Сделка Эль Кеннеди
        Main Street. Коллекция «Скарлет»
        Это была умопомрачительная идея: связаться с мегасексуальным красавчиком, лучшим любовником университета для того, чтобы добиться внимания другого парня, в обмен на услуги репетитора.
        А потом осмелеть настолько, чтобы тоже попросить его о помощи: потренироваться и довести свое умение целоваться до полного совершенства!
        Эль Кеннеди — автор более пятидесяти романов, которые не раз попадали в список бестселлеров The New York Times и становились выбором читателей журнала Romantic Times.
        «Я влюбилась в эту книгу! Гаррет — это просто мечта!» Моника Мерфи, автор бестселлера «Девушка на неделю»
        Эль Кеннеди
        Сделка
        Серия MAIN STREET. Коллекция «Скарлет»
        Elle Kennedy
        The Deal
                        
* * *
        Глава 1
        Ханна
        Он даже не подозревает о моем существовании.
        В тысячный раз за последние сорок пять минут я тайком поглядываю на Джастина Кола. Он так красив, что у меня дух перехватывает. Хотя в этом случае мне следовало бы придумать другое определение — мои друзья мужского пола утверждают, что мужчинам не нравится, когда их называют красивыми.
        Но, черт побери, просто невозможно как-то иначе описать мужественные черты его лица и проникновенный взгляд карих глаз. Сегодня на нем бейсболка, но я знаю, что она скрывает густые темные волосы, такие шелковистые и мягкие на ощупь, что хочется запустить в них пальцы.
        За пять лет, прошедших с того жуткого дня, когда меня изнасиловали, мое сердце сильно забилось только дважды.
        Но первый парень бросил меня.
        А второй просто не замечал.
        В аудитории, стоя за кафедрой, профессор Толберт произносит речь, которую я бы назвала «Речью обманутых надежд». Уже третью за шесть недель.
        Сюрприз, сюрприз! Семьдесят процентов группы получили на промежуточном экзамене оценку С-плюс[1 - Система оценок в образовательной системе США и Канады: A — отлично, В — немногим выше, чем средние знания, С — средние знания, D — присутствует значительное количество ошибок, Е — работа выполнена очень плохо, F — результат не дотягивает до удовлетворительного уровня или стандарта.] или ниже.
        А я? Я получила высший балл. Я бы соврала, если б сказала, что большая красная А, обведенная кружком, не стала для меня полным шоком. Все, что я сделала, пытаясь выполнить задание,  — это настрочила бесконечный поток чепухи.
        Предполагалось, что такой предмет, как этика, окажется легким и приятным. Препод, который вел ее, раздавал нам множество тупых тестов, а завершающий так называемый «экзамен» состоял из эссе на тему «Моральная дилемма и ваш собственный выбор».
        Но за две недели до начала семестра профессор Лейн неожиданно умер от сердечного приступа. Болтали, что домработница нашла его на полу в ванной, голого. Жаль мужика.
        К счастью (конечно, это шутка), появилась некая Памела Толберт и взяла курс Лейна. Она новичок в Брайаре, потому входит в круг тех преподов, которые хотят заставить студентов работать вместе и «включаться» в материал. В каком-нибудь фильме она могла бы сыграть роль молодой, амбициозной учительницы, которая приходит в некую школу в небогатом, перенаселенном микрорайоне, ставит все с ног на голову, и вдруг подростки откладывают в сторону свои «калашниковы» и сразу хватаются за карандаши, а потом в конце ползут титры, где сообщается, что все ученики поступили в Гарвард, или еще какая-нибудь фигня. Хилари Суонк[2 - Swank, Hilary — американская киноактриса (р. 1974).] за эту роль тут же получает «Оскар».
        Только у нас тут не кино снимают, так что Толберт добилась одного: теперь ее все ненавидят. Кажется, она искренне не понимает, почему никто не стремится получать высокие баллы по ее предмету.
        Подсказка: потому что она предлагает темы, по которым обычно пишут выпускные работы.
        — Всем, кто не написал эссе или получил С-минус или ниже, я готова предложить пересдачу.  — Толберт морщит нос, как будто не понимает, зачем это вообще надо.
        Что за слово она произнесла — «готова», кажется? Да, точно. Я слышала, что толпы студентов ходят жаловаться на нее своим кураторам, и, подозреваю, что именно администрация вынуждает ее устроить для всех пересдачу. Когда больше половины курса проваливает экзамен, особенно если речь идет не о каких-то бездельниках, все это плохо сказывается на репутации университета. Экзамен завалили даже круглые отличники, вроде Нелл, которая сидит рядом со мной и дуется.
        — Тем, кто выберет пересдачу, будет выставлена средняя оценка по двум работам. Если же у кого-то вторая оценка будет ниже, то в зачет пойдет первая,  — заканчивает Толберт.
        — Просто не верится, что ты получила А,  — шепчет мне Нелл.
        Она так расстроена, что мне даже ее жалко. Нас с ней ничего не связывает, мы даже не близкие подруги, но поскольку с сентября выбрали места по соседству, то, вполне естественно, уже успели узнать друг друга. Нелл учится на медицинском, и я знаю, что она из сверхпреуспевающей семьи, которая вымажет ее дегтем и вываляет в перьях, если узнает результаты этого экзамена.
        — Мне тоже,  — шепчу я.  — Честное слово. Почитай мою писанину. Там же сплошная чушь.
        — А что, можно?  — Нелл преисполняется энтузиазма.  — Полезно будет знать, что тиранша считает работой на «отлично».
        — Сегодня же вечером перешлю тебе по «мылу»,  — обещаю я.
        Едва Толберт отпускает нас, аудитория тут же заполняется шумом «а давайте-ка уберемся к черту подальше отсюда». Захлопываются ноуты, тетради падают в рюкзаки, студенты вскакивают со своих мест.
        Джастин Кол останавливается у двери, чтобы с кем-то поговорить, и мой взгляд устремляется к нему, как реактивный снаряд. Он прекрасен.
        Я уже рассказывала о том, как он красив?
        Я смотрю на его совершенный профиль, и у меня потеют ладони. Парень учится в Брайаре с этого года — перевелся из какого-то колледжа, не знаю, из какого именно,  — и уже успел стать общепризнанной звездой футбола в качестве принимающего, но он сильно отличается от других спортсменов. Например, не шляется по территории с высокомерной ухмылкой избранника божьего и не появляется каждый день в обнимку с новой девчонкой. Я видела, как он шутил и смеялся, стоя в компании своих товарищей по команде, и при этом в нем чувствовались интеллект и сила. Возможно, он далеко не так прост, как кажется. И из-за этого мне еще отчаянней хочется получше узнать его.
        Я не особо жалую качков, но в этом есть нечто такое, что превращает меня в набитую дуру.
        — Опять принялась за старое.
        Насмешливый голос Нелл заставляет меня покраснеть. Она уже не раз ловила меня на том, как я таращусь на Джастина, и она одна из немногих, кому я призналась в своей слабости.
        Элли, моя соседка по комнате, тоже знает, а вот другие мои друзья? Нет, черт побери. Большинство из них учится на музыкальном или на актерском, так что мы тут все знатоки искусства. Или, может, эмоциональной сферы. Их всех — кроме Элли, которая с первого курса вязнет в то разгорающихся, то затухающих отношениях с однокурсником — хлебом не корми, только дай обсмеять элиту Брайара. Обычно это происходит без меня (мне нравится думать, что я выше сплетен), но… взглянем правде в глаза. Большинство популярных студентов — и правда дебилы.
        За примером далеко ходить не надо: Гаррет Грэхем, еще одна спортивная звезда на нашем курсе. У этого придурка такой вид, будто университет принадлежит ему. Думаю, в какой-то мере это так. Ему достаточно щелкнуть пальцами, и рядом с ним мгновенно появляется готовая на все девица — прыгает ему на колени или сует свой язык ему в глотку.
        Однако сегодня Гаррет не выглядит СПКЧ[3 - С понтом, крутой чувак.]. Все уже вышли из аудитории, в том числе и Толберт, а он сидит на своем месте, вцепившись руками в тест.
        Наверное, он тоже не сдал, но мне его не жалко. Брайар прославился двумя вещами: хоккеем и футболом, что не особо шокирует, если учесть, что Массачусетс — это родной дом для Patriots и Bruins[4 - Футбольная и хоккейная команды штата Массачусетс.]. Спортсмены, играющие за наш университет, обычно пополняют ряды профессионалов, и за время учебы им все преподносится на серебряном блюде, в том числе и оценки.
        Так что — да, может, я не лишена мстительности, но я торжествую от мысли, что Толберт «завалила» капитана нашей хоккейной команды-чемпиона.
        — Не хочешь перехватить чего-нибудь в «Кофе-Хат»?  — спрашивает Нелл, собирая учебники.
        — Не могу. У меня через двадцать минут репетиция.  — Я встаю, но уходить не спешу.  — Ты иди. Мне нужно еще проверить расписание. Не могу вспомнить, когда у меня следующая консультация.
        Еще одна «фишка» курса Толберт — это две получасовые консультации каждую неделю, которые мы обязаны посещать. Единственный положительный момент состоит в том, что их ведет ассистентка Дана, а она обладает всеми теми качествами, которых недостает Толберт. Например, чувством юмора.
        — Ладно,  — вздыхает Нелл.  — Увидимся позже.
        — До встречи,  — говорю ей вслед.
        При звуке моего голоса Джастин останавливается в дверях и поворачивает голову.
        О! Боже! Мой!
        Я ничего не могу сделать с ярким румянцем, заливающим мне щеки. Это наш первый зрительный контакт, и я не знаю, как реагировать. Сказать «привет»? Помахать? Улыбнуться?
        В конечном итоге я едва заметно киваю. Вот так. Равнодушно и небрежно, как и подобает искушенной студентке.
        Мое сердце спотыкается, когда уголок рта Джастина слегка приподнимается в улыбке. Он кивает в ответ и уходит.
        Я таращусь на пустой дверной проем. Пульс скачет галопом. Ни фига себе! После шести недель, что мы дышали одним и тем же спертым воздухом в этой аудитории, он наконец-то заметил меня!
        Я жалею, что не отважилась пойти за ним. Может, даже пригласить выпить кофе. Или поужинать. Или пригласить на бранч… Стоп, а у людей нашего возраста может быть бранч?
        Мои ноги будто приросли к блестящему ламинату.
        Потому что я трусиха. Да, черт побери, я трусливая курица. Я в ужасе, что он скажет «нет», но мне еще страшнее от того, что он скажет «да».
        Когда я начала учиться в колледже, то уже стабилизировалась. Беда осталась позади, моя бдительность ослабла. Я была готова к тому, чтобы снова ходить на свидания, и я ходила. Я встречалась с несколькими парнями, но никто, кроме Девона, моего бывшего, не заставлял мое тело так реагировать, как делает это Джастин Кол, что дико меня пугает.
        «Маленькими шажками».
        Вот именно. Маленькими шажками. Это был любимый совет моего психотерапевта, и я не могу отрицать, что эта стратегия во многом помогла мне. Сосредоточься на маленьких победах, всегда мне советовала Кэрол.
        Итак… сегодняшняя маленькая победа… Я кивнула Джастину, и он улыбнулся мне. На следующей лекции я, наверное, улыбнусь в ответ. А еще на следующей я возьму на себя инициативу насчет кофе, ужина или бранча.
        Я глубоко вздыхаю и иду по проходу, пестуя в себе чувство крохотной, но все же победы.
        Маленькими шажками.

* * *
        Гаррет
        Я не сдал.
        Я, черт побери, не сдал.
        Пятнадцать лет Тимоти Лейн раздавал А, как леденцы. И надо же такому случиться, чтобы именно в тот год, когда я записываюсь на этот курс, «мотор» Лейна заглохнет, а я упрусь в эту Памелу Толберт.
        Заявляю совершенно официально. Эта женщина — мой заклятый враг. От одного вида этого вычурного почерка — ее писанина заполняет каждый свободный дюйм на полях моей работы — мне хочется превратиться в Невероятного Халка и разорвать листы на мелкие кусочки.
        По большинству других предметов я дотягиваю до А, но по этике у меня выходит F. В сочетании с С-плюс по истории Испании средний балл падает до С-минус.
        А мне нужно С-плюс, чтобы оставаться в команде.
        Обычно у меня нет никаких проблем с тем, чтобы поддерживать средний балл на нужном уровне. Несмотря на то что думают окружающие, я совсем не тупой качок. Хотя пусть думают, я не против. В частности, девицы. Кажется, они сдвинуты на мечте трахнуть мускулистого дикаря, который только на одно и годен. А что до меня, то я не ищу ничего серьезного, меня вполне устраивают случайные перепихи с телками, которых интересует только мой член. Зато остается больше времени для хоккея.
        Но никакого хоккея не будет, если я не получу нужный балл. Знаете, что в Брайаре хуже всего? Наш декан требует совершенства и в учебе, и в спорте. В других колледжах к спортсменам более снисходительны, а в Брайаре проводится политика нулевой терпимости.
        Чертова Толберт. Еще в самом начале занятий я подходил к ней и просил дополнительные баллы, и она своим гнусавым голоском велела мне посещать консультации и встречи исследовательской группы. Что я и делаю. В общем, мне остается только найти какого-нибудь вундеркинда, чтобы он надел маску с моим лицом и вместо меня отправился на пересдачу… иначе мне конец.
        Мое раздражение выражается в довольно громком стоне, и краем глаза я вижу, как кто-то удивленно вздрагивает.
        Я тоже вздрагиваю, потому что думал, что барахтаюсь в своей беде в одиночестве. Девчонка, которая обычно сидит на последнем ряду, идет по проходу к столу Толберт.
        Мэнди?
        Марти?
        Я не могу вспомнить, как ее зовут. Наверное, потому, что я так и не удосужился узнать. А она клевая. Гораздо симпатичнее, чем я думал. Милое личико, темные волосы, соблазнительная фигурка — черт, как же получилось, что я раньше ее не замечал?
        Зато сейчас заметил. Узкие джинсы обтягивают круглую аппетитную попку, которая так и кричит: «Ущипни меня!» Пуловер с угловым вырезом подчеркивает впечатляющий бюст. У меня нет времени восхищаться всеми этими прелестями, так как девчонка замечает мой взгляд и хмурится.
        — У тебя все в порядке?  — спрашивает она, глядя на меня в упор.
        Я бурчу себе под нос. Я не в том настроении, чтобы вести беседы.
        У нее изгибается одна бровь.
        — Прости, это был английский?
        Я комкаю свою работу и с грохотом отодвигаюсь на стуле.
        — Я сказал, что все нормально.
        — Что ж, хорошо.  — Она пожимает плечами и идет дальше.
        Девчонка подходит к доске, на которой вывешено наше расписание, а я надеваю куртку с логотипом университетской хоккейной команды, пихаю бумаги в рюкзак и застегиваю на нем «молнию».
        Темноволосая девица поворачивается, чтобы уйти. Мона? Молли? Похоже, имя точно начинается на М, но вот остальная его часть для меня тайна. У нее в руке ее работа, но я даже не пытаюсь разглядеть оценку, так как уверен, что она тоже завалила экзамен.
        Я пропускаю ее вперед и иду следом. Можно было бы сказать, что во мне проснулся джентльмен, но это было бы ложью, просто хочу еще раз взглянуть на ее попку, потому что у нее чертовски аппетитная попка. Шагая вслед за ней, я вдруг понимаю, какая же девчонка маленькая! Я на одну ступеньку ниже ее, но все равно вижу ее макушку.
        Когда мы подходим к двери, она спотыкается на абсолютно ровном месте, и ее книги с грохотом падают на пол.
        — Черт. Какая же я неуклюжая.
        Девчонка опускается на колени. Я тоже опускаюсь на колени, потому что, вопреки моему предыдущему заявлению, я могу вести себя по-джентльменски, когда хочу, а сейчас джентльменский поступок — это помочь ей собрать книги.
        — Ой, не надо, я сама справлюсь,  — настаивает она.
        Но моя рука уже схватила ее экзаменационную работу, а челюсть отвисла, когда я увидел оценку.
        — Проклятье! Ты написала на «отлично»?  — спрашиваю я.
        Она смущенно улыбается.
        — Ага. Я была уверена, что не сдам.
        — Ну и дела.  — У меня такое чувство, будто я налетел на Стивена мать его Хоукинга[5 - Английский физик-теоретик, изучал теорию возникновения мира в результате Большого взрыва.], и он помахал у меня перед носом тайнами Вселенной.  — Можно почитать?
        Ее бровь опять изгибается.
        — Тебе не кажется, что это уже нахальство? Ведь мы даже не знакомы.
        Я закатываю глаза.
        — Я же не прошу тебя раздеться, детка, я просто хочу взглянуть на твою экзаменационную работу.
        — Детка? Прощай, нахальство, здравствуй, бесцеремонность.
        — Ты бы предпочла мисс? А может, мэм? Я бы обратился к тебе по имени, только не знаю, как тебя зовут.
        — Естественно, не знаешь.  — Она вздыхает.  — Меня зовут Ханной.  — Она делает многозначительную паузу.  — Гаррет.
        Ясно, я был ооочень далеко от «М».
        От моего внимания не укрывается, с каким подтекстом она произносит мое имя, как бы говоря: «Ха! А вот я твое, козел, знаю!»
        Девчонка собирает оставшиеся учебники и встает, но я не могу отдать ей ее работу, вместо этого я тоже поднимаюсь и начинаю листать страницы. Мое настроение опускается ниже плинтуса, потому что если Толберт жаждет получить вот такой анализ, то мне конец. Ведь я же не просто так оказался на историческом — я имею дело с фактами. С черным и белым. Вот это случилось тогда-то и тогда-то вот с этим человеком, и вот вам результат.
        В работе Ханны полно теоретического дерьма, она расписывает, как философы отреагировали бы на различные нравственные дилеммы.
        — Спасибо.  — Я отдаю ей бумаги, затем цепляюсь большими пальцами за ремень своих джинсов.  — Эй, послушай. Ты… могла бы…  — Я пожимаю плечами.  — Знаешь…
        Ее губы дергаются, как будто девчонка сдерживает улыбку.
        — Между прочим, я не знаю.
        Я вздыхаю.
        — Ты подтянешь меня?
        В ее зеленых глазах — очень темного оттенка зеленого, я в жизни такого не видел, да еще и в обрамлении густых темных ресниц,  — удивление сменяется скепсисом.
        — Я заплачу,  — поспешно добавляю я.
        — О. Гм. Ну да, конечно, заплатишь, как же иначе. Но…  — Она качает головой.  — Извини. Не смогу.
        Я стараюсь не показать своего разочарования.
        — Да ладно тебе, сделай одолжение. Если я провалю пересдачу, мой средний балл рухнет. Ну, пожалуйста, а?  — Я одаряю ее улыбкой, той самой, при которой на щеках появляются ямочки и от которой девчонки всегда млеют.
        — Это всегда срабатывает?  — с любопытством спрашивает Ханна.
        — Что?
        — Да вот эта застенчивая улыбочка маленького мальчика… Она всегда помогает тебе добиться своего?
        — Всегда,  — без колебаний отвечаю я.
        — Почти всегда,  — поправляет она меня.  — Послушай, мне жаль, но у меня действительно нет времени. Я и работаю, и учусь, к тому же приближается зимний конкурс и у меня будет еще меньше времени.
        — Зимний конкурс?  — тупо переспрашиваю я.
        — Ой, забыла. Поскольку это к хоккею не относится, то находится вне поля твоего зрения.
        — И кто тут у нас бесцеремонный? Ты же даже не знаешь меня.
        Ханна секунду молчит, потом вздыхает.
        — Я учусь на музыкальном, ясно? Искусствоведческий факультет каждый год устраивает два главных конкурса, зимний и весенний. Победитель получает премию в пять тысяч долларов. Это очень серьезное мероприятие. На него приезжают важные люди со всей страны. Агенты, продюсеры звукозаписывающих компаний, искатели талантов… Так что я бы и рада тебе помочь…
        — Но не поможешь,  — бурчу я.  — У тебя, как я погляжу, даже нет желания разговаривать со мной.
        Ее легкое передергивание плечами в стиле «ты меня достал» чертовски раздражает.
        — Мне надо на репетицию. Мне жаль, что ты завалил этот предмет, но если тебе от этого станет лучше, я напомню, что завалили все.
        Я прищуриваюсь.
        — Но не ты.
        — Ничего не поделаешь. Толберт, кажется, впечатлилась моей писаниной. Это подарок свыше.
        — Ну а я тоже хочу подарок. Пожалуйста, научи меня выдавать такую же фигню, ты же в этом дока.
        Я уже готов упасть на колени и умолять ее, но Ханна уже стоит у двери.
        — Ведь ты знаешь, что есть исследовательские группы, да?  — спрашивает она.  — Я могу дать тебе номер…
        — Я уже туда хожу,  — бормочу я.
        — А. Ну, тогда я мало чем могу тебе помочь. Удачи на пересдаче. Детка.
        Ханна выходит за дверь, а я в ярости смотрю ей вслед. Просто не верится! Любая девчонка в колледже отрезала бы себе руку, лишь бы мне помочь. А эта? Бежит прочь, словно я попросил ее убить кошку, чтобы принести жертву сатане.
        В общем, я там же, где и был до того, как Ханна-не-с-буквы-М дала мне искорку надежды.
        В полном обломе.
        Глава 2
        Гаррет
        Когда я возвращаюсь после занятия исследовательской группы и захожу в гостиную, обнаруживаю, что мои соседи пьяные в стельку. Журнальный столик завален пустыми пивными банками, тут же валяется почти высосанная бутылка «Джека», которая, насколько мне известно, принадлежит Логану, потому что он исповедует философию «пиво только для телок». Его слова, не мои.
        Логан и Такер ожесточенно сражаются в Ice Pro, их взгляды прикованы к экрану, и они исступленно жмут на кнопки. Увидев меня в дверях, Логан слегка косится в мою сторону, и эти доли секунды обходятся ему очень дорого.
        — Черт, да!  — вопит Так, когда его защитник кистевым ударом посылает шайбу мимо вратаря Логана, и табло загорается.
        — Мать твою!  — Логан ставит игру на паузу и мрачно смотрит на меня.  — Какого фига, Джи? Я из-за тебя лоханулся.
        Я не отвечаю, потому что мое внимание привлекает полуголая парочка в углу, устроившая там секс-сессию. Дин в своем репертуаре. С голым торсом и босой, он развалился в кресле, а на нем верхом сидит какая-то блондиночка в кружевном черном бюстгальтере и шортиках в обтяжку и трется о его пах.
        Дин смотрит на меня темно-синими глазами поверх плеча телки и ухмыляется.
        — Грэхем! Какого черта, где ты был?  — невнятно вопрошает Дин.
        Я не успеваю отреагировать на этот пьяный лепет, так как он снова принимается целовать блондинку.
        Почему-то Дину нравится трахаться где угодно, только не в своей комнате. Серьезно. Когда бы я его ни видел, он всегда занимается каким-нибудь непотребством. На столешнице в кухне, на диване в гостиной, на столе в столовой — этот дебил использует для таких дел каждый сантиметр нашего дома, который мы арендуем на четверых за пределами кампуса. Он, как кобель, набрасывается на все, что движется, и ничуть этого не стесняется.
        Хотя куда я лезу. Я сам далеко не монах, да и Логан с Таком тоже. Что можно сказать? Хоккеисты все озабоченные ублюдки. Когда мы не на льду, нас можно найти в объятиях наших фанаток, одной или сразу парочки. Или даже троечки, если тебя зовут Такер, а на дворе канун прошлого Нового года.
        — Я уже час засыпаю тебя эсэмэсками, старик,  — сообщает мне Логан.
        Он всей своей массой подается вперед и смахивает со столика бутылку из-под виски. Логан самый настоящий боец, я с лучшим защитником не играл. А еще он отличный друг. Его имя Джон, но мы все зовем его по фамилии, потому что так проще не перепутать его с Такером, которого тоже зовут Джон. К счастью, Дин — просто Дин, так что нам не приходится звать его по фамилии. А фамилия у него еще та, язык сломаешь: Хейворд-Ди Лаурентис.
        — Я серьезно, где тебя черти носили?  — ворчит Логан.
        — В исследовательской группе.  — Я беру со стола банку Bud Light и дергаю за колечко.  — А что за сюрприз, о котором ты все время трепался?
        Я всегда могу определить, в каком состоянии Логан, по грамматическим ошибкам в его сообщениях. Сегодня он был пьян в хлам, потому что мне пришлось влезть в шкуру Шерлока Холмса, чтобы расшифровать его сообщения. «Српрз» означало «сюрприз». А вот чтобы расшифровать «Тсюсза», потребовалось больше времени, но думаю, что он имел в виду «тащи сюда свою задницу». Хотя кто его знает.
        Взгромоздившись на диван, Логан улыбается так широко, что даже странно, как у него не отваливается челюсть. Он поднимает большой палец, тычет им вверх и говорит:
        — Иди наверх и посмотри сам.
        Я прищуриваюсь.
        — А зачем? Кто там?
        Логан хмыкает.
        — Не скажу, чтобы не портить сюрприз.
        — Почему-то у меня такое чувство, что вы затеяли какую-то гадость.
        — Господи,  — встревает Такер.  — У тебя, Джи, серьезные проблемы с доверием.
        — И кто это говорит — та задница, которая в первый день семестра оставила в моей комнате живого скунса.
        Такер усмехается.
        — Ой, да ладно, Бандит был само очарование. Это был подарок тебе на возвращение с каникул.
        Я показываю ему средний палец.
        — Как же, от твоего подарка было чертовски трудно избавиться.  — Я мрачно смотрю на него, потому что хорошо помню, как трое служащих из службы по контролю за вредителями «дескунсили» мою комнату.
        — Черт побери,  — стонет Логан.  — Да иди же ты туда, наконец. Поверь мне, потом скажешь за это «спасибо».
        Они обмениваются понимающими взглядами, и меня немного отпускает. Только это не значит, что я полностью теряю бдительность — с этими придурками никогда нельзя расслабляться.
        По дороге я прихватываю еще две банки пива. Во время сезона я много не пью, но тренер дал нам неделю отпуска для сдачи экзамена. Так что у нас осталось еще два свободных дня. Мои товарищи по команде могут без проблем «уговорить» двенадцать банок, а на следующий день играть как чемпионы. Везет же ублюдкам. А я? Даже от легкого кайфа у меня поутру начинает шуметь в голове, а на коньках я передвигаюсь, как малолетка, осваивающий свою первую пару «Бауэров».
        Когда мы вернемся к графику шесть тренировок в неделю, мое потребление алкоголя снизится до обычного предела — один/пять. Одна порция вечером после тренировки, пять после игры. Никаких исключений.
        Я собираюсь в полной мере воспользоваться оставшимся у меня временем.
        Вооружившись пивом, я иду наверх в свою комнату. В хозяйскую спальню. Чтобы захватить ее, я не стал мелочиться и разыграл козырь «я ваш капитан». И, поверьте мне, эта комната стоила споров с товарищами. Ведь при ней есть своя ванная, детка.
        Дверь в комнату приоткрыта, и это тут же снова переключает меня в режим подозрительности. Я осторожно смотрю вверх, чтобы убедиться, что с притолоки на меня ничто не обрушится, затем легонько толкаю ее и медленно протискиваюсь, готовый к засаде.
        Засада меня и поджидает.
        Только это скорее визуальная засада, потому что девица на моей кровати выглядит так, будто сошла с каталога Victoria’s Secret.
        Послушайте, я же мужик. Я не знаю названий половины той фигни, что на ней надето. Я вижу белое кружево, розовые бантики и много открытого тела. И я счастлив.
        — Долго же ты не шел.  — Кендалл призывно улыбается мне, как бы говоря: «Сейчас я сделаю тебя счастливым, большой мальчик», и мой член реагирует соответственно, мгновенно увеличившись в размерах.  — Я сказала себе, что подожду еще пять минут и уйду.
        — Значит, я успел.  — Я оглядываю сексапильный прикид и спрашиваю: — Что, детка, это для меня?
        Ее голубые глаза соблазнительно темнеют.
        — Ты и сам это знаешь, жеребец.
        Я отлично понимаю, что наш разговор напоминает диалог героев дрянной порнухи. Но когда мужчина входит в свою спальню и обнаруживает там женщину вот в таком виде? Он готов играть тот спектакль, который она предлагает, пусть даже ему для этого приходится изображать разносчика, доставляющего пиццу какой-нибудь ТКХТ[6 - Телка, которую хочется трахнуть.].
        Мы с Кендалл подцепили друг друга летом — почти все разъехались на каникулы, так что выбор у нас обоих был небольшой. Мы пару раз сходили в бар, а потом все завертелось само собой, и я уже вовсю тусовался с горячей девочкой из «сестринского»[7 - Общественная студенческая организация в университетах и колледжах Северной Америки, формируется по гендерному признаку.] общества. Но наши отношения выдохлись еще до начала семестра, и до сегодняшнего дня я с Кендалл больше не виделся: все общение ограничивалось несколькими непристойными эсэмэсками.
        — Я решила, что тебе, может, захочется повеселиться перед началом тренировок,  — тянет она, теребя наманикюренным пальчиком крошечный розовый бантик на бюстгальтере.
        — Правильно решила.
        Ее губы растягиваются в улыбку, и она поднимается на колени. Проклятье, ее сиськи буквально вываливаются из этой кружевной штуковины.
        — Иди сюда,  — манит меня пальчиком Кендалл.
        Не теряя времени я шагнул к ней. Ведь… как-никак… я мужчина.
        — Мне кажется, ты слишком одет,  — замечает она, оттягивая пояс на моих джинсах и отстегивая пуговицу. Затем расстегивает «молнию», и вот уже мой «друг» в ее ласковой руке. Я давно не занимался стиркой, и заниматься этой нудятиной мне совсем не хочется, по этому хожу без нижнего белья. И судя по тому, как загорелись глаза Кендалл, она это в полной мере одобряет.
        Когда она обхватывает мой член пальцами, я непроизвольно издаю стон. О да. Нет ничего приятнее, чем чувствовать там женскую руку.
        Нет, я ошибаюсь. В дело вступает язык Кендалл, и вот это, черт побери, значительно приятнее, чем рука.

* * *
        Час спустя Кендалл уютно устраивается рядом со мной и кладет голову мне на грудь. Ее белье и моя одежда раскиданы по полу, там же валяются две вскрытые упаковки от презервативов и тюбик со смазкой, который нам даже не понадобилось открывать.
        Сопение Кендалл у меня под боком заставляет меня напрячься, но я не могу оттолкнуть девушку и потребовать, чтобы она катилась куда подальше, тем более после тех огромных усилий, что она вложила в это обольщение.
        Однако это тоже вызывает у меня тревогу.
        Ведь женщины не наряжаются в дорогое белье ради простого перепиха, верно же? Я отвечаю себе «нет», и следующие слова Кендалл подтверждают мои невеселые предположения.
        — Я так скучала по тебе, малыш.
        Моя первая мысль: «Черт».
        Вторая: «Зачем?»
        Потому что за все время наших отношений Кендалл не делала ни единой попытки узнать меня поближе. Если мы не трахались, она безостановочно говорила о себе. Нет, правда, с момента нашей встречи она, кажется, не задала мне ни одного личного вопроса.
        — Гм…  — Я пытаюсь найти слова, такой набор слов, чтобы он не состоял из «я», «тоже» и «скучал».  — Я был занят. Ты же знаешь, экзамены.
        — Само собой. Мы же учимся в одном колледже. Я тоже готовилась.  — Теперь в ее голосе слышится недовольство.  — А ты по мне скучал?
        Чтоб ее. Что я должен ответить на это? Я не собираюсь врать, потому что моя ложь введет ее в заблуждение. Но я не могу поступить как полный говнюк и признаться в том, что я ни разу даже не вспомнил о ней.
        Кендалл садится и прищуривается.
        — Гаррет, ответ может быть либо «да», либо «нет». Ты. Скучал. По. Мне?
        Мой взгляд мечется к окну. Ага, я на втором этаже и реально прикидываю, как выпрыгнуть в окно. Видите, как сильно я хочу избежать этого разговора.
        Мое молчание говорит о многом, и неожиданно Кендалл соскакивает с кровати и принимается собирать свои вещи.
        — О господи! Какой же ты козел! Скажи, Гаррет, я тебе совсем безразлична?
        Я встаю и тянусь за своими джинсами.
        — Ты мне не безразлична,  — возражаю я.  — Но…
        Она сердито натягивает трусики.
        — Что но?
        — Но я думал, что мы оба уже определились с нашими отношениями. Я не хочу ничего серьезного.  — Я устремляю на нее пристальный взгляд.  — Я говорил тебе об этом с самого начала.
        Выражение на ее лице смягчается, Кендалл закусывает губу.
        — Знаю, но… я просто подумала…
        Я точно знаю, что она подумала: что я безумно влюблюсь в нее и наши случайные перепихи трансформируются в гребаный «Дневник памяти».
        Если честно, я не знаю, почему я так стремлюсь устанавливать основные правила. По собственному опыту могу сказать: ни одна женщина не пойдет на случайные отношения, если будет считать, что они так и останутся случайными. Она может говорить что угодно, убеждать себя в своей независимости и приверженности сексу без каких-либо обязательств, но в душе всегда надеется на нечто более глубокое и даже молится об этом.
        И тут вваливаюсь я, злодей в ее романтической истории, и безжалостно протыкаю воздушный шарик надежды, несмотря на то что я никогда не лгал насчет своих намерений и ни разу не обманывал ее.
        — Моя жизнь — это хоккей,  — резко говорю я.  — Я тренируюсь шесть дней в неделю, играю двадцать игр за год или даже больше, если учитывать матчи после сезона. У меня нет времени на постоянные отношения, Кендалл. А ты заслуживаешь гораздо большего, чем я могу тебе дать.
        Ее глаза становятся печальными.
        — Я больше не хочу встреч от раза к разу. Я хочу быть твоей девушкой.
        Еще одно «зачем» едва не слетает с моих губ, но я успеваю прикусить язык. Если бы я видел у нее другой интерес ко мне, кроме плотского, я, может, и поверил бы ей, но так как такого интереса не было, у меня непроизвольно возникает вопрос, а не хочет ли Кендалл постоянных отношений со мной только потому, что я являюсь для нее чем-то вроде символа некоего статуса.
        Я сглатываю раздражение и выдаю еще одно неуклюжее извинение:
        — Прости. Но именно так и обстоят дела.
        Я застегиваю «молнию» на джинсах, а она начинает собирать предметы своей одежды. Хотя «одежда», конечно, сильно сказано, потому что это нижнее белье и плащ. Теперь понятно, почему, когда я вернулся домой, Логан и Такер ржали, как идиоты. Если девица заявляется к тебе в плащике, всем сразу ясно, что под плащиком ничего нет.
        — Я больше не могу с тобой встречаться,  — наконец говорит она, ловя мой взгляд.  — Если все продолжится в таком… духе… я только сильнее привяжусь к тебе.
        С этим не поспоришь, вот я и не спорю.
        — Но нам было весело, правда?
        После секундной паузы Кендалл улыбается.
        — Да, было весело.
        Она подходит ко мне, поднимается на цыпочки и целует меня. Я целую ее в ответ, но не так страстно, как раньше. Просто чмокаю. Вежливо. Наша связь изжила себя, и я не склонен снова ее реанимировать.
        — С учетом сказанного…  — В ее глазах появляется лукавый блеск.  — Дай знать, если передумаешь.
        — Ты будешь первой, кому я позвоню,  — обещаю я.
        — Вот и хорошо.
        Она еще раз целует меня и уходит, а я стою, удивленный тем, как же просто все получилось. Я готовился к битве, но, если не считать мимолетной вспышки гнева, Кендалл приняла ситуацию как профессионал.
        Вот если бы все женщины были такими же покладистыми, как она.
        Не сравнить с Ханной.
        От секса у меня обычно просыпается аппетит, поэтому я спускаюсь вниз на поиски пропитания. Я с радостью обнаруживаю остатки риса и жареной курицы — спасибо Таку, нашему повару: остальные не сумели бы и воды вскипятить, не устроив пожар. Такер вырос в Техасе, где жил без отца, с матерью, которая еще в детстве и научила его готовить.
        На кухне я усаживаюсь за стойку, засовываю в рот кусок курицы, и тут входит Логан. На нем только клетчатые «боксеры».
        При виде меня он изгибает бровь.
        — Эй. А я думал, что до завтра тебя уже не увижу. Думал, ты будешь ОУТ.
        — ОУТ?  — спрашиваю я с полным ртом. Логану нравится строить аббревиатуры в надежде, что они войдут в наш сленг, но я редко понимаю, о чем он говорит.
        Он усмехается.
        — Очень усердно трахаться.
        Я закатываю глаза и принимаюсь за рис.
        — А что, Блонди уже ушла?
        — Ага.  — Я прожевываю, прежде чем продолжить.  — Она знает положение вещей.
        А положение таково: никаких постоянных отношений и уж точно никаких ночевок в моей кровати.
        Логан опирается локтями на стойку и меняет тему.
        — Жду не дождусь предстоящей игры в выходные.  — Его голубые глаза азартно блестят.  — Ты слыхал? Отстранение Бракстона закончилось.
        Вот это привлекает мое внимание.
        — Нет, черт. Так в субботу он играет?
        — Естественно.  — Логан аж сияет от радости.  — Я обязательно впечатаю эту рожу в борт.
        Грег Бракстон — звезда левого крыла команды колледжа Сент-Энтони и самый настоящий кусок дерьма. Эта гадина реализует на льду свои садистские наклонности, и когда наши команды встретились на матче перед началом сезона, «благодаря» его усилиям одного из наших защитников, второкурсника, увезли со сломанной рукой на «скорой». Бракстона отстранили на три игры, хотя я бы навсегда запретил этому психу играть в студенческих командах.
        — Если понадобится снести его, я буду рядом с тобой,  — пообещал я.
        — Я на тебя рассчитываю. Кстати, на следующей неделе к нам приедет «Иствуд».
        Мне и в самом деле следует больше внимания уделять расписанию. Колледж Иствуд — номер два в нашей ассоциации (второй после нас, естественно), и наши матчи всегда превращаются в событие, которое заставляет понервничать.
        Черт, до меня вдруг доходит, что если я не сдам этику, в игре с «Иствудом» я на лед не выйду.
        — Проклятье,  — бормочу я.
        Логан тащит с моей тарелки кусок курицы и кладет в рот.
        — Что?
        Я ничего еще не говорил ребятам о ситуации со средним баллом, так как надеялся, что оценка за экзамен по этике ничего не испортит, но сейчас, похоже, признание неизбежно.
        Я со вздохом начинаю рассказывать Логану о F по этике и о том, что это значит для команды.
        — Брось этот курс,  — тут же советует он.
        — Не могу, все сроки вышли.
        — Дерьмо.
        — Угу.
        Мы мрачно переглядываемся, затем Логан плюхается на табурет рядом со мной и пробегает ладонью по волосам.
        — Значит, тебе придется подготовиться, старик. Не щадить своей задницы и получить чертово «отлично» у этой суки. Ты нам нужен, Джи.
        — Знаю.  — Я в ярости стискиваю вилку, потом отбрасываю ее, так как аппетит пропал. Я впервые возглавил команду, а быть капитаном — это большая честь, особенно если помнить, что я учусь на младших курсах. Предполагается, что я должен пойти по стопам своего предшественника и привести команду к следующему чемпионату страны. Но как, дьявол побери, я могу это делать, если меня не выпустят на лед?
        — У меня тут репетиторша организовалась,  — говорю я ему.  — Она до жути гениальная.
        — Хорошо. Заплати ей, сколько скажет. Я в доле, если надо.
        Я не могу удержаться от улыбки.
        — Ого. Ты предлагаешь мне часть своего сладкого, сладкого налика? Должно быть, ты и в самом деле хочешь, чтобы я играл.
        — В точку. Я забочусь о нашей мечте, старик. Ты и я в толстовках Bruins. Забыл?
        Должен признаться, это чертовски приятная мечта. С тех пор как на первом курсе мы с Логаном оказались соседями по комнате, мы с ним только об этом и говорим. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что после окончания колледжа стану профессионалом. Не сомневаюсь я и в том, что Логан тоже пройдет отбор. Он быстрее молнии, а на льду — самый настоящий зверь.
        — Давай, Джи, разбирайся с этим чертовым средним баллом,  — приказывает он.  — Иначе я надеру тебе задницу.
        — Скорее это тренер сделает.  — Я выдавливаю из себя улыбку.  — Не беспокойся. Я работаю над этим.
        — Вот и отлично.  — Логан схватил еще один кусок курицы и вышел из кухни.
        Я быстро заглатываю остатки еды и поднимаюсь наверх за своим телефоном. Пора усилить давление на Ханну-не-с-буквы-М.
        Глава 3
        Ханна
        — Я действительно считаю, что ты должна петь последнюю ноту в ми мажор,  — настаивает Кэсс. Он, как заезженная пластинка, выдает один и тот же неразумный совет каждый раз, когда мы заканчиваем наш дуэт.
        Вообще-то я пацифистка. Я не верю в то, что кулаки помогут решить проблему. Я думаю, что организованные битвы — это варварство, сама идея войны вызывает у меня тошноту.
        И все же я очень близка к тому, чтобы врезать Кэссиди Доновану по роже.
        — В такой тональности — это слишком низко для меня.  — Мой голос звучит твердо, но я не могу скрыть досаду.
        Кэсс раздраженно проводит рукой по волнистым волосам и поворачивается к Мэри-Джейн, которая неловко ерзает на табурете у пианино.
        — Эм-Джи, ты же знаешь, что я прав,  — говорит он ей с мольбой в голосе.  — Ведь получится сногсшибательно, если Ханна и я закончим в унисон, а не будем петь в гармонию.
        — Нет, эффект будет сильнее, если мы как раз будем петь именно так,  — возражаю я.
        Я уже готова рвать на себе волосы. Я точно знаю, куда гнет Кэсс. Он хочет закончить песню на своей ноте. Он несет эту пургу с тех пор, как мы решили вместе выступать на зимнем конкурсе, и делает все возможное, чтобы выделить свой голос, а мой задвинуть на задний план.
        Если бы я знала, что за чертова примадонна этот Кэсс, я бы в жизни не согласилась на дуэт. Но этот болван решил показаться в своем истинном свете только после того, как мы начали репетировать, а сейчас уже поздно идти на попятный. Я слишком много времени отдала дуэту, и, если честно, песня мне очень нравится. Мэри-Джейн написала действительно великолепное произведение, и у меня нет ни малейшего желания подводить ее. Кроме того, я точно знаю, что на факультете больше предпочитают дуэты, чем сольные выступления,  — последние четыре раза побеждали, как раз, дуэты. Судьи просто тащатся от сложных гармоний, а в нашем произведении их тьма-тьмущая.
        — Эм-Джи?  — наседает Кэсс.
        — Мм…
        Я вижу, как Мэри-Джейн, маленькая блондинка, тает под его магнетическим взглядом. Так уж Кэсс действует на женщин. Он до ужаса красив, и голос у него феноменальный. К сожалению, Кэсс прекрасно знает о своих достоинствах и бессовестно использует их.
        — Может, Кэсс и прав,  — тихо говорит Мэри-Джейн. Она избегает моего взгляда, понимая, что предает меня.  — Ханна, а почему бы не попробовать ми мажор? Давайте сделаем это хотя бы один раз и решим, что лучше.
        «Бенедикт Арнольд[8 - Arnold, Benedict (1741 —1801). Генерал США. Во время войны за независимость был предан суду за неправильное расходование казенных денег. В отместку решил передать англичанам городок Вест-Пойнт, расположенный у входа в реку Гудзон. Предательство было раскрыто, и Б. Арнольд бежал в Англию.]!» — хочется кричать мне, но я молчу. Как и я, Мэри-Джейн вынуждена выслушивать дикие требования Кэсса и его «блестящие» идеи, так что я не могу осуждать ее за попытку найти компромисс.
        — Замечательно,  — бурчу я.  — Давайте попробуем.
        Глаза Кэсса загораются торжеством, правда, ненадолго, потому что после первой же попытки становится ясно, что его предложение никуда не годится. Для меня нота слишком низка, и, вместо того чтобы подчеркнуть яркий баритон Кэсса, своим неуклюжим звучанием я оттягиваю все внимание на себя.
        — Думаю, Ханна должна придерживаться изначальной тональности.  — Мэри-Джейн смотрит на Кэсса и закусывает губу, как будто боится его бурной реакции.
        Хотя Кэсс и заносчив, он не дурак.
        — Замечательно,  — резко бросает он.  — Пусть будет по-твоему, Ханна.
        Я скрежещу зубами.
        — Спасибо.
        К счастью, наш час заканчивается, а это означает, что репетиционную займут первокурсники. Мне так хочется побыстрее убраться отсюда, что я быстро собираю ноты и накидываю куртку. Чем меньше времени я проведу в обществе Кэсса, тем лучше.
        Господи, я просто не выношу его.
        А ведь нам — какая ирония — предстоит исполнять очень эмоциональную любовную песню.
        — Завтра в то же время?  — Он выжидательно смотрит на меня.
        — Нет, ты забыл, что завтра у нас на четыре? По вторникам я работаю вечером.
        На его лице отражается недовольство.
        — Ты же понимаешь, мы бы уже давно подготовили эту песню, если бы у тебя было более… удобное расписание.
        Я изгибаю бровь.
        — Сказал парень, который отказывается репетировать по выходным. А я, так уж получилось, свободна вечером в субботу и в воскресенье.
        Кэсс поджимает губы и уходит прочь, не сказав ни слова.
        Козел.
        Я слышу позади себя тяжелый вздох. Я поворачиваюсь и понимаю, что Мэри-Джейн все еще сидит за пианино и все еще кусает губу.
        — Прости, Ханна,  — тихо говорит она.  — Когда я попросила вас спеть мою песню, я не представляла, что с Кэссом будет так трудно.
        Я вижу, как сильно она расстроена, и моя досада улетучивается.
        — Эй, ты здесь ни при чем,  — говорю я ей.  — Я тоже не думала, что Кэсс окажется таким придурком, но поет он потрясающе, так что давай сосредоточимся на этом, ладно?
        — Ты тоже великолепная певица. Поэтому-то я и выбрала вас двоих. Я не могла представить, у кого еще получится вдохнуть жизнь в эту песню, понимаешь?
        Я улыбаюсь ей. Она и в самом деле милая девчонка, а еще она одна из самых талантливых композиторов, которых я когда-либо встречала. На конкурсах должны исполняться только произведения, созданные студентами композиторского отделения, и я планировала выбрать одну из песен Мэри-Джейн еще до того, как она предложила мне свое новое сочинение.
        — Обещаю тебе, Эм-Джи, мы будем репетировать твою песню до полного изнеможения. И игнорировать бредовые истерики Кэсса. Думаю, ему нравится спорить просто ради спора.
        Она смеется.
        — Да, наверное. До завтра?
        — Ага. Ровно в четыре.
        Я машу ей и выхожу на улицу.
        Больше всего в Брайаре я люблю кампус. Старинные здания, увитые плющом, соединены друг с другом вымощенными брусчаткой дорожками. По обеим сторонам дорожек растут раскидистые вязы и стоят кованые скамейки. Этот университет — один из старейших в стране, и среди его выпускников числятся десятки влиятельных персон, в том числе и не один президент.
        Но самое главное достоинство Брайара — это его безопасность. Честное слово, уровень преступности равен почти нулю, и все это благодаря стремлению декана Фэрроу защитить своих студентов. Администрация вкладывает в безопасность кучу денег, устанавливая в стратегически правильных местах камеры наблюдения и оплачивая труд охранников, которые круглые сутки патрулируют территорию. Нет, мы не чувствуем себя, как в тюрьме. Ребята из охраны очень дружелюбны, и нам никак не мешают. Я практически и не замечаю их присутствия на территории кампуса.
        Мое общежитие в пяти минутах ходьбы от музыкального корпуса, и я облегченно вздыхаю, когда прохожу через массивные дубовые двери Бристоль-Хауса. День получился долгим, и мне хочется принять горячий душ и забраться в кровать.
        Помещение, которое мы делим с Элли, скорее похоже на номер «люкс», чем на обычную для общежития комнату, в этом и заключается преимущество быть старшекурсником. У нас две спальни, одна маленькая общая комната и даже крохотная кухонька. Один недостаток — это общий санузел, которым мы пользуемся вместе с еще четырьмя девочками с нашего этажа. К счастью, никого из них нельзя назвать неряхами, поэтому унитаз и ванная у нас сияют чистотой.
        — Эй, а ты поздно.  — В мою комнату заглядывает соседка. В руке у нее стакан с соломинкой, через которую она потягивает нечто зеленое, комковатое и на вид ужасно неприятное. Правда, я уже привыкла к такому зрелищу. Элли «насыщается витаминами» последние две недели, а это означает, что каждое утро меня будит оглушающий вой блендера, в котором она готовит себе на день свою мерзкую жижу.
        — У меня была репетиция.  — Я сбрасываю обувь, кидаю куртку на кровать и принимаюсь раздеваться, несмотря на то что Элли все еще стоит в дверях.
        Когда-то я стеснялась делать это в ее присутствии. На первом курсе мы с ней жили в одной комнате, и первые несколько недель я переодевалась под одеялом или ждала, когда Элли выйдет. Но жизнь в студенческом общежитии тем и отличается, что ты лишаешься уединенности, и остается только смириться с этим. Я хорошо помню, как в первое время меня смущали голые сиськи Элли. Но у этой девчонки напрочь отсутствует стыдливость, и когда она заметила мой ошарашенный взгляд, она просто подмигнула мне и сказала: «Хороши, а?»
        После этого я перестала заморачиваться с переодеванием в кровати.
        — Так, слушай…
        Это небрежное вступления настораживает меня. Мы с Элли живем вместе уже два года, достаточно долго, чтобы уяснить: когда она начинает предложение с «Так, слушай», дальше обычно следует то, что слышать мне не хочется.
        — М-м?  — произношу я, заворачиваясь в халат.
        — В среду вечером в Сигма-Хаусе тусовка.  — В ее голубых глазах появляется непреклонный блеск.  — Ты идешь со мной.
        Я издаю стон.
        — Вечеринка братства? Не пойду.
        — Еще как пойдешь.  — Настаивает она, складывая на груди руки.  — Экзамены закончились, так что отговориться тебе нечем. К тому же ты обещала, что в этом году попробуешь стать более общительной.
        Я действительно обещала, но… есть одно «но». Я не люблю вечеринки.
        Я была изнасилована на вечеринке.
        Господи, как же я ненавижу это слово. Изнасилование. Это одно из немногих слов в родном языке, от которого переворачивается все нутро. От него возникают такие же ощущения, как при мощном ударе в лицо, или когда тебе на голову выливают ведро ледяной воды. Оно уродливо и вносит страшный разлад в жизнь, а я изо всех сил стараюсь держать свое существование под контролем. Я продралась через то, что со мной произошло. Поверьте мне, продралась.
        Я знаю, что моей вины в этом нет. Знаю, что никого не просила об этом и не делала ничего, чтобы спровоцировать. Произошедшее не лишило меня веры в людей и не породило страх перед всеми мужчинами. Многолетняя терапия помогла мне увидеть, что бремя вины лежит исключительно на нем. Что-то не так было с ним. Не со мной. Совсем не со мной. А самый главный урок состоит в том, что я поняла: я не жертва, я выжившая.
        Однако я не могу утверждать, что нападение не изменило меня. Как раз напротив, изменило кардинально. Теперь у меня есть повод носить с собой газовый баллончик и установить в мобильнике быстрый набор «911». Теперь у меня есть причина не пить на людях и не принимать алкогольные напитки ни от кого, даже от Элли, потому что всегда будет вероятность того, что она может невольно подать мне стакан, в который что-то подмешано.
        И у меня есть еще причина, почему я не хожу на многие вечеринки. Думаю, это моя версия ПТСР[9 - Посттравматическое стрессовое расстройство.]. Что-нибудь совершенно безобидное — звук, запах или вид чего-то — может пробудить во мне воспоминания и вытолкнуть их на поверхность. Я слышу грохот музыки, громкие голоса и раскатистый хохот, чувствую застоявшийся пивной дух и запах пота. Я нахожусь в толпе. И вдруг в одно мгновение оказываюсь в том времени, когда мне пятнадцать, на вечеринке у Мелиссы Майер, и опять погружаюсь в свой собственный кошмар.
        Тон Элли смягчается, когда она видит на моем лице отчаяние.
        — Мы же уже ходили на вечеринки, Хан-Хан. Все будет, как всегда. Я с тебя глаз не спущу, и мы обе не выпьем ни капли. Обещаю.
        От стыда у меня сводит желудок. От стыда, от сожаления и отчасти от благоговейного восторга: честное слово, Элли невероятный друг. Ведь она не обязана оставаться трезвой и бдительно охранять меня только ради моего комфорта, однако она именно так и поступает, когда мы с ней вместе куда-то идем, и я искренне люблю ее за это.
        И одновременно мне мерзко от того, что ей приходится делать все это.
        — Ладно,  — соглашаюсь я, не только ради ее блага, но и ради своего. Я действительно обещала ей, что буду больше общаться. Однако я также обещала самой себе, что в этом году попробую что-нибудь новенькое. Умерю бдительность и перестану шарахаться от незнакомцев. В моем представлении студенческая вечеринка — это не самое хорошее времяпрепровождение, хотя кто знает, может, мне там понравится.
        Элли сияет:
        — О-го-го! Мне даже не пришлось вытаскивать козырь!
        — Какой козырь?  — с подозрением спрашиваю я.
        Ее губы растягиваются в улыбке.
        — Там будет Джастин.
        У меня тут же ускоряется пульс.
        — Откуда ты знаешь?
        — Мы с Шоном столкнулись с ним в столовой, и он сам нам сказал. Думаю, туда набежит немало наших тупоголовых.
        Я хмурюсь.
        — Он не тупоголовый.
        — Ах, поглядите-ка на нашу умницу, как она защищает футболиста. Погоди, дай я выгляну в окошко, не летают ли в небе свиньи.
        — Ха-ха.
        — Серьезно, Хан, это действительно ненормально. Только пойми меня правильно. Я полностью «за», если ты влюбишься в кого-нибудь. Ведь, кажется, прошел год с тех пор, как вы с Девоном разбежались? Просто я не могу понять, как тебя угораздило втюриться в качка.
        По спине пробегает холодок, мне становится неуютно.
        — Джастин… он не такой, как остальные. Он другой.
        — Сказала девушка, которая не обменялась с ним и парой слова.
        — Он другой,  — настаиваю я.  — Джастин спокойный и серьезный, и, судя по тому, что я вижу, он, в отличие от товарищей по команде, не бегает за каждой юбкой. К тому же он умный — на прошлой неделе я видела, как он читает Хемингуэя.
        — Вероятно, это из списка обязательной литературы.
        — Хемингуэя в списке нет.
        Элли прищуривается.
        — Откуда ты знаешь?
        Я чувствую, как краснею.
        — На днях в аудитории одна девочка спросила его об этом, и он ответил, что Хемингуэй его любимый писатель.
        — О боже. Теперь ты подслушиваешь его разговоры? А ты опасная!  — Элли вздыхает.  — Ладно, проехали. В среду вечером ты даже побеседуешь с этим парнем.
        — Может быть,  — уклончиво говорю я.  — Если представится возможность…
        — Я сама предоставлю тебе эту возможность. Серьезно. Мы не уйдем оттуда, пока ты не поговоришь с Джастином. Мне плевать, если это будет всего лишь «Привет, как дела?». Главное, чтобы ты заговорила с ним. Capiche[10 - Поняла? (итал.).]?  — Я усмехаюсь.  — Capiche?  — строгим голосом повторяет она.
        Я обреченно вздыхаю.
        — Capiche.
        — Вот и хорошо. А теперь быстро иди в душ, мы еще успеем перед сном посмотреть пару серий «Безумцев».
        — Одну серию. Я так устала, что на большее меня не хватит.  — Я улыбаюсь ей.  — Capiche?
        — Capiche,  — хихикает она и танцующим шагом выходит из комнаты.
        Посмеиваясь, я собираю все необходимое для душа, но тут меня снова отвлекают: в моей сумке начинает по-кошачьи истошно вопить мобильник. Я выбрала для сообщений этот рингтон потому, что душераздирающий вой звучит достаточно раздражающе, чтобы привлечь мое внимание.
        Я кладу туалетные принадлежности на комод, роюсь в сумке в поисках телефона, затем просматриваю сообщение на экране.
        ПРИВЕТ, ЭТО ГАРРЕТ. ХОЧУ ЕЩЕ РАЗ ПОДТВЕРДИТЬ ДЕТАЛИ: РАСПИСАНИЕ КОНСУЛЬТАЦИЙ.
        Вот черт.
        Даже не знаю, смеяться или плакать. Вцепился как клещ. Сейчас он у меня получит. Вздыхая, я быстро отстреливаю текст, короткий и совсем не любезный.
        Я: ОТКУДА У ТЕБЯ ЭТОТ НОМЕР?
        Он: ИЗУЧИЛ СПИСКИ ИССЛ. ГР.
        Вот черт. Я писала заявление в начале семестра, еще до того как Кэсс решил, что мы будем репетировать по понедельникам и средам именно в то время, когда собираются исследовательские группы.
        Следующее сообщение приходит прежде, чем я успеваю ответить. Если кто-то и утверждает, что по тексту эсэмэски нельзя определить тон пишущего, то он ошибается. Потому что у Гаррета тон раздраженный.
        Он: ЕСЛИ БЫ ТЫ СОИЗВОЛИЛА ЯВИТЬСЯ НА ИССЛ. ГР., МНЕ БЫ НЕ ПРИШЛОСЬ ПИСАТЬ ТЕБЕ.
        Я: А ТЫ ВООБЩЕ НЕ ДОЛЖЕН ПИСАТЬ МНЕ. Я БЫ ПРЕДПОЧЛА ВООБЩЕ НИЧЕГО ОТ ТЕБЯ НЕ ПОЛУЧАТЬ.
        Он: ЧТО НАДО, ЧТОБ ТЫ СКАЗАЛА «ДА»?
        Я: АБСОЛЮТНО НИЧЕГО.
        Он: ОТЛИЧНО. ЗНАЧИТ, ТЫ РАБОТАЕШЬ БЕСПЛАТНО.
        Мне не удается сдержать стон.
        Я: НЕ ДОЖДЕШЬСЯ.
        Он: КАК НАСЧЕТ ЗВТР ВЕЧЕРОМ? Я СВОБОДЕН В ВОСЕМЬ.
        Я: НЕ СМОГУ. У МЕНЯ «ИСПАНКА». ОЧЕНЬ ЗАРАЗНАЯ. Я СПАСАЮ ТЕБЕ ЖИЗНЬ, ПРИДУРОК.
        Он: О, БЛАГОДАРЮ ЗА ЗАБОТУ. НО У МЕНЯ ИММУНИТЕТ К ПАНДЕМИИ, КОТОРАЯ С 1918 ПО 1919 Г. УГРОБИЛА 40 МЛН ЧЕЛ.
        Я: ОТКУДА ТАКИЕ ПОЗНАНИЯ В ПАНДЕМИЯХ?
        Он: Я ЖЕ НА ИСТОРИЧЕСКОМ, ДЕТКА. Я ЗНАЮ МАССУ БЕСПОЛЕЗНЫХ ФАКТОВ.
        Опять эта «детка». Ну, погоди. Пора кончать с этим, а то еще он вздумает флиртовать.
        Я: БЫЛА РАДА ПОБОЛТАТЬ. УДАЧИ НА ПЕРЕСДАЧЕ.
        Проходит несколько секунд, но Гаррет не отвечает, и я мысленно похлопываю себя по плечу и хвалю за то, что так ловко отделалась от него.
        Я уже собираюсь выходить из комнаты, когда телефон диким воплем извещает меня о том, что пришло мультимедийное сообщение. Вопреки здравому смыслу, загружаю изображение и через мгновение вижу на экране голую грудь. В смысле мужскую. Гладкая загорелая кожа, рельефная мускулатура и самые твердые шесть кубиков брюшного пресса, которые мне когда-либо приходилось видеть.
        Я не выдерживаю и громко фыркаю.
        Я: ЧЗЧ[11 - Черт знает что.]. ТЫ ПРИСЛАЛ МНЕ ФОТО СВОЕЙ ГРУДИ?
        Он: АГА. СРАБОТАЛО?
        Я: ЧТОБЫ МЕНЯ ВЫВЕРНУЛО? ДА. УСПЕХ!
        Он: Я МЕНЯЮ ТВОЕ ВОСПРИЯТИЕ. ПЫТАЮСЬ ПОДМАЗАТЬСЯ К ТЕБЕ.
        Я: ФИ. ПОДМАЗЫВАЙСЯ К К-НДРУГОМУ. ЗЫ: Я ВЫЛОЖУ ФОТО НА МОЙ-БРАЙ.
        Я, естественно, имею в виду «МойБрайар», наш университетский эквивалент «Фейсбука», в котором есть аккаунты девяноста пяти процентов студентов.
        Он: ФЛАГ В РУКИ. КУЧА ТЕЛОК С УДОВОЛЬСТВИЕМ РАЗМЕСТИТ ЭТО В СВОИХ БАЗАХ ДАННЫХ.
        Я: ЗАБУДЬ ЭТОТ НОМЕР, ДЕБИЛ. Я СЕРЬЕЗНО.
        Не дожидаясь ответа, я бросаю телефон на кровать и иду в душ.
        Глава 4
        Ханна
        Университет Брайар находится в пяти милях от городка Гастингс, штат Массачусетс. В Гастингсе всего одна главная улица и около двух десятков магазинов и ресторанов. Городок настолько миниатюрный, что даже удивительно, как мне удалось найти там работу на неполный день. Я постоянно благодарю за это свою счастливую звезду, потому что большинство студентов, мечтающих работать во время учебного года, вынуждены ездить в Бостон и тратить на дорогу около часа туда и обратно. У меня же дорога занимает всего десять минут на автобусе или пять на машине, и вот я уже на месте, в кафе «У Деллы», где я с первого курса работаю официанткой.
        Сегодня мне повезло: я доехала на машине. У нас договоренность с Трейси, девочкой, которая живет на моем этаже. Трейси позволяет мне пользоваться ее машиной, если она ей не нужна, а я возвращаю ее с полным баком. Это очень выгодная сделка, особенно зимой, когда все вокруг превращается в сплошной каток.
        Я не очень люблю свою работу, но и не ненавижу ее. Платят хорошо, от кампуса недалеко, так что грех жаловаться.
        Беру свои слова назад: сегодня у меня есть все основания для жалоб. Потому что за полчаса до окончания моей смены я обнаруживаю в кабинке Гаррета Грэхема.
        Честное слово.
        А этот парень умеет капитулировать?
        У меня нет желания обслуживать его, но и выбора у меня тоже нет. Лиза, другая официантка в этой смене, обслуживает группу преподавателей, расположившихся за столиком на противоположном конце зала, а мой босс, Делла, за небесно-голубой стойкой раскладывает на тарелки пирог с орехом пекан для трех первокурсниц, сидящих перед ней на высоких табуретах.
        Я стискиваю зубы и подхожу к Гаррету. Я специально демонстрирую недовольство, когда встречаюсь с взглядом его блестящих серых глаз. Он проводит рукой по коротким темным волосам, и на его лице вспыхивает кривоватая ухмылка.
        — Привет, Ханна. Забавно видеть тебя здесь.
        — Ага, забавно,  — фыркаю я, доставая из кармана фартука блокнот.  — Что желаешь?
        — Репетитора.
        — Извини, но в меню такого нет.  — Я мило улыбаюсь.  — Зато у нас очень вкусный пирог с пеканом.
        — А знаешь, чем я занимался прошлым вечером?  — спрашивает он, не обращая внимания на мой сарказм.
        — Угу. Забрасывал меня эсэмэсками.
        Он отмахивается.
        — Нет, до этого.
        Я делаю вид, будто задумалась.
        — Гм… Трахался с кем-нибудь из группы поддержки? Нет, трахался с девчонками из хоккейной команды. Нет, подожди, они, наверное, недостаточно тупые для тебя. Так что я возвращаюсь к своему первому предположению о чирлидерше.
        — Между прочим, она — член сестринского общества,  — нагло заявляет парень.  — Но я спрашиваю о том, что я делал до этого.  — Он изгибает темную бровь.  — Кстати, меня заинтриговал твой интерес к моей половой жизни. В следующий раз, если хочешь, я опишу свою подружку во всех подробностях.
        — Не хочу.
        — В следующий раз,  — безапелляционным тоном повторяет он, складывая руки на столе, застланном бело-голубой клетчатой скатертью.
        У Гаррета длинные пальцы с короткими ногтями и слегка красными и припухшими костяшками. А не дрался ли он недавно, спрашиваю я себя и понимаю, что такие костяшки у него, вероятно, от игры в хоккей.
        — Я был на занятиях исследовательской группы,  — сообщает он.  — Там было еще восемь человек, и знаешь, какая была самая высокая оценка?  — Он выпаливает ответ прежде, чем я успеваю ответить.  — С-плюс. А средний балл из всех получался D. Как, по-твоему, я смогу пересдать экзамен, если учусь с такими же тупицами, как я? Я нуждаюсь в тебе, Уэллси.
        Уэллси? Это прозвище? И откуда, ради всего святого, он знает мою фамилию? Я ее не называла… черт. Проклятое заявление.
        Гаррет замечает мой удивленный взгляд.
        — Я много чего узнал о тебе на занятии. Раздобыл твой номер, выяснил фамилию, даже разведал, где ты работаешь.
        — Поздравляю, ты самый настоящий скаут.
        — Нет, просто я дотошный. Я хочу знать, с чем мне предстоит иметь дело.
        — Господь Всемогущий! Я не репетитор, ясно? Ищи для этого кого-нибудь еще.  — Я указываю на меню перед ним.  — Ты собираешься делать заказ? Если нет, тогда, пожалуйста, уходи и дай мне спокойно работать.
        — Господь Всемогущий!  — Гаррет хмыкает, а потом с любопытством разглядывает меню.  — Я буду клубный с индейкой.  — Он откладывает меню и берет его снова.  — И двойной чизбургер с беконом. Но без картошки. Хотя нет, я передумал — с картошкой. Да, и в качестве гарнира луковые кольца.
        У меня челюсть отвисает едва ли не до пола.
        — И ты действительно собираешься все это съесть?
        Он усмехается.
        — Естественно. У меня растущий организм.
        Растущий? Не-а. Я заметила только сейчас — наверное, потому, что раньше меня отвлекала его несносность,  — что Гаррет Грэхем уже сформировался как мужчина. Никакой он не растущий организм. В нем нет ничего детского: ни в точеных чертах лица, ни в высокой, рельефной фигуре. И даже в обнаженной груди, вдруг осознаю я, вспоминая то фото, что он мне отправил.
        — А еще я съем кусочек того самого пирога и выпью «Доктора Пеппера». Да, и еще порцию частных уроков.
        — Их в меню нет,  — бодро объявляю я.  — А остальное сейчас подам.
        Я не даю ему времени возразить и ухожу за стойку, чтобы передать заказ Джулио, нашему повару. Спустя секунду ко мне подлетает Лиза и принимается возбужденно шептать:
        — О боже! Ты знаешь, кто это, да?
        — Ага.
        — Это же Гаррет Грэхем.
        — Знаю,  — сухо говорю я.  — Я же сказала «ага».
        Лиза оскорблена в своих лучших чувствах.
        — Да что с тобой такое? Ты так странно себя ведешь, даже не радуешься. Ведь это сам Гаррет Грэхем сидит за твоим столиком! Он разговаривал с тобой.
        — Разве, черт побери? Да, его губы шевелились, но я не поняла, что он разговаривает.
        Я закатываю глаза и подхожу к бару, за напитком для Гарета. Я не смотрю в его сторону, но чувствую, что взгляд его дымчато-серых глаз следит за каждым моим движением. Наверное, он телепатически отдает мне приказ, чтобы я позанималась с ним. Что ж, ему не повезло. Я ни под каким видом не будут тратить свое свободное время, которого у меня и так мало, на университетского хоккеиста, считающего себя рок-звездой.
        Лиза не отстает от меня, продолжая петь дифирамбы Грэхему. Очевидно, она не поняла мой сарказм.
        — Он такой замечательный. Просто до невероятности замечательный.  — Она с трудом понижает голос до шепота.  — Я слышала, что в постели он великолепен.
        Я хмыкаю.
        — Думаю, он сам распустил о себе этот слух.
        — Нет, мне рассказала Саманта Ричардсон. Она в прошлом году подцепила его на вечеринке в «братстве» Тета[12 - Имеется в виду «греческая» система американских колледжей, которая включает в себя студенческие сообщества по интересам, братства и сестринства. Название произошло от первого студенческого сообщества, название которого состояло из трех греческих букв. Такие сообщество еще называют «организацией греческих букв».]. Говорит, лучшего секса у нее в жизни не было.
        Мне нечего ответить, потому что мне абсолютно плевать на половую жизнь какой-то девицы, которую я в глаза не видела. Поэтому я пожимаю плечами и протягиваю Лизе стакан с «Доктором Пеппером».
        — Слушай, а почему бы тебе не обслужить его столик?
        По тому, как Лиза захлебывается восторгом, можно подумать, будто я вручила ей чек на пять миллионов.
        — Точно?
        — Угу. Забирай.
        — О господи.  — Она делает шаг ко мне, как будто собирается броситься на шею. Но тут ее взгляд устремляется к Гаррету, и она решает, что стоит направить свою нечаянную радость совсем в другое место.  — Я тебе должна, Хан.
        Я хочу сказать ей, что как раз я у нее в долгу, но она уже спешит к кабинке, чтобы обслужить своего ненаглядного принца. Я весело наблюдаю за тем, как постепенно омрачается лицо Гаррета по мере приближения Лизы. Она ставит перед ним стакан, он берет его, ловит мой взгляд и слегка наклоняет голову.
        Как бы говоря: тебе так просто от меня не отделаться.

* * *
        Гаррет
        Ей так просто от меня не отделаться.
        Ясно как божий день, Ханна Уэллс редко общалась со спортсменами. Мы упрямые. И нас всех объединяет одна особенность: мы никогда не сдаемся.
        Чтоб мне провалиться — я уговорю эту девчонку позаниматься со мной.
        Из-за того, что Ханна передала меня другой официантке, мне приходится ждать другой возможности донести до нее всю важность моей просьбы. Следующие двадцать минут я вынужден терпеть откровенные заигрывания и неприкрытый интерес кудрявой брюнетки, которая обслуживает меня. Я с ней вежлив, но на заигрывания не отвечаю.
        Сегодня меня интересует только Ханна, и мой взгляд следует за ней, будто приклеенный. Как бы она ни сбежала, увидев, что я отвлекся. С нее станется.
        Если честно, выглядит она в своей униформе очень соблазнительно. Зеленовато-голубое платьице с белым воротничком и большими пуговицами спереди, коротенький белый передничек. Прямо-таки наряд из «Бриолина»[13 - Grease — экранизация (1974) бродвейского мюзикла. Жизнь американской молодежи в 1950-х гг., фильм принес известность Джону Траволте.], что, как мне кажется, вполне резонно, ведь кафе Деллы оформлено в стиле пятидесятых. Несложно представить Ханну в той эпохе. Она запросто вписалась бы в нее: темные, слегка волнистые волосы до плеч заколоты сбоку голубой заколкой, которая придает прическе несколько старомодный вид.
        Наблюдая за ней, я задаюсь вопросом, как эта девчонка жила до нашего знакомства. На занятии исследовательской группы я поспрашивал о ней, но мало что узнал. Один парень вспомнил, что она из маленького городка на Среднем Западе. Еще кто-то сказал, что на втором курсе Ханна весь год встречалась с одним парнем из музыкальной группы. Во всем остальном она для меня полная тайна.
        — Принести тебе еще чего-нибудь?  — пылко спрашивает меня официантка.
        Девушка смотрит на меня как на знаменитость, но я привык к такому вниманию. Факт: если ты капитан хоккейной команды, которая вошла в Первый дивизион и, следовательно, выиграла два национальных чемпионата, люди знают, кто ты такой. И женщины хотят с тобой переспать.
        — Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.
        — О.  — Ее разочарование очевидно.  — Конечно. Сейчас принесу.
        Прежде чем она уходит, я задаю прямой вопрос:
        — Тебе известно, когда у Ханны заканчивается смена?
        Разочарование на ее лице сменяется изумлением.
        — А что?
        — Она из моей группы. Хочу обсудить с ней одно задание.
        Брюнетка успокаивается, однако смотрит немного подозрительно.
        — Она уже закончила смену, но не может уйти, пока ее стол не убран.
        Я перевожу взгляд на еще один занятый стол,  — там сидит немолодая пара. Мужчина уже достал бумажник, а его жена, надев очки в роговой оправе, проверяет счет.
        Я расплачиваюсь, прощаюсь и выхожу на улицу ждать Ханну. Пять минут спустя пожилая пара стремительно покидает кафе. Еще спустя минуту появляется Ханна. Если она и видит меня, то виду не подает. Она просто застегивает пальто и идет вдоль здания.
        Я спешу за ней.
        — Уэллси, подожди.
        Она оглядывается и хмурится.
        — Сколько можно говорить: я не буду заниматься с тобой.
        — Будешь.  — Я пожимаю плечами.  — Мне просто нужно выяснить, что ты хочешь за это.
        Ханна резко поворачивается — прямо-таки темноволосое торнадо.
        — Я хочу, чтобы ты отстал. Я не буду заниматься с тобой.
        — Ладно, я уже понял, что деньги тебя не интересуют.  — Я веду себя так, будто она ничего не говорила.  — Но что-то наверняка интересует.  — Я на мгновение задумываюсь.  — Выпивка? Травка?
        — Нет и нет, исчезни.
        Она идет дальше, и ее белые кроссовки четко выделяются на фоне темного тротуара. За углом, на засыпанной гравием площадке, она устремляется прямиком к хэтчбеку «Тойота», припаркованному рядом с моим джипом.
        — Ясно. Значит, такие вещи тебе не по душе.
        Я вслед за ней иду к ее машине. Ханна делает вид, что меня нет, открывает дверцу и бросает свою сумку на пассажирское сиденье.
        — Как насчет свидания?  — предлагаю я.
        Вот это привлекает ее внимание. Она выпрямляется так, будто проглотила металлический прут, резко поворачивается ко мне и смотрит на меня в полнейшем изумлении.
        — Что?
        — Ага, наконец-то ты обратила на меня внимание.
        — Нет, просто ты вызываешь у меня отвращение. Ты действительно думаешь, что я хочу встречаться с тобой?
        — Всем хочется.
        Она взрывается от хохота.
        Вероятно, такая реакция должна была бы обидеть меня, но мне нравится ее смех. Он очень музыкальный с приятной хрипотцой, которая ласкает мне слух.
        — Хочу задать тебе один вопрос, так, из любопытства,  — говорит Ханна.  — По утрам, когда ты просыпаешься, ты любуешься своим отражением в зеркале один час или два?
        — Два,  — весело отвечаю я.
        — Ты в восторге от себя?
        — Естественно, нет.  — Я хмыкаю.  — Я целую свои бицепсы, потом смотрю в потолок и благодарю большого босса наверху за то, что он сотворил такой совершенный образец.
        Она фыркает.
        — Гм. Извините, что приходится проткнуть мыльный пузырь вашего самомнения, мистер Совершенство, но меня не интересуют свидания с вами.
        — Мне кажется, Уэллси, ты кое-что не понимаешь. Я не стремлюсь к любовным отношениям. Я знаю, что ты в меня не втюрилась. Если тебе от этого станет лучше, то и я в тебя не втюрился.
        — Вот от этого мне точно лучше. А то я уже испугалась, что окажусь в твоем вкусе. Мне даже страшно думать о такой перспективе.
        Когда она пытается нырнуть в машину, я придерживаю дверцу, не давая ее закрыть.
        — Я говорю об имидже,  — уточняю я.
        — Об имидже?  — эхом повторяет она.
        — Ага. Ты что, не понимаешь, что многие девчонки встречаются со мной только ради того, чтобы поднять свой престиж? Такое происходит сплошь и рядом.
        Ханна снова смеется.
        — Я в полной мере довольна своим нынешним статусом, но все равно спасибо, что беспокоишься о моем престиже. Ты, Гаррет, самый настоящий принц. Честное слово.
        У меня от отчаяния аж перехватывает горло.
        — Как же мне заставить тебя передумать?
        — Никак. Ты теряешь время.  — Ханна качает головой, выглядит она такой же расстроенной, как и я.  — Видишь ли, если бы те усилия, что тратишь на уговоры, ты направил бы на учебу, то получил бы на экзамене А с кучей плюсов.
        Она отталкивает мою руку, садится в машину и захлопывает дверцу. В следующее мгновение двигатель автомобиля оживает. Я точно знаю: если бы я не успел вовремя отскочить, она бы проехала по моим ногам.
        А может, в прошлой жизни Ханна Уэллс была спортсменкой? Уж больно упрямая.
        Вздохнув, я смотрю вслед удаляющимся красным огонькам и прикидываю, каков должен быть мой следующий шаг.
        Но ничего удачного в голову не приходит.
        Глава 5
        Ханна
        Элли твердо придерживается данного слова. Прошло двадцать минут, как мы прибыли на тусовку, а она не отходит от меня, даже несмотря на мольбы ее парня потанцевать с ним.
        Я чувствую себя полной идиоткой.
        — Ладно, это уже глупо. Иди танцевать с Шоном.  — Мне приходится перекрикивать грохочущую музыку, которая, как это ни удивительно, оказалась вполне пристойной. Я ожидала, что будет какой-нибудь танцевальный примитив или вульгарный хип-хоп, но того, кто заведует здесь музыкой, кажется, влечет к индироку и брит-панку.
        — Нет, все нормально,  — кричит в ответ Элли.  — Я постою тут с тобой.
        Еще бы, ведь подпирать стену и наблюдать, как я прикладываюсь к прихваченной из общаги бутылке «Эвиан», значительно интереснее, чем приятно проводить время со своим парнем.
        Комната битком набита народом. Тут полно студентов из различных братств и сообществ, но сегодня контингент более разношерстный, чем на обычной «греческой» тусовке. Около бильярдного стола я вижу ребят с актерского. У камина болтают девчонки из нашей команды по хоккею на траве, у бара топчется группка парней, наверняка первокурсников. Для того чтобы освободить место для танцев, мебель сдвинули к обшитым деревянными панелями стенам. Все скачут, смеются и несут всякую чушь.
        А бедняжка Элли приклеилась ко мне, как липучка, и не может получать удовольствие от тусовки, на которую хотелось пойти именно ей.
        — Иди,  — уговариваю я ее.  — Ну, в самом деле. Ты же не виделась с Шоном с начала сессии. Так нельзя. Ты имеешь полное право провести время со своим любимым мужчиной.  — Она колеблется.  — Со мной все будет в порядке. Вон там Кети и Шоуна — я немножко поболтаю с ними.
        — Точно?
        — Сто процентов. Ты забыла, что я пришла сюда общаться?  — Улыбнувшись, я слегка шлепаю ее ниже талии.  — Катись отсюда, детка.
        Она улыбается мне и начинает проталкиваться через толпу, потом достает свой айфон и машет им в воздухе.
        — Если надо будет послать SOS, звони!  — кричит она мне.  — И не уходи, не предупредив меня!
        Мой ответ тонет в грохоте музыки, но она видит мой кивок и спешит дальше. Вот она уже рядом с Шоном, и он, счастливый, тащит ее в круг танцующих.
        Видите? Я тоже могу быть хорошей подругой.
        Единственное «но»: я осталась одна, и те две девчонки, к которым я планировала прибиться, болтают с двумя очень симпатичными парнями. Я не хочу мешать первому налаживанию отношений, поэтому оглядываю толпу в поисках знакомых — сейчас даже Кэсс был бы тем самым раком на безрыбье,  — но никого не вижу. Подавив вздох, я забиваюсь в свой уголок и следующие несколько минут наблюдаю за людьми.
        Заметив, что ребята стали с интересом поглядывать в мою сторону, я принимаюсь костерить себя за то, что позволила Элли выбрать для меня наряд. Нет, мое платье вполне нормальное, до колен, со скромным вырезом. Но оно очень сильно обтягивает меня, а в черных туфлях на высоких каблуках мои ноги кажутся намного длиннее, чем на самом деле. Я не возражала, потому что хотела привлечь внимание Джастина. Я была увлечена идеей попасть в поле его зрения и совсем забыла, что могу попасть и в другие поля. Избыток внимания начинает действовать мне на нервы.
        — Привет.
        Я поворачиваюсь и вижу привлекательного парня с каштановыми волосами и бледно-голубыми глазами. На нем рубашка поло, он держит в руке красную пластмассовую чашку и улыбается мне с таким видом, будто мы давно знакомы.
        — Э-э… привет,  — отвечаю я.
        Он замечает озадаченное выражение на моем лице, и его улыбка становится еще шире.
        — Я Джимми. Мы с тобой вместе ходим на литературу.
        — А, понятно.  — Честное слово, я не помню, чтобы мы с ним виделись, но этот курс посещает более двухсот студентов, поэтому неудивительно, что я не разглядела его в этом море лиц.
        — Ведь тебя зовут Ханна, да?
        Я киваю и ежусь под его взглядом, который за пять секунд успел раз десять скользнуть по моей груди.
        Джимми молчит, как будто размышляет над тем, о чем говорить дальше. Я тоже не могу ничего придумать — я вообще не умею вести светские беседы. Если бы парень был мне интересен, я бы спросила его, какие предметы он изучает, работает ли он, какую музыку любит, но в настоящий момент мне интересен только один человек, Джастин, а он так и не объявился.
        Я то и дело ищу его в толпе и от этого чувствую себя полной неудачницей. Элли не единственная, кто спрашивает, что я в нем нашла. Мне это тоже интересно. Я все время задаюсь вопросом, почему я так одержима этим парнем? Он даже не знает о моем существовании. Вдобавок он действительно качок. Уж лучше бы я положила глаз на Гаррета Грэхема, чтоб ему. Он хотя бы пригласил меня на свидание.
        Нет, только представьте, легок на помине! Стоит помянуть черта, и он тут как тут.
        Я не ожидала увидеть его на этой вечеринке, поэтому наклоняю голову, чтобы он меня не заметил. Может быть, если я сконцентрируюсь, то, как хамелеон, сольюсь со стеной, и он даже не узнает, что я здесь.
        К счастью, Гаррет не подозревает о моем присутствии. Он останавливается, чтобы поговорить с ребятами, потом медленно идет к бару на другом конце комнаты, и там его тут же окружает стайка девчонок с накладными ресницами и вываливающимися из декольте сиськами.
        Стоящий рядом со мной Джимми закатывает глаза.
        — Мать честная. А вот и наша звезда кампуса. Явился не запылился.
        Я соображаю, что он тоже смотрит на Гаррета, и вижу на его лице явное отвращение.
        — Ты не большой поклонник Грэхема?  — спрашиваю я.
        — Ты хочешь правду или семейную версию?
        — Семейную?
        — Он же член нашего братства,  — поясняет Джимми.  — Так что в техническом плане он наш брат.  — Он жестом показывает кавычки.  — А Сигма любит всех своих братьев.
        Я непроизвольно улыбаюсь.
        — Значит, это семейная версия. А какова правда?
        Музыка грохочет, поэтому он вынужден наклониться ко мне. Его губы всего в сантиметре от моего уха.
        — Я его не выношу,  — признается он.  — Его эго больше, чем этот дом.
        Надо же, я встретила родственную душу. Вот еще один человек, который не входит в команду Гаррета.
        Только вот моя заговорщическая улыбка воспринимается неправильно. Джимми прикрывает глаза и, растягивая слова, спрашивает:
        — Что… хочешь потанцевать?
        Я не хочу. Категорически. Я уже открываю рот, чтобы ответить «нет», и краем глаза замечаю что-то черное. Это черная футболка Гаррета. Он заметил меня и теперь пробивается ко мне. Судя по его целеустремленному виду, он полон решимости снова сражаться со мной.
        — Конечно,  — выпаливаю я и хватаю Джимми за руку.  — Пошли танцевать.
        Его физиономия расплывается в улыбке.
        Э-эх. Кажется, я проявила излишнее рвение.
        Но уже поздно что-то менять, потому что Джимми ведет меня на танцпол. Мне везет: ставят другую музыку. «Рамонз» уступают место Леди Гаге. Мелодия небыстрая, это замедленная версия «Бесстрастного лица». Здорово.
        Джимми кладет руки мне на бедра.
        После секундного колебания я нехотя кладу руки ему на плечи, и мы танцуем. Я чувствую себя до жути неловко, но зато мне удалось сбежать от Гаррета, который сейчас хмуро наблюдает за нами, зацепившись пальцами за ременные петли своих модно потертых голубых джинсов.
        Когда наши взгляды встречаются, я посылаю ему полуулыбку всем своим видом демонстрируя «ты ничего не можешь сделать». Он прищуривается, как будто знает, что я танцую с Джимми, только чтобы не общаться с ним. Затем симпатичная блондинка трогает его за руку, и он прерывает наш зрительный контакт.
        Джимми поворачивает голову, чтобы понять, на кого я смотрю.
        — Ты знаешь Гаррета?  — Его голос звучит настороженно.
        Я пожимаю плечами.
        — Мы с ним изучаем один курс.
        — Вы друзья?
        — Нет.
        — Рад слышать.
        Гаррет и блондинка неторопливо выходят из комнаты, и я мысленно похлопываю себя по плечу, радуясь успеху выбранной мной тактики.
        — Он живет здесь с вами?  — Господи, эта песня никогда не кончится! Я пытаюсь завязать разговор, потому что чувствую, что нужно как-то заканчивать танец после проявленного мной «энтузиазма».
        — Нет, слава яйцам,  — отвечает Джимми.  — Он снимает дом за пределами кампуса. Он все время хвастается этим, но уверен, что платит-то за него папаша.
        Я в задумчивости морщу лоб.
        — Почему ты так говоришь? У него что, богатая семья?
        Джимми искренне удивлен.
        — Ты не знаешь, кто его отец?
        — Нет. А должна?
        — Это же Фил Грэхем!  — Не видя с моей стороны никакой реакции, Джимми уточняет: — Нападающий нью-йоркских «Рейнджеров»! Дважды получал Кубок Стэнли! Легенда хоккея!
        Единственная хоккейная команда, о которой я хоть что-то знаю, это чикагские «Блэкхокс», и только потому, что мой отец их ярый фанат и требует, чтобы я смотрела матчи вместе с ним. Так что мне ничего не известно о человеке, который играл за «Рейнджеров» — когда? двадцать лет назад? Однако меня не удивляет, что Гаррет из хоккейной элиты. Он и ведет себя так, будто у него есть право на высокомерие, на этакую надменную снисходительность.
        — Тогда не понимаю, почему Гаррет не поступил в колледж в Нью-Йорке,  — продолжаю я.
        — Грэхем-старший закончил свою карьеру в Бостоне,  — разъясняет Джимми.  — Наверное, после того как он перестал играть, семейство решило остаться в Массачусетсе.
        Слава богу, песня заканчивается, я поспешно извиняюсь и делаю вид, будто мне надо в туалет. Джимми берет с меня слово, что я еще раз с ним потанцую, подмигивает мне и идет к столу с пиво-понгом.
        Я не хочу, чтобы парень узнал, что я соврала, спешу прочь из комнаты, заглядываю в туалет возле главного входа, возвращаюсь в коридор, и именно там и находит меня Элли несколько минут спустя.
        — Эй! Ну как, веселишься?  — Ее глаза горят, на щеках играет румянец, хотя я точно знаю, что она не пила. Элли обещала оставаться трезвой, а она никогда не нарушает своих обещаний.
        — Ага. Я, наверное, скоро пойду.
        — Ой, не уходи! Я видела, как ты танцевала с Джимом Полсоном — тебе, судя по виду, очень нравилось.
        Вот как? Вероятно, актриса из меня гораздо лучше, чем я думала.
        — Он симпатичный,  — добавляет Элли, многозначительно глядя на меня.
        — Нет, он не в моем вкусе. Слишком прилизанный.
        — Ну, я знаю одного, кто в твоем вкусе.  — Затем она озорным шепотом добавляет: — Только не оборачивайся, он только что вошел в дверь.
        Мое сердце трепещет, как воздушный змей на ураганном ветру. Не оборачиваться? Неужели люди не понимают, что такая просьба заставляет человека поступать наоборот?
        Я резко поворачиваю голову к входной дверь, потом так же резко отворачиваюсь. О боже. Она права. Джастин наконец-то пришел.
        Так как я видела его мельком, то рассчитываю получить недостающую информацию от Элли.
        — Он один?  — бормочу я.
        — Он с ребятами из команды,  — тихо отвечает она.  — И все без девчонок.
        Я делаю вид, будто просто болтаю с подругой и даже не замечаю парня, стоящего в паре метров от нас. И ведь срабатывает: Джастин с приятелями проходит мимо, и их громкий хохот тонет в оглушительной музыке.
        — Ты покраснела,  — поддразнивает меня Элли.
        — Знаю,  — с тихим стоном говорю я.  — Черт. Моя одержимость — это такая глупость. Ну, почему ты позволяешь мне ставить себя в такое дурацкое положение?
        — Потому что не считаю это глупостью. И не вижу ничего дурацкого — все это нормально.  — Подруга берет меня за руку и тащит назад в комнату. Сейчас громкость музыки убавили, и ее заглушает гул голосов.
        — Честное слово, Хан, ты молода и красива, и я хочу, чтобы ты влюбилась. Мне плевать в кого, только бы… кстати, а почему Гаррет Грэхем так пялится на тебя?
        Я смотрю в ту сторону и издаю еще один приглушенный стон, когда наталкиваюсь на взгляд серых глаз Гаррета.
        — Потому что он преследует меня,  — бурчу я.
        У Элли от изумления глаза чуть не лезут на лоб.
        — Правда что ли?
        — Абсолютно. Он завалил этику и знает, что я сдала на «отлично», и теперь требует, чтобы я подтянула его. А ответ «нет» этот тип не принимает.
        Элли хмыкает.
        — Думаю, ты единственная, кто отшил его.
        — Жаль, что женская часть нашего народонаселения не так умна, как я.
        Я смотрю мимо Элли и оглядываю зал в поисках Джастина. Мой пульс учащается, когда я вижу парня у бильярдного стола. На нем черные брюки и серый свитер ручной вязки, его спутанные волосы падают на высокий лоб. Господи, как же мне нравится этот стиль, как будто только что встал с кровати. Джастин не пользуется гелем в таком чрезмерном количестве, как его приятели и, в отличие от них, одет он не в футбольную куртку.
        — Элли, тащи сюда свою аппетитную попку!  — кричит Шон от стола для пинг-понга.  — Мне срочно нужен партнер!
        На щеках Элли появляется очаровательный румянец.
        — Хочешь посмотреть, как мы надерем задницы в пиво-понг? Только пиво пить не будем,  — поспешно добавляет она.  — Шон знает, что сегодня я не пью.
        Меня снова охватывают угрызения совести.
        — Так неинтересно,  — весело говорю я.  — Ты должна будешь выпить пиво — ведь это же твой выигрыш.
        Элли качает головой.
        — Я обещала тебе не пить.
        — А я не собираюсь здесь надолго задерживаться,  — заявляю я.  — Так что у тебя нет повода отказываться от выпивки.
        — Но я хочу, чтобы ты осталась,  — возражает Элли.
        — А давай вот так: я остаюсь еще на полчаса, но при условии, что ты позволишь себе расслабиться. Я помню о той сделке, что мы заключили на первом курсе, но я не требую, чтобы ты, Эл, придерживалась ее.
        Я говорю абсолютно искренне. Мне ужасно неловко, что ей приходится нянчиться со мной каждый раз, когда мы куда-нибудь отправляемся. Я отучилась в Брайаре два полных года и понимаю, что пора бы мне ослабить бдительность, хотя бы чуть-чуть.
        — Пошли, я хочу посмотреть, как ты будешь блистать мастерством.  — Я беру ее под руку, она смеется и идет за мной к Шону и его друзьям.
        — Ханна!  — радостно приветствует меня Шон.  — Ты тоже играешь?
        — Нет,  — отвечаю я.  — Пришла поболеть за лучшую подругу.
        Элли присоединяется к Шону на одном конце стола, и следующие десять минут я наблюдаю за азартнейшим на свете сражением по пиво-понгу. И все это время я кожей ощущаю присутствие Джастина, который болтает с приятелями на другом конце комнаты.
        Тут выясняется, что мне действительно надо в туалет. Около кухни никого нет, а вот к заветной двери стоит длиннющая очередь. Но когда я выхожу из туалета, буквально впечатываюсь в мужскую грудь.
        — Смотри, куда идешь,  — слышу я хриплый голос.
        И мое сердце замирает.
        Джастин придерживает меня, чтобы я не упала. Его глаза искрятся весельем. В тот момент, когда он прикасается ко мне, моя кожа покрывается мурашками.
        — Извини,  — запинаясь, бормочу я.
        — Все нормально.  — Улыбаясь, он хлопает себя по груди.  — Я цел и невредим.
        Неожиданно я замечаю, что очереди в туалет уже нет. Что во всем коридоре только мы с Джастином. При ближайшем рассмотрении он, о боже, оказывается еще красивее. И я только сейчас понимаю, как он высок: мне нужно закидывать голову, чтобы видеть его лицо.
        — Ты же вместе со мной ходишь на этику, да?  — спрашивает он глубоким, очень эротичным голосом.
        Я киваю.
        — Меня зовут Джастин.
        Он представляется, как будто в Брайаре и в самом деле есть те, кто не знает его имени. Но мне его скромность кажется восхитительной.
        — А меня Ханна.
        — Как ты сдала экзамен?
        — На А,  — отвечаю я.  — А ты?
        — B-минус.
        Я не могу скрыть своего удивления.
        — Серьезно? Думаю, нам повезло. Остальные завалили.
        — Полагаю, это говорит о том, что мы умные, а не везучие.
        От его улыбки я начинаю таять. Честное слово. Я растекаюсь вязкой лужей по полу и не могу отвести взгляд от его темных глаз. Они притягивают меня, как магнит. Пахнет он него просто божественно, мылом и лимонным лосьоном после бритья. А что, если я уткнусь ему в шею и буду вдыхать и вдыхать его аромат? Будет ли это уместно?
        Гм… едва ли. Не будет.
        — Значит…  — Я лихорадочно придумываю что-нибудь умное или интересное, но я так нервничаю, что у меня отключаются мозги.  — Ты играешь в футбол, да?
        Он кивает.
        — Я принимающий. А ты фанат?  — На его подбородке появилась ямочка.  — Игры, я имею в виду.
        Я не люблю этот вид спорта, но могла бы соврать и сказать, что люблю. Однако это рискованно, потому что он может заговорить со мной о футболе, а я слишком мало о нем знаю, чтобы иметь возможность поддержать беседу.
        — Не очень,  — со вздохом признаюсь я.  — Я видела один или два матча, но, если честно, на мой вкус, в этом спорте мало динамики. Такое впечатление, что вы играете пять секунд, потом кто-то свистит в свисток, и вы часами бродите по полю, прежде чем сыграть следующие пять секунд.
        Джастин хохочет. У него потрясающий смех, низкий и хрипловатый, и я чувствую его всем телом, аж кончиками пальцев.
        — Да, я уже слышал такое. Но футбол совсем другой, когда играешь сам. Более интенсивный, чем кажется. И если ты болеешь за какую-то команду или за конкретного игрока, то начинаешь разбираться в правилах гораздо быстрее.  — Он наклоняет голову набок.  — Тебе нужно прийти на одну из наших игр. Готов поспорить, что тебе понравится.
        Великий боже. Он приглашает меня на свою игру!
        — Э, да, может, я…
        — Кол!  — перебивает меня громкий возглас.  — Мы ждем!
        Мы оба поворачиваемся на голос. Из двери в гостиную выглядывает светловолосый здоровяк. Этот парень из команды Джастина, и на его лице отражается крайнее нетерпение.
        — Иду,  — отвечает ему Джастин, печально улыбается мне и делает шаг к туалету.  — Мы с Большим Джо собираемся показать класс на бильярде, но мне сначала надо отлить. Договорим потом, ладно?
        — Конечно,  — отвечаю я так, будто в этом нет ничего особенного, но особенного тут сверх меры, потому что мое сердце бьется как сумасшедшее.
        Когда за Джастином закрывается дверь, я на подгибающихся ногах иду в комнату. Мне не терпится рассказать Элли о случившемся, но у меня нет никаких шансов. Едва я переступаю порог, путь мне преграждают сто восемьдесят семь сантиметров роста и девяносто килограммов живого веса Гаррета Грэхема.
        — Уэллси,  — бодро заявляет он,  — ты последняя, кого я ожидал увидеть здесь сегодня вечером.
        Как обычно, в его присутствии моя бдительность снова встает в строй.
        — Да? И почему же?
        Он пожимает плечами.
        — Я не думал, что тебе по вкусу студенческие попойки.
        — Но ты же не знаешь меня, правда? Может, я каждый вечер только и делаю, что тусуюсь в «Греческом» ряду[14 - Ряд зданий в студенческом кампусе американского вуза, где расположены штаб-квартиры братств и сестринств.].
        — Врешь. Я бы тебя там увидел.
        Он складывает руки на груди, и от этого его бицепсы становятся выпуклыми. Я кошусь на татуировку, показавшуюся из-под рукава, но не могу понять, что это такое, вижу, что она черная и сложная. Может, языки пламени?
        — Итак, насчет занятий… Думаю, нам надо обговорить расписание.
        Меня захлестывает гнев.
        — Ты ведь никогда не сдаешься, да?
        — Никогда.
        — Тогда придется научиться, потому что я не буду с тобой заниматься.
        Мое внимание переключается на Джастина, который входит в комнату, я наблюдаю за движениями его гибкого тела, пока он пробирается через толпу к бильярдному столу. На полпути его перехватывает какая-то брюнетка. К моему смятению, он останавливается и заговаривает с ней.
        — Давай, Уэллси, выручи человека,  — упрашивает меня Гаррет.
        Джастин над чем-то смеется. Он минуту назад точно также смеялся вместе со мной. Брюнетка кладет руку на его предплечье и придвигается к нему почти вплотную, однако он не шарахается.
        — Послушай, если ты не хочешь заниматься со мной весь семестр, помоги хотя бы с пересдачей. Я буду у тебя в неоплатном долгу.
        Я уже не обращаю внимания на Гаррета. Джастин наклоняется к брюнетке и что-то шепчет ей на ухо. Она хихикает, на ее щечках появляется очаровательный румянец, и мое сердце падает куда-то в желудок.
        Я уже решила, что между нами, ну, не знаю, установилась какая-то связь, что ли, а тут он флиртует с другой!
        — Ты даже не слушаешь меня,  — с осуждением говорит Гаррет.  — А на кого ты смотришь?
        Я поспешно отвожу взгляд от Джастина и брюнетки, но уже поздно.
        Гаррет успевает проследить за моим взглядом и усмехается.
        — Кого из них?  — спрашивает он.
        — В каком смысле?
        Он сначала кивает на Джастина, потом, чуть правее, на Джимми, который разговаривает с кем-то из своего братства.
        — Полсона или Кола — кого из них ты хотела бы подцепить?
        — Подцепить?  — Гаррету удается снова завладеть моим вниманием.  — Бр-р, что за выражение.
        — Ладно, я скажу по-другому. С кем из них ты хотела бы потрахаться или перепихнуться, или заняться любовью, если тебе так нравится.
        Я стискиваю зубы. Ну и козел.
        Я молчу, поэтому Гаррет отвечает за меня.
        — С Колом,  — решает он.  — Я видел, как ты танцевала с Полсоном: глазки ты ему не строила.
        Я не подтверждаю, не опровергаю его догадку. Вместо этого я просто пячусь прочь от него.
        — Хорошего вечера, Гаррет.
        — Мне не хочется расстраивать тебя, Уэллси, но ничего не получится. Ты не в его вкусе.
        Меня охватывает злость. Ну и дела! Кто дал ему право говорить такое?
        — Спасибо за подсказку,  — холодно цежу я.  — А теперь прошу меня извинить…
        Он пытается схватить меня за руку, но я уворачиваюсь и прохожу мимо него, как мимо той самой придорожной пыли из поговорки. Я быстро оглядываю комнату и замечаю Элли и Шона, обнимающихся на диване. Не желая им мешать, я разворачиваюсь и иду к выходу.
        Трясущимися пальцами я набираю сообщение для Элли, в котором предупреждаю ее о том, что ухожу. В моих ушах, как гнетущая мантра, все еще звучат слова Гаррета: «Ты не в его вкусе».
        Если честно, это именно то, что мне и надо было услышать. Что из того, что Джастин заговорил со мной в коридоре? Очевидно, ничего, потому что в следующее мгновение он уже забыл обо мне и принялся флиртовать с другой. Пора смело посмотреть в глаза реальности. У нас с Джастином ничего не получится, как бы мне ни хотелось обратного.
        Зря я пришла сюда. Это была глупость.
        На меня волнами накатывает смятение, когда я выхожу из Сигма-Хауса на ночной холод. Я сожалею о том, что не взяла с собой куртку, но мне не хотелось таскать ее с собой весь вечер, поэтому я решила, что октябрьская погода ничего со мной не сделает за те пять секунд, что придется бежать от такси к зданию.
        Я стою на крыльце, когда приходит ответное сообщение от Элли. Она предлагает вместе со мной дождаться такси, но я приказываю ей оставаться на месте. Затем я нахожу в своем телефоне номер службы такси при кампусе и уже собираюсь звонить, когда слышу, как меня зовут. Голос все тот же, меня от него уже просто трясет.
        — Уэллси, подожди.
        Я быстро спускаюсь с крыльца, перескакивая через ступеньку, но Гаррет выше меня, а значит, шаг у него длиннее, так что он догоняет меня.
        — Да подожди же ты.  — Его рука опускается на мое плечо.
        Я сбрасываю ее и поворачиваюсь лицом к нему.
        — Что? Ты хочешь и дальше оскорблять меня?
        — Ничего я тебя не оскорблял,  — возражает он.  — Я просто констатировал факт.
        От этого еще больнее.
        — Благодарю.
        — Черт.  — У него расстроенный вид.  — Я опять обидел тебя. Я не хотел. Ты не думай, я не пытаюсь строить из себя дебила.
        — А тебе и не надо строить. Ты и так дебил.
        Ему хватает выдержки усмехнуться, однако его веселость быстро пропадает.
        — Послушай, я знаю этого парня, понимаешь? Кол дружит с одним из ребят, с которыми мы снимаем дом, он часто к нам заходит.
        — Вот и славно. Можешь пригласить его на свидание. А мне это не интересно.
        — Очень даже интересно.  — В его голосе звучит такая уверенность, что мне хочется стукнуть его.  — Я ничего такого не говорю, только то, что у Кола есть предпочтения.
        — Ладно, повеселю тебя еще немного. Какие у него предпочтения? Я спрашиваю не потому, что мне интересно,  — поспешно добавляю я.
        Он понимающе улыбается.
        — Угу. Конечно, не интересно.  — Гаррет пожимает плечами.  — Кол учится у нас уже два месяца, кажется. Я видел, как он трепался с одной девчонкой из группы поддержки и еще с двумя девицами из Каппа Беты. Понимаешь, о чем это говорит?
        — Что это говорит тебе, я не понимаю, а вот мне — что ты слишком много времени тратишь на то, чтобы следить, кто с кем встречается.
        Он игнорирует мой укол.
        — Мне это говорит о том, что Кола интересуют телки с определенным социальным статусом.
        Я закатываю глаза.
        — Если это еще одно предложение поднять мой социальный статус, то тебя ждет облом.
        — Послушай, чтобы обратить на себя внимание Кола, тебе нужно предпринять нечто радикальное.  — Парень делает паузу.  — Так что снова предлагаю тебе встречаться со мной.
        — А я снова отказываюсь. Извини меня, мне нужно вызвать такси.
        — Нет, не нужно.
        Экран моего телефона гаснет, и я поспешно набираю пароль, чтобы разблокировать его.
        — Серьезно, не заморачивайся,  — говорит Гаррет.  — Я довезу тебя до дома.
        — Не надо меня подвозить.
        — Так такси этим и занимаются. Они подвозят людей.
        — Мне не надо, чтобы меня подвозил ты,  — уточняю я.
        — Ты готова заплатить десять баксов, лишь бы не ехать со мной? Причем бесплатно?
        Его ехидное замечание попало в точку. Потому что да, я предпочту, чтобы до дома меня довез приписанный к кампусу таксист, а не Гаррет Грэхем. Я не сажусь в машину к незнакомцам. Все.
        Гаррет прищуривается, как будто ему удалось прочитать мои мысли.
        — Тебе нечего бояться, Уэллси. Я просто подвезу тебя.
        — Гаррет, возвращайся на тусовку. Твои братья, наверное, уже ищут тебя.
        — Поверь мне, им пофиг, где я. Для них главное — найти дырку, чтобы было куда сунуть свой член.
        Меня передергивает.
        — Ты хоть понимаешь, до чего ты мерзок?
        — Я не мерзок, а просто честен. Кроме того, я не говорил, что это я ищу. Мне не надо спаивать женщин, чтобы они переспали со мной. Они приходят ко мне трезвые и полные желания.
        — Мои поздравления.  — Я вскрикиваю, когда он выхватывает у меня телефон.  — Эй!
        К моему изумлению, он направляет на себя камеру и делает снимок.
        — Что ты задумал?
        — Вот,  — говорит он, протягивая мне телефон.  — Разошли эту сексапильную физиономию всему списку контактов и сообщи, что я везу тебя домой. Завтра, если тебя найдут мертвой, все будут знать, чьих рук это дело. Если хочешь, можешь всю дорогу держать палец на кнопке «Спасение».  — Он раздраженно вздыхает.  — А теперь я могу отвезти тебя домой?
        Хотя мне совсем не улыбается стоять на крыльце в одиночестве и без верхней одежды и ждать такси, я все равно пытаюсь возражать и выдвигаю свой последний аргумент.
        — Сколько ты выпил?
        — Полбанки пива.  — Я удивленно вскидываю брови.  — Мой предел одна банка. Завтра у меня тренировка.
        В нем столько искренности, что мое сопротивление слабеет. До меня доходили всякие слухи о Гаррете, но ни в одном не упоминались алкоголь и наркотики, а студенческая служба такси славится тем, что не спешит отрывать задницу, так что меня не убудет, если я пять минут проведу в машине с парнем. Я могу просто бойкотировать его, если он начнет доставать меня.
        Вернее, когда начнет доставать меня.
        — Ладно,  — соглашаюсь я.  — Можешь отвезти меня домой. Но это не значит, что я буду заниматься с тобой.
        Его улыбка — это воплощение самодовольства.
        — Обсудим это в машине.
        Глава 6
        Гаррет
        Ханна Уэллс втюрилась в футболиста. У меня это в голове не укладывается, но сегодня один раз я ее уже обидел, так что мне придется соблюдать осторожность, чтобы расположить ее к себе.
        Я жду, когда она сядет в мой джип и пристегнется, и только после этого задаю вопрос:
        — И давно ты влю… заинтересовалась Колом?
        Она не отвечает, но я щекой чувствую ее убийственный взгляд.
        — Наверняка недавно, ведь он перевелся всего два месяца назад.  — Я поджимаю губы.  — Ладно, будем считать, что месяц.
        Никакого ответа.
        Я кошусь на нее и вижу, что ее взгляд стал еще жестче, но даже с таким выражением на лице она все равно выглядит соблазнительно. Я в жизни не видел такого интересного личика: щеки у нее слишком круглые, рот слишком пухлый, но на фоне оливковой кожи, живых зеленых глаз и очаровательной родинки над верхней губой все это выглядит довольно экзотично. Что же до тела… теперь, когда я рассмотрел ее фигуру, я не могу перестать ее замечать.
        Но я напоминаю себе, что везу ее домой не в надежде на очередную победу. Я слишком сильно нуждаюсь в Ханне, чтобы каким-то перепихом испортить все дело.
        После сегодняшней тренировки тренер отвел меня в сторону и прочитал десятиминутную лекцию о важности среднего балла. Хотя «лекция» — это мягко сказано. На самом деле он выдал следующее: «Получи нормальный средний балл, или я засуну тебе ногу в задницу по самые гланды, и ты еще долго будешь чувствовать вкус ваксы».
        Я, умник такой, спросил, неужели кто-то еще пользуется ваксой для обуви, и он ответил заковыристым и витиеватым ругательством и вихрем умчался прочь.
        Я не преувеличиваю, говоря, что хоккей — это моя жизнь, но такое неизбежно, если твой отец — суперзвезда. Старик распланировал мое будущее, когда я еще был в утробе: научиться кататься на коньках, научиться делать броски, стать профессионалом, точка. Как-никак, у Фила Грэхема есть репутация, которую нужно поддерживать. В том смысле, что представьте, как бы плохо это отразилось на нем, если бы его сын не стал профессиональным хоккеистом.
        Да, это я пытаюсь иронизировать. Признаюсь: я ненавижу своего отца. Нет, я его презираю. Однако этот ублюдок считает, будто я все делаю ради него. Двадцать часов в неделю убиваю себя изматывающими тренировками, получаю синяки. Он самонадеян настолько, что верит: я стараюсь только ради него.
        Однако он ошибается. Я стараюсь только ради себя. И в меньшей степени — чтобы превзойти его. Стать лучше, чем он.
        Не поймите меня превратно — я люблю хоккей. Я живу ради рева толпы, ради морозного воздуха, обжигающего мое лицо, когда я мчусь по льду, ради свиста пущенной щелчком шайбы, которая зажигает свет за воротами. Хоккей — это адреналин. Он возбуждает. Он… даже умиротворяет.
        Я снова смотрю на Ханну и прикидываю, как бы мне уговорить ее. И неожиданно понимаю, что подошел к ситуации с Колом с неправильной стороны. Да, я считаю, что она не в его вкусе, но вот как получилось, что он оказался в ее?
        Кол изображает из себя этакого брутального молчуна, но я достаточно общался с ним, чтобы разглядеть суть. Он использует маску загадочности, чтобы привлекать девчонок, и, когда они попадаются на крючок, он включает обаяние и заманивает их прямо к себе в штаны.
        И как же все-таки случилось, что такая рассудительная девушка, как Ханна Уэллс, вдруг запала на такого козла?
        — Это просто физическое влечение, или тебе действительно хочется встречаться с ним?
        Она громко и сердито вздыхает.
        — Пожалуйста, давай не будем говорить об этом.
        Я включаю правую мигалку, отъезжаю от «Греческого» ряда и выезжаю на улицу, которая ведет к кампусу.
        — Я ошибался насчет тебя,  — как можно искреннее говорю я.
        — И что ты хочешь этим сказать?
        — Я думал, что ты честная. Напористая. Что ты не из тех вертихвосток, что боятся признаться в своей любви к какому-нибудь парню.
        Я сдерживаю усмешку, когда у нее отваливается челюсть. Меня не удивляет, что я задел ее за живое. Я неплохо разбираюсь в людях и без малейшего сомнения могу утверждать, что Ханна Уэллс из тех, кто не пасует перед вызовом.
        — Замечательно. Ты выиграл.  — Ее голос звучит так, будто она цедит сквозь стиснутые зубы.  — Может, я и втюрилась в него. Чуть-чуть, самую капельку.
        Мои губы растягиваются в улыбке.
        — Ведь это совсем не страшно, правда?  — Я убираю ногу с педали газа, и мы останавливаемся перед знаком «Стоп».  — Тогда почему ты сама его не пригласила?
        А вот теперь я слышу в ее голосе тревогу.
        — С какой стати?
        — Ну, ты же сказала, что втюрилась в него?
        — Да я же его совсем не знаю.
        — А как ты можешь его узнать, если не хочешь приглашать на свидание?
        Девчонка ерзает. Я понимаю, что ей очень неуютно, и смеюсь.
        — Ага, боишься!  — весело поддразниваю я ее.
        — Ничего я не боюсь!  — тут же выпаливает она. И замолкает.  — Ну, может, немножко. Когда я вижу его, я… нервничаю, понимаешь?
        Мне требуется некоторое усилие, чтобы скрыть свое удивление. Я не ожидал такой… откровенности. А еще я понимаю, насколько она ранима, и это огорчает меня. Я знаком с ней всего ничего, но уже успел привыкнуть к ее сарказму и самоуверенности. Поэтому нерешительное выражение на лице девушки кажется мне абсолютно ей не свойственным.
        — Так ты собираешься ждать, когда он сам пригласит тебя?
        Ханна хмурится.
        — Дай-ка отгадаю — ты считаешь, что он не пригласит?
        — Я знаю, что не пригласит.  — Я пожимаю плечами.  — Мужчинам нравится погоня, Уэллси. А ты для него слишком легкая добыча.
        — Едва ли,  — сухо говорит она.  — Если учесть, что я не рассказывала ему о своем интересе.
        — О, он и так знает.
        Мои слова вызывают у нее крайнее удивление.
        — Нет, не знает.
        — Мужчина всегда знает, когда женщина его хочет. Поверь мне, тебе не надо говорить ему об этом вслух, он чувствует исходящие от тебя флюиды.  — Я усмехаюсь.  — Черт, мне достаточно пяти секунд, чтобы понять такое.
        — Ты думаешь, если я стану встречаться с тобой, он, словно по мановению волшебной палочки, заинтересуется мною?  — В голосе Ханны слышится скепсис, но былая враждебность исчезла, и это добрый знак.
        — Это точно пойдет тебе на пользу. А знаешь, что сильнее всего интригует ребят, даже больше, чем погоня?
        — Очень хочу услышать.
        — Женщина, которая оказалась вне их досягаемости. Люди всегда желают именно то, чего не могут заполучить.  — Я непроизвольно хмыкаю.  — Вот тебе пример: ты и Кол.
        — Гм, ну, если я не могу заполучить его, зачем тогда делать какие-то телодвижения и встречаться с тобой?
        — Ты не можешь заполучить его в данный момент. Но это не значит, что Джастин всегда будет для тебя недосягаем.
        Мы останавливаемся на следующем перекрестке у знака «Стоп», и я вижу, что мы почти добрались до кампуса. Черт. Мне нужно еще время, чтобы убедить ее, поэтому я еду как можно медленнее и надеюсь, что она этого не заметит. Моя скорость на десять миль меньше разрешенной.
        — Поверь мне, Уэллси, если ты где-то появишься со мной, он это обязательно заметит.  — Я замолкаю, делая вид, будто что-то обдумываю.  — Вот что я тебе скажу: в следующую субботу устраивается вечеринка, и на ней будет наш Лапочка.
        — Первое: не надо его так называть. Второе: откуда ты знаешь, где он будет?  — с подозрением спрашивает Ханна.
        — Оттуда, что это будет день рождения Бо Максвелла. Ну, квотербека. Там будет вся команда.  — Я делаю паузу.  — Ну, и мы тоже.
        — Гм-м-м. И что будет, когда мы придем туда?
        Вопрос она задает небрежным тоном, но я-то знаю, что мне все же удалось направить ее мысли в нужное мне русло.
        — Будем тусоваться, выпьем пива. Я представлю тебя всем как свою девушку. Телкам захочется прикончить тебя. А ребята будут гадать, как это до сих пор они не запеленговали тебя своими локаторами. Кол тоже будет гадать, но мы сделаем вид, что этого не замечаем.
        — А почему это он будет гадать?
        — Потому что этот факт будет его бесить. Ты покажешься ему еще более недостижимой.
        Она закусывает губу. Интересно, она понимает, как легко читаются ее эмоции? Тревога, гнев, замешательство. Все это отражается в ее глазах, и это восхищает меня. Я прилагаю все силы к тому, чтобы скрывать свои чувства — этот урок я выучил еще в детстве,  — а лицо Ханны открытая книга. Это действует как освежающий душ.
        — Ты очень уверен в себе,  — наконец говорит она.  — Ты честно считаешь себя таким подарком, что одного появления с тобой достаточно, чтобы превратить меня в знаменитость?
        — Да.  — Я не самонадеян, я просто говорю правду. За два года учебы в этом колледже я заработал себе определенную репутацию.
        А если честно? Иногда я даже наполовину не чувствую себя таким крутым, каким меня считают окружающие. Я уверен: если бы кто-нибудь потратил хоть немного времени, чтобы узнать меня, обязательно изменил бы свое мнение. Все это очень напоминает тот пруд, на котором я катался в детстве: издали лед казался блестящим и гладким, но стоило ступить на него, как становилось ясно, что он вдоль и поперек исчерчен коньками, а рытвины по краям такие глубокие, что по ним не проедешь. Вот и я такой, наверное. Весь покрыт рытвинами, которые никто не замечает.
        М-да, что-то я сегодня расфилософствовался.
        Сидящая рядом Ханна молчит, кусает губу и обдумывает мое предложение.
        Я уже готов сказать ей, чтобы она все забыла. Мне кажется… неправильным, что эта девчонка переживает из-за такого придурка, как Кол. Ее интеллекту и острому, как бритва, язычку можно найти лучшее применение.
        Но тут я вспоминаю о своей комнате, о ребятах, которые рассчитывают на меня, и отмахиваюсь от своих сомнений.
        — Подумай об этом,  — продолжаю уговаривать я.  — Пересдача в следующую пятницу, так что у нас есть полторы недели, чтобы позаниматься. Я напишу работу, и в субботу мы с тобой двинем на вечеринку к Максвеллу и покажем Лапочке, как ты сексапильна и желанна. Он не устоит, поверь мне.
        — Первое: не называй его так. Второе: прекрати говорить, чтобы я поверила тебе. Я же даже не знаю тебя.  — Несмотря на ее сердитый тон, я уже знаю, что она сдалась.  — Послушай, я не могу весь семестр заниматься с тобой. Честное слово, у меня нет времени.
        — Только одну неделю,  — обещаю я.
        Ханна колеблется.
        Я не осуждаю девушку за то, что она сомневается во мне. Ведь и правда, я уже придумываю, как уговорить ее не бросать меня, пока длится курс Толберт, но… спешить не надо, сначала выиграем одну битву и начнем следующую.
        — Ну что, договорились?  — спрашиваю я.
        Ханна молчит, но когда я уже думаю, что надежды нет, она вздыхает и говорит:
        — Ладно. Договорились.
        Офигеть!
        Какая-то часть меня искренне шокирована тем, что мне удалось взять Ханну измором. Я целую вечность изводил ее, и вот победа у меня в руках. Но почему-то у меня такое чувство, что я чего-то лишился. Надо бы в этом разобраться.
        Как бы то ни было, я мысленно хвалю себя, заезжая на парковку позади общежитий.
        — Ты в каком корпусе?  — спрашиваю я.
        — В Бристоль-Хаусе.
        — Я тебя провожу.  — Я отстегиваю ремень, но Ханна качает головой.
        — Незачем. Мне не нужен телохранитель.  — Она помахивает телефоном.  — Ты забыл, что я в любой момент могу позвонить в «Спасение»?
        Мы замолкаем.
        — Ладно.  — Я протягиваю руку.  — Я рад, что мы с тобой заключили сделку.
        Она смотрит на мою ладонь так, будто я — переносчик лихорадки Эбола. Я закатываю глаза и опускаю руку.
        — Завтра я работаю до восьми,  — говорит Ханна.  — Так что можем встретиться после. Ты же живешь не в общаге, да?
        — Да, но я мог бы приходить к тебе.
        Она бледнеет, как будто я предложил обрить ее голову налысо.
        — И позволить всем думать, что мы друзья? Ни за что. Сбрось мне свой адрес. Я буду приезжать к тебе.
        Я еще не встречал людей, которых бы так отталкивала моя популярность, и я не знаю, как это воспринимать.
        Допускаю, что это может мне понравится.
        — Между прочим, ты стала бы самой популярной девчонкой на своем этаже, если бы я приходил к тебе.
        — Сбрось мне свой адрес,  — твердо говорит она.
        — Слушаюсь, мэм.  — Я улыбаюсь.  — До встречи завтра вечером.
        В ответ я получаю угрюмый взгляд. Ханна быстро открывает дверцу, без единого слова вылезает из машины, потом с явной неохотой стучит в пассажирское окно.
        Сдерживая ухмылку, я нажимаю кнопку и опускаю стекло.
        — Что-то забыла?  — насмешливо спрашиваю я.
        — Спасибо, что подвез,  — сурово произносит девушка.
        С этими словами она уходит. Ханна быстрым шагом идет к темным зданиям, и ее зеленое платье трепещет на ночном ветерке.
        Глава 7
        Ханна
        Обычно я горжусь тем, что у меня есть голова на плечах и что я умею принимаю взвешенные решения. Но как быть с моим согласием заниматься с Гарретом? Глупее не бывает.
        На следующий вечер по дороге к его дому я продолжаю костерить себя за это решение. Когда на вечеринке в Сигме он загнал меня угол, я собиралась послать его куда подальше, но он помахал Джастином у меня перед носом, как морковкой, и я схлопнулась, как дешевая палатка.
        Надо же, я уже злоупотребляю метафорами.
        Наверное, мне пора признать мрачную истину: мой здравый смысл скукоживается до нуля, когда дело касается Джастина Кола. Вчера вечером я ушла с тусовки, движимая одной целью: забыть о нем, а вместо этого я позволила Гаррету Грэхему пробудить во мне самую деструктивную для человечества эмоцию — надежду.
        Надежду на то, что Джастин заметит меня. Надежду на то, что он тоже захочет меня. Надежду на то, что я наконец-то встречу человека, который вызовет у меня хоть какие-то чувства.
        Просто удивительно, как сильно я одурманена этим парнем.
        Я ставлю взятую взаймы машину позади джипа Гаррета, рядом с блестящим черным пикапом, но двигатель не выключаю. Я размышляю над тем, что сказала бы мне мой психотерапевт, если бы узнала о сделке с Гарретом. Думаю, она была бы против, но Кэрол всегда ратовала за расширение полномочий. Она постоянно настаивала на том, чтобы я держала свою жизнь под контролем и хваталась за любую возможность, позволявшую забыть о нападении на меня.
        Итак, на настоящий момент сухой остаток следующий: после изнасилования я встречалась с двумя парнями. Я спала с обоими. И ни один из них не вызвал у меня такого же горячего и страстного желания, как Джастин Кол со своим томным взглядом.
        Кэрол сказала бы мне, что любая возможность стоит того, чтобы ее изучить.
        Гаррет живет в двухэтажном таунхаусе с белой лепниной по фасаду. Крылечко у дома небольшое, террасы нет, перед домом — на удивление ухоженная лужайка. Преодолевая внутреннее сопротивление, я заставляю себя вылезти из машины и подойти к двери. В доме грохочет рок. В глубине души я надеюсь, что мой звонок потонет в этом грохоте, однако я слышу шаги. Дверь открывается, и я вижу перед собой высокого парня с взлохмаченными светлыми волосами и точеными чертами. Такое впечатление, будто он сошел с обложки GQ.
        — О, привет,  — говорит он, оглядывая меня с ног до головы.  — А мой день рождения только на следующей неделе, но если ты мой подарок, то я не возражаю.
        Черт, как же я не сообразила, что Гаррет наверняка соседствует с таким же несносным типом, как он сам.
        Я крепко сжимаю лямку своей огромной сумки и подумываю о том, чтобы вернуться в машину, пока Гаррет не узнал о моем приходе. Однако мой план рушится, потому что в дверях появляется Гаррет. Он босиком, одет в потертые джинсы и поношенную серую футболку. Волосы у него влажные, как будто он только что из душа.
        — Привет, Уэллси,  — весело говорит парень.  — Опаздываешь.
        — Я сказала в восемь пятнадцать. Сейчас восемь пятнадцать.  — Я перевожу ледяной взгляд на мистера GQ.  — Если ты намекал на то, что я шлюха, то ты очень сильно меня оскорбил.
        — Ты принял ее за шлюху?  — Гаррет сердито смотрит на приятеля.  — Это мой репетитор, брат. Прояви хоть каплю уважения.
        — Я не принимал ее за шлюху, я подумал, она стриптизерша,  — отвечает блондин. Как будто это меняет дело!  — Она же в костюме, черт побери.
        В его словах есть резон. Под верхней одеждой можно разглядеть мою униформу официантки.
        — ЗЫ: хочу стриптизершу на день рож,  — заявляет GQ.  — Только что решил. Запал на такой подарок.
        — Я сделаю пару звонков,  — обещает Гаррет, но как только его приятель уходит прочь, он понижает голос: — Не будет ему никакой стриптизерши. Мы все скинулись, чтобы купить ему новый айпод. Свой он утопил в пруду с карпами позади Хартфорд-Хауса.
        Я смеюсь, а Гаррет вдруг набрасывается на меня, как горный лев.
        — Боже ты мой! Это был смех? Я не знал, что ты умеешь смеяться. Ну, еще раз, чтобы я успел заснять.
        — Да я смеюсь постоянно.  — Я делаю многозначительную паузу.  — Правда, в основном над тобой.
        Он прижимает руку к груди, делая вид, будто я сразила его наповал.
        — А ты знаешь, что ты — это смерть для мужского эго?
        Я закатываю глаза и закрываю входную дверь.
        — Пошли в мою комнату,  — говорит Гаррет.
        Черт, он хочет заниматься в спальне? Наверное, другие девчонки об этом только мечтают, а вот у меня перспектива остаться с ним наедине вызывает тревогу.
        — Джи, это тот самый репетитор?  — слышу я мужской голос, когда мы проходим мимо комнаты, которая, как я предполагаю, является гостиной.  — Эй, репетитор, давай сюда! Есть разговор!
        Я испуганно смотрю на Гаррета, но он лишь усмехается и ведет меня к двери. Гостиная представляет собой самую настоящую холостяцкую берлогу. Обстановка включает два кожаных дивана, поставленных под углом друг к другу, сложную на вид мультимедийную систему и журнальный столик, заставленный пивными бутылками. С дивана поднимается темноволосый парень с живым взглядом голубых глаз, такой же красивый, как Гаррет и GQ, и по его манере двигаться я понимаю, что он отлично осознает свою привлекательность.
        — В общем, так,  — строгим голосом заявляет Голубоглазый.  — Мой мальчик должен получить «отлично» на экзамене. Советую тебе не забывать об этом.
        Я презрительно ухмыляюсь.
        — А иначе что?
        — А иначе я очень-очень расстроюсь.  — Голубоглазый нарочито медленно оглядывает меня сверху вниз, потом снизу вверх, задерживаясь на моей груди.  — Ты же не хочешь расстраивать меня, правда, красавица?
        Гаррет издает смешок.
        — Не трать зря время, старик. У нее иммунитет к флирту. Поверь мне, я уже пробовал.  — Он поворачивается ко мне.  — Это Логан. Логан, это Уэллси.
        — Ханна,  — поправляю я его.
        Логан на мгновение задумывается, потом качает головой.
        — Не-а, мне больше нравится Уэллси.
        — С Дином ты виделась в прихожей, а это Такер,  — добавляет Гаррет, указывая на рыжего парня на диване. Сюрприз! Этот парень такой же привлекательный, как остальные.
        Наверное, думаю я, жильцы этого дома подбирались по признаку «чертовски сексуален».
        Только Гаррета я об этом спрашивать не буду. Его эго и так распухло до небывалых размеров.
        — Привет, Уэллси,  — машет мне Такер.
        Я вздыхаю. Прекрасно. Я так понимаю, что я теперь Уэллси.
        — Уэллси — звезда рождественского концерта,  — сообщает приятелям Гаррет.
        — Зимнего конкурса,  — поправляю я.
        — А я как сказал?  — Гаррет отмахивается.  — Ладно, давай браться за эту муть. Увидимся, ребята.
        Я вслед за Гарретом поднимаюсь по узкой лестнице на второй этаж. Его комната в конце коридора. Судя по ее размерам и наличию отдельного санузла, это главная спальня дома.
        — Ты не возражаешь, если я быстро переоденусь?  — смущенно спрашиваю я.  — У меня в сумке нормальная одежда.
        Он плюхнулся на край гигантской кровати и откинулся, опираясь на локти.
        — Давай начинай. А я буду наслаждаться шоу.
        Я стискиваю челюсти.
        — Я имела в виду, в ванной.
        — Тогда неинтересно.
        — А никто и не говорил, что будет интересно,  — парирую я сквозь зубы.
        В ванной чище, чем я ожидала, в воздухе все еще стоит слабый древесный аромат лосьона после бритья. Я натягиваю лосины, набрасываю черный свитер, собираю волосы в хвост и засовываю униформу в сумку.
        Когда я выхожу, Гаррет все еще сидит на кровати. Он поглощен своим телефоном и даже не поднимает глаз, когда я вываливаю на кровать рядом с ним внушительную кучу учебников.
        — Как ты меня ни раздражаешь, но я тебя процитирую: ты готов браться за эту муть?  — саркастически спрашиваю я.
        Он рассеянно отвечает:
        — Ага. Один секунд.  — Он длинными пальцами набивает сообщение и откладывает телефон в сторону.  — Извини. Теперь я весь внимание.
        Варианты моего размещения ограничены. У окна стоит письменный стол, но там только один стул, причем он завален одеждой. Та же ситуация с креслом в углу. Сидеть на голом полу мне не очень-то улыбается.
        Остается кровать.
        Я с неохотой забираюсь с ногами на матрас и сажусь по-турецки.
        — Итак, думаю, нам первым делом надо пройтись по всем теориям. Нужно убедиться, что ты знаешь их суть. А потом мы начнем применять их к списку конфликтов и моральных дилемм.
        — Звучит неплохо.
        — Тогда давай начнем с Канта. Его этика довольно прямолинейна.
        Я открываю буклет с лекциями, который раздала нам Толберт в начале года, и, листая страницы, нахожу материал по Иммануилу Канту. Гаррет заползает на кровать и полусидя устраивается в изголовье. Он тяжело вздыхает, когда я кладу ему на колени открытый разворот.
        — Читай,  — приказываю я.
        — Вслух?
        — Ага. А когда прочтешь, перескажи, что ты прочитал. Как думаешь, справишься?
        Секундная пауза, затем его нижняя губа начинает как-то странно дрожать.
        — Может, сейчас не самое время говорить тебе об этом, но… я не умею читать.
        У меня отвисает челюсть. Матерь божья. Он наверняка шу…
        Гаррет разражается хохотом.
        — Успокойся, я просто пошутил.  — Он становится серьезным.  — А ты, что, серьезно подумала, что я не умею читать? Ну, Уэллси, ты даешь.
        Я одаряю его ласковой улыбкой.
        — Меня бы это ни капельки не удивило.
        Однако Гаррету все же удается удивить меня. Он не только прочитывает лекцию, гладко и четко выговаривая все сложные слова, но и почти дословно пересказывает основы категорического императива Канта.
        — У тебя фотографическая память?  — спрашиваю я.
        — Нет. Просто я умею работать с фактами.  — Он пожимает плечами.  — Но у меня не получается применять теории к моральным ситуациям.
        Я даю ему поблажку.
        — На мой взгляд, все это полнейшая чушь. Откуда нам знать, что все эти философы — уже давно сошедшие в могилу — подумали бы о гипотетических вопросах Толберт? Нам известно только то, что они оценивали бы их отдельно, в каждом конкретном случае. Правильно и неправильно — это не черное и белое. Тут гораздо сложнее, чем…
        У Гаррета звонит телефон.
        — Черт, один секунд.  — Он смотрит на экран, хмурится и отправляет еще одну эсэмэску.  — Извини, так что ты говорила?
        Следующие двадцать минут мы тратим на самые тонкие вопросы этических взглядов Канта.
        За это время Гаррет успевает отправить еще пять сообщений.
        — Господи!  — взрываюсь я.  — Мне что, конфисковать у тебя эту штуку?
        — Извини,  — в тысячный раз говорит он.  — Я поставлю его на беззвучный режим.
        Это ничего не меняет, так как парень кладет телефон рядом, и экран у этой чертовой штуковины загорается всякий раз, когда приходит сообщение.
        — Так что, по сути, логика — это стержень кантовской этики…  — Я замолкаю, когда экран снова вспыхивает.  — Бред какой-то? Кто тебе пишет?
        — Никто.
        Как же, никто, задница. Я хватаю телефон и нажимаю на иконку «Сообщения». Имени нет, только номер, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: отправитель — женщина. Если только желание «облизать Гаррета с ног до головы» не возникло у какого-то парня.
        — Ты занимаешься сексом по переписке во время занятия? Что с тобой не так?
        Он вздыхает.
        — Я не занимаюсь сексом. Это она занимается.
        — Гм. Давай осудим ее, да?
        — Почитай мои ответы,  — предлагает он.  — Я ей твержу, что я занят. Не моя вина, что она не понимает намеки.
        Я прокручиваю переписку и обнаруживаю, что Гаррет говорит правду. Все сообщения, что он отправил за последние полчаса, переполнены словами «занят», «занимаюсь» и «поговорим позже».
        Вздохнув, я открываю клавиатуру и начинаю набивать текст. Гаррет протестует и пытается выхватить у меня телефон, но поздно. Я уже нажала кнопку «Отправить».
        — Вот,  — объявляю я.  — Теперь она отстанет.
        — Честное слово, Уэллси, если ты…  — Он замолкает, прочитав сообщение.
        «ЭТО РЕПЕТИТОР ГАРРЕТА. ТЫ МЕШАЕШЬ НАМ. МЫ СКОРО ЗАКОНЧИМ. НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕЩЕ ПОЛЧАСА ТЫ СПОКОЙНО ВЫСИДИШЬ В ЗАСТЕГНУТЫХ ШТАНИШКАХ».
        Гаррет встречается со мной взглядом и хохочет так громко, что я не выдерживаю и улыбаюсь.
        — Это будет эффективнее, чем твои недоделанные «оставь меня в покое», согласен?
        Он хмыкает.
        — Спорить не о чем.
        — Надеюсь, твоя подружка заткнется хоть на некоторое время.
        — Она не моя подружка. Эту «хоккейную зайку» я подцепил в прошлом году и…
        — Хоккейную зайку?  — в ужасе повторяю я.  — Какая же ты свинья. Вот так ты называешь женщин?
        — А если женщина заинтересована только в том, чтобы переспать с хоккеистом, а потом хвастаться перед всеми подругами, что она переспала с хоккеистом? Да, мы так их и называем,  — едко парирует парень.  — Между прочим, в этом сценарии именно я являюсь объектом.
        — Пусть тебе от этого лучше спится…  — Я тянусь за буклетом.  — Давай перейдем к утилитаризму. Сосредоточимся на Бентаме.
        Затем я провожу контрольный опрос по тем двум философам, что мы обсуждали сегодня, и радуюсь, когда получаю от Гаррета правильные ответы, причем даже на каверзные вопросы.
        Замечательно. Может, Гаррет Грэхем не такой уж тупица, как я думала.
        К концу часа я убеждаюсь, что он не просто вызубрил материал и выдал мне заученные ответы. Он все в полной мере постиг, причем настолько глубоко, будто и в самом деле проникся этическими идеями. Жаль, что на переэкзаменовке не дается право выбора, иначе, я уверена, он блестяще сдал бы экзамен.
        — Завтра приступим к постмодернизму.  — Я вздыхаю.  — По моему скромному мнению, это, наверное, самое запутанное учение в истории человечества. У меня репетиция до шести, а потом я свободна.
        Гаррет кивает.
        — А у меня тренировка до семи. Как насчет восьми?
        — Меня вполне устраивает.  — Я складываю учебники в сумку и иду в туалет. Когда я выхожу, то вижу, что Гаррет копается в моем айподе.
        — Ты шарил в моей сумке?!  — вскрикиваю я.  — Неужели правда?
        — Твой айпод выпал из наружного кармашка,  — возражает парень.  — Мне захотелось посмотреть, что у тебя на нем.  — Не отводя взгляда от экрана, он начинает читать имена вслух: — Etta James[15 - James, Etta (1938 —2012)  — американская певица в стилях блюз, «соул», джаз и др.], Adele[16 - Adkins, Adele Laurie Blue (род. в 1988)  — британская певица в стилях блюз, «соул», поп-джаз.], Queen, Ella Fitzgerald[17 - Fitzgerald, Ella Jane (1917 —1996)  — американская певица, «первая леди джаза», 13-кратный лауреат премии «Грэмми».], Aretha[18 - Franklin, Aretha Louise (род. в 1942)  — американская певица в стилях ритм-энд-блюз, «соул», её часто называют королевой соула.], Beatles. Боже, до чего странная эклектика!  — Неожиданно он озадаченно качает головой.  — Слушай, а ты знаешь, что у тебя тут One Direction?
        — Серьезно?  — с сарказмом говорю я.  — Наверное, само загрузилось.
        — Кажется, ты напрочь лишилась моего уважения. А ведь ты, как-никак, учишься на музыкальном.
        Я выхватываю у него айпод и прячу его в сумку.
        — One Direction делает великолепные гармонии.
        — Позволю себе не согласиться.  — Он решительно вздергивает подбородок.  — Я составлю тебе плейлист. Очевидно, тебе надо уяснить разницу между хорошей музыкой и дерьмовой.
        — До завтра,  — цежу я сквозь зубы.
        Гаррет, захваченный своей идеей, перебирается к iMac на своем столе.
        — Что ты думаешь насчет Lynyrd Skynyrd? Или тебе нравятся только те группы, где мужики выступают в одинаковых нарядах?
        — Спокойной ночи, Гаррет.
        Я выхожу из комнаты. Я готова рвать на себе волосы. Я не могу поверить, что согласилась целых полторы недели заниматься с ним.
        Да поможет мне бог.
        Глава 8
        Ханна
        На следующий вечер Элли звонит в тот момент, когда я вылетаю из музыкального корпуса после очередной катастрофической репетиции с Кэссом.
        — Ого,  — говорит она, когда слышит мой тон.  — Что это с тобой?
        — Кэссиди Донован,  — сердито отвечаю я.  — Репетиция была кошмарной.
        — Он опять пытается украсть у тебя все хорошие ноты?
        — Хуже.  — Я слишком взбешена, чтобы пересказывать случившееся, я и не пересказываю.  — Эл, мне дико хочется подкрасться к нему, когда он будет спать, и придушить подушкой. Нет, мне хочется прикончить его, когда он будет бодрствовать, чтобы он успел увидеть радость на моем лице.
        Ее смех щекочет мое ухо.
        — Черт. А он здорово достал тебя, да? Хочешь поговорить об этом за ужином?
        — Не смогу. Я сегодня встречаюсь с Грэхемом.  — Еще одна договоренность, которую у меня нет желания выполнять. Моя мечта — принять душ и улечься перед телевизором, но я знаю Гаррета, он станет преследовать меня и орать, если я осмелюсь отменить нашу встречу.
        — До сих пор не могу поверить, что ты согласилась на эти занятия,  — тянет Элли.  — Наверное, он умеет убеждать.
        — Типа того,  — соглашаюсь я.
        Я не рассказывала Элли о нашей сделке с Гарретом главным образом потому, что хочу оттянуть тот момент, когда она узнает о моей одержимости Джастином и начнет меня поддразнивать. Знаю, я не смогу вечно скрывать от нее правду — у нее наверняка возникнут вопросы, когда выяснится, что я иду на вечеринку с Гарретом. Но к этому времени я успею придумать хороший предлог.
        Есть вещи, в которых стыдно признаваться даже ближайшей подруге.
        — Сколько он тебе платит?  — с любопытством спрашивает она.
        Я, как дура, называю первую попавшуюся сумму.
        — Э, шестьдесят.
        — Шестьдесят долларов в час?! Мать честная. Безумие какое-то. Тебе стоит пригласить меня в ресторан и угостить хорошим стейком, когда вы закончите.
        Угостить стейком? Черт. Да такой стейк стоит моего заработка за три смены!
        Вот доказательство того, что врать плохо. Вранье всегда возвращается, чтобы укусить вас за одно место.
        — Обязательно,  — беззаботным тоном говорю я.  — Кстати, мне пора. На сегодня Трейси машину мне не дала, так что мне нужно вызвать такси. Увидимся через пару часов.
        Такси довозит меня до дома Гаррета, и я договариваюсь с водителем, чтобы он заехал за мной через полтора часа. Гаррет предупредил меня, чтобы я спокойно заходила в дом, так как за ревом телевизора или стереосистемы звонок никто не слышит. Однако сейчас в доме стоит тишина.
        — Грэхем?!  — кричу я от двери.
        — Я наверху,  — слышится его голос.
        Я поднимаюсь в его спальню. Он одет в спортивные брюки и белую майку-борцовку, которая подчеркивает красоту его идеально сформированных бицепсов и сильных предплечий. Я не могу отрицать, что его тело выглядит… притягательно. Он крупный, но не такой грузный, как футбольные полузащитники, высокий, гибкий и мускулистый. На правом предплечье я вижу татуировку: черные языки пламени тянутся к плечу, огибая бицепс.
        — Привет. А где твои соседи?
        — Сегодня же пятница — где, по-твоему, они могут быть? Тусуются,  — мрачно отвечает парень, доставая лекции из валяющегося на полу рюкзака.
        — А ты предпочел позаниматься,  — замечаю я.  — Даже не знаю, что лучше: восхититься твоим героизмом или пожалеть тебя?
        — Уэллси, я не тусуюсь во время сезона. Я уже говорил тебе об этом.
        Говорил, но я ему не поверила. Как это он не тусуется каждый вечер? Я имею в виду, взгляните на этого парня. Да он прекраснее и популярнее, чем Бибер. Ну, во всяком случае, чем тот Бибер, каким он был до того, как сорвался с катушек и бросил свою обезьянку в чужой стране.
        Мы устраиваемся на кровати и сразу принимаемся за работу, но каждый раз, когда Гаррет принимается читать теорию, я мысленно возвращаюсь к сегодняшней репетиции. Во мне продолжает кипеть гнев, и испорченное настроение, как ни стыдно мне признавать это, отражается на наших занятиях. Я въедливее, чем хотела бы, и страшно раздражаюсь, когда Гаррет неправильно истолковывает материал.
        — Неужели так сложно?  — ворчу я, когда он в третий раз не может ответить на вопрос.  — Он говорит…
        — Ладно, я все понял,  — обрывает меня парень, досадливо хмурясь.  — Незачем кидаться на меня, Уэллси.
        — Извини.  — Я на мгновение закрываю глаза, чтобы успокоиться.  — Давай перейдем к следующему философу. Вернемся к Фуко в конце.
        Гаррет сурово смотрит на меня.
        — Никуда мы переходить не будем. Во всяком случае, до тех пор пока ты не расскажешь, почему тебе так и хочется откусить мне голову. Что, Лапочка игнорирует тебя в квадрате?
        Его сарказм только подстегивает мое раздражение.
        — Нет.
        — У тебя месячные?
        — О боже. Ты меня достал. Просто читай.
        — Я не буду читать эту чертовщину.  — Парень складывает руки на груди.  — Послушай, есть легкий способ справиться с твоей стервозностью. Тебе достаточно рассказать, что тебя взбесило, я объясню тебе, что ты ведешь себя нелепо, и мы мирно продолжим занятия.
        Я недооценила упрямство Гаррета. А зря, ведь он своей настойчивостью перехитрил меня и добился всего, что ему было надо. Я не хочу откровенничать с ним, но моя ссора с Кэссом висит надо мной, как темная туча, и мне надо развеять скопившуюся в ней грозовую энергию, пока она меня не поглотила.
        — Он хочет хор!
        Гаррет хлопает глазами.
        — Кто хочет хор?
        — Мой партнер по дуэту,  — угрюмо отвечаю я.  — Он же проклятье моей жизни. Клянусь, если бы я не боялась сломать руку, я бы врезала по его наглой, тупой роже.
        — Хочешь, я научу тебя?  — Гаррет крепко сжимает губы, как будто сдерживает смех.
        — Меня так и подмывает сказать «да». Если серьезно, то с этим парнем просто невозможно работать. Песня фантастическая, а он только и делает, что придирается к каждой микроскопической детали. Тональность, темп, аранжировка, чертовы костюмы, в которых мы будем выступать.
        — Ладно… так что насчет хора?
        — Только представь, Гаррет: Кэсс хочет, чтобы в последнем куплете нам подпевал хор. Чертов хор. Мы уже неделями репетируем эту песню. Предполагалось, что исполнение будет простеньким и незатейливым, чтобы мы оба могли раскрыть свои голоса, и тут он вдруг предлагает сделать из этого гигантское представление!
        — Тебя послушать, так он самая настоящая дива.
        — Он и есть дива. Я готова оторвать ему башку.  — От гнева у меня сдавливает горло, руки трясутся.  — И потом, как будто всего этого ему мало, за две минуты до конца репетиции он заявляет, что нам нужно изменить аранжировку.
        — А что не так с аранжировкой?
        — Ничего. С аранжировкой все нормально. А Мэри-Джейн — девчонка, которая написала эту проклятую песню,  — сидит и помалкивает! Не знаю, то ли она боится Кэсса, то ли втюрилась в него, но от нее никакой помощи. Она затыкается, когда мы начинаем бодаться, а должна была бы высказывать свое мнение и помогать решать проблему.
        Гаррет надувает губы. Примерно так делала моя бабушка, когда глубоко задумывалась. Просто прелесть.
        Но он прибьет меня, если я скажу, что он напомнил мне мою бабушку.
        — Ну?  — говорю я, не выдерживая его молчания.
        — Я хочу услышать эту песню.
        Моему удивлению нет предела.
        — Почему? Зачем?
        — Затем, что ты только о ней и говоришь с того момента, как мы увиделись.
        — Ничего подобного! Я заговорила о ней впервые!
        Он небрежно отмахивается — подозреваю, это типичный для него жест.
        — Ну, я хочу услышать ее. Если у этой девочки по имени Мэри-Джейн кишка тонка для правомочной критики, тогда это сделаю я.  — Он пожимает плечами.  — Может, твой партнер — как его зовут?..
        — Кэсс.
        — Может, Кэсс и прав, а ты просто слишком упряма, чтобы увидеть это.
        — Поверь мне, он ошибается.
        — Замечательно, только позволь судить мне. Спой оба варианта — тот, который сейчас, и тот, на котором настаивает Кэсс,  — и я выскажу тебе свое мнение. Ты же играешь, да?
        Я непонимающе хмурюсь.
        — Что играю?
        Гаррет закатывает глаза.
        — На инструментах.
        — А, да, играю. На пианино и гитаре. А что?
        — Сейчас приду.
        Он выбегает из комнаты. Я слышу его шаги в коридоре, потом скрипит какая-то дверь. Он возвращается с акустической гитарой в руке.
        — Такера,  — поясняет он.  — Он не обидится, если ты поиграешь на ней.
        Я скрежещу зубами.
        — Я не собираюсь петь тебе серенады.
        — А почему бы нет? Ты стесняешься?
        — Нет. Просто у меня есть другие дела.  — Я устремляю на него многозначительный взгляд.  — Например, помочь тебе с пересдачей.
        — Мы почти закончили с постмодернизмом. Все самое трудное будет на следующем занятии.  — В его голосе появляются дразнящие нотки.  — Ладно тебе, у нас есть время. Дай мне послушать.
        Он совершенно по-мальчишески улыбается, и я сдаюсь. Он мастерски научился изображать из себя веселого мальчишку. Только он не мальчишка. Он мужчина с сильным телом и решительно вздернутым подбородком. Я знаю: Гаррет будет травить меня весь вечер, если я не соглашусь спеть.
        Я беру гитару и пробегаю пальцами по струнам. Гитара настроена, правда, чуть выше, чем та, что у меня дома, но звук замечательный.
        Гаррет забирается на кровать и кладет голову на целую гору подушек. Я впервые вижу, чтобы человеку для сна нужно было так много подушек. Может, они необходимы ему как колыбель для его непомерного эго?
        — Ладно,  — сдаюсь я.  — Вот так это выглядит сейчас. Представь, что в первом куплете ко мне присоединяется мужской голос, а потом мы поем второй куплет.
        Я знаю многих певцов, которые стесняются петь перед незнакомыми людьми, но у меня с этим проблем нет. С самого детства музыка была для меня убежищем. Когда я пою, окружающий мир исчезает. Остаюсь я и музыка, а еще чувство глубокого покоя, который я нигде больше не могу найти, как ни стараюсь.
        Я набираю в грудь воздуха, проигрываю вступительные аккорды и начинаю петь. Я не смотрю на Гаррета, потому что меня здесь уже нет, я растворилась в мелодии и словах, я полностью сосредоточена на звучании своего голоса и гитары.
        Мне нравится эта песня. Действительно нравится. Она обладает неповторимой красотой, и даже без дополняющего мой голос богатого баритона Кэсса она все равно производит неизгладимое впечатление своей щемящей душу глубиной, столь характерной для лирики Эм-Джи.
        Почти сразу же у меня в голове проясняется, а на сердце становится легче. Я опять единое целое, и все это благодаря музыке. Музыка спасла меня и после изнасилования. Когда меня что-то гнетет, или когда не хватает сил переносить душевную боль, я сажусь за пианино или беру гитару, и я понимаю, что счастье рядом. И оно всегда достижимо для меня, всегда доступно, пока я могу петь.
        Несколько минут спустя последняя нота растворяется в воздухе, как нежный аромат духов, и я возвращаюсь в настоящее. Я поворачиваюсь к Гаррету, но его лицо ничего не выражает. Даже не знаю, чего я ожидала от него. Восторгов? Насмешек?
        Вот молчания точно не ожидала.
        — Хочешь услышать версию Кэсса?  — спрашиваю я.
        Он кивает. Всего лишь. Еле заметно дергает головой и ничего не говорит.
        Отсутствие реакции с его стороны нервирует меня, и на этот раз я пою с закрытыми глазами. Я передвигаю модуляцию туда, куда настаивал Кэсс, повторяю еще раз припев так, как он хотел, и точно понимаю, что во мне нет ни капли предвзятости, когда я отстаиваю первый вариант. Второй вариант скучный, а повтор припева — явный перебор.
        К моему удивлению, Гаррет соглашается со мной сразу же, как только я высказываю свое мнение.
        — В таком исполнении она затянута,  — говорит он хриплым голосом.
        — Ведь это же ясно, правда?  — Я потрясена тем, что Гаррет практически озвучил мои умозаключения. Эх, если бы у Эм-Джи хватало духу высказываться в присутствии Кэсса.
        — И забудь о хоре. Тебе он не нужен. Черт, я думаю, и Кэсс тебе не нужен.  — Парень ошарашенно качает головой.  — Твой голос… знаешь, Уэллси, он прекрасен.
        У меня начинают пылать щеки.
        — Ты так думаешь?
        Взволнованное выражение на его лице говорит мне о том, что он абсолютно серьезен.
        — Сыграй что-нибудь еще,  — просит он.
        — Гм, а что ты хочешь услышать?
        — Что угодно. Мне безразлично.  — Я поражена страстностью его голоса, эмоциями, которые отражаются в его серых глазах.  — Мне просто нужно еще раз услышать, как ты поешь.
        Ого. Ладно. Всю жизнь люди говорили мне, что я талантлива, но кроме родителей, никто больше не умолял меня спеть.
        — Пожалуйста,  — тихо просит Гаррет.
        И я пою. Песню собственного сочинения, но так как она еще сырая, я перехожу на другую. Я играю «Будь со мной»[19 - Stand By Me (записана в 1960 г.)  — песня в исполнении американского певца Бена Кинга (1938 —2015), который считается классиком соул-музыки], любимую песню мамы, ту, которую я пела ей на каждый день рождения. Воспоминания снова уносят меня туда, где царят мир и спокойствие.
        На половине песни глаза Гаррета закрываются. Я вижу, как мерно поднимается и опускается его грудная клетка, мой голос дрожит от переполняющих меня эмоций. Затем мой взгляд перемещается на лицо Гаррета, и я замечаю среди щетины маленький белый шрам на подбородке, Интересно, где он его получил, спрашиваю я себя. Хоккей? Несчастный случай, когда он был ребенком?
        Его глаза остаются зарытыми до последнего аккорда, и я решаю, что он заснул. Я откладываю гитару.
        Глаза Гаррета распахиваются прежде, чем я успеваю встать с кровати.
        — Ой, ты не спишь,  — вздрагиваю я.  — Я думала, ты заснул.
        Он садится, и в его голосе слышится неподдельный восторг:
        — Где ты научилась так петь?
        Я в замешательстве пожимаю плечами. В отличие от Кэсса, я не умею петь себе дифирамбы.
        — Не знаю. Это то, что я умела всегда.
        — Ты училась?  — Я мотаю головой.  — То есть ты однажды открыла рот и запела вот так?
        Я смеюсь.
        — Ты говоришь, как мои родители. Папа и мама часто шутили, что в роддоме произошла путаница и им выдали чужого ребенка. У меня в семье все безголосые. Никто не может понять, от кого у меня способности к музыке.
        — Надо бы взять у тебя автограф. Когда тебя будут награждать Grammy, я продам его на eBay за огромные деньги.
        Я вздыхаю.
        — Музыкальный бизнес жесток, дружище. Я не выдержу и сорвусь, если попытаюсь влезть во все это.
        — Выдержишь.  — В его голосе нет ни тени сомнения.  — Кстати, я думаю, ты делаешь ошибку, выступая на конкурсе дуэтом. Ты должна быть на сцене одна. Серьезно. Представь: ты сидишь на сцене в единственном круге света и поешь так, как пела сейчас. Да от твоего выступления у всех зрителей по коже побегут мурашки.
        Может, Гаррет и прав. Не насчет мурашек, а насчет того, что я сделала ошибку, объединившись с Кэссом.
        — Ну, уже поздно. Мне некуда деваться.
        — Ты всегда можешь отказаться.
        — Ни за что. Это подло.
        — Я имею в виду вот что: если ты откажешься сейчас, у тебя хватит времени подготовить соло. Если будешь тянуть, то останешься в дураках.
        — Я так не могу.  — Я смотрю на парня с вызовом.  — Ты бы смог подвести своих товарищей по команде, зная, что они на тебя рассчитывают?
        Он отвечает без колебаний:
        — Никогда.
        — Тогда почему ты думаешь, что я пойду на такое?
        — Потому что Кэсс не из твоей команды,  — спокойно отвечает Гаррет.  — Судя по тому, что ты рассказываешь, он с самого начала действует исключительно тебе во вред.
        — Я согласилась петь с ним,  — твердо говорю я.  — А мое слово что-то да значит.  — Я смотрю на будильник и чертыхаюсь, понимая, сколько времени.  — Мне пора. Такси уже ждет меня.  — Я быстро соскакиваю с кровати.  — Только мне сначала нужно пописать.
        Гаррет хмыкает.
        — СМИ[20 - Слишком много информации.].
        — Все писают, Гаррет. Смирись с этим.
        Через несколько минут, когда я выхожу из туалета, я вижу на лице Гаррета невиннейшее на свете выражение. И, естественно, у меня тут же возникают подозрения. Я смотрю на учебники, разбросанные по кровати, затем на свою сумку на полу, но ничего из ряда вон входящего не замечаю.
        — Что ты сделал?  — спрашиваю я.
        — Ничего,  — беззаботно отвечает он.  — Знаешь, у меня завтра игра, так что наше следующее занятие будет в воскресенье. Как тебе? Ближе к вечеру?
        — Хорошо,  — говорю я, но все равно не могу избавиться от ощущения, что он что-то затеял.
        Только через пятнадцать минут, проходя в свою комнату, я обнаруживаю, что мои подозрения были не беспочвенны. У меня от ярости аж сводит скулы, когда я получаю сообщение от Гаррета.
        Он: ПРИЗНАНИЕ: КОГДА ТЫ БЫЛА В WC, Я СТЕР С ТВОЕГО IPOD ВЕСЬ 1 DIRECTION. НЕ СТОИТ БЛАГОДАРНОСТИ.
        Я: ЧТО??? Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
        Он: СИЛЬНО?
        Тут я соображаю, что произошло, и холодею от ужаса.
        Я: Я УБЬЮ ТЕБЯ! Я ИМЕЛА В ВИДУ УБЬЮ! ЧЕРТОВА АВТОЗАМЕНА.
        Он: НУУУУУДА, ТЕПЕРЬ БУДЕМ ВИНИТЬ АВТОЗАМЕНУ.
        Я: ЧТОБ ЕЕ.
        Он: КАЖЕТСЯ, КТО-ТО МЕНЯ ТАК ЛЮБИТ, ЧТО ХОЧЕТ ПОЦЕЛОВАТЬ…
        Я: СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ГРЭХЕМ.
        Он: ТЫ ТОЧНО НЕ ХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ СЮДА? ПОТРЕНИРОВАТЬ НАШИ ЯЗЫКИ?
        Я: ФИ. НИ ЗА ЧТО.
        Он: УГУ. ЗЫ — ПРОВЕРЬ ПОЧТУ. Я ОТПРАВИЛ ТЕБЕ ЗАЗИПОВАННУЮ МУЗЫКУ. НАСТОЯЩУЮ МУЗЫКУ.
        Я: И ОНА ПРЯМИКОМ ОТПРАВИТСЯ В КОРЗИНУ.
        Я улыбаюсь, отправляя это сообщение, и в этот момент в комнату входит Элли — как у нее получается так подгадывать?
        — Кому пишешь?  — Она пьет свой любимый сок, эту мерзость, и соломинка выпадает из ее рта, когда она ахает: — Вот это да! Джастину?
        — Не-а, всего лишь Грэхему. Он опять достал меня до самого не могу.
        — А что, вы теперь друзья?  — поддразнивает меня Элли.
        Я ошарашенно замираю. У меня на языке вертится категорическое «нет», но я чувствую, что это неправильный ответ, вспоминая, как мы провели последние два часа, как я разоткровенничалась с ним о своих проблемах с Кэссом, а потом пела ему серенады, будто трубадур. Если честно, Гаррет Грэхем не так уж плох, как я думала, пусть он временами и бывает невыносим.
        Так что я печально улыбаюсь и говорю:
        — Ага, наверное.
        Глава 9
        Гаррет
        Грэг Бракстон самый настоящий зверь. Это почти центнер живого веса, а скорость и точность броска в один прекрасный день наверняка обеспечат ему контракт в НХЛ. Ну, только если лига захочет закрыть глаза на то, что он столько времени проводит на скамье штрафников. Сейчас идет второй период, и Бракстон уже заработал три удаления, одно из которых закончилось голом благодаря стараниям Логана. Потом Логан проехал мимо скамейки штрафников специально для того, чтобы самодовольно помахать Бракстону. Это большая ошибка, потому что теперь у Бракстона, которого выпустили на лед, в руках заточенный топор войны.
        Он впечатывает меня в борт с такой силой, что у меня трещат кости, но, к счастью, я успеваю отпасовать и, быстро избавившись от тумана в голове, замечаю, как Такер кистевым броском отправляет шайбу в ворота «Сент-Энтони». Загорается табло, и даже стоны и свист зрителей не умаляют радости победы. Играть на чужом поле не так приятно, как на своем, однако я подпитываюсь энергией толпы, пусть и негативной.
        Когда сирена возвещает об окончании периода, мы уходим в раздевалку со счетом 2:0 в нашу пользу. Все возбуждены тем, что за два периода противнику так и не удалось размочить счет, но тренер Дженсен не дает нам расслабляться. Пусть мы и впереди — он все равно не позволит нам забыть, что мы что-то делаем не так.
        — Ди Лаурентис!  — орет он Дину.  — Ты позволил тридцать четвертому отшвырнуть тебя, как тряпичную куклу! А ты…  — Тренер переводит сердитый взгляд на одного из наших защитников.  — Ты дважды дал им оторваться! Твоя задача — следовать тенью за этими придурками! Ты видел, как Логан врезал им в начале периода? Я и от тебя, Рено, жду такой же жесткой игры. А ты что делаешь? Вертишь жопой, как баба на танцульках, и бедрышком нежненько их тюк, тюк. Хватит! Веди себя как мужик, врежь им!
        Когда тренер перемещается в другую часть раздевалки, чтобы выдать еще одну порцию критических замечаний, мы с Логаном переглядываемся и усмехаемся. Дженсен крут, но он чертовски хорошо делает свою работу. Он хвалит, когда похвала заслужена, остальное же время давит на нас, чтобы мы стали лучше.
        — Жестко он с тобой.  — Такер сочувственно смотрит на меня, когда я поднимаю фуфайку и разглядываю левый бок.
        Мое тело здорово пострадало, уже видно, как темнеет кожа там, где будет здоровенный синяк.
        — Выживу,  — говорю я, пожимая плечами.
        Тренер хлопает в ладоши, подавая сигнал, что пора возвращаться на лед. Мы снимаем чехлы с коньков и выходим из раздевалки.
        Едва выйдя на лед, я уже чувствую на себе этот взгляд. Я не ищу его среди зрителей, но я знаю, что увижу, если захочу. Моего отца, сгорбившегося на своем обычном месте на верхней трибуне, в бейсболке «Рейн-джерс», низко надвинутой на глаза, и с сжатыми в тонкую линию губами.
        Кампус Сент-Энтони расположен не очень далеко от Брайара, а значит, дорога от Бостона заняла у отца целый час, но даже если бы мы играли товарищеский матч в нескольких часах езды, да еще во время сильнейшего за всю историю человечества снегопада, он бы обязательно приехал. Старик не пропускает ни одной игры.
        Фил Грэхем, легенда хоккея и гордый отец.
        Именно так, черт побери.
        Я отлично знаю, что он приезжает не для того, чтобы посмотреть, как играет его сын. Он приезжает для того, чтобы взглянуть, как играет продолжение его самого.
        Иногда я задаюсь вопросом, что было бы, если бы я облажался. Если бы я не научился кататься? Забивать? Что, если бы я был тощим и костлявым с координацией коробки для «Клинекса»? Или проявил бы способности к музыке? Или к химии?
        Вероятно, у него случился бы удар. Или он убедил бы мою мать отдать меня на усыновление.
        Я сглатываю кисловатый привкус горечи во рту и присоединяюсь к товарищам по команде.
        «Забудь о нем. Он не важен. Его здесь нет».
        Именно это я повторяю себе каждый раз, когда переваливаюсь через борт и мои коньки касаются льда. Фил Грэхем ничего для меня не значит. Он уже давно перестал быть мне отцом.
        Проблема в том, что моя мантра не гарантирует надежной защиты. Да, я могу забыть о нем, убедить себя в том, что он мне безразличен. Но он-то все равно здесь. Он всегда здесь, черт побери.
        Третий период очень напряженный. «Сент-Энтони» сражается не на жизнь, а на смерть, ребятам отчаянно не хочется проигрывать всухую. Симмс бросается в атаку сразу после вбрасывания, а Логан и Холлис удерживают соперников у синей линии и не пускают их к нашим воротам.
        Пот заливает мне лицо и шею, когда мое звено — я, Так и старшекурсник по прозвищу Берди[21 - Birdy (англ.)  — птичка.] идет в наступление. Защита «Сент-Энтони» — это слезы. Защитники надеются, что их нападающие откроют счет, а вратарь примет шайбу, которую они по бездарности впустили в свою зону. Логан сцепляется с Бракстоном позади наших ворот и выходит из схватки победителем. Берди передает шайбу Такеру, и мы втроем влетаем на вражескую территорию. У нас численное преимущество, и мы обрушиваемся на беспомощных защитников, которые даже не успевают понять, что происходит.
        Ко мне скользит шайба, и рев на трибунах будоражит кровь. Бракстон, раздирая коньками лед, спешит ко мне, но я не дурак. Я передаю шайбу Таку и принимаю Бракстона на себя, мои же товарищи тем временем обманным движением выманивают вратаря и посылают шайбу мне для решающего броска.
        Пущенная мою шайба влетает в ворота, и часы останавливаются. Мы побеждаем «Сент-Энтони» со счетом 3:0.
        Мы вваливаемся в раздевалку. Даже у тренера хорошее настроение. Мы всухую разделали команду противника, приструнили это чудовище по имени Бракстон и добавили вторую победу в нашу копилку. Хотя еще только начало сезона, мы все уже видим себя звездами чемпионата.
        Логан плюхается на скамью рядом со мной и принимается расшнуровывать ботинки.
        — Так что за сделку ты заключил со своей репетиторшей?  — Он задает свой вопрос как бы между прочим, но я-то хорошо его знаю, он спрашивает не просто так.
        — С Уэллси? А при чем тут она?
        — У нее кто-нибудь есть?
        Вопрос застает меня врасплох. Логан имеет склонность к тощим, как жердь, и сладким, как сахар, девицам. Фигуристая и всезнающая Ханна в это никак не вписывается.
        — Да,  — настороженно отвечаю я.  — А что?
        Приятель пожимает плечами. Опять эта небрежность. И опять мне удается заглянуть поглубже.
        — Она горячая штучка.  — Логан делает паузу.  — Ты на нее запал?
        — Не-а. И у тебя не сложится. Она положила глаз на одного дебила.
        — Они вместе?
        — Нет.
        — Но тогда она становится дичью, на которую можно поохотиться?
        Я напрягаюсь, лишь чуть-чуть, думаю, Логан этого не замечает. К счастью, к нам подходит Кенни Симмс, наш вратарь-волшебник, и мы вынуждены прекратить разговор.
        Я не могу объяснить, что меня так взбеленило. Я не влюблен в Ханну, но от мысли, что у нее будут какие-то шашни с Логаном, на душе появляется неприятный осадок. Наверное, потому, что я хорошо знаю, какой скотиной может быть Логан. Я уже и не сосчитаю, сколько раз видел, как поутру мятые телки с позором выкатывались из его спальни.
        Меня бесит, когда я представляю Ханну в таком виде, с взлохмаченными волосами и распухшими губами. Вряд ли такое может случиться, но я все равно этого страшусь. Она вроде бы нравится мне. Она не дает мне расслабиться, а вчера вечером, когда я услышал ее пение… Че-е-ерт. В «Американском идоле» герои направо и налево разбрасываются словами типа «высота звука» и «тональность», но я совсем не разбираюсь в технических аспектах пения. Зато знаю, что от грудного голоса Ханны у меня мурашки бегут по спине.
        Я прогоняю все мысли о Ханне и иду в душ. Все празднуют победу, и для меня наступает тот самый период, от которого меня трясет. Победа или проигрыш, отец все равно будет ждать на парковке недалеко от нашего автобуса.
        Я выхожу из спорткомплекса. На плече болтается спортивная сумка с формой, волосы еще влажные. Кто бы сомневался: старик на месте, стоит у припаркованных машин. Его пуховик застегнут до самого верха, козырек закрывает глаза.
        Логан и Берди идут по обе стороны от меня и обсуждают нашу победу. Берди резко тормозит, когда замечает моего отца.
        — Хочешь поздороваться?  — тихо спрашивает он.
        Я слышу надежду в его голосе. Мои товарищи не понимают, почему я не кричу на каждом углу о том, что мой отец — тот самый Фил Грэхем. Они считают его богом, а то, что я был зачат им, автоматически превращает меня, как мне кажется, в полубога. Когда я поступил в Брайар, они донимали меня, требуя, чтобы я взял у него автограф, но я наплел им всякую чушь, типа, что мой отец свирепо оберегает свою частную жизнь, и, к счастью, приятели отстали от меня.
        — Нет.  — Я продолжаю идти к автобусу и лишь немного поворачиваю голову, когда прохожу мимо отца.
        Наши взгляды на мгновение встречаются, и отец кивает мне.
        Один сдержанный кивок — и он поворачивается и идет к своему блестящему серебристому минивэну.
        Все как всегда. Если мы выигрываем, я получаю кивок. Если мы проигрываем, я ничего не получаю.
        Когда я был помладше, после нашего проигрыша отец хотя бы изображал отеческую заботу, подбадривал улыбкой или сочувственно похлопывал по спине, если знал, что на нас смотрят. Но когда мы оставались наедине, сбрасывал маску.
        Я залезаю в автобус и облегченно выдыхаю, когда водитель трогается с места, оставив отца в зеркале заднего вида.
        Неожиданно я понимаю, что, вполне возможно, в следующие выходные я не буду играть, если не сдам экзамен по этике. И старик точно не обрадуется этому.
        Хорошо, что мне плевать на его мнение.
        Глава 10
        Ханна
        Как всегда, мама звонит утром в воскресенье, и я всю неделю с нетерпением жду наших разговоров. В другое время возможности поговорить у нас нет, потому что днем я на занятиях, а вечером — на репетициях, и к тому времени, когда у мамы заканчивается вечерняя смена,  — она работает продавцом в продуктовом магазине,  — я уже вижу десятый сон.
        Главный недостаток моей жизни в Массачусетсе — это невозможность видеться с родителями. Я страшно скучаю по ним, но, с другой стороны, мне нужно было уехать подальше из Рэнсома, из Индианы. После окончания школы я возвращалась домой только один раз, и после того визита мы решили, что будет лучше, если я туда больше никогда не приеду. Мои дядя с тетей живут в Филадельфии, так что мы с родителями встречаемся там на День благодарения и на Рождество. Все остальное время мы общаемся по телефону, а иногда, если повезет, им удается наскрести денег и прилететь ко мне.
        Конечно, такой вариант не самый идеальный, но родители понимают, почему я не могу приехать домой, а я не только понимаю, почему они не могут уехать из дома, но и знаю, что винить в этом нужно меня. Я также знаю, что всю свою жизнь буду стараться загладить свою вину перед ними.
        — Привет, солнышко.  — Голос мамы окутывает меня, будто теплые объятия.
        — Привет, мам.  — Я еще лежу в кровати, завернувшись в одеяло и уставившись в потолок.
        — Как экзамен по этике?
        — Сдала на А.
        — Молодчина! Я же говорила, что тебе не из-за чего беспокоиться.
        — Поверь мне, было из-за чего. Половина группы не сдала.  — Я кладу телефон на подушку и прижимаю его ухом.  — Как папа?
        — Хорошо.  — Мама на мгновение замолкает.  — Он взял дополнительные смены на лесопилке, но…
        Я вся напрягаюсь.
        — Но что?..
        — Но, похоже, мы не сможем поехать к тете Николь на День благодарения.
        Боль и сожаление в ее голосе для меня как нож в сердце. На глаза наворачиваются слезы.
        — Понимаешь, нам пришлось чинить крышу — она стала протекать,  — и на это ушли все сбережения,  — признается мама.  — У нас нет денег на перелет.
        — А почему вы не хотите поехать на машине?  — спрашиваю я.  — Дорога не длинная…  — Как же, пятнадцать часов в пути. Совсем не длинная.
        — Если мы поедем на машине, папе придется взять дополнительные отгулы, а он этого себе позволить не может.
        Я закусываю губу, чтобы сдержать слезы.
        — Может, я смогу…
        Я быстро подсчитываю, сколько денег мне удалось скопить. Их точно не хватит на три авиабилета до Филадельфии.
        Зато хватит на один до Рэнсома.
        — Я смогу прилететь домой,  — шепчу я.
        — Нет.  — Ответ мамы четкий и недвусмысленный.  — Ты не обязана делать это, Ханна.
        — Всего на одни выходные.  — Я пытаюсь убедить саму себя, а не ее. Пытаюсь игнорировать панику — мое горло сразу сжимается при одной мысли о возвращении.  — Нам же не надо будет ездить в город или видеться с кем-то. Я буду сидеть дома с тобой и папой.
        Снова пауза, на этот раз долгая.
        — Ты действительно этого хочешь? Если да, то мы примем тебя с распростертыми объятиями, ты это отлично знаешь, солнышко. Но если ты сомневаешься, если у тебя нет стопроцентной уверенности, что здесь тебе будет комфортно, тогда я прошу тебя остаться в Брайаре.
        Комфортно? Сомневаюсь, что я когда-либо снова почувствую себя комфортно в Рэнсоме. До отъезда я была изгоем, а во время моего единственного приезда отца задержали за рукоприкладство. Так что возвращение домой для меня так же привлекательно, как отрезать руку и скормить ее волкам.
        Мое молчание, пусть и короткое, служит для мамы красноречивым ответом.
        — Не надо приезжать,  — твердо говорит она.  — Мы с папой с радостью увиделись бы с тобой на День благодарения, но я не собираюсь ради этого жертвовать твоим счастьем, Ханна.  — Ее голос дрожит.  — Достаточно и того, что мы все еще живем в этом богом забытом городишке. Незачем тебе снова ступать на его землю.
        Да, абсолютно незачем. Если не считать родителей. Ну, тех самых людей, которые вырастили меня, которые любят меня всем сердцем, которые помогли мне пережить тяжелейшее испытание.
        И которые сейчас прозябают там, где все презирают их… из-за меня.
        Господи, как же я хочу, чтобы они освободились от этого города. Меня мучают угрызения совести из-за того, что я смогла уехать оттуда, а еще больше из-за того, что оставила их там. Они собираются переехать при первой же возможности, но рынок недвижимости падает, а на них висит второй кредит, который они взяли, чтобы оплатить судебные издержки. Они обанкротятся, если попытаются сейчас продать дом. И хотя ремонт, который папа потихоньку делает своими руками, повышает цену, на стройматериалы тоже требуются деньги.
        Я сглатываю комок в горле. Эх, если бы обстоятельства сложились иначе!
        — Я отправлю вам те деньги, что мне удалось скопить,  — шепчу я.  — Вы сможете погасить часть кредита.
        То, что мама не возражает, говорит мне о том, что на самом деле положение значительно хуже.
        — А если я выиграю конкурс и получу премию,  — добавляю я,  — то смогу оплатить свое проживание и питание на следующий год, и тогда вам с папой не надо будет беспокоиться об этом.  — Я знаю, что это поможет им еще больше, потому что полной стипендии, что я получаю в Брайаре, сейчас хватает только на оплату обучения. А за все остальное платят родители.
        — Ханна, я не хочу, чтобы ты дергалась из-за денег. У нас с папой все будет хорошо, обещаю. Когда мы закончим ремонт дома, его цена поднимется, и наше положение будет значительно лучше. А пока я хочу, чтобы ты, солнышко, получала удовольствие от учебы в колледже. Хватит переживать за нас, сосредоточься на себе.  — Ее тон становится игривым.  — У тебя нет желания рассказать мне о своих новых приятелях?
        Я улыбаюсь.
        — Нет.
        — Ой, ладно тебе, наверняка есть один, который тебя очень интересует.
        Я краснею, когда вспоминаю о Джастине.
        — Ну, есть. В том смысле, что между нами ничего нет, мы не встречаемся, но я бы против этого не возражала. Если бы он заинтересовался мной.
        Мама смеется.
        — Тогда пригласи его куда-нибудь.
        Почему все думают, что для меня это так просто?
        — Может быть. Ты же знаешь меня. Я не люблю спешить.  — Вернее, я вообще не люблю проявлять инициативу в этих вопросах. С прошлого года, когда мы с Девоном расстались, я не сходила ни на одно свидание.
        Я быстро меняю тему.
        — Расскажи мне о новом управляющем, на которого ты жаловалась в прошлом письме. Такое впечатление, что он сводит тебя с ума.
        Мы некоторое время обсуждаем мамину работу кассиром, хотя мне больно говорить об этом. Когда-то она была учительницей начальных классов, но после скандала со мной вынуждена была уволиться, и эти ублюдки в департаменте образования даже нашли какую-то лазейку, позволившую выплатить ей всего лишь мизерное выходное пособие. Которое тут же пошло на погашение гигантского долга моей семьи — правда, от той выплаты итоговая сумма практически не уменьшилась.
        Мама рассказывает о новом увлечении папы — строить модели самолетов, потом очень живо и смешно описывает выходки нашей собаки, а затем скучно перечисляет особенности овощей, которые она собирается высадить весной. Я обращаю внимание на то, что в разговоре отсутствуют упоминания о друзьях, или об ужинах в городе, или об общественных мероприятиях, которыми славятся все маленькие городки. А все потому, что мои родители, как и я, стали изгоями.
        Только, в отличие от меня, они не бежали из Индианы так, что у них только пятки сверкали.
        В свое оправдание я говорю, что мне надо было начинать жизнь сначала.
        Я бы очень хотела, чтобы и у них была такая же возможность.
        Мы заканчиваем разговор, и я мечусь между ликованием и глубокой печалью. Я люблю разговаривать с мамой, но от мысли, что я не увижусь с ней и с папой на День благодарения, хочется плакать.
        К счастью, в комнату входит Элли и лишает меня возможности поддаться плохому настроению и весь день проваляться в постели.
        — Привет!  — бодро восклицает она.  — Хочешь позавтракать в городе? Трейси говорит, что можно взять ее машину.
        — Ладно, но только не «У Деллы».  — Нет ничего хуже, чем есть там, где работаешь, тем более велика вероятность того, что Делла уговорит меня отработать смену, что случается довольно часто.
        Элли закатывает глаза.
        — Но больше нигде завтраки не подают. Хорошо. Пошли есть в столовую.
        Я спрыгиваю с кровати, а Элли валится на нее и вытягивается на одеяле, пока я роюсь в одежном шкафу.
        — С кем ты разговаривала? С мамой?
        — Ага.  — Я натягиваю на себя мягкий голубой свитер и расправляю его.  — Мы не увидимся на День благодарения.
        — Ой, сочувствую.  — Элли садится.  — Слушай, а почему бы тебе не поехать вместе со мной в Нью-Йорк?
        Соблазнительное предложение, но я уже пообещала маме, что пошлю ей деньги, и не хочу полностью опустошать свою заначку и тратиться на железнодорожный билет, чтобы провести выходные в Нью-Йорке.
        — Я не могу себе этого позволить,  — грустно отвечаю я.
        — Черт. Я бы оплатила тебе билет, но я сама на мели после нашего с Шоном весеннего путешествия в Мексику.
        — Я бы этого не допустила,  — улыбаюсь я.  — Не забывай, после выпуска мы с тобой станем нищенствующими художниками. Так что нам надо откладывать каждый цент.
        Она показывает мне язык.
        — Ни за что. Мы, едва выйдем за ворота, станем знаменитостями. Ты подпишешь выгоднейший контракт со звукозаписывающей компанией, а я буду блистать в романтической комедии вместе с Райаном Гослингом. Который, кстати, безумно влюбится в меня. А потом мы вместе будем жить в роскошном доме в Малибу.
        — Мы с тобой?
        — Нет, я и Райан. А ты можешь навещать нас. Ну, в те дни, когда не будешь тусоваться с Бейонсе и Леди Гагой.
        Я смеюсь.
        — Размечталась.
        — Все это будет. Вот увидишь.
        Я искренне надеюсь, что у Элли сбудутся ее мечты. Она собирается сразу после выпуска уехать в Лос-Анджелес, и я, если честно, легко представляю ее в амплуа главной героини в какой-нибудь любовной комедии. Она не так красива, как Анджелина Джоли, но у нее милое, свежее личико и умение делать драматические паузы, что очень поможет ей играть какие-нибудь необычные романтические роли. Единственное, что беспокоит меня… ну, она слишком добрая. Я в жизни не встречала столь сострадательное существо. Она отказалась от халявного обучения в КУЛА[22 - Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.] по программе актерского мастерства только ради того, чтобы остаться на восточном побережье и иметь возможность ездить в Нью-Йорк, если ее отцу, который болен рассеянным склерозом, вдруг понадобится помощь.
        Иногда я опасаюсь, что Голливуд сожрет ее живьем, однако Элли сильна в той же степени, что и нежна, к тому же она амбициозна, так что если кто-нибудь и способен осуществить свои мечты, так это Элли.
        — Сейчас почищу зубы, и можно ехать.  — Я иду к двери.  — Ты свободна сегодня вечером? До шести я занимаюсь с Гарретом, а потом мы могли бы посмотреть «Безумцев»
        Она мотает головой.
        — Я ужинаю с Шоном. Наверное, я сегодня останусь у него ночевать.
        Мои губы трогает улыбка.
        — Значит, у вас, ребята, опять все серьезно, да?  — За время учебы в колледже Элли и Шон трижды расставались, но потом снова бросались в объятия друг друга.
        — Наверное,  — не отрицает Элли, идя вслед за мной.  — Мы оба повзрослели после последнего разрыва. Но о будущем я не думаю. Нам хорошо вместе в настоящий момент, и мне этого достаточно.  — Она подмигивает.  — Да и секс у нас, не побоюсь этого слова, фантастический.
        Я выдаю еще одну улыбку, но в глубине души задаюсь вопросом, а каково это? Иметь фантастический секс?
        В моей сексуальной жизни никогда не было солнечного света, радуги и сияющих звезд. В ней были только страх и гнев, а еще годы психотерапии. Когда же я все-таки нашла в себе силы попробовать заняться сексом, все получилось не так, как я хотела. Через два года после изнасилования я спала с одним первокурсником, с которым познакомилась в кофейне в Филадельфии, когда навещала тетку. Мы провели вместе все лето, но секс у нас был какой-то неуклюжий и напрочь лишенный страсти. Я думала, что мы не подходим друг другу, потому что не было «химии»… пока то же самое не случилось с Девоном.
        У нас с Девоном было столько «химии», что от нас аж искры летели. Я встречалась с ним восемь месяцев, меня безумно влекло к нему, но, как я ни старалась, я так и не смогла преодолеть… ладно, назовем вещи своими именами. Свою сексуальную дисфункцию.
        Я не смогла с ним достичь оргазма.
        Мне унизительно даже думать об этом. И еще более унизительно вспоминать, каким разочарованием это стало для Девона. Он пытался помочь мне, честное слово, изо всех сил. И дело вовсе не в том, что я вообще не могу испытывать оргазм. Могу, причем запросто, но в одиночестве. Просто я не могла испытать его с Девоном. В конечном итоге он устал: уж больно тяжелая ему выпала задача, а результатов не было.
        И он бросил меня.
        Я его не осуждаю. Наверное, это сильный удар по мужскому самолюбию, когда твоя девушка не получает удовольствия от секса с тобой.
        — Эй, ты побелела как полотно.  — Озабоченный голос Элли возвращает меня в настоящее.  — Что с тобой?
        — Все в порядке,  — успокаиваю я ее.  — Извини, задумалась.
        В ее голубых глазах появляется сочувственное выражение.
        — Ты и в самом деле сильно расстроилась из-за того, что не увидишься с родителями на День Благодарения, да?
        Я с радостью хватаюсь за предлог, который она сама же мне и подсказала, и энергично киваю.
        — Как ты говоришь: все дерьмово.  — Я заставляю себя пожать плечами.  — Зато я увижусь с ними на Рождество. По крайней мере, хоть что-то.
        — Это не что-то, а много,  — твердо говорит Элли.  — Быстрее наводи красоту. Когда вернешься, тебя будет ждать кофе.
        — Ух ты, да из тебя получится лучшая жена на свете.
        Элли весело улыбается.
        — А за это я плюну тебе в чашку.
        Глава 11
        Гаррет
        Ханна появляется около пяти. На ней парка с меховым капюшоном и ярко-красные перчатки. В последний раз, когда я смотрел в окно, не было ни малейшего намека на снег, поэтому сейчас я гадаю, а не заснул ли я случайно и не проспал ли снежную бурю.
        — Ты прилетела сюда с Аляски?  — спрашиваю я, когда она расстегивает куртку.
        — Нет.  — Ханна вздыхает.  — Я надела зимнюю куртку, потому что не могу найти другую. Наверное, я ее забыла здесь.  — Она оглядывает мою комнату.  — Нет, не здесь. Гм. Надеюсь, не в репетиционной. Я знаю одну девчонку с первого курса, которая с радостью ее стырит. А мне нравилась та куртка.
        Я хмыкаю.
        — А как ты объяснишь перчатки?
        — Руки замерзли.  — Она хитро смотрит на меня.  — А ты как объяснишь пузырь со льдом?
        Я соображаю, что все еще прижимаю пузырь со льдом к тому месту, куда в меня врезалась туша Грэга Бракстона. Ушиб зверски болит, и Ханна охает, когда я поднимаю футболку и показываю ей синяк размером с кулак.
        — Боже! Это случилось на игре?
        — Угу.  — Я сползаю с кровати и бреду к письменному столу за учебниками по этике.  — В команде Сент-Энтони есть свой собственный Невероятный Халк. Ему нравится окучивать нас.
        — Просто не верится, что ты добровольно жертвуешь своим телом,  — удивленно говорит она.  — Неужели оно стоит того?
        — Стоит. Поверь мне, пара царапин да синяков — это ничто по сравнению с радостью скользить по льду.  — Я внимательно оглядываю ее с ног до головы.  — А ты умеешь кататься?
        — Вообще-то нет. Ну, я катаюсь на коньках. Но обычно катание ограничивалось кругами вдоль бортика. Мне никогда не доводилось держать в руках клюшку или бить по шайбе.
        — Ты думаешь, это и есть хоккей?  — ухмыляюсь я.  — Гоняться с клюшкой за шайбой?
        — Естественно, нет. Я знаю, что в хоккее нужны и другие навыки, что это очень напряженная игра, за ней интересно наблюдать.
        — Интересно в нее играть.
        Она устраивается на краешке кровати и склоняет голову набок.
        — Ты всегда хотел играть?  — с любопытством спрашивает она.  — Или это отец пихнул тебя в хоккей?
        Я застываю.
        — Почему ты так решила?
        Ханна пожимает плечами.
        — Кто-то говорил мне, что твой отец — звезда хоккея. Я знаю, что очень многие родители хотят, чтобы дети шли по их стопам.
        Я напрягаюсь настолько сильно, что у меня деревенеют плечи. Удивительно, что она заговорила о моем отце только сейчас — сомневаюсь, что в Брайаре есть хоть один человек, который не знает, что я сын Фила Грэхема,  — но еще более удивительна ее проницательность. Никто никогда не спрашивал у меня, нравится ли мне играть в хоккей. Все считают, что я должен по определению любить хоккей только потому, что в него играл мой отец.
        — Отец пихнул,  — признаюсь я. Мой голос звучит сердито.  — Кататься я научился еще до того, как пошел в первый класс. Но продолжаю играть потому, что люблю этот вид спорта.
        — Это хорошо,  — тихо говорит Ханна.  — Думаю, это важно, заниматься тем, что тебе нравится.
        Я опасаюсь, что она начнет задавать вопросы об отце, поэтому откашливаюсь и заговариваю на другую тему:
        — Итак, с какого философа начнем, с Гоббса или с Локка?
        — Выбирай сам. Оба чудовищно скучные.
        Я хмыкаю.
        — Уэллси, ты просто вдохновляешь меня.
        Но она права. Следующий час я провожу в жесточайших муках, и не только из-за отупляюще нудных теорий. Я дико голоден, потому что проспал обед. Однако я отказываюсь заканчивать урок, пока не усвою материал. Когда я готовился к экзамену, то концентрировался лишь на основных вопросах, Ханна же заставляет меня изучать все тонкости. Еще она заставляет меня своими словами пересказывать каждую теорию, что, должен признать, позволяет мне лучше уяснить всю ту заумную чушь, что мы изучаем.
        После того как мы продираемся через лекции по этим двум философам, Ханна устраивает мне контрольный опрос по материалу, что мы изучали несколько дней назад. Убедившись, что я все усвоил, она захлопывает буклет и удовлетворенно кивает.
        — Завтра начнем применять теории к актуальным этическим дилеммам.
        — Заманчиво.  — От громкого урчания у меня в животе, кажется, содрогаются стены. Я морщусь.
        Ханна хмыкает.
        — Голоден?
        — Как волк. У нас готовит Так, но сегодня его нет дома, так что я собирался заказать пиццу.  — Я колеблюсь.  — Присоединишься? Съедим по паре кусков и, может, что-нибудь посмотрим?
        Похоже, приглашение удивило ее. Меня, если честно, тоже, хотя я был бы не против компании. Логан и остальные ушли на какую-то вечеринку, но у меня не было настроения идти с ними. А еще мне удалось выполнить все обязательные задания по своему курсу, так что на сегодняшний вечер я был свободен.
        — Что ты хочешь смотреть?  — настороженно спрашивает она.
        Я указываю на стопку дисков рядом с телевизором.
        — У Дина есть все серии «Во все тяжкие». Я давно хочу посмотреть, но все времени нет.
        — Это про торговца героином?
        — Про изготовителя метамфетамина. Я слышал, что фильм отпадный.
        Ханна теребит пальцами прядь волос. Кажется, ей не очень хочется оставаться, но в то же время и уходить не хочется.
        — А у тебя есть какие-то дела на вечер?  — подсказываю я.
        — Никаких,  — угрюмо отвечает она.  — Моя соседка сегодня ночует у своего приятеля, так что я просто собиралась смотреть телик.
        — Тогда смотри здесь.  — Я беру свой мобильник.  — Какую начинку в пицце ты любишь?
        — Гм… грибы. И лук. И зеленый перец.
        — Какая же скучища!  — Я качаю головой.  — Мы закажем бекон, колбаски и дополнительный сыр.
        — Зачем спрашивать, что я люблю, если ты не собираешься заказывать мою начинку?
        — Потому что я надеялся, что у тебя вкус получше.
        — Мне жаль тебя, Гаррет, если ты считаешь овощи скучными. Позвони, когда заболеешь цингой, ладно?
        — Цинга — это нехватка витамина С. А солнечный свет и апельсины в пиццу не кладут.
        В конечном итоге мы приходим к компромиссу и заказываем две пиццы, одну со скучной начинкой для Ханны и другую с кучей мяса и сыра для меня. Я прикрываю микрофон телефона и спрашиваю у нее:
        — Диетическую колу?
        — Я выгляжу как нежный цветочек? Нет, обычную, спасибо.
        Рассмеявшись, я делаю заказ, затем ставлю первый диск «Во все тяжкие». Через двадцать минут звонят в дверь.
        — Ого. Самая быстрая доставка пиццы на свете,  — замечает Ханна.
        Мой желудок только рад этому. Я спускаюсь вниз, принимаю заказ, заскакиваю на кухню, чтобы взять бутылку «Бад Лайт» из холодильника и бумажные полотенца. В последнюю секунду я прихватываю еще одну бутылку, на всякий случай, для Ханны.
        Но когда я предлагаю ей пива, она решительно качает головой.
        — Нет, спасибо.
        — Что, ты у нас таких строгих правил, что не можешь выпить бутылку пива?
        У нее во взгляде мелькает беспокойство.
        — Я не любитель выпить, ясно?
        Пожав плечами, я открываю свое пиво и делаю большой глоток, а Ханна отрывает полотенце от рулона и достает из коробки кусок, покрытый клейкой массой из овощей.
        Мы едим, сидя на кровати, я снова запускаю фильм. Пилотная серия оказалась очень интересной, и Ханна не возражает, когда я включаю следующую.
        В моей спальне находится женщина, но мы оба одеты. Это странно. И в то же время здорово. Пока идет фильм, мы не разговариваем — мы слишком увлечены тем, что происходит на экране,  — но как только серия заканчивается, Ханна поворачивается ко мне и изумленно говорит:
        — Надо же, она не знает, что ее муж готовит метамфетамин! Бедняжка Скайлер.
        — Она обязательно узнает.
        — Эй, никаких спойлеров!  — возмущается Ханна.
        — Это не спойлер,  — возражаю я.  — Это предсказание.
        — Ладно.
        Она улыбается, берет банку с «Кокой» и пьет. Я уже расправился со своей пиццей, а Ханна съела только половину, так что я краду у нее кусок.
        — Ой-ой-ой, а кто тут ест мою скучнейшую пиццу? Уж не лицемер ли?
        — Я не виноват, Уэллси, что ты клюешь, как птичка. Я не могу видеть, как пропадает еда.
        — Я съела четыре куска!
        Я вынужден уступить.
        — Да, что превращает тебя в самого настоящего поросенка по сравнению со знакомыми мне девчонками. Они обычно ограничиваются полпорцией салата.
        — Это потому, что им надо оставаться тощими, как жердь, чтобы парни вроде тебя считали их привлекательными.
        — В тощей женщине ничего привлекательного нет.
        — Как же, да ты повернут на тощих.
        Я закатываю глаза.
        — Нет. Я просто говорю, что предпочитаю фигуристых.  — Я тянусь за следующим куском.  — Мужчине нравится, когда есть за что подержаться… ну, ты понимаешь.  — Я многозначительно изгибаю бровь.  — Да и про вас можно сказать то же самое. В смысле, с кем бы ты предпочла переспать: с накаченным парнем или с тощим, как палка?
        Она хмыкает.
        — Нарываешься на комплимент? Хочешь, чтобы я сказала, какой ты сексапильный?
        — Ты считаешь меня сексапильным? Спасибо, детка.
        — Нет, это ты считаешь себя сексапильным.  — Она замолкает.  — Но в твоих словах есть резон. Тощие парни меня не привлекают.
        — Тогда, думаю, это хорошо, что Лапочка хилый, как листик салата?
        Она вздыхает.
        — Может, перестанешь обзывать его?
        — Нет.  — Я задумчиво жую.  — Будут честен. Я не понимаю, что ты в нем нашла.
        — Не понимаешь потому, что он не первый соблазнитель кампуса? Что он серьезный, умный и не бешеный бабник?
        Черт, а она, похоже, купилась на спектакль Кола. Будь у меня шляпа, я бы снял ее перед этим типом: уж больно мастерски он изображает из себя этакого ботаника-спортсмена — сочетание, сводящее женщин с ума.
        — Кол не такой, каким кажется,  — говорю я напрямик.  — Я знаю, он строит из себя умного, такого загадочного, но есть в нем нечто… скользкое.
        — Ничего скользкого в нем нет,  — возражает Ханна.
        — Ну конечно, ты с ним так много общалась, вы вели глубокие и содержательные беседы,  — с сарказмом выдаю я.  — Поверь мне, все это спектакль.
        — Останемся каждый при своем мнении.  — Она хмыкает.  — Кстати, не тебе судить о том, кто мне интересен. Насколько я знаю, ты встречаешься только с безмозглыми пустышками.
        Я тоже хмыкаю.
        — Ошибаешься.
        — Разве?
        — Ага. Я только сплю с ними. Но не встречаюсь.
        — Потаскун.  — Ханна молчит, и вдруг я вижу, как выражение на ее лице меняется с презрительного на любопытное.  — Что значит не встречаешься? Уверена, любая девчонка из колледжа убила бы ради того, чтобы стать твоей девушкой.
        — Я не гонюсь за отношениями.
        Мои слова озадачивают ее.
        — Почему? Отношения могут сделать жизнь более наполненной.
        — Кто бы говорил — женщина, которая ни с кем не встречается.
        — Я одна, потому что не встретила того, с кем мне хотелось бы связать себя, а не потому, что я вообще против отношений. Ведь это приятно, когда тебе есть с кем поговорить, к кому прижаться и все такое. Разве тебе этого не хочется?
        — Может, когда-нибудь и захочется. Но не сейчас.  — Я дерзко ухмыляюсь.  — Если у меня возникнет потребность с кем-нибудь поговорить, у меня есть ты.
        — Значит, твои пустышки получат секс, а мне придется выслушивать твой треп?  — Она качает головой.  — Кажется, я прогадала, заключив с тобой сделку.
        Я изображаю изумление.
        — Ой, Уэллси, так ты еще хотела и секса? Так я с радостью дам его тебе.
        Я впервые вижу, чтобы человек так сильно краснел, и от души хохочу.
        — Успокойся. Я просто пошутил. Я не настолько туп, чтобы трахать своего репетитора. А то я разобью тебе сердце, и ты в отместку скормишь мне ложную теорию, и я завалю пересдачу.
        — Опять,  — милейшим голосом говорит она.  — Ты опять завалишь экзамен.
        Я показываю ей средний палец и с улыбкой спрашиваю:
        — Ты сваливаешь, или я ставлю третью серию?
        — Ставишь третью. Однозначно.
        Мы удобно устраиваемся на кровати: я ложусь на три подушки, Ханна вытягивается на животе в ногах кровати. Следующая серия очень напряженная, и когда она заканчивается, нам обоим хочется узнать, что будет дальше. Я не успеваю оглянуться, как мы переходим ко второму диску. Между сериями мы обсуждаем просмотренное и делаем предположения. Честно? Я не получал такого огромного удовольствия от платонического общения с девчонкой… никогда.
        — Мне кажется, свояк преследует его,  — задумчиво говорит Ханна.
        — Шутишь? Спорим, они отодвинули разоблачение на самый конец. Но Скайлер, я считаю, все равно скоро все узнает.
        — Надеюсь, она с ним разведется. Уолтер Уайт самый настоящий гад. Честное слово, ненавижу его.
        Я смеюсь.
        — Он антигерой. Ты и должна ненавидеть его.
        Начинается следующая серия, и мы затыкаемся, потому что этот фильм требует от нас внимания. Тут выясняется, что мы досмотрели до конца сезона, и фильм заканчивается сценой, которая оставляет нас в полном изумлении.
        — Черт побери!  — восклицаю я.  — Мы просмотрели первый сезон.
        Ханна закусывает губу и украдкой смотрит на часы. Почти десять. Мы просмотрели семь серий на одном дыхании, даже в туалет не ходили.
        Я ожидаю, что она сейчас объявит о своем уходе, но вместо этого она со вздохом спрашивает:
        — А у тебя есть второй сезон?
        Я не могу сдержать смех.
        — Хочешь смотреть дальше?
        — После такого финала? Как же иначе!
        Она права.
        — Хотя бы начало,  — добавляет она.  — А тебе не хочется посмотреть, что там дальше?
        Мне хочется, поэтому я не возражаю, когда она встает с кровати, чтобы поставить следующий диск.
        — Хочешь перекусить?  — спрашиваю я.
        — Конечно.
        — Пойду посмотрю, что у нас есть.
        В шкафу я нахожу две порции для приготовления попкорна, засовываю в микроволновку обе и возвращаюсь наверх.
        Ханна уже заняла мое место, ее темные волосы веером разметались по моей стопке подушек, ноги вытянуты. При виде носков в красно-черный горошек я невольно улыбаюсь. Я уже обращал внимание на то, что она, в отличие от большинства девчонок колледжа, не носит дизайнерскую одежду или дорогие тряпки и не рядится в дрянные вечерние платья вроде тех, что можно увидеть по выходным в «Греческом ряду» или в барах кампуса. Ханна всегда одета в обтягивающие джинсы или лосины и в обтягивающие пуловеры и свитера, что выглядело бы элегантно, если бы она не портила все яркими деталями. Вроде носков, или перчаток, или причудливых заколок для волос.
        — Одна мне?  — Ханна указывает на две миски с попкорном у меня в руках.
        — Ага.
        Я протягиваю ей миску, она садится и запускает пальцы в попкорн, а потом смеется.
        — Когда я ем попкорн, то всегда вспоминаю Наполеона!
        Я ошеломленно хлопаю глазами.
        — Императора?
        Ханна от души хохочет.
        — Нет, мою собаку. Ну, нашу семейную собаку. Он живет в Индиане с моими родителями.
        — Что за собака?
        — Огромная дворняга, в нем намешана куча пород, но больше всего он похож на немецкую овчарку.
        — Наполеон любит попкорн?  — из вежливости спрашиваю я.
        — Просто обожает. Мы взяли его, когда он был щенком, и однажды — мне тогда было десять — родители повели меня в кино, а он, пока нас не было дома, забрался в шкаф и нашел пакетики с попкорном для микроволновки. Их там было штук пятьдесят. Моя мама сдвинута на распродажах, и если в магазине объявляют акции, она может полками скупать товары со скидками. Кажется, в тот месяц была акция «Орвила Реденбахера»[23 - Redenbacher, Orville Clarence (1907 —1995). Американский бизнесмен, вместе со своим партнером вывел сорт кукурузы с более крупными и мягкими зернами, однако производители попкорна отказались покупать этот сорт из-за его дороговизны. Тогда Реденбахер и партнер стали производить попкорн сами и рекламировать его как самый дорогой для гурманов.]. Клянусь, Наполеон съел все до последнего пакетика, в том числе и упаковки. Он потом долго еще какал непереваренной кукурузой и бумагой.  — Я смеюсь.  — Мой папа дико испугался,  — продолжает Ханна.  — Он решил, что у Наполеона будет пищевое отравление или что-то в этом роде, но ветеринар сказал, что ничего серьезного, что все это со временем из него
выйдет.  — Она делает паузу.  — А у тебя кто-нибудь есть?
        — Нет, но у бабушки была кошка. Ее звали Пичес, и она была с прибабахом.  — Я запихиваю в рот целую горсть попкорна.  — Со мной и с мамой она была нежной и ласковой, а вот отца, сучка, ненавидела. Что неудивительно, наверное. Мои бабушка с дедушкой тоже его ненавидели, так что она, вероятно, следовала их примеру. Боже, как же она терроризировала этого придурка!
        Ханна улыбается.
        — И что же она устраивала?
        — Царапала, как только появлялась возможность, писала в его ботинки, ну, и все такое прочее.  — Я вдруг начинаю хохотать.  — Черт! Но лучшее из того, что она когда-либо сделала, случилось в День благодарения, когда мы собрались у дедушки с бабушкой в Буффало. Мы все расселись за столом и только собрались приступить к еде, как через кошачью дверцу входит Пичес. Позади дома был овраг, и она любила там бродить. В общем, входит она в комнату и держит что-то в зубах, но никто из нас не понимает, что это такое.
        — Ой, мне уже не нравится, чем все это закончится.
        Я улыбаюсь так широко, что болят щеки.
        — Пичес запрыгивает на стол и с величественным видом, будто она королева, идет по краешку, а потом бросает мертвого кролика прямо в отцовскую тарелку.
        Ханна охает.
        — Серьезно? Вот это да!
        — Дедуля умирает от хохота, бабуля в панике — она решила, что вся еда на столе теперь отравлена, а мой отец…  — Мое веселье испаряется, когда я вспоминаю выражение на его лице.  — Скажем так: он был очень недоволен.
        Это сильное преуменьшение. У меня до сих пор по спине пробегает холодок, когда я вспоминаю, что произошло через несколько дней, после нашего возвращения в Бостон. Что он сотворил с моей матерью в наказание за то, что она «опозорила» его — именно в этом он ее и обвинил в припадке ярости.
        Единственный «плюс» в том, что мама через год умерла. И не видела, как он обратил свою ярость на меня. С тех пор я каждый день своей жизни благодарю Бога за это.
        Ханна, сидящая рядом со мной, тоже мрачнеет.
        — А я не увижусь с родителями на День благодарения.
        Я внимательно смотрю на ее лицо. Совершенно очевидно, что она расстроена, и ее признание, произнесенное тихим голосом, отвлекает меня от тяжелых воспоминаний, давящих мне на грудь.
        — Ты всегда на праздники ездишь домой?
        — Нет, обычно мы ездим к моей тетке, но в этот раз у родителей на поездку нет денег, а мне… не по карману ехать к ним.
        Я слышу фальшь в ее тоне, но не могу представить, насчет чего тут можно лгать.
        — Все в порядке,  — поспешно говорит она, видя мое сочувствие.  — Ведь будет еще Рождество, правда?
        Я киваю, хотя для меня праздников не существует. Я скорее перережу себе вены, чем поеду домой и проведу праздники с отцом.
        Я ставлю миску с попкорном на прикроватную тумбочку и беру пульт.
        — Готова для второго сезона?  — спрашиваю я как ни в чем не бывало. Мы подошли к тяжелой теме, и мне хочется ее закрыть.
        — Включай.
        На этот раз я сижу рядом с ней, однако нас все равно разделяет полметра. Меня пугает то огромное удовольствие, что я получаю от всего этого. Просто сидеть рядом с девчонкой, не задумываясь о том, как от нее избавиться, и не опасаясь, что она начнет предъявлять мне какие-то требования.
        Мы смотрим первую серию второго сезона, затем вторую, потом следующую… и вдруг я понимаю, что уже три часа ночи.
        — Черт, неужели так поздно?  — вскрикивает Хана и зевает во весь рот.
        Я тру глаза, плохо представляя, как получилось, что мы засиделись допоздна и не заметили, как пролетело время. Мы в буквальном смысле просмотрели полтора сезона.
        — Проклятье,  — бормочу я.
        — Просто не верится.  — Она опять зевает и заражает зевотой меня. И вот мы оба сидим в темной комнате — я даже забыл включить свет — и зеваем так, будто не спали много месяцев.
        — Мне надо идти.  — Ханна слезает с кровати и приглаживает волосы.  — Где мой телефон? Я вызову такси.
        От следующего зевка я едва не вывихиваю челюсть.
        — Я могу тебя отвезти,  — без особой убежденности говорю я, тоже вставая.
        — Нет. Ты сегодня выпил два пива.
        — Это было давно,  — возражаю я.  — Я в нормальном состоянии, чтобы вести машину.
        — Нет.
        Меня охватывает дикое раздражение.
        — Я не допущу, чтобы ты в три ночи ехала на такси, а потом шла через всю территорию. Либо я тебя отвожу, либо ты остаешься здесь.
        Ее лицо сразу же становится испуганным.
        — Я здесь не останусь.
        — Тогда я тебя отвезу. Возражения не принимаются.
        Ее взгляд перемещается на две бутылки «Бада», стоящие на тумбочке. Я чувствую ее сопротивление и вижу по ее лицу, как сильно она устала. С минуту подумав, она сокрушенно вздыхает:
        — Ладно, я лягу на диване.
        Я энергично мотаю головой.
        — Нет. Будет лучше, если ты ляжешь здесь.
        Вероятно, я сказал что-то не то, потому что она вдруг сильно напряглась.
        — Я не буду спать в твоей комнате.
        — Я живу с тремя хоккеистами, Уэллси. Которые, кстати, еще не вернулись с гулянки. Я не утверждаю, что такое может случиться, но велик шанс, что они, пьяные вдрызг, ввалятся в гостиную и начнут к тебе приставать, если увидят тебя на диване. У меня же нет никакого желания приставать к тебе.  — Я указываю на просторную кровать.  — Здесь места хватит на семерых. Ты даже не поймешь, что я здесь.
        — Между прочим, джентльмен решил бы лечь на пол.
        — Ты видишь во мне джентльмена?
        Она смеется.
        — Нет.  — Повисает молчание.  — Ладно, я лягу здесь. Но только потому, что у меня уже слипаются глаза и нет сил ждать такси.
        Я подхожу к шкафу.
        — Тебе дать что-нибудь, в чем спать? Майку? штаны?
        — Майка была бы очень кстати.  — Даже в темноте я вижу, как она краснеет.  — А у тебя есть лишняя зубная щетка?
        — Есть. В тумбе под раковиной.  — Я даю ей свою старую майку, и она скрывается в ванной.
        Я снимаю рубашку и джинсы и, оставшись в боксерах, ложусь в кровать. Я слышу шум воды, спускаемой в туалете, и щелчок выключателя, затем Ханна выходит и шлепает босиком по полу. Она так долго стоит у кровати, что я не выдерживаю и издаю возмущенный стон.
        — Ты ляжешь или нет?  — бурчу я.  — Я не кусаюсь. А если бы и кусался, то все равно не сейчас, когда я уже сплю. Так что хватит маячить, как привидение, забирайся в кровать.
        Матрас слегка проминается, когда она ложится. Подтянув к себе одеяло, Ханна вздыхает и в конечном итоге устраивается рядом со мной. Ну, не совсем рядом. Она примостилась на другом краю кровати и наверняка цепляется за матрас, чтобы не свалиться на пол.
        Я слишком утомлен, чтобы ехидничать по этому поводу.
        — Спокойной ночи,  — говорю я и закрываю глаза.
        — Спокойной ночи,  — говорит она в ответ.
        В следующую секунду я проваливаюсь в сон.
        Глава 12
        Гаррет
        Я обожаю последние мгновения перед пробуждением, те самые мгновения, когда разрозненные нити в моем мозгу сплетаются, образуя целостное сознание. Это совершенно отпадные мгновения. Часть моего сознания все еще дезориентирована и окутана туманом и продолжает блуждать по снившимся мне снам.
        Однако в это утро все по-другому. Моему телу теплее, чем обычно, и я ощущаю приятный запах. Клубники? Нет, вишни. Точно, вишни. Что-то щекочет мне подбородок, что-то мягкое и одновременно твердое. Голова? А ведь и правда у меня в сгибе шеи лежит голова. Более того, поперек моего живота перекинута чья-то тонкая ручка, на бедро закинута чья-то теплая нога, слева к ребрам прижимается чья-то грудь.
        Я открываю глаза и обнаруживаю у себя под боком Ханну. Я же лежу на спине и одной рукой крепко прижимаю ее к себе. Неудивительно, что все мои мышцы затекли. Неужели мы проспали вот так всю ночь? Насколько я помню, когда я засыпал, мы лежали на разных концах кровати, и я даже думал, что утром найду Ханну на полу.
        Но каким-то странным образом мы оказались в объятиях друг друга. Замечательно.
        К этому моменту я просыпаюсь настолько, что успеваю ухватить свою последнюю мысль. Замечательно? О чем я думаю, черт побери? Спать прижавшись — это привилегия любимых девушек.
        А у меня нет любимой девушки.
        Однако я не выпускаю Ханну из объятий. Я вдыхаю ее аромат и нежусь в ее тепле.
        Я смотрю на будильник и вижу, что через пять минут он подаст сигнал. Я всегда просыпаюсь раньше будильника, как будто мое тело знает, что пора вставать, однако я все равно включаю его на всякий случай. Сейчас семь. Я спал всего четыре часа, но, как ни странно, чувствую себя отдохнувшим. Умиротворенным. Мне хочется подольше удержать это состояние, поэтому я просто лежу, обнимая Ханну, и вслушиваюсь в ее ровное дыхание.
        — Это эрекция?
        Безоблачную тишину нарушает полный ужаса голос Ханны. Она резко поднимается и тут же падает обратно. Да, мисс Грациозность падает, потому что ее нога все еще обвивает мою ногу. И да, в южном регионе моего тела действительно наблюдается утренняя эрекция.
        — Успокойся,  — сонным голосом говорю я.  — Это просто утренний стояк.
        — Утренний стояк?  — повторяет она.  — О боже! Ты такой…
        — Мужчина до мозга костей?  — договариваю я.  — Да, я такой, и это то, что бывает у мужчин по утрам. Физиология такая, Уэллси. Мы просыпаемся со стоящим членом. Если тебе от этого станет легче, я просто не буду поворачиваться на бок.
        — Ладно, я приму твою физиологическую отговорку. А теперь, пожалуйста, объясни, зачем ты решил прижать меня к себе среди ночи?
        — Ничего я не решал. Я спал. Насколько я знаю, именно ты прижалась ко мне.
        — Я бы так никогда не сделала. Даже во сне. Мое подсознание не обмануть.  — Она тыкает пальчиком в центр моей грудной клетки и одним движением соскакивает с кровати.
        И меня охватывает странное чувство утраты. Мне не тепло и не уютно, мне холодно и одиноко. Когда я сажусь и потягиваюсь, подняв руки над головой, взгляд ее зеленых глаз задерживается на моей груди, а ее носик неприязненно морщится.
        — Просто не верится, что моя голова всю ночь лежала на этой штуке.
        — Моя грудь — не штука,  — заявляю я.  — Другим женщинам она очень даже нравится.
        — Я не другие.
        Действительно, она — не другие. Потому что с другими мне не так интересно, как с ней. Кстати, вдруг спрашиваю я себя, а как я раньше шел по жизни без саркастических подколок Ханны Уэллс и ее недовольного ворчания?
        — Хватит ухмыляться,  — слышу я ее резкий окрик.
        Я улыбаюсь? Даже не заметил этого.
        Моя майка ей даже ниже колен и только подчеркивает, какая Ханна маленькая. Она собирает свою одежду и неожиданно смотрит на меня прищурившись.
        — Только посмей кому-нибудь рассказать об этом.
        — А что такого? Это только поднимет твой авторитет.
        — Я не хочу превращаться в одну из ваших «хоккейных заек», ясно? И не хочу, чтобы люди принимали меня за одну из них.
        Из ее уст прозвище звучит забавно, и я усмехаюсь. Мне нравится, что она использует наш хоккейный сленг. Возможно, однажды я уговорю ее прийти на игру. У меня такое чувство, что из Ханны получится отличная болельщица, а такие болельщики нам нужны, они — наше преимущество на домашних матчах.
        Хотя, зная ее, можно предположить, что она скорее будет болеть за чужую команду и тем самым давать преимущество противнику.
        — Ну, если ты и в самом деле не хочешь, чтобы кто-нибудь так подумал, тогда советую тебе побыстрее одеться,  — заявляю я, подняв бровь.  — Иначе ребята стали бы свидетелями твоего «марша позора». А они точно станут, потому что у нас через полчаса тренировка.
        Она тут же впадает в панику.
        — Черт.
        Должен признаться, это впервые, когда девчонка опасается того, что ее застукают в моей спальне. Обычно они расхаживают с важным видом, как будто заполучили в полное свое владение Бреда Питта.
        Ханна поспешно говорит:
        — Мы занимались. Мы смотрели телик. Мне было поздно ехать домой. Вот что было. Ясно?
        Я сдерживаю смех.
        — Как пожелаете.
        — Неужели ты действительно меня «Принцессишь-невестишь»[24 - Имеется в виду сказка, в которой молодой батрак Уэстли всегда отвечал принцессе «Как пожелаете».]?
        — Неужели ты действительно использовала «Принцесса-невеста» в качестве глагола?
        Ханна сверлит меня взглядом, затем тыкает в мою сторону пальцем.
        — Я рассчитываю, что ты будешь одет к тому моменту, когда я выйду из ванной. Ты отвезешь меня домой до того, как проснутся твои товарищи.
        Издав пренебрежительный смешок, она захлопывает за собой дверь.

* * *
        Ханна
        Я спала всего четыре часа. Убейте меня прямо сейчас. Один плюс: никто не видел, как Гаррет высадил меня перед общежитием, так что моя честь не пострадала.
        Занятия кажутся бесконечными. За лекцией по теории шел семинар по истории музыки, и оба занятия требовали от меня максимум внимания, а я с трудом могла сосредоточиться, так как у меня слипались глаза. Я уже выпила три стаканчика кофе, но вместо того чтобы взбодрить меня, кофеин забрал те остатки энергии, что еще оставались.
        На обед я прихожу поздно. В одной из столовых кампуса я сажусь за столик в задних рядах и рассылаю во все стороны мысленный приказ оставить меня в покое, потому что я слишком измотана, чтобы с кем-нибудь болтать. После еды я слегка оживаю и задолго до начала урока прохожу через массивные дубовые двери философского корпуса.
        Возле аудитории, где будет лекция по этике, я замираю как вкопанная. По широкому коридору бродит не кто иной, как Джастин. Сведя на переносице темные брови, он набивает эсэмэску в своем телефоне.
        Хотя я приняла душ и переоделась, я все равно чувствую себя замухрышкой. Мой наряд состоит из лосин, зеленой толстовки с капюшоном и красных резиновых сапог. Однако обещанный дождь так и не начался, и в этих сапогах я кажусь себе полнейшей идиоткой.
        Джастин же само совершенство. Темные джинсы обтягивают его длинные мускулистые ноги, черный свитер подчеркивает ширину его плеч — от такой красоты аж в дрожь бросает.
        Я иду дальше, и с каждый шагом мое сердце бьется все быстрее. Я прикидываю, поздороваться мне или просто кивнуть, но он сам решает мою проблему и заговаривает первым.
        — Привет.  — Джастин слегка улыбается одним уголком рта.  — Прикольные сапоги.
        Я вздыхаю.
        — Обещали дождь.
        — Я не шучу. Сапоги действительно отпад. Они напоминают мне о доме.  — Заметив мой вопросительный взгляд, парень быстро объясняет: — Я из Сиэтла.
        — А. Так ты оттуда перевелся?
        — Ага. Поверь мне, здесь дождь — не дождь. Для того, чтобы выжить в Сиэтле, резиновые сапоги — это необходимость.  — Джастин прячет телефон в карман и небрежным тоном спрашивает: — Так что с тобой случилось в среду?
        Я хмурюсь.
        — В каком смысле?
        — Ну, на вечеринке в Сигме. После бильярда я искал тебя, но так и не нашел.
        О, боже. Он искал меня?
        — Да, я ушла рано,  — говорю я, надеясь, что мой голос тоже звучит небрежно.  — Утром мне нужно было на занятия к девяти.
        Джастин склоняет голову набок.
        — Я слышал, ты ушла с Гарретом Грэхемом.
        Вот это застает меня врасплох. Я считала, что никто не видел, как мы с Гарретом уходили. Выясняется, что я ошибалась. Очевидно, в Брайаре слухи распространяются со скоростью света.
        — Он подвез меня до дома,  — пожимая плечами, отвечаю я.
        — Вот как, а я не знал, что вы с ним друзья.
        Я кокетливо улыбаюсь.
        — Ты многого обо мне не знаешь. Обалдеть! Я с ним флиртую!
        Он тоже улыбается мне, и на его подбородке появляется самая эротичная ямочка на свете.
        — Тут ты, наверное, права.  — Многозначительное молчание.  — Может, нужно изменить такое положение вещей?
        Обалдеть! Он тоже флиртует!
        Как ни противно мне признавать, но теория Грэхема, кажется, начинает действовать. Очевидно, что Джастина здорово задело то, что я ушла с вечеринки с Гарретом.
        — Тогда…  — Его глаза игриво блестят.  — Что ты делаешь после у…
        — Уэллси!
        Я подавляю стон, расстроенная жизнерадостным вмешательством — кого бы вы думали?  — Гаррета. Джастин слегка хмурится, когда Гаррет направляется к нам, однако он улыбается и кивает непрошеному гостю.
        У Гаррета в руках два стакана, и один он с усмешкой протягивает мне.
        — Взял тебе кофе. Я подумал, что он тебе может понадобиться.
        Я успеваю заметить странный взгляд, брошенный Джастином на нас, и недовольство в его глазах, но все равно с благодарностью беру стакан и, приподняв крышку, дую на кофе, прежде чем пить.
        — Ты мой спаситель,  — еле слышно говорю я.
        Гаррет кивает Джастину:
        — Кол.
        Ребята обмениваются исключительно мужским приветствием: это нечто среднее между рукопожатием и ударом кулаком о кулак.
        — Грэхем,  — говорит Джастин.  — Я слышал, что вы в эти выходные надрали задницы «Сент-Энтони». Блестящая победа.
        — Спасибо.  — Гаррет хмыкает.  — А вот я слышал, что в игре с «Браун» задницы надрали вам. Облом.
        — Наверное, можно распрощаться с идеальным сезоном, да?  — печально говорит Джастин.
        Гаррет пожимает плечами.
        — Отыграетесь. У Макуэлла великолепный бросок.
        — Кому ты рассказываешь.
        Так как разговоры о спорте кажутся мне такими же скучными, как о политике или садоводстве, я делаю шаг к аудитории.
        — Я пошла. Гаррет, спасибо за кофе.
        Мое сердце бьется как бешеное, когда я вхожу в лекционный зал. Забавно, но события моей жизни вдруг стали разворачиваться с неимоверной скоростью. До вечеринки в Сигме мое общение с Джастином в течение двух месяцев ограничилось одним кивком на расстоянии пяти метров. Сейчас же, меньше чем за неделю, мы поговорили дважды, и он — если я себе это не вообразила — собрался пригласить меня на свидание, прежде чем нас прервал Гаррет.
        Я сажусь на свое обычное место рядом с Нелл, которая встречает меня улыбкой.
        — Привет,  — говорит она.
        — Привет.  — Я расстегиваю «молнию» на сумке и достаю ручку и тетрадь.  — Как прошли выходные?
        — Тяжело. Сегодня у меня была дичайшая контрольная по химии, и я всю ночь к ней готовилась.
        — И как ты написала?
        — Ой, точно на отлично.  — Она радостно улыбается, но эта радость быстро исчезает.  — Осталось только в пятницу хорошо пересдать экзамен по этике, и жизнь будет прекрасна.
        — Ты ведь получила мое письмо, да?  — На прошлой неделе я по электронной почте отправила ей файл со своей работой, но Нелл так и не написала, что получила ее.
        — Получила. Извини, что не ответила, но я заморочилась с химией. Сегодня почитаю.
        На нас падает чья-то тень, и в следующее мгновение рядом со мной садится Гаррет.
        — Уэллси, у тебя есть лишняя ручка?
        У Нелл едва не отваливается челюсть, а взгляд такой, будто у меня за три секунды выросла козлиная борода. Я ее не виню. Мы сидим с ней вместе с первого курса, и за все это время я ни разу не посмотрела в сторону Гаррета Грэхема, не говоря уже о том, чтобы разговаривать с ним.
        Нелл не единственная, кого удивила новая рассадка. Я поворачиваю голову и вижу, что за нами с непонятным выражением на лице наблюдает Джастин.
        — Уэллси? Ручка есть?
        Я перевожу взгляд на Гаррета.
        — Ты пришел в аудиторию неподготовленным? Дурачина.  — Я роюсь в сумке, нахожу ручку и со стуком кладу ее перед ним.
        — Спасибо.  — Дерзко усмехнувшись, он открывает тетрадь на чистой странице. Затем выглядывает из-за меня и обращается к Нелл: — Я Гаррет.
        Она несколько мгновений таращится на его протянутую руку, потом медленно пожимает ее.
        — Нелл,  — говорит она.  — Рада познакомиться.
        Тут входит Толберт, и Гаррет поворачивается к кафедре. Нелл бросает на меня еще один ЧЗЧ[25 - Что за черт.] — взгляд. Я наклоняюсь к ней и шепчу в ухо:
        — Мы теперь типа друзья.
        — А я все слышу,  — встревает Гаррет.  — И никакого типа. Мы лучшие друзья, Нелли. Пусть Уэллси не вводит тебя в заблуждение.
        Нелл тихо хихикает.
        Я просто вздыхаю.

* * *
        Сегодняшняя лекция посвящена некоторым очень серьезным вопросам. Главным образом, конфликтам между совестью личности и ее ответственностью перед обществом. В качестве примера Толберт использует нацистов.
        Нет надобности говорить, что полтора часа лекции оставляют гнетущий осадок.
        После лекции мне дико хочется закончить наш с Джастином разговор, но у Гаррета другие идеи. Он категорически против того, чтобы я задерживалась в аудитории — вернее, чтобы я прямиком двинулась к Джастину,  — поэтому решительно берет меня за руку и вынуждает встать. Я украдкой смотрю на Джастина, который быстро спускается по проходу, делая вид, будто хочет нас догнать.
        — Не смотри на него,  — почти неслышно говорит Гаррет и ведет меня к двери.
        — Но я хочу поговорить с ним,  — сопротивляюсь я.  — Он точно собирался пригласить меня на свидание.
        Гаррет продолжает пробираться вперед, сжав мое предплечье, его рука словно железные тиски. Я вынуждена бежать, чтобы поспеть за его широкими шагами, и когда мы выходим на октябрьской холод, я раздражена до крайности.
        Меня так и подмывает оглянуться и проверить, идет ли Джастин за нами, но я знаю, что Гаррет отчитает меня, если я так сделаю, поэтому подавляю это желание.
        — Какого черта?  — возмущенно спрашиваю я, высвобождая руку.
        — Ты забыла, что вся идея в твоей недоступности? Ты слишком облегчаешь ему задачу.
        Раздражение перерастает в гнев.
        — Идея в том, чтобы он заметил меня. Он заметил. Почему я не могу перестать играть в эти игры?
        — Ты подстегнула его интерес,  — отвечает Гаррет. Мы идем по мощеной дорожке.  — Если же ты хочешь, чтобы его интерес не угас, тебе нужно заставить его потрудиться. Мужчины любят испытания.
        Мне хочется спорить с ним, но я допускаю, что он и здесь прав.
        — Сохраняй хладнокровие до вечеринки у Максвелла,  — советует Гаррет.
        — Слушаюсь, сэр,  — бурчу я.  — Ой, кстати, я отменяю наше сегодняшнее занятие. Я вчера так дико устала, и если я не высплюсь, то до конца недели буду, как зомби.
        Вид у Гаррета совсем не радостный.
        — Но мы же сегодня собирались приступить к самому сложному.
        — Вот что я тебе скажу: я по «мылу» отправлю тебе примерные вопросы по эссе, те, которые будет задавать Толберт. Засеки два часа и напиши ответы, а завтра мы вместе их проверим. Это поможет мне понять, над чем еще надо поработать.
        — Ладно,  — смиряется он.  — Утром у меня тренировка, потом одна пара. Приходи в полдень, хорошо?
        — Хорошо, но к трем мне надо быть на репетиции.
        — Отлично. Тогда до завтра.  — Он треплет меня по голове, как пятилетнюю девчушку, и уходит.
        На моих губах появляется ироничная улыбка, когда я смотрю Гаррету вслед, как он шагает навстречу ветру, прижимающему к его груди серебристо-черную хоккейную куртку. Я не одна такая — еще несколько девчонок едва не свернули себе шеи, обернувшись на него. Я живо представляю, с какой скоростью они сбросят с себя трусики, стоит ему улыбнуться им.
        Презрительно фыркнув, я иду в противоположном направлении. Я не хочу опоздать на репетицию, особенно учитывая то, что мы с Кэссом так и не договорились по поводу его нелепой идеи об участии хора в нашем дуэте.
        Но когда я прихожу в репетиционную, Кэсса там нет.
        — Привет,  — говорю я Эм-Джи, сидящей за пианино и изучающей листок с нотами.
        Она поднимает светловолосую голову и улыбается мне.
        — Ой, привет.  — Она замолкает.  — Кэсс сегодня не придет.
        У меня в животе тут же холодеет от тревоги.
        — В каком смысле не придет?
        — Он несколько минут назад прислал мне эсэмэску. У него мигрень.
        Замечательно. Я точно знаю, что группа наших однокурсников, в том числе и Кэсс, вчера вечером где-то выпивали,  — один из ребят прислал мне сообщение с приглашением как раз в то время, когда мы с Гарретом смотрели «Во все тяжкие». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два: у Кэсса похмелье, и поэтому он слинял.
        — Но мы все равно можем порепетировать,  — говорит Эм-Джи. Ее глаза загораются.  — Было бы здорово прогнать песню без остановок на споры.
        — Согласна, только что бы мы ни сделали сегодня, завтра он все зарубит.  — Я сажусь на стул возле пианино и устремляю на нее пристальный взгляд.  — Ведь идея с хором полнейшее дерьмо. И ты, Эм-Джи, знаешь это.
        Она кивает с видом побитой собаки.
        — Знаю.
        — Тогда почему ты не поддерживаешь меня?  — спрашиваю я с негодованием.
        Ее бледные щеки заливает краска.
        — Я…  — Она судорожно сглатывает.  — Ты умеешь хранить секреты?
        Черт. Не нравится мне все это.
        — Конечно…
        — Кэсс пригласил меня на свидание.
        — О.  — Я стараюсь не выдать своего удивления, но у меня плохо получается. Эм-Джи милая девушка, и ее нельзя назвать непривлекательной, однако она точно не принадлежит к тому типу, который заинтересовал бы Кэсса Донована.
        Как бы сильно я ни презирала Кэсса, он очень эффектен. Его лицо из тех, что очень выгодно смотрятся на обложке журнала, и когда-нибудь именно благодаря этому фактору вырастут продажи его записей. Я не утверждаю, что девчонка с простенькой внешностью не способна обратить на себя внимание какого-нибудь красавца. Но Кэсс — это напыщенный, придурок, одержимый своим имиджем. Он никогда не стал бы опускаться до серой мышки, вроде Мэри-Джейн, какой прекрасной ни была бы ее душа.
        — Все нормально,  — со смехом говорит Эм-Джи.  — Я знаю, что ты удивлена. Я тоже удивилась. Он пригласил меня еще до репетиции в тот день.  — Она вздыхает.  — Ну, когда заговорили о хоре.
        Вот все детали мозаики и встали на свои места. Теперь ясно, чего добивается Кэсс, и мне стоит огромного труда сдержать свой гнев. Одно дело, добиться, чтобы Эм-Джи поддерживала его в наших спорах, и совсем другое — обманывать бедняжку.
        Но что мне ей сказать? «Он пригласил тебя только ради того, чтобы ты поддержала его безумную идею»?
        Я отказываюсь быть последней дрянью, поэтому растягиваю губы в вежливой улыбке и спрашиваю:
        — А ты хочешь встречаться с ним?
        Она становится пунцовой и кивает.
        — Серьезно?  — скептически произношу я.  — Он же самая настоящая дива. Такая, что Мерайе Кэри даст сто очков вперед. Ты же это понимаешь, да?
        — Понимаю.  — У нее смущенный вид.  — Но это только потому, что он неравнодушен к пению. А так он может быть хорошим, когда захочет.
        Когда захочет? Она произносит это как девиз года, я же считаю, что люди должны проявлять доброту просто потому, что они добрые, а не ради выгоды.
        Однако я держу это мнение при себе.
        — Так ты боишься,  — тактично спрашиваю я,  — что если ты не согласишься с его идеями, Кэсс откажется встречаться?
        Эм-Джи морщится.
        — В такой формулировке это звучит очень жалко.
        Гм, а какую еще формулировку она ждала от меня?
        — Я просто не хочу, чтобы ты создавала трудности, понимаешь?  — неловко бормочет девушка.
        Нет, не понимаю. Совсем.
        — Это же твоя песня, Эм-Джи. И ты не должна менять свое мнение ради Кэсса. Если тебе так же, как и мне, ненавистна эта идея с хором, скажи ему. Поверь мне, мужчины высоко ценят женщин, которые не боятся высказывать свое мнение.
        Еще не договорив, я понимаю, что Мэри-Джейн Харпер не из таких. Она робкая и стеснительна и почти всегда прячется за пианино или сидит, скукожившись, в своей комнате в общаге и пишет песни о юношах, которые не отвечают взаимностью.
        Да неужели! Меня вдруг осеняет. А не о Кэссе ли эта песня?
        Меня тошнит от мысли, что, возможно, трогательная песня, которую я пою уже несколько месяцев,  — о типе, которого я ненавижу всеми фибрами души.
        — Она мне не ненавистна,  — идет на попятный Эм-Джи.  — Она мне не нравится, но я не считаю ее ужасной.
        И в этот момент я со всей отчетливостью понимаю, что на зимнем конкурсе позади нас с Кэссом все же будет стоять трехъярусный хор.
        Глава 13
        Гаррет
        Сегодня вечером я занимаюсь на кухне. Я в полном отчаянии после того, как Ханна «оценила» мое эссе. Она ушла от меня с приказом переделать работу, но что-то у меня это никак не получается. Ответ, черт побери, простой: если некто приказывает тебе убить миллион человек, ты отвечаешь: «Спасибо, я пас». Если же опираться на критерии, установленные этой бредовой теорией, получается, что у обеих сторон масса своих «за» и «против», и вот в этом я разобраться не могу. Кажется, я просто хреново ощущаю себя на чужом месте, и это обескураживает.
        — Вопрос,  — обращаюсь к вошедшему на кухню Таку.
        — Ответ,  — мгновенно отвечает он.
        — Эй, я еще не задал свой вопрос, дубина.
        Усмехнувшись, он моет руки, затем повязывает неоново-розовый фартук. На один из его дней рождения мы с Логаном и Дином решили пошутить и подарили ему этот чудовищный прибамбас под тем предлогом, что если он хочет быть наседкой при нас, цыплятах, то и выглядеть должен соответственно. На это Такер возразил, что в любой одежке, какую бы мы ему ни подсунули, он и так будет выглядеть полноценным мужиком, и с тех пор он носит этот проклятый фартук как символ своей мужской чести.
        — Ладно, молчу,  — говорит он, направляясь к холодильнику.  — Что за вопрос?
        — Вот смотри, ты нацист…
        — Пошел ты знаешь куда!  — перебивает он меня.
        — Дай мне закончить, а? Ты нацист, и Гитлер только что приказал тебе совершить акт, который противоречит всему, во что ты веришь. Как ты поступишь? Скажешь: «Круто, босс, ради тебя я убью всех этих людей» или бросишь ему: «Да пошел ты» и подвергнешь свою жизнь риску?
        — Я пошлю его.  — Так замолкает.  — Хотя нет. Я выстрелю ему в голову. Проблема решена.
        Я издаю стон.
        — Я-то понимаю! Но вот эта задница,  — я указываю на учебник, лежащий на столе,  — считает, что правительство существует не просто так и граждане должны доверять своему лидеру и подчиняться его приказам ради блага общества. Так что, в теории, имеется довод за то, чтобы осуществлять геноцид.
        Такер достает из морозилки лоток с куриными ножками.
        — Чушь.
        — Я не говорю, что я согласен с этой линией мышления, но мне нужно как-то возразить этому типу.  — Я раздраженно запускаю пальцы в волосы.  — Ох, как люто я ненавижу этот предмет, если бы знал.
        Так снимает обертку с лотка и ставит его в микроволновку.
        — Пересдача в пятницу, да?
        — Да,  — мрачно отвечаю я.
        Он неуверенно спрашивает:
        — Ты играешь с «Иствудом»?
        Я сияю: сегодня утром я получил официальное подтверждение от тренера, что в пятницу я точно выйду на лед. Очевидно, средний балл еще не завели в систему, это случится только в понедельник, так что в настоящий момент средний балл не ниже требуемого уровня.
        А с понедельника, если оценка по этике окажется D или ниже, я буду сидеть на скамье запасных до тех пор, пока ситуация не изменится.
        Быть в запасных. Господи. От одной мысли меня тошнит. Я же хочу привести свою команду к еще одной победе в «Замороженной четверке[26 - Frozen Four — чемпионат студенческих хоккейных команд первого дивизиона.]» и вывести ее в профессионалы. Нет, я хочу еще и состояться среди профессионалов. Хочу всем доказать, что попал туда благодаря собственным заслугам, а не потому что случайно оказался сыном знаменитого хоккеиста. Я всегда этого хотел, и сейчас мне становится плохо от осознания, что все мои достижения, все, ради чего я столько трудился, подвергается риску из-за какого-то дурацкого предмета.
        — Тренер сказал, что играю,  — отвечаю я, и Так с такой силой хлопает меня по ладони, что ее жжет.
        — Да, черт возьми!  — восклицает он.
        На кухню входит Логан, у него из уголка рта свисает незажженная сигарета.
        — Лучше ты здесь не кури,  — предупреждает его Такер.  — А то Линда надерет тебе задницу.
        — Сейчас выйду,  — обещает Логан, отлично зная, как рискованно злить нашу домохозяйку.  — Просто хотел предупредить вас, парни, что сегодня к нам придут Берди и другие ребята смотреть игру с «Брюинз».
        Я прищуриваюсь.
        — Какие ребята?
        Логан с невинным видом хлопает глазами.
        — Ну, сам знаешь: Берди, Пьер, Холлис, Нико — если ему, конечно, удастся хоть ненадолго выбраться из-под каблука и сбежать из общаги. Гм, Роджерс и Денни. Еще Коннор. Ах да, Кенни и…
        Я останавливаю его, прежде чем он успевает перечислить всех ребят из командного списка.
        — Ты имеешь в виду всю команду,  — сухо говорю я.
        — Со своими девчонками, во всяком случае, те, у кого они есть.  — Он переводит взгляд с меня на Така.  — Это ж здорово, правда? Потусуемся, повеселимся.
        — Если все придут со своим, тогда здорово,  — говорит Так.  — Раз будет Денни, советую тебе запереть бар.
        — Можно переправить его содержимое в комнату Джи,  — со смешком предлагает Логан.  — Господь свидетель, он не выпьет ни капли.
        Такер смотрит на меня.
        — Бедняга. Когда ты научишься пить как настоящий мужчина?
        — Эй, у меня прекрасные отношения с выпивкой. По утрам, после того как она одолеет меня.  — Я ухмыляюсь, глядя на своих товарищей.  — Кроме того, я ваш капитан. Кто-то же должен оставаться трезвым, чтобы держать вас в узде.
        — Спасибо, мамочка.  — Логан замолкает, потом качает головой.  — Между прочим, мамочка — это ты,  — говорит он Такеру, кивая на его фартук, а затем опять обращается ко мне: — А ты тогда будешь папочкой. Вы у нас такие домоседы.
        Мы оба показываем ему средний палец.
        — Ой, мамочка с папочкой сердятся на меня?  — Он с наигранным ужасом охает.  — Ребята, а вы не собираетесь разводиться?
        — Пошел ты,  — рычит Так, но смеется.
        Микроволновка издает сигнал, и Такер достает размороженную курицу и принимается готовить ужин, а я делаю домашнее задание. И будь я проклят, если я не чувствую себя, как в аду.
        Глава 14
        Ханна
        — Привет, Хан-Хан.  — Элли делает мне сюрприз: приходит ко мне на работу и садится в мою кабинку. Когда рядом с ней садится Шон, я не могу сдержать улыбку. Они сели по одну сторону стола? Ого, наверное, у них и в самом деле на этот раз все серьезно, потому что так садятся только влюбленные пары.
        — Привет, Ханна,  — говорит Шон, обнимая Элли за изящные плечики.
        — Привет.  — Сегодня у меня не клиенты, а самые настоящие занозы в заднице, так что мне приятно видеть дружеские лица.  — Выпьете что-нибудь, пока будете изучать меню?
        — Молочный коктейль с шоколадом, пожалуйста,  — объявляет Элли.
        Шон поднимает вверх два пальца.
        — И две соломинки,  — подмигивая, добавляет он.
        Я смеюсь.
        — Вы, ребята, такие милые, что даже челюсть сводит.
        Но я все равно рада видеть их счастливыми. Для члена студенческого братства Шон очень порядочен, и он, насколько мне известно, никогда не изменял Элли. Их расставания всегда случались по ее инициативе — она считала, что они еще слишком юны для серьезных отношений,  — и каждый раз Шон проявлял к ней безграничное терпение.
        Я готовлю молочные коктейли, затем с шутовским поклоном подаю им.
        — Мадам, месье.
        — Спасибо, детка. Кстати, послушай,  — говорит мне Элли, пока Шон изучает меню.  — Некоторые девчонки с нашего этажа завтра вечером устраивают киномарафон с Райаном Гослингом.
        Шон стонет.
        — Еще один фестиваль с Гослингом? Не понимаю, что вы находите в этом типе. Тощий как скелет.
        — Он красивый,  — заявляет Элли и смотрит на меня.  — Ты в деле?
        — Зависит от того, когда.
        — У Трейси занятия до самого вечера, но к девяти она освободится. Наверное, примерно в это время.
        — Черт, а я в девять занимаюсь репетиторством.
        Элли мрачнеет от разочарования.
        — А вы могли бы перенести урок на более раннее время?  — Она изгибает брови и пытается соблазнить меня: — Вэл готовит сангрию…
        Вынуждена признать, что все это действительно соблазнительно. Я давно не тусовалась с девчонками и не пила алкоголь. Да, на вечеринках я спиртное в рот не беру (по очень веской причине), но я совсем не прочь выпить.
        — В перерыв я позвоню Гаррету, узнаю, сможет ли он освободиться пораньше.
        Шон отрывается от меню, опять заинтересовавшись разговором.
        — Значит, вы с Грэхемом теперь закорешились?
        — Нет, это отношения «репетитор — ученик».
        — Ну-ну,  — хмыкает Элли и поворачивается к Шону: — Они самые настоящие друзья. Они пишут друг другу эсэмэски и все такое.
        — Ладно. Мы друзья,  — ворчливо говорю я. Когда Шон понимающе хмыкает, я сердито говорю ему: — Просто друзья. Так что выкинь все эти грязные мысли из головы.
        — Ой, да ладно тебе, не обижайся. Он капитан хоккейной команды и меняет девчонок чаще, чем рулон туалетной бумаги в сортире. Ты же знаешь: все обязательно подумают, что ты — его очередная победа.
        — Они могут думать что угодно.  — Я пожимаю плечами.  — Но у нас все по-другому.
        Шона мои слова, кажется, не убедили, и я объясняю это тем, что он парень. Вряд ли в колледже найдется какой-нибудь парень, который поверит, что между мужчиной и женщиной могут существовать исключительно платонические отношения.
        Я оставляю Элли и Шона и обслуживаю других клиентов. Когда наступает перерыв, я иду в подсобку и звоню Гаррету. Гудки звучат целую вечность, прежде чем он наконец-то отвечает, правда, его сердитое «Алло!» практически не слышно на фоне громкой музыки.
        — Привет, это Ханна,  — говорю я.
        — Я знаю. Ну ты и тормоз: ведь у меня есть определитель номера.
        — Я звоню спросить, мы можем перенести наше завтрашнее занятие?
        По моей барабанной перепонке бьет хип-хоп.
        — Извини, что?
        — Мы могли бы завтра встретиться пораньше?  — значительно громче, чтобы он меня услышал, говорю я.  — У меня есть планы на девять, так что я хотела бы прийти к тебе в семь. Тебя устроит?
        Его ответ тонет в оглушающем рэпе Jay Z[27 - Jay Z (род. в 1969)  — известный американский рэпер.].
        — Ты где?!  — уже практически ору я.
        — Дома,  — следует невнятный ответ.  — Мы тут пригласили народ, чтобы посмотреть игру.
        Дома? Судя по звукам, он в самом центре Таймс-сквер.
        — Так ты придешь в девять?
        Я сглатываю злость.
        — Нет, в семь. Это нормально?
        — Гаррет, пива мне!  — врывается голос. По характерному техасскому акценту я понимаю, что это Такер.
        — Подожди, Уэллси. Один секунд.  — Я слышу шуршание, потом взрыв хохота. Возвращается Гаррет и говорит: — Ладно, тогда завтра в девять.
        — В семь!
        — Ладно, в семь. Извини, совсем тебя не слышу. Увидимся завтра.
        Гаррет отключается, но я воспринимаю это спокойно. За прошедшую неделю я обнаружила, что Гаррет не утруждает себя прощанием, когда говорит по телефону. Сначала меня это раздражало, но потом я в некотором роде оценила его подход: ведь так экономится масса времени.
        Я сую телефон в передник, иду в зал и сообщаю Элли, что завтра вечером я тусуюсь с ней. Она визжит от радости.
        — Ура! Жду не дождусь, когда увижу своего Гослинга. Самый. Красивый. Парень.
        — Между прочим, я сижу рядом,  — бурчит Шон.
        — Малыш, ты хоть видел, какой у него пресс?  — спрашивает Элли.
        Шон вздыхает.

* * *
        На следующий день я прихожу к Гаррету ровно в семь. Прежде чем подняться наверх, я заглядываю в гостиную, чтобы поздороваться с Логаном и остальными. Логана в комнате нет, зато там сидят Так и Дин, и у обоих на лицах появляется озадаченное выражение, когда они видят меня.
        — Привет, Уэллси,  — неуверенно говорит Такер.  — А чо ты тут делаешь?
        — Подтягиваю вашего капитана, что же еще?  — Закатив глаза, я делаю шаг прочь от двери.
        — Тебе совсем не надо идти наверх, куколка!  — кричит Дин.
        Я останавливаюсь.
        — Почему?
        Его светло-зеленые глаза весело блестят.
        — Ну… он, наверное, забыл.
        — Так я поднимусь и напомню.
        Спустя минуту я уже сожалею о том, что не прислушалась к Дину.
        — Эй, ты, Грэхем, давай поскорей закончим с этим, чтобы я успела…  — Открыв дверь, я замолкаю на полуслове и замираю, как олень, попавший в свет фар.
        Меня охватывает дикое смущение, когда я фиксирую увиденное.
        Гаррет лежит на кровати во всей своей прекрасной наготе… а верхом на нем сидит обнаженная девица.
        Да, мисс Секс-бомба, совершенно голая в облаке белокурых волос, резко оборачивается при звуке моего голоса. Ее соски дерзко торчат вверх, но у меня нет времени оценивать достоинства и недостатки ее груди, потому что воздух разрезает пронзительный визг!
        — Какого черта!
        — Дерьмо. Мне очень жаль,  — выпаливаю я, и захлопнув дверь, сбегаю вниз с такой скоростью, будто меня преследует серийный убийца.
        Когда мгновение спустя я вваливаюсь в гостиную, меня встречают две ухмыляющиеся рожи.
        — Мы же говорили, что тебе не надо туда ходить,  — со вздохом говорит Такер.
        Дин просто сияет от радости.
        — Как прошло шоу? Нам здесь мало что слышно, но у меня такое чувство, что она крикунья.
        У меня от унижения пылают щеки.
        — Передайте своему похотливому дружку, чтобы он позвонил мне, когда закончит! Нет, не так. Скажите, что ему не повезло. Я ценю свое время, черт побери. Я отказываюсь заниматься с ним, если он не в состоянии придерживаться договоренностей.
        С этими словами я гордо удаляюсь. Меня раздирают противоречивые эмоции — смущение и гнев. Невероятно. Валять дурака с какой-то девицей для него важнее, чем сдать экзамен? И какой идиот будет творить такое, зная, что я должна прийти?
        Я уже на полпути к машине Трейси, когда дверь с грохотом распахивается и из дома вылетает Гаррет. У него хватило благоразумия хотя бы натянуть на себя джинсы, правда, рубашки на нем нет. И обуви тоже. Он спешит ко мне, и на его лице отражается причудливая смесь робости и досады.
        — Что это было, черт побери?  — не без возмущения спрашивает он.
        — Ты шутишь?  — ощетиниваюсь я.  — Это я должна спросить тебя об этом. Ты знал, что я должна прийти!
        — Ты сказала в девять!
        — Я передвинула урок на семь, и тебе это известно.  — Мои губы кривятся в презрительной усмешке.  — Может, в следующий раз ты будешь больше внимания обращать на мои слова.
        Он проводит рукой по коротким волосам, и я вижу, как перекатывается бицепс. От холода его гладкая золотистая кожа покрывается мурашками, и мой взгляд непроизвольно останавливается на узкой полоске волос, уходящий вниз, под не застегнутый ремень джинсов.
        От этого зрелища по моему телу прокатывается странный трепет и оставляет после себя сладостную боль. Мои пальцы покалывает от желания дотронуться… о господи. Нет. Что из того, что у парня такое совершенное тело. Это же не значит, что я хочу по-ковбойски скакать на нем верхом.
        У него для это уже кое-кто есть.
        — Я прошу прощения, ладно?  — бурчит он.  — Я лоханулся.
        — Нет, не ладно. Первое: мне ясно, что ты абсолютно не ценишь мое время; второе: мне ясно, что ты не хочешь заниматься, иначе ты ждал бы меня с застегнутыми штанами и с раскрытым учебником.
        — Ах так?  — с вызовом произносит он.  — Ты хочешь, чтобы я поверил, будто ты корпишь над учебниками двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю и ни с кем не трахаешься?  — У меня холодеет в животе. Я молчу, и Гаррет с подозрением вглядывается в меня.  — Трахаешься, да?
        Мое раздражение настолько сильно, что я фыркаю.
        — Естественно. Но… не в настоящий момент.
        — И сколько же длится этот настоящий момент?
        — Год. Только это не твое дело.  — Я стискиваю зубы и отпираю водительскую дверцу.  — Иди, Гаррет, к своей шлюшке. А я еду домой.
        — К шлюшке?  — повторяет он.  — Тебе не кажется, что это слишком грубо? А вдруг у нее стипендия Родса[28 - Rhodes Scholarship — международная стипендия для обучения в Оксфордском университете, учрежденная в 1902 г. Сесилем Родсом.]?
        Я изгибаю одну бровь.
        — Вот как?
        — Ну нет,  — признается он.  — Но Тиффани…
        Я хмыкаю. Тиффани. Естественно, ее зовут Тиффани.
        — …очень умная девушка,  — мрачно договаривает он.
        — Ага, я в этом не сомневаюсь. Вот и возвращайся к мисс Умнице. А я поехала отсюда.
        — Мы можем перенести на завтра?
        Я открываю дверцу.
        — Нет.
        — Ах так?  — Гаррет обеими руками придерживает дверь.  — Тогда, как я понимаю, наше свидание в субботу тоже отменяется?
        Он пристально смотрит на меня.
        Я смотрю на него.
        Но мы оба знаем, что первым он взгляд не отведет.
        Неожиданно мне вспоминается наш недавний разговор с Джастином в коридоре. У меня опять начинают пылать щеки, но на этот раз не из-за того, что я застала Гаррета без штанов. В буквальном смысле. Джастин наконец-то признал мое существование, и если я не попаду на эту вечеринку, лишусь шанса поболтать с ним за пределами колледжа. Мы с ним вращаемся, так сказать, в разных кругах, и если наше общение будет ограничено лекцией по этике раз в неделю, мне придется проявлять инициативу и изобретать всякие предлоги для встречи с ним вне аудитории.
        — Замечательно,  — сердито говорю я.  — Увидимся завтра. В семь.
        На его физиономии Гаррета расплывается самодовольная улыбка.
        — Я так и думал.
        Глава 15
        Гаррет
        Я прилагаю все усилия к тому, чтобы в четверг к приходу Ханны в доме никого не было. То, что она вчера наткнулась на Тифф, меня скорее позабавило, чем смутило. Радует и то, что Ханна ворвалась ко мне не ради эксклюзивного снимка. Она покраснела бы раз в десять сильнее, если бы слышала, как Тифф вопит во время оргазма.
        Если честно, в глубине души я подозреваю, что Тифф имитировала оргазм, издавая те же стоны, что в порнофильмах. Я не утверждаю, что в постели я настоящий жеребец, но я предельно внимателен и никогда ни от кого не получал жалоб. Однако вчера мне впервые показалось, что передо мной разыгрывают спектакль. Все это, как ни удивительно, получилось… без удовлетворения. Не знаю, имитировала она оргазм или просто преувеличивала удовольствие, но у меня нет желания еще раз повторять это представление.
        Ханна стучит в мою дверь. Она не ограничивается одним стуком. Она стучит раз десять, потом, после того как я крикнул «Входи!», еще два раза.
        Дверь открывается, и неуверенными шагами входит Ханна, прикрывая глаза ладонями.
        — Здесь безопасно?  — громко спрашивает она. С закрытыми глазами она вытягивает вперед руки и идет вперед, как слепец.
        — Ну, ты и зараза,  — со вздохом говорю я.
        Она открывает глаза и устремляет на меня мрачный взгляд.
        — Я просто проявляю осторожность,  — надменно заявляет она.  — Не дай бог застукать тебя во время очередного секс-фестиваля.
        — Не беспокойся, до секса мы даже не добрались. К твоему сведению, мы на этапе эротического стимулирования. Между второй и третьей базами, если быть точным[29 - Бейсбольные термины, часто используются в описании сексуальной жизни. Вторая база — женская грудь, третья база — влагалище.].
        — Перебор. СМИ.
        — Ты спросила.
        — Я не спрашивала.  — Она по-турецки садится на кровать и достает конспект.  — Ладно, хватит болтать. Давай я прочту твое переделанное эссе, а потом займемся практикой.
        Я передаю ей листок и откидываюсь на подушки. Дочитав, Ханна смотрит на меня, и я вижу, что она под впечатлением.
        — Это очень хорошо,  — признается она.
        Будь я проклят, если я не испытываю прилив гордости. Я едва не надорвался, решая эту нацистскую дилемму, и похвала Ханны не только доставляет мне удовольствие, но и подтверждает то, что у меня неплохо получается залезать в чужие мозги.
        — Между прочим, действительно хорошо,  — снова говорит она, просматривая заключение.
        Я насмешливо ахаю.
        — Господь всемогущий! Это комплимент?
        — Нет. Забираю свои слова. Полнейшее дерьмо.
        — Поздно.  — Я машу пальцем у нее перед носом.  — Ты считаешь меня умным.
        Ханна тяжело вздыхает.
        — Ты умный, когда заставляешь себя потрудиться.  — Она делает паузу.  — Ладно, может, я сейчас скажу полную хрень, но я всегда думала, что спортсменам учиться легче. В академическом смысле. Ну, что им запросто ставят А только потому, что они очень важны для университета.
        — Эх, если б все было так. Я знаю ребят из команды Иствуда, так вот, профессор даже не читает их работы, просто шлепает на них высший балл и передает обратно. В Брайаре же преподы заставляют нас работать. Гады.
        — А как у тебя дела на других курсах?
        — Везде А и мерзкая С по испанской истории, но все это изменится, когда я сдам этику.  — Я ухмыляюсь.  — Я ведь не тупой качок, каким ты меня считала, правда?
        — Я никогда не считала тебя тупым.  — Она показывает мне язык.  — Я думала, ты просто болван.
        — Думала?  — Я даю ей понять, что обратил внимание на прошедшее время.  — Не означает ли это, что ты видишь ошибочность своих оценок?
        — Нет, ты и остаешься болваном.  — Она хмыкает.  — Только умным.
        — Достаточно умным, чтобы сдать экзамен?  — Хорошее настроение исчезает, как только я вслух произношу вопрос. Пересдача завтра, и меня уже начинает бить мандраж. Я сомневаюсь, что готов, но убежденность Ханны смягчает мою неуверенность.
        — Абсолютно точно,  — заявляет Ханна.  — Если ты отбросишь в сторону свою субъективность и будешь придерживаться тех взглядов, что проповедовали философы, то справишься, я уверена.
        — Мне деваться некуда. Мне очень нужна эта оценка.
        — Тебе так важна команда?  — сочувственно спрашивает она.
        — Это моя жизнь,  — отвечаю я.
        — Жизнь? Ого. Да ты давишь на себя, Гаррет.
        — Хочешь знать, что такое давление?  — В моем голосе звучит горечь.  — Давление — это когда тебе семь, а тебя сажают на протеиновую диету, чтобы ускорить рост. Давление — это когда шесть дней в неделю тебя будят на рассвете и гонят на каток отрабатывать упражнения и твой папаша целых два часа только и делает, что свистит в свисток. Давление — это когда тебе твердят, что ты не станешь мужиком, если потерпишь неудачу.
        Я вижу по ее лицу, что она потрясена.
        — Дерьмо.
        — Ага, вот так, если вкратце.  — Я пытаюсь отогнать воспоминания, но они уже заполнили голову, и от этого у меня в горле разбухает комок.  — Поверь мне, то, как я давлю на себя, ничто по сравнению с тем давлением, которое пришлось вытерпеть мне.
        Она прищуривается.
        — Ты же говорил мне, что любишь хоккей.
        — Да, люблю,  — хрипло отвечаю я.  — Я только на льду чувствую себя… живым, что ли. Поверь мне, я буду задницу рвать ради того, чтобы стать тем, кем хочу. Я… я не вправе завалить экзамен.
        — А что будет, если ты все же завалишь его?  — спрашивает она.  — Какой у тебя запасной план?
        Я хмурюсь.
        — У меня такого нет.
        — Всем нужен план «Б»,  — настаивает она.  — Что, если ты получишь травму и не сможешь больше играть?
        — Не знаю. Наверное, стану тренером. Или, может, спортивным комментатором.
        — Видишь, у тебя есть план.
        — Наверное.  — Я с любопытством оглядываю ее.  — А какой у тебя план «Б»? На тот случай, если ты не станешь певицей?
        — Если честно, иногда я сомневаюсь, хочу ли я быть певицей. Нет, петь мне нравится, очень нравится, но вот быть профессиональной певицей — это совсем другое дело. Я не в восторге от идеи жить на чемоданах или проводить все время в гастрольном автобусе. Да, мне нравится петь перед публикой, но я сомневаюсь, что мне хочется вечерами выходить на сцену перед тысячами зрителей.  — Она задумчиво пожимает плечами.  — Иногда мне кажется, что я предпочла бы писать песни. Мне нравится сочинять музыку, но я не возражала бы оставаться за кулисами и предоставила кому-нибудь другому проделывать на сцене все эти звездные штучки. Если так не получится, я могла бы преподавать.  — Она грустно улыбается.  — А если и это не получится, я могла бы попытать счастья в стриптизе.
        Я оглядываю ее с ног до головы и аппетитно облизываюсь.
        — Ну, твои сиськи для этого подходят.
        Ханна закатывает глаза.
        — Извращенец.
        — Эй, я просто констатирую факт. У тебя шикарные сиськи. Не знаю, почему ты их прячешь. Ими нужно гордиться. Тебе не мешало бы включить в свой гардероб пару шмоток с глубоким вырезом.
        Она розовеет от смущения. Мне нравится, как быстро она из серьезной и дерзкой становится робкой и невинной.
        — Кстати, в субботу тебе не стоит этого делать,  — говорю я.
        — Что, стриптиз?  — насмешливо спрашивает она.
        — Нет, краснеть как помидор при каждом непристойном замечании.
        Ханна изгибает бровь.
        — И сколько же непристойных замечаний ты запланировал?
        Я улыбаюсь.
        — Зависит от того, сколько я выпью.
        Она раздраженно фыркает. Из ее хвоста выбивается прядь темных волос и падает ей на лоб. Не задумываясь, я заправляю заблудшую прядь за ухо.
        И чувствуя, как мгновенно напрягаются ее плечи, хмурюсь.
        — А вот этого делать не надо. Застывать каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе.
        В ее глазах отражается тревога.
        — А зачем тебе прикасаться ко мне?
        — Затем, что я должен вести себя как твой парень. Разве ты еще не знаешь меня? Я из тех, кто распускает руки.
        — Ну а в субботу постарайся держать свои руки при себе,  — сухо говорит она.
        — Отличный план. И тогда Лапочка решит, что мы друзья. Или враги, в зависимости от того, как сильно ты будешь нервничать.
        Она закусывает губу, и ее растущее волнение только усиливает мое желание подразнить ее.
        — Эй, а я даже могу поцеловать тебя.
        Ханна бросает на меня грозный взгляд.
        — Не смей.
        — Так ты хочешь или нет, чтобы Кол подумал, будто ты моя девушка? Если хочешь, тогда тебе придется изображать из себя мою девушку.
        — Это будет очень трудно,  — с ухмылкой говорит Ханна.
        — Ничего подобного. Я очень нравлюсь тебе.
        Она хмыкает.
        — Я балдею от твоего хмыканья,  — честно признаюсь я.  — Оно меня заводит.
        — Может, хватит, а?  — ворчит она.  — Его сейчас здесь нет. Прибереги свой флирт до субботы.
        — Я хочу, чтобы ты к нему привыкла.  — Я замолкаю, делая вид, будто размышляю, на самом же деле я смакую то, как Ханна смущенно ежится.  — Между прочим, чем больше я думаю об этом, тем чаще задаюсь вопросом, а не стоит ли нам разогреться.
        — Разогреться? В каком смысле?
        Я склоняю голову набок.
        — Как ты думаешь, Уэллси, чем я занимаюсь перед игрой? Думаешь, я прихожу на стадион и быстро надеваю коньки? Ничего подобного. Я тренируюсь шесть дней в неделю. На катке, в тренажерном зале, смотрю записи игр, присутствую на обсуждении стратегии. В общем, занимаюсь усиленной подготовкой.
        — Это не игра,  — раздраженно заявляет она.  — Это фальшивое свидание.
        — Но для Лапочки оно должно выглядеть настоящим.
        — Ты прекратишь его обзывать?
        Нет, это не входит в мои планы. Мне нравится, как она сердится, когда я обзываю его. По сути, мне нравится злить ее, точка. Каждый раз, когда Ханна бесится, ее глаза блестят, а щеки очаровательно розовеют.
        — Ладно,  — киваю я.  — Если мне в субботу предстоит целовать тебя и прикасаться к тебе, думаю, нам необходимо все отрепетировать.  — Я снова облизываюсь.  — Тщательнейшим образом.
        — Честное слово, я никак не могу понять, чем ты сейчас занимаешься. Морочишь мне голову?  — Ханна сокрушенно качает головой.  — Как бы то ни было, я не позволю тебе ни целовать меня, ни прикасаться ко мне, так что выбрось все эти идеи из головы. Если тебе хочется кое-чем заняться, позвони Тиффани.
        — Да, но этому не бывать.
        Я слышу в тоне Ханны ехидство.
        — Почему? Вчера ты, кажется, был от нее в полном восторге.
        — Это был одноразовый перепих. И не пытайся сменить тему.  — Говорю ей с улыбкой.  — Почему ты не хочешь, чтобы я целовал тебя?  — Я прищуриваюсь.  — Ой, черт. Мне в голову приходит только одно объяснение.  — Я делаю многозначительную паузу.  — Ты плохо целуешься.
        Она аж скрипит зубами от возмущения.
        — Это, безусловно, не так.
        — Да?  — Я понижаю голос до обольстительного шепота: — Так докажи.
        Глава 16
        Ханна
        Я как будто на машине времени перенеслась в далекий третий класс на детскую площадку. А как по-другому объяснить, почему Гаррет подбивает меня целоваться с ним?
        — Я ничего никому не обязана доказывать,  — заявляю я.  — Так уж получилось, что я умею фантастически целоваться. К сожалению, тебе никогда не обломится попробовать это.
        — Никогда не говори «никогда»,  — произносит он нараспев.
        — Спасибо за совет, Джастин Бибер. Только, болван ты этакий, все равно этому не бывать.
        Он вздыхает.
        — Ясно. Тебя страшит мое мощное мужское начало. Выше нос, такое случается сплошь и рядом.
        О боже. Я еще помню времена — всего неделю назад,  — когда Гаррет Грэхем не был неотъемлемой частью моей жизни. Когда мне не надо было выслушивать его дерзкие заявления, или любоваться его наглой усмешкой, или реагировать на его дурацкие заигрывания.
        Но лучше всего у Гаррета получается другое: бросать вызов.
        — Страх — это суть жизни,  — торжественно говорит он.  — Нельзя, чтобы он одолел тебя, Уэллси. Все его испытывают.  — Парень с важным видом откидывается назад, опираясь на локти.  — Вот что я тебе скажу. Я даю тебе свободу выбора. Если ты боишься, я не буду заставлять тебя.
        — Боюсь?  — рычу я.  — Я ничего не боюсь, тупица. Я просто не хочу.
        С его губ слетает еще один вздох.
        — Тогда, думаю, мы возвращаемся к проблеме уверенности в себе. Не беспокойся, дорогая, в этом мире очень много тех, кто плохо целуется. Не сомневаюсь, немного практики и упорства, и в один прекрасный день ты сможешь…
        — Замечательно,  — перебиваю я его.  — Давай.
        Он затыкается и удивленно таращится на меня. Ха. Значит, он не ожидал, что я поддамся на его провокацию.
        Мы смотрим друг на друга целую вечность. Он рассчитывает, что я первой отведу взгляд, но я не сомневаюсь, что пересмотрю его. Может, с моей стороны это ребячество, но Гаррет уже добился своего, заставив меня заниматься с ним. Теперь моя очередь.
        Оказывается, я снова недооценила его. Серые глаза темнеют до дымчато-серебристого металлика, но внезапно взгляд потеплел и в нем появилась уверенность, что я не пойду до конца.
        Когда он заговаривает, я слышу в его пренебрежительном тоне убежденность:
        — Ладно, покажи мне, что у тебя есть.
        Я колеблюсь.
        Черт бы его побрал. Неужели он серьезно?
        Неужели и я всерьез обдумываю его дурацкий вызов? Не может быть, меня к нему не влечет, и я совсем не хочу целовать его. Точка. Конец истории.
        Только… ощущения такие, будто это совсем не конец. Мое тело охвачено жаром, руки дрожат, но не из-за нервозности, а из-за предвкушения. Когда я представляю, как его губы прижимаются к моим, мое сердце стучит быстрее, чем барабанная дробь в драм-и-бас треке.
        Да что это со мной такое?
        Гаррет совсем рядом со мной. Теперь наши бедра соприкасаются, и то ли у меня начинаются галлюцинации, то ли я действительно вижу, как пульсирует жилка у него на шее.
        Неужели он хочет всего этого? Не может быть… или может?
        У меня потеют ладони, но я сдерживаюсь и не вытираю их о легинсы, потому что не хочу, чтобы Гаррет догадался, как сильно я нервничаю. Через джинсы я ощущаю жар его тела, чувствую слабый древесный запах его лосьона, четко вижу очертания его рта. Он ждет моего следующего шага…
        — Давай, детка,  — издевается он.  — У нас впереди не вся ночь.
        А вот на это я ощетиниваюсь. Да пошло оно. Ведь это всего лишь поцелуй, верно? И я не обязана получать от него удовольствие. Заткнуть этот болтливый рот — уже награда.
        Изогнув бровь, я прикасаюсь к его щеке.
        У него вырывается судорожный вздох.
        Я провожу большим пальцем по его подбородку и жду, что он остановит меня, но он не останавливает, и тогда я целую его.
        В ту секунду, когда наши губы соединяются, начинают происходить странные вещи. По моему телу прокатываются волны пульсирующего жара, они зарождаются у моих губ и несутся вниз, захватывая по пути соски. На вкус губы Гаррета мятные, как та жвачка, что он жевал весь вечер, и мои вкусовые рецепторы тут же реагируют. Мои губы раскрываются сами собой, и Гаррет тут же этим пользуется, просовывая язык мне в рот. Когда наши языки сталкиваются, Гаррет издает глухое рычание, и этот эротический звук вибрирует в моем теле.
        И в следующее мгновение меня охватывает паника, которая и вынуждает прервать поцелуй.
        Я втягиваю в себя воздух.
        — Вот. И как?  — Я стараюсь не показывать, как все это на меня подействовало, но дрожь в голосе выдает меня.
        Глаза Гаррета похожи на расплавленный металл.
        — Так и не понял. Слишком быстро, чтобы можно было оценить. Мне нужно еще попробовать.
        Гаррет своей ручищей обхватывает мою щеку.
        По идее я должна была воспользоваться этим моментом, чтобы уйти.
        Но вместо этого я тянусь к нему за новым поцелуем.
        И он получается таким же сказочно-невероятным, как первый. Язык Гаррета прикасается к моему, я глажу его по щеке, и это становится огромной ошибкой, потому что от прикосновения к щетине удовольствие, устроившее хаос в моем теле, только усиливается. Лицо Гаррета сильное, мужественное и очень сексапильное, и вот эта мужественность подстегивает мое желание. Я не ожидала этого, но, черт побери, я хочу большего.
        С мучительным стоном я изгибаюсь и впиваюсь в его губы, а мой язык настойчиво принимается исследовать его рот. Нет, не настойчиво — жадно. Я испытываю настоящий голод.
        Гаррет запускает руки в мои волосы и прижимает меня к себе. Другой же рукой он обхватывает меня за бедра, чтобы я никуда не делась. Я сосками чувствую его твердую, как камень, грудь, и мне передается бешеное биение его сердца. Он также возбужден, как и я. Его грубый, хриплый стон щекочет мои губы и заставляет мое сердце бешено биться.
        Со мной что-то происходит. Я не могу остановиться. Меня это очень затягивает. И хотя сначала в голове у меня был холодный расчет, сейчас я уже не владею собой.
        Гаррет целуется умело и уверенно, и от того, что он делает с моим ртом, у меня перехватывает дыхание. Когда он прихватывает зубами мою нижнюю губу, на это тут же отзываются мои соски. Я упираюсь ладонью ему в грудь, чтобы удержаться и не позволить себе свалиться в пропасть безумного наслаждения. Гаррет отрывается от моего рта, и я чувствую его горячие губы на подбородке, а потом на шее, он целует меня открытым ртом, отчего по всему телу идут мурашки.
        Я слышу страдальческий всхлип и с удивлением понимаю, что это я его издала. Мне отчаянно хочется снова ощутить его губы на моих губах. Я хватаю его за волосы, чтобы вернуть его рот на место, но темные пряди слишком коротки, чтобы их можно было удержать. Тогда я просто поднимаю его голову, и это вызывает у него смешок.
        — Ты этого хочешь?  — хрипло произносит Гаррет, его губы находят мои, и его умелый язык снова врывается в мой рот.
        Я издаю сладостный стон именно в тот момент, когда дверь спальни распахивается.
        — Привет, Джи. Я хочу попросить у тебя…
        Дин замирает как вкопанный.
        Я испускаю вопль ужаса, шарахаюсь от Гаррета и вскакиваю.
        — Упс. Не хотел мешать.  — Физиономия Дина расплывается в усмешке, и под лукавым взглядом его зеленых глаз у меня начинают пылать щеки.
        Я возвращаюсь в реальность быстрее, чем произнести «самая большая ошибка». Проклятье. Меня застукали, когда я целовалась с Гарретом Грэхемом.
        И наслаждалась этим.
        — Ты не помешал,  — выдаю я.
        Судя по виду, Дин с трудом сдерживает смех.
        — Разве? А выглядит все так, будто помешал.
        Несмотря на дикое смущение, я заставляю себя поднять глаза на Гаррета и безмолвно молю его поддержать меня, но выражение на его лице приводит меня в замешательство. Глубокая сосредоточенность с добавлением раздражения, правда, раздражение направлено на Дина. И к этому примешивается еще доля изумления, как будто ему не верится, что мы тут кое-чем тут занимались.
        Мне тоже не верится.
        — Так вот что вы делаете, когда уединяетесь здесь,  — растягивая слова, говорит Дин.  — Глубоко и интенсивно изучаете предмет.  — Он жестом изображает кавычки и радостно смеется.
        Его подколки раздражают меня. Я не хочу, чтобы он думал, будто у нас с Гарретом… что-то есть. Будто всю последнюю неделю мы дурачились таким образом втихаря от них.
        И это означает, что я должна подавить его подозрения в зародыше. КМС[30 - Как можно скорее.].
        — Между прочим, Гаррет помогает мне оттачивать навыки,  — как можно более обыденным тоном говорю я Дину. Говорить правду не так унизительно, как давать пищу для его воображения, но, высказанная вслух, правда звучит дико. Ага, я оттачиваю мое умение целоваться с капитаном хоккейной команды. Так, мелочи.
        Дин хмыкает.
        — В самом деле?
        — Да,  — твердо говорю я.  — Мне предстоит свидание, и твой друг считает, что я не умею целоваться. Поверь мне, между нами ничего нет. Совсем.  — Я понимаю, что Гаррет до сих пор не произнес ни слова, и поворачиваюсь к нему, ожидая от него поддержки.  — Правда, Гаррет?  — многозначительно спрашиваю я.
        Он откашливается, но его голос все равно звучит глухо:
        — Правда.
        — Ладно…  — Глаза Дина весело блестят.  — Ловлю тебя на слове, куколка. Покажи, чему ты научилась.
        Я изумленно хлопаю глазами.
        — Что?
        — Если бы врач сказал, что тебе осталось жить десять дней, ты бы обратилась за консультацией к другому специалисту, верно? Ну, если тебе так хочется выяснить, насколько хорошо ты целуешься, тебе нельзя полагаться только на мнение Гаррета. Тебе нужна еще одна консультация.  — Он с вызовом изгибает бровь.  — Покажи мне, что ты умеешь.
        — Хватит строить из себя идиота,  — вмешивается в наш диалог Гаррет.
        — Нет, в его доводах есть резон,  — ляпаю я, и мой здравый смысл орет во все горло. Что?!
        Есть резон? Очевидно, жаркие поцелуи Гаррета превратили меня в чокнутую. Я взбудоражена и смущена, а главное, я обеспокоена. Обеспокоена тем, что Гаррет поймет, что я… Что? Что никогда раньше поцелуи на меня так не действовали? Что я получала удовольствие от нашего поцелуя? Что я люблю каждое его мгновение?
        Да и да. Это именно то, чего он не должен понять.
        Поэтому я неспешным шагом иду к Дину и говорю:
        — Ну, давай, консультируй.
        Он явно изумлен, но все равно улыбается. Он потирает руки, затем разминает пальцы, как бы готовясь к поединку, и этот нелепый жест вызывает у меня смех.
        Когда я подхожу к нему вплотную, от его бравады не остается и следа.
        — Я пошутил, Уэллси. Ты не обязана…
        Я обрываю его на полуслове, приподнимаясь на цыпочки и целуя его.
        Ну, я даю! Целую одного сокурсника за другим!
        На этот раз нет никакого огня. Никакого трепета. Никакого сметающего все преграды желания. Этот поцелуй ничто по сравнению с поцелуем Гаррета, но Дину, кажется, нравится, потому что он издает стон, когда я приоткрываю губы. Его язык рвется в мой рот, и я впускаю его. Всего на несколько секунд. А потом я отступаю на шаг и придаю своему лицу самое беспечное выражение.
        — Ну?  — спрашиваю я.
        Дин тупо пялится на меня.
        — Э.  — Парень откашливается.  — Э… да… Думаю, тебе не о чем беспокоиться.
        У него такой потрясенный вид, что я не могу сдержать улыбку, но мое веселье улетучивается, когда я поворачиваюсь и вижу, что Гаррет, мрачный, как туча, медленно поднимается с кровати.
        — Ханна…  — резко произносит он.
        Я не желаю ждать продолжения. Я больше не хочу думать о том поцелуе. Вообще. От одного воспоминания о нем у меня начинает кружиться голова, а сердце едва не выскакивает из груди.
        — Удачи на завтрашней пересдаче,  — нервно выпаливаю я.  — Мне пора идти, дай знать, как все прошло, ладно?
        Я быстро собираю вещи и вылетаю из комнаты.
        Глава 17
        Ханна
        — Ты проиграла какое-то пари?  — неуверенно говорит Элли.
        — Угу.  — Я сажусь на край кровати и наклоняюсь, чтобы застегнуть «молнию» на левом сапоге. Я намеренно избегаю взгляда своей соседки.
        — И теперь ты идешь с ним на свидание?
        — Угу.  — Я тру голенище сапога, делая вид, будто пытаюсь избавиться от грязного пятна на коже.
        — Ты встречаешься с Гарретом Грэхемом?
        — Гм-м.
        — Это жульничество.
        Конечно, она права. Свидание с Гарретом Грэхемом? Я могла бы с таким же успехом объявить о своем замужестве с Крисом Хемсвортом.
        Так что я не осуждаю Элли за столь явное удивление. Лучше отговорки «Я проиграла пари» мне ничего придумать не удалось, правда, отговорка получилась слабой. И теперь я спрашиваю себя, а не стоит ли мне признаться во всем и рассказать ей о Джастине.
        А еще лучше совсем отменить свидание.
        Я не виделась с Гарретом с… той «самой большой ошибки»… как я теперь называю наш поцелуй. Вчера после экзамена он прислал сообщение. Пять жалких слов, два из которых ненастоящие: «чики поки как два пальца».
        Не буду врать: я страшно обрадовалась, когда узнала, что все прошло хорошо. Но обрадовалась не до такой степени, чтобы сразу же начать разговор, поэтому я отправила в ответ просто одно слово — «здорово»,  — и на этом наше общение закончилось. Возобновилось оно сегодня, двадцать минут назад, когда он в сообщении предупредил, что уже выехал за мной, чтобы отправиться на вечеринку.
        В общем, что до меня, то поцелуя не было. Наши губы не касались друг друга, мое тело не трепетало. Он не стонал, когда мой язык ворвался к нему в рот, и я не вскрикивала, когда его губы ласкали мне шею.
        Всего этого не было.
        Но… гм, если всего этого не было, у меня нет повода не ходить на вечеринку, ведь так? Потому что, как бы сильно ни повлиял на меня тот по… «самая большая ошибка», я все еще горю желанием увидеться с Джастином за пределами аудитории.
        И все же я не могу заставить себя рассказать Элли правду. В других сферах своей жизни я действую с полной уверенностью в своих силах. В пении, учебе, общении с друзьями. Когда же дело доходит до отношений, я вдруг превращаюсь в пятнадцатилетнего подростка с травмированной психикой, в ту девочку, которой понадобились годы психотерапии, чтобы снова почувствовать себя нормальным человеком. Я знаю: Элли осудила бы меня, если бы узнала, что я использую Гаррета для сближения с Джастином, и в настоящий момент у меня нет желания выслушивать нравоучительные лекции.
        — Поверь мне, жульничество — это второе имя Гаррета,  — сухо говорю я.  — Этот тип воспринимает жизнь как игру.
        — И ты, Ханна Уэллс, играешь вместе с ним?  — Она с сомнением качает головой.  — Ты уверена, что у тебя к нему ничего нет?
        — К Гаррету? Ни капельки,  — быстро отвечаю я.
        «Ага. Ты всегдааааа только и делаешь, что целуешься с парнями, которые тебе не нравятся».
        Я заглушаю насмешливый внутренний голос. Ничего подобного, я не целовалась с Гарретом. Я просто отвечала на вызов.
        Внутренний голос снова дает о себе знать. «И ты абсолютно ничего не почувствовала, да?»
        Фу, ну почему у саркастической части сознания нет выключателя? Только я точно знаю: даже будь такой выключатель, правду все равно не стереть. Я действительно кое-что почувствовала, когда мы целовались. Ту же дрожь, что во мне вызывает Джастин? Да, с Гарретом я ее ощутила. Только она была другой. Бабочки порхали не только у меня в животе — они носились по всему телу, заставляя трепетать от наслаждения каждую клеточку.
        Но это ничего не значит. За какие-то десять дней Гаррет превратился из совершенно чужого человека в досадную помеху, а потом в друга — во всяком случае, мне хочется так считать. Но вот ходить к нему на свидания я не хочу, как бы хорошо он ни целовался.
        У Элли не остается времени на то, чтобы и дальше пилить меня, потому что Гаррет присылает сообщение о том, что он здесь. Я собираюсь написать ему, чтобы ждал меня в машине, но понимаю, что у нас разное представление о «здесь», так как слышу громкий стук в дверь.
        Я вздыхаю.
        — Это Гаррет. Открой ему, ладно? Мне надо причесаться.
        Элли усмехается и уходит. Расчесывая волосы, я слышу голоса в гостиной, потом возмущенный возглас и тяжелые шаги, направляющиеся к моей спальне.
        Появляется Гаррет, одетый в темно-синие джинсы и черный свитер, и начинают происходить ужасные вещи. Мое сердце превращается в глупого дельфина, который принимается радостно кувыркаться.
        Радостно, черт побери.
        Господи, от того по… от той «ошибки» у меня напрочь снесло крышу.
        Гаррет придирчиво оглядывает мой наряд и изгибает одну бровь.
        — Ты собираешься идти вот в этом?
        — Да,  — ощетиниваюсь я.  — А какие проблемы?
        Он склоняет голову набок с таким видом, будто он — сам Тим Ганн[31 - Gunn, Timothy M. (род. в 1953)  — американский телеведущий и консультант в области моды.], выносящий вердикт на проекте «Подиум».
        — Я полностью одобряю джинсы и сапоги, а вот от свитера надо избавиться.
        Я смотрю на свободный бело-голубой полосатый свитер, но совсем не вижу в нем никакой проблемы.
        — А что с ним не так?
        — Слишком мешковатый. Кажется, мы договорились, что тебе нужно одеться, как стриптизерше, чтобы продемонстрировать свои сиськи.
        Из-за Гаррета раздается сдавленный кашель.
        — Как стриптизерше?  — эхом повторяет Элли, входя в комнату.
        — Не обращай внимания,  — говорю я ей.  — Он шовинист.
        — Нет, я мужчина,  — поправляет Гаррет и включает свою фирменную улыбку.  — Я хочу, чтобы была видна ложбинка.
        — Мне нравится свитер,  — протестую я.
        Гаррет поворачивается к Элли.
        — Привет, я Гаррет. А тебя как зовут?
        — Элли. Соседка Ханны и ее ЛП[32 - Лучшая подруга.].
        — Класс. А ты можешь разъяснить своей соседке и ЛП, что так она похожа на неудачника из парусного шоу.
        Элли смеется, а потом, к моему ужасу — «Бенедикт Арнольд!» — соглашается с ним.
        — Ничего не случится, если ты наденешь что-нибудь более обтягивающее,  — тактично говорит она.
        Я хмуро смотрю на нее.
        Гаррет так и сияет.
        — Видишь? Мы едины в своем мнении. В общем, Уэллси, либо ты переодеваешься, либо остаешься дома.
        Элли переводит взгляд с меня на Гаррета, и я понимаю, о чем она думает. Только она ошибается. Между нами ничего нет, и мы не собираемся на свидание. Однако я считаю, что пусть уж лучше она думает то, что думает, чем узнает, что я иду с Гарретом, чтобы произвести впечатление на кое-кого другого.
        Гаррет подходит к моей гардеробной так, будто он у себя дома. Когда он заглядывает внутрь, Элли лукаво улыбается мне. Кажется, она от души веселится.
        Гаррет передвигает «плечики», изучая мою одежду, затем снимает черный топ.
        — Как тебе вот это?
        — Ни за что. Он прозрачный.
        — Тогда как он у тебя оказался?
        Хороший вопрос.
        Гаррет показывает мне другой вариант, на этот раз красный пуловер с низким V-образным вырезом.
        — Вот этот,  — говорит он, кивая.  — В красном ты выглядишь шикарно.
        У Элли брови ударились о потолок, и я мысленно костерю Гаррета за то, что он вбивает ей в голову всю эту ненужную информацию. Одновременно у меня в душе поднимается ликование, потому что… он считает, что в красном я выгляжу шикарно. Значит, он замечал, как я одеваюсь!
        Гаррет бросает мне пуловер.
        — Давай переодевайся. Если мы хотим опоздать, то делать это нужно изящно, а не по-идиотски.
        Элли хихикает.
        Я сердито смотрю на обоих.
        — Можно попросить вас выйти?
        То ли они не замечают моего раздражения, то ли намеренно игнорируют его, но я слышу, как они мило болтают в гостиной. Подозреваю, Элли допрашивает его насчет нашего «свидания». Надеюсь, Гаррет будет придерживаться легенды. Когда его хриплый смех долетает до моей комнаты, непроизвольная дрожь пробегает вверх по позвоночнику.
        Да что это случилось со мной? Я забываю, чего я хочу. Нет, кого я хочу. Джастина. Джастина хренова Кола. Зря я целовалась с Гарретом — да и с Дином тоже — и позволила себе отвлечься на тот пыл, что он разжег во мне.
        Пора взять себя в руки и вспомнить, зачем я согласилась на этот спектакль.
        И сделать это надо прямо сейчас.

* * *
        Гаррет
        Бо Максвелл тоже живет за пределами кампуса и делит жилище с четырьмя товарищами по команде. Дом всего в нескольких кварталах от моего, но значительно больше. Сегодня он напоминает мне хоккейный стадион — столько здесь народу. Когда мы с Ханной заходим внутрь, нас оглушает хип-хоп из динамиков. По мере продвижения вглубь мы то и дело наталкиваемся на разгоряченные и потные тела. В воздухе удушливо пахнет алкоголем, п?том и одеколоном.
        Я мысленно хвалю себя за то, что убедил Ханну надеть красное, потому что, черт побери, пуловер смотрится на ней потрясающе. Ткань такая тонкая, что подчеркивает форму ее груди, а вырез… Господь Всемогущий. Ее сиськи так и рвутся наружу, будто спешат сказать «Привет!». Не знаю, от природы у нее большая грудь, или это заслуга бюстгальтера пуш-ап, но при каждом шаге она совершенно офигительно подрагивает.
        Несколько человек здороваются со мной, и я замечаю множество любопытных взглядов, направленных на Ханну. Она держится рядом и явно чувствует себя здесь не в своей тарелке. Мое сердце тает, как масло на сковородке, когда я вижу затравленное выражение в ее глазах.
        Я беру ее за руку, и она тут же устремляет на меня удивленный взгляд.
        Я наклоняюсь и говорю ей в самое ухо:
        — Успокойся.
        Оказалось, что наклонялся я зря: уж больно фантастически она пахнет. Знакомый сладковатый запах вишни смешивается со слабый ароматом лаванды и еще чего-то очень женственного. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не уткнуться ей в шею и не вдыхать его. Или чтобы не лизнуть ее, пробуя на вкус. Облизывать и целовать до тех пор, пока она не застонет.
        Ну и дела. Я, кажется, попал. Никак не могу забыть тот поцелуй. Стоит мне вспомнить о нем, как мой пульс учащается, а в яйцах разливается сладкая боль, и мне хочется зацеловать ее до смерти.
        Как ни странно, непреодолимое желание сопровождается чувством сокрушительного фиаско. Потому что я оказался единственным, на кого подействовал поцелуй. Если бы Ханна что-нибудь почувствовала, пусть и самую капельку, она бы через секунду не полезла целоваться с Дином. С Дином! Одним из моих лучших друзей!
        Но ведь сегодня она здесь не с Дином, ведь так? Нет, сегодня она со мной, и мы здесь для того, чтобы вызвать ревность у еще одного парня. Так почему бы мне не поддаться искушению? Другого шанса может и не быть.
        Так что я нежно целую ее в шейку, а потом шепчу:
        — Сегодня ты в центре всеобщего внимания, детка. Улыбайся и делай вид, будто тебе это нравится.
        Я краду еще один поцелуй, на этот раз за ушком, и Ханна судорожно втягивает в себя воздух. Ее глаза расширяются, и в них вспыхивает огонь — если только мне это не привиделось.
        Однако я не успеваю истолковать увиденное, потому что мне мешает один из наших полузащитников.
        — Грэхем! Йо-хо-хо! Рад видеть тебя, старина!  — Олли Дженковиц хлопает меня по спине. Он самый настоящий громила, и от его удара я едва удерживаюсь на ногах.
        — Привет, Олли,  — говорю я и указываю на Ханну: — Ты знаком с Ханной?
        Мгновение лицо Олли ничего не выражает. Затем его взгляд перемещается на ее грудь, и бородатая физиономия расплывается в улыбке.
        — Теперь знаком.  — Он протягивает мощную лапищу.  — Привет, я Оливер.
        Ханна смущенно жмет ему руку.
        — Привет. Рада познакомиться.
        — Здесь есть что-нибудь выпить?  — спрашиваю я у Олли.
        — Бочонки на кухне. Там еще много всякой вкусноты.
        — Замечательно. Спасибо, дружище. Я скоро к вам присоединюсь.
        Я сплетаю пальцы с пальцами Ханны и веду ее на кухню, где не протолкнуться от наших пьяных «братьев». Бо я еще не видел, но знаю, что рано или поздно мы найдем друг друга.
        Однако я совсем не в восторге от перспективы увидеться с Колом.
        Я беру два пластмассовых стаканчика из стопки на гранитном прилавке и проталкиваюсь к одному из бочонков. Братья протестуют, но когда они понимают, кто их расталкивает, они расступаются передо мной, как Красное море. Это еще один козырь, который дает звание капитана хоккейной команды Брайара. Я наливаю пиво в оба стакана, выныриваю из толпы и протягиваю один Ханне, но та решительно качает головой.
        — Это же вечеринка, Уэллси. От одного пива тебе ничего не будет.
        — Нет,  — твердо говорит она.
        Я пожимаю плечами и отпиваю водянистой жижи. Пиво — дешевле некуда, но это, наверное, хорошо. Значит, с этим дерьмом у меня нет шансов напиться, если только я не выдую целый бочонок.
        Когда кухня пустеет, Ханна прислоняется к столешнице и вздыхает.
        — Терпеть не могу вечеринки,  — мрачно признается она.
        — Может, потому, что отказываешься от выпивки,  — поддразниваю я ее.
        — Давай шути дальше, изображай из меня ханжу. Я не против.
        — Я знаю, что ты не ханжа.  — Я многозначительно изгибаю бровь.  — Такие не целуются так, как ты.
        Она краснеет.
        — Что это значит, черт побери?
        — Это значит, что у тебя очень эротичный язык и ты умеешь им пользоваться.  — Проклятье, зря я об этом заговорил. Потому что у меня тут же встал. К счастью, джинсы довольно свободные, и в них эрекция не так заметна.
        — Иногда мне кажется, что ты говоришь разные вещи только для того, чтобы заставить меня покраснеть,  — с осуждением говорит Ханна.
        — Нет. Я просто честен.  — К кухне приближаются голоса, и я непроизвольно молюсь о том, чтобы сюда никто не зашел. Мне нравится быть с Ханной наедине.
        Хотя нет надобности играть спектакль, когда рядом никого нет, я все равно придвигаюсь к ней и одной рукой обнимаю за плечи.
        — А если серьезно, почему ты так категорична в плане выпивки?  — спрашиваю я, делая глоток.
        — Я не против выпивки.  — Она замолкает.  — Я даже люблю выпить. В умеренных количествах, естественно.
        — Естественно,  — эхом повторяю я и тянусь ко второму стакану, который я до этого поставил на стол.  — Ты точно не будешь?
        — Нет.
        Я невольно усмехаюсь.
        — Ты же только что сказала, что любишь выпить.
        — Я не прочь выпить в своей комнате в компании с Элли, но никогда не пью на вечеринках.
        — Ну и ну. Значит, ты, как алкоголик, пьешь дома в одиночку?
        — Нет.  — Она раздражается.  — Просто… может, прекратишь, а?
        — Я когда-нибудь что-нибудь прекращал?
        От ее раздражения не остается и следа.
        — Понимаешь,  — с поникшим видом говорит она,  — у меня начинается паранойя при мысли, а что там налито в моем стакане.
        От обиды я покрываюсь гусиной кожей.
        — Ты боишься, что я подсыплю тебе какую-нибудь наркоту?
        — Нет, конечно, нет.
        Ее быстрый ответ успокаивает меня, но когда она добавляет: «Во всяком случае, не ты», мои подозрения тут же усиливаются.
        — Такое…  — Я хмурюсь.  — Такое уже случалось?
        На мгновение лицо Ханны искажает страдание, потом она медленно качает головой.
        — Не со мной конкретно, а с моей школьной подругой. Ее опоили.
        У меня отвисает челюсть.
        — Серьезно?
        Она кивает.
        — Кто-то на тусовке посыпал ей ГГБ[33 - «Наркотик для изнасилования».] … и, э… скажем, у нее потом была не самая приятная ночь.
        — О, черт. Вот гады. И что с ней было потом?
        Взгляд у Ханны грустный.
        — Ничего, оправилась. С ней все в порядке.  — Она пожимает плечами.  — Но это отбило у меня всю охоту пить на людях. Даже если я сама себе наливаю… кто знает, что будет, если я отвернусь, пусть и на секунду. Не хочу давать даже малейший шанс.
        — Знаешь,  — глухо говорю я,  — я не допущу, чтобы с тобой случилось такое же, поняла?
        — Гм, да. Конечно, поняла.  — Я не слышу в ее голосе убежденность, однако не обижаюсь на это. Думаю, опыт подруги действительно оставил в ее душе глубокий след. Причем по понятной причине.
        Я и раньше слышал такие жуткие истории. Насколько мне известно, в Брайаре такого не случалось, но я точно знаю о таких случая в других колледжах. Девчонкам подсыпают транквилизаторы, или они сами нажираются в хлам, а всякие подонки пользуются этим. Честное слово, я не понимаю мужиков, которые так поступают с женщиной. Будь моя воля, я их всех посадил бы за решетку.
        Сейчас, зная, почему Ханна так твердо придерживается своего правила не пить, я перестаю предлагать ей пиво, и мы идем в главную комнату. Ханна оглядывает толпу, и я тут же напрягаюсь, потому что понимаю: она ищет Кола.
        К счастью, того нигде нет.
        Мы общаемся с народом, и у всех, кому я представляю Ханну, на лице отражается удивление, как будто они не понимают, почему я с ней, а не с какой-нибудь взбалмошной девицей из «сестринского общества». При этом почти все ребята бросают на грудь Ханны вожделенные взгляды, а потом подмигивают мне, как бы говоря: «А ты везучий».
        Я уже жалею о том, что убедил ее надеть этот пуловер. Почему-то все эти одобрительные кивки приводят меня в бешенство. Однако я подавляю в себе собственнические инстинкты пещерного человека и пытаюсь веселиться. Народ больше футбольный, чем хоккейный, но я знаком практически со всеми, на что Ханна бормочет:
        — Господи, откуда ты их всех знаешь?
        Я ухмыляюсь.
        — Я же говорил тебе: я популярен. Эй, а вот и Бо. Пошли поздороваемся с ним.
        Бо Максвелл — типичный университетский квотербек. У него есть все: внешность, невероятная самоуверенность и, что самое главное, талант. Кто-то другой на его месте мог бы решить, что положение дает ему право быть полным придурком, но Бо держится вполне пристойно. Он, как и я, учится на историческом и сегодня искренне рад меня видеть.
        — Джи, ты молодчина! У тебя получилось! Вот, попробуй.  — Он протягивает мне бутылку… чего-то. Бутылка черная и без этикетки, и я не знаю, чем он угощает.
        — Что это?  — спрашиваю я с усмешкой.
        Бо усмехается в ответ.
        — Самогон. Гостинец сестры Большого Джо. Мощная штука.
        — Да? Тогда убери ее от меня подальше. Завтра днем у меня игра. Я не могу выйти на лед с похмельем от самогона.
        — Что ж, справедливо.  — Он обращает взгляд своих прекрасных голубых глаз на Ханну.  — А ты будешь, дорогая?
        — Нет, спасибо.
        — Бо, это Ханна. Ханна, это Бо,  — представляю я их друг другу.
        — Почему твое лицо мне так знакомо?  — спрашивает Бо, оглядывая Ханну с ног до головы.  — Где я тебя ви… о, черт, знаю. Я видел, как ты пела на весеннем конкурсе в прошлом году.
        — Серьезно? Ты там был?
        Судя по голосу, Ханна одновременно и удивлена, и обрадована, и я спрашиваю себя, а может, я живу на другой планете, если получается, что я единственный, кто не знает об этих конкурсах?
        — Да, чтоб мне провалиться,  — отвечает Бо.  — Ты была бесподобна. Ты пела… что ты пела? «Будь со мной», кажется?
        Ханна кивает.
        Я сосредоточенно смотрю на нее.
        — А я думал, что вам разрешают петь только сочинения ваших однокурсников.
        — Это требование старших курсов,  — поясняет она.  — А на первом и втором курсах можно петь что хочешь, потому что младшие не имеют права на получение премии.
        — Ага, моей сестре пришлось петь такое сочинение,  — рассказывает Бо.  — Она была на старшем курсе. Джоанна Максвелл? Знаешь ее?
        Ханна ахает.
        — Джоанна твоя сестра? Я слышала, этим летом она получила роль на Бродвее.
        — Точно!  — Бо так и надувается от гордости.  — Моя старшая сестренка теперь звезда Бродвея. Что скажете? Круто?
        Сейчас, разговаривая с именинником, мы привлекаем к себе еще больше внимания, но Ханна, кажется, этого не замечает. Я же, напротив, остро ощущаю всеобщий интерес, и он меня раздражает, причем интерес конкретно одного человека. Кол только что вошел в комнату. Наши взгляды встречаются, и он поджимает губы. Я киваю ему, потом поворачиваюсь и демонстративно целую Ханну в щеку.
        Она вздрагивает и удивленно смотрит на меня, и я нахожу выход из ситуации, говоря:
        — Я скоро вернусь. Возьму себе еще пива.
        — Ладно.
        Она сразу поворачивается к Бо, и они продолжают обсуждать его сестру.
        Я не чувствую никакого романтического интереса к Бо со стороны Ханны и от этого испытываю странное облегчение. А вот настоящая угроза находится в этой комнате, и она целенаправленно выдвинулась в сторону Ханны, едва я отошел в сторону.
        Я перехватываю Джастина до того, как он доходит до Бо и Ханны.
        — Кол. Шикарная вечеринка, а?  — говорю я, хлопая его по плечу.
        Он рассеянно кивает, его взгляд устремлен мимо меня на Ханну. Черт. Неужели он и в самом деле заинтересовался ею? Я считал, что из нашей грандиозной затеи ничего не выйдет, и ни о чем не беспокоился, но, очевидно, мой план сработал даже слишком хорошо. Кол не сводит глаз с Ханны, и мне это не нравится. Ни капельки.
        Я смотрю на его пустые руки и хмыкаю.
        — Пойдем найдем тебе что-нибудь выпить.
        — Не, мне и так хорошо.  — Он обходит меня и устремляется к Ханне, но мне совсем не нужно, чтобы он туда шел.
        Едва Ханна замечает Джастина, ее щеки розовеют, а в глазах появляется испуганное выражение, однако она быстро берет себя в руки и приветствует его неуверенной улыбкой.
        О, черт, нет. Я замираю, прямой, как клюшка. Мне хочется подкрасться туда и утащить Ханну у Кола из-под носа. А еще лучше, просто сграбастать ее в охапку и целовать до умопомрачения.
        Я не делаю ни того, ни другого… потому что на этот раз перехватывают меня.
        У меня на пути возникает Кендалл. Ее длинные светлые волосы переброшены на одно плечо, причем так, что кончики закрывают ложбинку. Она шикарно выглядит в крошечном красном платьице и на невозможно высоких каблуках, но вот грозное выражение на ее лице совсем не сочетается с нарядом.
        — Привет,  — натянуто говорит она.
        — Привет.  — Я откашливаюсь.  — Как дела?
        Ее губы недовольно кривятся.
        — Серьезно? Ты здесь с девушкой и спрашиваешь у меня, как дела?
        Черт. Половина моего внимания уделена Ханне, которая сейчас смеется над чем-то, что сказал Кол. К счастью, Бо еще там и служит своего рода буфером, но меня совсем не радует смотреть, как Ханна и Кол мило воркуют.
        Другая часть моего внимания сосредоточена на Кендалл, которая, как я вдруг с ужасом понимаю, готова устроить сцену.
        — Ты говорил, что тебе не нужны отношения,  — шипит она.
        — Мне и не нужны,  — быстро говорю я.
        Кендалл в таком бешенстве, что даже трясется.
        — Тогда как ты объяснишь ее присутствие здесь?  — Она вытягивает наманикюренный пальчик в сторону Ханны.
        Класс. Ну, я и вляпался. Я не могу настаивать на том, что Ханна не моя девушка, потому что нужно, чтобы Кол думал именно так. А Кендалл вполне способна отвесить мне пощечину за это.
        — Она не моя девушка,  — говорю я, понизив голос.  — Да, все выглядит так, но это не серьезно, ясно?
        — Нет, не ясно. Ты мне не безразличен. Если я тебе безразлична, тогда замечательно. Но прояви хотя бы благородство и…
        — А почему?  — Вопрос вырывается у меня непроизвольно — он вертелся у меня на языке всю последнюю неделю, с тех пор как мы с ней виделись в последний раз.
        Кендалл озадаченно хлопает глазами.
        — Что почему?
        — Почему я тебе не безразличен?
        Она хмурится, как будто искренне обижена на то, что я решил задать этот вопрос.
        — Ты же даже не знаешь меня,  — тихо говорю я.  — Ты ведь и не пыталась узнать меня.
        — Неправда,  — возражает она, явно встревожившись.
        Я сокрушенно качаю головой.
        — Кендалл, мы с тобой ни разу не поговорили, а встречались раз десять с лета. Ты не задала мне ни единого вопроса о моем детстве, о моей семье, о моей учебе. О моих товарищах по команде, о моих интересах, черт побери. Ты даже не знаешь, какой у меня любимый цвет, а ведь именно об этом спрашивают в анкете «Давайте знакомиться 101».
        — Знаю,  — заявляет она.
        Я вздыхаю.
        — Да? И какой же?
        Она секунду колеблется, потом говорит:
        — Голубой.
        — Между прочим, черный,  — раздается чей-то голос, и рядом со мной возникает Ханна. Я испытываю такое огромное облегчение, что едва не стискиваю ее в объятиях.
        — Простите, что помешала,  — весело говорит она,  — но… чувак, где наше пиво? Ты заблудился по пути на кухню?
        — Меня отвлекли.
        Ханна переводит взгляд на Кендалл.
        — Привет. Я Ханна. Извини, но я на секундочку украду его у тебя. Жажда зовет.
        То, что Кендалл не возражает, говорит мне о том, что мои доводы попали в цель. Выражение на ее лице меняется, она выглядит виноватой и пристыженной.
        Ханна берет меня за руку и уводит в коридор. Убедившись, что Кендалл нас не видит, я тихо говорю:
        — Спасибо, что спасла. Она была готова то ли разрыдаться, то ли дать мне по яйцам.
        — Уверена, что последнее наверняка заслуженно,  — со вздохом говорит Ханна.  — Сейчас отгадаю: ты разбил ей сердце.
        — Нет.  — Меня охватывает раздражение.  — Просто наше дружеское расставание оказалось не таким дружеским, как я думал.
        — А, понятно.
        Я прищуриваюсь.
        — Значит, мой любимый цвет черный, да? А почему ты так решила?
        — Да потому что все майки и пуловеры у тебя черные.  — Она многозначительно смотрит на мой пуловер.
        — Может, это потому, что черный идет ко всему? Ты такой вариант рассматривала?  — Я хмыкаю.  — Это не значит, что черный — мой любимый цвет.
        — Ладно, сдаюсь. Какой твой любимый цвет?
        Я развожу руками.
        — Черный.
        — Ха! Так я и знала.  — Ханна вздыхает.  — Кстати, нам теперь весь вечер придется прятаться от этой девицы в коридоре?
        — Угу. А ты, что, уже хочешь слинять?  — с надеждой спрашиваю я. У меня пропал интерес к вечеринке, особенно после прихода Кола. Прежде чем Ханна успевает ответить, я подталкиваю ее в нужном направлении следующим доводом: — Кол уже заглотнул наживку. Так что если мы сейчас уйдем, он наверняка захочет большего, а ведь в этом и состоит наш план, верно?
        Она в сомнении морщит лоб.
        — Ну, наверное. Но…
        — Что но?
        — Мне нравилось разговаривать с ним.
        Проклятье, такое чувство, будто в сердце всадили нож. Но откуда? Ведь Ханна меня не интересует. Во всяком случае, раньше не интересовала. Мне она была нужна только ради занятий, но вот сейчас… сейчас я не знаю, чего хочу.
        — И о чем же вы разговаривали?  — спрашиваю я и надеюсь, что она не услышала ожесточенности в моем голосе.
        Ханна пожимает плечами.
        — Об учебе. О футболе. О конкурсе. Он спросил, нет ли у меня желания выпить с ним кофе и вместе заниматься этикой.
        Что?!
        — Ты издеваешься?  — взрываюсь я.  — Он подкатывает к моей девушке у меня перед носом?
        Она не скрывает своего удивления.
        — Но между нами ничего нет, Гаррет.
        — Он-то об этом не знает.  — Я уже не могу сдерживать свой гнев.  — Нельзя в отрытую кадриться к девушке другого парня. Точка. Это подло.
        Она хмуро поджимает губы.
        Я внимательно смотрю на нее.
        — Ты хотела бы встречаться с парнем, который совершает такую подлость?
        — Нет,  — признается Ханна после долгой паузы.  — Но…  — Она что-то обдумывает.  — В этом приглашении не было никакого подтекста. Если бы он подкатывал ко мне, то бы пригласил меня на ужин. А кофе и совместные занятия относятся только к дружескому общению.
        Может, она и права, но я-то знаю, как рассуждают ребята. Этот сукин сын подкатывал к ней на глазах у парня, с которым она пришла на вечеринку.
        Подлый. Поступок.
        — Гаррет…  — осторожно начинает она.  — Ты же знаешь, что тот поцелуй ничего не значил, да?
        Вопрос застает меня врасплох.
        — Ну. Да. Конечно, знаю.
        — Потому что мы просто друзья… да?
        Меня раздражает ее настойчивость, но я понимаю, что сейчас не время спорить. Какими бы ни были последствия того поцелуя.
        Я киваю и отвечаю:
        — Да.
        Она не скрывает своего облегчения.
        — Хорошо. Ладно, может, мы и вправду пойдем? Мы уже достаточно наобщались.
        — Конечно. Как пожелаешь.
        — Только давай сначала попрощаемся с Бо. Знаешь, он мне очень понравился. Он оказался совсем не таким, как я ожидала…
        Она продолжает болтать, пока мы идем в комнату, но я не слушаю. Я слишком занят тем, что выкарабкиваюсь из-под правды, которая бомбой обрушилась мне на голову.
        Да, мы с Ханной друзья. По сути, она первое существо женского пола, ставшее мне другом. И, да, я хочу и дальше оставаться ей другом.
        Но…
        Еще я хочу переспать с ней.
        Глава 18
        Ханна
        С тех пор, как стала заниматься с Гарретом, я совсем забыла о своих друзьях, но теперь, когда он успешно написал экзаменационную работу, мое свободное время опять принадлежит мне. Так что на следующий день после вечеринки у Бо Максвелла я встречаюсь со своей обычной компанией в кофейне при кампусе. Совершенно очевидно, что все соскучились по мне не меньше, чем я — по ним.
        — Хан-Хан!  — Декстер вскакивает со стула и сжимает меня в медвежьих объятиях. Я не преувеличиваю, говоря «медвежьи», потому что Декс самый настоящий гигант. Я всегда поддразниваю его, говоря, что он похож на подростка из «Невидимой стороны[34 - The Blind Side (2009)  — фильм о том, как благополучная белая семья берет к себе толстого, неграмотного бездомного темнокожего подростка и помогает ему стать спортивной звездой и поступить в университет.]» и, следовательно, должен играть полузащитником в футбольной команде, но Декс напрочь лишен спортивных способностей. Он, как и я, учится на музыкальном, и поверьте мне, этот чувак действительно умеет петь.
        Следующей меня приветствует Меган, и, как всегда, с ее острого язычка слетают колкости.
        — Тебя похитили инопланетяне?  — с грозным видом спрашивает она, обнимая меня так, что мне трудно дышать.  — Надеюсь, что ответ «да» и что тебе десять часов кряду делали анальные пробы, потому что ты заслуживаешь именно этого за то, что больше недели игнорировала нас.
        Я смеюсь, живо представляю нарисованную ею картину.
        — Знаю. Я полное дерьмо. Но я всю неделю выступала в роли репетитора, и у меня совсем не было времени.
        — О, мы отлично знаем, на кого ты тратила свое время,  — говорит Стелла, поднимаясь со стула рядом с Дексом.  — Гаррет Грэхем, да, Хан? Это правда?
        Я подавляю вздох.
        — Кто вам рассказал? Элли?
        Стелла с драматическим видом закатывает глаза. Думаю, это присуще всем студентам актерского — они всегда сопровождают свои слова или жесты драматическими эффектами и переигрывают.
        — Естественно, она. В отличие от тебя, Элли ничего не держит от нас в тайне.
        — О, черт. Я была занята занятиями и репетициями. И что бы там Элли ни наговорила вам про Гаррета, все это неправда.  — Я расстегиваю зимнюю куртку и бросаю ее на пустой стул рядом с Мег.  — Я помогла ему сдать этику. Вот и все.
        Джереми, парень Мег, смотрит на меня поверх своей чашки с кофе, многозначительно изогнув брови.
        — Ты же понимаешь, что из-за этого ты теперь превратилась в нашего врага, да?
        — Ой, ладно тебе,  — возражаю я.  — Все это мелко.
        — Так говорят все предатели,  — включается Мег.  — Как ты посмела брататься с тупицей? Как. Ты. Посмела.
        Судя по их веселым лицам, все это добродушное подшучивание. Во всяком случае, мы веселимся, пока Гаррет не присылает сообщение.
        Мой телефон мяучит, и я достаю его и улыбаюсь.
        Гаррет: ЗРЯ ТЫ СЕГ НЕ ПРИШЛА НА ВЕЧЕРИНКУ ПОСЛЕ ИГРЫ. ОДНА ТЕЛКА ТОЛЬКО ЧТО ВЫЛИЛА ДИНУ НА ГОЛОВУ КУВШИН ПИВА.
        Я громко хмыкаю и быстро набираю ответное сообщение — мне нужно знать больше.
        Я: ОГ[35 - О, господи!]. ЗАЧЕМ? (ХОТЯ Я УВЕРЕНА: ОН ЗАСЛУЖИЛ ЭТО).
        Он: НАВЕРНОЕ, ЗАБЫЛ СКАЗАТЬ ЕЙ, ЧТО ОНА НЕ ЕДИНСТВЕННАЯ.
        Я: НУ ДА, КОНЕЧНО. МУЖЧИНЫ.
        Он: МУЖЧИНЫ…ДОГОВАРИВАЙ…МУЖЧИНЫ БЕСПОДОБНЫ? СПАСИБО, ДЕТКА. ПРИНИМАЮ ЭТУ ПОХВАЛУ ОТ ИМЕНИ ВСЕХ НАС.
        Я: ПОХВАЛУ ЗА ПОЛНЕЙШИЙ ДЕБИЛИЗМ? АГА, ТЫ ИДЕАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ.
        Он: ООООЙ. МНЕ БОЛЬНО. Я НЕ ДБ. :(
        Сознание, что я задела его чувства, вызывает у меня угрызения совести.
        Я: ТЫ ПРАВ. ТЫ НЕ ТАКОЙ. ПРОСТИ. :(
        Он: ХА. ВОТ ТЫ И ПОПАЛАСЬ, ГЛУПЫШКА. МНЕ БЫЛО НЕ БОЛЬНО.
        Я: ОТЛИЧНО, ПОТОМУ ЧТО Я ИЗВИНИЛАСЬ ДЛЯ ПРОФОРМЫ.
        — Ханна Уэллс, вас вызывают в кабинет директора!
        Я вскидываю голову и обнаруживаю, что все четверо моих друзей радостно ухмыляются.
        Декс, который и озвучил этот приказ, говорит, обращаясь к остальным:
        — Ой, смотрите, она соизволила обратить на нас внимание.
        — Извините,  — виновато говорю я.  — Официально заявляю, что не прикоснусь к телефону, пока мы не разойдемся.
        — Эй, ты никогда не отгадаешь, кого мы вчера видели в «Ферро»,  — говорит Мег, имея в виду итальянский ресторан в городе.
        — Ну вот, опять,  — вздыхает ее приятель.  — Неужели ты и пяти секунд не можешь прожить без сплетен?
        — Не-а.  — Она игриво улыбается ему и вновь обращается ко мне.  — Кэсса и Мэри-Джейн,  — объявляет она.  — У них было свидание.
        — Ты знала, что между ними что-то есть?  — спрашивает Стелла.
        — Я знаю, что он приглашал ее,  — отвечаю я.  — Но я надеялась, что у нее хватит мозгов отказаться.
        Однако известие о том, что Мэри-Джейн как раз поступила наоборот, меня не удивляет. И сейчас мне совсем не хочется идти на предстоящую в понедельник репетицию, потому что я понимаю: если Кэсс и Мэри-Джейн уже стали «парой», мне никогда не победить в споре о дуэте.
        — Этот козел продолжает строить тебе козни на репетициях?  — спрашивает Декс.
        — Угу. Такое впечатление, что взбесить меня — миссия всей его жизни. Только мы не репетируем по выходным, так что я отдыхаю от его бреда до понедельника. А как у тебя дела?
        Декс тут же становится серьезным.
        — Вообще-то отлично. Джон молодчина, он принимает мои предложения. Он не носится со своей песней как обезумевший собственник, понимаешь? И в то же время он не боится сказать «нет» моим идеям, что я тоже ценю.
        Ну, хотя бы одному из нас повезло с сочинителями. А вот Мэри-Джейн, кажется, не решится возражать, если Кэсс зажжет спичку и спалит ее песню.
        — Ладно, я с радостью послушаю вас, но сначала мне надо выпить кофе.  — Я встаю и беру сумку.  — Кому что принести?
        Все качают головами. Я иду к стойке и встаю в хвост длинной очереди. Для вечера воскресенья здесь, как это ни удивительно, слишком много народу. Я удивляюсь, когда люди из очереди кивают мне и здороваются. Я их не знаю, но улыбаюсь им и киваю в ответ, а потом делаю вид, будто набираю сообщение, потому что не хочу, чтобы какие-то незнакомцы затевали со мной беседу. Может, мы встречались на вечеринке у Бо? Гаррет знакомил меня с кучей людей, но все они слились в одно сплошное пятно. Я помню только Бо, Джастина и еще нескольких футболистов.
        Меня несильно хлопают по плечу, я поворачиваюсь и вижу перед собой лицо Джастина.
        Легок на помине.
        — Ой, привет,  — выдыхаю я.
        — Привет.  — Он сует руки в карманы футбольной куртки.  — Как дела?
        Я стараюсь говорить как ни в чем не бывало, хотя от волнения мое сердце бьется где-то в районе горла.
        — Хорошо. А у тебя?
        — У меня все отлично. Но… кое-что вызывает у меня некоторое любопытство.  — Он изящнейшим образом склоняет голову набок, и когда темная прядь падает ему на лоб, я с трудом удерживаюсь, чтобы не убрать ее.  — Что конкретно ты имеешь против вечеринок?  — спрашивает он с улыбкой.
        Я удивленно хлопаю глазами.
        — Что?
        — Я виделся с тобой на двух тусовках, и с обеих ты рано ушла.  — Он делает паузу.  — Между прочим, оба раза ты ушла с Грэхемом.
        Мне становится очень неуютно.
        — Ну, да. У него есть машина. Не буду же я отказываться, если меня предлагают бесплатно подвезти.
        Едва я произношу эту фразу, я понимаю, как гадко она звучит, но, в отличие от Гаррета, который тут же уцепился бы за подобное высказывание, Джастин даже не улыбается. И выглядит встревоженным.
        Еще немного помолчав, он уже тише говорит:
        — Знаешь что? Я хотел у тебя спросить: вы с Грэхемом друзья, или между вами что-то большее?
        В эту секунду звонит мой телефон, еще раз доказывая, что айфоны обладают удивительной способностью звонить в самый неподходящий момент. Из динамика звучит «Аппетитная попка» Джастина Тимберлейка, и вся очередь с усмешкой поворачивается ко мне. А почему, кстати, «Аппетитная попка» звучит из моего динамика? А потому, что один несносный хоккеист установил ее на рингтон, но мне было лень поменять ее.
        Взгляд Джастина перемещается на мой телефон, и когда загорается экран, он видит имя, написанное заглавными буквами.
        ГАРРЕТ ГРЭХЕМ.
        — Думаю, это и есть ответ на мой вопрос,  — говорит он с кривой усмешкой.
        Я поспешно нажимаю кнопку отбоя.
        — Нет. У нас с Гарретом ничего нет. И только не думай, что я такая извращенка. Я не ставила эту мелодию на его звонки. Это он.
        Джастин еще полон сомнений.
        — Значит, ты с ним не встречаешься?
        И поскольку вся идея с походом на вечеринку к Бо состояла в том, чтобы пробудить ко мне интерес, я тоже нахожу выход во лжи:
        — Ну, мы встречаемся, но мы не единственные друг у друга. Мы и с другими встречаемся.
        — А. Ясно.
        Мы с Джастином вместе с очередью медленно продвигаемся вперед.
        — Это означает, что тебе дозволяется изредка ужинать со мной?  — со слабой улыбкой спрашивает Джастин.
        У меня в голове звенит тревожный звонок. Я пока не понимаю, в чем причина, поэтому решаю игнорировать его.
        — Мне дозволяется делать то, что я хочу. Я уже сказала, что у нас с Гарретом ничего нет. Мы просто иногда тусуемся.
        Господи, как же отвратительно это звучит. Я знаю, что думают парни, когда слышат такое. Я могла бы с тем же успехом заявить: «Я просто сплю с ним, но нас ничего не связывает».
        Однако Джастина это, кажется, не отталкивает. Он вынимает руки из карманов и большими пальцами цепляется за петли для пояса на свободных штанах с кучей карманов.
        — Послушай, Ханна, я думаю, что ты очень привлекательная. Я хотел бы узнать тебя получше.
        Мое сердце пропускает удар.
        — Серьезно?
        — Абсолютно. Я нормально отношусь к тому, что ты при этом будешь встречаться с другими людьми, но…  — Его лицо становится напряженным.  — Если мы с тобой пару раз покажемся на людях и между нами возникнет определенная связь, у меня очень скоро может появиться желание поставить перед тобой условие, чтобы я был у тебя единственным.
        Я не могу удержаться от улыбки.
        — Не знала, что футболисты заинтересованы в моногамии,  — дразню я его.
        Он хмыкает.
        — Мои товарищи по команде уверены, что их это не интересует, но я не такой, как они. Если я испытываю сильные чувства к девушке, я хочу, чтобы она была со мной и только со мной.  — Я не знаю, что на это сказать, но Джастин, к счастью, продолжает: — Только сейчас еще слишком рано обсуждать такие вещи, правда? Давай начнем с ужина. Как ты на это смотришь?
        О боже мой. Он приглашает меня встретиться. Не за кофе, не на лекции, а на настоящем свидании.
        По идее я должна была бы ликовать от радости, но почему-то меня не покидает тревога, а внутренний голос настойчиво уговаривает меня ответить… «нет». Безумие какое-то. Я же схожу с ума по этому парню с самого начала учебного года. Я хочу встретиться с ним.
        Я делаю вдох и медленно выдыхаю.
        — Отлично. Когда?
        — Ну, на неделе у меня дел невпроворот. Мне надо написать две курсовые, а в выходные я с командой еду в Буффало. Как насчет следующего воскресенья?
        Мой телефон снова взрывается «Аппетитной попкой».
        Лицо Джастина омрачается, но я снова поспешно нажимаю «отбой».
        — Следующее воскресенье меня вполне устраивает,  — твердо говорю я.
        — Замечательно.
        Подходит наша очередь, и я заказываю большое латте мокко, но не успеваю расплатиться, так как Джастин добавляет свой заказ к моему и платит за нас обоих.
        — Угощаю.
        От его низкого глубокого голоса у меня по спине бегут мурашки.
        — Спасибо.
        Мы перемещаемся к выдаче, и, пока ждем, Джастин опять проделывает этот финт с изящным наклоном головы.
        — Ты останешься здесь или хочешь, чтобы я проводил тебя до общежития? Подожди… ты же живешь в общаге, да? Или за пределами кампуса?
        — Я живу в Бристоль-Хаусе.
        — Эй, так мы с тобой соседи. Я — в Хартфорде.
        Бариста ставит наш заказ на прилавок. Джастин берет свой стакан и улыбается мне.
        — Миледи, не изволите ли прогуляться?
        Гм. Как-то все это… слащаво. Кстати, он не поблагодарил девушку за стойкой, когда она подала ему кофе. Не знаю, почему это беспокоит меня, но мне становится некомфортно.
        Однако я выдавливаю из себя улыбку и с сокрушенным видом качаю головой.
        — С радостью, но я здесь с друзьями.
        Он подмигивает.
        — О, да ты у нас самая настоящая светская львица, верно?
        Я натянуто смеюсь.
        — Вообще-то нет. Просто я с ними давно не виделась. Слишком занята была в последнее время.
        — А на Грэхема у тебя времени хватало,  — заявляет он. Я слышу в его голосе подколку, но присутствует и что-то еще, более резкое. Ревность? А может, обида? Тут он снова улыбается и с игривым видом берет у меня телефон.  — Я забью тебе свой номер. Пришли сообщение, когда выдастся свободная минутка, и мы обсудим детали нашей встречи.
        Мое сердце опять стучит как бешеное, но на этот раз из-за сильного нервного напряжения. Мне не верится, что у нас будет настоящее свидание.
        Джастин заканчивает вводить свой номер в список контактов, и тут телефон в его руке звонит.
        Сюрприз! Это опять Гаррет.
        — Может, тебе все же стоит ответить,  — ворчит Джастин.
        Наверное, он прав. Три звонка за две минуты? Скорее всего, что-то чрезвычайное.
        Или Гаррет просто, как всегда, достает меня.
        — Увидимся в воскресенье.  — Джастин отдает мне телефон, улыбается (только на этот раз улыбка выходит меганатянутой) и уходит.
        Я отхожу от стойки и отвечаю на звонок до того, как телефон переключается на голосовое сообщение.
        — Ну, в чем дело?  — раздраженно спрашиваю я.
        — Наконец-то!  — оглушает меня раздраженный голос Гаррета.  — Зачем тебе телефон, если ты не удосуживаешься отвечать, когда тебе звонят? Надеюсь, Уэллси, у тебя есть веские аргументы, почему ты игнорировала меня.
        — А может, я была в душе,  — бурчу я.  — Или писала. Или занималась йогой. Или гуляла голой по площади.
        — И ты всем этим занималась?  — насмешливо осведомляется Гаррет.
        — Нет, но могла бы. Не думай, что я целыми днями сижу дома и жду, когда ты, болван, позвонишь.
        Он игнорирует мой укол.
        — Что там за голоса? Ты где?
        — В кофейне. Встречаюсь с друзьями.  — О том, что Джастин пригласил меня на свидание, я умалчиваю. Почему-то я уверена, что Гаррет не одобрит меня, но настроения спорить с ним нет.  — Теперь говори, почему ты звонишь мне пять триллионов раз?
        — Завтра день рождения Дина, и вся команда идет в «Малоун». А потом мы наверняка загрузимся к нам домой. Ты участвуешь?
        Я смеюсь.
        — Ты спрашиваешь, хочу ли я пойти в бар и смотреть, как хоккеисты будут надираться? Почему ты решил, что мне это интересно?
        — Ты должна пойти,  — твердо говорит он.  — Ты забыла, что завтра объявляют оценки за экзамен? Это означает, что я буду праздновать либо победу, либо поражение. В том и в другом случае я хочу, чтобы ты была со мной.
        — Даже не знаю…
        — Пожалуйста.
        Ого. Гаррет знает слово «пожалуйста»? Обалдеть.
        — Ладно,  — сдаюсь я — по какой-то дурацкой причине я не могу отказать этому парню.  — Я пойду.
        — Ура! Я заберу тебя в восемь, договорились?
        — Конечно.
        Я отсоединяюсь, поражаясь тому, как за какие-то пять минут мне удалось назначить не одно, а целых два свидания. Одно с парнем, который мне нравится, другое с парнем, с которым я целовалась.
        Однако я благоразумно умалчиваю об этих подробностях, когда подсаживаюсь к своим друзьям.
        Глава 19
        Ханна
        Как это ни возмутительно, но Гаррет был прав, и это очевидно. Он действительно сработал как «усилитель» моего престижа. Когда я иду по мощеной дорожке к философскому корпусу, меня окликает человек пятнадцать. «Привет, как дела, отлично выглядишь». Меня приветствует такая масса улыбок, кивков и взмахов руки, что мне кажется, будто я в одно мгновение оказалась на другой планете. На планете под названием Ханна — такое впечатление, что меня тут знают все. А вот я не имею ни малейшего представления о том, кто это за люди, хотя наверняка виделась с ними на вечеринке у Бо.
        Все это вызывает у меня страшный дискомфорт, от которого холодеет в желудке, и смущение, которое побуждает меня ускорить шаг. Выведенная из равновесия этим вниманием, я буквально вбегаю в класс и сажусь на свое место рядом с Нелл. Гаррет и Джастин еще не пришли, что дает мне некоторое время, чтобы успокоиться. Сейчас я не в том состоянии, чтобы общаться с кем-то из этих двоих.
        — Я слышала, ты в эти выходные тусовалась с Гарретом Грэхемом.  — Это первое, о чем заговаривает Нелл.
        Господь Всемогущий. Неужели не может пройти и секунды, чтобы кто-нибудь не напомнил мне об этом парне?
        — Гм, да,  — сдержанно отвечаю я.
        — И все? Одно «да»? Ну, давай, рассказывай, я хочу знать все грязные подробности.
        — А их нет.  — Я пожимаю плечами.  — Мы с ним просто изредка куда-нибудь ходим.  — Очевидно, в ближайшем будущем мне придется часто давать этот ответ.
        — А что насчет твоего другого кадра?  — Нелл с многозначительным видом кивает куда-то в сторону.
        Я прослеживаю за ее взглядом и понимаю, что в аудиторию вошел Джастин. Он садится на свое место, достает из сумки макбук, поднимает голову и улыбается мне, словно почувствовав мой взгляд.
        Я улыбаюсь в ответ, и тут появляется Толберт. Я перевожу взгляд на кафедру.
        Гаррет опаздывает, что странно для него. Я знаю, что вчера вечером он тусовался с товарищами по команде и что сегодня утром тренировки у него не было. Не может же он спать до четырех дня? Я тайком достаю телефон и пишу ему сообщение, но тут приходит сообщение от него.
        Он: СРОЧНОЕ ДЕЛО. ПРИДУ НА ВТОРУЮ ПОЛОВИНУ. ПОПИШЕШЬ ЗА МЕНЯ, ПОКА Я ТУТ ВОЖУСЬ?
        Я: ВСЕ В ПОРЯДКЕ?
        Он: ДА. ПОДЧИЩАЮ КОСЯКИ ЗА ЛОГАНОМ. ДОЛГАЯ ИСТОРИЯ. РАССКАЖУ ПОТОМ.
        Я записываю лекции под копирку скорее для Гаррета, чем для себя, потому что я прочитала учебник далеко вперед и хорошо запомнила эту тему. Толберт бубнит за кафедрой, а я погружаюсь в размышления. Я думаю о предстоящем ужине с Джастином, и неприятное ощущение возвращается, наполняя мой желудок холодом.
        Почему я так нервничаю из-за этого? Ведь это всего лишь ужин. И наше свидание ужином и ограничится. Другие девчонки, может, и отдались бы на первом свидании, но я не из таких.
        Однако Джастин — футболист. Наверное, он привык иметь дело с девицами, которые раздеваются до того, как заглянут в меню. А что, если он ждет такого же и от меня?
        А что, если…
        «Нет»,  — твердо говорю я себе. Мне не хочется верить, что он из тех ребят, которые вынуждают девушек спать с ними.
        Проходит сорок пять минут, и Толберт объявляет перемену. Все курильщики исчезают из аудитории с такой скоростью, будто они были замурованы в шахте в течение двух недель. Я тоже выхожу, но не курить, а искать Гаррета, который пока так и не появился.
        Джастин идет вслед за мной.
        — Я за кофе. Тебе принести?
        — Нет, спасибо.
        Он улыбается, встречая мой взгляд.
        — На воскресенье все в силе?
        — Да.
        Он удовлетворенно кивает.
        — Отлично.
        Он уходит, а я смотрю на его заднюю часть и непроизвольно восхищаюсь ею. Брюки на нем сидят не туго, а вот его зад они обтягивают очень красиво. У него и в самом деле великолепное тело. Жаль, что я плохо знаю, что он за человек. Я все никак не могу понять его, и это нервирует меня.
        «Вот для этого ты и согласилась на ужин — чтобы узнать парня».
        Правильно. Я напоминаю себе об этом именно в тот момент, когда в корпус входит Гаррет. От холода его щеки разрумянились, хоккейная куртка застегнута до самого горла.
        Он идет прямиком ко мне, и его черные «тимберленды» глухо бухают по полу.
        — Привет, что я пропустил?  — спрашивает он.
        — Практически ничего. Толберт рассказывает о Руссо.
        Гаррет бросает взгляд на дверь в аудиторию.
        — Она там?
        Я киваю.
        — Ладно. Пойду узнаю, выдаст ли она мою работу сейчас, а не в конце пары. Я еще не закончил с тем делом, так что остаться не могу.
        — Так ты объяснишь, что случилось, или мне пора начинать отгадывать?
        Он улыбается.
        — Логан потерял свое поддельное удостоверение. Оно понадобится, когда нас сегодня будут запускать в паб, так что я сейчас везу его в Бостон на встречу с тем типом, который может быстро изготовить карточку.  — Он делает паузу.  — Ведь у тебя есть удостоверение, да? Вышибала в «Малоуне» знает меня и ребят, так что у нас проблем с проходом не будет, а вот у тебя могут быть.
        — Да, есть. Кстати, а почему Дин празднует день рождения в понедельник? До которого часа вы собираетесь гудеть?
        — Наверное, не очень поздно. Не беспокойся, я доставлю тебя домой, когда захочешь. А в понедельник, потому что Максвелл украл у Дина субботу, устроив свою вечеринку. Поэтому, а еще потому, что во вторник у нас нет ледовой тренировки. Команда будет работать в зале, а когда у тебя похмелье, поднимать тяжести значительно проще, чем кататься.
        Я закатываю глаза.
        — А не проще было бы не напиваться?
        Он хмыкает.
        — Скажи это имениннику. Ладно, не дергайся, я сегодня не пью. Я буду трезв как стеклышко. Кстати, я хотел с тобой кое о чем поговорить, только сначала подойду к Толберт. Жди тут, сейчас вернусь.
        Едва Гаррет скрывается в аудитории, появляется Джастин со стаканом дымящегося кофе.
        — Ты идешь?  — спрашивает Джастин, направляясь к двери.
        — Я скоро приду. Я кое-кого жду.
        Через две минуты Гаррет выходит в коридор, и по его лицу я понимаю, что новость хорошая.
        — Сдал?  — кричу я.
        Он поднимает над головой экзаменационную работу и исполняет танец из «Короля-льва».
        — А-минус, чтоб мне провалиться!
        Я восторженно охаю.
        — Серьезно? Ничего себе.
        — Да.
        Гаррет сгребает меня в охапку и сжимает в объятиях так, что я задыхаюсь. Я обнимаю его за шею, и мы хохочем. Он приподнимает меня и кружит.
        Наше столь буйное выражение радости привлекает любопытные взгляды, но мне плевать. Радость Гаррета заразительна. Когда он ставит меня на пол, я забираю у него экзаменационную работу. Я считаю, что после многих часов занятий с ним это и моя оценка, и я буквально раздуваюсь от гордости, глядя на А-минус.
        — Просто потрясающе,  — говорю я.  — Это значит, что твой средний балл такой, какой нужен?
        — Да, черт побери.
        — Отлично.  — Я прищуриваюсь.  — А теперь позаботься о том, чтобы оставаться на этом уровне.
        — Обязательно… если пообещаешь, что будешь помогать мне готовиться ко всем контрольным и писать все эссе.
        — Эй, действие нашего договора окончилось, болван. Я ничего не обещаю. Но…  — Как всегда, я капитулирую под натиском Гаррета Грэхема.  — В качестве доказательства своей дружбы я помогу тебе держаться на этом среднем балле, но только когда у меня будет для этого время.
        Гаррет с улыбкой сжимает меня в объятиях.
        — А знаешь, без тебя у меня ничего бы не получилось.  — Его голос вдруг становится хриплым, и я макушкой чувствую его дыхание. Он выпускает меня, поворачивает к себе, пристально смотрит мне в глаза и вдруг слегка наклоняет вперед голову, словно собирается поцеловать.
        Я резко отступаю на шаг.
        — Так что, как я понимаю, сегодня мы празднуем победу,  — с беспечным видом говорю я.
        — Значит, ты идешь?  — В его тоне явственно звучит тревога.
        — Разве мои слова можно было понять как-то иначе?  — осведомляюсь я.
        Гаррет не скрывает своего облегчения.
        — Знаешь… я хочу, чтобы ты кое-что сделала.
        Я смотрю на экран телефона и вижу, что до начала второй половины пары осталось три минуты.
        — Мы можем поговорить об этом позже? Мне пора в аудиторию.
        — Это займет всего минуту.  — Он серьезен и напряжен.  — Ты мне доверяешь?
        Меня тут же охватывает беспокойство, но оно сменяется изумлением, когда я слышу собственный ответ:
        — Конечно, доверяю.
        Боже, я ведь действительно доверяю. Хотя познакомилась с ним совсем недавно. Я доверяю этому парню.
        — Я рад.  — Он откашливается и продолжает: — Я хочу, чтобы ты сегодня вечером выпила.
        Я напрягаюсь.
        — Что? Зачем?
        — Я считаю, что тебе это пойдет на пользу.
        — Подожди, ты пригласил меня к Дину для этого?  — с сарказмом спрашиваю я.  — Чтобы напоить?
        — Нет.  — Гаррет устало качает головой.  — Чтобы помочь тебе понять, что иногда все же можно ослабить свою бдительность. Послушай, сегодня я за рулем, но я предлагаю стать не только твоим шофером. Я буду и твоим телохранителем, и твоим барменом, и, что самое важное, твоим другом. Обещаю присматривать за тобой, Уэллси.
        Как ни странно, я тронута его речью. Однако она не дает мне никаких гарантий.
        — Гаррет, я не какой-то там алкоголик, чтобы обязательно пить.
        — Дурашка, я так и не думаю. Я просто хотел, чтобы ты поняла: если ты решишь выпить парочку пива, тебе не придется беспокоиться. Я буду рядом.  — Он колеблется.  — Я знаю, что у твоей подруги был неудачный опыт с выпивкой на людях, но даю слово, я никогда не позволю этому случиться с тобой.
        Я вздрагиваю, когда он произносит «с твоей подругой». К счастью, он, кажется, ничего не замечает. Откровенно говоря, придумывать историю о «моей подруге» было не совсем честно, но я не сожалею об этом. Только самые близкие друзья знают, что со мной случилось, и хотя и я вправду могу доверять Гаррету, у меня нет желания рассказывать ему об изнасиловании.
        — Так что если захочешь сегодня выпить, с тобой ничего не случится, обещаю.  — Он настолько искренен, что у меня сжимается сердце.  — В общем, это все, что я собирался тебе сказать. Просто… подумай над этим, ладно?
        Я с трудом сглатываю комок в горле и выдавливаю из себя:
        — Ладно.  — И, натужно выдохнув, добавляю: — Подумаю.

* * *
        Гаррет
        В баре «Малоун», в котором и так тесно, каждый сантиметр пространства занят хоккеистами. Помещение настолько крошечное, что большую часть времени здесь всегда можно было только стоять.
        А сегодня здесь мало места даже для того, чтобы дышать, не то что стоять.
        На день рождения к Дину заявилась вся команда, к тому же по понедельникам в баре поют караоке, так что в зале стоит страшная толчея и дико грохочет музыка. Плюс от всего этого в том, что нам на входе не пришлось показывать свои фальшивые удостоверения.
        Неожиданно я соображаю, что через несколько месяцев мое удостоверение станет бесполезным. В январе, когда мне исполнится двадцать один, я не только официально стану взрослым, мне наконец-то будет открыт доступ к трастовому фонду, который оставили мне бабушка и дедушка, а это означает, что я буду еще на один шаг ближе к независимости от моего старика.
        Ханна приходит минут через двадцать после нас с ребятами. Я не заезжал за ней, потому что у нее поздно закончилась репетиция, и она настояла на том, чтобы взять такси. Еще она настояла на том, чтобы зайти в общагу, принять душ и переодеться, и сейчас, глядя на нее, я всем сердцем одобряю ее решение. В лосинах, в сапогах на высоком каблуке и обтягивающей кофточке, она выглядит сногсшибательно. Все это, естественно, черное, но когда она подходит поближе, я ищу ее фирменный знак — что-нибудь яркое — и нахожу его, когда она поворачивается, чтобы поприветствовать Дина. Огромная желтая заколка с маленькими синими звездочками поддерживает сзади часть ее темных волос. Остальные свободно обрамляют румяное лицо Ханны.
        — Привет,  — говорит она.  — А здесь душно. Хорошо, что я не надела к сапогам куртку.
        — Привет.  — Я наклоняюсь и целую ее в щеку. Я бы с радостью поцеловал ее в соблазнительные губы, но Ханна, в отличие от меня, наверняка не считает сегодняшнюю встречу свиданием.  — Как прошла репетиция?
        — Как обычно.  — Она мрачнеет.  — Как обычно, хреново.
        — И что Задница Кэсс учудил на этот раз?
        — Ничего особенного. Просто вел себя как полный болван.  — Ханна вздыхает.  — Я победила в споре о том, где конкретно делать переход в аранжировке, а он — насчет второго припева. Ну, того места, где вступает хор.
        Я издаю громкий стон.
        — О, проклятье. И ты прогнулась?
        — Их было двое против меня одной,  — угрюмо отвечает она.  — Эм-Джи решила, что для максимального эффекта в ее песне необходим хор. Мы начинаем репетировать с ними в среду.
        Мне совершенно очевидно, что она в бешенстве, поэтому я сжимаю ее руку и говорю:
        — Хочешь выпить?
        Я вижу, как дергается ее изящное горло, когда она сглатывает. Она долго молчит и просто смотрит мне в глаза, как будто пытается мысленно проникнуть мне в мозг. Я затаиваю дыхание, потому что понимаю: сейчас произойдет нечто важное. Ханна либо доверит себя моей заботе, либо замкнется, что для меня будет равноценно вырубающему удару, потому что мне, черт побери, ужасно хочется, чтобы она доверяла мне.
        Наконец она отвечает, и у нее такой тихий голос, что едва слышу его за музыкой.
        — Что?
        Она вздыхает и повторяет уже громче:
        — Я сказала: «Конечно».
        От одного этого маленького слова моя грудь раздувается, как огромный воздушный шар. «Вот, Гаррет, доверие Ханны, прошу любить и жаловать».
        Изо всех сил стараясь удержать свое счастье в узде, я киваю с безразличным видом и веду ее к барной стойке.
        — Что будешь пить? Пиво? Виски?
        — Нет, что-нибудь вкусненькое.
        — Клянусь, Уэллси, если ты закажешь персиковый шнапс или другую девчачью дрянь, я официально удалю тебя из друзей.
        — Но я и есть девочка,  — возражает она.  — Почему мне нельзя пить девчачьи напитки? О, может, пина-коладу?
        Я сокрушенно вздыхаю.
        — Прекрасно. Все лучше, чем шнапс.
        Я заказываю коктейль и внимательно слежу за каждым движением бармена. Ханна тоже наблюдает за ним орлиным взором.
        То, что два самых бдительных защитника на планете мониторят приготовление пина-колады от начала и до конца, дает полную гарантию того, что в напиток ничего не подмешано, и спустя несколько минут я передаю стакан Ханне.
        Она делает крохотный глоток и улыбается мне.
        — М-м-м. Вкусно.
        Мое ликование едва не выплескивается наружу.
        — Пошли, я познакомлю тебя с некоторыми ребятами.
        Я снова беру ее за руку, и мы идем к шумной компании у бильярдного стола. Там я знакомлю ее с Берди и Симмсом. К нам подходят Логан и Такер, оба здороваются с Ханной, дружески обнимая ее. Объятие Логана длится чуть дольше, чем положено, но когда я внимательно смотрю на него, он отвечает мне невиннейшим взглядом. Наверное, у меня паранойя.
        Но, черт побери, за внимание Ханны я уже соперничаю с Колом, и мне меньше всего хочется, чтобы в битву вступил и мой лучший друг.
        Кстати… разве я соперничаю? Ведь я так и не понял, надо ли мне что-то от нее. Ну, секса я с ней хочу, это точно, причем очень сильно. Но если случится чудо и она решит переспать со мной, что потом? Что произойдет после этого? Застолблю ли я ее и стану утверждать, что она моя девушка?
        Девушки — это отвлекающий фактор, а я не могу допустить, чтобы что-то отвлекало меня, особенно если учесть, что всего две недели назад я был в шаге от того, чтобы лишиться своего места в команде.
        Мы с отцом редко приходим к согласию по тем или иным вопросам, но когда дело касается целей и амбиций, мы, так уж получается, оказываемся по одну сторону баррикад. После выпуска я обязательно стану профессионалом. Однако пока мне нужно сосредоточиться на том, чтобы удержать средний балл на нужном уровне и привести команду к победе в «Замороженной четверке». О поражении и речи быть не может.
        И что мне теперь делать? Спокойно наблюдать, как Ханна кадрится с другими парнями?
        Об этом тоже не может быть и речи.
        Можно сказать, попал.
        — О господи, как же здорово,  — заявляет Ханна, делая большой глоток.  — Я абсолютно точно хочу еще.
        Я хмыкаю.
        — Может, сначала допьешь этот, а потом поговорим о новой порции?
        — Договорились,  — бурчит она, а затем с неимоверной скоростью заглатывает остатки коктейля, облизывается и устремляет на меня сияющий взгляд.  — Вот. Как насчет повторить?
        Я не могу удержаться от улыбки. Ну и дела. У меня такое впечатление, что в подпитии Ханна будет очень… интересной.

* * *
        Я абсолютно прав.
        После трех коктейлей она забирается на сцену и поет в караоке.
        Ну-ну. Караоке в исполнении пьяной девицы.
        Единственный плюс — это то, что она феноменальная певица. Трудно представить себе, какая получилась бы жуть, не будь у выпившей Ханны ни слуха, ни голоса.
        Посетители в баре без ума от ее выступления. Она самозабвенно поет «Грязный роман»[36 - Bad Romance — песня Леди Гага из альбома The Fame Monster (2009).], и почти все, в том числе и мои поддатые товарищи по команде, подпевают ей. Я же ловлю себя на том, что пялюсь на сцену с улыбкой идиота. В том, что она делает, нет ничего непристойного. Ни ложной застенчивости, характерной для стриптизерш, ни развязных танцевальных движений. Ханна просто излучает счастье, на ее щеках играет румянец, глаза горят, и она так прекрасна, что у меня защемило сердце.
        Черт, я опять хочу ее целовать. Я хочу чувствовать ее губы на моих губах. Я хочу еще раз засунуть язык ей в рот и услышать ее стоны.
        Отлично. Это ж надо, чтобы эрекция появилась именно сейчас, когда я стою перед барной стойкой в компании друзей.
        — Она удивительна!  — кричит Логан, становясь рядом. Он тоже улыбается, глядя на Ханну, а его глаза странно блестят. Похоже на… желание.
        — Она с музыкального,  — выдаю я тупейший комментарий. Выражение на лице друга просто ошеломило меня.
        Когда Ханна замолкает, зал взрывается аплодисментами. Спустя секунду на сцену забирается Дин и что-то шепчет Ханне на ухо. Как мне потом удалось выяснить, он уговаривает ее спеть дуэтом, при этом пускает в ход все свое обаяние и то и дело дотрагивается до ее голой руки. Ханне это не нравится, она испытывает неловкость, я вижу это по ее глазам.
        — Пора ее спасать,  — бормочу я и проталкиваюсь через толпу. Добравшись до сцены, я складываю руки рупором и кричу: — Уэллси, тащи сюда свою очаровательную попку!
        Ее лицо проясняется, когда она видит меня. Она тут же спрыгивает со сцены прямо ко мне в объятия и хохочет, когда я кружу ее.
        — Ой, господи, как же весело!  — восклицает она.  — Мы должны постоянно ходить сюда!
        Посмеиваясь, я вглядываюсь в нее, чтобы определить, в какой стадии опьянения, в соответствии с моей чрезвычайно точной шкалой, она находится. На моей шкале один — это абсолютная трезвость, а десять — это «Я проснусь голым в Портленде и не вспомню, как там оказался». Так как взгляд у нее четкий, ноги не заплетаются и она не спотыкается, я решаю, что это примерно пять баллов: под хмельком, но в полном сознании.
        Может, меня и сочтут самодовольным ублюдком, но я рад тому, что именно я довел ее до такого состояния. Что именно мне она доверилась настолько, что позволила себе выпить и от души покуролесить.
        С ослепительной улыбкой на лице она берет меня за руку и тянет за собой.
        — Куда мы идем?  — смеясь, спрашиваю я.
        — Мне надо в туалет! И ты обещал, что будешь моим телохранителем, а это значит, что ты будешь охранять дверь.  — Она поворачивается ко мне, и я вижу неуверенность в ее зеленых глазах.  — Гаррет, ты же не допустишь, чтобы со мной случилось что-то плохое?
        У меня в горле появляется комок размером с Массачусетс. Я сглатываю его и с трудом произношу:
        — Никогда.
        Глава 20
        Ханна
        Просто не верится, что я так нервничала из-за похода в бар. Боже мой, как же здорово я оттягиваюсь! Вся компания набилась в кабинку, и сейчас я сижу рядом с Гарретом и горячо спорю с Такером и Симмсом о технологиях и прочих вещах. Такер твердо стоит на позиции, что дети могут смотреть телевизор не больше часа в день. Я полностью поддерживаю его, но Гаррет и Симмс возражают, и мы спорим об это уже целых двадцать минут. Стыдно признаться, но я совсем не ожидала, что хоккеисты способны четко формулировать свое мнение по вопросам, не имеющим никакого отношения к хоккею. Как выясняется, они гораздо содержательнее, чем можно было предположить.
        — Дети должны больше времени проводить на улице: кататься на велосипеде, ловить лягушек и лазать по деревьям,  — настаивает Такер, в подтверждение своей точки зрения размахивая стаканом с пинтой пива.  — Для их здоровья вредно сидеть дома, уставившись в «ящик».
        — Согласна со всем, кроме лягушек,  — говорю я.  — Потому что лягушки скользкие и противные.
        Ребята разражаются хохотом.
        — Трусиха,  — поддразнивает меня Симмс.
        — Брось, Уэллси, дай лягушкам шанс,  — говорит Такер.  — А тебе известно, что если лизнуть правильную лягушку, то можно словить кайф?
        Я в ужасе смотрю на него.
        — У меня нет ни малейшего желания облизывать лягушек.
        Тут встревает Симмс:
        — Даже чтобы заполучить принца?
        За столом звучит добродушный смех.
        — Даже для этого,  — твердо говорю я.
        Такер делает большой глоток пива и подмигивает мне.
        — А как насчет того, чтобы лизнуть не лягушку, а кое-что другое? Или ты категорически против облизывания?
        Намек заставляет меня мгновенно покраснеть, но лукавый блеск в его глазах говорит мне о том, что это не пошлость, поэтому я отвечаю в том же духе:
        — Нет, я за облизывание. Только за облизывание кое-чего вкусненького.
        Снова взрыв хохота, правда, на этот раз Гаррет не присоединяется ко всеобщему веселью. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что в его глазах горит жаркий огонь.
        Интересно, неужели он представил мой рот на своем… нет, туда ходить не надо.
        — Черт, кому-то надо приструнить этого старого чувака, а то он монополизировал музыкальный автомат,  — заявляет Такер, когда в зале звучит очередная песня «Блэк Саббат».
        Мы все поворачиваемся к виновнику — мужчине с густой рыжей бородой и таким подлым выражением лица, которого я раньше ни у кого не встречала. Как только на ночь выключили проигрыватель караоке, рыжебородый подскочил к музыкальному автомату и загрузил в него десять баксов четвертаками, а потом составил плейлист, состоящий из Black Sabbath[37 - Black Sabbath — английская рок-группа, основана в 1968 г.], Black Sabbath, Black Sabbath и еще раз Black Sabbath. Нет, туда затесалась еще одна песня Creedence[38 - Creedence Clearwater Revival — американская рок-группа (1962 —1972).], под которую, как заявил Симмс, он лишился девственности.
        Постепенно наш разговор переходит на хоккей, и Симмс пытается убедить меня, что вратарь — самый главный игрок в команде, а Такер бурно выражает ему свое неодобрение. К счастью, песня Black Sabbath заканчивается, и дальше звучит «Унесенный вторник» в исполнении Lynyrd Skynyrd. При первых аккордах сидящий рядом со мной Гаррет напрягается.
        — В чем дело?  — спрашиваю я.
        — Ни в чем.  — Он откашливается, затем вылезает из кабинки и тянет меня за собой.  — Потанцуй со мной.
        — Под это?  — На минуту я сбита с толку, но потом вспоминаю, что он тащится от Lynyrd Skynyrd. Кажется, эта песня была в том плейлисте, что он на прошлой неделе сбросил мне на почту.
        Такер хмыкает и спрашивает:
        — Джи, с каких это пор ты танцуешь?
        — Вот прямо с этих,  — бурчит Гаррет.
        Он ведет меня на крохотную площадку перед сценой. Площадка пуста, потому что никто не танцует. Смущение сковывает мои движения, но когда Гаррет протягивает мне руку, я колеблюсь всего секунду. Что ж, если он хочет танцевать, потанцуем. Это меньшее, что я могу сделать для него, если учесть, каким замечательным он был весь вечер.
        Можно много чего говорить о Гаррете Грэхеме, но он определенно человек слова. Он весь вечер не отходил от меня, будто приклеенный, охранял мою выпивку, ждал меня у двери в туалет, оберегал меня от домогательств своих друзей и других посетителей бара. Он в полной мере обеспечил мой тыл, и благодаря ему я смогла впервые за очень долгое время ослабить бдительность.
        Господи, просто не верится, что я когда-то считала его отнюдь не хорошим парнем.
        — А знаешь, что эта песня длится около семи минут?  — говорю я, когда мы выходим на танцпол.
        — Знаю.  — Его голос звучит ровно. Без всякого выражения. Но я почему-то твердо уверена, что он чем-то расстроен.
        Гаррет не прижимается ко мне и не пытается прижать меня к себе. Мы танцуем, как когда-то танцевали мои родители: одна рука Гаррета лежит на моей талии, другой он поддерживает мою правую руку, левая покоится у него на плече. Гаррет склонил голову и прижался щекой к моей щеке. Я чувствую дразнящее покалывание его щетины, и от этого мои руки покрываются гусиной кожей. Я вдыхаю запах его одеколона, и у меня кружится голова.
        Не знаю, что со мной происходит. Меня бросает в жар, в ногах появляется слабость. Это все алкоголь, уверяю я саму себя. Потому что мы с Гарретом договорились, что будем просто друзьями.
        — Дин счастлив до небес,  — говорю я главным образом для того, чтобы утихомирить вышедшие из-под контроля гормоны.
        Гаррет переводит взгляд на кабинку, где сидит Дин, зажатый между двумя блондинками, которые с энтузиазмом покусывают его шею.
        — Ага, наверное.
        Взгляд его серых глаз опять становится отстраненным. По рассеянному тону я понимаю, что ему не хочется разговаривать, и молчу, изо всех сил стараясь не поддаваться его мощному мужскому обаянию.
        Однако каждый раз, когда он щетиной щекочет мне щеку, мое тело реагирует все острее. И каждый раз, когда я кожей ощущаю его дыхание, по мне волной проносится трепет. Жар его тела передается мне, меня окутывает его запах, и вдруг я начинаю чувствовать его сильную руку на своей талии. Прежде чем я могу остановить себя, мой палец принимается гладить его ладонь.
        Дыхание Гаррета становится прерывистым.
        Ого, это точно действие алкоголя. Больше мне нечем объяснить все те ощущения, что появляются в моем теле. Ноющую боль в сосках, напряжение внизу живота и странную пустоту внутри.
        Когда песня заканчивается, я с облегчением выдыхаю и поспешно отступаю на шаг.
        — Спасибо за танец,  — тихо говорит Гаррет.
        Может, я и захмелела, но я совсем не пьяна, поэтому я мгновенно замечаю его странную грусть.
        — Эй,  — озабоченно говорю я,  — в чем дело?
        — Ни в чем.  — Его кадык дергается, когда он сглатывает.  — Просто… эта песня…
        — Да что такое?
        — Навеяла воспоминания, вот и все.  — Гаррет долго молчит, и я уже думаю, что продолжения не будет, как вдруг он говорит: — Это любимая песня мамы. Ее играли на ее похоронах.
        Я ошеломленно охаю.
        — Ох, Гаррет, прости.
        Он пожимает плечами с таким видом, будто ему все безразлично.
        — Гаррет…
        — Послушай, мне оставалось под эту песню либо танцевать, либо горько рыдать, ясно? Так что спасибо за танец.  — Я тянусь к его руке, но он делает несколько шагов прочь от меня.  — Мне надо отлить. Ты справишься пару минут без меня?
        — Да, но…
        Он уходит, не дослушав меня.
        Я смотрю ему вслед, охваченная глубочайшей печалью. Я гляжу в его удаляющуюся спину, и во мне поднимается непреодолимое желание пойти за ним и заставить его поговорить.
        Нет, я обязана пойти за ним.
        Я распрямляю плечи и спешу вперед — и неожиданно замираю как вкопанная, оказавшись лицом к лицу со своим бывшим парнем.
        — Девон!  — вскрикиваю я.
        — Ханна… привет.  — Совершенно очевидно, что Девону очень неуютно под моим взглядом.
        В следующую секунду я понимаю, что он не один. Рядом с ним стоит высокая красивая рыжеволосая девица… и они держатся за руки.
        У меня бешено бьется сердце, потому что я не видела Девона с прошлой зимы, когда мы расстались. Он учится на отделении политологии, так что у нас редко бывают общие предметы, да и наши круги общения практически не пересекаются. Возможно, мы с ним никогда бы и не встретились, если бы Элли в прошлом году не вытащила меня на тот концерт в Бостоне. Концертный зал был крохотным, выступало несколько местных групп, и Девон играл на ударных в одной из них. Весь вечер мы проболтали и выяснили, что оба учимся в Брайаре, а потом он отвез меня и Элли в кампус.
        После того вечера мы с ним не разлучались. Мы провели вместе восемь месяцев, и я была влюблена в него до умопомрачения. Девон говорил, что тоже любит, но после того как он бросил меня, я не раз задумывалась о том, что он был со мной из жалости.
        «Не смей так думать».
        Суровый голос у меня в голове принадлежит Кэрол, и я вдруг испытываю дикое желание услышать его вживую. Наши сеансы психотерапии закончились, когда я уехала учиться в колледж. Время от времени мы с ней говорим по телефону, но эти разговоры не идут ни в какое сравнение с беседами у нее в кабинете, когда я сидела в уютном кожаном кресле, вдыхала ее успокаивающий лавандовый запах и слушала ее теплый, ободряющий голос. Я больше не нуждаюсь в Кэрол как в психотерапевте, но сейчас, глядя на Девона и его роскошную новую подружку, я начинаю вновь ощущать былую неуверенность в себе.
        — Как поживаешь?  — спрашивает он.
        — Хорошо. Нет, прекрасно,  — поспешно поправляюсь я.  — А ты?
        — Не жалуюсь.  — Улыбка на его лице выглядит вымученной.  — Э-э… группа распалась.
        — О, черт. Грустно слышать. А что случилось?
        Он в задумчивости чешет левую бровь, в которую вдето серебряное колечко, и я сразу вспоминаю о тех временах, когда мы лежали вместе и мне нравилось целовать его в это место.
        — Случился Брэд,  — наконец признается он.  — Ты же знаешь, как он всегда грозился выступать соло? Ну, вот он и решил, что мы ему не нужны. Он подписал контракт с одной активной новой звукозаписывающей компанией, и, когда они сказали, что с ним будет выступать их собственная группа, Брэд не стал биться за нас.
        Меня это не удивляет. Я всегда считала Брэда напыщенным козлом. Кстати, он, наверное, отлично поладил бы с Кэссом.
        — Понимаю, что тебе обидно, но, думаю, это к лучшему,  — говорю я.  — Рано или поздно Брэд все равно подставил бы вас. Хорошо, что это случилось сейчас, пока вы не подписали никаких контрактов.
        — Вот и я ему твержу то же самое,  — встревает рыжеволосая и обращается к Девону: — Видишь, хоть кто-то со мной согласен.
        «Хоть кто-то». Значит, я кто-то? Не бывшая девушка Девона, не его друг, даже не его знакомая? Просто… кто-то?
        От того, как мало она отвела мне места в жизни Девона, у меня болезненно сжимается сердце.
        — Кстати, я Эмили,  — говорит рыжеволосая.
        — Рада познакомиться.  — Я чувствую себя неловко.
        Судя по виду, Девон тоже чувствует себя неловко.
        — Значит, э, у тебя приближается зимний конкурс, да?
        — Ага. Я выступаю дуэтом с Кэссом Донованом.  — Я вздыхаю.  — Похоже, это для меня будет огромнейшей ошибкой.
        Девон кивает.
        — Ну, ты всегда лучше работала в одиночку.
        Я холодею. Почему-то мне кажется, что он делает мне больно. Словно намекает на что-то. Словно хочет сказать: «Ведь ты, Ханна, можешь без проблем завести себя сама? А с партнером у тебя ничего не получается, не так ли?»
        Я понимаю, что это говорит моя неуверенность в себе. Не настолько же Девон жесток. К тому же он старался. Старался изо всех сил.
        Но все равно больно, был ли это намек или нет.
        — Как бы то ни было, я рада видеть тебя. Я здесь с друзьями, так что…
        Я киваю в сторону кабинки, где сидят Такер, Симмс и Логан, и на лице Девона появляется странное выражение.
        — С каких это пор ты общаешься с хоккеистами?
        — Я подтягивала одного игрока, и… гм, ну, мы тусим время от времени.
        — О. Круто. Ладно… увидимся.
        — Была рада познакомиться!  — щебечет Эмили.
        Я с тоской смотрю, как они идут прочь, держась за руки, потом поворачиваю в противоположную сторону. Смахивая с ресниц навернувшиеся на глаза горячие слезы, я выхожу в коридор и иду к туалетам.
        Господи, ну почему я плачу?
        Я быстро перебираю причины, почему мне не стоит плакать.
        Между мной и Девоном все кончено.
        Я больше не хочу его.
        Я уже несколько месяцев брежу совершенно другим парнем.
        В выходные у меня свидание с Джастином Колом.
        Однако все это не приносит никаких результатов, и слезы текут по щекам все быстрее. Потому что кого я обманываю, черт побери? Разве у нас с Джастином есть шанс? Даже если мы станем встречаться и сблизимся, что произойдет, когда мы дойдем до постели? Что, если проблемы, которые были у меня с Девоном, опять вылезут наружу, как мерзкая сыпь, от которой трудно избавиться?
        Что, если со мной действительно что-то не так, и я никогда не смогу жить нормальной сексуальной жизнью как обычная чертова женщина?
        Я быстро моргаю, пытаясь остановить поток слез. Мне очень не хочется плакать у всех на виду. Очень не хочется.
        — Уэллси?
        Гаррет, вышедший из мужского туалета, мгновенно хмурится.
        — Эй,  — обеспокоенно говорит он, обхватывая ладонями мое лицо.  — В чем дело?
        — Ни в чем,  — бурчу я.
        — Врешь.  — Он не выпускает мое лицо и большими пальцами вытирает слезы у меня под глазами.  — Почему ты плачешь?
        — Я не плачу.
        — Я сейчас вытираю тебе слезы, Уэллси. Следовательно, ты плачешь. А теперь расскажи, что случилось.  — Он внезапно бледнеет.  — О, черт, неужели кто-то приставал к тебе? Меня же не было всего несколько минут. Прости…
        — Нет, дело не в этом,  — перебиваю я его.  — Честное слово.
        Лицо Гаррета светлеет. Но не до конца.
        — Тогда чем ты расстроена? Я сглатываю комок в горле.
        — Я тут столкнулась со своим бывшим.
        — О.  — Гаррет явно удивлен.  — С тем парнем, с которым ты встречалась в прошлом году?
        Я вяло киваю.
        — Он был со своей новой девушкой.
        — Черт. Как неловко все получилось.
        — Да.  — Враждебность прокрадывается в меня, как полчища крохотных муравьев.  — Кстати, она сногсшибательна. В самом деле, просто отпад.  — Горечь усиливается, и я гневно стискиваю зубы.  — Готова поспорить, что у нее оргазм длится часами, и она, наверное, кричит «Я кончаю!», когда корчится в судорогах страсти.
        В глазах Гаррета мелькает озабоченность.
        — Гм. Да. Ясно. Вообще-то я плохо в этом разбираюсь, но ладно.
        Ничего не ладно. Совсем не ладно.
        С чего это я решила, что могу быть нормальной студенткой колледжа? Я — не нормальная. Я — сломанная. Я продолжаю уверять себя, что изнасилование не сломало меня, но оно сломало. Этот кусок дерьма не просто украл мою девственность — он украл мою способность заниматься сексом и испытывать удовольствие, что доступно любой здоровой, полной жизни женщине.
        Разве я могу, черт побери, рассчитывать на настоящие отношения? С Девоном, с Джастином, с кем угодно? Не могу…
        Я резко сбрасываю руки Гаррета со своего лица.
        — Забудь. Я сглупила.  — Вздернув подбородок, делаю шаг в сторону зала.  — Пошли, я еще хочу выпить.
        — Ханна…
        — Хочу выпить,  — рычу я и быстрым шагом иду к барной стойке.
        Глава 21
        Гаррет
        Ханна напилась.
        Более того, она отказывается идти домой. Сейчас час ночи, и компания перебазировалась из бара ко мне домой. Как я ни пытался, мне так и не удалось убедить Ханну в том, что пора закругляться.
        Для меня ключевая проблема — доставить ее в общагу. Моя гостиная переполнена хоккеистами и «хоккейными зайками», и у всех как минимум восемь баллов по моей шкале опьянения, то есть народ скоро слетит с тормозов и начнет путаться в партнерах.
        Дин только что вытащил Ханну на середину комнаты, и они принялись танцевать под СГУ-шную[39 - Ol' Dirty Bastard (англ.) — «Старый грязный ублюдок», псевдоним американского рэпера Рассела Тайрона Джонса (Russell Tyrone Jones). Песня Baby, Ilikeit Raw.] «Я люблю пожестче, малышка», которая звучит из динамиков на максимальной громкости.
        Раньше, когда Ханна пела под Леди Гагу, в ее движениях не было ничего вызывающего, сейчас же ее танец выглядит неприлично. Она из Майли Сайрус с канала «Дисней» превратилась в Необузданную Майли, танцующую тверк, и мне пора прекратить это, пока она не перешла в следующую стадию, в Майли, снимающуюся в порно. Постойте-ка, а разве Майли когда-нибудь снималась в порно? Черт, кому я морочу голову? Конечно, снималась.
        Я подхожу к Ханне и Дину и силой развожу их в стороны. Я крепко держу Ханну за плечо.
        — Мне нужно поговорить с тобой!  — Я стараюсь перекричать музыку.
        Она надувает губы.
        — Я же танцую.
        — Мы танцуем!  — кричит Дин.
        Я устремляю на приятеля суровый взгляд.
        — Потанцуй с кем-нибудь еще,  — резко говорю я.
        Перед ним тут же появляется партнерша, выскакивает, будто черт из табакерки, и Дин заключает ее в объятия. Он мгновенно забывает о Ханне, и это позволяет мне вытащить ее из гостиной.
        Крепко держа Ханну за руку, я веду ее наверх и выпускаю, только когда мы оказываемся в тишине моей спальни.
        — Вечеринка окончена,  — объявляю я.
        — Но мне весело,  — хнычет она.
        — Знаю.  — Я складываю руки на груди.  — Только чересчур весело.
        — Думаешь?  — Она театрально вздыхает, плюхается на кровать и валится на спину.  — Я хочу спать.
        Я усмехаюсь.
        — Давай я отвезу тебя в общагу.
        — Не хочу я никуда ехать.  — Она раскидывает руки в стороны и хлопает по кровати.  — Твоя кровать такая большая и удобная.
        Затем ее веки опускаются, и она затихает, делая глубокий вздох.
        Я издаю стон, понимая, что она сейчас заснет, но потом решаю, что, возможно, будет лучше, если я оставлю ее спать здесь и отвезу домой утром. Потому что в общежитии у нее может открыться второе дыхание, и мне придется остаться там, чтобы защитить от разных неприятностей.
        — Замечательно,  — говорю я с поклоном.  — Оставайся здесь и спи, Золушка.
        Она фыркает.
        — Так ты мой принц?
        — Именно так.  — Я прохожу в ванную, роюсь в аптечке, пока не нахожу ибупрофен. Затем я наливаю стакан воды, возвращаюсь в комнату, сажусь на кровать и силой сажаю Ханну.  — Прими вот это и запей водой,  — приказываю я, вкладывая две таблетки в ее ладонь.  — Поверь мне, завтра ты за это поблагодаришь меня.
        Мне не в новинку впихивать в кого-то таблетки и вливать воду. Я часто так делаю со своими товарищами. В частности, с Дином, который в выпивке перешел на качественно новый уровень, причем не только на своем дне рождения.
        Ханна послушно выполняет все мои указания и бухается обратно на подушку.
        — Хорошая девочка.
        — Мне жарко,  — бормочет она.  — Почему здесь так жарко?
        У меня в буквальном смысле замирает сердце, когда она принимается стягивать с себя лосины.
        Брюки застревают на коленках, и она раздраженно стонет.
        — Гаррет!
        Я непроизвольно хмыкаю. Пожалев ее, я наклоняюсь и стягиваю с нее штаны, стараясь не замечать под пальцами гладкую, шелковистую кожу.
        — Вот,  — глухо говорю я.  — Так лучше?
        — М-гм.  — Она тянется к подолу своей кофточки.
        Господь Всемогущий.
        Я отрываю от нее взгляд и бросаюсь к шкафу, чтобы подыскать ей что-нибудь для сна. Хватаю старую майку, делаю глубокий вздох и поворачиваюсь к Ханне.
        Она уже без кофточки.
        К счастью, на ней есть бюстгальтер.
        К несчастью, бюстгальтер черный, кружевной и прозрачный, и мне отлично видны ее соски.
        «Не смотри. Она пьяна».
        Я прислушиваюсь к строгому внутреннему голосу и запрещаю своему взгляду лезть куда ни попадя. А так как у меня нет возможности снять с нее бюстгальтер, не испытав при этом эрекции, я просто надеваю на нее просторную майку и надеюсь, что она не из тех девиц, которые ненавидят спать в бюстгальтере.
        — Как же весело было,  — радостно произносит Ханна.  — Видишь? Хоть я и сломана, я все равно могу веселиться.
        Я холодею.
        — Что?
        Но она не отвечает. Голыми ногами она подтягивает к себе одеяло, забирается под него и уютно устраивается на боку.
        Через мгновение она засыпает.
        Выключая свет, я борюсь с тревогой. Она сломана? В каком смысле, черт побери?
        Хмурясь, я выхожу из спальни и тихо закрываю за собой дверь. Загадочные слова Ханны продолжают звучать в голове, но возможности поразмыслить над ними нет, потому что встретившиеся внизу Логан и Дин тащат меня на кухню, чтобы выпить.
        — Это же его день рождения, болван,  — говорит Логан, когда я отказываюсь.  — Ты обязан выпить хоть рюмку.
        Я сдаюсь. Мы втроем чокаемся и залпом выпиваем. Виски обжигает горло и согревает желудок, и я радостно приветствую легкий хмель, растекающийся по телу. Весь вечер я был… трезв. Потом дурацкая песня. Потом слезы Ханны. И те странные, сбивающие с толку чувства, что она вызывает во мне.
        Я раздражен и на нервах, и когда Логан наливает мне новую порцию, я не возражаю.
        После третьей рюмки я уже не думаю о всей этой путанице.
        После четвертой я вообще не думаю.

* * *
        В половине третьего ночи я наконец затаскиваю свою пьяную задницу наверх. Веселье выдохлось. Остались только «хоккейные зайки» Дина, они лежат с ним на диване, образуя клубок голых рук и ног. Проходя по кухне, я замечаю, что Такер спит сидя, обняв пустую пивную бутылку. Логан уже скрылся в своей спальне с симпатичной брюнеткой, и, проходя мимо его двери, я слышу стоны и вскрики, которые свидетельствуют об очень бурном действии.
        Я захожу в свою комнату и жду, когда глаза привыкнут к темноте, а потом смотрю на свернувшуюся клубочком Ханну. У меня нет сил чистить зубы или проводить антипохмельные мероприятия — я просто раздеваюсь до боксеров и ложусь с ней рядом.
        Устраиваясь поудобнее, я веду себя как можно тише, но мое шуршание все равно беспокоит Ханну. Она тихо стонет, перекатывается на другой бок, и на мою голую грудь ложится теплая рука.
        Я напрягаюсь. Вернее, напрягается только моя грудная клетка. А ниже я вял и мягок, как пудинг. Вот так пять рюмок подействовали на мой член. Господи. Я и алкоголь действительно несовместимы.
        Даже если бы я и хотел воспользоваться беспамятством Ханны, у меня бы все равно ничего не получилось. Эта мысль вызвала у меня отвращение — ведь я и так не воспользовался бы ее состоянием. Я бы оторвал себе член, но не стал бы брать ее силой.
        Вероятно, сегодня ночью в этой постели находится только один человек с благими намерениями.
        У меня бешено стучит сердце, когда она касается губами моего плеча.
        — Ханна…  — предупреждаю я ее.
        Наступает тишина. В глубине души я молюсь, чтобы Ханна заснула, но она разбивает вдребезги мою надежду, бормоча:
        — М-м?  — Ее голос хриплый и очень сексуальный.
        — Что ты делаешь?  — шепчу я.
        Ее губы перемещаются с моего плеча на шею, а потом ей удается найти на моем теле такое местечко, от прикосновения к которому жар в одном мгновение перемещается к яйцам. Боже. Может, мой член и неработоспособен, но это не значит, что я не могу испытывать возбуждения. Хотя нет таких слов, чтобы описать, что со мной происходит, когда Ханна жадными губами исследует мою шею.
        Я пытаюсь остановить ее, придерживая за плечо.
        — Ты же этого не хочешь.
        — Не-а, ошибаешься. Очень хочу.
        Мне не удается сдержать стон, когда она забирается на меня и обхватывает упругими бедрами. Она наклоняется вперед, и ее волосы ниспадают вниз, щекоча мне ключицы.
        Мое сердце срывается в сумасшедший галоп.
        — Прекрати сопротивляться,  — говорит мне Ханна.
        И целует меня.
        О, черт.
        Надо ее остановить. На самом деле надо. Но она теплая и уютная, и от нее так приятно пахнет, что у меня путаются мысли. Я чувствую на губах ее губы и с жадностью отвечаю на поцелуй, обнимая ее и поглаживая по попке. Ее губы сохранили привкус пина-колады, и она издает совершенно потрясающие, возбуждающие меня звуки, атакуя мой язык с таким ожесточением, будто не может насытиться.
        — Ханна,  — с трудом выговариваю я,  — нельзя.
        Она облизывает мою нижнюю губу, потом довольно сильно прикусывает ее. Черт. Черт, черт, черт. Нужно срочно остановить мой «скорый» желания, пока он не прошел точку невозврата.
        — Какое у тебя красивое тело,  — выдыхает она и трется грудью о мою грудь, я даже сквозь майку чувствую ее соски.
        Мне хочется сорвать с нее эту проклятую майку. Я хочу вобрать в рот эти торчащие соски и сосать их и сосать. Но не могу. И не буду.
        — Нет.  — Я запустил руку в ее волосы, накрутив их на пальцы.  — Нам нельзя это делать. Во всяком случае, не сегодня.
        — Но я хочу,  — шепчет она.  — Я дико хочу тебя.
        Она только что произнесла слова, которые мечтает услышать любой парень — «Я дико хочу тебя»,  — только она пьяна, черт побери, и я не могу этого допустить.
        Она проводит языком по моему уху, и я непроизвольно изгибаюсь. О господи, как же мне хочется оказаться в ней!
        Сделав над собой неимоверное усилие, я стаскиваю ее с себя. Она возмущается, но когда я нежно прикасаюсь к ее щеке, она издает счастливый вздох.
        — Нам нельзя,  — угрюмо говорю я.  — Помнишь, ты доверилась мне, а я пообещал заботиться о тебе? Так вот, я забочусь о тебе.
        В темноте я не вижу выражение на ее лице, однако по тому, как прозвучало короткое «о», понимаю, что она удивлена. Затем она снова прижимается ко мне, и я уже готов отбросить прочь все сомнения. Ханна же ограничивается тем, что уютно устраивается у меня под боком и кладет голову мне на плечо.
        — Ладно. Спокойной ночи.
        Ладно? Спокойной ночи?
        Неужели она и в самом деле думает, что я смогу заснуть после всего, что случилось?
        Но Ханна совсем не думает. Она снова заснула, и ее ровное дыхание щекочет мой сосок. Я сглатываю очередной стон, закрываю глаза и старательно игнорирую страстное желание, пылающее у меня в паху.
        Проходит много-много времени, прежде чем я засыпаю.
        Глава 22
        Ханна
        Второй раз за две недели я просыпаюсь в объятиях Гаррета Грэхема. Только на этот раз… мне здесь хорошо.
        Прошлый вечер был полон всевозможных открытий. Я пила на людях и при этом не испытывала панических атак. Я поневоле смирилась с тем, что изнасилование искорежило меня сильнее, чем я предполагала.
        И я решила, что Гаррет как раз может стать моим «лекарством».
        Пусть моя попытка соблазнения и провалилась, однако это произошло не из-за отсутствия желания у Гаррета. Я точно знаю, какие мысли вертелись у него в мозгу: «Ханна пьяна и не отдает отчет в своих действиях».
        Но он ошибался.
        Вчера мой мозг работал четко, как часы. Я целовала Гаррета потому, что мне хотелось этого. И я бы переспала с ним, потому что мне этого хотелось.
        И сейчас, при свете дня, я этого тоже хочу. Встреча с Девоном наполнила меня страхом и неуверенностью. И я задалась вопросом, а что будет, если мы с Джастином сблизимся. Не получается ли так, что я сама зазываю в свою жизнь новые разочарования и опустошения?
        Как бы дико это ни звучало, Гаррет может помочь мне в решении моих проблем. Он сам говорил, что не встречается с девушками, а только спит с ними. Так что нет угрозы, что он влюбится в меня или будет настаивать на серьезных отношениях. К тому же между нами есть определенная «химия». Причем довольно сильная, ее даже хватило бы на то, чтобы сочинить целую песню R&B.
        Это был бы идеальный вариант. Я спала бы с парнем, но при этом не увязла бы в болоте отношений. С Девоном мои проблемы разрослись до небывалых размеров именно из-за этого болота, из-за того, что секс переплетался с искренними чувствами.
        С Гарретом можно ограничиться сексом. Попытаться по кусочкам собрать мою сексуальность, не опасаясь разрушить чью-то любовь.
        Но сначала мне нужно, чтобы он согласился на это.
        — Гаррет,  — говорю я.
        Он не шевелится.
        Я подбираюсь поближе и глажу его по щеке. Его веки подрагивают, но он не просыпается.
        — Гаррет,  — повторяю я.
        — Ммммжтр?
        Его тарабарщина вызывает у меня улыбку. Я наклоняюсь и целую его в губы.
        Он тут же открывает глаза.
        — Доброе утро,  — с невинным видом говорю я.
        Он часто моргает.
        — Это был сон, или ты на самом деле поцеловала меня?  — сонно спрашивает он.
        — Тебе это не приснилось.
        В его взгляде появляется озадаченность, зато он быстро просыпается.
        — Зачем?
        — Просто захотелось.  — Я сажусь.  — Ты полностью проснулся? У меня к тебе одна очень серьезная просьба.
        Гаррет садится, зевает так, что едва не вывихивает челюсть, и потягивается. Одеяло спадает вниз, и от вида его голой груди у меня пересыхает во рту. Он огранен, как бриллиант: четкие грани тела, сияющая кожа и неподдельная мужественность.
        — И в чем дело?  — слегка сиплым голосом спрашивает парень.
        Если подробно излагать свою просьбу, то я буду выглядеть жалко, поэтому я напрямик выпаливаю вопрос, который повисает в воздухе:
        — Ты переспишь со мной?
        После ужасно долгого молчания Гаррет в задумчивости морщит лоб.
        — Сейчас?
        Несмотря на дикое смущение, я не могу сдержать смех.
        — Гм, нет. Не сейчас.  — Можете считать меня тщеславной, но я отказываюсь спать с парнем, когда у меня не чищены зубы и растрепаны волосы и когда у меня не бриты интимные зоны.  — Может, сегодня вечером?
        Выражение на лице Гаррета меняется так, будто это колесо судьбы: сначала шок, потом недоверие, потом появляется озадаченность; затем оно переходит в заинтересованность и, наконец, в подозрительность.
        — Допускаю, что это розыгрыш, но не могу понять, к чему ты клонишь.
        — Это не розыгрыш.  — Я твердо встречаю его взгляд.  — Я хочу, чтобы ты переспал со мной.  — Согласна, звучит неправильно.  — В том смысле, что я хочу переспать с тобой. Я хочу, чтобы мы с тобой переспали.
        Его губы слегка кривятся.
        Прекрасно. Ему хочется посмеяться надо мной, но он сдерживается.
        — Ты еще под мухой?  — спрашивает он.  — Если да, то обещаю разыграть столь редкую карту джентльмена и больше никогда не вспоминать этот разговор.
        — Я не пьяная. Я говорю серьезно.  — Я пожимаю плечами.  — Так хочешь или нет?
        Гаррет изумленно таращится на меня.
        — Ну?  — не унимаюсь я.
        Его темные брови сходятся на переносице. Совершенно очевидно, что он не знает, как реагировать на мою просьбу.
        — Гаррет, ответь просто «да» или «нет».
        — Просто?  — взрывается он.  — Ты шутишь? В этом нет ничего простого!  — Он проводит рукой по волосам.  — Ты забыла, что говорила мне на вечеринке у Максвелла? Тот поцелуй ничего не значит, мы лишь друзья, бла-бла-бла.
        — Я не говорила бла-бла-бла.
        — Зато говорила все остальное.  — У него на скулах играют желваки.  — Что изменилось с тех пор, черт побери?
        Я сглатываю.
        — Не знаю. Я передумала.
        — Почему?
        — Потому.  — Меня охватывает раздражение.  — Какая разница? С каких это пор парень подвергает девушку перекрестному допросу и выясняет, зачем ей захотелось раздеться?
        — С таких, что ты не из этих девиц!  — рявкает он.
        Я скрежещу зубами.
        — Я не девственница, Гаррет.
        — Но и не «хоккейная зайка».
        — Это означает, что мне запрещается спать с тем, кто мне нравится?
        Гаррет напряжен не меньше, чем я. Он сгребает обеими руками свою шевелюру, затем он делает глубокий вдох, медленно выдыхает и устремляет на меня пристальный взгляд.
        — Ладно. Значит, так. Я верю, что я тебе нравлюсь. В том смысле… а кому нет? Это первое. Второе: ты стонешь, как безумная, когда я засовываю язык тебе в рот.
        Я тут же ощетиниваюсь.
        — Ничего подобного.
        — Давай каждый останется при своем мнении.  — Он складывает мускулистые, сильные руки на мускулистой, сильной груди.  — Но я не верю, что в тебе произошла какая-то чудесная трансформация и тебе вдруг захотелось переспать со мной. Ну, типа, ради развлечения.  — Он задумчиво склоняет голову набок.  — Но тогда что это? Ты хочешь вернуться к своему бывшему? Или что? Снова вызвать ревность у Лапочки?
        — Нет,  — напряженно говорю я.  — Просто…  — Я в полном отчаянии.  — Я просто хочу переспать, ясно? Переспать именно с тобой.
        На его лице отражается причудливая смесь изумления и раздражения.
        — Зачем?  — снова спрашивает он.
        — Затем, что я просто так хочу, черт побери. Неужели в этом обязательно должен быть глубокий философский смысл?  — По лицу Гаррета я вижу, что совсем не убедила его, и у меня хватает мозгов признать свое поражение.  — А знаешь, забудь об этом. Забудь, что я просила…
        Он хватает меня за руку прежде, чем я успеваю спрыгнуть с кровати.
        — Да что происходит, Уэллси?
        Озабоченность в его глазах ранит меня сильнее, чем отказ. Надо же, я умоляла его заняться со мной сексом, а он переживает за меня!
        Господи, я даже не могу найти правильный предлог, чтобы подкатить к парню.
        — Забудь,  — снова говорю я.
        — Нет.
        Я вскрикиваю, когда он неожиданно усаживает меня к себе на колени.
        — Мы больше не будем обсуждать эту тему,  — возражаю я, пытаясь выбраться.
        Он крепко держит меня за талию.
        — Будем.
        Гаррет изучает мое лицо, взгляд его серых глаз словно сканирует меня, а я готова провалиться сквозь землю, чувствуя, что к горлу опять подступают рыдания.
        — Что за дела?  — строго спрашивает он.  — Объясни, в чем дело, и я попробую помочь.
        Я разражаюсь истерическим смехом.
        — Ничего ты не поможешь! Я только что попросила тебя о помощи, а ты отшил меня!
        Мои слова еще сильнее озадачивают его.
        — Ханна, ты не просила меня о помощи. Ты просто попросила меня трахнуть тебя.
        — Это одно и то же, черт побери.
        — Дьявол тебя раздери, я не понимаю, о чем ты!  — Парень медленно выдыхает, как будто старается успокоиться.  — Богом клянусь, если ты немедленно не объяснишь, что ты тут бормочешь, я не выдержу и сорвусь!
        Я уже жалею, что открыла рот и обратилась к нему с просьбой. Надо было выскользнуть из его комнаты до того, как он проснулся, и сделать вид, будто ночью я не приставала к нему.
        Но тут Гаррет протягивает руку и с безграничной нежностью гладит меня по щеке, и вся моя душа распахивается ему навстречу.
        Я издаю судорожный вздох.
        — Я сломана, и я хочу, чтобы ты починил меня.
        Широко раскрыв глаза, он в смятении смотрит на меня.
        — Н-не понимаю.
        Мало кто знает о том, что случилось со мной. В том смысле, что я не рассказываю первому встречному об изнасиловании. Я должна проникнуться глубоким доверием к человеку, прежде чем рассказывать ему о столь сокровенном.
        Если бы несколько недель назад кто-нибудь сказал мне, что я буду откровенничать с Гарретом Грэхемом о самом трагическом опыте в моей жизни, я бы описалась от смеха.
        Однако сейчас я именно этим и занимаюсь.
        — Я соврала тебе, когда мы были у Бо,  — признаюсь я.
        Он убирает руку от моего лица, но взгляд не отводит.
        — Так…
        — Нет у меня подруги, которую опоили в старших классах.  — У меня спазмом сжимается горло.  — Это меня опоили.
        Гаррет каменеет.
        — Что?
        — Когда мне было пятнадцать, меня опоил парень, с которым я училась.  — Я с трудом сглатываю.  — А потом изнасиловал.
        Гаррет с силой выдыхает. Хотя он молчит, я вижу, как он напряжен. В его глазах полыхает гнев.
        — Это было… в общем… черт, можешь представить, какой это был ужас.  — Я опять сглатываю.  — Но… Пожалуйста, не жалей меня, ладно? Это было ужасно и мерзко и на тот момент почти разрушило мою жизнь, но я выбралась. Я не шарахаюсь от всех мужчин, я не злюсь на весь мир, в общем, ничего такого.
        Гаррет ничего не говорит, но такого разгневанного лица я у него никогда не видела.
        — Все осталось позади. На самом деле. Но во мне все же кое-что сломалось, понимаешь? Я не могу… я не могу… ну, ты понимаешь.  — Щеки у меня горят так, будто их обожгло солнцем.
        Наконец он заговаривает, и в его тихом голосе слышится страдание.
        — Нет, не понимаю.
        Назад пути нет, поэтому я вынуждена разъяснить:
        — Я не могу достичь оргазма.
        Гаррет охает.
        Я плотно сжимаю губы и борюсь со смущением.
        — Вот я и подумала, если ты и я… если мы… немного позабавимся, возможно, я смогу… как бы это сказать… перепрограммировать свое тело на… гм, отклик.
        О, боже. Слова слетают с моих губ прежде, чем мозг успевает осмыслить их. Я понимаю, как жалко все это звучит, и краснею от стыда. От сознания, что я достигла дна унижения, на глаза наворачиваются слезы.
        Сдавленно всхлипывая, я отчаянно пытаюсь слезть с колен Гаррета, но его руки еще крепче сжимаются вокруг меня. Одной он держит меня за талию, а другой, запутавшись в моих волосах, прижимает голову к себе. Я утыкаюсь ему в шею, и меня сотрясают горькие рыдания.
        — Эй, не надо, не плачь,  — просит он.  — У меня сердце разрывается, когда ты плачешь.
        Но я не могу остановиться. Соленые слезы ручьем текут по моим щекам. Гаррет гладит меня по голове и утешает, и от этого я плачу еще горше.
        — Я сломана,  — говорю я ему в шею, и от этого мой голос звучит глухо, зато его слова я слышу четко и ясно:
        — Ты не сломана, детка. Честное слово.
        — Тогда помоги доказать это,  — шепчу я.  — Пожалуйста.
        Он ласково поднимает мою голову, и я пристально вглядываюсь в его глаза, но не вижу ничего, кроме неподдельной искренности.
        — Ладно,  — шепчет он, глубоко вздохнув.  — Ладно. Помогу.
        Глава 23
        Гаррет
        Половина ребят в тренажерном зале страдают от тяжелейшего похмелья. Я, как это ни удивительно, к ним не отношусь. Утренние откровения выбили из меня головную боль и другие недомогания.
        «Ханну изнасиловали».
        Эти слова бьются у меня в голове с того мгновения, как я высадил девушку у общаги, и каждый раз они взрываются вспышками ярости и проносятся сквозь меня, словно товарный поезд. Я жалею, что она не назвала мне имя этого негодяя, не дала номер его телефона и адрес.
        Хотя это и хорошо, потому что в противном случае я уже мчался бы туда, чтобы совершить убийство.
        Кто бы этот тип ни был, надеюсь, Господь заставит его заплатить за то, что он сделал с Ханной. Я уже представляю, как он гниет в тюрьме. Или, что еще лучше, как он там сдохнет.
        — Еще два.  — Надо мной нависает Логан.  — Давай, старик, а то ты что-то расслабился.
        Лежа на скамье, я со вздохом берусь за штангу и делаю жим, вкладывая в него всю свою ярость. Логан наблюдает за мной. Когда я заканчиваю, он кладет штангу на опоры и протягивает мне руку. Я принимаю его помощь и встаю, а он ложится на мое место.
        Господи, мне нужно срочно приходить в себя. К счастью, сегодня у нас нет тренировки на льду, а то я бы даже и не вспомнил, как надо кататься.
        «Ханну изнасиловали».
        А теперь она хочет переспать со мной.
        Нет, она хочет, чтобы я починил ее.
        Проклятье, о чем я только думал, соглашаясь на это? Да, я хотел раздеть ее с того самого поцелуя, но не таким вот образом. Не ради сексуального эксперимента. Не под грузом ответственности за… за что? Чтобы ей было хорошо? Чтобы она не разочаровалась?
        — Ау! Ты куда пропал?  — слышу я насмешливый голос Логана.
        Я вырываюсь из своих грустных размышлений и понимаю, что он ждет, когда я подам ему штангу.
        Вздохнув, я заставляю себя сосредоточиться на тренировке. Уж лучше сторожить Логана, чтобы он не помер, чем зацикливаться на Ханне.
        — Я на тебя сильно обижен,  — говорит друг, сгибая руки и опуская штангу до самой груди, а затем на выдохе делая жим.
        — Что я такого натворил?  — спрашиваю я.
        — Ты сказал, что Уэллси тебя не интересует.
        Я настораживаюсь, но притворяюсь равнодушным и продолжаю счет.
        — Она и не интересовала, во всяком случае, в тот момент, когда ты спросил об этом.
        Логан крякает при каждом жиме. Мы оба тренируемся с весом, на десять килограммов меньше, чем обычно, потому что из-за вчерашней попойки не в состоянии работать в полную силу.
        — И что, сейчас она тебе стала интересна?
        Я нервно сглатываю.
        — Ага, именно так.
        Больше Логан ничего не говорит. Мои пальцы дрожат, когда я укладываю штангу на опоры.
        Я то и дело поглядываю на часы над входом в спортзал. Сейчас почти пять. Ханна работает до десяти, а потом едет прямо ко мне.
        Так что мы с ней, вероятнее всего, займемся сексом.
        От тревоги мой желудок скручивается в тугой и массивный узел. Я не представляю, получится ли у меня что-нибудь. Я ужасно боюсь сделать что-то не так. Обидеть ее.
        — Я не удивлен, что все-таки ты разглядел собственную ошибку,  — говорит Логан, когда мы опять меняемся местами.  — Она классная девчонка. Я понял это сразу.
        Ага, Ханна действительно классная. А еще она красивая, умная и веселая.
        И совсем она не сломанная.
        Я хватаюсь за последнюю мысль, и напряжение, владеющее мною, ослабевает. Вот поэтому-то я и согласился переспать с нею. Независимо от того, что случилось в ее прошлом, сколько рубцов оставило в ее душе то несчастье, Ханна Уэллс не сломалась, и я это точно знаю. Она слишком сильная, чтобы позволить кому бы то ни было, особенно такому куску дерьма, как тот насильник, сделать это.
        Нет, ей просто не хватает веры в людей и в какой-то мере уверенности в себе. Ей просто нужно, чтобы кто-то… направил ее, что ли, за неимением лучшего слова.
        Черт, неужели этим «кем-то» могу быть я? Но я совсем не представляю, как нужно себя вести, когда спишь с жертвой изнасилования.
        — Во всяком случае, я не обижен, что ты опередил меня,  — говорит Логан.
        Я слабо улыбаюсь ему.
        — Ну спасибо.
        Он улыбается в ответ.
        — Вместе с тем я требую освобождения от кодекса братства, который утверждает, что я не могу встречаться с ней после того, как ты с ней расстанешься.
        Я непроизвольно сжимаю гриф штанги. К черту. При мысли, что Логан будет спать с Ханной, у меня возникает желание схватить штангу за гриф и метнуть ее через весь зал. Однако при этом я абсолютно уверен, что у Логана нет ни малейшего шанса с Ханной, особенно сейчас, когда я разобрался в ее проблемах.
        Так что я с равнодушным видом пожимаю плечами и говорю:
        — Да получай.
        — Отлично. А теперь я добавлю пять килограмм к этой дуре, потому что нам, Джи, это по силам.
        Следующие полчаса пролетают незаметно. Ребята идут в душ, зал пустеет. Я вижу, что Берди все еще подтягивается на перекладине, и подхожу к нему.
        — Эй, старик, у тебя есть минутка?  — спрашиваю у него я, вытирая полотенцем потный лоб.
        Он выпускает перекладину, приземляется на синий гимнастический мат и тянется за своим полотенцем.
        — Конечно. А что?
        Я все еще не уверен. Всем известно, что хоккеисты не склонны к задушевным беседам. Большую часть времени мы просто треплемся в раздевалке или перебрасываемся колкостями, и в эту смесь редко затесываются серьезные разговоры.
        Джейк Берди Бердерон — это исключение из правила. Именно к этому высокому и сильному старшекурснику приходят за советом, именно к нему обращаются за помощью, когда возникает какая-то проблема. Именно этот парень готов бросить все дела и спешить на помощь. В прошлом сезоне, когда в связи с окончанием колледжа из команды ушла почти половина старшекурсников и встал вопрос о капитане, я сказал Берди, что поддержу его на сто процентов, если он претендует на этот пост. Он замахал на меня руками, заявив, что сыт по горло «накачками» и предпочитает спокойную игру лидерству. Однако в глубине души я знаю, что Берди — наш реальный лидер. Я не встречал людей лучше. Без шуток.
        Я кошусь на открытую дверь и почти шепотом говорю:
        — Только пусть это останется между нами, ладно?
        Он усмехается.
        — Эх, чувак, если ли бы ты знал, сколько чужих секретов плавает в этой черепушке, ты бы опупел. Поверь мне, я умею держать рот на замке.
        Я сажусь на длинную деревянную скамью у стены и опираюсь руками на колени. Я не знаю, с чего начать, но точно знаю, что всю правду ему рассказывать нельзя. Это тайна Ханны, и только она вправе распоряжаться ею.
        — Ты когда-нибудь спал с девственницей?  — начинаю я.
        Он изумленно хлопает глазами.
        — Э. Ого. Ну да, спал.  — Берди садится рядом.  — Но это между нами?  — уточняет он.
        — Естественно.
        — Нат была девственницей.
        Нат — это Натали, девушка Берди, они вместе с первого курса. Это одна из тех идеальных до тошноты пар, которые становятся предметом насмешек и одновременно предметом тайной зависти.
        Я вынужден спросить:
        — А ты?
        Он улыбается.
        — Не-а, я отметился еще в пятнадцать.
        Пятнадцать. Столько же было Ханне, когда… Я неожиданно задаюсь вопросом, а не был ли тот раз первым для нее, и ужас когтями сдавливает мне горло. Господи. Для некоторых девчонок лишение невинности — это большое событие, и мне трудно представить, каково это, когда ее забирают вот таким вот образом.
        — А что? Ты встречаешься с горячей девственницей?  — насмешливо спрашивает Берди.
        — Что-то вроде того.  — Помня, что в «Малоуне» я был с Ханной, Берди вполне способен сложить два и два, но я знаю, что он не будет трезвонить об этом на каждом углу.
        И вообще я считаю, что гораздо безопаснее говорить о девственности, чем произносить слова «жертва изнасилования». Потому что метод, по сути, один и тот же. В обоих случаях нужно быть терпеливым, почтительным и осторожным, ведь так?
        — И что ты делал для Нат в первый раз?  — смущенно спрашиваю я.
        — Честно? Я просто постарался, чтобы ей было комфортно.  — Берди пожимает плечами.  — Она не склонна к этой слащавой чепухе, типа цветов, свечей, кровати, усыпанной розовыми лепестками. Она не хотела делать из этого большое событие.  — Снова пожатие плеч.  — А вот некоторые девчонки хотят. Так что в твоем случае тебе, думаю, надо первым делом выяснить, какая она, сдержанная или сверхромантичная.
        Я думаю о Ханне, о том, как давит на нее необходимость быть «нормальной» — наверное, это давление в тысячу раз сильнее, чем то, что чувствую сейчас я,  — и мгновенно получаю ответ.
        — Точно сдержанная. Свечи и лепестки заставили бы ее нервничать.
        Берди слегла склоняет голову набок.
        — Тогда продвигайся вперед медленно и делай все, чтобы ей было комфортно. Это мой единственный совет.  — Он замолкает.  — И растяни прелюдию. Девчонкам нужны предварительные ласки. Усек?
        Я хмыкаю.
        — Да, сэр.
        — Еще вопросы? А то от меня несет как от помойки, мне ужасно хочется в душ.
        — Нет, это все. Спасибо, старик.
        Берди хлопает меня по плечу и встает.
        — Не заморачивайся насчет всего этого, Джи. Не забывай, что секс должен приносить удовольствие.  — Он подмигивает мне и выходит из зала.
        Не заморачиваться? Господи, а как в моем случае не заморачиваться?
        Я издаю громкий стон и радуюсь, что никто не слышит этот полный отчаяния возглас.
        «Позаботься, чтобы ей было комфортно. Продвигайся медленно. Растяни прелюдию. Не заморачивайся».
        Ладно. Я с этим справлюсь.
        Во всяком случае, я чертовски надеюсь, что справлюсь.
        Глава 24
        Ханна
        По дороге к Гаррету я так нервничаю, что меня тошнит, но я сдерживаю рвотные позывы, потому что не хочу испачкать машину Трейси и платить за химчистку.
        Из-за нервотрепки я плохо помню, как прошли пять часов моей смены. И один час репетиции с Кэссом. И как я перебралась из одного места в другое. С самого утра, с того момента, когда я покинула спальню Гаррета, я двигалась на автопилоте, и все мои мысли были сосредоточены на том, что будет вечером.
        Я уже говорила, что нервничаю?
        Хотя чего нервничать-то? Это всего лишь секс. Секс с парнем, который меня привлекает, который мне нравится и которому я доверяю.
        И почему у меня так сильно дрожат руки? И так бешено бьется сердце? Для этого нет никаких причин. Но к нервозности примешивается и радостное возбуждение. Предвкушение. У меня под рабочей униформой комплект красивого белья. Приятно сознавать, что ты предстанешь перед своим партнером в черном кружеве, что у тебя гладкая, как шелк, кожа, к которой приятно прикасаться.
        Я заглядываю в гостиную, но там никого нет. Приятелей Гаррета либо нет дома, либо они сидят по своим комнатам, хотя это вряд ли, потому что наверху стоит полнейшая тишина.
        Поднимаясь по лестнице, я гадаю, а не попросил ли Гаррет их исчезнуть, и надеюсь, что нет, потому что… ну, это все равно что вывесить объявления о том, что мы с ним сегодня вечером займемся этим.
        — Привет,  — говорит он, когда я вхожу в его комнату.
        От нервного напряжения мое сердце делает сальто, а от радости начинает трепыхаться, и все это одновременно. Я вижу, что Гаррет подготовился к этому вечеру: волосы еще влажные после душа, лицо тщательно выбрито. Я бросаю взгляд на его черные спортивные брюки и обтягивающую серую майку, потом смотрю на свою безвкусную униформу. Из-за всей этой нервотрепки я забыла прихватить с собой сменную одежду.
        Хотя едва ли мы надолго останемся в одежде.
        — Привет,  — натянуто произношу я.  — Ну… как ты хочешь начать? Мне раздеться?  — Я замолкаю, так как в голову приходит одна мысль.  — Только не проси устраивать стриптиз, потому что я дико нервничаю и не смогу изобразить даже намек на эротический танец.
        Гаррет разражается хохотом.
        — Ты не представляешь, как настроиться на нужный лад, да, Уэллси?
        Я издаю страдальческий стон.
        — Представляю. Просто я… нервничаю,  — повторяю я, вздыхаю и вытираю вспотевшие ладони о юбку.  — Может, начнем? Вот ты стоишь и смотришь, и это бесит меня.
        Он хмыкает, подходит ко мне и берет мое лицо в ладони.
        — Первое: просто расслабься. Тебе незачем нервничать. Второе: я не жду никакого стриптиза и даже не хочу его.  — Он подмигивает.  — Во всяком случае, сегодня. И третье: мы сейчас ничего не будем начинать.
        Меня охватывает разочарование.
        — Не будем?
        Гаррет подает мне ту самую майку, в которой я спала.
        — Иди, сними с себя этот дурацкий костюм и надень вот это. А я пока поставлю диск.  — Он подходит к телевизору и берет коробку с фильмом «Во все тяжкие».
        — Ты хочешь смотреть телик?  — не веря своим глазам, спрашиваю я.
        — Ага.
        У меня отвисает челюсть. Затем я захлопываю рот и молчу, потому что до меня вдруг доходит, что он затеял, и я искренне благодарна ему за это.
        Он пытается успокоить меня.
        И у него получается.
        Я захожу в ванную, чтобы переодеться, возвращаюсь и устраиваюсь рядом с Гарретом на кровати. Он тут же обнимает меня, прижимает к себе, и я успокаиваюсь, вдыхая его такой знакомый, истинно мужской запах.
        — Готова?  — спрашивает он, беря пульт.
        Я непроизвольно улыбаюсь.
        — Готова.
        Я кладу голову Гаррету на плечо и смотрю на экран, где начинает разворачиваться действие. Как и в прошлые разы, когда мы с ним вместе смотрели этот фильм, мы молчим, если не считать мои охи и его предположения, однако сейчас, в отличие от тех раз, я смотрю не так внимательно. Гаррет поглаживает мне плечо, и из-за этого мне трудно сосредоточится на фильме.
        На половине серии Гаррет наклоняется ко мне и целует в шею.
        Я не говорю ни слова, но сладостно вздыхаю. У меня по телу бегут приятные мурашки, и, когда он кладет свою широкую ладонь на мое голое бедро, меня обдает жаром.
        — Что ты делаешь?  — шепчу я.
        Его губы скользят по моей шее.
        — Создаю настроение.  — Он прихватывает мочку моего уха.  — Так уж получилось, что, в отличие от других, я знаю, как это делать.
        Я показываю ему язык, хотя знаю, что он не видит, потому что слишком занят тем, чтобы мучить меня своими губами.
        Возбуждение зарождается где-то в глубине меня и, разливаясь по всему телу, обостряет ощущения в эрогенных зонах. При каждом поцелуе Гаррета по мне проходит сладостный трепет. Когда он кончиком языка дотрагивается до моей щеки, я поворачиваюсь, и наши губы сливаются в жарчайшем на планете поцелуе.
        Мне нравится, как Гаррет целуется. Его поцелуи не слюнявые и не суетливые, он целуется умело и неспешно, просто потрясающе. Его губы легко касаются моих, лениво и дразняще, а язык то дерзко врывается мне в рот, то быстро ретируется, заставляя желать большего. Я откидываю голову, чтобы нам было удобнее целоваться, и Гаррет судорожно вздыхает, а у меня в ответ на его страстный вздох появляется напряжение внизу живота.
        Не отрываясь от моих губ, он осторожно укладывает меня на спину, ложится рядом на бок и кладет ладонь на мою грудь, и меня охватывает небывалое наслаждение.
        — Скажи, если почувствуешь, что я спешу,  — глухо говорит он и снова просовывает язык между моими губами.
        Я полностью погружена в наслаждение. Он и целует меня, и ласкает грудь, и пощипывает соски, и мне так хорошо, что я даже не знаю, на каком из этих ощущений сосредоточиться.
        Мой пульс выходит из строя, когда ладонь Гаррета скользит вниз по моему телу. Он замирает на мгновение, добравшись до края майки, а затем решительно просовывает палец мне между ног.
        И тут я перестаю дышать.
        Когда его палец прикасается к моему клитору сквозь трусики, я всхлипываю.
        Рука Гаррета останавливаете.
        — Мне перестать?
        — Нет. Продолжай.
        Он хмыкает, и его рука снова начинает двигаться. В какой-то момент мне кажется, что лучше уже быть не может, но Гаррет показывает мне мою ошибку, просовывая руку в трусики и дотрагиваясь пальцем до клитора.
        Я резко изгибаюсь, как будто меня пронзила молния.
        — О-о. Не останавливайся.
        Он гладит клитор, нежно, но уверенно, а потом просовывает палец дальше.
        С моих губ срывается стон.
        — Ой, ты такая мокрая.
        Да. Я и в самом деле мокрая. Наслаждение разрастается во мне, неся с собой восхитительную боль. Я ошеломлена тем, что чувствую признаки приближающегося оргазма. Раньше я никогда так далеко не заходила. Однако я отвлекаюсь, вдруг ощутив, что мне в бедро упирается нечто твердое. Это приводит меня в такой дикий восторг, что даже кружится голова.
        Меня охватывает настоятельное желание прикоснуться к нему, и моя рука, будто одержимая, стремительно пролезает в его «боксеры».
        Едва я дотрагиваюсь до его члена, у меня отвисает челюсть.
        — О, боже, это уже не смешно!
        Гаррет выглядит испуганно.
        — А в чем дело?
        — Ты принимаешь гормон роста?  — Я быстро вытаскиваю руку и тут же начинаю нервничать.  — Такое огромное чудище просто не поместится во мне!
        Гаррет вдруг утыкается головой в согнутый локоть, и по его телу проходит дрожь. Сначала я решаю, что он взбешен. Или, возможно, плачет. Проходит несколько секунд, прежде чем я соображаю: он смеется.
        Нет, неправильно — он бьется в истерическом хохоте.
        От этого хохота вибрирует даже кровать. Наконец он немного приходит в себя и, отдуваясь и то и дело срываясь на хохот, говорит:
        — Чудище?
        — Прекрати смеяться надо мной. Я серьезно,  — не унимаюсь я.  — Может, у меня большая грудь и торчащая попка, но ты видел мои бедра? Крохотные и узенькие! Что свидетельствует о том, что мой дамский канал…
        Очередной всхлип говорит о том, что он с трудом сдерживает смех.
        — Дамский канал?
        — …тоже очень узкий. Ты просто разорвешь меня.
        Гаррет поднимает голову, и я вижу на его лице самые настоящие слезы.
        — Я впервые слышу такую потрясающую вещь от девушки,  — задыхаясь от смеха, говорит он.
        — Это не смешно, как ты не понимаешь?
        Он с трудом переводит дух.
        — Дико смешно.
        — А знаешь, мы ничего не будем делать. Ты напрочь отбил все желание.
        — Я?  — произносит он между приступами хохота.  — Да ты сама его отбила, детка.
        Я сажусь и раздраженно говорю:
        — Если честно, это была дурацкая затея.  — Вздохнув, я шарю по кровати в поисках пульта.  — Давай смотреть кино.
        — Ни за что. Мы зашли слишком далеко.  — И он более ласково добавляет: — Дай мне руку.
        Я с подозрением оглядываю его.
        — Зачем?
        — Думаю, если ты получше познакомишься с моим «чудищем», ты поймешь, что его не надо бояться.
        Я фыркаю и тут же становлюсь серьезной, когда Гаррет снова засовывает мою руку себе в «боксеры».
        А что до убитого мною желания? Оно мгновенно возвращается, как только я обхватываю его член. Он длинный и толстый и пульсирует под моими пальцами, и от этого в моем теле снова поднимается жаркая волна.
        Я поглаживаю его, и Гаррет издает тихий стон.
        — Видишь, Уэллси, это старый, добрый пенис.
        Вот теперь смешно становится мне.
        — В этом предложении столько неправильного, что я даже не знаю, с чего начать.  — Я замолкаю.  — Кстати, а насколько он старый?
        — Ему двадцать, как и мне,  — совершенно серьезно отвечает Гаррет.  — Но он гораздо взрослее меня. А как насчет твоего дамского канала? Он мудрее тебя, или он…
        Я затыкаю ему рот поцелуем.
        Вскоре я опять трепещу от наслаждения. Рука Гаррета возвращается туда, где мне и хочется ее чувствовать. Каким-то образом я оказываюсь без белья. Когда длинный палец проникает вглубь меня, я вскрикиваю. Мышцы влагалища непроизвольно сжимаются вокруг пальца, и у меня от восторга кружится голова.
        Язык Гаррета хозяйничает у меня во рту, его член двигается в моей руке, и я впервые чувствую себя такой желанной, осознавая, что это из-за меня Гаррет издает эти страстные возгласы. Он отрывается от моих губ и покусывает мое плечо, и горящий во мне огонь вспыхивает настолько ярко, что я понимаю: долго я не выдержу. Мои стоны становятся громче.
        Однако все возбуждение угасает, когда я открываю глаза и обнаруживаю, что Гаррет наблюдает за мной.
        Я каменею под его ласками.
        — В чем дело?  — спрашивает он.
        — Ни в чем.  — Я сглатываю.  — Просто… поцелуй меня.  — Я притягиваю вниз его голову и приоткрываю губы, пропуская в рот его язык.
        Гаррет ласкает мой клитор с потрясающей ловкостью. Он словно знает, где нужно нажать посильнее, когда двигать пальцем побыстрее, а когда замедлить движение. Я вцепляюсь в его умелую руку, он стонет, и вдруг возбуждение снова гаснет.
        Я тоже издаю стон, но от разочарования.
        — В чем дело, Уэллси?  — Его палец замирает на клиторе.  — Ты же уже близко. Я чувствую.
        — Я… я…  — От ощущения полной безнадежности у меня сжимается горло.  — Я подхожу, а потом… потом все уходит.  — Мне так стыдно, что хочется плакать.  — Так происходит каждый раз.
        — И что же мне делать?  — обеспокоенно спрашивает он.
        — Не знаю. Ласкай меня дальше. Пожалуйста.
        Он так и делает, и, о боже, у него это получается великолепно. Когда он медленно засовывает в меня два пальца, я закрываю глаза, однако это ничего не меняет. Я все равно знаю, что он наблюдает за мной.
        Как наблюдал Аарон, когда забирал у меня то, что я не хотела отдавать.
        Я в полной мере все осознавала, когда меня насиловали. Иногда, находясь в депрессии или погрузившись в жалость к самой себе, я костерю те самые таблетки за то, что они не отключили меня. Предполагается, что препараты, используемые для изнасилования, вырубают человека. Предполагается, что я не должна помнить о том, что было. Я и хотела бы забыть.
        Но я все помню. Эти воспоминания более расплывчатые, чем обычные, но озверевшее лицо Аарона навсегда врезалось мне в память. Я помню, как лежала на кровати родителей Мелиссы, как чувствовала на себе тяжесть его тела, помню, как он врывался в меня, сильно и глубоко. Помню, как было больно. Однако я была как парализованная. Несмотря на жуткое желание пнуть его или ударить по голове, руки и ноги не подчинялись мне. Голосовые связки словно закостенели, поэтому я не могла кричать. Я могла только смотреть в эту самодовольную рожу, в эти карие глаза, горящие похотью и удовольствием.
        Неприятные воспоминания набросились на меня, будто рой пчел, и разрушили последние остатки желания. Я знаю, что Гаррет чувствует произошедшую во мне перемену. Во мне больше нет жара, я не мокрая и не податливая. Я стала бесчувственнее доски и холоднее льда.
        — Это не работает,  — хрипло говорит Гаррет.
        Я сажусь и стараюсь не заплакать.
        — Знаю. Прости. Просто… ты… ты смотришь на меня… и…
        Он криво усмехается.
        — Что, было бы лучше, если бы я закрыл глаза?
        — Нет,  — с несчастным видом говорю я.  — Потому что я знаю, что ты мысленно представляешь меня.
        Гаррет со вздохом перекатывается на спину и кладет голову на изголовье. Он все еще возбужден: я вижу, как топорщатся брюки над его членом. Однако он словно не замечает своего состояния.
        — Ты мне не доверяешь,  — произносит он, глядя мне в глаза.
        Я поспешно возражаю:
        — Да доверяю я тебе. Меня бы здесь не было, если бы не доверяла.
        — Замечательно. Тогда я скажу иначе: ты не доверяешь мне настолько, чтобы отключиться от всего.
        Я закусываю нижнюю губу. Мне хочется сказать, что он ошибается, но в глубине души я знаю, что он прав.
        — Секс построен на доверии,  — продолжает Гаррет.  — Даже если ты не любишь человека, если это самый примитивный перепих, все равно нужно в определенной мере доверять партнеру, чтобы открыться и позволить себе стать уязвимым, понимаешь? Ведь когда человек кончает, он очень уязвим.  — Он грустно усмехается.  — Во всяком случае, так говорит Гугл.
        — Ты изучал все это в Гугле?  — возмущаюсь я.
        От смущения парень краснеет.
        — Пришлось. Я никогда не спал с девушкой, которую… ну, ты понимаешь…
        — Понимаю.  — Я еще сильнее прикусываю губу, чтобы остановить слезы.
        — Неудивительно, что после всего, что случилось с тобой, ты боишься оказаться беззащитной.  — Он на мгновение замолкает, размышляя о чем то.  — Ты была девственна?
        Я плотно сжимаю губы и киваю.
        — Я так и думал.  — Гаррет снова замолкает.  — У меня есть одна идея. Хочешь узнать какая?
        Я не могу говорить, потому что нахожусь на грани истерики, поэтому снова киваю.
        — А давай ты сама доведешь себя до оргазма?
        Я думала, что до конца использовала дневной лимит на унижение, но, как выясняется, кое-что еще осталось.
        — А я и так все время это делаю.  — Я краснею и смущенно отвожу взгляд.
        — Нет, у меня на глазах,  — поправляется Гаррет.  — Кончай сейчас, передо мной.  — Он задумывается.  — А я кончу перед тобой.
        О господи.
        Мне не верится, что мы так спокойно обсуждаем эти вопросы. Что он предлагает мне удовлетворить самих себя на глазах друг у друга.
        — Прошу простить меня, но мне пора вешаться,  — говорю я.  — Потому что я еще никогда не была в такой унизительной ситуации.
        — Не надо тебе вешаться.  — Гаррет уже загорелся своей идеей.  — Это просто будет упражнение на доверие. Серьезно, думаю, все получится. Мы оба отбросим свою защиту и станем уязвимыми, и ты увидишь, что в этом ничего страшного нет.
        Я не успеваю ответить, как он быстро встает с кровати и стягивает с себя майку. Затем так же быстро снимает брюки.
        У меня перехватывает дыхание. Я уже прикасалась к его стоящему члену, но в глаза его не видела. И вот я вижу его, он длинный и твердый, он совершенен. Вид обнаженного тела Гаррета ошеломляет меня, и, когда мой взгляд поднимается к его лицу, я вижу в нем исключительно здоровое желание и нежную поддержку. Ни грязной похоти, ни проблесков властности, ни жестокости или злорадства.
        Он не Аарон. Он — Гаррет, и он выставляет себя мне напоказ, стремясь убедить, что в отказе от бдительности ничего плохого нет.
        — Ханна, сними майку. Дай мне взглянуть на тебя.  — Парень озорно усмехается.  — Обещаю не пялиться на твои голые сиськи.
        Я непроизвольно улыбаюсь. Но не шевелюсь.
        — Покажи, что ты делаешь с собой, когда одна,  — просит он.
        — Я…  — В горле застревает ком, мешающий мне говорить.
        Голос Гаррета становится хриплым и обольстительным.
        — Ты покажешь мне, а я покажу тебе.
        Он обхватывает свой член, и я издаю стон.
        Я встречаюсь с ним взглядом, и твердая убежденность, которую я вижу в его глазах, побуждает меня к действию. Мои руки дрожат, когда я берусь за край майки и снимаю ее через голову, оставаясь в одном бюстгальтере.
        Затем я набираю в грудь побольше воздуха и снимаю бюстгальтер.
        Глава 25
        Гаррет
        Я никогда раньше не онанировал на глазах у девчонки. Ну, я поглаживал свой член, прежде чем засунуть его в надлежащее место, но вот чтобы работать кулаком от начала и до конца, такого не было. И я сейчас нервничаю.
        Я бы соврал, если бы утверждал, что вся эта ситуация на меня не действует.
        Мне не верится, что Ханна, голая, лежит на моей кровати. Она чертовски красива. У нее изящное тело, все изгибы и выпуклости там, где и должны быть. Ее груди — само совершенство, округлые и торчащие, с розовато-коричневыми сосками. Мой взгляд перемещается к узкой полоске волос внизу ее живота, и мне дико хочется, чтобы она раздвинула ноги. Мне хочется видеть ее всю.
        Но я не хочу сойти за извращенца. А еще я не хочу испугать ее, поэтому я держу рот на замке. Мой член тверд, как камень, он пульсирует в моем кулаке, и я изо всех сил стараюсь не пожирать взглядом обнаженную девушку на своей кровати.
        — Ты ничего не говоришь,  — с осуждением произносит она, и я по ее тону понимаю, что она тоже нервничает.
        — Я не хочу испугать тебя,  — хрипло говорю я.
        — Дурашка, ты же стоишь передо мной голый со своим членом в руке. Если это меня не пугает, то вряд ли что-то еще может испугать.
        Резонно. Чтоб мне провалиться, но мой член затрепетал, когда она назвала меня «дурашкой». По сути, каждое слово, что слетает с ее губ, распаляет меня все сильнее.
        — Раздвинь ноги,  — говорю я ей.  — Я хочу видеть тебя.
        Она колеблется.
        А потом раздвигает их, и я громко выдыхаю. Верх совершенства. Она розовая, прекрасная и безупречная.
        Я так долго не выдержу. Это факт. Однако я делаю все, что в моих силах, чтобы оттянуть неизбежное. Я двигаю кулаком очень медленно, стараюсь не нажимать на головку и избегать самых чувствительных мест.
        — Покажи, что бы ты делала, если бы меня здесь не было,  — прошу я.  — Покажи, как бы ты ласкала себя.
        Ее щеки очаровательно розовеют. Ее губы приоткрыты, слегка, но достаточно, чтобы между ними пролез мой язык, если бы я поцеловал ее. А целовать ее мне хочется до безумия, однако я справляюсь с искушением. Уж больно хрупкое сейчас равновесие, чтобы рисковать и давать ей повод для паники.
        Ханна очень медленно опускает руки вниз.
        На меня обрушивается волна наслаждения.
        — Вот так, Уэллси. Возьми себя.
        Ее палец начинает скользить по клитору. Ее движения размеренные, она словно изучает, в каком месте самые сильные ощущения.
        Я подстраиваюсь под ее неспешный ритм. Мое тело жаждет освобождения, но сам взрыв слишком важен. Буквально взрыв, потому что, черт возьми, я настолько к нему близок, что мне приходится дышать через нос и сжимать ягодицы, чтобы не взорваться.
        — Здорово, ведь правда?  — Мой голос звучит тихо и сдавленно.
        Ханна кивает. Я вижу огромные, как блюдца, зеленые глаза. Я слышу учащенное дыхание и вдруг представляю, как ее губы обхватывают мой член. Увиденная картина стремительно подталкивает меня к завершению. Я прибегаю к чрезвычайным мерам, сжимая член так, чтобы стало больно.
        Движения Ханны убыстрились, одной рукой она ласкает себя между ног, другая скользит вверх к куполу груди. Она играет своими сосками, а я представляю, как кусаю этот сосок между ее пальцами, и рычу. И я хочу сосать этот сморщенный бутон больше, чем дышать.
        — Уэллси, о чем ты думаешь?  — задаю я вопрос исключительно для того, чтобы отвлечься. Мне нужен какой-нибудь отвлекающий фактор. Причем КМС.
        Ханна не отрываясь следит за движениями моей руки.
        — Я думаю о тебе.
        Черт. Фактор совсем не такого рода.
        Моя рука вдруг начинает жить своей жизнью, ее движения ускоряются. На моей кровати лежит обнаженная женщина, а я не могу трахнуть ее. Не могу, потому что сегодня не мой день. Сегодня день Ханны.
        — Я думаю, какой ты сексуальный,  — шепчет она.  — Я думаю, как же сильно мне хочется целовать тебя.
        Меня так и подмывает броситься к ней и дать то, чего она хочет, но я боюсь разрушить ту особую атмосферу, что уже успела сложиться.
        — А еще о чем?  — спрашиваю я.
        Она убирает руку с груди и кладет ее на плоский живот. Господи, какая же она крохотная. Я мог бы обхватить ее талию двумя руками.
        — Я думаю о том, как ты засовывал в меня пальцы.
        Черт побери, я думаю о том же, но ограничиваюсь тем, что наблюдаю за ее движениями. Она как раз сейчас засунула в себя два пальца, продолжая другой рукой ласкать клитор. Румянец на ее щеках стал еще ярче.
        Я понимаю, что она скоро кончит, и испытываю ни с чем не сравнимое удовлетворение. Я ей помогаю. Я до нее не дотрагиваюсь, но мое присутствие ее возбуждает.
        Я даю себе волю и при каждом движении захватываю головку.
        — Я скоро кончу,  — предупреждаю я Ханну.
        — Да?
        — Я уже близко, черт побери. Я долго не продержусь.  — Я тихо чертыхаюсь, потому что вижу, как она достает из себя мокрые пальцы. Мне конец.
        — Я тоже.  — Ее глаза затуманиваются наслаждением, и она начинает метаться по моей кровати.
        Тишину комнаты взрывают мои стоны и ее вскрики, воздух наэлектризован, мое тело объято огнем.
        — Ох… Господи…  — Ханна судорожно хватает ртом воздух.
        — Смотри на меня,  — выдавливаю я.  — Смотри, что ты делаешь со мной.
        Ханна кричит: «Гаррет» и кончает с моим именем на губах, а я кончаю от звука своего имени, произнесенного ею. Дикое наслаждение пронзает меня с головы до ног, оргазм настолько силен, что я едва держусь на ногах и, чтобы не упасть, хватаюсь за стол в ожидании, когда бушующий во мне ураган немного утихнет.
        Когда я вновь опускаюсь на землю, то обнаруживаю, что Ханна наблюдает за мной. Она еще не пришла в себя, и ее грудь учащенно поднимается и опускается.
        — О боже.  — На ее лице отражается искреннее изумление.  — Просто не верится…
        Через мгновение она уже в моих объятиях. Она обнимает меня за шею и прижимается ко мне, не обращая внимания на мой мокрый живот.
        — Я кончила!  — восклицает она, пряча лицо у меня на груди.
        Я смеюсь.
        — Я видел.
        — Я кончила, и ты был рядом, и…
        Ханна поднимает на меня благоговейный взгляд. Я вспоминаю, какая она маленькая, только когда мы оказывается лицом к лицу и ей приходится задирать голову, чтобы посмотреть мне в глаза.
        — Давай займемся сексом,  — заявляет она.
        Чтоб мне провалиться, но мой член опять готов к работе. Ханна чувствует это, ее глаза расширяются, когда член упирается ей в живот.
        Я самый настоящий мазохист, потому что отвечаю:
        — Нет.
        Нет?
        Да, это совершенно официально — у меня поехала крыша.
        — В каком смысле нет?  — удивляется Ханна.
        Я намерен твердо стоять на своем, даже несмотря на ее явное разочарование.
        — Сегодня ты сделала большой шаг вперед, и, думаю, нам так и надо двигаться дальше. Шаг за шагом.  — Я сглатываю и заставляю себя добавить: — Маленькими шажками.
        На ее лице появляется странное выражение.
        — Что?  — спрашиваю я.
        — Ничего. Именно так мне и советовал мой психотерапевт. Маленькими шажками.
        Она на какое-то мгновение затихает, потом ее лицо проясняется, и лучезарная улыбка буквально озаряет всю комнату. Ханна впервые улыбается мне вот так, когда улыбаются не только ее губы, но и глаза, и от этого у меня как-то странно подпрыгивает сердце.
        — Гаррет, ты очень хороший. Ты знаешь это?
        Хороший? Ха, как же. Если бы она могла прочитать мои мысли и увидеть те грязные картины, что мелькают у меня в голове, если бы она знала, какие порочные вещи мне хочется делать с ней, она бы никогда не назвала меня хорошим.
        — Иногда случается.
        Ее улыбка становится еще шире, и моя душа распахивается ей навстречу.
        И в эту секунду я понимаю, что я в беде.
        Я согласился помочь ей не только потому, что я ей друг, но и потому, что я мужчина. И когда женщина просит мужчину заняться с ней сексом и довести ее до оргазма, он больше ни о чем не думает. Он просто говорит «да».
        Что ж, Ханна испытала оргазм. В полной мере. И я знаю, что буду заниматься с ней сексом. Обязательно.
        Но сейчас мне хочется одного: чтобы эта девчонка улыбалась и улыбалась мне.
        Глава 26
        Ханна
        — А ну-ка стоять!  — На пути к своей комнате слышу я резкий голос.  — Куда это, сударыня, вы направляетесь!
        Я поворачиваюсь и с удивлением обнаруживаю в общей комнате Элли. Она лежит на диване, одно ее колено согнуто, и на нем балансирует стакан с ее мерзким соком. Я так спешила, что не заметила свою соседку.
        — А почему ты дома?  — спрашиваю я.  — Кажется, у тебя экономика по средам?
        — Ее отменили, у препода лихорадка Эболы.
        Я охаю.
        — Господи! Ты серьезно?
        Она хмыкает.
        — Ну нет. В смысле, может быть. Он прислал на почту сообщение, что его свалила какая-то «болезнь»,  — Элли жестом изображает кавычки,  — но какая именно, не сказал. Мне хочется думать, что это какая-нибудь гадость. Потому что тогда он не появится до конца семестра, и мы все получим А «автоматом».
        — Злая ты,  — говорю я ей.  — Когда-нибудь твое вуду ударит по тебе рикошетом. И не взывай ко мне, когда заболеешь Эболой. Между прочим, мне пора идти. Я заскочила, чтобы бросить вещи перед репетицией.
        — Никуда ты не пойдешь, Хан-Хан. Ты сядешь рядышком, потому что нам предстоит один небольшой разговорчик.
        — Я не могу опаздывать на репетицию.
        — А сколько раз опаздывал Кэсс?  — с вызовом осведомляется она.
        Резонно.
        Я со вздохом подхожу к дивану и плюхаюсь на него.
        — Ладно. В чем дело? Только быстро.
        — Ага, ты хочешь быстро? Тогда так: что, ради всего святого, происходит между тобой и Гарретом?
        Я сжала губы. Черт. Вот дура, сама же вчера написала ей, что «я у Гаррета, буду поздно». Но была надежда, что Элли, которая слишком давно живет в мире, центром которого является Шон, не поднимет эту тему.
        — Ничего,  — отвечаю я.
        Ха, если под «ничего» я подразумеваю, что «я приехала к нему, мы оба разделись и мастурбировали друг перед другом, а потом я кончила, и он тоже кончил, и это было совершенно потрясающе».
        Элли удается сразу же раскусить мою ложь.
        — Я в первый и последний раз спрашиваю: Ханна Джули Уэллс, у тебя есть отношения с Гарретом Грэхемом?
        — Нет.
        Она прищуривается.
        — Замечательно. Спрошу еще раз: «У тебя есть…»
        — Нет у меня с ним отношений,  — вздыхаю я.  — Ну, мы дурака валяем.
        У нее отвисла челюсть. Проходит секунда, потом еще одна, и в голубых глазах Элли загорается торжествующий огонек.
        — Ха! Я знала, что ты в него втюрилась! О господи! Подержи сок — мне нужно станцевать победный танец! Ты умеешь изображать бегущего человека? Если да, может, научишь?
        Я смеюсь.
        — Господи, пожалуйста, не надо танцевать. Все это несерьезно, понимаешь? Все само скоро выдохнется.
        Да, когда я поближе сойдусь с Джастином.
        Черт-черт, сейчас я впервые после дня рождения Дина вспомнила о Джастине. До этого я была полностью сосредоточена на Гаррете, на том пути, к которому он меня подталкивает, на тех вещах, которыми мне хотелось бы с ним заняться. И сейчас, вспомнив о приближающемся свидании, я испытываю острые угрызения совести.
        Имею ли я право встречать с кем-то после того, что вчера было между мной и Гарретом?
        Но… Но ведь с Гарретом у нас нет отношений. Он не мой парень, да и меня он не считает своей девушкой, так что… почему бы нет?
        Однако настоятельное желание отменить свидание с Джастином все не уходит, и я вынуждена прогонять его. А Элли тем временем продолжает восторженно тараторить:
        — Ты с ним переспала? Ой, пожалуйста, ответь «да»! Скажи, что тебе с ним было хорошо! Я знаю, что вы с Девоном не стали единым целым, как Брэд и Анджелина, но, судя по тому, что я слышала, у Гаррета Грэхема есть весьма серьезные достоинства.
        Конечно, есть.
        — Я с ним не спала.
        Элли явно разочарована.
        — Почему?
        — Потому что… не знаю, просто не случилось. Были другие дела.  — У меня начинает гореть лицо.  — Имей в виду, я в последний раз обсуждаю с тобой эту тему, ясно?
        — Не ясно. Предполагается, что ЛП делятся друг с другом всем. В том смысле, что о моей сексуальной жизни ты знаешь все. Ты знаешь, когда мы с Шоном пробовали анальный секс, ты знаешь, каких размеров член у Шона…
        — А вот это уже перебор, СМИ,  — перебиваю я ее.  — Я обожаю тебя, но у меня никогда не было желания разузнать про ваш анальный секс, и я точно пережила бы, если бы ты тогда не достала линейку и не продемонстрировала мне размеры пениса твоего парня!
        Элли обиженно надувает губы.
        — Ты плохая. Но не волнуйся, рано или поздно я раздобуду грязные подробности. Я спец по выпытыванию.
        Это правда. В этом она мастер. Вот только сейчас она не услышит ни единой подробности.
        Закатив глаза, я встаю.
        — Итак, мы закончили? Мне действительно пора идти.
        — Прекрасно, иди. Хотя нет, не закончили.  — Она улыбается мне.  — Мы не закончим, пока ты не достанешь линейку и не ответишь на извечный вопрос, каких размеров у Гаррета Грэхема…
        — Пока, извращенка.

* * *
        Первое, что я вижу, когда через пятнадцать минут вхожу в репетиционную,  — это виолончелист.
        Вопрос: Когда вы поймете, что ситуация вышла из-под вашего контроля?
        Ответ: Когда обнаружите виолончелиста в своей репетиционной и даже бровью не поведете.
        С тех пор как Эм-Джи поддержала идею Кэсса насчет хора, я перестала спорить с обоими. Таким образом, они вольны делать все, что хотят — вернее, что хочет Кэсс,  — потому что у меня просто нет душевных сил играть в эту игру.
        — Ты опоздала,  — с осуждением говорит Кэсс, когда я расстегиваю куртку.
        — Знаю.
        Он ждет извинений.
        Я не извиняюсь.
        — Ханна, это Ким Дже Ву,  — с неуверенной улыбкой говорит Эм-Джи.  — Он будет аккомпанировать вам во втором куплете.
        Угу. Еще бы.
        Я не удосуживаюсь спросить, когда было принято это решение. Я лишь киваю и говорю:
        — Неплохо.
        Следующий час мы занимаемся только вторым куплетом. В обычной ситуации Кэсс каждую секунду останавливался бы, чтобы покритиковать меня, сегодня же весь шквал его критики обрушивается на беднягу Ким Дже Ву. Кореец-первокурсник бросает на меня полный паники взгляд каждый раз, когда Кэсс вызверивается на него, но я ничего не могу с этим поделать, я только пожимаю плечами и сочувственно улыбаюсь.
        Все очень печально. Я охладела к этой песне. Меня сейчас успокаивает только одно: осознание того, что если мы не выиграем из-за выкрутасов Кэсса, то у меня будет еще один шанс на весеннем конкурсе.
        В два часа Кэсс объявляет конец репетиции, и я облегченно перевожу дух и надеваю куртку. В коридоре я с удивлением обнаруживаю Гаррета. На нем куртка с эмблемой Брайара, и он держит два стакана с кофе. От его улыбки у меня начинает учащенно биться сердце.
        — Привет!  — говорю я.  — А что ты тут делаешь?
        — Зашел к тебе, а Элли сказала, что ты на репетиции, вот я и решил подождать тебя.
        — И ты все это время стоишь за дверью?
        — Нет, я взял кофе и побродил тут немного. Только что вернулся.  — Он через мое плечо заглядывает в репетиционную.  — Репетиция закончилась?
        — Ага.  — Парень протягивает мне стакан, я беру его и поднимаю пластмассовую крышку.  — Теперь у нас есть виолончелист.
        Гаррет ухмыляется.
        — Ну-ну. И ты в восторге от этого.
        — Скорее, мне это безразлично.
        Позади меня раздается резкое:
        — Ханна, ты мешаешь пройти. У людей могут быть важные дела.
        Закатив глаза, я отхожу в сторону и пропускаю Кэсса и Мэри-Джейн. Кэсс не утруждается даже взглянуть на меня, но когда замечает, с кем я разговариваю, выражение его лица меняется, и он таращится на нас своими голубыми глазами.
        — Кэсс, ты знаком с Гарретом?  — вежливо спрашиваю я.
        Он с опаской переводит взгляд на высокого, мощного хоккеиста.
        — Нет, не знаком. Рад познакомиться, приятель.
        — Я тоже, Чезз.
        Мой партнер по дуэту ощетинивается.
        — Меня зовут Кэсс.
        Гаррет с невинным видом хлопает глазами.
        — Ой, извини… а разве я не так сказал?
        У Кэсса раздуваются ноздри.
        — Я слышал, ты поешь дуэтом с моей девушкой,  — добавляет Гаррет.  — Надеюсь, ты не создаешь ей проблемы. Не знаю, известно ли тебе, но у Хан-Хан есть плохая привычка позволять людям вытирать об себя ноги.  — Он изгибает бровь.  — Но ты же не будешь так делать, правда, Чезз?
        Несмотря на то, что его слова приводят меня в замешательство, я с трудом удерживаюсь от смеха.
        — Меня зовут Кэсс.
        — Так я так и сказал, разве нет?
        Одно долгое мгновение парни пристально смотрят друг на друга. Как я и ожидала, Кэсс первым опускает глаза.
        — Все,  — бормочет он,  — пошли, Мэри-Джейн, а то опоздаем.
        Он тащит бедняжку за собой так, будто это предмет багажа, а я со вздохом спрашиваю у Гаррета:
        — Это было необходимо?
        — Еще бы, черт побери.
        — Ладно. Я просто уточнила.
        Наши взгляды встречаются, и в моем теле медленно разгорается пожар. О боже. Я точно знаю, о чем он сейчас думает. Вернее, что он мечтает сделать.
        Со мной.
        Я думаю о том же.
        Пусть я и говорила Элли, что все скоро выдохнется, но в настоящий момент наши отношения живут полной жизнью, и страсть, объединяющая нас, сейчас гораздо жарче, чем была вчера.
        — Ко мне?  — спрашивает он.
        От этих двух слова, сказанных тихо и хрипло, у меня внизу живота разливается сладкая боль.
        Вместо ответа — от сильного желания у меня перехватило горло — я беру у Гаррета стакан и, подойдя к мусорной корзине, выбрасываю и свой, и его.
        Гаррет хмыкает.
        — Я расцениваю это как «да».
        Глава 27
        Ханна
        Я не помню, о чем мы говорили, пока ехали к дому Гаррета. Но точно о чем-то говорили. И я точно смотрела в окно машины и видела пейзажи, проносящиеся мимо. И я точно дышала как нормальный человек. Просто я всего этого не помню.
        Едва мы врываемся в его спальню, я бросаюсь Гаррету на шею и целую его. К черту маленькие шажки. Я слишком сильно хочу его, чтобы медлить. Я еще не успеваю просунуть язык ему в рот, а руки уже расстегивают пряжку на его ремне.
        Его хриплый смех щекочет мои губы, а затем он кладет свои сильные руки на мои и останавливает их.
        — Уэллси, я ценю твой энтузиазм, но все же я вынужден попросить тебя не спешить.
        — Но я не хочу медленно,  — возражаю я.
        — Ну, ты крепкий орешек.
        — Крепкий орешек? А ты что, моя бабушка?
        — Она называет тебя крепким орешком?
        — Нет,  — признаю я.  — Вообще-то бабуля ругается, как матрос. На прошлое Рождество она за ужином выдала такое, что папа едва не подавился индейкой.
        — Кажется, твоя бабуля мне по душе,  — смеется Гаррет.
        — Она очень милая.
        — Гм, похоже на то.  — Он склоняет голову набок.  — Может, хватит обсуждать твою бабушку, а, убийца настроения?
        — Это ты первый его убил,  — замечаю я.
        — Нет, я просто слегка изменил темп.  — Его серые глаза горят страстью.  — А теперь ложись в постель, чтобы я мог заставить тебя кончить.
        О боже.
        Я запрыгиваю на кровать, и моя поспешность вызывает у Гаррета улыбку, но мне на это плевать. Сегодня я совсем не нервничаю, потому что все мое тело дрожит от желания. Где-то в глубине сознания бьется мысль, что, возможно, еще раз у меня ничего не получится, во всяком случае, с Гарретом, но мне безумно хочется поскорее это выяснить.
        Он устраивается рядом со мной, запускает руку мне в волосы и целует меня. Ни один парень еще не был так резок со мной. Девон обращался со мной бережно, как с хрустальной вазой, а Гаррет не боится, что я разобьюсь. Для него я… просто я. И мне нравится, как он возбуждается от меня, как он перекладывает мою голову, если ему неудобно меня целовать, и как прикусывает губу, если я дразню его, пряча свой язык.
        Я сажусь, чтоб он мог снять с меня свитер, затем он с типичной для него ловкостью расстегивает мой бюстгальтер. Едва он снимает с себя рубашку, я приникаю губами к его груди. Вчера я не дотрагивалась до него, и сейчас мне хочется узнать, каков он на ощупь и на вкус. Чувствуя губами тепло его тела, я принимаюсь языком теребить его сосок, и с его уст вырывается хриплый стон, а в следующее мгновение я уже лежу на спине, а Гаррет страстно целует меня.
        Он обхватывает ладонью мою грудь, зажимает в пальцах сосок. Мои глаза закрываются, и в этот момент мне плевать, смотрит он на меня или нет. Меня волнует только одно: как он заставляет меня чувствовать.
        — У тебя кожа, как шелк,  — тихо говорит он.
        — Ты цитируешь открытки из «Холлмарка»?  — усмехаюсь я.
        — Нет, просто констатирую факт,  — отвечает Гаррет, лаская меня.  — Ты мягкая и гладкая, ты совершенство.  — Он поднимает голову и смотрит на меня.  — Я, наверное, сильно царапаю тебя щетиной?
        Да, царапает, но это царапанье так эротично, что вызывает у меня дикий восторг.
        — Если ты перестанешь прикасаться ко мне, я ударю тебя.
        — Не надо, ты сломаешь себе руку. А мне нравятся твои руки.  — С лукавой улыбкой он берет мою правую руку и кладет ее себе между ног.
        Я поддаюсь искушению и глажу его твердый член. Гаррет вдруг напрягается и поспешно отталкивает мою руку.
        — Черт, плохая идея. Я еще не хочу кончать.
        Я хмыкаю.
        — Ой, какой ты, оказывается, быстрый!
        — Молчи, женщина, я могу держаться всю ночь.
        — Ну да, ну да, конечно, можешь…
        Он затыкает меня поцелуем, таким жарким, что я начинаю задыхаться. Затем, бросив на меня проказливый взгляд, он наклоняется и целует мой сосок.
        Меня пронзает острое наслаждение. Гаррет водит языком по соску, и я улетаю. Мои груди всегда были очень чувствительны, и сейчас в них словно сосредоточились все нервные окончания. Когда Гаррет втягивает сосок в рот, перед глазами вспыхивает фейерверк. Гаррет перебирается к другому соску, и все повторяется снова.
        Он продолжает целовать меня, перемещаясь вниз.
        Несмотря на сильное возбуждение, я ощущаю некоторую тревогу. Я поневоле вспоминаю, как Девон делал то же самое. Или как он подолгу трудился у меня между ног, когда половой акт на меня не действовал.
        Только я понимаю, что сейчас не время думать о моем бывшем, поэтому я прогоняю все мысли о Девоне.
        Гаррет уже у пупка, я кожей чувствую его теплое дыхание. Он дрожащими пальцами расстегивает мне джинсы. Мне приятно сознавать, что он нервничает или, если не нервничает, то возбужден в той же степени, что и я. Он все время строит из себя хладнокровного и самоуверенного, и сейчас, вот здесь, похоже, пытается удержать остатки самоконтроля.
        — Все в порядке?  — шепчет парень, снимая с меня джинсы и трусики.
        Его дыхание учащается, и я немного смущаюсь, когда его голодный взгляд останавливается у меня между ног.
        — Да,  — выдыхаю я.
        Когда Гаррет проводит языком по моей промежности, по мне будто пропускают электрической ток. Я издаю громкий стон, и он резко поднимает голову.
        — Такер дома,  — предупреждает он меня, при этом его глаза весело блестят.  — Так что предлагаю использовать внутренний голос.
        Мне приходится кусать губы, чтобы громко не стонать, потому что то, что Гаррет делает со мной… о боже мой. Как. Же. Сладко. Он водит языком вокруг клитора, потом по самому клитору, и от дикого желания я буквально схожу с ума.
        Неожиданно я вспоминаю, как Элли рассказывала, как ей приходилось «натаскивать» Шона на такую же ласку, потому что тот обычно «прокатывался» по ее клитору, как стремительный катер. Гаррета ни на что натаскивать не надо. Он делает все так, чтобы мое наслаждение нарастало постепенно, он делает все медленно, чтобы в конечном итоге довести меня до безумия и заставить умолять.
        — Пожалуйста,  — умоляю я, когда его движения замедляются,  — еще.
        Парень поднимает голову, и я понимаю, что никогда в жизни не видела ничего более эротичного, чем его мокрые губы и горящие глаза.
        — Думаешь, ты так кончишь?
        Я удивляюсь самой себе, когда киваю. Хотя едва ли я лгу. Я уже на таком пределе, что еще немного — и я взорвусь.
        Гаррет одобрительно хмыкает, опускает голову и обхватывает губами мой клитор. Он сильно втягивает его в себя и одновременно засовывает в меня палец, и я срываюсь со стапелей, как космическая ракета.
        Оргазм в тысячу раз сильнее, чем тот, до которого я довела себя собственными руками, вероятно, потому, что мое тело знает: до него меня довел Гаррет. Именно Гаррет заставил меня растаять, а потом прогнал через меня эту громадную волну сладчайшего, пульсирующего наслаждения.
        Ослабнув, невероятные ощущения оставляют после себя тепло успокоения и странную горечь. То, что происходит дальше, я видела только в кино и сейчас оказываюсь в полнейшем замешательстве.
        Я начинаю плакать.
        Гаррет тут же перемещается выше и заглядывает мне в лицо.
        — Что случилось?  — ошеломленно спрашивает он.  — О, черт. Я сделал тебе больно?
        Я мотаю головой и смаргиваю с ресниц слезы.
        — Я… я плачу… потому что…  — Я набираю в грудь побольше воздуха.  — Потому что я счастлива.
        Его лицо разглаживается, и у него такой вид, будто он вот-вот расхохочется. Однако парень всего лишь улыбается, когда встречается со мной взглядом.
        — Говори,  — приказывает он.
        — Что говорить?  — Я краем простыни вытираю мокрые щеки.
        — Говори: «Гаррет Грэхем, ты бог секса. Ты сделал то, что не удавалось ни одному мужчине. Ты…»
        Я пихаю его в плечо.
        — О господи, какой же ты нахал. Я никогда ни за что такое не скажу.
        — Скажешь.  — Он ухмыляется.  — Когда я закончу с тобой, ты заберешься на крышу и будешь орать эти слова.
        — А знаешь, что я думаю?
        — Женщины не должны думать, Уэллси. Именно поэтому у вас мозг меньше. Наукой доказано.
        Я опять пихаю его, и он громко хохочет.
        — Шучу, шучу. Между прочим, я вообще-то не верю в это. Я боготворю женщину.  — Его лицо становится серьезным.  — Ладно, рассказывай, что ты думаешь.
        — Я думаю, что пора бы мне заткнуть тебя.
        — Да? И как же ты собираешься…  — Он шумно выдыхает, когда я сжимаю солидную выпуклость у него в штанах.  — Хулиганка.
        — А ты много о себе мнящий нахал, так что мы, кажется, квиты.
        — Ого, спасибо, что заметила, какой я дерзкий.  — Вид у него невинный, однако он отнюдь не невинно тыкает своим членом мне в руку.
        Неожиданно у меня пропадает желание шутить. Мне хочется увидеть, как он тоже заходится от наслаждения. Я все время вспоминаю, как он был красив вчера, когда…
        От этого воспоминания у меня в паху все напрягается.
        Я быстро расстегиваю пряжку ремня, и на этот раз Гаррет не мешает мне. Он просто ложится на спину и позволяет мне делать, что я хочу.
        Я раздеваю его с таким ощущением, будто разворачиваю ценный подарок, а потом несколько мгновений любуюсь им. У него длинное и гибкое тело, кожа золотистая, а не белесая, как у большинства ребят в Брайаре. Я глажу его по твердому как камень прессу и улыбаюсь, когда от моего прикосновения мышцы непроизвольно сокращаются. Затем я провожу рукой по татуировке на левом предплечье и спрашиваю:
        — А почему пламя?
        Парень пожимает плечами.
        — Я люблю огонь. И думаю, что языки пламени выглядят круто.
        Его ответ и удивляет, и в какой-то степени подкупает меня.
        — Ого. А я ожидала услышать какую-нибудь чушь со значением. Честное слово, стоит спросить кого-то о его татуировке, как тут же начинается рассказ о том, будто она означает «храбрость» по-тайваньски или еще что-нибудь, хотя мы оба знаем, что это, скорее всего, значит «картошка», или «башмак», или «тупое состояние алкогольного опьянения». Или тебе споют песню о том, как много-много лет назад этот человек достиг самого дна, но выбрался на поверхность и поэтому решил вытатуировать на спине восстающего из пепла феникса.
        Гаррет от души смеется, но сразу же становится серьезным.
        — Думаю, сейчас не самое подходящее время рассказывать о моей клановой татуировке. Она означает: вечный оптимист.
        — Вот это да! Не шутишь?
        — Нет. Я нагло вру. Зато ты впредь не будешь спешить с выводами по поводу чужих татуировок.
        — Ну, иногда приятно узнать, что кто-то сделал себе татуировку просто потому, что она понравилась. Я же сделала тебе комплимент, дурашка.  — Я наклоняюсь вперед и целую обвивающие его бицепс языки пламени, которые, надо признаться, выглядят действительно круто.
        — Ах, вот оно что. Ну, тогда делай комплименты и дальше,  — предлагает он.  — Только воспользуйся языком, когда будешь их делать.
        Я закатываю глаза, но не останавливаюсь. Я вожу языком по черным языкам пламени, затем выкладываю дорожку из поцелуев к груди. Вкус Гаррета — это мыло, соль и мужчина, и мне это нравится. Настолько, что я не могу перестать облизывать каждый чертов дюйм его тела.
        Я знаю, что ему все это нравится не меньше, чем мне, я понимаю это по его прерывистому дыханию и по напряжению, то и дело прокатывающемуся по его мышцам. Когда мои губы заканчивают свое путешествие на головке его члена, все его тело изгибается.
        Я поднимаю голову и вижу пристальный взгляд его серых глаз.
        — Ты не обязана… это делать… если не хочешь,  — сдавленно произносит Гаррет.
        — Ха. Но ведь это хорошо, что я хочу, да?
        — Некоторым девчонкам не нравится.
        — Некоторые девчонки идиотки.
        Мой язык прикасается к тугой плоти, и бедра Гаррета подскакивают вверх. Я облизываю его член, наслаждаясь вкусом и изучая строение. Когда я беру его в рот и принимаюсь осторожно сосать, Гаррет стонет, будто от страшной пытки.
        — Господи, Уэллси. Как же…
        — И как?  — спрашиваю я, глядя на него.
        — Невероятно, черт побери,  — прерывисто говорит он.  — Не останавливайся. Я хочу, чтобы ты сосала меня до конца своих дней.
        Такое желание полезно для моего эго?
        Нет.
        Оно прекрасно для моего эго.
        Так как его член слишком велик, чтобы полностью взять его в рот, и так как я совсем неопытна в этом деле, я просто обхватываю нижнюю его часть пальцами. Моя рука движется то медленно и дразняще, то быстро и настойчиво. Стоны Гаррета становятся все отчаяннее.
        — Ханна,  — выдыхает он, его бедра напрягаются, и я понимаю, что он вот-вот кончит. Я никогда раньше не глотала сперму, и сейчас у меня не хватает смелости ее попробовать, поэтому я оставляю работать только руку. Издав протяжный стон, Гаррет изгибается, и сперма заливает мои пальцы и его живот. Меня завораживает его лицо, я не могу отвести от него взгляд. Губы приоткрыты, глаза потемнели, как будто их затянула грозовая туча.
        Несколько секунд спустя его тело расслабляется, и из груди вырывается вздох. Мне приятно видеть его таким, расслабленным, утомленным, задыхающимся.
        Я беру салфетки с прикроватной тумбочки и вытираю его, но когда я хочу встать, чтобы выбросить салфетки, Гаррет хватает меня, заваливает на себя и целует.
        — Господи… это было потрясающе.
        — А это значит, что теперь у нас будет секс?
        — Ха. Когда пожелаешь.  — Он машет у меня перед носом пальцем.  — Но только маленькими шажками, не забывай, Уэллси.
        Я изображаю обиженного ребенка.
        — Но мы же знаем, что я могу достигать оргазма. Ты сам это видел.
        — Вообще-то я почувствовал это языком.
        От такого прямолинейного заявления мое сердце на мгновение замирает. Я молчу, потом сокрушенно вздыхаю.
        — Может, вот это заставит тебя передумать?  — Я сурово смотрю на него и с неохотой принимаюсь цитировать: — Гаррет Грэхем, ты бог секса. Ты сделал то, что не удавалось ни одному мужчине. Ты… дальше идут более яркие образы.  — Я изгибаю бровь.  — Ну а теперь мы можем заниматься сексом?
        — Категорически нет,  — бодро отвечает он.
        Затем, к моему полному и глубокому разочарованию, парень спрыгивает с кровати и берет свои джинсы.
        — Что ты делаешь?  — недовольно спрашиваю я.
        — Одеваюсь. Через полчаса у меня тренировка.
        Словно по сигналу, кто-то стучит в дверь.
        — Эй, Джи, нам пора!  — кричит Такер.
        Я хватаю одеяло, чтобы прикрыться, но шаги Такера удаляются.
        — Если хочешь, можешь побыть здесь до нашего возвращения,  — предлагает Гаррет, надевая рубашку.  — Я вернусь через несколько часов.
        Я колеблюсь.
        — Давай оставайся,  — просит он.  — Такер приготовит что-нибудь вкусненькое на ужин, а потом я отвезу тебя домой.
        Мысль о том, чтобы оказаться в этом доме в одиночестве, кажется мне… странной. Но мысль о том, чтобы поужинать домашней едой, а не тащиться в столовую, очень соблазнительна.
        — Ладно,  — наконец сдаюсь я.  — Останусь. Посмотрю фильм, пока тебя не будет. Или, может, посплю.
        — Разрешаю делать и то и другое. Только,  — Гаррет бросает на меня грозный взгляд,  — тебе ни при каких обстоятельствах не разрешается смотреть без меня «Во все тяжкие».
        — Хорошо, не буду.
        — Обещаешь…
        Я закатываю глаза.
        — Обещаю.
        — Джи! Пошевеливайся!
        Гаррет быстро наклоняется ко мне и целует в губы.
        — Мне надо идти. Увидимся.
        Он уходит, а я остаюсь одна в комнате Гаррета Грэхема, что, как я уже сказала, кажется мне совершенно нереальным. Совсем недавно я смутно представляла себе, кто этот парень, а сейчас сижу голая в его кровати. Бывает же такое.
        Гаррет не боится, что я буду рыться в его вещах и найду, к примеру, порнуху, и меня это удивляет, но потом я понимаю, что ничего удивительного в этом нет. Гаррет вообще очень честный и открытый человек, я редко таких встречала. Если у него и есть порнуха, он не станет ее прятать. Могу поспорить, что она собрана в аккуратную стопочку на столе возле компьютера.
        Я слышу голоса и шаги внизу. Входная дверь открывается и захлопывается. Через несколько секунд я встаю и одеваюсь — мне неуютно бродить по чужому дому голышом.
        Я отбрасываю мысль поспать, потому что после оргазма чувствую, как это ни странно, прилив энергии. Но еще более нереально другое, то, что я испытала оргазм с парнем.
        Мы с Девоном тщетно добивались этого восемь месяцев.
        У Гаррета это получилось на второй раз.
        Означает ли это, что у меня навязчивая идея?
        Уж больно философский вопрос, чтобы размышлять над ним в середине дня, поэтому я отодвигаю его в сторону и иду вниз. Когда я прохожу на кухню, на меня нападает вдохновение. Наверное, Гаррет и его товарищи будут страшно измотаны, когда вернутся домой. Зачем Такеру стоять у плиты, готовя на всех, когда это могу сделать я, имея в запасе кучу времени?
        Быстрое обследование содержимого холодильника, кладовки и шкафов показывает, что Гаррет не шутил: в этом доме действительно готовят. Кухня просто забита всевозможными продуктами. Единственный рецепт, который я могу приготовить по памяти,  — это бабушкина лазанья с тремя сортами сыра. Я собираю все необходимые ингредиенты и складываю их на гранитной столешнице. Я уже собираюсь приступить к готовке, но тут меня осеняет.
        Я достаю из заднего кармана телефон и набираю номер мамы. Сейчас только четыре, и я надеюсь, что она еще не ушла на работу.
        К счастью, она берет трубку после первого гудка.
        — Привет, солнышко! Какой приятный сюрприз.
        — Привет. Есть минутка?
        — Целых пять,  — со смехом отвечает она.  — Сегодня папа везет меня на работу, так что ему досталась честь счищать снег с машины.
        — У вас уже так много снега?!  — в ужасе восклицаю я.
        — Естественно. Это же гл…
        — Честное слово, мам, если ты заговоришь о глобальном потеплении, я повешусь,  — предупреждаю я ее, потому что, несмотря на всю мою любовь к родителям, их лекции о глобальном потеплении доводят меня до ручки.  — А почему папа везет тебя? Что с твоей машиной?
        — Отогнали в сервис. Нужно заменить тормозные колодки.
        — А.  — Я рассеянно открываю коробку с листами для лазаньи.  — В общем, я хотела спросить у тебя про бабушкину лазанью. Рецепт рассчитан на восьмерых, да?
        — На десятерых,  — поправляет мама.
        Хмурясь, я прикидываю, сколько всего смолотил Гаррет на прошлой неделе, когда пришел на ужин, потом умножаю это количество на четырех хоккеистов и…
        — Черт,  — бормочу я.  — Все равно мало. Если готовить на десятерых, мне нужно просто удвоить порцию, или тут считается как-то по-другому?
        Мама отвечает не сразу.
        — А зачем тебе готовить лазанью на двадцать человек?
        — Я не готовлю на двадцать. Мне просто надо накормить четырех хоккеистов, каждый из которых, как мне кажется, ест за пятерых.
        — Ясно.  — Мама замолкает, и я буквально вижу, как она улыбается.  — А нет ли среди этих хоккеистов одного… особенного?
        — Мам, можешь просто спросить, есть ли среди них мой парень. Тебе не надо ходить вокруг да около.
        — Замечательно. Среди них есть твой парень?
        — Нет, в том смысле, что мы, типа, встречаемся…  — «Типа? Да он только что заставил тебя кончить!» — но мы просто друзья, не больше.
        «Друзья, которые кончают друг с другом». Я затыкаю докучливый внутренний голос и быстро меняю тему:
        — У тебя есть время, чтобы пробежаться со мной по рецепту?
        — Конечно.
        Пять минут спустя я нажимаю на «отбой» и принимаюсь готовить ужин для парня, который сегодня доставил мне столько наслаждения.
        Глава 28
        Гаррет
        Когда я вхожу в дом, меня окутывают ароматы, как в итальянском ресторане. Я поворачиваюсь к Логану, тот бросает на меня взгляд ЧЗЧ, я пожимаю плечами, как бы говоря: «Если б я знал», потому что я честно не знаю. Я наклоняюсь, чтобы расшнуровать свои поцарапанные черные башмаки, затем иду на совершенно восхитительный запах, от которого текут слюнки. В дверях кухни я теряю дар речи и замираю, как будто увидел мираж в пустыне.
        Меня приветствует аппетитная попка Ханны, склонившейся над духовкой. В розовых рукавицах Такера она достает противень с дымящейся лазаньей. При звуке моих шагов она оглядывается и улыбается.
        — О, привет. Как раз вовремя.
        Я лишь ошарашенно хлопаю глазами.
        — Гаррет? Алло?
        — Ты приготовила ужин?  — запинаясь произношу я.
        Радостное выражение на ее лице немного тускнеет.
        — Да. А что?
        Я слишком потрясен — и глубоко тронут,  — чтобы отвечать.
        К счастью, в дверях появляется Дин и делает это за меня:
        — Фантастический запах, куколка.
        За Дином подтягивается Такер.
        — Я накрою на стол,  — объявляет он.
        Вся троица запиливает на кухню. Такер и Дин устремляются вперед, чтобы помочь Ханне, а Логан стоит рядом со мной. Вид у него удивленный.
        — Она еще и готовить умеет?  — вздыхает он.
        Что-то в его тоне,  — нет, не что-то, а вполне отчетливая тоска — мгновенно настораживает меня. Черт. Неужели он в нее втюрился? Не может быть. Я считал, что приятель просто хочет переспать с ней, но судя по тому, как он сейчас на нее смотрит…
        Мне это совсем не нравится.
        — Слышь, чувак, даже не думай вынимать его из штанов,  — тихо говорю я, и Логан, который отлично знает, какие у меня в голове появились мысли, только хмыкает.
        — Черт, выглядит замечательно,  — говорит Такер, занося нож и лопатку над блюдом с лазаньей.
        Мы впятером садимся за стол, который Ханна успела не только вымыть, но и застелить бело-голубой скатертью. Если не считать мою маму, Ханна первая женщина, которая готовит мне ужин. И мне это типа… нравится.
        — Так ты будешь завтра наряжаться?  — спрашивает Такер у Ханны и кладет себе на тарелку очень скромный квадратный кусочек лазаньи.
        — Зачем?
        Такер смеется.
        — Хэллоуин, глупая.
        Ханна стонет.
        — О, черт. Уже завтра? Честное слово, я потерялась во времени.
        — У меня есть предложения насчет твоего костюма,  — включается в разговор Дин.  — Сексапильная медсестра. Хотя нет, мы живем в современном мире — сексапильная докторша. Ну-у, или сексапильный летчик ВМС.
        — Не собираюсь я наряжаться всякими сексапильными личностями, благодарю покорно. С меня достаточно того, что я буду раздавать напитки на празднике в общаге.
        Я хмыкаю.
        — Черт, так ты ввязалась во все это?  — Ежегодно празднование Хэллоуина в Брайаре представляет собой своего рода брожение по общежитиям: люди заходят в одно, получают бесплатный напиток и не спеша движутся к следующему. Я слышал, что на самом деле все гораздо веселее, чем кажется.
        Ханна пожимает плечами.
        — Я и в прошлом году стояла на раздаче. Достало страшно. Вы, ребята, если собираетесь пойти, лучше загляните в Бристоль-Хаус.
        — Я бы с радостью, прекрасная,  — игривым тоном говорит Логан, и я напрягаюсь.  — Только не рассчитывай, что и Джи придет.
        Она переводит взгляд на меня.
        — Ты не пойдешь на праздник?
        — Нет,  — отвечаю я.
        — А почему?
        — Потому что он ненавидит Хэллоуин,  — сообщает Дин.  — Он боится привидений.
        Я показываю ему средний палец. Но вместо того чтобы честно объяснить свою лютую ненависть к тридцать первому октября, я лишь пожимаю плечами и говорю:
        — Бессмысленный праздник с дурацкими традициями.
        Логан хмыкает.
        — Это в тебе говорит блюститель нравов.
        Такер заканчивает раздачу лазаньи, садится, накалывает на вилку первый кусок и кладет его в рот.
        — М-м-м, до чего же вкусно,  — говорит он с набитым ртом.
        Разговоры сразу же стихают, потому что все ужасно голодны после трехчасовой тренировки, а это означает, что мы превратились в дикарей. Не тратя зря времени, быстро расправляемся с лазаньей, чесночными тостами и «Цезарем» — в общем, со всем, что для нас приготовила Ханна. И я не преувеличиваю, говоря «расправляемся». К тому моменту, когда мы наедаемся, на блюдах и в мисках почти ничего не остается.
        — Эх, зря я не утроила порцию,  — с сожалением говорит Ханна, удивленно глядя на пустые тарелки. Она принимается убирать со стола, но Такер выпихивает ее из кухни.
        — Моя мама, Уэллси, научила меня хорошим манерам.  — Он строго смотрит на нее.  — Если для тебя кто-то готовит, то ты убираешь. Точка.  — Тут он замечает, что Логан и Дин пытаются слинять.  — Эй, дамы, а вы куда? А ну, задницы, быстро мыть посуду. Джи, ты освобождаешься от уборки, так как тебе предстоит везти домой нашего очаровательного шеф-повара.
        В коридоре я обхватываю Ханну за талию.
        — Ну почему ты не можешь быть выше?  — ворчу я, наклоняясь, чтобы чмокнуть ее.
        — А ты почему не можешь быть короче?  — парирует она.
        Я касаюсь ее губ.
        — Спасибо за ужин. Это действительно было очень мило с твоей стороны.
        Ее щеки окрашивает румянец.
        — Я подумала, что в долгу перед тобой… ну, ты понимаешь…  — Румянец становится ярче.  — Потому что ты бог секса и все такое прочее.
        Я хмыкаю.
        — Означает ли это, что каждый раз, когда я буду доводить тебя до оргазма, ты будет готовить мне еду?
        — Нет. Сегодняшний ужин был разовой сделкой. Больше никакой домашней готовки.  — Она приподнимается на цыпочки и шепчет мне на ухо: — А вот оргазм я получать буду.
        Как будто я мог бы сказать на это «нет».
        — Пошли, я отвезу тебя. Ведь завтра у тебя утренние пары, да?  — Я с удивлением обнаруживаю, что помню ее расписание.
        Я не могу точно сказать, что между нами происходит. Да, я согласился помочь ей с сексуальной проблемой, но… проблема решена, так? Она получила от меня, что хотела, и для этого нам даже не понадобилось по-настоящему заниматься сексом. Так что технически у нее нет поводов спать со мной. Или продолжать встречаться со мной, если на то пошло.
        Что до меня… ну, я не хочу иметь постоянные отношения. Для меня главной целью были и остаются хоккей, образование и участие в «Драфте[40 - NHL Entry Draft — ежегодное мероприятие НХЛ, во время которого молодые хоккеисты переходят в профессиональные команды.]» сразу после выпуска. Не говоря уже о том, чтобы произвести впечатление на скаутов, которые все чаще появляются на наших матчах. Сейчас сезон в полном разгаре, и это означает, что большая часть времени будет уходить на тренировки и игры, а меньшая на все остальное — или на всех остальных — что не относится к хоккею.
        Тогда почему мысль о том, что наше общение с Ханной закончится, вызывает столь сильное сожаление? Почему от нее щемит в груди?
        Ханна делает шаг в сторону двери, но я притягиваю ее к себе и снова целую, именно целую, а не чмокаю. В ней тут же вспыхивает ответный огонь, и я погружаюсь в этот жар, наслаждаясь ее вкусом, ее ароматом. Я не ждал появления Ханны в своей жизни. Иногда бывает, что ты случайно встречаешь человека, а потом пытаешься понять, как ты все это время жил без него. Как ты проводил дни, тусовался с друзьями и трахался с телками, если в твоей жизни не было такого важного человека.
        Ханна с тихим смехом отстраняется от меня.
        — Едем в гостиницу,  — шутит она.
        И я решаю, что, возможно, настало время пересмотреть свои взгляды на постоянные отношения.

* * *
        Ханна
        — Бва-ха-ха-ха-ха! С праздником!
        Я оборачиваюсь — стоя в гардеробной, я пытаюсь найти какую-нибудь экипировку для Хэллоуина, именно экипировку, а не костюм, потому что ненавижу наряжаться,  — и охаю при виде странного создания в дверях. Не понятно, что надето на Элли, мне удается разглядеть только голубое боди, кучу перьев и… неужто кошачьи уши?
        Я краду у Элли ее коронную фразу:
        — Кто, во имя этой божьей зеленой планеты, ты такая?
        — Я птицекошка.  — Она смотрит на меня как на несмышленыша.
        — Ага, птицекошка. Ну, ладно… а почему?
        — Потому что я не смогла решить, кем мне хочется быть, кошкой или птичкой, а Шон предложил, чтобы я была и тем и другим, вот я и нарядилась, понимаешь? Потрясная идея, правда?  — Она радостно улыбается.  — Я уверена, что он решил так пошутить, а я приняла его предложение как руководство к действию.
        Я хохочу.
        — Шон пожалеет, что не предложил что-нибудь не такое нелепое, например, сексапильная медсестра, или эротичная ведьмочка, или…
        — Сексапильный призрак, сексапильное дерево, сексапильная коробка «Клинекса»,  — вздыхает Элли.  — Ха, достаточно поставить слово «сексапильный» перед любым существительным, и костюм готов! Ведь суть в чем: если хочешь нарядиться потаскушкой, почему бы просто не вести себя как потаскушка? Знаешь что? Я ненавижу Хэллоуин.
        Я хмыкаю.
        — Тогда зачем ты идешь туда? Поехала бы лучше к Гаррету. Он сегодня хандрит дома.
        — Серьезно?
        — Он ярый противник Хэллоуина,  — объясняю я, хотя нутром чувствую, что дело обстоит не совсем так.
        Как ни странно, но я почти уверена, что у него есть серьезный повод ненавидеть Хэллоуин. Возможно, много лет назад в этот день с ним произошло что-то ужасное, например, в детстве на него напали хулиганы. Или, может, после праздника его неделями мучили кошмары, как случилось со мной, когда я в двенадцать лет посмотрела своей первый и единственный фильм о Майкле Майерсе.
        — Как бы то ни было, но Шон ждет меня внизу, так что я пошла.  — Элли подскакивает ко мне и громко чмокает меня в щеку.  — Желаю тебе хорошо повеселиться, когда вместе с Трейси будешь стоять на раздаче.
        Ага, как же. Я уже сожалею о том, что согласилась помогать Трейси. Я не в том настроении, чтобы всю ночь обслуживать пьяных сокурсников, забредающих в Бристоль-Хаус, и выдавать им напитки и стаканчики «Джелло». Если честно, чем больше я думаю об этом, тем сильнее мне хочется отказаться, особенно когда я представляю, как Гаррет скучает один дома, хмурится, глядя на свое отражение в зеркале, и, как в тюрьме, бросает теннисный мячик об стену.
        Вместо того чтобы продолжить поиски своего костюма-некостюма, я выхожу в коридор и стучусь в дверь Трейси.
        — Я сейчас!  — Она появляется почти через минуту и одной рукой продолжает расчесывать рыжие вьющиеся волосы, а другой — накладывать на лицо белую пудру.
        — Привет,  — говорит Трейси.  — С праздником!
        — С праздником.  — Я замолкаю.  — Послушай… ты не будешь меня очень сильно ненавидеть, если я на этот раз сачкану? И если я воткну булавку поглубже и попрошу у тебя взаймы машину?
        В ее глазах тут же отражается неподдельное разочарование.
        — Ты не пойдешь? А почемуууу?
        Черт, я очень надеюсь, что она не расплачется. Трейси из тех девчонок, которые рыдают по каждому поводу, хотя, если честно, я считаю, что ее слезы — крокодиловы, потому что уж больно быстро они высыхают.
        — У моего друга сегодня нелегкая ночь,  — смущаясь, говорю я.  — Ему нужна поддержка.
        Она с подозрением оглядывает меня с ног до головы.
        — А этого друга, случайно, зовут не Гарретом Грэхемом?
        Я подавляю вздох.
        — С чего ты решила?
        — Элли сказала, что вы встречаетесь.
        Куда ж без Элли.
        — Мы не встречаемся, но, да, он тот друг, о котором я говорю,  — признаюсь я.
        К моему удивлению, на лице Трейси появляется широченная улыбка.
        — Так почему ты с этого и не начала, дуреха? Естественно, я не буду тебя удерживать, если ты собираешься трахаться с Гарретом Грэхемом! Имей в виду: я заочно буду с тобой, потому что… если бы этот красавчик хотя бы улыбнулся мне, я бы тут же сбросила трусики.
        Я не желаю касаться ни одного аспекта этого заявления, поэтому просто пропускаю его мимо ушей.
        — Ты точно справишься?
        — Да, все будет в порядке.  — Она машет рукой.  — Ко мне из Брауна приехала двоюродная сестра, так что я ее и подряжу.
        — Я все слышу!  — раздается из комнаты женский голос.
        — Спасибо, что не обижаешься,  — с благодарностью говорю я.
        — Всегда пожалуйста. Секунду.  — Трейси исчезает, потом возвращается с болтающимися на указательном пальце ключами от машины.  — Не знаю, как ты относишься к секс-видео, но если будет возможность, постарайся заснять все, что вы с ним будете делать.
        — Вот этого я точно не буду делать.  — Забираю ключи и улыбаюсь.  — Желаю повеселиться, детка.
        Вернувшись в свою комнату, я беру свой телефон с дивана в гостиной и пишу сообщение Гаррету.
        Я: ТЫ ДОМА?
        Он: УГУ.
        Я: ОТБИЛАСЬ ОТ РАЗДАЧИ. МОЖНО ПРИЕХАТЬ?
        Он: РАД, ЧТО ТЫ ОБРАЗУМИЛАСЬ, ДЕТКА. БЕГОМ КО МНЕ.
        Глава 29
        Гаррет
        Когда входная дверь хлопает, меня охватывает тревога: а вдруг Ханна решила нарядиться в какой-нибудь нелепый костюм, чтобы привнести праздничное настроение и заманить меня на эту вечеринку в общежитие.
        К счастью, она выглядит как обычная Ханна, когда заходит в гостиную. В том смысле, что выглядит она чертовски здорово, и мой член немедленно салютует ей. Ее волосы собраны в низкий «хвост», челка зачесана на одну сторону, свободный красный свитер отлично сочетается с черными трикотажными брючками в обтяжку. Носки, естественно, неоново-розовые.
        — Привет.  — Она плюхается на диван рядом со мной.
        — Привет.  — Я обнимаю ее за плечи и целую в щеку, и мне это кажется самым естественным на свете.
        Не знаю, только ли у меня такое чувство, но Ханна не отстраняется и не ехидничает по поводу «излишне дружеского поцелуя». Я воспринимаю это как многообещающий признак.
        — Так почему ты слиняла с тусовки?
        — Настроения не было. Я все представляла, как ты сидишь тут один и рыдаешь в три ручья, и мне так стало тебя жалко.
        — Никто не рыдает, дурында.  — Я киваю в сторону телевизора, где показывают скучнейший документальный фильм о молоке.  — Просто изучаю процесс пастеризации.
        Она изумленно таращится на меня.
        — Вы, ребята, платите деньги за подписку на тысячи каналов, а ты предпочитаешь смотреть вот это?
        — Ну, я переключился на него и увидел коровье вымя, ну, ты понимаешь, это возбудило меня, так что…
        — Фу!
        Я от души хохочу.
        — Шучу, детка. Скажу честно: в пульте сдохли батарейки, а мне было лень вставать и переключать канал. До того как появились коровы, я смотрел удивительно злой мини-сериал о гражданской войне.
        — Ты ведь любишь историю, да?
        — Это интересно.
        — Не все. Что-то интересно, а что-то нет.  — Ханна кладет голову мне на плечо, и я принимаюсь рассеянно поигрывать прядью, выбившейся из ее «хвоста».  — Сегодня утром мама огорошила меня,  — признается она.
        — Да? И каким же образом?
        — Она позвонила и сказала, что, вероятно, родители не смогут уехать из Рэнсома на Рождество.
        — Из Рэнсома?  — не понимаю я.
        — Это мой родной город. Рэнсом, штат Индиана.  — В ее голосе слышится горечь.  — А еще он известен тем, что стал моим личным адом.
        Мое настроение мгновенно меняется.
        — Из-за?..
        — Изнасилования?  — Ханна сдержанно улыбается.  — Не бойся произносить это слово. Оно не заразно.
        — Знаю.  — Я сглатываю.  — Просто мне не нравится произносить его, тогда то, что случилось, становится более… реальным, что ли. И я до сих пор не могу переварить мысль, что все это случилось с тобой.
        — Но случилось,  — тихо говорит она.  — Ты же не можешь делать вид, будто не случилось.
        Между нами ненадолго повисает молчание.
        — Так почему родители не могут увидеться с тобой?  — спрашиваю я.
        — Деньги.  — Она вздыхает.  — К твоему сведению: если ты подкатывал ко мне в надежде, что я богатая наследница, имей в виду, что я учусь в Брайаре на полной стипендии и получаю финансовую помощь на расходы. Моя семья разорена.
        — Убирайся.  — Я указываю на дверь.  — Серьезно. Убирайся прочь.
        Ханна показывает мне язык.
        — Смешно.
        — Уэллси, мне плевать, сколько денег у твоей семьи.
        — И это говорит миллионер.
        Я тут же напрягаюсь.
        — Миллионер не я, а мой отец. Это большая разница.
        — Наверное.  — Она пожимает плечами.  — В общем, мои родители завалены целой горой из долгов. И в этом…  — Девушка замолкает, и я вижу боль в ее зеленых глазах.
        — Что в этом?
        — И в этом виновата я,  — признается она.
        — Очень сильно сомневаюсь.
        — Нет, на самом деле,  — грустно настаивает она.  — Им пришлось еще раз заложить дом, чтобы расплатиться с адвокатами. По делу в отношении Аарона, того парня, который…
        — Должен сидеть в тюрьме,  — заканчиваю я, потому что, если честно, не хочу, чтобы она еще раз произнесла слово «изнасилование». Каждый раз, когда я представляю, что этот мерзавец сделал с ней, я буквально белею от гнева, кулаки непроизвольно сжимаются, и меня так и подмывает врезать по чему-нибудь.
        Суть в том, что я всю жизнь работал над собой, стараясь контролировать свой характер. Пока я взрослел, моей постоянной эмоцией был гнев, но, к счастью, я нашел для него здоровый выход — хоккей, спорт, позволяющий мне набрасываться на соперника в безопасном, регламентированном пространстве.
        — Он не сел в тюрьму,  — говорит Ханна.
        Я изумленно смотрю на нее.
        — Шутишь, да?
        — Нет.  — В ее глазах загорается какой-то странный огонь.  — В тот вечер… когда все случилось… я вернулась домой… родителям хватило одного взгляда, чтобы понять: произошло что-то плохое. Я даже не помню, что говорила им. Помню только, что они вызвали полицию и отвезли меня в больницу, у меня взяли анализы, меня допросили. Я была в полнейшем смятении. Я не хотела говорить с копами, но мама сказала, что я должна быть храброй и рассказать им все, чтобы они остановили его и чтобы такое больше ни с кем не повторилось.
        — Похоже, твоя мама очень умная женщина,  — хрипло говорю я.
        — Это так.  — Голос Ханны дрожит.  — В общем, Аарона арестовали, потом выпустили под залог, так что я поневоле виделась с этим подонком и в городе, и в школе…
        — Ему позволили вернуться в школу?  — Я не верю своим ушам.
        — Он должен был держаться от меня на расстоянии не менее ста метров, но в школу ему вернуться разрешили.  — Она грустно усмехается.  — Я говорила тебе, что его мамаша — мэр Рэнсома?
        Меня аж трясет.
        — Черт.
        — А его отец — глава нашего прихода.  — Она безрадостно смеется.  — Семейка Аарона практически управляет городом, так что мне даже удивительно, что копы вообще арестовали его. Я слышала, его мамаша подняла страшный хай, когда они заявились к ним в дом. Пардон, в особняк.  — Ханна замолкает.  — Короче, было несколько предварительных слушаний и снятие показаний под присягой, и мне в суде пришлось сидеть напротив него и видеть эту наглую рожу. После месяца такой вот возни судья наконец-то решил, что для судебного разбирательства нет достаточных улик, и отказал в иске.
        Ужас обрушивается на меня сильнее, чем туша Грега Бракстона.
        — Ты серьезно?
        — Еще бы.
        — Но они же взяли все полагающиеся в этом случае анализы, потом твои свидетельские показания…  — говорю я.
        — Медицинские анализы показали лишь наличие крови и разрывов…  — Она краснеет.  — Я была девственницей, и его адвокат стал утверждать, что все это могло быть результатом потери невинности. А потом было слово Аарона против моего.  — Она снова смеется, на этот раз весело.  — Вернее, это были мои показания против его показаний и показаний трех его друзей.
        Я хмурюсь.
        — В смысле?
        — Его приятели соврали под присягой и заявили судье, что в тот вечер я по доброй воле приняла наркотик. Ой, и что я несколько месяцев вешалась на Аарона, так что, естественно, он не смог противостоять искушению взять то, что само идет в руки. Их послушать, получается, что я величайшая наркоманка и шлюха на планете. Было дико унизительно.
        До этого момента я не понимал значения выражения «слепая ярость». Потому что от одной мысли, что Ханне пришлось пройти через все это, во мне поднимается сильнейшее желание прикончить всех в этом крохотном, богом забытом городишке.
        — Дальше еще хуже,  — предупреждает она, когда замечает выражение на моем лице.
        Я издаю стон.
        — Господи, я больше не могу это слушать.
        — А.  — Девушка смущенно отводит глаза.  — Извини. Забудь.
        Я быстро хватаю ее за подбородок и поворачиваю лицом к себе.
        — Это фигура речи. Мне нужно все знать.
        — Ладно. В общем, после того как обвинения были сняты, на меня и на моих родителей ополчился весь город. Все пересказывали друг другу всякие гадости про меня. Я потаскуха. Я соблазнила бедного мальчика. Я оклеветала бедняжку. И все в таком роде. Кончилось тем, что мне пришлось до конца семестра перейти на домашнее обучение. А потом мамаша-мэр и папаша-пастор подали на мою семью в суд.
        У меня отвисает челюсть.
        — Черт, не может быть.
        — Черт, может. Они заявили, что мы причинили их сыну эмоциональный ущерб, оклеветали его. Там было еще много дерьма, я всего не помню. Судья не присудил им всего, чего они хотели, но постановил, что мои родители должны оплатить судебные издержки семейки Аарона. А это означало, что им придется оплачивать судебные издержки обеих сторон.  — Ханна судорожно сглатывает.  — Тебе известно, какой счет нам выставил наш адвокат за все дни, проведенные в суде?
        Я страшусь того, что сейчас услышу.
        — Две «штуки».  — Ее губы изгибаются в горькой улыбке.  — А ведь это был дешевый адвокат. Так что представь, какой счет выставил адвокат мамаши-мэра. Моим родителям пришлось во второй раз заложить дом и еще взять кредит, чтобы расплатиться.
        — Дерьмо.  — Я в буквальном смысле чувствую, как сердце у меня в груди раскалывается на мелкие кусочки.
        — Из-за меня они завязли в этом мерзком городишке,  — ровным голосом говорит Ханна.  — Папа не может бросить работу на лесопилке, потому что там заработок постоянный, а нам нужны деньги. Но он хотя бы работает в соседнем городе. Когда мои родители появляются в Рэнсоме, их неизбежно встречают презрительные взгляды и перешептывания. Они не могут продать дом, потому что потеряют на этом деньги. И из-за денег они не могут позволить себе увидеться со мной в этом году. А я, неблагодарная дочь, не могу вернуться туда, чтобы повидаться с ними. Только я не могу сделать это, Гаррет. Я никогда не смогу туда вернуться.
        Я ее не осуждаю. Черт, у меня точно такое же отношение к отцовскому дому в Бостоне.
        — Родители Аарона все еще живут там. Он каждое лето приезжает к ним.  — Она с беспомощным видом смотрит на меня.  — Как я могу вернуться туда?
        — А ты хоть раз возвращалась после того, как поступила в колледж?
        Ханна кивает.
        — Один раз. Как-то нам с папой нужно было поехать в хозяйственный, и там мы столкнулись с папашами двух приятелей Аарона, тех самых подонков, которые соврали, чтобы обелить его. Один из папаш выдал оскорбительный комментарий, типа, смотрите, шлюха со своим отцом приехали за гвоздями — наверняка ей нравится, когда ее распинают. Или похожую глупость. И мой папа не выдержал.
        Я с шумом втягиваю в себя воздух.
        — Он пошел за говорившим и хорошенько отдубасил его, прежде чем их разняли. Естественно, как бы случайно в тот момент мимо магазина проходил помощник шерифа, и он арестовал папу за нападение.  — Хана на секунду замолкает.  — Обвинения с него сняли, когда хозяин заявил, что моего папу спровоцировали. Думаю, в Рэнсоме еще осталась пара-тройка честных людей. Но больше я туда не возвращалась. Я боюсь, что столкнусь с Аароном, и тогда… не знаю. Убью его за то, что он сделал с моей семьей.
        Ханна упирается подбородком мне в плечо, и я ощущаю исходящие он нее волны тоски.
        Я не знаю, что сказать. На ее долю выпали жестокие испытания, и все же… я ее понимаю. Я знаю, каково это — ненавидеть человека так, что бежишь прочь, лишь бы не видеть его рожу. Потому что в противном случае ты не знаешь, что будет. Не знаешь, на что ты способен.
        Я нарушаю тишину, и мой голос звучит хрипло:
        — В первый раз отец ударил меня именно на Хэллоуин.
        Ханна в ужасе вскидывает голову.
        — Что?
        Я бы и рад не продолжать, но после той истории, что она рассказала мне, я не могу остановиться. Мне нужно, чтобы Ханна поняла: она не единственная, кто мучается от гнева и отчаяния.
        — Мне было двенадцать, когда это случилось. Через год после смерти мамы.
        — Ох. Я такого даже и не предполагала.  — Я вижу в ее глазах не жалость, а искреннее сочувствие.  — У меня было ощущение, что ты не любишь своего отца — я догадалась по тому, как ты рассказывал про него,  — но не понимала, что это из-за того…
        — Что он бил меня?  — с горечью договариваю я.  — Мой отец не такой, каким притворяется перед всем миром: мистер Звезда хоккея, семьянин, благотворитель. Это он на бумаге само совершенство, понимаешь? Но дома, он… черт, он самое настоящее чудовище.
        Ханна сплетает свои пальцы с моими, я чувствую, какие они теплые. Я сжимаю ее руку, стараясь отвлечься от физической боли, разлившейся в груди.
        — Я даже не знаю, из-за чего он на меня так дико взъелся в тот вечер. Я играл с ребятами в «кошелек или жизнь», потом вернулся домой, мы, должно быть, о чем-то говорили с ним, он, должно быть, что-то орал — я не помню. Помню только подбитый глаз и сломанный нос — я был слишком потрясен тем, что он поднял на меня руку.  — Я издаю сухой смешок.  — А потом это стало происходить регулярно. Хотя отец больше ничего мне не ломал. Потому что любой перелом вывел бы меня из строя, а ему нужно было, чтобы я мог играть в хоккей.
        — И сколько это продолжалось?  — шепчет она.
        — Пока я достаточно не окреп, чтобы дать сдачи. Мне повезло, я терпел эти измывательства года три, может, четыре. А мама жила в этом целых пятнадцать. Ну, если допустить, что он стал бить ее в день их знакомства. Она никогда не рассказывала мне, как долго это продолжается. Ханна, хочешь начистоту?  — Я смотрю ей в глаза, заранее стыдясь того, что собираюсь сказать.  — Когда мама умерла от рака легких…  — От нервного напряжения меня почти тошнит.  — Я испытал облегчение. Потому что это означало, что ей больше не надо страдать.
        — Она могла бы уйти от него.
        Я мотаю головой.
        — Отец бы убил ее. Никто не смеет бросать Фила Грэхема. Никто не смеет разводиться с ним, потому что это будет пятно на его безупречной репутации, а он такого не потерпит.  — Я вздыхаю.  — Если у тебя возник логичный вопрос, то мой отец не пьет, не сидит на таблетках. Он просто… болен, я думаю. Он по малейшему поводу выходит из себя и знает только один способ решения проблем: кулаками. А еще он самовлюбленный болван. Я никогда не сталкивался с тем, чтобы люди так упивались собой, были так заносчивы. В нас с мамой он видел что-то вроде бутафории. Престижная жена. Престижный сын. Ему плевать на всех, кроме самого себя.
        Я никогда никому об этом не рассказывал. Ни Логану, ни Таку. Ни даже Берди, мастеру хранить секреты. Все, что относится к моему отцу, я держу в себе. Потому что правда слишком горька, и у очень многих в этом мире возникло бы искушение заработать на этой истории пару баксов. И дело не в том, что я не доверяю друзьям. Доверяю, но когда у тебя уже есть печальный опыт, когда ты уже успел разочароваться в человеке, которому, как считается, должен был доверять всю свою жизнь, желание давать людям оружие против себя сразу пропадает.
        Но Ханне я доверяю. Я верю, что она никому ничего не расскажет, и то, что я открылся ей, сняло тяжелое бремя с моих плеч.
        — Вот так,  — говорю я,  — в последний раз, когда я праздновал этот чертов Хэллоуин, мне едва не вышиб мозги собственный отец. Не очень-то радостное воспоминание, да?
        — Да.  — Свободной рукой она гладит меня по щеке, поросшей щетиной — сегодня мне было лень бриться.  — А знаешь, что мне обычно говорил мой психотерапевт? Лучший способ избавиться от плохих воспоминаний — это заменить их хорошими.
        — Проще сказать, чем сделать.
        — Может быть, но ведь от попытки вреда не будет, правда?
        У меня перехватывает дыхание, когда Ханна садится на меня верхом. Я бы в жизни не поверил, что после столь тяжелого разговора может возникать эрекция, но мой член набухает, едва она поудобнее устраивается у меня на коленях. Она целует меня нежно и ласково, и я недовольно ворчу, когда она вдруг отстраняется от меня.
        Хотя мое недовольство длится недолго, потому что в следующее мгновение я понимаю, что Ханна спустилась на пол и теперь достает мой член из спортивных штанов.
        Мне часто делали минет. Это не хвастовство, это правда. Но когда мой член в рот берет Ханна, у меня тут же подтягиваются яйца, а сам член возбужденно пульсирует, как в первый раз, когда его коснулся девичий язык.
        Я был готов кончить сразу, как только ощутил влажный жар ее рта. Одной рукой она гладит мне бедра, а другой плотно сжимает член и большим пальцем поглаживает чувствительное место на головке. Каждое движение ее рта и пальца все глубже и глубже вгоняет меня в чистое, блаженное опьянение.
        Мои бедра сами начинают двигаться. Я не могу сдержать их. Я не могу помешать себе вталкивать свой член ей в рот. Я непроизвольно хватаю ее за волосы, чтобы подставить ее рот под него. Она, кажется, не возражает. Мои неистовые толчки вызывают у нее стон, и этот чувственный звук вызывает во мне волну трепета.
        Я схожу с ума от высочайшего наслаждения. Мне уже не верится, что были времена, когда эта девчонка не вызывала у меня страстного желания. Когда мне отчаянно не хотелось бы трахнуть ее.
        Только открыв глаза, я понимаю, где мы находимся. Мои товарищи на вечеринке, но завтра рано утром у нас тренировка, а послезавтра игра, и это значит, что сегодня они вернутся рано. И еще это значит, что они могут войти в любой момент.
        Я прикасаюсь к щеке Ханны.
        — Пошли наверх. Я не знаю, когда вернутся ребята.
        Она без единого слова встает и протягивает мне руку.
        Я беру ее ладонь в свою и веду наверх.

* * *
        Ханна
        Гаррет не включает свет.
        Он запирает дверь, и в темноте я вижу, как блестят его глаза. Он раздевается с такой скоростью, что мне становится смешно. Я любуюсь его обнаженным телом, мне нравится, как перекатываются под кожей мышцы, когда он делает шаг ко мне.
        — А ты почему еще одета?  — тихо спрашивает он.
        — Потому что не все так искусны в раздевании.
        — Это же просто, детка. Давай я помогу тебе.
        Я подаюсь вперед, когда он засовывает руки мне под свитер и медленно поднимает его вверх. Прежде чем снять его, он целует меня в ложбинку. Чтобы стащить с меня брюки, он опускается на колени, и я кожей чувствую прикосновение его жестких ладоней.
        Я вижу перед собой только его темноволосую макушку, и это зрелище настолько эротично, настолько возбуждающе, что я не могу оторвать от него глаз. Когда его рот добирается до того бугорка, который пульсирует от желания, от острого наслаждения я едва удерживаюсь на ногах и вцепляюсь в его волосы, чтобы не упасть.
        — Не надо,  — говорю я.  — Я не устою, если ты продолжишь в таком духе.
        Он хмыкает, встает и легко, будто пушинку, подхватывает меня на руки.
        Мы с хохотом падаем на кровать и ложимся на бок, лицом друг к другу. Мы оба обнажены, и это кажется мне совершенно естественным.
        То, что говорит Гаррет, настолько абсурдно, что я даже теряюсь.
        — Я думал, твое имя начинается на М.
        — Ты думал, меня зовут Манна?
        Он усмехается.
        — Нет, я думал, что тебя зовут или Мона, или Молли, или Маккензи. Главное, что имя начинается с М.
        Я не знаю, то ли обижаться, то ли смеяться.
        — Что ж…
        — Почти два месяца. Представляешь, Ханна, я прожил два месяца, не зная твоего имени.
        — Но мы же не были знакомы.
        — Ты-то знала, как меня зовут.
        Я вздыхаю.
        — Все знают, как тебя зовут.
        — Как я мог так долго жить, не зная тебя, а? Почему только какая-то дурацкая переэкзаменовка заставила меня заметить тебя?
        Судя по голосу, он так искренне расстроен, что я поспешно целую его, чтобы утешить.
        — Все это не имеет значения. Теперь ты меня знаешь.
        — Знаю,  — с жаром произносит он, чуть-чуть сползает вниз и хватает губами мой сосок.  — Я знаю, что когда я делаю вот так…  — Он втягивает сосок, и у меня вырывается стон.  — …ты стонешь так громко, что можно разбудить мертвых. А еще я знаю, что когда я делаю вот так, твои бедра тут же тянутся к моему члену.  — Он проводит языком по другому соску, и я непроизвольно подаюсь бедрами вперед, но натыкаюсь на пустоту.
        Гаррет приподнимается на одном локте.
        — А еще я знаю, что ты мне очень нравишься,  — говорит он.
        Я коротко смеюсь.
        — Ты мне тоже нравишься.
        — Я серьезно. Ты действительно дико нравишься мне.
        Я не знаю, как на это реагировать, поэтому просто притягиваю его к себе и целую. А потом все сливается в один сладостный миг. Гаррет ласкает меня руками и губами, и наслаждение уносит меня в прекрасные дали, где существуем только мы вдвоем. Он отрывается от меня и тянется к тумбочке, и мое сердце начинает биться еще быстрее, потому что я понимаю, за чем и что будет дальше. В темноте я вижу, как он надевает презерватив, но вместо того чтобы лечь на меня, он перекатывается на спину и хриплым, дрожащим от вожделения голосом говорит:
        — Сядь на меня.
        Я встаю над ним на колени и одной рукой обхватываю его член. Он длинный и большой, но зато в такой позе я могу контролировать, как глубоко он может войти в меня. Мой пульс мчится галопом, как скаковая лошадь, когда я начинаю осторожно опускаться, дюйм за дюймом, испытывая при этом восхитительные ощущения, и член погружается в меня полностью. Мышцы влагалища сжимаются вокруг него, и от судорожного выдоха Гаррета по мне проходит трепет.
        — Как здорово.  — Пальцы Гаретта впиваются мне в бедра.  — Ну а теперь рассказывай о своей бабушке.
        — Сейчас?
        Его голос звучит очень напряженно.
        — Да, сейчас. Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь, но ты такая тугая, что… нет, я не буду рассказывать, какая ты тугая. Так как зовут бабушку?
        — Сильвия.  — Я изо всех сил сдерживаю смех.
        Его дыхание становится все более громким.
        — Где она живет?
        — Во Флориде. В доме престарелых.  — У меня на лбу выступают капельки пота, потому что Гаррет не единственный, кто почти вплотную подошел к точке невозврата. Моим бедрам хочется двигаться. Мое тело настоятельно нуждается в освобождении.
        — Ладно, хватит,  — говорит Гаррет, и в темноте я вижу, как его белые зубы обнажаются в улыбке.  — Я добрый. Разрешаю двигаться дальше.
        — Слава богу.
        Я приподнимаюсь и резко опускаюсь вниз.
        То, что я испытываю, абсолютно внове для меня. Я двигаюсь быстро, с каким-то странным ожесточением, но мне этого мало. Мне нужно больше и больше, и случайно я обнаруживаю, что если сильно наклониться вперед и тереться клитором о его лобок, то наслаждение будет значительно сильнее.
        Я ложусь на его твердую как камень грудь и, целуя его в шею, чувствую, как горяча его кожа. Он весь горит, сердце бухает у него в груди. Я приподнимаю голову и вижу его лицо. Выражение неземного блаженства, яркий блеск его глаз — все это завораживает меня. Я полностью фокусируюсь на нем, и оргазм становится для меня полнейшим сюрпризом.
        — А-а-а!  — кричу я, когда мое тело содрогается в спазмах.
        Гаррет гладит меня по спине, а я судорожно хватаю ртом воздух.
        — Ханна… о, какая ты горячая.
        По моему телу еще проходят редкие судороги, когда он принимается двигаться. Он врывается в меня, заполняя меня всю, его движения ускоряются, ускоряются, и вдруг он со стоном на мгновение замирает, изогнувшись. Его лицо напряжено, брови сведены к переносице, и может показаться, что все это от боли. Но я-то знаю, что боль тут ни при чем. Я целую его в шею, а он бьется подо мной в судорогах и так сильно прижимает меня к себе, что я едва не задыхаюсь.
        Потом, когда наше дыхание выровнялось и презерватив был выброшен, Гаррет ложится на бок и подтягивает меня к себе. Под его тяжелой рукой мне спокойно и тепло, я чувствую себя драгоценностью, бережно уложенной в уютный футляр. Особенно мне приятно, как Гаррет нежно поглаживает меня по животу. Он прижимается губами к моей шее, и мне кажется, что я никогда не испытывала такого абсолютного умиротворения.
        — Останься на ночь,  — тихо говорит он.
        — Не могу,  — отвечаю я.  — Я должна вернуть машину Трейси.
        — Скажи, что ее угнали,  — предлагает он.  — Я подтвержу.
        Я смеюсь.
        — Ни за что. Она убьет меня.
        Гаррет ложится щекой мне на плечо, а свой член упирает мне в ягодицы. Он довольно вздыхает.
        — У тебя самая сладкая попка на планете.
        Я не представляю, как наши отношения добрались до вот этого момента. Только недавно я гнала Гаррета прочь — и вот я нежусь в постели рядом с ним. Странная это штука, жизнь.
        — Эй,  — говорит он чуть позже,  — а ты работаешь в пятницу вечером?
        — Нет, а что?
        — Завтра мы играем в Гарварде.  — Он колеблется.  — Может, придешь на игру?
        Я тоже колеблюсь. Я чувствую, что все глубже увязаю в сложившейся ситуации. Сегодня я рассказала ему то, что не рассказывала никому, да и правду о его отце мало кто знает, в этом я уверена. Однако я не хочу спрашивать у него, что все это значит. Боюсь, я и так придаю всему этому слишком большое значение.
        И еще боюсь, что наши отношения становятся все более реальными.
        — Возьми мой джип,  — добавляет он.  — Я поеду на автобусе с командой, так что машина все равно не понадобится.
        — Можно взять с собой Элли?
        — Конечно.  — Гаррет целует меня в плечо, и у меня по телу пробегают мурашки.  — Бери с собой кого хочешь. Нам нужна поддержка. Играть на чужом поле тяжело, потому что за нас никто не болеет.
        Я сглатываю странный комок в горле.
        — Ладно. Думаю… так и сделаю.
        Мы снова молчим, и я вдруг обнаруживаю, что мне в ягодицу упирается что-то твердое.
        — Ты серьезно?  — смеюсь я.  — Опять?
        Он хмыкает.
        — Кто у нас на днях издевался над моими способностями? Стыдно. Дурашка.
        Все еще смеясь, я переворачиваюсь на другой бок и прижимаюсь к нему всем телом.
        — Второй раунд?  — спрашиваю я. Он находит мои губы.
        — Угу.
        Глава 30
        Ханна
        — Просто не верится, что все это происходит на самом деле,  — заявляет Декстер — раз в тысячный, наверное,  — с заднего сиденья джипа Гаррета.
        Сидящая рядом с ним Стелла вздыхает и соглашается с ним — тоже раз в тысячный:
        — А я знаю, ясно? Мы едем в машине Гаррета Грэхема. Мне так и хочется представить себя Керри Андервуд[41 - Американская певица в стиле кантри, замужем за американским хоккеистом Майком Фишером.] и нацарапать свое имя на кожаной обивке.
        — Не смей!  — приказываю я с водительского сиденья.
        — Успокойся, не буду. Но я чувствую, что если не оставлю свою метку в этой машине, то никто не поверит, что я ехала в ней.
        Черт, я тоже не верю, что она едет в этой машине. Я не удивилась, когда Элли обрадовалась возможности поехать со мной,  — ведь она все еще собирает сведения о наших с Гарретом отношениях, однако я пришла в полное изумление, когда Стелла и Декс изъявили настойчивое желание поехать.
        В начале пути оба как минимум дважды спрашивали у меня, есть ли что-нибудь между мной и Гарретом. Я отвечала, как обычно: «мы просто тусуемся иногда». Но теперь мне трудно убедить в этом даже саму себя.
        По дороге мы слушаем музыку. Мы с Дексом поем, и наши гармонии, как это ни странно, великолепны — почему, черт побери, я не попросила его спеть со мной дуэтом? Стелла и Элли даже под дулом пистолета не смогли бы попасть в ноты, но на припеве они присоединяются к нам. В общем, когда я заезжаю на парковку перед хоккейным стадионом, мы все в приподнятом настроении.
        Я раньше не бывала в Гарварде, и мне жаль, что сегодня нет времени, чтобы осмотреть кампус. Мы уже опаздываем, и мне приходится поторапливать своих друзей, чтобы успеть найти места. Меня поразили размеры и современное оснащение стадиона, а также количество зрителей, собравшихся на матч. К счастью, находятся четыре свободных места как раз рядом с сектором «Брайара». Из еды и напитков мы ничего не покупаем, потому что в машине объелись чипсами и попкорном.
        — Итак, как играют в эту игру?  — спрашивает у меня Декстер.
        Я усмехаюсь.
        — Ты серьезно?
        — Да, серьезно. Я, Хан-Хан, черный мальчик из Билокси[42 - Город в США, штат Миссисипи.]. Что, черт побери, я могу знать о хоккее?
        — Резонно.
        Пока Элли и Стелла оживленно обсуждают семинар по актерскому мастерству, я коротко объясняю Декстеру, чего ему ждать. Но когда игроки появляются на катке, вдруг понимаю, что сама плохо себе это представляла. Я впервые смотрю хоккей вживую и не ожидала таких диких криков толпы, такого оглушающего рева динамиков и такой молниеносной скорости у игроков.
        На черно-серебристой фуфайке Гаррета стоит номер сорок четыре, но я и без номера знаю, где он. Он — центр нападения, и едва судья производит вбрасывание, он тут же забирает шайбу и передает ее Дину, которого я считала крайним нападающим, но он оказывается защитником.
        Все мое внимание сосредоточено на Гаррете, поэтому я не замечаю других игроков. Он… завораживает. Он и так высокий, а на коньках кажется огромным. И он такой быстрый, что я просто не успеваю следить за ним. Он буквально летает по льду, охотясь за шайбой, которую у нас отбирает «Гарвард», и делает пасы с мастерством профессионала. «Брайар» ведет благодаря голу, забитому, как объявляет комментатор, «Джейкобом Бердероном», и до меня не сразу доходит, что это Берди, темноволосый старшекурсник, с которым я познакомилась в «Малоуне».
        Часы на табло показывают, что кончается первый период, и когда я уже думаю, что «Гарварду» счет не сравнять, один из нападающих команды соперников мощным броском отправляет шайбу мимо Симмса в ворота.
        Едва только игроки скрываются в раздевалках, Декс пихает меня в бок и говорит:
        — А знаешь, это не так уж и плохо. Может, я тоже начну играть в хоккей.
        — А ты кататься умеешь?  — спрашиваю я.
        — Не-а. Но вряд ли это так сложно, а?
        Я хмыкаю.
        — Лучше занимайся музыкой,  — советую я.  — А если ты на самом деле решил уйти в спорт, играй в футбол. Ты будешь в самый раз для Брайара.
        Как я слышала, наша футбольная команда показала худший результат за многие годы, выиграв всего три из восьми игр. Но Шон говорил, что у них все равно есть шанс реабилитироваться после сезона, если, цитирую: «они, мать их, возьмут себя в руки и начнут, мать их, выигрывать». Мне искренне жаль Бо, на той вечеринке я получила огромное удовольствие, поболтав с ним.
        Стоило мне подумать о Бо, как перед моим внутренним взором появляется лицо Джастина.
        Черт.
        У нас же с ним в воскресенье вечером свидание за ужином.
        Как же я могла забыть об этом?
        «Потому что ты слишком увлеклась сексом с Гарретом».
        Ага, именно так.
        Закусив губу, я спорю с самой собой, решая, что делать. Я всю неделю не вспоминала о Джастине, однако это не отменяет того факта, что я думала о нем весь семестр. Ведь что-то же привлекало меня в нем, и я не могу это игнорировать. Кроме того, я не знаю, что происходит между мной и Гарретом. Сам Гаррет эту тему не поднимал, а я не знаю, хочу ли я быть его девушкой.
        Что касается парней, то у меня есть определенное представление о своем избраннике. Мирный, серьезный, легкий на подъем. Творческий, если мне повезет. Занимается музыкой — это всегда плюс. Умный. Саркастичный, но не язвительный. Бесстрашный в проявлении своих эмоций. Кто-то такой, с кем мне будет… спокойно.
        У Гаррета есть некоторые из этих качеств, но не все. И вряд ли слово «спокойствие» точно описывает то, что я чувствую в его обществе. Когда мы спорим или обмениваемся саркастическими замечаниями, по моему телу будто пропускают электрический ток. А когда мы обнажены… такое впечатление, будто во мне одновременно запускаются все праздничные салюты Дня независимости.
        Наверное, это неплохо?
        Черт, не знаю. Мой опыт отношений с парнями не является чередой успехов. Что я вообще знаю об отношениях? Как я могу быть уверена, что Джастин — «тот самый» парень, если я практически не общалась с ним?
        — И почему они называют это складкой[43 - Crease (англ.)  — зона у борта, где находится судья.]?  — удивленно спрашивает Декс после начала второго периода.  — И почему это звучит так пошло?
        Элли, сидящая с другой стороны от меня, наклоняется вперед и улыбается Декстеру.
        — Детка, все, что касается хоккея, звучит пошло. Пять отверстий[44 - Five-hole (англ.)  — щель между щитков вратаря.]. Тычок[45 - Poke check (англ.)  — способ отбора шайбы.]. Через заднюю дверь[46 - Backdoor (англ.)  — положение за спиной у соперника]. — Она вздыхает.  — Поехали как-нибудь ко мне домой, ты услышишь, как мой папа, когда смотрит хоккей, постоянно кричит «Вставляй!», а потом мы поговорим с тобой о пошлости. И о том, что такое «неудобно».
        Мы с Дексом хохочем так, что едва не валимся с кресел.

* * *
        Гаррет
        Мы с ребятами выходим из гостевой раздевалки, продолжая радоваться победе над принимающей командой. Хотя последний, очень красивый гол, обеспечивший нашу победу, забил один из наших второкурсников, я твердо уверен, что Ханна — это мой талисман, и должна присутствовать на всех наших играх, потому что последние три раза, когда мы играли с Гарвардом, нам сильно надирали задницы.
        Мы с ней договорились встретиться после игры за пределами стадиона, и, когда я выхожу, она, естественно, уже ждет меня. С ней Элли, а еще какая-то незнакомая мне темноволосая девица и огромный темнокожий парень. Я очень удивлен, когда выясняется, что он не футболист. Потому что он должен был быть футболистом. Максвелл тут же кончил бы, будь у него в команде такой громила.
        Едва Ханна замечает меня, она отходит от друзей и спешит ко мне.
        — Привет.  — У нее, как это ни странно, застенчивый вид, как будто она не знает, что делать, то ли обнять меня, то ли поцеловать.
        Я решаю ее дилемму, обнимая и целуя ее, и в этот момент слышу торжествующее: «Я так и знала!». Это кричит та девица, которая не Элли.
        Я отстраняюсь и улыбаюсь Ханне.
        — Ты про нас никому не рассказывала, да? Держала все в тайне?
        — Про нас?  — Она вопросительно изгибает брови.  — Я не думала, что есть мы.
        Сейчас точно не время для обсуждения статуса наших отношений — если таковые имеются,  — поэтому я лишь пожимаю плечами и говорю:
        — Как тебе игра?
        — Очень напряженная.  — Ханна хитро усмехается.  — Кстати, я заметила, что ты не забил ни одного гола. Расслабился, да?
        Моя улыбка становится еще шире.
        — Уэллси, я искренне извиняюсь за это. Обещаю в следующий раз показать класс.
        — Уж будь любезен, покажи.
        — Специально для тебя сделаю хет-трик[47 - Три гола, забитых одним игроком за одну игру.]. Что на это скажешь?
        Моя команда проходит мимо, направляясь к автобусу, однако я еще не готов расставаться с Ханной.
        — Я очень рад, что ты пришла.
        — Я тоже.  — Судя по тону, она действительно рада.
        — Ты свободна завтра вечером?  — Завтра у команды еще одна игра, но дневная, и мне ужасно хочется остаться с Ханной наедине, чтобы… да.  — Я тут подумал, что мы могли бы встретиться после того, как я вернусь с…  — Я замолкаю, когда краем глаза замечаю, как отец спускается по ступенькам стадиона, и тут же напрягаюсь.
        Наступает тот самый момент, которого я страшусь. Время подчеркнутого кивка и молчаливого ухода прочь.
        Кивок я получаю.
        А вот прочь он не уходит.
        Я едва не падаю от изумления, когда отец говорит:
        — Гаррет. На пару слов.
        От звука его низкого голоса у меня по спине бегут мурашки. Как же люто я ненавижу этот голос. Как же люто я ненавижу его лицо.
        Я люто ненавижу все, что имеет отношение к нему.
        Моя реакция заставляет Ханну встревожиться.
        — Это?..
        Вместо того чтобы ответить, я с неохотой отхожу от нее.
        — Сейчас вернусь,  — бросаю я.
        Отец уже на полпути к парковке. Он даже не считает нужным обернуться, чтобы проверить, иду я за ним или нет. Как же, ведь он Фил Грэхем, ему даже в голову не приходит, что кто-то не жаждет общаться с ним.
        Однако ноги все равно несут меня к нему. Я замечаю, что кое-кто из моих ребят замер у дверей автобуса и с любопытством наблюдает. Некоторые открыто завидуют. Господи. Если бы они знали, чему они завидуют!
        Когда я подхожу к отцу, я не утруждаю себя любезностями. Я просто спрашиваю:
        — Что тебе надо?
        Как и я, он сразу берет быка за рога.
        — Я рассчитываю, что в этом году на День благодарения ты приедешь домой.
        Мой шок выражается в резком смехе.
        — Нет, спасибо. Я пас.
        — Нет, ты приедешь домой.  — Жесткое выражение на лице подкрепляется суровым взглядом.  — Иначе я сам тебя приволоку.
        Я не понимаю, что происходит. С каких это пор, черт побери, его стало волновать, приеду я или нет? Я не приезжал с тех пор, как поступил в Брайар. Учебный год я провожу в Гастингсе, а летом работаю в строительной компании в Бостоне и экономлю каждый цент, чтобы потом платить аренду и покупать продукты, так как я не хочу брать у отца больше денег, чем это необходимо.
        — А какое тебе дело до того, как я провожу праздник?  — спрашиваю я.
        — Мне нужно, чтобы в этом году ты был дома.  — Он цедит слова сквозь стиснутые зубы, как будто перспектива моего приезда радует его еще меньше, чем меня.  — Моя девушка готовит праздничный ужин, и она требует, чтобы ты присутствовал.
        Его девушка? Я и не думал, что у него есть девушка. Не грустно ли, что я ничего не знаю о жизни собственного отца?
        Однако от моего внимания не укрылось и еще кое-что. Это она требует, чтобы я присутствовал. Не он.
        Я твердо смотрю ему в глаза, такие же серые, как у меня.
        — Скажи ей, что я заболел. А еще лучше, скажи, что я умер.
        — Не испытывай мое терпение, мальчишка.
        О, что мы слышим? «Мальчишка»? Он всегда так называл меня, прежде чем дать мне под дых, или ударить меня по лицу, или в сотый раз сломать мне нос.
        — Я не приеду,  — холодно говорю я.  — Смирись с этим.
        Он придвигается ко мне, его глаза недобро блестят из-под козырька бейсболки с эмблемой «Брюинз», а голос напоминает шипение.
        — Послушай-ка, ты, неблагодарный кусок дерьма. Я прошу тебя о малом. По сути, я вообще ни о чем тебя не прошу. Я позволяю тебе делать все, что ты хочешь, я плачу за твою учебу, за твои учебники, за твою экипировку.
        От этих слов у меня от гнева скручивает желудок. В компьютере есть файл, в котором я документирую все, что отец когда-либо оплатил, чтобы потом, когда я получу доступ к своему трастовому фонду, можно было выписать чек на конкретную сумму, вручить папаше и сказать ему «скатертью дорога».
        Однако срок оплаты следующего семестра — в декабре, за месяц до получения доступа к трасту. А моих накоплений для оплаты не хватит.
        Что означает, что я еще на какое-то время остаюсь в финансовой зависимости от него.
        — Я жду от тебя только одного,  — заканчивает отец,  — что ты будешь играть как чемпион. Как чемпион, которого сделал из тебя я.  — Его губы кривятся в уродливой ухмылке.  — Что ж, настала пора платить по счетам. Ты приедешь домой на День благодарения. Понятно?
        Мы сверлим друг друга взглядами.
        Я мог бы убить этого человека. А если бы я знал, что это сойдет мне с рук? Я бы точно убил его.
        — Понятно?  — повторяет он.
        Я коротко киваю и, не оглядываясь, ухожу.
        Ханна ждет меня у автобуса, ее зеленые глаза омрачены беспокойством.
        — Все в порядке?  — тихо спрашивает она.
        Я судорожно втягиваю в себя воздух.
        — Да, все в порядке.
        — Точно?
        — Все в порядке, детка. Честное слово.
        — Грэхем, залезай в автобус!  — кричит позади меня тренер.  — Ты всех задерживаешь.
        Каким-то образом мне удается выдавить из себя улыбку.
        — Мне пора. Может, все же встретимся завтра после игры?
        — Позвони мне, когда закончишь. Я тогда буду знать.
        — Вот и хорошо.  — Я целую ее в щеку и иду к автобусу, где тренер уже нетерпеливо постукивает ногой.
        Он смотрит на Ханну, которая вернулась к своим друзьям, а потом криво усмехается.
        — Симпатичная. Подружка?
        — Еще не знаю,  — честно отвечаю я.
        — Да, вот так обычно и бывает. Все карты — у баб, а мы, как всегда, в неведении.  — Он хлопает меня по плечу.  — Залезай, малыш. Пора ехать.
        Я расстегиваю куртку и занимаю свое обычное место в первом ряду рядом с Логаном, который как-то странно смотрит на меня.
        — Что?  — ощетиниваюсь я.
        — Ничего,  — беспечным тоном отвечает тот.
        Я знаю Логана достаточно давно, чтобы понять: «ничего» в его устах означает диаметрально противоположное. Однако он молча втыкает в уши наушники и всю дорогу старательно игнорирует меня. Только минут за десять до Брайара он вдруг вытаскивает наушники и поворачивается ко мне.
        — К черту,  — решается он.  — Я все-таки скажу.
        Тревога тут же начинает кружить во мне, как стервятник над падалью. Я искренне надеюсь, что Логан сейчас не объявит о своем интересе к Ханне, потому что, если окажется, что интерес у него есть, наши с ним отношения здорово осложнятся. Я оглядываюсь по сторонам, но ребята либо спят, либо слушают музыку. Старшекурсники на заднем ряду хохочут над чем-то, что рассказывает Берди. Никто не обращает на нас внимания.
        — В чем дело?  — тихо спрашиваю я.
        Он устало вздыхает.
        — Я все думал, стоит тебе говорить или нет, но, черт побери, Джи, я не люблю, когда кого-то выставляют дураком, тем более моего лучшего друга. И я решил подождать до конца игры.  — Логан пожимает плечами.  — Я не хотел портить тебе настроение перед игрой.
        — О чем ты говоришь, старик?
        — Вчера вечером мы с Дином закончили Хэллоуин у Максвелла,  — начинает Логан.  — Там был Кол и…
        Я прищуриваюсь.
        — Что «и»?
        Логан мнется, и от этого мне становится еще тревожнее. Он не из тех, кто ходит вокруг да около, значит, сейчас речь идет о чем-то очень серьезном.
        — Он сказал, что в выходные у него свидание с Ханной.
        У меня останавливается сердце.
        — Чушь.
        — Я тоже так подумал, но…  — Снова пожатие плеч.  — Кол настаивал, что это так. Я решил, что ты должен знать, на тот случай, если он не заливает.
        Я сглатываю, у меня в мозгу происходит бурная мыслительная деятельность. Главенствующее положение занимает мысль, что все это чушь, однако в глубине души у меня остаются определенные сомнения. Ведь Ханна появилась с моей жизни именно из-за этого недоноска Кола. Из-за того, что он ее очень сильно заинтересовал.
        Но это было до того. До того как мы с ней поцеловались…
        Но после поцелуя она все равно пошла на вечеринку, чтобы увидеться с ним.
        Верно, мысленно соглашаюсь я. Ну, это было после поцелуя, но до всего остального. До секса. До тех секретов, что мы открыли друг другу. До того как я лежал, прижимая ее к себе.
        «Говорил тебе, болван, что все это было ошибкой».
        Сидящий во мне циник устраивает в моем сознании полнейший хаос, на меня вдруг наваливается страшная усталость. Нет, Кол наверняка заливал. Не может быть, чтобы Ханна согласилась на свидание с ним и не предупредила об этом меня.
        Точно?
        — В общем, я подумал, что ты должен знать,  — заканчивает Логан.
        Это очень трудно — говорить, когда у тебя комок в горле, но мне все же удается выдавить:
        — Спасибо.
        Глава 31
        Ханна
        Я получаю сообщение от Гаррета в тот момент, когда собираюсь ложиться спать. Мы с Элли вернулись в буквальном смысле пять минут назад, и меня удивляет, что Гаррет снова дает о себе знать. Я думала, что он рухнет в постель сразу, как переступит порог дома.
        Он: НАДО ПОГОВОРИТЬ.
        Я: СЕЙЧАС?
        Он: ДА.
        Ладно. Можно ограничиться эсэмэсками, но тогда будет трудно вычислить его тон. А он явно чем-то взбешен.
        Я: ГМ. КОНЕЧНО. ПОЗВОНИШЬ?
        Он: СОБСТВЕННО, Я ЗДЕСЬ, ЗА ДВЕРЬЮ.
        Я резко поворачиваюсь к двери, ожидая увидеть его там. Потом понимаю, что он имел в виду дверь в общежитие, а не в комнату. Да-а, должно быть что-то серьезное, ведь обычно Гаррет не появляется без предупреждения.
        От нехорошего предчувствия у меня холодеет в желудке, пока я по коридорам иду к входной двери. И точно, Гаррет стоит снаружи. На нем все еще хоккейная куртка и тренировочные брюки — такое впечатление, что он не заезжал домой, чтобы переодеться, а сразу поспешил сюда.
        — Привет,  — здороваюсь я, приглашая его войти.  — Что случилось?
        Он оглядывает нашу гостиную.
        — Где Элли?
        — В кровати.
        — Мы можем поговорить в твоей комнате?
        Моя тревога усиливается. Я не могу разобрать, что выражает его лицо. Глаза закрыты, голос напрочь лишен эмоций. Может, это как-то связано с его отцом? Я не слышала их разговор, но, даже глядя на них, можно было понять, что оба озлоблены. А вдруг они…
        — У тебя в выходные свидание с Джастином?  — выпаливает Гаррет, едва я закрываю дверь своей комнаты, и я понимаю, что его приезд никак не связан с отцом.
        А только со мной.
        Меня охватывает удивление, но когда я встречаюсь с Гарретом взглядом, во мне поднимается острое чувство вины.
        — Кто тебе рассказал?
        — Логан. Но он узнал это от Кола.
        — Ох.
        Гаррет не двигается. Он не расстегивает куртку. Он даже не моргает. Он просто пристально смотрит мне в глаза.
        — Это правда?
        Я сглатываю.
        — И да, и нет.
        Впервые, с тех пор как он пришел сюда, на его лице отражается хоть какая-то эмоция — раздражение.
        — Что это значит, черт побери?
        — Это значит, что он пригласил меня, но я еще не решила, пойду или нет.
        — Разве ты не приняла приглашение?  — В его голосе появляются зловещие нотки.
        — Ну да, но…
        Его взгляд становится грозным.
        — Так ты ответила «да»? Когда он тебя пригласил?
        — На прошлой неделе,  — признаюсь я.  — На следующий день после вечеринки у Бо.
        Выражение на его лице смягчается. Чуть-чуть.
        — Но до дня рождения Дина? До того как мы с тобой?..
        Я киваю.
        — Ладно.  — Парень переводит дух.  — Ладно. Все не так плохо, как я думал.  — Но тут его лицо снова каменеет.  — Подожди… в каком смысле ты еще не решила, пойдешь или нет?
        Я с беспомощным видом пожимаю плечами.
        — Ханна, ты никуда не пойдешь!
        От его резкого тона я вздрагиваю.
        — А кто это сказал? Ты? По последним данным между нами ничего нет. Мы с тобой просто дурака валяем.
        — Так вот как ты на самом деле…  — Он замолкает, на лице появляется презрительная усмешка.  — А знаешь что? Ты, наверное, права. Думаю, мы и вправду валяем дурака.
        Я с трудом поспеваю за резкими сменами направлений его мыслей.
        — Ты же говорил, что тебе не нужны постоянные отношения,  — выдвигаю я слабый аргумент.
        — Я говорил, что у меня нет времени на постоянные отношения,  — парирует Гаррет.  — Но приоритеты меняются… так бывает.
        — Так что, ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой?  — нерешительно произношу я.
        — Да, возможно, именно этого я и хочу.
        Я закусываю нижнюю губу.
        — Зачем?
        — Что зачем?
        — Зачем тебе это надо? Ты же заточен только на хоккей, помнишь? Кроме того, мы слишком много ссоримся.
        — Мы не ссоримся. Мы спорим.
        — Это одно и то же.
        Он закатывает глаза.
        — Нет, не одно и то же. Спорить можно весело и в хорошем настроении. А ссориться…
        — О господи, мы ссоримся даже из-за того, как ссориться!  — перебиваю его я и не могу удержаться от смеха.
        Мой смех немного успокаивает Гаррета. Он делает шаг ко мне, внимательно изучая мое лицо.
        — Я знаю, Уэллси, что ты втюрилась в меня. И я в тебя втюрился. Что плохого, если мы признаем это официально?
        Я опять сглатываю. Терпеть не могу, когда меня ставят в затруднительное положение, к тому же я сейчас не в том настроении, чтобы размышлять на серьезные темы. Я нечасто действую импульсивно. Я никогда не принимаю решения, все тщательно не обдумав, и хотя других девчонок перспектива иметь «официальные» отношения с Гарретом Грэхемом привела бы в щенячий восторг, я воспринимаю это прагматично. Я не ожидала, что этот парень мне понравится. Или что я пересплю с ним. Или что я окажусь в положении, когда у меня будут все основания назвать его «своим парнем».
        — Не знаю,  — наконец отвечаю я.  — В том смысле, что я не рассматривала нас с тобой в плане постоянных отношения. Я просто хотела…  — У меня начинают гореть щеки.  — …проверить свою привлекательность и выяснить… ну, ты понимаешь. Но я не думала, что мы зайдем так далеко.  — От смущения у меня в голове царит полнейший хаос.  — Я плохо представляю, что все это такое, или куда это может нас завести, или…
        Я замолкаю, замечая выражение на лице Гаррета. Боль, которую я вижу в его глазах, пронзает меня, будто острый нож.
        — Ты не знаешь, что это такое и куда это заведет? Боже, Ханна, если ты…  — Он судорожно вздыхает и сникает.  — Если ты до сих пор всего этого не знаешь, тогда мы просто зря теряем время. Потому что я точно знаю, что это такое. Я…
        Его слова действуют на меня, как удар хлыста.
        — Ты что?..  — шепчу я.
        — Я…  — Парень опять замолкает. Его серые глаза темнеют.  — А знаешь, забудь. Ты, наверное, права. Все затевалось ради проверки твоей привлекательности.  — В его голосе звучит непередаваемая горечь.  — Я просто твой сексолог, верно? Хотя нет, я твой флаффер.
        — Флаффер?  — непонимающе повторяю я.
        — Это из порно,  — бросает он.  — Флафферов используют в студии между дублями, чтобы у мужиков член стоял.  — Его голос буквально звенит от гнева.  — Ведь в этом моя работа, правда? Хорошенько раскрутить тебя для Кола? Подготовить тебя, чтобы он тебе вставил?
        От негодования моя кожа покрывается мурашками.
        — Первое: это мерзко. Второе: это нечестно, и ты сам это знаешь.
        — Между прочим, я вообще ничего не знаю.
        — Он пригласил меня до того, как я переспала с тобой! И я, может быть, вообще не собиралась идти!
        Гаррет издает хриплый смешок.
        — Ты, может быть, вообще не собиралась идти? Ага. Спасибо и на этом.  — Он делает шаг к двери.  — Знаешь что? Иди ты на это чертово свидание. Ты получила от меня что хотела. Думаю, Джастин будет в восторге.
        — Гаррет…
        Но он уже за дверью. Свой уход он ознаменовал хлопком моей двери, быстрым топотом по лестнице вниз и громким треском входной двери.
        Я таращусь на то место, где он только что стоял.
        Я точно знаю, что это такое.
        Резкие слова Гаррета все еще звучат у меня в голове, от бури эмоций сердце болезненно сжимается в груди, потому что и я абсолютно точно знаю, что это такое.
        И я боюсь, что из-за секундной нерешительности я все это разрушила.
        Глава 32
        Гаррет
        Кажется, пока я был в Бристоль-Хаусе, температура упала градусов на двадцать. Когда я вылетаю из здания, мне в лицо ударяет резкий порыв ветра, а пока я иду к парковке, у меня от мороза начинает щипать уши.
        Видите? Вот поэтому я и избегаю всяких отношений. Проклятье, я должен был бы радоваться и веселиться, потому что наша команда разгромила Гарвард, а я бешусь, я разочарован и расстроен сильнее, чем ожидал. Ханна права: мы просто валяем дурака. Точно так же я валял дурака с Кендалл или с другими телками. Ведь я ни о чем не заморачивался, когда спал с ними, так какого черта я так расстроился сейчас?
        Хотя хорошо, что я выкарабкался из всего этого. Еще секунда — и я выставил бы себя полный дебилом. Стал бы говорить вещи, которые говорить не следовало бы, может, даже принялся бы умолять. Господи. Если меня сейчас чисто по-бабски не послали, тогда я не знаю, что это такое.
        На полпути к машине я слышу, как Ханна зовет меня.
        У меня сжимается сердце. Я оборачиваюсь и вижу, как она бежит по дорожке. Она все еще в ПЖ — в клетчатых брючках и черной майке с желтыми нотами на груди.
        Искушение пойти дальше велико, но вид ее голых рук и покрасневших от холода щек выводит меня из себя сильнее, чем наша ссора.
        — Боже, Ханна,  — говорю я, когда она добегает до меня,  — ты простудишься.
        — Все это миф,  — бормочет она.  — От холодной погоды не простужаются.
        Однако она дрожит и, чтобы согреться, обхватывает себя руками, и принимается тереть предплечья. Я быстро расстегиваю куртку и, скрежеща зубами, накидываю ей на плечи.
        — Вот.
        — Спасибо.  — Судя по выражению на ее лице, она встревожена не меньше, чем я.  — Гаррет, что с тобой такое? Ты сбежал в самый разгар серьезного обсуждения!
        — Нам нечего было обсуждать.
        — Чушь.  — Она сердито мотает головой.  — Ты даже не дал мне ответить!
        — Дал,  — ровным голосом возражаю я.  — И ты очень много сказала, поверь мне.
        — Я плохо помню, что именно я говорила. А знаешь почему? Потому что ты застал меня врасплох и даже не дал времени подумать.
        — А о чем думать? Ты либо влюблена в меня, либо нет.
        Ханна возмущенно фыркает.
        — Ты опять ведешь себя нечестно. Ты ни с того ни с сего решил, что готов для отношений и что мы должны быть вместе, но это не значит, что я должна визжать от радости, как девочка из «сестринского» общества. У тебя наверняка было время все обдумать, разложить по полочкам, но мне на это времени ты не дал. Ты просто ворвался ко мне, обвинил меня и убежал.
        Меня охватывают угрызения совести. Она права. Я и вправду пришел к ней, абсолютно точно зная, чего я хочу от нее.
        — Извини, что не рассказала тебе о свидании с Джастином,  — тихо говорит она.  — Но я не собираюсь извиняться за то, что мне нужно больше пяти секунд, чтобы обдумать возможность иметь с тобой отношения.
        Мое дыхание образует белые облачка, которые тут же уносит ветер.
        — Извини, что убежал,  — уже примирительно говорю я.  — Но я не собираюсь извиняться за то, что хочу быть с тобой.
        Взгляд ее красивейших зеленых глаз устремлен на мое лицо.
        — Ты все еще хочешь этого?
        Я киваю. Потом сглатываю.
        — А ты?
        — Это от многого зависит.  — Она склоняет голову набок.  — Мы больше ни с кем не будем встречаться?
        — Естественно, дьявол тебя раздери,  — без колебаний отвечаю я. Мысль о том, что она будет еще с кем-то, для меня как нож в сердце.
        — Ты нормально отнесешься, если мы не станем спешить?  — Ханна ежится.  — Потому что впереди конкурс, и каникулы, и твои игры… мы будем заняты, и я не могу обещать, что смогу постоянно видеться с тобой.
        — Будем видеться, когда получится,  — отвечаю я.
        Меня удивляет, как спокойно я разговариваю, как хорошо владею собой, хотя внутри у меня порхают бабочки, а внутренний голос громко вопит: «Ура!». Надо же, я собираюсь осложнить свою жизнь отношениями с девушкой, но почему-то мне от этого радостно.
        — Тогда отлично.  — Ханна улыбается мне.  — Давай придадим нашим отношениям официальный статус.
        На мое счастье, наползает туча.
        — А что насчет Джастина?
        — А что насчет него?
        — Ты сказала ему, что пойдешь с ним на свидание,  — цежу я.
        — Вообще-то я отменила свидание до того, как вышла сюда.
        Бабочки снова принимаются хлопать крылышками.
        — Точно?  — Девушка кивает.  — Значит, он тебе больше не нужен?
        Ее глаза лукаво блестят.
        — Мне нужен ты, Гаррет. Только ты.
        Моя тревога мгновенно уступает место неподдельному ликованию, которое проявляется в широченной улыбке.
        — Вот это уж точно.
        Закатив глаза, она прижимается ко мне.
        — А теперь давай зайдем внутрь, а? Иначе я отморожу попку. А еще мне нужно, чтобы мой флаффер согрел меня.
        Я прищуриваюсь.
        — Прошу прощения?
        Она с невинным видом хлопает глазами.
        — Ой, извини. Разве я сказала «флаффер»?  — Она так и сияет, лучезарно улыбаясь.  — Я имела в виду: мой парень.
        Слаще слов я в жизни не слышал.
        Глава 33
        Ханна
        Жизнь прекрасна.
        Жизнь удивительно, неповторимо, до жути прекрасна.
        Те две недели, что мы уже встречаемся с Гарретом, были наполнены смехом, объятиями и страстным сексом, и все это перемежалось обыденными событиями, к примеру, лекциями и учебой, репетициями и хоккейными матчами. Сложившиеся у нас отношения застали меня врасплох, и хотя Элли продолжает подшучивать над моим резким поворотом на сто восемьдесят градусов, я не сожалею о своем решении и вижу, к чему все это идет. В общем, до поры, до времени было хорошо.
        Но, видите ли, жизнь странная штука.
        Когда все настолько хорошо, неизбежно случается что-то плохое.
        — Я понимаю, что для вас это большое неудобство,  — говорит Фиона, мой консультант по сценическому искусству.  — Но, боюсь, я ничего не могу поделать, только посоветовать напрямую поговорить с Мэри-Джейн и…
        — Ни за что,  — обрываю я ее, судорожно сжимая пальцами подлокотники кресла. Я смотрю на красивую блондинку, сидящую за столом напротив меня, и пытаюсь понять, как она может называть катастрофу, равную взрыву атомной бомбы, «неудобством».
        И при этом она еще хочет, чтобы я говорила с Мэри-Джейн!
        К черту. Все.
        Потому что какого дьявола мне разговаривать с тупой, безмозглой сукой, которая только что лишила меня хоть какой-то возможности победить в конкурсе?
        Я еще не оправилась от того, что Фиона мне рассказала. Мэри-Джейн и Кэсс выгнали меня из дуэта. Они получили разрешение на то, чтобы Кэсс пел соло.
        Проклятье.
        Однако в глубине души я не удивлена. Гаррет предупреждал, что может случиться нечто вроде этого. Я беспокоилась. Но я просто не могла предположить, что Кэсс учудит такое за четыре недели до конкурса.
        И что моему консультанту все это будет абсолютно до лампочки.
        Я скреплю зубами.
        — Я не буду разговаривать с Мэри-Джейн. Совершенно очевидно, что она уже все решила.
        Вернее, за нее все решил Кэсс, когда уломал поговорить с консультантами и навешать им лапшу на уши о том, как ее произведение страдает от того, что его поют дуэтом, и что она снимет его с конкурса, если исполнение не будет сольным. Кэсс, естественно, поспешил отметить, что недопустимо разбрасываться столь выдающимися произведениями, и великодушно предложил, чтобы песню спела я. На что Мэри-Джейн возразила, сказав, что песня будет лучше звучать в мужском исполнении.
        Что тебе пусто было, Эм-Джи.
        — И что мне теперь делать?  — напряженно спрашиваю я.  — У меня нет времени, чтобы разучивать новую песню и работать с новым автором.
        — Вы правы, нет,  — соглашается Фиона.
        Обычно я высоко ценю ее деловой подход, но сегодня мне хочется хорошенько врезать ей.
        — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мы с консультантом Кэсса договорились ради вас отойти от правил. Вам не придется объединяться со студентом композиторского отделения. Мы сошлись на том — и руководство факультета поддержало нас,  — что вы споете одно из своих собственных сочинений. Я знаю, Ханна, что у вас в репертуаре есть много оригинальных произведений. По сути, я считаю, что вам выпал уникальный шанс показать на конкурсе не только свой голос, но и талант песенника.  — Она делает паузу.  — Однако участвовать вы будете только в конкурсе исполнителей, так как вы не специализируетесь на сочинении.
        У меня в мозгу, будто на карусели, кружатся всякие мысли. Да, у меня есть несколько песен, но ни одна из них еще не доработана настолько, чтобы с ней можно было выступать.
        — Почему Кэсса не наказали за это?  — сухо спрашиваю я.
        — Послушайте, я не могу утверждать, что одобряю Кэсса и Мэри-Джейн, но, к сожалению, это издержки работы дуэтов.  — Фиона вздыхает.  — Каждый год как минимум один дуэт распадается перед самым конкурсом. Вы помните Джоанну Максвелл? Она закончила в прошлом году.
        Сестра Бо.
        Я киваю.
        — Ну вот, партнер по дуэту подвел ее, отказавшись выступать за три дня до конкурса выпускного курса,  — говорит Фиона.
        Я изумлена до глубины души.
        — В самом деле?
        — Да. Признаюсь, все три дня у нас здесь творился самый настоящий кошмар.
        Я приободряюсь, правда, ненадолго, когда вспоминаю, что Джоанна не только получила премию, но и обратила на себя внимание агента, который потом пригласил ее на прослушивание в Нью-Йорк.
        — Ханна, вам не нужен Кэссиди Донован.  — В твердом голосе Фионы звучит непоколебимая уверенность.  — Вы великолепны как сольный исполнитель. Именно в этом ваша сила.  — Она устремляет на меня многозначительный взгляд.  — Насколько я помню, именно это я и советовала вам в начале года.
        Я краснею от острого чувства вины. Да. Этого нельзя отрицать. Она действительно сказала мне, что наш проект вызывает у нее озабоченность, но я позволила Кэссу убедить себя в том, что вместе мы — сила.
        — У вас есть все необходимое, чтобы подготовиться,  — добавляет она.  — Мы составим расписание так, чтобы у вас был доступ в репетиционную всегда, когда пожелаете, а если потребуется аккомпанемент, вам с удовольствием помогут студенты оркестрового отделения. Как вы думаете, что еще вам может понадобиться?  — Ее губы трогает улыбка.  — Поверьте мне, консультант Кэсса тоже не в восторге от всего этого, так что не стесняйтесь, говорите, я постараюсь сделать для вас все возможное.
        Я уже готова замотать головой, но тут меня осеняет идея.
        — Между прочим, есть кое-что. Мне нужен Дже. В смысле, Ким Дже Ву.
        Фиона непонимающе хмурится.
        — Кто?
        — Виолончелист.  — Я упрямо вскидываю голову.  — Мне нужен виолончелист.

* * *
        Гаррет
        — Просто не верится, что он так поступил!  — возмущается Элли, ее голубые глаза так и мечут молнии.
        На лице у моей девушки выражение, как бы говорящее: «я изо всех сил стараюсь не показывать, как я взбешена», однако я чувствую исходящие от нее эмоции. Она расправляет край своего фартука.
        — Серьезно? А вот мне запросто верится,  — говорит Ханна.  — Голову даю на отсечение, он все это спланировал с самого начала. Два месяца сводил меня с ума и подставил перед самым конкурсом.
        — Чертов Кэсс,  — злится сидящий рядом с Элли Декстер, еще один друг Ханны.  — Надо бы хорошенько взгреть этого мерзавца.  — Он смотрит на нас с Логаном.  — Неужели ни один из вас не может? Проучить его хорошенько?
        — С радостью,  — бодро заявляет Логан.  — Какой у него адрес?
        Я пихаю его в бок.
        — Мы никого не будем бить, дурачина. Иначе нам придется иметь дело с взбешенным тренером и отстранением от игр.  — Я с сожалением смотрю на Ханну.  — Не переживай, детка, я мысленно колочу его. Это считается, да?
        Она смеется.
        — Конечно. Разрешаю.  — Она сует свой блокнот в карман фартука.  — Сейчас вернусь.
        Ханна идет к стойке, а я любуюсь ее попкой, причем с таким увлечением, что ребята замечают это и реагируют громкими смешками. Только не злите меня разговорами о том, что идея собрать в одной кабинке моего лучшего друга и лучших друзей Ханны дурацкая.
        Я был уверен, что претендующие на причастность к искусству друзья Ханны — особенно после того, как она рассказала, каково их впечатление от спортивной тусовки Брайара — будут держаться со мной снисходительно и холодно, но, полагаю, мне удалось завоевать их сердца своим природным обаянием. Элли и Декс уже общаются со мной так, будто мы давние приятели. Стелла, еще на игре в Гарварде продемонстрировавшая безграничную любовь к хоккею, почти каждый день шлет мне эсэмэски с вопросами о правилах игры. Что до хлыща Джереми, то он пока не отказался от своей язвительности в мой адрес, зато у него классная девушка, Меган, так что я не стану лишать его шанса показать себя не полным говнюком.
        — Она в бешенстве,  — говорит Логан, наблюдая, как Ханна у раздачи разговаривает с поваром.
        — Еще бы,  — соглашается Декс.  — Честное слово, это каким же эгоистичным помойным ублюдком надо быть, чтобы перед самым конкурсом подвести своего партнера по дуэту!
        Логан хмыкает.
        — Помойным ублюдком? Я позаимствую.
        — Все с ней будет в порядке,  — уверенно говорит Элли.  — Исполнение Ханны бесподобно. Кэсс ей не нужен.
        — Кэсс никому не нужен,  — соглашается Декс.  — Он как сифилис.
        Все смеются, а я переключаю внимание на Ханну и вспоминаю, как впервые пришел в кафе «У Деллы», движимый идеей уговорить Ханну позаниматься со мной. Это было чуть больше месяца назад, но ощущение такое, будто я знаю ее целую вечность.
        Не понимаю, о чем я только думал, разглагольствуя о своем категорическом неприятии близких отношений с девушкой. Ведь что значит иметь постоянные отношения? От этого одна польза. Серьезно. Я могу заниматься сексом, когда захочу, и мне не надо напрягаться и искать кого-то. У меня есть человек, которому можно поплакаться после дрянного дня или губительных неудач на льду. Я могу выдавать худшие шутки на планете, и есть вероятность, что Ханна будет смеяться над ними.
        Да я люблю быть быть с ней, все просто и ясно.
        Ханна возвращается к кабинке с нашими напитками. Вернее, с напитками для Элли и Декса. Мы с Логаном попросили содовой, но получаем воду.
        — Уэллси, где мой «Доктор Пеппер»?  — недовольно тянет Логан.
        Ханна останавливает его суровым взглядом.
        — А ты знаешь, какое количество сахара содержится в газировке?
        — Вполне приемлемое количество, так что я спокойно могу пить ее,  — говорит Логан.
        — Ошибаешься. Ответ: слишком большое. Через час тебе играть с Мичиганом — тебе нельзя накачиваться сахаром перед игрой. На пять минут ты почувствуешь прилив энергии, а потом сдуешься на половине первого периода.
        Логан вздыхает.
        — Джи, почему твоя девушка строит из себя нашего диетолога?
        Я сдаюсь, беря свой стакан с водой и делая глоток.
        — Хочешь с ней поспорить?
        Логан смотрит на Ханну, которая всем своим видом ясно дает понять: будет тебе содовая только через мой труп. Затем переводит взгляд на меня.
        — Нет,  — угрюмо отвечает он.
        Глава 34
        Ханна
        Мой телефон мяучит вскоре после полуночи, но я не сплю. Я даже еще не переоделась в пижаму. Едва я пришла после работы, как тут же схватила гитару и принялась за новую работу. После того как Кэсс из эгоизма и мстительности испортил мне жизнь, такие вещи, как сон, отдых и душевное равновесие, перестали для меня существовать. Следующий месяц я буду ходячим психом, если только не найду волшебный способ совместить учебу, работу, Гаррета и пение, не получив при этом нервный срыв.
        Я откладываю гитару и смотрю на экран. Это от Гаррета.
        Он: НЕ МОГУ ЗАСНУТЬ. ТЫ СПИШЬ?
        Я: ЭТО ЗОВ ТЕЛА?
        Он: НЕТ. А ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТО БЫ БЫЛ ЗОВ?
        Я: НЕТ. Я РЕПЕТИРУЮ. Я В ПОЛНОМ СТРЕССЕ.
        Он: ТЕМ БОЛЕЕ ЗОВ ТЕЛА БЫЛ БЫ НА ПОЛЬЗУ.
        Я: ДЕРЖИ СВОЙ ЗОВ В ШТАНАХ. ПОЧЕМУ НЕ СПИШЬ?
        Он: ВСЕ ТЕЛО БОЛИТ.
        Мне сразу становится жалко его. Гаррет позвонил вечером и сообщил, что матч они проиграли и что он получил несколько ощутимых ударов. Чтобы облегчить боль, парень почти весь обложился льдом.
        Мне лень набирать текст, поэтому я звоню, и он отвечает после первого гудка.
        — Привет,  — слышу я его хриплый голос.
        — Привет.  — Я откидываюсь на подушку.  — Извини, что не могу приехать и расцеловать твои бо-бо, но я работаю над песней.
        — Все в порядке. У меня только одна бо-бо, которую нужно поцеловать, а у тебя для этого не то настроение, да и твои мысли заняты другим.  — Он делает паузу.  — Между прочим, я имею в виду свой член.
        Я сдерживаю смешок.
        — Ага. Я поняла. Можно было не уточнять.
        — Ты решила, какую песню возьмешь?
        — Кажется, да. Ту, что я пела тебе в прошлом месяце, когда мы занимались. Помнишь?
        — Помню. Очень грустная.
        — Это хорошо, что грустная. Несет в себе сильный эмоциональный надрыв.  — Я колеблюсь.  — Забыла спросить — отец был на игре?
        Пауза.
        — Он ни одной не пропускает.
        — Опять говорил о Дне благодарения?
        — Нет, слава яйцам. Он даже не смотрит на меня, когда мы проигрываем, так что я не рассчитывал, что он будет разговорчив.  — Голос Гаррета полон горечи, я слышу, как он откашливается.  — Включи громкую связь. Я хочу послушать, как ты поешь.
        От радости мое сердце бьется учащенно, но я скрываю свое ликование за обыденным тоном:
        — Хочешь, чтобы я спела тебе колыбельную? Ну, ты хватил.
        Парень хмыкает.
        — У меня все болит так, как будто меня переехал грузовик. Мне нужно отвлечься.
        — Замечательно.  — Я включаю громкую связь и беру гитару.  — Не бойся отключиться, если станет скучно.
        — Детка, я могу наблюдать за тобой, когда ты скучаешь, и мне не будет скучно.
        Гаррет Грэхем, мой личный льстец.
        Я устраиваю гитару на колене и пою в полный голос. Моя дверь закрыта, и хотя стены здесь картонные, я не опасаюсь, что придет Элли. Первым делом после того, как Фиона сообщила мне печальную весть о распаде нашего дуэта, я выдала Элли беруши и предупредила ее о том, что до конкурса буду петь по ночам.
        Как ни странно, я больше не злюсь, а испытываю облегчение. Кэсс превратил наше исполнение в какое-то вульгарное, джаз-хэндовое представление, которое я презираю, поэтому, несмотря на бешеное возмущение подставой, прекрасно понимаю, что без него мне будет гораздо лучше.
        Я трижды исполняю песню, пока не начинаю хрипеть, потом останавливаюсь и хватаю с тумбочки бутылку с водой.
        — Между прочим, я все еще здесь.
        Вздрогнув от звука его голоса, я смеюсь — совсем забыла, что он еще на линии.
        — Ну что, так и не убаюкала тебя, да? Даже не знаю, воспринимать мне это как похвалу или как оскорбление.
        — Как похвалу. У меня от твоего голоса мурашки бегут по коже. Под него невозможно заснуть.
        Я улыбаюсь, но знаю, что он меня не видит.
        — Я никак не могу решить, что делать с последним куплетом. Заканчивать на высокой или на низкой но те? Ох, может, стоит где-то посерединке? Знаешь что, у меня идея.
        Я отключаюсь и решаю этот вопрос, а ты ложишься спать. Спокойной ночи, дурашка.
        — Уэллси, подожди,  — говорит он, прежде чем я успеваю нажать на кнопку.
        Я выключаю громкую связь и снова подношу телефон к уху.
        — Что?
        На том конце пауза, длиннее которой я не слышала.
        — Гаррет, ты здесь?
        — Гм, да. Извини. Я здесь.  — Он тяжело вздыхает.  — Ты могла бы поехать со мной домой на День благодарения?
        Я холодею.
        — Ты серьезно?
        Еще одна пауза, более длинная, чем предыдущая. Я почти уверена, что парень сейчас возьмет обратно свое приглашение. И вряд ли это сильно меня расстроит. Я уже имею некоторое представление об отце Гаррета и сомневаюсь, что смогу высидеть весь праздничный ужин и не придушить его.
        Что это за человек, который может бить своего сына? Своего двенадцатилетнего сына?
        — Ханна, я не могу ехать туда один. Ты поедешь со мной?
        При этих словах его голос срывается, а у меня раскалывается сердце. Я судорожно вздыхаю и говорю:
        — Конечно, поеду.
        Глава 35
        Ханна
        Вопреки моим ожиданиям, дом отца Гаррета — совсем не хоромы, а обычный особняк, расположенный в престижном районе Бостона в Бикон-Хилле. Я была в Бостоне несколько раз, правда, не в этой его шикарной части, и не могу не восхищаться красивейшими домами девятнадцатого века, вымощенными брусчаткой тротуарами и изящными газовыми фонарями, освещающими узкие улочки.
        За два часа дороги Гаррет не сказал и пары слов. От него исходят ощутимые волны напряжения, и от этого я нервничаю еще сильнее. Кстати, Гаррет одет в дорогой костюм — черные брюки, хрустящую белую сорочку и пиджак с галстуком,  — который красиво облегает его мускулистое тело. Он похож на мужчину-мечту, и даже хмурое выражение на лице не умаляет его сексуальности.
        Очевидно, это отец потребовал, чтобы он надел костюм. Когда Фил Грэхем узнал, что сын приезжает с девушкой, он попросил, чтобы и я оделась официально, так что сейчас на мне элегантное голубое шелковое платье до колена, в котором я выступала на прошлогоднем конкурсе. К платью я надела серебристые туфли на десятисантиметровых «шпильках». Когда Гаррет заехал за мной и увидел на мне эти туфли, он улыбнулся и сказал, что теперь сможет целовать меня без риска получить растяжение мышц на шее.
        Нас встречает не отец Гаррета, а милая блондинка в красном коктейльном платье до щиколоток. Платье дополняет черный кружевной жакет с длинными рукавами, что меня сильно удивляет, так как в доме дико жарко, и я спешу снять с себя верхнюю одежду.
        — Гаррет,  — тепло говорит женщина,  — я очень рада наконец-то познакомиться с тобой.
        На вид ей лет тридцать пять, но мне трудно судить, потому что у нее глубокий, мудрый взгляд, как у человека, прожившего несколько жизней. Я называю это «старые глаза». Не знаю, почему у меня возникло такое ощущение. Ведь ничто в ней — ни элегантный наряд, ни дружелюбная улыбка — не говорит о том, что она знавала трудные времена, но я, как человек, переживший травму, мгновенно чувствую странное родство наших душ.
        Гаррет отвечает коротко, но вежливо:
        — Я тоже рад познакомиться с вами…
        Его фраза повисает в воздухе, и в ее бледно-голубых глазах мелькает страдание, как будто она только что поняла, что Фил Грэхем не сообщил сыну имя женщины, с которой живет.
        Уголки ее губ на долю секунды опускаются, но в следующее мгновение улыбка снова озаряет ее лицо.
        — Синди,  — договаривает она.  — А вы, должно быть, девушка Гаррета.
        — Ханна,  — представляюсь я и протягиваю руку.
        — Рада познакомиться. Отец в малой гостиной,  — говорит она Гаррету.  — Твой приезд сильно взволновал его.
        Ни от Синди, ни от меня не укрывается сардоническое хмыканье Гаррета. Я сжимаю его руку, намекая, что нужно оставаться любезным, и одновременно спрашиваю себя, а что здесь подразумевают под «малой гостиной». Я всегда думала, что малая гостиная — это та комната, где богатые люди сидят в креслах и пьют шерри или бренди, прежде чем перебраться в столовую на тридцать посадочных мест.
        Внутри дом значительно больше, чем кажется снаружи. Мы проходим через две большие гостиные, прежде чем доходим до малой. Которая выглядит, как… еще одна большая. Я вспоминаю уютную разноуровневую общую комнату в крохотном, всего на три спальни, родительском доме, который практически обанкротил их, и меня охватывает печаль. Несправедливо, что у человека вроде Фила Грэхема есть все эти комнаты и деньги на то, чтобы их обставить, а хорошим людям вроде моих родителей приходится из кожи вон лезть, чтобы заработать себе на крышу над головой.
        Отец Гаррета сидит в коричневом «вольтеровском» кресле, и у него на колене балансирует стакан с янтарной жидкостью. Как и Гаррет, Фил Грэхем одет в костюм, и сходство между отцом и сыном сразу бросается в глаза. У них одинаковые серые глаза, одинаковый упрямый подбородок, одинаковые точеные лица, но у Фила черты резче, и у него морщины вокруг рта, как будто он так часто сердился, что это выражение застыло на его лице.
        — Фил, это Ханна,  — весело говорит Синди, усаживаясь на плюшевый пуфик рядом с креслом.
        — Рада познакомиться, мистер Грэхем,  — вежливо говорю я.
        Он кивает мне.
        И все. Один кивок.
        Я не представляю, что говорить дальше, и моя ладонь, зажатая в руке Гаррета, становится липкой от пота.
        — Присаживайтесь,  — жестом приглашает нас Синди, указывая на кожаный диван у электрического камина.
        Я сажусь.
        Гаррет продолжает стоять. Он не произносит ни слова. Ни отцу. Ни Синди. Ни мне.
        Черт. Если он собирается молчать весь вечер, тогда это будет самый длинный и трудный День благодарения.
        Вокруг нас повисла абсолютная тишина.
        Я потираю влажные руки и старательно выдавливаю из себя улыбку, но у меня получается, как мне кажется, не улыбка, а гримаса.
        — Что… футбол уже закончился?  — с наигранной веселостью говорю я, глядя на плоский экран телевизора, висящего на стене.  — Мне казалось, футбольные трансляции традиционны для Дня благодарения.  — Господь свидетель, мое семейство следует этой традиции, когда мы приезжаем к тете Николь на праздники. Мой дядя Марк ярый футбольный фанат, и хотя остальные предпочитают хоккей, мы все равно целый день смотрим матчи по телевизору и при этом отлично проводим время.
        Гаррет, однако, наотрез отказался приезжать к отцу раньше назначенного срока, так что все дневные матчи уже выиграны и проиграны. Хотя, насколько я помню, как раз сейчас начинается матч с Далласом.
        Синди быстро мотает головой.
        — Фил не любит футбол.
        — А,  — говорю я.
        Отгадайте, что дальше. Молчание.
        — Кстати, Ханна, а на каком факультете вы учитесь?
        — На музыкальном. На вокальном отделении, если точнее.
        — А,  — говорит она.
        Молчание.
        Гаррет прислоняется к дубовому книжному шкафу возле двери. Я бросаю на него быстрый взгляд и вижу, что он стоит с отсутствующим выражением на лице. Затем я бросаю быстрый взгляд на Фила и замечаю, что у того точно такое же выражение.
        О, боже. Вряд ли я смогу пережить этот вечер.
        — А чем так вкусно пахнет?  — начинаю я.
        — Мне надо взглянуть на индейку…  — начинает Синди.
        Мы обе смеемся, испытывая неловкость.
        — Давайте я вам помогу.  — Я в буквальном смысле вскакиваю на ноги, что довольно большая проблема, когда ты на десятисантиметровых «шпильках». Одно чертовски долгое мгновение я балансирую, боясь упасть, но вестибулярный аппарат справляется с задачей, и мне удается сделать первый шаг.
        Да, я ужасная подруга молодого человека. Неловкая ситуация заставляет меня нервничать, и хотя мне ужасно хочется быть рядом с Гарретом и помочь ему дотянуть до конца этого кошмарного праздничного вечера, у меня холодеет в желудке при мысли, что придется остаться в комнате с этими двумя мужчинами, чья враждебность практически выжгла весь кислород.
        Взглядом попросив прощения у Гаррета, я вслед за Синди иду в большую современную кухню с бытовой техникой из нержавейки и черной мраморной столешницей. Восхитительный аромат здесь гораздо сильнее, и все заставлено блюдами и салатниками, закрытыми фольгой. Еды столько, что хватит накормить целую страну третьего мира.
        — И вы все это сами приготовили?  — восклицаю я.
        Она смущенно улыбается.
        — Да. Я люблю готовить, но Фил редко дает мне такой шанс. Он предпочитает есть вне дома.
        Синди надевает рукавицы и открывает дверцу духовки.
        — И как долго вы с Гарретом встречаетесь?  — спрашивает она, вынимая противень с гигантской индейкой.
        — Почти месяц.  — Я наблюдаю, как Синди снимает с индейки фольгу.  — А вы с мистером Грэхемом?
        — Чуть больше года.  — Женщина стоит ко мне спиной, так что я не вижу ее лицо, но что-то в ее тоне заставляет меня насторожиться.  — Мы познакомились на благотворительном мероприятии, которое я организовывала.
        — А. Так вы профессиональный устроитель праздников?
        Синди втыкает термометр в грудь индейки, потом в ноги, и ее плечи заметно расслабляются.
        — Готова,  — тихо говорит она.  — Отвечаю на твой вопрос: я была устроителем, но продала свою компанию несколько месяцев назад. Фил сказал, что очень сильно скучает по мне, когда я на работе.
        Гм. Что?
        Мне трудно представить, чтобы я отказалась от своей работы только потому, что мой мужчина «очень сильно скучает по мне, когда я на работе». Для меня это было бы красной тряпкой.
        — Понятно. Это… замечательно.  — Я указываю на блюда.  — Может, нужно что-то подогреть? Или мы еще не садимся за стол?
        — Фил ждет момента, когда индейка будет готова.  — Женщина смеется, но смех вымученный.  — Когда он составляет расписание, то рассчитывает, что все будут ему следовать.  — Синди кивает в сторону огромной миски рядом с микроволновкой.  — Можно подогреть картошку. А мне надо сделать соус.  — Она берет пакетик с заготовкой для соуса.  — Обычно я готовлю его из сока от индейки, но у нас мало времени, так что будем делать из пакета.
        Она выключает духовку, ставит противень на столешницу и приступает к соусу. Стена над плитой завешена кастрюльками и сковородками, и когда женщина тянет руку, чтобы взять одну из них, ее кружевные рукава падают, и или мне кажется, или я действительно вижу иссиня-черные синяки на обоих запястьях. Они выглядят так, будто кто-то сжал ей руку. Сильно.
        Синди опускает руки, и запястья скрываются под рукавами, и я решаю, что синяки мне привиделись, что это кружево сыграло шутку с моим зрением.
        — Вы живете с мистером Грэхемом или в своем доме?  — спрашиваю я, ожидая, когда подогреется картофельное пюре.
        — Я переехала к Филу примерно через две недели после знакомства,  — отвечает она.
        Наверное, мне опять что-то привиделось, потому что на этот раз в ее голосе слышится горечь, но так же не может быть?
        — Это такой импульсивный поступок. Вы же почти не знали друг друга, не так ли?
        — Да, не знали.
        Явно не привиделось.
        Это точно горечь.
        Синди оглядывается, и я ясно вижу в ее глазах печаль.
        — Не знаю, говорил тебе кто-нибудь или нет, но импульсивность имеет обыкновение тебе же аукаться.
        Я не представляю, как на это реагировать.
        Поэтому говорю:
        — А.
        У меня появляется чувство, что за сегодняшний вечер я произнесу это слово еще много раз.
        Глава 36
        Гаррет
        Он ее бьет.
        Этот сукин сын ее бьет.
        Полчаса в обществе Синди для меня достаточно, чтобы прийти к этому выводу, чтобы узнать все признаки. Я вижу это по тому, как она вздрагивает, когда отец дотрагивается до нее. Вздрагивает слегка, практически не заметно для остальных, но точно так же вздрагивала моя мама, когда он приближался к ней. Как будто она ожидала от него удара кулаком, или ладонью, или его чертовой ногой.
        Однако это не единственное свидетельство. Еще одно — кружевная штуковина с длинными рукавами поверх красного платья. Я перетрахал достаточно своих однокурсниц, чтобы уяснить: белые «шпильки» к черному жакету не надевают. Еще есть искры страха в ее глазах, они появляются каждый раз, когда отец, сидящий в кресле, просто шевельнется. Печально опустившиеся плечи, когда отец выговаривает ей, что соус слишком жидкий. Множество комплиментов, которыми она явно пытается порадовать его. Нет, умилостивить, чтобы успокоить его.
        Мы ужинаем, галстук душит меня, и я сомневаюсь, что смогу и дальше контролировать свою ярость. Вряд ли я дотяну до десерта, не вспылив и не потребовав у старика ответа, кто дал ему право так поступать с еще одной женщиной.
        Синди и Ханна о чем-то болтают. Я даже не догадываюсь о чем. Я так крепко сжимаю вилку, что мне странно, почему она не сломалась пополам.
        Чуть раньше, когда Ханна и Синди были на кухне, отец пытался завести со мной разговор о хоккее. Я пытался отвечать. Я точно формулировал правильные предложения, с подлежащим и сказуемым и прочей чепухой. Но едва мы с Ханной переступили порог этого богом забытого дома, я мысленно унесся прочь. Каждое помещение хранит воспоминания, от которых у меня в горле появляется комок.
        Кухня, где он впервые сломал мне нос.
        Второй этаж, где он в основном избивал меня, обычно в моей спальне. Правда, сегодня я не решаюсь туда зайти, потому что боюсь быть раздавленным этими стенами.
        Гостиная, где он шарахнул меня об стену после того, как моя команда, игравшая в лиге для восьмиклассников, не попала в плей-офф. Я заметил, что он прикрыл картиной дыру в гипсокартоне.
        — Вот так,  — слышу я голос Ханны.  — Теперь я пою соло, что, по идее, надо было бы сделать с самого начала.
        Синди сочувственно цокает языком.
        — Судя по рассказу, этот парень законченная эгоистическая задница.
        — Синтия,  — резко произносит мой отец.  — Следи за языком.
        Вот опять — она вздрагивает. Дальше должно бы последовать тихое «прости», но, к моему удивлению, она не извиняется.
        — Фил, ты не согласен? Представь, что ты продолжал бы играть за «Рейнджеров», и ваш вратарь оставил бы вас в неполном составе перед серией игр на Кубок Стэнли.
        У отца на скулах играют желваки.
        — Эти две ситуации нельзя сравнивать.
        Синди быстро сдает назад.
        — Да, думаю, нельзя.
        Я вилкой загребаю пюре и кладу его в рот.
        Ледяной взгляд отца перемещается на Ханну.
        — Как долго вы встречаетесь с моим сыном?
        Краем глаза я замечаю, что она испытывает неловкость.
        — Месяц.
        Он кивает, как будто его радует ответ. Когда отец снова заговаривает, я понимаю, что конкретно его обрадовало.
        — Значит, все не серьезно.
        Ханна хмурится.
        Я тоже, потому что знаю, о чем он думает. Нет, на что надеется. На то, что вся эта история с Ханной просто интрижка. Что все это кончится скорее раньше, чем позже, и я опять сосредоточусь исключительно на хоккее.
        Но он ошибается. Черт, я тоже ошибался. Я предполагал, что наличие девушки уведет меня от моей цели и отвлечет от хоккея, однако этого не произошло. Мне нравится быть с Ханной, но это ничуть не умаляет роли хоккея в моей жизни. Я продолжаю выкладываться на тренировках, я продолжаю вырубать своих соперников на льду. Последний месяц показал мне, что в жизни я могу уделять должное внимание и Ханне, и хоккею.
        — Гаррет рассказывал вам, что после окончания колледжа он планирует участвовать в отборе в высшую лигу?
        Ханна кивает в ответ.
        — Когда начнутся отборочные игры, его расписание станет еще более плотным. Как я понимаю, и ваше тоже.  — Отец вытягивает и поджимает губы.  — Где вы себя видите после окончания? На Бродвее? В звукозаписывающей студии?
        — Я еще не решила,  — говорит Ханна и тянется к стакану с водой.
        Я замечаю, что ее тарелка пуста. Она все доела, но добавки не попросила. Я тоже не попросил, хотя не могу отрицать, что Синди готовит просто фантастически. Такой сочной индейки я давно не ел.
        — Ну, войти в музыкальный бизнес очень трудно. Для этого нужно много и упорно работать.  — Отец делает паузу.  — Это требует огромной концентрации внимания.
        — Я хорошо знаю это.  — Ханна плотно сжимает губы. Она знает еще миллион вещей, но сдерживает себя и ничего не говорит.
        — Профессиональный спорт требует того же.  — Многозначительно вещает отец.  — Требуется тот же уровень внимания. Наличие отвлекающих факторов может обойтись очень дорого.  — Он поворачивается ко мне.  — Не так ли, сын?
        Я накрываю руку Ханну ладонью.
        — Некоторые отвлекающие факторы стоят того.
        Теперь у него раздуваются ноздри.
        — Похоже, все сыты,  — нарушает тишину Синди.  — Как насчет десерта?
        Я холодею при мысли, что придется еще хоть на секунду задержаться в этом доме.
        — Между прочим, нам с Ханной пора,  — довольно грубо говорю я.  — По прогнозу, сегодня к вечеру пойдет снег, и мы хотели бы добраться до дома до того, как занесет дороги.
        Синди поворачивается к большому, от пола до потолка, окну на противоположном конце столовой. Снаружи нет ни намека на снег ни в воздухе, ни на земле.
        Однако она, слава богу, не стала комментировать состояние погоды. Синди, кажется, даже рада, что этот неприятный вечер подходит к концу.
        — Я помогу убрать со стола,  — предлагает Ханна.
        Синди кивает.
        — Спасибо, Ханна, я ценю твою помощь.
        — Гаррет.  — Отец с грохотом отодвигает стул.  — На пару слов.
        Он выходит.
        К черту его и к черту эти «пары слов». Ублюдок даже не поблагодарил свою женщину за приготовленную ею вкусную еду. Я сыт по горло этим уродом, но проглатываю свой гнев и выхожу вслед за ним из столовой.
        — Что тебе надо?  — спрашиваю я, когда мы заходим в его кабинет.  — И не требуй, чтобы я остался на десерт, не утруждай себя. Я приехал на праздничный ужин, мы поели индейки, и теперь я уезжаю.
        — Да мне плевать на десерт. Нам нужно поговорить об этой девчонке.
        — Об этой девчонке?  — хрипло смеюсь я.  — Ты имеешь в виду Ханну? Она не какая-то там девчонка. Она моя девушка.
        — Она помеха,  — безапелляционно заявляет он.
        Я закатываю глаза.
        — С чего ты взял?
        — Ты проиграл две из трех последних игр!  — кричит отец.
        — И это ее вина?
        — Именно так, черт побери! Из-за нее ты отвлекся от хоккея.
        — Я не единственный игрок в команде,  — ровным голосом говорю я.  — И я не единственный, кто совершал ошибки во время этих игр.
        — В последней игре ты заработал удаление, которое дорого обошлось команде,  — цедит он.
        — Да, заработал. И что из того? Мы все еще номер один в нашей ассоциации. И все еще номер два по абсолютному счету.
        — Номер два?!  — Он уже орет во все горло, его руки сжимаются в крепкие кулаки, и отец делает шаг ко мне.  — И тебе нравится быть номером два? Я воспитал тебя, ты, маленький засранец, чтобы ты был первым!
        Когда-то этот испепеляющий взгляд и красные щеки заставляли вздрагивать и меня. Но это время прошло. В шестнадцать лет, когда я уже был выше и тяжелее отца, я понял, что мне больше нечего его бояться.
        Никогда не забуду его взгляд, когда я впервые дал ему сдачи. Его кулак уже несся к моему лицу, и в какое-то мгновение на меня снизошло просветление, и я понял, что могу блокировать удар. Что мне больше не надо стоять столбом и принимать оскорбления. Что я могу дать ему отпор.
        Я так и сделал. До сих пор помню, как приятно саднили костяшки после того, как врезал ему в челюсть. Хотя он и взревел от ярости, но все равно испытал шок, и в его глазах отражался страх, когда он пятился.
        Вот тогда он в последний раз поднял на меня руку.
        — Что ты собираешься сделать?  — насмешливо спрашиваю я, кивая на его кулаки.  — Ударить меня? Что, надоело третировать эту милую женщину?
        Он каменеет.
        — Думаешь, я не знаю, что ты превратил ее в боксерскую грушу?  — цежу я сквозь стиснутые зубы.
        — Закрой свой поганый рот, мальчишка.
        Ярость во мне кипит и выплескивается наружу.
        — Да пошел ты,  — бросаю я. Я учащенно дышу, глядя в его расширившиеся глаза.  — Как ты можешь поднимать на нее руку? Как ты можешь поднимать руку хоть на кого-то? Проклятье, да что с тобой такое?
        Он надвигается на меня, но останавливается, когда между нами остается полметра. На секунду мне кажется, что сейчас отец и в самом деле ударит меня. Я даже хочу, чтобы ударил. Тогда я смогу ударить в ответ. Разбить кулаки о его лицо и показать ему, каково это, когда тебя бьет тот, кто, по идее, должен любить.
        Я не двигаюсь с места, мои ноги будто приросли к полу, руки опущены. Как бы сильно мне ни хотелось врезать ему, я никогда не опущусь до его уровня. Я никогда не потеряю контроль над собой и не стану таким, как он.
        — Тебе нужна помощь,  — сдавленно говорю я.  — Серьезно, старик. Тебе нужна помощь, черт побери, и я очень надеюсь, что тебе ее окажут до того, как ты искалечишь эту женщину.
        Я выхожу из кабинета. У меня дико дрожат ноги, и мне странно, как они доносят меня до кухни, где Ханна ополаскивает тарелки, а Синди загружает посудомойку. Когда я вхожу, обе женщины смотрят на меня, и обе бледнеют.
        — Синди.  — Я откашливаюсь, но комок в горле остается.  — Сожалею, но я вынужден похитить Ханну, нам пора ехать.
        После паузы Синди быстро кивает.
        — Хорошо. С остальным я сама справлюсь.
        Ханна закрывает кран и медленно идет ко мне.
        — Ты в порядке?
        Я мотаю головой.
        — Ты могла бы подождать меня в машине? Мне нужно поговорить с Синди.
        Вместо того чтобы выйти, Ханна подходит к Синди, секунду колеблется, и потом тепло обнимает ее.
        — Огромное спасибо за ужин. С праздником.
        — С праздником,  — с вымученной улыбкой тихо говорит Синди.
        Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключи от машины.
        — Вот. Заведи, пусть прогреется,  — говорю я Ханне.
        Она выходит без единого слова.
        Набрав в грудь побольше воздуха, я подхожу почти вплотную к Синди. К моему ужасу, она опять вздрагивает, как вздрагивала весь вечер. Словно поговорка «каков отец, таков и сын» для нее непреложная истина. Словно я хочу…
        — Я не причиню тебе вреда.  — Мой голос растрескивается, как скорлупа у яйца. Мне противно от того, что я вынужден уверять ее в очевидном.
        В ее глазах появляется паника.
        — Что? Ах, дорогой, нет. Я даже не думала…
        — Нет, думала,  — тихо возражаю я.  — Ничего страшного. Я не обижаюсь. Я знаю, каково это…  — Я сглатываю.  — Послушай, у меня не так много времени, потому что мне нужно убраться отсюда прежде, чем я совершу нечто такое, о чем потом пожалею. Но я хочу, чтобы ты кое-что уяснила.
        Она явно испытывает неловкость.
        — Ты о чем?
        — Я…  — Я снова сглатываю и прямиком перехожу к сути, потому что ни ей, ни мне совсем не хочется, чтобы отец застал нас за этим разговором.  — Он бил и меня, и маму, понимаешь? Он оскорблял нас физически и словесно, долгие годы.
        Ее губы приоткрываются, но она не произносит ни слова.
        Я с тяжелым сердцем заставляю себя продолжить:
        — Он нехороший человек. Он опасен, жесток и… он болен. Не надо мне рассказывать, что он вытворяет с тобой. Хотя, может, я и ошибаюсь, и отец ничего не вытворяет, но я все же думаю, что он творит всякие бесчинства, потому что вижу, как ты вьешься вокруг него. Я тоже так себя вел. Каждое мое действие, каждое мое слово… все шло от страха, потому что я дико боялся, что он снова изобьет меня до смерти.
        Ее ошеломленный взгляд — достаточное для меня подтверждение.
        — Как бы то ни было,  — со вздохом говорю я,  — я не собираюсь утаскивать тебя отсюда или звонить копам и сообщать о бытовом насилии. Это не мой дом, поэтому я не буду вмешиваться. Но мне нужно, чтобы ты кое-что усвоила. Первое: ты ни в чем не виновата. Не вини себя, потому что вся вина лежит на нем. Ты не сделала ничего, что могло бы вызвать его критику и словесные нападки. Не думай, будто ты не оправдала его ожиданий — его ожидания просто невозможно оправдать, черт побери.  — Моя грудь так сильно сжимается, что болят ребра.  — И второе: если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно звони мне, ладно? Если понадобится поговорить, или ты решишь уехать от него и тебе понадобится помощь для переезда, позвони. Или если… он что-нибудь сделает с тобой, и тебе понадобится помощь, позвони. Обещаешь?
        Похоже, Синди потрясена. До глубины души. Она часто-часто моргает, как будто пытается сдержать слезы.
        На кухне воцаряется тишина, как в доме с покойником. Синди просто смотрит на меня, часто моргает и теребит рукав своего жакета.
        Проходит, кажется, вечность, прежде чем она неуверенно кивает и шепчет:
        — Спасибо.

* * *
        Я сажусь на водительское сиденье. Из воздуховодов дует горячим воздухом. Ханна уже завела двигатель и пристегнулась, словно ей, как и мне, хочется поскорее убраться отсюда.
        Я трогаюсь с места, выезжаю на подъездную аллею и давлю на педаль газа,  — спешу увеличить расстояние между мной и этим домом. Если мне повезет и в один прекрасный день я буду играть за Бостон, я поселюсь как можно дальше от Бикон-Хилла.
        — Это было… немного жестко,  — замечает Ханна.
        Я непроизвольно смеюсь.
        — Немного?
        Она вздыхает.
        — Я старалась быть дипломатичной.
        — Не заморачивайся. Это было кошмаром от начала и до конца.  — Я так сильно сжимаю руль, что костяшки моих пальцев побелели.  — Он бьет ее.
        Наступает молчание, но когда Ханна заговаривает, я понимаю, что мои слова не вызвали у нее удивления, только сожаление.
        — Я так и думала. У нее на кухне задрались рукава, и мне показалось, что на запястьях у нее синяки.
        Эта новость вызывает у меня новый приступ гнева. Черт возьми! В глубине души я надеялся, что ошибаюсь насчет Синди.
        Мы в полном молчании приближаемся к федеральной трассе. Когда я берусь за рычаг переключения передач, Ханна накрывает мою руку своей и нежно поглаживает. От этой ласки мне на душе становится чуть легче.
        — Она испугалась меня,  — говорю я.
        На этот раз Ханна искренне удивлена.
        — Ты о чем?
        — Когда мы с ней остались на кухне, я подошел к ней, и она вздрогнула. Представляешь, вздрогнула, как будто испугалась, что я ударю ее.  — У меня сдавливает горло.  — Я сразу все понял. Моя мама тоже шарахалась от отца. И я. Но… черт побери, мне не верится, что она могла подумать, будто я ударю ее.
        Тон Ханны смягчает печаль.
        — Дело не в тебе. Если твой отец оскорбляет Синди, она, скорее всего, боится любого, кто приближается к ней. Со мной после изнасилования было точно так же. Я нервничала, шарахалась от всех, всех подозревала. Прошло много времени, прежде чем я стала расслабляться в обществе чужих людей, и даже сейчас я на многое не решаюсь. Например, пить в общественных местах. Ну, если рядом нет тебя в качестве моего телохранителя.
        Я понимаю, что она пытается развеселить меня, но ее уловка не срабатывает. Я все не могу прийти в себя от реакции Синди.
        И вообще, у меня нет настроения продолжать этот диалог. Просто… не могу. К счастью, Ханна и не настаивает. Вот это мне в ней и нравится — то, что она не стремится нарушить молчание бессмысленной болтовней.
        Она спрашивает, не буду ли я возражать против музыки, я киваю, и она, подсоединив к аудиосистеме свой айпод, включает плейлист, который вызывает у меня улыбку. Это тот самый классический рок, что я при знакомстве отправил ей на электронную почту. Однако я обращаю внимание на то, что она запустила плейлист не с первой песни. А на первом месте стоит любимая песня моей мамы, и я точно знаю: если бы я сейчас ее услышал, я бы разрыдался.
        Все это говорит о том, что Ханна Уэллс просто… клад. Даже удивительно, как тонко она настроена на меня — на мое настроение, на мою боль. Я впервые встречаю человека, который умеет так точно меня чувствовать.
        Проходит час. Я знаю, что прошел час, потому что плейлист рассчитан на час, и когда он заканчивается, Ханна запускает другой сборник, который тоже вызывает у меня улыбку, так как там только Rat Pack[48 - Rat Pack — группа представителей американского шоу-бизнеса, в которую входили Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Джуди Гарленд и др.], Mo-town[49 - Motown Records — американский звукозаписывающий лейбл (с 1959 г.), в настоящий момент часть Universal Music Group.] и Bruno Mars[50 - Hernandez, Peter Gene (известный как Бруно Марс) (род. в 1985 г.)  — американский певец, композитор, хореограф.].
        Я наконец-то успокаиваюсь. Правда, не до конца. Стоит мне расслабиться, как я вспоминаю испуганные глаза Синди, и мне снова сдавливает грудь. Я приказываю себе не зацикливаться на вопросе, который все это время крутится у меня в голове, но когда я сбрасываю скорость и съезжаю на второстепенную дорогу, ведущую к Гастингсу, вопрос все же вылезает наружу, и мне не удается отмахнуться от него.
        — А что, если я тоже способен на такое?
        Ханна сразу убирает звук.
        — Что?
        — Что, если я тоже способен сделать кому-то больно?  — хрипло повторяю я.  — Что, если я точно такой же, как он?
        Она отвечает с непоколебимой уверенностью:
        — Ты не такой.
        Однако ее убежденность меня не успокаивает.
        — У меня его характер, я это точно знаю. Сегодня мне хотелось придушить его.  — Я молчу, поджав губы.  — Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не шарахнуть его об стену и не забить до смерти. Просто это того не стоило. Мараться об него не стоило.
        Ханна берет меня за руку.
        — Вот поэтому ты и не такой, как он. У тебя хватает силы воли, а это значит, что у тебя не его характер. А вот он не может контролировать себя. Им управляет гнев, он подминает его под себя, заставляет мучить окружающих, тех, кто слабее него.  — Она на мгновение сжимает мои пальцы.  — Что бы ты сделал, если я бы вот сейчас вывела тебя из себя?
        — В каком смысле?  — не понимаю я.
        — Давай представим, что мы не в машине, а в моей комнате, или у тебя дома, и я… ну, не знаю, говорю, что я переспала с другим. Нет, я говорю, что после нашего знакомства я переспала со всей хоккейной командой.
        Эта мысль вызывает у меня очень неприятные ощущения.
        — Что бы ты сделал?  — не унимается Ханна.
        Я поворачиваюсь и устремляю на нее хмурый взгляд.
        — Ушел и хлопнул бы дверью.
        — И это все? У тебя не было бы искушения ударить меня?
        — Естественно, нет,  — отвечаю я, ужасаясь такой возможности.
        — Вот именно.  — Она нежно гладит мою руку.  — Потому что ты не такой, как он. Как бы сильно ты ни злился на человека, ты не ударишь его.
        — Неправда. Я участвовал в потасовках на льду,  — признаюсь я.  — А однажды в «Малоуне» хорошенько врезал одному парню, правда, врезал потому, что он плохо говорил о матери Логана, а я не мог не заступиться за друга.
        Ханна вздыхает.
        — Я не говорю, что ты не способен на жестокость. Все способны. Я говорю, что ты не причинишь вреда тем, кого любишь. Во всяком случае, намеренно.
        Я молю бога о том, чтобы она была права. Ведь если наследуешь ДНК от человека, который причиняет боль тем, кого любит, никто не знает, что из этого получится.
        У меня начинают дрожать руки, и я понимаю, что Ханна чувствует это, потому что сжимает мою руку.
        — Остановись на обочине,  — просит она.
        Я хмурюсь. Мы едем по неосвещенной дороге, и, хотя других машин поблизости нет, мне не улыбается останавливаться неизвестно где.
        — Зачем?
        — Я хочу поцеловать тебя, а когда ты смотришь на дорогу, я это сделать не могу.
        Ее слова вызывают у меня ликование. Никто прежде не просил меня остановиться, прежде чем поцеловать меня, и хотя я вымотан и зол, мысль о поцелуе Ханны кажется мне божественной.
        Без единого слова я съезжаю на обочину, ставлю рычаг переключения передач на парковочный тормоз и включаю «аварийку».
        Ханна придвигается ко мне и нежными пальчиками гладит меня по щеке, а потом целует, слегка прикасаясь губами, отстраняется и шепчет:
        — Ты не такой, как он. И никогда не будешь.  — Ее губы щекочут мой нос, прежде чем поцеловать его.  — Ты хороший человек.  — Она целует меня в щеку.  — Ты честный, добрый, чувствительный.  — Она прихватывает мою нижнюю губу.  — Не пойми меня неправильно, но иногда ты бываешь полнейшим придурком, правда, твоя придурочность вполне терпима.
        Я не могу удержаться от улыбки.
        — Ты не такой, как он,  — повторяет она, на этот раз тверже.  — У вас общее только то, что вы оба одаренные хоккеисты. И все. Ты совсем не такой, как он.
        Боже, как же я нуждался в этих словах. Они проникают мне в самое сердце, преодолевая все преграды, и боль в груди тут же исчезает. Я кладу руку Ханне на затылок, притягиваю к себе и страстно целую. Мой язык врывается ей в рот, и у меня вырывается радостный стон, потому что у нее вкус клюквы и запах вишни, который я обожаю. Мне хочется целовать ее до утра, до конца моих дней, но я не забываю, где мы сейчас находимся.
        Поэтому с неохотой прерываю поцелуй, и в этот момент ее рука тянется к моей ширинке.
        — Что ты делаешь?  — спрашиваю я и у меня вырывается стон, когда она через брюки поглаживает мой набухший член.
        — А на что это похоже?
        Я останавливаю ее руку.
        — Не знаю, помнишь ты об этом или нет, но мы сидим в машине на обочине.
        — Разве? А я думала, мы в самолете и летим в Палм-Спрингс.
        Я смеюсь, но мой смех обрывается, когда Ханна снова принимается ласкать меня. Она сжимает головку члена, и у меня напрягаются яйца, а по телу разливается тепло. Черт. Сейчас не время, но мне нужно выяснить, так же она возбуждена, как и я, поэтому, перестав сопротивляться и сдерживать себя, тянусь рукой к ее коленке. Я глажу ее нежную, как у ребенка, кожу, прежде чем залезть ей под юбку.
        Я ласкаю ее через трусики и чувствую под пальцами влажную ткань. Ханна вся мокрая. На самом деле мокрая.
        Каким-то образом мне все же удается вытащить руку из-под ее платья.
        — Нельзя.
        — Почему?  — Ее глаза лукаво блестят, и это совсем не удивляет меня, потому что я уже знаю, что, когда она ослабляет бдительность и доверяется кому-то, она превращается в самую настоящую авантюристку.
        И главный кайф в том, что доверяется она именно мне.
        — Кто-то может проехать мимо.  — Я делаю многозначительную паузу.  — В том числе и полицейский патруль.
        — Тогда надо поторопиться.
        Она в мгновение ока расстегивает «молнию» на моих брюках и засовывает руку мне в белье. Я потрясен.
        — Перебирайся на заднее сиденье.
        Она непонимающе смотрит на меня, а потом ее взгляд засветился от восторга.
        — Серьезно?
        — Черт, если нам от этого никуда не деться, то нужно все делать правильно,  — со вздохом отвечаю я.  — Как говорится, или пан, или пропал.
        Она с таким проворством перебирается на заднее сиденье, что я не могу удержаться от смеха. Я достаю из перчаточного ящика презервативы и перебираюсь назад вслед за ней.
        Когда она видит, что у меня в руке, у нее отвисает челюсть.
        — Это презервативы? Ладно, я могла бы возмутиться по этому поводу, хотя, наверное, не стоило бы, потому что сейчас они кстати. Но… если серьезно? Ты возишь презервативы в машине?
        Я пожимаю плечами.
        — Естественно. А что, если я в один прекрасный день увижу на обочине Кейт Аптон?
        Ханна фыркает.
        — Ясно. Значит, вот каков твой тип? Грудастая, фигуристая блондинка?
        Я ложусь на нее и опираюсь локтями на сиденье.
        — Не-а, я предпочитаю грудастых брюнеток.  — Я лицом утыкаюсь ей в шею и вдыхаю ее запах.  — Причем конкретно одну. Которая, кстати, тоже фигуристая.  — Я кладу одну руку ей на талию.  — И у которой узенькие бедра.  — Я подсовываю руку ей под попку.  — И аппетитная попка.  — Я просовываю руку ей между ног.  — И самое тугое влагалище на свете.
        Она трепещет.
        — Ты говоришь страшные непристойности.
        — Да, но ты все равно любишь меня.
        Ее дыхание становится прерывистым.
        — Да, люблю.  — Ее зеленые глаза блестят.  — Я люблю тебя.
        От этих сладких слов мое сердце готово взорваться. Другие девчонки тоже произносили их, но сейчас все по-другому. Потому что их говорит Ханна, а она особенная. И потому что я знаю: когда она говорит, что любит меня, она имеет в виду именно меня, Гаррета, а не хоккейную звезду Брайара, или мистера Популярность, или сына Фила Грэхема. Она любит именно меня.
        Во мне поднимается такая буря эмоций, что становится трудно говорить.
        — Я тоже люблю тебя.  — Я впервые говорю женщине, что люблю ее, и сейчас я чувствую, что это правильные слова.
        Ханна улыбается. Она притягивает к себе мою голову и целует меня, и в следующее мгновение надобность в разговорах отпадает. Я задираю ей платье и спускаю с себя брюки. Я даже не снимаю с нее трусики, а просто сдвигаю их, надеваю презерватив и вхожу в ее лоно.
        Она стонет от наслаждения. Я не шутил, когда говорил, что она тугая. Ее влагалище обхватывает меня, как тиски, и я уже готов кончить, но вынужден контролировать себя.
        Я не раз трахал девчонок в своей машине.
        Но ни с одной не занимался любовью.
        — Ты такая красивая,  — шепчу я, не в силах отвести от нее восторженного взгляда.
        Я начинаю двигаться. Я стараюсь делать это медленно, чтобы растянуть удовольствие, но прекрасно осознаю, где мы находимся. Какой-нибудь добрый самаритянин — а еще хуже коп — заметит стоящий на обочине джип и решит, что нам нужна помощь, подойдет к машине, увидит мою голую задницу, увидит, как мои бедра ритмично поднимаются и опускаются, увидит руки Ханны, вцепившиеся мне в спину.
        Кроме того, в такой позе вообще трудно двигаться. Я вхожу в нее быстрыми, но неглубокими рывками, однако Ханне, по всей видимости, это не портит удовольствие. Она издает сексуальнейшие звуки, постанывает, часто дышит, вскрикивает, и мне приходится сдерживать себя изо всех сил, чтобы не кончить. Я чувствую приближение оргазма, но хочу дождаться ее. Я хочу услышать, как она кричит, хочу ощутить, как мышцы ее влагалища сжимаются вокруг моего члена.
        Я слегка приподнимаюсь и кладу большой палец на ее клитор.
        — Давай, детка,  — хрипло шепчу я ей,  — иди ко мне. Дай мне почувствовать, как ты кончаешь.
        Ее глаза плотно закрыты, бедра быстро двигаются в одном ритме со мной, и вот она кричит в оргазме. Я кончаю настолько мощно, что мое сознание раскалывается на миллион кусочков.
        Когда волны наслаждения отступают, я обращаю внимание на песню, звучащую из динамиков.
        Я вскидываю голову.
        — Ты снова записала себе One Direction?
        Ее губы приоткрываются в улыбке.
        — Нет…
        — Гм. Тогда почему играет «История моей жизни»[51 - Story of my Life — песня из альбома группы Midnight Memories (2013).]?  — спрашиваю я.
        Она отвечает не сразу, причем с глубоким вздохом.
        — Потому что мне нравится One Direction. Вот. Я говорила об этом.
        — Тебе повезло, что я тебя люблю,  — предупреждаю я ее.  — Потому что в противном случае я этого бы не вынес.
        Ханна усмехается.
        — Тебе повезло, что тебя люблю я. Потому что ты полная задница, и мало кто из девушек смирился бы с этим.
        Она, наверное, права насчет задницы.
        И она точно права насчет везения.
        Глава 37
        Ханна
        — Мне это не нравится,  — заявляю я.  — То есть у меня болят ноги. Я говорила, что я не гибкая.
        Смех Гаррета отдается во всем моем теле. Уточняю: в моем обнаженном теле, потому что мы занимаемся любовью. И свое заявление я сделала прямо в середине процесса.
        Наверное, я убийца настроения.
        Но мне, если хотите знать, плевать. Я категорически отвергаю эту позу. Гаррет стоит на коленях передо мной, и мои щиколотки лежат на его плечах. Возможно, если бы он не был огромным хоккеистом, мне бы не казалось, будто мои ноги задраны на вершину «Эмпайр Стейт Билдинг». От этого их сводит судорога.
        Смеясь, Гаррет наклоняется вперед, я с облегчением снимаю ноги с его плеч и обхватываю его за талию. И сразу издаю стон.
        — Лучше?  — спрашивает он.
        — О боже, конечно. Сделай так еще раз.
        — А что я сделал?
        — Ты крутил бедрами, как… о-о-о… да, вот так.
        Каждый раз, когда он входит в меня, мое влагалище сжимается вокруг его члена. Каждый раз, когда он выходит, я чувствую болезненное, отчаянное опустошение. Я пристрастилась к этому парню. К его поцелуям, к его запаху. Мне приятно ощущать под ладонью короткий «ежик» волос, когда я глажу его по голове, под пальцами — крепкие мышцы, когда я вцепляюсь ему в спину.
        Его движения убыстряются, дыхание учащается, он входит в меня все резче и глубже, и мое сознание затуманивается. Он касается моего клитора, и мы кончаем. Он кончает чуть раньше, но, оставаясь во мне, бьется в судорогах. От этого мой оргазм еще острее, я даже до боли закусываю губу, чтобы своим криком не потревожить его соседей.
        Потом Гаррет перекатывается на спину, я ложусь на него и покрываю поцелуями его лицо и шею.
        — Почему у тебя после секса так много энергии?  — бурчит он.
        — Не знаю. Мне безразлично.  — Я целую его всего, пока он не засмеется от удовольствия. Я знаю, что ему нравится внимание, и это хорошо, потому что мне нравится давать это ему. По какой-то причине с ним я превращаюсь в монстра нежности.
        Жизнь снова прекрасна. После Дня благодарения прошла неделя, а мы с Гарретом все еще вместе. Однако заняты оба по горло. Скоро надо сдавать курсовые, в том числе и по предмету Толберт, и я помогаю Гаррету писать работу. У него, как всегда, очень плотное расписание тренировок, да и моя подготовка к конкурсу не дает мне времени для отдыха. Зато я снова испытываю воодушевление.
        Мне очень нравится аранжировка, которую придумали мы с Дже, и я уверена, что выступление пройдет на ура. Но я все еще не простила Кэсса и Мэри-Джейн за их подставу. Эм-Джи несколько раз писала эсэмэски с просьбой встретиться и поговорить, но я игнорировала их, и с тех пор, как Фиона выделила мне время для репетиций, я больше не сталкивалась ни с Кэссом, ни с Эм-Джи.
        И на этом торте под названием «Мне нравится, черт возьми, эта жизнь» есть еще и сахарная глазурь. На прошлой неделе позвонил папа и сообщил хорошую новость: на Рождество родители едут к тете Николь, и мы там встретимся. Я сразу же заказала билет и теперь жду не дождусь, когда увижусь с ними. Правда, меня расстраивает то, что Гаррет не может поехать со мной. Я пригласила его, но он сверился с расписанием и сказал, что на следующей день после моего отъезда его команде предстоит игра, а потом еще одна, за два дня до моего возращения. Так что Гаррету придется праздновать Рождество с Логаном, который живет в городке, расположенном в двадцати минутах езды от Гастингса.
        Оглушительный стук в дверь выдергивает меня из приятных размышлений. Дверь заперта, так что я не боюсь, что кто-то ворвется, но все равно машинально прикрываюсь одеялом.
        — Мальчики и девочки, простите, что отрываю,  — кричит Логан,  — но вам пора вытаскивать наружу ваши ПСКи! Джи, надо ехать.
        Я устремляю на Гаррета непонимающий взгляд.
        — ПСКи?  — Мне не всякий раз удается уловить смысл сокращений и аббревиатур, придуманных Логаном.
        Гаррет ухмыляется.
        — Да ладно, неужели не поняла? Даже я понял. Это же из младших классов.
        Я задумываюсь, потом краснею.
        — А как можно куда-то тащить письку?
        Он фыркает.
        — Спроси об этом у Логана. Хотя нет, не надо.  — Он сползает с кровати и бродит вокруг, собирая разбросанную одежду.  — Ты придешь на игру после репетиции?
        — Да, но только к началу второго периода. Ох, когда я доберусь до стадиона, там будут только стоячие места.
        — Я попрошу кого-нибудь занять тебе местечко.
        — Спасибо.
        Я ухожу в ванную, привожу себя в порядок, выхожу и вижу, что Гаррет сидит на кровати. При виде него мое сердце замирает. Спутанные волосы, перекатывающиеся под кожей бицепсы, красные засосы на шее. Как же он прекрасен.
        Через пять минут мы выходим из дома и разъезжаемся каждый в свою сторону. Я еду в кампус на репетицию на машине Трейси. Теперь, когда Кэсс сгинул, я могу снова получать удовольствие от пения.
        И получаю. Мы с моим личным виолончелистом отшлифовываем великолепную концовку песни, и два часа спустя я уже направляюсь к стадиону. На мое приглашение присоединиться ко мне Элли ответила, что они с Шоном заняты. Другие мои друзья утопают в море подготовительной работы, и я в очередной раз радуюсь, что заранее сдала все задания. Большая часть моих предметов связана с исполнительским мастерством и теорией музыки, так что мне осталось написать работы только по английской литературе и этике, а они почти готовы.
        Я попадаю на стадион позже, чем ожидала. Только что начался третий период, и я с разочарованием вижу на табло счет один-один. Сегодня «Брайар» играет с командой второго дивизиона из Буффало. Гаррет был уверен, что им не составит труда разделаться с ними, но, видимо, он ошибался.
        Меня ждет свободное кресло позади скамейки «Брайара». Его держит для меня старшекурсница по имени Натали. Гаррет как-то упоминал о ней, но вижусь я с ней впервые. Кажется, она с первого курса встречается с Берди. Такое постоянство внушает уважение. Мало каким парам удается так долго сохранять отношения.
        Натали забавная и милая, мы отлично проводим время, наблюдая за игрой. Когда Дин получает мощный удар, от которого кубарем катится по льду, мы обе испуганно вскрикиваем.
        — О боже,  — суетится Натали.  — Как он там?
        К счастью, с Дином все в порядке. Он поднимается и едет к скамейке «Брайара» для смены состава. Едва Гаррет появляется на льду, мой пульс ускоряется. Он та сила, которую следует брать в расчет. Быстрота, маневренность, умение вести шайбу и делать точные броски. Его первый пас адресован Берди, и они несутся через синюю линию в зону ворот. Берди делает бросок, Гаррет устремляется за шайбой. За ней же спешит и центр-форвард команды соперника. У площади ворот идет силовая борьба, когда нападающий «Буффало» пытается отобрать шайбу.
        Гаррет выходит победителем, молнией объезжает ворота и делает бросок. Вратарь без труда отбивает шайбу, но она скользит прямо к Берди, и тот отправляет ее обратно к воротам, однако вратарь опаздывает всего на долю секунды.
        Когда на табло загорается лампочка над ячейкой «Брайара», Натали вскакивает и восторженно вопит. Мы с ней обнимаемся, а потом, затаив дыхание, смотрим последние три минуты игры. Команда «Буффало» всеми силами пытается завладеть шайбой, но центр «Брайара», второкурсник, выигрывает следующее вбрасывание, и мы доминируем до конца периода. Игра заканчивается со счетом два-один.
        Зрители толпой устремляются в проходы, и мы с Натали в этой толчее идем к выходу.
        — Я рада, что ты с Гарретом,  — оживленно говорит она.
        Я улыбаюсь: мы знакомы всего двадцать минут, а она уже поднимает такие личные темы.
        — Я тоже,  — говорю я.
        — Нет, я не шучу. Он отличный парень, просто он сдвинут на хоккее. Он почти не пьет, ни с кем серьезно не встречается. Это вредно для здоровья — так концентрироваться на чем-то одном, понимаешь?
        В вестибюле мы идем не к выходу, а пробираемся через толпу к раздевалкам, где собираемся ждать своих парней. Надо же, Гаррет Грэхем — мой парень. Звучит сюрреалистично, но мне нравится.
        — Вот поэтому я считаю, что от тебя ему будет только польза,  — продолжает Натали.  — Последнее время он такой счастливый и успокоенный.
        Я напрягаюсь, когда вижу в толпе знакомое лицо.
        Отца Гаррета.
        Он стоит в двадцати футах от нас и смотрит в том же направлении, что и мы. Его бейсболка низко надвинута на лоб, но его все равно легко узнают. К нему подходит группа ребят в майках «Брайара» и просит автограф. Он подписывает им майки, а затем фотографию, которую протягивает один из парней. Я не вижу, что на фотографии, но предполагаю, что на ней запечатлен игровой момент из его давних славных дней, наверное, такой же, как на снимках в его доме. Фил Грэхем, легенда хоккея.
        Продолжающая жить в своем сыне.
        Ненависть к отцу Гаррета захватила меня настолько сильно, что я продолжаю идти не разбирая дороги и удивленно вскрикиваю, когда со всего маху на кого-то наталкиваюсь.
        — Простите. Я не видела, куда…  — Слова замирают у меня на губах, когда я понимаю, с кем столкнулась.
        Роб Делани удивлен не меньше, чем я.
        За ту долю секунды, что наши взгляды встречаются, я превращаюсь в ледяную статую. Холод сковывает мое тело. Ноги примерзают к полу. Внутри огромными волнами поднимается ужас.
        Я не виделась с Робом с того дня, когда он в суде свидетельствовал против меня и в пользу моего насильника.
        Я не знаю, что говорить. Или делать. Или думать.
        Кто-то кричит:
        — Уэллси!
        Я поворачиваю голову на крик.
        Когда я опять поворачиваюсь к Робу, он уже спешит прочь, да так быстро, будто хочет обогнать пулю.
        Мне тяжело дышать.
        Сзади подходит Гаррет. Я знаю, что это он, потому что чувствую знакомую ладонь на своей щеке, но мой взгляд остается прикован к убегающему Робу. На нем куртка с эмблемой «Буффало». Значит, он учится там? Я так и не удосужилась выяснить, что случилось с друзьями Аарона. Куда они поступили, чем занимаются. Последний мой контакт с Робом был опосредованным, когда папа поколотил его отца в магазине в Рэнсоме.
        — Ханна. Посмотри на меня.
        Я не могу оторвать взгляд от Роба. Он еще не вышел со стадиона. Он присоединился к своим друзьям, но те остановились поговорить с какими-то людьми, и, пока они там стоят, он то и дело испугано оглядывается и бледнеет, когда понимает, что я слежу за ним.
        — Ханна, господи. Ты белее мела. В чем дело?
        Наверное, я и вправду бледна. Наверное, у меня вид такой же, как у Роба. Наверное, мы оба только что увидели призрак.
        Гаррет уверенно берет меня за подбородок и поворачивает мою голову, тем самым заставляя посмотреть ему в глаза.
        — Что происходит? Кто этот парень?  — Он проследил за моим взглядом и теперь тоже наблюдает за Робом.
        — Никто,  — слабым голосом отвечаю я.
        — Ханна.
        — Никто, Гаррет. Пожалуйста.  — Я поворачиваюсь спиной к Робу, исключая даже малейшее искушение посмотреть на него.
        Гаррет молчит. И вглядывается в мое лицо. Потом в сердцах выдыхает.
        — Черт, это?..  — Незаконченный вопрос повисает в воздухе.
        — Нет,  — поспешно отвечаю я.  — Не он. Честное слово.  — От недостатка воздуха у меня горят легкие, и я заставляю себя сделать глубокий вдох.  — Просто парень.
        — Что за парень? Как его зовут?
        — Роб.  — К горлу подкатывается тошнота, она кружится в желудке, как стая акул.  — Роб Делани.
        Гаррет смотрит мимо меня, и я понимаю, что Роб еще здесь. Проклятье, ну когда же он уберется отсюда?
        — Кто он, Ханна?
        Хотя я и стараюсь изо всех сил, но больше не могу делать вид, будто мой мир в полном порядке.
        — Это близкий друг Аарона,  — шепчу я.  — Один из тех, кто свидетельствовал против меня после…
        Гаррет уже бежит от меня.
        Глава 38
        Гаррет
        Я в таком бешенстве, что у меня шумит в ушах. Я слышу, как Ханна зовет меня, но не могу остановиться. Я будто смотрю на мир через кровавый туман. Я превратился в реактивный снаряд, нацеленный на подонка, и на автопилоте двигаюсь прямиком на Роба Делани.
        Того самого ублюдка, который помог насильнику выйти сухим из воды.
        — Делани!  — кричу я.
        Его спина напряжена. Кто-то смотрит на нас, но для меня сейчас существует только один человек. Он поворачивается, замечает меня, и в темных глазах вспыхивает паника. Он видел, как я разговаривал с Ханной. И, вероятно, догадался, что она мне рассказала.
        Он что-то говорит своим приятелям, быстрым шагом отходит от них и с опаской идет ко мне.
        — Ты кто такой?  — бормочет он.
        — Друг Ханны.
        На его лице совершенно отчетливо отражается страх, но он все еще пытается изображать из себя крутого.
        — Да? Ну, и чего тебе надо?
        Я с силой втягиваю в себя воздух. Но это не успокаивает меня. Ни капельки.
        — Хочу познакомиться с мерзавцем, который пособничал насильнику.
        Повисает долгая тишина. Парень хмуро смотрит на меня.
        — Пошел ты. Ты обо мне вообще ничего не знаешь.
        — О тебе я знаю все,  — говорю я, а внутри у меня все дрожит от ярости.  — Я знаю, что ты позволил своему дружку опоить мою девушку. Я знаю, что ты ничего не предпринял, когда он повел ее наверх и измывался над ней. Я знаю, что потом ты лжесвидетельствовал, чтобы выгородить его. Я знаю, что ты бессовестный кусок дерьма.
        — Пошел ты,  — повторяет он, однако вся его бравада улетучивается. Вид у него пришибленный.
        — Серьезно? Сукин сын! И это все, что ты можешь сказать? Хотя чему удивляться.  — Я сглатываю нечто кислое и едкое, скопившееся у меня в горле.  — Ты же последний трус, который не смог защитить невинную девочку. Так откуда тебе взять храбрости, чтобы защитить самого себя?
        Мои обвинения распаляют его гнев.
        — Отвали! Я приехал сюда не для того, чтобы ругаться с каким-то тупым качком. Возвращайся к своей шлюхе и…
        Только не это.
        Мой кулак летит вперед.
        А после все вокруг сливается в одно большое пятно.
        Люди кричат. Кто-то сзади хватает меня за куртку и пытается оттащить от Делани. Сильно болят руки. Во рту привкус крови. Я словно вне своего тела. Я не здесь. Меня будто затянуло в плотный туман неконтролируемой ярости.
        — Гаррет.
        Кто-то прижимает меня спиной к стене, и я инстинктивно делаю хук справа. В глазах у меня темнеет, я опять слышу свое имя, резкое, настойчивое «Гаррет». Мое зрение проясняется, и я вижу кровь, сочащуюся из губы Логана.
        Дерьмо.
        — Джи.  — Его голос звучит тихо, но угрожающе, однако взгляд полон тревоги.  — Джи, остановись.
        Я судорожно выдыхаю и оглядываюсь по сторонам. Ко мне обращено целое море лиц, я слышу приглушенные голоса и тихий шепот.
        Тут появляется тренер, и я в одно мгновение осознаю всю тяжесть того, что натворил.

* * *
        Два часа спустя я стою под дверью комнаты Ханны, и у меня едва хватает сил, чтобы постучать.
        Я не помню, когда в последний раз испытывал подобное изнеможение. Вместо того чтобы вместе с командой праздновать победу, я более часа сидел у тренера в кабинете и слушал его крик. Главная моя вина состояла в том, что я подрался на территории университета. За что меня отстранили на одну игру. Если честно, меня удивило столь легкое наказание, я ожидал чего-нибудь пожестче, но когда тренер и представители администрации Брайара вникли в подробности всей истории, они решили не зверствовать. Ханна дала мне разрешение рассказать им, какое к ней отношение имеет Делани, она буквально настояла на этом, так как не хотела, чтобы меня сочли психопатом, который без всяких причин набрасывается на хоккейных болельщиков. Однако я все равно чувствую себя полнейшим дерьмом из-за того, что рассказал тренеру о ее травме.
        Отстранение на одну игру. Господи. Да я заслуживаю более страшного наказания.
        Мне интересно, дошла ли до отца новость об отстранении. Думаю, что дошла. Готов спорить, в Брайаре у него есть платный информатор, который доносит ему обо всем, что имеет ко мне отношение. К счастью, когда я вышел со стадиона, отца на улице уже не было, так что мне не пришлось испытывать на себе его ярость.
        Зато там был Логан, он ждал меня. Мне впервые в жизни было стыдно за себя, и я извинился перед своим лучшим другом. Ханна дала мне «добро» и на то, чтобы рассказать Логану правду. Уяснив, кто такой Роб и почему я набросился на него, Логан собрался самолично с ним разделаться и даже извинился, уже передо мной, за то, что помешал мне. В тот момент я понял, что всем сердцем люблю этого парня. Хоть он и запал на мою девушку, Логан все равно остается моим самым близким и единственным другом. Я даже не могу осуждать его за пылкий интерес к моей девушке, потому что кому не хочется, чтобы рядом был такой потрясающий человек, как Ханна.
        Я очень нервничаю, когда она открывает дверь, и страшно удивляюсь, когда она бросается мне на шею.
        — Как ты?  — озабоченно спрашивает она.
        — В порядке.  — Мой голос звучит хрипло, поэтому я откашливаюсь.  — Прости. Я очень виноват перед тобой, детка.
        Она смотрит на меня, склонив голову набок.
        — Зря ты накинулся на него,  — с сожалением говорит Ханна.
        — Знаю.  — Я делаю паузу.  — Но я не мог остановиться. Я все представлял, как это ублюдок дает показания, называя тебя шлюхой и утверждая, что ты сама приняла наркотик и сама соблазнила его друга. Меня просто тошнило от этой картины.  — Я вяло мотаю головой.  — Нет, она сводила меня с ума.
        Ханна берет меня за руку, ведет в свою комнату, закрывает дверь и садится рядом со мной на кровать. Она снова берет меня за руку и ахает, когда видит разбитые суставы. Хотя я тщательно помыл руки, прежде чем прийти, некоторые ранки открылись, и сейчас из них сочится кровь.
        — Неприятности большие?  — спрашивает Ханна.
        — Не настолько, насколько я заслуживаю. Отстранение на одну игру, что не принесет команде особого вреда. У нас и так солидные показатели, так что мы вполне можем позволить себе одно поражение, если до этого дойдет. А копов не вызвали потому, что Делани отказался выдвигать обвинения. Тренер «Буффало» все уговаривал его передумать, но он всем заявил, что сам спровоцировал меня.
        Она изумленно поднимает брови.
        — Серьезно?
        — Да.  — Я вздыхаю.  — Думаю, просто не захотел всех этих заморочек с полицией. Он просто спешил забиться в ту дыру, из которой вылез, и сделать вид, будто ничего не было. Точно так же он делал вид, будто его друг не причинил тебе никакого вреда.  — Я ощущаю горький привкус желчи.  — Проклятье, Ханна, разве это справедливо? Почему ты не злишься? Почему ты спокойно воспринимаешь то, что твой насильник гуляет на свободе? И его гнусные дружки, что помогли ему вывернуться.
        Она некоторое время молчит.
        — Это несправедливо. И я, конечно, злюсь. Но… в общем, жизнь не всегда справедлива, малыш. Я имею в виду, например, твоего отца — он фактически такой же преступник, как Аарон, но он тоже не сидит в тюрьме. Более того, перед ним преклоняются все хоккейные болельщики в этой стране.
        — Да, потому что никто не знает, что он делал со мной и с мамой.
        — А ты думаешь, если бы они знали, то перестали бы молиться на него как на идола? Некоторые — возможно, но я гарантирую, что большинству из них плевать, потому что он звезда и выиграл множество матчей, и уже это делает из него героя.  — Она грустно качает головой.  — Ты хоть представляешь, сколько вокруг преступлений так и остаются ненаказанными? Сколько снято обвинений в изнасиловании только из-за «недостаточности» улик, или сколько насильников вышли сухими из воды только потому, что их жертвы побоялись рассказать об этом? Так что это действительно несправедливо, но оно не стоит того, чтобы так мучиться.
        — Значит, ты лучше меня.
        — Неправда,  — возражает она.  — Помнишь, Гаррет, что ты мне сказал на День благодарения? Что твой отец не стоит того, чтобы об него марать руки? Вот я и думаю, что это лучшая месть. Хорошая жизнь и счастье зависят от того, как мы преодолели все это дерьмо в прошлом. Меня изнасиловали, и это было ужасно, но я не собираюсь тратить время и силы на какого-то жалкого недоноска, который не смог принять «нет» в ответ, или на его жалких дружков, которые решили, что он заслуживает награды за свой поступок.  — Ханна опять вздыхает.  — Я все это оставила позади. Поэтому тебе не было никакой надобности карать Роба за меня.
        — Знаю.  — Глаза обжигают слезы. Дерьмо. В последний раз я плакал на похоронах мамы, мне тогда было двенадцать. Меня смущает, что Ханна видит мои слезы. Но в то же время мне очень хочется, чтобы она поняла, зачем я так поступил, пусть даже для этого мне придется вывернуться перед ней наизнанку.  — Ты так ничего и не поняла? Да одна мысль о том, что кто-то делает тебе больно, причиняет мне страшные муки.  — Я быстро моргнул, борясь со слезами.  — До сегодняшнего дня я не осознавал, но… думаю, я тоже сломан.
        Ханна смотрит испуганно.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Я сломался еще до того, как познакомился с тобой.  — Мой голос звучит глухо.  — Вся моя жизнь крутилась вокруг хоккея, мне надо было стать лучшим и доказать отцу, что я не нуждаюсь в нем. Поэтому не позволял себе сближаться с девушками, не хотел отвлекаться ни на что постороннее. И очень хорошо знал, что если я сближусь с кем-то, то без промедления брошу этого человека, когда меня отберут в какую-нибудь команду. Я никого не впускал в свою жизнь, даже ближайших друзей, и тут появляешься ты, и я вдруг понял, насколько был одинок все это время.
        Я кладу голову ей на плечо, чувствуя страшную усталость… от всего.
        Спустя минуту Ханна укладывает мою голову к себе на колени и гладит.
        — Мне противно, что ты видела меня сегодня таким,  — говорю я, устраиваясь поудобнее.  — Ты говорила, что я не способен причинить тебе боль, но сегодня ты сама увидела, что я сделал.  — Меня охватывает отвращение к самому себе.  — Я не собирался мстить за тебя, но он так нагло себя вел, а потом обозвал тебя… он обозвал тебя плохим словом, и я сорвался.
        — Ты потерял самообладание,  — соглашается она.  — Но это не меняет моих чувств к тебе, не заставляет меня думать о тебе по-другому. Я сказала, что ты никогда не причинишь мне боль, и верю в это.  — Ее голос дрожит.  — Господи, Гаррет, если бы ты знал, как сильно мне хотелось выцарапать ему глаза!
        — Но ты не выцарапала.
        — Потому что я была в шоке. Наша с ним встреча стала для меня полной неожиданностью.  — Ханна нежно гладит меня по голове.  — Я не хочу, чтобы ты ненавидел себя за это.
        — А я не хочу, чтобы ты ненавидела меня за это.
        Она наклоняется и прижимается губами к моей макушке.
        — Я никогда не смогу ненавидеть тебя.
        Мы замолкаем. Моя голова лежит у нее на коленях, и она перебирает мои волосы. Проходит немало времени, прежде чем она уговаривает меня лечь в постель, и я не раздеваясь забираюсь под одеяло. Ханна тоже устраивается рядом, и мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, только на этот раз Ханна обнимает меня.
        И я засыпаю под ее мерное поглаживание.
        Глава 39
        Ханна
        На следующее утро я не бужу спящего Гаррета и собираюсь на работу. Хотя вчерашние события и потрясли меня, я не жалею ни о чем из того, что сказала ему. Я действительно не виню его за потерю самообладания. Если честно, я в какой-то мере даже рада, что Роб получил по морде. Он это заслужил. Он солгал под присягой, допустил, чтобы дело против Аарона было закрыто. Что может представлять собой человек, совершивший такую жестокость?
        Однако я знаю, что Гаррет очень расстроен, и знаю, что мне придется потрудиться, чтобы он перестал видеть в себе чудовище.
        Правда, сейчас мне надо спешить на работу, так что операция «Ободрение» подождет.
        Одевшись, я сажусь на край кровати и глажу Гаррета по щеке.
        — Мне пора на работу,  — шепчу я.
        — Мнвзти… тбя?..
        Я догадываюсь, что он предлагает подвезти меня, и улыбаюсь.
        — Я на сегодня взяла машину у Трейси. Если хочешь, спи дальше. Я вернусь около пяти.
        — Угу.  — Через секунду он уже снова спит.
        На кухне я делаю себе чашку растворимого кофе, от которого мои мозги утрачивают вялость и начинают работать. Я смотрю на комнату Элли и вижу, что ее дверь распахнута. Аккуратно застланная кровать вызывает у меня тревогу, но я смотрю на дисплей телефона, и тревога исчезает. Я нахожу вчерашнее сообщение, в котором Элли предупреждает, что переночует у Шона в доме братства.
        В кафе с самого начала моей смены творится полный хаос. Толпа желающих позавтракать редеет только часа через два. Но времени передохнуть все равно нет, потому что Делла просит меня перед новым, обеденным, наплывом посетителей навести порядок под стойкой. Следующий час я, стоя на коленях, перекладываю с одной полки на другую стопки салфеток и пакетики с сахаром и заменяю кофейные чашки на стаканы для напитков.
        Когда я поднимаюсь на ноги, то с удивлением обнаруживаю мужчину, сидящего на табурете прямо напротив меня.
        Это отец Гаррета.
        — Мистер Грэхем,  — удивленно пищу я.  — Здравствуйте.
        — Здравствуйте, Ханна.  — Его голос холоден, как декабрьская погода на улице.  — Нам нужно поговорить.
        Нам?
        Черт. И откуда у меня это чувство, будто я точно знаю, о чем он хочет говорить?
        — Я на работе,  — в замешательстве говорю я.
        — Я подожду.
        Еще раз черт. Сейчас только десять, а смена до пяти. Неужели он собирается ждать целых семь часов? Только я не смогу нормально работать, если он будет торчать здесь и смотреть на меня все это время.
        — Я сейчас узнаю, могу ли я сделать перерыв,  — поспешно говорю я.
        Он кивает.
        — Много времени это не займет, уверяю вас, мне нужно всего несколько минут.
        Не знаю, что это, обещание или угроза.
        Сглотнув, я захожу в кабинет к Делле, рассказываю ей, что у отца моего молодого человека какое-то срочное дело ко мне, и она отпускает меня на пять минут.
        Едва мы с мистером Грэхемом выходим на улицу, я сразу понимаю, что это была угроза, даже от его фигуры исходит очень серьезная опасность.
        — Бьюсь об заклад, ты очень довольна собой.
        Я хмурюсь.
        — О чем вы говорите?
        Он сует руки в карманы длинного черного пальто и вдруг становится до боли похожим на Гаррета, и от этого немного горько. Правда, голос у Гаррета не такой грубый, а в его взгляде нет столько враждебности.
        — У меня, Ханна, было много баб.  — Мистер Грэхем смеется, но в его смехе нет ни веселья, ни теплоты.  — Думаешь, я не знаю, как бабам нравится, когда из-за них дерутся два мужика?
        Так вот как он видит вчерашнее! Будто Гаррет и Роб соперничают за мою любовь? Господи.
        — Они подрались не из-за меня,  — тихо говорю я.
        На его лице появляется кривая ухмылка.
        — Разве? То есть драка не имеет к тебе отношения?  — Я не отвечаю, и он опять смеется.  — Так я и думал.
        Мне не нравится, как он смотрит на меня, с откровенной враждебностью. И еще я жалею, что не захватила перчатки, потому что у меня заледенели руки.
        Я сую их в карманы и отважно встречаю его взгляд.
        — Что вы хотите?
        — Я хочу, чтобы ты перестала мешать моему сыну,  — коротко заявляет он.  — Ты хоть понимаешь, что за драку его отстранили на одну игру? И это все из-за тебя, Ханна. Вместо того чтобы сконцентрироваться на играх, он бегает за тобой, как собачка, и лезет в драки.
        У меня перехватывает горло.
        — Это неправда.
        Он делает шаг ко мне, и я на мгновение пугаюсь. Но тут же ругаю себя за это. Ведь не станет же он бить меня у всех на виду, когда за моей спиной большое окно кафе и любой может нас увидеть.
        — Я вижу, как он смотрит на тебя, и мне это не нравится. И мне совсем не нравится, что ты отвлекаешь его от главного. В связи с этим я решил, что ты больше не будешь встречаться с моим сыном.
        Такая формулировка вызывает у меня непроизвольный смех.
        — Со всем уважением, сэр, но это не вам решать.
        — Ты права. Это будет твоим решением.
        Мой желудок сжался.
        — В каком смысле?
        — В таком, что ты сама порвешь с ним.
        Я изумленно таращусь на него.
        — Э… нет. Извините, но нет.
        — Я знал, что ты это скажешь. Не страшно. Я заставлю тебя передумать.  — Он сверлит меня взглядом холодных серых глаз.  — Тебе важна судьба Гаррета?
        — Естественно.  — Мой голос дрожит.  — Я люблю его.
        Я вижу, что мое признание вызывает у него раздражение. Он внимательно изучает меня, затем издевательски хмыкает.
        — Я верю, что ты говоришь искренне.  — Он машет на меня рукой.  — Но это означает, что ты желаешь ему счастья, не так ли, Ханна? Ты хочешь, чтобы ему сопутствовал успех.
        Я плохо понимаю, к чему он ведет, но знаю, что люто ненавижу его за это.
        — Хочешь знать, почему до настоящего момента ему сопутствовал успех? Потому что на квитанциях за его обучение стоит моя подпись. Он учится только благодаря мне. Он покупает себе учебники и платит за свою выпивку только благодаря мне. А его машина? А страховка? Кто, по-твоему, платит за все это? А за его экипировку? Ведь этот мальчишка даже не работает — на что он, по-твоему, живет? На мои деньги.
        У меня дрожат колени. Потому что теперь-то я понимаю, к чему он ведет.
        — Я великодушно позволяю ему роскошествовать, потому что знаю, что наши с ним цели совпадают. Я знаю, чего он хочет достичь, и знаю, что он способен этого достичь.  — У него на скулах перекатываются желваки.  — Но на нашем пути появился «лежачий полицейский», не так ли?  — Он многозначительно смотрит на меня. Да, «лежачий полицейский» — это я.  — Итак, вот что будет дальше.  — Его голос звучит обманчиво любезно. Гаррет прав. Этот человек действительно чудовище.  — Ты порвешь с моим сыном. Ты больше не будешь встречаться с ним, и вы не останетесь друзьями. Это будет полнейший разрыв без каких-либо контактов. Поняла?
        — А если нет?  — шепчу я, потому что мне надо услышать от него ответ.
        — А если нет, я обрежу мальчишке все финансирование.  — Он пожимает плечами.  — Пока учеба, учебники, машины и вкусная еда. Ты этого хочешь, Ханна?
        В голову тут же приходит идея о сверхурочных, я быстро просчитываю другие варианты. Я не позволю какому-то негодяю шантажом вынуждать меня порвать с Гарретом, тем более когда у нас точно есть другие решения.
        Но я недооценила Фила Грэхема: оказывается он не только подонок, но и умеет читать чужие мысли.
        — Ты прикидываешь, что будет, если ты скажешь «нет»?  — говорит он.  — Ищешь способ остаться с Гарретом, и чтобы он не потерял то, ради чего так напряженно работал?  — Мужчина хмыкает.  — Ну, давай прикинем, а? Он может подать заявление на финансовую помощь.
        Я мысленно костерю его за то, что он излагает именно то, что пришло мне в голову.
        — Но он не имеет права на финансовую помощь.  — У Грэхема такой вид, будто ему дико весело.  — Когда у семьи такой доход, как у нас, учебное заведение не выдает деньги. Поверь мне, Ханна, Гаррет уже подавал. Брайар тут же отклонил его заявление.
        Черт.
        — Банковский заем?  — Отец Гаррета пожимает плечами.  — Ну, вряд ли его одобрят, когда у человека нет кредитной истории или каких-нибудь активов.
        Я лихорадочно соображаю. Наверняка у Гаррета есть возможность получить кредит. Наверняка у него есть какой-нибудь источник доходов. Он говорил мне, что работает летом.
        Однако мистер Грэхем, как снайпер, отстреливает каждую мысль, что появляется у меня в голове.
        — За работу на стройке ему платят налом. Какая жалость, да? Никаких ведомостей, никаких сведений о доходе, да и уровень обеспеченности не подходит для того, чтобы Брайар оказал помощь.  — Он цокает языком, и я едва не бью его по физионосии.  — И с чем же мы остаемся? Ах да, есть еще один вариант. Мой сын найдет работу и будет сам оплачивать собственное образование и прочие расходы.
        Да, эта идея тоже приходила мне в голову.
        — А ты знаешь, сколько стоит образование в Лиге плюща? Думаешь, при неполном рабочем дне у него хватит денег для этого? Возможно, он сможет посещать занятия, а вот хоккей придется бросить, так? И что, он будет рад этому?  — От его улыбки я холодею.  — Или, допустим, он сможет все совместить — работу на полный день, учебу и хоккей… но на тебя, Ханна, у него совсем не останется времени.
        А это то, чего он и добивается.
        У меня ощущение, что меня сейчас вырвет. Я знаю, что отец Гаррета не блефует. Он действительно обрежет Гаррету все финансирование, если я не подчинюсь ему.
        А еще я знаю, что если бы Гаррет проведал об отцовских угрозах, он послал бы того куда подальше. Между деньгами и мной он выбрал бы меня, но от этого мне еще хуже, потому что мистер Грэхем прав. Гаррету придется либо бросить учебу, либо работать как проклятому, но в обоих случаях ему придется оставить хоккей, для хоккея времени просто не останется. А я хочу, чтобы он занимался хоккеем, черт побери. Это же его мечта.
        Мой мозг продолжает работать.
        Если я порву с Гарретом, мистер Грэхем победит.
        Если я не порву с Гарретом, мистер Грэхем все равно победит.
        На глаза наворачиваются слезы.
        — Он же ваш сын…  — Я всхлипываю.  — Как можно быть таким жестоким?
        У него скучающий вид.
        — Я не жестокий. Я просто практичный. В отличие от некоторых мои приоритеты четко выстроены. Я инвестировал много времени и денег в этого мальчишку и отказываюсь смириться с тем, что все результаты тяжелой работы пропадут втуне из-за какой-то однокурсницы, которая раздвигает перед ним ноги.
        Меня передергивает от отвращения.
        — Выполни что я сказал, Ханна,  — требует он.  — Я серьезно, и не испытывай меня, черт побери, имей в виду, я не блефую.  — Он буравит меня своим ледяным взглядом.  — Я похож на тех, кто блефует?
        Я через силу качаю головой.
        — Нет. Не похожи.
        Глава 40
        Гаррет
        Ханна уже несколько дней избегает меня. Отговаривается тем, что якобы занята. Да, у нее учеба и репетиции, но она училась и репетировала с того момента, как мы стали встречаться, однако это не мешало ей заезжать ко мне ненадолго, чтобы поужинать, или болтать со мной по телефону перед сном.
        Следовательно, она меня избегает.
        Мне не надо состоять в Менсе[52 - Общество людей с высоким коэффициентом интеллекта.], чтобы понять: все дело в моей драке с Делани. Другой причины я найти не могу. Ханну я не виню. Зря я ударил того парня. И тем более не надо было этого делать на стадионе на глазах у сотен свидетелей.
        Но мысль, что она, возможно… ну, не знаю… теперь боится меня…
        Эта мысль меня убивает.
        Я прихожу в ее общежитие без предупреждения, потому что уверен, что если бы я написал ей сообщение, она бы придумала какую-нибудь отговорку, сказав, что очень занята. Я знаю, что она дома, так как выставил себя в самом жалком свете на земле, написав Элли эсэмэску с просьбой выяснить это, а потом выставил себя полнейшим идиотом на земле, заявив Элли, будто бы хочу сделать Ханне сюрприз, и выклянчив у нее обещание, что она сохранит все в тайне.
        Не знаю, купилась ли Элли на это. Я в том смысле, что в какой-нибудь задушевной беседе Ханна вполне могла рассказать своей ближайшей подруге, что ее так донимает, и та просто не стала бы мне помогать.
        Как я и ожидал, Ханна совсем не рада моему приходу. Однако она и не возмущена. В замешательство меня приводит сожаление, отражающееся в ее глазах.
        Черт.
        — Привет,  — бурчу я.
        — Привет.  — Она сглатывает.  — Что ты здесь делаешь?
        Наверное, я мог бы делать вид, будто все хорошо, будто я проходил мимо и решил заглянуть к своей любимой девушке, но наши с Ханной отношения построены на другом. Мы с ней никогда не ходили вокруг да около, всегда говорили правду напрямик, и сейчас я не собираюсь изменять этому правилу.
        — Я хотел выяснить, почему моя девушка избегает меня.
        Она вздыхает.
        И все. Вздох. За четыре дня ноль физического контакта и минимальное количество эсэмэсок, а я на свой прямой вопрос получаю лишь вздох.
        — Да что происходит, черт побери?  — раздраженно говорю я.
        Она колеблется, ее взгляд мечется к закрытой двери в комнату Элли.
        — Давай поговорим в моей комнате.
        — Давай, если только у нас получится поговорить,  — сердито бросаю я.
        Мы проходим в ее спальню, и Ханна закрывает дверь. Когда она поворачивается ко мне лицом, я уже точно знаю, что она сейчас скажет.
        — Прости, что вела себя так глупо. Я очень много думала…
        Господи. Она порывает со мной. Потому что, если предложение начинается словами «я очень много думала», то оно обязательно заканчивается «и пришла к выводу, что нам больше не стоит встречаться».
        Ханна на одном дыхании выпаливает:
        — Я пришла к выводу, что нам больше не стоит встречаться.
        Хотя я и ожидаю этих слов, они все равно обрушиваются на меня, как смерч, и причиняют острую боль.
        Увидев, с каким выражением я смотрю на нее, Ханна поспешно продолжает:
        — Просто… события развиваются слишком быстро, Гаррет. Всего два месяца, а мы ускакали далеко вперед от конфетно-букетного этапа. Для меня все это очень неожиданно, и…  — Выглядит она измученной, голос звучит безжизненно.
        Я опустошен.
        Я чувствую во рту привкус горечи.
        — А можно объяснить, что ты на самом деле имеешь в виду?
        Ханна хмурится.
        — Что?
        — Ты сказала, что не ненавидишь меня за то, что я сорвался с Делани, но расстаешься со мной именно из-за этого, да? Я напугал тебя. Ты увидела во мне пещерного дикаря, который не может контролировать свою ярость, верно?
        От изумления у нее расширяются глаза.
        — Нет, естественно, нет.
        Убежденность, звучащая в ее словах, заставляет меня усомниться в правильности своих догадок. Я всегда читал Ханну как открытую книгу, и сейчас, вглядываясь в ее лицо, я не вижу ни малейших намеков на то, что она лжет мне. Но… дьявол. Если она не злится на меня за Делани, тогда из-за чего весь сыр-бор?
        — Мы слишком спешим,  — повторяет девушка.  — В этом все дело.
        — Замечательно,  — напряженно произношу я.  — Тогда давай продвигаться вперед медленно. Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы мы виделись раз в неделю? Перестали ночевать друг у друга? Ты этого хочешь?
        Я думал, что сильнее сердце болеть не может, но понимаю, что ошибался, когда она вонзает в него еще один нож:
        — Я хочу, чтобы мы встречались и с другими.
        Я молча таращусь на нее. Я молчу, потому что боюсь того, что может слететь с моих губ.
        — В том смысле, что до тебя, Гаррет, у меня были серьезные отношения только с одним парнем. Как мне понять, что такое любовь? А что, если в жизни появится кто-то еще… что-то лучше…
        Господь Всемогущий. Она все глубже и глубже всаживает нож, да еще и поворачивает его.
        — Ведь колледж существует для того, чтобы человек мог изучить варианты, правда?  — Она говорит так быстро, что я с трудом поспеваю за ней.  — Предполагается, что я буду знакомиться с парнями, ходить на свидания и выяснять, кто я такая, в общем, все в таком роде. Во всяком случае, этим я и собираюсь заниматься ближайший год. Я не рассчитывала, что мы с тобой будем вместе, и я точно не рассчитывала, что мы так быстро перейдем к серьезным отношениям.  — Ханна с беспомощным видом пожимает плечами.  — Я запуталась, понимаешь? И мне сейчас нужно время, чтобы… в общем… подумать,  — вяло добавляет она.
        Я кусаю свою щеку до тех пор, пока не чувствую привкус крови во рту. Затем я делаю глубокий вздох и складываю руки на груди.
        — Ладно, тогда я выскажусь напрямик — поправь меня, если я где-то ошибусь. Ты влюбилась в меня, но не рассчитывала на это, и теперь хочешь встречаться и трахаться с другими парнями — извини, ты хочешь выяснить, так, на всякий случай, а вдруг кто-то окажется лучше меня.
        Она опускает голову.
        — Ты это имеешь в виду?  — Мой голос настолько холоден, что им можно заморозить все, что южнее экватора.
        После долгого-долгого молчания Ханна поднимает голову.
        И кивает.
        Уверен, она услышала громкий треск в моей груди, когда мое сердце лопнуло, как упавший арбуз. Господь свидетель, она единственная виновата в этом.
        Где-то в глубинах сознания тихонько звучит внутренний голос: «Все это неправда».
        Хватит морочить себе голову, дурак. Во всем этом нет никакой «правды».
        — Я ухожу.  — Я даже удивлен, что мои парализованные голосовые связки позволяют издавать какие-то звуки. Но меня совсем не удивляет неприкрытый гнев в тоне.  — Потому что мне, если честно, противно смотреть на тебя.
        Она тихо, едва слышно охает. Но опять не произносит ни слова.
        Я иду к двери, опасаясь, что мозг, сердце и двигательные функции сейчас отключатся. Однако мне все же удается добраться до порога.
        — Знаешь что, Уэллси?  — Наши взгляды встречаются, и губы Ханны дрожат, как будто она сдерживает слезы.  — Для человека, который мнит себя сильным, ты самый настоящий трус.

* * *
        Алкоголь. Мне нужен алкоголь, черт побери.
        Но в холодильнике алкоголя нет.
        Я взлетаю по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и без стука врываюсь в комнату Логана. К счастью, он не трахает никакую «хоккейную зайку». Хотя если бы я прервал процесс, мне всего равно было бы до лампочки. Передо мной стоит цель, и эта цель — гардеробная Логана.
        — Что ты делаешь, черт побери?  — возмущается он, когда я распахиваю дверцу гардеробной и тянусь к верхней полке.
        — Беру твой виски.
        — Зачем?
        Зачем? А правда, зачем?
        Наверное, затем, что в груди такое ощущение, будто ее много лет изнутри полосовали опасной бритвой. А потом взяли эту бритву, воткнули в дыхательное горло и искромсали внутренности. А затем, словно этого было мало, вырвали сердце и швырнули на лед, и по нему проехалась вся команда.
        О-па. Так вот к чему я пришел.
        — Боже, Джи, что происходит?
        Я нашариваю бутылку «Джека Дэниелса» под старым хоккейным шлемом Логана и хватаю ее.
        — Ханна меня бросила,  — отвечаю я.
        И слышу шокированный вздох Логана. Злобная, мстительная частичка меня сразу решает, что новость должна его обрадовать. Что он наверняка ухватится за такой блестящий шанс захапать себе мою девушку.
        Пардон. Мою бывшую девушку.
        Но когда я оборачиваюсь, я вижу в его глазах искреннее сочувствие.
        — Черт. Сожалею.
        — Ага,  — бурчу я.  — Я тоже.
        — А что случилось?
        Я отвинчиваю крышку на бутылке.
        — Спроси потом, когда я буду в хлам. Может, по пьяни я тебе и расскажу.
        Я делаю большой глоток. Обычно алкоголь обжигает мне пищевод. Сегодня же я ничего не чувствую.
        Логан не задает вопросы. Он подходит ко мне и выхватывает бутылку.
        — Что ж.  — Вздохнув, он подносит бутылку к губам и откидывает голову.  — Тогда будем напиваться вместе.
        Глава 41
        Ханна
        Я знала, что оставшаяся часть семестра превратится в кошмар, но не предполагала, что произойдет это из-за пустоты в том месте, где когда-то было мое сердце.
        Я не виделась и не разговаривала с Гарретом неделю. Неделя — это не долгий срок. Я заметила, что по мере того, как я становлюсь старше, время летит все быстрее. Не успеешь глазом моргнуть — и вот пролетела неделя. Еще раз моргнешь — и уже год прошел.
        Но после разрыва с Гарретом время замедлило свой бег и потекло так же медленно, как в детстве. Когда школьный год казался вечностью, когда было ощущение, что лето никогда не закончится. Время замедлилось, и это мучительно. Прошедшие семь дней стали для меня семью годами. Семью десятилетиями.
        Я скучаю по своему возлюбленному.
        И я ненавижу его отца за то, что он загнал меня в эту безвыходную ситуацию. Я ненавижу его за то, что он вынудил меня разбить Гаррету сердце.
        «Ты хочешь выяснить, так, на всякий случай, а вдруг кто-то окажется лучше меня».
        Гаррет одной фразой подытожил мою сумбурную речь, и эти слова продолжают жужжать у меня в голове, будто рой саранчи.
        Кто-то лучше него?
        Господи, как же мучительно мне было говорить это. Причинять ему боль. Я все еще ощущаю горечь от сказанного, потому что, черт побери, разве кто-то может быть лучшего него?
        Таких просто нет. Гаррет лучший на свете, и я всегда знала это. И не потому, что он умный, и страстный, и веселый, и ласковый. Просто с ним я чувствую себя живой. Да, мы ссоримся, и, естественно, его самоуверенность иногда сводит меня с ума, но когда я с ним, я могу полностью отбросить свои страхи и не бояться, что кто-то причинит мне боль. А все потому, что Гаррет Грехэм всегда будет рядом, чтобы любить и защищать меня.
        Единственный плюс — это то, что команда снова выигрывает. Они потерпели поражение в той игре, которую Гаррет пропустил из-за дисквалификации, но потом сыграли еще две, в том числе и против «Иствуда», их соперника по ассоциации, и победили в обеих. Если так пойдет и дальше, Гаррет получит желаемое: в первый год своего капитанства выведет «Брайар» в чемпионы.
        — О боже. Только не говори, что ты собираешься надеть сегодня вот это.  — Элли входит в мою комнату и мрачно оглядывает мой наряд.  — Нет. Я запрещаю.
        Я смотрю на унылые клетчатые брюки и на толстовку с обрезанным воротником.
        — Что? Нет.  — Я указываю на чехол, висящий на крючке за дверью.  — Я надену вот это.
        — О, дай-ка взглянуть.
        Элли расстегивает «молнию» и принимается охать и ахать над серебристым платьем без бретелек. Ее бурная реакция — явное доказательство тому, что всю неделю я была не в себе. Я была словно в трансе, когда ездила в Гастингс и покупала платье для выступления на конкурсе. И хотя оно висит на моей двери уже четыре дня, я даже не удосужилась показать его Элли.
        Только мне совсем не хочется его показывать. Черт, мне даже не хочется надевать его. Зимний конкурс начинается через два часа, а мне плевать. Хотя я весь семестр готовилась к этому дурацкому выступлению.
        Мне. Плевать.
        Заметив мое полнейшее равнодушие, Элли сочувственно спрашивает:
        — Послушай, Хан-Хан, ну почему ты сама не позвонишь ему?
        — Потому что мы расстались,  — уныло отвечаю я.
        Она кивает.
        — А из-за чего?
        Я в такой депрессии, что в качестве объяснения выдаю ей тот же самый бред, что и неделю назад. Я не открыла ни Элли, ни своим друзьями истинную причину своего разрыва с Гарретом. Не хочу, чтобы они узнали об этом папаше-подонке. Не хочу, чтобы они вообще о нем думали.
        Поэтому я сказала им, цитирую: «Ничего не получилось». Только эти три жалких слова, и им не удалось вытащить из меня ни единой подробности.
        Я молчу, и Элли в замешательстве ерзает рядом со мной. Потом вздыхает и говорит:
        — Мне делать тебе прическу?
        — Конечно. Если хочешь.  — В моем голосе ноль энтузиазма.
        Следующие полчаса мы обе наводим марафет, хотя я плохо понимаю, зачем Элли наряжается. Ведь не ей же подниматься на сцену и выступать перед сотнями абсолютно чужих людей.
        Кстати, любопытно, а как люди с разбитым в прах сердцем исполняют прочувственные баллады?
        Вот я сейчас и узнаю.

* * *
        За кулисами главного актового зала царит полнейший хаос. Мимо меня проносятся разодетые студенты с музыкальными инструментами. Отовсюду слышатся полные паники голоса и короткие приказы, но я практически не замечаю эту суету.
        Первым я вижу Кэсса. Наши взгляды на мгновение встречаются, и он подходит ко мне. Выглядит он на миллион баксов: черный костюм, бледно-розовая рубашка с воротником под «бабочку». Темные волосы уложены в идеальную прическу. В его голубых глазах нет ни намека на угрызения совести или сожаление.
        — Классно выглядишь,  — замечает он.
        Я пожимаю плечами.
        — Спасибо.
        — Нервничаешь?
        Я опять пожимаю плечами.
        — Нет.
        Я не нервничаю, потому что мне плевать. Никогда не думала, что превращусь в одну из тех девиц, которые после расставания бродят, как зомби, начинают рыдать в три ручья при малейшем упоминании о возлюбленном. Но, как это ни грустно, я оказалась именно такой.
        — Ну, ни пуха,  — говорит Кэсс, поняв, что у меня нет желания продолжать разговор.
        — К черту.  — Я на долю секунды задумываюсь и совсем не тихо добавляю: — Буквально.
        Он резко поворачивает голову.
        — Извини, я не слышал, что ты сказала.
        — Я сказала: буквально,  — вполне громко говорю я.
        Его голубые глаза темнеют.
        — Ну, ты и сука.
        У меня непроизвольно вылетает смешок.
        — А я и есть сука.
        Кэсс хмурится.
        — Что, ждешь, что я буду извиняться за разговор со своим консультантом? А я не буду. Мы оба знаем, что дуэт не получился. Просто у меня хватило духу хоть что-то сделать.
        — Ты прав,  — соглашаюсь я.  — Мне следовало бы поблагодарить тебя. По сути, ты сделал мне огромное одолжение.  — Между прочим, я не ехидничаю. Я говорю абсолютно серьезно.
        На его самодовольной роже мелькает сомнение.
        — Я?  — Он откашливается.  — Да, сделал. Я сделал нам обоим одолжение. И я рад, что ты способна признать это.  — Он раздвигает губы в своей фирменной ухмылке.  — Ладно, мне еще нужно найти Эм-Джи.
        Он идет в одну сторону, а я в другую, искать Дже. Еще утром были проведены саундчеки, так что все должно пройти хорошо. Я выступаю последней, поэтому вынуждена долго ждать, пока не назовут мое имя. Естественно, выступления нашего курса открывает Кэсс. Он наверняка полизал чью-то задницу, чтобы добиться этого, потому что выступать первым очень выгодно. Судьи еще в приподнятом настроении, их не клонит в сон, наслушавшись первокурсников и второкурсников, которые не претендуют на премию, они горят искренним желанием судить. К тому моменту, когда последний третьекурсник поднимется на сцену — а это буду я!  — все уже устанут, кому-то захочется покурить, кому-то размяться перед тем, как начнут выступать старшекурсники.
        Я заглядываю в гримерки в поисках Дже, но его нигде нет. Я очень надеюсь, что мой виолончелист не бросил меня, но если даже и бросил… ну… мне плевать.
        Я скучаю по Гаррету. Я думаю о нем каждую минуту, и мысль о том, что сегодня его в зале нет, действует на меня, как рубящий удар в карате. У меня перехватывает горло, и я не могу дышать.
        — Ханна,  — слышу я робкий голос.
        Я подавляю вздох. Черт. Ну у меня совсем нет настроения разговаривать с Мэри-Джейн.
        Однако маленькая блондинка бросается ко мне прежде, чем я успеваю сбежать, и загораживает собой дверь очередной гримерной, в которую я собиралась заглянуть.
        — Мы можем поговорить?  — говорит она.
        Я все же вздыхаю.
        — У меня нет на это времени. Я ищу Дже.
        — Ой, а он в зеленой комнате на восточной сцене. Я только что видела его.
        — Спасибо.  — Я собираюсь уйти, но она опять преграждает мне путь.
        — Ханна, пожалуйста. Мне действительно нужно поговорить с тобой.
        Меня охватывает раздражение.
        — Послушай, если ты хочешь извиниться, не утруждай себя. Извинения не принимаются.
        В ее глазах появляется страдальческое выражение.
        — Не говори так. Я действительно сожалею. Мне так жаль, что я это сделала. Зря я позволила Кэссу уговорить себя.
        — Еще как зря.
        — Я… я просто не смогла отказать ему.  — В ее голосе мелькают нотки отчаяния.  — Он мне ужасно нравился, он был таким внимательным и заботливым, он настаивал на том, что песня предназначена для сольного исполнения и что он единственный способен оценить ее по достоинству.  — Мэри-Джейн едва не плачет.  — Не надо было мне действовать у тебя за спиной. Я… я очень виновата.
        Я обращаю внимание на то, что о Кэссе она говорит в прошедшем времени. И хотя я понимаю, что это подло, не могу удержаться от смешка и говорю:
        — Он тебя бросил, да?
        Она избегает моего взгляда.
        — Сразу после того, как добился своего.
        Я редко кого жалею. Сочувствия мне не жалко, я раздаю его направо и налево. А вот моей жалости достойны только те, кому я искренне сопереживаю.
        Мэри-Джейн я жалею.
        — Мне, что, надо сказать «я же тебе говорила»?  — спрашиваю я.
        Она мотает головой.
        — Нет. Я и так знаю, что ты была права. И понимаю, что вела себя глупо. Просто мне хотелось верить, что такой парень, как он, заинтересовался такой невзрачной девушкой, как я. Мне так сильно хотелось, чтобы это было правдой, что я предала нашу с тобой дружбу.
        — Мы не друзья, Эм-Джи.  — Я знаю, что это жестко, но мои датчики тактичности сломались вместе с сердцем, поэтому я не считаю нужным ни смягчать тон, ни выбирать слова.  — Я никогда бы так не поступила с подругой. Тем более из-за парня.
        — Прошу тебя…  — Ее голос дрожит.  — Неужели нельзя начать сначала? Я искренне сожалею.
        — Знаю, что сожалеешь.  — Я грустно улыбаюсь.  — Со временем я смогу общаться с тобой, не вспоминая об этой дерьмовой истории, возможно, я даже смогу доверять тебе. Но пока я к этому не готова.
        — Поняла,  — тихо произносит она.
        — Мне действительно надо найти Дже.  — Я выдавливаю из себя еще одну улыбку.  — Уверена, Кэсс великолепно исполнит твою песню. Пусть он и подонок, но он хороший вокалист.
        Я спешу прочь, прежде чем она смогла что-то ответить.
        Я нахожу Дже, и мы слоняемся за сценой в ожидании выступления. После нескольких недель непрерывных репетиций мы с ним подружились, хотя Дже, как всегда, застенчив и все так же боится собственной тени. Но он еще на первом курсе, и я надеюсь, что со временем вылезет из своей раковины, когда адаптируется к жизни в колледже.
        Первый и второй курсы выступают первыми. Мы с Дже стоим в правой кулисе, глядя, как исполнители один за другим выходят на сцену. Но мне трудно сконцентрироваться на том, что я слышу и вижу.
        Сегодня я не в настроении петь. Я думаю только о Гаррете, о муке, отразившейся в его взгляде, когда я порвала с ним, о том, как поникли его плечи, когда он уходил.
        Я вынуждена напоминать себе, что это сделано ради него, ради того, чтобы он остался в Брайаре и играл в хоккей, не беспокоясь о деньгах. Если бы я рассказала об угрозах его папаши, он предпочел бы наши отношения своему будущему, но я, черт побери, не хочу, чтобы он шел работать на полный день. Я хочу, чтобы он стал профессионалом и всем показал, насколько он талантлив. Доказал миру, что он играет в хоккей не потому, что у него такой знаменитый отец, а потому, что он сам всего добился.
        Я хочу, чтобы он был счастлив.
        Даже если для этого несчастной должна стать я.
        После выступления последнего второкурсника объявляется небольшой перерыв, и за кулисами опять начинается суета. Нас с Дже буквально сшибает с ног поток студентов в мантиях, устремившихся на сцену. Я догадываюсь, что это хор Кэсса.
        — А ведь среди них могли быть и мы.  — Я улыбаюсь Дже, глядя, как хор занимает места на темной сцене.  — Армия миньонов Кэсса.
        Дже робко улыбается.
        — Думаю, мы увернулись от пули.
        — И я так думаю.
        Начинается следующий этап конкурса, и теперь я концентрирую все свое внимание на чуде из чудес и украшении сцены — на Кэссиди Доноване. Когда пианист играет вступление к песне Эм-Джи, меня охватывает зависть. Черт, до чего же песня хороша. Я закусываю губу, понимая, что моя простенькая баллада проигрывает прекрасному сочинению Мэри-Джейн.
        Я не вру: Кэсс поет великолепно. Каждая нота, каждая пауза — все сплошное совершенство. Выглядит он замечательно, поет еще лучше, и когда вступает хор, песня начинает звучать совершенно по-новому.
        Не хватает только одного: эмоций. Когда Эм-Джи впервые наиграла мне эту песню, я ее почувствовала. Я почувствовала связь мелодии со стихами и ту боль, что отражена в них. Сегодня я не чувствую ничего, хотя мне трудно понять почему: то ли Кэссу не удалось передать эмоции, то ли разрыв с Гарретом лишил меня способности вообще что-либо чувствовать.
        Однако через полчаса, сев за рояль, я понимаю, что способность чувствовать никуда не делась. Когда над сценой плывут завораживающие звуки виолончели Дже, во мне будто прорывает дамбу. Гаррет — это первый человек, которому я спела эту песню, когда она была еще сырой и шероховатой. И именно он был свидетелем того, как я ее репетировала, оттачивала и совершенствовала.
        Я начинаю петь и пою для Гаррета и тут же переношусь в мир покоя, в свой маленький защищенный мир, полный счастья, в котором не случается ничего плохого. Где девочек не насилуют, где отношения легки и просты, где люди не расстаются под нажимом жестоких подонков. Мои пальцы подрагивают над клавишами, и в каждом моем вздохе, в каждом звуке слышится, как печалится мое сердце.
        Я замолкаю, и воцаряется гробовая тишина.
        А потом зал взрывается овациями.
        Я встаю, да и то только потому, что Дже подходит ко мне и заставляет встать. Мы кланяемся. Меня слепит софит, гром аплодисментов оглушает. Я знаю, что Элли, Стелла и Мег где-то в зале, наверняка кричат во все горло, но их лиц я не вижу. Хотя фильмы и телешоу пытаются убедить всех в обратном, на самом деле невозможно установить зрительный контакт с кем-то в зале, когда тебе в лицо светит софит.
        Мы с Дже покидаем сцену и уходим за кулисы. Неожиданно я оказываюсь в чьих-то медвежьих объятиях. Это Декстер, он поздравляет меня, и у него на лице улыбка от уха до уха.
        — Пусть это будут слезы счастья!  — говорит он.
        Я прикасаюсь к своим щекам и чувствую, что они мокрые. А я и не поняла, что плачу.
        — Это было потрясающе,  — слышу я голос и, повернувшись, вижу идущую ко мне Фиону. Она тоже обнимает меня.  — От вашего исполнения, Ханна, просто захватывает дух. Лучшее исполнение конкурса.
        К сожалению, ее слова не избавляют меня от щемящей боли в груди. Я киваю и говорю:
        — Извините, мне нужно в дамскую комнату.
        Я ухожу, и Декс, Фиона и Дже ошарашенно смотрят мне вслед, но мне плевать. К черту дамскую комнату. И к черту конкурс. Не буду я смотреть выступления старшекурсников. Не хочу ждать церемонии награждения. Хочу убраться отсюда поскорее, найти укромное местечко и поплакать вволю.
        Я почти бегу к выходу, стуча каблучками серебристых «балеток» по паркету.
        В пяти футах от двери я врезаюсь в твердую мужскую грудь.
        Я поднимаю голову и вижу серые глаза, и через секунду до меня доходит, что я смотрю на Гаррета.
        Мы оба молчим. На нем черные брюки и голубая рубашка, красиво подчеркивающая ширину плеч. Его лицо выражает причудливую смесь радостного удивления и безграничной печали.
        — Привет,  — тихо говорит он.
        В моей душе поднимается ликование, и я вынуждена напомнить себе, что встреча отнюдь не счастливая, что мы все еще в разрыве.
        — Привет.
        — Ты была… великолепна.  — В серых глазах на мгновение появляется блеск.  — Неподражаема.
        — Ты слушал в зале?  — шепчу я.
        — А как же иначе, черт побери?  — После паузы он совсем другим тоном напряженно спрашивает: — И сколько?
        Я озадачена.
        — Чего сколько?
        — Сколько у тебя было свиданий за эту неделю?
        Я не скрываю своего изумления.
        — Нисколько,  — ляпаю я не думая.
        И сразу жалею об этом, потому что его глаза блестят и он скептически смотрит на меня.
        — Ага, как же.
        — Гаррет…
        — Уэллси, дело вот в чем,  — перебивает он.  — У меня было целых семь дней, чтобы подумать над нашим разрывом. В первый вечер я наклюкался. По-настоящему надрался.
        Меня охватывает паника, потому что я вдруг понимаю, что он мог по пьяной лавочке переспать с какой-нибудь девицей, а мысль об этом просто убивает.
        Однако его следующие слова немного успокаивают меня:
        — Потом я протрезвел и поумнел, и решил с толком использовать свое время. Так что… у меня было семь полных дней, чтобы проанализировать и переосмыслить то, что случилось между нами, препарировать то, что пошло не так, обдумать каждое твое слово, сказанное в тот вечер…  — Он склоняет голову набок.  — Хочешь знать, к какому заключению я пришел?
        Я страшусь того, что могу услышать.
        Я не отвечаю, и он улыбается.
        — Мое заключение состоит в том, что ты мне наврала. Не знаю почему, но я твердо намерен это выяснить.
        — Я не врала,  — вру я.  — Для меня все было слишком быстро. И я действительно хочу встречаться с другими.
        — Гм. Серьезно?
        Я отвечаю как можно более уверенно:
        — Серьезно.
        Гаррет замирает на мгновение. Затем он ласково гладит меня по щеке, опускает руку и говорит:
        — Поверю, когда увижу своими глазами.
        Глава 42
        Ханна
        Казалось, рождественские каникулы так никогда и не наступят. Я сажусь в самолет до Филадельфии в жутком виде: на мне заношенная толстовка, волосы спутаны, на лице прыщи, появившиеся из-за стресса. После конкурса я виделась с Гарретом трижды. Один раз в «Кофе-Хат», потом на площади и в третий раз перед лекцией по этике, в коридоре, когда забирала свою работу. Все три раза он спрашивал, со сколькими парнями я встретилась после нашего разрыва.
        Все три раза я впадала в панику, спешно придумывала какие-то дурацкие предлоги, типа «я дико опаздываю», и трусливо бежала прочь.
        Вот она, главная проблема, когда рвешь отношения с человеком по надуманным предлогам. В твою ложь не поверят, пока ты не осуществишь то, что выдвигалось в качестве фальшивого повода. Мне нужно начать встречаться с кучей ребят и заняться своими «исследованиями» в полную силу, потому что именно это я сказала Гаррету, и если я не подкреплю свои слова делом, он догадается, что тут что-то не так.
        Наверное, я могла бы сама пригласить кого-нибудь на свидание. Я бы раструбила об этом на каждом углу, чтобы Гаррет обязательно об этом услышал, и убедила парня, которого я люблю, что жизнь моя продолжается. Но от мысли, что вместо Гаррета рядом со мной будет кто-то другой, меня начинает тошнить.
        К счастью, сейчас мне не надо заморачиваться об этом. Я получила передышку, так как следующие три недели проведу с семьей.
        Я сажусь в самолет и впервые с того мгновения, когда папаша Гаррета выдвинул свой ультиматум, вздыхаю свободно.

* * *
        Встреча с родителями подействовала на меня как лекарство. Не поймите меня неправильно, я непрерывно думаю о Гаррете, но гораздо проще отвлекаться от сердечной боли, когда печешь рождественское печенье с папой или бродишь по магазинам с мамой и тетей.
        На второй вечер я рассказала маме о Гаррете. Вернее, она все вытянула из меня, когда я мыла пол в комнате. Она сказала, что я похожа на бродяжку, выползшую из-под моста, загнала меня в душ, а потом заставила привести в порядок волосы. Вот тогда я и раскололась, и мама тут же приступила к операции «Праздничное настроение». Другими словами, она по самую макушку загрузила меня предпраздничными хлопотами, и я люблю ее за это.
        Меня совсем не радует перспектива возвращаться в Брайар через три дня, потому что там Гаррет наверняка планирует собственную, отнюдь не тайную операцию «Вынудим Ханну признаться во вранье». Я точно знаю, что он хочет вернуть меня.
        Еще я знаю, что особых усилий ему для этого не потребуется. Ему достаточно будет посмотреть на меня своими прекрасными серыми глазами, улыбнуться своей фирменной улыбкой, и я сломаюсь, разрыдаюсь, брошусь ему на шею и все расскажу.
        Я скучаю по нему.
        — Эй, солнышко, ты будешь вместе с нами смотреть, как спускается новогодний шар?  — Мама с миской попкорна в руке появляется в дверном проеме, и, глядя на нее, я вспоминаю, как я впервые ночевала у Гаррета, когда мы ели попкорн и смотрели телевизор.
        — Да, сейчас спущусь,  — отвечаю я.  — Только надену что-нибудь удобное.
        Она уходит, а я поднимаюсь с кровати, лезу в чемодан, чтобы найти какие-нибудь штаны для йоги, достаю мягкие, хлопчатобумажные брюки и надеваю их вместо обтягивающих джинсов, потом спускаюсь в гостиную, где на угловых диванах расположились родители, мои тетя с дядей и их друзья, Билл и Сьюзан.
        Я встречаю Новый год в компании трех пар среднего возраста.
        Веселуха.
        — Ах, Ханна,  — громогласно заявляет Сьюзан,  — твоя мама как раз рассказывала нам, что ты выиграла престижную студенческую премию.
        Я чувствую, что краснею.
        — Насчет престижной не уверена. В том смысле, что ее присуждают каждый год на зимнем и весеннем конкурсах. Ну да, выиграла.
        «Вот тебе, Кэсс Донован»,  — кричит сидящий во мне самодовольный монстр.
        Я не собиралась возвращаться в зал после той встречи с Гарретом, но Фиона отловила меня и буквально силком втащила на сцену. О да, не буду отрицать, что когда меня объявили победителем студенческого конкурса, я искренне ликовала. И я никогда не забуду перекошенное от ярости лицо Кэсса, когда он понял, что назвали не его имя.
        Сейчас я богаче на пять тысяч баксов, и мои родители могут перевести дух, потому что теперь я в состоянии оплатить свое проживание и питание на грядущий семестр.
        За десять минут до полуночи дядя Марк включает звук в телевизоре, тем самым вынуждая нас замолчать, и мы смотрим, как шар на Таймс-сквер медленно опускается вниз. Тетя Николь раздает всем хлопушки и розовые серпантины, а мама — конфетти. Мое семейство строго следует веяниям моды, это, конечно, глупо, но я все равно не променяла бы их ни на кого на свете.
        У меня, как это ни удивительно, на глаза наворачиваются слезы, когда мы все вместе с диктором начинаем счет. Хотя, возможно, ничего удивительного в этих слезах нет, потому что едва стрелки на часах замирают на двенадцати и все кричат «С Новым годом!», я напоминаю себе, что бой часов означает не только начало нового года.
        Первое января — это еще и день рождения Гаррета.
        Я изо всех сил сдерживаю слезы, заставляю себя смеяться, когда папа кружит меня по комнате, а потом целует.
        — С Новым годом, принцесса.
        — С Новым годом, папа.
        Взгляд его зеленых глаз теплеет, когда он видит грустное выражение у меня на лице.
        — Послушай, ребенок, а почему бы тебе не взять телефон и не позвонить бедному мальчику? Сейчас же Новый год.
        У меня отвисает челюсть, а потом я резко поворачиваюсь к маме.
        — Ты ему рассказала?
        У мамы хватает совести стыдливо потупиться.
        — Он спросил, чем ты расстроена. Я не могла не рассказать.
        Папа хмыкает.
        — Ох, не осуждай маму, Хан. Я обо всем сам догадался. Ты была такая печальная, и я сразу понял, что без молодого человека тут не обошлось. Иди поздравь его с Новым годом. Если сейчас не поздравишь, потом будешь жалеть.
        Я вздыхаю. Но знаю, что он прав.
        Мое сердце бешено стучит, когда я быстро поднимаюсь наверх. С трудом вылавливаю из сумки телефон и замираю в сомнениях: нет, это не хорошая идея. Мы с ним расстались. Предполагается, что я встречаюсь с другими парнями и все в таком роде.
        Но сегодня у него день рождения.
        Я судорожно выдыхаю и звоню.
        Гаррет отвечает после первого гудка. Я ожидаю услышать на заднем фоне шум. Голоса, смех, пьяные крики. Но там тихо, как в церкви.
        — С Новым годом, Ханна,  — доносится до меня его хриплый голос.
        — С днем рождения, Гаррет.
        Повисает коротенькая пауза.
        — Ты не забыла.
        Я моргаю сквозь слезы.
        — Естественно, нет.
        Мне так много хочется сказать ему. Я люблю тебя. Я скучаю по тебе. Я ненавижу твоего отца. Но я подавляю желание и ничего не говорю.
        — Как свидания?  — бодро спрашивает он.
        У меня сводит желудок.
        — Гм… замечательно.
        — Да? Много наисследовала? Тщательно изучила, что такое любовь?
        В его тоне звучит насмешка, но и одновременно ирония. И даже самодовольство.
        — Ага,  — легко отвечаю я.
        — И со сколькими же парнями ты встречалась?
        — С несколькими.
        — Потрясающе. Надеюсь, они хорошо с тобой обращались. В том смысле, открывали перед тобой дверь, бросали свои куртки на асфальт, чтобы ты могла перейти лужу, ну, и все в таком роде.
        Господи, какой же он болван. Я люблю его.
        — Не переживай, они были настоящими рыцарями,  — заверяю я его.  — Я оттянулась по полной.
        — Рад слышать.  — Гаррет замолкает.  — Увидимся через несколько дней. Ты сама мне все расскажешь.
        Он отключается, а я чертыхаюсь себе под нос.
        Проклятье. Ну зачем он так? Неужели нельзя просто принять, что между нами все кончено, и сосредоточиться на своей дурацкой хоккейной команде?
        Только как мне убедить его, что я больше не хочу быть с ним, если я сама себя не могу в этом убедить?
        Глава 43
        Ханна
        На второй день после возращения в колледж я приступаю к собственной операции «Поверь глазам своим». Потому что единственный способ убедить Гаррета отстать от меня — доказать ему, что я в процессе перехода к новой жизни, а это означает, что мне нужно найти парня для свиданий. Точка.
        Первая возможность подворачивается, когда я захожу в «Кофе-Хат» за горячим шоколадом. На улице сильный снег, и я останавливаюсь, чтобы на коврике у двери отряхнуть ботинки. Затем я встаю в хвост очереди и вдруг замечаю, что парень впереди мне знаком. Это Джимми. Джимми… как же его фамилия? Паули? Нет, Полсон. Джимми Полсон с британской литературы и с вечеринки в Сигме. Считай, у нас с ним есть прошлое. У нас с ним практически есть отношения.
        — Джимми, привет,  — говорю я, заказав напиток и вслед за ним подходя к выдаче.
        Он заметно вздрагивает при звуке моего голоса.
        — А, привет.  — Парень быстро оглядывает зал, как будто боится, что кто-то увидит, как мы разговариваем.
        — Послушай,  — начинаю я,  — я тут подумала, что мы с тобой так по-настоящему и не поговорили с той вечеринки в октябре…
        Бариста хлопает по стойке стаканом из пенопласта, Джимми хватает его с такой скоростью, что я даже не замечаю движения его руки.
        Я понимаю, что надо спешить.
        — Было бы здорово восполнить пробел и…
        Но Джимми бочком-бочком отодвигается от меня. Господи, чем он так напуган? Ведь не зарезать я его хочу?
        — …как-нибудь встретиться и выпить кофе,  — заканчиваю я.
        — О.  — Парень отодвигается еще на сантиметр.  — Э, спасибо за предложения, но… гм, да, я не пью кофе.
        Я изумленно таращусь на стакан с кофе в его руке.
        Он отслеживает мой взгляд.
        — Извини, мне надо идти. У меня тут… встреча… на другом конце кампуса, а это… далеко, так что мне надо спешить.
        Ну, хорошо еще, что он не соврал насчет спешки — он вылетел в дверь, как олимпийский спринтер.
        М-да, странно все это.
        Хмурясь, я беру свой шоколад, выхожу наружу и иду в сторону Бристоль-Хауса. Я иду медленно, потому что дворники кампуса не успевают убирать снег, и при каждом шаге мои ботинки утопают на полметра. Однако вынужденная неторопливость способствует размышлениям, и я замечаю еще одну странность. Когда я встречалась с Гарретом, люди здоровались со мной, окликали, приветственно махали руками. Сейчас же все, проходя мимо меня, отводят глаза, особенно ребята.
        Наверное, так себя чувствовали опальные аманиты[53 - Религиозная община эмигрантов из Швейцарии, переселились в Америку в XVI в.], когда их все чурались? Сейчас все смотрят будто сквозь меня, и мне это не нравится.
        А еще я этого не понимаю.
        На пути к общежитию я решаю позвонить Декстеру и узнать, нет ли у него желания прошвырнуться сегодня вечером. К примеру, в «Малоун» — нет, туда нельзя, там может быть Гаррет. Ну, тогда в какой-нибудь другой бар. Или в рекреационный зал. Куда угодно, где бы я могла с кем-нибудь познакомиться.
        Когда я подхожу к своему корпусу, возникает возможность номер два. Это Джастин, и в отличие от остального мира, парень машет мне рукой.
        Я машу в ответ, испытывая облегчение от того, что хоть кто-то рад видеть меня.
        — Привет, незнакомка,  — говорит он, идя ко мне.
        Он в своем стиле: волосы выглядят так, будто Джастин только что встал с кровати, однако меня этот стиль больше не восхищает. Сейчас кажется, будто волосы грязные. Хотя это впечатление обманчиво, потому что я точно вижу гель на его волосах, а это означает, что он потратил время, чтобы создать эту небрежность. Отсюда вывод: он лжец.
        Я тоже иду к нему.
        — Привет. Как провел каникулы?
        — Хорошо. В это время года в Сиэтле дождей практически не бывает, так что я приготовился к тоннам снега. Покатался на сноуборде, на лыжах, на тюбинге. В общем, было весело.  — У него на щеках появляются ямочки, только сейчас они для меня ничего не значат.
        Но… черт побери, он же единственный из парней, кто за сегодняшний день посмотрел в мою сторону. А на безрыбье и рак рыба, верно?
        — Здорово. Гм, кстати…
        Нет.
        Нет, нет и нет. Просто… нет.
        Не могу. Во всяком случае, с ним. Тогда, в октябре, Гаррет помог мне вызвать ревность у Джастина. Я отменила свидание с ним, когда поняла, что хочу быть с Гарретом. К тому же я знаю, что Гаррет Джастина не выносит.
        Я не могу встречаться с Джастином, но не потому, что у меня к нему ничего нет, а потому, что это будет практически то же самое, как всадить нож в грудь Гаррету.
        — Кстати, привет,  — заканчиваю я.  — Да… я просто подошла поздороваться.  — Я поднимаю вверх стакан с шоколадом с таким видом, будто он имеет отношение к разговору.  — Иду к себе пить вот это. Была рада увидеть тебя.
        Я делаю шаг и слышу за спиной его раздраженный голос:
        — А что, черт возьми, происходит?
        Угрызения совести вынуждают меня обернуться.
        — Прости,  — со вздохом говорю я.  — Я вела себя как последняя мерзавка.
        На его губах появляется грустная усмешка.
        — Ну, я не хотел говорить этого, но…
        Я возвращаюсь к нему.
        — У меня и в мыслях не было динамить тебя,  — признаюсь я.  — Просто когда я согласилась встретиться с тобой, я действительно хотела этого. Честное слово.  — У меня перехватывает горло.  — Джастин, я не ожидала, что влюблюсь в него.
        У него в глазах отражается печаль.
        — А разве этого можно ожидать? Такое случается неожиданно.
        — Да, наверное. Это… подкралось незаметно.  — Я смело встречаю его взгляд и надеюсь, что парень почувствует искренность моего сожаления.  — Но вот интересовал меня ты. Я не лгала насчет этого.
        — Интересовал, да?  — уныло уточняет он.
        — Извини,  — повторяю я.  — Я… черт, у меня все так запуталось. И я все еще люблю Гаррета. Но если ты хочешь, чтобы мы начали все сначала, уже как друзья, то я обеими руками за. Мы можем иногда обсуждать Хемингуэя.
        Джастин хмыкает.
        — Откуда ты знаешь, что я люблю Хемингуэя?
        Я улыбаюсь.
        — Ну, я кое-чего разведала, когда была влюблена в тебя. Видишь? Я тебя не обманывала.
        Он разводит руками и говорит:
        — Наверное, не обманывала. Спасибо и на этом.
        После неловкого молчания Джастин прячет руки в карманы куртки.
        — Ладно, не буду отказываться от твоего предложения. Дадим дружбе шанс. Пиши, если захочешь выпить кофе.
        Он уходит прочь, а с моей души падает тяжелейший груз.
        Наверху я поздравляю себя с полнейшей неудачей и размышляю. Элли вернется из Нью-Йорка только завтра. Стеллы тоже нет в городе. В ответ на мою эсэмэску Декстер накладывает вето на любые развлечения, так как он готовится к последнему экзамену. Тогда я пишу Мег, и она отвечает, что у них планы с Джереми.
        Вздохнув, я просматриваю в телефоне список контактов, пока одно имя не наводит меня на интересную мысль. И чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь в том, что звонить надо.
        Парень Элли берет трубку после нескольких гудков.
        — Привет, как дела?
        — Привет, это Ханна.
        — Я знаю,  — хмыкает Шон.  — У меня в контактах есть твой номер.
        — А, ясно.  — Я колеблюсь.  — Послушай, я знаю, что Элли еще не вернулась от отца, и я тут подумала, а что…  — Я замолкаю, а потом на одном дыхании выпаливаю: — Что ты делаешь сегодня вечером? Как насчет прошвырнуться?
        Друг моей лучшей подруги надолго замолкает. Я его не осуждаю. Раньше я никогда не звала его потусоваться без Элли. Если на то пошло, я ему вообще никогда не звонила.
        — Ты понимаешь, что это дико, да?  — без обиняков спрашивает он.
        Я вздыхаю.
        — Да.
        — Что происходит? Тебе просто скучно, или тут что-то другое? Или это что-то вроде «проверь парня своей лучшей подруги»? Подожди, Элли слушает?  — Шон кричит: — Элли, если ты там, я люблю тебя! Я никогда-никогда не изменю тебе с твоей лучшей подругой.
        Я фыркаю в трубку.
        — Ее здесь нет, болван, но это важно знать. Поверь мне, я тебя не домогаюсь. Я… в общем… я надеялась, что мы могли бы сегодня потусоваться с кем-нибудь из твоих «братьев». Ну, чтобы ты познакомил меня с кем-нибудь из них.
        — Ты серьезно?  — восклицает он.  — Ни фига себе. Ты слишком хороша для этих придурков, и я уверен, Элли прикончила бы меня, если бы я свел тебя с кем-то из них. Кроме того…  — Он останавливается на полуслове.
        — Что кроме того?  — требовательно спрашиваю я.
        Он не отвечает.
        — Договаривай, Шон.
        — Лучше не буду.
        — Советую тебе договорить.  — Мои подозрения усиливаются.  — О господи,  — охаю я.  — Так ты знаешь, почему все ребята в кампусе от меня шарахаются, как будто я заразилась венерической болезнью.
        — Может быть,  — отвечает он.
        — Может быть?  — Парень молчит, и я издаю раздраженный стон.  — Клянусь богом, если ты мне не расскажешь, я…
        — Ладно-ладно,  — перебивает он меня,  — расскажу.
        И рассказывает.
        Ответом ему служит громкий вопль ярости.
        — Как он посмел!

* * *
        Двадцать минут спустя я влетаю в вестибюль хоккейного стадиона Брайара. Мои горящие щеки тут же обдает холодным воздухом, однако он не может остудить их. Пять тридцать, значит, Гаррет и его команда только что закончили тренировку. Я шагаю мимо выхода на лед и направляюсь прямиком к раздевалкам. Меня всю трясет от бешенства.
        Гаррет перешел черту. Нет, он не просто перешел, он удалился от нее так далеко, что ее уже не видно. Устроил какой-то нелепый, детский цирк. Я не допущу, чтобы он легко отделался.
        Когда я подхожу к раздевалке, оттуда выходит один из игроков.
        — Гаррет там?!  — рявкаю я.
        Он изумленно смотрит на меня.
        — Да, но…
        Я прохожу мимо него и берусь за ручку.
        Парень пытается возразить:
        — Сомневаюсь, что тебе стоит заходить ту…
        Я врываюсь в раздевалку и…
        Пенисы!
        Господи.
        Вокруг одни пенисы.
        Меня охватывает ужас, когда я соображаю, что передо мной. Боже, я оказалась на съезде пенисов. Больших и маленьких, и толстых, и тонких. Куда ни посмотришь, везде пенисы.
        Мой полный ужаса вскрик привлекает внимание всех пенисов… э, вернее, парней. В одно мгновение все пенисы прикрываются полотенцами. Парни сбиваются в кучу, а я стою перед ними, красная, как помидор.
        — Уэллси?  — Мне улыбается Логан. Голый до пояса, он стоит привалившись плечом к шкафчику. Похоже, он изо всех сил старается не расхохотаться.
        — Пенис… Логан,  — ляпаю я.  — Привет.  — Я стараюсь не встречаться взглядом с полуголыми парнями. Кто-то из них улыбается мне, а кто-то даже побледнел от смущения.  — Я ищу Гаррета.
        Хмыкнув, Логан указывает пальцем на дверь в задней части раздевалки, и по поднимающемуся оттуда пару я понимаю, что там душевые.
        — Спасибо.  — Я устремляю на него полный благодарности взгляд и иду к душевым. Неожиданно из клубов пара появляется фигура.
        Это Дин, и я вижу его пенис тоже.
        — Привет, Уэллси,  — бросает он и, нимало не смущенный моим присутствием, как будто мой приход — самое обыденное явление, идет к своему шкафчику.
        Я иду дальше, решая, закрывать мне глаза или нет. К счастью, кабинки снабжены низкими, как в салуне, дверцами. По мере того как я продвигаюсь вглубь, вслед мне поворачиваются и головы. Одна голова принадлежит Берди, и глаза у него едва не лезут на лоб, когда я прохожу мимо.
        — Ханна?  — лепечет он.
        Я игнорирую его и иду дальше, пока не замечаю знакомую спину. Я вглядываюсь в нее и убеждаюсь: да, золотистая кожа, татуировка, темные волосы. Это точно Гаррет.
        При звуке моих шагов он поворачивается и изумленно таращится на меня.
        — Уэллси?
        Я подхожу к дверцам, грозно смотрю на Гаррета и кричу:
        — Да как ты мог?!
        Глава 44
        Гаррет
        Я улыбаюсь как городской дурачок. Хотя сейчас не самое подходящее время, чтобы улыбаться как городской дурачок, потому что я стою голый в душевой, полной голых мужиков, а моя девушка испепеляет меня взглядом. Но я так рад видеть ее, что просто не могу управлять мышцами лица.
        Я любуюсь ею. Ее прекрасным лицом. Темными волосами, собранными в «хвост» под розовую резинку. Пылающими гневом зелеными глазами.
        Как же она хороша, когда злится на меня.
        — Рад видеть тебя, детка,  — весело говорю я.  — Как прошли каникулы?
        — Хватит паясничать. И не спрашивай о каникулах! Не собираюсь ничего тебе рассказывать! Ты этого не заслужил!  — Ханна грозно смотрит на меня, потом переводит взгляд на ребят в соседних кабинках.  — Парни, ради всего святого, заканчивайте поскорее и катитесь отсюда подальше! Я устрою разнос вашему капитану.
        Я сдерживаю смешок, но он все же вырывается наружу, когда мои товарищи, словно по команде сержанта-инструктора, вытягиваются по стойке «смирно», а потом закручивают краны и берут полотенца. Через секунду мы с Ханной остаемся одни.
        Я выключаю воду и поворачиваюсь к ней лицом. Дверцы кабинки скрывают нижнюю часть моего тела, но если бы Ханна заглянула за нее, то увидела бы мой быстро твердеющий член, который безумно рад встрече с ней.
        Однако она никуда не заглядывает. Она продолжает сверлить меня взглядом.
        — Ты установил в кампусе закон «руки прочь»? Ты издеваешься надо мной?
        Я не испытываю даже намека на раскаяние.
        — Ну да, я это сделал.
        — Господи. Ты нечто.  — Она качает головой.  — Гаррет, кто так поступает? Ты что, ходил по кампусу и говорил всем парням, чтобы они не прикасались ко мне, иначе ты надерешь им задницы?
        — Я не говорил так всем. Думаешь, у меня есть для этого время?  — Я лучезарно улыбаюсь.  — Я сказал об этом нескольким основным и позаботился о том, чтобы информация дошла до остальных.
        — Что, если я не принадлежу тебе, то не должна принадлежать никому?  — мрачно говорит она.
        Я пожимаю плечами.
        — Ну, ты делаешь из меня безумца. Но я не психопат, детка. Я сделал это ради тебя же.
        У нее отвисает челюсть.
        — Как у тебя хватает наглости утверждать такое?
        — Но ведь ты влюблена в меня и не хочешь встречаться ни с кем другим. Просто я боялся, что ты будешь упорствовать, чтобы подкрепить свою брехню действиями, поэтому и принял некоторые превентивные меры.  — Я опираюсь рукой о дверцу.  — Я знал, что ты будешь жалеть, если начнешь встречаться с кем-нибудь, что ты будешь чувствовать себя последней стервой, когда придешь в себя, вот я и решил избавить тебя от душевных мучений. Всегда рад помочь.
        Секунду на ее лице отражается искреннее изумление.
        Затем Ханна разражается хохотом.
        Господи, как же я скучал по ее смеху. Мне дико хочется перегнуться через дверцу и зацеловать Ханну до смерти, но я себе этого не позволяю.
        — Что здесь происходит, черт побери?
        Ханна аж подпрыгивает, когда в душевой появляется тренер Дженсен.
        — Приветствую, тренер!  — Я высовываю голову из кабинки.  — Это не то, что вам кажется.
        Его темные брови сходятся на переносице.
        — Мне кажется, что ты моешься в душе на глазах у своей девушки. В моей раздевалке.
        — Ладно, это и в самом деле то самое. Но, честное слово, все это исключительно корректно. Ну, если не считать, что я голый. Только не волнуйтесь, никакой гадости не случится.  — Я улыбаюсь ему.  — Я пытаюсь вернуть ее.
        Тренер открывает рот, закрывает его и снова открывает. Я не могу понять, весело ему, или он взбешен, или готов вообще умыть руки. Наконец он кивает и выбирает третий вариант.
        — Продолжай.
        Качая головой, тренер уходит, а я поворачиваюсь к Ханне и вижу, что она собирается сбежать.
        — Эй, нет!  — кричу я.  — Не уходи, Уэллси.  — Я хватаю полотенце, закрепляю его на талии и вылетаю из кабинки.  — Не убегай от меня.
        — Я пришла наорать на тебя,  — говорит она, глядя в пол.  — Я наорала, так что…
        Она охает, когда я мокрыми руками обхватываю ее лицо и заставляю посмотреть на меня.
        — Отлично, ты наорала. А теперь я хочу поговорить, поэтому ты никуда не уйдешь.
        — Я не хочу разговаривать.
        — Ты у нас крутая.  — Я вглядываюсь в ее искаженное мукой лицо.  — Почему ты порвала со мной?
        — Я уже объясняла…
        — Я помню, что ты говорила. Я и тогда не поверил тебе, не верю и сейчас.  — Я тверд в своем решении все выяснить.  — Так почему ты порвала со мной?
        С ее губ срывается дрожащий вздох.
        — Потому что для меня все было слишком быстро.
        — Чушь. Почему ты порвала со мной?
        — Потому что хотела встречаться с другими.
        — Еще одна попытка. Почему ты порвала со мной?
        Она не отвечает. Меня охватывает разочарование, и я целую ее. Я целую Ханну грубо, отчаянно. В моем глубоком, жадном поцелуе изливаются все те дни и недели тоски. Нам обоим трудно дышать, но Ханна не отстраняется. Она целует меня в ответ с не меньшей страстью, и ее пальцы вцепляются мне в плечи так, будто она тонет в бушующем море, а я ее единственная надежда на спасение.
        Вот так я выясняю, что она все еще любит меня. Вот так я выясняю, что она тоже скучала по мне. И именно поэтому я отрываюсь от нее и шепчу:
        — Почему ты порвала со мной?
        Она смотрит на меня с невыразимым страданием. Ее нижняя губа дрожит, и я уже начинаю думать, что она так и не ответит мне. Я начинаю думать…
        — Потому что так сказал твой отец.
        Эти слова едва не сшибают меня с ног. Придя в себя от шока, я изумленно смотрю на нее. Я никак не могу осмыслить услышанное.
        Я сглатываю. Потом еще раз.
        — Что?
        — Твой отец потребовал, чтобы я порвала с тобой,  — признается она.  — Он сказал, что если я этого не сделаю, он…
        Я поднимаю руку, призывая ее замолчать. Я слишком потрясен, чтобы слушать дальше. И слишком взбешен. Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться и прочистить мозги, затем провожу рукой по мокрым волосам.
        — Мы поступим следующим образом,  — тихо говорю я.  — Ты подождешь снаружи, пока я оденусь, потом мы с тобой пойдем… мне безразлично куда, к тебе, ко мне, куда угодно. Мы пойдем куда-нибудь, и ты расскажешь мне, что тебе наговорил этот сукин сын, слово в слово.  — Я делаю еще один вздох.  — Ты расскажешь мне все.

* * *
        Ханна
        Гаррет не произносит ни слова, пока я пересказываю о том, что произошло между мной и его отцом. Мы пошли ко мне, потому что от стадиона до моего корпуса было ближе, чем до дома Гаррета, а он слишком спешил. Все время, пока я рассказываю, он стоит надо мной со сложенными на груди руками, хмурится и внимательно слушает.
        Я не могу остановиться. Я слово в слово повторяю угрозы его папаши. Я объясняю, почему поддалась на шантаж. Я умоляю его понять, что я сделала это исключительно из любви к нему.
        И пока я все это говорю, Гаррет продолжает молчать. Он даже не моргает.
        — Ну, пожалуйста, скажи хоть что-то!  — прошу я, потому что свой рассказ я закончила, а он так и не промолвил ни слова.
        Взгляд его серых глаз прикован к моему лицу. Я не понимаю, злится он или раздражен, разочарован или расстроен. Все эти эмоции были бы мне понятны.
        Но на его лице нет никакой эмоции.
        И это сбивает меня с толку.
        И вдруг Гаррет начинает хохотать. Низким, хриплым смехом, от которого моя тревога только усиливается. Его лицо разглаживается, он опускает руки и плюхается на кровать рядом со мной. И продолжает трястись от хохота.
        — Разве это смешно?  — возмущенно спрашиваю я, чувствуя себя обиженной. За этот месяц я от страданий превратилась в зомби, а ему смешно?
        — Нет, я считаю, что все это стыд и позор,  — сквозь смех отвечает он.
        — Для кого?
        — Для тебя и для меня.  — Он указывает сначала на меня, потом на себя.  — Стыд и позор, что мы потеряли целый месяц.  — Он прекращает смеяться и тяжело вздыхает.  — Почему ты сразу мне не рассказала?
        — Потому что знала, что ты скажешь.
        Он хмыкает.
        — Очень сомневаюсь, но ладно, повесели меня. Так что я бы сказал?
        Я не понимаю его странной реакции, и от этого мне неуютно.
        — Ты сказал бы, что тебе плевать, даст отец денег или не даст, потому что ты не позволишь ему управлять собой или нами.
        Гаррет кивает.
        — Ага, тепло. Что еще?
        — Потом ты сказал бы, что я для тебя важнее, чем дурацкие деньги.
        — Точно.
        — И ты допустил бы, чтобы он лишил тебя денег.
        — Абсолютно верно.
        У меня холодеет в животе.
        — Он сказал, что на финансовую помощь ты рассчитывать не вправе и что ты не сможешь получить кредит в банке.
        Гаррет опять кивает.
        — Верно и то и другое.
        — Что тебе пришлось бы выгрести все свои сбережения, чтобы оплатить следующий семестр, а… а что потом? Мы оба знаем, что без работы ты не можешь оплачивать дом, машину и прочие расходы, а это означает, что тебе пришлось бы найти работу и…
        — Вот здесь я вынужден остановить тебя, детка.  — Его улыбка теплая и нежная.  — Давай… давай вернемся назад. Я говорю, что пусть отец лишает меня денег. Спроси, что бы я сказал дальше.
        Я прикусываю щеку изнутри, правда, перебарщиваю и провожу по укушенному месту языком.
        — И что?
        Гаррет наклоняется ко мне и гладит по щеке.
        — Я бы сказал: «Не волнуйся, детка. Через несколько недель мне исполнится двадцать один, а бабушка с дедушкой оставили мне трастовый фонд, доступ к которому открывается второго января».
        Я потрясенно охаю.
        — Что?! Что?!
        Он сокрушенно качает головой, слегка щиплет мою нижнюю губу.
        — Бабушка и дедушка оставили мне наследство. Мой отец не знал о нем, потому что мама подписывала все бумаги тайком от него. Бабушка и дедушка ненавидели это чудовище — они на самом деле люто ненавидели его — и понимали, что он превращается в деспота, когда дело доходит до меня и хоккея. Они боялись, что он доберется до траста и разбазарит его, поэтому решили позаботиться обо мне. Они оставили достаточно денег, чтобы я мог расплатиться с отцом за все, что он на меня потратил. Достаточно, чтобы покрыть расходы на обучение и все остальное. Наверное, там даже хватит на несколько лет безбедного существования после окончания колледжа.
        У меня в голове полный сумбур. Я никак не могу осознать услышанное.
        — Серьезно?
        — Серьезно,  — подтверждает Гаррет.
        Когда я понимаю всю важность того, что он только что мне рассказал, на меня накатывает дикий ужас. Господь всемогущий. Получается, что я порвала с ним абсолютно без всякой причины?
        Гаррет видит выражение на моем лице и хмыкает.
        — Спорим, ты чувствуешь себя полной дурой, да?
        Я открываю рот, но формулировать предложения у меня не получается. Просто не верится… Я такая… Боже, он прав! Я полнейшая дура, черт побери.
        — Я думала, что поступаю правильно,  — застонала я.  — Я же знаю, как важен тебе хоккей. Я не хотела, чтобы ты это потерял.
        Он опять вздыхает.
        — Знаю, и, поверь мне, именно поэтому я и не злюсь на тебя. В том смысле, что да, я обижен, что ты не поговорила со мной, но понимаю, почему ты это сделала.  — В его глазах мелькает гнев.  — Этот подонок не имел права так поступать. Клянусь, я…  — Он замолкает и отдувается.  — Между прочим, я ничего не буду делать. Он не стоит ни моего времени, ни сил.
        — А сейчас он знает о трасте?
        На лице Гаррета появляется торжествующее выражение.
        — О, уже знает. Исполнитель завещания моих деда и бабки вчера отправил ему чек. Я подсчитал, сколько должен ему, и накинул еще немного. Вчера он уже позвонил и целых двадцать минут орал на меня, прежде чем я бросил трубку.  — Помолчав, он уже серьезнее добавляет: — Кстати, ты должна узнать еще кое-что: Синди бросила этого негодяя.
        Я испытываю одновременно и шок, и радость.
        — Серьезно?
        — Ага. Очевидно, она собрала свои вещи через неделю после Дня благодарения и ушла не оглядываясь. Это еще одна причина, почему он так бесился, когда звонил мне. Он думает, будто это мы подбили ее уйти.  — Гаррет с негодованием качает головой.  — У этого сукина сына не хватает мозгов понять, что ответственность за его же поступки лежит на нем. Это же он виноват в том, что она его бросила, а ему такое в голову не приходит.
        Меня обуревают самые разные эмоции. Я и рада, что Синди освободилась от этой унизительной связи, и мучаюсь из-за того, что мы с Гарретом потеряли целый месяц. А еще я страдаю из-за того, что сдалась под натиском Фила Грэхема и бросила любимого.
        — Прости меня,  — тихо говорю я.  — Прости меня, Гаррет. За все.
        Он берет меня за руку.
        — И ты меня тоже.
        — Даже не смей извиняться. Тебе не за что просить прощения. Это я решила строить из себя героиню и порвала с тобой ради твоего блага.  — У меня вырывается стон.  — Господи, я даже не могу проявить самоотверженность, не напортачив.
        Гаррет усмехается.
        — Ничего страшного. Главное, ты уже готовенькая. И не заводи меня своими сиськами, как у стриптизерши.
        Я вскрикиваю, когда он неожиданно обхватывает ладонями мои груди и слегка сжимает их через свитер.
        Я смеюсь.
        — Ах, так? Ты сразу переходишь ко второй базе еще до того, как мы снова официально сошлись?
        Он наклоняется ко мне и принимается языком щекотать мне шею.
        — Что касается меня, то мы никогда и не расходились.  — Гаррет прихватывает губами мочку уха, и я ежусь.  — Я вижу наше ближайшее будущее так: минут… э-э… двадцать мы могли бы целоваться и обниматься. Потом еще двадцать минут я буду прощать тебя, а ты клясться мне в вечной любви. Еще, может, минут на десять ты возьмешь у меня в рот, чтобы компенсировать мне то, чего я был лишен…
        Я шлепаю его по руке.
        — Хотя зачем зря тратить время, когда можно сразу перейти к приятной части?
        Я весело улыбаюсь.
        — А что у нас приятная часть?
        Мгновение — и я лежу на спине и ощущаю на себе тяжесть тела Гаррета. Он одаряет меня своей фирменной улыбкой, от которой мое сердце начинает учащенно биться, и приникает к моим губам в жадном поцелуе.
        — Вот это…  — Он втягивает в рот мою нижнюю губу и соблазнительно двигает бедрами — …приятная часть.
        Я обнимаю его и крепко-крепко прижимаю к себе. Меня переполняет такая всеобъемлющая любовь, что на глаза наворачиваются слезы.
        — Я люблю тебя, Гаррет,  — преодолевая спазм в горле, говорю я.
        — Я люблю тебя, Ханна,  — хриплым голосом говорит он, и я губами чувствую его дыхание.
        Он целует меня, и в моем собственном маленьком мире наступает полный порядок.
        Глава 45
        Ханна
        Март
        — Как этот тип, по которому ты сохла, оказался в моей гостиной?  — гневно шепчет мне в самое ухо Гаррет, подходя ко мне.
        Я перевожу взгляд на Джастина, который сидит на диване и сосредоточенно играет в какую-то стрелялку с Такером. Затем я смотрю на Гаррета. Он скорее удивлен, чем разозлен.
        — Потому что он мой друг, и я пригласила его. Ты должен с этим справиться.
        — Тебе не кажется, что это подстава — приглашать его? В том смысле, что футбольная команда весь сезон жевала сопли, а он тут с хоккеистами празднует их попадание в полуфинал? К тому же зачем ему показываться в обществе прекрасного образчика мужественности, который украл тебя у него?  — Гаррет качает головой.  — Ты страшная женщина.
        — Ой, хватит. Он счастлив, что вы, ребята, участвуете в «Замороженной четверке».  — Я приподнимаюсь на цыпочки и шепчу ему на ухо: — Только никому об этом не говори, иначе я прикончу тебя, но весь последний месяц он встречается со Стеллой.
        — В самом деле?  — У Гаррета отвисает челюсть, и он смотрит в противоположный конец комнаты, где Стелла, Декс и Элли оживленно беседуют с Логаном и Симмсом. Мне немного странно видеть, как мои друзья общаются с друзьями Гаррета, но за последние три месяца мы уже не раз собирались в таком составе, и я постепенно привыкаю.
        Вероятно, почувствовав мой взгляд, Логан поднимает голову и… ну а вот к этому я так и не привыкла. Его взгляд обжигает меня неприкрытой страстью, и он не впервые смотрит на меня вот так. Когда я рассказала об этом Гаррету — у нас тогда состоялся очень сложный разговор,  — он вздохнул и сказал: «Переживет». Ни гнева, ни возмущения, одно короткое слово, от которого моя тревога не улеглась.
        Мне совсем не нравится, что лучший друг Гаррета, возможно, испытывает ко мне какие-то чувства, однако Логан ни разу не переступил черту, ни словом не обмолвился, и это меня немного успокаивает. Я искренне надеюсь, что он и в самом деле переживет, потому что, как бы сильно он мне ни нравился, люблю-то я его лучшего друга, и так будет всегда.
        Для нас этот семестр был очень напряженным. Я опять репетирую, на этот раз, готовясь к весеннему конкурсу, и на этот раз дуэтом — с Декстером. Нам вдвоем отлично работается. Команда Гаррета отлично показала себя и после сезона. На следующей неделе состоится финал чемпионата, и проводиться он будет в Центре Уэллс-Фарго, на домашнем стадионе Philadelphia Flyers, а это означает, что я буду смотреть финальную игру на стадионе, а жить все три дня, пока команда находится в Филадельфии, у тети Николь.
        У меня нет ни малейших сомнений в том, что наша команда разгромит соперников. Весь сезон Гаррет и ребята усердно работали, и если они не победят в финальном матче, я съем свою шляпу. Или буду долго-долго утешать своего мужчину ласками. Такая у меня каждодневная работа.
        — Смотри-ка, кого нелегкая принесла,  — вдруг говорит Гаррет. Я поворачиваюсь и вижу в дверях Берди и Натали.
        У обоих разгоряченные лица, у обоих вид заговорщиков, и любому понятно, почему они опоздали на вечеринку. Я тепло обнимаю Нат и улыбаюсь Берди, который тут же ощетинивается в ответ на какое-то насмешливое замечание Гаррета.
        — Эй, я же говорил тебе, что я против вечеринок. Нельзя праздновать до победы — это плохой знак.
        — Нет, тут уже все ясно.  — Гаррет ухмыляется и чмокает меня в щеку.  — Я уже победил, я выиграл свой самый главный приз.
        Я точно знаю, что мои пунцовые щеки напоминают два помидора.
        Натали добродушно посмеивается, но Берди, к моему удивлению, лишь одобрительно кивает.
        — Видите,  — заявляет нам Гаррет, обнимая меня за плечи,  — мне дозволяется говорить Берди такие вещи, потому что я знаю, что он не станет смеяться надо мной.
        — А зря,  — бурчу я,  — потому что такой липкой приторности я никогда не слышала.
        — Ой, да ладно тебе,  — отмахивается он.  — Тебе же нравится, когда я романтичен.
        Да. Нравится.
        Берди и Нат идут здороваться с остальными, а мы с Гарретом остаемся в нашем уголке. Он прижимает меня к себе и целует, и хотя я против ПВЧ[54 - Публичное выражение чувств.], я забываю об этикете, когда Гаррет целует меня.
        Его губы теплые и упругие, язык горячий и влажный. Я с готовностью приоткрываю рот, впуская его язык, и жажду большего, но Гаррет отстраняется и, хмыкнув, дергает меня за волосы.
        — Веди себя прилично, Ханна. Мы на людях.
        — Ха. Как будто я не вижу, что у тебя встал.
        Он смотрит вниз и преувеличенно вздыхает.
        — Проклятье, Уэллси, ты возбудила меня, а я этого даже не заметил.  — Он хмурится.  — Черт побери, теперь я вынужден покинуть собственную вечеринку. Мы поднимемся наверх, чтобы решить возникшую проблему.
        Я фыркаю.
        — И не мечтай. Я не собираюсь пускаться во все тяжкие на глазах у всех наших друзей.
        Он изображает на лице отчаяние.
        — Ты стыдишься меня?
        — Не строй из себя маленького мальчика.  — Я тыкаю его пальцем в грудь.  — Со мной это больше не работает.
        — Маленького мальчика?  — повторяет он. Его губы изгибаются в хитрой улыбке, он встает спиной к ребятам, берет мою руку и кладет ее прямо на член.  — Это очень похоже на маленького мальчика?
        Меня охватывает сладостный трепет. Нет. Мощная волна возбуждения.
        Вся изнемогая от желания, я издаю тихий стон и хватаю его за руку.
        — Замечательно. Пошли наверх.
        — Не-а. Я передумал. Мы остаемся здесь и наслаждаемся вечеринкой.
        Я отшвыриваю его руку, будто это горячая картофелина, и грозно хмурюсь.
        — Ты издеваешься надо мной.
        Гаррет хохочет.
        — Ага, но ты все равно любишь меня.
        От счастья во мне поднимается целый рой бабочек. Они порхают, порхают и собираются вокруг моего сердце. Я снова беру Гаррета за руку и сплетаю свои пальцы с его.
        — Да,  — радостно говорю я.  — Я все равно люблю тебя.
        Эпилог
        Гаррет
        Мой отец ждет меня, я вижу его, когда наша команда вываливается из боковой двери стадиона. Дину каким-то образом удалось завладеть старым школьным бумбоксом, и он несет его на плече, а из динамиков несется «Мы чемпионы» в исполнении Queen. Эта победная песня звучит только для нас и наших друзей и родственников, приехавших в Филадельфию посмотреть на игру. Когда мы появляемся, раздается гром аплодисментов, и некоторые из моих товарищей-балбесов принимаются театрально кланяться, прежде чем поздороваться с людьми, которые пришли поболеть за нас.
        У меня получилось, черт побери. Конечно, мы стали чемпионами общими усилиями — нет, командным доминированием, потому что впервые за все годы финальный матч «Замороженной четверки» закончился с «сухим» счетом. Симмс не пропустил ни одной шайбы противника. Ни единой. И, как и следовало ожидать, все три раза лампочка на нашей части табло загоралась после трех метких и точных ударов — моего, Така и Берди.
        Я горд командой. Я горд тем, что довел ее до чемпионского титула. Это идеальное окончание идеального сезона, и эта идеальность становится совершенством, когда мне на шею бросается Ханна.
        — Господи! Это лучшая игра всех времен!  — объявляет она, прежде чем поцеловать меня, да так страстно, что у меня начинает саднить губа.
        Меня веселит ее энтузиазм.
        — Видела, как я пальцами показал пистолет, когда забил тот гол? Все для тебя, детка.
        Она радостно улыбается.
        — Извини, что вынуждена тебя расстроить, но ты вообще-то указывал на старого дядьку через несколько мест от меня. Он пришел в дикий восторг и стал всем орать, что ты забил гол для него. Потом я слышала, как он спрашивал у своей жены, а не узнал ли ты, случайно, о том, что у него диагностировали диабет, так что у меня не хватило духу растолковать ему, кому конкретно был посвящен этот удар.
        Я от души хохочу.
        — Ну почему у нас все так непросто?
        — Ничего подобного,  — возражает она.  — Просто так интереснее.
        Не могу не согласиться с этим.
        Краем глаза я замечаю отца, маячащего у автобуса, однако я намеренно не замечаю его. Я обращаю внимание на то, что, по сути, его никто не замечает. Ни я, ни Ханна, ни мои товарищи по команде. Несколько месяцев назад я им рассказал правду об отце, потому что меня здорово задело то, о чем мы говорили с Ханной — что жизнь несправедлива, что моего отца до сих пор чтят. Так что после Нового года, когда один из наших защитников, старшекурсник, попросил меня взять у Фила Грэхема автограф, я не выдержал. Я усадил ребят — даже позвал тренера — и все им рассказал.
        Нет надобности говорить, что разговор получился неприятным и чертовски напряженным, но когда все было сказано, мои товарищи доказали мне, что я не просто их капитан, но и член братства. И сейчас, когда мы идем к автобусу, ни один взгляд не обращается в сторону моего суперзвездного отца.
        — Увидимся в кампусе?  — говорю я Ханне.
        Она кивает.
        — Ага. Меня отвезет дядя Марк, так что я буду там почти одновременно с вами.
        — Позвони, когда доберешься до дома. Я люблю тебя, детка.
        — Я тоже тебя люблю.
        Я целую ее на прощание, поднимаюсь в автобус и сажусь на свое обычное место рядом с Логаном. Двери закрываются, и автобус отъезжает. Я не поворачиваюсь к окну и не оглядываюсь на высокого угрюмого мужчину, который топчется на парковке.
        В последнее время я вообще перестал оглядываться.
        Я смотрю только вперед.
        Послесловие автора
        Работая над этой книгой, я наслаждалась каждой секундой, однако, как и при создании других моих книг, я не смогла бы обойтись без помощи замечательных людей. Выражаю благодарность:
        Джейн Литтл за прочтение написанной тайком, ради развлечения книги; именно Джейн убедила меня поделиться этой книгой с читателями, а потом, когда я предприняла первую попытку опубликовать ее за свой счет, всячески поддерживала меня;
        Вивиан Аренд за то, что она вышла за пределы своей зоны комфорта и прочитала книгу для новых взрослых! И просто за то, что она такая замечательная.
        Кристен Каллихан за бесценные советы и безграничную веру в успех книги.
        Гвен Хейз. Она самый милый, самый умный и смешной редактор, с которым я когда-либо работала.
        Шэрон Муха за острый глаз (и за то, что она ни разу не жаловалась, когда я отсылала ей многостраничную рукопись и просила отредактировать и вычитать текст).
        Саре Хансен (Okay Creations) за красивейшую обложку!
        Нине Боччи, агенту по рекламе, моей спасительнице, за то, что она полюбила эту книгу не меньше, чем я, и позаботилась о том, чтобы о ней все узнали!
        А также всем, кто читал/полюбил/перечитал/обсуждал эту книгу — вам всем, ребята. Вы молодцы.
        notes
        Примечания
        1
        Система оценок в образовательной системе США и Канады: A — отлично, В — немногим выше, чем средние знания, С — средние знания, D — присутствует значительное количество ошибок, Е — работа выполнена очень плохо, F — результат не дотягивает до удовлетворительного уровня или стандарта.
        2
        Swank, Hilary — американская киноактриса (р. 1974).
        3
        С понтом, крутой чувак.
        4
        Футбольная и хоккейная команды штата Массачусетс.
        5
        Английский физик-теоретик, изучал теорию возникновения мира в результате Большого взрыва.
        6
        Телка, которую хочется трахнуть.
        7
        Общественная студенческая организация в университетах и колледжах Северной Америки, формируется по гендерному признаку.
        8
        Arnold, Benedict (1741 —1801). Генерал США. Во время войны за независимость был предан суду за неправильное расходование казенных денег. В отместку решил передать англичанам городок Вест-Пойнт, расположенный у входа в реку Гудзон. Предательство было раскрыто, и Б. Арнольд бежал в Англию.
        9
        Посттравматическое стрессовое расстройство.
        10
        Поняла? (итал.).
        11
        Черт знает что.
        12
        Имеется в виду «греческая» система американских колледжей, которая включает в себя студенческие сообщества по интересам, братства и сестринства. Название произошло от первого студенческого сообщества, название которого состояло из трех греческих букв. Такие сообщество еще называют «организацией греческих букв».
        13
        Grease — экранизация (1974) бродвейского мюзикла. Жизнь американской молодежи в 1950-х гг., фильм принес известность Джону Траволте.
        14
        Ряд зданий в студенческом кампусе американского вуза, где расположены штаб-квартиры братств и сестринств.
        15
        James, Etta (1938 —2012)  — американская певица в стилях блюз, «соул», джаз и др.
        16
        Adkins, Adele Laurie Blue (род. в 1988)  — британская певица в стилях блюз, «соул», поп-джаз.
        17
        Fitzgerald, Ella Jane (1917 —1996)  — американская певица, «первая леди джаза», 13-кратный лауреат премии «Грэмми».
        18
        Franklin, Aretha Louise (род. в 1942)  — американская певица в стилях ритм-энд-блюз, «соул», её часто называют королевой соула.
        19
        Stand By Me (записана в 1960 г.)  — песня в исполнении американского певца Бена Кинга (1938 —2015), который считается классиком соул-музыки
        20
        Слишком много информации.
        21
        Birdy (англ.)  — птичка.
        22
        Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.
        23
        Redenbacher, Orville Clarence (1907 —1995). Американский бизнесмен, вместе со своим партнером вывел сорт кукурузы с более крупными и мягкими зернами, однако производители попкорна отказались покупать этот сорт из-за его дороговизны. Тогда Реденбахер и партнер стали производить попкорн сами и рекламировать его как самый дорогой для гурманов.
        24
        Имеется в виду сказка, в которой молодой батрак Уэстли всегда отвечал принцессе «Как пожелаете».
        25
        Что за черт.
        26
        Frozen Four — чемпионат студенческих хоккейных команд первого дивизиона.
        27
        Jay Z (род. в 1969)  — известный американский рэпер.
        28
        Rhodes Scholarship — международная стипендия для обучения в Оксфордском университете, учрежденная в 1902 г. Сесилем Родсом.
        29
        Бейсбольные термины, часто используются в описании сексуальной жизни. Вторая база — женская грудь, третья база — влагалище.
        30
        Как можно скорее.
        31
        Gunn, Timothy M. (род. в 1953)  — американский телеведущий и консультант в области моды.
        32
        Лучшая подруга.
        33
        «Наркотик для изнасилования».
        34
        The Blind Side (2009)  — фильм о том, как благополучная белая семья берет к себе толстого, неграмотного бездомного темнокожего подростка и помогает ему стать спортивной звездой и поступить в университет.
        35
        О, господи!
        36
        Bad Romance — песня Леди Гага из альбома The Fame Monster (2009).
        37
        Black Sabbath — английская рок-группа, основана в 1968 г.
        38
        Creedence Clearwater Revival — американская рок-группа (1962 —1972).
        39
        Ol' Dirty Bastard (англ.) — «Старый грязный ублюдок», псевдоним американского рэпера Рассела Тайрона Джонса (Russell Tyrone Jones). Песня Baby, Ilikeit Raw.
        40
        NHL Entry Draft — ежегодное мероприятие НХЛ, во время которого молодые хоккеисты переходят в профессиональные команды.
        41
        Американская певица в стиле кантри, замужем за американским хоккеистом Майком Фишером.
        42
        Город в США, штат Миссисипи.
        43
        Crease (англ.)  — зона у борта, где находится судья.
        44
        Five-hole (англ.)  — щель между щитков вратаря.
        45
        Poke check (англ.)  — способ отбора шайбы.
        46
        Backdoor (англ.)  — положение за спиной у соперника
        47
        Три гола, забитых одним игроком за одну игру.
        48
        Rat Pack — группа представителей американского шоу-бизнеса, в которую входили Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Джуди Гарленд и др.
        49
        Motown Records — американский звукозаписывающий лейбл (с 1959 г.), в настоящий момент часть Universal Music Group.
        50
        Hernandez, Peter Gene (известный как Бруно Марс) (род. в 1985 г.)  — американский певец, композитор, хореограф.
        51
        Story of my Life — песня из альбома группы Midnight Memories (2013).
        52
        Общество людей с высоким коэффициентом интеллекта.
        53
        Религиозная община эмигрантов из Швейцарии, переселились в Америку в XVI в.
        54
        Публичное выражение чувств.