Мое имя Офелия Лиза Кляйн
        Он  - Гамлет, принц Дании. Она  - всего лишь Офелия. И если вы думаете, что знаете их историю, подумайте еще раз.
        Представим на минуту, что великий Бард был неправ… или слукавил, а несчастная невеста принца Датского осталась жива. Как бы сложилась ее дальнейшая жизнь после трагических событий в замке Эльсинор, и что привело к этим событиям НА САМОМ ДЕЛЕ?
        Написанный в лучших традициях исторического романтизма, полный неожиданных поворотов роман Лизы Кляйн предлагает взглянуть на «Гамлета» глазами Офелии и, быть может, заново открыть для себя бессмертную трагедию Шекспира.
        Лиза Кляйн
        Мое имя Офелия
        , 2019

* * *
        Посвящаю моим родителям, Джерри и Мери Кляйн
        Пролог
        Сент-Эмильон, Франция
        Ноябрь 1601 г.
        Миледи!
        Молю Бога, чтобы это письмо нашло вас в надежном месте. Пишу кратко, так как, если слова причиняют лишь боль, лучше, чтобы их было меньше.
        Двор короля Дании лежит в руинах. Последние плоды зла рассыпали свои смертоносные семена. Наконец-то король Клавдий умер, отравленный собственным ядом, справедливость восторжествовала. Гамлет поразил его мечом, который отравил сам король. Королева Гертруда лежит, уже похолодевшая, она выпила кубок с ядом, который король предназначал для Гамлета. Именно вид умирающей матери, наконец-то, заставил Гамлета совершить месть.
        Но самое большое горе в том, что ваш брат Лаэрт и принц Гамлет поразили друг друга отравленными мечами. Я не выполнил задачу, которую вы передо мной поставили. Теперь Фортинбрас Норвежский правит в нашей покоренной стране.
        Простите Гамлета, умоляю вас. Перед смертью он поручил мне оправдать его перед вами. Поверьте мне, до того, как жажда мести овладела его разумом, он горячо любил вас.
        И также простите, но не забывайте,
        Вашего верного друга и поклонника
    Горацио
        Это письмо оглушает меня, мною заново овладевает боль, да такая острая, что я даже не могу подняться с постели.
        Мне снится замок Эльсинор, огромный каменный лабиринт. В его центре  - обширный пиршественный зал, согреваемый пламенем очагов, по нему снуют придворные, как потоки живой крови текут через сердце; здесь царили король Гамлет и королева Гертруда  - мозг и душа, скрепляющие весь организм. Теперь весь огонь и вся плоть  - всего лишь хладный прах.
        Мне снится мой возлюбленный, остроумный, темноволосый принц Гамлет, такой, каким он был до того, как его отняли у меня безумие и смерть.
        Перед моим мысленным взором встают зеленые сады Эльсинора, где ветви деревьев клонились к земле и роняли сладкие груши и яблоки прямо нам в руки. Тот сад, где мы поцеловались в первый раз, наполненный острым запахом розмарина и умиротворяющим ароматом лаванды, теперь весь увял и облетел.
        В моем сне журчит тот роковой ручей, в котором я плавала ребенком, где ветви ивы скользят по воде. В этой воде я нашла свой конец и начала жизнь заново.
        Я вижу себя и Гамлета, окутанных туманом на крепостной стене, где невидимый призрак стал свидетелем наших объятий, а потом повернул мысли Гамлета от любви к мести. Я вижу внушающее страх лицо Клавдия, дяди Гамлета, который убил его отца и женился на его матери, моей дорогой королеве Гертруде, которую он отравил.
        Увы, мой Гамлет мертв! А с ним погиб весь Эльсинор, как Эдем после грехопадения.
        Я, Офелия, сыграла роль в этой трагедии. Я служила королеве. Я пыталась управлять поступками принца. Я узнала опасные тайны и выступила против тирана Клавдия. Но как все пришло к такому концу, к гибели всего моего мира? Меня гложет чувство вины за то, что я жива, когда все погибло. Что я не смогла изменить роковой ход событий.
        Я не смогу успокоиться, пока эта история не будет рассказана. Не будет мне покоя, пока эта боль гнетет мою душу. Хоть я прожила всего шестнадцать лет, моя жизнь была полна печали. Подобно бледной луне, я угасаю, устав видеть бедствия мира, и снова восстаю, полная жизни. Но, подобно солнцу, я хочу рассеять тьму вокруг меня и пролить свет истины. Поэтому я беру перо и пишу.
        Вот моя история.
        Часть первая
        Эльсинор, Дания 1585 -1601 гг.
        Глава 1
        У меня никогда не было матери. Леди Фрауэндел умерла, когда я родилась, лишив своей любви и заботы также моего брата Лаэрта и моего отца Полония. У меня не осталось ни клочка кружева, ни даже воспоминания о ее запахе. Ничего. И все же, глядя на ее миниатюрный портрет в рамке, который носил отец, я понимала, что очень похожа на нее.
        Мне часто становилось грустно при мысли, что я была причиной ее смерти, и поэтому отец не мог любить меня. Я старалась не раздражать и не огорчать его еще больше, но он никогда не уделял мне такого внимания, какого мне бы хотелось. Он и к Лаэрту, его единственному сыну, относился без особой любви. Отец смотрел куда угодно, только не на наши лица, потому что в его честолюбивые планы входило занять положение самого ценного тайного осведомителя короля.
        Мы жили в деревне Эльсинор, в красивом доме, с витражами в деревянных оконных рамах. Мы с Лаэртом играли в саду, за которым когда-то ухаживала наша мать, но клумбы заросли травой после ее смерти. Я часто пряталась в высоких кустах розмарина, и меня потом весь день окружало облако его острого аромата. В жаркие дни мы плавали в извилистой речке Эльсинора, там, где она протекала через ближний лес, и ловили лягушек и саламандр на ее поросших травой берегах. Проголодавшись, воровали яблоки и сливы на базарной площади и убегали, как кролики, а торговцы кричали нам вслед. По ночам ложились спать на чердаке, куда в холодные ночи поднимался дым от кухонных очагов и висел под стропилами, согревая нас.
        На первом этаже нашего дома находилась лавка, куда придворные дамы и господа посылали слуг купить перья, ленты и кружева. Мой отец презирал торговцев за их незнатное происхождение, считал недостойными людьми, но мирился с ними и общался с покупателями в надежде услышать придворные сплетни. Затем, надев дублет и рейтузы по придворной моде, он спешил по широкой дороге вместе с толпой тех, кто стремился получить должность при дворе короля Гамлета. Иногда мы не видели отца несколько дней и беспокоились, не бросил ли он нас, но он всегда возвращался. Потом отец или взволнованно рассказывал о какой-нибудь удаче, которая наверняка ему улыбнулась, или был молчалив и мрачен. Мы с Лаэртом подглядывали в щелку двери отцовской комнаты и видели, как он склонялся над маленькой кучкой монет и бумаг, качая головой. Мы были уверены, что отцу грозит разорение, и гадали, лежа без сна на чердаке, что тогда будет с нами. Станем ли мы такими, как тот мальчик-сирота, которого мы часто видели на улицах деревни просящим хлеба и подбирающим мясные объедки, как дикое животное?
        Упорное стремление отца получить должность поглотило состояние нашей семьи, остатки приданого матери. Но он все-таки сумел нанять наставника для Лаэрта, ученого человека в черной шапочке.
        - Девочка не должна быть праздной, потому что тогда дьявол может добраться до тебя,  - сказал мне отец.  - Поэтому учись вместе с Лаэртом и извлекай из уроков ту пользу, какую сможешь.
        Поэтому, с того времени, как я научилась выговаривать слова, а брат научился рассуждать, мы каждый день занимались по нескольку часов. Читали псалмы и другие стихи из Библии. Меня поражало Евангелие от Иоанна, с его ужасными откровениями об ангелах и диких зверях, которых выпустят на свободу в конце времен. Я любила читать о Древнем Риме, и быстрее брата находила мораль в баснях Эзопа. Вскоре я умела считать не хуже него. И научилась заключать сделки с Лаэртом, который не любил учиться.
        - Я переведу за тебя эти латинские тексты, если ты сначала отдашь мне свое пирожное,  - предлагала я, и он с радостью соглашался. Наш отец хвалил учебу Лаэрта, а когда я показала ему свои аккуратные ряды цифр, он только погладил меня по голове, будто я была его собачкой.
        Лаэрт был моим постоянным спутником и моим единственным защитником. После уроков мы вместе с другими детьми играли в пятнашки на пыльных улицах или на деревенской лужайке. Я была маленькая, и меня легко ловили и заставляли стоять в круге под названием «ад» до тех пор, пока я не поймаю кого-нибудь другого и не освобожусь, или пока Лаэрт не сжалится надо мной. Однажды Лаэрт спас меня от собаки, которая ухватила меня зубами за ногу и разодрала спину когтями. Он избил собаку до потери сознания и вытирал мою кровь своей сорочкой, пока я в ужасе прижималась к нему. Мои раны зажили, а отец велел мне не беспокоиться: он сказал, что шрамы никто не увидит до тех пор, пока я не выйду замуж. Но еще много лет я дрожала от страха при одном виде комнатной собачки на руках у какой-нибудь дамы.
        Наверное, у меня были нянюшки, которые ухаживали за мной, но я не помню ни их имен, ни их лиц. Они не слишком заботились обо мне, отпускали гулять на свободе, как домашнюю козочку. Никто не чинил мою порванную одежду и не удлинял юбки, когда я из них вырастала. Я не помню ни нежных слов, ни душистых поцелуев. Отец иногда ставил меня на колени, клал ладонь на голову и торопливо произносил благословение, но рука у него была тяжелая, а прикосновение  - не такое нежное, как мне бы хотелось.
        Отец нашел работу раньше, чем мы разорились. Он случайно добыл сведения о враге Дании, норвежском короле Фортинбрасе. За это он получил почетную должность министра короля Гамлета. Отец так говорил об этой награде, будто его сделали правой рукой самого Бога, и с этих пор нас ждет замечательная жизнь.
        Мне было всего восемь лет, а Лаэрту двенадцать, когда мы переехали из деревни в замок Эльсинор. По этому случаю я получила новый комплект одежды и голубую шапочку, расшитую бисером, на непокорные волосы. Мы с Лаэртом бежали рядом с повозкой, на которой перевозили наше имущество. Я болтала без умолку от волнения.
        - Этот замок будет похож на рай, такой, какой видел Святой Иоанн? У него будут башни, сверкающие золотом и драгоценными камнями?  - спросила я, но отец только рассмеялся, а Лаэрт назвал меня глупой.
        Вскоре суровые башни Эльсинора показались на фоне голубого неба. По мере того как мы приближались, замок выглядел все более громадным, он был больше целой деревни, и даже солнце не могло оживить его серые каменные стены. Эльсинор не сиял и не сверкал. Бесчисленные темные окна выстроились тесными рядами, как шеренги солдат. Когда мы прошли под тенью ворот во двор замка, мое разочарование переросло в ужас. Я задрожала. Я потянулась к руке отца, но поймала только край его плаща, его складки ускользали, как вода.
        Глава 2
        Две маленьких комнатки на первом этаже неподалеку от домика привратника стали нашим новым жилищем. По сравнению с просторным домом, возвышавшимся над деревенскими улицами, комнаты замка показались нам темными и сырыми. Единственной мебелью были кресло, три табурета и буфет из дуба. К этому отец прибавил немногие предметы, которые были достаточно хороши для нашего жалкого жилища в замке: вышитые подушечки, перины из гусиного пуха и несколько серебряных блюд. Окна выходили на конюшни, а не на оживленный двор замка, суливший множество развлечений. Но отец потирал руки от восторга, так как даже это убогое жилье служило доказательством его удачи.
        - Я завоюю расположение короля и буду носить шляпу, отороченную мехом, а король будет доверять мне свои самые сокровенные тайны,  - с уверенностью говорил он.
        На первом пиру при дворе, на котором мы присутствовали, я была слишком взволнована и ничего не ела. Все было новым и удивительным. Король Гамлет казался мне великаном со своей широкой грудью и огромной бородой. Его голос напоминал раскаты грома. Принц Гамлет, которому тогда было лет четырнадцать, носился по залу, довольно грациозно, и вытворял всякие глупости. Его темные волосы так и летали вокруг его головы. Я была в таком восторге, что тоже пустилась в пляс. Королева Гертруда подошла ко мне и со смехом пощекотала меня под подбородком. Я улыбнулась ей в ответ.
        Потом я увидела шута, прыгающего по залу в фантастическом цветном наряде. На нем была остроконечная шляпа со звенящими бубенчиками и пестрый костюм. Казалось, они с Гамлетом подражали выходкам друг друга. Меня вдруг охватило смущение, и я убежала к отцу.
        - Ах, ты, моя красавица,  - сказал отец.  - Королева тебя заметила. Иди, потанцуй еще.  - Но я не двинулась с места.
        Я наблюдала за шутом, который напоминал мне шипящий, искрящийся фейерверк. Хотя я не слышала его шуток, я видела, как король хохотал и кашлял, пока его лицо не побагровело, и он не начал задыхаться. Он привстал со своего кресла, а стражник стал бить его кулаком по спине, пока у него изо рта не выплеснулся эль. Тогда шутник сам схватился за свое горло и упал на пол, дергая руками и ногами и изображая смерть. Принц Гамлет присоединился к представлению и толкал шутника до тех пор, пока тот не вскочил снова, как теннисный мячик, вспрыгнул на стол короля и запел.
        - Кто это? Почему он так странно себя ведет?  - спросила я у отца.
        - Его зовут Йорик, он личный шут короля. Подобно идиоту, или безумцу, он может безнаказанно высмеивать короля. Его выходки ничего не значат,  - ответил отец и махнул рукой.
        Я смотрела, как Йорик помогал Гамлету сделать кульбит перед королевой, и она захлопала в ладоши, когда он перевернулся через голову.
        - Мать просто молится на юного принца,  - пробормотал отец себе под нос.
        - Почему? Он для нее бог?  - наивно спросила я.
        - Нет, глупышка, это значит, что она его просто обожает,  - ответил отец.
        На мгновение я позавидовала Гамлету. Но я тоже чувствовала, что не могу оторвать от него глаз, и после того вечера искала встречи с принцем по всему Эльсинору. Я знала, что с таким живым характером он будет прекрасным товарищем по играм. Лаэрт тоже так считал. Когда один из его спутников объявил о приближении Гамлета, брат поспешил во двор, и я побежала за ним. В самом деле, Гамлет притягивал молодых людей при дворе, как магнит притягивает кусочки железа, и он благосклонно принимал наше обожание, не презирая нас. Я смотрела, как принц показывал нам трюки и фокусы, которым научился у Йорика, но никогда не решалась заговорить с ним.
        У Гамлета был товарищ, парень с рыжеватыми кудрями и худыми руками и ногами, который сопровождал его повсюду. Горацио был столь же неторопливым, сколь Гамлет  - бойким, и столь же молчаливым, сколь Гамлет  - разговорчивым. Мальчиками младше себя Гамлет командовал, но с Горацио он беседовал серьезно. Горацио улыбался, когда улыбался Гамлет, и кивал, когда кивал Гамлет. Он всегда держался рядом с принцем, подобно тени.
        Мне было десять лет, когда я в первый раз заговорила с принцем Гамлетом. Это произошло в день его рождения, когда Гамлет вместе с королем и королевой торжественно шествовал по деревне и по окрестностям замка. Вместе с отцом и Лаэртом я стояла в толпе, во дворе Эльсинора, и ждала его возвращения. От волнения я прыгала с ноги на ногу, сжимая в одной руке букетик диких фиалок, перевязанных белой ленточкой. Их желтые личики под пурпурными капюшонами уже начали клониться вниз, увядая на солнце, поэтому я старалась заслонить их другой рукой. Потом все закричали «Принц идет!».
        - Нахальные щенки!  - пробормотал отец сквозь зубы, когда двое мальчиков протиснулись вперед и встали перед нами.  - Вечно лезут вперед и оттирают старших.
        - Теперь он нас не увидит!  - заплакала я.  - Пожалуйста, отец, подними меня.
        Он выполнил мою просьбу, кряхтя и постанывая, локтями отодвинул мальчишек и посадил меня на плечо. Теперь я видела двор до самых ворот Эльсинора.
        Музыканты и служители расчищали путь, когда Гамлет въехал в ворота на сером коне с черной гривой, заплетенной в косу. Придворные и зеваки махали руками и криками приветствовали его, бросали цветы и дарили подарки юному принцу, проезжавшему мимо. Гордясь всадником, конь вскидывал голову и гарцевал, а Гамлет приветствовал толпу величественными жестами. Король и королева следовали за ним и вели себя более сдержанно, то хмурясь, то улыбаясь его выходкам. Я в нетерпении подалась вперед. Отец сжал мои ноги, чтобы сохранить равновесие.
        - Ура! Ура!  - кричал Лаэрт. Рыжеволосый Горацио стоял рядом с ним и хлопал себя по бедрам, стараясь внести свою лепту в общий шум по мере приближения Гамлета.
        Я замахала рукой с букетом и закричала:
        - Фиалки для принца!
        - Громче, детка,  - сказал отец, делая шаг вперед, к проходящей процессии. В этот момент Гамлет подъехал на своем коне и протянул руку, чтобы пожать руку Горацио и поприветствовать Лаэрта. Я снова крикнула, на этот раз по-французски, стараясь привлечь к себе его внимание:
        - Pensee pour le prince!
        Возможно, мой жалобный вид и умоляющий голос вызвали сочувствие у королевы, потому что она крикнула Гамлету:
        - Посмотри на малышку!
        Я возмутилась тем, что меня сочли «малышкой». Если бы королева посмотрела внимательнее, она бы увидела, что я уже слишком большая, чтобы сидеть на плечах у отца. Но мне отчаянно хотелось быть замеченной.
        Послушав мать, Гамлет огляделся. Я вытянула к нему руку с букетом. Хрупкие цветочки дрожали на тонких стебельках. Принц увидел меня, и когда наши взгляды встретились, я одарила его своей самой очаровательной улыбкой.
        - Фиалки на память принцу. Эти цветы для вас, милорд. Думайте обо мне,  - произнесла я по-французски, стараясь перекрыть своим слабым голосом шум. Я сама подбирала эти слова, хотела продемонстрировать свой французский язык, надеясь порадовать отца тем, что привлекла к нам внимание. И мне хотелось прикоснуться к руке принца.
        Но меня ждало разочарование. Гамлет протянул руку и взял цветы, не дотронувшись до моих пальцев, и не обратив внимания на мои слова. Когда он поехал дальше, я увидела, что фиалки выскользнули из его руки в перчатке и упали на землю, а там их затоптали многочисленные копыта коней и ноги людей. Должно быть, я громко заплакала.
        - Не трать зря слез, малышка,  - сказал Горацио.  - Мы, мальчишки, никогда не обращаем внимания на цветы.
        - Да, нам надо дарить вместо них палки и мечи,  - рассмеялся Лаэрт, изобразив дуэль на шпагах с Горацио. Но я все равно надула губки.
        - Послушай,  - добрым голосом произнес Горацио, беря меня за руку.  - Принц Гамлет пренебрег не только твоим подарком. Он не в состоянии удержать в руке столько цветов.
        Действительно, я увидела, что земля позади него усыпана пыльными ленточками и раздавленными цветами, увядающими на дороге, а Гамлет даже не замечает этого.
        Глава 3
        Я была разочарована, когда моя попытка привлечь к себе внимание Гамлета в день его рождения провалилась. Но вскоре, когда я меньше всего этого желала, он меня заметил, и я была очень смущена.
        В деревне был оживленный базарный день. Мы с Лаэртом ссорились. Его товарищ, тупоумный мальчик постарше по имени Эдмунд, показал мне нос, и еще больше разозлил меня. Неожиданно мимо проехала тележка, набитая блеющими ягнятами, и одно из самых маленьких животных протиснулось сквозь деревянные прутья и спрыгнуло на дорогу. Внезапно обретя свободу, ягненок затрусил прочь. Лаэрт увидел подходящий случай развлечься и погнался за ним. Он бегал быстро, легко догнал ягненка и прыгнул на него. Потом подбежал Эдмунд и начал тыкать в него палкой. Слабое блеянье ягненка пробудило во мне жалость.
        - Прекрати, Эдмунд!  - закричала я, но глупый мальчишка только смеялся надо мной. Я в ярости набросилась на Лаэрта и повалила его в пыль.
        - Убирайся от меня, ты, маленькая чертовка!  - Мой брат, задыхаясь в пыли, ругал меня, но крепко держал ягненка.
        - Отпусти его, ты, злобный щенок! Это всего лишь крохотный, невинный ягненок,  - кричала я, колотя его по спине.  - Я тебя ненавижу!
        - Что это? Кого я вижу!  - удивленно воскликнул чей-то голос.
        Я подняла глаза, сидя верхом на брате. Перед нами стояли принц Гамлет и Горацио. Эдмунд убежал.
        - Je le pensais. Я так и думал!  - произнес Гамлет.
        Позже я вспомнила, что принц сказал это по-французски, и гадала, не хотел ли он показать мне, что помнит мой подарок, фиалки. Но тогда я сильно покраснела, стыдясь того, что Гамлет видел меня во время драки с братом.
        - Это же та буйная девочка и ее брат,  - сказал он Горацио.  - Они родственники, ты видишь, но не так уж добры друг к другу.
        Я не успела принять достойную позу, и решила хотя бы освободить ягненка. Я ущипнула Лаэрта за локти, он вскрикнул и отпустил его. Ягненок сначала зашатался, но потом бросился бежать, он не очень пострадал. Я слезла со спины брата и стояла, упершись кулаками в бока, я пыталась вести себя вызывающе, хотя у меня подгибались ноги.
        Лаэрт хмуро смотрел на меня. Действительно, его позор был больше моего, ведь над ним взяла верх маленькая девочка. Мне его было немного жаль; но все-таки я наслаждалась своим триумфом.
        - Смотри. Я тебе покажу, как одолеть маленькую злючку,  - сказал Гамлет и подмигнул моему присмиревшему брату.
        Он обхватил меня за талию и поднял выше своей головы. Я онемела от изумления, и затрепетала от волнения. Я держалась за плечи Гамлета, чтобы не упасть, а он кружил меня, пока я не закричала от страха и восторга. Потом он бросил меня на стог сена, на котором я растянулась, задыхаясь, у меня кружилась голова. Горацио протянул мне руку и помог встать на ноги.
        - Из-за тебя девочка заболеет,  - сказал он, держа меня под руку, так как я покачивалась.
        - О, нет! Сделайте так еще раз, милорд, прошу вас!  - молила я, но Гамлет уже повернулся к моему брату.
        - Пойдем, мальчик, давай поборемся,  - предложил он Лаэрту.
        Я смотрела на схватку брата с принцем, видела, как быстрота и горячность Лаэрта противостоит хладнокровной ловкости Гамлета. Ягненок был забыт. Собралась толпа мальчишек, они аплодировали и подбадривали их криками, а Горацио стоял рядом с насмешливым видом. Время от времени меня пробирала дрожь, когда я вспоминала, как принц крепко держал меня, обхватив руками за талию.
        Лаэрт после этой схватки был весь в пыли, задыхался, и мне показалось, что он побежден. Но он гордился, забыв о своем унижении.
        В тот вечер брат хвалился перед отцом, желая его обрадовать.
        - Ты видела, Офелия, как я крепко держал прижатыми к телу его руки, пока не отпустил его?
        Не желая опять поссориться с ним, я просто кивнула. Отец был доволен, так как он очень надеялся, что Лаэрт станет таким же доверенным придворным, наперсником Гамлета, как Горацио.
        - Хорошо служи принцу, и когда-нибудь будешь служить королю,  - наставлял отец брата.  - Будешь плохо служить ему, и наши дни сочтены!  - он чиркнул пальцем по своему горлу. Всем, даже детям, был известен тот простой факт, что гнев короля, даже такого доброго, как король Гамлет, может привести к гибели.
        Чтобы угодить отцу, Лаэрт пользовался любым случаем вызвать на соревнование принца Гамлета. Он знал: чтобы подняться при дворе, ему надо овладеть всеми видами спорта и боевыми приемами. Со временем он повысил свое мастерство, и иногда ему удавалось победить Гамлета на соревновании лучников.
        Однажды я наблюдала, как они тренировались в бою на мечах, используя ветки молодых деревьев. Я заметила, что брат, хоть и моложе по возрасту, почти догнал ростом принца. Сражаясь своим безобидным оружием, Лаэрт и Гамлет делали выпады и отражали удары со всей серьезностью. Я прикрыла рот ладонью, чтобы подавить смех.
        Горацио, который, как обычно, стоял рядом, наклонился ко мне и заговорил, чем удивил меня.
        - Я поставлю на принца. А вы, миледи?
        У меня была рваная юбка, растрепанные волосы. По правде говоря, я больше напоминала уличного мальчишку, чем леди, хотя мне уже исполнилось десять лет. Но не думаю, что Горацио смеялся надо мной, потому что улыбка его была доброй.
        - Ну, естественно, я ставлю на брата,  - застенчиво ответила я.
        Это была не совсем правда, но не могла же я сказать, за кого болею. Лаэрт был более ловким, а Гамлет  - более искусным. Я наблюдала за принцем. Его сияющие глаза внимательно следили за боем, сильные мышцы на ногах и руках напряглись. Он позволил брату завоевать преимущество, потом поменялся с ним местами, парируя его выпады. Вскоре они объявили перемирие, обливаясь потом и демонстрируя рубцы и царапины, нанесенные своим самодельным оружием.
        - Ты будешь хорошим бойцом на мечах и достойным противником…  - начал Гамлет. Я видела, как Лаэрт расправил плечи и раздулся от гордости.  - …Лет через десять!  - закончил Гамлет со смехом. Я заметила, что голос у него уже стал мужским.
        Итак, жизнь в Эльсиноре, даже для детей, была полна конкуренции. Мы также привыкли к грубости и жестокости. Удары деревянным половником от повара, грубые слова школьного учителя и отсутствие отцовской заботы свидетельствовали о равнодушии мира к моим чувствам и к моему благополучию. Но все же, мне не приходило в голову, что кто-то может намеренно причинить мне серьезный вред. Поэтому я не была готова, когда Эдмунд, которого я считала обычным грубияном, стал угрозой именно для меня одной. Однажды он схватил меня за руку и стал говорить непристойности. Я не понимала их значения, пока не увидела его жесты. Тогда я просто отвернулась с отвращением. В другой раз он затащил меня за дерево и предложил монету, если я задеру перед ним свои юбки. Ни слова не говоря, я убежала от него, как испуганный олень.
        - Если собираешься пожаловаться брату, я ему скажу, что ты ко мне приставала, как шлюха!  - крикнул он мне вслед.
        Больше от стыда, чем от страха перед угрозой Эдмунда, я не пошла к Лаэрту. Поэтому, когда Эдмунд в следующий раз поймал меня в коридоре Эльсинора, он смело прижал меня к себе и попытался поцеловать.
        - Тебе это понравится, а если нет, тогда грош тебе цена,  - произнес Эдмунд с презрением в голосе.
        На этот раз я испугалась, хоть и не поняла, что именно этот грубиян собирается делать, когда он попытался залезть ко мне под юбку. Я старалась оттолкнуть его, но мне это не удавалось, потому что Эдмунд был сильнее Лаэрта. Потом, случайно, я попала коленом ему между ног, и он согнулся пополам, осыпая меня проклятиями, а я убежала.
        Я не видела Эдмунда несколько недель и думала, что, наконец-то, избавилась от него. Поэтому я вернулась к своим обычным привычкам. Я обычно плавала одна, воображая себя большой, блестящей рыбой, какую видела на картинке в старинной книге. Делая медленные, бесшумные гребки, я скользила в воде, пока не доплыла до того места, где ручей делал поворот прочь от замка. Там ручей, миновав камни, где деревенские женщины стирали одежду, расширялся и впадал в спокойный пруд. Однажды я вплыла туда на спине, с закрытыми глазами, слушая резкие крики птицы, зимородка. Он скользил у края воды и перелетал от одного берега к другому. Я услышала слабый всплеск, но решила, что это зимородок нырнул за добычей. Затем я почувствовала, как кто-то схватил меня за щиколотку и потащил под воду. Я думала, что это Лаэрт дразнит меня, но он бы сразу же отпустил меня. Я лягалась и вырывалась, но хватка не ослабевала. Вторая рука схватила меня за плечо. Мне отчаянно нужно было вдохнуть воздух. Необходимо сохранить ясность мысли. Я расслабилась, мое тело обмякло, и я надеялась  - мой противник решит, что я ему покорилась.
Действительно, я почувствовала, что его хватка ослабела, быстрым движением вывернулась и выскользнула из его рук. Я вынырнула на поверхность и жадно глотнула воздух. И увидела Эдмунда, который быстро и яростно греб, уплывая от меня прочь.
        - Ты, грязный, ползучий змей! Ты жаба, ты пиявка!  - закричала я ему вслед. Он даже не оглянулся.
        Я давилась водой, которой наглоталась, и в этот момент сильные руки обхватили меня сзади. Я опять стала вырываться, но тут увидела, что это принц Гамлет. Он вытащил меня на поросший травой берег. Тонкая сорочка прилипла к моему телу, руки и ноги дрожали от слабости.
        - С каким это огромным глубоководным чудищем ты сражаешься, маленькая Офелия?
        - С этим злым мальчишкой. Я его ненавижу! Но он со мной не справится,  - сказала я с притворной бравадой.  - Вон бежит эта жаба.
        Я указала рукой на дальний берег ручья, по которому, крадучись, убегал Эдмунд, прячась в высокой траве. Гамлет нахмурился.
        - Этот плут  - сын казначея моего отца, тот и сам мошенник. Это доказывает, что яблоко от яблони недалеко падает,  - сказал он. Видя, что я дрожу, он взял короткий плащ, который держал в руках и набросил его мне на плечи.  - Тебе не следует находиться в его обществе.
        - Вы думаете, это я его искала?  - воскликнула я.  - Он напал на меня!
        - Тебе следует носить кинжал. Я не могу всегда быть рядом, чтобы выручать тебя из беды.  - На этот раз он улыбнулся и его голубые глаза внезапно повеселели.
        - Меня не нужно спасать,  - возразила я, хоть и содрогнулась при мысли о том, что сделал бы со мной Эдмунд, если бы его не спугнуло появление Гамлета.  - Я умею плавать, как форель, которая обитает в ручье,  - похвасталась я, чтобы скрыть страх.
        - Стоит только пощекотать форель, и она прыгнет к тебе в руки.  - Гамлет подмигнул мне и пошевелил пальцами.
        Предположив, что он собирается пощекотать меня, я стряхнула с плеч его плащ, соскользнула в воду и оттолкнулась от берега.
        - Вы не сможете подманить меня, как рыбку,  - сказала я, потому что мне не понравилась его насмешка.
        - Действительно, не смогу, потому что ты подобно ужу из поговорки, всегда ускользаешь от меня,  - крикнул он.
        Я поплыла против течения, ощущая напор воды. Гамлет следовал за мной по берегу, подражая движениям пловца.
        - Ну, прямо настоящая русалка! В верхней части женщина, а хвост рыбий.
        Я не отличалась пышными формами русалки, мое тело было худеньким, как у мальчика. Зачем он меня дразнит? Я перевернулась на спину и забила ногами, стараясь забрызгать его красивую одежду и заставить отстать от меня. Но он лишь рассмеялся и приподнял край туники, чтобы показать мне, что он и так уже промок насквозь.
        Когда я подплыла к тому месту, где ивы склонились над глубоким прудом, по которому стремительно протекал ручей, я перестала грести. Я уже начала задыхаться. Мой корсаж и юбка висели на ветке дерева на берегу, так далеко, что я не могла подойти к ним на глазах у Гамлета.
        - До свидания, лорд Гамлет,  - сказала я, намекая, чтобы он ушел.
        Принц улыбнулся, поклонился и пошел прочь. Он взобрался на луг над ручьем, усыпанный золотистыми маргаритками.
        - Я вернулся, мой добрый Горацио! Я только что поймал русалку. Никогда не думал, что найду такое чудо вдали от моря!  - крикнул Гамлет со смехом.
        Я увидела его друга на гребне холма, он наблюдал нашу встречу. За спиной Горацио едва виднелись вдали суровые стены Эльсинора.
        Когда они ушли, я выползла из воды и надела согретую солнцем одежду под прикрытием ветвей ивы. Сердце мое стремительно билось от волнения.
        Глава 4
        Наверное, кто-нибудь поговорил с моим отцом о моей невоспитанности. Вскоре после происшествия у ручья он купил мне новое атласное платье и гребни из рога для волос. Не привыкшими к подобной работе пальцами отец распутывал пряди моих волос и расчесывал их, пока у меня не заболела голова. Потом велел мне ходить вместе с ним, когда он отправляется к королю, делать реверансы и кивать головой в присутствии королевы Гертруды, но ничего не говорить.
        - Не смотри на солнце, иначе ослепнешь, а стой в его лучах, и пускай они тебя согревают,  - наставлял он меня. Это было одним из многих высказываний отца, которые он заставил меня запомнить.
        Правда, Гертруда была такой величественной и прекрасной, что я боялась взглянуть на нее, даже когда она прикоснулась к моим кудрям и спросила, как меня зовут.
        - Это Офелия, моя дочь и мое сокровище, точная копия ее покойной и горячо оплакиваемой матери,  - величественно произнес отец раньше, чем я успела открыть рот.
        Гертруда приподняла мою голову за подбородок, и я посмотрела ей в глаза, серые, глубокие и загадочные.
        - У нее милое лицо, очень красивая девочка,  - прошептала королева.  - И очень живая, по-моему,  - прибавила она с улыбкой.
        Меня охватило смутное чувство тоски, я опустила глаза и присела в глубоком реверансе.
        После одобрительных слов королевы Гертруды моя судьба изменилась, я стала одной из приближенных. В тот же день отправили слугу за моим маленьким сундучком. Отец улыбался и напевал себе под нос, он радовался за себя.
        Однако мне не хотелось переселяться. Хоть я не питала большой любви к отцу, его общество было мне привычным. И я не хотела менять свои привычки.
        - Я не хочу покидать тебя и Лаэрта,  - умоляющим тоном просила я.
        - Но я не могу о тебе заботиться. Я понятия не имею, как воспитывать юную леди. С такой задачей лучше всего справятся женщины.  - Отец говорил так, словно это истина, очевидная для всех, у кого есть хоть капля здравого смысла.
        Я упиралась каблуками в землю и сопротивлялась, пока он тянул меня за руку.
        - Идем же, хватит капризничать,  - сказал отец, но уже мягче.  - Прислуживать королеве  - большая честь.
        - Но что мне делать, если она будет недовольна, или будет грубо обращаться со мной?
        - Повинуйся ей. Вот и все! Иди скорее, девочка, не будь глупой,  - приказал отец, снова теряя терпение. Потом он вложил мне что-то в ладонь. Это был миниатюрный портрет моей матери в золотой рамке. Я почувствовала, что во мне загорелся слабый огонек отваги.
        Путь от дома отца на задворках замка до покоев Гертруды в самом сердце Эльсинора показался мне долгим. Мы много раз сворачивали из зала в зал, и я почувствовала, что перестала понимать, куда иду. Я шла за слугой мимо жилых помещений придворных и министров, гораздо более просторных, чем комнаты отца. Я следовала за ним через караульные помещения, где спали, болтали и играли в кости мужчины. Они едва взглянули на нас, когда мы вошли в коридор, ведущий в покои королевы. Я шла все медленнее, разглядывая длинную галерею над обширным залом внизу. Ее стены покрывали гобелены, на которых были вытканы боги и богини, солдаты и охотники, дамы и единорог. Я начала думать, что, возможно, будет интересно проводить время среди такого великолепия.
        Когда мы пришли в комнату возле спальни королевы, слуга оставил меня одну и ушел. В узкой, залитой солнцем комнате стояла кровать, табурет, кособокий стол и лежал тростниковый коврик. Там был камин, где я могла разводить небольшой огонь, чтобы согреться. Окно выходило на юг, я выглянула из него и увидела далеко внизу сад и лабиринт. Не зная, что будет со мной дальше, я сжала в руке портрет матери, я чувствовала себя одновременно покинутой и избранной, полной отчаяния и надежды.
        Хриплое дыхание и шаркающие шаги предупредили меня о чьем-то приближении. Женщина преклонных лет вошла в мою комнату. Тучная, задыхающаяся, она все время вытирала свой влажный лоб и шею. Из-под ее шапочки выбивались белые кудри, похожие на ростки бледного мха. Это была Элнора, леди Вальдемар. На ее долю выпала незаслуженно неприятная обязанность обучать меня придворным манерам и руководить моим образованием. Она сразу же дала мне понять, какая это невыполнимая задача.
        - Я слышала, что ты любишь сбрасывать юбки и плавать! Что ты бегаешь по дворцовой территории и дерешься с мальчишками!  - От возмущения леди повышала голос в конце каждой фразы.  - Это должно прекратиться, потому что нет ничего более неподобающего для придворной дамы королевы Гертруды.  - Кудряшки Элноры запрыгали, когда она неодобрительно трясла головой.
        Я считала несправедливым, что она меня ругает, но ответила только:
        - Я очень хочу делать только то, что вам понравится.  - Отец гордился бы таким ответом.
        - Конечно, хочешь. Иначе тебя отошлют назад в ту пещеру, откуда ты явилась. Сколько тебе сейчас? Одиннадцать лет? И тобой все это время никто не управлял! Ба! Ни одна лошадь не станет терпеть уздечку и не кусаться после стольких лет.
        Мне не понравилось, что меня сравнивают с лошадью.
        - Я умею сама собой управлять, когда учусь,  - возразила я.  - Я могу часами сидеть, не двигаясь, когда читаю Птолемея или Геродота.  - Я стремилась показать ей, что обладаю кое-какими достоинствами и достаточно образована.
        - Больше ты не будешь изучать никаких философов древности,  - твердо произнесла Элнора.  - Ни одному мужчине не нужна жена, более ученая, чем он сам, он будет опасаться, что она окажется строптивой и заставит его носить юбки.
        - Я не стану строптивой!  - воскликнула я, вспоминая о том, как часто я превосходила Лаэрта в учении. Но потом прикусила язык. Нужно ли всегда возражать?  - Пожалуйста, научите меня, как я должна себя вести,  - покорно попросила я.
        - Описание того, что ты должна узнать о правилах приличия, заняло бы много томов,  - с усталым вздохом ответила она.  - Девочки благородного происхождения обладают врожденными навыками достойного поведения. Другие могут тренироваться и научиться этому, но с очень большим трудом.
        Я начала отчаиваться, но потом напомнила себе о своей успешной учебе и поклялась овладеть этой новой наукой.
        Затем Элнора заставила меня снять одежду, она осмотрела мои руки и ноги и пощупала пульс на запястье.
        - Хорошее, крепкое тело. Сильные конечности и хорошее телосложение,  - сказала леди одобрительным тоном, несколько обнадежив меня. Она обратила внимание на гладкие шрамы на моей спине и ногах, и я рассказала ей, как меня укусила собака.
        - Ну, нечего стыдиться. Красота многих юных дам пострадала от оспы. Тебе еще повезло.
        Она измерила мой рост, лентой обмерила талию и записала цифры. Сказала, что я должна иметь гардероб белья и простых платьев, соответствующих моему новому положению. Перспектива сменить поношенные, некрасивые платья, из которых я уже давно выросла, на новую одежду обрадовала меня. Я даже начала надеяться, что Элнора будет добра ко мне, если я не буду доставлять ей много хлопот.
        Но в последующие дни мне часто бывало грустно, словно я переселилась за океан, а не просто на другую сторону двора Эльсинора. Я скучала по занятиям и по той радости, которую испытывала, бегая вслед за Лаэртом и его товарищами. Несмотря на то, что я попала в мир женщин, я все равно чувствовала себя ребенком, которого все игнорируют, затерянного в этом новом царстве. Придворные дамы, с их яркими перьями и щебечущими голосами, напоминали множество птиц в золоченой клетке. А я была среди них простой малиновкой, я стремилась к свободе и не могла петь, сидя за решеткой.
        Элнора сказала, что я не должна дуться и выражать недовольство. Она каждый день повторяла мне правило: «Леди должна всегда стремиться угодить: сначала  - королеве, которой она служит, потом  - мужчине, за которого выйдет замуж». Потом прибавляла: «Только ребенок может заботиться о собственном удовольствии. А ты, Офелия, уже не ребенок». От ее упреков мне становилось еще тоскливее, будто я виновата в том, что я  - ребенок, и я должна искупить этот грех.
        Стать леди, как я узнала, не так-то легко. Мне не давались новые уроки, особенно искусство вышивки. Дамы Гертруды гордились своим искусным владением иглой, но для меня эта тонкая, острая сталь стала орудием пытки. Я до крови исколола свои неуклюжие пальцы и загубила много ярдов шелка прежде, чем овладела самым простым швом. Я бы с радостью провела много часов за чтением или письмом, но за шитьем все время ерзала, а иногда плакала от скуки.
        И все-таки я прилежно трудилась, радовалась самой крохотной похвале Элноры. Я верила, что ее доброе отношение, в свою очередь, расположит ко мне королеву. Я старалась думать так же, как отец. Я хотела быть послушной дочерью и не опозорить его неудачами в учебе. Поэтому я старательно трудилась на уроках музыки, в которой придворная дама обязана достичь совершенства. Мне удалось добиться успеха в игре на лютне, но мои неловкие пальцы запинались во время игры на клавесине. Я обнаружила, что талант пения дан мне от природы, и Элнора хвалила мой голос. Поэтому, чтобы развеселиться, я часто сочиняла песенки. Иногда они вызывали на круглом лице Элноры улыбку, от чего оно покрывалось морщинками.
        Мне также хотелось угодить другим дамам, особенно Кристиане, потому что она была почти такого же возраста, как я, а мне так нужна была подруга. Кристиана была родом из знатной семьи, ведь ее отец приходился кузеном королеве. Благодаря необычно зеленым глазам, она казалась почти красавицей, несмотря на слишком длинный нос. В отличие от меня, она с удовольствием проводила долгие часы за шитьем, и гордилась своим искусством вышивальщицы. Она носила на корсаже треугольный нагрудник, расшитый ею самой листьями плюща и бабочками. Даже королева восхищалась им. Кристиана также умела искусно рисовать живую природу  - птиц, цветы, лица людей, в которых я узнавала Гертруду и ее придворных дам.
        - Ты бы не могла нарисовать мое изображение?  - спросила я ее однажды. Она свысока посмотрела на меня, холодным, оценивающим взглядом.
        - Не думаю. В твоем лице нет ничего примечательного,  - ответила она и вернулась к своей работе.
        Неужели я действительно такая некрасивая, удивилась я. В другой день я похвалила ее вышивку, думая, что лесть заставит ее смягчиться.
        - Пожалуйста, научи меня этому новому стежку?  - попросила я, протягивая ей свою вышивку.  - Твоя работа такая аккуратная.
        - Ну, тебе никогда не освоить такую вышивку, потому что у тебя толстые и неуклюжие пальцы,  - ответила она, отстраняя мою руку.
        В следующий раз я разучивала танец, веселый бранль[1 - В средневековой Европе  - быстрый круговой танец, хоровод. Исполнялся на народных гуляниях, позже стал бальным.], ведь все придворные дамы Гертруды должны были уметь грациозно танцевать. Я усиленно тренировалась, наслаждаясь быстрым стуком своего сердца. Это было почти то же самое, что бег и плавание, по которым я очень скучала.
        - Поглядите-ка на нее!  - Кристиана показала на меня пальцем другим дамам.  - Она прыгает, как коза. Как это некрасиво! Лучше бы надеть ей на ноги бубенчики и отправить плясать на деревенском празднике.  - Они посмеялись между собой и все согласились, что мне следует проявлять больше сдержанности. В тот вечер Элнора нашла меня в слезах.
        - Что теперь тебя огорчает? Брось, не надо дуться. Заболеешь из-за плохого настроения.
        - Почему Кристиана так меня презирает?  - плакала я.  - Чем я ее оскорбила?
        Элнора вздохнула и опустила свое большое тело на широкую скамью. Она похлопала ладонью по сиденью рядом с собой, я села и осмелилась слегка прижаться к ней. Она меня не оттолкнула.
        - Теперь, когда ты живешь среди нас, Кристиана уже не занимает самое низкое положение и, используя свою небольшую власть, должна тебя мучить,  - объяснила Элнора терпеливым и усталым голосом.  - Ты видела, как куры во дворе клюют друг друга, и каждая курица выбирает ту, которая чуть слабее нее? Так и бывает, всякий раз, когда новая фрейлина появляется при дворе. Я видела это столько раз, что и не сосчитать за те двадцать пять лет, которые провела у королевы.
        Я вздохнула.
        - Двадцать пять лет! В два раза больше, чем я прожила.  - Я еще чуть теснее прижалась к ней.  - Что еще вы видели?
        Элнора поколебалась, размышляя, ответить на мой вопрос, или послать с каким-нибудь новым поручением. Чтобы повлиять на ее решение, я подсунула подушку ей под спину, и пожилая леди с благодарностью откинулась на нее.
        - Сейчас я состарилась и устала,  - произнесла она, качая головой.  - Но я не всегда была такой. Когда-то я была крепкой и хорошенькой, хоть и не такой красивой, как королева. То, что она выбрала меня прислуживать ей, стало честью, которую я не заслужила. Я помню, как плакала от радости, когда она выходила замуж за короля Гамлета. Тогда она была просто худенькой девочкой, благородного происхождения и настоящим образцом добродетели. Она выросла не при дворе, а в самом лучшем монастыре Дании. Король говорил, что взял в жены ангела, потому что в ней так идеально сочетались чистота и красота. Сам же он был светским человеком и воином. Он был мудрым королем, справедливым судьей для народа. Он выбрал моего достойного супруга, лорда Вальдемара, из всех дворян и сделал его одним из своих личных советников,  - с гордостью сказала она.
        - А как лорд Вальдемар выбрал вас?  - спросила я. Элнора улыбнулась своим давним воспоминаниям.
        - Его и мой отец участвовали вместе в битве против Норвегии много лет назад, и они обручили нас друг с другом, когда мой господин был еще подростком, а меня еще не отняли от груди,  - ответила она.
        Мне очень хотелось спросить, была ли она матерью, но я не посмела. Леди, тем не менее, казалось, прочла мои мысли.
        - Господь не благословил нас детьми, увы, к моему сожалению,  - сказала она со вздохом.  - Но, да свершится воля Божья, желаю я этого, или нет,  - прибавила она горячо.  - Вместо этого мне выпало ухаживать за королевой во время ее беременностей и родов. Несколько из них закончилось несчастьем, дети рождались преждевременно. Это смертельно опасное путешествие длиной в девять месяцев, ты знаешь, как для матери, так и для ее ребенка.
        - Я это знаю,  - прошептала я.
        - Затем появился на свет принц Гамлет, он орал и буйствовал с того момента, как сделал первый вздох. Хоть он был крепким, как молодой дубок, мать боялась несчастного случая, или внезапной болезни. Она не спускала с него глаз. Но когда королева отдыхала, я позволяла ему носиться по лугу, чтобы закалить его. Иногда я притворялась, что это мой собственный сын, он так легко вызывал к себе любовь других людей. Теперь мальчик и не вспоминает старуху Элнору.  - Она шмыгнула носом и вытерла глаза. Потом посмотрела на меня, будто удивилась моему присутствию.  - Мне не следовало рассказывать тебе такие вещи!  - сказала она, упрекая себя.  - Сиди прямо, а не как слизень. Нет, вставай. Иди и аккуратнее уложи свои волосы.
        - Обещаю, что не буду болтать,  - пообещала я. Взяла ее руку, распухшую, с узловатыми суставами, в свои маленькие ладошки, которые вовсе не были, как утверждала Кристиана, толстыми и неуклюжими. Затем я встала и сделала то, что она мне велела.
        Я научилась угождать Элноре, чтобы она стала добрее ко мне относиться. Я не утомляла ее болтовней, как часто делали молодые дамы, а слушала, как она делилась со мной своими богатыми воспоминаниями. Пожилая леди рассказала мне о мрачных временах, когда Дания вела войну с Норвегией, и долгая засуха вызвала голод в деревне и в замке. Она мне рассказала, как однажды вспыхнула странная чума, и заболели сотни людей, и среди них Гертруда, и как она спасла королеву на самом краю гибели, и Гертруда полностью выздоровела.
        Я с удивлением обнаружила, что Элнора обладает глубокими познаниями в области снадобий и лекарственных трав. Придворные и дамы шли к ней за любовными зельями из фиалки трехцветной  - еще одно название моих любимых цветов. Страдающие воспалением легких предпочитали ее простой, но жгучий горчичный пластырь. Так как у Элноры было слабое зрение, а колени распухли, я помогала ей выкапывать корни и отмерять крохотные щепотки сушеных растений. Я ходила за ней следом, как близкая подруга, выполняла ее поручения и предвосхищала ее желания.
        Вместе с Элнорой я в первый раз пришла к знахарке Мектильде, о ее искусстве врачевания в Эльсиноре ходили легенды. Мектильда была таинственной затворницей, немногие ее видели. Она жила в дальнем конце деревни, куда я никогда не добиралась. Время от времени Элнора навещала знахарку, чтобы купить те лекарственные растения, которые не росли в Эльсиноре, и снадобья, которые умела готовить только Мектильда. Я молила Элнору разрешить мне пойти туда вместе с ней. Мне не только хотелось познакомиться с этой странной женщиной, но я уже много месяцев не покидала Эльсинор, и мне очень хотелось опять побывать в лесу. Однажды Элнора смягчилась, и мы отправились из замка на носилках с задернутыми занавесками, которые несли слуги. Так мы миновали деревню и остановились на опушке леса. Нам предстояло пройти пешком последний отрезок пути до дома Мектильды, так как Элнора держала в тайне цель своего путешествия. Она опиралась на мою руку. Я помогала ей обойти камни на тропе и отводила в сторону колючки и ветки, цеплявшиеся за ее юбки.
        - Я рассказывала тебе о том времени, когда Меткильду обвинили в колдовстве?  - спросила Элнора, остановившись передохнуть около большого камня.  - Обвинивший ее человек отказался от своих обвинений после того, как его тело усыпали загадочные болячки. Некоторые говорили, что это доказывало его обвинения, а другие говорили, что это его Бог наказал за злонамеренную ложь.
        Мои глаза широко раскрылись от изумления.
        - Она колдунья?  - спросила я.  - Я читала о людях, которые занимаются черной магией.
        - Она могущественна, но злу не служит. И все же я бы не стала ее обманывать или сердить,  - ответила Элнора.
        Маленькая хижина Меткильды под соломенной крышей примостилась у опушки леса. На поляне раскинулся обширный сад, полный знакомых и невиданных растений, из которых готовились всевозможные лекарства и мази, применяемые при дворе. Знахарка вышла нам навстречу медленными шагами. Она выглядела скорее слабой, чем могущественной, и совсем не опасной. Рядом с ней бежал маленький черный песик, такой же худой и старый, как его хозяйка. Я сторонилась его до тех пор, пока этот маленький зверек не лизнул мою руку, словно по-дружески приветствовал меня, и я невольно улыбнулась ему.
        - Не бойся, он тебя не укусит,  - сказала Меткильда. Несмотря на согнутую почти вдвое спину, она смотрела на меня черными глазами, которые, казалось, знали все мое прошлое, пока Элнора излагала ей свое дело.
        - Королеву в последнее время мучит бессонница по ночам. Она просыпается и не может снова уснуть, и у нее сильно бьется сердце. Овсяная вода с толченым маком уже не приносит облегчения.
        Меткильда понимающе кивнула и поманила нас за собой в сад. Его пышная, дикая растительность окутала нас, и странные ароматы проникли в мой нос. Растение с черным стеблем возвышалось над нами, его темно-зеленые листья, шире ладони человека, прикрывали пурпурные цветы-колокольчики. Мектильда задумчиво потрогала их.
        - Может быть, паслен. Всего несколько ягод. Листья, смоченные в вине, прикладывать к виску.  - Старуха бормотала это себе под нос, но мои уши уловили ее слова, и я сохранила их в памяти.  - Не мандрагора, это слишком сильное средство. Можно вместо этого разбавить капелькой белены.  - Приняв решение, она сорвала несколько листьев и ягод.
        - Для тебя, мое дитя,  - сказала Мектильда, обратив на меня острый взгляд своих глаз,  - порекомендую клубничную воду, потому что она не только разглаживает кожу, но и оберегает от сердечных страстей.
        - Я еще зеленая девочка. И ничего не знаю о любви,  - пробормотала я, глядя вниз на собачку.
        - А, но ты скоро узнаешь. Никто при дворе не может остаться в неведении насчет любви. Управляй своими страстями,  - сказала она, поднимая вверх согнутый палец, чтобы подчеркнуть значение своего совета.
        Я вспомнила о похотливом Эдмунде и его темных желаниях. Вспомнила, как я дрожала, когда Гамлет вытащил меня из ручья и пристально смотрел на меня. Казалось, Мектильда способна проникнуть в мои мысли, и мне захотелось сменить тему.
        - У вас есть что-нибудь для Элноры?  - спросила я.  - Хотя она не хочет жаловаться, но я знаю, что ее часто мучит боль в боку, и ей трудно дышать.
        - Офелия! Сегодня я не за этим пришла,  - резко сказала Элнора, но ее упрек прозвучал мягко.
        - Гмм, заботливая девочка. Я советую кумин. Редкий и ароматный. Уверена, его нет на клумбе лекарственных трав вашей королевы. Надо делать припарки на бок. Я сейчас вам приготовлю.  - Она повела нас к дому.
        В маленьком домике почти всю единственную комнату занимал большой буфет. Я с любопытством смотрела, как Мектильда отперла дверцы, и стали видны все аптекарские инструменты. Она вынула ступку и пестик и начала растирать семена, а Элнора в это время проверяла весы.
        Тем временем мой взгляд привлекла самая верхняя полка буфета. Я уставилась на ряд темных флаконов, запечатанных красным воском, на этикетках виднелось изображение мертвой головы. Я так громко втянула в себя воздух, что Мектильда подняла взгляд от своей работы.
        - Настойка белладонны. Гранулы опиума. Дистиллированная белена. Если эти вещества использовать во зло, они приносят смерть,  - мрачно объяснила она.
        - Офелия, отвернись, чтобы не искушать злые силы,  - велела Элнора, перекрестившись, и оттолкнула меня в сторону.
        Меткильда закрыла дверцы буфета и повернула в замке ключ. Потом вынула его и засунула глубоко в свой карман, туда, где ее согбенное старое тело, несомненно, хранило много тайн.
        Глава 5
        Вскоре после нашего визита к Мектильде я обнаружила книгу, которую Элнора отложила в сторону, потому что ее слабое зрение больше не позволяло ей читать. Книга была тяжелая, как сундучок монет, и озаглавлена «Травник или общая история растений». Для меня это было сокровище, ценнее золота. Когда я уставала от вышивания, а это случалось часто, я со все большим увлечением изучала эту книгу. Я рассматривала точные рисунки в ней и запоминала полезные свойства и способы применения всех растений. Я узнала, что если принимать пион с вином, он может облегчить ночные кошмары и избавить от печальных снов. Семена петрушки помогают последу выйти чисто и полностью после рождения ребенка. Фенхель дает острое зрение и является средством против некоторых ядов. Все это, и не только это, я сохранила в своей памяти. Вскоре Элнора начала доверять мне приготовление новых микстур и укрепляющих напитков. Я сама сделала припарку из кумина по рецепту Мектильды, и Элнора почувствовала большое облегчение, избавившись от боли в боку. Она меньше бранила меня за лень и меланхолию и позволяла проводить больше времени за учебой
и записями.
        Так как Элнора разрешила мне изучать эту книгу, которая так увлекала меня, я старалась угодить ей, посещая вместе с ней церковную службу. Она толкала меня локтем в бок, чтобы привлечь внимание, когда проповедник предостерегал от гордости и тщеславия. Я также по ее указанию читала книги о правилах поведения, которые должны были развить мою нравственность, хоть и находила их очень скучными. Все они учили меня быть молчаливой, целомудренной и послушной, иначе мир рухнет из-за моей испорченности. Это казалось мне смешным, я подозревала, что автор совсем не знает женщин, и еще меньше их любит. Еще одно руководство советовало мне молчать, но не всегда, чтобы я могла научиться вести остроумную, но скромную беседу, как и следует придворной даме. Я предпочитала эту книгу.
        Однако у меня не было случая завести остроумный разговор, разве что с самой собой. Иногда во время работы я представляла себе беседу между прекрасной женщиной и ее благородным ухажером. Или мысленно спорила с невежественными авторами, которые считали женщин хрупкими и лишенными добродетелей. Такие упражнения отвлекали меня от той черной работы, которую мне поручали, как самой низкой по положению из дам Гертруды. Мне приходилось выносить горшок из кресла-туалета королевы, что раньше было задачей Кристианы. Мне также приходилось таскать огромные кувшины с водой для ванной Гертруды и выливать воду из ванны потом, и мои ноги распухли от беготни к колодцу и уборным, а руки болели.
        Я приходила в отчаяние от того, что меня выбрали, как новую игрушку, а потом забыли, как мимолетный каприз. Гертруда редко заговаривала со мной, но я смотрела на нее во все глаза, впитывая ее красоту. Ее волосы сияли подобно натертым маслом дубовым панелям, а в серых глазах, казалось, скрывалась душа. У нее еще сохранилась хорошая фигура, а на лице не было морщин. Ее дамы всегда превозносили ее красоту, и королева любила, когда ей говорили, что она слишком молода для матери такого взрослого принца. Как и Гертруда, я заплетала волосы в длинную косу, которую иногда прятала под шапочкой, собственноручно расшитой фиалками,  - правда, довольно неуклюжими. Мне очень хотелось узнать, одобряет ли королева мое платье и мои манеры. Обидно было думать, что Гертруда не обращает внимания на мои попытки угодить ей.
        Мне было очень трудно овладеть такой добродетелью, как покорность, потому что мне не нравилось все время держаться униженно, опустив глаза. Однако, однажды, глядя вниз, я сделала поразительное открытие: на моем теле появились новые выпуклости. Округлые маленькие груди приподняли шелковый корсаж. Они начали болеть и пульсировать. Однажды у меня начались месячные, полилась яркая кровь и я почувствовала острую боль в животе. Я бросилась к Элноре.
        - Я поранилась, сама не знаю, как,  - закричала я в панике.
        Она меня успокоила и вытерла мои слезы. Принесла мне чистые тряпочки и объяснила, как происходит размножение. Меня поразило, что теперь мое тело способно создать ребенка, и мне было страшно думать о боли, которая ждала меня в будущем. Это напоминало внезапный поворот судьбы  - вот так, внезапно, превратиться во взрослую женщину.
        Теперь, когда я стала женщиной, я твердо решила больше гордиться своими платьями и украшениями, пускай даже их до меня носили другие дамы. Я считала, что мои кружевные манжеты оттеняют белизну рук. Жесткий круглый воротник, бывший тогда в моде, выгодно обрамлял мое лицо, хотя, когда я надела его в первый раз, Кристиана меня оскорбила.
        - У тебя такая короткая шея, что ты похожа на бульдога!  - насмешливо сказала она.
        - А у тебя на лице пятна, которые ты не потрудилась закрасить,  - парировала я, и она, молча, кипела от негодования. Мне не надо было краситься, потому что у меня были от природы ярко-красные губы и щеки, а кожа стала нежной от клубничной воды Мектильды. Это меня радовало, и я немного гордилась этим, но считала, что мне, как придворной даме, подобает проявлять некоторое тщеславие.
        Мне уже исполнилось тринадцать лет, в этом возрасте многие юные девушки начинали флиртовать, а некоторые даже были помолвлены. Любопытно, я наблюдала, как мужчины и женщины вели себя в присутствии друг друга. Я тренировалась поворачивать голову и поводить плечами так, как вела себя одна из дам королевы во время разговора с молодым лордом. И гадала, покажется ли такое движение привлекательным Гамлету. Глядя на свое отражение в миске с водой или в зеркале, я думала, как удивится Гамлет, когда увидит, что я превратилась из отчаянной девчонки в леди. Но мы с ним не встречались с того давнего дня у ручья. Гамлет уехал в Германию учиться в университет в Виттенберге. Наверняка у него есть о чем подумать, кроме меня, да и у меня оставалось очень мало свободных минут каждый день, когда я могла думать о нем.
        Более того, мне ежедневно напоминали о том, что мое положение при дворе Эльсинора  - шаткое, и вряд ли благосклонность ко мне долго продлится.
        - Твой отец  - никто, и ты  - ничто, Офелия,  - дразнила меня Кристиана.  - Представить себе не могу, что находит в тебе королева. Ха!  - И она весело рассмеялась.
        Я ничего не сказала в свою защиту. Я все еще сердилась на отца, который, по-видимому, обо мне совсем не заботился, и стыдилась бедности нашей семьи. Действительно, почему Гертруда будет меня держать при себе?
        Вскоре я получила ответ. Когда королева узнала, что я обучена латыни и французскому языку, она велела мне читать вслух, пока она и ее дамы трудились над вышиванием. Одной из любимых книг Гертруды была «Зеркало грешной души», написанная, как она нам сказала, Маргарет, королевой Наварры из Франции. Читая вслух и переводя прочитанное, я была рада возможности снова упражнять свой ум и язык. Хотя я по-прежнему выполняла свою черную работу, но осмеливалась надеяться, что мое положение при дворе упрочилось.
        Гертруда понимала, что другим ее дамам не нравятся эти благочестивые занятия. Они злились на меня за то, что я читала молитвы и рассуждения в то время, когда они предпочитали сплетничать. Но когда Гертруда читала молитвы, они кланялись и крестились, и, казалось, внимательно слушали.
        - Мы будем смотреть на отражения в этом зеркале, похожие на нас, и размышлять о наших грехах,  - говорила она, слегка прикасаясь к книге.  - Боюсь, что если я не стану заботиться о вашем духовном благополучии, то нарушу свой долг.  - Она произносила это почти извиняющимся тоном.
        Вскоре я поняла, что под набожностью Гертруды скрывается тайное удовольствие. Однажды вечером она позвала меня в свои покои. Ее волосы были распущены и блестели при свете свечей. Она была одета в ночную сорочку, застегнутую по корсажу на драгоценные пуговицы. Стоя на коленях, словно собиралась молиться, она отпустила Кристиану, которая принесла и поставила таз с душистой водой.
        - Мои усталые глаза не позволяют мне читать молитвы,  - сказала она.  - Офелия почитает мне Библию.
        Кристиана злобно уставилась на меня, подобно зеленоглазому чудовищу из известной поговорки. В тот момент меня поразила невероятная догадка: она мне завидует. Однако мне некогда было размышлять над этим открытием, потому что королеве требовались мои услуги. Кристиана выскользнула из комнаты и прикрыла за собой дверь, а я стояла и ждала. Гертруда встала, взяла с высокой полки маленькую книгу и вернулась к мягкой кушетке, жестом приказала мне сесть у ее ног. Я села, бесшумно, как кошка. Книга, которую вручила мне королева, была похожа на ее другие молитвенники. Она называлась «Гептамерон», и я увидела, что ее также написала благочестивая королева Маргарита.
        Я открыла книгу там, где лежала лента-закладка. Начала читать вслух и обнаружила, к своему смущению, что это не сборник молитв. Я покраснела, и читала едва слышным голосом рассказ о благородной женщине, у которой был глупый муж и которую соблазнил красивый рыцарь. Элнора наказала бы меня за чтение подобной книги! Она бы запретила мне даже дотрагиваться до переплета! Но мы с Гертрудой, вечер за вечером, проводили час или больше за чтением этих молитв, мы читали рассказы о любви и страсти. Потом королева ставила книгу на место и желала мне спокойной ночи. Я возвращалась к себе в комнату, переполненная чувством вины, но снедаемая любопытством.
        Однажды, когда я закончила чтение, Гертруда подарила мне несколько безделушек  - украшенный жемчугом гребень для волос и маленькое зеркальце с трещиной. Я опустилась на колени и поблагодарила ее. Затем, осмелев от такого проявления доброты, я рискнула задать вопрос.
        - Миледи, вы королева. Почему вы тайком читаете эту книгу?
        Гертруда вздохнула.
        - Милая Офелия,  - ответила она,  - король  - человек благочестивый и праведный.  - Она прикоснулась к его миниатюрному портрету, который носила на ленточке вокруг шеи.  - Он был бы огорчен, узнав, что я читаю подобные истории, которые, как считают мужчины, не предназначены для ушей леди.
        - А поскольку я не леди, они мне не повредят?  - спросила я.
        Смех Гертруды походил на звон колокольчика.
        - Ты мудрая и остроумная девочка, Офелия. Ты экономишь слова и не тратишь их зря. Более того, ты  - честная. Я знаю, что тебе можно доверять, ты не станешь сплетничать по поводу моего пристрастия к любовным историям.
        - Я тоже полюбила эти истории,  - призналась я,  - потому что мне нравится читать об умных женщинах, которые обрели любовь.
        - У тебя душа как у леди, Офелия. Хоть ты и не родилась в аристократической семье, ты достигнешь величия,  - сказала Гертруда и легонько поцеловала меня в лоб.
        Я чуть не расплакалась от ее прикосновения, и навсегда сохранила его в памяти. Были ли губы моей матери такими же нежными?
        - За что мне такая милость?  - прошептала я.
        - Потому что Элнора  - пуританка, а Кристиана  - тщеславна и глупа,  - сказала она, неправильно поняв меня. Для меня самым ценным был поцелуй, а не чтение.  - Ты, Офелия, благоразумная девушка, но несведуща в вопросах любви и страсти. Необходимо тебе узнать светские обычаи и пороки мужчин, чтобы ты могла им противостоять. Поэтому читай, что захочешь, моя дорогая.
        Меня удивило, что Гертруда, которая, казалось, совсем меня не замечала, в действительности хорошо меня понимала. Поэтому, воспользовавшись ее разрешением, я много читала, только тайно, и эти книги дополняли мое образование при дворе. Я узнала из книг Элноры о правилах поведения, как важно быть добродетельной, а романы Гертруды поведали мне о радостях любви и способах их получить. Я представляла себе то время, когда стану достаточно взрослой, чтобы наслаждаться такими радостями, и с нетерпением ждала его.
        Тем не менее, иногда я сомневалась в пользе той или иной истории. Однажды вечером я читала Гертруде о ревнивом чиновнике, который отравил жену зеленью для салата за то, что она завела молодого любовника. Эта история развеселила Гертруду, но я не разделяла ее веселья.
        - Что, ты разве пуританка, и тебе не смешно?  - упрекнула она меня.
        - Нет, но меня тревожит этот рассказ о том, как неправедный поступок женщины заставил ее мужа убить ее. Она была скорее слабой, чем испорченной,  - сказала я.
        - Это же выдумка, Офелия, а не реальная история. Мы часто любим читать о поступках и желаниях, на которые сами не осмеливаемся. В этом и прелесть таких сказок.
        - Но я не могу поверить, что мужчины и женщины способны совершать такие злодеяния во имя любви,  - возразила я.
        - О, они их совершают, и будут совершать,  - ответила она многозначительно, и прекратила разговор.
        Так как мудрость Гертруды открыла мне глаза, я стала с б?льшим вниманием прислушиваться к сплетням Кристианы и других дам. Я обнаружила, что жизнь в Эльсиноре действительно очень похожа на те истории, которые я читала вместе с Гертрудой.
        И мужчины, и женщины в равной степени стремились получить как можно больше удовольствий и как можно меньше пострадать за это. Но дамы хотели добиться удовлетворения в любви, а мужчин больше всего манила власть.
        Мой отец, поняла я, был одним из таких мужчин. Он хотел обладать знанием, некими тайными сведениями, которые мог бы использовать себе во благо. Я начала опасаться Полония, когда он навещал меня, надев маску любящего отца. Потому что он отводил меня в сторонку и задавал прицельные вопросы.
        - Девочка моя, что нового в личных покоях королевы?
        - Ничего, милорд,  - отвечала я сдержанно.
        - Предпочитают ли мне Вальдемара? Говори!  - требовал он.
        - Не могу сказать, милорд.  - Действительно, я мало знала о супруге Элноры.
        - Не можешь сказать?  - насмешливо переспрашивал он.  - Ты должна мне рассказывать обо всем, что знаешь. Это твой долг, ведь ты моя дочь.
        Я молчала. Не смела напомнить ему, что его отцовский долг  - любить и защищать меня. Но я не могла скрывать свое недовольство.
        - Я начинаю понимать, что ты устроил меня на службу к королеве не ради моего собственного блага,  - сказала я,  - а для того, чтобы я стала твоей шпионкой.
        - Неблагодарная девчонка!  - воскликнул отец, брызгая слюной от ярости, и мне даже на мгновение показалось, что он меня ударит.  - С того места, куда я тебя устроил, видно далеко. И если ты умна,  - сказал он, постучав себя пальцем по голове,  - ты возвысишься еще больше. А теперь перестань дурить и отвечай мне. Как королева проводит часы своего досуга?
        Я решила рискнуть рассердить его. Я не сказала ему о тех историях, которые мы читали, а повернулась и пошла прочь.
        - Офелия, вернись!  - крикнул он, и я услышала ярость в его голосе. Но я не подчинилась, и даже не оглянулась. Я осознала, что люблю Гертруду и буду хранить ее тайны вечно.
        Глава 6
        Проведя четыре года среди придворных королевы, я освоила искусство быть леди. К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать лет, моя фигура стала женской. Я почти сравнялась ростом с моей повелительницей, королевой Гертрудой, и я копировала ее манеру держаться, даже наклон головы.
        - Природа создала тебя, но воспитание сделало тебя совершенной,  - часто говорила Гертруда с гордостью, словно я была ее творением, вырезанным из неподходящего куска дерева. Ее слова несколько смягчали язвительные уколы Кристианы и холодность других дам. В отличие от них, я не была дочерью графа или герцога, или кузиной принца из Европы. Я понимала, что они считают меня недостойной моего положения. У меня не было ни одного истинного друга при дворе, кроме Элноры.
        Я все же приняла к сведению некоторые советы отца, так как не считала его глупцом. Я была осторожной и наблюдательной, и моя репутация честного человека, умеющего хранить тайны, начала завоевывать еще большую благосклонность королевы. Когда король приходил в покои Гертруды на обед, мне оказывали честь им прислуживать. Сначала я приходила в ужас от необходимости находиться так близко к королю, но вскоре поняла, что он такой же смертный, как любой мужчина. Я наполняла его бокал и слышала его отрыжку, и убирала его тарелку с костями, с которых он наполовину обгрыз мясо.
        Гертруда с любовью относилась к мужу. Она гладила его поседевшие волосы и поддразнивала его тем, что они у него уже не такие черные, как у его сына. Король, в свою очередь, ласково разговаривал с Гертрудой, называл ее своей горлицей и смотрел на нее так, что мне становилось завидно. Когда они касались в разговоре государственных вопросов, то понижали голос, так как король никогда не терял бдительности. Тем не менее, однажды вечером я услышала их спор о Клавдии, младшем брате короля. Его похотливость была предметом сплетен при дворе, как и его пьяные выходки в парадном зале. Король сердился на него за какой-то недавний проступок, я не поняла, какой именно.
        - Он нарочно бросает мне вызов и доводит до бешенства,  - жаловался король, а Гертруда пыталась его успокоить.
        - Пожалей брата, у него большие амбиции и много разочарований.
        - Ба! Ты слишком снисходительна. Ему нужны лишь две вещи: жена, которая обуздает его, и чертово собственное королевство, которым он будет править,  - проворчал в ответ король. Это был единственный случай, когда я слышала разногласия между королем и королевой.
        Когда они были готовы лечь спать, я приносила сладкое вино и чистые простыни, снимала нагар со свечей и уходила, заперев за собой дверь. Утром король обычно уходил до моего прихода, а я помогала Гертруде умыться и одеться. Я с любопытством искала признаки того, что любовь как-то изменила королеву, но мне казалось, что она лишь выглядит уставшей, и веки у нее тяжелели. Ее внутренний мир был скрыт от меня.
        Я считала, что король Гамлет и королева Гертруда любят друг друга и верны друг другу. Я также думала, что министры короля преданы ему, а придворные дамы честно служат королеве. Но со временем я поняла, что двор Эльсинора  - это прекрасный сад, где в траве прячутся змеи. Многие из тех людей, которые казались преданными, были неискренними. Честолюбие заставляло и мужчин, и женщин стремиться к возвышению, даже прибегая к предательству и обману. Они быстро поднимались на вращающемся колесе Фортуны, а затем столь же быстро падали вниз и погибали. Одна из дам Гертруды потеряла свою должность, когда выяснилось, что она беременна от первого министра короля. Она сбежала в дом своей кузины в сельской местности, опозоренная, в то время как министр сохранил свой пост, и его считали благородным человеком, так как он признал сына. Даже я понимала, что с этой дамой обошлись очень несправедливо.
        Благосклонность королевских особ походила на розу, расцветающую пышным цветом, но быстро вянущую, и скрывающую шипы под цветком. Часто ею пользовались люди порочные, а не благочестивые и скромные. Элнора, возможно, была исключением, но Кристиана подтверждала это правило, как и ее ухажеры Розенкранц и Гильденстерн. Этих людей с позором выгнали из армии короля Норвегии Фортинбраса за какое-то предательство. Теперь, на службе у короля Гамлета, они щеголяли своей богатой одеждой и веселым поведением, плодами своего предательства. Они были похожи, как близнецы, своим стремлением завоевать благосклонность короля и дам. Оба они ухаживали за Кристианой, а она отдавала предпочтение Розенкранцу, по-моему, но обоих встречала одинаково кокетливым смехом и одинаково соблазняла их, откровенно показывая грудь под искусно приоткрытым корсажем.
        Я гадала, насколько Кристиана сведуща в любовной страсти. Вокруг себя я наблюдала развивающиеся романы, как в тех непристойных историях, которые читала вместе с Гертрудой. В парадном зале дамы и кавалеры напивались до такого состояния, что их речь становилась развязной. Проходя мимо темной лестницы, я натыкалась на любовников, обнимающихся, целующихся и не только. Я извинялась, но они лишь смеялись над моим смущением. Элнора громко жаловалась на утрату чести мужчинами и добродетели женщинами.
        - Слишком много пения и танцев, такая легкомысленность подрывает сдерживающее влияние добродетели,  - жаловалась она, тряся своими седыми локонами.  - Когда я была молодой, мы стремились вести себя достойно, а сегодня весь мир идет к гибели.
        Я понимала, почему Гертруда назвала Элнору пуританкой. Хотя я сомневалась, что поведение влюбленных очень изменилось за сорок лет, но не возражала Элноре.
        - Будь сдержана в своих желаниях, Офелия. Не распускай язык и запри на замок сокровище своей добродетели,  - предостерегала Элнора. Она пристально смотрела на меня, словно искала во мне недостатки.  - Я верю, что ты не дашь ни одного повода для сплетен. Ты  - честная девушка.
        Несмотря на похвалу Элноры я считала себя скорее осторожной, чем добродетельной. Я мало говорила, но не потому, что считала молчание высшим достоинством, а потому, что удовлетворяла свое любопытство, слушая, наблюдая и читая. Иногда я жалела, что не родилась мужчиной, тогда я могла бы стать ученым. По крайней мере, Гертруда одобряла мою привычку учиться и позволяла мне читать все, что мне хочется. После того, как я проглотила огромный «Травник», мне хотелось узнать больше, не только о тех обычных растениях, которые растут под ногами. Я читала о дальних странах, об Индийских островах и о фантастических созданиях, которых видели путешественники на суше и на море. Лаэрт теперь учился во Франции, и я старательно изучала карты Европы, помечая города, которые он описывал в своих редких письмах ко мне. Мои ревнивые пальцы скользили по линиям маршрутов путешествий брата и Гамлета во Франции, Германии и Голландии.
        Я стремилась попасть в далекие и неизвестные места, но куда сильнее мне хотелось больше узнать о любви. Я прятала некоторые книги в своем запертом на замок сундуке и читала их поздно ночью при свете свечи. Тайком я проглотила поэму «Искусство любви»[2 - Овидий, поэма «Искусство любви» («Наука любви»).], потому что все моралисты клеймили как опасную книгу. Я воображала путешествие в грешную страну Италию, где мужчин учат совращать девственниц, а женщины пользуются большой свободой. Читая поэта Овидия, я узнала, что никто не может устоять против любви, ибо вода обтачивает самый твердый камень, и даже самая прочная почва, в конце концов, разрушается под плугом.
        Из прочитанных книг я очень много узнала о любви, но не имела в ней никакого опыта. Я размышляла над этим парадоксом, лежа ночью на своей узкой, одинокой кровати. Когда же я найду любовь?
        Глава 7
        В то время как я читала книги о любви за стенами замка Эльсинор, школой Гамлета был весь огромный мир. Он учился в замечательном университете в Германии и плавал в Англию и Францию вместе с Горацио. Он много месяцев проводил за пределами Дании, и Гертруда всегда грустила в его отсутствие. Только письмо с новостью о его возвращении могло обрадовать королеву, и она праздновала его приезд домой с таким размахом, будто это государственный праздник или день святого. Доставляли большие количества провизии для пира, приглашали музыкантов, стражники и лакеи одевались в яркие новые ливреи. Приезд принца вызывал оживление в самых темных уголках Эльсинора.
        Однажды летом, когда Гамлет вернулся, загоревший после каких-то приключений на море, Гертруда обнимала его и гладила по головке, словно он все еще маленький мальчик. По приказу королевы я принесла им в ее покои вина и деликатесов. Она была так поглощена сыном, что даже не взглянула в мою сторону. Гамлет не поздоровался со мной, мы не посмотрели в глаза друг другу. Я была разочарована, но почувствовала облегчение, так как я бы залилась краской и начала заикаться, если бы принц со мной заговорил. Возможно, подумала я, он меня не узнал. Я очень изменилась за четыре года. Гамлет, которому теперь было двадцать два года, не стал выше ростом, но сделался более мускулистым, и казался еще более энергичным, чем прежде. Жизненный опыт подарил лицу принца новое выражение, и вел он себя, как светский муж.
        Гертруда ревниво оберегала свое общение с сыном и проводила с ним много времени, смеялась над его остроумными историями и слушала рассказы о его путешествиях. Иногда к ним присоединялся король, и я видела, что лицо отца мрачнеет, он не одобрял их легкомыслия. Но своим подданным король Гамлет и королева Гертруда демонстрировали, что они едины во власти и в любви, и очень гордятся своим сыном. Принц Гамлет сиял своим собственным светом, и придворные выстраивались вокруг него подобно малым светилам на небе вокруг их собственного солнца. Я вздыхала и мечтала, чтобы свет этого солнца упал и на меня.
        Вскоре мое желание исполнилось. Однажды я бродила без дела по длинной галерее, которая вела к личным покоям Гертруды. Кристиана сидела, усердно работая иголкой в лучах солнца, льющихся в высокие окна и косо падающих на пол, а потом, сквозь арки, попадающих в парадный зал внизу. На стенах между арками висели гобелены, на которых были вытканы сцены из «Метаморфоз» Овидия, иллюстрирующие мифы о богах и людях, которых преобразила любовь.
        Я задумчиво стояла перед изображением Дианы-охотницы. Ее лук лежал на земле, а она купалась, наполовину погрузившись в воду пруда. Я вспоминала тот далекий день, когда я плавала в ручье, свободная, как рыбка, и меня там нашел Гамлет. Я рассматривала богиню на гобелене. Ее глаза были опущены, а волосы, перевитые золотыми нитями, прикрывали груди, но ее округлое бедро и нога оставались обнаженными. Из-за кустов за Дианой подглядывал охотник Актеон, не подозревающий о том, какая ужасная судьба его ждет.
        Кристиана взяла в руки мою вышивку, какое-то льняное платье, которое было мне совершенно безразлично.
        - У тебя слишком длинные стежки. Ты просто ленива,  - сказала она и отшвырнула его в сторону.
        Я резко ответила на ее критику.
        - Мои стежки были бы лучше, если бы моя иголка была хоть примерно такой же острой, как твой нос.
        Элнора спала в кресле, уронив на колени свое вышивание. Наши голоса не заставили ее даже пошевелиться. Как старая кошка, она засыпала все чаще, иногда просыпалась только для того, чтобы пересесть на другое место, освещенное солнечным светом, и снова засыпала. Я встала, чтобы принести свой «Травник», потому что собиралась приготовить на пробу новую микстуру из трав, чтобы облегчить недавно появившиеся у нее боли. Как обычно, Кристиана ухватилась за возможность высмеять мою привычку учиться.
        - Тебе нипочем не завлечь в свои объятия мужчину, пока ты обнимаешься с этой большой и пыльной книгой,  - презрительным тоном бросила она.
        - Занимайся своим делом, не то ненароком уколешься,  - холодно ответила я, а она резко вколола иглу в ткань и злобно уставилась на меня. Я получала удовольствие, когда видела ее ярость.
        Внезапное появление в галерее Гамлета и Горацио положило конец нашей ссоре. Она были увлечены беседой, но остановились при виде нас.
        - Я искал мать, а нашел дичь помоложе,  - произнес Гамлет.  - Как насчет того, чтобы поразвлечься с дамами?
        Не дожидаясь ответа Горацио, Гамлет наклонился и поднес к губам руку Кристианы. Она затрепетала, словно мотылек, и мелодично рассмеялась.
        - Как поживаете, миледи Офелия?  - с поклоном спросил Горацио.
        - Хорошо, благодарю вас.
        Я заметила, что Горацио стал выше ростом, чем принц. Его волосы, по-прежнему цвета спелой пшеницы в лучах послеполуденного солнца, падали на плечи, открывая высокий и широкий лоб над карими, честными глазами. Он не мог похвастать благородной красотой Гамлета, но женщина могла бы счесть наружность Горацио довольно привлекательной.
        Затем Гамлет повернулся и поздоровался со мной, хоть и не попытался взять меня за руку.
        - Дикий олененок превратился в благородного оленя,  - произнес он, давая понять, что заметил мое преображение. Я осмелилась поднять на него взгляд.
        - Действительно, милорд, этот ошейник и цепь крепко меня держат,  - ответила я, дотрагиваясь до своего жесткого, накрахмаленного воротника и цепочки у пояса, на которой висели мои принадлежности для вышивания.  - Боюсь, меня насильственно одомашнили.
        - Она нанесла удар, ощутимый удар!  - воскликнул Гамлет и пошатнулся, словно пронзенный мечом.  - Язычок у этой леди острый, как рапира.
        Я рассмеялась в ответ на это игривое восклицание, увидев в Гамлете живого мальчишку, каким он когда-то был. Кристиана переводила взгляд с меня на Гамлета, в ее глазах мелькало подозрение.
        - Давай попросим этих дам присоединиться к нашему спору,  - сказал Горацио, усаживаясь на табурет и раскинув свои длинные ноги.  - Что следует истинным влюбленным ценить больше, красоту тела или красоту души?
        Я всерьез задумалась над вопросом Горацио, так как мне представился случай поговорить о любви, подобно благородным леди из трактата «Книга о придворном» Кастильоне[3 - Бальдассаре Кастильоне (1478 -1529)  - итальянский писатель и поэт, в конце жизни  - папский нунций в Испании. Книга диалогов «Придворный» (первая редакция  - 1516) посвящена образу идеального придворного, а также описаниям интеллектуальных развлечений. Одна из самых популярных книг Возрождения.].
        - Я утверждаю,  - сказал Горацио,  - что красота женщины поднимает душу влюбленного на новую ступень добродетели.
        Пока я думала, как ответить на эту возвышенную мысль, Гамлет ответил Горацио.
        - Мой друг, ты знаешь, что красота околдовывает души мужчин и заставляет их искать наслаждения. Посмотри на Диану, красота которой отвлекла Актеона от охоты.  - Он показал рукой на гобелен.
        Кристиана хмуро переводила взгляд с Гамлета на Горацио, явно не понимая, о чем речь.
        Мои руки дрожали, и я крепко сжала их, так как собиралась возразить принцу.
        - Милорд, Актеон преступил запрет, подглядывая за богиней. Она по заслугам наказала его, когда превратила в оленя, и его пожрали его собственные псы.
        - Действительно, хотя добродетельная Диана и была обнажена, она не делала ничего дурного,  - согласился Горацио.
        - Да, и теперь ты мне скажешь, что страсть превращает мужчин в зверей,  - с упреком ответил Гамлет.  - Я с этим не согласен.
        - Возвращаясь к вопросу Горацио,  - продолжала я рассудительным тоном,  - я считаю, что добродетельная душа живет дольше, чем быстротечная красота юности, и поэтому она предпочтительнее.
        - Хорошо сказано,  - кивнул мне Горацио.
        - Если бы мы не были красивыми, кто бы нас полюбил?  - жалобным тоном произнесла Кристиана, довольная своим веским высказыванием. Потом она расправила плечи так, что ее грудь выпятилась вперед, посмотрела по очереди на Гамлета и на Горация и испустила длинный вздох.
        Леди Элнора всхрапнула и пошевелилась во сне, отчего ее шапочка съехала ей на глаза.
        - Слепой мужчина мог бы полюбить непривлекательную женщину,  - сказал Горацио, бросив взгляд в сторону Элноры. Кристиана рассмеялась. Нахмурившись, я протянула руку и поправила шапочку Элноры, чтобы она не выглядела так глупо.
        - В этом случае слепой мужчина обманут, а женщина  - чаровница!  - воскликнул Гамлет, хлопая себя по бедрам для большей убедительности.  - И это снова доказывает: женщины  - распутницы, потому что заставляют мужчин их желать.
        Гамлет рассмеялся, но у Горацио хватило порядочности смутиться. Мне вывод Гамлета показался несправедливым, и я, отбросив скромность, смело заговорила:
        - Лорд Гамлет, по-видимому, вы всех женщин считаете обманщицами, и красивых, и безобразных. Может быть, виноваты мужчины, которые доверяют только внешнему виду и являются рабами своих низменных желаний!
        После моих слов все замолчали. Брови Гамлета взлетели вверх от удивления. Мое сердце так громко стучало, что его можно было услышать. Через несколько мгновений Гамлет заговорил.
        - Я признаю свое поражение в этом бою. Горацио, ум этой леди ни в чем не уступает моему, а ее красота возрастает вместе с мудростью, которую она изрекает.
        Взгляд глаз Гамлета, синих, как вечернее небо, встретился с моим взглядом. Я чувствовала себя мореплавателем, нашедшим на небе полярную звезду и проложивший свой курс от этой сверкающей точки. Только когда он встал и поклонился, мы отвели глаза друг от друга.
        Когда Гамлет и Горацио ушли, Кристиана повернулась ко мне.
        - Что это за чепуха насчет прекрасных душ и красивых лиц? И кто такая эта леди, Диана?  - спросила она, словно мы говорили об обитательнице Эльсинора.
        - Как ты можешь быть такой невеждой?  - поразилась я.  - Ты действительно никогда не слышала о мифе Овидия?
        - Как ты можешь быть такой бесстыдной в присутствии принца?  - парировала она.
        - Не стыдно говорить разумные вещи, а стыдно выставлять напоказ грудь, подобно развратной служанке в пивной,  - ответила я, начиная сердиться.
        Зеленые глаза Кристианы злобно сверкнули.
        - Ты думаешь, что благодаря твоему остроумию принц датский  - или любой другой мужчина  - захочет на тебе жениться?
        - Ха! Я не строю планов насчет Гамлета!  - воскликнула я. Возможно, я протестовала слишком громко.  - Это ты заманиваешь его в ловушку своими прелестями, которыми так гордишься.
        - Ты недобрая,  - сказала она, как обиженный ребенок.  - И ты забыла свое место. Гертруда об этом узнает,  - пригрозила она.
        Я беззаботно рассмеялась, отмахнувшись от ее злобных выпадов. Мне следовало придержать язык, опасаясь гнева Элноры. Но я забыла о покорности, меня переполняла радость после похвал Гамлета. Я только и думала о том, что должна найти способ снова увидеться с ним.
        Глава 8
        Мне не пришлось долго ждать. В тот вечер Гертруда послала меня нарвать свежих трав в саду. Я была рада удрать от придирок Кристианы и ее угроз. Я сбежала по спирали винтовой лестницы с башни в темноту, чувствуя головокружение. Надо мной мелькали слабые огоньки в окнах покоев Гертруды. Несмотря на окутавший сад туман, я наизусть знала местонахождение каждой клумбы и беседки и могла найти дорогу в темноте. Я шла по саду без страха, чувствуя себя в безопасности, так как знала, что сад огорожен стенами. Нарвала побегов розмарина, чувствуя, что мои руки испачкала липкая смола. Я должна буду подвергнуть его дистилляции, потом вымочить вместе с гвоздикой и другими пряностями и приготовить эликсир для освежения дыхания.
        Уловив аромат лаванды, я присела, и сладкий запах защекотал мои ноздри и горло. Сидя в прохладной траве, я увидела смутный силуэт, бесшумно приближающийся ко мне. Я скорее удивилась, чем испугалась, когда из тумана вынырнула фигура, которая оказалась Гамлетом.
        - Как поживаешь, Офелия?  - тихо спросил он, останавливаясь передо мной.
        Я не сразу ответила, потому что от удивления онемела. Гамлет протянул мне руку, и я поднялась.
        - Добрый вечер, милорд,  - удалось мне выдавить из себя.  - Как вы разглядели меня в темноте?
        - Ты сияешь светом добродетели, и этот свет притянул меня, как притягивает мотылька пламя,  - ответил он. На его губах играла улыбка, и будто заразившись, мои губы тоже растянулись в улыбке.
        - Вы льстите мне, восхваляя, подобно поэту,  - сказала я, искоса глядя на него, чтобы он не видел моего лица.  - Но это сравнение нам не подходит, так как вы не мотылек, а я не пламя.
        - Что мне тебе сказать? Думаю, ты с подозрением отнесешься ко всем моим словам,  - мягко упрекнул он.
        - Скажите, что вы хотели снова увидеть меня и следили за мной, если это правда,  - поспешно сказала я. Я и сама испугалась своей смелой речи, отняла у него свою руку и сжала ее другой рукой, сдерживая себя.
        - Это правда.  - Он помолчал, и заговорил только через несколько долгих мгновений.  - Ты так изменилась, Офелия. Ты не такая, какой я тебя помнил.
        Я затрепетала при мысли о том, что он думал обо мне, даже вдали от дома.
        - Я боялся, что эти вороны и сороки, которые прислуживают моей матери, давно уже вытолкнули тебя из гнезда, но ты вполне оперилась, как я погляжу,  - насмешливо произнес принц.
        - И все же я бьюсь крыльями о стенки моей клетки,  - грустно ответила я,  - потому что Эльсинор иногда кажется мне тюрьмой.  - Я сразу же пожалела о сказанном, потому что не хотела показаться неблагодарной.  - Мне только хочется свободно прилетать и улетать…
        Мой голос замер, потому что Гамлет удивил меня: он легонько провел по моей щеке тыльной стороной ладони.
        - Будет ли птичка сидеть смирно, если я войду в ее клетку? Согласится ли она остаться?  - спросил он. Его голос звучал нежно, и у меня перехватило горло.
        Что я могла ответить на такую просьбу? Не в состоянии говорить, я просто кивнула головой. Гамлет опять взял мою руку и прижал ее к губам. Я невольно подняла взгляд и посмотрела ему в лицо. Когда наши глаза снова встретились, я почувствовала, что философы говорят правду: любовь входит в глаза и поражает душу. Меня поразила стрела Купидона, зажгла огонь в моем сердце и во всех моих членах.
        - Я хотела, чтобы вы пришли сюда,  - прошептала я.
        - Я хотел тебя увидеть,  - признался он.
        Внезапно я испугалась этого огня, пылающего во мне, вызывающего жар, который разливался по моему лицу.
        - Это слишком опасно,  - произнесла я, но покачнулась и оказалась ближе к нему.  - Вы знаете, здесь ничто не остается незамеченным. Я слышу чьи-то шаги? Мне нужно идти.  - Эти слова поспешно слетали с моих губ.
        - Нет, останься,  - умоляющим тоном попросил он, когда я начала отодвигаться.  - Нечего бояться.  - Я уступила, и позволила ему взять себя за руку, мне было приятно ощущать пожатие его руки.
        - Выйди на лунный свет, потому что я лишь хочу видеть твою красоту и твой ум, коими ты обладаешь в таком изобилии, что у меня сердце замирает.
        - Вы опять шутите!  - рассмеялась я.  - Ваше сердце не остановилось, иначе вы бы умерли.
        - Офелия, ты  - прирожденный философ! Если я признаюсь, что мое сердце все еще бьется, ты мне позволишь любоваться твоей красотой?
        - Я знаю, что вы думаете о красоте. Я должна позаботиться о своей чести,  - ответила я. Но говорила я весело, и разрешала ему держать меня за руку.
        - Офелия, ты меня еще не знаешь. Не думай, что сегодня я высказывал в споре свои истинные убеждения. Для окружающих я ношу маску, которая скрывает меня настоящего, каким ты меня видишь сейчас.
        Я жадно всматривалась в лицо Гамлета, но не понимала, что он хочет сказать.
        - Я ничего не вижу в этой темноте. Увы, лорд Гамлет, я вас почти не знаю, да я и саму себя не знаю. Спокойной ночи.  - Я повернулась и быстро зашагала прочь от него, вспугнув кролика, который умчался от меня скачками, похожими на прыжки моего собственного сердца.
        В ту ночь я не спала, а лежала без сна, укоряя себя за то, что убежала в страхе. Я вспоминала каждое слово, сказанное нами, искала в этих словах скрытый смысл, но ни в чем не была уверена. Видела ли я истинного Гамлета, или он был в маске? Действительно ли он считает меня красивой?
        Утром я поднялась с постели с намерением снова посетить место нашей встречи. Весь день я была рассеянной, бестолковой. Поэтому я вызвалась принести свежей лаванды, чтобы рассыпать ее по полу спальни Гертруды, и в ту ночь я снова опустилась на колени на грядку, обняв руками серебристые побеги лаванды с пурпурными кончиками. Я вдыхала их запах, чтобы успокоить разбегающиеся мысли, и молилась, чтобы явился Гамлет. И он пришел, снова бесплотная тень из тумана превратилась в осязаемую фигуру Гамлета.
        - Мы снова встречаемся, Офелия,  - сказал он, прикасаясь к моей руке.
        - Я мысленно просила, чтобы вы пришли,  - ответила я.
        - И твои мысли заставили меня прийти. Вот я здесь.
        Произнося эти слова, он вел меня под защиту высокой живой изгороди, окаймляющей лабиринт в саду, который я часто видела из своего окна. Это было таинственное место, куда я никогда не осмеливалась войти, боялась, что могу заблудиться. Теперь меня вдруг охватил внезапный порыв отваги.
        - Следуйте за мной, если посмеете!  - прошептала я, потом повернулась и исчезла в лабиринте. Я бежала, на ощупь находя дорогу, роняя на бегу лаванду. Повернула налево, потом направо, еще раз, и еще. Очутилась в центре лабиринта, дальше бежать было некуда. Ловя ртом воздух, я прислушивалась к шуму крови в ушах. Когда появился Гамлет, держа в руках оброненные мною растения, у меня вырвался слабый крик, как у ребенка, обрадованного тем, что его нашли.
        - Почему ты опять от меня убежала?  - спросил он.
        - Не знаю. Я раньше бегала ради удовольствия бегать, когда была маленькой.
        Гамлет кивнул головой, словно вспомнил. Он растер пальцами стебель лаванды, от которого пошел сладкий аромат, и провел им вокруг моего лба и носа. Я в ответ улыбнулась.
        - Ты меня поражаешь, Офелия,  - сказал он.
        - Я завела вас в этот лабиринт, это правда. А теперь я здесь заблудилась.
        Я видела только кончики волос Гамлета, освещенных луной. Его зубы блеснули в улыбке, а все лицо оставалось в темноте.
        - Нет, это я заблудился, а ты нашлась. Потому что в центре этой извилистой тропинки я обнаружил… тебя.  - Принц с трудом подбирал слова.  - Тебя, Офелия, я бы полюбил. Если бы ты… могла полюбить меня.
        Я поверила словам Гамлета, потому что они не слетели с его языка так, будто он часто их произносил. Я хотела, чтобы это было правдой. И в ответ сказала чистую правду.
        - Я никогда раньше не любила,  - призналась я.  - Я боюсь потерять то немногое, что у меня есть.
        Он понял, что я имела в виду мою добродетель, мое единственное богатство, так как ответил:
        - Офелия, я знаю, что ты чиста и добродетельна. Клянусь служить тебе верно и с честью.
        Я подняла голову, чтобы лучше видеть его лицо, и наши губы встретились. Это был короткий поцелуй, но его губы, хоть и мягкие, казалось, выпили у меня все силы, и я ослабела. Его руки, обнимавшие меня за талию, приподняли меня. Он второй раз поцеловал меня, и третий поцелуй я получила от него. Но мне все равно хотелось еще, потому что прикосновение его губ к моим губам вызывало во мне чистый восторг. Однако мне не хотелось показаться жадной или нескромной, поэтому я отвернула лицо в сторону. Тогда Гамлет поцеловал мое ухо, и его дыхание защекотало меня и проникло до самого основания позвоночника.
        - Мне надо идти,  - прошептала я.  - Хоть мне и хотелось бы остаться.
        Нехотя Гамлет разжал руки и отвел меня к выходу из лабиринта в сад. Потом он достал из кармана нечто, завернутое в бумагу, и вложил это мне в руку. Подарив ему прощальный поцелуй, я бросилась бежать по росистой траве назад к замку. Я совсем забыла про лаванду, которую собирала для Гертруды.
        Оставшись одна у себя в комнате, я буквально дрожала от волнения. Как это возможно, что я, которая никогда раньше не целовалась, поцеловала самого принца Дании, и не один раз, а много? Он действительно говорил мне о любви? Я поверить не могла, что за мной, скромной Офелией, ухаживает принц Гамлет. Наверняка, я это выдумала. Потом я вспомнила о подарке Гамлета, который на бегу сунула в карман. Я достала его, развернула и нашла миниатюру в рамке на цепочке. На рисунке был изображен бог Янус с двумя лицами, одно в маске комика, а выражение второго было трагическим. Я гадала, что это означает. Символизируют ли эти маски те разные облики, которые, по словам Гамлета, он принимает? Обещал ли этот подарок начало новой любви, подобно тому, как месяц январь провозглашает начало нового года?
        Сон не шел ко мне, мой мозг снова и снова размышлял над этими вопросами. Наконец, я встала в самые темные ночные часы, собираясь приготовить напиток из овсяной воды и маковых зерен, чтобы успокоить свой возбужденный мозг. К моему удивлению, я увидела Кристиану, которая кралась по коридору. Она проскользнула мимо меня, и я почувствовала запах лаванды. Она теребила пальцами свежий букетик у своей талии.
        - Ты разочаровала королеву, не вернувшись с травами, и теперь мне достанется ее благодарность за свежий аромат в ее покоях.  - При свете луны, который падал косыми лучами в темный коридор, я увидела, как она прищурилась.  - Лаванда стелет мягкое ложе для любви, не так ли?
        Я схватила ее за юбку и увидела, что подол намок и испачкался.
        - Ты для кого шпионишь?  - прошептала я, с трудом скрывая страх упреком. Неужели она следила за мной в саду, будто хитрая змея? Она только догадывается, что я там с кем-то встречалась, или она нас видела, несмотря на темноту?
        Глава 9
        Мы с Гамлетом хранили в тайне наши романтичные отношения так, словно речь шла о деле государственной важности. В присутствии других людей мы обменивались лишь формальными любезностями, договариваясь о свиданиях взглядами и переданными из рук в руки записками. Мы предпочитали встречаться вне замка, так как темные уголки Эльсинора могли служить укрытием не только для влюбленных, но и для шпионов. Ива, свесившая ветви над ручьем, скрывала нас он всех взоров, а лабиринт хранил наши тайны. Никто, кроме Горацио, не знал о наших свиданиях. Он служил нам одновременно почтальоном и сторожем. Его наблюдательность много раз спасала нас от разоблачения.
        Тем не менее, однажды, даже бдительности Горацио оказалось недостаточно, чтобы защитить нас. Мы с Гамлетом гуляли в саду короля, где он часто прогуливался вместе со своими советниками. Мы считали, что его дорожки пустынны, потому что король куда-то уехал. Когда мы проходили под одной узловатой, кривой яблоней, Гамлет сорвал яблоко и показал мне плод, покрытый золотисто-красными полосами, будто небо на закате.
        - Как может это искалеченное дерево дать такой безупречный плод? Такое редко встречается среди людей,  - задумчиво произнес он. Потом он протянул мне яблоко.
        - Погодите,  - сказала я, поднимая руку и отказываясь его взять. Я училась дразнить Гамлета и получать от этого удовольствие.  - Разве не мне следует предложить вам этот плод, а вам  - отказаться от него? Потом я бы поведала вам о том пресловутом змее, который сказал, что плод сделает нас мудрыми, и вы, желая стать мудрым, с готовностью надкусили бы его.
        - Нет, ибо в отличие от нашего отца, Адама, я бы вам не поверил, и сказал: «Покажи мне змея», а ты не смогла бы мне его предъявить.  - Гамлет широко развел руками.  - Видишь, никакой змей, никакой Дьявол не ползает в этом райском саду.
        В это мгновение мы услышали свист Горацио, предупреждающий нас о том, что мы уже не одни. Я знала, что Кристиана не выйдет из замка, так как она слегла в постель с больным горлом. Но к нам приближался какой-то всадник. Он громко пел. Спрятаться было некуда, поэтому я натянула пониже капюшон плаща, чтобы скрыть лицо, и отвернулась.
        - Это Клавдий, мой дядя,  - прошипел Гамлет.  - Сделай вид, будто собираешь яблоки в полу плаща. Я его отошлю прочь.  - Я нагнулась и принялась за дело, и не видела их, а только слышала разговор.
        - Привет, Гамлет! Поехали со мной, разомнешься. Твой отец не хватится одного-двух оленей.
        - Нет, дядя.
        - Что такое? Ах, ты уже занят. Дай-ка взглянуть на девицу. О, она прячется, да? Я выясню, кто она такая.
        - Дядя, ты пьян. Уезжай.
        - Я тебе дам совет, мальчик. Ущипни ее и потискай хорошенько. Похотливые девицы это любят, даю тебе слово. Хе-хе!
        Смех Клавдия был одновременно хитрым и добродушным. Я покраснела от незаслуженной обиды, мне хотелось ответить ему такими же обидными словами. От волнения я позволила капюшону соскользнуть с головы как раз в тот момент, когда Клавдий пришпорил коня и ухватился за гриву, чтобы его грузное тело не свалилось на землю. Я взглянула на Гамлета, который весь напрягся от гнева.
        - Он оскорбляет меня, называет меня «мальчик». Пропойца, недостойный брат моего отца!  - воскликнул он.
        - И вы сказали, что в этом саду нет змея?  - с горечью произнесла я. Мне показалось, что вторжение Клавдия испортило удовольствие от прогулки в саду.
        К нам подошел Горацио, полный раскаяния.
        - Простите, я не смог остановить Клавдия, потому что он прискакал со стороны оленьего парка.
        - Где он незаконно охотится на дичь моего отца в его отсутствие, браконьер,  - перебил его Гамлет.  - Но он пьян, как обычно, и скорее всего не запомнит, что видел нас.
        Гамлет простил друга, и мы поклялись впредь быть осторожнее. Это мне пришла в голову идея нарядиться крестьянином и пастушкой, потому что любовники в романах Гертруды часто так поступали. Поэтому я надевала льняную блузу и нижние юбки, а поверх них корсаж без рукавов, со шнуровкой под грудью. Одежда была простой и удобной, не то, что мое модное, жесткое придворное платье, она давала мне свободу движений, которую я так любила. Гамлет нашел какие-то свободные бриджи и домотканую тунику, и прикрыл свои кудри кожаной шапкой. Мне он еще больше нравился в таком простом наряде, и мне нравилось то, что он вел себя в нем свободно и непринужденно. Когда мы надевали наши простые маскарадные костюмы, люди почти не обращали на нас внимания. Держась за руки, мы открыто бродили по улицам городка. Потом беззаботно, словно сельские жители, лежали на лугу, окруженные высокой травой, и плели венки из белых маргариток и пурпурного водосбора, чтобы увенчать ими друг друга.
        - Давай вместе сочиним песню,  - однажды предложила я.  - Я читала, что пастухи любят устраивать соревнования певцов.
        - Офелия, ты читаешь много чепухи. Какой из перепачканных навозом парней знает алфавит, не говоря уже об умении рифмовать сонет и считать стопы?  - возразил Гамлет.  - Они свистят, созывая овец, или звонят в колокольчик, или кричат «Эй». Никогда не слышал, чтобы кто-то из них пел.
        - Тогда мы будем первыми, и подадим пример всем пастухам на этих холмах.
        Итак, Гамлет на минуту задумался, потом спел:
        Туда, куда сядет пчела,
        Окуну я свой хоботок;
        И умру таким молодым,
        Вкушая этот цветок.
        Хотя в его песне звучала похоть, он поцеловал меня с большой почтительностью. Я, в свою очередь, спела:
        Любимый, под зеленою листвой, фа-ля,
        Ложись ты рядом со мной, фа-ля.
        Гамлет принял мою песню за приглашение и положил голову мне на колени, но я мягко оттолкнула его.
        - Вы слишком нетерпеливы, милорд,  - сказала я, и он сразу же отодвинулся.
        - Я не хотел оскорбить тебя, Офелия,  - произнес он и взял меня за руку.
        Я встала, чтобы нарвать свежих цветов взамен увядших. Проходя по лугу, я наткнулась на маленькую коричневую птичку, которая выпала из гнезда на ветке дерева. Я подобрала ее и держала на ладони. Ее сердце, видимое сквозь кожицу, которая была тоньше самого тонкого пергамента, уже не билось. Когда ко мне подошел Гамлет, я плакала, и смутилась даже больше, чем тогда, когда его голова лежала у меня на коленях.
        - Прости меня. Я не слишком искушен в любви. Когда ты меня простишь?  - умолял он.
        - Не в этом дело,  - ответила я, тронутая его покорностью.  - Ты меня не оскорбил.  - Я показала ему птичку.  - Вот что заставило меня заплакать, хоть я и не знаю, почему.
        - Может быть, потому что у этого создания была душа, а теперь она улетела?  - высказал предположение Гамлет. Он хмурил брови, словно моя печаль смущала и тревожила его.
        - Где его мать?  - прошептала я.  - Почему она не спасла его?  - Я огляделась вокруг и увидела десятки птиц, которые порхали и пели, ничуть не заботясь о мертвом птенце у меня в руке.
        - Нигде. Природа прекрасна, но она может быть жестокой. Точно, как женщина,  - задумчиво произнес Гамлет.  - Только не ты, конечно. Ты не жестокая, я хотел сказать. То есть, ты красивая, но не жестокая.
        Теперь Гамлет покраснел и стал заикаться, и я невольно улыбнулась.
        - Разве в Библии не сказано, что даже падение воробья определено Провидением?  - спросила я.
        - Да, и там сказано, что каждый волосок на нашей голове сосчитан, ибо мы дороже любого воробья. Поэтому не волнуйся,  - сказал Гамлет, и я позволила ему утешить себя поцелуем.
        Однажды, когда солнце катилось по небу, мы бродили по лесу между Эльсинором и деревней, а Горацио молча следовал за нами. В сумерках мы наткнулись на заброшенную хижину из осыпающихся камней, напоминающую обитель отшельника. Развели в очаге небольшой костер, чтобы согреться. Горацио отказался разделить с нами трапезу из хлеба и сыра.
        - Почему Горацио сегодня такой неулыбчивый?  - спросила я.
        - Нет, ты ошибаешься,  - возразил Гамлет.  - Он такой же, как всегда. Не думай больше об этом.  - Но я настаивала, в тревоге.
        - Он не одобряет нашего романа?
        Гамлет сплюнул, и со слюной из его рта вырвались горькие слова.
        - Никто на свете не одобрил бы наш роман, Офелия!  - воскликнул он и описал широкую дугу в воздухе флягой, которую держал в руке.  - Горацио боится, что я лишь играю твоими чувствами. Имей в виду, он ошибается. И твой отец! Честь твоей семьи требует, чтобы твой брат вызвал меня на дуэль.
        - Они не знают, что мы встречаемся, и не смогут помешать нам,  - заявила я с уверенностью, которой не чувствовала. Отец уехал из дома на много месяцев по делам короля, а Лаэрт учился во Франции. Мне не хотелось думать о том, что произойдет, если они узнают правду.
        - Ты знаешь, что я  - наследный принц Дании…  - начал Гамлет, как будто я об этом забыла.
        - Да, а я  - никто,  - прошептала я.
        - Нет, ты  - моя возлюбленная. Но мой отец, король, обязан упрочить союз с другими государствами, женив меня на принцессе Франции или Германии. Он нам захочет помешать.  - Гамлет произнес это, как нечто само собой разумеющееся. Он умолк и стал подбрасывать хворост в огонь.
        Я с трудом встала и неуверенным шагом двинулась к выходу. За полуразрушенными стенами деревья с черной корой тянулись прямо к небу, презирая лесную подстилку, на которой вереск и подлесок скрывали тропинку, ведущую прочь от этого одинокого убежища.
        Как я была глупа, думая, что свободна, как любая крестьянка, и ст?ю не меньше дочери короля! Я смотрела в лесную чащу.
        - У нашего романа печальная судьба. Ни тебе, ни мне он не сулит ничего хорошего,  - с горечью сказала я.
        Я услышала, как Гамлет вздохнул. А может, он подул на угасающее пламя? Я почувствовала, что он подошел ко мне сзади и прикоснулся к моему плечу.
        - Когда мы приходим в этот лес в нашей скромной одежде, я не принц, а мужчина, которому позволено иметь свою собственную волю,  - произнес он, его слова были полны страстного желания.  - Здесь я  - всего лишь «Джек», и я выбираю тебя своей «Джилл»[4 - Джек и Джилл  - персонажи из детского стишка, влюбленная пара.].
        Он повернул меня к себе лицом и нежно поцеловал.
        Прикосновение его губ отчасти прогнало мой страх. Я поняла, что для Гамлета, как и для меня, Эльсинор  - это позолоченная клетка.
        - В этих лесах и хижинах нет завистливых глаз, нет язвительных языков, сплетен и лжи,  - сказала я.  - Поэтому давай навсегда останемся здесь и будем говорить друг другу только чистую правду.  - Я прижалась щекой к грубой домотканой ткани его куртки, понимая, что мое желание невыполнимо.
        Как только я вернулась в Эльсинор, мне пришлось солгать самой королеве, обмануть ее, помимо своей воли.
        - Что тебя печалит, Офелия? Ты сегодня бледная и рассеянная.
        - Я вчера вечером занималась допоздна,  - ответила я.  - А потом плохо спала.  - В действительности же я устала, потому что провела много часов без отдыха, гуляя с Гамлетом. Мои отлучки начали вызывать неудовольствие Гертруды, и она меня упрекнула.
        - Мне не нравится, когда я зову тебя, а тебя не могут найти.
        - Я была в саду, собирала растения для Элноры,  - опять солгала я.
        Вскоре Гертруда заподозрила, что у меня появился любовник. Она вызвала меня и попыталась застать врасплох.
        - Принеси мне лавандовой воды, Офелия. И скажи мне, как его зовут?
        - Я не понимаю, о чем вы, миледи.
        - Ясно, как день, что ты влюблена.  - Она взяла безделушку и покачала ею передо мной.  - Разве ты не хотела бы носить этот гребень с бусинками?
        - Нет, он вам больше идет,  - ответила я, закалывая этим гребнем ее волосы и избегая ее взгляда.
        - А он отвечает на твою любовь? Возможно, мое слово поможет проложить дорогу настоящей любви.
        Гертруда делала попытки что-то узнать, а я отрицала, что влюблена. Как я могла сказать королеве, что хочу любви ее сына? Что мы часами беседуем и смеемся вместе? Что мы наряжаемся крестьянами, которые не должны подчиняться обычаям и могут сами выбирать своих возлюбленных?
        Мне хотелось признаться во всем Элноре, но я была уверена, но ее преданность Гертруде сильнее нашей дружбы. Больше я никому не доверяла. И хотя я ничего не говорила, все подозревали, что у меня есть ухажер. Неужели моя внешность, как я ни старалась, выдает меня? Может, я что-то бормочу себе под нос? Я была уверена, что нет, но дамы все равно бросали на меня лукавые взгляды и старались догадаться, кто предмет моих желаний. С моей стороны это было нехорошо, но я позволяла им думать, будто мне нравится Горацио, так как его спасала безупречная репутация.
        Гертруда понимала, что я ее обманываю, и, в свою очередь, начала держать меня на расстоянии. Меня больше не просили прислуживать ей и читать. Когда я впала в немилость, Кристиана быстро заняла мое место и настраивала против меня королеву.
        Когда Гертруда снова заговорила со мной, тон ее был холодным.
        - Мне сказали, что ты проводишь дни в окрестностях замка с каким-то незнатным парнем, переодетая в платье крестьянской дочери.
        Ее ошибка была бы смешной, если бы мы прочли о ней в романтичной сказке. Мы с ней могли бы посмеяться над слепотой матери и пожалеть о судьбе неравных влюбленных. Но это была не выдумка. Я только опустила голову, пока королева изливала на меня свое разочарование.
        - Так ты платишь мне за доброту, тем, что позоришь себя?  - упрекала она.  - Ведь наверняка при дворе нашелся бы какой-нибудь благородный кавалер, который тебе бы понравился.
        Я была в отчаянии, что так низко пала в глазах Гертруды.
        - В моей душе такое смятение,  - воскликнула я, не в состоянии сдержать слезы.  - Вы правы; я люблю того, кто мне не ровня.  - По крайней мере, это было правдой.  - Я буду с этим бороться,  - пообещала я, снова солгав.
        - Надеюсь, что ты опомнишься, Офелия. Такое безумие тебе не к лицу.
        Я был уверена, что именно Кристиана шпионит за мной и рассказывает королеве то, что видела. Однажды, вскоре после выговора королевы, я застала Кристиану в своей комнате. Я боялась, что она обыскала мой сундук, где хранились подарки и письма от Гамлета. Но с облегчением увидела, что он по-прежнему заперт на замок. Я схватила свой домотканый костюм, лежащий под матрасом, и сунула ей в руки.
        - Вот. Это то доказательство, которое ты ищешь?
        - Зачем ты так позоришь себя в этих тряпках?  - спросила она, недоверчиво ощупала платье, а потом бросила его на пол.  - С другой стороны, не знаю, почему меня удивляет то, что ты любишь простолюдина.
        Просто чудо, что Кристиана не обнаружила, что я люблю Гамлета. Мне следует благодарить Бога за ее неведение. Вместо этого я ненавидела ее за гордость, за ложь, за ее презрение ко мне, а мне следовало презирать себя за то, что я лгала Гертруде. Но я была ослеплена, рассудок мне отказывал, и я желала лишь отомстить Кристиане за ее жестокость по отношению ко мне.
        Глава 10
        Мне подсказала эту идею непристойная новелла о грешной любви, которую я когда-то читала Гертруде. Я сообразила, как можно, взяв ее за образец, устроить ловушку Кристиане, посеять раздор и всех запутать.
        Я рассказала Гамлету о своем плане, умолчав о мотиве, так как не хотела, чтобы он считал меня слишком недоброй.
        - Отличный замысел, достойный драматурга.  - Я впитала его похвалу, как пчела пьет мед с цветка.
        - Это поможет мне проверить истинность чувств Кристианы и двух ее ухажеров,  - сказала я.
        - И пусть они окажутся подобными фальшивым монетам,  - ответил Гамлет. Я хотела сбить спесь с Кристианы, а Гамлет обрадовался возможности устроить ловушку для Розенкранца и Гильденстерна.  - Это умерит их раздутые амбиции,  - восторгался он.
        - Но мы должны держать в тайне, что это мы все подстроили,  - предупредила я, и Гамлет согласился со мной.
        Наш заговор было намечено осуществить на пиру в честь двадцатилетия правления короля Гамлета. В этот вечер все будут веселиться и танцевать в масках. Готовясь к нему, мужчины и женщины одалживали друг у друга наряды и изобретали причудливые маскарадные костюмы. Взволнованная Кристиана собрала перья всех цветов и пришила их к маске, потому что обнаружила в своем кармане следующую записку:
        Красный плащ и маска в перьях мне дадут понять,
        Что под ивою плакучей будешь меня ждать.
        Под этими стихами стояла подпись «Розенкранц», идеально подделанная Гамлетом. А я написала почерком Кристианы записку, которую Гамлет отнес сопернику Розенкранца. В ней говорилось:
        Я больше не могу скрывать страсть к тебе, благородный Гильденстерн. Сегодня ночью красная птичка будет сидеть на ветке ивы. Она будет ждать черного ворона в плаще с капюшоном. Поймай меня, и я твоя.
        В ночь праздника отсветы пламени играли на стенах парадного зала, и маслянистый дым поднимался от факелов из тростника. Ароматное вино рекой лилось из бочек, наполняло кувшины и кубки и исчезало в глотках придворных. Столы ломились от оленьих и свиных окороков, копченой рыбы и пирогов с мясом. Я выпила чуть-чуть вина, не так много, чтобы опьянеть, и сидела рядом с дамами, закусывая сливами и сладкими фигами. Из рук жонглера в толпе взлетало вверх одновременно несколько апельсинов. Плясуны, звеня колокольчиками, исполняли свои танцы под бой барабанов и пение волынок.
        Король Гамлет смотрел на все это со своего трона, королева сидела рядом с ним. Поддавшись всеобщему веселью, он даже отбивал ногой ритм танца, а его обычно суровое выражение лица смягчилось. Старый Йорик уже умер, и теперь молодой шут смешил короля Гамлета, хоть он смеялся не так весело, как прежде.
        А Клавдий наоборот, от души веселился, не выпуская из рук кубка. Он сдвинул на лоб маску, чтобы удобнее было поедать угощение. Его туника и пол вокруг покрылись пятнами рубиново-красного вина. Он щипал многих женщин за их округлости, не обращая внимания на то, что пачкает вином наряды. Остановившись перед королем, Клавдий отвесил ему преувеличенно низкий поклон и чуть не упал на колени. Начал произносить речь заплетающимся языком, но король прервал его. Тогда Клавдий схватил за руку Гертруду и потащил за собой, заставляя ее присоединиться к пьяному веселью. Она, с притворной неохотой, покинула кресло возле мужа, надеясь утихомирить Клавдия, потанцевав с ним. Лицо короля Гамлета помрачнело.
        Этот драматический инцидент был лишь одним из представлений той ночи. Тогда меня больше интересовал мой собственный спектакль. Я передвигалась по залу в темно-синем плаще и простой маске, наблюдая за своими актерами. Гильденстерн явился в черном плаще и в маске с клювом. Кристиана порхала в ярко-красном платье и в длинной накидке. Музыканты начали играть, и придворные разбились на пары, чтобы танцевать торжественную павану[5 - Медленный придворный танец в Европе XVI века. Танец демонстрировал изящество манер и движений дам и кавалеров, исполнялся во время церемоний.]. Я очутилась перед Гамлетом, который носил маску, украшенную двумя лицами.
        - Добрый вечер, лорд Янус,  - сказала я, вспомнив о странном амулете, который принц подарил мне в саду.
        - Ты потанцуешь со мной, прячась здесь, у всех на виду?
        - Это противоречие приводит меня в восторг,  - ответила я. Взяв руку Гамлета, я ощутила, что он предвкушает удовольствие, как и я сама. Затем, в вихре танца, я услышала звонкий смех Кристианы.
        - Поддастся ли красная птичка в?рону?  - громко спросила я Гамлета. Маски давали нам возможность разговаривать, не привлекая внимания окружающих.
        - Если она это сделает, он ее проглотит, я знаю,  - шепнул Гамлет мне в ухо, отчего у меня по спине пробежали мурашки.
        Затем мы обменялись партнерами, и мне пришлось танцевать величавый бранль с нервным Гильденстерном, который путался в своем длинном плаще.
        - Вижу, вы не сводите глаз с красной птицы,  - сказала я ему.
        - Мне кажется, она чистит свои перышки именно для меня,  - похвастался Гильденстерн. Он пытался изобразить акцент, отчего я чуть не рассмеялась.
        - Кто это может быть?  - Я дразнила его, потому что считала, что никакой маскарадный костюм не может скрыть манеру Кристианы себя вести. Но Гильденстерн, казалось, был озадачен.
        - Какая-нибудь прекрасная дама, новенькая при дворе,  - ответил он, не сводя глаз с Кристианы в красном наряде. Она танцевала со многими мужчинами, и явно искала Розенкранца под каждой маской. Но Розенкранца не было на балу, потому что Гамлет послал его куда-то с каким-то бессмысленным поручением.
        Я танцевала с одним полным, но проворным джентльменом, когда увидела, как Кристиана покинула зал, в развевающейся у нее за спиной красной накидке. Гамлет знаком показал мне, что Гильденстерн последовал за ней. Сославшись на уставшие ноги, я покинула своего партнера и выскользнула из сырого, задымленного зала. Легким шагом прошла через внешний двор, миновала ворота, пересекла луг и присела среди тростника возле ручья.
        Гамлет, бесшумный, как туман, вскоре присел рядом со мной. Ночь была сырой и прохладной. Облака скрыли луну, и дерево ивы окутала темнота. Но Кристиану можно было разглядеть, ее красный плащ, который слился в объятии с другим плащом.
        - Смотри, как рыба сначала щиплет, а потом заглатывает наживку!  - в восторге прошептал Гамлет.
        - Да, оба прочно попались на крючок,  - согласилась я.
        Я воображала, что Кристиана и Гильденстерн вскоре обнаружат обман. Ожидала, что они узнают друг друга и со смущенным смехом разожмут руки. Но у нас на глазах фигуры в плащах опустились на землю, не разжимая объятий. Мне стало стыдно.
        - Нам не следовало видеть эти страстные объятия,  - прошептала я.
        - Тогда давай задернем занавес и скроем эту сцену,  - предложил Гамлет.
        Мы ушли и молча вернулись в Эльсинор. Я отвернулась от губ Гамлета после одного целомудренного поцелуя, и мы расстались на ночь.
        Вместо того чтобы вернуться к танцам, я пошла в свою комнату, разделась и приготовилась лечь в постель. Я слышала вдалеке шум веселья, хотя уже было очень поздно. Хотя я по-прежнему ненавидела Кристиану, мне не доставила радости устроенная мною ловушка. Я металась на кровати, не в силах уснуть. Несколько часов спустя, когда я услышала легкие шаги, я подошла к двери и успела увидеть идущую мимо Кристиану. Перья ее погнулись, а плащ испачкался в грязи. На ее щеках горел яркий румянец, а волосы растрепались.
        На следующий день, когда я сидела среди дам в галерее королевы, явился Розенкранц и стал ухаживать за Кристианой. Она задыхалась, робела и заливалась румянцем. Розенкранц недоумевал, а когда он ушел, Кристиана пожаловалась, что на мужчин совсем не оказывает влияния любовь. Вскоре после этого зашел Гильденстерн, он принес с собой любовный амулет и осыпал ее медовыми словами. Кристиана вела себя с ним холодно, но Гильденстерн решил, что она притворяется нарочно, и ушел веселым.
        Меня очень удивило то, что я видела. Кристиана вела себя так, будто это Розенкранц занимался с ней любовью в прошлую ночь. Но мне казалось невероятным, что она могла ошибочно принять Гильденстерна за Розенкранца, даже в темноте. Может быть, Кристиана узнала Гильденстерна, но все равно предалась наслаждению? Мучала ли ее совесть за то, что она изменила? Была ли она неверна по своей воле, или действительно обманулась? В конце концов, я бросила свои догадки и пришла к выводу, что в жизни, как и в книгах, глупые влюбленные готовы на многое, обманывая самих себя ради наслаждения.
        Позже Гамлет сказал мне, что когда он выпивал вместе с двумя этими придворными, Гильденстерн похвастался, будто он занимался любовью с Кристианой. Они с Розенкранцем подрались, и Гамлету пришлось их разнимать.
        - Я сказал, что эта дама легкомысленна, и недостойна их любви. Они оба согласились, пожали друг другу руки, и снова стали друзьями.  - Гамлет рассмеялся, с удовлетворением потирая ладони.
        Но я рассердилась при мысли о том, что эти трое мужчин презирают Кристиану. В мои намерения не входило, чтобы Розенкранц и Гильденстерн торжествовали благодаря моей ловушке, и были довольны украденной благосклонностью.
        - Хоть Кристиана и глупа, она не заслуживает их порицания! У них нет чести,  - сказала я.
        Гамлет с удивлением посмотрел на меня.
        - Что? Теперь ты жалеешь своего недавнего врага?  - спросил принц.  - Вот оно, непостоянство женщины,  - пошутил он.
        - Мне не нравятся твои шуточки,  - ответила я.  - Но когда вы, мужчины, обижаете таких, как я, женщин, я не могу молчать.
        - Мы не обидели эту невежественную девушку, но помогли ей избавиться от фальшивой любви,  - мягко ответил Гамлет. Потом его лицо помрачнело и стало похоже на суровое лицо его отца.  - Она бы, несомненно, попала в еще большую беду, потому что Розенкранц и Гильденстерн  - оба обманщики. Они подлые предатели, и верны только самим себе.
        Кристиана на некоторое время присмирела. Отвергнутая обоими своими любовниками, она молча терпела сплетни о своей репутации. Я не опасалась мести с ее стороны, так как не считала ее достаточно умной, чтобы заподозрить, что это я подстроила события той ночи. А мы с Гамлетом, преданные друг другу заговорщики, никогда никому не рассказывали, что именно мы были авторами этой трагикомедии.
        Глава 11
        Через неделю после празднования юбилея царствования короля Гамлета принц Гамлет вернулся в Виттенберг. Мы попрощались с ним в прихожей возле его комнат, когда вечерние тени погасили дневной свет. Мы простились поспешно, эти мгновения были украдены у часов, которые принц провел вместе с королем и матерью. Он обещал писать часто, но мне хотелось услышать от него более нежные слова.
        - Ты любишь меня?  - осмелилась я спросить у него.
        - Неужели ты в этом сомневаешься?  - ответил он.
        - Не буду сомневаться, если ты это скажешь.
        - По-моему, я не слышал твоих уверений в любви,  - сказал он, задумчиво нахмурив брови.
        - Значит, ты меня не слушал,  - весело ответила я.
        - Ах, давай прекратим этот ненужный спор, и пускай вместо слов говорит молчание,  - произнес Гамлет, целуя меня в последний раз.
        После отъезда Гамлета я припоминала все наши встречи, которые сохранила в памяти. Это правда. Я никогда не говорила ему «Я тебя люблю». В самом деле, я не знала, можно ли назвать любовью то, что я чувствовала. Знала только, что после отъезда Гамлета меня охватило ощущение растерянности и утраты.
        Гертруда тоже стала унылой и мрачной, когда сына не было рядом. Я прислуживала ей, снова став покорной, до тех пор, пока она не вернула мне свое расположение. Я поняла, что королева меня простила, когда она попросила почитать ей кое-что из сборника любовных сонетов, которые, по слухам, недавно вошли в моду в Англии. Когда я читала вслух эти стихи, мне казалось, что поэт, тоскующий в разлуке со своей возлюбленной, очень точно передал мою собственную печаль.
        - «Уехал он, а я одна лежу в тоске…»  - Возможно, это могло стать рефреном моего сердца. Я прочла другое стихотворение: «Надежда, ты не шутишь, ты серьезна?»[6 - Филип Сидни. «Сонет № 67».] Неужели Гамлет лишь шутил, ухаживая за мной? Я думала о своем незнатном происхождении. Как я посмела надеяться на любовь Гамлета? Эта поэзия служила мне слабым утешением.
        Именно те сонеты, в которых восхваляли прекрасные губы дамы и ее глаза, вызывали печаль у Гертруды. Она смотрела в зеркало, и сетовала на свой возраст и увядающую красоту. Я попыталась ее ободрить.
        - Какая женщина пожелала бы иметь коралловые губы и глаза, подобные звездам?  - спросила я.  - Коралл твердый и ноздреватый, а звезды  - всего лишь тусклые блестки на небесном куполе.
        - Ну-ну, Офелия, ты не чувствуешь поэзию,  - упрекнула меня Гертруда. Она взяла книгу и прочла вслух, пока я расчесывала ее волосы:
        - «Эти локоны янтарные в сеть поймали мое сердце».  - Она подняла глаза и вздохнула.  - Когда-то у меня были такие локоны. Теперь зеркало отражает жесткие седые волосы, которые растут у меня из головы.
        - Они сверкают, как серебряные нити среди золотых,  - ответила я, заплетая ее густые волосы в одну толстую косу.
        - Теперь ты говоришь, как поэт,  - вздохнула она.  - А поэты все лгуны.
        Гертруде трудно было угодить, поэтому я молчала.
        - «Любимая моя, как ты прекрасна, но жестока не меньше, чем красива»[7 - Сэмюэл Дэниэл. «Сонеты к Делии. Сонет № 6».],  - прочла Гертруда.  - Ты подумай, почему женщина всегда презирает влюбленного поэта, который ее боготворит?
        - Может быть, она его не любит,  - высказала я предположение. Гертруда молчала. Иногда она задавала такие вопросы, чтобы научить меня искусству любви.  - А вы как думаете, миледи?
        - Я думаю, она должна быть жестокой, если хочет быть любимой,  - объяснила Гертруда.  - Стоит женщине уступить желаниям мужчины, и он отвергнет ее, как недостойную его любви.
        Услышав это, я встревожилась. Будет ли Гамлет любить меня меньше из-за того, что я не таила свою любовь к нему? Неужели любовь подобна голоду, который легко удовлетворить пищей? Или она растет, если ее больше питать? Следовало ли мне воздерживаться от поцелуев, разжигая его аппетит?
        Но Гертруде я ответила только:
        - Возможно, эта дама ждет, чтобы поэт женился на ней прежде, чем она что-то ему позволит?
        - Нет, они никогда не поженятся! Любовь невозможно так легко удовлетворить,  - с горечью ответила она.
        - Тогда поэт не лжет, так как несчастная любовь является темой всех этих сонетов,  - заявила я.
        - Я прекращаю этот спор, Офелия,  - устало махнула рукой Гертруда.  - А теперь натри мне виски этим маслом, и я пойду спать.
        Увы, плохое настроение Гертруды невозможно было исправить моими усилиями. Они с королем ссорились в ее спальне, я слышала их голоса, но не слышала слов. Иногда я видела ее припухшие от слез глаза. И гадала, не Клавдий ли посеял семена раздора между ними. Бремя управления государством делало короля седым и серьезным, а Клавдий был по-прежнему энергичным и похотливым, с каштановой бородой. Его красные губы оставались влажными, а взгляд черных глаз  - смелым и пронзительным. Дамам льстило его внимание, но при одной мысли о том, что толстые руки Клавдия могут прикоснуться ко мне, меня бросало в дрожь. К счастью, Клавдий оставил меня в покое, как дичь слишком мелкую для его честолюбивых целей. Но он часто заставлял Гертруду смеяться и краснеть. Возможно, в его присутствии она чувствовала себя снова молодой и красивой, дамой из сонетов, желанной для мужчины, который не может ее получить.
        Я надеялась прочесть в письмах Гамлета, что он скучает по мне, но они были совсем не похожи на любовные сонеты. Однажды в мае, после полудня, я сидела у окна в западном конце галереи королевы, стараясь разгадать вымученное остроумие его последнего письма.
        «Любовь моя, больше не разжигай во мне страсть, чтобы не поглотить весь мой разум и не лишить меня силы воли. Пусть мужчины не порицают меня за то, что я называю твоей любовью, ради которой я поднимаюсь и падаю».
        Эти слова я перечитывала много раз, но никак не могла уловить их смысла. Было ли это истинной страстью влюбленного, бросающего вызов другим мужчинам, или жалобой ученого, которому мешает ложная страсть? Гамлет, вдали от меня, все больше становился для меня загадкой, богом в маске с двумя лицами, и оба лица скрывали еще одного Гамлета.
        Как мне ответить на это странное чувство? Когда я смотрела на королевский сад, меня осенила идея. Не прошло и пяти месяцев с тех пор, как мы с Гамлетом любовались там золотисто-румяными яблоками. Сейчас деревья были усыпаны цветами. Я напишу сонет, опишу бело-розовые лепестки, трепещущие в теплом воздухе и опускающиеся на землю. Не понимая намерения, с которым Гамлет написал это письмо, я из осторожности не стану выражать мою тоску по нему.
        Когда я писала и вычеркивала многие фразы, жалея о недостатке остроумия, в дверях своей комнаты появилась Гертруда, она выглядела раздраженной.
        - Офелия! Уже поздно. Король еще не посылал за мной?  - спросила она.
        - Нет, миледи, никого не присылали,  - ответила я, поднимаясь.  - Возможно, он сегодня особенно устал.  - У короля была привычка после обеда в полдень отдыхать в своем саду.
        - Заметь время!  - Ее тон был настойчивым, но голос дрожал.  - Жди здесь,  - приказала она и поспешно ушла. Я ждала, как мне велели, удивляясь ее возбуждению. Кристиана снова принялась за вышивание, словно ничего не случилось. Элнора, у которой зрение стало таким слабым, что она не различала стежков, просто сидела с закрытыми глазами, держа на коленях недошитую наволочку.
        Я снова принялась сочинять свои стихи. Можно ли рифмовать слова «роза» и «разум»? Сочтет ли Гамлет эти стихи умными или надуманными? Может быть, думала я, мне следует отказаться от рифм?
        Пока у меня в голове вертелись эти тривиальные мысли, неподалеку разворачивались очень важные и ужасные события. Внезапные крики разорвали тишину и так напугали меня, что я выронила перо, размазав чернила по написанным строчкам. Эти крики эхом отразились от стен, словно целая орда демонов вопила из-за камней. Я вскочила со стула, но не могла двинуться с места, чувствуя, как мои ноги приросли к камням пола.
        Элнора вздрогнула и очнулась.
        - О, какой страшный сон мне приснился! Даже представить себе невозможно!  - короткие, резкие вздохи вырывались из ее груди.  - Мне надо сделать кровопускание, чтобы выпустить эти черные жидкости!
        Вопли на мгновение стихли, потом возобновились. А от слов, которые донеслись до моих ушей среди криков, кровь застыла у меня в жилах.
        - Помогите! Король умер! О, помогите!
        Кристиана задрожала и замяукала, как кошка. Элнор упала в обморок. Я пыталась привести ее в чувство, похлопав по щекам, затем осторожно положила ее тучное тело на бок и оставила приходить в себя.
        - Король умер?  - прошептала я, но эти слова казались мне бессмысленными.  - Как это может быть правдой?  - Я распахнула окно, перегнулась через подоконник и увидела беспорядочно бегающих по саду стражников с пиками и мечами наперевес. Они кричали и стучали ими по деревьям в поисках того вора, который похитил жизнь короля, но так и не нашли убийцу. Лепестки слетали с ветвей, подобно позднему, мокрому снегопаду.
        В ту ночь объявили, что короля Гамлета ужалила змея, и ее яд мгновенно парализовал его сердце. Это официальное заявление вызвало у меня сомнение. Никогда не слышала о ядовитых змеях в окрестностях Эльсинора, и не читала о том, что в Дании водятся подобные существа. Потом прошел слух, что те, кто видел тело короля в саду, заметили безобразную корку, похожую на проказу, покрывшую кожу короля. Шепотом говорили, что короля убили во сне, а предатель сбежал в Норвегию. Возникло и окрепло еще одно подозрение, слишком ужасное, чтобы произнести его вслух, что неизвестный убийца все еще находится в Дании, и даже в самом Эльсиноре, среди нас.
        В ту ночь мне приснился бледный, бескровный труп короля, осыпанный девственными бело-розовыми цветами. Поднялся черный, мощный вихрь, он разметал цветы, сломал деревья, из его струй неслись вопли, и от него содрогались даже камни замка. В глубине души я понимала, что убита доброта, а в Эльсиноре воцарилось зло.
        Часть вторая
        Эльсинор, Дания Май  - ноябрь 1601 г.
        Глава 12
        Когда трясется земля, горы рушатся, а реки меняют свои русла. После смерти короля Гамлета датское королевство также было потрясено до самого основания, и порядок сменился хаосом. Жадность, подозрительность и страх сменили порядок. Отец Эдмунда захватил королевскую казну, а лорды боролись за власть в государстве. Работники отказывались трудиться, торговцы обманывали покупателей, а разбойники гуляли на свободе. Никто не знал своего места в этой стране, лишившейся короля, где царил беспорядок.
        Гертруда так же покинула свой трон королевы, оба трона пустовали. Убитая горем, королева удалилась от мира, словно монахиня, и неделями никого не принимала. Она лежала в темноте своей спальни, или стояла на коленях в молельне и молилась до тех пор, пока у нее не костенели колени. Мы с Элнорой поили королеву соком горьких кореньев и растертых цветов, чтобы избавить тело от вредных жидкостей и унять головную боль. Но королева оставалась бесчувственной, как камень. Однажды, услышав грохот в покоях Гертруды, я вошла и застала ее в приступе ярости. Груда книг лежала на полу, и королева одну за другой швыряла их в открытое окно, истерически рыдая. Я пришла в ужас от этого зрелища и бросилась закрывать окно.
        - Прошу вас, миледи, прекратите!  - умоляла я.
        - Увы, все прошло, с этим покончено! Любовь  - всего лишь безумие,  - кричала она.
        Я схватила королеву за руки и отвела к кровати.
        - О, не говорите так. Я знаю, как вы любили короля,  - пробормотала я, пытаясь ее утешить.
        - Ты еще ребенок! Ты ничего не знаешь о желаниях королевы,  - с горечью произнесла она, отталкивая меня.
        Я не обиделась, принимая во внимание ее горе, а осталась подле Гертруды, пока ее ярость не улеглась, и она не уснула. Потом я унесла оставшиеся книги к себе в комнату. На следующий день я нашла в саду сборник сонетов, разорванный пополам, его влажные страницы разлетелись по грядкам с целебными травами.
        Тем временем, Дания напоминала корабль без руля. Лорды и советники собирались втайне в королевских государственных палатах, засиживались допоздна, открыто спорили в парадном зале. Самым насущным был вопрос, кто должен стать преемником короля Гамлета. Во многих странах сын короля наследовал корону, но в Дании такого закона не было. Некоторые призывали избрать принца Гамлета, несмотря на его юные годы. Другие возражали, что Дании нужен более воинственный король, чтобы противостоять Норвегии, готовой напасть на наше оставшееся без правителя государство. Гертруде все это было совершенно безразлично, казалось, все королевское достоинство вытекло из ее вен. Она отмахивалась от всех призывов, и подобно пророчице под черным покрывалом, объявила Данию проклятой. Зато Клавдий находился одновременно повсюду, казалось, он стал серьезным, горюя по умершему брату. Его глаза, не затуманенные спиртным, видели ясную цель: стать капитаном тонущего корабля. В конце концов, лорды согласились, хоть и очень неохотно, избрать Клавдия королем.
        Тело короля Гамлета предали земле под полом церкви в Эльсиноре, рядом с останками его отца и предков его отца. На похоронах Гертруда, скрытая под черными вуалями, следовала за гробом мужа. Она шла одна, ни один мужчина не сопровождал ее. Элнора громко рыдала. Я жалела умершего короля, но еще больше мне было жаль Гертруду, сгорбившуюся под тяжестью потери. И думала о том, каково это  - потерять мужа, прожив с ним столько лет.
        Ни выборы, ни похороны нельзя было отложить до возвращения Гамлета. Прошло много недель, пока его удалось вернуть в Эльсинор, так как гонец, отправленный за ним, не застал его в Виттенберге, он отправился в путешествие в сторону Италии. Он приехал только во второй половине лета, когда твердые молодые плоды свисали с ветвей, сбросивших цветы в дни смерти короля.
        Только после возвращения Гамлета Гертруда открыла лицо. Королева похудела, бледная кожа по цвету гармонировала с ее серыми глазами, а волосы стали скорее седыми, чем золотистыми. Она льнула к Гамлету, как виноградная лоза к дубу. Обычно выразительное лицо принца было непроницаемым, будто он надел маску.
        Я очень хотела увидеться с Гамлетом, но боялась подойти к нему. Я надеялась, что принц сам меня будет искать, но он этого не сделал. Я пошла в парадный зал в поисках Горацио. Зал был голым, из него убрали все знамена и эмблемы короля Гамлета. Вокруг лежал мусор, и собаки рыскали в поисках костей с остатками мяса. Придворные, желающие получить должность, ждали приема у Клавдия. Среди них я узнала Эдмунда, грубияна, преследовавшего меня в детстве, теперь толстого и лысеющего. Он играл в кости с какими-то неотесанными на вид приятелями. Я также увидела моего брата, который вернулся в Эльсинор на коронацию Клавдия. Он был в обществе Розенкранца и Гильденстерна, которых я до сих пор презирала, поэтому я не подошла к нему. Вместо этого я поманила брата пальцем, чтобы он подошел и поговорил со мной, но он только поклонился, будто я была не его сестрой, а чужой дамой.
        Затем в зал вошел Клавдий. Мой отец спешил за ним, со свертком документов на пергаменте, которые падали у него из рук. Он не терял времени, и уже завоевал расположение нового короля. Отец увидел меня, покачал головой и пошел дальше.
        Меня отвергли родные, забыл Гамлет, а королева не обращала на меня внимания, и я чувствовала себя одинокой, как прокаженная. Поэтому я очень обрадовалась, когда, наконец, увидела Горацио. Он был одет очень просто и явно чувствовал себя неловко среди придворных, которые надеялись привлечь взгляд короля своими роскошными нарядами.
        - Не ожидала увидеть тебя среди этой жаждущей толпы, Горацио. Ты тоже пришел искать милостей у нового короля?  - небрежно спросила я.
        - Нет,  - ответил он, с некоторым негодованием.  - Я не стремлюсь к власти, меня не привлекает политика, и я не мастер грубой лести.
        Я поняла, что оскорбила Горацио, и постаралась загладить обиду, но только усугубила ее.
        - Король нуждается в таких людях, как ты, Горацио, скромных и правдивых. Но не думай, что я хочу польстить тебе. Я хотела узнать у тебя, как поживает лорд Гамлет. Он выглядит очень встревоженным.
        - Действительно, скорбь по отцу тревожит его душу, и навевает меланхолию,  - ответил Горацио.
        - Тогда королева и ее сын испытывают одинаковые чувства,  - сказала я,  - потому что горе Гертруды переходит все границы. Я опасаюсь, что ее здоровье под угрозой.  - Было утешением высказать мои заботы Горацио.
        - Правда, я никогда не видел Гамлета в таком угнетенном настроении. Его мучают мрачные мысли, и мне приходится пускать в ход весь свой здравый смысл, чтобы вывести его из этого состояния.
        - Его рассердило решение лордов? Потому что, я слышала, как он говорил о том времени, когда станет королем,  - сказала я.
        - Он не питает любви к дяде. Вам это известно. Я не могу сказать больше, так как должен сначала посоветоваться с ним,  - ответил Горацио, как всегда, сдержанный.
        - Скажи ему, пожалуйста, что мне очень хочется с ним поговорить… Нет, скажи ему только, что Офелия горюет вместе с ним.
        - Он избегает общества всех людей, не хочет никого видеть,  - сказал Горацио, бросая на меня сочувственный взгляд.
        - Кроме тебя,  - поправила я его.  - Как истинный друг, ты служишь буфером между Гамлетом и жестокими ударами окружающего мира.
        Горацио поклонился и простился со мной, сказав, что передаст мой привет Гамлету.
        Вскоре я осознала, что сильно ошибалась, когда считала, что Гамлет и его мать испытывают одинаковые чувства. Прошло всего три недели после похорон короля Гамлета, и летние цветы расцвели пышным цветом, когда по Эльсинору, подобно ледяному ветру, пронеслась весть. Люди, впервые услышавшие ее, потеряли дар речи, они не могли в нее поверить. Некоторые были убеждены, что это злобная сплетня, и боялись ее повторить. Другие открыто заявляли, что это наносит оскорбление принцу и памяти короля Гамлета. Но они убедились в ужасающей истине этого известия, так как новый король сам хвалился этим.
        Гертруда выходит замуж за короля Клавдия.
        Глава 13
        Сперва эта новость ошеломила меня. Как это могло случиться? Я вспомнила предшествующие недели. Когда, со времени смерти мужа, Гертруда беседовала с глазу на глаз с Клавдием? Неужели горе помутило ее рассудок? Был ли ее выбор Клавдия добровольным или вынужденным? Это было выше моего понимания. Я осторожно попыталась выяснить, что думает Элнора. Но ее, по-видимому, настигла та же болезнь, которая поразила душу Гертруды.
        - Я плохо себя чувствую, Офелия; не тревожь меня. Что касается королевы, то я не знаю ее мыслей. Она достойна того, чтобы быть женой короля; кем еще она должна быть?  - Элнора закрыла глаза, махнула рукой и отослала меня прочь. Даже когда я предложила ей принести тонизирующий напиток, она лишь покачала головой и больше не сказала ни слова.
        Считая, что искушенная Кристиана может понять поведение Гертруды, я спросила у нее, словно размышляя вслух, когда мы сидели за вышиванием:
        - Как могла королева выйти замуж за брата своего покойного мужа?
        Кристиана лишь с горечью рассмеялась.
        - Как плохо ты знаешь мужчин и королеву, свою госпожу!  - сказала она, словно обладала какими-то более глубокими познаниями, чем я. Но Кристиана не поделилась ими со мной, и я сомневалась, что она понимает больше меня.
        Я все еще недоумевала, когда помогала Гертруде готовиться к свадьбе. Элнора непрерывно шмыгала носом, подгоняя платье Гертруды из серого атласа. Я не могла определить, что было причиной такого поведения старухи  - чувства или больные глаза. Когда я закалывала в прическу королевы жемчужины и втирала румяна в ее бледные щеки, она сидела с бесстрастным лицом и избегала смотреть мне в глаза. Она была такой далекой, будто жила в своей стране горя, и я не посмела ее расспрашивать.
        Свадебный пир выглядел имитацией праздника. Столы ломились под тяжестью оленины, жареной свинины, копченой рыбы и всевозможных овощей и соблазнительных фруктов. Полчища слуг, одетых в ярко-голубую ливрею нового короля, разносили кувшины с поссетом и разливали вино с пряностями в оловянные кубки с печатью Клавдия. Дамы и придворные надели свои лучшие шелка и украшения, музыканты играли на маленьких и больших барабанах и лютнях. Тем не менее, под красивыми нарядами многие держались сдержанно и прятали неодобрение, зато другие, напившись, становились громогласными и беспечными.
        Гертруда улыбалась и танцевала со сдержанной грацией, но я видела, что она прячет боль в спокойных глазах. По отношению к своему новому мужу, королева выказывала покорное смирение, которого я раньше не замечала, а вот Клавдий двигался в танце с важным видом, напоминая гордого петуха-повелителя.
        Гамлет стоял у входа в зал, вызывающе скрестив руки на груди. Он был один. От шапки до сапог, вся его одежда была угольно-черного цвета, и бледное, озабоченное лицо принца казалось испещренным морщинами. Своей одеждой и своим поведением он выражал презрение ко всякому веселью. Я видела, как он мрачно хмурится, и хотя он напоминал мне готовую вот-вот разразиться грозой тучу, я решила бросить вызов грозе и заговорить с ним.
        Удостоверившись, что моего отсутствия никто не заметит, я скользнула за колонны, окружившие зал, и, держась в тени, приблизилась к Гамлету. Он не взглянул на меня, и не поздоровался, но шевельнулся, будто встревожившись, и глубоко вздохнул. Клавдий поднял свой кубок, провозгласил тост за здоровье Гертруды и выпил. Затем красными от вина губами поцеловал ее в открытую выпуклость груди прямо над вышитой тканью корсажа. Королева отвернула лицо в сторону, то ли для того, чтобы позволить ему это сделать, то ли, чтобы не видеть этого, я не поняла. Теперь Гертруда смотрела прямо в тот темный угол, где стояли мы с Гамлетом, но взгляд ее был невидящим и ничего не выражал. Я увидела, что Гамлет еще больше нахмурился.
        - Дания больна. После смерти моего отца не прошло и двух месяцев, его плоть еще держится на костях, а моя мать берет себе нового мужа. Да и свадебный стол сегодня уставлен холодными мясными блюдами, как на похоронах,  - с горечью произнес он, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне.
        Я подыскивала слова, приличествующие этим странным обстоятельствам, этой свадьбе, устроенной с такой неприличной поспешностью после похорон короля.
        - Правда, мне очень жаль, что твой отец умер,  - с искренним чувством сказала я.
        Гамлет ничем не показал, что слышал мои слова. Но он не ушел, и не приказал мне уйти, поэтому я осталась.
        - Клавдий не только носит корону отца, но еще и женится на супруге отца!  - произнес он изумленным тоном.  - Я всегда говорил, что он вор. А моя мать! Забыть отца, который был подобен Гипериону, богу солнца, и связать свою жизнь с этим демоном! Где ее рассудок, где здравый смысл?  - Он обращался ко мне, как будто я знала ответ.  - Они исчезли!  - Гамлет широко развел руками.
        - Королева сильно изменилась,  - пробормотала я.  - Я сама этого не понимаю.
        - Взгляни, Офелия. Ты видишь, как она вешается на него? Это неестественно. Неужели у нее нет стыда? Нет стойкости, а только женская слабость?
        Хоть я и разделяла его недоумение, я стала защищать Гертруду.
        - Вы несправедливы, милорд,  - мягко ответила я.  - Мы, женщины, не все слабые. Я, например, сильная и верная.  - Я дотронулась до щеки Гамлета, повернула его лицо к себе. У принца были мокрые глаза, они выдавали его страдание.  - Испытай меня, Гамлет! Я тебя не подведу.
        Гамлет взял мою ладонь и прижал к своей щеке.
        - Дорогая Офелия, я так тосковал по тебе.  - Он глубоко вздохнул, и по всему его телу пробежала дрожь.  - Давай покинем эту позорную сцену и найдем более спокойное место.  - Он взял меня под руку, оглянулся, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает, и вывел меня из зала через широкие двери.
        - Мы пойдем к нашему домику в лесу?  - с надеждой спросила я.
        - Нет, он слишком далеко. Я не могу так долго ждать.  - Он повел меня вверх по лестнице в комнату стражников возле палат короля. Там никого не было. Я последовала за Гамлетом по лабиринту коридоров к дальней башне в том крыле замка, где я никогда не бывала. Мы на ощупь поднимались по винтовой лестнице темной башни, пока не оказались на пустынной террасе, откуда было видно поле и реку внизу.
        Уже почти наступили сумерки. Теплый ветер шевелил клочья влажного тумана вокруг нас. Гнев на лице Гамлета растаял, осталась только печаль. Я ждала, когда он заговорит.
        - Теперь мы одни. Что ты хотел мне сказать?  - спросила я.
        - Ничего, Офелия. Слова ничего не значат. Я хочу только тишины.
        Поэтому мы молча смотрели через парапет на поля и холмы вокруг Эльсинора. Туман наползал на них, и они тонули в облаках и казались нереальными. Вскоре земля скрылась от наших взоров. Тогда Гамлет заговорил.
        - Что такое жизнь человека, как не прелюдия к смерти?  - Голос Гамлета звучал ровно, не выражал никаких чувств. Слова, вылетавшие из его рта, улетали с влажным ветром.  - И что такое смерть, как не долгий сон, не желанное забвение.
        - Горе лишило тебя сил, мой господин. Позволь приготовить тебе питье для сна.
        - После смертного сна мы просыпаемся в вечности,  - продолжал Гамлет, будто я ничего не говорила.  - Но в какой стране?
        - Кто это может знать?  - легкомысленно ответила я.  - Ведь никто оттуда не возвращается и не может нам рассказать.
        - Так страх перед будущим заставляет нас медлить в настоящем,  - заметил Гамлет, облокотившись на каменное ограждение, холодное и скользкое от сырости. Каменные стены Эльсинора были отвесные и высокие. Внезапно осознав, куда направлены его мысли, я схватила его за руки.
        - Милорд, не надо задумываться о таких вещах! В свое время все живое должно умереть. Время твоего отца пришло, а твое еще нет,  - в отчаянии говорила я, стараясь отвлечь его, заставить думать о любви, а не о неприятностях.  - В назначенное время все живое превращается в прах, делая землю плодородной для новой жизни. Почувствуй, как эта ночь полна грядущим цветением, сладостью, которую так любят пчелы.  - Я глубоко вдохнула плотный ночной воздух.
        - Мне отказывают органы чувств, я ничего не чувствую; мой мозг отупел и стал глупым. Мои надежды на восхождение погублены,  - с горечью произнес Гамлет.
        - Ты не король, но ты все еще принц Дании.
        - Я  - ничто.
        - Ты мой Джек, а я твоя Джил. Ты помнишь?  - сказала я, чтобы развеселить его, и сделала реверанс, изображая пастушку.
        - Это детская игра. Теперь мой отец мертв, и я уже не мальчик,  - безнадежным тоном ответил он.
        Я подняла глаза на благородное лицо Гамлета, его высокий, умный лоб, покрывшийся морщинами от горя.
        - Жаль, что у меня нет зеркала, где ты смог бы увидеть себя. Потому что ты напоминаешь мне строчки из Библии: «Не много Ты умалил его (человека) перед Ангелами; славою и честью увенчал его; все положил под ноги его»[8 - Восьмой псалом Давида.].
        - Но у меня из-под ног выбили саму землю,  - возразил Гамлет.
        Мои глаза стали мокрыми от слез. Я упала перед ним на колени.
        - Гамлет, ты  - Божье творение, слава Дании, и мой возлюбленный,  - прошептала я.
        Он тоже опустился на колени и обнял меня. Мы прижимались друг к другу, будто хотели спасти друг друга, не дать утонуть.
        - Нет, Офелия. Это ты  - прекрасное творение, и у тебя такие благородные помыслы.  - Он обхватил ладонями мое лицо.  - Красота мира.  - Голос принца сорвался от нахлынувших чувств, он пальцами очертил контуры моих губ.  - Ты мне тоже напомнила божественную песнь, потому что ты так чудесно сложена и так необыкновенно изящна.  - Его пальцы сбоку прошлись по моим ребрам. Потом нашли шрамы на задней стороне моих ног под юбками. Гамлет нежно опустил меня на землю.
        Там, чувствуя холодный камень спиной, обхватив руками его шею, я ощутила вкус его соленых слез, и я утешила его всеми силами своего тела. Я поняла, что горе и любовь  - близкие родственники, потому что утрата заставила Гамлета, наконец-то, произнести слова, которые я так давно жаждала услышать.
        - Клянусь любить тебя преданно и вечно,  - прошептал он мне в ухо.
        - А я  - тебя, Гамлет, я твоя.
        И после мы скрепили наши клятвы самим деянием любви.
        Глава 14
        Через несколько дней после свадьбы гости, приехавшие в Эльсинор, разъехались, и в замок вернулась тишина, но не покой. Во мне боролись противоречивые мысли, я размышляла о том, что сделали мы с Гамлетом. Я сделала ему самый ценный подарок, который невозможно взять обратно.
        «Это ерунда, обычное дело, когда девушка отдает свою девственность мужчине»,  - сказал практичный голос в моей голове. Он напоминал голос Гертруды, комментирующей любовную новеллу.
        «Это не обычное удовольствие, а истинная любовь навеки»,  - возразил голос из книги о куртуазных идеалах.
        «Ты погибла, тебя погубил этот грех!»  - упрекал голос пуританки. Лицо Элноры всплыло перед моим мысленным взором, на нем было написано сожаление о том, что она зря меня учила.
        «Нет, любовь заставила тебя стать другой. Ты больше не служанка, ты женщина»,  - сказал более мудрый, более милостивый голос.
        «Что сделано, то сделано, и вернуть ничего невозможно»,  - раздался суровый голос, похожий на голос моего отца.
        - Ах, но что мне делать дальше?  - вслух спросила я.
        «Молись, чтобы эту тайну никто не узнал»,  - посоветовал практичный голос, и я с грустью согласилась.
        Пока я спорила сама с собой, отец прислал за мной. Я гадала, что бы это могло значить, так как он много месяцев не обращал на меня никакого внимания. Когда я пришла к отцу в комнаты, он бегал взад и вперед, собирая ящики и узлы в дорогу для брата, который возвращался во Францию. По тому, как Полоний дергал себя за бороду и покашливал, я поняла, что он думает о чем-то другом. Мне следовало встать перед ним на колени, но я не чувствовала желания выказывать ему такое почтение. В конце концов, отец не исполнял свой долг по отношению ко мне. Поэтому я стояла у стола и ждала, когда он заговорит.
        Отец остановился напротив меня, облокотился на стол и тихо спросил:
        - Что ты замечала в последнее время в отношениях между королевой и Клавдием?
        - Ничего, милорд.  - Это было правдой.
        - Не будь такой наивной, детка! Разве я не учил тебя внимательно присматриваться ко всему, что происходит вокруг тебя?  - резко спросил он.
        - Да, отец, я все время настороже,  - ответила я, изображая покорность. Но отец схватил меня за подбородок, приподнял мою голову и заставил смотреть прямо ему в глаза.
        - Многие считают странным, что Клавдий женился на вдове брата так поспешно. Скажи мне, о чем по секрету говорят ваши дамы,  - потребовал он.
        Теперь отец вызвал у меня подозрение. Что он хотел узнать и ради чьей выгоды? В действительности, я ничего не знала, потому что дамы разговаривали осторожно, когда речь шла о нашей госпоже. Я решила, что для меня безопаснее всего защищать Гертруду.
        - Почему она не может выбрать себе мужа? Она привыкла быть женой короля и не удовлетворится меньшим,  - сказала я, повторяя то, что слышала недавно от Элноры.
        Занятый более важными мыслями, отец не заметил моего вызывающего тона.
        - Некоторые говорят, что она была неверна королю Гамлету,  - прошептал он, придвинувшись ближе.
        Эта мысль привела меня в ужас.
        - Я ничего не видела!  - возразила я. Потом смело спросила:
        - А что? Что тебе известно?
        Отец удивленно отшатнулся и поджал губы. Вместо того, чтобы продолжить разговор, он погрозил мне пальцем, повернулся и выскочил из комнаты в тот момент, когда вошел мой брат. Лаэрту пришлось упасть на груду ящиков, чтобы не столкнуться с ним.
        Я едва удержалась от смеха. Но я была рада видеть брата и надеялась, что он поговорит со мной по-хорошему. Лаэрт прекрасно выглядел в дорожном красно-коричневом плаще, наброшенном на вышитый дублет. Его шелковые рейтузы выгодно облегали сильные ноги. Энергичная походка делала его похожим на мужчину более решительного и боевого, чем в юности.
        Я вышла из-за стола и робко протянула к брату руки, желая обнять его. Лаэрт схватил меня за руки и тут же отпустил, удержав на расстоянии.
        - Дорогая сестра, до отъезда я хочу дать тебе совет, к которому ты должна прислушаться.  - Он говорил деловым тоном. Обиженная, я отступила назад.
        - Это касается принца Гамлета. Я узнал, что ты часто тайком встречаешься с ним, переодетая в платье крестьянки. Сомневаюсь, что ваши глупые игры невинны.
        Потеряв дар речи, я опустила глаза, чтобы скрыть румянец, внезапно заливший мое лицо. Как Лаэрт узнал о нашей любви?
        - У Гамлета горячая кровь, а ты красива. Возможно, он говорит сейчас, что любит тебя, но ты ему не верь. Он не может выбрать тебя, так как он  - пленник своего происхождения. И ты тоже не можешь выбирать по своему желанию.
        Я не желала выслушивать эту язвительную лекцию.
        - Почему я не могу выбирать возлюбленного? Кто мне запретит?  - спросила я, вздернув подбородок, как обычно делала, когда мы спорили, когда были детьми.
        - Ты же понимаешь, что это глупый вопрос. Наш отец решит, за кого ты выйдешь замуж и когда. Или это сделаю я, когда он состарится.
        Я не посмела продолжать этот спор с Лаэртом, опасаясь, что он заставит меня признаться в любви к Гамлету. Но я не хотела соглашаться с ним.
        - Ты не можешь мною управлять,  - сказала я, скрестив руки на груди и решив молчать.
        Тогда брат сменил тактику и начал упрашивать меня.
        - Дорогая Офелия, моя репутация тоже поставлена на карту в этом вопросе. Подумай, какой урон ты нанесешь свой чести  - и нашему доброму имени,  - если поверишь любовным песням Гамлета и отдашь ему свою драгоценную непорочность.
        Неужели духи или шпионы видели, как мы с Гамлетом занимались любовью на крепостной стене? Нет, так как если бы нас увидели тогда, Лаэрт знал бы, что его предостережение опоздало. Я ткнула пальцем в его грудь.
        - Ты, дорогой братец, послушай мой совет. Позаботься о своей собственной чести, а я позабочусь о своей. Не надо показывать мне крутую и усыпанную шипами тропу к добродетели, пока ты сам идешь легким путем, устланным примулами.
        Лаэрт презрительно рассмеялся. Мне хотелось броситься на него и расцарапать ему лицо. Почему мужчинам позволено совершать поступки, которые считаются греховными для женщин?
        В этот момент наш отец вбежал в комнату, размахивая руками, чтобы поторопить Лаэрта с отъездом. Он выложил Лаэрту все свои любимые поучения, словно бросал вслед уходящему брату цветы.
        - Прежде всего, будь верен себе, и тогда ты не будешь фальшивым в глазах других,  - крикнул он в спину уходящему Лаэрту.
        Какие это пустые слова из уст моего отца, человека, который так привык принимать любую форму, которая нужна его повелителю, что давно лишился своей собственной! Я впервые заметила, какой согбенной стала его спина с годами, а волосы на голове поредели. Я увидела, как он вытер глаза и вздохнул, будто любящий отец, когда Лаэрт, наконец, исчез из виду. Пролил ли он когда-нибудь хоть одну слезу обо мне? Любил ли он мою мать и оплакивал ли ее, когда она умерла? Был бы он другим, если бы она осталась жива? Мне очень хотелось задать ему эти вопросы, но у меня не хватило мужества.
        - Офелия, что сказал тебе Лаэрт?
        - Кое-что, касающееся лорда Гамлета,  - небрежно ответила я.  - Ничего важного.
        - Я слышал, ты щедро даришь ему свое свободное время. Что происходит между вами?  - Он сдвинул брови в одну линию, пристально глядя мне в лицо.
        Неужели Лаэрт с отцом устроили против меня заговор? То, что знает мой брат, должен также знать отец. Я скажу правду и не буду его больше провоцировать.
        - Я получила от принца Гамлета некоторые знаки любви,  - ответила я, осторожно выбирая слова. Я надеялась, что, если отец любил мою мать, может быть, его можно заставить понять мою любовь.
        - Какие знаки? Расскажи мне немедленно,  - велел он, будто пытался вырвать конфету из моего кулака.
        - Письма, амулеты, искренние обещания,  - призналась я, прижав руки к сердцу в надежде, что моя явная радость его растрогает.
        - И ты веришь его любовным клятвам?  - с упреком произнес отец. В его присутствии я чувствовала себя маленькой и незащищенной. Меня начинали мучить сомнения в искренности Гамлета.
        - Я не знаю, милорд, чему следует верить,  - ответила я голосом, дрожащим от усилий справиться с сомнениями. Я чувствовала, как во мне растет знакомая досада на отца.
        - Тогда слушай меня. Оцени себя, как можно дороже. Короче говоря, назначь себе самую высокую цену на торгах, иначе оставишь меня в дураках!  - Он сложил руки, делая вид, что качает младенца.
        Я ахнула, шокированная грубой насмешкой отца над моей добродетелью.
        - Он объяснялся мне в любви со всем почтением,  - сказала я, кутаясь в остатки собственного достоинства, словно в рваный плащ. Слезы жгли мне глаза.
        - Не верь его клятвам! Это ловушки, в которые ловят простушек!  - отец буквально кричал на меня.
        Мои старания говорить с ним мягко тут же прекратились. Я не сумела сдержать гнев и обиду, они выплеснулись наружу.
        - Я верю Гамлету!  - закричала я.  - Почему ты не веришь мне? Я не ребенок, не маленькая девочка, как ты, очевидно, считаешь. Посмотри на меня!  - Я бросилась к отцу, отчаянно стуча себя в грудь, потом подняла ладони вверх, требуя его внимания.  - Мне уже почти столько же лет, сколько было маме, когда она меня родила. Ты меня видишь? Ты ее помнишь?  - Я не выбирала слов, мне хотелось причинить ему боль, если у него еще остались уязвимые места.
        Отец схватил меня за запястья и остановил. Его хватка не была сильной, но ледяное выражение лица скрывало любые нежные чувства, которые, возможно, у него еще остались.
        - Отныне я не разрешаю тебе разговаривать с принцем Гамлетом и проводить с ним время,  - произнес он жестким, холодным голосом, который не допускал возражений.
        Я опустила глаза, чтобы скрыть печаль и ярость. Я решила, что с этого момента перестану быть дочерью своего отца. Но позволю ему думать, что он по-прежнему управляет мною.
        - Я узнаю, если ты меня ослушаешься, девочка,  - предупредил он.
        - Я буду вам повиноваться, милорд.
        Это лживое обещание, которое я дала отцу, было, в действительности, той клятвой, которую я дала Гамлету. Я все отдала Гамлету. Он, а не отец, был теперь моим повелителем.
        Глава 15
        Узы, связывающие меня с отцом и Лаэртом, сильно истрепались с тех пор, как я поступила на службу к Гертруде, из-за отсутствия общения с ними и равнодушия с их стороны. Теперь они совсем разорвались, как гнилая веревка. Подобно лодочке, оторвавшейся от причала, я должна сама прокладывать свой курс в открытом море. И я буду встречаться с Гамлетом так часто, как мне захочется.
        Так я думала, вернувшись в свою комнату после стычки с отцом. Там меня ждало письмо от Гамлета, просившего о встрече со мной в тот же день. Назначенное время уже почти подошло, поэтому я поспешно натянула свой костюм пастушки. Я гадала, как Лаэрт узнал о моем маскарадном платье, и оплакивала перемену в брате, которого моя судьба волновала меньше, чем собственная репутация. Я чувствовала несправедливость отношения ко мне отца, который любил и баловал Лаэрта, но жестоко лишал меня своей заботы. У меня дрожали губы, но я сдерживала слезы. Зачем мне горевать, что я потеряла любовь отца, если у меня есть любовь Гамлета? Я спешила на встречу с ним так, словно, задержавшись хоть на минуту, рискую потерять его.
        Окольными путями выбираясь из дворцовых угодий, я оглядывалась, ожидая увидеть шпиона, посланного за мной отцом. Но никто за мной не следил. Несмотря на полуденную жару, я надела плащ поверх крестьянского платья, и ощущала его тяжесть, как бремя всех своих мыслей. Я жаждала увидеться с Гамлетом, но боялась этой встречи, вспоминая наши слова любви и объятия на стене замка. Изменила ли та ночь все отношения между нами? Поздоровается ли он со мной, по-прежнему, нежно? Или он вызвал меня, чтобы положить конец нашей любви? Упаси Боже! И все-таки я безропотно пришла, как покорная служанка! Может быть, мне следует заговорить первой и отказаться от наших клятв, и таким образом спасти остатки чести. Так во мне спорили друг с другом противоречивые голоса, и к ним присоединились укоры Лаэрта и отца, пока я не начала верить, что я и правда глупая девчонка, которая погубила свою добродетель.
        Полная этих сомнений, я шла все медленнее, пока не добралась до тенистой беседки между лугом и лесом. Это было безлюдное место, где мы с Гамлетом любили встречаться. Там я распустила волосы, как любил Гамлет, и они рассыпались по моей спине и плечам. Прохладный вечер успокоил мое разгоряченное сердце. Бабочки порхали среди маргариток, а задорные птицы пели в своих укромных гнездах. Я заметила Гамлета и Горацио, лежащих в тени большого куста, пока их кони щипали нежную травку неподалеку. Увидев меня, Горацио вскочил и уехал. Когда он галопом скакал прочь, Гамлет крикнул ему вслед:
        - Поспеши исполнить поручение, ведь ты помнишь, что мне сегодня предстоит исповедаться.
        Я отметила его слова, ибо они лишь дали новую пищу моим мучительным раздумьям. В каких грехах будет каяться Гамлет? Неужели в грешной любви ко мне?
        - Моя любимая, Офелия, что тревожит тебя в этот прекрасный день?  - спросил Гамлет, он почувствовал мое беспокойство. Я уклонилась от поцелуя принца, а он снял плащ с моих плеч и расстелил его на траве для меня.
        Я села, очень прямо, и держалась скованно. Я смотрела на улыбающегося Гамлета, который непринужденно растянулся на земле. Он вел себя совсем не как любовник, намеревающийся меня отвергнуть. Но я осторожно подбирала слова, готовые сорваться с моих губ.
        - Я поссорилась с отцом и с Лаэртом, которые подозревают, что мы любим друг друга, и сомневаются в твоих добрых намерениях. Они следили за мной. Я чувствую себя оленем, которого травят охотничьи псы!
        Гамлет протянул ко мне руки и спел: «Приди ко мне, о Розалинда, ведь я  - олень, который ищет лань», но я отстранилась.
        - Я сегодня не в настроении веселиться, Гамлет. Я всего лишь хочу быть свободной, а где бы я ни была, кто-нибудь пытается лишить меня свободы,  - сказала я, пытаясь поведать ему о своих страхах так, чтобы это не выглядело жалобой.  - Твои объятия  - это просто ловушка, куда хотел бы загнать меня мой отец.
        - Ты несправедлива ко мне, Офелия, потому что я не отдам тебя ни ему, ни его ищейкам,  - возразил Гамлет.
        - Тогда они разорвут меня на куски! Моя честь запятнана, и меня лишат места при дворе, сошлют в какой-нибудь монастырь, и я никогда не выйду замуж!
        - Этого не произойдет, потому что я на тебе женюсь.
        - Гамлет, я тебя предупредила, что не вынесу сегодня твоих шуток, ты хочешь своим легкомысленным тоном оттолкнуть меня от тебя? Скажи мне простыми словами, что ты сожалеешь о наших объятиях!
        - Я не шучу,  - ответил он с обиженным видом.  - Я поклялся тебе в любви, и теперь женюсь на тебе. Тогда мы сможем прикасаться друг к другу и крепко обниматься, и это не будет грехом, и никто другой не сможет нас тронуть.
        Я не могла поверить его словам. Правда, брак с Гамлетом освободил бы меня от власти отца. Это была заманчивая мысль. Но как быть уверенной, что Гамлет говорит серьезно?
        - Ты же знаешь, что не можешь жениться на мне по своему желанию. Ты это сам говорил.
        Гамлет вскинулся и заговорил с неожиданной горячностью:
        - Не могу? А кто меня остановит? Отец? Он мертв. Мать, которая снова вышла замуж, едва успело остыть его тело? Нет! Может ли Клавдий мне приказывать в этом деле? Никогда! Он мне не отец, да и не мой король, по справедливости.
        - Но мой отец не позволит мне выйти замуж за того, за кого хочу я,  - жалобно сказала я.
        - Напротив, ничто не удовлетворит честолюбие Полония больше, чем твой брак со мной,  - холодно ответил Гамлет.
        - Плевать мне на его честолюбие! Мне не нужно его разрешение; я не буду ему угождать!  - закричала я, впадая в отчаяние и совсем запутавшись.
        - Так выходи за меня и навсегда избавься от него!  - быстро ответил Гамлет, как будто нанося победный удар во время соревнований по фехтованию.
        Я выскочила из беседки и схватила свой плащ, будто собралась убежать. Гамлет последовал за мной на коленях, и стоял, весь освещенный солнцем. Его туника была распахнута у ворота, а рукава закатаны до локтей. Черные волосы растрепаны, шапка и башмаки из грубой кожи лежали на земле рядом. Принц улыбался, его синие глаза сверкали, и я ослабела от любви к нему. Я знала, что сделаю все, о чем он попросит.
        - Выходи за меня, Офелия,  - произнес он, и взял меня за руки, которыми я сжимала свой плащ.
        Я ахнула, потому что Гамлет прочел мои мысли.
        - Я клянусь тебе, что мое честолюбие метит не выше твоего сердца,  - с чувством произнес принц. Его макушка была на уровне моей груди, и я боролась с желанием запустить пальцы в его волосы.  - Если бы ты была рядом со мной, я бы предпочел этот трон из травы позолоченному трону Дании.
        Я широко раскрыла глаза, услышав, что Гамлет отказывается от всех притязаний на трон, незаконно захваченный Клавдием.
        - Я верю, что ты говоришь серьезно,  - медленно произнесла я.  - Ты не обманешь меня, любимый?
        - Клянусь небом, хотя теперь я должен получить за это отпущение грехов! Поэтому пойдем со мной, и вместе избавимся от своих грехов.
        Я позволила ему взять себя за руку. Он повел меня к своему коню и посадил в седло. Сам сел позади меня, и конь с двойным грузом легко понес нас в лес без тропинок, словно знал место назначения. Листья легонько гладили нас на скаку, а птицы летели впереди нас и звали вперед своими криками. Деревья сначала росли прямо, но потом сплетались ветвями в вышине и образовывали арки, подобны сводам какой-то огромной церкви, их витражи из зеленых листьев пронизывал золотой солнечный свет. Мы не разговаривали, но дышали, как один человек.
        Мы подъехали к ветхому каменному домику, где встречались прежде. Там нас ждал какой-то человек в коричневом плаще с капюшоном. Это был деревенский священник, которого привел сюда Горацио по просьбе Гамлета, сказав, что его ждет бедный умирающий.
        - Это я,  - сказал Гамлет,  - тот человек, который умрет, если эта дама меня отвергнет.
        Затем Гамлет дал указания священнику, взял Библию и показал ему, какие стихи читать.
        - Мы возьмем Песнь Соломона, гимн любви,  - сказал Гамлет. Потом, повернувшись ко мне, прибавил:  - Сомневаюсь, что образование, полученное девицами, позволяет читать этот текст.
        Священник взял у Гамлета Библию и стал просматривать отрывок, поглаживая бороду. Потом он долго откашливался прежде, чем заговорить. Мне пришла в голову мысль, что его следует полечить горячим горчичным пластырем, но я прогнала ее прочь, момент был слишком торжественный.
        - Эта книга, действительно, очень подходит для данного события,  - начал священник,  - ибо она символизирует заключение брака самого Христа с Церковью, которая обещает хранить верность своему Господу.
        Гамлет перебил его нетерпеливым взмахом руки.
        - Воздержитесь от проповеди, добрый отец. Скорее обвенчайте нас, и Господь вас наградит.  - Горацио зазвенел монетами в своем кошельке, и священник чуть было не уронил Библию, торопясь повиноваться. Он начал играть свою роль с пылом человека, который в восторге от возможности втайне обвенчать влюбленных. Если он и подозревал, что перед ним стоит принц Дании, то ничем не показал этого.
        - «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей»,  - читал он. «Как эти стихи подходят для сцены в лесу!»  - подумала я.  - «Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот он идет, скачет по горам, прыгает по холмам!»  - «Это Гамлет, мой страстный любовник»,  - думала я. Священник взял книгу в одну руку, а другой показал на лес вокруг нас, словно призывая эту серну, которая, без сомнения, была каким-то чудесным созданием, чудом, достойным любовной новеллы. Мой восторг в тот момент достиг такой силы, что мне пришлось закрыть глаза, чтобы сдержать слезы радости.
        - «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки его лучше вина»,  - нараспев читал священник, когда Гамлет очень нежно поцеловал меня. Хотя мы стояли в лесу Дании, но в нем чувствовалось подобное легкому бризу дуновение воображаемых ароматов далеких библейских стран: мирта и алоэ, хны и корицы. Но прикосновение Гамлета заставило меня поверить, что я не сплю.
        - Да, теперь я выйду замуж,  - прошептала я, признаваясь в этом самой себе перед тем, как дать согласие Гамлету.
        - «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему. Положи меня, как печать на сердце твое, ибо крепка, как смерть, любовь».  - Этими словами священная печать скрепила нашу страсть. Гамлет доказал истинность своей любви ко мне. Он крепко держал мою руку у своей груди, а мое сердце билось с непривычной радостью.
        Так нас с Гамлетом обвенчали, прямо в крестьянском платье, в окружении лесных цветов. Я произнесла свои клятвы, веря в то, что буду любить Гамлета до самой смерти. Он также произнес свои клятвы, явно веря в них, и Горацио был нашим свидетелем.
        В ту ночь в Эльсиноре не устроили королевский пир, чтобы отпраздновать свадьбу принца. Но мы с Гамлетом наслаждались видом друг друга и прикосновениями друг к другу, и осмелились спать в его постели. Когда часы пробили полночь, громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть от страха. Замок не выдержал, дверь распахнулась, и Горацио ворвался в спальню.
        - На крепостную стену, Гамлет. Он идет! Он сейчас будет здесь!
        Гамлет вскочил с постели, не говоря ни слова, схватил свою одежду и исчез во тьме вместе с Горацио.
        Глава 16
        Я лежала подобно неподвижной и молчаливой скульптуре на чьем-то надгробии в темноте спальни Гамлета, и в моей голове стремительно проносились вопросы. Какое ужасное событие могло заставить Горация испортить нам первую брачную ночь? Неужели о нашем тайном венчании стало известно? Что означал его испуганный вид и его слова «Он идет»? Эльсинор атакует враг? Я прислушивалась, но не слышала никакой паники в замке. Только мое сердце издавало громкий стук, который я приняла за шаги. Никто не шевелился, никто не кричал. Тишина накрыла Эльсинор, как тяжелое одеяло.
        Я решила, что оставаться в постели Гамлета опасно. Поэтому оделась и сквозь плотную, незнакомую темноту пробралась назад в свою комнату, где легла на свою девичью кровать. Я прислушивалась к печальным крикам голубей в каменных расселинах стен замка и завидовала этим жалким птицам, которые свободно и безбоязненно строили свои гнезда.
        Когда наступил рассвет, я встала и надела желтое платье из дамаска. Взяла какое-то вышивание, но мои пальцы не могли даже удержать иглу. Я лишь смотрела на незаконченную вышивку, на левкои и анютины глазки, вышитые синим и пурпурным шелком, и шептала про себя «Я  - жена Гамлета». Эти слова звучали странно, невероятно. Я начала сомневаться в событиях вчерашнего дня, как другой человек посчитал бы вид разверзшихся небес плодом воображения. Неужели мне лишь приснилось наше венчание?
        Я облокотилась на подоконник и смотрела, как борется с туманом утреннее солнце. Его слабые лучи сверкали на росистой траве, и травы в саду сияли, будто заколдованные.
        - Гамлет  - мой муж?  - повторяла я; эта фраза превратилась в вопрос, когда я вспомнила, как внезапно он покинул нашу постель. Почему он вскочил и исчез, не сказав ни слова, ничего не объяснив, без поцелуя, без обещания вернуться? Это было дурным предзнаменованием для нашей супружеской жизни.
        Вот так я перебирала свои тревожные мысли, которые застряли в моем мозгу, как колючки репейника. Услышав глубокий вздох, я подняла глаза и вздрогнула, увидев Гамлета в обрамлении каменной арки дверей. Как долго он там стоял? Почему не поздоровался со мной?
        - Мой дорогой, мой любимый,  - сказала я,  - я не могла спать, потому что скучала по тебе.  - Я говорила мягко, так как не хотела бранить мужа наутро после нашей свадьбы, хоть и считала, что он заслужил это своим поведением.  - Что случилось?..
        Я осеклась, заметив его неряшливый вид. Рваные и грязные чулки, расшнурованный камзол. Лицо Гамлета было бледным, и он дрожал, словно от холода, хотя был июль.
        - Почему, ты выглядишь так, будто тебя посетил призрак?
        Он вздрогнул, словно почувствовал свою вину.
        - Ты его тоже видела?  - прошептал он.
        - Кого видела? Что ты имеешь в виду? Гамлет, ты меня пугаешь.  - Я встала, чтобы подойти к нему.
        - Не приближайся, Офелия.  - Он попятился, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки.
        - Не подобает так приветствовать свою новобрачную,  - жалобно сказала я.
        - Шшш. Ни слова об этом сейчас; храни нашу тайну.
        - Почему? Кто услышит нас в этой комнате? Ты выглядишь таким растерянным. Что тебя тревожит?
        - Я не могу тебе сказать.
        - Доверься мне. Я твоя…
        - Нет! Ты не должна ничего знать о моих действиях,  - с неожиданной горячностью произнес он.
        - Что ты сделал?  - спросила я, от страха заговорив громче. Он ответил, произнося слова веско, с мрачной решимостью.
        - Пока ничего. Но то, что я обязан сделать, вобьет клин между мною и тобой.
        - Я не понимаю, милорд. Умоляю, объясни, что все это значит,  - молила я мужа. Неужели он собирается развестись со мной?
        Я подошла ближе, чтобы Гамлет почувствовал запах розмарина от моих волос, и приложила ладонь к его щеке. Он на мгновение застыл с моей ладонью у щеки, но потом оттолкнул мою руку и резко тряхнул головой  - один раз, второй, а потом и третий.
        - Не отталкивай меня,  - произнесла я сдавленным от слез голосом.  - Я должна разделить твою судьбу, а ты  - мою.
        Я видела, что в нем идет внутренняя борьба.
        - Поговори со мной,  - шепнула я.
        - Поклянись, что не расскажешь ни одной живой душе то, что я тебе сейчас открою.  - Он сжал руками мои плечи.
        - Я никому не скажу.  - Несмотря на смятение, я почувствовала волнение, ожидая его откровений.
        Затем я с изумлением выслушала рассказ Гамлета о том, как он вчера ночью поднялся вместе с Горацио на крепостную стену, на то самое место, где мы заключили друг друга в объятия. Там стражники недавно видели призрачную фигуру. По моей коже пробежали мурашки, когда Гамлет рассказал мне, как он тоже увидел призрак своего покойного отца, закованного в доспехи с головы до ног. Как последовал за поманившим его привидением в темноту, не слушая предостережений Горацио, что это может свести его с ума. Как кровь застыла у него в жилах, когда возмущенный призрак поведал ему, что его, короля Гамлета, убили.
        - Убили?  - повторила я.  - Но как? И почему?
        - Да, убили. Клавдий был тем змеем, который ужалил моего отца,  - сказал Гамлет, с мукой в голосе и во взгляде.  - Дух рассказал мне, как дядя влил ему в уши сок белены, отчего его кровь свернулась, и жизнь оборвалась.
        Я вспомнила шкаф Мектильды с набором ядов, они были легко доступным средством совершить злодеяние для негодяя с сердцем лиса. Я вспомнила о плохих отношениях между королем Гамлетом и его братом, и те слухи, который носились после смерти короля, и расспросы моего отца о том, что я видела.
        - Это преступление Каина, убийство брата,  - сказала я.
        - Затем этот Каин украл жену брата и уложил ее на свое кровосмесительное ложе. И он украл корону брата  - корону моего отца и мою по праву!  - сквозь стиснутые зубы произнес Гамлет.
        - Я думала, ты не хочешь этой короны! Только вчера, перед нашей свадьбой, ты сказал, что откажешься от датского трона.  - Мой протест сейчас выглядел слабым, и Гамлет не обратил на него внимания.
        - Но берегись, Клавдий, так как я поклялся мечом отца отомстить за его подлое и коварное убийство.  - Каждое слово Гамлета доказывало его твердую решимость.
        Я содрогнулась, услышав о клятве Гамлета. Я старалась понять тот ужас, который он описывал, убийство, вызванное ревностью.
        - Это какая-то странная выдумка.  - Я недоверчиво покачала головой.  - Как ты можешь принимать слова призрака за правду?
        - Я не сомневаюсь в словах привидения. Почему ты сомневаешься во мне?  - Слова Гамлета прозвучали резко.
        - Возможно, Горацио прав. Призрак может оказаться демоном, посланным для того, чтобы горе лишило тебя рассудка,  - сказала я, пытаясь спорить с Гамлетом.  - Ты можешь быть уверен, что он не обманывает тебя?
        - Это была точная копия покойного отца, которая говорила его голосом. Поистине, это был не демон!
        - Но почему именно ты должен вершить правосудие? Убить короля! Не думай об этом, оставь месть небесам!
        - Я дал священную клятву, и мне предстоит отомстить,  - твердо произнес он.
        - Неужели просьба призрака важнее, чем мольба жены? Как может твоя клятва отомстить перевесить наши брачные клятвы?  - потребовала я ответа.
        - Ты сама сказала, Офелия, что мы должны разделить судьбу друг друга. Теперь это моя судьба.
        Гамлет опустился передо мной на колени, как тогда, когда просил меня стать его женой.
        - Поклянись молчать и никому не говорить о том, что ты знаешь.
        - Зачем ты мне это рассказал?  - заплакала я, зажав уши руками.  - Я не хочу знать об этом злодеянии!
        Гамлет крепко сжал мои руки в своих ладонях.
        - Однажды ты мне сказала: «Испытай меня. Я тебя не подведу». Сейчас я испытываю тебя. Не подведи меня, моя любовь.
        Я медленно покачала головой, скорее признавая свое поражение, чем отказывая ему.
        - Поклянись!
        Я поклялась ему, чувствуя себя обязанной это сделать, не открывать никому его план мести, как он мне велел. Мое сердце казалось мне мешком, набитым камнями и брошенным в глубокое море.
        - С твоей помощью, я добьюсь успеха. Офелия, обещай, что поможешь мне!
        - Разве у меня есть выбор?  - спросила я в отчаянии.  - Я дала тебе клятву, а ты дал клятву отомстить.  - Слезы хлынули из моих глаз, и Гамлет снова превратился в образцового, любящего мужа. Он поднял руку и вытер слезы с моих щек, потом поцеловал в лоб.
        - Когда я исполню клятву, данную отцу,  - сказал он,  - я воздам тебе почести. Все узнают, что мы  - муж и жена, и ты, Офелия, станешь моей королевой.
        Я должна была обрадоваться, услышав эти слова, и считать себя королевой. Но, увы, я бы охотно променяла свое высокое положение, чтобы стать простой Джилл рядом с Гамлетом-Джеком.
        - Я сделаю то, что ты мне велишь,  - ответила я, но в глубине души мне очень этого не хотелось.
        - Встретимся сегодня в сумерках, в церкви,  - сказал он. Потом он ушел, бесшумно ступая по каменным плитам пола.
        Глава 17
        Весь этот день я ужасно тревожилась из-за того, что произошло между нами. Я спрашивала себя, не сошел ли Гамлет с ума, с этими его разговорами о призраках и убийстве. Как это случилось, что я согласилась помочь ему отомстить? Почему я вышла замуж за человека, которого так мало знаю? Я нуждалась в советах мудрой женщины, которая уже давно замужем, такой, как Элнора. Поэтому я нашла ее и, скрывая от нее мою ситуацию и мои мучительные мысли, предложила ей прохладительный напиток из мяты и обмахивала ее веером, пока она его пила.
        - Я читала новеллу о доброй женщине, которую ее супруг подверг суровому испытанию, и она заставила меня задуматься о супружестве. Лорд Вальдемар когда-нибудь озадачивал вас своим поведением, или казался вам чужим?
        Элнора посмотрела на меня с удивлением и даже с подозрением, как мне показалось.
        - Что за странный вопрос, Офелия.
        - Я только хочу кое-что узнать о супружеской жизни на будущее, когда я выйду замуж,  - ответила я, делая вид, будто для меня это не очень важно.
        - Каждая жена однажды просыпается и спрашивает себя, не ошиблась ли она, выйдя замуж,  - сказала Элнора.  - И с мужьями такое тоже случается, как я подозреваю. К тому времени уже бывает слишком поздно, потому что они впряжены в одно ярмо, как быки для долгого пути.
        Я попробовала задать еще один вопрос, ответ на который мог бы стать лучшим советом.
        - Трудно было подчиниться воле лорда Вальдемара, когда вы только что поженились?
        - Юная новобрачная легко подчиняется желаниям мужа. Ха-ха!  - Элнора подтолкнула меня локтем.  - Но, по правде сказать, лорд Вальдемар не отличался от любого другого мужчины. Он думал, что будет управлять мною, как когда-нибудь решит твой будущий муж. «Я  - голова», скажет он. Так уступи ему,  - пожала она плечами и наклонилась ко мне.  - Но запомни вот что: может, мужчина и голова, а жена  - шея, и именно шея поворачивает голову туда, куда ей хочется.
        - Надеюсь, с годами я стану такой же мудрой, как вы,  - вздохнула я. Я была уверена, что немногие мужья ведут себя так же странно, как Гамлет. Более того, я очень сомневалась, что смогу управлять мужем, как Элнора научилась управлять лордом Вальдемаром.
        Когда наступил вечер, я пошла в церковь и стала ждать Гамлета. Я сидела на скамье в аркаде под окнами и продолжала обдумывать слова Элноры. Со времени похорон короля Гамлета, в церкви почти никто не бывал, и пылинки плавали в полосах света. Никакие призрачные существа не появлялись; ничто не нарушало покой. Я смотрела, как солнце клонится к горизонту, и от стекол в окнах святилища ложатся кроваво-красные и ярко-синие полосы в сумрак нефа.
        Я видела, как вошел Гамлет с большой книгой в руке. Он снял изорванную одежду и снова надел свой обычный черный костюм. Принц держался спокойно, но был погружен в глубокую задумчивость. Он посмотрел вверх, словно искал ответы на потолке, там, где пересекались арки нефа. Сердце мое сжалось при виде его благородного лица, моего любимого лица, не искаженного утренним безумием. Я молилась, чтобы он оставил свои мрачные мысли.
        Потом Гамлет опустил взгляд и обнаружил, что стоит перед только что установленным камнем, под которым похоронили его отца. Принц тряхнул головой, и глубокий вздох, сорвавшийся с его губ, пронесся по пустой церкви, подобно порыву ветра.
        - Я здесь, милорд,  - прошептала я, выходя из темной аркады. Гамлет резко повернулся направо, потом налево, потом увидел меня и подошел ближе.
        - Я не собиралась тебя пугать,  - сказала я, взяла его руку в ладони и нежно прижала к своей щеке. Но Гамлет не был расположен к таким нежным прикосновениям. Он обхватил мою голову обеими ладонями и страстно поцеловал меня в губы, а книга упала на пол с большим шумом.
        Его руки и губы были теплыми и полными жизни, но спиной я ощутила холод. Я вырвалась из его объятий и оглянулась вокруг. Каменная статуя на надгробии какого-то давно умершего короля смотрела на нас с суровым осуждением. На картине, потемневшей от копоти, нагие Адам и Ева отвернулись от ангела-мстителя. Я почувствовала на себе печальный взгляд их глаз и задрожала от смущения.
        - Целая толпа давно умерших свидетелей смотрит на наши объятия,  - заметила я.  - В этом святом месте нет уединения.
        - Как эта церковь может считаться святой, если никто теперь сюда не ходит?  - спросил Гамлет.  - Мы заново освятим ее и посвятим богу любви.
        - Пускай в нее никто не ходит, и она опустела, некоторая доля святости еще чувствуется здесь, и я не хочу ее нарушить. Давай займемся любовью позже, в более подходящем месте.
        Гамлет не стал возражать, руки его разжались, а пыл остыл, как тлеющий уголек, когда стихает ветер. Принц снова вернулся к своей книге, поднял ее с пола. Он держал в руках большой фолиант, переплетенный в телячью кожу, и я увидела написанное позолоченными буквами название. Это была книга по анатомии Везалия.
        - Офелия, я изучал один вопрос: где в человеке помещается зло?
        Его быстрые пальцы листали страницы, пока не дошли до гравюры человеческого тела, с которого убрали кожу и открыли кости, сердце и лабиринт сосудов и сухожилий. Я почувствовала одновременно любопытство и отвращение, но не удержалась и стала рассматривать ее. Гамлет произнес оживленно:
        - Когда я услышал о смерти отца, я ехал в Падую, куда приезжают тысячи молодых людей учиться у искусных медиков, препарировать все части человеческого тела и открывать его тайны.
        - Разве это не ересь?  - ахнула я.  - Не преступление против Божьих созданий  - разрезать тело человека?
        - Те, кто так говорит,  - враги разума и учения,  - нахмурился Гамлет.
        - Расскажи мне, что это значит?  - настойчиво прошептала я, проводя пальцем по сложным рисункам.
        - Жизненная сила зарождается здесь, в сердце, и усиливается в легких, которые насыщают кровь воздухом,  - объяснял Гамлет.  - У дурного человека жизненная сила подорвана, либо болезнью сердца, либо какими-то нарушениями в органах или жидкостях. И это оставляет свой след внутри него  - язву на печени или почерневшую желчь.  - Гамлет сделал паузу, перед тем как перейти к сути своего высказывания.  - Я хочу узнать, не может ли хирург, вырезав изъязвленный участок, восстановить здоровье жизненной силы.
        - Но разве зло, подобно невидимому червю, не пожирает плод изнутри, хотя внешне плод выглядит красивым?  - спросила я.  - Невозможно удалить червя, не уничтожив яблоко.
        - Да, и как на красивой оболочке яблока, в конце концов, появляются признаки внутреннего разрушения, так и дурные мысли со временем откладывают отпечаток на лицо человека.
        Я подумала о Клавдии. Хоть мне и не нравилась его внешность, я не могла сказать, что на его лице видны следы разрушения. Я решила мягко возразить Гамлету, и разумными доводами вызвать в нем сомнение. Таким образом, я смогу сыграть роль шеи, которая повернет голову мужа в сторону, противоположную мести, думала я, вспомнив совет Элноры.
        - Если бы то, что ты говоришь, было правдой, тогда убийство твоего отца было бы написано на лбу у Клавдия,  - сказала я.  - Но это не так. Возможно, он не виновен?
        Одно упоминание о дяде заставило Гамлета вскочить на ноги.
        - Клавдий! Я отправлю его душу в ад!  - Он заметался по церкви, его возбуждение росло.  - Но ответь мне, почему у некоторых людей мысли о необходимости действовать никогда не доходят от головы к руке?  - Он посмотрел на собственную руку так, будто она ему незнакома.
        - Ты не такой, Гамлет, подумай, как поспешно ты женился на мне вчера. Я колебалась, а ты заставил меня действовать,  - возразила я, надеясь отвлечь его мыслями о любви. Но Гамлет не поддался на мою уловку.
        - Ты неверно меня поняла,  - сказал он.
        - Нет, я поняла,  - твердо возразила я.  - Я знаю, что ты говоришь о преступлениях и злодеяниях. Но я считаю, что такие дурные мысли не пристали принцу Дании и моему мужу.
        Гамлет не согласился с моим мнением, а продолжал в прежнем духе.
        - Ты должна помочь мне понять, Офелия. Скажи мне, как так получается, что черные мысли некоторых людей становятся поступками, последствия которых потрясают целые народы?  - спросил он, прижимая руку ко лбу, как будто желая силой вырвать ответ у своего мозга.
        Я видела, что мозг Гамлета застрял в мыслях о мести, как колесо в канаве. Если бы я сумела вытащить его обратно на столбовую дорогу здравого смысла, тогда Гамлет снова стал бы самим собой.
        - Ответь мне!  - требовал он.  - Если сама мысль об убийстве уже является преступлением, почему совершение убийства не следует с легкостью за ней?
        - Не знаю,  - ответила я.  - Может быть, рука Неба останавливает твою руку. Или рассудок побеждает. Только те, кем правят страсти, позволяют своим мыслям о насилии превратиться в акты насилия.  - Я твердо решила заставить Гамлета усомниться в его кровавых замыслах при помощи разумных доводов. И Гамлет, будто следуя за мной, подхватил нить моих рассуждений.
        - Насильственные деяния,  - произнес он, медленно кивая головой,  - разрушают тело и душу того, кто их совершает. Но что, если такое деяние, хоть и кажется преступным, осуществляется по воле Неба? Тогда предполагаемый преступник должен быть посланцем Бога!
        - Нет, потому что убийство бросает вызов правосудию, как человеческому, так и божественному,  - возразила я с жаром, не уступающим его собственному.  - Эту истину невозможно отрицать, и больше нечего спорить.
        - Я обдумаю твои слова, Офелия, потому что они полны мудрости,  - сказал Гамлет, закрывая книгу по анатомии и завершая наш спор.
        У меня кружилась голова от мыслей, которыми мы с ним так быстро обменялись. Удалось ли мне отговорить Гамлета от мести? Я надеялась, так как он всегда придавал большое значение доводам разума.
        - А пока,  - продолжал Гамлет,  - мы должны найти способ отвлечь короля и твоего отца, чтобы ни один не заподозрил нашего тайного деяния. Я имею в виду нашу женитьбу.
        - Жаль, что нам необходимо ее скрывать,  - грустно ответила я, хоть и понимала, что разумнее всего не провоцировать моего отца и короля такой новостью. Я уже привыкла к секретности и к волнению, которое вызвали наши тайные планы.
        - В свое время, Офелия, все станет явным,  - успокоил меня Гамлет, однако, он, по-видимому, думал не о нашей любви, так как лицо его было мрачным.
        - У меня есть план, муж мой,  - весело сказала я, прикасаясь к его плечу, чтобы привлечь к себе внимание.  - Что может лучше скрыть то, что мы женаты, чем сделать вид, будто ты за мной ухаживаешь? Ты будешь меня преследовать, так как мой отец думает, что это так и есть. Я буду тебе отказывать, и выглядеть добродетельной дочерью, а мы будем втайне обмениваться поцелуями.
        - Да! Мы будем притворяться влюбленными, чтобы скрыть нашу любовь. Такой парадокс я буду разыгрывать с удовольствием,  - согласился Гамлет и наклонился ко мне, чтобы поцеловать в шею, там, где было видно, как бьется мой пульс.
        Я удерживала его голову и гладила ее. Я знала, что нарушу свое невольно данное Гамлету обещание. Подобно тому, кто роет туннель под крепостью, я не буду ему помогать, я сорву его планы мести. Эта любовная игра отвлечет его от зловещих замыслов.
        Месть  - это план Гамлета; а это мой план.
        Глава 18
        Мой простой план, придуманный с целью обмануть Полония и короля, стараниями Гамлета превратился в целый заговор, с более сложными мотивами и неопределенным исходом.
        - Помни, я буду выглядеть безумно влюбленным в тебя  - и вообще безумным,  - но я притворюсь сумасшедшим для того, чтобы ввести в заблуждение и испытать их всех,  - сказал Гамлет.
        - Зачем нам их испытывать?
        - Чтобы устроить проверку их уму и суровое испытание их здравомыслию,  - ответил он так, словно ему доставляла удовольствие сама возможность всех запутать.
        - Зачем тебе нужно притворяться безумным?  - спросила я, не понимая его намерений. Этот разговор происходил поздно ночью, мы находились в комнатах Гамлета. Мы строили наши планы при мигающем пламени одной-единственной свечи.
        - Отвергнутые влюбленные впадают в меланхолию, а разве меланхолия не одна из форм безумия?  - Пусть они сомневаются в моем душевном здоровье, сказал Гамлет. Он взял перо и бумагу и за несколько минут написал сонет.
        - Послушай,  - предложил он и начал читать, имитируя акцент:
        Не верь, что солнце встанет вновь,
        И что горит звезда,
        Не верь, что правда  - это ложь,
        Но верь в мою любовь всегда.
        Его комично приподнятые брови и широкие жесты вызвали у меня улыбку, а обиженный вид, который он на себя напустил после этого, заставил меня хохотать до упаду.
        - Неплохо, но и не совсем хорошо,  - заметила я. Действительно этот поспешно написанный стих страдал отсутствием музыкальности, и ритм его хромал.
        - «Не верь, что правда  - это ложь» может означать «не верь в мою любовь».
        Я кивнула, хотя такая трактовка показалась мне туманной.
        - Это не имеет значения, так как я знаю, что ты меня любишь,  - с этими словами я лукаво наклонила голову.
        Но Гамлет очень деловито ответил:
        - Эти стихи должны хорошо послужить моей цели.
        - Каким образом?  - спросила я.
        - Если Клавдий совершил преступление, его рассудок и здравое суждение должны были пострадать, и он будет обманут; то есть, он поверит, что наша игра  - это правда. Если он невиновен, он распознает правду: что мы только изображаем влюбленных.
        - Ты знаешь, что это неправда  - то, что мы только влюбленные. Мы  - муж и жена,  - мягко напомнила я ему.
        - Конечно.  - Он махнул рукой.  - Я говорю о правде нашей игры.
        - А как должен среагировать мой отец?  - спросила я, сомневаясь в надежности доводов Гамлета.
        - Полоний, так как он не злой, а всего лишь глупый,  - прости меня, но он глуп,  - поверит, что эта чепуха является доказательством моей любви,  - объяснил Гамлет.  - Теперь мы устроим так, чтобы этот стих прочли все, и понаблюдаем за их реакцией.
        - Нужно написать письмо, подтверждающее, что ты написал это стихотворение для меня,  - подсказала я.
        - Да, конечно. Я об этом не подумал.  - Гамлет снова взялся за перо и написал письмо, в котором обращался ко мне «Прекрасная Офелия».  - Понимаешь, я должен назвать тебя «прекрасной Офелией», потому что этим обращением выдвигаю ложное предположение, будто твоя красота нарисована краской.
        Я старалась улыбнуться, но не могла понять, как послужит его цели то, что он так напишет обо мне. Гамлет почувствовал мою обиду и поднял взгляд от письма.
        - Я, и правда, люблю тебя, Офелия, моя истинная жена.
        - А я тебя, супруг моей души,  - отозвалась я, снова успокоившись.
        - Помни, когда мы не одни, я буду играть роль томного влюбленного, а ты  - снисходительной возлюбленной; ты не будешь проявлять ко мне жалости, а я все равно буду лебезить перед тобой. Посмотрим, как они встретят такую любовь.
        - Да, я буду наслаждаться этой игрой,  - согласилась я.  - Подобно паре записных шутов, мы будем дергать за бороду старших.  - Я сунула письмо за корсаж и поцеловала его на прощание, пожелав спокойной ночи.
        На следующее утро я побежала к отцу, делая вид, будто расстроена, и рассказала, как Гамлет пришел в мою комнату, когда я там вышивала. Я описала его приспущенные чулки без подвязок, расшнурованный камзол и бледное лицо. Изобразила изумленный взгляд Гамлета, показывая отцу, как он смотрел на меня. Схватила отца за руку и крепко сжала ее, чтобы он почувствовал мое отчаяние. Другой рукой провела по своему лбу, как раньше делал Гамлет. Потом кивнула, вздохнула и отодвинулась от отца, и все это без единого слова.
        - Именно так он себя вел!  - заявила я.  - Он ничего не сказал, но его движения говорили об ужасном страдании. Это было очень странно!
        Отец среагировал на мою пантомиму именно так, как предсказывал Гамлет.
        - Это образец любовного экстаза!  - Он потирал руки от восторга и ущипнул меня за щеку.
        Ободренная его радостью, я стала исполнять роль послушной дочери с еще большим рвением. Я так хорошо играла притворную покорность, что даже мой отец, несмотря на то, что был искушен в притворстве, не разоблачил мою маску.
        - Я не принимала писем от Гамлета и избегала его общества, как ты мне велел, дорогой отец. Вот, я отдаю это тебе, не сломав печати.
        Отец выхватил у меня послание так, будто там были деньги. Прочитав письмо и стихи, он крякнул от удовольствия и, позабыв обо мне, поспешил на поиски короля. Через несколько минут я последовала за ним, мне было даже немного жаль отца за то, что он оказался таким легковерным. Он метался по замку, пока не выяснил, что Клавдий заседает с придворными в главном зале. Пока отец спускался туда, буквально спотыкаясь от спешки, я поднялась по лестнице башни на аркаду, откуда могла смотреть вниз и наблюдать за их встречей, оставаясь незамеченной.
        Сидя на возвышении, Клавдий тихо беседовал с Розенкранцем и Гильденстерном. Гертруда прижалась к нему, кажется, ей было скучно слушать об их делах. Она держала корону на коленях и от нечего делать полировала ее о свою юбку. Я была удивлена, так как никогда не видела, чтобы она так держалась, позабыв о гордости. Потом я поразилась, увидев, как стражник в сине-белой ливрее подошел и остановился рядом с королем. Стражник широко расставил ноги и угрожающе скрестил руки на груди. Одной рукой он держал длинную пику, увенчанную острым наконечником и устрашающего вида изогнутым лезвием. Я узнала в этом стражнике Эдмунда. Этому негодяю очень подходит роль солдата-наемника, подумала я, которому платят за то, чтобы он охранял Клавдия и сражался в его битвах.
        Когда оба придворных собрались уходить, Гертруда подалась вперед и подозвала их к себе. Я напрягала слух, чтобы расслышать ее слова. Королева озабоченно хмурила лоб. Кажется, она просила Розенкранца и Гильденстерна о какой-то услуге. Они с готовностью кивали головами, соглашаясь все исполнить. Я уловила слова «друзья Гамлета» и «навестите моего сына, который сильно изменился».
        Гамлет не обрадуется их визиту, мрачно подумала я. Гамлет набросится на этих посланников, как волк на пару уток.
        Вбежал мой отец, объявив о прибытии послов из Норвегии, и пообещал, что после их ухода он сообщит очень важную новость относительно последних настроений Гамлета. Я невольно улыбнулась, услышав, как мой отец торопится получить аудиенцию. Затем вошли послы, в накидках, подбитых мехом, они принесли с собой карты и много документов. Старший посол громко объявил, что, благодаря его мудрой дипломатии, принц Фортинбрас отменил брошенный Дании вызов. Фортинбрас был серьезной угрозой, как я знала, поскольку он собирался отобрать земли, которые его отец отдал королю Гамлету, проиграв сражение. Но Клавдий только отмахнулся от послов и велел им прийти к нему на пир вечером. Как не идет ему королевская мантия, небрежно лежащая на его беззаботных плечах, подумала я.
        Эдмунд проводил послов до двери, потом вернулся к королю и опять застыл рядом с ним. Мой отец выступил вперед и начал свою речь, туго набитую словами, как камзол актера набит ватой, чтобы сделать его толще. В конце концов Гертруда перебила его и велела перейти к сути дела.
        - Мой повелитель и мадам, я узнал причину лунатизма Гамлета,  - заявил он.  - Он тронулся умом  - то есть, обезумел, сошел с ума, и причина вот в чем. У меня есть дочь, как вам известно. Ее зовут Офелия. Он, Гамлет, ваш сын, обезумел от любви к… моей дочери.
        Затаив дыхание, я следила за реакцией Гертруды. Королева выпрямилась, глаза ее заинтересованно раскрылись. Мне очень хотелось прочесть ее мысли. Разозлится ли она на меня? Затем она слегка кивнула, словно уже знала об этом. Клавдий сидел с каменным лицом, не выдавая своих чувств.
        - Я когда-нибудь ошибался в своих советах, милорд? Я когда-нибудь говорил «Это так», когда это было не так?  - Мой отец буквально съежился, изо всех сил стараясь продемонстрировать покорную услужливость.  - Поверьте мне, этого не случалось.
        Ничего не отвечая, Клавдий нетерпеливо махнул рукой, приказывая отцу продолжать. Тот широким жестом достал доказательство  - письмо. Он прочел его вслух, сопровождая каждую фразу сонета театральным жестом.
        Я рассмеялась в своем укрытии, едва не выдав себя. Отец явно проглотил наживку, заготовленную Гамлетом. Удалось ли также обмануть короля?
        Клавдий наклонился вперед и тихо спросил о чем-то у отца. Я подумала о том, какой отец хитрый, несмотря на то, что он глупец. Он не показывал своего восторга от того, что Гамлет влюблен в меня, потому что тогда Клавдий мог бы заподозрить его честолюбивые замыслы. Вместо этого я услышала, как он заверял отца, что держал свою добродетельную, но недостойную дочь подальше от благородного принца.
        - Именно этот запрет,  - заявил он,  - заставил принца погрузиться в глубокую меланхолию от любви. Отсутствие аппетита, мрачные размышления, вздохи и небрежность в одежде являются самыми неопровержимыми признаками этого.
        Король прижал указательный палец, унизанный перстнями, к своим мясистым губам, обдумывая следующий шаг. Мой отец ждал его решения. Без сомнения, он надеялся, что Клавдий сочтет меня средством исцеления Гамлета от безумия. Тогда он, мудрый Полоний, получил бы повышение за хороший совет.
        Я тоже ждала, какой ход сделает король, подобно пешке на шахматной доске. Я хотела услышать, и молилась, чтобы Клавдий сказал: «Пускай ухаживает за ней. В этом нет ничего плохого. Я даю свое согласие».
        Чего хотел Гамлет? Он хотел любить меня, не скрываясь, или планировал использовать нашу любовь для того, чтобы замаскировать свои темные цели?
        А что Гертруда? Она прижалась грудью к плечу Клавдия и что-то шептала ему в ухо. Она улыбалась отцу, и казалось, благоволила к нам. Но Клавдий встал, отстраняясь от прикосновений Гертруды.
        - Я выясню, где скрывается правда,  - мрачно заявил он, постукивая пальцем по письму.
        Мой отец был к этому готов.
        - Я добуду более веское доказательство. Давайте поместим мою дочь на пути у Гамлета и втайне понаблюдаем за их встречей.
        Клавдию план понравился, и он кивнул в знак согласия.
        До того, как их разговор закончился, я уже бежала на поиски Гамлета. Я должна рассказать ему о сомнениях Клавдия и предупредить его об их плане. Я искала повсюду, пока не начала задыхаться, но обнаружила, что в замке на удивление пусто.
        Возле комнаты королевских стражников я чуть не столкнулась с моим отцом, но вовремя успела спрятаться в тени. Он почесывал голову и бормотал нечто странное, проходя мимо меня.
        - Все еще мечтает о моей дочери! Он называет меня торговцем рыбой? Он меня не знает. Воистину, он безумен.
        Смысл его слов был мне непонятен, и у меня не было времени над ним задуматься.
        Вдалеке прозвенели фанфары, объявляя о том, что кто-то прибыл в замок. Когда я подошла к окнам дома у ворот, я увидела толпу кавалеров, дам и слуг, машущих руками и издающих приветственные крики. Разрисованная телега, полная сундуков, вкатилась во двор, ее тащила усталая кляча в яркой упряжи. За ней тянулся хвост из любопытных деревенских жителей. Молодой парень сделал сальто назад с телеги под барабанный бой, а толстяк в красном камзоле и с бубенчиками на штанах танцевал джигу. Еще один парень бил в барабан.
        Толпа расступилась, пропуская Гамлета, которого сопровождали Розенкранц и Гильденстерн. Как быстро они выполнили повеление королевы, нашли Гамлета раньше меня! Я про себя прокляла их, так как понимала, что они теперь прицепятся к нему, как пиявки.
        Гамлет поздоровался с молодым барабанщиком, обнял его, и приветствовал всех остальных, хлопая их по спинам и пожимая им руки.
        В Эльсинор прибыла труппа бродячих актеров.
        Глава 19
        Появление актеров привело Гамлета в веселое настроение. В самом деле, все при дворе повеселели от перспективы провести несколько вечеров, слушая песни, глядя на жонглирование и театральные представления, ведь кому бы не хотелось хоть на время забыть о подозрительной смерти короля Гамлета и о странном бракосочетании Клавдия и Гертруды? Я тоже радовалась возможности увидеть пьесы этой прославленной труппы, которая уже несколько лет не приезжала в Эльсинор.
        Гамлет проводил все время в обществе актеров, и мне очень хотелось пойти к ним. Я представляла себе оживленную сцену, как актеры и Гамлет придумывают комедию, чтобы поднять настроение в Эльсиноре. Может быть, я смогу предложить нечто остроумное, что им понравится и войдет в их пьесу. Три раза в день я проверяла, нет ли письма от Гамлета, или приглашения присоединиться к ним, но меня ждало разочарование. Я провела эту ночь в своей комнате, одинокая и несчастная. Казалось, Гамлет забыл обо мне.
        На следующий день я решила ходить возле того места, где собирались актеры, надеясь привлечь внимание Гамлета. Поиски привели меня в зал у входа в замок, где они репетировали. Гамлет руководил их действиями. Мой отец сидел на табурете и следил за поведением Гамлета, хотя делал вид, будто наблюдает за актерами. Увидев отца, я мысленно застонала. Задуманные нами роли не позволяли другим понять, что я ищу Гамлета. Я отступила в тень и стала наблюдать так, чтобы меня не заметили.
        - Подкрепляйте действие словом, а слово действием,  - внушал Гамлет своим актерам, будто был наставником в классе с учениками.  - Не нарушайте границ естественности.
        Актеры, стоя на своих местах, внимательно слушали. Они понимали, что их вознаграждение зависит от того, останется ли он довольным ими.
        - Давай, произнеси страстную речь,  - распорядился Гамлет, вскакивая на стол на козлах, служащий реквизитом. Там он присел и скорчил свирепое лицо.  - Произнеси речь Пирра, который черными, как его намерения, руками, готовится отомстить старому Приаму!
        Первый актер, тот, у которого был большой живот, энергично закивал и потер руки, готовый действовать. Он откашлялся, заговорил низким, рокочущим басом и стал красться вперед, подняв правую руку и потрясая воображаемым мечом.
        - Хорошо сказано,  - произнес мой отец, хлопая в ладоши. Гамлет сердито посмотрел на него, и он умолк.
        - Нет, не надо так сильно рубить воздух рукой!  - приказал Гамлет актеру. Он был раздражителен и вспыхивал, как фейерверк, рассыпая искры.
        - Это мой меч, который ищет свою жертву,  - запротестовал актер. Тогда Гамлет схватил невидимый меч актера, сломал его пополам и швырнул на землю. Актеры нервно рассмеялись.
        - Ты должен соразмерять свою страсть с действием на сцене!  - воскликнул Гамлет с такой страстью, что у него набухли вены на висках. Сам охваченный странным порывом, он отчаянно пытался руководить актерами, каждым их движением и словом.  - Начни сначала,  - приказал он, и на этот раз, от угрожающего тона актера у всех мурашки побежали по коже.
        - Отлично, отлично,  - бормотал Гамлет.
        - Это слишком растянуто,  - посетовал мой отец, вытирая лоб платком.
        Внезапным взмахом руки Гамлет закончил репетицию. Актеры начали собирать свой реквизит, но Гамлету казалось, что они делают это недостаточно проворно. С растущим раздражением он осыпал их проклятиями, пока они не разбежались, как испуганные овцы, бросив костюмы на сцене. Мой отец последовал за актерами, качая головой.
        Чтобы не встретиться с приближающимся Гамлетом, я спряталась под ближайшим столом, накрытым длинным ковром. Меня озадачило безумие, которое, казалось, охватило его. В отличие от нашего игривого заговора, задуманного, чтобы обмануть короля и моего отца, спектакль, который репетировал Гамлет, явно преследовал мрачную, серьезную цель, которой я не понимала.
        Теперь Гамлет был один, по крайней мере, он так считал. Принц взял из кучи костюмов, оставленных актерами, нагрудную пластину и шлем и стал их рассматривать. Наступил подходящий для меня момент выйти из укрытия. Я бы сделала вид, что случайно наткнулась на него. Увидев знакомую улыбку принца, я бы убедилась, что он меня любит. И тогда я бы предупредила его, что Клавдий с моим отцом планируют подглядывать за нами во время нашего следующего свидания.
        Но я колебалась, и упустила свой шанс, так как Гамлет с проклятием бросил шлем на землю. Звон металла о камень эхом прокатился по пустому залу.
        - О, что я за жулик и покорный раб!  - воскликнул он, сжимая ладонями лоб. Его лицо исказило страдание. Может, он репетирует роль, которую собирается сыграть на вечернем представлении?
        Нет, ведь Гамлет говорил сам с собой, а не с воображаемыми зрителями. Я затаила дыхание и напрягала слух, пытаясь разобрать его слова. Речь Пирра тронула принца, и он жаловался, что страсть актера превосходит его собственную страсть. Но я никогда не видела, чтобы Гамлет говорил и двигался под влиянием более сильных эмоций. Он дергал себя за подбородок и сжимал руками горло. Он называл себя трусом и подлым негодяем. Он стучал кулаком по ладони и проклинал кровавого, сластолюбивого мерзавца  - несомненно, Клавдия.
        Я обливалась потом, и сама тяжело и прерывисто дышала. Я со стыдом осознала, что шпионю за мужем, подобно ревнивой, подозрительной жене. Но как еще я могла надеяться понять этого человека, который был так близко от меня и все-таки оставался таким чужим? Более того, я попала в западню под столом и не могла ни подойти к Гамлету, ни удалиться незамеченной. Мне ничего другого не оставалось, как наблюдать тайком его глубокое, личное горе.
        Потом настроение Гамлета изменилось, как стихает сильный шторм, израсходовавший свою ярость. Теперь принц выглядел спокойным и сосредоточенным, будто обдумывал какой-то план. Я уловила только слова «пьеса  - именно то, что нужно», а потом он выбежал из комнаты.
        Я выползла из-под стола, в спешке опрокинув стол вместе с ковром себе на голову. К тому времени, когда я освободилась и подняла стол, Гамлет уже исчез, и даже его шаги уже не отдавались эхом в пустом зале.
        Глава 20
        На следующий день король осуществил свой план для выяснения причины безумия Гамлета. Я играла в нем против своей воли, но не могла покинуть сцену. Клавдий привел меня на место действия, в просторный зал у входа в замок, через который часто проходил Гамлет, именно здесь накануне видела Гамлета, дающего наставления актерам. Мой отец велел мне вернуть Гамлету подарки и не говорить ничего такого, что могло быть принято за поощрение его ухаживаний. Гертруда осмотрела мой наряд, пригладила волосы и прикрепила веточку свежего розмарина к корсажу.
        - Я очень надеюсь, что именно твои многочисленные прелести являются причиной безумия Гамлета,  - сказала она, с улыбкой окинув одобрительным взглядом мое платье и фигуру. Она говорила тихим голосом, чтобы не услышал Клавдий.
        - Благодарю вас, миледи,  - только и сумела я ответить.
        - Молю Бога, чтобы твоя добродетель помогла ему выздороветь, к его и твоей чести,  - шепнула она. Потом сунула мне в руку Часослов, переплетенный в тисненую кожу и с позолоченным обрезом.  - Возьми это,  - сказала она перед тем, как Клавдий отослал ее прочь.
        «К его и твоей чести». Означают ли эти слова, что она бы одобрила наш брак? Мне пришло в голову, как внезапное озарение, что поскольку Гамлет теперь мой муж, то Гертруда уже стала моей матерью. Но, увы, я не могла признаться ни в том, ни в другом! Когда я подняла глаза от книги, королева уже исчезла.
        Клавдий с моим отцом стояли, сблизив головы, и шепотом беседовали.
        Затем отец повернулся ко мне и приказал, нетерпеливо взмахнув рукой:
        - Иди туда, и читай.
        Я нехотя вышла на середину просторного зала и стала ждать  - крючок с наживкой, предназначенный, чтобы застать Гамлета врасплох. Когда раздался стук приближающихся шагов, во мне начали бороться надежда и страх. Я увидела, как Клавдий и Полоний бесшумно, как призраки, скользнули за шпалеры. Гамлет появился в дальнем конце зала, разговаривая сам с собой, это недавно стало его странной привычкой. Я не слышала, что он говорил. Я склонилась над молитвенником и читала, не понимая смысла слов.
        Мысли путались в моей голове. Как отнесется ко мне Гамлет, встретив так неожиданно? Будет ли он играть роль страдающего влюбленного, на тот случай, если нас увидят? Или проявит естественную нежность, считая, что мы одни? Я увидела, как принц вышел из задумчивости, и когда он подошел ко мне, попыталась предостеречь его взглядом, подсказать, что за нами следят.
        - Прекрасная Офелия,  - произнес Гамлет вместо приветствия.  - Помяни и мои грехи в своих молитвах.  - Его черные волосы были растрепаны, глаза обведены темными кругами. Мне хотелось протянуть руку и пригладить его волосы, но я сдержалась и тоже приветствовала его.
        - Хорошо, милорд, как поживает ваша честь?
        - Хорошо, благодарю вас. Розенкранц предложил мне прийти сюда. Я догадался, что найду тебя здесь, хоть меня и удивил твой выбор посыльного,  - сказал он.
        - Я не посылала за вами, милорд,  - ровным голосом ответила я. Потом добавила шепотом:  - Это Клавдий.  - Но, наверное, я говорила слишком тихо, потому что Гамлет, по-видимому, меня не услышал. Он повернулся и стал оглядываться вокруг, будто искал нечто потерянное или спрятанное, потом остановил на мне вопросительный взгляд.
        Дрожащими пальцами я сняла с шеи висящую на ней связку писем и протянула ему, держа за атласную ленточку. Я ощущала на себе взгляд Клавдия из укрытия, он вынуждал меня произнести слова, которых я страшилась.
        - Раз уж вы здесь, я хочу вернуть вам эти подношенья.
        Гамлет странно посмотрел на меня.
        - Я тебе никогда ничего не дарил,  - небрежно возразил он.
        - Вы мне сами их подарили. Разве они  - ничто?  - прошептала я, молясь, чтобы Клавдий и мой отец ничего не услышали.
        - Не дарил. Они не ничто,  - громко произнес Гамлет оскорбленным тоном.
        Его слова сбили меня с толку, а его взгляд был затуманен. Отрицал ли принц нашу женитьбу, или играл в нашу игру? Что мне следует сказать теперь? Молчание становилось тяжелым. Казалось, каменные стены давят на нас. Шпалеры, скрывающие моего отца и Клавдия, чуть заметно шевелились. Затем, вдалеке, раздался печальный крик горлицы, который прозвучал как призыв моей собственной души.
        - Милорд,  - начала я,  - вы знаете, что вручили мне эти подарки, вместе с нежными и ласковыми словами.  - Какую боль причинял мне его отказ признать это!  - Но возьмите их обратно, потому что богатые подношения теряют цену, когда тот, кто их подарил, оказывается недобрым.  - Я сунула Гамлету письма, которые считала своим сокровищем. Он взял их и бросил на пол.
        - Ты честная девушка?  - Принц ранил меня этими словами, словно острыми стрелами.
        Я отшатнулась, пораженная его вопросом. Во время нашей последней встречи он назвал меня верной и честной женой. Как он мог усомниться в моей верности? Я пристально смотрела на него, изо всех сил стараясь выразить во взгляде мою любовь к нему.
        - Я кажусь вам нечестной?
        - Кажешься?  - В конце концов, Гамлет посмотрел на меня. В его прищуренных глазах я увидела холодное подозрение.  - Действительно, ты кажешься честной, но поступаешь ли ты честно?
        - Нет, милорд,  - то есть, да,  - ответила я.  - Мои действия честны.  - Я чувствовала себя сбитой с толку, попавшей в ловушку его лукавых слов.
        - Ха!  - воскликнул принц, будто что-то доказал самому себе.
        Зачем Гамлет мучит меня без всякой причины? Я не стану больше терпеть это, а уколю его в ответ.
        - Я не такая, как ваша слабая мать, которая изменила вашему отцу, в чем вы ее сами обвиняли,  - тихо прошипела я ему.
        Гамлет еще больше нахмурился, его черные глаза всматривались в мое лицо.
        - Ты красива?  - спросил он.
        Что он имеет в виду? Он знал, что я не крашу лицо, как другие дамы. Я поднесла ладони к щекам, приглашая его посмотреть на то, что он раньше так часто хвалил.
        - Когда-то я любил тебя,  - признался он, протягивая ко мне руку. Затем отдернул ее и опроверг сам себя.  - Я тебя не любил.
        Эти слова упали, одно за другим, так же легко, как листья с мертвого дерева, и оставили меня нагой и беззащитной, как ветви зимой.
        - Значит, я обманута!  - крикнула я, задохнувшись от своих слов. Я начала сомневаться, что это мой муж. Неужели сцена нашей свадьбы в лесу была сном? Не сошла ли я с ума?
        - Уходи в монастырь. Уходи!  - Лицо Гамлета исказилось презрением, и он пошел прочь от меня.
        Потрясенная, я не двинулась с места. Это Гамлет сошел с ума. Слова, которые он мне крикнул, не имели смысла. Зачем ему посылать меня в монастырь? Несомненно, это была какая-то жестокая шутка.
        Потом тон Гамлета изменился, и он заговорил так, будто перечислял все жизненные невзгоды.
        - Зачем тебе плодить грешников?  - закричал он, и его слова взмыли огромной волной боли.
        - Какой грех я родила?  - воскликнула я, умоляя его дать мне ответ, во мне тоже поднялась волна боли в ответ на его жестокие слова.  - Что я породила, кроме этого несправедливого оскорбления?
        Мой вопрос потонул в потоке новых обвинений Гамлета. Он яростно проклинал свое рождение. Сказал, что ненавидит человечество, так как все мужчины  - мошенники, а женщины  - обманщицы.
        Затем, перебив сам себя, спросил:
        - Где твой отец?  - Он с подозрением смотрел на меня.
        - Где-то там. Недалеко. Я не знаю,  - заикаясь, ответила я. Мне уже было все равно, что они с Клавдием наблюдают за нами. Возможно, Гамлет знает об этом, и устроил представление для них. В этой сцене, в которой я участвовала против своей воли, я совсем не понимала своей роли.
        - В монастырь!  - опять воскликнул он, и его голос эхом отразился от каменных стен огромного зала.  - Иди! А если выйдешь замуж, выходи за дурака, потому что умные мужчины понимают, в каких чудовищ вы их превращаете!
        - Это вы превратили себя в чудовище!  - Мой голос сорвался из-за слез, которые я не смогла сдержать.  - Воистину, я вас почти не узнаю.
        Гамлет не ответил. Вместо ответа он объявил свое решение, и оно прозвучало в его бурной речи как удар грома.
        - Я говорю  - у нас больше не будет браков!
        Я опустилась на пол, ослабев от изумления.
        - Вы бросаете меня, вашу честную и верную Офелию?  - прошептала я.
        - Те, кто уже в браке,  - Гамлет сделал паузу, я смотрела на него снизу вверх, во мне еще жил остаток надежды. Он не взглянул на меня, а громко произнес, обращаясь ко всему вокруг:  - все будут жить, кроме одного.
        Как безрассудно и глупо было со стороны Гамлета бросать подобные угрозы, если он знал, что Клавдий подслушивает! Я видела, что для принца месть по-прежнему на первом месте, она затмила все мысли о любви. Стоя на коленях, я горячо воскликнула «Нет!». Мой крик эхом отразился от четырех стен, потом растворился в тишине. Гамлет медленно покачал головой из стороны в сторону, и сильное страдание исказило черты его лица. Я видела, как слезы показались в его глазах, а потом потекли по щеке, но он не пытался их смахнуть. Он шагнул назад, одновременно протягивая ко мне руку. Казалось, он колеблется, то ли прижать меня к себе, то ли оттолкнуть.
        - В монастырь  - уходи, и поскорее. Прощай!  - Он произнес это тихим, умоляющим голосом. Потом резко повернулся и бросился бежать прочь, оставив меня одну.
        Меня охватила истерика, и я закричала, задыхаясь от рыданий:
        - Его благородный разум померк. Зачем, о, зачем, я подарила ему свою любовь? Я погибла!  - Мои жалобы стихли и сменились горькими слезами, и меня била такая сильная дрожь, что, казалось, мои члены готовы оторваться от тела.
        Появился Клавдий вместе с моим отцом, который спорил с ним:
        - Я все же полагаю, что его горе породила безответная любовь.
        - Молчи, Полоний!  - зарычал Клавдий.  - Любовь? Его мысли направлены не в эту сторону.  - Лицо Клавдия налилось кровью.  - Нет, это опасная меланхолия, и за ней надо внимательно проследить,  - сказал он, устремляя на меня сердитый взгляд.
        Глава 21
        Рыдая, я прижалась к отцу и позволила ему увести меня в мою комнату, где я упала на кровать. Мои слезы не вызвали у него сочувствия. Отец не сказал мне ни одного слова в утешение, напротив, во всем обвинил меня.
        - Именно твое поведение, когда ты возвращала Гамлету подарки, вывело из себя Гамлета. Если бы ты говорила с ним поласковее, ты разожгла бы в нем страсть, а не гнев,  - упрекал меня отец.
        Я не позволила себе рассердиться в ответ на его критику, но и не захотела притворяться покорной.
        - Мне очень жаль, милорд,  - ответила я мрачным тоном. Я и правда была полна жалости к себе.
        - Возможно, его меланхолия вызвана какой-то другой причиной, а не любовью,  - сказал он, хмурясь.  - Не ошибаюсь ли я в своих суждениях? Ты меня обманула, девочка?
        Во мне вспыхнула уязвленная гордость, и заставила защищаться.
        - Гамлет меня любил, правда; он говорил и действовал, как влюбленный. Я не лгала.
        Качая головой, полный сомнения и сбитый с толку, отец оставил меня одну. После этого воспоминания о словах Гамлета долго терзали меня, я сотрясалась в рыданиях, пока, измученная, не провалилась в тревожный сон.
        Позже, в тот день я проснулась и увидела отца, который сидел на моей кровати.
        - Проснись, Офелия, и выслушай меня.  - Он тряс меня, но не грубо, и теребил свою бороду, явно расстроенный.  - Я все это время размышлял, дочь. С моей стороны было неразумно посылать тебя к Гамлету. Мои планы помочь тебе, а заодно и мне, занять более высокое положение при дворе, провалились.
        Я села, пораженная его словами, это была почти просьба о прощении.
        - Теперь у короля возникли подозрения, и он стал опасным, как затравленный медведь. И без того плохо, что Гамлет впадает в ярость, как безумный.  - Отец нахмурился, и его лицо помрачнело.  - Никуда не выходи, Офелия. Я не разрешаю тебе появляться в обществе,  - приказал он. Прижавшись сухими губами к моей макушке, он опять ушел.
        На этот раз я была склонна его послушаться. Но меня сделало покорной скорее отчаяние, чем дочерний долг. Я сидела у себя в комнате две ночи и два дня, мне было наплевать на то, что я пропускаю развлечения в парадном зале. Элнора принесла мне тонизирующий напиток из дикого тимьяна и уксуса, чтобы я очнулась от своей летаргии. Я покорно выпила, но питье камнем легло в мой желудок. И есть я тоже ничего не могла, мне становилось плохо. Элнора щупала мой пульс, разглаживала морщинки на лбу и вкрадчивым тоном старалась выведать, что меня печалит.
        - Что ты такого натворила, что твой отец велел мне хорошо охранять тебя?
        - Ничего. Правда, я ни в чем не виновата,  - ответила я, но больше ничего не могла сказать, боясь расплакаться.
        - Возможно, ты и безгрешна, но репутация  - вещь хрупкая, ее легко потерять, но часто невозможно вернуть,  - сказала она, всматриваясь в мое лицо в поисках доказательств.
        Как ее слова задели мою полную страха душу! Неужели это правда, и я погибла?
        - Клянусь Богом, я честна. Он лгал мне, когда поклялся, что любит меня!
        - Ах, разбитое сердце. Это пройдет,  - пробормотала Элнора. От ее жалости мои слезы снова полились, но мои сокровенные тайны остались со мной.
        На второй день меня вызвала Гертруда. Я пошла к ней, несмотря на то, что была бледной и слабой.
        - Король говорит, что мой сын не влюблен в тебя,  - откровенно заговорила Гертруда.  - Мне жаль, но не принимай это слишком близко к сердцу. Он еще молод, и просто играет во влюбленного.  - Слова королевы не утешили меня, потому что она говорила, как мать, оправдывающая грубость своего маленького сына. Но откуда королева могла знать, что Гамлет вел себя так жестоко? Она не видела того, что произошло между нами.
        - Теперь иди и отдохни, так как ты выглядишь совсем больной,  - приказала она, с жалостью глядя на меня.
        Но мои тревожные мысли не давали мне покоя. Я часами заново переживала свой разговор с Гамлетом, и эти воспоминания возрождали печаль. Почему он презирал меня и смеялся над моей добродетелью? Отговаривал от замужества? Отрицал, что любит меня?
        «Мы мошенники. Никому из нас не верь».
        Неужели нельзя верить ни обещаниям, данным мне Гамлетом, ни его словам любви и брачным клятвам? Неужели он тоже солгал, когда сказал «Я тебя не любил»? Я не могла понять этого мужа с лицом Януса, который одновременно лгал и говорил правду. Раздраженная и расстроенная, я крикнула отсутствующему Гамлету: «Ты действительно мошенник, если так оскорбил меня своей ложью и обещаниями! Ты не стоишь моей любви!»
        Но по мере того, как эта сцена снова и снова повторялась в моем воображении, горечь моя уходила. Я вообразила, будто слышу в его словах нечто иное, кроме отчаяния и гнева.
        «Уходи в монастырь! Уходи! Прощай!»
        Может быть, Гамлет почему-то умолял меня покинуть королевский двор Дании? Если это так, то почему? Вероятно, он не хотел, чтобы я увидела его месть и ее ужасные последствия. Тогда он посылал меня в монастырь ради моей безопасности, а не для того, чтобы скрыть мой позор? На мои вопросы не находилось ответов, и мысли продолжали мучить меня до тех пор, пока я не испугалась, что безумие начинает поражать мой мозг.
        К третьей ночи я больше не могла выносить одиночества. Я должна была увидеться с Гамлетом и поговорить с ним. Я надела свое лучшее платье и корсаж с высоким воротником, не смея показаться нескромной. Причесала волосы и убрала их под шелковую шапочку, расшитую цветами. Я присоединилась к дамам Гертруды, которые собирались в аркаде, чтобы идти в парадный зал на вечернее представление. Они смеялись и болтали, предвкушая удовольствия этого вечера, а я оставалась угрюмой и молчаливой.
        Кристиана выглядела оживленной и взволнованной. Ее щеки пылали, а грудь выпирала из тугого корсажа. На шее у нее сверкал зеленый драгоценный камень, под цвет ее глаз. Несмотря на ее недавний позор, Розенкранц снова начал ухаживать за ней. Иногда она оказывала предпочтение Гильденстерну, чтобы вызвать его ревность, а иногда все трое становились лучшими друзьями.
        - Я слышала, что лорд Гамлет сегодня вечером устраивает очень интересное представление,  - шепнула мне Кристиана, прикрывая ладонью губы.
        - Я ничего об этом не знаю,  - ответила я.
        - Но ты, конечно, знаешь, что делает принца таким безумным и несдержанным в последнее время. Некоторые говорят, что виной тому безвременная кончина его отца, а другие винят поспешное замужество матери.
        - Горе на время способно повлиять на рассудок, это естественно,  - ровным тоном ответила я. Я не хотела больше обсуждать это, так как подозревала, что она хочет меня подловить.
        - А еще говорят…  - Кристиана умолкла, и подождала, пока я подниму на нее глаза. Дошли ли до нее слухи о нашей женитьбе? Затем Кристиана выпустила стрелу из своего лука, и она оказалась острее, чем я ожидала.
        - Говорят, что принц одержим любовью к женщине, которая его недостойна.
        Мое сердце громко стучало, но я не дрогнула.
        - И я слышала, что она ему изменяет, и это сводит его с ума,  - продолжила она, всматриваясь в мое лицо, чтобы найти подтверждение, что ее выстрел попал в цель.
        Я наверняка выдала свою тревогу, хотя изо всех сил старалась ее скрыть. Так как я не давала Гамлету никакого повода считать, будто я его обманываю, кто-то, должно быть, нарочно распустил слух, который заставил принца усомниться во мне. Я подозревала, что это сделали его фальшивые друзья  - Розенкранц и Гильденстерн, которых подговорила Кристиана, мой враг. Я почувствовала, как кровь отлила от лица, и испугалась, что сейчас потеряю сознание.
        - Офелия, ты бледна, как луна,  - сказала Кристиана, хватая меня за руку.  - Присядь на эту скамью.
        Я оттолкнула ее, и она пожала плечами и поспешила в парадный зал, обогнав меня. Теперь во мне бушевал гнев, который вернул мне силы. Я ненавидела Кристиану и ее прихвостней-шпионов, и злилась на Гамлета за то, что он поверил в их лживые сплетни. Сегодня вечером я встречусь с ним и потребую ответа: с кем, по его мнению, я ему изменила, и когда. Я поклялась, входя в парадный зал, что выясню, почему любовь Гамлета превратилась в ненависть.
        Глава 22
        Вдоль всего огромного зала Эльсинора горели факелы, закрепленные на стенах. В дальнем конце зала была устроена сцена, обрамленная занавесами. Придворные дамы в самых нарядных платьях и кавалеры, держащие в руках полные до краев кубки с вином, занимали лучшие места на скамьях, стульях и подушках. Некоторые уже опьянели, и пышные бюсты женщин притягивали к себе жадные взоры влюбленных, а иногда и их несдержанные руки. В центре зала Гертруду и Клавдия ждал помост с резными креслами. Некоторые министры стояли рядом с ним, пререкаясь с мрачным видом, но моего отца среди них не было. Стражники застыли на своих постах, неподвижные, как статуи, а богато одетые дворяне и их дамы толпились вокруг них. Я видела, как один из стражников покинул свое место и увлек одну из служанок в темный угол. Если она и сопротивлялась, то ее крика никто не услышал.
        Представшая передо мной картина должна была изображать великолепие и веселье. Казалось, что вся любовь  - это только похоть, а вся правда  - лишь маска для лжи. Я вспомнила книгу по анатомии, принадлежащую Гамлету, где был нарисован скелет со снятой кожей, мрачное напоминание о грядущей смерти. Никогда больше меня не будет радовать это раскрашенное великолепие Эльсинора. Но что мне сейчас оставалось делать, кроме как играть в эту игру, делать вид, что я довольна? Я ходила в толпе, притворно улыбаясь и кивая направо и налево. Наткнувшись на какую-то неподвижную фигуру, я повернулась с раздражением, чтобы извиниться. Моя рука взлетела к горлу, и я подавила испуганный возглас, оказавшись лицом к лицу с Эдмундом. Он стоял, расставив ноги и подбоченясь, отчего казался очень большим. Мой взгляд привлекло его лицо с ужасного вида свежим шрамом, протянувшимся от макушки до подбородка. От Эдмунда несло кислым вином, луком и потом. Я отпрянула от него, как от раскаленного горшка. Но он меня уже узнал.
        - О, это шлюха принца,  - произнес Эдмунд тихо, с презрением.
        Даже страх не мог подавить ярость, которую пробудили во мне его слова.
        - Ты лжешь, ты, гнилая добыча стервятников!  - ответила я.
        В ответ грубиян лишь запрокинул голову и расхохотался, и шрам на его щеке стал багровым.
        Я поспешно отошла от него и уселась на табурет у стены, стараясь успокоиться. Оскорбление Эдмунда еще звучало в моих ушах, покрасневших от незаслуженной обиды. Потом я вспомнила, что при нем мой отец говорил Клавдию, будто Гамлет обезумел от любви ко мне. Этот тупица просто ревнует, решила я. Я выброшу его из головы.
        Потом до меня донесся звонкий смех Кристианы. Повернувшись на его звук, я увидела, как она здоровается с Розенкранцем, а тот кланяется, размахивая шляпой. Перо шляпы задело ее щеку, и она улыбнулась. Если смотреть издалека, Кристиана выглядела красивой, даже грациозной. Я припомнила ее ядовитые слова насчет любви Гамлета. Что ей известно о поступках принца?
        Словно почувствовав мой взгляд, Кристиана подняла глаза, и наши взгляды встретились. Она нахмурилась, и я отвела глаза. Я передвинула свой табурет в тень, чтобы наблюдать за другими и оставаться незамеченной. Но Кристиана удивила меня, она внезапно бесшумно подошла ко мне сбоку. И заговорила тихим, настойчивым голосом.
        - Послушай, Офелия, если дорожишь своей жизнью. Розенкранц сейчас пользуется особой милостью у короля. Он говорит, что Клавдий опасается заговора против себя и подозревает Гамлета. Я бы ни за что не стала дружить с принцем.
        Не успела я поймать взгляд Кристианы, как она уже ускользнула. Я не знала, верить ли этой новости, учитывая ее источник. Может быть, она меня испытывала, искала подтверждение тому, что я в сговоре с Гамлетом? Так и было, до тех пор, пока Гамлет не отверг меня. «Уходи в монастырь! Уходи!» Его настойчивый приказ снова зазвучал в моей голове. Дания стала опасным местом, где похоть привела к убийству и тирании и породила новую месть. Возможно, Гамлет хотел заставить меня покинуть это порочное место, чтобы меня не развратили. Но зачем обрекать меня на жизнь холодного, насильственного целомудрия за стенами монастыря? Я на это не согласилась бы!
        Пока я думала о том, как плохо справилась бы с ролью монахини, в зал вошел Гамлет. Он был одет в черные рейтузы и камзол из черного бархата по последней моде, в прорезях на груди и рукавах виднелась ярко-красная ткань подкладки. Его рука сжимала плечо Горацио, который слегка сгорбился, слушая его. Он что-то настойчиво говорил своему другу, затем рассмеялся, хлопнул его по спине, и они разошлись в разные стороны. Гамлет начал совещаться с актерами, а Горацио подошел ко мне. Все-таки, я не очень хорошо спряталась.
        - Как поживает миледи Офелия? Я… мы… нам вас недоставало в эти две ночи,  - сказал он, кланяясь. Он говорил так, будто ничего не знал о моем горе и о том, как плохо со мной обошлись.
        Я заморгала, сдерживая слезы.
        - Я  - самая печальная из жен, Горацио, потому что мой муж меня не любит.  - Я осмелилась говорить откровенно с единственным человеком, который знал о нашем тайном браке.
        - О чем вы говорите? Я знаю, что он вас любит,  - ответил потрясенный Горацио.
        Я оглянулась вокруг. Несмотря на множество людей, никто не обращал на нас внимания. Я излила свое горе Горацио, подобно тому, как морские волны бьются о прочную дамбу.
        - За те десять дней, которые прошли после прерванной брачной ночи, мое супружеское счастье превратилось в горе. Теперь Гамлет сомневается в моей добродетели, но у него нет для этого причин.
        Румянец разлился по лицу Горацио, так как мои откровения о горестях замужества его смутили. Но я очень хотела понять причины холодности Гамлета, и видела в Горацио свою последнюю надежду.
        - Я знаю, что причин нет,  - заверил он меня.
        Небольшое утешение от скромного Горацио, подумала я.
        - Горацио, ты знаешь его мысли, если их вообще кто-то знает. Что скажешь об этом призраке? Ты в него веришь?
        - Я его видел, но он не говорил со мной. Это было ужасное зрелище.
        - Но он был настоящий?  - настаивала я.
        - Не в телесном воплощении, к нему нельзя было прикоснуться, как к вам или ко мне,  - ответил он.
        - Горацио, ты говоришь, как философ, который допускает двоякое толкование правды и лжи,  - с нетерпением возразила я.  - Скажу тебе правду, я сомневаюсь в этом призраке. Но это видение свело Гамлета с ума. Я больше его не узнаю.
        Горацио помолчал, борясь с природной сдержанностью, потом ответил.
        - Действительно, он не владеет собой, и не хочет прислушаться к моим советам,  - признался он.  - Я опасаюсь за него.
        Взрыв аплодисментов заставил нас посмотреть в сторону сцены. Я затаила дыхание, увидев, как один из актеров жонглирует апельсинами, балансируя на перевернутом стуле. Затем внезапно затрубили фанфары, и он спрыгнул на пол и низко поклонился, так как Гертруда и Клавдий рука об руку спустились по парадной лестнице в парадный зал. Мы стояли, пока король и королева усаживались на возвышении. Раздались слабые аплодисменты и несколько приветственных возгласов, но Клавдий нахмурился и не обратил на них внимания. Он сел, крепко вцепившись в подлокотники своего огромного кресла. Я подумала, что предостережение Кристианы могло быть правдой.
        Я увидела, как Гертруда протянула руку к сыну, приглашая его сесть рядом с ней. Он несколько мгновений смотрел на нее, потом покачал головой и отвернулся. Глядя через плечо на мать, принц медленно пересек зал, направляясь в мою сторону. Я увидела, как ее улыбка погасла, и ахнула, видя, как он ее обидел.
        Когда Гамлет подошел ко мне, Горацио ушел, сказав мне:
        - Клянусь, Офелия, я остаюсь вашим преданным слугой.  - Его добрый взгляд ненадолго утешил меня.
        Теперь Гамлет опустился рядом со мной на колени, подобный туго взведенной пружине. Его глаза ярко блестели, отражая пламя факелов, щеки раскраснелись. Принц схватил меня за руки, и от этого по моему телу пробежала искра, и тоска по нему наполнила меня слабостью. Но я твердо решила оставаться равнодушной, пока не узнаю о его чувствах ко мне. Больше всего мне хотелось, чтобы Гамлет попросил прощения за свою жестокость.
        - Леди, можно мне прилечь к вам на колени?  - Он приподнял брови, чтобы придать особое значение своему вопросу.
        Эта нахальная просьба была плохим приветствием.
        - Нет, милорд, здесь неподходящее для этого место,  - резко ответила я.
        - Я просто хотел спросить, можно положить голову вам на колени?  - поправился принц, притворяясь мальчишески наивным. Неужели Гамлет хочет продолжать нашу игру? Как мне понять его переменчивые мысли?
        - Да, милорд,  - ответила я, потому что эта просьба соответствовала его роли молящего о милости влюбленного. Я позволила Гамлету прислониться ко мне, уверенная, что за этим последует просьба о прощении. Но вместо нее принц отпустил непристойную шуточку насчет того, как это прекрасно  - лежать меж ног девицы. Его взгляд устремился на то место, о котором он говорил, и я столкнула его голову с коленей и отвернулась.
        - Я верна и честна. И я уже не девица, а ваша почтенная жена,  - сказала я.
        Мои возмущенные слова не получили ответа. Их заглушили аплодисменты, которыми зрители приветствовали актеров, появившихся из-за занавеса. Вот-вот должна была начаться пьеса Гамлета. Факелы погасили, кроме тех, которые освещали сцену, и зал погрузился в темноту. Я надеялась, что пьеса отвлечет меня от странного поведения мужа, но в ней не было ничего отвлекающего и приятного. Монологи оказались длинными и скучными, и я то и дело отвлекалась.
        «Эта пьеса  - именно то, что надо»,  - сказал тогда Гамлет. Поэтому я старалась вслушиваться в скучные монологи. Актер, играющий короля, оплакивал свою неминуемую гибель. Его королева, которую играл мальчик, говорящий тонким голосом, клялась никогда снова не выходить замуж, а король сомневался в твердости ее намерений. Действие пьесы очень напоминало недавние события в Эльсиноре, но я не могла разгадать ее цель. Зачем Гамлет поставил сцены, которые бередят еще свежую память о смерти его отца и о повторном замужестве матери? Я украдкой бросила взгляд на сидящих на возвышении, но в тусклом свете не могла разглядеть выражения лиц Клавдия и Гертруды.
        Подобно грубому простолюдину, глазеющему на представление на деревенской лужайке, Гамлет громко комментировал ход пьесы.
        - Как вы остры,  - заметила я, поднимая руку, чтобы заставить его умолкнуть. В ответ Гамлет взял мою ладонь и поднес ее к низу своего живота.
        - Так помоги притупить меня,  - шепнул он.
        Я вырвала руку. Во мне нарастали обида и гнев. Неужели он относится ко мне легкомысленно, как к шлюхе, если может так грубо говорить со мной? Внезапная мысль поразила меня, как удар в живот, и я задохнулась.
        «Неужели Гамлет мне изменил?»
        Страх и сомнение терзали меня. Но одновременно я осмелела. Я не могла позволить Гамлету переложить на меня бремя его греха. Я задам ему его собственный вопрос: «Ты честен?» и посмотрю, что он ответит.
        Я смотрела пьесу и ждала подходящего момента, чтобы заговорить. Возбуждение Гамлета возросло, когда злодей в черных одеждах, крадучись, вышел из-за кулис, держа в руках флакон, и стал восхвалять содержащийся в нем сильнодействующий яд. Я увидела, как злодей на сцене влил зелье в ухо спящего короля, и услышала, как все вокруг ахнули.
        - Смотри! Теперь ты увидишь, как убийца добивается любви жены короля,  - с горечью произнес Гамлет.
        Тут я поняла, что Гамлет считает, будто всякий мужчина обречен на предательство женщины, которую он любит. Я заставлю его понять несправедливость этой мысли, и я узнаю, изменил ли он мне. Я схватила мужа за руку, и когда он вопросительно посмотрел на меня, твердо спросила у него:
        - Гамлет, муж мой, ответь мне. Ты мне верен?
        В это мгновение Клавдий вскочил со своего места и крикнул сдавленным от страха голосом:
        - Огня мне, огня! Прочь!
        Я не получила ответа на свой вопрос, так как Гамлет оттолкнул мою руку и вскочил на ноги. Стражники обнажили мечи и окружили короля. Его слуги прибежали с зажженными факелами. Придворные дамы и кавалеры расступились, и король выбежал из зала в сопровождении Гертруды. Актеры спрятались за занавесом. Они понимали, что гнев короля может сулить им смерть.
        Наверное, я тоже сильно побледнела, так как увидела рядом с собой Горацио, который поддерживал меня под руку.
        - Ты видел, Горацио,  - с восторгом воскликнул Гамлет.  - Вина моего дяди теперь очевидна. Призрак говорил правду!
        - Я это заметил,  - ответил Горацио.  - Веди себя сдержаннее.  - Он схватил Гамлета за камзол, но Гамлет вырвался и захлопал в ладоши, требуя музыку. Актеры бросились к своим инструментам и неуверенно заиграли, а Гамлет бегал по залу среди зрителей и предпринимал маниакальные попытки вернуть им праздничное настроение.
        - Он лишился разума, им овладел демон его отца,  - в изумлении произнесла я.
        - Он говорит, что в его безумии есть здравый смысл,  - ответил Горацио, но в его голосе звучало сомнение.
        - Было настоящим безумием заставлять актеров разыграть сцену убийства его отца в присутствии самого Клавдия. Что это за месть?  - прошептала я, не в силах скрыть глубокое отчаяние.
        - Насилие противно его натуре, он добр и склонен к размышлениям,  - произнес Горацио мне в самое ухо.  - Он хочет отомстить, но все же противится мести.
        Пока мы с Горацио беседовали, как близкие друзья, новый страх проник в мои мысли. В эту ночь Гамлет выдал, посредством этой пьесы, что ему известно о преступлении Клавдия. Кристиана предупредила меня насчет гнева короля и его подозрений. А Клавдий повел себя, как человек, опасающийся за свою жизнь. Он знает о моих близких отношениях с Гамлетом. А если король заподозрит, что Гамлет рассказал о преступлении короля Горацио и мне?
        Я встретилась взглядом с Горацио и поняла, что его мысли текут в том же направлении. Он сейчас же отстранился от меня и вытянул руку, чтобы не дать мне заговорить.
        - Игра Гамлета подвергает нас смертельной опасности,  - сказал он.  - Вы не должны показывать, что вы мой друг, сделайте вид, что мы не знакомы. Поэтому  - уходите.
        Глава 23
        После того, как пьеса Гамлета была прервана и зрители разошлись, встревоженные и перешептывающиеся, вечер стал еще более неприятным. Сырой ветер разносил туман по всем залам и палатам замка, свистел в крепостных стенах, его стоны напоминали далекие вопли. Факелы мигали и гасли, пока темнота не воцарилась и внутри Эльсинора, и за его стенами.
        Сон долго ускользал от меня. В конце концов, я поднялась с постели, чтобы приготовить себе успокоительное питье. Я прошла по галерее королевы, где висели темные, безмолвные гобелены, рассказывающие без слов свои истории. Пройдя галерею, я вышла на лестницу в башне, которая вела в аптеку. У меня возникло ощущение, что там таится какое-то зло, и по коже забегали мурашки, словно ко мне прикасались злобные духи. На верхней площадке лестницы я замерла. Ко мне приближалась темная фигура в черном. По походке я узнала отца.
        Держа в одной руке свечу, он пытался другой наощупь вставить ключ в замочную скважину, потом открыл дверь, ведущую в покои короля. Этой дверью пользовались Клавдий, а до него король Гамлет, чтобы тайно входить в покои Гертруды и покидать их. Мой отец не запер за собой дверь, я проскользнула в нее и следом за ним прошла бесшумными шагами через туалетную комнату в спальню. Широкая королевская кровать с откинутыми занавесями, похожими на крылья гигантской птицы, которая собирается схватить добычу, была пуста. Несомненно, Клавдий надежно укрылся в безопасной, ярко освещенной комнате, под охраной своих стражников.
        Мне очень хотелось знать, какое дело привело сюда моего отца. Он поднял свечу, тени от ее пламени дрожали, потому что рука его тряслась. Другим ключом Полоний отпер дверцу высокого шкафчика возле кровати короля. Я подкралась ближе и спряталась за занавесом кровати. Казалось, отец что-то ищет. Свет играл на содержимом шкафчика, в нем хранились книги и ящички, камни, резные статуэтки и другие редкости. Потом я увидела в углу на верхней полке маленький стеклянный флакон, лежащий на боку. На этикетке был изображен череп, остатки красного воска окружали вскрытую пробку. Ее размер, форма и прочие мелкие детали напоминали те флаконы с ядом, которые я раньше видела в шкафу у Мектильды. Я вспомнила слова Элноры, сказанные тогда: «Отвернись, чтобы не искушать зло». Должна ли я отвернуться и забыть это зрелище? Или выйти и удовлетворить свое любопытство? «Нет, отвернись от зла!»
        Должно быть, я произнесла это вслух, так как отец резко обернулся и упал на открытый шкафчик. Со стуком повалились книги, и коробки с треском попадали вокруг него.
        - Чей это дух? Кто идет?  - спросил он дрожащим голосом.
        Выпустив из рук занавес, и быстро выйдя из тени на слабый свет свечи, я протянула руку к флакону. Прикоснулась к нему кончиками пальцев. Привстала на цыпочки и сомкнула вокруг него ладонь. И повернулась к отцу, лицо которого выражало тревогу и недоумение.
        - Ты это ищешь?  - спросила я, раскрывая ладонь.
        - Отдай его мне, детка! Его нужно уничтожить.
        - Нет, я должна отдать его Гамлету, так как он служит доказательством, что призрак сказал правду.  - Я подняла флакон к мигающему огоньку свечи и увидела, что он наполовину пуст.
        - Что за чепуху ты говоришь?
        - Не чепуху, а правду. Клавдий убийца.
        Отец схватил меня за запястье, флакон выпал из моей руки и исчез в темноте.
        - Нет!  - воскликнула я, падая на колени и тщетно шаря по полу в поисках флакона.
        Тут дальняя дверь комнаты распахнулась, и в комнату шагнул один из стражников, с кубком эля в руке и с мечом у пояса. Несмотря на темноту, я узнала его, и когда свет лампы у него за спиной осветил безобразный шрам на щеке, я убедилась, что это действительно Эдмунд.
        - Кто там? Назовите себя!  - крикнул он пьяным голосом.
        - Беги, дитя, спасайся быстрее!  - прошептал отец, накрывая меня плащом.
        - Это Полоний? А кто убегает? Стой!  - прорычал Эдмунд и, пошатываясь, двинулся вперед.
        Отцу не нужно было меня подгонять, я и сама бросилась бежать со всех ног, так быстро, как только можно было бежать в темноте. На бегу я увидела отца, который широко раскинул руки, чтобы преградить дорогу Эдмунду, одновременно многословно уверяя его, что он выполняет распоряжение короля.
        Не знаю, правду ли он сказал. Я так и не узнала, что стало с флаконом, с этим доказательством злодеяний Клавдия, и я больше никогда не видела отца.
        Глава 24
        На следующее утро, в серый предрассветный час, мне приснился шумный, тревожный сон. Я открыла глаза и услышала рыдания и стук в дверь моей спальни. Ко мне ворвалась Элнора и крепко обняла меня.
        - Нет, нет. Бедное дитя, она не должна этого слышать!  - бормотала она, зажимая мне уши. Я стряхнула сон, и вырвалась из могучих объятий Элноры.
        - Что случилось? Скажите мне!  - потребовала я, борясь с нарастающим страхом, что Гамлет умер, убитый Клавдием.
        Растрепанная Гертруда появилась в дверях, ломая руки и рыдая, а Кристиана старалась ее утешить. При виде Гертруды мои опасения превратились в уверенность.
        - Что-то ужасное случилось с принцем Гамлетом!  - быстро воскликнула я, позабыв о всякой сдержанности.
        - Я должна сама с ней поговорить. Это было трагическое недоразумение!  - воскликнула Гертруда, отталкивая в сторону Кристиану.  - Гамлет пронзил шпагой шпалеру в моей комнате, заподозрив, что за ней прячется шпион. Увы, это был твой отец, и теперь, о! Теперь он мертв!
        Все еще не окончательно проснувшись, я подумала, что это игра, шутка Гамлета.
        - Мой отец? Мертв? Это правда?  - тупо переспросила я, ничего не понимая.
        - Гамлет лишь хотел меня защитить. Мой дорогой сын. Пожалей безумца! Бедная Офелия, прости его и прости меня!
        С громкими рыданиями Гертруда упала передо мной на пол. Это была ужасная сцена, напоминающая постановку какой-то трагедии. Королева Дании лежала у моих ног и умоляла меня. Гамлет, мой муж, убил Полония, моего отца. Он по ошибке отомстил не тому человеку? Неужели весь естественный порядок перевернулся вверх дном? Я отпрянула в объятия Элноры, дрожа от этой ужасной новости, не в состоянии говорить. Обессилев от таких сильных чувств, Гертруда позволила Кристиане увести себя.
        Я так и не увидела тела отца. Клавдий организовал быстрые и тайные похороны, и мне о них не сообщили. Лаэрт тоже на них не присутствовал, так как находился за границей. Я рыдала и осыпала короля проклятиями, когда узнала, что мой отец уже лежит в холодной земле. Элнора старалась успокоить меня, говорила, что винить надо не короля, а Гамлета, но я рыдала еще сильнее. Поэтому она приготовила напиток из овсяной воды, сока латука и семян мака, и напоила им меня, пообещав, что он принесет сон и забвение. Но ничто не могло заставить меня забыть ужасную правду, что мой отец погиб от руки моего мужа. Мне снились кошмарные сны, полные призраков, похожих на моего отца. Иногда меня посещала сама Смерть, и я набрасывалась на нее с кулаками и умоляла уйти, от чего просыпалась. Я чувствовала на себе обнимающие меня руки Элноры, и хотя я, наверное, оставляла синяки на ее теле, пока металась во сне, она не жаловалась.
        Несмотря на то, что мне досталось мало любви от отца, на меня постоянно накатывали волны горя, которые лишали меня сил. Чувство вины смешивалось с отчаянием, когда я вспоминала о том, как убежала в темноту, пока он преградил путь стражнику Клавдия, защищая меня. Я спрашивала себя, не ошибалась ли я, недооценивая его любовь. Потом я сердилась на него из-за того, что он подверг себя опасности. Зачем он прятался в покоях королевы и шпионил за ней и Гамлетом? Неужели его честолюбие не знало границ? Как и при жизни, мой отец после смерти оставался для меня загадкой.
        И еще я отчаивалась потому, что Гамлет не пришел ко мне. Его удерживали страх и стыд, я была уверена. Я чувствовала себя так, будто живу одна в самой далекой на свете стране антиподов, где солнечный свет и тепло не могут разогнать холод и тьму.
        Однажды я услышала, как Кристиана и Элнора шепчутся за дверью моей комнаты, и подкралась к ним, чтобы подслушать.
        - Говорят, что Гамлет воскликнул «Я вижу крысу!» перед тем, как проткнул Полония насквозь своим мечом,  - сказала Элнора.  - Крысы в Эльсиноре не такие большие! Принц наверняка сошел с ума.
        - А потом спрятал его труп, еще теплый и окровавленный? Он не хотел говорить Розенкранцу и Гилденстерну, где он, сказал только, что его едят черви,  - подхватила Кристиана с дрожью в голосе. Правдивы ли эти сплетни? Мне не хотелось верить, что Гамлет мог действовать настолько хладнокровно и жестоко. Я вернулась в постель, накрылась одеялом с головой и заплакала.
        В конце концов, я спросила Элнору:
        - Как вы думаете, принц Гамлет сожалеет о своем опрометчивом поступке? По крайней мере, он должен был выразить какое-то сочувствие к моей утрате.
        - За то, что он сделал, ему следует на коленях просить у тебя прощения,  - ответила она сурово, потом прибавила:  - Я не должна говорить такие вещи, так как он все-таки сын моей королевы.  - Элнора села рядом со мной и взяла меня за руку.  - Принц действительно пытался повидать тебя на следующий день после смерти твоего отца. Но ради твоей безопасности я его не впустила,  - сказала она.  - Когда он стал настаивать, я ему объяснила, что дверь заперта, а ключ есть только у короля. Да, это была ложь, но, несомненно, простительная.
        - Почему вы его не пустили ко мне? Ведь я бы услышала из его собственных уст, почему он убил отца!
        - Выслушай меня, Офелия. Когда я велела ему уйти, принц повел себя так отчаянно и безумно, что я пригрозила позвать стражу, сказала, что иначе сама его поколочу, если он попытается прикоснуться к тебе.
        Я вздохнула и уткнулась лицом в ладони. Я не могла винить Элнору за то, что она пыталась меня защитить. Кто мог догадаться, каковы намерения Гамлета? Просить у меня прощения, или причинить мне вред? Объявить о своей любви, или дать выход своей ненависти? Какое это теперь имеет значение?
        - Потом он прислал своего человека, Горацио, с посланием, которое он должен был вручить только тебе в собственные руки. Заподозрив его в дурных намерениях, я обошлась с ним точно так же.
        - Но Горацио безобиден, как ягненок, и очень уважаемый человек,  - заплакала я, полная сожалений. Он бы принес мне правдивые известия от Гамлета, но теперь я никогда их не узнаю.
        - Значит, ты неравнодушна к другу Гамлета! Может быть, он снова попытается встретиться с тобой,  - с надеждой улыбнулась Элнора. Но Горацио больше не приходил.
        И Гертруда меня не навещала. Как и ее сын, она хранила холодное молчание. У королевы в последнее время полно своих бед, и она не хочет разделить со мной мое горе, с обидой думала я. И все же, то, что Гертруда меня бросила, усилило мою горечь. Я даже скучала по брату, несмотря на то, что он был так груб со мной, когда мы расставались.
        Кристиана время от времени подменяла Элнору, приносила мне еду, которая казалась мне безвкусной. Миска сладкого инжира, который я обычно очень любила, издавала тошнотворный запах, от которого меня затошнило, и я ее оттолкнула. В самом деле, я еще никогда не чувствовала себя так странно.
        - Они не отравлены, если ты этого боишься,  - заверила меня Кристиана, сама поедая инжир.
        Я не возражала против присутствия Кристианы, потому что она, по крайней мере, старалась придержать свой язык, возможно, из уважения к моей потере. А я тоже была осторожна, не желая давать ей повод для сплетен. Но однажды она явилась в слезах, и ей не нужно было приглашение, чтобы поведать мне о своих неприятностях.
        - Гертруда в плохом настроении, так как они с Клавдием спорят из-за принца. Поэтому, чтобы развеселиться, она завела себе новую фаворитку, племянницу посла. И теперь она не позволяет мне прислуживать ей.
        Мне неприятности Кристианы казались мелкими, но я не хотела быть с ней резкой.
        - Для королей и королев мы  - как лютни,  - сказала я.  - Они играют на нас ради песен, которые им льстят, а когда им не нравится мелодия, они раздражаются и отбрасывают нас в сторону.
        Кристиана нахмурилась, глядя на меня, будто решала, не потеряла ли я рассудок.
        - Это такое сравнение, так мог бы написать поэт,  - устало произнесла я и махнула рукой. На следующий день она принесла мне известие, что Розенкранц и Гильденстерн покинули Эльсинор.
        - Они уехали, а куда  - это тайна,  - сказала Кристиана в своей обычной манере  - сообщать рядовую новость, как нечто важное.  - Они получили некое секретное поручение от короля, и если хорошо его выполнят…  - она замолчала и подождала, когда я посмотрю на нее.  - Ее глаза горели от удовольствия.  - Розенкранцу разрешат жениться на мне!  - Кристиана заметила мое удивление.  - Это правда. Король пообещал, и королева тоже дала согласие.
        Я собиралась сказать, что Розенкранц и Гильденстерн  - просто марионетки, а не мужчины, но передумала. Пускай Кристиана радуется своему счастью.
        Потом пришла Элнора с известием о том, что Гамлет отплыл в Англию.
        - Куда?  - громко воскликнула я, ошеломленная мыслью о том, что он меня бросил.
        - Так приказал король. Вероятнее всего, это ради безопасности самого Гамлета.  - Она пристально посмотрела на меня.  - Чтобы его не обвинили в убийстве Полония.
        - В убийстве? Кто смеет называть его убийцей?  - в ужасе закричала я. Элнора зашикала и потянулась ко мне, словно желала меня утешить.  - А Горацио отправился вместе с ним?  - спросила я, притворяясь спокойной.
        - Нет; король пожелал отправить Гамлета одного,  - ответила она.
        Внезапный отъезд Гамлета был странной и неприятной новостью. Моя надежда на наше с ним примирение растаяла, и сожаления снова наполнили мою душу. Может быть, Гамлет забыл бы свою ненависть, даже взял бы меня с собой в Англию, если бы узнал о недавно зародившемся во мне подозрении. В последнее время у меня стали болеть груди и живот, а месячные так и не начались. Меня то и дело тошнило. Возможно, все эти недомогания вызваны горем. Но что, если я ношу ребенка Гамлета? Увы, теперь он никогда об этом не узнает! Полная сомнений и растерянная, я решила выбросить это смутное предположение из головы.
        - Будь благодарна!  - прервала Элнора мои раздумья.  - Хотя бедная мать Гамлета огорчена его отъездом, зато тебе теперь не нужно опасаться этого безумца.  - Она полагала меня ободрить и нахмурилась, увидев, как полились мои слезы.
        Я непрерывно размышляла о выборе времени для отъезда Гамлета и о том, что он означает. Если бы только мы поговорили после смерти моего отца, принц бы узнал, что я видела улику  - флакон с ядом,  - которая могла стать приговором Клавдию, совершиться справедливому возмездию, и тогда руки самого Гамлета не обагрились бы кровью. Я сомневалась, что Клавдий отослал Гамлета из страны просто для того, чтобы защитить его от суда по обвинению в смерти моего отца. Кто, кроме короля, мог обвинить Гамлета в преступлении? А Клавдий никогда бы не посмел устроить суд над сыном Гертруды. У него были более темные причины отослать принца прочь. Неужели он теперь лишит жизни моего супруга?
        Потом я размышляла о смерти отца, и все больше убеждалась, что тут имела место нечестная игра. Я не сомневалась, что целью меча Гамлета был Клавдий. Я полагала, что Клавдий послал отца шпионить за Гертрудой и ее сыном в спальне, зная, что несдержанный Гамлет будет надеяться, что сам король, а не мой бедный отец, спрячется там. Как мог верный Полоний отказаться выполнить приказ короля? Я вспомнила о его отчаянии после моего разговора с Гамлетом в зале у входа. Отец понимал, что перешел границы под влиянием своего честолюбия, когда обратил внимание Клавдия на безумие Гамлета, и вызвал подозрение короля. Отец опасался за себя и за меня. Был ли отец, когда он скорчился за шпалерой, еще одним невольным актером в спектакле, поставленном Клавдием? Подозревал ли он о своей судьбе? Был ли Гамлет так же актером в злонамеренном заговоре Клавдия, которому навязали роль злодея на сцене в комнате его матери?
        Я покачала головой, мне не хотелось верить в возможность таких махинаций. Неужели мои мысли такие же дикие, как фантазии о мести, внушенные призраком? Зачем королю желать смерти моего глупого и ничего не значащего отца?
        Я понимала, что ответ заключается в обнаруженном флаконе с ядом. Узнав о нем, мой отец оказался в опасности. Нашел ли он эту улику злодеяния самостоятельно, или его послал Клавдий, чтобы уничтожить доказательство грязного убийства? С горечью я думала о том, что правда, которую я хотела найти, умерла вместе с ним, а единственный человек, способный теперь пролить свет на все это, Гамлет, сам был загадкой. Я плакала, вспоминая, как он с презрением отверг меня и оскорбил мою любовь, и упрекала себя за то, что доверяла ему. Горечь наполняла меня при мысли об опрометчивом поступке принца, о том, что он наугад нанес удар сквозь занавес в надежде, что за ним скрывается король. Я стучала кулаками по кровати в бессильной ярости, потому что не могла понять поведения Гамлета.
        Израсходовав всю ярость, я задумалась о своем изменившемся положении при дворе. Судьба раньше благоволила ко мне и даже вознесла меня до положения супруги принца, а теперь повернула свое колесо, чтобы стереть меня в пыль. Я лишилась защиты отца. Гертруда уже не питала ко мне благосклонности. Лаэрт где-то далеко, наверное, он ничего не знает о смерти отца. А мой муж бросил меня, оставил в состоянии неуверенности и в горе. Я одна на свете.
        В ту ночь я спала беспокойно, не в силах отделить сон от яви. Мне мерещился голос отца, его предсмертные крики. В моем воображении вереница призрачных фигур проносилась по коридорам Эльсинора, за ними следовала фигура Клавдия, упорно следующего по пути задуманного им зла. Я услышала, как приближающиеся шаги замерли возле моей двери. Железный засов задребезжал, петли заскрипели. Я вскочила с криком, навалилась на дверь изнутри, и тяжелые шаги удалились.
        Когда я открыла дверь, в коридоре было темно, и он казался пустым, но знакомый кислый запах лука и эля висел в воздухе. Мне нанес визит пьяный Эдмунд. Но почему? Неужели его старая обида теперь превратилась в ревнивую страсть, которую он хочет удовлетворить? Или Клавдий послал его, чтобы причинить мне вред? Несомненно, Эдмунд видел, как я убегала из королевских покоев в ту ночь, когда был убит мой отец. Он мог рассказать об этом Клавдию, который узнал, что я была там, когда мой отец нашел флакон с ядом. Или Эдмунд думает, что теперь флакон у меня?
        Я понимала, что мне грозит большая опасность. Одновременно дрожа и обливаясь потом, я пыталась совладать с безумным страхом, захлестнувшим меня. Я жалела, что осталась одна, без помощи отца или мужа. Я хотела бежать, но не знала, куда идти. Я желала бы быть кем угодно, кроме Офелии, жертвы невезения и зла.
        Глава 25
        Я однажды видела, как загнанная самка оленя вбежала с открытого поля в тенистую беседку в поисках укрытия, как она, тяжело дыша, пряталась среди колючего кустарника, который, как она надеялась, скроет ее от глаз охотников. Я понимала, что должна спрятаться, как она, и обмануть охотника. Я стала искать в своем сундуке одежду, которая меня скроет. Вытащила юбки, корсажи и шапочки, позолоченный молитвенник и треснувшее зеркало, подаренное мне Гертрудой. Там еще лежал плащ отца, который он набросил на меня в ту ночь, когда его убили. В него я завернула миниатюрный портрет матери и амулет с лицом Януса, подаренный мне Гамлетом в ту ночь, когда мы встретились в лабиринте. Это все, что осталось мне от моего мужа. И, наконец, на дне сундука лежало две книги, которые я спасла от уничтожения королевой, и моя книга о лечебных травах. Скудные же у меня пожитки.
        Я взяла треснувшее зеркало и посмотрела на свое искаженное изображение. И едва узнала себя. Мое лицо вытянулось, темные тени легли под глазами. Волосы были тусклые, немытые и спутанные. Я понюхала свою кожу и одежду и сморщила нос. От меня пахло как от существа, которому не пристало находиться в обществе мужчин. «Что со мной случилось?»  - удивилась я с растущей тревогой. Я уронила зеркало, и оно разбилось на две половинки. «Я уже не похожа сама на себя. Кто я?»  - спросил с отчаянием мой внутренний голос.
        Я достала деревенское платье, в котором была во время нашего с Гамлетом бракосочетания, но отложила его в сторону. Я никогда больше не надену его! Вместо него я взяла свою лучшую юбку, вышитую по подолу затейливым золотым узором. Мне больше не понадобится такой пышный наряд. В моей голове начал созревать план. С некоторым усилием, действуя руками и зубами, я порвала богатую юбку, превратила ее в лохмотья. Потом надела эту загубленную одежду и корсаж, и взяла корзинку из ивовых прутьев. Я проверю, удастся ли мне выскользнуть из Эльсинора, переодевшись бедной женщиной, простой сборщицей лекарственных трав. Сбросив туфли, я вышла из своей комнаты.
        Увидев меня, Кристиана закричала:
        - Посмотрите, что она сделала со своей лучшей юбкой! Она, несомненно, сошла с ума!
        Ее реакция поразила меня. «Неужели я сумасшедшая?»  - подумала я.
        - У меня есть для этого все причины,  - сказала я, проходя мимо нее.
        Элнора встала, посмотрела на меня и ахнула.
        - Куда это ты собралась, Офелия?
        - Дания больна,  - ответила я.  - Давайте найдем лекарство.
        Они меня не задерживали, когда я спустилась по лестнице и вышла из замка, но следовали за мной в отдалении.
        В воздухе конца сентября лишь чувствовался намек на приближающиеся холода. Я прошла по дороге, ведущей в деревню, и задержалась на краю поля, наполняя корзинку травами и цветами. Я наблюдала, как мужчины вязали пшеницу в снопы, а женщины, согнувшись, собирали оставшиеся на полях колоски. Слышался только звук серпов, возгласы мужчин и крики птиц, дерущихся из-за зерен. Меня охватило памятное с детства смутное удовольствие от того, что я нахожусь под открытым небом в такой прекрасный день, хоть это удовольствие было омрачено недавним страданием.
        Я шла медленно, без определенной цели. Я заметила, что Элнора идет с трудом, она тяжело опиралась на Кристиану, которая умоляла ее вернуться в замок. Я уже много дней не втирала мазь в ее суставы, и почувствовала укол вины. Вспомнив, как Кристиану ужаснул мой вид, я подумала, что облик сумасшедшей может оказать мне хорошую услугу. Поэтому я то и дело принималась танцевать, разговаривала сама с собой и смеялась без причины. Я делала вид, будто не вижу, что они за мной наблюдают. Я надеялась, что они подумают, будто я от горя помешалась.
        Через некоторое время я заметила, что иду уже без спутниц. Почувствовав укол страха из-за того, что осталась одна, я поспешно вернулась в замок по главной дороге, где было много людей. Низкое вечернее солнце жгло меня своими лучами. Я умирала от жажды, как увядшие цветы в моей корзинке. Мои ступни покрылись синяками и многочисленными кровоточащими порезами. Сухая трава в полях расцарапала мои ноги. Эта боль доставляла мне извращенное удовольствие, так как она отвлекала меня от моих несчастий.
        Но в ту ночь я позволила Элноре втереть сок фиалок и анютиных глазок в мои воспаленные раны, чтобы унять боль. Я безвольно лежала и наслаждалась прикосновением ее пальцев, позволяла заботиться о себе. Элнора суетилась надо мной, приговаривая:
        - Офелия, я боюсь, что у тебя перегрелся мозг, а испарения сделали тебя больной. Ты меня узнаешь?
        - Узнаю; вы  - дорогое создание, похожее на мать. Но я не узнаю себя.
        На следующий день я приготовилась снова выйти из замка. Я хотела, чтобы меня видели, хотела определить границы своей тюрьмы. Более того, я не чувствовала себя в безопасности в своей комнате в Эльсиноре, в полном одиночестве.
        - Мы должны опять идти за ней?  - услышала я жалобный голос Кристианы, она задала этот вопрос Элноре.
        - Нет, бедняжка не представляет опасности для себя и других. И я боюсь, мои ноги сегодня не будут меня держать. Пусть идет. Возможно, природа поможет вылечить ее горе,  - печально ответила Элнора.
        По настоянию Элноры я надела шапочку, чтобы голову не напекло солнце, и прикрыла плечи большим платком. Я также надела туфли, чтобы защитить израненные ступни. Я не сошла с ума, потому что у меня хватало здравого смысла позаботиться о себе. Я носила в корзинке хлеб. Избегая пустынных тропинок, я собирала ягоды и потихоньку их ела, чтобы желудок не взбунтовался. Моя одежда цеплялась за колючие кусты, а мои ноги поднимали пыль, которая оседала на мне и с каждым вдохом сушила мне горло. В моей голове проплывали меланхоличные мысли. «Что такое мужчина? Всего лишь пыль. Что такое женщина? Всего лишь глиняный сосуд, который легко разбить».
        Во второй половине дня я бродила по оживленному внешнему двору замка. Там я обнаружила, что могу быть на виду у всех, но оставаться невидимой. Я лениво подметала землю пучком тростника. Плела венки из душистых левкоев и увядающих диких роз и украшала себя ими. Мурлыкала песенки и бормотала что-то себе под нос, или делала вид, будто плачу. Я считала, что так ведет себя простая женщина, погруженная в свое горе. Я никогда не видела таких людей, потому что прежде, то ли из стыда, то ли от страха, не обращала внимания на безумцев и бедняков, живших среди нас. И на меня тоже никто не смотрел. Люди, идущие мимо, старались пройти как можно дальше от меня. Они бросали на меня быстрые и жалостливые взгляды, но никто со мной не заговаривал. Некоторые мальчишки швыряли в меня гнилые яблоки. Яблоки разбивались о камни и издавали запах сидра.
        Потом я увидела, как Клавдий вышел во двор вместе с некоторыми из своих советников и стражников. Я замерла в страхе, подобно самке оленя, учуявшей запах собак. Клавдий огляделся вокруг, подозрительно хмурясь, будто искал притаившегося убийцу. Я не смела даже поднять руку, чтобы надвинуть на лоб шапочку. Клавдий прошел так близко от меня, что я могла бы запустить ему в голову корзинку, но он не обратил на меня никакого внимания. У меня голова закружилась от облегчения, я почувствовала себя невидимкой. Я смело окликала стариков, похожих на моего отца, но они поспешно уходили от меня, крестясь на бегу, будто защищаясь от дурного глаза. Я чувствовала слабость, у меня кружилась голова, но есть мне не хотелось.
        Все молодые люди в модных камзолах и красивых рейтузах казались мне похожими на Гамлета. Они важно вышагивали, на ходу кланяясь дамам, и я вспомнила песню о неискренней любви:
        Молодец всего добьется,
        Если случай подвернется,
        То, клянусь, его вина.
        - Повалив меня в пшеницу,
        Обещал на мне жениться,  -
        Говорит она.
        Я поймала себя на том, что громко распеваю эту песенку, которая жужжала в моей голове, как попавшая в ловушку муха. Но на меня никто не обратил внимания. Но мелодия не исчезала, даже когда я попыталась взмахом руки отделаться от нее. Не сошла ли я с ума? Если да, как я смогла так ясно помнить слова? Я изменила голос и спела ответ мужчины:
        Если б не пришла ко мне в кровать,
        Я мог бы слово сдержать.
        Я почувствовала, что плачу настоящими слезами, а не притворными. Сожаление и раскаяние кипели во мне. Зачем я поверила Гамлету, его лживым обещаниям любви? Я была глупой девушкой, так говорил мой отец. Я вспомнила, как он однажды сказал: «Только глупец женится на девушке, которая легко согласилась лечь с ним в постель».
        - Ты ошибался, отец. Гамлет на мне женился… Значит, он был глупцом… Я покажу тебе глупца!
        Я поймала себя на том, что произнесла эти слова вслух, и какой-то мужчина остановился и прислушался к ним. Он был в плаще и держал узелок, как путешественник. Это был Горацио. Я поняла по выражению удивления и отчаяния на его лице, что он узнал меня. Он двинулся ко мне, но в этот момент большая группа людей прошла между нами. Среди них была Гертруда в сопровождении пожилого джентльмена и молодой дамы, которую я не знала. Меня сразу же разозлило то, что Гертруда благоденствует, тогда как я брошена и несчастна! Мне захотелось обвинить ее.
        - Где прежнее величие прекрасной Дании?  - громко крикнула я. Королева остановилась, будто подчиняясь моему зову, дама и джентльмен остановились вместе с ней. Я храбро подошла ближе, но не посмотрела королеве в глаза. Я смотрела мимо нее, как однажды Гамлет смотрел мимо меня в пустое пространство.
        Гертруда отступила назад и взяла под руку джентльмена.
        - Я не стану говорить с ней,  - сказала она, отворачиваясь от меня.
        - Ее речь ничего не значит. Она  - безобидное создание,  - ободряюще произнес седовласый джентльмен. Молодая придворная дама продолжала с ужасом смотреть на меня. Может, это новая фаворитка, о которой говорила Кристиана?
        - Не бойтесь смотреть на меня, леди. С вами все будет хорошо,  - сказала я этой девушке. Несомненно, эти слова напугали ее еще больше, чем мой безумный вид.
        Тем временем Горацио вышел вперед и что-то тихо сказал на ухо Гертруде. Королева кивнула, и выражение ее лица немного смягчилось. Она поздоровалась со мной, хоть и после некоторого колебания.
        - Как поживаешь, Офелия?
        На это я ответила песней, чтобы напомнить ей о моем покойном отце:
        Он умер, леди, он ушел,
        Он умер, видит Бог.
        Зеленый мох  - его лицо
        И камни вместо ног.
        Я признаюсь, мне хотелось ее помучить. Выражение тревоги на лице королевы меня обрадовало. Когда Гертруда протянула мне руку, я отступила, чтобы избежать ее неуверенного прикосновения. Мне не стало жалко королеву, когда я увидела, как ее глаза затуманились слезами, и она пошла дальше.
        - Доброй ночи, милые дамы, доброй ночи! Подать мне карету!  - крикнула я, как будто была Гертрудой, и весь двор был в моем распоряжении. Как это было замечательно, с презрением относиться к самой королеве и не бояться последствий! Я отмахнулась от Горацио, который хотел заговорить со мной. Я решила, что мною никто не будет управлять, ни муж, ни отец, ни даже здравый смысл.
        Погруженная в свои мятежные мысли, я не знала, куда меня привели мои шаги, и оказалась в зале у входа в замок, где недавно меня отверг Гамлет. Прислонилась к колонне и камень охладил мою горящую щеку. Волна мятежного взрыва начала стихать.
        - Жалкое, жалкое утешение!  - рыдала я, снова ощутив все утраты. Звук шагов вывел меня из горестного забытья, и я испугалась. Передо мной промелькнуло покрытое шрамами лицо Эдмунда, и я вдруг насторожилась, как животное, почувствовавшее опасность. Но у меня не было оружия, только мои собственные руки и быстрые ноги. Надо сражаться или бежать? Не успела я сделать ни того, ни другого, как меня схватили сзади, и я вскрикнула. Твердая рука зажала мне рот, и я лишилась чувств.
        Глава 26
        Когда я открыла глаза, то обнаружила, что нахожусь в пыльной, нежилой комнате, которая оказалась большим платяным шкафом. Я сидела на груде старого белья, и меня поддерживала рука Горацио. Его лицо склонилось надо мной, он промокал мои щеки и лоб куском ткани. Я села и отстранилась от него, внезапно осознав свои грязные волосы, испачканные руки и рваную одежду.
        - Что со мной случилось?  - растерянно спросила я.
        - Простите меня,  - огорченно попросил Горацио.  - Мне жаль, что я вас напугал. Мне необходимо было вас удержать, потому что не хотелось начинать драку.  - Хоть он улыбался, улыбка не могла скрыть его беспокойства, о нем говорили морщины на его лбу.  - Вам не больно?
        Я покачала головой и улыбнулась, испытывая облегчение.
        - Я рада видеть тебя, Горацио. Я думала, что на меня напал мой враг.
        Горацио вопросительно взглянул на меня, но я была еще слишком слаба, чтобы объяснять ему угрожающие повадки Эдмунда.
        - Госпожа Офелия, я очень огорчен, что вы так изменились. Я уезжал, чтобы узнать новости о Гамлете, иначе я бы…  - Голос его замер.
        - Добрый Горацио,  - поспешно сказала я.  - Я не такая, какой выгляжу. Я притворяюсь безумной с определенной целью. Я могу принимать этот вид и избавляться от него, когда пожелаю.
        - Так говорил Гамлет, но его поступки заставили меня в этом усомниться.  - Он настороженно смотрел на меня.  - Что означает ваше безумие?
        - Ах, я доказываю распространенное мнение, что женщина слабее телом и умом, чем мужчина, и легко сходит с ума, когда ее настигает горе.
        - Ваш ум не слабее, чем у любого мужчины. Зачем доказывать то, что неправда?  - спросил Горацио.
        - Это полезная ложь. Ибо ты видишь, что я, бедное простодушное создание, не отличающееся умом, безвредна, и поэтому мне тоже ничего не грозит,  - объяснила я. Мне это казалось очевидным, но Горацио усомнился.
        - Судя по той сцене, свидетелем которой я только что стал, ваше безумие заставляет правителей Дании бояться вас.
        - Чего им бояться?  - пожала я плечами.  - Дания будет меня сторониться, и оставит меня в покое, этого я и хочу.
        Горацио не позволил мне победить в этом споре.
        - Пример Гамлета доказывает, что безумие, как магнит, притягивает к себе опасность!  - произнес он так громко, как только посмел в нашем тайном убежище.  - Вы себя обманываете. Вы не избежали опасности.
        Я начала видеть здравый смысл в словах Горацио, и это заставило меня на несколько секунд замолчать.
        - Тогда я покину Эльсинор, с его опасностями и обманами, и буду вести скромную жизнь,  - сказала я.  - Найду какую-нибудь незаметную деревню или домик в лесу.
        - Клавдий не оставит вас в покое,  - возразил Горацио, качая головой.  - Потому что вы  - жена Гамлета.
        - Он не знает, что мы женаты. Или знает?  - спросила я, внезапно испугавшись.
        - Я ничего не сказал. Но, может быть, Гамлет проговорился перед тем, как его отослали прочь. Мы видели, каким несдержанным его делает безумие. А у Клавдия повсюду шпионы.
        - Нет никаких доказательств нашего бракосочетания. Были произнесены слова. Вот и все. А слова уносит ветер,  - с горечью ответила я.
        - Все равно, вы  - угроза для Клавдия, и он вас найдет.
        - Ба! Он не узнал меня сегодня, хоть и прошел на расстоянии броска камня. Этот тиран не должен льстить себе, считая, что я отниму у него жизнь, потому что для меня она не стоит ни гроша,  - резко бросила я голосом, полным ненависти.
        - Мне тоже безразлична жизнь Клавдия, но я боюсь за вашу жизнь,  - сказал Горацио.
        - Посмотри на меня, я  - ничто,  - возразила я, внезапно меня опять охватило отчаяние.  - А раз я ничто, у меня ничего нельзя отнять.
        - Вы ошибаетесь, Офелия. Но я не настроен вести ученые споры.
        - Моего отца убили, как крысу. И моя жизнь тоже стоит не больше, чем жизнь этого грызуна.
        - Видит Бог, естественно, что вы оплакиваете отца, но не позволяйте горю лишить вас разума,  - умоляюще произнес Горацио и взял мою руку в свои.
        - Больше всего я горюю не о смерти отца, а о холодности мужа,  - заплакала я, не в силах сдержать слезы. Моим единственным, слабым утешением было пожатие руки Горацио.
        - Никто не видел, как я, тот личный ад, в котором оказался Гамлет, когда узнал, что нечаянно убил отца своей новобрачной,  - сказал Горацио, пристально глядя на меня.  - Я знаю, что он ходил к вам, чтобы вымолить прощение.
        Я вспомнила рассказ Элноры о том, с каким отчаянием рвался Гамлет в мою дверь.
        - Он приходил умолять меня только о прощении? Или о любви тоже?  - спросила я, во мне надежда боролась со страхом.
        - А вы бы дали ему и то, и другое?  - Горацио смотрел мне прямо в глаза. Я обязана была сказать ему правду, хотя и сама не хотела посмотреть ей в глаза.
        - Я могла бы простить человека, который по ошибке убил моего отца, но любить его, как супруга? Клянусь Богом, Горацио, я не знаю!  - воскликнула я, воздев руки к небу.  - Я уйду, и буду жить одна; исчезну и перестану быть женой Гамлета!  - Последние слова вырвались у меня вместе с рыданием, я вскочила на ноги, собираясь покинуть сцену.
        Горацио преградил мне путь и не позволил уйти.
        - Офелия, это было бы бессмысленно и опасно. Клавдий коварнее, чем вы думаете. В доказательство, у меня есть важные известия от Гамлета.
        Известия! Это меня остановило. Горацио сунул руку в камзол и достал письмо. И заговорил очень настойчиво.
        - Прочтите, как Клавдий отправил Гамлета в Англию, не ради его безопасности, а на смерть! Розенкранца и Гильденстерна он тоже послал туда с письмами, которые стали бы ему приговором. Но он спасся, он сорвал их подлые планы. Он пишет, чтобы я присоединился к нему, как можно скорее, чтобы я спешил так, будто убегаю от смерти.
        Это был действительно новый поворот. Я пробежала глазами письмо, написанное знакомым почерком Гамлета. Оно разбудило меня, словно ведро воды выплеснули мне в лицо. Намерения Клавдия были более черными, чем я могла себе представить; он заказал убийство Гамлета, своего племянника и сына. Я знала, что он отравил короля. Возможно, он приказал убить и моего отца. С какой стати ему щадить меня? Какой я была глупой, когда думала, что безумие меня защитит. Я лишь сделала себя легкой добычей для этого волка.
        - Мы были правы, Офелия, опасаясь последствий игры Гамлета. Нам с вами грозит опасность, если мы останемся в Эльсиноре. Бежим вместе со мной, и мы присоединимся к Гамлету,  - умолял меня Горацио.
        - Как ты доберешься до него? Он плывет вместе с командой пиратов где-то в открытом море,  - возразила я, указывая на письмо.
        - Курьер, доставивший это письмо, отведет нас к нему.
        - Гамлет отверг мою любовь, он меня ненавидит,  - ответила я.  - Это чистая правда.  - Я подняла руку, чтобы не позволить Горацио возразить, пока перечитывала письмо.  - Он не просит тебя помочь мне сбежать. Зачем тебе рисковать?
        Казалось, Горацио борется с собой.
        - Моя преданность Гамлету обязывает меня защищать вас, его жену. Поедем со мной, и я отвезу вас к нему,  - настаивал он.
        Так как в письме Гамлет не упоминал обо мне, я не желала обдумывать его предложение. Я ощущала жгучую боль, решившись на разрыв с мужем.
        - Я не могу быть так же послушной долгу женой, как ты  - другом. Я не поеду к Гамлету.
        Горацио казался ошеломленным. Долгое, тяжелое мгновение прошло прежде, чем он заговорил.
        - Вам нельзя здесь оставаться,  - настойчиво сказал он.  - Вы обладаете опасными сведениями. Клавдий устроит покушение на вашу жизнь, это лишь вопрос времени.
        - Ты прав, Горацио. Но как я могу уехать? Как ты сможешь уехать? Шпионы Клавдия будут нас преследовать.
        Горацио вздохнул и запустил пальцы в свои рыжеватые кудри.
        - Я связал свою судьбу с судьбой друга, и придумаю способ добраться до него. Но ваша безопасность  - это сейчас самое неотложное дело.  - Его глаза казались темными бусинами, спрятанными под нахмуренными бровями.
        Мои пальцы перебирали травы в корзинке: розмарин, рута, дикий имбирь, тимьян. Смесь их запахов плыла в воздухе, возбуждая чувства и проясняя мысли. Разум подсказывал мне, что я не смогу долго продолжать хитрить и притворяться сумасшедшей. Я решила пойти другим путем.
        - Я покину Эльсинор, Горацио.
        Он вздохнул с облегчением.
        - Но я пойду своей дорогой. Одна.
        - Как?  - с сомнением спросил он.
        - Притворившись мертвой. Щадящий яд…
        Горацио перебил меня:
        - Нет, Офелия! Вы не должны причинить себе вред от отчаяния!
        - Добрый Горацио, выслушай меня. Я собираюсь убежать и остаться живой, хотя все будут считать меня мертвой. У меня есть план, но мне нужна твоя помощь.
        - Я не понимаю, но отдаю себя в ваше распоряжение. Я отдам жизнь, чтобы уберечь вас от беды,  - произнес он с жаром новоявленного рыцаря, отправляющегося на подвиг.
        - Благодарю тебя, добрый Горацио. Я доверюсь тебе. Потому что, если я этого не сделаю, то наверняка погибну.
        Глава 27
        В пыльном шкафу, где я планировала побег, полоска света, падающая в узкое окно, сияла, подобно яркому лучу разума в мире хаоса. Я велела Горацио запомнить каждую деталь моего плана, подавляя его сомнения и требуя вместо них веры. Вскоре он знал свою роль, мои реплики и место нашей встречи в конце. Требовать у Горацио клятву хранить тайну не было нужды, так как между нами уже установилось прочное доверие. Когда мы расстались, он дал мне кинжал и взял с меня обещание всегда носить его с собой.
        Несмотря на то, что я доверила Горацио свою жизнь, я не сказала ему о том, что, возможно, у меня будет ребенок. Мне хотелось дождаться месячных, хотелось, чтобы мое тело опровергло это подозрение. Оставшись одна в своей комнате, я вынула кинжал Горацио из ножен и потрогала острый кончик. Ярко-красная капелька крови внезапно набухла на кончике пальца и потекла по лезвию. Я в панике вытерла эту кровь. Один удар такого ножа  - и жизнь вытечет из меня  - и этот конец гораздо хуже, чем простая потеря девственности. И если я ношу ребенка, его я тоже потеряю.
        Я представления не имела, что значит вынашивать ребенка. Знала только, что буду становиться все тяжелее от этого бремени, и наступит день, когда меня скрутит боль, и будет терзать до тех пор, пока из моего лона не выскочит некое создание и закричит, требуя заботиться о нем. Что мне делать тогда? У меня нет даже инстинктов кошки-матери. Мне хотелось бежать и из Эльсинора, и от неизвестной судьбы материнства, хотя такое бегство казалось невозможным, разве только в объятия смерти.
        Страх смерти постоянно испытывал меня, заставляя свернуть с намеченного пути в тот день. Каждый час я отправлялась на поиски Горацио, чтобы сказать ему, что поеду к Гамлету. Потом у меня возникали вопросы, которые останавливали. Даже если бы я вернула любовь Гамлета, буду ли я с ним в безопасности, раз он стремится лишить жизни Клавдия, а Клавдий хочет убить его? Мне лучше стоять на вершине холма, пока молнии сражаются друг с другом в небе.
        Потом я лежала на кровати и думала, что было бы более предусмотрительно отложить мой план, а тем временем защищаться от опасности при помощи кинжала. В конце концов, именно я предостерегала Гамлета от необдуманных действий. Но этот пассивный путь таил в себе другие опасности. Если я ношу ребенка, это вскоре станет очевидным, и Клавдий может заподозрить, что его отец  - Гамлет. Как злобный царь Ирод, он будет стремиться уничтожить невинного младенца. Потому что этот ребенок, если родится мальчик, станет наследником Гамлета и угрозой для Клавдия, пока будет жив. Я не могла ждать и надеяться, молиться, чтобы мое измученное горем тело вернулось к естественному состоянию. Я решила больше не терять времени, обдумывая понапрасну возможные пути. Я должна действовать немедленно.
        В ту ночь я только притворялась, будто сплю. Около полуночи я встала, свалила на кровать всю мою одежду и накрыла ее одеялом. Если Элнора заглянет ко мне, она подумает, что я сплю. Накинув плащ отца и взяв корзинку, я вышла из комнаты бесшумными, осторожными шагами. В прежние, безопасные времена, тишину темных залов и галерей Эльсинора нарушали шаги скрывающихся влюбленных, а стражники подмигивали им и разрешали пройти. Теперь никто не осмеливался выйти из своих покоев ночью, а люди короля Клавдия следили, как ястребы, когда не пьянствовали и не спали. Я спустилась по лестнице башни на кухню, где положила в корзинку две наполовину обглоданных оленьих ноги. Отодвинув засов двери возле кладовки, я выскользнула из замка.
        Я вышла в сад, где умирающие стебли овощей уже упали друг на друга и шуршали, как тонкие, сухие кости. Рваные облака стремительно проносились по диску луны и отбрасывали причудливые тени. Я обогнула конюшни замка и пошла вдоль живых изгородей, мимо полей, за деревню. Время от времени я останавливалась и приседала в тени стены или дерева, чтобы удостовериться, что за мной никто не идет. Прошла сквозь темный лес по заросшей тропинке и пришла к дому знахарки Мектильды. Я молила бога, чтобы она спала, потому что не хотела встречаться с ней.
        В доме было темно. Даже луна исчезла. Потом из темноты послышалось низкое ворчание какого-то животного. Белый, как призрак, мастиф бросился на меня, его громадные челюсти покрывала пена. Быстрым движением я швырнула на землю ногу оленя, и пес набросился на мясо. Как я и ожидала, Мектильда теперь держала злобного пса, чтобы он охранял ее от грабителей.
        В саду, при свете луны, я быстро нашла то растение, которое искала. Его зловонные, темно-зеленые листья раскинулись над землей, как навес, а его плод, похожий на маленькое яблоко, недавно созревшее, прятался под ними. Не теряя ни минуты, я разрыла землю кинжалом Горацио и выкопала толстый, беловатый корень, раздвоенный наподобие ног человека. Это была мандрагора, глупые люди говорят, что она изгоняет демонов и делает женщин плодовитыми, но кричит, когда ее корень выдергивают из земли. Я знала, что это миф, бабьи сплетни. А правда то, что настойка из сока мандрагоры вызывает сон, похожий на смерть. И я знала, где Элнора держит ключи от аптеки замка, где хранятся другие ингредиенты и инструменты, которые понадобятся мне для приготовления этого почти смертоносного зелья.
        И все же, копая землю, я вспомнила эти легенды. Я боялась услышать крик из земли, от которого я упаду замертво. Крик, который разбудит Мектильду. Но я не смела задерживаться, ведь мастиф, покончив с костью оленя, мог залаять. Поэтому я выдернула этот устрашающий корень из земли. Единственным звуком был крик совы, он раздался так близко, что испугал меня. Я поспешно забросала яму землей и положила все  - корень, листья и плод растения  - в корзинку. Потом поспешила обратно в замок, признательная черной завесе ночи, скрывающей меня.
        Эта темнота также скрыла более темные намерения, чем мои. Когда я открыла дверь в свою комнату, то увидела, что мое одеяло изрезано и изорвано, а одежда, которую я сложила под ним, разбросана по комнате. Мой сундук был взломан, крышка откинута, а содержимое вывернуто на пол. Я была уверена, что меня навестил злодей Эдмунд, и содрогнулась при мысли о его ярости, когда он обнаружил, что меня нет. Той ночью я украла саму свою жизнь.
        Глава 28
        Уверенность в том, что Эдмунд хотел убить меня, и страх, что за этим стоит Клавдий, заставили меня быть постоянно настороже. Я не осталась в своей комнате, а упросила Элнору разрешить мне ночевать у нее, сказав, что меня мучают дурные сны. Добрая женщина, она позволила мне делить с ней постель. В ту ночь я увидела, с каким трудом ей теперь дается каждое движение, и спросила, что у нее болит.
        - Все последние горести Эльсинора оставили отметки на моих усталых костях. Я чувствую себя старой, как горы,  - простонала Элнора, ложась на кровать.  - А ты, Офелия, приносила мне одни лишь тревоги,  - упрекнула меня она, но мягко.  - Я молю Бога, чтобы твое горе поскорее утихло, и ты снова стала прежней.
        Я хотела успокоить ее, но не осмелилась открыть свой план. Поэтому ответила:
        - Не тревожьтесь обо мне, Элнора. Мои горести скоро закончатся.  - Она мрачно смотрела на меня, и я испугалась, что мои слова лишь усилили ее беспокойство.
        - Завтра я займусь вашими больными косточками. Я узнала о новом лекарстве, приготовленном из корней мальвы, которая растет на болотах,  - пообещала я.
        Удовлетворившись моими словами, Элнора со вздохом погрузилась в сон. Пока она храпела, как великан, я перебирала ее ключи, пока не нашла тот, который отпирал аптеку. Прикрывая рукой лампу, я в темноте пробралась к чулану возле кухни, где готовили лекарства. Я заперла за собой дверь и заткнула щель под ней своим плащом, чтобы полоска света меня не выдала.
        Охваченная в равной степени волнением и страхом, я принялась за работу. Порезала на кусочки корень мандрагоры и положила их во флягу со сладким вином, чтобы вымочить. Сколько сока мне нужно для того, чтобы вызвать сон, похожий на смерть? Слишком большое количество яда будет смертельным, а слишком малое провалит мой план. Меня мучили сомнения. Я перелистала «Травник» и другие книги, но в них давались лишь общие инструкции, я была вынуждена сама догадываться. Я работала в тишине, не считая криков сов, шуршания мышей и стука моего сердца о ребра. Я прислонилась спиной к двери, и мне удалось несколько минут поспать, пока эфирное масло мандрагоры смешалось с вином.
        Когда, по моим подсчетам, прошло несколько часов, я выудила кусочки корня мандрагоры из фляги. Дрожащими пальцами выжала последнюю каплю жидкости из корня и вылила ее в вино. Добавила туда же несколько раздавленных ягод, а потом подогрела смесь над пламенем свечи, после чего она превратилась в густой сироп. С первыми лучами рассвета я перелила черную жидкость в маленькую бутылочку и заткнула ее кусочком воска. Когда я вернула ключ Элноре, она пошевелилась, но не проснулась.
        Потом я вышла из замка, намереваясь поискать корень мальвы, чтобы приготовить лекарство, обещанное Элноре. Вместо него я нашла удобный случай осуществить свой план. Все говорили о том, что норвежский принц Фортинбрас выступил в поход на Данию, с намерением отомстить за поражение отца. Клавдий готовился отправить к нему послов с речью в тот же вечер. У короля была привычка в подобных случаях выходить к народу вместе с Гертрудой, чтобы завоевать их благодарность или успокоить их страхи. Во время этого выхода я смогу бросить им вызов и сыграть свою последнюю роль в Эльсиноре, с помощью Горацио. Мне казалось, что Судьба, предоставив мне такую возможность, выказывает мне свое благоволение.
        Охваченная странным возбуждением, я поспешила назад в свою комнату и переоделась в костюм безумной бедной девушки. В качестве последнего штриха, я вплела цветы в свои спутанные волосы. Когда я вернулась обратно во двор замка, там уже толпа из дворян, слуг и лавочников ждала короля. Люди выбирали освещенные солнцем участки и жались друг к другу, кутаясь в плащи от холода в первые дни октября. Я пожалела, что не надела туфли, потому что у меня онемели ноги от холодной земли. Я села и потерла их руками. Для событий этого дня возвели сцену с занавесом в синих тонах, как у ливрей Клавдия. Несмотря на веселые флаги, развевающиеся на ветру, всюду царило мрачное настроение, так как все сознавали угрозу нежеланной войны.
        Моя корзинка была полна венков и трав, которые я выбрала тщательно для короля и королевы. Я оставила поиски корня мальвы, спеша вернуться в замок, и пыталась не обращать внимания на уколы вины, веря, что Элнора простит мне нарушенное обещание. Я дрожала, и плотнее кутала плечи в свой плащ. Время от времени я совала руку в карман юбки и нащупывала там маленькую бутылочку с зельем.
        Я осматривала двор замка, бросая по сторонам нервные, быстрые взгляды. И вздохнула с облегчением, когда увидела Горацио, но покачала головой, когда он начал приближаться ко мне. Но Горацио все равно пробирался сквозь толпу, пока не остановился возле меня.
        - Если пойдете сейчас, вам, возможно, удастся ускользнуть незамеченной,  - настойчиво прошептал он.
        - Нет, я не могу уйти, пока не сыграю свою сцену. Разве ты не помнишь нашего плана и своей роли в нем?
        - Помню, но сомневаюсь, что он сработает. Вы привлечете к себе внимание, а это увеличит опасность.
        Раздраженная тем, что Горацио спорит со мной, я резко ответила:
        - Толпа защитит меня. Я должна идти дальше. Поверь мне, и сыграй свою роль!
        Он со вздохом уступил.
        - Я сдержу свое обещание. Да поможет вам Бог,  - сказал он и нехотя отошел от меня.
        Мои прощальные слова, сказанные более мягким тоном, заглушили звонкие фанфары, провозгласившие выход короля. Процессия советников и политиков выступила из замка, за ними шли стражники, окружившие короля и королеву. Клавдий и Гертруда кивали своим подданным, хотя их встретили немногочисленными приветственными криками и еще меньшим количеством улыбок.
        Когда они приблизились к сцене, у ворот замка внезапно возникла какая-то суета. Услышав громкие крики, толпа отвернулась от сцены и устремилась в сторону ворот. Взобравшись на деревянный ящик, служивший только что кому-то сиденьем, я увидела источник этой суеты. Это был Лаэрт, прибывший в Эльсинор.
        На меня нахлынула волна радости. Надежда, давно уже угасшая, вспыхнула в моей груди. Мой брат приехал, он защитит меня.
        Я крикнула со своего насеста «Лаэрт! Лаэрт!», но мои слова были подобны воде, выплеснутой на ветер. Затем крики замерли на моих губах, потому что я увидела, что брат размахивает мечом. За ним во двор ворвался всякий сброд, примерно тридцать человек, вооруженных палками и камнями.
        - Пусть Лаэрт будет королем!  - орали они, и обзывали Клавдия тираном и свиньей. На них тут же набросились солдаты короля, их мечи рубили деревянные палки, как хворост. Некоторые люди в толпе подбадривали их криками, другие бросились прятаться, будто боялись, что их тоже изобьют.
        - Кто убил моего отца? Клавдий? Скажите мне! Клянусь, я отомщу за его смерть!  - вопил Лаэрт.
        Три стражника схватили моего брата, он вырывался, ругался и плевал в них. Его оборванные сторонники рассыпались в разные стороны, как семена под ветром.
        Я с грустью поняла, что Лаэрт тоже обезумел, отравленный жаждой мести! Полный мятежной ярости, он не мог меня защитить, только навлек бы на меня еще большую опасность. У меня не осталось другого выхода, как только продолжать осуществлять свой план и столкнуться с неизвестными опасностями.
        Я увидела, как Клавдий и Гертруда поднялись на сцену. Их немедленно окружили стражники, которые оттеснили короля с королевой под защиту стен замка. Моя возможность выполнить задуманное скоро будет потеряна! Я спрыгнула с ящика и стала изо всех сил пробираться сквозь толпу.
        - Пустите! Прочь! Дайте пройти!  - кричала я, спеша поймать короля и королеву. За ними следовали стражники вместе с пленным Лаэртом.
        Министры короля пропустили меня, они смотрели на меня с жалостью и недоумением. И стражники тоже меня не задержали, когда я догнала их. Я бросилась к двери и проскользнула внутрь раньше, чем она захлопнулась.
        Вздрогнув от грохота тяжелого деревянного засова за спиной, я резко обернулась. Стражник, который закрыл засов, носил шлем, закрывавший его глаза. По его щеке тянулся шрам, похожий на гигантского червяка, а губы кривила жестокая улыбка. Я почувствовала себя оленем, который только что шагнул в ловко устроенную охотником западню.
        Глава 29
        В огромном зале освещение было тусклое, как в театре, когда в зале потушен свет перед началом спектакля. За моей спиной  - злобный Эдмунд, передо мной  - сердитый Клавдий, поглощенный беседой с Лаэртом. Гертруда стояла неподалеку, спиной к ним. Мой брат дрожал всем телом от возбуждения. Я надеялась бросить королю и королеве вызов под защитой большего количества народа. А теперь у меня не оказалось иного выхода, как только разыграть мою сцену здесь.
        Пока что ни Клавдий, ни Лаэрт меня не видели. Король схватил брата за плечи и что-то настойчиво говорил ему. Я слышала, как он сказал: «Я не виновен в смерти твоего отца». Для меня эти слова прозвучали лживо, но я видела, что мой брат потерял свой мятежный, вызывающий вид и покорно опустил голову. Он снова показался мне мальчишкой, которого отчитывают, во мне проснулась прежняя любовь к нему, и у меня вырвался негромкий крик. Гертруда его услышала и обернулась. Увидев меня, королева ахнула и оттащила Клавдия в сторону от Лаэрта. Они отошли и стали наблюдать за нашей грустной встречей.
        Мой брат обернулся. Он не сразу узнал меня, но потом на его лице отразилась глубокая печаль.
        - О, роза мая, дорогое дитя, добрая сестра, милая Офелия.
        Никогда Лаэрт не обращался ко мне с такой любовью. Его ласковые слова чуть было не сорвали мои твердые намерения. Мне хотелось броситься в его объятия, но осторожность взяла верх.
        - Неужели рассудок юной девицы может угаснуть так же, как жизнь старика?  - воскликнул Лаэрт. В его голосе я услышала страдание и боль утраты, не уступающие моим собственным чувствам. Я не могла говорить из-за боли в груди. Поэтому запела тонким, прерывающимся голосом. Лаэрт схватил меня за руки и оглядел с головы до ног.
        - Если бы ты сохранила рассудок и призывала к отмщению, это не могло бы тронуть меня больше, чем твой вид!  - Он стиснул зубы, гнев снова охватил все его существо.
        В глазах брата я увидела страсть к насилию, затмевающую свет разума. Я боялась за него, и понимала, что не могу ему доверять. Перебрав содержимое моей корзинки, я достала оттуда несколько увядших стеблей.
        - Вот розмарин, это для воспоминаний,  - сказала я, засовывая росток в его дублет, разорванный и испачканный во время схватки со стражниками. Я хотела, чтобы брат запомнил меня такой, какой я была прежде, чтобы вспомнил, как мы вместе с ним учились и играли.  - А это анютины глазки. Ты знаешь, они у французов для размышлений.
        Лаэрт сжал в ладони нежные лилово-белые цветы и зарыдал.
        Я повернулась к Гертруде. Королева отвела взгляд в сторону, но позволила мне приблизиться к ней. Я надела ей на шею венок из ароматных стеблей фенхеля, плоские золотистые цветы которого были перевиты увядшим водосбором. По-моему, она не подозревала, что эти цветы символизируют неверность, и что своим подарком я укоряю ее за измену.
        С сильно бьющимся сердцем я подошла к Клавдию. Мое появление помешало ему уговорить Лаэрта, и лицо короля дергалось от усилий подавить гнев. Из корзинки я вытащила пригоршню листьев и раздавила их в кулаке, чтобы проявился их сильный запах. Я взяла руку короля, которую он мне неохотно протянул, и прижала листья к его горячей, влажной ладони.
        - Для вас рута  - ее называют травой милости Божьей,  - сказала я, намекая, что ему следует раскаяться в своих злодеяниях. Клавдий не мог знать, что сок руты исцеляет боль в ушах, и что он является противоядием от укуса ядовитых змей. Вот так, защищенная своим безумием и метафорой, я смело объявила королю, что знаю о его преступлении: что это он налил яд в уши короля Гамлета. Своим подарком я обвинила его в том, что он был змеем в саду Дании. По лицу Клавдия было видно, что он не понимает всего этого, на нем была только ненависть.
        - А это маргаритка,  - сказала я, подбросив вверх венок из белых цветов с желтой, как солнце, сердцевиной. Венок зацепился за выступ короны Клавдия и повис там. Их яркая невинность помогла мне высмеять злобу короля и назвать его узурпатором. Я знала, что маргаритка, лекарство от любой боли, недомогания и телесных ран, не может вылечить болезнь его гнилой души.
        Глаза Клавдия горели от унижения и злости. Гертруда положила ладонь на его плечо, чтобы успокоить и сдержать его. Присутствие Лаэрта также защищало меня, так как Клавдий не смел схватить меня или грубо обойтись со мной из опасения еще больше разозлить брата. Все-таки, его внезапное возвращение было послано самим Провидением.
        Решив, что моя пьеса подходит к концу, я отошла от Клавдия. Вытянув руки в прощальном жесте, я пропела:
        Нет, его уж нет,
        Он покинул свет,
        Вовек не вернется к нам[9 - Уильям Шекспир. «Гамлет». Акт IV, сцена 5. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.].
        Лаэрт прижал кулаки ко лбу, он дрожал от горя, а Гертруда пыталась его утешить. Только Клавдий наблюдал за мной. Его безжалостные, полные ненависти глаза встретились с моими, он сбросил венок из маргариток на пол и растоптал его ногой.
        Приближаясь к двери, которая, как я знала, заперта на замок и находится под охраной Эдмунда, я боялась, что замок навсегда останется моей тюрьмой. Но, к моему удивлению, огромная дверь открылась и выпустила меня.
        Потом я увидела, как Клавдий перевел взгляд на Эдмунда и медленно кивнул ему, а потом повел головой в мою сторону. «Следуй за ней!»  - говорил его жест.
        Я слишком долго искушала свою счастливую судьбу.
        Глава 30
        Я в последний раз покинула огромный, мрачный зал Эльсинора. Несмотря на то, что опасность шла за мной по пятам, заставляя спешить, растущая печаль замедляла мои шаги. На залитом солнцем дворе замка люди собирались редкими группами и разговаривали, возможно, взвешивали действия Фортинбраса против обороны короля. Внезапная вспышка мятежа пронеслась подобно летней грозе. Но гроза все еще бушевала в стенах Эльсинора, где жаркий гнев Лаэрта сражался с холодным могуществом Клавдия. Глаза мои застилали слезы, и мир вокруг расплывался, как во время дождя.
        Моя печаль уступила место леденящему страху. Не была ли моя игра, как и игра Гамлета, когда он намекнул на убийство короля, опасной выходкой? Возможно, но эта сцена стала моим коротким актом мести. Пусть я и не могла воздать Клавдию по заслугам за его преступления, или укорить Гертруду за предательство, я нанесла удар по их совести. Я сыграла сцену безумия до конца, чтобы никто не усомнился в моей притворной смерти.
        Я пересекла оживленный двор и двинулась к открытым воротам Эльсинора. Никто не смотрел на меня, пока я шла, и все же я чувствовала, что за мной следят. Неужели это Эдмунд? Я не смела оглянуться, но надеялась, что Горацио следует за мной по пятам. Я молилась, чтобы Смерть не оказалась более проворной, чем мой верный друг.
        Я пошла дальше, вышла из ворот на столбовую дорогу. Маленький мальчик, который гнался за цесаркой, налетел на меня, но не извинился. Повозка, груженная зерном, с грохотом пронеслась по дороге, и я отскочила в сторону, чтобы она меня не задела. Я не оглядывалась назад, на замок, где из меня вырастили леди, где я пользовалась расположением королевы, и где за мной ухаживал принц, а потом бросил. Ощутив солнечные лучи на своей спине, я поняла, что вышла из холодной тени от стен Эльсинора.
        Поднявшись на вершину холма, я покинула столбовую дорогу и спустилась через луг в долину, где текла река. Мелкие создания убегали и взлетали передо мной, испуганные моим приближением. Я подумала, что никогда больше не пройду этой дорогой, предвкушая радость встречи с Гамлетом. Я раздвигала руками шелестящие травы и нежно обнимала ладонями головки умирающих цветов, прощаясь со всем, к чему прикасалась.
        Я прошла по тому месту у поворота реки, откуда Гамлет наблюдал, как я плыла, когда была еще ребенком. Подошла к иве, которая была живым символом плачущей Природы. Ее ветви поднимались вверх изящной аркой, а потом струились к земле и окунали концы в воду. Я смотрела, как опавшие листья расплывались по поверхности воды, бурлящей, будто она текла над камнями. Река стала полноводной и широкой после недавнего дождя. Я понимала, что вода в ней будет холодной. Утки качались на волнах среди стеблей рогоза у кромки берега, раздавался крик зимородка, прячущегося в кустах.
        Мне казалось, что я в полном одиночестве, а знакомые картины природы навевали покой. Я взяла сплетенные ранее венки и надела себе на шею, наслаждаясь их сладким ароматом увядания. Хоть я и знала, что враг дышит мне в спину, выжидая подходящего случая, чтобы нанести удар, я верила, что Горацио меня защитит. Я даже не взяла с собой кинжал, опасаясь потерять его в воде. Мне хотелось немного полежать на согретом солнцем берегу и предаться приятным воспоминаниям перед тем, как отправиться в путешествие в неведомое будущее. Но предусмотрительность подсказывала мне, что нельзя терять времени, и нельзя подрывать решимость слишком долгими раздумьями. Поэтому я достала из кармана маленькую бутылочку. Мои пальцы дрожали, когда я откупорила ее и вылила содержимое в рот. Темный сироп мандрагоры, сладкий и крепкий, скользнул вниз, в желудок. Я слизнула последние капли с горлышка бутылки, бросила ее в воду, и она пошла ко дну и исчезла.
        У меня оставалось всего несколько минут, возможно, даже меньше. Я не знала, как быстро подействует мандрагора. Замерев в полной неподвижности, я старалась почувствовать действие зелья. Но пока ничего не происходило. Мне хотелось ощутить нечто приятное, вспомнить что-то утешительное, но я чувствовала лишь растущую панику. Внезапно я испугалась грядущего забвения, и меня охватило отчаянное желание сохранить сознание. Что, если эти мгновения действительно последние в моей жизни? Следует ли мне покаяться в своих грехах и помолиться, на тот случай, если действие зелья окажется слишком сильным? Я дышала учащенно, во мне нарастал ужас. Я руками отталкивалась от земли, пытаясь подняться, и обнаружила, что мои пальцы запутались в прохладных, восковых листьях мальвы, которая росла на заболоченных берегах реки. Вспомнив о не выполненном обещании, я в отчаянии надергала ее корней из земли и наполнила ими корзину, в надежде, что Элнора каким-то образом найдет их там. От этих усилий я ослабела и чувствовала, что у меня все сильнее кружится голова. Оставив корзинку у ствола ивы, я взобралась на прочную ветку,
вытянутую над водой. Глубокая, темная вода текла подо мной, ее журчание почти оглушило меня. У меня закружилась голова, в глазах прыгали черные искры, похожие на пепел. Потом мне показалось, что мир переворачивается, небо и вода меняются местами, снова и снова. Я цеплялась за ветку ивы, но теперь мандрагора заполнила мои вены и лишила меня сил. Глаза мои закрылись, и я почувствовала, что меня одолевает сон. Вопреки моему желанию жить, мои члены жаждали забвения.
        Ветка согнулась под моей тяжестью, будто передавала меня глубокой воде, и я прошептала:
        - Я иду к вам, воды смерти и жизни. Заберите меня из этого мира безумия и раздоров.
        Я услышала, как чей-то голос крикнул «Офелия!» в тот момент, когда мои онемевшие руки отпустили ветку, я упала в воду, и меня поглотил мрак.
        Глава 31
        Я силилась открыть глаза, сражаясь с тяжелым грузом сна. Я смутно различала огонь в очаге, слабо освещающий неровные, обмазанные глиной стены маленькой хижины. Я лежала на грубой лежанке. Попыталась сесть и обнаружила, что мои руки и ноги мне не повинуются. Я не знала, где нахожусь. Увидела пучки растений, подвешенных к потолку для просушки, их запахи смешивались в теплом воздухе. Это было не то полуразвалившееся убежище, где мы встречались прежде с Гамлетом. До меня медленно дошло, что я нахожусь в доме у Мектильды.
        Я была там не одна. Кто-то прикорнул на скамье в темном углу. Мои попытки пошевелиться разбудили его. К своему облегчению я увидела, что это Горацио. Он подошел и опустился рядом со мной на колени, на его измученном лице отражалась тревога.
        - Вижу, что еще жива,  - сказала я. Мой голос звучал странно, словно издалека.  - Но почему я здесь?  - Я ожидала, что проснусь в лесной хижине, где будет все готово к путешествию.  - Горацио, что пошло не так?
        - Не бойтесь; вы в безопасности. Когда я освободил вас из земли, мне потребовалась умелая помощь Мектильды.
        - Откуда ты узнал об этом месте? Я всегда тайком пробиралась сюда.
        Горацио улыбнулся.
        - Знахарка и ее любовные зелья  - не такая уж большая тайна, как считают некоторые дамы. Придворные кавалеры тоже пользуются ее снадобьями и советами.
        Шаркающие шаги предупредили о появлении самой старухи, она вошла в комнату вместе с белым мастифом, который шел рядом с ней, как часовой. Знахарка посмотрела на меня пристально, но добрым взглядом глубоко посаженных глаз на морщинистом лице.
        - Мандрагора вызвала такой глубокий сон, что даже я усомнилась, жива ли ты. Пока не пытайся встать.
        Она подошла к очагу, чтобы помешать варево в горшке, а пес улегся у двери, повинуясь повелительному жесту хозяйки.
        - Я сказал Мектильде, что отчаяние заставило вас искать смерти. Думаю, она мне не поверила. Она знает, что вы украли мандрагору, но не держит на вас зла,  - шепнул мне Горацио.
        Мне было стыдно, что я обманула Мектильду. Но любопытство пересилило чувство вины. Подобно человеку, уснувшему во время захватывающей сказки, мне не терпелось узнать конец этой истории.
        - Расскажи, Горацио. Расскажи мне обо всем, что произошло, так как зелье начисто стерло все воспоминания из моей памяти.
        И Горацио рассказал мне, как пошел вслед за мной к ручью и видел, что я выпила зелье и забралась на иву. Он рассказал, как поднял тревогу, когда я упала с ветки, а потом побежал вниз по течению и бросился в воду, чтобы перехватить мое плывущее тело.
        - Вода была холодная, а течение быстрое. Ваши намокшие одежды стесняли вас, тянули под воду. Я потерял дно под ногами и чуть сам не утонул. Если бы не стражник, который услышал мои крики, мы бы оба погибли. Он приложил все силы, чтобы вытащить ваше безжизненное тело из воды. Мы вместе отнесли вас обратно в замок.
        - Ох, Горацио!  - воскликнула я, приподнимаясь на локтях.  - Этот стражник оказался поблизости, потому что покушался на мою жизнь. Я его чуть-чуть опередила.  - Я объяснила, что это был Эдмунд, мой мучитель в детстве, и описала, как он мне угрожал.
        Горацио пришел в ужас, когда узнал, что за ним незаметно кто-то следил, да еще такой опасный негодяй.
        - Не думай об этом,  - успокоила я его.  - Думай о том, что если бы тебя не оказалось рядом, он бы наверняка меня убил. Теперь рассказывай дальше.
        Горацио уселся на табурет рядом с моей лежанкой, поставив локти на колени.
        - Отпевание прошло быстро, так как многие подозревали, что ты покончила с собой, и, следовательно, твоя душа проклята.
        - Быстрое отпевание, это очень хорошо. Длинная, официальная служба для меня бы плохо закончилась, если бы я слишком быстро очнулась,  - сказала я с улыбкой.  - Но имеет значение только то, что Клавдий считает меня мертвой. Он действительно так считает?
        Горацио развел руками, выражая сомнение.
        - Вы знаете, Офелия, все в Эльсиноре не такое, каким кажется. Гертруда плакала во время службы, и я верю, что она горевала искренне, но Клавдий не выказал ни удовлетворения, ни горя.  - Горацио задумался на минуту, потом твердо покачал головой.  - У него нет оснований думать, что вы живы. Он видел ваше тело, бледное от холодной воды, и был свидетелем ваших похорон.
        - Как Элнора восприняла это известие?  - спросила я. Она была единственной, перед кем мне было стыдно за свой обман.
        - Эта женщина очень горевала. Она умастила маслами и завернула ваше тело, проливая при этом обильные слезы. Она не заподозрила, что вы всего лишь спите.
        Когда действие зелья немного ослабело, мои чувства тоже освободились. При мысли о том, что Элнора горюет обо мне, я дала волю слезам. Я знала, что она вымыла мои волосы розмарином, потому что они до сих пор сохранили его запах. Она одела меня в мое любимое платье из желтого дамаска поверх нижней юбки, вышитой ее собственной рукой, это был ее последний подарок, последнее свидетельство ее доброты. Как, должно быть, болели ее косточки от этих усилий! Пока я плакала, Горацио встал и стоял поодаль от меня, у очага.
        - Ты вернул ей мою корзинку?  - спросила я.  - Я оставила ее под ивой.
        - Нет, я ее не видел. Вы мне говорили о ней?
        Я покачала головой, потому что я не сказала ему о корзине.
        - Нет, я виновата, Горацио. Я думала только о себе.
        - Нет греха в желании жить, и это не повод лить слезы.
        - Очень странное чувство  - быть живой и одновременно мертвой для всех, кто меня знал, кроме тебя, Горацио,  - призналась я, чувствуя, как меня заполняет чувство одиночества. Я сделала еще одну попытку, и мне удалось сесть. Твердо решив избавиться от вызывающих отчаяние мыслей, я вытерла слезы уголком грязной льняной ткани, окутывавшей меня. Это была ткань моего савана. Я оторвала кусочек, чтобы взять с собой, решив, что из нее выйдет хорошая пеленка для младенца.
        Мектильда принесла мне миску горячего бульона и стояла рядом, пока я пила его маленькими глотками.
        - Это вернет жизнь твоим рукам и ногам,  - пообещала знахарка.  - В нем есть шафран, он поможет стряхнуть оцепенение и обострит чувства.  - Она еще не договорила, а я уже почувствовала, как новая сила вливается в мои руки и ноги.  - Я позабочусь о болях Элноры. Горацио сегодня отнесет ей лекарство,  - пообещала старуха.
        Я поразилась ее мудрости. Как она прочла мои мысли и узнала о моем чувстве вины? Я поблагодарила ее, зажав в ладонях теплую миску.
        - Продолжай, Горацио,  - попросила я и кивнула ему, чтобы он рассказывал дальше. Мектильде придется довериться, так как бесполезно пытаться что-то скрыть от нее.
        - Тебя опустили в землю в конце дня, а я вернулся с наступлением ночи, чтобы раскопать еще рыхлую землю. Я боялся, что грабители могил придут первыми, так как они не питают почтения к самоубийцам.
        Я ахнула, потому что не подумала о том, что меня могут похитить из могилы, а мое тело выкопают грабители. Я обхватила себя руками и задрожала, вспомнив книгу Гамлета с рисунками вскрытого трупа, внутренние органы которого были выставлены напоказ, подобно добыче пиратов в разорванном мешке.
        - К счастью,  - продолжал Горацио,  - никого там не оказалось в то время. Но я не мог пробудить вас от этого сна, подобного смерти. Я боялся, что вы погибли…  - Его голос задрожал, он глубоко вздохнул, а потом продолжил:  - Я поспешил отнести вас в дом Мектильды, и с помощью зеркала мы убедились, что вы еще дышите.
        Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание, услышав, что действительно чуть не умерла. Ох, отважный Горацио, который пошел на такой риск, чтобы спасти меня из реки и из-под земли! Как я смогу отплатить ему за преданность?
        - Тебя видели на кладбище?  - вот все, что я у него спросила.
        - Я даже не знаю.  - Горацио в затруднении потер виски.  - Там могли быть ожидающие случая грабители, или стражник, который видел, что я вас унес. Тревога за вашу жизнь перевесила осторожность. Простите меня.
        - Не за что прощать,  - ответила я.  - Это я прошу прощения за то, что заставила тебя, честного человека, участвовать в обмане.
        - Разве обман  - проступок, если он помогает сохранить добродетель?  - спросил Горацио.
        - Я не в настроении философствовать, и меня тошнит от рассудительности!  - закричала я, во мне нарастало недовольство.  - Я предала дружбу Элноры, я навредила тебе и Мектильде. Я должна уйти отсюда до того, как тебя разоблачат, и ты пострадаешь из-за меня.  - Я встала и убедилась, что мои слабые ноги достаточно хорошо меня держат.  - Сомневаюсь, что моя жизнь стоит той опасности, которой ты подвергался, Горацио. Теперь оставь меня и скройся до тех пор, пока не убедишься, что твоей жизни ничто не угрожает.
        Горацио положил ладонь на мой локоть, чтобы остановить меня.
        - Нет. Погодите,  - сказал он,  - я должен сообщить еще кое-что. Гамлет вернулся в Эльсинор.
        Глава 32
        Слова Горацио едва не сбили меня с ног. Мой мозг силился понять его.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Пока я был на кладбище, смотрел, как могильщики копали твою могилу, появился Гамлет. Правда, я очень удивился.
        - Ты видел его призрак?
        - Нет, это был Гамлет, во плоти,  - ответил Горацио, пытаясь меня убедить.  - Мы обнялись, потом поговорили. Он не был призраком.
        Я удивилась, зачем Гамлету возвращаться в Данию и отдавать себя в руки убийце Клавдию? Еще глупее было вернуться без армии, если он собирался бросить вызов узурпатору.
        - Его возвращение может означать только одно,  - сказала я.  - Он собирается убить Клавдия! Как ты думаешь, он сделает это на этот раз? Как он выглядел?
        Прежде чем ответить, Горацио обдумал мои вопросы.
        - Он был одновременно веселым и мрачным. Его мысли вертелись вокруг смерти. Подобрав череп, выкопанный могильщиками, он сказал, что это череп шута его отца, старого Йорика. Он насмехался над власть имущими, которые всего лишь прах. Но он не выглядел отчаявшимся, только немного грустным.
        - Его возвращение так неожиданно! Что произошло дальше?
        - Пока мы с Гамлетом разговаривали, мимо прошла ваша похоронная процессия, с Клавдием и несколькими лордами, которые были друзьями вашего отца. Гертруда бросала на дорогу цветы. Лаэрт громко рыдал над твоим завернутым в саван телом и упрекал священника за его скупые молитвы.
        - Когда Гамлет узнал о моей смерти… как… как он?..  - Я не смогла договорить.
        Горацио покачал головой, в его глазах появилось отчаяние. Я собрала все силы и приготовилась услышать, что Гамлет отпустил шуточку по поводу моей смерти, или что он не проявил никакого интереса.
        - Не придумывай ничего, Горацио. Пускай мне будет больно, но я не обижусь на тебя,  - сказала я.
        И после этого я услышала, к своему ужасу, как Гамлет, потеряв самообладание, прыгнул в мою могилу и бросил вызов моему брату, обнимавшему мое безжизненное тело. Затем, они стали драться голыми руками, вцепились друг другу в глотки, как враги.
        - Он совсем обезумел. Мне пришлось их разнимать, и мне стоило большого труда успокоить Гамлета,  - сказал Горацио с тяжелым вздохом.
        - Гамлет и мой брат, которые фехтовали в детстве, были товарищами по играм! Они обменивались смертельными ударами над моим безжизненным телом?  - Во мне боролись недоверие и гнев.  - Им следовало вести себя, как братья, потерявшие отцов, у них было общее горе. Почему они впали в ярость, оба, как безумные? Это не поддается разумному объяснению!
        - Я могу утешить вас хотя бы вот чем, миледи,  - сказал Горацио.  - Гамлет кричал так, что слышали все присутствующие там, что он вас любил.
        - Но он объявил, что я была его женой?  - спросила я.
        - Нет, не такими словами. Но он сказал, что любил вас больше, чем сорок тысяч братьев.
        - Это меня не утешает!  - горько ответила я.  - Пусть он мерит свою любовь в цифрах. То, что он называет любовью, не заслуживает этого названия!  - так я возмущалась, но про себя надеялась, что Гамлет говорил о своей любви серьезно, и жалела, что не слышала его слов. Когда мой гнев утих, я спросила:
        - Гамлет знает, что я жива?
        - Нет, не знает,  - признался Горацио.  - Видя его несдержанность, я понимал, что вы бы этого не захотели. А я не хотел нарушить данное вам обещание.
        - Значит, ты обманул своего лучшего друга ради меня?
        - Меня это угнетает,  - просто ответил он.
        - Ты поступил правильно,  - сказала я.  - Гамлету не нужна жена, я только мешаю ему отомстить.
        Эта истина была очевидной, и Горацио не стал возражать.
        - Раньше я надеялась на возвращение Гамлета, но это произошло слишком поздно,  - грустно произнесла я.  - Я уже ушла со сцены. Теперь ты должен сообщить принцу вот что. Скажи ему: мне известно то, что могло бы помочь ему отомстить, если бы он появился раньше.
        - Что вы имеете в виду?  - озадаченно спросил Горацио.
        - Фортуна оказалась непостоянным другом, Горацио. В ту ночь, когда Гамлет убил моего отца, она показала мне доказательство вины Клавдия…
        - Какое доказательство?  - Он вскочил.  - Где оно?
        - …но она не позволила мне сохранить его.  - Я подняла руку, чтобы остановить Горацио.  - Мектильда, у вас не похитили флакон с ядом в апреле этого года, перед смертью короля Гамлета?
        Мектильда, которая с острым интересом слушала наш разговор, кивнула головой.
        - Что это было за вещество?  - спросила я.
        - Сок белены, черной и смертоносной,  - ответила она.  - Заставляет кровь сгущаться в венах.
        Глаза Горацио широко раскрылись от изумления, он воскликнул:
        - Белена! Гамлет говорил мне, что призрак его отца назвал именно этот убийственный яд, его влили ему в ухо.
        - Действительно, ответ Мектильды подтверждает слова призрака,  - уверенно сказала я.  - Теперь послушай, Горацио. После пьесы Гамлета я проследила за моим отцом до спальни Клавдия, и там нашла спрятанный флакон с ядом. Я держала его в руке и видела оставшиеся в нем капли черного сока. Наверняка, это был тот самый яд, который убил короля! Мы с отцом боролись за него, и флакон вылетел из моей руки. Через несколько часов мой отец умер, и его тайны навсегда похоронены вместе с ним. Божество, которое надзирало за черными деяниями той ночи, не было ко мне милостивым,  - с горечью сказала я.
        - И вы не могли рассказать Гамлету о вашем открытии, так как его тут же отослали из страны,  - сказал Горацио, сразу же осознав ситуацию.  - Но если бы Гамлет знал об этом, он мог бы организовать справедливую и быструю месть. Увы, Фортуна, и правда, дама несправедливая!  - Он на несколько мгновений задумался, потом прибавил:  - Но почему ваш отец оказался в палатах Клавдия?
        - Он сказал, что Клавдий послал его туда. Должно быть, он узнал, что Клавдий отравил короля Гамлета. И Клавдий, чтобы не позволить отцу его выдать, послал его на смерть от руки Гамлета. Этого я не могу доказать, хотя я в этом уверена, так как смерть моего отца дала королю повод отправить Гамлета в другую страну, где его тоже ждала смерть.
        Горацио обхватил голову руками, растрепав свои непокорные рыжие кудри.
        - О, по каким глухим и петляющим тропам, извилистым и запутанным, ходит зло! Но то, что вы говорите, весьма вероятно. Ваш отец играл в опасную игру и проиграл свою собственную жизнь. А Клавдий  - тиран, и каждое его преступление требует совершить следующее, и в результате он купается в крови других людей и питается ею.
        - Значит, ты согласен, что все эти события связаны друг с другом?  - спросила я, испытывая облегчение от того, что Горацио не считает меня сумасшедшей.
        - Как звенья железной цепи,  - мрачно произнес он.  - Если бы только мы могли заковать в нее Клавдия! Тем временем, Офелия, вам грозит б?льшая опасность, чем я себе представлял.
        - Да, и поскольку я бессильна воздать ему по справедливости, у меня нет другого выхода, как самой бежать из Эльсинора.
        - Мужайтесь, храбрая Офелия, так как и вы, и Гамлет, можете хвалиться тем, что обманули Клавдия, и он поверил в вашу смерть,  - с воодушевлением произнес Горацио.
        - Ах, но игра еще далеко не закончилась в нашу пользу,  - сказала я.  - И мой брат еще играет в нее, не зная, кто его враг. Лаэрт  - человек мстительный и непокорный. Вы видели, как он угрожал королю. Я боюсь, что он может стать следующей жертвой.
        Я так долго размышляла о злодеяниях Клавдия, что полагала, будто знаю, каким будет его следующий шаг. Я взяла Горацио за плечи и заговорила тихим и настойчивым голосом.
        - Послушай, Горацио! Гамлет проскочил мимо первой западни, устроенной Клавдием, который в этот самый момент готовит следующую ловушку. Я видела, как король старался привлечь моего брата на свою сторону и убедить его, что сам он невиновен в смерти нашего отца. Ты видел, как Гамлет и Лаэрт дрались в моей могиле.  - Мой голос стал громче от возбуждения.  - Клавдий настраивает моего брата против Гамлета, чтобы спровоцировать его в свою очередь. Король раздувает огонь их соперничества, эти два человека угрожают его правлению и его жизни. Чтобы самому не пачкать руки, он вынудит Гамлета и Лаэрта уничтожить друг друга! Только ты, Горацио, можешь их остановить.
        Горацио широко раскрыл глаза, он понял и сдвинул брови с твердой решимостью.
        - Я сочту своим долгом сберечь Гамлета и вашего брата,  - поклялся он.  - Но скажите мне, Офелия, как вы, добродетельная леди, так хорошо понимаете злобную душу Клавдия?
        - Не знаю. Возможно, потому, что я много читала о жадности и о страсти,  - ответила я, вспоминая все рассказы и легенды, которыми наслаждалась, хоть и не верила в ту порочность, которая в них описана.
        В этот момент мастиф старухи проснулся и зарычал, его рычание напоминало раскаты грома. Дверь хижины распахнулась, петли ее заскрипели. Столб света проник в сумрак комнаты, и прохладный утренний ветер поднял клубы пыли.
        В дверях, освещенная ярким солнечным светом, стояла Гертруда.
        Глава 33
        Королева вошла в хижину Мектильды, бесшумно ступая в кожаных башмаках по земляному полу, золотые жгуты на ее платье отражали свет. В присутствии Гертруды я съежилась, как цветок, слишком рано расцветший и замерзший под внезапным порывом зимнего ветра.
        - Я погибла! Горацио, нас предали,  - вскричала я, опускаясь на лежанку.
        Мектильда упала на колени с проворством, удивительным для ее возраста. Горацио, желая защитить, заслонил меня собой. Он поклонился королеве, но его рука легла на рукоять меча, он приготовился действовать, если услышит какой-то звук или движение снаружи.
        Гертруда кивком отпустила Мектильду, и старуха исчезла вместе со своим псом. Потом королева обратилась к Горацио.
        - Я пришла одна,  - сказала она. Горацио расслабился и отошел на шаг в сторону, оставив меня лицом к лицу с Гертрудой.
        - Рада видеть, что ты жива, Офелия,  - произнесла Гертруда. Я не могла понять, какие чувства скрывались за ее словами.
        - Откуда… вы узнали?.. Зачем вы пришли сюда?  - прошептала я, мой язык сковали растерянность и страх.
        Гертруда уселась на табурет возле меня, она держалась так прямо, будто сидела на троне, и начала свой рассказ.
        - В тот день, когда вернулся Лаэрт и поднял шум, требуя мщения, ты выглядела так, что и камень бы проникся жалостью. Ты казалась олицетворением самой загубленной Природы, вела себя так необузданно и отчаянно, что я испугалась, как бы ты не причинила себе вреда. Я попыталась пойти вслед за тобой, когда ты покинула Эльсинор, но Клавдий меня не пустил. Вместо этого он отправил стражника следить за тобой.
        Знала ли Гертруда, что Эдмунд хотел мне навредить? Я пристально наблюдала за ней, в поисках какой-то подсказки в выражении ее лица или в ее словах.
        - Он вскоре вернулся вместе с Горацио, который нес тебя на руках. За вами шла толпа, некоторые плакали, другие просто любопытствовали. Стражник доложил, что видел, как ты выпила яд и бросилась в воду. Стражник с некоторым удовлетворением заявил, что ты «сделала дело дважды», как он выразился.
        - Как на это среагировал король?  - спросила я, не в силах сдержаться и не перебить.
        - Остался невозмутимым, ничем не выразил горя, потому что так королю и следует принимать известие о смерти подданной,  - ответила Гертруда с едва заметным оттенком горечи.  - Он показательно отчитал стражника за то, что тот не уберег тебя. И все равно, этот пьяница продолжает служить ему.
        - Мне надо было самому разделаться с этим негодяем!  - пробормотал себе под нос Горацио. Мне стало интересно, какую награду получил Эдмунд за мою смерть. Но я не стала тратить время на мысли о нем.
        - Как вы заподозрили, что я еще жива?  - спросила я королеву. Я вспомнила, как часто Гертруда наблюдала за мной, когда я думала, что она не обращает на меня внимания. Неужели я снова недооценила ее проницательность?
        - Горацио, оставь нас на время одних,  - приказала королева.
        Он поклонился и вышел из хижины. Мы с Гертрудой остались одни.
        - Раньше, когда ты пела во дворе замка и не хотела встречаться со мной взглядом, я поверила, что тебя коснулось безумие. Но когда ты подарила розмарин, фенхель и руту, я поняла, что ты действуешь с определенным намерением. Я поняла тебя,  - продолжала Гертруда,  - пускай Клавдий и не понял. Я знаю, что ты считаешь его виновным во многих грехах, и что ты меня тоже осуждаешь.
        Значит, Гертруду не обмануло мое притворное безумие. Мне стало стыдно, что я обвиняла королеву, мою госпожу, в стольких грехах. И еще мне стало страшно. Что она сказала обо мне Клавдию? Мне очень хотелось это узнать, но я не могла говорить.
        - Когда я услышала, что ты выпила яд, я заподозрила, что ты где-то достала это зелье, или сама изготовила его. Разумеется, я знала, где вы с Элнорой берете свои лекарства и редкие притирания. Я раньше и сама ходила к этой знахарке, до того, как Элнора освоила искусство травницы.  - Королева сделала паузу, и я услышала, как зашуршали ее юбки, когда она сменила позу на табурете.  - Я сделала из тебя леди, Офелия. Я научила тебя придворным манерам и наблюдала, как ты выросла и стала умной и образованной женщиной.  - Королева устремила на меня свой проницательный взгляд.  - Я не поверила, что ты могла убить себя из-за горя или отвергнутой любви. Поэтому я предположила, что ты лишь притворилась мертвой,  - сказала она с удовлетворением человека, разгадавшего головоломку.
        - Так делали в книгах,  - прошептала я, вспомнив те истории, которые мы читали вместе с ней.
        - Тем не менее, выражение отчаянного горя на лице Горацио выглядело очень естественным и непритворным,  - продолжала Гертруда,  - когда он принес твое безжизненное, мокрое тело, как непритворными были и его слезы, когда лекарь объявил тебя мертвой. Он плохой актер, и не может изображать притворные чувства.
        Она бросила на меня искоса понимающий взгляд.
        Моим щекам невольно стало жарко.
        - Вы не понимаете…  - начала я.
        - Нет, я понимаю,  - перебила она.  - Больше, чем тебе кажется. Как это ты не разглядела признаков любви? Я понимаю. Сейчас твоя душа ослепла от горя, она подобна долине, окутанной туманом, но когда снова взойдет солнце, и твоя печаль рассеется, ты снова все ясно увидишь.
        Лицо Гертруды затуманилось, а глаза наполнились слезами.
        - Хотя многие считают тебя недостойной, я признаюсь, мне хотелось бы, чтобы ты вышла за Гамлета и стала моей дочерью,  - произнесла королева едва слышным голосом.
        Ее слова были бальзамом для моих ушей. Разве я не мечтала долгие годы обнять Гертруду, как мать? Не хотела, чтобы она одобрила мою любовь к ее сыну? Мне страстно хотелось сказать ей правду, признаться, что Гамлет  - мой муж. Но осторожность и недоверие сдерживали меня. Между нами воцарилось долгое молчание, которое я не решалась прервать. Единственным звуком было потрескивание углей, тлевших в очаге. Казалось, Гертруда погрузилась в воспоминания. Наконец, она снова заговорила.
        - Итак, если говорить коротко, мой инстинкт привел меня сюда, в хижину Мектильды. Я надеялась открыть правду, но, признаюсь, не ожидала найти тебя здесь. Теперь я буду наблюдать за осуществлением твоего плана и сыграю в нем свою роль.
        Вихрь мыслей поднялся в моей голове. Неужели она играет со мной, как кошка с мышью, попавшей в ловушку? Не выдаст ли она меня Клавдию, как обязана поступить верная своему долгу жена и королева?
        - Когда я подошла к двери хижины, я услышала твои обвинения против короля.  - Гертруда помолчала, и я затаила дыхание.  - Признаю, что плоть моя слаба, я тоже боюсь Клавдия.  - У нее вырвался глубокий, дрожащий вздох.  - И я ничего не могу сделать, чтобы спасти Гамлета. Он для меня потерян, как и для тебя.
        Она говорила так, будто знала о нашей любви. Поэтому я осмелилась признаться в этом.
        - Я действительно любила вашего сына, очень любила.
        - А он любил тебя. Как и я, он считал тебя остроумной и красивой.  - Гертруда приподняла брови и взглянула на меня.  - И честолюбивой, если ты нацелилась на принца.
        - Мне не хватало смирения, это правда. Но вы сами учили меня стремиться так высоко,  - сказала я в свое оправдание.
        Гертруда лишь слегка улыбнулась и покачала головой.
        - У меня нет твоей смелости, Офелия, хоть я и королева.  - Она влажными глазами смотрела в огонь, который горел уже слабо.
        - Нет, я получила ее от вас,  - прошептала я. Я понимала, что не следует противоречить королеве, но как еще она узнает, что я благодарна ей за те достоинства, которые она во мне воспитала?
        Через несколько мгновений Гертруда сунула руку в складки своей юбки, достала кожаный кошелек и положила его мне на колени. Он лег на мои юбки, как тяжелый камень. От растерянности я лишилась дара речи.
        - Я любила тебя, Офелия, хоть и плохо обошлась с тобой, покинув тебя в трудное время. Прости меня.
        - Прощаю. Но вы мне ничего не должны,  - возразила я.
        - Я надеялась потратить эти деньги на твой свадебный наряд и на пир. Возьми теперь это золото и начни новую жизнь.
        - Но как я могу быть в безопасности, если Клавдий знает, что я жива?
        Серые глаза Гертруды широко раскрылись от удивления и обиды.
        - Даю слово, король не знает, что ты жива, и никогда не узнает об этом из моих уст,  - сказала она и умолкла, чтобы придать вес своей клятве.  - К сожалению, я не видела его преступлений. Но больше я не стану содействовать его злодеяниям. Я не хочу быть виновной в твоей гибели, Офелия. Возможно, это загладит вину…
        Голос ее замер. Какую вину она хотела загладить? Я никогда этого не узнаю.
        - Иди, но не говори мне, куда ты направляешься,  - сказала королева.  - Я должна оставаться в неведении о твоем местонахождении.
        Полная облегчения и благодарности, я схватила подол ее юбки, покрытый пылью, зарылась лицом в его складки и заплакала, как ребенок, сожалея, что не доверяла ей. Гертруда встала с табурета и подняла меня на ноги, потом обняла, удивительно крепко. Я глубоко вдохнула аромат розмарина, лаванды и иссопа, который отныне долгие годы будет вызывать в моей памяти ее образ.
        - Я поручаю тебя Горацио. Он будет верным другом и позаботится о тебе,  - прошептала королева.
        Я не пыталась объяснить ей, что уезжаю одна. Мне очень хотелось заговорить, но я находила в себе лишь несколько жалких слов благодарности и любви, поэтому я их не произнесла.
        - Мои чувства… лежат слишком глубоко, у меня нет слов, только… да поможет вам Бог,  - заикаясь, проговорила я, теперь я оплакивала потерю второй матери.
        - Да поможет Бог и тебе тоже, ты могла бы стать мне дочерью, и пусть у тебя вскоре снова появится повод для смеха,  - прошептала Гертруда, а ее слезы капали мне на голову.
        Затем, держась так же царственно, как и когда она вошла в хижину Мектильды, королева вышла, закрыв за собой дверь и оставив в полутьме свой аромат и шелестящее эхо своей одежды.
        Глава 34
        Вернувшийся Горацио увидел, что я сижу в оцепенении и взвешиваю в руке кошелек Гертруды. Я рассказала ему о том, что королева поклялась сохранить в тайне мое спасение. Вместе мы сосчитали золото, его количество было не меньше приданого какой-нибудь принцессы. Я бы предпочла материнскую любовь и защиту королевы, но поскольку Гертруда не могла дать мне ни того, ни другого, приходилось удовлетвориться золотом.
        - Воистину, она достойная королева,  - сказал Горацио с восхищением в голосе.
        - Да,  - согласилась я, туго завязывая кошелек.  - Эта большая сумма облегчит мое путешествие. Теперь я должна торопиться, так как промедление связано с риском быть обнаруженной.
        - Все готово, спрятано здесь еще со вчерашнего вечера,  - ответил Горацио и вытащил из шкафа и сундука Мектильды несколько узлов.  - Хотя меня удивили некоторые ваши указания.
        В узлах я нашла молитвенник Гертруды и портрет моей матери, завернутые в плащ отца. Я нащупала амулет Гамлета, его первый подарок, который тогда зашила во внутренний карман. Горацио также забрал некоторые ценные мелочи моего отца. Я собиралась продать их, чтобы оплатить путешествие.
        - Благодарю тебя, добрый Горацио. Позволь мне заплатить тебе за хлопоты,  - сказала я и потянулась к кошельку, но он остановил меня.
        - Это пустяки. В вашей комнате никого не было, а вещи вашего отца никем не охранялись, так как ожидалось, что Лаэрт вернется и возьмет их. Только кобылы вашего брата, которая была привязана неподалеку, могут вскоре хватиться. Я сейчас ею займусь,  - сказал он, вежливо поклонился и ушел.
        Копаясь в вещах, я нашла то, что мне понадобится в первую очередь  - кинжал и зеркало. Положила зеркало на скамью и встала на колени, чтобы солнечный свет, проникающий в маленькое окошко, освещал мою голову. Затем, не колеблясь, отрезала волосы, с сожалением глядя, как длинные, соломенные кудри падают на землю. По крайней мере, кинжал был острый, и легко резал волосы. Вскоре у меня на всей голове волосы были не больше пальца длиной. После этого я сняла с себя платье из дамаска и свернула одежду вместе с остриженными прядями в тугой узел, чтобы Горацио их потом уничтожил. Я оторвала полоску от своего савана и стянула ею грудь, чтобы она стала плоской. Из мешка с одеждой, принесенной Горацио, я вытащила вышитую сорочку, принадлежавшую отцу, и пару поношенных коротких штанов, свободно облегающих бедра и скрывающих их округлость. Надела кожаный камзол и зашнуровала его. Прикрепила чулки и с восхищением надела чудесные башмаки на двойной подошве, хорошо сидящие на ноге. Там еще был короткий плащ из тафты, немного поношенный, и простая шляпа с плоской тульей.
        Когда я надела эту шляпу на свои короткие волосы, в хижину снова вошла Мектильда. Она подозвала меня к своему шкафу, и стала своими ловкими пальцами рыться в маленьких ящичках, насыпать порошки в бумажные пакетики и наполнять небольшие бутылочки эссенциями и экстрактами. Я наблюдала за ней, удивляясь, зачем она это делает. Наконец, она заговорила, подводя итог своей работы.
        - Чай из ромашки и имбиря от тошноты в желудке. Чай из листьев малины и пустырника для укрепления и тонуса матки. А когда придет время родов…
        - Погодите. Откуда вы знаете, что мне все это нужно?  - в изумлении спросила я.  - Я и сама еще не уверена.  - Я расправила штаны на животе, все еще плоском, как у мальчика.
        - Есть признаки на теле задолго до того, как вырастет живот. Поверь мне.  - Она сложила травы в маленький полотняный мешочек, одну за другой.  - Пажитник с листьями, как у клевера, и пижма с «золотой печатью» помогают облегчить родовые схватки. Петрушка и ложная чемерица желтая помогут выходу последа. А фенхель и укроп с ромашкой увеличат количество молока.
        Я не сомневалась в мудрости Мектильды, но мне было трудно принять за правду то, о чем я раньше только подозревала. Потом меня вдруг охватил страх.
        - Мандрагора…  - прошептала я, вспомнив о ее смертоносных свойствах.
        - Ты не слишком долго спала. С ребенком все будет в порядке. Ты молодая и сильная.  - Знахарка вручила мне мешочек и оставила одну. Удивление, облегчение и отчаяние боролись во мне подобно ингредиентам какого-то странного, внушающего тревогу эликсира.
        Я все еще стояла там, прижимая к груди мешочек, когда вернулся Горацио. С растерянным видом, он оглядел маленькую хижину, в которой негде было спрятаться.
        - Я знаю, что оставил здесь даму. Что ты с ней сделал, фальшивый Джек?
        Горацио так редко шутил, что я рассмеялась от радости.
        - Брось, Горацио. Тебя я не провела!
        - А, так вы и есть Офелия!  - рассмеялся он, притворяясь удивленным. Я наблюдала, как Горацио разглядывает мою остриженную голову и мои ноги в коротких штанах.  - Вы во всем похожи на мужчину. Отличная маскировка.
        - В действительности я чувствую себя каким-то странным, только что сотворенным существом,  - ответила я, меряя хижину широкими шагами и удивляясь, как легко двигаться без нижней юбки, верхней юбки и платья, путающихся в ногах.  - Какое счастье быть мужчиной и свободной!  - воскликнула я, вскинув голову, которая стала такой легкой без тяжелой копны волос.  - Но, увы! Я все равно женщина, каждым дюймом тела!  - прибавила я грустно, вспомнив о жизни внутри моего женского тела.
        Горацио неуверенно улыбнулся и поднял вверх зеркало.
        - Посмотрите на себя!  - настойчиво попросил он. Я взяла в свои ладони его руки, держащие зеркало, и всмотрелась в него.
        - Ну, я похожа на моего брата и на брата Лаэрта!  - удивленно произнесла я, вертя головой из стороны в сторону. Я никогда не сознавала, что мы с ним так похожи.
        - Вот последняя деталь вашей новой личности,  - сказал Горацио, протягивая мне набор документов, свинцовый карандаш и карту. Я внимательно изучила их, будто свиток, предсказывающий мое будущее. После нескольких маленьких поправок мой паспорт стал выглядеть подлинным.
        - Теперь я больше не Офелия. Я  - Филипп Лей, направляющийся во Францию и находящийся под защитой короля Клавдия,  - лукаво произнесла я.
        - Куда вы поедете во Франции? Прошу, скажите мне, как другу,  - попросил Горацио нежным, умоляющим голосом.
        Я колебалась. Я могла чувствовать себя по-настоящему в безопасности только в том случае, если никто не сможет меня найти.
        - Вы должны мне доверять; разве ваша жизнь не стала для меня драгоценной в последнее время?  - В голосе Горацио прозвучал легкий упрек.
        Это была правда. Я знала, что Горацио стойкий и неподкупный, непоколебимый центр вселенной, которая делает непредсказуемые повороты. Поэтому я уступила.
        - Мой пункт назначения  - монастырь Сент-Эмильон,  - ответила я ему,  - потому что до него удобно добраться путешественнику, который сходит на берег в Кале, и он находится на небольшом расстоянии от Амьена. Лаэрт мне рассказывал, что он однажды проезжал мимо и хотел найти там пристанище, но ему отказали. Он подойдет для моей цели, так как это место, далекое от мирской суеты.
        После того, как я сделала это признание, та глушь, в которой мне предстояло исчезнуть навсегда, перестала казаться мне чем-то невероятным. Я почувствовала себя менее одинокой, но это меня слабо утешило, так как впереди меня ожидало одинокое путешествие в незнакомых краях.
        - Клянусь сохранить вашу тайну, Офелия.
        - И не забудь, ты обещал не позволить Гамлету и моему брату уничтожить друг друга.
        - Я буду трудиться без устали, чтобы они снова стали друзьями.
        - Помни, Горацио, что я мертва. Никогда не говори обо мне, как о живой.  - Мой голос начал срываться от осознания окончательности моего прощания.
        - Обещаю.  - Голос Горацио тоже превратился в хриплый шепот.
        - Если ты когда-нибудь нарушишь свою клятву, я буду являться тебе в виде призрака, ведь я уже и сейчас призрак,  - сказала я, заставив себя улыбнуться. Мысль о Гамлете, доведенном до отчаяния призраком его отца, пролетела над нами, как темная тень ястреба скользит по открытому полю.
        - Значит, для Гамлета нет надежды?  - спросил Горацио, в его голосе звучало отчаяние.
        Я обдумала его вопрос, в котором был заложен двойной смысл.
        - Может ли он надеяться, что я когда-нибудь воссоединюсь с ним? Можем ли мы надеяться, что он станет прежним?  - Я покачала головой.  - Я пыталась изменить его кровавый путь, но потерпела неудачу. Не найти покоя и счастья, если ты привязана к мужу, одержимому мыслью о мести. Поэтому я уезжаю.
        Я вышла на яркий солнечный свет и надежно привязала кошелек Гертруды к поясу, спрятав его под камзолом. Мешочек с травами Мектильды я сунула в заплечный мешок, который привязала сзади к седлу кобылы. С помощью Горацио забралась на спину лошади и села верхом, а не боком, как женщина. Мои ноги крепко обхватили ее бока, и она вздрогнула. Повинуясь внезапному порыву, я протянула руку назад и вытащила из мешка плащ. Перебирала его руками, пока не нашла и не вскрыла потайной карман. Я достала амулет с лицом Януса, в последний раз взглянула на него и отдала Горацио.
        - Верни этот подарок Гамлету. Скажи ему, что нашел его на моем теле.
        Горацио рассмотрел нарисованное изображение.
        - Как похожи эти два лица на постоянно меняющиеся настроения моего господина, одно лицо смеется, а другое плачет,  - задумчиво произнес он.  - Как это похоже на саму жизнь. Почему вы не хотите его сохранить?
        - Он может вызвать у меня искушение оглянуться назад,  - ответила я, удерживая слезы.
        - Тогда уезжайте… Нет, останьтесь,  - взмолился он.
        - Я должна ехать. Теперь ты, Горацио, единственная надежда Гамлета. Иди к нему. Он еще может послушать тебя, он тебе доверяет больше, чем любому из живущих людей.
        Горацио схватил повод, чтобы сдержать мою беспокойную лошадь.
        - Ты знаешь пословицу, Горацио, что друг познается в беде. Будь другом Гамлету. И всегда берегись Клавдия. Твое доброе сердце  - слабая защита от его огромной злобы.  - Потом я сама рассмеялась над собой.  - Теперь я умолкаю, потому что начинаю говорить, как мой отец.
        Лицо Горацио на мгновение осветила улыбка. Гладкая гнедая кобыла тряхнула гривой и всхрапнула, топая копытом, словно ей не терпелось отправиться в путь. Но Горацио еще держал ее.
        - Можно мне ехать?  - тихо спросила я.
        - А что, если вы заблудитесь?  - спросил Горацио.
        - Я найду дорогу, ведь у меня есть карта.
        - Позвольте мне поехать с вами и проводить до безопасного места.  - Горацио схватил меня за руку.
        Я пожала его ладонь в ответ и высвободила пальцы. Развернула лошадь в сторону лесной тропы.
        - Нет, дорогой друг; это мое путешествие. Тот, кто умирает, должен в одиночку пересечь реку Лету. И хотя я еще жива, из этого мира я должна исчезнуть.
        С этими тяжелыми словами я попрощалась с Горацио и со страной, где родилась, которая в последнее время стала страной моей любви и ее спутницы  - утраты.
        Глава 35
        Мое путешествие из Дании во Францию, в монастырь Сент-Эмильон, могло бы стать сюжетом для приключенческого романа, подобного тому, который мы с Гертрудой прежде часто с наслаждением читали. В нем описывалась переодетая героиня, опасное морское путешествие, бродяги и разбойники, и дремучие леса, где можно заблудиться навсегда. Однако оказалось, что испытать такие опасности в жизни  - совсем не то, что читать о них. По правде говоря, путешествие не было романтичным, оно было очень мучительным. «Морской ястреб» оказался скрипучим, протекающим судном, и я боялась, что оно в любой момент может утонуть в волнах. Наглые крысы, бегающие по кораблю, часто будили меня своим шуршанием и писком. Так как «Морской ястреб» был грузовым судном, на нем было мало пассажиров. Боясь, что меня узнают, я держалась от них подальше, как и от корабельной команды. Днем и ночью свист ветра в снастях и печальные крики чаек были голосом моего одиночества.
        Самым невыносимым была постоянная качка корабля, от которой мое лицо становилось зеленым, и меня тошнило. Я жевала листья, подаренные мне Мектильдой, которые успокаивали желудок, но они скоро закончились. День за днем море обрушивало удары на корабль и на мои хрупкие ребра с такой силой, будто решило нас уничтожить. Потом оно на время стихало и толкало нас вперед, как рука доброй матушки, качающей колыбель, и тогда, обессиленная, я засыпала.
        Когда море было спокойным, я рисковала выбраться на палубу и оглядеть синий простор неба и далекий горизонт, за которым лежало мое будущее. Мне казалось, что на таком корабле я могла бы отправиться куда угодно, в любую страну. С деньгами Гертруды я могла бы выйти замуж за дворянина или приобрести товары и открыть свою собственную лавку. Но я уже была замужем, и мой муж еще был жив, хоть он и покинул меня, а я его. И я ждала ребенка, если глаза Мектильды ее не подвели. Я должна продолжать свое путешествие в Сент-Эмильон, как и планировала, так как монастырь  - это единственное убежище для женщины в моем положении.
        Сойдя на берег в Кале, я шагала, как пьяная, на ослабевших ногах, отвыкнув от суши. У меня открылся рот, и широко раскрылись глаза, когда я увидела одновременно столько незнакомых мне вещей. Ни в каких книгах о зарубежных странах не описывались такие сцены, как та, что предстала передо мной. Грохот телег, груженных скрипящими клетками для животных и бочками с товарами, запах сырой рыбы и мяса, крики моряков и торговцев ошеломили меня. Я бы не больше поразилась, увидев многоголовых зверей, высоких эфиопов, черных, как ночь, или русалок, выброшенных приливом на песок.
        Я чувствовала себя в безопасности среди этих шумных толп, но вскоре ко мне вернулся страх. Клавдий наверняка узнал о моем побеге и принял его за доказательство вины. Не был ли рабочий в доках, которому я заплатила за то, чтобы он вернул кобылу Лаэрту перед отплытием, шпионом Клавдия? Что, если Горацио видели вместе со мной и заставили сообщить о моем местонахождении? Или, если он отказался это сделать, его посадили в тюрьму в Эльсиноре, или, хуже того, убили? Что, если Клавдий обнаружил пропажу золота? Если Элнора заметила пропажу моих вещей, или Лаэрт доложил, что кто-то взял вещи отца, не усомнятся ли в моей смерти и не раскроют ли мой заговор? Я боялась, что каждый датский корабль, входящий в порт, может доставить стражников, которые меня схватят. Мои тревоги терзали меня подобно дурным снам, и это делало жизнь на суше еще более опасной, чем на море.
        Поэтому я решила не терять зря времени и покинуть город. Но снова обнаружила, что приготовления к путешествию делать в реальной жизни труднее, чем описано в книгах. Бродя по извилистым улицам, я досадовала на недостаток опыта и на обычаи, которые не позволяли женщинам познакомиться с обходными путями в коммерции и общественной жизни. Я совсем не умела вести дела. Смелость покидала меня при виде конторы или лавки, в которой толпились мужчины, громко торговали и спорили друг с другом. В конце концов, мне удалось заложить кубок, принадлежавший отцу. Владелец понял, что я из Дании, но так как я говорила по-французски, то, полагаю, его попытка надуть меня не совсем удалась. Этот торговец направил меня к посреднику, который продал мне приличного коня. Я слишком легко согласилась заплатить за него назначенную цену, но мне не терпелось отправиться в путь.
        Покинув Кале, я держалась оживленных дорог. Купцы и торговцы, направляющиеся по делам в Париж, обгоняли меня, они скакали галопом на гораздо лучших конях. Я часто оказывалась среди паломников, мужчин и женщин, богатых и скромных, говорящих на многих языках, подобно строителям Вавилонской башни. В такой компании никто не обращал внимания на мою странную речь. Мое мужское обличье также позволяло мне оставаться незамеченной. Оно давало мне возможность смотреть на всех окружающих меня людей; такое свободное поведение не разрешалось придворным дамам. В дороге и в гостиницах я изумлялась разнообразию рода человеческого, множеству людей со странными манерами, в чужеземных одеяниях, отличающихся друг от друга больше, чем пестрые цветы на всех лугах Дании. Я чувствовала себя мелким существом на обширном гобелене природы. Вскоре я перестала бояться, что меня схватят.
        По дороге на меня никто не нападал, даже в тавернах и на постоялых дворах, где, благодаря моему мужскому наряду, я избежала похотливых приставаний мужчин. Тем не менее, как и все путешественники, я опасалась воров. Однажды ночью, в гостинице, я заподозрила одного, одноглазого мужчину, который старался быть незаметным, в том, что он посягает на мой кошелек. Мне не очень-то хотелось прибегать к кинжалу, поэтому я подружилась с одним подвыпившим монахом, достаточно могучим, чтобы служить мне защитой. Было вполне обычным, что несколько путешественников ночевали под одной крышей, но когда монах предложил разделить со мной постель, у меня вырвался вопль ужаса, который едва не выдал меня. Поэтому я провела бессонную ночь на полу и размышляла о том, что этот вечер стал бы хорошим сюжетом для одной из непристойных новелл из тех, которые так любила Гертруда.
        Я не подумала о том, что путешествие сопряжено с таким количеством неудобств. У меня болели ноги и спина, так как я не привыкла долгие часы ехать верхом. Дни и ночи становились все холоднее, и утром моя одежда покрывалась инеем, а ноги немели. Я не умела разводить огонь без тлеющих углей, поэтому зависела от добрых паломников, которые позволяли мне согреться у их костров. Я промокала насквозь под дождем и дрожала, пока одежда не высохнет на мне. Мой конь покрылся грязью, а башмаки заскорузли от нее. Я не могла раздеться и поплавать в реке, даже постирать рубаху, опасаясь выдать свой настоящий пол. Однажды я дорого заплатила за корыто с водой и за крохотный номер на одного в гостинице, где смогла смыть с тела дорожную пыль.
        Несмотря на отчаяние и грязь, слабое обещание надежды сияло передо мной подобно лучу солнечного света, пробивающегося сквозь полог леса. В дороге я впервые почувствовала, как во мне шевельнулся младенец. Мектильда не ошиблась. Во мне вспыхнула надежда, и я поверила, что Горацио удастся победить безумие Гамлета и помирить его с моим братом. Что Гамлет призовет Клавдия к ответу в суде лордов. Потом он восстановит достойное правление в Дании, вернет себе законную власть и станет всеми любимым королем. Гертруда освободится от страха перед Клавдием и примирится с сыном.
        Поэтому, пока я месила грязь на дорогах, одна среди чужих людей, мои мысли неслись по пути, усыпанному примулами. Я представляла себе, что Гамлет пришел в себя и узнал от Горацио, что я жива. Он найдет меня, и снова начнет ухаживать, вымаливая мою любовь. Прощу ли я его? Какое задание заставлю совершить для этого? Когда он докажет, что достоин меня, я предъявлю ему ребенка и полюбуюсь его радостью. Я вернусь в Данию в качестве королевы, любимой Гамлетом и народом. Несмотря на свое жалкое положение и неуверенность в том, что ждет впереди, надежда в моей груди строила планы и рисовала будущее, такое же героическое и счастливое, как в тех сказках, которые я читала в книгах.
        Проехав через Амьен, я свернула со столбовой дороги и два дня путешествовала в одиночестве. Или больше? Меня вдруг одолела лихорадка, одновременно бросало то в жар, то в холод. Я была, как в тумане; мысли разлетались, как сухие листья. Мой конь сошел с дороги, и я не сумела вернуть его обратно. Затем я попыталась найти свою карту и обнаружила, что потеряла ее. В отчаянии я пыталась кричать, но мой крик поглощала поросшая мхом почва, и его никто не слышал. Сделав себе ложе из сухих листьев, я зарылась в них и спала до тех пор, пока тревожные сновидения снова не разбудили меня. Я взобралась на коня, решив опять поискать дорогу. Как Лаэрт тогда нашел этот монастырь? Казалось, он исчез в лесах, словно заколдованный. Я спустилась вниз с холма, надеясь выехать к реке, которая приведет меня к деревне, где я смогу спросить дорогу. Но меня опять одолело забытье. Надежда и здоровье покинули меня. Я вырвала страницу из своего молитвенника и написала по-французски, дрожащей рукой: «Если ты христианин, пожалуйста, помоги этому несчастному путешественнику добраться до цели  - до монастыря Сент-Эмильон, и пусть
содержимое этого кошелька послужит платой за убежище в нем». Я подписала эту записку «Филипп Лей» и сунула ее в кошелек, молясь, чтобы ее нашли, и чтобы она пробудила совесть в возможных грабителях.
        Несмотря на то, что я потеряла дорогу к Сент-Эмильону, и была почти без сознания, я прильнула к коню и держалась до тех пор, пока он не нашел монастырь и не остановился у бронзовых ворот, как покорное животное, которым управляет невидимый хозяин.
        Глава 36
        Когда я очнулась от приступа лихорадки, то обнаружила, что одета в чистую льняную сорочку и лежу на твердой, узкой кровати. Она занимала почти всю крохотную комнатку, гораздо меньшую, чем моя спальня в Эльсиноре. У изножья кровати, под распятием, стояла грубая скамеечка для коленопреклонения, и при виде нее я поняла, что добралась до своего места назначения. На скамеечке лежал мой Часослов, подарок Гертруды. Я понимала, что мне следует встать и помолиться в благодарность за спасение, но чувствовала себя слишком слабой, чтобы двигаться.
        Дверь скрипнула и открылась, впустив молодую монахиню с круглым, честным лицом.
        - Филипп Лей, в самом деле!  - сказала она, видя, что я очнулась. Ее улыбка была игривой, как у юной девушки. Монахиня сразу же заговорила, не дожидаясь приглашения.
        - Ваше появление вызвало такой переполох, какого мы никогда прежде не знали! Молодой человек, бледный как смерть, лежащий на спине умирающей от голода лошади! Сначала сестра Маргерита не хотела открывать ворота. Но Эрментруда, наша мать-настоятельница, убедила всех, что мы обязаны помочь бедному парню. Сестре Анжелине, которая когда-то была замужем, поручили раздеть и вымыть его. Ее. То есть, вас.  - Она рассмеялась.  - Анжелина закричала и чуть не упала в обморок, когда обнаружила ваш истинный пол. Мы все были просто поражены.  - Монахиня приложила руку к щеке и вскинула брови, наслаждаясь своим собственным рассказом.  - Ваш кошелек и записка в нем вызвали еще больший интерес. Мы все говорим об этом в комнате для собраний, где встречаемся и занимаемся, и у всех находится разное объяснение,  - продолжала она. Монахиня присела на край кровати и нагнулась ко мне, ее карие глаза блестели от любопытства.  - Кто вы, и почему приехали сюда?
        Я решила не слишком распространяться, пока не узнаю наверняка, что мне ничего не грозит.
        - Я не все понимаю. Все еще плохо себя чувствую,  - ответила я, отметив контраст между моим грубым иностранным акцентом и ее мелодичным французским выговором. И я закрыла глаза, чтобы продемонстрировать это.
        Она отпрянула и начала извиняться.
        - Простите меня! Я так обрадовалась, что вы, наконец, очнулись. Я сейчас уйду, но вы должны выпить эту воду и съесть немного хлеба. Принести вам мяса?  - она показала на поднос.
        Я кивнула, потому что ко мне вернулся голод. Она улыбнулась и повернулась к двери, но перед тем, как исчезнуть, она слегка рассмеялась, ткнула в себя пальцем и сказала, что ее зовут сестра Изабель.
        Изабель приходила каждый день, сгорая от нетерпения. Хотя я улыбалась при виде нее, и съедала принесенную ею еду, я не удовлетворяла ее желание побеседовать, и она вскоре снова уходила. Я проводила дни, погруженная в свои мысли. Прошло меньше трех месяцев с тех пор, как мы с Гамлетом обменялись клятвами в лесу, но мне казалось, что прошло много лет. За узким окном моей монастырской кельи листья липы и дуба стали золотыми, красными и бурыми, и падали на землю от каждого порыва ветра. Вскоре деревья останутся голыми, их ветви будут похожими на скелеты на фоне неба.
        Я чувствовала свое единство с деревьями, которые меняют одежду из листьев в зависимости от времени года. Я задавала себе вопрос, который постоянно слышала от Изабель: «Кто я?» Сначала я была строптивой дочерью своего отца, потом любимой придворной дамой королевы. Позже  - пастушкой в домотканом платье, плетущей венки для своего возлюбленного. Затем  - тайной женой. Слишком быстро я стала убитой горем женой, одетой в обноски сумасшедшей. Некоторое время была свободным юношей, который носит штаны и путешествует в одиночку. Но то были всего лишь роли, которые я играла. Кем была настоящая Офелия?
        Я хотела быть автором своего романа, а не просто актрисой в драме Гамлета, и не пешкой в смертельной игре Клавдия. Но что я выиграла, придумав свою собственную смерть и сбежав из Эльсинора? Незнакомую жизнь, окруженную тайнами. Сомнительное будущее, в которой бесспорным было только одно: я стану матерью, а к этой роли меня никто не готовил. Что с нами станет  - с моей малышкой или малышом и с его невежественной мамой? Что, если я не полюблю ребенка, который будет напоминать мне о моем самом большом горе, о потере любви его отца?
        Мне не хотелось искать ответа на эти вопросы, которые навалились на меня. Вместо этого я вспоминала о счастливых днях прошлого. Когда я слышала шаги в коридоре или стук в дверь, я вспоминала, как Гамлет приходил в мою комнату, и в его голубых глазах горел ум, задор или страсть. Когда солнце светило в мое окно, его слабое тепло навевало воспоминания о солнечных садах, где, спрятавшись в высокой траве, мы с Гамлетом обнимались  - еще не потревоженные и не раздираемые безумием любовники.
        Однажды вечером, когда я раздувала в себе это воспоминание, как огонь, способный согреть меня в ноябрьский холод, в мою дверь постучали. Я открыла ее и впустила Изабель. Глаза монахини сияли, она вошла быстрыми, крадущимися шагами. В руке она держала письмо.
        - Какой-то седой мужчина пришел к воротам и принес это письмо. Он сказал, что оно «для молодого путешественника, который попросил помощи в этом монастыре». Я сразу же поняла, кого он имеет в виду, и взяла у него письмо от имени матери-настоятельницы. Но, да простят меня святые, а я верю, что они простят,  - сказала монахиня и перекрестилась,  - я не отнесла ей письмо, но принесла его прямо сюда.  - Изабель протянула письмо, словно ключ, который может отпереть замок моего молчания.  - Посыльный не захотел ждать ответа, он исчез в ночи,  - прибавила она.
        Привычка всех подозревать заставила меня колебаться. Не ловушка ли это? Или ошибка? Кто мог мне написать? Мое сердце сжалось от страха, когда я представила себе, что Клавдий узнал о моем укрытии, и теперь будет играть со мной, как кошка с мышью. Но надежда и мужество заставили меня взять письмо из руки Изабель. Перевернув его, я увидела на нем имя «Филипп Лей». Печать не была сломана. Должно быть, оно от Горацио! Сердце мое забилось от счастья, что мои страстные мечты сбылись так необычайно быстро, стоило мне только пожелать. Нетерпеливыми, дрожащими руками я сломала печать, готовая узнать те добрые вести, которых ждала.
        Увы, в письме Горацио сообщал о смерти Гамлета и о крахе всей Дании. «Последние плоды зла рассеяли свои смертоносные семена… Вид умирающей матери заставил Гамлета, наконец, совершить месть… Лаэрт и принц Гамлет поразили друг друга… Я не выполнил задачу, которую вы передо мной поставили… Простите Гамлета… Он всем сердцем любил вас». Слова Горацио отравили мою кровь горем и поразили сердце, подобно самому быстрому яду, и я погрузилась во тьму, похожую на забвение смерти.
        Часть третья
        Сент-Эмильон, Франция 1601 -1602 гг.
        Глава 37
        Ветер за окном раскачивает деревья с голыми ветвями; он свистит сквозь щели в каменных стенах, леденит мое тело, добирается до всех костей и внутренностей. Мое сердце треснуло; нет, оно разбилось на кусочки, как глиняная миска, брошенная с большой высоты. Гамлет мертв. Гертруда и Лаэрт убиты. У меня нет ни мужа, ни матери, ни брата, ни отца. У меня нет дома, потому что я навсегда отрезана от Дании. Я подобна сломанной ветке, которую буря оторвала от ствола большого, умирающего дерева. То, что Клавдий тоже мертв, теперь меня слабо утешает.
        Ночью я просыпаюсь из-за ужасных снов. Я вижу лицо Гамлета, его голубые глаза, в которых отражается мой образ, как в зеркале воды. Потом его тело сгибается пополам после удара острого клинка в руках моего брата. Их глаза налиты кровью. Я вижу себя лежащей в могиле рядом с завернутым в саван телом отца, которое поедают черви. Потом мне снится, что я падаю в глубокую реку и не могу плыть, а просыпаюсь, хватая ртом воздух. Подобно не упокоившемуся призраку, я поднимаюсь со своей лежанки и хожу взад и вперед по коридору, чтобы прогнать пугающие видения. И подобно духам, бродящим в ночи, возвращаюсь до рассвета.
        Когда сон, наконец, одолевает меня, утренний свет заползает в мое узкое окошко и опять заставляет открыть усталые глаза. Слабое тепло солнца возрождает во мне надежду, убеждает меня, что я теперь в безопасности. При его свете трагедия в Эльсиноре кажется всего лишь выдумкой моего угнетенного горем мозга. Потом я вспоминаю письмо Горацио, и отчаяние, как холодный ветер, уничтожает кратковременный покой. Но я не могу найти это письмо, несмотря на то, что перевернула каждый камень, каждую страницу, каждую складку ткани в моей крохотной келье. Должно быть, я уничтожила его, чтобы никто не узнал о том, что я предпочитаю держать в тайне.
        Каждый день, в уединении моей каменной кельи, я пишу. Сестра по имени Маргерита, прекрасная, как цветок с золотистой головкой, в честь которого ее назвали, принесла мне перо и чернила.
        - Чтобы написать письмо, если пожелаешь. И чтобы порадовать Господа нашего и мать Эрментруду, записывая свои ежедневные молитвы,  - говорит она и уходит.
        Я не пишу ни молитв, ни писем. Кому я их отправлю? Я предпочитаю писать о своей жизни, начиная от самых ранних воспоминаний и включая все события, которые привели к моим последним горестным испытаниям. Я прячу написанные страницы в матрасе. Когда-нибудь я отдам их моему ребенку. Я обнаружила, что процесс письма напоминает прикладывание пиявок к мозгу, он лечит горе и вытягивает жидкости, затрудняющие понимание.
        Колокол церкви звонит и днем, и ночью, постоянно созывая монахинь на молитвы. Я вздыхаю, кладу перо и позволяю этому звону прогнать мои мысли. По крайней мере, я буду соблюдать правила этого монастыря. Так как читать больше нечего, я беру молитвенник, подарок Гертруды. И читаю: «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Вызволи душу мою из тюрьмы, чтобы я мог воздать тебе хвалу»[10 - Псалтирь, псалом 130:1. (В православной традиции после первой фразы идет: «Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих».)]. Гамлет однажды назвал Данию тюрьмой. Теперь он вышел на свободу из мирской тюрьмы. Моя тюрьма  - это мой собственный мозг, его темные мысли и горести держат в оковах мою душу. Я не могу воздавать хвалу. Ибо чему мне теперь поклоняться, что еще не подверглось разрушению? Когда-то я поклонялась моему господину Гамлету, ощущала на языке вкус его имени, словно вкус хлеба. Грех ли это? И неужели смерть Гамлета  - это мое наказание?
        Я засыпаю во время этих тщетных молитв, а когда просыпаюсь, мои колени болят от холода каменного пола, а руки онемели. Что меня разбудило? Я вздрагиваю, почувствовав чье-то присутствие у моей двери. Это всего лишь Маргерита, спокойная мадонна с лицом цвета слоновой кости в обрамлении белой вуали. Ее рука лежит на щеколде, она смотрит на меня с подозрением. Может быть, я кричала во сне? Может быть, нечаянно назвала имя Гамлета или короля?
        - Мать Эрментруда просит тебя подписать эту расписку за золото в твоем кошельке, которое она приняла на хранение,  - говорит она и протягивает мне документ и перо.  - Как ее секретарь, я передаю эту просьбу.
        Я колеблюсь, подозревая уловку, цель которой заставить меня написать свое имя и выдать себя. Потом беру документ и пишу «Филипп Лей», то имя, под которым я путешествовала. Когда Маргерита берет у меня бумагу, она не всматривается в подпись.
        - Я видела, что на монетах стоит печать короля Дании,  - говорит она. И смотрит на меня испытывающим взглядом.
        Я не учла, как легко можно обнаружить мою связь с Эльсинором. Но отвечаю Маргерите, не дрогнув.
        - Прошу, не обвиняйте меня в нечестности,  - говорю я, пряча страх за осторожными словами. И гадаю, не выдает ли и мой выговор датское происхождение.
        Маргерита плотно сжимает полные губы в тонкую линию.
        - Господь защищает невиновных,  - отвечает она и уходит так же бесшумно, как пришла.
        Эта сцена меня беспокоит. Что имела в виду Маргерита? Внезапно меня охватывает страх, несмотря на то, что Клавдий больше не угрожает мне. Увы, от привычки бояться нелегко избавиться, и, возможно, я больше никогда не смогу никому доверять. С этими тяжелыми мыслями я верчусь на кровати, пока не засыпаю.
        В мой беспокойный сон вторгается фигура в белом. Она приходит ко мне, как душа, освободившаяся от оков плоти. Но она прикасается ко мне и называет меня госпожой. Я открываю глаза, и передо мной стоит Изабель.
        - Доброе утро, госпожа. Хотите поесть?
        - Не хочу.  - С тех пор, как я получила вести от Горацио, всякая еда у меня во рту имеет вкус пепла.
        Изабель ставит поднос с едой, несмотря на мой отказ. Она ждет. Аромат свежеиспеченного, горячего хлеба пробуждает во мне голод. Поэтому я откусываю кусочек, потом второй, и вскоре съедаю его весь и суп тоже выпиваю. Меня заставляют жить, почти против моей воли.
        - Вы поговорите со мной сегодня? Вы достаточно хорошо себя чувствуете?  - Ее карие глаза на круглом лице полны сочувствия.  - Пожалуйста, скажите мне, как вас зовут, чтобы я могла обращаться к вам по имени,  - умоляет она.
        - Прошу, не спрашивайте, потому что я боюсь…  - Я качаю головой, и мои глаза наполняются слезами.
        Изабель, озабоченно нахмурившись, гладит меня по волосам. Они до сих пор короткие и неровно острижены, напоминание о моих недавних испытаниях. Только монахиня обрезала бы волосы так коротко. Или молодая женщина, которая хочет, чтобы ее приняли за мужчину. Но Изабель не требует ответить ей, зачем я это сделала. Ее прикосновения нежны, и я смягчаюсь. Я понимаю, что мне очень хочется, чтобы меня звали по имени. Несомненно, назвать его не значит открыть свои тайны.
        - Меня зовут Офелия.
        - О-фе-ли-я. Звучит мило,  - говорит Изабель, голосом лаская незнакомые ей слоги моего имени.  - Филипп Лей! Теперь я понимаю! Как мудро с вашей стороны так замаскировать свое имя!  - Она на несколько мгновений задумывается.  - «Офелос»  - это «помощь» по-гречески, за ней вы приехали сюда. А слово «фил» означает «любящий», вас любит Бог,  - говорит она, довольная такой интерпретацией.
        - Вы образованная девушка, Изабель.
        - Я некоторое время училась,  - признается она.  - А вы свободно понимаете французский язык, правда?
        Я киваю головой, не могу ее обмануть и в этом. Но Изабель больше не настаивает.
        - Я не люблю учиться,  - говорит она, качая головой,  - но мать Эрментруда очень приветствует учебу. В нашей библиотеке много сокровищ. Когда-нибудь я вам покажу.
        - Буду вам очень признательна,  - отвечаю я, не сумев скрыть нетерпение.
        Изабель желает мне спокойной ночи, и я опять остаюсь одна. Когда она приходит на следующий день, то приносит чистое постельное белье и одежду. Я зарываюсь лицом в ее складки, вдыхаю запах чистого воздуха.
        - Спасибо,  - шепчу я.
        - Это работа Терезы, она очень усердно трудится в прачечной,  - объясняет монахиня.
        Из своего окна я видела девушку, которая медленно, прихрамывая, развешивала мокрое белье на кустах, камнях и оградах. Она работает, не ведая о моих бедах, а я смотрю на нее, и не знаю ничего о ее бедах.
        - Расскажите мне, как она стала калекой?  - спрашиваю я, думая о полученных мною в детстве ранах на ногах. Хоть они давно зажили, гладкие, беловатые шрамы до сих пор ноют от холода.
        - Она хромая от рождения. Ее отец, будучи бедным человеком, отправил ее работать на нас, так как знал, что с таким изъяном она никогда не выйдет замуж,  - говорит Изабель, будто начинает рассказ.
        - Она работает, пока вы молитесь?
        - Она всего лишь служанка, которая здесь зарабатывает себе на хлеб и жилье, но она молится с большим жаром, чем любая монахиня.
        - Увы, от меня никакой пользы. Я не молюсь и не работаю,  - говорю я, не в силах скрыть горечь. Я поднимаюсь и выглядываю в окно, вижу Терезу, которая с трудом тащит тяжелую корзину.
        - Не говорите так,  - мягко возражает Изабель.  - Вы наша гостья. По правилам нашего ордена мы помогаем нуждающимся в помощи. Вскоре вы снова будете здоровы.
        Я молча наблюдаю за Терезой. Ее дыхание в холодном воздухе превращается в пар. Внезапно она роняет корзину и падает на колени, лицом на землю. Ее тело сотрясается.
        - Смотрите, она ушиблась!  - кричу я.
        - Нет,  - хладнокровно отвечает Изабель.  - Вероятнее всего, у нее опять божественное видение. Они приходят к ней, и иногда она даже теряет сознание. Тереза придет в себя без нашей помощи.
        - Я тоже страдаю от нежеланных снов,  - тихо говорю я, и тонкая ниточка сопереживания связывает меня со страдающей девушкой.
        - Да, я знаю.
        Вздрогнув, я поднимаю взгляд на Изабель.
        - Я слышала, как вы кричали во сне,  - объясняет она.  - Сон может быть страшным, каждая из сестер хотела бы, чтобы к ней являлся в видениях Господь. Поэтому многие завидуют Терезе, а другие сомневаются, что она видит Христа, и не верят, что кровь на ее руках  - это кровь Христа.
        - Кровь на ее руках?  - переспрашиваю я, удивляясь, какое злодеяние совершила Тереза.
        - Да. Может быть, это кровь из ран Христа, а может быть  - это от ее тяжелой работы.
        - А вы что думаете?
        - Я не знаю. Не мне судить о таких вещах,  - отвечает Изабель, но я чувствую в ее тоне неодобрение.
        Окровавленные руки. Знак благосклонности Господа  - и признак вины. Я смотрю на свои руки; они белые. Моя совесть возражает, ведь те люди погибли не по моей вине. Моя любовь к Гамлету не была грехом. Наши клятвы были священными, они произнесены перед лицом небес. Но Гамлет сказал то же самое о своей мести! Увы, я сейчас не хочу предаваться этим непрошеным мыслям, поэтому стараюсь выбросить их из головы.
        - Как вы попали в Сент-Эмильон?  - спрашиваю я у Изабель.
        - Вы не хотите отвечать на мои вопросы, а я должна отвечать на ваши?  - упрекает она меня, но с улыбкой, показывая щель между передними зубами.  - Мой отец герцог, а мать была служанкой, кормилицей его детей. Она умерла от оспы, когда я была еще маленькой. Герцог подарил меня монахиням, отдал на воспитание в монастырь, вместе с кошельком, в нем лежали деньги, которые были бы моим приданым. Он сделал это, чтобы искупить свои грехи. Я никогда с ним не разговаривала.
        - Мне очень жаль,  - я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Изабель, как и я,  - сирота, оставшаяся без матери.
        - Не грустите так из-за меня! Я обрела покой. Дала обеты два года назад. Теперь я знаю, что умру здесь,  - говорит Изабель. Ее лицо, похожее на лицо херувима, сияет от радости.
        Я не чувствую такой веры, как Изабель, которая приветствует с радостью все, даже смерть. Я боролась со смертью, болезнь и отчаяние выпили все мои силы. И все же я чувствую в себе жажду жизни, как веревку, свернутую во мне, стянутую в узлы. Теперь Изабель взяла ее конец в свои маленькие, сильные и терпеливые руки.
        Глава 38
        Я с нетерпением жду прихода Изабель, как когда-то ждала чтения вместе с Гертрудой в ее опочивальне. Она приносит мне книги из монастырской библиотеки: историю войн во Франции и томик английского поэта Чосера, в котором есть «Легенда о примерных женах» и «Троил и Крессида» в переводе на французский язык. Их я откладываю, чтобы прочитать, когда останусь одна.
        Изабель любит поболтать, может быть, больше, чем молиться. Ее веселый голос наполняет мою келью, как музыка лютни, и монахиня похожа на трубадура с ее сказками, хотя ни одна из них не бывает непристойной или скверной. Иногда ее рассказ прерывает призыв на молитву или на работу, но на следующий день Изабель легко подбирает нить повествования.
        - Вы не считаете мать Эрментруду красивой?  - спрашивает она, ей не терпится начать новый рассказ.
        - Считаю,  - соглашаюсь я, потому что видела, хоть издалека, ее красивой формы нос и кожу цвета самого белого алебастра.  - Почему она так и не вышла замуж?
        - Ах,  - начинает Изабель, будто пробует взять ноту на своем музыкальном инструменте.  - Она была самой младшей из пяти дочерей одного богатого барона и его жены. Он израсходовал все состояние на приданое старших сестер. Он не мог заключить для нее выгодный брак, поэтому отдал ее в монастырь, когда она была еще совсем девочкой.
        - Но разве ее мать согласилась с решением барона? Она не боролась за то, чтобы оставить у себя дочь?  - спрашиваю я.
        - Может быть, но что может сделать мать? Дочь  - собственность ее отца,  - без всякой горечи отвечает Изабель.
        Я не говорю ей о том, что думаю по этому поводу: что ни одна мать, пока она жива, не рассталась бы добровольно с дочерью.
        - Теперь она прожила здесь тридцать лет, и десять лет она уже мать-настоятельница,  - продолжает Изабель.  - Влияние барона помогло ей занять это место. Но сейчас ее отец умер, а брат враждует с графом Дуруфлем, попечителем нашего монастыря. Она всем нам стала матерью, благодаря милости Божьей.  - Тут Изабель крестится, потом прибавляет:  - И благодаря милости графа и соизволению епископа. Мы всегда молимся за нее.
        Я вздыхаю при мысли о ненадежности положения женщины, которая всегда должна подчиняться земной власти мужчин.
        - А еще лучше история сестры Марии. Ее отец обещал выдать ее за пожилого купца, но мать не подчинилась мужу и отдала свое собственное приданое, чтобы отправить Марию в этот монастырь.
        - Значит, мать все же защитила свою дочь,  - замечаю я.
        - Да, ее муж очень жестоко обошелся с ней, так как она не хотела сказать, куда отвезла Марию. И еще он был пьяницей. Однажды он упал в лужу и утонул! Она продала его свечное производство и с этими деньгами вернулась сюда, умоляя, чтобы ей позволили жить при монастыре.
        - Почему она должна была умолять?
        - Она не была дворянкой. Ее муж делал свечи, а отец был простым кузнецом. Но кошелек у нее был толстый, и это решило дело.
        - Мария все еще у вас?
        - Нет, однажды зимой она заболела и умерла, ей не исполнилось и двадцати лет.  - Изабель смахнула слезу кончиком пальца, тронутая этой печальной историей.
        Увы, подумала я, даже смелость матери не может оградить ее ребенка от опасности.
        - Что стало с ее матерью?  - спросила я.
        - Ну, это сестра Анжелина, наша милая повариха! Она бранит мужчин, но мы не обращаем на это внимания, потому что на кухне она просто ангел. Она питает наши тела, а матушка Эрментруда питает наши души.
        Я думаю о жертве, которую Анжелина принесла ради дочери, и о том, что она закончилась утратой, о ее горе. Перед закатом я иду на маленькое кладбище, примыкающее к церкви с северной стороны. На воротах читаю слова из псалма: «Моя плоть также покоится в надежде». Нахожу камень на могиле Марии. Там растет розовый куст, его листья увяли от мороза. Это зрелище не вызывает у меня печали, так как я знаю, что куст снова расцветет в следующем году. В такой час, в этом сером месяце, Природа не издает ни звука, и в этом месте отдохновения мое сердце также молчит.
        На следующий день, когда приходит Изабель, я проявляю любопытство. Мне хочется узнать еще одну историю.
        - Расскажите мне о сестре Маргерите, красота которой подобна золотистому цветку, в честь которого ее назвали.
        Изабель хмурится и пожимает плечами.
        - Я мало знаю о Маргерите. Она  - секретарь матери Эрментруды, и в курсе всех ее дел. Она очень скрытная, а в набожности превосходит всех нас,  - отвечает она.  - Хотя вы видите, как гордо она держится.  - Затем она наклоняется ко мне и доверительно произносит:  - Признаюсь, я ее не люблю, как должно любить христианке!
        - Понимаю,  - говорю я, вспомнив о Кристиане.
        - Но хватит; с моей стороны нехорошо дурно отзываться о ней.  - Она встряхивает головой и продолжает веселым голосом:  - Мы не можем сидеть и болтать здесь, потому что мать Эрментруда просила привести вас сегодня к ней.
        Это сообщение вызывает у меня страх.
        - Я не готова встретиться с ней. Скажите ей, что у меня опять поднялась температура,  - умоляю я.  - Или скажите, что я все еще страдаю от меланхолии.
        - Вам уже намного лучше, это все видят,  - отвечает она, с легким упреком. И берет меня за руку.  - Не бойтесь. Она добрая.
        Изабель ведет меня по коридорам и вниз по лестнице. Я иду медленными, маленькими шажками, потому что не хочу подчиняться и идти туда. Мать Эрментруда  - не королева, которой я поклялась служить. Чувствуя мою нерешительность, Изабель мягко, но настойчиво ведет меня по галереям и переходам монастыря. Их закругленные арки обрамляют квадратный внутренний двор и сад, потемневший и увядший от мороза. Ноябрьский воздух обжигает мою кожу.
        Мы входим в дом для собраний. Его стены отделаны панелями из натертого маслом дерева, и напоминают мне палаты в Эльсиноре, где король принимал своих посетителей. Коридор ведет в покои матушки Эрментруды. Там ждет Маргерита, как безмолвный часовой. Изабель пожимает мою руку и уходит.
        Не говоря ни слова, Маргерита впускает меня в комнату и удаляется, повинуясь кивку матери Эрментруды. Я съеживаюсь под своей льняной одеждой. Опускаюсь на колени перед настоятельницей Сент-Эмильона, и мне видно только широкую полосу ее простого одеяния, отделанного зеленым бархатом. Скрестив руки на груди, я избегаю ее взгляда.
        - Офелия, дитя мое, вы пришли к нам за помощью. В чем ваша беда?  - спрашивает она.
        Значит, Изабель назвала матери Эрментруде мое имя. Хорошо, что мне теперь не придется ей все рассказывать. Никто пока не должен знать мою тайну.
        - Я опасалась за свою жизнь, ваша милость. Больше я ничего не могу сейчас сказать.
        - Вы горюете больше, чем кажется естественным, и ваше тело слабеет и гибнет напрасно,  - мягко произносит она.  - Наш долг, и особая забота Изабель, вернуть вам здоровье тела и души.
        - Я понесла большую утрату. Я вам очень благодарна за вашу помощь,  - говорю я, упорно глядя на простой крест у нее на груди. В его центре сияет один яркий драгоценный камень, желтый, цвета надежды.
        - Чего вы желаете?  - спрашивает она.
        - Я желаю одиночества и молитв.  - Это не вся правда, но ее должно хватить, так как слова не могут выразить огромного количества моих устремлений.
        - Щедрость вашего кошелька и обстоятельства вашего приезда позволяют мне предположить, что вы  - вполне обеспеченная аристократка. Вы бежите от жестокого отца или от насильственного брака?
        - Нет.  - Я стараюсь отвечать ровным голосом и сдерживать слезы.
        - Вы хотите остаться жить в монастыре и дать обеты бедности, целомудрия и послушания?
        Я уже бедна, потеряв все, что мне дорого, и я уже не чиста. Я никогда не была послушной. Но этого я не произношу.
        - Я не знаю,  - говорю я правду.
        - Вы совершили плохой поступок, в котором раскаиваетесь?
        - Да… Нет! Прошу вас, в свое время я все расскажу. Не прогоняйте меня!  - молю я и склоняюсь почти до земли. Я вижу только подол ее одежды и ее ноги в кожаных башмаках. Я бы их поцеловала, если бы это убедило ее позволить мне остаться.
        - Вы можете остаться здесь,  - говорит она.  - Но вы должны работать и молиться вместе с нами и узнать то, что предназначил для вас Господь. Сестра Изабель будет вашей наставницей.
        Подобно возвещающему ангелу, мать Эрментруда простирает руки и кладет ладони на мою голову.
        - Теперь встаньте и идите с миром, Христос с вами.
        В глубине души я чувствую нечто вроде прикосновения кончика пальца, от которого во мне снова загорается надежда.
        Глава 39
        Меня окружает белая зима. Монахини ждут дня рождения Иисуса Христа, до него осталось всего несколько недель. Колокола созывают их на вечерние молитвы, на утренние молитвы, на полуденную молитву. В своих белых облачениях сестры идут в церковь, ступая в следы ног, оставленные идущими впереди. Их дыхание, вылетающее белыми облачками, исчезает, как дым из печных труб. Неужели их молитвы так же исчезают, унесенные ветром, или они проникают сквозь купол небес и достигают ушей Господа?
        Под замерзшей землей, свернувшись в темноте, ждет все живое. Я тоже жду во время долгих ночей Рождественского поста, освещенных слабой белой луной. Несмотря на то, что я одета в белую одежду, как монахиня, я ощущаю пятно греха, свою смертность, она обвилась вокруг меня подобно яркому поясу.
        Мое тело снова приобретает округлость по мере того, как восстанавливается здоровье, а мой живот увеличивается больше, чем остальные части тела. Мне пока еще удается скрывать его под свободным платьем. Только я вижу растущий холмик, когда купаюсь. Только я чувствую, как шевелится ребенок, когда я читаю молитвы вместе с сестрами. «Моли о нас, Пресвятая Богородица! Да удостоимся Христовых обещаний». Я надеюсь, что эти Христовы обещания более надежны, чем обещания мужчин.
        Часто во время молитв мои мысли уносятся куда-то далеко. Я ловлю себя на том, что вспоминаю доброту Гертруды, глядя на мать Эрментруду, покорность которой так не похожа на величие моей королевы. Сестра Анжелина, грубоватая, но излучающая любовь, напоминает мне дорогую Элнору. Изабель, показывающая в улыбке щель между передними зубами, даже во время молитвы, заставляет меня жалеть о том, что у меня не было такой веселой подруги в Эльсиноре. Сестра Маргерита  - гордая, как Кристиана; кажется, она питает некие тайные амбиции, и это пробуждает во мне любопытство.
        - Вы молитесь с все большим благочестием, как я вижу,  - говорит Изабель, ошибочно приняв мою задумчивость за набожность.
        - Нет, по правде говоря, я думаю о том, как этот монастырь похож на двор принца,  - отвечаю я, потом поспешно прибавляю:  - На то место, о котором я читала в книгах.
        - Что вы имеете в виду?  - спрашивает она.
        - Ваша настоятельница похожа на королеву, источник всех добродетелей. Все сестры напоминают ее придворных дам, они рады жить под ее благосклонным руководством. Существует иерархия, в которой слуги занимают самое низкое положение.  - Я умолкаю, обдумывая это сравнение.  - Но я вижу одно существенное отличие. Здесь нет мужчин, добивающихся вашей любви. Вы поклоняетесь одному Христу, а он дарит свою любовь всем одинаково. При дворе принца ни одна женщина не стала бы делить с другой своего возлюбленного, как и мужчина не стал бы делиться своей любовницей.
        Изабель быстро понимает меня.
        - Да, потому что если даму желает не один мужчина, это вызывает ревность и соперничество. Я тоже читала такие книги, очень давно,  - говорит она, понизив голос, хотя нас никто не подслушивает. Монахини уже покинули церковь.  - Но не обманывайте себя, Сент-Эмильон  - не идеальное место. У нас есть свои грехи, например,  - зависть, если одна из нас обладает более красивым голосом или пользуется большей благосклонностью матери-настоятельницы. Мы тоже тщеславны. Я видела, как Маргерита поднимает свои изящные руки и с восхищением смотрит на них. Однажды мать Эрментруда меня наказала за то, что я прятала под подушкой маленький кусочек кружева.
        - Такая нищета решительно не понравилась бы королеве и ее дамам,  - призналась я.  - И все же мне это место кажется царством покоя, где ни один король-тиран вас не угнетает.
        Всегда веселое лицо Изабель погрустнело.
        - В Сент-Эмильоне нет короля, как вы сказали, но здесь все равно властвуют мужчины. Мать Эрментруда обязана повиноваться епископу Гарамонду, так как он  - наместник Бога на земле,  - объяснила она.  - А этот епископ служит графу Дуруфлю, он  - главный покровитель нашего монастыря и очень порядочный человек.  - Она показывает мне каменное изваяние, возвышающееся в скромной церкви подобно символу гордости.  - Дуруфль воздвиг его в честь самого себя, хотя не он, а его предки выделили эту землю для основания нашего монастыря около двухсот лет назад. За эту щедрость в прошлом он считает себя любимцем Господа и равным епископу!  - с негодованием восклицает она.  - Он подвергает большому испытанию мое милосердие!
        - Как это похоже на двор короля,  - размышляю я,  - где могущественные лорды и советники определяют политику короля.
        - По крайней мере, Дуруфль и епископ редко появляются у нас. Но граф назначил своего племянника, высокомерного и грубого юношу, нашим управляющим. Он руководит слугами и делами монастыря, хоть и не имеет способностей к такой работе. На прошлой неделе Маргерита назвала его в лицо глупцом!  - Изабель смеется при этой мысли, потом закатывает глаза.  - Ты теперь начинаешь понимать, почему я довольна, что я монахиня. Я могла бы стать женой подобного человека. Или, упаси Боже, такого старика, как отец Альфонс, который трясется, пока читает мессу, и почти совсем глухой. Мне приходится кричать, чтобы он меня услышал, и тогда мои сестры слышат все мои грехи!  - недовольно жалуется Изабель.  - Поэтому я исповедуюсь только в том, что пренебрегаю молитвами, а это грех самый распространенный среди нас.
        - Твой единственный грех, Изабель, в том, что ты слишком добра к недостойным,  - шепчу я, имея в виду ее доброту ко мне.
        - Нет, я не такая добрая, какой вы меня считаете. Я завидую красоте Маргериты и благосклонности к ней настоятельницы. Меня доводит до кипения медлительность Анжелины, и я виню ее, когда мы должны поститься и не есть ничего, кроме черствого хлеба. Иногда я таскаю сахар из кладовки!
        Я улыбаюсь, слушая о ее прегрешениях, так как им далеко до обмана, убийства и мести, от тех преступлений, в которых никто не каялся в Элсиноре.
        Но Изабель берет меня за руку и серьезно произносит:
        - Офелия, вы будете моим священником, так как вы умеете хранить тайны не хуже надгробий на могилах.
        - Так исповедуйтесь, и я отпущу вам грехи,  - говорю я, пытаясь копировать отца Альфонса, и мы обе смеемся. И все же, как ее доверие искушает меня! Мне так хочется поделиться с ней своей историей, но осторожность сковывает мой язык, а молчание делает меня еще более одинокой.
        Я часто жалуюсь, что у меня нет определенного положения в Сент-Эмильоне. В Эльсиноре я понимала свою роль  - я была одной из придворных дам королевы. Здесь я не служанка и не монахиня. Я не могу сидеть с монахинями в святилище церкви, но я молюсь вместе с ними. Я не могу сидеть с ними за одним столом, но ем ту же самую пищу. Подобно отлетевшему духу, который еще не упокоился, я путешествую между мирами. Я свободна, и могу покинуть территорию монастыря, если пожелаю. Вместо этого я часами сижу в библиотеке, часто погрузившись в чтение «Утешения философией» Боэция, древнего римлянина. Я также перевожу молитвы на французский язык для монахинь, которые не читают по-латыни.
        Однажды мать Эрментруда видит, как я напряженно занимаюсь, и просит меня помочь обучать девушек в монастырской школе. Я соглашаюсь, потому что хочу приносить здесь пользу. Но меня охватывает жалость при виде этих маленьких девочек с грустными глазами, которых забрали у родителей и отдали Богу, чьи объятия они не смогут ощутить. Одна девочка, само олицетворение отчаяния, сжимает лицо ладонями, ее слишком короткая юбка не закрывает голые ноги выше башмаков. Я помню, как сама носила такие короткие платья, и жалею, что у меня нет чулок, чтобы ей отдать. Мне хочется обнять этого ребенка, но я боюсь ее больших, испуганных глаз. Вместо чулок я даю ей нечто пустячное и бесполезное: глагол для спряжения. Пока девочки склоняются над книгами, я достаю из кармана миниатюрный портрет моей матери, который всегда ношу с собой. Я  - ее точная копия; я вижу свои волосы, щеки и нос, все это изображено на миниатюре. Я пытаюсь найти в потаенных глубинах своей памяти воспоминание о ее прикосновении.
        - О, научи меня, как быть матерью. И дай мне мужество!  - шепчу я, пытаясь заставить изображение говорить со мной.  - Что нам делать, моему младенцу и мне? Где найти свой дом? Скажи мне!  - Я чувствую себя ребенком, брошенным в темном лесу: даже портрет матери не утешает меня.
        Затем я вижу, что в библиотеку вошла Маргерита. Как давно она там стоит? Девочки закончили свое задание, они перешептываются и хихикают. Маргерита смотрит на меня своим холодным, неулыбчивым взглядом. Я чувствую себя раскрытой книгой, в которой написана вся моя история, и она может ее легко прочесть.
        - Кажется, преподавание вам не подходит. Я сообщу об этом матери Эрментруде,  - говорит она. В ее голосе нет ни жалости, ни осуждения.
        Я не в состоянии ответить, так сильна во мне тоска по матери, которой я никогда не знала.
        Глава 40
        Декабрь всех нас сжимает, как в тисках; даже огонь в печах и в каминах не может ослабить его ледяную хватку. Я тру ладони, чтобы хоть немного их согреть, когда вхожу в столовую, где монахини сидят в ряд за столом, молча, склонив головы над едой. Ложки тихо скребут по деревянным тарелкам. Пар поднимается над горшком супа. Голос матери Эрментруды звучит то громче, то тише, когда она читает вслух.
        «Отведаем с умеренностью и трезвой рассудительностью лишь той пищи, которая является питательной и полезной. Помните, что тело Христово было предано смерти, и что мы здесь преломляем хлеб и воду, дабы принять их в наше тело. Так и через Причастие тело Христово питает нас».
        Я спрашиваю себя, как бы воспринял Гамлет, философ и разумный человек, простодушную веру монахинь в то, что они поедают настоящее тело Христа. Хлеб, который подают во время трапез, и хлеб, который предлагают во время мессы, по-моему, выглядит одинаково. Мне кажется странным, что процесс принятия пищи сестрами подчиняется строгим правилам и проходит в молчании. Я вспоминаю пиршества в Эльсиноре, сопровождавшиеся громким смехом, треском разгрызаемых костей и шумным высасыванием из них мозга, рычанием собак и их драками за еду, брошенную на пол. Вино лилось из громадных бочек, как вода из фонтана, и во время каждой трапезы подавали рыбу, птицу и говяжью ногу.
        При воспоминании о таком изобилии мой аппетит растет. Младенец внутри меня заставляет меня тосковать по сидру и сладостям, жареному мясу и густому молоку, и по абрикосам. Но сейчас монахини постятся, едят только хлеб с солью и пьют воду. Поэтому я питаюсь на кухне вместе с судомойкой и экономом, чтобы можно было поесть мяса и фруктов. Они в моем присутствии молчаливы, потому что меня все еще считают загадкой в Сент-Эмильоне. Бедный фермер, который обрабатывает поля монахинь, его трое детей с ввалившимися глазами, и гость, путешествующий ученый, составляют нам компанию.
        Тереза, так как она служанка, тоже должна есть на кухне. Но она не приходит в часы еды. Когда я спрашиваю о ней, эконом, набивший рот хлебом, лишь пожимает плечами.
        - Правда, миледи, она совсем не ест, насколько я знаю,  - говорит судомойка.
        - Кто не ест, когда голод велит?  - спрашиваю я.  - Я отнесу ей эту порцию мяса и несколько печений.
        - Она не будет этого есть, говорю вам. Никогда не видела, чтобы она прикасалась к мясу.
        Несмотря на предупреждение, я несу пищу в келью Терезы, сырую комнату, еще более тесную, чем моя собственная. Дверь открывается от одного моего прикосновения, и перед моим взором предстает стена, увешанная распятиями. Их, по крайней мере, дюжина. Все грубо вырезаны и раскрашены, на них изображен страдающий Спаситель. Под этими крестами стоит на коленях Тереза на жестком полу, раскачиваясь взад и вперед. Она не замечает моего присутствия; кажется, она действительно не слышит и не видит меня. Ее глаза подняты вверх и смотрят в никуда. Стыдясь своего вторжения в тайник ее души, я оставляю еду на кровати и молча ухожу. Но образ прачки, погруженной в молитву, не покидает меня. Позже я возвращаюсь посмотреть, поела ли она. Тарелка с хлебом стоит на полу возле ее двери, еду никто не тронул, если не считать мыши, которая грызет хлеб и убегает при моем появлении.
        Я недоумеваю, почему Тереза воздерживается от пищи, хоть она и не связана обетами монахинь. И решаю понаблюдать за ней более пристально. Как шпионка, я делаю вид, будто читаю книгу, когда прохаживаюсь по коридору неподалеку от кухни. Тереза носит вуаль, которой закутывает голову во время работы, и тогда она похожа на турчанку. У нее закатаны рукава до плеч, и я вижу, что ее плоть едва прикрывает кости. Она двигается медленно, часто останавливается, когда несет ведро с горячей водой.
        Мне невыносимо видеть, с каким трудом она справляется с простыми делами, и тогда я откладываю книгу и предлагаю помочь ей. К моему удивлению, она с благодарным взглядом принимает помощь. Я воображала, что она из гордости держится в стороне от сестер, но, кажется, она рада моему обществу. Теперь Тереза бросает грязную одежду в мыльную воду длинными, тонкими пальцами, как у знатной дамы, но красными и огрубевшими, как у служанки. Я перемешиваю эту одежду деревянными лопатками. Меня удивляет, как много сил отнимает эта работа, и вскоре мое лицо покрывается потом, несмотря на холод.
        - Бог снова даровал вам здоровье, как я вижу. Мы рады видеть, что вам стало лучше,  - говорит Тереза. Ее слова меня удивляют, потому что я думала, что она меня не замечала, и не знала о моей болезни.
        - Я не могу радоваться своей силе, когда ваша сила слабеет,  - отвечаю я.
        - Господь поддерживает слабых,  - быстро отвечает она, будто привыкла защищаться.
        - Вы действительно сильны духом, но ваше тело истощено. Почему вы не едите?
        - Мне ничего не нужно, кроме Господа, который питает мою душу хлебом Причастия,  - отвечает Тереза.  - Ее глаза сияют, хотя щеки ввалились, и она уже не выглядит юной.
        - Он также дает нам хлеб насущный для того, чтобы питать наши тела, чтобы у нас были силы для работы в этом мире,  - возражаю я, чувствуя, как во мне поднимается дух противоречия.
        - Мне безразличен этот мир, который был ко мне совсем не милостив,  - отвечает Тереза. Ее голос спокоен, в нем нет горечи.  - Меня всегда сторонились из-за искривленной ноги, а родители стыдились меня. Моим единственным желанием было стать монахиней. Но епископ сказал матери Эрментруде, что мои видения грешны, и запретил принимать меня в кандидатки. Поэтому я нахожу свой собственный путь к Господу.
        - Господь просит вас страдать ради него?
        Тереза отскакивает от меня с видом оскорбленного достоинства.
        - Он велит мне ежедневно возносить ему хвалу, и я это делаю.
        Мне отчаянно хочется, чтобы она поняла мои благие намерения, и я беру ее за руку выше локтя, и останавливаю ее движения в воде. Эту тонкую, как у ребенка, руку я могу обхватить большим и указательным пальцами.
        - Тереза, вы должны есть каждый день, иначе вы умрете!
        Она даже не вздрогнула от моих слов. Я понимаю, что, возможно, ей хочется умереть.
        - Когда я не ем, сам младенец-Христос приходит ко мне и сосет мою грудь, которая набухает от жирного молока,  - говорит она совершенно спокойно.  - Я чувствую его медовый, сладкий вкус во рту. Ни одна земная мать не ощущает такой радости.
        Это убежденность веры, или доказательство безумия? Я вспоминаю о явлениях призрака, которые заставили Гамлета думать о мщении, а видения Терезы наполняют ее радостью. Оба они преступили грань здравого смысла. Кто может судить, правы ли они?
        Я беру ее руки в свои. Ее ладони и запястья покрыты шрамами.
        - Мои руки иногда кровоточат, как кровоточили раны Христа,  - говорит она с восторгом на лице.
        - Это не удивительно, у вас такая сухая кожа. Позвольте мне приготовить мазь, которая смягчит ее и облегчит боль.  - Я знаю, что могу помочь ей избежать этих незаслуженных страданий.
        Тереза энергично качает головой и отнимает у меня руки, словно я предлагаю отобрать у нее драгоценный дар. Она отворачивается от меня и больше не хочет разговаривать.
        Я боюсь, что разум Терезы слабеет от страданий. Я не хочу, чтобы она умерла, потому что видела достаточно безумия и смертей.
        Глава 41
        Наступил новый год, и подобно двуликому Янусу я смотрю одновременно и назад, и вперед. Оглядываясь назад, я вспоминаю, как Гамлет дарил мне амулет, прикосновение его пальцев к моей ладони, нашу недолгую радость и долгое отчаяние после нее. Глядя вперед, я вижу лишь чистую страницу, и что написать на ней, я не знаю.
        Я сижу рядом с Изабель в доме для собраний, слушаю ежедневные чтения монастырских правил.
        - Повинуйтесь Господу и его законам, и настоятельнице и ее правилам, и все ваши потребности будут удовлетворены, и каждый ваш страх будет развеян,  - монотонно произносит голос матери Эрментруды.  - С повиновением приходит полная свобода.
        Изабель кивает с восторженным выражением на лице. Но почему-то этот урок меня раздражает. Поэтому я выскальзываю на улицу, несмотря на холод, и иду на кладбище, где, как я знаю, я останусь наедине со своими мыслями. Спускается сырая ночь, я размышляю о том, как я не повиновалась своему отцу и обманывала его. «Это мне в наказание?»  - шепчу я, трогая живот. Младенец уже больше пяти месяцев в моей утробе, и этот груз с каждым днем становится все тяжелее. Мои тайны меня угнетают. Горе, вызванное утратами, наполняет сердце, и я боюсь оставаться одна. «Это горький плод моего неповиновения?»  - громко кричу я, и стая испуганных дроздов взлетает с заснеженной земли и сливается с черным небом.
        Чувствуя, как холод пробирает меня до костей, я иду дальше и веду сама с собой спор о непослушании и наказании. Потом обнаруживаю, что мои блуждающие мысли и ноги привели меня к жилищу матери Эрментруды. Изабель говорила мне, будто она всегда готова нас выслушать. Поэтому я стучу в дверь, и мать Эрментруда сама открывает ее, и не выказывает удивления при виде меня, несмотря на поздний час. Я плотно кутаюсь в накидку, пряча живот.
        - Простите, что беспокою вас в такое позднее время, мать Эрментруда, но я в замешательстве, и нуждаюсь в вашей мудрости.
        Мать Эрментруда открывает дверь, и я хочу опуститься перед ней на колени, но она жестом приглашает меня сесть. Потом садится рядом со мной, как будто мы с ней ровня.
        - Я размышляла насчет сегодняшнего урока на тему о послушании,  - говорю я.  - Помогите мне понять: какая добродетель в том, чтобы отказаться от собственных желаний для того, чтобы выполнить волю другого человека?
        Мать Эрментруда глубоко вздыхает, подбирая слова для ответа.
        - Вы видели виноградную лозу, как садовник укрощает ее и заставляет виться вокруг ветки или жерди. Она подчиняется его руке, чтобы расти вверх, к солнцу. Точно так же покорность Божьей воле освобождает душу, помогая ей достичь рая.
        Это сравнение не удовлетворяет меня, так как мой отец не был богом. Но если бы я была более послушной, стала бы я со временем честной и добродетельной? Я думаю о Гамлете, который не подчинился приказу призрака отца. Если бы он повиновался сразу же, возможно, погиб бы только Клавдий, а мы с Гамлетом сейчас были бы вместе. Но остались бы небеса довольны поступком Гамлета? Или ад бы возрадовался?
        - Что, если намерения у садовника добрые, а его руки вредят выращиваемому им растению?  - спрашиваю я, думая об отце, который, заботясь о моей безопасности, готов был пожертвовать моим счастьем.  - Или если у садовника злой замысел?  - Я вспоминаю, как сопротивлялась намерениям Гамлета отомстить, потому что мне претило насилие, которое он поклялся осуществить.
        Мать Эрментруда не пытается проникнуть в глубинный смысл моих вопросов. В ее ответах нет хитрости, только искренность и правда.
        - Каждый поступок и намерение нужно тщательно обдумать. Злой замысел никогда не может быть божественной волей,  - просто ответила она.  - Следует ему воспротивиться.
        Мой разум хватается за ее слова, как заключенный, ожидающий помилования. Я была права, когда противилась задуманной Гамлетом мести, так как убийство  - деяние, противное богу. Так же, как была права, когда не послушалась отца, когда он хотел, чтобы я предала мою королеву. Моя воля была справедливой и правильной, решила я.
        Словно читая мои мысли, мать Эрментруда продолжает свой урок:
        - Наши желания, тем не менее, бывают порочными и уводят нас с пути истинного. Но подчиняться святой воле  - это радость.
        С этими словами меня снова охватывает сомнение. Я добровольно вышла замуж за Гамлета, но это принесло мне только короткую радость и долгие страдания. Должно быть, я согрешила, и этим навлекла на себя беду. Могу ли я искупить свой грех и избавиться от страданий?
        - Прошу вас, научите меня покоряться и находить ту радость, о которой вы говорите. Я вас буду слушаться!  - Я уже готова сознаться во всем, выложить все свои проступки на ее суд. Я складываю ладони и сжимаю пальцами губы, чтобы удержать слова.
        - Тогда идите, вернитесь в келью и читайте псалмы. Пусть они сделают эту работу  - поищут в вашем сердце, преодолевая горы и спускаясь в темные долины. Отправьте их в ваши воспоминания.
        Я застонала в душе. Что это за мучительное исследование, пустая трата времени? Чем оно может мне помочь? Но если я желаю найти успокоение, наверное, я должна научиться повиноваться. Поэтому я читаю псалмы, особенно те, в которых говорится об отчаянии, пока слова не запечатлеваются в моей памяти, но мне это не приносит успокоения. Неделю спустя я снова посещаю мать Эрментруду.
        - Я изучала псалмы, как вы мне велели, но у меня еще остались вопросы. Могу ли я поверить, как нас учит Давид, что Господь открывает свою руку и удовлетворяет все наши желания, когда у меня все отняли?
        Мать Эрментруду не тревожит вызов в моем голосе. Она теребит крест, висящий у нее на шее, словно это подарок от возлюбленного.
        - С вами всегда любовь Господа.
        - Я ее не чувствую,  - с сомнением говорю я.  - Скорее, я чувствую себя, как Иов, ропщущий на Бога за то, что тот у него все отнял. Я не безгрешна, как Иов. И все же, я не понимаю своего греха!  - в смятении кричу я. Как могла быть грешной моя искренняя и верная любовь к Гамлету?
        - В конце концов, Бог все вернул слуге своему Иову.
        - Слишком поздно,  - с горечью возражаю я,  - если только он не воскресит мертвых, которые потеряны для меня.
        - Не надо отчаиваться, Офелия. Пути Господни неисповедимы,  - говорит она,  - наши страдания часто делают нас слепыми, и мешают видеть радость.
        Действительно, я слепо бреду, спотыкаясь, по извилистым тропам потерь и горя. Любовь Гамлета завела меня в этот лабиринт, где он меня бросил. Неужели нет тропинки, которая выведет меня из этих темных зарослей?
        Несмотря на охватившее меня отчаяние, проблеск света еще проникает в мой рассудок. Мне приходит в голову, что я могла бы, как это делают монахини, поставить Христа на место мужа, и таким образом выбраться из лабиринта земной любви. Христос не может ни умереть, ни покинуть меня, ни изменить. Он бы простил мое непослушание, и, покорившись ему, я могла бы обрести радость. Я начинаю видеть это мучительное средство исцеления. После родов я отдам ребенка какой-нибудь благородной женщине, более подходящей на роль матери и более заслуживающей этого, чем я. Эта трудная жертва освободит меня от греха. Затем я пойду другим путем, уйду в монастырь, стану монахиней и снова буду чиста. Но перед тем, как рассказать матери Эрментруде о своем бедственном положении, я должна заручиться ее обещанием. Я взываю к ней, стоя на коленях, само олицетворение покорности.
        - Я думаю, что только Христос может спасти меня от отчаяния и очистить от греха,  - говорю я, и слезы льются из моих глаз, хотя я и пытаюсь их остановить.  - Пожалуйста, позвольте мне стать одной из святых сестер. Позвольте сейчас начать готовиться к святым обетам. Я буду повиноваться вам во всем.
        Я слышала, что нелегко поступить в этот монастырь. Правила требуют, чтобы монахини испытали решимость кандидатки, проверили, исходит ли она от Бога. Пускай они расспрашивают и порицают меня. Я буду стучать в их дверь неустанно, ибо в Библии сказано, что дверь не останется закрытой перед настойчивыми. Более того, я верю, что мать Эрментруда благоволит ко мне, и что она молилась о том, чтобы я попросила ее об этом.
        Настоятельница приказывает мне встать и внимательно изучает мое лицо. Я осмеливаюсь посмотреть ей в глаза. Почему она не улыбается?
        - Я не сомневаюсь в искренности вашего желания полюбить Бога, Офелия. Но вы приехали сюда не свободной, а скованной духовно.
        - Послушание подарит мне свободу; поэтому, позвольте мне поклясться в этом. Я открою вам историю своей жизни и покаюсь в своих грехах, если вы разрешите мне навсегда остаться среди вас!
        Мать Эрментруда медленно качает головой.
        - Я не буду торговаться с вами. И Бог не будет. Вы должны прийти к нему свободно, глядя вперед, а не оставаться погруженной в горестное прошлое.
        - Разве имеет значение, как человек приходит к Богу?  - спрашиваю я, пытаясь говорить покорно, но мое отчаяние растет.  - Разве вы не рады принять меня?
        - К Господу ведет много дорог,  - признает мать Эрментруда. Затем она в упор смотрит на меня своим спокойным и понимающим взглядом и мягко произносит:  - Я не думаю, что Господь призывает вас к такой жизни.
        - Я думаю, что знаю свою волю и свой путь!  - Я удивлена и пристыжена тем, что она меня отвергает. Эта сцена разворачивается совсем не так, как я планировала.
        - Вы молоды. Слишком часто молодые люди больше склонны подчинять мир своей воле, а не слушать и ждать, когда их призовут.
        - Я не могу ждать,  - кричу я, думая о том, как скоро появится на свет мой младенец. Я должна получить у нее обещание защитить меня.  - Почему я не могу поступить так, как мне хочется? Я не так молода, как вам кажется.  - Мой голос срывается от отчаяния.  - Я могу сделать этот выбор, принять Христа, как свою истинную любовь!
        - Да свершится воля Господа, не моя и не ваша,  - спокойно произносит настоятельница.
        - Воля Господа! Откуда вы знаете волю Господа? Он говорит с вами обо мне и не снисходит до ответа на мои молитвы?
        Мне становится стыдно за потерю самообладания, но мать-настоятельница позволяет мне выплескивать ярость. Она остается невозмутимой, как скала под простыми каплями дождя.
        - Какова воля Господа в отношении его служанки Терезы?  - задаю я вопрос. Мои мысли внезапно перескакивают с одного страстного желания на другое.  - Чтобы она тоже страдала? Вы ее видели? Она слабеет с каждым днем, выполняя волю Господа. Я не думаю, что Бог желает ей смерти!
        - И я так не думаю,  - соглашается настоятельница, на ее лице печаль.  - Но нашим желаниям даже дана свобода помешать Богу осуществить его намерения.
        - Я не могу стоять рядом и ничего не делать, когда она страдает. Я умею готовить лекарства и настойки из растений. Позвольте мне приготовить ей лекарство, которое, возможно, вернет равновесие ее рассудку,  - умоляющим тоном попросила я.
        - Бог сам исцеляет и посылает болезнь,  - отвечает она, не отказывая мне и не принимая мое предложение.
        - Да, но вы говорите, что Господь дает нам свободу. Разве он также не обеспечил нам в природе средства для того, чтобы либо выздороветь, либо заболеть?
        - Учеба дала вам мудрость, Офелия.  - Мать-настоятельница слегка улыбается, словно она довольна.
        Внезапно в моем воображении появляется сад возле монастыря, продуваемый злым зимним ветром. Я вижу, как он опять зеленеет весной. Какие растения сейчас погребены там в земле? Есть ли там очищающий ревень или тимьян, которым лечат длительную летаргию? В лесах вокруг монастыря должны расти всевозможные коренья и дикие ягоды, и даже растения, неизвестные в Дании. Нет, темного, крохотного монастырского садика мало. Должно где-то здесь быть поле, залитое прямыми солнечными лучами. Почему я не подумала об этом раньше? Неужели мой ум так отупел от горя?
        Я тщательно выбираю слова для выражения идеи, которая только зарождается в моем мозгу. Подхожу к высоким стрельчатым окнам покоев матери Эрментруды и смотрю в ночную темноту. Там поросшие лесом, пологие холмы, освещенные луной, уходят вдаль за стенами монастыря. Несомненно, среди них есть земли, пригодные для сада.
        - Разве не правда,  - говорю я,  - что монахини очень неохотно позволяют деревенскому доктору осматривать их, когда они болеют?
        - Да.  - Мать Эрментруда вздыхает.  - Некоторые монахини боятся, что прикосновение любого мужчины нарушит их целомудрие. Например, Анжелина очень страдает от нарывов, но отказывается от лечения. И любыми жалобами на болезни матки заниматься некому, как это ни печально.
        - Я не мужчина, а женщина, как и они,  - говорю я. Я буду строить этот дом осторожно, камень за камнем.
        - Действительно, ваше почти незаметное присутствие завоевало их доверие,  - признает она.
        - Много лет я изучала свойства всевозможных растений и лечебных трав. Книги и опыт были моими учителями. Я помогала вылечить многих людей, облегчить их страдания. Позвольте мне использовать мои познания здесь, и послужить вам своим умением.  - Я осознаю, что первый раз с тех пор, как приехала в Сент-Эмильон, я не живу прошлым, а без страха смотрю в будущее. Я поднесла перо к чистой странице, лежащей передо мной.
        Мать Эрментруда улыбается и поднимает руки ладонями к небу.
        - Офелия, дорогая моя, вы слышите призыв Господа.
        Глава 42
        Так мудрая мать Эрментруда заставила меня отказаться от моего вызванного отчаянием намерения и направила по новому пути. В своей новой профессии я теперь вроде исповедника, потому что выслушиваю откровения монахинь об их болезнях, прописываю бальзамы, укрепляющие напитки и припарки. Их они уносят с собой и усердно применяют, как целительную епитимью, наложенную священником. Но сестра Лючия, пожилая, тучная монахиня, менее доверчива, чем остальные.
        - Меня одолевают мрачные мысли, и тогда мое сердце бьется слишком быстро. Вы должны пустить мне кровь и удалить плохие жидкости, как делал деревенский доктор,  - требует она.
        - Я не люблю пиявок, сестра, так как кровопускание выводит жизненно важные вещества вместе с плохими жидкостями, и пациент слабеет,  - объясняю я, утешая ее.  - Я рекомендую настойку из листьев мяты и ромашки, чтобы вы успокоились.  - Сестра Лючия недовольно поджимает губы. Жаль, что я не сказала это более твердым тоном. Однако через несколько секунд она смягчается.
        - Ладно, от вида собственной крови я, и правда, падаю в обморок. Но вы, конечно, посмотрите на мою воду.
        Я покорно исследую мочу сестры Лючии, несмотря на то, что по ней мало что можно понять, и объявляю, что она в порядке.
        Мои методы лечения просты, инструменты моей новой профессии малочисленны. Я вином промываю порезы от кухонного ножа. Небольшое количество «живой воды»  - раствора спирта  - облегчает зубную боль. Набор трав, подаренных мне Мектильдой, позволяет исцелять дисфункции матки, распространенные даже среди монахинь. Соли, растворенные в горячей воде, лечат гнойные нарывы. Пока я осматриваю пациенток, я преподаю им законы природы, имеющие отношение к их болезням.
        - В теле человека горячие и сухие жидкости, которые вызывают безумие, борются с холодными и влажными жидкостями, которые вызывают летаргию. Чтобы исцелить тело, надо отрегулировать его элементы, так как сама Природа стремится к равновесию.  - Мои рецепты просты и обычно безболезненны.  - Ешьте продукты зеленые и полезные, одевайтесь тепло для защиты от холода и сырости и гуляйте каждый день, чтобы способствовать пищеварению и оживить кровь,  - говорю я им. Мои припарки из трав и горчицы они принимают благосклонно, но самым эффективным средством является твердое прикосновение моей руки. Я ощупываю больное тело и втираю душистые бальзамы в негнущиеся суставы. Монахини удовлетворенно вздыхают, как тогда, когда их животы полны питательной едой, а души утешены молитвой.
        Тереза  - единственная пациентка, которая меня не слушается. Она позволяет мне разговаривать с ней и помогать ей в работе, но каменеет, когда я приношу ей еду. С каждым днем Тереза слабеет все больше и ест ровно столько, чтобы ее душа не отлетела в ночи. Теперь Терезу мучают головные боли. Боль, написанная на ее лице, свалила бы с ног самого стойкого солдата, но она не жалуется. Каждый день Тереза все больше становится отверженной в Сент-Эмильоне. Я думаю, что я ее единственный друг.
        Сегодня, когда мы работаем при свете холодного солнца, Тереза плотнее кутает в изношенную накидку свое худенькое тело. Она дрожит от волнения, рассказывая мне свой последний сон.
        - Вчера ночью дул сильный ветер, я проснулась и увидела над собой серафима,  - говорит Тереза, вспоминая сон, и поднимая глаза к небу.  - Ангел прикоснулся горящим угольком к моему лбу, и это вызвало у меня острую и блаженную печаль, и я увидела перед собой сияющее лицо моего дорогого Спасителя.
        Я вижу, что ее глаза превратились в узкие щелочки, а лоб сжался от боли.
        - Я не могу смотреть на белизну этого белья,  - говорит Тереза и закрывает лицо ладонями.
        Я знаю, как солнечный свет способен усиливать головную боль, поэтому говорю ей, что она должна вернуться в дом. Тереза подчиняется, к моему удивлению. Наверное, она испытывает ужасную боль. Я собираю замерзшую одежду и несу тяжелую груду в пекарню, где тепло от печей заставит ее оттаять и высушит.
        Я думаю, что когда боль Терезы утихнет, ей опять захочется есть, и тогда к ней вернутся силы. Но я также знаю, что Тереза ревниво оберегает свою слабость, и ей совершенно безразлично то простое удовольствие, которое дает избавление от боли. Что я могу сделать, чтобы вылечить ее болезнь? Я стану матерью из поговорки, которая обманывает ребенка и дает ему лекарство, смешивая его со сладким сиропом.
        - Настойка гвоздичного перца на розовом масле может облегчить боль, и тогда сладость любви к Христу еще больше усилится,  - говорю я. Такое обещание Терезе нравится.
        - Тогда дайте мне этого божественного лекарства, и, умоляю вас, никому не рассказывайте. Меня и так ненавидят. Маргерита говорит, что мои видения грешные, и сторонится меня, будто я демон,  - объясняет она.
        Я спрашиваю себя, не гордость ли Маргериты заставляет ее презирать скромную Терезу, или она завидует ее видениям.
        - Может быть, тебе следует быть более сдержанной и оберегать своего Господа,  - говорю я, так как я учусь разговаривать в ее почтительной манере.  - Не подвергать его насмешкам тех, кто не верит.
        - Да, вы правы,  - соглашается Тереза, и в ее голосе звучит отчаяние и страх.  - Граф Дуруфль одержим страхом перед колдовством. Если он услышит, что мои видения не прекращаются, он может обратиться к епископу Гарамонду, который заставит меня покинуть монастырь, если не отдаст под суд. Мне некуда идти. Я рассказала вам об этих видениях  - умоляю вас, никому не рассказывайте о них!
        Я думаю, что Тереза, возможно, заблуждается, потому что кто бы обвинил ее в таком грехе, как колдовство? Возможно, ее страхи, как и вера  - это признаки безумия. Но я тоже боюсь той власти, которую имеют надо мной другие люди. Если мы безумны, тогда нам ничего не грозит, но если наши опасения подтвердятся, то мы обе погибли.
        - Обещаю никому не говорить о твоих видениях,  - обещаю я, чтобы ее успокоить.
        В теплой пекарне от выстиранного белья поднимается пар, рукава и складки юбок, застывшие на морозе, теперь становятся мягкими и повисают. Я решаю прибавить в настойку от головной боли экстракт маковых зерен, чтобы успокоить Терезу и дать ей отдохнуть. Я не говорю об этом Терезе, но рассказываю о своем лечении и о его цели матери Эрментруде.
        Да простит меня Бог за это предательство.
        Глава 43
        В Сент-Эмильоне не бывает часов праздности. Никто, от самой юной послушницы до настоятельницы, не освобожден от работы на кухне. Правила требуют, чтобы все служили друг другу. Вчера мать Эрментруда сама вымыла и вытерла все деревянные тарелки и ложки. Я даже видела, как она на коленях мыла пол тряпками.
        Настоятельница  - надежная опора для всех, тверда и неуступчива во всем, кроме любви. Когда сестры читают молитву Девы Марии «Я  - мать прекрасной любви, и страха, и величия, и святой надежды», я представляю себе мать Эрментруду. Ее монастырь  - это обитель целомудренной простоты, без роскоши, как в некоторых монастырях, о которой рассказывают шепотом: будто там едят из золотых тарелок, пьют вино, принимают мужчин и пропускают время молитв. Мать-настоятельница не только добродетельна и бережлива, но и мудра. Я поражаюсь тому, как она заставила меня понять, что я желаю стать не христовой невестой, а одной из сестер. Теперь моя работа связывает меня с монахинями более прочными узами, чем стремление разделить с ними их бедность. Я рада выполнять требования настоятельницы, не давая формальной клятвы послушания. Она не просит ничего, кроме того, что справедливо и разумно, и ждет терпеливо, когда я открою ей свои тайны.
        Мои мысли в этот зимний день полны надежды, пока мы с Анжелиной, Изабель и Маргеритой вместе варим бульон. Кухня  - теплое убежище от холода, и воздух здесь напоен сытным ароматом хлеба. Держа в руке нож, я разглядываю тушку кролика, висящую на вбитом в стену крюке в ожидании, когда ее разрежут и освежуют для приготовления рагу. Я жду возможности спросить совета, пока Анжелина рассказывает о каком-то новом проступке ленивого управляющего Дуруфля, а Изабель болтает о ледяной воде. Меня до сих пор удивляет, как сестры любят поговорить. Если их молитва похожа на простой распев в унисон, то их работа подобна гармонии, веселому попурри голосов.
        Маргерита, которой больше нравится сидеть за письменным столом матери Эрментруды, чем на кухне, где царит беспорядок, ждет, когда ей дадут задание. Я вижу, как она берет спелую грушу из миски и прячет ее в складках одежды. Несомненно, она позже с удовольствием съест ее, когда останется одна. Наблюдая за Маргеритой, я спрашиваю себя, не скрывает ли и она какую-то важную тайну. Маргерита в упор смотрит на меня, будто бросает мне вызов: осмелюсь ли я разоблачить ее маленькую кражу? Ее брови приподняты над светло-зелеными глазами. Наверняка ее волосы под повоем такие же соломенно-желтые, как лепестки маргаритки. Но мне часто кажется, что красота Маргериты идет вразрез с ее набожностью. У нее есть привычка, как у самозваной проповедницы, находить в своих воспоминаниях какую-нибудь историю с моралью и рассказывать ее окружающим сестрам, хотят они слушать ее, или нет. Я слышала, как Изабель сказала, что Маргерита более строга, чем сам граф Дуруфль.
        - Сегодня праздник Агнессы,  - начинает Маргерита, когда Анжелина прекращает жаловаться на эконома.  - И это напоминает мне о бедной Агнессе из Лилля, которая когда-то жила среди нас.
        - Не напоминай нам,  - отзывается Анжелина, вытирая лоб.  - Мы хорошо знаем ее историю. Займись пастернаком.  - Я вижу, как Изабель поднимает брови и возводит глаза к небу, словно молит дать ей терпение, и едва сдерживаю смех, потому что я делала то же самое, когда отец читал мне лекцию.
        - Но Офелия не знает историю Агнессы,  - возражает Маргерита, поворачиваясь ко мне с притворной благосклонностью, как будто хочет познакомить меня с подругой.
        - О, пожалуйста, пощади нас!  - умоляет Изабель, не в силах промолчать. Но Маргериту не так легко остановить. Не считает ли она себя принцессой, которой можно не обращать внимания на желания других людей?
        - Агнесса дала свои обеты на Троицу, и выглядела настоящим ангелом, когда пела в хоре. Но она нас обманывала. К Дню Всех Святых она уже носила ребенка.
        - Пастернак!  - прерывает ее Анжелина, теряя терпение. Маргерита умолкает на время, которого хватает на то, чтобы принести корни. Я сосредотачиваюсь на кролике, решив разделать его самостоятельно. Кровь из его внутренностей течет у меня по пальцам.
        - Мать Эрментруда даже не стала советоваться с епископом и, не тратя зря времени, выгнала ее из нашего монастыря,  - продолжает она.  - Девушка вышла замуж за кузнеца из деревни, но, говорили, что отцом ребенка был ее духовник, монах.
        Хотя я чувствую на себе взгляд Маргериты, я не поднимаю глаз. Не пытается ли она вытянуть из меня мою тайну? Может, она, каким-то образом, узнала о моем положении и считает меня грешницей? Возможно, я ошиблась, когда не призналась матери Эрментруде. Я должна пойти к ней сейчас же и рассказать правду. Я буду молиться, чтобы она поверила мне и не выгнала вон, как Агнессу.
        - Это был единственный случай, когда такой позор случился в Сент-Эмильоне,  - заканчивает свой рассказ Маргерита. Затем она осеняет себя крестом и выдает мораль, которая завершает все подобные истории.  - Мы должны благодарить Господа за наше высокое призвание. Какое благословение не быть рабой страстей, подобно бедной Агнессе.
        Мои окровавленные руки дрожат от напряжения, но я не могу удержаться от гневных слов:
        - А что насчет монаха? Он не предложил разделить с ней ее вину?
        Маргериту мой вопрос смущает.
        - Разве мужчины не бывают рабами страстей?  - спрашиваю я.  - Разве они не умоляют, не заставляют, и иногда не вынуждают женщин обманом расстаться с невинностью? Женщины не в одиночестве совершают этот грех, как известно.
        Маргерита отшатывается, словно я ее ударила. Она лишается дара речи, и ее бледная кожа становится белой, как сырой пастернак на срезе. Неужели мой гнев так страшен? Или я задела скрытый в глубине ее души ужас, некую рану или шрам?
        Нарушает молчание Изабель, стремясь всех успокоить.
        - Все мы грешны. Важна не непорочность тела, а цельность души, она больше всего угодна Господу нашему,  - произносит она.
        - И если дорогой Бог может простить меня за все те разы, когда я желала смерти моему мужу,  - говорит Анжелина, перекрестившись,  - он, конечно, простил бедной Агнессе ее грех.
        Изабель смотрит на мои дрожащие руки и понимает, что я могу порезаться, она отбирает у меня кролика и нож. Пятью быстрыми ударами она рубит его на куски и бросает их в кипящий бульон.
        - Но нашему Спасителю гораздо более угодна невеста, печать девственности которой не сломал мужчина,  - упорствует Маргерита.  - Разве не так?  - Она повышает голос, но голос ее звучит неуверенно.
        - Ты забываешь, Маргерита, что большинство женщин производят на свет детей. Тебя и меня родили женщины,  - мягко говорит Изабель.  - В самом деле, что стало бы с человечеством, если бы все юные девушки вступили бы в наши ряды?
        - Перестали бы рождаться новые девственницы!  - отвечает ей Анжелина и от души хохочет.
        Изабель с улыбкой разводит руками, в знак согласия. Побежденная Маргерита поджимает губы и умолкает.
        Тут я понимаю, что люблю Изабель, мою защитницу. Она  - моя верная подруга, как Горацио был другом Гамлета. Как я могу продолжать обманывать ее, когда она так преданно меня поддерживает? Я признаюсь ей сейчас же и попрошу совета насчет того, как лучше открыть тайну матери Эрментруде, чтобы Маргерита первой не разоблачила меня.
        В ту же ночь я иду искать Изабель и нахожу стоящей на коленях в ее келье, она молится перед простой иконой. Я отказываюсь от своего намерения и собираюсь уйти.
        - Офелия, вернись. Я прерву свои молитвы. Видишь, я уже положила молитвенник. Теперь скажи мне, что тебя тревожит?
        Без всякого предисловия из меня потоком льются слова.
        - Изабель, подруга, я знаю, что могу доверять тебе, как никогда еще никому не доверяла.  - Я опускаюсь на колени рядом с ней, а она садится на пятки в изумлении.  - Теперь выслушай меня, потому что я больше не могу держать в тайне мою историю.  - Я хватаю Изабель за руку, и она широко раскрывает глаза в предвкушении.  - Я любила мужчину, который был под запретом для меня. Я наслаждалась его ласками, потом тайно обвенчалась с ним. Он отверг меня, а теперь он мертв. Все мои родные умерли.  - Мой голос на этих словах сорвался, но я продолжала:  - У меня нет родного дома, я навеки стала чужой для всех. Хоть я и не монахиня, как ты, я так же умерла для мира, когда приехала сюда.
        Поведав свою давно хранимую тайну, я испытываю огромное облегчение, словно я сбросила с плеч тяжелую накидку в летнюю жару.
        - Нет позора в том, чтобы быть вдовой,  - говорит Изабель.  - Почему ты скрывала то, что у тебя был муж?
        - Потому что я не могу назвать его имя, поэтому все бы сочли меня лгуньей, пытающейся скрыть свой позор,  - объясняю я.  - Но моя история еще сложнее. Я играла роль в такой драме, в которую поверили бы только на сцене, в трагедии, закончившейся смертью королей и принцев.
        - Я кое-что знаю об этом,  - медленно произнесла Изабель.
        У меня вырывается возглас удивления.
        - Каким образом?
        - Я прочла письмо, которое ты получила от мужчины по имена Горацио, после того, как ты упала без чувств и выронила его,  - признается она.  - Я понимала, что ты хочешь скрыться под чужим именем, и чтобы помочь тебе остаться неизвестной, я его спрятала.
        Эта новость одновременно потрясла меня и принесла облегчение. Я смотрю, как Изабель подходит к своей койке, сует руку глубоко в матрас и достает письмо Горацио. Она отдает его мне, и глядя ей в глаза, я понимаю, что моя тайна похоронена глубоко в памяти Изабель, и что она никому о ней не рассказывала.
        - Значит, ты знаешь, как я пострадала от любви, и что для меня все потеряно.  - Я до сих пор не смею произнести имя Гамлета, хотя Изабель должна знать о нем.
        - Да. Принимая во внимание твое ужасное горе, я также унесла твой кинжал, я боялась, что ты можешь нанести им себе рану.  - Она пожимает плечами и слабо улыбается.  - Не знала, куда его положить, поэтому закопала его на кладбище. Ты меня простишь?
        - Мне не надо тебя прощать, потому что ты  - ангел,  - отвечаю я.  - Но теперь я должна тебе рассказать, как я была наказана за свою опрометчивую любовь.
        Изабель заставляет меня замолчать и обнимает меня. У меня слезы льются из глаз, потому что я так близко ни к кому не прикасалась с тех пор, как попрощалась с Гертрудой. Я не хочу отпускать Изабель. Но вскоре она отстраняется, и ее рука мимоходом гладит маленький, твердый холмик моего живота. Наши взгляды встречаются, и я вижу в ее глазах полное понимание.
        - Это не наказание, Офелия, а благословение,  - говорит она, снова дотрагиваясь до моего живота. Ее глаза сияют от радости.
        - Да, мне предстоит родить ребенка!  - кричу я.  - Признаюсь, он был зачат в радости, и мне страшно подумать, что он родится для горестей!  - Я думаю о несчастной судьбе Агнессы, о плохом отношении ко мне Маргериты, но я уверена в справедливости матери Эрментруды. Что станет со мной теперь, когда моя долго хранимая тайна вышла из мрака на яркий дневной свет?
        Глава 44
        Под белым покрывалом зимы крошечные подснежники разворачивают свои стойкие зеленые листочки. На тех участках, где снег растаял, они уже тянут к солнцу цветы-колокольчики. Вскоре острые стрелки игривых нарциссов пробьются сквозь замерзшую землю. На Пасху желтые трубы их цветков с волнистыми краями провозгласят ежегодную победу весны над зимой.
        Закутавшись в плащ отца, и согреваясь изнутри теплом младенца, я не чувствую холода. Несмотря на тяжелый живот, шаги мои легки, меня поддерживает новая надежда. Теперь все монахини знают мою тайну. Они проголосовали на общем собрании и решили, что я могу остаться у них. Теперь нет причины прятать свою неуклюжую фигуру.
        Мать Эрментруда вызвала меня и кратко сообщила об их решении.
        - Приближается время родов, и ты нуждаешься в помощи, поэтому мы тебе поможем. Изабель подтвердила твою порядочность, хотя теперь уже не имеет значения, замужем ты или нет.
        В ее тоне нет обычного тепла. Она не просит меня открыться ей.
        - Я могу лишь смиренно поблагодарить вас и попросить прощения за то, что не сказала правду. Когда-нибудь вы поймете, почему.
        - Что есть правда, Офелия?  - В ответ я лишь пожала плечами, не понимая, что она хочет услышать от меня.  - Правда то, что тебя освободит,  - отвечает настоятельница сама на свой вопрос. Потом кивает и заканчивает нашу напряженную встречу.
        Я остро чувствую ее разочарование во мне. Когда я спрашиваю Изабель, считает ли мать Эрментруда меня грешницей, она не отвечает прямо.
        - Возможно, тебе следовало открыть свою тайну раньше и довериться ее милосердию.
        Я знаю, что Изабель права, и поэтому ее слова еще больше ранят меня. Потом Анжелина спрашивает, почему у меня такой удрученный вид.
        - Мать Эрментруда сердита на меня за то, что я ее обманула. Боюсь, она не хочет, чтобы я здесь оставалась,  - отвечаю я, стараясь сдержать слезы.
        - Ах, беременные женщины часто без причины расстраиваются только потому, что беременны! Я это знаю, потому что и сама была в их числе,  - говорит Анжелина, похлопав меня по руке. Потом прибавляет, более резко:  - Будь благоразумной, Офелия. Мать Эрментруда не отошлет тебя прочь, ведь кто тогда будет заниматься нашими болезнями и недомоганиями?
        Ее слова утешают меня, как и сестры, которые улыбаются мне добрыми улыбками и благословляют, проходя мимо. Только Маргерита меня избегает. Она старается не встречаться со мной взглядом, и крестится, когда мы встречаемся на ходу, будто боится заразиться. Изабель заботится обо мне, как сестра, которая готовится стать тетушкой. Когда рядом никого нет, она кладет ладони на мой живот и смеется от восторга, когда чувствует движения младенца.
        Мы никогда не говорим о том, что произойдет после его рождения.
        Пока я еще в силах, я занимаюсь лечением, толку листья руты для растираний больных суставов и ставлю припарки для очищения легких. Благодаря своей работе я верну доверие матери Эрментруды.
        - Хвала Господу и спасибо тебе, Офелия!  - однажды восклицает Анжелина.  - Мои нарывы зажили. Но сейчас, во время поста, я должна найти какую-нибудь новую болезнь, от которой буду страдать.  - Она щиплет меня за щеку и идет дальше.
        Пост  - это время покаяния, время страдать от горя до прихода радостной Пасхи. Несмотря на то, что я соблюдаю правила и распорядок монастыря, Анжелина не позволяет мне воздерживаться от мяса, как все остальные сестры. Она настаивает, что мне необходимо хорошее питание. Поэтому я не голодаю, ем досыта. Но я чувствую вину за свою сытость, потому что Тереза опять отказывается принимать пищу. Она слишком ослабела, и не может работать в прачечной. Теперь я грею и таскаю тяжелые ведра с водой, помешиваю мыльное варево, поднимаю пропитанную водой одежду и несу прополаскивать, а потом развешиваю ее для просушки. Тереза складывает белье, часто делая перерывы, чтобы дать отдых слабым рукам.
        - Почему я больше не получаю благословения кровью Иисуса?  - спрашивает она, с отчаянием глядя на свои ладони. На руки, которые раньше кровоточили от тяжелой работы, а теперь зажили.
        Я ничего не отвечаю, потому что у меня нет слов, которые ее бы утешили.
        На следующий день я вижу среди отправленной в стирку одежды ночную сорочку Терезы, испачканную кровью. Я приношу ей чистую сорочку и помогаю переодеться. На ее спине я замечаю кровавые полосы и шрамы. Как я и подозревала, она стегала себя веревкой, пытаясь очиститься от греха. Мать Эрментруда не одобряет этого старинного способа покаяния, однако, некоторые из старых монахинь его все еще практикуют. Интересно, откуда Тереза берет силы, чтобы себя стегать. Жалость и гнев охватывают меня.
        - Зачем ты так истязаешь себя?  - спрашиваю я ее, стараясь не отпрянуть от этой разорванной, сочащейся кровью плоти.
        - Если я буду умерщвлять свое тело, то достигну единения с Христом, который в своих страданиях и в смерти стал единым целым со всем человечеством,  - отвечает Тереза.
        - Я не думаю, что Бог желает страданий для сотворенных им людей.  - Я пытаюсь спорить с Терезой, но ее веру не поколебать моими доводами.
        С окровавленной, изрезанной спиной, Тереза засыпает, стоя на коленях, уткнувшись лицом в кровать. Тогда я смазываю ее истерзанное тело маслом. Я зову Анжелину и мать Эрментруду, чтобы они помогли приподнять ее исхудавшее тело, и пока они поддерживают ее голову, я вливаю ей в рот струйку бульона.
        - Она хочет умереть. Какое безумие овладело ею? Какое горе заставляет ее лишить себя жизни?  - умоляющим тоном спрашиваю я мать Эрментруду. Я вспоминаю отчаяние Гамлета, от которого я не в силах была его исцелить. Я не должна позволить Терезе уничтожить свою жизнь.  - Я пытаюсь ее вылечить, а она постоянно мне сопротивляется!
        - Успокойся, Офелия! Мы должны молиться, чтобы к ней вернулось здоровье,  - отвечает мать Эрментруда с печальным лицом.
        На еженедельной мессе священник поднимает тонкий ломтик хлеба и произносит слова: «Это тело Христово». Я думаю о Терезе, легкой, как пресный хлеб, и смотрю на свое собственное тело, несущее груз двух жизней. Я боюсь боли, боюсь мучений, которые могут даже привести к гибели, во время родов. Вот почему я хожу в церковь. Вот почему я выполняю обряд Причащения. Несмотря на то, что мать Эрментруда знает о моих сомнениях, она мне это позволяет. Мой живот уже большой, и я осторожно поднимаюсь по лестнице к перилам. Когда отец Альфонс видит меня, он краснеет до самых корней своих редких волос вокруг тонзуры. Я протягиваю к нему сложенные ладони, но он не хочет давать мне хлеб. Я жду и не желаю уходить.
        - Когда Елизавета носила ребенка, она навестила свою родственницу Марию, которая носила во чреве Христа. И ее не прогнали,  - говорю я тихим, скромным голосом. Изабель только вчера прочла мне эту историю из Евангелия.
        - Воистину, ты не Святая Елизавета. И уж конечно ты не пресвятая Дева Мария!  - шепотом отвечает священник, и его шипение разносится по всей церкви.
        - Бог милосерден, а вы нет,  - отвечаю я, глядя прямо в его слезящиеся глаза  - Кто вы такой, чтобы отказывать мне в его милости?  - Я удивляю даже саму себя, осмеливаясь спорить со священником во время мессы. Пять месяцев жизни в монастыре, в каком-то смысле, улучшили мое образование, хоть и не прибавили покорности.
        Священник настолько ошеломлен, что не может ответить. Он отводит взгляд, сует мне в руку хлеб и отшатывается от меня, словно прикоснулся к огню. Я его пугаю, как сумасшедшая пугает тех, что считает себя психически здоровыми.
        После службы я останавливаю отца Альфонса, когда он поспешно выходит из церкви.
        - Пожалуйста, я прошу вас причастить нашу служанку, Терезу. У нее лихорадка, и она слишком слаба, чтобы прийти в церковь.
        - Мне нужно идти, я спешу,  - говорит он, не соглашаясь остановиться.
        - Вы должны спешить к ней, чтобы принести к ней Христа,  - говорю я, повышая голос от негодования. Он не в состоянии оспорить это, и идет за мной в келью Терезы. Я наблюдаю, как он кладет тонкую облатку в ее сухие губы и подносит ей чашу, что-то бормоча по-латыни. Я удивляюсь, что крошка хлеба на языке наполняет Терезу заметной радостью. Капли красного вина во рту вливают энергию в ее хрупкое тело, и, кажется, унимают боль. Ее лоб под моей рукой становится прохладным, а дыхание легким. У меня появляется надежда, что она еще может выздороветь.
        Я каждый день начинаю проводить много часов возле Терезы, так как мой груз стал слишком большим, и мне тяжело его носить. Когда Тереза не спит, я ей читаю; когда засыпает, я тоже отдыхаю. В это зимнее утро по монастырю разносится слух. Подобно тому, как испуганная птица пугает людей, одного за другим, эта новость будоражит и служанок, и монахинь. Ее передают шепотом те, кто спешит в церковь, и она переходит от одной сестры к другой вместе с хлебом и сыром во время полуденной трапезы.
        На общем собрании в тот вечер слух подтверждается. Мать-настоятельница сообщает нам, что граф Дуруфль едет в монастырь. Он узнал, что одна из обитательниц беременна. Кто ему сообщил, эконом или священник? Или Маргерита? Нет, даже она выглядит бледной и испуганной. Говорят, что Дуруфль в ярости, потому что под угрозой репутация монастыря. Он грозится лишить нас своего покровительства и заставить монастырь закрыть двери.
        Еще худшая новость  - он едет не один. Вместе с ним приезжает епископ Гарамонд, а в его власти осуществить все, чего пожелает Дуруфль.
        Глава 45
        Нельзя ждать слов утешения или ободрения, так как мать Эрментруда приказала мне хранить молчание и молиться в одиночестве. «Защити меня от зла, сейчас и в час моей смерти». Эта мольба постоянно звучит в моих мыслях, как будто она может помешать приезду графа и его епископа. Когда я засыпаю, все мои страхи смешиваются во сне. Эдмунд гонится за мной с кинжалом в руке. Я чувствую горячее дыхание на своей шее, ощущаю его руки на моей груди, но ноги мои прикованы к тяжелым камням, и я не могу двигаться. Стеклянный флакон разбивается об пол, из него выливается густая кровь, которая образует пятно в форме ухмыляющейся мертвой головы. Висящая на стене шпалера раздувается, словно под напором ветра, и из-за нее выбегает тварь с лицом моего отца. Голос Гамлета кричит: «Что это, крыса?», и его смех эхом разносится по большому залу. Затем меня будит звон колоколов, но я не испытываю облегчения, проснувшись в Сент-Эмильоне. Мое убежище вдруг превратилось в тюрьму, где я жду суда, который может вынести приговор не только мне, но и матери Эрментруде, и всем сестрам.
        Когда бледное, но упрямое солнце рассеивает серый утренний туман, приезжают граф Дуруфль и епископ. Я слышу стук конских копыт, но у меня нет ни сил, ни желания выглянуть в окно. Обычных церемоний в честь приезда епископа не будет, потому что он прибыл не ради праздника. Тяжелая тишина, полная скорее страха, чем почтительности, наполняет монастырь.
        Мне горько думать, что я навлекла позор на этот монастырь, который дал мне кров, что из-за моих неразумных деяний Сент-Эмильон может погибнуть. Я положусь на милость епископа и буду настаивать, что я безгрешна. Но вынудят ли меня рассказать мою историю? Куда я пойду, если епископ прикажет матери Эрментруде отослать меня прочь? В моем положении и в такой холод я наверняка погибну. Кинжал убийцы, море, грозившее утопить меня, яд и лихорадка  - всех этих опасностей я избежала во время бегства из Эльсинора. Неужели мстительная Смерть теперь заберет мою жизнь и жизнь моего ребенка тоже?
        Эти мрачные мысли прерывает Изабель, которая пришла, чтобы проводить меня в комнату для собраний, где меня будет допрашивать епископ. При мысли, что я потеряю эту подругу, меня захлестывает сожаление.
        - Дорогая Изабель, прости меня за все произошедшее. Я постараюсь…
        - Молчи! Не бойся. Епископ  - хороший человек; просто будь покорной перед ним. Но берегись Дуруфля, потому что он обладает властью. И помни слова псалма: «Господь поднимает поверженных… Он примет странников, сирот и вдов». Какое обещание может быть надежнее?  - говорит она, сжимая мою руку, ей очень хочется меня утешить.
        Даже Маргерита выражает готовность пожалеть меня, она чуть наклоняет голову, когда я иду мимо нее в комнату, где мать Эрментруда занимается делами монастыря за столом, заваленным книгами и бумагами, связанными в аккуратные стопки. На окружающих меня панелях вырезаны фигуры ангелов и апостолов. Если бы только эти деревянные фигуры могли ожить и заступиться за меня!
        Маргерита входит вслед за мной и садится за аналой у окна. Конечно, ведь она  - секретарь, она должна вести запись процедуры. Как мне не хочется, чтобы она стала свидетельницей моего позора!
        В дубовом кресле с подлокотниками, как у трона, сидит епископ. Мать Эрментруда стоит по левую руку от него, граф Дуруфль  - по правую. У графа лицо с резкими чертами и носом, похожим на клюв ястреба. Его черные глаза смотрят на меня так, будто я  - дьявол во плоти. Он одет в строгий дублет из черного атласа и рейтузы. Перо на его шляпе  - единственная вещь, которая не застыла неподвижно. Оно дрожит при каждом его движении. У графа короткие, кривые ноги, и он не намного выше меня ростом.
        Мать Эрментруда стоит, сложив руки, лицо не выдает ее мыслей. Останется ли она моей наставницей в этом деле, или долг и послушание заставят ее встать на сторону епископа? Я решаю, что лучше придержать язык, чем сказать неправду.
        Украдкой бросаю взгляд на епископа Гарамонда. Он держит на коленях свою митру, обнажив голову с красивыми серебристыми волосами. Его посох прислонен к креслу. Епископ одет в красную мантию с рукавами, отороченными мехом. Опомнившись, я опускаюсь на колени и целую тяжелый перстень с драгоценным камнем, сжимающий его толстый палец. Я не смею посмотреть ему в лицо.
        - Как твое имя, дитя?
        - Меня зовут Офелией.
        - Вы видите по ее одежде, что она не давала никаких обетов,  - замечает мать-настоятельница. Прикоснувшись к моей голове, она обращает внимание епископа на мой простой головной платок. Монахини носят более длинный плат.
        Но епископ Гарамонд не смотрит на мое лицо.
        - Ее фигура говорит мне о том, что она очень скоро должна разрешиться от бремени,  - говорит он, задумчиво хмурясь.  - Когда она явилась сюда?
        Я понимаю, о чем он думает: есть монастыри, куда мужчин  - даже монахов и священников  - допускают в качестве гостей, и монахини теряют целомудрие.
        Без колебаний мать Эрментруда отвечает:
        - В конце октября. В день праздника Святых Симона и Иуды.  - Неужели я слышу в ее голосе намек на негодование?
        Сейчас конец марта. Епископ должен понимать, что я не могла зачать ребенка в Сент-Эмильоне.
        - Она несколько месяцев провела среди сестер, выставляя напоказ свидетельство своего грязного распутства!  - восклицает Дуруфль с явным отвращением.
        Мое лицо краснеет от сдерживаемой ярости. Я не могу промолчать, несмотря на принятое решение.
        - Я не распутница, ваша милость, я честная женщина. Мой муж умер.
        Я бросаю взгляд на мать Эрментруду, чтобы проверить, верит ли она мне. Но она лишь слегка хмурится, будто предостерегает меня, потому что знает о моей склонности к бурным возражениям. Я не разочарую ее снова.
        - Ха! Что еще ей говорить?  - голос Дуруфля похож на лай, он полон насмешки и недоверия.  - Тогда скажи, кто был твоим мужем, девушка?
        Я бы не рассказала историю моей любви этому жестокосердному врагу, даже если бы он сжимал в тисках мои пальцы и угрожал оторвать мне руки и ноги на большом колесе!
        - Я вам не скажу.
        - Видите! Она лжет, без сомнения,  - кричит Дуруфль.
        Мать Эрментруда смотрит на графа с явной неприязнью, а епископ Гарамонд поднимает руку, призывая его замолчать.
        - Она исповедалась в своих грехах и раскаялась?  - спрашивает он.
        - Это, ваше преосвященство, дело ее совести,  - отвечает мать-настоятельница.
        Я не ходила на исповедь к отцу Альфонсу, и мать Эрментруда знает это. Она понимает мою душу и ее трудности. Не священник, а мать-настоятельница должна быть моим исповедником. Почему я не рассказала ей все, когда она готова была меня выслушать и простить?
        Епископ смотрит на меня, постукивая пальцем по своей щеке.
        - Каков ее образ жизни здесь?  - спрашивает он.
        - Офелия молится и причащается вместе с нами, она соблюдает правила нашей общины. Проявляет милосердие ко всем, покорность и любовь к труду,  - отвечает мать Эрментруда.
        - Как мы можем быть уверены, что она вас не обманывает?  - перебивает ее Дуруфль. Жестокое выражение его лица соответствует его несгибаемой фигуре.  - Несомненно, она сбежала из другого монастыря. Поэтому не хочет вам сказать, откуда пришла и как оказалась в таком положении. Как и назвать имя своего выдуманного мужа.  - Граф с издевкой выплевывает эти слова.
        - Она приехала к нам слабой и больной телом и душой. Она просила нашей защиты. Привезла с собой кошелек со щедрым пожертвованием. Теперь она работает у нас в качестве лекаря и целительницы,  - говорит мать-настоятельница тоном человека, терпеливо объясняющего что-то ребенку.
        - Колдовство, можете быть уверены. Она и та служанка  - та прачка низкого происхождения  - наверняка замыслили какое-то злодеяние,  - ворчит Дуруфль.
        И опять я вынуждена заговорить, несмотря на то, что мои слова могут быть опасными для меня.
        - Тереза любит Господа нашего всем сердцем. Однако страдает от изнурительной болезни, которую я лечу растениями, которыми обеспечил нас Создатель. Называть это колдовством  - все равно, что нанести оскорбление Господу,  - говорю я, дрожа всем телом от тех усилий, которых потребовали эти слова. Мать Эрментруда сжимает мое плечо, то ли для того, чтобы успокоить меня, то ли приказывая мне молчать.
        - Я вижу, что у нее страстная натура. Несомненно, она продолжает лгать,  - настаивает Дуруфль.  - Ее следует изгнать, как падшую женщину, которой она, несомненно, является.
        - Закон Христа и правила Бенедикта требуют от нас дать ей приют,  - возражает епископ Гарамонд.  - Но они не позволяют нам попустительствовать аморальному поведению…
        - Ваш долг его заклеймить, ваше преосвященство,  - перебивает епископа Дуруфль. Перо на его шляпе дрожит от ярости.  - Зло  - это зараза, которая распространяется при контакте. Надо вырвать его с корнем здесь, у самого источника!  - Он топает ногой, подкрепляя свои слова, потом прибавляет тихим, льстивым голосом:  - Это грязное дело марает доброе имя моей семьи. Я вам говорю, оно наносит вред этому монастырю.
        Епископ Гарамонд молчит, возможно, обдумывает эту угрозу. Я осмеливаюсь взглянуть на его лицо, и даже прямо в его глаза. Они серые и тревожные, похожи на затянутое тучами небо, но в них нет ничего недоброго. В тишине я слышу скрип пера Маргериты.
        - Скажи мне, откуда ты пришла и кто отец твоего ребенка,  - приказывает епископ мне, но голос у него добрый. Все ждут моего ответа. Скрип пера Маргериты прекращается; она тоже ждет.
        Изабель сказала мне, что епископ  - хороший человек. Когда она давала свои обеты, он руководил церемонией и, как нежный отец, выдавал ее замуж за Христа. Если я не могу доверять этому доброму на вид епископу, кому из мужчин я могу доверять?
        - Ничего плохого не случится ни с тобой, ни с твоим ребенком. Говори,  - настаивает он.
        Как он может давать такое обещание? Никто на свете не в силах обеспечить нам безопасность. Пусть Клавдий больше не может достать меня, Эдмунд, возможно, все еще жив. А король Фортинбрас не будет союзником ни мне, ни моему ребенку. А больше всего я не доверяю могущественному и мстительному Дуруфлю.
        Я отвечаю епископу словами из псалма, который, я уверена, ему известен:
        - «Больше я не стану доверять князьям».
        Меня охватывает странное чувство, в глазах темнеет. Ноги мои подгибаются, и, помимо своей воли, я опускаюсь на колени. Не Бог ли поражает меня за то, что я не повинуюсь его представителю на земле?
        Епископ Гарамонд тяжело вздыхает. Дуруфль издает звук, напоминающий зубовный скрежет. Мать-настоятельница подходит ко мне, ее сильные руки поддерживают меня, чтобы я не упала навзничь.
        Через несколько мгновений епископ Гарамонд объявляет:
        - Она может остаться с вами до тех пор, пока не родит ребенка. А тем временем мы наведем справки и выясним правду.  - Его голос звучит устало.
        - Ваше преосвященство, я вынужден протестовать…  - шипит Дуруфль, но епископ обрывает его, он стучит об пол посохом, подтверждая окончательность своего решения. Один, два, три раза. Этот звук громким эхом отражается от деревянных панелей стен. Затем я чувствую ладонь епископа на своей голове, он шепчет молитву на латыни. С помощью матери Эрментруды я поднимаюсь, чтобы уйти, но меня пронзает боль, которая охватывает весь мой живот, и я кричу, призывая на помощь.
        Глава 47
        Темнота бурлит вокруг меня, как вода. Боль сжимает живот, останавливает дыхание. Когда ее хватка ослабевает, я жадно глотаю воздух, стараясь выжить. Потом тяжесть страданий снова тянет мое тело вниз, подобно воде смыкается над моим лицом и просачивается внутрь. Я слабо брыкаюсь, стараясь избавиться от савана, в который превращается моя одежда.
        Отрывки псалмов выплывают в моей голове. «Спаси меня, о Боже, ибо я попала в глубокую воду, и она смыкается надо мной». Меня снова и снова сжимает боль схваток, она растет, как грехи, и пронзает, как мечи. Забвение распахивается передо мной подобно черной пропасти, а я слишком слаба, чтобы отступить от ее края.
        «Не дай глубине поглотить меня, не дай пропасти сомкнуть надо мной свою пасть».
        Я вижу сверкающий огонь, который согревает мою плоть. Смерть и грех не должны меня теперь настигнуть! Я крепко держусь за жизнь, хотя тело мое изгибается, корчится и выгибается дугой, будто хочет сломаться. Кровь вытекает из меня. Голоса что-то кричат мне или тихо шепчут. Мертвецы, словно в процессии на сцене театра масок, манят меня, зовут присоединиться к ним.
        Потом сильные руки поднимают меня из воды. Они вызволяют меня из подземной могилы, я рождаюсь заново, подобно Лазарю. Они вытаскивают из моего тела скользкого, мокрого младенца, который покидает мою темноту ради света.
        «Моя плоть также наполнится надеждой, ибо ты не отдашь меня могиле».
        Призраки рассеяны. Смерть снова побеждена. Волны потопа отступают; это всего лишь соленая струйка пота, которая стекает по моему лицу и попадает в рот. Изабель кладет мне в руки крохотного мальчика, который яростно кричит, впервые самостоятельно вдыхая воздух. Он завернут в чистую ткань и пахнет, как сама чистота.
        Они с Анжелиной склонились надо мной, как ангелы, купающиеся в людской радости.
        - Дети  - наследство нам от Господа, и плод чресл  - это его дар,  - говорит Анжелина. Ее красное лицо залито потом, но ее улыбка говорит мне о том, что все идет хорошо.
        Я родила младенца на лежанке в пекарне, так как это самое теплое место в монастыре. В печах разожгли огонь и оставили дверцы открытыми, чтобы тепло разошлось по помещению.
        - Анжелина, принеси мой маленький сундучок с лекарствами и мешочек с травами. Горячий компресс на живот поможет матке сжаться, а пастернак поспособствует отходу последа.
        - Разве я не говорила, что она вскоре опять приступит к своей работе?  - смеется Анжелина и выполняет мою просьбу. Мать Эрментруда приходит в комнату и опускается на колени возле моей лежанки, это жест смирения, который не соответствует ее положению настоятельницы. У нее усталый вид. За ее спиной стоит Маргерита.
        - Все эти два дня мы молились, и теперь я благодарю Господа за твои благополучные роды,  - произносит мать Эрментруда, беря меня за руку. У нее на глазах слезы. Ее прикосновение побуждает меня сказать, наконец, правду.
        - Простите, что я обманывала вас. Я хотела рассказать вам, но боялась, что вы меня отошлете прочь. Вы меня прощаете?
        - Ш-ш-ш! Для этого нет причин, Офелия,  - отвечает она, убирая влажные волосы с моего лица и прикасаясь ко лбу моего младенца.
        - Я никогда не знала материнской заботы,  - шепчу я.  - Я умею быть матерью.  - Но не успела я договорить, как поняла, что это уже неправда.
        - Не бойся,  - отвечает мать Эрментруда.  - Подумай о нашей Деве Марии, матери прекрасной любви, величия и святой надежды.
        - Нет, я буду думать о вас,  - говорю я этой женщине, которая стоит на коленях у моей постели как стояла бы моя собственная мать.  - Вы  - добрая матушка многих дочерей. Посмотрите, как они вас любят, как я вас люблю.  - В ответ мать Эрментруда улыбается так широко, что ее глаза почти исчезают в многочисленных складках и морщинках ее лица.
        Я смотрю на младенца, лежащего у меня на руках. У него ротик идеальной формы буквы «О», как у маленького певчего в хоре, поющего хвалу Господу. Я понимаю, что моя любовь к нему выйдет за рамки здравого смысла. Должно быть, именно это чувствовала Гертруда, когда увидела новорожденного Гамлета, и это чувствовала моя мать, держа меня на руках перед смертью. Мне в голову приходит мысль:
        - Так вот, значит, каков плод всего этого. Не наказание смерти, а дар жизни.
        Сила и мужество вливаются в мое тело подобно новой крови. Тяжкое бремя, которое я так долго носила, теперь снято с моей души. Я больше не боюсь открыть рот и признаться.
        - Моего сына зовут Гамлет, как звали его отца, и он  - принц Дании.
        Глава 47
        Сейчас апрель, идут теплые проливные дожди, которые омывают каждый корень и набухающие почки всех растений в природе. Расцвели желтые нарциссы, и крокусы расстилают свои ковры из крошечных пурпурно-белых цветочков. Мой сын Гамлет такой же новенький и так же полон чудес, как эта весна. Изабель говорит, что когда монахини узнали его имя, они зарыдали от удивления и радости.
        - Это не обычный ребенок, а принц! Он принесет мир!  - даже воскликнула сестра Лючия.
        Вскоре мать Эрментруда отправит сообщение о его рождении епископу, который примет решение насчет нашего будущего, но пока мой восторг от Гамлета сильнее всякого страха.
        Однако каждая радость на земле омрачена печалью. Уже много недель Тереза слишком слаба, чтобы подняться с постели. Завтра праздник Воскресения Христа, и пока монахини молятся на Всенощной в церкви, я дежурю у постели Терезы. Она не в себе, и не узнает меня. Теперь очертания ее черепа ясно видны сквозь кожу на лице, что предвещает смерть. Она бормочет нечто бессвязное и перебирает простыни тонкими, как косточки, пальцами. Ее ослабевшее тело отвергает даже крошку хлеба, даже каплю воды.
        Болезнь Терезы придавила монастырь, как тяжелое одеяло, наброшенное на зеленый весенний ковер. Те сестры, которые порицали ее набожность, стыдятся, что отвернулись от нее. На вытянувшемся лице матери Эрментруды я читаю раскаяние, потому что она не поддержала Терезу в ее желании стать монахиней. Лишенная дара речи и сознания, умирающая женщина служит нам всем укором. То, что я не смогла заставить ее поесть, наполняет меня печалью в те самые моменты, когда я радуюсь, видя, как мой мальчик поправляется от моего молока. Я подвела Терезу, и она вскоре умрет.
        Будто во сне наяву я слышу голоса ангелов. Неужели ангелы рая пришли забрать мою пациентку? Я открываю глаза и вижу, что свеча догорела, исчез луч света, который разгонял темноту. Но Тереза еще дышит, она спит.
        Пение звучит снова, и я понимаю, что началась пасхальная заутреня. Я беру на руки маленького Гамлета из тростниковой колыбели. Непрерывное пение направляет мои усталые шаги, ноги сами знают, куда идти, несмотря на темноту, они несут меня в церковь. В нефе стоят или сидят на ковриках и скамьях десятки деревенских жителей. Они поднялись до рассвета и шли в темноте, чтобы принять участие в этом ежегодном представлении. Свечи в храме освещают торжественные лица монахинь. Кресты накрыты черной тканью, что символизирует смерть Христа. Зрители ждут, предвкушая грандиозный спектакль.
        Наконец, представление начинается. Мать Эрментруда, в отделанной золотом ризе, посылает трех Марий к гробнице Иисуса, большому камню, который накануне притащили в храм. Женщины, роль которых исполняют Анжелина, Маргерита и Изабель, оплакивают смерть Спасителя, они поют, поднимая руки красноречивыми жестами в виде арки. Затем они видят ангела, роль которого исполняет сын фермера в тунике, покрытой гусиными перьями. Он несет ящик, украшенный драгоценными камнями, и когда он открывает крышку, то поднимает глаза к небу, и это означает, что ящик пуст. Радуясь тому, что их Господь вознесся, они несут эту весть монахиням, сидящим на хорах.
        Затем входит деревенский священник, одетый в коричневую накидку и с лопатой в руках, как наш предок Адам. Маргерита, изображающая Марию Магдалину, падает на колени, ибо узнает воскресшего Христа. Ее чистый, нежный голос радостно взмывает вверх, когда она поет о своей любви.
        Эта пьеса совсем не похожа на те постановки, которые я видела при дворе Эльсинора. Здесь все непритворное, нет ничего фальшивого или неискреннего. Воздетые руки монахинь, их торжественная поступь, их сияющие лица выражают надежду и серьезную веру. Они играют правду, правду, которая способна посрамить всю человеческую фальшь и обман.
        Гамлет начинает плакать у меня на руках, он пытается вырваться из своих пеленок. Я прикладываю его к груди и накрываю своей накидкой. Там он довольно сосет, будто пчела, забравшаяся в глубину цветка.
        Монахини поют и несут свечи, они покидают хоры и следуют за священником в склеп. Торжественное пение доносится сквозь пол. Потом я слышу, как нарастает каденция радости, и кажется, что от нее дрожат скамьи, стены и окна.
        - Christus resurgens, Христос воскрес,  - поют монахини, появляясь снова в нефе со свечами.  - Христос победил тьму и смерть.  - Священник держит плоский круглый хлеб на серебряном блюде, символ тела Христова. В этот момент лучи восходящего солнца падают на «розовое окно» над алтарем, и храм заливает синий, красный и золотистый свет. Солнечные лучи сверкают на серебре, и по нашим лицам бегут вспышки света. Прихожане ахают, словно невидимые мехи вдувают в них дыхание жизни. Ошеломленная ярким светом, я кланяюсь и прижимаю к себе Гамлета, как будто он  - сам Христос, и мне вернули всех потерянных мной любимых людей.
        Представление закончено, народ толпой покидает церковь, монахини выходят из нее молчаливой чередой. Не желая будить спящего Гамлета, я остаюсь внутри. Меняющиеся световые узоры погружают меня в транс. Потом ужасная усталость одолевает меня, и я проваливаюсь в сон без сновидений на устланном тростником полу церкви. Когда я снова открываю глаза, то вижу перед собой серьезное личико Гамлета, вцепившегося пальчиками мне в волосы. Меня наполняет надежда и уверенность, что Тереза оживет. Мысленно я вижу, как она садится и пьет бульон, и ее глаза снова ярко блестят.
        Я спешу в келью Терезы, с Гамлетом в корзинке. Там собрались все три Марии. Изабель промокает губкой лоб Терезы, а Маргерита держит бесполезную ложку. Анжелина молится, сидя на табурете. Тереза лежит, вытянувшись под одеялом, точно так, как я ее оставила.
        - Ей не лучше?  - спрашиваю я в отчаянии.
        - Я молилась о пасхальном чуде,  - отвечает Изабель.  - Но Господь судит иначе.
        - Она открывает глаза только для того, чтобы позвать Бога, как потерявшийся ребенок. Она нас не видит,  - говорит Маргерита. Слезы сверкают в ее зеленых глазах, как лед, растаявший на солнце.
        Я чувствую себя обманутой недавно вспыхнувшей надеждой. Горькая правда в том, что Тереза умрет, может быть, в этот пасхальный день.
        - Почему Бог не хочет ее спасти? Он вернул к жизни своего сына, который умер. Почему он не может поднять больную женщину с ее постели?  - Я смотрю на лица сестер, не пытаясь скрыть от них отчаяние. Они тоже горюют, и у них нет ответа на мои вопросы. Я опускаюсь на кровать Терезы, в ногах у нее, и на этот раз обращаю свою жалобу к небесам.  - Я старалась помочь ей, Господи, но ты не помогаешь мне!
        Изабель подходит ко мне и кладет ладонь на мое плечо.
        - Это не твоя вина, Офелия,  - говорит она.
        - Я хотела видеть, как она снова станет здоровой. Вылечив ее, я бы искупила не выполненное мною обещание в прошлом. Я подвела мою дорогую Элнору, которая заменила мне мать.  - Мои неудачи давят на мои плечи подобно ярму. Но я должна стряхнуть это бремя и сделать то, что могу.  - Маргерита, найди валик и одеяла, чтобы подложить ей под спину. Принеси мой ящик с лекарствами, и приведи мать Эрментруду.
        Маргерита кладет ложку и повинуется, не задавая вопросов. В последнее время ее отношение ко мне изменилось, вместо ханжеского презрения она полна почтительного смирения. Очевидно, она убедилась, что я не слабая и грешная девушка, а честная вдова и мать принца.
        Я склоняюсь над Терезой и осматриваю ее глаза и кожу, щупаю ее слабый пульс.
        - Ты придумала новое лекарство, какое-нибудь еще не испробованное сердечное средство?  - спрашивает Анжелина голосом, полным надежды.
        - Нет, время подобного лечения прошло. Я не могу вылечить Терезу, но думаю, что сумею облегчить ее предсмертные страдания.
        Маргерита возвращается вместе с матерью Эрментрудой. Они с Изабель поднимают хрупкое тело Терезы и сажают ее, обложив одеялами. Тереза слабо вертит головой из стороны в сторону, как голодный младенец или птица, в поисках корма. Мать Эрментруда начинает молиться, перебирая четки.
        Я не знаю, что делаю; я только действую так, словно у меня есть цель. Наливаю немного розмаринового масла, прокипяченного с гвоздикой, на ткань. Я читала, что этот резкий аромат иногда возвращает память и речь. Этой тканью я вытираю лицо Терезы.
        Ее веки дрожат и приподнимаются. Она видит меня и медленно качает головой.
        - Иисус, приди ко мне,  - произносит она слабым, жалобным голосом.  - Почему мой Господь больше не приходит?  - Тереза прижимает ладони к своей впалой груди.
        - Увы, у нее больше не бывает видений, будто она кормит грудью младенца-Христа,  - шепчет Анжелина.  - И теперь она в отчаянии.
        - Мне нечего дать. Видите, как я иссохла. О, Иисус, сжалься надо мной.
        Не думая, повинуясь чьей-то воле, не моей собственной, я поворачиваюсь, одним быстрым движением достаю из корзинки маленького Гамлета и разворачиваю пеленки. Его ручки и ножки, освобожденные от свивальников, молотят воздух. Я держу младенца вертикально перед Терезой. Его глаза широко раскрываются на розовом личике, он машет крохотными кулачками.
        Когда Тереза видит младенца, она улыбается, и ее глаза загораются, как яркие лампы, в них отражается сама ее душа. С неожиданной силой Тереза наклоняется вперед, берет младенца в свои костлявые руки, и прижимает его к себе. Слезы брызжут из ее сухих глаз, как вода из скалы в пустыне.
        - Это мое спасение!  - восклицает Тереза. Она гладит гладкое, теплое тельце младенца. Делает глубокий вдох.
        - Он пахнет медом, и розами, и молоком,  - бормочет больная, на ее лице экстаз.
        Анжелину посещает вдохновение, и она начинает читать молитву старого Симеона, который увидел младенца Иисуса.
        - «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников…»
        Анжелина не успевает закончить, Тереза умирает. Ее голова опускается на грудь, как на картине художника, на которой Мадонна смотрит на своего ребенка. Когда я беру моего сына из ее ослабевших рук, они падают на ее колени вверх ладонями.
        Изабель и Маргерита ахают. Мать Эрментруда крестится. Я стою, неподвижная, лишившись дара речи, а Анжелина хватается за мое плечо, чтобы не упасть. Мы не можем отвести глаз от поразительного зрелища. Там, в центре ладоней Терезы, появляются яркие капли крови.
        Глава 48
        Я сижу в сумерках пасхального вечера, и мои мысли заняты странными событиями этого дня. Монахини уже говорят, что в момент смерти Терезы произошло чудо. Моя слабая вера мешает мне назвать это чудом. И все же, я не понимаю причины появления крови на ладонях Терезы. Возможно, думаю я, ее собственные ногти проткнули кожу. Я сжимаю кулаки изо всех сил и прихожу к выводу, что это невозможно, особенно, учитывая слабость Терезы. И все-таки, такое кровотечение должно быть природным чудом, которое наверняка и раньше видели медики, и о котором писали философы. Я буду читать и искать, пока не найду объяснения, которое меня убедит.
        Я удивлена, что горе, вызванное смертью Терезы, не потрясает меня, хотя образ ее безжизненного тела еще свеж в моей памяти. Как я могу горевать, если она умерла с великой радостью? Вместо печали я чувствую странное спокойствие. Я поверила, что Бог забирает к себе тех, кого поразило безумие. Возможно, он не станет наказывать их за то, что они так слабо держались за дарованную им жизнь. Возможно, это означает, что мой муж, Гамлет, покоится с миром, и меня это утешает. Никакие страхи не тревожат мои мысли, покой окутывает меня.
        Твердая рука сжимает мое плечо и рывком выводит из этого спокойного состояния. Это Маргерита, которая вошла в мою комнату бесшумно, как обычно. Она принесла маленький бювар с принадлежностями для письма.
        - Я постучала, но ты меня не слышала. Прошу тебя, прости меня за вторжение. Мое дело не может ждать,  - говорит она голосом одновременно тихим и настойчивым. Занимая такую должность, она привыкла все делать по-своему.
        Сначала я подумала, что епископ уже узнал о рождении Гамлета и принял решение насчет моего будущего. Я не подготовилась к этому дню, но бояться не стану.
        - Меня приказано выдворить из Сент-Эмильона? Я должна быть готова уйти сейчас же?  - спрашиваю я, сажусь, и беру на руки Гамлета.
        - Нет, не в этом дело.
        Мне становится немного легче, но все еще мучит любопытство. Маргерита ждет приглашения остаться. Я киваю головой на табурет, предлагая ей сесть. Усевшись, она открывает на коленях свой бювар так, чтобы на него падали лучи заходящего солнца, и берется за перо.
        - Мой долг записать события этого дня и свидетельства очевидцев, так как нужно отправить епископу отчет. Я должна начать сегодня, пока события еще свежи в нашей памяти. Но моя истинная цель  - опубликовать историю Терезы для людей. Чудеса этого дня прославят наш монастырь на всю Францию и на весь христианский мир,  - говорит она, делая широкий жест рукой. В ее глазах горит энтузиазм.
        - Ах, новая история для твоего каталога святых и грешников. Какой будет мораль этой истории?
        - Прошу тебя, не смейся надо мной, Офелия,  - просит Маргерита почти прежним высокомерным тоном.  - Сегодня мы стали свидетелями чуда. Ибо, несмотря на то, что мертвые не воскресли, каменное сердце  - мое сердце  - смягчилось и радостно приняло милость Господа. Возможно, другие придут к истинной вере, услышав о праведной смерти Терезы.
        Ее явная искренность заставляет меня пожалеть о легкомысленных словах.
        - В этот пасхальный день, действительно, произошло много странных событий. Но я сомневаюсь, что могу помочь тебе, потому что не понимаю значения всего этого.
        - А что тут понимать? Чудо всегда должно быть тайной,  - просто отвечает она.
        - Я не верю в чудеса. Но уверена, что есть вещи  - возможно, события и существа,  - которые превосходят разум,  - говорю я, с трудом выражая свои мысли словами.  - Но, хотя наша способность рассуждать разумно иногда слабеет, она редко переходит в безумие.  - Я качаю головой, гадая, что стало причиной этой болезни у Гамлета и Терезы.  - Возможно, некоторые формы безумия возникают из-за больного рассудка, а другие его виды имеют божественное происхождение.
        - Должна ли я написать, что Тереза была сумасшедшей?  - спрашивает Маргерита, явно встревоженная.  - Нет, вряд ли дело в этом.  - И в случае Гамлета тоже, думаю я. Я подпираю голову руками, все еще размышляя. Молчание разрастается, пока Маргерита не нарушает его в нетерпении.
        - Давай, Офелия, я не могу рассказать об этом без твоей помощи. Для начала я должна описать те средства, которые ты применяла для лечения болезни Терезы. Потом последует рассказ о вашей дружбе. Потому что только ты относилась к ней с настоящим милосердием. Я сожалею о том, что сама вела себя не так,  - признается Маргерита, опуская глаза и отводя их в сторону. Такой уклончивый взгляд я видела раньше у придворных дам, но у нее он сходит за смирение.
        - Одну минуту. Но сначала ты должна знать, что я действовала не из чистого милосердия. Я хотела подтвердить свое умение, вылечив Терезу. Я хотела обмануть Смерть и вырвать у нее Терезу.  - Сейчас легко признавать свои проступки даже перед этой гордой сестрой, потому что я больше не боюсь последствий своих признаний.  - Маргерита, я выпила яд и чуть не утонула, и меня похоронили заживо перед тем, как я убежала из Дании. Это не ложь, это правда,  - говорю я и вижу, как она широко раскрывает глаза.  - Я рассказываю тебе об этом вот почему: потому что я так отчаянно хотела сохранить свою жизнь, что мне было невыносимо видеть Терезу, предпочитающую смерть. Я старалась навязать ей свою волю, отрицала ее желания, а может быть, желания самого Бога. Я признаюсь, что у меня давняя привычка не подчиняться,  - произношу я с лукавой улыбкой.  - Конечно, для твоего повествования эта история не годится.
        Маргерита застыла неподвижно с пером в руке. Я с облегчением вижу, что она не записала ничего из того, о чем я ей рассказала.
        - Ты не сделала ничего плохого, пытаясь спасти ей жизнь,  - мягко замечает она.
        - Но я потерпела неудачу!  - возражаю я, заново ощутив разочарование из-за того, что не смогла спасти Терезу.  - В самом деле, я не смогла сохранить жизнь никому из тех, кого любила!  - Я сознаю, что только что выразила словами суть моего одиночества. Слезы льются из моих глаз подобно внезапному ливню и падают на моего спящего ребенка, которого я крепко прижимаю к груди.  - Теперь я готова отдать свою жизнь, чтобы сохранить жизнь ему,  - признаюсь я сквозь рыдания.
        - Но это и есть оно, Офелия,  - чудо спасения!  - Глаза Маргериты сияют от волнения.
        - Что я сказала? Что ты имеешь в виду?
        - Христос отдал свою жизнь, чтобы спасти нас. Сегодня мы видели на ладонях Терезы кровь Христа. Это знак того, что ты прощена; что я прощена. Теперь ты готова отдать свою жизнь за жизнь другого человека. Это чудо спасения! Именно об этом я и напишу.  - Задохнувшись, она макает перо в чернила и начинает быстро писать.
        Меня поражают ее слова. Мысль о том, что я получила прощение, благодаря смерти Терезы, накрывает меня, как волна прилива, и несет к твердому берегу. Я вижу, как мои беды тонут в волнах, а я несусь на гребне надежды.
        Перо Маргериты перестало царапать бумагу. Я вижу, что ее взгляд устремлен в стену, словно в зеркало, где отражается ее внутренний мир. Мне очень хочется узнать мысли Маргериты, смысл ее отношения ко мне. Как получилось, что она, которую я раньше ненавидела, теперь слушает без осуждения мое признание в грехах и даже убеждает меня, что я приняла участие в чуде?
        - Ты говоришь, что смерть Терезы изменила твою душу,  - говорю я.  - Ты и до нее изменилась. Раньше ты презирала меня, как грешницу. После рождения Гамлета ты уже не была жестока со мной, стала мягкой, даже доброй. Почему?
        Маргерита сжимает в руке перо, ее глаза на мгновение встречаются с моими, и я вижу в них страдание, но она отводит взгляд. Ее лоб цвета слоновой кости покрывается тонкими морщинками.
        - Должна ли я признаться, что была гордой и тщеславной, и склонной к ложным суждениям? Богу это известно, и тебе тоже,  - говорит она.
        - Нет, я не священник, который хочет услышать о твоих грехах. Мне хочется узнать твою историю. Ты мне ее расскажешь?
        Маргерита качает головой.
        - Моя цель  - описать жизнь Терезы, а ты меня от нее отвлекаешь,  - мягко упрекает она меня.
        - Я помогу тебе справиться с задачей. Но сначала я должна услышать рассказ, потому что у меня сейчас подходящее настроение,  - с улыбкой говорю я, намереваясь выманить у Маргериты ее историю.
        - Понимаю твой замысел,  - отвечает она, осторожно взглянув на меня искоса.  - Но я не привыкла говорить о себе, ни с кем. Как и ты, я скрываю свое прошлое. Даже мать Эрментруда не знает всего.
        - Давай будем честными. Ты знаешь мои тайны, теперь позволь мне узнать твои. Бремя станет легче, если поделиться им.  - Я чувствую, как стена ее самообороны начинает рушиться.  - Ты можешь мне довериться, уверяю тебя.
        Маргерита глубоко вздыхает и начинает рассказывать.
        - Одна из причин моей гордости в том, что я родилась в семье принца Швеции,  - рассказывает она, положив перо.  - Меня назвали Маргретой. До того, как я стала взрослой, я воспитывалась при дворе короля. Затем мой отец умер, а мать заболела от горя. На моего дядю, короля, легла обязанность устроить мой брак. Его целью было укрепить благосостояние Швеции, но он также искал достойного мужчину, так как говорил, что желает мне счастья.
        Единственный звук в комнате  - это чмоканье Гамлета, сосущего свой кулачок. Звонят колокола в церкви, созывая нас на вечернюю службу, но ни Маргерита, ни я не двигаемся с места.
        - У меня было много женихов, всех их выбирал мой дядя. Некоторые не говорили на моем языке. Другие были седыми от старости. И я плакала при мысли о браке со стариком. Однажды к нашему двору прибыл принц, молодость и живость которого делали его самым прекрасным из женихов. Я благоволила к нему, так как он красиво говорил, и, восхваляя мою красоту, он убедил меня оказать ему определенные знаки расположения. Отчасти завоевав меня, он настаивал на полном обладании. Когда я ему отказала, он рассердился, сказал, что скоро все мое тело будет принадлежать ему. Он сказал, что не женится на мне, если я ценю свою девственность больше, чем его власть. Но я все равно ему отказала.
        Слезы наворачиваются на глаза Маргериты при этом воспоминании. Она вытирает их салфеткой, достав ее из рукава.
        - Я считала, что люблю его, но начала сомневаться, что он станет достойным мужем. А затем  - мне невыносимо говорить об этом,  - шепчет она.  - Я боюсь.
        - Продолжай. Будь смелой.  - Я снимаю с ее коленей письменные принадлежности и беру ее за руку.
        - Однажды он напал на меня, словно я  - страна, в которую нужно вторгнуться и захватить. Я боролась, отталкивала его, и он почти одолел меня, но тут по счастливой случайности слуга услышал мои крики и обнаружил нас. Я разоблачила этого жениха перед королем, но принц все отрицал, он подверг сомнению мою добродетель. Назвал меня шлюхой и с презрением отверг меня.
        - Тьфу на него, где бы он сейчас ни был!  - закричала я, вспомнив похожие слова Гамлета.  - Почему эти гордые мужчины сваливают на нас свои грехи? Продолжай.  - Но Маргерита не нуждалась в поощрении, потому что теперь сама увлеклась рассказом.
        - Когда принц отказался жениться на мне, короля рассердила потеря этого союзника, который был ему нужен. Моя репутация была погублена, я не годилась для брака с человеком высокого положения. Позабыв о том, что он заботится о моем счастье, дядя отправил меня в Сент-Эмильон, который выбрал за неприметность. Он даже не известил меня о смерти матери, я узнала о ней через много месяцев.  - Маргерита вздыхает, но уже не плачет.
        История Маргериты очень подходит для сборника грустных любовных романов, думаю я, вспомнив, как мне нравились подобные истории.
        - Когда произошли все эти события?  - спрашиваю я.
        - Около пяти лет назад я приехала сюда, притворяясь набожной и добровольной кандидаткой ордена. И здесь я решила, что девичья чистота  - это самое большое достоинство, так как я сохранила ее от злых мужчин, и это все, что у меня осталось.  - Она разводит в стороны пустые руки и смотрит на них.
        У меня остался еще один вопрос, я хочу узнать последний кусочек из головоломки ее жизни.
        - Маргерита, кто был тот порочный принц, и что с ним стало?
        Маргерита смотрит мне в глаза. У нее открытое и простодушное, очень красивое лицо. Она смотрит на меня, не мигая, и отвечает:
        - Это Фортинбрас, принц Норвегии.
        Мои руки взлетают к лицу, у меня вырывается крик.
        - Да, тот самый, который теперь правит вашей Данией,  - мрачно произносит она.  - Когда ты приехала, я увидела датские монеты в твоем кошельке, и я услышала в твоей речи акцент северных земель. Я отнеслась к тебе настороженно, так как не знала цели твоего приезда, и от кого ты зависишь в этих королевствах.
        - А почему ты рассказала мне историю Агнессы? Чтобы испугать меня?
        - Я заподозрила, что ты носишь в себе этого младенца, ходили среди нас такие слухи. И я завидовала, потому что сестры обнимали тебя, а у меня не было здесь подруг.
        Я лишь покачала головой, все еще под впечатлением от ее откровений.
        - Прошу тебя, Офелия, прости меня за то, что я была несправедливой и жестокой,  - просит Маргерита, не умоляющим голосом, но с благородным достоинством.  - Ведь я теперь понимаю, что девственность  - это не самая большая добродетель женщины.
        - Больше ничего не говори, пожалуйста, ведь я тебя уже простила.  - Я поднимаю руку, заставляя ее замолчать. Я размышляю над этими странными совпадениями: обидчик Маргериты и завоеватель Дании  - один и тот же Фортинбрас Норвежский, и мы с ней нашли друг друга. Возможно, это не случайность, а дело рук какого-то божества, которое направляет наши нечаянные шаги в предопределенное место назначения.
        Теперь маленький Гамлет начал капризничать, и я беру его на руки и покачиваю. Эти движения заодно успокаивают мои взбудораженные чувства. Маргерита улыбается и протягивает руку к его крохотным пальчикам. Лицо ее смягчается, и доброе выражение делает ее еще более красивой.
        - Теперь у меня есть причина надеяться, что Фортинбрас когда-нибудь предстанет перед лицом правосудия,  - говорит она.  - Ибо сказано в Евангелии: «Дети юных подобны стрелам в руке воина». Может быть, именно твой сын ниспровергнет его.
        - Я никогда не вернусь в Данию, чтобы жить под гнетом еще одного тирана, который без колебаний убил бы моего Гамлета.  - Я наклонилась над моим сыном и поцеловала его толстую щечку.  - Ты не питаешь честолюбивых желаний получить корону, мой любимый?  - шепчу я ему.  - Нет, Маргерита, я радуюсь этой ссылке, потому что хочу жить в покое. А ты вернешься домой?
        - Домой? Теперь здесь мой дом. Здесь я останусь и напишу о Терезе.
        Снова положив Гамлета, я беру ее бювар, кладу к ней на колени и подаю ей перо.
        - Ты должна рассказать и свою историю, Маргерита; напиши ее, непременно.
        Эпилог
        Сент-Эмильон, Франция
        Май 1605 г.
        Малыш Гамлет  - бойкий мальчик, у него темные волосы отца и серые глаза Гертруды. Он любит копаться в земле и рвать полевые цветы, а я помогаю его пухлым пальчикам сплетать из них венки. В свои три года он болтает без умолку, как когда-то мой отец, но я вслушиваюсь в каждое слово, которое он шепеляво выговаривает. Я вглядываюсь в его личико в поисках хоть малейшего сходства с собой, но он совсем не похож на меня. Вместо внешнего сходства я передала ему всю свою любовь, которая бьет из глубин моей души, как струя из фонтана.
        Мой Гамлет стал крохотным принцем в этом царстве женщин. Старые монахини смеются и их глаза сияют, когда они наклоняются, чтобы взять из его рук венок из маргариток или примул. Изабель любит мальчика почти так же сильно, как я сама, и это делает нас почти сестрами. Так как здесь нет других детей, с которыми он мог бы поиграть, он заводит дружбу с дикими кроликами, носит им еду и гладит по пушистому меху до тех пор, пока они не позволяют ему прикоснуться к их дергающимся носам.
        После рождения Гамлета мы поселились в каменном домике у ворот монастыря. Я взяла на себя обязанности эконома, которого уволили после смерти графа Дуруфля. Оказалось, что этот граф-пуританин уже давно болел сифилисом. После его смерти брат матери Эрментруды, достойный дворянин, завоевал благосклонность епископа Гарамонда. Теперь Сент-Эмильону ничего не угрожает под его покровительством, и монастырь процветает, благодаря моим торговым сделкам с местными купцами и фермерами, поэтому мать Эрментруда и епископ довольны. Когда мать-настоятельница попыталась вернуть мне деньги Гертруды, я заставила ее оставить их в качестве платы за мое спасение, потому что именно она помогла мне выжить в трудных обстоятельствах. В свою очередь, мать Эрментруда организовала аптеку, которой я сейчас пользуюсь, и снабдила ее всеми научными инструментами, известными сегодня во Франции. Я извлекаю прибыль из своей работы, и откладываю эти деньги про запас, на тот день, когда решу покинуть Сент-Эмильон, чтобы выбрать другую дорогу в жизни.
        Воспоминание о Терезе не позволяет мне чересчур гордиться своими способностями, несмотря на рост моей репутации, как целительницы. Я лечу не только всех монахинь, но и сельских жителей, и деревенские платят за мои услуги, а самым бедным я предоставляю их бесплатно. Вскоре мне потребуется ученица, и еще садовник, потому что мой сад процветает, как первый Эдем. Он изобилует обычными лекарственными травами и экзотическими растениями, он был бы достоин стать садом самой Мектильды, и каждый год его размеры увеличиваются.
        Я часто навещаю могилу Терезы на церковном кладбище. Жители деревни сделали ее местом поклонения, и на ней всегда полно их подношений. Я приношу из своего сада букеты из цветов водосбора, фенхеля и маргариток. На ее могиле я посадила куст шиповника, и он оказался таким же стойким, как вечнозеленое дерево.
        Несмотря на три года изучения философии и медицины, я не нашла естественной причины того, почему руки Терезы кровоточили в момент ее смерти. Это одна их многих тайн тела, которые стремится разгадать анатомия. Когда-нибудь, я надеюсь написать краткое руководство по моим методам лечения, включив в него все то, чему меня научила Элнора. В него войдет статья о том, как разум может помочь  - или помешать  - телесному здоровью. Как щедрая покровительница, мать Эрментруда открыла мне доступ ко всем книгам в обширной библиотеке монастыря. Иногда я сижу за письменным столом вместе с Маргеритой, которая усердно трудится над книгой под названием «Правдивое жизнеописание праведниц». Я сказала ей, что если она не включит в нее историю своей собственной жизни, я сама напишу ее вместо нее. Как я проверяю ее успехи в работе над этой книгой, так и Маргерита, в свою очередь, проверяет мои успехи в области недавно зародившейся веры. Я говорю ей, что верую в доброту и милосердие Бога, но больше всего люблю его восхитительное создание  - своего сына. Она примирилась со своим прошлым, как я примирилась со своим.
        Когда родился Гамлет, и я назвала имя его отца, епископ Гарамонд поверил в то, что я сбежала из Дании ради собственной безопасности и безопасности сына. Вскоре после трагедии в Эльсиноре, известие о ней достигло Франции вместе со слухом о скрывающемся наследнике короны. Епископ не поверил в них, так как подобные истории всегда сопутствуют падению королевств. Но Маргерита свидетельствовала в мою пользу, и Изабель выступила свидетельницей, а я предъявила письмо Горацио. Епископ признал меня вдовой и разрешил остаться в монастыре. Теперь он стал покровителем юного Гамлета и обещает дать ему хорошее образование. Маргерита предостерегает меня, что он когда-нибудь использует моего сына для осуществления своих собственных политических планов, так как даже церковники стремятся заполучить империю. Я отвечаю ей, что теперь доверяю его доброте, потому что я должна жить в доме сегодняшнего дня, где маленький Гамлет играет в полном неведении младенца. Когда-нибудь, в далеком будущем, мой сын должен узнать о грязных преступлениях в Дании, о свершившейся там мести, и ее трагическом завершении. Когда я расскажу
ему о безумии его отца, о горе его матери и об их несчастной любви, как он воспримет эту правдивую, но невероятную историю?
        Я буду рада, если моя история закончится здесь. Но ничто не кончается, пока мы живы.
        Сейчас май месяц, он завершает весну и обещает жаркое, щедрое лето. Я тружусь в моем саду после дождя, пересаживаю нежные ростки. Радуюсь облакам, которые не дают их листочкам увянуть от солнца до того, как они пустят корни и возобновят рост. Я собрала юбки между ног и связала их узлом, соорудив нечто наподобие панталон, чтобы они не волочились по грязи. Я наслаждаюсь ощущением мягкой, мокрой земли под моими босыми ногами. Мои волосы, снова ставшие длинными, небрежно убраны под плат.
        Гамлет спит в домике. Я делаю перерыв, опираясь на лопату, представляю себе его спящее, серьезное личико, ресницы, лежащие на пухлых щеках, алые губки, изогнутые как лук Купидона. И вдруг краем глаза замечаю какое-то движение, от чего прихожу в себя. Вижу в дальнем конце сада Изабель, удаляющуюся быстрыми шагами. Как необычно, что она не останавливается, чтобы поздороваться со мной и немного поболтать. Такая уклончивость не в обычае Изабель. Я расспрошу ее позже и выясню причину.
        Потом я вижу человека, который кого-то мне напоминает, он стоит, прислонившись к дереву возле той грядки, на которой ярко полыхают цветущие маки. Что делает мужчина в этих стенах? Высокий, немного сутулый, он выходит из тени на свет. Я вижу рыжие волосы и вскрикиваю, выронив лопату:
        - Горацио?
        Никогда еще я так не радовалась ни одному человеку, ни мужчине, ни женщине. Позабыв о приличиях, я прыжками несусь по мягкой, мокрой земле, не обращая внимания на ростки под ногами, и обнимаю его, приподнявшись на цыпочки. Я чувствую его руки, обхватившие меня, и несколько мгновений наслаждаюсь их силой, но потом отстраняюсь.
        Вижу слезы у него на глазах, но он начинает говорить беззаботным тоном.
        - Когда я с тобой прощался, Офелия, ты тоже была одета, как мальчик,  - говорит он, указывая на мои самодельные штаны.
        Смущенная своим видом, я быстро распускаю юбки, и они падают складками вокруг ног, прикрыв испачканные землей ступни. Я стягиваю с головы грязный плат, и мои волосы рассыпаются по спине.
        - Теперь ты похожа на ангела в белом, но, клянусь душой, я рад видеть тебя живой.  - Его серьезные манеры не изменились, как я вижу. Это вызывает у меня улыбку.
        - Милый Горацио, ты сам  - самое долгожданное привидение,  - весело отвечаю я.  - Но почему ты приехал?
        - Я не мог ни на день забыть тебя, как будто ты уже умерла.
        Простота его ответа поражает меня. Горацио говорит так, будто сейчас не время для слов, лишенных откровенности и правдивости, да они и не нужны. Хотя я, в свою очередь, не могу сказать, что думала о нем каждый день, его присутствие наполняет меня непривычным восторгом.
        - Видеть тебя снова  - это неожиданно, конечно. Это как подарок, о котором не просила. Но как ты попал сюда? Кто тебя впустил? Я обычно сама впускаю посетителей в ворота.  - Я сбита с толку, но начинаю подозревать, что тут сыграла свою роль Изабель.
        - Я написал твоей настоятельнице, она сама меня приняла, когда я приехал. Я спросил, нуждаешься ли ты в чем-нибудь. Она мало говорила, но вызвала другую сестру, ту, у которой карие глаза и круглое лицо, и та заверила ее, что ты будешь рада меня видеть. Она только что проводила меня в этот сад и оставила здесь. Сестры тебя очень оберегают.
        Мысль о том, как мать Эрментруда и Изабель рассматривали Горацио и составляли свое суждение о нем, рассмешила меня. Я накрываю тканью со своей головы упавшее дерево и знаком приглашаю Горацио присесть рядом со мной.
        Долгое время мы молчим. Как начать, гадаю я, как поднять оборванную нить нашей давней истории?
        Я рассказываю Горацио о своем путешествии в Сент-Эмильон. Как его письмо вскоре разбило мои надежды и повергло в отчаяние. Как, когда письмо пропало, я гадала, не приснился ли мне весь этот кошмар?
        - Увы, все это было кошмарной правдой,  - заверяет меня Горацио, и я вижу по его глазам, что сам он до сих пор горюет, горе его лишь немного утихло. Я опускаю глаза и вижу дикие фиалки, маленькие пурпурные с белым цветочки, растущие у меня под ногами. Срываю пучок этих цветов и кладу ему на ладонь.
        - Фиалки[11 - Pensee (франц.)  - фиалка. Одно из значений этого слова  - «размышление, воспоминание». Название этого цветка на английском языке  - «pansy»  - произносится почти так же.]. Это для твоих воспоминаний,  - шепчу я. Помнит ли Горацио этот давний жест, и как он утешал меня, когда Гамлет пренебрег моим подарком? Горацио сжимает в руке крохотные цветочки с тонкими стебельками и с трудом произносит:
        - Я держал Гамлета в своих объятиях, когда он сделал последний вздох. Они с твоим братом простили друг другу обиды. Хотя бы этого я добился.
        - Спасибо,  - шепчу я.
        - Гамлет сожалел, что оставил после себя такое опороченное имя, и велел мне рассказывать его историю, что я и делаю до сих пор.
        - Горацио, мне жаль, что на тебя легло такое бремя. Ты можешь на время сбросить его со своих плеч в этом спокойном месте. Или, еще лучше, разделить его со мной.
        - Я так и сделаю, но сначала расскажи мне все до конца.
        И я рассказала ему о своей жизни в монастыре, о простых повседневных делах и удовольствиях. Как сильно я люблю Изабель и Маргериту, сестер, с которыми подружилась в трудное время. Как я обрела цель жизни, став лекарем, а мать-настоятельница Эрментруда заменила мне мать. Как я пыталась спасти Терезу, и как мне простили неудачу, когда она умерла.
        - Теперь ты должен удовлетворить мое любопытство. У тебя есть известия о дорогой Элноре? А Кристиана и ее Розенкранц, они поженились?
        - Розенкранц и Гильденстерн мертвы, они получили по заслугам за свое предательство. Гамлет узнал об их роли в заговоре Клавдия с целью убить его, и первым решил их судьбу.
        - Бедняжка Кристиана, потерять свою любовь, хоть он и был недостойным человеком,  - сказала я, удивляясь, что чувствую жалость к моей бывшей недоброжелательнице.
        - Кристиана недолго горевала после того, как узнала о злодействе своих друзей,  - возразил Горацио.  - Теперь она, как всегда проворно, поднимается вверх по лестнице фаворитки при дворе Фортинбраса, которому еще предстоит выбрать невесту.
        Мне хочется каким-то образом предостеречь Кристиану против непорядочности нового короля.
        - А Элнора? Она еще жива?  - Я боюсь, что Горацио скрывает от меня печальные новости.
        - Да, несмотря на то, что потеряв тебя и свою королеву, она некоторое время была на пороге смерти. Лорд Вальдемар ушел в отставку со своего поста при дворе, сказав, что не может служить иностранному королю. Они переехали в скромный дом в деревне, где Элнора, при помощи Мектильды, отчасти вернула себе прежние силы.
        Я чувствую облегчение, но теперь Горацио расстроен. Он хмурит лоб, описывая ужасное состояние дел в Дании, и рассказывает, как Фортинбрас захватил власть после смерти Клавдия.
        - Умирая, Гамлет высказался в пользу норвежского принца. Услышав это, Фортинбрас еще смелее стал заявлять свои права на власть. Очень скоро мы почувствовали тяжелую руку угнетателя, когда он стал мстить Дании за захват земли своего отца. Затем в народе распространился слух, что у короля Гамлета есть другой наследник, что у его сына Гамлета был двоюродный брат, или даже собственный сын.  - Он покачал головой.  - Но эти надежды оказались безосновательными.
        Я всматриваюсь в лицо Горацио, но, как всегда, не вижу в нем коварства. Он не подозревает правду. Как мне ему сказать?
        - Сейчас датчане стремятся свергнуть Фортинбраса. Некоторые возлагают надежды на меня, простого друга принца, который должен был стать королем,  - говорит Горацио с отчаянием.
        - Ты был бы самым доверенным советником Гамлета, если бы он стал королем Дании.
        - Я не воин,  - возражает он, качая головой.  - И хотя я привык говорить власть имущим правду, сам я не стремлюсь к власти. Тем не менее, здесь, во Франции, есть дворяне, которые могут помочь Дании.
        - И поэтому ты приехал во Францию, в поисках их поддержки?
        - Нет, я приехал, чтобы найти тебя,  - отвечает он, поразив меня своей прямотой.
        - Горацио, я сейчас обрела покой, хотя прошлое всегда со мной…
        Я отвожу взгляд в сторону, на домик, где спит Гамлет.
        - Не оглядывайся назад,  - говорит Горацио. Он поднимает руку к моей щеке и поворачивает к себе мое лицо. Фиалки рассыпаются у нас на коленях. Я вижу, его глаза, темно-коричневые, как земля, пропитанная дождем, нежные, мудрые и печальные. Его худощавое тело склоняется ко мне.
        - Горацио, мое сердце прыгает от радости, я счастлива, что ты приехал. Я до этого момента не понимала, как сильно нуждаюсь в тебе.  - Эти слова срываются с моих губ, а из глаз брызжут непрошеные слезы.  - Я обязана тебе жизнью, и поскольку у меня ничего нет, и отплачу тебе этим залогом любви.
        Я сжимаю его прекрасное лицо в своих ладонях, не обращая внимания на то, что они испачканы грязью, и целую его в губы, на мгновение вдыхаю его запах, новый для меня, потому что я еще никогда не прикасалась к нему.
        В свою очередь, его пальцы запутываются в моих волосах, когда он отвечает на мой поцелуй, как изголодавшийся мальчик. Потом он вдруг отстраняется.
        - Нет! Я не должен касаться тебя и целовать тебя. Прости меня, Боже,  - бормочет Горацио, и лицо его заливается краской.
        В отдалении гремит гром, предвещая новый дождь. Несколько воробьев прыгают по земле у наших ног. Меня смущает и ранит его внезапный отказ.
        - Почему? Ты женат?  - спрашиваю я.
        - Нет, клянусь честью, иначе я не поцеловал бы тебя.
        - А я вдова. Так что мы не делаем ничего плохого.
        Теперь он смотрит на меня с искренним отчаянием и произносит, заикаясь:
        - И все равно, это было бы… я не должен… опозорить тебя.  - Он показывает рукой на мое платье из льна и умолкает.
        Я вдруг понимаю причину его сдержанности и хохочу от радости, которая вскоре растворяется в слезах сочувствия.
        - Мать Эрментруда и моя подруга Изабель оказали тебе плохую услугу, не рассказав обо мне подробнее, Горацио. Но я не буду такой жестокой, и не стану играть с тобой, будто мы все еще живем при дворе короля.
        - Тогда расскажи мне сейчас, Офелия, то, что я должен знать,  - просит Горацио, все еще держась от меня подальше.
        - Я живу, как монахиня, и выгляжу, как монахиня, но я не связана никакими клятвами, Горацио, я свободна.
        На его лице отражается облегчение и радость.
        - В таком случае, дорогая Офелия, можно мне поцеловать тебя еще раз?
        - Даю тебе на это разрешение, добрый Горацио,  - отвечаю я, склоняясь к нему.
        Горацио берет меня за руки, я чувствую его дыхание на своей щеке, и меня пробирает дрожь.
        - Мама! Где ты, мама?  - раздается крик ребенка, и я вскакиваю на ноги.
        - Я здесь, мой милый! В саду!
        Маленький Гамлет, держа во рту большой пальчик, нетвердыми шагами выходит из дома. У него розовые щечки, и волосы всклокочены после сна. Пухлые ножки и голые ступни выглядывают из-под измятой сорочки. Я протягиваю руки, и он бежит ко мне, хватается за мои юбки и, прячась за ними, смотрит на незнакомого человека.
        Горацио, не отрывая глаз от ребенка, поднимается, словно он впал в транс при виде призрака или волшебного существа. Сначала он не может вымолвить ни слова от удивления, потом переводит взгляд с меня на моего сына, и начинает узнавать его.
        - Это не сон! Я вижу лицо юного лорда Гамлета, но я также вижу на нем красоту Офелии и ее правдивость,  - с благоговением произносит Горацио. Он подходит ближе и берет меня за руку. Не отпуская ее, он опускается на колени и, глядя прямо в глаза маленького Гамлета, кланяется ему, будто дает клятву верности.
        Мой доверчивый малыш улыбается, протягивает ручку и трогает рыжие кудри Горацио.
        Побеждая угрожавшую нам недавно бурю, тучи, которые скрывали солнце, теперь рассеиваются, и мы, три уцелевших после давней трагедии человека, стоим вместе и молча смотрим друг на друга в лучах солнца.
        Благодарности
        Хочу поблагодарить Карен, Кэйти, Эми, Синтию, Лесли, Тери и Эмили за полезную критику; папу и Эрина за ободряющие высказывания; и моего мужа, Роба, за неизменную поддержку. Я благодарна Кэролин за ее веру в эту книгу и Джулию за мудрое и веселое руководство во время редактирования. И, наконец, приношу благодарность моим студентам, которые в течение многих лет питали мое воображение во время нашего совместного изучения «Гамлета».
        Если хорошо написанная работа  - это лучшая месть, то именно благодаря всем вам Офелия теперь получила заслуженное признание.
        Беседа с Лизой Кляйн
        ИНТЕРВЬЮЕР: При чтении «Офелии» становится ясно, что вы, как автор этой книги, достигли глубокого понимания пьес Шекспира и елизаветинской эпохи. Как вам это удалось?
        ЛИЗА: Я написала докторскую диссертацию и первую книгу о елизаветинской поэзии («Сэр Филип Сидни и мода на сонет») и несколько лет преподавала литературу эпохи Возрождения студентам колледжа. Поэтому, хотя я не изучала специально творчество Шекспира, он присутствует на этой территории. Я изучала со студентами большинство его пьес, а «Гамлета» столько раз, что и сосчитать не могу. Потом меня заинтересовала жизнь и работы женщин эпохи Возрождения, и я написала несколько статей о вышивках королевы Елизаветы и не столь известных женщин того периода. Я читала и женские журналы, письма и поэзию (и вела по ним курсы для студентов). Я изучала так называемые «нелитературные» работы, такие как руководства по хорошим манерам, религиозные трактаты и сатирические произведения о женщинах. Хотя произведения Шекспира и являются чудесным окном в эпоху Возрождения, существует много других источников для понимания жизненного опыта людей шестнадцатого века.
        И.: Почему вы выбрали Офелию в качестве персонажа Шекспира, чью историю вам хотелось рассказать?
        Л.: Всякий раз, когда мы со студентами изучали «Гамлета», студенты разделяли мое разочарование тем, что у Шекспира Офелия  - такой пассивный персонаж. Если честно, он писал трагедию мести, популярный жанр в то время, а не такую любовную трагедию, как «Ромео и Джульетта». И все же, я думаю, он упустил возможность сделать конфликт Гамлета глубже, уделив больше внимания его отношениям с Офелией. В экранизациях пьесы, которые видели многие читатели, упор делался на ее наивности и безумии. Ну, если Офелия была такой недалекой, что заставило Гамлета влюбиться в нее, скажите на милость? Как бы изменилась пьеса, если бы она не утонула? Если бы Офелия могла рассказать свою историю сама, чем бы ее история отличалась от версии Шекспира?
        Такие вопросы заставили меня начать думать в этом направлении. Они просто не отпускали меня, поэтому я начала писать.
        И.: Почему вы решили изложить историю Офелии в формате романа, а не пьесы (как сделал Том Стоппард в своей пьесе «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»)?
        Л.: Мне никогда не приходило в голову написать пьесу. Может быть, я не хотела соперничать с Шекспиром (или Стоппардом, если уж на то пошло) на его поле. Я знаю, что сомневалась в своей способности писать хорошие диалоги, а пьеса вся состоит из диалогов. Я получила удовольствие от пьесы «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», она привела меня в восхищение, и, как и Стоппард, я хотела написать «между строк» «Гамлета», вплести историю Офелии в существующие временные рамки «Гамлета». Формат романа показался естественным выбором, потому что я считаю, что легче глубоко погрузиться в чтение романа, чем в чтение пьесы.
        И.: Есть ли другие персонажи Шекспира, истории которых вам бы хотелось рассказать?
        Л.: Я уже думала об этом. Офелия была таким очевидным выбором. Пока что меня ни один персонаж не схватил за плечо, как Старый Моряк схватил рассказчика у Кольриджа[12 - С. Кольридж «Поэма о Старом Моряке».], и не сказал: «Выслушай мою историю». Но я перечитываю некоторые пьесы, которые больше всего меня интересуют. В данный момент меня заинтриговала «Двенадцатая ночь», потому что я знаю определенную группу студентов-старшеклассников, которые ведут себя, словно повторяют эти сложные любовные взаимоотношения, даже не подозревая об этом! Кто знает, возможно, я скомбинирую персонажей или фабулу нескольких пьес и создам свой собственный роман, вдохновленный Шекспиром. Или, может быть, возьму совсем другой литературный период.
        И.: Какие радости и трудности возникали при создании «Офелии»?
        Л.: Как я сказала, мне было очень сложно писать диалоги. Но мое ощущение персонажей развивалось, их слова становились более естественными. Существовала опасность, подражая елизаветинскому языку, заговорить невольно его высокопарным слогом и цветистыми выражениями. Я все время переписывала текст, чтобы сделать язык проще, оставляя его литературным. Я проводила долгие поиски слов в моем гигантском «Оксфордском словаре английского языка», чтобы использовать слова, общеупотребительные во времена Шекспира. Я читала справочники лекарственных трав шестнадцатого века и книги о жизни в монастырях. Сам процесс написания был увлекательным. Когда я застревала на какой-то сцене, или загоняла сама себя в угол, я шла погулять, чтобы проветрить голову, и иногда в моей голове возникал идеальный кусочек диалога, или решение проблемы, и я буквально бежала домой, чтобы это записать. Иногда это уводило мой рассказ в неожиданном направлении, и приходилось исправлять все остальное.
        И.: Это ваш первый роман. Как выглядел процесс издания книги?
        Л.: Я поделилась самым первым наброском «Офелии» со своей группой чтения и с папой, и полученные отклики вдохновили меня на продолжение работы над ней. Примерно через год я решила, что роман завершен, и один из друзей посоветовал мне нанять агента. Я изучила литературных агентов, написала около сорока писем, и собрала столько же отказов. В конце концов, одна женщина-агент, которую я тщательно выбрала, полная надежды, заинтересовалась романом. Она порекомендовала мне изменить один важный элемент сюжета, и когда я это сделала, согласилась представлять мою рукопись. Конечно, я испытала потрясение, потом воодушевление. Я ожидала, что пройдет несколько месяцев прежде, чем я получу ответ. Даже после того, как «Офелию» приняли, она подверглась еще нескольким переделкам. Как я всегда говорила моим студентам: ни одно литературное произведение не бывает совершенным. Его всегда можно улучшить. Но я чувствую, мне несказанно повезло, что «Офелия» так быстро нашла дом, под руководством хорошего агента и преданного редактора.
        И.: Что бы вы желали приобрести вашим читателям после прочтения «Офелии»?
        Л.: Я бы сказала моим читателям: наслаждайтесь «Офелией». Потом идите и перечитайте «Гамлета» свежими глазами, или прочтите его в первый раз, не испугавшись Шекспира. Прочтите другие произведения Шекспира. Его пьесы принадлежат всем нам, и мы не должны упустить то, что они нам говорят о жизни людей, общей для всех нас.
        И.: Как изменился ваш взгляд на пьесу «Гамлет» после того, как вы написали этот роман?
        Л.: В процессе создания «Офелии», я так пристально изучала пьесу, что заметила те подробности, которые упустила во время всех предыдущих прочтений пьесы. Во-первых, я осознала, как сжато действие, и как неточен описываемый отрезок времени, когда старалась вписать мою историю в рамки «Гамлета». Я испытываю огромное восхищение этой пьесой. Нет ни одного литературного произведения, которое может сравниться с ней по количеству литературной критики, кинофильмов, книг, стихов и пьес, которые были созданы в ответ на нее.
        И.: Как вы думаете, что бы подумал Шекспир о вашей трактовке его пьесы и ее персонажей?
        Л.: Этот вопрос часто приходил мне в голову, пока я писала. Мне бы хотелось верить, что Шекспир одобрил бы мою Офелию. В конце концов, он произвольно адаптировал свои источники, когда писал пьесы. А то, что делает Офелия, не выходит за пределы области возможного для умной и находчивой молодой женщины времен Шекспира. Я бы хотела услышать от него: «Прекрасная работа, трагикомедия; жаль, что не я сам это придумал!».
        Об авторе
        ЛИЗУ КЛЯЙН, бывшего профессора английского языка, всегда не удовлетворяли интерпретации Офелии, и она поставила себе задачу вдохнуть новую жизнь в ее историю. Лиза живет в городе Колумбус, штат Огайо, вместе с мужем и двумя сыновьями. Это ее первая работа в жанре художественной литературы.
        notes
        Сноски
        1
        В средневековой Европе  - быстрый круговой танец, хоровод. Исполнялся на народных гуляниях, позже стал бальным.
        2
        Овидий, поэма «Искусство любви» («Наука любви»).
        3
        Бальдассаре Кастильоне (1478 -1529)  - итальянский писатель и поэт, в конце жизни  - папский нунций в Испании. Книга диалогов «Придворный» (первая редакция  - 1516) посвящена образу идеального придворного, а также описаниям интеллектуальных развлечений. Одна из самых популярных книг Возрождения.
        4
        Джек и Джилл  - персонажи из детского стишка, влюбленная пара.
        5
        Медленный придворный танец в Европе XVI века. Танец демонстрировал изящество манер и движений дам и кавалеров, исполнялся во время церемоний.
        6
        Филип Сидни. «Сонет № 67».
        7
        Сэмюэл Дэниэл. «Сонеты к Делии. Сонет № 6».
        8
        Восьмой псалом Давида.
        9
        Уильям Шекспир. «Гамлет». Акт IV, сцена 5. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.
        10
        Псалтирь, псалом 130:1. (В православной традиции после первой фразы идет: «Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих».)
        11
        Pensee (франц.)  - фиалка. Одно из значений этого слова  - «размышление, воспоминание». Название этого цветка на английском языке  - «pansy»  - произносится почти так же.
        12
        С. Кольридж «Поэма о Старом Моряке».