Магический код Ольга Егорова
        # Средиземноморский отпуск Ивана давно закончился, но из памяти не уходило впечатление от вызывающего и завораживающего танцевальною номера в вечернем шоу, которое отель организовал для развлечения гостей. Его исполнительница будоражила мысли и чувства успешного молодого архитектора, его неодолимо влекло к ней. И когда Иван узнал, что загадочная девушка живет в его родном городе, он не мог устоять перед искушением поближе с ней познакомиться. Диана не отталкивала неожиданного поклонника, но и слишком близко не подпускала. В жизни ее было множество тайн, и Иван хотел узнать их все до одной…
        Ольга Егорова
        Магический код
        Узкая дорожка, вымощенная булыжником и обрамленная высокими игольчатыми деревьями, названия которых Иван не знал, но про себя условно называл пихтами, спускалась к пляжу. В пять часов утра на этой дорожке ни души, воздух удивительно, нереально свежий. Оранжевое круглое солнце висит уже над самым морем, словно только что из него вынырнуло, и, если присмотреться, кажется, можно разглядеть, как стекают с него соленые капли. С дорожки прекрасно просматривается кромка берега, а если обернуться, то можно увидеть еще и огромную синеватую гору, острием вонзающуюся в бесподобно чистое и абсолютно голубое небо.
        Замечательная дорожка. Можно было бы, конечно, выкинуть лишнюю пару сотен баксов и взять пятизвездочный отель. Иван и собирался так сделать, но что-то остановило. Теперь-то он об этом не жалел - ведь у пятизвездочного отеля пляж прямо на территории, и не было бы тогда этой замечательной каменистой дорожки, сбегающей от отеля к пляжу. И неизвестных игольчатых деревьев по обеим сторонам тоже не было бы. А возможно, даже солнце не казалось бы таким оранжевым, круглым и мокрым.
        Больше всего он любил эти утренние часы и эту дорожку. За две недели, проведенные на турецкой Ривьере, уже почти сроднился с ней и знал наверняка, что, вернувшись домой, непременно будет ее вспоминать и тосковать по ней.
        Как-то раз утром даже прихватил с собой на пляж видеокамеру и добрых минут пятнадцать снимал эту дорожку и оранжевое солнце в конце узкого туннеля между шеренгами игольчатых деревьев. И сами игольчатые деревья, и заморских птиц, подозрительно смахивающих на обыкновенных российских воробьев, снимал тоже, и полосатую кошку, которую встречал здесь, на дорожке, почти каждое утро. Кошка также имела вид обыкновенной русской мурки, но на «кыс-кыс» упорно не отзывалась, из чего Иван сделал вывод, что кошка все же была турецкой, просто имела внешность, соответствующую международным стандартам обыкновенной дворняги.
        Вот ведь достопримечательность. Нет, конечно, как нормальный турист, за эти тринадцать дней он побывал везде, где только можно было побывать. И купель Афродиты видел, и наскальные могилы, и город затонувший. Но почему-то скучал на экскурсиях и с тоской ждал, когда же наступит очередное утро и он снова спустится к пляжу по каменистой дорожке, млея от совершенно идиотского чувства сопричастности чему-то волшебному.

«Воздух-то какой», - снова подумалось с наслаждением. Спустившись наконец к пляжу, Иван сбросил с плеча желтое отельное полотенце, небрежно накинул его на спинку шезлонга, так же небрежно сбросил спортивные шорты и сланцы. Море тихонько шумело у ног, словно узнавая. Море было одуряюще спокойным, сонным, по-настоящему утренним и бесподобно сине-зеленым. И пахло так, как может пахнуть только море.
        Неподвижно застыв у кромки берега, Иван некоторое время любовался круглым оранжевым солнцем, предаваясь абсолютно непотребным для его двадцатидевятилетнего возраста мыслям о бесконечности Вселенной, о величии этого огромного сине-зеленого моря и об историческом прошлом этих мест, оживляя перед глазами картинки жизни Византийской империи. Ранним утром на пляже было спокойно. Наслаждаться этим почти интимным общением с морем и историческим прошлым запросто можно было часов до семи, а то и до восьми - это уж как повезет. Чаще всего интимность ситуации нарушалась около половины восьмого, когда первые любители утреннего загара лениво появлялись из пихтового туннеля, точно так же лениво и небрежно раздевались и, как водится, с разбегу, с громкими воплями ныряли в воду. Спустя секунды их восторженные мокрые лица с прилипшими ко лбу волосами показывались на поверхности, раздавалось веселое покрякивание и одобрительные возгласы: «Водичка, водичка-то! Эх, до чего теплая! Молоко парное, а?»
        Иван в это время, как правило, был еще далеко от берега, но в утренней тишине восторженные вопли соотечественников доносились до него со всей отчетливостью. Любители утреннего загара здесь были исключительно русскими. Несмотря на то что добрая половина населения отеля была французской, на пляже в такую рань французов встретить было невозможно. Они вообще пляж не жаловали - предпочитали располагаться у бассейна, выказывая полнейшее равнодушие к живой, волшебной и совершенно нехлорированной воде. В начале девятого, глядя на всю эту пляжную картину, можно было сильно усомниться в том, что находишься не в Сочи и не в дачном поселке Терновка, что в двадцати километрах от Саратова. Пляж становился абсолютно домашним и пролетарским. Только флаги, русский, турецкий и французский, развевающиеся на высоком шесте над шашлычной будкой, да парнишка с убедительной турецкой внешностью и таким же убедительным турецким акцентом, абсолютно незаметно подтаскивающий синие лежаки к шезлонгам, нарушали славянскую идиллию, царящую на средиземноморском пляже мусульманской страны.
        Измотанный почти двухчасовым заплывом, Иван приближался к берегу, на котором все отчетливее и чаще звучали довольные голоса отдыхающих. «Нет, жрачки, жрачки-то сколько! А вино, гады, бодяжат! Знают, сволочи, русскую душу, а? Если б они вино не бодяжили, давно бы уж все отели по миру пошли… Ах, черт, хорошо-то как! До чего ж хорошо!»

«До чего жаль уезжать будет!» - привычно подумал Иван, совершив в уме нехитрые подсчеты и получив в результате цифру «ноль»: поскольку трансфер в аэропорт ожидается завтра в половине седьмого утра, стало быть, это его последнее волшебное утро. Что ж, все хорошее когда-нибудь заканчивается. В двадцать девять лет пора бы уже и прекратить так отчаянно расстраиваться по этому поводу.
        Через минуту он был уже далеко от берега, легко скользя под водой почти у самого дна и ощущая всем телом глубинную прохладу. Сильные, натренированные легкие свободно позволяли провести под водой минуту, а то и больше. Несколько гребков руками - и вот уже осталась позади «полоска безопасности», предупреждающая туристов, что пора бы и к берегу повернуть. Ивану же, с его десятилетним стажем профессионального пловца, такая дистанция казалась смешной. А поскольку в такой час никаких спасателей на пляже не было, никто не собирался мешать ему плыть все дальше и дальше, никто и не думал свистеть вслед и поспешно снаряжать в погоню за сумасшедшим пловцом моторную лодку с целой командой на борту. Плыви себе сколько хочешь - хоть в открытое море, хоть в океан. И Иван, наслаждаясь этой возможностью буквально как в детстве, когда родители уезжали на дачу с ночевкой, а он, тринадцатилетний, чувствовал себя абсолютно взрослым, плыл и плыл вперед. Плыл до тех пор, пока, обернувшись, не понимал, что шезлонги на пляже превратились в едва различимые точки, да и сам пляж кажется крохотным, и видно на берегу только
деревья с условным названием пихты и огромную синюю гору, верхушка которой в это время уже начинала теряться в тумане. Сил оставалось еще предостаточно, но он все же позволял себе немного отдохнуть, всплывал животом на поверхность, раскидывал руки в стороны, зажмуривал глаза и лежал долго-долго, наслаждаясь раковинным гулом в ушах, чувствуя себя крошечной, но какой-то удивительно значимой частью и этого моря, и этого мира…

«Черт, вот не повезло-то!» - с досадой подумал Иван, увидев, как впереди мелькнула и снова скрылась под водой, блеснув на солнце круглой лакированной спинкой, какая-то рыба. Еще одной неприлично детской фантазией Ивана была мечта увидеть дельфина. Не дрессированного, одомашненного в дельфинарии, а настоящего, живого и дикого посреди моря. Вот это была бы встреча! Впрочем, часть тела неизвестной Ивану рыбы никак не могла оказаться частью тела дельфина, уж больно она для этого была маленькой. Конечно, это мог быть маленький, новорожденный дельфин, но Иван считал, что таких вот маленьких дельфинов в далекую прогулку в полном одиночестве едва ли отпустят родители.
        Круглая и блестящая на солнце рыбья спина вскоре снова показалась над водой в метре от головы Ивана. И при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе не частью тела рыбы, а человеческой головой. Женской головой, о чем однозначно говорили две тугие и мокрые короткие косицы, перехваченные на концах розовыми резинками и торчащие в разные стороны. Два круглых глаза, цветом абсолютно не отличающиеся от цвета волн, словно и не глаза это были вовсе, а две большие и круглые застывшие на девичьем лице капли моря. И тонкая рука, взметнувшаяся над водой и тут же опустившаяся вниз - Иван успел заметить узкую ладонь и поблескивающий на коротко стриженных ноготках плотно сжатых пальцев желтовато-бежевый лак.
        Вот тебе и новорожденный дельфин.

«Девчонка», - пронеслась в сознании абсолютно нелепая мысль. Он даже забыл на минуту о том, где находится, перестал двигать руками и ногами, в связи с чем незамедлительно пошел ко дну. Но тут же вспомнил, торопливо вынырнул, отплевался и снова увидел перед собой все те же две мокрые косицы и сине-зеленые глаза. Глаза зыркнули на него с тревогой.
        - Вы что, тонете? - раздался ее голосок. Впрочем, несмотря на то, что в сине-зеленых глазах плескалась тревога, голосок показался Ивану насмешливым.
        Девчонка, по всей видимости, все же была настоящей, если разговаривала да к тому же еще и насмешничала.
        Иван молчал, пораженный неожиданным фактом этой встречи и собственной реакцией на то, что воображаемый дельфин оказался всего лишь девчонкой.
        Девчонка некоторое время молчала тоже. Движения ее рук в воде были неразличимы, и Иван невольно задумался о том, как же она держится на поверхности, вообще не двигая руками. Не иначе там, под водой, скрывается шикарный хвост русалки…
        Русалка его молчание истолковала по-своему.
        - Вы француз, да? Не понимаете меня?
        - Никакой я не француз, - выдохнул наконец Иван. - И вообще, с чего ты взяла, что я тону?
        - С того, что ты камнем под воду ушел, и взяла, - снова усмехнулась она, сверкнув сине-зелеными глазами. И, видимо посчитав, что разговор исчерпан, снова нырнула и скрылась, растворившись в сине-зеленой глубине. Иван успел заметить только, как мелькнули в прозрачной толще воды ее розовые пятки, и подумал почти с сожалением - нет, не русалка. Голова с торчащими косицами вскоре снова показалась на поверхности - уже достаточно далеко - и спустя несколько секунд снова исчезла. Иван, поймав себя на мысли, что вот уже добрых пять минут стоит как светофор посреди моря, то и дело моргая глазами и не двигаясь с места, почти разозлился. Круто развернувшись, поплыл дальше, вперед, твердо решив на этот раз измотать себя так, как еще ни разу не изматывал. Непонятно, почему это появление девчонки в ста метрах от берега его так удивило. Пусть даже не в ста, а в ста пятидесяти метрах - в самом деле, ведь на свете есть еще тысячи людей, способных проплыть такое расстояние без риска для жизни. Вполне вероятно, что девчонка тоже занимается плаванием, ходит в какую-нибудь детско-юношескую спортивную школу на
тренировки пять раз в неделю, как и он ходил несколько лет назад, а оттого и не боится так далеко заплывать.
        Девчонка. Дельфин новорожденный. Русалка без хвоста. Дельфин и русалка, сюжет этой песни… Черт, и что это он все время о ней думает? И почему это он плывет уже к берегу, да еще с такой скоростью, как будто боится проиграть олимпийский заплыв? Ну неужели и правда для того, чтобы узнать у нее, в какой детско-юношеской спортивной школе она занимается? Как будто это и в самом деле так важно. Да и не догнать ее теперь, с жалостью подумал Иван, вон ведь уже маячит на берегу тонкая фигурка, подпрыгивает, кажется, на одной ноге - вода, наверное, попала в ухо. Вот перекинула через плечо желтое отельное полотенце, обернула небрежно вокруг бедер какую-то цветастую тряпочку - и вот уже скрылась в пихтовом туннеле, а ему до берега еще метров пятьдесят, никак не меньше, плыть осталось…
        Никаких следов пребывания девчонки на пляже не осталось. На пляже вообще ничего не изменилось, и это на мгновение показалось Ивану странным. Непривычная тишина и полное отсутствие восторженных сограждан у кромки воды однозначно говорили о том, что в это утро Иван вышел на берег слишком рано. Мог бы плавать еще по крайней мере с полчаса, а то и больше. Ведь последнее утро, последний заплыв - а он, как дурак, валяется на берегу и смотрит на синюю гору, почти полностью скрывшуюся в тумане. И думает совсем не о синей горе, а о той самой девчонке, в реальность встречи с которой теперь уже почему-то не очень сильно верилось. Хотя непонятно, что такого особенного было в этой встрече и в этой девчонке. Разве что место этой встречи. Разве что глаза сине-зеленые, цвета моря, и две тугих косы с резинками. Впрочем, и в этом не было ничего необычного. Здесь ведь пляж - мало ли кому, кроме него, могло взбрести в голову совершить в пять часов утра марафонский заплыв, если учесть, что этот «кто-то» занимается в детско-юношеской спортивной школе и не любит, как и он, спать до обеда. И она ведь девчонка - что может
быть удивительного в обычных косицах, скрепленных обычными розовыми резинками, которые продаются на каждом углу по рублю за штуку? Вот только цвет глаз…
        Цвет глаз на самом деле был необычным. Тут уж не поспоришь. Сине-зеленый цвет, в точности повторяющий цвет моря в это утро. Именно в это утро.
        Совпадение, не более того. Мало ли в жизни бывает совпадений, невнятно пробормотал его внутренний голос. Если бы в это утро цвет моря был другим, ничего особенного не было бы и в ее цвете глаз. А испытывать томление в груди при виде девочек с косичками, скрепленными розовыми резинками, - это, господин Ламихов, дурная привычка. Вредная, патологическая привычка, от которой давно уже пора избавляться. Ведь всем давно известно, что девочки с косичками имеют свойство со временем превращаться в настоящий кошмар, кошмар всей жизни, собственно, как и то, что эти девочки могут играть с этой жизнью, вытворять с ней все, что им заблагорассудится, превращая эту жизнь в свою собственную куклу Барби. Или в пластилиновую фигурку, которую можно согреть руками, теплым дыханием, сделать податливой и мягкой, а уж потом лепить из нее то, что хочется. В зависимости от настроения. Можно цветочек-василечек, а можно какого-нибудь симпатичного монстра.
        Как, например, Вера. Вера очень любила пластилиновых монстров.
        Только не думать о Вере, приказал себя Иван, приподнялся на локтях и принялся механически перебирать пальцами мелкие камушки возле берега. Вспомнив наказ матери о том, что непременно надо бы привести с моря каких-нибудь необыкновенных экзотических камней, чтобы разложить их потом в цветочных горшках с кактусами, он добросовестно принялся изучать эти камни. Но, как ни старался, ничего такого необыкновенного и уж тем более - экзотического отыскать не смог. Камни были как камни, совершенно обыкновенная галечная крошка, такой крошки на дачном берегу - пруд пруди, да на любой стройке найти можно. По большей части крошка была совсем уж мелкая, изредка попадались камушки побольше, размером с перепелиное яйцо. Но по форме были или овальные, или треугольные, или вообще ни на что не похожие, по цвету - или серые, или черные. Спрашивается, для какой цели он будет загружать и без того тяжелую сумку этими обыкновенными булыжниками и тащить их через весь континент? Нет, конечно же не стоит этого делать, подумал он и принялся складывать отдельной горкой камушки черного цвета овальной формы, возводя рядом с ними
другую горку из камушков серого цвета треугольной формы.
        Вскоре у кромки воды уже возвышался двухбашенный замок. Нет, напрасно он не пошел в архитектурный. Ведь говорили же преподаватели в школе, что у него талант.
        Еще какое-то время ушло на обустройство ограждения для замка. В общей сложности весь процесс занял минут двадцать.
        И все это время он упорно старался не думать о Вере. И думал о том, что он не думает о Вере. И удивлялся в который раз этой дурацкой способности человеческого серого вещества, которое просто не может ни о чем не думать. Ни минуты, ни секунды. Вечный двигатель. Такую бы энергию - да в мирных целях…
        Море плескалось почти у самой линии ограждения замка, с вялым интересом изучая возведенное сооружение. Издалека уже доносились голоса первых утренних посетителей пляжа. За прошедшие тринадцать дней Иван настолько привык к этим голосам, что стал даже узнавать их. Низкий, чуть хрипловатый басок с раскатистым и долгим «р» - это мужчина в синих плавках, с большими залысинами на голове, отвисшим лягушачьим брюшком и короткими мускулистыми ногами бывшего штангиста. Наверняка удачливый бизнесмен. Тихий, грудной и мелодичный голосок - это его дочка, девчонка лет четырнадцати с формами, воспетыми Рубенсом, и прической в стиле самых продвинутых диджеев MTV - Вирсавия Зеленовласая. Высокий и тонкий голос - жена бизнесмена, наверняка оперная певица, капризная дама с мощной грудной клеткой и тонкими пальцами аристократки в пятом поколении. Пальцы унизаны перстнями в худших традициях директрис овощных магазинов доперестроечных времен, однако «беломорина», с непринужденным изяществом зажатая .между большим и средним, создает некую богемную ауру, в то же время категорически отрицая принадлежность дамы к оперному
искусству. Нет, оперная певица никогда в жизни не позволила бы себе курить, да еще и «Беломор», да еще и в таких количествах.
        В общем, поди разберись.
        - Доброе утро, - повернувшись, первым поздоровался Иван.
        - Доброе утро, - прозвучал разрозненный хор голосов, в котором несостоявшаяся оперная певица явно исполняла сольную партию.
        - Как водичка? - поинтересовался удачливый бизнесмен, на котором в это утро были не синие, а оранжевые плавки в тонкую черную полоску.
        - Блеск, - ответил Иван и для убедительности поднял большой палец.
        В тот же миг мимо него пулей промчалась дочка удачливого бизнесмена, подразнила круглыми ягодицами цвета ряженки в мелких ямочках уже проглядывающего раннего целлюлита. Бежевая треугольная тряпочка на фоне слегка загорелого тела казалась совсем уж неразличимой, попа выглядела абсолютно голой. Эх, будь Иван на месте удачливого бизнесмена в оранжевых плавках - надрал бы он эту попу ремнем и приодел бы в купальник, более соответствующий возрасту. В нормальные человеческие трусы, а не в эти символические веревочки, по сравнению с которыми даже фиговый листочек показался бы вполне достойным монашеским убранством. Ну никакой девичьей скромности у этих современных подростков нету. Вот ведь времена настали.
        Впрочем, и в былые времена… Вере-то ведь вообще тринадцать было, когда она…
        Не думать о Вере, напомнил он себе снова, почти спокойно, и почти с легкостью думать о Вере перестал. Девчонка с бритым наголо затылком и короткими, абсолютно зелеными волосами на макушке уже показалась на поверхности, радостно отплевываясь.
        - Ма-а-ам! - не проговорила, а пропела, и тут же вслед за ней мимо Ивана пронеслась еще одна пуля, на этот раз - более крупнокалиберная, да и не пуля вовсе, а настоящее пушечное ядро. Слегка припадая на левую ногу, сиганул в воду и бизнесмен-штангист. Мелькнули на поверхности оранжевые плавки, розовые пятки, море у берега стало совсем разноцветным, похожим на летний овощной салат - укропно-зеленые волосы дочки, помидорно-красные чашечки бюстгальтера мамаши и майонезная белизна тела главы семейства.
        - А-а-а! - разнеслось над берегом пронзительное колоратурное сопрано несостоявшейся оперной певицы в тот момент, когда муж легко, как пушинку, подхватил ее на руки, перекинул через плечо и с размаху бросил в воду. После чего довольно крякнул: - Так тебе, Ма-ар-р-руся! Так тебе! - и расхохотался вместе со своей сексуально распущенной дочкой, которая в этот момент восторженно ему аплодировала, подпрыгивая на одном месте.
        Иван молча улыбался, глядя на все это безобразие и думая о том, что эта семья так непохожих друг на друга людей наверняка счастливая, если уж так охотно, дружно и весело впадает в детство в присутствии абсолютно постороннего человека. Поднявшись, он мысленно пожелал удачливому бизнесмену дальнейших успехов в бизнесе, его дочери - пятерок в школе, его жене Марусе - простого женского счастья, потому что ничего более подходящего придумать не смог, так и не определившись с ее профессиональной принадлежностью.
        - Уходите уже? - поинтересовалась богемная Маруся, на мгновение прекратившая бесплодные попытки утопить мужа.
        - Ухожу, - кивнул в ответ Иван, продолжая улыбаться. - Я ж здесь с пяти утра.
        - Там сегодня на завтрак совер-р-ршенно обалденные пир-р-рожные! - восторженно прорычал бизнесмен.
        - Учту, - пообещал Иван, как обычно по утрам абсолютно не ощущающий голода, заранее зная, что весь его завтрак будет состоять из двух чашек кофе и одного бутерброда. Но все же бизнесмена поблагодарил: - Спасибо!
        - А вечером стриптиз будет! Придете? - дерзко поинтересовалась Вирсавия, захихикала и тут же ушла под воду, скрываясь от возмездия богемной Маруси, возмущенно пропевшей: «Ангели-и-ина! Ка-а-ак ты себя ведешь?!»
        Удачливый бизнесмен, улучив момент, пока женская половина была занята междоусобными разборками, злокозненно подмигнул Ивану. Иван подмигнул в ответ, выразив мужскую солидарность.
        Слегка обтершись желтым отельным полотенцем, он перекинул его через плечо вместе с шортами, махнул на прощание рукой веселому семейству и направился вверх по деревянным мосткам, предусмотрительно разложенным вдоль всего пляжа - чтобы мелкие камушки не создавали дискомфорта, попадая под нежные ступни отдыхающих граждан. И дальше - по любимой своей тропинке, дав себе слово, что не в последний раз, что вечером непременно снова придет на пляж искупаться, так что в запасе есть еще целых два раза.
        В ресторане было многолюдно. Здесь атмосфера была уже совершенно иной, по-настоящему интернациональной, хотя ничуть не менее оживленной и веселой. Те же любители утреннего плавания, с которыми Иван неоднократно встречался на пляже, торопливо и радостно доедали свои завтраки, сидя за столиками уже с полотенцами наготове и в пляжной одежде. Торопливо и радостно хвалили ресторанную кухню, весело жаловались на головную боль после вчерашнего похмелья. Русские дети объедались шоколадной пастой, намазанной на крошечные булочки или вообще ни на что не намазанной, французские дети чинно поедали овсяные хлопья, залитые молоком. Французские дети по большей части были чистыми, но в глазах у них плясали точно такие же бесенята, как и у перемазанных шоколадной пастой русских детей.
        Главный повар стоял у стола с десертами и сиял улыбкой, как начищенный до блеска самовар, символизируя собой безусловные преимущества системы «все включено». Бесшумные и почти невидимые официанты улыбались посетителям, посетители улыбались бесшумным и почти невидимым официантам, главному повару и друг другу. Отовсюду только и слышно было: «приятного аппетита», «bon appetit», «спасибо», «merci». И изредка - «тешеккюрлер», на совершенно безобразном, но очень искреннем турецком, от тех отдыхающих, коих благодарность переполняла прямо-таки через край. В общем, одна большая, дружная и веселая семья.
        Девчонки с тугими косами и сине-зелеными глазами в ресторане не было. Иван долго искал ее взглядом, ругая себя за это и в то же время успокаивая тем, что это все-таки лучше, чем думать о Вере и искать взглядом Веру. Искать, заранее зная, что не найдешь, и все равно искать, и снова запрещать себе думать о Вере.
        Желтое полотенце - очевидное свидетельство принадлежности девчонки к интернациональной отельной семье. Он ясно видел, как она перекидывала через плечо это желтое отельное полотенце. Следовательно, искать ее среди отдыхаюших - не такое уж бесполезное занятие. В том смысле, что результат очень даже может оказаться положительным. Правда, не совсем понятно, для чего вообще ее искать. Разве что спросить, напомнил себе Иван, в какой именно детско-юношеской спортивной школе она занимается и с каким результатом проплывает стометровку. И почему у нее глаза точно такого же цвета, как море. Впрочем, на этот вопрос девчонка вряд ли ответит.
        Девчонка. Сколько ей лет, интересно? С виду - так больше семнадцати и не дашь. Ну, от силы, может быть, восемнадцать - это если ее одеть и накрасить. И причесать нормально, расплести эти косы дурацкие, расплести, расплести, расплести, чтобы не думать о Вере.
        Вот ведь как. Иван усмехнулся. Вероятно, в глубине души все еще живет тот самый семилетний мальчишка-первоклассник, который влюбился двадцать лет назад в такую же семилетнюю девчонку с двумя тугими косичками. Наверное, прав был Фрейд, когда толковал о каких-то образах, к которым человек всегда подсознательно стремится. Получается, не заплети незнакомая сегодняшняя девчонка этих дурацких кос - не возникло бы этого дурацкого ассоциативного ряда, и проплыл бы он себе спокойно мимо этой сегодняшней девчонки, и совсем бы ему было неинтересно, в какой именно детско-юношеской спортивной школе…
        Да нет, вряд ли. Глаза-то у девчонки сине-зеленые. Цвета моря.
        В ресторане ее точно не было. Наверное, успела уже позавтракать. А может, и вовсе не завтракала, а прямо с пляжа нырнула в долмуш и умчалась себе с ветерком в аквапарк в Анталью. Там-то ей и место - катается себе с этих дурацких разноцветных горок, визжит и захлебывается, вылетая с восторгом из немыслимых дурацких туннелей, любуется на ручных дельфинов в дельфинарии.
        Девчонка ведь.
        Он все-таки поискал ее у бассейна. Побережье искусственного водоема было процентов на девяносто французским. Каждый француз лежал в своем шезлонге, в том самом, в котором лежал вчера и будет лежать завтра, являя собой образец истинно немецкой педантичности. Французские дети вперемежку с русскими детьми плескались в теплом джакузи, с визгами сигали в прохладную воду общего бассейна.
        Среди педантичных французов девчонки не было. Среди французских и русских детей - тоже. У дальнего края водоема уже собиралась интернациональная команда толстушек, взирающих снизу вверх, как на богиню, на инструктора по аэробике - русскую студентку Аню, с ослепительной улыбкой Шэрон Стоун и интонациями привокзальной торговки пирожками зазывающую народ на очередной сеанс аква-джима.
        Среди интернациональных толстушек девчонки не оказалось.
        И на волейбольной площадке, и на теннисном корте не оказалось тоже.
        Иван хотел было уже от отчаяния запереться в тренажерный зал и совершить пятикилометровый заезд на велотренажере. А заодно потягать штангу и поискать девчонку в тренажерном зале, раз уж он туда забрел, преследуя благородные спортивные цели.
        Но потом разозлился и плюхнулся в первый попавшийся свободный шезлонг, дав себе железное обещание больше не искать девчонку и не думать ни о ней, ни о Вере, а добросовестно лежать и добросовестно смотреть на виртуозную акробатику, демонстрируемую интернациональными толстушками во главе с русской студенткой Аней.
        Зрелище оказалось слишком трогательным, чтобы выдержать его более пяти минут, не пролив слез умиления. К тому же от мыслей о девчонке не спасало, поэтому Иван потихоньку прикрыл глаза, освободив себя от визуальных впечатлений. Теперь остался только голос Анечки: и - un! и - deux! и - trois… Можно было бы изучать французские числительные, если бы Иван не изучил их еще лет семнадцать назад, будучи учеником четвертого класса французской спецшколы.
        Вырубить звук оказалось намного сложнее, чем убрать изображение, но он все-таки сумел отвлечься от французских числительных и переключиться на музыку. Музыка по утрам была замечательной - никаких навязчивых турецких мотивов, только ленивый классический джаз. Если не видеть огромных колонок, стоящих по обе стороны сцены, и маленьких колонок, подвешенных тут и там, - легко можно было бы представить себе огромный старый патефон вместо современного музыкального центра «Панасоник». Или даже самого Луи Армстронга в компании Эллы Фицджеральд, сидящих неподалеку на пластмассовых белых стульях за пластмассовым белым столом и только ради собственного удовольствия напевающих свою «Колыбельную». Да хоть самого Гершвина можно было себе представить, настолько живым казался сейчас этот старый джаз. Хотя традиция ежеутреинего прослушивания «Колыбельной» и выглядела несколько своеобразной.
        Луи Армстронг на некоторое время покинул подружку, дав ей возможность спеть соло. Иван так и видел ее перед глазами - большую черную Эллу с черной шапкой коротких кудрявых волос на голове, в белом платье и белой шелковой накидке, небрежно спущенной с плеч. Абсолютно совершенная женщина с абсолютно божественным голосом. Все эти песни он знал наизусть - и лиричную «Love is Here to Stay», и бесшабашную
«Something's Gotta Give», и философски мудрую «Why Was I Born», и множество других песен из тех, что в это утро она спеть не успела. Теперь он видел уже и музыкантов - таких же черных, с белозубыми улыбками, в черных пиджаках, черных галстуках и белых рубашках.
        Неожиданный и такой приятный сеанс черно-белого фильма прервался внезапно - музыка стихла, и голос отельного конферансье заставил Ивана вздрогнуть и открыть глаза. Самого конферансье, как и Эллы Фицджеральд с ее джаз-бандом, на сцене не было - был только его голос, льющийся из динамиков. Иван без труда представил себе и его - высокого и плотного француза с черными цыганскими глазами, черными цыганскими волосами и бледно-восковым именем Анис, позаимствованным у осеннего сорта российских яблок.
        Анис объявлял программу развлечений на предстоящий День. По окончании сеанса аква-джима всех желающих приглашали сыграть в бочку, затем ждали на сеанс африканских танцев - вполне традиционный и неинтересный перечень отельных забав, в которых Иван никогда не принимал участия. Объявление о вечернем стриптизе было встречено бурными аплодисментами - Иван сразу же вспомнил пышногрудую Ангелину, возмущенную Марусю и главу почтенного семейства, лукаво подмигнувшего ему на прощание. Он ведь тоже подмигнул в ответ, что, видимо, означало согласие прийти на вечернее шоу и разделить восторги по поводу заезжей группы французских стриптизерш. Хотя вовсе не собирался он никуда идти, и уже тем более никакого желания не испытывал смотреть на ночь стриптиз, поскольку для нормального мужика, отдыхающего на курорте в одиночку, без спутницы, подобное шоу может грозить в лучшем случае бессонницей. Главе семейства проще - у него под боком есть живая и теплая Маруся, а у Ивана, кроме одуряющих воспоминаний о прошлом и такого же одуряющего желания от них избавиться, больше ничего нет.
        Впрочем, есть еще светлый образ русалки из детско-юношеской спортивной школы. Что тоже не утешает.
        Поднявшись, он уже по привычке поискал ее глазами вокруг бассейна, снова не нашел и отправился в номер, где его поджидал ноутбук с незаконченным проектом дизайна интерьера нового гостиничного комплекса, строительство которого затеяли в Саратове и уже почти довели до конца предприимчивые застройщики из столицы. И еще два не таких крупных, но тоже достаточно срочных проекта. Один - для загородной резиденции заместителя главы местного правительства, другой - для богатой дамы, помешанной на фэн-шуй.
        Жаркие дневные часы Иван чаще всего заполнял работой. Во-первых, потому, что работу свою любил. Во-вторых, потому, что заказы были срочные. Ну и в-третьих, потому, что при шестидесятиградусной дневной жаре здесь вообще больше нечего было делать. Разве что сидеть у бассейна или за столиком в кафе, накачиваясь разбавленным вином, растворимым кофе или местным самогонным напитком ракия, как и поступала примерно треть отдыхающих. Другая треть в это время летала на парашютах над бескрайним морским простором и ныряла с аквалангами на дно. Третья треть в автобусах, долмушах или автомобилях, взятых напрокат в конторе неподалеку от отеля, отправлялась в шоп-тур на кожаную фабрику в Анталью. Или же посмотреть наскальные могилы, затонувший город, купель Афродиты. Все то, что Иван уже видел. Да и на парашюте он успел полетать, даже не подозревая в себе раньше таких экстремальных наклонностей, и на дно моря уже опускался. Турецкие кожаные куртки не интересовали его в принципе, ракия показалась на вкус гораздо менее приятной, чем отечественный самогон, которым частенько угощал Ивана сосед по лестничной площадке.
Растворимый кофе он не любил, а любому вину еще с тринадцати лет предпочитал бутылочное пиво.
        В общем, как ни крути, а придется пойти поработать. Несмотря на то что сегодняшний день - последний и по-хорошему просто грешно заниматься работой в этот последний день, но послезавтра дама, помешанная на фэн-шуй, уже ждет от него готовый проект. Дама, кроме страсти ко всему китайскому, обладала также твердым характером президента Путина, деловой сноровкой Билла Гейтса и внешностью принцессы Брунгильды из скандинавского эпоса. Попробуй объясни такой, что у тебя случился экзистенциальный кризис и ты в последний день отпуска решил полетать на парашюте над морем, вместо того чтобы сидеть в номере, уткнувшись носом в монитор. Нет, не получится, и никакой «орбит» от такой Брунгильды не спасет. Собирай потом свои косточки под окном собственного офиса.
        Убедив себя таким образом в том, что у него нет другого выхода, кроме как включить ноутбук, Иван уткнулся носом в монитор и выпал из окружающей действительности до семи часов вечера. С перерывом на обед, который пришлось заказать в номер, чтобы не дать себе возможности расслабиться.
        Из номера он вышел с покрасневшими белками глаз, почти одуревший от работы и безмерно счастливый оттого, что наконец-то ее закончил, так удачно влепив последнее зеркало прямо напротив входа и покрасив гостиную в оранжевый Цвет. Оранжевый цвет должен был оказать на Брунгильду балансирующее действие, возродить ее вкус к жизни, а также укрепить решимость и волю. В чем она, как сильно подозревал Иван, не очень-то и нуждалась.
        Отужинав в приятной компании аниматоров - русской студентки Ани и своего тезки, тоже русского студента, Ивана, выслушав их жалобы на тяжелую жизнь и маленькую зарплату, Иван по традиции и уже почти без капли надежды поискал глазами утреннюю девчонку. Девчонки в ресторане не оказалось. Что ж, по всей видимости, она вообще не завтракала, не обедала и не ужинала, предпочитая питаться солнечной энергией, святым духом или вообще бог знает чем. Или заказывала завтраки-обеды-ужины в номер. Или вообще уже уехала из отеля, поскольку у нее закончился срок путевки. Утром начался - и утром же закончился. Обзорный двухчасовой тур по побережью Средиземного моря. Для очень занятых людей. Такие туры бывают, интересно?
        Любопытство настойчиво боролось с Иваном и в конце концов Ивана победило. Поднявшись из-за стола, он зашел в холл и двинулся к ресепшн. За стойкой скучал Шакир, обыкновенный турецкий полиглот, для которого пять языков - всего лишь легкая разминка. Турецкий полиглот Шакир, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, за стойкой вовсе не скучал, а читал роман американского писателя Курта Воннегута, изданный в немецком переводе. «Posse» - красовалась надпись на обложке.
        - «Балаган». - Шакир сразу же разгадал не высказанный Иваном вопрос о переводе названия.
        - В оригинале читать, наверное, было бы лучше, - заметил Иван, опершись о стойку.
        - В оригинале я уже читал, - вежливо улыбнулся Шакир, откладывая книгу в сторону. - Теперь сравниваю.
        - И как?
        - Не знаю, - задумчиво ответил Шакир. - Все разно сразу мысленно все на греческий перевожу. Автоматически.
        - Почему на греческий? - удивился Иван, восхищаясь языковыми способностями турка и почти забыв о причине, которая его сюда привела.
        - Потому что греческий - родной. Я ведь грек вообще-то. Просто родился и вырос в Турции. В общем, турецкий грек.
        - А, - только и смог сказать Иван.
        Турецкий грек Шакир снова вежливо улыбнулся, давая понять, что всегда готов поддержать беседу со скучающим русским туристом, но все же хотел бы знать предполагаемую тематику этой беседы.
        - Я вот что спросить хотел. Сегодня утром… В общем… Новая вселилась в отель… гм… туристка. Вот. Вселилась же?
        - Вселилась, - подтвердил Шакир вполне равнодушно, делая вид, что совсем не замечает замешательства скучающего русского туриста.
        - И она… туристка эта… уже… уехала?
        - Нет, не уехала. Она на десять дней, кажется, приехала.
        - На десять? - почти облегченно вздохнул Иван, как-то совсем забыв о том, что сам-то он все равно завтра уезжает.
        Портье в ответ сдержанно кивнул и снова вежливо улыбнулся.
        - А она что же… туристка эта… ну, как сказать… вообще не ест?
        Иван сквозь землю готов был провалиться. Во взгляде турецко-греческого Шакира легко читалась понимающая и всепрощающая улыбка индийского Будды. Или, может быть, показалось?
        - Я так не думаю, - ответил он вполне серьезно. И снова замолчал.
        Вот и поговорили.
        Безупречный русский язык и безупречная вежливость портье начинали понемногу раздражать Ивана. С таким вот безупречным Шакиром было очень трудно разговаривать о простых и понятных любому простому и нормальному мужику вещах. Хотя улыбка Будды не оставляла сомнений, что Шакир прекрасно все понимает, просто показать этого не может, поскольку находится при исполнении обязанностей портье.
        Иван вздохнул и дал себе передых, некоторое время разглядывая пальцы собственных ног, торчащие из сланцев. Пальцы были худыми и белыми, средний обогнал в росте своих собратьев, из которых большой был едва ли не самым маленьким. Даже собственная мама, как и все нормальные матери слегка преувеличивающая достоинства своего чада, всегда говорила Ивану о том, что пальцы на ногах у него немного некрасивые.
        - Просто я ее не видел ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином, - вдохновившись созерцанием собственных немного некрасивых пальцев, вполне внятно произнес Иван.
        Шакир облегченно вздохнул, в глубине души, видимо, порадовавшись за то, что Иван перестал наконец заикаться.
        - Они сегодня на экскурсии, - пояснил Шакир. - В Памукалле на два дня уехали.
        - Они - это кто?
        - Они - это туристка, трое ее детей и муж.
        - Трое детей? И муж?
        Шакир снова сдержанно кивнул и покосился на немецкий перевод Курта Воннегута, скучающий на столе вниз разворотом.
        Иван попытался представить себе утреннюю русалку в роли заботливой матери троих детей и мужней жены. Не смог почему-то.
        - Это какая-то ошибка. У нее никак не может быть мужа и троих детей - тем более… Этого просто не может быть, понимаете?
        Шакир конечно же все понимал. Он так и сказал:
        - Понимаю.
        И у Ивана в этот момент наконец лопнуло терпение.
        - Да что вы мне здесь… вообще… лапшу на уши вешаете, да?
        Шакир покачал головой. Значение устойчивого русского выражения про лапшу, видимо, было ему доподлинно известно.
        - Она ж девчонка еще совсем. Ей семнадцать… ну, восемнадцать, не больше… какие дети?
        На этот раз безэмоциональный Шакир не смог скрыть своего удивления:
        - Семнадцать? Девчонка? Нет, Иван, вы, видимо, ошибаетесь или о другой женщине сейчас говорите. Этой француженке никак не меньше тридцати пяти…
        - Француженке? Черт! - Иван прямо-таки расцеловать готов был этого славного Шакира за то, что тот так легко освободил несчастную девчонку-русалку от непосильной для ее нежного возраста роли жены и матери троих спиногрызов. - Шакир, я не про эту туристку спрашиваю! Я про другую! Про русскую! Про русскую молодую туристку без мужа и без детей!
        - Но сегодня утром в наш отель вселилась только одна туристка. С детьми и с мужем, - возразил Шакир. При этом делая вид, что очень обрадовался тому, что предметом вожделенного интереса этого молодого и симпатичного русского является все же не та стокилограммовая громкоголосая особа, которая с утра пораньше устроила жуткий скандал на ресепшн. Из-за того, что у нее в номере телевизор ловит всего лишь четыре французских канала.
        - Да нет же, - торопливо возразил Иван. - Я сам ее сегодня видел. Утром, на пляже. Я ее видел.
        Шакир пожал плечами:
        - За последнюю неделю у нас вообще не селились новые русские туристы.
        - Как это - вообще не селились? Что, и вчера тоже не селились?
        - И вчера тоже.
        - Но я ее видел. Утром, на пляже. Вот черт…
        - Возможно, она из другого отеля?
        - Но она была на нашем пляже! На пляже нашего отеля! И у нее было желтое махровое полотенце! Точно такое же, как у меня и как у всех здесь, полотенце! Желтое!
        Шакир снова пожал плечами и снова бросил взгляд на скучающего Курта Воннегута.
        - Черт… Извините, - пробубнил Иван, поняв наконец, что ведет себя совсем уж по-детски неприлично. Мало ли, кому что привидеться может? А портье, что ж, - вынь да положь?
        - Ничего страшного, - откликнулся Шакир и, вежливо дождавшись, когда расстроенный Иван отойдет на почтенное расстояние, снова раскрыл перед собой «Балаган».
        Иван направился к лифту. Портье проводил его взглядом. Какая-то мысль промелькнула в голове. Шакир нахмурился, озадаченно поскреб затылок - ни дать ни взять герой русских народных сказок, стоящий на распутье трех дорог, - пробормотал себе под нос что-то на греческом - и наконец вспомнил.
        - Иван! - окликнул он расстроенного русского туриста.
        Но было уже поздно - двери лифта захлопнулись, светящаяся панель на стене мелькнула цифрой «два», двойка быстро сменилась на тройку…
        - А, ладно, - снова пробормотал Шакир по-гречески и снова углубился в немецкий перевод американского писателя.
        Это что ж такое получается, размышлял Иван, злобно уставившись на собственное отражение в зеркальной стене лифта. Получается, значит, что нет и не было никакой девчонки с косицами. Получается, значит, что он просто перегрелся на солнышке. Получается, значит, что утреннее солнышко, тихонько встающее над Средиземным морем, не такое уж и безобидное, раз он сумел-таки под ним перегреться. И очень сильно, видимо, перегреться, если углядел посреди моря несуществующую девчонку и даже поговорить с этой девчонкой умудрился.
        Черт, он ведь с ней разговаривал. Это-то и смущало больше всего. Ведь разговаривал, в самом деле. Она у него спросила - вы тонете? Потом спросила - вы француз? Потом еще что-то спросила. А он ей ответил. И голос у нее был… такой… такой… Иван до сих пор этот голос помнил… И желтое полотенце, и сине-зеленые глаза…
        Откуда она взялась? И куда делась? Непонятно. И что теперь дальше делать, тоже совершенно непонятно. Хотя, по здравом размышлении, надо бы пойти в номер и уложить шмотки в чемодан. Потому что завтра трансфер в аэропорт в половине седьмого. И это только кажется, что сложить шмотки в чемодан - пятиминутное дело. На самом деле все гораздо серьезней. Черт, а он ведь так и не насобирал камушков на побережье, ведь обещал же матери… Ну ничего, зато кучу сувениров привезет, вот, например, кошке каменной мама должна очень сильно обрадоваться. Она же просила камушков привезти и еще какую-нибудь кошачью фигурку. А тут тебе прямо как по заказу - и фигурка кошачья, и камешек, и все сразу, и какие могут быть претензии?
        Мама собирала кошек уже несколько лет, и Иван из каждой своей заграничной поездки непременно привозил ей новую кошку. Самой удивительной, пожалуй, из всех была бамбуковая кошка, выполненная в этнических мотивах, привезенная пару лет назад из Индии. Неплоха была и египетская кошка из глины. И эта, турецкая, кошка тоже отличная. Наверное, мать его все же простит за то, что не привез ей средиземноморских булыжников, как только увидит эту кошку. Или, может быть, это кот?
        Иван сидел на краю кровати у себя в номере, вертел в руках небольшую каменную фигурку и почти всерьез размышлял над проблемой ее половой принадлежности. Фигурка была изящной, черной, с аккуратными серыми прорезями. Полукруглая прорезь в средине обозначала изгиб задней ноги, частые и мелкие прорези в самом низу - аккуратно подобранный полосатый хвостик, две треугольные сверху - торчащие на голове уши. Очертаниями фигурка скорее напоминала маленького котенка с совиной мордочкой - бог с ним, пусть будет просто котенок, нечего себе голову ломать над такими глупостями, когда есть проблемы и поважнее.
        Проблемы… Да уж, проблемы, ничего не скажешь… Ну, подумаешь, перегрелся на солнце, с кем не бывает.
        Внезапный и острый прилив злости на самого себя заставил его прямо-таки подскочить с места. Глупости все это - девчонка на самом деле была, никакое это не видение, и не перегрелся он на солнце. Только вот какого черта он ломает себе голову над этой несуществующей проблемой? Какая разница, была ли, не была ли девчонка и куда она подевалась, если он все равно завтра уезжает и больше никогда ее не увидит. И вот это состояние подвешенное, эти мысли глупые, эта растерянность детская - не про него, не про него все это! Мужик ведь взрослый уже, и в самом себе вроде бы давно уже разобрался. Баба - она и есть баба, ее всегда раздеть хочется и ноги ей раздвинуть, если она, конечно, тебе нравится, если она тебя возбуждает. По-другому ведь не бывает, и это даже очень хорошо, что он ее не встретил больше, потому что, если бы встретил, по-любому бы приставать начал, титьки ее через майку разглядывать и представлять, какого цвета у нее соски, розовые или коричневые, и бритый ли у нее лобок, и в какой позе ее лучше было бы - снизу, сверху, сзади…
        Нет уж, господин Ламихов, остудите свой романтический пыл, спуститесь с небес на землю, потому что пора бы уже давно понять, что любое томление души имеет один-единственный источник. Один-единственный корень-корешок, который между ног болтается, а все остальное - чушь собачья, все остальное - это один раз в жизни, может, случается, да и то не у каждого. А те, у кого случается, - идиоты, и завидовать таким идиотам просто глупо и бессмысленно. Права была, тысячу раз права мудрая его Верка. Верка, шалава распоследняя, это она его жить научила, это она ему растолковала… Научила, растолковала - и бросила… Верка, Верка, как же он любил ее, и до сих пор, наверное…
        Задушить ему хотелось себя за этот приступ сентиментальности. Ударить посильнее - точно так же, как ударил однажды Верку, в тот самый последний раз, в тот самый последний день, когда она Ванечку маленького убила… Убила, убила… Эх…
        Достав из пачки сигарету и нашарив зажигалку в кармане трико, он вышел на балкон, зло и громко отодвинув створку пластиковой конструкции-купе. Затянулся так, что едва не до половины сигарета истлела сразу, задержал дым подольше в легких - до тех пор, пока не почувствовал легкое головокружение, выпустил долгую и ровную струйку в мелькающую неоновыми огнями темноту позднего вечера и зажмурился.
        Наверное, вся эта дурь излечима. Излечима одним нехитрым способом - о нем, об этом способе, в первый же вечер его прибытия весьма прозрачно намекал Ивану Байрам, еще один обыкновенный турецкий полиглот и его персональный гид по совместительству. Подробно поведав о всех экскурсиях, коротко - об истории страны и в двух словах - об истории ислама, Байрам как бы между прочим добавил: «Ну а если еще что-нибудь нужно будет… Если еще чего-нибудь захочется - так обращайтесь… Если скучно будет… Вы меня понимаете?» Как не понять, по-русски-то Байрам изъяснялся очень даже сносно, как и полагается изъясняться обыкновенному турецкому полиглоту, а по совместительству…
        Ивана это его «совместительство» в тот вечер очень даже позабавило. Ну турки, ну молодцы, вот ведь сервис устроили, обо всем позаботились, а?
        Да, суть проблемы проста, как пять копеек. Ну пусть не пять, а сто, и не копеек, а долларов, пусть в час - какая разница, больше часа-то ведь и не нужно, по-хорошему и двадцати минут хватит, да и не такие уж и большие это деньги, сто долларов, при его доходах самого модного и востребованного в городе дизайнера по интерьерам… Бабу тебе надо, Иван, простую, обыкновенную бабу, которая знает свою реальную цену и цена которой - сто долларов. В час, а больше-то и не надо. И все твое томление как рукой снимет, и все твои видения враз исчезнут, и перегревшаяся на утреннем солнце головушка снова станет холодной и трезвой. Вот так-то.
        Третья глубокая затяжка уничтожила сигарету почти до фильтра. Странно, и как это он раньше об этом не подумал? Просто почему-то никак не ожидал от себя никаких гормональных всплесков, да и не очень-то любил с проститутками… Было один раз в жизни - по большой пьянке, да и то потом жуть как противно было… И до сих пор противно… Нет, пожалуй, не будет он звонить Байраму и жаловаться на то, что заскучал… И на сто долларов опять же лучше матери духи в магазине в аэропорту купить, чтоб порадовалась, чем вот так бездарно их тратить… Будь у Байрама обыкновенная боксерская груша… Вот это - самое оно… Подвесил бы он сейчас эту грушу к потолку да и лупил, лупил бы по ней до самого утра, до половины седьмого, когда трансфер в аэропорт… Позвонить, что ли, Байраму, спросить про боксерскую грушу? Турки - они ведь настоящие волшебники в области туристического обслуживания, у них для туристов всегда все найдется. Боксерская груша - не раритет какой-нибудь…
        Вяло улыбнувшись этим своим мыслям, Иван затушил окурок в пепельнице и вышел с балкона. По-быстрому переоделся в джинсы и футболку, спрятал немного некрасивые пальцы в носки, зашнуровал кроссовки и спустился вниз по лестнице.
        Хотел было зайти на ресепшн и извиниться еще раз перед Шакиром за свой гормональный всплеск. Но за стойкой Шакира уже не было - теперь там скучала девушка, принявшая ночную смену. Еще один обыкновенный турецкий полиглот… Индра, кажется, ее звали. Он махнул рукой Индре, поймал ее улыбку, вышел во двор и, обойдя бассейн, остановился у бара.
        Турецкая ракия хоть и уступает по вкусовым качествам российскому самогону, но за неимением боксерской груши и желания расплачиваться сотней баксов за сомнительные удовольствия - именно то, что нужно. Пара-тройка рюмочек такой вот ракии - и никаких тебе видений, никаких тебе воспоминаний, спи себе всю ночь как убитый, храпи, пользуйся возможностью, что некому в бок толкнуть, наслаждайся…

«Черт, а я ведь так и не собрал шмотки», - мелькнула запоздалая мысль. Но развить эту мысль Иван не успел.
        Удачливый бизнесмен, сидящий за крайним столиком в компании колоратурной Маруси, покуривающей богемный «Беломор», уже махал ему рукой, призывая составить компанию. На столике у супругов стояла пара бокалов вина и лежала на тарелке большая гроздь светлого винограда.
        - Меня, кстати, Евгений зовут, - протянув руку для пожатия, радостно и приветливо провозгласил бизнесмен.
        - А меня - Иван.
        Опустив на столик рюмку с ракией, Иван пожал руку бизнесмена.
        - Значит, решили все ж таки прийти посмотреть стриптиз?
        - Стриптиз? - почти удивившись, переспросил Иван и сразу же вспомнил про этот стриптиз и про то, как не собирался и не хотел идти его смотреть. Черт, вот ведь… Только стриптиза ему сегодня не хватало… Да уж, не иначе, придется все же звонить Байраму и расставаться с сотней… У него ж ведь есть еще деньги, он все равно маме в аэропорту духи купит… Да и не в деньгах дело…
        Все эти мысли вихрем пронеслись в голове.
        - Через час начнется, - весело проинформировал Евгений. - Французская танцевальная группа… Потом еще какая-то московская стриптизерша с сольной программой… Говорят, сногсшибательная стриптизерша! А потом турецкое трио… В общем, на любой вкус…
        Маруся выпустила в этот момент струю дыма прямо ему в лицо:
        - Поменьше оптимизма, Женик! Не забывай, что я рядом…
        - Да ладно тебе, Марусь, - примирительно проворчал Женик, поморщившись. - Я ж… Ты ж…
        - В общем, танец - это искусство, - подвела итог Маруся и затушила в пепельнице окурок. - Вы со мной согласны, Иван?
        - Вполне согласен, Мария…
        - Меня вообще-то зовут Наталья. А Маруся - это моя домашняя кличка. Знак особенной и нежной любви супруга, - пояснила Маруся. - Так вот, продолжу свою мысль. Поскольку танец - это искусство, значит, не грех прийти и посмотреть на это искусство. Но если некоторые из присутствующих мужчин надеются, что этот танец будет иметь яркую эротическую окраску, - они глубоко ошибаются. Это отель, в котором отдыхают семейные пары, и ни одна уважающая себя жена не потерпела бы грязных порнографических плясок на этой сцене. Так что «стриптиз» - это всего лишь яркая этикетка. Это рекламный трюк, не более того. А на самом деле стриптиза никакого не будет. Вот увидите.
        - Наверное, Маруся, ты права… - изо всех сил стараясь не выглядеть расстроенным, согласился Женик.
        На что Маруся спокойно ответила:
        - А я всегда права.
        Некоторое время они неторопливо и спокойно беседовали об искусстве и о достоинствах и недостатках местных спиртных напитков. Иван за это время успел уговорить три стопки турецкого самогона, с каждым разом все больше убеждаясь в том, что первое впечатление зачастую бывает обманчивым. Опорожнив третью, он сходил к стойке и принес четвертую.
        В этот момент свет на сцене потух, а через мгновение вспыхнул вновь, высветив ярким лучом замершую в центре фигуру ведущего. Анис, в огненно-красной цыганской рубашке навыпуск, с широкими рукавами, с ослепительной улыбкой на лице и распущенными по плечам волосами цвета воронова крыла, некоторое время молча стоял на сцене, дожидаясь, пока публика утихнет. Рядом с ним, точно так же ослепительно улыбаясь, очень скромно стояла Анечка в белом сарафане - ей, как обычно, в вечернем шоу отводилась скромная роль переводчицы. Худенькая блондинка Анечка и крупный брюнет Анис вместе выглядели просто восхитительно и всегда улыбались друг другу.
        - Добрый вечер, - послышался наконец глубокий, с легкой хрипотцой, очень мужской и очень сексуальный голос Аниса. - Добрый вечер, дамы и господа… Сегодня, как и всегда, мы приготовили для вас вечернее шоу… Необычное шоу… Сегодня только для вас… Только для вас, прямо из Парижа… Танцевальная группа… Необыкновенно красивое и захватывающее… Очень эротичное зрелище… Надеюсь, среди наших зрителей сегодня нет тех, кому еще не исполнилось восемнадцать… Итак, встречайте - Диана и Лора!
        Послышались первые, робкие и нестройные, аплодисменты. Анечка скороговоркой перевела на русский речь конферансье, смысл которой и без того всем был понятен - сейчас наконец начнется этот долгожданный стриптиз…
        - Никакого шеста даже нет, - прошептала Маруся. - Значит, и никакого стриптиза не будет…
        Снова потух свет. В абсолютной темноте и полной тишине было слышно только, как поют цикады. Иван сидел в первом ряду, поэтому смог различить едва заметное движение - колыхнулся занавес, что-то светлое промелькнуло и застыло в правом углу сцены.
        Потом послышалась музыка. Иван сразу, по первым аккордам, узнал музыку из фильма
«Кабаре» и даже успел подумать, что музыка эта для стриптиза абсолютно не подходит, она слишком душевная, слишком красивая, она будет отвлекать внимание на себя. Вспыхнувшие наконец два ярких световых пятна осветили фигуры танцовщиц.
        Иван откинулся на спинку стула, подумав с некоторым разочарованием: избитый прием. Одна черная, другая белая. Черная - в белом, белая - в черном. Интересно, которая из них - Диана, а которая - Лора? Мулатка была хороша - двести двадцать вольт сексуального заряда чувствовались в ней даже сейчас, когда она была абсолютно неподвижна. Черные кудри длиной ниже пояса были старательно вымазаны каким-то средством для волос, подавляющим их пышность, но вместе с тем не сковывающим свободы, не лишающим жизни. Алый чувственный негритянский рот, большие карие глаза и грудь, наверняка накачанная силиконом, но скромно, без излишеств. Вполне могла бы такая грудь уместиться в одной ладони, и тесновато было бы ей совсем чуть-чуть. Дерзкий пирсинг в ушах и на правой ноздре, неимоверное количество серебряных браслетов на тонком запястье. Хорошая штучка. Наверняка очень вкусная штучка.
        Вторая девушка была менее выразительной с точки зрения представителя белой расы и, конечно, не такой экзотичной. Белокожая, черноглазая, с пышными светло-русыми волосами, струящимися легкими волнами чуть ниже плеч. И размер груди маловат, такая грудь утонула бы в его ладони. Ручки тоненькие, ножки тоненькие, бедра почти неразличимые - не девушка, а ветряная мельница. Такой бы колесом по сцене ходить, а не эротические танцы отплясывать.
        Иван снова перевел взгляд на мулатку, предвкушая собственные впечатления чуть ниже пояса. Ну и эстетические, конечно, тоже. Права ведь Маруся: танец - это искусство…
        Маруся и вправду оказалась права: никакой это был не стриптиз. Это был танец на грани стриптиза. Но какой танец!
        Суть постановки в принципе тоже не отличалась большой оригинальностью: белая девочка изображала недотрогу, а черная девочка пыталась довольно агрессивно сломить ее сопротивление. Недотрога у белой девочки получалась прекрасно, очень натурально, и Иван не раз с удовольствием замечал практически настоящий, совсем не наигранный страх в ее черных глазах, когда мулатка особенно активно начинала ее домогаться.
        Но потом все вдруг изменилось. Белая девочка то ли не выдержала натиска, то ли ощутила внезапно всю прелесть своей искусительницы - и стала вдруг мулатке поддаваться. Сначала робко, потом все более раскованно, все более активно… Теперь напряженное внимание было приковано уже к ней, и только к ней, и Иван вдруг заметил, какая она гибкая, какая нежная, какая страстная, и почувствовал, как безумно она хочет эту мулатку… и, черт бы их побрал… ведь он даже ревнует и безумно завидует этой мулатке, что не он, а она сейчас… вот сейчас уже, прикоснется… вот, почти прикоснулась…
        Самым потрясающим было именно то, что за все время танца девчонки так и не коснулись друг друга. Ни разу. Но когда стихли последние аккорды музыки и танцовщицы застыли, стоя вплотную, спина к спине, сплетя кисти рук и уронив голову на плечо одна другой, у всех возникло стойкое ощущение только что случившегося прямо перед глазами полноценного соития двух страстно жаждущих друг друга женских тел.
        Женских, черт бы их побрал, в этом-то и была вся пикантность ситуации. Широко известная в недавнем прошлом попсовая группа с названием, которого Иван уже не помнил, со всеми своими сольными выступлениями, клипами и провокационными интервью едва ли могла быть хоть однажды столь убедительной в глазах публики.
        Иван смотрел на белую девчонку. Смотрел не отрываясь в полной тишине и видел, как дрожали ее ресницы, как пробежала по виску прозрачная капелька пота, коснулась мочки уха, упала на черное плечо ее страстной черной подружки и застыла на нем обжигающей льдинкой.
        Свет потух. Публика молчала, ошарашенная. Секунды летели, тишина становилась напряженной, она грозила взорваться - и взорвалась наконец сумасшедшими аплодисментами, и свистом, и возгласами, и криками, и ни слова было не разобрать, потому что кричали аж на трех языках сразу…
        - С-сучки, - вырвалось у Ивана негромко, никто и не услышал.
        Вспыхнул свет - девчонок уже не было на сцене. Публика бесновалась - она требовала повторения шоу, она стучала ногами и кулаками по столам, свистела…
        - Сучки французские, - повторил Иван, чувствуя, что эти самые французские сучки, не касаясь, залепили лично ему сейчас такую звонкую затрещину, от которой еще очень долго будет гореть кожа и долго потом будет сползать с лица лоскутами…
        - Великолепно, - оценила Маруся.
        Ее супруг сидел притихший и такой же оскорбленный, как и Иван. Дерзкая и откровенная демонстрация страстной любви женщины к женщине, пожалуй, не могла не привести в бешенство ни одного нормального мужика. Если только этот мужик не ценил искусство превыше самой своей мужской сути.
        Зрители не успокаивались, все продолжали хлопать и свистеть. Девчонки наконец вышли на сцену, притихшие, взявшись за руки, как две школьницы. Молча стояли и улыбались, а со всех сторон уже бежали к сцене оскорбленные в лучших чувствах самцы и бросали смятые зеленые купюры к ногам похотливых самок, которые только что, на глазах у всех, так самозабвенно доводили друг друга до экстаза…

«Бред… бред какой-то», - подумал Иван, не сводя глаз с их сцепленных рук. Черная ладонь сжимала белую, пальцы переплелись, он успел заметить, что у черной девчонки были длинные белые ногти, а у белой девчонки - длинные черные ногти, и разозлился еще сильнее. Разве ж это нормально, когда две извращенные девицы столь откровенно на публике свою необузданную плотскую страсть демонстрируют, а публика визжит от восторга и кидает свои кровно заработанные денежки этим девчонкам так, словно это какие-нибудь обыкновенные бумажки с портретами американских президентов? А ведь за одну такую бумажку можно купить, например, духи для мамы в магазине в аэропорту… А если позвонить Байраму, то Байрам за одну такую бумажку тебе организует запросто индивидуальные танцы, с доставкой в номер и без всяких там извращений… Бред, настоящий бред…
        - Женик, ну что ты сидишь, говорю же, иди отнеси девочкам. - Маруся толкала в бок немного смущенного супруга и совала ему зеленый полтинник. - Ну мне-то неудобно, про меня-то что подумают, если я… Ну, Женик, ведь молодцы девочки, хватит уже тебе ломаться…
        Черно-белая пара продолжала стоять на сцене неподвижной скульптурной композицией еще одну-две минуты. Потом черная девочка промурлыкала на французском слова благодарности, послала зрителям пламенный воздушный поцелуй и, потянув за собой белую девочку, увела ее с эстрады. Тут же появилась русская студентка Анечка с микрофоном в руке. Поблагодарила зрителей за теплый прием от имени танцевальной группы, по-хозяйски собрала портреты американских вождей в небольшую картонную коробку и объяснила, что, к сожалению, наши гостьи из Парижа нигде и никогда не танцуют больше одного танца, поэтому публика может успокоиться и переключиться на следующий танцевальный номер, который исполнит гостья из России.
        Гостья из России почти сразу же появилась на эстраде и оказалась особой вполне нормальной сексуальной ориентации с гривой рыжих волос и потрясающе длинными ногами. Она лихо и не без выдумки отплясала свой эротический танец с элементами акробатики. Под конец спустила с плеч лямки символического бюстгальтера, но снимать его все же не стала, поскольку ее заранее предупредили о том, что делать этого не следует, потому что это нормальный отель и в нем отдыхают нормальные семейные пары.
        Иван смотрел на гостью из России, подмечая, насколько отточено у нее каждое движение, насколько самозабвенно она отдается этому танцу, насколько правильно она все делает…
        Но думал почему-то не о ней, а о тех двух неправильных и чувствовал, как пульсирует в висках кровь, как шумит эта кровь в голове, как бежит она по венам, и чувствовал, что кровь эта ядовитая, отравленная. Нет, не стоило все же заказывать четвертую рюмку, это уже явный перебор, завтра ведь вставать в половине шестого утра, потом два часа в автобусе, два часа на регистрации, три часа в самолете, потом еще поезд… Тяжело ведь будет, с больной-то головой в такую дальнюю дорогу…
        Но четвертую рюмку все же опрокинул. Резко выдохнул, поморщился, почти сразу достал сигарету из пачки, поджег, глубоко затянулся, задержал дым подольше… На сцене уже качали бедрами две турчанки, выписывая восхитительно плавные
«восьмерки», гостья из России куда-то делась, Иван даже не успел заметить, как она ушла с эстрады, и не увидел, бросали ли благодарные поклонники ее таланта портреты американских президентов к ее ногам. Он поднял рюмку, чувствуя, что добром дело не кончится, и увидел, что рюмка пустая. Поднявшись, нетвердой походкой направился к стойке бара, пробормотал невнятно: «Дринк», получил очередную порцию турецкого самогона и прямо здесь же, не отходя от сойки, опрокинул внутрь. Оглянулся - путь обратно показался ему слишком долгим. Лица Женика и Маруси ему не понравились, потому что выглядели озабоченными и нечеткими. Он решил больше к ним не возвращаться; поймав вежливую улыбку турка-бармена, как-то сразу понял, что тот хороший, простой и добрый, практически русский парень, и заказал еще ракию для себя и для него.
        - Слушай, брат… ты мне вот что скажи… какое твое мнение, а?
        На лице «брата» снова расплылась улыбка - родная сестра улыбки Шакира и всего местного обслуживающего персонала.
        - Нет, так не пойдет, - возразил Иван. - Это совсем не по-нашему, не по-русски… Я же тебя спрашиваю, а ты мне улыбаешься, как девица красная… Нет, не пойдет… Мне мнение твое знать интересно, понимаешь? Вот ты мне скажи, это нормально, когда две бабы… Две бабы вот так вот друг с дружкой, а? Это что ж получается, а? Нет, ты мне скажи, ты уж не молчи, брат… Баба - она с мужиком быть должна, тогда это нормально… Вот Верка моя… Верка… Уж на что она шалавой была, так и то с бабой - никогда, только с мужиками… Л это что ж такое получается, а?
        - Иван, - послышалось рядом. Кто-то положил руку на плечо. С трудом повернув голову, Иван увидел рядом озабоченное лицо удачливого бизнесмена Женика.
        - Да все нормально… Мы тут разговариваем… Разговариваем с… - Снова повернувшись к бармену, он уточнил: - Как зовут-то тебя, брат?

«Брата» звали Ромой. Это вызвало у Ивана новую волну возмущения - он принялся требовать от бармена, чтобы тот назвал ему свое настоящее турецкое имя, а не эту дурацкую кличку, придуманную специально для того, чтобы русские туристы легче ее запоминали.
        - Иван, - снова вклинился Женик, - ну, пойдем, хватит уже тебе… Сам же говоришь, завтра у тебя автобус в половине седьмого… Ведь не проснешься же… И голова болеть будет… Пойдем, а?
        Иван резковато сбросил Женькину руку с плеча:
        - Без тебя знаю, во сколько у меня автобус… А не проснусь - мои проблемы, взрослый уже… ты иди, Женик, мы тут с Ромой…
        Ромы почему-то за стойкой уже не было - он обслуживал на противоположной ее половине другого посетителя. А настырный Женик не отставал, решив, видимо, свети Ивана в могилу своей заботливостью. Лучше б за дочкой своей следил, право слово, ей бы советы давал, какие купальники покупать и какие прически делать…
        Хватка у Женика оказалась железной - на самом деле не ошибся Иван, угадав в нем с первого взгляда бывшего штангиста. С горем пополам он дотащил-таки Ивана до столика, свалил свою ношу на стул не очень аккуратно и не очень бережно.
        - Ты поосторожней, а… Не кирпичи ж везешь, слушай…
        - Ванечка, а позвольте мы вас проводим в номер? Поздно уже, видите, все расходятся, концерт закончился, - предложила Маруся.
        Иван в ответ только покачал головой и уронил ее на сложенные на столе руки.
        - Ванечка… - Заботливая Маруся легонько дотронулась до его плеча.
        Он поднял на нее мутный взгляд. В голове мелькнула туманная мысль о том, что напрасно он так злится на этих добрых и милых людей, что ничего плохого они ему не сделали, совсем наоборот, пытаются помочь, успокоить, довести до номера… Только - какого черта?
        - Видите ли, Маруся… Пардон, Наташа… Я хоть и пьяный сейчас, наверное, но до номера, поверьте, уж как-нибудь доберусь сам… Так что вы идите, а я здесь еще немного посижу, на воздухе… Подышу… Мне очень сильно подышать хочется, понимаете?
        Маруся понимала. Она вздохнула и посмотрела на Жени-ка. Женик в ответ только руками развел, предоставив супруге самой разруливать ситуацию. Маруся снова вздохнула и поднялась:
        - Ладно, Иван. Только вы уж не забудьте, что у вас завтра автобус… И пожалуйста, не нужно больше пить…
        - Хорошо, мамочка, - хмыкнул в ответ Иван и, поймав в темноте, поднес к губам Марусину руку с тонкими аристократическими пальцами, унизанными перстнями. Ткнулся сомкнутыми губами и добавил: - Вы не подумайте, я не алкоголик какой-нибудь… Просто сегодня… Это все она, Верка… Эх, черт бы ее побрал! Ванечку маленького…
        Маруся смотрела с жалостью, хотя во взгляде ее однозначно читалось - не такой уж ты и маленький, Ванечка, по крайней мере, самогон жрешь совсем не по-детски… Иван махнул рукой - что толку объяснять сейчас, да и ни к чему все это. Выпрямился, попытался сделать максимально осмысленное выражение лица и проговорил почти трезвым голосом:
        - Вы идите. А за меня не беспокойтесь. Со мной все в порядке будет. Я немножко воздухом подышу и спать пойду. Приятно было с вами познакомиться…
        - Ладно, - решила Маруся. - Я вам завтра на всякий случай в шесть утра позвоню, чтоб вы не проспали.
        Иван кивнул, пожал протянутую руку Женика, еще раз приложился губами к аристократичной ручке Маруси. Проводив их взглядом, снова уронил голову на сложенные на столе ладони, чувствуя, что в желудке начинает твориться неладное, и уже проклиная себя за эту последнюю… шестую… седьмую… рюмку турецкого самогона. Поднявшись, все такой же нетвердой, пошатывающейся походкой он обогнул уже пустые столики возле сцены и направился вдоль бортика бассейна к небольшой уютной рощице, нетронутому уголку дикой природы на территории отеля, как раз между теннисным кортом и волейбольной площадкой.
        Погулял в рощице минут пять, глубоко вдыхая влажный вечерний воздух, прислушиваясь к пению цикад и пытаясь различить в нем отголоски мотива из фильма «Кабаре»… Вот ведь как все смешалось, и Верка, и девчонка эта с пляжа, и эти две танцевальные лесбиянки из Парижа, вот ведь как все сразу навалилось… А ведь так спокойно эти две недели прошли, так замечательно, и вдруг под конец - на тебе, Иван, все оптом и сразу… Как же разобраться-то со всем этим, чтоб с ума не сойти? Иван обхватил ствол дерева неизвестной игольчатой породы, прислонился к нему лицом и вдыхал его дурманящий хвойный запах. Так бы и стоять - до утра, до завтрашнего вечера, до самого конца жизни, и вдыхать хвойный запах, и слушать пение цикад, не обращая внимания на то, что оно так подозрительно смахивает на песню из кинофильма… Нет ведь, не получится. Рано или поздно кто-нибудь отдерет его от этого милого сердцу игольчатого дерева, какой-нибудь очередной обыкновенный турецкий полиглот в форме охранника, все с той же вежливой улыбкой на лице… И попробуй объясни ему, что у тебя жизнь не сложилась, что в этой жизни для тебя нет ничего
дороже и роднее, чем этот ароматный хвойный ствол, и что расставаться с ним тебе совсем не хочется. Не поймет ведь. Скажет - с жиру ты бесишься, дорогой и уважаемый русский турист Иван. Как же это, скажет, жизнь у тебя не сложилась, если имеешь ты крышу над головой, и любимую работу, и приличную зарплату, которой не только на кусок хлеба с маслом хватает, но и на покупку заморских автомобилей и заморских туров… А то, что на душе у тебя хреново, русский турист Иван, так это просто тебе сегодня меньше пить надо было. Так что расцепи свои белы рученьки и отойди по-хорошему от игольчатого дерева, перестань его к себе прижимать так интимно… Если уж тебе интим нужен, так ты к Байраму обратись, он тебе устроит…
        - Пить, говоришь, меньше надо было? А, ладно, - вздохнул Иван, обращаясь к воображаемому турецкому полиглоту в форме охранника. - Черт с тобой. Тебе все равно не понять. Не понять…
        Отцепившись от дерева, он побродил еще некоторое время по рощице, послушал песни цикад. Тропинка вывела его снова к площадке со сценой - здесь уже не было ни души, официанты собирали столы и стулья, громоздя их друг на друга, изредка обмениваясь репликами на турецком. Пройдя стороной, Иван остановился у бассейна, присел на корточки, зачерпнул воды в горсть и умыл лицо. Легче не стало - хлорка, она и есть хлорка, хороша для борьбы с микробами, но никак не с похмельным синдромом и уж тем более не с душевной болью, воспоминаниями, одиночеством… Ну, зато уж микробов на лице точно никаких не осталось - хоть какая-то польза. Сияя продезинфицированным мокрым лицом, он обогнул бассейн и решил-таки подняться в номер, чтобы принять теплый душ, собрать наконец в чемодан шмотки и попытаться уснуть, по привычке утешая себя мыслью о том, что если ему это удастся, то можно будет храпеть сколько душе угодно и никто не станет пинать тебя в бок… Да, в одиночестве есть свои прелести, с этим не поспоришь.
        Он направился было к лифту, но, вспомнив о зеркальной поверхности стен, сразу же повернул к лестнице - только этого ему сейчас не хватало для полного счастья, любоваться отражением своей мокрой, стерильной и пьяной физиономии. Восемь коротких лестничных маршей - не дистанция для бывшего спортсмена. Чемпиона области, кстати, по спортивному плаванию. Бывшего. В заплыве на пятьсот метров. И неоднократного призера - на всех прочих дистанциях.
        Первые три лестничных марша и правда дались ему на удивление легко. А вот между четвертым и пятым он внезапно застрял и опустился прямо на ступеньку, повесив голову между коленей и обхватив ее ладонями. Нет, подумалось с тоской, как ты не пытайся убежать от себя, все равно сам себя рано или поздно догонишь и поймаешь… Не уйдешь от себя далеко, не спрячешься. Это только кажется, что маячит свет в конце туннеля, а на самом деле в конце каждого туннеля - тупик. Вот и сейчас - очередной тупик, между четвертой и пятой лестничной площадкой, в гостинице, за тысячи километров от дома - напрасно он думал, что здесь тупиков не бывает, напрасно ехал в такую даль, надеясь вырваться наконец из замкнутого круга…
        Вот ведь как обернулось. Иван сидел, низко опустив голову, ощущая над собой всю тяжесть оставшихся над головой шести этажей, и тяжесть темного неба, усыпанного незнакомыми турецкими звездами, и тяжесть каждой этой звезды в отдельности. И ужасно хотелось поддаться этой тяжести, чтобы она наконец раздавила его под собой, впечатала в землю, чтобы он смог наконец забыть и про Верку, шалаву распоследнюю, и про то, что эта Верка сделала с его жизнью, а самое главное - забыть про Ванечку, про Ванечку маленького… Эх, голова-головушка, что ж ты враз так потяжелела, что и не поднять тебя, никак не поднять… Вот ведь, оказывается, как вышло - думал душ принять, шмотки в чемодан собрать, похрапеть всласть на одинокой постели. Нет, Иван Ламихов, модный дизайнер из российской глубинки, не для тебя все эти простые человеческие радости. Сиди тут теперь всю ночь, зажатый в капкане лестничной клетки, и держи на своих плечах оставшиеся шесть этажей и небо вместе со звездами, как какой-нибудь одинокий и пьяный греческий Атлант. И думай, думай, думай о своей глупой, бессмысленной жизни, и ищи всю ночь в этой глупой
жизни хоть какой-нибудь жалкий смысл… Тысячу раз прав был любимый писатель Милан Кундера, назвав легкость бытия невыносимой. Наверное, остается только смириться с этим и жить дальше, больше уже не надеясь ни на какой волшебный луч света в темном царстве, выражаясь словами другого, не очень любимого, но уважаемого писателя…
        Вот ведь взять хотя бы для примера ту самую утреннюю девчонку. Несуществующую, пригрезившуюся, придуманную утренним солнышком, нарисованную в воспаленном мозгу разомлевшим под лучами этого солнышка воображением. Девчонка - хорошая, такая простая и забавная, с сине-зелеными глазами и смешными косицами, торчащими в разные стороны. Появилась - и исчезла, словно не было ее. Спрашивается, почему исчезла? А потому, что таков закон жизни. Его, Ивана Ламихова, модного дизайнера из российской глубинки, жизни. Закон, согласно которому все хорошее, простое, забавное, с сине-зелеными глазами, смешными косицами и так далее, из его жизни немедленно исчезает. Видно, не заслужил он ничего такого вот сине-зеленого с косицами. А заслужил только тяжесть неба, уставшего висеть над миром за эти долгие тысячелетия его существования. Эх…
        В голове гудело набатным колоколом, кровь пульсировала в висках с такой силой, которой хватило бы для работы скромной гидроэлектростанции. Иван чувствовал, что сил подняться с лестницы и одолеть оставшиеся пять маршей у него просто нет. Привалился плечом к стене, вяло поразмыслил о том, что если уж суждено ему сидеть на лестнице до самого утра, то нужно обеспечить себе хоть какой-то комфорт. Стена оказалась холодной, плечу на ней было неуютно. Ничего, утешил он себя, рано или поздно плечо нагреет стену, она станет теплой, и плечу будет уже не так неуютно. И еще подумал о том, что все-таки не нужно было так напиваться. С горя ли, со злости ли, все равно - не нужно было.
        Внизу послышались тихие шаги. В глубине души Иван понадеялся, что шаги затихнут на уровне второго этажа, потому что подниматься пешком выше - это уже патология. В отеле два исправно работающих лифта, нормальный отдыхающий человек ни за что в жизни не попрется пешком в такую даль, если он, конечно, не пьяный и не боится встретиться взглядом с собственным отражением в зеркале. Если бы в лифтах не было зеркал, Иван и сам бы ни за что в жизни не пошел пешком.
        Но шаги на уровне второго этажа не затихли. Кто-то продолжал свое путешествие по лестнице, и вот сейчас, совсем скоро, этот «кто-то» появится в пределах обоюдной видимости, и увидит Ивана, и осудит его за то, что он, такой пьяный и некультурный, сидит здесь прямо на ступеньках, и усмехнется презрительно, или, не дай бог, посочувствует, или, что еще ужаснее, помощь свою начнет предлагать…
        Иван заранее поморщился от такой перспективы - и тут же ее увидел. Она оказалась той самой стриптизершей-лесбиянкой. Вот в ней-то и причина всех бед, тут же со злостью подумал Иван, ну а если не всех бед, то по крайней мере его паршивого настроения в этот вечер. Ну уж нет, просто так теперь она от него не отделается, уж он ей сейчас выскажет… Выскажет все, что думает по поводу демонстрации всяких извращений под видом высокого искусства… Благо дело, французский язык знает почти в совершенстве, спасибо родной спецшколе и хорошему преподавателю…
        В черных ее глазах сперва мелькнул испуг. Она шла прихрамывая на левую ногу, это Иван сразу успел заметить, и даже успел подумать о том, какого же тогда черта эта французская дура поперлась пешком по лестнице, если у нее так сильно болит нога. И еще успел подумать - как же она с больной ногой танцевала? Или нога у нее заболела уже потом, после танца, но тогда какого же черта она поперлась пешком…
        Рывком отодвинувшись от стены, он переместился на самую середину ступеньки, загородив таким образом стриптизерше проход. Та замерла в двух шагах от него, подозрительно, но теперь уже без страха уставившись на Ивана. Он некоторое время не поднимал глаз, рассматривая босые ступни ее ног. Черные лакированные туфли на шпильке стриптизерша почему-то держала в руках.
        - Bon soir, madame![Добрый вечер, мадам! (фр.)] - выговорил он на безупречном французском, встретившись наконец с ее растерянным взглядом. - Ой vous depechez-vous? Voulez-vous passer avec moi cette soiree magique? A moins que votre amie ne replique pas…[Куда так спешите? Не хотите ли разделить со мной этот волшебный вечер? Если, конечно, ваша подружка не будет против… (фр.)]
        Стриптизерша молчала.
        - Est-ce que vous n'aimez pas les homes tout a fait? - не унимался Иван. - Meme riche et charmant comme moi? Peut-etre je vous parais un peu ivre? Ou…[Или вы совсем не любите мужчин? Даже таких красивых и богатых, как я? Или, может быть, я кажусь вам немного пьяным? Или… (фр.)]
        Дальше она слушать не стала. Просто протиснулась в узкую щель между стеной и Иваном и пошла вверх по лестнице. Иван обернулся вслед:
        - Madame, vous ne me repondez…[Мадам! Вы мне не ответили… (фр)]
        - Да пошел ты, - беззлобно ответила мадам на чистейшем русском языке. И добавила, вздохнув: - Напился, сидишь тут на лестнице… И без тебя тошно…
        В следующий миг ее уже не было - она исчезла в лабиринте лестничных маршей. А в следующий миг… В следующий миг Иван почувствовал, что вот сейчас, вот именно в эту секунду, все оставшиеся шесть этажей и все турецкое небо вместе с турецкими звездами дружно свалятся на него и придавят его к земле… Потому что голос этот он уже слышал, и девчонку эту уже видел, оказывается, утром, и была она никакой не стриптизершей, а той самой, той самой девчонкой с дурацкими косицами и сине-зелеными глазами… Только теперь волосы свои распустила и глаза сине-зеленые поменяла зачем-то на черные, запасные…
        Господи, да неужели такое бывает? Шесть верхних этажей и небо со звездами почему-то все медлили, не торопились падать на Ивана, впечатывать его в землю… Тогда, может быть, он успеет?
        Вскочив со ступеньки, забыв про головную боль и про все на свете, он в три прыжка одолел один лестничный марш, второй… Прислушался - и не услышал ни звука. Сбежал. Окинул быстрым взглядом коридор пятого этажа, никого не увидел, помчался на четвертый… Но ни на четвертом, ни на шестом, ни на одном из восьми этажей ее не нашел. Вокруг не было ни души - только цветы в напольных глиняных горшках, только ковры и коридоры… Абсолютно пустые коридоры… Светло-зеленые, длинные, бесконечные, как в наркотическом сне.
        Он снова опустился на ступеньку, снова свесил голову, размышляя о том, не нанести ли по возвращении на родину визит к психиатру. Твердо решил сидеть на лестнице до утра, но потом, случайно ухватив взглядом надпись на металлической табличке, привинченной к стене, понял, что уже поднялся на свой этаж и глупо сидеть на ступеньке, когда в десяти метрах от этой ступеньки есть ванная комната с горячей водой и просторная постель… К тому же еще и чемодан собрать надо…
        А напиваться вот так, до белой горячки, он больше никогда не будет.
        Два месяца спустя
        Осень выдалась великолепной. Она словно сошла со страниц школьного сочинения - золотая по преимуществу, с зелеными, багровыми, шоколадно-коричневыми и оранжевыми вкраплениями, с нежно-голубым небом, по которому тянутся в теплые страны стаи перелетных птиц, с желтым и теплым солнцем. С запахами догорающих листьев и прелой земли, с прозрачными лужами и по-летнему теплыми дождиками. Как не добавить в конце такого сочинения: «Я люблю осень»…
        - Все-таки я люблю осень, - почти мечтательно вздохнул Иван и покосился на своего давнего школьного приятеля, Юрку Трепакова, который в этот момент сосредоточенно выпускал пузырьки воздуха из шприца с раствором обезболивающего.
        - Открой рот, - приказал Юрка, давая понять, что лирические бредни про осень в данной ситуации совсем не уместны.
        Осень со всеми ее красками, запахами, перелетными птицами и желтым солнышком уютно расположилась за окном Юркиного кабинета. Иван сидел в большом удобном кресле, нарядный, в белоснежном переднике. Запрокинув голову, он щурился под ярким светом хирургической лампы и размышлял о том, что толкает нормальных в общем-то людей выбирать себе вот такую ненормальную специальность - зубной врач. Какое, интересно, удовольствие - быть зубным врачом? Впрочем, наклонности садиста Иван заподозрил у приятеля еще в первом классе, когда тот вдохновенно оборвал лапки пойманному в спичечный коробок домашнему таракану, после чего смыл несчастное насекомое в унитаз.
        - Очень больно будет? - спросил Иван.
        - Постараюсь сделать как можно больнее, - пообещал садист Юрка и снова, на этот раз уже совсем строго, приказал: - Открой рот.
        Не оставалось ничего иного, как сдаться на милость Всевышнего. Вознося молитвы, Иван в этот раз вполне конкретно представлял себе образ Царя Небесного - высоченный мужик в белом халате, с гривой черных волос, с прищуренными карими глазами, с трехдневной щетиной Антонио Бандераса и двухмиллилитровым шприцем в руке. Ну просто копия Юрки Трепакова, бывшего одноклассника, а ныне - врача-стоматолога, ведущего специалиста клиники. Вот ведь как бывает.
        Рот все же пришлось открыть. Юрка нащупал пальцами место для укола, отодвинул щеку Ивана, прищурился, прицелился - и всадил иглу аккурат в десну над больным зубом.
        Иван взвыл от боли.
        - Ну, потерпи, родной, - почти ласково попросил его садист Юрка. - Ты ж мужик все-таки… Вижу, что больно. Но сейчас уже все пройдет. Через пару секунд. Вот, сейчас еще сюда… Вот так. Ну, прям герой настоящий.
        Иван хотел было ответить Юрке парой ласковых слов, но, поскольку рот закрывать было нельзя, с открытым ртом получилось у него вместо ласковых слов одно только ласковое мычание.
        - Понимаю, понимаю, - кивнул Юрка. - Спасибо-спасибо. И вам того же, и вас туда же… Не закрывай рот, я тебе полость уже прочистил.
        Щека, язык и верхняя челюсть стали абсолютно деревянными. Боль, которая всю ночь заставляла прямо-таки на стену лезть, медленно отступила, затухла, и Иван принялся размышлять о том, что напрасно он, наверное, решил лечить этот дурацкий зуб, можно было бы просто обойтись уколом, а впредь просто не жевать ириски на левой стороне, и все обойдется.
        - Знаю, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Думаешь, на кой хрен вообще мне этот зуб лечить надо? - усмехнулся Юрка, который находился сейчас вне пределов видимости Ивана, где-то у него за спиной, и угрожающе гремел инструментами для пыток. - Думаешь - обошелся бы уколом, а впредь на закуску к пиву выбирал бы не арахис, а что-нибудь помягче типа селедочки под майонезным соусом… Впредь не грыз бы фундук зубами, а прикупил бы в магазине специальную такую штуку… Специальную штуку… Или что ты там грыз своим кариесным зубом, а?
        - И-и-шки, - непонятно ответил Иван, не закрывая рта, но Юрка, имеющий многолетний опыт бесед с такими вот пациентами, все понял.
        - И-и-шки, говоришь? Вот ведь, дите малое, ирисками душу тешит… - Юрка строго сдвинул брови и убедительно громыхнул инструментами для пыток. - А сейчас, поди, сидишь и клянешься себе, что никогда больше ириску в рот не возьмешь и зуб свой кариесный «блендамедом» чистить будешь утром и вечером… И даже днем, только бы я от тебя отстал… Только бы я тебя не трогал… Знаем, знаем, проходили уже… Только, мой дорогой, если твой зуб многострадальный сейчас не вылечить, то через полгода его удалять придется… А при таком отношении к зубам через несколько лет ты совсем без них останешься, и никакие «орбиты»-«блендамеды» тебе уже не понадобятся… И не только об ирисках, вообще о всякой еде забыть придется… Будешь на манной кашке сидеть да на супчиках протертых… Суп-пюре называются, редкостная гадость… Инвалид, в общем…
        Юрка, гад такой, определенно пользовался ситуацией - Иван, при всем своем желании продемонстрировать приятелю полный свой запас ненормативной лексики, мог только мычать в ответ. Но мычать, да еще с открытым ртом, было как-то унизительно, поэтому приходилось молча терпеть все эти моральные издевательства, используемые садистом Юркой в качестве подготовки пациента к последующим физическим пыткам.
        - Да ладно тебе, - примирительно сказал возникший в поле зрения Юрка. - Ну я ж тебе сказал, больно не будет. Это ж тебе не лидокаин какой-нибудь, это нормальное обезболивающее последнего поколения… Классный препарат, говорю тебе… Так что успокойся и любуйся на свою распрекрасную осень за окном и не смотри на меня как жертва на палача… Я же тебе, дурак, помощь оказываю. Неотложную. А ты морду воротишь… А ну, открой рот шире.
        Иван раскрыл рот до предела. Юрка пододвинул лампочку, нащупал под креслом какую-то педаль, после чего бормашина последнего поколения радостно заурчала. Юрка сосредоточенно смотрел в рот Ивану, Иван от страха зажмурил глаза, но тут же, при первом прикосновении сверла к зубу, снова распахнул их и ойкнул.
        - А вот сейчас врешь. Сейчас тебе не больно, а просто страшно. Я ж по глазам вижу. Так что успокойся. Последний раз тебе говорю.
        Иван снова откинулся на спинку кресла, вяло удивившись тому, как это Юрка может по глазам определять, когда человеку больно, а когда - просто страшно. Ведь и правда - в первый раз от укола ужасно больно было, а во второй раз он ойкнул просто от страха. Телепат Юрка, не иначе. У него, наверное, дополнительная специальность в институте была - телепатия…
        Убедившись, что бормашина после введения обезболивающего препарата последнего поколения для него совсем не страшна, Иван окончательно расслабился и даже на некоторое время забыл про свой зуб, вспомнив про новый и срочный проект дизайна для салона красоты в центре города. Если бы не этот зуб, сидел бы он сейчас в своем офисе и думал бы над проектом…
        - Ангел, - похвалил его Юрка, залепив наконец многострадальный, теперь уже не кариесный зуб раствором для пломбирования. Как полагается, попросил Ивана прикусить, поинтересовался, испытывает ли Иван дискомфорт, еще немножко поковырял пломбу сверлом - как подозревал Иван, не в целях практической необходимости, а из любви к искусству.
        - Ну вот и все. Теперь ты новенький. Молодец, пытку выдержал с достоинством.
        - С достоинством, тоже скажешь, - почти внятно усмехнулся в ответ Иван.
        - А то? Ты уж поверь моему многолетнему опыту профессионального садиста… Люди знаешь какие истерики тут устраивают? Один мужик вот буквально вчера так дергался, я ему чуть щеку не продырявил… Потом пришлось бы швы накладывать…
        - Мужик? - удивился Иван.
        - А то, - своей любимой присказкой ответил Юрка. - Мужики, они знаешь какие нежные? Что тот цветок… Забыл, как называется, у мамы твоей в комнате на полу стоит… Солнечных лучей он, видите ли, не выносит, а в тени совсем чахнет… Вот и пойми, чего ему надо… Нежный… Вот и мужики такие же. Не в пример теткам. Тетки - они мужественные. Боль терпят - только так. А некоторые, не поверишь, особо экономные, так те вообще без укола - и ничего… Укол-то дорого стоит, почти как пломба… Потерплю, говорит, зачем деньги на ветер выбрасывать… Вот так-то. А девки… Девки тоже молодцы. Знаешь, иногда даже кокетничают! Вот буквально вчера… Или нет, в прошлую пятницу, кажется… Одна такая мне попалась - я ей полость вычищаю, а она мне язычком, знаешь, будто невзначай, пальчики щекотит… Цирк, да и только! Дурдом на гастролях… А ты говоришь - мужики…
        - Да, веселая у тебя жизнь, - легко рассмеялся Иван, освобожденный от боли и от страха.
        - Веселая, - согласился Юрка, - и интересная. Я за шесть лет работы тут такого насмотрелся. Знаешь, не только в зубных болезнях теперь разбираюсь, но и в человеческой психологии. Хоть диплом на эту тему пиши. Не поверишь - вот ко мне пациент заходит, а я уже заранее знаю, как он себя во время лечения вести будет и какие станет мне вопросы задавать. По глазам вижу…
        По глазам, говоришь? - усмехнулся Иван. - Слушай, а ты мне вот что тогда скажи. В первый раз я когда заорал от боли - ты меня жалеть начал и попросил потерпеть. А во второй раз сказал, чтобы я не прикидывался, что боли я не чувствую, а ору просто от страха. А я ведь на самом деле боли не чувствовал, а орал от страха. Только как ты это понял? Тоже, что ли, по глазам?
        - По глазам, конечно, - серьезно ответил Юрка.
        - Что, в первый раз у меня в глазах страдание увидел, а во второй раз - страх? Ну ты лирик, Трепаков…
        - Да при чем здесь лирика, - обиделся Юрка. - Здесь чистой воды медицина. Ты вот сидишь под ярким светом медицинской лампы, а зрачки у тебя расширились, глаза почти черные стали, хотя на самом деле они у тебя серые, - значит, боль. Зрачки ведь на боль всегда реагируют. Расширяются. И никакой здесь лирики нет вовсе.
        - Глаза, говоришь, почти черные стали… - задумчиво проговорил Иван, нечаянно вспомнив почти забытую невероятную историю, случившуюся с ним во время отпуска. Да и случившуюся ли? Может, все-таки приснилась она ему, эта история… Столько времени прошло, он и думать почти забыл… - Слушай, ты мне вот еще что скажи. А еще как-нибудь вообще цвет глаз изменить можно?
        - Можно, - немного удивившись такому повороту в разговоре, кивнул Юрка. - Линзы бывают. Цветные. Не знаешь, что ли, про линзы?
        - Знаю про линзы. А еще… Еще как-нибудь?
        - Что - еще как-нибудь?
        - Ну, цвет глаз… Поменять - можно?
        - Можно, - спокойно ответил Юрка. - Если у тебя есть запасные глаза. Другого цвета.
        - Запасные глаза, - весело рассмеялся Иван. - Не поверишь, но я тогда тоже об этом подумал.
        - Когда - тогда? И о чем ты подумал?
        - Да понимаешь… Летом, на курорте… Я же тебе рассказывал, что в Турции отдыхал. И вот я там одну девчонку два раза встретил.
        - Ну и что?
        - Так у нее в первый раз глаза были зеленые… То есть не зеленые, а синие… Ну, в общем, синие с зеленым оттенком… А во второй раз - совсем черными мне показались. Вот я и подумал тогда, что у нее глаза запасные…
        - Линзы наверняка. Это сейчас модно. А что ж ты у нее не спросил про линзы?
        - У кого? - удивился Иван.
        - У девчонки у этой, - удивился в ответ Юрка.
        - А, у нее… Да понимаешь, я не мог у нее спросить… Я ее сначала в море встретил… Думал, дельфин плывет. А оказалось - русалка. Только она уплыла почти сразу. А потом, когда я ее снова встретил, думал, что она француженка… Вот и не спросил.
        - Так ты ж французский знаешь. Вместе, чай, учились. Я ж помню, у тебя всегда пятерки были. Зоя Анатольна тебя очень любила…
        - Да не в этом дело. Я-то думал, что это две разные девчонки, понимаешь? Одна русская, другая - француженка… А потом только понял, что та, другая, никакая не француженка, а…
        - Это какая - другая?
        - Ну, которая та же самая, что ж ты такой непонятливый?
        - Это я - непонятливый? - обиделся Юрка. - Так-так, с этого места, пожалуйста, поподробнее. Значит, встретил ты на море девчонку. У которой были глаза такие синие, такие синие, что аж прям зеленые. А потом еще и черные. При этом была девчонка эта француженкой, но и русской тоже. Я правильно понимаю?
        - Ну, вроде, - нахмурился Иван.
        Юрка помолчал некоторое время, пристально разглядывая Ивана.
        - Знаешь, что я тебе скажу, дорогой ты мой друг Иван Ламихов?
        - Ну и что ты мне скажешь?
        - А то скажу, что влюбился ты в эту девчонку многоликую. Дельфин, русалка… Как пить дать влюбился! Неужто Верку свою забыл наконец, а?
        - Да перестань, - отмахнулся Иван. - При чем здесь Верка, и какая разница, забыл я ее или не забыл. А в эту девчонку… многоликую, как ты выражаешься, я влюбиться не могу при всем своем желании…
        - Это почему же? При всем-то своем желании, а? - Трепаков хитро прищурил левый глаз.
        - Потому что она… Ну, в общем, не свободна.
        - Повезло какому-то мужчинке.
        - Если б мужчинке, - грустно усмехнулся Иван.
        - То есть?
        - А то и есть, что она… В общем, того. Женщин любит. То есть одну женщину…
        Юрка присвистнул.
        - Да, тяжелый случай… Это ж угораздило тебя влюбиться в такую странную особу. С глазами трехцветными, не пойми какой национальности, да еще и нетрадиционной сексуальной ориентации… Ну даешь…
        - Да что ты заладил, Юрка… Влюбился, влюбился… Ладно, было и было. Самое интересно не это.
        - Как, это еще не все? И не самое интересное? Вот это уже и в самом деле интересно!
        - Ну, хватит тебе, говорю… Так вот, самое интересное - то, что девчонка эта оказалась… Тоже из Саратова. Представляешь?
        - Да ну? - с сомнением в голосе протянул Юрка. - Что-то я таких здесь у нас не встречал. С разноцветными глазами.
        - Вот и я не встречал. Хотя, не знаю, может, пошутила Анечка…
        - Анечка ее, значит, звали? А говоришь, не разговаривал с ней.
        - Да нет, это не она - Анечка. Это другая девушка. Студентка из Новосибирска. Она там, в отеле, аниматором работала. Я ее утром встретил, когда к автобусу уже с вещами шел. Ну и спросил у нее про эту французскую девчонку. А она посмеялась и говорит, что никакая, мол, девчонка эта не французская, а обыкновенная русская девчонка из Саратова. Так и сказала, из Саратова… А выступают они как француженки, потому что так их русские мужики меньше домогаются. Раньше выступали как русский дуэт, так им соотечественники проходу не давали, а один раз чуть не изнасиловали… И оскорбляли… Ту, другую…
        - Ту, другую - это опять ту же самую?
        - Да нет. Другую…
        - Стоп! Их вообще сколько, этих девчонок твоих? Что-то я со счета сбиваться начал… Это какую еще другую?
        - Ну, мулатку. Они вдвоем с мулаткой гастролировали. Стриптиз-шоу, - почти горестно вздохнул Иван.
        - Люблю мулаток, - воодушевился Юрка.
        - И не надейся, - усмехнулся Иван. - Она тоже… того.
        - Лесбиянка? Ой, попади она мне в руки, я б из ее черной кудрявой башки всю эту дурь выбил… У нее ведь башка черная, кудрявая, я правильно понимаю?
        - Ну, правильно. Черная. Кудрявая.
        - Эх, люблю мулаток! Я б ей показал… Научил бы уму-разуму. Только я в Саратове что-то ни одной местной мулатки не встречал.
        - Я тоже не встречал. Но про нее я, честно говоря, не знаю. Может, она и правда из Парижа была, а может, вообще из Африки. Уж больно черная. Но тоже красивая.
        - Тяжелый случай, - вздохнул Юрка. - Жаль, если она из Африки. А то я б ее замуж взял.
        - Дурак ты, Трепаков, - беззлобно отмахнулся Иван.
        - И ты, Ламихов, дурак тоже, - так же беззлобно ответил Юрка.
        Некоторое время они помолчали.
        - Как хоть ее звали, многоликую твою, а?
        - Не знаю. - Иван пожал плечами. - Или Лариса, или Диана, или, может, просто Дина… А может, вообще по-другому.
        - Это обнадеживает. Только я все равно ничего не понял.
        - Ну что здесь понимать, - почти рассердился Иван. - У них дуэт так назывался - Диана и Лора. Значит, по-русски, Дина и Лариса. Только вот кто из них кто, я не знаю. А может, просто придумали имена, чтоб красиво звучали… Слушай, Юр, это ничего, что у тебя там за дверью пациенты?
        - Ничего, что за дверью. А что, лучше их сюда позвать, чтоб приняли участие в обсуждении?
        - Да нет, просто у них, наверное, зубы болят, а я тебя тут отвлекаю своими глупостями…
        - Ничего ты меня не отвлекаешь. И совсем не глупостями. - Впервые за время беседы Юрка посмотрел на Ивана абсолютно серьезными глазами. - Знаешь, Ламихов, я ведь давно об этом мечтал для тебя… Да и ты, наверное, сам для себя об этом мечтал… Чтобы Верка из башки твоей вылетела… А вот тут, видишь, подходящий случай, кажется, представился…
        - Да перестань чушь молоть, - зло отмахнулся Иван. - Говорю тебе, у них любовь… Я сам видел…
        - Что ты видел? Как они танцевали? Дважды дурак ты, Ламихов. Ты в театре когда-нибудь был? Или на балете?
        - Ну, был на балете. В прошлом году, с мамой. «Лебединое озеро» смотрели. Только я не помню уже ничего. Да какая разница?
        - Танец - это искусство, - процитировал Юрка слова неведомой ему турецкой Маруси. - Актеры, которые во время пьесы умирают от любви друг к другу, совсем не обязательно любят друг друга в жизни. Они могут просто ненавидеть друг друга или, по крайней мере, испытывать друг к другу полнейшее равнодушие. И совсем не спать в одной постели.
        - Ты не видел, - упрямо повторил Иван. - А я - видел. Своими глазами. Да и вообще, какая разница?
        - Никакая, - помолчав, задумчиво ответил Юрка. И повторил по слогам: - Ни-ка-ка-я. А теперь, дорогой мой друг Иван Ламихов, иди. Я твой зуб вылечил, в кассе мои услуги оплатишь. А меня другие пациенты ждут. У них тоже, между прочим, зубы болят. Им помощь моя нужна, а я тут с тобой…
        - Ну и ладно. Ну и спасибо тебе.
        - Ну и пожалуйста. Вот, квитанцию не забудь. Будет болеть - жри анальгин. Если сильно будет болеть - приходи. Но не должно, там все чисто вроде. А так - звони, если что. И не забудь, в субботу встречаемся…
        - Не забуду. - Иван пожал протянутую руку и скрылся за Дверью, одарив сочувственным взглядом пациентов, которым еще только предстояло пройти все семь кругов ада в кабинете его добродушного приятеля.

«Что-то он задумал», - размышлял Иван по дороге домой, вспоминая хитрый прищур глаз и протяжно-задумчивое «ни-че-го». Такое вот «ни-че-го» обязательно что-нибудь да значит. Не первый и даже уже не десятый год знал Иван Юрку Трепакова, чтобы сразу догадаться - приятель строит какие-то планы. Только вот интересно, какие?
        Голубой мечтой Юрки Трепакова было желание о том, чтобы Иван наконец забыл Верку. Иван же об этом уже и не мечтал, поскольку знал, что мечтать бесполезно. Не та она женщина, которую можно забыть, как бы высокопарно это ни звучало. Да дело даже и не в том, что Верка - какая-то особенная суперженщина, не такая, как все. Просто забыть Верку - значило вычеркнуть из жизни пятнадцать прожитых лет. Пятнадцать лет - это больше чем половина жизни. Вот так-то. Забыть невозможно, как бы ни хотелось. Если только долго-долго биться головой об стену, так чтобы отшибло все мозги, чтобы получилась очень удачная и удобная амнезия, которая сожрала бы эти пятнадцать прожитых лет, проглотила, затянула бы в свою черную пасть и ни в коем случае обратно не выпустила.
        Биться головой о стену Ивану не хотелось. Теперь уже - не хотелось. Хотя тогда, семь лет назад, ему так и мерещились всякие изощренные пути, ведущие к забвению, самым банальным из которых была намыленная веревка. Или - сто таблеток нитроглицерина. Или - прыжок вниз с восьмого этажа. Да если разобраться, все они, эти пути, были банальными. Первую неделю он только об этом и размышлял - какой путь выбрать. А потом вдруг самому смешно стало - вот ведь здоровый, взрослый мужик, двадцать два года уже, а целую неделю лежит на кровати, как прыщавый подросток, и раздумывает о том, как бы так покрасивше уйти из жизни. Разозлился он тогда на себя очень сильно. От злости послал самого себя куда подальше и оказался аж в Сибири, на какой-то нефтяной скважине, в роли простого рабочего. А потом еще дальше - аж в Испании, на апельсиновых плантациях днем и в ресторане за посудомоечной машиной ночью. Потом снова в Сибири, потом в Москве, и только три года назад его снова к дому прибило. Только три года назад он почувствовал - хватит уже. Вспомнил про мать, одиноко стареющую в пустом и холодном доме. Вернулся,
прижился как-то почти сразу, а деньги, заработанные за три с лишним года тяжким трудом и почти нерастраченные, вложил в дело. Открыл контору, нанял людей, заказал рекламу, пару-тройку удачных клиентов подцепил - и вот пошла жизнь в гору, началась наконец белая полоса…
        Только это все совсем не значило, что он забыл Веру. Он просто пытался о ней не думать. С переменным успехом ему это удавалось. А озабоченность лучшего друга и матери по этому поводу очень часто его злила, буквально выводила из себя. Ведь порой до смешного доходило. Была, например, у матери лучшая подруга, соседка по лестничной площадке. И звали ее тетей Верой. Так мать, после того как Иван наконец домой вернулся, хронически стала называть свою подругу то «соседкой из семьдесят пятой», то «Трофимовной», то «Иллариона Вениаминовича женой». Но как раньше, Верой, - никогда. Иван сразу подметил эту дурь, но виду не подавал до тех пор, пока однажды у матери совсем язык не запутался, когда она, что-то торопливо рассказывая, с третьей попытки так и не смогла выговорить имя-отчество супруга тети Веры.
        - Мам, - спросил он тогда, - Иллариона Вениаминовича жена - это, случайно, не тетя Вера из семьдесят пятой?
        - Она, - стыдливо опустив глаза, призналась мать. Иван подошел, сгреб ее в охапку, прикоснулся губами к седеющей макушке:
        - Ну так вот и называй ее тетей Верой. Или просто - Верой. Это как тебе удобно. И брось эти свои игры дурацкие. Детские. Честное слово, ты у меня как маленькая…
        В субботу, как обычно, они встречались с Юркой.
        Еще десять лет назад появилась у них эта традиция - встречаться по субботам в тесной дружеской компании бывших одноклассников. Десять лет назад компания была более многочисленной - Иван, Юрка, Толик Кольцов, Никита Запрудный. Восемь лет назад Никита погиб во время пожара на стройке, спустя полгода Толик Кольцов уехал жить и работать в Штаты, где у него оказались какие-то родственники. Планировал - на пару лет, но уже через год женился на американке-фермерше, да так и осел в каком-то южном штате, полюбив всей душой сельское хозяйство. Теперь только письма слал. Да и то - по электронной почте и очень редко. Хвалился, что вывел какую-то новую, очень мясную породу кроликов.
        Семь лет назад остались они вдвоем с Юркой. Но продолжали встречаться по субботам - до тех пор, пока Иван в попытке убежать от самого себя не уехал в Сибирь, потом в Испанию, снова в Сибирь и так далее. Вернулся, и спустя какое-то время субботние встречи решено было возобновить. Несмотря на то что остались они вдвоем и воспоминания о прошедших годах по большей части были горькими. Встречались, конечно, не каждую субботу, иногда и по месяцам не виделись - то Юрка в выходные дежурил в своей клинике, то Ивана какой-нибудь срочный проект не отпускал от компьютера. Но если не работа - ничто не могло помешать дружеской этой встрече. Разве только женщина… Но женщины в жизни большой роли не играли, женщины чаще всего были случайными и неважными - и у Юрки, и у Ивана.
        Чаще всего они «заседали» в каком-нибудь кафе, не испытывая никаких постоянных привязанностей. Реже - у Юрки дома, в его одинокой однокомнатной квартире, где можно было спокойно курить прямо в комнате, тушить сигареты в чайных блюдцах, ругаться матом, не боясь оскорбить чей-то нежный слух, и напиваться до самого поросячьего на свете состояния, зная, что можно спокойно заснуть прямо там, где сидишь, уютно приложившись щекой к салату… Такого безобразия, впрочем, ни разу не случалось, но само осознание его возможности приятно согревало душу.
        На этот раз решили собраться у Ивана. Мать обещала напечь пирожков с капустой, один только запах которых действовал на Юрку как валерьянка на кошку. И хоть в присутствии Ивановой матери, Ирины Сергеевны, женщины мягкой, интеллигентной, и нельзя было позволить себе проявлять некоторые мужские слабости, пирожки с капустой оказались все же важнее.
        Юрка, как и договаривались, пришел в половине шестого, позвонил в дверь своим фирменным способом - нажав на кнопку и не отпуская до тех пор, пока за дверью не послышится злобный ор Ивана: «Черт, да хватит, хватит уже звонить, уже слышу, уже открываю, вот придурок-то настоящий».
        - Черт! Да хватит же… Хватит уже звонить! Слышу! Уже открываю! Вот ведь придурок, а? Придурок…
        - Настоящий! - Юрка осклабился, обнажив идеально ровные и белоснежные зубы, вполне пригодные для съемок в рекламном ролике.
        - А то не настоящий! - буркнул Иван, принимая из рук приятеля огромный пакет со снедью: традиционный набор, включающий в себя несколько банок темного пива, кое-какую символическую закуску и непременную коробку шоколадных конфет или зефира для Ирины Сергеевны. Ирина Сергеевна каждый раз отбивалась от Юркиных подарков, как настоящий российский патриот от французских захватчиков во время войны двенадцатого года. Но французский захватчик Юрка каждый раз непременно побеждал.
        - Здравствуй, друг мой Иван, - церемонно произнес Юрка, отдавая дань сложившейся традиции. - Я тебе пивка принес темненького. Рыбки сушененькой. Любишь ведь, Иван, темненькое пивко, да с рыбкой сушененькой, а?
        - А то, - также отдавая дань сложившейся традиции, ответил Иван, который знал заранее, что пиво пить не будет, поскольку завязал со спиртными напитками еще два месяца назад, после белой горячки, случившейся с ним на лестнице между пятым и шестым этажом в турецкой гостинице.
        И Юрка это знал тоже. И уже смирился с этой новой странностью своего приятеля - хотя ведь не зря говорят, что надежда умирает последней.
        - Что, и сегодня пить не будешь?
        - И сегодня не буду.
        - Ну-ну.
        Юрка прошел на кухню, припал к ручке Ирины Сергеевны:
        - Теть Ир, вы сегодня какая красивая! Ну прям королева! А я вам, теть Ир, принес зефир! В шоколаде! Ой, как пирожками-то пахнет, а? И как это у вас такие вот вкусные да пахучие получаются пирожки, а?
        Иван, не больно-то прислушиваясь к кухонным дебатам, методично накрывал на стол в комнате. Две банки «спрайта» - это для него. Селедочные пресервы - для всех. Баночка черной икры, баночка красной - на любителя, Иван отнес эти баночки на кухню, приказав Юрке наделать бутербродов. Юрка в это время уписывал уже третий по счету пирожок с капустой.
        Пивных банок на этот раз было аж целых шесть. Иван несколько удивился такому количеству: не иначе, его приятель решил сегодня напиться как следует. Может, случилось что?
        О том, что именно случилось, он узнал совсем скоро.
        Сначала поболтали о том о сем, как водится. Иван рассказал про новый свой проект и нового заказчика, очень капризного и весьма надменного генерала. Юрка, как водится, пожаловался на тяжелую жизнь зубного врача, потом долго и с упоением рассказывал о каком-то наисложнейшем случае пародонтоза у одной пациентки. Присоседившаяся на полчасика тетя Ира кстати вспомнила про похожий случай пародонтоза у своей подруги, бесстрашно назвав ее при этом Верой.
        За час прикончив три банки портера, Юрка откинулся на спинку кресла и многозначительно замолчал, уставившись на Ивана.
        Иван вздохнул:
        - Ну давай уже. Не томи. Что там у тебя такое накипело, о чем ты по этому поводу решил пивом ужраться?
        - Вообще-то я решил ужраться пирожками, а не пивом, - поправил Юрка, откусывая кусок очередного капустного пирожка. - Л пиво - это так, на закуску. И с чего ты взял, что у меня что-то такое накипело, что я тебе непременно рассказать должен?
        - А с того, что глаза у тебя как у кота Матроскина. Хитрые и довольные.
        - Понятно. По глазам, значит, определил? Иван усмехнулся, вспомнив их недавнюю беседу:
        - Ну да, по глазам.
        - Значит, помнишь наш с тобой разговор в прошлый вторник? Как, кстати, мой зуб?
        - Прекрасно. Только он все-таки мой, а не твой.
        - Я ж его лечил. Ну да ладно, пусть твой будет, мне не жалко. Значит, помнишь наш разговор в прошлый вторник?
        - Да помню, помню я наш дурацкий этот разговор!
        - И никакой не дурацкий. Я вот тут по этому поводу… гм… в общем, кое-какие шаги предпринял.
        - Какие такие шаги? Ты о чем вообще?
        - Не о чем, а о ком. О русалке твоей. Помнишь?
        - Юр, да ты сдурел, что ли, совсем? Какие шаги?
        - Ладно, чего ты сразу в бой-то лезешь? Я ж ничего такого не сделал. Я просто подумал - может быть, ты захочешь знать…
        - Что я захочу знать?
        - Ну… В общем, помолчи. Я сперва все скажу, а потом ты возражать будешь. Я тебя ни к чему принуждать не собираюсь… В общем, слушай. Ты ведь знаешь, что у меня братец есть? Старший? Ну, чего молчишь-то?
        - Ты ж сам велел молчать. Вот и молчу.
        - Тьфу, дурак. Ну на вопрос-то ответить можно же.
        - А ты не задавай глупых вопросов. Разве сам не знаешь, что я знаю, что у тебя братец есть? Чего тогда спрашиваешь?
        - Ну вот. Братец. И ты, конечно, знаешь, где он работает. В общем, я его попросил, чтобы он узнал… Через паспортно-визовую службу… Короче, - выдохнул наконец Юрка, взбесившись от собственных долгих предисловий. - Короче, слушай. Эти две девчонки, они на самом деле из Саратова. И я теперь все про них знаю. Ну, или почти все. Одна… Одну правда Ларисой зовут. Она живет на Бахметьевской, здесь недалеко совсем, вдвоем с матерью. Л отца у этой Ларисы нет. То есть он как бы есть, но в то же время его нет, потому что он живет… в Зимбабве. Вот, выговорил. Это государство такое. На юго-востоке…
        - Да знаю я про государство! - сам от себя не ожидая такой резкости, перебил Иван. - Дальше давай!
        - Вот. Одна, значит, на Бахметьевской… С мамой. А вторая… Ее зовут Дианой. А фамилия у нее такая прибалтийская, знаешь… Такая прибалтийская фамилия, как у известного баскетболиста…
        - Сабонис, что ли? - нетерпеливо подсказал Иван.
        - Да нет, не Сабонис… Эстонский баскетболист или тренер, что ли, баскетбольный… Эстонская фамилия. А, вот, вспомнил - Пааде. Диана Пааде. А живет она тоже не очень далеко, на Садовой… И… В общем, живет с мужем. С мужем и… семилетней дочерью. - Юрка недолго помолчал. - Вот. Уж не знаю, которая из них - твоя. Та, что с синими и зелеными глазами сразу. Сам решай…
        Юрка вздохнул. И Иван почувствовал себя так, как будто на него только что вылили ушат холодной воды, предварительно пообещав, что вода будет сказочно теплой.
        Нет, не может такого быть. Не может быть, чтобы через два месяца после этой встречи вот так сильно забилось вдруг сердце, вот так вдруг всколыхнулась в душе глупая, непонятная, дурацкая и беспомощная надежда. Не может быть, чтобы он слушал Юркины глупости с таким вот напряженным вниманием, не может быть, чтобы он до сих пор не рассмеялся приятелю в лицо и не послал его куда подальше. Не может быть… И уж тем более не может быть такого, чтобы муж и семилетняя дочь… Муж и дочь семилетняя… Нет, не может быть, не может…
        - Так которая? - тихо спросил Юрка, глядя куда-то в сторону.
        - Конечно… Конечно та, что с мамой живет… Которая из Зимбабве… Она и есть.
        - Ну да. Я почему-то так и подумал. Только это не она из Зимбабве, а отец ее.
        - Да какая разница.
        - Вот и я тоже подумал.
        - Что? Что ты подумал? - резко поднявшись, выдохнул Иван. - Ты уж расскажи подробнее. Что именно ты подумал и на кой хрен ты все это затеял, а?
        - Да не кипятись ты, Иванушка… Успокойся.
        - Нет, уж ты мне скажи… Не надо меня успокаивать! Изображаешь тут из себя… успокоительное средство! Я и так спокоен! Ты скажи - зачем? Вот зачем все это затевать было нужно, а?
        Юрка неторопливо открыл очередную банку темного пива:
        - Может, выпьешь все-таки? Иван в ответ натужно рассмеялся:
        - А что, думаешь - надо?
        - Твое дело. Только ты, пожалуйста, рычать на меня перестань, как сторожевая собака. И пойми, что я никакого преступления не совершал. Я ничего такого не сделал, просто узнал - и все.
        - Узнал, - усмехнулся Иван. - Ну и зачем ты это узнал? И что теперь с этим делать? И кому это вообще надо?
        - Я думал, тебе надо.
        - Мне надо? Да я просто так тебе рассказал… Просто к слову вспомнил. Ты про глаза начал говорить… Про то, что зрачки расширяются… Тьфу, черт, глупость какая! Да я уже и думать забыл про эту встречу… Два месяца прошло…
        - Если думать забыл, - возразил Юрка, - и если тебе все это до такой степени не важно - чего ж ты тогда так кипятишься?
        - Чего, чего… Сам не знаю чего.
        Устав сопротивляться, Иван снова вернулся в кресло и залпом выпил несколько глотков «спрайта» из банки.
        - Безалкогольный ты наш, - добродушно усмехнулся Юрка. - Ты уж прости меня, дорогой друг Иван, если я что неправильно понял… Только ведь ты и в самом деле в тот день… Во вторник… Когда про девчонку эту со мной разговаривал… Знаешь, ты совсем другой был…
        - Это какой - другой?
        - Ну, не знаю… Живой, что ли…
        - Опаньки! - рассмеялся Иван. - Вот и договорились! Значит, по-твоему, все остальное время я мертвый? И ты столько лет уже пиво не со мной, а с моим бренным телом распиваешь? Струпом?
        - Дурак.
        - Это ты - дурак, а не я.
        - Я ж фигурально… образно выразился.
        - Ах, образно. Ах, фигурально. Поэт ты наш! Бросай на хрен свою стоматологию и кропай вирши! Эх, Юрка… Романтик ты неистребимый. - Иван все-таки улыбнулся, немного успокоившись. - Ну, может быть, ты и прав. Может, и в самом деле зацепила она меня, эта девчонка. Немножко. И как-то по-особенному. Хотя видел я ее всего два раза… То есть три, если считать стриптиз. И почти не разговаривал с ней. Но ты пойми другое. Не про меня все это. Не про меня и не для меня - такие вот девочки с косичками и сине-зелеными глазами… Я по-другому на жизнь смотрю. И если мне иногда баба нужна, то чтоб баба, а не видение бестелесное с ангельскими крылышками за спиной, понимаешь? Понимаешь, в чем разница? У меня жизнь переломанная, у меня душа извращенная и больная… Тебе ли не знать?
        - А может, она как раз твою душу-то и вылечит, - не унимался Юрка.
        - Душа - это не зуб! - снова вспылил Иван. - И хватит уже образных и фигуральных выражений! И потом… Ну даже если, допустим… Сам же сказал - муж. Муж, дочь семилетняя и еще эта… подружка, будь она неладна. С ума сойти, муж и семилетняя дочь… Ей с виду больше восемнадцати не дашь…
        - Ей двадцать шесть.
        - Вот ведь братец твой как постарался, - усмехнулся Иван. - Полное досье… Жаль, напрасно старался…
        - Да, жаль, конечно… Я и сам удивился, когда он мне про мужа и про дочь… По твоим словам совсем молоденькую девочку представлял…
        - Ну да бог с ней. Давай забудем. И накатим еще по банке. - Иван долил остатки
«спрайта» в свой бокал, отсалютовал приятелю, сделал несколько глотков.
        - Значит… Значит, не будешь ей звонить? И встречаться с ней - не будешь?
        А зачем? Чтобы этот ее муж-баскетболист мне фасад расквасил? Или чтоб ее любовница мне его когтями своими расцарапала? Малоприятная перспектива, знаешь ли… К тому же, в любом случае, еще и ребенок. Это что ж мне, по-твоему, придется ее отвоевывать - сперва у мужа, потом у этой… мулатки, а потом… ребенок еще останется… В жизни не мечтал чужих детей воспитывать. А своих… Своих мне, как ты знаешь, Бог не дал.
        - Может, даст еще.
        - Слушай, а давай ты заткнешься, а?
        - Дело твое. Не хочешь - я навязывать не стану.
        - Не хочу.
        - Значит, не будешь номер ее телефона записывать?
        - Не буду.
        - Упрямый ты.
        - Упрямый.
        - Ну смотри, дело твое. Если передумаешь - звони, я тебе номер продиктую. Или можно… На работу к ней… Ну, знаешь, как бы случайно. Она здесь недалеко, в детско-юношеской спортивной школе…
        - В детско-юношеской спортивной школе?
        - Ну да… И чего ты щеришься, не пойму? Тренером работает.
        - По плаванию?
        - Нет, по спортивной гимнастике. Здесь, на Чернышевской. Во Дворце спорта.
        - Ну, ты все сказал?
        - Все.
        - Вот и замечательно. Вот и прекрасно. А теперь давай о чем-нибудь… О чем-нибудь более приятном поговорим.
        - Это о чем же?
        - Да хоть о пародонтозе.
        - Мало приятного, скажу я тебе, в пародонтозе.
        - Да? Ну вот и скажи, скажи… А я послушаю.
        - Послушаешь? Ну, слушай…
        В тот вечер Юрка ушел от него в половине одиннадцатого. Иван закрыл за ним дверь и впервые в жизни облегченно подумал: «Ну наконец-то!» Раньше он никогда не испытывал такого облегчения при расставании с другом.
        Впрочем, и Юрка раньше тоже никогда не позволял себе два с лишним часа без перерыва рассуждать о зубных болезнях…
        Вот гад-то какой, подумал Иван с усмешкой. Теперь ведь всю ночь зубы будут сниться. А зубы, говорят, снятся не к добру.
        Может быть, когда-нибудь я смогу рассказать тебе это. Но не сейчас, только не сейчас, сейчас мне даже страшно думать об этом. Пройдет осень, за ней зима, потом снова весна - все просто, все как обычно. День за днем я буду смотреть на тебя и думать о том, как сильно я люблю тебя. Буду думать о том, что эта любовь - самое большое, самое настоящее счастье, которое только можно испытать в жизни.
        Раньше я многого боялась. Я боялась, например, состариться. Боялась умереть. Боялась заболеть ангиной, потому что после ангины могут возникнуть осложнения на сердце. Боялась выходить из дому, когда темно, потому что в подъезде у нас часто шастали какие-то подозрительные личности. Глупая, правда?
        Сейчас даже смешно об этом думать. Потому что я больше не верю ни в старость, ни в смерть, ни в ангину… Сейчас я боюсь только одного - потерять тебя.
        Потерять тебя - это хуже, чем старость и смерть. Наверное, если бы у меня был выбор, я предпочла бы сто раз состариться и сто раз умереть - только бы ты осталась со мной. Только бы ты была рядом. Видеть тебя. Слышать твой голос. Прикасаться к тебе, целовать твои волосы, вдыхать их запах и, обнимая, чувствовать, как бьется совсем рядом твое сердце.
        Я ужасно боюсь потерять тебя. Иногда я просыпаюсь ночами в холодном поту, с криком, застывшим на губах, - мне снится, что я тебя потеряла. Что ты больше не со мной. Я задыхаюсь от страха, я успеваю несколько раз умереть от этого страха и рождаюсь заново только в тот момент, когда вижу тебя. Ты рядом, все как обычно, не изменилось ничего - изменилась только я, потому что стала любить тебя еще сильнее. Оказывается, это возможно. Раньше, в той, прошлой своей жизни, когда тебя еще не было со мной, когда мы ничего друг про друга не знали и я боялась старости и ангины, я даже не могла себе представить, что можно любить так сильно. Я знаю - никто и никогда не любил так сильно, как я люблю тебя.
        Я люблю тебя - и это самое главное. Это значит, что я никогда не состарюсь, не заболею ангиной и не умру. Я просто не могу позволить себе этих маленьких человеческих слабостей, потому что во мне живет любовь, и эта любовь, я знаю, сделает меня бессмертной. Я буду любить тебя до тех пор, пока ты будешь нуждаться в моей любви, я проживу на свете тысячи долгих лет, побив все рекорды - моя жизнь измеряется не годами, а моей любовью. Ничто не сможет помешать мне оставаться рядом с тобой до тех пор, пока ты тоже любишь меня.
        Ты ведь тоже меня любишь. Я знаю, ты сто раз говорила мне об этом, ты даже удивляешься иногда, почему я так часто прошу тебя повторить эти три слова, ты часто смеешься надо мной и иногда даже дразнишь меня. Я прощаю тебе это, потому что ты не знаешь…
        Ты многого не знаешь… Вот в чем причина, вот где источник моего страха. В твоем опасном незнании. Вот что заставляет меня просыпаться по ночам в холодном поту, вот что заставляет иногда целовать тебя до исступления и прижимать тебя к себе так сильно, словно в последний раз…
        Ты никогда не спрашивала меня о моей прошлой жизни. О той жизни, которая была до тебя и в которой я боялась старости и смерти. В той прошлой жизни я еще не знала тебя, не знала, что ты живешь где-то совсем рядом, и понятия не имела о том, что когда-нибудь мы встретимся и будем любить друг друга. Если бы тогда, в той, прошлой жизни, кто-нибудь сказал мне об этом, я бы рассмеялась в лицо. Я бы сказала, что никогда не смогу полюбить тебя. Я бы ответила, что такого просто не бывает. Что такая любовь противоестественна. Что она нарушает законы природы. Я бы не поверила. Нет, ни за что не поверила бы…
        Тогда, до встречи с тобой, я любила мужчину. Мне казалось естественным - любить мужчину, быть рядом с мужчиной. Он был красив, как греческий бог, им можно было любоваться, как любуются картиной. Он был фантастически нежен. Он целовал пальцы моих ног в первый вечер нашего знакомства - тогда он еще ни разу не касался моих губ, и это было так необычно. Мы познакомились на пляже, я поранила ногу осколком стекла. Он поднял меня на руки, отнес к воде и промыл рану. Потом стал дуть на палец, а потом прикоснулся к нему губами.
        Я рассматривала его, пользуясь тем, что он полностью сосредоточил взгляд на моих пальцах. У него были светлые, выгоревшие на солнце волосы. Я видела перед глазами только его макушку и уже тогда, в первые секунды нашей встречи, чувствовала, что схожу с ума от желания прикоснуться к ней, к этой выгоревшей макушке, губами. Точно так же, как он только что прикоснулся губами к пальцам моих ног.
        Потом он поднял на меня глаза. Глаза были карие.
        С тех пор мы не расставались. Я стала жить у него - по утрам он приносил мне кофе в постель, потом нес меня на руках в ванную, купал, как ребенка. Готовил на кухне завтрак - смешной, в спортивном трико и в фартуке, с гривой взъерошенных волос, с выражением полнейшей сосредоточенности на лице, он смешивал в миске творог и яйца и жарил для меня сырники, потому что больше всего на свете я любила сырники… Он уходил на работу - я провожала его, закрывала за ним дверь, долго слушала затихающий шум его шагов по лестнице, долго стояла у окна и махала вслед. Он скрывался за поворотом - вскоре я уже мчалась к телефону, снимала лихорадочно трубку, чтобы услышать: «Я люблю тебя, Кошка… Я ужасно соскучился, знаешь…» Он называл меня Кошкой. Он звонил мне с работы каждый час и каждый час говорил одно и то же. Я ждала каждого его звонка, а в промежутках между звонками боялась старости и смерти - всего того, что может разлучить нас. Я готовила для него ужин, листая страницы кулинарных книг и строго соблюдая рецептуру. Если рецептура была дана в граммах, я взвешивала продукты на электронных весах. Если нужно было
взвесить яйца, сперва я взвешивала пустой стакан, потом разбивала в стакан яйца… Я была безмерно счастлива и ни разу не приготовила ничего нормального, потому что его звонки заставляли меня забывать о том, что на плите у меня что-то варится или жарится. Я мчалась к телефону, чтобы услышать его, а потом долго сидела, накручивая на палец телефонный шнур, и умирала от счастья, и снова боялась старости и смерти… До тех пор, пока с кухни не начинал валить дым, он-то и заставлял меня спуститься с небес на землю. Я ужасно расстраивалась, со слезами на глазах терла порошком испорченную кастрюлю, потом начинала смеяться - просто так, от счастья, и снова бежала к телефону… Вечером он приходил домой, сгребал меня в охапку и осыпал поцелуями. Я уже не думала об ужине - через пару часов, обессилевшие от любви, мы плелись в какой-нибудь расположенный неподалеку ресторан, выпивали по бокалу вина, съедали по две порции какого-нибудь мясного блюда. Все это - с до неприличия здоровым аппетитом и со смехом влюбленных идиотов…
        Я думала, так будет всегда. Любить его было для меня так же естественно, как дышать, хотеть его - так же естественно, как испытывать жажду… Я жила словно в пустыне, я постоянно испытывала эту жажду. Мы занимались любовью везде и всегда. Дома, в его машине, в лифте, в лесу, на свежей весенней траве, возле воды, на пляже… Однажды даже на крыше… Да-да, на крыше девятиэтажного дома, в тот вечер у моей подруги был день рождения, однокомнатная ее квартира была полна гостей, а ванную комнату уже успел кто-то занять раньше нас… И тогда он придумал про крышу. Там было здорово, на крыше, - небо темное, почти беззвездное, вечер теплый и ласковый, и совсем не хотелось оттуда уходить… Когда мы вернулись, все гости уже разошлись но домам, и хозяйка очень удивилась тому, что мы сначала ушли, ни с кем не попрощавшись, а потом вдруг вернулись в первом часу ночи непонятно зачем. По дороге домой мы без конца смеялись, вспоминая выражение ее лица…
        Я даже представить себе не могла, что все это однажды кончится. Я была убеждена, что разлучить нас может только смерть, а охладить наши чувства - только старость. Но до старости было еще далеко, хоть я ее и боялась, очень далеко до нее было, поэтому и не приняла я всерьез его отлучки по выходным. Радовалась, что дали ему на работе повышение, что теперь он - начальник отдела, и что с того, что в субботу во второй половине дня мне приходится смотреть в одиночестве черно-белые фильмы. Ускоренный, словно разорванный на куски ритм движений, немота, отсутствие цвета. Бродяги в рваных обносках и стоптанных туфлях, отважные тихони в очках в тонкой оправе, простофили в смешных шляпах и неудачники в белоснежных костюмах и галстуках-бабочках. Они помогали мне ждать его, сокращая невидимое время.
        Я не чувствовала, что он больше меня не любит. Хотя нет, вру - не хотела чувствовать. Боялась себе признаться, даже в самых своих сокровенных мыслях, даже во сне…
        И даже в тот момент, когда увидела его с ней, - все равно не призналась.
        Я увидела его с ней случайно. В ту субботу во всем доме отключили свет. Я собиралась посмотреть «Огни большого города» в очередной, сто восьмидесятый, наверное, раз. Но свет отключили. Поэтому я не смогла смотреть фильм. А ждать его в одиночестве, наедине с часами, с заторможенными стрелками, убийственно медленно ползущими по циферблату, я просто не могла. Я сняла часы со стены и запихала под подушку. Прикрыла их пледом, но они все равно тикали. Время, спрятавшись под подушкой и пледом, словно в отместку стало еще медлительнее. Я достала часы из-под подушки и пледа и со злостью вытащила из корпуса батарейки.
        И тогда время остановилось совсем.
        А мне стало страшно. Я вдруг подумала о том, что, может быть, на самом деле остановила время. А если так, то, значит, в доме никогда не включат свет. И я никогда не сдвинусь с места, все так и буду сидеть на диване, в полутемной комнате, поджав под себя ноги и сжимая в руках безмолвный корпус настенных часов. И он уже никогда ко мне не вернется…
        Мне стало страшно. Вокруг меня не было ни звука, форточка была открыта, но оттуда не доносилось ни ветерка, и верхушки деревьев в окне оставались абсолютно неподвижны - я в самом деле остановила время! Я вскочила с дивана и поняла, что мне немедленно нужно выйти из дому. Хотя бы на минуту - чтобы ощутить, чтобы увидеть движение времени, чтобы снова поверить, что когда-нибудь включат свет, что он вернется домой, как обычно, после десяти вечера, что время не может зависеть от обыкновенных батареек в настенных часах…
        Я одевалась наспех, почти не думая о том, не замерзну ли в легком плаще, ведь был уже октябрь и был вечер. Я выскочила из дома и увидела, как катаются на качелях дети. Во дворе его дома тогда стояли деревянные качели, совсем старые, он часто рассказывал мне о том, как катался на них в детстве. На качелях сидели мальчик и девочка. Мальчик был в синем берете и ярко-красной курточке, а девочка - вся желтая, как цыпленок, только ботинки на ней были черные И шарф на шее ярко-розовый. Дети катались на качелях. Качели поднимались вверх и опускались вниз - я смотрела на них как завороженная, понимая, что в остановившемся времени не может быть движущихся вверх и вниз качелей, и детского смеха не может быть, и воробьев, подпрыгивающих на сером асфальте, не может быть тоже.
        Мне стало легко, и я улыбнулась. Мальчик в синем берете улыбнулся мне в ответ и решительно принялся раскачивать качели посильнее, чтобы показать, что он ничего не боится. Я узнала его - это был Дениска, мальчик из нашего подъезда, сын Гали и Вити Посохиных с восьмого этажа. Я подошла ближе, кивнула Гале, которая сидела неподалеку на недавно покрашенной деревянной скамейке, и поздоровалась с Дениской.
        Он поздоровался в ответ и снова расхохотался, а желтая девочка испуганно вскрикнула, потому что расхрабрившийся Дениска раскачал качели уж слишком сильно. Вверх-вниз, вверх-вниз… Я смотрела как зачарованная и была почти счастлива. Я вдруг поняла, что мне безумно хочется чем-нибудь порадовать Дениску и девочку-цыпленка, надарить им кучу игрушек и шоколадных конфет в самых ярких обертках. Таких, которые дарят только на Новый год…
        - Вы долго еще гулять собираетесь? - спросила я у Гали Посохиной, Денискиной мамы.
        - Только вышли. Еще час точно будем, а что? - спросила она.
        Я ничего не ответила. Час - это почти что вечность, в том моем субботнем измерении эти две величины прекрасно соотносились и были почти идентичными. Я решила, что за час успею съездить в «Детский мир», накупить игрушек для Дениски и желтенькой девочки, и в магазин «Белочка» заскочить тоже успею, купить целый килограмм разных шоколадных конфет и подарить их детям в благодарность за то, что они разбудили заснувшее время.
        Я решила поехать на машине. Тогда у меня была машина, почти новенькая «Ока», персонаж из анекдотов про богатых… Я почти не пользовалась ею, хотя права у меня были. Но в тот вечер решила взять машину из гаража, чтобы не зависеть от прихотей городского транспорта и ни в коем случае не опоздать с подарками.
        Теперь, вспоминая об этом, я часто задумываюсь над тем, что жизнь - это сплошная цепь совпадений. Случайных, а подчас даже нелепых совпадений, и эти совпадения - как крошечные стежки, рисующие полотно жизни. Если бы в доме не выключили свет, я бы не стала снимать со стены часы. Не стала бы прятать их под подушку, не стала бы вынимать батарейки, не испугалась бы, что время остановилось… Не выскочила бы из подъезда в попытке преодолеть наваждение, не увидела бы Дениску и желтую девочку на качелях, не захотела бы купить им подарки. Не взяла бы из гаража машину.
        За пятнадцать минут добравшись до «Детского мира», я долго бродила по вольерам зоопарка меховых зверушек и никак не могла решить, которую из них подарить желтенькой девочке. Наконец остановилась на желтом жирафе с добрыми, собачьими глазами, потом в соседнем отделе прикупила большой грузовик с красным кузовом для Дениски. Вышла на улицу, аккуратно сложила игрушки в багажник - и в этот момент увидела неподалеку его машину.
        Его машина никак не могла оказаться здесь, возле магазина «Детский мир», в это время. Его офис находился совсем в другом районе города. Поэтому я удивилась, когда увидела его машину. Потом обрадовалась. Но обрадовалась как-то странно и только потом уже поняла, что на самом деле совсем не обрадовалась, а испугалась.
        Номеров я разглядеть не могла, а поэтому постаралась убедить себя, что это не его машина, а просто похожая. И вмятина на задней дверце, недавняя вмятина - тоже чья-то чужая, просто похожая. И круглый плюшевый апельсин с глазами - талисман, который я сама ему подарила на прошлый его день рождения, подвешенный у переднего стекла, яркий-яркий апельсин - тоже чей-то чужой, не его, не тот, который я подарила.
        Я села в свою «Оку» и собралась было уже запустить двигатель, но в этот момент увидела его. Он шел к машине. Рядом с ним, держа за руку, шла женщина, а в другой руке у женщины был жираф. Точно такой же жираф, родной брат того жирафа, что лежал сейчас в моем багажнике в компании грузовика с красным кузовом.
        Женщина открыла заднюю дверцу его машины и посадила жирафа на заднее сиденье. Захлопнула дверцу, повернулась к нему. Обхватила руками за шею, и они начали целоваться. Мимо шли люди, но они не обращали внимания на людей. Они целовались. Они целовались ужасно долго - в тот момент мне снова показалось, что время остановилось, и я успела подумать о том, что напрасно потратила деньги, накупив подарков детям, которые обманули меня. Потому что на самом деле над временем ничто не властно, даже дети, которые катаются на качелях и смеются.
        Хотя ведь дети катались на качелях раньше. Еще до того, как время остановилось во второй раз.
        Наконец они перестали целоваться. Он обошел машину и сел на переднее сиденье. Она открыла дверцу и села рядом. У нее были длинные каштановые волосы, длинные ноги в черных сетчатых чулках и длинные черные сапоги выше колена.
        Плюшевый оранжевый апельсин слегка качнулся, чему-то удивившись.
        А я поехала за ними.
        Не знаю, почему я это сделала. Тогда я плохо соображала и плохо себя контролировала. Это был следующий стежок на полотне, следующая неизбежная случайность. Но тогда я еще не знала об этом. Я думала, что поехала за ними потому, что не смогла придумать ничего другого. У меня было мало времени для размышления - возможно, будь его больше, я развернула бы машину в противоположном направлении.
        Возможно, тогда мы с тобой и не встретились бы.
        Кто знает, что было бы, если бы я развернула машину. Как бы все сложилось. Мне не хочется думать об этом. В тот вечер, чуть позже, я стала фаталисткой, я свалила всю ответственность на судьбу и придумала для себя, что это судьба так распорядилась. Иногда приходится перекладывать ответственность на чьи-то чужие плечи, и плечи судьбы для этой цели самые подходящие. Потому что судьба никогда не станет жаловаться и не станет говорить о том, что ей тяжело с этим жить.
        Я ехала за ними, держась на приличном расстоянии, как заправская сыщица. Хотя едва ли мне стоило тревожиться - он видел мою машину всего однажды, в полутемном гараже, и даже точно не знал, какого она цвета. Я ехала за ними сперва по городу, сходя с ума на каждом светофоре, который отдалял от меня его серебристую «тойоту». Я ужасно боялась упустить их из виду. Потом светофоры кончились, и город кончился тоже, и началась полупустая трасса - теперь мне уже было труднее оставаться незамеченной, поэтому я просто увеличила отрыв, позволил «тойоте» превратиться в точку на горизонте. Но я неотрывно следила за этой точкой, я чувствовала невидимый трос, который соединяет нас и теперь уже не позволит им уйти от преследования.
        Трасса была знакомой. По ней мы тысячи раз ездили вместе в его машине на его дачу. У него, вернее, у его родителей была дача. Родители бывали на даче по выходным и по средам, выращивали огородные культуры, а мы приезжали по будням только для того, чтобы заняться любовью прямо на помидорных грядках или на огромной самодельной кровати на верхнем этаже или просто нажарить шашлыков и выпить пару бутылок вина. «Земфира» - так называлось вино, которое мы пили в последний раз. Месяц назад, может, чуть больше. Сентябрь выдался холодный, но в доме был настоящий камин, и мы пили вино «Земфира» прямо на кровати, совершенно раздетые, по половинке фужера в промежутках между приступами страсти.
        Я чувствовала во рту терпкий вкус вина «Земфира», которое мы пили на даче в последний раз, и слышала, как потрескивают в камине дрова.
        Я еще тогда перестала бояться ангины и старости.
        А смерть представилась мне в виде прекрасной танцовщицы в ярко-красном, развевающемся на ветру платье. Я бы выпила с ней тогда пару бокалов вина и порассуждала о странностях судьбы, если бы только могла оторвать руки от руля. И если бы не жираф, который лежал в багажнике. Он бы, наверное, испугался смерти, не заметил бы ее красивого красного платья и доброй улыбки на лице…
        Но смерть, как заправский алкоголик, решила сообразить бутылочку вина на троих. Вдвоем со мной ей пить было неинтересно. Она разлила прозрачную розовую жидкость по бокалам, заранее зная, что этот тост будет последним.
        Смерть в этом деле настоящий профессионал, она всегда знает, какой тост будет последним. Она произносит его с лучезарной улыбкой на губах, и в этот момент она кажется просто обольстительной.

«Ваше здоровье»? Кто знает, что взбредет ей в голову. Возможно, этот последний тост звучал именно так.
        Его «тойота» врезалась в «КамАЗ», несущийся по встречной полосе. Они умерли мгновенно - и он, и она. В тот момент, когда я остановила свою машину рядом с тем, что осталось от «тойоты», оба они были уже мертвые. Водитель «КамАЗа» стоял рядом и грязно матерился, потому что сначала не мог понять, как все это могло произойти. А я догадывалась. И мне почему-то было не страшно подойти близко-близко и увидеть ее мертвую голову, лежащую на его мертвых коленях. И его мертвые пальцы, запутавшиеся в ее длинных каштановых волосах.
        Я знала, почему он не справился с управлением. Он всегда любил такие штучки и часто просил меня об этом, но я ведь была правильной и ужасно боялась, что может случиться авария. Теперь я искренне надеялась, что любовный экстаз застиг его хотя бы на пару секунд раньше, чем смерть. А страха перед смертью он испытать не успел.
        Я была за него почти рада. И в тот момент вдруг вспомнила про жирафа, который лежал у меня в багажнике. И некстати подумала о том, что Дениска, наверное, уже не гуляет на улице, мама Галя увела его домой, а он так и не дождался от меня подарков. И желтая девочка ушла домой тоже, и теперь я вряд ли смогу подарить ей желтого жирафа, потому что не знаю ни имени этой девочки, ни ее адреса.
        Я думала об этом так напряженно, что даже не слышала криков водителя «КамАЗа», я так сосредоточилась на своих мыслях, что даже не видела, что происходит вокруг.
        Не знаю, сколько времени это продолжалось. Минуту, час, день или месяц. В тот вечер время уже не в первый раз затевало со мной свои странные игры.
        А очнувшись, я вдруг увидела тебя. Я смотрела на тебя равнодушно и не могла понять, откуда ты здесь появилась. Мне как-то не приходило в голову, что в водительской будке «КамАЗа» мог находиться пассажир.
        Я смотрела на тебя совершенно равнодушно. Ты даже немного раздражала меня, ты была совсем ни к чему, ты была лишняя…
        Я смотрела на тебя, но думала о нем. И все никак не могла поверить, что он мертвый. Не могла поверить в то, что его губы, которые целовали пальцы моих ног в первый вечер нашего знакомства, мертвые.
        И волосы, жестковатый ежик, светлые, неровно выгоревшие волосы, запах которых я так любила, волосы, к которым я прикасалась губами, мертвые тоже.
        И тонкая голубая жилка на шее, в которой пульсировала кровь. И глаза. И руки. И плечи. И узкие ступни ног. Мертвые.
        Его больше нет. Его больше нет, хотя остались его губы, его волосы, его глаза, руки, узкие ступни ног. Но они теперь мертвые. А значит, его больше нет.
        Водитель «КамАЗа» вызывал «скорую помощь» по мобильному телефону.
        Я не понимала, для чего нужна «скорая помощь» людям, которым уже невозможно ничем помочь, потому что их больше нет.
        Ты стояла рядом и плакала и раздражала меня все сильнее и сильнее.
        Ты не знала, что этот мужчина, который теперь был уже мертвый, когда-то целовал пальцы моих ног. Ты думала, что он для меня чужой.
        Ты не знала, что эта женщина, которая теперь тоже была уже мертвая, украла у меня мою единственную любовь, моего мужчину, который целовал пальцы моих ног.
        Ты и до сих пор не знаешь этого.
        Но когда-нибудь мне придется рассказать тебе это.
        Когда-нибудь…
        Но только не сейчас. И пусть уж лучше я буду бояться и тысячи раз умирать ночами. И пусть каждый раз эта смерть будет все более мучительной. Я вынесу все эти муки, я прорву тугую пелену сна, выберусь на поверхность и снова увижу, что ты рядом.
        Ты рядом - и это главное.
        - Дин Витальна, вы чего это?
        Колючий дождь барабанил в стекло, как будто кто-то наверху сыпал мелкий одноцветный бисер из прохудившегося мешка с принадлежностями для вышивания. Непонятно, каким образом этот мешок, бабушкин мешок из детства, оказался на небе. Кто его туда взгромоздил и кто сделал в нем прореху. Было жалко смотреть на рассыпавшийся бисер, хотелось собрать его, нанизать на нитку, закрепить, чтобы получились бусы. Бусы из бисера, как в детстве.
        Диана подняла глаза. Рядом стояла Светка, на лбу у Светки блестели капельки пота.
        - Я ничего. Просто задумалась.
        - О чем?
        - О детстве. Засмотрелась на дождь и вспомнила про бусы. Знаешь, я в детстве очень любила бусы из бисера.
        - Это фенечки такие? - уточнила Светка, наморщив лоб.
        - Ну да, фенечки, - усмехнулась Диана.
        - Сейчас это модно.
        - Знаю, что модно… А ты чего это сюда прискакала? Небось и двух подходов на шведской стенке не сделала. Ведь не сделала, а?
        - Ну…
        - Ну! Вот тебе и ну!
        - Руки устали, - пожаловалась Светка.
        - Руки у нее устали. А ты как хотела, чтоб не уставали, да? Ладно, зови всех девчонок и марш на брусья. А я уже иду. Подстрахую.
        Светка скорчила подобающую случаю рожицу и лениво поплелась в противоположный конец спортивного зала собирать команду товарищей по несчастью.
        Диана огляделась. Было немного странно обнаружить себя сидящей в подстраховочной яме, на мелких кусках поролона, с ногами, скрещенными по-турецки. Как это она здесь оказалась? Ах да, хотела проверить, на что еще способна, покрутить обороты на верхней жерди, пока девчонки работают на силу. И вот ведь - забыла про обороты, уселась на поролон, уставилась в окно и принялась вспоминать про бабушкин бисер.

«Сюр», - неопределенно промурлыкала бы Лора, взметнув выщипанные до нитки брови, и процитировала бы что-нибудь из своего любимого писателя, мрачного Чака Паланика.
«Тучи, состоящие из водных испарений, висят наверху, то есть на небе» - как всегда, ни к времени, ни к месту, ни к селу ни к городу, но в этом-то и есть смысл абсурда.
        Диана усмехнулась. Круто - она нашла в абсурде смысл! Оказывается, сидение в подстраховочной яме на кусках поролона - не такое уж и бесполезное занятие. Особенно если при этом скрестить ноги и задумчиво смотреть в окно, вспоминая бабушкин бисер.
        А Таня сказала бы: «Мама устала». Мама просто устала, оттого ей и вздумалось сидеть на поролоне.
        А что сказал бы Мур, увидев такую картину? Как всегда, ничего не сказал бы. Просто протянул бы свое неопределенное «э-э-э», горячий эстонский парень.
        Диана улыбнулась. Все-таки замечательно, что они у нее есть - Лора, Мур и Танюшка. Настоящая семья. Хоть и странная немного, на взгляд обывателя. Ну и черт бы с ним, с обывателем. Не нравится - пусть не смотрит. Победно усмехнувшись в лицо воображаемого обывателя, Диана наконец поднялась с поролона, бросила тоскливый взгляд на верхнюю жердь - ну ничего, у нее еще будет время проверить свои силы! - вылезла из ямы и направилась в противоположный конец огромного спортивного зала, где резвились ее подопечные, напрочь забыв о том, что у них вообще-то тренировка, а не девичьи посиделки на спортивных матах.
        - Работаем переворот надвое. Ксюша, Света, Лена-большая, Ирочка - сюда, ко мне! Лена-маленькая, Оля и Катя - на ковер, отрабатываем пока самостоятельно рандат-фляк.
        Девчонки послушно разделились на группы, сразу стали серьезными - когда Диана Витальевна начинала разговаривать таким вот строгим тоном, можно было и не пытаться ей жаловаться на боль в мышцах, неизбежную в конце тренировки, а тянуть время вообще было рискованно. Все это знали, поэтому и не сопротивлялись. За четыре года занятий все привыкли к тому, что тренировка - это тренировка и Диана Витальевна во время тренировки - это тренер, несмотря на то что потом, уже в раздевалке, она может превратиться в подружку, в обыкновенную девчонку, почти такую же, как и все они, только ростом повыше и годами чуть-чуть постарше.
        Первая группа девочек - та, что шла сейчас на брусья, - была посильнее, уверенно шла на третий взрослый разряд, а Светка, самая маленькая, веснушчатая и гуттаперчевая, вообще была уникально одаренным ребенком. Диана уже предчувствовала, что еще год-два - и заберут у нее Светку в Москву, в большой спорт, как только засветится она на каких-нибудь областных соревнованиях. Остается только надеяться, что родители согласятся, поймут, поверят. Хотя в данном случае едва ли это было возможно. Из родителей у Светки была одна только мать, да и пила практически беспробудно.
        Два года назад столичные тренеры разглядели одну такую воспитанницу Дианы - теперь Катя Рогова изредка уже мелькала на экране телевизора в качестве надежды отечественного спорта, пополняла коллекцию пока еще скромных медалей. А вот Иру Лисецкую родители отдавать московским тренерам не пожелали. Сказали - глупости все это, гимнастика какая-то. Так и не смогла Диана убедить их в том, что ребенок у них одаренный, что в провинции она в скором времени просто зачахнет. Так и случилось - полгода назад Ира бросила тренировки, сказав, что заниматься ей совсем уже неинтересно.
        Диана вздохнула и задумалась о том, смогла бы она сама ради дочери, ради ее туманного будущего в какой-нибудь гимнастике бросить все - работу, квартиру - и уехать жить в чужой и огромный город, где нет у нее ни единой близкой души. Смогла бы, наверное. Если бы Лора согласилась с ней уехать. И Мур. А если бы Лора не согласилась? И если бы Мур не согласился тоже?
        Ну вот, снова она пытается решить несуществующую проблему. Неотъемлемое дебильное свойство ее неугомонной натуры, правильно сказал Мур. В детстве она настойчиво раздумывала над тем, как повела бы себя на месте русского партизана, которого пытают фашисты и требуют выдать военную тайну? Так долго и тяжело она об этом раздумывала, что однажды даже расплакалась, поняв: наверное, не выдержала бы. Выдала бы тайну военную… Кошмар… Что делать…
        Вот и теперь - как будто бы существующих проблем ей мало.
        Впрочем, не так уж и много. Диана тряхнула волосами и улыбнулась, довольно созерцая отточенную технику Светки, которая в это время уже слетела с верхней жерди и ровненько приземлилась на мат, вытянувшись по струнке.
        - Умничка, - похвалила Диана. - А говоришь, устала.
        Светка просияла в ответ - обожала, когда ее хвалили. Диана об этом знала и поэтому иногда хвалила Светку даже в тех случаях, когда ту нужно было слегка поругать.
        - Иди потренируй перекидку на низком бревне. Потом рандат на ковре. Раз шесть-семь сделаешь - и можешь идти в раздевалку. Лена, теперь твоя очередь на брусьях!
        Лену пришлось поддержать. Не то чтобы сил у девчонки не хватало, просто смелости недоставало немного. Остальных девчонок, особенно из второй группы, приходилось не просто поддерживать, а буквально самой переворачивать через жердь. Ничего, научатся еще, Светку она тоже три месяца назад сама вокруг низкой жерди вертела, а теперь Светка как птица летает. Закончив наконец с брусьями, Диана вытерла со лба капли пота. Минутная стрелка часов уже начала спускаться вниз - тренировка закончена.
        - Всем спасибо, девочки! Всех люблю! Дома в выходные не забываем тянуть шпагаты и работать на силу.
        Девчонки попрощались нестройным хором и выскочили из зала бодро и весело, в тот же миг забыв об усталости. Диана собрала забытые в дальнем конце зала маты, убрала в шкаф банку с магнезией - и понеслась вслед за своими воспитанницами к дверям, на ходу сделав три подряд колеса и два рандата.
        Сидящий на скамейке старший тренер областной сборной Федор Терентьев широко улыбнулся:
        - Ребенок ты, Динка. Ну настоящий ребенок. Диана улыбнулась в ответ:
        - Нужно же как-то форму поддерживать, Федор Сергеич.
        - Четыре года уже вместе работаем. Не пора ли перестать меня называть Сергеичем?
        Диана пожала плечами:
        - Мне так больше нравится. И потом, вас все Сергеичем называют. С чего это мне выделяться из общей массы?
        - Настырная ты все-таки девка. А Светка твоя молодец. Я сейчас за ней наблюдал - далеко пойдет. Если захочет, конечно.
        Ваш Марат тоже ничего. - Диана кивнула на мускулистого парня, выделывающего немыслимые финты на кольцах. - Думаю, в этом году на соревнованиях всех далеко позади себя оставит. Если захочет, конечно.
        - Марат молодец, - согласился Терентьев. - И работает на совесть. Из зала не выгонишь. Одержимый.
        - Одержимость в спорте - самое оно. Разве не так?
        - Так, так… А ты сейчас домой, значит, Динка?
        - Домой, куда же еще.
        - Я тоже, минут через пятнадцать… Муж-то твой… придет встречать?
        - Не знаю, а почему вы спросили?
        - Так я бы… проводил тебя.
        - Да не смешите, Федор Сергеич! Остановка напротив, а до дома от остановки - два шага. Зачем это вы меня провожать будете?
        - И правда. - Терентьев усмехнулся. - Вроде как бы и незачем, получается…
        - Незачем, - подтвердила Диана серьезно. Улыбнулась и, махнув рукой на прощание, вышла из зала.
        В раздевалке еще на пятнадцать минут пришлось задержаться. Ксюша пожаловалась, что заболел у нее кот, Лена-большая поделилась радостью, что выиграла первый тур школьной олимпиады по математике. Диана искренне посочувствовала Ксюшиному коту и обещала дома посмотреть в справочнике кошачьих болезней, чем бы ему помочь. Так же искренне порадовалась за Лену и вообще за всех девочек:
        - Вы у меня - замечательные! Вы у меня - самые лучшие! Но дома в выходные работать на силу все-таки не забывайте! Иначе выпорю! Всех!
        Девчонки рассмеялись, и под их дружный хохот Диана скрылась в закутке раздевалки, выделенном в качестве тренерской, оборудованной душевой кабиной, одежным шкафом и письменным столом. Быстро сполоснувшись под душем, переоделась, высушила волосы феном. Пришлось еще раз вернуться в тренерскую, спрятать в шкаф забытый в раздевалке кем-то из девчонок ярко-голубой зонт. Когда Диана вышла из здания спорткомплекса, на улице совсем стемнело.
        Дождь уже не падал с неба - не так уж и велики, оказывается, были запасы бисера в прохудившемся бабушкином мешке. Асфальт поблескивал мокрым глянцем в свете вечерних фонарей, отливая синевой, а последние, еще оставшиеся на деревьях мокрые листья совсем потеряли очарование под натиском ноября.
        Ноябрь. Очередной ноябрь в ее жизни.
        Диана хотела вздохнуть по привычке, но делать этого не стала.
        Одинокая мужская фигура мелькнула в поле бокового зрения. Диана повернулась. Высокий мужчина в длинном кашемировом пальто, без головного убора и с черным зонтом-тростью в руке, кажется, направлялся к ней. Она остановилась в ожидании, все продолжая пристально вглядываться в его силуэт и никак не узнавая в нем никого из родителей своих девчонок. Да и ни к чему родителю какой-нибудь ее воспитанницы поджидать ее здесь, у выхода, стоять неизвестно сколько времени на мокром и холодном ветру - можно просто подняться наверх и пообщаться в спортивном зале или в раздевалке. Обычно родители так всегда и делают.
        Значит, этот - не родитель.
        Налетевший порыв колючего ветра бросил на лицо прядь волос. Диана, пожалев о том, что не собрала волосы в хвост, попыталась закрепить пряди за ухом. Незнакомец между тем приблизился, остановился и уставился на нее, не говоря ни слова.
        Ветер раскачивал ветки деревьев, и на лице его мелькали отсветы фонарей. Лицо казалось бледным и… знакомым.
        Вот только где? Где она его встречала раньше? Упрямый мужской подбородок с неожиданной девичьей впадиной в середине, жесткие губы, лишенные контура, и глаза - серые, в обрамлении коротких, но ужасно черных ресниц, точно обведенные контурным карандашом. Знакомое лицо. И немодно подстриженные русые волосы, небрежно зачесанные назад - тоже знакомые.
        Значит, все-таки родитель?
        Она попыталась представить себе его голос - часто это помогало, когда она не могла вспомнить человека, очень помогало воспоминание о его голосе, человек быстро и послушно идентифицировался.
        Помогло и в этом случае. Диана попыталась вспомнить его голос, тут же вспомнила - только этот голос почему-то разговаривал по-французски.

«Bon soir, madame! Ou vous depechez-vous?»
        И она сразу поняла: конечно же тот самый француз! Тот самый пьяный француз, который три месяца назад сидел на ступеньках в турецкой гостинице, который не давал ей пройти и приставал с разными глупостями. А у нее тогда ужасно болела нога, она натерла мозоль до крови и танцевала с этой мозолью, едва не теряя сознание от боли. Она держала туфли в руках и шла по лестнице босиком, ей было не до француза. Вообще ни до чего было, потому что ужасно болела нога, а еще какой-то русский мужик возле лифта стал к ней безбожно приставать, а Лоры не оказалось рядом, и ей пришлось идти пешком по лестнице, а на лестнице ее поджидал этот пьяный француз… А потом она услышала его шаги и быстренько спряталась, присев за кресло в холле на пятом этаже. Сидела за креслом, скрючившись в три погибели, и боялась, а пьяный француз очень долго туда-сюда по этажам бегал. Искал ее, но все-таки не нашел.
        Все эти воспоминания вихрем пронеслись в голове. Пьяного француза она все-таки вспомнила, только непонятно было, что делает этот пьяный француз здесь, возле спортивного комплекса в мало кому во Франции известном городе Саратове. Да и не пьяный он сейчас, кажется. Или все-таки пьяный? Непонятно.
        Вообще ничего не понятно.
        - C'est vous?[Это вы? (фр.)] - спросила она на плохом французском, чтобы понять хоть что-нибудь.
        - C'est moi[Это я (фр.).] , - подтвердил француз на хорошем французском и снова замолчал.
        Диана с трудом извлекла из глубин памяти еще несколько слов и сконструировала из них нехитрую фразу:
        - Que-est ce que vous faites ici?[Что вы здесь делаете? (фp.)]
        - Moi… Je vous attends[Я Я здесь жду вас (фр.)] , - ответил француз.
        - Понятно. Сумасшедший, - пробубнила Диана себе под нос на непонятном для француза русском языке и немножко испугалась: неужели француз маньяк и специально приехал из Франции для того, чтобы воплотить в жизнь какую-нибудь свою маньяческую идею? Вот ведь… Напрасно она отказалась, чтобы Тереитьев ее проводил. Напрасно отговорила Мура встречать ее по вечерам с работы. Хотя кто знал, что прямо на пороге спорткомплекса она встретит маньяка? Причем французского?
        - Да нет, я нормальный, - произнес француз на неожиданно безупречном русском языке. - И вообще, что это мы с вами по-французски разговариваем?
        - Что?! - Диана опешила.
        - Я говорю… Я говорю, что можно и по-русски. Я вполне хорошо по-русски понимаю.
        - Ах вот оно что… - пробормотала Диана.
        Сумасшедший, точно сумасшедший. Теперь у нее почти не оставалось в этом сомнений.
        Француз, оказавшийся, по всей видимости, вовсе не французом, робко улыбнулся. Эта улыбка окончательно вывела Диану из себя.
        - Вам что вообще надо? Вы как здесь оказались?
        - Я… Я на машине приехал. Вон. - Он мотнул головой в сторону дороги, на обочине которой была припаркована какая-то большая и темная машина. - Вон моя машина стоит. Я на ней приехал.
        - И зачем? Зачем вы на ней приехали-то?
        - Я… Я увидеть вас хотел. Поговорить с вами.
        - Ну вот - увидели. Поговорили. А теперь всего вам доброго. Адью, или как там будет по-французски…
        Откинув со лба растрепанную ветром челку, Диана, не собираясь оглядываться, зашагала прочь.
        Но оглянуться все же пришлось. Он окликнул ее:
        - Диана!
        Она остановилась. Снова все стало непонятно и немного страшно: откуда он знает ее имя? Ах да, танцевальный дуэт, Диана и Лора, как же она могла забыть… Но как он-то мог об этом помнить? Три месяца прошло, шутка ли… И, черт возьми, как же он все-таки здесь оказался?
        - Диана, постойте…
        - Я уже стою.
        Он не приближался к ней ни на шаг. Как будто застыл под фонарем возле козырька над входом. Все так же прыгали тени на лице, и лицо казалось слишком бледным, даже неестественно бледным… Странный, в самом деле. Слишком навязчивый - и в то же время какой-то нерешительный. Такие вообще бывают? Или он ей снится, этот Марлон Брандо на заре туманной юности? Вот ведь привязался, а главное, зачем? С какой целью? Непонятно…
        - Я спросить хотел.
        - Спрашивайте.
        В ответ - молчание.
        - Ну спрашивайте же!
        - Вы плаванием занимались? Вот вопрос так вопрос!
        - В смысле?
        - Ну, в детстве… В спортивной школе - занимались плаванием?
        - Нет, не занималась. Вы за этим сюда пришли? Чтобы про плавание спросить?
        Он улыбнулся - растерянно и пробормотал - смущенно:
        - Кажется, да.
        - Тогда наша беседа благополучно завершилась. Всего вам доброго…
        - Иван.
        - Что?
        - Я сказал - Иван. Меня так зовут, Иван.
        Диана с трудом сдержала смех: вот ведь, в самом деле, настоящий чудак, а она его за маньяка приняла. Чудак, маньяк… Бред какой-то… Домой давно пора, Танюшка заждалась ее уже, наверное…
        - Иван, я за вас искренне рада.
        Не дав ему возможности снова что-нибудь сказать, снова улыбнуться или смутиться, Диана быстрыми шагами направилась к остановке. Завидев выползающий из-за угла автобус, она прибавила шагу и успела-таки в последний момент вспорхнуть на подножку.
        Теперь, три месяца спустя, в окружении ноября, в короткой джинсовой куртке с отворотами из бежевого искусственного меха, в джинсах-шароварах, в кепке, с прямыми волосами до плеч и появившейся откуда-то челкой, она уже не была похожа ни на дельфина, ни на русалку, ни на сексапильную стриптизершу.
        Она была совершенно обыкновенной. И даже цвет глаз в вечернем свете фонарей тоже казался обыкновенным. Темно-синим. Или темно-зеленым, не важно.
        Интересно, подумал Иван, зачем он все это затеял? Может быть, и в самом деле ему все эти три месяца не давал покоя вопрос о детской спортивной школе? Теперь он получил па него ответ. Теперь он знает, что она не занималась плаванием в детской спортивной школе. Теперь-Теперь она едет в автобусе.
        А он уже прогревает остывший двигатель и безмолвно матерится, что приходится прогревать его так долго. Куда он, интересно, собирается сейчас ехать? Очень, очень даже интересно…
        Стрелка - указатель температурного режима двигателя - наконец добралась до необходимой отметки. Иван нажал на педаль газа и быстро помчался вслед за желтым
«Икарусом», не вполне понимая, какова его конечная цель. Над этим он и раздумывал по дороге, тормозя возле каждой остановки и напряженно вглядываясь в силуэты пассажиров, покидающих салон. И еще над тем, что бы все это значило.
        Это не значило ровным счетом ничего. Он просто обманывает сам себя, потому что ему надоело жить в пустоте, поэтому и приходится придумывать для этой пустоты декорации. Потому что, если бы «это» и в самом деле для него что-то значило, он бы не стал ждать целых три месяца, прежде чем признаться себе в этом. Три месяца, с ума сойти…
        Но, с другой стороны, если все «это» для него вообще ничего не значит - тогда какого черта?! Спустя три месяца?! Какого черта он прется за этим автобусом? Чтобы успеть выучить наизусть его номера, большие белые цифры на желтом фоне, прежде чем автобус скроется в автобусном парке? Может быть, в этих цифрах заключен какой-то магический код?
        Иван успел еще порассуждать на тему, что бы «это» значило, добрых минут пятнадцать. Рассуждал бы и дальше, но «это» внезапно вышло из автобуса, отелилось от толпы пассажиров и зашагало прочь от остановки в глубь квартала. Легкой, почти невесомой походкой, несмотря на то что на ногах у «этого» были не модельные туфли, а тяжелые ботинки на рифленой подошве.
        Иван лихо свернул к бордюру и торопливо выпрыгнул из машины. Не зная никакого другого магического кода, он трижды повторил про себя цифры, все это время маячившие перед глазами, вместе с буквами и кодом региона. Один раз - слева направо, другой раз - справа налево, третий раз - отдельно буквы, отдельно цифры и отдельно - код региона. Магический код должен был сработать - он верил в это и больше ни о чем не думал, потому что попытка рефлексии сейчас привела бы его к полному краху и заставила бы сесть на тротуар и просидеть на этом тротуаре до утра. Как когда-то в турецкой гостинице между этажами. Впрочем, в ту ночь он все же ночевал в номере…
        - Диана!
        Она застыла на месте, словно громом пораженная. Стояла некоторое время, не оборачиваясь, и только в гот момент, когда Иван уже оказался у нее за спиной, наконец явила ему свое разгневанное лицо:
        - Послушайте, вы ненормальный, да? Вы меня зачем преследуете? Я ведь сейчас милицию позову! Вы на машине за мной ехали, да? На машине?
        - На машине, - пришлось признать очевидное.
        - И зачем?

«Сам не знаю», - чуть было не сорвалось с губ. «Просто так» - тоже не вариант.
«Будьте моей женой» - неактуально для замужней женщины. «Я вас люблю» - банально и в любом случае сомнительно… «Вы потеряли телефон, а я его нашел» - и откуда потом взять этот потерянный телефон? Про спортивную школу уже спрашивал…
        - Двести тридцать пять. Эм, эс. Шестьдесят четыре.
        - Что - шестьдесят четыре?
        - Код региона.
        - Вы ненормальный, да?
        - Это номер автобуса, на котором вы ехали.
        - Вы ненормальный?
        - Не знаю. Может быть. Вы верите в магию чисел?
        - Вы ненормальный.
        - Не верите?
        - Не верю. Отвяжитесь от меня.
        - Я теперь тоже не верю. Я и раньше не верил. А пока сидел в машине, верил. А теперь…
        - И не смейте за мной ходить.
        - А теперь опять не верю.
        - И даже не вздумайте.
        - А если?..
        - Мне до дому два шага осталось. А на двери подъезда кодовый замок. А внутри еще охранник. С автоматом. И еще у меня муж. Ужасно ревнивый. И ребенок, кстати. Больной. Вам это все надо?
        - Нет, - честно признался Иван. - Не надо.
        - Тогда всего доброго. Надеюсь, что я в последний раз с вами прощаюсь…
        Последние слова она не проговорила, а уже прошипела. Не сказала, а ужалила. Иван стоял на месте и смотрел вслед, будто околдованный этим ее змеиным ядом. Парализованный.
        Она уже скрылась за углом пятиэтажки, а он все стоял на месте и слушал ее голос, который почему-то никуда не исчез:

«Вы - ненормальный…»
        - Где мои невидимки? Кто-нибудь видел моих невидимок? Черт, в этом доме никогда не бывает порядка!
        Лора ходила по квартире, безуспешно пытаясь отыскать книгу любимого писателя, которая называлась «Невидимки». Открыв кухонный шкаф с посудой, она придирчиво оглядела полки.
        - Привет, кстати. - Диана, повесив в шкаф куртку, задумчиво оглядела пространство: и правда беспорядок. Хотя откуда взяться порядку в доме, где квартируются две совершенно беспорядочные личности вроде Лоры и Мура и проживает абсолютно бешеный ребенок?
        Абсолютно бешеный ребенок уже выскочил из комнаты и сиганул Диане на шею:
        - Мамочка!
        Танюшка, обхватив Диану руками за шею и ногами за талию, едва не задушила ее в объятиях.
        - Соскучился, поросенок? - Она чмокнула дочь в теплую щеку. - Как ты себя чувствуешь? Прошла температура? Лоб вроде холодный…
        - Кто-нибудь видел моих невидимок?! - снова простонала Лора из соседней комнаты.
        - Интересно, каким это образом можно увидеть невидимок. На то они и невидимки, чтобы быть невидимыми. Увидеть их невозможно.
        - Она еще и издевается. Нет, вы подумайте только! Я тут сижу с ее ребенком, время свое трачу в качестве бесплатной няньки, пока она прохлаждается. А она приходит домой и вместо того, чтобы сказать мне спасибо, - издевается!
        - Ужасно соскучилась, мам!
        - И никто над тобой не издевается. Я просто рассуждаю…
        - Рассуждает она!
        - Я тоже соскучилась. И тоже ужасно. Танюш, слезай, а? Мне переодеться нужно. Я ж не могу как кенгуру…
        - Ура! Мам, давай ты будешь кенгуру, а? А я буду кенгуренком! Ребенок кенгуру называется кенгуренком? Или кенгуренышем?
        - Дианочка, ну вспомни, вспомни, пожалуйста, куда я ее положила, а? Ну родная моя, любимая, хорошая, золотая, вспомни…
        - Кенгуренком, кажется… Но можно и кенгуренышем тоже… Лора, я не могу вспомнить. Это ведь ты ее положила, а не я. Если бы я положила… Тань, слезь, прошу тебя, а?
        - Может, под диван? Я под диваном еще не смотрела!
        - Ну почему, ма-а-ам?
        В этот момент зазвонил телефон. «Дурдом», - привычно подумала Диана.
        - Дурдом, - сказала она вслух, осторожно отцепила от себя кенгуренка и велела ему снять трубку.
        - Динка, это ж твоя квартира все-таки!
        - Но книжка-то твоя! Зачем она тебе так срочно понадобилась? Рано или поздно все равно найдется, успокойся!
        - Я не хочу рано или поздно! Я хочу сейчас!
        - Почитай другую.
        - Не хочу другую. Хочу эту.
        - Ты как ребенок, Лариса…
        - И не называй меня Ларисой. Я сто раз уже тебе об этом говорила. С моей внешностью имя Лариса выглядит по крайней мере смешно. Моя мама сбрендила в тот момент, когда дала мне это имя. Как будто нельзя было назвать меня как-нибудь по-нормальному! Дать ребенку нормальное негритянское имя, если уж согрешила с гражданином африканской страны и не успела вовремя прервать беременность…
        - И какое это нормальное африканское имя?
        - Не знаю! Что ты пристала? Можно подумать, я когда-нибудь была в Африке и знаю все их имена. Тумба-Юмба, например. Чем не имя?
        - Тумба-Юмба - это, кажется, не имя, а какое-то племя.
        - Все равно Тумба-Юмба лучше, чем Лариса.
        - Тебя не переспоришь. Ладно, буду звать тебя Тумбой. Или Юмбой. Тебе как больше нравится?
        - Мам, тебя к телефону! - раздался из комнаты вопль кенгуренка.
        Лора что-то пробурчала себе под нос - Диана не расслышала, да больно-то и не пыталась. Таня, нодбоченясь, стояла рядом, пока Диана разговаривала по телефону, и внимательно слушала ее короткие фразы: «Привет. Да. Нормально. Конечно. Ах, вот в чем дело. Ну и ладно. И я тебя тоже. Взаимно. Пока».
        - Кто звонил? - поинтересовалась Лора, появляясь в комнате.
        Диана давно уже заметила, что все обитатели ее квартиры имели какую-то магнитную зависимость друг от друга и постоянно кучковались, соблюдая минимальную дистанцию, их разделяющую. Они как будто притягивались друг к другу. Такого еще ни разу не случалось, чтобы половина семьи находилась в кухне-прихожей, а половина - в комнате.
        Вся семья всегда находилась в одном помещении. Нерасторжимая, как атомы одной общей молекулы. И даже кот Васька, которого сейчас не было дома, всегда перемещался по квартире вместе с ее обитателями. Как хвост.
        - Звонил мой супруг.
        - Что сказал?
        - Сказал, что сегодня не придет. И завтра тоже.
        - А когда придет?
        - Послезавтра! - Таня опередила мать, весело продемонстрировав всему миру свою информированность. - И принесет мне медведя! Того самого! Помнишь, мам, мы в магазине видели, я еще тогда ничего не сказала про то, что очень-очень такого медведя хочу, а Лариса…
        - Господи, и ты туда же, поганка!
        Таня тут же подлетела к обиженной Лоре и принялась гладить ее по темно-коричневой руке, приговаривая:
        - Ну Тумбочка. Ну Юмбочка. Ну я больше не буду. Ну не расстраивайся. Тумбочка-Юмбочка, а скажи, что такое - избавиться от беременности? Это как?
        В комнате повисла тишина. Не удержавшись, более эмоциональная Лора все же нарушила ее легким свистом.
        - Вы чего молчите-то?
        Дина и Лора переглянулись. Во взгляде подруги Диана прочитала: ты мать, тебе и решать, что ей ответить.
        - Танечка, это взрослый вопрос. Тебе таких вещей пока еще знать не нужно. Ты все равно не поймешь, - отозвалась наконец Диана.
        Лора ее поддержала:
        - Ага. Правильно мамка говорит. Не поймешь все равно, лисенок.
        Лисенком Танюшку иногда называли за каштановый цвет волос. Поросенком - за то, что была она настоящим маленьким поросенком. Зайцем называла ее Диана, когда укладывала спать, - «Спокойной ночи, заяц». Периодически, в зависимости от ситуации и настроения окружающих ее взрослых, Таня была котенком, цыпленком, бегемотом, слоном, мышонком и лягушонком - в общем, делила участь всех остальных счастливых детей на свете. Тех детей, которых любят родители.
        И только безэмоциональный эстонский Мур называл ее просто Таней. Когда сердился, он тоже называл ее Таней. И когда хотел продемонстрировать ей свою любовь, тоже называл Таней. Только когда очень-очень сильно на нее сердился, называл «дочь моя». При этом обязательно добавляя: «ты оборзела». «Ты оборзела, дочь моя» - примерно так это звучало.
        Таня надула губы.
        - Хорошо вам быть взрослыми, да?
        - Да уж, - вздохнула Диана.
        - Вам все знать можно. А мне нельзя, да?
        - Да! Да-да-да! - передразнила ее Диана, в глубине души умилившись привычкой дочери почти после каждого вопроса добавлять это короткое «да?» - своей собственной привычкой, скопированной Таней. - А знаете что, девочки? Давайте-ка мы в квартире уборку грандиозную произведем, а? Ну, такую уборку, после которой все сверкать и блестеть станет, и Лорина книжка непременно найдется, и еще целая куча других потерянных когда-то вещей найдется… Давайте, а?
        - Давайте, а? - передразнила ее Лора. - Ты поешь сперва, потом об уборке думай. А на то, что я тебе помогать буду, и не надейся. Полдня я, значит, нянька, полдня - уборщица… Нет, не стану убираться.
        - Ну и не убирайся. Пожалуйста. Сами уберемся, да, Тань? Подумаешь, всего-то одна комната и одна кухня-прихожая… Ну, туалет еще и кабина душевая. Ерунда, за час управимся! Правда ведь, кенгуренок?
        Кенгуренок почему-то вопроса мамы не расслышал. Уселся на диван и стал листать журналы с картинками куклы Барби - как обыкновенная ленивая девочка, и совсем никакой не кенгуренок.
        Диана разогрела по-быстрому в микроволновке приготовленные накануне вечером макароны по-флотски. Лора и Таня ужинать отказались, сказав, что поели совсем недавно. Притихшие, они сидели на диване, рассматривали кукол Барби и о чем-то доверительно беседовали.
        Поужинав, Диана принялась за уборку кухни-прихожей. Лора, появившись в дверном проеме, беззлобно пробубнила:
        - Гремишь тут своими кастрюлями, - и закрыла дверь.
        На уборку времени ушло немного - Диана привыкла вообще все делать быстро, медлительный Мур любил называть ее электровеником, искренне поражаясь порой ее скоростным способностям.
        Закончив с уборкой в кухне-прихожей, Диана толкнула дверь в комнату - и застыла на пороге.
        В комнате был абсолютный порядок. Все мягкие игрушки выстроились в ряд на спинке большого дивана. Все вещи, разбросанные тут и там, теперь висели в шкафу. Диски с фильмами стояли в подставке для дисков с фильмами, музыкальные диски - в подставке для музыкальных дисков, книги - на полках. Таня спала на застеленном в углу собственном диванчике, повернувшись на бок, уютно подложив ладошку под щеку, на подушке с розовыми медвежатами и голубыми слонами.
        Лора сидела в кресле, уткнувшись носом в книгу.

«Невидимки» - прочитала Диана название на обложке.
        - Где была? - поинтересовалась она шепотом, кивнув на книгу.
        - На подоконнике, - также шепотом ответила Лора. - Под Танькиными журналами.
        - Понятно. Кажется, у нас еще один электровеник в хозяйстве имеется. Надо же, а я не знала.
        - Так уж и не знала.
        - Давно Танюшка спит?
        - Минут пять, как уснула. Не переживай, я ей спокойной ночи пожелала.
        - И зайцем назвала? Она любит, чтоб зайцем…
        - И зайцем назвала. Ну что я, маленькая, по-твоему, не знаю?
        - Спасибо тебе, Лорка. Что бы я без тебя делала?
        - Пропала бы ты без меня. Это уж точно.
        - Ты останешься?
        - Нет, я сегодня домой пойду. Мамка грустит одна без меня. Жалко ее. Она в принципе неплохая тетка, несмотря на то что развратничала на заре туманной юности…
        - Лор, перестань.
        - Да я уже перестала. Ты ж знаешь, я мамку свою люблю. И папку люблю. А если бы хоть раз в жизни его увидела, то еще сильнее, наверное, полюбила бы. Он у меня, наверное, симпатичный. Как ты думаешь, Дианка, симпатичный у меня папка?
        - Не сомневаюсь.
        - Ты чай, случайно, не заварила?
        - Заварила чай. Случайно.
        - Ну, раз заварила, то давай выпьем по чашке, и я пойду. - Помешивая сахар в чашке, Лора сказала: - Мне сегодня сон приснился. Странный такой. Будто мы с Танькой поехали отдыхать по путевке в какую-то экзотическую страну. Пальмы, бананы кругом, негры…
        - А я? - спросила Диана тревожно.
        - Что - ты? - Лора уставилась на нее своими огромными черными глазами в полном удивлении.
        - Без меня, что ли, поехали, да?
        - О господи… Ну ты и дура, а? Ну посмотри на себя в зеркало, аж побледнела… Динка, это сон! Мы же не на самом деле уехали без тебя, а во сне!
        - Во сне, - пробубнила в ответ Диана.
        - Ну что ты в самом деле, а? Слушай, ты сегодня вообще какая-то странная. Случилось что?
        - Да вроде бы ничего не случилось.
        Диана отхлебнула из чашки горячего чая, равнодушно покрутила в руках шоколадное печенье и положила его обратно в вазочку.
        - Я же вижу - случилось. Диана подняла глаза:
        - Лор, может, останешься сегодня, а? Переночуешь?
        - Нет. Не останусь. Мамка ждет, я ей обещала, что вернусь.
        - Что-то мне страшно.
        - Страшно? Чего тебе страшно?
        - Не знаю. То есть не понимаю.
        - А ты расскажи, - посоветовала Лора. - Может, вместе поймем.
        - Ко мне сегодня мужик приставал. То есть не мужик, а парень… Ну, уже и не парень вообще-то… Тьфу, черт… Да и не приставал он ко мне, это я тоже неправильно сказала. Просто ждал меня после тренировки возле входа, а потом на машине за автобусом ехал, в котором я ехала, а потом догнал меня и снова начал…
        - Приставать?
        - Да нет. Он мне какие-то цифры называл… Я не очень поняла.
        - Цифры? Какие цифры?
        - Ну, двести тридцать пять… Потом еще шестьдесят четыре… Эм, эс…
        - Эм? Эс? - Лора застыла с чашкой в руке. - Он что, ненормальный?
        - Не знаю. С виду вроде нормальный, а вел себя странно… Да дело даже не в этом. Понимаешь, мы с ним уже встречались раньше. Три месяца назад. В отеле.
        - В каком отеле?
        Ну, в одном из тех, что в Турции во время гастролей этих дурацких… Помнишь, я тебе рассказывала, один пьяный француз на лестнице мне попался, когда я босиком поднималась. Я потом еще пряталась от него, за креслом. Помнишь, я тебе рассказывала?
        - Ну, припоминаю.
        - Так вот это он и был. Представляешь?
        - Француз?
        - Ну да. Только он оказался не французом, а Иваном. Русский он, в общем.
        - С ума сойти. Только я не понимаю, как он тебя нашел? И что ему вообще от тебя надо?
        - Вот в том-то и дело. Я тоже не понимаю. Как он меня нашел, зачем… Главное, зачем? Лор, мне что-то не по себе.
        - Да брось, - задумчиво ответила Лора. - Чего ты боишься? Он на маньяка похож?
        - Да нет, на маньяка вроде не похож. Похож на Марлона Брандо.
        - На Марлона Брандо? - усмехнулась Лора. - Так что ж ты, подруга, теряешься? Такие мужики не каждый день на дороге валяются. Увидела - надо подбирать.
        - Лор, прошу тебя…
        - Ну все, все. Не буду. Знаю. Извини, глупость сказала. Пошутила просто. Значит, не похож на маньяка?
        - Не похож.
        - А чего ты тогда испугалась?
        - Не знаю. Не могу понять. Предчувствие нехорошее у меня, понимаешь?
        - Диночка, у тебя все время какие-то предчувствия. То хорошие, то нехорошие. Ты вся - одно сплошное предчувствие, а не человек. Тебе лечиться надо.
        - Ты считаешь?
        Лора вздохнула:
        - Извини. Я просто тебя успокаиваю. Успокойся, Диана. Все будет хорошо. У тебя есть я. У тебя есть Валмо. И никакие маньяки нам не страшны. Ни русские, ни французские.
        Диана улыбнулась. Ей всегда было чудно, когда кто-нибудь называл Мура Валмо. Одна только Таня называла его очень часто Валмо, потому что имя казалось ей необычным и чуточку волшебным. Хотя на самом деле Мура именно так и звали - Валмо Пааде. Нормальная эстонская фамилия, обыкновенное эстонское имя. Это эстонское имя делало Мура каким-то далеким, почти недосягаемым. Казалось, что человек с именем Валмо и фамилией Пааде просто не может вот так запросто сидеть на ее кухне-прихожей в каких-нибудь рваных джинсах и футболке навыпуск, курить дешевые сигареты «Ява», травить анекдоты или философствовать на тему зависимости счастья в жизни человека от наличия или отсутствия пауков в его квартире. Или на какую-нибудь не менее глупую тему. Чесать за ухом серого кота Ваську и называть его «Ва-а-асенькой», немыслимо растягивая «а» в первом слоге. Рассуждать о том, что спать с чужой женой - это преступление, со своей - наказание, поэтому лучше вообще не спать с женщинами, а читать Достоевского…
        Человеку по имени Валмо Пааде полагается носить строгий однобортный костюм по крайней мере от Пьера Кардена, галстук-бабочку и кожаный портфель, набитый деловыми бумагами, счетами, договорами. Человек по имени Валмо Пааде должен выглядеть презентабельно, должен иметь выражение лица надменное и суровое. Он не должен откликаться на кличку Мур, у него не может быть ничего общего с полукоммунальной квартирой, в которой только одна комната и еще кухня-прихожая.
        Человек по имени Валмо Пааде никак не может быть ее мужем. И никаким другим родственником тоже не может быть.
        Разве только - однофамильцем.
        - Динка, ну я пойду, ладно? - Лора оторвала ее от размышлений о Муре. - А то поздно уже. На улице совсем темно. Не хочу пугать бедных граждан. Представляешь - ночь, фонари почти не светят, на улице никого, пустота, и вдруг из этой черной-черной пустоты появляется черный-черный человек…
        - Не такой уж ты черный человек. Коричневый скорее. И потом, если человек добрый, то все остальное уже не важно. Лора, тебе уже скоро тридцать лет, а ты до сих пор страдаешь от детских комплексов.
        - Л вот и не угадала. И вовсе я от них не страдаю. Это они от меня страдают. И еще настрадаются, вот увидишь…
        - Увижу, - кивнула Диана, поднимаясь из-за стола.
        Пока Лора одевалась в прихожей, натягивая на немыслимо длинные ноги темно-бордовые сапоги-чулки, застегивая короткий кожаный плащ и расправляя на плечах длинные кудрявые волосы, Диана молча разглядывала подругу, искренне не понимая, какие вообще могут быть комплексы у женщины с такой яркой, фантастически красивой внешностью.
        Мать Лоры звали Екатериной. Двадцать пять лет назад Катя, тоненькая, невысокая и беленькая застенчивая девочка из провинции, закончила школу и уехала поступать в московский текстильный институт. Она мечтала выучиться на дизайнера одежды и впоследствии стать такой же известной, как единственный в то время известный модельер Слава Зайцев, в ту пору бывший еще просто Вячеславом Зайцевым.
        Но на первом же экзамене она провалилась. Уезжать домой было стыдно - родители отпустили ее в Москву с боем, пророчили целыми днями, что ничего у нее не выйдет, что все места в московских вузах куплены на сто лет вперед и никому она там не нужна со своими художественными способностями. Вернуться домой - означало признать свое поражение и навсегда распрощаться с детской мечтой. Вернуться домой - означало поступление в экономический институт, где у папы был знакомый ректор, и жизнь, погребенную под бумагами с балансовыми отчетами и кредитными договорами.
        Екатерине не хотелось возвращаться домой. Ей отчаянно хотелось дать себе еще один шанс - и она дала его себе, сообщив родителям, что в институт поступила. Сняла квартиру, устроилась работать в какую-то богом забытую муниципальную контору секретарем и стала вести обратный отсчет, веря и не веря в то, что спустя год ее родители узнают о поступлении дочери на первый курс. Теперь уже - по-настоящему.
        Но случилась, как это часто случается, любовь. Любовь необычная и странная, не как у всех. И в результате этой любви Катя вернулась домой через два года. С ребенком на руках, так и не поступившая в институт.
        Ребенок был маленьким и темно-коричневым. Родители у Кати были строгих правил, поэтому не пустили дочь вместе с этим темно-коричневым ребенком на порог дома.
        Лора росла, всегда зная, что она не такая, как все. И что она в этом виновата. Виновата в том, что у всех есть папы, а у нее нет. Что у всех есть бабушки и дедушки, а у нее нет. Что у всех волосы русые и прямые, а у нее черные и кудрявые. Что у нее слишком большие губы, а главное - черная кожа. Хотя мать всегда пыталась убедить ее в обратном. Не в том, что кожа у нее белая, - а в том, что в этом нет ничего страшного.
        Лору любила одна только мать. А остальные смеялись над ней и дразнили. Так долго и сильно дразнили, что Лора вдруг поняла - она боится своего собственного отражения в зеркале. И этот страшный черный человек стал сниться ей ночами.
        Кто знает, что случилось бы с Лорой, если бы не политические изменения внутри государства. Иногда, оказывается, эти политические изменения могут повлиять на частную жизнь отдельно взятого гражданина. Политические изменения повлекли за собой изменения культурные, и негры вдруг стали модными. Они стали все чаще мелькать на эстраде, и все узнали о том, что негры - великолепные танцоры, великолепные певцы и спортсмены. Теперь уже любая уважающая себя музыкальная группа вне зависимости от направления пропагандируемой музыки мечтала заполучить в свой состав негра. Или, что особенно пикантно, негритянку.
        Негры стали модными. Лора стала модной задолго до того, как на эстраде появился всеобщий любимец Шоколадный Заяц. Она и сама не поняла, как это случилось, что люди вдруг потянулись к ней. И все изменилось.
        Она простила матери все, кроме одного - своего имени. И если кто-нибудь называл ее Ларисой, всегда шипела, как дикая кошка, и начинала грубить. Абсолютно всем, даже близким. А потом объясняла: защитная реакция…
        После школы Лора, как и ее мать когда-то, уехала в Москву. Как и мать, провалилась на экзаменах в МГУ и едва не стала звездой, объездив полмира в составе подтанцовки одного известного попсового исполнителя. Но потом у Лоры с попсовым исполнителем случился конфликт, она заявила, что большая эстрада - это грязь, и вернулась из Москвы в родной город, предпочитая заниматься с детьми в танцевальной студии - для души, а по вечерам да еще во время летних отпусков - сводить с ума своей танцевальной грацией и фантастической сексуальностью посетителей ночных баров или заграничных туристов. Для того чтобы зарабатывать.
        Последние два года Диана иногда танцевала с ней. Лора сама обучила ее танцам и сама же занималась постановкой номеров. Вместе они совершили прошлым летом тур по заграничным отелям и получили очень хорошие деньги. Правда, думать о том, какая сумма осела на счете агентства по трудоустройству за границей, даже не хотелось.
        - Ты что уставилась на меня, а? - Лора вскинула тонкие, идеальные брови и щелкнула в воздухе пальцами.
        - Ты красивая. Правда.
        - От красивой слышу! Ладно, Дунька, не вешай нос! Все в нашей жизни замечательно, ведь правда же?
        - Правда, - улыбнулась Дина.
        Дунька - это была еще одна разновидность ее имени и знак особого расположения к ней со стороны Лоры.
        В этом доме у всех было, как минимум, по два имени. Чемпионом по количеству имен, конечно, была Таня. После нее шел кот Василий, у которого было еще два человеческих имени - Сережа, потому что он был серый, и Миша, потому что напоминал порой толстого неуклюжего медведя, а также добрая дюжина кошачьих имен и просто кличек. Диана и Лора по количеству имен плелись в аутсайдерах.
        - Завтра не приду. Завтра у меня вечер в ночном клубе.
        - Я помню. Да ничего страшного. У меня вечерней тренировки нет. А до обеда Таисия Федоровна за Танькой приглядит. Да и вообще Танька самостоятельная уже и почти взрослая. Может и одна дома оставаться.
        Ага. - Лора рассмеялась. - Ты сама-то, вообще, поняла, что сейчас сказала? Одна! Как же, оставишь ты ее одну! Да она у тебя еще лет восемь-десять точно будет под присмотром соседской бабушки… Или под моим присмотром, или под присмотром Мура, но только не одна… Ладно, я побежала. Не грусти!
        Закрыв за Лорой дверь, Диана огляделась: в квартире порядок. Танюшка спит себе спокойненько, укрытая одеялом, дышит неслышно. Кот незаметно явился домой, через форточку, как обычно, и уже скрипит на кухне своими кошачьими сухарями. Все нормально, все спокойно, все замечательно. С чего это, спрашивается, ей грустить? И уж тем более - чего бояться?
        Дни стали короче. Вечерняя дорога светилась огнями светофоров и неоновыми вывесками магазинов. Вечерние краски осени были яркими и искусственными, но в это время суток, когда солнце уходило с горизонта и небо уже не могло быть голубым, а листья на деревьях - желто-багрово-коричневыми, огни светофоров и неоновые вывески напоминали миру о том, что он существует. В полной темноте ноябрьского вечера любой гражданин этого мира, хоть немного склонный к философии, наверняка мог бы в этом усомниться - если бы не вывески и не огни светофоров.
        Сбросив скорость, Иван слегка повернул руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд. На следующем перекрестке предстояло повернуть направо, подняться немного и снова повернуть, теперь уже налево. Таков был объездной маршрут, который в конце концов должен был привести его к дому.
        За последнюю неделю Иван уже привык к этому объездному маршруту. И сбавлял скорость, и крутил руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд, и включал потом поворотник уже автоматически, не задумываясь. Хотя эта дорога, с которой он каждый раз сворачивал, была прямой и короткой дорогой к дому. Дорогой, с которой он никогда не сворачивал в течение трех лет. С тех самых пор, как арендовал свой офис в центре города.
        Последнее время он стал приходить домой на десять минут позже. Это заметила даже мама.
        Он говорил маме, что задерживается на работе. Хотя до сих пор на работе никогда не задерживался. Это было святое правило - не задерживаться на работе. И без того он работал по десять часов в день. С восьми до шести. И в выходные тоже работал. Не хватало еще задерживаться.
        Просто эта объездная дорога была длиннее.
        Теперь она стала ему знакомой. За неделю он успел изучить и запомнить каждый светофор на перекрестке этой объездной дороги, каждый киоск, каждый рекламный щит и даже знал тайное место, где прятались на этой объездной дороге гаишники с радаром.
        Впрочем, за превышение скорости гаишники на дороге его ни разу не останавливали. У них просто не было для этого повода, потому что по этой дороге Иван всегда ехал очень медленно. Со скоростью, которая была даже меньше допустимой.
        Когда вдалеке показывалось здание спортивного комплекса, он даже уже не ехал. Он практически полз по этой дороге, провоцируя недовольные сигналы водителей-попутчиков.
        Он уже целую неделю ездил только по этой дороге. И утром, на работу, и вечером, с работы. И целую неделю, завидев вдалеке спортивный комплекс, снижал скорость до тридцати километров в час.
        Но от этого ничего не менялось.
        Может быть, стоило снизить скорость до двадцати или до десяти километров? И ездить по этой дороге не два раза в день, а четыре, придумав себе обеденный перерыв? Может быть, стоило вообще остановиться посреди дороги, как раз напротив спортивного комплекса, включить аравийку и стоять, делая вид, что машина сломалась?
        А может быть, все-таки стоило перестать играть в эти детские игры, вильнуть к обочине, поставить машину на сигнализацию и просто зайти внутрь спортивного комплекса? Подняться на второй этаж и зайти в тот зал? В тот самый зал, который светился огнями и в окнах которого мелькали тонкие детские фигурки, взлетающие в воздух, группирующиеся, переворачивающиеся в молниеносное двойное сальто, исчезающие и снова взлетающие…
        И может быть, стоило перестать задавать себе этот дурацкий вопрос «зачем?». И обзывать себя кретином, и давать себе клятвы, что больше он не поедет по этой дороге, что сейчас он едет по ней в последний раз…
        Может быть, и стоило. И если бы у него была возможность задать этот вопрос кому-нибудь другому, и если бы этот кто-то другой оказался таким мудрым, что смог бы ответить на него, дать Ивану правильный совет, - пожалуй, он последовал бы этому совету. Пожалуй…
        Иван даже иногда представлял себе этого «мудрого», дающего ответы на самые сложные и бессмысленные вопросы. Мудрый в его представлении имел густую седую бороду, лицо, изборожденное морщинами, и почему-то походил на китайца. Это и злило Ивана больше всего - спрашивается, откуда может какой-то китаец знать, что творится в душе у обычного русского парня Ивана? Как быть с разницей менталитетов?
        Впрочем, китаец все равно молчал и давать ответы на вопросы обычного русского парня Ивана, кажется, вовсе не собирался. Но лицо его тем не менее все время маячило в воображении, и Иван просто не знал уже, куда от него деваться.
        Завидев вдалеке огни спортивного комплекса, он сбавил скорость и пристроился в первый ряд. Глупо, конечно, рассчитывать на случай. Но больше рассчитывать было не на что.
        Юрка, узнав о том, что Иван все же подкараулил однажды свою девчонку, смеялся, наверное, полчаса. И полчаса, как дурак, хлопал в ладоши. И сказал Ивану, что он молодец. А Иван в ответ сказал Юрке, что Юрка кретин. Больше они к этой теме не возвращались.
        Чем ближе он подъезжал к зданию спортивного комплекса, тем отчетливее вырисовывалась перед глазами противная китайская физиономия. Надо же было придумать этого идиотского китайца, чтобы потом не знать, как от него избавиться? Просто ужас какой-то, в лучших традициях Стивена Кинга. Нет, все, с завтрашнего дня он перестанет ездить по этой дороге. Мама будет рада, если Иван снова станет возвращаться с работы вовремя. С завтрашнего дня…
        Снова замелькали перед глазами детские фигурки, взлетающие под потолок, переворачивающиеся в двойном сальто. Машина сзади раздраженно просигналила - какого черта, спрашивается, он едет на такой скорости и создает пробку? Спит, что ли, за рулем?
        Иван выругался про себя и подвинулся вплотную к обочине. Белая «десятка» объехала его - девчонка, сидевшая за рулем, не преминула высказать Ивану все, что о нем думает. Она покрутила пальцем у виска и, надавив на педаль газа, оставила темно-синюю «ауди» Ивана далеко позади…
        А Иван остановился совсем. Он вдруг со всей отчетливостью понял, что девчонка права - он на самом деле полный придурок, потому что ведет себя как школьник под воздействием взбесившегося тестостерона. Что так вести себя нельзя, потому что это ненормально, это патология, как сказал бы Юрка, имея в виду чей-нибудь больной зуб, и даже молчаливый китаец, как показалось Ивану, едва заметно кивнул, одобряя…
        Он вышел из машины, поставил ее на сигнализацию и быстрой походкой, не останавливаясь, чтобы не передумать и не выглядеть потом в собственных глазах еще большим дураком, вошел в здание спортивного комплекса.
        Тяжелая деревянная дверь, которую Иван с большим трудом отодвинул, видимо, была специально создана для спортсменов, чтобы поддерживать тонус их мышц. За столом возле входа сидела и вязала на спицах что-то большое и розовое пожилая тетенька-вахтерша. Иван улыбнулся тетеньке, постаравшись сделать улыбку максимально обаятельной, поскольку тетенька была для него сейчас единственно возможным источником информации. С ней просто необходимо было подружиться.
        Обаятельная улыбка сработала. Вахтерша отложила вязание, подробно объяснила, как пройти в зал спортивной гимнастики, и подтвердила, что у Дианы Витальевны Пааде сейчас в этом зале проходит вечерняя тренировка. До конца которой оставалось пятнадцать минут.
        Вокруг сновали разновозрастные теннисисты с ракетками, культуристы с накачанными мышцами и тоненькие, прозрачные, похожие на призраков девочки в эластичных купальниках с тяжелыми рюкзаками за плечами. Из рюкзака у каждой девочки-призрака торчали булавы, а на голове у каждой была такая шишка, которую обычно делают балерины. Возле горшка с огромной диффенбахией сидел, поджав по себя белые лапы, черный кот. Черный кот, завидев Ивана, лениво зевнул и отвернулся к окну. Зеленое табло электронных часов показывало восемнадцать часов сорок семь минут.
        Иван стрелой взлетел на второй этаж, потому что все внутри уже начинало противиться этой авантюре, все в нем кричало: «Вернись, не будь дураком!» Вернувшись, он оказался бы дураком в значительно большей степени…
        Иван не вернулся. Он взлетел по ступенькам на второй этаж, приоткрыл дверь с надписью «Во время тренировки вход родителям в зал строго воспрещен», протиснулся в зал, уселся на низкую скамейку возле подстраховочной ямы, глубоко вздохнул и уставился на мускулистого парня, который почти у него над головой крутился на гимнастических кольцах.
        - Подвинулись бы, молодой человек, - вполне дружелюбно обратился к нему средних лет мужчина в спортивном костюме. По всей видимости, тренер крутящегося на гимнастических кольцах мускулистого парня.
        Иван послушно отодвинулся на дальний край скамейки.
        - Вы к кому? - все так же дружелюбно поинтересовался мужчина.
        Иван не знал, что сказать в ответ. Поэтому просто промолчал, неопределенно кивнув в дальний конец зала, где занимались несколько групп разновозрастных девчонок.
        Кивнул - и сразу увидел ее. Она стояла возле снаряда, называемого конем, и наблюдала за тем, как ее подопечные с разбегу вскакивают на этого коня, переворачиваются вниз головой, встают на руки и падают вниз. Изредка она их страховала.
        В этот раз она опять была какой-то другой. Не похожей ни на русалку, ни на дельфина, ни на стриптизершу, ни на девчонку в широких джинсах и смешной кепке на голове.
        Теперь она была в синем спортивном костюме, казалась высокой, слишком худой и очень строгой - возможно, из-за прически, потому что волосы были тщательно собраны в шишку почти на макушке, закреплены какими-то невидимками, ни одна прядка из них не выпадала, как у суровой классной дамы. Челка, к которой Иван еще не успел привыкнуть, куда-то исчезла. И голос ее, отражающийся гулким эхом от стен, казался совершенно незнакомым. Этим незнакомым голосом она иногда повторяла: «Молодец», обращаясь к своим воспитанницам.
        Иван сидел и чувствовал себя зрителем в кинотеатре. Ему и хотелось, и не хотелось одновременно, чтобы она его заметила. А она очень долго его не замечала - видно, привыкла к тому, что настойчивые родители постоянно игнорируют табличку на дверях, протискиваются сквозь дверную щель и садятся на эту самую скамейку, чтобы полюбоваться на своих детишек. Чтобы увидеть своими глазами, как детишки крутятся на брусьях и перелетают через снаряд, называемый конем.
        Она определенно не обращала на него никакого внимания. Она точно приняла его за родителя одной из своих подопечных. А может быть, была настолько увлечена работой, что вообще не смотрела по сторонам.

«Кашлянуть, что ли?» - подумалось вдруг, и Иван понял: нет, все-таки он хочет, чтобы она его заметила. Раз уж он пришел сюда, преодолев тысячу сомнений, так пусть уж заметит. Пусть снова начнет ругаться, возмущаться, выгонять его, обзывать ненормальным, требовать, чтобы он перестал ее преследовать, - только пусть заметит. А там уж он разберется, что сказать и как себя вести.
        Она заметила его совершенно случайно. Спасибо доброжелательному мужчине в спортивном костюме, тренеру мускулистого парня. Это он привлек ее внимание, громко крикнув через весь зал:
        - Диана! У тебя завтра первая тренировка во сколько?
        В восемь утра! - отозвалась она. Естественно, при этом взгляд ее волей-неволей скользнул по низкой скамейке возле подстраховочной ямы. И она увидела Ивана, сидящего на этой низкой скамейке, согнувшегося в три погибели - колени были на уровне подбородка. Но сначала, видимо, и правда не поняла, что это Иван, приняла его за обыкновенного родителя. И отвела взгляд.
        Но потом будто что-то вспомнила. Повернулась и стала пристально разглядывать…
        Иван почти вжался лицом в колени. Всю его храбрость как ветром сдуло. Дурак, дурак, твердил он про себя, а она уже приближалась - лицо у нее было злое, и даже походка была злая, резкая и очень решительная. «Растерзает», - подумалось ему в этот момент.
        Девчонки стайкой плелись за ней. Она подошла близко, почти вплотную, одарила его яростным взглядом и повернулась спиной.
        - Тренируем акробатику на ковре. Разбег, рандат, переворот, снова рандат. Светлана, ты первая.
        Веснушчатая девчонка в зеленых носках, желтом трико и красной майке - настоящий светофор - подошла к краю длинной гимнастической дорожки и заняла стартовую позицию. Разбежалась - Иван только и видел, как замелькали в воздухе ее пятки в зеленых носках, и снова, и снова…
        - Молодец, Светик! Ноги только ровнее держи, не забывай! Теперь, Лена, ты!
        Иван решил уже было, что она так и будет стоять рядом, демонстративно повернувшись к нему спиной. И не произнесет ни слова. Но, как выяснилось, он ошибался. Она сделала несколько шагов назад, все так же, стоя спиной, подошла почти вплотную. Повернула слегка голову в его сторону, одарила возмущенным и надменным взглядом сверху:
        - Опять вы? Зачем пришли? - не сказала, а прошипела. Брови возмущенно поползли вверх, глаза цвета Средиземного моря в июле гневно сверкнули, отражая свет ламп на высоком потолке.
        А Ивану вдруг стало легко. Так легко, что он даже перестал бояться, перестал вжиматься в свои колени и строить из них оборонительную крепость. Он расправил плечи, вытянул ноги и понял, что пришел не напрасно. Что очень правильно пришел, и спасибо мудрому китайцу, и девчонке той, что была за рулем «десятки» и обругала его дураком, тоже спасибо.

«Змея, - подумал он с какой-то странной патологической радостью. - Настоящая гремучая змеюка. Не говорит - шипит. Того и гляди - ужалит».
        - И чему это вы улыбаетесь? - снова зашипела змея. - И как вы вообще меня нашли?
        - Через ФСБ, - сказал Иван чистую правду. Она не поверила:
        - Пришли и еще теперь врете мне тут.
        - Ну хорошо. Раз не верите, тогда… Тогда можете считать, что мне подсказали звезды. Я профессиональный астролог…
        Она промолчала. Наверное, версия со звездами показалась ей более убедительной - или же она наконец отчаялась добиться от него правды. В любом случае спрашивать о том, как он ее нашел, больше не стала.
        - Динка, у тебя все в порядке? - послышался рядом голос мужчины в спортивном костюме. Того самого, что сперва показался Ивану доброжелательным.
        Она в ответ только кивнула. Мужчина смерил Ивана недобрым взглядом и прошел мимо скамейки к выходу из зала, по пути слегка коснувшись ее руки.
        Динка… Как это он здорово сказал - Динка. Чертовски захотелось вдруг тоже называть ее Динкой, и говорить ей «ты», и запросто касаться своей рукой ее ладони. И волноваться - все ли у нее в порядке, быть готовым в любой момент прийти на помощь и вышвырнуть из зала всех навязчивых субъектов вроде Ивана.
        - Вы зачем пришли? - снова раздалось над ухом змеиное шипение. - Я вас спрашиваю! Отвечайте! Вы глухой, да?
        - Да! - Иван не выдержал и рассмеялся. - Я глухой. И ненормальный. И француз. И еще я тону…
        - Что?!
        - Я просто пытаюсь ответить сразу на все вопросы, которые вы мне задавали. Тогда, когда мы первый раз встретились в море, вы у меня спросили, не тону ли я и не француз ли я…
        - Что?! В каком еще море?
        - В Средиземном, - снова честно ответил Иван. И она снова ему не поверила. Отмахнулась:
        - Глупость какая. Этого не может быть.
        - Ну как же не может. - Иван почти обиделся. - Разве не помните, как мы с вами встретились? Далеко от берега. Я тогда от неожиданности правда чуть не утонул. Я тогда подумал, что это дельфин плывет…
        Она теперь уже полностью повернулась к нему. И смотрела недоверчиво и пристально. Словно пыталась идентифицировать его личность - настоящий следователь городской прокуратуры.
        А глаза у нее на самом деле были точно такого же цвета, как море. Сейчас - абсолютно такого же сине-зеленого цвета, совсем как тогда, когда он встретил ее впервые.
        Она смотрела по-прежнему недоверчиво. Чтобы окончательно добить ее, Иван напомнил:
        - У вас тогда еще была такая прическа… Такая прическа - две косы. И на концах этих кос были розовые резинки. Вот. Ну, что вы теперь скажете?
        - Вы совсем… Совсем не похожи. - Она растерялась, а от растерянности забыла про свою змеиную сущность и перестала шипеть.
        Иван улыбнулся:
        - У меня просто волосы мокрые тогда были. Поэтому вам кажется, что непохож. Хотите, я сейчас пойду волосы намочу? У вас здесь есть где-нибудь кран с водой? Или душевая кабина? Нет, серьезно!
        Она почти улыбалась, и на лице у нее было написано: вы - ненормальный…
        - Не надо волосы мочить. На улице холодно. Ноябрь. Простудитесь. Мне, что ли, отвечать потом за вас?
        - Не простужусь. У меня машина.
        - Все равно не надо волосы мочить. Я и так верю.
        Теперь она стала казаться немного более доброжелательной. Видимо, Иван в роли русского парня с мокрыми волосами понравился ей больше, чем Иван в роли пьяного француза с сухими волосами.
        Отчасти он был с ней согласен, потому что и сам себе не очень-то понравился в роли пьяного француза. Она помолчала немного, потом спросила:
        - Вы правда астролог?
        - Нет. Не правда, - честно признался Иван.
        - Я так и думала, - ответила она как-то обреченно. - И чего вы от меня хотите?
        - Да ничего особенного. Просто познакомиться. Поближе.
        - Это как - поближе?
        - Ну, так… Так, чтобы вы мне что-нибудь о себе рассказали. А я вам - о себе. Если вам, конечно, интересно обо мне…
        Она подумала еще некоторое время, помолчала. Потом ответила серьезно:
        - Нет, неинтересно, - и повернулась к своим девчонкам, которые, успев уже заметить, что внимание тренера временно переключилось на другой объект, валялись на ковре и хватали друг друга за пятки вместо того, чтобы делать свои сальто и рандаты. - Это что еще такое? Это что за куча-мала? А? Я вас спрашиваю! А ну, быстро все выстроились в ряд! Чья сейчас очередь?
        - Моя, - охотно призналась все та же девочка-светофор по имени Света. Подпрыгнула на месте, оттолкнулась правой ногой и помчалась по ковру. И взлетела в воздух, да так высоко, что у Ивана на миг перехватило дыхание.
        - Ноги вместе! Ноги вместе должны быть, Света! И носки тянуть!
        Иван удивился: она еще недовольна! На его взгляд, эта Света-светофор летала в воздухе вполне безупречно.
        Он продолжал сидеть на низкой скамейке и наблюдать за воздушными пируэтами десятилетних спортсменок, всем своим видом показывая, что это ему смертельно интересно. Но на самом деле все девчонки делали одно и то же, крутились в воздухе абсолютно одинаково, и после пятого или шестого по счету сальто Иван откровенно заскучал. Он перевел взгляд на тренерскую спину. Эта прямая спина и гордо расправленные плечи казались ему сейчас воплощением неприступности. Вот ведь, кажется, очередная неудача его постигла. Пожалуй, хватит уже проявлять настойчивость. Сказала же - «неинтересно». Без всякой злобы сказала, просто честно и откровенно. Если с третьей попытки не получилось ничего - нужно просто забыть. Забыть и не вспоминать. И это будет не так уж сложно. По крайней мере, не настолько сложно, как забыть Веру, - не придется вычеркивать из памяти пятнадцать прожитых лет.
        Придется вычеркнуть только один день. Один-единственный разнесчастный день, да и то не целый день, а только одно утро и один вечер. Подумаешь. Нет ничего в жизни проще. Пожалуй, он так и сделает. Прямо сейчас - встанет с этой дурацкой низкой скамейки, на которой устал уже сидеть с торчащими выше головы коленями, попрощается и уйдет. И больше не вернется. И вспоминать не будет, и жалеть ни о чем не будет тоже…
        Он уже и правда собрался подняться со скамейки и выйти из зала. Но секундой раньше произошло что-то такое, что вмиг разрушило все его планы.
        Сначала он даже не понял, в чем дело. И никто, кажется, этого не понял. Привычное сальто девочки-светофора, десятое уже, наверное, по счету, вдруг закончилось как-то неправильно. Рыжая косичка метнулась в воздухе, корпус девчонки сдвинулся резко вправо, она беспомощно замахала в воздухе руками - И упала, ударившись головой о бортик такой же низкой скамейки, стоявшей вдоль стены. Упала - и замерла, не двигаясь и не говоря ни слова.
        В зале повисла мертвая тишина. Иван успел только подумать о том, что этот звук, который он сейчас слышал, никак не может быть звуком удара головы о скамейку. Не может быть, потому что…
        - Светка!!! - послышался крик Дианы.
        Хотя Иван и не узнал ее голоса, но догадался, что кричит именно она. Он вскочил со скамейки и помчался вслед за ней к неподвижно лежащей на гимнастической дорожке девчонке.
        Сама девчонка лежала на дорожке, и только голова ее неловко свесилась на пол и лежала теперь в промежутке между дорожкой и скамейкой. Иван сумел разглядеть дощатый пол спортивного зала. Доски были покрашены в синий цвет.
        - Светка!!! Светка, очнись! Очнись, прошу тебя… Господи, да что же это?!
        Иван опустился на колени рядом с девчонкиной головой. Одна коленка тут же сползла в щель между скамейкой и гимнастической дорожкой. Лицо у девчонки было бледным - ни кровинки, и губы были белые. Он осторожно подложил ладонь под ее голову, опасаясь, что ладонь станет мокрой от крови, но ладонь была сухой, и это значило, что крови не было.
        - Светка! - слышалось отовсюду. Иван поднял на миг глаза и увидел над собой множество встревоженных лиц - детских, взрослых. И лицо Дианы - почти такое же бледное, как и лицо девчонки, которая сейчас была без сознания.
        - Она жива. Просто ударилась и потеряла сознание. Ее нужно к врачу. Есть у вас здесь врач?
        - Да, конечно… Конечно, врач… - Диана поднялась с колен.
        Иван подложил другую руку под талию девчонки и поднял ее на руки, ощущая мягкие косточки под одеждой и кожей. Длинная рыжая коса с такой же рыжей резинкой на конце скользнула по предплечью и упала вниз. Она так и болталась, раскачиваясь, как маятник, из стороны в сторону, все время, пока Иван осторожно нес девчонку к медпункту, спускался с ней по ступенькам, а потом еще долго шел по вестибюлю спортивного комплекса, в котором по-прежнему было полно народу и скучал под огромной диффенбахией черный кот.
        Диана шла рядом с ним, и для чего-то придерживала одной рукой Светкину голову, и все время причитала: «Господи, как же… как же так…»
        Когда они наконец остановились возле двери в медпункт и Светкина коса перестала телепаться в воздухе, выяснилось, что медпункт закрыт. Хотя он и не должен был быть закрыт в это время - до конца последней тренировки оставалось еще полчаса. Диана долго дергала ручку двери, отчаянно стучала в нее кулаками, приговаривала
«Господи…» и даже выругалась один раз - но медпункт все равно был закрыт. По всей видимости, в этот день дежурный врач решил уйти с работы пораньше, никак не ожидая, что Светка неудачно сделает сальто, ударится головой о край скамейки и потеряет от этого удара сознание.
        - «Скорую». Нужно вызвать «скорую», - пробормотала Диана. - Девочки, быстренько, кто-нибудь, дайте телефон…
        Иван только теперь заметил позади себя стайку девчонок с встревоженными, раскрасневшимися лицами. Диане протянули сразу два сотовых телефона.
        - Не надо. Не надо «скорую», - сказал Иван твердым голосом, и две протянутых руки с сотовыми телефонами замерли в воздухе. - Не надо, - повторил Иван. - «Скорая» долго будет ехать, мы много времени потеряем. Я сам ее отвезу на машине. У меня машина здесь, рядом. И у меня врач знакомый в отделении травматологии первой областной больницы. Я сам ее отвезу.
        - Да, - выдохнула Диана. - Да, конечно. Только… Нужно что-нибудь…
        Она беспомощно осмотрелась по сторонам. Иван не понимал, что еще может быть нужно. Но Диана стояла на месте, поэтому он посчитал, что это «что-то» должно быть исключительно важным.
        Наконец она сообразила:
        - Теть Шур! Тетя Шура!
        В поле зрения сразу же показалась уже знакомая Ивану тетенька-вахтерша. Лицо у нее было таким же встревоженным, как и у всех.
        - Теть Шур, несите скорее свою теплую кофту! - приказала Диана. - Мы вашей теплой кофтой Светку накроем, чтоб она не замерзла, пока к машине ее будем нести…
        Тетя Шура вмиг исчезла и спустя какую-то секунду появилась снова, словно материализовавшись из воздуха. В руках у нее была большая вязаная кофта из серого пуха - такого же, из которого обычно вяжут платки. Иван вспомнил, что почти такая же кофта была у его бабушки и есть у мамы.
        Диана накинула кофту на Светку, расправила ее по длине, насколько это было возможно, плотно подоткнула с обеих сторон. Светка стала очень похожа на куклу, которую уложили спать и накрыли вязаной кофтой, потому что у куклы не было своего, куклиного, одеяла. Светкины ноги в зеленых носках все равно остались голыми, а рукава кофты теперь висели внизу вместе с рыжей Светкиной косой и тоже раскачивались в воздухе.
        Но все это было не важно. Иван как-то отстраненно подумал про эти рукава и про голые Светкины ноги в зеленых носках - так всегда обычно бывает, когда что-то случается, в голову лезут совершенно непонятные и неважные мелочи.
        - Девочки, а вы - по домам. Я вам всем обязательно позвоню… Обязательно!
        И снова они шли по вестибюлю, снова мелькали перед глазами тоненькие фигурки девочек-призраков с булавами за спиной и мощные фигуры культуристов. Диана слегка поддерживала Светкину голову, но уже не приговаривала «Господи, как же…». Она обогнала Ивана на пару шагов, легко сдвинула с места массивную и тяжелую дверь, распахнула ее перед Иваном во всю ширь, чтобы Ивану было удобнее нести Светку.
        Воздух на улице был сухим и морозным. Иван впервые подумал о том, что сама Диана без головного убора и без верхней одежды, что это очень плохо, потому что она может простудиться. Мысль эта была глупой, Иван понимал это, поэтому ничего говорить не стал, а только прибавил шагу, чтобы побыстрее добраться до теплого салона своей машины.
        Пульт сигнализации был в кармане брюк. Иван замешкался, но потом сообразил, что другого выхода, кроме как просить Диану вытащить из кармана пульт и открыть машину, у него просто нет.
        Ее ладонь легко скользнула в его правый карман, задержалась в нем на мгновение и вынырнула обратно. Легко прогнав прочь неуместные мысли, он объяснил ей, на какую кнопку нужно нажать, чтобы открыть машину. Сигнализация пискнула и мигнула синими огоньками.
        - Открывайте дверь и садитесь в дальний конец. Чтобы ее голова была у вас на коленях.
        Да, да, - послушно пробормотала Диана, проскользнула в салон и бережно приняла Светку к себе на руки. Светкины ноги пришлось согнуть в коленках, потому что во всю длину они не уместились на заднем сиденье.
        Иван захлопнул дверцу, обошел машину и сел за руль. Диана на заднем сиденье все расправляла вязаную кофту, укутывая серым вязаным полотном Светкины плечи и руки. Мотор пришлось прогревать, но на это ушло не больше двух минут, после чего машина тронулась с места и очень быстро набрала такую скорость, с которой прежде еще никогда не ездила мимо спортивного комплекса.
        Бледное и по-прежнему испуганное лицо Дианы отражалось в зеркале заднего вида.
        - Все будет в порядке. Не переживайте, - сказал он ей, глядя в это зеркало, и заметил, как она улыбнулась в ответ вымученной и растерянной улыбкой. Улыбнулась и отвела глаза в сторону - теперь он уже больше не мог поймать в зеркале ее взгляда и не мог понять, перестала ли она так сильно переживать и верит ли, что со Светкой все будет в порядке.
        По дороге он позвонил Юрке и выяснил, что отец его как раз сегодня вечером дежурит в травматологии. Юрка требовал объяснений, что случилось, но объяснять в присутствии Дианы не хотелось, поэтому Иван просто сказал, что все в порядке, а подробности он расскажет Юрке потом, потому что сейчас ему некогда. - Нам повезло, - сказал он, обращаясь к отражению в зеркале. - Сегодня в травматологии как раз дежурит главврач. А он - отец моего бывшего одноклассника и лучшего друга.
        Она кивнула в ответ и снова отвела взгляд в сторону. Иван прибавил скорость, мысленно прикинув, что минут через семь-восемь, никак не больше, они уже будут в больнице.
        Так и случилось. Теперь все действия совершались в обратном порядке - Иван сперва принял у Дианы Светку, потом подождал, пока Диана замотает Светку вязаной кофтой, потом велел ей взять с передней панели пульт от сигнализации, нажать на кнопку и положить пульт в правый карман своих брюк.
        В приемной было не много народу. Своей очереди поджидал мужчина, Иван почему-то потом не смог вспомнить ни его лица, ни приблизительного возраста, отчетливо помнил только, что носки его ботинок были усыпаны мелкими-мелкими дырочками, и он еще подумал, что туфли у мужчины явно летние, не по погоде.
        Усадив Диану в кресло и передав ей на руки драгоценную ношу, он постучал в приемное отделение и вошел, осторожно закрыв за собой дверь. И уже буквально через минуту появились медсестры и санитары, они осторожно забрали Светку из рук Дианы и переложили ее на больничную каталку. Каталка громыхнула и уехала куда-то в дальний конец коридора, а затем громыхнули двери лифта, и Светка на каталке скрылась в нем вместе с санитарами и медсестрой.
        В глазах у Дианы заблестели слезы.
        Иван, словно очнувшись, заметил эти слезы в ее глазах, увидел, что она в спортивном костюме и в кроссовках, с непокрытой головой. Стоит и сжимает в руках ненужную теперь уже серую вязаную кофту, кусает губы, а пальцы рук у нее белые.
        Ему снова, как в спортивном зале полчаса тому назад, вдруг захотелось назвать ее Динкой и на «ты» и прикоснуться к побелевшим пальцам, разжать их и согреть, спрятав в своих ладонях.
        Но вместо этого он только сумел произнести:
        - Не плачьте, Диана.
        Она кивнула в ответ и спросила:
        - Как вы думаете, Иван, с ней… что-нибудь серьезное?
        - Думаю, с ней все в порядке. Знаете, я в детстве тоже занимался спортом. Плаванием. Но у нас тоже были «сухие» тренировки в спортивном зале, и такие вот травмы случались довольно часто… Но в результате ничего страшного не происходило. Выяснялось, что это просто ушиб, на месте удара вырастала шишка - и все. Ну, в крайнем случае это было легкое сотрясение мозга…
        Иван врал - безбожно и напропалую. На его памяти не было никаких таких случаев ударов головой о скамейку. Спортивное плавание вообще не травматичный вид спорта, и единственной травмой, полученной на его памяти, была травма Гоши Голубева, который сиганул с шестиметровой вышки без разрешения тренера и ударился животом о воду.
        - А то, что она потеряла сознание? Знаете, я тоже всю жизнь спортом занималась. Но на моей памяти никто ни разу не терял сознания. Руки-ноги ломали, шишки набивали - это было. Но вот чтобы потерять сознание…
        Дверь кабинета приоткрылась. Пожилой врач в белоснежном халате жестом пригласил войти. Переглянувшись, они решили, что нужно заходить в кабинет вдвоем. Одному Ивану там делать было нечего, поскольку он все же лицо в определенной степени постороннее. А отпустить Диану одну он не мог.
        Поэтому они вошли вдвоем и остановились напротив стола, заваленного бумагами и рентгеновскими снимками. За столом сидел Аркадий Борисович, отец Юрки Трепакова, который знал Ивана с детства.
        - Вы присаживайтесь, молодые люди. - Аркадий Борисович жестом указал на стул. Непонятно было, каким образом они могли уместиться на этом стуле вдвоем. Диана села, а Иван продолжал стоять рядом с ней, готовый в любую минуту прийти на помощь.
        Хотя помощь его и не понадобилась. Диана, несмотря на бледность и испуганный вид, совершенно четко ответила на все вопросы и даже относительно точно назвала время, в течение которого Светка находилась без сознания. На заполнение медицинской карты ушло минут пятнадцать.
        - Доктор, скажите, что с ней? - не выдержала Диана. - Вы ведь можете дать какое-нибудь предварительное заключение на основании…
        - Предварительное заключение дать пока не могу. Если она в течение пяти-десяти минут не придет в себя, значит, внутренняя травма серьезная. Если очнется… Впрочем, давайте подождем результатов электроэнцефалографии и компьютерной томографии.
        Загадочное и труднопроизносимое слово «электроэнцефалография» подействовало как успокоительная таблетка. Слово было серьезным, важным и очень специальным.
        - Минут через сорок зайдите ко мне в кабинет. Думаю, смогу сказать что-нибудь более конкретное. Хотя, поскольку видимых признаков перелома костей черепа нет, будем надеяться, что это всего лишь сотрясение.
        Эти сорок минут протяженностью почти что в сорок лет они провели в больничном холле, сидя в деревянных креслах с откидными сиденьями и общими подлокотниками. Точно такие же кресла из ДСП раньше стояли во всех школьных актовых залах и в некоторых кинотеатрах - пропитанные олифой и покрытые лаком, широкие, жесткие и очень неудобные кресла.
        В холле пахло лекарствами и пылью. На стенах, покрашенных голубой краской, висели популярные медицинские плакаты. Слышались голоса, и изредка пробегали по коридору, стуча тонкими каблуками, медсестры. Наверное, все больницы похожи одна на другую.
        Некоторое время они молчали. Иван испытывал неловкость от этого молчания, но просто не знал, что сказать. Диана же как будто вовсе его не замечала, сидела в деревянном кресле прямо, скрестив на груди руки и уставившись неподвижным взглядом в одну точку.
        - Диана… - Он наконец нарушил молчание, которое становилось невыносимым.
        Она подняла глаза и в первую секунду будто бы даже немного удивилась, увидев его рядом. Он уже ожидал от нее привычного вопроса «Вы что, меня преследуете?» и возмущенного шипения, но она ничего такого сказать не успела, потому что быстро его вспомнила и даже улыбнулась ему.
        - Спасибо вам. Если бы не вы - не знаю, что бы я делала. Пришлось бы «скорую» вызывать и ждать ее потом целый час.
        - Меня не за что благодарить.
        - Ну да. На вашем месте так поступил бы каждый. - Она усмехнулась и объяснила: - Я пытаюсь шутить, вы заметили?
        - И правильно делаете. Вот увидите, все будет нормально.
        - Не понимаю, как это могло случиться. Светка вообще очень техничная, за последние полгода даже с бревна ни разу не упала. И тут вдруг… Вроде и разбег у нее был правильный, и толчок… Не понимаю.
        - Наверное, нужно будет позвонить ее родителям.
        - Родителям. Ох, родителям… - Она горестно вздохнула. - Знали бы вы, что там за родители. Одна мать, да и та хуже мачехи. Светка сколько раз на тренировку с синяками приходила. Бьет она ее, когда напьется. Представляете? Своего ребенка… Да пусть бы даже и чужого…
        - Жалко. Она, кажется, очень способная девочка.
        - Очень. Вы даже не представляете, насколько способная. Правда, лентяйка. Если бы ей еще трудолюбия чуть-чуть - тогда для нее все пути открыты.
        - Маленькая еще, наверное, поэтому не понимает.
        - Наверное…
        Они сидели, соприкасаясь плечами, в жестких и неудобных деревянных креслах и разговаривали про Светку. Изредка бросая взгляд на лицо Дианы, Иван каждый раз ловил себя на мысли, что сейчас это лицо снова кажется ему незнакомым. Не таким, каким он видел его прежде. Юрка тогда в разговоре в шутку назвал ее многоликой - а ведь так оно и было. Впервые ее увидев, Иван подумал, что она совсем девчонка, что ей не больше восемнадцати. Теперь, при тусклом освещении больничных ламп, встревоженная и озабоченная, она выглядела на свой возраст и даже чуточку старше.
        И от этого почему-то ужасно хотелось пожалеть ее. Притянуть к себе, прижаться к макушке губами и прошептать: «Успокойся, Динка». Он чувствовал нутром, что это несправедливо, что такого не должно быть, чтобы в двадцать шесть лет женщина выглядела на двадцать восемь. Не должно в таком возрасте быть на лице вот этой тонкой, едва заметной, но все же морщинки поперек лба. Не должно быть такой горечи во взгляде. И еще что-то неуловимое заметил сейчас Иван в этом взгляде. Какое-то неуместное и странное смирение с судьбой. Такие взгляды бывают у пожилых людей, в течение прожитых лет успевших убедиться в том, что бороться с судьбой бесполезно.
        Хотя, может быть, все это Иван придумал, а Диана просто была расстроена из-за Светки, поэтому и выглядела такой измученной. Потому что до этого она ни разу не казалась ему измученной и не выглядела старше своего возраста - как раз наоборот, была веселой и злой и совсем-совсем юной.
        - Сегодня у меня с самого утра день не заладился, - пожаловалась Диана. - Вроде не пятница, не тринадцатое, и даже не понедельник…
        - Вы верите в приметы?
        - В приметы? - Она снова улыбнулась. - Нет, не верю. Это я просто так сказала. Просто потому, что день неудачный, вот и ищу всякие причины. Утром на первую тренировку опоздала. Никак не могла отвязаться от Василия. Он все шел и шел за мной. Сколько раз говорила - не ходи за мной, нечего тебе за мной ходить. Все равно ходит… Вы что так смотрите?
        Иван почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки. Что это еще за придурок, что за маньяк такой? Он даже представил себе его мысленно - забулдыга с покрасневшим от мороза и выпивки лицом, мужик явно за пятьдесят, грубый и хамоватый. Пальцы сжались в кулаки, а кулаки зачесались.
        - Я просто подумал… Если он вам так досаждает, этот Василий, может быть… Может быть, мне с ним поговорить? Ну, так, по-мужски… знаете…
        Некоторое время она смотрела на него и хлопала глазами, почти как кукла.
        - По-мужски? О боже, это как же можно по-мужски… С Василием-то? Он… Он кот, понимаете? Василий - это наш кот… Я ему не разрешаю за собой ходить, потому что боюсь, что он потеряется…
        Глаза ее смеялись. И лицо снова озарила улыбка - озорная, девичья. Иван сперва собирался провалиться сквозь землю вместе с креслом, на котором сидел, но потом все же передумал и рассмеялся в ответ:
        - Извините, я не знал… Ну, если это кот, тогда, конечно, не стану обижать вашего Василия…
        В коридоре послышались шаги, и оба они резко перестали смеяться - шаги были мужскими, тяжелыми, явно не медсестринскими. Вскоре в проеме двери показался и сам Аркадий Борисович.
        - Смеетесь? Это хорошо.
        Иван вскочил - громко хлопнуло, ударившись о спинку, сиденье кресла. Следом за ним вскочила Диана.
        - Аркадий Борисович? - Она бросилась к врачу, почти в три прыжка одолела пространство, их разделяющее, и застыла в полной неподвижности.
        - Новости не такие уж плохие. Можно сказать, даже хорошие, если можно так назвать сотрясение мозга.
        - Сотрясение? У нее просто сотрясение, и больше ничего?
        - Она пришла в себя еще в лифте. Компьютерная томография не обнаружила травматических отклонений в состоянии вещества мозга. Плотность серого и белого вещества в пределах нормы. Паренхиматозной очаговой патологии также не выявлено. Кратковременное угнетение сознания, замедление пульса, жалобы на головную боль и головокружение… Эти и другие признаки позволяют диагностировать сотрясение мозга средней степени тяжести.
        Больше половины услышанных слов показались Ивану непонятными. Однако он сумел уловить смысл: ничего страшного не случилось. Сотрясение мозга - неприятная штука, но все же от него не умирают и не становятся инвалидами. А это главное.
        Диана, видимо, чувствовала то же самое. Она вздохнула - тяжело и вместе с тем облегченно, словно вместе с этим тяжелым вздохом изгоняла накопившуюся тяжесть из собственной души.
        - Нам можно ее увидеть? Она в сознании?
        - Она в сознании, я же уже сказал. Но вот видеть ее вам сейчас не обязательно. У нее сильное головокружение и позывы к рвоте. Поверьте, это не самое лучшее состояние для того, чтобы принимать посетителей. Подождите до завтра - завтра Светлана будет чувствовать себя значительно лучше.
        - Ей необходимо остаться в больнице?
        - Конечно, ей необходим стационар. Два-три дня - это как минимум. Потом амбулаторное лечение, еще две-три недели.
        Но вы можете навестить ее уже завтра… Завтра утром. Кстати… Я правильно понимаю, вы ее тренер? - Аркадий Борисович пристально и как-то оценивающе посмотрел на Диану. Она кивнула.
        - Дело в том, что медсестра попыталась дозвониться ее родителям и сообщить о случившемся. Но дома никто не берет трубку. Может быть, вы…
        - Да-да, конечно. Не беспокойтесь. Я обязательно позвоню Светиной матери и сообщу ей.
        - Ну что ж, тогда, наверное, все… Поезжайте домой и не переживайте - с девочкой все будет в полном порядке.
        Диана порывисто схватила врача за руку:
        - Доктор, вы даже не представляете…
        - Представляю. Все я прекрасно представляю. Одного только не могу понять - вы что же, вот так, в кроссовках и в спортивном костюме…
        Он смотрел на Диану, строго сдвинув брови. Точно так же, как когда-то давно смотрел на своего сына Юрку и на его приятеля Ивана, когда заставал их на улице с непокрытой головой или голой шеей. Иван и Юрка в детстве единогласно ненавидели шарфы и какие бы то ни было головные уборы.
        - Мы же на машине, Аркадий Борисыч. Я ее довезу прям до подъезда, она замерзнуть не успеет…
        Аркадий Борисович кивнул, одобряя намерения Ивана. Протянул сухую мужскую ладонь, сжал крепко Ивановы пальцы и попрощался.
        Потом они ехали в его машине, и теперь Диана сидела уже не на заднем сиденье, а на переднем, рядом с Иваном. И долго укрывалась вязаной кофтой, потому что сперва в машине было холодно, и она не сразу прогрелась, несмотря на то что Иван включил отопитель. Потом, когда в машине стало тепло, Диана стянула с себя серую вязаную кофту, забросила ее на заднее сиденье, улыбнулась и принялась тихо что-то рассказывать о своем детстве, о школьных подругах, о бабушке, которая вязала точно такие же кофты и продавала их на рынке, все время опасаясь, что ее заберут в милицию и посадят в тюрьму за спекуляцию. Рассказывала про своих кошек, которые были у нее всегда, с самого детства. Много разных кошек и котов с человеческими именами - Сидор, Авдотья, Степан, Анжелика и даже Николай. Рассказывала про то, как некоторые из них жили долго и умирали от старости, некоторые умирали молодыми от какой-нибудь кошачьей болезни, а некоторые просто исчезали - выходили на улицу и однажды не возвращались домой. При этом она периодически спрашивала: «Вам все это интересно?» Иван кивал, сдерживая улыбку, а она оправдывалась:
«Сами же хотели. Сами же сказали - познакомиться поближе, и чтобы я что-нибудь про себя рассказала. Вот я и рассказываю. Я почти всем и всегда про кошек своих рассказываю. Я просто кошек очень люблю». Иван снова кивал, снова сдерживал улыбку - и так до следующей порции извинений, опасений и пояснений, для чего и почему она все это ему рассказывает.
        Она говорила без умолку, торопливо, перебивая иногда себя и периодически себя за это ругая - «тьфу, черт!». Иван чувствовал и прекрасно понимал ее состояние - состояние легкости, которая наступает после только что пережитого сильного волнения или страха.
        А потом машина сломалась.
        Она сломалась как-то совершенно неожиданно - никаких тревожных признаков в работе двигателя Иван не замечал. Но внезапно на очередном перекрестке двигатель просто не завелся - послышались холостые выхлопы, а потом он и вовсе замолчал. Как будто умер.
        - Черт, - выругался Иван.
        У него еще ни разу не ломалась в дороге машина.
        Вернее, ломалась, когда-то совсем давно, его самая первая машина, красная
«шестерка», которая перешла ему в наследство от деда. Та «шестерка» только и делала, что ломалась, и Иван практически каждый день ошивался в автомобильной мастерской, куда в большинстве случаев его доставляли водители-попутчики, прицепив его старушку к бамперу своей машины железным тросом.
        Но это было очень давно.
        А с тех пор, как он купил себе эту новенькую «ауди», он совершенно забыл о том, что машины - это все же машины и они иногда ломаются. Он абсолютно не представлял себе, по какой причине может вот так внезапно сломаться машина, он совсем не разбирался в устройстве двигателя. Он не знал, что теперь делать. До дому они не доехали совсем чуть-чуть, и все же это «чуть-чуть» невозможно было преодолеть никаким иным способом, кроме как проехать на машине, потому что на Диане был эластичный спортивный костюм и кроссовки на тонкой подошве, а на дворе был холодный ноябрь, и Диана могла простудиться. Конечно, он мог одолжить ей свою куртку, но вот как быть с кроссовками на тонкой подошве? Едва ли ей придутся впору Ивановы ботинки…
        - Вы извините. Я сейчас. Я мигом ее починю. Правда. Я прекрасно разбираюсь в… сломавшихся машинах, - сказал он тоном, не допускающим возражений.
        Она, впрочем, не больно-то и возражала. Только кивнула в ответ и попросила включить магнитофон, чтобы она могла послушать музыку, пока он будет чинить машину.
        Кроме джаза, в машине никакой музыки не было. Но Диана сказала, что джаз тоже вполне подойдет. Оставив свою попутчицу в компании Бенни Гудмена, Иван вышел из салона, вдохнул поглубже свежего прохладного воздуха и храбро открыл капот.
        Перед ним была груда железа. И он понятия не имел, по какому принципу это железо работает и по какому принципу оно ломается. Единственной знакомой деталью в двигателе показался Ивану ремень. Он подергал его на всякий случай - но ремень был целым, значит, дело не в нем. Иван подергал еще и датчики - тоже на всякий случай.
        Дальше напрягать мозговые извилины было бесполезно. Иван все равно не починил бы машину, как не починил бы сейчас, например, космическую ракету, с устройством двигателя и принципами работы которой был знаком примерно так же. Он знал это наверняка. И все же продолжал упорно копаться в железках, покручивая какие-то винтики. Потому что вернуться в салон и признаться в своей автомобильной безграмотности было категорически стыдно. Рано или поздно, конечно, сделать это все равно придется, но нужно по крайней мере сделать вид, что он попытался устранить поломку.
        Все это было ужасно глупо - Иван это прекрасно понимал. Ему совершенно не обязательно было разбираться в автомобильных двигателях. Он не работник станции технического обслуживания, а дизайнер, и далеко в прошлом остались те времена, когда все без исключения автомобилисты спокойно могли стоять часами на дорогах, копаясь в двигателях своих сломавшихся машин, и рано или поздно в результате таких копаний эти машины чинились. Сегодня совсем не стыдно отогнать машину на станцию техобслуживания и просто отремонтировать ее за деньги.
        Глупость все это, повторил он в очередной раз самому себе. И признался наконец - он просто хочет, чтобы она оставалась в машине подольше.
        И это было еще одной, еще более глупой глупостью, потому что какой смысл в том, что она сидит сейчас там одна в машине и слушает музыку, а он стоит на холодном ветру и делает вид, что ремонтирует двигатель. Они все равно отдельно друг от друга, и это почти то же самое, как если бы она была сейчас у себя дома, а он - у себя дома.
        Но нет, все-таки не одно и то же. Потому что она сейчас не у себя дома, а в салоне его машины. Сидит и ждет, когда он починит двигатель. Сидит и ждет его. И он знает, что она сейчас сидит в салоне его машины и ждет его.
        И все это - совершенно невероятно и фантастически глупо.
        Потому что в любом случае дома ее ждет ее собственный муж и ее собственный ребенок. И она ждет, когда же Иван наконец починит свою машину, и хочет побыстрее оказаться дома, где ее ждет муж и ребенок. А он, Иван, если разобраться, никакого отношения к ней не имеет. Он просто случайный попутчик. Он - никто, и звать его никак.
        Предаваться философским размышлениям, уставившись в непонятные железки, противно отдающие машинным маслом, было глупо и холодно. Иван, уступив сперва натиску собственной глупости, наконец сдался под натиском холода, закрыл капот и сел в салон.
        - Кажется… - сказал он и осекся.
        Он хотел сказать, что ему кажется, что в двигателе слишком серьезная поломка и он не сможет починить машину самостоятельно - придется вызывать эвакуатор и отгонять ее на СТО.
        Но не стал ничего говорить, заметив, что глаза у Дианы закрыты. Что голова ее слегка свесилась набок, а лицо у нее спокойное и умиротворенное.
        Диана заснула. Совершенно невероятным образом Диана заснула в его машине. За каких-то десять минут успела заснуть спокойным и безмятежным сном. Как будто дома ее не ждал никакой ревнивый муж, как будто она вообще никуда не торопилась и считала, что в том, чтобы заснуть в салоне Ивановой машины, нет ничего особенного.
        - Спишь, - произнес он шепотом. И добавил, окончательно убедившись в том, что она его не слышит: - Динка.
        Это было похоже на какое-то чудо.
        Иван хотел выключить музыку, но потом подумал, что, раз она заснула под музыку, значит, музыка ей не мешает. Значит, сейчас ей эта музыка снится, и это хорошо.
        А потом случилось еще одно чудо. Он повернул ключ зажигания - и двигатель заработал. И это уж точно было настоящее чудо, потому что Иван наверняка знал, что ничего такого полезного не сделал, ковыряясь в непонятных железках. Что он, Иван, здесь совершенно ни при чем, а значит, случилось чудо.
        Иного объяснения он придумать не мог.
        Осторожно, едва дыша, он просунул руку на заднее сиденье и вытащил серую вязаную кофту. За то время, пока двигатель не работал, машина успела остыть, поэтому кофта сейчас была как нельзя более кстати. Осторожно, едва дыша, он накинул серую вязаную кофту ей на плечи - она не шевельнулась. Иван расправил кофту, у которой теперь снова болтались рукава, и некуда было их пристроить, и всерьез задумался о том, зачем вообще нужны кофтам рукава. А потом все же подоткнул рукава ей под спину, и получилось, как будто бы эти рукава теперь обнимали ее. Правый рукав - справа, левый - слева, и только тогда Иван успокоился и подумал о том, что нужно включить отопитель.
        Она спала тихо-тихо, совсем неслышно и незаметно было, как она дышит. Достав из кармана мобильник, он отключил его и с торжествующей радостью отметил, что у нее, у Дианы, мобильного телефона с собой нет. И это значило, что теперь никто не посмеет нарушить ее сон, что она будет спасть в Ивановой машине столько, сколько ей хочется, и все это время можно будет находиться рядом с ней и даже рассматривать ее, стараясь только не разбудить взглядом.
        Иван знал - от слишком пристального взгляда человек может проснуться. А потому смотрел на нее не слишком пристально. Но не смотреть совсем тоже не мог. Ему было приятно смотреть на нее под музыку Бенни Гудмена. Эта музыка очень ей подходила.
        Теперь, когда сине-зеленые глаза, приворожившие Ивана в то далекое летнее утро, были закрыты, лицо ее все равно казалось каким-то особенным. Хотя каждая отдельно взятая черта вроде бы и не несла в себе какой-то уникальности. Нос был как нос, брови как брови, подбородок… Подбородок был симпатичный и детский, с маленькой ямочкой посередине. И губы были детские, немного обиженные, раскапризничавшиеся. Фрагменты челки выбились из плена невидимок и падали на лоб светло-русыми соломинками.
        Она была совершенно необыкновенной.
        Совершив это научное открытие, Иван усилием воли отвел взгляд в сторону, потому что начинал уже самому себе напоминать маниакального персонажа с книжных страниц. Кого именно - фаулзовского коллекционера или древнегреческого Пигмалиона - он, правда, так и не решил. Но анамнез, как сказал бы специалист по диагностике зубных болезней Юрка Трепаков, был определенно схожий.
        И еще он вспомнил, что в литературе, кроме греческой легенды про Пигмалиона и Галатею и английского романа про коллекционера, есть еще одно произведение, которое так и называется - «Похвала глупости». Или, может быть, «Хвала глупости» - Иван точно не знал, потому что никогда в жизни этого произведения не читал и даже понятия не имел, кто его автор, но знал совершенно точно, что написано оно про него. Наверное, и правда, иногда все-таки нужно совершать в жизни глупости - для того чтобы потом можно было вспомнить что-нибудь приятное и волшебное. Вот как сейчас.
        Ощутив себя героем сразу трех литературных произведений, Иван откинул голову на спинку кресла и некоторое время сидел, ни о чем не думая, просто тихо улыбаясь. Он вдруг совершенно четко осознал, что наконец вернулся домой. Не три года назад, после Сибири, Испании и снова Сибири, а именно сейчас. Потому что все эти три года его скитания продолжались, хоть и казалось иногда все это выдумкой, бредом воспаленного сознания, жалостью к себе, трусостью и мелочностью - но тем не менее так оно и было. Что на самом деле, по-настоящему, он вернулся только сейчас. И часы на панели приборов фиксируют не просто время, а отсчитывают первые секунды его новой жизни. Жизни после возвращения.
        Что бы ни случилось потом. Он знал это наверняка - даже если этот неожиданный и странный вечер в машине не будет иметь никакого продолжения. Скорее всего, так и будет, потому что иначе быть не может. Она поспит еще несколько минут, а может быть, даже несколько часов, потом проснется, и он высадит ее у подъезда, они попрощаются и больше не увидятся никогда. У них просто нет причин для этой встречи, у них у каждого своя жизнь.
        Теперь-то он наконец понял, зачем так настойчиво искал этой встречи. Зачем ехал на машине за автобусом, упорно повторяя бессмысленную комбинацию цифр и букв, написанных белой краской на желтом корпусе «Икаруса». Зачем целую неделю ездил объездной дорогой и снижал скорость до тридцати километров в час, проезжая мимо спортивного комплекса. Зачем придумал китайца с седой бородой и лукавым прищуром раскосых глаз и зачем совершил еще целую кучу разных глупостей, больших и маленьких.
        Для того чтобы наконец вернуться домой. Вот ведь как все просто.
        Диана проспала в машине целый час. За этот час он успел потихоньку доехать до той самой пятиэтажки, за поворотом которой она скрылась в прошлый раз. Дослушать до конца диск с записями Бенни Гудмена и прослушать почти половину диска с записями Чарли Паркера. За этот час он трижды поправлял на ней кофту, а потом, почувствовав, что в машине стало жарко, снял с нее эту кофту и снова забросил ее на заднее сиденье.
        А потом она проснулась. Проснулась как-то неожиданно, просто вздохнула во сне и открыла глаза. Огляделась - Иван успел заметить удивление и даже легкий испуг, промелькнувший в ее взгляде. Потянулась и рассмеялась:
        - Ничего себе! Я что же, получается, спала?
        - Спала, - подтвердил Иван с непонятной гордостью в голосе.
        - Ничего себе! А что же вы меня не разбудили?
        - Вы не давали инструкций на этот счет. И мне было жалко вас будить. Да и к тому же зачем?
        - И правда. Инструкций я не давала, - подтвердила она серьезно. - Сколько же сейчас времени?
        - Не так много, как кажется. Вы проспали всего час. Час и несколько минут.
        - Ничего себе! Час и несколько минут? Да я с ума сошла, что ли?
        Кажется, она вполне серьезно задала этот вопрос и даже ждала на него ответа. Иван честно задумался над поставленным вопросом и серьезно ответил:
        - Не знаю. Я так не думаю. Вы просто устали, поэтому заснули. Совсем не обязательно было сходить для этого с ума.
        - Вы так думаете, Иван? - Она смотрела на него, прищурившись, а потом снова рассмеялась: - Вот ведь что получается… Получается, Иван, что я провела с вами ночь…
        - Ну, не ночь, а вечер… К тому же не со мной, а просто в моей машине… - От этого ее неожиданного пассажа ему вдруг захотелось заикаться.
        Ну надо же, - снова повторила она, удивляясь самой себе. - И где это мы сейчас? - Она оглядела слабо освещенную улицу за окном машины. - А, так это мы уже почти приехали… Так вы, значит, сумели машину свою починить?
        - Сумел, - с гордостью ответил Иван, отгоняя прочь пионерские мысли о том, что врать нехорошо.
        - И что с ней было?
        - Да так… Неполадки… В общем, неполадки небольшие в двигателе. А вы что, разбираетесь… в двигателях?
        - Нет, - сказала она. - Я просто так спросила. Ну, наверное, из вежливости. На самом деле я совсем не разбираюсь в двигателях, Иван…
        - Понятно, - ответил он, хотя все было совершенно непонятно. Почему это вдруг она, проснувшись, без конца стала называть его Иваном? Как будто это его имя приснилось ей во сне, а до этого она вообще понятия не имела, как его зовут, несмотря на то что он представился ей еще при первой встрече.
        - Ой, надо не забыть позвонить Светкиной матери. Вот ведь… Что же это я заснула, а? И почему вы меня все-таки не разбудили, а?
        - Я же сказал уже. Мне было жалко вас будить.
        - Жалко ему было, - проворчала она. - А то, что мне нужно позвонить Светкиной матери, и то, что меня дома ребенок ждет и, между прочим, волнуется, - это, значит, вас не касается, да?
        - Диана.
        - Что - Диана?
        - Пожалуйста, прекратите меня ругать. Ей-богу, я ни о чем таком не думал. Мне просто жалко было вас будить, вот и все. И вообще, вы всегда такая…
        - Какая?
        - Ворчливая?
        - Он еще и обзывается! Ну надо же! Сначала не разбудил меня, а теперь еще и обзывается! Ну-ка, давайте-ка поворачиваете вот за эту пятиэтажку. Там во дворе дом стоит. Старый, одноподъездный, трехэтажный, ужасно страшный. Я в нем живу.
        Иван послушно повернул ключ зажигания. Машина сдвинулась с места и лениво поползла вперед.
        - Вы и в самом деле на меня сердитесь? - серьезно спросил Иван, пытаясь поймать отражение взгляда в зеркале заднего вида.
        - Еще как сержусь, - ответила она, и Иван сразу понял, что она совсем на него не сердится. - А вообще, знаете, я, когда просыпаюсь, всегда такая злая. Мне нужно выпить кофе и съесть бутерброд с сыром - только потом я становлюсь доброй.
        - Я, кстати, тоже всегда злой спросонья, - улыбнулся он.
        - Значит, мне повезло, что вы тоже в машине не заснули?
        - Повезло, - ответил он, сдвинув брови. - Вы даже не представляете, Диана, как вам сказочно повезло…
        Она улыбалась. Сонно щурилась, расправляла на лбу челку, выбившуюся из невидимок, и улыбалась. Иван не видел эту ее улыбку, потому что смотрел на дорогу, но чувствовал. Нет, все же не такая она и злая, какой хочет казаться.
        - Послушайте, Иван, - сказала она серьезно, когда он уже притормозил возле подъезда указанного «ужасно страшного» дома. - Как вы думаете… Как вы думаете, все будет хорошо?

«Это она про Светку», - не сразу понял он и ответил уверенно:
        - Конечно, все будет хорошо. Можете в этом не сомневаться.
        - Не буду. А завтра после утренней тренировки я обязательно в больницу к ней поеду. Фруктов куплю и пончиков. Светка любит пончики. Горячие, в сахарной пудре. Я все время ее в буфете с этими пончиками ловлю и ругаю. Меня в детстве тоже Елена Львовна ругала, когда я пирожки в буфете ела. Спортсменам толстеть нельзя. Но я все равно пирожки ела, потому что любила очень пирожки с картошкой. В буфете очень вкусные были пирожки с картошкой. И не растолстела. Так что непременно нужно будет отвести завтра Светке в больницу пончиков. Как вы считаете, Иван?
        - Конечно. Обязательно отвезите Светке в больницу пончиков.
        Он подумал о том, что, может быть, нужно было предложить ей поехать вместе в больницу к Светке. Но почему-то не решился. А она уже схватилась за дверную ручку.
        - Что ж, спасибо вам, Иван. Вы на самом деле не такой уж и плохой, как выяснилось… Очень даже хороший, Иван… Так что заходите как-нибудь в гости, буду рада…
        - Что? - Это было так неожиданно, что он подумал - это ему послышалось.
        - В гости, говорю, заходите! Второй этаж, седьмая квартира… Ну что вы на меня таращитесь, как будто я инопланетянка? Что я такого сказала?
        - Нет, ничего… Просто… А как же… Как же кодовый замок на двери? И охранник с автоматом? И муж… Ревнивый…
        - Ах, вот вы о чем. - Она усмехнулась, вспомнив свои угрозы. - Ну это уж ваши проблемы. Разберетесь, я думаю, как-нибудь. И с кодовым замком, и с охранником, и с моим ревнивым мужем… Так что буду ждать…
        Она вышла из машины. Теперь в машине остался только легкий запах ее духов, и больше ничего. Он тоже приоткрыл дверцу и вышел следом за ней.
        - Вы куда? - Она удивилась и приподняла брови.
        - Просто… Проводить вас до подъезда.
        - Интересно, зачем провожать меня до подъезда, если подъезд - вот он? Нет, все-таки вы, Иван, и правда ненормальный… Но все равно спасибо вам. Если бы не вы…
        - На моем месте так поступил бы каждый, - напомнил он.
        - Ну да, я знаю. Все равно, спасибо. В гости-то придете?
        - Приду, - выдавил он из себя с превеликим трудом.
        - Ну вот и хорошо. Приходите, - одобрила она, нажала секретную комбинацию цифр на дверном замке, открыла дверь и скрылась в подъезде, махнув ему рукой на прощание.
        Он снова сел в салон и некоторое время сидел неподвижно, как будто не понимая, что нужно делать дальше. Потом зачем-то обернулся. Так и есть: она оставила свою кофту в машине.
        Поняв это, он наконец понял и то, что ему нужно ехать домой. Вспомнил о том, что дома ждет его мама, и капустные пирожки, и свежий чай с мятой, который она все время заваривала к его приходу. И понял, что ужасно соскучился по маме, ужасно хочет пирожков и чаю с мятой. И еще подумал о том, что, наверное, и правда все будет хорошо. Нужно просто почаще совершать необдуманные поступки. И тогда в жизни все сложится именно так, как надо.
        Тихо открыв дверь ключом, Диана оказалась в общем коридоре. Этот небольшой, в три квадратных метра, коридор, был общим у седьмой и шестой квартиры. Коридор выглядел ужасно, ремонт в нем не делался, наверное, лет двадцать. Облупившиеся обои на стенах были непонятного цвета. В углу стоял маленький стол, застеленный клеенкой, и деревянная табуретка, покрашенная синей краской. Но Диана любила этот коридор. И выцветшие обои на стенах, и стол, застеленный клеенкой, и синюю табуретку. Она вообще любила этот дом и еще очень любила свою соседку.
        В квартире номер шесть проживала Таисия Федоровна, или просто - баба Тася, верный друг и постоянный помощник. Баба Тася знала Диану с детства, еще с тех времен, когда она совсем маленькой девочкой приходила к дедушке в гости. С тех пор многое изменилось - дедушка Дианы умер пятнадцать лет назад, и квартиру долгое время Дианина мама сдавала студентам или заезжим кавказцам. Спустя два года после смерти дедушки сильно захворала Дианина бабушка, которая с дедушкой была в разводе и жила в подмосковной Малаховке. Бабушку разбил паралич, и мама Дианы была вынуждена переехать в Малаховку, потому что покидать родной дом бабушка категорически отказывалась, а ухаживать за ней, кроме Дианиной мамы, было некому. Мама переехала в Малаховку, да так там и осталась. Нашла себе работу и ухаживала за бабушкой. Диана летом обязательно уезжала в Подмосковье, она очень любила местную природу, озоновый воздух, от которого первые три дня у нее непременно кружилась голова и ее клонило в сон. А через какое-то время мама Дианы вышла в Малаховке замуж, и у Дианы, никогда не знавшей отца, появился отчим.
        Диана и сама не знала, как к этому относиться. Зато отчим прекрасно знал. Отношения у них не заладились с первой встречи, и Диана перестала приезжать к матери в Подмосковье, каждый раз придумывая какие-то неотложные и важные дела.
        Потом мама и отчим решили расширить жилплощадь в Малаховке и с этой целью продали двухкомнатную квартиру, в которой жила Диана. Ей пришлось переселиться в дедушкину старенькую полукоммуналку, в которой она и жила последние десять лет, исключая лишь один год, который провела в квартире у первого мужа.
        Но Диана была вполне довольна своей квартирой. Время от времени они все втроем - Лора, Мур и Диана - брались за ремонт. Красили оконные рамы, меняли обои на стенах и даже однажды заменили надоевший линолеум на модный и практичный ламинат. Несмотря на то что общий с шестой квартирой коридорчик, до которого руки все никак не доходили, выглядел жутковато, в квартире у Дианы все было вполне современное и свеженькое. А если еще учесть последние модели разной техники, которые Мур с завидным постоянством преподносил ей на дни рождения, то жаловаться было вообще не на что.
        Во вторник вечером Таня традиционно гостила у бабы Таси. Это был единственный вечер на неделе, когда больше Танюшку было оставить не с кем. У Лоры было выступление в ресторане, у Мура тоже было выступление в ресторане, только в другом. Разница состояла еще и в том, что Лора танцевала, а Мур играл на бас-гитаре в составе рок-группы, исполняя композиции, весьма далекие от понятия рок-музыки. Большую часть времени Мур проводил на музыкальных тусовках, время от времени группа принимала участие в каком-нибудь рок-фестивале местного значения. Все это денег не приносило, поэтому в вечернее и ночное время иногда приходилось играть и петь в ресторанах попсу и разный шансон. Мур, отличающийся философским отношением к жизни, не считал такое дело зазорным и не испытывал угрызений совести по поводу того, что приходится играть ненавистную попсу и ненавистный шансон. Диана и Лора были с ним вполне согласны.
        Баба Тася не имела ничего против, чтобы во вторник вечером Таня оставалась у нее. Таня тоже не имела ничего против, потому что баба Тася ее баловала, разрешала ей абсолютно все. За один вечер баба Тася умудрялась разбаловать Таню до такой степени, что Диана потом два или три дня не могла заново воспитать собственного ребенка. Только к субботе Таня снова становилась относительно нормальной, а во вторник вечером снова приходила домой ужасно избалованной. И так - каждую неделю.
        Диана, раздевшись в прихожей, прошла в комнату, включила свет и присела на диван. Обычно она первым делом заходила в шестую квартиру, где ее уже ждал горячий чай с лимоном и каким-нибудь замысловатым вареньем - к примеру, с вареньем из черешни, фаршированной грецким орехом. Или с вареньем из одуванчиков, тоже очень вкусным, фирменным вареньем бабы Таси. Вечернее чаепитие затягивалось иногда допоздна - баба Тася была охотницей побеседовать и непременно каждый раз спрашивала про, «ту сковородку». Сковородку эту она выиграла случайно в каком-то конкурсе кулинарных рецептов, отправив туда рецепт своего фирменного варенья из одуванчиков. Долго удивлялась - вот ведь, оказывается, и вправду не обманывают, призы на самом деле дают! - а получив сковородку, тут же подарила ее Диане, заявив, что ей такое «чудо техники» ни к чему. Но жизнью тефалевого чуда интересовалась регулярно и всегда знала, что Диана на этой сковородке готовит.
        Диана улыбнулась своим мыслям. Все-таки повезло ей с соседкой. Несмотря на то что бабе Тасе в прошлом году стукнуло семьдесят пять, никаких признаков старческого маразма у нее не наблюдалось, и Диана оставляла ей дочь совершенно спокойно, никогда не тревожилась, что что-то может случиться.
        Откинувшись на спинку дивана, она чесала за ухом кота Василия, уютно устроившегося у нее на коленях, и снова перебирала в памяти прошедший вечер. Теперь от сердца отлегло - сотрясение мозга, конечно, вещь неприятная, но все же хорошо, что не случилось ничего более серьезного. До Светкинои матери она так и не смогла дозвониться и очень расстроилась. Вероятнее всего, Светкина мама просто спала. Этот тяжелый пьяный сон очень сложно бывает нарушить, нужно выбрать какой-нибудь совершенно особенный момент, чтобы спящий человек сумел услышать телефонные звонки. Нужно было звонить практически беспрерывно - а она столько времени потеряла, уснула в машине!
        И почему он ее не разбудил? Жалко ему, видите ли, было ее будить. Тоже мне жалостливый нашелся, подумала Диана, не замечая, что губы растянулись в улыбке. Нет, все-таки странные люди порой встречаются в жизни. Взять, к примеру, этого самого Ивана. Ведь он Светку знать не знает, да и Диану тоже знать не знает - а ведь взялся помогать и беспокоился за Светку по-настоящему, так, как будто Светка ему родная. И обрадовался по-настоящему, когда узнал, что со Светкой ничего такого серьезного не случилось. С чего бы это ему, спрашивается, радоваться? Неужели не все равно?
        А может, рассудила Диана, он просто хороший человек. Хоть и ведет себя иногда странно, хоть и приставал к ней на улице два раза, и называл глупые цифры, и в спортивный зал пришел, хотя его туда вроде бы не звали. Но получается, не зря пришел - если бы не он, пришлось бы целый час «скорую» ждать…
        Она еще долго сидела на диване и думала об одном и том же. О том, что этот самый Иван, наверное, хороший человек, несмотря на то что немного ненормальный.
        А потом вдруг случайно остановила взгляд на циферблате часов и подскочила с места - ну надо же, полчаса просидела! Таня ждет ее, волнуется, и баба Тася, наверное, уже волнуется… А она тут сидит, размышляет о природе человеческих поступков… Вот кто ненормальный - так это она!
        Кот, резко сброшенный с колен на пол, недовольно зыркнул на хозяйку - видно было, что ему не понравилось такое обращение.
        - Да ладно тебе, Василий, - сказала Диана. - Будешь еще обижаться!
        Баба Тася и Таня встретили ее радостными возгласами и спросили почти хором:
        - Ты где же так долго была?
        - Я думала, случилось что, - сказала баба Тася.
        - Мы уже волноваться начали, - подтвердила Таня.
        - А я, как назло, сегодня сотовый телефон дома оставила! Ой, хорошие мои… Заставила я вас понервничать… Уж простите. У меня и правда неприятность случилась. Девочка одна травму получила, ударилась головой и сознание потеряла…
        - Да ты что? - Эмоциональная баба Тася всплеснула руками. - Вот ведь спорт, а? Я всегда говорила: это не спорт! Это костоломство какое-то!
        - Да ничего, - успокоила Диана. - С ней уже все в порядке. У нее просто сотрясение мозга. Мало приятного, но не смертельно все же… Мы с Иваном ее в больницу отвезли. У Ивана там как раз врач знакомый дежурил… Главврач… Ее обследовали и сказали, что все в порядке. Но мы ее пока в больнице оставили. А потом по дороге домой у Ивана машина сломалась. А пока он ее ремонтировал, я нечаянно уснула. А он меня не разбудил, потому что ему меня будить было жалко… Вот такая история со мной случилась…
        - Дин, я все поняла, - ответила баба Тася. - Кроме одного: кто такой этот Иван?
        - Да, мама, кто он такой? - поддержала Таня.
        - Иван… - Диана запнулась. - Даже не знаю, как сказать. Иван, он просто… Ну, просто хороший человек. Вот и все.
        - Хороший человек? - переспросила Таня.
        Диана в ответ кивнула и уточнила:
        - Очень хороший человек. И он к нам, наверное, завтра придет в гости.
        - Здорово, - сказала Таня.
        - Ну тогда давайте, что ли, чай пить, - вздохнула баба Тася. - А вообще это хорошо, когда человек хороший. Не так уж и часто хорошие люди в наше время встречаются. Правда ведь, Танюшка?
        - Правда, баб Тась, - ответила Танюшка, запихивая в рот полную ложку варенья из одуванчиков.
        Согласно выработанному в тот вечер жизненному девизу - «Почаще совершать необдуманные поступки» - Иван должен был бы примчаться к Диане буквально на следующий же день. С тортом, букетом цветов и с автоматом - чтобы по-быстрому устранить вооруженного охранника, ревнивого мужа и все прочие мелкие препятствия на пути.
        Но решимость его испарилась на следующее же утро. Совершать необдуманные поступки хотелось по-прежнему, но в жизни обычно много чего хочется. В детстве, например, Иван хотел стать космонавтом и побывать на Луне. Завести в ванной маленького домашнего крокодила. Поехать в Бразилию на чемпионат мира по футболу. Съесть сразу сто шоколадок с орехами и изюмом. Переместиться в будущее.

«Это невозможно», - терпеливо объясняла мать маленькому Ивану.
        Это невозможно.
        Вот и теперь, спустя двадцать с лишним лет, проснувшись, он снова услышал эти два слова. Это невозможно - вот так запросто взять и прийти в дом к замужней женщине с букетом цветов. Не поинтересовавшись даже предварительно, в командировке ли ее муж. А без букета цветов - тоже невозможно. Он даже и представить себе такого не мог. Съесть сто шоколадок сразу - это гораздо проще. Наверное, проще даже завести в ванной маленького домашнего крокодила. Но чтобы прийти без цветов…
        Но она ведь сама его пригласила. Она ведь сама сказала, что Иван оказался хороший, и велела приходить в гости. И назвала номер квартиры. И сказала, что будет его ждать, И все это ему не приснилось. И все это он не придумал.
        Пять дней он упорно размышлял над этой проблемой и терзал себя риторическими вопросами. Юрка, заметив его состояние, радовался по этому поводу так сильно, что Ивану пришлось впервые в жизни пригрозить приятелю: если он не заткнется, Иван его просто выгонит из квартиры. И знать его больше не пожелает, несмотря на многолетнюю дружбу, их связывающую.
        Юрка Ивановой угрозы не испугался, радоваться не перестал. А чтобы тот, не дай бог, его не выгнал, взял и ушел сам.
        Мама периодически спрашивала: «У тебя, сынок, неприятности на работе? Что-то ты такой хмурый все время ходишь. Или болит что?»
        Она задавала ему эти вопросы каждый день. И чтобы хоть однажды порадовать мать, Иван придумал, что у него на самом деле болит голова. И выпил две таблетки анальгина. И потом придумал, что голова у него уже прошла. И мама осталась довольна, сказала: «Ну вот и слава богу».
        С работы он теперь возвращался вовремя. Ни разу не позволил себе поехать объездной дорогой, возведя на перекрестке гипотетический шлагбаум, который никогда не поднимается.
        В голове крутились мысли. Это были даже не мысли, а обрывки фраз - пустые, гипотетические, как тот шлагбаум на перекрестке. «Почаще совершать необдуманные поступки», «Это невозможно». Эти две фразы чередовались друг с другом, и еще иногда между ними вклинивалось слово «аннамнез».
        Пять дней в голове продолжались эти сумасшедшие пляски. И только ровно пять дней спустя Иван вдруг обнаружил себя в супермаркете возле витрины с винами. О том, с какой целью он стоит возле этой витрины, и подумать было страшно. Лучше не думать. Лучше уж узнать об этом потом, когда с этим дурацким вином под мышкой и улыбкой идиота на лице он окажется в «ужасно страшном доме», в седьмой квартире. А там - будь что будет…
        В конце концов, у него есть причина. Ему нужно отдать ей кофту. Ту самую серую вязаную кофту. А про то, что кофта эта совсем не ее, а тетеньки-вахтерши из спортивного комплекса, он просто забыл. Ну, забыл, подумаешь, с кем не бывает. Что же теперь его за это - из автомата расстрелять? Слишком жестоко… Может быть, она будет так любезна и передаст кофту тетеньке-вахтерше? В вестибюле ведь холодно. А другой, запасной кофты у тетеньки-вахтерши, может быть, и нет.
        Он ходил между винных витрин, как по музею. Проблема была в том, что Иван в вине вообще не разбирался. Вину он всегда предпочитал напитки либо более крепкие, либо пиво. И теперь, глядя на все это винное великолепие, пребывал в полной растерянности, не зная, чему отдать предпочтение.
        Попытался выбирать по названию. Первым приглянувшимся оказалось «Блан де Блан». Звучало романтично, но цена была совсем копеечной - дешевое вино не годилось.
        Он еще некоторое время изучал названия. Болгарские вина - «Варна», «Рубиновое танго». Аргентинские вина - «Эль Техано», белое. В коробке. Ужас какой, вино в коробке, подумал Иван и развернулся в противоположном направлении, приметив в дальнем конце какую-то совершенно отдельную витрину.
        Туда, как выяснилось, ему и надо было. Там он и сделал свой окончательный выбор -
«Дом Периньон Розе», в бутылке, французское вино девяносто пятого года. Французское вино - это даже в некотором роде весьма символично.
        Это был тот самый редкий случай, когда он вдруг осознал, что быть богатым иногда бывает довольно приятно. А главное, полезно. Хотя в глубине души все-таки испытывал сомнения по поводу своего выбора: что, если дорогое вино с таким гламурным названием покажется ей пошлым?
        Что ж, значит, так ему и надо.
        Ничего более оригинального, как коробка конфет к вину, он тоже не придумал. Вино и коробка конфет казались воплощением банальности. Избитости. Пошлости. Тривиальности.
        Сидя в машине, Иван напряженно подыскивал синонимы к слову «банальность», и за этим занятием удалось скоротать часть пути. Потом он заметил, что синонимы складываются в некое подобие рифмы, и принялся сочинять рифму к слову
«тривиальность». А поскольку поэт из Ивана был никудышный, остальная часть пути благополучно была посвящена бесплотным поэтическим изыскам. Таким образом удалось достигнуть намеченной цели - не одуматься и не свернуть вовремя с пути.

«Ужасно страшный дом» выглядел не таким уж и страшным. Штукатурка на стенах, понятное дело, давно облупилась, но вот сама архитектура здания, построенного, видимо, в конце прошлого, теперь уже позапрошлого века, была очень даже изысканной. Можно было сказать, что Диана живет во дворце.
        Первое препятствие - кодовый замок на двери - Иван преодолел достаточно легко. Три заветные кнопки были явно темнее остальных, не заветных - доверчивый кодовый замок открылся без проблем. Широкая латунная лестница вела на второй этаж, не предлагая никаких других вариантов. Пришлось выбрать единственно возможный и подняться по этой лестнице.
        Квартира номер семь была в конце коридора. Свой последний шанс - зайти в квартиру номер, например, восемь, расположенную по соседству, - Иван не использовал. Он нажал на кнопку звонка и приготовился объясняться с охранником. Букет цветов - три пошлые, банальные и тривиальные розы, купленные по дороге в цветочном магазине, - Иван опустил вниз и слегка отвел руку за спину. Чтобы не раздражать охранника - говорят, красный цвет иногда действует на людей самым неожиданным образом, вызывая в них агрессию.
        Послышались шаркающие шаги. Дверь открылась, и на пороге появилась старушка лет семидесяти. Классическая старушка в платочке на голове, в цветастом фланелевом халате и в очках, опустившихся почти до самого кончика носа. Без автомата.
        На охранника старушка явно не тянула. Иван уже давно понял, что нет и не было никакого охранника, но все же продолжал развлекать себя мыслями о предстоящей встрече с дюжим вооруженным молодцем. Все с той же целью - чтобы, не дай бог, не одуматься и не свернуть вовремя с пути.
        Увидев его, старушка вздрогнула, явно испугавшись.
        - Вы к кому, мужчина? Ой, что ж это я… Думала, это Валя…
        - Почти угадали. Я Ваня, - сказал Иван дружелюбно и улыбнулся старушке.
        - Ваня? - не поняла старушка.
        - Иван, - уточнил Иван. - Я к Диане… К Дине пришел. Она дома?
        - Иван? - снова спросила старушка.
        Иван вздохнул.
        Л дальше случилось невероятное. Старушка улыбнулась, продемонстрировав неприличное для своего возраста количество ровных зубов, и сказала:
        - Ах, Иван. Да, я помню. Диночка рассказывала.
        - Рассказывала? - Ивану стало интересно. - И что же она вам обо мне рассказывала?
        - А то и рассказывала, что человек вы хороший.
        - Человек хороший?
        - Очень хороший, - уточнила старушка.
        - Вот как… А она дома, кстати? Диночка?
        - Нет ее. Но скоро должна прийти уже. Таня дома. Так что если хотите, можете подождать. А меня зовут Таисия Федоровна. Можно просто - баба Тася.
        Охранник оказался не только гостеприимным и приветливым, но, по мнению Ивана, чересчур доверчивым. Он бы такого охранника уволил с работы без выходного пособия. Мало ли, в конце концов, на свете Иванов? И с чего она вообще взяла, что он - тот самый Иван, который хороший человек? Вдруг на его месте оказался бы другой, какой-нибудь плохой Иван - получается, она бы его тоже вот так запросто в дом пустила? Непорядок…
        Высказывать свои претензии старушке Иван не стал. Все же не было у него на это права. Да никаким она и не была охранником, а была простой соседкой.
        Переступив через порог, Иван оказался в маленьком закутке. Здесь было еще две двери - одна направо, другая налево.

«Направо пойдешь - к бабе Тасе попадешь!» - сразу же определил Иван. Хотя двери были почти одинаковыми, сработало какое-то шестое чувство.
        - Значит, подождете Диночку?
        - Да, подожду. Я могу и здесь, в принципе, подождать. Вот здесь, на табуретке…
        - Что же это вы будете сидеть здесь на табуретке? - удивилась старушка. - Пойдемте лучше ко мне, я вас чаем напою. Или, если хотите, с Танюшкой побудьте. Мне как раз кое-что постирать надо, так вы меня на посту няньки и замените…
        Все это было как-то немного странно. Иван ожидал все, что угодно, но только не это. В роли няньки он себя категорически не представлял. Никакой Танюшки знать не знал и поэтому понятия не имел, как с ней обращаться. И эта Танюшка, которая, по всей видимости, была Дианиной дочкой, хотя могла запросто оказаться и Дианиной кошкой, сестрой или супругой Василия, тоже Ивана не знала и едва ли мечтала видеть его в роли собственной няньки.
        Иван даже не знал, что сказать старушке в ответ. Идти и пить с ней чай тоже не хотелось. Но старушка явно ждала от него ответа. И тогда он спросил:
        - А Валя - это кто?
        - Валя? - удивилась Таисия Федоровна его вопросу и пояснила: - Валя - это Валя, кто ж еще. Так вы идете ко мне чай пить, Иван?
        - Пожалуй, я…
        Он хотел было уже согласиться - а куда теперь денешься с подводной лодки, да и обижать старушку не хотелось. Но в этот момент дверь - та, что слева, - приоткрылась, и в узкой щели показалось лицо.
        Лицо было детским, и с первого взгляда сразу было непонятно, мальчишка это или девчонка. Стриженые каштановые волосы торчали на голове вихрами. В глазах мелькнул испуг.
        - Вы кто?
        - Я Иван, - честно ответил Иван и хотел было уже объяснить подобнее, какой он именно Иван, к кому и зачем пришел, но девчонка опередила его своим вопросом:
        - Тот самый? Тот самый Иван?
        - Не знаю, - все так же честно ответил Иван. - А тот самый - это который?
        - Который хороший человек, - объяснила девчонка. - Вы хороший?
        Иван не смог сдержать улыбки: ну надо же, оказывается, все здесь о нем знают и считают его хорошим человеком. Приятно, однако.
        - Ну, вроде неплохой…
        - Значит, тот самый. А что же вы так долго шли?
        - В смысле? - не понял Иван.
        - Так вы же еще пять дней назад должны были к нам прийти. В среду.
        - Разве?
        - Ну да. Мне мама так сказала. А я думала, что вы теперь совсем не придете.
        - Танюш, - раздался голос Таисии Федоровны, до сих пор молча наблюдавшей за сценкой в предбаннике. - Ну ты бы в гости Ивана пригласила. Что ж на пороге-то разговаривать? Мама скоро придет, поругает, что ты такая невежливая. А я вам чаю принесу.
        - Пойдемте в гости, Иван, - послушно пригласила Танюшка, распахнула пошире дверь и поинтересовалась: - Это ничего, что я вас по имени называю и не говорю вам «дядя»? Я так привыкла.
        - Ничего. Очень даже ничего, - ответил Иван и переступил через порог открытой двери. - Если хочешь, можешь даже называть меня на «ты».
        Теперь он оказался в небольшом помещении, которое объединяло в себе и кухню, и прихожую сразу. Возле входа был шкаф и обувная полка, а напротив - газовая плита, разделочный стол и микроволновая печка, подвешенная к стене.
        Таня отошла на пару шагов, сунула руки глубоко в карманы джинсовых шорт, которые когда-то, судя по неровным и обмахрившимся срезам, были джинсовыми брюками, и принялась пристально разглядывать Ивана. Ивану под этим пристальным взглядом стало даже немного неловко - пакет с вином и конфетами, а особенно цветы ужасно мешали, пришлось положить пакет на пол и сверху него пристроить букет, чтобы суметь развязать шнурки на ботинках. Мужские стоптанные тапочки, попавшие в этот момент в поле зрения, неприятно мозолили глаза.
        - Это вы маме цветы принесли? - поинтересовалась Танюшка.
        - Ну да. Маме.
        - Какие красивые. Давайте мы их в вазу поставим?
        - Давай. А где у нас ваза?
        - А ваза у нас в шкафу на верхней полке. Вот в этом шкафу, - пояснила Таня и указала пальцем на шкаф, подвешенный над разделочным столом. - Сможете достать?
        - Вообще-то… Вообще-то это не очень прилично, по чужим шкафам лазить.
        - Так вы же не по чужим, а по нашему шкафу, - возразила Танюшка.
        Пришлось признать убедительность ее аргумента и залезть в шкаф. К счастью, цветочная ваза отыскалась быстро, поэтому долго лазить по чужому шкафу не пришлось. Иван протянул вазу Танюшке, та налила в нее воды из-под крана и принялась пыхтеть над целлофановой цветочной оберткой.
        - Давай я тебе помогу, - предложил Иван. Она протянула ему букет и сказала:
        - А меня Таней зовут.
        - Это я уже понял, - улыбнулся Иван.
        Оказалось, быть нянькой для Тани совсем не страшно. А даже очень забавно. Иван до сих пор даже и не подозревал, что ему может быть комфортно в этой роли? На его счастье, эта Таня оказалась весьма общительной, здравомыслящей, а главное, не очень маленькой.
        - Тебе сколько лет, Таня?
        - Мне шесть. Но уже почти семь. Семь будет совсем скоро. 3 декабря. А вам сколько лет?
        Иван с трудом сдержал смех.
        - Двадцать девять.
        - Вы еще не старый, - заключила Таня вполне серьезно и предложила: - Давайте я вазу поставлю на стол.
        - Ты в школу ходишь?
        - Ну да, хожу. В первый класс.
        - Нравится в школе?
        - Нет, не нравится. Писать заставляют. И примеры складывать.
        - А ты не любишь писать и складывать примеры?
        - Нет, не люблю. Я читать люблю. И рисовать. А еще журналы про Барби. У меня много. Хотите, покажу?
        - Давай, - ответил Иван, сделав воодушевленное лицо.
        Хотя все же рассматривать журналы про Барби веселее, чем сидеть в темном закутке на старой табуретке. И предпочтительнее, чем пить чай с незнакомой старушкой.
        Он прошел вслед за Таней в комнату. Комната оказалась большой, даже очень большой. Сразу заметно было две зоны внутри этой комнаты. Одна зона - Танина, где в углу стоял небольшой раскладной диванчик, а на нем - целый взвод мягких игрушек разных цветов, размеров, видов и подвидов. Там же, рядом с диванчиком, возле окна, притулился письменный стол, над ним - полка с детскими книгами, учебниками. На столе стояла симпатичная настольная лампа в виде обезьяньей фигурки и большая глиняная копилка-слоненок, который почему-то был зеленого цвета. Смешные картинки, нарисованные определенно Таниной рукой, висели на стене, заключенные в тонкие деревянные рамки. Самым впечатляющим показался Ивану заяц, который сидел, как человек, на попе. Его огромное розовое брюхо занимало почти половину страницы, а в зубах у зайца торчала ярко-оранжевая морковка.
        Оставшееся пространство комнаты было «взрослым». Еще один диван, раскладное кресло, телевизор, музыкальный центр, шкаф и бесконечные полки. На книжных полках стояли любовные романы с мускулистыми красавцами и белокурыми красавицами на обложках. С ними совершенно спокойно и незаносчиво соседствовали авторы-диссиденты и столпы русской и мировой классики в лице Толстого, Достоевского и Джона Стейнбека. Детективы перемешались с поэзией Серебряного века, писатели-фантасты - с идолами «поколения икс» и писателями-модернистами.
        То же самое творилось и на полках с музыкальными дисками. Здесь было все - начиная с русского фольклора и заканчивая самым тяжелым на свете металлом. И даже несколько джазовых дисков Иван заприметил - Бенни Картер, Каунт Бейси, Гленн Миллер. Гленн Миллер был зажат между Наташей Королевой и Ладой Дэне.
        Гленну можно было позавидовать. Или посочувствовать - это уж как посмотреть.
        Иван стоял и смотрел на все это безобразие, почти открыв рот. С фильмами наблюдалась та же картина - фантастика, боевики, мелодрамы, ужастики и режиссеры-авангардисты. Нет, не иначе, в этой квартире проживает, как минимум, человек шесть. А то и восемь. Невозможно себе представить, чтобы у супругов Пааде были до такой степени разносторонние вкусы.
        - Тань, а скажи… Скажи, у вас тут много народу живет? Я хочу сказать - у вас семья большая?
        - Да нет, не очень. Я и мама. А еще Лора и Валмо. И Василий.
        Иван скрипнул зубами: странная семья. Ну, Василий-то вряд ли книги читает и музыку слушает. Вспомнил про бабу Тасю и поинтересовался:
        - А кто такая Валя? Она тоже здесь живет или просто в гости приходит?
        Таня вдруг начала смеяться и стала очень похожей на Диану - в те моменты, когда Диана смеялась тоже.
        - Валя - это не она, это он! Дяденька! Валя - это и есть Валмо, просто баба Тася называет его Валей. Но на самом деле он Валмо. Я его почти всегда называю Валмо.
        - А почему ты его так называешь?
        Таня помолчала некоторое время. Видимо, вопрос показался ей странным. Но долго раздумывать все же не стала.
        - Потому что его так зовут. Я же уже вам сказала.
        - Нет, я не это имел в виду. Почему ты его по имени называешь? Маму ведь называешь мамой, а Валмо папой не называешь. Он ведь твой папа?
        Таня покачала головой:
        - Нет, Валмо не папа. Он просто мамин муж. А мой папа - он давно умер. Он погиб в аварии.
        - Вот как, - растерянно пробормотал Иван, жалея о том, что начал этот неприятный для девочки разговор.
        - Мама думает, что я не знаю. А я один раз подслушала их разговор с Валмо и все узнала. Ну, что мой папа погиб. А мама мне говорит, что папа у меня живой, просто он далеко-далеко и не может жить с нами. Потому что взрослые иногда не могут жить вместе. Иван, а почему взрослые иногда не могут жить вместе?
        Иван опешил. Нет, к такому повороту событий он был не готов. Таня сидела на краешке дивана и смотрела на него снизу вверх, пристально и с надеждой. Он молчал, потому что не знал, что сказать.
        - Таня, это очень сложный вопрос… Знаешь, я не смогу тебе на него ответить. Сейчас - не смогу. Но обещаю, что подумаю и непременно отвечу. В следующий раз, когда приду к вам в гости…
        - Ответишь? - Она прищурилась. Словно собиралась взять с него клятву.
        - Отвечу, - пообещал Иван, потому что ничего другого ему не оставалось. Хотя он понятия не имел, придет ли в следующий раз в гости. Вполне может быть, что больше и не придет никогда.
        - Ты только маме не говори, что я про папу знаю. Она расстроится.
        - Не скажу, - снова пообещал Иван.
        Некоторое время они помолчали. Лицо у Тани было грустным. Не зная, надо или не надо это говорить, Иван все же сказал:
        - Знаешь, а у меня тоже отец умер, когда я еще совсем маленький был. Я его даже не помню. И мама меня одна воспитывала.
        Таня кивнула:
        - А ты правда хороший. Ты мне понравился. Я когда у мамы или у Лоры спрашиваю про разные серьезные вещи, они мне всегда говорят, что я еще маленькая про это знать. А я на самом деле никакая не маленькая. Мне скоро семь лет будет уже. Давай журналы смотреть?
        - Давай, - облегченно вздохнул Иван. Еще пять минут назад он даже представить не мог, что перспектива смотреть детские журналы про куклу Барби может его так обрадовать.
        Журналов оказалась целая стопка. Таня, обученная, видимо, светским манерам, развлекала гостя, как только могла. Вскоре Таисия Федоровна принесла им две чашки ароматного чая - точно такого же, как заваривала всегда мать, с мятой. И большой кусок пирога с яблочной начинкой. Оставив все это на столе, она снова ушла к себе, пояснив, что у нее много накопилось стирки.
        - Баба Тася хорошая. Она все время пироги печет, - объяснила Таня, откусывая огромный кусок яблочного пирога. - Мама пироги печь вообще не умеет. Сколько раз пробовала, у нее всегда внизу подгорают, а сверху белые остаются. А вот Лора хорошо пироги печь умеет. Только она не печет никогда, потому что ей некогда.
        - А моя мама делает очень вкусные пирожки с капустой.
        - Твоя мама, наверное, тоже хорошая, да?
        - Да, - кивнул Иван. - Хорошая.
        Исподтишка она его разглядывала. С деликатностью, достойной взрослого человека, старалась не смущать пристальным взглядом - но взгляд ее он все равно чувствовал в те моменты, когда не смотрел на нее. А иногда она не успевала соблюсти конспирацию, и тогда он ловил этот ее пристальный взгляд на своем лице и немного смущался. В самом деле, зачем так пялиться? Что в нем такого особенного? Ох уж эта детская непосредственность…
        - Тань, ты чего на меня так смотришь, а?
        - Да ничего. Просто так. Ты на меня похож.
        - Я на тебя похож? - Иван рассмеялся. - Ну, если уж мы с тобой похожи, то это не я на тебя, а ты на меня похожа. Я ведь первый родился.
        - Ну да. - Таня была не против такой расстановки сил. - У тебя глаза такого же цвета и тоже губы большие. И ресницы короткие и черные. Тебе твои ресницы нравятся?
        - Не знаю. Никогда об этом не думал. Я же не девчонка.
        - А мне мои не нравятся. Я хочу длинные ресницы, а эти совсем короткие.
        - Ничего, вырастут еще, - утешил ее Иван. - Просто ты сама маленькая, оттого и ресницы у тебя маленькие. Будешь расти, и ресницы вместе с тобой расти станут.
        - У тебя же не выросли, - возразила Таня.
        - Я же мужчина. Мужчинам не полагается иметь длинные ресницы. Оттого они и не выросли. А у тебя вырастут непременно.
        - Правда?
        - Правда.
        - А еще я хочу длинные волосы. Как у настоящей принцессы. А мама говорит, что тоже хочет, чтобы у меня были длинные волосы, и поэтому все время меня стрижет.
        - Это как? Что-то я не совсем понимаю твою маму.
        - Я тоже не понимаю. Но она говорит, что все, у кого в детстве были длинные волосы, потом обязательно стригутся. Ну, когда становятся уже взрослыми девушками, потому что волосы им надоедают. У нее тоже в.детстве были длинные волосы, а когда она стала взрослой девушкой, то подстриглась. Вот поэтому она мне и не разрешает пока длинные волосы. Чтобы они не успели мне надоесть.
        - Ну и логика.
        - Мама если чего задумала - так ее не переубедишь. Ни за что в жизни.
        - Упрямая, да?
        - Ага. А я вот не такая. Я все время уступаю. И ссориться не люблю.
        - Это очень хорошо, что ты ссориться не любишь. Значит, у тебя в жизни будет много друзей.
        - У меня и сейчас уже много. Ира, Лена и Оля - мои подруги в классе. А еще Илья, Вадим и Сашка Кулаков.
        - Здорово. А я вот в детстве с девчонками не дружил. Я их за косички дергал и обзывался.
        - Ты, значит, хулиганом был. У нас в классе тоже есть хулиган. Лешка Бабушкин. Он меня один раз портфелем по голове ударил. А Илья, Вадим и Сашка Кулаков - не хулиганы. Хотя Сашка тоже иногда девчонок за косы дергает. Вообще, мне с мальчишками даже интереснее, чем с девочками. Если бы мама могла меня заново родить, я бы лучше мальчиком родилась.
        - Да? А по-моему, девочкой быть тоже неплохо.
        - Тоже неплохо, - согласилась Таня. - Можно играть в кукол и шить для них одежду. Но мальчишкой все равно быть интереснее. Мне так кажется.
        - А как же длинные волосы? Если бы ты была мальчишкой?
        Ответить на вопрос Таня не успела. Из-за стены донесся звук шагов и голоса. Щелкнул замок - открылась входная дверь, Таня с криком «Мама! Мама пришла!» сорвалась с места и пулей вылетела в прихожую.

«Вот и настал час расплаты», - с усмешкой подумал Иван. Может, выпрыгнуть в окно? Или в шкафу спрятаться? В этом определенно гораздо больше здравого смысла, чем во всем его предприятии. Один из голосов, доносящихся из прихожей, явно был мужским. Иван вздохнул, поднялся с дивана и поплелся в прихожую встречать хозяев.
        Они толкались возле двери, снимая обувь и мешая друг другу, потому что пространство было донельзя узким. Они - это Диана и двое ее сопровождающих. Уже знакомая девушка-мулатка в коротком кожаном плаще с растрепанной кудрявой шевелюрой. И незнакомый мужчина лет двадцати восьми-тридцати, с прямыми и белыми волосами, доходящими почти до плеч, бледной кожей и реденькой, тоже очень светлой бородкой.
        Они толкались у двери и Ивана не замечали. Пришлось прочистить горло, потому что просто стоять посреди кухни и изображать пустое место было совсем глупо. Действие оказалось небесполезным - все трое, как по команде, отвлеклись от своих сапог и ботинок, выпрямили спину и застыли, молча глядя на Ивана.
        И Иван тоже молчал. И неизвестно, сколько времени продолжалось бы еще это молчание, если бы мужчина с белыми волосами и реденькой бородкой его не нарушил.
        Он протянул Ивану руку, но вместо того, чтобы представиться, почему-то сказал:
        - Мур.
        Иван на миг растерялся, но протянутую руку все же пожал, ощутив прохладу длинных и немного женственных пальцев. Не придумав ничего более оригинального, он решил назвать свое имя:
        - Иван.
        На что мужчина ответил:
        - О-о-очень приятно.
        И тут вдруг они все разом заговорили.
        - Это его так зовут, - сказала Диана.
        - Так это вы - тот самый турецкий француз? - спросила мулатка.
        - Вообще-то меня зовут Валмо, - сказал блондин с легким прибалтийским акцентом.
        - Но мама и Лора называют его Мур, - сказала Таня.
        - А Лора - это я, - сказала мулатка.
        - Вы не обращайте внимания, это мы всегда так разговариваем, все вместе и сразу, - сказала Диана.
        - И не вздумайте называть меня Ларисой, - сказала Лора. - Иначе я вас убью.
        - А Иван правда хороший, - сказала Таня.

«Дурдом», - подумал Иван.
        После чего в помещении снова воцарилось молчание. Иван понимал, что теперь он тоже должен что-то сказать. Что-то такое, что не выбивалось бы из темы начатого разговора. Влиться, так сказать, в струю. Он раздумывал еще несколько секунд, переводя взгляд с одной фигуры скульптурной композиции на другую. А потом набрал в легкие побольше воздуха и выдал на одном дыхании:
        - А я вот вино принес. И конфеты. Давайте выпьем за знакомство…

«Скульптурная группа» вновь ожила.
        - Выпьем, отчего ж не выпить, - сказал Валмо.
        - Вино - это хорошо, - одобрила Лора.
        - Мам, а мне чуточку можно? - спросила Таня.
        - Иван, вы собираетесь стать таким же пьяным, как тогда, когда я подумала, что вы француз? - поинтересовалась Диана.
        - Мам, а мне чуточку можно? - снова спросила Таня.
        - Я вообще с тех пор не пью, - сказал Иван. - Так что не переживайте, Диана.
        - Ты с ума сошла, Танька, - сказала Лора.
        - Ну Тумбочка. Ну Юмбочка, - сказала Таня.
        - Ты оборзела, дочь моя, - сказал Валмо.
        - Таня, зачем тебе вино, там огромная коробка шоколадных конфет, - сказал Иван.
        - Что, совсем-совсем не пьете? - спросила Диана.
        - Ура! - закричала Таня. - Обожаю шоколадные конфеты!
        - Совсем-совсем, - подтвердил Иван.
        И с этой минуты разговор уже не смолкал. Иван с удивлением отметил, что как-то легко и быстро влился в этот «поток сознания», приноровился к нему и уже чувствует себя в этом потоке как рыба в воде. И почти сразу понял, что на самом деле разговаривать так очень удобно, потому что можно параллельно участвовать в двух или даже в трех разговорах, и подивился тому, как это раньше люди не придумали такой вот замечательной формы для беседы вместо скудных монологов и вяло текущих диалогов. Конечно, гораздо интереснее, когда разговаривают пять человек все вместе и сразу. А главное, это оказалось совсем не трудно, это было почти так же легко, как жонглировать, подбрасывая в воздухе сразу пять шариков. Жонглировать пятью шариками Иван не умел, но теперь, вот с этой минуты, не сомневался, что в этом тоже нет ничего трудного, и даже если взять шариков не пять, а, например, восемь, то это тоже будет легко.
        И даже весь этот музыкально-книжный винегрет теперь уже казался Ивану замечательным. На самом деле, почему это люди должны ограничивать свои пристрастия рамками определенных жанров, стилей и направлений в музыке, литературе и кино? Смотреть, слушать и читать все подряд - гораздо более разумно, гораздо более интересно и познавательно.
        И как это он раньше этого не понимал?
        Блондин, который был одновременно Валмо, Валей и Муром, влез в свои домашние тапочки и принялся разбирать два огромных пакета с продуктами. Из приоткрытой на кухне форточки спрыгнул на кухонный стол огромный серый кот, ужасно пушистый, напоминающий медведя. Кот принялся обнюхивать содержимое пакетов.
        - Василий, прошу тебя. Где ты видел, чтобы коты сидели на кухонном столе? Здесь люди едят вообще-то, - вяло поругал Василия Мур.
        Кот замечание проигнорировал. Муру пришлось взять его за шкирку и сбросить на пол.
        - Так тебе. Если не понимаешь человеческих слов.
        Кот ничуть не обиделся и принялся тереться серой мордой о ноги Валмо.
        - Иван! Это вы розы принесли, да? - донесся из комнаты голос Дианы. За то время, пока Иван наблюдал сцену возвращения блудного кота, она уже успела переодеться и теперь выглядела совсем домашней, в голубом халатике и тапочках. Вся эта домашняя форма, включая широкую синюю резинку, стянувшую волосы высоко на макушке, удивительно шла ей и делала ее убийственно привлекательной. Волосы теперь торчали на голове, как верхушка от ананаса, а Диана казалась почти Таниной ровесницей.
        Ужасно хотелось сказать: «Диана, этот халат вам очень идет. Вы в нем потрясающе красивая. И прическа у вас замечательная. И тапочки». Но рядом стоял супруг Дианы. Хоть он и был увлечен процессом расфасовки продуктов по отделениям холодильника, все же в его присутствии подобный комплимент был бы неслыханной дерзостью.
        Впрочем, само присутствие Ивана здесь и сейчас было неслыханной дерзостью. И то, что он принес Диане розы, тоже было дерзостью. Но, кажется, кроме Ивана, больше никто из окружающих по этому поводу особенно не переживал. Переживал только один Иван - и это было самое странное.
        - Иван! Я про розы спросила. Вы что, не слышите, да?
        - Да.
        - Что - да? Вы не слышите или это вы их принесли?
        - Это я их принес.
        - Спасибо! Очень красивые розы! А что это вы, Иван, без дела стоите? Все вокруг делом заняты, а вы не заняты. Непорядок!
        - Точно, непорядок, - согласилась появившаяся в поле зрения Лора. Лора ни во что не переоделась, из чего Иван сделал вывод, что она здесь все-таки не живет, а просто иногда приходит в гости. - Сейчас я тебя накормлю, Васенька. Мур, где пакет с кошачьей едой? А вы, Иван, можете пока разложить стол. Там в комнате возле стены стол-книжка стоит. Его нужно разложить, только не во всю длину, а наполовину. Нам хватит наполовину. Дин, хватит же?
        - Хватит, - отозвалась Диана, и Иван принялся за дело, а в душе зрело приятное чувство сопричастности к чему-то очень хорошему и полезному.
        Все теперь были заняты делом. Мур очень медленно продолжал разбирать пакеты с продуктам. Лора распаковывала пакет с сухим кормом. Василий нетерпеливо терся мордой о ее ноги. Диана сидела на диване и обнимала Таню. Таня тоже обнимала Диану и что-то рассказывала ей шепотом. А Иван раскладывал стол-книжку. Не во всю длину, а только наполовину.
        Потом Лора застелила стол скатертью, и он принялся накрывать стол, приносить и расставлять на нем тарелки, вилки, ложки и ножи. Запищала микроволновка, по комнате расползлись аппетитные запахи какой-то очень вкусной еды. Надвигался обед в тесном семейном кругу.
        - Тортильяс по-ацтекски, - объявила Диана, вручая Ивану большую плоскую тарелку, на которой горкой возвышались свернутые в рулет лепешки из белого тонкого теста. - Иван, вы любите тортильяс по-ацтекски?
        - Обожаю, - ответил Иван, не рискнув признаться в том, что никогда этого блюда не пробовал.
        - Со сметаной, да? - От удовольствия Диана аж прищурилась и стала похожа на довольную кошку.
        - Со сметаной, - подтвердил Иван и поставил тарелку по центру стола. - А вы, Диана, сами готовите?
        - Что?
        - Ну, этот… как его…
        - Тортильяс? - Она пришла на помощь и рассмеялась: - Конечно нет! Я покупаю его в супермаркете, замороженный. Его готовить очень долго и нудно. Там нужна кукурузная мука и вообще… Вообще, знаете, я не очень люблю готовить… А почему вы спросили?
        - Просто… Хотел похвалить ваши кулинарные способности.
        Увы. - Диана развела руками. - Их у меня совсем нет. Да вы не расстраивайтесь, Иван! Что это с вашим лицом? Ну, подумаешь, не умею готовить. Зато я добрая, умная и спортивная… И вообще, у меня еще целая куча всяких достоинств, правда! Вот, сметану возьмите! Рядом с тортильясом поставьте! И ложку в нее воткните! Вот, возьмите ложку!
        Иван послушно исполнял ее приказания и готов был накрывать этот стол бесконечно, потому что занятие это оказалось удивительно приятным. Он очень старался, и, может быть, поэтому стол накрылся очень быстро. Таня огласила квартиру воплем: «Все за сто-о-ол!» - и все потянулись за стол, очень быстро и дружно за ним разместились, и Иван оказался за столом рядом с Дианой и сразу же перестал расстраиваться оттого, что этот стол так быстро накрыли. Василий присоединился к членам семьи, удобно устроившись на спинке кресла, и через несколько секунд заснул непробудным сном.
        Бутылка вина из супермаркета возвышалась по центру стола. Мур, он же Валмо и Валя, глава странного семейства, открыл ее и разлил вино по сверкающим хрустальным бокалам. Себе, Диане и Лоре. Иван от вина категорически отказался, не собираясь нарушать данной себе почти три месяца назад клятвы. Вместо вина в его и Танин бокал налили вкусный вишневый компот из большой трехлитровой банки.
        А потом все стало совсем замечательно. Провозгласили первый тост - «За знакомство! , выпили и снова принялись оживленно беседовать. «Королем вечеринки», безусловно, был Мур. Убийственно растягивая гласные, он сперва очень интересно рассуждал о мало кому из присутствующих известном японском художнике Китагаве Утамаро. Потом - о вообще никому, кроме Мура, не известном художнике Павле Гребневе. Этот самый Павел Гребнев был художником начинающим и никому пока еще, кроме своего приятеля Мура, свою единственную картину не показывал. Все дружно согласились с тем, что из Пашки получится гениальный художник, потому что, наверное, были знакомы с этим Пашкой, хотя и не видели его картину. И Иван согласился тоже, несмотря на то что Пашку не знал.
        Таня рассказала о том, что у них в школе набирают детей в шахматную секцию, и изъявила желание туда записаться. Сказала, что хочет стать шахматной королевой, такой же, как в сказке про Алису в Стране чудес. После этого рассказа Лора все время стала называть Таню «шахматная ты наша королева».
        Диана рассказала, что Светку уже выписали из больницы, что с ней все в порядке и что мать ее вот уже четыре дня не пьет и даже собралась лечиться от алкогольной зависимости. Еще пару недель Светка должна будет побыть дома, а потом может снова начинать тренироваться.
        Лора рассказала о новой танцевальной постановке в детском театре танца, где она, как выяснилось, работала хореографом.
        Иван, не мудрствуя лукаво, рассказал о проекте дизайна интерьера для нового ресторана, который вскоре должны были открыть в центре города.
        Дружно вспомнили смешной эпизод в турецком отеле, когда пьяный Иван приставал к Диане и думал, что она француженка. Мур, не посвященный, видимо, в подробности этой истории, очень долго смеялся, а потом сказал, привычно растягивая гласные:
«Сами виноваты. Я говорил - надо поскромнее танцы выбирать. Это все ты, Лорка».
        Тортильясы по-ацтекски оказались очень вкусными. Внутри у тортильясов было спрятано нежнейшее куриное мясо вперемежку с сыром и каким-то очень острым томатным соусом. Иван сам съел три штуки и без конца подкладывал эти тортильясы в тарелку Дианы. Диана ела с потрясающим аппетитом, и можно было только удивляться, как ей удалось сохранить свою худобу.
        Потом Мур рассказывал анекдоты, и все они были ужасно смешными - хотя, возможно, он просто очень смешно их рассказывал. А может быть, всем было смешно потому, что настроение у всех было хорошее. Особенно довольной была Таня. Она периодически сидела на коленях то у Мура, то у Дианы. Пыталась забраться и к Лоре, но Лора сказала ей:
        - Брысь! У меня и так ноги болят.
        Таня на «брысь» не обиделась - тут же втиснулась между Дианой и Иваном и принялась пить вишневый компот, весело болтая ногами под столом.
        А потом случилось что-то совсем невероятное. Иван даже подумал, что все это ему снится. Наверняка снится, потому что на самом деле такого просто не может быть.
        Мур посмотрел на часы, потом посмотрел на Лору, а потом сказал:
        - Лора, нам пора. Почти десять. И Лора ответила:
        - Да, пора, - и поднялась из-за стола. И Диана поднялась тоже и сказала:
        - Иван, пойдемте проводим Лору и Мура.
        Потом они прощались в прихожей. Мур снял домашние тапочки и переобулся в уличные ботинки. Поцеловал Таню и Диану, пожал руку Ивану. Диана спросила:
        - Когда появишься?
        А Мур ответил, подумав:
        - Не знаю. Завтра, может быть, зайду. Если получится.
        Хлопнула дверь - и Лора с Муром ушли.
        А Иван почему-то остался.
        Он стоял посреди кухни-прихожей и никак не мог понять, что же такое только что произошло. И почему это произошло, и что теперь с этим делать.
        - Иван! - услышал он наконец голос Дианы. Видимо, она пыталась докричаться до него уже не в первый раз. - Иван! Ну что же это! Вы глухой, да?
        - Вы уже спрашивали, Диана.
        - Но это же невозможно! Нет, правда! Вы как будто на самом деле глухой!
        - Я… Я просто задумался.
        Иван стоял возле входной двери. Диана стояла напротив, на другом конце кухни-прихожей, возле разделочного стола. В своем голубом халатике, домашних тапочках и с задорным хвостом на макушке она по-прежнему была убийственно привлекательной. Теперь у Ивана появилась возможность сказать ей об этом. Но он стоял и не мог вымолвить ни слова.
        - И о чем же вы задумались? Или это секрет?
        - Диана, я, наверное, что-то не так понял…
        - Вы, Иван, определенно что-то не так поняли. Совсем не так. Только вот что именно?
        - Вы сказали… Вы же сами сказали, что он - ваш муж.
        - Естественно, он мой муж. Если хотите, я могу показать вам паспорт. Мы не просто однофамильцы. Там есть печать о регистрации брака.
        - Тогда почему… Нет, не понимаю…
        - Тогда почему он ушел? Вы это хотели спросить, да, Иван?
        - Да… Наверное. Наверное, я хотел спросить именно это.
        - А зачем?
        Иван задумался. Ответа на этот вопрос он, кажется, не знал.
        - Ну, что вы молчите?
        - Я просто… Согласитесь, это выглядит немного странно. Поэтому я…
        - Поэтому вы…
        - Диана. Пожалуйста, перестаньте надо мной издеваться. Я понимаю, что у меня сейчас глупый вид…
        - Хорошо, что хоть это вы понимаете. А вид у вас сейчас и правда глупый. И смешной. Мне вас даже жалко, Иван. - Она вздохнула. - У нас фиктивный брак, понимаете? Фиктивный. Это значит - не настоящий. Это значит - такой, который заключают, чтобы получить какое-нибудь имущество или право на наследство. Или еще что-нибудь получить. В общем, брак с корыстной целью. Мы с Муром просто друзья. Очень хорошие и очень давние друзья. Только и всего. Но никаких супружеских отношений у нас нет. А есть только печать в паспорте. Вы это хотели услышать, да?
        Наверное, он хотел услышать именно это. В глазах ее сверкали лукавые искры, но все же было понятно, что насчет фиктивного брака она не шутит. Она просто наблюдает за реакцией Ивана, и эта реакция ее забавляет. Еще бы не забавляла - будь у Ивана возможность сейчас наблюдать за собой со стороны, он бы тоже от души забавлялся.
        - А вы заключили брак с… корыстной целью? - глупо спросил Иван.
        - Конечно же! - охотно подтвердила Диана. - С ужасно корыстной целью! С какой же еще?
        - Диана, вы надо мной смеетесь…
        Несчастный вы, Иван, - жалостливо протянула она. - В вашей голове сейчас происходят сложнейшие мыслительные процессы. Я даже вижу, как шевелятся ваши мозги под черепной коробкой. Давайте, Иван, лучше помоем посуду, а? Это будет полезнее и гораздо веселее. И думать не надо.
        - Давайте, - согласился Иван. - А вообще, я сам могу. В смысле, помыть посуду. А вы отдохните или с Таней побудьте.
        - Тане сейчас не до нас. Я ей новый номер журнала купила. Она теперь вычеркнута из жизни, как минимум, на полчаса. Так что давайте мыть посуду вместе. Или нет - вы будете мыть, если уж вам так хочется, а я буду вытирать и в шкаф ставить. Договорились?
        - Договорились, - кивнул Иван, чувствуя себя маленьким и глупым ребенком. - А еще я хотел сказать вам, Диана… Я давно уже хотел сказать…
        Мысленно он обругал себя идиотом за такое предисловие. Она уже не улыбалась, смотрела серьезно, чуточку напряженно и очень внимательно.
        - Да? Ну, говорите! Что вы такое мне давно уже сказать хотели?
        - Я хотел сказать, что вам очень к лицу этот… халат. Правда.
        Она смеялась так, что остановить ее, казалось, вообще невозможно. Иван стоял, растянув губы в улыбке, смотрел на нее и чувствовал себя почти счастливым. Он понимал, что выглядит сейчас очень глупо, и вообще с тех пор, как ушли Лора и Мур, все время выглядит глупо, но этот ее заразительный и волшебный смех очень легко помогал примириться со всем на свете - не то что с собственным глупым видом.
        - Нет, Иван, вы правда немножко ненормальный! Ну это можно вот так про халат говорить, а? Я уж думала, вы мне сейчас предложение сделаете… Обычно в фильмах всегда мужчины так себя вести начинают, когда собираются сделать предложение. Говорят, что они давно уже собирались, но все никак не решались… Нервничают… А вы - халат… С ума сойти можно…
        - А если бы я… тоже?
        - Что - тоже? Да вы вообще, что ли, Иван, нормально не умеете разговаривать, да?
        - Ну, если бы я, как те мужчины из фильмов, тоже сделал вам… предложение?
        Он и сам не понимал, почему задал этот дурацкий вопрос. Ведь предложение ей делать не собирался - по крайней мере, пока. У него даже и в мыслях такого не было.
        - Я замужем, Иван, - напомнила Диана. - Так что, если бы вы сделали мне предложение, как те мужчины из фильмов, мне пришлось бы вам отказать. К сожалению. А теперь идите сюда. Я хочу надеть на вас фартук. Чтобы вы не забрызгали свой джемпер. Ну идите же сюда, говорю!
        Сбросив наконец охватившее его оцепенение, он подошел к Диане и встал рядом с мойкой, в которой была свалена целая гора посуды. Она сняла с крючка на стене красный фартук в огромный белый горох. Подняла руки - так, как поднимает руки женщина, когда хочет обнять мужчину. Иван послушно сунул голову в петлю, слегка наклонившись. Ему понравилось надевать фартук, потому что Диана в этот момент была близко-близко и потому что она подняла руки именно так, как поднимает руки женщина, когда хочет обнять мужчину. А еще потому, что он совсем рядом почувствовал ее дыхание и легкий цветочный запах ее волос. Все это было чрезвычайно приятно. По телу пробежала стайка мурашек, колени стали мягкими и едва не подогнулись.
        - А теперь повернитесь ко мне спиной, - велела Диана.
        - Зачем? - тупо спросил Иван. Ее руки пока еще лежали у него на плечах, поэтому поворачиваться очень уж не хотелось.
        Но все же пришлось.
        - Я завяжу тесемки. У фартука сзади есть тесемки, и их нужно завязывать. И еще, знаете, что я хочу сказать вам, Иван?
        - Что?
        Теперь он стоял к ней спиной, а она сзади возилась с тесемками от фартука. Потом поднялась на цыпочки и, почти коснувшись мочки его уха, тихо прошептала:
        - Вам очень идет этот… фартук. Вы в нем просто неотразимы.
        - В таком случае я готов носить его всю жизнь, не снимая, - ответил он глухим голосом и повернулся.
        Л она уже включила кран и пыталась отрегулировать воду до нужной температуры. И вид у нее был такой, как будто в этой жизни, кроме грязной посуды, ее вообще ничто не интересует. Как будто несколько секунд назад ее руки вовсе и не лежали на плечах у Ивана и ничего такого про фартук она не шептала ему на ухо.
        Как будто все это Ивану приснилось.
        Он молча наблюдал за тем, как она намочила в воде губку, как выдавила из банки каплю ядовито-зеленого моющего средства и принялась намыливать первую тарелку.
        - Диана…
        - Ну что еще?
        - Мы ведь договорились, что посуду буду мыть я. Вы же специально для этого надели на меня фартук. Чтобы я не забрызгал джемпер.
        - Ах да, - улыбнулась она и послушно отступила от мойки. - Извините, я забыла.
        Теперь тарелку намыливал Иван. Ничего себе забыла, раздумывал он, глядя на то, как ядовито-зеленое средство для мытья посуды впитывается в губку, оставляя на ней едва заметный ядовито-зеленый след. Как это можно забыть о том, о чем говорила минуту назад. Это еще разобраться нужно, кто из них двоих немножко ненормальный. Вполне вероятно, что оба…
        Она приняла у него из рук первую вымытую тарелку, вытерла ее полотенцем и поставила в шкаф. Планировка кухни у Дианы была замечательной - пространство возле мойки было таким узким, что им приходилось стоять почти вплотную друг к другу, иногда соприкасаясь плечами. Только жаль, тарелок было мало и мылись они слишком быстро, исчезая из мойки почти на глазах.
        - Да вы спите, что ли, Иван? Ну, ей-богу, мы так до утра будем с этой посудой возиться.
        - Я просто очень стараюсь.
        - Он очень старается, - усмехнулась она. - А побыстрее нельзя стараться? Или вам нравится торчать возле раковины?
        - Нравится, - честно признался он.
        И она, кажется, поняла, что он имел в виду, сказав, что ему нравится возле раковины. Пробормотала себе под нос:
        - Глупость какая, - и громыхнула тарелкой так, что Ивану показалось, будто тарелка разбилась.
        Посуда из раковины продолжала исчезать с катастрофической скоростью. Диана нетерпеливо теребила в руках полотенце, но больше уже Ивана не подгоняла.
        - Мы так и будем молчать теперь? - спросила она, будто на что-то разозлившись.
        - Нет, не будем молчать. Будем разговаривать. Расскажите мне что-нибудь, Диана.
        - Что, например?
        - Ну, например… А знаете, в тот день, когда мы встретились в отеле, забавная такая штука вышла, - вдруг вспомнил Иван. - Я давно уже у вас хотел спросить, про глаза.
        - Про глаза?
        - Помните, когда мы встретились в море, у вас цвет глаза был точно такой же, как море. Сине-зеленый. А потом, когда вы… - Иван слегка запнулся, - когда вы танцевали на сцене, и потом, когда поднимались по лестнице, глаза у вас были совсем черные.
        - Глупость какая, - ответила она категорично. - Вы что же, Иван, думаете, у меня запасные глаза есть?
        - Ну, и об этом я тоже подумал. И про линзы.
        - Не было никаких линз. Ерунда все это. Вы просто много выпили в тот вечер, поэтому у вас начались зрительные галлюцинации.
        - Вы так думаете?
        - Другого объяснения у меня нет.
        - А может быть, у вас что-нибудь болело? Очень сильно?
        - Очень сильно? Ну да, - вспомнила она. - Очень сильно болела нога. Я ее в кровь туфлями растерла. А танцевать все равно пришлось. И было правда ужасно больно. Но я терпела. Только я все равно не понимаю, как моя нога связана с глазами. Вы шутите, да?
        - И вовсе я не шучу, - улыбнулся Иван с видом победителя. - Вы разве не знаете, что у человека от боли зрачки всегда расширяются?
        - Глупость какая, - снова сказала Диана, убирая в шкаф очередную вымытую Иваном тарелку. Эта тарелка была последней - теперь на дне мойки лежали только ложки, вилки и два ножа. В переводе на время это минут пять-семь, не больше. Потом можно будет еще почистить раковину порошком и вытереть ее сухой тряпкой. Это еще две-три минуты. А потом возле мойки делать будет совсем нечего.
        - И как это вы с больной ногой танцевали?
        - Сама не знаю. Деваться просто было некуда - деньги-то мы авансом получили. А вы, значит, видели?
        - Видел. Я в первом ряду сидел. За угловым с правой стороны столиком. Не помните меня?
        - Смешной вы, Иван. Ну откуда я вас помнить могу?
        - А вы здорово танцевали. Очень… натурально.
        - Это как - натурально?
        Он молчал. Ему снова захотелось провалиться сквозь землю или повернуть время вспять, чтобы дать себе возможность подумать прежде, чем сказать. Но повернуть время вспять невозможно, и провалиться сквозь землю невозможно тоже, при всем желании. Поэтому пришлось отвечать за сказанные слова.
        - Ну, знаете, я даже подумал… И все зрители тоже подумали, что вы с Лорой… Ну, в общем, пара.
        - Пара, говорите?
        Она снова застыла с полотенцем в руках. Замерла, словно перед прыжком, и Иван сразу понял, что что-то изменилось. Тонкая невидимая ниточка, которая протянулась между ними и связала их в тот момент, когда она надевала на него фартук, положив ему руки на плечи так, как кладет женщина руки на плечи мужчине, когда собирается его обнять, вдруг натянулась, превратившись в струну, и готова была разорваться.
        Если бы он мог себя ударить, он бы ударил себя сейчас. Размахнулся бы и врезал со всей силы кулаком промеж глаз, да посильнее, чтобы расцвел потом на этом месте огромный багрово-фиолетовый синяк, который еще долго напоминал бы ему о том, что прежде, чем что-то сказать, нужно как следует подумать. А она все смотрела на него, молчала и отдалялась от него с каждой секундой. А потом спросила изменившимся голосом:
        - Зачем вы меня искали, Иван?
        Он не знал, что ответить.
        - Зачем? - повторила она. - Если вы решили, что мы с Лорой - пара, зачем вы меня искали? Вы ведь искали меня, вы не случайно в тот вечер возле входа меня встретили. Ведь не случайно же?
        - Не случайно.
        - Откуда вы узнали, что я в школе тренером работаю?
        Иван опять не знал, что ответить. А поэтому ответил правду:
        - Брат одного моего друга… Юркин брат, он помог узнать, через паспортно-визовую службу. Он сам работает в ФСБ.
        - В ФСБ?
        Глаза у нее потемнели и теперь снова были какого-то незнакомого цвета. Кажется, на этот раз она ему поверила. И отступила на шаг, словно чего-то испугавшись.
        - Значит, вы знали и про то, что я замужем?
        - Знал. И про это знал тоже.
        - И… и про все остальное?
        Она ждала ответа с таким напряжением и была такой испуганной, что Иван окончательно растерялся. Он ведь и сам тысячи раз задавал себе этот вопрос:
«зачем?», но так и не смог на него ответить.
        Тонкая прядка волос выбилась у нее из прически. Тонкая, светлая и нежная прядка волос упала на лицо. Захотелось убрать эту прядку, но руки были мокрыми. Поэтому он дунул на прядку, а руки вытер о фартук. Прядка взметнулась вверх, подхваченная струей воздуха, а потом снова упала на лицо.
        И в этот момент он вдруг понял. Он понял, что с ним случилось то, от чего меняется мир. То, от чего мир исчезает, становится неважным и почти невидимым.
        Мир исчезает, и остается только один человек, ради которого хочется жить в этом исчезнувшем мире. И ужасно хочется, чтобы этот человек был рядом. Чтобы он был близко-близко. Чтобы можно было чувствовать его дыхание и вдыхать легкий цветочный аромат волос. Чтобы можно было дунуть на легкую и нежную прядку, выбившуюся из прически, и увидеть, как эта прядка взлетает вверх, а потом снова падает на лицо. И после этого почувствовать себя совершенно счастливым.
        Кажется, люди даже успели изобрести название всему тому, что с ним случилось.
        Надо же, ведь все оказалось так просто, подумал Иван, продолжая смотреть в испуганные глаза Дианы. Он не знал «про все остальное», и ему совсем не хотелось этого знать. Может быть, в прошлом она совершила акт международного терроризма или какое-нибудь серьезное экономическое преступление. Может быть, она была агентом иностранной разведки или идейным вдохновителем забастовочного движения. Все это было абсолютно не важно.
        Потому что теперь она стала центром его вселенной.
        Потому что этот голубой халат и синяя резинка в волосах делали ее убийственно привлекательной.
        Потому что сейчас, стоя возле мойки на ее кухне, в красном фартуке в огромный белый горох, с мокрыми руками, он наконец понял, что любит ее.
        - Я не знаю всего остального, - хрипло проговорил он. И подумал с облегчением, что теперь его руки, наверное, стали уже совсем сухими. И добавил: - Не надо меня бояться, Диана. Я не причиню вам зла. Я искал вас, потому что снова хотел увидеть. Потому что, как оказалось, вы мне нужны.
        Он положил ладони ей на плечи и почувствовал, как она напряглась. Как сжалась почти в комок и совсем перестала дышать. Но рук его все же не сбросила. И не сказала ему, чтобы он убрал руки с ее плеч.
        У нее были тонкие ключицы. Тонкие и такие же хрупкие, как у ребенка. Он провел пальцами по этим тонким ключицам, а потом ладони его стали медленно подниматься. Он уже задыхался и с трудом сдерживал себя, умолял свои руки, чтобы они не натворили глупостей, чтобы они вели себя разумно и не торопились.
        Но руки не слушались.
        У нее была удивительно нежная кожа. Пальцы скользили по ней так, будто эта кожа была из атласа.
        Он обвел кончиками пальцев изгиб ее шеи и контур лица. Потом снова взял за плечи и притянул к себе.
        Диана по-прежнему не дышала. По-прежнему была напряженной, и, если бы она не была такой горячей, он подумал бы, что она каменная. Иван уткнулся носом в хвост на ее макушке, так похожий на верхушку ананаса. И снова ощутил этот волшебный цветочный запах, который источали ее волосы. И в первый раз прикоснулся к ним губами.
        В этот момент внезапно остановилось сердце. И тогда он понял, что ему нужно поторопиться, потому что долго вот так, с остановившимся сердцем, он не протянет. Он может умереть, так и не успев поцеловать ее.
        Он, едва касаясь, стал покрывать поцелуями ее волосы, лоб, глаза, щеки. Потом влажная дорожка его поцелуев спустилась вниз - сквозь сомкнутые ресницы он увидел тоненькую синюю жилку, которая билась у нее на шее, и приник губами к этой жилке, поцеловал - так же нежно и медленно.
        Она вдруг обмякла. Как будто оттаяла под лучами невесть откуда появившегося в кухне-прихожей горячего летнего солнца. Сдавленно прошептала:
        - Иван…
        И обхватила его руками за шею. Прижалась к нему крепко-крепко, запрокинула голову - и теперь уже невозможно было заставить себя сдержаться и не поцеловать ее в губы.
        Передумавшее умирать сердце бешено колотилось в груди. Иван даже не помнил, когда у него в последний раз так сильно стучало сердце. Он целовал ее в губы, и не мог оторваться от этих губ, и отрывался иногда только затем, чтобы не задохнуться. В эти редкие моменты передышки она успевала широко распахнуть глаза, пробормотать что-нибудь типа «О боже мой» или «Я сошла с ума» или просто сказать «Иван». Он снова целовал ее в губы. Она обнимала его за плечи, ее пальцы стискивали эти плечи так, что ему хотелось стонать.
        Отпущенные на волю руки бродили но ее жесткой спине, одна рука скользнула по талии наверх и замерла в тот момент, когда Иван почувствовал в своей ладони ее сердце. Оно билось так же быстро и громко, как и его. Открыв на миг глаза, он увидел, что все вокруг движется - пол, потолок, кухонные шкафы и микроволновая печь, - все кружится, все взлетает и падает, и снова закрыл глаза, чтобы не видеть больше этого безобразия.
        Она тихо застонала в тот момент, когда он накрыл ладонью и легонько сжал ее грудь. Оторвавшись на миг от ее губ, он слегка отстранился и быстро нащупал пуговицу у нее на халате. Расстегнул одну, вторую. Пальцы не слушались, были совсем деревянными и двигались слишком медленно. Он нахмурился. Диана тихонько засмеялась и сама расстегнула третью пуговицу. И сама притянула его к себе, запрокинула, давая возможность приникнуть губами к лоскутку восхитительного горячего шелка. Он целовал ее шею, ее нежное и круглое белое плечо, медленно спускался все ниже и ниже. А она торопила, тянула вниз его голову, хотела, чтобы он поцеловал ее грудь, и совсем не собиралась этого скрывать. И даже прошептала:
        - Ну, пожалуйста…
        И задрожала всем телом в тот момент, когда он наконец добрался до соска и, втянув его в себя, нежно скользнул языком.
        Он забыл обо всем на свете. Ему казалось, что, кроме этой секунды, кроме реального
«здесь и сейчас» и кроме них двоих, на свете не существует ничто и никто. Что помешать ему любить ее может только не вовремя случившийся апокалипсис.
        Поэтому не сразу понял, почему она вдруг вздрогнула, напряглась, как струнка, быстро оторвала его от себя, стремительно схватилась за кухонное полотенце и повернулась к мойке. Из-за стены донесся звук шагов - Иван слышал этот звук, но все-таки не понимал, какое он может иметь к ним отношение. И только в тот момент, когда скрипнула дверь и в проеме показалось лицо Тани, наконец сообразил, в чем дело.
        - Ой, Иван, - сказала Таня. - Какой ты смешной в этом фартуке. Ты что, помогаешь маме мыть посуду? Мам, а я журнал уже дочитала.
        Иван кивнул, зная, что голос у него сейчас будет хриплый, а пугать Таню ему не хотелось.
        - Представь себе, он помогает мне мыть посуду. - Диана продолжала стоять к Тане спиной, потому что три пуговицы у нее на халате по-прежнему были расстегнуты. Потом повернулась вполоборота, перекинув для маскировки через плечо полотенце, и потихоньку застегнула пуговицы. - Потому что больше помогать мне мыть посуду некому. Потому что моя родная дочь помогать мне мыть посуду не собирается. Вот и приходится просить о помощи чужого человека.
        - Иван не чужой, - возразила Таня и спросила, обращаясь к Ивану: - Ты ведь не чужой, правда, Иван?
        Иван все еще опасался, что его голос может быть хриплым, поэтому снова обошелся молчаливым кивком.
        - И вообще, с каких это пор вы с Иваном перешли на «ты»? - поинтересовалась Диана.
        - С сегодняшних, - ответила Таня. - Иван мне сам разрешил. Правда, Иван?
        Третий молчаливый кивок выглядел бы, наверное, подозрительно. Поэтому все же пришлось решиться и пробормотать себе под нос короткое «угу».
        - Интересный был журнал?
        - Ужасно интересный. Спасибо, мам.
        - Тебе спать не пора? Уже одиннадцатый час.
        - Пора, наверное.
        - Тогда пойдем стелить постель. И укладываться. А Иван, я думаю, с оставшейся посудой и без меня справится. Раз уж он нам не чужой. Правда, Иван?
        - Угу, - кивнул Иван.
        - Спокойной ночи, Иван, - сказала Таня.
        - Спокойной ночи, Таня, - ответил Иван.
        Голос на самом деле был хриплый, но Таня даже не заметила. А если заметила, то, по крайней мере, не испугалась.
        - А мама мне всегда говорит «Спокойной ночи, заяц». Мне так больше нравится.
        - Тогда спокойной тебе ночи, заяц, - улыбнулся Иван.
        Довольное лицо Тани скрылось в дверном проеме. Следом за Таней скрылась Диана, и Ивану не оставалось ничего иного, как выдавить из банки очередную каплю ядовито-зеленого моющего средства и намылить очередную грязную вилку.
        Когда Диана, тихо прикрыв дверь, снова к нему вернулась, он уже закончил с мытьем посуды, почистил порошком раковину, сполоснул ее и вытер сухой тряпкой. И сидел на табуретке, поджидая Диану, только фартук снять забыл.
        Иван сидел на табуретке и боялся. Он ужасно боялся, что теперь, когда Диана вернется, все то, что было совсем недавно между ними, окажется неправдой. Что она отшатнется, если он попытается ее обнять, или залепит ему пощечину, если он рискнет прикоснуться к ее губам своими губами.
        Потому что сам до конца не мог поверить в то, что все случилось на самом деле.
        Диана на минуту задержалась в дверном проеме, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и молча смотрела на Ивана. А он подскочил со своей табуретки, как вскакивал в детстве со стула, когда в класс входил директор, или завуч, или просто любой взрослый человек.
        - О господи, - сказала Диана. - Нет, Иван, ты себя в зеркале видел?
        - Нет, - честно ответил Иван. То, что она сказала ему «ты», немного обнадежило - значит, и правда что-то такое случилось между ними, что позволило забыть о формальностях.
        Они разговаривали шепотом, потому что за стеной спала Таня.
        Диана прошла мимо Ивана в ту часть кухни-прихожей, которая была прихожей. Остановилась напротив подвешенного на стене зеркала и велела ему подойти.
        Иван послушно подошел, встал напротив зеркала и уставился на свое отражение.
        В зеркале отражалась помятая физиономия растрепанного мужчины, одетого в красный фартук с большими белыми горошинами. Вид у мужчины был счастливый до неприличия и вместе с тем чуточку взволнованный.
        Диана стояла рядом и тихо смеялась. Он смотрел на ее смеющееся отражение и улыбался, той самой глупой улыбкой, которая просто прилипла к нему в этот вечер.
        - Надо его снять, - прошептала Диана. - Он тебе идет, конечно, но все-таки ты в нем ужасно смешной.
        Она шагнула ему за спину и развязала тесемки. Теперь фартук повис на Иване, отчего он выглядел еще более смешным. Оставалось только снять петлю с шеи. Но в тот момент, когда Диана подняла руки - так, как поднимает руки женщина, когда хочет обнять мужчину, - Иван вдруг забыл про фартук, жадно притянул ее к себе и снова стал целовать.
        И все повторилось - сперва он целовал ее нежно и осторожно, и она была чуточку каменной. Потом она расслабилась и стала почти неистовой - ее руки, забравшись под фартук и джемпер, скользили по его телу, гладили грудь и спину. В те редкие секунды, когда губы ее были свободны от поцелуя, она постоянно что-то говорила. Она болтала почти без умолку, шептала ему «Ах ты мой хороший» и «О господи», и он сходил с ума от нежности, от этой ее способности разговаривать в такие минуты, когда разговаривать невозможно. Когда невозможно дышать, думать, видеть и слышать. Когда можно только чувствовать.
        Снова, как в прошлый раз, его деревянные пальцы смогли расстегнуть только две пуговицы на ее халате. Снова она расстегнула третью и сразу же с жаром притянула его к груди, не позволив насладиться круглым и белым плечом и тонкой шеей. И даже не стала просить ни о чем, просто притянула, прижала и не отпускала, вцепившись в его волосы, как кошка, до тех пор, пока пальцы сами не разжались бессильно, а руки не упали вдоль тела.
        Он на миг отстранился. Ему хотелось видеть ее, окинуть взглядом лицо, губы, глаза, тонкую шею, круглое белое плечо и розовый мокрый сосок. Этого было мало, ужасно мало, и он расстегнул четвертую пуговицу на ее халате, потом пятую, последнюю, распахнул халат и снова отстранился, снова стал рассматривать, а потом опустился на колени и стал целовать ее живот и узкие мальчишеские бедра.
        Голова кружилась так, как будто он только что спрыгнул с карусели.
        - Ах ты, - прошептала она, - ах ты мой хороший…
        И снова потянула его наверх. Он послушно поднялся, прислушиваясь к движениям этих рук, уже легко понимая по этим движениям, чего она сейчас хочет. И стал выполнять ее желания, целуя, лаская, сжимая там, куда направляли его ее руки.
        Кровь шумела в голове, а перед закрытыми глазами мелькали какие-то фиолетовые и темно-зеленые пятна. Руки уже дрожали, а внутри, обжигая, горело пламя, которое мучительно хотелось выпустить наружу. На миг оторвавшись от ее губ, он увидел перед собой ее широко распахнутые глаза.
        - Я хочу тебя, - прошептала она хриплым голосом. - Я хочу тебя так, что мне кажется, сейчас внутри все лопнет и разорвется на мелкие кусочки. И я сразу умру.
        Сердце рухнуло вниз и застучало где-то в районе желудка. Она стояла спиной к шкафу, и он бережно подтолкнул ее к этому шкафу, а потом стал делать то, что начинают делать уже за гранью обычных ласк. Она отрывисто и тихо стонала, туго обхватив его пальцы сильными, гладкими и влажными мышцами. Не стесняясь, направляла его руку, двигала бедрами и все время бормотала «О господи» и «Я сейчас умру».
        Он не мог говорить. В горле пересохло, а язык стал совершенно деревянным. Невозможно было остановиться, и в то же время хотелось продлить удовольствие. Хотелось слышать, как она бормочет «О господи» и «Я сейчас умру», хотелось видеть, как она кусает губы, и чувствовать, какая она горячая и влажная внутри, как она насаживает себя на его пальцы и злится оттого, что ей этого мало.
        Хотелось, чтобы это длилось бесконечно. Но с каждой секундой все труднее было справляться с тем, что поднималось изнутри и разрывало на части, требуя выхода. Не сдержавшись, он освободил на миг свою руку, поймал губами ее возмущенный стон, стиснул ее плечи и резко качнулся вперед, вжимаясь в нее бедрами, мечтая ощутить ее жар сквозь треклятый фартук и еще два слоя ненужной одежды.
        И в этот момент снова случился апокалипсис.
        Он даже не понял сперва, откуда раздался этот грохот, и всерьез подумал, что начинает рушиться земля. Грохот шел сверху - Иван успел поднять голову и даже успел понять, что от его резкого движения распахнулась верхняя дверца шкафа.
        А потом из антресолей выпало что-то большое и желтое. Оно приземлилось совершенно беззвучно и осталось лежать на полу.
        Диана замерла и снова стала каменной.
        Приглядевшись, Иван наконец понял, что это желтое - большая мягкая игрушка. Желтый жираф.
        Он снова притянул ее к себе, взял ее лицо в ладони, собираясь поцеловать. Но, увидев ее глаза, замер и отшатнулся.
        Она смотрела на него, но не видела. Она была здесь, но в то же время бог знает где, ужасно далеко от этого места, от этой кухни-прихожей и от Ивана в его красном фартуке в белый горох.
        - Ты чего? - глухо спросил он и понял, что она его не слышит.
        Он разомкнул объятия, убрал руки с ее плеч и отступил на шаг.
        Она продолжала стоять, прислонившись спиной к шкафу, в распахнутом халате. И теперь смотрела уже не на Ивана, а на жирафа. На желтого жирафа, который лежал на боку. На дурацкого желтого жирафа, в самый неподходящий момент свалившегося на них из антресолей.
        В этот момент он понял совершенно точно: этот желтый жираф, который свалился из антресолей, для Дианы почему-то гораздо важнее, чем он, Иван. Что Диана любит этого жирафа или, возможно, ненавидит его - так, как можно любить или ненавидеть только живого человека. Но уж никак не мягкую игрушку. В это было невозможно поверить - И тем не менее он знал, что это правда.
        - Динка, - позвал он, но она опять не услышала. Запахнула халат на груди и, сделав два шага в сторону, опустилась перед жирафом на колени. Потом присела на пятки и так и продолжала сидеть, не оборачиваясь, не говоря ни слова, не прикасаясь к жирафу и совершенно забыв про Ивана.
        Происходило что-то странное. Иван не знал, как ему себя вести. Он чувствовал, что должен ей помочь, но в то же время понятия не имел чем. А поэтому продолжал стоять на своем месте и смотреть в ее неподвижную спину.
        Сколько времени это продолжалось, он так и не понял. Ему казалось, что прошло несколько часов, прежде чем он вдруг увидел, как вздрагивают ее плечи. Тогда он бросился к ней, сгреб в охапку и стал гладить эти вздрагивающие плечи и целовать ее волосы, укачивать ее, шепча на ухо: «Динка… Родная моя, хорошая… Не плачь, прошу тебя… Не плачь, успокойся…»
        Она наконец и правда успокоилась, затихла в его руках, перестала вздрагивать. Но еще долго не поднимала лица. Он все гладил ее по волосам, шепотом повторяя ее имя, легонько баюкая, укачивая, как ребенка.
        Потом она отстранилась, пряча лицо, но Иван все же успел заметить, что глаза у нее покраснели и припухли. Нажав на клавишу выключателя, она скрылась за дверью ванной комнаты, в которой Иван разглядел душевую кабину и раковину. Зашумела вода. Иван поднялся с пола и как-то сразу заметил, что на нем до сих пор надет этот дурацкий фартук. Снял его и повесил на крючок рядом с мойкой. Рассмотрел в зеркале свою помятую физиономию, слегка пригладил пальцами растрепанные волосы.
        Жираф все еще валялся на полу. Он наклонился, поднял его и стал рассматривать, пытаясь разгадать его загадку и чувствуя себя при этом полным идиотом, комическим персонажем какой-то пародии на фильм ужасов, разгадывающим «тайну желтого жирафа».
        Жираф совершенно не выглядел таинственным. У него была абсолютно простецкая глупая жирафья морда и ничего не выражающие пластмассовые глаза. Единственное, что отличало его от сотни таких же, как он, игрушечных жирафов, - так это то, что он был желтым. Игрушечные жирафы в представлении Ивана должны быть светло-коричневыми или оранжевыми. Хотя, как Иван ни напрягал память, он так и не смог вспомнить ни одного игрушечного жирафа, которого ему приходилось встречать раньше.
        Категорически невозможно было понять, почему это Диана вдруг разрыдалась, увидев этого желтого жирафа. Ивана все не отпускала мысль о том, что у жирафа есть какой-то секрет. В ванной продолжала шуметь вода, и тогда он решил поискать какую-нибудь встроенную в жирафа кнопку. Такие кнопки довольно часто встраивают в мягкие игрушки - когда ребенок нажимает на эту кнопку, игрушка начинает петь, смеяться, читать стихи или чем-нибудь двигать. Кто знает, что скажет жираф при нажатии на эту кнопку. Может быть, он наконец признается, что связывает его с Дианой таким странным и непостижимым образом.
        Сперва Иван нажимал жирафу на лапы. Потом пытался отыскать кнопку в его шее, тщательно прощупывая каждый сантиметр. Потом нажал на хвост, расплющил жирафью морду, но кнопки нигде не нашлось. Оставалось проверить туловище, что он и сделал, со всей силы надавив пальцами жирафу на грудь. И вдруг вскрикнул от неожиданной боли и выронил жирафа. Было такое ощущение, что палец проткнули иголкой.

«Наверное, не нужно было в детстве так много читать Стивена Кинга», - подумал Иван, разглядывая ладонь. Большой и указательный пальцы были в крови. Кровь сочилась из широкой резаной раны, стекала струйкой в ладонь. Иван собрал пальцы в горсть, и очень быстро там накопилась целая лужа крови.
        Выругавшись, он поднялся с пола, открутил кран с холодной водой и подставил пальцы. Дождавшись, пока они начали коченеть и скрючиваться от холода, он закрыл кран. Кровь идти перестала. Хорошо различимые теперь белые края раны были широкими, а сама рана достаточно длинной.
        На миг его покинуло ощущение реальности. Но только на миг. Собравшись с мыслями, он понял, что жираф - это просто игрушка и не стоит впадать в мистический экстаз, утверждая, что жираф свалился из антресолей намеренно и порезал Ивана тоже намеренно, не собираясь уступать ему Диану, с которой его связывают тайные узы.
        Нет, этого уж точно не может быть - чтобы игрушечные жирафы страдали приступами мстительной ревности по отношению к живым женщинам.
        Иван снова взял жирафа в руки и принялся осматривать его, на этот раз более осторожно. Вскоре ему удалось обнаружить в боку у жирафа, рядом с машинным швом, параллельно идущий узкий надрез. Надрез был абсолютно незаметен, края у него были ровные, как будто кто-то полоснул по всему телу лезвием. Интересно, кто это мог сделать, а главное, зачем? Продолжая исследовать жирафа, Иван снова осторожно нажал на туловище в том месте, где шел надрез.
        И наконец увидел «орудие мести».
        Это был простой осколок. Осколок белого стекла, совершенно непонятным образом оказавшийся внутри жирафа.
        В этот момент Диана выключила в ванной воду. В квартире стало тихо, и Иван понял, что его время истекло. Поднявшись и не выпуская из рук жирафа, он ногой пододвинул к шкафу табуретку, забрался на нее, сунул жирафа обратно в шкаф, закрыл створку и, спрыгнув вниз, отодвинул табуретку.
        Когда Диана вышла наконец из ванной, табуретка уже стояла на месте, а на табуретке снова сидел Иван.
        - Извини, - сказала она.
        - Я так и не понял, что случилось. Почему ты плакала? - Он поднялся, подошел ближе, попытался обнять ее, но она отстранилась. Впрочем, он знал заранее, что Диана отстранится и что теперь, после этого дурацкого жирафа, все будет по-другому. По крайней мере, в этот вечер.
        - Да так, ерунда. У меня иногда бывает. Ты не обращай внимания. Я уже в полном порядке.
        Как он и ожидал, она не стала ему ничего рассказывать. Но настаивать было глупо. Поэтому он просто улыбнулся, коснулся слегка ее руки и сказал:
        - Я убрал его обратно в шкаф.
        - Ну и правильно сделал.
        Некоторое время они помолчали.
        - Иван, поздно уже. Тебе, наверное, пора.
        - Ты правда не хочешь, чтобы я остался?
        - Правда не хочу. Да и спать у нас негде.
        - С тобой правда все в порядке?
        - Правда. Я просто устала. Мне нужно поспать, наверное… Извини.
        - Диана?
        Она подняла на него глаза, и Иван увидел, что боль в ее глазах никуда не ушла. Она осталась, просто притаилась на самом дне и стала уже не такой заметной.
        - Да?
        - Ты когда-нибудь… когда-нибудь потом… расскажешь мне про жирафа?
        - Расскажу. Обязательно, - пообещала она и улыбнулась: - Как-то даже непривычно видеть тебя без фартука. Ладно, Иван, ты иди. И приходи обязательно… Только не завтра, завтра я работаю допоздна… А вот в среду можно. В среду у меня тренировка рано заканчивается.
        - Хорошо, я приду в среду. Если ты правда этого хочешь.
        - Я правда этого хочу. Перестань думать разные глупости. Если бы я не хотела, я бы тебя не звала.
        - Значит, я приду.
        - Одевайся уже.
        Он вздохнул и послушно накинул на плечи куртку. Завязал шнурки на ботинках и понял, что больше у него уже нет причин задерживаться в кухне-прихожей.
        - Ну, я пойду.
        - Иди.
        Она сама шагнула к нему, поднялась на цыпочки и подставила щеку для поцелуя. Он поцеловал ее весьма целомудренно и отстранился.
        Ему безумно не хотелось уходить. Именно сейчас, когда ей так плохо, хотелось быть рядом. Он был бы счастлив просто просидеть всю ночь на табуретке возле ее постели, охраняя ее сон. Но она с радостью дарила ему свое тело, а вот в душу пока не пускала. Впрочем, стоило ли ее за это винить?
        Уже на пороге, обернувшись, он еще раз пристально вгляделся в ее лицо. И вдруг сказал, сам от себя не ожидая:
        - А я люблю тебя, Дина.
        - О боже, Иван. - Она тихо рассмеялась. - Ну какой же ты все-таки. Ну зачем ты. Я ведь не просила тебя это говорить!
        - А я вот сказал. Только я правда тебя люблю.
        - Ладно, ладно. Верю. И все-таки ты ненормальный Иван спустился бегом по лестнице, потом еще долго стоял и курил возле подъезда. Когда он наконец прогрел двигатель и нажал на педаль газа, свет в ее окне уже не горел.
        - Спокойной ночи, - тихо проговорил Иван, потом немного подумал и добавил: - Зайцы…
        Когда он пришел в следующий раз - как и обещал, в среду, - Дианы опять не оказалось дома. Как и в прошлый раз, дверь ему открыла теперь уже знакомая баба Тася. Снова из-за двери показалось Танино лицо - с той лишь разницей, что теперь это была дверь шестой квартиры, а не седьмой.
        - А мама скоро придет. Она звонила и просила передать, чтобы мы не волновались, потому что после работы ей нужно зайти к Светке. Светка - это та самая девочка, которая в прошлый раз ударилась головой и которую вы вместе с мамой отвозили в больницу. Ее теперь из больницы выписали, и мама решила ее навестить, - протараторила Таня, радостно улыбаясь. А потом добавила: - Здравствуй, Иван.
        Иван тоже улыбнулся: чудная девчонка. Точная копия своей мамы и всех сразу жильцов седьмой квартиры. Никакой логики в построении фраз.
        - Обычно сначала здороваются, - напомнил Иван.
        - Да? - Таня ничуть не смутилась. - А по-моему, сначала нужно сказать то, что важно, а потом уже здороваться. И еще мама просила передать, чтоб ты ее дождался и никуда не уходил.
        Понятно. Значит, я ее дождусь и никуда уходить не буду. А это тебе. - Он протянул Тане пакет с разными сладостями, мандаринами и печеньем. Пакет напоминал новогодний подарок. Таня сразу же заглянула внутрь и запищала от восторга:
        - Ух ты! Сколько конфет! Мама тебя теперь сразу убьет!
        Иван рассмеялся:
        - Ты чему радуешься? Конфетам или тому, что твоя мама меня теперь убьет? И кстати, почему это она должна меня теперь убить, интересно? Она что, всех убивает, кто тебе конфеты приносит?
        - Всех, - подтвердила Таня. - Она Валмо два раза убивала. А Лору уже, наверное, раз десять убивала. А бабу Тасю только один раз.
        - Живучие они, однако, ребята, - усмехнулся Иван. - А почему твоя мама всех за конфеты убивает?
        - Потому что когда мне так много конфет сразу приносят, я объедаюсь, а когда я объедаюсь, то начинаю чесаться, - охотно объяснила Таня.
        - Ах, вот в чем дело. Ну, я-то этого не знал. Может, на первый раз простит меня твоя мама и не станет убивать?
        - Нет, не простит, - не раздумывая, ответила Таня. - Она за конфеты никого не прощает.
        - Ну что же это вы, ребята, в коридоре разговариваете? - вмешалась баба Тася. - Пойдемте в дом, Иван. Я вас чаем напою.
        - Нет, мы лучше к себе пойдем! - энергично возразила Таня. - Нам поговорить надо. Серьезно. Да, Иван?
        Соблазн капитулировать был слишком велик - достаточно было только сказать, что он очень замерз и хочет выпить горячего чая. И непременно сделать это у бабы Таси. Иван помнил про свое обещание «серьезно поговорить», но в глубине души надеялся, что выполнять его все же не придется.
        - Таня, я…
        - А если ты чаю хочешь, так баба Тася нам его опять принесет. Она же в прошлый раз приносила, помнишь? Вот и теперь принесет. Правда ведь, баб Тась?
        - Принесу, а то нет, - охотно согласилась баба Тася.
        - Значит, мы пошли, - многозначительно сказала Таня и извлекла из кармана джинсовых шорт ключи от квартиры.
        Иван глянул на Таисию Федоровну и развел руками: что поделать, правила здесь устанавливает не он. Баба Тася кивнула: мол, девчонку не переспоришь, такая же упрямая, как мать.
        Таня быстренько открыла дверь ключами, распахнула ее и скользнула внутрь. Потом обернулась на пороге:
        - Ну, идем же?
        Иван, низко повесив голову, поплелся следом.
        Красный фартук в белый горох висел на своем крючке возле мойки и вызывал в душе странное чувство. Иван так и не смог понять, как он относится к этому фартуку и стал ли этот фартук для него приятным воспоминанием. Белый горох на красном фоне не давал отвести глаз, словно комбинация двух этих цветов обладала каким-то магическим притяжением для человеческого взгляда.
        - Пойдем на диван, в комнату. А твои розы, кстати, до сих пор стоят как новенькие. Очень хорошие оказались розы.
        Иван прошел вслед за Таней в комнату и увидел в вазе розы, которые подарил Диане три дня назад. Они и в самом деле выглядели вполне свежими.
        - Садись, - приказала Таня.
        Она уже успела достать из пакета со сладостями шоколадный батончик и теперь его разворачивала. Делала она это очень профессионально и быстро. Развернув, разломила пополам и протянула половинку Ивану:
        - На.
        Иван половинку батончика взял - не потому, что любил сладкое, а из благородных побуждений, чтобы Таня не объелась. Ведь если бы он отказался, она съела бы весь батончик сама, потом начала бы чесаться, а потом Диана бы его убила. Впрочем, она так и так его убьет.
        - Тань, ты только много конфет не ешь сразу. Если у тебя и правда аллергия…
        - Я постараюсь, - ответила Таня таким тоном, что Иван сразу понял: как бы она ни старалась, у нее все равно ничего не получится. И рассмеялся:
        - С трудом верится!
        - Ну, ты мне рассказывать будешь? - откусив почти половину шоколадки, она уставилась на него не мигая. И добавила, уже с набитым ртом, проглатывая и искажая звуки: - В прошлый раз ведь обещал, помнишь? Прочему взрослые люди не могут быть вместе? Не потому, что не хотят, а потому, что не могут?
        - Помню. Только, Таня… Понимаешь, это очень сложный вопрос. Взрослые люди иногда сами не понимают… И не могут на него ответить.
        - Как это?
        - Ну вот так. Не знаю, как тебе объяснить. Ну вот ты, к примеру, любишь сладкое. Но ты ведь не можешь сказать почему?
        - Потому что сладкое, - не раздумывая ответила Таня. - Почему же еще?

«Номер не прошел», - подумал Иван и откусил от своей половинки батончика.
        - Ну вот так же и люди. Не могут быть вместе, потому что не могут. В жизни ведь бывают разные обстоятельства. Бывает даже такое, когда два взрослых человека встречаются и женятся, потому что любят друг друга. А потом проходит время, и они расстаются, потому что больше уже не любят.
        - Как это? Я вот, например, люблю маму и никогда не разлюблю.
        - Мама - это другое. Это родной человек, понимаешь? Ее разлюбить невозможно. И мама тоже не может разлюбить своего ребенка. Даже если ребенок сделает что-нибудь… не очень хорошее. Мама поругает, а потом простит и все равно любить будет.
        Таня помолчала некоторое время. А потом тихо ответила:
        - Я знаю. Но все равно это несправедливо. Если взрослые хотят быть вместе, пока любят друг друга, а потом уже не хотят, потому что не любят, - как же тогда ребенку быть? Ребенок-то любит и маму и папу.
        Иван вздохнул:
        - Таня, но твой папа ведь… Он же не оставил маму. Он же погиб, ты ведь сама говорила.
        - Ну да. Я знаю. - Таня вздохнула и полезла в пакет за очередной конфетой. - Ладно. Я все равно ничего не поняла.
        - Тань, я тоже все это не очень хорошо понимаю. И никто этого не понимает… Правда.
        - А вот еще что… Я вот еще что спросить хотела. Я у мамы и у Лоры спрашивала недавно, а они мне сказали, что такие вещи мне пока еще знать рано. А можно я тебя спрошу? А ты мне ответишь?
        - Ну спроси, - обреченно вздохнул Иван. - Только я тоже, может быть, не смогу тебе ответить.
        - Потому что я еще маленькая такие вещи знать, да?
        - Да какие вещи-то, Таня?
        - А как это - избавиться от беременности?
        - Что?!
        Иван даже перестал жевать. Возникло странное чувство - он как будто бы на миг отделился от самого себя, раздвоился, и этот возникший из ниоткуда Иванов двойник висел теперь под потолком и наблюдал картину со стороны. Иван видел себя сидящим на диване, обитом розово-коричневым велюром, с половинкой шоколадного батончика в руке. Видел Таню - маленькую девочку с мальчишеской стрижкой, совсем еще маленькую девочку, которая задает такие вот недетские вопросы. И жаждет получить на них ответ.
        А потом все это исчезло - и Иван с половиной шоколадного батончика, и Таня с мальчишеской стрижкой, и диван, на котором они сидели.
        А Иван оказался в запретной зоне.
        Он просто не был готов к такому вопросу. Если бы знал - наверняка подготовился бы, и ничего такого не случилось бы.
        Но он не знал, а поэтому не подготовился.
        И теперь не видел уже Таню, а видел вместо нее маленького мальчика.
        Он почему-то всегда представлял его себе трехлетним. Этаким сочным и здоровым карапузом в широченных джинсовых штанах, с классическими розовыми щеками и довольной улыбкой на лице. Он представлял его себе сидящим на полу среди кучи игрушек и каждую эту игрушку тоже себе представлял - разноцветные и разнокалиберные машинки, самосвалы, грузовики. Пистолеты с присосками и без присосок. Пластмассовые солдатики. Конструктор «Лего», большая часть деталей которого просто разбросана по полу. Мягкие игрушки - слоны, медведи, собаки, зайцы и бегемоты. Детские книжки с разноцветными картинками. Целая куча игрушек - здесь было все, о чем только может мечтать ребенок.
        В запретной зоне, в мире этих детских вещей, он очень часто присаживался рядом с карапузом. И начинал перебирать детали конструктора, стрелять из игрушечных пистолетов, устраивать в углу комнаты зоопарк, читать вслух детские книжки.
        Он представлял его себе гуляющим на улице. В громоздком зимнем комбинезоне, передвигающимся вразвалочку, неуклюже. Он видел снег и следы карапуза на этом снегу - маленькие и бесформенные, потому что карапуз был в валенках. Он катал его на санках и лепил вместе с ним снеговика.
        Сколько снеговиков слепил Иван за эти годы? Сколько раз скатывался на санках с горы?
        Он никогда не считал. Здесь, в запретной зоне, это можно было делать бесконечно. Можно было налепить за один вечер и одну бессонную ночь тысячу снеговиков и скатиться с горки тысячу раз. Здесь можно было съесть подряд сотню брикетов мороженого, не боясь, что заболит горло. А если вдруг надоест зима, то можно было запросто перенестись в лето. Рассматривать бабочек с разноцветными крыльями, считать черные крапинки на спине у божьих коровок. Купаться в реке. Запускать с горы воздушного змея. Объедаться конфетами, не опасаясь аллергии. Кататься на каруселях в парке - бесконечное число раз, не боясь при этом, что голова закружится.
        Семь лет назад Иван сжег все бумаги, которые подтверждали, что мягкие игрушки, машины, снеговики, брикеты с мороженым и карусели в парке могли стать реальностью. Бумаги, подтверждающие, что реальностью мог бы стать и карапуз в громоздком зимнем комбинезоне и в валенках.
        Их было три, этих бумаги. Первая - результат ультразвукового исследования, подтверждающий беременность. «Прогрессирующая беременность, - было написано в этой первой бумаге, - срок 4-5 недель, диаметр плода 1, 5 миллиметра». Вторая - результат повторного ультразвукового исследования. Вера сделала его, потому что засомневалась. Вторая бумага была почти такая же, с тем же диагнозом, только срок был уже другим и диаметр плода составлял не полтора, а четыре с половиной миллиметра.
        За это время Ванька успел подрасти. Иван был жутко рад тому, что за каких-то несчастных две недели его сын так сильно вырос. Это было по-мужски, это было здорово.
        Третья бумага была совсем иного рода, не медицинская. Это был гарантийный талон от мебельной фабрики. Талон гарантировал, что в течение двадцати четырех месяцев со дня покупки детская кроватка будет служить исправно.
        У Ивана остался только талон. Сама кроватка осталась у Веры.
        Он сжег три эти бумаги спичками. Сидел на кухне и тупо сжигал. Бумаги сожглись очень быстро - уже через пять минут в пепельнице на кухонном столе осталась только горстка пепла и ворох жженых спичек. Потом Иван взял пепельницу и опрокинул ее содержимое в мусорное ведро. Потом взял кухонную тряпку и вытер со стола. Стол стал абсолютно чистым.
        В тот вечер Иван ушел в парк и катался на каруселях до тех пор, пока обслуживающий карусели работник не сказал ему, что аттракционы закрываются. Иван помнил его лицо, оно было немного испуганным - для работника парка было очевидно то, что Иван сумасшедший. Ему еще не приходилось встречать взрослого мужчину, который смог бы восемьдесят раз подряд прокатиться на детской карусели, истратив на билет сумму, равную двум зарплатам работника парка.
        Иван сошел с карусели, и работник парка спросил у него озабоченно: «С вами все в порядке, молодой человек?»
        Иван хотел ему ответить, но не смог. Потому что ужасно кружилась голова, а к горлу подступила тошнота. И он не смог тогда справиться с тошнотой, сумел только сделать несколько торопливых шагов в сторону, прикрыв рот руками.
        А потом его вырвало. Открыв глаза, он увидел себя стоящим неподалеку от карусели, рядом с каким-то деревом. Он шагнул к дереву, обхватил его толстый ствол руками и долго стоял неподвижно. А плечи его беззвучно вздрагивали.
        Иван понял, что работник парка принял его за сумасшедшего. Он катался в тот вечер на каруселях ровно четыре часа.
        Тогда и появилась в его жизни запретная зона.
        Тогда и случилась первая бессонная ночь, которую он провел в городском парке, катаясь на каруселях. Теперь никто не смотрел на него с опаской, никто не шептался, никто и не думал вызывать милицию. И карусели работали бесконечно, и от них совсем не тошнило.
        А главное, здесь он был не один. Поэтому выглядел совершенно нормальным. Нет ничего особенного в том, что отец приходит с ребенком в парк и катается вместе с ним на каруселях. Ребенок-то маленький, такого одного на карусели не оставишь.
        Эта запретная зона спасала его бессонными ночами, которых было в первые два года слишком много. Но потом он понял, что эта запретная зона затягивает его в себя, что она постепенно подменяет его реальную жизнь. И все бы ничего - бог с ней, с реальной жизнью, не больно-то Иван в ней нуждался. Будь у него возможность выбирать между реальной жизнью и запретной зоной, он не раздумывая отказался бы от реальной жизни.
        Все дело состояло именно в том, что отказаться от реальной жизни было невозможно. Потому что с семи утра и до восьми вечера нужно было работать простым рабочим на нефтяной скважине. Тогда волей-неволей приходилось возвращаться из запретной зоны, потому что оставаться в ней было опасно для жизни. Не только для Ивановой жизни - если бы это было так, он бы плюнул, не раздумывая, на эту свою жизнь, - но и для жизни других людей. Бурение, испытание и текущий ремонт скважин заставляли возвращаться в реальную жизнь.
        А возвращаться не хотелось. Возвращаться было больно и трудно. Просто немыслимо. Однажды Иван решил схитрить и остаться в запретной зоне во время бурения. И едва не поплатился за это жизнью - собственной, на которую ему было наплевать, и жизнью еще четверых своих напарников.
        Тогда он сказал себе: стоп, хватит. И повесил большой замок на двери, открывающие вход в запретную зону.
        С тех пор он стал там редким гостем. Не потому, что его не тянуло. Просто всегда тому находились какие-то внешние причины. В последнее время такой причиной для Ивана стала мать. Ее невозможно было обмануть - она всегда замечала, что Иван побывал в запретной зоне. И от этого ей становилось больно. Иван не хотел причинять матери боль, а потому по-прежнему избегал запретной зоны.
        И вот теперь так неожиданно снова в ней оказался. Таня спросила: а как это - избавиться от беременности?
        Иван знал как. Это совсем не сложно. Нужно просто сделать аборт - и беременности не будет. А в том случае, если срок этой беременности уже не позволяет сделать аборт, можно заплатить врачам побольше денег, и тогда они вызовут искусственные роды.
        Искусственные роды - это когда в организм женщины вводится специальное лекарство и у женщины от этого лекарства начинаются роды. Л поскольку ребенок внутри ее еще нежизнеспособный, он просто умирает. Он умирает очень быстро, может быть, даже уже рождается мертвым. А женщина остается жива, избавившись от беременности. Потом она приходит домой и говорит: «Ты не ошибся. Это на самом деле был мальчик…»
        - Иван!! - Таня трясла его за плечи. - Иван, ты чего?!
        Лицо у Тани было бледным и испуганным. Почти таким же испуганным, как в тот вечер у работника парка, в тот самый вечер, когда Иван катался на карусели четыре часа подряд.
        - У тебя что, сердечный приступ?!
        - С чего… С чего ты взяла, что у меня сердечный приступ?
        - У бабы Таси один раз был сердечный приступ. У нее тогда было такое же белое лицо, как у тебя. Ее потом отвезли на «скорой» в больницу…
        - Ну, успокойся. - Иван протянул руку. - И прекрати меня трясти, ради бога. У меня нет никакого сердечного приступа. Тебе не придется вызывать мне «скорую» и везти меня в больницу. Со мной все в порядке. И я совсем не бледный, тебе просто показалось.
        Он притянул Таню к себе. Она послушно потянулась, спрятала лицо у него на груди и разрешила погладить себя по волосам. Иван гладил ее долго, потому что волосы у Тани были шелковыми, на ощупь - точно такими же, как у Дины, и ему нравилось гладить ее волосы.
        Потом Таня отстранилась.
        - У тебя точно нет сердечного приступа? - спросила она все так же недоверчиво.
        - Точно нет. Дай мне лучше еще конфету. Ужасно хочется сладкого.
        Таня с готовностью протянула конфету. Иван развернул и откусил. Конфета оказалась неожиданно жесткой, и он едва не сломал зуб. Пришлось выругаться.
        - Черт! Извини, Тань, я не знал, что это грильяж… Таня улыбнулась:
        - У тебя очень смешной сейчас вид.
        - Ну вот, значит, у меня точно нет сердечного приступа. Потому что, когда у человека сердечный приступ, он не может выглядеть смешным.
        - Правда?
        - Правда.
        - Ну так ты мне скажешь?
        - Что?
        - Ну, как это - избавиться от беременности?
        Иван вздохнул. Таня была умничкой, но все же не сумела проследить зависимости между этим своим вопросом и его «сердечным приступом». Она понятия не имела, что снова у него этот приступ провоцирует. Впрочем, сейчас Иван уже был подготовлен к вопросу, поэтому никакого исчезновения, раздвоения и прочих неприятных вещей с ним больше не случилось.
        - Таня, ты правда хочешь знать?
        - Правда.
        - Это ужасно взрослый вопрос. И потом, я мужчина. Если бы я был женщиной, мне бы, наверное, было проще ответить.
        - А ты ответь как знаешь. Прошу тебя, пожалуйста!
        - Для тебя это что, так важно?
        - Ужасно важно, - подтвердила Таня. - Знаешь, Лора сказала, что ее мама могла бы избавиться от беременности. И тогда что, получается, если бы она… ну, избавилась… то Лоры бы не было? Так получается? Ведь беременность - это ребенок в животе. Он уже есть в животе. Как же от него можно избавиться?
        Иван помолчал некоторое время. Собрался с силами. А потом все же ответил:
        - Ты права, Таня. Беременность - это ребенок в животе. Но если женщина не захочет… Если она очень-очень сильно не захочет, чтобы этот ребенок у нее родился, то он у нее не родится.
        - Не родится? Ну а куда же он тогда денется? Исчезнет, что ли?
        - Ну, вроде как бы исчезнет.
        - Вроде как бы?..
        - Ну, исчезнет. На самом деле исчезнет. Если женщина этого очень сильно захочет.
        Таня помолчала. Потом спросила:
        - А если она… Ну, эта женщина… Если она на следующий день вдруг опять этого ребенка захочет? Очень-очень сильно захочет - он обратно появится, да?
        - Нет, - ответил Иван, задумавшись на минуту. Хотелось соврать - но он почему-то не смог. - Нет, Таня, обратно он уже не появится.
        - Значит, он навсегда исчезнет?
        - Навсегда.
        - Значит, и моя мама тоже могла избавиться… от беременности? И я бы у нее из живота навсегда исчезла?
        - Нет! - Иван неожиданно повысил голос. - Что ты такое вообще говоришь, Танька? Ты с ума сошла, что ли? Твоя мама никогда в жизни не стала бы от тебя избавляться! Она тебя вон как любит! И не смей думать так про нее, слышишь?
        - А Лорина мама? - не унималась Таня. - Она бы - могла?
        - Нет, она бы тоже не могла, - уверенно ответил Иван, хоть и не видел ни разу в жизни Лорину маму и понятия не имел, что она за человек. - Она тоже очень любит Лору и никогда не стала бы от нее избавляться.
        Таня улыбнулась. Лицо у нее просветлело - кажется, Ивану удалось разрешить все сомнения, которые ее терзали последние несколько дней. Она достала из пакета еще одну конфету. Ивану пришлось сыграть роль строгого наставника и буквально выдрать конфету у Тани из рук.
        - А ну, прекращай конфеты лопать! Твоя мама точно меня убьет, вот увидишь!
        Глаза ее лукаво блеснули. Она отдала Ивану конфету, особо не сопротивляясь, дождалась, пока он сходит в кухню-прихожую и спрячет злополучный пакет с конфетами в шкаф. Потом сделала равнодушное лицо, подсела к Ивану поближе и словно между прочим спросила:
        - Иван, а как вообще дети в живот попадают, а?
        - О господи. - Иван схватился за голову.
        Если бы Танька была его дочерью или хотя бы двоюродной племянницей, он бы сейчас точно дал ей подзатыльник. Но поскольку Танька была всего лишь его знакомой девочкой, он сдержал свой пыл и только произнес тоном, не допускающим возражений:
        - Таня, с меня на сегодня достаточно вопросов. А о том, как дети попадают в живот, ты будешь изучать в школе. В пятом или в шестом классе. А от меня, будь любезна, отстань.
        - Ну пожалуйста, Иван… Ну я тебе обещаю, это последний вопрос…
        В этот момент дверь скрипнула и в дверном проеме появилась спасительная баба Тася с подносом. На подносе стояли две чашки ароматного чая и тарелка с куском пирога - традиционный набор.
        - Нет, Таисия Федоровна, так дело не пойдет. Почему две чашки? Давайте несите третью и присоединяйтесь к нам. И пожалуйста, не рассказывайте про свою стирку. Белье подождет, а нам без вас скучно. Правда, Тань?
        - Ага, - уныло подтвердила Таня, сразу разгадав Иванову хитрость: теперь-то ей точно не узнать о том, как дети попадают в живот. Но на лице у нее в этот момент было написано: ничего, я еще до тебя доберусь! Дай только срок!
        Иван не сдержался, притянул Таню к себе и потрепал по волосам:
        - Ах ты плутовка маленькая… Таисия Федоровна, ну что же вы стоите? Давайте идите за своим чаем. Мы ждем.
        - Ладно, - улыбнулась баба Тася. - Сейчас вернусь. И правда, дела подождут, а с молодежью посидеть, оно всегда приятно.
        Таисия Федоровна вернулась в рекордно короткий срок - все это время Иван усердно отвлекал Таню от глупых взрослых вопросов, интересуясь всем, чем попало. В какой школе она учится? А класс «Б» или «А»? Здорово, он тоже в «Б» учился и школу эту знает, она совсем недалеко от его дома расположена. А кто у нее любимый учитель? Ах да, учитель же в первом классе всего один, хотя есть еще преподаватель музыки. Но он не любимый, потому что очень строгий. А таблицу умножения она уже знает? Ах да, ее же во втором классе изучать начинают. Все равно знает? Вундеркинд, ничего себе. Вундеркинд - это особо одаренный ребенок. Более одаренный, чем другие дети. Одаренный - это значит талантливый. Способный. Конечно…
        - Конечно, ты одаренная, Таня. Ты неимоверно одаренная, особенно по части каверзных вопросов… - на последнем издыхании произнес Иван, и в этот момент в комнате снова появилась спасительная баба Тася с чашкой чаю для себя.
        С ее появлением Иван окончательно успокоился. Баба Тася мирно рассказывала про то, какая Диана была в детстве. Иван слушал с огромным интересом - хотя точка зрения бабы Таси, безусловно, была субъективной, все же маленькая Диана очень напоминала маленькую Таню. А когда баба Тася вспомнила о том, что «Диночка была большая мастерица разные вопросы задавать. Такое что-нибудь спросит, что даже и не знаешь, что ей на это ответить», Иван и Таня рассмеялись в один голос. Таисия Федоровна не совсем поняла, в чем дело, но все равно улыбнулась.
        Л потом они услышали шаги в общем коридоре, и Таня бросилась к выходу. Послышался радостный крик:
        - Мама! Лора!
        Иван поднялся из-за стола, вышел вслед за Таней в прихожую. Увидел Диану - екнуло сердце, а потом начался привычный гвалт.
        - Я тебя дома не ожидала увидеть. Думала, с тобой баба Тася сидит, а с тобой, оказывается, сидит Иван, - сказала Диана.
        - Здравствуйте, Иван, - сказала Лора.
        - А мне с Иваном даже больше нравится, чем с бабой Тасей, - заявила Таня.
        - Ах ты, вот, значит, как, - послышался голос появившейся в кухне-прихожей бабы Таси.
        - Здравствуйте, Лора, - сказал Иван.
        Все говорили и говорили без умолку. Потом Лора, вслед за ней - баба Тася, вслед за ней - Таня переместились в комнату, и Иван остался в кухне-прихожей с Дианой. Она прошла мимо него, на ходу коснувшись пальцами его ладони. Он успел слегка сжать ее пальцы и чуть не упал в обморок от счастья, что она сама вот так к нему прикоснулась. Потом она тихо сказала: «Привет» - и тоже ушла в комнату. Стоять одному посреди кухни-прихожей было не очень весело - в качестве замыкающего дружное шествие Иван тоже переместился в комнату.
        Там уже вовсю возмущалась Диана:
        - Это откуда фантики от конфет на диване? Это что еще за фантики, а? Я кого спрашиваю? Откуда в доме дурацкие конфеты?
        - Иван принес. Мам, пожалуйста, ты только его…
        - Я тебя сейчас убью, Иван! - прогрохотала Диана, не дослушав дочь. - Я немедленно тебя убью! Разве можно ребенку приносить конфеты? Что полезного в конфетах? Если так хочется сделать ребенку приятное - что, нельзя принести ему апельсины? Или яблоки? Или бананы? Ну, что ты молчишь, Иван? Я тебя или не тебя спрашиваю?
        Иван из последних сил пытался сохранить на лице серьезное выражение.
        - Я молчу, потому что ты задала мне сразу семь вопросов. Я не знаю, на какой из них отвечать.
        - Семь вопросов я ему задала! Это ж надо было подсчитать, а? Я его спрашиваю, а он в это время спокойненько себе вопросы подсчитывает! Ну а теперь ты чего молчишь?
        - Пытаюсь понять…
        - Понять он пытается! Что ты пытаешься понять?
        - Ты меня уже убила? Или еще нет?
        - Я убью тебя в следующий раз. А в этот раз, так и быть, прощаю. Только чтобы больше никаких конфет в доме не было! Понятно? Если хочешь сделать ребенку приятное…
        - Я уже понял. Апельсины, бананы и яблоки. А груши можно?
        - Груши можно, - разрешила Диана.
        - А киви?
        - И киви можно тоже.
        - А ананасы?
        - Ананасы… Да ты… ты издеваешься надо мной, да? Ты специально все фрукты по списку называешь, да?
        - Я не издеваюсь, Дина, я просто шучу…
        - Ах, шутишь? Шутит он! Нет, я все-таки убью тебя, я передумала!
        Оглядевшись в поисках орудия для убийства, она схватила со спинки стула чью-то полосатую водолазку и замахнулась на Ивана. Но Иван вовремя увернулся - удар пришелся мимо, лишь слегка коснувшись плеча. От этого Диана рассвирепела еще сильнее и помчалась за Иваном в кухню-прихожую.
        - Нет, ребята, ну вы детский сад прекратите устраивать, а? - послышался из-за стены голос Лоры.
        Иван в это время увернулся от очередного удара, схватил Диану за плечи, притянул к себе и стал целовать. Она сперва сопротивлялась, но потом обмякла в его руках и сама обхватила его за шею, а полосатую водолазку уронила на пол.
        - С ума сошел. - прошептала она, когда им обоим наконец пришлось прерваться для того, чтобы глотнуть воздуха. - Люди кругом. Столько народу, а ты… Вот если бы Танька сейчас зашла… Нет, я тебя правда убью…
        Он поцеловал ее еще раз, а потом она выскользнула из его объятий и из кухни-прихожей. Иван прислонился к стене, чтобы отдышаться. И простоял у этой стены достаточно долго, до тех пор, пока из-за стены снова не послышался голос Лоры:
        - Иван? Вы там живой? Или она правда вас убила? Живой Иван появился в дверном проеме, Лора и Таня облегченно вздохнули, а баба Тася поднялась с дивана и сказала:
        - Пойду я. Весело у вас, молодежь, но у меня дел дома полно. До ночи не управлюсь.
        Они все вместе снова вышли в кухню-прихожую, проводили бабу Тасю, потом все вместе вернулись в комнату и сели на диван. Диана принялась рассказывать про Светку. Что та позвонила ей сегодня с утра и попросила прийти. Диана пришла к ней после тренировки, принесла ей целый килограмм пончиков и поговорила со Светкиной матерью, которая накануне начала лечиться от алкогольной зависимости в реабилитационном центре. В ту ночь, когда Светка была в больнице, она вдруг проснулась, посмотрела на часы и поняла, что, если в три часа ночи десятилетней дочери нет дома, - это страшно.
        Потом Лора сказала, что через три дня у ее матери день рождения и она совсем не знает, что ей подарить. Долго обсуждали вопрос подарка и в конце концов сошлись на том, что это должна быть новая швейная машинка. Мать Лоры шила - не на заказ, а ради удовольствия - потрясающие и очень стильные кожаные штучки и потом раздаривала их друзьям. А вот на машинку жаловалась уже давно, года два наверное, поэтому новая машинка станет для нее, пожалуй, лучшим подарком.
        Таня рассказала про свои школьные успехи и про двойку по поведению. Двойку по поведению Таня получила за то, что огрела портфелем по голове известного хулигана Лешу Бабушкина. Леша Бабушкин, как выяснилось, удар портфелем по голове заслужил. Поэтому и Диана, и Лора, а вслед за ними и Иван одобрили Танин поступок и сказали Тане, что она молодец.
        Потом Лора сказала, что ужасно хочет чаю. Диана поднялась было, чтобы заварить этот чай, но Иван ее остановил и сказал, что с чаем справится сам, а она пусть отдыхает, потому что устала. Диана возразила - ничего она не устала и к тому же не инвалид, чай заварить сможет. Иван объяснил, что ничего такого не имел в виду, просто хотел сделать ей приятное. В результате этих препирательств они оказались на кухне вдвоем. Следом за ними вышла и Лора - как выяснилось, она просто собиралась выбросить в мусорное ведро фантики от конфет, которые валялись на диване. Уходя с кухни-прихожей, Лора нечаянно задела плечом дверь, и дверь закрылась. И Иван остался вдвоем с Дианой за закрытой дверью.
        - И не вздумай ко мне приставать, - сразу же заявила Диана, точно разгадав его намерения.
        - Вот еще. Больно надо мне к тебе приставать. Сама пристанешь, если захочешь, - равнодушно ответил Иван, наливая доверху большой пузатый чайник - красный в белый горох, родной брат знаменитого фартука.
        - Ах вот как, - злорадно усмехнулась Диана, доставая из шкафа маленький пузатый заварочный чайник.
        - Вот так, - подтвердил Иван, надевая на носик большого пузатого чайника свисток.
        - А если я не захочу? - поинтересовалась Диана, доставая из шкафа упаковку черного чая.
        - Это исключено, - заявил Иван, включая газовую конфорку.
        - С ума сойти, - сказала Диана, обхватив его руками за шею. - Какой ты наглый и самоуверенный тип.
        - Ага, я такой, - прошептал Иван, нежно коснувшись губами мочки ее уха. - Самоуверенный и наглый. Ужасно наглый… И ужасно самоуверенный…
        - Я ужасно… ужасно соскучилась… ужасно по тебе соскучилась…
        Больше они не разговаривали.
        Ровно через одну сотую долю секунды где-то на другой планете раздался странный и оглушительный свист. Иван все надеялся что он прекратится сам по себе, но свист не прекращался - наоборот, становился все громче. Диана пробормотала ему в губы что-то непонятное: «Чайник кипит». Все это время она говорила только «О господи» и
«Ах ты мой хороший» и еще «Ужасно соскучилась», такие простые и ясные слова, а теперь вдруг сказала что-то совершенно невразумительное про какой-то чайник, который кипит. Иван сперва не мог понять, что это за чайник и как это бывает, когда этот чайник кипит, и какое он вообще имеет к ним отношение, и понял только в тот момент, когда она, отстранившись, выключила наконец газ на плите и заставила чайник замолчать.
        - А, чайник… Черт, что это он так быстро закипел?
        - Не знаю. Странный какой-то сегодня. В первый раз с ним такое, обычно его не дождешься…
        Он снова притянул ее к себе. Но она отстранилась:
        - Ну, хватит уже. Мы с тобой правда как маленькие дети. Целуемся за стенкой украдкой. Как будто нам пятнадцать лет. Ужас какой-то.
        - Ага, - подтвердил Иван. - Ужас. Дин, давай я… Давай я сегодня останусь. У тебя. Давай?
        - Нет, Иван, не надо… Ты не обижайся, только… Я так не могу. Танька все время за стенкой. Ну ты представь, что будет, если она увидит?
        - Так ночью же. Она разве просыпается ночью?
        - Ну, в принципе не просыпается… Хотя иногда все же бывает. Знаешь, сон плохой приснится или заболит что-нибудь… Нет, я не могу так. Мы с тобой в прошлый раз вообще головой не подумали. Хорошо, что она не проснулась…
        - Дин… Я так совсем с ума сойду. Совсем-совсем… Динка… Слушай, давай поженимся, а? Нет, правда, давай? У меня большая квартира… Четыре комнаты… У нас с тобой своя спальня будет, и у Тани своя комната, и у мамы своя… И еще гостиная останется, для гостей… Для Лоры и Мура… А можно, знаешь, дом построить. Я давно уже хотел дом построить. Большой, двухэтажный. Только жить в нем некому было. А если мы все вместе жить будем - ты, мама, я и Таня… Тогда нам как раз нужен будет большой дом… Давай, Динка, поженимся?
        - Дурачок. Кто же из-за этого женится? Ты что такое вообще говоришь?
        - Я тебе предложение делаю… И я не из-за этого… Я же тебя люблю. Я тебя правда люблю, помнишь, я в прошлый раз еще сказал?
        - Дурачок… Предложение он мне делает… Любит он… Иван… Иванушка… Нет, не зря в сказках всех дурачков Иванушками звали…
        - Да перестань, Дина. Я серьезно, я правда… Сама же говоришь, что скучала?
        - Ну, скучала. Так я же не рассчитывала, что ты мне после этого предложение сделаешь. Я просто так сказала. Потому что правда скучала. Ну как же ты не понимаешь…
        - Да что я должен понимать? Что, скажи?
        - Это не так просто.
        - Я понимаю, ты замужем. Тебе придется сперва оформить развод, чтобы выйти за меня. Но я подожду, я потерплю…
        - Иван! Да что ты такое вообще говоришь? При чем здесь развод? Господи, стоишь тут на кухне между мойкой и разделочным столом… И в любви объясняешься… И еще предложение делаешь… У меня, между прочим, ребенок. Танька.
        - Таньку я уже люблю. Я ее еще в прошлый раз полюбил. А сегодня полюбил еще сильнее. Я тоже раньше думал, что чужого ребенка полюбить невозможно. Что ребенок должен быть свой, чтобы его полюбить. А теперь вот полюбил Таньку и понял, что ошибался. И она ко мне вроде неплохо относится… Дин, выходи за меня, а? Если тебе не нравится между мойкой и разделочным столом на кухне, я могу где-нибудь в другом месте… На площади, например, при всем честном народе… Или в твоем спортивном зале…
        - Нет, ты на самом деле ненормальный… Я еще в тот вечер заподозрила, когда ты мне цифры говорил…
        - Цифры? Какие еще цифры?
        - Ну, двести тридцать восемь… Шестьдесят четыре… Эм, эс. Не помнишь, что ли?
        - Ну да, помню. Это номер автобуса был, на котором ты ехала…
        - Номер автобуса… И это, по-твоему, нормально, да?
        - Не знаю… Я просто не знал, что сказать. Дин, давай поженимся, а?
        - Ладно, хватит уже. Давай пока больше не будем об этом говорить. Пока, - добавила она, увидев, что он нахмурился. - Будем считать, что ты сделал мне предложение… Господи, с ума сойти можно… Предложение он мне сделал… Ну, в общем, что ты мне его сделал, а я пока думаю… А когда я надумаю, я тебе отвечу. Ладно?
        - Ладно. - Пришлось согласиться. - Только ты обещай, что не будешь думать слишком долго.
        - Обещаю. Но ты не приставай ко мне с этим каждый день, хорошо?
        - Хорошо, - ответил он скрепя сердце. И добавил: - Чай, наверное, уже заварился?
        - Ага, если бы кто-нибудь еще догадался кипятку в заварочный чайник налить, он бы точно заварился…
        Она тихо смеялась, и он смеялся вместе с ней, одной рукой держа ее за руку, а другой наливая в заварочный чайник горячую воду.
        - Эй, молодежь! - громко-громко, так, что наверняка даже и баба Тася за стеной услышала, закричала из комнаты Лора. - Мы тут вас ждать уже, случайно, не устали? Скоро вы там со своим чаем? Или вам помощь нужна?
        Через секунду приоткрылась дверь и в кухне-прихожей появилась Лора собственной персоной.
        - И ни к чему так орать, - сказала Диана. - Мы не глухие.
        - Не глухие? А что же у вас тогда чайник орал целый час? Не слышали?
        - И никакой не целый час. А вообще, вода в чайнике должна прокипеть несколько минут. Ты этого не знала? Чтобы все микробы погибли.
        - А, так это вы микробам экзекуцию устраивали. Вот в чем дело, оказывается, - серьезно ответила Лора. - Ну и как? Успешно? Все погибли? Или один, самый живучий, остался? Может, его, гада, еще раз прокипятить? Чтоб уж наверняка?
        - Не стоит. Думаю, ни одного гада там не осталось. Можно спокойно пить чай.
        - Ну вот и замечательно. А то мы с Танькой заждались уже вашего чая.
        - Мама, - донеслось из комнаты, - я не хочу пить чай с мертвыми микробами!
        - С живыми, что ли, хочешь? - поинтересовалась Диана.
        - И с живыми не хочу! Хочу без микробов!
        - Так он и есть без микробов. Когда вода кипит, микробов в ней не остается. Они не просто умирают, они исчезают.
        - Исчезают? А куда же они деваются?
        - Испаряются, - тут же нашелся Иван. - Превращаются в пар, понимаешь? И улетучиваются.
        Таня осталась таким объяснением довольна. Помогла взрослым перенести в комнату чашки, принесла сахарницу и заварочный чайник. Разрешила выложить в вазочку конфеты, подаренные Иваном, и пообещала, что к конфетам не притронется.
        До позднего вечера они просидели в комнате, выпив по три чашки чаю и ополовинив вазочку с конфетами. Таня обещание сдержала: к конфетам не притронулась, зато съела все мандарины, обнаруженные в подарочном пакете. Диана снова хмурилась: как бы не началась аллергия, а кот Василий все это время спал на телевизор».
        В десятом часу Иван засобирался. Уходить не хотелось, но и сидеть до бесконечности было как-то неудобно, да и Таня уже начала зевать. С Лорой, которая, как выяснилось, собиралась оставаться у Дианы ночевать, и с Таней они попрощались в кухне-прихожей, а Диана вышла проводить его на улицу.
        На улице было ужасно холодно, дул какой-то северный ветер и сеял мелкую крупу, которая под утро должна была превратиться в первый снег. Зима в этом году припозднилась. Диана вышла его провожать, не одевшись, как была - в тонкой кофточке и узких вельветовых брюках. Иван сгреб ее в охапку, постаравшись закрыть своим телом от ветра и согреть хоть немного. За минуту он успел поцеловать ее в щеку, в ухо, в нос и в шею, перецеловать каждый палец, задержаться губами на ее губах, а потом затолкал обратно в подъезд, всерьез испугавшись, что она замерзнет и заболеет.
        - Ты подожди. - Она высунула нос из-за двери и окликнула Ивана. - Подожди, ты когда придешь-то? Мы же не договорились. Или не придешь больше?
        - С ума сошла, что ли, - удивился он. - Как это - не приду? Приду, конечно. Завтра приду, если можно.
        - Можно, - согласилась Диана. - Только сразу предупреждаю: завтра у меня будет куча народу. И Лора будет, и Мур будет тоже.
        - Кошмар какой-то. - Иван не смог сдержать эмоций. - Ужас просто. Дин, я этого не вынесу, правда. Нет, они, конечно, хорошие, и Лора, и твой этот Мур… Только…
        - Только! - передразнила Диана. - А у тебя есть какое-нибудь менее ужасное предложение?
        - Есть. И я тебе его уже сделал, между прочим. Ты забыла, что ли? Или не слышала?
        - Слышала. Только мы же договорились. И я сейчас не об этом.
        - Да я понимаю… Слушай! - Внезапно Ивана осенило. Захотелось даже хлопнуть себя по лбу: и как это он раньше не додумался? - А давай ты ко мне придешь, а? Что это все время я к тебе хожу, а? Давай теперь ты ко мне?
        Диана нахмурилась:
        - Все время он ко мне ходит. Два раза пришел - и уже все время. С мамой хочешь познакомить?
        - Да при чем здесь мама! Нет, я, конечно, очень хочу тебя с ней познакомить… Ты ей понравишься… И она тебе тоже понравится… Только мама не всегда бывает дома…
        Диана расхохоталась. Она все поняла, она его вычислила за какую-то долю секунды - наверное, просто потому, что все его мысли были написаны у него на лице.
        - Понятно. Ну ладно, если ты так настойчиво зовешь меня в гости… Я, пожалуй, зайду как-нибудь… Знаешь, ты мне позвони, и мы с тобой договоримся, ладно?
        - Ладно. Позвоню. Обязательно. А можно я тебе сегодня вечером позвоню?
        - Вечер уже почти кончился, Иван. А ночью звонить не надо. Разбудишь Танюшку, у нас телефон громкий.
        Иван готов был разбить вдребезги этот громкий телефон или по крайней мере обругать его матом. Но делать этого при Диане не стал. На клочке бумаги записал номер ее громкого телефона, на другом клочке написал для нее номера всех своих телефонов - домашнего, двух рабочих и двух мобильных.
        - Тогда ты позвони мне. Ночью или утром… Если вспомнишь про меня - позвони.
        - Вспомнишь! - снова усмехнулась она. - Тебя забудешь, как же!
        Просунув голову в проем подъездной двери, он еще раз осыпал ее лицо быстрыми поцелуями. И побрел к своей машине, усыпанной мелкой снежной крупой.
        Ночью она ему не позвонила. Хоть он и ждал ее звонка долго-долго, хоть и положил трубку от радиотелефона на кровать рядом с подушкой и гипнотизировал взглядом эту трубку несколько часов, пока сон его окончательно не сморил.
        Зато она позвонила ему на следующий день на работу. И это было приятно и радостно, потому что на работе он ее звонка совсем не ждал. Услышав ее голос в трубке, он сперва не узнал его и потом несколько минут привыкал к ней, к этой новой Диане в новом воплощении.
        - Ты почему ночью не позвонила? - не сдержался он и спросил, хотя давал себе слово, что спрашивать об этом не будет.
        - Ночью некогда было, - ответила она.
        - Как это - некогда? Это чем же ты, интересно, занималась всю ночь, что тебе некогда даже и позвонить было?
        Она молчала некоторое время, потом ответила:
        - Господи боже мой, я просто спала. Чем же еще, по-твоему, можно заниматься ночью?
        Он услышал в трубке ее новый, незнакомый смех и улыбнулся в ответ: вот ведь, и правда, кажется, он становится чуточку ненормальным и начинает задавать какие-то ненормальные вопросы. Но с другой стороны, разве можно остаться нормальным, когда в жизни вдруг случается такое? Когда в жизни случается такое, вполне нормально стать ненормальным. И ничего в этом особенного нет.
        Он попытался объяснить ей свою теорию, но запутался в бесчисленно повторяющемся слове «ненормальный», выругался и спросил:
        - Ну, в общем, ты поняла, что я хочу сказать?
        - Поняла, - снова рассмеялась она. - Я это все уже давно про тебя поняла. Помнишь, в первый вечер, когда ты мне эти цифры дурацкие… Я еще тогда для себя все уяснила… Ну ладно, ты лучше расскажи, как у тебя дела?
        Он охотно рассказал ей обо всем, что успело с ним случиться с начала рабочего дня и до того момента, как она позвонила. Разговор о работе постепенно перешел в разговор о ремонте ее квартиры, и Иван минут десять расписывал, как можно сделать перепланировку в кухне-прихожей, в какие цвета лучше покрасить стены, что сделать с оконными рамами и какие лучше выбрать потолки. Они даже обсудили дизайн интерьера маленького коридорчика, общего у шестой и седьмой квартиры, и пришли к выводу, что его можно превратить в настоящий райский уголок. Иван по ходу разговора отключил мобильный телефон и выдернул из розетки параллельный стационарный, чтобы, не дай бог, не вовремя позвонивший клиент не смог оторвать его от этого чудесного разговора.
        Она слушала внимательно, не перебивая, по большей части высказывая лишь свое одобрение, и с видимой серьезностью отнеслась к его идее перепланировки своей квартиры. И только потом он вдруг подумал, что если они поженятся, то будут жить конечно же у него, в его просторной четырехкомнатной, и тогда ремонт в маленькой седьмой квартире в жутко страшном доме делать будет совсем не обязательно. Но вслух об этом говорить не стал - обещал ведь, что не будет больше пока приставать к ней с замужеством, значит, и об этом тоже говорить не стоит.
        Потом он стал придумывать, как они проведут ближайшие несколько дней. Придумал поход в кино вместе с Таней на какой-то новый анимационный фильм. Потом придумал прогулку вместе с Таней в городской парк - хоть и не работают там уже карусели, зато можно будет посмотреть на белок, их там очень много, и некоторые почти совсем ручные, таких белок можно запросто кормить с ладони. А еще в парке можно посмотреть на медведя Масю, ужасно огромного и толстого, которого подарил городскому парку лично губернатор области, да и просто так тоже приятно побродить по парку, там очень свежий воздух и необыкновенный запах прелых осенних листьев и мокрой земли. Потом решено было пойти просто в кафе, Иван знал одно замечательное кафе, похожее на обычный «Макдоналдс», только там есть еще огромная детская площадка, на которой множество горок и всяких лабиринтов, детям там очень хорошо и весело, а взрослые могут посидеть себе тихонько вдвоем, пока ребенок веселится. И еще, вспомнил Иван, наверное, уже можно начинать покупать билеты на новогодние представления, потому что билеты эти очень быстро раскупаются, особенно в
хорошие места, в филармонию, например, или в Оперный театр. Он сам лично слышал один раз разговор двух женщин в магазине, которые жаловались друг другу на то, как ужасно быстро раскупаются билеты на новогодние детские представления. И кстати, в цирк можно будет сходить с Таней, сейчас очень интересная там программа - тигры на льду, это ж просто представить себе невозможно!
        - Иван, - рассмеялась Диана после его рассказа про двух женщин из магазина. - Ты всю нашу оставшуюся жизнь на сто лет вперед распланировал. Здорово, конечно, только я не представляю, когда мы все это успеем сделать. У меня на неделе только два вечера свободных, не считая выходных…
        - А с выходными - получается четыре! - возразил Иван. - И потом, все это можно сделать днем…
        Диана возразила, что днем Таня в школе, и Иван вынужден был признать, что про школу как-то совсем не подумал. Но все равно, они обязательно что-нибудь придумают, найдут время, и все у них получится.
        И у них все получилось - на самом деле. В тот же вечер, в четверг, он заехал за Дианой на работу, и та едва в обморок не упала от неожиданности, когда увидела в машине Танюшку.
        - Лора и Мур сегодня у тебя в гостях без тебя, - сообщил Иван. - А мы едем в кафе, которое похоже на «Макдоналдс». Вообще я забыл, как оно называется, но зато точно помню, где находится. Возражения не принимаются, претензии тоже, самый лучший и единственно возможный выход - это покориться своей судьбе…
        Диана долго ворчала, сидя в машине на заднем сиденье, про то, что она не причесана и не одета, что нужно было, прежде чем что-то затевать, спросить у нее или хотя бы пораньше поставить ее в известность. И вообще, Иван похитил у нее ребенка, а за это есть статья в законе. Иван возразил, что ребенка он не похитил, а ребенок сам с ним поехал с огромной радостью. Ребенок слова Ивана подтвердил, и Диане больше ничего не оставалось делать, как перестать ворчать и, как сказал Иван, покориться судьбе.
        На детской площадке Тане понравилось, она с помощью Ивана выиграла на автомате совершенно необыкновенную мягкую игрушку, которая была похожа одновременно и на помидор, и на грушу, и на болгарский красный перец, и только потом, уже по дороге домой, в машине, они наконец пришли к общему выводу, что это клубника. Но Таня уже назвала свою игрушку «грушепомидором» и слышать о том, что он клубника, просто не желала. А на следующий день в парке Тане понравилось еще больше - Иван в этот день вообще не пошел на работу, снова забрал Диану после тренировки, вместе они заехали в школу за Таней и отправились в парк. По дороге остановились у хлебного магазина, и Иван купил большой горчичный батон, чтобы можно было кормить белок. Батон оказался свежим и горячим, и больше половины его съели Таня с Дианой, потому что обе любили свежий горячий хлеб, а белкам все равно целого батона было много. Диана потом долго ругала Таню за то, что она накрошила на сиденье, а Таня говорила, что это накрошила не она, а Диана. Иван с трудом их помирил, объяснив, что все равно собирался на следующее утро отогнать машину на мойку и
что на мойке машине обязательно пропылесосят салон и никаких крошек в ней не будет. В парке им и правда посчастливилось повстречать ручную белку, которая ела крошки с Таниной ладони, и Таню потом с трудом удалось уговорить не забирать эту белку домой и объяснять, что белки не живут дома, хотя и бывают ручными.
        Погода в тот день, когда они гуляли в парке, выдалась замечательной, словно по заказу, и пахло, несмотря на то что землю уже укрывал первый тонкий слой сероватого снега, прелыми листьями и мокрой землей - совсем по-осеннему. Медведь Мася, правда, немного подвел - они простояли у клетки минут двадцать, и все это время Мася демонстративно спал, повернувшись к зрителям толстой бурой спиной. Долго стоять на месте и ждать, когда Мася проснется, было холодно, и они решили прийти в парк в другой раз, чтобы посмотреть на бодрствующего медведя.
        На следующий день была суббота, и они снова все вместе, как и придумал Иван, пошли в кино. Фильм оказался не слишком интересным, зато они съели целый огромный пакет попкорна, который купили один на всех и который стоял потом на коленях у Ивана. Иван сидел посередине, между Дианой и Таней, поэтому и решили сделать его
«хранителем» попкорна. На обратной дороге они заехали в филармонию и купили билеты на новогоднее представление, название которого Тане сразу понравилось - «Чудеса вокруг кота». И Диане название понравилось, потому что она любила кошек и все, что с ними связано. А Ивану название понравилось тоже потому, что оно понравилось Диане и Тане.
        Таким образом план «на всю оставшуюся жизнь» был воплощен в эту самую жизнь в рекордно короткие сроки. В воскресенье они уже никуда не ходили, провели вечер в тесном семейном кругу, в компании Лоры и Мура. А потом Иван наконец пригласил Диану в гости и взял с нее твердое обещание, что она придет. На этот раз - одна, без Тани. Таня в это время побудет с Лорой, которая, если надо, останется у Дианы допоздна. Иван заранее купил для матери билет на концерт обожаемой Жанны Бичевской, которая по счастливому стечению обстоятельств как раз в это время гастролировала в городе. И стал ждать, мучительно считая дни, часы и минуты, оставшиеся до четверга - Диана должна была прийти в четверг, и Ивану пришлось еще как-то прожить на свете целый понедельник, вторник и среду, прежде чем этот четверг наконец наступил.
        Вечером он заехал за ней на работу. После вечерней тренировки Диана была возбуждена, болтала без умолку, рассказывая о предстоящих в конце декабря областных соревнованиях. Сетовала на то, что Светка не сможет в них участвовать, потом сама же себя за это отругала: нужно радоваться, что со Светкой все в порядке, что она выздоравливает и в ее жизни будет много разных других соревнований. Рассказывала про Танины успехи в школе. Про то, как пропал во вторник вечером кот Василий, не пришел домой ночевать, и в среду не пришел, а заявился только в четверг утром весь грязный и оборванный, с пораненным ухом. Как они его все утро купали! И мазали йодом, сушили феном, кормили и как он потом завалился спать и спит, наверное, до сих пор.
        Иван поставил машину на стоянку неподалеку от дома. Стоянка была на спуске, почти возле берега Волги, и они поднимались к дому, взявшись за руки. Под ногами хрустел тот самый снег, который выпал еще в воскресенье и почему-то до сих пор не растаял, хотя обычно первый снег тает быстро. В ту ночь его намело очень много, а все десять дней стоял мороз, поэтому, наверное, снег и сохранился. Диана в этот вечер была совсем такая же, как и в тот самый первый вечер, когда он подкараулил ее возле спортивного комплекса, а она подумала, что он француз. На ней были те же самые широкие джинсы, только вместо смешной кепки, делающей ее похожей на Гавроша, была маленькая вязаная шапочка.
        Казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
        Дома их ждал накрытый стол - Иван, волнуясь, как школьник, заранее все же решил об этом позаботиться, купил в магазине бутылку вина «Шато Калон Сегюр», тоже французского и тоже очень дорогого, потому что в прошлый раз дорогое французское вино стало для него счастливым талисманом. Не очень красиво нарезал сыр и не очень красиво разложил его на красивой черной тарелке. Достал из шкафа хрустальные фужеры, натер их до блеска и даже подумал о том, чтобы поставить на стол свечи, но сразу понял, что Диана наверняка станет над ним за эти свечи смеяться, и решил не рисковать, обойтись приглушенным электрическим светом.
        Диана, оказавшись в квартире, позволила Ивану помочь снять куртку и даже разрешила расшнуровать и снять ботинки. Все то время, пока он возился с ее ботинками, она перебирала пальцами волосы у него на макушке, и каждое ее прикосновение било током. И от мысли, что придется еще пережить романтический ужин, который затянется неизвестно на сколько времени, Ивану хотелось выть на луну. И еще хотелось отругать себя за то, что он такой неромантичный.
        Диана сунула ноги в клетчатые тапочки, которые в доме никто не носил, и они существовали специально для гостей. Тапочки оказались ей велики, и выглядела она в них смешно. Так смешно, что снова захотелось целовать ее, не дожидаясь окончания романтического ужина.
        - Ты просто обалденная в этих тапках, - сказал он с интонацией восторженного ценителя произведений высокого искусства.
        - Ну да, - ответила она, усмехнувшись, и прошла мимо него в комнату.
        Он прошел следом и почти сразу услышал ее возмущенный голос:
        - Это еще что такое?
        Иван обвел комнату взглядом и ничего «такого» не заметил.
        - Вот это? - уточнила Диана и ткнула пальцем в сервированный Иваном стол.
        - Это романтический ужин, - признался он, повесив голову, и добавил: - Я не очень хорошо умею резать сыр.
        - Сыр он не очень хорошо умеет резать. А о том, что я сегодня с двенадцати до пяти была на работе, что у меня было три тренировки подряд, ты не подумал?
        - Не подумал о чем? - Иван не понял, при чем здесь ее тренировки.
        - О том, что я голодная! Что я хочу есть! Что сыра мне будет мало!
        - Динка, - прошептал он, заулыбался и прижал ее к себе. - Ты точно такая же… Точно такая же неромантичная, как и я…
        - Это я - неромантичная? - Она отстранилась и сверкнула глазами в поддельном гневе. - Я очень романтичная! Просто мне кажется, что тарелка с макаронами и парой котлет выглядела бы на этом столе более романтично, чем этот твой сыр…
        Он поцеловал ее в кончик носа, отстранился, сказал:
        - Я сейчас, - и побрел на кухню.
        - Эй! Ты куда? - Она остановила его на полпути.
        - Я сейчас тебе макароны разогрею, - объяснил Иван. - С котлетами. Как это ты точно угадала… У нас как раз макароны…
        - Что?! Макароны разогреешь? О господи… Макароны… Ну что мне с этим делать, а? Ну как так можно? А ну, иди сюда. Немедленно иди сюда! Какие еще макароны! Ну какие могут быть макароны? О господи…
        Он послушно вернулся, остановился рядом, глупо улыбаясь.
        - Немедленно поцелуй меня. Сейчас же, слышишь? И прекрати думать о макаронах. Думай только обо мне, и ни о чем… Ни о чем больше не думай…
        Он немедленно поцеловал ее и немедленно забыл о макаронах, и о романтическом ужине, и обо всем на свете. И думал - только о ней. Только о ней, и ни о чем больше.
        Он целовал ее и думал о том, что она потрясающе страстная. И чувствовал в душе непонятную легкую горечь оттого, что кто-то разбудил в ней эту страсть и научил ее быть такой несдержанной, нескромной. Что с кем-то она постигла науку любви, изучила свое тело, научилась понимать его язык. Пока он еще способен был что-то соображать и о чем-то думать, эта непонятная ревность гнездилась в душе тонкой змейкой, сворачивалась упругими кольцами. Ревновать к прошлому - нет ничего более глупого, а тем более ревновать к прошлому женщину, которая была замужем и имела почти взрослую дочь.
        Все эти мысли вихрем пронеслись в голове - и исчезли, взметнувшись облаком невесомого пара и растворившись в обжигающих лучах растущего изнутри пламени. В ее шепоте, в ее бесконечном, таком драгоценном, бормотании. Каждое ее слово он ловил губами и пробовал на вкус, зная наверняка, что никакое, даже самое дорогое французское вино не сможет сравниться с этим восхитительным вкусом ее губ, шепчущих уже знакомые, уже родные и такие важные, абсолютно бессмысленные слова.
        Взрыв назревал внутри с первой секунды - но он знал, что сумеет сдержать себя, что будет еще долго бороться с собой за каждый ее тихий стон, за каждый ее вскрик, он будет бороться с собой, чтобы она кричала и стонала очень долго. Он сумеет свести ее с ума по-настоящему, сумеет заставить забыть все на свете и сделать так, чтобы мир вокруг нее исчез - точно так же, как исчез сейчас его собственный мир. И только в тот момент, когда она вдруг широко распахнула почерневшие глаза, а потом снова зажмурилась, впилась ногтями в его плечо и громко вскрикнула, он вдруг понял, что бороться с собой у него уже больше нет сил. И почти потерял сознание, оказавшись в ослепительно ярком промежутке между мирами.
        Очнувшись, он увидел Диану, которая лежала рядом на предварительно застеленной неромантичным Иваном постели. Опираясь на локоть, она тихонько целовала его покорябанное плечо. Увидев, что Иван открыл глаза, она улыбнулась и спросила:
        - Больно?
        Он кивнул и сказал:
        - Кошка…
        Она застыла на миг, напряглась. Он почувствовал это ее напряжение, но не успел ни о чем спросить, потому что она очень быстро стала прежней, уютно устроилась у него под мышкой и, гладя рукой по животу, принялась тихо рассказывать:
        - Таньке сегодня сон приснился… Какой-то невероятный совершенно медведь. Одно ухо у него, говорит, зеленое, другое голубое, а сам медведь розовый и большой… Она же обожает мягкие игрушки, ты сам видел, сколько их у нее… И теперь требует этого медведя себе на день рождения, представляешь? Розового, и чтоб непременно одно ухо голубое было, а одно зеленое… Где его теперь искать, такого медведя, ума не приложу… А день рождения у нее скоро, через десять дней…
        - Дин, - позвал он, чувствуя, что она говорит сейчас совсем не о том. - Динка. Я люблю тебя, правда.
        - Ты как думаешь, такие медведи вообще существуют? Розовые, с одним ухом голубым, а одним…
        - Динка.
        - …а одним зеленым… Нет, правда? Мне кажется, что таких медведей не бывает…
        - Я люблю тебя. При чем здесь медведи?
        - Она на день рождения такого медведя хочет…
        - Я все равно тебя люблю.
        - Ах ты господи… Иван… Ну что ты заладил… Ну, я тоже тебя немножко… Кажется, люблю…
        - Ах ты господи…
        - Это мое слово… Ты украл…
        - Еще раз скажи. Скажи, пожалуйста, а?
        - Ты украл…
        - Да нет, не это… Дин, я люблю тебя и я счастлив сейчас, как дурак… Как-то ненормально счастлив, знаешь… У меня в первый раз такое… Скажи…
        - Ну что тебе еще сказать? Я ведь уже сказала… А почему как дурак? Что, по-твоему, только дураки счастливыми бывают?..
        - Да нет, наверное… Может, умные тоже… Хотя не знаю, я только про себя знаю, что счастлив… Что счастлив и что люблю тебя…
        - Еще…
        - Люблю тебя.
        - Еще!
        - Люблю…
        Она тихонько засмеялась. Потом подняла лицо, склонилась над ним и прошептала в самые губы:
        - Иван. Я не об этом… Если у нас есть время - я хочу еще. Понимаешь?
        Через час Диана уже сидела на кухне и наворачивала за обе щеки макароны с котлетами. Бутылка вина была перенесена туда же и раскупорена - Диане понравилась Иванова кухня, и она категорически отказалась от романтического ужина за столиком в комнате. Здесь же стояла тарелка с некрасиво нарезанным сыром, который время от времени Диана тоже подхватывала вилкой.
        Иван сидел рядом и любовался ею. Диана, у него дома за кухонным столом с завидным аппетитом поедающая макароны с котлетами, казалась ему убийственно привлекательной. Почти такой же, как в голубом халате, тапочках, с верхушкой от ананаса на голове вместо прически. Или, может быть, даже еще более убийственно привлекательной. Он молчал, потому что не мог произнести ни слова, млея от этого зрелища, а она умудрялась одновременно жевать и разговаривать.
        - Ума не приложу, что теперь делать с этим медведем. Она правда его хочет. Говорит - если он мне приснился, значит, он где-то есть.
        - Может, и правда поискать в магазинах?
        - Ой, не знаю. В «Детский мир» я вчера заходила. Мне с десяток разных медведей на выбор предложили, но они все или белые, или коричневые, а один был красный… Красного она не хочет…
        - Дин, ты ее балуешь.
        Диана нахмурилась:
        - Что значит - балуешь? Я ее люблю просто, вот и все.
        - Ну тогда можно еще в каком-нибудь магазине посмотреть… Есть ведь еще детские магазины. Если хочешь, я поезжу завтра по всем детским магазинам. А еще можно в Интернете посмотреть… Хотя они вовремя доставить не успеют…
        - В Интернете Мур уже смотрел. Всей сайты облазил.
        - И что?
        - Только белые, коричневые и серые. И еще один был… Не помню, или оранжевый, или желтый…
        - Кошмар. У них что, совсем фантазия не работает? Неужели никто не догадался сделать зеленого медведя с одним розовым, а другим голубым ухом?
        - Медведь не зеленый, а розовый, - поправила Диана. - Ты все перепутал. Это у него ухо зеленое, а сам он розовый! Ну что ты, Иван, в самом деле!
        - Извини…
        Она улыбалась. Выскоблив тарелку, встала и принялась мыть посуду. Иван не успел даже как следует воспротивиться - она очень быстро покончила со своей грязной тарелкой и грязной вилкой.
        - Хватит возмущаться, лучше убери все это в шкаф. И кстати, твоя мама скоро придет?
        - Минут через сорок, я думаю… Не раньше… Дин, ты останешься?
        - В смысле?
        - В смысле, ночевать у меня останешься?
        - С ума сошел. А Танька?
        - Давай я за ней съезжу, - с готовностью отозвался Иван. - У нас одна комната все равно свободная, там и диван есть…
        - С ума сошел, - повторила Диана. - Нет, я не останусь.
        - Я тут без тебя сойду с ума.
        - Ты уже сошел, - напомнила Диана. - Так что не переживай. Два раза с одного ума не сходят… Ум - это тебе не вагон в поезде и не подножка троллейбусная.
        - Философствуешь еще…
        - А почему бы мне не философствовать? Я сытая и довольная, чем еще заняться? - Она рассмеялась, притянула к себе Ивана, поцеловала его в лоб, в щеки, в глаза и в кончик носа и сказала: - Ах ты, Иван мой хороший…
        За эти короткие поцелуи и волшебные слова он сразу простил ей ее упрямство и даже почти примирился с тем, что еще какое-то время ему придется просыпаться по утрам в одинокой постели.
        В этот момент раздался звонок в дверь. Диана нахмурилась и спросила тревожно:
        - Ты меня обманывал? Сказал ведь, через сорок минут… Специально сказал, да?
        - Нет, Динка, это не мама, - секунду подумав, ответил Иван. - Мама не может так рано. У нее концерт только пять минут назад закончился. Что она, по-твоему, на крыльях прилетела?
        Звонок повторился, на этот раз более настойчиво.
        - Твоя мама - певица?
        - Почему певица? Она просто на концерт ходила, я ей билеты взял, на Жанну Бичевскую… Слушай, я пойду посмотрю, кто там…
        Она вдруг схватила его за руку. Он обернулся и с удивлением заметил в ее глазах испуг.
        - Иван… Не ходи… - пробормотала она, стискивая его пальцы.
        - Да что с тобой?
        - Не знаю… Сама не знаю… Предчувствие какое-то нехорошее… Знаешь, Лора иногда про меня говорит, что я вообще не человек, а одно сплошное предчувствие… Вот и сейчас я опять не человек как будто… Кто это может быть?
        - Да чего ты испугалась? Может, соседка… Наверняка соседка. Тетя Вера. Она заходит иногда к маме вечером. Не бойся, она не страшная…
        Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку. Звонок повторился, и Иван пошел открывать дверь, бросив на ходу:
        - Не бойся. Ты, Динка, как маленькая…
        - Иван, - беспомощно пробормотала она вслед и опустилась на табуретку.
        В дверь на самом деле звонила соседка - тетя Вера, как и предполагал Иван. Он хотел было уже объяснить тете Вере, что мамы нет дома, что придет она не раньше чем минут через сорок, но, как выяснилось, тетя Вера пришла совсем не в гости. У тети Веры просто случилось домашнее стихийное бедствие.
        - Ванечка, родной, помоги. У меня трубу прорвало, вода горячая хлещет, а Иллариона нету, в обед еще к Сашке уехал, внуков навестить… Может, попробуешь что-нибудь сделать? Сама-то я ничего в этих трубах и кранах не понимаю… Я там пока ведро поставила. Но оно уж больно быстро наполняется…
        - Конечно, теть Вер. Конечно помогу. Сейчас спущусь. Вы… Вы идите, а я сейчас мигом к вам спущусь, ладно?
        Тетя Вера кивнула и заспешила вниз по ступенькам. Иван вернулся к Диане - она по-прежнему сидела на табуретке и была белее белого.
        - Я же говорил, соседка.
        - Соседка, - беспомощно пролепетала она. Подняла тоскливые глаза. В ее взгляде, в каждом движении сквозила какая-то странная обреченность. - О господи, не понимаю… Я ужасно чего-то испугалась. Сама не знаю…
        Он опустился на колени и долго целовал и гладил ее руки - до тех пор, пока она окончательно не пришла в себя. Тетя Вера внизу боролась с потоком воды из трубы, но это было не важно. Гораздо важнее было успокоить Диану. И только тогда, когда она вздохнула и сказала:
        - Кажется, прошло… - он объяснил, в чем дело.
        - Я сейчас спущусь к ней, попробую воду перекрыть, если у них, конечно, краны не сорвало. Пять минут. Ну или семь, не больше. Будешь скучать?
        - Буду.
        - Пойдем, я тебе включу телевизор. Или музыку, если хочешь. Или свои детские фотографии дам посмотреть.
        Она кивнула:
        - И музыку, и телевизор, и фотографии… Только я все равно скучать буду…
        Он взял ее за руку и отвел в комнату. Усадил в кресло, достал из шкафа альбом с фотографиями, включил проигрыватель с традиционным джазом и вручил пульт от телевизора:
        - Держи. Будет совсем скучно - стучи по батарее. Я услышу и сразу прибегу. Ладно?
        Она снова кивнула, Иван поцеловал ее и помчался вниз спасать соседку от потопа.
        С краном пришлось туго - он оказался ржавым и почти не двигался с места, а разводного ключа у тети Веры не оказалось. Иван провозился с краном не пять и не семь минут, а все десять. Все это время прислушивался - Диана по батарее не стучала, значит, пока не сильно соскучилась.
        Перекрыв наконец горячую воду и выслушав благодарности тети Веры, Иван вымыл в ванной руки холодной водой и распрощался. Взлетел вверх по ступенькам, распахнул дверь, услышал тихий и хрипловатый голос Билли Холидей и вдруг понял, что за эти несчастные десять минут соскучился по Диане так, будто не видел ее целую вечность…

«Наверное, я ее и правда люблю, - подумал Иван, - раз творится со мной такое. Точно - люблю».
        - Динка! Я тебя точно люблю! - прокричал он с порога и влетел в комнату.
        Дианы почему-то в комнате не было. Играла музыка, пульт от телевизора лежал в кресле, раскрытый альбом - на столе. А Дианы не было.
        - Динка! - позвал он. - Ты где?
        Она не отзывалась - Иван решил, что она, может быть, в ванной или в еще более прозаическом месте. Вернулся в коридор, подергал ручки - ни в ванной, ни в туалете, ни на кухне Дианы не было.
        Странно.
        Он решил поискать ее в дальней комнате - возможно, пока его не было, она решила совершить экскурсию по дому. Вышел снова в коридор - и вдруг остановился как вкопанный. Взгляд случайно скользнул на пол, и он увидел на полу клетчатые тапочки. Те самые, которые надевал ей на ноги, в которых она выглядела убийственно привлекательной. Тапочки стояли в прихожей на полу, возле двери. Как раз в том месте, где еще совсем недавно стояли ее ботинки.
        С трудом соображая, что бы все это могло означать, он отодвинул дверцу шкафа-купе и уставился на вешалку - пустую вешалку, на которую сам недавно повесил ее куртку с меховыми отворотами. Куртки не было.
        - Динка! - снова позвал он, еще не понимая, что отсутствие одежды и тапочки на полу в прихожей - все это может говорить лишь о том, что Диана ушла.
        Он долго смотрел в пустоту, не двигаясь с места, потом спросил у пустоты:
        - Ты ушла, что ли?
        Пустота в ответ промолчала…
        - Ерунда какая, - пробормотал Иван и сполз по стенке. Опустился на пол прямо там, где стоял, и долго сидел неподвижно, понимая только одно - что он ничего не понимает.
        Потом он резко подскочил с места и бросился ей звонить. Но трубку взяла Таня - Иван вовремя сообразил, что, спроси он сейчас про Диану, все испугаются, ведь знают же, что Диана сейчас у него, а если Дианы у него нет, значит, с ней что-то могло случиться.
        Он положил трубку на рычаг и снова опустился на иол. Потом снова подскочил с места и кинулся одеваться - и, только уже застегивая куртку, вдруг вспомнил, что сейчас должна прийти мама и ему нужно обязательно ее дождаться, иначе ей придется стоять под дверью, потому что у нее нет ключей от квартиры. Ключи от квартиры Иван сам тайком вытащил у нее из сумки, на всякий случай, чтобы не смогла зайти в квартиру в самый неподходящий момент.
        Иван зарычал от злости на самого себя, не снимая куртки, вышел из коридора на кухню. На столе еще стояла недопитая бутылка вина и лежали в тарелке несколько ломтиков некрасиво нарезанного сыра. Это значит, что весь сегодняшний вечер ему не приснился…
        Бутылку вина он убрал в холодильник. Распахнув окно, оперся локтями о подоконник, закурил сигарету. За окном было звездно. Совершенно непонятно, отчего бывают звезды и зачем они вообще нужны. Иван долго пытался убрать их с неба, спрятать настырные звезды под завесой табачного дыма, но третья сигарета подряд вызвала приступ тошноты, пришлось затушить ее в пепельнице, закрыть окно и сесть на табуретку - на ту самую табуретку, на которой еще несколько минут назад сидела Диана. Сидела и чего-то боялась…
        Он так и просидел на этой табуретке, сверля взглядом геометрические узоры кухонного ламината. Дощечки на полу были выложены в виде хитрого лабиринта - Иван пытался найти выход из этого лабиринта, но каждый раз вместо выхода находил очередной тупик.
        Потом раздался звонок в дверь. Он бросился открывать, заранее зная, ни секунды не сомневаясь в том, что Диана вернулась, и поняв наконец, в чем дело: она просто выходила на улицу подышать свежим воздухом. Открыл дверь - и увидел маму. Лицо у нее было бледным, но сначала он даже не обратил на это внимания.
        - Ума не приложу, куда делись мои ключи. Вроде бы я их из сумки не выкладывала, но их нет… Ты что это, сынок, в куртке? - спросила Ирина Сергеевна, застыв на пороге и с тревогой вглядываясь в лицо сына. - Случилось что? Что за вид у тебя?
        - Да все в порядке, мама… Ключи твои на месте, не переживай - вон, на полке лежат… Ты их забыла… А я просто… Ты сама-то вон какая бледная…
        - Сердце прихватило. Ты помоги мне, сынок, раздеться…
        - Может, «скорую» вызвать? - встревожился Иван.
        - Нет, «скорую» не надо. Пока - не надо, а там посмотрим… Я сейчас таблетку выпью… Сколько раз ведь говорила себе - положи в сумку таблетки свои! Мало ли что может случиться? Ой, старость - не радость. Ключи забыла, таблетки забыла… Что дальше-то будет?
        - Скажешь тоже - старость… Пятьдесят - это, мам, молодость еще. А дальше будет жизнь.
        Иван помог матери раздеться, разделся сам, как-то отстранение подумав, что никуда он теперь за Дианой не помчится, потому что маму нельзя оставлять одну, и решил просто позвонить ей минут через тридцать. Через тридцать минут она наверняка уже доберется до дому, и тогда можно будет выяснить, что случилось…
        Что-то случилось - в этом не было никаких сомнений. Но что именно могло заставить ее вот так поспешно, ни слова не сказав, сбежать от него - Иван даже не мог себе представить.
        - Ваня, - послышался голос матери, - ты музыку сделай потише, знаешь, у меня и голова что-то разболелась… Ты только не обижайся…
        - Мам, с чего ты взяла, что я за музыку на тебя буду обижаться?
        Он зашел в комнату, снова не увидел там Диану, выключил музыку и вышел, внезапно испытав совершенно непонятное чувство: как будто вместо Дианы здесь теперь находился кто-то другой. Кто-то третий. Чувство было почти мистическим, и, если бы мама не отвлекла его от этих странных размышлений, неизвестно, до чего бы он додумался.
        Ирина Сергеевна сидела на кухне, на той самой треклятой табуретке, и позвала Ивана для того, чтобы он достал с верхней полки аптечку. Иван достал аптечку, налил воды в стакан, дождался, пока мать выпьет свою таблетку, убрал аптечку, оставив на столе только упаковку с сердечными таблетками. Потом, рассеянно оглядевшись, взял стакан, сполоснул его и поставил в шкаф.
        - Вань, да ты сядь, успокойся… Мне уже чуть полегче. Знаешь, концерт такой замечательный был. Все-таки какая она талантливая женщина! Выглядит замечательно - волосы у нее теперь, знаешь, белые. Так непривычно… А голос совсем, ни капельки не изменился… И песни такие все хорошие. Жаль, что ты со мной пойти не захотел.
        - Мам, ты ведь знаешь, что почти все исполнители, на концерт которых я мечтал бы попасть, давно умерли. Те, что не умерли, живут на другом континенте. А бардовскую песню я не очень-то жалую.
        - И напрасно, Ваня…
        Они некоторое время еще поспорили насчет бардовской песни, а потом Ирина Сергеевна спросила:
        - Вань, у тебя здесь был кто-то, да?
        - Это ты как определила? - удивился Иван. Вспомнил про разобранную постель со смятой простыней у себя в комнате и собирался уже покраснеть, но выяснилось, что все дело в пресловутых тапочках.
        - Тапочки в коридоре на полу стоят. Те, которые у нас для гостей, клетчатые… Они же обычно на полке, если никто не приходит… Значит, приходил кто-то.
        Может, и приходил, - ответил Иван и попытался утешить себя тем, что, возможно, весь этот неромантический вечер ему просто пригрезился. Как ни странно, поверить в это оказалось проще, чем в необъяснимое исчезновение Дианы. Примириться с тем, что она вообще не приходила, оказалось гораздо легче, чем примириться с тем, что она ушла.
        - Это как? Иван вздохнул:
        - Не знаю, мам. Правда не знаю.
        Ирина Сергеевна некоторое время пристально разглядывала лицо сына. Иван был не готов сейчас к расспросам, и, словно почувствовав это, она не стала его ни о чем больше спрашивать.
        - Ну как, тебе легче? - спросил Иван.
        - Да легче вроде. Хотя все равно внутри ком и жжет ужасно.
        - Ты лучше ложись тогда. Я сейчас тебе постелю, и ты ляжешь. А я далеко не буду уходить, в соседней комнате посмотрю телевизор.
        Она послушно поднялась и позволила отвести себя в комнату. Иван видел, что мать крепится, держится бодрячком, но губы и лицо у нее бледные, и эту бледность ни с чем не спутаешь. Он застелил ей постель, еще некоторое время сидел на краю и рассказывал про вселенский потоп, случившийся у тети Веры, и про то, как он героически спас ее от этого потопа. Потом поднялся, приглушил свет ночника, напомнил матери, что будет рядом, в соседней комнате, велел звать его, если что, и вышел.
        Нужно было позвонить Диане. Полчаса, отведенные на ожидание, уже прошли, и он снова потянулся к трубке, ни минуты не сомневаясь в том, что сейчас все разъяснится. Что он услышит в трубке ее голос и она рассмеется, и спросит, здорово ли его напугала, и станет к нему приставать с вопросами, что он подумал, когда вернулся, и долго ли ее искал, и где именно искал, и заглядывал ли под стол или в шкаф с одеждой. Потом наврет что-нибудь забавное - например, скажет, что ее унес злой волшебник Черномор из пушкинской сказки, и Иван сможет почувствовать себя героем этой пушкинской сказки. Придумает еще что-нибудь, а потом наконец признается, в чем дело, расскажет, что ей позвонила по мобильному Лора и велела приезжать домой срочно, потому что… Почему - он так и не смог придумать, но был абсолютно уверен, что Диана ему это объяснит. И готовился уже отругать ее по полной программе. Объяснить, что так никто не делает, что за эти несчастные полчаса он чуть не сошел с ума, теперь уже не в шутку, а на самом деле, что он даже всерьез пытался уничтожить звезды на небе, вытравляя их с поверхности неба табачным дымом
до тех пор, пока этот табачный дым едва не уничтожил его самого. И потом обязательно скажет ей, что любит ее, что непередаваемо скучал по ней, пока перекрывал кран у тети Веры, что смотрел на кран, а думал все время о ней. И она, может быть, тоже скажет, что немножко любит его или хотя бы что ей это кажется…
        Но трубку сняла не Диана, а Лора. И в ответ на его просьбу позвать Диану сказала нечто совершенно невообразимое:
        - Я не могу сейчас ее позвать, Иван.
        И как-то так она это сказала, что Иван сразу понял - она не может позвать Диану совсем не потому, что Диана сейчас в ванной или вышла на минуту к бабе Тасе за солью или спичками. Совсем не поэтому…
        - Это что значит - не можешь? - спросил он охрипшим голосом. - Ее что, нет дома? Она не пришла?
        Лора помолчала некоторое время. Потом сказала:
        - Она пришла. С ней все в порядке. Извини, Иван, - и повесила трубку.
        Иван стоял с трубкой в руке и слушал короткие гудки, которые разрядились в него автоматной очередью. Он думал о том, что все это, наверное, происходит не с ним, что такой вот кошмар может случиться только во сне, потому что в реальной, в настоящей жизни ему просто нет объяснения.
        Нет объяснения.
        Он положил трубку на базу. Потом снова поднял и снова стал набирать номер Дианы. И снова слушал гудки - на этот раз убийственно длинные, и их было так много, что он сбился со счета. Гудки вдруг оборвались из длинных в короткие, потом в трубке и вовсе воцарилась пугающая тишина. Он прогнал эту жуткую тишину, снова набрав номер, и снова сбился со счета, считая длинные гудки, снова долго слушал короткие, и снова все закончилось воцарившейся в телефонном эфире пугающей тишиной.
        Он не мог найти объяснения тому, что случилось. Через полчаса ему все же удалось заставить себя отойти от телефона, а в ушах, не смолкая, все продолжали звучать длинные гудки, сменяясь на короткие, потом снова на длинные, и теперь уже тишина стала казаться ему благословенной, он мучительно ждал ее, но она все никак не наступала.
        И тогда он заткнул уши. Зажал их ладонями, чтобы не слышать. Гудки стали еще громче. Голова уже раскалывалась на части - количество частей было равным количеству гудков. Голова грозила разбиться вдребезги.
        Он отошел от телефона и включил телевизор. Теперь телефонные гудки звучали уже не так громко, голос диктора с экрана слегка заглушил их. Иван опустился в кресло напротив телевизора и вдруг понял: ведь с самого начала что-то было не так.
        С самого начала. Просто он боялся признаться себе в этом, не хотел признаваться. Но оттого, что Иван не признавался, это «что-то», стоящее между ними, никуда не исчезало. Затаившись где-то в неведомой глубине, оно просто выжидало подходящий момент и вот теперь вырвалось на поверхность, разбивая в мелкие щепки и сметая все, что стояло на пути.
        Ее странный испуг, когда он признался, что Юркин брат работает в службе безопасности и что именно с помощью Юркиного брата он сумел ее отыскать.
        Желтый жираф. Желтый жираф с распоротым боком и осколком стекла внутри. Желтый жираф, свалившийся с антресоли. Ее вздрагивающие плечи.
        Легкая тень, пробежавшая по лицу в тот момент, когда он назвал ее кошкой. Не трудно догадаться, что это значило.
        Вот, собственно, и все. Почему-то она испугалась, когда в дверь позвонили. Но соседка тетя Вера здесь уж точно ни при чем. Иван внезапно догадался: она боялась не тетю Веру. Она боялась того, что может случиться потом. Как будто заранее знала, что ему не надо уходить. Она не зря говорила про предчувствие. И если бы он не ушел, ничего бы не случилось. Теперь он знал это наверняка.
        Хотя, тут же оборвал он ход своих мыслей, все равно случилось бы. Только не сейчас, а позже - может быть, завтра, через неделю или через месяц. Потому что желтый жираф с осколком внутри оставался. И все остальное тоже никуда не исчезло. Желтый жираф и слово «кошка» были частью ее жизни. Другой, прошлой жизни, в которой еще не было Ивана, и теперь эта прошлая жизнь как будто вернулась к ней и забрала ее обратно туда, где для Ивана просто не было места.
        Только почему? И почему все-таки именно сейчас, именно сегодня, когда тому не было никаких видимых причин, когда все было хорошо и спокойно и сверху на них не падали никакие желтые жирафы?
        Желтый жираф - это скелет в ее шкафу. У всех в шкафу скелеты, а у Дианы - желтый жираф.
        Иван поднялся, пульт от телевизора соскользнул с колен и с гулким стуком упал на пол. Он наклонился, поднял его и выключил телевизор. Пересел в другое кресло и стал смотреть в окно. В стекло стучали мелкие и колючие снежинки. Он долго слушал, как они ударяются о стекло и отскакивают в черную пустоту опустившейся на город ночи. Часы показывали половину одиннадцатого. Он отвел от циферблата взгляд и снова стал смотреть в окно. Он думал о том, что завтра непременно сумеет до Дианы дозвониться, что будет звонить ей весь день и рано или поздно она все-таки не выдержит, снимет трубку. А если не снимет - он все равно отыщет ее, снова придет в спортивный зал и будет сидеть на скамейке в ожидании конца тренировки.
        Он сумеет ей все объяснить. Она поймет, что желтый жираф не имеет для них никакого значения.
        Иван все думал и думал об этом, пытался подобрать слова, те самые единственно правильные слова, которые сделают ее прошлое абсолютно безопасным для них. Которые сумеют отделить ее прошлое от настоящего и заставят принять это настоящее, а о прошлом забыть. Он все равно не отпустит ее. Не отпустит и не отдаст никому. Что бы ни случилось. Какую бы страшную тайну ни хранил в себе этот желтый жираф - он все равно окажется сильнее.
        Снежинки продолжали биться в оконное стекло. Иван снова перевел взгляд на циферблат настенных часов. Часы показывали половину второго. Он уже не помнил, который был час, когда он прежде смотрел на часы. Иван попытался сообразить, что означает эта половина второго, поздно это или рано, пора ли ему уже идти на работу, день за окном или ночь. Не понял ничего - только черный прямоугольник оконной рамы подсказывал, что все-таки ночь.
        Поднявшись, он решил пойти спать. Он не думал о том, что не сможет уснуть, просто за окном было темно и тихо, а значит, вполне логично было принять горизонтальное положение. Он зашел в комнату, не включая света, и не раздеваясь упал на постель. Постель была холодной и пахла Дианой. Он отмахнулся от навязчивых образов, снова поднялся, взбил и перевернул подушку, но подушка все равно пахла Дианой, и ничего с этим поделать было нельзя.
        Это было невероятно - то, что она вдруг ушла. Этому невозможно было найти объяснения, особенно сейчас, когда он снова чувствовал аромат ее волос и ее кожи. Он не сомневался в том, что она была искренней, что в поведении ее, в ее словах, прикосновениях, поцелуях не было ни капли фальши, ни капли лжи. Она была здесь, потому что хотела быть здесь, с ним, и целовала его потому, что хотела его целовать, и говорила ему только то, что думала.
        Что же, черт возьми, произошло?
        Он не мог не думать об этом, хотя понимал, насколько бесполезны сейчас все его попытки о чем-то догадаться. Он оставил ее здесь, будучи уверенным, что застанет на месте, когда вернется. И он знал совершенно точно, что она не собиралась никуда уходить. Она собиралась подождать его десять минут, она собиралась стучать по батарее, если ей станет совсем скучно. Смотреть телевизор, слушать музыку, разглядывать его детские фотографии - но уходить она точно не собиралась. Значит, что-то случилось за те десять минут, пока он чинил этот дурацкий кран у тети Веры. Случилось что-то такое, что все изменило. Перевернуло мир в одну секунду, обратило цвета этого мира, сделав черное - белым, а белое - черным.
        Мучительно хотелось утешить себя мыслью, что вскоре все благополучно разъяснится. И если бы не телефонный разговор с Лорой, он бы так и продолжал, наверное, тешить себя этой мыслью, и придумывать, как будет смеяться Диана, как она будет его спрашивать, заглядывал ли он под кровать, когда искал ее, и плести небылицы про злых волшебников.
        Уснуть так и не удалось до самого утра. В шесть часов он поднялся с постели, абсолютно разбитый, долго стоял под холодным душем, выпил две чашки крепкого кофе и поехал на работу с твердым намерением вернуть Диану сегодня же. И пусть она не отвечает на телефонные звонки - он все равно найдет ее и сумеет объяснить, что не стоит бояться призраков и держать скелеты в шкафу.
        Поняв наконец, что дозвониться до нее и в самом деле не сможет, Иван со злостью бросил трубку на рычаг. До конца рабочего дня оставалась еще уйма времени, и дел было невпроворот, но что толку бессмысленно пялиться в экран монитора, когда не видишь на нем ни одной картинки, ни одной линии, когда совсем не различаешь цвета? Что толку сидеть в кабинете и изображать видимость собственного присутствия, если на самом деле это только видимость?
        Он с трудом дотянул до половины четвертого. Снова набрал домашний номер Дианы - результат оказался прежним. Хотя в пятницу у нее только две тренировки утром, и в это время она по идее должна быть дома. Рассвирепев от бесконечных телефонных гудков, он вырубил компьютер прямо из сети, без привычных церемоний вроде «пуск, завершение работы, выключить компьютер, подождите, пожалуйста», рывком поднялся с кресла, достал из шкафа и накинул на плечи куртку. Вихрем промчался мимо собственной секретарши, бросив на ходу «Меня сегодня не будет», и спустя минуту уже крутил руль, выезжая с обочины на трассу.
        Та самая дорога, которая когда-то была объездной, а потом стала просто дорогой к Диане, убегала из-под колес с бешеной скоростью. Он забыл про тайное место, где прятались гаишники с радаром, и был вынужден потерять еще несколько минут драгоценного времени, дожидаясь, когда у него проверят документы, выпишут квитанцию, дадут сдачу с крупной купюры. Снова взревел мотор, и он помчался, теперь уже не опасаясь никаких гаишников, потому что знал эту дорогу наизусть и был абсолютно уверен - больше они ему не встретятся.
        Притормозив наконец у подъезда ее дома, он вышел из машины и поднял голову, надеясь уже сейчас увидеть ее, поймать ее слабый силуэт в окне - и от этого, может быть, успокоиться хоть немного. Но окна были абсолютно необитаемы. Сейчас он не понимал, для чего ему понадобилось ждать целый день, аж до половины пятого вечера, чтобы приехать к ней. Почему он не поехал с утра, почему не поехал ночью, когда понял, что с мамой все в порядке и никакой сердечный приступ ей уже не грозит? Почему он не сделал этого? Надеялся дозвониться? Едва ли после разговора с Лорой у него могла остаться такая надежда.
        Кодовый замок привычно щелкнул. Дверь привычно распахнулась. Латунные ступени привычно прогибались под тяжестью тела, деревянный пол в узком коридоре привычно убегал из-под ног. Теперь от маленького коридорчика, общего у шестой и седьмой квартиры, его отделяла только дверь, а от седьмой квартиры - только дверь и маленький коридорчик.
        Но с той стороны была тишина. Он нетерпеливо нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока не понял - ему не откроют. Возможно, Диана все же увидела из окна его машину и теперь притаилась за дверью, напряженно ожидая, когда же он уйдет.

«Господи, почему?» - привычно задал он себе тот самый вопрос, который за последние сутки задавал, наверное, уже тысячу раз.
        И снова не смог на него ответить.
        Наконец потеряв терпение, он стал звонить в квартиру соседке. Баба Тася не заставила его мучиться - ее деревянная дверь скрипнула уже после второго звонка, и сразу же послышался голос:
        - Кто там?
        - Это я, Тисня Федоровна. Я, Иван. Откройте, пожалуйста. Я к Диане пришел.
        На миг он вдруг испугался - почувствовав, что баба Тася с той стороны почему-то не торопится открывать дверь. Или, может быть, ему показалось? Дверь все же отворилась - медленно, нерешительно и как будто даже испуганно.
        - Здравствуйте, - пробормотал Иван, чувствуя, что деревянный пол уходит у него из-под ног, а деревянный потолок вот-вот рухнет на голову. Баба Тася не успела еще произнести ни слова, но он уже понял, что ничего хорошего она ему сейчас не скажет.
        Она и правда не сказала ничего хорошего. Вообще ничего не сказала, только покачала головой, что означало - нет.
        Нет. Дианы сейчас нет дома, перевел Иван этот нехитрый и вполне понятный жест, который конечно же не мог означать ничего другого. И спросил торопливо:
        - Л когда будет? Не знаете?
        - Съехали они, - хмуро сказала баба Тася и снова замолчала, глядя куда-то в сторону.
        - Что?!
        - Съехали, говорю.
        - Как это - съехали? - Смысл слов был по-прежнему непонятен.
        - А так и съехали. Собрали вещи и съехали. Больше здесь не живут.
        - Когда… Когда это они… съехали?
        - Да вот сегодня рано утром и съехали.
        - Да как… как же это?
        Таисия Федоровна устало вздохнула:
        - Откуда же мне знать.
        - Так ведь… Не собирались же вроде… Как же это? Почему? И куда они… съехали?
        - И этого не знаю. Не пытай меня, Иван, я все равно ничего не знаю. Что я в чужую жизнь лезть буду? Наверное, жилье получше нашли. Вот и съехали. Наши-то хоромы тесноваты…
        Черт. - Он отступил от двери и почти сразу забыл про бабу Тасю, которая еще некоторое время постояла у двери, пытаясь понять, видимо, закончен ли их разговор и нужно ли ей с Иваном попрощаться.
        Может быть, она и попрощалась, только Иван уже не видел ее и не слышал, что она говорила. Он знал точно - того, что случилось, не могло случиться. Не было никаких причин для того, чтобы Диана вчера ушла от него, ничего не объяснив. И уж тем более не было причин для того, чтобы вот так поспешно покидать квартиру.
        Неужели она бежала от него?
        Он поразился нелепости этой мысли и вместе с тем в тот же миг почувствовал, что не ошибается. Нет никакого жилья «получше». Ни при чем здесь теснота квартиры, она всегда любила свою маленькую квартиру и не собиралась из нее никуда переезжать.
        И это значит, что она бежала от него.
        Иван стоял, прислонившись спиной к холодной стене, и представлял, как Диана поспешно укладывает в сумку вещи - свою и Танину одежду, игрушки, книги, может быть, какие-то фотографии. Она ужасно нервничает, потому что времени у нее мало, потому что Иван может появиться в любой момент, и тогда…
        Что - тогда?
        Чертовщина. Чертовщина какая-то, подумал Иван, отказываясь верить в то, что случилось. Снова нажал на кнопку звонка седьмой квартиры и еще несколько минут стоял возле двери, убеждая себя, что не было никакого разговора с бабой Тасей, что весь этот разговор ему просто приснился, потому что иначе. Потому что иначе получается, что он потерял Диану навсегда.
        Потрясенный нелепостью этой мысли, он наконец убрал палец с кнопки звонка и почти скатился вниз по ступенькам. «Черта с два, - подумал он, - и не надейся, что я отпущу тебя просто так. И не рассчитывай, что я сейчас пойду домой и буду сидеть опять всю ночь в кресле и лить слезы, скорбя о потерянной любви… И не дождешься ты никаких слез, и потерянной любви тоже не дождешься! Потому что любовь - это не предмет какой-нибудь, который можно потерять, а потом отыскать в бюро находок. Поэтому не будет никакой потерянной любви, и слез никаких не будет тоже, и тоски, и скорбных размышлений».
        Он просто найдет ее. Он перевернет земной шар вверх дном и обязательно отыщет ее. Где бы она ни была, где бы от него ни скрывалась - хоть на Северном полюсе, хоть в самой южной точке самого южного континента. Он отыщет ее и по крайней мере спросит, что все это значило. А потом уже решит - потерянная она, его любовь, или не потерянная, и подумает над тем - не лучше ли и в самом деле ее потерять?
        Он мчался на машине со скоростью, которую только мог выжать из двигателя. Ему снова сигналили и крутили пальцем у виска попутчики-водители - Иван не обращал внимания, потому что знал, что в этой сумасшедшей скорости сейчас и есть весь смысл его жизни.
        Притормозив возле спортивного комплекса, он бросил машину на привычном месте, стрелой влетел в вестибюль, забыв поздороваться со знакомой вахтершей тетей Шурой, и, перелетая через три ступеньки, оказался наконец на втором этаже, возле двери с надписью «Родителям во время тренировки…». Он распахнул дверь со злостью, и она громыхнула, ударившись о стену, и этот звук многоголосым эхом раскатился по всему спортивному залу, в котором Дианы не оказалось.
        Ее и не могло здесь оказаться. У нее сегодня в это время просто не было занятий по расписанию. Иван прекрасно знал об этом, потому что давно уже выучил расписание ее занятий наизусть. И все-таки внутри что-то ухнуло, оборвалось в тот момент, когда он ворвался в огромный спортивный зал и не увидел там Диану.
        Он надеялся еще увидеть Федора, старшего тренера, о котором так много рассказывала Диана, того самого, который в самый первый раз назвал ее Динкой, поселив в душе Ивана вселенскую тоску о несбывшемся счастье. Но Федора тоже на привычном месте не было, и его мускулистого воспитанника не было ни на брусьях, ни на кольцах, ни на одном из снарядов.
        Ни одного знакомого лица не было в спортивном зале. Мимо Ивана как раз протиснулась в дверь женщина в спортивном костюме. Обернулась, окинула его строгим взглядом и спросила:
        - Папочка, вы надпись на двери не видели? Вы не понимаете, что отвлекаете от работы не только своего ребенка, но и всех других детей?
        - Не понимаю, - искренне ответил Иван. Потому что в данный момент его абстрактное мышление отключилось, отказалось работать, и он просто не мог представить себе, как можно отвлекать от работы своего ребенка, которого нет.
        - И все-таки выйдите из зала, - спокойно сказала женщина, и Иван наконец догадался, что эта женщина - наверняка тренер, раз выгоняет его из зала, имея, по-видимому, на это право.
        - Вы тренер? - спросил он, не сдвинувшись с места.
        Женщина нахмурилась. Легкая тень тревоги пробежала по ее лицу - точно такая же тень, какая много лет назад мелькнула на лице работника парка аттракционов.
        - Тренер, - подтвердила она.
        - А Диана? Диана была сегодня?
        - Диана? При чем здесь Диана? Вы про Пааде спрашиваете?
        Иван кивнул, почти обрадовавшись. Он нашел человека, который знает Диану. Ему даже и в голову не приходило, что Диану, которая проработала тренером уже пять лет, здесь знают все. Ему казалось, что он поймал удачу за хвост, если сумел отыскать эту женщину, которая знает Диану.
        - Про Пааде, - подтвердил он и снова добавил: - Про Диану.
        - Я не знаю, - ответила женщина. - У нее сегодня, кажется, с утра должно было быть две тренировки. Я с утра не работала. А вечером у нее нет занятий по расписанию. Вы зайдите в понедельник. В понедельник она почти весь день здесь бывает. У нее четыре группы в понедельник.
        - Я знаю, - глупо сказал Иван.
        - И все-таки выйдите из зала.
        Женщина вздохнула и быстрой походкой направилась в раздевалку, оставив Ивана, застывшего возле дверного проема.
        Почему-то не хотелось выходить из зала. Хотя, по здравом размышлении, делать в зале было абсолютно нечего. Непонятно, для чего он вообще мчался в этот зал на такой скорости, ведь знал, что в это время по расписанию у Дианы нет тренировки.
        Мчался, потому что надо было куда-то мчаться. А больше просто некуда было. Вот и сейчас - уже некуда. Некуда, хоть ты тресни.
        Злость внутри нарастала. Злость и собственное бессилие разрывало его на части - захотелось вдруг зайти в спортивный зал и переломать к чертям собачьим все снаряды, повыдергивать из потолка все канаты, разбить окно и порезать на клочья батутную сетку. Потом, после того, как зал оцепит наряд милиции и какой-нибудь бравый лейтенант прострочит его насквозь десятком пуль из пистолета, Ивану, наверное, будет немного проще примириться с действительностью.
        Хлопнув дверью, он все же вышел из зала, постоял некоторое время в узком коридорчике, отделяющем зал от раздевалки. Мимо проходили люди, в основном - дети, кто-то из взрослых задевал Ивана плечом, кто-то из детей просил посторониться. Он чувствовал себя куском мрамора, нелепым постаментом, не умеющим реагировать на такие простые просьбы и не знающим, как это бывает, когда кто-то задевает тебя плечом.
        На улице по-прежнему шел снег. Его намело столько, что все вокруг теперь стало белым, и от этой белизны небо казалось еще чернее - в этот вечер он не заметил на небе ни одной звезды из тех, что были вчера. Звезды были совершенно другие. Наверное, подумал Иван, кто-то вывернул небо наизнанку.
        Он долго сидел в машине. Выкурил шесть сигарет и снова задохнулся от табачного дыма. В легких горело так, будто он только что пробежал десять километров на открытой дорожке при тридцатиградусном морозе. Он закурил седьмую сигарету и почти сразу выбросил ее в окно. Двигатель давно прогрелся, и он тронул машину с места.
        Поднимаясь наверх со стоянки, он все время пытался заставить себя не помнить о том, как вчера вечером он шел по той же дороге и держал Диану за руку.
        Дома никого не было. На кухонном столе Иван нашел записку от матери: «Я у Веры, у них сегодня юбилей, тридцать лет свадьбы, задержусь, в холодильнике плов, если хочешь, спускайся к нам, целую». Иван перечитал записку раз десять, но так ничего и не понял. В прихожей зазвонил телефон - он метнулся в прихожую, но к телефону попросили Ирину Сергеевну, а он почему-то так и не смог объяснить, где она, и толком не понял, кто ее спрашивает.
        Вернувшись на кухню, он раскрыл лежащую на столе газету и долго просматривал объявления о продаже квартир и машин. Он думал о том, что если бы сейчас Диана вдруг появилась, то, наверное, он стал бы орать на нее, стал бы трясти ее за плечи и, может быть, даже ударил бы. От этой мысли стало как-то не по себе, по телу пробежал холодок, но ярость и злость никуда не исчезли.
        Отложив наконец в сторону бессмысленное чтиво, он потушил свет на кухне и направился к себе в комнату с твердым намерением завалиться спать и проспать до следующего утра, обманув таким образом время. Он вспомнил о том, что накануне не спал всю ночь, и подумал, что сейчас ему наверняка удастся заснуть, просто потому, что периодически потребность во сне - это особенность любого человеческого организма. По крайней мере, он очень сильно на это надеялся. В комнате было холодно - еще утром Иван настежь распахнул форточку, сам не понимая, зачем это делает. Подоконник под форточкой был мокрым - снежинки растаяли, не успев превратиться в сугроб, и только некоторые из них, упавшие между рамами, поблескивали воздушной белизной.
        Ивану опять показалось, что в комнате есть еще кто-то, кроме него. Захлопнув форточку, он оглянулся, но никого не увидел. Однако ощущение постороннего присутствия не исчезало.
        Не иначе, в квартире поселился домовой, подумал Иван с усмешкой, принимая уже как свершившийся факт начальную стадию своего сумасшествия. Пульт от телевизора, который Диана вчера оставила в кресле, по-прежнему там и лежал. Альбом с фотографиями по-прежнему лежал на стеклянном столике рядом с креслом, раскрытый примерно на середине.
        Иван решил убрать его обратно в шкаф, чтобы не натыкаться каждый раз взглядом.
        Хотел было уже захлопнуть не глядя. Но взгляд нечаянно скользнул по фотографиям. Выяснилось, что вчера он перепутал альбомы и вместо детских фотографий дал Диане совершенно другой альбом.
        На развороте было четыре фотографии.
        На каждой из них был Иван, а рядом с Иваном - Вера.
        Он снова, как вчера, сполз по стене на пол и уселся на ковер, продолжая держать альбом в руках.
        Вера.
        Теперь он понял, что ощущение постороннего присутствия в комнате не было простой галлюцинацией.
        На одной фотографии они просто стоят, взявшись за руки, на заднем плане - какая-то стройка. Вера в белой футболке и в голубых джинсовых шортах. Вера улыбается, а Иван смотрит куда-то в другую строну. Неудачная фотография. Иван не помнил ни этой стройки, ни джинсовых Вериных шорт, не помнил, кто и когда сделал этот снимок.
        На другой фотографии они с Верой вдвоем чистят вареную картошку. В этот день у Веры был день рождения, и Иван помогал ей готовить салат оливье. Вера улыбается. Иван улыбается тоже. В тот день Вере исполнилось двадцать лет. Это было ровно девять лет назад. Девять лет без одного дня - завтра, отстранение подумал Иван, как раз исполнится девять.
        На третьей фотографии Иван держит Веру на руках. Вера в короткой юбке, прозрачных черных колготках, волосы рассыпались по плечам.
        Последний снимок он помнил особенно хорошо. В самой фотографии не было ничего особенного - он просто обнимает Веру, вполне целомудренно, а Вера обнимает его. Иван просто очень хорошо помнил, что фотографировал их в тот день Юрка и что после того, как мелькнула вспышка, Вера прижалась к Ивану еще теснее и прошептала ему на ухо: «Я тебя никому не отдам».

«Я тебя никому не отдам». Он и сейчас, много лет спустя, отчетливо слышал ее шепот. Но только теперь, много лет спустя, смог различить в нем угрожающие нотки.
        Он захлопнул альбом - страницы с громким шлепком ударились друг о друга. В комнате было тихо, но шепот Веры никуда не исчез.

«Я тебя никому не отдам», - шептала Вера. Иван подумал: оказывается, сойти с ума совсем не страшно. И еще подумал о том, что нужно было бы еще давно выбросить эти фотографии, сжечь их, как сжег он Ванькины бумаги, но почему-то тогда это просто не пришло ему в голову. Он наткнулся на альбом совсем недавно, несколько месяцев назад, и с деланым равнодушием убрал его обратно в шкаф, не стал листать страницы своих горьких воспоминаний. Хотя тогда ему этого очень хотелось.
        Он даже представить себе не мог, что такое случится. Что Вера сможет вмешаться в его жизнь спустя семь с лишним лет после того, как они расстались. Спустя семь с лишним лет после того, как она убила Ваньку.
        Спустя пять лет после того, как умерла сама.
        Сплошные скелеты в шкафу, подумал Иван, горько усмехнувшись. В его шкафу тоже, как выяснилось, был спрятан свой скелет. Альбом с фотографиями.

«Я тебя никому не отдам».
        Мертвые не могут мстить. Мертвые не могут вмешиваться в жизнь живых - мир так устроен, и никто не может нарушить эти законы. Никто, даже Вера.
        Впрочем, Вера всегда нарушала законы. Потому что терпеть их не могла. Всегда поступала так, как считала нужным.
        Мистика какая-то, подумал Иван, продолжая сидеть неподвижно на полу возле стены и не закрывая альбома. Он пытался что-то понять, но смысл ускользал, мысли путались, и голос Веры, ее тихий шепот, несмолкающий, не давал сосредоточиться на реальных ощущениях. Он манил, звал за собой туда, где нет места объективным выводам, логическим рассуждениям, причинно-следственным связям.

«Я тебя никому не отдам».
        Сопротивляться этому было невозможно. Оставалось только смириться. В который раз смириться с тем, что все будет так, как хочет Вера. Так было всегда, и ничего не может измениться. Он всегда играл по тем правилам, которые она устанавливала. Она не оставляла ему выбора. Она всегда сама принимала решения и никогда ни с кем не советовалась.
        - Отпусти меня, - тихо сказал он. Услышал свой голос, подумал о том, что разговаривает сейчас даже не сам с собой, а с фотографией женщины, которой уже давно нет на свете. Разговаривает с фотографией мертвой женщины, которую когда-то любил. И в глубине души ждет, что она, фотография, ему ответит.

«Я тебя никому не отдам», - снова прошептала Вера.
        Иван закрыл альбом, чтобы больше не видеть фотографию. Но фотография по-прежнему стояла перед глазами, она проявилась на обложке альбома, как проявляется на фотобумаге отпечаток с негатива. Тогда он закрыл глаза, чтобы не видеть больше обложку альбома с проявившимся на ней отпечатком негатива, но фотография все равно стояла перед глазами.
        И шепот не смолкал.
        Прошло сто тысяч лет, скрипнула дверь, и кто-то стал трясти его за плечи. Он открыл глаза, ожидая увидеть Веру, но увидел другую женщину, лицо которой показалось ему знакомым.
        - Иван, что с тобой?! - кричала мать, чувствуя, что он ее не узнает.
        - Все в порядке, - глухо ответил Иван, все еще не понимая, что за женщина сейчас рядом с ним и о чем она вообще его спрашивает.
        Спрашивает снова и снова:
        - Что с тобой? Иван, что с тобой?
        - Мама… Это ты…
        - Что?!
        - Я просто… Просто задумался.
        - Задумался? Я шесть раз тебе по телефону звонила, где ты был? Ты не слышал? Да что с тобой, скажи?! На тебе лица нет!
        Иван обхватил лицо ладонями:
        - Не говори глупостей, мама. Вот же оно, мое лицо. Где же ему еще быть, как не на мне. А телефон я не слышал. Я здесь альбом с фотографиями рассматривал. Вот.
        - Альбом с фотографиями? О господи…
        Она сразу поняла, в чем дело. И сразу же села рядом на пол - так, как это умела делать только она, его мама. Точно так же, как Иван сто тысяч лет тому назад, прислонилась спиной к стене и сползла по стене на пол. Села рядом и вытянула ноги - как девчонка.
        - Я тебя люблю, - сказал Иван и потерся носом о ее плечо.
        - Дай сюда. - Она вырвала альбом из рук Ивана, открыла, пролистала несколько страниц. - Черт, надо было убрать подальше. Надо было выбросить его…
        - Кто же выбрасывает фотографии? Фотографии - это воспоминания.
        - Иногда воспоминания очень нуждаются в том, чтобы их выбросили, - возразила мать. - Иногда они этого заслуживают. Иногда просто нет другого выхода.
        - Перестань, мама. Это просто фотографии.
        - Для тебя это не просто фотографии.
        Они помолчали некоторое время. Потом Иван сказал:
        - Она меня не отпускает, мама. Не знаю, что с этим делать. Знаешь, я думал, что все давно прошло. Я, мам, девушку встретил… Знаешь, такую хорошую… Динку… А она меня не отпускает. Представляешь?
        - Ваня…
        - Знаешь, я и не понял сразу, что случилось. Не догадался, почему она ушла. Оказывается, это она, Вера, ее выгнала.
        - Что ты такое говоришь? Кого выгнала Вера? Когда?
        - Вчера. Вечером.
        - Иван…
        - Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что Веры нет. Что Вера умерла пять лет назад и поэтому она не могла никого выгнать вчера. Что фотография - это всего лишь фотография. Я и сам раньше так думал.
        - Я не это тебе хочу сказать. Это ты и сам поймешь рано или поздно, просто сейчас не в том состоянии. Я другое хочу сказать.
        - Другое? Что - другое?
        - Сходил бы ты к ней, - помолчав некоторое время, ответила мать. Иван сразу понял, что слова эти дались с трудом, и в то же время, что она собиралась сказать их Ивану уже очень давно.

«Зачем?» - подумал Иван, но вслух не сказал.
        - Завтра ведь, кажется, у нее день рождения…
        - Мам, ты что же, хочешь, чтобы я на кладбище пошел с днем рождения ее поздравить? Юмор у тебя какой-то черный, знаешь ли…
        - Прекрати паясничать, сын. Про день рождения - это я просто так вспомнила. А сходить к ней тебе бы надо. Ты ведь ни разу не был.
        - И не собираюсь. Что я там забыл, интересно?
        - Сходил бы, - снова повторила мать, словно не слыша Ивана. - Знаешь, может быть, вес и изменится после этого. Может, ты наконец поймешь и примиришься.
        - Что я должен наконец понять? С чем примириться?
        - С тем, что она к тебе уже не вернется. Никогда не вернется. Ты ведь ждешь ее до сих пор.
        - Мама! Да что ты такое говоришь-то, а? Кого я жду до сих пор? Мам, ты совсем с ума сошла! Ты еще сильнее с ума сошла, чем я! Ты думаешь, я не видел, как ты почти полный тюбик с кремом в мусорное ведро выбросила?
        - Какой еще… Какой еще тюбик с кремом?
        - А тот самый! Тот самый, на котором было написано «Алоэ вера»!
        Иван стал смеяться. На самом деле это было ужасно смешно - мама выбросила дорогой крем только для того, чтобы эта надпись лишний раз не мозолила Ивану глаза. Это случилось почти восемь лет назад, но Ивану до сих пор было смешно.
        - Прекрати! Прекрати сейчас же! - Она снова тряхнула его за плечи. - Замолчи немедленно! Если бы ты видел тогда себя со стороны, ты бы не только тюбик с кремом… если бы ты видел свои глаза… Если бы ты видел мертвые глаза своего живого сына… - Она осеклась, заметив, как искривилось его лицо. - О господи, Ваня… Ваня, что же это я?! Прости… Прости меня, я не подумала… Я не хотела…
        Он сгреб мать в охапку, прижал ее к себе. Провел рукой по гладким, собранным в узел на затылке волосам, по вздрагивающим плечам. Потом отстранился, стер слезы с ее лица.
        - Не плачь. Не плачь, мам. Фигня все это. Прорвемся. Подумаешь, фотографии. И знаешь, не такой уж я и слабый, как тебе кажется. Может, раньше и был хлюпиком, так то - дела давно минувших дней, как любил говаривать твой любимый поэт. Преданья старины глубокой. И фотографии - ты права, это всего лишь фотографии. И если ты считаешь, что это нужно, я схожу на кладбище. Обязательно схожу. Завтра схожу. Честно.
        - Сходи. Я действительно считаю, что это нужно. Она ведь не чужая тебе была. Хоть и обидела тебя, и жизнь твою поломала. А все равно нехорошо это, на кладбище ни разу… Нужно уметь прощать, сынок. Сможешь простить - глядишь, и отпустит она тебя. Сразу отпустит.
        Поднявшись с пола, он протянул руку матери. Снова притянул ее к себе, прижался губами к волосам. Сказал:
        - Может, и отпустит.
        Хотя в глубине души в этом сомневался.
        Дорога шла через весь город и заняла почти два часа. За окном метелило, Иван попал в жуткую пробку - начало зимы в городе всегда было стихийным бедствием, обыкновенный и вполне естественный в начале декабря снегопад едва не разрушил все транспортные коммуникации. Дорога была до отказа забита троллейбусами, автобусами и машинами, водители которых вовремя не позаботились о том, чтобы поменять резину. Машины буксовали, а автобусы в едином стремлении объехать бесконечные неповоротливые троллейбусы натыкались друг на друга. Слышно было, как их водители, высунувшись из окон, матерят друг друга.
        Иван успел сто раз пожалеть о том, что уступил матери и поехал-таки на кладбище. На душе было тяжело и тоскливо. Он вообще никогда не был сторонником подобных мероприятий и не понимал, какая надобность мертвым в том, чтобы живые регулярно таскались на кладбище, где от них уже давным-давно ничего не осталось. Только хлопоты одни - а мертвым никакого проку. Мать всегда ругала его за такие слова и говорила, что судить об этом нельзя, а если уж сложилась такая традиция, значит, не напрасно.
        Он сидел в машине, наблюдая вавилонское столпотворение за окном, и раздумывал о том, что же будет делать у Вериной могилы, и неприятный осадок в душе становился все гуще. Хотелось повернуть назад, а матери соврать, что был на кладбище, поговорил по душам с Верой и что Вера его на самом деле после этого отпустила. На все четыре стороны. Что она ему так и сказала: «Иди-ка ты, Иван, на все четыре стороны!» И он теперь задумывается, в какую из этих четырех сторон пойти.
        Но возможности повернуть назад не было. Во-первых, не хотелось все-таки обманывать мать. А во-вторых, и это было самое главное, - пробка. Пробка, в которую он попал, давала возможность очень медленно продвигаться только вперед. Никаких тебе разворотов-поворотов, прямая дорога - на кладбище…
        Иван усмехнулся. Со вчерашнего вечера что-то изменилось в нем, что-то надломилось. Какая-то часть души, еще остававшаяся живой и непокоренной, теперь покорилась неизбежности судьбы, и он уже почти смирился с мыслью о том, что больше никогда не увидит Диану. Хотя утром, перед работой, все же заехал в спортивный комплекс - и почти не удивился, когда старший тренер - тот самый Федор, которому Иван однажды здорово позавидовал, - сказал ему, что Дианы сегодня нет и в ближайшее время не будет. Что она взяла пока отпуск за свой счет, но, вероятнее всего, к тренерской работе уже больше не вернется.
        Кто знает - может быть, и правда Вера каким-то образом вмешалась в его судьбу, а может быть, и даже скорее всего, Вера совсем ни при чем. Так случилось просто потому, что так случилось. Л по-другому, наверное, и быть не могло. Все в жизни имеет какой-то смысл. Просто он не всегда бывает человеку понятен. Хотя рано или поздно момент озарения все же наступает. Иногда слишком поздно, но это уже зависит не от нас.
        Пробка наконец рассосалась в том месте, где кончался последний, самый дальний в городе, троллейбусный маршрут. Здесь и автобусов уже почти не было. Теперь дорога была неровной, ухабистой, но зато свободной, и Иван медленно продвигался по ней, следуя точно за маршрутным такси, которое, он знал, должно остановиться у центрального входа городского кладбища.
        Что он ей скажет? Неужели и правда станет устраивать разбор полетов - какое право она имела вмешиваться в его жизнь? Внушать ей, что она теперь только воспоминание, только часть прошлого, неосязаемое очертание в его густой темноте? Будет жалобно просить: «Отпусти меня, Вера?»
        Он шел уже по центральной дороге кладбища, и с каждым шагом эта затея казалась ему все более нелепой. Участки были расположены в строгом порядке, никакой неразберихи, и Иван мысленно поблагодарил кого-то, кто нес ответственность за этот порядок. По крайней мере, не придется плутать здесь два часа, всматриваясь в лица призраков, всматриваясь в цифры, невольно вычитая их друг из друга и поражаясь тому, насколько короткой иногда может оказаться человеческая жизнь.
        Сжимая в руке букет из двадцати двух гвоздик, Иван ощущал себя в каком-то другом измерении. Пришлось признаться самому себе в том, что мать была права: смириться с мыслью о том, что Веры больше нет, он так и не смог. И теперь, опустив на ее могилу букет из двадцати двух гвоздик, он, возможно, сумеет это сделать. А поэтому отступать все же не следует. Как бы ни хотелось опустить эти гвоздики на первую попавшуюся плиту и дать деру к выходу.
        Вокруг было безлюдно. Обычный день, никак не связанный в церковном календаре с поминовением усопших. Лишь изредка попадали в поле зрения люди, озабоченно стряхивающие снег с надгробий.
        Судя по номерам, искомый участок должен был быть уже совсем близко. Иван поглядел по сторонам, пытаясь сообразить, куда повернуть с развилки - направо или налево.
        И в этот момент увидел Диану.
        Увидев ее, он остолбенел. На миг потерял способность думать, говорить, дышать и двигаться. Он решил, что Диана ему пригрезилась, а поэтому отвернулся в сторону, разглядывал некоторое время туманный заснеженный горизонт, а потом снова повернулся туда, где ему только что пригрезилась Диана.
        И снова ее увидел.
        Она стояла неподалеку, метрах в двадцати от него. Стояла повернувшись спиной. Лица он не видел, но сразу узнал ее силуэт. Ее куртку с меховыми отворотами, ее широкие джинсы, бежевую, под цвет отворотов на куртке, вязаную шапку и русые пряди волос на воротнике.
        Она стояла неподвижно, как будто застыла на морозе. Не смахивала снег с надгробия. Не очищала от налипшего льда табличку с портретом. Вообще ничего не Делала, просто стояла.
        И он тоже не двигался, просто стоял на месте и смотрел на Диану, которая его не видела. И думал о том, что наконец нашел ее. И понимал, что ни за что в жизни сейчас не сможет подойти, окликнуть, прижать к себе, отругать, засыпать вопросами, потрясти за плечи. Понимал, что нашел ее сейчас только для того, чтобы потерять снова. Потому что иначе это будет игра не по правилам. Он знал, что постоит еще минуту, посмотрит на нее еще немного, а потом отступит и спрячется за деревом, широкий ствол которого будто специально расположился неподалеку от того места, где застыл сейчас как вкопанный Иван. Она не узнает. Она пройдет мимо, и он сумеет сдержаться, он не окликнет ее, ничем не выдаст своего присутствия. Он позволит ей уйти, позволит снова исчезнуть из его жизни, потому что здесь и сейчас у него нет права поступить по-другому.
        Он был абсолютно уверен в том, что сумеет сдержаться. И все-таки в тот момент, когда Диана, пройдя мимо, скрылась из вида за поворотом дороги, он и сам не поверил в то, что стоит до сих пор за деревом. Что не бежит за ней, не зовет ее, не умоляет остановиться, не требует объяснений и не трясет за плечи.
        Она скрылась за поворотом дороги, и Иван снова подумал, что, возможно, ее и не было вовсе. Он читал в какой-то популярной книжке по психологии, что такое бывает, когда человек, которого ты очень хочешь увидеть, начинает тебе мерещиться. Ты начинаешь видеть этого человека в толпе прохожих, в концертном зале, в фойе кинотеатра, в переполненном автобусе. Везде, где есть люди. Этот человек словно преследует тебя, хотя на самом деле он существует только в твоем воображении.
        Он очень долго думал об этом. Очнувшись и обнаружив себя возле толстого ствола дерева на кладбище, он подумал о том, что в его жизни это уже третье дерево, к которому он прижимается. Поразмышлял еще некоторое время об энергетике растений. Признался себе в том, что просто тянет время, обозвал себя трусом и наконец вышел из своего укрытия.
        Он шел, ступая след в след, по шагам Дианы. Только ее свежие следы на белом снегу уходили назад, а его следы, накрывая их, шли вперед. Он смотрел только вниз, на снег, на следы Дианы. Почему-то наступать сейчас след в след показалось ему исключительно важным.
        Потом, возле низкой железной ограды, следы Дианы оборвались.
        Он поднял глаза и столкнулся с глазами Веры. Прочитал надпись на плите из гранитной крошки:

«Кожевникова Вера Михайловна».
        И даже не удивился.
        Положил свои красные гвоздики рядом с теми, что уже успела положить Диана. Теперь красных гвоздик стало очень много. Целая куча красных цветов на надгробии, засыпанном белым снегом.
        Иван не знал, что делать дальше. Просто уйти он не мог. Пытаться разговаривать с Верой тоже не мог и знал заранее, что не сможет. Раздумывать о том, что делала здесь, на могиле его первой трагической любви, Диана, было бессмысленно. Он все равно этого не поймет. Потому что здесь, за чертой мира причинно-следственных связей и логических измышлений, все его попытки хоть что-нибудь понять заранее обречены на неудачу. Не стоит даже тратить время.
        Он не знал, что делать. Уйти просто так тоже было невозможно. Он чувствовал, что не сможет уйти просто так. И знал, что пришел сюда зачем-то. Но очень долго все же не мог понять зачем.
        Невозможно было отвести взгляд от магического сочетания красных цветов и белого снега. Когда ему наконец это удалось, он увидел маленькую скамейку. Вспомнил, что на эту скамейку нужно сесть. И даже не подумал о том, что на улице слишком холодно для того, чтобы сидеть сейчас на скамейке. И почти сразу понял, что ему следует делать и зачем он сюда пришел.
        Красные цветы на белом снегу оставались в поле зрения. И фотография Веры тоже.
        Он сидел на скамейке и думал о Вере. Отмотав назад, как кинопленку, двадцать два прожитых года жизни, он вернулся в прошлое. Замер и огляделся по сторонам. И увидел почти сразу - семилетнего мальчишку в новенькой синей школьной форме и белоснежной рубашке. И девочку, которой еще не исполнилось семь, но ее все равно взяли в первый класс, потому что девочка была очень развитой, умела уже писать и считать, а читала бегло, совсем как взрослая.
        Две тугих косы, на конце каждой - огромный и пышный белый бант. Косы чуть ниже плеч, короткая челка, немного неровно подстриженная. Коричневое платье открывает голые острые коленки. Белый фартук с пышными, почти такими же, как банты на голове, оборками и белые гольфы. В руке - букет белых лилий, на лице - испуганная улыбка первоклассницы.
        Она была похожа на фею из сказки.
        Иван никогда не читал девчоночьих сказок про разных там фей, но иногда смотрел девчоночьи фильмы, в которых эти самые феи фигурировали. И все время феи казались ему какими-то не такими, неправильными. И вот теперь, увидев эту девчонку с тугими косами, с белыми пышными бантами, в коричневом платье и белом фартуке, он наконец понял - настоящие феи выглядят именно так и носят именно такую прическу.
        - Мама, - сказал он в тот день Ирине Сергеевне, когда она привела его домой из школы. - Знаешь, мама, в нашем классе учится настоящая фея.
        - Фея? - удивилась мать. - И как же зовут эту фею?
        - Ее зовут Вера Кожевникова, - серьезно ответил Иван. - И она самая красивая фея на свете.
        - Вот как, - так же серьезно ответила мать. - Вера Кожевникова - очень хорошее имя для феи.
        На этом их первый разговор про фею по имени Вера Кожевникова был закончен.
        На следующий день фея появилась в школе уже не в белых, а в обыкновенных коричневых бантах из жесткой органзы. В черном фартуке вместо белого и простых бежевых носочках вместо кружевных гольф. Коричневые банты, черный фартук и бежевые носочки у феи были точно такими же, как и у всех девчонок в классе, но от этого она почему-то не перестала быть феей. Она все равно оставалась феей, а другие девчонки из класса, точно так же одетые и точно так же причесанные, оставались простыми девчонками.
        Это показалось Ивану немного странным, но долго раздумывать над этой странностью он не стал, решив, что фея - она и есть фея, по определению, вне зависимости от цвета своего школьного фартука и бантов на голове.
        Фея сидела на первой парте в среднем ряду, а Иван - на предпоследней парте в ряду возле окна. Это было, с одной стороны, плохо, потому что слишком уж далеко от Ивана была фея. Но с другой стороны, при таком раскладе он мог беспрепятственно рассматривать фею, не опасаясь, что она заметит его взгляд и станет над ним смеяться.
        Через неделю все в классе заметили, что фея дружит со своим соседом по парте, Мишкой Зейгманом. Иван уже тогда занимался плаванием и был сильным. Однажды он подкараулил Мишку на переменке возле столовой и избил его так, что Мишка ревел два следующих урока подряд, и мать Ивана вызвали к директору.
        Но все это было не важно. Потому что в тот же день фея перестала дружить с Мишкой.
«Ты слабак, - сказала она Мишке. И добавила: - Совсем не настоящий мужчина».
        Иван слышал, как она это сказала. И был ужасно рад, потому что это значило, что его, Ивана, фея наверняка считает настоящим мужчиной, раз он избил Мишку так, что тот проплакал целых два урока.
        Мама, вернувшись от директора, отругала Ивана. А фея на следующий день сама к Ивану подошла и спросила:
        - Будешь со мной дружить?
        - Буду, - ответил Иван, умирая от счастья.
        - Если хочешь со мной дружить, - объяснила ему фея, - ты должен носить мой портфель и защищать меня от мальчишек, если они будут обзываться или драться со мной. Понял?
        Иван понял - как не понять. И с того дня стал носить феин портфель и защищать ее от мальчишек, которые пытались обзываться или дергать ее за косы.
        Через месяц все в классе уже знали, что Иван дружит с феей, и иногда дразнили их женихом и невестой. Мальчишек, которые дразнили их женихом и невестой, Иван лупил кулаками на переменах, а с девчонками, которые дразнились, фея волшебным образом благополучно разбиралась сама.
        Еще через месяц Иван заболел. Подхватил воспаление легких и целых три недели не ходил в школу. В то время у них дома не было телефона, поэтому он не мог позвонить фее, а фея не могла позвонить ему.
        Вернувшись наконец в школу, отсидев первый урок и с трудом дождавшись перемены, он увидел, как фея с другим мальчишкой, Антоном Поповым, встала у окна и принялась что-то шептать ему на ухо. Фея смеялась, и Антон Попов смеялся тоже, и на Ивана они оба не обращали никакого внимания. Иван не знал, как реагировать. Дождавшись следующей перемены, он поджидал в коридоре Антона Попова, собираясь его побить. Но Антон вышел из класса вместе с феей. Заметив Ивана, фея подошла к нему и спокойно сказала: «Ваня, я теперь уже дружу не с тобой, а с Антоном. Ты слишком долго болел. Должен же был кто-то носить мой портфель и защищать меня, пока ты болеешь?» Иван не знал, что сказать в ответ. Он почему-то думал, что дружба - это навсегда, что должно случиться что-нибудь гораздо более серьезное и страшное, чем простая болезнь, чтобы дружбы не стало.
        В тот день он вернулся из школы домой и решил, что ему обязательно нужно умереть. Потому что фея, увидев его мертвым, наверняка пожалеет, что предала их дружбу, и будет очень-очень долго плакать и просить у него прощения, но он ее все равно не простит. Иван дождался, пока мать уйдет из дому в магазин, и стал думать о том, как бы ему умереть. Первое, что пришло в голову, - это записка. Однажды он краем глаза подсмотрел какой-то взрослый фильм про мужчину, который точно так же, как Иван, захотел умереть. Иван помнил, что первым делом мужчина тогда написал записку, в которой объяснил, почему он решил умереть. Мужчина был очень взрослым и наверняка знал, как все это делается. Поэтому Иван вырвал листок в клетку из тетради по математике и на этом листке написал записку.
        Писать он умел еще плохо, поэтому буквы выводил очень долго. Записка была короткой, но времени отняла минут пятнадцать, если не больше. Иван написал, что решил умереть потому, что Вера Кожевникова сперва дружила с ним, а потом, когда он заболел, стала дружить с Антоном Поповым. Вера Кожевникова предала их дружбу, вот поэтому-то он и захотел умереть.
        Немного подумав, он положил записку на кухонный стол. Иван не знал, куда обычно кладут такие записки, в том фильме почему-то этого не показали. Но ведь записку он писал для мамы, а мама быстрее всего могла обнаружить ее на кухонном столе.
        Оставив записку, он сел на табурет и стал думать о том, как бы ему умереть побыстрее, пока мама не вернулась из магазина. Если мама вернется, она уж точно не разрешит ему умереть, и тогда фея не будет плакать, просить у него прощения и жалеть о том, что предала их дружбу.
        Проблема оказалась очень сложной. Иван выяснил, что не знает ни одного способа умереть, кроме как состариться или заболеть какой-нибудь тяжелой болезнью. Оба этих способа ему не годились. Время шло, на глаза наворачивались слезы - и тогда он увидел перед собой окно и подумал, что если спрыгнуть вниз с пятого этажа, то умереть можно запросто.
        Он стал открывать окно - но шпингалет оконной рамы не поддавался, он слишком туго сидел в своем железном гнезде, и Иван даже поранил палец, пока его оттуда выковыривал. Потом возникла еще одна проблема - оконные рамы, которые мама летом покрасила свежей белой краской, слиплись друг с другом и никак не хотели открываться.
        От отчаяния Иван едва не расплакался. Разлепить рамы ему все же удалось - но, едва это произошло, он услышал, как поворачивается в замочной скважине ключ. Иван стал лихорадочно дергать за шпингалет внутренней оконной рамы, и в этот момент мама вошла в кухню.
        - Что это ты здесь делаешь, Ваня? Зачем тебе понадобилось открывать окно? - испуганно спросила мать и почти сразу заметила на столе листок, вырванный из тетради по математике. Взяла его и быстро прочитала. Иван помнил, что лицо у матери в тот момент очень сильно побелело и губы стали почти такого же цвета, как и лицо, а листок выскользнул из рук и упал на пол.
        Потом она подбежала к нему и стала прижимать к себе так, что Иван едва не задохнулся. Мама плакала, по щекам у нее текли слезы, она что-то говорила, но Иван не мог разобрать ни слова. Ему было жалко плачущую маму, и он даже подумал - это хорошо, что он все-таки не успел умереть, потому что тогда мама плакала бы еще сильнее, а он не смог бы облегчить ее страдания.
        Потом, когда они оба успокоились, мама сказала:
        - Это не дело, сынок. Меня уже три раза вызывали к директору из-за того, что ты постоянно устраиваешь драки с мальчиками. А теперь еще эта записка… Скажи, ты правда собирался… выпрыгнуть в окно?
        - Она предала нашу дружбу, - ответил Иван.
        - О господи. Непременно завтра же пойду в школу и попрошу, чтобы учительница поговорила с ее родителями. Или лучше сама с ними поговорю. Это что же за девочка такая, скажи, что в ней особенного, почему она тебе покоя не дает? Ваня, ты же еще совсем маленький. В твоем возрасте такого быть не должно… Нет, непременно нужно поговорить с ее родителями…
        Никаких родителей, как выяснилось на следующий день, у феи не было. Была у нее только одна бабка, с которой фея проживала в маленькой комнате с общей на четыре семьи кухней. Своего отца фея никогда не видела, а мать, которую три года назад лишили родительских прав, уже давным-давно забыла. Педагоги только руками разводили: и как это в такой неблагополучной семье выросла такая замечательная, не по годам развитая девочка? Читает лучше всех в классе, несмотря на то что самая младшая. Материал усваивает на лету и поведением отличается примерным…
        С феиной бабкой мать разговаривать не стала. Бабка была старая, да к тому же еще и больная. Судя по всему, она уже тогда никакого влияния на фею не имела. С Ивана же мать взяла слово: что бы ни случилось, он никогда больше не будет пытаться умереть. Потому что если Иван умрет, то и она следом за ним умрет от горя.
        Иван не хотел, чтобы мама умирала, а потому дал ей такое обещание.
        В школу он теперь ходил без желания. Фея все перемены проводила в обществе Антона Попова, а Иван сходил с ума от зависти и от ревности. Так прошел еще один месяц, а потом все в классе узнали, что Вера Кожевникова больше не дружит с Антоном Поповым, а дружит теперь с Андреем Саниным. Все стали дразнить Веру Кожевникову и Андрея Санина мужем и женой, а Юрка Трепаков, Иванов сосед по парте, как-то по секрету признался, что однажды видел, как Верка Кожевникова и Андрей Санин по-настоящему целовались в физкультурной раздевалке. Целовались, как взрослые.
«Противно, да?» - спросил тогда у Ивана Юрка Трепаков. Он кивнул в ответ: правда противно…
        Иван тогда чуть с ума не сошел от горя. А на следующей перемене к нему подошел Антон Попов и позвал в туалет, сказав, что хочет поговорить но-серьезному. И Иван пошел с Антоном, хотя Антона не любил и никаких дел с ним иметь не хотел. Сам не знал, почему пошел.
        В туалете Антон предложил Ивану побить Верку.
        - Она сперва с тобой дружила, потом со мной, - объяснил Антон. - А теперь с Саниным дружит. И целуется с ним по-настоящему в физкультурной раздевалке. Все так говорят. Давай побьем ее, чтоб знала?
        Иван молчал.
        - Ну, что ты молчишь? Струсил, да? - подначивал Антон.
        Выглядеть трусом в глазах бывшего приятеля феи не хотелось. Хотелось выглядеть по-мужски. Поэтому Иван согласился с Антоном, что Верку надо побить. Чтоб знала в следующий раз, что такое настоящая дружба.
        Но Антону простого Иванова согласия побить Верку было мало. Он достал из кармана завернутую в носовой платок бритву. Сообщил с гордостью: «У отца украл. Специально» - и легко, не поморщившись, не вздрогнув, расковырял себе до крови палец. Протянул Ивану лезвие:
        - Теперь ты. Так положено, понимаешь? Нужно скрепить клятву кровью.
        Иван жутко боялся резать себе палец, но выглядеть трусом в глазах Антона Попова по-прежнему не хотелось. Поэтому он тоже полоснул себе по пальцу лезвием. Выступила кровь. Антон взял Иванову руку и прижал свой кровоточащий палец к кровоточащему пальцу Ивана.
        - Наша кровь перемешалась, - сообщил Антон. - Это значит, что клятва теперь священная и никто из нас не может ее нарушить.
        Они договорились побить Верку на следующий день после уроков. Быстро одевшись, спрятались за электрораспределительной будкой на школьном дворе и стали ждать, когда Верка придет. А когда Верка наконец появилась, выскочили оба из своей засады, схватили ее за руки и затащили за электрораспределительную будку. Здесь их никто не мог увидеть.
        Верка отчаянно сопротивлялась. Антон зажал ей рот варежкой и повалил на землю.
        - Бей! - приказал он Ивану и сам первый ударил Верку носком ботинка в живот.
        Иван стоял и не мог сдвинуться с места.
        Верка попыталась подняться, но Антон снова налетел на нее, и снова свалил на снег, и снова ударил тяжелым носком ботинка в живот.
        Верка почему-то не плакала. Она только обзывала без конца Антона нехорошими словами, которые Иван иногда слышал на улице, но никогда в жизни не повторял, потому что знал, что эти слова плохие.
        - Ну что же ты? - закричал Антон, повернувшись к Ивану. - Ну что же ты? Бей! Бей ее тоже! Струсил, да? Струсил? А как же клятва? Мы ведь кровь свою смешивали! Такую клятву нельзя нарушать, ты умрешь сразу, если нарушишь…
        Иван отчетливо слышал каждое слово. Верка в это время снова попыталась подняться с земли. Антон, заметив ее движение, опять занес носок своего ботинка - теперь уже у нее над головой. Верка закрыла лицо руками и закричала. Она закричала, как обыкновенная девчонка, как обыкновенная трусиха. Она сдалась, сломалась и больше уже не казалась сильной.
        И тогда Иван понял - уж лучше пусть он сразу умрет, нарушив клятву, но не позволит Антонову ботинку опуститься Верке на голову. Сорвавшись с места, он кинулся на Антона и свалил его на снег. Потом схватил Антона за плечи и стал держать крепко-крепко, а Верке крикнул:
        - Беги!
        Она поднялась с земли, но осталась стоять на месте. Вытерла слезы рукавом синтетической шубки и сказала:
        - Он ударил меня ногой в живот. Два раза. Ты что, собираешься просто так отпустить его?
        Иван молчал. Антон трепыхался в его руках и вот-вот мог выскользнуть.
        - Ну что же ты?
        Верка ждала. Иван сразу понял, чего именно она ждет от него. И тогда, подумав про себя, что клятву он уже все равно нарушил, а умереть больше одного раза невозможно, ослабил хватку, отпустил плечи Антона, дождался, пока тот встанет на ноги, и ударил его кулаком в лицо.
        От неожиданности тот сразу упал на землю.
        - Ну? Ну же? - скомандовала Верка, и Иван опять сразу понял, чего она от него хочет. Подошел к барахтающемуся на снегу Антону, зажмурил глаза и со всей силы ударил его носком ботинка в живот. И еще раз. И еще.
        И неизвестно, чем тогда закончилась бы эта драка, если бы на крики не сбежались взрослые и не оттащили Ивана с Антоном друг от друга. Ивана и Антона сразу же отвели к директору, а Вера ушла домой, не став дожидаться, чем кончится дело.
        Иван сидел в кабинете у директора и все ждал, что сейчас умрет, потому что нарушил клятву. Он почти даже и не слышал, о чем толковал директор, и все время молчал. И Антон Попов молчал тоже. Потом директор их наконец отпустил, они разошлись по домам, не сказав друг другу ни слова, а Иван весь вечер и всю ночь все ждал, когда же он умрет.»
        Но проснулся на следующий день живым и решил, что Антон, наверное, как-то неправильно провел обряд «кровосмешивания», оттого он до сих пор и не умер, нарушив клятву.
        Вера продолжала дружить с Андреем Саниным и дружила с ним до конца первого класса, а на Ивана не обращала совсем никакого внимания и даже не сказала ему спасибо за то, что в тот день он вступился за нее, нарушив клятву. А Иван до конца первого класса все смотрел на нее и все надеялся, что она подойдет к нему снова и снова предложит, чтобы он носил ее портфель и защищал от обидчиков. Но этого не случилось.
        Зато летом, когда они с мамой уехали на все три месяца жить на дачу, случилось настоящее чудо. Выяснилось, что совсем неподалеку есть дача у Вериной бабки и Вера вместе с бабкой своей тоже на целых три месяца на эту дачу приехала. И очень обрадовалась, встретив однажды на берегу Волги Ивана. Так и сказала: «Ой, вот радость-то! А я думала, мне целых три месяца скучать придется. Здесь, кажется, вообще нормальных детей нет, одни малыши».
        Это было замечательное лето. Они с Веркой почти не расставались, днем купались на пляже, вечером лазали по деревьям, смотрели в дачке у Ивана черно-белый телевизор, рисовали красками, лепили из пластилина разных смешных чудовищ. Иногда воровали малину с соседских дач, складывали ее в ведро, потом прятались в каких-нибудь кустах и объедались этой малиной. Верка любила рассказывать разные истории, которые с ней приключались. По большей части истории эти были придуманные, совсем невероятные какие-то, но Иван всегда Верке верил. Поверил даже в то, что Верка однажды повстречала какого-то сказочного тролля в лесу. Тролль попросил у нее хлеба, она его накормила, и за это тролль Верке пообещал, что жизнь у нее будет долгая и счастливая.
        Однажды Иван захотел сделать Верке что-нибудь очень приятное. Пока не видела мама, обрезал почти все распустившиеся на участке розы, собрал в букет и помчался к Вере - дарить. Вера приняла подарок с достоинством, как и полагается принимать подарки настоящим феям, поставила цветы в вазу, а потом спросила: «Ты, наверное, в меня влюбился? Когда влюбляются, все время цветы дарят. Я в кино видела». - «Наверное, - согласился Иван, краснея, - влюбился».
        Лето пролетело, снова началась школа, а дружба их не кончилась. Забылись обиды, Андрею Санину Верка объяснила, что теперь опять дружит с Иваном, и одноклассники снова стали дразнить их женихом и невестой. Антон Попов Ивана сторонился, потому что по-прежнему считал его предателем и трусом. Но Ивану было на это наплевать, потому что Вера теперь опять дружила с ним, и это было главное.
        Несколько раз Вера даже побывала у Ивана в гостях. Она очень понравилась маме. Вера вообще всем всегда нравилась, потому что поведение у нее было примерное и училась она хорошо, была единственной круглой отличницей в классе. Ее всем и всегда ставили в пример. Только вот жили они с бабкой в ужасной бедности, на одну только пенсию и пособие на Верку. Иванова мать всегда Верку жалела, глядя на ее штопаные колготки и кофточки с чужого плеча. Однажды пошла в магазин и накупила Верке всяких вещей - разноцветных колготок, две юбки в мелкую складочку, нарядную голубую блузку в кружевных оборках. Верка, когда все это великолепие увидела, засияла от счастья. Иван даже подумал, что она сейчас бросится к его матери и начнет ее целовать от радости. Но Верка вместо этого сказала: «Спасибо, теть Ира. Только мне ничего не надо. У меня все есть. Мне папа каждый месяц посылки присылает, и мама тоже присылает каждый месяц. Папа у меня живет в Соединенных Штатах Америки и работает там президентом. Он очень сильно занят, поэтому не может ко мне в гости приехать, но посылки все равно присылает. А мама у меня врач, она
живет на Северном полюсе и лечит там пингвинов и белых медведей. Поэтому мне колготки не нужны. У меня таких колготок - навалом. И блузка есть точно такая же. Голубая, с оборками. Я ее просто не ношу, потому что… Потому что она мне пока не по размеру. Вот подрасту немножко и тогда стану блузку носить».
        Мать сперва расстроилась, что Верка не захотела принять подарок. А потом отнесла вещи соседке тете Наташе, у которой дочка тоже ходила во второй класс.
        Теперь Иван весь год ждал лета. Лето наступило, и снова они с Веркой вдвоем провели его на даче. И он снова оборвал в мамином саду все розы, чтобы подарить их Верке, а когда розы в мамином саду закончились, он стал обрывать цветы на соседних участках и собирать их в поле за дорогой, чтобы можно было дарить их Вере каждый день. И снова наступил учебный год, и снова они с Верой дружили, и Вера приходила к Ивану в гости.
        А следующим летом Вера на дачу уже не приехала. Потому что весной Верина бабка свой дачный участок продала. Вера тогда сказала: «Нам нужно много денег, чтобы я смогла поехать в Соединенные Штаты Америки к своему папе. Туда надо сперва на поезде ехать, потом на корабле плыть, а потом на самолете лететь. А билеты очень дорогие. Поэтому бабушка продала дачу и купила мне билеты. Я теперь к папе поеду, а когда вернусь, привезу из Соединенных Штатов Америки много красивой одежды».
        Иван провел тоскливое и одинокое лето на даче. Никому не нужные розы цвели под окном, и было их в то лето на редкость много. Когда он вернулся и пришел 1 сентября в школу, на Вере и в самом деле было новое платье, и вместо старого, много раз штопанного портфеля был новый, тоже очень красивый портфель. И Вера была счастлива и долго-долго рассказывала потом Ивану, как она сперва ехала на поезде, потом плыла на корабле, а потом летела на самолете в Соединенные Штаты Америки, где ее папа работает президентом. И всем девчонкам и мальчишкам из класса тоже про это рассказывала. И про то, как замечательно провела она лето у своего отца. В квартире на самом берегу Средиземного моря.
        Только нашелся в классе один мальчишка, который с самого детства был влюблен в науку географию. И он сказал при всем классе, что Средиземное море - оно ни в каких не в Соединенных Штатах Америки, а в Европе. И еще сказал, что Верка про своего отца все наврала, потому что президент Соединенных Штатов Америки - это Рональд Рейган. И спросил с насмешкой: «Твоего отца, Кожевникова, зовут Рональд Рейган? А почему же тогда у тебя фамилия просто Кожевникова?»
        И все стали над Верой смеяться. А Вера расплакалась и убежала из класса.
        Иван выбежал следом за ней. В этот момент уже прозвучал звонок на урок, но Ивану было все равно, потому что найти Веру и успокоить казалось гораздо важнее. И он нашел ее в школьной раздевалке - она сидела, забившись в угол, прямо на полу и плакала. Он подбежал к Вере и сказал, чтобы она не плакала. И стал гладить ее по голове. А она подняла мокрые глаза и спросила: «Ламихов, а ты мне веришь? Веришь в то, что мой папа работает в Соединенных Штатах Америки президентом? И что я была у него и купалась в Средиземном море, веришь?» - «Верю, - горячо зашептал Иван, продолжая гладить ее по голове. - Конечно, конечно, я тебе верю». А она вдруг отстранилась, долго-долго на него смотрела молча, а потом сказала: «Ну и дурак. Дурак ты, Ламихов. Президента Соединенных Штатов Америки на самом деле зовут Рональд Рейган. Я сама слышала по телевизору. И никакого Средиземного моря там наверняка тоже нету. - Она усмехнулась сквозь слезы и убрала его руку со своей головы. И снова повторила: - Дурак ты, Ламихов. И знаешь что? Не хочу я больше с тобой дружить. Потому что ты дурак настоящий».
        Потом она встала, вытерла слезы кулачком и из раздевалки убежала. И Иван сел на ее место в угол и сидел там до тех пор, пока школьный сторож, дядя Степан, его оттуда не выгнал.
        Верка свое слово сдержала - и правда перестала дружить с Иваном. Но и ни с кем из других мальчишек тоже не стала дружить. Да и с девчонками она тоже не больно ладила, поэтому с тех пор стала в классе одиночкой.
        Лето Иван по-прежнему проводил на даче, и иногда к нему туда приезжал Юрка Трепаков. У Юркиных родителей была машина, и они по просьбе сына иногда привозили его к Ивану на дачу и оставляли там на выходные, а то и на целую неделю. Иван с Юркой тогда сдружился и однажды, когда они поздно вечером в комнате делали вид перед мамой, что спят, а на самом деле шептались, признался Юрка, что любит Веру. Л Юрка тогда Ивану сказал: «Ты лучше ее разлюби поскорее. Верка - она нехорошая».
        Что означали эти слова, Иван тогда не понял. Да и Юрка наверняка не понимал тоже, просто так сказал, чтобы утешить Ивана. Но Иван все равно на Юрку немножко обиделся и больше с ним уже не хотел про Веру разговаривать.
        Он все надеялся, что пройдет время, и Вера снова захочет с ним дружить. Ведь уже не один раз такое случалось - значит, должно случиться снова. Нужно было просто набраться терпения и ждать. И он ждал - год, второй, третий. И изо всех сил старался не обращать внимания на то, что видел иногда Веру в компании разных мальчишек. Только теперь это были не одноклассники, а ребята постарше - из восьмых и даже девятых классов. Вере было тринадцать, а мальчишкам, с которыми ее иногда видели, - пятнадцать, а то и все шестнадцать. В классе про Веру ходили разные нехорошие слухи. Говорили, что она курит, а с мальчишками этими встречается не просто так, а чтобы спать с ними.
        Но Иван не верил. И все продолжал ждать, что рано или поздно Вера бросит всех своих старшеклассников и к нему вернется.
        И она вернулась к нему на самом деле. Через три года после того случая в раздевалке, когда сказала, что Иван настоящий дурак.
        Только получилось все совсем не так, как Иван себе это представлял. А того, что случится, конечно же представить себе просто не мог.
        Как-то Вера ему позвонила. Тогда уже у Ивана дома был телефон, а у Веры не было, поэтому она звонила из автомата. Он сразу узнал ее голос и понял, что Вера плачет.
«Ламихов, приходи ко мне срочно, - сказала Вера. - Ты мне ужасно нужен сейчас. Срочно приходи, я тебя очень прошу, пожалуйста, приходи».
        Иван сорвался с места и помчался к Вере. Он знал, где Вера живет, но в гостях у Веры ни разу не был. Быстро взлетел по ступенькам на третий этаж и застучал в дверь. Вера открыла, вся в слезах. И сказала: «У меня умирает Собака». Иван знал, что у Веры есть собака, которую так и зовут - Собака, но никогда этой собаки не видел.
        Иван прошел в маленькую тесную комнатушку, где за ширмой, отделяющей Верину часть комнаты от бабкиной части комнаты, на круглом коврике, сплетенном из обрезков ткани, лежала умирающая Собака. Собака была некрупной, серой масти - обыкновенная дворняга. Живот у Собаки казался огромным - он раздулся, и Иван в первую секунду, увидев этот раздувшийся живот, испугался даже, что он сейчас лопнет и все Собакины внутренности вылетят наружу.
        Вера опустилась на колени и стала гладить Собаку. Глаза у Собаки были открыты, и из глаз текли слезы. Иван опустился на колени рядом с Верой и тоже стал гладить Собаку. Они не сказали друг другу ни слова. Через двадцать минут Собака умерла.
        Вера поднялась и вышла из комнаты. Вскоре вернулась - в руках у нее была большая лопата и картонная коробка. Она сказала: «Мы должны Собаку похоронить». Вера застелила дно коробки вязаной кофтой розового цвета. Иван поднял мертвую Собаку и аккуратно положил ее в коробку на кофту, все еще опасаясь, что живот у Собаки в любой момент может лопнуть. Вера не плакала - глаза у нее были совсем сухими, а лицо почти негрустное, просто очень серьезное. Сверху Вера накрыла Собаку еще одной своей кофтой - той самой, которую часто носила в школу, - оставив неукрытой только собачью голову. Теперь казалось, что собака просто спит на боку в коробке, а Вера укрыла ее для того, чтобы она не замерзла.
        Потом Иван поднял коробку и пошел вслед за Верой. Они вышли из дома, обошли много старых построек и стали подниматься в гору - туда, где никаких построек не было, а была только большая, выжженная солнцем поляна, а за ней - железнодорожные пути. Вера выбрала место и сказала Ивану, чтобы он копал. Земля была твердой, Иван почти сразу набил на руках кровавые мозоли, но яму для Собаки все-таки выкопал. Яма даже получилась глубокой - потом они вдвоем опустили туда коробку и накидали сверху земли.
        И тогда Иван, сам не зная, как это у него вышло, спросил у Веры: «Вер, а почему ты именно мне позвонила? Мы ведь с тобой давно уже…» Она взметнула на него глаза, которые в тринадцать лет уже успели у нее стать ужасно красивыми, и сказала просто: «Ты ведь мне самый близкий. Почти что родной. Поэтому тебе и позвонила».
        Иван, услышав такое, едва не закричал от радости. Но кричать от радости на могиле Собаки было нельзя - он быстро понял это и крик свой сдержал. А Вера сказала:
«Пойдем теперь ко мне».
        Он шел следом за ней вниз по пригорку, выжженному солнцем, и чувствовал себя ужасно счастливым, несмотря на то что у Веры умерла собака.
        Когда они пришли домой, сперва вымыли руки. А потом Вера села на свой маленький диван и заплакала. Иван не знал, что сказать, как ее утешить, поэтому снова, как когда-то давно, еще в третьем классе, стал гладить Веру но голове. Потом придвинулся и стал гладить Веру по вздрагивающим плечам и даже притянул ее к себе и прошептал: «Успокойся». Вера подняла мокрое от слез лицо, и тогда Иван поцеловал ее в щеку. И Вера вдруг тоже поцеловала его в щеку, а потом вдруг прижалась к его губам своими губами, раскрыла их, и получилось так, что Иван стал целовать Веру в губы. У Ивана кружилась голова, он даже не понимал, от чего она кружится больше - от счастья или от страха. Они очень долго целовались, а потом Вера вдруг отстранилась и стала расстегивать пуговицы на кофточке. И сказала Ивану: «Ну что же ты? Раздевайся!» Иван тупо спросил: «Зачем?» Хотя прекрасно знал, для чего нужно раздеваться, просто не мог в это поверить.
        Когда Вера разделась и Иван разделся тоже и лег на диван рядом с Верой, она сказала ему: «Расслабься и ничего не бойся. Просто целуй меня и гладь руками. Везде». Иван послушно стал целовать ее - только в губы, потому что «везде» было целовать ее страшно. Но руками все-таки гладил, везде, как и велела ему Вера, в основном гладил только ее плечи и гладкий живот, а груди только один раз коснулся и чуть не потерял от этого сознание.

«А теперь, - прошептала Вера, - ложись на меня сверху. Ты должен вставить свою штучку в меня. Знаешь, как это бывает?» - «Знаю», - глухо ответил Иван. Он на самом деле уже читал о том, как «это» бывает, в учебнике по анатомии, а еще много раз слышал во дворе от приятелей. Он лег сверху на Веру, но дальше этого дело не пошло. Вставить «штучку» оказалось не так-то просто, Иван весь дрожал - от стыда, от страха, от счастья и еще бог знает от чего, и поэтому у него так ничего и не получилось. Вера наконец не выдержала, стряхнула его с себя и как-то зло сказала:
«Ты ребенок еще совсем. Знаешь что? Надевай-ка свои штаны и дуй к мамочке. Пусть она тебе сопли-слюни вытирает. Тебе еще подрасти нужно. Вот подрастешь - потом и приходи».
        А Иван в ответ сказал: «Я люблю тебя, Вера».
        А Вера сказала: «Иди уже, да!» Достала из-под кровати пачку сигарет и закурила, затянувшись глубоко, как взрослая.
        Иван оделся, торопливо заправил рубашку в брюки и ушел.
        С этого дня жизнь превратилась в настоящую пытку. От одного Вериного взгляда хотелось провалиться сквозь землю. Она как будто знала, как мучается Иван, и специально его мучила, смотрела с насмешкой.
        Но самое ужасное было даже не это. Самое ужасное - то, что теперь, увидев, как очередной старшеклассник провожает Веру после школы домой, Иван почти наверняка знал, чем они будут заниматься у Веры дома. Верина бабка с утра до вечера торчала на рынке, пытаясь пополнить семейный бюджет с продажи самосвязанных носков, варежек и детских пинеток. Поэтому квартира целый день была свободная, и Вера могла приводить туда парней столько, сколько ей хочется, и заниматься с ними тем, чем ей хочется…
        И от всего этого не хотелось жить. В тот год Ивану исполнилось четырнадцать - отличный возраст для новых мыслей о суициде, теперь уже всерьез и совсем не по-детски. Но он все же помнил про обещание, данное матери, и мыслями о самоубийстве старался не увлекаться. Весь этот кошмар отразился на учебе: табель за седьмой класс сиял тройками, большая часть из которых была притянута за уши. Мать снова стали вызывать в школу, но она так и не смогла добиться от Ивана, что с ним происходит.
        Вера же по-прежнему была отличницей и выделялась примерным поведением. А о том, что она курит, никто из учителей не знал.
        Иван стал искать выход из ситуации. Привычный в первом классе вариант с кулаками в данном случае был бесполезным - Веркины парни все как один были бугаями, и Иван едва ли смог бы с ними справиться, только опозорился бы в очередной раз.
        И тогда он решил сделать так, как посоветовала ему Вера. Подрасти.
        В классе, все это знали, был уже один парень, который «подрос». Звали его Сережа Пыняев. Этот мерзкий тип в школе показывался редко, учителям хамил, а на переменах его любимым занятием было рассказывать всем желающим о том, как накануне вечером он «поджарил симпатичную телочку». Что означает это «поджарил», все прекрасно понимали. И внимали описанию процесса с немым восторгом.
        Для того чтобы сблизиться с Пыняевым, Иван даже научился курить. В школе курить категорически запрещалось, все курильщики, которым было невтерпеж, бегали на большой перемене за соседние гаражи. Научившись курить, Иван купил в магазине пачку самых дорогих сигарет, которые назывались «Родопи», и на большой перемене предложил Пыняеву выйти к гаражам покурить. «У тебя есть?» - с подозрением в голосе спросил Пыняев. «Есть, - с достоинством ответил Иван, продемонстрировал пачку и добавил: - Я угощаю». Пыняев довольно осклабился и пошел с Иваном за гаражи с превеликим удовольствием. Там-то, во время дружеского перекура, Иван и решился задать Пыняеву вопрос о том, где он их находит, этих «телочек», которых можно вот так запросто «жарить». «Места знать надо», - с гордостью ответил Пыняев. А дальше все пошло как по накатанной, потому что Пыняев почти сразу догадался, почему Иван задал ему такой вопрос.
        - Что, тоже захотелось? - спросил он и заржал, как конь.
        - Ну, не то чтобы захотелось - так просто, интересуюсь.
        - Да чего уж там… Интересуется он… Знаем мы твой интерес… Значит, так. Слушай сюда, - сказал Пыняев. - Если хочешь - я тебе это устрою. В обмен на… ну, вот на эту пачку сигарет и еще на три. Нет, на четыре. Идет?
        - Идет, - с легкостью согласился Иван.
        - Тогда сегодня вечером, часов в семь, приходи сюда. Сигареты не забудь только. И эту свою пачку - давай сюда. Это типа аванс такой…
        Пыняев снова заржал, и Иван, сам себя в этот момент лютой ненавистью возненавидя, рассмеялся вместе с Пыняевым.
        Вечером, как и договаривались, он пришел к гаражам и принес с собой четыре пачки сигарет «Родопи», деньги на покупку которых вытащил из своей копилки. Пыняев забрал у Ивана сигареты, похлопал его по плечу - молодец, мол, слово держишь - и повел вдоль гаражей к одиноко стоящей пятиэтажке.
        Там, в этой пятиэтажке, на первом этаже, в однокомнатной квартире, в которой даже не было на стенах обоев, собралась за заваленным грязной посудой столом странная компания. Возраст находившихся здесь парней и девушек колебался от тринадцати и до тридцати, наверное, лет. В комнате за столом пили какую-то сивуху, на полу играли на деньги в карты, в кухне «жарились» по парам, а иногда даже и втроем. Пыняев, представив нового гостя, щедро налил в мутный и грязный, со следами губной помады, стакан порцию сивухи. Иван выпить не смог - горло сдавило, пришлось сдерживаться, чтобы не вырвало.
        - Ну, не хочешь - не надо. - Пыняев не стал настаивать и добавил, ткнув пальцем в направлении сидящей за столом девушки лет шестнадцати или, может быть, двадцати. Сквозь завесу табачного дыма и слой макияжа на лице девушки более точно определить возраст было невозможно. - Вот эта - нравится?
        - Нравится, - ответил Иван.
        - Тогда с ней и пойдешь.
        Пыняев наклонился к девушке, что-то долго шептал ей на ухо. Девушка хихикала, и Пыняев хихикал тоже. Потом девушка поднялась из-за стола, взяла Ивана за руку и потянула за собой на кухню:
        - Пошли.
        Все, что произошло потом, было настоящим кошмаром. Отвращение победило - Иван, не успев раздеться, оделся снова и сбежал из этой жуткой квартиры, от этой жуткой девицы, так ничему и не научившись.
        И решил, что Веры ему теперь не видать.
        Но, как всегда, ошибся.
        Прошел год, и как-то раз, проходя по парку после тренировки в бассейне, Иван случайно встретил Веру. Она шла по дороге, в руках - огромный букет желтых листьев, а глаза у нее были очень грустными. Увидев Ивана, она остановилась, улыбнулась и сказала:
        - Ну надо же. Иван. Что ж ты меня совсем забыл? Не звонишь, не приходишь. А говорил, любишь. Помнишь ведь, говорил?
        - Люблю, - подтвердил Иван. - И сейчас люблю тоже. Только звонить тебе некуда. А приходить ты сама мне запретила. Забыла, что ли?
        - Ну надо же, - ответила Вера серьезно, - какая сильная и долгая у тебя любовь. Ты ведь с первого класса меня любишь, правда? Как только увидел, так и полюбил - сразу? Правда?
        - Правда, - ответил Иван, потому что это и впрямь была правда.
        - Ты куда сейчас идешь? - спросила Вера. Иван в ответ пожал плечами.
        - Тогда пойдем ко мне. Пойдем, а? Иван не знал, что сказать.
        - Да не бойся. - Вера сразу прочитала его мысли. - В тот раз я просто злая была и очень расстроенная. Из-за Собаки. А теперь все по-другому будет. Все будет хорошо, вот увидишь. Не надо меня бояться.
        И Иван согласился пойти к ней.
        В этот раз правда все было совсем по-другому. Вера была терпеливой, удивительно терпеливой и очень ласковой, она его всему научила, и все получилось так замечательно, что Иван даже не мог поверить.
        С тех пор он стал ходить к Вере каждый день. А летом, когда мама уехала на дачу, Иван на целых три месяца остался дома один, под присмотром дедушки, который жил в соседнем подъезде и был абсолютно безопасным, потому что приходил к Ивану не чаще чем раз в неделю и даже звонил ему не каждый день. Теперь уже не Иван приходил к Вере, а Вера приходила к Ивану, и они катались целыми вечерами на двуспальной маминой постели, и иногда Вера даже оставалась у Ивана ночевать.
        Он даже представить себе не мог, что, кроме него, у Веры может быть кто-то еще. Поэтому даже сразу и не понял, в чем дело, когда однажды по дороге домой из школы к ним подлетел какой-то здоровенный бугай, с виду лет двадцати, не меньше, и стал на Веру кричать. Иван собрался было уже, несмотря на видимую разницу в весовых категориях, заставить бугая заткнуться, но в этот момент случилось что-то совершенно невероятное.
        Вера вдруг бросилась бугаю на шею, обхватила руками, повисла и сказала:
        - Митенька, да ерунда все это, ты ведь знаешь, я только с тобой… Иван - мальчишка еще совсем, просто одноклассник… Ты не обращай на него внимания, он влюблен в меня с первого класса, вот и провожает домой. Ну пусть провожает, жалко, что ли?
        Потом Вера ушла со своим Митенькой. И даже ни разу не обернулась. Иван смотрел им вслед и думал о том, что много лет назад Юрка Трепаков был, наверное, прав, когда сказал, что Верку лучше разлюбить побыстрее, потому что она нехорошая. И дал себе слово, что разлюбит Верку. И что больше уже никогда, никогда-никогда…

«Никогда» протяженностью в два оставшихся школьных года было настоящей пыткой. Потом, уже после школы, Вера сама пришла к нему, стала просить прощения, сказала, что была глупой и стервозной девкой, что вообще не понимает, за что он ее любил все это время, неужели не понимал, какая она глупая и стервозная. Настоящая дрянь. Потом сказала, что все это время ужасно по Ивану скучала, и снова повторила, как когда-то, что он ей - самый близкий и самый родной. И спросила: он ее все еще любит?
        - Все еще люблю, - выдохнул Иван.
        Началась новая полоса жизни.
        Вера, у которой умерла бабка, переехала жить к Ивану, а свою крошечную комнату стала сдавать. Иван учился в институте, вечерами подрабатывал на стройке. Вера тоже училась в институте, получала стипендию. На жизнь худо-бедно хватало. Главным было не это, главной была - любовь. Любовь, общая постель, сонная Вера по утрам, счастливая Вера, когда он дарил ей подарки, заболевшая Вера, за которой можно было ухаживать. Следы от горчичников у нее на спине, ступни ног, натертые скипидаром и заботливо спрятанные в пуховые носки.
        Целый год абсолютного блаженства.
        Потом еще год блаженства, смешанного с тревогой, - Иван стал подозревать, что Вера ему изменяет.
        Еще один год настоящего кошмара. В этот год он уже не просто подозревал, что Вера ему изменяет, а знал наверняка, где, с кем, сколько раз и каким образом. Потому что она сама ему обо всем рассказывала. И смеялась в лицо, говорила, что он отстал от жизни, что в наше время все это совершенно нормально и не имеет никакого значения, сколько у нее мужчин, потому что любит она все равно Ивана. А все остальные для нее - только сексуальные партнеры, потому что одного Ивана («Ты уж прости», - сказала тогда она) ей мало.
        Он хотел выгнать ее из дома - но не мог, потому что знал, что ей некуда идти. Он хотел запретить ей по крайней мере описывать подробности постельных сцен с любовниками - но этого тоже сделать не смог, потому что Вера все равно описывала ему эти подробности, несмотря на то что он кричал: «Я не хочу этого слышать!» -
«Хочешь, - отвечала Вера. - Еще как хочешь, сейчас проверим». И подбиралась к нему своей кошачьей походкой, и «проверяла». Скрывать очевидное было бесполезно - в такие моменты он брал ее грубо, без ласк, и понимал, что это ей нравится больше всего. Получался замкнутый круг. Иван думал, что вырваться из него невозможно. Он не знал, что должно случиться в жизни, чтобы они смогли вырваться из этого круга.
        И только в тот момент, когда оно наконец случилось, понял: это конечная станция. Ребенок - вот что сделает их обоих нормальными людьми. Ребенок излечит больные души. Заставит забыть о прошлом и жить только настоящим и будущим. Он был счастлив, когда узнал о ребенке.
        И Вера была счастлива тоже. Сразу перестали быть нужными дополнительные сексуальные партнеры и грубый секс - теперь Вера хотела только нежности, она купалась в этой нежности и была по-настоящему счастлива. В первый же вечер, вернувшись из консультации с результатом ультразвукового исследования, подтверждающим беременность, они решили, что это будет мальчик. Вера сама придумала ему имя: «Мы назовем его Иваном. Ужасно люблю это имя. И тебя люблю ужасно. Я тебе когда-нибудь это говорила?» - «Нам надо пожениться, Вера», - сказал Иван. «Успеем», - отмахнулась Вера.
        Теперь она сидела дома, ждала Ивана, готовила на кухне вместе с Ивановой мамой завтраки, обеды и ужины, пекла пироги и даже начала вязать пинетки для малыша.
        Но через месяц ей все это надоело. «Мне скучно, - сказала она тогда Ивану. - Придумай что-нибудь». - «Хочешь, мы с тобой поедем на море? - придумал Иван. - Если малышу это не противопоказано». - «Хочу, конечно хочу! - захлопала в ладоши Вера. - А когда?» - «Ну, не сейчас, а месяца через два… Сейчас я не могу». -
«Через два месяца?! Да ты с ума сошел! Через два месяца я превращусь в Собаку. Ты помнишь, какой живот был у Собаки, когда она умирала? У меня будет точно такой же! Я устала уже сидеть дома целыми днями с твоей мамой. Она такая скучная, настоящая старуха!» - «Прекрати! Не смей, слышишь? Успокойся…»
        Но Вера не успокоилась. И на следующий день заявилась домой в половине двенадцатого ночи. Иван не стал спрашивать, где она была. Ему было страшно об этом спрашивать. Это продолжалось еще две недели. А через две недели он пришел домой и в первый раз застал Веру вечером дома. Она сидела на кровати и ждала Ивана. «Я хочу сказать тебе кое-что». Он уже знал наизусть это предисловие, этот тон, который ни с чем невозможно было спутать. Она собиралась рассказать ему сейчас об очередном своем приключении. Описать подробности. Мельчайшие подробности. И заставить Ивана после этого взять ее - грубо, без ласк.
        В это невозможно было поверить. В душе не было ярости - в душе поднималась детская обида, та самая, из школьного двора, из школьной раздевалки. Хотелось плакать.
        - Ты с ума сошла, - сказал он. - Ты с ума сошла, Верка. В тебе ребенок. В тебе Ванечка. Тебе нельзя сейчас…
        Она покачала головой. Он тогда не понял, что это означает. Потом протянула руку, взяла со стола сумочку, порылась в ней и протянула Ивану какую-то бумагу. Иван успел понять только, что бумага медицинская. С печатью и подписью врача.
        - Нет во мне уже никакого Ванечки. Я передумала, Иван. Ты прочитай бумагу-то, это выписка из моей карточки. Прочитай… Не для меня все это, понимаешь? Не хочу я такой жизни… Кстати… Кстати, ты был прав. Это на самом деле был мальчик…
        Бумага выпала из рук Ивана. Он подошел к Вере и, размахнувшись, ударил ее по лицу. Так сильно, что Вера слетела с дивана на пол. Поднявшись, она сказала:
        - Когда-нибудь ты поймешь. У меня не было другого выхода. Если бы я этого не сделала, мы бы так никогда и не расстались. А нам вместе быть нельзя. Нельзя, Иван, неужели ты давно уже этого не понял? Ты не понимаешь, я сделала это… и ради тебя тоже. Я должна была сделать что-то такое, чего ты не смог бы… никогда уже не смог бы мне простить. - Потом она помолчала немного и добавила: - Знаешь, у каждого человека должно быть право выбора. Ты правда замучил меня своей любовью. Столько лет мучил. Я от нее, от любви твоей, уже задыхаться стала… А теперь я свой выбор сделала. Я не хочу такой любви, понимаешь?
        Накинув куртку, Вера ушла.
        И больше Иван никогда Веру не видел.
        Она оставила у него свои вещи, которые утром он сложил в пакет и отнес в мусорный контейнер. А на следующий день Юрка Трепаков сказал Ивану, что встретил на вокзале Веру и Вера садилась в московский поезд. Она решила уехать из города навсегда.
        Он думал, что история с Верой на этом закончена. Он не сломался даже в тот момент, когда узнал о ее смерти. Узнал случайно, от одного бывшего одноклассника, которого опять же случайно встретил в продуктовом магазине.
        Он даже представить себе не мог такого, что когда-нибудь будет сидеть на скамейке возле ее могилы и умолять ее, чтобы она оставила его. Чтобы она отпустила его наконец. Потому что он ее больше правда не любит. Потому что теперь он любит Диану…
        На обратной дороге Иван все время вспоминал эти ее последние слова. «Право выбора» - именно так она тогда сказала. Странно, но только теперь, спустя почти восемь лет, он по-настоящему задумался о том, что в этих ее словах есть какой-то очень верный смысл. Нет, конечно, права на то, чтобы убить ребенка, у Веры не было. Он может простить ей свою исковерканную жизнь, он давно уже простил, но Ваньку… Это выше его сил. А вот право на то, чтобы принять его любовь или отвергнуть ее, - наверное, это право у Веры все-таки было. И наверное, такое право должно быть у каждого человека.
        В том числе - и у Дианы.
        В тот вечер, возвращаясь по опустевшей дороге с кладбища, он понял, что не будет больше искать Диану. Наверное, при желании он смог бы ее найти. Через Лору, например, адрес которой наверняка нашелся бы у Юрки Трепакова. Еще утром он подумал о том, что стоило бы отыскать Лору и выпытать у нее, где скрывается Диана.
        Но это утро теперь осталось за какой-то невидимой чертой. И переступать эту черту было бессмысленно, даже опасно - переступать черту, за гранью которой любовь начинает жить не по своим законам, а по тем, что навязывают ей люди.
        Любовь, подумал Иван. Слово-то какое дурацкое.
        Нет, не станет он искать Диану.
        Если она захочет вернуться - вернется сама. По собственному желанию. У нее есть право выбора. В отличие от Веры, которую он этого права когда-то лишил. И вот что из этого получилось. Уж лучше пусть на этом и закончится их история, как бы ни прискорбно было сознавать, что она закончилась, как бы ни хотелось верить, что у нее еще будет продолжение.
        И даже думать о том, что послужило причиной внезапного и странного бегства Дианы, Иван теперь не хотел. Не хотел думать о скелетах, спрятанных в шкафу, потому что знал - это бесполезно. Это его никак не касается. И даже о том, каким образом оказалась Диана на могиле Веры, тоже не хотел думать. Если пришла - значит, пришла не случайно. Значит, есть какая-то связь между ней и Верой, и связь эта существовала еще задолго до того, как в жизни Дианы появился Иван.
        Появился - и исчез. Потому что она не захотела его принять в свою жизнь и сделать ее частью.
        Потому что у нее есть право выбора. Черт бы его побрал…
        Вернувшись домой, он долго сидел, закрывшись в своей комнате, и листал альбомы с фотографиями. Снова, уже не чувствуя боли, вспоминал Веру, но теперь вспоминал только хорошее - тихие летние вечера на даче, кусты с малиной, их путешествие в Приэльбрусье. Еще многое вспоминал и с некоторым удивлением вдруг понял, что хорошего в их с Верой истории тоже было достаточно много.
        Потом вышел на кухню к матери, обнял ее, прижал к себе.
        Она поняла все без слов. Подняла лицо, вздохнула и сказала:
        - Вот и хорошо. - Помолчав, добавила: - Ужинать будешь?
        - Буду, - согласился Иван, хотя аппетита не было. - А знаешь, мам… Это ведь я тогда на даче розы с кустов срезал.
        - Кто бы в этом сомневался, - улыбнулась она в ответ.
        Поужинав, Иван еще какое-то время посидел на кухне с матерью, обсуждая ее предстоящую поездку в санаторий. И пошел стелить постель.
        Постель была другая - мать накануне затеяла стирку и постель Ивану поменяла.
        Начинать новую жизнь было не впервой. Иван уже много раз начинал жизнь сначала и знал, что при относительной доли терпения и усердия предприятие это может завершиться вполне благополучно. Главное - чтобы была работа. Работа - отличное средство, обеспечивающее не только временную амнезию, но и эффективную анестезию. Прекрасное болеутоляющее средство - работа, когда речь идет не о больном зубе, а о больной душе. Работы у Ивана всегда было много, а накопилось за последние несколько дней, пока он добросовестно ее прогуливал, еще больше. Теперь рабочий день у него начинался не с восьми, а с семи часов утра и продолжался почти до девяти вечера.
        Раньше он занимался исключительно собственными авторскими проектами. Три с половиной года назад, когда фирма только начинала работать, у нее был всего один профиль - дизайн интерьера и был только один сотрудник - Иван. Теперь разработка дизайна стала как бы базовым звеном, а основным профилем стал последующий ремонт и отделка помещений. Год назад появилось еще и три магазина - «Мебельное ателье», в котором можно было заказать мебель в соответствии с разработанным проектом дизайна интерьера, салон штор и зеркальный салон. Теперь в фирме работало больше трехсот сотрудников - точного их числа Иван не знал, по большей части это были рабочие различных строительных специальностей, несколько бригад профессиональных отделочников и большая команда менеджеров, занимающихся поиском заказов. Иван по-прежнему разрабатывал проекты, в основном - эксклюзивные. Над типовыми проектами работали еще семь человек из штата, коммерческими делами занимались четыре коммерческих директора, закупкой материалов - три директора по закупке, бухгалтерией - четыре бухгалтера. Совсем недавно появилось новое направление в работе -
ландшафтный дизайн, и Иван всерьез задумывался об открытии нового магазина, в котором можно будет продавать садовую и парковую технику - разные газонокосилки, мотокультиваторы, фильтры и профессиональный садовый инвентарь.
        Но процесс шел как-то вяло, и вот теперь, когда нужно было погрузиться в работу с головой, когда каждая свободная минута грозила непредвиденными последствиями и угрозой срыва, Иван и начал активно внедрять в жизнь идею открытия нового магазина. Раньше коммерческая сторона предприятия его не слишком интересовала - он спокойно мог положиться на четырех своих коммерческих директоров, а теперь решил к ним присоединиться и с завидной скрупулезностью вникал в мельчайшие детали, удивляясь и удивляя всех вокруг своими недюжинными коммерческими способностями.
        Завод по производству садового оборудования находился неподалеку, в ста километрах от города, в районном центре. Предварительно созвонившись с руководством, Иван договорился о встрече и поехал на эту встречу сам, освободив от командировки вполне довольных таким поворотом дела сотрудников.
        Городок оказался небольшим, типичным районным центром с двадцатитысячным населением. Жилой фонд - преимущественно частный сектор, много деревянных построек, редкие пятиэтажки. Четыре средние школы, один завод и несколько магазинов, обустроенных по принципу сельского универмага: всего понемножку, в одном углу - хлеб, в другом - велосипеды, в третьем - резиновые сапоги.
        Возле одного такого сельского универмага и решил притормозить Иван, рассчитывая на то, что кроме резиновых сапог и велосипедов в нем найдется маленький отдел, в котором торгуют сигаретами. Встреча с руководством завода прошла замечательно, был подписан первый долгосрочный договор. Настроение было отличным, новая жизнь казалась уже состоявшейся. Только вот сигареты кончились - а закурить для того, чтобы ощущение состоявшейся новой жизни было полным, так хотелось!
        Иван зашел в магазин, обнаружил почти сразу, напротив входа, отдел с сигаретами, купил пару пачек и, довольный, уже собирался выйти и насладиться наконец ощущением полноты своей новой жизни.
        Но новая жизнь внезапно оборвалась. Закончилась, едва начавшись.
        И уже не было никакого ощущения ее полноты, а было теперь ощущение полного ее отсутствия и абсолютной бесполезности предпринятой попытки убежать от самого себя.
        Того, что увидел, Иван никак не мог ожидать. В дальнем углу магазина, в том углу, где на самом деле продавали велосипеды, он заметил небольшую полку с игрушками. И в самом центре этой полки восседал игрушечный медведь.
        Игрушечный медведь абсолютно нелепой масти. С розовым туловищем и разноцветными ушами. Одно ухо у медведя было зеленое, другое - голубое.
        Иван застыл, в немом удивлении созерцая это чудо игрушечной фауны. Он не верил, что такие медведи существуют. Никогда не верил, не мог поверить и теперь. Но медведь существовал, Иван видел его своими глазами - медведь нагло сидел на полке и демонстративно, по кирпичику, разрушал новую жизнь, которую Иван с таким трудом пытался построить вот уже несколько дней подряд.
        Не было сил для того, чтобы отвести взгляд и выйти из магазина. В соответствии с уставом своей новой жизни Иван должен был поступить именно так: отвести взгляд, выйти из магазина, открыть сигаретную пачку и закурить, наслаждаясь ощущением полноты…
        Он стоял у входа и пялился на дурацкого розового медведя как загипнотизированный. А поскольку в данный момент был единственным посетителем в магазине, неизбежно привлек внимание скучающей продавщицы.
        - Вы что-то еще хотели? - спросила она.
        Иван не услышал. Он посмотрел на часы, хотя и без того прекрасно знал, какое число. День рождения у Тани - завтра. Завтра она проснется и будет ждать, что Диана подарит ей этого самого медведя. И очень расстроится, узнав, что мама так и не смогла его нигде найти. И может быть, даже расплачется, если вместо разноухого розового медведя Диана вручит ей красного, серого или коричневого и скажет, что этот медведь тоже хороший.
        - Девушка, - услышал Иван свой голос, показавшийся ему далеким и незнакомым. - Скажите, а вот этот медведь… Розовый, большой… Он… продается?
        - Конечно, продается. Он же на витрине, почему бы ему не продаваться? - удивилась продавщица и охотно направилась в дальний угол своих владений. Сняла с полки розового медведя, подошла к Ивану и протянула: - Вот, посмотрите. Очень симпатичная, по-моему, игрушка. У вас девочка? Мальчик?
        - Девочка, - с трудом выдавил Иван, принимая медведя в руки.
        - Ну вот и замечательно. Розовый цвет девочки очень любят. Сколько лет?
        - Что?
        - Сколько лет, спрашиваю?
        - Двадцать девять.
        - Да не вам, а дочке вашей, - засмеялась продавщица.
        - Шесть. Завтра будет семь. Только она…
        - Ну вот и отлично. Замечательный подарок, в семь лет они еще охотно играют в игрушки. Моей Машке уже девять, а она до сих пор, знаете… Так вы берете? Или, если не нравится, можете другие игрушки посмотреть. Есть зебра очень симпатичная, есть заяц… Заяц совсем недорогой, дешевле медведя…
        - Зачем мне заяц? - искренне удивился Иван.
        - Так если… - Продавщица смутилась и замолчала.
        Иван понял, что сейчас на лице девушки появится точно такое же выражение, как и у работника аттракционов, который лицезрел полубезумного Ивана несколько лет назад.
        - Да, конечно. Я беру медведя, - торопливо сказал Иван.
        - Вот и замечательно. - Девушка улыбнулась. - Вот увидите, вашей дочке понравится… Вам его завернуть?
        - Завернуть? Нет, зачем же… Зачем же его заворачивать… Я его так посажу. Рядом, на сиденье. Спасибо вам.
        - Да не за что, - пожала она плечами.
        - Все равно спасибо. - Иван повернулся и потянул за ручку дверь. Услышал за спиной ее голос:
        - Мужчина! Куда же вы! А деньги?
        - Тьфу, черт… Извините, ради бога. Я просто…
        Иван застыл на месте. Наконец поняв, что от него требуется, достал из кармана куртки кошелек и расплатился за медведя, цена которого оказалась копеечной.
        На каждом повороте медведь, которого Иван на самом деле посадил рядом, на переднем сиденье, приваливался к нему голубым ухом, а один раз на светофоре, когда Иван резко затормозил, едва не свалился с сиденья на пол, уткнувшись носом в крышку бардачка. Иван поправил медведя, снова усадил его ровно и даже слегка откинул сиденье, чтобы медведь завалился на спину и больше не падал вперед.
        Ничего страшного, уговаривал он себя. Ничего страшного не случится, если он придет завтра в школу и подарит Тане медведя. Он просто придет, дождется, когда закончится у Тани последний урок, отдаст ей медведя, поздравит с днем рождения - и уйдет. Диана даже не узнает, что он приходил. Вернее, узнает, конечно, но уже потом, когда увидит у Тани медведя. Но в это время Ивана уже не будет в школе, он отдаст Тане подарок и уйдет, и не будет смотреть по сторонам, и не наткнется случайно на Диану, которая будет поджидать Таню у входа. А если даже и наткнется - просто поздоровается и пройдет мимо, он не станет ей навязываться, не станет приставать с вопросами и не будет умолять…
        Ведь он уже купил медведя. И теперь глупо было бы не подарить его завтра Тане. Если не дарить - тогда зачем было покупать? Не играть же в медведя самому? Нет, нужно было раньше думать. Если уж купил - теперь некуда деваться. Теперь придется идти в школу и дарить его. Все равно придется… А право выбора - оно, конечно, остается, потому что Танин медведь здесь совсем ни при чем, Танин медведь Диану ни к чему не обязывает…
        Всю дорогу он уговаривал и успокаивал себя. Он совершенно забыл про свою новую жизнь и про договор, подписанный с руководством завода. Забыл обо всем на свете и думал только о том, как бы ему пережить завтрашний день, как бы удержаться и не наделать глупостей, не нарушить данное себе слово.
        Вернувшись домой, он сразу попался на глаза матери. Застыл на пороге, прижимая к себе медведя.
        - Это я в подарок купил, - объяснил Иван. - Одной знакомой девочке. Как ты думаешь, хороший подарок?
        - Хороший, - ответила мать и потрепала медведя за зеленое ухо. - Очень даже симпатичный подарок. Думаю, девочке понравится. У нас сегодня голубцы на ужин. Тебе разогреть?
        - Разогрей, конечно.
        Иван глубоко вздохнул, разулся и прошел в комнату. Посадил медведя на стеклянный столик и в который раз уже подумал о том, что у него самая замечательная мама на свете.
        В школу родителей не пускали.
        Иван знал об этом, но почему-то забыл. И теперь растерянно стоял с медведем в руках у стойки охранника. Ждать Таню в школьном дворе означало неминуемо встретить Диану. Хотя, в принципе, забрать Танюшку из школы могла прийти и Лора, и даже Мур, если Диана была занята. Но такое случалось редко - Диана всегда специально подгоняла свое расписание так, чтобы у нее была возможность самой забрать Таню из школы. Едва ли стоило рассчитывать на то, что в этот раз все будет по-другому.
        - Послушайте, мне очень нужно, - жалобно, с интонацией приговоренного к неминуемой двойке первоклассника, проговорил Иван. - Мне нужно встретить девочку… У нее сегодня день рождения, понимаете? И мне нужно успеть вручить ей подарок. - Иван для пущей убедительности выставил медведя вперед и продемонстрировал его охраннику.
        - Паспорт, - сжалился охранник. Медведь оказался волшебным. - Есть у вас паспорт с собой?
        Паспорт, на счастье, лежал в кармане. Иван энергично закивал.
        - Давайте сюда. Я вас запишу, и можете пройти с вашим подарком.
        Охранник переписывал в журнал данные из паспорта очень медленно. Переписал фамилию, имя, отчество, прописку и даже серию и номер. Когда наконец он протянул паспорт обратно, в вестибюле раздался оглушительный звонок, возвещающий конец урока.
        - Первый «Б» где находится? - спросил Иван, внезапно поняв, что не знает, куда ему идти.
        - Вот коридор, видите? В него сверните и до конца. Дверь налево, - объяснил охранник, и Иван бросился в коридор.
        Первоклассники уже посыпались из раскрытых дверей, но та дверь, самая последняя в коридоре, пока оставалась закрытой. Иван подошел вплотную и даже слегка приоткрыл ее. Прислушался - учительница диктовала домашнее задание. Потом приник к замочной скважине и увидел Таню, которая сидела на предпоследней парте в крайнем ряду, совсем близко от Ивана. Обрадовался так, что сердце едва не выскочило из груди, и отошел от двери, чтобы не привлекать внимания своим подозрительным поведением.
        Она вышла минут через пять - почти самая последняя. Шла и лениво тянула отвисшей рукой тяжелый портфель, набитый учебниками и тетрадями. Шла вперед, не заметив Ивана, который теперь стоял сзади и пытался обрести утраченный дар речи.
        - Таня! - наконец окликнул он ее. Голос почти утонул в шуме освобожденной от уроков радостной толпы, но она все равно, кажется, услышала. Застыла на месте и обернулась.
        Смотрела на него некоторое время, будто не узнавая. Смотрела на медведя в его руках - большого, розового, с разноцветными ушами, и думала, наверное, что все это ей снится, потому что мама уже успела убедить ее в том, что таких розовых медведей с разноцветными ушами не существует.
        - Таня! - снова прокричал Иван.
        - Иван… - пробормотала она себе под нос, но Иван все равно услышал. Улыбнулась - сперва робко, потом улыбка наполнилась настоящей радостью - и бросилась к Ивану.
        Она бежала к нему, волоча за собой тяжелый надоевший портфель, и теперь уже Иван думал, что все это ему снится. И еще думал о том, что сейчас Таня подбежит и ему непременно нужно будет подхватить ее на руки - он много раз видел в кино, что именно так и бывает, и ему очень хотелось, чтобы точно так же, как в кино, было сейчас и у них с Таней. Но в руках у Ивана был медведь, и медведь такой огромный, что из-за него в руках у Ивана никак не могла поместиться Таня…
        Но она все-таки поместилась. Иван и сам не мог понять, каким образом, и в очередной раз подумал, что случилось чудо, потому что в руках у него сейчас были и медведь, и Таня и он поднимал их обоих к самому потолку и даже кружил. Таня смеялась, тяжелый портфель валялся на полу, и Иван смеялся вместе с ней - от радости, что все так замечательно получилось, что так вовремя случилось чудо и он смог поднять на руки Таню вместе с медведем.
        Потом он наконец поставил ее. Протянул медведя и сказал:
        - С днем рождения. Ты, кажется, такого медведя хотела?
        Таня прижимала к себе медведя, в глазах у нее блестели слезы радости, и она не могла вымолвить ни слова.
        А Иван чувствовал, что и сам вот-вот расплачется.
        Только этого ему сейчас не хватало. Сглотнув сдавивший горло ком, он улыбнулся вымученной улыбкой:
        - Как успехи в школе? Сколько пятерок получила?
        - Иван, - пробормотала Таня. - Я думала, ты больше никогда не придешь. Мама сказала…
        - Ну что ты, - перебил Иван. Ему совсем не хотелось сейчас слышать, что сказала мама. - Неужели ты правда думала, что я смогу забыть про твой день рождения и не прийти тебя поздравить?
        Она замотала головой из стороны в сторону - нет, не думала.
        - Ну вот и хорошо.
        - Где ты его нашел? Мама сказала, что таких медведей… Что их не бывает. Вообще не бывает.
        - Места надо знать, - ответил Иван с довольной улыбкой.
        - Я его во сне видела.
        - Я знаю.
        - Я его теперь любить буду. Больше всех буду любить.
        - И правильно, - одобрил Иван. - Такой классный медведь. Он этого заслуживает.
        - Иван… Иван, а ты… Ты к нам не придешь? Мама торт купила… И свечки, семь штук… Я на них буду дуть, а потом желание загадывать… И еще целый килограмм разных шоколадных конфет…
        - Я тебя про оценки спросил. А ты мне, между прочим, не ответила, - напомнил Иван охрипшим голосом.
        Таня молчала. Смотрела на него своими удивительными серыми глазами, хлопала короткими и черными ресницами - такими же короткими и черными, как у Ивана, - и молчала.
        А он вдруг подумал о том, что Ванька, которого семь с лишним лет назад убила Вера, должен был родиться именно в декабре. Примерно в этих же числах - в тот вечер, вернувшись домой после ультразвукового исследования, они с Верой подсчитывали срок и решили, что Ванька непременно родится в первых числах декабря.
        Если бы Ванька родился, то, может быть, сегодня у него тоже был бы день рождения. И ему тоже исполнилось бы семь лет, как и Тане. И у него наверняка тоже были бы такие же глаза, как и у Ивана, с короткими и черными ресницами. И наверное, такие же каштановые волосы, как у Веры.
        - Я сегодня одну только пятерку получила, - сказала Таня. - По математике.
        Иван не услышал. Он пытался понять, почему у Тани такие же каштановые волосы, как у Веры. Точно такого же удивительного редкого оттенка красного дерева.
        Почему у Тани такие же серые глаза и такие же короткие и черные ресницы, как у него.
        Почему Таня родилась в начале декабря. Именно в начале декабря, когда должен был, но не смог родиться Ванька.
        Почему…
        - Иван! Ну Иван, что ли?
        - Да, да, конечно…
        - Ура! Ты правда согласен?
        - Согласен… Таня, я…
        - Ты не представляешь, какой красивый торт! Лора сама пекла! Лора знаешь какие красивые и вкусные торты печет? Ты таких никогда в жизни не пробовал! Ну пойдем же! Вот увидишь, мама не будет против… Пойдем…
        - Таня…
        Она уже тянула его за руку, а он даже не догадался забрать у нее тяжелый портфель, и бедной Тане приходилось тащить сразу портфель, медведя и Ивана.
        Но ее это ничуть не смущало, потому что она, кажется, была чему-то очень рада.
        - Таня! Ты куда меня тащишь?
        - Как это - куда? Ты же сам сказал… Ты же сам согласился пойти к нам в гости… На день рождения… Есть торт. Ты чего, Иван?
        - Я… Я не знаю, Таня. Я не могу… Мама…
        - Мама будет рада, вот увидишь! Мама тебя знаешь как любит? Почти так же, как я!
        Иван застыл на месте. Проглотил ком в горле и совсем тихо спросил:
        - А ты… Ты меня… любишь, Таня?
        - Ну конечно! Иван, ты такой же странный, как мама. Она тоже все время спрашивает - ты меня любишь? Почти каждый день спрашивает. Как будто я могу ее за один день разлюбить. Как будто вообще можно разлюбить маму. И ты такой же, как мама, да?
        - Таня… Таня, Таня, погоди, постой… Дай отдышаться, я что-то… Тань, я тоже тебя люблю… Ужасно люблю тебя… Тань, а правда ведь, мы с тобой похожи, а?
        - Похожи, - кивнула Таня. - Я же тебе еще давно говорила. У тебя ресницы такие же и нос такой же, как у меня, и губы…
        - И губы, - повторил Иван, ощупывая свои губы. - Да, в самом деле… И губы тоже… Вот ведь… Здорово как, а? И губы…
        - Ну, отдышался ты, что ли? Пойдем, а то мама будет волноваться! Все уже вышли, а мы с тобой тут… Погоди, я сейчас куртку в раздевалке возьму…
        Таня вручила Ивану портфель и медведя и скрылась за дверью. Потом, очень быстро, появилась снова - в теплой оранжевой куртке, в сапогах и вязаной шапке.
        - Ну вот, я готова. Идем?
        Деваться было некуда. Но Иван уже не думал о том, что обещал себе не встречаться с Дианой. Теперь ему необходимо было с ней встретиться. Обязательно нужно было с ней встретиться, чтобы задать ей вопрос. Только один вопрос: почему Таня родилась в декабре? Почему у нее такие же короткие и черные ресницы, как у Ивана? И губы, и нос - как у Ивана? А волосы - каштановые, редкого оттенка красного дерева, как у Веры?
        Вопросов получилось гораздо больше, чем один. Целых пять, подсчитал Иван, если считать вопрос про глаза и про нос отдельно, как два разных вопроса.
        - Мама! - закричала Таня. - Мама! Смотри, кто у меня есть!
        Иван не знал, про него ли она сейчас говорит или про медведя. Или, возможно, про них двоих…
        Он поднял глаза и увидел Диану. Лицо у нее было бледным, а глаза - испуганными. Почти такими же испуганными, как в тот вечер, когда в дверь позвонила соседка тетя Вера и Диана чего-то очень сильно испугалась. Голова у нее была не покрыта, и на макушке торчал тот самый хвост, в который Иван влюбился тысячу лет тому назад.
        - Здравствуй, - сказал он тихо и остановился. - Я случайно увидел в магазине такого медведя, которого хотела Таня. И решил ей его подарить.
        Диана молчала, плотно сжав губы.
        - Ты не думай, - снова заговорил Иван. - Ты не думай, я не стану… Я сейчас уйду… Я только спросить у тебя хотел…
        - Таня, - раздался наконец ее почти незнакомый голос. - Танечка, возьми медвежонка и пойди поиграй на детской площадке. Покатай его на качелях. Он будет доволен.
        Таня просияла. Бросила портфель и помчалась катать медведя на качелях. Диана долго смотрела ей вслед, потом повернулась - все такая же бледная, только теперь в глазах у нее был уже не испуг, а несгибаемая решимость. Плечи расправлены, подбородок вздернут.
        И голос у Дианы оказался совсем чужой. Как будто для того, чтобы поговорить с Иваном, она одолжила на время этот голос у какого-то другого человека. И у Ивана было такое ощущение, что разговаривает с ним сейчас вовсе не Диана, а просто чей-то чужой голос. К Диане никакого отношения не имеющий.
        - Я не отдам тебе ее, - сказал голос. - И не надейся. И не рассчитывай. Она моя дочь. А ты… Ты не имеешь на нее никакого права.
        Иван молчал. Он все еще хотел спросить у Дианы про Танины глаза, про ее волосы и про декабрь, но почти сразу понял, что теперь это уже не важно. Есть что-то другое, что он непременно должен сказать сейчас Диане. Только вот - что?
        Ее глаза были как две льдинки. Холодные, колючие. Он никогда еще не видел у Дианы таких глаз. Да и сама Диана совершенно была на себя не похожа. Хоть и торчал у нее на макушке хвост, напоминающий верхушку от ананаса.
        - Ты слышишь? Ты слышишь меня?
        Иван молчал.
        - Господи, почему ты молчишь? - Голос слегка, едва заметно, дрогнул, и в нем послышались знакомые нотки.
        Господи, подумал Иван, какое счастье. И неужели бывает в жизни такое огромное счастье, и все это счастье - вот так вдруг сразу на него свалилось… Но сказать по-прежнему ничего не мог. В глазах Дианы блеснули слезы.
        - Я сразу… Я сразу почувствовала… Сразу поняла - что-то не так. Еще в тот первый вечер… Я заметила, я сразу заметила, что у тебя глаза такие же… У тебя такие же глаза, как у нее… И ресницы… О господи… Но я только потом догадалась… Потом, когда фотографию Веры у тебя в альбоме увидела… Я все поняла… Ну что же ты молчишь? Ну скажи же что-нибудь! Ты ведь специально… Специально нас нашел, да? И специально решил сперва Таньку к себе приучить… Подружиться с ней решил, чтобы она… Ты думал, что она с тобой захочет… остаться… А меня… А я…
        - Дина, - тихо позвал он, все еще не веря. Все еще думая, что это сон. Что это новая запретная зона, которую он придумал для себя, чтобы не умереть от тоски в своей новой жизни. - Дина, я люблю тебя.
        - Господи, да что ты говоришь? Что ты такое говоришь? Зачем? - Она всхлипнула. Голос задрожал, и слезы потекли ручьями.
        - Не плачь. - Он сделал шаг, приблизился и нежно провел пальцами по ее щекам, стирая слезы.
        - Что ты… Что ты делаешь…
        - Не плачь, - повторил он. - Не надо плакать. У нас все будет хорошо, Динка. Мы правда… Правда огромный дом построим. Я раньше хотел два этажа сделать, но теперь думаю, что можно и три… Три даже лучше будет… Один этаж полностью Таньке отдадим… У нее столько игрушек, что им целая отдельная комната понадобится… И сделаем большую гостиную… Чтобы и Лора к нам приходила, и Мур, и Юрка… Юрка - это мой хороший приятель. Увидишь, он тебе понравится. Он давно уже с Лорой хочет познакомиться. У мамы на первом этаже комната будет… А мы с тобой наверху. И еще одну детскую сделаем… У нас еще будет малыш, непременно… А может быть, даже двое… Не плачь, все у нас хорошо будет. Ты даже не представляешь, как у нас все будет замечательно…
        - Иван…
        Он уже прижимал ее к себе и целовал хвост на макушке - хвост, похожий на верхушку от ананаса. Она уперлась кулачками ему в грудь и изо всех сил пыталась отстраниться.
        - Я просто люблю тебя, Динка… Понимаешь, вот в чем дело. А про Таню я правда не знал. Я только сейчас, вот буквально минуту назад, подумал… Подумал, но все равно не понял… И не надо было меня бояться, и убегать от меня тоже не надо было… И бить меня тоже не надо, зачем ты меня бьешь?
        - Отпусти меня. - Она отбивалась всерьез, отчаянно. Иван послушался. Отпустил, но руки с плеч все равно не убрал. - Она - самое дорогое, что у меня есть в жизни, понимаешь? Она мне - родная…
        - Я люблю тебя, - снова сказал Иван, потому что больше сказать ему было нечего.
        Она молчала, и слезы по-прежнему текли по щекам ручьями.
        - Дина, скажи… Скажи, что я должен сделать, чтобы ты мне поверила? Только скажи…
        - Я… Я не знаю, Иван. Я боюсь… Боюсь тебе верить.
        - Тогда не прогоняй. Просто не прогоняй меня, дай мне возможность…
        - Иван, нам нужно идти. Прошу тебя… Прошу тебя, пожалуйста, не ищи нас. Не преследуй. Ты ведь жил без нее раньше. И теперь сможешь. А я уже не смогу… Не смогу без нее…
        Диана повернулась и медленно зашагала прочь. Таня уже мчалась с горки вместе с медведем ей навстречу.
        Иван смотрел ей вслед и думал о том, что сейчас она уйдет. Что пройдет еще несколько секунд, несколько каких-то жалких секунд, и он останется стоять на школьной площадке один. А Диана и Таня уйдут. И вместе с ними уйдет последняя надежда на счастье.
        Невозможно было допустить это. Нужно было отыскать какие-то слова, совершенно невероятные, по-настоящему волшебные слова, которые остановили бы ее, которые повернули бы жизнь вспять…
        Но он не знал волшебных слов. Он знал и до сих пор помнил только дурацкий магический код - номера автобуса, на котором она ехала в тот вечер, когда он ехал за ней на машине.
        Он до сих пор помнил номера. И серию, и код региона.
        - Двести тридцать пять… Эм, эс! Шестьдесят четыре! - отчаянно прокричал он вслед.
        Диана остановилась. Повернулась. Лицо у нее по-прежнему было в слезах.
        - Что… Что ты сказал?
        - Двести тридцать пять, - настырно повторил Иван. - Эм, эс. Шестьдесят четыре.
        - Да что это такое?! Почему ты все время повторяешь эти дурацкие цифры?! Я не понимаю, ты…
        - Я ненормальный. На самом деле - ненормальный. А эти цифры - магический код. Они волшебные. И я буду повторять их бесконечно. До тех пор, пока ты наконец не поймешь, что я люблю тебя. Что я хочу быть с тобой и вместе с тобой воспитывать нашу дочь. И жить вместе с тобой и с нашей дочерью в большом трехэтажном доме. И учти, я от тебя не отстану. Я буду ходить за тобой по пятам и все время повторять эти волшебные цифры. И рано или поздно ты все равно…
        - Волшебные цифры? - послышался Танин голос. Она уже стояла рядом, прижимая к себе огромного медведя, и в глазах светилось озорное любопытство. - Иван, ты знаешь волшебные цифры?
        - Знаю, - ответил он, не сводя взгляда с Дианы.
        - Как здорово! А они на самом деле волшебные?
        - На самом деле волшебные.
        - Они исполняют желания? Правда?
        - Правда, Таня. Они только что исполнили мое желание. Мое самое заветное желание… Самое главное…
        - Ой, как здорово! А какое у тебя было желание?
        - Понимаешь, Таня… Я очень люблю твою маму. Я ужасно ее люблю, так же сильно люблю, как тебя. И я очень сильно захотел, чтобы твоя мама тоже меня полюбила так же сильно, как я ее люблю, и чтобы она согласилась… Чтобы она согласилась выйти за меня замуж…
        - Ух ты! И она согласилась?
        - Да, согласилась. Только что… Стоило мне назвать магический код, и она сразу же… Сразу согласилась…
        - Правда, мам? - Танино лицо сияло счастьем.
        - О господи, - пробормотала в ответ Диана.
        - Мам, ну скажи! - Таня не отставала. - Скажи, ты правда согласилась выйти замуж за Ивана? Ты его правда любишь? Так же сильно, как и он тебя, да? Мам, ну что ты молчишь, а?
        - Я… Я не согласилась… Я просто… Просто обещала подумать… А он раньше времени…
        - Да что тут думать? - почти возмутился Иван.
        - И правда, что тут думать? - поддержала его Таня. - Ты ведь, мам, Ивана любишь? Нет, честно скажи, ведь любишь! А Валмо - он не против будет. Я ведь знаю, что он тебе не настоящий муж…
        - О господи, - снова пробормотала Диана. Не выдержала и наконец улыбнулась сквозь слезы. И тихо проговорила: - Все-то она знает… Умная… Нет, с вами с ума сойти можно… Вы оба… И ты, Танька, и Иван твой - оба вы… ненормальные… И я совсем не понимаю… Совсем не понимаю, за что я вас так сильно… люблю…

…Ты многого не знаешь.
        Тебе не исполнилось еще и двух лет, когда все это случилось. Так устроена детская память - события из раннего детства забываются навсегда. Поэтому ты и забыла.
        Ты забыла о том, что желтый жираф, с которым ты спала в обнимку на заднем сиденье той машины, спас тебе жизнь. Он принял удар на себя, и потом, позже, я очень долго очищала его от осколков.
        Ты не знаешь, что в тот момент, когда я впервые увидела тебя, я смотрела на тебя совершенно равнодушно. Что тот мужчина, который был теперь мертвым, когда-то целовал пальцы моих ног. Что он любил меня и был моим мужем.
        И еще ты не знаешь, что та женщина…
        Та женщина - она была твоей первой мамой.
        Твоей настоящей мамой.
        Она, а не я.
        Но когда-нибудь мне придется тебе об этом рассказать. Сейчас ты слишком маленькая - боюсь, не сможешь понять или поймешь неправильно.
        Но когда ты вырастешь, я обязательно тебе обо всем расскажу. И мы все вместе - ты, я и твой папа - пойдем на могилу к твоей первой маме. И купим много цветов, чтобы украсить ее могилу. И твой папа обязательно расскажет тебе о том, какая она была хорошая, твоя мама.
        Знаешь, иногда взрослые люди просто не могут быть вместе. Не потому, что не хотят, а просто потому, что не могут. Вот и у твоей мамы с папой такое случилось. Но это совсем не значит, что она была плохая, твоя мама.
        А я буду любить тебя всегда. Хоть я и не первая, не настоящая твоя мама. Хоть и смотрела на тебя равнодушно, когда ты стояла возле машины, и плакала, и прижимала к себе желтого жирафа, который спас тебе жизнь. Жираф был весь в осколках, и ты сильно поранилась, когда прижимала его к себе. Потом приехала «скорая» и забрала тебя в больницу.
        А я только через три дня вспомнила о тебе. И мне захотелось узнать, в какую больницу тебя положили. И я узнала и приехала посмотреть на тебя. А когда я тебя увидела и узнала, что, кроме мамы, у тебя нет никого на свете, мне стало тебя ужасно жалко. Я подумала, как же ты будешь жить теперь на свете совсем одна. И захотела стать твоей мамой.
        Только прошел почти целый год, прежде чем мне тебя отдали. Для того чтобы мне тебя отдали, я и вышла замуж за Валмо. Потому что тебя могли отдать только в полную семью.
        Но все это время я была рядом с тобой. И с каждым днем любила тебя все сильнее. Знаешь, раньше я не верила, что можно так сильно полюбить ребенка, которого родила другая женщина. Такая любовь казалась мне противоестественной. Но потом, когда я тебя полюбила, я поняла - любовь не может быть противоестественной.
        Любовь, Таня, - это самое главное, самое ценное, что может быть в жизни у человека. Любовь - она удивительная. Рядом с ней отступает смерть и нелепость, становится возможным то, что раньше казалось невозможным.
        Почему бывает любовь - понять невозможно. Иногда кажется, что мир, в котором мы все живем, устроен так, что для существования любви в этом мире совершенно нет причин. Что в любви нет никакой необходимости.
        Но любовь все-таки случается на земле.
        А когда случается любовь - все остальное уже не важно.
        notes
        Примечания

1
        Добрый вечер, мадам! (фр.)

2
        Куда так спешите? Не хотите ли разделить со мной этот волшебный вечер? Если, конечно, ваша подружка не будет против… (фр.)

3
        Или вы совсем не любите мужчин? Даже таких красивых и богатых, как я? Или, может быть, я кажусь вам немного пьяным? Или… (фр.)

4
        Мадам! Вы мне не ответили… (фр)

5
        Это вы? (фр.)

6
        Это я (фр.).

7
        Что вы здесь делаете? (фp.)

8
        Я Я здесь жду вас (фр.)