И все! И дедушка ему вторит.
        -?Пойти можно сейчас, а можно через пять лет. Есть разница?
        -?Ну, есть, конечно!
        -?А потом, кто знает, сколько воды за это время утечет. Может, поменяется что. Короче, дело за вами. Как сейчас себя организуете, как станете заниматься, таков и результат будет. Я лично - только за учебу. И вообще против армии.
        -?Мам, ладно, успокойся! Мы всё понимаем! Мы учимся.
        -?Давайте, ребята! Выпускной класс остался. Поднажмите.
        Ребята и правда взялись за ум, занимались, вечера проводили в основном дома, за редким исключением, мать не волновали.
        Отец звонил периодически. Мобильный взял с собой, но звонками семью не баловал. Раз в семь-десять дней позвонит: все нормально, служу без особых проблем, жив-здоров, скучаю... Последнее слово обычно комкал, то шептал, то проглатывал... Ему всегда слова любви трудно давались. Он и не произносил их почти. Разве что лет двадцать назад...
        Ого! Неужели двадцать лет прошло, как они вместе? Вот это да! Даша порылась в памяти...
        Многое стерлось за эти годы... Но тот день, когда они договаривались встретиться на Воробьевых горах... тот день она помнила отлично. Так-так-так... А сегодня какое число? Начало октября. Значит, буквально через несколько дней назначена их встреча... Надо же, двадцать лет! Когда-то эта цифра казалась немыслимой. А они вот - уже пролетели!
        Понятное дело, муж не приедет. Она, наверное, пойдет. За них обоих. Как и договаривались, с шести до девяти вечера. И хотя темнеет уже рано, ничего страшного. Освещение там есть. Лавочек полно. Посидит, повспоминает свои счастливые времена. Немного у нее счастья было в жизни. Немного... А самый счастливый день - семнадцатилетие... Она опять достала ту незабвенную фотографию, долго смотрела на нее. Потом подумала: а почему бы не оформить ее в рамку и не поставить перед глазами? Пусть всегда радует душу. Пусть энергетика счастья лучится из нее, пусть она постоянно напоминает о том, что такое прекрасное состояние - не иллюзия, не утопия, не пустая мечта. Что такое бывает. Да что там бывает?! Такое было в ее собственной жизни!
        День выдался по-осеннему прохладный, ветреный. Хорошо хоть без дождя... Даша прошлась по смотровой площадке, посмотрела на город, готовый укутаться в сумерки..
        Красивый город Москва! Любимый город! Лучший город на свете! Хотя можно подумать, она другие видела. Не очень-то случалось ей путешествовать в жизни, немногие места она успела посмотреть. Но все равно ей казалось, что, сколько бы она ни ездила по миру, Москва осталась бы самым любимым местом на земле. Это как... как любовь к собственному ребенку. У него могут быть неровные зубки или ушки лопушком... Может быть далеко не ангельский характер... Возможно, он заикается или картавит... Но любимей этого человечка нет на всем белом свете! Вот так и Москва для Даши: да, пробки, да, огромное количество людей, да, не очень хорошие дороги, но... Какой же прекрасный город! Любимый город! Несмотря ни на что! До мурашек, до слез, до внезапного резкого сердцебиения!
        Даша нашла свободную лавочку, чуть поодаль, в аллее. Здесь и людей поменьше, и ветер потише. Присела, закуталась в шаль... Позвонила домой, сказала, что чуть задержится... Посидела с полчасика, повспоминала свою жизнь. Как будто книгу пролистала: том первый, глава первая. Первое посещение университета. Знакомство со Степаном. Глава вторая. Начало романа. Глава третья. Поступление. Ну, и так далее. Сначала вспоминать было приятно. Улыбчивый Степан. Она сама - молодая, задорная, порхающая. Все вокруг, казалось, дышало счастьем и беззаботностью... А потом началось! Дальше вспоминать не хотелось. И она пропускала целые главы и даже тома своего жизненного романа.
        Сидела так и сама не заметила, как задремала. Вечер по-хозяйски занимал окружающее пространство: становилось темнее, прохладнее. Но Даша как-то пригрелась, закрыла глаза и провалилась в дрему. То ли от усталости, то ли от воздуха, то ли от того и от другого вместе... И приснился ей сон. Спокойный вроде бы, безликий, неподвижный как будто. И ничего страшного в нем не было, ничего пугающего. Но как только открыла Даша глаза, так сразу и поняла: сон плохой. А приснился ей новый деревянный дом. Только-только построенный. Без отделки внутри, без мебели. Голые деревянные стены. И стул посреди пустого дома. А на стуле сидит Степан. В хорошем костюме, аккуратный такой, красивый. И короткие свои волосы седые тонкой расческой причесывает. Там и причесывать-то нечего: короткий «ежик». А он все старается, чтоб волосок к волоску. И никого рядом с ним. Тихий, спокойный сон.
        Даша почувствовала: к смерти! Тьфу-тьфу-тьфу. Господи! Это же не ночью приснилось. Это не считается. Достала телефон. Набрала номер мужа. «Абонент временно недоступен». Позвонила сыновьям, спросила, нет ли новостей от отца. Пашка как-то замялся:
        -?Да нет вроде, мам!
        -?Паша, сынок! - взмолилась Даша. - Если что-то знаешь, скажи!
        -?Мам, я не могу.
        -?Чего не можешь?
        -?Ну... не могу сказать...
        -?Почему? Ты что-то знаешь? Есть новости? Звонил отец? Когда?
        -?Мам, да все нормально. Не волнуйся ты так. Сама-то где? Приезжай скорей!
        -?Паша, я уже еду. Сейчас машину поймаю и минут через двадцать-тридцать буду.
        -?Вот и хорошо! Мы тебя ждем. Стол накрыли. Надо же твой день рождения отметить!
        -?Паш... я сон нехороший видела. Скажи мне, звонил отец?
        Сын тяжело вздохнул, сожалея, что ему приходится выдавать чужой секрет, но, чувствуя напряжение в голосе матери, все же признался:
        -?Да звонил он, звонил!
        -?Когда?
        -?Утром еще...
        -?Что говорил?
        -?Все нормально. Как обычно.
        -?Ну, тогда хорошо... Только все равно тревожно почему-то...
        -?Знаешь, - Паша замялся, - он говорил, что сюрприз тебе какой-то хочет сделать. И просил ничего не говорить. Я обещал, а ты меня заставляешь нарушить обещание.
        -?Ой, сынок! Уж и не знаю, какой там у него сюрприз, только неспокойно мне. Ты вот что... Пока я буду до дома добираться, постарайся поговорить с ним. Или... может, еще чьи-то телефоны у нас записаны... Ну, из тех мужиков, что вместе с ним...
        -?Ладно, мам! Попробую. Ты сама давай побыстрей возвращайся. Мы ждем тебя!
        -?Хорошо, хорошо! Уже еду.
        И Даша быстрым шагом направилась в сторону шоссе ловить попутку.
        Дома Даше удалось выведать у сына подробности утреннего разговора с отцом. Оказывается, тот звонил из поезда, по дороге в Москву.
        -?Как в Москву? У него же контракт до конца октября.
        -?Ну, я ж говорю: сюрприз он какой-то готовил. Говорил, дата у вас важная.
        -?Неужели помнит?
        Даша так лучезарно заулыбалась, что сыновья невольно залюбовались ею. Она будто помолодела в одну секунду чуть ли не на десять лет.
        -?Мам, - теперь уже заволновался Яша, - а по времени он уже должен быть здесь.
        -?Да? Что? Почему ты так думаешь?
        -?Ну, он говорил, что к вечеру... А уже десятый час.
        -?Давай позвоним, уточним. Где справочник? Какой вокзал? Ах, да, я же сама его провожала.
        Руки не слушались. Даша несколько раз набирала номер. То неправильно, то занято, то не отвечают...
        -?Яша! Попробуй ты, сынок! И что это я так волнуюсь?..
        Когда Яша дозвонился и поинтересовался прибытием поезда из Минеральных Вод, то почему-то очень долго ждал ответа. Потом ему что-то отвечали, а он молчал, не переспрашивая и не задавая никаких вопросов. А когда положил трубку, кое-как смог выдавить из себя:
        -?Ничего не понял!
        -?Что, Яша? Что тебе ответили?
        Глядя на его резко побледневшее лицо, Даша закричала:
        -?Поезд пришел? Или опаздывает?
        Яша, игнорируя последний вопрос, бросился к телевизору. Шли последние новости.

«Теракт на железной дороге. В результате взрыва несколько вагонов поезда
„Минеральные Воды - Москва“ сошли с рельсов. Количество жертв уточняется. Имеются раненые. Родственников просят обращаться по телефону...»
        Телефон они записать не успели. Сидели перед телевизором обалдевшие и молчали. Давно уже кончились новости, прошел блок рекламы, информация о погоде, а они - все трое - сидели, не в силах двинуться с места или заговорить.
        Потом Паша поднялся, пошел в кухню, покопался в аптечке, нашел какое-то успокоительное, налил в чашку воды и принес матери... Она безмолвно выпила, даже не поинтересовавшись, что это. Отдала сыну пустую чашку и обреченно произнесла:
        -?Вот и все!
        -?Мам, да погоди ты! Ничего еще не ясно!
        -?Да я не об отце. Вернее, не только о нем. Он сильный. Я хочу верить, что с ним все в порядке. Я о любви.
        -?О какой любви, мам?!
        -?О любви нашей неправильной! Ведь смотрите, что получается: всё против нас! Он же хотел как лучше. Сюрприз! Свидание неожиданное! Выбил себе увольнение. И что?! Что?! - Она начала повышать голос.
        -?Мам, да ладно тебе! Тут такое... А она о любви о какой-то! - Яша с осуждением посмотрел на мать.
        -?Вот и все! - повторила Даша безнадежно. - Хотите я вам любимое папино стихотворение прочитаю?
        И, не дожидаясь ответа, не видя недоуменных глаз детей, с завыванием, с зарождающейся истерической нотой, начала:
        Я был в России, грачи кричали.
        Весна дышала в твое лицо.
        Зачем так много в тебе печали?
        Нас обвенчали. Храни кольцо.
        Но сорвалась на полуслове, зарыдала, заголосила: «Степочка, дорогой мой! Неужели я тебя никогда больше не увижу?»
        Ребята вызвали «скорую». Даше сделали укол, посоветовали приобрести успокоительные препараты... Сыновья договорились спать по очереди. Один спит, другой дежурит около матери и одновременно дозванивается до «горячей линии». К утру все стало ясно. Но сказать страшную новость матери не решался ни тот, ни другой. Страдали каждый внутри себя. Плакали в ванной, но молчали...
        Утром Даша увидела написанный на бумажке номер телефона, дозвонилась сама, все узнала... Заплакать не смогла: укол сделал ее вялой и безразличной. Сказала только:
        -?Неудачно жил, неправильно любил, нелепо умер! А мне-то за что все это? Я-то в чем провинилась?
        Пацаны расплакались, не в силах сдерживать себя больше, а Даша сидела с гудящей трубкой в руке, раскачивалась из стороны в сторону и без конца повторяла одно и то же: «Мне-то за что? Я-то в чем виновата?»
        РАССКАЗЫ
        КОРОТКАЯ ЛИНИЯ
        У меня в молодости подруга была, Жанка. Мы с ней вместе восемь классов окончили, в один техникум поступили. У нас городок небольшой, до областного центра на электричке минут сорок ехать. Развлечений никаких, с учебными заведениями тоже не густо. Вот и выбирали из двух имеющихся техникумов - либо электромеханический, либо химико-технологический. Мы с ней решили в электромеханики податься. А что еще оставалось? Десять классов неизвестно как закончим, поступим ли в институт. А вузы только в областном центре. На электричке не наездишься каждый день. В общежитии жить, наверное, было бы интересно, но его не предоставляли тем, кто из области, только иногородним. Так что техникум, да еще и около дома - это было то, что надо.
        Молодость наша пришлась на семидесятые годы прошлого века. Самыми «крутыми» считались те, кто имел транзистор или проигрыватель. И соответственно пластинки. У меня пластинок было много. Я их собирала, привозила отовсюду, где бывала. А бывала я, несмотря на свои молодые годы, много где. У меня и в Москве и в Ленинграде сестры двоюродные жили. Да еще в Прибалтике тетка обитала. Поэтому я каталась несколько раз в год - на каникулы, на праздники - то в один город, то в другой, то в третий. И обязательно привозила музыкальные новинки. Из распахнутых все лето окон нашего дома звучали хиты тех лет: «Королева красоты», «Льет ли теплый дождь»,
«Эти глаза напротив».
        Почти всегда собирались у меня: я, Жанка, еще две-три девчонки из класса. Слушали музыку, читали стихи Евтушенко, в сотый раз перебирали фотографии артистов. В то время было очень популярным: черно-белое фото с именем внизу, а на обратной стороне - перечень фильмов с указанием года выхода на экран.
        Еще у всех девчонок были «песенники». Это такая толстая тетрадь с текстами песен, с картинками из журналов, с пожеланиями подруг. У меня, кстати, до сих пор где-то на антресолях хранится такой «песенник» в золотистой обложке, распухший от исписанных страниц, с замусоленными краями и пожелтевшими фотографиями одноклассниц.
        Вот и Жанкина фотка, где она с короткой стрижкой, смеется, сверкает зубами и щурит глаза в длинных ресницах. А под фотографией пожелание

«Моей любимой подруге Верке» (это мне, значит):
        Вера - роза, Вера - мак,
        Вера - одуванчик.
        Вера, я тебя люблю,
        Жаль, что я не мальчик.
        И еще одно, написанное поперек листа и буквально усыпанное разноцветными розами и сердцами:
        Сколько в море-океане
        Есть на дне песку,
        Столько счастья я желаю
        На твоем веку.
        У Жанки тоже был альбом, и я тоже ей что-то писала, конечно. Сейчас уже и не вспомнить. Наверное, нечто вроде такого послания:
        Пусть жизнь твоя течет рекою
        Среди скалистых берегов,
        И пусть тебя сопровождают
        Надежда, вера и любовь.
        Как-то в очередной раз я приехала из поездки... по-моему, из Питера... да, скорее всего, оттуда... И привезла конспект статьи про хиромантию. Мне сестра моя ленинградская дала почитать. Называлась статья то ли «Погадаем по руке», то ли
«Рука глазами хироманта». Дело не в названии. Дело в том, что в те времена подобного рода литература была не просто редкостью, она была практически недоступна. Никаких сонников, никаких трактатов о гаданиях, о прочих вещах, интересующих умы молодых девушек, не издавалось. И вдруг - исследование о линиях на руке в каком-то довольно-таки интеллигентном журнале - то ли «Знание - сила», то ли «Наука и религия».
        Конечно, сестра не отдала мне оригинал, а позволила лишь законспектировать его. Я, целыми днями бродившая по городу и музеям, вечерами садилась за работу и старательно переписывала слово в слово интересующую меня информацию все в тот же
«песенник».
        Там еще и рисунки были. Я обводила свою ладонь, прорисовывала на ней линии и подписывала их, то и дело сверяясь с первоисточником - линия жизни, линия сердца, линия ума. Оказалось, кроме этих, основных, есть на руке еще линии и судьбы, и здоровья, и брака.
        Так что пусть вкратце, но о каждой из них мною была получена информация. И не просто получена, а переписана и привезена домой, чтобы тут же стать достоянием всех моих подруг.
        Да, забыла сказать (хотя мне в этом и неприятно сознаваться), что я немного завидовала Жанке. Она и внешне была симпатичная - смуглая матовая кожа, сочные губы, яркий румянец, по-мальчишески стриженная голова и чуть робкая, но очень милая улыбка.
        Однако главное не это. Главное то, что за Жанкой ухаживал Валера - парень с соседней улицы. Он учился в химико-технологическом техникуме на последнем курсе, был соответственно постарше нас и казался мне воплощением девичьей мечты. К Жанке он относился скорее уважительно, чем влюбленно. Но именно в его серьезности и почтительности чувствовалась глубина. Он обнимал ее за плечи, провожая домой, и, когда я видела их двоих, идущих рядом, доверительно касающихся телами друг друга, тихо разговаривающих, мне казалось, что я мечтаю только об одном: вот так же идти с кем-то вечерней порой, ощущать надежность мужской силы, свою привлекательность и то щемящее чувство первой влюбленности, к которому мы все так стремились.
        Меня мучила эта дурацкая зависть. Жанна была моей лучшей подругой, и любила я ее по-настоящему... Но у нее был мальчик, а у меня - нет. И мне бы особенно не любопытствовать, не интересоваться подробностями их отношений, чтобы не бередить душу, не дразнить себя... Так нет, я все выспрашивала: а целовались ли они, если целовались, то как долго и сколько раз, и как они друг другу говорят про любовь, и нравится ли ей обнимать его, и что она чувствует, когда он обнимает ее... Жанка без стеснения, просто и не ломаясь, отвечала на все мои вопросы, а у меня сбивалось дыхание и сладко ныло в низу живота...
        Так... что ж я хотела рассказать? Ах, да! Про хиромантию. Ну, вот. Сидели мы с девчонками целыми вечерами и подробнейшим образом свои руки рассматривали.
        -?А у меня здесь решетка. Это что значит? - спрашивала одна из подруг, и я в двадцатый раз заглядывала в тетрадь, сверяясь то с записями, то с рисунком.
        -?А у меня две линии пересекаются...
        -?Ой, смотрите, а на моей руке совсем этого нет...
        И Жанкино удивление:
        -?А у меня линия жизни такая короткая! Будто и нет ее вовсе...
        И мы, любопытствуя и ужасаясь одновременно: «Где? Покажи!», заглядывали в ее ладонь и, наблюдая действительно совсем небольшую линию, фальшиво успокаивали Жанку:
        -?Да ладно тебе. Нормальная линия...
        Помню, учились мы уже на третьем курсе, думали о распределении, и исполнилось нам по семнадцать лет, когда весь наш городок буквально за полдня облетела страшная весть: в автобусную остановку врезался грузовик... Пьяный водитель, не справившись с управлением, и само сооружение снес, и людей покалечил. Четверо погибло, многие ранены... Среди жертв - Жанка.
        Это было мое первое большое горе. Взрослое, настоящее горе. Трагедия. Хоронили погибших всем городом. Тогда еще было принято фотографировать похороны. По-моему, сейчас это встречается все реже и реже, а тогда чуть ли не в каждой семье, чуть ли не в каждом альбоме можно было встретить снимки той трагедии. У меня они тоже сохранились, и я, вглядываясь в Жанкины молодые черты, каждый раз ужасаюсь:
«Неужели и вправду вся наша жизнь отражена на руке? Неужели действительно можно прочитать по ней и прошлое, и будущее?»
        Прошло с тех пор много-много лет. Я уже бабушка. Жизнь моя несется вскачь, бурлит, переливается всеми возможными красками: интерес - равнодушие, радость - печаль, сомнение - уверенность, горе - счастье. Как у всех, наверное...
        Часто бываю на кладбище. Могилок наших много. У нас семья очень большая - тетушки, дядюшки, бабушки, дедушки - все в одном месте похоронены. Идешь чью-то могилку прибрать и другие навещаешь. Всегда и к Жанниной подхожу.
        Тут недавно была у нее. Смахнула с памятника мусор. Посидела на скамеечке, погрустила. И уже было домой собралась, как подходит ко мне женщина незнакомая:
        -?Вы извините, что я к вам обращаюсь...
        -?Пожалуйста.
        -?Я помню эту девушку.
        -?Помните?
        -?Да. Мы тогда вместе на остановке были. Лет тридцать уж, пожалуй, прошло.
        -?Тридцать три, - уточнила я.
        -?Мы рядом стояли, автобуса ждали, когда грузовик этот... Как я успела отскочить, не знаю... А ее, бедную, зацепило...
        Я молчала, вновь с горечью переживая те давние трагические события.
        -?Знаете, - продолжала она, - я беременная была тогда. Уже большой срок. Шесть месяцев, седьмой. Выкидыш у меня случился... Много-много лет потом детей не было. Только в сорок ребенка родила...
        Теперь молчали мы обе. Долго молчали.
        -?А вам она кто? - прервала женщина затянувшуюся паузу.
        -?Подруга.
        -?Вы извините, что побеспокоила. Но это такая трагедия. До сих пор просыпаюсь по ночам от ужаса. Снится часто мне этот кошмар.
        И она побрела, низко склонив совсем седую голову.
        Я закрыла калиточку, кинула прощальный взгляд на озорную Жанкину фотографию. Белозубая улыбка, ямочки на щеках, казалось бы, счастливая семнадцатилетняя девчонка. Вспомнила ее удивленно-печальные слова: «А у меня линия жизни такая короткая! Будто и нет ее вовсе...»
        МАРОДЕР
        Предупреждение об урагане Сергей получил по компьютеру. Билет заказал, вещи собрал. Вылет завтра. Типичная ситуация. Привычная работа. Опасная, конечно. Но он к опасностям привык и только в режиме экстрима и мог существовать.
        Началось это в детстве.
        Семья у Сереги была очень даже благополучной. По крайней мере, он так считал лет до двенадцати, наверное. До тех пор пока не услышал однажды разговор матери с подругой по телефону. Был поздний вечер. Серега хоть и лег, как положено по режиму, в половине десятого, но уснуть почему-то не мог. То ворочался в поисках удобной позы, то начинал повторять стихотворение, заданное по литературе на завтра, то вспоминал Ленку из параллельного седьмого «Б», которой он такую классную подножку вчера поставил... Она упала, разревелась, колготки порвала, коленку ушибла...
        А они стояли с пацанами, хохотали, глядя на нее... Только почему-то ему совсем не хотелось смеяться. Почему-то закололо где-то в районе солнечного сплетения. Почему-то возник порыв помочь подняться, утешить, попросить прощения. Но ничего этого он не сделал, а смеялся со всеми, пальцем на нее показывал... Вот дурак! И чего девчонку обидел? Может, подойти завтра, извиниться, шоколадку подарить. Не возьмет, наверное... А вдруг возьмет? Или положить ей на парту и записку написать? Или в портфель подбросить? Ой, ну как же лучше? Надо маме рассказать. И он потихоньку подошел к двери своей комнаты, прислушался. В гостиной тихо работал телевизор, а мама разговаривала по телефону со своей подругой тетей Галей. Он сначала не понял, о ком она говорит, а когда понял, то поскорее вернулся в кровать и зарылся с головой под одеяло, чтобы не слышать, не слушать, не знать.
        Мама говорила об отце. Грубо и в то же время с болью и со слезами в голосе:
        -?Мой-то козел опять наверняка у своей крали... Время одиннадцать, а его все нет.
        Реплику тети Гали Серега, естественно, не слышал, но следующие мамины слова ошеломили его окончательно:
        -?А что делать? Живем ради сына. Создаем видимость здоровой семьи, а на самом деле...
        Так вот оно как! Он-то жил себе и жил, не задумываясь. Ну, есть отец, есть мать. Они любят друг друга. Любят его. Он любит их. Это нормально. А оказывается, они не любят друг друга. Значит, врут. Значит, и его не любят. А зачем врут? Для чего? Сразу вспомнились одинокие их с мамой вечера, мамины слезы, частое раздражение отца... Ссоры, которые родители хотели скрыть, но по их недовольным лицам можно было судить, насколько часто они выясняют отношения...
        Тогда ему казалось, они говорят полушепотом, чтобы он не слышал. А сейчас ему представлялось, будто они шипели, чтобы сдерживать яростные крики и не наброситься друг на друга.
        Так это он, Сергей, их сын, виноват в том, что родители терпят друг друга! Вот в чем весь ужас! Это же из-за него они вместе. Мама ведь так и сказала тете Гале:
«Живем ради сына». Да они не живут, а мучаются. Обманывая друг друга, обманывая самих себя... Из-за него!.. А ведь они, наверное, могли быть счастливы поодиночке, а из-за него несчастны. Он - причина несчастья семьи! Он один виноват во всем...
        На маму с утра не мог смотреть. Отец, слава Богу, еще спал, когда Серега собирался в школу. Он попросил у мамы десять рублей. Не подняв на нее глаз и пробурчав
«спасибо», спрятал деньги в карман и без завтрака выбежал из дома.
        Нет, теперь он понял, что врать ему не хочется. Неприятно ему врать. Он купил шоколадку. Попросил у одноклассницы красивый листочек из дорогого альбома. На нем голубые мишки нарисованы, они держали разноцветные шарики... Рисунок выглядел как будто размытым, поэтому на листке можно было писать. И запись хорошо видна, и рисунок запросто угадывается. Такой вот волшебный блокнот!
        Сергей написал несколько слов: «Лена! Извини за подножку и за глупый смех. Я себя дураком не считаю, но вел себя глупо». Потом зачеркнул слово «глупо», сверху написал «неправильно» и добавил: «Не обижайся! Сергей».
        Записку вложил в обертку шоколадки, незаметно сунул Лене в портфель. Судя по ее мягкому взгляду, брошенному в его сторону на большой перемене, Серега понял, что прощен...
        Вопрос был закрыт. Уже тогда, на заре отрочества, он считал для себя крайне важным завершать все начатые дела. Это совсем не детское качество, казалось, было заложено в нем от рождения. Если он занимался с конструктором, то по окончании оставлял на столе только собранную фигуру, а все ненужные детали прятал в ящик. Если обедал один, без мамы, то всю посуду убирал за собой в раковину, хлеб клал на место, а стол протирал. Пусть неумело, по-детски, но порядок он поддерживал. Если задумал заниматься в спортивной секции, то шел и занимался, а не готовился, как другие, месяцами, придумывая поводы отложить первое занятие или пропустить последующие тренировки. Случалось, ему не нравилось. Тогда по прошествии нескольких занятий он подходил к тренеру и спокойно признавался:
        -?Мне не очень нравится этот вид спорта. Я, наверное, ходить больше не буду.
        На что, как правило, получал ответ:
        -?Ну что ж? Сделай перерыв, подумай, попробуй себя в каком-нибудь другом виде. А захочешь вернуться, приходи!
        Так он пробовал себя в футболе, спортивной гимнастике, борьбе, плавании. Это его не очень заинтересовало. Зато прыжки в воду понравились. Уже тогда его привлекали сложные виды спорта, связанные с преодолением... То высоты, то страха, то боли. Преодолевать, бороться... Но в одиночку. Не в команде. Нет. Одному!
        Очень еще нравился альпинизм. Просто дух захватывало, когда читал про восхождения, про горы, про силу воли и мужество, про отвагу и смелость альпинистов. Но в ту секцию брали только с пятнадцати лет. Ему еще три года надо было ждать. Правда, тренер, к которому Серега все же решил обратиться, посоветовал не отвергать ни спортивную гимнастику, ни легкую атлетику. Оказывается, все это понадобится в альпинизме: сильные руки и ноги, гибкое тело, способность к мгновенной мобилизации и к длительным изнуряющим нагрузкам.
        Так что отжимания, лазание по канату, подтягивание, прыжки в длину и в высоту были для Сереги не самоцелью, а лишь подготовкой к более важному и интересному занятию - скалолазанию.
        Отношения с родителями изменились. Причем резко и совершенно неосознанно. Да и как ребенок мог осознать что-то? Просто чувствовал свою вину, и чем дальше, тем больше... Стараясь хоть как-то заглушить, подавить в себе разъедающее угрызение совести, часто уходил из дома, чтобы не видеть слез матери, досады отца и не разделять с ними эту удручающую обстановку, тягостное ощущение от которой становилось для Сергея все больнее и больнее.
        ...Сереге исполнилось четырнадцать, когда он впервые ступил на путь, по которому шел до сих пор. Он возвращался домой с тренировки. Вроде и не поздно. Было шесть, начало седьмого, но в ноябре темнеет рано... Недалеко от его дома на лавочке лежал пьяный. Спал. Причем не бомж какой-нибудь, Серега сразу понял. Бомжи грязные, вонючие, в обносках... Этот был, видно, из работяг. Зарплату, наверное, получил. Вот и выпил на радостях. На нем была куртка более-менее приличная и даже перчатки. Он спал, похрапывая, подложив под голову какой-то сверток или пакет, Серега не разглядел. Зато увидел торчащие из кармана купюры.
        Повинуясь то ли любопытству, то ли желанию убедиться, что это действительно деньги, он протянул руку к карману спящего и вынул пачку денег.
        Не считая, не оглядываясь, не задерживаясь более ни секунды, Сергей продолжил свой путь домой. В подъезде пересчитал. Денег было много. Наверное, и вправду зарплата.
        Сердце колотилось. Руки горели. Он ощутил такой мощный прилив радости, такой колоссальный восторг, что ему хотелось обнять весь мир! Вот она - удача! Жизнь дала ему шанс - подкинула пьяного на дороге, а он этот шанс не упустил! Ура! Как оказалось просто - никто не погнался за ним, никто его не искал. Это его удача! Это его заработок! То, что такое действо является воровством, возможно, и пришло ему в голову, но никоим образом не изменило настроения. Что значит воровство? Он ничего не взламывал, не вторгался ни на чью территорию. Он просто взял то, что само просилось в руки. Глупо было бы не взять.
        Денег хватило, чтобы купить себе специальные шипованные альпинистские ботинки. Родителям сказал, что это ему ребята из секции отдали. Кому-то оказались малы, вот ему и перепало. Но, честно говоря, родители к тому моменту им не очень интересовались, поскольку находились в процессе развода и постоянно выясняли, кто виноват и что делать дальше.
        Кроме того, они вечно спорили, кому что достанется: дача, машина, квартира, мебель, посуда...
        Серега был далек от этих проблем. Его интересовали высота, риск, покупка обмундирования. Тренер обещал взять его в секцию уже летом, хотя пятнадцать ему только через год. В виде исключения, учитывая столь явное стремление и серьезную физическую подготовку. Летом можно попробовать выехать с группой в горы. Пока на правах наблюдателя, в качестве легкой тренировки. Пока никаких восхождений. Но это было здорово! Предчувствие опасного путешествия заводило его, заставляя напрягаться все тело, держа его в постоянном тонусе.
        Трюк с пьяным ему настолько понравился, что он стал сознательно приглядываться, примериваться к подобным ситуациям. Ему удавалось то с лотка на рынке незаметно стянуть платок, то в метро у задремавшей рядом тетки вытащить из сумки коробку конфет и беспрепятственно выйти из вагона. Все проходило для него на редкость удачно и безнаказанно. Это не просто грело. Это давало чувство превосходства. Мало того что он сильный, ловкий, смелый. Он еще и удачливый! В этом скрывался для Сереги какой-то высший смысл. Ему казалось, что он избран свыше для выполнения какой-то особой миссии. Какой именно, он еще не мог осознать. Но ведь не просто же так все удается, все получается...
        С пацанами не делился, не рассказывал ничего. Да и чего с пацанами связываться! У них на уме пиво, да сигареты, да гитара. А у Сереги - здоровый образ жизни, спорт. Ему не до глупостей.
        Родители кое-как договорились друг с другом, развелись, разъехались. Маме с Серегой осталась квартира. Отцу - дача и машина. Отношения разладились окончательно. Мать вечно жаловалась Сереге на отца и на свою загубленную жизнь. Отец звонил крайне редко, и с сыном они практически не виделись...
        Сергей жил своей жизнью - мечтами об альпинизме, удовлетворением, которое приносили удачные похищения, и воспоминаниями о Леночке из параллельного класса. За столько лет он так и не открыл ей своих чувств. Хотя мог бы... Тем более что часто они встречались глазами, и в ее взоре он видел вопрос. Не равнодушие, а именно вопрос и еще - готовность к разговору. Так ему казалось... Но не решался.
        Когда первый раз попал в горы, то «заболел» ими серьезно. «Заболел» - в смысле был покорен, восхищен... Но самое главное - чувство опасности, в котором он находился постоянно. Всегда внутренне в боевой схватке, всегда готовый к борьбе, к капризам погоды, к сюрпризам природы. Это настолько его организовывало, дисциплинировало и держало в напряжении, что покой и расслабление были лишь подготовкой к новому усилию над собой. И лишь в таком приподнятом состоянии боевой готовности он испытывал удовлетворение и кураж.
        Что интересного в размеренности, в каждодневном, известном заранее расписании, в жизни по режиму? Что интересного в безопасности? В комфорте? Это расслабляет, дезорганизует, лишает острых ощущений. А без острых ощущений - разве жизнь?! Так, жалкое существование!
        Однажды он все же решился подойти к Леночке. Они учились уже в выпускном классе и готовились к последнему звонку. Кто-то организовывал праздничную линейку, кто-то отвечал за поздравления учителям, родительский комитет собирал деньги на цветы, а Серега взялся пригласить ребят-альпинистов с гитарами, чтобы они устроили концерт, спели известные бардовские песни, что-то из Высоцкого.
        Все волновались, носились по актовому залу, украшали сцену, передвигали стулья, репетировали речи и стихи. За кулисами Сергей и Лена случайно столкнулись, и оказалось, что они одни в этой комнате за сценой. Как они оказались рядом, никто из них не понял. Память Лены потом какими-то урывками возвращала ей некоторые мгновения того внезапного уединения. Вот она стоит, прижавшись к стене, а Серега - почти вплотную к ней. Вот у нее подкашиваются колени, и она начинает медленно сползать. Он подхватывает ее, прижимает к себе, держит крепко и смотрит в глаза. Вот он, одной рукой продолжая обнимать ее, другой запирает дверь гримерки на ключ и начинает ее целовать. Дальше она не помнит совсем. Потом вспоминает, как стучат в дверь, зовут их, ищут. Они не откликаются... Потом тишина актового зала, синяя темнота раннего весеннего вечера, Серегино могучее, сильное, трепетное тело и свои обессиленные руки, запрокинутая голова и небывалое чувство блаженства...
        ...Ну, вот. Вылетает их несколько человек. Все, как и он, мародеры. Так они себя, естественно, не называют. Работа. Ну, не стандартная, прямо скажем, однако, работа. В своем кругу они не очень-то озадачиваются определениями. У всех четкая специализация. Кто чем занимается... Из Москвы, как правило, летят группой, а там, на месте, рассредоточиваются. Работы в местах стихийного бедствия всегда много. Но это для одних бедствие, а для других... Есть же поговорка: «Кому война, а кому мать родна». Так это про них. Кто по магазинам, кто по квартирам. У одних экстремальные съемки, у других - фото и репортажи. Серега специализировался на золоте, деньгах и пластиковых картах. Его интересовали квартиры. Именно там - в полуразрушенных домах, в разоренных стихией городах, в покинутых жилищах - он обретал кайф. То есть для него - и в этом он признался себе уже давно - были важны даже не деньги, не само воровство как способ заработка, не удовлетворение каких-то нереализованных притязаний, а именно выброс адреналина, именно напряжение нервов до состояния звенящей струны, именно дрожь под коленками, которая
неизбежно возникала и которую непременно надо было преодолеть...
        Он работал один. Заходил в квартиру, цепко охватывал ее взглядом, почти безошибочно угадывая места хранения денег и драгоценностей. Брал не глядя, не считая, не перебирая. Пластиковые карты очень любил. Ему нравилось в них все - и тайна суммы, и миниатюрные размеры, и безболезненность провоза через таможню...
        А дома, в Москве, вопросы использования этих карт у него были решены. В ближайшем крупном супермаркете одна из девушек-кассирш всегда принимала у него любые известные кредитки, не спрашивая паспорта и не сверяя подписи. Он, естественно, оплачивал ее услуги. И в паре больших универмагов он также смог наладить подобные отношения. Всех все устраивало. Карт у него за это время скопилось колоссальное количество: он часто работал за границей, а там очень в ходу безналичные расчеты. Радовало и то, что на многих из них деньги не кончались. Какие-то карты быстро закрывались. Значит, хозяева, вернувшись в свои дома и обнаружив пропажу, блокировали финансовые операции. Такие он выбрасывал. А про другие хозяева либо забывали, либо их уже не было в живых. А он пользовался. Так что карточки Серега любил и подумывал, не перейти ли ему на охоту только за ними. Однако пока продолжал брать и другие материальные ценности. Как правило, ребята-ювелиры - так он их называл - ждали его в аэропорту в день возвращения. Сев в машину, они бегло оценивали добычу, сразу платили наличными и исчезали. Крупные камни Серега
отдавал неохотно, пытаясь оставлять у себя бриллианты. Но в последнее время само по себе золото ценилось все меньше и именно камни интересовали ювелиров. Поэтому или отдавать все, или вообще этим не заниматься. Серега, как правило, отдавал. Хотя оставлял у себя иной раз часы дорогие и серьезные украшения. Но ни носить, ни дарить их не мог. Всегда чувствовал какую-то неприятную волну, какой-то негатив, тяжесть... Ну, казалось бы, подумаешь, часы. Какая разница, кто носит? А вот надевал и ощущал такой дискомфорт, такой разлад во всем теле, что избавление приходило только тогда, когда снимал. Выходит, какой смысл оставлять? Все равно не носит, не дарит, не использует. Пробовал сам продавать. Но тогда ведь ж надо по ломбардам, по скупкам, по комиссионкам таскаться, что совсем не по его части. Это ему никакого адреналина не добавляет. Значит, и незачем. Так и лежало все непроданное богатство никчемным грузом...
        После школы Серега, не долго думая, пошел в армию. Решение это было для него совершенно логичным и органичным. Себя проверить, силу свою физическую приумножить, повысить мощь боевого духа. Он и в армии держался особняком. Очень был избирателен в приятелях, в основном весь в себе, не очень-то разговорчив, не очень открыт. Как правило, серьезен, задумчив и внутренне сосредоточен.
        Его уважали за отвагу, смелость и бесстрашие. Причем он не бравировал этими качествами, не выставлял их напоказ, не кичился. Просто он таким был. Просто казался намного старше и опытнее своих сверстников. Его считали зрелым мужчиной уже в двадцать лет.
        А после армии - горы, скалолазание. Никакой учебы, никаких институтов. Работать устроился промышленным альпинистом. Это работа на высоте. Рекламу установить на крышах домов, окна помыть на верхних этажах офисов или пентхаусов. Правда, поначалу-то и понятий таких не было - «офис», «пентхаус». Понятий-то, может, и не было, а высотных домов без балконов - сколько угодно. И труд таких специалистов всегда ценился и высоко оплачивался.
        Работа радовала. Наверное, это была единственно возможная работа для него. Ну, где еще можно так прекрасно совместить все необходимые условия? Разве только устроиться пожарником! Тоже, кстати, вариант. Но там все-таки работа командой в основном. А мыть окна на высоте можно и одному. Ну, в крайнем случае, с напарником. Благодать!
        ...В этот раз вылетали далеко. Надолго Серега уезжать не любил.
        Пары дней вполне достаточно. Тем более что там, куда летели, почти все население готовилось к эвакуации и ходить по квартирам можно будет беспрепятственно. Он и за день столько наработает! Увезти бы только... Ребята, наверное, подольше останутся. У них свои задачи. Им надо фильм снимать. Это занимает больше времени. Хотя... как знать? Фильмы-то у них нестандартные. Может, быстрее справятся.
        Серега не разделял некоторых пристрастий своих сотоварищей. Они снимали такие вещи, которые Серега при всей его тяге к экстриму, смотреть не мог. Сцены страданий людей, их беспомощность, слезы... Некоторые специализировались на насилии. То есть на реальном насилии. Под заказ. Или просто как жуткий документальный фильм. На продажу. Даже Сереге это казалось верхом цинизма. В городах, терпящих бедствие, издеваться над беспомощными людьми, нуждающимися в помощи... Нет, он не дружил с такими и не общался. Только по необходимости.
        Перелет предстоял долгий. Сергей невольно задумался о себе, о своей жизни. Со стороны как бы попытался посмотреть на себя. И что? Сам себя он вполне устраивал. Более того. Серега пришел к выводу, что он человек честный и даже счастливый. Ведь если посмотреть отвлеченно, то он себе никогда не изменял. Никогда! Не считая того случая в школе, когда, дурак, смеялся над Леночкой... Да, не считая того единственного раза. А так, всю жизнь он занимается любимым делом. У него отличная работа. У него классное хобби. Ну, а как еще назвать эти вылазки? Он по-прежнему не считал это преступлением. В чем преступление? Ни у кого ничего не отнимает. Двери не взламывает. Разбои не устраивает. Берет то, что само просится в руки. Муки совести? Нет, такого не было. А как насчет того, что нехорошо брать чужое? Ха-ха-ха! Это вообще детский сад! Может, у нас общество очень честное? Может, у нас налоги платят реальные? Может, кругом все святые и безгрешные? Еще раз: ха-ха-ха! Так что не надо ни о морали, ни о нравственности!
        Словом, живет он очень даже гармонично, поддерживая свой организм в постоянном тонусе, а свой внутренний мир - в состоянии вечного трепета и неуспокоенности.
        Личная жизнь, правда, несколько сложна. Ну, это и понятно! Как ему с такими потребностями построить длительные отношения с женщиной? Возможно ли ему создать семью? Да и зачем? Чтобы заскучать через пару месяцев? Чтобы насиловать себя, заставляя жить с человеком без искры, без запала? Поэтому женщин менял часто, не привязывая к себе и не привязываясь к ним. По молодости еще надеялся на постоянно новые ощущения, на остроту восприятия, восторг, полет... Но со временем понял: нет, не найдет! Первая встреча, вторая, третья... И все. Пресно, скучно, неинтересно.
        Правда, он изобретал, экспериментировал, искал. Часто предлагал женщинам что-нибудь неординарное. То места для любовных свиданий необычные выбирал - например, пустыри или крыши домов. То придумывал маскарад с переодеванием: он - женщина, она - мужчина. То внезапно мог овладеть дамой в совершенно, казалось бы, не предназначенном для этого месте: на лестничной клетке, в лифте или даже в примерочной кабине магазина.
        Но ведь невозможно постоянно жить в таком режиме. Нет, для него-то, наверное, возможно. Но для женщины... Каждой хотелось тепла, уюта, объятий, теплого одеяла на двоих и мерного посапывания по ночам. Можно, конечно, иной раз и нечто этакое изобразить, однако, скорее, в виде исключения, но как правило!.. Для него, наоборот, объятия под одеялом - исключение. Вот и найди себе вторую половину при подобных противоречиях.
        Так и жил он холостяком. Последние полгода, правда, женщина одна - Полина - поселилась у него. Он сначала даже не понял, как это произошло. Однажды осталась ночевать. Потом еще... Потом вещи потихоньку перевезла. Разговаривали они мало, вместе нигде не бывали. Почему ее это устраивало? Он не понимал.
        Полина вкусно готовила, и дома всегда была отменная еда. Он, неизбалованный разносолами, с удовольствием уплетал за обе щеки ее ужины: креветки в сливках, мясо в красном вине, ванильные запеканки и борщи с пампушками. Даже удивительно: подумаешь, еда! Ан нет. Он поймал себя на том, что торопится домой после работы, что ждет этих ужинов на двоих... Он привык, что по утрам его всегда ждут большая чашка кофе со сливками, горячие бутерброды и трогательное яблоко. Яблоко - это с собой. Поначалу смеялся, оставлял на столе. А потом обнаружил у себя в кармане куртки. С удовольствием хрустел им по дороге на работу. С тех пор всегда брал с собой то яблоко, то грушу, то персик, то мандарин.
        Полина не лезла в душу, понимая всю сложность Серегиного характера и тем самым сохраняя хрупкий мир в их непростых отношениях. Интимная близость случалась не часто, но почему-то Полину и это устраивало. Жила ведь, не уходила, претензий не предъявляла.
        Улетая, он говорил ей, что у него командировка. Тогда она собирала ему теплые вещи, всегда клала книгу, чтобы в дороге не скучал. Иной раз, читая, он наталкивался на какие-то ее пометки, подчеркивания... Как правило, про любовь, про сильные чувства. Поначалу Серега старался пробежать эти навязанные ему места побыстрее или вообще пропустить... А потом, со временем, заметил, что скучает по ее карандашным заметкам, ищет их в тексте, и если находит, то вдумчиво перечитывает...
        Мысль о создании семьи его не посещала. Какая семья при таком образе жизни? Каждый день - на волоске! Каждый шаг - на грани! Вон в прошлый раз - еле-еле ушли от полиции. Они с Лехой - тоже московский парень - оказались тогда рядом с полицейским патрулем. А тем задачу поставили: борьба с мародерами! И полномочия дали небывалые, чуть ли не до самых-самых... Поговаривали даже, что они имеют право стрелять на поражение. До этого тогда не дошло, но в драку пришлось ввязаться. Ох, и накостыляли же им тогда! У Лехи оказались два ребра поломаны, не считая ушибов по всему телу. А у Сереги вообще не лицо было, а сплошной синяк. Они потом неделю отсиживались по квартирам, ждали, пока отеки с лиц спадут. Иначе через границу - никак. Потом какого-то врача нашли из наших, из русских. Чисто случайно увидели машину «скорой помощи», которая подъехала к тому дому, где они скрывались. То ли жил он там, то ли собирался знакомых навестить. Короче, Серега заговорил с ним. Тот и мазь хорошую дал, и справку написал, что, мол, попали под обломки дома. На таможне с трудом, но пропустили.
        Дома Полина только тихо ойкнула, потом стала делать какие-то примочки, и через три-четыре дня лицо зажило.
        На вопрос:
        -?Что случилось?
        Ответил:
        -?Работа такая.
        Больше она не спрашивала.
        Теперешнюю поездку хотелось завершить поскорее. Он стал замечать, что длительные вылазки ему неинтересны. На второй-третий день он уже привыкал. И обстановка, ради которой летел, становилась вроде обычной. Поэтому: день прилета - он же рабочий день - и день отлета. Вот в этой ситуации все срабатывало, как положено: кураж, чувство опасности, волнение, преодоление внутренней дрожи, выброс адреналина... И удача! Удача, как правило, была на его стороне!
        Как-то Полина заговорила с ним о ребенке. Он даже слушать не стал. Жестко отрезал:
«Нет!» Тогда она впервые заплакала. Они не поссорились, но замкнулись еще больше. Хотя по большому счету на их отношения это не повлияло. А поскольку вопрос предохранения Сергей всегда контролировал самостоятельно, то раз «нет», значит,
«нет». Дети ему не нужны, и разговаривать на эту тему он не намерен.
        Однажды случился пожар в соседнем доме. Дело было в воскресенье, и Сергей пошел посмотреть. Зрелище оказалось яркое, жуткое и захватывающее. Он не мог оторваться. Уже и пожарные уехали, уже и все зеваки разошлись, а он все смотрел и думал. И принял решение.
        Зачем куда-то далеко летать, тратиться на билет, ждать стихийного бедствия, когда вот оно - все рядом. Пожары случаются каждый день. Надо только знать где. А это совсем не трудно.
        Он подъехал в одну пожарную часть, во вторую... Познакомился с диспетчерами, представился внештатным сотрудником журнала, какое-то удостоверение даже показал, договорился о выплате премиальных за своевременную информацию... Вот, собственно, и все. А потом купил спецодежду, обработанную специальным составом, каску и... вперед!
        Теперь острых ощущений прибавилось. И стали они возникать намного чаще, потому что на пожары выезжал он как минимум раз в неделю.
        Однажды Полина сказала ему:
        -?Звонила Лена, вы учились вместе. Сказала, что скоро будет вечер выпускников. Отмечают двадцатилетие окончания школы. Спрашивала, пойдешь ли ты?
        -?Где? Когда?
        -?Я записала ее телефон. Ты позвони, уточни.
        -?Спасибо.
        Он не позвонил. Не успел. Думал завтра поговорить, но не получилось. Еще целый день собирался с духом. А потом... потом был пожар высокой категории сложности. Он поехал. Горело уже пол-этажа. Он думал успеть пройтись по одной из квартир, где стена только начинала тлеть... Но она - стена эта - неожиданно обрушилась, отрезав ему дорогу к выходу. Оставался балкон.

«Да нет проблем, уйду по балконам», - успел подумать он, но именно в это мгновенье вспыхнул хлам, хранившийся на лоджии, и Серега оказался в горящей ловушке.
        Он успел намочить скатерть, которую сдернул со стола и, спрятав в ней кисти рук, начал прорываться к выходу...
        В ожоговом центре его состояние признали крайне тяжелым. Третьи сутки он находился в реанимации, и хотя пребывал в сознании, никакой надежды на его выздоровление у врачей не было. Обожжено более семидесяти процентов тела. Прогноз неблагоприятный.
        Полина приходила, сидела по несколько минут. Больше не разрешали. Плакала. Рассказывала что-то. Например, о том, что Лена из школы звонила снова, интересовалась твоим решением по поводу вечера. Когда узнала, что в больнице, записала адрес, обещала навестить.
        И он стал ждать. Ждал Лену. Каждый час, каждую минуту. Дней на ожидание у него почти не оставалось. Понимал, что уходит.
        Когда Лена вошла в палату, он закрыл глаза. Невозможно было видеть счастье так близко. Оно было ослепительно - это счастье. Он лежал с закрытыми глазами, и по его обожженному лицу лились слезы. Она хотела прикоснуться к нему, приобнять, дотронуться... А это оказалось невозможным - кругом бинты. Не забинтованы только щеки, да и те - сплошной ожог.
        Потом он открыл глаза и заговорил. Хрипло, сипло, через боль, через усилие. Легкие, как и дыхательные пути, как и гортань, - все было повреждено, и говорить он мог с большим трудом. Но смог:
        -?Лена, ты лучшее, что у меня было в жизни! Самое большое счастье - это тот вечер в актовом зале. Ты зашла сейчас, и я понял, что мечтал о тебе всю жизнь.
        -?Сережа! И для меня...
        -?Лена! Тогда нам было по семнадцать лет, и первый раз в жизни я признался в любви... Первый и последний... Никогда никому больше я не говорил этих слов. Сейчас я хочу их повторить: я люблю тебя, Лена... Мне самому удивительно. Но это правда.
        Он замолчал. Дышал тяжело, поверхностно. Судорожно облизывал губы, а глазами цеплялся за ее лицо, ловил взгляд.
        -?Сережа! Как жаль, что мы не вместе.
        Он еле выдавил из себя:
        -?Это счастье, что мы не вместе. Ты не знаешь меня...
        -?А мне все равно, какой ты! Ты для меня самый-самый лучший! Я тоже ждала тебя все эти годы...
        Он не слышал этих слов. Он больше ничего не слышал. Уже и сердце остановилось, и дыхание, естественно, прервалось, а слезы продолжали блестеть на лице и, скатываясь по подбородку, собирались в ложбинке под шеей, между ключицами... В единственном месте, не поврежденном огнем и соответственно не перевязанном бинтами...
        НЕ СУДЬБА
        Меджид впервые увидел Ладу, когда той было двенадцать лет. Самому ему в ту пору уже исполнилось двадцать шесть. Тогда он не понял, наверное, что влюбился. Просто почему-то думалось об этой девочке, вспоминалось, хотелось улыбаться, когда представлял себе две тугие длинные косы, угловатость тоненькой фигурки, живые, озорные глаза... Просто решил ждать, пока она вырастет. Не умом решил... Сердцем. Пять лет ждал. Пока ей семнадцать не исполнилось. Были у него женщины в эти годы, нет ли? История умалчивает. Просто пришел свататься к отцу Лады дяде Аразу по всем законам.
        - Эй, подожди, дорогой! - сказал Араз. - Дочка сначала школу закончит, в институт поступит. Потом приходи.
        -?Хорошо. Я подожду еще.
        Семья Араза насчитывала пятерых детей. Трое старших, Лада и ее младший братик. Сам Араз, может, не был достаточно образован, хотя в жизни достиг многого: и дом чуть ли не самый богатый в ауле, и сверкающая «Волга», и, главное, умные дети. В семье была установка только на высшее образование, и все дети заранее готовились к экзаменам и благополучно поступали. На очереди - Лада. Сначала учеба, потом свадьба.
        Лада всегда с замиранием сердца ждала Меджида. Стеснялась его, сторонилась и... ждала. Он появлялся в их доме неизменно шумный, веселый, щедрый. Он всегда говорил с ней словно со взрослой. За прошедшие годы она привыкла к нему, воспринимая как старшего родственника. Пока вдруг однажды, лет в пятнадцать, не почувствовала... где-то в глубине живота, каким-то легким ударом, теплой волной - нет, он не родственник... И с тех пор при его появлении - легкий толчок и теплая волна. Иногда это ощущение зарождалось ниже - почти в лобке. Иногда высоко - почти в груди. Но... даже странно... она могла и не увидеть его в момент появления, а по проходящим внутри себя движениям понимала: он приехал, он здесь! И бежала из огорода или от подружки из соседнего дома со сладким ожиданием: сейчас увижу!
        Он улыбался еще лучезарнее при виде ее, дарил подарок. Он постоянно ей что-то дарил. Сначала, когда совсем девчонкой была, привозил красивые тетрадки и пеналы, ленты и заколки, конфеты и лимонад. Потом, по мере ее взросления, менялись и дары: красочные энциклопедии, богато оформленные книги, сережки, браслетики. Неизменными оставались лишь конфеты.
        Когда он в очередной приезд преподнес ей шубу, вся родня сначала открыла рты, затем восхитилась, потом расхохоталась:
        -?Зачем? В наших краях... Ха-ха-ха...
        Меджид, не обращая внимания на смех, спокойно сказал, обращаясь к Ладе:
        -?Скоро свадьба. Потом поедем путешествовать. Покажу тебе Москву. Там холодно, но очень красиво. Как королева у меня поедешь.
        И все замолчали. Женщины гладили светло-серый мех, разглядывали переливающиеся перламутром пуговицы... Мужчины цокали языками и не знали, что сказать.
        Мать попросила:
        -?Примерь, дочка!
        Темноволосая, смуглая Лада в светлой шубе была неотразима. Красавица! И вправду королева!
        К тому времени Лада уже поступила учиться, и отец сдержал слово. Свадьбу играли в ноябре. Пышную, богатую, многолюдную, многодневную азербайджанскую свадьбу. Все по правилам. Все, как положено.
        Молодые поехали в Москву. Лада, не выезжавшая никуда в своей жизни дальше Баку, была ошеломлена. И просторами родины, и расстояниями, и огромной Москвой, в которой все было настолько необычно, что ей казалось: она в сказке или в какой-то другой стране. Здесь снег, ветер, холод, большие дома, красные звезды Кремля, сверкающие витрины громадных магазинов... Здесь столько людей, столько машин... Здесь театры, музеи, кино в таком количестве... Здесь такое разнообразие мороженого! Жаль, холодно, а то бы все перепробовала, наверное.
        Меджид водил ее в кафе, где подавали разноцветные шарики, политые карамелью и посыпанные орешками и тертым шоколадом. И Лада, наслаждаясь этим яством, думала:
«О, Аллах! За что мне такое немыслимое счастье?!»
        После Москвы вернулись в Баку, стали жить в роскошной квартире Меджида в центре города. Лада, хоть и пребывала в состоянии комфорта, все же скучала по своим. И каждые выходные тянула мужа в аул. Он не возражал супруге. Это было немного странно. По местным законам, муж - основа всего, глава, лидер. Как он говорит, так и есть. Это не обсуждается, не анализируется, не подвергается сомнению, а выполняется. Наверное, по большому счету так и было. Где жить, как жить, видимо, все-таки решал он. Но в мелочах, в каких-то невинных желаниях жены он всегда с ней соглашался. А ведь если задуматься, то жизнь человека, каждодневная, повседневная жизнь и состоит из мелочей, из удовлетворения потребностей, из небольших капризов.
        Вот и получается, что стратегию развития семьи, ее политику определял действительно Меджид, а Лада, подчиняясь этому основополагающему направлению, спокойно, уверенно и стопроцентно проводила в жизнь свои интересы. Поехать к родителям, купить новую мебель, сделать короткую стрижку, встретиться со школьными подругами - ни в чем ей нет отказа. И нет в семье причин для разногласий.
        Так и жили они мирно и счастливо, пока по прошествии двух лет Лада не поймала себя на мысли, что она ни разу не забеременела, хотя и не предохранялась. Нет, не то чтобы она не задумывалась об этом раньше. Просто то эйфория медового даже не месяца, а, скорее, полугодия. То сложности в учебе... Вроде бы не до этого... А потом вдруг... стоп! В чем дело? Ей уже двадцать. Двадцать первый год пошел. Она заканчивает третий курс. У них девчонки вовсю рожают. Берут «академку», потом возвращаются доучиваться. А кто-то умудряется, оставляя малыша на маму, продолжать посещать занятия. Короче, не в учебе проблема, а совсем в другом.
        Врач не нашла никакой патологии. Посоветовала обследоваться мужу. Меджид обследовался. У него тоже все будто бы в порядке. Вопрос повис в воздухе, потихоньку отравляя мирное существование супругов. Да и родственники периодически интересовались, когда же наконец их порадуют младенцем.
        Лада отговаривалась институтом, мол, закончу, тогда. Меджид грустнел, отводил глаза и замыкался.
        Как-то раз поехали они навестить бабушку Лады в дальний аул. Бабушка была старенькая, на встречи с родственниками выбиралась крайне редко. Она была тучная, с больными ногами. Но голос сохранила молодой, как, впрочем, и взгляд.
        -?Ой, бабушка Афаг, до чего же я рада тебя видеть! - Лада прижалась к ней, целовала, обнимала. - До чего я соскучилась, бабушка!
        -?Ну, рассказывай, рассказывай, внученька, как дела? Как живешь?
        -?Живу хорошо. Вроде бы все нормально.
        -?Э-э-э, девочка... Все да не все.
        Бабушка была не просто мудрой. Дано ей было видеть чуть больше других, чувствовать немного больше. Предчувствовать даже, предвидеть...
        -?Бабушка Афаг, почему так говоришь?
        -?Глаза у тебя грустные. Печаль в душе. Да, с мужем все хорошо. С учебой - тоже. Родители живы-здоровы. А что не так?
        -?Да вот... с ребеночком никак не получается...
        Бабушка внимательно вглядывалась в юное лицо, переворачивала внучкины ладони, долго смотрела на линии обеих рук, вздыхала:
        -?Так тебе скажу, милая. Если Аллах не дает, значит, не надо. Ему виднее.
        -?Как? Что ты говоришь? Что значит «не дает»? Мы же только два года живем...
        -?Значит, пока не надо.
        Лада чувствовала: бабушка недоговаривает чего-то. И это «что-то» - очень важное. Но бабушка изменилась в лице, замкнулась и уже отстранилась от разговора.
        -?Но что делать-то?
        -?Доверься высшей воле и живи спокойно.
        -?Нет, я так не могу. Помоги мне, бабушка! Ну, пожалуйста...
        Бабушка вздохнула, с трудом поднялась, подошла к большому шкафу, в котором хранились старинные книги, многочисленные рецепты и огромное количество трав. Долго-долго перебирала она мешочки с засушенными листьями, кореньями, лепестками, пока, наконец, не достала какой-то пакет с очень пахучим содержимым.
        -?Попей, дочка! Сильная трава. Надолго тебе хватит. Пить надо всего раз в месяц, в определенный день.
        Бабушка назвала, в какой.
        С тех пор в организме Лады стали происходить изменения.
        Когда впервые у нее случилась задержка, она не очень-то придала этому значение. На носу госэкзамены, диплом, сплошные волнения... Но когда по прошествии еще недели месячных по-прежнему не было, Лада сказала мужу.
        Тот сначала замер, потом затрепетал, затем обнял жену и молча долго-долго не разжимал объятия.
        С тех пор беременности стали случаться часто, но все они кончались одинаково печально. Выкидыш следовал за выкидышем. Многие годы подряд. Организм молодой женщины истощался. Трава кончилась. Бабушка Афаг умерла.
        Врачи разводили руками. За десять лет, начиная с той, самой первой задержки, беременность удавалось сохранить максимум до двенадцати недель. Ей уже и не советовали дальше пытаться.
        -?Не судьба, видно, вам родить. Так бывает... Не мучайте себя!
        Но ни Меджид, ни Лада не собирались смиряться с таким диагнозом. Что это за диагноз - не судьба?!
        -?Едем в Москву! - как-то сказал Меджид.
        -?Когда?
        -?Вот отпразднуем твое тридцатилетие и едем.
        Он не просто принял решение, а заочно договорился с каким-то профессором из столичной клиники. Тот велел взять историю болезни и приезжать спустя полгода после очередного выкидыша.
        Опять Москва! Опять красота столичного города! Только теперь не безоговорочное счастье, как когда-то в медовый месяц, а последний луч надежды, еще одна попытка истерзанного тела... Потухший взор Лады, опущенная, совсем седая голова Меджида...
        Профессор сделал всевозможные анализы, провел компьютерное исследование, обследовал Ладу на аппарате УЗИ. Вывод был следующий: рожать можно. Только при одном условии: как только удастся забеременеть, Лада ложится в клинику и лежит в ней все девять месяцев. Лежит почти недвижимо. Тогда возможен благоприятный исход.
        Да! Да! Да! Конечно да!
        Лада легла в клинику, Меджид уволился с работы, снял квартиру в Москве. И день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем дежурил у постели супруги. Кормил, поил, читал вслух книги, переодевал... На ночь уходил домой, чтобы утром снова вернуться в палату. Он заметно постарел, но глаза излучали прежнюю любовь и веру в чудо.
        Беременность развивалась нормально, животик рос по всем законам, плод шевелился, его сердцебиение прослушивалось.
        Счастье было близко. А то - не судьба, не судьба! Оставался всего-то месяц... Меджид перестал есть. Он похудел, высох, и только горящие глаза выдавали истинные порывы его души.
        Лада заставляла его есть. Теперь, когда она была уже уверена в положительном исходе беременности, ей пришлось взять на себя некоторые командные функции. Она отказывалась есть, если Меджид не ел. И он был вынужден питаться наравне с супругой. Она подкармливала его то шоколадкой, то яблоками, то сухофруктами. Он послушно жевал, но, приходя домой, ничего не брал в рот, ложился в холодную постель, тоскуя по сколь любимому, столь и недоступному телу жены. Он подчас уже и сам не понимал, чего желал больше: рождения ребенка или близости любимой. Это были желания совершенно разнонаправленные: ребенка он ждал умом и сердцем, а о Ладе грезил всем своим мужским естеством... Но он даже не мог позволить себе поцеловать ее при посторонних. Не положено. Не принято. А в палате лежали еще несколько женщин. Меджид считал дни до родов и... запрещал себе мечтать...
        Схватки начались чуть раньше положенного срока. Ладу готовили к операции кесарева сечения, но роды стремительные случились... Через два часа родилась девочка. Здоровая, хорошенькая, с нормальным весом...
        А Лада умерла в родах. Обычно в критических ситуациях, если стоит вопрос, кого спасать, спасают мать. Здесь, видимо, это оказалось невозможно.
        Когда Меджиду сказали, первая мысль, которая пришла к нему, была ужасна: «Она родила собственного убийцу». И не пошел смотреть на дочь. Потрясение было настолько сильным, непередаваемым, невыносимо болезненным, что мозгу, чтобы защититься от этой боли, ничего другого не оставалось, как обезуметь.
        Его поместили в психиатрическую клинику. Девочку забрала к себе старшая сестра Лады Сахиля. У нее было двое сыновей. Старший школьник, младшему - три года. Жили они в ауле под Баку. Девочку Лады и Меджида назвали в честь мудрой бабушки Афаг. Она была прелестным созданием. Подвижная, улыбчивая, с вьющимися непослушными волосами и глазами-вишенками. Ласковая девочка, абсолютно лишенная капризов и почти никогда не мучающая приемных родителей ни слезами, ни упрямством...
        Ей уже исполнилось три, когда она со своим приемным шестилетним братиком Аязом играла у дороги рядом с домом. За день до этого у соседнего дома разгрузили машину с песком, и детям разрешили по паре ведерок взять себе для игры. Аяз организовал небольшую песочницу, натаскал песка игрушечными ведерками, и дети принялись строить дома, мосты, подземные гаражи и даже замки...
        Заигрались, загулялись... Пора бы домой обедать. Но вот сейчас еще один домик долепим...
        ...Грузовик на немыслимой скорости вылетел из-за поворота и, не разбирая дороги, несся по аулу...
        Аяз и Афаг погибли на месте. Их могилки рядом. Меджид ничего не знает. Его навещают, конечно, но разговаривать с ним бесполезно.
        Видимо, права была мудрая бабушка Афаг. Раз Аллах не дает, может, и не надо?
        ОДНОЛЮБ
        Ефим Наумович долгие годы живет один. В роскошном сталинском доме, в центре Москвы. Квартира хоть и считается однокомнатной, но имеет огромную кухню-столовую, две темные кладовки и даже комнату для собаки размером в шесть квадратных метров, в которой в далеком прошлом проживала прислуга. Прислуги давно нет. Приходит два раза в месяц внучка. Убирает, меняет постель, уносит белье, чтобы через две недели принести чистое и глаженое. Внучке двадцать. Она студентка. Хорошая девочка.
        Ефим Наумович невысок, немного сутуловат, немного старомоден. В одежде уж точно. Какие-то у него древние костюмы, еще старого покроя. Но ткань хорошая, добротная и портновская работа безупречная. И даже моль до них не дотронулась, что странно.
        Новые вещи он покупает редко. Крайне редко. В основном обувь. Обувь он любит. Она у него в идеальном состоянии. И крем специальный использует, и бархотки, и набойки всегда вовремя ставит. Так что и обувь тоже ему долго служит. Иногда покупает, конечно, но исключительно английского производства. У него не только обувь высочайшего качества... Пальто, к примеру, тоже, сделано в Шотландии. Правда, в одна тысяча девятьсот каком-то году, но зато сносу ему нет.
        И если в одежде он консервативен и старомоден, то в еде - совсем наоборот. Никакой колбасы, плавленых сырков или килек в томате. Французский коньяк, красная икра, сливочное масло и творог с рынка. Ефим Наумович - большой ценитель грузинской кухни. Рядом с его домом ресторан «Мукузани». Так ему почти каждый день на дом еду приносят. Скидка у него чуть ли не тридцать процентов. Чего ж не заказать? Хачапури еще теплый, аджап-сандал, ачму и лобио из зеленой фасоли подают к дверям квартиры через двадцать минут после заказа.
        С дочерью отношения сложные. Даже, можно сказать, проблемные. Дело в том, что давно, тридцать лет назад, случилась в семье трагедия. Ефим Наумович был женат к тому моменту уже пятнадцатый год. И жену свою - Валерию - любил безумно. Он удивлял всех окружающих такой многолетней влюбленностью, он удивлял Валерию, он удивлял самого себя. Видимо, Ефима можно было назвать однолюбом, причем в его классическом варианте: если уж полюбил, то однажды и навсегда.
        За Валерией он ухаживал два года. Поженились они, когда ему было двадцать четыре, а ей девятнадцать. Через год родилась дочь Наташа, в которой Ефим души не чаял. Она была похожа на мать, и молодой отец, угадывая любимые черты супруги в дочери, проникался еще большей любовью к Валерии...
        Он всегда был немногословен, серьезен, сух. Для жены делал все - молча, тихо, спокойно, но буквально все, лишь бы ей жилось легко, радостно и беззаботно. Прислуга, наряды от лучших портных Москвы, редчайшие ювелирные украшения из комиссионок, продукты с рынка и цветы круглый год.
        Она, скорее, позволяла себя любить, чем любила сама. Уважать уважала, а вот насчет любви... Ей нравились рестораны, дома отдыха, кинофестивали и театральные премьеры. Все это оказалось возможным благодаря супругу, и она вела исключительно светский образ жизни, что по тем временам было доступно лишь артистической и дипломатической элите.
        Правда, появлялась она везде с супругом, а при его строгости никакого легкомыслия допустить не могла. Ни потанцевать с другими мужчинами, ни пококетничать. А мечталось... На работе, правда, позволяла она себе принимать ухаживания. И поскольку работала в министерстве, то мужчины кругом были видные, грамотные, представительные. Устоять трудно. Тем более что не очень-то ей и хотелось сопротивляться. Наоборот, чуть ли не сдерживать приходилось себя... Так горели глаза, так колотилось сердце, когда кто-то из высокопоставленных руководителей многозначительно провожал ее глазами или делал откровенные комплименты.
        Ефим Наумович всю жизнь работал бухгалтером и носил нарукавники, чем нестерпимо раздражал Валерию, которая просила его, чтобы он хотя бы дома их снимал.
        -?Да, да, Лерочка. Спасибо за замечание. Сейчас сниму. - И забывал.
        Кроме бухгалтерской профессии и любви к супруге была еще одна страсть в жизни Ефима Наумовича - бильярд. Шло это еще от деда - Самуила Осиповича, который был бильярдист, что называется, от Бога. Сын его, Наум, отец Ефима, как-то неудачно вступил во взрослую жизнь. Он погиб в молодые годы, глупо, банально, в подворотне своего дома, в пьяной драке, куда и попал-то совершенно случайно. Проходил мимо, в очочках, с аккуратным портфелем. Молодой специалист, преподаватель политической экономии в университете, он просто оказался не в том месте и не в то время... И удар вроде несильный был, но упал он, стукнувшись головой о бордюр... И портфель отлетел в сторону, и раскрылся, и выпали из него 11-й том «Капитала» Маркса и зачетная ведомость, которую на следующий день следовало сдать в учебную часть...
        Маленького Фиму воспитывал дедушка. И воспитание это в основном проходило в прокуренных многолюдных бильярдных, куда дед не просто таскал любимого внука, а обучал игре.
        -?Игра, - любил повторять он, - не всегда игрушка. Слышишь, Фима?
        -?Да, деда. Ты уже говорил.
        -?А ты не оговаривайся! Ты слушай, о чем тебе старшие толкуют. Так вот, игра - это и искусство, и наука, и дело... Ты понимаешь, что истинная игра может стать делом всей жизни?
        Фима не понимал. Но, многократно повторенные слова деда достигали своей цели, ложились на какую-то полочку в юном мозгу, чтобы со временем вылиться в глубокую жизненную философию.
        -?Вот гляди, внучок... Сейчас мы этот правый от борта в середину... и удар. Так... вынимай шар из лузы. И еще - крученый... отлично!
        Фима таскал тяжелые шары и, поднимаясь на цыпочки, клал на полку.
        Дед объяснял все подробно - каким шаром какой бить, как правильно держать кий, каким образом рассчитать силу удара и, главное, как предусмотреть траекторию движения шаров. Фима был способным учеником. Теорию он схватывал на лету. С практикой было сложнее, ибо ростом мальчик похвастаться не мог, как соответственно и длиной рук. Однако мозг и цепкий неординарный взгляд оказались уникальны, и способности Фима развивал сообразно своему оригинальному уму. Дед был им доволен, хотя хвалил редко. Чаще ворчал и поучал:
        -?Да не спеши ты, Фимка! Что ты норовишь все ударить, да посильнее! Погоди, присмотрись, встань удобно... Сила же не в руках. Сила, Фимка, в голове.
        Ну, это уж к тому времени Фима осознал. Самуил Осипович был не просто любитель бильярда. Он был Игрок. Да, именно так, с большой буквы. Дед играл на деньги. Тогда еще, в те далекие времена, когда понятие больших денег исчислялось зарплатой в триста рублей, Самуил Осипович зарабатывал до тысячи за вечер. С седой головой, большим носом, вечно жующими губами, с собственным кием в потертом, чуть ли не дореволюционном чехле и с Фимкой за спиной, он был живой легендой бильярдного мира Москвы.
        Играл редко и внука учил:
        -?Не делай культ из игры. Иначе она тебя съест. Всегда слушай себя: играть сегодня - не играть. Понял?
        -?Дед, - Фиме было уже семнадцать, и он запросто выигрывал у взрослых мужиков, - а что, я тоже могу на деньги играть?
        -?Нет, внучок, пока нет. Я скажу, когда можно.
        Самуил Осипович появлялся в зале ближе к ночи. Разгоряченная публика уже готова была вкусить все прелести азартного поединка. Надо учесть и особенности того времени: «железный занавес», строгая цензура, практически полное отсутствие развлечений. Поэтому то, что полулегально, а уж если честно, то совершенно нелегально и подпольно происходило в бильярдных клубах, было поистине захватывающим и волнующим.
        Играли только на больших столах. А тогда никаких «американок» с самозакатывающимися шарами и в помине не было.
        Самуил слыл интеллигентным игроком. Ставка его будто и не интересовала. Он знал, что она высокая. В кармане меньше пятисот рублей у него никогда не лежало. Ну, это так, на всякий случай. Он не проигрывал. Почти никогда. У него и кликуха была
«Сухой». Потому что он запросто разбивал противника всухую, то есть не давал ему возможности закатить ни одного шара... Но, как правило, позволял выиграть первую партию, воодушевив тем самым соперника. Вторую якобы с трудом - с отрывом буквально в один-два шара - выигрывал, ну, а уж третью - без вопросов. Две-три игры за вечер - и с огромной суммой денег они с Фимой садились в такси, которое ожидало их у входа, и возвращались домой - в ту самую квартиру, которую до сих пор занимает Ефим Наумович.
        У деда была особенность: он не поддавался ни на какие уговоры. Если сразу определял для себя: сегодня играю три игры, - то все. Сначала желающие заполучить Самуила Осиповича в соперники предлагали нереально высокие ставки в надежде, что тот не откажется. Потом поняли бесперспективность такого занятия и стали записываться чуть ли не на несколько месяцев вперед. Но и с этим была проблема, поскольку никогда не было ясно, когда снова появится в этом клубе Игрок, он же Сухой, он же Дед, он же Осипович (с ударением на втором «о»). Сегодня он играет здесь, через неделю, может быть, на Филях или в Доме офицеров. Поди поймай его. Ни расписания у него, ни графика. Но это только подогревало интерес и будоражило азартных игроков.
        Однажды, правда, Самуил изменил своему правилу. Ну, тому самому, чтобы не поддаваться на уговоры. Дело было так. Уже сыграно две игры. На этот раз дед с внуком засобирались домой пораньше. Назавтра у Фимы начиналась сессия в институте, и он хотел не только выспаться, но и пролистать еще разок лекции. Тем более что предмет, который предстояло сдавать, назывался теорией вероятности. А к теории, да еще вероятности, Фима относился с особенным пиететом, умудряясь соотнести ее с практикой игры на бильярде. И хотя бильярд - не рулетка, не карты, а точность удара и специальным образом развитый мозг, Фима крутил в голове бесконечные формулы, пытаясь доказать самому себе, что и в этой игре вполне могут быть использованы научные законы.
        Так вот. В тот раз к Самуилу подошел администратор клуба и тихо попросил:
        -?Будьте добры, уступите, пожалуйста, тем людям.
        Он показал глазами на дальний стол, возле которого сгрудились мужчины какой-то южной национальности.
        -?Как уступить? - не понял тот.
        -?Сыграйте с ними!
        -?Нет, я не играю больше сегодня. У Фимы экзамен. Мы уходим.
        -?Я очень вас прошу. - Голос администратора странно задрожал.
        Самуила удивил его затравленный взгляд и неадекватность просьбы. Уже многие годы никто не спорил с ним, не просил, не уговаривал.
        -?Я не понял. В чем дело?
        Тут администратор приблизился почти вплотную к уху Самуила и прерывающимся шепотом выдохнул:
        -?Сказали, убьют меня. Если не устрою им игры с тобой. Они могут. Умоляю тебя!
        Самуил Осипович шепнул что-то Фиме. Тот послушно расчехлил кий. Подошли к столу.
        -?Сколько? - спросил дед.
        -?Две партии про две тысячи.
        -?У меня нет с собой таких денег.
        -?Ничего. Мы тебе поверим. Принесешь позже, если проиграешь. - И так свысока, так неуважительно, по-хозяйски.
        Именно тон и не понравился Самуилу. Он выставил свое условие:
        -?Одна партия. Пять тысяч.
        -?Слышь, дед? Охолонись!
        Вокруг них уже столпились люди. Все, кто был в этот вечер в клубе, создали живое кольцо вокруг дальнего стола.
        -?Одна партия. Пять тысяч, - спокойно повторил Самуил. - Или я ухожу.
        -?Ладно! Давай!
        Толпа выдохнула, сдвинулась плотнее вокруг стола. Люди стали делать ставки между собой. Тихо, вполголоса, но от этого не менее возбужденно.
        Первым разбивал Армен. Так противник представился Самуилу. Он был высок, худ, молод. Горящие глаза, острый взгляд, длинные пальцы. С первого удара ни одного шара не закатилось в лузу. И тогда выступил Самуил Осипович. Это был фейерверк. Он не просто не сделал ни одного неверного движения, он без перерыва уложил все шары один за другим, не дав опомниться ни Армену, ни его болельщикам, ни многочисленным зрителям. Удар - шар. Удар - очко. Удар - победа. Полный разгром.
        Окружающие разразились аплодисментами.
        А поскольку игра состояла из трех партий, а второй раз разбивать выпало соответственно Самуилу, то с первого удара шары так и стали падать в лузы, и противнику даже не удалось приблизиться к столу. Смысл третьей партии отпадал.
        Ошеломленные и обескураженные южане выложили деньги. Самуил, не считая, забрал их. Фима зачехлил кий, и они вышли к своему такси.
        На такие деньги можно было купить новую машину. За один вечер, за одну игру - автомобиль! Собственно говоря, дед давно уже решил это сделать. Он только дожидался совершеннолетия внука. Именно Фимке, именно ему, не себе - да, пусть будет. Мальчик заслужил, мальчик умница! Скоро ему как раз исполняется восемнадцать лет - пусть будет!
        Фима без труда получил права. Теперь на машине он успевал гораздо больше. В институт особенно часто не ездил, чтобы не навлечь на себя зависть однокурсников и преподавателей. Зато отвезти деда то на рынок, то в поликлинику - это с удовольствием! И такси им теперь не было нужно. Сами справлялись.
        После того случая дед долго не играл. Та игра показалась ему каким-то знаком. То был особенный вечер в бильярдной жизни Самуила, и он никак не мог его разгадать. Зачем ему дана свыше та ситуация? К чему это из ряда вон выходящее событие? Месяца два или три они никуда не ездили. Сидели вечерами дома. Фима купил детский бильярд с железными шарами, и дед в сотый, в тысячный раз объяснял и показывал внуку способы и приемы. Понятно, что ни силу, ни ловкость, ни мастерство невозможно было наработать на этом игрушечном столике. Зато подкрепить теорию элементарными живыми иллюстрациями - запросто! Удар резаный, удар крученый, обратный винт, винт прямой, удар Лемана, удар в полшара... На маленьких шарах, детским кием - ничего. Самуил чувствовал, что надо переждать какое-то время, залечь на дно, отойти от публичной игры. Но поскольку без бильярда жизнь была невозможна, значит, пока тренировали мозги. Придет время, и мастерство отточим.
        Спустя несколько месяцев дед сказал:
        -?Послушай, Фима! С той недели начнешь играть со мной!
        -?Как с тобой? В паре, что ли?
        -?Фима, ты же умный мальчик. Не надо казаться глупее, чем ты есть на самом деле. Будешь играть против меня.
        - Хорошо!
        -?Не перебивай старших! «Хорошо»! - передразнил дед внука. - Играть будешь до тех пор, пока не выиграешь.
        -?Ха-ха-ха! - Фима расхохотался в голос.
        Дед не обратил на этот смех никакого внимания. Помолчал, пожевал губами, критично осмотрел свои узловатые пальцы, вздохнул и продолжал, будто и не было никакой паузы в разговоре:
        -?Пока не выиграешь сто раз подряд.
        -?Дед!!!
        -?Тренировки ежедневно. Приходим в клуб к пяти. Чтобы к вечеру нас там уже никто не видел. Один раз проиграешь, счет начинаем сначала.
        -?Это как?
        -?Эх, Фима! И ты с такими мозгами собираешься играть на бильярде? А ведь умным парнем мне казался.
        -?Ну, дед...
        -?Выиграешь ты у меня, к примеру, восемьдесят шесть партий, а восемьдесят седьмую проиграешь... И мы опять начинаем с нуля. Пока не наберется сто побед подряд. Тогда будешь играть сам. А мне, чувствую, отдыхать пора. Но пока рано... Пока рано. Тебя на путь поставлю, тогда отдохну.
        Они тренировались каждый день. По несколько часов. Порой Фиме казалось, что он ненавидит и стол, и желтый свет ламп над ним, и шары эти глупые, тупые эти шары... Иногда, наоборот, он ласково разговаривал с бильярдными атрибутами, он договаривался с кием, он придумывал ему ласковые названия и всегда мысленно благодарил за игру.
        Дед стал сдавать. Фима видел это все отчетливее. На рынок он уже ездил сам, без деда. Медсестер и врачей по необходимости привозил из поликлиники домой.
        Домработница получила новое задание - сопровождать деда на прогулке в отсутствие Фимы. И только в игре он преображался. Руки никогда не дрожали, глаз по-прежнему был меток, и один Фима понимал, как тяжело даются деду эти ежедневные выходы на тренировку.
        Победы над стареющим игроком не так радостны и приятны, как над молодым и сильным. Но такого мастера обыграть, даже когда тот не в лучшей своей форме, было бы величайшим достижением для многих и многих игроков. На деньги он больше не играл. Никогда. Теперь была очередь Фимы. Но у того за плечами числилось пока только сорок три выигранных партии. В прошлый раз он сорвался на тридцать первой, в позапрошлый - на восемнадцатой. Значит, прогресс есть. Ничего, ничего, пусть учится. Тяжело в ученье... Правда, и в бою-то не очень легко. Но когда почувствует вкус победы, вкус денег, тогда ему не будет равных.
        К деньгам Самуил Осипович научил Фиму относиться не просто уважительно, а суперпочтительно. И все пословицы - поговорки, которые испокон века известны каждому, были по тысяче раз повторены Фиме и вбиты ему в голову: «Копейка рубль бережет», «Деньги к деньгам...», «Лучше быть богатым и здоровым...» Ну и так далее. И в то же время - не культ денег, нет! Боже упаси! Тратить! Тратить обязательно! На себя, на своих близких, на красивые вещи, дорогие вина, достойный отдых. Тратить с умом и наслаждением! Тратить, не сожалея! Тратить, обладая твердой уверенностью, что завтра они придут в еще большем количестве. И самое-самое главное: никогда не завидовать чужому успеху! И еще - всегда вести себя как истинно богатый человек. Это не значит сорить деньгами. Но это значит: достойные чаевые, дорогие конфеты медсестре, приличный подарок или денежное вознаграждение доктору, премию помощнице по хозяйству. Самое интересное, говорил дед, денег от этого меньше не становится, но все вокруг воспринимают тебя богатым, относятся соответственно и денежный поток Вселенной неминуемо течет к тебе, притягиваясь к твоему
богатству. Мы же говорим: деньги к деньгам. Так-то, Фима.
        Ну, в общем всем премудростям жизни учил дед внука, и когда тот выиграл через полтора года после начала тренировок сто первую партию, Самуил прослезился и произнес:
        -?Теперь все. Можно уходить. Я вырастил хорошую смену. В путь, мой мальчик! В добрый путь!
        Спокойно лег вечером спать, спокойно заснул и так же спокойно умер, просто не проснувшись утром.
        А Фима остался жить в квартире деда. Мать его к тому времени давно была во втором браке, сыном интересовалась мало, тем более что от второго мужа было у нее еще двое детей. Фима жил один, легко управляясь и с автомобилем, и с хозяйством, помня науку жизни, преподнесенную любимым дедом, продолжая учиться и изредка играя... Изредка, но по-крупному.
        Сначала Фиме казалось, что вот теперь он сам себе хозяин, теперь он сможет играть сколько захочет, когда захочет, с кем захочет... Но только поначалу. Ему хватило ума понять, зависть к чужому успеху - это страшно, а то, что ему завидовали, было очевидно. Уважали, восхищались и... завидовали. Да и потом - зачем так много денег? Ему вполне хватает, даже больше чем достаточно! И еще - недаром же дед играл редко. Значит, был в этом смысл. И Фима стал прислушиваться к себе. Иногда он просыпался и слышал будто бы щелчок внутри себя. Веселый такой звоночек, колокольчик - дзинь! Все! Это был сигнал: сегодня можно играть! Сегодня играть нужно! Такие сигналы могли звучать раз в неделю, раз в месяц. Бывали случаи, когда колокольчик молчал подолгу. Тогда Фима начинал волноваться, пристально вглядываться внутренним взором в себя, прислушиваться к собственным ощущениям - когда же? И ничего! Пара месяцев - ничего! Потом вдруг рано утром тонкий звоночек, звонкий такой! Ура! Играем! Никогда не подводил его этот внутренний голос. Он выигрывал всегда... Ну, за редчайшим исключением.
        Из ста партий мог проиграть одну или две.
        Жил Фима, казалось бы, скромно... Машины менял, конечно. Но не очень часто, чтобы это не бросалось в глаза окружающим. Отдыхал в дорогих домах отдыха. Там-то играл, как любитель, чтоб не шокировать других отдыхающих своими разгромными ударами. Однако если встречались специалисты высокого класса, то с ними мог сыграть на денежный интерес. Но ставки были смешные, по сравнению с бильярдными клубами, просто смешные.
        А потом Фима влюбился в Валерию, а потом женился на ней, а потом привел в свой дом, сделал хозяйкой и сдувал с нее пылинки целых пятнадцать лет... В прямом смысле слова сдувал, пока однажды не застал ее в собственной спальне с любовником. .
        В тот день Ефим Наумович сдал квартальный отчет, или баланс, как это правильно у бухгалтеров называется, и вернулся домой значительно раньше обычного. Дочь Наталья отдыхала в молодежном лагере за границей - то ли в Греции, то ли в Италии. Это были самые-самые первые попытки организации детских и молодежных лагерей за рубежом. А поскольку для супруги и дочери Ефим Наумович всегда предоставлял только самое современное, самое лучшее, самое достойное, то естественно, что дочь была отправлена в одно из этих мест.
        Жена Валерия почувствовала себя в безопасности - муж на работе, дочь на отдыхе - и воспользовалась случаем, чтобы ублажить свой интимный запрос одним из многочисленных поклонников.
        Ефим Наумович зашел в квартиру. Сначала ничего не понял. А потом, когда увидел, не сказав ни слова, подошел к своей любимой Валерии и - задушил. Просто сцепил пальцы на ее шее - сильные, ловкие, цепкие, тренированные - и держал, пока изо рта не вывалился синий язык и глаза не вылезли из орбит.
        Никогда потом он не мог объяснить ни себе, ни кому бы то ни было, что происходило с ним. Аффект, стресс, шок - это да! Но как он, безумно любивший свою жену, боготворивший ее, обожавший с каждым годом все сильнее, смог не просто ей боль причинить, а лишить ее жизни?! Это было недоступно ни его мозгу, ни его сердцу.
        Он даже не посмотрел на того мужчину, не сказал ему ни единого слова. Никогда бы в жизни он его не узнал, не вспомнил... Он просто разжал руки все в тех же нарукавниках, вымыл их и вызвал милицию.
        ...Ефим Наумович позволил себе одного из лучших адвокатов того времени. Тот смог снизить предполагаемый срок заключения почти вполовину. Отсидев положенное, Ефим вернулся в ту же квартиру. С работой проблем не было. С игрой тоже. Жизнь покатилась клубком по тернистой тропинке. Отношения с дочерью Ефим Наумович, конечно, поддерживал, но, общаясь с ней испытывал непрерывную боль - он угадывал в её лице черты Валерии, жесты Валерии, интонации Валерии. Он ловил себя на том, что желает видеть не саму дочь, а отражение жены. Это было не просто больно. Нестерпимо. Поэтому он свел на нет встречи с Натальей, продолжая принимать посильное участие в ее судьбе. Замуж решила выйти - молодым в подарок машину. Деньги нужны - пожалуйста, не вопрос. Внучка родилась Поленька - привозите, погуляю с ней. Вот с Полиночкой отношения прекрасные. И навещает деда, и с хозяйством помогает управляться. Он ей, естественно, денег дает всегда. Ей же и одеться надо, и в кафе с девчонками посидеть, и театр посетить. А замуж будет выходить, тоже примем участие.
        Игра для Ефима Наумовича стала теперь смыслом существования. В процессе игры он ощущал себя молодым, сильным, уверенным. Ни в одном другом жизненном процессе такого не наблюдалось. Наоборот, в житейских его делах нарастала неловкость, усиливались признаки надвигающейся старости и даже немощи, иной раз подводило здоровье... А у стола, с кием в руках, он был все тем же ловким игроком, уважаемым, вызывающим восхищение, интерес и заслуженное почтение. К нему стремились, но он держал людей на дистанции... Те, кто смог пробиться сквозь его замкнутость и кажущуюся холодность, часто просили дать уроки. Но Ефим Наумович учеников не брал. Только однажды.
        Был будний день. Народу в клубе немного. Но Ефим чувствовал: ближе к ночи игра будет. Тем более что колокольчик звонил с утра. Он сидел в баре, пил чай, наблюдая рассеянным взором за происходящим в зале.
        На первом столе разминались довольно сильные игроки. Но как-то несерьезно. Нетрезвые, что ли? Ну, да, видимо... Вон из бара их приятели слишком громогласно подбадривают. На втором - двое пожилых. Вечный спор у них: кто кого? Лет двадцать выясняют, кто сильнее. То один выигрывает, то другой. Они, наверное, вполне осознанно удерживают паритет, чтобы был интерес в жизни. Этакая игра в игре получается. А на дальнем столе - отец с сыном. Давно Ефим Наумович наблюдает за этой парой. Отец-то неплохо играет. Ну, как неплохо? Любитель. А сын, видно, запал на бильярд, глаза блестят, а не хватает ни познаний, ни навыков. Неплохой мальчишка.
        Вот его Ефим взял. Раз в неделю, строго по времени Глеб - так звали пацана - приходил на урок. Сказать честно, Ефим не торопился поделиться своими сокровенными знаниями. Так, по мелочи. Сначала отрабатывали позу, потом постановку удара, потом немного теории, совсем немного, чтоб усвоилась. Затем снова отработка. Предположительно года на два программа обучения потянет. Долго? А нам торопиться некуда.
        Теперь усилий в жизни приходилось делать больше. С одной стороны, это бодрило, с другой - сказывалось на здоровье. Все чаще ломило плечи, все больше уставали руки, все заметнее сутулилась спина.
        Он вызвал из поликлиники массажистку. Анечка приходила через день. Занималась с ним не меньше часа. Потом они выпивали коньячку, закусывали красной икрой. Ну, и чай с конфетами. Это обязательно. Анечке было за сорок. Она была крупная, крепко сбитая, с умелыми руками и потухшим взором. Вечная погоня за деньгами, вечная борьба за выживание. Здесь, у Ефима Наумовича, ей удавалось расслабиться, немного отпустить внутреннюю пружину и даже побаловать себя деликатесами. Денег он давал много. Анечка заходила с улыбкой, с улыбкой беседовала с пациентом, с улыбкой покидала его гостеприимный дом. Однажды Ефим Наумович после коньяка, перед чаем, как-то смущаясь и без предисловий, попросил:
        -?Анечка, так прилечь захотелось... Пойдемте со мной.
        Она не поняла сначала, что от нее требуется. Уложить? Посидеть рядом?
        Оказалось, не посидеть, а полежать. Отдохнуть-то неплохо, конечно. Полежать ей завсегда хотелось, но ее ждут другие пациенты. И потом, как лежать? Пациент - человек пожилой, можно сказать, очень даже пожилой. Что делать-то?
        Но делать особенно ничего и не пришлось. Ефим Наумович просто гладил ее спину, перебирал волосы, дотрагивался до лица, и она позволила себе закрыть глаза, приобнять слегка его за плечо... И так лежали они недолго. Спокойно, умиротворенно. Он, казалось, задремал, но когда Анечка тихо сказала: «Пойду я, мне пора», - моментально открыл глаза и с недоумением произнес:
        -?Как это «пора»? А чай?
        Она рассмеялась:
        -?Чай в следующий раз. Послезавтра.
        -?Анечка, могу я вас попросить? Не могли бы вы так распределять свое время, чтобы не убегать? Я допускаю мысль, что вам это не очень интересно, но вдруг вы не откажетесь лишний часок побыть со мной? А?
        -?Ефим Наумович! С вами очень интересно. Вы хоть и немногословны, но... вы же сами понимаете, людей передо мной проходит много, и мне есть с кем сравнить... Вы умный, глубокий человек. И если вы просите, то я перенесу визит к вам на более позднее время, чтобы потом уже не было клиентов.
        -?Спасибо, Анечка! - И в ее руки легла, кроме положенной, еще одна бумажка.
        Так Анечка стала бывать у Ефима Наумовича подолгу. К массажу и чаепитию прибавился отдых в спальне, который потихоньку превращался в своего рода сексуальные игры. Оказалось, что умелые руки и искренний порыв способны творить чудеса. А если принять во внимание и воспользоваться новейшими достижениями медицины, то даже удивительно, как такое возможно... Но возможно же!
        Теперь у Анечки изменился взгляд. Она, утомленная и замученная жизнью с ненавистным мужем-алкоголиком и не очень-то благополучными сыновьями, вдруг ощутила себя желанной женщиной, которой говорят ласковые слова, которой делают подарки и которая может наконец-то за долгие-долгие годы позволить себе работать чуть меньше, а отдыхать чуть больше.
        Ефим Наумович поймал себя на том, что стал игнорировать колокольчики. Особенно в дни Анечкиных посещений. А они, эти звоночки, недоумевали. Они звучали все чаще, а он прислушивался все реже. На уроки ходил. Но уроки они с Глебом назначали на дневное время. А вот вечера, иногда переходящие в ночь, он теперь уже жалел тратить на игру.
        Анечка продолжала называть его на «вы». Относилась с огромным уважением и как медик не могла не волноваться за его здоровье, повторяя то и дело:
        -?Ефим Наумович! Вы бы отказались от стимулирующих препаратов. Нельзя же так надрывать сердце!
        -?Анечка, детка! Знаешь, сколько мне лет? А ты всего лишь вторая женщина в моей жизни. Неужели ты думаешь, что я откажусь от тебя?
        -?И не надо отказываться. Я и так буду приходить!
        -?Приходи! Приходи, милая! - говорил он, якобы соглашаясь, но не отказываясь от препаратов, обещающих сладостный восторг.
        Однажды во время урока с Глебом услышал Ефим Наумович где-то в стороне разговор о себе. Говорил администратор зала с каким-то незнакомым мужчиной:
        -?Не знаю, что и придумать. Если только с Однолюбом сыграть. Но он давно отошел. В последнее время что-то редко играет.
        -?Так ты скажи ему, какие бабки на кону.
        -?Да он на деньги-то не падкий.
        -?Ну, давай, попробуй! Тебе же тоже обломится, как организатору.
        -?Ой, не знаю... Не подступиться никак к Фиме.
        За долгие годы в бильярдном клубе Ефима Наумовича называли по-разному. По молодости, когда еще приходил с дедом - Внучок. Потом Бухгалтер. Затем на какое-то время после возвращения из колонии к нему приклеилось прозвище Отелло. И последние годы - прочно и неизменно - Однолюб. Ну и Фима, естественно. Имен-то никто не отменял.
        Администратор, дождавшись перерыва в уроке, подошел и изложил суть вопроса:
        -?Ребята хотят чемпионат организовать внутриклубный.
        -?И что?
        -?Тебя просят выступить в показательных играх.
        -?Что это значит?
        -?Сеанс одновременной игры на нескольких столах.
        -?Понятно. Какие условия?
        -?Ты один против трех игроков. Победишь - весь банк твой. Ну, а если один или два проигрыша - тебе все равно что-то... Главное, самому не платить. Ты в любом случае не внакладе.
        -?Когда играть?
        -?Они скажут позже. Все зависит от твоего решения. Как только расписание составят. Наверное, через неделю-полторы.
        -?Ладно. Мы с Глебом здесь ежедневно. Подойдешь тогда, скажешь.
        В день игры колокольчик не звонил. Ефим Наумович не удивился. Он расстроился. Не удивился, потому что у звоночка свои законы, неведомые ни ему самому, ни кому-то другому. А расстроился, потому что дал согласие играть. Но раз слово дал - выполняй. Он же раньше никогда не играл по предварительной договоренности, а только по внутреннему желанию. А сегодня предстояло. «Ладно, плевать, в конце концов, я же ничего не теряю. А потом, там ребята, наверное, молодые, норовистые..
        Мне и не стыдно в моем возрасте уступить... Пора, видно, из большой-то игры уходить. Вон Глеба на путь поставлю, и на покой бы...» С такими мыслями, не слишком оптимистическими, не очень жизнеутверждающими и совершенно недопустимыми перед игрой, он собирался в клуб. Анечка придет завтра. Милая, милая Анечка! Как хорошо, что ты у меня есть. Пусть не постоянно, от случая к случаю, пусть всегда с ощущением недосказанности, недолюбленности, с привкусом расставания и прощания. Но есть... И если бы в нашей с тобой истории был только один эпизод - тот, самый первый, - когда мы просто лежали рядом, я гладил тебя по спине, а ты обняла меня за плечо... только один эпизод... я был бы тебе бесконечно благодарен и ощущал бы себя счастливым. А то, что сейчас происходит между нами, это предел моей мечты! Спасибо, что ты есть!
        Так он мысленно с ней разговаривал последнее время все чаще и чаще.
        Да... Что-то совсем нет настроя на игру. О чем угодно мысли, только не о бильярде. И, выходя из дома, чуть кий не забыл. От лифта вернулся. Нет, ну такого с ним отродясь не бывало.
        Ехать ли до клуба? Пешком ли идти? Что такое с ним? Ничего не продумал. Игра через сорок минут. Пешком минут тридцать, да дождь накрапывает, а он и зонт не взял. Ну, прямо беда! И он, не особо оглядываясь, ступил на дорогу с поднятой рукой. А в этот момент водитель впереди припаркованной машины сдавал назад... Причем то ли не смотрел внимательно, то ли смотрел, но не видел... Ефим Наумович не просто упал. Его отбросило, и, к несчастью, на проезжую часть... Поток автомобилей, несмотря на плотность, был стремительным, и машина, идущая в крайнем правом, просто не успела среагировать на внезапно падающее под ее колеса тело... Английские ботинки разлетелись в разные стороны...
        Тот, кто сдавал назад, похоже, ничего не заметил, рванув вперед и наблюдая в зеркало заднего вида странное волнение на дороге.
        Спустя какое-то время - две-три недели - внучка Полина, разбирая бумаги деда, нашла целое послание, сродни завещанию, что ли. Вернее, там, среди всего прочего, и завещание было настоящее... Но, кроме него, какие-то пухлые конверты, записки, письма.
        Полина села разбираться. Все, что осталось на счетах, отписано было Ефимом Наумовичем дочери Наталье, матери Полины, значит. Квартира эта - внучке любимой, то есть ей, Полине. И еще ей конверт. Большой, толстый. А кроме него, был еще конверт с надписью «Анне Васильевне Костиной» и номер телефона. К конверту записка приколота: «Полиночка, передай, пожалуйста, то, что ты держишь в руках, Анне Васильевне. Телефон указан. Спасибо! Твой дед».
        А еще в мусорной корзине, что под столом письменным у деда, увидела Полиночка скомканные бумаги, развернула, стыдясь саму себя, ругая и любопытствуя одновременно, и прочла то ли с ужасом, то ли с благоговением перед силой любви:
«Дорогая, любимая моя Валерия!» - было написано там изначально. Потом имя зачеркнуто, над ним поставлено «Анечка», и затем, видимо, письмо было измято и выброшено.
        Что он хотел написать ей? В чем признаться? А может, другое письмо, с правильным именем, и написал, и отправил. Кто знает?
        Полина позвонила Анне Васильевне. Передала конверт. Сделала все, о чем просил дед. Молодец. Хорошая девочка.
        ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ МОЕЙ СОСЕДКИ
        Соседка моя Райка старше меня лет на пятнадцать. Я была совсем еще девчонкой сопливой, а ей уже двадцать шесть исполнилось. Жили они вдвоем с мамой - тетей Тамарой - в соседней квартире, слева от нас. Отца Райкиного мы никогда не видели, и был ли у тети Тамары муж, так толком и не знали. Мама моя иной раз секретничала о чем-то с ней, но нам с сестрой ничего не рассказывала. Сестра, будучи меня постарше на два года, старалась выглядеть взрослой и серьезной, но ей это не очень-то удавалось. Поэтому Райкину историю доподлинно мы узнали, когда уже подросли.
        А история получилась интересная. Надо сказать, Рая родилась и росла очень некрасивым ребенком. Была, наверное, у тети Тамары надежда, что израстется, что из гадкого утенка превратится в лебедя, что переходный возраст ведь никого не украшает... Однако нет. Преображения не случилось, чуда не произошло. Из нескладной девочки Рая выросла в некрасивую девушку и пребывала в состоянии некрасивости все отрочество, юность и начинающуюся зрелость.
        Умная, приветливая, добрая, она вряд ли имела надежду на знакомство с интересным мужчиной, поскольку не привлекала, не интересовала, не возбуждала представителей сильного пола не то что интересной внешности, а вообще - никаких.
        И вроде бы отдельно взятые черты ее лица были вполне нормальные: серые глаза, ровные зубы, пышные волосы... Однако все вместе смотрелось чуть ли не уродливо. В общем, Рая комплексовала, уходила с головой сначала в учебу, потом в работу. И, надо отдать ей должное, на службе ее ценили и прочили ей удачную карьеру.
        Тетя Тамара реально оценивала ситуацию и неоднократно внушала дочери:
        -?Раечка, тебе надо непременно родить! Причем только от красивого мужчины!
        -?Мам, да что ты такое говоришь?
        Поначалу Рая смущалась, поражаясь подобной откровенности матери.
        -?Да, да! Ребенок должен быть красивым. Поэтому ищи идеального мужчину. И не затягивай! Тебе уже двадцать шесть!
        -?Мам, я помню, сколько мне лет. Можно и не напоминать, - огорчалась Рая.
        Поначалу она воспринимала материнские наставления чуть ли не как издевку, но со временем допустила такую мысль в свое сознание и стала обдумывать. А поскольку любые задачи, которые Рая ставила перед собой, ей решать удавалось, то она подошла и к этой непростой ситуации разносторонне и творчески.
        В итоге ее решение выглядело следующим образом. Рая ездила на работу на электричке. Мы жили на окраине города, и удобней всего ей до работы было добираться именно электричкой. Несколько раз видела она красивого парня и внимательно приглядывалась к нему. Высокий, статный. И лицо - чуть ли не с обложки журнала. Бывают же такие красавцы в жизни! Ну, что ж! Если рожать, то именно от такого. И Рая ринулась в бой.
        Подошла к нему и, преодолевая волнение, спросила:
        -?Извините, можно к вам обратиться?
        -?Конечно! - учтиво ответил он. - Слушаю вас.
        -?То, что я вам сейчас скажу, может показаться странным. Вы, пожалуйста, сразу ничего не отвечайте и даже можете никак не реагировать. Просто выслушайте меня.
        -?Хорошо. Слушаю.
        Он казался удивленным, но столь же внимательным.
        И Рая сказала: что она очень хотела бы родить ребенка, но, поскольку мужчины у нее нет и никогда не было, она не может воплотить свою мечту в жизнь, что ей непременно хочется видеть своего ребенка красивым. И раз Бог не дал ей приятной внешности и шанс выйти замуж очень невелик, то приходится обращаться к такому необычному способу знакомства. «Необычному, зато честному», - добавила она про себя.
        -?Я понимаю, мое предложение может шокировать вас, но вы подумайте... Вдруг... Вот мой телефон. Если что, позвоните.
        И Рая протянула молодому человеку заранее подготовленную бумажку с телефоном.
        Он не высказал никакого удивления, хотя в душе наверняка был изумлен.
        Рая не верила, не надеялась и даже не ждала. Ну, может, ждала, только никак не показывала своего интереса и внутреннего беспокойства. Продолжала жить как жила, ни к кому больше с подобными просьбами не обращаясь, но по-прежнему отмечая самых ярких мужчин в толпе.
        Прошло месяца два, наверное. Или два с половиной. За давностью лет такие мелочи стерлись из памяти... Парень позвонил, назвался Игорем. Сказал, что готов встретиться.
        Уж как происходили их встречи, где, о чем они разговаривали, не знаю. Знаю только, что подолгу стояли букеты в Раиных вазах и что тетя Тамара светилась от счастья. Как будто это она сама, а не ее дочь бегала на столь долгожданные свидания.
        Прошло еще месяца три, когда выяснилось, что Игорю надо уезжать. Причем надолго: то ли сборы, то ли работа по контракту. Он оказался спортсменом, причем очень перспективным. Ну, что ж? Уезжать, так уезжать. Рая была настолько благодарна Игорю за его отношение к себе, что даже не расстроилась в преддверии расставания. Она уже получила от жизни такое количество счастья, на какое не рассчитывала. Да и кто она ему? Кто он ей? Чтобы рассчитывать на длительную связь? У них тоже своего рода контракт, договор. Он выполнил Раину просьбу, встретился с ней несколько раз. Спасибо! Спасибо огромное!
        В общем, Игорь уехал, а Райкина жизнь потекла своим чередом. Пока не случилась у Раи задержка... Она все откладывала визит к врачу, боясь ошибиться в своих радужных ожиданиях. И напрасно: врач подтвердил беременность, поставил на учет, велел сдавать анализы и есть больше фруктов.
        Тетя Тамара порхала по двору, как молодая. Она носилась то на рынок, то в магазин, выискивая для беременной дочери продукты получше и повкуснее.
        -?Рай, как ты думаешь, на кого похож будет?
        -?Ребеночек-то? Конечно, на Игоря. Я даже не сомневаюсь. Уверена, что такой же красивый, стройный, необыкновенный вырастет! - И она с любовью гладила свой живот и мысленно разговаривала со своей деточкой.
        Об Игоре не говорили, вслух не вспоминали. Да и что говорить? Нечего.
        В положенный срок родила Рая девочку. Ну, младенцы-то все не очень уж хороши собой: личико сморщенное, глазки не поймешь какого цвета, кожица красная... Но постепенно, к полугоду примерно, девочка Раина преобразилась. Живые глазки, темный чубчик, улыбка - все было папино. Даже ушки, аккуратно прижатые к голове, - и те его.
        Рая разглядывала дочку и находила все больше и больше сходства с отцом: длинные пальчики, разрез глаз, аккуратненький носик - все от Игоря.
        Рая трепетала от счастья, прижимая к себе столь долгожданное дитятко.
        И вот что странно: после родов Рая сама начала преображаться. Фигура у нее всегда была неплохая, и роды ее не испортили. А вот что происходило с лицом? Мы удивлялись столь ощутимым переменам в ее облике: глаза заискрились, улыбка практически не сходила с лица, легкий румянец оживлял прежде впалые, а теперь приятно округлившиеся щеки. Она излучала спокойствие и гармонию. И это внутреннее состояние не могло не выплеснуться наружу, не могло не изменить ее внешности...
        По прошествии двух лет без всякого предупреждения, без звонка, без договоренности, всеми уже практически забытый, появился Игорь. Он вернулся из своих зарубежных гастролей и сразу - к Рае.
        Надо сказать, что за два года отсутствия ни одного известия от него Рая не получала. Он не звонил, не писал, приветов не передавал. И, естественно, ни о беременности Раиной, ни о рождении дочери не знал.
        Опять же, не могу доподлинно рассказать, как происходила их встреча, только Игорь признался Рае, что вспоминал о ней на чужбине и даже скучал. А дочерью был просто очарован. Она к тому времени уже бегала вовсю, пыталась говорить, произносила четко и громко «па-па» и заливалась звонким смехом, от которого у Игоря замирало сердце.
        Он поселился у Раи. Они расписались. И не просто расписались, а играли настоящую свадьбу. Ну, пусть без фаты, зато с застольем, гуляньем, выкупом и прочими свадебными ритуалами.
        Мы не переставали поражаться продолжающемуся Раиному перевоплощению. Она не просто светилась. Она постепенно превращалась в красавицу. Игорь часто ездил в командировки за границу. Он такие наряды привозил жене и дочке, что одеты они были всегда великолепно. Рая нашла хорошего парикмахера, изменила прическу, выщипала брови, научилась грамотно подкрашивать глаза... И стала выглядеть очень даже импозантно.
        Часто, бывало, незнакомые люди оборачивались вслед супругам, восхищенно произнося:
        -?Посмотри, какая красивая пара!
        Игорь искренне любил Раю, буквально носил ее на руках. Мы прожили с ними в одном доме еще несколько лет, а потом разъехались. Дома наши снесли, построили на их месте современные многоэтажные кварталы. Я потеряла след соседей. Не знаю, где они, как. Но очень хочу надеяться, что у них по-прежнему все хорошо.
        Я всегда привожу в пример историю Райкиной жизни, как одну из самых счастливых... И вы расскажете кому-то, особенно тем, кто не верит в любовь...
        РОМАНС В МУЖСКОМ ИСПОЛНЕНИИ
        Я расскажу вам одну историю. Ее можно было бы назвать забавной или даже анекдотичной, знаете, из серии: «Возвращается муж из командировки...» Если бы она случилась не со мной, то, возможно, я бы пересказал ее вам, как одну из многочисленных жизненных ситуаций, где-то с улыбкой, где-то с ухмылкой. А мое повествование, боюсь, будет прерываться вздохами и паузами.
        Так вот... года три назад пригласил нас с супругой в гости общий приятель. Да, надо ввести вас в курс моей тогдашней жизни. К тому времени я уже лет двадцать как состоял в официальном браке, растил двоих сыновей, успешно работал и ощущал себя вполне комфортно. С женой взаимоотношения всегда были нормальные, спокойные. Женщины в моей жизни, конечно, случались. Отношения с ними, как правило, строились на эротической основе: легкий флирт, недолгий роман, безболезненное расставание. Никаких обязательств, лишь приятные воспоминания и ожидание нового увлечения.
        На отношения с супругой это никак не влияло. Мы с ней давно утратили интимный интерес друг к другу. Поэтому я думаю, что связи на стороне очень даже укрепляли наш брак. Поскольку, кроме секса, все остальное в семейной жизни нас устраивало. Ну, меня, по крайней мере, устраивало вполне. Думаю, и жену мою тоже. Мы практически не ссорились, были миролюбиво и дружелюбно настроены. Она выглядела спокойной и довольной жизнью.
        Так продолжалось до тех пор, пока я не встретил Юлю. Поначалу все затевалось по привычной схеме. Ухаживание, интерес во взгляде, дрожь пальцев при рукопожатии, прерывистое дыхание и излишнее волнение в разговоре...
        Но очень скоро я понял, что она чем-то притягивает меня. Сначала даже удивился навязчивости воспоминаний, наличию мечтаний... Я всегда считал себя человеком практичным, приземленным, рациональным. А тут стал замечать за собой склонность к сентиментальности, романтизму...
        Рука тянулась к телефону. Сказать «доброе утро» или «привет, любимая!».
        Просто послушать голос или поболтать, что называется, ни о чем. Первое время меня забавляло мое состояние. «Влюбился, что ли?» - спрашивал я сам себя. И в ответ расплывался в счастливой улыбке...
        Постепенно отношения становились все ближе, все зависимее, если можно так выразиться. Я уже не мог без нее. Позвонить утром, позвонить днем, позвонить вечером. Увидеться где-нибудь на улице хотя бы на десять минут... Иногда удавалось пообедать или поужинать вместе. Случалось, мы уезжали на выходные в дом отдыха. Чего мне это стоило? Дома приходилось что-то выдумывать, обманывать, но я шел на ложь сознательно. Юля меня завораживала, возбуждала, интересовала, волновала... Мы делились друг с другом мыслями, планами, намерениями. Мы доверяли друг другу свои сокровенные секреты... Мы советовались, сомневались, убеждали и убеждались, подбадривали, критиковали, поддерживали... Мы дружили. Помимо того, что были страстными любовниками, мы, как это ни покажется странным, умудрялись дружить!
        Она, будучи меня на десять лет моложе, всегда апеллировала к моему опыту и мудрости. Я же зажигался ее энергией, веселостью нрава, вечно новыми идеями и... обаянием. Ее улыбка, ласковая речь, нежные руки заставляли замирать мое сердце. Я был настолько благодарен судьбе за встречу с этой женщиной, что готов был, запрокинув голову в небо, кричать «спасибо!» тому, кто там, наверху.
        Мы встречались к тому моменту, о котором я хочу рассказать, наверное, уже года три. И я не мог ее ни в чем упрекнуть: ни в навязчивости, ни в обмане, ни в корысти...
        Она никогда не заговаривала о будущем. Понимала, что я несвободен. Понимала, что семью я никогда не оставлю. И я не вправе был требовать от нее ни верности, ни пожизненного присутствия рядом. Хотя мечтал об этом. Наверное, это выглядело эгоистично. Но я, признаюсь вам честно, очень хотел, чтобы она всегда находилась рядом, очень хотел, чтобы я был у нее один-единственный. Наивно. Глупо. Эгоистично. Но так...
        Вероятно, за ней кто-то ухаживал. Наверняка мужчины обращали на нее внимание. Однако я предпочитал не знать об этом, не интересоваться, не задавать вопросов, ответ на которые мог бы расстроить меня. Да, честно говоря, и не возникало необходимости вникать. Повторяю, мне не в чем было ее упрекнуть. Ни одна женщина не относилась ко мне так, как Юля! Ни одна, даже жена. Не было в моей жизни человека более искреннего, внимательного, сопереживающего, чем она... Никому не хотел я открыть душу так, как ей. Ни с кем, кроме нее, не хотелось мне делиться своими потаенными мыслями... Мне казалось, что мы слиты воедино. И отсутствие общего быта было, пожалуй, единственной недостающей деталью нашей совместной жизни. Ну и что? Подумаешь, быт! Кастрюли, тряпки, телевизор по вечерам, пылесос по воскресеньям? Зато у нас не было привычки, успокоенности, обыденности! У нас не было того, что принято называть обывательщиной. А так - самая настоящая совместная жизнь!
        Ну, вот. Возвращаюсь к началу своего повествования. Пригласил нас приятель в гости. Он недавно сменил квартиру, сделал ремонт и справлял новоселье. Дом был очень даже приличный, квартира уютная, отлично отремонтированная, по-современному обставленная. Я даже шепнул супруге:
        -?Обрати внимание на цвет стен, на шторы! Может, и нам стоит в этом же стиле обновить кое-что?
        -?Да, мне тоже так подумалось... Посмотри, и люстра очень милая...
        Мы подмечали про себя все те мелочи, которые могли быть полезны и в нашей квартире, вслух хвалили хозяев за тонкий вкус и удачный выбор ремонтников. Похоже, всем приглашенным, а всего нас было человек десять, новоселье понравилось. Хозяйка раскраснелась от похвал. Стол ломился от закусок. Приятель угощал мужчин дорогим коньяком, женщины обсуждали цены на мебель и ковры.
        Вечер удался. Вполне. В самом благостном расположении духа гости засобирались домой... Всей гурьбой высыпали на лестничную площадку и, как это часто бывает, стояли между дверью и лифтом, прощаясь, обнимаясь, продолжая что-то рассказывать, о чем-то договариваться...
        Женщины обменивались телефонами портних и косметологов, записывали названия модных диет и новых кремов...
        В этот момент дверь соседней квартиры открылась и из нее вышел довольно молодой мужчина. Он кивнул всей компании, поздоровался с нашим приятелем и отправился выносить мусор.
        До сих пор недоумеваю: ну, зачем он сделал это в половине двенадцатого ночи? Что ему мешало выйти на час раньше или отложить процедуру до утра?
        ...Все говорили одновременно. Шутили, громко смеялись. И только я стоял безмолвно и, наверно, совершенно не соответствовал настроению компании. Я смотрел в приоткрытую дверь соседа и видел там... Юлю. Да, я не мог ошибиться... Уж Юлю-то я узнал бы всегда и везде. Это была она. Я видел лишь часть коридора и кухню. Видел, как она убирала посуду, как передвигалась от раковины к столу, как до боли знакомым жестом поправляла волосы, пытаясь убрать непослушную прядь за ухо.
        Какие-то несколько мгновений! Парень вернулся от мусоропровода, с улыбкой кивнул в нашу сторону и скрылся за дверью.
        Я даже не знаю, как описать свое состояние в тот момент. Шок! Удар! Ужас! Меня сзади, со спины накрыла горячая волна, залила плечи, шею, голову, лицо... Стало тяжело дышать. Супруга то ли почувствовала, то ли заметила мое состояние:
        -?Ну, ладно! Давайте вызывать лифт! - предложила она. - Душно очень!
        Все стали расходиться. Кто-то побежал по лестнице. Кто-то остался ждать лифта. На мою удачу, прощание продолжалось и на улице. Я отошел к машине. Мне хотелось отвернуться от всех, отдышаться... Сел за руль, повернул ключ зажигания. Понимая, что надо бы выйти, сказать всем «до свидания», заставил себя подняться, пожать руки мужчинам, улыбнуться женщинам...
        Супруга села в машину и всю дорогу восторгалась прекрасным вечером. Я только кивал: «да!», «конечно», «мне тоже», «я согласен»... Похоже, в большей поддержке разговора она и не нуждалась. Будучи переполненной эмоциями, она хотела выговориться, выплеснуть их, выразить восторженными словами... Кроме того, увиденное рождало в ней мысли по переоформлению нашей квартиры. Так что идеи сыпались из нее, как из рога изобилия.
        А я... я в тот момент, видимо, еще не до конца осознал, что произошло. Надо было как-то обдумать, проанализировать случившееся... Но в машине я этого сделать не мог. Жена ведь говорила без умолку, то делала погромче новости, то слушала любимую мелодию.
        Хорошо, хоть доехали быстро. Ночь. Ни машин, ни людей...
        Супруга вошла в подъезд. Я поехал ставить машину в гараж. Не выдержал, позвонил:
        -?Привет, дорогая! Как дела?
        -?Хорошо. - Голос спокойный, ровный.
        -?Ты не дома?
        -?Нет. В гостях. - Опять никакого волнения.
        -?Уже поздно.
        -?Я знаю.
        -?Домой не собираешься?
        Она не ответила. Спросила:
        -?А ты как?
        -?Были у приятеля на новоселье.
        -?Понравилось?
        -?Да, очень!
        -?Ну, ладно! До завтра, да?
        -?Да. Я позвоню.
        -?Обязательно!
        -?Целую.
        -?Я тоже.
        Вот, собственно, и все. А что я хотел услышать? Правдивую историю? Нет уж, такое вряд ли. Ложь? Обман? Может, это и спасло бы. Ну, допустим, она могла бы сказать, что была в гостях у двоюродного брата или еще какого-нибудь родственника... Я бы поверил. Хотя, опять же, маловероятно. Если б я не видел ее тогда. А то она ведь была в коротком халатике, с голыми ногами. И самое неприятное в моем положении - это то, что я не вправе ни расспрашивать ее, ни тем более уличать. С какой стати? Мы же, если и играем, то на равных. Поскольку у меня есть семья, значит, есть отношения с женой. И если Юля не в курсе, что у нас нет интимной близости с супругой (а Юля не в курсе, потому что я ей никогда не говорил), то это ничего не меняет. И какие у нее с кем взаимоотношения, я не смел выяснять.
        Хотя, конечно, меня это интересовало. И очень. Но, повторяю: она вела себя безупречно по отношению ко мне. Чего ж еще желать?
        Видимо, я повторяюсь. Я распаляюсь вновь, когда вспоминаю ту минуту. Я настолько перестаю собой владеть, что моментально пот на лбу выступает, сердце быстрее колотится. Мне даже кажется, температура начинает повышаться. Хотя вряд ли такое возможно. Какая связь между воспоминаниями и температурой?
        Ничего не изменилось. Мы так же плотно сосуществовали и дальше, только я все время приглядывался к ней, пытаясь увидеть что-то новое в глубине глаз, уловить перемены в интонации. Мне казалось, ее измена должна стоять глыбой между нами. Но нет. Юля оставалась прежней: доверчивой, легкой в общении, проникновенной, сопереживающей и такой моей... Такой любимой, что иной раз мне казалось, будто сердце не выдержит, разорвется от переполняющего его обожания, восторга, счастья...
        Нельзя сказать, что я забыл ту историю. Нет, конечно. Тысячи раз прокручивал я в мозгу и открытую соседскую дверь, и парня этого с мусором и улыбкой, и кусок коридора, и часть кухни... Минута-две, не больше... А сколько мучений!
        Ревность приходила ко мне какими-то острыми приступами. Я начинал воспроизводить их встречу, выстраивал в своей голове всевозможные подробности: как она его обнимает, как он ее целует. Вот она закрывает глаза в наслаждении... Вот она ласкает его молодое тело... Нет, допускать в себя ревность было непростительной ошибкой. Я боролся с ней, как мог. Получалось плохо. Более того, я же прекрасно понимал, что вряд ли их встреча ограничилась одним разом. Значит, она не просто изменила мне однажды, а вполне возможно, делала это неоднократно или даже всегда! Чувство было настолько мучительно, что я все-таки иногда не сдерживался, задавал дурацкие вопросы, типа:
        -?Ну и у кого это мы бываем в гостях до глубокой ночи?
        Или:
        -?Интересуют ли тебя молодые мужчины?
        В такие моменты она с удивлением и даже с некоторой досадой смотрела на меня, мол, как это я, с моим интеллектом и высоким уровнем самоорганизации, мог снизойти до ревности? И тогда я сам себе казался глупым, примитивным, банальным типом и становился неприятен самому себе. И злился на себя. А Юля говорила уже о чем-то другом, не считая возможным беседовать на бесперспективные темы. Тему наших взаимоотношений с третьими лицами она считала даже не бесперспективной, а попросту ненужной. Что ей беседовать о моей семейной жизни? Зачем? Если она навсегда, эта жизнь? К чему мне беседовать о ее потенциальных женихах? Очевидно же, что ей надо выходить замуж, создавать семью, рожать ребенка! Зачем рвать себе сердце?
        Мы оба это прекрасно понимали. Но если она как-то справлялась со своей ревностью и не позволяла себе никаких выпадов в мой адрес, то я после того случая иногда опускался до глупых вопросов. Неумно, неправильно, но что делать?
        В общем, были мы вместе еще какое-то время. А потом она вышла замуж. Нет, не за того парня. За зрелого мужчину. Уехала с ним жить за границу. Мы не ссорились. Простились по-дружески. Грустный вечер такой получился... Она плакала. Я страдал.
        ...Иногда она звонит. Редко, правда. Раз в полгода: в день моего рождения и на Новый год. У нее по-прежнему веселый голос, тонкий юмор, легкая самоирония. Как же ее звонки рвут мне сердце! Я болею потом... Долго, с температурой... Уж лучше бы и не звонила...
        ЧАСТНАЯ ПРАКТИКА
        Звонок в психологическую консультацию раздался без десяти шесть, когда секретарь Людочка уже собиралась домой. С некоторым даже раздражением Людочка взяла трубку:
        -?Психологическая консультация. Слушаю вас.
        -?Добрый вечер. - Мужской голос был тревожный и торопливый. - Мне бы записаться на прием к Шувановой.
        -?Минуту. Сейчас посмотрю ее расписание.
        Люда взяла тетрадь с графиком работы психологов и начала листать.
        -?К сожалению, на ближайшие две недели у Шувановой все расписано. Могу предложить вам другого специалиста.
        -?Нет. Другого не надо.
        -?Ну, тогда, если именно к ней, то звоните через неделю. Будем записывать на следующий месяц.
        Люда уже готова была опустить трубку на рычаг, но голос взмолился:
        -?Послушайте, девушка! Подскажите, как правильно поступить! Мне нужно попасть именно к ней и срочно!
        -?Ну, а чем я могу помочь? Если только вы лично с ней поговорите.
        -?А как это можно сделать?
        -?Телефонов домашних мы не даем. Если только вы подъедете в часы ее работы и лично с ней договоритесь. А, подождите, вот она спускается. Вам повезло.
        И со словами: «Галина Владимировна, вас», - протянула Шувановой трубку.
        -?Слушаю. Здравствуйте! А почему именно ко мне? Кто посоветовал? А, да, да, помню.
        И, обращаясь к секретарю:
        -?Людочка, что, ни одного свободного места нет?
        -?Галина Владимировна! - Люда сделала оскорбленный вид. - У вас на две недели вперед все занято. Неужели вы думаете, что я плохо смотрела!
        Ей не терпелось уйти, и весь ее вид выражал нетерпение и досаду.
        -?Хорошо, Люда, иди домой. Я сама закрою. До свидания.
        -?Ой, спасибо! До свидания, Галина Владимировна!
        И, довольная тем, что, как она задумала выйти ровно в шесть, так и получилось, выпорхнула из здания консультации.
        Галина Владимировна, продолжив разговор, смогла предложить лишь один вариант своему потенциальному клиенту:
        -?Действительно, пока мест нет. Единственно возможное - это прием в рамках частной практики.
        -?Ну и отлично!
        -?Вечером у меня дома. Если вас устраивает, записывайте адрес.
        -?Да, устраивает, конечно. Спасибо вам огромное. Так... Ленинский проспект... кодовый замок... четвертый этаж.
        -?Завтра в девятнадцать ноль-ноль.
        -?Спасибо. Буду.
        Галина Владимировна вышла замуж сразу после окончания университета и жила в квартире мужа вот уже пятнадцать лет. Сначала жили вместе со свекром и свекровью. Но семь лет назад мать мужа скончалась, и свекор вскоре переехал к немолодой уже, конечно, но новой пассии, с которой проживал теперь в Черемушках, лишь изредка приезжая в гости.
        Таким образом, в распоряжении Галины, ее мужа Андрея и их дочери Виктории осталась не очень большая, но все-таки четырехкомнатная квартира, в которой Галина смогла оборудовать себе кабинет, чем была несказанно довольна. Комната под кабинет - самая маленькая из всех, но для работы на дому вполне подходила: диван, кресло напротив, низкий столик, торшер. Уместился и письменный стол с компьютером. Галина обожала свое рабочее место и с удовольствием принимала клиентов на дому.
        Андрей относился с пониманием к работе супруги и никогда не возражал. Еще бы ему возражать? Галина являлась главным добытчиком в семье. Он пытался как-то увеличить свои доходы, но, будучи водителем, выше головы, как говорится, прыгнуть не мог. Работа у него тяжелая, вечерами он отдыхал преимущественно лежа. А если по выходным и выходил подхалтурить на своем стареньком «жигуленке», то это были крохи по сравнению с заработком супруги.
        Их брак изначально считался мезальянсом, поскольку разница в образовании и интеллекте была существенная, но чем-то, значит, интересовал он Галину, чем-то притягивал, раз живут они вот уже пятнадцать лет, причем неплохо.
        Галина действительно очень ценила своего мужа и за спокойный характер, и за хозяйственность, и за доброе отношение к ней и к дочери.
        Да, Галина умней, развитее. Но она очень даже комфортно чувствует себя с мужем, отдыхает, общаясь с ним, и, что немаловажно, они очень друг друга устраивают в интимной жизни. С годами пыл угасает, естественно, и сексуальные контакты становятся несколько реже, однако, как ни странно, они продолжали сохранять интерес и желание друг к другу.
        Новый клиент - Иван Сергеевич - пришел ровно в семь вечера. Галина провела его в кабинет и пригласила к беседе:
        -?Рассказывайте!
        Иван Сергеевич, при всей его представительности, основательности и довольно привлекательной внешности, был неуверен, взволнован и даже как будто смущен. Галина Владимировна догадывалась, что он пришел говорить о вопросах щепетильных, но не торопила, не спрашивала ни о чем, а ждала, когда клиент сам заговорит о своей проблеме.
        -?Понимаете, - несколько скованно начал он, - я люблю свою жену. А она...
        Он замолчал, не зная, как выразить свою боль. А боль была. Этого нельзя не заметить...
        -?Вы давно женаты? Расскажите о своей семье, - задала Галина первый вопрос.
        Он ухватился за него, начав с жаром описывать ситуацию:
        -?Мы женаты восемнадцать лет. Это моя вторая жена. С первой прожили недолго. По молодости поженились, по глупости развелись. А с Ольгой мы поженились, когда мне было тридцать, а ей - двадцать. И за все эти годы я к ней привязался... Нет, это какое-то не то слово. Я люблю ее. Пусть не так страстно, как поначалу, но не менее сильно. Скажу вам больше: я зависим от нее.
        -?В чем? Зависимы в чем?
        -?Ну, как вам объяснить? Вот если она задерживается, я места себе не нахожу, волнуюсь. И даже не столько за нее, потому что, скажем, я знаю, что она в магазине или с пацанами где-то. У нас двое сыновей - семнадцати и пятнадцати лет. Я волнуюсь, что один. То есть не за нее, а за себя. Мне без нее плохо. А она приходит - и все нормально. Мы можем даже и не разговаривать. Я, например, телевизор смотрю или со старшим в шахматы играю. Она домашними делами занимается или читает. Это не важно. Важно, что она дома. И мне спокойно...
        -?Так. И что?
        -?Не знаю даже, как сказать о самом главном...
        -?Самое главное в чем? В ваших отношениях? Или в чем-то другом?
        -?Дело в том, что несколько лет назад я узнал, что ее интересуют женщины.
        -?Вы имеете в виду половое влечение?
        -?Да, именно.
        -?Как вы это поняли?
        -?Да она и не скрывала. Сама мне рассказывала. Знаете, когда мы еще по молодости вели с ней разговоры на всякие такие темы, она всегда говорила, что, мол, с женщинами ей было бы интересно попробовать, что ей приятно размышлять на эту тему. . Но мне казалось, что это только разговоры, не более того. Потом долгое время мы вообще мало разговаривали, а о сексе - и подавно. Родились пацаны, один за другим. Они нас так выматывали своими капризами, шумными играми, бесконечными спортивными секциями, что мы с Ольгой уставали неимоверно. И хотя секс в наших отношениях занимал всегда одно из главных мест, разговоры о нем отошли на второй план.
        А года три назад... да, пожалуй, три - три с половиной... ребята уже подросли. Мы повзрослели вместе с ними. Все более-менее успокоились. Пацаны оказались на редкость серьезными. Учатся нормально, спортом занимаются. Особых проблем с ними нет... И снова мы с Ольгой... второе дыхание открылось. И разговоры соответствующие, и фильмы стали смотреть эротические. Но я почувствовал - изменилось в ней что-то.
        -?Что именно?
        -?Как вам объяснить? Вроде бы она и открыта, и даже активна, но... в какой-то момент близости вздрагивает не к месту, будто бы я какую-то грубость в отношении нее совершаю.
        -?И что?
        -?Ну, я спрашиваю, мол, что не так, что тебя не устраивает? А она: «Нет, все хорошо». Только чувствую я - что-то не то. А как-то раз она завелась, стала рассказывать мне в постели, будто фильм смотрела про двух женщин. И так подробно, с конкретными описаниями, а потом то ли забылась, то ли специально, чтобы я понял, стала говорить от первого лица. Я вроде бы ее рассказ принял за эротическую фантазию, а потом спросил, не вымысел ли это? Тут она и призналась.
        -?Чем это было для вас?
        -?Шок! Настоящий шок! Во-первых, я никогда не думал, что это может быть всерьез. Ну, мало ли какие выдумки нас посещают в минуты возбуждения? Во-вторых, я все-таки посчитал это изменой. А в-третьих, понял, насколько сильно я ее люблю.
        -?Так в чем же ваша проблема?
        -?Да я и сам толком не пойму, в чем. Может, и нет ее совсем. Просто часто меня мучает сомнение, нормально ли это?
        -?Подождите. По вашим словам, вы впервые узнали об этом три года назад. Но пришли только сейчас. Что изменилось за три года?
        Иван Сергеевич похлопал себя по карманам, достал сигареты, попросил разрешения закурить. Галина Владимировна молча кивнула, открыла окно и, хотя была категорически против курения дома, на этот раз разрешила - пусть... Разговор, похоже, только начинается.
        Иван Сергеевич курил нервно, не получая от процесса никакого удовольствия. Казалось, он просто тянул время. Она бы не удивилась, если бы именно сейчас он прервал сеанс.
        Так и случилось.
        -?Знаете, если можно, отложим разговор.
        -?Конечно. Когда вам удобно в следующий раз?
        -?Можно дней через пять?
        -?Можно. Но лучше послезавтра. Приходите в это же время. Устраивает?
        -?Да. Спасибо.
        -?Пока не за что.
        -?Знаете, Галина Владимировна, вы единственный человек, с кем я решился на подобный разговор. Мне было очень непросто. Вы умеете слушать.
        -?Это часть моей работы.
        -?Вот за нее и спасибо!
        На протяжении следующих нескольких сеансов Иван Сергеевич подробно, с описанием своих переживаний, мыслей, раздумий рассказывал Галине Владимировне о непростых взаимоотношениях с Ольгой. Но она, опытный психолог с пятнадцатилетним стажем, понимала, что он еще только подходит к главному, что все эти многочасовые беседы - лишь преддверие к основному признанию, к истинной проблеме, о которой клиент все никак не решится сказать.
        -?Иван Сергеевич, - на очередном сеансе Галина сочла возможным переломить ход работы, - насколько я поняла, вы по большому счету удовлетворены отношениями со своей супругой.
        -?Да.
        -?Вы испытываете интерес к ней как к личности и как к женщине, и, похоже, это взаимно.
        -?Надеюсь, что так.
        -?Три года, по вашим словам, жена находится в состоянии бисексуальных отношений. Она и с вами поддерживает интимные контакты, и встречается с женщинами.
        -?Да.
        -?Но три года вас это устраивало. А сейчас что-то произошло. И то, что произошло, очень значимо для вас.
        -?Да, но я не решаюсь...
        -?Не решаетесь рассказать?
        -?Да.
        -?Можно, я попробую предположить?
        -?Пожалуйста...
        -?Она предложила вам попробовать втроем?
        -?Откуда вы знаете?
        -?Я не знаю. Я спрашиваю.
        -?Вы все правильно поняли.
        -?Вы согласились. - Это было сказано уже утвердительно, не в форме вопроса.
        -?Да.
        -?И вам понравилось.
        -?Очень! Вы понимаете, понравилось - даже не то слово. Первый раз я был потрясен. Жизнь, не интимная, а вообще жизнь, заиграла новыми красками, наполнилась невероятными ощущениями. Открылись какие-то неведомые мне ранее горизонты. Знаете, я могу даже сказать, что этот опыт расширил границы внутреннего пространства. Я как будто заглянул в другую реальность. И там так классно!
        Иван Сергеевич раскраснелся, заулыбался. Он буквально перевоплотился: из неуверенного, расстроенного пациента, каким был на первых сеансах, превратился в увлекательного рассказчика.
        Галина Владимировна уже прекрасно поняла суть проблемы клиента, но не торопила его, давая возможность излить все, требующее выхода.
        -?Так что же не так?
        Вопрос ошеломил его. На взлете, на пике откровения... А действительно, что у него не так?
        -?В том-то и дело... Эти встречи втроем настолько прекрасны, что я не могу теперь от этого отказаться.
        -?А зачем отказываться? Если вас устраивает?
        -?Но это же ненормально!
        -?Что вы считаете ненормальным?
        -?Ну... такие отношения.
        -?А почему? Эти отношения устраивают вас, устраивают вашу супругу, устраивают тех женщин, с которыми вы встречаетесь. Что ненормального?
        - Я даже не знаю, как ответить. Я уверен: что-то не так...
        -?Вы, наверное, удивитесь, когда я вам скажу, что нет понятия нормы.
        -?Как нет?
        -?А какова, по-вашему, норма? Муж с женой занимаются любовью раз в месяц? Это нормально? А два раза в день? Есть люди, которые сознательно отказываются от интима. А кто-то меняет партнеров чуть ли не ежедневно. Кому-то нравятся пожилые женщины, кого-то интересует подглядывание... И так далее. Если все происходит добровольно, без насилия, без принуждения, то что не так? Для кого-то норма - гомосексуальные контакты и только! И вы не переубедите его в обратном. Кто-то будет вам доказывать, будто возможно испытывать колоссальное возбуждение по отношению к одному и тому же партнеру на протяжении двадцати лет. Но другой этого не поймет никогда, так как его постоянно тянет на новые приключения. Кто прав? Кто нормален? Ваша проблема не в этом.
        -?А в чем?
        -?Вы сами скажете? Или мне попробовать сформулировать?
        -?Пожалуйста, попробуйте вы.
        -?Я думаю, вы настолько попали в зависимость от таких отношений, что именно это вас тяготит.
        Клиент кивнул.
        -?Более того. Вы бы рады вернуться к прежнему сценарию общения - вдвоем, но что-то мешает.
        Клиент кивнул снова.
        -?А что же мешает?
        -?Мешает то, что Ольга слишком вошла во вкус и ничто другое ее уже не интересует. Она готова скорее согласиться на секс вдвоем там, но не со мной. И у меня выбора не остается: либо втроем, либо никак.
        -?А вас почему это не устраивает? Вам же нравится.
        -?Мне нравилось до тех пор, пока я сам выбирал. Или мне только казалось, что выбирал? То есть я мог быть с ними или не быть с ними, но, главное, я мог, когда хотел, быть с Ольгой наедине. А теперь - нет. Теперь я зависим полностью, безоговорочно. У них своя жизнь, свой график встреч. Хочешь - приходи, благосклонно возьмут третьим. Не хочешь - никто и не вспомнит. Им и без меня здорово! По большому счету, как половой партнер, я ей не нужен. Вот что ужасно!
        Он сказал главное. Вздохнул с облегчением и в то же время с горечью и болью. Но боль уже поднялась на поверхность, с ней уже можно было работать.
        -?А с Ольгой вы говорили?
        -?Говорил, конечно. Она соглашается с тем, что перегибает палку, что я ей дорог, что я - единственный мужчина в ее жизни. Что наши отношения ей кажутся незыблемыми и прекрасными. Вот только близость! Близость ее больше прельщает с женщинами. И как нам быть?
        -?Скажите, а ее устраивает такая ситуация? Ей ничего не хочется поменять?
        -?Говорит, что завязла, что тоже попала в зависимость, что надо бы вернуться к прежним, гетеросексуальным отношениям... Так это, кажется, называется? Но пока не получается. Может, вам с ней поговорить?
        -?Это возможно, конечно, но есть одно условие. Она сама должна позвонить и записаться на прием.
        -?А если я ее запишу? Она придет. Точно!
        -?Нет. Я жду ее звонка. Мы с ней договоримся. И встретимся наедине. Если будет нужно, то позже станем работать втроем, а первый раз - только с ней.
        -?Хорошо. Благодарю вас. И знаете... Вот вроде бы только я рассказывал, только сам анализировал. А так интересно - будто что-то сдвинулось с мертвой точки. Мне кажется, я теперь иначе оцениваю ситуацию. Она уже не кажется мне безнадежной. И даже болит гораздо меньше... Да почти не болит. Спасибо вам большое.
        Ольга позвонила, записалась на прием. Пришла. Села напротив Галины. И Галина, несмотря на весь свой опыт, невзирая на существующие законы психотерапевтической работы, возможно, впервые в своей практике откровенно залюбовалась клиенткой. Не красавица вроде бы... Но такие синие глаза. Просто ярко-ярко синие! И тушь на ресницах голубая. Невозможно оторвать взгляд от этих глаз. Кажется, если даже она их закроет, сияние это синее останется.

«Боже мой, что же это такое?» - успела подумать Галина.
        Разговор пока велся общими фразами, вокруг да около.
        И улыбка. Милая, нежная, открытая. Губы красивые. Зубы ровные, белые... Так. Стоп! Это не работа. Это недопустимо! Прошло десять минут с начала сеанса, когда Галина поняла - работать нельзя! Такое действительно было впервые. Конечно, за долгие годы практики в разных местах случалось всякое - и в нее влюблялись клиенты, и свидания пытались назначить. Все бывало. Приходилось и отказывать кому-то - например, алкоголиками и наркоманами она не занимается. Или проблемы бывали не очень-то разрешимые. Редко, но бывали. Например, когда клиент сам ничего не хочет делать, думает, что пришел к волшебнику, а тот волшебной палочкой одним взмахом избавит его от всех трудностей. С такими работы не получалось. Но в основном все удавалось. Клиентура огромная. И поскольку специалистом она считалась очень грамотным, была востребована и успешна.
        И вдруг такое. Галина боролась с сомнением - прямо сейчас прервать сеанс, выдумав форсмажорные обстоятельства, либо довести встречу до конца и просто не назначать новую. Да, но если не назначать, то объяснить это все равно как-нибудь надо. Есть еще один вариант - провести краткосрочное консультирование, оказав помощь за один сеанс. Но, похоже, сейчас она с этим не справится. Во-первых, проблема сама по себе глубинная, уходящая корнями чуть ли не в младенчество, в детско-родительские отношения. Во-вторых, Галина понимала, что не имеет права работать при таком собственно внутреннем состоянии. Просто не имеет права. И об этом придется честно сказать и юлить, выкручиваться, обманывать - не ее стиль, не в ее это принципах. И она решилась:
        -?Послушайте, Ольга. Я должна вам признаться, что не могу рассматривать вас как клиента.
        -?Почему?
        Синева в глазах заметалась в недоумении и сосредоточилась на Галинином лице.
        -?Вы вызвали во мне явную симпатию. Причем не только человеческую, личностную... но еще и женскую. А работать в таких условиях недопустимо. Так что давайте я вам порекомендую другого специалиста. Очень опытный психотерапевт, к тому же сексопатолог. Он вам поможет.
        -?Благодарю... Но я как-то обескуражена. Странно все получилось.
        -?И вправду странно. Извините меня.
        Галина проводила Ольгу и буквально упала в кресло, не в силах унять стук собственного сердца. Какая красота! Какой сумасшедший небесный цвет глаз! Какая улыбка! Чуть смущенная, легкая, милая. Губы необыкновенной красоты... Да-а-а... Вот это ракурс. Вот это парадоксы психотерапии. Теперь и с Иваном Сергеевичем работу придется сворачивать. А что делать? Есть же заповеди, которые нарушать нельзя. Эта одна из них - не влюбись в клиента. А влюбился - не работай с ним. На самом деле. Это сейчас она сама для себя так сформулировала. Законы, конечно, есть подобные, пусть даже они и звучат по-другому. Дело не в этом. Дело в том, что, вспоминая Ольгу, Галине хотелось беспричинно улыбаться и погружаться в состояние мечтаний и фантазий. Причем она даже не могла описать комплекцию Ольги, не запомнила ни рост, ни даже цвет волос. Ощущала она только общее состояние полета, эйфории, необъяснимой радости, подъема, тепла...
        Близость, случившаяся этим вечером у Галины с Андреем, была по-особому бурной и существенно отличалась от интимных контактов последнего времени. Андрей был приятно поражен, Галина - ненасытна.
        В разгар повторного сближения (что само по себе стало редкостью за столь долгие годы брака) она задала ему вопрос:
        -?А хотел бы ты посмотреть, как я веду себя в постели с женщиной?
        -?Конечно.
        -?А сам хотел бы присутствовать?
        -?Да.
        -?И как ты себе это представляешь?
        Описания Андрея были вполне реалистичны, доступны, и в таких разговорах, дополняя друг друга, они довольно быстро приблизились к самому сладостному моменту.
        Андрей был очень доволен. Галина по-прежнему возбуждена. Несколько последующих дней она находилась в приподнятом настроении, улыбалась беспричинно, жмурилась, как котенок, стоя у окна и глядя на солнечные блики, и вздыхала без видимого повода.
        Как-то вечером она задержалась. Андрей не особенно волновался, поскольку бывали у нее в институте и вечерние тренинги, и затяжные консультации. Во время сеансов Галя никогда не отвлекалась на телефонные разговоры, чтобы не терять внимание клиента, звонить предпочитала в перерывах. Так что вполне возможно, это очередная рабочая ситуация, о которой жена просто забыла его предупредить.
        Звонок раздался около десяти вечера, когда Андрей уже было задремал перед телевизором. Галина сказала: «Не волнуйся! Скоро буду». Он опять расслабился на диване в ожидании супруги. Уже и дочка пожелала ему спокойной ночи, уже и с приятелем он поболтал по телефону, уже и спать ему хотелось по-настоящему, а Галины все не было.
        Когда в половине двенадцатого (небывалый случай!) она вошла в дом, ему хватило одного взгляда на нее, чтобы понять - что-то произошло. Глаза лучились одновременно и истомой и усталостью. Вся ее фигура выражала сладостное умиротворение и утомление. Она не была пьяна, но и трезвой ее не назовешь. Слово
«влюблена» было бы наиболее подходящей характеристикой ее состояния, но ни произнести его мысленно, ни признаться себе в осознании этого он не решался.
        Молча взял сумку из ее рук, молча помог снять плащ, протянул тапочки, проводил в ванную. Прислонившись к дверному косяку, наблюдал, как она моет руки, как тщательно вытирает каждый пальчик полотенцем.
        -?Чай будем пить?
        Она молча покачала головой. Повернулась к выходу, но в проеме стоял он, и выйти она не могла. Он не пропускал.
        -?Галь, - Андрей пытался заглянуть ей в глаза, но ее взгляд ускользал, не фиксировался, - Галь, где ты была?
        Она попыталась остановить взор на его лице, но оно расплывалось почему-то.
        Чего она не умела, так это врать. Не умела, не хотела, не могла... Несколько раз в жизни ей приходилось это делать, конечно, но потом она долго мучилась, ругала себя, переживала и понимала, что лучше уж не обманывать, чем потом изводить себя..
        Сейчас она стояла перед своим супругом в совершенно непривычном для себя состоянии. Что говорить? Во-первых, любая ложь была бы явной и возмутительной, а во-вторых, на нее - эту ложь - просто не хватало ни сил, ни фантазии.
        -?Галь, - повторил он медленно и тихо, - что с тобой? Ты где была?
        -?Расширяла границы сознания.
        -?Что-о-о-о?!
        -?Я заглянула в другую реальность... Там прекрасно.
        -?Галь! Ты что... ты о чем?
        -?Андрюш, пойдем... я лягу. Я потом тебе расскажу, можно?
        Они разделись, легли. Он, обиженный, отвернулся от нее. Но она прижалась сзади, обняла, поцеловала спину, шею, голову... Зашептала расслабленно, осторожно подбирая слова:
        -?Это не измена. Я была с женщиной.
        Он резко отбросил ее руку, обернулся, потом завис над ней. С горящими глазами, полными недоумения, интереса, волнения...
        -?Галя, что с тобой? Что происходит?
        -?Андрюш, ну, попробовала, и ладно. Я же тебя люблю. А тут - просто новый опыт. Эксперимент.
        Он, видя ее спокойствие, и сам постепенно приходил в себя от первого потрясения, успокаивался.
        -?И как тебе?
        -?Классно! Я даже не могла представить себе, насколько это красиво и приятно.
        -?И что теперь, Галь?
        -?Ты о чем?
        -?Что дальше?
        -?Ну... я не знаю. А что дальше?..
        Но его вопрос был для нее совершенно прозрачен, и, с одной стороны, притворяться не было смысла, а с другой, - она-то откуда знает, как будет дальше. Чего бы ей хотелось, она знает наверняка, но говорить об этом Андрею рано. Пока, во всяком случае. Но он спросил сам. Запинаясь, заикаясь, смущаясь, но спросил:
        -?А... может, мы... ну, я не знаю, насколько это будет уместно... может быть, вместе? Если бы ты... вы... не возражали?
        -?А ты уверен, что хочешь этого?
        -?Конечно! Я уверен! Я хочу!
        -?Но ведь мы не знаем последствий такого приключения.
        -?А что, могут быть неприятные последствия?
        -?Да запросто.
        -?Ну и ничего. В крайнем случае, обратимся за консультацией к психологу. Я даже адрес знаю.
        Она слабо улыбнулась, немного горько, немного виновато.
        -?Если бы все было так просто...
        -?Ничего, Галь, прорвемся. Я тебя обожаю.
        И с этими словами он уткнулся в ложбинку на ее ключице, уловил незнакомый, не ее, запах духов, приятный такой запах, и заснул сразу и крепко.
        Галина лежала с открытыми глазами и перебирала в памяти все потрясения сегодняшнего вечера... Вспоминая, наслаждалась, упивалась радостью открытия новых ощущений, изысканностью свежих впечатлений и, не желая впускать в себя сомнения, противореча самой себе, борясь с собственными чувствами, все же допустила крамольную мысль в сознание:

«Мне самой пора на консультацию. Иначе все зайдет далеко».
        Она понимала, что если и придется обратиться за помощью к коллегам, то случится это не скоро, ведь глупо в состоянии влюбленности работать над собой. Глупо и невозможно. И в то же время от самой вероятности и доступности такого обращения ей стало так спокойно, что она, продолжая улыбаться, уснула в состоянии полнейшего, всепоглощающего, абсолютного счастья.
        Я ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ИНТИМ
        Меня зовут Вера. Мне сорок девять лет. Я работаю мастером по маникюру. Уже долгие годы. Всю жизнь, считай. Работа мне нравится. Хотя спина устает, конечно. Но что делать? Когда случается перерыв между клиентами, я стелю одеяльце на пол и вытягиваюсь в струнку, хотя бы на несколько минут. Или успеваю сделать два-три упражнения специальных. Я их давным-давно подсмотрела в одной книжке у подруги. Запомнила. И лет двадцать уже практикую. Очень они меня выручают. Правда, времени на работе почти совсем не бывает свободного. Клиенты идут непрерывным потоком. Я уже взяла себе за правило: на пять минут раньше приходить и на десять позже - уходить, чтобы до и после работы уделить себе хоть немного времени. А так - все нормально. Работа, конечно, не ахти какая денежная, но деньги у меня есть всегда. И свои материальные вопросы я постепенно решила. В квартире - хороший ремонт, есть маленькая дачка. Мне хватает.
        Недавно, правда, сына женила, и пришлось немного залезть в долги. Не потому, что на свадьбу надо было тратиться. Нет. Сын у меня взрослый, самостоятельный. Заработок имеет приличный. Все расходы оплачивал сам. Просто мне хотелось подарок ему сделать хороший плюс самой хорошо выглядеть в такой день. Поэтому запасов моих не хватило. Но ничего, заработаю, рассчитаюсь. Какие наши годы? Только кажется, что сорок девять - это много. Ничего подобного! У меня, например, полное ощущение тридцатипятилетия! Такой внутренний подъем! Свобода, я бы даже сказала! Живу одна, принадлежу самой себе, ни от кого не завишу. Работу бросать не собираюсь, о пенсии не думаю. Следить за собой я всегда старалась, тем более что всю жизнь в салонах работаю. И массаж доступен, и косметика. Договариваемся на бартер: я - маникюр, педикюр, мне - процедуры для лица, массаж спины, стрижку.
        И клиентов своих люблю. Раньше-то только женщины были. Теперь все больше мужчин ходить стало - и молодых, и средних лет. Здесь недавно новый клиент появился. Парень лет тридцати. Ну, не парень уже, скорее, молодой мужчина. Вежливый, обходительный, щедрый. Чаевые хорошие оставляет всегда. Однажды, обратила внимание, разговор повел... как бы это сказать... с уклоном к заигрыванию, что ли. Хотя странно: двадцать лет разницы. Какой уж тут флирт? А он начал издалека: мол, ему всегда зрелые женщины нравились. Они и мужчину способны понять, и сами по себе уже состоялись. Есть в них и мудрость, и глубина, и серьезность. А с малолетками и поговорить не о чем...
        Потом дальше пошел. И как я хорошо выгляжу, и какая я приветливая, и как ему приятно приходить на мои процедуры. Я улыбаюсь, киваю, благодарю. А он опять:
        -?Может быть, нам в другой обстановке встретиться?
        Я аж работу прекратила. Подняла на него глаза:
        -?В смысле?..
        -?Ну... в другом месте.
        -?Вам что, наш салон разонравился? Вы же всегда с удовольствием... Или мне казалось?
        -?Нет, нет! Действительно, с удовольствием! Просто захотелось пригласить вас куда-нибудь... не знаю... в кино, в театр... Вы любите театр?
        -?Я кино люблю.
        Честно говоря, я внутренне напряглась. Бывает, конечно, что мужчины-клиенты комплименты говорят, пытаются флиртовать... Но, во-первых, это все, как правило, несерьезно. А во-вторых, они не настолько молоды.
        -?Вот и хорошо! Давайте в кино сходим! - предложил он.
        Я неопределенно пожала плечами.
        Он как будто не обратил на это внимания. Начал обсуждать достоинства кинотеатров, предлагать на выбор новые фильмы. Короче, уговорил он меня пойти в кино. Назначил встречу. И я заволновалась. В моей жизни, конечно, случаются мужчины, но чтобы чуть ли не на двадцать лет моложе... Такого еще не было. Даже если предположить, что я выгляжу на сорок с небольшим, а он на тридцать пять, все равно, мне кажется, разница ощутима.
        Накануне встречи я была в гостях у сына. Невестка Оксана - хорошая девочка - накормила меня ужином, напоила чаем. Потом сели с ней к телевизору, а она и спрашивает:
        -?Мне кажется, что вы, Вера Сергеевна, как-то беспокойны сегодня.
        -?Да? А что, это заметно?
        -?Очень даже заметно. Как будто вы нервничаете, волнуетесь...
        -?Знаешь, Оксаночка, - я понизила голос: сын работал за компьютером в соседней комнате, дверь туда была открыта, и я не хотела, чтобы он услышал, - меня молодой человек в кино пригласил.
        -?Ой, как здорово! - искренне обрадовалась невестка.
        -?Не знаю уж, насколько здорово, только я сама никак не пойму своего отношения к этому явлению.
        -?Вера Сергеевна! Я знаю, что нужно делать!
        Оксана - девушка практичная, деловая, креативная. Она решила взять ситуацию под свой контроль и уточнила исходные данные:
        -?Сколько лет молодому человеку?
        -?Ой, думаю, не больше тридцати пяти.
        -?Значит, так. Пошли в спальню.
        И она потащила меня в другую комнату.
        -?Зачем? - не поняла я.
        -?Будем продумывать ваш прикид. Вы в чем собираетесь идти?
        -?Ну... в юбке или в костюме. Не решила еще.
        -?Никаких юбок! Надевайте джинсы, футболку, легкую куртку...
        -?Что-о-о? Я - джинсы?!
        -?Да, именно! Сразу помолодеете еще на пять лет. А то и на все десять!
        Она открыла шкаф и стала выбрасывать на кровать различные брюки. Джинсов у нее было много: и со стразами, и потертые, и рваные, и строгие, и бриджи, и шорты. Шорты и бриджи я, естественно, отвергла сразу, а все остальное послушно примерила. На удивление, брюки сидели на мне неплохо, размер у нас совпадал, что меня, честно говоря, порадовало. И Оксана безапелляционно остановила свой взор на стрейчевых голубых штанах. Потом подобрала к ним футболку. Хотела и куртку свою одолжить, но я отказалась. У меня своя неплохая. И потом, ну, не могу же я одеться как двадцатипятилетняя. Хотя Оксана считает, что не просто могу, а должна, поскольку такого рода одежда кардинально меняет представление о возрасте и трансформирует мировоззрение. Во как завернула! Я же говорю, креативный ум!
        В общем, когда я следующим вечером подошла к кинотеатру, мой ухажер меня не узнал. Я остановилась в нескольких шагах от него и наблюдала, как он меня ожидает. Он прохаживался перед кинотеатром, то и дело смотрел на часы, устремлял взгляд в том направлении, откуда я, по его мнению, могла появиться, но меня, стоящую практически рядом с ним, не видел!
        Когда же я наконец окликнула его: «Саша!» - он обалдело уставился на меня в искреннем изумлении.
        -?Верочка! Как же вы прекрасно выглядите! - И поцеловал мне руку.
        Права оказалась Оксана. Я и вправду ощущала себя озорной, молодой, легкой! Хотелось прыгать на одной ножке от подзабытого ощущения юношеского задора! Кураж даже какой-то появился. Я улыбалась, дурачилась... В общем, расслабилась.
        Посмотрели мы кино, обсудили сюжет, игру актеров, режиссерскую работу. Обстоятельно так обсудили, всесторонне. Даже немного поспорили. По-разному кое-какие моменты восприняли. Но в этом как раз нет ничего удивительного. У людей мнения вообще редко совпадают, а у мужчин и женщин... А уж у разных поколений... Так что все вполне объяснимо. Ну, так вот. Саша вез меня домой на машине. К тому моменту, когда мы подъехали к моему подъезду, диспут на высокохудожественные темы был в самом разгаре. Мы поднялись ко мне, чтобы якобы за чаем закончить начатый диалог. Но... что-то изменилось в настроении и не до чая нам стало, как только мы вошли в квартиру. Я, правда, направилась было в кухню, но куда там...
        Короче, мы оказались в постели.
        Когда я представляла себя с молодым (случались изредка у меня подобные эротические фантазии), мне казалось, что я от страсти, нежности и экстаза вознесусь под самые небеса и оттуда с упоением буду взирать на свое почти бездыханное тело... Что я откроюсь, доверюсь, отдамся любовному процессу с таким желанием, какого не испытывала никогда раньше... Что я обалдею от гладкого молодого тела, от искреннего порыва, что зажгусь от его искры, что испытаю восторг, полет, головокружение, опьянение одновременно... Что я почти потеряю сознание от чувства всепоглощающего счастья...
        А случилось то, чего я никак не ожидала: он мне не понравился. Наверное, надо объяснить поподробнее. Дело в том, что он меня как мужчина-то и не привлекал. И никаких эротических фантазий с ним я не связывала. И в кино пошла скорее от любопытства и от безделья, нежели по каким-то другим мотивам. Поэтому изначально я его не хотела и, повторяю, ни о каком сексе с ним даже не думала. Но когда ситуация стала разворачиваться в направлении спальни, то я допустила мысль: а почему бы и нет? Опыта интимной близости с молодыми мужчинами у меня не было. Пусть будет! Ну, так вот. Саша оказался нежным любовником. Гладкая кожа, тонкий парфюм, умелые ласки... Но... не зажглось ничего во мне. Почему? А почему должно было зажечься? Видимо, я уже нахожусь в том возрасте, когда именно мой внутренний порыв, мое желание, мой интерес определяют успех сексуального контакта. И меня, честно говоря, не так уж волнует, что думает партнер по поводу меня. То есть он может восхищаться мной, восторгаться... Он может объясняться в любви... Это, конечно, приятно. Но теперь это далеко не главное. Гораздо важнее - насколько я его
хочу, насколько я способна открыться, довериться, увлечься...
        В общем, в этом случае ничего интересного для меня не произошло. Было видно, что он старался понравиться... И вообще старался... Но мне показалось все довольно тривиальным, скучным, бездушным. Вот, вот оно, правильное определение: бездушным! Видимо, не ко мне, как к личности, у Саши возник интерес. Похоже, его просто тянет к зрелым женщинам, а возможно, и к откровенно пожилым. В его стремлении обладать мной, в таком случае, и не могло быть участия души, поскольку превалировало сексуальное влечение...
        Он, похоже, остался доволен. Спросил мое мнение о себе. Я ответила:
        -?Очень мило... Ты приятный... Пойдем пить чай!
        Он, видимо, ждал более восторженного отклика и более бурной реакции и был несколько удивлен прохладой моего ответа. Мне так показалось...
        Я напоила его чаем, проводила, попрощалась.
        Могла бы спать, но сон не шел. Книжка не читалась. В голове крутились не очень веселые мысли. Я почему-то осуждала себя и даже ругала. Ну, зачем мне было нужно все это? Джинсы эти молодежные? Поход в кино неизвестно с кем? Ведь ясно же было, чем все закончится... И самое главное: был очевиден финал, а именно - мое разочарование. Вернее даже, нет! Разочароваться можно, когда очарован. А тут не то что очарования, симпатии и то не было. И чего я ждала? Что у меня возникнет интерес к этому мальчишке? Что секс способен затронуть не только тело, но и душу? Может, и способен, но, видимо, не в данном случае.
        С одной стороны, как будто и не за что мне себя ругать: ну, получила очередной опыт в жизни... По большому счету, скорее приятный, чем нет... А с другой стороны, зачем мне это? Потратила целый вечер своей драгоценной жизни на чужого человека... Лучше бы шторы перестирала, ей-богу! С гораздо большим удовольствием и с большей пользой.
        На следующий день отвезла джинсы Оксане. Она заговорщически спросила шепотом:
        -?Ну, как?
        -?Джинсы? Отлично! Я в них себе очень понравилась!
        -?Да ладно, джинсы! Свидание состоялось?
        -?Состоялось, - со вздохом ответила я.
        -?Что, не понравилось?
        Удивленные Оксанкины брови поползли вверх.
        -?Не-а.
        -?Вот это да! Вера Сергеевна, вы просто супер! - Оксана рассмеялась. - Молодого парня с ума свели, а самой хоть бы что!
        -?Ну, уж не знаю, насколько свела с ума, но у самой, честно говоря, настроение не из лучших.
        -?Почему?
        -?Да как-то грустно, что никакая струна во мне не дрогнула... Не заискрило...
        -?Ой, Вера Сергеевна! Да это ж к лучшему!
        -?Почему ты так думаешь?
        -?Ну, представьте себе: он бы вам понравился. А не дай бог, влюбились бы. И что тут хорошего? Страдали бы, мучались в ожидании звонков, встреч... Попали бы в зависимость от своего чувства... Неизвестно, как бы он повел себя в этой ситуации. А так - вы свободны, спокойны... Чего вам грустить? О чем сожалеть? Выше голову, и пошли дальше!
        -?Ой, Оксаночка! Какая же ты умная девочка! Спасибо тебе за поддержку! И то верно! Не о чем переживать!
        С каким хорошим чувством я возвращалась домой! Как же я была рада, что сын женился на Оксане! Она сразу пришлась мне по сердцу... Такая девчонка отличная! А ведь непросто у них все с моим Генкой складывалось. Ох, и напереживалась я с ними!
        Три года назад они познакомились. Сыну тогда двадцать пять исполнилось, а ей - двадцать. У Гены была девушка, Зина, с которой они уже год, наверное, встречались. Они ровесники. Зина рвалась замуж, очень хотела ребенка и откровенно недопонимала, почему Гена не делает ей предложения.
        Нередко она и мне задавала этот вопрос. А что я могла ответить? Раз не делает, значит, не хочет. Очевидно же! Но так ведь ей не скажешь! Я делала вид, что и сама недоумеваю. Хотя лично мне Зина не очень нравилась, и я к сыну ни с какими вопросами не приставала. Только просила его быть поаккуратней в плане предохранения.
        -?Мам, - отмахивался он от меня, - ну что ты, ей-богу? Я ж не маленький. Разберусь!
        -?Вот и разберись! - не унималась я. - Вижу ведь, ты не настроен жениться. Поэтому смотри, чтобы она тебя ребенком не привязала.
        -?Хорошо, мам, хорошо!
        Гена, наверное, стеснялся говорить со мной на подобные темы, но, думается мне, прислушивался.
        А когда они с Оксаной познакомились, я сразу в сыне изменения почувствовала. Как-то он оживился, что ли, глаза засверкали... Сначала общей компанией встречались - то пикники, то дни рождения, а однажды...
        Праздник какой-то был. Не то Восьмое марта, не то Первое мая... Да, точно, майские... Потому что они большой компанией к кому-то на дачу собирались. А Зина поехать не могла. По работе у нее не получалось. Она администратором зала в большом магазине работала. Работа сменная - не помню уже ее график - то ли три дня через три, то ли два через два, то ли еще как-то, но факт тот, что в эти праздники выпало ее дежурство. И не поменяешься ни с кем. Кто ж захочет в праздники работать? Короче, Зина не поехала. А все остальные смогли.
        Ну, и Генка, видно, по-настоящему увлекся Оксаной. Вернулся он как будто другим человеком. Лицо одухотворенное, полуулыбка, взгляд искрится. Звонки начались непрерывные, разговоры до полуночи...
        И с Оксаной начал встречаться, и Зину не бросал. Да как ее бросишь? Она такая приставучая оказалась, навязчивая. Сама названивала, приезжала без приглашения, у подъезда караулила.
        Генка с ней и по-хорошему, и жестко разговаривал: мол, Зина, оставь меня в покое. Если ты не хочешь, чтобы мы окончательно рассорились, отойди в сторону. На время хотя бы. Дай мне определиться, принять решение. Не дави. Да куда там! Зина, наоборот, активизировалась настолько, что даже через меня пыталась повернуть ситуацию в свою сторону. Вела со мной задушевные беседы, записывалась ко мне на маникюр, возмущалась поведением Оксаны. Хотя Оксана-то в чем виновата? Это же Гена ее выбрал. Это он ей увлекся, а потом уж ее увлек. И вообще меня всегда возмущает позиция женщин в данном вопросе. Если мужчина изменяет, то виновата почему-то соперница. Не мужчина, нет! А та, другая женщина! Какая-то глупая, на мой взгляд, позиция. А он сам не способен, что ли, принять решение? Не он ли выбирает, с какой женщиной ему встречаться? Не он ли ухаживает, соблазняет, тащит в постель? Ах, не он! Он, оказывается, как флюгер - куда ветер дует, туда и поворачивается! А раз так, то зачем нужен такой мужик? Такой беспринципный, слабый, зависимый? Зачем такое счастье? Почему вы за него держитесь? Наверняка вы достойны
более сильного, верного, принципиального мужчины. Вот и сделайте выводы! Так нет! Изводят соперницу, строят всякие гадости, вступают в открытую войну за мужчину! Тьфу! Лично мне это непонятно. У меня у самой муж ушел к другой. Семь лет прошло уже. Переживала, конечно, чего уж скрывать? Но такие понятия, как «бороться»,
«удерживать», мне не присущи. Если человек влюбился, если он хочет изменить свою жизнь, если выбирает для себя иную дорогу - разве я вправе ему мешать или, упаси боже, вредить? Это его выбор, его жизнь. Ушел и ушел. Что поделаешь? Не бежать же за ним, заламывая руки, с криком «вернись!». Не бросаться же в ноги, с мольбой заглядывая в глаза, унижаясь самой и унижая его тем самым. Да, тяжело! Да, больно! Да, мучительно! Но еще больнее и мучительнее сознавать, что с тобой продолжает жить мужчина, который мечтает о другой, представляя другую в своих объятиях... И что не к тебе, а к другой женщине рвется его душа, что по ней тоскует его сердце и томится его тело...
        Я не люблю вспоминать тот период своей жизни. Пережила, и слава богу! Справилась, воспрянула! Работа спасла меня. Я тогда, помню, загрузила себя так, что работала вообще без выходных. Уставала как собака! Спина болела, глаза слезились, шея перенапрягалась... Зато постепенно, медленно-медленно, но излечивалась душа. Клиенты рассказывали о своих проблемах, отвлекали, переключали внимание... Я забывалась и выздоравливала. За год справилась. Потом взяла отпуск и целых две недели провалялась на пляже в Турции. Стыдно признаться, но это был мой первый выезд за границу. И, надо сказать, очень удачный. Пассивный, незамысловатый, примитивный отдых. А как раз такой мне и был нужен! Я наслаждалась буквально каждой минутой, проведенной на курорте. Неспешный подъем... Выход на балкон... Прохлада душа, легкие одежды... Завтрак с ароматным кофе и мягкими булочками... Взгляд в сторону моря, причудливая тень на соседней скамейке... Прилетевшая птица нагло склевывает крошки со стола... Ощущение покоя, беззаботности, расслабленности...
        А потом пляж, медленное скольжение по строчкам привезенного из Москвы романа, дрема, свежевыжатый сок с кубиками льда, защитный крем... Ни к чему не обязывающие разговоры с людьми на соседних лежаках, очки, панама, жара, опять дрема... Потом бодрящее море, обед, послеобеденный отдых в номере... Затем снова пляж до ужина... Наряды, легкий макияж, капля духов, изысканная кухня, дискотека, прогулка по парку... Это было прекрасно! Мне казалось, что только сейчас начинается моя жизнь! По крайней мере, моя новая жизнь!
        Была я и на экскурсиях, и на пикнике, и на джип-сафари. Познакомилась с веселой компанией. Последние пять-шесть дней мы так весело проводили время, так хохотали, что, казалось, губы уставали от постоянных улыбок и неудержимого смеха. В общем, отдых удался! И более того, люди именно из этой компании и стали моими новыми друзьями. Вот уже сколько лет мы встречаемся по праздникам, перезваниваемся, общаемся, одним словом.
        Да, к чему это я?.. А к тому, что если один супруг принял твердое решение менять свою личную жизнь, уходить из семьи и строить новые отношения, значит, так тому и быть!
        Но это я так считала. А Зина считала совершенно иначе. И хотя женой она не была, тем не менее расставаться с Геной никак не хотела. Очень не нравилась мне эта ее настойчивость. Говорила я ей:
        -?Зина, смотри, добьешься обратного результата!
        -?Как это?
        -?Ты сейчас чего добиваешься?
        -?Как чего? Чтобы бросил кралю свою и на мне женился.
        -?Ну и что? Преуспела?
        -?Пока нет. Но обязательно добьюсь своего!
        -?А тебе не кажется, что своим поведением ты только отталкиваешь Гену от себя?
        -?Это почему?
        -?Да потому, что навязываешься, давишь... Перегибаешь ты палку, Зин... Не любят мужчины такой назойливости. Утомляет их такое навязчивое внимание женщины...
        -?Ой, Вера Сергеевна! Устарели уже ваши взгляды на жизнь! Сейчас если за мужика не держаться, так одна и останешься... Вот вы сами... - Она начала было и замолчала.
        -?Что, Зина?
        -?Вот вы же одна...
        -?Ну и что?
        -?А я не хочу так! Я замуж хочу, семью нормальную, детей... Разве это плохое желание?
        -?Эх, Зина, Зина! Это нормальное человеческое желание. Только действуешь ты ненормальными методами!
        -?А какие методы, по-вашему, хорошие? Подскажите! - с некоторым сарказмом произнесла Зина.
        Я вздохнула. Мне был неприятен этот разговор. Мне была неприятна сама Зина. Мне не хотелось ни откровенничать с ней, ни советоваться, ни подсказывать... Единственное, чего бы мне хотелось, это чтобы она оставила моего сына в покое. И я прекратила надоевший диалог.
        -?Ладно, Зин! Поступай как считаешь нужным... И вообще, разбирайтесь сами. Хватит впутывать меня в свои отношения.
        Зина, конечно, надулась, обиделась, расстроилась от того, что не нашла во мне поддержки. Но от своих планов не отказалась. Она, правда, сменила тактику, перестала караулить Гену возле дома, немного поостыла как будто... Но оказалось, что ненадолго.
        Спустя какое-то время позвонила она Гене и тихим, ангельским таким голоском проворковала:
        -?Геночка, дорогой мой! Можешь со мной поговорить?
        -?Слушаю тебя.
        -?Я поняла, что твой выбор пал на другую и что мне лучше уйти...
        Гена молчал.
        -?Почему ты молчишь? Так это или нет?
        -?Зин, скажи, к чему ты клонишь? А то я уже не знаю, как на твои высказывания реагировать...
        -?Ну... я просто хотела, чтобы мы... красиво расстались...
        -?Красиво - это как? - осторожно переспросил Гена.
        -?Может быть, встретимся, посидим в ресторане? Может, устроим прощальное свидание?
        -?Зин... Ну, к чему это? Уже определились. Уже все всем ясно...
        -?Значит, выбрал ее? - со вздохом уточнила она.
        -?Да!
        -?Ген, ну давай все же увидимся! Поставим заключительную точку... - Голос был просящим, жалобным, тихим...
        -?Хорошо! Только действительно заключительную... - согласился Гена.
        -?Да, Геночка, да!
        Но надо было плохо знать Зину, чтобы поверить в ее бескорыстие и невинность.
        За час до назначенного свидания она написала сообщение Оксане: «Хочешь убедиться в “верности” любимого? Сегодня, девятнадцать часов, кафе „Терраса“.
        Оксана, естественно, перезвонила Гене. Тот, естественно, отговорился встречей с друзьями. «Но это ненадолго, не волнуйся! Освобожусь, позвоню!» Она, естественно, усомнилась. Сама не поехала, попросила подругу. Та с удовольствием согласилась. Она как раз со своим парнем договорилась встретиться. Ей было все равно, в какой ресторан идти. В «Террасу» так в «Террасу».
        Короче, через два часа подруга доложила Оксане обстановку:
        -?Гена пришел с цветами...
        -?К кому пришел-то?
        -?Как к кому? К Зинке! Она вся расфуфыренная, счастливая... Сидят, ужинают.
        -?Да?
        Оксана сникла. Она, конечно, знала о своей предшественнице, но была уверена, что между ней и ее возлюбленным все кончено... И, по словам самого же Гены, давно и окончательно.
        -?Ладно. Оксан... Я перезвоню тебе позже.
        Но Оксане сделалось плохо уже после этой информации. Кровь прилила к голове, дыхание сбилось... Как будто ей стало не хватать воздуха. Левая часть тела онемела, притом что сердце колотилось с утроенной силой...
        Она физически ощутила боль ревности. Впервые в жизни вот так явственно тело ее среагировало на предательство любимого. Зачем ей знать? Зачем ей нужна эта боль? Что теперь делать? Бросить его, негодяя такого? Отхлестать по щекам, крикнуть, что он предатель, изменник, урод, и расстаться с ним навсегда? Или делать вид, будто ничего не произошло, и спокойно жить дальше?
        Она перезвонила подруге, той, которая в ресторане, и попросила:
        -?Слушай, спасибо. Считай задачу выполненной. Больше не следи за ними. Отдыхай!
        -?Оксанка, они уже вышли из ресторана и сели в его машину...
        -?Не надо! Не надо мне больше ничего говорить! Пожалуйста... - И со слезами положила трубку.
        Когда через какое-то время он позвонил, Оксана никак не могла понять, кто это говорит, откуда, зачем.
        После разговора с подругой она напилась каких-то таблеток успокоительных, задремала, и звонок вырвал ее из тяжелого полусна. Она сначала пыталась вглядеться в циферблат часов, выяснить, который час, вечер ли, утро...
        Гена говорил спокойным, нормальным голосом:
        -?Привет, Котенок! Как дела?
        -?Что? Кто?
        -?Оксан, это я, Гена! Ты узнаешь меня?
        -?А?
        -?Оксана! Что с тобой?
        Но вместо ответа она положила трубку и тут же опять провалилась в свой спасительный сон.
        Гена заволновался. Звонил еще и еще. Трубку брала мама Оксаны, говорила, что дочка не очень хорошо себя чувствует, напилась лекарств, легла спать пораньше... Ничего себе раньше: половина двенадцатого уже.
        -?Ах, да, извините! Я завтра перезвоню. Передайте ей утром, пожалуйста, что я звонил!
        -?Хорошо, хорошо, Гена! Спокойной ночи!
        Утром Оксана проснулась с твердым намерением прекратить отношения.
        Как можно начинать с обмана? Зачем тогда признания в любви, в верности? Зачем восторженные взоры, томление в ожидании встречи, страстные объятия? Если цена всему - грош? Она его, этого Гену, и не заметила сначала, и внимания на него не обратила. Это же он проявил инициативу: ухаживал, звонил, приглашал постоянно куда-то - то на выставки, то в кино, провожал... Это же он фактически влюбил Оксану в себя. А теперь выясняется, что все это - ложь?! Хорошо хоть, выяснилось сейчас, пока она еще не связала с ним свою жизнь, пока не забеременела от него...
        Оксана перестала отвечать на звонки, а если и брала трубку, то только для того, чтобы ее положить. Гена сходил с ума. Он же не догадывался о том, что она знает о его свидании с Зиной. Когда он наконец подкараулил ее около дома, то поразился тусклостью ее взора, синевой под глазами, бледностью лица и сухостью губ.
        Она поднималась по лестнице, опустив голову, и, когда наткнулась на него, смогла сказать только:
        -?О, Господи!
        Он, ошеломленный, схватил ее за плечи, прижал к себе:
        -?Оксана, милая! Что с тобой? Что происходит?
        Она холодно отстранилась и сквозь слезы произнесла:
        -?Происходит страшное... Вернее, уже произошло: меня предал любимый!
        -?Кто? Как предал? Ты о ком?
        -?Я о тебе.
        -?Как это предал? Когда? Оксана, объясни все толком!
        -?Гена! - Она устало вздохнула. - Что я могу тебе объяснить про тебя самого? Ты хочешь, чтобы я рассказала, как ты встречаешься с Зиной? Даришь ей цветы? Ужинаешь с ней в ресторане? Или как ты одновременно с этим объясняешься мне в любви? Говоришь о нашем будущем? Разве я могу такое объяснить? Разве способна понять?
        -?О, Боже! - Гена схватился за голову. Он сразу все понял: и замысел Зины, и ее корысть, и подлую игру, затеянную ею. - Оксана, можно мы поднимемся к тебе и поговорим? Пожалуйста, я очень тебя прошу! Если ты даже после разговора останешься при своем мнении, пусть! Главное - я должен прояснить ситуацию. Я сам только сейчас ее понял.
        Они поднялись к Оксане. Она провела его в гостиную, предложила сесть на диван. Сама села в кресло, поджав ноги и прижав к себе любимого кота по кличке Барон. Барон всегда успокаивал Оксану. Он был ее спасением, лекарством, панацеей. Ей даже казалось порой, что без этого создания жизнь у нее сложилась бы по-другому. Слезы быстро высохли, и она произнесла почти спокойно:
        -?Говори!
        Он объяснил, что Зина пообещала после этого прощального свидания оставить Гену в покое. Он поверил, так как устал от ее назойливости, навязчивости и давления. Ему казалось, вот наконец-то Зина одумалась, приняла серьезное решение, и теперь они мирно закончат отношения и разойдутся. Но, видимо, такое представление совсем не соответствовало Зининому бойцовскому характеру и данная уловка являлась лишь очередным звеном в цепи продуманных мероприятий по «приручению» и «удержанию около себя» вожделенного мужчины.
        Оксана слушала, веря и не веря. С одной стороны, вполне возможна подобная ситуация: женщины еще и не такое выдумывают в борьбе за мужчину. С другой стороны, она прекрасно понимала: парни ради своего оправдания способны придумать Бог знает что, лишь бы выйти сухими из воды. Она смотрела на Гену одновременно и с сомнением, и с надеждой, гладила Барона, который урчал под ее ладонью, жмуря глаза, и... оттаивала.
        Гена заметил, как расслабляются ее губы, как медленно расправляется складка между бровями, как теплеют глаза...
        -?Оксаночка, ну, что мне сделать, чтобы ты поверила? Ты пойми: мне легче было согласиться на этот вечер с условием расставания, чем отбиваться от нее долгие месяцы. Ну, не хочет понимать человек объяснений!
        -?Значит, плохо объяснял.
        --то есть как «плохо»? Я ей говорил, что наши отношения себя изжили, что я полюбил другую девушку... тебя... что расставание неизбежно. Как еще объяснять?
        Оксана молчала. Генина искренность и желание примирения были очевидны, и она не сдержалась и улыбнулась. Эта ее улыбка стала для него сигналом к активным действиям. Он так стремительно бросился к Оксаниным ногам, обхватил ее колени, что внезапно потревоженный Барон стрелой метнулся прочь из хозяйкиных рук и, толком ничего не поняв, тряся головой, обиженный и испуганный, отправился на кухню.
        ...Когда Оксанина мама вошла в квартиру, то ее взору открылась удивительная картина: Оксана с Геной, обнявшись, спали на ковре, а сверху лежал Барон, растянувшись поперек их тел...
        Вскоре они поженились. Зина вроде бы больше не донимала Гену, хотя лично я не очень-то в это верила. Мне казалось, что либо она временно затаилась, либо - и это было бы для меня крайне неприятно - они тайком встречаются. Хотя спустя год примерно я случайно встретила ее на улице. Беременную. Она оживленно меня приветствовала, покрутила обручальным кольцом перед моими глазами, сказала, что очень удачно вышла замуж, что собирается в декрет и что абсолютно счастлива и в своем замужестве, и в своем интересном положении.
        Я порадовалась за нее, пожелала здоровья ей и малышу и уже собралась было прощаться, как она спросила:
        -?А Гена как?
        -?Тоже хорошо. Спасибо.
        -?Живет с Оксаной-то?
        -?Они поженились. Разве ты не знала?
        -?Знала, конечно. Но жить по-разному можно. Кто-то радуется, кто-то мучается.
        -?Нормально живут. Дружно, - спокойно ответила я.
        -?Ну и хорошо, - казалось бы, искренне отреагировала она.
        Не очень-то я поверила в Зинину искренность. Хотя кто знает? Может, замужество изменило ее.
        Гене я ничего не сказала про эту встречу. Зачем? К чему бередить прошлое? Тем более, кто его знает, может, он чувствует вину перед ней, может, не забыл ее... А вдруг ревность проснется к другому мужчине...
        Никогда я с ним больше Зинину тему не поднимала. Наоборот, все время нахваливала Оксану, причем от чистого сердца.
        Так... Про что я говорила? Про сына и невестку - это лирическое отступление... Ах, да, про Сашу, про молодого моего неудавшегося любовника. Вернее, не так. Как любовник он скорее всего удался, но ни о каком продолжении, ни о каком развитии отношений с ним я и мысли не допускала. А он, видимо, совсем иначе оценил нашу с ним встречу. Звонил, приглашал на новые свидания. Я поняла, что нельзя поддерживать в нем иллюзии, это попросту нечестно... Но и сказать в открытую: «Ты мне не понравился» - тоже не считала возможным. И вот, когда он уже назначал время встречи, я тихо-тихо, со вздохом, чуть ли не всхлипывая в трубку, призналась ему:
        -?Саш... Наверное, я не смогу с тобой встречаться...
        -?Как это? Почему?
        Он не просто недоумевал. Он был шокирован.
        -?Ну, ты пойми... Ты такой молодой, прекрасный... Я боюсь...
        -?Чего? Чего ты боишься?
        -?Я боюсь влюбиться в тебя, - выдохнула я с почти натуральным стоном.
        -?Как? Почему? Не понял!
        -?Да что ж тут непонятного? - Я «почти плакала». - Не готова я к таким потрясениям! Не готова к таким сильным эмоциям. Подожди! Дай мне разобраться в себе, успокоиться...
        -?Да зачем тебе успокаиваться? Люди стремятся испытать сильные чувства, окунуться как в омут в круговорот новых ощущений, а ты говоришь: подожди!
        Сашу переполняли эмоции. Чувствовалось, что он приятно удивлен моим признанием, польщен высокой оценкой, исходящей от зрелой женщины.
        Но я была непреклонна:
        -?И все же, дорогой, дай мне возможность прийти в себя. Я позвоню тебе сама. Хорошо?
        -?Когда? - Голос сник.
        -?Даже не знаю... Пройдет какое-то время... Может, неделя-две...
        Он вздохнул.
        -?А скажи, могу я к тебе как клиент прийти? В салон?
        -?Давай и с этим подождем. Не будем торопить события. Слишком большой переворот ты можешь совершить в моей жизни... Слишком большой.
        Вот так я с ним и рассталась. Я ему, естественно, не позвонила. Он пытался пару раз записаться на маникюр, но то мест не оказывалось, то у меня выходные были в удобные для него дни. Короче, не сложилось.
        Так и закончился мой короткий роман с молодым человеком, не успев толком и начаться...
        Он, наверное, внес меня в свои эротические списки. Наверное, счел происшедшее своей победой. Хотя какая ж это победа? Это поражение. Самое настоящее поражение! Ведь уложить бабу в постель - разве достижение? Ну, уговорил! Ну, красиво поухаживал. А может, у женщины повышенное либидо и она сама мечтает скорей до койки добраться? А может, баба является любителем сексуального марафона и ты ее вполне устраиваешь по внешним характеристикам как секс-тренажер? А может, она ищет настоящей любви и надеется через секс обрести новое чувство? А может, ей в этот момент так одиноко, что не важно с кем, лишь бы не быть одной? То есть вариантов множество! Поэтому особой заслуги мужика в первом контакте лично я не вижу.
        А вот дальше... Именно потом все и начинается. Как мужчина ведет себя в постели, как он целуется, насколько эти поцелуи оказываются приятными для женщины и желанными. Как он ласкает женщину и ласкает ли... Насколько эротично и эстетично его тело... Уделяет ли мужчина внимание женским ощущениям или в основном любуется собой во время процесса... Заботится ли он об удовлетворении партнерши или только о себе, любимом... Насколько он вообще улавливает настроение женщины, нюансы ее поведения, ее движений... Насколько он чувственен, эмоционален, искренен...
        И самое главное... самое-самое главное: какие чувства он вызвал в женской душе. Если сумел зацепить какую-то жилочку внутри, если заиграла какая-то струна, отозвалась на его внутренний порыв, если защемило сердце, если захотелось прижать его голову к своей груди и гладить, и целовать макушку - тогда да! Тогда есть смысл продолжать, развивать, углублять...
        А если даже дыхание не сбилось, взор не затуманился, если никакого отклика ни в теле, ни в сердце не случилось, тогда зачем? И какая это победа? Не желала бы я подобной победы ни себе, ни кому бы то ни было! Так что, дорогой Саша, хочешь, ставь галочку против моего имени в своих виртуальных или реальных интимных дневниках, не хочешь - не ставь, а итог один - расставание!
        Больше я его не видела. И слава Богу! Клиента потеряла - это да! Мы ведь за каждого клиента боремся. Но что поделаешь? Где-то теряем, где-то находим.
        А тут недавно клиентка принесла газету с объявлениями. Искала информацию о работе, а наткнулась на колонку «Знакомства». Пока лак сушила, читала вслух: «Скрашу досуг одинокой дамы от тридцати до сорока лет. Евгений». «Любые фантазии женщин элегантного возраста. Двое молодых людей». «Состоятельным дамам! Все, что пожелаете! Джон, афроамериканец, двадцать семь лет, рост - сто восемьдесят шесть, вес - семьдесят восемь. Дорого!» «Предлагаю интим дамам пожилого возраста. Александр, тридцать лет».
        Я заинтересовалась последним объявлением и попросила клиентку прочесть телефон. Заглянула в свою записную книжку, нашла номер Сашиного мобильного. Так и есть!
«Мой» Саша!
        Ну что ж, удачи тебе!