Мои мужчины Саша Канес
        # Женщина, которая жестче иного мужчины.
        Женщина, которая сильнее иного мужчины.
        Женщина, которая держит удар так, как и не снилось иному мужчине.
        И все равно она - женщина.
        И все равно для нее главное - любовь.
        Ради этой любви она может быть мягкой, слабой, беззащитной.
        Но горе тому, кто посягнет на ее счастье.
        Саша Канес
        Мои мужчины
        ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК и не только…
        Естьвещи, которые повсеместно происходят в этом мире с другими людьми, но вы точно знаете, что с вами они не случатся никогда. Да, вы порой притворяетесь, что поговорки типа «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» имеют для вас какой-то реальный смысл. Но на самом деле в глубине души вы, конечно, знаете, что сами-то никогда не пойдете побираться, никогда не попадете в тюрьму и даже вопреки всей логике нашей жизни вы лично никогда не умрете…
        Сегодня вечером знакомая мне тяжелая стальная дверь распахнулась передо мной совсем по-новому, и холодный, пропахший дезинфицирующими веществами коридор впервые стал дорогой домой. Еще утром, выходя отсюда, я могла убеждать себя в том, что я здесь гостья. Хозяйкой тут я, разумеется, и сейчас не стала, но слова
«пожизненное заключение», прозвучавшие в приговоре, сразу закрыли от меня весь мир, оставшийся за этими железными дверями и бетонными стенами.
        У меня нет ощущения вины и почему-то нет страха. Плевать на приговор, плевать на вой родственников убитого мной ублюдка, плевать на то, что меня ждет еще и кровная месть. Главное, что дорогой и любимый мой человек жив! Он ранен и пока не может ходить и даже говорить… но он жив, жив… Теперь я знаю, что он свободен. Я верю, что он будет моим. Только бы он поправился! Я не сдамся! Я веду борьбу: впереди еще апелляции, адвокаты, журналисты… Мне обещали, что российское посольство будет ходатайствовать о том, чтобы добиться для меня отбывания наказания на родине. Тюрьма в России, конечно, похуже, но ее легче покинуть. Думаю, что за деньги этот вопрос можно решить и забить на все международные инспекции, проверяющие исполнение приговоров.
        Я стараюсь не думать о своей личной боли, мне необходимо собраться и сосредоточиться.
        Адля того чтобы найти хоть какой-то выход эмоциям,постараюсь привести в порядок свои воспоминания. Я не знаю, позволят ли мне теперь работать на компьютере. Скорее всего, нет. Побоятся, что я попытаюсь свести счеты с жизнью, вскрыв вены обломками экрана, или проглочу трехкнопочную оптическую мышь. Идиоты! Я слишком люблю свою жизнь, тем более когда она еще кое-кому нужна, кроме меня самой: моей дочери, маме и ему… Пока хотя бы принесли карандаш и бумагу. Я, слава богу, еще из того поколения, которое не разучилось писать. Наконец-то есть время вспомнить свою жизнь! Я, наверное, даже готова была бы поболтать о самой себе. Самое время - я теперь живу в камере-одиночке! И здесь, как нигде, осознаешь, что жизнь твоя всегда состояла из неискоренимой любви к самому себе и своим ближним, из жратвы, секса, собственного привычного толчка, из горячей ванны… и еще из разговоров. Болтовня и треп - то, без чего не проходит ни дня, а зачастую даже ни единого часа. Моя жизнь не была исключением. Изо дня в день я, не останавливаясь, говорила и слушала - в офисе, дома, по телефону, общаясь через Интернет. Я
обсуждала все: бизнес, планы на отпуск, новые покупки. Но у меня в отличие от многих других баб никогда не получалось обсудить то, что действительно важно для меня, то, что больше всего занимало мое сознание, заполняло мою память и мучило мою душу. Я была не в состоянии никого подпустить близко к себе.
        С тех пор, как мне исполнилось шестнадцать лет, я никому не верила настолько, чтобы рассказать о себе правду. Я преуспевающая бизнес-леди! У меня все прекрасно! Я богата и счастлива! Никто не должен знать, где и что у меня болит. Мой гинеколог не знал моего настоящего имени… И мой психиатр - тоже! Но молчать всегда невозможно. Недаром американцы платят огромные деньги своим психологам, как правило дармоедам, изображающим заинтересованность в пациенте и готовность выслушать всю ту дрянь, что накопилась у того на душе. Зачем? Ведь он ничем не поможет и уж тем более не вылечит! Он не психиатр - врач, который выписывает таблетки, глушащие невыносимую боль и тоску бесцветным туманом. Психолог при этом и не адвокат, который помогает избежать тюрьмы и разорения! Объяснение популярности профессии психолога лишь в одном: ему не стыдно все рассказатьпро себя. Не стыдно показывать себя, каким бы ты ни был, как не стыдно раздвигать ноги перед гинекологом или подставлять задницу проктологу. Выслушивать всяческую пакость - его работа. Он, за твои деньги, разумеется, обязан выслушать тебя и посочувствовать,
вместо того чтобы заорать, что ты шлюха, а мужик твой - садист и дегенерат. Психолог скажет тебе много умных слов, которые, конечно, никогда не помогут. Но тебе станет легче - ведь рассказанный кому-то ночной кошмар перестает быть кошмаром. Душившее тебя во сне чудовище, если о нем рассказать вслух, становится смешным и нелепым.
        Я никогда не ходила на приемы к психологам. Может, и зря, конечно…
        САМЫЙ ПЕРВЫЙ и не только…
        Женщины моего возраста часто начинают рассказ о жизни со своего первого мужчины. Я считаю, что у большинства женщин, кроме разве что сирот, первым мужчиной был не тот ублюдок, что в силу идиотских обстоятельств первым в нее проник! Первый мужчина - это не тот прыщавый юнец или сластолюбивый дядечка, что отодрал девицу в первый раз, изнудев и исклянчив малолетнюю дурру до полной потери и без того невеликого соображения. Сколько их только за историю так называемого цивилизованного общества добивались своего, тупо и пошло загружая глупеньких девочек бредятиной, что, дескать, только она, чистая и невинная, спасет его, козла, от тоски и безысходности в этом жестоком мире! Первый мужчина - это и не влюбленный по уши паренек-отличник, и не дурачок-жених, отложивший самое «сладкое» на первую брачную ночь. Нет! Первый мужчина в нашей женской жизни - это отец, папа, папаша, папочка…
        Мой отец, он же папочка, был классный, из тех, кого сегодня называют шестидесятниками: физик по профессии, лирик по призванию, неутомимый походник, альпинист и байдарочник. Порой он казался веселым и бесшабашным выпивохой, душой любой компании, а иногда представал перед самыми близкими молчаливым, углубленным в размышления о судьбах мира бесконечно одиноким человеком. Невысокий, коренастый, бородатый и с вечно нечесаной копной вьющихся волос, он был… не, не красив - красивым его назвать было бы кощунством. Он был божественно прекрасен, когда брал свою старенькую лениградскую гитару в мощные, огрубевшие от настоящей мужской работы руки и пел под завораживающий струнный перебор.
        Музыкальность передалась отцу от его деда-испанца. Согласно семейной легенде, сто лет назад молодой секретарь испанского посланника был направлен с «деликатной миссией» в аптеку Цыханского на Самотеке. Ему надлежало заказать для своего высокого начальства свечи от геморроя, причем свечи эти должны были изготавливаться по некоему совершенно особому рецепту, полученному страдальцем от испанского доктора. Именно в этой аптеке юный гранд встретил очаровательную и аппетитную дочку провизора, которая поведала горячему испанскому парню, сколь важно для успешного рассасывания геморроидальных шишек в заднем проходе посланника дополнить рецептуру оных свечей облепиховым маслом. Неудивительно, что юная фея в накрахмаленном белом халате стала впоследствии моей прабабушкой.
        Прадед был прекрасным исполнителем испанских песен. По семейным преданиям, он еще и виртуозно играл на гитаре. Передался музыкальный талант, увы, только через поколение. Мне, при полном отсутствии слуха, от прадеда досталась не слишком распространенная в России фамилия, а от прабабушки я унаследовала бюст третьей полноты. Этим, видимо, все и ограничилось. Вообще-то мне в детстве казалось, что природа допустила ошибку, сделав меня девочкой. И я подсознательно старалась эту ошибку исправить: вместо художественной гимнастики и фигурного катания занималась самбо и пулевой стрельбой. Я ненавидела охотников, и моей мечтой было спасать зверей в лесу и безжалостно отстреливать любителей отдыхать, убивая ради забавы зверей и птиц. Увы, пока не сложилось!
        Гости у нас дома собирались часто, почти каждую субботу. Кое-кто приносил с собой бутылку вина, тортик или кулек с фруктами. Но были и те, кто приходил просто так, с пустыми руками. Готовить кучу разнообразной еды у мамы не было ни времени, ни денег, но на покрытом старой клеенкой столе обязательно присутствовало ее фирменное блюдо - картошка с солеными огурцами. Для изготовления этого незатейливого кушанья брался обычный картофель, соленые огурцы, подсолнечное масло и, по возможности, свежая зелень. Пропорции более всего зависели от личного вкуса и еще от того, сколько чего было сегодня в доме. Очищенный картофель варился до готовности в слегка подсоленной воде, а затем, еще горячий, мялся в большой посудине с добавлением подсолнечного масла, самого пахучего, какое только можно найти. Не страшно, если оставались большие, нераздавленные куски, это даже к лучшему. В получившееся теплое пюре высыпались крупно порезанные соленые огурцы и свежая рубленая зелень. Получившееся блюдо оставалось вкусным не только в горячем виде, но и постепенно остывая. Как правило, в нашем «парадном» меню было еще
что-нибудь, но картошка с солеными огурцами присутствовала всегда.
        После ужина мы с мамой убирали грязные тарелки, и на столе оставались только стаканы с чаем и бокалы с вином. И мы, и наши гости смолкали и слушали папу. Мама обычно зажигала несколько свечей, предварительно воткнув их в пустые, но тяжелые бутылки из-под единственного известного нам тогда «Советского» шампанского. Свечи тепло и волнующе освещали напряженные внимательные лица слушателей, а воск, оплавляясь, медленно стекал по горлышкам бутылок и застывал в виде загадочных наростов, матово просвечивающих и поблескивающих в полутьме. Папа не видел никого и ничего - он пел. Пел про Колыму, про Амазонку, про бригантины и каравеллы, поднимающие паруса в далеких и недостижимых морях. У него были и свои, порой очень неплохие, песни, но почему-то он стеснялся их и на еженедельных посиделках в нашей маленькой квартире исполнял обожаемых всеми Высоцкого, Галича и Окуджаву. Имелись в его репертуаре песни Визбора, а также многих других известных и не очень известных бардов. Я не помню, когда в первый раз услышала папино пение. Вспомнить это так же невозможно, как вспомнить, когда я впервые увидела свет. Папин
голос, звучащий под волшебный перебор гитарных струн, присутствовал в моей жизни всегда.
        Когда я была совсем маленькой, он довольно часто исчезал на несколько недель и возвращался загорелый, пахнущий лесом и костром, с новыми друзьями и с новыми песнями. Чуть повзрослев, я стала ходить с ним в походы. Я видела, что он знает и умеет все, и решила, что никогда не выйду замуж, потому что найти такого мужчину, как мой отец, невозможно, а никакой другой мне не нужен. И я долго-долго верила, что всегда буду жить с родителями, то есть с папой! Ну, и с мамой… конечно! Я очень любила маму, но, наверное, с самых ранних лет по-детски ревновала ее к отцу, переживая, что единственный настоящий мужчина, живущий на этой земле, достался именно ей, а не мне. Мама могла порой сердиться и ворчать на отца, но я никакой критики в папин адрес не терпела. Я знать не хотела ничего о том, что из-за того, что папа занимается «чистой» наукой, но при этом не хочет играть в «конъюнктурные игры» и защищать диссертацию, зарплата его была мизерной и маме приходилось работать за двоих. Мне было плевать, что папа ненавидел всякую домашнюю работу и называл ее барщиной. Что с того, что краны у нас вечно текли, а из
щелей в оконных рамах дул настоящий ветер? Ведь папа за пятнадцать минут собирал на реке байдарку
«Салют», моментально ставил брезентовую палатку на ветру и разжигал веселый жаркий костер прямо под моросящим дождем. Нет, я всегда очень любила маму. И она была прекрасной матерью, но отец… Отец был небожителем, осчастливившим нас близостью с собой.
        Однажды я, будучи лет двенадцати от роду, застукала его ночью с пожилой походницей - так я тогда восприняла двадцатипятилетнюю аспирантку. Я пошла за чаем в
«хозяйственную» палатку. В свете луны, пробившемся через приоткрытый полог, я увидела их, занимающихся этим на залитом крымским портвейном старом спальнике. Они, думаю, даже не заметили, что в палатку кто-то заглянул. Я вначале несколько взволновалась, но потом меня просто разобрал смех. Да что тут такого?! Эта женщина, по моим понятиям, просто обязана была дать все, что угодно такому мужчине, как мой отец, если он вдруг этого захотел. Мне было абсолютно очевидно, что именно она возжелала моего отца, и тот до нее просто снизошел. И за маму не было нисколько обидно. Она с нами в походы не ходила. Это ее право. Но нам с ней и так достался мой папа - лучший мужчина в мире! Он - ее на всю жизнь. Что же тут переживать, если он оттрахает в свое удовольствие какую-то чужую тетку? От нас не убудет! Сколько я прочитала книг и сколько видела фильмов, где дети оказывались до безумия потрясены сексуальной неверностью кого-либо из родителей. Я, признаться, этого никогда не понимала. Безусловно, распад нашей семьи, развал дома, который я обожала и в который вросла всем своим существом, был бы для меня катастрофой.
Но вольный дух не покидал наших палаток и костров и залетал через открытую форточку в прокуренную кухню нашей маленькой московской квартиры.
        Те времена называют сейчас годами застоя, и это правда был застой, но и в нем была своя прелесть. Никогда после я не чувствовала в душе своей такой свободы, как тогда. Советская власть важнейшим своим достижением провозглашала уверенность советских граждан в завтрашнем дне. И она и вправду была, эта уверенность, несмотря на то что самого завтрашнего дня уже не было. Ни у граждан его не было, ни, как показал этот пресловутый завтрашний день, у самой советской власти. Но мы-то были уверены в том, что эта чертова власть навсегда и что мы тоже навсегда и у нас, конечно, ни хрена никогда не будет ни в кармане, ни за душой, но мы зато кладем на эту власть с прибором и класть будем! И станем мы всю жизнь дышать дурманящим воздухом свободы на своих самых уютных в мире тесных кухнях и возле своих самых жарких в мире походных костров. Мы знали, что никогда не пройдем неторопливой походкой по Пиккадилли и не выпьем аперитив в маленьком парижском бистро. Зато наши песни под гитару были лучшимина земле. А других песен мыособо не знали изнать, честно говоря, не хотели.
        Это был мой мир, царем которого был мой отец, но все-таки не все в этом мире были мне по душе. Иногда появлялись и застревали у нас никому не нужные, но очень прилипчивые друзья чьих-тодрузей и подруг. И тоже становились неотъемлемой частью моего мира.
        Когда я была в девятом классе, у нас стал появляться некий Славик. Он приходил со своей прокуренной, хриплой мамашей, которая вовсю пыталась проявить эмансипированность и разговаривала исключительно площадным матом. Она сама смеялась над собственными грубыми и тупыми шутками, и жутковатый хриплый хохот вырывался прямо из окутывающего ее беломорного облака. Я ее так и запомнила - как матерящееся вонючее облако. Без лица… А папаши у Славика, я думаю, вообще никогда не было. Во всяком случае, я, даже пытаясь вопреки естеству представить себя самым разнузданным и сексуально озабоченным мужиком в мире, не могла вообразить, как можно совершить с его мамашей те самые действия, которые привели к появлению Славика на свет. Но подвернулся все же какой-то опустившийся бич - бывший интеллигентный человек, из числа тех, кто настолько упивался своей внутренней свободой, что никогда и нигде не работал. Подобные люди жили как хотели, то есть за счет эмансипированных от безысходности и недотраханности русских баб. Уж не знаю, как и зачем, но переспал он спьяну с этой несчастной нечесаной дурищей. Поняв, что таким
образом заделал Славика, в ужасе от содеянного мужчина, смылся, как я поняла, бичевать то ли на БАМ, то ли на какую-то другую стройку развитого социализма.
        В то лето мне исполнилось шестнадцать и я перешла в десятый, последний, класс школы. Славик был старше меня на два года и только что сдал летнюю сессию в своем нефтехимическом институте. Мы с отцом и двумя знакомыми семейными парами сплавлялись по реке Юрюзани в Башкирии. Для Славика это был первый поход в жизни. Его мать попросила моего папу взять его с нами, аргументировав это желанием сделать из Славика настоящего мужчину. Думаю, на самом деле у нее внезапно завелся какой-нибудь недоделанный хахаль-попрошайка, и Славик просто мешал короткому бабьему счастью.
        НаУрале в тот год стояла страшная жара, водане несла совершенно, и мы две недели вкалываликак проклятые, перетаскивая ободранные острыми камнями байдарки через высохшие перекаты. При этом днем нас нещадно жрали слепни иоводы, а ночью изводили гнусным зюзюканьем инесносной почесухой озверевшие от великойсуши комары. Справедливости ради надо сказать, что Славик все же старался быть полезным,но большого прока от его не в то место вставленных рук, разумеется, не было. Зато я обратила внимание на то, что он стал совершенно дико на меня пялиться.
        Однажды мы заночевали возле задрипанного башкирского городка. Назван этот населенный пункт был в честь Салавата Юлаева - узкоглазого подельника Емельяна Пугачева. В пятидесяти метрах от нашей стоянки, на изгибе реки, был песчаный плес. Я проснулась рано утром от нестерпимой духоты, вылезла из палатки и пошла купаться. Побарахтавшись несколько минут нагишом в пованивавшей коровьим навозом теплой воде, я направилась к берегу. И в этот момент на берег вышел Славик и словно прилип взглядом к моему голому телу. Он так уставился на мои несчастные сиськи, вусмерть обкусанные за последние дни летучей кровососущей нечистью, что я подумала - у парня столбняк. Синие сатиновые трусы его самым бесстыдным образом оттопырились, и, пробормотав что-то невнятное, он ринулся в кусты. Я совершенно искренне захохотала, не спеша вышла из воды и обтерлась махровым полотенцем. Потом оделась. Это, надо сказать, был первый замеченный мной случай столь откровенной реакции мужского естества на мою персону. Скажу честно, произошедшее меня позабавило. Я к тому времени в теории знала об отношениях полов не меньше, чем
нормальная взрослая женщина, но мысль, что сегодня «поприветствовали вставанием» именно меня, волновала.
        В то утро была моя очередь готовить завтрак на всю нашу ораву, и, не углубляясь особо в размышления, я пошла разводить костер. Надо сказать, что завтрак в общем-то был уже почти совсем готов и требовалось совсем немного, чтобы довести его до ума. Еще накануне мы осматривали молодой ельник возле нашей стоянки и наткнулись на несметное количество маслят. И я решила,что на завтрак у нас будет пшеничная кашас грибами.
        Для того чтобы приготовить ее, кроме собственно пшеничной крупы (в те годы она еще называлась «Артек»), требуются репчатый лук, растительное масло для жарки и немного соли. Замечательно, если найдется пара морковок, которыеможно натереть на терке, а в походных условиях просто мелко порезать вместе с репчатым луком. Грибы вовсе не обязательно должны быть маслятами - отлично пойдут и другие: белые, моховики, подосиновики, подберезовики, опята и шампиньоны - лучше, разумеется, лесные, а не магазинные. Грибы моем, чистим и режем на куски в полпальца величиной. Тем временем в глубокую сковороду наливаем масло, пригодное для жарки, и доводим его до кипения. В кипящее масло бросаем нарезанный репчатый лук и морковь. После того как лук станет золотистым, а морковь - оранжевой, положим туда же нарезанные грибы. Подождем, когда из грибов выпарится вода и они тоже подрумянятся в кипящем масле. Когда это произойдет, засыплем сухую пшеничную крупу прямо в образовавшуюся смесь и все тщательно перемешаем. Дадим крупе пару минут погреться в масле и только потом зальем кипятком. Прокипятив кашу минут пятнадцать на
небольшом огне, накроем ее крышкой и снимем с огня. Лучше всего подавать приготовленную вечером кашу наутро, и вкуснее всего - прижарить ее на сковороде. При этом нет необходимости смазывать сковороду жиром - его достаточно в самой каше. Образуется замечательная золотистая корочка с неповторимым грибным ароматом.
        Позавтракав, мы двинулись в дальнейший путь - всего за несколько коротких дней нам предстояло пройти пару сот километров по капризной реке, где длинные мели чередовались с опасными порогами.
        В конце сплава нас постигла серьезная неудача. Две байдарки из трех, разогнавшись на стремнине, сели на топляк - разбухшие от воды бревна, осевшие на мелководье. Повреждения лодок были столь серьезны, что ремонтироваться пришлось весь день. Отец даже ночью продолжал работать, пытаясь не только проклеить расползающуюся резиновую «калошу» одной из них, но и привести хотя бы во временный порядок разваливавшийся дюралевый каркас другой с огромным трудом, предприняв кучу вынужденных остановок, мы преодолели последние двадцать километров пути. Затраты времени оказались невосполнимыми. В конечном пункте маршрута мы очень удачно арендовали всего за двадцатьцелковых похоронный «пазик», только что освободившийся от покойника и его родни. Но когда мы прибыли на уфимский вокзал, наш поезд уже ушел.
        В самый разгар лета, в период отпусков, шансов нормально добраться до Москвы практически не было. О том, чтобы уехать всем вместе, в одном поезде и тем более в одном вагоне, не могло быть и речи.
        Но мой отец никогда не унывал и не привык расстраиваться от подобных жизненных трудностей. У него везде были друзья. Оставив весь наш измученный табор в зале ожидания железнодорожного вокзала, он бросился разыскивать приятелей - каэспешников и профессоров-физиков, которые могли бы нам помочь покинуть этот замечательный город. Кроме просроченных билетов, у нас оставалось совсем немного денег, и неутомимая папина активность была практически единственным источником оптимизма. Я даже представить не могла, что следующий день будет счастливейшим в моей жизни.
        Это был день моего шестнадцатилетия. Я никогда не придавала особого значения дням рождения, предпочитая Новый год. Но в этот раз сама судьба сделала мне потрясающий подарок. Я встретила его, мужчину своей жизни! Нашла его в недрах прокуренного и заплеванного уфимского вокзала. Это была моя удача, мой шанс, который я упустила.
        В свои шестнадцать лет я так же мало задумывалась о будущем, как и в десять, и в двенадцать. Мне было понятно, что буду учиться, работать, что у меня будут когда-нибудь какие-то мужчины, даже дети. Но в общем мне это виделось как-то абстрактно. Подсознательно я продолжала верить, что жить мы будем все так же, с мамой и папой, в той же квартире, с теми же походами и посиделками в выходные. Но все же гормоны делали свое дело, и в невесть откуда взявшихся девичьих грезах я порой представляла себе мужчину, который будет рядом со мной. Я не видела его лица, не знала, высок он или коренаст, но представляла себе его голос, знала, что он будет добр, ласков и силен и по совершенству своему будет приближаться, насколько это возможно, к моемулюбимому папе. Наяву я, разумеется, осознавала,что такое чудо просто невозможно.
        Всеизменилось в канун моего шестнадцатилетия.Как только отец убежал на поиски выхода из сложившегося положения, я тоже оставила всюнашу компанию и отправилась на поиски уборной.Каждый советский человек, живший в периодзастоя, знал, что найти это укромное местона любом железнодорожном вокзале было задачейне из простых, особенно если ты женщина. На уфимском вокзале в середине восьмидесятых любые указатели или отсутствовали, или могли лишь дезориентировать несчастного хозяина переполненного мочевого пузыря. Десять минутушло только на то, чтобы обнаружить искомоеместо в лабиринте обшарпанных помещений вокзала. К вожделенной двери тянулась угрюмая очередь из двух десятков страдающих дам. Я поняла, что мне не дотерпеть и писать придетсяв кустах, что посажены вокруг грязной привокзальной площади, украшенной памятником Ильичу. Скуластого ираскосого вождя ваял, по-видимому, местный скульптор-алкаш, который взял в качестве натурщика то ли своего опустившегося собутыльника, то ли просто безвестного пастуха-башкира.
        Рядом с тем местом, где заканчивался хвост очереди, тянувшейся вдоль выкрашенной синей масляной краской стены, я увидела дверь, обитую темно-коричневым дерматином, с табличкой, гласящей, что это здесь находится военная комендатура, и вход сюда категорически запрещен.
        Дверь внезапно открылась, и из источавших запах дешевого линолеума недр вышел среднего роста парень в полевой солдатской форме без знаков отличия. Он направился было куда-то по своим делам, но, встретившись со мной взглядом, остановился как вкопанный. Узрев страдальческое выражение на моем лице, он окинул взором длиннющую очередь, приоткрыл дверь в свое рабочее помещение и поманил меня. Я не знала, как мне реагировать. Он улыбнулся, сделал полшага ко мне навстречу и, не выпуская ручки двери, наклонился к моему уху и тихо произнес:
        - По-моему, девушка, вы очень хотите срочно… помыть руки?
        Я кивнула и пулей влетела в помещение военной комендатуры.
        - Вам по коридору до конца. Затем направо.
        Повторять ему не пришлось. Я бросилась вперед по пустому мрачному коридору, на ходу расстегивая пуговицы брюк своего пропахшего костром и потом штормового костюма. Вначале я все-таки перепутала двери и, уже с расстегнутыми штанами, влетела в кабинет, принадлежавший, как потом выяснилось, заместителю военного коменданта. На письменном столе, за которым сидел пожилой майор, вперемежку с бумагами лежала какая-то еда, грязные вилки и ложки. Натюрморт венчала большая пластмассовая канистра. Видимо, именно из нее за мгновение до нашей встречи майор налил в заляпанный стакан какую-то горячительную жидкость и даже успел опрокинуть содержимое стакана в рот. Мое стремительное появление привело к тому, что напиток пошел не в то горло. Майор поперхнулся, и все бумаги на столе и на соседних полках оказались забрызганы.
        С глухим стоном я вылетела из кабинета назад в коридор и уже безошибочно вбежала куда надо. Свершилось восхитительнейшее свидание с «белым другом», по которому я, несмотря на всю любовь к походной жизни, все же успевала к концу каждого маршрута немало соскучиться.
        Когда я вернулась в коридор, разгневанный майор в залитом спиртным кителе распекал моего спасителя.
        - Военная комендатура, курсант Ильин, - это вам, б… не бардак! - поучал он. - Военная комендатура - это, б… армия! А армия, б… - это дисциплина, на х..! Строжайшая, на х… дисциплина и полная, б… секретность! У меня же тут, епть, проездные документы, блин, лежат, понимаете, курсант? Ты же, Ильин, сам их, б… выписывал! - Произнося эту тираду, майор легко переходил с «вы» на «ты» и обратно. - По ним, б… эшелоны, на х… ездют, с воинской, б… техникой! Туда, б… ездют и сюда, б..! И еще хрен знает куда! А у вас, курсант, здесь девки на толчках сидят! Ты же думать хоть чем-то должен! Вы же взрослый, епть, культурный, на х… человек! У тебя уже яйца как у слона, вы должны отвечать за свои поступки!
        Притаившись в темном углу за здоровенным огнетушителем, я сгорала от стыда из-за того, что явилась источником неприятностей для своего спасителя.
        - Разрешите обратиться, товарищ майор? - ничуть не смущаясь, обратился молодой человекк своему начальнику.
        - Обращайтесь, б..! - ответил тот уже довольномиролюбиво, отряхивая с замызганного форменного живота остатки налипших крошек.
        Они оба наконец заметили, что я невольно присутствую при их беседе. Майор при этом смущенно побагровел и уставился в душераздирающий плакат, повествующий о поражающих факторах ядерного взрыва.
        - Товарищ майор, вы с товарищем подполковником дали прямое указание, чтобы всех родных, близких, а также офицеров и курсантов воинских сообщений, то есть ВОСО, мы приводили сюда и проявляли соответствующее гостеприимство. Правильно?
        - Правильно, б… - Майор запнулся и довольно пугливо покосился в мою сторону. - А она, е… кто? Офицер ВОСО или мамаша твоя единоутробная, на х..? - Из-за моего присутствия он изо всех сил пытался избавиться от ненормативных оборотов.
        Парень заговорщически подмигнул мне и, не замешкавшись, промолвил:
        - А это моя девушка, приехала из Москвы на мой день рождения. У меня же день рождения завтра, товарищ майор!
        Я опешила и вякнула из-за своего огнетушителя, что и у меня завтра тоже день рождения.
        - У нас общий день рождения, - подтвердил мои слова курсант.
        Майор недоверчиво посмотрел в мою сторону:
        - А не молодая она для тебя, Леня?
        Надо сказать, выглядела я тогда несколько старше своих лет.
        - Да и я вроде еще не старик!
        - А точно… это… ну, то есть, точно она твоя? - Майор опять продемонстрировал недоверчивость.
        - Зачем же мне врать, товарищ майор?
        - А ты докажи! - Он тоненько захихикал, брюшко под мятым кителем затряслось.
        - Как же доказать?
        - А ты ее поцелуй! - Было очевидно, что майор решил устроить себе хоть какое-нибудь развлечение.
        - Ну товарищ майор! - Мой спаситель был явно сконфужен.
        - А что! Любишь - докажи! Возьми и поцелуй ее, коли девушка-то твоя. В армии, оно все строго, б… интим интимом, но вокруг должен быть коллектив!
        Желая прекратить мучения своего избавителя, я сама подошла к курсанту Лене Ильину, обхватила коротко стриженную голову обеими руками и быстро поцеловала совсем незнакомого мне человека. Я впервые в жизни поцеловала мужчину в губы и в тот момент отчетливо поняла, что парень - моя судьба и если я не буду дурой, то что-то очень важное и необходимое в моей жизни можно считать уже состоявшимся.
        Увы, не быть дурой у меня не получилось. Но это стало ясно только потом, а в тот момент мне было просто хорошо и весело. Поцеловав Леню, я подскочила к толстому майору и чмокнула его в небритую щеку. Не ожидавший ничего подобного Ленин начальник стал пунцовым и пулей рванул в свой кабинет.
        - Это было очень приятно, спасибо вам! - улыбнулся молодой человек, с которым я была знакома меньше десяти минут. - Давайте я вас провожу.
        Мы вышли из комендатуры и направились к окошку информации, где, как объяснил мне курсант, его должен был дожидаться человек, которому вышестоящее начальство велело оказать всевозможную помощь. Человек действительно дожидался. И этим человеком был… мой отец. Как выяснилось, военный комендант железнодорожного вокзала и аэропорта Уфы соседствовал по даче с деканом физического факультета местного университета, папиным однокурсником. До него, слава богу, папе удалось сразу же дозвониться из привокзального телефона-автомата. Когда я подходила к дамской уборной, указание нам помочь уже поступило заместителю коменданта. Тот, в свою очередь, перепоручил нас помощнику, моему спасителю, проходившему на вокзале военную практику после окончания железнодорожного института в Москве.
        Сосчитав нашу «команду» и переписав всех по именам и фамилиям, курсант-практикант забрал неиспользованные билеты на давно ушедший поезд и отвел нас в шикарный, просторный и совершенно пустой депутатский зал, с администратором которого у комендатуры были явно особые отношения. Славик первым рванул в депутатский буфет и с восторгом обнаружил, что шикарный обед из трех блюд, включая кофе и мороженое, стоил всего семнадцать копеек. И туалет там был, хоть и один на всех, но зато чистый, и пахло в нем каким-то дефицитным хвойным дезодорантом. Особенно нас всех потрясло, что в депутатском зале имелся душ с горячей водой, перламутровым шампунем в огромной пластмассовой колбе, а в раздевалке стоял и (о чудо!) работал светло-зеленый фен-сушуар. Такие, как я слышала, только недавно появились в самых шикарных московских парикмахерских.
        Вместо фанерных и пластиковых лавок для депутатских задов стояли широченные мягкие кресла и кожаные диваны, на одном из которых сразу же пристроился мой отец и с чувством выполненного долга незамедлительно уснул. Он имел на это право - ведь он не спал больше суток, починил лодки, обеспечил нас пищей, транспортом и крышей над головой, а теперь нам оставалось только дожидаться новостей из комендатуры.
        Перекусив и приняв душ, я тоже попыталась подремать в кресле, поджала под себя гудевшие от усталости ноги и закрыла глаза. Но идиот Славик, сидя рядом на стуле, нес мне какую-то херню про свой замечательный курсовой проект, за который ему влепили якобы незаслуженный трояк.
        Я до сих пор не понимаю, почему продолжала делать вид, будто внимательно слушаю, вместо того чтобы послать его открытым текстом ко всем чертям. Думаю, ни отец, ни те два семейства, что уже в который раз ходили с нами в походы, меня бы не осудили.
        А потом настал вечер. К нам в депутатский зал пришел тот самый папин однокурсник, выпивоха и прогульщик, ставший теперь очкастым и лысым уфимским профессором. Вместе с профессором прибыл и выполнивший его просьбу военный комендант - здоровенный краснолицый подполковник. Была учинена гулянка по случаю окончания похода, моего дня рождения и нашего предстоящего отъезда неизвестно когда и неизвестно на чем. И вот наконец появился Леня, усталый и счастливый, и мы все поняли, что он сделал для нас что-то замечательное и необычное.
        - Докладывай! - обратился к нему комендант, уже изрядно принявший на грудь за мое здоровье.
        Парень вынул из кармана брюк пачку ассигнаций и сообщил, что мест в необходимом количестве на ближайшие сутки на московские поезда достать невозможно. Поэтому он сдал наши билеты с минимальными потерями в кассу возврата. Пачка в его руках - это, собственно, и есть те деньги. Он принес их, чтобы нам вернуть. Как помощник военного коменданта, он договорился, что к отходящему завтра в одиннадцать тридцать утра пассажирскому поезду прицепят вагон-лабораторию, принадлежащий НИИ транспортного машиностроения. Этот вагон использовался для проведения каких-то динамических испытаний на путях местного отделения железной дороги. Работа была давно завершена, и институт просил вернуть вагон в Москву уже вторую неделю, но в управлении дороги в сезон отпусков было не до него.
        Нашего спасителя распределили после окончания института в этот НИИ на работу, там же он проходил преддипломную практику и, разумеется, был в курсе сложившейся ситуации. Он договорился со своими будущими коллегами, что прицепит вагон-лабораторию к пассажирскому поезду, а институтское начальство, в свою очередь, позволит доехать до Москвы нескольким чрезвычайно важным для местных военных властей персонам, то есть нам.
        Согласие было получено немедленно, так как все сотрудники НИИ, приехавшие в Уфу на время испытаний, уже давно отправились домой, и «на вагоне» оставались только пара проводников, изнывавших от полного безделья. В вагоне имелись четыре жилых купе, лабораторный зал с какими-то осциллографами, которые нас попросили не трогать, и мастерская с прикрученной к полу дизельной электростанцией и грудой хлама вокруг нее. Но это все мы увидели только на следующий день. А в тот момент я опять бросилась молодому человеку на шею, чувствуя, что уже обожаю его, и, нисколько не задумываясь, что ставлю и его самого, и коменданта в неудобное положение, потребовала от всех собравшихся выпить еще за одного именинника. Поцеловав этого случайно встреченного мной человека второй раз за день, я окончательно поняла, что это - моя судьба!
        Я была так откровенно счастлива, что подполковник разрешил своему подчиненному остаться. Мне было необыкновенно приятно, что такой чудесный парень сидит рядом со мной и слушает мои любимые песни в исполнении моего любимого папы! Я ощутила, что в мире есть еще надежные и сильные мужчины, что мой папа - не исключение в этом мире. В отличие от всех наш спаситель, соблюдая субординацию, пил только
«Бурятино», а потом, уже под утро, подполковник отдал ему ключи от служебного
«газона», чтобы он отвез своего начальника и его друга-профессора домой, где подгулявших мужей поджидали сварливые жены.
        Весь вечер Славик тоже был, разумеется, с нами, молча сидел в углу и пил свой портвейн, никак себя не проявляя. Ту ночь он мне не испортил.
        В одиннадцать утра Леня пришел нас проводить. На наш прицепленный дополнительно вагон высокой платформы уже не хватило, и мы с немалым трудом втаскивали свой громоздкий багаж прямо с насыпи. Леня в отличие от пребывавшего в похмельной прострации проводника помогал поднимать вещи и складывать их.
        До отхода поезда оставалось несколько минут, когда к нему, уже стоявшему внизу, спустился по железной лесенке отец и, пожав руку, поблагодарил:
        Спасибо вам огромное! Я - ваш должник! Вернетесь в Москву - жду вас в гостях. Просите у меня все, что угодно, вам отказа не будет!
        - Хорошо, ловлю на слове, - ответил Леня и поднял глаза на меня, стоявшую в дверях тамбура. - Раз так, непременно явлюсь и буду просить… руки вашей дочери!
        На этих его словах состав дернулся и пополз. Опешивший отец проворно запрыгнул на лесенку, взглянул на меня и опять повернулся к молодому человеку, шедшему вслед за медленно набиравшим ход поездом. На папиных губах расплылась та улыбка, которую я обожала больше всего на свете.
        - Думаю, это вообще не вопрос! - хохотнул он и, заскочив ко мне в тамбур, ловко защелкнул за собой железный фартук. - Во всяком случае, вопрос не ко мне.
        В руках у папы в какой-то момент оказался незнакомый мне бумажный сверток, о происхождении и назначении которого я забыла спросить.
        Под перестук колес от нас уплывал уфимский вокзал, и вместе с ним уплывал от меня первый, если не считать отца, мужчина, которого я полюбила. И последний…
        С таким комфортом, как в тот раз, я не ездила никогда.Мне больше нигде не удавалось испытать такой полноты ощущения простора и свободы, которое возникло у меня сразу, как только я вошласо своим рюкзаком в этот старый, задрипанный, но полностью наш вагон. Славик с папой заняли купе, соседнее с логовом проводников, я вообще оказалась в своем купе одна, остальные тоже разместились с немыслимыми для советских людей удобствами. Прошли годы, и сейчас нельзя никого удивить ни собственной яхтой, ни частным самолетом. Но тот вагон, свой до самой Москвы, снится мне много лет. И ведь это именно Леня в день своего и моего рождения подарил его мне…
        Хозяйственной жизнью вагона распоряжались два человека: проводник Вася Халявин и его напарница, она же сожительница, Нинка. Вася был плюгавым спившимся дегенератом с несостоявшимся интеллектом, даже убогие зачатки которого были разрушены алкоголизмом. Почти всю дорогу он находился попеременно то в состоянии прострации, то в белогорячечном бреду. Нинка хлопотала по вагонному хозяйству, кипятила чай, что-то все время протирала и мыла, а Вася в неестественной позе сломанной старой куклы валялся на нижней койке в купе проводников. Через сорок минут после отхода поезда он внезапно очнулся и с безумным ревом вылетел в коридор. Непонятно, что ему примерещилось, но левой рукой он вцепился напарнице в волосы, а правой принялся лупить ее куда придется. Нинка взвыла, мужчины бросились к ней на помощь. Но когда отец с приятелем отодрали от нее хрипящего Василия и уже собрались вломить ему для успокоения, Нинка закрыла сопливую мразь своим обширным телом.
        - Не троньте Ваську! - кричала она. - А не то всех в милицию сдам, как на станцию приедем. - С этими словами она, словно заботливая мать, на руках оттащила небритого вонючего младенца в свое купе. Вернувшись в коридор, она примирительно, но все же не без укоризны в голосе сказала моему опешившему папе: - Че вы его трогаете?
        - Вы же сами орали, что вас убивают!
        - Так ведь то от неожиданности орала, как он мне в волосья вцепился, ирод. Тут и не так заорешь! А вы культурные люди, нешто не видите, что, коли будет нужда, так я его сама отхожу по первое число?!
        Отец пожал плечами:
        - По-моему, уже давно пора!
        Но Нинка была не согласна:
        - А смысл? Есть в этом смысл? - применила она неожиданно философскую категорию. - Ну двину я его по голове пару раз! Так он после этого просто будет гадить где попало - и все! Нету никакого смысла!.. Чаю будете?
        - Еще как! - ответили мы хором и направились в зал, занимавший по меньшей мере половину площади вагона. Недолго думая, мы разложили между осциллографами и прочими громоздкими приборами нехитрую снедь, среди которой особо выделялся похожий на гордый фаллический символ копченый колбасный сыр, продававшийся в привокзальном уфимском гастрономе по полкило в одни руки, зато без всяких талонов, необходимых для покупки большинства продуктов. Еще у нас были хлеб, огурцы, помидоры и огромная банка засахаренного башкирского меда. Мед мазался на хлеб и в таком виде шел к чаю вместо торта, и было это незатейливое кондитерское блюдо потрясающе вкусным.
        Разговоры во время трапезы касались самых разных вещей. Мы обсуждали поход, особенно радуясь его счастливому завершению, и изменения в стране. Начиналась перестройка, сопровождавшаяся окончательным исчезновением вкусных продуктов и появлением интересных печатных материалов. Прочитать все одному человеку было нереально, поэтому все пересказывали друг другу откровения из книг, газет и журналов, до которых кому-то удавалось добраться. Славик, помнится, почти все время молчал и только один раз вякнул, что время читать книжки и журналы подходит к концу и наступает время зарабатывать деньги. (Следует отметить, что деньги в то время в нашей компании обсуждались меньше всего и не считались достойной темой. Даже мама, вкалывающая как проклятая, чтобы заработать эти самые деньги, считала ниже своего достоинства их обсуждать.) Все замолчали и повернулись в сторону Славика. Тот поерзал на прикрученном к полу сундуке с инструментами, на котором сидел, и заявил, что считает главным делом каждого мужчины зарабатывать деньги. Отец усмехнулся и пожелал выступившему «попутного ветра во все паруса». Народ засмеялся
и продолжил обсуждение очередного бестселлерао сталинских временах, напечатанного в каком-то толстом журнале.
        Я же подмигнула Славику, чтобы он не слишком комплексовал по поводу собственного убожества, и чуть не рассмеялась в голос, вновь вспомнив о недавнем происшествии в салават-юлаевском плесе. Потом я задумалась о стремительнопокорившем мое сердце Лене Ильине. Интересно, шутил он или нет? Правду ли он сказал отцу, что приедет просить моей руки, или это просто было сказано только для того, чтобы повеселить маленькую девочку? Я поймала себя на том, что мысль о возможном замужестве томительно приятна. Я даже забыла, что планировала всю жизнь провести рядом с родителями - с заботливой и усталой мамой и обожаемым отцом. Я сама себя остановила. Прошло чуть больше суток с того момента, как я встретилась с молодым человеком, - и что, уже влюбилась? Я, всю жизнь смеявшаяся над романтическими мечтаниями своих школьных подруг, позволила себе и впрямь решить, что шестнадцатилетняя десятиклассница, одетая в прокопченную штормовку, приглянулась в качестве будущей жены взрослому, уже окончившему институт человеку? Надо мной посмеялись, как над ребенком, а я раскатала губы?! Ведь он даже не спросил ни нашего адреса,
ни номера телефона!
        Последнее соображение показалось мне грустным и убедительным. Я почувствовала, что сейчас заплачу и даже не смогу объяснить всей веселой компании, почему реву. Плеснув себе в чайный стакан изрядную порцию мерзкого дагестанского коньяка, доставшегося нам из бездонных запасов уфимской комендатуры, я залпом выпила и, пробормотав, что устала, направилась спать.
        Мне показалось, что алкоголь моментально проник в мой мозг. Когда я вошла в свое купе и села на полку, весь окружающий мир покачивался и плыл в такт колебаниям несущегося по железным рельсам вагона.
        Я с силой задвинула зеркальную дверь купе, разделась до трусов и, перед тем как завалиться в постель, критически осмотрела себя в зеркале. Ну кому я могу понравиться? Совершенно закономерно, что мальчишки никогда не пытались за мной приударить. Ничего нет во мне женственного, соблазнительного! Смуглая шатенка невысокого роста, метр шестьдесят два. Никакой утонченности в фигуре, руки, как у мальчишки, с коротко остриженными ногтями. На ладонях - мозоли от весел и топора.
        По рукам сразу видно, что я все время занималась спортом, более подходящим для мальчиков: то самбо, то стрельбой из пистолета, то рубкой дров… Глаза серые, нос… нос как нос. И губы как губы, не огромные, не сладострастные, как в заграничной рекламе помады. Полно веснушек и красных следов от жестоких комариных налетов. Ноги прямые, слава богу, не волосатые, но не от ушей растут и не от коренных зубов. Не худая совсем, талия сантиметров шестьдесят пять, а как поем - так и все семьдесят, не меньше. Грудь, как мне кажется, великовата, ходить без лифчика я еще могу, но при беге сиськи болтаются так, будто вот-вот оторвутся. Мне еще все время кажется, что они не совсем симметричные, левый сосок явно чуть больше правого. Я все время собиралась измерить их, но как-то странно мне казалось брать линейку, приставлять ее к себе… На левой груди теперь красовался огромный покус. Я навсегда запомнила того слепня или, может быть, овода, который умудрился укусить меня прямо сквозь футболку, когда мы проходили небольшой порог в самом конце маршрута. Рядом с перекатом на лугу паслось большое стадо, а этот
членистоногий гурман, видимо, пресытился мычащей говядиной и решил побаловать себя человечинкой. Грудь мою он выбрал, видать, из-за того, что всевозможным рулькам и голяшкам все же предпочитал на вкус вымя. Огромное насекомое вцепилось в мою плоть, а я, сидя впереди, не могла ни на секунду отпустить весло, иначе бы наша лодка со всего маху влетела в огромную серую скалу. Боль в момент укуса была ужасной. Даже после того, как я, пройдя порог, остановила байдарку и густо обмазала укус йодом, красное пятно продолжало расти. Кожа в этом месте на ощупь оставалась воспаленной и горячей. Я еще раз рассмотрела уродующее левую грудь пятно и решила по приезде в Москву сходить в поликлинику.
        Голова ужасно кружилась. Я легла, натянула простыню до самого подбородка и ощутила себя совсем маленькой, несчастной, никому не нужной. Еще два дня назад я твердо знала, что очень нужна своим родителям, и уже одного этого мне было более чем достаточно. Что такого случилось вчера? Почему этот парень, пустивший меня пописать и, следуя указаниям собственного начальства, устроивший нам поездку в отдельном вагоне,занял такое место в моей душе? Почему же он не спросил, как нас найти в Москве?! Я лежала с открытыми глазами и хлюпала носом.
        В этот момент в купе как-то тихо и, я бы сказала, воровато протиснулся Славик. Он даже не заметил, что на моих глазах - слезы, и, повздыхав, начал пояснять свою мысль о том, что деньги, на его взгляд, в ближайшее время будут играть намного большую роль, чем раньше, а пренебрежение, которое интеллигентская среда демонстрирует по отношению к материальным ценностям, совершенно ничем не оправдано. Он говорил еще и еще, не ожидая от меня никакой реакции, я была ему за это очень благодарна. Я не слушала его болтовню, но она отвлекала меня от дурацких мыслей.
        Был разгар дня, и в окно безжалостно лупило солнце. Слепящие лучи пробивались сквозь толстое двухслойное стекло, преодолевая его, по-видимому, вековечную немытость. Повернув голову, я увидела, что мои глаза находятся как раз напротив ширинки Славиковых брюк. В голову мне взбрела идея повторить салават-юлаевскийэксперимент. Как бы ненароком я повернулась и подтянула простыню таким образом, что моя правая грудь высунулась наружу и частично оказалась предоставлена его обозрению. Через секунду я заметила, что Славик запнулся, начал заикаться и путаться в словах. Зато в штанах началось движение. Левая брючина в верхней своей части оттопырилась, и я заметила, что задергавшийся внутри ее большой упругий стержень уперся в грубую ткань и не может подняться дальше вверх. Эксперимент дал повторный положительный результат! Я поняла, что все-таки хотеть меня можно, и, чтобы подавить явную улыбку, прикрыла глаза. Спустя короткое время, может быть всего несколько секунд, я ощутила, что Славик пересел на краешек моей полки и, наклонившись, целует мою шею. Я хотела было согнать его, но, кроме шума в голове,
ощутила еще приятную истому и решила позволить ему некоторое время продолжать это занятие. Довольно быстро, не удовлетворившись моей шеей, он запустил руки под простыню и начал гладить и тискать грудь. Покусанную левую сиську я загородила, но правая явно получала от этой первой вжизни мужской ласки некоторое удовольствие. Особенно мне понравилось, как он проводил пальцем вокруг соска, а потом тихонько пощипывалего. Вместо того чтобы прекратить все немедленно, я не удержалась от искушения и, расстегнув молнию на его штанах, запустила туда своюруку. Порывшись в сатиновых трусах, я наконец нашла что искала и, ухватившись за горячий пульсирующий орган, милосердно дала ему задраться вверх, к чему он и стремился. Несмотря на странное нездоровое состояние, держать в руке эту толстую подергивающуюся живую палку мне понравилось. Тихий стон членовладельца был мне так же забавно-приятен. Когда Славик залез пальцами мне между ног, там уже было совершенно мокро. Дальнейшее я помню плохо до того момента, пока не ощутила внезапную резкую боль, как будто мне с силой вывернули, даже вывихнули ногу. Я очнулась и
поняла, что означает эта боль и эти резкие толчки внутри меня, но не закричала, так как больше всего на свете не хотела, чтобы отец и наши друзья услышали меня и вошли. Не говоря ни слова, я вывернулась и вышвырнула наружу порвавший меня член. Со всей силы я сжала его вруке, и в этот момент Славик опять застонал, дернулся и выпустил мне на живот горячую липкую струю.
        - Вон отсюда! - Я скрежетала зубами от омерзения и к нему, и еще больше к самой себе.
        Мне не был нужен ни он сам, ни его хер, заляпанный сейчас моей кровью. Доигралась, закомплексованная дура!
        И в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился проводник Вася. Тупо глянув на мои скомканные простыни и на Славика, лихорадочно пытавшегося застегнуть брюки, Василий все же продолжил протискиваться к столику, бормоча себе под нос:
        - Что, е…ся, молодежь? Е…теся, е…теся… А я тута с вами в уголке посижу, покурю с вами тута…
        Головная боль и тошнота сделались невыносимыми. Я свесилась вниз, и меня тут же вырвало прямо на пол. Но облегчения я не почувствовала. Сознание покинуло меня. 
        МЕНИНГИАЛЬНЫЙ СИНДРОМ и не только…
        Несколько дней и ночей я провела в полузабытьи, ощущая сквозь проблески сознания дикую головную боль, причем казалось, что голову мою с силой сжимают железным обручем. Тошнота тоже никуда не делась. Меня неоднократно пытались напоить то водой, то чаем, но мой организм отторгал поступавшую в него жидкость. Окончательно я пришла в себя уже в палате, точнее, в тесном двухместном боксе в главном здании Центральной московской инфекционной больницы. Но тогда я сама не знала, где нахожусь. Из небытия меня опять-таки вырвала боль, только уже не в голове, она, слава богу, уже чуть-чуть успокоилась. Больно было в локтевом сгибе правой руки, куда пожилая полная медсестра с проклятиями заталкивала тупую иглу.
        - Что же это за безобразие такое? - причитала дама в белом халате. - Это ж не иглы! Это же крючки какие-то! Как, скажите на милость, такой иглой в вену попадать?! Я здесь все изорвала, к чертовой бабушке!
        - Вы не волнуйтесь, пожалуйста, - попыталась я ее успокоить. - Я потерплю.
        - А ты, милая, уж лучше помолчала бы! - резко ответила она мне, будто не мою руку вовсе терзала варварским инструментом. - Тебя покамест не спрашивают.
        Наконец вена была поймана, и моя кровь узкой темно-вишневой лентой устремилась по изогнутой пластиковой трубке.
        Я вновь закрыла глаза, как мне показалось, на секунду, но, когда открыла их, передо мной сидела мама и внимательно смотрела на меня красными воспаленными глазами. В помещении мы были не одни. Скосив глаза, я увидела, что два санитара стаскивают с соседней кровати чье-то совсем маленькое тельце, прикрытое простыней. Я никогда не видела свою соседку по больничному боксу. Это могла быть школьница, или высохшая старушка, или миниатюрная женщина средних лет, но я четко поняла одно: охотившаяся за мной смерть ошиблась койкой и ушла с другой добычей.
        Мама заметила, что глаза мои открыты, и на лице ее отразились надежда и волнение. Я вытащила из-под одеяла руку, помахала ею в воздухе, а потом положила ладонь на мамино колено. Мама тихонько заплакала.
        - Мама, это часто так бывает? - с усилием разлепив губы, спросила я.
        - Что так бывает, девочка моя? - Мама не поняла моего вопроса.
        - Ну, когда… становишься женщиной, у многих это так проходит?
        Мама всхлипнула:
        - У тебя еще бред! О чем ты говоришь?! Ты в инфекционной больнице!
        - Почему в инфекционной?
        - Тебя, наверное, укусило какое-то насекомое и занесло инфекцию. Боялись, что это энцефалит. Но, слава богу, нет. Но все равно это опасное воспаление коры головного мозга. Врачи не понимают, кто тебя покусал и чем заразил. Но ты умница, выкарабкалась. Спасибо тебе, моя девочка! - Мама сжала в своих ладонях мою руку, а потом поцеловала ее.
        Сознание мое уплыло, но на сей раз я просто уплыла в блаженный сон, без боли и тошноты.
        Судя по всему, я начинала выздоравливать. Несколько дней я еще пробыла как в тумане, но все же сама ходила в туалет, держась за стены и спинку кровати. Приятный пожилой еврей в белом халате, видимо, мой лечащий врач, часто осматривал меня и беседовал с мамой. Постоянно звучало словосочетание «менингиальный синдром». Иногда ко мне в палату заходил насупленный очкастый заведующий отделением и, не обращая внимания на мое присутствие, втолковывал маме, что не следует рассчитывать, что в дальнейшем я смогу учиться столь же легко, как до болезни, и необходимо на ближайшее после выписки время обеспечить мне щадящий режим. Мамино лицо я видела все время заплаканным, но сама по мере утихания головной боли испытывала только покой.
        Я находилась в дремотном забытьи, и меня часто посещали сны. Однажды мне приснился Леня, его спокойная и ласковая улыбка, его руки, теплые и нежные. Словно наяву мы гуляли с ним, взявшись за руки, по роскошному тропическому парку. Я прекрасно понимала, что это сон и мне никогда больше не увидеть Леню, равно как и не вырваться из навязчивых объятий своей горячо любимой родины. Я осознавала, что разноцветных тропических птиц, изумрудных игуан и наглых мартышек я могу увидеть только в кино или в зоопарке.
        - Ты мой сон, правда ведь? - все же спрашивала в надежде на чудо.
        Он смеялся мне в ответ и обещал, что я увижу весь этот мир своими глазами, что не только тропический рай, но Лондон, Париж и Рим станут частью моей новой жизни.
        - А ты? Где я найду тебя? Ты даже не поинтересовался номером моего телефона, ты не спросил моего адреса, когда мы прощались!
        - Не волнуйся! Ведь я с тобой. Я уже здесь… - ответил он мне спокойно и ласково.
        На этих словах я открыла глаза и… увидела его лицо! Леня сидел возле моей кровати на облупленном больничном стуле. На нем было уже не выцветшее солдатское хэбэ, а обычный гражданский костюм, на шее даже красовался галстук.
        - Где мама? - почему-то ничего другого я не могла сказать.
        - Сейчас ночь, а посещения разрешены только с пяти до восьми вечера. Ей нельзя здесь было больше находиться и пришлось уйти.
        - А тебе можно?
        - Мне можно.
        - Почему?
        - Главврач этой больницы мечтал, чтобы его дочь с женой съездили на недельку в Сочи. Места в санатории для него не проблема, но с билетами оказалось намного сложнее, чем он рассчитывал. Ему нужно было двухместное купе в спальном вагоне.
        - И что, ты ему помог?
        Он посмотрел на свои наручные часы:
        - Они сейчас уже в Туле.
        - А почему ты в галстуке?
        - У меня сегодня планировалось торжественное событие.
        - Какое?
        - Я сегодня приехал к вам домой просить твоей руки. Приехал без предупреждения. Сюрприз хотел сделать. Ну мне и рассказали, что с тобой стряслось. Несколько часов ушло на решение проблемы с главврачом. И вот я тут.
        - А как ты узнал, где мы живем? Ты же у меня не спросил ни адреса, ни телефона даже…
        - Я же с отцом твоим башкирский мед своим роднымпередал! Ивзял у него ваш телефон и адрес, чтобы мои родители смогли позвонить и забрать передачу.
        Тут я вспомнила про сверток, который папа держал в руках, когда мы влезали в вагон. Дура я была, какая дура! Все могло быть совсем по-другому! Почему же я не спросила папу, что у него в руках?!
        Я отвернулась к обшарпанной, покрытой мерзкой голубой водоэмульсионной краской стене, чтобы Леня не видел, что творится с моим лицом.
        - Ну и что они тебе ответили?
        - Твой отец, шутя, я надеюсь, обозвал меня педофилом и сказал, что ты сама будешь решать, когда вырастешь. Так что расти поскорей… - Помолчав, он добавил виновато: - Я не знал, кстати, что тебе только шестнадцать.
        - Я буду быстро расти, - хлюпнула я носом. - И непременно приму твое приглашение, то есть, прости, предложение.
        Леня поставил на тумбочку поднос с моими любимыми абрикосами и грушами. Несколько фруктов было уже очищено от косточек, порезано на кусочки и выложено на отдельную тарелку. На подносе лежали вилка, нож и стопка салфеток. Он еще раз нагнулся к своей сумке и вытащил из нее две бутылки минеральной воды «Боржоми», стакан и открывалку.
        - Мне сказали, что это все тебе уже можно, - сказал он. - Ты поешь? Тебе помочь приподняться?
        Я резко повернулась к нему и сквозь слезы увидела лицо человека, которого видела в четвертый раз, а знала и любила, как мне казалось, с глубокого детства. Я слышала его спокойный голос, и было такое ощущение, что он говорил со мной всегда. Мне страшно хотелось приподняться и поцеловать его в губы, но я не могла этого сделать. Я не помнила, когда в последний раз чистила зубы и умывалась ли вообще с начала своей болезни. Образ девушки из инфекционной больницы, бросающейся в объятия к молодому человеку, шокировал меня саму. Я вновь вспомнила, что произошло в поезде, и меня охватило незнакомое до того часа ощущение непоправимой беды. Тем не менее я чувствовала голод и, приподнявшись на постели, подцепила вилкой половинку абрикоса, прожевала и, не без напряжения, проглотила. Больше я съесть не могла и попросила Леню оставить меня и идти домой. Была уже ночь, и мне было очень стыдно, что дорогой мой спаситель дежурит у моей кровати, а не спит дома. Он кивнул, погладил меня по голове и скрылся за дверью бокса.
        Сделав над собой усилие, я спустила ноги с постели и, держась за спинку стула, поднялась. Вторая кровать все еще пустовала, и, хотя свою умершую соседку я не помнила, мне все равно было страшно. В боксе, в отличие от обычных многоместных палат, был свой туалет. Там же находился умывальник с маленьким зеркальцем над ним, и я смогла на себя полюбоваться. Зрелище, прямо скажем, было жалкое - слипшиеся волосы, желтая кожа, потрескавшиеся губы и огромные синяки под глазами. На пластмассовом крючке слева от зеркала висел предназначенный мне выцветший больничный халат, а одета я была в принесенную мамой из дома старую ночную рубашку.
        Задрав ночнушку до подбородка, я увидела, что похудела, тело мое, как мне показалось, даже одрябло. Сдувшиеся груди в неверном свете флуоресцентной лампы походили на слепые и грустные мышиные мордочки. Я заметила, что в стакане с зубными щетками на умывальнике торчит невесть откуда взявшаяся там простенькая шариковая ручка. Сама не знаю, что на меня нашло, но я взяла эту ручку и нарисовала на каждой провисшей сиське по два широко распахнутых глаза с длинными ресницами. «Мышки» в зеркале, излечившись от «слепоты», сразу повеселели и вызывающе «выпучились» на окружающий мир.
        Я услышала торопливые шаги за дверью бокса и быстро опустила ночную рубашку. Выглянув из уборной, я увидела, что он вернулся. Он тихо вошел, по-видимому, опасаясь меня разбудить, и вздрогнул, когда я, словно привидение, возникла в дверях туалета.
        - Ты что-то забыл? - спросила я с нескрываемой радостью.
        - Извини, входные двери закрыли на замок, и я не смог никого найти, чтобы меня выпустили. Я вспомнил, что у тебя вторая кровать пустует, и решил попроситься на ночлег.
        Это была вторая ночь, которую мы проводили вместе.Если, разумеется, первой считать веселуюпьянку в уфимском депутатском зале. Сняв толькоботинки, пиджак и галстук, Леня лег на кроватьмоей усопшей соседки. Он рассказывал мне про себя, про свое детство, про родителей, промладшую сестру Олю и про только что прошедшие военные сборы. Он был потрясающим рассказчиком, и я прохохотала половину ночи. Умираяот смеха, я вдруг почувствовала, что проклятыйменингиальный синдром больше не имеет комне никакого отношения.
        Я сама не заметила, как меня сморил сон, и проснулась, ощущая себя здоровой и счастливой. Его рядом уже не было, осталась только записка, которую я храню долгие годы: «Ты самая замечательная девочка в мире! Выздоравливай и расти скорей!» И приписка внизу: «Кстати, родственники привезли мне из-за границы видеомагнитофон и кучу классных фильмов! Кое-что я с друзьями уже посмотрел, но с удовольствием посмотрю с тобой еще раз!» Излишне говорить, что к тому моменту ни одного видеомагнитофона я еще не видела и все, что Леня рассказал, показалось мне ужасно интересным.
        На следующий день в пять вечера одновременно с папой ко мне непонятно зачем пришел Славик. Я сама от себя не ожидала, что смогу с ним общаться, но почему-то неприязни к нему не испытывала. Я приняла цветы и тортик «Ленинградский», который потом с успехом скормила дежурным медсестрам. Меня неимоверно потрясло то, что Славик с папой умудрились найти общий язык: оба наперебой рассказывали о своих планах покупать и продавать отцовскому институту какие-то персональные компьютеры через какой-то Центр научно-технического творчества молодежи - НТТМ, новоявленное детище перестройки и комсомола. Надо сказать, что у папы в первый раз появился интерес к зарабатыванию денег. До сих пор не могу понять, как Славику удалось подействовать на него таким образом.
        Я слушала их и не переставала думать о нем - о Лене. Я очень ждала его прихода и при этом не хотела, чтобы они со Славиком пересеклись даже на миг. Это притом, что я совершенно не ощущала Славика человеком, с которым меня хоть что-нибудь связывает. Я не испытывала к нему ничего, кроме, может быть, легкой досады. И то направленной скорее на себя. Славик был никто, просто прохожий идиот, наступивший мне на ногу, и то только потому, что я сдуру подставилаее сама. Когда отец на минуту вышел в туалет,Славик повернулся ко мне и, покраснев до корней волос, пробормотал какие-то нелепые извинения, а также выразил готовность на мне жениться, когда я достигну брачного возраста. Я расхохоталась ему в лицо. Славик стал и впрямьпо-настоящему первым - первым мужчинойв моей жизни, которого я открыто послала на х..! С годами их стало можно комплектовать в колонны!
        Вернувшийся к моей кровати отец не понял, что между нами произошло, и посетители довольно быстро покинули меня, чтобы продолжить свои новые коммерческие занятия. А я осталась ждать Леню. Кто-то принес мне книгу Рыбакова «Дети Арбата», но чтение никак не шло. Мысли галопом скакали в выздоравливающей голове, и я, нацепив больничный халат, вышла пройтись по отделению. Пошатавшись туда- сюда по пахшему дезинфекцией коридору, я села в старое облупленное кресло возле входа в отделение, чтобы не пропустить, когда придет Леня.
        Рядом был сестринский пост, и две медсестры свистящим шепотом делились друг с другом больничными новостями. Одна из них, та самая говорливая толстуха, что разворотила мне руку тупой крючковатой иглой, рассказывала другой, молчаливой худощавой тетке, о случившейся аварии:
        - Из всей больницы только у нас одних горячая вода есть. У нас да в морге! Из бойлерной в морг кипяток бьет, прорвало, и остановить не могут. Просто потоп! Ниагара какая-то! На моем последнем дежурстве началось, так за ночь стену корпуса подмыло. Это с той стороны, где стройка идет. Двух старух унесло куда-то, покойниц, и санитар пьяный ошпарился. Старух до сих пор отыскать не могут. Родня к каждой понаехала, хоронить их хотят, а где их теперь найти? Их, может, на стройку в котлован унесло, а там ночью-то в темноте или щебнем закидали, или бетоном залили. А родичи-то, что те, что другие, упились, безобразят. Говорят, мы, дескать, за кладбищенские места денег заплатили, могилы выкопали, а в ЖЭКе ключей от комнат без справок о погребении не дают. Говорят, пообещали, если старух так и не найдут, им того санитара, если он помрет, конечно, хоронить отдать. Он одинокий, санитар-то. Да что с людей-то взять?! Они вместоблагодарности - в драку! А он, санитар, в смысле, все равно не помер и с каждым часом все живее становится - чего ему, пьяному, с кипятку-то будет?!
        Услышав все это, я едва не расхохоталась вслух, но потом подумала, что, может быть, одна из этих несчастных старух, унесенных горячей «Ниагарой», и была моей соседкой по боксу. Я было загрустила, но в этот момент появился Леня, и я, забыв обо всем, бросилась навстречу.
        БРОШЕНА и не только…
        На следующий день меня неожиданно выписали. Была пятница, и мне удалось уговорить врачей не оставлять меня на выходные. Мама в очередной раз отпросилась с работы и приехала меня забирать. Я бы предпочла, чтобы тащить сумку мне помог папа, но он был, как раздраженно заметила мама, очень занят.
        Дом я не узнала. Вся квартира была завалена коробками и коробочками из серого и белого гофрокартона. На упаковках были отпечатаны английские слова и какие-то иероглифы. Надо сказать, что до этого дня у нас дома не было практически никаких импортных вещей, кроме, может быть, польской туристической палатки и маминых финских сапог, купленных случайно в ГУMe три года назад. Черно-белый телевизор
«Восход» с диагональю пятьдесят один сантиметр, радиоприемник «Дзинтарас» и бобинный магнитофон «Маяк» - это была вся техника в нашей семье. А теперь я увидела, что двухкомнатная квартира битком забита самыми настоящими персональными компьютерами, каждый из которых в моем представлении стоил больше, чем вся наша пятиэтажная хрущевка.
        Папа был дома и в крайнем возбуждении говорил с разными людьми по телефону. Моего появления в квартире он почти не заметил. Я, честно говоря, немного обиделась, хотя виду не подала - распаковывала сумку и вновь осваивалась в родительском доме, где отсутствовала около полутора месяцев после отъезда в поход. Противная слабость не покидала меня до сих пор, я устала даже от дороги из больницы и решила ненадолго прилечь. Но это оказалось практически неосуществимо - на моей кровати лежали два разобранных системных блока. Я была потрясена, увидев, как мой всегда такой невозмутимый и спокойный папа буквально затрясся от негодования, когда я попыталась переложить электронные платы с моей кровати в уголок на газету.
        Под нажимом мамы он все же согласился переместить свои электронные сокровища на большой обеденный стол, который пришлось дополнительно раздвинуть, так как на нем к тому моменту уже лежало немало железок и бумажек с инструкциями на китайском и корейском языках.
        Жизнь в нашем доме и лично у меня резко переменилась. Словно по мановению волшебной палочки, у нас появились деньги, причем, по прошлым понятиям, совершенно немыслимые. Папа со Славиком открыли кооператив и вели бойкую торговлю компьютерами. Поначалу, пока не была снята комната в особняке роно на проспекте Мира, весь бизнес велся прямо у нас дома. Компьютеры привозили к нам домой, как правило, иностранные студенты: индийцы, арабы или африканцы. Отец рассчитывался с ними наличными, которые получал в Промстройбанке - там кооператив открыл счет. Клиентами были самые разные нуждавшиеся в современных компьютерах государственные организации. Они переводили безналичные средства, а отец со Славиком, щедро раздавая взятки руководству этих учреждений, покупали за нал столь нужную предприятиям вычислительную технику.
        Впоследствии мне казалось, что это было такдавно,что уже не относится впрямую к моей жизни. Этот период жизни выпал из моей памяти, сознание его отторгло. Папа тогда изменился до неузнаваемости. Он стал другим - напыщенным и нервным одновременно, чужим и скучным. Он перестал вообще быть «папой», а как-товдругпревратился в чужеватого «отца» и уже не брал в руки гитару.
        Изменился не только он. Вся наша компания из веселой полудиссидентской стала нудноватой и сугубо коммерческой. Даже пахнуть наши друзья и приятели стали по-другому. Вместо «Явы» все окутались дорогим заграничным дымом. Только мать Славика продолжала вонять «Беломором», материться точно так же, как раньше, и вызывала у меня все ту же брезгливую жалость.
        У нас, как и у большинства новоявленных предпринимателей, появилась машина. Отец купил у директора собственного института «Волгу», которую тому «выделили» еще в середине семидесятых годов по особой разнарядке министерства. Проехал бывший владелец на ней совсем немного, так как имел возможность без ограничений пользоваться служебной машиной с водителем. Тогда наша «Волга», жалкий убогий рыдван, немедленно явилась предметом неистовой зависти всех окружающих владельцев
«Жигулей» и «Москвичей». И даже нам самим она казалась тогда просто волшебной колесницей.
        Но не это было главным в моей жизни. У меня случилась беда. Я была влюблена и явно брошена. Леня исчез. Он ни разу не появился и после моей выписки даже не позвонил. У отца не сохранилось никаких его координат. Я по десять раз на дню перечитывала его единственную записку, написанную в моей больничной палате. Я выздоравливала и, наверное, даже росла, как он и просил, но понимала, что почему-то вдруг стала ему не нужна. У нас дома появился огромный цветной телевизор, но мне не хотелось ничего смотреть. Я не усердствовала в школе, да от меня после менингиального синдрома особых достижений никто и не ждал. После занятий я обычно делала уроки с кем-нибудь из одноклассниц, так как квартира наша, как я уже сказала, стала абсолютно непригодна для жизни и учебы. Иногда я днем просто шлялась, стараясь ни о чем не думать и убеждая себя, что ничего такого не произошло и что он мне ничем не обязан. Он взрослый человек и, наверное, понял, что я просто маленькая девочка, и я не для него.
        Я наступила на горло собственной гордости инашлатот самый вагонный НИИ, в который, какЛенярассказывал нам еще в Уфе, его распределилипосле окончания института. Но крайне нелюбезнаядама из отдела кадров ответила мне,чтоникакого Леню Ильина она не знает и что девочкамоего возраста должна ходить в школу, а не морочить голову занятым людям.
        Я звонила в милицию и ходила в наше районное отделение МВД, умоляя сообщить мне, не происходило ли каких-нибудь несчастных случаев смолодым человеком по имени Леонид Ильин.Меня повсюду просто посылали, причем глядели какна какую-нибудь шалаву. В конце концоводин вежливый лейтенантик, дежуривший в паспортном столе, пообещал мне узнать про все возможные происшествия в Москве и области. Онсказал, то проверит, не попал ли мой любимыйвкакую-нибудь беду. Я дала ему свой номертелефонаи попросила звонить в любое времяДня илиночи, если он что-то узнает. Через дваДня мамасказала, что мне звонили из милиции ивелелипередать, что мой знакомый в аварии не попадал и жертвой преступления не становился. При этом мама была очень раздражена и попросила меня больше ни о каком Лене с ней не заговаривать.
        Я твердо решила на следующий деньвсе-такипоговорить с мамой о причинах такого настроения. Но разговор этот не состоялся. На следующий день от нас ушел папа.
        РУХНУВШИЙ МИР и не только…
        Произошло то, чего произойти не могло! Не могло никогда! Мой мир рухнул. Папа уходил. Уходил плохо - к той самой аспирантке, которуючетыре года назад трахал на моих глазах в «хозяйственной» палатке. Она, разумеется, не помолодела за это время, но возрастная дистанциямежду мной и ею все же сократилась. Онабыластарше меня уже не в два раза, как тогда, а всего лишь на двенадцать лет. А это уже совершенно другое дело. Отца уводила уже вполне сформировавшаяся, одуревшая от одиночества и недо…ба стерва, использующая последний шанс,чтобобзавестись собственным, пусть сорокапятилетним, но уже состоявшимся и пока еще крепким мужиком. Я это чувствовала. И чувствовала, что отца понесло. Ему больше не нужна была стареющая усталая сорокалетняя жена. Не нужна и повзрослевшая, обожающая его дочь. Он решил начать новую жизнь, в которой нам не было места. И ему самому в ней тоже места не было. Это уже был совсем другой человек, незнакомый мне, чужой и безразличный.
        Подходили к концу восьмидесятые, но в то время жилье в нашей стране еще не покупали и не продавали. Квартирный вопрос встал очень остро. Вынужденный совместный поиск решения проблемы окончательно убил в моих отношениях с отцом все человеческое.
        Наша двухкомнатная квартира в пятиэтажке на Юго-Западе была разменена на однокомнатную в соседнем доме для отца, а нас с мамой выбросили аж в Серпухов, в старую и неухоженную однокомнатную квартиру на пятом, последнем, этаже панельной хрущевки в десяти минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Маме предложили в самом Серпухове неплохо оплачиваемую по тем временам работу, но на самом деле в экономическом плане мы просто рухнуливпропасть.
        К моменту переезда я уже совершенно не узнавала в истеричном и подозрительном мужикесвоегоотца, такого любимого и обожаемого папочку.Я не представляла себе в руках этогоставшегомне чужим человека ни гитары, ни весла.Для него существовала только эта крашенаядрянь,деньги да еще его неизменный компаньонСлавик.
        К тому же среди старых друзей, годами приходивших в наш дом и евших из маминых рук, не нашлось никого, кто помог бы нам переехать, взял бы на себя заказ машины и грузчиков, за которых нам с мамой тоже пришлось платить из последних денег. Маме было очень нужно, чтобы хотя бы кто-то из старых друзей зашел к нам и сказал какие-то человеческие слова. Но никто из бравых интеллигентов-шестидесятников, обретавших еще недавно капли свободы на маминой кухне, не пришел, не предложил денег, не попросил обращаться в случае необходимости.
        Впрочем, для меня лично подлое поведение всех этих говнюков уже не имело никакого значения. А отец для меня просто умер. Я не могла перестать любить самого дорогого мне человека, того, кому я буквально поклонялась многие годы. Его просто не стало больше на этой земле. Я его не видела с тех пор никогда, а потом он умер уже по-настоящему.
        Несколько лет назад они вместе с молодой женой погибли в автомобильной катастрофе. У меня были небезосновательные подозрения, что катастрофа была не случайной, но собственного следствия я по многим причинам проводить не стала. У отца и этой прошмандовки рос умственно неполноценный сын, в одночасье ставший круглым сиротой, и его взяла к себе моя мама. Кроме нее, несчастный олигофрен не нужен никому на белом свете. И мама самоотверженно взялась нянчить несчастное существо, обреченное без нее на неминуемую гибель в нашем жестоком мире.
        Впрочем, это все еще было в далеком будущем. В Серпухов мы переехали в середине апреля. Менять школу за полтора месяца до выпускных экзаменов было поздно, и я все это время таскалась на учебу на электричках и в метро. На дорогу уходило по два часа в один конец, и, понятное дело, оканчивала школу я в совершенно отупелом сомнамбулическом состоянии. В довершение ко всем проблемам выяснилось, что я из-за прошлогодней болезни и всего за ней последовавшего так и не оформила после своего шестнадцатилетияпаспорт, а без него невозможно ни выписаться из старой квартиры, ни оформить серпуховскую прописку, ни подать документы в институт. В один из первых теплых весенних дней, сразу после уроков, я направилась в свое старое отделение милиции, где на втором этаже находился паспортный стол. Заполнив все, что требовалось, и сдав документы, на выходе из кабинета начальника я налетела на того доброжелательного лейтенантика, который брался узнать что-нибудь про моего Леню.
        - Ну что? - спросил он, моментальновспомнивменя. - Списались вы со своим гражданином…Как его там… Запамятовал я. А! Вспомнил!С гражданином Ильиным. Вот!
        - Как списалась?
        - Как-как?! Я же вашей матери адрес его дал в колонии-поселении.
        -В какой колонии? В каком поселении? - В голову мне ударило так, будто проклятый менингиальный синдром обрушился с прежней силой.
        - А-а… - протянул лейтенант. - Она вам говорить, наверное, не захотела! Осужден он, получил два года «химии» за распространение порнографии и развратные действия в отношении лиц, не достигших совершеннолетнего возраста. Легко отделался еще…
        Я почувствовала, что окаменеваю и внутри меня все холодеет.
        - Так адресок вам дать? Или как?
        Я замотала головой и, не в силах сдержаться, зарыдала, закрыв лицо руками. Я была очень молодой и очень глупой. Мне казалось, что я взрослый и критически настроенный ко всему на свете, и уж тем более к власти, человек. Я не знаю, почему тогда поверила в справедливость безумного приговора! Но это позорная правда: я поверила, что впрямь стала предметом вожделения педофила! И этой проклятой верой я окончательно предала единственного моего любимого человека. И я поняла свою маму, солгавшую мне «ради моего же блага». И этим гребаным пониманием я тоже предала его!
        Спустя долгое время я узнала, что еще до звонка милиционера мама выудила из почтового ящика Ленино письмо. Увидев обратный адрес, она, ничего мне не сказав, порвала и выбросила конверт вместе с содержимым. Я никогда не говорила с ней об этом и говорить не собираюсь. Зачем?Язнаю, что виновата во всем сама!
        Молодой милиционер был крайне обескуражен моей реакцией:
        - Вам плохо? Вам помочь?
        Я отрицательно мотала головой и рыдала.
        -Можно я вам как-нибудь позвоню?
        -Мы с мамой переехали в Серпухов, - пробормотала я сквозь слезы. - Там нет телефона.
        МИИТ и не только…
        Кое-как окончив школу, поступила в институт - тот же, что окончил Леня: МИИТ, Московский институт инженеров транспорта. Но такой выбор был сделан лишь потому, что в МИИТе было относительно легко получить общежитие. Для меня это стало очень важно, так как таскаться каждый день из Серпухова в Москву я бы не смогла. Кроме того, этот вуз обеспечивал своих студентов дармовыми проездными билетами на пригородные электрички, а раз в год - бесплатным билетом в любой конец страны и обрат но. Правда, этот дармовой билет годилсятолькодля проезда в общем вагоне пассажирского поезда, но доплата за плацкарт была очень небольшой. Обо всем этом тогда нельзя было не думать - денег у нас с мамой не былосовсем.
        Я не буду описывать все прелести быта, с которымимне пришлось столкнуться в первой и, слава богу, последней в моей жизни общаге.
        Меня поселили в комнате с еще двумя девочами. Соседок моих звали Катями. Обеих. Они были совершенно разными. Одна, родом из Сибири, худенькая, очень миловидная шатенка. Как и я,она приехала учиться в институт сразу после школы. Вторая Катя - крупная жгучая брюнетка из Кишинева. Там она невесть каким образомокончилас красным дипломом железнодорожныйтехникум и, как отличница, попала в МИИТ без вступительных экзаменов. Экзамены она и не сдала бы ни за что, так как была, мягко скажем, туповатой, хотя и чрезвычайно доброжелательной девахой.
        Жизнью в общежитии управляла комендатура. С ней весьма причудливым образом взаимодействовал студенческий совет общежития, который, разумеется, никто не выбирал и в котором традиционно концентрировались исключительно подонки. Комендантом служила некая Антонина Мстиславовна, или попросту тетя Тоня. Уже при первом контакте она одним своим обликом и манерами производила чрезвычайно отталкивающее впечатление. Однако затем, в ходе разговора «по душам», неизбежного практически для каждого вновь поселяемого студента, возникала иллюзия, что эта попахивающая табаком и водкой стокилограммовая колода вполне добродушно настроена и ждет от своих подопечных лишь спокойствия и элементарного благонравия. На самом же деле именно то, первое, впечатление было по-настоящему правильным: эта мерзкая, испорченная баба посвятила всю свою жизнь исключительно скандалам и издевательству над теми, кто от нее зависел. Она не гнушалась ничем ради главного своего удовольствия - глумления над выбранной жертвой. Будучи на природном животном уровне неплохим психологом, она находила слабые и болезненные точки у каждого человека и
без промаху била по ним при первом же удобном случае. Иногда она добивалась этим денег или иных подношений, но, как правило, наградой для нее было человеческое страдание само по себе.
        Правила проживания в общежитии, разумеется, состояли в основном из запретов. Нельзя было поздно возвращаться, приводить друзей, шуметь и распивать. Большинство из этихзапретов, естественно, никогда не соблюдались, так как были в принципе невыполнимы. Но тете Тоне и ее подручным из студсовета было крайне удобно, что в стаде их «подопечных» все были не без греха. Сама тетя Тоня, я думаю, оставаласьцелкойдо могилы. Не могу представить себе того отчаянного маньяка, который за сколь угодно огромное вознаграждение готов был бы трахнуть эту мразь даже в годы ее золотой молодости. Но она всячески поощряла студсоветовских подонков, когда они, выбрав девчонку посимпатичнее, разводили ее на секс с кем-нибудь из своей банды, а то и на групповуху. Сопротивление жертвы подавлялось выговорами и письмами в деканат, доходило и до угроз отчисления под тем или иным предлогом. Если у девушки имелся парень, то его нередко подвергали неимоверным издевательствам и избиениям, после которых он же попадал в районное отделение милиции.
        Но с этим всем мне только предстояло познакомиться. И то, слава богу, преимущественно на чужом примере.
        В первый же вечер мы с Катями сели за стол, чтобы рассказать о себе и договориться, как будем вместе сосуществовать.
        Надо сказать, что в этот вечер наша кишиневская подруга поразила нас невиданным кулинарным чудом - рагу из сушеных баклажанов. Было так вкусно, что я подробно расспросила Катьку, как оно делается. Это блюдо Катьку научили делать в родном Кишиневе, где баклажанов продавалось в изобилии и они были доступны даже в самые трудные советские годы. Чтобы сохранить их на зиму да еще иметь возможность отправить в Москву любимой доченьке, их и впрямь лучше всего было сушить. Перед сушкой баклажаны очищали от шкурки и резали на маленькие кубики. Затем раскладывали в один слой на бумаге и ставили на продуваемое место в тени. Можно, кстати, сушить их и на противне в духовке или даже в печи, как это делают, например, с грибами. Главное, чтобы баклажаны в итоге именно высушились, но не сгнили и не сгорели. Сушеные баклажаны очень похожи на сушеные грибы, они примерно так же выглядят и так же хранятся. Вот пол-литровую банку таких сушеных баклажанов мы всыпали в кастрюлю и заливали на час холодной водой. Пока они набирали влагу, мы резали большую луковицу и натирали на терке одну средней величины морковку. Потом
пассеровали лук и тертую морковь минут пять в глубокой сковороде с растительным маслом. Остатки воды от баклажанов сливали и смешивали с картошкой, нарезанной маленькими кубиками, бросали все это на сковородку, как следует перемешивали, закрывали крышкой и полчаса тушили на маленьком огне. Потом добавляли примерно стакан сметаны или сливок, на глазок соль и приправы (Катька Кишиневская клала черный перец, сухой чеснок и базилик), перемешивали и оставляли на маленьком огне на пять минут. Все!
        Нетрудно догадаться, что такое начало совместной жизни изрядно расслабило нас с Сибирской Катькой и породило массу избыточных ожиданий. Наевшись до отвала, мы благостно побеседовали о хозяйственных делах. А после обсуждения порядка уборки комнаты, очередности закупок хлеба и чая мы перешли к более общим вопросам. И тут Катя Кишиневская, внезапно покраснев до корней волос, выпалила, глядя куда-то в стену между мной и второй, Сибирской, Катей:
        - Девчонки! Только вы учтите, что яживу!
        Мы переглянулись.
        - Ну то есть я хотела сказать, что я регулярно живу. А если я хотя бы раз в неделю не поживу, то становлюсь просто невозможной - зверею, на людей бросаюсь и всякое такое! Я понимаю, что вам от этого беспокойство, но сделать ничего с собой я не могу. У меня и мать, и обе сестры такие. С пятнадцати лет, если нам не жить, то мы звереем, и вокруг нас тоже жизни никому никакой нету!
        Тут наконец мы поняли, о чем идет речь. Я, признаться, хохотнула. Катя Сибирская, напротив, сохранила полную серьезность и, пожав плечами, ответила:
        - Твое право. Только в бардак комнату не превращай и о планируемых по…ках предупреждай заранее.
        Разумеется, Кишиневская Катя задала нам жару. Она не в состоянии была пропустить ни одного мужика, чтобы не затащить его на себя. Несколько раз она твердо обещала нам «жить» преимущественно днем и в наше отсутствие. Но сдержать слово не получалось. Мы не меньше одного-двух раз в неделю засыпали под Катькины оргазменные стоны и истошные крики ее кавалеров, кончавших за шкафом в потной темноте. Ей нравились все: и волосатые грузины, и блеклые прибалты, и узбеки со стройки, и очкастыееврейские мальчики с прикладной математики.Она категорически не давала только ублюдкамиз студсовета, и в этом я видела проявлениеее глубоко запрятанного нравственногоначала.А между тем ее страшно желал главный из тети-Тониных коллег, долговязый спившийсявечныйстудент по прозвищу Кося.
        На самом деле он был Константин Петрович Косяков, но со временем и имя, и фамилия, и отчество были утрачены. Как утверждала одна девчонка с механического факультета, Леля, Кося с тетей Тоней вечны. По словам Лели, они «рулили» в общаге еще в те годы, когда учились ее родители, зачавшие ее в душе на третьем этаже. В этот важнейший для Лели и ее родителей момент тетя Тоня и Кося, вооружившийся топором, ломились в оккупированную парочкой душевую кабинку. Кстати, после этого случая, поведала нам все та же Леля, душ был реорганизован. Кабинки стали открытыми, без дверей. На четных этажах теперь мылись только мужчины, по крайней мере те, кто относил себя к мужскому полу анатомически. А девушкам достались третий и пятый этажи. На первом было оборудовано нечто вроде сауны, где, как могло, отмывалось и предавалось оргиям руководство общаги. Рябой и косорылый Кося был председателем студсовета. Даже среди своих подчиненных он выделялся особой ублюдочностью и неистребимой вонючестью. Самое странное, что в Катю Кишиневскую Кося, видимо, по-настоящему влюбился, причем настолько, насколько вообще способно на
какие бы то ни было человеческие чувства подобное ущербное существо. Он страдал и ревновал. Удивительно, но за весь период развития страсти он ни разу не воспользовался своей властью и не задержал ни Катерину, ни ее хахалей. Мы с Сибирской Катей с замиранием сердца ждали, на сколько хватит терпения у общежитского Квазимодо и его банды. И вот наконец свершилось: однажды поздно вечером наша подруга привела с собой негра.
        На пятом этаже общаги жили студенты-иностранцы, преимущественно граждане Кубы и Вьетнама. Раньше было много еще всяких венгров и немцев из ГДР, но ветер перестройки быстро их выдул. Вьетнамцы же, даже лишившись поддержки распадавшейся братской державы, всеми силами пытались продолжить учебу или покрайнеймере застрять в общаге и пустить корни. Кубинцы тоже никуда не съезжали, спекулировали чем могли и плясали под любую музыку, раздававшуюся из телевизоров, магнитофонов и радиоточек. Однажды я видела, как пяток посланцев Острова свободы затряслись в танцевозлеучебного электромеханического стенда под щелканье железнодорожных реле и перемигивание сигнальных лампочек.
        В тот вечер мы с Сибирской Катей решили лечь пораньше. На следующее утро у нее были какие-то дела в городе, а мне необходимо было прийти до начала первой пары, чтобы вместе еще с двумя девчонками подготовиться к лабораторке. В десять мы уже спали. Третья кровать пустовала, и мы надеялись, что наша подруга «живет» сегодня где-нибудь вдали от нас.
        Но, увы! В полдвенадцатого дверь в комнату отворилась, и внутрь, жарко дыша, ввалилась уже до предела разогретая парочка. В неверном свете уличного фонаря мы разглядели нашу Катю и здоровенного чернокожего хромого кубинца с характерным именем Исраэль. Ступню он сломал, как рассказывали, три года назад, когда выпрыгивал из окна третьего этажа, удирая от внезапно вернувшегося ревнивого мужа своей замдеканши.
        - Катя! - стальным голосом окликнула ее тезка. - Мы же договаривались!
        - Девчонки! Мы быстренько, - стонала Катя Кишиневская, стаскивая с себя одежду. - Я сестрам обещала написать, рассказать, какиеониу них…
        Она резко дернула его ремень, на брюках что-то лопнуло, и металлические пуговицы заскакали по дощатому полу. Любовники явно были в состоянии немалого подпития. Катя восторженно вскрикнула:
        - Ух ты! Смотрите, какойону него охрененный! - Схватив парня за член, она подтащила извивавшегося от нетерпения любовника к окну, чтобы и мы могли полюбоваться.
        Щурясь на свет уличного фонаря, мы убедились, что черневший на фоне ситцевой занавески член и впрямь весьма длинный и толстый. Но испытать его в деле нашей подруге в ту ночь не пришлось. Едва любовники плюхнулись на кровать, взвизгнувшую всеми ржавыми кольцами продавленной панцирной сетки, как в комнату, воспользовавшись резервным ключом, вломиласьтетя Тоня. За ее спиной возник мучимый неразделенной страстью Кося. Вездесущие стукачи донесли Константину Петровичу, что Катька не только побывала на гулянке иностранцев, но еще и ушла с пьянки с
«добычей». Связи вожделенной им девушки с кубинским негром Кося перенести уже не смог и решил расправиться с похотливой парочкой по всей строгости писаных и неписаных правил. Боясь быть засмеянным своими соратниками по студсовету, он решил взять ссобойтолько тетю Тоню, которая с наслаждением приняла участие в «деле».
        Кося встал в дверях, перекрывая своим долговязым телом путь к бегству, а тетя Тоня щелкнула выключателем и, щурясь от яркого света люминесцентной лампы, двинулась в тот закуток, где между платяным шкафом и батареей парового отопления стояла кровать нарушительницы режима. Катя Кишиневская сидела на куче скомканного белья в одних трусах, загораживая собой испуганного до смерти Исраэля. Тот, со спущенными ниже колен штанами, корчился от страха, непонятно зачем ухватившись руками за подушку и поджав под себя ноги. Его торчащий вперед и вверх член Катя судорожно сжимала левой рукой. Правой она безуспешно пыталась прикрыть разметавшиеся в разные стороны внушительные груди.
        - Я не понимаю, что здесь происходит! - услышали мы высокий звенящий голос Антонины Мстиславовны.
        Злобная мегера наклонилась к самому лицу насмерть перепуганной девушки.
        На несколько секунд наступила леденящая тишина. Никто не знал, что произойдет. Идиотизм и неприличность ситуации исключали всякое логическое ее развитие и продолжение. И тут, неожиданно для всех, чернокожий парень как-то жалобно и тоненько застонал. Он попытался дернуться и высвободить свой перевозбужденный орган, но окаменевшая от ужаса Катя не выпустила черную гениталию из судорожно сжатых пальцев. Густая белая струя угодила прямо в лицо комендантше. Изрядная порция кубинского семенного запаса залепила ей правый глаз. Взвыв нечеловеческим голосом, тетя Тоня бросилась к двери, и, сбив с ног не успевшего отскочить в сторону Косю, она понеслась прочь по коридору, размазывая липкую массу по пропитому лицу. 
        КОНЕЦ СТАРОЙ ЖИЗНИ и не только…
        Мы с Катей Сибирской остались вдвоем в комнате. После того как Катю Кишиневскую выгнали за аморалку из института и из комсомола, к нам почему-то так никого и не подселили. Видимо, популярность института падала, а подселять за деньги посторонних общежитское начальство еще не рисковало.
        Кишиневская Катя вернулась в родной город. С ней убыл и Исраэль, тоже окончательно изгнанный и из общаги, и из института. При этом парень ни за что не желал возвращаться на родной Остров свободы. Брак с Катькой представлялся ему приемлемым выходом из сложившегося положения. Они поженились. Молодая супруга возглавила бригаду монтеров пути городского трамвайного депо, а Исраэль нашел работу диджея в одной из первых открывшихся в постперестроечном Кишиневе дискотек. Через пять месяцев после свадьбы Катька родила черную девочку, а потом они непонятно на каком основании убыли на постоянное место жительство в Израиль. Возможно, работников израильского посольства и Сохнута подкупило ветхозаветное имя темнокожего кишиневского католика.
        Мы же, как свидетели позора тети Тони, были немедленно зачислены в неблагонадежные. В тоске и мучении я проучилась еще полтора года. Летом я работала
«на лотке» по двадцать четыре часа в сутки. Даже спала в спальнике под навесом. Деньги нам с мамой были очень нужны. Времена «компьютерного благоденствия» ушли, как нам казалось, безвозвратно, и даже воспоминания о них потонули в болоте самой настоящей нужды.
        Моя единственная оставшаяся соседка после перехода на второй курс фактически перестала учиться и почти не появлялась в общежитии. Она производила впечатление девушки тихой и довольно замкнутой, но, судя по шикарным обновкам и дорогой косметике, появившимся в началетретьего семестра, в жизни ее происходили серьезные изменения. Катя никогда не говорила со мной о жизни и планах на будущее. При этомбылосовершенно очевидно, что в конце года ее отчислят за прогулы, а затем, разумеется, выгонят и из общежития. А что это означает, всем известно: прощай московская прописка. Кате, как я понимала, неизбежно придется возвращаться в родную сибирскую дыру.
        Однажды вечером мы вместе отправились в душ на пятый этаж - у нас на третьем висела бумажка, что горячая вода отключена. Была суббота. Многие студенты в этот день отправлялись гулять в город, а те, кто был из дальнего Подмосковья, как, например, я, обычно ездили домой к родителям.
        Я не поехала к маме только потому, что планировала за воскресенье заработать десять-пятнадцать рублей, торгуя с лотка резиновыми шлепанцами. Эту работу мне подбросила Леля, которую устроил туда ее парень-кооператор. Но в воскресенье они часто вместе где-нибудь гуляли, и тогда у меня появлялась столь необходимая подработка. Стипендии категорически не хватало, а у мамы брать деньги я не могла. Полки в магазинах стремительно пустели, а рыночные цены так же стремительно рвались вверх. Жила я, надо сказать, почти впроголодь, а о покупке новых вещей говорить даже не приходилось. Процветание, предшествовавшее уходу отца, осталось в нереальном, фантастическом прошлом, как, впрочем, и сам отец, а также никак не желавший исчезать из моей памяти Леня Ильин.
        В душе мы с Катей Сибирской были только вдвоем и, стоя в соседних кабинках под упругими горячими струями, можно сказать, в первый раз за все время знакомства разговорились по душам. Катька с полным равнодушием и без всякого сожаления подтвердила, что ее пребывание в стенах МИИТа подходит к концу. Она сказала, что не собирается заканчивать это ненужное ей образование. Когда наступит время и она поймет, чем хочет заниматься, то поступит именно туда, куда пожелает. А пока она нашла себе работу и даже сняла квартиру неподалеку от центра. Сейчас там заканчивается ремонт, и через пару дней она навсегда съедет из постылой общаги.
        Мне стало грустно. Я понимала, что она права: вся страна, включая моего собственного отца делает деньги и живет в собственное удовольствие, а я мечусь между Серпуховом и Москвой,изучаю совершенно неинтересные мне предметы, а последнее время подвергаюсь еще мерзким домогательствам Косиного друга Гоги.
        Этот жирный кривоногий тип уже несколько раз зажимал меня в коридоре, грозя всеми мыслимыми неприятностями, если я не отдамся ему немедленно. Две недели назад я поздно вернулась от мамы, и общежитие было закрыто на замок. Дежуривший в ту ночь Гога проорал через заиндевевшее стекло, что пустит меня только через свою постель. Мне пришлось ночью в пургу идти пешком на ближайший к общаге Савеловский вокзал. Там я дожидалась утра, ежась от холода на перегороженной железными подлокотниками деревянной лавке, а на следующий день мне по представлению тети Тони был объявлен выговор по факультету!
        Конечно, мне тоже хотелось свалить из общаги и найти нормальную работу, но после болезни двухлетней давности, мерзейшей потери невинности, ухода из семьи отца, после того, как мой прекрасный возлюбленный оказался заурядным педофилом, я была слишком подавлена. Мне нужен был какой-то могучий толчок, чтобы встать на ноги и быть самой собой.
        И наконец такой случай представился. Точнее, мою жизнь круто изменило очередное отвратное и опасное происшествие. Помывшись и заодно потрепавшись, мы с Катькой направились в холодную, пованивавшую застарелой плесенью раздевалку, где оставили одежду и полотенца. Как оказалось, нас там уже ждали Кося с Гогой. Они заблокировали входную дверь, а сумки наши перетащили в угол, чтобы мы не могли до них добраться.
        Мы встали как вкопанные, даже не пытаясь прикрыться.
        - Ну что, девочки! - начал Гога, расстегивая штаны. - Не хотите ли поужинать?!
        - Ага! Мы вас сейчас покормим! - поддержал приятеля Кося и вытащил из ширинки кривоватый неряшливый член, покрытый то ли сыпью, то ли цыпками.
        По рассказам других девчонок я знала, что такие развлечения студсоветовцы устраивают регулярно. Непокорных или насилуют, или избивают, или, забрав одежду, заставляют голыми бежать до своих комнат, после чего жертв ждутеще и неприятности в деканате. Если все обходитсябез тяжких телесных повреждений, милиция, разумеется, в общежитские дела не лезет.
        Катька не потеряла самообладания и двинулась вперед, поближе к своей полуоткрытой сумке. Не отрываясь, она смотрела Косе в глаза:
        - Может,все-такипрезервативы наденете, мальчики?
        - Не-а! - Гога помахивал в воздухе своим неуверенно вставшим членом. - Так отсосете! И проглотите!
        Кося заржал.
        - Ну, хорошо, как скажете, - послушно пожала плечами моя подруга и подошла поближе к Косе, за спиной которого ее сумка как раз и стояла.
        Я увидела, как дрожащий от нетерпения Кося схватил Сибирскую Катьку за волосы, рывком повалил на скамейку и начал совать ей в рот свой член. Я в ужасе повернулась в сторону подруги. При этом Гога сдавил мое горло рукой и тоже прижал к деревянной лавке. Его поганый кривой член уткнулся мне в ухо. Я инстинктивно схватилась за эту пакость рукой и тут увидела, как Катька широко открыла рот и под сладострастный стон овладевшего ей ублюдка направила в себя пупырчатую гадость. В тот же момент она изо всех сил сжала зубы. Я явственно услышала самый настоящий хруст и последовавший за ним безумный крик. Кося дернулся так, что казалось, моя подруга останется без передних зубов. И слава богу, что зубы у Катьки были прекрасные и острые. Ни кариеса, ни пародонтоза! Кровь фонтаном брызнула во все стороны.
        Мой насильник тоже дернулся - то ли от испуга, то ли намереваясь броситься на помощь подельнику. Но тут уже сработал мой природный агрессивный инстинкт. Сама толком не соображая, что делаю, я изо всех своих не столь уж малых сил свернула зажатый левой рукой хер по часовой стрелке и одновременно вниз. Так я иногда обламывала в походе непослушные сосновые ветки для костра, когда было лень рубить их затупившимся топором. А в дополнение, перед тем как вскочить со скамейки, я резко ударила кулаком свободной правой руки по обвислой красной мошонке.
        Все дальнейшее происходило слишком быстро для того, чтобы у меня в мозгу сохранились какие-то четкие воспоминания. Кося, согнув дрожащие ноги в коленях, не прекращал орать. Руки он судорожно прижал к низу живота и сжимал пальцами какую-то обвисшую, истекающую кровью кожаную складку. Я даже не сообразила сразу, что это такое у него в руках. Я бросилась к подруге, даже не повернувшись в сторону Гоги. Судя по тому, что пальцы на моем горле не сжимались, ему было явно не до меня. Катька молниеносно бросилась к своей сумке и вытащила оттуда маленький коричневый баллончик. Об этом средстве самозащиты к тому времени я неоднократно слышала и даже читала, но ни разу не видела, не говоря уже об использовании. Не медля ни секунды и не говоря ни слова, Катерина окатила едким составом скорчившихся от боли мужиков. Задыхаясь, они оба захрипели, забулькали и захлебнулись собственной блевотиной.
        Находиться в раздевалке, отравленной обжигающим дыхательные пути газом, было невозможно. Прихватив в охапку все свое шмотье, голые, мы выскочили в коридор. У дверей душа, как и следовало ожидать, прохаживалась комендантша. Антонина Мстиславовна не иначе как специально поднялась изслужебкина пятый этаж, чтобы почитать на сон грядущий инструкцию о порядке эвакуации людей в случае пожара, висевшую возле душа. Увидев двух голых девиц, выбегающих из раздевалки, она в первую секунду осклабилась от злобного удовольствия. Но, заметив, что мы обе в крови, открыла рот, наверное, чтобы что-то сказать или спросить. Но Катька к общению не стремилась и брызнула струей из того же баллончика прямо в распахнувшуюся гнилозубую пасть. Тетя Тоня, подавившись собственным криком, рванула на груди платье и бесформенной тушей обрушилась на заляпанный линолеум.
        - Наша задача - быстро одеться и уйти! - Катька, обмотавшись полотенцем, понеслась к единственному работающему телефону-автомату, расположенному как раз на лестничной клетке третьего этажа. - Беги в комнату. Я позвоню, чтобы за нами приехали.
        Я почти ничего не успела взять из вещей. Наспех одевшись, мы с Катькой беспрепятственно вылетели на улицу. Правда, по дороге чуть не сшибли несколько незнакомых студентов с других факультетов. Не проронив ни слова, ребята шарахнулись от нас, словно от буйнопомешанных. Выскочив из центральных дверей, мы, несбавляя темпа, бросились на угол чахлого сквера, где находилась крытая троллейбусная остановка. Очень быстро за нами подъехала новенькая «девятка» с мрачным молчаливым детиной за рулем. Ни о чем нас не спрашивая, он стремительно помчался в ночь. Перед тем, как мы выехали на главную улицу, я бросила последний взгляд на главный вход в общагу. К нему подъезжала моргающая проблесковыми маячками милицейская машина, а вслед за ней - и карета «Скорой помощи».
        - Теперь нас с тобой посадят, Катька! - Я осознавала создавшуюся ситуацию как полностью безысходную.
        - Ага! - усмехнулась Катька. - Пусть попробуют! Вперед! Сто попутных х…в им в горбатые спины!
        Она протянула водителю ключ от нашей комнаты.
        - Коля! Завтра с утра вы с Лешей заедете сюда, заберете все наши вещи и привезете ко мне на квартиру. Ни с кем не разговаривайте. Если кто-нибудь подойдет с вопросами или еще с чем, просто отвесьте п…лей по полной программе, и все. Понял?
        Коля кивнул. При слове «п…юли» на его угрюмом квадратном лице промелькнуло нечто, отдаленно напоминающее застенчивую и в то же время радостную детскую улыбку. Даже не взглянув на ключ, он кинул его в пластмассовую коробку под подлокотником.
        Квартира, в которую Катька меня привезла, находилась возле Сухаревской, тогда еще Колхозной, площади. По тогдашним временам это были шикарные двухкомнатные хоромы в новом панельном доме. Бело-голубой бетонный короб уродливо торчал среди старинных посольских особняков и уже принятых историей мрачноватых построек сталинских времен. В отличие от привычных мне хрущевок здесь в каждой квартире была десятиметровая кухня, на которой можно было спокойно сидеть и общаться.
        Меня волновало, что нас ждет впереди. Несмотря на Катькин лихой пофигизм, я была уверена, что тюремного заключения нам не избежать. При этом в голове все время вертелась мысль о том, что я могу попасть куда-нибудь рядом с Леней. Я сама не понимала, почему никак не могу выбросить его из своей головы. Но Сибирскую Катю перспектива нашего попадания втюрьму за членовредительство и использование парализующего баллончика нисколько не беспокоила. Разумеется, мы оборонялись как могли! Это на нас напали и нас пытались изнасиловать! Но я прекрасно знала о связях этих ублюдков в милиции и понимала, что в нашей системе все можно повернуть как угодно.
        Выслушав мои соображения, Катька махнула рукой:
        - Мы тоже, слава богу, не пальцем деланные! Я еще со всей этой швалью посчитаюсь!
        Она предложила мне остаться и поговорить обо всем завтра. Потом она полчаса чистила зубы и полоскала рот. Я дождалась ее, и перед сном мы молча пили горячий бергамотовый чай с какими-то немыслимо вкусными шоколадными конфетами. Только после третьей чашки мне удалось хоть как-то избавиться от пакостной дрожи и мерзейшего ощущения во всем организме. Спать нам пришлось в одной широченной кровати, так как во вторую комнату еще не завезли мебель, и на стенах просыхали только что наклеенные обои.
        Несколько успокоенная подругой, я едва нашла в себе силы раздеться, наскоро облиться горячей водой в душе и провалилась в сон как убитая. Но посреди ночи явсе-такиодин раз проснулась с криком. Кошмарные видения прошедшего вечера во сне вернулись. Катька проснулась, закрыла мне рот ладонью и, энергично повернув спиной к себе, обняла и заснула вновь. Я почувствовала, как к моим лопаткам прижались ее маленькие упругие груди. Было это на удивление приятно. Больше до утра мне ничего не снилось.
        НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ и не только…
        Проснулась я от звука голосов, шуршания и возни. На больших настенных часах было без пяти двенадцать. Это значило, что на первые две пары я опоздала.
        Катьки рядом уже не было. Прикрывшись одеялом, я приподнялась на подушках. Из прихожей на кухню прошел вчерашний водитель «девятки» Коля с еще одним долговязым и рыжим молодым человеком. Моя подруга, одетая в желтый махровый халатик, их сопровождала. Парни притащили вещи, причем в основном мои. У Катьки в общаге уже почти ничего не оставалось, только на одну спортивную сумку и набралось. А у меня был целый чемодан всякого хлама, одежда, посуда и, кроме того, еще куча учебников, тетрадей и листов ватмана для курсового проекта. Все это было доставлено в Катькину квартиру.
        За те пару минут, что я раздумывала, следует ли мне немедленно встать, я искала глазами снятые вчера вещи. Потом вспомнила, что разделась в ванной комнате и до кровати шла в одних трусах. Значит, пока здесь люди, вставать не стоит. Я сползла вниз и накрылась одеялом с головой. Я была готова заснуть снова, но не успела. Катька вернулась с кухни и выпроводила визитеров. Перед тем как входная дверь за молодыми людьми закрылась, я услышала шепот, переходящий в смех, а потом звонкий шлепок - совершено очевидно, оплеуху. Замок защелкнулся, но посторонний шум в квартире не прекратился. Я поняла, что во второй комнате полным ходом идет работа.
        Катька подошла ко мне и потеребила сквозь одеяло. Я высунула лицо наружу и увидела, что она протягивает мне точно такой же халат, как тот, что на ней:
        - Вставай! Все равно уже не уснешь. Рабочие в семь утра пришли что осталось подкрасить и подклеить, а через полчаса привезут диван истенку. Собирать будут. Я поэтому вчера и хотела в общаге выспаться.
        - Наши вещи уже привезли, я видела! - Я встала, потянулась и нацепила на себя мягкийуютныйхалат.
        - Ага! Все. Даже твои дурацкие ватманы.
        - А кто тут дрался? - поинтересовалась я уже на пути в ванную.
        Катя хихикнула:
        - Это Лешка, трепло, от меня по роже получил.
        Я удивилась:
        - За что? Они же вещи привезли.
        - Шутник он, мать его! Говорит: «Вам, девки, х… в рот не клади!» И добавил, что никогда нам с тобой в рот бы не дал! Будто ему кто-нибудь предлагает! Распустился, блин, дылда рыжая!
        Когда я вышла из ванной, Катька ждала меня на кухне с уже вскипевшим чайником. На столе горделиво возвышались стеклянная банка с немыслимо дорогим для меня по тем временам импортным растворимым кофе, пакет молока, хлеб, сыр и колбаса. Я чуть не заплакала от умиления.
        - Спасибо тебе, дорогая! Никогда тебе этого не забуду!
        - Забудешь, забудешь! Все забывают! Ты с молоком кофе пьешь? - Моя подруга с усилием разорвала угол литрового бумажного пакета по линии перфорации.
        Я кивнула и плюхнулась на стул напротив нее.
        - Кать! Я, честное слово, просто потрясена тобой и твоими друзьями. Я не верила, что переживу эту ночь. После завтрака, наверное, двину в институт. Не знаю, правда, что там теперь делать. Жить все равно больше негде. В общагу я, наверное, больше не вернусь никогда… Даже если ты права и нас никакая милиция не ловит…
        Катька, усмехнувшись, пожала плечами:
        - То есть что делать в институте, ты не знаешь?
        Я кивнула и надкусила бутерброд с сыром.
        - Но тем не менее туда едешь? Где же логика?
        Ответить мне было нечего.
        - Зачем тебе сейчас это образование? Мы же обсуждали вчера с тобой!
        - А что мне делать в этом Серпухове? На колхозном рынке квашеной капустой торговать?
        Катька разозлилась:
        - А я, по-твоему, что, капустой квашеной торгую? Нет! Я торгую той же электроникой, что и твой отец. Или ты хочешь сказать, что отец твой на капусте поднялся?!
        - Но отец - взрослый человек. У него связив разных НИИ были. Он знал, куда компьютеры продавать, и смог найти, где их покупать. Тытожеведь, наверное, не с нуля начинала!
        При этих словах Катька вздрогнула так, чтодажепролила свой кофе из чашки в блюдце.
        - Я не с нуля начинала?! - Такой я ее никогда не видела. Она говорила почти шепотом, но глаза ее блестели так, что мне стало не по себе. - Я знаешь с чего начинала? С п… со своей я начинала, вот с чего! У тебя мать бедная, отцом брошенная, да?! Живет в дрянной однокомнатной квартире в Серпухове, да?! Бедная ты, бедная! А у меня мать умерла, когда я в восьмом классе училась. Мой город в Сибири закрытый, спрятанный за колючую проволоку, я тебе даже названия его сказать не могу. Мама на химзаводе работала, в лаборатории. Служила мирному атому. Благодаря тому, что работала она в лаборатории, а не на самом производстве, дожила аж до сорока лет. В цеху мало кто до тридцати пяти дотягивал. Отец во время утечки в «грязь» попал в тридцать два года. Ты знаешь, что такое «грязь»?
        - Радиоактивное заражение… ну, типа чернобыльского…
        - Правильно. Знаешь. Так вот, он за месяц сгорел. В свидетельстве о смерти написали, что он умер от внезапного сердечного приступа. Мне тогда два года было. И маме тоже острую сердечную недостаточность написали. А у нее, когда она только в больницу попала, из пальца ни капли крови выдавить не смогли. На выпускной вечер в нашей школе все приходили без родных. У многих, как у меня, никого уже не осталось, у некоторых была только мать, а двум девочкам-близняшкам, у которых были и мама, и папа, было страшно неудобно перед нами.
        У меня там осталась своя квартира, двухкомнатная, отдельная. Мне до нее отсюда пять часов лететь, а потом еще целый день трястись на спецавтобусе до КПП. Зато там у меня в квартире есть все: прекрасная румынская мебель, шикарные узбекские ковры, прекрасный вид на реку с балкона и на тайгу из окон. Не надо годами стоять в очереди, чтобы получить свой угол. Не надо мыкаться по отделам кадров в поисках работы, а потом таскаться на эту работу полтора часа в одну сторону в битком набитом транспорте. Меня там после окончания института ждет высокооплачиваемая работа на том же заводе,гдеработали мама и папа. До проходной десять минут пешком от дома. Рабочий день - шестьчасов.В магазине - пять видов колбасы и столько же сыра. Очередей никогда никаких…
        - Просто сказка какая-то про коммунизм! - улыбнулась я Катьке.
        - Да, сказка! Только уже не для меня она, эта сказка!
        Она полезла в ящик кухонного стола и вытащила оттуда сигареты и зажигалку. Раньше я Сибирскую Катьку курящей никогда не видела.
        - Я этот институт заканчивать не буду. И в дом свой родной, теплый и любимый, не вернусь никогда. Я хочу успеть родить минимум двоих здоровых и наглых детей. Я хочу успеть понянчить внуков. Как только приехала в Москву, я поняла, что по накатанной другими дороге не поеду. Буду выбираться своей колеей, как пел Владимир Семенович Высоцкий. В восемнадцать лет я добралась наконец до этой гребаной Москвы. До этого я была здесь только два раза с мамой по дороге на Черное море. Тогда я маленькая была и ни хрена не помню. Теперь увидела все: грязный, мерзкий, злобный город. Но если уже жить в этой стране, то только в Москве! Или…
        - Что «или»?
        - Или дальше, на Запад! Ты заговорила о том, кто с чего начал? Твой отец начал с директора своего НИИ, другие - еще с кого-то. Я начала с того, что продала свою невинность! А точнее, выгодно ее обменяла…
        - То есть как это - обменяла?
        - А вот так, очень просто! У фирмача. Выменяла на персональный компьютер.
        - Вот мерзавец!
        - Он мерзавец?! Да ты с ума сошла! Он самый лучший мужчина из тех, кого я знаю! Я готова каждый день ему в ноги кланяться. Он спас меня! Я никому об этом не рассказывала! На третий день нашего с тобой житья в общаге я встречала поезд на Ярославском вокзале. Мне подружка передала с проводниками сумку с зимними шмотками. Я, когда поступать приехала, не взяла их с собой. Поезд опоздал на три часа, и в общагу меня после двенадцати не пустили.
        - Со мной такое тоже случалось, - сказала я, не уточняя деталей.
        Я полчаса звонила и стучала этим пидорасам. Они, видать, киряли там у себя и даже не откликнулись. Реву. Вышла на улицу. Машу рукойвсем проезжающим. Останавливается новая иномарка, «Сааб». Я таких тогда еще и не видела никогда. В ней мужик симпатичный, немолодой уже, лет сорока на вид. Говорит по-русски хорошо, но с небольшим акцентом. Я до этого и с иностранцами-то не общалась. Нам, жителям таких городов, общение с иностранцами запрещено под страхом смерти. Статья «Измена Родине» УК РСФСР - не хухры-мухры! Так вот, спрашивает он, куда меня везти. Я отвечаю, что подойдет любой вокзал, который будет ему по дороге. Что уезжать я никуда не собираюсь, а просто надеюсь найти там лавочку, чтобы до утра поспать. Рассказала ему, почему меня не пустили ночевать в общежитие. Он, как потом мне объяснял, решил тогда, что ему знания языка не хватает, чтобы понять. Уж больно ситуация идиотская. И вдруг, уже возле Комсомольской площади, он спрашивает меня, не хочу ли я переночевать у него в квартире в доме Управления дипкорпусом на улице Миклухо-Маклая. Естественно, он пообещал мне полную неприкосновенность.
Сказал, что живет там с женой, которая, собственно, и есть дипломат, а он сам - только член семьи дипломата и выполняет здесь исследования для какой-то инвестиционной компании. Он не врал. Даже обещание познакомить с женой, думаю, враньем не было. Уж очень он был обескуражен, обнаружив дома записку, в которой супруга сообщала, что на два дня улетает по делам службы в какую-то среднеазиатскую республику. Он был милый, приятный человек. Я видела, как его смутил таращившийся на нас вертухай-охранник.
        Он накормил меня ужином из импортных коробок. Тогда мне это показалось пиром богов! Он угостил меня шампанским и переживал, что у него нет никакого другого вина, а я, может быть, не люблю брют, как не любит его большинство русских. Но я чувствовала только вкус восторга! Я была счастлива, что не провожу эту ночь на вокзале и не вижу загаженных тараканами общежитских стен. Я пила первое в жизни настоящее шампанское, розовое «Перье», а не сладковатую бурду очаковского завода. Он постелил мне на диванчике в кабинете жены чистое белье, а сам, приняв душ, пошел в спальню, пожелав мне напоследок спокойной ночи. А я, сволочь, вышла из ванной и пошла прямо к нему. Сама пошла! Сама! Мне действительно вдруг стало страшно и одиноко спать одной в мрачном, обставленном тяжелой мебелью кабинете…
        - То есть, - промямлила я, - это не он, а ты сама…
        Катька ничего не ответила, чуть-чуть помолчала и продолжила:
        - Знаешь, у меня дома, в моем городе, был мальчик Женя. Он был симпатичный и застенчивый. У него, в отличие от меня, была жива мама. Она буквально молилась на него и очень ревновала, зная, что он в меня влюбился. Я ничего такого к нему не испытывала, но по-человечески он мне очень нравился - заботливый такой, добрый и честный. Несколько лет подряд он каждое утро дежурил у моего подъезда, чтобы вместе идти в школу. На новогоднем вечере в десятом классе признался, что не может жить без меня и мечтает обо мне. И я решила сделать его счастливым, решила ему отдаться. Не дожидаясь ничего: ни свадьбы, про которую он лепетал, ни окончания школы. Любишь меня - получай! Только люби, люби! Я подготовила все сама, пригласила его поужинать со мной в тот день, когда мать его заступала на ночное дежурство. Она работала каким-то начальником в системе охраны. Я купила самое дорогое вино, которое у нас продавалось, - розовый крымский мускат. Сама дрожала от страха, но, видя, как он напуган, своими руками раздела его и уложила в постель…
        - И что же… - спросила я, глядя на внезапно выступившие на Катькиных глазах слезы.
        - У него на меня не встал, - всхлипнула она. - Я ласкала его, как могла, целовала от затылка до пяток. Его сморщенная, затянутая на конце кожицей писька болталась, как обрывок веревки. Гладя его, я вообще не нащупала у него яички. Он заплакал и сказал, что они у него с рождения не вышли из брюшной полости. Пока был жив заметивший неладное отец, они ходили пару раз к врачу. В больнице сказали, что эта болезнь называется евнухоидизм, и прописали уколы гормонов. Но уколы не помогли. Вскоре у отца, работавшего на обогащении расщепляющихся материалов, обнаружили саркому, и он быстро умер. А с матерью Женя обсуждать свою беду стеснялся. Я сказала ему, что это все ерунда и я спасу его, что мы поедем к лучшим докторам в Москву или в Ленинград. Его непременно вылечат, и он еще станет трахать меня так, что я буду стонать и выть и буду сама не рада, что досталась такому ненасытному мужику. Мы говорили ним всю ночь. Мы целовались, плакали и смеялись.Он ушел от меня в шесть часов утра почти счастливый! - Катька обхватила голову руками и долго молчала, может быть, даже минут пять.
        - Ну, а что было с вами, с тобой и этим Женей,потом? -Янаконец решилась прервать паузу.
        - На следующий вечер я позвонила ему.Взялатрубку мать. Она обозвала меня грязной б…, шлюхой, употребила еще кучу разных эпитетов. Через пару месяцев она перевелась в какой-то другой закрытый город. Попрощаться со мной Женя не зашел и даже не позвонил. И вот тогда я впервые после смерти мамы окончательно поняла,что никому я, по большому счету, в этом мире не нужна. Даже дать себя отыметь у меня и то не получилось! Казалось бы, ну чего проще! Ты же видела меня голой, и не один раз! Ну, не кошмар вроде?! Правда ведь?!
        - Ты потрясающая! - поспешила я заверить подругу. - Такой фигуры я вообще нигде, кроме импортных глянцевых журналов, не видела. Я не мужик, конечно, но…
        Сибирская Катя была и впрямь изысканно красива. Я бы даже сказала, неотразима. Идеальной формы ноги и попа, узкая талия и небольшие упругие груди с чуть выпирающими коричневатыми сосками. И все это притом, что для светлой шатенки у нее была необычайно смуглая, без единого изъяна кожа. Лицо, тоже очень красивое, даже иконописное, почти всегда излучало ироничное спокойствие.
        - Теперь я уже совсем успокоилась. Но тогда мысль о том, что я навсегда останусь никому не нужной девственницей, синим чулком, меня буквально убивала. Муж дипломатши меня спас. Спас во всех отношениях. Слава богу, что он не смог удержаться и взял меня. Я старалась изо всех сил, чтобы он не понял, что я девочка. Я специально не показывала, что мне больно. Я даже пыталась сделать вид, что кончила одновременно с ним. Ты себе не представляешь, как я была счастлива, что так приятно избавилась хотя бы от одной проблемы - от своей невинности. И, счастливая, я уснула, уткнувшись в пахшую дорогим парфюмом мохнатую грудь совсем незнакомого мне человека. Наутро он обнаружил капли крови на постельном белье, понял, что мыс ним сотворили, и страшно запаниковал. «Почему ты мне не сказала? - кричал он мне. - Я виноват перед твоими родителями. Я должен с ними говорить, я должен приносить извинения. Я должен компенсировать!» Старый дурачок! Я пожелала ему подольше не встречаться с моими покойными родителями. Он плакал и причитал, что не может на мне жениться, так как уже женат и его дочь на пять лет старше меня. Я
сказала, что мне пора, оделась и пошла к дверям, когда он сунул мне в руки тяжелую картонную коробку. Я спросила, что это, и он ответил, что это лэптоп - портативная версия персонального компьютера. Он сказал, что уж коли я студентка, омне необходим такой компьютер, а ему только вчера прислали из головного офиса последнюю модель «Dell». Он может пока обойтись старой писишкой, так как через полгода все равно пришлют более новую версию. И знаешь, я этот компьютер взяла! Мне вдруг на удивление понравилась мысль, что я продала себя, просто продала - быстро, весело и очень дорого! Он извинился, что не может дать мне свой домашний телефон, но зато дал рабочий. Я, кстати, пару раз потом пыталась позвонить, но мне не ответили.
        Может быть, он специально записал номер с ошибкой? Самое смешное, что это не важно. Провожать он меня не пошел, но дал денег на такси, которых хватило бы, наверное, чтобы доехать до Новосибирска. Внизу меня вместе с моей коробкой поймал тот самый охранник, что дежурил с ночи. Он отвел меня в дежурную комнату и подверг суровому допросу.
        - Компьютер отобрал?
        Катька усмехнулась и покачала головой.
        - Нет. Наоборот, помог очень хорошо его продать. За комиссионные, разумеется. Охранника звали Колей. Кстати, именно он нас вчера сюда привез. Недавно Коля ушел из УПДК, и мы с тех пор работаем вместе. Там вместо него Леха остался. Тот поживее, поконтактнее. Полезный парень. Только он трепло! Ты же слышала!
        Я вспомнила мрачноватого немногословного водителя, и у меня слетел с губ неделикатный вопрос:
        - Ты с ним спишь?
        - С кем? - не поняла Катька.
        - Ну, с этим, с бывшим охранником, а теперь…
        - С Колей?! Ты с ума сошла?! - Она громко захохотала и неосторожно сбила с разделочного столика на кафельный пол никелированную хлебницу.
        На грохот из ремонтируемой комнаты в коридор вылетел раскосый человек в заляпанной синей робе с валиком в руках.
        - Сто слусилося, хозяйка? Опять скафтика упала? Помосся нузно? - прокричал он возбужденно.
        - Не нузно помосся! - махнула на него рукой Катя. - Шкафчик теперь крепко держится! Домазывайте, доклеивайте все скорее. Через час мебель уже могут привезти.
        Я подняла с пола хлебницу и собрала рассыпавшиеся куски батона.
        - Где у тебя веник с совком? - спросилая.- Я подмету, куча крошек осталась.
        - Да ладно, я сама потом подмету, - ответила Катька, но за веникомвсе-такивстала. - Так ты со мной остаешься?
        Я опешила.
        - Подожди. Я не поняла. Где я с тобой остаюсь?
        Так и не найдя веника, она опять села напротив меня.
        - Не понимаю, чего тут непонятного? Я предлагаю тебе остаться со мной в этой квартире и предлагаю вместе жить и работать. Одной мне и неудобно, и не в кайф. Ты мне подходишь.
        - Объясни тогда хотя бы, чем ты занимаешься.
        - Тем же, чем и все! Я же тебе объясняла. Занимаюсь в точности тем же, что и твой отец. Сейчас возникла большая потребность в персональных компьютерах. Их привозят сюда иностранцы. Привозят специально для продажи. Им это выгодно, потому что за доллар, скажем, сейчас официально дают шесть рублей в банке. Можно на черном рынке, конечно, получить и до двадцати, но это опасно. А можно там у себя в Заграниции купить персоналку за штуку баксов, привезти сюда и продать ее нам минимум за пятьдесят тысяч рублей. То есть коэффициент при этом уже один к пятидесяти. А кооператоры купят такой компьютер у нас тысяч за семьдесят и впарят его какому-нибудь учреждению за сто. В итоге все довольны. Кстати, на комплектующих курс получается еще выше. Я, например, если честно, почему в нашу общагу вонючую вчера ночевать приехала? Туда утром должен был один индус с экономического факультета появиться.Унего я постоянно дискеты беру. А на дискетах всяких и на мышках с джойстиками прибыль вообще офигенная.
        - А почему тогда учреждения не покупают все это напрямую у иностранцев?
        - А потому что учреждения могут платить только безналично, но кооперативы могут снимать эти деньги в банке. Пока, во всяком случае.
        Я не унималась со своими вопросами:
        - А почему тогда кооператоры сами не покупают у иностранцев? Им что, эти двадцать тысяч лишние?
        - У кого есть хорошие каналы, так и поступают. Но, как правило, иностранцы всех незнакомых боятся. Сами они никуда компьютер не повезут и к себе в дом российских дельцов не пустят, поэтому предпочитают продавать дешевле, но безопаснее. И такой разбитной охранник Леша - просто находка. А наша задача - познакомиться с клиентом, сблизиться с ним и с учетом взаимной симпатии получить товар еще дешевле, причем не только от него, но и от его соседей и коллег.
        При слове «сблизиться» мне стало не по себе.
        - Ты, когда про сближение говоришь, Катька, не проституцией ли часом предлагаешь мне заниматься?
        Катька впервые посмотрела на меня очень сердито.
        - Проституцией, моя дорогая, на Казанском вокзале старые шлюхи занимаются - за стакан бормотухи в подземном переходе холодный хрен сосут. И на Тверской малолетние посикухи на ветру свои придатки морозят! Я свободна! Пока меня любимый человек под венец не повел, я никому ничего не должна. Да, я пользуюсь тем, что молодая и не уродлива. И девочку из себя не строю. Но за ночь с собой я денег не беру! И в постель с тем, кто мне противен, никогда не лягу! Или ты считаешь, что пьяный трах с пэтэушником после танцев на лестничной клетке - это любовь, а то, что я сплю с первым секретарем испанского посольства, - это б…ство? Да, разумеется, он мне компы не за полтинник, а за тридцатник доставляет. Но поверь мне, я ему не из-за этого дала! Спать одной тоже надоедает! - Катя опять потянулась было за сигаретой, но вдруг отдернула руку, а потом и вовсе с хрустом смяла недавно начатую пачку. - На хер все это курево! Хочу долго оставаться молодой и красивой!
        Все, что сказала Сибирская Катя, показалось мнеискреннимиразумным.Ия задала ей последнийвопрос:
        - Но, входя в твое дело, я должна, наверное, что-то внести в него? У меня же ничего нет! Может, мне еще поработать на обувном лотке и прийти к тебе с деньгами?
        Катька снова захохотала.
        - Не морочь голову, а? Ты посчитай, сколько лет тебе на лотке на один комп зарабатывать. Сочтемся потом. Твоя задача - обаять наших клиентов настолько, чтобы они нам как можно чаще в кредит отдавали, на реализацию. Хотя бы дня на три-четыре! Неделя - это уже великая победа! В условиях дефицита денежных средств это очень важно. Мне иногда удается.
        - Тогда командуй!
        - Ты готова выполнять?
        Я кивнула.
        - Тогда пошли в ванную. Без разговоров!
        Пожав плечами, я пошла за ней.
        - Скидывай халат и снимай трусы! - велела она.
        - Зачем?
        - Ты же готова подчиняться!
        Ощущая себя полной дурой, я выполнила это странное указание подруги. Та смерила меня оценивающим взглядом с головы до ног, взяла с полки запечатанный бритвенный станок и протянула мне.
        -Все просто великолепно! Но вот это мохнатое безобразие, - она указала на треугольник внизу моего живота, - убрать немедленно! Можешь совсем сбрить, можешь маленькую вертикальную полосочку оставить, но такую срамоту теперь не носят!
        НАЧАЛО БИЗНЕСА и не только…
        Честно говоря, я совершенно не поняла, зачем я нужна Кате, так хорошо устроившейся в прекрасной двухкомнатной кооперативной квартире в центре Москвы. В тот же день она созналась мне, что на самом деле не сняла ее, а купила за три тысячи долларов у семьи, уезжавшей на ПМЖ в Германию. В то время три тысячи долларов казались огромной, просто непредставимой суммой, а приобретение кооперативной квартиры человеком со стороны, то есть в этом кооперативе не состоявшим, было с правовой точки зрения делом мутным. Катьку потом два года таскали по судам, пытаясь оспорить ее право на владение этой недвижимостью. Но она, скопившая заветные три тысячи зеленых за первые полтора месяцасвоего компьютерного бизнеса, ни минуты не сомневалась в правильности своего решения, и время показало, насколько она была права.
        Пока я, следуя приказу подруги, наводила марафет в интимных местах, рабочие покончили с маленькой комнатой. Они ушли, а спустя час была привезена и установлена нехитрая мебель. Катька предупредила меня, что вечером приедут покупатели, которые хотят приобрести для какого-то вычислительного центра пять компьютеров с принтерами, и мы должны приложить максимум усилий для того, чтобы они оставили хоть какой-то задаток и согласились подождать десять дней, пока мы закажем и получим товар. Но говорить им о том, что товара еще нет в Москве, не стоит, так как эти клиенты отличаются крайней жадностью и подозрительностью.
        Каково же было мое удивление, когда в одном из появившихся у Катьки клиентов я узнала постоянно бывавшего с нами в походах и порой неделями жившего у нас в квартире родительского приятеля дядю ВитюПоплавкова!Помню, это был веселый и безалаберный программист, который вел беспорядочный образ жизни. Он стремительно менял подруг, иногда, впрочем, успевая на какой-нибудь из них жениться. Запомнить его баб не было никакой возможности, да это было и не нужно. Всех их почему-то звали Ленами. При этом те из них, кого я видела, были одинаково неказисты, неопрятны и без перерыва курили. Дядя Витя, никогда не имевший ни своего угла, ни минимальных денег, для придания своему облику хоть какой-то значительности давным-давно отпустил длинную клочковатую бороду и не выпускал из желтых неровных зубов массивной трубки. Вторым человеком был симпатичный парень лет двадцати шести, судя по всему, Витин сын от одной из его давних, незнакомых мне по малолетству Лен.
        - Дядя Витя! - воскликнула я непроизвольно, едва они вошли.
        Я бросилась было на шею к старому другу моей распавшейся семьи, но он раздраженно отшатнулся от меня.
        - Вы знакомы? - спросила нас обоих Катя, проводя визитеров на кухню.
        - Условно! - мрачно буркнул Поплавков. - Я видел ее когда-то. А на прошлой неделе ее отец кинул меня на триста гринов.
        Сопя, он залез за стол. Только тогда я обратила внимание, что за то время, пока мы не виделись, на его тонкокостном тщедушном тельце вырос большой арбузоподобный живот. Витя уперся взглядом в стол, всем своим видом демонстрируя недовольство и неприязнь. Я поняла, что мое присутствие все испортило. Сын же его, напротив, спокойно и доброжелательно обвел взглядом меня и Катю и, не повышая голоса, обратился к отцу:
        - Ну что ты заливаешь, батя?! Никто тебя не кидал. Ты сам принтер с факсом перепутал, когда спецификацию составлял. Или не так?
        - Так он же мог заменить!
        - Мог, конечно! Но ты его вначале пидором гнойным обозвал. Какие уж тут замены?! Нервы у тебя, батя, ни к черту! Отдохни пока.
        Униженный явным неуважением сына, Витя Поплавков вытащил из недр мятых брюк трубку еще большего размера, чем та, которой он манипулировал когда-то, и выложил на стол банку какого-то очень импортного табака и набор блестящих инструментов, приспособленных для техобслуживания этого курительного прибора. В дальнейшей беседе Витя участия не принимал. Не спрашивая ни у кого разрешения, он закурил, кутав нас сизыми облаками табачного дыма. Дым, впрочем, был ароматным и не мерзким. Его сын действительно был несравнимо приятнее, чем папаша. Звали его Игорем. Не сводя с меня заинтересованного взгляда, Игорь рассказал, какие компьютеры им нужны, и некоторое время они с Катькой торговались по поводу цены. Наконец наступил самый щекотливый момент - встал вопрос о предоплате. Внимание Игоря, как я заметила, было сосредоточено не столько на разговоре, сколько на моей груди, выпиравшей из тесноватой для меня Катькиной футболки. Я понимала, что сегодня ему явно не захочется мне отказывать, и встряла в беседу как раз в тот момент, когда Катька собиралась предложить ему заплатить пятидесятипроцентный аванс:
        - Я думаю, Игорь, для того, чтобы все быстро и качественно поставили, лучше заплатить все заранее. - Ответом на эту наглость была тишина, но после паузы я продолжила: - Ведь вы уже наверняка получили аванс от ваших клиентов. Эти деньги будут просто лежать у вас без всякого толка. А если мы сможем обеспечить стопроцентное авансирование, то вы получите товар дешевле. Ведь тогда наши продавцы будут иметь достаточно денег, чтобы купить товар, не кредитуясь.
        Игорь улыбнулся:
        - Не думаю, чтобы вашим фирмачам требовалось кредитование на пять писишек. Это для них не деньги.
        - Но мы же у них не одни! - встряла Катька.
        Игорь не повернулся в ее сторону, продолжая смотреть на меня.
        - И какую же скидку мы получим, если полностью авансируем покупку?
        - Минимум пять процентов! - выпалила я.
        - Десять! - продолжал улыбаться Игорь.
        - Ты нас просто раздеваешь! - воскликнула Катька.
        - А это, кстати, идея! - Он засмеялся в голос, хотя и несколько искусственно. - Но не сейчас. Я с папой.
        - Что, сын боится конкуренции со стороны отца?! - И Катька кокетливо подмигнула насупленному Вите.
        Игорь явно смутился, а Витя напыжился еще больше и принялся усиленно ковыряться в своей трубке какой-то блестящей железкой.Поведение этого человека, в свое время находившего приют и тепло в моем доме, так раздражало меня, что я едко выпалила:
        - Нет, Катюха, не волнуйся, ведь среди нас нет ни одной Лены.
        Человек, которого я пять лет назад звала еще дядей Витей, трясясь, вскочил со своего места:
        - Я думаю, сынок, нам незачем иметь дело сэтимибазарными торговками!
        Не выпуская трубки из зубов, он встал из-за стола и, бесцеремонно оттолкнув Катьку, протиснулся к выходу из кухни. Игорь повернулся всем корпусом и несколько секунд задумчиво смотрел на своего отца. Тот, задрав голову к потолку, нервно пускал из поросших седым волосом ноздрей клубы дыма. Потом Игорь посмотрел на Катьку. Вслед за ней - на меня.
        - Я согласен, - тихо проговорил он. - Мы авансируем сделку на сто процентов… Скидки нам не надо…
        - Как не надо? - возопил его отец.
        - Эта сделка будет без скидки. Мы на ней и так неплохо зарабатываем. Деньги привезу завтра. А сегодня мы идем ужинать в «Орленок» на Воробьевых горах. Надеюсь, вы не откажетесь составить мне компанию?
        Он обращался, разумеется, к нам с Катькой. Его отец поперхнулся табачным дымом.
        - Я с этой… - Он брезгливо ткнул в мою сторону указательным пальцем с обкусанными грязными ногтями и заусенцами. - Я с дочерью этого… Я с ней за один стол не сяду!
        Игорь ответил тихо-тихо:
        - Я надеюсь, девушки не станут возражать, если ты будешь ужинать за отдельным столиком.
        Игорь заехал за нами с Катькой через час. Отца его в машине не было, и мы так поняли, что его персональный отдельный столик будет от нас весьма далеко. За месяцы, прошедшие с момента развала нашей семьи, я отвыкла даже от отцовской
«Волги». А когда Игорь усадил нас в свой старенький «двести восьмидесятый»
«Мерседес», я испытала настоящий культурный шок. Это была первая иномарка, на которой мне посчастливилось проехаться по вечерней Москве. Таких машин в России тогда еще были единицы. Я не обращала внимания ни на обшарпанный кузов с пятнами ржавчины на крыльях и дверях, ни на продавленные кожаные кресла. Все в этой невзрачной,травянистого цвета машине мне казалось самим совершенством. И хозяин ее мне нравился тоже все больше и больше.
        Не более пятнадцати минут ушло на дорогу от Катькиного дома до гостиницы
«Орленок». На самом верхнем ее этаже находился ресторан, из огромных окон которого открывался шикарный вид на Москву-реку и Лужники. Под черным холодным небом переливалась желтоватыми теплыми огнями Москва.
        Я даже не обратила внимания на то, что мы ели. Я спросила Игоря про отца. Катька предупреждающе наступила мне на ногу, но вопрос уже был задан.
        - Я не знал его до прошлого года. Моя мать, Елена Эдуардовна, уже много лет болела раком. Операции, курсы химиотерапии - все это ложилось в первую очередь на плечи отчима. Он ухаживал за мамой, возил ее по врачам. Он был очень крепким и сильным человеком, никогда и ничем не болел. Я любил его, как родного отца. Он, собственно, и основал наш бизнес, и машина эта тоже его. В прошлом году он умер от инфаркта. Умер в одночасье, на работе. Когда приехала «Скорая», все уже было кончено. Мать еще была жива и в полном рассудке. Она понимала, что жить ей недолго, а я остаюсь совершенно один. Поэтому она отыскала отца и поселила у нас в доме. Он был в ужасном виде, опустившийся, даже оголодавший. Я знал, что не он бросил нас, а мама сама ушла от него к Сергею Петровичу, так звали отчима, так что никаких претензий к нему особо никто не имел. Мамы скоро не стало, и я взял его к себе на фирму в роли компаньона. Я понимаю, что работать с ним невозможно, особенно после того как он решил, что он главный по праву старшего. Из-за него у меня проблемы с поставщиками и клиентами, но что делать с ним, я не знаю. Я
достаточно подробно ответил?
        - Более чем! - ответила я.
        Чем дальше, тем более приятным он мне казался, этот Игорь. Мы закончили ужинать далеко за полночь, и он отвез нас домой. Когда мы высаживались из машины, Игорь выскочил наружу и галантно распахнул дверь. Вначале он подал руку Катьке, а потом помог выйти мне. Не выпуская моей руки из своей большой теплой ладони, он наклонился к моему уху и тихо, чтобы было слышно только мне, произнес:
        - Может быть, не будем сейчас расставаться ипоедемко мне?
        Я улыбнулась, притянула его к себе и, поцеловав в щеку, прошептала:
        - Не сегодня… Я правда очень устала… - И по взволнованному выражению его лица поняла, что поступаю правильно.
        С момента бегства из общаги прошло лишь немного более суток, но моя новая жизнь уже началась. В квартиру мы поднялись уже едва живые. Перед тем как рухнуть в кровать, Катька пробормотала что-то одобрительное, но, когда я попросила ее повторить сказанное, моя подруга уже спала. В только что отремонтированной комнате было еще сыро, и я не знала, где найти постельное белье для нового дивана, поэтому, как и прошлой ночью, завалилась в кровать к Катьке. Мне было очень уютно спать с ней и ощущать во сне ее гладкую упругую кожу.
        В одиннадцать утра мы проснулись от резкого звонка в дверь. Оказалось, это Игорь привез деньги. Он втащил два здоровенных мешка с ассигнациями. Это были еще советские рубли, которые Катьке не было нужно даже менять на «зелень» - ее фирмачи и их коллеги в посольствах и представительствах нуждались для повседневной жизни в наших деревянных и, засчитывая Катьке рубли за доллары даже по льготному курсу, в несколько раз выгадывали по отношению к официальному курсу, по которому обязывали менять валюту советские власти.
        Пить с нами утренний кофе Игорь отказался. В отличие от вчерашнего вечера он был серьезен и напряжен. Пересчитав с Катькой банковские упаковки, он пошел к двери и, уже выходя, повернулся и спросил:
        - Сегодня ужинаем вместе?
        - Вы вдвоем! - ответила ему Катька. - Без меня. Я сегодня передаю фирмачам бабки за компы.
        - А я тебе не нужна? - спросила я подругу.
        - Нет. Сегодня - нет. Коля с Лехой меня повезут и подстрахуют.
        - Тогда в восемь здесь… - сказал мне Игорь и закрыл дверь.
        Я вскипятила чайник и сделала нам кофе, если можно, конечно, назвать «деланьем» процесс растворения кофейного порошка с добавлением в полученный раствор молока. Катька тем временем закурила и подтянула к себе один из мешков.Порывшись в нем, она вытащила четыребанковскиепачки, в каждой из которых былоупакованопо сто десятирублевых купюр, и протянула мне.
        - Тебе на сегодня задание.
        - Приказывай!
        - Возьми четыре штуки и отвези одну из них матери, а на остальное купи себе шмоток. Лучше всего джинсы, кроссовки и короткую куртку - тебе идет спортивное. А твое вымя и под рубашкой, и под свитером классно выпирает. - В Катькином голосе слышалась затаенная зависть.
        Такого поворота я, признаться, даже не ожидала. Идея продолжения обучения в МИИТе казалась все более глупой и бессмысленной.
        Я отвезла деньги в Серпухов. Мама была на работе. Я написала ей записку и оставила тысячу рублей - ее полугодовой заработок.
        Покупки не заняли у меня много времени, да и потратила я не так много денег, как рассчитывала моя подруга и компаньонка. Дороже всего обошелся маленький флакончик духов «Иссей Мияки», запах которых на долгие годы стал моим единственным ароматом.
        Мои классные обновки не вызвали у Катьки никаких эмоций. В шесть вечера за ней приехал Коля, и, прихватив мешки с деньгами, они убыли. Перед тем как уйти, Катька оставила мне комплект ключей и предупредила, что уходит, скорее всего, «с концами», то есть до утра. До приезда Игоря оставалось еще два часа, и я, поставив будильник на девятнадцать тридцать, легла поспать. Поездка на электричке в Серпухов и шопинг изрядно меня утомили, и, едва положив голову на подушку, я отключилась.
        Я специально хотела встать пораньше, чтобы привести себя в порядок перед приходом молодого человека, но все получилось совсем не так, как я планировала. Будильника я не услышала и вскочила сама без пяти восемь. Зная по опыту, что Игорь очень пунктуален, я набросила халат и пулей помчалась к платяному шкафу, в котором Катя выделила пару полок для моих вещей. Не рассчитав, я рванула на себя дверцу, в суматохе не заметив, что та закрыта на один поворот торчавшего из замка ключа. От такого потрясения со шкафа мне на голову совершенно неожиданно свалилась тяжелая жестяная банка с белой краской, оставленная там идиотами-строителями, которые красили потолок. Она больно ударила меня по темени и рассекла своим корявым днищем кожу за ухом. Именно в этот момент раздалсязвонокв дверь.
        То что увидел Игорь, явно не соответствовало его ожиданиям. Я вся, включая волосыимахровыйхалат, была залита белой краской. Из ранки за правым ухом энергично капала кровь. Мне было больноиобидно. Это был один из техредчайшихслучаев в моей жизни, когда я плакала, и притом навзрыд.
        Лицо моего партнера и ухажера вытянулось.Онсхватил меня за плечи, свирепо оглянулся по сторонам и проорал мне прямо в ухо:
        - Кто это с тобой сделал?
        Всхлипнув, я ткнула себя пальцем в грудь и показала на валявшуюся на полу банку, из которой продолжала вытекать на паркет белая краска.
        - Где у вас йод и пластырь?
        Я не знала. Явсе-такиеще не до конца освоиласьв своем новом жилище.
        - Сейчас приду, - сказал он. - Не закрывайдверь!У меня в машине аптечка. Там все есть.
        Я оставила торчащий язычок замка и поплеласьв ванную. Вместо красивой прически на моей голове торчал залитый краской слипшийся веник. Я, совершенно не соображая, что делаю попыталась вначале смыть краску под струей воды. Когда из этого ничего не получилось, я схватила висевшие там же на крючке здоровенные ножницы и безжалостно отстригла слипшиеся пучки волос. Зрелище, увиденное мной в зеркале, было отвратительным. Я швырнула ножницы и паклеобразную волосяную массу в раковину, а сама сбросила халат и залезла в ванну и направила на себя горячий душ, не обращая внимания на кровоточащую ссадину за ухом. Включая душ, я случайно заткнула слив, и ванна начала быстро наполняться. Игоря все не было. Когда вода достала мне до коленей, я опрокинула в поток колпачок пены и плашмя плюхнулась в ванну. Я перестала плакать и лежала среди ароматных пенистых айсбергов в блаженной прострации.
        Через несколько минут в коридоре послышался шум, и в ванную заглянул Игорь. Он скинул прямо на пол пальто и пиджак, сорвал с ног ботинки и вошел ко мне. В руках он сжимал пузырек с йодом, вату и моток пластыря. Я почему-то совсем его не стеснялась. Как он ни старался сосредоточиться на сложившейся мерзкой ситуации, лаза все равно все время косились на островки всплывших среди пены моих грудей.
        -Извини, что так долго, - пролепетал он срывающимся голосом. - Но мне пришлось за всем этим бежать в аптеку.
        - Ты же сказал, что у тебя все есть в машине…
        Он вздохнул.
        - Да, в машине есть. Но пока я поднималсянаверх,машину угнали.
        - Как?! - Я подпрыгнула в своем эмалированном корыте, но, поскользнувшись, рухнула вниз, обдав Игоря потоком мыльных брызг. - Как угнали?! Надо же срочно что-то делать! Что ты здесь сидишь?! Звони в милицию!
        - Оставь! - нервно рассмеялся он. - Их милиция и угоняет. Все бессмысленно. Потом позвоним. Давай займемся тобой! - Игорь бросил взгляд на раковину, увидел там копну слипшихся волос и испачканные белой краской ножницы. - Да, жестоко ты с собой расправилась!
        Я потрясла в воздухе мокрыми неровно обстриженными лохмами:
        - Ресторана сегодня не будет, Игорь Викторович! Иди скорее занимайся машиной, а я завтра двинусь в парикмахерскую и подстригусь под полубокс!
        Он рассмеялся и, наклонившись ко мне, поцеловал в мокрые губы. Потом снял с фиксатора распылитель душа, с небольшим усилием отвернул головку и положил в раковину, после чего опустил гибкий шланг в ванну и включил воду. Я, частично прикрытая пеной, лежала, широко расставив согнутые в коленях ноги, и с любопытством наблюдала за его действиями. Упругая и горячая подводная струя, направленная его рукой, обрушилась на мою промежность. Я вздрогнула от неожиданности, но не смогла отдернуть его руку. Застонав, я выгнулась и крепко ухватилась за эмалированные края ванны, чтобы не захлебнуться. Ощущение было потрясающе приятным. В моей голове промелькнула единственная мысль: «Как это я, дура, раньше не догадалась о возможности такой классной водной процедуры?»
        Невидимая струя чуть колебалась, обдавая меня блаженным жаром. Подводное течение ласкало меня, врывалось внутрь, нежно и настойчиво массировало каждый сантиметр кожи моего погруженного в воду тела. Уже через две минуты меня всю затрясло. Помимо воли я схватилаИгоря под водой за руку, державшую шланг, и направила струю прямо туда, куда было надо. Кончая, я схватила его за ворот рубашки и ранула на себя. Парень потерял равновесие и прямо во всем, что на нем было надето, повалился в мыльную воду.
        На ужин мы действительно не пошли и нисколько об этом, надо сказать, не пожалели. Мы трахались, не прекращая, несколько часов в ванной,в кровати и прямо на полу. В перерывах, которые у нас все же время от времени образовывались,Игорь пытался приклеить мне пластырь на царапину за ухом, но, едва он начинал ковыряться в моей мокрой, криво обстриженной голове, я хватала его, ласкала и дергала, пока он не ронял йод и пластырь и не набрасывался на меня опять и опять. К четырем часам утра мы рухнули без сил. Теперь мобилизовать Игоря невозможно было никакими усилиями.
        Между ног у меня все стонало и гудело. Мне казалось, что я вся с ног до головы пропахла его потом и семенем. И, в отличие от мерзкого первого раза со Славиком в поезде, это было очень здорово!
        Игорь заснул, уткнувшись в меня носом.
        Я спать не могла и, высвободившись, встала, чтобы попытаться высушить его промокшую в ванне одежду. Брюки, рубашку и носки я повесила на горячую батарею, рассчитывая утром обработать все это утюгом. После этого принялась приводить в порядок разгромленную ванную комнату и кухню.
        Настроение у меня было отличное. Я рассталась с ненужной и не нравящейся мне учебой. Я покинула мерзкую общагу. Я, хоть и непонятно как, начала зарабатывать деньги. У меня появился самый настоящий любовник, правда, уже без машины. И наконец, я смогла кончить четыре раза за вечер. А проблем осталось только три: отмыть паркет от белой краски, сделать завтра короткую стрижку и высушить своему первому настоящему мужчине штаны, чтобы он смог утром отправиться на поиски своей безвременно похищенной тачки. Последнее, на что у меня хватило сил, - помыть раковину и выбросить в мусорное ведро ком гадкой пакли, еще недавно бывшей частью моей прически. Я рухнула в постель рядом с Игорем и отключилась.
        Я не слышала, как он тихонько встал и ушел в мятых и невысохших брюках, оставив мнезапискустрастного содержания. Я не слышала, как пришла Катька. Она несколько часов терпеливопилакофе на кухне и смотрела телевизор, но втричаса пополудни все же потрясла меня за плечо.
        - Я просто захотела узнать, жива ли ты еще, моя старушка?
        Я мгновенно села в кровати и уставилась на подругу. Та весело посмотрела на синяки-засосы на моей шее и левой сиське, вывалившейся из-под простыни.
        - Это не секс у вас был, моя милая! Это был погром!
        Мне было очень стыдно, и я попыталась засунуть левую грудь под простыню. При этом немедленно вывалилась правая - вокруг соска вся кожа была ярко-фиолетового цвета!
        Катька фыркнула:
        - Только объясни мне, пожалуйста, для чего вам понадобилась банка краски, и расскажи, где ты так классно подстриглась?
        - Издеваешься? - я потеребила свою растерзанную шевелюру.
        - Отнюдь! Встань!
        Кутаясь в простыню, я поднялась с кровати и брезгливо посмотрела на свое отражение в зеркале трюмо. Мои нечесаные кое-как высохшие волосы стояли торчком, без какого-либо намека на симметрию. Катька протянула мне заграничный глянцевый журнал, открытый на странице, где какая-то всемирно известная модель была запечатлена в роскошном нижнем белье. Девка была шикарная,
«девяносто-шестьдесят-девяносто», с гладкой смуглой кожей. Но то, что веником торчало у нее на голове, в точности походило на мою ссохшуюся паклю. Я захохотала:
        - Просто накануне съемки на эту подругу, как и на меня, рухнула банка с краской, а потом она трахалась в ванной, в кровати и на полу.
        - На полу? - подняла брови Катька.
        - На полу… - вздохнув, подтвердила я.
        - Ну, раз на полу, то это ты не просто трахалась, а вела половую жизнь! - И мы обе захохотали.
        СЕКС и не только…
        Первая сделка прошла чрезвычайно удачно - без сучка без задоринки. Уже через неделю мы вывезли из здания УПДК пять заказанных Игорем компьютеров, причем в комплектации намного лучшей, чем та, о которой мы с ним договаривались. Катька честно, по моим тогдашним понятиям, поделилась со мной прибылью, и я опять, как в начале отцовского бизнеса, ощутила, что на меня буквально валится богатство. Разумеется, Игорь, с которым я проводила почти каждую ночь, обеспечивал нам предоплату.
        Не довольствуясь исключительно его клиентами, я вытащила на свет божий свою старую записную книжку с телефонами бывших бардов-каэспешников и бывалых походников, большинство из которых теперь рванули в бизнес. Они все, разумеется, предпочли нам с мамой отца и его молодую жену, и у меня не было никакого желания иметь с ними дел напрямую. Мы с Катькой решили действовать через Игоря. Во-первых, он мог объяснять, что как-никак приходится сыном одному из членов этой компании, пусть самому придурковатому, но при этом его звонок был как-то понятен и легитимен. Но, что самое главное, у Игоря образовалась устойчивая связь с одним из отделений Сбербанка (тогда мы еще называли его районной сберкассой). Благодаря теплому отношению к нему толстеньких тетечек-сотрудниц Игорь всегда мог брать кредиты, которых хватало на покупку нескольких компьютеров. Авансовый платеж давал нам с Катькой огромное преимущество при поставке ПЭВМ, и мы не теряли от того, что Игорь тоже был в доле.
        Не то чтобы я всерьез увлеклась им, но от секса получала колоссальное удовольствие. Гормоны во мне лихо играли, я с восторгом предавалась любовным забавам чуть ли не каждый вечер и научилась кончать во всех мыслимых и немыслимых позах. Оргазм зачастую приводил меня в активное деятельное состояние, чего никак нельзябыло сказать о моем партнере. Однажды вечером между нами произошла очередная весьма показательная беседа.
        - Ну что! - скатившись с любовника, я легла рядом и откинулась на подушку. - Давай теперь поговорим о делах? Сколько у нас реальных поставок на следующей неделе? Спецификации утебяуже готовы? - Чтобы вывести Игоря из прострации, я дала ему щелбана в самое уязвимое место между ног.
        Успех был достигнут - он испуганно дернулся и прикрылся ладонью.
        - Ты даешь, мать! Цинизма тебе не занимать! - Игорь попытался отгородиться от меня одеялом и пополз к краю кровати, чтобы там, как обычно, отключиться и уснуть беспробудным сном.
        - А ну стоять! В смысле лежать на месте! - Я схватила его за член своей натренированной в походных трудах рукой. - Не спать! На вопросы отвечать! Спецификации готовы?
        Игорь раздраженно фыркнул и, выдравшись из моего «зажима», протопал к своему портфелю, вытащил из него большую бухгалтерскую тетрадь и вернулся ко мне. Он сел на кровать рядом со мной и, не глядя мне в глаза, задумчиво сжал ладонью мою грудь.
        - Я иногда не понимаю, любишь ты меня или нет?
        Я рассмеялась:
        - А чем я тут с тобой, скажи на милость, сейчас занималась, как не любовью?!
        - Зачем ты так цинично разговариваешь?! Это и тебе не идет, и меня расстраивает. Вдруг мы когда-нибудь решим пожениться!
        Тут я уже хохотала в голос:
        - Игорюнь! Милый! С будущими женами бизнесом не занимаются…
        - Прекращай заниматься бизнесом. Я справлюсь сам.
        - А вот этого, любимый, прости, не будет! Я должна выплыть сама! Меня уже предали два дорогих моему сердцу мужчины, и теперь я никому не доверю свою жизнь!
        - И кто эти два подонка?
        - Не стоит так, милый! Все не так просто! Один из них - мой отец… И ты знаешь об этом… А второй… второй…
        - Твой первый мужик?!
        Тут я вспомнила Славика и опять засмеялась, хотя, подозреваю, засмеялась хотя и громко, нодовольнонеестественно.
        - Нет, Игорюнь! Первый мужик у меня - ты!
        - Как? Это ведь неправда!
        - Правда, милый, правда! Мне врать ни к чему! То, что случилось до тебя, был просто несчастныйслучай… облегчивший тебе жизнь, точнее,снявшийс тебя ответственность, если о какой-то ответственностивэтих делах вообще может идти речь… А мужиком, как ты выразился, там и не пахло.
        - Так кто же тот второй, кто кинул тебя, если он не был твоим…
        Я не знаю, что на меня нашло, но, вспомнив Леню Ильина, я почувствовала себя маленькой и несчастной. Захотелось зарыться в одеяло и плакать, плакать… Но я, увы, не смогла. Преодолев нахлынувшую тоску, я решительно встала с кровати, накинула халат и пошла в душ.
        - Не надо, милый, об этом не надо! Займись своей тетрадочкой. Я сейчас вернусь из душа, и мы займемся бизнесом!
        Если я когда-нибудь напишу мемуары, то половина моих воспоминаний будет посвящена душу, ванне, баням и прочим водным процедурам.
        Все главные решения всвоей жизни я принимала под воздействием водной стихии. Но в тот день мне никаких решений принимать было надо. По всем понятиям я более чем преуспевала. Мне еще не было девятнадцати, а я зарабатывала больше, чем моя мама, в десятки(!) раз. Мы с Катькой уже вели переговоры с семьей из соседнего подъезда, которая собиралась уезжать на ПМЖ за границу, о покупке их квартиры для нас с мамой. Покупка кооперативной квартиры людьми со стороны сопровождалась в те годы скандальными разбирательствами в суде, но и цены были смешные. Хотя те четыре тысячи долларов, что у меня запросили за двухкомнатную «распашонку», казались мне немыслимо огромными деньгами, но они к этому моменту у меня уже были. Более того, в общей сложности у меня уже было скоплено целых (!) шесть тысяч долларов США. И это всего за три месяца работы! На личном фронте тоже, казалось, все было о’кей. меня есть близкий человек, приятный парень с мозгами и деньгами, он пылкий любовник, готовый даже стать мужем. Но… я чувствовала, что охладеваю к нему. Это пугало меня, но не сильно. Печальнее всего было то, что я никак не
моглазабыть улыбку курсанта, встретившего меня возле военной комендатуры. И несмотря ни на что, я продолжала ощущать, что на самом деле принадлежу только ему.
        В дверьванной громко и настойчиво постучали. Это было неделикатное постукивание Игоря, полновесный грохот, который обычно производила Катька,утомленная ожиданием, когда явыйдунаружу. Но Катька сегодня ушла «в ночное»,ия ее не ждала. Выключив воду и перегнувшисьчерез бортик ванны, я открыла дверь.Этодействительно была моя подруга в состояниикрайнеговозбуждения.
        - Давай вылезай скорее! Посмотри, что я принесла!
        Оказалось, что Катька наконец притащила-такивидеомагнитофон. Мы уже несколько раз обсуждали, не стоит ли нам приобрести это чудотехники,но все время откладывали это на потом. Советская «Электроника» даже не рассматривалась,а любая японская продукция стоила двести - двести пятьдесят долларов, что вроде было неочень дорого для нас, но составляло треть стоимости приличного подержанного «жигуля» в Южном порту. И наконец, как я поняла, Катька решилась. Но она, захлебываясь от восторга, сообщила мне, что встретила на проходной жилого комплекса УПДК того самого первого знакомого иностранца, подарившего ей компьютер после «ночи любви». Иностранец ждал машину, которая должна была отвезти его в аэропорт, откуда ему предстояло улететь на свою западную родину если не навсегда, то по крайней мере на несколько лет. Узнав Катьку, он распаковал одну из коробок и всучил ей почти совсем новый панасониковский видак, на котором успел посмотреть только два фильма. И их он тоже отдал. По его словам, он совершенно не хотел мучиться с перевозкой всего этого хлама и собирался просто отправить видюшник с водителем в офис,
где его неизбежно кто-нибудь стырил бы и уволок к себе домой.
        Поэтому, встретившись со своим текущим ухажером, Катька не стала оставаться у него на ночь. Сославшись на внезапно наступивший «критический период», она извинилась и, сгорая от нетерпения, устремилась домой, чтобы вместе со мной отпраздновать получение такого классного подарка.
        Пока я торчала в ванной, она мобилизовала запутавшегося с перепугу в собственных трусах Игоряподключать чудо техники к телевизору, а сама бросилась выуживать меня из воды.
        Один из двух доставшихся Катьке фильмов мы мечтали посмотреть давно. Словно по заказу, он был с русскими субтитрами. Это было оченькстати,так как английский у всех нас оставлял желать лучшего. Это был фильм-легенда, о котором все слышали, но почти никто не видел, фильм назывался «Пролетая над гнездом кукушки».Снят он был по одноименнойитоже легендарной книге Кена Кизи, а главную роль в нем играл Джек Николсон. Какое-то время назад это кино показывали даже в каких-то периферийных московских клубах в Кунцеве и Текстильщиках, но тогда мне было совсем не до того.
        Не прошло и десяти минут, как все было подготовлено для просмотра: видеомагнитофон включен в сеть и подключен к телевизору, кассета с фильмом вставлена и перемотана, а на журнальном столике возле дивана стояли три стакана и пиво, вытащенное из холодильника.
        Фильм, в отличие от многих других, которые мне пришлось посмотреть позже, меня не разочаровал. За окном уже занимался рассвет, номы все же решили попить чаю перед сном и двинулись на кухню.
        - Знаете, - вдруг проговорил Игорь, - а меня с этим фильмом связана одна дурацкая поучительная история.
        Мы внимательно слушали.
        - У меня был, точнее есть, друг Леня.
        При упоминании этого имени я вздрогнула. Хотя мало ли разных Лень в России илидажев одной только Москве?
        - Он бизнесом даже, в общем, не занимался. Только подрабатывал у одного нашего приятеля - устанавливал на поставляемые фирмой того парня компы программное обеспечение. Одним из первых был. Иногда он и мне помогал. Я платил, как положено, понятное дело. Все у него шло отлично. Он даже рассказывал, что собирается жениться на какой-то девчонке, с которой познакомился в Уфе, где проходил практику в комендатуре. Но тут вдруг его семью навестили родственники. Они лет двадцать прожили на Западе и приехали в совок навестить родню и полечиться от ностальгии. Подарки всем привезли. А Леньке подарили видюшник и кучу фильмов к нему, в том числе этот, про кукушкино гнездо. Он от широты душевной позвал на просмотр друзей, родственников, даже нескольких соседей. Кое-кто с детьми пришел, показать им чудо техники. Он же сам и переводил. У него английский отличный, еще сошколы.Ну, все посмотрели, поблагодарили хозяина и пошли по домам. А на следующий день Леньку забрали - вместе с видиком и кассетами. Кто-то из приглашенных стукнул. И устроили надЛенькой показательный процесс. Собрали в качестве экспертов главврача
КВД, тетку- воспитательницу из детской комнаты милиции и старого алкаша-военкома. Вся эта кодла во главес судьей признала его виновным в распространениипродукции, пропагандирующей насилие и порнографию. А учитывая, что в квартире в моментпоказа находились дети, пришили еще и совращение несовершеннолетних. Не знаю, каквы,но я, честно говоря, ни пропаганды насилия,ни ужтем более порнографии не заметил. Ноемуобъяснили, что он должен быть счастлив, что отделался ниже минимума - тремя года «химии»где-то под Саратовом. Причем через неделю после того, как его туда этапировали, в самом Саратове этот фильм в кинотеатрах пошел. А когда его родители обратились в соответствующие инстанции, то им ответили, что сидит он не за конкретный фильм, а за распространение… И так далее, и тому подобное…
        - Фамилия? - Голос мой звучал так хрипло, что я сама его не узнала.
        - Чья фамилия? - не сообразил сразу Игорь.
        - Его фамилия как? Лени этого фамилия…
        И Игорь, и Катя явно были напуганы выражением моего лица и моим голосом.
        - Фамилия Лени Ильин. А что тут такого, собственно?
        Это был п…ц!
        РЭКЕТ и не только…
        Я не стала рассказывать ни Игорю, ни Катьке мою часть этой жуткой истории. И вновь, как в тот раз, когда Славик трахнул меня в поезде, я почувствовала себя полной дрянью и грязной шлюхой.
        Игорь совершенно не понял резкого изменения моего настроения, но пообещал завтра порыться в своих записных книжках и дать мне все адреса и телефоны Лениной семьи, которые только сможет найти.
        К одиннадцати утра Игорь должен был ехать на какую-то загородную стоянку, где милиция, к его крайнему удивлению, судя по всему, нашла его давно угнанную машину. Игорь к этому моменту уже купил в Южном порту новенькие «Жигули»-«восьмерку» и спокойно ждал, когда появится возможность и подвернется случай приобрести что-нибудь посерьезнее. А вот, надо же, нашелся «Мерседес», хотя и побитый, как сказали, и разграбленный.
        За два дня до этого к Игорю в офис, девятиметровую комнату, которую они с отцом снимали в здании Гипроспецмаша на проспекте Мира, заявились какие-то чеченцы и предложили их семейной фирме «крышу», то есть охрану бизнеса, за двадцать процентов от прибыли. Под прибылью, правда, эти едва говорившие по-русски дети гор подразумевали весь оборот Игорева кооператива. Игорь послал кавказцев куда подальше, а сам пошел и написал заявление в милицию. Там заявление приняли, но без особого энтузиазма. В милиции подателю объясняли, что непонятно, где искать предполагаемых правонарушителей, так как Игорь не проверил у них паспорта и не переписал адреса, по которым эти головорезы прописаны. А без номеров паспортов и без точных адресов поимка кого бы то ни было представляется милицейским следователям весьма проблематичной. Игорь только посмеялся над происшедшим. К тому же, как он выяснил, эти «крышевики» обошли практически всех кооператоров, снимавших помещения в здании Гипроспецмаша или по соседству. Ко всем они обратились с одним и тем же предложением и всеми были дружно посланы.
        Это было еще то время, когда нарождавшийсявстране бизнес казался легким и безопасным. Бандиты воспринимались безмозглыми хулиганами,а чиновники - жалкими ничтожествами, продающимися за копейки.
        У нас в это время шел отличный контракт с Киргизским госуниверситетом, который Игорь заключил по моей наводке. Мы с отцом как-то ходили в горный поход в окрестности Иссык-Куля, а потом отдыхали несколько дней в доме отдыха «Белый пароход». Там мы познакомились с проректором университета Ынакбеком Султанбековичем Султанбековым. Проректор потряс меня тем, что у него была визитная карточка - атрибут, как нам казалось, роскошной западной жизни. Но ему часто приходилось ездить в загранкомандировки, гордо объяснил Ынакбек Султан- бекович, а на международных конференциях без визиток нельзя! Забавно, что его необычное для нашего восприятия имя было написано на предназначенной для заграницы карточке только по-русски. Учитывая, что встреча была мимолетной и папе эта карточка оказалась без надобности, я сунула тоненькую картонку себе в кошелек, и она непостижимым образом сохранилась. Для солидности мы решили с самого начала действовать через Игоря и его фирму. Игорь позвонил по указанному в карточке телефону и представился аспирантом МГУ, занимающимся кооперацией. Наврал, что получил телефон профессора
Султанбекова в собственном ректорате. Ынакбек Султанбекович, узнав, чем занимается кооператив, пришел в восторг и сообщил, что Киргизскому госуниверситету требуется для начала пятьдесят компьютеров и деньги на эту покупку уже выделены Минфином республики. Мы еще не подозревали, что шли последние месяцы существования Советского Союза и единой рублевой зоны. Это была огромная удача! Деньги были переведены авансом, сняты Игорем в банке, и Катька со своими «телохранителями» Колей и Лешей уже отвезла их поставщикам. Через пару недель у нас на квартире должны были скопиться десятки компьютеров, стоящих миллионы рублей. И все эти бесценные ящики мы должны были поездом отправить во Фрунзе, еще не ставший окончательно Бишкеком.
        Но я уже не думала об этом. Я должна была любой ценой найти своего любимого и вымолить у него прощение.
        Тот наш просмотр «Гнезда» закончился ранним утром. Все отправились спать. К удивлению Игоря, я легла в кровать в лифчике и трусах и тут же отвернулась к стене. Он попытался меня нежно обнять, но я довольно жестко сказала бедному парню, что устала и прошу меня не трогать и не мешать спать.
        Я думала, что не смогу заснуть и так и проваляюсь носом к стенке. Но мой молодой и, слава богу, здоровый организм взял свое. Я словно провалилась на дно колодца и проснулась только в середине дня. Игоря уже и след простыл.
        На часах было два пополудни. Я вылезла из кровати и заглянула к Катьке. Увиденное меня огорчило. Моя подруга лежала в постели и курила. От папиросы, торчавшей у нее изо рта, пахло отнюдь не табаком. Я уже несколько раз за последний месяц заставала свою подругу и компаньонку за курением травки, и всякий раз она объясняла мне, что это только баловство и любопытство, что больше я этого не увижу. Но, увы, чем дальше, тем чаще я это видела и особенно нюхала. В пепельнице, стоящей прямо на одеяле, валялось еще несколько бычков. Катькин мутный взор был направлен на телевизор. Звук был приглушен практически полностью, и прокручивающийся на видюшнике клип выглядел совершенно по-дурацки.
        - Игорь звонил? - спросила я раздраженно. Мне было неохота в очередной раз читать мораль о вреде курения вообще и вреде потребления «дури» в частности.
        - Только не надо мне рассказывать, что хорошо, что плохо! - ответила Катька не на мой вопрос, а на мои мысли.
        - Игорь звонил, я спрашиваю? Он мне адреса и телефоны должен был передать!
        - Не звонил никто… Не передавал ничего… - Катька перевела взгляд на меня и вдруг истерически засмеялась. - Какая ты смешная! Охренеть! Ой, не могу!
        Я быстро повернулась к зеркалу, но ничего особенно интересного в своем облике не увидела - всклокоченная и заспанная мрачноватая девица. И все. Чего тут смешного? Но моя подруга продолжала хохотать, показывая пальцем вначале на меня, а потом и вовсе куда-то в сторону. Мне стало страшновато. Я подошла и вырвала из угла ее рта замусоленный и догоревший до гильзы бычок ганджубаса, как теперь продвинутая молодежь именовала марихуану. Катька перестала смеяться, всхлипнула и, отвернувшись от меня, упала лицом на подушку. Я забрала с одеяла вонючую пепельницу и прикрыла подругу одеялом. Она уже спала.
        Вообще-то жить вместе стало совсем непросто. И чем дальше, тем сложнее, несмотря на то что мы очень привыкли друг к другу. «Хочется быть независимой. Нужно поскорее разбираться со своей квартирой в соседнем подъезде и, не дожидаясь суда, отремонтировать ее. Суд - фигня! Все равно победа будет за мной!» - так думала я, выходя из пропахшей чепухой комнаты. «Чепуха» - это было еще одно модное словечко, придуманное для обозначения наркотиков.
        В мозгу моем вертелась лишь одна, но самая важная мысль: «Главное - Леня! Отыскать, спасти, никому больше не отдавать! Быть всегда рядом! Почему не звонит Игорь? Будь у меня адреса и телефоны, я бы уже и звонила, и бежала, и ехала!»
        Еще час я просидела на кухне. Выпила три чашки кофе со сгущенкой и съела несколько очень вкусных и очень вредных для моей отнюдь не субтильной фигуры бутербродов с рокфором. Звонка все не было, и я сама набрала вначале домашний, а потом рабочий телефон Игоря и его отца, придурка ВиктораПоплавкова.Телефоны молчали. Не выдержав, я собралась и поехала к ним в офис.
        У входа в Гипроспецмаш толпилась кучка мужиков. Некоторых из них я мельком видела до этого, когда заезжала сюда по компьютерным делам. Это были разнокалиберные предприниматели-кооператоры, соседи Игоря. В эпицентре сборища стоял имбецильного вида милиционер и что-то записывал в замусоленный блокнот.
        Я вытащила из кучи подавленных кооператоров чуть более остальных знакомого мне старого армянина Вазгена Суреновича, через которого мы однажды поменяли пять компьютеров польской сборки на две фуры армянского коньяка. Дрожа всем телом, он поведал, что Игоря и его отца страшно избили неизвестные, судя по всему чеченцы, возле той самой стоянки, на которой Игорю по телефону была обещана встреча с угнанным «Мерседесом». С большим трудом я выяснила у дегенеративного сержанта, присланного начальством для снятия показаний с соседей Игоря по офису, в какой больнице мне искать пострадавших. Как выяснилось, их отвезли в травматологическое отделение известной своей травматологией городской больницы, расположенной совсем рядом с оставленным мной МИИТом.
        У Игоря было сломано бедро, и он лежал на растяжке. Вторым в этой палате был Поплавков-старший с многочисленными ушибами и двумя сломанными ребрами. Но он по крайней мере мог сам передвигаться и доходил до туалета.
        Игорь на долгое время оказался на мне. Через неделю после операции его перевезли домой. Кости предстояло срастаться еще минимум восемь недель, и без посторонней помощи Игорь обходиться не мог. Особенно это касалось первого месяца, в течение которого ему нельзя было даже вставать с постели. Понятное дело, что от папы Вити проку не было никакого: он только беспрестанно нудел о своих физических и моральных страданиях и о том, что ему невыносимо когда в его доме постоянно трутся посторонние люди. Таковым постоянно трущимся человеком разумеется, была я. Скажу честно, выносить судно можно либо за очень родным и любимым человеком, либо за кем-то абсолютно посторонним. Особенно когда тебе нет еще и двадцати. Игорь не был ни посторонним, ни страстно любимым. Полюбить я его по многим причинам или вовсе безо всяких причин так и не смогла, а имевшее раньше сексуальное увлечение улетучилось сразу после того самого кинопросмотра.
        Я не понимала, почему бы ему, человеку совсем не бедному, не нанять сиделку. Но он просил, чтобы за ним ухаживала именно я. Отказать было невозможно. Впрочем, вредило такое положение вещей в основном ему. Честно говоря, после того как он сам рассказал ужасную историю про Леню и я осознала свою пусть невольную, но все равно неприглядную роль в жизни дорогого мне человека, как мужчина мне Игорь был уже не нужен. Кстати, он так и не нашел у себя никаких координат Лени, а может, просто не захотел мне их давать.
        Тем не менее мне через паспортный стол все же удалось найти адрес Лениной семьи. Их двухкомнатная квартира-«распашонка» находилась в кооперативном пятиэтажном доме на Малой Филевскойулице возле станции метро «Пионерская». С замиранием сердца я помчалась туда.Я жаждалаупасть на колени и молить прощения у Лени, у его родителей, у его кошек и собак, если таковые в доме есть. Я готова была на все, чтобы вновь обрести любимого. Но… Открывшие мне дверь люди были очередниками того же кооператива, получившими право на выкуп этой квартиры в связи с выездом семьи Ильиных на ПМЖ за рубеж. Они сказали мне, что Лене удалось досрочно освободиться из своего ужасного и нелепого заключения, после чего вся его семья, не мешкая ни дня и даже не пытаясь выручить никаких дополнительных денег за оставляемое жилье и имущество, уехала за границу в не известном никому направлении.
        Я опять его потеряла! Поиск Лени на долгие годы оставался моей навязчивой идеей.
        Отношения с Игорем становились все более напряженными. Впрочем, напрягалась в основном я. Он ничего особенного не замечал, но зато окончательно перестал смущаться при отправлении с моей помощью естественных надобностей. То ли следуя примеру отца, то ли подчиняясь командам доставшихся ему по наследству генов, Игорь стал все больше нудить и капризничать. Я понимала, что ему тоже надоело его беспомощное положение, но он с каким-то особым удовольствием по полной программе загрузил меня сразу всеми своими проблемами. Мне приходилось изо всех сил сдерживать раздражение, когда после того, как я выливала в унитаз содержимое судна и возвращалась, чтобы обмыть больного, он клал мою руку под одеяло на свой жаждавший ласки вставший член.
        Все это время мы с Катькой вели и свои, и его дела. Доходы Игоря и его отца не только не снизились за время вынужденного безделья, но, наоборот, значительно возросли. И тогда я поняла, что Катькины слова про жадность и капризность, сказанные перед самым первым приходом Поплавковых, касались отнюдь не только Виктора! Нам с Катькой, а в особенности мне, приходилось нелегко. За те несколько часов в сутки, что я проводила вне дома моего уже бывшего любовника, я успевала сделать огромную массу дел. Катька тоже, не прекращая, носилась между банком, поставщиками и клиентами. Но, увы, все чаще и чаще я заставала ее совершенно обкуренной, в тоске и прострации. Меня такая жизнь достала, и я твердо решила после того, как Игорь поднимется на ноги настолько, чтобы самому добраться до толчка, немедленно перетащить вещи от подруги к себе домой, тем более что мою квартиру уже отремонтировали и даже была завезена кое-какая мебель для спальни и кухни. Я наконец за умеренную взятку сдала экзамен на вождение и получила права. Игорь притворялся, что не понимает моих намеков по поводу того, что для ускорения всех
рабочих дел мне неплохо было бы сесть за руль его новенькой «девятки», сменившей теперь уже навсегда сгинувший «Мерседес». Я решила сама купить себе какой-нибудь недорогой подержанный «жигуль».
        Наконец настал тот день, когда Игорь смог подняться на ноги и начал учиться ходить на костылях. Понятное дело, об избивших его рэкетирах из милиции никакой информации не поступало. Мне казалось, что я одна хочу найти этих подонков и расправиться с ними. Во всяком случае, сам Игорь этой темы не поддерживал.
        Офис в Гипроспецмаше сразу после происшествия ликвидировали, и мы работали преимущественно со старыми клиентами, которым официальное представительство уже не было нужно Они давно имели дело с поплавковским кооперативом, да и нас с Катькой неплохо знали. Но долго такое положение терпеть было невозможно. Назревала необходимость расширения бизнеса и найма специалистов. Нам необходимо было взять минимум троих: программиста, электронщика и бухгалтера.
        При этом Игорь уходил от обсуждения любых затрат. Он не желал обращать внимания на то, что мы с Катькой выполняли практически всю работу и доставляли теперь уже не только продавцов, но и покупателей техники. Для получения денег в банке мы вынуждены были всегда брать с собой имевшего право подписи папу Витю. Тот, разумеется, был крайне недоволен всем: и тем, что его потревожили, и тем, что сделка недостаточно выгодная. Что такое для него вполне выгодная сделка, я так и не поняла. Возможно, сделка его мечты - такая, при которой он, не затрачивая никаких усилий и не вкладывая ни копейки денег, просто дожидался бы, лежа на диване, пока ему принесут огромную сумму денег с единственным обязательством с его стороны - их принять. Игорь, несмотря на всю собственную иронию в отношении отца, нас с Катькой никак не прикрывал и только предлагал потерпетьнекоторые неудобства до своего выздоровления. На все предложения рассмотреть вопрос о нашем равноправном участии в компании он раздражался и начинал разглагольствовать, что нам куда проще и спокойней оставаться в том же положении, что и сейчас. «Ни вам
налоговой, ни милиции, ни бандитов!» - радовался он за нас.
        Но вот наконец я в первый раз наполовину дотащила, наполовину довела Игоря до туалета, а потом вернула назад. Плюхнувшись на подушки, он отер пот со лба, торжествующе посмотрел наменяи заявил, что с сегодняшнего дня готов возобновить со мной занятия сексом. В этот мигмнебыло непросто не послать его на хер с полоборота. Но у меня была другая цель. Я решила поставить точки над«і»и спросила, не соизволит ли он вместо бурных ласк обсудить принципиальный для нас с Катькой вопрос о совместном владении компанией.
        Дальнейший разговор оказался для меня полнейшим шоком. Начав с того, что он по-прежнему не видит никаких оснований для изменения статус-кво, Игорь заявил, что для такого серьезного решения ему необходимо согласие партнеров. Когда же я изумленно поинтересовалась, кто же эти неведомые нам партнеры, выяснилось, что ими являются те самые чеченцы, которые избили их с отцом. Я не стала слушать подробности, как и когда они с папой Витей договорились с этими ублюдками, даже не поставив нас с Катькой в известность. Очевидно, что это происходило в то время, когда я между очередными выносами судна бегала как сумасшедшая по нашим общим делам. Какое право он имел не сказать мне, своему компаньону, своей женщине, в конце концов, о том, что идет на этот низкий сговор? Его сбивчивая и раздраженная речь завершилась как нельзя более уместной фразой, что я всегда должна помнить, что, можно сказать, из-за меня он лишился своего любимого «Мерседеса».
        После этого его замечательного заявления я поднялась и, не прощаясь, вышла из опостылевшей мне квартиры навсегда, шарахнув дверью так, что на мою голову с потолка лестничной «летки просыпалось, наверное, полкило сухойштукатурки.
        Через неделю у нас с Катькой уже была собственная фирма с тем же названием, что и поплавковский кооператив, зарегистрированная в другом районе Москвы. Все наши постоянные клиенты получили от нас уведомление о том, что мы просто поменяли адрес и перешли в другой банк, чем и объясняется изменение реквизитов сохранившего свое имя предприятия.
        ПУТЧ и не только…
        Известие о путче ГКЧП девяносто первого года застало меня у мамы в Серпухове. Я в очередной раз приехала туда на пару дней и надеялась наконец уговорить маму переехать ко мне в Москву. Она же не только напрочь отказывалась, но и требовала от меня бросить «спекуляцию» и продолжить учебу в МИИТе.
        Несмотря на прежнее свободолюбие, после ухода отца из дома мама возненавидела все, что было связано с перестройкой, Горбачевым и коммерцией. Несколько раз она доводила меня до истерики заявлениями, что при коммунистах было лучше, что нас всех посадят, как посадили нэпманов, и что в конце концов она потеряет дочь и останется одна. Жила мама едва ли не впроголодь, не тратя ни копейки из привозимых мной денег. Они валялись в комоде и превращались в ничто. В конце концов я стала раз в неделю-две просто привозить маме необходимые продукты. После того, как я обзавелась собственной машиной, делать это стало проще. Я приезжала на рынок, забивала багажник до отказа колбасой, овощами, фруктами, минеральной водой и соками, а потом приезжала к маме домой и в ее отсутствие разгружала все это в холодильник и в кладовку. Выбрасывать продукты мама категорически не могла, поэтому вынуждена была частично съедать их, частично делиться с наиболее нуждавшимися соседками по лестничной клетке.
        Соседки все, как на подбор, были отвратными и злобными тетками неопределенного постклимактерического возраста. Дети их давно спились, нигде и никогда не работали, а то и вовсе сидели по тюрьмам. Мужья еще в разгар брежневского застоя перемерли от беспробудного пьянства, от злоупотребления «Борисом Федоровичем» - клеем БФ - и прочими суррогатами алкоголя. Помощь они принимали охотно, но маму все равно не любили, а меня и вовсе называли за глаза проституткой. Мама слышать ничего плохого об этих ублюдочных женщинах не желала. Она очень сердилась, когда я ей указывала на очевидную пакостность какой-нибудь очередной тети Дуси или бабы Вали. Мама считала их несправедливо обделенными счастьем и тратила на это человеческое г… все свои душевные силы и время.
        Восемнадцатого августа мы допоздна сидели за чаем и вели бессмысленные бесплодные разговоры. Точнее, говорила я одна, а мама в основном молчала, поджав губы, отчего я еще яснее видела, как она постарела за последнее время. А на следующее утро я проснулась под знакомую с детства музыку. Как известно, в дни путча Центральное телевидение упорно транслировало балет Чайковского «Лебединое озеро».
        В виде разнообразия, правда, показали пресс-конференцию путчистов. Я была в шоке, когда увидела, что моя мама, любившая когда-то Мандельштама, почитавшая Солженицына и академика Сахарова, чуть ли не с любовью смотрит на трясущиеся руки алкаша Янаева и шепчет еле слышно: «Ну, вот и хорошо! Вот все и кончилось, вот и хорошо…» Когда она повторила все это раз десять, я не выдержала. Я почувствовала, что кровь приливает к голове, в правом виске забился пульс, а откуда-то из самого низа живота тошнотворной волной поднимается животное бешенство.
        Я не хотела обидеть маму резкими словами или оскорбить криком. Таким же шепотом я ответила ей: «Нет, не все, мама! Ничего еще не кончено!» Потом встала, извинилась и вышла из квартиры. Мама тяжко вздохнула, но даже не повернулась в мою сторону.
        Руки у меня тряслись не меньше, чем у гэкачеписта Янаева. Я с трудом открыла дверь машины, села за руль, завела мотор и открыла для вентиляции водительское окошко - никакого кондиционера тогда у меня в машине, разумеется, не было. Все это время за мной внимательно следила бесформенная тетка в резиновых ботах - одна из маминых подруг, тетя Люда. Помнится, пару недель назад мама отнесла ей целую палку
«Золотой салями», привезенную мной из Москвы. Тетка стояла возле входа в подъезд, поставив на старую шелушащуюся скамейку две авоськи, набитые стеклянными банками, собранными ею, видимо, для консервирования. Наверное, отдыхала перед тем, как подняться по лестнице на свой третий этаж. Увидев, что я тоже посмотрела на нее, она оставила банки стоять на скамейке и подошла вплотную.
        - Ну, что! Отъездилась, шалава! Будет сейчас вам всем! - прошипела она и попыталась плюнуть мне в лицо.
        Плевок по назначению не долетел, белесая пузырчатая масса повисла на дверной ручке. У меня возникла мысль шарахнуть эту дрянь дверью машины, но я вовремя остановилась. Я вспомнила, что она и так регулярно получает свое. Как сочувственно поведала мне мама, один или два раза в неделю к этой дрянной бабе приходит пьяница-сын с какими-то вокзальными шлюхами. Вначале они пьют, а потом начинается драка. Иногда соседи вызывают милицию, и дебошира увозят в отделение «искать пятый угол». Но напоследок сынок частенько успевает врезать матери чем под руку попадется. Вот и сейчас под левой ноздрей у нее красовалась увенчанная глубокой царапиной сизая дуля. Я улыбнулась ей, как могла, широко:
        - Живите долго, Людмила Платоновна! Долго и счастливо живите! Я вам колбасы еще привезу!
        Не ожидавшая такой реакции тетка опешила изамерла с полуоткрытым, как у дохлого карпа, ртом. В это время одна из двух оставленных ею авосек от недостатка равновесия перекатилась набок, а затем с унылым звоном обрушилась с лавки на асфальт. Сотни осколков заблестели в лучах выглянувшего из-за облаков солнышка, и неуклюжая жирная колода с причитаниями бросилась спасать стеклотару.
        Я выехала со двора и помчалась в Москву.
        Первые два дня путча мы с Катькой просидели возле телевизора у нее дома. Периодически у нас появлялся Леха и докладывал обстановку. По его словам, многие фирмачи начали паковать чемоданы. Прекратился прием заказов на компьютерную технику. Вся коммерция затаилась. Каждый доклад Лехи заканчивался всеобъемлющим словом «п…ц». Но мы, надо сказать, не ощущали никакой катастрофы. Все казалось довольно любопытным, хотя и затянувшимся спектаклем. Видимо, основной проблемой гэкачепистов было то, что их просто не воспринимали всерьез. Вся новая система жизни висела на волоске, но даже самые трусливые из нас не испытывали страха. Над путчем астрально витали кустистые брови Леонида Ильича Брежнева, и это смешило.
        В знаменитую ночь штурма мы просто не усидели дома и вместе с кучей прочего народа оказались возле Белого дома. Коля с Лехой довезли нас до Киевского вокзала, припарковали машины у тротуара на Большой Дорогомиловской улице. Мы вышли на Кутузовский проспект напротив гостиницы «Украина» и направились по мосту через Москву-реку к центру событий.
        Приближалась ночь. Все ждали «штурма». Несмотря ни на что, настроение у всех было почему-то приподнятое, никакой опасности не ощущалось. Народ весело и громко хохотал, глядя на надпись, намалеванную кем-то на стене здания СЭВ: «Забьем снаряд мы в тушку Пуго!» Имя министра внутренних дел гэкачеписта Пуго как нельзя лучше ложилось в строку стихотворения Лермонтова. Какой-то всклокоченный мужик, вскарабкавшийся на стоявший посередине дороги танк, возбужденно обращался к толпе:
        - Кто умеет водить танк? Есть здесь кто-нибудь, умеющий управлять бронетехникой?
        Группа молодежи исторгла из себя молоденького парнишку в костюме с галстуком.
        -Он у нас на военной кафедре в танкисты готовился! - кричали друзья. Пугливо оглядываясьпо сторонам, парень вскарабкался на танк и попыталсявстать на неровной поверхности по стойке «смирно».
        - Так это, значит, ты умеешь водить танк? - с сомнением спросил его выкликавший танкистов мужик.
        - Да, умею! - смущенно ответил паренек. На военной кафедре учили… Механик-водитель…Командир танкового взвода… Сборы проходил…
        - Значит, ты сможешь управлять этим боевымтанком? - еще раз переспросил мужик.
        Парень неожиданно ойкнул, не удержал равновесия и, чтобы не упасть на мостовую, встал на карачки:
        - Ой нет! Боевым я не смогу! - И под всеобщий хохот пополз вниз к своим друзьям.
        Ближе к полуночи стало довольно тревожно, выросло напряжение. Вокруг Белого дома сновали мрачные сосредоточенные люди в бронежилетахи с автоматами. Из динамиков раздавались хриплые указания Руцкого. И Коля, и Лexaс самогоначала реагировали на происходящее мрачно.Несколько раз они ныряли в толпу и через Десять-пятнадцать минут возвращались к нам.
        Наконец Леха взял инициативу в свои руки и обратился к нам нервно и раздраженно:
        - Вы, конечно, меня простите, но какогомыздесь торчим, я никак не понимаю. Живой щит мы им, что ли, б..?! Они там внутри за бетонными стенами в бронежилетах, с автоматами!Амы тут че?!
        - Я тут торчу, чтобы назад не возвращаться в развитой социализм! - ответила было я, но меня неожиданно перебила Катька:
        - Дважды в одно г… вступить невозможно! Еще древние греки говаривали.
        - Они про реку, кажется… - напомнила я подруге.
        - Они просто при развитом социализме не живали! Сейчас они говорили бы про г..! Нельзя вступить сегодня в то г… что вчера уже было размазано! Социализма уже все равно не будет. Пошли отсюда! А тозавтрабудет не для нас! Твою мать эти, - она махнула рукой в сторону Белого дома, - кормить не будут! Так и знай!
        Я представила, как мама живет одна в своем Серпухове среди злорадствующих старух, собирающих стеклотару. Как, наверное, будет рада моей безвременной кончине толстожопая Людмила Платоновна! Меня затошнило. Я еще раз окинула взором гомонившую толпу защитников Белогодомаи поняла, что не хочу в ней больше оставаться.Уходить мне было тревожно, но, сама незнаюпочему, стыдаяне испытывала. Просто чувствовала, что это уже не моя игра.
        Выйтина мост через Москву-реку мы не смоглииз-закордонов и перегородившей дорогу бронетехники.Мы пошли вверх к Садовому кольцу, мимо американского посольства. Коля с Лехоймолчашли впереди нас. Тем вечером я была особеннорада, что они у нас есть.
        Движения по Садовому кольцу не было. Небольшая кучка людей собралась возле бронетранспортера, который остановился у въезда в тоннель. Мы подошли поближе и увидели лежавшего на асфальте молодого парня. Он был мертв. Милиционер никого не подпускал к телу непонятно за что раздавленного человека. Три солдатика испуганно прижались к броне и, дрожа, озирались вокруг.
        За машиной на Большую Дорогомиловскую мы возвращаться не стали, предпочли идти пешком. До самого Катькиного дома никто из нас не проронил ни слова.
        На следующий день мы проснулись в другой стране.
        ЕГИПЕТ и не только…
        В первый раз за границу мы тоже поехали с Катькой вдвоем. У этой поездки была предыстория.
        Сразу после подавления путча в одной из наиболее читаемых молодежных газет Москвы в разделе криминальной хроники появилась заметка, посвященная студенческим общежитиям Москвы. В том числе там подробно и красочно рассказывалось об ужасах, творившихся в нашем родном общежитии. Особое внимание в статье было уделено комендантской бане на первом этаже, в которой, как я уже говорила, происходили студсоветовские оргии. Так мы и узнали о жуткой гибели наших с Катькой обидчиков. Кто- то неизвестный поздно вечером запер в работавшей парной пьяных Косю, Гогу и… тетю Тоню. Милиция решила, что сделано это было из пьяного озорства. Выбить тяжелую дубовую дверь жертвы «дружеской шалости» не смогли. Трупы обнаружили и извлекли только в шесть вечера на следующий день. Свидетели с ужасом описывали корреспонденту, как тела буквально расползались иразваливались на носилках, при этом мясо самопроизвольноотделялось от костей.
        Статьяэта появилась у нас не просто так. ГордыйЛеха притащил газету Катьке и даже попыталсяпрочитать статью вслух с выражением. Реакцияподруги была для меня неожиданной. Онавырвала газету из Лехиных рук и, ни слова не говоря,ушла в свою комнату. Через десять минутмы увидели ее уже в длинном темном платье и вплатке. Катька направилась в Троице-Сергиевулавру, чтобы молиться за грешные души усопших. Как она там молилась, я не знаю, но основнымитогом этой поездки стало знакомство снекими церковными иерархами, выказавшими серьезнуюзаинтересованность в современной компьютерной технике.
        И вот уже через месяц мы поставили в Троице-Сергиеву лавру на каких-то особо хороших условиях три компьютера. Компьютеры окропили святой водой и установили в администрации РПЦ, а нас с Катькой с благословения благодарного церковного руководства включили в группу православных паломников, направлявшихся Египет. Главной целью паломничества былопосещение монастыря Святой Екатерины в Синае.
        До начала поездки я несколько переживала оттого, что целых две недели проведу среди настоящих верующих, чья жизнь, по-видимому подчинена строгим духовным законам и правилам морали. С советских еще времен мне казался чудесным сам факт наличия в нашем обществе людей, имеющих хоть какие-нибудь твердые убеждения. Я всегда сознавала собственную неустойчивость и метания между хорошим и плохим. Нередко мне приходилось упрекать саму себя в недостойной гибкости своего нравственного начала. Я верила, что религиозные люди уж по крайней мере лучше меня самой, но при этом почему-то совершенно забывала о том раздражении и негодовании, которые вызывали у меня вполне конкретные вечно крестящиеся старухииз маминого дома.
        Наша группа состояла из двадцати паломников.
        Кроме нас с Катькой, в нее входили семеро крупных бородатых мужчин духовного звания, пожилые монахини и три парня-программиста, с которыми мы уже были знакомы. Дима, Эдик и Антон работали на патриархию на поставленных нами компьютерах. Остальными участниками,вернее, участницами паломничества были ворчливые и вечно всем недовольные старухи вбесформенных черных платьях и серых козьихплатках. Причем у двух старух концы этих платковбыли пропущены под мышками и непостижимым образом завязаны между лопаток на спине(по прилете в Египет они моментально сменилисерые шерстяные платки на белые хлопковые,быстро ставшие грязными и вонючими).
        Уже в самолете все проявили себя свойственным им образом. Попы накатили водочки и погрузились в обсуждение строительных и ремонтных работ, осуществляемых в храмах и на подворьях. Предметом особого волнения были повсеместные задержки поставок легковых автомобилей для обеспечения более динамичного окормления паствы, разбросанной по городам и весям. О чем шептались бледные монашки, не было слышно, а «серые» старухи обсуждали планы закупок заграничных товаров и их дальнейшей реализации на родине. При этом они беспрестанно поминали Всевышнего всуе, крестились и недобро косились в нашу сторону.
        Одна из старух сидела в нашем с Катькой ряду. Приглядевшись, я ее узнала - за пару месяцев до этой поездки она участвовала в одном из бесчисленных телевизионных круглых столов как представитель православной общественности.
        Я случайно включила ту передачу во время ужина и не смогла оторваться. Речь шла о подмосковном детдоме, где собрали больных и запущенных детей, сирот при живых родителях-алкоголиках. На гроши, выделявшиеся властями, невозможно было не то что воспитать и обучить этих несчастных детей, но хотя бы досыта накормить их чем-нибудь, кроме картошки с постным маслом.
        И вот какая-то швейцарская благотворительная организация нашла это убогое заведение, перевела туда деньги, прислала детям специализированное питание, медикаменты, даже игрушки. Один из руководителей этой организации, приятный пятидесятилетний врач-педиатр, попросил дать им с женой возможность усыновить пятилетнего мальчика, самого слабенького и нездорового. На протяжении нескольких лет самогонщица-мать держала сынишку в сыром и вонючем подвале, скрывая от всех. Впоследствии она объяснила, что больной ребенок мешал ее личной жизни. Эта мразь надеялась еще выйти замуж за какого-нибудь ублюдка из числа тех, что прибредали в ее халупу, чтобы купить здесь самогон и тут же на месте его выпить. Иногда в доме появлялся и отец мальчика, опустившийся истопник сельской бани. Он отбирал у нее найденную сивуху, а заодно и все недостаточно хорошо припрятанные деньги, избивал ее, а потом и ребенка. К тому моменту, когда мать посадили за самогоноварение, ребенок в свои четыре года напоминал синюшного двухлетку, не говорил, писался по ночам и боялся дневного света. И вот этого мальчика никак не хотели отдать на
усыновление в швейцарскую семью, которая жила на своей вилле в городе Монтре на берегу Женевского озера.
        Выступление сидевшей рядом со мной старухи я запомнила на все жизнь. Тихим мерзеньким шепотком она, по сто раз повторяясь, бормотала одно и то же:
        - Как же это можно русского мальчикачужбину отдавать! Мальчик ведь православный и душа у его православная, нежная душа. Как же он поедет в страну, где нет праведной веры, где все чужое, а люди злые, недобрые там люди неправославные. И не покушает там мальчик нияичка пасхального, ни кулича, святой водицу окропленного. Да и от родителев нет благословения на такое страшное дело, как мальчика заграницу везти. А без благословения родительского как же дитю ехать-то?!
        Насчет благословения эта серая мышь верно подметила! Отец мальчика вряд ли был к моменту передачи готов благословлять сына - допившись до белой горячки, он попал в психиатрическую клинику. Забрали его после того, как, раздевшись догола, он пришел в сберкассу и нагадил в углу возле окошка, в котором принимались коммунальные платежи. С матерью было не легче: она попала в тюремный госпиталь после того, как выпила на двоих с сокамерницей жестяную банку целлулоидного клея. Они получили это клей в мастерской для изготовления стенда пожарной безопасности одного из тюремных бара ков. Мать мальчика откачали, и она в отличие сокамерницы осталась жива. Но при этом самогонщица полностью ослепла и потеряла так называемую кратковременную память, то есть еще как-то помнила давнее прошлое, но все события настоящего забывала через десять минут. В общем, и она благословить ребенка на новую счастливуюжизнь наверняка была не готова. Усилиямимерзкой бабки и ей подобных мальчик осталсямыкать свое счастье в детдоме. Правда, как мнестало известно позже, швейцарцы все-такиегозабрали. В нашем отечестве все же
нашлисьнебезразличные хотя бы к собственной выгоделюди. Всего-то за двадцать пять тысяч долларовналичными мальчика не только без единогозвука вывезли из детдома, но и доставили прямов Монтре.
        Самолет с паломниками приземлился в Каире в десять часов утра. Наша невыспавшаяся, частично похмельная группа была усажена в старый обшарпанный автобус, и мы направились к пирамидам.
        В Каире мы не останавливались и сразу после осмотра единственного из семи чудес света, поправшего время и сохранившегося до наших Дней, отбывали в Шарм-эль-Шейх. Там нас ожидала трехзвездная гостиница, показавшаяся мне с непривычки роскошным отелем.
        Пирамиды произвели на меня невероятное впечатление. Чего только не сказано и не написано за века о египетских пирамидах и о сфинксе, но подготовитьсебя квстрече споследним, из чудес света невозможно. Немыслимое зрелище потрясло меня настолько, что я на какое-то время даже забыла о своих несчастьях, и даже никогда не покидавшие меня горестные размышления о Лене Ильине сместились куда-то на второй план. Глядя на грандиозные таинственные сооружения, я все сильнее проникалась мыслью, что человеческие руки не могли создать это непонятно для чего предназначенное чудо.
        Связь с реальностью поддерживали назойливые почитатели пророка Мохаммеда. Эти шумные ребята не пропускали ни одного туриста, чтобы не навязать ему папирусную картинку, жестяную пирамидку или, на худой конец, пятиминутную поездку на верблюде.
        В стоимость поездки входила экскурсия внутрь одной из пирамид. Наш бойкий экскурсовод выучил кое-как русский язык, когда учился на подготовительных курсах в МАДИ в середине семидесятыхгодов. Причем выучил его не настолько хорошо, чтобы продолжать учебу, поэтому объясняться с ним было весьма забавно. Тем не менее эскурсовод довольно быстро собрал расползшихсяпо торговцам паломников и решительно направил нас в зияющую черную дыру.
        Экскурсия заключалась в спуске по каменным ступенькамв абсолютно пустой затхлый склеп, послечего предстоял не менее утомительный подъем ивожделенный выход на свет божий. Согнувшись втри погибели, чтобы не стукнуться головойонизкие своды, мы, проклиная все на свете,ползли вниз. Богомольные старухи непрерывнокрестились и шепотом призывали себе в помощькаких-то им одним ведомых святых угодниц.Тучные похмельно-поддатые служители культамолчаливо кряхтели и копили негодование всебе. Наконец, преодолев, если мне не изменяетпамять, семьдесят две ступеньки спуска и содрогаясьпри мысли о том, что теперь нас ждет ещепуть наверх, мы остановились в мрачном и тесномкаменном зале, являвшемся, как мы поняли,апофеозом этого мучительного предприятия.Мы с Катькой уже начали было шептаться отом,что мы сделаем с экскурсоводом, поджидавшим группу у выхода на поверхность, но тут обстановку самым неожиданным образом разрядил приходской священник изнебольшого подмосковного городка. С хриплым стоном он выпростал одутловатые телеса из тоннеля и огляделся вокруг. Мутный взор его уперся в обшарпанную стену древней гробницы.
Угрюмая действительность, по логике вещей, должна была пересилить праздничное ощущение «заграничности». Но не тут-то было - бархатный бас огласил разграбленную каменную могилу абсурднейшей в своейвосторженности фразой: «Вот жили же люди!» Мы с Катькой захохотали. Вслед за нами прыснула программистская молодежь. Попы неодобрительно покашляли, а православные старушонки дружно попытались испепелить нас ненавидящими взглядами.
        В Шарм-эль-Шейх мы приехали ранним утром следующего дня едва живые от усталости. Но, поспав у себя в номере пару часов, я оставила отключившуюся подругу и побежала на море.
        Красное море меня очаровало. Я не ожидала, что разноцветный коралловый мир начинается прямо у самого берега. Раньше мне казалось, что для того, чтобы увидеть переливающихся всеми цветамирадуги обитателей морских глубин, необходимо плыть куда-то вдаль как минимум много часов. Но как я была не права! Здоровенные бирюзовые рыбины попугаистыми клювами так сновали у ног купальщиков и, судя по периодическим взвизгам, даже кусали кое-кого за пятки, я залезла в воду, что было очень приятно после всех мучительных переездов. Однако без маски я не могла любоваться даже тем, что видела, стоя на берегу. Неподалеку от места моего купания стояланебольшая деревянная кибитка, обклеенная со всех сторон фотографиями рыб и красочными плакатами, изображавшими людей в подводном снаряжении. Решив, что там, может быть, выдают напрокат маски и ласты, я накинула на плечи полотенце и подошла переговорить со стоявшей за стойкой белобрысой девчушкой.
        Девчушка оказалась немкой. Английский был паршивым и у меня, и у нее, поэтому только через несколько минут разговора я поняла, что она на полном серьезе предлагает мне пройти курс обучения подводному плаванию. В далеком детстве я засматривалась фильмами Жак-Ива Кусто и не могла поверить, что опуститься под воду с эквалангом под силу простому смертному и что это чудо может быть доступно имне. Теперь уже, наверное, в каждой египетской дайвинг-скул есть русскоязычные инструкторы и мастера тогда, много лет назад, мне предстояло учиться и сдавать экзамен на английском. При этом я должна была уложиться в пять дней своего пребывания на Красном море, так как в последний день перед вылетом погружение запрещается во избежание кессонной болезни. Риск мой был не так уж мал, двести пятьдесят долларов - больше половины от того, что я смогла взять с собой в поездку. Не сдам экзамен - деньги, считай просто пропадут! Но я рискнула! Уже с самых первых погружений в глубины Красного моря поняла, что нисколько не ошиблась в своем решении, и наслаждалась роскошным и прекрасным миром кораллового безмолвия.
        Молодежная часть группы во главе с Катькой загорала на пляже. Другие, преимущественно богобоязненные старухи, обливаясь потом, торговались с арабами из-за всевозможных безделушек - от бус до кусочков поддельного папируса. Весь этот хлам они планировали привезтив Россию и там с выгодой продать, что им наверняка и удалось впоследствии сделать. Монашки, не дожидаясь общей экскурсии, убыли в монастырь Святой Екатерины, а священники бесследно исчезали куда-то каждый день после завтрака и появлялись уже поздно вечером, выпившие и очень довольные.Я же каждый день первой приходила завтрак, после чего убегала в дайвинг-скул.
        Катька к моему увлечению отнеслась спокойно, самажелания обучаться дайвингу не проявила. Весьдень она проводила на пляжном топчане, загоралабез лифчика и читала какой-то детектив. Вокругнее увивались наши программисты. Когда ребята отходили поплавать, на соседние топчаныподсаживались незнакомые арабы. Иногда они дажепытались заговорить с Катькой. Чаще всего представлялись врачами. Они страдальчески пялились на соблазнительные округлости моейподруги и на ломаном английском уговаривалиее надеть лифчик, чтобы уберечь грудь от жесткого солнечного излучения. Она не удостаиваласексуально озабоченных смуглых «медиков»даже взглядом, продолжала читать и трепатьсясо своими ухажерами-программистами.
        Мой инструктор немец Ханс Бош был очень симпатичным парнем, старательным и хорошим, но как мужчина был мне совершенно неинтересен. При этом я чувствовала, что вызываю у него вполне естественное желание. Когда он надевал на меня оборудование, помогал облачаться в резиновый «мокрый» костюм, его руки не упускали возможности пройтись помоему телу. Мне это не мешало, было даже забавно. Я делала вид, что ничего не замечаю. В свете предстоявшего экзамена возмущаться было глупо и недальновидно а переводить наши отношения в разряд интимных было бы очень странно. Я весьма уставала от того, что все мое обучение и общение проходило на английском языке, а при мысли о том, что во время вечернего отдыха и неизбежного ночного секса мое лингвистическое напряжение продолжится, мне становилось смешно и тошно одновременно.
        Вечером я присоединялась к Катькиной компании, которая немного разрослась. Наиболее активный и болтливый из программистов, Димка, познакомился на пляже с молодой семейной парой из Израиля - Ирой и Витей. Пять лет назад они уехали с родителями из Питера еще совсем юными. Витя успел отслужить в Армии обороны Израиля и поступить в Технион в Хайфе, а Ира, хоть и была на два года младше его, уже окончилауниверситетский курс по психологии. В армию ее не забрали, так как она очень рано вышла заВитю замуж. Редкий случай - они знали друг друга с детства. Родители дружили много лет, а отцы даже состояли друг с другом в каком-тоочень дальнем родстве. Постоянной работыпоспециальности Ира пока не нашла и подрабатываласекретаршей в какой-то фармацевтическойкомпании, производящей одноразовыетестеры для определения беременности, вРоссиио таких тестиках в то время еще мало кто слышал,поэтому мы с Катькой с удовольствиемвызвались провести маркетинг этого волшебноготовара в Москве. Иру везде заставляли таскатьссобой образцы, и мы получили от нее аждесять картонных полосочек, способных вершитьчеловеческие судьбы.
        Жилинаши новые знакомые в соседнем отеле,где было полно молодых израильтян, приехавшихна экскурсию не только на автобусах, но и насобственных автомобилях. Многие из них ныряли,а некоторые только курили травку, на чтоместные полицейские власти взирали с полнымравнодушием.
        Антон нашел с Витей каких-то общих знакомых по ленинградскому КСП, а Эдик, как выяснилось, готовился получить то же образование, что и Ира (он учился на психфаке МГУ). Вечером после ужина мы регулярно отправлялись прогуляться по набережной и покурить кальян в какой-нибудь кофейне. Одно из таких заведений находилось в самом конце прогулочной зоны возле старого порта. Оно было довольно необычным - каждый столик располагался на отдельной площадке. Кафе занимало почти весь склон небольшого холма. Кроме кофе и кальяна, там подавали еще очень вкусные соки и молочные коктейли.
        Однажды, вернувшись после очередных погружений в морском заповеднике Рас Мухаммед, я, увидев Катьку с Антоном и Эдиком на самой верхней террасе этого кафе, поднялась к ним и заказала себе большую кружку мангового сока. От Катькиного кальяна несло отнюдь не только яблочным табаком, и это меня опять разозлило. Внезапно ребята подскочили со своих мест и энергично замахали руками. Я бросила взгляд вниз и увидела, что к нам со стороны городского базара спешат Димка и Витька с Ирой. Они подошли к кафе и начали карабкаться по ступенькам наверх. На втором марше лестницы наши израильтяне столкнулись с парочкой, которая уже рассчиталась и направлялась вниз к выходу. Девушку я видела хорошо, так как она, хотя и крепко держала своего спутника за левую руку, но непрерывно с любопытством вертела головой во все стороны. Это была очень молоденькая необыкновенно красивая блондинка с точеными чертами лица, осиной талией и ногами, что называется, растущими «от коренных зубов». Лица молодого человека я вначале не разглядела. Стоя кнам спиной, он обменялся рукопожатием с Виктором, рассмеялся в ответ на какие-то Ирины
слова, и они разошлись. Вдруг он повернулся вполоборота, чтобы посмотреть на опускавшееся в далекую горную гряду огромное красное солнце. И тут я узнала его: это был Леня Ильин, мой Леня!
        Первым моим порывом было скатиться вниз по лестнице мимо всех этих дурацких столиков и отупевших от пляжного отдыха туристов. Как мне хотелось в этот миг броситься к нему на шею! Но, едва вскочив, я тут же опустилась на свой стул. Я увидела, как Ленина спутница поднялась на носки, что-то прошептала ему на ухо и на несколькосекунд прижалась лбом к его плечу Она, как мне тогда показалось, так льнула к нему, что даже стала сама похожа на моего любимого. Он нежно посмотрел на прижавшуюся к нему девушку и улыбнулся. Мне незачем было бежать к нему! Я поверила клевете, я не удосужилась написать ему письмо, когда ему было плохо, когда он был одинок. На что же мне рассчитывать сегодня?! Максимум, чего я добьюсь, - это того, что испорчу вечер и ему, и его красавице подружке.
        Объявив веселой компании, что за день меня укачало и теперь тошнит, я пошла в гостиницу. Ввалившись в наш с Катькой номер, я вытащила «неприкосновенную» бутылку водки, привезенную в Египет для возможного обмена на местные реликвии, затем зашла в ванную и, вытряхнув из единственного на весь номер стеклянного стакана наши зубные щетки, наполнила его водкой до краев. Опрокинула в себя целых два стакана дрянной водяры, запила противной водопроводной водой и, ошарашенная, рухнула в кровать.
        Проснулась я уже ночью от криков и стонов. Комната была тускло освещена желтоватым светом ночника. Обкуренная вусмерть Катька на своей кровати трахалась одновременно с Димкой и Антоном. Она стояла вполоборота ко мне на коленях,выпятив свой маленький упругий зад. Антон лежал на спине со спущенными штанами. Катька склонилась к нему головой. Совершенно голыйДимка пристроился к ней сзади. Парни тожебыли явно под воздействием дури. Они оба повизгивали и стонали. Катькин рот был занят, и она могла только исступленно мычать.
        Такого я еще никогда не видела. В голове моейбыло пусто, к тому же в ней изрядно шумело от выпитого. Я осознавала, что вчера в моей жизни случилось что-то очень скверное, но категорически не могла вспомнить, что именно.
        Видимо, почувствовав, что я проснулась, Катька, не переставая дрыгать задом, повернулась в мою сторону:
        - Ты зачем столько водки выжрала, дурищща?!
        Вопрос, судя по всему, был риторическим.
        Она энергично подергала Антона за член и сварливо рявкнула:
        - Ты будешь кончать или нет?! А то у меня уже все гланды стерлись!
        - Я не могу… - канючил парень. - Я не могу, у меня не получается!
        В этот момент в номер ввалился Эдик с огромным дымящимся кальяном в руках. Он был еще больше моего потрясен происходящим.
        Вытирая лицо простыней, Катька ткнула пальцем в меня и Эдика и хихикнула:
        - Ну что, молодые люди, не сачкуйте - присоединяйтесь к коллективу!
        Наутро за завтраком нам всем было неудобно смотреть друг на друга. Хорошо держалась только Катька. Несколько раз без всякого смущения она намекнула на имевшие место ночные события и выказала радость по тому поводу, что попа ее пострадала от анального секса намного меньше, чем она боялась. Парни ели молча, не глядя друг на друга и не реагируя на Катькины шутки по поводу их мужских достоинств. Я же мучилась похмельем и, не прекращая, прокручивала в своей голове вчерашнюю сцену с Леней и его девушкой возле кафе. Ночная групповуха, в которой я непонятно зачем приняла участие, почти не оставила следа в сознании. Ни восторга, ни просто возбуждения не было. Голова кружилась исключительно от алкоголя, все движения были механическими,даже вымученными, и до безумияраздражал чей-то постоянно выпадавший из меня член. Мне даже лень было повернуться, чтобыопределить, кому именно он принадлежал. Из всехзапомнившихся ощущений превалировало одно- гадкий кислый водочный вкус во рту. Особоотвратительно было то, что из нашей с Катькойкомнаты никак не выветривалась вонь прогоревшего, опрокинутого изалитого водой
кальяна.
        В этот день я не пошла на занятия в школу подводного плавания, так как вся наша православная группа направлялась на долгожданную экскурсию в монастырь Святой Катерины. С нами поехали и Виктор с Ириной. Им было интересно посмотреть на древнюю христианскую святыню, и, заплатив непосредственно экскурсоводу, они оказались в нашем автобусе.
        Несмотря на то, что мы совсем недавно завтракали в гостинице, нас все же высадили уже через сорок минут возле какого-то небольшого ресторанчика, хозяин которого явно был в большой дружбе с нашим экскурсоводом. Ассортимент был невелик: шашлык с овощным салатом и чай с арабской пахлавой. Запах шашлыка привлек меня. Я вроде не собиралась ничего заказывать, но, сама не знаю почему, встала возле дымящего мангала. Ко мне подошел Виктор и шепотом предупредил:
        - Не нужно тут есть шашлыки!
        - Почему?
        - Травануться можно. Я тут познакомился с парнем, еще до вас. Его Леней зовут. Я с ним, кстати, вчера возле портового кафе случайно столкнулся…
        - Ну-у, - выходя из прострации, протянула я.
        - Так вот, его сестра, с которой он приехал, ну, с которой он был вчера…
        - Так это была сестра?!
        - Да, родная сестра, Олей зовут, тоже, как и Ирка, психолог. Они вроде даже видели друг друга когда-то… Так эта Оля вчера вечером так на набережной шашлычком поужинала, что он ее сегодня в четыре утра в Израиль в больницу повез, чуть ли не в бессознательном состоянии… Вот тебе и шашлык!
        Он увозил в больницу больную сестру в тот момент, когда я… Во рту у меня пересохло так, что язык перестал слушаться, а из горла раздавался только хрипловатый свист.
        - У тебя есть его адрес, телефон?.. - не проговорила, простонала я.
        - Не успел… - огорченно промямлил Витя, испуганный моей реакцией. - Мы перед отъездом собирались обменяться… А тут такое! Я, честно говоря, даже не спросил, из какого они города.
        ТЕСТИКИ и не только…
        Приехав в Москву, я на следующий же день направилась в израильское посольство, чтобы попытаться отыскать Леню по официальным каналам. С огромным трудом я нашла представителя Министерства внутренних дел, который нехотя согласился принять у меня соответствующее заявление и пообещал попытаться что-нибудь узнать за два-три месяца.
        После возвращения из Египта я окончательно переехала в свою квартиру и в очередной раз попыталась перетащить к себе в Москву маму. Но она железной хваткой вцепилась в нашу серпуховскую «хрущобу» и по-прежнему соглашалась принимать от меня только продукты, которые продолжала делить с кошмарными соседками.
        Людмилы Платоновны среди них, правда, уже не было. Мое пожелание долгой жизни не исполнилось. Через два дня после подавления путча родной сын загнал ее под кровать и заколол насмерть вилкой. Вилка была обычная столовская изалюминиевого сплава, но один из двенадцати ударов пришелся точно в сонную артерию. Так как жуткие крики в этой квартире были не новостью и продолжались в этот раз сравнительно недолго, милицию вызвать никто даже не подумал. Сынок еще три дня, не выходя из дома, отмечал безвременную кончину матери принесенным откуда-то им самим техническим спиртом. А когда бухло кончилось, новоиспеченный сиротинушка выпил стакан ацетоносодержащего растворителя. Поняв, что глотанул чего-то не того, попытался прополоскать рот водой, уже открыл кран на кухне, но, не успев выпить ни глотка, рухнул виском на батарею парового отопления и, избежав тем самым адских предсмертных мук, сразу переселился в мир иной. Струя воды несколько часов била в пол между мойкой и плитой. Разумеется, мамину квартиру, расположенную этажом ниже, страшно залило.
        В процессе ремонта в мамином доме мне пришлось мотаться между Москвой и Серпуховом намного больше, чем раньше. От усталости я стала плохо спать. Чтобы не валяться просто так в кровати, я то читала книжку, то посреди ночи включала телевизор и пялилась в него, пока меня не смаривало.
        На экране телевизора стал временами появляться отец, который стал постоянным участником всевозможных круглых столов и форумов. Этот уже совсем чужой мне человек важно и нудно вещал какую-то херню о ценностях демократии, при этом представляя свою коммерческую деятельность просто-таки подвижническим подвигом. Иногда на светских мероприятиях рядом с ним маячила аспирантка-побл…ушка, а порой из-за его плеча выглядывала и противная морда Славика.
        Отношения с Катькой становились все холоднее буквально день ото дня. Разговоры ни по работе, ни по душам уже не клеились. Жила она теперь вместе с Эдиком, Димой и Антоном. Я постоянно заставала их всех пьяными и обкуренными. Глядя на них, меня уже просто тошнило - в самом прямом смысле этого слова.
        Однажды вечером я вдруг поняла, что тошнота вообще перестала покидать меня, аппетит пропал, а когда были последние месячные, я вообще не помнила… Я была уверена, что все это просто от усталости, но на всякий случай решила экспериментировать с одним из тестиков, полученных в качестве образцов от Иры. Как дура я вперилась в две полоски, проявившиеся в маленьком пластиковом окошке. Я погубила еще два драгоценных теста, результат был одинаков. Быстро одевшись и сунув в карман еще один неиспользованный «образец», я побежала к Катьке.
        Дверь в квартиру была не закрыта, и я вошла без звонка. Катька была одна, пила чай на кухне перед маленьким китайским телевизором и беспрестанно перещелкивала пультом с одного канала на другой. Не отрываясь от своего занятия, она помахала мне рукой. Я тоже кивнула и протянула ей упаковку с тестиком.
        - Пописай на него, пожалуйста.
        - Зачем? - Катька с удивлением посмотрела на меня.
        - Я прошу… мне надо… - Я не знала, как правильно сформулировать причину своего обращения. - Ты поссать ради меня можешь, в конце концов?
        Пожав плечами, Катька слезла со стула, взяла тестик и ушла в туалет. Через две минуты она вернулась на кухню и протянула мне результат. Я вздохнула с облегчением - у нее тоже проявились две полосы. Да эти тесты - просто липа! Они выдают эти две полосы всем и каждому, кому вздумается на них помочиться!
        - Что ты так обрадовалась? - спросила Катька и опять вскарабкалась на свой стул.
        - Ничего я не обрадовалась! Просто тесты эти врут! - ответила я.
        - С чего это ты взяла? - без тени улыбки уставилась на меня Катька.
        - Потому что, если им верить, - я помахала перед носом подруги всей накопленной за этот вечер коллекцией, - то и я беременна, и ты беременна!
        Катька ухмыльнулась:
        - Ну, то, что я беременна, я уже неделю знаю, а тебя, родная, поздравляю!
        Первая мысль, мелькнувшая в моей голове после Катькиных слов: «Докатилась, стала законченной шлюхой!» Я залетела, сама не зная от кого, во время групповухи! Катька апатично предположила, что, скорее всего, я залетела от Эдика. Что же касается ее самой, то она была уверена, что биологическим папашей ее будущего ребенка является Димка, по первому разу кончивший ей в природой предназначенное место и уже тольково второй раз остатками заливший ей физиономию.
        - Что же мы с тобой не предохранялись-то хотябы, дуры е..?! - с раздражением воскликнула я.
        - В следующий раз умнее будем, - флегматично пожала плечами Катька.
        Я чуть не запустила в нее табуреткой:
        - Какой, на х… следующий раз! С меня хватит!
        Катька налила мне чаю и жестом пригласила сесть с ней за стол:
        - Какие еще наши годы! Я вчера как раз про создавшуюся ситуацию мальчикам рассказала.
        - Ну и?.. - Реакция молодых людей была мне как минимум любопытна.
        - С сегодняшнего дня живу одна! И телефон не дребезжит… Спокойненько так…
        Несколько минут мы посидели молча.
        - Где будем гинеколога искать? - обратилась я к подруге скорее для поддержания разговора, а не для получения необходимой информации.
        - Зачем? - спросила Катька.
        - Ну надо же это прекращать как-то, прерывать… - промямлила я.
        - Зачем? - Катька распахнула полы халата и задумчиво погладила свой пока еще роскошно-впалый живот. - С какой стати? Чего он мне такого сделал, чтобы я его к смерти приговаривала? У тебя хоть мать есть… А меня, может, Господь за синайское паломничество наградил и отметил - родного человека мне посылает, единственного.
        - Ну, если все это можно назвать паломничеством…
        - Да ладно тебе! - усмехнулась Катька. - Серьезно, я рада… Ничего делать не буду, разве что наблюдаться и вынашивать, вынашивать… Вот вчера курить бросила…
        - Ребенку же отец нужен, - произнесла я банальную, но в общем совершенно резонную фразу…
        - Отцы-молодцы - явление редкое…
        Казалось, в наших с Катькой отношениях открылось второе дыхание. Общая проблема сблизила нас еще больше. Египетские любовники сгинули бесследно. Единственные, на кого мы могли рассчитывать в этой жизни, по-прежнему были только мы сами да еще Коля с Лехой, остававшиеся неотъемлемой частью нашего бизнеса.
        На протяжении многих недель я так и не решилась рассказать маме о своей беременности, уменя было ощущение, что я стала ей абсолютно безразлична. Ни мой бизнес, ни моя личная жизньее не интересовали. Более того, она не задала мне ни единого вопроса о поездке в Египет. Мои попытки поделиться впечатлениями о пирамидах, Каире и особенно о православных попутчиках вызвали у нее сильнейшее раздражение. Меня, в свою очередь, бесили ее темненькие платьица, платочек на голове и все более и более превалирующий в ее речи гаденький церковный лексикон, звучавший для меня гаже бандитской фени.
        Последнее время я вообще ни разу не смогла поговорить с мамой один на один. В квартире у нее всегда сидела какая-нибудь из соседок и, как могла, тупо и недоброжелательно встревала в наш разговор. Причем маме такое положение вещей виделось естественным и нормальным. Она с напряженным нетерпением ждала, когда я наконец уйду. Потрясло меня и то, что рядом с моей маленькой и не очень удачной фотокарточкой появился большой мрачный портрет Людмилы Платоновны, убитой собственным сыном. Маленькие злобные глазки свиноподобной покойницы таращились на всякого входящего в мамину комнату и делали мое пребывание там невыносимым. С каждым разом я уходила от мамы все быстрее, и с каждым разом мы обе испытывали все большее облегчение в минуту прощания.
        Странно, но я почти перестала думать о Лене. Когда я окончательно осознала, что беременна и что через несколько месяцев у меня появится ребенок, не имеющий никакого отношения к моему единственному любимому, сознание мое перестроилось. Я поняла, что все прежние чувства необходимо если не похоронить вовсе, то, по крайней мере, отстранить от текущей жизни. Да, я дура, я б… сломавшая собственную жизнь. Мне было дано множество шансов быть рядом с единственным необходимым мне человеком - у меня не хватило ни ума, ни веры. Но я должна жить дальше, должна родить и вскормить ребенка, который станет для меня если не счастьем, то смыслом всей дальнейшей жизни.
        Ей-богу, нелегко прийти к таким выводам в двадцать лет. Но я нашла в себе необходимые силы и оставалась успешной молодой бизнесвумен. Преодолевая тошноту и слабость, я моталась между банком, покупателями и поставщиками да еще подбадривала Катьку, которая, несмотряна всю свою прошлую решительность, совсемраскисла и была не в состоянии заниматься делом.
        Именно в это время на нас свалился шикарный контракт все с теми же киргизскими клиентами.Оказалось, что многие из преподавателей и сотрудников Киргизского государственного университета и Киргизской академии наук в советское время работали за рубежом, чаще всего в арабских странах, по различным межгосударственным программам. Часть зарплаты этим специалистам платили в твердой валюте, которая хранилась на специальных счетах во Внешэкономбанке. Одним из плачевных итогов перестройки стало, как известно, банкротство государственных банковских учреждений, и все, кто имел во Внешэкономбанке счета, лишились своих бесценных валютных сбережений. Однако на обратном пути из Египта во время посадки на самолет в каирском аэропорту мы с Катькой познакомились с неким Михаилом Филипповичем Толченковым, директором довольно известного в то время акционерного общества «Энергочип» Узнав, что мы торгуем компьютерами, Михаил Филиппович предложил нам искать владельцев «мертвых» валютных счетов и заключать по их поручению контракты с ним на поставку абсолютно новых персональных компьютеров. Он намекнул, сколь серьезные
связи он задействует для того, чтобы «отжать» валюту у государственного банка-банкрота. Такое «спасение» долларов стоило владельцам счетов половины суммы. Но, услышав от нас о такой возможности, бойкий и деятельный проректор Кыргосуниверситета Ынакбек Султанбекович пришел в восторг. Среди его друзей и подчиненных было немало людей, побывавших в советское время в долгосрочных командировках. Киргизских специалистов чаще, чем москвичей, отправляли на несколько лет в какие-нибудь «недоразвитые» братские страны, после чего часть заработанных ими денег оседала в том самом Внешэкономбанке. Теперь стало очевидно, что эти драгоценные сбережения бесследно исчезнут. И разумеется, профессор Султанбеков без труда уговорил своих коллег и сотрудников поучаствовать в сделке, объяснив,что за абсолютно новые, гарантийные компьютеры иуниверситет, иАкадемия наук заплатятбольше, чем за левые компы желтой сборки,покупаемые обычно у ничего не понимающих в электронике африканских студентов. Сталоуже очевидно, что
«рублевая эпоха» в СреднейАзии окончательно подошла к концу, а о финансовой дисциплине во Фрунзе-Бишкеке и вовсепозабыли.
        Ынакбек Султанбекович прилетел к нам в Москву, имея в руках пачку доверенностей на право распоряжаться в общей сумме восьмьюдесятью тысячами долларов США от имени более чем двадцати своих коллег. Кыргосуниверситет отправил нам стопроцентный авансовый платеж в рублях. Сумма платежа при переводе по коммерческому курсу в доллары составляла сто девяносто пять тысяч. Из них наша с Катькой доля - шестьдесят тысяч долларов США. Это были немыслимые деньги! Я встретила нашего киргизского друга в аэропорту Домодедово, и прямо оттуда мы поехали в офис
«Энергочипа». В течение двух часов Ынакбек Султанбекович заполнял договоры на приобретение компьютеров за безналичный расчет от имени каждого предоставившего свои валютные средства. Нашей с Катькой фирме доверялось получить готовые компьютеры для дальнейшей их отправки в Бишкек в соответствии с подписанным контрактом.
        Михаил Филиппович пригласил нас на обед вресторан «Дели», что располагался тогда на Рублевском шоссе. И для меня, и для киргиза индийская кухня была абсолютно новой и непривычной. Мне понравилось далеко не все, однако токсикоз к этому моменту сменился повышенным аппетитом, и я буквально смела несколько тарелок с паниром - жареным индийским сыром в остром соусе. Про беременность мою никому, кроме Катьки, я еще не говорила, поэтому отказ от вина мотивировала исключительно необходимостью садиться за руль. Ынакбек Султанбекович после многочисленных тостов за нерушимую русско-киргизскую дружбу преисполнился пьяного благодушия и беспрестанно лез целоваться то ко мне, то к Толченкову и его главному бухгалтеру, красивой длинноволосой блондинке Вале. Подгулявший проректор не обращал внимания на то, что новые знакомые в ответ на его пьяные нежности брезгливо морщились.
        Улетал наш киргиз в тот же день вечерним рейсом, поэтому сразу после обеда я передала его Коле с Лехой. Они отвезли его в аэропорт, вручив напоследок увесистую сумку с деньгами, которые маститый ученый повез своим коллегам - владельцам валютных счетов. Окончание операции планировалось через три месяца, когда
«Энергочип» должен был передать нам оплаченные компьютеры, а нам предстояло перевезти их в Киргизию.
        Но все вышло совсем по-другому. По истечении оговоренного срока я стала почти ежедневно звонить Михаилу Филипповичу с одним-единственным вопросом: как продвигается контракт и в чем причина задержки? Он весело и бодро заверял меня, что все идет прекрасно, опоздание сугубо техническое и буквально через несколько дней компьютеры будут лежать на складе. В один прекрасный день, когда я уже собралась говорить с ним куда более жестко и требовательно, ни один его телефон не ответил. Внутри у меня что-то екнуло - я поняла, что это не случайность, и рванула в Подсосенский переулок, где находился офис «Энергочипа». Офиса больше не было. Табличка с названием фирмы, еще вчера красовавшаяся на входе, была заменена. Новая золотая надпись гласила, что здесь поселилось нефтяное товарищество «Феникс». Никто из суетившихся внутри и вокруг здания о судьбе Толченкова ничего не знал, а упоминание об «Энергочипе» вызывало злобное раздражение у толстого лысого армянина, нехотя представившегося администратором здания Робертом Саркисовичем Туманянцем. Мне хорошо был известен подобный тип человекоадминистраторов и
особенности их поведения. Кисло-брезгливое выражение отекшего лица Роберта Саркисовича свидетельствовало о том, что ему они тоже не заплатили.
        Ничего не добившись и не узнав, изнуренная и подавленная, я потащилась домой. Катька, узнав о случившемся, вначале впала в ступор, а потом сказала, что ей нужны сутки на размышление. Она попросила меня ничего никому не говорить, в особенности Коле и Лехе. Я решила, что моя подруга хочет попробовать что-то узнать по каким-то неведомым мне своим каналам, и, разумеется, пообещала молчать, как партизанка Зоя.
        Заснуть я не могла до самого утра. Ощущение нереальности масштаба свершившейся катастрофы не покидало меня ни на минуту. Только я закрывала глаза, мне мерещилось, что сейчас вот-вот раздастся звонок в дверь, я ее открою, и дюжина крепких молодцов в рабочих куртках потащат коробки с компьютерами прямо ко мне в квартиру.
        Под утро, часов в пять, я все же отключилась. Проснулась от звонка в дверь. В душе вспыхнула надежда. Я запрыгнула в махровый халат и бросилась открывать. По дороге взглянула на настенные часы - было три часа дня.
        В дверях стояли чрезвычайно мрачные Коля с Лехой.
        - Ну что, у нас п…ц! - Леха облизнул пересохшие губы. - Катька сколола!
        Теперь я видела, что его просто трясет мелкой дрожью.
        - Что, не поняла?! Уехала она, исчезла! Свалила со всем оставшимся баблом!
        МАМА и не только…
        Катька скрылась в неизвестном направлении, оставив мне только истерическую записку: «Прости, дорогая! Но у меня это - единственный шанс выжить!» Подруга сняла со счета все, что там лежало, включая немыслимую для меня тогда сумму, оставленную в качестве нашей прибыли по киргизской сделке. За полдня она ухитрилась каким-то неведомым образом продать свою квартиру.
        Двое наших сотрудников крайне нервно объяснили, что Катька, а следовательно, фирма, а следовательно, я должны им кучу денег. Признаться, моя подруга всегда сама рассчитывалась с ребятами. Я знала размер их ежемесячной заработной платы, но премиальные, зачастую в разы превышавшие месячный заработок, она определяласама, и я никогда не вмешивалась в этот процесс. К моему потрясению, Леха сообщил мне, что Катька не только не выплатила им оговоренные премии за полгода, но и последние три месяца задерживала зарплату, ссылаясь на огромные накладные расходы по контракту. По напряжению в Лехином голосе и нервному состоянию обоих я поняла, что, скорее всего, они говорят правду. Ребята, разумеется, осознавали, что ятоже обманута и что мое положение нисколько не легче, чем их. И это притом, что об истинном моем положении они даже не догадывались! Ябыла младше и слабее их. Я ни разу не обманула их и никогда не нарушала данных лично мной обещаний - ни письменных, ни даже устных. Но по всем понятиям, регламентирующим всю жизнь в нашей расчудесной стране, по всем этим гребаным понятиям я была им должна!
        Объяснять, что платить мне нечем, было бессмысленно. У меня была квартира и был
«жигуль»-«восьмерка», которых как раз хватало на полный расчет. Но мне все же удалось их уговорить подождать пару недель. За это время я очень надеялась хоть что-нибудь придумать.
        Ребята ушли, и я рухнула на кровать в полном отчаянии. Я не только лишилась денег, но потеряла единственную подругу, бизнес и, похоже, крышу над головой. Единственное, что наверняка оставалось со мной, - это мой будущий ребенок, безотцовщина моя…
        Телефонный звонок показался мне таким внезапным и резким, будто все остальные телефонные звонки, слышанные мной в этой жизни, были нежными и деликатными. Голос звонившей девушки я поначалу даже не узнала, и только после того, как она представилась, вспомнила Иру, нашу израильскую подругу, Витину жену. Ира ошеломила меня информацией, что ей нужна моя помощь в деле поставки в какую-то там отдаленную область тех самых тестиков, с помощью которых мы с Катькой определили свою беременность. Она сказала, что у них есть там конечный покупатель, но он сам по каким-то причинам не готов платить напрямую израильской фирме и нуждается в посреднике, который возьмет на себя весь труд по регистрации их продукции в российском Минздраве и по таможенному оформлению товара. Не имея никакого представления о предстоящей работе, я тем не менее дала добро на то, чтобы столь озабоченный областной демографией бизнесмен вышел со мной на связь.
        Позвонивший мне уже через пятнадцать минут человек представился Семеном и попросил о немедленной встрече. Недолго думая, я согласилась, и еще через полчаса раздался звонок в дверь. Я открыла. В коридор шагнул невысокий и очень плотный человек лет сорока. Одет он был более чем небрежно - в джинсы и невообразимый серо-зеленый джемпер. Рубашка под ним также свидетельствовала, что мой визитер, мягко скажем, пренебрегает первой частью русской пословицы «Встречают по одежке - провожают по уму». Зато на его круглом семитском лице был написан неимоверный восторг от встречи со мной.
        Семен сообщил, что в предстоящей сделке он выступает от имени поволжского Фонда материнства и детства, порожденного заботливым региональным руководством. Региональное начальство, по словам Семена, больше всех посевных и уборочных интересовал один вопрос: кто в области уже беременный, а кто еще нет? Для этой цели банк «Кнуровский» уже выделил под гарантии администрации города кредит, и сейчас оставалось только приобрести заветные израильские тестики. Семен выложил передо мной все коммерческие детали планируемого проекта. Фонд собирался закупить четверть миллиона тестиков. Ирина компания хотела получить девяносто центов за каждый из них, с учетом стоимости доставки в Россию. На меня ложилась задача растаможить груз, предварительно зарегистрировав новый фармацевтический продукт в Министерстве здравоохранения.
        Я тут же позвонила Жене, знакомому таможеннику - в их фирму мы тоже поставили как-то несколько компьютеров. Он ответил, что в Минздраве у него есть «концы», а таможня мне обойдется совсем недорого. Ввозной пошлины на подобный товар тогда не существовало, и нужно было только заплатить тысяч пять долларов «премиальных» таможенникам, чтобы они сделали все как надо.
        Я спросила про Минздрав. Женя предположил, что расходы там составят примерно такую же сумму, исходя из того, что тестики на определение беременности лекарством не являются. Исходя из полученной информации, я добавила еще доставку по стране и всяческие непредвиденные расходы, для перестраховки умножила все на два и получила, что себестоимость тестика наскладе клиента будет порядка одного доллара заштуку. Яспросила Семена, сможет ли он предоплатить поставку, и, получив утвердительныйответ, сказала, что взять с него больше, чем доллар двадцать центов за единицу продукции, будет просто наглостью. Семен покачал головой:
        - Не годится, не смогу…
        - Ну, давайте тогда доллар пятнадцать… или даже десять…
        Не та была ситуация, чтобы упираться и идти на принцип. Мне было грустно, что я не решу при такой цене всех своих проблем, хотя при всех обстоятельствах подобный контракт был для меня большой удачей. Во всяком случае, с Колей и Лехой я могла рассчитаться, не теряя своего жилья.
        - Ямогу у вас их купить только по девять долларов за штуку! - виновато улыбнулся Семен.
        - Почем-почем?! - Передо мной явно был ненормальный.
        - Нет, дорогая моя, я не сошел с ума. Не беспокойтесь! Просто администрации области нужно немного денег на избирательную кампанию ипрочиеразличные нужды. Вот и все! Вы возьметесебе два доллара за каждый тест, а остальное выплатите израильской фирме за товар. А с ними у меня есть договоренность о возврате разницы в цене на указанный мной банковский счет.
        Я без труда умножила четверть миллиона тестиков на один доллар прибыли с каждого из них. Полученная цифра не укладывалась в моей голове. Неужели все мои проблемы будут теперь решены?!
        На самом деле все оказалось, разумеется, не так уж и просто. Мне, несмотря на увеличивающееся день ото дня пузо, пришлось немало побегать по Минздраву, чтобы сертифицировать импортируемый продукт. Немало усилий и денег ушло на то, чтобы получить рекомендации Института матери и ребенка и парочки других медицинских центров. Правда, завязанные там знакомства немало помогли потом в деле организации собственных родов и, главное, придали мне уверенности в том, что у меня все будет хорошо.
        Когда все проверки для сертификации, как мне казалось, были уже пройдены, один из чиновников, занимающихся моим делом, сообщил, что необходимо пройти проверку на нетоксичностьнаших тестов.
        - Зачем это нужно, уважаемый Егор Савельевич?- обратилась я к анемичному и заторможенному заведующему отделом анализа и диагностики. - Ведь тестик этот не глотают - на него писают!
        - Я понимаю, - вздохнул чиновник. - Но вы же, голубушка, знаете, в стране нашей такая дикость творится, такое повсеместно бескультурье имеет место быть, что женщина, как бы вам сказать… Женщина может проглотить тестик…
        Я поняла, что надо мной просто издеваются:
        - А гвоздь, Егор Савельевич, гвоздь женщина может проглотить?!
        Егор Савельевич тяжко задумался и, не обращая на меня внимания, принялся ковырять в угреватом носу, потом вынул палец, брезгливо посмотрел на него и обтер о брюки.
        - Да, - кивнул он мне. - Наша женщина может проглотить гвоздь.
        - Так почему же тогда гвоздь не проходит исследование на нетоксичность? - ехидно спросила я.
        Егор Савельевич словно ждал именно этого вопроса. Он подбоченился и с какой-то прямо-аки ленинской хитринкой произнес:
        - А гвоздь, моя дорогая, не проходит по Минздраву! Поэтому никто и не исследует его на нетоксичность. Если бы гвоздь проходил по Минздраву, то вот тогда было бы совсем другое дело, потому что женщина, разумеется, может проглотить гвоздь.
        Признаться, тогда я посчитала Егора Савельевича обыкновенным идиотом. Но как я оказалась не права! Дело в том, что при получении партии тестов мы должны были тысячу штук отправить в учреждения Министерства здравоохранения, то есть, попросту говоря, в женские консультации. Каждая коробочка с тестом была снабжена инструкцией на русском языке, в которой, в частности, указывалось, что маленький пакетик с силикагелем, предназначенным для поддержания низкого уровня влажности, надлежит просто выбросить. Для женщин, не склонных к чтению, была даже нарисована соответствующая картинка - рука, бросающая этот маленький пакетик в мусорное ведро. Но не тут-то было! Так как на каждой коробке было указано имя импортера, наш юридический (слава богу!) адрес и телефон, нас начали немедленно изводитьте самые женщины, о которых столь проникновенно вещал мне Егор Савельевич. Дежурил на телефоне Леха, не меньше моего заинтересованный в нашем скорейшем и успешном выходе из финансового кризиса, вызванного исчезновением «Энергочипа» и Катькиным побегом. Чего только он, бедный, не наслушался! Каких только претензий нам не
предъявляли! Одна дама жаловалась на то, что битый час размешивает силикагель в стакане с мочой, но тот никак не хочет в ее моче растворяться. Другая интересовалась, за какое время перед проведением теста силикагель требуется проглотить. Самой скандальной оказалась немолодая уже женщина, кандидат технических наук, засыпавшая содержимое пакетика себе во влагалище перед половым актом с любовником - аспирантом-заочником из города Абакана. Травмировались, разумеется, оба. Но молодой хакас даже после излечения от чудовищного гнойного абсцесса, поразившего в итоге его несчастный детородный орган, отказался от всяких половых сношений со своим научным руководителем. Он открыто заявил, что после пережитых страданий отныне ограничивается лишь консультациями по вопросам сопротивления материалов. Разгневанная доцентша грозила всеми мыслимыми карами нам, виновным, по ее мнению, в очередном крахе ее личной жизни.
        На всю операцию с тестиками ушло два с половиной месяца. Семен сдержал слово, и я получила все мне причитавшееся. Рассчитавшись с Лехой и Колей, я, к немалому их удивлению, сообщила, что они вычеркиваются и из моего бизнеса, и из моей жизни. Я не простила того, как они меня «поддержали» в день Катькиного бегства. Не без помощи моего «тестикового» компаньона Семена я нашла «белые» компьютеры для наших киргизов, проплатила их из полученных за тестики денег и отправила долгожданный груз в Бишкек. Ынакбек Султанбекович стал триумфатором в университете и в местной Академии наук. Он так никогда и не узнал о произошедшем и на торжественном банкете, говорят, произнес помпезный тост за славную компанию «Энергочип», которая так замечательно выполнила все взятые на себя обязательства.
        Но меня это все тогда мало волновало. Мне оставалось дохаживать последние недели, и я скрепя сердце поехала к маме, чтобы наконец сообщить ей, что у нее будет внучка. Пол ребенка мне, разумеется, давно уже был известен.
        Несмотря на выпиравший огромный живот, машину я водила по-прежнему сама. Всю дорогу до Серпухова я содрогалась при мысли о том, какой может оказаться реакция мамы на мое положение при полном отсутствии не только мужа, но и вообще какого бы то ни было спутника. Я боялась, что, учитывая ее теперешние наклонности, встреча эта может оказаться последней и меня ждет судьба круглой сироты при обоих живых родителях. От страха перед перспективой такого исхода меня буквально трясло всю дорогу. Ребенок, словно чувствуя мое настроение, так толкался и вертелся, что живот ходил ходуном, временами подскакивая чуть ли не до рулевого колеса.
        С усилием переставляя отекшие за последние несколько дней ноги, я поплелась на пятый этаж по захарканной, закиданной раздавленными окурками лестнице. При этом мне все время казалось, что за мной беспрестанно следят из ржавых замочных скважин и заляпанных глазков злые, ненавидящие меня люди. И вот передо мной обитая коричневым дерматином мамина дверь. Пару минут я собиралась с духом и наконец нажала на кнопку звонка.
        Слава богу, мама была дома одна. Мой живот она, разумеется, увидела сразу и замерла. Прошло несколько мгновений, наверное, самых длинных в моей жизни. Я понимала, что теперь или моя родная любимая мама вернется ко мне, или я потеряю ее навсегда. Мама шагнула мне навстречу, обняла меня и тихонько заплакала. Я даже сразу не поняла, что такое закапало на мою шею. Мама ни о чем не спрашивала меня, только бережно прижимала к себе. Это снова была моя родная и любимая мамочка!
        Незапертая входная дверь резко распахнулась, и перед нами возникла одна из многочисленных маминых товарок, мелкая, жилистая старуха в темном платке на маленькой птичьей голове. Платок, словно знаменитый ленинский галстук, был разукрашен грязно-серыми горохами. Она, как мне кажется, жила в соседнем подъезде и, наверное, углядела меня еще с улицы.
        - Догулялась, потаскуха?! - зашипела она с порога. - Стыдоба-то какая! Матери-то, матери какой позор!
        Мама вздрогнула, отстранилась от меня и направилась к входной двери. Злобная бабка тем временем брала дыхание, чтобы выпалить новую гневную тираду в мой адрес. Входная дверь открывалась внутрь, и мама, ухватившись за край двери чуть выше ручки, изо всех сил захлопнула ее прямо в лицо наполовину вошедшей уже незваной гостье. Та, видимо, отшатнулась и, оступившись, опрокинулась на ступеньки. Трухлявая входная дверь не очень-то заглушала звуки, исходящие с лестничной клетки. Вначале до нас донесся шум от падения самой старухи и ее покупок. Затем мы услышали проклятия, в которых бесчисленно упоминался как Всевышний, так и враг рода человеческого.
        Мама некоторое время постояла, сжимая ручку двери, словно опасаясь возвращения незваной гостьи.
        - Ну что… готовься стать бабушкой… - только и смогла я произнести.
        Мама опустилась на стул и попыталась улыбнуться. Судьба навернувшейся со ступенек соседки ее, слава богу, уже не интересовала.
        ДАША и не только…
        Я много читала о родах и слышала разное. Мама купила мне несколько книжек и брошюр о том, как готовиться к этому важнейшему для каждой женщины событию, как рожать и как выкармливать ребенка. Я не успела ничего прочитать и ни к чему подготовиться - я вкалывала. Не уверенная в том, что смогу нормально зарабатывать после родов, пыталась скопить как можно больше денег. Мама пыталась как-то умерить мой пыл, но я не имела ни малейшего желания беречь себя и думать исключительно о будущем материнстве. Вместе с Семеном мы прокрутили еще несколько сделок с разными тестами и пищевыми добавками. Не останавливаясь ни на минуту, я что-то оформляла, регистрировала, оплачивала и обналичивала прибыль.
        Мама переехала ко мне, не взяв с собой из Серпухова ничего, кроме одной-единственной сумкис халатом и нижним бельем. Все необходимоея купила ей в Москве.
        Родила я в машине «Скорой помощи». До последнего момента тужилась, сжимая в руках какую-то очередную банковскую платежку. Акушерка силой выдрала из моих рук эту бумажку, когда я в первый раз прижала дочь к своей непомерно раздувшейся груди.
        В роддоме я пробыла всего-навсего три дня. Единственными моими посетителями были мама и Семен. В первый раз пришли они ко мне почти одновременно, и мама даже решила, что этот немолодой еврей и есть отец моего ребенка. Я не стала разубеждать ее, тем более истина была столь гадкой, что мне и самой не хотелось ее вспоминать.
        Имя дочке я придумала еще в тот день, когда на УЗИ мне сообщили пол будущего ребенка. Сама не знаю почему, но захотела дать ей имя Даша.
        Мы вернулись домой, и я опять бросилась в погоню за деньгами. Благодаря Семену мне удавалось большую часть времени проводить дома. Одной рукой я прижимала к сиське Дашу, а другой сжимала трубку радиотелефона или печатала на компьютере очередной договор или счет.
        Семен оказался отличным партнером и, кроме того, приятным, образованным и очень умным человеком. Мне порой казалось странным, что он не читает лекции студентам, а крутит какие-то дела со мной и с насквозь коррумпированной ублюдочной областной верхушкой. Один раз я даже напрямую спросила его об этом, но он в ответ только рассмеялся. Семен чуть ли не каждый вечер приходил обсудить наши дела, с явным удовольствием возился с Дашей и всегда приносил нам с мамой что-нибудь к чаю. Во время наших посиделок он постоянно рассказывал всякие забавные байки из своей советской и израильской жизни, но ни разу не обмолвился ни о семье, ни о детях. Уклончиво он отвечал и о своей прежней работе, и об образовании. Ни я, ни мама вдушу к нему не лезли.
        Я сама не отдавала себе отчета в том, как я воспринимала Семена - для отца он был слишком молод, для брата - слишком стар. Порой мне казалось, что он подходит мне на роль дяди, смешного и даже беспомощного. Я испытывала к нему неимоверную благодарность за то, что он меня вытащил из совершенно безвыходного положения, и ощущала ответственность за него. Мне всегда хотелось спросить его, почему он не может нормально одеться, приобрести себе пару приличных рубашек и выбросить тот кошмарный серо-зеленый джемпер, который он носил практически не снимая, но я боялась, что такое вмешательство в личную жизнь может показаться Семену чрезмерным.
        Даше было уже полгода, когда ко мне во время утренней прогулки с коляской в сквере подошел угрюмого вида молодой человек в спортивной куртке.
        - Хорошая девочка! - Уже по первым произнесенным словам я уловила знакомый мне чеченский акцент. - Вырастет - красавицей будет! Если мама будет себя хорошо вести, дочь твою сын мой замуж возьмет.
        - Мама будет себя плохо вести! - отрезала я.
        Чеченец жестко посмотрел на меня:
        - Что-то ты сегодня борзая, я посмотрю!
        - А я всегда такая, не только сегодня! - ответила я, чувствуя, что начинаю звереть при виде этого выродка, непонятно зачем спустившегося с гор. - И потише давай! У меня ребенок спит.
        - А мы и на сироте жениться можем. - Он сплюнул мне под ноги. - За тобой должок…
        - Это перед кем же? - искренне удивилась я.
        - Сама знаешь! - В ответ я пожала плечами. - А не знаешь, так расскажем. Завтра всемь вечера стрелку забиваем. На МКАД возле Варшавки ресторан «У Иссы» знаешь?
        Я не знала.
        - Ничего, найдешь! С «крышей» приходи… - Он криво усмехнулся. - Если есть у тебя
«крыша»…
        Пришла я домой, трясясь от злобы и страха. Какие там еще долги?! Я все отдала. Даже то, чего сама не брала. Никто ко мне никаких претензий не предъявлял. Я боялась за себя, но куда страшнее мне было за маму с Дашей.
        Дома я ничего не сказала, пока не появился Семен с очередным тортом и уже холодной бутылкой розовой испанской кавы. Испанское игристое вино кава-брют нравилось не только мне, но, несмотря на мамины протесты, и Даше. Разумеется, дочка потребляла этот замечательный напиток не из бокала, а, так сказать, в молочном коктейле, подаваемом непосредственно из сиськи.
        Семен поведал о наших успехах по продаже шахтерам Кузбасса двадцати фур с памперсами и тампаксами. И здесь основным интересантом поставкибыла местная администрация, получавшая немалый откат.
        Пока мама пеленала Дашу, я отозвала Семена на кухню и поведала о своей встрече в сквере. К моему удивлению, он даже не удивился. Наоборот, призвал меня не волноваться и сказал, что поедет со мной.
        - Семен, дорогой! Я, конечно, вам очень благодарна, но туда мне не с вами надо ехать, а с «крышей», которой у меня нет!
        - Значит, я буду твоей «крышей»! - с готовностью вызвался он.
        Глядя на его невеликую плотненькую фигуру, я не удержалась и захохотала.
        Семен на это не только не обиделся, но даже широко заулыбался:
        - Ну вот и договорились! Теперь неси дитю выпивку с закуской! А потом садимся в машину и отвозим твою маму и Дашу ко мне на квартиру.
        - Прямо сейчас? - Я, честно говоря, даже не знала, где Семен живет. Знала только, что квартиру он снимает.
        - Нет, спешка нам ни к чему. Через часок. Покорми, соберись - и вперед!
        - А зачем это вообще?
        - Береженого бог бережет, - ответил Семен и неоригинально продолжил: - Сказала монашка, надевая на свечку презерватив.
        - А что я маме скажу, как объясню наше бегство?
        - Скажи, что сюда, в эту квартиру, завтра целый грузовик тампаксов привезут. Больше деть некуда. Объясни, что на складе дезинфекция от крыс и тараканов. Так что на недельку все это прямо в комнаты и в коридор разгрузят. А пока суд да дело, они у меня поживут. Ты кормить будешь приезжать. Заодно и сцеживаться придется, чтобы запас был и чтобы сломя голову к каждой кормежке не бежать…
        Как оказалось, московская квартира Семена находилась в Крылатском, в доме двадцать шесть по Рублевскому шоссе. Те, кто живет в этом районе или часто проезжает мимо, знают этот типовой семнадцатиэтажный дом, окруженный совершенно нетиповым чугунным забором. Въехать или даже войти во двор можно было только через контрольно-пропускные пункты со шлагбаумами, установленными возле будок охраны. Дом принадлежал все тому же УПДК, в нем жили представители иностранных посольств и каких- то международных организаций. Там даже размещались несколько посольств каких-то нищих африканских государств. Каким образом тут поселился мой новый бизнес-партнер, было непонятно. Но спрашивать было как-то неудобно. К тому же моя голова была целиком занята завтрашней встречей, и мне было абсолютно ни до чего. Недавно отремонтированная двухкомнатная квартира была прибранной и очень чистой, но меня не покидало ощущение, что все здесь какое-то казенное и нежилое. Семен выделил нам с мамой и Дашей большую комнату, которая служила ему гостиной и кабинетом одновременно и где стояли раскладной диван и кресло-кровать. Утром он пошел
в комендатуру и выписал нам временные пропуска.
        Весь следующий день я была сама не своя: путала счета, невнятно и бестолково общалась с клиентами. Мы выехали на «стрелку» в шесть часов вечера. Машину вел Семен. И это было правильно - я на роль шофера в этот вечер не годилась: сердце мое колотилось от страха и от какой-то незнакомой доселе тоски. И снова перед моим мысленным взором возникла улыбка преданного мной любимого, а про себя я шептала слово «искупление». И еще, и еще: «Искупление, искупление, искупление…» Плакать не хотелось, но приводила в ужас мысль, что я, быть может, никогда больше не увижу ни маму, ни Дашу. Я с удивлением осознавала, что этот неожиданный ребенок с каждым днем занимал мое сердце все больше и больше. Еще в роддоме, когда мне дали приложить новорожденную дочку к груди и она в первый раз зачмокала моим соском, я поняла, что во мне родилось незнакомое мне доселе чувство животного обожания.
        Теперь я сидела в машине рядом со спокойным до идиотизма Семеном и злилась. Да, злилась на него, что он не предложил мне спрятаться, бросить все, плюнуть на деньги, на контракты, на покупателей и на поставщиков. Этот толстячок хотел показаться смелым, захотел, видите ли, побыть «крышей», быть может, в последний день своей жизни. Я еще раз окинула компаньона с головы до ног. Трудно было вырядиться более дурацким образом - откуда он вообще взял этот старый
«балахонистый» пиджак позорный даже для комиссионки советских времен? Семен и раньше-то невесть как одевался, а сейчас и вовсе напоминал потасканного местечкового неудачника. Я хотела было высказать свое раздражение вслух, но все же решила этого не делать. Какая разница, во что он одет и как выглядит! В конце концов, сегодня это единственный человек, пришедший мне на помощь! Мой единственный друг!
        Асфальтовая парковка возле ресторана была вся заставлена массивными черными автомобилями, и нам пришлось припарковаться на щебенке возле хилого металлического забора, условно отделявшего ресторан «У Иссы» от шумного вонючего потока, нескончаемо струившегося по МКАД. Семен внимательно осмотрел джипы и «бумеры», после чего проверил время по своим наручным часам, и впервые за этот вечер лицо его приняло озабоченное выражение. Меня замутило от отвратительных предчувствий.
        Мы вошли в ресторан и остановились возле пустынного гардероба. Внутри заведения было шумно и мерзко. Пахло горелыми шашлыками и водкой, гремел бездарный оркестр, исполнявший попеременно то минорную блатную пошлятину, то что-то надрывно кавказское. Толстые носатые дядечки обжимали в медленном, вне зависимости от исполняемой мелодии, танце белесых провинциальных девок.
        Минут десять на нас никто не обращал внимания. Потом ко мне подошел огромный длинноволосый чеченец с мрачным непроницаемым выражением лица:
        - Пошли! - процедил он сквозь зубы.
        Вначале он протянул было руки, видимо, чтобы для порядка нас обыскать, но, увидев всю непрезентабельность нашей делегации, брезгливо пренебрег этим никчемным в данном случае действием.
        Семен еще раз озабоченно взглянул на часы, недоуменно пожал печами и, сунув руки в карманы своего засаленного пиджака, пошел за бандитом. Я последовала за ним. Спустя минуту мы оказались в отдельном кабинете на втором этаже. Головорез входить не стал и вернулся на первый этаж.
        За большим, уставленным шашлыками и фруктами столом восседал мой давешний знакомый, а рядом с ним - жуткого вида пожилой вайнах. Отвратительный шрам шел через вею левую сторону его лица - от подбородка до беспрестанно дергавшегося нижнего века. Зубы во рту чеченца поблескивали золотыми коронками причем золото это было темным и красноватым. Сесть нам не предложили.
        - Ты с кем пришла? - вместо приветствия спросил молодой чеченец. - Это что,
«крышам твоя? - ухмыльнувшись, он кивнул на Семена.
        - Я партнер! - улыбнулся Семен.
        - Зря! Не любит она партнеров своих, обижает, долю им не платит. Я тебе докладывал Исса, - обратился он к золотозубому, - эта милая девушка кинула двух пареньков, что к нам поступили, на сто штук грина каждого. Ребята просят нашего содействия. Условия им известны.

«Леха с Колей!» - с гадливостью осознала я но не успела проверить свое предположение. Тот, кого назвали Иссой, не глядя на нас, негромко проговорил что-то гортанное.
        - Завтра принесешь сто штук баксов, а через неделю - остальное. Иначе ставим на счетчик, десять процентов в неделю. Поняла?
        - Я ничего никому не должна! - почему-то шепотом проговорила я. - Платить ничего не буду.
        Меня злило, что припершийся со мной Семен молчал. Он стоял, опершись спиной на бревенчатую стену, и задумчиво осматривал помещение. Руки из карманов он не вынимал и, казалось, все время ежился от холода. Понятно, что разборки с уголовниками не его стихия - нечего ему было приходить!
        На мои слова Исса ухмыльнулся и опять произнес что-то короткое и гортанное. Мой давешний знакомец с каким-то торжественным выражением на лице вынул из-за пазухи пистолет и небрежно взвел затвор.
        - Хорошо! Ты сама так решила. Но учти, тобой и этим евреем… - Он презрительно кивнул в сторону Семена. - Этим твоим партнером дело не ограничится! И мать твою, и дочку сладкую мы уберем!
        У меня потемнело в глазах.
        - А что ты хочешь?! - пожал он плечами. - Мне, конечно, твоя родня ничего не сделала, но другим нужен урок, чтобы знали, что мы шутить не любим…
        Внезапно, словно из тумана, я услышала спокойный и вежливый голос Семена
        - Вы не правы, молодой человек! - обратился он к бандиту. - Ведь мы с вашим старшим товарищем, - он кивнул в сторону Иссы, который сосал пунцово-красный гранат, - знаем, что так с оружием не обращаются.
        Исса удивленно поднял вверх левую бровь, и нижнее веко задергалось еще страшнее, чем раньше. Молодой чеченец помрачнел:
        - Ты что, жид, меня учить будешь?! - Он в бешенстве сжал рукоять своего пистолета.
        - Что вы, молодой человек! - Как мне стало досадно, что у Семена недостало ни смелости, ни гордости, и он позорно проглотил мерзкое слово «жид»! - С какой стати мне вас учить - и незачем, и поздно! Я девушке два слова скажу.
        Семен повернулся ко мне, и только теперь я увидела, что на самом деле он крайне напряжен:
        - Успокойся, этим господам не нужна твоя жизнь - им нужны деньги, а покойники денег не дают!
        - Больно умный, б..! - процедил сквозь зубы наш собеседник.
        Исса сплюнул косточки граната в пепельницуи впился золотыми зубами в новый кусок. Семен как-то быстро осмотрелся вокруг, но продолжил по-прежнему спокойным голосом:
        - И никогда не бойся при виде направленного на тебя оружия! Поверь, того пистолета, из которого в тебя действительно выстрелят, ты не увидишь!
        В этот миг Исса озабоченно посмотрел на Семена, а его молодой бандит прорычал:
        - Заговорился ты, гондон! Вы будете платить в срок? Будешь за деньги отвечать, сука?!
        - Нет, не будет… - как-то грустно проговорил Семен. - Ты так меня и не понял…
        В этот миг мне показалось, что Исса слишком сильно сжал свой гранат и тот брызнул во все стороны густо-красным соком. Но фрукт тут был ни при чем. Семен даже не пошевелился, но из кармана его задрипанного пиджака грохнуло. Ткань на кармане разлетелась горелыми клочьями, а у нашего собеседника не стало правого глаза. Голова его словно взорвалась изнутри, и во все стороны брызнула кровавая жижа.
        Убитый еще не успел упасть, а Исса вскочил со своего места с неимоверной для пожилого и нездорового человека прытью. Левой рукой он обрушил стол на Семена, а правую быстро сунул за пазуху, но выхватить оружие не успел. Семен выстрелил первым. В последний момент своей жизни Исса почему-то повернулся лицом ко мне. Нижней челюсти у него уже не было. Раздробленная кость, облепленная обрывками кожи, сверкнув кровавым золотом, провалилась к кадыку. Грохнуло еще раз и обломки затылочных костей выбило в потолок вместе с ошметками мозгового вещества.
        Семен бросился к выходу из кабинета. Снаружи тоже слышалась стрельба. Оттолкнув меня в угол, он ударом ноги распахнул дверь, и в кабинет тяжело ввалился тот самый бандит, который несколько минут назад привел нас в эту комнату. Мне показалось очевидным, что он услышал шум и пришел нас убивать. Я не удержалась и вскрикнула от страха, но тут же поняла, что убить этот человек уже никого не может. Его правая рука была практически оторвана и болталась на обрывках сухожилий. В том же состоянии находилась и прошитая пулями еще недавно такая мощная шея - позвонки были перебиты, и лишенная опоры голова завалилась вниз. Она практически упала на залитую кровью грудь. Вначале мне показалось, что бандит просто нагнулся, чтобы не удариться о низкую притолоку.
        С тех пор я никогда не верю боевикам, в которых противоборствующие стороны используют друг против друга автоматы и пулеметы с близкого расстояния, и от этого образуются раны, похожие на небольшие дырки. Я воочию видела, во что превращает человеческое тело автомат Калашникова! И даже пистолет большого калибра крушит кости и рвет человеческое тело в клочья!
        Со всей силы пнув кованым ботинком осевший в дверном проеме труп, в кабинет ворвался здоровенный краснорожий детина в камуфляже, бронежилете и с десантным автоматом в руках.
        - Какого хера! - хрипло заорал он на моего спутника. - Шимон! Мы же договаривались, что вы в это дело сами не лезете!
        - А ты на часы смотрел? - неожиданно грубо рявкнул на него Семен. - Ты во сколько приехать должен был?! А!
        Верзила смущенно уставился в пол:
        - Так пробки ж, б..!
        - Пробки! У нас тоже пробки - выезжать надо вовремя! - прорычал Семен.
        Он сорвал с себя пиджак и бросил его прямо на рухнувшее внутрь кабинета тело. Тяжелое содержимое карманов глухо брякнуло. Краснорожий нагнулся и выудил из обугленного правого кармана огромный пистолет. В свое время в стрелковой спортивной секции я изучила, как мне казалось, все мыслимые виды пистолетов и револьверов, но такого чудовищного оружия я еще не видела. В левом кармане пиджака Семена лежали еще две внушительные запасные обоймы.
        Краснорожий подкинул на ладони массивную добычу.
        - Вот тебе и еврейские штучки! - хохотнул он. - Ни разу не «Макаров»! Гигантомания у вас, Шимон!
        - Что было, то и взял! - раздраженно отреагировал Семен. - Кроме заказанных твоим начальством образцов, не было ничего. Хорошо, что эту хламиду дома нашел, - Семен кивнул на скомканный пиджак. - И повезло, что вначале нас не обшмонали, как тут у вас говорится…
        Краснорожий сунул пистолет в недра своего камуфляжного костюма:
        - «Сампл» этот я сам отдам!
        - Смотри, ты отвечаешь!
        Из ресторана опять послышались крики. Раздалось несколько одиночных выстрелов. Из рации, торчавшей из одного из нагрудных карманов камуфляжа, раздался подсвистывающий хрип. Кто-то сипло пробормотал свой номер и прохрюкал нечто бодро-матерное. Разобрать речь я не смогла. Зато красная физиономия нашего спутника приобрела озабоченное выражение:
        - Пошли на х… отсюда! - сказал он и, повернувшись ко мне, повторил свои слова как можно вежливее: - Пойдемте отсюда, девушка! Пожалуйста, б..!
        Быстрым шагом мы прошли по деревянным лестницам и коридорам, заполненным
«камуфляжными» ребятами. Из главного зала волоком тащили несколько обмякших тел. Это были давешние «танцоры», те самые толстые дядечки, что еще недавно весело обжимали под музыку своих девиц.
        У самого выхода носами в пол со скрученными сзади руками и с заткнутыми тряпьем ртами лежали Леха с Колей. Даже со спины я их узнала и, вздрогнув, на долю секунды приостановилась. Заметив это, краснорожий нагнулся и, схватив парней за волосы, вывернул лицами в нашу сторону:
        - Знакомые, епт? - обратился он ко мне.
        В глазах у парней был неподдельный ужас.
        Я замешкалась.
        - Нет! - отрезал Семен. - Ей показалось!
        - Ну и хер с ними! - миролюбиво отреагировал краснорожий. - Сдадим их бауманским со всей прочей шелупонью. Когда-то нашими были, на хозяина работали, теперь скурвились, к черножопым подались, б..! А правильные пацаны так себя не ведут!
        Леха при этих словах дернулся и попытался что-то мне промычать, но тут же получил тяжелым ботинком под ребра и затих. Внутри у меня что-то слегка защемило, но я вспомнила покойного Иссу с его фиксами и гранатом и в порыве нахлынувшего гнева чуть сама не заделала ботинком по рожам своим бывшим коллегам, но сдержалась и пошла дальше, не оборачиваясь.
        На стоянке царила суета. «Камуфляжним» усаживали в микроавтобус девиц, плясавших с кавказцами в ресторане. Девицы были вполне веселы и явно не удивлены таким финалом вечеринки. Пара человек в темных костюмах оживленно беседовали о чем-то с только что подкатившими на нескольких джипах мрачноватыми ребятами в спортивных костюмах. Один из одетых в штатское, увидев Семена, приветственно помахал ему издалека, подходить ближе не стал.
        Краснорожий галантно усадил нас в нашу машину и протянул мне какую-то бумажку:
        - Я вам, б… девушка, официально докладываю, что тебя здесь сегодня ни х… не было. Вы, епт, весь день в мытищинском ГАИ провели на разборе дорожно-транспортного происшествия, в очереди за справкой, нах… в коридоре пять часов ждали. Поняли, епт?
        Я кивнула. В очередной раз я слышала трогательное сочетание «ты» и «вы» в одной фразе, обращенной к одному и тому же человеку. Теперь этим человеком был уже не Леня, а я сама.
        - Только происшествия ведь не было, как мне объяснять, если чего спросят?.. - пробормотала я.
        - Как это не было? - Он взял в руки бумажку. - Вот! - Он ткнул пальцем в какую-то строку: - При невыясненных обстоятельствах… на стоянке… вот, епт, «левое крыло и сигнал поворота». Я осмотрела левое крыло. Оно было в полном порядке.
        - Так ничего же нет… - опять промямлила я.
        Красномордый снял с себя автомат, привел в рабочее состояние складывающийся стальной приклад и со всей силы ударил им по левому крылу моей машины. Крыло смялось, а потроха разбитого поворотника повисли на одном проводе.
        - Теперь порядок!
        Он сложил приклад и вернул «Калашников» на место, то есть повесил опять на свою бычью шею.
        - А вы, Шимон, простите, епт… Виноват, конечно, что опоздали, но теперь у нас скоро мобилы будут, так что, ежели чего, то все будет о’кей!
        Мы выехали на МКАД, через несколько километров развернулись на эстакаде и поехали домой.
        - Почему он назвал тебя другим именем? - спросила я Семена.
        - Семен и Шимон - это одно и то же имя, как и Симон, впрочем…
        Когда наша машина проезжала мимо ресторана «У Иссы», деревянное здание уже пылало. До самого дома мы молчали.
        На следующий день во всех новостях прошла информация, что в ресторане на МКАД произошло столкновение между кавказской и московской преступными группировками. Уничтожено принадлежавшее кавказцам здание ресторана. Среди пятнадцати трупов - известный криминальный авторитет Исса. Личности большинства погибших неизвестны и в настоящее время устанавливаются. По данному инциденту возбуждено уголовное дело. Леху с Колей Ябольше никогда не видела.
        Утром Даша брезгливо выплюнула мой сосок. Молоко кончилось.
        НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РОМАН и не только…
        На следующий день мы вернулись к себе домой. Выйдя после неудачной попытки кормления в коридор и обнаружив там убегавшего по делам Семена, я спросила, можем ли мы теперь возвращаться, на что он просто улыбнулся и согласно кивнул, показав пальцем на свое, видимо, заболевшее горло. Он помахал мне рукой и ушел. Я поняла его так, что больше мы ничем не рискуем, кроме как подхватить от него инфекцию. Маме я сказала, что с тампаксами все обошлось, дезинфекцию на складе провели быстрее, чем планировали, и в квартиру мою никто не стал ничего грузить.
        Без всяких приключений мы загрузились в мою ни за что ни про что пораненную машинку и доехали до дома. Голодная Даша хныкала по Дороге - ей предстояло привыкать к новой еде, и нас с ней обеих это абсолютно не радовало. Я получала во время кормления грудью неимоверное наслаждение, да и ей материнское молоко было куда полезнее. Теперь, после перехода на смеси, Дашу и маму ожидали знакомство и борьба со всевозможными аллергиями и запорами.
        Вечером я поехала к Семену поблагодарить его, так как накануне была в абсолютно невменяемом состоянии и не нашла ни сил, ни слов для человека, который, судя по всему, спас меня и мою неполную семью от гибели. Я не стала предупреждать его о своем визите звонком, но по дороге заехала в бутик возле метро «Кутузовская» и купила две сорочки, два галстука и роскошный кашемировый джемпер благородного серого цвета. Мама передала ему банку какого-то особенного таежного меда для скорейшего излечения от простуды.
        Семен моему приходу не удивился. Он изрядно сипел, но говорил без особого напряжения. Мои подарки он принял с восторгом, однако немного насупился, когда я сказала, что мы продолжим беседовать только после того, как он переоденется в новую рубашку, хотя бы и без галстука. Он покачал головой, но все же просьбу мою выполнил.
        Я прошла на кухню и увидела стоявшую на столе бутылку шотландского виски «Бомо». Бутылка была почти полная, и я подумала, что Семен только начал лечить этим роскошным напитком свое больное горло. С того самого момента, как я выяснила, что беременна, до утра, когда я перестала быть кормящей матерью, я не выпила ни рюмки крепкого алкоголя. Испанская кава - это то единственное, что я нам с Дашей позволяла. А тут я вдруг поняла, что мне очень хочется отхлебнуть чего-нибудь воистину горячительного.
        Виски я пробовала несколько раз, но мне не нравилось. Один из компьютерных клиентов, поклонник этого напитка, объяснял, что я просто не то пила, и пообещал мне привезти при случае какой-нибудь односолодовый молт с острова Айла, и вот тут я наконец пойму, что такое настоящий виски. Получив свои три компьютера на организацию и откат за них, он исчез, не выполнив обещания.
        А теперь на кухонном столе стоял, если верить этикетке, именно тот самый односолодовый молт, и именно с того далекого промозглого шотландского острова. Я взяла стакан и плеснула на донышко граммов пятьдесят янтарного напитка. Меня приятно удивил не свойственный прочим виски мускатно-копченый аромат. Я отпила, и жгучее тепло благостно разлилось по моему телу. Поставив пустой стакан, я опустилась на стул. В этот момент появился Семен в подаренной мной шикарной рубашке и в умело повязанном шелковом галстуке. Честно говоря, я немало удивилась тому, что он способен справиться с галстуком без посторонней помощи.
        - Очень рекомендую. - Он кивнул на бутылку. - Если пить виски, то только это… или хороший «Бурбон», который в России и даже в Европе - редкость.
        Я подумала было о необходимости в конце вечера сесть за руль, чтобы добраться домой, но вдруг решила на все плюнуть - есть такси, в конце концов!
        - Семен, - решила сразу начать я и почему-то встала со стула. - Я не знаю, как выразить вам свою благодарность! Вы уже второй раз спасаете меня и всю мою семью…
        - О чем ты? - вытаращил глаза Семен. - Не понимаю даже, о чем ты говоришь!
        - А как мне еще назвать то, что вы сделали вчера?
        Семен опустился на стул и смотрел на меня уже снизу вверх.
        - Боюсь, что у тебя имеется некоторое недопонимание ситуации. Я вче-ра ни-че-го не делал. Ты чудесно провела время в мытищинском ГАИ, а я не выходил из дома и лечил простуду травяными ингаляциями. Вон ингалятор, видишь? - Он указал рукой на лежавшую на холодильнике коробочку со стеклянным ингалятором.
        Мне показалось, что Семен надо мной издевается.
        - А кто же расправился с моими бандитами? Из-за чего мы с мамой и Дашей перебирались к вам?
        - Бывает, - пожал плечами Семен. - Ты мне рассказывала, в парке к вам с Дашенькой хулиган какой-то привязался. Чего ж тут приятного, вот и перебрались… Слава богу, обошлось?!
        - Да, только теперь хулиган этот в могиле!..
        - Бог ты мой! - картинно всплеснул руками Семен. - Впрочем, поделом ему! Будет знать теперь, как пугать молодых мамочек! Так и молоко может пропасть!
        - Оно и пропало! - мрачно заметила я и налила себе в стакан еще янтарной жидкости.
        - Так что же ты молчишь! Нам срочно нужнозаказывать детское питание. Нельзя же ребенкапичкать абы чем!
        Я предпочла все-таки продолжить начатуюмной тему:
        - Очень здорово, что у вас нашлось оружие. Но вы можете мне рассказать, откуда оно?
        Семен перестал улыбаться и посмотрел на меня так жестко, как никогда до этого:
        - Еще раз повторяю: тему мы закрыли! Никакого оружия у меня нет и никогда не было. Ты вчера была в ГАИ. Я лечил простуду. Все! Отстань от бедного еврея!
        Я молча выпила. В голове приятно зашумело, и раздражение на непонятно зачем разводящего меня партнера и друга сменилось благостным безразличием. Главное, я жива и живы мои родные!
        Семен ткнул пальцем в мой стакан и поинтересовался:
        - Ты как собираешься домой ехать после выпитого?
        - Какая разница? Могу и такси вызвать, а могу и переулками, переулками…
        - Ключи и документы на машину… сюда давай…- потребовал он.
        Пожав плечами, я отдала ему техпаспорт и ключи. Ни слова не говоря, он прошел в коридор, а затем - и из квартиры. Не было его две минуты. За это время я выискала на столе жестяную коробку с датским печеньем и съела парочку. Все-таки не должна уважающая себя молодая женщина хлестать вискарь безо всякой закуси!
        Семен вернулся и полез в холодильник.
        - Ты любишь хумус? - спросил он меня и вытащил на свет пластиковый контейнер со светло-коричневой пастой.
        - А что это такое? - Никогда раньше я не слышала этого названия.
        - Вначале попробуй, потом спрашивай. Впрочем, никакого особого секрета тут нет: это протертый горох, типа нута, с различными добавками. Ты, насколько я знаю, любишь острое? Не так ли?
        Я кивнула:
        - А что, он острый, этот хумус?
        - Нет, он совсем не острый, но в него добавляют что-нибудь острое - красный ИЛИзеленый йеменский схуг, например… - Семен увидел, что на моем лице изобразилось недоумение, и, порывшись в собственной памяти, нашел альтернативу: - Но обычная кавказская аджика тоже пойдет.
        Он еще раз углубился в недра холодильника и извлек именно этот самый схуг, судя по цвету, красную его разновидность. Схуг и впрямь был похож на аджику. Семен намазал мне на кусок лаваша толстенный слой хумуса и покрыл его сверху острой приправой. Я попробовала - это было здорово. Следующим номером он вытащил банку мелких зеленых оливок, засоленных вместе с чесноком и красным острым перцем. Сочетание всего этого вместе получилось божественное.
        - Семен! А это все кошерно? - непонятно зачем спросила я своего спасителя.
        Я уже изрядно потрудилась над «Бомо», в голове все шумело и кружилось. Меня, как многих пьяниц, потянуло на разговор «по душам». Вопрос про кошерность просто случайно подвернулся мне на язык. Семен еще не понял, до какой степени ярасслабилась, и ответил вполне серьезно:
        - Во-первых, все это не мясное и не молочное, а растительная пища практически всегда кошерна. А во-вторых, меня это никак не волнует.
        - Почему? Вы же еврей?
        Семен вздохнул:
        - Тебе нравятся православные старухи?
        - Вы же знаете… В целом нет… Хотя среди них, видимо, есть хорошие, в деревнях каких-нибудь, я уверена. Просто мне обычно неприятные попадались, и на маму они плохо влияли…
        - Ну, а я так же отношусь к еврейским ортодоксам. Среди них, несомненно, есть хорошие, хотя и непонятные мне люди. Но в основном это либо дураки, либо лжецы! И в исламе все точно так же, проверял… - Внезапно он обратил внимание на то, что я совсем не трезва, и остановился на середине фразы.
        - Семен! Я не поеду домой! Я могу вас попросить о трех… нет, о четырех вещах?
        - Разумеется.
        Я начала загибать пальцы:
        - Я хочу принять ванну, дайте мне, пожалуйста, полотенце. Это раз!
        Семен сходил в комнату, откуда принес огромное махровое полотенце.
        - Теперь позвоните, пожалуйста, моей мамеи скажите, что ее дочь напилась у вас как свинья и домой сегодня не поедет!
        Семен взял в руки телефонную трубку:
        - А дальше?
        Я встала и направилась в ванную комнату:
        - Заварите, пожалуйста, крепкого чаю и поставьте чашку на табуретку возле ванны, если это не очень нагло.
        - Отнюдь! А какая будет четвертая просьба?
        - Потом скажу… если не утону… - Честно говоря, я не была уверена, что решусь обратиться к нему со своей четвертой просьбой.
        Я наполнила ванну, выплеснув под струю воды два колпачка жидкого лавандового мыла. Через прикрытую дверь я слышала, как Семен общается с моей мамой. Сбросив одежду, я погрузилась в свою любимую водную стихию. От горячей воды алкоголь еще сильней ударил в голову, и я осознала, что окончательно теряю контроль над собой.
        В дверь постучали.
        - Открыто! - ответила я, ощущая, что язык мой слегка заплетается и липнет к небу.
        Семен, не заходя внутрь, протолкнул табуретку,а затем поставил на нее большую чашку из тонкого китайского фарфора. Аромат бергамотового масла смешался с запахом лаванды.
        - Что к чаю принести - мед, шоколад, может быть?..
        - Вас, если можно!
        После некоторой паузы Семен отреагировал:
        - Не понял!
        - У меня, как я уже говорила, к вам есть четвертая просьба…
        Семен подошел к приоткрытой двери и, как я смогла увидеть в зеркало, остановился, отвернув лицо, чтобы не заглядывать внутрь.
        - Я могу к вам обращаться на «ты»?
        - Пожалуйста, - с каким-то непонятным мне облегчением ответил он. - Нет проблем. Мне так даже проще. Я лично к тебе, по-моему, только так и обращался. Это и просьбой-то нельзя назвать! Будем считать, что сегодня мы пили на брудершафт…
        - Черт с ним, с брудершафтом! - продолжила я, испытывая некоторую досаду от его флегматичности. - Просто это ненормально обращаться на «вы» к мужчине, который будет со мной сегодня ночью спать!
        Семен, как мне показалось, даже не изменил своего тона.
        - Зачем мне с тобой сегодня спать?
        От возмущения я чуть не захлебнулась лавандовой пеной.
        - Затем со мной спать, чтобы меня трахать, уважаемый коллега! А трахать меня для того, чтобы… то есть потому, что я так хочу. Я хочу, чтобы меня отымел наконец мужчина, а не ублюдки и недоноски, которые… ну, в общем, которые… раньше!
        Я вылезла из ванны и, схватив полотенце, стала его разматывать. Мокрые лавандовые хлопья повалились с меня на кафельный пол.
        Семен открыл дверь и посмотрел мне в лицо. Я следила за его взглядом - он не пялился ни на мои груди, ни на ноги, ни на треугольный ежик внизу живота. Он смотрел мне прямо в глаза.
        - Если мы сегодня переспим, то завтра мы работать вместе уже не сможем.
        Я почувствовала, что сейчас озверею. Я никогда еще так не хотела… Я даже не могу сказать, что я хотела секса - я хотела быть оттраханной! Немедленно! Сразу! Я хотела, чтобы он овладел мной прямо тут, в ванной, или в коридоре, чтобы он поставил меня на колени и, оттянув мою голову за волосы назад, засунул мне по самые гланды…Я так чувствовала тогда и, в отличие от Семена, перевела свой взгляд с его лица ниже. Я поняла, что все будет по-моему. Я отбросила полотенце и бросилась к нему. Теперь я тоже смотрела ему прямо в глаза. Одной рукой я впилась в его плечо, а другой со всей силы рванула ремень на брюках.
        - X… с ней, с завтрашней работой! Захочешь - разойдемся!
        Я не знаю, слышали ли все это соседи по лестничной клетке, но мне было плевать: продолжая орать, я рухнула на колени и начала срывать с Семена штаны:
        - Быстрей, быстрей иди в меня, зараза!
        И он это сделал! Это была безумная ночь! Я даже не могу сказать, что мне было хорошо. Я расшибла об пол колени и локти. Когда мы перебрались на софу, я запрыгнула сверху с такой силой, что мне показалось вначале, что член пробьет меня насквозь и выйдет над поясницей.
        Я не задумывалась, что происходит с моим партнером. Мне казалось естественным, что это безумие продолжалось без перерыва часами. Конвульсии оргазма сотрясали меня не меньше десяти раз. Не знаю почему, но даже боль доставляла удовольствие. Больше всего мне почему-то хотелось, чтобы меня со всей силы отшлепали илидаже выпороли, не жалея.
        Наконец я изнемогла и рухнула на грудь Семена всем телом. Он обнял меня и прижал к себе. Я заснула моментально. И впервые за долгое время мне опять приснился мой Леня. Я понимала, что только что занималась любовью совсем с другим человеком, но почему-то мне казалось, что это был Леня. Мне снилось, что он лежит рядом со мной, почему-то одетый в военную форму. Я недоумевала, как он мог войти в меня, не раздеваясь. Я даже не помнила, какой у него член. Я пыталась протянуть руку к его брюкам, но там не было ни молнии, ни пуговиц, а сам Леня не мешал и не помогал мне, он молча лежал на спине и смотрел в бледно-голубое небо.
        - Леня! Любимый! - крикнула я, и вокруг что-то вздрогнуло.
        Видение исчезло, и я увидела Семена, внимательно глядевшего на меня из полумрака. Он ничего не сказал и, поднявшись, заботливо накрыл меня одеялом. Я поняла, что он услышал мой крик, но произнести ничего не смогла.
        Как мне показалось, я прикрыла глаза всего на мгновение, но, когда открыла их вновь, было уже светло. Часы показывали час дня. В квартире я была одна. Я привела себя в порядок, оделась и поставила чайник, чтобы выпить кофе. На кухонном столе лежали ключи и документы от моей машины. Помыв за собой чашку, я ушла. Я знала, что входную дверь можно просто защелкнуть, поэтому отсутствие ключей от квартиры не помешало мне отправиться восвояси. К моему крайнему удивлению, моя многострадальная машинка стояла возле подъезда и поблескивала свежеокрашенным крылом и новой фарой. Раньше я думала, что сделать такой ремонт за ночь невозможно.
        Дома меня ждало известие о смерти отца. Мама была в совершенно невменяемом состоянии. Она едва нашла в себе силы сказать мне, что отец с его новой женой попали в автомобильную катастрофу возле самого своего дома. Я не знаю, о чем она думала, какие мысли и воспоминания захлестнули ее, но несколько часов подряд она смотрела сухими глазами в пустой угол стены ничего не делала и не отвечала ни на какие вопросы.
        Я не пыталась теребить ее и пошла в комнату к дочке. Даша хныкала в манеже, страдая от общей жизненной неустроенности: мокрых памперсов, отсутствия и бабушкиного внимания, и маминой сиськи. К тому же первые сутки непривычного питания сопровождались еще и откровенным бунтом у нее в животе.
        РОМА и не только…
        После смерти отца мы с мамой унаследовали каждый свое: я - довольно крупный счет в женевском банке «Эдуард Констант», а мама - маленького дебильного Рому. На счет в банке и дом немедленно нашелся еще один претендент - Славик. На Рому претендентов больше не было.
        Отец, как и все успешные люди, не верил, что с ним хоть что-нибудь может случиться. В России он не оставил никаких распоряжений на случай своей смерти, но в женевской конторе его адвоката, как выяснилось, все же хранилось завещание на мое имя. Оно касалось личного счета отца в «Эдуард Констант» и не содержало никаких ограничений. До сих пор не знаю, почему он решил так поступить, - может, его все-таки мучил стыд и он хотел, хотябы посмертно, загладить свою вину передо мной и мамой? Московская квартира и загородный дом тоже в итоге достались мне и были тут же проданы. Я не хотела никакой памяти о последних годах жизни моего отца.
        Ромины дед и бабка со стороны матери таки не появились. Я слышала, что они давно разошлись и задолго до катастрофы померли в захолустье поврозь, брошенные друг другом и забытые собственной дочерью.
        Отец, как выяснилось, сыграл свадьбу со своей б… в Греции, на острове Санторини, а рожала она в Швейцарии. В суете они не удосужились легализовать соответствующие документы в консульских учреждениях, что и привело к тому, что Рома оказался неприкаянным сиротой, у которого с юридической точки зрения вообще никогда не было ни отца, ни матери.
        Я не возражала против маминого решения взять его к себе, но старалась почаще забирать у мамы дочку, чтобы Даша не слишком много времени проводила около своего дефективного дяди.
        Честно говоря, никто так и не разобрался досконально, что с Ромой не так. Внешних отклонений в физическом развитии у него не было. Разборы шли об олигофрении в степени дебильности, аутизме и о дислексии. В общем, непонятно что, но понятно, что ничего хорошего. Оформить опекунство над Ромой, разумеется, помог все тот же Семен через одного из своих коррумпированных знакомых в правительстве Москвы.
        Надо сказать, что пьяная ночь, которую я провелас ним, оказалась первой и последней. Семен стал со мной несколько суше и официальнее, но яне знала, задело ли его выкрикнутое мной в постели Ленино имя или он вообще был не настроен менять систему наших деловых отношений. Я приняла его позицию как факт, хотя и не без некоторой досады - в качестве мужчины он меня, безусловно, интересовал, а как личность вызывал еще и жгучее любопытство.
        Разбогатев, я незамедлительно предложила ему принять от меня долю, так как осознавала, что обязана ему всем - и спасением своего бизнеса в трудные дни Катькиного побега, и дажесобственной жизнью. Но Семен категорически отказался. Отказался он и от увеличения уставного капитала нашей с ним компании. Его устроила следующая схема: мы по-прежнему остаемся равными партнерами в нашем бизнесе, но по мере необходимости берем у меня кредиты вместо того чтобы брать их в банке. Получая деньги назад от компании, то есть фактически от Семена и от себя самой, я еще и зарабатываю проценты, которые иначе пришлось бы отдавать банку. Семен утверждал, что это справедливо, так как я же несла все риски по невозврату мной же самой взятого кредита. Как бы то ни было, мне выгодно было согласиться. И я не прогадала.
        Семен настоял на том, чтобы я приняла на работу консультанта по вопросам безопасности. На эту должность был назначен некий Игорь Борисович Чертков. Когда он заехал в офис для знакомства, мне показалось, что я уже однажды видела этого крепкого и мрачноватого пятидесятилетнего человека. Более того, я была уверена, что он был в числе тех людей в штатском, которые подъехали к кафе «У Иссы», когда мы с Семеном из него выходили. Разумеется, я об этом промолчала. Зарплату Игорю Борисовичу Семен назначил огромную, но пообещал, что мы сэкономим на его участии в нашем бизнесе намного больше. И эти слова подтвердились в самом ближайшем будущем.
        Решение всех вопросов в Женеве потребовало моего присутствия и немалого времени. Мне пришлось проторчать там больше двух недель, по два-три раза в неделю встречаясь с толстеньким кругленьким адвокатом, господином Трюшо. Общались мы в его аккуратном офисе на портовой площади в самом центре Женевы. Я даже немного попутешествовала по этой красивейшей стране, взяв в аренду маленький «Фиат». Но одной путешествовать довольно грустно, и я была очень рада, когда, успешно закончив все дела, вернулась в Москву.
        Самолет приземлился в три часа дня, а уже в семь вечера мне позвонил Славик и сразу же прямо по телефону заявил, что мой отец задолжал ему при жизни кучу денег, и если я не хочу неприятностей, то должна буду отдать ему практически все, что унаследовала. Меня привел в бешенство тон этого ублюдка, однажды уже посланного мной на х… открытым текстом.
        Тем не менее я сдержалась и как могла вежливо пригласила Славика на встречу в наш новый офис в Лялином переулке, только перед моим отъездом снятый Семеном в здании какого-то прекратившего свое существование проектного института. Я сама была там только один раз, перед самым отъездом. Семен показал мне наши с ним кабинеты, принадлежавшие некогда директору и его заместителю, секретарскую, просторную переговорную комнату и пару помещений для будущих сотрудников, в которых мы нуждались в связи с расширением нашего бизнеса.
        - Ну что ж, дорогой коллега, - подмигнула я тогда своему компаньону, спускаясь к машине. - В одну комнату вы можете посадить пяток длинноногих сотрудниц, а в другую поставить койку и потрахивать их поочередно в свое удовольствие.
        Семен на удивление серьезно отнесся тогда к этой моей дурацкой шутке и, уже открывая передо мной парадную дверь, ответил, глядя мне прямо в глаза:
        - Я никогда не е… своих сотрудников! А компаньонов… - он сделал небольшую паузу, - а компаньонов никогда не нае..!
        И я знала, что он говорит правду.
        Назначив встречу Славику, я тотчас перезвонила Семену и спросила, готов ли он принять участие в переговорах. Разумеется, я получила положительный ответ и несколько успокоилась. Успокоилась, впрочем, довольно условно. Перед сном я поиграла с Дашей и уложила ее спать, но сама заснуть не могла. Меня всю трясло от ненависти и накативших мерзких воспоминаний. В соседней комнате мама пыталась утешить Рому, который часто не мог заснуть до трех-четырех часов ночи, и было непонятно, почему этот несчастный ребенок так часто безутешно плачет. Жить так было невозможно. Я уже купила на деньги, вырученные от продажи отцовской недвижимости, в новостройке на западе Москвы две соседние квартиры, но дом еще не был сдан, и кроме того, даже после сдачи нам предстоял долгий и мучительный ремонт. Иногда я жалела, что не оставила себе отцовский загородный дом, хотя понимала, что жить в нем все равно бы не смогла. Впрочем, как и в его московской квартире…
        На следующее утро в офисе появился не только Семен, но и Игорь Борисович, причем Чертков почему-то был в каком-то неожиданно веселом и приподнятом настроении. Кроме нас, по коридорам ходили с мусорными мешками в руках трое каких-то восточных людей, то ли китайцев, то ли монголов. Наверное, подумала я, это нанятые на работу гастарбайтеры. Чертков задал мне пару вопросов про прошлое Славика. Я, что знала, ответила, не упомянув, разумеется, давнюю вагонную историю. Чертков выслушал меня и кивнув головой, углубился в изучение каких-то бумажек.
        Славик опоздал на встречу на полчаса, не извинился и даже не поздоровался. С ним были трое громил-охранников, которым он, не спросив моего согласия, бесцеремонно велел дежурить у дверей.
        Войдя в мой кабинет, он безапелляционно заявил, что разговаривать намерен со мной, а «этим двоим» он настоятельно рекомендует подождать в другом месте.
        Игорь Борисович печально вздохнул и сказал Славику, что об этом не может быть и речи и придется смириться с присутствием моих компаньонов, так как все решения, в том числе и касающиеся личной жизни, мы принимаем только совместно.
        - Ну что ж! - ухмыльнулся Славик и бесцеремонно повалился в мое кресло. - Вам же хуже. Я приехал сюда лично только потому, что имел сомнительную честь знать эту даму. - Он пренебрежительно кивнул в мою сторону. - Мы были знакомы весьма продолжительное время. В память о ее отце я хотел решить все этодело тихо, так сказать, по-семейному.
        Я продолжала стоять, так как мое место было занято отвратительным посетителем, а садиться на гостевой стул мне было неприятно и унизительно. Я решила, что комфортнее всего мне будет несколько минут подпирать стену.
        - Итак! - Славик решил перейти к делу. - Я предъявляю претензии по долгам моего покойного компаньона и выдвигаю свои требования по их возврату его дочерью, присвоившей принадлежащие нашему бизнесу деньги! Я…
        - Одну секундочку, молодой человек! - прервал его словоизлияние Игорь Борисович.
        Встав со своего кресла, он двинулся к Славику, держа в руках пачку ксерокопированных листов. Славик с некоторым беспокойством уставился на него. Смотреть приходилось снизу вверх, что, как знает любой психолог, уже проигрышно в позиционном отношении.
        Игорь Борисович улыбнулся ему столь «нежной» улыбкой, что даже у меня перехватило дыхание.
        - Молодой человек, - тихо и спокойно обратился он к Славику, - я вынужден вас немного огорчить. Нам неинтересно слушать ваши речи. А вы сами сейчас убедитесь в том, что прибыли сюда совсем по другому поводу.
        Игорь Борисович сунул пачку бумаг прямо в лицо своему собеседнику. Тот едва успел увернуться и схватил бумаги рукой.
        - Здесь результаты экспертизы и показания свидетелей по делу о гибели вашего компаньона в автомобильной катастрофе и о вашем участии в подготовке этого дорожного происшествия. Вот здесь расшифровки нескольких ваших телефонных разговоров, а вот эти плохо пропечатавшиеся листы - распечатки из нескольких западных банков, свидетельствующие о том, что вы предпринимали действия, квалифицируемые российским законодательством как уголовные преступления, наряду, разумеется, с подготовкой и заказом убийства вашего компаньона и… извиняюсь… - Игорь Борисович сделал извиняющийся кивок в мою сторону, - не только компаньона, но и подельника.
        - Вы ничего не докажете! - Славик не выкрикнул, а провизжал эту банальную фразу, которую произносит главный негодяй почти в каждом западном детективном боевике.
        Он нервно зашелестел полученными от Игоря Борисовича бумажками. Игорь Борисович наклонился над ним и буквально прошептал ему на ухо:
        - А мы и не будем ничего доказывать, молодой человек! Это не наша профессия, это в компетенции совсем других людей. Теперь для начала вы встанете и уступите гражданочке место!
        При слове «гражданочка» Славик нервно хихикнул, но, встретившись со взглядом нашего высокооплачиваемого сотрудника, вскочил. Я молча заняла свое кресло.
        - Продолжим, молодой человек, - продолжал Игорь Борисович. - Учитывая вашу неопытность, ваш юный возраст, хотя и в свои лета вы уже вполне состоялись как конченый мудак, я предлагаю вам как можно быстрее покинуть помещение нашей фирмы и подумать, какую сумму вы готовы выделить на то, чтобы эти материалы не получили немедленно ход.
        - Я уже сказал: вы ничего не докажете!
        Игорь Борисович недоуменно пожал плечами:
        - Какой же вы тупой, юноша, ей-богу! Повторяю: мы не будем ничего доказывать. Доказывать будут совсем другие люди. Успешно или нет - это совсем другое дело. Поверьте, это даже не столь принципиально. Принципиально то, что они будут искать вашу вину по будням восемь часов в сутки с обеденным перерывом. В выходные дни они будут гулять со своими детьми по зоопарку, смотреть с женами кино или жрать водку с б… в бане - согласно своему личному вкусу! А вы, молодой человек, будете доказывать свою невиновность из камеры в «Матросской тишине» двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. А что касается эротических развлечений и отдыха… Как, простите, у вас дела с жопой обстоят?
        - Не понял…
        - Ну, анус, анус у вас крепкий? Геморроя, трещин нет?
        - Не понял…
        - Ну что же вы ничего не понимаете-то! Не зря же я эротику помянул! Вас в жопу будут ваши товарищи по камере драть, сурово и мужественно…
        - Сколько я должен дать?.. - Славик наконец-то понял, что не в добрый час пришла ему в голову идея ко мне прийти.
        - Что же вы вопросы глупые задаете? Кто же вам на такое отвечать-то будет?! - усмехнулся Игорь Борисович. - Вот вам телефончик, сумму сегодня вечером сами сообщите. Только учтите, торговаться с вами никто не будет. Ваши доходы нам известны, и если вы сумму неправильную назовете, то второй раз вы ее будете уже в другом месте называть, вы уже знаете, в каком.
        Славик пару минут стоял, бессмысленно листая дрожащими пальцами мятые страницы. Я молчала, молчал Семен. Игорь Борисович положил большую сильную ладонь Славику на плечо:
        - Вам пора уходить, молодой человек! - Другой рукой он приоткрыл дверь кабинета. - И еще одно…
        - Что?! - вздрогнул Славик.
        - Когда вы приходите в уважаемую организацию, то охрану имеет смысл оставлять на улице возле машины - «быков» в дом не водят!
        Славик, ничего не ответив, вышел в секретарскую, где его ждало жуткое зрелище: посередине помещения на полу валялись все три его охранника, избитые до потери сознания. На их лицах не было ни одного живого места: сломанные носы ивыбитые зубы - это только то, что сразу бросилось в глаза. Удивительным было и то, что разговор в кабинете продолжался не больше пятнадцати минут, и никакого шума за дверью мы не слышали. В помещении офиса, кроме нас и двух тихих уборщиков, никого не было - набор сотрудников должен был начаться только на следующей неделе.
        - И выбирай в следующий раз ребят покрепче, - посоветовал опешившему Славику Игорь Борисович. - Видишь, у этих не иначе как внезапно головы закружились, от перемены погоды, наверное, вот и попадали, ушиблись, бедолаги! Падать ведь тоже надо уметь! До свидания, ребята! - крикнул он куда-то в темный конец коридора.
        Я пригляделась. Трое азиатов-«уборщиков» уходили из нашего офиса.
        - Спасибо! - еще раз крикнул им Чертков. - Хорошо убрали!
        Славик дрожал и вообще еле держался на ногах.
        - А сами-то вы себя как чувствуете? Вы-то сами не упадете случаем? На давление не жалуетесь? - Пошло уже откровенное издевательство. - Ведь нынче молодежь хилая пошла. Порой чуть что, поскользнулся на ровном месте - и сразу в гроб!
        ЛЕНЯ, ЛЕНЯ, и не только…
        После счастливого завершении истории со Славиком на протяжении нескольких месяцев в жизни моей наступил покой. Я внезапно осознала, что теперь у меня есть все: налаженный быт, любимая дочь, не замеченная ни в бронхитах, ни в аллергиях, ни в слабоумии. У меня еще молодая, сильная и крепкая мама, готовая помогать мне во всем. У меня есть бизнес, руководимый не столь мной, сколь Семеном, человеком, которому у меня есть все основания доверять. У меня есть приходящая домработница и неуходящая няня. У меня нет только того мужчины, который днем будет меня любить и понимать, а ночью будет ласкать и мучить мое тело, будет заталкивать в меня свою горячую плоть и оставлять во мне свое семя. Это было глупо, непонятно, даже безумно, но я зациклилась только на одном своем Лене, на Лене Ильине.
        Я опять прокручивала в голове всю свою жизнь после встречи возле сортира на уфимском вокзале. Я обзывала себя дурой и б… Я понимала, что Леня наверняка давно и счастливо женат, и только молила Бога о том, чтобы ни его, ни его семью не зацепили эти бесконечные интифады, кровавые беспорядки, развязываемые палестинскими террористами. Ведь нет никакого покоя и в его новой стране. Но я осознавала, что не нужна ему, даже если он до сих пор не женат или, наоборот, уже развелся. Никакому уважающему себя мужчине не захочется получить в качестве жены вместо юной невинной девушки с кем только не спавшую тетку, зачавшую свою дочь во время групповухи. Я не могу быть ему нужна ни в каком виде. Но я не могла забыть о нем! И время тоже не лечило!
        Я занялась собой. Три года подряд по выходным ездила в конно-спортивный клуб скакать на лошади, три раза в неделю ходила в спортзал. Игорь Борисович устроил меня в «правильный» тир, и я кое-как восстановила свои школьные стрелковые навыки.
        И как-то раз, в самой середине очередной мерзкой и промозглой осени, мне вдруг вспомнилось, что я как-никак лицензированный аквалангист. Какого хрена, пройдя курс и получив вожделенную карточку, я не ныряю хотя бы два-три раза в год! Недолго думая, я направилась в ближайшее к дому туристическое бюро и попросила подыскать подходящее место для реализации моего плана. Томная и довольно анемичная девушка-агент долго рылась в своих файлах и звонила куда-то по телефону, а потом, почему-то хихикнув, спросила:
        - А в Израиль не хотите? Там в Эйлате даже на русском весь сервис имеется.
        - Конечно! - не задумываясь, воскликнула я.
        Шальная мысль, что случайность может повториться и есть шанс еще раз столкнуться с Леней, буквально внезапно пронзила меня. В этот момент я даже забыла об основной цели моей поездки, и разговоров об аренде оборудования, о здоровье и о страховке я уже не слышала. Механически кивая, я отсчитывала деньги.
        Оплатив путевку, я направилась домой. Мне хотелось самой приготовить ужин, так как сегодня, кроме мамы, на ужин должен был прийти Семен. Теперь он появлялся у нас нечасто. Меня это огорчало, и я хотела приготовить что-нибудь вкусное и относительно торжественное.
        Некоторое время назад я придумала, как мне кажется, классное блюдо из рыбы и всяческих морепродуктов. Еще накануне я замариновала в уксусе, сладком соевом соусе, тертом чесноке и молотом черном перце целую здоровенную кастрюлю смеси из креветок, морского окуня и лососевых стейков. Смесь сутки простояла в холодильнике, и теперь оставалось только выложить ее на противень, покрытый бумагой для выпечки. Густой темный маринад тоже оказывался на противне, после чего тот загружался в духовку и готовился минут двадцать при температуре двести градусов. Я очень люблю это простое в изготовлении, но очень вкусное блюдо с сухим игристым вином, а в особенности с эльзасским креманом или с розовой испанской кавой.
        Я поставила машину на стоянку и уже подходила к своему подъезду, когда меня окликнули. Я обернулась и увидела, что ко мне идет Эдик - тот самый, с которым мы так «чудно повеселились» в свое время в Египте. У него был какой-то задрипанный и несчастный вид, одет он был в старые линялые джинсы и невообразимого вида замурзанную курточку. С того дня, как мы виделись в последний раз, он страшно осунулся, под глазами были отечные синяки. Мне было противно не то что говорить с этим чужим мне человеком, но даже и смотреть на него.
        - Прости, что пришел. Я узнал, что у тебя есть ребенок… дочка. Она от меня? Она на меня похожа?
        Мне стало даже смешно, что этот программист-задрыга интересуется, похожа ли на него моя любимая роскошная и краснощекая Даша.
        - Ведь она моя, правда?
        - Как ты узнал про мою дочь и откуда у тебя мой адрес? - спросила я его вместо ответа.
        - У меня имеются свои каналы… - пробормотал Эдик.
        - Каналы?! У тебя? - засмеявшись, я сунула руку в карман куртки и вытащила из него пятьдесят баксов - сдачу, полученную в турагентстве. Я скомкала зеленую бумажку и бросила ее ему под ноги. - Это тебе! - Я еще раз презрительно посмотрела на него. - За использованную мной твою сперму. Достаточно за одну порцию, парень?
        Он уныло посмотрел на зеленый бумажный комочек, укатившийся от нас под напором порывистого ветра, и грустно промолвил:
        - Катьку «кесарили» на восьмом месяце. Мальчик не выжил, и больше, говорят, у нее детей не будет…
        Мне нечего было ответить на это. Катьке я была обязана и хорошим, и плохим, я не держала на нее зла, все было позади. Повернувшись к Эдику спиной, я пошла прочь. Уже открывая дверь подъезда, я бросила последний взгляд в его сторону. Мне было просто интересно: погонится ли он в итоге за деньгами? Не погнался… Эдик садился в роскошную спортивную «Мазератти». Без моих пятидесяти баксов он, похоже, мог пережить.
        За ужином я сообщила маме и Семену, что через две недели улетаю на десять дней в Израиль продолжить свои занятия дайвингом. К моему удивлению, мой компаньон и несостоявшийся любовник не выразил по этому поводу никакого восторга.
        - Я не думаю, - сказал он, - что ты права. Сейчас для этой поездки не самое подходящее время. Этот мирный процесс, будь он неладен, привел к дикому разгулу терроризма. Что ни день, то какой-нибудь смертник в людном месте себя подрывает. Куча народу гибнет, калечится. Все нервные. Не время сейчас, честно говоря… Не лучше ли тебе на Мальдивы мотнуть или в Таиланд какой-нибудь?
        Я решительно замотала головой.
        - После того, от чего ты меня и нас всех спас, я ничего уже не боюсь!
        Мама при этих словах удивленно подняла брови.
        - Я не понимаю, о чем ты говоришь, - с упором проговорил Семен. - Но я еще раз подтверждаю, что лучше перенести эту поездку!
        Это меня ужасно разозлило.
        - В общем, так, дорогие мои друзья, родственники и коллеги! - Я окинула злобным взглядом всех вышеупомянутых лиц, представленных исключительно Семеном, мамой, игравшей на полу Дашей и пускающим во сне слюни Ромой. - Я не спрашивала вашего мнения, я только проинформировала вас о своих планах на отдых и погружение в подводный мир Красного моря. Все!.. И кроме того, у меня там есть еще одно дело…
        - Леня? - тихо спросил Семен.
        Это был первый раз, когда Семен дал понять, что не вычеркнул окончательно из памяти воспоминаиия о нашей с ним пьяной ночи. Мама напряглась.
        - Какой еще Леня? Не тот ли?..
        - Я сказала, все - значит, все!
        Мама понимала, что если я не хочу о чем-либо говорить, то мне стоит подчиняться.
        - Я дам тебе адреса и телефоны своих друзей, а телефоны наших партнеров ты знаешь и сама. Так что в случае чего… В общем, пусть тебе это все не понадобится! - проговорил Семен.
        За несколько дней до вылета я спохватилась, что не оговорила с турфирмой, что хочу лететь бизнес-классом. Честно говоря, после получения отцовского наследства летать экономом смысла не имело. Но когда я вспомнила об этом, суетиться было уже неохота, и в самолете меня ждало самое обычное место у окна в салоне эконом-класса.
        Я прошла регистрацию и паспортный контроль, прошвырнулась по дьюти-фри и направилась на посадку. Передо мной к стойке, на которой отрывали корешок посадочного талона стояла группа из нескольких монашек самого разного возраста. Насколько я поняла из обрывков доносившихся до меня фраз, они направлялись на служение в какой-то православный женский монастырь в Иерусалиме. Самая пожилая уже бывала в Святом городе и делилась с остальными монашками своими впечатлениями от предыдущего паломничества. Одна из молодых монашек, входя в «рукав», обернулась и, встретившись со мной взглядом, замерла. Это была Катька. Я никогда не думала, что моя бывшая подруга и компаньонка вообще может так смотреть - в ее взгляде были и испуг, и боль, и мольба… После того, что мне рассказал про нее Эдик, я испытывала к ней только бесконечное сострадание. Я пожала плечами и улыбнулась ей. Мы шли в один самолет по одному «рукаву», но у каждой из нас был свой путь.
        В тель-авивском аэропорту меня встретил водитель Цви, и мы с ним быстро прошли в заказанную турагентством машину. Вообще-то в Москве мне настоятельно предлагали не ехать, а лететь в Эйлат, но я в первый раз приехала в Израиль и хотела, чтобы меня провезли по пустыне мимо Мертвого моря, в которое мне тоже хотелось хоть на минуту окунуться. Посещение Иерусалима я отложила на обратную дорогу, чтобы не таскать с собой на курорт ни заказанных мамой сувениров, ни высокодуховных впечатлений.
        Водитель Цви был, разумеется, русский, точнее говоря, русскоязычный. Когда-то в родных Черкассах он звался Гришей. Цви был весел и говорлив. Он умудрялся одновременно рассказывать мне про историю страны, про ее современность и, разумеется, ругал правительство и своих ближайших родственников.
        Не въезжая в Иерусалим, мы повернули налево, и дорога повела нас к самому низкому месту на земле. Беспрепятственно миновав чек-пост на выезде из Иерусалима, мы выехали на узкое двухполосное шоссе, петляющее между песчано-желтыми холмами Иудейской пустыни.
        Совершенно неожиданно на нас свалилась проблема: из-под капота повалил пар, температура двигателя резко поднялась, и Цви остановился на совершенно безлюдном участке шоссе. Порывшись в подкапотном пространстве, он с извинениями сообщил, что по непонятным причинам лопнул патрубок, соединяющий двигатель с радиатором. Цви вызвал по мобильному телефону «техничку». На станции ему пообещали что в течение двух часов привезут и новый шланг, и тосол, чтобы заправить вышедшую из строя систему охлаждения. Все будет о’кей, обещал Цви, но стоянку и купание на Мертвом море придется отменить, так как наступит вечер, купальни закроются и мы никак не уложимся в график. Такое положение вещей меня, разумеется, не устраивало. Какого черта я буду стоять сейчас на пыльной дороге и слушать всякую чушь про Гришиного троюродного брата из Хайфы, а потом промчусь мимо того самого Мертвого моря, в котором я запланировала сфотографироваться лежа на спине и якобы читая газету!
        Ругаться с Гришей-Цви мне не хотелось - в конце концов, он явно не был виноват в случившемся, - и я сообщила ему, что оставлю ему свои вещи, поймаю попутную машину и поеду на Мертвое море сама. У меня тоже есть мобильный телефон, мы не потеряемся. А когда машину починят, он подберет меня, и мы помчимся дальше. Разумеется, он был не согласен, поднял крик и стал звонить своему начальству, чтобы оно объяснило мне всю неправильность и опасность моего плана. Но меня их мнение совершенно не интересовало.
        Он еще кричал и совал мне свою телефонную трубку, когда я, помахав рукой, остановила серебристую «Мазду» и на ломаном английском крикнула в приоткрывшееся окно, что мне необходимо срочно попасть на Мертвое море. Дверь приоткрылась, и я проскользнула внутрь. Мы тронулись с места. Я поблагодарила водителя - молодого мужчину в больших солнцезащитных очках. Честно говоря, я была столь возбуждена, что даже не удосужилась толком на него взглянуть. Я еще махнула в окно рукой ошалевшему Цви. Пока мы не скрылись за поворотом, я смеялась, глядя, как Гриша мечется возле своей несчастной машины, грозя мне зажатым в руке мобильником.
        Насмеявшись вдоволь, я повернулась к подобравшему меня человеку и вновь обратилась к нему на своем убогом английском со словами благодарности.
        - Ничего, не стоит благодарности! - ответил он по-русски.
        Голос его показался мне до боли знакомым.
        - Расскажи, как живешь… - спросил он и сняв темные очки, повернулся ко мне.
        Это был он - мой Леня! Леня Ильин! Не осознавая, что мы мчимся по узкому шоссе, зажатому между Иудейскими горами и арабскими деревнями, я бросилась его обнимать, но он неожиданно резко оттолкнул меня. Краем глаза я увидела впереди смуглого парня, крутившего какую-то тряпку на веревке.
        Вначале о лобовое стекло грохнулся камень. Стекло треснуло. Леня вдавил педаль тормоза в пол. Мы ехали не быстро, но на дороге было разлито масло, и машину развернуло. И вот раздался по-настоящему страшный удар - стекло разлетелось окончательно, а салон буквально наделся на стальные пруты, свисавшие из кузова припаркованного к обочине грузовика. Один из прутьев прошел в миллиметре от моего виска, и что-то острое, видимо обрывок проволоки, рвануло мне кожу на щеке. Еще один прут пробил насквозь Ленину ключицу, а третий по касательной ударил его в голову. Леня обливался кровью. Он был без сознания.
        В надежде найти помощь я выскочила из машины и первое, что увидела, - это ликующее
«V» из указательного и среднего пальца над головой арабского пацана. На другой стороне дороги радостно кричали и махали руками его друзья. Они смотрели на меня, на мое окровавленное лицо, и они торжествовали! Ничего не видя вокруг, я с голыми руками бросилась на этого ублюдка, чем, конечно, вряд ли испугала его и его товарищей, но в это время на встречной полосе внезапно появилась патрульная полицейская машина.
        Подростки бросились врассыпную. Главный виновник происшествия поскользнулся на все том же огромном масляном пятне, оставленном, наверное, тем самым сломавшимся грузовиком, груженным прутьями. Парень упал. Падая, он с размаху ударился локтем об асфальт. Я бросилась к полицейской машине, показывая в сторону Лениной «Мазды» и взывая о помощи, забыв, что кричу на русском языке и меня могут не понять.
        Полицейских было двое. Один остался в машине, а другой быстро вышел на дорогу. Судя по всему, они еще не понимали, что на самом деле произошло. Покинувший патрульную машину полицейский выхватил было свой пистолет и, сняв его с предохранителя, передернул затвор, но затем сунул оружие за пояс. Он принял через окно от своего товарища чемоданчик, на котором красовалась красная шестиконечная звезда, и побежал к арабскому подростку. Это был какой-то бред!
        - Стойте! - закричала я. - Там умирает мой муж! Остановите ему кровь!
        Присевший на корточки возле юного бандита полицейский повернул ко мне лицо и ответил на русском языке с сильным акцентом:
        - Вначале мы должны помогать молодому неполнолетнему мальчуку! Потом уже к вам!
        Бешенство дикой волной захлестнуло меня. Оказывается, они считают, что вначале необходимо помочь тому, кто пытался расправиться с нами! И только потому, что этот молодой ублюдок еще не вырос! Ему собирались помочь, чтобы он смог вырасти взрослым здоровым убийцей!
        Я впилась взглядом в пистолет на поясе полицейского. Это был смахивающий на нашего
«токарева» израильский «йерихо», изученный мной по альбомам еще во времена занятий в юношеской стрелковой секции. Как могла сильно я ударила стража порядка ногой в копчик. Потеряв равновесие, полицейский вскрикнул от боли и неожиданности и неловко повалился на дорогу. Я выхватила из-за его пояса оружие, направила в голову ублюдка и немедленно нажала на спусковой крючок. Я хорошо запомнила урок Семена, преподанный им в чеченском кабаке, и юный палестинец не успел увидеть свою смерть в моих руках.
        Я трижды выстрелила ему в голову и трижды не промахнулась. Вскочившему на ноги полицейскому не пришлось меня разоружать - я сама бросила пистолет.
        - Вот и все, б..! Здесь лечить некого! - проорала я, показывая рукой на разбрызганные по асфальту мозги. - Теперь ты, м… будешь помогать только нам!