Ключи от ящика Пандоры Вера Александровна Колочкова
        Судьба была благосклонна к Ирине - замечательный муж, две красавицы-дочери, дом, полный заботы и любви. Женщина была счастлива по-настоящему, тем тихим счастьем, которое приносит в жизнь чувство защищенности, покой и гармонию. Могла ли Ира предположить, какие эмоции откроет в себе, узнав, что ее казавшееся столь незыблемым счастье в один миг окажется под угрозой?
        Вера Колочкова
        Ключи от ящика Пандоры
                
        - Ирина, дай воды!
        Мама тяжело плюхнулась в кресло, отерла ладонью влажное лицо. Приняв у дочери из рук стакан с минералкой, она отхлебнула пару глотков, поморщилась:
        - Ой, не люблю с газом. Каждый пузырек - это ж удар кулаком по печени!
        - Хм… Какие у тебя странные аллегории…
        - И ничего не странные, все так и есть! А ты не знала?
        - Нет.
        - Ну, так слушай, чего мать говорит! По моей - точно кулаком. Сразу из ребер вываливается, болью болит… А может, мне в Трускавец съездить, как думаешь?
        - Поезжай…
        - Хм… Ишь, как у тебя все просто. На какие шиши?
        - Я дам денег. Купи путевку в хороший санаторий.
        - Ладно, поглядим, может, еще обойдется. Просто я сегодня разнервничалась. Да еще и свиную отбивную зачем-то съела…
        Мама прикрыла глаза, погладила правый бок. По лицу медленно разлилось болезненное страдание, весьма выразительное, надо сказать. Да такое, что волей-неволей чувствуешь себя плохой дочерью, не способной к испуганному сочувствию. А маме так хочется этого испуга! Чтобы с непременным кудахтаньем, с рассыпанным бисером «ахом» и «охом»…
        Она, неблагодарная и бесчувственная дочь, всегда терялась от этого напора многословия, болезненной мимики лица. Наверное, потому, что настоящее, искреннее сочувствие не умеет пробиваться через энергию обвинения - у тебя, милая моя, мать болеет, но «шишей» на лечение нет! А тебе и невдомек, конечно, у тебя-то они есть…
        Ирина вздохнула, с тоской поглядела в окно. Подумалось в который раз - ну почему так происходит? Можно же прямо сказать - так и так, дочка, дай денег на поездку в санаторий. Почему надо издалека заходить, хлопотать болезненной эмоцией, да еще и жеманно отмахиваться - ничего, обойдется, мол! Знает же, что отказа не будет. Для чего эта демонстрация страдания-обвинения? Еще и свиную отбивную на помощь призвала… Нет, и впрямь! Если печень болит, так заказала бы себе там, в ресторане, что-нибудь диетическое. Она не сдержалась, произнесла тихо, боясь обнаружить вспыхнувшую искру раздражения:
        - Так не ела бы отбивную, мам.
        - Ну да! Как было не съесть? Поминки все-таки, ты ж сама их в ресторане заказала. Неловко было с постным лицом над тарелкой сидеть. Да еще и в ресторане! Ишь, как расщедрилась! Конечно, если деньги есть, так отчего же - все только самое лучшее. А что с матерью после отбивной будет, все равно! Ой, ой, как болит… М-м-м…
        - Может, таблетку?
        - Да что мне с твоей таблетки… В нее сочувствия не положишь!
        Ах, все-таки сочувствия не хватает! Да есть оно у меня, ей-богу, только зачем по нему плеткой стегать? Как же ты не понимаешь, мама, что побитое плеткой сочувствие - уже и не сочувствие, а просто выражение лица, обманное, старательно сделанное. И хватит уже формировать у меня чувство вины. Хоть завтра поезжай в свой Трускавец, решили же!
        - Нет, я так и не поняла, Ирк, чего ты вдруг этих старух, Машиных подружек, в ресторан на поминки потащила? Могли бы и в ее квартире стол накрыть. Они, поди, отродясь в таком дорогом ресторане не были.
        - Перестань. Мне для тети Маши ничего не жалко.
        - Так ей-то уж все равно, прости, господи, ее душу грешную, царствие ей небесное, вечный покой! А тебе вон какой расход вышел.
        - Прекрати!
        Наверное, слишком резко она ее оборвала - вон как та в кресле выпрямилась, поджала губы обиженной скобочкой. Сейчас обязательно выдаст чего-нибудь такое, скорбно самобытное, с фольклорным душком родного городка Красногвардейска.
        - Прости, доченька, что я твои деньги считаю. Меня-то небось так богато не похоронишь.
        Ага, на этот раз без фольклора обошлось. Хотя и не менее убойно. Вот что на это ответишь? Не беспокойся, мамочка, похороню, довольна будешь? И денег на это мероприятие тоже не пожалею, и поминки в дорогом ресторане проведу? Хм… Да уж. И обидно, и грустно. И как ни скажи, все равно виноватой останешься. Лучше уж обойти вопрос обиняком, по касательной.
        - Тетя Маша меня любила. Я у нее да у тети Саши единственная племянница была, ты же знаешь. Хотя почему была. Для тети Саши-то пока что есть, слава богу. Не представляю, как она теперь будет без сестры? Все-таки у близнецов особая привязанность друг к другу.
        - Ну, Александра-то покрепче Марии здоровьем вышла, поживет еще, не волнуйся. А насчет привязанности - подумаешь, близнецы. Одна и радость была, что с лица одинаковые. А так сестры и сестры. Любая сестра к другой привязана. Как и мать к дочери. Вот говоришь, любила тебя шибко Маша. Да уж не больше, наверное, чем я, родная мать!
        - Я не сказала, кто больше, кто меньше. Я просто сказала - любила.
        - Так оно и понятно: кого им с Александрой еще любить-то было, кроме тебя? Своих детей бог не дал, с молодости один свет в окошке - младший братец, твой папаша. Тряслись над ним, как над малым дитем! Вот и залюбили, и воспитали эгоиста!
        - Не говори так. Он же мой отец.
        - Да какой отец, ты и помнить-то его не должна! Когда он бросил меня, тебе еще и двух лет не исполнилось! Думаешь, легко мне было одной, с малым ребенком на руках?
        - Но ведь тетя Маша и тетя Саша всегда помогали.
        - Помогали, конечно, не спорю. Как же иначе! Чай, стыдно им было за непутевого братца-то!
        - Да ладно, мам. Уж тридцать лет прошло, как его в живых нет, а ты все о нем с обидой говоришь!
        - Да! А куда ее денешь, обиду-то? Ты ж не знаешь, каково это - быть брошенной с малым дитем на руках.
        - Знаю, мам.
        - Ой… Ну да… То есть я хотела сказать…
        Мама осеклась, осторожно глянула на нее исподлобья. Что называется - прикусила язык. Вот так, бывает, прилетают приветы из прошлого, казалось бы, забытые основательно. Ан нет, не забытые. И, слава богу, у этих приветов уже налета обиды нет. Но ведь и впрямь - было… Было, да быльем-счастьем поросло. Вон даже мама уже не помнит. И хорошо. Вообще надо закрыть тему.
        - Я не это имела в виду, Ирочка…
        - Да ладно, я все понимаю. Скажи лучше - ты сегодня домой поедешь или погостишь еще?
        - А почему спросила? Что, мать в твоем богатом доме не смотрится, да? Интерьер своим деревенским видом портит?
        Вообще-то можно на такие вопросы-забияки и обидеться, конечно. Да, это самый легкий путь. То есть сделать вид, будто не понимаешь, что мама этими вопросами всего лишь на проявление дочерней любви провоцирует. А значит, очень ее хочет, и на самом деле не так много, любви-то. И, стало быть, надо растечься уверениями по древу.
        Надо. Но не хочется, видит бог. Чего действительно очень хочется, так это чтобы мама уехала. Оттого и пауза образовалась довольно напряженная. Мама уверений ждет, а они, проклятые, застыли где-то на полпути, один тяжкий вздох вырвался наружу.
        Да любит она ее, любит! Просто устала. Может она позволить себе устать, в конце концов? От похоронных хлопот, от горя, от поминок на девятый день… И от мамы тоже. Не потому, что она в доме «не смотрится», как только что неказисто подковырнула, а просто хочется, чтобы домашняя жизнь поскорее вошла в привычную колею, потекла в знакомой упорядоченности, в милых сердцу привычках и неспешном достоинстве. Чтобы завтраки по утрам вкусные под веселую пикировку девчонок и насмешливые в их сторону улыбки Игоря, и торопливое обсуждение планов на вечер, и обязательный выход на крыльцо - поглядеть, как они выезжают за ворота на машинах: Игорь на работу, девчонки - в институт, - и помахать вслед рукой. А потом - еще вздремнуть часика два. Сладкий, блаженный сон с мыслью - все при делах пристроены, и она тоже - при очаге хранительница.
        Ничего этого с мамой не получается: ни пикировок, ни улыбок, ни легкости - одно вежливое напряжение витает в воздухе - тихо, мол, посторонний в доме. Вроде и близкий человек, кому теща, кому бабушка, кому вообще, простите, родная мать, а не получается. Наверное, это нормально? Просто привычки к совместному житию нет.
        - Я, Ир, у тебя еще про квартиру спросить хотела.
        Дочь глянула в мамино задумчивое лицо, в который раз удивляясь, как быстро меняется ее настроение. Пока она мысленно готовилась, как ответить на провокационный вопрос об «интерьере и деревенском виде», мама уже и про сам вопрос забыла, на другом сосредоточилась.
        - Что? Про какую квартиру?
        - Да про Машину, про какую еще! Она ведь, наверное, тебе ее завещала? Больше вроде некому?
        - Ну да. Тетя Саша мне рассказывала, что год назад они вместе ходили к нотариусу, оставили два завещания на мое имя. Им ведь и впрямь больше некому.
        Что это она - будто оправдывается? Словно виновата в том, что у отцовских сестер больше родных нет? Да и не в этом даже дело! Вовсе не хотела она никаких завещаний, но раз уж так получилось…
        - И что ты с ней собираешься делать?
        - Не знаю. Я не думала над этим вопросом, как-то не до того было.
        - А ты подумай и поступи по совести.
        - В каком смысле?
        - А в таком! Вон у тебя дом - полная чаша, живешь, как сыр в масле катаешься. И машина у каждого есть, и на заграничные курорты ездите…
        - Мам, скажи прямо - чего ты хочешь?
        - Ну, прямо так прямо. Отдай Машину квартиру Снежанке. Чего девка рядом с матерью в нашем захолустье мыкается? Сестра она тебе или кто? Хоть и отцы у вас разные, но все равно! Конечно, ей меньше повезло - у нее таких теток нет. Кроме меня да тебя, вообще никакой родни нет, никто завещания не оставит. Но она ж в этом не виновата, правда? Совсем ведь с пути собьется. А в городе у нее, может, какая-никакая личная жизнь наладится. Отдай, а?
        - Хорошо. Вступлю в наследство, потом дарственную на Снежану оформлю.
        - Что, правда?!
        - Правда.
        - И даже с Игорем советоваться не будешь? А вдруг он тебя отговорит?
        - Он даже вникать не будет.
        - Ой, Ирочка, да неуж и впрямь… Как хорошо, какая ж ты у меня умница! А то ведь, знаешь, устала я с ней под одной крышей-то жить. Хоть и дочь она мне, но характер такой, сама знаешь: живем, как кошка с собакой, так и до греха недалеко. Папаша-то у нее тоже был с характером, помнишь?
        Да, помнила она отчима, куда ж от этой памяти денешься: грубиян, буян и лентяй. Одно и достоинство, что с лица красив и на пяток лет моложе матери был. Когда сестра родилась, подался на заработки к другу в северный город да так и пропал там, даже исполнительный лист на алименты его не нашел. Видно, не прописано было судьбой для мамы семейного счастья. И Снежане с мужем не повезло: развелись, не прожив и года. Как говаривала сестренка - злой рок по материнской линии. С обидой говаривала, будто старшая сестра незаслуженно получила семейное счастье.
        - Я одну ее в город отпущу, Олежку при себе оставлю. Я еще в силах, сама внука воспитаю. Может, и повезет ей, нового мужа найдет. А что, при наличии квартиры-то. Как думаешь?
        - Не знаю, может быть.
        - Ну и ладно, и хорошо… Видишь, как все славно устраивается. Все-таки хорошо я тебя воспитала, ты у нас добрая душа. А Игорек точно не заругается?
        - Нет. Он тоже добрая душа, мам.
        - Ага, ага… Ну, я тогда прямо сейчас домой поеду, обрадую Снежанку новостью. Закажешь мне такси до вокзала?
        - Зачем? Я сейчас Коле позвоню, он тебя в Красногвардейск отвезет.
        - А кто это?
        - Водитель Игоря, он его по делам фирмы возит.
        - А вдруг муж не одобрит, что ты его шофера по личным делам отвлекаешь?
        - Нет. Ты вообще слышала хоть раз, чтобы он ругался?
        - Нет, но все равно неловко как-то. Да и кто я для него? Теща деревенская, невелика птица, - пропела в мамином голосе привычная провокационная нотка и тут же затихла, ударившись в благоговейное, следом произнесенное: - Ой, прямо нарадоваться не могу, как повезло с зятем! Такой он у нас, Игорек, дай бог ему здоровья. Ну что, тогда соберусь по-быстрому? Да и чего мне там: нищему собраться - только подпоясаться…
        Выбравшись из кресла, она шустро начала подниматься по лестнице в гостевую комнату. И через десять минут уже спустилась, держа в руках дорожную сумку.
        - Коля через десять минут подъедет. Успеешь еще чаю выпить.
        - Да что чаю. Не хочу. Вот думаю - приеду домой, а там холодильник пустой…
        Ах, как она забыла-то, господи! Про самое главное, традиционное, сокровенное!
        Нашла глазами брошенную на диван сумку, торопливо дернула «молнию», достала кошелек, вытащила наугад несколько шершавых на ощупь купюр.
        - Вот, мам… Так, сколько здесь… Тысяча долларов. На месяц хватит, я думаю.
        - Ой, нет, нет, не возьму! Совсем с ума сошла, что ли! Нет, нет, убери!
        И это у нас традиционное, сокровенное, из раза в раз повторяющееся. Даже и не раздражает, а привычную улыбку вызывает эта жеманная эмоция, с виду абсолютно искренняя. Сейчас еще и про мужа…
        - …А вдруг Игорек заругается, что ты мне все время деньги суешь?
        Но рука уже тянется, хотя и брезгливо. Вроде того - что с тобой сделаешь, не отказывать же родной дочери.
        Все. Теперь уж точно - все. Деньги в мамином кармане, Коля скоро подъедет. Совсем немного осталось. Ирина вздохнула легко, радостно и сама испугалась этого. Нехорошо вроде, и мама обидеться может. Что-то она сегодня разлетелась с раздраженной в ее сторону внутренней насмешливостью. Нет, нехорошо - мать есть мать, какая уж есть, родителей не выбирают.
        Наверное, это просто усталость. Горе, похороны, и бедная тетя Саша из головы не выходит. Как она там, интересно? Надо бы позвонить потом. А завтра с утра обязательно съездить, навестить.
        Подъехал Коля, посигналил от ворот. Мама подхватилась, быстро засеменила к двери, но, выйдя на крыльцо, будто опомнилась, вальяжно расправила плечи, с достоинством пошла по дорожке. С таким же достоинством расцеловалась с ней, важно уселась на заднее сиденье, подобрав юбку.
        - Коль, до самого дома, ладно? - сунулась дочь лицом в открытое окно машины.
        - Понял, Ирина Андреевна, как скажете.
        - До свидания, доченька! Девочек за меня поцелуй! И Игорька тоже!
        - Хорошо, мам… Счастливой дороги.
        Едва сдержала улыбку - слишком уж панибратски прозвучало из маминых уст имя Колиного начальника. Откровенно и не без умысла - знай, мол, кого везешь!
        И снова Ирина себя одернула - нехорошо, хватит на сегодня, проехали. Махнула вслед отъезжающей машине, шагнула назад, медленно прикрыла за собой кованую калитку… И остановилась, задрав голову вверх. Господи, хорошо-то как! Сентябрьское полуденное солнце стекает с крыши дома, охватывая его мягкими лапами, прыгает на траву, медленно пробирается по теплой терракоте сосновых стволов, вольно расположившихся с обеих сторон мощеной дорожки. Какое красивое место… Красивое, потому что свое, родное, привычное глазу, почти заповедное, не тронутое изысками навязанного приличиями модного усадебного дизайна. И дом такой же: дом-терем среди сосен, большой, добродушно неказистый, с балюстрадой на втором этаже, с крестом рамы в круглом чердачном окне под высокой крышей. Впрочем, за эту неказистость она его и любила. И сосновые стволы любила, и заросли бузины вдоль забора, и крепкое деревянное крыльцо, и резные, крытые темным лаком балясины балюстрады.
        Налетевший ветер едва заметно качнул стволы сосен, прошелся дрожью по нестриженому газону, принес с собой запах ранней осени - терпкий, с нотками дыма и залежавшихся на земле яблок. Ну да, на соседнем участке много старых яблонь, а нынче урожай. Надо бы тоже хоть одну яблоню посадить, весной красиво цвести будет. Хотя - не впишется она в компанию сосен.
        А красиво, когда газон нестриженый. И вообще - абсолютно дурацкая задумка - траву налысо стричь, как несчастного новобранца. А уж кусты квадратами и кубами подстригать - полное издевательство над природой. Разве среди этого безобразия запах осени почувствуешь? Или запах счастья, единения с родным домом?
        Ветром вытянуло из кухонного окна занавеску, которая затрепыхалась белым зовущим крылом - иди сюда, хозяйка, пора ужин готовить, скоро семья нагрянет.
        И то, пора уже. Утром Сашка с Машкой на ужин блинчиков с мясом попросили. Вот же - даже вкусы у них одинаковые, у девчонок. Так у близнецов, наверное, и бывает. Тетя Маша с тетей Сашей тоже всегда одинаковую еду готовили, не сговариваясь. Боже, тетя Саша! Ира же хотела ей позвонить!
        Женщина быстро прошла по дорожке, легко взбежала на крыльцо, потянула на себя массивную дубовую дверь и оставила открытой - пусть дом проветривается. Слишком у мамы духи сладко-терпкие, все ими пропахло. Ага, вот телефон, на столе лежит.
        - Теть Саш, как вы? Давление мерили? Опять высокое, да?
        - Не беспокойся, девочка, - зашелестел в трубке сухой горестный голос. - Давление как давление. Да и чего мне теперь… Я еще и понять не могу толком, что Маши нет. Вот когда пойму… Знаешь, мы совсем недавно с ней рассуждали, кто из нас первой уйдет. Выходит, Маше больше повезло. Ей всегда больше в жизни везло, чем мне.
        - Теть Саш, ну не надо, а? Ну, пожалуйста!
        - Хорошо, не буду. Просто у близнецов особая связь, ты ж понимаешь - один без другого жить не может. Ну, все, не вздыхай, больше не буду. Кстати, как там девчонки? Их на поминках не было.
        - У них сегодня какая-то важная лекция была, никак не могли пропустить.
        - Ну да, ну да… Учеба, конечно, дело важное, я понимаю. А Маша простит. Она девчонок твоих без ума любила, очень гордилась, что ты их нашими именами назвала. Спасибо тебе, девочка. И что звонишь, спасибо. Слышу твой голосок, и жить хочется.
        - Я завтра заеду. Вам что-нибудь из продуктов нужно?
        - Нет, у меня все есть. А Света еще гостит у тебя?
        - Мама домой уехала, только что ее проводила.
        - Хорошо. Тогда до завтра, Ирочка?
        - До завтра. А давление все-таки померяйте.
        - Ладно, ладно…
        Тетя Саша первой нажала на кнопку отбоя. Понятно, не хочет на лишние разговоры время у нее отнимать. Всегда и во всем такая - тихая, вежливая, опасливая в излишней навязчивости. И тетя Маша тоже… Была…
        Она ведь даже не знала о ее болезни, тетки решили таким образом Ирину не волновать. Как-то все случилось быстро и вдруг… Совершенно неожиданно. А впрочем, о каких ожиданиях в данном случае может идти речь?
        Вздохнула, забралась с ногами в кресло, пригорюнилась, поглаживая пальцами гладкое тулово телефона. Надо бы ужин идти готовить…
        Успеется. Тем более беспокойство внутри поднялось - что-то еще она хотела сделать, что-то оставленное «на потом», когда мама уедет. Что же…
        Ах да, вспомнила - письмо! Тети-Машино письмо, обнаруженное в день ее смерти. Лежало на столе, неприкаянное, вложенное в конверт с аккуратно подписанным адресом - город Борисоглебск Воронежской обрасти, Синицыной Анне Власьевне. Да, что-то она про эту Анну Власьевну слышала. Какая-то родственница со стороны тети-Машиного мужа, а может, просто давняя приятельница. Еще подумалось, когда нашла этот конверт, - надо бы отправить.
        А теперь и непонятно, надо ли отправлять. Как-то нехорошо получается - человека нет, а письмо от него уйдет. Может, достать его и дописать от своего имени - так, мол, и так, умерла тетя Маша…
        Ирина потянулась к сумке, достала письмо, неуверенно повертела в руках. Подумалось отстраненно - надо же, какая сохранившаяся привычка из прошлого. Кто ж сейчас письма пишет? Давно уже все по мобильной связи общаются, а письменно - лишь короткие сообщения по тому же мобильнику шлют. А впрочем, все в жизни теток текло по старинке, никак не могли оторваться от привычного, сложившегося с годами уклада жизни. Даже открытки ко всем праздникам не ленились писать, целый ритуал с ними был.
        А может, и правильно, что не изменяли привычкам? Есть в этом что-то основательное, как твердая почва под ногами. Тетя Саша, например, до сих пор простыни крахмалит, паркет воском надраивает и абрикосовое варенье варит с грецкими орехами. А еще успевает варежки и шарфы вязать и одаривать ими к Новому году. Пришлось даже своих домашних приучить к восторженному проявлению благодарности к таким подаркам.
        А воскресные обязательные обеды! Как тетя Маша радовалась, когда зазывала их, как готовилась! А если не удавалось зазвать, то они с тетей Сашей вдвоем празднично-воскресно обедали, и это было неколебимо и неотменимо, как восход солнца по утрам. И белая льняная скатерть, и блики солнца в мельхиоровых ложках и вилках, и старинная серебряная ваза-хлебница, и пирог со смешным названием «кулебяка», который нельзя было просто испечь, а следовало именно «завернуть». Даже у нее в семье это выражение прижилось - мам, заверни кулебяку! - просили девчонки. А что делать - приходилось. Правда, все равно так вкусно не получалось. Тетя Маша в этом деле была большая искусница, у нее муж поваром в каком-то приличном месте служил. Правда, последние тридцать лет она вдовствовала, но привычка называть простую еду благородными гастрономическими терминами так при ней и осталась.
        А тетя Саша никогда не была замужем. Правда, присутствовала меж тетками-близнецами на этот счет какая-то недосказанность, тайная подоплека молодых отношений. То ли тетя Саша наперед в будущего тети-Машиного мужа влюбилась, то ли он сам долго выбирал, на ком из них жениться… Да, трудно ему было, наверное. Они ж, если на старые фотографии взглянуть, абсолютно одинаковые были, ни одной черточки различия. А если судить по характеру, то скорее всего тетя Саша сама проявила благородство, открыла зеленый свет сестриному счастью. Такая уж она.
        И сейчас за нее беспокойство одолевает - как она этот разрыв в связке переживет? На похоронах, вон, ни одной слезинки не проронила, стояла у гроба сестры, как застывшее изваяние. Да, это плохо, что не плакала. Опасно, нельзя ее оставлять надолго одну. К себе бы пригласить погостевать, так ведь не поедет! И ничего с этим комплексом сверхделикатности не сделаешь, в обратном не убедишь!
        И все же - с письмом-то что делать? Придется-таки вскрывать конверт, от своего имени дописывать в конце печальные строки. Неловко, но надо.
        Она осторожно надорвала краешек, вытащила свернутый лист, исписанный каллиграфическим тети-Машиным почерком. Развернула…
        И сразу защипало в носу, перехватило слезами горло. Так и представилась склонившаяся над письмом, под светом зеленой старинной лампы, тетя Маша в аккуратных очочках. Живая… «Здравствуй, дорогая Аннеточка…»
        Аннеточка! Только она могла придумать такое имя!
        «…Прости, что сразу не ответила на твое письмо, которое получила третьего дня. Все, знаешь, как-то недосуг было, еще и прихворнула слегка, доставив Сашеньке массу переживаний по этому поводу - она же такая несусветная паникерша…»
        Ох, тетушка, тетушка… Значит, «прихворнула слегка». Так ты называешь свою сердечную болезнь, когда и дышать-то сил не было, не то что письма писать.
        «У нас с Сашей все, в общем, хорошо, доживаем свой век в относительном душевном спокойствии. А главное, девочка наша живет хорошо, в счастливом семейном благополучии. Ты же знаешь, как мы ее любим - такая отрада нам в старости. Она сейчас - копия Андрюши! Те же ясные глаза, та же улыбка. Очень, очень хорошая девочка, просто писаная красавица…»
        Так, понятно. Девочка - это она, стало быть. Хороша «девочка» - скоро сороковник стукнет. За «писаную красавицу», конечно, спасибо, но это всего лишь тети-Машино преувеличение, надо отдать ей должное. И насчет отцовской копии - тоже вопрос весьма спорный. Ирине казалось, что ничуть она на него не похожа, по крайней мере на тех фотографиях, что висят на стенах в теткиных квартирах, никакого особенного сходства не наблюдается. А может, это с детства в ней укоренилось - с настороженностью относиться к отцовской памяти. Тем более она его совсем не помнит. Если сказать точнее - помнит маминой обиженной памятью. Какая у женщины может быть память, если ее действительно с малым ребенком на руках бросили? Она потом, кстати, задавала свой детский вопрос тете Саше - как же так…
        - Ты не обижайся на отца, девочка. Знаешь, он был очень своеобразным человеком, вовсе не подлецом, нет. Он был, как бы это сказать… Философом беззаботности, адептом свободной дороги.
        - Хиппи, что ли?
        - Ну, вроде того. Он и в поселке, где твоя мама жила, случайно оказался - приехал больного товарища навестить. А потом вдруг сообщает нам с Машенькой - женился я. Мы и удивились, и обрадовались одновременно. Решили - влюбился наконец.
        - А он и в самом деле в маму влюбился?
        - Я думаю - нет. Тут другое было. Он, как бы это помягче сказать, решил попробовать на вкус обыденной жизни. Хотел жить, как все: чтобы жена, трудности… Думал, получится. Он вообще страдал от того, что не такой, как все. Вот и решил себя заставить. Не получилось, что ж делать. Но тебя он очень любил…
        - Да как же любил, если бросил!
        - Ох, девочка моя, девочка… Не говори так. Люди могут не жить вместе десятилетиями, но это не отменяет любви. А могут, наоборот, жить бок о бок и страстно ненавидеть друг друга. Наверное, я плохо сейчас эти вещи объясняю. Если бы Андрюша был жив, объяснил бы по-другому. Я думаю, ты бы его поняла.
        - Да. Жаль, что не объяснил.
        - Что ж делать, не успел. И погиб он, можно сказать, героически. Бросился с моста, хотел спасти тонущую в реке девушку. Так и утонули - вместе. Оставь в своем сердце светлую память об отце, так тебе легче жить будет.
        - А мама говорит…
        - И пусть говорит. Ее тоже можно понять, но ты не живи ее обидой. Постарайся по крайней мере.
        - Да, теть Саш. Я постараюсь, обещаю!
        Легко было обещать, да трудно сделать. Имя-то отцовское из материнских уст только по плохому случаю вылетало, всегда с проклятием. В особенно обиженную минуту и сестрам отцовским доставалось, «двум синим мымрам». И не дай бог, если эта минута приходилась на школьные каникулы, когда они пытались зазвать девочку в гости! Мама об этих «гостеваниях» и слышать не хотела! Тогда теткам приходилось ее выкупать - в буквальном смысле слова, за деньги. Если приходил маме солидный денежный перевод - можно было собираться в дорогу.
        Гостить у теток она любила. Нежилась, купалась в их двойной любви, примеряла на себя другую жизнь, совсем не похожую на ту, к которой привыкла. А главное, у теток была свобода, делай целый день что хочешь: хочешь - гуляй, хочешь - книжку читай! Ни тебе на колодец за водой ходить, ни грядок полоть, ни белье постиранное в речке с мостков полоскать. Одно только плохо было - Игоря долго не видела. Игоря Громова, которого любила с первого класса.
        Нет, почему же с первого, с третьего, наверное. Он к ним тогда пришел, когда его отца из города руководить их кирпичным заводом направили - единственным предприятием, дающим работу жителям поселения с гордым именем Красногвардейск. Большой такой завод, на несколько цехов… И мама там работала, в бухгалтерии. По-нынешнему такое предприятие называется градообразующим. Значит, и директор его числится первым лицом «града» Красногвардейска. А сын его, что вполне естественно, главным учеником в единственной школе.
        Вспомнилась детская любовь к Игорю, и заныла душа опасливо - не надо бы вспоминать-то. Уж сколько раз сама с собой договаривалась: в детство и юность - ни ногой, ни мыслью! Чтоб забылось напрочь, чтоб не вспоминалось пережитое - ни обида, ни гнев, ни ужас. Даже не верится сейчас, что все это было в их с Игорем жизни! Но ведь было, было…

* * *
        Поначалу ее поразило выражение лица новенького мальчика - по-взрослому отстраненное. Ни улыбки, ни любопытства на нем не было, лишь вынужденное смирение перед обстоятельствами в глазах. Оно и понятно - не очень-то радостно, наверное, менять городскую школу на захудалую поселковую. И мальчишки в классе сразу напряглись - не понравился им этот надменный воображала! Она слышала, как сидящий сзади Колька Петров прошептал приятелю, рыжему дураку Остапенко - слышь, Костян, после уроков новенькому проверочку на вшивость устроим.
        Обернулась, показала Кольке кулак. А он ухмыльнулся, поднял бровь, ткнул Костьку Остапенко в бок, хихикнул глумливо - смотри, а Захарова-то влюбилась…
        Она вспыхнула, откинула косу с плеча, принялась торопливо листать страницы учебника, как испуганная двоечница. А в голове билось - и впрямь ведь устроят свою дурацкую «проверочку», могут и побить, с них станется.
        После уроков пошла Игоря провожать. Шла за ним чуть поодаль, зорко глядела по сторонам - эти противные рожи могут из любой подворотни наперерез выскочить. А когда новенький вдруг обернулся, остановилась в смятении, перехватила портфель из одной руки в другую.
        - Ты почему за мной идешь? - улыбнулся он вполне миролюбиво. - Или нам просто по пути?
        - Нет… Нет, не по пути. Я на другом конце поселка живу. Просто Петров с Остапенко… Они хотели тебе… Вот я и подумала… Они ведь такие, и побить могут.
        - А чего ж не побили? Струсили, что ли? Вообще-то я их не боюсь. Но все равно - спасибо. Тебя как зовут?
        - Ирина.
        - Ага. Я тебя сразу запомнил. Ты ведь в третьем ряду сидишь, у окна?
        У нее сердце подпрыгнуло радостно - запомнил, значит! И щеки сильно покраснели, портфель опять неловко перекочевал из одной руки в другую. Но внешне радости своей не выдала, лишь неопределенно пожала плечами - запомнил и запомнил, подумаешь…
        - Ир, а можно я завтра с тобой сяду? В прежней школе я тоже всегда у окна сидел.
        - Можно, конечно. Вообще-то со мной всегда Надька Калинина сидит, но она сейчас болеет. Все время у меня математику списывает.
        - Значит, ты не жадная, списывать даешь?
        - Ну да. И тебе буду давать, если надо.
        - Мне не надо, спасибо. Я сам. А ты хорошо учишься?
        - Да. С первого класса круглая отличница. Единственная в классе.
        Похвасталась и снова покраснела, неловко опустила глаза. Но Игорь ее неловкости не заметил, вздохнул грустно:
        - Я тоже в своей прежней школе отличником был. А потом папу сюда перевели, директором завода.
        - Ух ты! Так твой папа - директор завода? Моя мама тоже там работает, в бухгалтерии. Да у нас у всех ребят в классе родители там работают.
        Подошли к подъезду красной кирпичной пятиэтажки, Игорь махнул рукой:
        - Я вот здесь живу, папе в этом доме квартиру дали. Вон окно моей комнаты, на четвертом этаже, видишь? С голубыми занавесками. Вообще-то они с мамой хотят свой дом построить.
        - Ну и зря! - задумчиво рассудила она, задрав голову. - В квартире жить намного удобнее; воды носить не надо, печку зимой топить тоже. У нас в доме печка плохая, так порой с ней намаешься.
        - А ты что, печку топить умеешь?
        - Умею, конечно. Чего там уметь-то? Смешной ты…
        Игорь кивнул, будто соглашаясь с ее превосходством в этом вопросе. Потом произнес решительно:
        - Слушай, Ир! Все-таки неправильно как-то, что ты меня проводила. Как маленького! Давай теперь я тебя провожу, что ли!
        - А что, давай!
        Так и пошли вместе через школьные годы, будто по ступенькам лестницы. Через дружбу перешагнули, потом, как водится, до любви добрались. В восьмом классе впервые поцеловались, в девятом впервые поссорились - весь класс переживал эту драму, пока ребята не помирились. Еще бы - такая пара у них была, можно сказать, образцово-показательная! Оба - отличники, с характерами, с амбициями «первого в классе». Многие даже подражать им пытались… Чтоб все, «как у Ирки с Игорем». Никто и не сомневался, что после школы их любовь свадьбой закончится. Ну, не сразу, конечно, но годика через три-четыре - точно.
        И она не сомневалась. Плавала в своей счастливой любви, не замечая, как прорастает в ней корнями юной души, отмахивалась от маминого, упреждающего:
        - Ирк, ты особо-то не увлекайся… Ишь, Джульетта нашлась. Помни себя-то, кто ты, а кто он! Видела, какой его родители барский дом отгрохали? Нынче жизнь такая пошла - деньги к деньгам.
        - Да при чем тут это, мам? Не думаем мы ни о каких деньгах! Мы сами по себе!
        - Я не спорю, он парень хороший, конечно. И любовь у вас, тоже понимаю. А только шибко в нем все равно не прорастай, чтоб не отрывать потом с кровью. Смотри, потеряешь саму себя, как бы потом плакать не пришлось…
        - Ой, ну что ты! Чего мне терять, если мы с Игорем и впрямь единое целое?
        - Да то-то и оно, что целое. Я, когда с твоим отцом по большой любви сошлась, тоже думала, что мы - единое целое. А он взял оторвал меня и дальше пошел. Так и живу - корнями наружу. Думала, уж на другой раз умнее буду, ан нет: вот же мне бабья судьба досталась - одной детей растить! Нет, нельзя в мужиках душой прорастать, Ирка, нельзя! Себе дороже выходит.
        Девочку ужасно сердили эти разговоры, и мамино лицо в эти моменты раздражало. Господи, да как можно так говорить - нельзя душой прорастать? А если это любовь, которая одна и на всю жизнь? И как можно оценивать чужую любовь, хороша она или нет, прочна или не очень? Это уж их с Игорем дело! Да они и дня не могут прожить друг без друга! С третьего класса - вместе! И дальше пойдут вместе, уж не раз говорили об этом. Правда, в институты после школы будут поступать разные, но ведь это не страшно, институты-то в одном городе находятся, до которого три часа езды на электричке! Игорь будет учиться в политехническом, а ее, как чистого гуманитария, педагогический ждет не дождется. Хотелось бы на истфак…
        Последняя школьная весна выдалась ранней, солнечной, весь май бурно цвела черемуха, кружила сладким запахом юные головы. Особенно вечерами он казался густым, как молодое терпкое вино, вдвойне хмельным от поцелуев. И - случилось меж ними, конечно же. То, что и должно было случиться, о чем давно втайне думалось, но не осмеливалось на трезвую голову. Все-таки оба они были хоть и влюбленные, но слишком правильные: отличники, образцово-показательная школьная пара. Но ведь любовь школьной целомудренностью не обманешь, если это и в самом деле любовь?
        На экзаменах ее все время тошнило, голова шла кругом. Даже в сочинении сделала две ошибки, чем огорчила учительницу литературы. И любимую историю спихнула кое-как, сжалились над ней, поставили-таки пятерку. Учли болезненное состояние - переволновалась, мол, наша отличница.
        Она и сама думала, что переволновалась. А потом… Потом догадалась вдруг. Встала утром в день выпускного и догадалась. Но сразу себе не поверила, принялась лихорадочно теребить календарик, производя пугливые девчачьи подсчеты. Мелкие цифры прыгали перед глазами, горло от страха сводило судорогой. Как же так-то? Этого ж просто быть не может! Не заказано же было, это ж все потом, в далеком будущем должно быть… А сейчас-то - зачем?!
        - Ирк, ты чего?
        Она вздрогнула, оглянувшись на вошедшую в комнату маму, торопливо сунула календарь в карман халатика.
        - Ничего…
        - Опять голова болит, что ли? Хватит волноваться, экзамены-то закончились. Как думаешь, Снежанку на твой выпускной взять иль дома оставить? Вообще-то она просится.
        - Не знаю, мам. Делай, как хочешь.
        - Ладно, возьму, пусть послушает, как сестру учителя хвалят. Ей нынче в первый класс идти, полезно будет. Давай-ка платье еще раз примерим, уж больно ты в нем хороша! Прямо невеста! Игорь-то твой обалдеет, когда увидит!
        Она усмехнулась про себя пугливо - да уж, обалдеет… Скорее от новости обалдеет, чем от платья. Да и как сказать-то? Как об этом вообще говорят? Я жду ребенка, давай срочно жениться?
        - Да что с тобой, господи? - будто сквозь вату донесся мамин голос. - Ты чего осунулась вдруг? С Игорем, что ли, поссорилась?
        - Нет, мам. Все в порядке. Можно, я полежу немного? Голова болит.
        - А в парикмахерскую, прическу делать?
        - Да ладно, и так хорошо, без прически.
        Как прошел выпускной, она плохо помнила. Нет, все было нормально, вполне весело. И Игорь, как обычно, держал ее за руку, и на обязательный по случаю вальс они вышли в круг одни - никто с ними соперничать не решился. Все-таки образцовая пара… Мелькали по кругу лица - учителей, размягченные умилением, одноклассников, тайно завистливые. И застолье было, и концерт с песнями - «…когда уйдем со школьного двора», и прогулка на обрыв к реке - рассвет встречать, все в лучших традициях.
        Когда совсем рассвело, стали расходиться по домам, усталые. Игорь довел ее до калитки, потянулся с поцелуем.
        - Погоди, мне надо тебе кое-что сказать. Пойдем, на лавочку сядем.
        Сели на лавку, скрытую под нависшими над ней ветками отцветающей яблони. Он протянул руку, обнял ее за плечи, привлек к себе, снова потянулся с поцелуем.
        - Стой… В общем, не буду вокруг да около - я беременная, Игорь.
        Он хохотнул испуганно, неопределенно. Тряхнул за плечи, склонил к ней лицо:
        - Ирк… Ты что, шутишь?
        - Нет, какие уж тут шутки.
        - Так. Вот это дела, значит. Но погоди… Ты ничего не путаешь?
        Что-то сразу появилось в его голосе - озабоченно-отстраненное. Будто она пожаловалась ему на свою личную неприятность, не имеющую к нему никакого отношения. Словно совета попросила или помощи.
        - Так…
        Напрягся весь, убрал руку с плеча, сильно поелозил ладонями по коленкам. И снова спросил - тем самым голосом, чужим, испуганным:
        - Ну… А от меня ты чего хочешь?
        Она молчала. Сидела, нахохлившись, как воробей. Чего она хотела? Да и сама не знала…
        - Ирк, я тебе не говорил, завтра хотел… В общем, дело в том, что я в наш политехнический поступать передумал. Да и не я, в общем, это родители решили, что я в Москву поступать поеду, в Бауманку. В институт имени Баумана то есть. Там у отца какой-то знакомый в приемной комиссии работает, обещал все устроить. Уже на послезавтра на утро билет на самолет куплен. Я тебе не говорил, не хотел расстраивать.
        - Ну, вот видишь. Получается, расстроил.
        - Ну не надо, а? Понимаешь, я сейчас не готов к разговору. Давай так поступим: я после экзаменов приеду, и мы все решим. Хорошо?
        - Хорошо.
        - Нет, правда…
        - Я верю, Игорь.
        - Ирк, ты дрожишь… Замерзла совсем…
        - Да. Я пойду, Игорь… Пока…
        - Пока…
        Ее и впрямь колотило мелким бесом, пока шла от калитки к крыльцу. Схватилась рукой за дверную ручку, застыла на мгновение, боясь дышать. Все казалось - вот-вот окликнет…
        Не окликнул. Скрипнула калитка. Ирина вздрогнула, обернулась. Нет, всего лишь ветер… А у калитки никого. Ушел.
        Тихо, на цыпочках, вошла в дом, пробралась в закуток, где для нее было отгорожено ширмой что-то вроде личного пространства - кровать, письменный стол, полка с книгами. Июньское раннее утро весело заглядывало в окно, ветер колыхал занавеску, приносил с огорода сладкие запахи вызревающей клубники и влажных от росы черносмородинных листьев. И свет от окна - розовый от зари… Утро, предназначенное для счастья, - звонкое, хрустальное. Оно таким счастливым и было - еще вчера…
        Девушка выскользнула из платья, бросилась на кровать, завернулась в одеяло, как в кокон, с головой. Как противно, как оголтело кричат птицы! Тут жизнь кончилась, а они радуются… Да, именно так, кончилась. Если любовь завершилась предательством, как дальше-то жить?
        Поплакать бы, да не получается. Пусто и гулко внутри, удары сердца звучат эхом в гулкую пустоту. Душа предательства не принимает! Да и где она, душа-то? Ау! Нет ее. Там осталась, в любви, проросла корнями, завтра уедет вместе с Игорем в Москву, поступать в Бауманку…
        То ли уснула, то ли провалилась в зыбкую яму недоумения. Открыла глаза - солнце вовсю хозяйничает в комнате, под одеялом жарко, и пить ужасно хочется, и тошнит. А сделать усилие и встать с постели - сил нет…
        - Ирк, хватит валяться-то, надо огород поливать! - заглянула в комнату мама, подвязывая косынку, туго обхватившую голову. - Я и без того тебя до обеда не будила!
        - Я не могу…
        - Что значит - не могу? А я могу?
        - Хорошо, сейчас встану.
        - Давай, давай… Вон, солнце на улице шпарит, без урожая останемся!
        - Иду.
        Девушка кое-как размотала кокон одеяла, встала, прошлепала босыми ногами на кухню, жадно припала к банке с квасом. От сковородки, стоящей на плите, пахнуло сытным мясным духом, и екнуло под ложечкой, перехватило горло тошнотным спазмом. Скорей отсюда! И впрямь, на воздухе лучше.
        - Ирк, а ты когда документы в приемную комиссию сдавать повезешь? - поставив ведра с водой на землю и тяжело разогнув спину, спросила мама.
        - Не знаю.
        - А чего не знаешь-то? Может, завтра? Заодно бы и Снежанку взяла, сводила ее в цирк, она давно просится.
        Сказать? Не сказать? Наверное, надо сказать… Да, надо. Странно, вроде и страха на душе нет. Ну да, откуда ему быть-то - души нет, то и страха нет. Одно горестно-тошнотное равнодушие внутри.
        - Никуда я не поеду, вообще в институт поступать не буду.
        - Здрасте, приехали! Это еще что за новости?
        - Я беременная.
        Интересно, чем она сейчас ее огреет? Коромыслом, что в руке держит, или лопатой? Лучше бы, конечно, коромыслом.
        Дочь напрягла спину, вжала голову в плечи - инстинкт самосохранения сработал. И услышала, как мама то ли всхлипнула, то ли икнула, потом задышала тяжело, с перерывами:
        - Так. Так… Доигралась со своей неземной любовью, значит. Добыла прибыток. Я ж тебе говорила. Что теперь делать-то будем, Ирка?
        - Не знаю.
        - Не знаю… А я знаю? Фу, погоди, дай отдышаться… А Игорь-то хоть знает иль нет? Сказала ему?
        - Да. Вчера.
        - И что он?
        - Ничего. В Москву уезжает. В хороший институт поступать, там у его отца знакомый в приемной комиссии работает.
        - Поступит, значит.
        - Ага.
        - Ну, я и говорю - с концами поступит твой Игорь. Только ты его и видела… Господи, ну ведь говорила тебе! Говорила или нет?
        - Говорила.
        - Что делать-то будем?
        - Не знаю. Мне все равно. Ничего я теперь не знаю…
        Видимо, слишком безысходно прозвучало ее «не знаю» - мама вдруг встрепенулась, заговорила сердито-оптимистично:
        - Ну, ничего, ничего! Погоди, еще не вечер. Ничего, придумаем что-нибудь. Иди в дом, водички попей, а то, гляди, в обморок упадешь. Надо же… А мне, дуре, и невдомек, чего ты в последнее время как в воду опущенная… Нет чтобы догадаться! Да разве о таком догадаешься.
        Ни в этот день, ни в следующий больше к разговору не возвращались. Мама ходила по двору грустная, на дочь внимания не обращала, думала свою думку. А на третий день, придя с работы, села тяжело на кухонный табурет, кликнула ее из комнаты:
        - Ирка, иди сюда, разговор есть.
        У нее вдруг сердце заколотилось в странно-тревожном предчувствии. Села напротив, напряглась:
        - Слушаю.
        - Ну, в общем, так, Ирка. Ходила я сегодня к ним домой, только позору натерпелась. И что за люди, не понимаю…
        - К кому ты ходила, мам?
        - Да к родителям Игорька твоего, к кому еще! Правда, отца дома не было, он сынка самолично в Москву повез. Нет, мне говорили, что у нашего директора жена стерва, а я не верила! С виду эта Нина Вадимовна интеллигентная такая…
        - Мам, зачем ты… Зачем ты к ним пошла?!
        - Интересное дело… А ты как хотела? - удивленно подняла она глаза. - Значит, как ребенка делать, это ничего, нормально, а как отвечать - так в кусты? Если они при должностях, так им уже все можно, да?
        - Кому - им? Родители Игоря тут при чем?
        - Нет, а я при чем? Я тебе мать, Нина Вадимовна - Игорю мать… Вот я и подумала… А она… Она со мной, представляешь, даже и разговаривать не стала. Не смейте, говорит, моему сыну судьбу портить, ему учиться надо. Как будто тебе не надо! Ощерилась на меня, главное, как тигрица. Теперь и думай, чем все это кончится! Уволят с работы, куда я пойду?
        - Мам, ну зачем…
        - Да ладно, хватит причитать - зачем, зачем! Как лучше хотела… В общем, так, я на обратном пути это… В нашу поликлинику зашла, к Наталье Сергеевне. Договорилась на завтра.
        - Не поняла. О чем?
        - Да не бойся, она специалист хороший, все аккуратно сделает! К тому же не болтливая, по поселку не раззвонит. Завтра вечером вместе и пойдем. Днем-то она не может, это ж вроде как внепланово, по большому блату. А утром проснешься - как новенькая, будто и не было ничего! Отлежишься денька два, и дуй в институт, документы подавать.
        - Мам… Может, не надо?
        - Надо, Ирка. Мне ж не поднять, тебя еще выучить надо. Да и Снежанку… Нет, тут и разговоров не должно быть. Хорошо еще, что Наталья Сергеевна согласилась. Ты, главное, выспись в эту ночь хорошо, чтоб силы были. И не вздумай реветь, поняла? Если я тебя квелую приведу, она еще и отказать может!
        - Хорошо.
        Утром, дождавшись, когда мама уйдет на работу, Ирина сбежала к теткам, в город, оставив торопливую записку на столе - так, мол, и так, мам, прости…
        Нет, вовсе не руководили ее поступком светлые да благородные помыслы. Если честно, вообще никаких помыслов не было, только страх - жуткий, неуправляемый, до конца не осознанный. Встала утром, собралась в дорогу. Автоматически. Хотелось узнать, что они скажут.
        Тетки были в решении единодушны - надо рожать. Грех это - в таком возрасте аборт делать. Так и заявились на другой день к матери - втроем.
        - Светочка, ну хочешь, мы Ирину к себе возьмем? И ребеночка воспитаем, мы еще в силах. Мы же понимаем, как тебе трудно, - заискивающе глядя на маму, тихо ворковала тетя Маша, возложив маленькие аккуратные ручки на грудь.
        - Нельзя девочке судьбу портить. Ты же знаешь, как это плачевно может кончиться, - была более сурова тетя Саша. - А Маша права - мы вполне в состоянии прокормить и Ирочку, и ребенка.
        - Да вы что, издеваетесь, что ли? - только и всплеснула руками мама, сердито глянув в их сторону. - Чего вы меня как мать позорите? Чтоб я от своего родного ребенка отказалась? Не бывать этому! Не пущу! Моя дочь, не ваша! Ишь ты, придумали… Думаете, я без вас не знаю, что опасно? Знаю! Да только… Если б я могла… Мне ж не поднять… У меня Снежанка еще.
        - Да мы поможем! Ты на нас не сердись! Ну, может, ляпнули не то, прости!
        - Мы поможем, - остановив взглядом сестру, деловито приступила к обсуждению материального вопроса тетя Саша. - Значит, так: все сбережения тебе отдадим. Это достаточная сумма, чтобы Ирина могла спокойно и выносить, и родить, с ребенком дома побыть, сколько положено, не чувствуя себя нахлебницей.
        - Ой, да какой нахлебницей, не в этом же дело, - вздохнув и сразу как-то смягчившись, слабо махнула ладонью мама. - Вы сами-то поглядите, в каком она состоянии! Она ж любила его, этого подлеца! Все ж тут, на моих глазах, было. Как взрослая баба любила, по-настоящему. Я ж свою дочь знаю, так и будет до конца дней по нему сохнуть. А тут еще ребенок…
        - Вот и хорошо! - улыбнувшись, просияла глазами тетя Саша. - Если ребенок есть, значит, и любовь в женщине не умирает! Без любви-то куда хуже, уж поверьте.
        - Да, вам хорошо говорить! А ей каково потом, с пузом, по поселку шастать?
        - Нормально она будет шастать, правда? С гордо поднятой головой! Она ж ничего не украла, честно решила родить, не испугалась, не струсила! Ребенок - это же счастье, тем более от любимого. Рожай, Ирочка, не бойся ничего! Жизнь потом сама все по местам расставит.
        - Так она уж расставила, жизнь-то, - снова грустно махнула рукой в сторону тети Саши мама. - Кому Москва с институтом, а кому сплошные проблемы! Я думаю, этот подлец уж никогда сюда и носу не покажет.
        - Ну и не надо, раз так! - рубанула воздух ладонью тетя Саша. - И ты, Света, больше не ходи в тот дом, не унижайся! Раз отказались и отвернулись, значит, так тому и быть. Их дело, их грех, им перед богом отвечать! Наш будет внучок, сами и воспитаем. И все, и точка, на том и порешим!
        Тетки уехали, а Ирина осталась. Жизнь потекла обыденная, домашняя, размеренно-тоскливая.
        Поначалу ждала, конечно. Просыпалась, бывало, по утрам и думала - сегодня Игорь придет. Уже и август на дворе, все вступительные экзамены в институтах давно кончились. А однажды не выдержала, отправилась на другой край поселка, прошла мимо его дома, краснокирпичного особняка, обнесенного бетонным забором. Ничего, кроме этого забора, и не увидела. На обратном пути, как на грех, бывшего одноклассника Костьку Остапенко повстречала. Пришлось остановиться, перекинуться парой слов. Лучше бы и не останавливалась, мимо прошла…
        - О! Ирка! А ты чего здесь?
        - Да так. Погулять захотелось.
        - А, понятно. Я думал, ты к громовским родителям в гости ходила. Не, а Игореха-то каков, а? Надо же, и не рассказывал ничего до последнего!
        - О чем… не рассказывал?
        - Ну, что в Москву поступать поедет! Все в тайне держал, про наш политехнический лапшу на уши навешивал. Но ты-то в курсе была, надеюсь?
        - Я? Нет… Я не в курсе…
        - Ну, ни фига себе заявочки! Как это - ты и не в курсе? А мы все думали, ты в Москву за ним рванешь. Чего он после экзаменов не приехал-то? Хотя, конечно, что ему тут, с нами… Говорят, ему там отец квартиру снял, чтобы по общежитиям не мотался. Правда, нет? Ты, случайно, адресок его не знаешь?
        - Не знаю, Кость.
        - Да ладно, так и скажи, говорить не велено. А то вдруг кто в гости на халяву намылится. Живет же буржуазия, а? Квартира в Москве… Сама-то небось на каникулы поедешь?
        Девушка заставила себя улыбнуться, неопределенно пожала плечами, стараясь не глядеть Костьке в глаза.
        - Ирк… А чего тебя как-то не видно последнее время? Ты куда поступила, в педагогический?
        - Нет, Костька. Никуда.
        - Ты? Экзамены завалила? Да не может быть…
        - Я вообще не поступала. Я… Ну, в общем, неважно. Ты извини, Кость, я тороплюсь…
        - Погоди, как же так…
        Развернувшись, она быстро пошла, свернула в первый попавшийся переулок. Ступила в колдобину, нога подвернулась, болью схватило лодыжку… Так и хромала до самого дома, глотая слезы. Бросилась на кровать, расплакалась впервые по-настоящему. А проплакавшись, дала себе зарок - больше не ждать. Все. Не приедет он. Надо научиться - не ждать…
        В сентябре потянулись дожди, серые, занудные. Мама ломалась на огороде одна, всячески отвергая ее желание помочь. На деньги, что дали ей тетки, купила новый цветной телевизор, усаживалась за него вечерами, покряхтывая от усталости.
        - Ирк, иди «Рабыню Изауру» смотреть, интересно же!
        - Не хочу. Я лучше книжку почитаю.
        - Ну-ну, читай…
        Она и в самом деле много читала - как-то отвлекало от грустных мыслей. Увлеклась историческими романами, благо тетя Саша привезла целую кучу. От Генриха Сенкевича переходила к Алексею Толстому, от Мориса Дрюона - к Виктору Гюго. Правда, те места, где описывалась любовь, старательно пропускала. Не могла она читать про любовь. Сразу вспыхивало в груди что-то, похожее на раздражение, перетекало в боль-обиду. А потом и это прошло. Так, осталась тлеющая нытьем память, похожая на равнодушие к своей дальнейшей женской судьбе…
        С октября живот сильно вырос, начал ходить ходуном. Однажды мама, глядя на нее, вдруг произнесла пугливо:
        - Ой, Ирка… Вдруг у тебя там двойня? А что, вполне может быть. Как раз через поколение. Александра-то с Марией - двойняшки! Ой, не дай бог… Ты как, не боишься?
        - А чего уж теперь бояться, мам? Пусть будет двойня. Да хоть тройня, мне все равно.
        - Ишь! Ты мне это брось, все равно ей! Что это за тоскливые разговоры? Ничего, ничего, вот родишь, оклемаешься немного, а там и жизнь наладится. Эх, надо было тебе нынче хоть на заочное поступить! Что-то растерялись мы со всеми делами…
        - Не хочу, мам. Ничего не хочу.
        - Все об Игорьке страдаешь, что ли? Да брось, забудь. Нельзя тебе сейчас в тоску впадать - для ребеночка вредно. А может, и для двоих ребеночков, кто ж его знает… Мне Наталья Сергеевна недавно рассказывала, что за границей сейчас ультразвуком беременных проверяют, и вроде сразу видно, кто там да что. Говорит, через пару-тройку лет и у нас так будет. А пока - только догадывайся! Ты, когда на прием к ней пойдешь, расскажи на всякий случай, что в родне такие случаи есть.
        - Хорошо. Расскажу.
        - И живот у тебя для срока большой… Ой, не знаю, не знаю… На двоих-то и траты двойные…
        Она родила в начале февраля - двойню. Роды были трудными, изматывающими, и девчонки родились слабенькими, общим весом и на четыре килограмма не потянули. Провалялась в роддоме почти месяц, вышла худая, изможденная, даже и не поняла поначалу, что на улице весеннее мартовское солнышко светит. Близняшек назвала Сашей и Машей, в честь теток - они, когда узнали, прослезились от радости. И мама против имен не возражала. Все-таки тетки, надо отдать им должное, решающую роль в их появлении на свет сыграли, то есть сермяжно-материальную.
        Ох, и трудно им с близнецами пришлось, как мама говорила - хватанули заботушки… Чем только не переболели, если вспомнить. Даже пневмонию пережили - сколько бессонных ночей у двух кроваток провели, сколько отчаянных слез от страха за них пролили! И теткам спасибо - наведывались каждый выходной. Однажды даже консультацию у заезжего профессора устроили - через знакомых. Ирина до сих пор помнит, какие слова тот профессор сказал… Все дети, мол, делятся на больных и здоровых. Больные - это те, кем занимаются озабоченные родители, а все остальные - здоровые… Так что вы, мамы-бабушки, не волнуйтесь, хорошие детки, выправятся.
        Они и впрямь к двум годам выправились, крепенькие стали, как белые грибочки. Русоголовые, синеглазые - в отца…
        - Надо же, ничего от нашей породы нет! - горестно сокрушалась мама, разглядывая личики спящих в кроватках девчонок. - Вот же несправедливость какая, правда? Ну все, все Игорево - и носы, и лбы, вон, даже родинка у Машки над губой такая же… Прямо двойная копия, ни дать ни взять!
        - Мам, не надо про Игоря. Пожалуйста.
        - А я что, я ничего… Так просто, к слову. Надо бы им новые курточки на весну купить. Вот сейчас проснутся, и покатим с коляской в универмаг. На улице хорошо - солнышко светит, заодно и прогуляемся.
        Если б она знала, чем обернется эта прогулка… Вообще она со двора редко с девчонками выходила, как-то вся жизнь внутри дома вертелась. В коляске спали - во дворе, учились ходить - тоже во дворе, топтались шустрыми ножками по зарослям аптечной ромашки. Два года пробежали - как один суматошный день…
        А тут взяли и вышли в люди. Завалились всем табором в универмаг, затеялись с покупкой новых одежек, всех продавщиц переполошили. Пока примеряли курточку на Машку, Сашка успела в игрушечный отдел уплестись. Пока выволакивали ее оттуда с ревом, Машка куда-то исчезла. Нашли за кронштейном со взрослой одеждой - все ярлыки с ценниками успела оборвать.
        - Ой, Ирка! - утерла ладонью взмокшие щеки мама. - Ты пока иди с ними на улицу, а я у кассы рассчитаюсь.
        Вышли на асфальтовый пятачок около универмага. Девушка склонилась, чтобы поправить на Машкиной шее шарфик, и вдруг услышала за спиной:
        - Здравствуй, Ирочка…
        Распрямилась, оглянулась. О господи… Нина Вадимовна, мама Игоря. Сердце дрогнуло в испуге, шмыгнуло от живота к горлу.
        - Здравствуйте…
        Нина Вадимовна во все глаза смотрела на девчонок. Было заметно, как волновалась, как дрогнули губы в улыбке-судороге. Спросила тихо, будто захлебнулась вопросом:
        - Как их зовут, Ир?
        - Маша и Саша…
        - Маша и Саша, - эхом повторила за ней Нина Вадимовна, медленно подтянув ладонь к дрожащим губам. - Машенька и Сашенька, значит… А… Отчество какое?
        - Андреевны они, Нина Вадимовна. Моего отца Андреем звали. И на фамилию свою записала - Захаровы.
        - Да? Ну да, конечно. Я понимаю… Но они же… Как две капли…
        В следующую секунду девушка и не поняла толком, что произошло. Видимо, Нина Вадимовна решила присесть перед девчонками на корточки, чтобы заглянуть поближе в румяные личики, да не получилось этого простого упражнения. А может, ноги от волнения ослабели, только не на корточки женщина присела, а плюхнулась на колени, прямо на грязный асфальт, безнадежно испачкав полы светлого дорогого пальто.
        Ирина совсем растерялась, оторопела. Вспомнилось вдруг из прошлого - да, у мамы Игоря ноги больные, какая-то болезнь коленных суставов, труднопроизносимая. И еще почему-то в голове пронеслось некстати - Карловы Вары. Да, именно Карловы Вары. Туда она все время на лечение ездила и Игоря с собой забирала. Как она не любила, помнится, эти неведомые Карловы Вары, которые забирали у нее на долгие летние месяцы Игоря!
        Опомнилась, бросилась к ней, неуклюже подхватила за локоть, потянула вверх:
        - Я вам помогу, Нина Вадимовна! Вы пальто испачкаете!
        - Погоди, Ирочка… Боже, как они на Игоря похожи, одно лицо… Машенька, Сашенька…
        Протянула ладонь, коснулась дрожащими пальцами сначала Машкиной щечки, потом Сашкиной. Девчонки разглядывали странную тетю с удивленным интересом, помалкивали, прижавшись друг к другу. Машка, подумав, вообще спрятала лицо, уткнувшись в Сашкину шапку. Она вообще была более трусоватая, с детства.
        - Давайте я вам помогу встать, Нина Вадимовна! - все тянула Ирина ее за локоть. - Вам же неудобно - на коленях! И пальто…
        - Эт-то что у нас тут происходит, интересно? - загремел за спиной мамин возмущенный голос. - Что это за картина маслом, а, я не поняла?
        - Вот… Нина Вадимовна…
        - Вижу, что Нина Вадимовна. А отчего ж на коленях, а не на голове? Могла бы и на голову встать, отчего же нет-то? Ишь, бесплатный цирк устроила, на колени бухнулась! Ну-к, Ирка, забирай детей, пойдем отсюдова…
        Мама решительно подхватила девчонок, пошла прочь, шурша пакетом с покупками. Нина Вадимовна жалко засуетилась, запыхтела, с трудом поднялась, опираясь о ладонь девушки. И тут же ринулась вслед за мамой, растерянно бормоча и протягивая руку, как нищенка:
        - Погодите… Погодите, Светлана Васильевна, прошу вас… Еще одну минутку можно… Посмотреть…
        - А чего на них смотреть-то, они картины вам, что ли? Не надо на них смотреть, коль в свое время отказались! Ишь, посмотреть… Не маялись, не растили, не интересовались даже, а тут выскочили - посмотреть! Ирка, не отставай, чего там застряла? Пошли, не оглядывайся, и без того в универмаге задержались, детей кормить пора!
        Ей ничего не оставалось, как догнать маму, подхватить Машкину ручонку. Оглянулась… Нина Вадимовна так и стояла на месте, протягивая им вслед руки. Мама перехватила ее суетливое движение, шикнула злобно:
        - Не оглядывайся, кому сказала! Пусть теперь стоит, смотрит! А лучше в магазин идет, новое пальто покупать… Все изгваздала, дорогое, поди! Ничего, ничего…
        Весь остаток дня мама пробыла в приподнято-мстительном настроении. Улыбалась сама себе, хмыкала самодовольно:
        - Ишь, на коленки в грязь плюхнулась… Понятное дело, кровь-то родная - не вода… Прошибло, значит.
        - Мам, у нее ноги больные. Она не хотела, так получилось.
        - Ага, давай пожалей ее, бедненькую! Чего жалеть-то? Сама виновата! Права, права была твоя тетка! Их дело, их грех, им перед богом отвечать! Вот пусть перед ним и падают на коленки, грехи замаливают! А Нина Вадимовна твоя пусть вспомнит, как мне на дверь указала! Думаешь, мне тогда не обидно было? Бог-то не ермошка, видит немножко!
        А через три дня, уже в сумерках, остановилась у калитки машина. Мама выглянула в окно, проговорила испуганно:
        - Глянь, Ирк, какие к нам гости пожаловали…
        - Кто это, мам?
        - Не видишь, что ли? Игорек твой разлюбезный, собственной персоной, вместе с родителями.
        - Игорь?! Не может быть…
        - Да ты что, ослепла со страху? Да вот же он, в калитку шагнул, видишь? А какой вальяжный стал, совсем городской… Одежка-то какая модная… Хоро-ош, зараза!
        - Мама! Мам… Скажи им… Скажи, что меня дома нет…
        - Ну, чего ты заметалась, как курица? Ишь, с лица сразу спала… Давай уж, поговорим с ними, коли такой чести удостоились.
        - Нет. Нет! Не могу…
        Умчалась в свой закуток, сунулась в промежуток меж детских кроваток, присела на корточки. Машка с Сашкой мирно спали, посапывали тихо, и невдомек им было, что мать нервной дрожью исходит, хватает ртом воздух, болезненно прислушиваясь к начавшемуся в горнице разговору.
        - …Да он сам приехал, Светлана Васильевна, никто его на аркане не тянул! Игорь, скажи…
        Это Владимир Сергеевич, отец Игоря. Голос властный, начальственный. И в то же время виноватый, даже заискивающий немного.
        - …Давайте отнесемся к ситуации взвешенно, без эмоций: да, мы очень виноваты перед вами, это мы ему условие тогда поставили. Но вы тоже нас поймите, он же у нас единственный сын! Поздний ребенок, все на нем сошлось, весь смысл жизни. Да, испугались за его будущее, смалодушничали… Такой момент определяющий был - поступление в институт…
        - Ага. Определяющий. А у Ирки моей, значит, не определяющий. Вашему сыну все, а моей дочери ничего, таковская была, да? Уехал, забыл? С глаз долой, из сердца вон?
        - Он не забывал, Светлана Васильевна. Это мы… Это из-за нас все… Условие поставили…
        - Да катитесь вы со своими условиями знаете куда? У меня тоже Ирка не на помойке найденная! Она, может, сейчас тоже бы в институте училась! Условия у них, надо же!
        Боже, ну зачем… И тон голоса злой, скрипуче-сварливый.
        - Простите, простите нас, Светлана Васильевна… Умоляю…
        А это уже голос Нины Вадимовны, высокий, со слезой. А Игорь почему-то молчит, ничего не говорит. Или они в самом деле его на аркане сюда притащили?
        - А можно нам с Ирочкой поговорить, Светлана Васильевна?
        - Да уж не знаю, захочет ли видеть вас моя дочь…
        Всхлипнула, то ли усмехнулась, то ли икнула через нервную дрожь. И впрямь - смешно и неловко слышать мамино горделивое высказывание. Прямо по тексту «Бесприданницы» у Островского, ни больше ни меньше: там Харита Игнатьевна Огудалова тоже этак Паратову гордо в лицо бросила - уж не знаю, захочет ли видеть вас моя дочь…
        - Где она, Светлана Васильевна?
        Игорь… Его голос. Обхватила себя руками, пальцы клещами вжались в плечи. Надо унять дрожь, встать с корточек, плечи расправить, насмешливо и гордо глянуть ему в лицо. Как Лариса, которая бесприданница. Да, насмешливо и гордо. Ступай, мол, отсюда, не смей со мной даже разговаривать и на девчонок не смей смотреть. Это мои дети, только мои. А ты… Ты предатель и больше никто. Я же так тебя любила…
        Не встала она с корточек. Не смогла. И дрожь унять не смогла. Слегка колыхнулась занавеска, отделяющая ее закуток от горницы, впустив на секунду сполох электрического света. Игорь стоял, вглядываясь в темноту, потом неуверенно шагнул к кроваткам…
        Она тихо заскулила, заплакала, не в силах справиться с хлынувшей из сердца болью. Игорь вздрогнул, шагнул к ней, опустился на колени:
        - Ир, прости… Ну не плачь, пожалуйста. Я и сам не могу понять, как так вышло… Струсил, уехал, а потом… Показалось - все, обратной дороги нет. Показалось, глупо и поздно - через время…
        - А… А сейчас что, не поздно? - вытолкнула из себя вместе со слезной икотой.
        - Да я все понимаю. Наверное, если рассудить по справедливости, то поздно, конечно. А только… Не могу без тебя, Ирка, не могу! Люблю я тебя, понимаешь? Тебя одну…
        Вздохнул и обнял в порыве, вжался лицом в шею. Она вдруг почувствовала, какой у него горячий лоб и щеки мокрые. А руки холодные, почти ледяные. И как у него сердце стучит - тяжелыми болезненными рывками. Хотела оттолкнуть, да тело вдруг стало вялым, никчемным, и вздохнули оба в унисон, на слезном горячем всхлипе…
        Закряхтела, завозилась Машка, потом села в кроватке, потянула хриплым баском, просыпаясь:
        - Ма-ма-а-а…
        Сашка, конечно, тоже проснулась, подхватила Машкино тягучее - «а-а-а…».
        Зажегся в каморке свет, мама первая ворвалась, привычно сюсюкая:
        - Тихо, тихо, мои ласточки…
        И остановилась как вкопанная, глядя на них, сидящих на полу меж кроватками. Обернулась к застывшим в проеме родителям Игоря:
        - Нет, вы только посмотрите на них…
        И голос Владимира Сергеевича сверху, довольный, с нотками счастливого облегчения:
        - Ну, я думаю, и так все понятно. О чем тут еще говорить, Светлана Васильевна? Сами ж видите…
        Мама хмыкнула, потянулась руками к орущей в кроватке Машке, но Нина Вадимовна опередила ее, вынырнула из-под руки:
        - Ой, а можно я, Светлана Васильевна…
        Выудила Машку, с великой осторожностью прижала к себе, поддерживая рукой затылок со спутанными влажными волосенками. Машка даже орать перестала, глядела из-за ее плеча на бабку удивленно - чего это, мол, со мной тут, как с трехмесячной…
        Сашка же, наоборот, довольно ловко устроилась на руках Владимира Сергеевича, пялилась глазками-пуговками в его улыбающееся лицо. Потом протянула ладошку, мигом сорвала очки с глаз, отбросила в сторону - мама едва успела поймать на лету…
        - Давай! Все правильно, внучка! - зашелся счастливым смехом Владимир Сергеевич. - Глянь деду прямо в глаза - где это ты так долго пропадал, поганец бессовестный?
        - Вы чего там расселись-то? Вставайте, - проворчала мама уже не сердито, а с явно утоленной досадой. - Пойдем, что ли, стол накроем…
        Потом, проживая годы в счастливом браке, она часто вспоминала тот вечер-счастье. Никогда, ни до, ни после, Ирина не чувствовала себя такой остро-счастливой…
        Родители Игоря сразу забрали ее с девчонками к себе, даже свадьбу сыграли, торопливо-скороспелую, но по всем правилам. И в ЗАГС успели сходить, пока сын в Москву не уехал. Он рвался семью забрать, да родители отговорили - лето на носу, зачем детей в каменный душный мешок запирать? Пусть по травке побегают, порадуют деда с бабкой. Вся жизнь впереди, успеете еще, в городе наживетесь.
        Новоявленная свекровь обходилась с девушкой, как с драгоценной хрустальной вазой - трепетно и с восхищенным испугом. Даже подарки норовила преподносить так, чтоб не выглядело компенсацией за обиду: «Ирочка, избавь меня от этого колечка, оно мне мало…», «Ирочка, директор универмага для тебя шубку по блату отложила, неудобно отказывать, она ж моя приятельница…»
        Ну и Ира старалась, конечно, быть хорошей невесткой. Даже что-то вроде соревнования вышло - кто раньше встанет, чтобы Владимира Сергеевича завтраком накормить. И по дому все старалась делать сама - помыть, постирать, погладить. Правда, в одном только не уступила - когда речь о поступлении в институт зашла. Родители Игоря настаивали на очном обучении, но она все равно подала документы на заочный, в педагогический, побоялась их заботами обременить. Все-таки не молодые уже, им трудно будет с девчонками. Да и ноги у Нины Вадимовны больные.
        Когда на очередную сессию уезжала, места себе не находила - как они там? Однажды в помощь Нине Вадимовне няньку наняла, добрую старушку Елену Родионовну. Еще смеялись - судя по имени, просто классическая нянька! Так и прозвали ее - Арина Родионовна. Правда, однажды с этой нянькой казус вышел довольно неприятный. Ирина и предположить не могла, как этот казус отразится на ее судьбе, какие разногласия у них с Игорем вызовет.
        А дело было так. Нина Вадимовна ушла в поликлинику, оставив детей с милейшей старушкой. Планировала свое отсутствие на два часа, но так случилось, что задержалась надолго. Вернулась - двери дома распахнуты настежь. Сердце у нее так и обмерло. Вошла в дом, глянула - милейшая нянюшка Елена Родионовна дрыхнет в кресле, мирно посапывая. Растолкала ее, спрашивает - что случилось, где дети? А та спросонья не понимает ничего, плывет взглядом. Причем сильно плывет, никак его на бедной Нине Вадимовне сфокусировать не может. Кинулась бабушка на второй этаж, пробежалась по спальням, - нет детей, след простыл! Трясущимися руками набрала номер Владимира Сергеевича…
        Вскоре нашли беглянок. Ни много ни мало - на речном берегу. Они, стало быть, купаться отправились, соплюхи несмышленые. Хорошо, в воду не успели залезть - течение у речки в том месте довольно проворное, да и берег обрывистый, каменистый. Владимир Сергеевич даже шлепнул Сашку в сердцах! Как выяснилось, она все это дело спроворила и Машку за собой утянула. Даже с дверным английским замком сумела справиться, пока нянька мирно спала! А у Нины Вадимовны, как внучек живыми и невредимыми увидела, запоздалая слезная истерика случилась - бог знает что могло произойти, задержись она в поликлинике еще на полчаса.
        С нянькой, конечно, был разговор особый. В гневных эмоциях Владимир Сергеевич сдержался - все-таки Елена Родионовна была пожилой человек, нехорошо как-то. Указал на дверь довольно вежливо - спасибо, мол, мы в ваших услугах больше не нуждаемся. И той бы раскаяться, уйти с миром, да не тут-то было… Старушка вдруг станом выпрямилась, обвинительную речь толкнула. Чем свою оплошность оправдала - и в голову не придет! Тем, что хозяева бар с напитками «на ключ не замкнули»! Так и провозгласила в хмельном гневе - сами, мол, виноваты, искусили меня «барской жизнью». Где это видано - столько заморской выпивки в доступном бесхозном виде годами стоит. Потому я и выпимши, что ж тут удивительного?
        Ахнули, заглянули в бар. И впрямь все бутылки ополовинены. А старушка им в спину еще и оправдывается - «да вы не переживайте, я ж по чуть-чуть… Нешто цены вашей выпивке не понимаю? Да и меру свою знаю, где мне зараз всю бутылку прикончить, я ж не мужик… Поманеньку я, поманеньку, токмо заморский скус для себя прояснить!». Нина Вадимовна в ужасе схватилась за голову - вот тебе и «скус»! Выходит, на пьяную няньку детей оставляла, и не раз? Все, как по Пушкину - «выпьем, няня, где же кружка?».
        В общем, отставку ей дали, а им с Игорем решили об этом факте не рассказывать. Но на то он и факт, чтобы обязательно выплыть наружу при случае. Видимо, Елена Родионовна не смогла обиду при себе держать, раззвонила по поселку, как эти «баре» жестоко с ней обошлись. И до мамы звон докатился, конечно же. Она и рассказала потом, во всех подробностях - и про «бар», и про речку, и про Нины Вадимовны истерику… Да ладно бы - ей! Она ж Игорю рассказала! Надо полагать, не без тайной подоплеки. Вроде того - если бы внучки со мной жили, такого и близко бы не случилось.
        Да, не обошлось без душка запоздалой ревности. Не смогла она обиду изжить, хотя виду особо не подавала. Так, хмыкнет иногда, сморщит в ревнивой насмешке губы, пробурчит чего-нибудь неопределенное, вроде того - совсем родной матери отставку дала, в гости не дозовешься… Или - быстро, мол, ты забыла свои страдания! Скачешь перед ними, как егоза, глаза б мои не смотрели!
        Ну, ей простительно. Каждая мать своего ребенка к самостоятельной жизни ревнует. Хоть никогда в этом и не признается и сама себе отчета не даст.
        - А ты, Ирочка, совсем на маму не похожа, - однажды незлобиво разоткровенничалась Нина Вадимовна. - Знаешь, есть в тебе порода, сразу чувствуется. Ты скорее в тетушек - и статью, и спокойным достоинством.
        - Нет. Тетки говорят, я на отца похожа. Только не помню его совсем.
        - Ну, видишь, как в жизни бывает: отца не помнишь, зато хорошие гены достались. А это уже немало, поверь мне.
        Такой вот комплимент подарила, вполне от души. Хорошо, что мама не слышала.
        Когда Игорь институт окончил, Владимир Сергеевич аккурат на пенсию вышел. Решили продавать дом, уезжать из поселка, перебираться в областной город. Тем более время подошло непонятное, неспокойное - середина девяностых годов. Люди, кто поумнее да посмелее, бизнесом занялись, ковали светлое будущее не столь для себя, сколь для детей. А у Владимира Сергеевича в городе кое-какие связи остались, на самом высоком уровне, не зря всю жизнь в директорах да в начальниках проходил.
        Переехали, купили вот этот дом - по тем временам вполне претенциозный. Игорь открыл свое дело - сначала под руководством отца, потом и сам вполне освоился. Жили дружно, одной семьей, в полной гармонии и согласии. А через три года горе в дом пришло, как всегда, неожиданно - случился у Владимира Сергеевича обширный инфаркт, даже до больницы не довезли. И Нина Вадимовна всего на год мужа пережила, истаяла от горя, как свечка. Врачи помочь не могли, говорили, раковая опухоль развилась, и руками разводили - ничего не поделаешь, мол, психосоматика…
        Умирая, свекровь же ее и успокаивала - ничего, Ирочка, все хорошо. Слава богу, мой мальчик в хороших руках остается. Я так благодарна судьбе, что хорошую жену ему послала! Береги его… Люби…
        Никогда меж ними не было разговора о тех трех окаянных годах предательства - ни словом, ни половиною. Будто и не было их совсем. Иногда ей казалось - и правда не было.

* * *
        Ветер толкнул балконную дверь, по-хозяйски прошелся по комнате, плеснул запахом сентября - острым, дымно-вкусным. Провел по лицу прохладной ладонью и улетел, маня за собой - чего сидишь, задумалась о прошлом. Там, на воле, так хорошо! Там - настоящее! Ты же любишь сентябрь, правда? Сосны шумят, трава волной стелется, и кажется, скоро дождь соберется: недолгий, сильный, грибной. А после него опята полезут - только успевай собирать! Ты же так любишь бродить по лесу с лукошком…
        Улыбнулась, прикрыла глаза. Счастье ворохнулось внутри щекотливо, для полноты ощущения и впрямь потянуло на воздух, на балкон. Можно и там письмо дочитать, сидя в плетеном кресле-качалке и вдыхая изысканные осенние запахи. Вышла, подняла глаза к небу - красота! Была бы художником, картину бы написала - в преддверии дождя. Все бы описала! Как в прорехи набежавших синих облаков проглядывают непокорные, расходящиеся веером лучи солнца, придавая стволам сосен особенную окраску, яркую, охряную - глаз не оторвать; как побежала короткая тень по стволам, закрылась прореха в синем, последний луч вспыхнул на верхушке самой большой сосны и исчез. Ну же, давай, дождь, сейчас твоя сольная партия! Слышу, идешь, подступаешь запахом озоновой влаги - сейчас, сейчас…
        Оп, оп! Ударили первые капли-разведчики, зашелестели в траве, с каждой секундой - шибче, норовистее, потянули с неба длинные нити серебра. Кажется, можно протянуть ладонь, ухватить, намотать на палец…
        Села в кресло-качалку, оттолкнулась ногой, поплыла в звуках и запахах, рука с письмом свесилась бессильно вниз. Наверное, со стороны она сейчас напоминает мечтательную чеховскую барыньку, только кружевной тальмочки на плечах не хватает да высоко убранных локонов. Ах, сад мой, сад… Вернее, лес мой, лес. Все-таки хорошо, что они участок сохранили в природной первозданности, не стали переделывать на «аглицкий» манер. Сейчас дождь пошумит и уйдет, и снова солнце озолотит мокрые стволы сосен, от травы поднимется легкий туман… Какая она стала сентиментальная, однако! Наверное, от того, что слишком откровенно, до безобразия счастлива в своем семейном гнезде.
        Вероятно, Игорь тогда был прав, когда настаивал на ее роли хранительницы гнезда. Сейчас даже вспоминать неприятно про ту ссору, про ее отчаянное слезное сопротивление.
        - Зачем я тогда училась, на сессии ездила, диплом получала? Чтобы его в рамочку заковать и на стену повесить? Я работать хочу, Игорь! У меня тоже есть потребности в самореализации!
        - Хм… А дети? Ты о них подумала?
        - Конечно. Мы им гувернантку…
        - Очередную Арину Родионовну, да?
        - Да при чем тут… Зачем только на плохое ориентироваться? Мы хорошую найдем, с педагогическим образованием, она их и к школе подготовит!
        - А зачем гувернантка с педагогическим образованием, если у детей мать-педагог?
        - Вот сама и подготовишь, и диплом зазря не пропадет. И самореализуешься заодно.
        - Но, Игорь…
        - Нет, Ирина. Не спорь. Глупо не быть хорошей матерью, если у тебя есть такая возможность.
        - А что, все работающие матери - плохие матери? Что за странный критерий?
        - Это не критерий, а горькая правда жизни. Так уж в нашем обществе женская жизнь устроена, и ничего с этим не поделаешь. Ты или хорошая мать, или хороший работник. Я понимаю, когда у женщины выбора нет, а у тебя есть. И у меня - тоже. Вот я его и сделал.
        - И на каком таком основании ты взял на себя право делать его за меня?
        - На том основании, что я - мужчина. И не просто мужчина, а твой муж. Отец наших детей. И все, закончим на этом…
        Ушел, рассердился, хлопнул дверью. А она осталась в обиженном смятении - впервые поссорились. И тем более непривычно было осознавать, каким неожиданно раздражающим оказалось чувство смятения. Не устраивалось внутри, выплескивалось наружу - надо же, какой стороной характер Игоря повернулся! Деспот нашелся, надо же! Муж и отец! А она тогда - кто? Послушная женушка, покорная Гюльчатай? Может, еще паранджу надеть и из дома ни ногой?
        Так и отправилась со своим возмущением к теткам - поддержки искать. Думала - хоть они поймут.
        Не поняли. По лицам было видно! Хотя и выслушали внимательно. Тетя Саша переглянулась с тетей Машей, сурово поджала губы:
        - Ты можешь обижаться на нас, девочка, сколько угодно, но твой муж, к сожалению, прав.
        - В чем он прав, теть Саш? В том, что требует от меня жертвы?
        - Хм… А что ты подразумеваешь под жертвенностью?
        - Но как же… Я тоже человек, тоже в чем-то реализоваться хочу. И вообще, что за домострой? Я уж не помню, кто это сказал, но что-то вроде: удел женщины - кухня, дети и церковь, да? Вы тоже так считаете? Разрешили женщине себя в жертву отдать, и радуйся? И более того - приказали? Жена да убоится мужа своего?
        - Ну, ну, развоевалась! Мы сейчас не о деспотизме говорим, а о целесообразности. Убери свою пылкость, спрячь подальше и попробуй рассуждать здраво.
        - А здраво - это как? Склонить голову, улыбнуться и смириться? На, мой дорогой, ешь меня с хлебом и с маслом? Вернее, не с маслом, а с моей жертвенностью?
        - Вообще-то жертва жертве рознь. Иногда жертва - это и есть самореализация, если отбросить в сторону глупые амбиции. Сейчас вообще модно говорить об амбициях, подавать их, как острый соус к той самой пресловутой самореализации. Так работодателю-капиталисту легче облагородить жестокую потогонную систему, чтобы забрать человека целиком. Чтобы он себе ничего не оставил - в том числе и жертвенности ради семьи.
        - Ну, может, и так. А только все это философия, теть Саш. Тем более я не собираюсь к капиталисту наниматься, я по профессии всего лишь школьный учитель истории. На этом поприще мне карьерный рост не грозит. Значит, и амбиции не нужны. Я просто дома сидеть не хочу, только и всего. Я хочу, как все…
        - А зачем как все? Это для тебя так важно? Вон, даже выражения употребляешь всеми избитые - самореализация, жертвенность… Ты же у нас цельная натура, Ирочка, живи своей головой!
        - В данном случае мне предлагается жить головой мужа…
        - Вот! Именно этот момент тебя и напрягает, что вроде как место указали, да? Надо обязательно революцию объявить? Вставай, проклятьем заклейменный? Да как ты не понимаешь, что твоя жертва может быть в сто, в тысячу раз ценнее победы-самореализации? Если на чаше весов взвесить.
        - Нет, но как же…
        - А вот так! Вот представь, вышла ты на работу, учительствуешь, а дети в это время дома - с гувернанткой. Кто такая эта гувернантка? Чужой, по сути, человек. И тоже, стало быть, самореализуется - на детях твоих. Как - это уже другой вопрос. Ладно, приходишь вечером домой, злая, раздраженная…
        - Да почему?! Совсем необязательно!
        - Так ты же хочешь, как все. Вот я и рассказываю, как это у всех бывает. Ну, или почти у всех, с редкими исключениями. Рабочая жизнь, она ведь свое берет. Особенно женщину в свой плен полностью забирает. И приходит бедная мамашка домой - с мыслями о работе: что успела сделать, что не успела, за что завтра от начальника нагоняй перепадет. Думает о работе, с мужем говорит о работе, подругам в телефонную трубку жалуется - на работу. А самое главное - на детей выплескивает энергию работы. Куда же ее еще выплеснешь? Вот и выливается на них посредством раздраженных воспитательных монологов. Бедная, не понимает, что творит! Еще и героиней себя считает - посмотрите на меня, какая я уставшая, но гордая: и работаю, и детей воспитываю! Разве не так?
        - Ну, в общем… - медленно, раздумчиво проговорила она. - Если детство вспомнить… Я всегда старалась маме на глаза не показываться, когда она с работы приходила. Да, все так. Но с другой стороны, все равно женщина должна во что-то вкладываться, не только в дом и детей!
        - Хм, вкладываться… Хорошее слово. Это значит, делать вклад, отдавать свой природный ресурс. В работу - вклад, в детей - вклад. Пополам, значит. А на деле - ни там, ни сям. В твоей профессии такая половинчатость - вещь тоже опасная. Или ты педагог, или педагог наполовину - есть разница? Я уж не говорю про детей - чего стоит иным семьям эта половинчатость.
        - Ой, какую вы безрадостную картину нарисовали! Сейчас все так живут, господи!
        - Вот именно - все. И ничего с этим не поделаешь, время такое. Жестокое поколение вырастает, дополнительной порцией любви не избалованное. Откуда ей взяться, дополнительной-то, если мать вынуждена о материальной стороне жизни больше думать? И это вполне оправданно - без материальной стороны тоже никак не обойдешься. Иногда она совсем уж безысходной бывает, не спорю. Тут ничего не попишешь. Но если ее нет, этой безысходности? Вот как у тебя, например?
        - Ну, знаете! При чем тут… Тогда вернемся к домострою, и любую женщину, у которой безысходности нет, заставим дома сидеть! Просто из принципа! Потому что она женщина, что с нее возьмешь, да? А может, во мне талант педагога пропадает, вы об этом не думали?
        - Ну да… Талант педагога, это конечно… Наше образовательная система наверняка твоим талантом спасется.
        - Не понимаю вашей иронии, теть Саш. Вы меня обидеть хотите? Или совсем в меня не верите?
        - Да бог с тобой, девочка, - вступила вдруг в их диалог до сих пор молчавшая тетя Маша. Она почему-то всегда молчала, когда говорила сестра. - Саша вовсе не хотела тебя обидеть.
        Обе повернулись к ней удивленно. Тетя Маша смутилась, отвела взгляд к окну. И в который раз Ирина поразилась этой разнице характеров теток-близнецов, точь-в-точь как у девчонок! Сашка - смелая говорунья, а Машка - тихая скромница. Но, странное дело, всегда последнее слово почему-то за Машкой остается!
        - …Наоборот, мы очень в тебя верим! И относительно таланта - он ведь штука всеобъемлющая, знаешь ли. А женский - тем более. Для женщины самый наивысший талант - это ее талантливое сердце, предназначенное семье и дому. Создать дух семьи, дома, выстелить любовью будущее своих детей - это не каждой дано, поверь. Кому не дано, те на работу бегут, самоутверждаются в лихорадке. Тут Саша права. А тебе - дано. Я знаю, поверь мне. И твой муж знает.
        - Ну да. Так оно и есть, в общем, - удовлетворенно кивнула головой тетя Саша. - В этом я и пыталась тебя убедить, да без толку.
        - Почему же без толку, теть Саш, не без толку. Знаете, от меня как-то отхлынуло. Может, вы и правы. И Игорь - прав. По крайней мере истерик насчет работы я ему больше устраивать не буду. Как вы сказали, теть Маш, - быть духом семьи тоже своего рода талант?
        - Да, девочка, - и талант, и работа. Не самая легкая, между прочим. И успехов тебе на этом поприще.
        Ловко они ее тогда убедили. Вдохновили на подвиги, можно сказать. А что - старалась, видит бог. В стараниях и втянулась, и даже полюбила «домохозяйскую» стезю. Есть в этом что-то, определенно. Всю себя семье посвятить, до конца, до капельки. Да, это не жертва, а способ самореализации. Хорошая мысль, между прочим!
        Так. Мысли мыслями, а надо бы письмо дочитать. А то нехорошо получается, непоследовательно - открыть открыла, а до конца не дочитала. М-м-м… На каком месте остановилась, уже запамятовала… А, вот тут. «…Да, слава богу, у девочки нашей все хорошо. Но знаешь, Аннеточка, мы с Сашенькой оконечного за нее покоя так и не имеем - каждую секундочку боимся: не дай бог, она узнает о том обстоятельстве. Помнишь, я тебе писала, давно еще? Но Света мне клятвенно обещала, да и не в ее интересах, в общем…»
        Кресло скрипнуло, остановилось. Строчки вдруг заплясали перед глазами, потерялась нить письма. Так, где это место? Еще раз перечитать: «Не дай бог, она узнает о том обстоятельстве…»
        Интересно, о чем она? Может, дальше идет разъяснение? Нет, дальше пошло описание рецепта знаменитого тети-Сашиного варенья из абрикосов с грецкими орехами. Потом вопросы - кто и как из Аннеточкиных родственников поживает. А про «девочку» и неизвестное «обстоятельство» нет больше ни слова. Интересно, что тетя Маша имела в виду? Странно, странно… Еще и Света - мама, должно быть, - что-то там клятвенно обещала. Хм! Прямо тайны мадридского двора! А по сути, наверное, пустяковина какая-нибудь! Тетя Маша, бывало, любила пострадать излишней мнительностью. Да, наверняка - пустяковина…
        Ирина аккуратно сложила письмо, сунула в конверт, повертела его в пальцах перед глазами. Вспыхнула, побежала в голове робкая беспокойная мыслишка - не надо было открывать. Теперь вот сиди, думай, напрягайся неожиданным беспокойством. Вон оно, уже затрубило внутри легким тревожным звуком, теперь так сразу от него и не отделаешься. Света, главное, клятвенно обещала… Не в Светиных интересах… Интересно, при чем тут мама вообще?
        А дождь-то, надо же, кончился, и не заметила как. И солнце золотит мокрые стволы сосен, от травы поднимается легкий туман. Сиди, любуйся, ты ж хотела! Забудь, забудь! Все у тебя хорошо, ты счастлива, просто до безобразия счастлива. Забудь…
        Словно в подтверждение этого «забудь» послышался шум подъезжающей к воротам машины. Кто это? Девчонки с учебы приехали? Или Игорь? Нет, ему еще рано.
        Ага, девчонки. Машка выскочила, поежилась слегка, открыла кованые створки. Значит, сегодня Сашка за рулем…
        - Привет, мамуль! - помахала рукой радостно.
        - Привет.
        Улыбнулась, ответила тихо, себе под нос. Надо подниматься из кресла, идти на кухню, ужин готовить. Как она нынче с ужином-то припозднилась, они ж наверняка голодные! Придется что-то на скорую руку…
        - Мам, ты чего такая приплюснутая? Случилось что-нибудь? - заглянула на кухню Сашка, звонко чмокнула ее в щеку.
        - Нет… Ничего. Устала просто.
        - А бабушка уехала?
        - Да.
        - Ура!
        - Саш, - укоризненно обернулась она от плиты.
        - Все, не буду! А что у нас сегодня на ужин?
        - Для вас - омлет со шпинатом. Вы ж меня убьете, если я вам свиные отбивные предложу.
        - А то! Конечно, убьем. И даже плакать не будем.
        - А блинчики? - простонала за Сашкиной спиной Машка. - Я же блинчики утром просила…
        - Прости, Машенька, с блинчиками не успела. Хочешь, сейчас сделаю?
        - Ой, мам, не надо ей никаких блинчиков! - сердито отмахнулась от стенаний сестры Сашка. - Представляешь, эта красотка вчера встала на весы, и я чуть в обморок не упала - семьсот граммов плюсом! Говорила ей - не ешь вторую порцию десерта в кафе, а она не послушалась. Там же сплошные взбитые сливки, калория на калории сидит и калорией погоняет. Еще и блинчиков просит, чтобы они вместе с десертом жировую композицию на боках составили.
        - Ох, не рассказывай мне таких вещей, Саш, а то мое материнское сердце не выдержит! Ну чего вы себя голодом изводите, бессовестные? В модели, что ли, намылились? Вот скажу папе…
        - А папе, между прочим, не мешало бы на диету сесть. Ты помнишь, когда он последний раз в тренажерке был?
        - Ему некогда, Саш, он работает много. И вообще - яйца курицу не учат, как жить. Вы сейчас ужинать будете или папу подождете?
        - Подождем, конечно. Хоть посидим нормально, насладимся семейным общением. А то в присутствии бабушки как-то не получается.
        - Саша! Хватит, зачем ты… Она же твоя бабушка, в конце концов!
        - Так я не спорю. Ну да, бабушка, конечно. Но без нее все равно лучше. Все, не съедай меня глазами, я ж ничего против нее в принципе не имею! Я о своих личных ощущениях говорю.
        - Значит, ощущения неправильные.
        - Какие есть, мамочка… Сама нас в детстве учила, что лицемерие приводит к избытку комплексов!
        - Это не лицемерие, Саш, а бестактность. Нужно уметь отделять одно от другого. Тем более бабушка вас с Машкой очень любит.
        - Так и мы ее любим. Как положено, так и любим. Самая крепкая любовь к родственникам - это любовь на расстоянии. Вот она уехала - и я уже ее страшно люблю. Ой, смотри, папочка приехал, ура! Пойду, пообнимаюсь с ним, пока Машка по блинчикам тоскует. Ура, я первая!
        Ее легкие шаги прошелестели за спиной, и видно в окно, как несется девочка по дорожке, раскинув руки, как прыгает на шею Игорю - с разбегу, словно маленькая. А он и рад стараться - подхватывает, кружит…
        - Ну и ладно, - тихо вздохнула Машка. - Первая так первая. Папа меня потом тоже покружит. Пойду пока, душ приму. Говорят, от водных процедур аппетит уходит.
        И что с них возьмешь, с девчонок? Папа тоже покружит… Как малые дети! Пятикурсницы, а повадки детские, беззаботные. Для родителей это хорошо, конечно, когда затянувшийся девчачий пубертат не дает о себе знать зловредностью, а с другой стороны - взрослеть пора! Пусть и со зловредностью, это уж как положено. А иначе, не повзрослев, как замуж пойдут? Клещами потом их от отцовской шеи отцеплять, что ли? Она в их возрасте, например, совсем взрослой была, жизнь заставила.
        Семейка ввалилась в обнимку на кухню - по пути еще и Машка присоединилась, уже в халатике, с тюрбаном полотенца на голове.
        - Пап, будешь с нами омлет со шпинатом? Тебе худеть пора. Смотри, какое у тебя брюшко наметилось.
        Это Сашка, бессовестная. Никакого дочернего почитания к родителю. И Машка туда же, подхватила с хохотком:
        - Да, папочка, надо худеть, а то мама тебя разлюбит!
        - Ах вы, мышата, - схватив за загривки, потянул их Игорь друг к другу, легонько стукнул лбами. - Критиковать отца вздумали! Так вот, зарубите себе на носу: мама меня никогда не разлюбит, мы с третьего класса вместе! И вообще, по какому поводу такое нахальное веселье, не пойму?
        - Так бабушка уехала, - радостно ляпнула Сашка и тут же зажала рот рукой, глянув на мать испуганно.
        Игорь хмыкнул неопределенно - то ли проявил недовольство этой бестактностью, то ли и впрямь обрадовался новости.
        - Я Колю попросила ее в Красногвардейск отвезти, - быстро пояснила Ирина, поворачиваясь от плиты, где в сковородке «дозревали» Игоревы отбивные. - Он сказал, что после обеда свободен. Ничего, что я без твоего ведома распорядилась? Секретарша сказала, что у тебя совещание.
        - Ничего. Ради такого хорошего дела можно и посамоуправствовать.
        - И ты туда же! - досадливо всплеснула она руками.
        - А что я? Я ничего, - насмешливо выпучил он глаза, изображая нарочитое непонимание ее досады. - Это я от радости, что Светлане Васильевне не пришлось три часа в электричке трястись!
        - Да ну вас, - махнула она рукой, едва сдерживая улыбку. Слишком уж вид у мужа в этот момент был карикатурный, услужливо-солдафонский.
        - Не обижайся, мам! - весело поддержала отца Машка. - Любим мы бабушку!
        - Ир… А насчет материальной вежливости для тещи - не забыла? - озабоченно и уже вполне серьезно поинтересовался Игорь.
        - Не забыла. Ну, чего столпились, давайте за стол, ужинать будем. Девчонки, накройте на балконе, там сейчас хорошо, свежо после дождя…
        - У меня вообще-то другое к вам предложение насчет ужина, девочки. Сегодня у дяди Пети Горского день рождения, и он очень жестко настаивал, чтоб мы всем семейством прибыли. Как вы на это смотрите?
        - Ой… Ну, это уж без нас как-нибудь! - обиженно махнула рукой Сашка. - Чего мы там будем делать, ваши занудные разговоры слушать? Лучше бы дома поужинали, пап.
        - Может, и лучше, конечно. Да только не очень вежливо. Все-таки он мой партнер. А партнеров обижать нельзя, запомни, в жизни пригодится.
        - Ты бы хоть позвонил заранее, предупредил, - Ирина тоже проявила недовольство - ехать и впрямь никуда не хотелось.
        - Так! Восстание пупсиков на сегодня отменяется! - весело, но довольно решительно проговорил Игорь. - Для маленьких можно и поблажку сделать, а для больших - никаких отговорок! Тем более именины-то у Петруши особенные. Сегодня он новую молодую жену представлять будет. Грех не поглазеть, правда?
        - Так мы ж ее видели - на крестинах у Стародубцевых.
        - Ну, это же разные вещи, что ты… Там она тайной подругой была, а нынче, простите, статусная жена. Стало быть, с ней заново знакомиться надо. Петруша копытом бьет, грудь колесом выпячивает! Не терпится ему похвастать молодостью жены, как орденом Подвязки!
        - Пап, а сколько лет Петру Яковличу? - задумчиво усмехнувшись, спросила Сашка.
        - Так сегодня шестьдесят пять стукнуло. Он из нас, из четверых партнеров, самый что ни на есть аксакал.
        - А ей?
        - Стелле-то? Не знаю… Чуть больше двадцати, наверное.
        - Надо же… Как нам с Машкой!
        - Э! Ты мне брось эти разговоры, что за сравнения! - возмущенно повернулся к Сашке Игорь.
        - А чего? Всякое может быть, - хитро прищурилась она, явно поддразнивая отца.
        - А тебе тетю Надю Горскую не жалко, пап? - задумчиво встряла в разговор Машка, глянув синими грустными глазищами. - Как-то это все немного по-свински по отношению к ней получается. Жили, жили, состарились вместе, а потом - оп! - какая-то соплюха отставку выписала.
        - Ну, не нам судить, дочь… В каждой семье свои скелеты в шкафу спрятаны.
        - Нет, не в каждой! В нашей, например, нет никаких скелетов!
        - Ну да… Мы - вполне счастливое исключение? - И, обернувшись к жене, проговорил деловито: - Тебе сколько времени на сборы потребуется, Ириш? Вообще-то я уже такси вызвал.
        - Да какие сборы? Я готова, в общем. А подарок для Петра Яковлича у тебя есть?
        - Есть, по дороге купил.
        - Тогда поехали.
        - Ну и отваливайте, ренегаты! - сердито пробурчала под нос Машка. - А я отбивных на ужин нажрусь, вот.
        - Я тебе нажрусь! - выросла перед ней тонким изваянием Сашка. - Только попробуй мое отражение обезобразить! Пошли на балкон, шпинатиком будем пробавляться! Пап, а можно мы из твоей коллекции бутылочку красненького французского украдем?
        - Валяйте, только не до поросячьего визга, блюдите статус девочек из хорошей семьи.
        - Да когда это мы… - взвилась было Сашка, но тут же обмякла, поняв, что отец всего лишь насмешничает. - Ладно, идите уже, раз вы такие.

* * *
        Шоссе было мокрым от дождя, ветер из приоткрытого окна зыбко гулял по салону. Она поежилась, обхватила себя за предплечья руками.
        - Закрой окно, простудишься.
        - Да ничего, мне не холодно.
        - Ты сегодня грустная какая-то, или мне показалось?
        Повернула голову, глянула на него быстро. Сказать, не сказать? Нет, не стоит, наверное. Откуда ему-то знать, что тетя Маша имела в виду, когда писала про загадочные «обстоятельства», о которых «девочка, не дай бог, узнает»?
        - Конечно, я грустная, Игорь. Недавно близкого человека похоронила.
        - А, ну да, извини, не подумал. Еще и в гости тебя потащил. Устала, наверное? Или, наоборот, ничего, развеешься?
        - Да. Я Ольгу давно не видела. Как у них дела? Самсонов небось опять ее капризами изводит?
        - Все как обычно. Самсонова не знаешь, что ли? Как Стародубцевы третьего ребенка родили, он сам не свой стал. А если теперь еще и Яковлич надумает молодую жену обрюхатить, то, считай, Ольге таблетками от невроза надолго впрок запасаться надо.
        - Да уж, бедная. Вот не понимаю я их с Самсоновым. Если так ребенка хотят, давно бы уж придумали что-нибудь!
        - Послушаешь тебя - любую беду руками разведу. Видимо, все не так просто, если ничего придумывать не решаются. Да и вообще - они оба странные ребята. Смотрю на них порой и удивляюсь, отчего так долго вместе держатся.
        - Они просто любят друг друга.
        - Ну, тогда тем более странно. А впрочем, тебе виднее. Она ж твоя подруга, а Самсонов мне больше партнер, чем друг. Но с партнерами обычно интимные дела не обсуждают.
        - Да зануда он, а не партнер!
        - А мне его занудство ничуть не мешает. Наоборот, иногда для дела полезным бывает. Зануды, как правило, преданные друзья, у них сверхчестность на генном уровне заложена.
        Она хмыкнула, отвернулась к окну, подумав про себя - да ради бога, партнер так партнер. Это уж не ее дело, как любимый муж расставляет приоритеты в партнерстве и дружбе. Ему виднее. Но все-таки надо отдать им должное - эта дружба-партнерство действительно дорогого стоит. Повезло мужикам - весьма редкий по нынешним временам случай, чтобы четверо мужиков, скооперировавшись в одном деле, ни разу крупно не поругались, не потащили свою общую телегу в разные стороны, стремясь подгрести под себя кусок посытнее. И как это им удается, интересно? Они ж такие разные.
        Паша Самсонов, например, жуткий интроверт, как говорит Игорь, «любит покатать масло в голове». Уж непонятно, как этот процесс «катания» происходит, но наружу всегда выплескивается одно недовольство. Про таких говорят - брюзга. Больше всех, конечно, Ольге достается, его жене. Хорошо, что у нее характер легкий, уживчивый, умеет на его брюзжание не обижаться, хотя и случаются в нем явные переборы, даже жестокие. Разве можно все время упрекать жену, что родить не сумела? Всякие же бывают обстоятельства. Просто удивительно, как Ольга все это терпит! Любит, наверное… Другого объяснения, как ни старайся, не придумаешь.
        А Юра Стародубцев - полная противоположность Паше. Добрый, смешливый, рыхлый увалень, преданный семьянин. До фанатизма обожает квелую женушку, из которой, бывает, и трех слов за вечер не вытащишь. Правда, когда речь о детях заходит, Катя сразу оживает, глаза начинают блестеть, но тут же пугливо оглядывается на Ольгу с Пашей и замолкает на полуслове - боится этой темой боль причинить. Нет, вообще она ничего, эта Катя. Скучная особа, конечно, а так - терпеть можно.
        Бог весть каким ветром Петра Яковлевича Горского в эту компанию занесло. Говорят, раньше неплохим адвокатом был, в криминальной среде уважаемым человеком, на этих делах и капиталец, наверное, сколотил, вошел в дело равным партнером. Но слишком он отличался - и возрастом, и повадками. Скорее в отцы годился, чем в друзья. Но не приведи господи хотя бы обиняком напомнить ему про возраст - тема была в разговорах такой же запретной, как отсутствие наследников в семье Самсоновых! Петр Яковлевич обижался страшно, сразу пыжиться начинал, о подвигах сексуальных рассказывать. А потом еще и доказательства норовил демонстрировать, можно сказать, вживую. Ждешь, например, на день рождения его с женой Надей, а из машины какая-нибудь красотка выскакивает, и пожалте бриться, знакомьтесь. Ирина в эти моменты на него злилась, обижалась за Надю и мысленно обзывала павианом и стариком Козлодоевым. Как в той песенке - «…ползет Козлодоев, мокры его брюки, он стар, он желает в сортир…». Хорошо, Игорь ее мысленных песенок не мог слышать. Явно бы не поприветствовал такого неуважения к партнеру.
        - Ир, вы там с Ольгой не шибко на Стеллу набрасывайтесь, - вдруг тихо произнес Игорь, будто услышал-таки ее мысли. - А то знаю я вас - так с милыми улыбками пощебетать можете, что у девушки перья полетят!
        - Ага, как бы у нас с Ольгой перья не полетели.
        - То есть… Что ты имеешь в виду?
        - Да ничего особенного. Новоявленная женушка еще себя покажет, вот увидишь. Хотя, думаю, вовсе она не Стелла, а какая-нибудь залетная Олеська из Мариуполя. Сейчас у них мода такая - паспортные данные менять. Не удивлюсь, если и фамилия окажется какая-нибудь расфуфыренная.
        - Ух, разошлась, - глянул на нее муж с осторожной усмешкой. - Чего это ты вдруг? Откуда такое пренебрежение проклюнулось?
        - Это не пренебрежение. Просто Надю жаль, Игорь. Сорок лет брака, это ж не баран чихнул. Ты сам вдумайся в эту цифру - сорок лет! Это что ж выходит, погоди: когда Яковлич на Наде женился, ему всего двадцать пять было? А Наде - двадцать? Столько же примерно, сколько сейчас этой Олеске из Мариуполя? Ой, то бишь Стелле, простите?
        - Выходит, так.
        - Седина в бороду, бес в ребро? И Надину жизнь - под откос? Все на откуп бесу, да? Здравствуй, племя младое, незнакомое?
        - Да ладно, не кипятись. Что ж делать - такова жизнь…
        - Ага. Очень хорошее выражение. То есть имеется в виду - ваша мужская жизнь, да? Смиритесь, расслабьтесь, примите, какая есть? Такие мы, ухари Козлодоевы?
        - Хм… А на меня-то ты за что злишься? Еще и Козлодоевым обозвала, - снова глянул он насмешливо, но и немного с обидой.
        - Да я не злюсь, просто неприятно, и все. И Стеллу эту видеть не хочу. По крайней мере любезничать точно не буду. Пусть знает, что я на другой стороне баррикад осталась.
        - А по-моему, ей глубоко все равно, где ты осталась. И Яковличу, поверь, по большому счету, все равно. И вообще давай прекратим этот дурацкий диалог. Это его решение, его выбор. Мы, хочешь - не хочешь, этот выбор уважать должны.
        - Да, согласна, давай прекратим. Но, надеюсь, ты подобным выбором в его возрасте не будешь озабочен? Или для меня тоже в Мариуполе очередная Олеська подрастает?
        Вот что это вдруг несусветное из нее выскочило? Откуда? Вовсе не хотела ничего такого. Игорь повернулся на секунду, глянул сердито, без доли насмешливости:
        - Да что с тобой сегодня, Ир? То задумываешься, то злишься, то глупости всякие несешь. Критические дни, что ли?
        И отвернулся к окну, слегка пожав плечами. Она сидела, молчала. Ждала, когда закончится короткая вспышка гнева. Знала, что долго муж сердиться не умеет. Вот и сейчас - двух минут не прошло, как улыбнулся, потянулся, обнял, заглянул в глаза:
        - Ну, хватит, Ириш, расслабься, подъезжаем уже. Чуешь, на всю округу шашлыком пахнет?
        Дом у Петра Яковлевича был основательный, трехэтажный, бело-розовый, как крем-брюле, выглядывал надменно верхними окнами из-за высокого забора. Ворота нараспашку - гостей ждут. На широкой террасе стол накрыт, дорожка через газон вьется, китайские фонарики, натыканные повсюду, размазывают нелепым светом влажные сентябрьские сумерки. А вот и сам именинник поспешает… Боже, а вырядился-то: джинсики узенькие, в обтяг, майка расцветки немыслимой. Молодожен, мать твою…
        - Привет, Ирусик! Хорошо выглядишь - стройна, как лань! Позволь к ручке приложиться.
        - Приложитесь, Петр Яковлевич. Позволяю.
        Хмыкнул, действительно приложился губами к руке. Девушка незаметно отвела ее назад, поелозила по платью тем местом, где был запечатлен след мокрых, как показалось, губ. Игорь посмотрел на нее неодобрительно, усмехнулся.
        - Прошу к столу, все уже в сборе, только вас ждем. Стелла решила на террасе накрыть, сентябрьским воздухом подышать хочется. Последние теплые деньки стоят.
        Из распахнутой двери дома показались гости: Паша, Юра, Катя с Ольгой, которая, увидев ее, раскинула слега руки, пошла навстречу, улыбаясь. Элегантна, ухожена, как всегда. Красавица-блондинка с карими, глубокими, обеспокоенными тайной грустью глазами.
        - Привет, подруга. Как же я рада тебя видеть. Хорошо выглядишь, молодец!
        - И ты!
        - Ладно, обмен любезностями закончен. Может, напьемся сегодня, Ир? Что-то у меня настроение хреновое.
        - А чего так?
        - Не знаю. Понимаешь, как-то странно себя чувствую, будто впервые сюда попала. Смотрю на эту маленькую хозяйку большого дома, и укусить ее хочется.
        Ольга чуть повела головой в сторону дверей, откуда выплыла Стелла - высокая, загорелая, с глянцево-голыми плечами и наглыми бугорками грудей, торчащими из плотного лифа платья. На лице - сытое торжество, как у кошки, до отвала наевшейся хозяйской сметаны.
        - Стени, что же ты, приглашай гостей к столу, - обласкал ее взглядом Петр Яковлевич.
        - Господи, Стени, - чуть слышно фыркнула Ольга, толкнув Иру локотком в бок. - Имя придумал, как для болонки. Лучше бы рыбкой назвал или заей, на худой конец.
        - Ну, зая - это избито как-то.
        - Кстати, слышала анекдот про заю?
        - Нет.
        - Тогда слушай. Сидят в кафе два мужика, вдруг у одного из них телефон звонит. Он глянул на дисплей, сразу скис и отвечает в трубку: «Да, зая… Конечно, зая… Как скажешь, зая…» А другой мужик смотрит на него с завистью, потом говорит: «Надо же, какие у вас с женой высокие отношения. Сорок лет с ней живешь, и все - зая да зая…» А тот лишь отмахнулся раздраженно: «Да какая жена, бог с тобой! Это я зайца на свою беду разговаривать научил!»
        Прыснули обе, посмеялись тихо. Поймав на себе настороженный взгляд Игоря, она произнесла торопливо:
        - Ладно, Оль, пойдем. Пусть хоть как называет, хоть Стени, хоть зая, нам-то что.
        - Да, ты права, наше дело - десятое при мужьях. Пойдем.
        Сели за стол, Игорь произнес первый тост. Ничего, душевно получилось - когда говорил про жизнелюбие и непреходящую молодость именинника, тот обмяк совсем, обвел благодарным взором лица гостей. Вроде того - спасибо, друзья, за понимание. Как будто Игорь это «понимание» от имени всех обозначил. Странный все-таки этот Петр Яковлевич - Надя с ним бок о бок весь бабий век прожила, трех сыновей подарила, а теперь ему, выходит, ничего и не надо, кроме «непреходящей молодости»! И ни одного сына за столом нет. Вместо них - юная Стени, победительница-завоевательница. Как до него не доходит, что это и не счастье вовсе, а по меньшей мере трагедия! Или ему лицемерного «понимания» вполне достаточно?
        Потом поднялся с места Юра Стародубцев, тоже промямлил тост. Даже потомства имениннику пожелал - во дурак! Хорошо хоть Паша Самсонов был более сдержан. Вспомнил, наверное, как Надя с ним возилась, вытаскивала его из депрессии. Она раньше, пока на пенсию не вышла, врачом-психиатром работала. Теперь Ольга намается с Пашей, без Надиного-то присмотра.
        Нет, если со стороны посмотреть - обычное застолье, в общем. Веселья нет, зато напитки дорогие, еда вкусная. Мужчины, так, чтобы от души, расслабиться себе не позволяют - у них на утро какое-то важное мероприятие запланировано. Вот, уже и деловые разговоры пошли. А потом Игорю кто-то позвонил, он переговорил коротко, и застолье окончательно перетекло в деловое совещание. Значит, настала пора разделяться по половому признаку - у девочек своя свадьба, у мальчиков - своя. Ольга слегка толкнула Ирину локотком в бок:
        - Пойдем, что ли, потреплемся?
        - Пойдем, - вздохнув, поднялась она из-за стола.
        - Девочки, и я с вами! - тут же засуетилась Катя Стародубцева, невольным жестом дотрагиваясь до полной груди. - Вообще-то нам с Юрой домой бы надо, маленького кормить, да ладно, полчасика еще побудем…
        - А чего ж он у вас, эти полчасика голодным будет? - вставая, бросила Ольга насмешливо.
        - Нет, почему же, я оставила молока в бутылочке, ему хватит.
        - Не боишься такого маленького с нянькой оставлять?
        - А он не с нянькой. Он с мамой моей. Она пока у нас поселилась, помогает.
        - А… Ну что же, бог в помощь.
        Недолюбливала Ольга Катю. Наверное, завидовала немного. Трудно переживала в ее присутствии горестную бездетность. Неуправляемая все-таки эта штука - зависть. Ничего с ней не сделаешь, все равно исподволь, хоть насмешливой интонацией в голосе, да вылезет.
        - Стени, накрой девочкам чай в беседке! Пусть почирикают! - распорядился за их спинами Петр Яковлевич, выпав на секунду из делового мужского разговора.
        - Да, милый, сейчас.
        Она вспорхнула со своего стула, как яркая легкая птица, умчалась в дом, цокая высоченными каблуками.
        - В беседке-то прохладно, однако, - поежилась Ольга, глядя ей вслед. - Ну да ладно, пусть будет в беседке. Пойдемте, девочки, будем чирикать, что нам еще остается?
        Чириканье с чаепитием как-то сразу не задалось. Наверное, присутствие Стеллы мешало. Казалось, Надя Горская стоит невдалеке, глядит на них грустно сквозь мохнатые ленты плюща.
        - Что-то не хочу я чаю, - отодвинула от себя чашку Ольга. - Стелл, а можно вина? Божоле еще есть?
        - Да, конечно. Сейчас принесу.
        Глядя в ее оголенную, божественной красоты спину, Ольга проговорила тихо, грустно, будто самой себе:
        - Хороший был дом, душевный. Жалко, однако.
        - Оль, а ты не знаешь, что сейчас с Надей? Где она? Я тетушку хоронила, давно с ней не созванивалась.
        - Надя к старшему сыну уехала, в Ставрополь. Петруша ей квартиру купил, но она все равно уехала, чтоб не видеть, не знать ничего.
        - Да уж, вот горе так горе, - тихо подхватила Катя, опершись подбородком в круглый кулачок. - Надя ж нам почти как родственница была.
        - Да ладно, не скули, Кать. Терпеть этого не могу. Ты бы для начала с кровными родственниками разобралась, а потом уж скулила!
        - Не поняла, что ты имеешь в виду? - растерянно моргнула коровьими ресницами Катя.
        - Да ты же всех своих сестер-братьев от дома отвадила, разве не так? Твой Юрка моему Самсонову рассказывал, что ты родной сестре в помощи отказала. Ей на покупку квартиры сущей мелочи не хватало, а ты отказала! Почему, Кать? Юрка ведь не возражал.
        - А это не твое дело. Я со своими сестрами как-нибудь сама разберусь.
        Катя как-то подобралась вмиг, поджала губы, глядела на собеседницу сердитым ежиком. Потом хмыкнула, будто сглотнула слезу, заговорила дрожащим голосом:
        - Ты же… Ты же не знаешь ничего! Ты когда-нибудь слышала про такое понятие - синдром младшей сестры? Когда тебя шпыняют, туркают с малолетства. У меня с сестрой разница в десять лет! Мне - пять, ей - пятнадцать, ей гулять хочется, а мама меня вслед толкает - с собой бери, водись! Вот она меня и туркает, и срывает досаду, я с детства за все перед ней виноватая, понимаешь? Выросла, можно сказать, в ее ненависти! Оттого я такая теперь - будто пришибленная.
        - Однако ничего, хорошо в жизни устроилась. У тебя все есть, а у сестры - ничего.
        - Да, устроилась! Но это моя заслуга, а не ее! И ничем я ей не обязана! Она же денег-то не просит, а требует! Только по тому принципу, что у меня есть, а у нее нет! А я не обязана.
        - Хм… Отомстила, значит, сеструхе за унижения? Вылечилась от синдрома младшей сестры?
        - Да, вылечилась. Помогло. И не тебе судить.
        - Да больно мне нужно - тебя судить…
        - Оль, ну чего ты к ней прицепилась? - Ирине пришлось срочно встревать в их разговор. - И правда, в каждой семье отношения по-разному складываются! Вот я, к примеру, наоборот, синдромом старшей сестры страдала. Мою младшую сестренку, помню, попробуй-ка, пошпыняй да потуркай! Такой рев устроит, что мама не горюй. Скорее я затурканной ходила, чем она. И сейчас - попробуй не помоги…
        - А что, помогаешь?
        - Конечно. Вот теткину квартиру обещала на нее переписать.
        - С ума сошла?!
        - Да нет, в полном психическом здравии нахожусь, как видишь. Нет, а отчего не отдать-то? Она же одна, с ребенком.
        - Хм… Ну, ты даешь. А Игорь знает?
        - Да он в мои дела с родственниками вообще не вмешивается. Наоборот, каждый раз напоминает, чтоб я им вовремя деньги пересылала.
        - Надо же, как у вас просто эти вопросы решаются. Одна вовсе не дает, другая квартирами швыряется. А мой Самсонов на этой теме раз и навсегда крест поставил - никакого, мол, спонсорства, и точка. Ни братьям, ни сестрам, никому! Даже родителям…
        - Да потому, что он у тебя вообще жадный, от природы! - мстительно проговорила Катя, сощурив глаза.
        - Не знаю. Может, и жадный. Но согласись, в этом что-то есть справедливое, разве не так? Он деньги зарабатывает, ему и решать, как ими распоряжаться! По крайней мере никаких обид ни у кого не возникает, никакой анархии. А Игорь твой, Ирка, рано или поздно спохватится, что ты своих распустила, да поздно будет. Вот увидишь!
        - Да откуда у тебя такая уверенность, Оль?
        - Не знаю. И вообще… Действительно, дурацкий какой-то разговор.
        Замолчали, задумались - каждая о своем. От дома по дорожке в свете китайских фонариков шла Стелла, держа на весу поднос с вином и фруктами. Подол платья красиво обтягивал стройные бедра, уходил к щиколоткам тончайшим шелковым колыханием. Сцена из голливудского фильма, ни дать ни взять!
        Нет, не права подруга относительно Игоря. Она и сама знает, что не права, просто настроение сегодня такое, немного скандальное. А Игорь… Даже странно предположить, как он вдруг спохватится в своей щедрости. Да и не щедрость это была, а скорее щедрое равнодушие. Сколько она давала сестре и маме - никогда конкретными суммами не интересовался. Правда, сама пыталась честно докладывать, но тот лишь отмахивался - к чему мне, твое дело. А когда мама звонила и пыталась благодарить, ему было страшно неловко: глядел на жену с досадою, краснел, улыбался, мямлил в трубку - да, да, конечно, Светлана Васильевна… Я рад… Да, пожалуйста…
        Легко вздохнув, она повернула голову, нашла Игоря глазами - все-таки он самый достойный в этой мужской компании. И самый красивый. А к возрасту вообще расцвел, стал похож на обаяшку Джорджа Клуни: тот же острый взгляд, проблеск благородной седины на висках. Вон, у куклы Стени даже глаза сексуальной патиной покрываются, когда на него смотрит! Забавно. И приятно, черт возьми.
        - Да, вы с Игорем прекрасная пара, - задумчиво произнесла Ольга, проследив за ее взглядом. - Оба породистые коняшки, один другого стоите. Иногда смотрю на вас и думаю - бывает же. Просто завистью захлебнуться можно, правда, Стени? - подняла она насмешливые глаза на юную хозяйку дома.
        - Ну, не все же достойны такого счастья, - вдруг в тон Ольге произнесла Стелла, исказив в усмешке пухлые губы. - Мне вот, например, и с Петром Яковлевичем замечательно живется. Зато он меня любит и никогда на сторону не пойдет, ни тайно, ни явно! Он же мой муж, а не породистая лошадь!
        Ирина вдруг увидела, как зло и коротко глянула на девушку Ольга. Так, словно хотела осадить, да слов не нашла, и тут же побежала испуганным взглядом поверх голов, жадно припав губами к бокалу с вином. А у нее внутри разом оборвалось что-то, ухнуло, прошлось серым ужасом по диафрагме…
        Да, так бывает. Вдруг озаряет ужасная догадка, пронзает нутро, как пуля, ниоткуда, сама по себе, откровение, прилетевшее из чужого опасливого взгляда. И на тебе - щелчок по носу. Они что-то все знают, явно знают! И Стелла знает, и Ольга, и Катя…
        Так. Надо взять себя в руки, виду не показать. Но на лбу испарина выступила, и глоток вина будто замешкался в горле, жжет терпкостью. Противное вино, зачем она его выпила - в голове шумит. И сквозь шум строчки из письма пульсируют, четкие, ясные - «…не дай бог, чтобы она узнала о том обстоятельстве… Света мне клятвенно обещала…».
        Что-то там еще было. Что же… Ах да - не в Светиных интересах, в общем. Что - не в маминых интересах? То самое обстоятельство? И какая связь между клятвенными обещаниями и Игорем? Или есть связь? Надо же, Ире и в голову не могло прийти, что эту загадку можно с мужем связать. Расслабилась, привыкла жить в беззаботности. Да и сейчас как-то не особо связывается. Идет сопротивление изнутри, путает мысли. Но ведь было что-то в словах Стеллы противное, недосказанное! И в Ольгином быстром досадном взгляде было!
        Вот она, маленькая паранойя, сплетается быстрым клубком внутри. Так скоро сплетается, что под ребрами, кажется, тесно стало. И холодно. И дышать трудно. А надо еще прежнее беззаботное выражение лица сохранить. И в разговоре бы не мешало поучаствовать. О чем они там?
        - …Эту маску им напрямую из Франции поставляют, ее в свободной продаже нет, только в этом салоне. Дорого, конечно, но она того стоит, вы сами попробуйте! Хотите, визитку салона дам?
        Стелла соловьем поет, новой вполне обеспеченной жизни радуется. А Ольга с Катей смотрят на нее снисходительно, улыбаются, головами кивают. На Ирину и не глядят даже. Им все равно, какое у нее лицо, с признаками паранойи или без признаков.
        - Хотите визитку? - доверчиво глянула на нее Стелла. - Там еще и массаж классный, и обертывание. Сходите, не пожалеете…
        - Давай. Тащи свою визитку. Отчего ж не сходить.
        - Да? Тогда я сейчас принесу.
        Вскочив, Стелла помчалась в сторону дома, разметая подолом платья подсвеченную фонарями дорожку. Отсюда, из беседки, она казалась огромной бабочкой, мелькающей в зыбкой границе света и тени. Вот поднялась на террасу, еще раз мелькнула в ярком свете…
        - Правда, что ли, в этот салон потащишься? - лениво и пьяненько спросила Ольга, глядя в пустой бокал.
        Слишком лениво, слишком пьяненько ты спросила, подруга. С явным перебором равнодушной расслабленности. Вон, пальцы-то как напряжены, гляди, ножку бокала сломаешь. Плохая ты актриса!
        - Не знаю. Может, и схожу. Отчего бы и нет?
        И она плохая актриса: старательно легкомысленно пожала плечами, и голос полез в нарочито писклявую высоту. Катя вздохнула, озабоченно глянула сквозь листья плюща на террасу:
        - Чего они там, закончили совещание, как думаете? Нам давно ехать пора. Пойду, позову Юрика.
        - Погоди, Кать, я с тобой, - заторопилась Ира, вставая вслед за ней. - Нам тоже пора, наверное.
        - Мгм… Что ж… Славно посидели, душевно поговорили, - поднялась из плетеного кресла Ольга, чуть пошатнувшись. - А я, кажется, напилась… Ир, держи меня под руку, чтобы Самсонов не заметил. Опять возникать будет.
        - Пойдем, сердечная, - обняла она подругу за талию, насмешливо улыбнувшись. - Не заметит, не бойся.
        - А я боюсь! - дурашливо всплеснула руками по бедрам Ольга. - Ой, прям боюсь, сил нет! Жена да убоялась мужа своего! Эй, му-уж… Поехали домой, там дети плачут…
        - Прекрати.
        - Ну да, никто не плачет, не ждет. И что? Не жить мне теперь, что ли?
        - Хватит, я сказала. Вон Самсонов в нашу сторону уже подозрительно смотрит.
        - Да дурак он! А ты счастливая. У тебя двое детей есть. Двое из ларца, одинаковых с лица. И у Катьки вон трое… Счастливые вы, девушки.
        - Да. Мы счастливые. И ты счастливая. Пойдем.
        Катя, забежав вперед и склонившись над Юрой, уже толковала ему что-то на ухо. Посадив Ольгу на стул, Ира нашла глазами глаза Игоря, улыбнулась тревожно. Видела, как по его лицу поползло удивление, как взметнулись вверх красивые ровные брови - что с тобой? Прикрыла глаза веками, дотронулась пальцами до виска - устала, мол, голова болит…
        В такси ехали молча. Вдруг зарядил дождь, мелкий, нудный, чертил на окне косые слезные линии. Игорь обнял ее за плечи, ласково притянул к себе:
        - Это у тебя от перемены погоды голова разболелась. Завтра на весь день дождь обещают. Дома таблетку примешь, и все пройдет.
        - Да, конечно.

* * *
        За окном слабо светилось утро, впрямь дождливое, серенькое. Игорь мирно посапывал на своей половине кровати, и поневоле приходилось подстраиваться под его ровное дыхание. Смешно, наверное, если со стороны посмотреть: лежит себе женщина, глаза открыты, а дыхание ровное, будто спит. Руки на груди сложила, черные волосы на подушке - как Панночка. Скорей бы настоящее утро грянуло, петушок пропел, иначе ж с ума сойти можно. Надо же как-то дальше жить, действовать. Мука ужасная - вот так лежать, лелея в себе горестную бессонницу.
        И все-таки уснула. Открыла глаза - белый день за окном. Вернее, белесый на фоне серого неба. Клочья тумана ползут меж стволов сосен, в открытую створку окна несет теплой сыростью и запахами травы. Интересно, который час… В доме тишина гулкая, и наверняка ближе к полудню.
        Выпростала из-под одеяла руку, нащупала браслет часов на прикроватной тумбочке - без четверти двенадцать. Никогда так долго не спала.
        Надо вставать, предпринимать что-то. Созрел же какой-то план там, в бессоннице…
        Во-первых, надо на квартиру к тете Маше поехать. Наверняка там еще письма есть. Можно, конечно, сразу маме позвонить, спросить в лоб. Но ведь не скажет, это точно! Она же клятвенно обещала, или как там еще? Не в ее интересах, кажется? И тетя Саша не скажет без предъявления доказательств.
        Господи, ерунда какая: планы, доказательства… Что она, следствие собирается проводить? Проверку на стадии дознания? А с другой стороны - как дальше-то жить? Мучиться бессонницей и безвестностью? Предполагать, домысливать, бояться? И, что самое страшное, связывать эти предположения, домыслы и страхи с Игорем?
        Она решительно откинула теплое одеяло, встала, сильно потянулась, напрягая разнеженные мышцы. Теперь быстро в ванную, потом кофе, одеться, и - вперед… Сегодня же все узнает! И про «обстоятельство», и про мамины обещания, и про клятвы!
        Тети-Машина квартира встретила угрюмой настороженной тишиной. В кухне заурчал холодильник - она сильно вздрогнула, липкий страх опоясал горло. Ира сглотнула, успокаиваясь. Вошла в комнату, огляделась - десять дней прошло, как тети Маши нет, но странное, идущее изморозью по телу ощущение присутствия… И все здесь как при ней было: чашка, забытая на столе, павловский теплый платок, свесившийся бахромой со спинки стула, чистота, порядок, салфетки-вышивки на комоде. Так, где же она документы хранила, письма… Ага, вот здесь, кажется, в ящике секретера.
        Ирина потянула на себя ящики - один, другой, пальцы дрожат, как у воровки. Вот они, коробки с письмами. Ты извини, теть Маш, я тут на диванчике пристроюсь, почитаю, нехорошо, конечно, я понимаю. Но что делать - надо…
        Никаких следов «преступления» не обнаружилось. Письма как письма, с приветами, рассказами о жизни, с устаревшими новостями. И в письмах той самой Аннеточки к тете Маше тоже никаких упоминаний об «обстоятельстве» нет. Хотя в одном она пишет, что номер телефона сменился, и сам номер выведен круглыми аккуратными цифрами, даже с кодом города, - позвонить, что ли?
        Да. По крайней мере это будет правильно. Сообщить хотя бы грустную весть… Девушка подтянула к себе телефон - старый, с крутящимся пластмассовым диском. Тетя Маша не признавала новых кнопочных аппаратов, смеялась, что «пальцем в дырочку тыкать» привычнее.
        Набрала номер, заглядывая в листок письма. Длинный гудок оборвался почти сразу далеким, сипловато радостным:
        - Да? Слушаю?
        - Здравствуйте, Анна… Анна…
        Господи, как же ее по отчеству? Какое-то интересное, почти литературное…
        - Анна Власьевна я! - услужливо подсказал высокий сипловатый голос. - А кто говорит, не узнаю, простите?
        - Меня зовут Ирина, я племянница Марии Васильевны Стоцкой.
        - Ах, Ирочка, как же, как же! Никогда голоса вашего не слышала, простите! Здравствуйте!
        - Анна Власьевна, я вас беспокою по грустному поводу… Тетя Маша умерла. Вот, сегодня уж семь дней, как похоронили.
        - Как умерла? О господи… Да как же так? Боже, горе какое… Погодите, я на стул сяду.
        Короткие шорохи в трубке, потом звуки, похожие на бульканье. Плачет, наверное…
        - Але, Анна Власьевна?
        - Да, я слушаю. Горе, Ирочка, горе… Вот и Машенька от нас ушла. Вы знаете, мы с ней были очень дружны. Ее муж покойный, Антон Семенович Стоцкий, мне двоюродным братом приходился. Его почти сорок лет с нами нет, а мы с Машенькой все письма друг другу пишем, так уж получилось. Вернее, писали… И Андрюшеньку, вашего папу, Ирочка, я хорошо знала. Машенька писала, вы очень на него похожи - и с лица, и повадками…
        - Да. Наверное. Вы простите, что так поздно вам сообщила. Наверное, надо было телеграмму дать.
        - Что ты, я бы все равно на похороны приехать не смогла. Здоровье, знаешь, давление, из дому почти не выхожу, все новости только из телевизора узнаю. Да, ужасно жалко Машеньку. Царствие ей небесное, вечный покой, необычайной доброты была женщина! А уж вас как любила, Ирочка, как о вас беспокоилась!
        - Да… Да, Анна Власьевна, очень. Я думаю, она вам писала, рассказывала о моей жизни… Ведь рассказывала в письмах, да?
        - Ну… А что в этом особенного, Ирочка? Вы же как дочка ей были!
        - А что она вам рассказывала?
        - Да я уж не помню… Что хорошо живешь, что муж хороший, что дочки у тебя прекрасные - близнецы.
        - Да, да, все так. А год назад она писала вам про некое обстоятельство… Ну, о чем-то таком, чего я не должна знать якобы. О каком обстоятельстве шла речь, Анна Власьевна?
        - Не… Не помню. Убей бог, не помню. Память совсем дырявая стала, старушечья. Ты уж меня прости.
        - Но как же… Она вам писала…
        - Не помню, Ирочка. Ничего не помню, не пытай меня. Ох, горе какое, как жалко Машеньку… А как сестрица ее Сашенька, здравствует, надеюсь?
        - Да. Тетя Саша здорова, у нее все хорошо. Ну, то есть… Относительно, конечно. Очень переживает, что тетю Машу пережила.
        - Ах, как я ее понимаю! Передавай ей привет и мои горестные сожаления.
        - Да, передам. Обязательно передам. До свидания, Анна Власьевна, всего вам доброго.
        - И тебе, Ирочка, и тебе! Будь счастлива, дорогая. Ах, как жалко мне Машеньку, чистой и доброй души была женщина, ангел, просто ангел небесный. Спасибо, что позвонила…
        - Жаль, что вы ничего не помните, Анна Власьевна. А то бы…
        - Прощай, Ирочка. Наверное, дорого это, по межгороду-то болтать. Еще раз - всего доброго, будь счастлива…
        Гудки. Торопливые, испуганные. И осадок от разговора - пыльный, досадный. Как будто пытала старого человека, пользуясь горестной подоплекой. Пытала, да не узнала ничего, только еще больше страх неизвестности подстегнула. Слышалось в голосе этой Анны Власьевны - не хочет ничего говорить. Знает, но не хочет.
        Ладно. Хорошо. Если так, то с другого боку зайдем. Света, говорите, клятвенно обещала? Вот сейчас мы у нее и спросим про эти клятвы. Прямо в лоб, без подходцев и подоплеки.
        Ирина решительно поднялась с дивана, открыла сумочку, выудила телефон, кликнула мамин номер. В ожидании ответа подбоченилась, сжала губы, уставилась сердито в мелькание тополиных веток под окном.
        - Да, Ир! Чего звонишь? Случилось что-нибудь?
        Мама что-то жевала, хрумкала в трубку со смаком. Морковку, наверное, или яблоко.
        - Мам! Только давай сразу правду, ладно? Я спрошу, а ты мне - правду!
        - Господи, да что ты меня пугаешь? Что случилось-то за один день? Только вчера виделись!
        - Мам, что ты обещала тетушкам такого, чтоб я не знала? Только правду!
        - Да бог с тобой, чего ты на меня вдруг напала, какую правду? Объясни толком!
        - Хорошо, объясню. Я вчера тети-Машино письмо прочитала. Так вот, она писала про какое-то обстоятельство, о котором я, не дай бог, знать не должна. Что это за обстоятельство, мам?
        - А я откуда знаю? Что я, колдовка, чтоб чужие мысли угадывать?
        - Ты знаешь. Там написано, что ты клятвенно обещала и что не в твоих интересах…
        - Ой, да что ты привязалась, а? Не знаю ничего… А что за письмо-то? Кому?
        - Неважно кому. Так что?
        - Ей-богу, не знаю! И ты тоже выбрось из головы! Мало ли кто кому какие письма писал! Чего ты себе надумала? Заняться больше нечем? Если нечем, так приезжай сюда, у нас на огороде урожай пропадает! Наломаешься до седьмого поту картошку выкапывать, ни одной плохой мысли в голове не останется!
        - Мам, скажи…
        - Отстань! Я тут с тобой говорю, а Олежка в калитку выскочил! Такой сорванец растет, не уследишь… Снежанка с работы придет, ругаться будет! Все, Ирка, я за ним, и правда убежит.
        Телефон всхлипнул, отключившись. Порыв ветра за окном потянул за собой тополиные ветки, будто старое дерево развело руками - что ж, мол, делать, смирись. Она с досадой сунула трубку в карман, села на диван, задумалась. Вернее, никаких дум в голове не было, только злая досада - дальше-то что? Даже мыслишка спасительная, подлая внутри ворохнулась - а может, и впрямь? Ну его к лешему, это расследование? Нет, если задуматься, в самом деле: был ли мальчик-то? Может, и не было его? А она тут изводит себя.
        Неизвестно, сколько Ирина так просидела, бросив безвольные ладони на колени и низко склонив голову. Ждала, когда уйдет из души пыльный осадок. Нет, никуда он не уйдет - или с ним жить, или действовать как-то.
        В кармане задрожал, завибрировал телефон, вздрогнула, выхватила онемевшими пальцами. Снежана… Ага, хорошо. Вдохнула в себя воздух, насторожилась, будто проклюнулся нюх, как у охотничьей собаки. Сейчас я тебя…
        - Ир, привет! Это правда, что мне мама вчера сказала? Я тебе звонила утром, ты трубку не брала…
        - Что - правда, Снежан?
        - Ну… Что ты квартиру теткину мне отдашь?
        - Да, Снежана. Отдам.
        - Ух ты, Ирк… Ну ты…
        - Погоди, я не договорила. Я отдам квартиру, но при одном условии - если ты мне скажешь правду.
        - Какую правду? Не поняла…
        Девушка осадила себя внутренне - тихо, тихо, не торопись, - слышишь по голосу, как она испугалась? Значит, тоже знает. Спокойно действовать надо, с достоинством…
        - Понимаешь, тут такое дело… В общем, я и сама все знаю. Тоже - устроили вокруг секрет Полишинеля. Просто хочу, чтобы ты была честна со мной, понимаешь? Чтобы сама сказала. Ты же мне сестра, мы не должны врать друг другу. Я с тобой поступаю по совести, и от тебя…
        Дзинь… Всхлипнул телефон, отключился. И договорила уже в пустоту, будто Снежана могла ее слышать:
        - …Того же хочу.
        Хмыкнула, пальцы автоматически провели привычную операцию, кликнули Снежанин номер. Гудки - все, не берет трубку. Что ж, понятно, растерялась сестрица.
        Так, все! Теперь уж точно обратного хода нет. И ни на каких «мальчиков» уповать не стоит, надо ехать к тете Саше. Хоть и жестоко с ее стороны тетку в такой момент своими рефлексиями беспокоить, но другого выхода нет. Прости!
        На улице снова шел дождь. Когда она свернула на старый бульвар, целая охапка мокрых листьев бросилась на ветровое стекло, и закопошились, бедные, в отчаянной надежде, и сникли, падая вниз и отдаваясь жестокой силе бездушных «дворников». Один лист, самый маленький, так и прилип намертво, глядел на нее с немым укором. Ирина вздохнула грустно - чем же я тебе помогу, дорогой, я и сама сейчас, как ты, страшно напугана и в отчаянии. А что делать - тоже не хочется сползать на мокрый асфальт.
        Тетя Саша жила в старой части города, в кирпичной пятиэтажке с витыми балкончиками и затейливо выпяченным фасадом со стороны главной улицы. А въедешь во двор - и никакой тебе затейливости, просто каменная коробка с пятнами кирпичной кладки в обвалившейся штукатурке. Но сам по себе дом был хорош - с высокими потолками, щедро квартирным размахом квадратных метров.
        Ирина приткнула машину во дворе, вышла под дождь. Пока добежала до подъезда, успела промокнуть. Поднялась на третий этаж, отряхиваясь по пути, как собачонка.
        Тетя Саша ждала ее, стояла на пороге квартиры. Лицо осунувшееся, серое - видно, что ночь не спала. И сжалось стыдной неловкостью сердце - горе у человека. Еще и допросами ее придется донимать?
        - Здравствуй, Ирочка. Промокла? Что ж ты без зонта, так и до простуды недалеко. Вот, надень теплые тапочки.
        - Здравствуйте, теть Саш. Ничего, не простужусь, я закаленная.
        - Но тапочки все равно надень! А я увидела в окно, что ты подъехала, и чайник поставила. У меня и пирожные есть, твои любимые, с заварным кремом. Будешь?
        - Буду, спасибо.
        - А может, ты есть хочешь?
        - Нет, не хочу. Мне бы поговорить…
        - Что ж, пойдем на кухню. За чаем и поговорим.
        На кухне было уютно, чисто, едва уловимо пахло чем-то мясным, жареным, с чесноком. Села на любимое место, у окна с розовоклетчатой крахмальной занавеской, вздохнула.
        - Чего так вздыхаешь? Проблемы?
        - Да как сказать, у меня проблема, теть Саш. Только дайте слово, что не будете от нее отмахиваться.
        - Да когда это я несерьезно относилась к твоим проблемам? И тем более - отмахивалась?
        - Да, конечно… Что это я… Простите, теть Саш.
        - Погоди, я чаю тебе налью. Вот варенье, пирожные. Сначала желудок согрей, впусти в себя тепло. В согретой душе и проблема в размере уменьшится.
        - Хм… Если бы…
        Еще немного посуетившись, тетка уселась напротив, сложила сухие ручки перед собой, как школьница, глянула выжидающе:
        - Ну, выкладывай.
        - Да я не знаю, как начать…
        - С самой сути и начинай. Что я тебя учу, как маленькую?
        - Ну что ж, попробуем…
        Потянувшись к сумке, расстегнула «молнию», достала письмо, неловко глянула тетке в глаза.
        - Теть Саш, я тут нечаянно письмо тети-Машино прочитала. Извините, так получилось. И строчки вот - странные такие…
        Дрожащими пальцами развернула листок, заговорила, волнуясь:
        - Смотрите, что она своей знакомой пишет… Вот тут, почитайте…
        Тетка глянула на нее странно, с опасливым недовольством, слепо зашарила рукой по столу в поисках очков. Нащупала, аккуратно водрузила на переносицу, склонилась над письмом.
        - Вот тут, - Ира угодливо ткнула в нужные строчки указательным пальцем.
        - Да вижу, не мешай! Что тут? Мгм…
        Зашевелила губами, тихо покачивая в такт седой головой. Прочитала, замолчала многозначительно. Потом подняла глаза, улыбнулась, пожала плечами:
        - И что? Ерунда какая-то… Не понимаю, чего ты так всполошилась?
        - Нет, не ерунда. Прошу вас, скажите мне все как есть.
        - Да что есть? И нет ничего…
        - Есть. Вы же мне обещали не отмахиваться, помните?
        - Так я и не отмахиваюсь, говорю ж - ерунда какая-то, глупости.
        - Нет, не глупости. Вот скажите - что такое «не должна узнать девочка»? Ведь черным по белому написано! И чего вы так боитесь? Вернее, боялись… Что за обстоятельство?
        - Я не знаю, Ирочка, не знаю. Ну что ты на меня так смотришь? Не знаю…
        - Да все вы знаете, только сказать не хотите. Ведь так? Но согласитесь - это нечестно по отношению ко мне. Вы никогда не обманывали меня, теть Саш…
        - Да, не обманывала.
        - Но ведь молчание - тоже обман! Еще худший, чем излишняя болтливость!
        - Ну, не надо так категорически. Это зависит от того, что кроется за молчанием и болтливостью! А вдруг человеку болтливостью судьбу сломаешь? Тем более - дорогому человеку? Иногда надо уметь держать при себе, то есть брать на себя ответственность.
        - Тетя Саша, говорите прямо! Вы что-то знали и молчали, да? Я понимаю, что из лучших побуждений, но - тем не менее.
        - Хм… Из лучших побуждений, говоришь? Может, и впрямь так. Да, я всегда боялась за тебя. Из побуждений. Ты права. И не всегда молчание есть обман. Молчание - это просто молчание.
        - Значит, было о чем? Ну же, теть Саш, как вы не понимаете, что я больше с этой неизвестностью жить не смогу? Ведь все равно рано или поздно узнаю! И будет еще хуже!
        - Что ж, ты права, пожалуй, будет хуже. Нет, ничего не поделаешь, видно… Сейчас все расскажу. Дай только с духом соберусь.
        Тетя Саша медленно стянула очки, положила перед собой, зачем-то накрыла их сухими ладонями. Вздохнула, глянула в дождевое окно, заговорила тихо:
        - Лет десять назад… Да, кажется, десять. Приезжала к твоей покойной свекрови женщина. Родители Игоря тем летом в Красногвардейске жили, у них там дача оставалась, помнишь? Ты с девчонками к морю уехала, а Игорь перестройку дома затеял.
        - Да, помню. Да, десять лет назад… И что? Что за женщина?
        - Погоди, не сбивай меня. Я и сама хорошо собьюсь, видишь, как волнуюсь. Руки дрожат…
        - Извините, теть Саш…
        - Так вот, женщина, значит. Молодая совсем. Объявила, что беременна от Игоря…
        Внутри у Ирины ухнуло что-то, понеслось, заколобродило маетной суматохой. Пространство кухоньки стало совсем маленьким, сжалось вокруг твердой субстанцией - не продохнуть. С усилием втянула в себя воздух, сглотнула, просипела трудно:
        - Продолжайте.
        - Ну, Нина Вадимовна страшно растерялась, конечно. Ты ж помнишь, как она к тебе привязана была. Сгоряча дала женщине от ворот поворот, Игорю стала звонить, выяснять. Зачем-то еще и к матери твоей побежала - наверное, поддержки хотела найти в трудной ситуации. Или совета какого, не знаю. Мама, конечно, нам с Машей сразу доложила, а мы ей велели молчать, ничего тебе не говорить. Подумали - зачем беспокоить? Может, оно как-то и разрешилось бы, без твоего участия.
        - Что разрешилось? Беременность?
        - Ну, мало ли, как бывает! Всякие женщины есть, мало ли: сегодня беременная, а завтра, глядишь, и нет.
        - Ну да. Каждая беременность рано или поздно… Чего мы вокруг да около ходим, теть Саш? Отсюда следует вывод, что у Игоря где-то внебрачный ребенок есть, ведь так?
        - Да, выходит, так.
        - Мальчик, девочка?
        - Мальчик, насколько я знаю.
        - Значит, ему уже десять лет… Или нет, девять… Девять лет! О боже, я об этом, значит, ничего не знаю - целых десять лет.
        - Вот и хорошо, что не знаешь! Чем плохо, что ты эти годы счастливо прожила?
        - Что?! Теть Саш, да как вы… Как вы можете так говорить… Издеваетесь, что ли? Меня десять лет обманывали, а я счастлива?!
        - Ира, Ирочка… Вот только не надо ревнивых рефлексий, прошу тебя!
        - Вы правы. Для ревности уже поздновато вроде - срок давности слишком большой. Но он душевной боли не отменяет. А где она живет, эта женщина? Здесь, в городе?
        - Нет. По-моему, она живет в другом городе, точно не знаю. Знаю только, что Игорь от сына не отказался, он же у тебя мужик честный. На себя записал.
        - Он что, к ним ездит?
        - Не знаю.
        - Зато я теперь знаю, точно, ездит. Раз в месяц, в командировки. Они у него достаточно регулярные - раз в месяц. А я заботливо его собираю, рубашки в чемодан складываю, пижаму, теплый свитер, чтоб не простудился. И ничего не знаю.
        - Ну не надо, прошу тебя! Хочешь валерьянки? У тебя лицо, будто сейчас в обморок упадешь!
        - Все кругом знают, а я не знаю. И мама, и Снежанка, и вы с тетей Машей - да все! Даже партнеры Игоря с женами!
        Ирина вдруг рассмеялась визгливо, истерически, наклоняясь корпусом вперед и хлопая себя по коленям руками. Смех слышался будто со стороны, рвал горло болью, и невозможно было его осадить, и страшно неловко было перед тетей Сашей. А отсмеявшись, заговорила сипло, отрывисто, как говорят после бурного смеха, изнемогая:
        - Здорово, да? Ой, не могу… Наверное, я очень смешно все эти годы выглядела, правда? Носилась со своим семейным счастьем, развлекала окружающих беззаботностью? Смешная была, да? Жалкая смешная тетка…
        - Ну зачем ты… Все не так…
        - А как, теть Саш? И вы… Вы-то почему молчали? Смотрели на меня, счастливую идиотку, и молчали?!
        - Было бы лучше, если б на тебя это раньше свалилось?
        - Да! Лучше! По крайней мере это было бы честнее! А так… Получается, что вы меня предали. Даже больше, чем Игорь. И вы, и мама, и Снежанка…
        - Прости меня, Ирочка…
        Теткины губы испуганно затряслись, ладони потянулись к внешним уголкам глаз - утереть выпавшие быстрые слезы. Жалкий жест, да. Но странно - не было внутри жалости к ней. Ничего внутри не было, кроме острого обиженного недоумения.
        - …Прости, девочка, я за тебя очень боялась. Зная, как ты Игоря любишь, учитывая твой характер!
        И снова - дрожание рук, трепет очочков в сморщенных ладошках.
        - Да при чем тут характер, теть Саш?! - переспросила зло, сжав ледяные ладони.
        Тетка подняла на нее взгляд - болезненно-пронзительный через линзу старческой слезы. Но заговорила вдруг не слезливо, а очень твердо, отделяя слова жесткими паузами:
        - Какой характер, говоришь? Да такой вот: слишком цельный, одним куском рубленный, компромиссов душевных не признает. С таким очень легко камня на камне от своей жизни не оставить, это же как ящик Пандоры открыть, спрятанный в самой себе! Ты сама себя толком и не знаешь, Ирочка. А я знаю, я тебя, как себя, чувствую…
        И вдруг всхлипнула, махнула ладошкой, заговорила уже торопливо, ловя ее взгляд и слегка подавшись корпусом вперед:
        - Знаешь такой миф - о ящике Пандоры? Вот я и подумала - зачем же я тебе сама буду от этого ящика ключи давать? Подумала - пусть все твои беды в ящике остаются, зачем их на свободу… Это я убедила всех, чтоб оберегали тебя, молчали! И Нину Вадимовну, и Свету!
        - И Игоря?
        - Нет. Игорь сам нас просил, чтобы…
        - Понятно.
        - Никто не виноват, я одна! Меня и суди!
        - Нет, я вам не судья. Как я могу вас судить - вы же столько для меня сделали. И вы, и тетя Маша… Очень вам благодарна, спасибо.
        - Ирочка, нехорошо ты сейчас сказала. С большой обидой.
        - Может, и нехорошо. Простите. Ладно, пойду я, сама как-нибудь разберусь. И с ящиком Пандоры, и с ключами, и со своим цельным характером.
        - Погоди, Ирочка! Прости меня…
        Девушка выскочила из кухни, не оглядываясь, пальцы кое-как справились с замком в прихожей. Она летела вниз через две ступеньки, стараясь не слышать, как несется ей вслед теткино надрывное, виноватое:
        - Прости, прости меня…

* * *
        Она села в машину, кое-как вырулила со двора. Ногам было отчего-то неловко, глянула вниз, и губы поползли в судорожной усмешке - тапочки! Даже не заметила, что выскочила в них. Розовые пушистые плюхи, как дополнительное издевательство. Ну ладно - не возвращаться же… Руки тряслись, колесо попало в колдобину на асфальте, и от толчка в голове вдруг прояснилось - нет, нельзя ехать в таком состоянии, еще не хватало аварию на дороге устроить. Ирина притормозила на площадке у продуктового магазинчика, откинулась на спинку сиденья, пытаясь унять внутренний озноб. Хотя он сейчас - как спасение. Пока сотрясаешься, никаких решений в голову не приходит.
        Господи, господи… О каких вообще решениях может идти речь? Срочно собираться и уходить? Заявление на развод подавать? Объяснять Машке с Сашкой, что у них на стороне братец есть? Или самой - головой вниз с моста, и пусть муж плачет и запоздало раскаивается в своем предательстве? Ага, десять лет не раскаивался, а тут вдруг…
        Так… Что же тогда делать-то? Странно, какая холодная пустота в голове, ни одной порядочной мысли нет, ни обиженной, ни горделивой. Наверное, не сформировались еще, не прорезались сквозь дикое изумление. Может, надо подождать немного, когда в голове прояснится? Но сколько ждать? Надо ведь и впрямь делать что-то, какие-то гордые женские поступки совершать. Что в таких случаях делают гордые и обиженные женщины - подсказал бы кто! Хотя бы - в первый момент…
        Наверное, ревнивые истерики устраивают, потом с неврозом и нервным истощением в больницу попадают, а потом ничего, смиряются, дальше живут как ни в чем не бывало? Двадцать лет… Почти двадцать лет уверена была, что повода для ревности нет - расслабилась, посмешищем для всех стала. Купалась в неискренних словесах - ах, счастливый брак, прекрасная пара, оба - породистые коняшки! Ах, завистью захлебнуться можно! А за словесами - то ли усмешка, то ли жалость к ней, пребывающей в глупом неведении?
        Хотя - ерунда это все, по большому счету. И про неведение, и про чужую усмешку. Главное - любовь жалко, свою любовь к Игорю, которая с годами набралась крепости, как хороший коньяк, и, как ей казалось, возрастного достоинства… Все-таки хрупкая штука - это достоинство. Ударь по нему чуть-чуть - рассыплется в прах, оставив лишь серый мышиный озноб. Почему он так долго не прекращается, этот озноб?
        Сглотнула трудно, надрывая сухое горячее горло. Где-то в бардачке есть бутылка с водой, но нет сил руку протянуть и достать. Надо еще посидеть тихо, тихо, закрыв глаза и стиснув зубы, чтоб не звенели противной дрожью. Потом будут все решения, после первой ознобной боли.
        От звука телефонного позывного вздрогнула страшно, и озноб ушел, сменившись нервной торопливостью рук. Выхватила мобильник из сумки, глянула на дисплей - Игорь. Вернее, «любимый» - так она его обозначила в списке контактов. Любимый, мать твою…
        Сжала в руке телефон до боли, и вдруг - отпустило. Видимо, дрожь в силу ушла, ладонь онемела. А на смену пришло странное спокойствие - даже интересно стало, как она сможет с ним говорить.
        - Ириш, ты где? Я приехал, а дома никого!
        - Чего ты так рано? - спросила хрипло, утирая тыльной стороной ладони холодный влажный лоб.
        А нормально ведь получилось говорить. Даже голос не подвел - сработал привычной интонацией!
        - Да сам не понимаю. Как-то вдруг, знаешь, не по себе стало. Все бросил и поехал домой. Может, заболеваю?
        - Я сейчас приеду.
        - Давай, жду. Я думал, ты дома…
        - Да, через двадцать минут буду.
        Быстро нажала на кнопку отбоя, не в силах продолжать разговор. И то спасибо - не сорвалась. Значит, можно и не закатывать глупых истерик. Что они дадут? Ах, подлец, я тебя любила, всю жизнь отдала, а ты мне изменил? Еще и ребенка на стороне родил, подлец! Фу, как мерзко… И пошло. Потому что и правда - любила, всю жизнь семье отдала. Но в упреках звучит пошло! И обидно вдвойне… Нет, нам не упреки-истерики нужны, а решения, адекватные и спасительные. Какие точно - там видно будет. А сейчас - домой. И все остальное - как ни в чем не бывало. Да, пусть будет так, пока попранное достоинство не опомнилось, не разбушевалось.
        Она осторожно набрала воздуха в грудь, прислушалась к себе, соображая - ехать-то можешь, сердечная? Вон, все еще руки дрожат.
        Надо ехать. И в дороге - ни о чем не думать! Задача-минимум - доехать до дома, не вляпаться в аварию. А с максимумом и впрямь потом разберемся. Потом! Без ревнивых истерик, неврозов и нервных истощений. У них же счастливый брак, прекрасная пара, оба - породистые коняшки, вот и везите свою любовь. Ведь есть любовь-то? Не может же вот так, сразу, сгинуть в одночасье? Несмотря на открывшиеся ознобные обстоятельства - есть? С третьего школьного класса?
        О, первая здравая и спасительная мысль - спасибо тебе! Да, именно любовь меня и спасет. Пошли мне, любовь, еще и мудрости, сколько сможешь. Никогда я ее на вкус не пробовала. Жила себе и жила. Пошли еще и разума, чтобы не открыть в себе ящик Пандоры…
        Даже не вспомнить, когда в последний раз так ехала - осторожно и аккуратно. Спина напряжена, зоркий взгляд вперед, костяшки пальцев белеют на черной коже руля. Подъехала к дому ровно через двадцать минут, как и обещала. Машину не стала загонять в ворота - потом…
        Тихо прошла по дорожке к крыльцу, перешагивая через образовавшиеся на плитах лужицы. Тапочки смешно розовели на их сером фоне, словно недоумевали - куда это их принесло из теплой тети-Сашиной квартиры.
        Так… Дверь в дом чуть приоткрыта, в гостиной камин горит, полешки уютно потрескивают, стреляя искрами. Никого. И на кухне - никого. Наверное, Игорь в кабинете, не слышал, как она вошла.
        Ира скинула на ходу плащ, бросила на спинку кресла, тихо поднялась по лестнице. Когда она потянула на себя дверь кабинета, пробежал под ложечкой мурашками короткий страшок - как ему в глаза глянет…
        Ничего, глянула: глаза как глаза, усталые, родные, любимые. И любящие. Да, любящие! У равнодушных мужских глаз такого выражения не бывает. Они такой искренней, такой неподдельной радостью не вспыхивают!
        - О, Ириш, наконец-то! А я, пока тебя не было, поработать решил…
        Кинула взгляд на экран ноутбука, испещренный множеством ярлыков. Значит, успел-таки документ закрыть, с которым работал? Услышал, как она дверь на себя дергает, и закрыл.
        Вдруг зазвенело в голове, решение пришло сразу, взялось ниоткуда. А может, опять это было то самое мгновенное откровение, что свалилось на нее там, вчера, в беседке у Горских.
        Подошла, встала боком к светящемуся экрану, будто отделяя его собой от Игоря. Обняла его голову ладонями, сомкнув пальцы на затылке:
        - Устал? Я сейчас ужин приготовлю…
        И будто спохватившись:
        - Ой, я же машину там, у ворот, бросила! Загони в гараж, а?
        - Да, конечно, сейчас спущусь.
        - Пойдем, - потянула его за руку. - Она же прямо на дороге стоит, проезд закрывает!
        Вместе спустились в гостиную, обнявшись. Игорь клюнул ее в висок, вышел за дверь, быстро пошел по дорожке к воротам.
        Девушка взлетела по лестнице, тенью скользнула в кабинет, плюхнулась в не остывшее еще после любимого кресло и впилась глазами в экран. Боже, как мерзко со стороны выглядит: женушка подозрительная полезла в святая святых - мужнин компьютер! Раньше и помыслить не могла о таком, и в телефон не заглядывала, и карманов не проверяла. Верила всему безоглядно, глупая была. Ладно, прочь стыдливые рефлексии, не до них…
        Ярлыки плясали перед глазами, мышь под ее дрожащей ладонью торопливо направляла курсор. Так… Это не то… Не то… Ага, вот. Название ярлыка - «Диснейленд». Что за Диснейленд, откуда он взялся? Посмотрим…
        Фотографии. Много фотографий. Хороший мальчик, умненькое лицо. Глаза - копия Игоревых, и подбородок, и улыбка, челка белобрысая на ветру. Да, мальчику лет восемь-девять. Недавно, значит, в Диснейленд ездил. Похоже, французский, не абы как. Пролистала быстро - нигде рядом с мальчиком женского лица нет. Ну да, она фотографировала, наверное. А жаль, очень интересно было бы посмотреть…
        Заныло внутри, зашлось болью. Да, вот еще ярлычок с названием под ним - «Егор». Открыла - тот же мальчик, только помладше. Похоже, на утреннике в детском саду. Коричневая мохнатая курточка, шапочка с круглыми ушками. Медвежонок, наверное.
        Егор. Егорка, значит. Хорошее имя. Хороший мальчик…
        Поднялась из кресла, шагнула к двери, как сомнамбула. Оглянулась - экран ноутбука насмешливо подмигнул ярлыками. Посмотрела? Удостоверилась? Вот и иди.
        Быстро спустилась вниз, неся в себе новое откровение. Ну какая тут, к черту, может быть мудрость? Где ее взять-то, если одна боль внутри? И ноги не держат, дрожат в коленках, пришлось о кухонный стол опереться, постоять немного, сгорбившись, как старуха. Голова безвольно мотнулась туда-сюда - остаться бы сейчас в одиночестве, не мучить себя притворством. Самая невыносимая штука - делать хорошую мину при плохой игре. Хотя… Кто ее заставляет эту беду в себе держать? Вот сейчас придет Игорь, и…
        - Ириш, что с тобой? Тебе плохо?
        Ах, голос какой испуганный! По-настоящему, без притворства. Обернуться бы сейчас, броситься на него разъяренной тигрицей - да, плохо мне! Ужасно, невыносимо! Верить, любить, раствориться в тебе без остатка, ничего для себя не оставить! Нет меня, не существует как самостоятельной физической единицы. Так уж получилось, прости! Ничего во мне не осталось - даже пресловутой гордости, как выяснилось!
        Не обернулась, не бросилась. Наоборот, разлилось внутри странное холодное спокойствие - защитная реакция организма, спасительная анестезия. Наверное, ему виднее, организму-то. Все-таки многовато на ее голову столько предательства. Десять лет, огромный кусок жизни. Не одолеть.
        Распрямила спину, отвела привычным жестом назад упавшие на лоб волосы, тронула себя за поясницу:
        - Да, что-то прихватило немного. Вчера у Горских в беседке продуло, наверное.
        - Может, пойдешь, полежишь, а я ужин приготовлю?
        - Нет, я сама. Да мне уже лучше, сейчас пройдет.
        - Тогда давай вместе! Говори, что мне делать. Задавай зады!
        Знакомое смешное выраженьице, укоренившееся в семейном обиходе из Машкиного-Сашкиного детства. Привет из счастливой семейной жизни.
        - Зады, говоришь? Ну, хорошо: тогда лук порежь, много. Будем мясо по-французски делать.
        - М-м-м… Хочешь, чтобы муж слезами перед тобой изошел?
        - А что? Иногда полезно поплакать немного. Пусть и от лука.
        - Ладно, давай его сюда.
        Ирина вывалила перед ним охапку золотых луковиц, подсунула разделочную доску и нож. Достала из холодильника кусок запаянной в вакуум телятины, задумчиво повертела в руках.
        - Ир… Вот который раз тебе предлагаю - давай помощницу по хозяйству наймем! Ну что ты все - сама да сама. Дом большой, семья большая. Не надоело одной со всем управляться?
        - Нет, не надоело. Я люблю свой дом. И никого постороннего не хочу впускать на свою территорию. Да и привыкла уже, мне нравится.
        - Ну да. В этом ты вся и есть: моя семья, мой дом, моя крепость.
        - А что, это плохо?
        - Нет, отчего же, наоборот, я счастлив, что у меня такая жена. Именно такая, а не другая.
        Рука дрогнула, нож скользнул по тугой вакуумной упаковке, прошелся острием по фаланге пальца. Капля крови упала на столешницу, за ней - еще одна. Игорь глянул испуганно, потом подскочил, кинулся открывать дверцы навесных шкафов.
        - Где у нас аптечка? Надо же йодом или чем там…
        Она глядела на его спину, держа палец на весу. Вот, надо сейчас все сказать. Нет, не сказать, а спросить. А что, собственно, спросить? И как? Мило улыбнуться, ударить в спину ядовито-лукавым голосом - а другая жена, мол, не такая, как я? Ты любишь разнообразие, милый? Одна - на хозяйстве в доме-крепости, а другая - для повышения самооценки?
        Представила себе, как он обернется удивленно. И будет смотреть на нее, молчать. Возразить-то нечего. И рухнет устоявшийся с годами привычный домашний мир, не будет назад дороги - все рухнет. И ее жизнь кончится. Потому что она вся здесь, в этом доме. А душа, хоть и раненая, - в этом мужчине. Любимом, что ж сделаешь… Нет, не сможет спросить, духу не хватит. По крайней мере - сейчас.
        А когда - хватит? Сколько она так протянет? Недолго, наверное. Тетка-то права - не сможет племянница на компромиссах, характер возьмет свое. Но и без Игоря не сможет…
        Он повернулся - с пузырьком йода в одной руке, с упаковкой бинта - в другой, сделал торопливый шаг и остановился, глядя на нее испуганно:
        - Ты что?
        - А что я? Вот, палец…
        - Нет… У тебя глаза так странно горят, будто… Что случилось?
        - Да ничего, заболеваю, наверное. Озноб…
        - Дай лоб потрогаю. И палец же перевязать надо.
        - Не надо, кровь уже не бежит. Я и впрямь пойду лягу, ладно?
        - Я тебя отведу.
        - Нет, я сама! Не ходи за мной. Пожалуйста!
        И быстро вышла из кухни, не оборачиваясь. Сбежала. Игорь шагнул было вслед, но тут же остановился, будто пригвожденный к полу ее отчаянным «пожалуйста». Хмыкнул, растерянно пожал плечами, глянул в дождливое окно: по дорожке к дому, обнявшись и накрыв голову общим зонтом, бежали Машка с Сашкой. Недоумение ушло с лица, сменившись привычной улыбкой.
        Ворвались в дом, отряхивая капли, закопошились в прихожей, чему-то смеясь. Игорь выглянул из кухни, приложив палец к губам:
        - Тихо, девчонки, мама болеет. Идите сюда, на кухню, будем ужин готовить.
        - А что с ней? - испуганным шепотом спросила Сашка.
        - Простуда, по-моему: голова болит и температура. И вообще… Может, у мамы неприятности, вы не в курсе?
        - Не-ет… - протянули обе, одинаково мотнув головами.
        - А с чего ты взял? - помолчав, спросила Машка.
        - Да так, показалось просто. У вас, надеюсь, все в порядке?
        - У нас всегда все в порядке, папочка. А какой нынче ужин намечается?
        - Мясо по-французски.
        - Фу, не люблю, когда много лука…
        - Ничего, зато от него не растолстеешь! - быстро глянула на себя в большое зеркало Сашка, огладив тонкую талию руками и кинув критический взгляд на сестру. Хмыкнув, добавила ехидно: - Всем сестрам по серьгам и по заслугам, поняла, Манюня? Мне сегодня мясо, а тебе - лук!
        - А по-моему, вас обеих пора лечить булками с маслом, - ворчливо проговорил Игорь, нарочито сердито нахмурив брови. - Всю плешь нам с мамой проели со своей худобой. Да и не надо вам худеть - и без того неземные красавицы. Все в отца!
        - Это с таким-то брюшком?! Ну спасибо, папочка…
        - Да где у меня брюшко-то?
        - Ой, а вот это что? Только не говори, что это комок нервов, слышали уже!
        - Цыц, бессовестные! Поговорите мне еще, без ужина останетесь! Манюня, садись, режь лук.
        - Ну, пап…
        Ирина лежала наверху, в спальне, укрывшись пледом, слушала их веселый гул. Вот громко засмеялась Машка, и тут же смех оборвался, сменившись приглушенным голосом Игоря - тихо, мама болеет…
        Ах, какой заботливый муж: хороший отец, идеальный семьянин. Какой у него прекрасный контакт с детьми - легкий, смешливый. Интересно, он так же с Егором общается? На любящей дружеской ноте? Или как-то по-другому, строго и по-мужски? К мальчикам же особый подход нужен.
        Комком подкатило к горлу отчаяние и вырвалось наружу странным звенящим звуком - то ли всхлипом, то ли коротким рыданием. Обняла себя руками, будто баюкая, застонала глухо. Нет бы заплакать по-настоящему, уткнувшись лицом в подушку! Может, легче бы стало?
        Тсс… Тихо. Легкие шаги вверх по лестнице, стук в дверь…
        - Мамочка, ты не спишь?
        Подняла голову от подушки, обернулась, проскрипела с трудом:
        - Нет, Машенька.
        - А что у тебя болит? Простудилась? Может, врача вызовем?
        - Не надо. К утру пройдет, я думаю. Как у вас дела с ужином?
        - Скоро будет готов. Ты к нам спустишься?
        - Нет, не хочу. Я не голодна.
        - Принести чаю с лимоном?
        - Нет, спасибо. Лучше принеси телефон, он в кармане плаща. Мне тете Саше позвонить надо.
        - Ага, сейчас…
        Машка выскользнула за дверь, и Ирина подумала удивленно - надо же, про тетку вдруг запоздало вспомнила. Оставила ее там, бедную, с чувством вины, переживает, наверное. Надо позвонить, успокоить, у нее сердце слабое. Хороша дорогая племянница, нашла, на кого злость-обиду выплеснуть! Самую первую, чумную-горячую! Тетка-то тут при чем? Она ж и впрямь как лучше хотела. Такой подарок шикарный сделала - десять лет безмятежности…
        - Мам, вот телефон, - очнулась она от слегка запыхавшегося Машкиного голоса за спиной. - Там у тебя куча непринятых вызовов.
        - Да, спасибо. Ты иди…
        - А тебе точно ничего не нужно? Может, таблетку?
        - Нет. Иди, Машенька.
        - Если что - зови.
        - Ладно.
        Машка ушла, прикрыв за собой дверь. Подтянулась на руках, села в подушках, подогнула колени. Надо разговор с тетей Сашей бодренько начать, как ни в чем не бывало. Ничего, мол, подумаешь, ерунда какая, всякое в женской замужней жизни случается! Я на вас не сержусь…
        Фразы потенциального разговора складывались между собою со скрипом, не желая лепиться одна к другой. А что делать - вранье, оно и есть вранье, хоть медом его намажь. Ну что за характер такой дурацкий, не принимает в себя спасительного вранья? Тем более тетю Сашу не обманешь, уж она-то знает ее как облупленную. И все же… Лучше через силу соврать, чем оставлять бедную тетку с чувством вины. Вздохнула, подтянула к себе телефон. Но не успела. Он вдруг сам затрепыхался в руках, выдав на дисплее - «Снежка». Ладно - Снежка так Снежка…
        - Ир, привет. Как дела?
        Голос вкрадчивый, осторожный, хрипловатый, как всегда - уж больно яростно курит сестрица. Сколько с ней мама ни боролась, так и не удалось отучить от дурной привычки.
        - Привет, Снежана. Нормальные дела, твоими молитвами. Чего звонишь?
        - Да я это… Ну, к тому вопросу… Помнишь, ты просила сказать правду?
        - Ага. Значит, решилась-таки? Однако поздно, дорогая, я все знаю.
        - Да, маме тетя Саша звонила. Она сказала, что ты это… Как бы немного не в себе от нее убежала. А мама боится тебе звонить. Вот, меня попросила.
        - Хорошо. Будем считать, что звонок сестринской заботы принят. Что еще?
        - А чего ты так, Ир? - обиженно протянула она в трубку. - Мы ж с мамой и впрямь о тебе беспокоимся.
        - Ладно, спасибо за беспокойство. Все?
        - Нет, не все. Давай поговорим, Ир. Мы же сестры все-таки. Обсудим ситуацию, как близкие люди.
        - И какую ситуацию ты хочешь обсудить?
        - Ну, про Игоря, какую. Что ты вообще собираешься делать? Ты с ним уже разговаривала?
        - Нет. И не собираюсь.
        - В каком смысле? Пока не собираешься или вообще?
        - Не знаю. Не думала еще. Можно и без разговоров все решить.
        - То есть как?
        - А вот так! И с тобой эту тему тоже обсуждать не собираюсь! И вообще оставьте меня в покое… У меня своя жизнь! И что дальше предпринять - это мое дело, поняла?
        - Да погоди! Ну что ты, в самом деле, как маленькая? Успокойся, не руби сплеча. Ну сама подумай - у какого мужика нынче второй семьи нет? Тем более если он при деньгах? Да еще и не старый, и весь из себя красавец? Подумаешь, проблема.
        - Это ты в чем меня пытаешься убедить? Что-то не пойму.
        - Да как - в чем? Чего непонятного? Ты, Ирка, забыла просто, каково это - в бедности жить. Небось к нам в Красногвардейск давно дорогу забыла.
        - Все, хватит. Я же сказала - не буду обсуждать эту тему.
        - И… И квартиру теткину мне не отдашь?
        - Да при чем тут…
        И осеклась на гневном полуслове - до того вдруг противно стало. Сглотнула остаток фразы, как горькую пилюлю, слушая, как Снежана торопливо лепечет в трубку:
        - Прости, я не это хотела сказать… С квартирой - это так, к слову пришлось. Просто я уже как-то привыкла к мысли. Конечно, если ты от Игоря уйдешь, никакой квартиры мне не видать как своих ушей! Придется навсегда в родном Красногвардейске зависнуть! А здесь даже работы нет! И перспектив - никаких! Знаешь, как противно на душе, когда поманят в светлое будущее, а потом - бац! - и полный абзац…
        - Ах вот в чем дело! Значит, я не должна рубить сплеча, чтобы обеспечить тебе светлое будущее?
        - Ну почему? Не только поэтому. И для себя тоже. Чтобы всем хорошо было. Я бы на твоем месте вообще ничего делать не стала. Наоборот, бонусы бы для себя дополнительные сняла! Виноватые мужики - они ж такие добрые… А твой Игорь вообще в этом смысле подарок! Эх, Ирка, не жила ты с плохим мужиком, не бегала босиком по снежку от пьяного кулака.
        - Ты сама такого выбрала.
        - Как и ты! Если живешь, как у Христа за пазухой, то не думай, что по счетам не надо платить. За все надо платить: и за мужнин ум, и за красоту, и за доброту. И даже за любовь. Подумай об этом на досуге.
        - Хорошо, подумаю. Надеюсь, ты все свои мудрые постулаты изложила?
        - Да не сердись, чего ты, Ирк. А с квартирой-то как все-таки? Я не поняла - отдашь или нет?
        - О господи, Снежана… Ты сама-то себя слышишь? По-твоему, получается, я всем кругом должна! Игорю, тебе, маме - всем! А мне кто-нибудь чего-нибудь должен? Хотя бы для равновесия?
        - А ты и без равновесия все получила. На блюдечке с голубой каемочкой. Дура будешь, если все потеряешь. И я из-за тебя потеряю.
        - Ладно, не хочу больше говорить. Какой-то бессмысленный у нас разговор получается - по одному кругу. Все, пока…
        Нажала на кнопку отбоя, брезгливо отбросила плоское телефонное тельце. Вздохнула глубоко, пытаясь унять растущую внутри злобу.
        Да, это была именно злоба - мокрая мерзкая жаба. Ах вы, родные мои, самые близкие! Мало того, что правду скрывали десять лет, еще и дивиденды оставшиеся состричь на моем горе пытаетесь! Господи, больно-то как… И обидно. И щекам горячо. Ага, заплакала наконец.
        Хорошо. Поплакать - это хорошо. Говорят, со слезами все злобное, обиженное и плохое из души уходит. Всхлипнула, утерла слезы со щек. И зазвучало вдруг в голове тети-Сашино упреждающее, будто тетка сидела рядом, шептала тихо на ухо - «… камня на камне от своей жизни не оставишь. Это как ящик Пандоры открыть, спрятанный в самой себе…».
        Хмыкнула, улыбнулась горестно, сквозь слезы - ящик Пандоры, говоришь? Да уж, никому бы мало не показалось, если б и впрямь… Каждый бы свое получил: мама - отсутствие привычных Игоревых дотаций, Снежана - дырку от бублика, а не квартиру. Да и Сашке бы с Машкой досталось - в любом возрасте расставание родителей большим горем воспринимается. А уж о себе и говорить нечего. Любимого мужа от себя оторвать - это ж как саму себя убить… Боже, сколько несчастий - и все из одного ящика. Хоть и разные по качеству, а все равно - несчастья.
        Наплакалась и уснула крепко, будто в черную дыру провалилась. Так крепко, что не услышала, как заверещал жалобно телефон, высвечивая на дисплее родное имя - «тетя Саша»…

* * *
        Проснулась поздно, с головной болью. Такой сильной, что жить не хотелось. Странно, почему говорят, что с горем надо переспать и наутро легче станет? Ерунда какая - свежее горе, наоборот, голову горячит, мысли тусклые туда не пускает.
        Ну вот, выспалась. А толку? Для тусклых мыслей - и память такая же, избирательно услужливая. Подсовывает картинки, мучит запоздалой догадкой. Крутятся кадры, как в кино, только в обратном направлении… Да, было что-то такое десять лет назад: и лицо Нины Вадимовны вдруг вспомнилось - страшно виноватое, перепуганное, и мамина суетливость-услужливость. Даже то, как странно поглядывали на нее Ольга Самсонова с Надей Горской. Надо же, знали и молчали. А она так искренне с ними дружила! Почему она тогда ничего не почувствовала? Десять лет - ничего? Так же не бывает, не должно быть по крайней мере. Не идиотка же она последняя…
        Телефон подал голос - даже отвечать не хочется. Ну что всем от меня надо, в конце концов? Опять кто-то из «родных и близких» с мудрыми советами-индульгенциями? Ага, Ольга звонит. Надо же, легка на помине.
        - Да, Оль. Привет.
        - У-у-у… А что это у тебя с голосом? Депресснула, что ли?
        - Нет, почему, только что проснулась…
        - Да ладно! Будто я не знаю, каким бодрым жаворонком ты просыпаешься! Это ты из-за Стеллы, да? Подумаешь, девчонка не то ляпнула, она же дура, Ир!
        - Перестань! Тем более я все знаю.
        - Что ты знаешь?
        - То же, что и ты. И Стелла. И все остальные. Лежу и думаю - как же оно так подло получилось-то, а?
        Молчание. Да, Оля, ничего не скажешь. Ты женщина умная, понимаешь, что сказать особо нечего.
        - Хочешь, я приеду? Прямо сейчас?
        - Зачем?
        - Ну, не знаю… Поговорить…
        - О чем? И без того все ясно. Я уж сама как-нибудь.
        Хотела сказать - сама о себе позабочусь, но вдруг передумала. Вспомнилось почему-то, как эту же фразу произнесла бесприданница Лариса Огудалова, и самой смешно стало. Странно, отчего это вдруг в самые критические моменты жизни у нее возникают ассоциации с несчастными героями Островского? Уж ее-то судьбу с судьбой Ларисы никак не сравнишь. Разве что отсутствием приданого в замужестве.
        А еще вдруг вспомнилось некстати, как эта самая Лариса «сама о себе позаботилась». Пережила предательство - и умерла с улыбкой. Еще и спасибо сказала. Да, для нее это был выход. А выход Ирины где? Ведь есть же где-то.
        - Все, я еду! - зазвенел в трубке решительный Ольгин голос. - Давай поднимайся, дуй на кухню, кофе вари!
        Отключилась. Что ж, придется подниматься с постели, жить как-то, умыться успеть, душ принять. Она ж быстро домчится, гоняет на своем «Рено» как бешеная.
        Подруга вошла в дом, свежая, порывистая, принесла с собой сложные запахи - смесь духов, сигарет и дождя. Скинула модный плащ, плюхнулась на диван в гостиной, красиво положила ногу на ногу:
        - Пепельницу дай.
        Ага, в глаза-то не смотрит. Стыдно, наверное, все-таки подругой числится как-никак.
        Ирина молча поставила перед ней пепельницу, села напротив, развязала тюрбан полотенца на голове, волосы упали на плечи мокрыми прядями. Ольга нервно прикурила, перекинула одну ногу на другую, откинулась на спинку кресла, выдохнув первый дым, глянула пронзительно:
        - Переживаешь, да?
        Легкая виноватая насмешка в голосе. Нет, не обидная. Должна же она как-то начать разговор, это понятно. А с насмешливого вопроса всегда начинать легче: вроде как тон задать разговору - тоже слегка насмешливый. Мол, не так и трагична тема…
        - Нет, не переживаю. Просто жить не хочу, но не знаю как, Оль. Честное слово.
        - Ну, ну… Не надо уж так пафосно. Все живы, здоровы, никто не умер. И ты не умрешь, выкарабкаешься как-нибудь.
        - Я только одного не понимаю: как так получилось-то? Все знали, кроме меня… Как? Ведь не слепая же я? Скажи, со стороны очень смешно выглядело, да?
        - Да какая разница! Не о том думаешь сейчас, Ир!
        - Нет, почему… Даже Стелла, и та…
        - Да при чем тут она? Ну, посплетничал с ней Петруша, дураком оказался. Говорю тебе - не о том думаешь!
        - А о чем надо думать, скажи?
        - О чем, о чем - как семейный корабль спасать! От тебя же теперь очень многое зависит.
        - От меня?!
        - Ну, не от меня же! Понимаешь, нельзя на такой красивый корабль ржавчину пускать, жалко будет. А больше всего тебя жалко. Потому что твоя боль - это всего лишь твоя боль. Знаешь, как в анекдоте? Ну, боль… Ну не боль - боль! Все равно Игорек до конца твоих душевных терзаний не прочувствует, уж поверь. Да и вообще - не приспособлен он для терзаний, слишком для этого дела благополучен, понимаешь? Ни разу жизнь фейсом об тейбл не шмякнула. Кстати, откуда узнала-то? Неужель сама логически вычислила? Вроде на тебя не похоже.
        - Да нет, где мне! Из письма теткиного узнала. А насчет логических вычислений… Ты права. Видимо, благополучие - вещь заразная. Жила все годы в его розовых мыльных пузырях, какие тут, к лешему, логические вычисления! На корабле ржавчина была, а я с палубы лазурными волнами любовалась. Идиотка, да? Правда смешно со стороны выглядела?
        - Ну что ты к этому «со стороны» так уж прицепилась! Выглядела, не выглядела… Кому какая разница, как ты выглядела! Хватит стыдливым пеплом голову посыпать! Говорю же, не о том думаешь, смени направленность мыслей! Лучше вон о ржавчине позаботься. Тем более ее вроде как и нет, по большому счету, название одно.
        - Как это - нет? Ничего себе… Может, у Игоря и другой женщины с ребенком нет?
        - Да есть, но не в этом дело. А наивность твоя - это тоже своего рода сила. Потому что она не от глупости, а от любви. Не все так могут любить, как ты, чтобы полностью в это дело вложиться. Насколько я понимаю, муж-то не всегда был с тобой. Или как это сказать - ведь было у вас что-то по молодости, да?
        - Было, было. Наше семейное счастье началось, когда девчонкам уж по два года исполнилось. Я тогда его простила, потому что любила. Он меня предал, а я - простила, вот так, на раз-два. А он, выходит… Глупо как-то все, ужасно глупо и обидно.
        - Так настоящая любовь всегда немного глупа. Особенно бабская. В этом ее сила и есть - в глупости да непременном позыве к прощению. Как там, в Послании к коринфянам, помнишь? Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится. Как еще? Не раздражается, не мыслит зла… Вот и ты терпи, не раздражайся, не мысли зла. Ну что сделаешь, если так произошло? Появилась женщина, взяла да родила ему сына. Он же не виноват.
        - Да как не виноват! А кто тогда? Я, что ли? Так я ни разу в жизни ему не изменила! Он у меня первый и единственный был, представляешь? Вообще - один!
        - Ну, молодец. И что? Тебе за это медаль на грудь повесить? Зачем ты на свою лебединую верность мужнино поведение проецируешь? Не смеши, Ир… Нет такого мужика, чтоб хоть раз даже самой распрекрасной и верной жене не изменил. Только не от всех мужиков бабы детей рожают, вот в чем дело.
        - А от каких рожают?
        - От тех, в которых влюбляются, которых надеются ребенком привязать!
        - А… А она что, хотела его привязать?
        - Ну, наконец-то, - хлопнула себя по коленям Ольга, откинувшись на спинку дивана. - Наконец-то слышу от тебя конкретный вопрос, по делу! Значит, голова проясняется, соображать начинаешь. Хочешь, расскажу, как все было? Чего уж теперь…
        - Расскажи.
        - Реветь не будешь?
        - Нет. Я не слезливая, ты же знаешь.
        - Ну, в общем… Познакомился он с ней в Марьинске, когда они с моим Самсоновым первый филиал открывали. Она, по-моему, то ли бухгалтер, то ли юрист. У них там дел было невпроворот, целыми днями вместе крутились - то в администрацию с бумагами, то в налоговую. Насколько я понимаю, она сначала к Самсонову симпатию проявила, а потом перевела инициативу на Игоря. И впрямь, если уж выбирать, то твой пофактурнее моего будет. Скорее всего та инициатива была творческой до фанатизма, и твой Игорек, как честный гусар, не смог даме отказать. Не знаю, может, слегка заигрался, потому что не было бы никакой особой проблемы, если б эта девица не вообразила себе невесть чего!
        - Значит, он действительно повод дал, если вообразила. Он… Он ее любил, Оль?
        - Да тьфу на тебя! Опять за рыбу деньги! Чего ты привязалась? С детства стихов начиталась, что ли, - не отдавай поцелуя без любви? Если переспал, значит, уже и любит? Да он тебя одну по-честному любит, и я, право слово, удивляюсь, за что! Сидит, раскиселилась: ах, женщина, ах, ребенок… Надеюсь, ты ему истерику не собираешься закатывать? Или уже?
        - Пока - нет.
        - Ага! Значит, сработал-таки подсознательный стоп-кран, прикрыл бабским инстинктом задницу! Ну, тогда все в порядке, что ж…
        Ей почему-то послышались злые нотки в Ольгином победном голосе. Даже взглянула на нее удивленно - чего она так, будто разочарована немного.
        - Нет, а я-то какова, надо же! Выворачиваюсь тут наизнанку, прилетела спасать подругу… А она и без меня хорошо соображает, смотрите-ка!
        - Да, я пока с ним не говорила, - сделала Ирина старательный акцент на слове «пока». - Вот с силами соберусь и скажу, по-другому просто не смогу. Не сумею жить во вранье. Я себя знаю.
        - Ну вот, здрасте, приехали, действие третье, все те же, в лаптях! Зря я тебя похвалила, выходит?
        - Если это у тебя называется - похвалила, значит, зря. Не сумею молчать и в себе носить. Не смогу.
        - Смогу, не смогу - сможешь, куда денешься. Вот зуб даю! Все мы, бабы, такие: какими бы гордыми себе ни казались, а стоп-кран всегда вовремя срабатывает. Ничего, пережуешь, дальше жить будешь, другие и не такое пережевывают. По нынешним временам бескомпромиссность - слишком большая роскошь. Даже больше скажу, это своего рода наглость, хотеть всего и сразу - и любовь, и семью, и бескомпромиссность! Не многовато ли будет, Ир?
        - Не знаю, Оль. По-моему, это нормально - всего этого хотеть. Мне казалось…
        - А надо было креститься, если казалось. Казалось ей! Да тебе ли на жизнь жаловаться, бескомпромиссная ты наша? Хватит с тебя и того, что муж любит и носится с тобой, как дурень с писаной торбой. Да ты погляди, как другие живут, и сделай выводы! Это нам, бедным, приходится всю жизнь одними компромиссами пробавляться! Думаешь, легко той же Стелле под старого Горского каждую ночь ложиться? А мне? Я уж забыла, когда мой Самсонов… А, да что с тобой говорить, сытый голодного не разумеет.
        Ольга гневно махнула рукой, потянулась за новой сигаретой. Прикурив, хмыкнула вдруг, подмигнула заговорщицки:
        - Представляешь, до чего дело дошло: помнишь, я этой весной одна в Испанию ездила? И вот, я там себе мальчика на пять дней купила. Эт-то, я тебе скажу, что-то с чем-то… Так классно оторвалась, словами не описать! До сих пор воспоминаниями живу!
        - Погоди, Оль… Что-то я не поняла… В каком смысле - купила?
        - Ну да, где тебе - я ж говорю, сытый голодного не разумеет. Сытый только и может, что в рефлексии впадать - ах, ох, мне муж десять лет изменяет… А то, что он исправно десять лет супружеский долг исполняет, это у нас как бы и не считается! Зажралась ты, вот что я тебе скажу!
        Ольга вдруг резко поднялась с дивана, нервно прошлась по гостиной. Ирина глядела на подругу во все глаза, пытаясь как-то принять диковинную информацию. Ничего себе - мальчика купила… Какая странная и незнакомая жизнь - чужая совсем, другим боком повернувшаяся. Скорее, неприятным. Даже глаза захотелось закрыть и втянуть голову в плечи, чтоб не видеть, не слышать… И вздрогнула от уже довольно спокойного голоса:
        - Подойди-ка сюда, Ир…
        Ольга стояла у окна, глядела в него задумчиво. Обернулась, повторила тихо:
        - Подойди, подойди…
        Девушка выбралась из кресла, подошла, встала рядом:
        - Ну?
        - Не нукай, не запрягла. Вон, посмотри лучше: видишь, две сосны рядом стоят? Одна толстая, основательная, под ветром не шевельнется даже. А вторая - худая, как хлыст, и туда-сюда мечется, вся изволновалась под ветром. Видишь?
        - Вижу. И что?
        - А то. Ветерок-то сейчас так себе поддувает, неосновательный. А вот когда настоящая буря придет, эта, гибкая да худая, что, по-твоему, сделает? Она совсем к земле пригнется, может, и поцелуется с нею, хотя и не пристало ей по природе, правда? Ей бы гордо кроной в небеса смотреть, но поцелует землю - жива останется. А ту, которая под ветром не гнется, буря обязательно пополам сломит, один пенек останется. Поняла мою мысль, бескомпромиссная ты наша?
        - Поняла…
        - И ты такая же, как эта гибкая сосна, только притворяешься гордым стволом. Нет, ты не подумай, я в хорошем смысле говорю. Хочешь прикрываться благородным переживанием - прикрывайся на здоровье.
        - Я ничем не прикрываюсь, Оль. Просто так живу, и впрямь без компромиссов. Наверное, потому, что люблю…
        - А любовь - тоже прикрытие. Вполне достойное, как соболиная шуба в мороз. Я-то это понимаю, а вот ты себе отчета не отдаешь. Что ж, и бог в помощь. Ладно. Кофе-то дашь иль одними разговорами пробавляться будем?
        - Да, конечно. Я же сварила, но он остыл уже! - засуетилась Ирина, неловко всплеснув руками и в то же время облегченно вздохнув. - Пойдем на кухню, я новый приготовлю.
        Пока она варила кофе, Ольга молча сидела за барной стойкой. Подумалось вдруг - сожалеет, наверное, о своих откровениях. Надо бы ей что-нибудь сказать успокаивающее, вроде того - ничего, бывает. Но не успела - подруга вдруг произнесла тихо, без прежнего яростного надрыва:
        - Так что смирись. Мой тебе совет - никаких разговоров с Игорем не заводи, помалкивай в тряпочку. Пусть все будет как есть. И я никому не скажу, что ты - знаешь. Тебе легче будет.
        - Какое сложное вранье, - усмехнувшись, поставила она перед подругой чашку с кофе. - Я знаю, что все знают, что я не знаю…
        - Да, вранье. Но по внешним признакам - то же самое твое спасительное неведение. Не беспокой беспокойство, пока оно само этого не сделает. Как говорится, живи и радуйся.
        - Ну да, так жить можно, конечно. А вот радоваться…
        - Тогда просто - живи. И вообще устала я от тебя: будто вагон с углем разгрузила, честное слово. Столько энергии на тебя потратила, выдохлась вся. А ты хоть бы спасибо сказала, неблагодарная!
        - Спасибо, Оль.
        - Ну, то-то же… Ладно, поехала я. У меня сегодня еще куча дел. Мы ж ремонт в городской квартире затеяли! С утра с Самсоновым успели переругаться. Представляешь, ему непременно надо черную плитку в ванную! Ты представляешь себе это, а? Зайдешь, и повеситься хочется!
        - Да. Действительно странно.
        - А то! Но ты же знаешь его - упертый, как пень… Ему не столько черная плитка нужна, сколько на своем настоять надо, чтобы меня разозлить. По-моему, он страшный кайф испытывает, когда я злюсь.
        - Да ну, не сочиняй.
        - Нет, правда, так и есть! У нас не жизнь, а сплошные военные действия, только не рукопашные, а изысканно-изощренные. Соки тянем друг из друга, кровушку пьем - тоже своего рода любовь, если хочешь.
        - Любовь?!
        - Да, не распахивай на меня свои наивные глазки! А что еще остается? Куда лишнюю энергию вкладывать?
        - По-моему, лучше уж разбежаться, чем так жить!
        - Не можем мы разбежаться. Говорю же - любовь у нас. Только с другой окраской. Мы этим отсутствие детей компенсируем.
        - Но не лучше ли что-то с детьми придумать?
        - Хм… Придумать - это ты хорошо сказала. Только от одних дум дети не рождаются. Ладно, хватит, не будем об этом…
        - Погоди, давно хотела у тебя спросить…
        - А я сказала - не будем!
        - Хорошо, не будем. Но все-таки… Если бы ты, к примеру, узнала, как я… То есть что у Самсонова ребенок на стороне есть, как бы поступила?
        - О! Да никак! Как тут можно поступить? Ребенок, он и есть ребенок, живая человеческая единица, и его право на жизнь моими поступками никак не определено!
        - Нет, я не о том…
        - А я о том! Ты хотела спросить - не обидно ли мне было? Нет, не обидно.
        - Врешь.
        - Дура ты, Ира. Зависла в своем квадратике счастья, дальше своего носа не видишь. Эгоистка, что еще про тебя скажешь…
        - И все равно не верю тебе! Это любой женщине обидно!
        - Любой - да. Мне - нет. Я бы за Самсонова только рада была. А впрочем… Что я тебе доказываю? Думай, как хочешь. Каждый от своей трагедии пляшет. И еще неизвестно, у кого настоящая трагедия, а у кого - так, эгоистические сопли… Нет, все-таки разозлила ты меня! Говорила же - не надо!
        - Извини, я не хотела.
        Ольга с шумом отодвинула от себя чашку с кофе, сползла с высокого стула, сунулась к зеркалу:
        - Черт, все губы размазались! Где моя сумка, не помнишь?
        - На кресле в гостиной.
        - Ладно, в машине подкрашусь. Пошла я, не провожай меня. И без того уже везде опоздала.
        Из кухонного окна было видно, как она размашисто вышагивает по дорожке, похожая на большую черную птицу. И полы плаща развеваются на ветру, как крылья. Вот обернулась, махнула рукой. Уехала…
        И навалилась тишина, странно неуютная, обступила со всех сторон. Ирина поежилась, огляделась, словно убеждая себя - ты дома! Та же самая домашняя обстановка, ничего не изменилось. Как сказала Ольга - собственный квадратик счастья. Уютная кухня в теплых тонах, запах кофе, в гостиной - камин с малахитовой полкой, с милыми сердцу безделушками, огромный стеллаж с книгами, на террасе - кресло-качалка с пледом. Шорохи ветра в окно, скрип лестничных ступеней, когда медленно поднимаешься на второй этаж… Звуки, вещи, привычные ощущения. Любовь к мужу, к детям, к дому - все слилось воедино с годами, в основательную незыблемость.
        Она вздохнула, огляделась вокруг. И будто прошлось ветерком-ладонями по лицу, по затылку - вот он, я, твой дом, я остался таким, как прежде, дом-крепость, дом-опора. Ты меня любишь, я тебя люблю… И сосны за окном - наши. И трава, от дождя мокрая. Ну да, трудно смириться, но мы-то, мы-то тебе не врем! Надо как-то начинать жить, подстраиваться к новому знанию, Ольга-то права…
        Вздохнула, обхватила себя руками - что ж, попробую. Пусть будет вранье. Хотя бы для Сашки с Машкой, во благо. А может, и впрямь получится?
        Вспомнился тут же давний разговор с тетей Сашей: как она учила ее, маленькую, смотреть на себя со стороны. «Представь, Ирочка, будто ты про саму себя кино смотришь. Ну, не про саму себя, а просто - кино. Сидишь в зале, а на экране твоя жизнь разыгрывается, ну или похожая, допустим. Как ты будешь реагировать: хвалить, осуждать, оценивать поступки героини? А иногда и усмехаться и посмеиваться? Например, плюхнулся человек в лужу - смешно же, когда из зала смотришь, правда? У него неприятность, а тебе - смешно. Вот так надо на себя все время со стороны смотреть. Тебе же со стороны все по-другому казаться будет, объективно, смешно и трезво. Вот этот поступок - явно плохой, а вот тот - хороший. А этот - совсем уж дурацкий. Надо научиться смотреть на себя со стороны, Ирочка, и жить станет легче!»
        Да уж, хорошее у нее сейчас кино, если со стороны посмотреть. Главной героине муж изменил, а она вся в переживаниях. Ох, как же она страдает, бедненькая! Ах, как страдает! А с другой стороны - муж-то у героини не такой подлец оказался, смотрите-ка! Ребенка не бросил, хорошим честным отцом оказался. Другой бы бросил, а этот - нет. А главная героиня зря так убивается, потому что больше о себе да о своих переживаниях думает, дальше своего носа не видит. Вот же смешная, ей-богу! Таких мужиков, наоборот, уважать надо. Не понимает, не ценит своего мужа героиня. Хорошее, хорошее кино…
        Фу, ерунда какая. Нет, трудно это - смотреть на свою ситуацию, «как в кино». Трудно преодолеть субъективную сторону, практически невозможно. Хотя… Наверное, из этого и состоит пресловутая бабская мудрость - из природной способности не плясать от своей печки. Надо собрать волю в кулак, выдавить из себя, как прыщи, гордыню, рефлексии да обиды.
        Нет, не получится. Перебор… Ладно, с другой стороны зайдем. Делом надо заняться, вот что. Обыкновенными домашними заботами-обязанностями. Главное, надо начать, заставить себя, сдвинуть с мертвой точки. А там уж - как пойдет.
        Заставила. Сдвинула. Не пошло. В доме к обеду образовалась чистота идеальная, и стиральная машина выплюнула из нутра кучу белья, а на душе все осталось по-прежнему. Не принимала она нового знания, сопротивлялась горячими всплесками негодования, аж дух захватывало! И ползла по спине испарина, и руки принимались дрожать, выискивая себе дополнительную работу.
        Потом успокоилась немного. Заглянула в холодильник, задумалась: надо бы запас продуктов пополнить. Обида обидой, а семейный ужин никто не отменял. Надо в супермаркет ехать.
        Она быстро оделась, подкрасилась, вышла из дома. Полуденное солнце, разорвав серые облака, радостно облизывало стволы сосен, высушивая их теплым языком. И лужицы на дорожке высохли, обнажив насыпавшиеся хвойные иглы - надо бы потом метелкой пройтись. Вот и еще одна работа, чтобы отвлечься. Давай старайся, переноси горестное душевное в усталое физическое. Может, будет результат! Старайся изо всех сил, хоть до вечера дотерпи, а там видно будет!
        Войдя в азарт, Ирина нагрузила в супермаркете полную тележку, с трудом доволокла до машины. Движения были суетливыми, будто опаздывала куда. И дышала тяжело, как загнанная кобылица - сев за руль, она жадно припала к горлышку бутылки с минеральной водой. Уже повернув ключ зажигания, девушка подняла глаза к ветровому стеклу, и… Оп-па! Вот это картина маслом - знакомые, однако, все лица!
        Стоящую невдалеке машину загружали продуктами двое. Красивая, между прочим, на первый взгляд парочка - Стелла и этот парень. Будто кадр из голливудского фильма любовь на стоянке супермаркета. Она продукты в багажник кидает, а он копытом бьет от нетерпения, поцелуй на лету успевает перехватить. И оба хохочут, брыкаются шаловливо, потом коротко обнялись, парень протянул руку, захлопнул багажник… Стелла села за руль, умело выехала в узкий промежуток между машин, порулила на трассу. Иру будто черт за правую руку дернул - за ними свернула, хотя надо было, наоборот, сдать в обратную сторону. Пристроилась им в хвост, не отдавая отчета - зачем?
        А с другой стороны - вроде как отвлеклась приключением. Да и любопытство злорадное одолело, захотелось до конца спектакль досмотреть. Как ты там давеча выражалась, красавица? Замечательно тебе с Петром Яковлевичем живется, да? Он тебя любит и никогда на сторону не пойдет, потому как хороший муж, а не породистая лошадь? Не-ет, милая, он у тебя не лошадь, а олень с рогами, вот он кто!
        Усмехнулась и тут же ужаснулась своим мыслям. Что это с ней происходит такое? Никогда не была злой, тем более злобно-любопытной. Но поздно уже мысли думать, вон Стелла во двор свернула. И ей надо свернуть, не бросать же приключение на полпути.
        Остановилась невдалеке, за худосочной рябиновой порослью. Парень вышел из машины, сгреб из багажника пакеты с едой. Хотя не только с едой - вон из одного пакета блестящее фольгой горлышко шампанского торчит. Стелла ждала его у открытой двери подъезда, гордо не обращая внимания на старушек, сидящих на скамеечке и пронзающих парочку любопытными взглядами.
        И что? Все, что ли? На этом, господа, занавес, приключение закончилось? Нет уж, надо это дело до конца довести. Получить необходимую информацию. Пусть и кричит внутри совестливое чистоплюйство - зачем это тебе? А низачем… Так надо. Пусть оно заткнется, если все в жизни так скоропостижно меняется.
        Ирина вышла из машины, пошла к подъезду, будто прогуливаясь. Улыбнулась приветливо одной из бабуль, что сидела на скамейке, спросила, как бы между прочим:
        - А кто этот парень, что сейчас с девушкой в подъезд зашел? Вы его не знаете, случайно?
        - Так отчего ж не знать, знаем, - бодро откликнулась бабулька, разглядывая ее с интересом. - Это Глебка из пятнадцатой квартиры. А тебе зачем, красавица?
        - Да так… А что он за человек?
        - Да обыкновенный, парень как парень, молодой, резвый. Тот еще кобелина.
        - Кобелина? В каком смысле?
        - Да в самом что ни на есть кобелином - дело молодое, неженатое, вот.
        - А… Понятно. И часто к нему девицы захаживают?
        - Да уж, Глебка - он у нас такой, - подхватила сидящая рядом старушка. - Все девки за ним гоняются. И эта долговязая туда же. А ты, красавица, опоздала, значит? Сама, что ль, вместо этой хотела? Так погоди, он девок как перчатки меняет, глядишь, через недельку и твой черед придет. - И, нахально хихикнув, добавила язвительно: - Потерпи, потерпи ишшо…
        - Да не, - махнула рукой третья бабушка, сухонькая, как грибок-опенок. - Зря ты на Глебку волокешь, Ивановна. Эта, что с ним в подъезд вошла, нынче постоянная, я уж сколь раз ее тут наблюдала. Не, она уж почти год к нему наведывается! Я аккурат под его квартирой живу, знаю. Правда, она редко бывает, наскоками. Но уж когда появляется, у меня потолок ходуном ходит! И чего они там творят, бессовестные…
        - Так знамо дело, чего! - хихикнула первая бабулька, прикрыв ладошкой беззубый рот. - Дело молодое, жеребячье, оттого и бессовестное! Нет чтоб жениться, как люди! Если уж целый год такая промеж них страстная любовь! Вот в наше время такого безобразия отродясь не было.
        - Да чего ж не было-то, и у нас было!
        Старушки увлеклись спором, на нее больше не обращали внимания. Ирина тихо отошла, села в машину, медленно выехала со двора. На душе было довольно мерзко, будто подглядела в замочную скважину. Она нащупала бутылку воды, неловко открутила пробку, глотнула. И все равно осталось во рту послевкусие любопытства, как душок плесени. Что с тобой происходит, душенька ты моя оскорбленная?! Легче от нового знания стало, да? Уж признайся, что легче. Не одна ты такая, и бедный Горский попал. А может, ему тоже «знаю - не знаю» устроить, чтоб не одной в этой паршивости кувыркаться? Ох, придет же гадость такая в голову… Скорей бы домой, там - как на родине, уже не так страшно.
        Ира втащила пакеты с продуктами на кухню, рассовала по полкам холодильника. Руки дрожали, и очень хотелось горячего чаю. Вообще весь день хочется пить. Наверное, это сидящее внутри горестное недоумение задыхается от жажды?
        Она уселась над исходящей травяным паром чашкой, ухо уловило слабую мелодию мобильного вызова. Ага, опять в сумке телефон оставила. Может, не отвечать? Сидеть тихо, смотреть в окно, слушать шум ветра в кронах сосен…
        А гибкая-то сосна и впрямь гнется, как тонкий хлыст. А которая основательная, кряжистая, взирает на нее презрительно - чего уж ты так, милая, ветру потворствуешь? Гордой надо быть, стоять, не шелохнувшись! Вот и выбирай, как лучше.
        А телефон все звонит. Ладно, надо ответить. Вдруг это Сашка или Машка?
        На дисплее высветилось - «любимый». И кинулась в голову кровь, так горячо, что первым порывом было - шмякнуть телефон о стену.
        Сдержалась, ответила ровно:
        - Да, Игорь, слушаю…
        - Ты где? Почему трубку не берешь?
        - Прости, не слышала, телефон в сумке был. Я дома.
        - С тобой все в порядке? Как себя чувствуешь? Голос какой-то больной.
        - Нормальный у меня голос. Только голова немного болит.
        - Ну, если немного, то не считается. Ириш, у меня в планах опять в гости тебя вытащить.
        - Куда? К кому?
        - Да опять к Яковличу! Представляешь, он сегодня вспомнил, что у них со Стеллой дата какая-то - милая пустяковая годовщина. То ли они в этот день познакомились, то ли первый раз осуществилось их высокое сексуальное влечение, я не уточнял, в общем.
        - А может, то и другое вместе, что неудивительно. В общем.
        - Язвишь, да? Нехорошо смеяться над влюбленным мужиком. Представляешь, он весь день суетится, Стелле грандиозный праздник готовит, сюрприз с фейерверками! Все-таки первая годовщина!
        - А… Ну да, это большой праздник, конечно. Как тут без фейерверков обойтись? Неприлично даже.
        - Хм… Нет, если не хочешь, не поедем. Не нравится мне твой настрой.
        - Да отчего же? Нормальный настрой. Давай поедем, поздравим счастливого молодожена.
        - Да? Ну и отлично. Я в шесть за тобой заеду, хорошо?
        - Хорошо, я буду готова.
        - Тогда целую?
        - И я тебя… Целую…
        Нажала на кнопку отбоя, содрогнулась слегка. И непонятно, от чего содрогнулась - то ли от своего лицемерного «целую», то ли от опасно нарастающего в душе злорадства. Да, злорадства, чего уж там! Праздник, значит, для Стеллы будем смотреть, фейерверки! Вранье, кругом одно вранье. Видимо, какой-то особый талант нужен, чтобы жить в нем, улыбаться да посылать поцелуи в телефонную трубку! Тоже - великий талант компромисса. А если у нее нет такого таланта, если природа на него не расщедрилась? Если, наоборот, нутро выворачивается наизнанку, так ему хочется правдой в лицо этому таланту плюнуть?
        Боже, как холодно внутри, зло, неуютно. Еще и телефон опять завел призывную мелодию вызова. Ну, кто там еще?
        Мама. Которая «клятвенно обещала». Да, что там еще было, в письме? «Не в Светиных интересах, в общем»? Что ж - у всех одни интересы на уме. А у нее, выходит, никаких нет. Одна поруганная любовь да злая обескураженность.
        - Да, мама, слушаю!
        Ответила, и взорвалось, ударило в голову раздражение. Хорошо хоть голос не подвел, как давеча с Игорем. Вполне нормальный голос получился.
        - Здравствуй, Ирочка! Как ты там, доченька? Я так за тебя волнуюсь.
        - Да? А что такое?
        - Ну как же… Как там у вас с Игорьком?
        Ох, а страх-то какой в голосе, надо же! Как у них с Игорьком! Страшно стало за свои «интересы», да?
        - У нас все в порядке, мама. Замечательно, как никогда. Просто в расчудесном порядке.
        - Правда? Ой, как хорошо! А я уж нарисовала себе страшных картин.
        Губы дернулись в злой усмешке - зря расстаралась с избытком сарказма, не замеченным, выходит, остался…
        - Да? И что за картины такие?
        - Ну как же… Знаешь, как я за тебя переживала! Ты же дочка моя, родная кровинушка. Ну, думаю, как наломаешь дров. А ты у меня молодец, умница. И правильно, что решила не реагировать. Мужик, он и есть мужик. И то, всякое в жизни бывает, чего уж там…
        - Да. Всякое бывает. Чего уж там, - зачем-то повторила она за мамой дурацкую фразу. И впрямь - не обсуждать же с ней подробности душевных терзаний. Да и не обсуждения ей нужны, судя по всему.
        - Слушай, Ир! Помнишь, ты говорила, что неплохо бы мне в хороший санаторий съездить? Ну, в Трускавец, помнишь? Что-то я совсем расклеилась. А там сейчас хорошо, самый сезон! Уже не жарко и еще не холодно. Очень хочется поехать.
        - Что ж, хорошее дело. Поезжай, мам.
        И замолчала, чувствуя, как пауза вытягивается неспешной злорадностью. Казалось, даже руками можно было потрогать ползущее из трубки мамино недоумение - чего дальше-то не продолжаешь, мол? Ты же, любимая доченька, сейчас должна произнести то самое, традиционное сокровенное - сколько тебе денег нужно? Ждешь? Ну, жди, если думаешь, что «интересы» на прежних местах остались.
        - Да я бы съездила, конечно…
        - Так поезжай!
        - Ну да… Так это, Ир…
        - Что?
        - Может, ты денег у Игорька… Может, попросишь на мою поездку?
        - Нет. Я ничего просить не буду.
        - Что, не даст?
        - Даст. Он обязательно даст. Но я все равно не буду.
        - Не поняла - это ты мне отказываешь, что ли? Игорек не против, а ты - отказываешь? Так надо понимать?
        - Именно так, мам.
        - Нет, погоди, может, я не понимаю чего? Объясни толком!
        - Не буду я ничего объяснять. Если хочешь денег - проси у Игоря. Он даст, не волнуйся.
        - А ты?
        - А я не буду у него ничего просить.
        - Гордая, да? Ну да. Только я все равно не понимаю - если ты его простила…
        - А вот про это не надо! Прошу тебя!
        - Что ж, понятно… Мать, значит, виноватой во всем осталась. Не хочешь, значит, для родной матери… Понятно. Я для тебя всю жизнь: растила одна, ночей не спала, свету белого не видела. В кои-то поры решилась денег на лечение попросить…
        - Остановись! Неужели ты и впрямь не поняла ничего? И еще: скажи, пожалуйста, только честно, из каких соображений ты раньше правду про Игоря не сказала? Не в твоих интересах было, да?
        - Да в каких интересах! Тетки твои велели, я и молчала! Вот и все интересы!
        - И давно ты стала такой послушной? Насколько я знаю, ты никогда особо с их мнением не считалась. Да как ты могла… Твою дочь обманывали столько лет, а ты молчала! Деньги у Игоря все время брала! И молчала! Как же ты могла?!
        - А ты кто такая, чтобы мать обвинять? В помощи отказала, еще и обвинять вздумала! Да как тебе не совестно, как у тебя язык поворачивается? Не ожидала от тебя! Подумаешь, мать денег попросила! Сразу какие-то интересы приплела. Вот так растишь детей, растишь, а потом стакан воды подать некому… Хоть завтра в гроб ложись, а дочери дела нет! Думала, подлечусь немного, поживу еще. А ну тебя, Ирка…
        Все. Сначала мамин слезный всхлип, потом всхлип телефонного отбоя. Обиделась. Включила спасительную обиду, как щит.
        Все-таки удобная вещь - родительская обида! Можно на каверзные вопросы не отвечать, а сразу счета по векселям выставить - ночей не спала, свету белого не видела… Хоп - и закрывает все пути к самоанализу. Зачем он нужен вообще, если всегда наготове обида, как инстинкт самосохранения? Сладкая и обманчивая, как алкогольное опьянение? И поплакать от души можно, и себя, бедную, пожалеть…
        Наверное, и ее обида - из той же породы. Тоже ведь хочется бросить в лицо Игорю - любила, верной была, а ты… Но ведь и впрямь - любила, честно и преданно! И верной была, и ни в чем ни разу не солгала. Даже в мелочах…
        Телефон снова подал голос - вздрогнула, глянула на дисплей. Снежана…
        - Ир, ну зачем ты так с мамой? Что она тебе плохого сделала? Подумаешь, не рассказала! Это же ерунда, по сути.
        - Ерунда?!
        - Ну да, ерунда…
        - Что ж… Ерунда, значит. Так вот, дорогая сестренка, ни на какую квартиру в городе ты можешь больше не рассчитывать, поняла?
        - Погоди, Ир… Как же так…
        - А вот так! Все, Снежана, пока!
        Вжала ноготь в кнопку отбоя, отбросила телефон. Тот плюхнулся в кожаное логово дивана, скатился вниз, на ковер. Показалось, ему тоже не по себе. Что за привычка в последнее время появилась - телефоном бросаться? Как собственным злом?
        Ирина села прямо, набрала в грудь воздуху, прислушалась к тому, что творится внутри. А ведь полегчало на душе, точно! О боже, ужас какой! Душа получила удовлетворение от выплеснутого зла. Даже представились лица - мамино заплаканное, сестрино обескураженное. И еще - почему-то тети-Сашино представилось. Как она сказала давеча? Не открывай в себе ящик Пандоры?
        Выходит, открыла. Что ж, пошло-поехало. Простите, так получилось. Уже не остановить. Не проконтролировать. Поздно, поздно. Неужели - не остановить?

* * *
        На праздник к Горским собиралась тщательно, будто готовилась к бою. Долго сидела перед зеркалом, наводя красоту. Накрасила глаза - очень выразительно получилось. Вообще она не особо любила это дело - всегда обходилась минимумом косметики. А тут вдруг очень захотелось быть особенной. Отстранилась от зеркала, глянула на себя - хороша, черт возьми. Да, я такая: яркая ухоженная стерва, сама по себе звезда, не зависимая от вашего уничижительного «знаем - не знаем». Подумаешь, знаете вы… Я тоже кое-что знаю…
        И волосы уложила красивыми кудрявыми завихрениями, и платье надела лиловое, длинное, в пол. Когда услышала, как внизу хлопнула дверь, она вышла из комнаты, медленно начала спускаться по лестнице, неся себя, как драгоценный подарок в облаке аромата «Кензо».
        - О-о-о… - послышалось внизу Игорево восхищенное. - Боже мой, неужели я женат на этой бесподобно красивой женщине!
        - Выходит, женат, что теперь сделаешь. Смирись с этим немыслимым счастьем. Дождя нет? Девчонки не звонили?
        - Дождя нет, на улице хорошо, тепло, душно даже. Бабье лето, видать, наступило, раз бабы такие красивые стали…
        И хмыкнул, словно призывая улыбнуться своей неказистой шутке. Так и не дождавшись ее улыбки, продолжил отвечать на вопросы:
        - Девчонки звонили, приедут поздно, у них там что-то вроде институтской тусовки, но обещали быть на связи. Что-то я подозрительно стал относиться к этим постоянным тусовкам. Надо бы как-то проверить их на качественный состав.
        - Не надо. Они уже взрослые, сами разберутся.
        - Да, ты права. Никак не могу привыкнуть, что они выросли. Боже, какая ты сегодня красивая, с ума можно сойти. И вообще, Ириш, какой-то слишком прозаический разговор мы затеяли. Можно и в другое время семейные дела обсудить! А сейчас… Мне кажется, впору вино доставать, свечи зажигать и устраивать романтический вечер! Может, ну его к черту, этого Горского с его суетливыми фантазиями?
        - Нет уж. Как говорится, умерла так умерла. Поедем, очень хочется на суетливые фантазии посмотреть. Особливо фантазии старого Горского.
        - Что ж, едем. Вашу руку, мадам. И не называй его старым, пожалуйста! Мужчина не может быть старым, если он женат на юном прелестном создании!
        - А… Ну да. Я и забыла, что от перемены одного из слагаемых сумма сразу меняется. С Надей у них на двоих было сто двадцать пять, а со Стеллой - всего восемьдесят с хвостиком.
        - Да хватит уж проходиться катком по бедному Яковличу. Ну, влюбился мужик, с кем не бывает? Снисходительнее надо быть, Ириш…
        - Да. Как в кино…
        - В смысле? В каком кино?
        - Ну, когда на чужую жизнь со стороны смотришь, очень легко быть и понимающим, и снисходительным. А только я очень хорошо себе представляю, какими тяжелыми днями сейчас Надя Горская живет. Один день - за год. Она ведь любила его… А впрочем, ладно, ты прав. Как есть, так и есть. Мы на такси поедем?
        - Нет. Там Коля внизу ждет. Осторожнее на каблуках, дай руку…
        Горский, увидев ее, картинно закатил глаза, пошел навстречу, смешно пританцовывая. Не шло ему все это, ой не шло: суетливость, взбудораженный кирпичный румянец, эти движения - все боком да скоком. Старый дурной козел! Фу, как противно. Напиться, что ли?
        И лица все те же: красивая Ольга - лицо насмешливое, бледное, злое; хмурый, как всегда, Самсонов; вальяжная Катя с ленивым взором. Почему-то, глядя на нее, всегда вспоминалась сакраментальная гребенщиковская строчка - «вол, исполненный очей»… И главное лицо на сегодня - Стелла. То бишь Стени, ухоженная киска в чем-то розовом, атласно струящемся. Нет, не киска, пожалуй, а довольно взрослая кошка, разнеженная, сытая, до отвала нахлебавшаяся дневных удовольствий. Как там бабулька у подъезда давеча забавно высказалась: «Когда у Глебки появляется, потолок ходуном ходит…»
        Сели за стол, все на своих местах. По правую руку - Игорь, по левую, как обычно, Ольга. Сидит, помалкивает, смотрит устало. Да уж, досыта утром наговорились. Надо бы спросить потом, чем закончится семейный спор относительно черной плитки в ванной?
        А злоба шевелится внутри, так и требует выхода. Крышка от ящика Пандоры распахнута настежь. Нет, и впрямь надо напиться. Ну, погодите, если напьюсь…
        Горский долго произносил тост: витиеватый, сладко-зефирный, с выходом из-за печки. Насобачился, видать, с речами в годы адвокатской практики, не остановишь.
        - …За то счастье, что ты мне даешь, Стени. За любовь, которой, как оказалось, действительно все возрасты покорны. За тебя, моя девочка!
        Ишь как разошелся в благодарностях, захлебнется сейчас. Ого, в карман пиджака полез, наверняка бархатную коробочку достанет. У Стени уже и глазки хищно блеснули, уловив движение.
        - А это мой маленький презент на наш маленький юбилей.
        Длинная коробочка-то. Браслетик, стало быть. Ух ты, с изумрудами! Ахни, Стелла. Еще раз… Да, правильно, можно подпрыгнуть попкой на стуле, еще и взвизгнуть немного. Еще бы - такой плюс к дневным удовольствиям!
        - Эту штучку мы вместе с Горским сегодня выбирали, - наклонившись к ее уху, шепнула Ольга. - Попросил в магазин приехать, помочь. Ничего так, да?
        - Да, миленькая вещица. Давай выпьем за счастье молодых.
        - А ты что, сегодня капитально напиться решила? Смотрю, уж какой бокал в себя опрокинула! Не похоже на тебя. Хотя… Может, и правильно поступаешь. Плохие открытия хорошо алкоголем размывать, по себе знаю. Тогда они переходят в разряд неурядиц, только и всего.
        Голова и впрямь кружилась с непривычки, и внутри ухало вольно, разухабисто, будто отбивался по сердцу ритм - за счастье, что мне даешь, за тебя, моя девочка!
        - Мы же на презентации у Тарасова познакомились, помните? - взывал к соответствующим случаю воспоминаниям бедный Горский. - Она сама ко мне подошла, спрашивает что-то… А глаза такие… Помнишь, Самсонов, как она ко мне подошла?
        - Нет, Яковлич, не помню. Стелла, а какие у тебя были глаза?
        - Какие, какие, - кокетливо улыбнулась ему Стелла. - Влюбленные, наверно! Я как Петечку тогда увидела, во мне будто сразу перевернулось что-то! И вообще - он в моем вкусе: смуглый поджарый брюнет с голубыми глазами. Правда, он на Шона Коннери похож?
        В глаза бросилось, как Яковлич инстинктивно подобрался, расправил плечи, втянул в себя пухлое брюхо. Изобразил поджарость, значит. Почему-то именно эти нарочитые телодвижения вывели ее из хрупкого хмельного равновесия, и выплеснулось наружу, для самой себя неожиданное, насмешливое:
        - Так Шон Коннери вроде давно седой, какой же он брюнет! По-моему, у тебя нестыковка со вкусовыми пристрастиями, не находишь? На деле - одно, на словах - другое…
        - Так он же не всегда седым был, Ирочка, что ты! - рассмеялся Горский, поднимая бокал и слегка прищуриваясь, будто пытался разглядеть ее через поднимающиеся со дна легкие пузырьки. - Уж такие мы с Шоном мужики - нам седина в бороду не мешает…
        - Ну да. Конечно. Вам-то, конечно, не мешает. Но я ж не о вас говорю, а о Стелле.
        Ольга уже дважды наступила ей на ногу под столом, Игорь с другой стороны сильно сжал локоть. Но ее уже несло…
        - Вообще-то, я думаю, ей блондины больше нравятся. Да, Стелла? - глянула в упор в набрякшее пугливой настороженностью личико. - Высокие длинноволосые блондины с голубыми глазами, в кожаных куртках-косухах. Вкусовые пристрастия только по именам иногда совпадают. Главное, чтоб оно у объекта пристрастия было короткое, да? Вот, как Петр, например. Или Шон, опять же. А лучше всего - Глеб… А с вами, Петр Яковлевич, явная нестыковка получается! Вы же не голубоглазый блондин в косухе, правда?
        Все лица с неловкими застывшими улыбками повернулись к Стелле, ожидая забавного по меньшей мере ответа, вроде шутливой отповеди. Требовали взглядами - ну же, давай…
        Может, девчонке доли секунды не хватило, чтобы справиться со смятением. Но тем не менее пауза слишком затянулась и была прервана старательно веселым, с натужным грузинским акцентом, голосом Игоря:
        - Так выпьем же за наших прекрасных женщин, генацвале! Чтоб мы всегда совпадали с их вкусами и пристрастиями! За женщин - стоя.
        И первым поднялся из-за стола, увлекая за собой Петра Яковлевича, Пашу Самсонова и Юру Стародубцева. Ирина мельком взглянула на Стеллу - та все еще была бледной, с окаменевшей, будто приклеенной улыбкой на губах. И только глаза - отчаянно злые.
        Горский потянулся бокалом к бокалу Игоря, и - оп… Раздался звон битого стекла. И за ним дружное - ах-х… И вслед, хором:
        - На счастье, Петр Яковлевич, на счастье!
        Засуетились, убирая осколки со стола. Больше всех суетилась Стелла - вспомнила наконец про хозяйские обязанности. Она усмехнулась нервно - лучше бы спасибо Игорю сказала, выручил обманщик обманщицу. Наверное, как тот рыбак, который другого рыбака увидел издалека.
        - Ир, а чего это ты, я не поняла? - наклонилась к ее уху Ольга. - Про блондина какого-то понесла… Просто так, что ли?
        - Нет. Блондин с голубыми глазами и правда имеет место быть. Я сегодня ее с ним видела. Ничего такой, молодой, красивый. Глебом зовут.
        - Ты уж и имя узнала?
        - А то. Я даже небольшое расследование провела, представляешь? Открылись вдруг способности. Слушай, а может, мне детективное агентство открыть? - повернулась она к подруге всем корпусом. - А что, хорошая мысль. И рекламу можно дать - оказываем услуги для обманутых жен и мужей, предоставляем веские доказательства неверности, любой каприз за ваши деньги. Нет, лучше не так! Можно и без денег, просто на общественных началах! Как Робин Гуд. А что, интересно же, не находишь?
        - Хм… А по-моему, ничего интересного. Тем более неинтересно, когда вот так, в лоб…
        - Тебе, может, и неинтересно. А вот Горскому…
        Она лихо поднесла бокал к губам, сделала несколько больших глотков. Ольга молчала, настороженно глядела на нее сбоку. Потом так же, на ухо, произнесла:
        - А тебе это зачем, Ир? Ты совсем с ума сошла, что ли? В ханжу-правдолюбицу поиграть решила? Назло всем?
        - Ну почему же сразу - в ханжу! Тем более что я ничего напрямую…
        - Ага. Все дураки, ты одна умная. Будто никто ничего не понял, ага? Может, и про меня расскажешь? Ты, случаем, наш утренний разговор на диктофончик не записала?
        - А что, надо было? - Ирина нарочито поморгала ресницами, глупо улыбнувшись. - Я как-то не догадалась…
        - А ты догадайся в другой раз. Будь умнее.
        В голосе звучал металл, едва сдерживаемое презрение. Перехватив руку подруги, потянувшуюся к бутылке шампанского, произнесла грубо:
        - Хватит! Не умеешь пить - не пей. Потом жалеть будешь, идиотка!
        Ира икнула и присмирела вдруг. И впрямь удовлетворения не было - того самого, мерзкого, неуправляемого, давеча испытанного. Перед глазами все плыло - лица, суета, смех, улыбки… Да, никогда она не умела быть пьяной. Опыта не было.
        За спиной вдруг громыхнуло, женщины взвизгнули восторженно, вскочили со своих мест. По всему периметру усадьбы уносились ввысь снопы белых искрящихся столбов, знаменующих собой кульминацию праздника. Взгляд вдруг сфокусировался на лице Горского - натужно-веселое и несчастное одновременно. Господи, что ж она наделала-то?! Может, подойти к нему, сказать… А что? Простите, мол, пошутила неудачно? Нет, совсем уж глупо выйдет…
        Рука мужа легла на плечо, заботливый голос шепнул на ухо:
        - Ир, что с тобой? Тебе плохо?
        - Да. Мне плохо. Очень плохо.
        - Может, домой поедем?
        - Да…
        В машине ехали молча, лишь изредка Игорь смотрел на нее в недоумении. Впрочем, было в этом еще что-то: настороженное, ужасно неловкое для обоих. Когда машина остановилась у кованой калитки дома, она вышла, не дожидаясь его руки, торопливо пошла вперед, неловко поддерживая подол длинного платья. На дорожке подвернулся каблук, щиколотку пронзило болью - Ирина подогнула ногу, как птица, всхлипнула обиженно.
        - Да погоди, что ж ты так бежишь, - сильно ухватил он ее пальцами за предплечье. - Что, очень больно? Давай я тебя понесу…
        - Нет. Не надо. Я сама.
        - Ну, сама так сама. Я только не понял - что случилось? Не хочешь объяснить?
        - Я? Объяснить? А что я должна тебе объяснить? Почему ногу подвернула?
        - Ладно, не так выразился - поговорить не хочешь?
        - Поговорить? Хм, поговорить, значит… По-моему, мы последние двадцать лет с тобой только тем и занимаемся, что разговариваем, не молчим же. Живем, спим в одной постели, детей вот успели вырастить. И все разговариваем, разговариваем. Не наговорились еще?
        - Перестань! Мне кажется, ты понимаешь, что я имею в виду. Но почему-то молчишь.
        Тихо сказал, осторожно. А еще - очень виновато. На, мол, руби голову, разрешаю! А только не надо ей сейчас таких подарков, не надо! Сил нет.
        Вздохнула, втягивая в себя прохладный воздух, помотала головой, как усталая лошадь, пошла вперед, прихрамывая. Уже войдя в дом, оглянулась:
        - Не буду я с тобой ни о чем говорить. А знаешь почему?
        - Почему?
        - А потому, что я сегодня вы-пим-ши. Помнишь, как говорила наша нянька Елена Родионовна? Звиняйте, я выпимши маненько. А ты сердился - как, мол, можно детей с нянькой оставлять, которая может быть в одночасье вы-пим-ши. И не отпустил меня на работу. Сказал, детям мать нужна, а не нянька. И я осталась: при доме, при детях…
        - По-моему, ты никогда об этом не жалела.
        - Да. Не жалела. Но сегодня я тоже, понимаешь ли, вы-пим-ши. И пожалуйста, будь другом, не трогай меня сегодня, ладно? Постели себе в кабинете. Я пойду, спокойной ночи. Выпимши я, вы-пим-ши…
        Во сне ей снился ящик Пандоры. Черный, абсолютно правильной кубической формы, с маленькой блестящей скважиной для ключа. Он висел в воздухе, то отдаляясь, то приближаясь, будто дразнил или искушал, может. Она показывала ему ладони - видишь, ключа нет. И вдруг - щелк! - крышка сама откинулась! И звон поднялся в голове больной, невыносимый, и голос Игоря откуда-то сверху: «…Понимаешь, что я имею в виду. Но почему-то молчишь…»
        Проснулась - темно в спальне. Часть кровати, где обычно спал Игорь - девственно пустая, отсвечивает неубранным атласным покрывалом. Все тело зашлось холодной испариной, и сердце внутри ухает гулко, борясь с непривычным организму похмельем. Господи, как противно, зачем напилась! Еще и этот сон, хуже чем самый страшный кошмар. Перевернулась на спину, глянула в окно - белая луна висит в силуэтах едва различимых сосновых крон. Ира долго цеплялась за нее взглядом, пока вновь не задремала…

* * *
        Утро принесло головную боль и тошнотворное нытье в желудке. Она села на постели, потрясла головой убито - господи, как же они живут по утрам, которые пьющие. Ведь им ужасно стыдно, наверное. Как вспомнят, что накануне в непотребном виде творили… И то еще хорошо, что у нее в данный момент испуганное сознание помалкивает, спрятавшись за похмельную физиологию. А ну как в себя придет…
        Ирина долго стояла под душем, безвольно вытянув руки вдоль тела. Упругие струи колотили по темени, будто старались выбить из головы вчерашний день. И позавчерашний тоже. И тот, роковой, с тети-Машиным письмом. Зачем она его прочитала? Жила бы сейчас, ничего не ведая, ни с кем не ссорясь…
        Вдруг вспомнился ночной сон - черный ящик Пандоры. Она ж его не хотела открывать там, во сне. Даже ладони показывала - видите, ключа нет! Он сам открылся…
        Обхватив себя руками, Ира поежилась. Вроде и душ горячий, а холодно вдруг стало. Внутри - холодно. И стыдно. Как она вчера - с мамой-то и со Снежаной… А вечером - с бедным Горским. Ох как стыдно! Еще и удовольствие получала, помнится.
        Потом, сотворив большую чашку кофе и насладившись знакомым видом из окна кухни, успокоилась немного, стыд отошел, уступил место мыслям - довольно странным… И не мыслям даже, а памяти. Она вдруг полезла из детства, как перекисшее тесто из кастрюли. Обиженная, с компонентой своей детской виноватости. Будто эта компонента объяснить ей торопилась - есть, есть подоплека для объяснения всего того, что с тобой сейчас происходит. Потому что она - как горб за плечами, твоя детская виноватость. Да, отец плохой, маму бросил. Да, трудно одной ребенка «поднимать», как мама повторяет все время. Да, в доме холодно, и мама на работе устала, и надо печку топить, и ты еще тут, под ногами: кормить надо тебя, поить, одевать. А кто поможет? Никто, кому мы с тобой нужны. Тетки? А что тетки: ну да, помогают, конечно, кто спорит, еще бы не помогали.
        И тут же всплывает отдельный синкоп в памяти - как мама готовилась к приезду теток. То есть готовила дом, чтоб совсем уж бедненько было, жалкенько. Выволакивала из сарая старые половики, крутила ковер, сопя, старательно засовывала под кровать. И ее обряжала в такое старье, что хоть из дома не выходи. Хитрила, в общем. Старалась еще и теток виноватыми сделать. Вот, мол, ваш братец меня с чем оставил, как хошь, так и живи. Чем хошь, тем и корми ребенка. Так и говорила - чем хошь…
        Потом, когда от мамы сбежал отчим, дочь тоже оказалась в этом обстоятельстве виноватой. Потому что зачем мужику чужого ребенка кормить? И даже за Снежану виновата! Надо с малышкой нянькаться, а она все норовит с Игорьком время провести! Дался он ей, когда мать с ног сбивается… Наверное, ей легче было так жить, чтобы Ирина все время чувствовала свою вину? А может, произносила злые слова просто так, походя, не вкладывая в них обидного смысла? Сказала - и тут же забыла, не придав значения? Да, наверное, так и есть…
        Но каждое обидное слово свою энергию несет. И если нет ей выхода - откладывается где-то в душе, копится помаленьку. Накопилось - живет себе, пока не тронули. А как тронут и кто тронет - одному богу известно. Но если уж тронули - тут никаких ключей подбирать не надо, черный ящик сам собой открывается. И отходи в сторону тот, кто когда-то его синкопами наполнил.
        Вот вам и сон, пожалуйста, про черный ящик. И первая утренняя стыдливость тут ни при чем! Не за что ей стыдиться: как получилось, так получилось. Если уж все покатилось по такому сценарию, нет ее в том вины…
        Ирина вздохнула, распрямила спину, глотнула остывший кофе. Усмехнулась - как, оказывается, легко себя оправдать. Меня обидели - я обижу. И до главного обидчика еще очередь дойдет. И для него памятные синкопы найдутся. Хотя бы из тех прожитых лет жизни матери-одиночки - ужасно обидных. Два года - как целая жизнь. Ты думал, я их забыла, да?
        Хотя - чего там… Конечно, забыла. Вот же странное дело! Мелкие обиды на маму в кучку собрались и помнятся, а на Игоря - нет. Почему?! Может, он специалист по большим обидам, которые ни в один ящик не умещаются? Сами по себе живут, и ключа к ним не подберешь, чтобы на волю выпустить? Да и надо ли… Ирина еще не ответила на этот вопрос окончательно. Вот если б не любила, тогда б и вопроса не было…
        Интересно, сколько она еще в этой невесомости продержится? Надо было вчера с мужем поговорить! Честно и откровенно. Он же сам хотел. Можно, конечно, и по предложенному Ольгой сценарию: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Да только актерских данных не хватит. И хитрости тоже. Как показала жизнь, эта хитрость имеет свойство трансформироваться в злые поступки, вылетающие из черного ящика. И майся потом совестью. Нет уж, и без того натворила делов, хватит.
        И вдруг вспомнила, что за эти дни ни разу не позвонила тете Саше. Вот тебе, пожалуйста, еще одно зло. Тетка одна совсем, а она сидит, свои рефлексии по струнам перебирает. Ушла любимая племянница в тапочках, осерчав, хлопнула дверью и пропала.
        Ну, это зло исправимо, допустим. Надо собраться да поехать к ней. А по дороге - в супермаркет заскочить, накупить продуктов, вкуснятинки всяческой. Хотя тетю Сашу этим не проймешь, это ж не мама.
        Вот опять она - о маме! Хватит уже! Поворошила синкопы - и хватит. Все, надо ехать…
        Позвонила в теткину дверь, заранее сложила руки в умоляющем жесте, подняла брови домиком. Всхлип замка, скрежет цепочки… Тети-Сашино лицо - измученное, но радостное.
        - О господи, Ирочка, девочка, наконец-то! А я тебе и звонить боюсь.
        - Простите меня, блудную девочку! Видит бог, не достойна я этого высокого звания.
        - Ой, да ладно тебе! - рассмеялась тетя Саша, отходя в сторону. - Заходи. А это что у тебя? Что за пакеты?
        - Это - вам. Тут продукты всякие.
        - С ума сошла! Зачем столько? Я и есть-то не могу толком. Как вспомню, что скоро воскресенье, а Маши нет. Ты ж помнишь, как мы по воскресеньям обедали.
        - Помню. А хотите, я каждое воскресенье с вами буду обедать? Так же скатерть крахмальную на стол, приборы. Чтоб традицию поддержать, а?
        - Хочу, Ирочка. Очень. Но ведь у тебя семья.
        Сказала и осеклась, глянула пугливо. Но вопросов задавать не стала, молча взяла у нее из рук пакеты, понесла на кухню.
        - Ты есть хочешь? - послышался из кухни ее голос.
        - Хочу. Я еще не завтракала, только кофе пила.
        - Тогда иди сюда, чего копаешься.
        - Иду!
        На кухне все было как прежде: стерильная чистота, крахмальные занавески топорщатся на окнах белыми рюшами. И не лень же ей эти рюши разглаживать!
        - Садись. Сейчас омлет с ветчиной сделаю. Я быстро.
        Как же хорошо здесь, на теткиной кухне! Все-таки стерильная чистота и ухоженность имеют свою энергию - упорядоченности уклада жизни. Что бы ни происходило, а солнечный блик из окна должен глядеться в голубой кафель, как в зеркало. И скатерть должна быть. И ваза-хлебница с крышкой. И салфеточки. И прибор старинный для специй - три еловые шишки в круглых гнездышках. Да, многие пожилые люди сейчас этим укладом спасаются, плывут по волнам новой жестоко материальной жизни, как на утлом суденышке.
        Тетя Саша споро накрыла на стол, успевая следить за шкварчащим на сковородке омлетом. Красиво выложила круглую вкусноту на тарелку, сверху присыпала мелкой зеленью.
        - Ешь.
        - А вы?
        - Говорю же - не хочу. Правда, не смотри на меня так. Организм голодовку объявил, горе переживает. Не буду ему мешать.
        - Но так же нельзя, теть Саш!
        - Не бойся, с голоду не умру. Обещаю. Пока ты свою ситуацию как-то не разрешишь, точно не умру. А вдруг тебе мой совет понадобится?
        - Да, мне очень нужен ваш совет! Запуталась я, не знаю, что делать, ни туда, ни сюда. Копаюсь во всяких обидах, на людей злюсь. Мало того, что злюсь… Помните, вы в прошлый раз говорили про ящик Пандоры? Ну, чтоб я его, не дай бог, в себе не открыла?
        - Помню, Ирочка. Я весь давешний разговор помню. За те дни, что ты пропадала, весь по косточкам разобрала.
        - Простите меня.
        - Да ладно, я ж не о том. Вот что еще хочу сказать тебе, девочка, - понимаешь, у каждого человека внутри свой ящик обид живет. У кого-то переполненный, у кого-то - так себе, полупустой. Но никто, по большому счету, не может этого обстоятельства признать. Вот спроси у любого - помнит ли он обиды? И каждый второй открестится, еще и лекцию про необходимость прощения и понимания прочтет. Всем же хочется казаться качественнее друг перед другом.
        - А у вас есть?
        - А то. Есть, конечно. Я даже на Машу-покойницу с детства обиды хранила, и на маму, и на брата, и на отца твоего. Этот процесс независимо от нашего сознания и воли происходит. Другое дело - откроешь ты этот ящик когда-нибудь или нет. Или замкнешь его навеки, засунешь куда-нибудь, чтоб жить не мешал. Тут, понимаешь, тонкая такая штука. Прощение - прощением, а память - памятью. Еще и от человека зависит.
        - Значит, и у меня есть?
        - Конечно. Куда ж он делся? Ты натура цельная, в тебе все есть. И ангел, и черт, который твой ящик стережет, не без этого. И он обязательно в трудную жизненную минуту ключик от него подсунет.
        - Уже подсунул, теть Саш.
        - А ты не бери! Скрепись, девочка. Не пристало тебе. Ты же сильная и волевая.
        - Я слабая, как оказалось, и нерешительная. И сила есть, и воля есть, а силы воли нету. Хм, смешно сказала, правда?
        - Ой, вот уж не поверю! Нет, ты сильная. Потому что ни хитрить, ни лгать не умеешь. Это только хитрый да лживый все время в свой ящик Пандоры лезет, достает старые обиды, стряхивает с них пыль. Авось пригодится для дела, для оправдания подлого поступка. А может, и для мести. Иль, например, для хитрости какой, заранее придуманной. Особенно женщины этим грешат.
        - Как моя мама, у нее вся жизнь - сплошная хитрость.
        - Не надо так про маму. Плохо ты сейчас сказала, зло. Женская хитрость, по большому счету, не грех, а даже благо. И оттенков всяческих у нее много, и добрых, и злых. Да, твоя мама хитрила, это понятно. Доставала обиду на твоего отца, выжимала из нее все соки, чтобы манипулировать и мной, и Машей. Хитрый человек по-особенному устроен. Он не виноват, что хитрость ему и достоинство, и мудрость заменяет.
        - Да, действительно по-особенному. Чужие обиды помнит, а когда сам обижает - забывает напрочь. Очень удобная хитрость, чего тут скажешь! Еще потом и сердится.
        - Что-то не пойму, ты с мамой поссорилась, что ли?
        - Да. Отказала ей в материальной просьбе. Впервые за много лет. И не потому, что просьбу удовлетворить не могла, а… В общем, открыла свой ящик с обидами, теть Саш. Вернее, чуть приоткрыла, и понесло…
        - Что ж, именно этого мы с Машей и боялись: что ты начнешь сплеча рубить. Потому и молчали. Думали, как узнаешь, развернешься в ту же секунду, уйдешь сгоряча. Ведь если б тогда, десять лет назад, - ушла бы от Игоря?
        - Да.
        - Но ведь любишь! Мы-то знаем, как сильно.
        - Люблю. Но все равно бы ушла.
        - И что? Страдала бы? Жила бы одна, любила и страдала! Что ж делать, если ты у нас такой однолюбкой уродилась? Вся в отца…
        - В отца?
        - Ну да. Он ведь тоже всю жизнь одну женщину любил - замужнюю. А с твоей мамой - это так, от тоски. Да я тебе рассказывала, если помнишь.
        Тетка вздохнула, сложила ковшиком сухие ладони на скатерти. Помолчав, спросила тихо, осторожно:
        - А сейчас-то что решила? Столько лет прошло. Я думаю, у него уж и нет ничего с той женщиной.
        - Почему? Там ребенок есть, мальчик. Егором зовут.
        - Ну, ребенок… Пусть будет! Он что, мешает тебе? Подумаешь, еще один человек вырастет.
        - Да как вы можете так говорить, тетя Саша! Он же… Он же обманул меня, предал! И я всегда буду помнить об этом! Нет, не знаю, что делать… Честное слово.
        - Что делать, что делать… Жить!
        - Да, жить… Подруга тоже советует - жить. То есть сделать вид, будто ничего плохого не произошло. Перемолчать, перетерпеть…
        - Нет, Ир. Хороший совет, конечно, но хитромудрое терпение - это не для тебя. Не сможешь, характер не тот. Я думаю, прежде всего надо поговорить с мужем. Другого выхода нет.
        - Да он предлагал, а я не смогла. Не смогла, и все. Вот тут слишком больно, - постучала она кулаком себе по груди. - Так больно, что… Нет, не смогу.
        - И что тогда?
        - Не знаю, наверное, я просто уйду. Молча. Потому что так больше нельзя. Вот вы меня идеализируете, конечно: и насчет характера, и что ящик с обидами открыть не смогу. Как бы не так! Если б вы знали, сколько я всего натворить успела! Рассказать стыдно. И виноватому, и невиновному досталось. А главное, чувствую, что это еще не предел.
        - Что ж, помни только - если из тебя зло вылетело, оно уже неуправляемо, живет своей жизнью, обратно не запихнешь.
        - Да, я понимаю. Пандоре тоже говорили - не открывай ящик. А она все равно открыла. Потом попыталась захлопнуть, да поздно было!
        - Но в ящике еще надежда осталась. Надежда на лучшее, понимаешь? Оставь себе хотя бы надежду! Поговори с Игорем.
        - Ладно, поговорю. Тем более молча уйти все равно не получится. Надо же еще девчонкам что-то объяснять. Как вы думаете, они со мной жить останутся или с отцом?
        - Не знаю. Смотря где. Они уже взрослые девицы, их за руки не возьмешь и с собой не уведешь. И вообще не руби сплеча. Подумай, хорошо подумай.
        - Я в последние дни только и делаю, что думаю. Но так ничего и не придумала. Безвыходное положение, что и говорить.
        - Не бывает безвыходных положений. Бывают неправильные решения, основанные на обиде и злости. Но в любом случае можешь рассчитывать на мою поддержку.
        - Спасибо вам!
        - Ой, не благодари, не надо! И без того сердце за тебя болит!
        - Я поеду, пожалуй. Спасибо за завтрак, было очень вкусно. Я вам позвоню.
        - Звони, Ирочка. Буду ждать вестей. Любых…

* * *
        Когда она подъехала к дому, увидела припаркованную машину Игоря. Что ж, понятно… И хорошо, пусть так. Значит, разговора не избежать.
        Медленно пошла по дорожке и вдруг, сама от себя не ожидая, сделала шаг в сторону, обхватила руками сосновый ствол, прижалась щекой к теплой слоистой коре. Будто с другом прощалась. Или просила у него помощи. Долго стояла, не в силах оторваться. Да и домой не хотелось. Так отчего-то страшно стало, до звона в голове, до дрожи в коленках.
        Нет у нее никакого характера и цельности нет. Просто страшно. Ольга права, слишком большая роскошь - придуманная для самой себя бескомпромиссность. Нет ее, есть просто страх. А еще - кокетство с этой бескомпромиссностью. Ах, я вот такая, честно любящая, честно преданная. И как же меня обмануть посмели!
        Скрипнула дверь, Игорь вышел на крыльцо:
        - Ир… Ты чего там стоишь?
        - А что? Видишь, с деревом обнимаюсь.
        - Ты вступила в общество любителей дендротерапии? Или увлеклась теорией Порфирия Иванова?
        Надо же, он еще и шутит… Впрочем, с юмором у него всегда было в порядке. У него вообще всегда все в полном порядке, с самого рождения. Поздний ребенок у любящих родителей, дитя благополучия, воспитанное на чистом сливочном масле. Про таких говорят - родился с серебряной ложкой во рту. У него, наверное, даже ящика Пандоры внутри нет. Кому его обижать-то было?
        - Пойдем в дом. Поговорим наконец.
        - Да, иду сейчас.
        Ирина оторвалась от ствола, стряхнула с плаща прилипшие коричневые чешуйки. Сдвоенная сухая игла упала в ладонь, скользнула меж пальцев в траву. Осень - много жухлой травы. И желтых ясеневых листьев нанесло с соседнего участка. Красиво… Можно сказать - прощально красиво. Пришла осень и разрушила ее привычный мирок. Спасибо, подлая осень. А я тебя всегда так любила…
        - Кофе будешь? - выглянул из кухни Игорь, улыбаясь. - Я сварил…
        - Буду. Давай.
        Сели за барную стойку напротив друг друга, молчали. Одновременно взялись за чашки, одновременно отпили по глотку. Чашки звякнули о блюдца в унисон. Вот и жили всегда - в унисон. Вернее, она так думала.
        - Ир, мне Светлана Васильевна звонила. Сказала, что ты все знаешь.
        - Да. Знаю.
        И снова - глоток кофе. Будто ничего не происходит, обычный бытовой разговор.
        - А почему молчала, если знаешь?
        - А что надо было сказать? Чего ты от меня хотел услышать?
        - Ир… Это совсем не то, что ты думаешь.
        - Правда? Значит, у тебя нет ребенка на стороне?
        - Есть, Егором зовут. Но он живет в другом городе.
        - Это обстоятельство что-то меняет?
        - Погоди, дай объяснить… Он в Марьинске живет.
        - Ах вот как! Это где у вас филиал, да? Что ж, хорошо устроился - очень удобно иметь вторую семью в том городе, куда приходится постоянно ездить в командировки. Одна семья хорошо, а две лучше, да?
        - Он мой сын, Ира. Давай начнем с этого. И всегда им будет.
        - А кто против, Игорь? - Она резко вскинула голову, глянув ему в глаза. - Кто против-то? Конечно, пусть будет! Я страшно рада за тебя, Громов! У тебя есть сын! Поздравляю!
        - Но послушай…
        - Все, больше не хочу говорить. - Ира отодвинула чашку, намереваясь встать. - А о чем, когда и так все ясно?
        - Но ты даже не выслушала меня!
        - Ты хочешь, чтобы я сидела и слушала? Про все десять лет, в подробностях? А если я не могу? Ты представь хотя бы на секунду, что я - не могу? Что мне, допустим, больно, нестерпимо больно это слушать?
        - А ты все-таки послушай! Я просто хочу рассказать, как все было… Вернее, объяснить. Понимаешь, она любила меня. Правда. И я не мог… Было бы подло с моей стороны бросить ее в таком положении.
        - В каком - положении? Во влюбленном?
        - Да нет! В беременном! Я ж не думал… Я полагал - это просто случайная связь. Ну, было и было. С кем не бывает!
        - Со мной, например, и быть не могло.
        - Ты женщина. Это понятно. А я мужчина и должен нести ответственность за свои поступки.
        - Случайные связи - это поступки?
        - Но она и впрямь меня любила. А я любил тебя. И сейчас люблю. Ты же знаешь.
        - Я уже ничего не знаю, Игорь…
        - Она любила меня и родила мне сына. Я не мог позволить себе быть непорядочным в этой ситуации!
        - Ну да. Меня обмануть - это можно себе позволить…
        - Но по отношению к тебе я ведь тоже когда-то поступил порядочно.
        - Что?! Что ты сказал?
        Ирина задохнулась, глядела на него во все глаза, будто не узнавая. Кровь пульсировала где-то под диафрагмой, и вдох-выдох получался болезненным, сжатым, будто в комнате совсем исчез кислород. И голос получился хриплым, немного сдавленным:
        - Значит, порядочно поступил! Я родила тебе детей, и ты поступил со мной порядочно. Прошло два года, и ты решил наконец поступить порядочно. Ах, какой молодец! Горжусь тобой! Я тебя любила, а ты, оказывается, поступил порядочно - всего лишь!
        - Ну, прости, глупость сморозил.
        - Почему же глупость? Все правильно говоришь! Со мной - порядочно, и с ней - порядочно!
        - Ира! Ну что ты несешь? Ты же знаешь, что это не так! Я тебя любил и люблю! Тебя одну…
        - Тогда при чем здесь порядочность по отношению ко мне?
        - Еще раз прости - не так выразился. Да, я виноват, очень виноват перед тобой! Но я не мог поступить по-другому! Ребенок же ни в чем не виноват, правда? Прости меня! Давай забудем…
        - И про сына твоего - тоже забудем?
        - Ты - забудь. Мой сын - моя проблема. Обещаю, что ты его никогда не увидишь. Я понимаю, как тебе тяжело, но бросить его не смогу, прости.
        - И будешь ездить… туда?
        - Да, буду. Я и без того очень редко езжу, а он все время ждет.
        - А ты с ней спишь, с той женщиной, его матерью, когда приезжаешь? Только правду говори!
        - Ира…
        - Так да или нет?
        - Ну… Нет, если хочешь.
        - Хм… Если хочешь… Какой ты странный, Громов, ей-богу. Если хочешь, главное! Что - хочешь, зачем - хочешь? Сам прощения просишь, и тут же - если хочешь! Так и скажи прямо - да, мол, сплю. Ты же у нас порядочный, по-другому не можешь, как выяснилось. Спишь со всеми, кто тебя в одночасье полюбит. А если я тебя разлюблю, со мной спать не будешь?
        Она рассмеялась коротко, хрипло, с надрывом. Он глядел настороженно, вцепившись пальцами в пустую кофейную чашку. Потом произнес тихо:
        - Я тебя понимаю. И боль твою понимаю. Поверь - больше никогда и ни с кем.
        - Ну да. Как говорится, лучше меньше, да лучше. Количество измен не определяет их качество. А только от этого не легче, совсем. Я-то тебе ни разу не изменила, представляешь? С третьего класса…
        - Я знаю, Ир. Давай забудем. Ну, может, со временем… Так получилось, пойми. Ты же у меня умная.
        - Да, умная. Как в том анекдоте про молодую любовницу, помнишь, Горский рассказывал?
        - Нет, не помню.
        - Ну как же… Привел пожилой начальник на корпоратив свою пожилую супругу, а вокруг молодые сотрудницы вертятся. Жена спрашивает - которая из них твоя любовница? Он показывает на одну - вот эта, мол. Жена ее долго разглядывала со всех сторон, хмыкала. Потом дергает его за локоть, шепчет на ухо с гордостью - слушай, а наша-то - лучше всех… Чего не смеешься, смешно ведь!
        - Мне не смешно…
        - А вот мне - смешно! Ладно, устала, пойду прилягу. После вчерашнего пьянства голова болит.
        - Но мы же не решили ничего.
        - Завтра, Громов, все завтра. Будет новый день, будут и решения. Не входи сегодня в спальню, будь другом. Вообще не входи. Девчонкам скажи, что я заболела, ладно?
        - Не пугай меня!
        - Не бойся, таблетками травиться и вены резать не стану. Вот если бы десять лет назад… А сейчас - нет. Не тот возраст, прости. Смешно как-то получится. И впрямь дико спать хочу.
        И в самом деле уснула, добравшись до кровати. Организм сработал мгновенно, будто чья-то заботливая рука дернула за стоп-кран. Наверное, ему виднее, когда надо включать инстинкт самосохранения. Вот - сохранил, дал небольшую передышку. Для чего, спрашивается?
        Ирина открыла глаза и удивилась поначалу. Казалось, проспала не больше часа, а в комнате уже сумерки. Судя по сгусткам темноты по углам, довольно поздний уже вечер. И в доме тихо очень. Настороженная тишина, неприятная. Как перед грозой…
        Она села на постели, чуть поскуливая от боли в затекшей руке. Тело было вялым, безжизненным, в памяти так же вяло ворошился давешний разговор с Игорем. Зевнула. Поежилась. Тоска. Какая тоска, боже мой. Еще и выспалась зачем-то. А что ночью делать? Плавать в этой тоске до рассвета? Идти чемоданы собирать? Ну, с чемоданами - это потом, всегда успеется.
        Все-таки пришла о них мысль. Говорят, всегда надо доверять первой мысли, если в чем-то сомневаешься. Но, с другой стороны, сомнения - это ж продукт работы бодрого сознания, а оно сейчас далеко не бодрое, сумеречное скорее. И надо как-то до утра дожить. Снотворное, что ли, принять? Где-то на кухне, в аптечке, были таблетки феназепама… Не бродить же всю ночь бессонной тенью по дому!
        Ира осторожно приоткрыла дверь спальни, на цыпочках скользнула к лестнице. Из-за двери кабинета Игоря пробивался свет настольной лампы - не спит. В спальне девчонок было тихо, лишь бормотал что-то телевизор. Опять, наверное, заснули и не выключили.
        Хорошо хоть посуду помыли. На кухне чистота, пахнет вкусно. Девчонки, наверное, хозяйничали. Ведь умеют же, если приспичит! Да, все умеют, вполне могут самостоятельно жить, без родительского пригляда. Материнская забота им скоро вообще без надобности будет, да и отцовская, в общем, тоже.
        Фу, какие грустные, серые мысли. Давай заплачь еще, поскули жалобно - никому не нужна, мол. Нет уж, дорогая, не прячься за скулеж, детям всегда семья нужна. Рядом ли, на расстоянии ли - без разницы. Главное, чтобы папа с мамой вместе были, чтобы тыл был, оплот, общий дом! Никто не жаждет смотреть в припыленные процессом развода родительские лица, вникать в страстные эмоции, обиды и правоты. Дети - они есть дети, такова правда жизни, и ничего с этим не сделаешь. Если только по крайней необходимости…
        Проглоченная таблетка ожиданий не оправдала и принесла в организм тяжкую дрему-забытье. Уснула по-настоящему только под утро, под аккомпанемент радостного чириканья птиц за окном. Все-таки - жизнь…
        Разбудила мелодия мобильника. Она нашарила его на тумбочке, не глядя на дисплей, нажала кнопку включения:
        - Да…
        - Доброе утро, Ирочка. Не разбудил?
        От удивления женщина села на постели, распахнула глаза. Какая неожиданность - Горский!
        - Доброе, - прохрипела в трубку, отводя волосы от лица. - А… что случилось, Петр Яковлевич? С Игорем что-то?
        - Да нет, не волнуйся! Все с ним в порядке, планерку с сотрудниками проводит. Правда, он сегодня помятый какой-то. Ты что, пилила его всю ночь?
        Голос натужный, несмотря на старательный юморок. Наверное, надо что-то в пику ответить, да в голову ничего не приходит. Врасплох застал…
        - Ир… А ты не могла бы со мной встретиться, а?
        - Не поняла, в каком это смысле? Вы что, свидание мне пытаетесь назначить?
        Вот и юморок в пику сам собой выскочил, и напрягаться не надо. Ишь, как хохотнул, словно брошенный мячик принял.
        - Нет, Ирочка, что ты! Где уж мне, старому, по свиданиям таскаться. Просто поговорить с тобой надо. Обсудить кое-что. Так как насчет совместного завтрака?
        - Ну что ж, если надо…
        - Можешь через часок к «Тройке» подъехать? Это на Луначарского, возле сквера.
        - Могу. Только не через часок, а через два.
        - Идет… Я там буду ждать.
        - Хорошо, Петр Яковлевич.
        Ирина нажала на кнопку отбоя, потрясла головой. Что это было? Зачем она вдруг Горскому понадобилась, какие могут быть разговоры, о чем? И вдруг догадалась!
        Что ж, смешно теперь звонить и отказываться - надо ехать. Тем более сама судьба послала отсрочку-передышку. Пока в чужих проблемах разбираешься, может, и о своих ненадолго забудешь. Ну, хоть на чуть-чуть…
        Дом в это утро встретил ее настороженно, будто нахохлившись. Захотелось попить воды - и упала, разбилась под неловкой рукой любимая Машкина чашка, красная, с желтой смешной рожицей. Потом вдруг ветер завыл в каминной трубе, как пес по покойнику. Наверху, на чердаке, хлопнула ставня. Ирина вздрогнула от этого звука, втянула голову в плечи: явно сердился дом, выражал звуками свое неодобрение. Как живой…
        Она кое-как собралась, оделась, вышла на крыльцо. День занялся сереньким, облачным. Сосны стояли угрюмые, не обласканные солнечными лучами. Даже машина завелась не сразу, решила немного покапризничать. Что ж, какое утро, такой и день…
        Горский сидел за столиком на двоих в дальнем углу кафе, призывно махал ей рукой. Когда подошла, он вскочил с места, галантно подвинул ей стул.
        - Чем будем завтракать, Ирочка? Тут неплохие бифштексы подают.
        - Я не хочу есть, только кофе буду.
        - Ну, хотя бы пирожное…
        - Нет, я на диете.
        - Хорошо. На диете так на диете, - улыбнулся он подошедшей официантке: - Нам два кофе, пожалуйста. И коньяку сто граммов. Нет, лучше двести.
        - Вы не за рулем?
        - Нет. Я пешочком. Тут от офиса недалеко. Так что могу себе позволить расслабиться, а то нервишки шалят. Всю ночь не спал, представляешь?
        И глянул на нее в ожидании, будто ждал ответного вопроса - а что так, отчего не спали-то? Но она лишь пожала плечами, сочувственно улыбнувшись. Не спал и не спал, мол, мне какое дело.
        - Я вот, собственно, о чем хотел поговорить… Вернее, спросить. О каком Глебе ты вчера так неоднозначно высказалась? Проясни, пожалуйста.
        - Да бросьте, Петр Яковлевич, вы же помните, в каком я состоянии была. Мало ли что может сболтнуть пьяная баба!
        - Не скажи! Знаешь, как говорят: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Так что за Глеб?
        - Не знаю никакого Глеба. Откуда? Я с вашей Стени близко не общаюсь.
        - Ирочка, Ирочка, не умеешь ты врать. Вон, даже глазенки на меня поднять не можешь. Ладно, не напрягайся. Потому что твой ответ, каким был он ни был, уже и не так для меня глобально актуален.
        - А зачем тогда спрашиваете?
        - Да сам не знаю! Считай, что за последнюю соломинку цепляюсь. Хотя какая, к черту, соломинка, право слово. Знаю я этого Глеба, хорошо знаю. Где-то полгода назад с ним познакомился, Стелла мне его как двоюродного брата представила. Высокий такой блондин, молодой… В общем, как ты описала. Я поверил, что он брат. Представляешь, сразу поверил! Вообще каждому ее слову верил. Теперь и самому забавно - почему…
        - Наверное, потому, что вы ее любите. А когда любишь, совсем глупым и мягкотелым становишься, не замечаешь, что у тебя под самым носом происходит.
        - Да. В этом ты права, именно - не замечаешь. А пока ты ничего не замечаешь, накопление глупости и мягкотелости переваливает через критическую отметку, и потом вдруг - бац! - и по голове бьет! Со мной вчера именно так и произошло. После твоих пьяных намеков по голове ударило. Вернее, по сердцу. Такое озарение вдруг нашло. И сразу побежала картинка в голове, кадр за кадром, в ускоренном темпе. И с титрами внизу - дурак ты, Горский, старый влюбленный козел.
        - Ну ладно, что уж вы так… Вовсе не старый. И не козел.
        - Смешно со стороны выгляжу, да?
        - Хм… Вот странно - почему мы всегда в первую очередь беспокоимся, как выглядим со стороны, смешными или нет. Как озарение найдет, сразу почему-то на других оглядываемся. А никому ведь, по сути, и дела нет.
        Подошла официантка, поставила перед ними по дымящейся чашке кофе, в центр стола - пузатый графинчик с коньяком. Петр Яковлевич тут же схватился за горлышко графина, плеснул себе в бокал. Глянул на нее:
        - Будешь?
        - Нет.
        Быстро опрокинул содержимое бокала в рот, дернулся кадык на жилистой шее. Она незаметно содрогнулась, глядя на нее: багрово-коричневая, как замшелый ствол старой сосны. Жалко, жалко его. Вон, и щеки начали наливаться багровым апоплексическим румянцем - как бы его тут, в кафе, господин кондратий не хватил!
        - Такие озарения, Ирочка, в моем возрасте уже инсультом чреваты, - тихо произнес он, будто прочитал ее опасливые мысли. - Всю ночь не спал, думал. А в голове стучит, в ушах звон барабанный! Что я наделал, дурак? Нет, почему я решил, что я какой-то особенный, чтобы в меня молоденькая девчонка и впрямь влюбилась? Развесил уши. Уж сколько раз твердили миру…
        - Нет, почему же? Есть в истории прецеденты, Чарли Чаплин, например!
        - Но я же не Чарли Чаплин! Он-то мог себе позволить обманываться, опираясь на мировую славу и материальную составляющую! А я? Я-то, старый дурак, последнее исподнее готов был отдать! Представляешь, через неделю собирался на молодую жену дом переписать. Машину подарил, шубы-шмотки, кофты-мофты. А камушков сколько, если посчитать!
        Он вздохнул тяжело и тут же встрепенулся, глянул на нее коротко:
        - Да нет, Ириш, ты не думай, что я жмот какой, сижу тут, убытки подсчитываю! Тут дело в другом…
        - В чем, Петр Яковлевич?
        - Да в совести! Знаешь, я Надю в этом смысле никогда не баловал. Ну, подарю какое-нибудь колечко на день рождения, скромненькое, как символ, и все. Как-то в голову не приходило - задаривать.
        - Ну да. Она вас бесплатно любила. Есть такой вид любви - искренне бесплатный, представляете?
        Он глянул красными измученными глазенками, усмехнулся скорбно, кивнул головой:
        - Давай, давай, Ирочка, добивай глупого старикашку.
        - Да бросьте кокетничать, Петр Яковлевич! Сами натворили делов, а теперь хотите, чтобы вам еще и сочувствовали! Да, Надю мне действительно жалко, не скрою! Представляете, каково ей было все это пережить? Хотя почему - было! Такое вообще никогда не забывается!
        - Понимаю. Я ведь ее практически ни с чем оставил. Я ж адвокат все-таки, хоть и бывший. Да она и не спорила.
        - Вот опять вы все к материальной стороне дела норовите свернуть! А она вас просто любила. Да! Можете вы это понять или нет? Надя у вас женщина с достоинством, со своей гордостью. Она бы никогда и спорить не стала.
        - В том-то и дело - любила, да. А я лежу этой ночью рядом с молодой красивой женщиной и думаю - а ну как меня сейчас параличом по темечку! Даже чую - близко уже, в голове-то сильно звенит! Разобьет меня, а Нади рядом нет. Мы ведь, знаешь, с третьего класса вместе.
        - Что?!
        - А чему ты так удивляешься? Да, да: детская любовь, потом юная, потом сознательно основательная… А я - бац! - и с катушек съехал. А ведь всегда себя умным мужиком считал. Что это с нами с возрастом происходит, Ирочка?
        - Не знаю. Наверное, для этого специальные медицинские термины есть.
        - Опять издеваешься, да?
        - Ничуть… Болезнь, она и есть болезнь. Вон сейчас даже алкоголиков болезнью оправдывают.
        - Нет, но почему я решил?.. Спасибо тебе, Ирочка!
        - Ой, не благодарите, ради бога! Вы хоть понимаете, за что?
        - Как - за что? За толчок к озарению!
        - Нет. Это называется другим словом. Это ж с моей стороны подлость обыкновенная, по большому счету, от своего злобно разгулявшегося разгильдяйства.
        - Не понял! - поднял он в изломе седую лохматую бровь.
        - Да ладно, долго объяснять, Петр Яковлевич. И не надо вам.
        - А ты что, себя казнишь, что на Стеллу настучала? Да бог с тобой, ты ж мне сейчас не рассказала ничего напрямую! Я и сам вчера догадался!
        - Зачем тогда на разговор вызвали, если догадались?
        - Да так, захотелось на себя твоими глазами посмотреть. Еще раз убедиться, как смешно и глупо я выгляжу.
        - А я? Я очень смешно и глупо в ваших глазах выгляжу?
        - При чем тут ты…
        - А при том! Мне-то десять лет назад никто не удосужился дать толчок к озарению. Ведь вы же… Вы все знали про Игоря, правда?
        - Что мы знали? - округлил он глаза, придав голосу нарочитое удивление. Слишком нарочитое, чтобы быть мастерски сыгранным.
        Она откинулась на спинку стула, усмехнулась, глядя в его желтые глаза, испещренные болезненными нитями капилляров. Помолчала еще немного, потом тихо произнесла:
        - Да ладно, теперь это уже и значения никакого не имеет. Неважно ведь, когда на тебя нападет озарение. Подумаешь, плюс-минус десять лет - результат все равно один.
        - Ты это о чем?
        - Спасибо за кофе, за теплую душевную беседу. Пойду, некогда мне, дел много.
        - Но погоди…
        - До свидания, Петр Яковлевич. Не пейте больше коньяк, а то и впрямь ненароком кондратий хватит. Стелле - привет. И двоюродному брату тоже.
        Ира резко поднялась, быстро пошла по проходу к двери. Идущая навстречу официантка с подносом предусмотрительно шарахнулась в сторону - видимо, видок у нее был тот еще…
        Ехала, до боли стиснув зубы. Не вошла, а ворвалась в дом, быстро взбежала по лестнице. Так, где чемодан… Ага, вот он, на антресолях!
        Мыслей в голове не было - одна злость. Ира рванула дверцу шкафа-купе, начала выбрасывать на кровать вещи ворохом. Встала, уперев руки в бока, задумалась. Вытянула зачем-то из вороха красное платье…
        Они его в прошлом году в Париже покупали. Устроили себе весенние каникулы - вдвоем. Бродили по Елисейским Полям, по Монмартру. Где-то еще карандашный набросок ее портрета есть, даже лицо художника помнится, который над ним старался. Забавный такой дядька, на Хемингуэя похож.
        Ира уткнулась лицом в гладкий шелк, разрыдалась. Говорят, слезы приносят облегчение, но куда там, еще горше стало. Было горе - бесформенное холодное облако, разбухшее сомнениями, как непролившимся дождем, но после слез не истаяло, а приобрело четкие формы, прочно обосновалось внутри. Мое горе - горше всех… Горе-решение. Горе-гордыня. Потом она сидела, держа в руках злополучное платье и отрешенно уставившись в окно. Казалось, горестное бездумье летит по ветру, цепляясь за кроны сосен, качается вместе с ними, болезненно убаюкивает.
        Ира даже не слышала, как в доме хлопнула дверь. Очнулась, когда на лестнице послышался цокот каблуков.
        - Ма-ам… Ты дома?
        Сашкина милая мордашка просунулась в щель двери, синие Игоревы глаза уставились на нее испуганно.
        - Мам, ты чего тут? Вещи, чемодан… Куда-то собираешься, что ли?
        - Да, Сашенька, собираюсь.
        - А куда? А плачешь чего?
        Сашка осторожно двинулась к ней, присела на край кровати:
        - Что случилось? С папой что-то?
        - Ну почему сразу - с папой… Все с ним в порядке, жив-здоров.
        - А чего тогда? Куда ты собираешься?
        Губы задрожали, лицо снова расквасилось слезной гримасой. Мотнула головой, уткнулась в платье, с трудом сдержала рыдание.
        - Ой, погоди, мам, я Машку позову…
        Цок-цок каблучками - улетела. Ира бросилась к зеркалу, глянула, ужаснулась - и заставила себя улыбнуться через силу, провела ладонями по щекам. Вдохнула, выдохнула, расправила плечи. Ничего!
        Когда девчонки влетели в спальню, она обернулась от зеркала, проводя расческой по волосам:
        - А вы почему не на занятиях, кстати? Прогуливаете, что ли?
        - Нет, у нас пару отменили. Вот, решили домой заскочить, а тут такие дела… Что случилось-то, можешь объяснить толком?
        - Ну, если толком - наверное, мы с папой разведемся, девочки.
        - Ого! Ничего себе заявления! С какого перепугу-то?
        - У него есть другая семья, вот с такого, Саш. Так что сами понимаете…
        Девчонки уставились друг на друга и растерянно молчали. Потом Машка тихо проговорила:
        - Я в шоке, Саш.
        - Да и я в шоке, - эхом откликнулась сестра.
        А Ирина вдруг струсила, съежилась горестным нутром: вот и до детей добралось проклятое зло из ящика. Не надо было им пока говорить…
        - Мам, а ты ничего не придумываешь? - неожиданно пискляво, со слезой в голосе заныла Машка. Она вообще была очень чувствительной. У Сашки характер более жесткий, решительный.
        - Погоди, сейчас только твоих слез не хватало! Не впадай в панику, - жестко отстранила ее Сашка. Сев на постель, она сжала кулачки, постучала ими по коленкам. - Мам, давай четко по фактам, на раз-два-три! И в самом деле - откуда у тебя такая информация?
        - Папа сам сказал. Вернее, сначала я узнала, а он потом подтвердил.
        - И кто она такая? Ну, эта…
        - Не знаю. Я ее никогда не видела. Там ребенок еще есть, мальчик, Егором зовут.
        - Ни-че-го себе! Еще и Егор-мальчик. Нет, погоди, все равно что-то не состыковывается. Он же все время с нами, с тобой. Когда успел? Это же наш папа, какая вторая семья? Дикость какая-то, даже на слух не воспринимается! Нет, он же с нами живет и нас любит. Знаешь, мам? Я думаю, ты несколько гиперболизируешь ситуацию. Может, у него обыкновенная любовница?
        - Да какая разница, Саш!
        - Ну не скажи! Семья - это семья, для порядочного мужика святое! А наш папа - такой порядочный, что порядочнее не бывает. И тебя любит, этим не обманешь… А любовница - это любовница. Вполне приемлемая жизненная ситуация, только и всего. А у кого сейчас ее нет? Это даже не модно, знаешь.
        - В смысле - не модно? - оторопела Ирина от непривычно циничного голоса дочери. - Ты что мне пытаешься доказать?
        - Да ничего! Сейчас времена такие - женщины сами делят мужиков по своему удобству и усмотрению. Есть мужчины для семьи и для удовольствий - вполне современные варианты. Мам, ну ты как на необитаемом острове живешь, ей-богу! Закуклилась в кокон семейного счастья, боишься даже на секунду оттуда выглянуть. Так нельзя! Надо немножко пофигисткой быть, мудрой и легко прощающей.
        - Это тоже сейчас модно, да?
        - А чего ты усмехаешься? Такая жизнь, что поделаешь. Надо уметь оберегать себя от страданий. Умные женщины так и делают.
        - Выходит, я не умная.
        - Умная, мам, очень. Но если хочешь страдать, то пожалуйста, страдай дальше. Но это уже немного другая песня.
        - Саш… Ты почему так со мной разговариваешь? Я что-то не понимаю!
        - Я тоже тебя не понимаю! Ну, сама подумай - разводиться-то зачем? Глупо же!
        - Мам, а как же мы? - вклинилась в разговор Машка, до сих пор молчавшая и со страхом смотревшая на сестру. - Мы-то как…
        - Да ладно, не ной! - резко обернулась Сашка. - Маленькая, что ли? Давай заплачь еще. Сама видишь, тут вообще не до нас, похоже. Маму личной обидой заклинило.
        - Ну почему же не до вас, - пожала она плечами, испуганно заглядывая им в лица. Не готова оказалась к такой дочерней реакции, ох не готова…
        А впрочем, это нормальная, наверное, реакция. Нет, а чего она хотела? Что они будут рыдать у нее на плечах? Разделять ее горькое горе? Не знают они горя как такового, непривычно им. Привыкли видеть всегда счастливую мать, вот сознание и не воспринимает, защищается эгоизмом.
        - Почему же не до вас, - повторила сама за собой эхом. - Выбирайте сами: со мной или с папой.
        - Мам, не надо так ставить вопрос! - тихо, но довольно решительно произнесла Сашка.
        - А как надо?
        - Прости, но давай для начала разберемся. Не обижайся, но надо расставить акценты. Судя по чемоданам, ты уходить собралась? То есть уходить отсюда, из нашего дома, я правильно поняла? То есть ты зовешь нас с Машкой неизвестно куда, так получается?
        - Хм… А ты, значит, опасаешься домашний комфорт потерять?
        И сама испугалась своего вопроса - как будто не родной дочери он был задан. Испугалась, но справиться с собой уже не смогла - понесло…
        - Да, конечно, здесь жить комфортнее. И наплевать, что мать унизили, обманывали десять лет. Целых десять лет, вы понимаете? И годы обмана обрушились на меня в одночасье, а вы предлагаете… Ладно, оставайтесь, я одна уйду. С отцом вам будет лучше, понимаю. А я…
        - Да что с тобой, мам! - отчаянно всплеснула руками Сашка. - Нет, мы понимаем твое состояние, конечно, и нам плохо, мы ж любим тебя. Но ты же взрослая разумная женщина! По крайней мере всегда такой была. В порыве такие решения не принимаются, надо как-то успокоиться для начала! Хочешь, валерьянки принесу? Вон, ты дрожишь вся. А может, чего покрепче, а? Пойдем на кухню, вина выпьешь. Ну, мам…
        Сашка шагнула к ней, обняла крепко-крепко. Машка сунулась было к ним, но Сашка приказала ей тихо, решительно:
        - Папе звони, пусть срочно приезжает.
        Ирина видела из-за Сашкиного плеча, как дрожат Машкины пальцы, бегающие по кнопкам телефона, как побледнел кончик хорошенького носика… Дети, дети. Выросшие в родительской любви, как в заповеднике, не закаленные прививками семейного хамства. Что она делает с ними, любящая мать! На что обрекает? Неужели обида и зло, выскочившие из ящика, уже неуправляемы? А ведь тетя Саша права - действительно неуправляемы, - выскочили, обратно не запихнешь. Впрочем, как и любое зло. Никого не щадит…
        - Пап, ты можешь приехать? - торопливо заговорила Машка в трубку. - Тут мама… Да ничего не случилось, просто она вещи собирает. Да, давай, через полчасика.
        - Пойдем на кухню, мам, - ласково потянула ее за плечи Сашка. - Пока папа едет, приготовим чего-нибудь вкусненького. Посидим, поговорим спокойно. Хочешь, мы попросим его, и он сам куда-нибудь на недельку уедет? Ну, чтоб ты в себя пришла, успокоилась.
        - На недельку, говоришь? - дернулась мать в руках дочери. - Ты хоть понимаешь, куда он на эту недельку уедет? Нет, вы действительно ничего не поняли.
        - Ладно, ладно. Никуда он не уедет. Пойдем!
        На кухне они усадили ее за стол, дали в руки бокал вина и принялись быстро хозяйничать, нарезая овощи для салата, укладывая отбивные на шкворчащую сковородку. Ира смотрела на них будто издалека: ловкие движения, грациозная пластика гибких тел. Как хорошо, что их двое: вдвоем всегда легче переносить удары судьбы, идти по дороге, взявшись за руки.
        - О, папа приехал, - выглянула в окно кухни Сашка. - Смотри - с цветами, мам! Для тебя, наверное! Давай, расслабься.
        Вместо расслабления накатил новый приступ раздраженной обиды - при чем тут цветы, зачем! Чего они с ней обращаются, как с нервнобольной! Все кругом здоровы и расслаблены и во всем правы, значит? А ей надо быть страшно довольной их насмешливой снисходительностью? Хлебать ее, как валерьянку?
        Хлопнула дверь, Игорь заглянул в кухню, пробежался взглядом по лицам. У самого лицо спокойное, оценивающее. Ткнулся взглядом в ее глаза - и убрал дурацкий букет за спину. Машка подскочила сзади, проговорила тихо:
        - Давай сюда, пап… Я их в гостиной в вазу поставлю. Красиво как!
        Что ж, букет действительно шикарный - белые розы. Много белых роз. Песенка такая в их с Игорем юности была - белые розы, белые розы, беззащитны шипы…
        Встать и уйти, что ли? Это ж невыносимо, в конце концов.
        Но вместо этого вдруг заплакала, отвернув лицо к окну. Наверное, вино подействовало, ударило почему-то в ноги. Показалось, если встанет - сразу упадет.
        Слезы текли по щекам тихо, будто сами по себе. Девчонки замолкли, вглядывались в их лица с настороженной неловкостью. Они накрыли стол и встали, держась за спинки крутящихся кресел.
        - Пап, нам уйти? - тихо спросила Сашка.
        - Да, мышата. Идите, а мы с мамой поговорим.
        Краем глаза она видела, как Игорь легко прикоснулся ладонями к их плечам - ничего, мол, все уладится, не переживайте. Он сел напротив, подлил в бокал вина. Потом протянул ладонь, отер слезу с ее щеки:
        - Ир, ну чего ты… Поверь, все уладится, переживется со временем.
        - То есть как это? - переспросила тихо, слезно гундося в нос. - Ты считаешь, что я смогу со временем принять сложившуюся ситуацию и спокойно жить дальше?
        - Да нет уже никакой ситуации.
        - И сына в городе Марьинске нет?
        - Ну, вот, опять! Мы же вчера говорили об этом. Сын есть, и он никуда из моей жизни не денется.
        - А его мать - тоже никуда не денется?
        - А что ты предлагаешь - убить ее? Да, у него есть мать. Для меня она - мать моего сына.
        - И все?
        - И все.
        - Я не верю, Игорь. Ты меня столько лет обманывал. Не верю. Более того - видеть тебя не могу, мне тяжело, понимаешь ты это или нет?! Уйди, уйди, пожалуйста!
        - Куда?
        - Не знаю… Я ничего уже не знаю. Исчезни совсем.
        - Нет, никуда я не уйду, Ириш. Здесь мой дом, моя семья. И меня все в ней устраивает, представь себе: любимая жена, любимые дочери!
        - Это тебя - устраивает! Это ты можешь лгать десять лет, и тебя это - устраивает! А меня - не устраивает, понятно? Не устраивает!
        - Успокойся, Ир! Чего ты кричишь? Девчонок перепугаешь.
        - Успокойся, да? Как у тебя все легко.
        - Нет, нелегко. Конечно, нелегко. Думаешь, я не понимаю? Я и тебя очень хорошо понимаю!
        - Что ж, и на этом спасибо. Хоть понимаешь…
        - Ир, я не знаю, что еще говорить! Ну не знаю, поверь! Ну, что еще… Каюсь… Прости… Хочешь, на колени встану?
        - Не хочу. Нет, я бы простила, если б могла… Не получается у меня, Игорь. Как ни старалась, не получается. Не умею я быть гибкой сосной.
        - Какой сосной?
        - Да это так, аллегория одна.
        - Ну случилось так. Иногда с мужиками такое бывает! Я что, святой? Поверь, я очень тебя люблю, с третьего класса. Оно ж никуда не девается, если есть. И тебя люблю, и детей своих!
        - Всех?
        - Что - всех?
        - Детей, говорю, всех любишь?
        - Ну да…
        - И жен тоже - всех?
        - У меня одна жена. Другой не имеется.
        - Ну да, официальная. Мне этим гордиться надо, что именно я - официальная?
        - Господи, ну куда тебя опять несет, Ир!
        - Да, ты правильно сейчас сказал - меня несет. Так несет, что, если силой остановить - умру сразу. Я так больше не могу! Мне, наверное, и в самом деле надо уйти, пожить одной. Успокоюсь, осмотрюсь, а там видно будет…
        - Куда ты пойдешь? Не выдумывай.
        - Да отчего же? Я могу жить в квартире у тети Маши. Она ж мне по наследству досталась. Какая-никакая, а все-таки личная территория.
        - Ну что ты там будешь делать? От стены к стене слоняться?
        - Не знаю. Просто так будет правильно, мне кажется. А здесь я не могу. Девчонкам сам скажи, ладно? Я пойду, мне вещи собирать надо…
        Встала со стула - он не удерживал. Сидел, понурив голову, вертел в пальцах бокал за тонкую ножку.
        В гостиной стоял одуряющий запах роз. Пока она поднималась по лестнице, запах будто цеплялся за плечи, окутывал сожалением. Говорят, розы пахнут счастьем. Боже, глупость какая. И зачем он их притащил, если никакого счастья уже нет? Да, было. А теперь - нет. Одна злая обида осталась, все свободное место внутри заняла, укрепилась толстым сосновым стволом.

* * *
        Тети-Машина квартира встретила тишиной и даже, как ей показалось, недовольством. Не снимая плаща, Ирина села на диван и огляделась. Как все уныло выглядит в наступающих сумерках: скатерти, вышитые салфеточки. Раньше казалось - мило, а теперь - все не так. И запах лекарств еще не выветрился.
        Вздохнула, еще раз огляделась, уже с оптимистическим пристрастием. Ничего, привыкнуть можно. Салфетки-скатерти убрать, окна распахнуть настежь, влажную уборку сделать. Главное, не сидеть сложа руки. Чем больше сидишь, тем страшнее становится от собственного решительного поступка. И чемодан надо разобрать. Хотя пока не стоит, пожалуй, - в шкафу еще тети-Машины платья висят.
        А спать она будет на диване. Там, за ширмой, кровать есть, но после тети Маши… Неловко как-то. А вдруг ее душа здесь еще витает и сердится.
        Ладно, надо отбросить от себя предрассудки. Тетка ее любила, и если уж действительно «витает», то уж наверняка не огорчается ее присутствием. Тем более квартиру свою ей завещала. А любимая племянница, смотрите-ка, съежилась вся - неуютно ей здесь!
        Встала, сбросила плащ, заволокла чемодан из прихожей, выудила из него любимый домашний костюмчик - розовый, легкомысленный. И лихорадочно принялась за обустройство нового жилья. И мысли в голове потекли такие же лихорадочные, натужно-горделивые. Ничего, ничего! Может, и трудная впереди жизнь, зато никто ее больше не предаст, не обманет. Да и чего уж теперь - выбор сделан. Может, неправильный, «не модный», но это ее выбор. И никто не имеет права ее судить.
        Вот, уже лучше стало. В окна льется прохладный осенний воздух, телевизор бормочет голосами популярного вечернего сериала. И свет от старинной настольной лампы идет мягкий, зеленоватый. И книг хороших на стеллажах полно. Можно почитать на ночь. Что-нибудь классическое нужно выбрать. Ага, «Анну Каренину». Она тоже Вронскому простить не смогла, что он ее чувствами пренебрег. Ей-то уж в сто раз хуже было, не просто взять чемодан да уйти!
        Ирина постелила себе на диване, легла. Попробовала читать - не читалось. Ушла первая бравада поступка, снова пугливые мыслишки зашевелились в голове. Первая, самая противная - на что она будет жить? Нет, Игорь, конечно, содержать ее не откажется, он же, как сам про себя красиво сказал, - порядочный. Надо же, какое слово нашел. Всех, значит, содержал по порядку, и ее, и ту, другую. Хм… Смешно. Нет уж, пусть остается один со своей порядочностью! Она сама себя будет содержать. Как? Да очень просто - работать пойдет.
        Кстати, диплом дома забыла. Теперь и не вспомнить, где он лежит. Может, в коробках со старыми фотографиями. Кто ж знал, что он еще может пригодиться? Да и пригодится ли: практики-то вообще никакой, даже трудовой книжки нет. Ну какой из нее «учитель истории», как в графе «специальность» записано?
        Живо представила себя учительницей, заходящей в класс: «Здравствуйте, дети. Меня зовут Ирина Андреевна, я ваш новый учитель истории…» Интересно, какая теперь зарплата у школьных учителей?
        На этой грустной мысли и заснула, обняв «Анну Каренину» и забыв выключить зеленую лампу. День-то был трудный - день решительного поступка.
        Разбудил ее настойчивый звонок в дверь. Она открыла глаза, огляделась, с трудом воспринимая непривычную обстановку. Когда сообразила наконец, где находится, дверной звонок сменился шорохом ключа, вставляемого в замочную скважину. Выскочила в прихожую - всклокоченная, босая…
        - Ирочка, у тебя все в порядке?
        Прислонилась к косяку, глядя в испуганные глаза тети Саши, откинула волосы с лица, улыбнулась:
        - Доброе утро.
        - Я звоню, звоню, а ты не открываешь! Вот, пришлось самой.
        - А вы откуда знаете, что я здесь?
        - Мне Игорь звонил. Просил съездить, посмотреть, как ты. Он очень волнуется за тебя.
        - Я что, несчастная бездомная сирота, чтобы обо мне волноваться? Я, слава богу, взрослая девочка. Еще пару годков пройдет, и девочкой-бабушкой могу стать.
        - Пройти-то позволишь, девочка-бабушка? Или в коридоре разговаривать будем?
        - Да, конечно… Сейчас умоюсь, завтрак сделаю. Правда, в холодильнике ничего нет. Но можно овсянку на воде сварить, очень полезный завтрак!
        - Не беспокойся, я этот момент предусмотрела. Вот, захватила…
        В руках у тети Саши и впрямь был объемистый пакет, из которого зазывно выглядывал конец длинного батона-багета.
        - Теть Саш, ну вы просто спасительница, добрый ангел!
        - Ладно, не подлизывайся, иди умывайся. И не стой босиком на полу, у Маши всегда в квартире полы были холодные! Тапочки есть?
        - Есть, есть…
        Пока девушка умывалась и стояла под душем, тетка успела сварить кофе и сделать гренки с сыром. Она поставила перед Ириной тарелку с едой, подвинула чашку, уселась напротив.
        - А вы, теть Саш?
        - Я ж говорила - не могу есть.
        - Но так же нельзя, что вы! Хотите меня осиротить? Тогда и я не буду!
        - Ладно, я кофе выпью.
        - И гренку!
        - Ладно, и гренку, если смогу.
        - Ну, то-то же. Давайте.
        Утреннее сентябрьское солнце светило им в лица, кофе был обжигающе вкусным, гренки - хрустящими. Как хорошо, что у нее есть тетя Саша, добрый ангел с мудрыми, все понимающими глазами!
        - Значит, все-таки решилась, Ирочка. Не пожалеешь? Ты хорошо подумала?
        - Нет, я совсем не думала. Так, на порыве. Просто не могла там больше оставаться. Не могла, и все.
        - Что ж, понимаю! А девочек не жалко? Как они это все восприняли?
        - Да вы знаете, совершенно для меня неожиданно. То есть весьма прагматично пытались меня приструнить. Сашка сказала, что параллельная семья - это сейчас модно. И чтобы я научилась быть пофигисткой и следовать моде.
        - Ну, это всего лишь бравада. На самом деле им очень тяжело. Ты хоть это понимаешь?
        - Да понимаю. Но знаете, обидно как-то. Я думала, что они на мою сторону встанут, мать я им или кто?
        - Мать, но не в этом дело. Юношеский максимализм - очень хрупкая вещь, Ирочка. Он чужих терзаний не признает, даже материнских. А вот свои обиды очень хорошо в копилку души складывает. Себя вспомни в юном возрасте! Разве ты не накопила обид на маму? Сама же рассказывала.
        - Да ну чего тут сравнивать, обида обиде рознь. И вообще, им ли на меня обижаться? Я ж над ними всю жизнь, как клуша! Всю себя дому и детям посвятила, сама как личность ни в чем не реализовалась. Вон, диплом где-то лежит, а я и не помню где. Нет, тут даже и сравнивать нельзя!
        - А я и не сравниваю. Я вообще считаю, что любое материнство оценке не поддается. Нет такого понятия - плохая мать или хорошая. Каждая женщина может любить лишь тем ресурсом, что в нее природа вложила. И она не виновата, что этот ресурс бывает скуден. Потому и меняет легко материнскую любовь на гордыню.
        - Это вы про меня сейчас? Относительно гордыни? Вы считаете, что я должна была ради них смириться и терпеть? О господи, теть Саш, да они ведь уже взрослые, вы бы слышали, как они со мной разговаривали! Как будто я им не мать, а глупая девочка!
        - А тебе было обидно?
        - Конечно!
        - Ну да, ты же им всю жизнь посвятила. Не поняли дочери твоего героизма, значит. А разве твоя мама никогда про свой героизм не рассказывала? Не говорила, что всю жизнь тебе посвятила?
        - Да, говорила. Совсем недавно. Когда я ей денег на путевку в санаторий не дала.
        - Ну, вот…
        - Что - вот?
        - А то, что поставь знак равенства между своим героизмом и маминым. Разницы-то никакой. И в том, и в другом случае - сплошной эгоизм. Вдумайся в эти слова - я им всю жизнь посвятила. Как будто вексель выписываешь с отсрочкой платежа. Да разве по нему можно выгоды ожидать?
        - Ну, моя-то мама хорошо по векселям получала. А я в отличие от нее ничего не хочу, кроме сочувствия и понимания.
        - Да какая разница? Разница лишь в том, что мама твоя хочет материального, а ты - духовного. Суть-то одна! Это я к тому, чтобы ты на своих девочек не обижалась. Прости их за излишнюю прагматичность, они хотели остановить тебя, как умели. А героизм тебе больше нужен, чем им. И скажи спасибо, что есть у тебя, так сказать, объект для героизма, да еще и в двойном экземпляре. Как ни странно звучит, но именно объекту и надо быть благодарной. Нам вот с Машенькой в этом смысле не повезло, у нас его не было. И мы очень тебе благодарны, что именно ты была нашим объектом. Так радовались, что все у тебя хорошо, если б ты знала! Не зря, значит, жизнь наша прошла. Так что никогда не преподноси и не предъявляй дочкам счетов за свой героизм, наоборот, спасибо им говори.
        - Да я и не предъявляю. Просто обидно, что они так…
        - И обиду свою - брось. Зачем тебе еще одна? Не многовато ли будет? Не унесешь… Детей надо любить без обид. Если уж ближнего своего надо уметь любить, как самого себя, то что говорить о материнской любви?
        - Так в том-то и дело, что я сама себя не люблю. Разлюбила совсем, напрочь, после того, что произошло. Презираю себя, понимаете? Стыжусь. Потому и ушла. А если б еще и стерпела, приняла ситуацию, смирилась, как все мне советовали, - вот тут бы мне конец и пришел.
        - Не знаю, может, и так. Если только о себе беспокоиться - то все правильно, конечно. А если не только о себе… Мне очень жаль, что ты настроена так решительно.
        - Не надо, теть Саш, прошу вас, не сбивайте меня. Мне тоже это решение далось нелегко. Не знаю даже, с чего новую жизнь начинать. Но все равно начну как-нибудь. По крайней мере попробую.
        - И что, все мосты сожжешь? Никакой надежды для себя не оставишь? Помнишь, как в том мифе о несчастной Пандоре сказано? Когда она в страхе попыталась захлопнуть крышку, все несчастья успели вырваться на свободу, но в ящике осталась надежда.
        - В мифе сказано - обманчивая надежда, теть Саш. Замешкавшаяся. То есть имеется в виду, что она была тоже одним из несчастий, предназначенных богами для людей. Ну, как тормоз, что ли. Просто это несчастье по имени «надежда» из-за своей нерасторопности не успело из ящика вылететь. Вот и получается, что люди в трудную минуту цепляются за нее, ищут защиту, верят ей, обманчиво топчутся на месте. А это тоже своего рода зло. Не честнее ли принять ситуацию такой, какая она есть? Человек - существо инертное и не любит менять привычный образ жизни, это понятно. А когда мы не тормозим и адекватно воспринимаем ситуацию, даже если она горестна и неприятна, то начинаем искать пути выхода. И ведь находим!
        - Да. Если адекватно, то да. А ты уверена, что вполне адекватно ее воспринимаешь? Ведь были же у тебя сомнения? По-моему, не стоит надеждой пренебрегать, хоть и обманчивой. Оставь себе хоть капельку!
        - Нет. Это очень тяжело, теть Саш. В самом деле. Раздвоенность какая-то получается. Надо одно выбирать - или надеяться, или укрепиться в своем решении. Иначе с ума сойдешь, утонешь в собственных рефлексиях. Я за эти дни чуть не утонула, хватит!
        - Ну что ж, тебе виднее. Ишь, как у тебя глаза решительностью блестят. Если на первое время нужна будет помощь - обращайся. У меня есть кое-какие сбережения.
        - Спасибо, теть Саш. Я как-нибудь сама. Голова на плечах есть, руки-ноги целы. Ничего, проживу. Сегодня буду школы обзванивать, работу искать.
        - Ну, бог в помощь. Ладно, пойду, не буду тебе мешать.
        - Посидите еще, теть Саш…
        - Нет, Ирочка, не могу. Хочу до обеда на могилку к Машеньке съездить. Я ведь каждый день езжу. Тянет меня, и все. Ничего не могу с собой поделать. А вчера, знаешь, такой забавный случай был. Сижу на скамье около могилки, а сзади кладбищенский сторож подошел, хотел, видно, спросить что-то. Глянул сначала на меня, потом на фотографию на памятнике - и позеленел весь, начал молитву бормотать да креститься. И пятится от меня, пятится, чуть не упал. Мы ж с Машей-то до старости были - одно лицо.
        - Да, я понимаю. У вас такое горе, а тут еще я…
        - Да что ты? Главное, живи да здравствуй, в любых ипостасях. Все можно в этой жизни пережить, кроме смерти близких. Смерть - настоящее горе. А все остальное - суета.
        Вздохнули в унисон, помолчали. Тихий ангел пролетел по кухне, колыхнул край занавески. А может, это был ветер с улицы, тоже вздохнувший горестно.
        Проводив тетку, Ирина в раздумьях перемыла посуду и застыла у кухонного окна. Как же непривычен глазу городской индустриальный пейзаж: улица, дома, чахлые клены на тротуаре в квадратах земли, вдали труба завода плюет в небо сизо-оранжевым дымом.
        Телефон. Кажется, звонит ее телефон. Разбавляет знакомой мелодией тишину квартиры. Она глянула на дисплей, сердце обмерло от радости - Сашка!
        - Привет, мам. Как ты?
        - Да ничего, доченька. А вы как? Где сейчас, на занятиях?
        - Не-а. Мы с Машкой сегодня в прогуле.
        - А что так?
        - Как - что? Тяжкую стрессовую ситуацию переживаем. От нас мама ушла.
        - Не надо, Саш, прошу тебя. Лучше собирайтесь и приезжайте обедать. А заодно захватите мой диплом, поищите его там, где у нас фотографии. Он должен в каком-то из пакетов лежать.
        - Ладно, найдем.
        - Давайте, жду.
        Она нажала на кнопку отбоя, похвалила себя за спокойный голос. Не расплакалась - уже хлеб. Так, а что с обедом? Тетка привезла какие-то продукты: курица есть, овощи, бутылка кефира. Будет обед. А на сладкое можно оладушки сделать, мука в тети-Машиных запасах наверняка найдется.
        К приезду девчонок стол был накрыт, запеченная в духовке курица красовалась в центре на блюде. Салат пришлось подсолнечным маслом заправить, оливкового не нашлось. Ничего, может, не унюхают, привереды.
        Зашли в дверь - обе с каменными настороженными лицами, сунулись к щеке с поцелуями. Вежливо, как чужие. Сели за стол, она суетилась вокруг, как радостная клуша, подкладывая к тарелкам забытые ножи и вилки, трещала без умолку.
        - Чуть курицу не сожгла, представляете? Духовка-то незнакомая. Но вроде ничего получилась, поджаристая, как вы любите. Ешьте, от белого мяса не толстеют.
        - А нам нынче лишние килограммы не грозят. Нас теперь вкусным ужином никто не соблазнит. Приезжаем домой поздно, когда готовить-то? И нервное переживание не способствует.
        - Перестань, Саш, - одернула сестру Машка. - Хватит, маме и без твоих намеков плохо. Да, мам?
        - Ну, почему же плохо, привыкаю помаленьку.
        - Да к чему тут привыкать, - недоверчиво оглядела Сашка скромную кухоньку. - И все равно не понимаю тебя. Ну что за восстание Спартака ты нам устроила? Поедем домой, а? На нашей кухне так хорошо, а здесь дышать нечем, из окна асфальтом и бензином воняет.
        - Ты ешь, Сашенька. Вы про мой диплом, кстати, не забыли? Привезли?
        - Да, учительница истории ты наша. Что, и впрямь в школу работать пойдешь?
        - Пойду. Это ж моя специальность как-никак. Другой не имеется.
        - Вот именно - как-никак. Помнишь, по телевизору сериал «Школа» показывали? Его еще прикрыли потом, правды испугались. А там действительно про школу все показали.
        - Да ты-то откуда знаешь? Вы же в хорошей элитной гимназии учились!
        - Рассказывали.
        - Ну, мало ли что рассказывают.
        - Мам, да ты хоть представляешь себя учительницей? У тебя ж никакой хамской закалки нет! И вообще несерьезно все это. Не тот случай, по большому счету. Я понимаю, еще бизнес свой открыть - как в сериалах про женское возрождение. А что, сейчас народ любит по субботам такое «мыло» смотреть. Там сначала женщина все теряет, а потом на протяжении четырех серий возрождается. Долго возрождается - через тернии и препоны. Тут уж насколько у сценариста фантазии хватит, а иногда ее просто зашкаливает - на одну женскую жизнь столько и препонов с терниями не найдешь!
        Сашка усмехнулась, отправила в рот сочный кусок белого куриного мяса, с удовольствием прожевала, прикрыв глаза. Проглотив, продолжила:
        - Так вот, о чем бишь я… Да, о сериале про женское возрождение. А в конце тот, кто у бедной женщины все отобрал и выгнал на улицу, волосенки на голове рвет и на коленях приползает. Это уж как правило! Ну и все прочее люблю - не могу. Ты так же, что ли, хочешь?
        - Нет. Ничего я такого не хочу, все гораздо проще. Я не могу жить с мужчиной, который меня предал, только и всего.
        - Да, кстати, мы вчера говорили с папой. Он сказал, что никакой второй семьи у него нет. Сын есть, а семьи нет. Ну, он просто ездит туда, навещает его…
        - Я не верю, Саш. Молчал же он десять лет.
        - А я вот, например, верю! Нет у него никакой семьи! Семья - это мы! Ты, папа, я и Машка! Ну а ты чего молчишь? - живо обернулась она к сестре. - Хватить жрать курицу, включайся уже, не тормози!
        - М-м-м, - быстро закивала головой Машка, пережевывая. - Да, мам, Сашка права. А если ты будешь на своем неверии так упорствовать, то чем черт не шутит насчет второй семьи? Может и появиться! Ты ж место освободила, а такие тепленькие местечки надолго пустыми не остаются! Папа же не евнух, правда? Он у нас красавец-мужчина, свободные тетки сами толпой налетят!
        - Вот именно! - со смаком поддержала сестру Сашка. Даже удовлетворенно головой кивнула, будто сестра только что оттарабанила заранее выученный урок. - Жизнь есть жизнь, никуда от нее не денешься. Ты что, хочешь, чтобы злая мачеха нас из дома выгнала? И ведь выгонит, не сомневайся! А нам тут втроем тесновато будет, мам!
        - Ну, все, хватит юродствовать! Что-то вы слишком далеко зашли. И вообще, мне этот разговор не нравится. И ваш тон ужасно не нравится! Очень обидный, я такой, по-моему, не заслужила! Не забывайте, что вы не с чужой теткой, а с матерью разговариваете!
        - Прости… Прости нас! - быстро глянув на Сашку, торопливо и успокаивающе заговорила Машка. - Может, мы и впрямь перегнули малость! Но ты нас тоже пойми, как нам тебя еще образумить? Мы же тебя любим. И папа тебя очень любит, он сам сказал! А тон - это да, наверное, реакция на стресс. А вообще мы ж не такие, ты знаешь…
        - Знаю, Машенька. Потому мне и удивительно. И ужасно непривычно, будто девочек моих подменили.
        - А тебя тоже будто подменили, - тихо проговорила Сашка, не поднимая глаз от тарелки. - Нет, ты и впрямь какая-то другая стала. Такое чувство, что ты совсем в себе не уверена и не понимаешь, куда тебя несет. Остановись, пожалуйста, пока не поздно. Жизнь на месте не стоит, все и впрямь может в одночасье в плохую сторону повернуться. А кстати, новость слышала? - подняла она вдруг оживившееся лицо. - Про Петра Яковлевича Горского.
        - Нет. А что с ним случилось?
        - Так он вчера Стеллу из дома выставил и даже успел на развод подать! Не понимаю, зачем ему эта бодяга была нужна - сначала разводиться с тетей Надей, потом на Стелле жениться, потом опять разводиться. Пожилой человек, а будто в игрушки играет. Видишь, как у некоторых все быстро с этими вопросами решается? Ты чего так побледнела, мам?
        - Нет. Ничего. Искренне ему сочувствую.
        - А чего ему сочувствовать? Если уж кому и сочувствовать, так это Стелле. Не успела, бедняжка, досыта хорошей жизни вкусить. Придется обратно в свою Мордоплюевку ехать. Так-то она ничего девчонка, прикольная.
        - Саш, я удивляюсь, откуда из тебя этот цинизм ползет? Вроде раньше не замечала.
        - Это ты про что? Про сочувствие к Стелле? Да ладно, дело житейское. Подумаешь, захотела девчонка пожить хорошо. Сейчас большинство таких, мам. Погоди, стоит Горскому свистнуть, еще сотня желающих прибежит.
        - И ты бы прибежала?
        - Я - нет. Вы же нас с папой по-другому воспитали, на своем примере. Нет, я уж по любви как-нибудь. Хотя желательно с материальной подоплекой.
        - А без подоплеки - никак?
        - Хм… Ничего не могу тебе сказать. Но лучше все-таки с подоплекой.
        - Не знаю. Наверное, я и впрямь как-то неправильно живу. То есть в материальном смысле - неправильно. Мама нас со Снежаной одна воспитывала, и мы очень скромно жили. И одета я была из рук вон. Юбка да пара кофточек - все наряды. Но это не помешало нам с папой любить друг друга. Я любила его и не думала, кто он, что он, чей сын, богатые ли у него родители. Просто - любила, понимаете? Скажи мне тогда - отдай жизнь за Игоря, и отдала бы, не задумываясь. Да и потом тоже…
        - Ну, вот видишь! Это ж грех - такой любовью пренебрегать! Вот и люби себе дальше. Поедем домой, а? И папа переживает, всю ночь не спал. Ну глупо же, честное слово!
        - Я-то как раз любовью не пренебрегла, Саш. Это он пренебрег. А это вдвойне больнее.
        - Ой, ну что за гордыня? В конце концов, обидчику всегда хуже, чем обиженному. Выходит, что ты гордая, а он так, дерьмо собачье? Он же повинился перед тобой, раскаялся, прощения попросил. А тебя вдруг понесло ни с того ни с сего с гордыней…
        Ирина вдруг почувствовала - выдохлась. В отчаянии опустила глаза, с трудом сглотнула набежавшие слезы. Нет, отчего они никак не могут ее понять, весь разговор идет по одному и тому же кругу, и каждый круг еще больше отдаляет их друг от друга.
        Доченьки, милые. Наверное, и это надо принять как новое откровение. И любить вас такими, не принимающими. Когда сами полюбите, может, и поймете…
        - Мам, ты чего? Плачешь, что ли? Извини, мы не хотели тебя обидеть. Поверь, не такие уж мы эгоистки, нам просто и тебя, и папу жалко одинаково.
        - Нет. Я не плачу. Я все понимаю. Просто… может, и в самом деле сменим тему? Давайте лучше чай пить! У меня ж еще оладушки есть, такие замечательные получились! Я сейчас…
        Подхватилась, незаметно смахнула слезную сырость, образовавшуюся во внешних уголках глаз, поставила на стол тарелку с оладьями, нажала на кнопку электрического чайника. Все-таки когда суетишься - как-то проще. Еще и телефон на подоконнике заверещал, и к нему можно в суете кинуться.
        - Да, Оль, привет. Нет, не дома. Я у тетушки. Мы тут с девчонками. Домой? Я не поеду, Оль. Да, правильно думаешь.
        Сашка сидела, навострив ушки и прислушиваясь к разговору. Машка без пригляда сестры не растерялась, уже успела уплести пару пухлых оладушек. Ольга же продолжала свой пристрастный допрос в трубку:
        - Значит, решилась все-таки? А ты как, навсегда или просто немного попугать?
        - Я никого не собираюсь пугать. Не умею играть в эти игры, ты же знаешь.
        - Да, я помню, ты у нас девушка шибко бескомпромиссная. Что ж, все понятно с тобой. Давай, диктуй адрес.
        - Какой адрес?
        - Ну, где ты там окопалась?
        - А ты что, хочешь сюда приехать?
        - А что, нельзя?
        - Ну почему же? Пожалуйста: улица Папанина, восемь…
        - Это на Маяке, что ли?
        - Ну да.
        - У-у-у, в какую тмутаракань забралась. А что там девчонки делают? Неужели, как декабристки, за матерью в сибирские рудники последовали?
        - Нет. Они просто…
        Хотела сказать - в гости, да язык не повернулся. Слишком уж звучит для слуха убийственно - дочки к маме в гости приехали. И вообще - страшно действовал на нервы насмешливый голос подруги…
        - Ладно, жди. А какой номер квартиры?
        - Пятьдесят шесть…
        - Все, через полчаса буду. Девчонок домой отправь. Дело у меня к тебе, срочное.
        Все, отключилась. А обидный осадок остался. Чего они насмешничают над ней кто во что горазд? Неужели все случившееся действительно так смешно? А может, и впрямь смешно? Если, допустим, отключиться и посмотреть на собственную ситуацию со стороны, как давеча, словно из зала кинотеатра. Да, смешное кино. Муж десять лет жене изменял, а она, дура, спохватилась. Молодец, как ловко ее за нос водил! Так тебе и надо, не зевай, значит! Нет, посмотрите на эту глупую гусыню, она еще и гордостью вся изошла, из дома ушла с чемоданами - после драки кулаками размахалась! Нет чтоб поплакать тихонько да простить великодушно от безысходности. А эта - нет, еще и детей мучит. Неинтересное кино, совсем глупое, аж зевать хочется…
        - Это тетя Оля звонила? - вывел ее из короткой задумчивости Сашкин голос.
        - Да. Чайник вскипел, сейчас чашки поставлю…
        - Она что, сюда приедет?
        - Да, через полчаса.
        - Ну, тогда мы чаю быстро попьем да отвалим. Чего мы вам мешать будем, да, Маш?
        - Вы нам совсем не помешаете, с чего ты взяла?
        - Нет, мы поедем, пожалуй. Слышь, Машка…
        Сашка повернулась к сестре, и глаза вдруг округлились, голос взвился возмущенной нотой:
        - Ты что, полтарелки оладий сожрать успела?! Нет, ну ты посмотри на нее, мам. Ну бессовестная какая, глаз да глаз нужен! Скоро ни в одну дверь не войдет, проталкивать придется!
        - Отстань от нее, Саш, не дави. Вот же взяла привычку - все время ее оговаривать! Пусть ест сколько хочет!
        - А вдруг у нее булимия?
        - Да ладно, не сочиняй.
        Вдруг что-то щелкнуло в голове - ох, как же хорошо ей сейчас живется в этой короткой, но привычно ласковой перепалке. И ей, и девчонкам. И сердитое Сашкино лицо к месту, и Машкины растянутые в довольной улыбке, блестящие маслом губы. Только голоса Игоря не хватает - ах вы, мои мышата…
        Сглотнула, с трудом сдержав слезы. Дорогая голова, сделай, пожалуйста, еще один щелчок. Сотри из моей памяти новое ужасное знание, напрочь и навсегда, чтобы я могла жить хоть как-то. А что, бывает же в кино - раз, и нападет спасительная амнезия…
        - Мам, ты чего опять? Будто плачешь!
        - Да нет, не плачу. Просто голова разболелась. Наверное, к дождю.
        Выпив чаю, девчонки переглянулись - пора ехать. Они долго толкались в прихожей, отпихивая друг друга от зеркала и натягивая легкие курточки. Машка пыхтела, пытаясь застегнуть «молнию», Сашка нетерпеливо цокала каблучком по паркету. Чмокнули ее с двух сторон в щеки, открыли дверь и обе оглянулись в надежде. А у нее опять слезный спазм подкатил к горлу, будто надежда ударила в грудь острием ножа. Улыбнулась, махнула рукой - пока…
        Через пять минут Ольга уже звонила в дверь. Даже слезы не успели высохнуть.
        - О-па! Ну, я примерно это и предполагала, - глянула на нее подруга. - Чего ревешь-то?
        - Девчонок жалко.
        - Лучше себя пожалей, несчастная. Видела сейчас твоих красавиц. Вполне бодренько со мной поздоровались. Классные девки выросли! И машинка у них так, ничего себе. С мужиками-то спят уже или в гордой инфантильности пребывают?
        - Не знаю, может, и спят. Это их личная жизнь, я не вмешиваюсь.
        - Хорошая мамка, да? Все на доверии?
        - Да, я им верю. Если захотят, сами расскажут. Вообще-то Сашка однажды вполне по этому поводу определенно выразилась. Говорит, за кого замуж пойдем, с тем вас с папой и познакомим. А пока - не приставайте. Интересная позиция, да?
        - Что ж, нормальная позиция, вполне в духе времени. Главное, чтобы вы с Игорем с этой позицией были согласны. Но ведь вы же всегда и во всем друг с другом согласны? В хорошей семье главное - это согласие между родителями и детьми.
        Ольга быстро повернулась к зеркалу, преувеличенно внимательно оглядела себя всю, с головы до ног, тем самым как бы обесценивая произнесенные общие фразы. Потом поймала в зеркале ее взгляд, усмехнулась. Очень грустно усмехнулась.
        - Да ты заходи, Оль! - спохватилась Ирина запоздало с гостеприимством. - Чего мы в коридоре-то? Заходи, располагайся, будь как дома.
        Ольга ступила в комнату, огляделась, осторожно присела на край диванчика. Произнесла тихо, грустно:
        - Да уж, не Версаль…
        - Согласна. Но жить можно.
        - А кто спорит? Жить везде можно, смотря как. А курить в твоем Версале можно?
        - Кури, сейчас блюдце принесу. Тетя Маша в своем доме пепельниц не держала. Может, кофе хочешь? Я сварю. Я вообще сегодня с утра на кухне толкусь, у меня день визитов.
        - Ну и радуйся, что все вокруг тебя пляшут, глупенькая. Пока - пляшут. А через какое-то время привыкнут к твоему отсутствию и плясать перестанут.
        - Хм… Ты сейчас говоришь, как мои девчонки. Почти слово в слово. Так будешь кофе или нет?
        - Нет. А относительно того, что слово в слово, - ты как хотела? Что еще тут можно сказать? Такова жизнь, моя милая. Кто сознательно выбирает одиночество, тот должен понимать, что эту косточку ему придется до конца жизни догрызать. Ты как, готова к такому сценарию? Или думаешь, именно для тебя другой напишут?
        - Ладно, Оль, не добивай, и без того плохо. Ты говорила, у тебя ко мне какое-то срочное дело есть?
        - Ну, не совсем дело. Скорее предложение. Только дай слово, что не будешь сразу руками и ногами отбрыкиваться!
        - Хм… Смотря какое предложение.
        - Да нормальное, самое что ни на есть правильное в твоей ситуации. Я бы на твоем месте именно так и сделала.
        - Что? Объясни наконец!
        - Я бы обязательно съездила и поговорила с той женщиной. Ну, от кого у Игоря ребенок.
        - С ума сошла? Нет, ни за что!
        Она даже отступила на шаг, уставилась на Ольгу безумными глазами. Нет, как ей такое в голову пришло?!
        - Да ладно, не шарахайся, как испуганная лань. Нет, а что в этом страшного, скажи? Неужели тебе не интересно ей в наглую рожу глянуть? В конце концов, она на протяжении долгих лет на твое семейное счастье покушалась! А по Уголовному кодексу вообще покушение приравнивается к преступлению! Давай съездим, а? Чего тут ехать-то? До Марьинска три часа на хорошей скорости! Ну, может, четыре. Разберемся по обстановке.
        Ирина все еще не могла отойти от потрясения. Наверное, на такой вариант развития событий она не согласилась бы даже под дулом пистолета. Просто удивительно, как до этого Ольга додумалась. И вообще странно все это. Понятно, что подруга. Понятно, что доброе дело сделать хочет. Но во всем же есть какая-то граница, переходить которую другим заказано - даже неприлично предлагать такое.
        - Оль, - задумчиво произнесла она, отвернувшись к окну. В глаза подруге смотреть не хотелось. - Ты извини, конечно, но я вот никак в толк взять не могу - чего ты со мной возишься, а? Причем так настырно.
        - А сама не понимаешь?
        - Честно - нет.
        - Да завидую я тебе, вот что! - хрипло рассмеялась Ольга, захлебнувшись порцией сигаретного дыма. - У тебя пресловутая бабская гордость есть, а у меня ее нет, вот и завидую! С одной стороны - вроде ты в пропасть падаешь, а с другой - на ступеньку выше встаешь.
        - Шутишь, что ли?
        - Конечно. Хотя в каждой шутке есть только доля шутки. А если серьезно, от души помочь хочу. Мы ведь неплохо с тобой общались все эти годы. Я думала, даже подругами стали. Пока ты только что не спросила, с какого перепугу я с тобой вожусь.
        - Извини, я и правда не хотела тебя обидеть.
        - Ладно, извиняю. Все, обмен реверансами закончился, собирайся, поехали.
        - Я не поеду.
        - Поедешь.
        - Нет!
        - Да почему?!
        - Да потому, что не могу! Пойми в конце концов!
        - А тебе и не надо мочь. Сядешь в машину, я тебя сама привезу. Мне самой жутко интересно, что там за баба. Хоть и не мое это дело, по большому счету, но все равно интересно.
        - Ну, если интересно, так поезжай одна. А меня - уволь. Тем более мне совсем не интересно.
        - Не ври!
        - Оль, отстань, а? Ну сама подумай, что ты предлагаешь. Что я ей скажу? Ай-ай-ай, как вам не стыдно? Еще и пальчиком погрожу?
        - Зачем же - пальчиком… Нет. Просто узнаешь все как есть. Ты даже не знаешь ничего толком!
        - Ну, узнаю… И что? Нет, вряд ли наша беседа что-то изменит.
        - А жить вот так, в маете, лучше? Копаться в своей обиде, как в помойке? Может, ваша беседа и не изменит ничего, но по крайней мере будешь обладать точной информацией.
        - Да не знаю я, как говорить! Даже не представляю! Нет, у меня наглости и духу не хватит. И вообще - противно!
        - Ну, если ты такая чистоплюйка, я могу с ней поговорить. У меня точно наглости хватит, во мне этого добра с избытком.
        - То есть, я не поняла, ты хочешь скандал, что ли, устроить?
        - Ага, щас! Вообще-то, если ты этого не знаешь, я женщина воспитанная, хамскими комплексами не страдаю. А о наглости говорю в хорошем смысле, как о вынужденном орудии защиты. Не бойся, все пройдет на высшем дипломатическом уровне, даже твоя нежная и гордая душевная организация не пострадает. Давай решайся, а то время теряем. И так только к вечеру в этот Марьинск приедем.
        - Но мы даже адреса не знаем!
        - А вот об этом можешь не беспокоиться, адресок я у своего вчера таки выудила. Правда, пришлось весь вечер белой и пушистой киской вокруг него прыгать.
        - А откуда Самсонов ее адрес знает? Он что, там был?
        - Ну да, был один раз. Тогда, десять лет назад, когда вся эта история закрутилась. Я ж тебе рассказывала, что сначала мой на эту Юлю запал…
        - Значит, ее Юлей зовут?
        Показалось, довольно равнодушно спросила, но прошла-таки по сердцу болезненная вибрация, как звон лопнувшей струны.
        - Ну да. Вот видишь, ты даже имя соперницы не знаешь!
        - Да зачем мне ее имя. Не знала и знать не хочу. Тем более она мне не соперница, потому как объекта для соперничества у нас нет. Был, да со вчерашнего дня вышел.
        - Ладно, ладно… Уж не будем про объект всуе вспоминать. Погодим еще.
        - А что, твой до сих пор ее адрес в памяти хранит, забыть не может?
        - Да брось. Он вообще его не знает, визуально мне рассказал, как ее найти.
        - В смысле - визуально?
        - Да очень просто! Сталинская пятиэтажка напротив кинотеатра «Стрела», первый подъезд справа, если спиной к дому встать, потом на второй этаж, и крайняя дверь налево. Ты бы видела, как он в памяти все это воспроизводил - ухохочешься. Сидел, закрыв глаза ладонями, долго мычал. Ну да ладно, неважно. Главное, вспомнил. Кинотеатр-то, я думаю, мы с тобой в этом городке все равно отыщем? Ах да, вот что еще! Самсонов просил Игорю не говорить, кто тебе по адресочку наводку дал.
        - Мне - дал?! А я его просила?
        - Ну, хорошо, не тебе! И все равно не проболтайся при случае. Так что, поедем? Время теряем.
        - Ладно, поедем! - вдруг решилась она. И даже рукой махнула, будто отодвигая от себя презрение. Молчи, презрение к самой себе, потом с тобой разберемся. - Только и впрямь давай на твоей машине, а то я боюсь, не доеду, развернусь на полпути.
        - А я и не согласилась бы на твоей. Вон, у тебя ручонки дрожат, и состояние психически неуравновешенное. Ну и рожа у тебя, Шарапов, конечно… Возьми косметичку, по дороге подкрасишься, слезную бледность замажешь. А то явишься такая мадам - с гордым видом и заплаканными глазами! Давай одевайся, а я пока кофе себе сварю.
        Выезжая из города, они угодили в пробку. Ольга тихо чертыхалась, посылая проклятия плохим дорогам и «этим идиотам, которые ни черта ездить не умеют». Наконец выехали на шоссе.
        Ирина трусила. Сидела и трусила, проклиная себя, что все-таки согласилась на эту авантюру. И опять презирала себя - сдалась, все-таки сдалась! Ну почему она такая мягкотелая? Почему ее так убедить легко? Или… Или она сейчас просто сама с собой кокетничает? А на самом деле - и впрямь хочется на эту Юлю взглянуть. Но как?! О боже, стыд какой! Все, надо срочно просить Ольгу развернуться и поехать назад!
        - Сиди, не дергайся! - вдруг решительно произнесла подруга, глядя на дорогу. - Не посылай мне свои флюиды под руку, я ж на скорости еду. Давай лучше посплетничаем, что ли. Слышала новость - вчера Яковлич Стеллу из дому выставил?
        - Да. Мне девчонки сказали. Уж не знаю, откуда они узнали.
        - Да неважно. А зато знаешь что я первым делом сотворила?
        - Что?
        - Наде в Ставрополь позвонила! Рассказала все как есть!
        - И что?
        - А знаешь, она очень даже правильно отреагировала: выслушала меня спокойно, с достоинством, даже спасибо сказала. Мне показалось, когда прощались, у нее голос радостью трепетал.
        - Хм… В тебе, Оль, талант психолога-миротворца пропадает. У меня такое ощущение, что тебе доставляет удовольствие мужей с женами мирить. Причем любыми способами. Даже если они не очень этого хотят.
        - Ну, это они так говорят, что не хотят. А на самом деле хотят, даже очень. Только гордыня не позволяет в этом признаться.
        - Это ты меня имеешь в виду?
        - Да больно надо - тебя…
        - Знаешь, Оль, до сих пор не пойму - как я жила десять лет и никакого обмана не замечала? Просто удивительно! Все кругом знали, я одна не знала, не видела.
        - А знаешь почему? Потому что ничего не было! Потому что Игорь тебя любит, а не эту Юлю! Вот если бы разлюбил, сразу бы почувствовала. И увидела бы, и узнала… Ведь ты, как я понимаю, даже в постели никакого подвоха не чувствовала?
        - Нет. В том-то и дело.
        - Вот видишь! Обычно бабы такие дела сразу секут. А может, у него и не было с ней ничего такого, шибко уж постельного? Может, все отношения на Игоревой платонической честности строились? В том смысле - если родил ребенка, будь добр, отцовствуй. И если это действительно так, я готова ему памятник при жизни поставить. Прямо на вашем участке, между соснами. А тебя розгами высечь за твою гребаную бескомпромиссность! Тоже мне Мата Хари нашлась. Зачем Стеллу-то Горскому с потрохами сдала? Тоже от ненависти к компромиссам, что ли?
        - Да нет. Сама не знаю, как получилось. Напилась, вот и полезло из меня.
        - Ладно, не оправдывайся. Это как раз тот случай, когда извиняться не обязательно. Как в сказке про голого короля - нашелся один смелый и наивный мальчик. Просто я от тебя, от тихони, такой смелости не ожидала. А если Яковлич теперь к Наде вернется, я счастлива буду. Нет худа без добра.
        - Нет, Оль, здесь ты не совсем права. Худо, оно и есть худо. Доносчику, говорят, первый кнут. Сама природа доносительства - уже зло. Один раз вылетело - уже не поймаешь, обратно не запихнешь.
        - Это ты о чем? Совесть, что ли, мучает?
        - Да. Но тут уж, знаешь, как говорится, до кучи. Я за последние дни столько зла наворотила, что одной совестью меньше, одной больше, без разницы. Тетушка говорит, что я нынче как та Пандора, которая ящик со злом открыла. Свой ящик, внутренний, понимаешь?
        - Да понимаю. Умная у тебя тетушка. Только главное твое зло вовсе не в Стеллу ударило. Ей так, факультативом досталось. Главное зло внутри тебя разорвалось, как бомба, и осколки в близких людей полетели. Считай, что все умерли. Хорошая семья была и умерла, жалко. Ты сама, сама сорвала чеку с гранаты. Поклонись своей гордыне, спасибо скажи.
        - Не надо, не усугубляй, мне и без того плохо.
        - Да. Давай лучше помолчим…
        Вздохнула, отвернувшись к окну и удобно устроив затылок на подголовнике. И понеслась перед глазами круговерть осени, зеленое и желтое с проблесками багрянца, вспышками солнца на верхушках деревьев. Какая нынче осень роскошная, глаз от нее не оторвешь. И как хорошо, наверное, там, в лесу: тишина, покой, великолепие цветов и запахов. А она едет мимо, перебирая четки разрушенной жизни, истязая душу до изнеможения. Зачем? Господи, как же она устала - от ситуации, от самой себя. И как веки смыкаются, и там, под ними, бежит, бежит солнце…
        …Ольгино водительское место было пустым, дверца с ее стороны открыта. Ирина вышла на дорогу, легко перепрыгнула поросший жухлой травой кювет. И не прыгнула, а будто перелетела, оттолкнувшись ногами, как птица. Вошла в лес, раздвигая руками заросли иван-чая. Господи, как хорошо! Тишина, величественная, багряно-желтая, прореженная зеленью редких елок, нарушаемая едва слышным шепотом ветра, несущего к земле новую порцию опавших листьев. Как они летят - дружной стайкой, наискосок, будто танцуя, взявшись за руки. Ведь умирать же летят, а как на праздник. Вон там, в хороводе берез, тоже прощальный танец устроен, трепетный, россыпью мелкого золота - музыки только не хватает, блюзовой, с пронзительной нотой саксофона.
        А вот несколько сосновых стволов, явно чувствующих себя некстати среди прощальных танцев. Сбились в кучку, наблюдают, в сочувствии покачивая зелеными верхушками. Извините, мол, что родились такими - вечнозелеными. Зато у нас такого великолепия нет, не иглами же колючими нам хвастаться. Каждому - свое…
        Она погладила рукой теплый сосновый ствол, оглянулась назад. Ни дороги, ни машины не видно - далеко зашла. Надо бы выбираться отсюда как-то, хорошенького - помаленьку.
        - Погоди, Ирочка…
        Вздрогнула, обернулась. Сделала шаг навстречу, протягивая руки:
        - Тетя Маша, вы…
        Тетка стояла в отдалении среди берез, улыбалась. Снова хотела шагнуть к ней, да ноги приросли к земле. И жест тети-Машин, строгий, упреждающий:
        - Не надо, не подходи! Нельзя тебе. Лучше послушай меня, что скажу…
        - Да. Слушаю…
        - Девочка моя, не обижайся на нас с Сашей. Мы ведь долго думали тогда, как поступить: сказать или нет. За тебя боялись, прости нас. Молчание - это не грех. Иногда так бывает, что лживое молчание - не грех. Особенно если любишь. А мы тебя очень любим.
        - Да, теть Маш, я знаю. Я уже и не обижаюсь, что вы…
        - Ну, вот и хорошо. Спасибо, Ирочка. Сашу не обижай…
        Поток листьев пронесся меж ними танцем-вихрем, она прикрыла глаза на секунду. А когда открыла, тетя Маша была уже далеко, уходила торопливо между деревьев. Надо бы догнать, да ноги опять не идут!
        - Погодите, теть Маш, - вырвалось из горла сиплое, вместо крика.
        С трудом оторвала от земли одну ногу, другую, порываясь бежать. Вдруг кто-то сзади дотронулся до плеча ласково:
        - Не надо, Ир, не беги. Нельзя тебе.
        Повернула голову - мама. Лицо грустное, виноватое, улыбающееся.
        - Не беги, пусть уходит. Поговори лучше со мной. Скажи, обижаешься на меня, да? Знаю ведь, обижаешься. Плохое помнишь. А ты забудь, Ир. Может, и много было плохого, я ж не спорю. Да, гоняла тебя в детстве, что ж. А когда мне с нежностями-то чикаться было? Я ж одна. Плохое-то у каждого ребенка за пазухой всегда найдется. Но какая-никакая, я ж все-таки мать и всегда была рядом в трудную минуту. Помнишь, как мы девчонок из роддома принесли, а они сразу простудились, заболели. И ты простудилась, свалилась в лежку.
        - Помню, мам, только смутно.
        - Ну да, у тебя ж температурища под тридцать девять подскочила, я испугалась, что молоко пропадет. Ох, что я тогда пережила, доченька, сейчас и вспомнить страшно! Четыре ночи подряд не спала, моталась челноком меж тобой да детскими кроватками. Помню, сижу ночью, все прислушиваюсь, дышат ли девчонки, нет ли… А потом глаза сами собой сомкнулись, и я рухнула со стула-то, помнишь? Ты еще подскочила с кровати, испугалась, что я померла.
        - Не, мам, не помню.
        - Ну, да ладно. Ты не сердись на меня, доченька, за плохое-то. Ну, такая вот я, не шибко умная, конечно. Что в жизни-то видела, кроме огорода да своей бухгалтерии? Живу, как умею, иногда и впрямь хитрой змеей изворачиваюсь. А без хитрости-то, может, и не выжила бы. Нельзя требовать от своих близких святости, все мы со своим грешным багажом по жизни идем. На то и близкие, чтоб друг дружку прощать. И на Снежанку не обижайся. Ну куда ее теперь? Сестра ж она тебе…
        - Да, Ир, - вдруг выросла из-за маминого плеча Снежана, улыбнулась, привычным жестом потерла пальцем переносицу, будто очки поправляла. Подумалось вдруг - интересно, откуда этот жест у сестренки взялся? Вроде сроду очков не носила… - Прости меня, И-ирк, - протянула виновато, вытянув губы трубочкой. - И впрямь, чего с меня взять, я же младшенькая! А с нами, знаешь, всегда одни хлопоты, все у них не так, как у старших! Наверное, у меня эти, как их… Наследственные гены хуже твоих: в школе училась плохо, потом сразу замуж выскочила, а в результате одна осталась, с ребенком на руках… Трудно мне, Ир…
        Хотела ответить, но вдруг ухо уловило еще знакомые голоса, там, вдали, меж деревьев:
        - …Да вот же она! А ты говоришь - заблудилась…
        Пригляделась - узнала дочерей по ярким одинаковым курточкам. Сашка на полшага впереди, как обычно, держит Машку за руку.
        - Мам, она опять хнычет! Ну что ты с ней будешь делать, а? Прям как маленькая…
        И, обернувшись, обе заголосили хором:
        - Папа! Папа, ау! Она здесь, иди сюда!
        Смыкается круг: мама, Снежана, девчонки. Глаза бегут по родным лицам, и слышен за спиной такой же родной голос Игоря:
        - Ира, мышата… Вы где? Ир, Ира…
        - Ир, Ира, проснись, - почему-то вклинивается в сознание Ольгин голос, и хочется отогнать его, отмахнуться, чтобы не мешал…
        - Проснись, ты чего? Хватит дрыхнуть, скоро приедем! Ты ж хотела себя в порядок привести! Давай доставай косметичку, пристраивайся как-нибудь на ходу!
        Она подняла голову, уставилась на Ольгу во все глаза. Та покосилась удивленно:
        - Что с тобой?
        - Да так, уж очень странный сон видела. Ты по дороге не останавливалась, нет?
        - А что, надо остановиться? Пописать хочешь?
        - Нет, не хочу.
        - Ой, да ну тебя! Зачем тогда спрашиваешь?
        - Не знаю. Говорю же, приснилось.
        Въехали в город, миновали дымящий трубами цементный завод. Захудалый, надо сказать, городишко. Но ничего так, чистенький. Чахлые тополя вдоль улиц, одинаковые серые пятиэтажки. А в центре так вообще - лепота. Посреди площади фонтан каменный, россыпь поздних цветов на клумбах. Вдали новостройки виднеются, прорезанные стрелами башенных кранов. Ольга на светофоре высунулась в окно, напугала вопросом идущую по тротуару бабульку:
        - Не подскажете, где тут у вас кинотеатр «Стрела»?
        - А вон там, милая, через улицу. Как большой стеклянный магазин проедешь, тут тебе и кинотеатр.
        Стеклянным магазином оказался торговый центр с просторной стоянкой. Припарковав машину, Ольга откинула голову назад, прикрыла глаза:
        - Фу, устала… Сейчас посижу пять минут, и пойдем. Видишь, тот дом, на другой стороне улицы? Нам туда.
        - Я боюсь. Давай не пойдем, а?
        - Здрасте, приехали! Мы зачем в эту тмутаракань тащились, скажи? Для того, чтобы испугаться и обратно повернуть?
        - А может, ее вообще дома нет?
        - Ничего, подождем. Все равно ж придет когда-нибудь. Ладно, пошли. Первый подъезд справа, второй этаж, крайняя дверь налево. Надеюсь, чаем она нас угостит? Очень уж пить хочется.
        - Совсем с ума сошла? Тебе еще и чай!
        - А что? Мы ж не драться приехали, а просто поговорить! Что здесь такого? Цивилизованные все женщины, некоторые так вообще при высших гуманитарных образованиях. Вылезай, пошли!
        Бабушки на скамье у заветного подъезда сразу обволокли их любопытными взглядами, наблюдали молча, как они топчутся у закрытой двери.
        - Тут домофон… Черт, а мы даже номера квартиры не знаем. Так, если крайняя дверь налево… Пятая? Или, наоборот, восьмая?
        - А вы к кому, милые? - осмелилась одна из бабулек, сунувшись вперед.
        - Мы к Юле.
        - Это к которой же Юле, интересно? У нас тут много Юль.
        На счастье подруг, дверь вдруг открылась, выпустив мужчину с собакой на поводке. Они шустро нырнули внутрь, хлопком двери отрезав голоса бабулек, приветствующих вышедшего на прогулку соседа. Поднялись по лестнице на второй этаж, Ольга сразу потянулась к кнопке звонка.
        - Погоди, я еще не готова! - испуганно взмолилась Ирина, чувствуя, как запрыгало в лихорадке сердце.
        - Поздно, батенька, боржоми пить, - с нервным смешком обернулась Ольга. - Слышь, кто-то уже шлепает с той стороны.
        Дверь отворил мальчишка. И ноги подкосились в кленках - маленький Игорь, тот самый, из школьного третьего класса. Те же синие глаза в обрамлении стрельчатых ресниц, тот же русый чуб вихорком, и правое ухо чуть больше оттопырено, чем левое. Стоял, смотрел на них удивленно.
        - Привет! - не растерялась Ольга. - Скажи, а мама дома?
        - Нет. Она у дяди Леши, - переводя взгляд с одного лица на другое, неуверенно ответил мальчишка.
        - А кто это - дядя Леша?
        - Мамин друг.
        - Ах, вот как… Друг, значит…
        Ольга чуть повернула голову в ее сторону, улыбнулась торжествующе. Мальчишка пожал плечами и, видимо расценив ее взгляд как-то по-своему, проговорил немного обиженно, явно подражая чей-то интонации:
        - Да, друг. А что, женщина не может иметь друга? Она же одна все время. Не понимаю, что тут особенного?
        И чуть приподнял правую бровь изломанным домиком - тоже Игорева мимика, один в один. Ольга хмыкнула, заторопилась с ответом:
        - Конечно, ничего особенного! Даже наоборот. А ты молоток, пацан, правильно жизнь понимаешь! Тебя ведь Егором зовут, да?
        - Да. А вы кто?
        - А мы… Просто знакомые твоей мамы. Вот, ехали мимо, дай, думаем, в Марьинск по пути зарулим. А что, она домой не придет сегодня?
        - Нет, не придет. Но если хотите, я ей сейчас позвоню.
        - Да не стоит, пожалуй. Чего ей туда-сюда бегать, правда? Так ты, значит, дома совсем один? Не страшно тебе?
        - Хм… Что я, маленький, чтобы мне страшно было? Не, нормально у меня все. Да и бабушка каждый день приходит. Вот, недавно только ушла, голубцы на ужин приносила. Вы позвонили в дверь, я думал, она вернулась, может, забыла чего. А вы хотите голубцов, тетеньки? Там целая кастрюлька, мне одному не съесть.
        - Нет, спасибо.
        - А тогда, может, чаю?
        - Вот чаю давай! Это с удовольствием! Пойдем, Егоркиного чаю попьем! - потянула она подругу за локоть.
        - Ну, зачем, - испуганно прошептала Ира, втянув голову в плечи. Но порог все же переступила и все глядела в лицо мальчишке не отрываясь.
        - Проходите на кухню, обувь можете не снимать! Меня недавно бабушка учила, что гостям можно и так, прямо в обуви!
        - Да нет уж, мы снимем, - хохотнув, быстро скинула туфли Ольга. - Не такие уж мы великие гости.
        - Вот сюда садитесь, здесь самые удобные места, - хозяйским жестом показал мальчишка на маленький двухместный диванчик, примостившийся в углу кухни за столом, накрытым расписной клеенчатой скатертью. - А я сейчас чайник включу. Вы какой чай любите, чтобы заваривать или обыкновенный, из пакетиков?
        - Да нам все равно, в общем.
        - Я вот, например, из пакетиков чай больше люблю. И чтобы хвостик из кружки свешивался. А бабушка такой не любит, говорит, бумагой пахнет. Но ведь ничем же не пахнет, скажите?
        - Да абсолютно! - слишком живо, как Ире показалось, ответила Ольга. И глаза распахнула так, будто и в самом деле тема «пакетика» была ей жутко интересна. И, что самое странное, не слышалось больше в ее голосе прежнего цинично-любопытного драйва.
        - Ну, так и я ж говорю! Просто бабушка воспитательницей в садике работает, а там детям чаю не дают, только кисели да компоты. Вот она с ними и привыкла.
        - Ну, это понятно. А я вот, например, кисель терпеть не могу.
        - И я! - радостно обернулся к Ольге от закипающего чайника Егор. - Компот еще туда-сюда, а кисель… Фу! Вы чай будете из праздничных чашек или в обыкновенных кружках можно? Наверное, надо праздничные достать, все-таки гости.
        - Нет, нам праздничные не надо. Нам лучше в обыкновенных. Тебе помочь?
        - Не, я давно все сам умею. Все-таки единственный мужчина в доме, как бабушка говорит. Сама смотрит и вздыхает, а мама на нее сердится, что она вздыхает. И впрямь, чего вздыхать-то, не понимаю?
        - Ну да. Нечего, конечно. Такой мужичок растет!
        - А еще она сердится, когда мама к дяде Леше уходит. Говорит, нельзя меня одного оставлять. Я что, маленький, что ли? И мама не виновата, что дядя Леша не может к нам переехать. У него мама больная, на инвалидном кресле по дому ездит, ее одну нельзя оставлять.
        - А ты бы хотел, чтобы дядя Леша к вам переехал?
        - Не знаю. Но если мама захочет, тогда конечно. Вообще-то он хочет, чтобы мы к нему насовсем переехали. У него дом большой такой, знаете? Коттедж называется, - с трудом выговорил мальчишка трудное слово. - Но мне туда неохота, далеко в школу ездить.
        - А как он тебе, этот дядя Леша?
        - Да ничего, прикольный. Сказал, когда я еще немного подрасту, научит машину водить. И мама говорит, у меня возраст такой - надо, чтоб мужчина меня воспитывал. Ну, чтоб как отец, что ли. И бабушка все повторяет - чтоб как отец, чтоб как отец…
        - Так это хорошо, наверное? Или нет? Как ты считаешь? - тихо, очень осторожно, спросила Ольга.
        - Правильно надо говорить «отчим», а не «отец», - глянув на нее исподлобья, сурово произнес мальчишка. - Чего слова-то неправильно путать.
        - Ну, знаешь… Тут путай, не путай, а иногда и отчимы вполне качественные попадаются, даже лучше, чем родные отцы. Я вот, например, с отчимом выросла, и ничего.
        - Нет. У меня уже есть папа. И пусть они даже в словах не путают, где отчим, а где папа, вот! Я и маме, и бабушке так сказал!
        - Да брось, не горячись, чего ты! Они ж, наверное, ничего плохого не хотели сказать.
        - И все равно - пусть не путают!
        - А скажи, Егор… Ты папу часто видишь? Или как? Нет, можешь не отвечать, конечно, это я просто так спросила, - быстро поправилась Ольга, почувствовав, как Ирина пребольно наступила ей под столом на ногу.
        Егор в задумчивости пожал плечами, посмотрел на женщину коротко, оценивающе, словно решая, отвечать на ее вопрос или нет. Помолчав еще немного, все же проговорил тихо:
        - Папа раньше часто приезжал, пока дяди Леши не было. Мама всегда вкусный обед готовила, пирог пекла, платье нарядное надевала. А потом… Потом мама сказала, что будет лучше, если дядя Леша будет к нам на обед приходить.
        - А давно дядя Леша у вас обедает?
        - Так, сейчас скажу, - задумчиво поднял мальчишка глаза к потолку. - Я тогда еще в первом классе учился, а сейчас в третьем.
        - Значит, два года уже, - медленно покачивая головой, глянула в ее сторону Ольга.
        - Ага. Получается, два года. А сейчас папа, когда приезжает, мне по телефону звонит. Мы гуляем, в кафе где-нибудь сидим. И просто так мы часто перезваниваемся. Он мне новый телефон купил, такой классный. Ой, а на день рождения папа поездку в Диснейленд подарил! Так классно! Мы с мамой ездили! Хотите, фотки покажу?
        - Давай! - подпрыгнула на диванчике Ольга.
        И снова Ирина глянула на подругу удивленно - никогда не наблюдала в ней такой оживленной искренности: глаза блестят, щеки разрумянились, и вся будто натянутая струна.
        - Только пойдемте в мою комнату, а то фоток много, я все их сюда не принесу!
        - Пойдем…
        Ольга быстро подскочила из-за стола, пошла вслед за Егором в его комнату. Ирина еле догнала подругу в дверях, тронула за плечо, шепнула в ухо:
        - Может, хватит уже? Ну чего мы мальчишке допрос устраиваем! Нехорошо как-то. Он же не знает, кто мы такие…
        - Ой, да погоди, - небрежно отмахнулась подруга. - Погоди, сейчас…
        В маленькой комнатке Егора все было очень аскетично, но довольно уютно устроено. Тахта, письменный стол с компьютером, платяной шкаф, полки с книгами. На стене - постер к фильму про Гарри Поттера. Ольга с размаху плюхнулась на тахту рядом с Егором, принялась листать альбомы с фотографиями.
        - Вот, смотрите, это замок Спящей красавицы. Но все ерунда, это для малышни скорее. Там дальше интереснее будет, - возбужденно комментировал Егор, в нетерпении перебирая пальцами. - А здесь разбойники из диснеевских мультиков - видите, это я с ними?
        - Ага, классно получился.
        - Это я с ковбоями. Это хижина Робинзона Крузо. Вот, самое прикольное! Это индейцы майя!
        - Ух ты-ы-ы-ы… Страшные какие…
        - Да не, они вовсе не страшные! Там пещера такая была, нас туда потащили… А потом на лодку пересели и плыли по реке подземного города, представляете?
        Он поднял на Ольгу сияющие восторгом глаза. Та кивнула головой, проговорила с придыханием:
        - Ага… Здорово… Что, прямо настоящая река была?
        - Да самая настоящая! Правда, правда! А это, смотрите, самый классный аттракцион - пираты Карибского моря! Вот Джек Воробей, а это Гектор Барбаросса. Они почти как самые настоящие, я бы не отличил!
        - Ух ты-ы-ы…
        Ира стояла, прислонившись к косяку двери, пытаясь сдержать слезы. И вовсе не была им причиной информация, полученная Ольгой от мальчишки так изысканно-вероломно. Впрочем, о какой вероломности может идти речь? Похоже, пропала подруга, провалилась в обаяние этого мальчика, сына Игоря. Да и немудрено - вон какие глазищи искренние.
        Да и сама по себе информация о присутствии в жизни семьи «дяди Леши» казалась отсюда мелкой, неважной. Не в ней было дело. Что-то особенное происходило у нее внутри: вдруг лопнул нарыв, ушла боль. Потому что никакая боль не сравнится с болью этого мальчика, с вечной тоской по отцу.
        Она прижала кулак ко рту, пряча дрожащие губы. И впрямь - еще разреветься не хватало, напугать мальчишку! И заставила себя прислушаться к диалогу.
        - …А компьютер мне тоже папа подарил. И еще ролики, и велосипед. Бабушка говорит, что он меня подарками забаловал до неприличия. И еще какое-то слово говорит, обидное такое, я забыл… О, вспомнил, - откупается. Хм… Смешно, правда? Как это - папа от меня откупается? А мама почему-то плачет.
        - Я думаю, бабушка не права, Егорушка. Папа просто очень любит тебя.
        - Да я знаю! А бабушка все равно ворчит! И чего ворчать, непонятно? Ну, не женился папа на маме. Он мне объяснил почему! У нас был взрослый разговор, как у мужчины с мужчиной!
        - И… почему?
        Ох, Ольга, ну куда тебя несет, хватит уже. Что ж ты копнула так глубоко, нельзя! Это уже невыносимо, в конце концов.
        - Так у него же, кроме меня, еще две дочки есть! - тихо-доверчиво сообщил Егор, глядя Ольге в глаза. Будто сокровенную тайну открыл. Она кивнула чуть, глядя на мальчика молча. А Егорка так же тихо продолжил: - Им же тоже папа нужен, правда? Девочкам даже больше, чем мальчикам!
        - А, вон в чем дело, - прозвучало у Ольги вполне уважительно. - Выходит, ты им как бы уступил, по-мужски, да?
        - Ну да. Папа сказал, что, когда я вырасту, обязательно со своими сестрами познакомлюсь. Как думаете, они ведь обрадуются, что у них брат есть?
        - А то… Конечно, еще как! Это ж такое счастье, когда брат есть!
        - И еще у папы жена есть. Ну, то есть другая тетя, не мама. Папа говорит, она хорошая, добрая. И еще говорит, что жизнь - очень трудная штука и не всегда отец и сын могут вместе, в одном доме жить. Это же не главное, чтобы по-настоящему, вот прям совсем по-настоящему вместе жить, правда? Можно ведь и так знать, что у тебя папа есть?
        - Да, папа очень тебя любит, Егорушка.
        И снова резануло по сердцу это дважды произнесенное - по-настоящему, вот совсем прям по-настоящему. И не сдержалась, всхлипнула тихо, зажав рот. А еще взмолилась мысленно - не заплачь, Ольга! Вон как у тебя голос сел до хрипоты, до слезной ноты. Подними голову, глянь в эти огромные синие глазищи, улыбнись, если сможешь.
        Подруга вдруг подняла руку, провела ласково по вихрастой мальчишечьей голове, дрогнула полуулыбкой. Потом притянула к себе, прижалась губами к макушке, вдохнула глубоко и задержала дыхание, будто пытаясь запомнить запах…
        - Ладно, Егорка, нам пора. Тебе еще уроки делать, наверное. В школе много уроков задают?
        - Не, не много. Да я способный, быстро все делаю. Ой, а как вас зовут, я даже не спросил! Что маме сказать, кто в гости приходил?
        - Да ты ничего ей не говори, Егорка, пусть это будет наша маленькая тайна, идет?
        - Идет.
        - Ну, пока. Смотри, больше никому так с разбегу дверь не открывай!
        - Да я знаю. Если мама узнает, ругать будет. Потому и впрямь не скажу, пожалуй…
        Подруги молча спустились по лестнице и вышли из подъезда. На улице накрапывал мелкий дождик, грозясь перейти в основательный ливень. Сели в машину, и забарабанили крупные капли по крыше - дождь собирался нешуточный.
        Ольга нервно повернула ключ зажигания, включила «дворники», обернулась назад, примериваясь, как выехать со стоянки.
        - Может, дождь переждем, потом поедем, а?
        - Нет. Чего здесь высиживать-то? Все, что надо, уже высидели. Поедем.
        Город под дождем выглядел совсем жалкеньким, скукожился серыми пятиэтажками. Улицы были пусты, редкие прохожие прятались под зонтами, и ветер, налетая, как коршун, норовил вырвать из рук хрупкие приспособления. Но на центральной площади исправно работал фонтан.
        Выехали на трассу, дождь приутих. Ровно жужжали «дворники», разгоняя капли на ветровом стекле. Ольга молча вела машину, но вдруг спросила, резко, неожиданно:
        - Ну что, довольна?
        Не хотелось ничего говорить. Да и вопрос прозвучал несколько странно. Какое может быть довольство или, наоборот, недовольство, когда внутри бог знает что творится.
        - Чего молчишь? Видишь, не зря съездили! Все, что хотели, выяснили.
        - Что мы выяснили, Оль?
        - Как это - что? Получается, твоему Громову еще два года назад неизвестный дядя Леша отставку дал. Так что можешь не беспокоиться, он теперь полностью твой, со всеми потрохами. А то, что было, то было. Можно и забыть за истечением срока давности.
        - А разве у предательства есть срок давности, Оль?
        - Ну, опять завела свою волынку. Надоела уже с этим предательством, Ир! Больше думать ни о чем не можешь, да? И это после всего, что видела?
        Ольгины вопросы звучали с явным раздражением. И она понимала сейчас природу этого раздражения! И была согласна с ним! Бог знает чего она опять с этой волынкой…
        - Не злись. Я сейчас вообще ни о чем думать не могу.
        Но Ольгу уже несло:
        - Я не пойму, у тебя такой жизненный принцип, что ли? Что бы ни случилось, но любимую рефлексию на произвол судьбы не брошу? Никогда не предполагала, что ты такая зануда! А впрочем, твое дело. Живи своей обидой дальше, намазывай ее на хлеб с маслом. Видно, тебя ничем не пробьешь…
        Голос становился все более холодным, отрывистым, злым. Таким, что хотелось загородиться от него ладонями. Ирина проговорила тихо, обиженно:
        - Зачем ты так?
        - А как надо? Ты что, от меня до сих пор сочувствия ждешь, вселенского понимания? Ах, бедной подруге муж изменил? Ах, сволочь какая?
        - Нет. Я вовсе не напрашивалась на такое благо. И вообще - ни о чем тебя не просила. Сама как-нибудь в своих рефлексиях разберусь.
        - Да разбирайся на здоровье, а с меня хватит. Не зря в народе говорят - не делай добра. Вернее, не лезь со своим добром в чужое занудство. Потому что вместо благодарности ответное занудство получишь.
        - Ну, если ты жаждешь благодарности… Спасибо, конечно.
        Ольга замолчала - снова повисла меж ними холодная злая пауза. Обе напряженно глядели в ветровое стекло, по которому равнодушно двигались «дворники», исполняя свою механическую работу. Вжик-вжик, вжик-вжик… Хоть какой-то звук в неловкой тишине. Наконец подруга произнесла тихо, без прежнего раздражения:
        - Дура ты, Ира, вот что я тебе скажу. Зажравшаяся, избалованная благосклонностью судьбы дура. Все тебе судьба щедро отвалила - и любовь, и детей…
        - Да. Любовь, это да, это конечно! Особенно любви мне судьба много отвалила. Так много, что делиться пришлось.
        Не хотела, а получилось довольно грустно, с долей язвительной насмешливости. Надо же было хоть что-то ответить! Ольга вдруг резко съехала на обочину, остановила машину, развернулась к ней всем корпусом:
        - Да, именно любви! Потому что любовь - это не только когда тебя любят! Главное, чтобы она в тебе самой была, понимаешь ты это или нет?! Не бывает для женщины большего счастья - самой любить! И поверь мне, я знаю, что говорю! Потому что сама этого дерьма нахлебалась - во!
        Ольга чиркнула ухоженной ладонью по горлу, бриллиант на безымянном пальце сверкнул хищной ледяной искрой. И задрожала вдруг, прикрылась ладонями, пряча исказившееся слезной судорогой лицо.
        Ирина растерялась, смотрела не нее, не понимая причины столь резкой перемены. Дотронулась до дрожащей ладони, пролепетала испуганно:
        - Что ты, не надо…
        - Отстань! - отняла ладони от лица Ольга. - Не трогай меня! И без того всю душу разбередила, дура! И зачем я с тобой только связалась! Тоже голубь мира нашлась, мать твою…
        Слезно шмыгнула носом, потянулась на заднее сиденье, вытянула из сумки салфетку, смяла в ладони. Резко вдохнула воздух и снова затряслась в слезном злом приступе:
        - Если б ты знала, Ирка, как мне тяжело… Ты ж обо мне ничего не знаешь, вообще ничего! Думаешь, я такая вся из себя белая и пушистая, что ли? Жена успешного любящего мужа-бизнесмена, любительница красивой удобной жизни? Да видела я эту жизнь в гробу вместе с успешным любящим мужем-бизнесменом!
        - Но он и в самом деле тебя любит. Разве не так?
        - Да любит. Если уж совсем красиво сказать - любовью больной, мучительной и странной. Да не смотри на меня так! Любит и сам себе простить не может… Идиот… Лучше уж никак, чем так…
        Высморкавшись в салфетку, приспустила оконное стекло, бросила ее в дождь. Сырой холодный воздух ворвался в салон, огладил прохладой их разгоряченные лица. Пристроив затылок на подголовник, Ольга закрыла глаза, принялась рассказывать тихо, будто жалуясь самой себе:
        - Это я там, Егорке, ляпнула, что с отчимом жить хорошо. Ага, сказка прям душевная, все мое детство и юность испоганившая. Мне и десяти лет не исполнилось, как он, сволочь, меня лапать начал. Я сначала не поняла ничего, с подружкой посоветовалась. Она говорит - матери расскажи. Ну, рассказала. А она мне - оплеуху. Представляешь? С тех пор я дома старалась меньше бывать. После уроков хожу, брожу по улицам или во дворе сижу, пока в кухонном окне ее суету не увижу. Любила она этого подлеца, каждый вечер котлетки ему наворачивала. Так мне и запомнилась - с мясорубкой. А где дочь пропадает - ей и дела не было. Такая вот материнская любовь мне досталась, не шибко качественная. Нет, с виду-то все хорошо было - вполне благополучная семья. Новый год с елкой, дни рождения, мамино пузо беременное. К тому моменту, как я школу окончила, они еще двоих успели настрогать. Ох, как я тряслась, помню, когда мать в роддоме лежала! Чего только не придумывала, чтобы дома не появляться…
        - Оль, а может, показалось? Ну, что он тебя лапал. Может, просто приласкать хотел?
        - Ага, приласкать… Тебя, когда отец в детстве ласкал, за интимные места трогал?
        - Я без отца росла. Мне два года было, когда он от мамы ушел.
        - Ну, так и не говори тогда, если не знаешь.
        - А отчим у меня тоже был. Но ничего такого - даже близко.
        - Повезло, значит. Я ж говорю - везучая. А надо мной прямо какой-то рок в этом смысле висит. Школу окончила, мать с отчимом сели напротив - рожи умильные, как на картинке про хороших родителей, - спрашивают: ну что, доченька, как будешь в жизни определяться? Пора и самостоятельную жизнь начинать. Учиться, работать пойдешь? Хотя в нашем поселке ни техникумов, ни институтов не имеется, да и работы никакой нет. Может, в город поедешь? Кивнула - да, мол, конечно. Я по натуре девчонка тихая была, стеснительная, да еще и внутри страшно запуганная. Но, в общем, поняла, что как ни крути, а сваливать надо. Вырастили, выкормили, долг родительский исполнили, все, лавочка закрывается. Дальше сама, как хочешь. С глаз долой из сердца вон. Приехала в город с чемоданчиком. А дальше уже и вспоминать не хочется…
        Ольга вяло махнула рукой, отвернулась к окну, провела пальцем по запотевшему стеклу. Там, за окном, уже собирались сумерки. Мимо, в туманной мороси, проносились машины, коротко освещая их лица светом фар. Ирина слышала, как в сумке слабо пищит мобильник, но достать не решилась, боясь нарушить поток откровения. Знала, что продолжение грустного рассказа будет. А иначе - зачем подруга решилась…
        - Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю… Ну, если уж начала…
        Ольга села прямо, глянула на себя в зеркало заднего вида, провела подушечками пальцев под глазами. Вытянув нижнюю губу, подула себе в лицо, мелко тряся головой. Нервно сглотнув, продолжила:
        - С вокзала позвонила знакомой девчонке - она в городе квартиру снимала. Попросилась переночевать, говорит - приезжай. Просидели всю ночь, бутылку вина выпили. Ну, она тогда мне немножко мозги вправила, конечно. В институт, говорит, поступать хочешь? Ага, давай, а жить на что будешь? На стипендию? А за учебу платить? Нет уж, милая, эти прекрасные удовольствия не для нас. Единственное, что могу для тебя сделать, - на пару эту квартиру снимать. Свою половину арендной платы уж как-нибудь заработаешь. Я обрадовалась - конечно, мол, заработаю! Завтра же работу искать пойду! Она усмехнулась - ну-ну… Все работодатели только и ждут, когда к ним девушка Оля со школьным аттестатом придет. Разве что к азиатам на рынок подашься, шмотками торговать. Так у них много не заработаешь, еще и должна останешься. Я на нее смотрю, глазами хлопаю - а где работу найти? Посоветуй. А она мне - там же, где и все, не одна, мол, ты умная сюда приезжаешь со школьным аттестатом в чемоданчике. В общем, чего там долго рассказывать - попала я туда, куда все такие же дурочки неприкаянные попадают. К мамке.
        - К какой мамке?
        Ольга усмехнулась, посмотрела на нее спокойно, чуть насмешливо:
        - А сама не понимаешь? Хотя да, ты у нас девушка из другой оперы, шибко правильная, никакой жизненной грязью и близко не тронутая. В бордель я попала к мамке, вот куда! Привлекательная была особа, с двумя высшими образованиями. По одному - психолог, по другому - юрист. Очень грамотно свой бордель организовала и девочек брала только свеженьких, глупеньких, чтоб на них печать древней профессии и близко не просматривалась. Между прочим, там даже конкурс своеобразный был. И клиенты все исключительно положительные, не шушера какая-нибудь.
        - О боже… Как же так, - только и смогла пролепетать Ира, прикрывая рот ладонями.
        - Да ладно, смотри, в обморок не упади. А то вообразишь себе. Ничего страшного со мной не случилось, всего пару недель поработать пришлось. Хотя, знаешь, хватило. Так уж получилось, что именно Самсонов меня оттуда и вытащил. Представляешь, всего тридцатым по счету клиентом оказался!
        - Тридцатым?!
        - Думаешь, это такая большая цифра? Да бог с тобой. Я еще тогда их по головам считала. Мне казалось, это отвлекает как-то. Особого рода драйв, как истязание-самозащита. Пока считаешь, кажется, что выберешься. Глупо, конечно. Ну, вот. Именно тридцатым клиентом он и оказался. Можно сказать, юбилейным. Влюбился, зараза, почти как в фильме про «красотку», помнишь? Хотя какая из меня красотка была? Да и Самсонов еще не был таким, каким ты его сейчас знаешь. Веселый был, жизнерадостный, готовый весь мир спасти. Планов - громадье. Даже не спросил, люблю я его, нет ли. Теперь-то я знаю, что он через это «спасение» по-своему самоутвердился.
        - Ну почему же? Сама же говоришь - любил.
        - А любовь разной бывает, Ирочка. Твой одной любовью любит, а мой - другой.
        - Хм… Я всегда считала, что любовь - это любовь.
        - Да, конечно. В общепринятом смысле так и есть. А только, знаешь, не все справляются с маленькой червоточинкой в голове, если она имеет место быть. Вот и мой Самсонов начал сомневаться в своем порыве. Любил - и сомневался, сомневался - и любил. Все приглядывался ко мне, знаешь - обидно так приглядывался.
        - А ты?
        - А что - я? Готова была ему ноги мыть да воду пить, старалась свою благодарность всячески продемонстрировать, чтобы он ее за ответную любовь принял. Уцепилась за него, как клещ за конскую гриву. Он ведь и в самом деле, получается, спас меня. Вот и старалась. Но полюбить его по-настоящему, чтоб от сердца шло, так и не сумела. И он это всю жизнь чувствовал, зараза. Помню, говорю ему - давай я работать пойду! Трудно же тебе - одному. А он, знаешь, смотрит так подозрительно, плечами пожимает. Правда, потом вопрос работы сам по себе отпал, ты же помнишь, как наши мальчики быстро раскрутились.
        - Да, помню. И еще помню, какой тебя первый раз увидела. Ты мне очень самоуверенной показалась, даже позавидовала немножко. Если б ты мне тогда рассказала, ни за что бы не поверила!
        - Это так, показательные выступления. Самоуверенностью всегда легче внутренние проблемы прикрыть. На том и стою! А на самом деле трудно мы с Самсоновым живем, очень трудно. На одной благодарности далеко не уедешь, через годы совместного бытия на крыльях не перелетишь. Он это чувствует, потому и живем как кошка с собакой. Мне - плохо, ему - плохо. В общем, сплошная карамазовщина. Наверное, потому у нас и ребеночка не получилось. А я так хотела, если б ты знала! Я бы так его любила…
        Красивое Ольгино лицо вновь задрожало слезами, губы поехали скобкой вниз. Провела по-детски ладонью под носом, втянула воздух, запричитала отчаянно, сквозь рыдание:
        - А ты дура, Ирка! Не умеешь своего счастья ценить! Да если б я умела любить, как ты. Мне бы сто раз по фигу было на всяких там Юль! Разве можно так свою любовь истязать, дура? Самой себе в душу плевать? Услышишь ты меня или нет, в конце концов, Ирка?
        - Я слышу тебя.
        - Может, и слышишь, но не понимаешь ничего!
        - Понимаю… Понимаю, Оль…
        - Ты сто раз, нет, тысячу раз должна спасибо судьбе сказать, что твои дети в любви родились! Что они вообще у тебя есть! Ничего не имеет смысла, когда у женщины нет детей. Вообще жизнь не имеет смысла!
        - Зря ты так! Не надо отчаиваться. Может, родишь еще…
        - Нет. Теперь уж точно нет, - вдруг успокоившись, грустно проговорила Ольга. И вздохнула протяжно, с коротким запоздалым всхлипом. Подняв глаза, усмехнулась. - В жизни с этим всегда как-то подло получается: кому очень надо - тому не дается, а кому не надо - наоборот.
        - Прости за откровенный вопрос, а вы с Самсоновым к врачам обращались с этим вопросом? Всякие же ситуации бывают…
        - Хм… Умная ты какая, прям удивительно даже, - сквозь слезы саркастически улыбнулась Ольга. - Конечно, обращались, даже в швейцарскую клинику пять лет назад ездили. Врачи говорят - нет у вас никаких отклонений, все в норме. Ждите, мол, все будет, старайтесь. А чего стараться-то - мы уж двадцать лет как стараемся. Мне скоро сороковник стукнет, чего ждать. Надо было мне, дуре, раньше сообразить, чтобы не только Самсонова подключить к этому процессу. А я закопалась в комплексах - это ж неблагодарность по отношению к нему, как же. Помнишь, я тебе рассказывала, как мальчика в Испании на неделю купила?
        - Помню.
        - Еще хвасталась - классно, мол, оторвалась, до сих пор воспоминаниями живу… Ты, наверное, подумала тогда про меня - вот сука?
        - Да нет, что ты…
        - Да ладно, знаю, что подумала. А только я тебе сейчас другое расскажу. Приехала оттуда, две недели прошло - хоп! - задержка. Я замерла вся, даже с кровати вставать перестала, притворилась больной-простуженной. Неделю из дома не выходила, даже тест на беременность не хотела делать. Боялась надежду разрушить. Знаешь, я за всю жизнь так счастлива не была, как в эту неделю - в ожидании. А потом закончилось все. Утром встала, и… Было счастье и кончилось.
        - Боже мой, Оль… Но так же нельзя, все равно можно придумать что-то! Да сейчас масса всяческих технологий, зачем же себя так истязать?
        - Да. Технологий много. Я одно время даже активным поиском суррогатной матери занималась. А только, понимаешь - время, что ли, прошло. В общем, Самсонов уже не хочет никакого ребенка. Перегорел. Потом и я вслед за ним смирилась. Чего уж, думаю, не судьба. Не хочет к нам ребенок приходить, боится, видно, что мы свои проблемы хотим таким способом решить. Ребенок - он же не способ, он сам по себе. А сейчас, как этого Егорку увидела, как накатило на меня опять! Ничего не имеет смысла, когда нет детей. Даже любовь…
        - Жизнь имеет смысл. Жизнь сама по себе.
        Ольга глянула на нее сквозь слезы насмешливо:
        - Ты, что ли, жизни учить меня будешь? Да что ты в ней понимаешь, в жизни-то. Сытый голодного не разумеет, знаешь такую пословицу? То есть счастливый несчастного никогда не поймет, а тем более не научит. Он же только со своей колокольни на мир смотрит, и несчастья у него свои, больше придуманные, чем настоящие. Да ладно, чего говорить…
        Она хлюпнула носом, провела под ним ладонью. Потом опустила ладонь на колени и, глядя в нее очень внимательно, проговорила тихо, четко разделяя слова:
        - Уйду я от Самсонова, Ир. Сегодня глядела в глаза Егорке и думала - уйду. Усыновлю какого-нибудь детдомовского, такого же синеглазого…
        - Да никуда ты не уйдешь.
        Сказала и сама вдруг заплакала, ткнувшись лицом в ладони. Может, от жалости, а может, от стыда. Будто прошло через сердце страдание подруги, выталкивая из него свою собственную обиду на жизнь. Глупой и неказистой она показалась, игрушечной будто.
        - Да ты-то чего ревешь? - сквозь икающий слезный смех потянулась к ней Ольга. - Совсем баба рехнулась…
        И обнялись, прижались мокрыми щеками, затряслись в общем рыдании. Выплакивали каждая свою боль.
        Водители в проезжающих машинах глядели на них удивленно. И впрямь, странная, наверное, была картина - сидят две бабы в машине, сиротливо приткнувшейся на обочине, обнялись, плачут…
        Потом разомкнули объятия, вздохнули в унисон. Посидев еще немного, Ольга молча поправила зеркало заднего вида, повернула ключ зажигания, вырулила на трассу. Пока ехали до города, не сказали больше друг другу ни слова…

* * *
        - Куда тебя везти? Домой или к тетке? - спросила Ольга, когда показались первые окраинные строения?
        - К тетке.
        Ольга повернулась к ней на секунду, полоснула из глаз насмешливым разочарованием.
        - Да нет, ты не поняла! Я машину заберу, и сразу домой поеду.
        - Так машину и завтра можно забрать…
        - Нет. У меня еще одно дело есть, срочное. В одно место заскочить надо.
        - Я и туда могу довезти.
        - Нет, я лучше сама…
        - Ну, как хочешь.
        Въехали во двор теткиного дома, подруга остановилась, Ирина развернулась к ней корпусом:
        - Посмотри, видуха у меня очень зареванная?
        - Да нет, ничего. А у меня?
        - Вполне.
        - Ну, тогда пока? В квартиру будешь подниматься или сразу поедешь?
        - Сразу. Очень домой хочу.
        - Хм… Ладно, завтра созвонимся. Расскажешь, как семья блудную мать встретила.
        - До завтра.
        Ирина вышла из машины, отошла на несколько шагов, обернулась, чтобы еще раз махнуть Ольге. Но та уже разворачивалась в узком пространстве перед аркой, лицо издалека казалось отрешенным и равнодушным. И снова стянуло жалостью сердце… Даже спасибо подруге не сказала и слов хороших для поддержания духа не нашла. Вот уж воистину - мое горе горше всех…
        Вслед за Ольгой она вырулила со двора, поехала по темным улицам, залитым недавним, судя по всему, дождем. Дело впереди предстояло неприятное, но лучше сделать это сейчас. Да, именно сейчас, потом может духу не хватить.
        Так. Сюда, кажется… Да, этот двор, и подъезд, и лавочки у подъезда с облупившейся зеленой краской. Хорошо, бабушек на лавочке нет - сырость погодная по домам разогнала. А квартира - номер пятнадцать, если память не изменяет. Нажала на домофонные кнопки…
        - Да! Кто там? - тут же ответил быстрый мужской голос.
        - Я… Я к Стелле… Она дома?
        - Да, входите.
        После сухого щелчка Ирина потянула на себя дверь, вошла в подъезд. Этаж, должно быть, третий. Господи, как сердце стучит…
        Стелла ждала ее в открытых дверях квартиры, смотрела удивленно. И совсем не была похожа на прежнюю себя - лицо без косметики, волосы убраны назад в легкомысленный хвостик, перетянутый детской розовой резинкой, длинная линялая, явно с мужского плеча майка, под ней ровные ноги в шерстяных носках.
        - Здравствуй, Стелла, - улыбнулась, запыхавшись. - А я к тебе. Можно?
        - Заходите, - неуверенно отступила на шаг от двери девушка. - Только я не понимаю…
        - А я сейчас все объясняю.
        - Вы извините, у нас не прибрано. Видите, я и вещи не успела разобрать.
        В прихожей действительно были горой навалены сумки, в сторонке стояли два огромных чемодана. Стелла, обернувшись, крикнула в комнатный проем:
        - Глебка! Чайник поставь?
        - Уже! - донесся из кухни веселый голос. - Веди гостью сюда, сейчас все будет!
        - Пойдемте на кухню. Только, к сожалению, к чаю ничего нет.
        Кухня была такой маленькой, что с трудом вместила узенький шкафчик, плиту, хлипкий стол с двумя такими же хлипкими табуретками и холодильник. Хлопочущий с чайником Глебка смотрелся в маленьком пространстве как слон в посудной лавке. Но ничего, справился. И чашки поставил, даже заварочный чайник дымился вкусным паром из носика.
        - Сахару тоже нет, Стелл, - оглянулся он от раскрытой двери шкафчика огорченно.
        - Ладно, иди в комнату, видишь, нам поговорить надо! - ласково вытолкнула она его из кухни.
        Парень успел ухватить ее ладонь, торопливо прижать к щеке. Мимолетный жест, но так и брызнуло от него счастливым настроем парня. Да и Стеллино лицо потекло, сжимая губы в едва сдерживаемой улыбке.
        - Фу, дурак… Иди уже. Вам чаю покрепче? Глебка зеленый заварил, знает, что я черного не пью.
        - Давай зеленый. Я тоже его люблю.
        - Ага. Тем более сахара все равно нет. А зеленый надо без сахара, так вкуснее.
        Сев напротив, Стелла взяла в пальцы чашку, смешно отставив мизинчики, подула, вытянув губы. Чуть отхлебнув, глянула собеседнице в глаза в настороженном ожидании.
        - Я смотрю, любовь у вас, - улыбнувшись, повела Ирина головой в сторону дверного проема, за которым исчез Глебка.
        - Да. Мне высокие блондины с голубыми глазами больше нравятся. Вы ж сами недавно это провозглашали, помните?
        - Помню, Стелл. Я, собственно, по этому поводу и пришла. Ну, то есть… Прощения попросить за то дурацкое провозглашение.
        - Что, серьезно?
        - Да.
        - Просто прощения попросить и все?
        - Да…
        - Хм… А вот вы еще, когда это провозглашали… Фу, слово дурацкое, да? Вы еще и Глебкино имя назвали. Откуда вы про него узнали, можно спросить?
        - Да отчего ж нельзя. Я вас вдвоем у супермаркета увидела, а потом проследила за вами. Ехала сзади, как шпион…
        - Серьезно?! Вот это да. Ну а имя-то, имя?
        - А что - имя… Это уже дело шпионской техники. Бабушки-соседки у подъезда попались очень говорливые. Выложили все как есть. В самых подлых подробностях.
        - Ну да, они такие. С потрохами нас заложили, значит. А только почему - подлых? Мы с Глебкой вроде ничего подлого им не сделали…
        Странно, но в голосе Стеллы совсем не слышалось ни обиды, ни злобной досады. Наоборот, веселым был голос, можно сказать, дружески-игривым.
        - А зачем вам все это надо-то было? Шпионить, с бабками беседовать…
        - Хороший вопрос, Стелл. Я сама на него вот уже который день пытаюсь ответить. Знаешь, есть такой термин в юриспруденции - объект повышенной опасности. Когда этому объекту плохо, он подсознательно стремится другим побольнее сделать. Дом старый разваливается - кирпичи на голову летят. Собака озлоблена - людей кусает. Человек несчастлив и удручен - обязательно в кого-нибудь злой энергией плюнуть надо.
        - Хм… Понятно. Короче говоря - если у самого корова сдохла, пусть и у соседа сдохнет?
        - Ну, можно и так сказать.
        - Значит, я сгоряча под руку попалась?
        - Выходит, что так. Прости меня, Стелла.
        - Да ладно, бог с вами, не за что вам извиняться. Говорят, наоборот - все, что ни делается, все к лучшему. Считайте, что вы в меня не плюнули, а помогли.
        - Даже так?
        - А что, сами разве не видите? Мы ж любим друг друга, теперь, слава богу, каждый день вместе будем. Надоело уже болтаться, как дерьмо в проруби. Знаете, как тяжело?
        - Нет, не знаю.
        - И бога благодарите, что не знаете! Когда любишь одного, а живешь с другим. Нет, никому такого не пожелаю!
        - А чего ж тогда жила, если так? Еще и под венец пошла!
        - Так если позвали, что ж делать-то было? Я и сама об этом думала, и сомневалась, даже к батюшке в церковь за советом ходила. А он говорит - это у тебя, милая, искушение над юным неокрепшим умишком возобладало. Страшная эта вещь - искушение. Я ж детство да юность ой в какой бедности провела, если б вы знали… Я ж не местная, из маленького городка сюда приехала, там даже работы нет, градообразующее предприятие давно закрыли. Приехала, с Глебкой вот познакомилась. А потом Петр Яковлевич в меня влюбился. Вернее, я сама сделала так, чтобы он в меня влюбился. Ну и пошло…
        - А как же Глеб?
        - Да мы уж потом поняли, что любим друг друга, когда все закрутилось. Так бывает, знаете: когда рядом - не поймешь. А стоит отдалиться… Глебка смирился, терпел. Я и сама удивлялась, чего он терпел. Но с любовью ведь ничего не поделаешь, она все равно свое возьмет.
        - Да. И все простит. Правильно ты говоришь, Стелла. И парень твой молодец. Потому что любовь еще и долготерпит. И милосердствует, и обидой не превозносится…
        - Да, да, это все так, это все про нас! А что это, Ирина? Ну, откуда вы такие хорошие слова знаете?
        - А по-твоему, я только на подлость способна? Вообще-то эти слова из Послания апостола Павла к коринфянам, их все знают.
        - Ой, а я не знаю! А еще, Ирина, еще… Как там еще?
        - Любовь не гордится, не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла… Все, дальше не помню.
        - Здорово… Прямо все про нас. Надо бы записать, а то забуду. Потом Глебке расскажу.
        - Стелл, а можно спросить? Можешь не отвечать, если не захочешь…
        - Да спрашивайте, чего уж там!
        - Понимаешь, мне все равно это непонятно! Про Глебку! Ну, понятно, что любил, что ждал… Но неужели он тебя ни разу не упрекнул? Как ему все это было?
        - А, поняла - хотите в его шкуру залезть?
        - Ну, вроде того. Неужели не ревновал?
        - Что вы, еще как! Но я ж объясняю, он любит меня. А если любишь, то все прощаешь, даже такое. Он просто ждал. Вот и дождался, опять же благодаря вашему… Как его?
        - Провозглашению. Да, действительно дурацкое слово. Но ведь ему, наверное, больно было?
        - А мальчики не плачут, они сильными должны быть. Хотя я, конечно, как эгоистка сейчас рассуждаю. Зато в этом одна положительная черта есть - искушение с меня сошло, как ненужная короста. Сама себя не узнаю! Вон Петр Яковлевич мне дорогие шмотки да цацки отдал, а мне даже чемоданы распаковывать не хочется. Может, обратно отправить, как думаете?
        - Не стоит. Ему и так плохо, еще и ты пощечину напоследок дашь. Он ведь любил тебя как-никак.
        - Да это и не любовь была, наверное. Тоже что-то из темы искушения, я думаю. Приятно же, когда молодая женушка вокруг тебя прыгает. Ладно, искусились на пару, и забыть можно. Каждому - свое. И без обид…
        - Знаешь, а ты хорошая девчонка оказалась, умненькая. Желаю тебе счастья с Глебкой.
        - И вам того же, Ирина. У вас ведь тоже, насколько я знаю, проблемы в семье есть.
        - Уже нет. Знаешь, как в анекдоте? Это уже просто проблемы, а не проблемы-проблемы. Ладно, спасибо за чай, пойду я.
        - Заходите как-нибудь в гости, поболтаем.
        - Зайду.
        На улице снова накрапывал дождь, однако заметно потеплело. Вспомнилось вдруг, что через неделю у Игоря день рождения - вот бы на бабье лето пришлось! Чтоб стол накрыть под соснами, на вытоптанной полянке. И чтоб запах шашлыка чувствовался…
        Она подъехала к чугунной витой калитке, сердце заколотилось в волнении. Будто отсутствовала долго-долго, и вот, наконец, здравствуй, дом родной. Как ты тут без меня? Однако окна везде темные. Где они все? И телефон долго молчит. Ах да, у него ж батарея давно разрядилась. Зарядное устройство забыла с собой взять, когда собиралась в побег.
        Ирина открыла калитку, ступила на мощеную дорожку - чуть не расплакалась. Видно, навеки привязана к этому месту, к этому большому неказистому дому, к этим соснам. Да что - место. Она к любви привязана. Где твое место, там и любовь. Родина, одним словом.
        Включила в гостиной свет, огляделась. Показалось, знакомые предметы смотрят на нее настороженно - ты к нам на время или как? Может, опять сбежишь, предательница? Нет, не сбегу. Сейчас только мужу позвоню и займусь домом. А вот и зарядное устройство нашлось…
        - Игорь, я дома.
        - Ага. Я сегодня на работе задерживаюсь, у меня совещание.
        Как все обыденно получилось, будто и не было никакого побега. И голос у Игоря в трубке звучит обыденно. Ах да, у него же совещание. Не станет же он плескать в трубку радостными эмоциями.
        - Девчонки тоже сегодня поздно приедут, Ир. Звонили, предупредили.
        - Хорошо, поняла.
        И не утерпела, сглотнула трудно, дрогнула голосом:
        - Если можно, заканчивай свое совещание побыстрее, пожалуйста. Я тебя жду…
        Ответа не дождалась, нажала на кнопку отбоя. Да и зачем его ждать. Игорь давно уже научился распознавать ее состояние по тональности голоса. Впрочем, как и она…
        Смахнув слезу, кликнула мамин номер. Слушая гудки вызова, подошла к окну, распахнула раму - влажный ветер тут же кинулся к ней с объятием.
        - Да, Ир…
        Голос у мамы тихий, испуганный, даже подобострастный немного. Надо бы правильный тон взять, как сейчас с Игорем - будто ничего меж ними не произошло.
        - Мам, чего ты там насчет санатория решила? Все-таки Трускавец, да? А может, Кисловодск лучше?
        - Так я не знаю, дочка.
        - Давай определяйся скорее. Если уж ехать, то сейчас, а потом там дожди начнутся. Ах да, деньги я завтра отправлю, срочным переводом.
        - Ой, спасибо!
        - А Снежана дома?
        - Да нет, и сама не знаю, где ее носит! Звоню - трубку не берет! У нее вроде на работе какие-то неприятности. А чего ты хотела-то, Ир?
        - Ладно, я ей сейчас позвоню. Пока, мам.
        Так, теперь сестренка: неприятности на работе, говоришь? Знаем мы твои неприятности, опять в загул пошла, это уж как пить дать.
        - И-ирк, ты, что ли? - выплыл из фона грохочущей музыки Снежанин голос. Явно хмельной, плывущий.
        - Снежан, ты где? Тебя там мама потеряла.
        - Да ну ее! Чего она меня пасет, как козу? Имею я право гульнуть с горя?
        - С какого горя?
        - Так нашу контору-то разогнали, представляешь? Сегодня собрание было, всем уведомления раздали. Типа того - идите вы, ребята, на все четыре стороны. Вот, мы у Таньки собрались, отмечаем горестное событие.
        - Тогда попроси Таньку сделать музыку тише, не слышно ничего!
        - Да я-то попрошу. А только что это изменит? - философски изрекла сестра, пьяненько икнув. - Ничего. Здесь, в поселке, работы вообще никакой нет. Сяду мамке на шею, вот тут она меня своей пилой и распилит! И не дернешься, потому как права будет!
        - Вот что, приезжай-ка завтра ко мне. Будешь жить в квартире у тетки, работу Игорь поможет найти.
        - Что, правда?
        - Правда.
        - Ой, Ирка, ну, ты человек! А ты ж говорила…
        - Ну, мало ли что я говорила. Приезжай.
        - Да я… Да я, конечно… Ну, ты человек…
        - Прежде всего я тебе сестра. Причем старшая. И учти - будешь тут под моим строгим приглядом. Ни пить, ни гулять не дам. А сейчас ступай домой, тебя там сын ждет. И маму не обижай!
        - Конечно! Все, уже бегу, Ирка!
        - Давай, пока.
        За окном под ветром шумели сосны. Если вглядеться в синеву сумерек, видно, как сильно гнутся стволы там, на уровне крон. А внизу, у земли, неколебимая уверенность в своей силе, разве что застонет какая из них легким скрипом. Так и в жизни - ветер несет нас кронами в глупой попытке вырвать из земли вместе с корнями. Да на то он и ветер, стихия неуправляемая. Где уж ей до корней добраться. Если они есть, эти корни, конечно.
        Усмехнулась пришедшей в голову метафоре, с трудом оторвала взгляд от окна. Еще тете Саше позвонить надо, доброму ангелу. Вот же повезло - у всех ангелы-хранители условно-призрачные, а рядом с ней всю жизнь были самые настоящие, живые, одинаковые и лицом, и духом. Правда, сейчас один остался, другой на небо улетел. Но и оттуда помогает. Грешно с такими ангелами не быть сильной, как бы ветер ни хозяйничал твоей кроной!
        - Да, Ирочка, слушаю! Как ты?
        - Я дома, теть Саш. Гляжу в окно на свои сосны. Я абсолютно счастлива, теть Саш, как раньше.
        - Я рада за тебя, очень!
        - А еще маме позвонила, хочу отправить ее в санаторий. И Снежане. Она завтра приедет, хочу ее в тети-Машиной квартире поселить. Надо помочь девчонке…
        - Да, Ирочка, ты совершенно права. Обязательно надо дать близкому человеку то, чего он от тебя хочет.
        - Да, надо. Кому - прощение, кому - помощь, а с кем - просто в машине поплакать. Я знаю, теть Саш. Теперь - знаю. Пока ты жив, пока в силе, пока возможность есть…
        Тетка что-то ответила, но она уже не расслышала: затопотали на крыльце каблучки-шпильки, открылась дверь - и дом содрогнулся от радостного визга девчонок:
        - Ой, мамочка! Мамочка наша вернулась!
        Как малые дети, честное слово…

* * *
        День выдался сухим, праздничным, теплым. Последний день бабьего лета, судя по всему. Такой подарок - аккурат на день рождения, как и планировали! Хотя чего бога гневить - и без того природа этой осенью расщедрилась на теплые дни. Гостей ждали к пяти…
        Суета в доме началась с самого утра. Девчонки постучали в двери спальни - услышав хриплое со сна отцовское «да», вошли с подносом, на котором дымился кофейник, две чашки, блюдце с лимоном. Сашка загадочно держала руки за спиной…
        - Доброе утро, родители! Это вам кофе в постель! Папочка, с днем рождения! Это тебе от нас - подарок.
        Оп! И перед глазами - семейная фотография в изысканной серебряной рамке. Ирина пригляделась - да, помнится этот момент! На днях Снежана их засняла, стоящих вчетвером на крыльце дома. Лица у всех смеющиеся, волосы девчонок летят по ветру. Они с Игорем стоят рядом, Сашка сбоку обнимает отца, а шею матери оплели Машкины руки.
        - Ух ты, красота какая. Спасибо, мышата, я ее на рабочем столе поставлю. Буду всем хвастать, какая у меня семья!
        - Но это еще не все, пап, - с хитрецой глянула на нее Сашка. - Мама тебе такой сюрприз готовит - ни в жизнь не догадаешься. Может, еще и менять семейную фотографию придется.
        - О боже… Не пугай меня, мышонок. Надеюсь, это не известие о скорых внуках?
        - Да ну тебя, пап! Нет, внуками еще не скоро обрадуем. И вообще нам трудно будет с этим делом. Где сейчас найдешь такого мужа, как ты? Дефицит же по нынешним временам! Ой, мам, у тебя телефон звонит…
        Ирина потянулась рукой к тумбочке, глянула на дисплей. Ага, Ольга… Выскользнула из-под одеяла, оправляя пижаму, скрылась с телефоном за дверью.
        - Привет. С именинником тебя, подруга. Ну что, я выезжаю? Три часа туда, три - обратно, да час на уговоры надо оставить.
        - А если не отпустит, Оль?
        - Да отпустит, куда денется. Самсонов вчера вечером звонил, предварительную артподготовку провел. Знаешь, чего мне стоила его артподготовка? Отбрыкивался как мог. Не твое, говорит, дело, чего ты лезешь все время в чужую жизнь? Но все равно - моя взяла, уломала-таки. Думаю, там проблем не будет. Так что к пяти - жди.
        - Да. Спасибо тебе.
        - Да погоди ты со спасибом! Главное, чтоб твой не догадался. А девчонкам, наверное, разболтала уже?
        - Ну, надо же было их подготовить.
        - Ладно, все, не буду тебя больше отвлекать. Давай, готовься.
        Хлопот, как всегда, оказалось много. Хорошо, что мама со Снежаной к обеду подъехали, включились в суету.
        - Это что у тебя, покупной пирог? - скептически сморщила губы мама. - Эх ты, хозяйка, не можешь мужа в день рождения настоящим пирогом угостить. Надо было с вечера квашонку завести, я бы сейчас пирог испекла - пальчики оближешь!
        - Да какую квашонку, мам! - вступилась за сестру Снежана. - Кто сейчас вообще какие-то квашонки заводит? Хоть при гостях не скажи!
        - Ну да, конечно, забыли уже, как в детстве мои пироги за обе щеки уминали? И булочки, и шаньги со сметаной…
        - Шаньги! Ты еще про редьку с квасом вспомни! И про сушеные грибы на веревочках!
        - Ну да, а что? Выживали как могли. И еда была вкусная, с огорода да из леса, здоровая. А сейчас что? Навалят в одно блюдо всякой хреновины, какая на глаза попадется, и нате вам - салат!
        Девчонки, сидя за столом и нарезая ингредиенты для того салата, прыскали со смеху. Бабушка глянула на них искоса, пождала губы.
        - Да не обижайся! Вот приедем к тебе в гости, и ты нам обязательно пирог испечешь. Из этой, как ее… Из квашонки.
        - Да уж, соберетесь вы в гости. Все жданки прождешь, устанешь. А что - взяли бы да и приехали. У нас и лес, и речка, и в клубе дискотека каждый день бывает!
        - Дискотека? Это интересно! - подняла домиком бровь Сашка.
        - Ой, ой… Вижу ведь, насмехаешься! Думаешь, глупая бабка, ничего не видит?
        - Ну что ты, бабушка.
        - А что? Нисколько не хуже дискотека. И музыка, поди, та же, что и у вас. Какая вам разница, под какую музыку изгаляться?
        - Ну, если изгаляться, то нет разницы, конечно. Машк, ты как насчет поизгаляться, а?
        - Ишь, все бы хихикали только, - снова поджала бабушка губы.
        - Соберемся, соберемся! - встряла в их диалог умиротворяющей торопливостью Машка, полоснув сестру обвиняющим взглядом. - Не слушай ее… Мам, а не пора столы на полянке накрывать?
        - Погоди, Сашк, у меня буженина в духовке горит.
        - Да нет, это не буженина. Это папа костер в мангале разводит, в окно дымом тянет.
        - Снежана, дай нож.
        Суета, счастливое семейное многоголосье. Подготовка к застолью - уже праздник. Надо бы выкроить часок, в порядок себя привести.
        Ирина поднялась в спальню, села у зеркала, провела ладонями по лицу. Тетя Саша недавно сказала, что у нее выражение глаз изменилось, более глубоким стало. Хм… Глаза как глаза. Отцовские, карие, с черной крапинкой в правом зрачке. И никакой особенной глубины в них не наблюдается. Может, немного маминой хитрости, или Снежаниной бесшабашности, или чуть-чуть тети-Сашиной мудрости.
        Ладно, недосуг себя разглядывать. Легкий макияж, прическа, платье надеть - все в ускоренном темпе. Скоро гости подъедут. В окно видно - девчонки стол накрывают. А еще видно Игоря, помешивающего угли в мангале. Лицо отрешенное, задумчивое: какую ты думу думаешь, любимый муж? Огорчаешься, что Егорка не звонит, про твой день рождения забыл? Так погоди, еще не вечер…
        Не осмелилась она ему рассказать о том путешествии в Марьинск. И не то чтобы испугалась, как он к такому вероломству отнесется, а просто остановило что-то. Остановило, а потом озарением в голове вспыхнуло, как все правильно сделать - чтоб разом, в праздник, при всех! Чтобы уничтожить на корню это противное «знаю - не знаю». И тетя Саша ее коварный замысел одобрила…
        А вот и она сама - приехала на такси, идет по дорожке с букетиком поздних астр. Сухонькая, в пальто и шляпке - похожа на мисс Марпл из английского фильма. Только куда там мисс Марпл до ее тетки - мудрость аналитическим умом не заменишь. Мудрость щедра, она богаче ума, в дар дается. Но в отличие от ума - скромна, не хвастает накоплением знаний, приправленных наличием интеллекта.
        А вон вслед за тетей Сашей и Горский подъехал. Боже мой, да он с Надей! Как она похудела, похорошела. Вышла из машины, подала мужу руку, как королева английская. Молодец! Надо идти, встречать, соскучилась по ней ужасно!
        А Стародубцевы приехали с малышом. Друзья окружили их, засюсюкали, Горский умильно полез с «козой». Катя расхохоталась - что вы, Петр Яковлевич, он еще не понимает. Дали Машке малыша в руках подержать, и она обмерла от страшной ответственности. Стояла, напрягшись и вылупив глаза, боясь сдвинуться с места. Сашка так и покатилась от хохота у нее за спиной…
        - Что тут у вас происходит? Отчего хоровод собрался?
        Оглянулись - Самсонов незаметно вошел. Увидел малыша, лицом закаменел, но взял себя руки, проговорил приветливо:
        - Привет, Стародубцево потомство. Растем помаленьку?
        - А ты чего один? Ольга где? - протягивая руку, спросил Игорь.
        Партнер руку пожал, глянул на него с досадой, буркнул невнятно:
        - Сказала, что позже будет…
        И отошел в сторону, уселся с газетой на террасе, сложив ногу на ногу.
        - Что это с ним? С женой опять поссорился, что ли? - наклонился к ее уху Игорь.
        - Не знаю.
        - Может, начнем? У меня как раз первая порция шашлыков подошла.
        - Погоди, Ольгу дождемся. Иди лучше, рубашку переодень.
        - Да она чистая!
        - Иди, говорю. Ну же!
        Ушел. Она чувствовала, как накатывает волнение. Когда дрогнул в ладони мобильник, обмерла на секунду.
        - Да, Оль.
        - Выходи. Мы здесь. В десяти метрах от калитки остановились.
        Егор стоял рядом с машиной, смотрел на нее во все глаза. Потом улыбнулся испуганно:
        - Здрасте, тетя Ира.
        - Привет, Егорушка. Я очень рада, что ты приехал к папе! Молодец, умница! Ты, главное, не трусь, ладно? Помни одно - это теперь и твой дом. И я тебе всегда рада буду.
        - Спасибо, теть Ир! Да и я не трушу вовсе.
        - Ну, вот и замечательно. Тогда пойдем папу поздравлять, с сестрами знакомиться.
        - Пойдемте.
        Она взяла его за руку, повела к калитке. Ольга шла рядом, возбужденно бормотала в ухо:
        - Ну, я тебе скажу, это что-то с чем-то, как я его выцарапывала. Я ж еще и на бабушку нарвалась, представляешь? На два дня только отпустили, на сегодня и на завтра. А что? Уже хлеб. Там такая бабушка - кремень! Потом расскажу.
        - Да, Оль, потом. Потом.
        Вошли в калитку, ступили на каменные плиты. И двинулись, как по красной дорожке на кинофестивале в Каннах: мимо удивленных лиц гостей, мимо сосен с промельком солнца, ослепляющего глаза, - к крыльцу. Остановились у застывших, приветливо-ревниво разглядывающих Егора девчонок.
        - Познакомься, это твои сестренки, Маша и Саша. Смотри, какие они одинаковые, смешно, правда? Я потом тебя научу их различать.
        Игорь вышел на крыльцо, склонив голову и, торопливо застегивая пуговку на манжете, поднял глаза…
        Никогда, никогда она не могла потом забыть его лица. Какое оно: благодарное, удивленное, счастливое, любимое, в общем…
        Ручонка Егора нетерпеливо подрагивала в ее руке, как птичье крылышко. Вдруг Ирина почувствовала, с каким волнением он втянул в легкие воздух, и голосишко вышел немного надтреснутым, ломким:
        - Здравствуй, папа! С днем рождения тебя!
        Ну, что же ты стоишь, папа? Совсем растерялся? Она улыбнулась, и почудился над ухом легкий шорох, будто ключ провернулся в замочной скважине. На секунду закрыла глаза…
        Надежда выползла из ларца Пандоры и отряхнула пыльное платьице. Огляделась, пожала худосочным плечиком - похоже, тут и без меня обошлись? Потом все же подлетела к Игорю и толкнула слегка в спину - чего стоишь, встречай…