Обитель Синей Бороды Вера Александровна Колочкова
        Как трудно устоять перед соблазном! Как нелегко удержаться на краю пропасти! Тем более если эта пропасть - красивый и богатый мужчина. Щедрый, нежный, сгорающий от любви. Неужели такой может погубить - усыпить ласковыми словами, заворожить обещаниями… лишить воли? Может! Еще как может! Соня Панкратова не думала, не гадала, что встретит на своем пути такого человека. Тем более что у нее уже есть муж. И есть сын. И ей сейчас совсем не до любви! Но противостоять искушению оказывается не так просто. И не так просто бежать, если ты оказалась в замке Синей Бороды.
        Вера Колочкова
        Обитель Синей Бороды
        Баю-баюшки-баю,
        Не ругаю, не браню,
        Но добром те говорю:
        Спи, жадобушко, покрепче,
        С тобой некому водиться,
        Окол батюшки вертеться,
        Нету бабушек родных,
        Нету теток жалобных.
        Только есть у тя добра
        Родна маменька одна…

    (Старинная русская колыбельная)
        - …Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят…
        Соня напряженно следила за подрагивающей рукой Екатерины Васильевны, в которой та держала бутылочку корвалола. Будто и впрямь имело значение, сколько капель попадет в расписную стекляшку, предназначенную для священного действа. Подумаешь, на пару капель меньше… Или больше… Какая, в общем, разница? Но умела, умела ее свекровь аккумулировать тонус чужого напряжения и даже из таких, собственно, мелочишек. Держала свою стекляшку на уровне глаз, щурилась болезненно, шептала сухими губами:
        - Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…
        Шестьдесят четыре! Шестьдесят пять! Уф… Все, слава богу. Апогей. Можно вздохнуть свободно. Нет, как это у нее получается, интересно? Специально старается, или природная органика такая?
        Соня отхлебнула чаю, задумалась. Нет, не специально, наверное. Все-таки характер у Екатерины Васильевны был добрый, покладистый. Вот и сейчас - улыбнулась грустно, глядя на нее.
        - А знаешь, Сонюшка… Мне иногда кажется, когда капли отсчитываю, будто годы мои так же в склянку прокапали… Очень уж быстро. От первого до шестьдесят пятого - полторы минуты. Иногда даже оторопь берет… Впрочем, тебе этого не понять. В твоем возрасте время еще безразмерным кажется. Вся жизнь впереди…
        - Смотря какая - жизнь, Екатерина Васильевна. Если такая, как у меня…
        Сказала - и осеклась. Зачем, зачем?.. Зачем лишний раз трогать то, о чем нужно старательно умалчивать, зачем самой себе под дых бить? И под дых Екатерине Васильевне? Она-то уж точно этого не заслужила! Она ж вон после каждого трудного дня корвалол пьет. И ничего, не жалуется. Только вздыхает смиренно.
        - Ты ешь, Сонюшка, ешь… Устала сегодня, наверное. Расскажи, как у тебя на работе дела? Удачный день был?
        - Да так себе. Меня Самуил Яковлевич сегодня в свой процесс взял, на уголовку, чтобы я опыта набиралась.
        - А что, сложный процесс?
        - Ну да, сто восьмая, часть первая.
        - Ой, я не понимаю, Сонечка.
        - Ах да, извините. Это убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. А субъективная сторона преступления вообще-то вполне банальная. Приехал муж из командировки, а у жены - любовник. Ну, ему голову снесло, в состоянии аффекта за нож взялся. И пришлось бедному Казанове не только себя защищать, но и любовницу.
        - Так в чем же тогда превышение-то? Этой, как ее… необходимой обороны?
        - Да в разнице весовых категорий. Муж был так себе, хлипенький, да еще и матушка его в суд выписку из истории болезни принесла. Он, оказывается, толком и руки поднять не мог, какое-то специфическое заболевание. А убивец наш - мужичок довольно крепенький, бывший боксер.
        - Да, жалко мать. Выходит, ее сына не только обидели, но еще и убили. Как такое пережить? Я бы на месте судьи прижучила этого бывшего боксера по полной программе. Судья-то женщина, надеюсь?
        - Да женщина, женщина. Причем того самого возраста, позднего материнского. Самуил Яковлевич говорит, именно это обстоятельство и сыграет не в нашу пользу. Убивец-то - наш подзащитный.
        - Ох, Сонюшка, не знаю, не знаю. Трудную ты себе профессию выбрала, совсем не женскую. Есть опасность с годами душой очерстветь.
        - Нормальная профессия, Екатерина Васильевна. Мне нравится. Да и Самуил Яковлевич меня хвалит, говорит, что я способная и хваткая. И что со временем из меня приличный адвокат получится. По крайней мере, это интереснее, чем за учрежденческим столом сидеть и бумажки перебирать!
        - Это ты сейчас на Олега намекаешь, да?
        - Да почему сразу - на Олега? Он не звонил, кстати?
        Екатерина Васильевна вздрогнула и бросила на Соню быстрый взгляд. Нет, не сердитый. Растерянный, скорее. Она всегда немного теряется, когда надо на неудобный вопрос о сыне отвечать. И обязательно при этом держит паузу - выстраивает заранее мягкий ответ, будто соломки подстилает. А может, она, Соня, и впрямь спросила слишком резко? Не надо было.
        - Да, он днем звонил, Сонечка. Мы с Николенькой аккурат с прогулки пришли. Он на домашний номер звонил. Сказал, что мобильник потерял. Ты же знаешь, какой он рассеянный.
        - И что сказал?
        - Да так, ничего особенного. Спрашивал, как мы тут. Говорит, на работе опять аврал. Надо каждый вечер сидеть, да еще и выходные прихватить придется. Да ты позвони ему на домашний номер, время-то десять часов, он наверняка уже с работы приехал! Сидит там один, в чужой квартире, как сыч.
        А вот теперь вздрогнула Соня. И бросила на свекровь быстрый взгляд. И приказала себе: молчи! Молчи. Не ведись на трогательную нотку материнской заботы, не раздражайся. И пусть твое молчание тоже аккумулируется в паузу - и совсем не для того, чтобы мягкой соломки подстелить. Да, неловкая пауза получается, холодноватая, но что ж делать, откуда в ней осторожной мягкости взяться? Ведь если со стороны посмотреть, если объективно… Это что же у нас получается? Добрая милая свекровь советует злой невестке позвонить мужу на «домашний» телефон? Как будто это нормально, что «домашний» телефон как раз и не дома, а в чужой съемной квартире!
        Соня медленно выдохнула вспыхнувшую так некстати обиду и проговорила тихо, опустив голову:
        - Хорошо, Екатерина Васильевна, я позвоню…
        Вот такой диалог у них получился, как искушение скоромной пищей в постный день. Хочется высказаться, да нельзя. А эмоции-то все равно пищат под прессом этого «нельзя», колышут кухонное пространство. Разве их за вопросами-ответами скроешь?
        Екатерина Васильевна будто сейчас только вспомнила про свой корвалол, плеснула в рюмку немного воды из чайника. Выпила залихватски, как водку, сипло выдохнула, дрогнула вторым подбородком:
        - Фу, гадость какая.
        В комнате заплакал Николенька. Тонкие мяукающие звуки проникли в кухню жалким призывом, разрывая напополам сердце. Нет, невозможно к этому привыкнуть. И ужасно стыдно, что - невозможно. Как невозможно привыкнуть к беде, к надругательству над человеческой природой. Вставай, мать, беги к своему несчастному дитю, к своему ребенку-котенку, родившемуся с синдромом Лежена…
        - Сиди, сиди, я сама… - заполошно махнула рукой Екатерина Васильевна, соскакивая со стула. - Наверное, пить захотел…
        Ну что ж. Сама так сама. Николенька бабкины руки лучше знает, чем материнские. Так уж получилось, что делать. Екатерина Васильевна сама на эту амбразуру бросилась, с первых дней, как Николеньку из роддома принесли. Пока сама Соня пребывала в депрессии да в горестно-обиженном недоумении к своему женскому организму, Екатерина Васильевна все первоначальные заботы на себя взяла, а их с Олегом вроде как отстранила героически.
        Наверное, не надо было отстранять-то. Все же Николенька теперь, вместе со своей измененной пятой хромосомой, врожденными физическими пороками и отставанием в умственном развитии - это навсегда. И она ему - мать. А Олег - отец…
        Как всегда, захотелось плакать. Соня уперла локти в стол, сложила ладони ковшиком, спрятала в них лицо. Ау-ау, нету меня… Можно, я лучше сквозь землю провалюсь, чтобы не слышать мяукающего плача моего годовалого сына Николеньки? Мяукающего, разрывающего сердце плача - главного симптома генетического заболевания под названием «синдром Лежена»? Очень редко встречающегося, кстати… Редкого, но именно на их головы обрушившегося…
        Все. Затих. Снова уснул, наверное. Надо слезы с лица смахнуть - нельзя, чтобы Екатерина Васильевна видела. Ничего ж не случилось особенного - подумаешь, ребенок проснулся.
        Тихо скрипнула половица в коридоре - идет… Крадется на цыпочках.
        - Сонечка, я ж совсем забыла. У меня же еще эклеры есть! Купила, когда гулять ходили, на улице, с лотка. Будешь?
        - Нет, Екатерина Васильевна, спасибо.
        Голос ее все-таки прогундосил слезно, и носом пришлось предательски хлюпнуть. Екатерина Васильевна напряглась, но в лицо Соне не глянула, лишь затараторила быстрым шепотком:
        - Да ладно, погоди отказываться. Эклеры свежайшие, сами в рот просятся! Ты же любишь, я знаю! Давай, давай… И чайник еще горячий. Нельзя организму в сладком отказывать, для нервной системы вредно. Ну, хоть половинку съешь.
        Выложила перед Соней эклеры на тарелочке, подлила в чашку чаю. Села напротив, преданно улыбаясь:
        - Ешь.
        А что делать - пришлось. Хоть и противно стало во рту от приторно-сладкого. Екатерина Васильевна удовлетворенно кивнула, заговорила тихо:
        - Сегодня массажистка к Николеньке приходила… Сказала, что хорошая динамика есть. Говорит, хорошо бы потом, попозже, его на Мертвое море свозить, солями полечить. Как думаешь, это очень дорого?
        - Думаю, да.
        - Ничего. Вы же с Олежкой работаете. У него зарплата приличная, еще и повышение по службе обещают. Да и у тебя, надеюсь, дела в гору пойдут.
        - Ну, когда они еще пойдут… У меня мало практики наработано. Все клиенты только Самуила Яковлевича хотят, никому адвокат без опыта не нужен.
        - Ничего, Сонюшка, ничего… Это вопрос времени. Все как-нибудь образуется, вот увидишь. И с Олежкой у вас образуется, и с Николенькой… Я, кстати, когда он сегодня спал, в Интернет заходила, интересную статью нашла о том, как в американских клиниках таких детей адаптируют. При хорошем уходе многие симптомы уже через год исчезают. Там даже фотографии деток с синдромом Лежена есть - пятилетних, десятилетних. И знаешь - детки как детки! Симпатичные все, улыбаются! И глазки такие осмысленные. Главное, пишут, нельзя руки опускать! Но мы ведь не опускаем, правда?
        - Да. Мы не опускаем. Только жаль, не в Америке живем. Здесь никому, по большому счету, до таких детей дела нет. Твой ребенок - твои проблемы. Каждый за себя, одним словом. Да чего я вам объясняю, вы и сами все понимаете…
        - Ну-ну… Не впадай в пессимизм, Сонечка. Мы еще поборемся за Николеньку. Вы с Олежкой молодые, здоровые, при хорошем образовании, все у вас впереди! Заработаете денег, поедем потом в европейские клиники.
        - Врожденные изменения пятой хромосомы ни одна клиника не поправит, Екатерина Васильевна. Мне кажется, лучше постараться привыкнуть к правде, чем обманывать себя ложным оптимизмом. Принять все как есть.
        Соня вдруг услышала себя будто со стороны - голос чужой, с грустными назидательными нотками. И ужаснулась - кому она сейчас это назидание втолковывает? Женщине, которая изо дня в день проводит время с ее больным сыном? Которая ринулась на амбразуру, чтобы освободить ее от материнских обязанностей? Выпустила на волю, как птицу из клетки? О господи! Как жестоко звучит - освободила от материнских обязанностей.
        Но ведь и в самом деле - освободила. Когда она сына видит? Убегает утром в свою адвокатскую контору - он еще спит. Вечером возвращается - уже спит. А Екатерина Васильевна тут одна с ним крутится весь день. Потом корвалол пьет. Тяжело. Вон, как за этот несчастный год сдала, совсем в старуху превратилась, за собой следить перестала. Под подбородком дряблый мешочек повис, а раньше его не было. И волосы стала убирать в жалкий сухой хвостик на затылке, не идет ей совсем. Надо бы хоть на парикмахерскую ее уговорить, пусть в выходные сходит.
        Свекровь, будто прочитав ее мысли, суетливо огладила себя по лицу, по волосам, улыбнулась немного заискивающе:
        - Завтра пятница, Сонечка… Скоро выходной. У тебя будет выходной, или какие-то дела намечаются?
        - Нет, Екатерина Васильевна, в субботу ничего не будет.
        - Ага. Ну, вот и замечательно. Сходите куда-нибудь с Олегом, развейтесь, отвлекитесь немного. Вы же нигде не бываете!
        - Нет-нет! Давайте я лучше вас на пару дней освобожу. Вы ж безвылазно дома сидите, вам же тоже… Вон, в парикмахерской сто лет не были.
        - Ой, да на что она мне, эта парикмахерская? И так сойдет.
        - Ну, тогда просто погуляйте, по магазинам пройдитесь. На субботу погоду хорошую обещают… А еще лучше - в театр! Я же помню, как вы раньше театр любили!
        - Да бог с тобой, Сонечка, куда уж мне. Еще чего придумала - театр! Собираться, одеваться, хлопотать-ехать куда-то… Нет у меня на это сил. Да и желания тоже, если честно.
        - Ну, тогда просто поваляйтесь на диване с книжкой… А я с Николенькой погуляю. А потом, когда он уснет, обед приготовлю. Вы завтра ничем не занимайтесь, я в субботу сама все домашние дела переделаю. И белье поглажу. Я видела, там целая гора накопилась.
        - Ладно… Будет день, там и поглядим.
        Екатерина Васильевна вздохнула, поморщилась, вяло протолкнула ладонь под левую грудь, свободно и некрасиво обвисшую под тонкой трикотажной майкой.
        - Да, Сонечка, поваляться бы мне не мешало… Что-то у меня сердце в последнее время с ума сходит. То колотится, как бешеное, толчками, то болью болит…
        - Так надо к врачу, наверное? Кардиограмму сделать.
        - Можно и сделать, отчего ж не сделать. И лекарства попить можно. Да только сама ж понимаешь - все без толку… Психосоматику никакими лекарствами не обманешь. Думаешь, я не переживаю за вас с Олежкой, за Николеньку? Еще как… А главное, страшно боюсь вас подвести…
        - В каком смысле?
        - Да в прямом, Сонюшка. Умереть боюсь. А умирать мне никак нельзя - сама ж говоришь, не в Америке живем. Ты права, здесь, по большому счету, никому до наших семейных проблем дела нет. Каждый сам за себя. Вот и боюсь оставить тебя без поддержки.
        Соня сразу и не нашлась, что ответить. Все равно, что ни скажешь, будет звучать пафосно. Вроде того: ничего, мол, поживете еще… Глупо как-то. Но не уговаривать же ее не умирать, в самом деле. Неестественно все это как-то выглядит.
        Хм… Неестественно. А как тогда естественно? Честно признать, что это действительно была бы для нее катастрофа? Не надо, не умирайте, не подводите, как я без вас с Николенькой справлюсь? Ведь она именно ее, Соню, боится подвести. Не ее с Олегом, а одну ее! Оставить без поддержки - тебя! - она сказала. А о сыне - ни слова, черт побери!
        Вместо ответа Соня глухо кашлянула в кулак, повернула голову к окну, за которым июньский вечер вовсю праздновал нежные сумерки - теплые, ласковые, беззаботные. Сиреневые под бирюзовым небом. Вот бы сейчас рвануть туда, в сумерки… Идти вдоль домов в сторону заходящего за горизонт солнца, смотреть на редкие облака, подсвеченные оранжевой прощальной слезой… Какое малое беззаботное удовольствие и какое огромное. «Если б раньше знать, какое оно огромное», - подумала Соня. Если б она умела раньше это ценить… Нагулялась бы на всю жизнь вперед.
        Подозрительно и некстати защекотало в горле - расплакаться еще не хватало. Ага, давай… Вместо ободряющих слов для Екатерины Васильевны слезу пусти. А заодно и обиду на нее выплесни - застоявшуюся, как тухлая болотная вода. Давай, она же все стерпит. Потому что она - хорошая мать. Героическая. Она умеет понять и защитить своего сына. Как умеет, как может… Ей-то зачем твоя тухлая обида сдалась?
        Соня улыбнулась через силу, произнесла более-менее задушевно, как уж получилось:
        - Идите спать, Екатерина Васильевна. А я посуду помою и тоже спать пойду. Идите. Спокойной ночи. И утром не вставайте, не суетитесь для меня с завтраком, я вас умоляю! Лучше поспите лишний часок.

* * *
        Зайдя к себе, Соня устало присела на кровать и в который раз подумала о том, как она ее сейчас раздражает. Широкая, занимающая половину пространства, с нелепыми ангелочками в изголовье. И вспомнилось ей, как они ее покупали… Как хихикали над этими ангелочками, символизирующими полет супружеского вдохновения.
        - А что, Соньк, давай приколемся! Пусть будут мещанские ангелочки! Своего рода винтаж.
        - Ой, да мне вообще все равно, на чем спать! Лишь бы с тобой! Хоть на раскладушке!
        - Хм… Вот за это я тебя и люблю, Сонька. За полное пренебрежение к базису! Для меня тоже надстройка важнее. Надстройка-любовь… Неважно, на чем спать, важно - с кем!
        - А еще важнее - как!
        - Молчи, бесстыдница. Смотри, как бедный продавец покраснел.
        - Да он не слышит, я же шепотом! Тем более он не продавец, а консультант! Значит, и в этом вопросе должен консультировать - как…
        И прыснули-хрюкнули оба, с трудом сдерживая в себе смех. Весело им было, надо же…
        Соня вздохнула и принялась расстегивать мелкие пуговки на белой блузке. Стянула с плеч, бросила на спинку стула. Теперь юбку…
        Надо бы за выходные какой-нибудь другой прикид себе организовать. Порыться в шкафу. Что-нибудь строгое, но легкое. А в блузке и в черной юбке уже невыносимо - на улице плюс тридцать. Тем более кондиционер в офисе сломался. Сегодня еще и начала процесса в суде долго пришлось ждать, сидеть на стульчике в душном коридоре. Еще и психовать, что Олег трубку не берет!
        Нет, можно ведь было позвонить, предупредить? Ну, посеял мобильник, с кем не бывает. Зашел бы, новый купил. Можно подумать, проблема. Да, весь он в этом - никак не может выплыть из состояния первой растерянности. Жует неприятность, как жвачку. Да если бы только неприятность.
        Соня вдруг застыла, ощутив, с какой неприязнью думает сейчас об Олеге. А ведь договаривалась сама с собой. И слово Екатерине Васильевне давала. Понять, простить. Подождать, потерпеть. Проявить женскую мудрость и снисходительность. И ведь получалось вроде поначалу! И с пониманием, и с терпением, и с мудростью! А сегодня вдруг…
        Тихо, тихо. Тихо, нельзя в себя пускать раздражение. Понятно, что причины для него есть, но не стоит срывать чеку с гранаты. Никому от этого лучше не будет. Хуже будет, а лучше - нет. И вообще, надо бы повернуть мысли в другую сторону. В прошлое, например.
        Какое громкое для них с Олегом слово - прошлое! Нет у них никакого прошлого, не образовалось пока. Есть только настоящее - обескураженное, нелепое, неправильное. А как это настоящее красиво начиналось, как вспышка света, с первого взгляда друг на друга из толпы! Да, есть что вспомнить, есть!
        И толпа была. Толпа абитуриентов, облепившая списки «счастья» на стене в вестибюле юридического. И они, зажатые плечом к плечу. Пальцы, трепещущие, бегущие вниз к фамилиям на букву «п»… Оп! Остановились одновременно. Две фамилии рядышком - «Панкратов О.Ю.», «Панова С.Л.». И дружно хором - а-а-а… Ее - писклявое, взлетевшее вверх, его - басисто-самодовольное, упавшее вниз. И глянули друг на друга…
        Вот тогда и вспыхнуло. Кто знает, может, на фоне счастья - поступили-таки! Справа и слева бьется-колышется толпа страждущих, чей-то локоть пребольно вонзился в бок, чье-то тревожное сопение над ухом… А они стоят, прилипли счастливыми взглядами. Олег первый опомнился, схватил ее за руку, вытащил из толпы.
        - Ты Панова С.Л.?
        - Да… Я Соня Панова.
        - А я - Панкратов Олег. Ну что, пойдем, отметим?
        - Пойдем…
        Так и прошли все пять институтских лет - рука об руку. Счастливые годы - как сон… Учеба - взахлеб, и любовь - взахлеб. Одно другому не мешало. Так уж получилось, что мечта о вожделенном юридическом не только раскрыла объятия, но еще и обласкала любовью. И перспективами зацепиться в большом городе. А что? Если любовь, то и замужество не за горами… Впрочем, Соня о перспективах и не помышляла, куда там! Страшно и подумать об этом было - пачкать любовь хоть и правильным, но все же меркантильным расчетом. Пусть идет как идет… Какая разница, лишь бы вместе. Даже с мамой Олега не хотела идти знакомиться - кое-как затащил.
        Екатерина Васильевна, помнится, встретила ее весьма сдержанно. Чаем напоила, но дальше пуговиц, как говорится, не пустила. Говорила приветливо, но с усмешечкой:
        - Дайте хоть на вас взглянуть, Сонечка… Уже три года ваше имя в доме на слуху, а мы не знакомы. Непорядок, согласитесь?
        - Да… Наверное. Непорядок.
        - Вы так считаете?
        - Почему - я? Вы сами сказали.
        - А где вы живете, Сонечка? В общежитии? Трудно, наверное?
        - Мам… Кончай, а? - поднял от чашки с чаем лицо Олег, озарив мать миролюбивой улыбкой. - Я ж тебе говорил - да, в общежитии она живет… Спроси еще, откуда она приехала!
        - А почему я не могу спросить? - нарочито наивно взлетели вверх мамины бровки. - Это же понятно - если девушка живет в общежитии, значит, она приехала откуда-то. Не местная, значит. Что в этом особенного, не понимаю?
        - Да ничего особенного. Просто видно, что ты с подтекстом спрашиваешь. Успокойся, мам… Расслабься. У нас и правда любовь. Так бывает, придется поверить.
        - Прекрати, Олег. В какое ты меня положение ставишь перед Соней? И вовсе я не… Я без всякого подтекста.
        Странно - она Екатерине Васильевне больше в этом диалоге сочувствовала, чем Олегу. Потому что понимала прекрасно. Ситуация-то, с какого боку ни посмотри, вполне классическая! Да, девушка из провинции! Да, прописка общежитская, временная! А кто их знает, этих щучек провинциальных? Прикинутся влюбленными, окрутят сыночка, а потом прописывай ее, рискуй жилплощадью. Потому такой и подтекст, как вой тревожной сирены - сын в дом потенциальную захватчицу привел! Свистать всех наверх, принять боевую позицию, расчехлить орудия!
        Да, Соня ее прекрасно понимала. И не обиделась нисколько. Еще и Олега потом успокаивала, когда ее провожать пошел:
        - Нет, а как ты хотел? Все правильно. Она по-другому не может. Она же мать…
        Да уж, мать. Как потом оказалось - еще какая. В смысле самоотверженности. За любимого сыночка - на любую амбразуру. Ее готовность упасть на амбразуру и привела к тому, что их с Олегом отношения дошли до состояния абсурда! А как иначе назовешь? Вроде и семья, а живут по разным квартирам.
        Свадьбу они сыграли летом, аккурат после защиты дипломов. Скромная была свадьба, но веселая. Денег у них на свадьбу не было - отец Олега взялся им это мероприятие оплатить. Тогда она с ним впервые и познакомилась - очень симпатичный оказался дядечка. Верткий, смешливый, разговорчивый - все у него получалось как бы между прочим! Все - по звонку «друзьям». Она так и не поняла толком, кто он такой. Вроде и не начальник, а команды по телефону раздает. Суперделовой человек, одним словом. И новая жена отца ей понравилась, но особенно сблизиться с ней не получилось, потому как побоялась ущемить самолюбие Екатерины Васильевны. Все-таки именно с ней придется жить бок о бок.
        И свадебное путешествие у них было - в Египет. Путевки тоже отец Олега подарил. Недорогие, конечно, но они и таким были рады! Целая неделя моря, солнца, счастливой беззаботности.
        Заботы потом начались, по приезде домой. Пора было с трудоустройством определяться. С ней-то все, по крайней мере, ясно было - еще на практике приглянулась начальнику адвокатской конторы драгоценному старичку Самуилу Яковлевичу, он и обещал ей у себя местечко стажера. В перспективе - два года практики, потом экзамен в коллегии адвокатов, и вот она, заветная «корочка» - адвокатское удостоверение… Лети вперед, не хочу, энергии-то не занимать! И голова на месте, и с коммуникабельностью все в порядке. Да плюс обаяние, да плюс красный диплом.
        У Олега с этими прелестями натуры все обстояло гораздо хуже. Не в том смысле, что был глуп и некоммуникабелен, а просто… из другого теста сделан. Да и не прельщала его адвокатская карьера, не умел он, как выражалась Екатерина Васильевна, бежать впереди чумовой настырности.
        - …Олежке спокойное место нужно, более стационарное. Он по натуре спокойный интеллигент, Сонечка. В хамских обстоятельствах быстро теряется, стрессоустойчивости ему не хватает. Просто ума не приложу, где бы он мог себя реализовать! Может, юрисконсультом в какой-нибудь достойной фирме?
        Да уж. Декларировать хорошо, да сделать трудно. Можно подумать, работодатели из «достойных» фирм с утра к ним в дверь очередь занимали!
        Однако у Олега хватило ума тайком обратиться с просьбой к отцу. Тот подсуетился, включил старые связи, пристроил сына довольно удачно - не по специальности, конечно, но близко к ней. А что - довольно приличное чиновничье место нашел, в аппарате районной администрации. Для начала, как говорится, пятым подползающим у третьего заместителя, но в дальнейшем с большими перспективами. Екатерина Васильевна, узнав об этой новости, очень обрадовалась - мол, это именно то, что доктор прописал! - а потом вдруг усмехнулась с сарказмом, плеснув в сына неизжитой обидой:
        - Хм! Надо же, как это он про тебя вспомнил… Столько лет дела до сына не было, а тут надо же! И свадьбу организовал, и место нашел. Но запомни, сынок, этот человек спроста ничего не делает! Смотри, потом предъявит тебе счет. Я бы на твоем месте крепко подумала, прежде чем принимать от него такую заботу.
        Олег почему-то не сказал ей всей правды. Что сам к отцу с просьбой ходил. Берег мамино самолюбие. Пусть, мол, думает, что она для сына самый главный человек в жизни. Иногда брошенной мужем женщине не за что больше цепляться, кроме своей материнской самоотверженности. Если мама сама себе такой постулат придумала, что же - пусть.
        Соня в отношения Екатерины Васильевны и Олега не вмешивалась, хотя многое ей казалось странным. А может, и не было в этом ничего странного… Кто знает. Сравнить-то все равно не с чем было. Ее мать и отец уж пятнадцать лет как на кладбище в родном городке лежали, Соню мамина сестра воспитывала, тетя Люба. Но за ней отродясь не наблюдалось такой истовой любви-самоотверженности. Да и откуда? Она ж в бабьем одиночестве всю жизнь прожила, своих детей не было. Это уж потом, когда гирю-племяшку с плеч сбросила, сошлась с кем-то. Присылала пару фотографий, вроде ничего мужичок. На вид плюгавенький, конечно, но какого уж Бог послал. Соня за тетю Любу рада была…
        Отец Олега его потом и в смысле «перспектив» не бросил. Как-то сразу и резво двинулась карьера Олега вперед, слишком подозрительно резво, чтобы не разглядеть в этом невидимую власть нужной «волосатой руки». Соня только диву давалась, наблюдая, как муж шагает по строчкам административного штатного расписания! Через полгода - уже должность в информационно-техническом отделе! Еще через полгода - главный специалист! А еще через полгода - уже начальник отдела!
        Правда, на этой должности Олег и остановился. Отец его полгода назад умер, не успел с бывшими друзьями-управленцами положенных коньяков выпить и шашлыков съесть. Так Соня до конца и не уяснила - кем он был.
        А ее никто никуда не двигал. Самуил Яковлевич пригласить пригласил, но особо не баловал. Два года оттрубила в стажерах по полной программе. И «принеси-подай», и «за сладеньким к чаю сбегай» - всякое бывало… Служебную дедовщину, как говорится, еще никто на законодательном уровне не отменял. А как тряслась перед экзаменом, чтобы получить заветные корочки, это ж отдельная песня была! И потом, когда самостоятельно пошла в первый процесс… Она до сих пор его помнит, в мельчайших деталях. Так волновалась, что вместо принятого обращения к судье «ваша честь» ни с того ни с сего выпалила: «ваше величество»! Судья аж поперхнулась и долго выдохнуть не могла - рвущийся наружу смех сдерживала.
        А потом ничего, пошло-поехало. Начали вырисовываться перспективы - и профессионально-амбициозные, и приятно-материальные, соответственно. Кто ж его знает, где бы она сейчас была, если б не оборвали карьерный взлет те самые две полоски на палочке-тесте? Две полоски, великая семейная радость, распахнутые счастьем глаза Олега, счастливый вздох Екатерины Васильевны. Да и сама она, помнится, ходила в таком же счастливом обалдении… Вплоть до самых родов ходила. А потом… Потом началась другая жизнь. Да кто ж знал…
        Вообще-то, конечно, надо было знать. Зря она тогда на поводу у Олега пошла. Надо было своим умом жить, а не мужниными амбициями! Да еще эта привычка дурацкая - каждую мелочь, каждую деталь протекания своей беременности обсуждать… Требовала же врачиха из женской консультации - надо сделать тест на выявление врожденных пороков плода! А она зачем-то это требование на семейный совет вынесла…
        - Хм… Еще чего! - искренне возмутился Олег. - Да что они там, в этой твоей консультации, себе позволяют! Я здоров как бык, ты тоже здорова. Еще чего! Ребенок еще не родился, а его заранее унижают сомнениями! Прямо беспредел какой-то! Нет уж, я своего сына в обиду не дам! Чтоб какие-то тупые медицинские тетки…
        - Но всех заставляют, Олег…
        - Вот именно - заставляют! Это ты правильно сказала. Им главное - заставить, окунуть фейсом в дерьмо сомнений! Мазохизм от медицины, называется! Мы одни умные, а все кругом - дураки.
        - И впрямь, Сонечка… - робко, как всегда, поддержала сына Екатерина Васильевна. - Ну сама подумай - откуда чего? Все эти тесты такие приблизительные… Напутают чего-нибудь, тебя до смерти напугают… Будешь потом ходить и волноваться, а тебе вредно! И на ребеночке может отразиться!
        - Вот именно! - с энтузиазмом подхватил Олег. - Своим умом надо жить, самим себе верить! Нет, придумали же… Родители абсолютно здоровы, а ребенок, значит, может родиться с врожденными пороками! Бред, чушь!
        - Так мне что, отказываться от теста? Там расписку требуют.
        - Ах, они еще и требуют! Да кто они такие, чтобы требовать? Лучше бы о твоем эмоциональном спокойствии больше пеклись!
        - Да-да, - согласно кивнула Екатерина Васильевна. - У моей знакомой дочка, когда беременная ходила, сделала этот самый тест… Ну, и что ты думаешь, Сонечка? Объявили ей результат - у вас, мол, пороговый риск рождения ребенка с синдромом Дауна… Ох, в каком они страхе до самых родов жили! Дочка вся извелась, чуть с нервным срывом в клинику не загремела! Это на шестом месяце беременности, представляешь? Дурные мысли-то из подсознания никуда не денешь, как себя ни уговаривай… А потом в положенный срок родила абсолютно здорового ребеночка! Вот вам и весь пороговый риск! И никто ведь не объяснил ей заранее, что у молодой матери при условии отсутствия генетических заболеваний в семье этот риск практически равен нулю!
        - Правильно! А зачем? Пусть понервничает, пусть знает свое место. А как ты хотела, мам? Это ж наша медицина, административно-карательная.
        - Ведь у тебя, Сонечка, не было в семье… Ну, этих самых… генетических заболеваний?
        - Нет, что вы.
        - И чего тогда нам бояться? Олежка прав.
        - Ой, ну все, мам, хватит уже, - страдальчески сморщил красивое лицо Олег. - Хватит, закроем тему. Про всякие вредные тесты забываем, ждем здорового ребенка! Не будем сами себе нервы щекотать, мы нормальные здоровые люди, а не мазохисты, в конце концов. Пиши завтра расписку, Сонь, что отказываешься.
        - Ладно…
        Врач в консультации очень потом сердилась. Даже Олегу звонила, пыталась что-то объяснить про обязательность. А он ей нахамил. Вежливо так нахамил. Сказал - спасибо, мол, за старание. Может, вы и хороший врач, но, к сожалению, административной системой воспитанный… Возьмите с моей жены, мол, расписку, подшейте в папочку и оставьте ее в покое, наконец. Ей еще носить и рожать…
        Роды были очень тяжелыми. Даже в памяти ничего не осталось - одни провалы. И боль, бесконечная боль… Сознание не справлялось, боль вырывалась из нутра звериным криком.
        Было еще что-то в этой боли. Ощущение тревоги, горький вкус подступающей развязки драмы. А потом вдруг отпустило, и она поплыла в забытьи…
        Помнится, последняя мысль была вяло-удивленная - откуда здесь, в стерильной родовой, котенок? Такой слабый мяукающий писк… Надо бы прогнать, он же с улицы может быть, заразный… Да уберите же наконец котенка…
        Потом очнулась - уже в реанимации. Белый потолок с трещинкой в правом углу. Грудь болит. И живота нет. Родила, значит… И снова - ощущение неправильности живого пространства - что-то не так… Витает что-то в воздухе, тревожно-неотвратимое. Что?
        Вошла медсестричка в повязке, склонилась над ней, поправила капельницу. Надо бы спросить у нее про ребенка…
        Но Соня не успела. Сестричка будто отшатнулась, ушла. Да, ей долго не говорили… Пока окончательно в себя не пришла. И Николеньку долго не приносили. Только через три дня в общую палату перевели. Утром пришла врач - женщина средних лет, безликая, со строгим выражением глаз.
        - Ну, как вы себя чувствуете? Силы есть?
        - Да… Почему мне ребенка не приносят? У меня молоко…
        - Это хорошо, что у вас молоко. Но ребенок пока в кювезе, очень слабенький.
        - А что с ним?
        Врач вздохнула, с тоской посмотрела в окно. Потом вздохнула еще раз, произнесла ровным голосом, казалось, без доли сочувствия:
        - Ваш ребенок родился с пороком развития, это в медицине называется - синдром Лежена…
        - Как? То есть… С каким синдромом, я не поняла.
        - Синдромом Лежена. Нарушение структуры одной из хромосом пятой пары. В народе еще называют - синдром кошачьего крика.
        - А… А это что? Это лечится? Или?..
        - К сожалению… Ну-ну, не надо так! Вам что, плохо? Хотите, укол успокоительного сделаю?
        - Нет… Не надо.
        - Что ж… Наверное, правильно, что не надо. Ничего не поделаешь - вам придется это принять. Я понимаю, нелегко сразу, в первую минуту… Ничего, потом привыкнете. Первое отторжение уйдет, самое непереносимое, и начнете с этим жить.
        - Как? Как жить? Что вы говорите, доктор! Нет, я не понимаю… Не могу…
        - Ну, поплачьте, что ж… Это хорошая реакция, поплачьте. Вообще-то простите меня, но вы сами виноваты. В карте написано, что вы от скринингового теста отказались. Не к месту и не ко времени это сейчас говорить, но…
        - Да… Я сама… Я сама виновата… Господи, да за что же?!.
        - Хм… Знаете, вот сколько работаю, столько и слышу в подобных случаях: за что? А вы все-таки соберитесь с силами, спросите по-другому! Может, не «за что», а «для чего»? Есть, есть в этом вопросе смысл, поверьте мне. А впрочем, чего я перед вами философствую, не та минута… В общем, у вас есть время - еще неделю как минимум здесь продержим. Решайте сами.
        - Что… решать?
        - Вы можете написать отказную. Ваше право. Посоветуйтесь с родственниками.
        - Отказную?! Да вы что?! Нет, конечно же, нет! Об этом даже речи быть не может!
        Голос вдруг зазвенел, отдался болью в затылке. Соня застонала, закрыла глаза, оттолкнула от себя воздух вялыми руками. И врачиху эту безликую тоже будто - оттолкнула… Пусть уйдет! Сказала же - нет. И речи не может быть. Что ей еще надо от нее?
        Соня и не могла ответить ей по-другому. Сама по себе страшна была мысль - ответить по-другому. Только потом, после времени, понимать начала - почему. Да-да, именно от страха, заложенного в противоположной мысли… Не от скороспелого взлета материнской любви к своему несчастному Николеньке - чего уж, надо иметь смелость это признать! - а от постыдного страха. Многими нашими благими порывами руководит этот постыдный страх - сермяжный, первородный. И многие натягивают на себя белые одежды благородства из страха. Как же - осудят ведь. Честно благородный социум и осудит. И никто в такие моменты и мысли коварной не допускает, что сами по себе честность да благородство в их чистом виде - это ведь другое что-то, к страху отношения не имеющее. Это уже - ипостась иная, внутренняя, независимая, не траченная внутренним испугом и давлением извне. И настоящее материнское чувство, позволяющее принять несчастное дитя таким, какое на свет народилось, - это тоже другое… Это чувство природой, Богом дано. И плевать ему на осуждение или одобрение социума, оно просто есть, само по себе живет. И счастливы те, у кого оно
есть. И пусть благодарят природу и Бога.
        А если нет - что ж, делай по правилам. Кого родила, того бери и расти. Как - это уж твои заботы. А к заботам приплюсуй еще и непреходящую постыдную безысходность, прими ее, смирись, потому что никуда от нее не денешься, никаким волевым движением души не избудешь. Это - навсегда. Это - уже не изменить. Не придет добрый врач, не вылечит, как простуду. Это - навсегда.
        Нет, добрых и философских разговоров об этом много, конечно. Как сказала врачиха - не спрашивай, мол, за что, лучше спроси - для чего. Успокоительные рассуждения, в пользу бедных. Такие, мол, дети - счастье в семье, Божьи подарки. А если человек не может, не умеет принять подарка? Если он не приспособлен для него, да просто - не талантлив? Должна же быть хоть какая-то гармония, баланс между подарком и способностью его принять с радостью? Ну не получается если?! Как тогда надо приучаться к этому безысходному «навсегда»?
        Страшное какое слово - навсегда. И ужасно стыдное. Не само по себе слово стыдное, конечно, но фон присовокупления стыдный. Потому что не должна мать рефлексировать, права не имеет. И от того еще горше на душе - от самоуничижения… Слаба, слаба оказалась перед испытанием, не можешь с собой совладать. Не мать, а полное ничтожество. Провалилась в омут этого «навсегда», не можешь выплыть. А выплывать надо, надо! Да, твой сын Николенька - это навсегда! С его лунообразным лицом и писком котенка, с косо прорезанными и широко расставленными глазами, пороками сердца и сосудов, с отставанием в умственном, психомоторном и физическом развитии - навсегда! И ты при нем - навсегда! Навсегда! Запомни это, прими, смирись! И люби.
        Нет, она его любит, конечно же. Уж как получается. Пусть это любовь-смирение, любовь-стыд. Хотя у настоящей материнской любви не может быть никаких оттенков. Но как от них избавиться, от этих оттенков, если, например, везешь коляску по улице и ловишь на себе сочувствующие взгляды прохожих? Но прохожие - это еще ничего, наплевать ей на них, по большому счету. А вот когда на взгляд Олега невзначай нарываешься, тут уж собственная пристыженность поневоле гневом оборачивается. Ох, сколько там страдания молчаливого, непроходимой замкнутости в самом себе! Как будто Николенька его страшно оскорбляет своим присутствием.
        Он даже в роддоме побоялся его на руки взять. Медсестра протянула сверток, а Олег онемел. Стоит как столб, весь бледный, испарина на лбу выступила, кадык по шее туда-сюда ходит - еще немного, и в обморок упадет. И глаза такие… Несчастные, безумно-затравленные. И это ее Олег! Всегда легкий на подъем, романтично влюбленный, уверенный в себе! Выходит, и не уверенный вовсе…
        Екатерина Васильевна тогда героически спасла ситуацию. Выплыла из-за спины сына, как тень, оттолкнула легонько в сторону, протянула руки к кружевному свертку. Лишь приказала сыну коротко:
        - Сонечке - цветы, медсестре - конфеты…
        Он автоматически кивнул, засуетился некрасиво, нескладно. Как сцена из комедийного фильма под названием «дитям - мороженое, а бабе - цветы». Главное - не перепутать.
        Со стороны, наверное, и впрямь смешно выглядело - какой папаша испуганный оказался. Соня отдала ребенка Екатерине Васильевне, глянула на Олега в отчаянии… Едва сдержала слезы обиды, сжалась в комок. И лицо вспыхнуло, как от пощечины.
        А дома уже не до обид было - как-то затянулось все хлопотливой паутиной. Кормление, купание, постирушки, вечный недосып, голова кругом. Олег приходит поздно - на работе аврал. С трудом часок выкроил, чтобы до загса доехать, ребенка зарегистрировать. Сунул ей свидетельство о рождении, будто обременительную бумажку какую…
        - Сонечка, теперь бы в церковь, окрестить надо! - торопливо произнесла Екатерина Васильевна, упреждая ее обиженную реакцию. И опять, как тогда, в загсе, заслонила собою сына. - Но это уж мы сами с тобой, Олежке же некогда…
        В церкви она плакала. Как ей казалось, слезы были чистые, светлые. Батюшка с большой осторожностью принял слабое тельце ребенка в руки, окунул в купель. Потом похвалил их, что имя дали ребенку по святцам, сказал, что его святой Николай-угодник беречь будет. Очень хорошее имя - Николай. Коля. Коленька. Это уж потом Екатерина Васильевна переиначила его в Николеньку. Так и пошло - Николенька да Николенька…
        Впрочем, ей всегда чудился в этом какой-то подвох. Слышалось в двойной уменьшительной ласковости - Николенька - что-то до боли пронзительное, уничижительно-снисходительное. Здорового ребенка так никогда не назовут. Он будет Колей, Коленькой, Колькой, Колясиком… Да кем угодно! Но не Николенькой же… Был, был тут обман. Сами себя обманывали. Будто искупали свое стыдливое смирение. Олег хоть не притворялся, по крайней мере.
        Да, он не притворялся. Он отстранялся. Своим болезненно замкнутым отчуждением и отстранялся. Приносил пакеты с продуктами, бегал в аптеку, подвозил до дома задержавшуюся около Николеньки массажистку - делал все, что попросят. С первого зова, очень старательно. Но долго в одной комнате с Николенькой находиться не мог… Впрочем, никто от него такого «подвига» и не требовал. Соня - от гордости, Екатерина Васильевна - из жалости. Потом как-то сами собой и по комнатам распределились. Соня со свекровью в одной комнате около Николеньки крутились, а Олег, когда в редкие часы дома бывал, в другой, сам по себе. И все бы ничего, если б однажды Олег не прихватил ее на кухне в жаркие объятия, не прошептал горячо-виновато в ухо:
        - Я так соскучился, Сонь… Придешь ко мне ночью?
        Ох, вот тут ее и прорвало… Все высказала, через слезы, через нервное дрожание рук у лица, через истерическое торопливое всхлипывание:
        - Ты… Как будто я виновата… За что? Он же твой сын! А ты… Уйди от меня, видеть тебя не могу! Сволочь, сволочь!
        - Сонь, ну погоди… Прости меня, Сонь! Да, я сволочь, я и сам понимаю… Но не могу я, Сонь! Вот тут… - Олег нервно постучал себя кулаком по грудной клетке, - вот тут что-то сидит, никак справиться с собой не могу… Ну что мне делать, скажи?! Ну не могу…
        - А я, значит, могу?
        - Да, ты можешь. Ты мать. У тебя материнский инстинкт на автомате срабатывает. А я…
        - А ты - отец!
        - Да, я отец. Я ж не отказываюсь. А только мой инстинкт пока в шоке находится, не может оправиться от обиды.
        - Не поняла… Какой обиды?
        - Не знаю… Такое чувство, что мне природа в душу плюнула. И надо жить с этим плевком.
        - Ты… Ты хоть понимаешь, что сейчас несешь?!
        - Да понимаю, понимаю… Прости, Сонь! Но как есть, так и говорю. Чистую правду. Да, ты права, я все понимаю… Ну дай мне время, Сонь.
        - Да пошел ты! Правдолюб обиженный, подлый чистоплюй! Эгоист, маменькин сынок! Не прикасайся ко мне, я сказала!
        - Ну как ты не можешь понять?!
        - Да, не могу понять! Почему я должна что-то понимать? Я что, чем-то от тебя отличаюсь? Думаешь, у меня… Думаешь, я… А если я вот так же на природу обижусь, как ты? И что тогда?
        - Ну скажи, что мне делать? Голову пеплом посыпать? Уйти, чтобы тебе легче стало?
        - Ну и уходи! Не могу видеть твою кислую рожу изо дня в день! Она меня оскорбляет, понимаешь?
        Олег ничего не ответил, лишь вздрогнул нервно, сильно потер ладонями лицо. Махнув рукой, вышел из кухни. Суетливо завозился в прихожей, хлопнула дверь…
        Соня упала на кухонный стул и снова затряслась в рыданиях. Однако ей тут же легли на плечи мягкие руки Екатерины Васильевны:
        - Перестань, Сонечка, перестань… Давай лучше сядем и подумаем, что же нам в сложившейся ситуации предпринять.
        - А что предпринять? - Соня подняла на нее злое зареванное лицо. - Вы же сами все слышали, что тут можно вообще… предпринять?
        - Но согласись, дальше так продолжаться не может. Вы же разведетесь под горячую руку! Еще пара таких выяснений, и…
        - Ну и пусть! Пусть разведемся! Заберу Николеньку, уйду!
        - Куда ты уйдешь, Соня? Тебе есть куда идти?
        - Нет… Некуда мне идти… Совсем некуда. Но что, что мне тогда делать-то?! Если он так со мной… Думаете, мне не обидно, да? Сейчас же соберусь и уйду! Не могу, не могу больше!
        - Погоди, погоди, Сонечка, не горячись. Я понимаю, обидно, конечно. И мне бы на твоем месте было обидно.
        - Нет, вы не понимаете, к сожалению. Олег ваш сын, вы любое его поведение способны оправдать. Вам легче. А мне…
        - Ну, может, ты и права… Но давай рассуждать объективно, Сонечка. Ведь где-то его можно понять, он мужчина. Может, и в самом деле надо просто пойти ему навстречу? Просто поверить? И дать ему время?
        - Да его и так никто особо не напрягает.
        - Да нет, я другое время имею в виду, Сонечка. Пусть он поживет отдельно от нас. Вообще - отдельно. Как бы в самоизоляции. Подумает, успокоится, найдет в себе силы принять. Он обязательно примет, Сонечка. Просто ему нужно время и расстояние.
        - Ну да, конечно… Ему нужно, а мне не нужно, я из другого теста сделана. А только не забывайте, что Николенька - наш общий сын. Общий, понимаете?
        - Да… Но я ведь тебе помогаю, Сонечка. Потерпи немного, пока грудью кормишь, а потом… Потом я тебя отпущу.
        - В смысле - отпустите? - вытаращила на нее Соня глаза. - Вообще, что ли? Иди на все четыре стороны? Да разве… разве я смогу? Нет, ну это уж совсем… Да как вы могли так обо мне подумать?!.
        - Нет, нет, что ты! Ты неправильно меня поняла! Отпущу - это в том смысле, что все хлопоты с Николенькой я на себя возьму! Я еще в силе, я смогу… И подниму его, как смогу… Ничего, Сонечка, все со временем наладится. И с Олежкой у вас тоже наладится. Вы будете работать, жить своей жизнью, а мы уж с Николенькой как-нибудь сами…
        - Что ж, понятно… Опять ради сына на амбразуру бросаетесь, да?
        - Ну почему - ради сына? Ради вас обоих. Я же тебя тоже люблю, Сонечка. Тем более виновата я перед тобой. Страшно виновата…
        - Да ладно, вы-то тут при чем?!
        - Но как же… Помнишь тот разговор на кухне, когда мы с Олежкой убедили тебя этот проклятый скрининговый тест не делать?
        - Ну, помню…
        - Ты прости меня, Сонечка! Но я тогда правда как лучше хотела… Это потом, уже после, меня вдруг воспоминанием озарило! Прости, виновата я перед тобой!
        - Не поняла… Каким воспоминанием вас озарило?
        - Ох… Ладно, расскажу, теперь-то уж чего. Я ведь про свою маму вспомнила потом, Сонечка… Мне лет пять было, когда она второго ребенка ждала. И так они с отцом радовались, все повторяли мне - скоро у тебя, Катюша, братик будет, братик! И я с ними радовалась, братика ждала. А потом… Потом маму рожать увезли. И вернулась она из роддома уже другая - без живота, без ребенка и будто какая-то… сильно пристыженная. Ходила по дому, как тень, плакала все время. А я ж маленькая была, не понимала ничего! Пристаю к ней с расспросами - а где братик-то, мама? Отец слушал-слушал, потом зубами заскрипел и ка-ак даст мне затрещину! Отволок в угол, проговорил зло, раздраженно: «Чтоб никогда больше про братика ни слова, ни полслова, поняла? Забудь, не было никакого братика. Вообще - не было. А если кто из взрослых тебя спросит, говори - умер, мол, братик…» Это уж потом, когда с тобой такое случилось… Ой, прости, с нами со всеми случилось, конечно же… Это уж потом у меня в голове это воспоминание всплыло, и объяснения сами собой пришли, отчего отец такой злой был. Я думаю, он маму уговорил тогда от ребенка отказаться.
Он тоже, наверное, с синдромом Лежена родился… Раньше ведь другие условия жизни были, в роддомах рожениц уговаривали отказываться. Так что это наша кровь, Сонечка. Наш родовой сбой в генетике, мы и виноваты… Видишь, как поздно меня озарило-то! Прости, прости меня, Сонечка! Виновата я перед тобой.
        Екатерина Васильевна закрыла лицо руками, мелко затрясла головой. Но после короткого отчаянного всхлипа вдруг застыла, провела ладонями по щекам, силясь прогнать слезы.
        Соня сидела, как истукан, ни жива ни мертва, наблюдая, как трудно дается бедной свекрови усилие над собой. И от полученной информации тоже была ни жива ни мертва… Даже не нашлась что и ответить.
        - Значит, мы так сделаем, Сонечка. Через месяц-другой закончишь Николеньку грудью кормить, и ступай-ка ты на работу! А я уж тут сама… Только прошу тебя, Сонечка, умоляю… Не трогай пока Олежку! Пусть он поживет отдельно от нас, квартиру себе снимет! А со временем все наладится, поверь мне. По крайней мере, другого выхода я не вижу. Время все по своим местам расставит. Дай ему время, Сонечка! Он же любит тебя, очень любит! Ну, прости его хотя бы за это.
        - Что ж… В одном вы и правы, пожалуй. Другого выхода у меня все равно нет. Уходить мне некуда.
        - Ну, вот и хорошо! Сейчас он придет, и мы все вместе сядем, поговорим…
        Переговоры, случившиеся через два часа, уже ночью, когда заявился хмурый виноватый Олег, прошли в «теплой дружественной обстановке», если можно присобачить к ним такой официоз. Уже на следующий день Олег позвонил с работы, попросил собрать его вещи. Маме позвонил, не Соне…
        С тех пор и началась для них эта странная жизнь. Вроде и есть семья, и в то же время нет семьи. Лишь витал над этим «то ли есть, то ли нет» призрачный постулат Екатерины Васильевны - «ему надо время». Да, Соня его приняла, этот постулат. А что оставалось делать? Пусть будет так - Олегу надо время. А только оно тянется и тянется - в никуда. Уже и полгода прошло. Соня и на работу успела выйти, и привыкнуть к несуразности своего семейного положения, и вообще, каким-то странным образом все постепенно устаканилось. С горечью приходилось Соне признавать, что она все это приняла… Встречались они у Олега на квартире, как тайные любовники… Перезванивались в течение дня, на ходу, на бегу…
        А может, и хорошо, что на бегу? Когда бежишь, думать особо некогда. Тем более - обиды вытаскивать да через лупу их рассматривать на бегу неудобно. Но иногда, поздним вечером, когда ей, как сейчас, приходилось ложиться на свою половину кровати с амурчиками - на Соню вдруг накатывало… И она понимала, что сна не будет. Будет не сон, а что-то похожее на дрему-недоумение, с чувством стыда внутри, как с желудочной изжогой. Олег, Олег, что же это?!. И сколько все это будет продолжаться? «Да, ты меня любишь, я тебя люблю… - думала она. - Мы это знаем. Но дальше-то - что, что, Олег? Как плохо без тебя - на нашем семейном ложе… И хочется услышать твой голос».
        «Да, голос, - подумала Соня. - Можно же позвонить. Тем более Екатерине Васильевне обещала». Она нащупала на прикроватной тумбочке мобильник, включила настольную лампу, села в подушках, автоматически кликнула номер. Опа, совсем забыла… Он же мобильник сегодня потерял! Так, вроде стационарный номер телефона в съемной квартире в мобильной памяти был сохранен…
        Олег ответил в ту же секунду, будто ждал.
        - Да, слушаю!
        - Не спишь? Привет…
        - Не сплю, конечно! Жду, когда ты про меня вспомнишь!
        - А сам что, не мог позвонить?
        - Сонь, я сегодня телефон посеял… А твоего мобильного номера наизусть не помню.
        - «Посеял, не помню». Как у тебя все легко и просто. Даже завидно.
        - Ладно, не ворчи. Как день прошел?
        - Да нормально… С Самуилом в процессе была. Потом еще в контору заехали. Домой только к девяти добралась.
        - А… Вообще-то я тебя ждал сегодня. Соскучился - жуть. Цветы купил, ужин приготовил…
        Соня почувствовала, как губы скривились в жалком подобии грустной улыбки. Надо же, ждал он… Соскучился…
        Было, было в этой телефонной интимности что-то до ужаса неприятное, подлая вибрация совместно придуманной лжи. Было, но ощущалось-таки отдельным потоком, заранее и взаимно простительным, шло будто параллельно любви…
        Да, она любит его. И он ее - любит. И что, что теперь с этой любовью делать? Отменять волевым решением? Вытаскивать на свет гордость-обиду и отменять? Ага, пробовала уже - не получается. Обида сильна, но любовь сильнее. Обида может молчать, а любовь - не может. Оказывается, это в принципе возможно - обижаться и любить одновременно. Господи, как же неправильно, как стыдно устроена бабья душа…
        - Чего молчишь, Сонь? Соскучился, говорю!
        - Я слышу, слышу…
        - Может, я завтра тебя встречу с работы вечером? Посидим где-нибудь… Или сразу ко мне поедем.
        - Не знаю… Завтра видно будет.
        - Тогда я позвоню тебе завтра?
        - Ты же телефон потерял, как ты мне позвонишь?
        - А я утром новый куплю…
        - Так ты же моего номера не помнишь!
        - А ты скажи - я запомню.
        - А вот не скажу…
        - Ну, Сонь…
        Глупый разговор, детско-пионерский какой-то. Если б еще не знать, что в соседней комнате спит их общий сынок Николенька… Ложь, все ложь. И разговор этот - ложь.
        - Ладно, Олег, спокойной ночи! Спать хочу!
        - Я тебя обидел чем-то?
        - Ладно, все… Пока…
        Соня отбросила телефон на тумбочку, нырнула с головой под одеяло. Поплакать, что ли? Давно не плакала…
        Только она приготовилась вздохнуть сладко-слезно, как раздался стук в дверь. Тихий, аккуратно-вежливый. Да что это такое - даже поплакать нельзя! Соня села на постели и произнесла бодренько:
        - Да, Екатерина Васильевна! Входите, я не сплю!
        Свекровь вошла круглой тенью, села на краешек кровати. В темноте лица не было видно. Только глаза блестели слезами - тоже плакала, наверное.
        - Я вот что подумала сейчас, Сонечка… Может, вам с Олегом в отпуск съездить? На море куда-нибудь.
        - Да что вы, какой отпуск, Екатерина Васильевна? Кто ж меня отпустит? Рассмотрения дел в судах назначены… Да и у Олега, по-моему, квартальный отчет на носу.
        - Да? Жалко. Ну, хорошо, отдыхай…
        - А что это вы опять за сердце держитесь? Болит?
        - Да… Болит немного.
        - Ну, вот… Это вам отдыхать-то надо, по большому счету! А вы все о нас с Олегом печетесь!
        - Да, пекусь… Пока время есть. Пока в силах, пока жива. Ладно, ладно, не говори ничего. Не бойся, не помру я. Нельзя мне. Все, пошла, спокойной ночи тебе.
        - И вам…
        Екатерина Васильевна ушла. А неловкость от разговора словно бы осталась. Та самая неловкость, из которой вырастают стыд и презрение к самой себе, как грибы-поганки после дождя. А за ними - еще и виноватые слезы. Конечно, корила себя Соня, свалила на бедную женщину свое трудное материнство и рада… А у нее сердце болит! Она устала - целыми днями одна с Николенькой! И чем тогда она, Соня, лучше Олега? Да ничем, по сути… Только и заслуг, что возвращается сюда каждый вечер.
        Но что, что же делать-то, если все так сложилось? Разорвать этот замкнутый круг, взять Николеньку, уехать куда-нибудь? Пусть мама с сыном живут счастливо? Но куда, куда уехать? К тетке? Ну, это уж точно не выход. Можно подумать, тетка с новым мужем только и ждут, когда они с Николенькой к ним в крохотную однокомнатную квартиренку заявятся. И потом, на что они будут жить? Чтобы на что-то жить, работать надо. И няньке платить… Нет уж, пусть будет все, как есть. Без помощи Екатерины Васильевны ей и впрямь пропадать. Спасибо, что на работу отпустила. Все-таки - хоть какая-то жизнь…
        И хватит, хватит под одеялом рыдать! Душно, жарко, задохнуться можно. Глаза завтра будут опухшие. А завтра - в процесс… Хороша же будет адвокатесса - с припухшими красными глазками, как запойная пьянчужка! «Все, хватит… - приказала себе Соня. - Спать, спать…»

* * *
        Чуть защекотало под ложечкой, когда судья добралась наконец до сакраментального:
        - …На основании изложенного, руководствуясь статьями…
        Нет, чего она так волнуется? Ясно же, что решение будет в пользу истицы! А все равно - не по себе как-то… Наверное, это со временем пройдет, и уверенность в себе появится.
        - …Взыскать с Иванова Сергея Владимировича неустойку за несвоевременную уплату алиментов в пользу Ивановой Людмилы Борисовны на содержание несовершеннолетней Ивановой Ларисы Сергеевны в сумме четырехсот сорока двух тысяч восьмисот десяти рублей пятидесяти копеек…
        Уф-ф… Все. Можно расслабиться. И по лицу истицы видно - довольна. Вообще могла бы и сама справиться. Наверное, ей присутствие адвоката «для понтов» нужно было, чтобы ответчика приструнить, довольно нехилого дядечку явно торгашеского вида. Сидит, бедный, трясет жирными щечками. Ясно же, что денег безумно жалко.
        Когда вышли в коридор, истица с благодарностью сжала Сонин локоть:
        - Спасибо вам, Софья Андреевна… Прямо как по маслу все прошло, надо же! И все благодаря вам!
        - Ну, не преувеличивайте моих скромных заслуг, Людмила Борисовна. Вы бы и сами прекрасно справились.
        - Скажите, а я вам еще что-то должна?
        - Нет. Вы все оплатили согласно договору. Решение получите через десять дней. До свидания, всего вам доброго…
        - Постойте! Постойте, не уходите… А может, мы с вами посидим где-нибудь? Отметим, так сказать, мою маленькую победу?
        - Ну, судя по сумме неустойки, не такую и маленькую…
        - Ой, да что вы! Знаете, сколько у этого козла денег? Это для него и не сумма вовсе! Так что, отметим?
        - Нет, спасибо. Я занята.
        - Что ж, жаль… А может, все-таки?..
        - Нет, спасибо.
        - Ну, Софья Андреевна, прошу вас. Я же просто так не отстану. Здесь недалеко такое шикарное кафе есть! Да и время как раз обеденное…
        «Вот привязалась! - с досадой подумала Соня. - Что ей, отметить не с кем? И хамить не хочется, репутацию себе портить».
        Хорошая репутация для адвоката - важная составляющая его хлеба насущного. Это уж драгоценный Самуил Яковлевич давно Соне втолковал. Вежливость, вежливость и еще раз вежливость! Не панибратское общение, но теплая вежливость! Умей кожей чувствовать грань, умей распрощаться с клиентом так, чтобы в трудную минуту он снова про тебя вспомнил!
        Спасением заверещал телефон в нагрудном кармане пиджака. Ага, Ленка звонит, любимая подруга. Но прилипчивой истице совсем не обязательно знать, что это подруга. Можно сделать страшно деловое лицо, нахмурить бровки и быстренько пойти вперед по коридору, бросая в трубку короткие сухие фразы:
        - Да, буду! Через полчаса! Непременно! Я успею, ждите!
        - Соньк… Ты чего там, рехнулась, что ли? - прорвался в ухо удивленный Ленкин хохоток. - Это ты с кем сейчас разговариваешь?
        - Да с тобой, с тобой… Ты вовремя позвонила, дала мне повод вежливо удрать.
        - А, понятно. Ну что ж, с тебя тогда причитается. Может, пообедаем где-нибудь? Ты как, на ближайший часок свободна?
        - Да с удовольствием! Ты где сейчас?
        - По Воздвиженке еду, со стороны парка.
        - Ну, тогда удачно пересечемся! Я тоже недалеко, в Октябрьском суде. Может, в той кафешке посидим, что на углу Первомайской, помнишь? Там у них рыба всегда обалденная.
        - Ага, давай… Я через десять минут туда подрулю.
        - Бегу, Ленка, бегу!
        Встретились, обнялись, прижались щечками, вытянув губы. Всегда смешно со стороны смотрится эта имитация женского поцелуя. Главное - помадой дружескую щеку не обмазать. Сели за столик. Выражение Ленкиного лица моментально трансформировалось из приветливого в несчастно-капризное.
        - У меня сегодня день сурка, Сонь… С утра не задался! Вроде и число - не тридцать первое…
        - Хм… А день сурка бывает исключительно тридцать первого числа?
        - Конечно! А ты разве не замечала? Я вообще считаю, что тридцать первое - это лишний день в месяце, как несуразный атавизм.
        - Не знаю. Мне в последнее время все дни одинаковыми кажутся.
        Соня вздохнула и уставилась в меню. Потом подняла глаза, улыбнулась подруге и произнесла виновато:
        - Лен, только мы долго сидеть не будем, ладно? Поедим-пообщаемся в ускоренном темпе.
        - А чего так?
        - Да я хотела пораньше домой прийти. У Екатерины Васильевны который день сердце прихватывает, надо бы ей отдых дать.
        - Вот не пойму, Сонька, хоть убей меня… Как ты это все терпишь?
        - В смысле? Чего я терплю? - Соня откинулась на спинку стула, напряженно глядя Ленке в глаза.
        - Да свекровку свою терпишь! Она тебя с мужем практически развела, а ты скачешь перед ней, как егоза! Да окажись я в твоей ситуации…
        Хорошо, что подошла официантка. Вовремя. Потому что вовсе не хотелось слушать, как повела бы себя Ленка в ее ситуации. Видно, и она тоже почуяла, что сказала лишнего, протянула через стол руку, поскребла ноготками по ее ладони:
        - Прости, Соньк… Что-то меня опять не туда понесло. Это все день сурка…
        - Да ладно. Проехали. Что заказывать будем? Вроде рыбки хотели?
        - Есть семга под зеленым соусом, - беспристрастно-вежливо отчеканила официантка, - есть лосось по-староанглийски.
        - Сонь, у тебя настроение чему больше соответствует? - хмыкнув, насмешливо глянула на Соню Ленка. - Зеленому соусу или местным понтам по-староанглийски? Это ж надо придумать - по-староанглийски! Лосося-то в Темзе поймали, что ли?
        - Лен, не заводись. Неудобно.
        - А чего я? Ничуть я не завожусь! Просто выбор делаю… Так чего ты будешь?
        - Мне все равно.
        - Тогда давайте нам семгу! - подняла Ленка глаза к беспристрастно-вежливой официантке. - Мы девушки простые, на берегах Темзы не бывали, мы к вам просто покушать зашли. Ну, и еще два салатика овощных. И бутылку белого вина, пожалуйста.
        - Ленк, ты ж за рулем… Чего разошлась-то? Какое вино?
        - А, да ладно, все на день сурка спишем! Чему быть, того не миновать! Какое у вас вино, девушка?
        - Рислинг, мускат, итальянское «Орвието»… Посмотрите в меню, там винная карта есть.
        - Ладно, давайте «Орвието». Только прямо сейчас.
        Официантка, кивнув, ушла. Ленка подтянула к себе пустой бокал, медленно провела пальцем по краю. Очень сексуально получилось. У нее вообще движения всегда легкие, немного кошачьи. Просто смотреть - и то приятно…
        Она и в детстве такой была - прелестницей-нимфеткой. Единственное дитя у родителей, избалованное и любимое. И ей, как несчастной Ленкиной подружке-сиротке, крохи той любви доставались. Жалели ее Самойловы, Ленкины родители, от души. Помнится, дневала и ночевала у них в доме… Тетка ворчала, конечно, но так, для виду, чтобы хоть как-то обозначить свое опекунство. Потому и ворчала в основном при свидетелях, чтобы кто-нибудь оценил ее праведный опекунский гнев. Например, когда соседка в гости заходила, баба Маруся, тетка начинала канючить и всплескивать полными руками - не понимаю, мол, чего Сонька у этих Самойловых ошивается? Я тут с ног для нее сбиваюсь, а она… Бессовестная, позорит меня перед людьми! Вот и расти чужое дитя, надрывайся, а оно чужого добра ищет! Медом ей там намазано, что ли? Баба Маруся вздыхала, сомкнув лепесточками губы, взглядывала осуждающе на нее, на «бессовестную». А только не чувствовала Соня никаких угрызений совести, вернее, не поддавалась этим навязанным угрызениям. Старалась изо всех сил не поддаваться. Наоборот, сидела, думала про себя - какая ж ты все-таки глупая, теть
Люб… Медом намазано, главное! Нет там, у Самойловых, никакого меда. У них и без меда хорошо. Легко, весело, уютно. Да просто - тепло. И никто словами это тепло не обозначает, потому что оно просто - есть…
        Вот же! Совсем соплячка была, а чужую родительскую любовь по-взрослому оценивала. И немного завидовала Ленке, что у той этого добра с избытком. Потому и не гнушалась ухватить пригоршню избытка, чтоб не пропадал зазря. Собирала объедки с чужого стола и радовалась… Да, радовалась! По крайней мере, они были вкуснее, чем вечные теткины упреки: «Я из-за тебя бабью жизнь профукала, замуж не вышла…»
        А что, в этих упреках утонуть можно было запросто. Но не могла Соня себе этого позволить, не могла! Очень уж хотелось - жить… Жить по-настоящему. Пусть не сейчас - потом…
        Вот и вымечтала себе это - потом. Дала себе клятву - будет у нее это «потом», будет. А чтобы было, надо стараться изо всех сил. В школе - чтоб непременно лучше всех. Морду всмятку, но чтоб в отличницах. И себя надо в форме блюсти, ни грамма лишнего жира, каждую свободную минуту - спорту до изнеможения. Гантели под кроватью держала, вставала чуть свет и - раз-два, раз-два… Тетка, просыпаясь, глядела с раздражением, почесывала рыхлый бабий живот, морщила губы в усмешке:
        - Силу, что ли, девать некуда? Ну, коль некуда, так иди вон, подъезды намывай. Все хоть копейку в дом принесешь. Думаешь, легко мне тебя одной тянуть? Сегодня же пойду, договорюсь в ЖЭКе…
        И действительно - договаривалась. Умела слезу пустить, чтобы приняли малолетнюю сироту «копейку себе подработать». Да и это не страшно было! Подумаешь - подъезды! Тут главное - время рассчитать правильно, организовать его так, чтобы на выполнение школьных домашних заданий хватило. А если не хватит - можно и от ночи прихватить. Но чтобы с невыученным уроком в школу прийти - это уж ни-ни… Этого Соня себе позволить никак не могла. Потому как слабинку дашь - и улетишь с мечты в проклятую жалость к себе, как в омут.
        А на лето тетка ее судомойкой устраивала к себе в рабочую столовку, где сама была поваром. На целый день, с утра и до вечера. Соне до сих пор вспоминается то время как страшный сон. Тарелки, тарелки в горячем пару, запах кислой капусты, подгоревших котлет. Резиновые толстые перчатки, марлевый колпак, длинный огрузлый фартук. Ноги к вечеру гудели, пальцы взбухали внутри перчаток разваренными сосисками. А в голове все равно будто кто невидимый приказ отдает: стоять, Соня, стоять! Выстоишь - все у тебя будет! Жизнь прекрасная будет! Профессия - чтоб по душе и в удовольствие, но непременно чтобы достойная. Та профессия, которая приносит достаток. Да уж и выбрана в мечтах эта профессия… А семья, Соня, какая у тебя будет семья! И замужество будет - непременно счастливое! И чтоб никакого расчета, избави бог, ничего меркантильного! Только любовь. И в доме покой и легкое счастье, о котором и не думаешь, и за счастье не оцениваешь, как у Самойловых. И дети. Двое детей. Сначала мальчик, а потом девочка. Да можно даже и третьего ребенка - это уж как пойдет. Как профессиональные дела позволят…
        И улыбалась, и вздыхала счастливо, глотая горячий вонючий пар. Позволяла себе в мыслях приблизиться к счастью. Нет, все-таки дарованная природой способность к целеполаганию - великая вещь. Поднимает над жизнью, над столовкой, над продавленной кушеткой в теткиной однокомнатной клетушке. Да и то - в детдоме-то еще бы неизвестно, как оно было. Там бы по целеполаганию-то природному прошлись плеткой-педагогикой, разрезали бы его на кусочки. Нет уж, лучше самой.
        А тетке спасибо, конечно, думала тогда Соня. Может, даже и расщедрится, из заработанных за лето денег выделит ей толику, чтобы на зиму новый китайский пуховик купить. Старый-то совсем протерся, изо всех мест перья торчат. А если и не расщедрится - тоже переживем. Тетя Оля Самойлова свою старую куртку отдаст, Ленка говорила, она ей маловата уже.
        Соне вспомнилось, как они вместе объявили Ленкиным родителям, что задумали в юридический поступать. В настоящий юридический, серьезный, базовый, который и в подметки не годился тем факультетикам, что повырастали, как грибы после дождя, в коммерческо-вузовских новообразованиях. Диплом получить без труда можно, а толку - никакого. Плюнуть да растереть. Так Ленкиным родителям и сказали - настоящими юристами стать хотим! Крутыми адвокатами! Мы ж не виноваты, что в нашем областном городе такого института нет! Те ахнули - как же, ехать в такую даль. Но отпустили, что ж делать, если у девчонок серьезные амбиции проклюнулись. Тетя Оля Самойлова даже всплакнула немножко. А потом, успокоившись, слово с Сони взяла, чтобы Ленку от себя - ни на шаг. И если, мол, какая туча над Ленкиной драгоценной головой появится - сигнализируй…
        В институт они поступили - готовились же как-никак! Зря, что ли, отказывали себе лишний раз на дискотеку сходить? Сидели, зубрили школьную гуманитарщину. Все-таки мечта - дело святое. Ради мечты можно и дискотечными плясками пренебречь. Правда, Ленку время от времени тянуло-таки в ренегатство удариться, но Соня ее быстро на путь мечты возвращала. Характером-то посильнее была. Помнится, Ленкин отец частенько над ними посмеивался, говорил - нельзя давить, Сонь, на блондинку авторитетом. Мечтой можно, авторитетом - нельзя.
        Наверное, он прав был. Потому что сам по себе факт поступления оказался для Ленки порогом мечты. Вот же она, сбылась, поступили! Чего дальше-то париться, себя истязать?
        В общем, Ленка даже до третьего курса не дотянула, сошла с дистанции. Пока другие к заветному диплому пробивались, успела и замуж выскочить, и развестись, оттяпав у незадачливого мужа однушку в спальном районе да старенькую иномарку. И пребывала последние три года в подвешенном состоянии - ни диплома за душой, ни мужа. Так, перебивалась разными работенками. То в секретарях задницей повертит, то продавцом в элитном косметическом бутике покрасуется. Из последнего совсем недавно уволилась…
        - Лен, как у тебя с работой, кстати? Нашла что-нибудь?
        - Не-а…
        Ленка обиженно скривилась, будто она спросила о чем-то совсем неприличном. Вздохнула, подперла щеку кулачком.
        - Представляешь, даже думать о работе не хочется. Наверное, я не создана для работы, Сонь.
        - А для чего ты создана? Для удовольствий?
        - А что, вполне может быть… Не зря же мой организм так гневно настроен на ранний подъем. Как будильник зазвонит в семь часов, меня прямо колбасит всю! Ни рукой, ни ногой двинуть не могу! Что делать, не знаю…
        - Что делать, что делать… Придется ночную работу искать. При твоей блондинистой внешности долго искать не придется.
        - Ой, шуточки у тебя, Сонька… Фельдъегерские…
        - Ну, тогда надо богато замуж выходить. С полным и безоговорочным содержанием. Хотя - с возрастом ты для богатого уже опоздала… Они больше соплюшек предпочитают. Но есть и другой вариант - искать себе мужичка, к богатству потенциально предрасположенного, то бишь с перспективами. А богатым его сама сделаешь.
        - Хм… Спасибо за совет, подруга.
        - Да пожалуйста. Всегда рады.
        - А что… Может, и выйду… Спасибо, что идею подкинула.
        - Ага, давай. Осталось самое малое - подходящую кандидатуру найти. Они ж, кандидатуры, на каждом углу бесхозными штабелями сложены.
        - Да ладно, шибко-то не резвись с остроумием. Проблема гораздо серьезнее, чем тебе кажется. Никогда не знаешь, Сонь, где остроумие, а где проблема…
        - Слушай, а этот… Как его, забыла… Ну, воздыхатель твой по прежней работе!
        - Юрик, что ли?
        - Ну да, Юрик… Он ведь холостой?
        - Да при чем здесь - холостой… Дело же не в этом! Да, он хороший парень… Честный, порядочный. И с перспективами, как ты говоришь. А главное - очень добрый. Знаешь, бывают такие мужики - патологически добрые от природы. И потому ужасно занудные. А это так напрягает, знаешь…
        - Напрягает? Почему напрягает?
        - Ну, как бы тебе объяснить… Мне кажется, я рядом с ним будто раздваиваюсь. С одной стороны - занудство раздражает, а с другой - перед его добротой стыдно. Гармонии нет, понимаешь? Не умеют раздражение со стыдом рядом жить.
        - Ишь ты… Какая сложная интерпретация семейной жизни.
        - Да, сложная. Тебе этого не понять. Не всем же так свезло, как тебе. Ты-то по любви замуж вышла.
        - М-м… Да уж… Мне, конечно, страшно свезло…
        - Да, а как вы сейчас, кстати? Так и живете по разным квартирам?
        - Так и живем.
        - А…
        Ленка усмехнулась, как показалось Соне, саркастически. Ей вдруг подумалось - зря она с ней в кафе потащилась… И разговор этот полушутливый затеяла зря. Не в духе сегодня Ленка, по всему видно. Надо бы вырулить как-то на другую тему, нейтральную. Тем более официантка заказ принесла, запах от еды пошел обалденный. Вот на тему еды и надо стрелки перевести!
        Не успела. Едва только официантка отошла от стола, Ленка выпалила сердито:
        - Ты сделала большую ошибку, Сонь, давно хотела тебе сказать! Зря пошла на поводу у свекрови! Чего она там тебе в уши пела, а? Пусть Олеженька поживет отдельно, пусть привыкнет?
        - Ну… Вроде того.
        - И что? Он привык? И к чему он привык? Не знаю… К одиночеству, может, и привык, а от ребенка отвык. Все наоборот получилось. Разве не так?
        - Лен… Я не хочу говорить на эту тему. Не надо, а? Мне тяжело…
        - Нет уж, ты послушай… Я тебе не чужая, сюсюкать не буду. Я как есть скажу. Во-первых, отдай себе наконец отчет, что твой Олеженька - всего лишь мужик. Такой, как все. С обыкновенной мужицкой природой. Не идеализируй его, пожалуйста.
        - А я что, идеализирую?
        - Конечно! Сидишь и ждешь, когда он отцовской сердечностью воспылает! Смешно же! Да у мужиков на такие духовные дела резерва нет, понимаешь? Природой не заложено! Им, сволочам, пресловутый бытовой комфорт дороже всякой духовности! Ну, в юности, может, еще туда-сюда… А с возрастом романтика истощается, жизнь переходит в плоскость упорядоченной системы, то есть - работа, зарплата в клювике, домашний устроенный быт, футбол по телевизору, постель… И твой Олежек, поверь, не исключение. Да и ты тоже… Ты ведь только притворяешься духовной страдалицей, Сонька, разве не так? Хорошенькой хочешь выглядеть, правильной? Боишься сделать решительный шаг? А хочется?
        - Какой… шаг, Ленка? О чем ты?
        - Да все о том же! Давно бы уж к нему переехала, и все дела… Только все тянешь, не хочешь сама себе правду сказать.
        - Господи, Ленка, что ты несешь?..
        - Ага. Скажи еще - как же я своего Николеньку на свекровь оставлю?.. Не лицемерь, Сонька. Не надо. Не верю я в твое материнское самопожертвование. Ты такая, как все. Ты обыкновенная баба, которой хочется обыкновенного счастья. Мужа под боком, здорового ребенка, устроенный быт…
        Соня вдруг испугалась. Она смотрела на Ленку пришибленной мышкой, подняв бровки вверх и удивленно моргая глазами, и думала: господи, что это с ней? Голос разраженный, глаза злые… Чего ее вдруг на такие откровения прорвало? Да и… зачем? Или в день сурка положено ковырять чужие раны? Странно - вроде подруга, близкий человек… Сочувствовать должна…
        Испугаешься тут. И растеряешься поневоле.
        Дрожащей рукой Соня подтянула к себе бокал с вином, глотнула, закашлялась. Отдышавшись, проблеяла испуганно:
        - А ты?.. Как бы ты на моем месте?..
        - Ну, я! Насчет себя я никогда не обольщалась. Я еще хуже, чем ты. А может, наоборот, лучше. Потому что честнее. Я бы такого ребенка ни за что из роддома не забрала. Вернее, обязательно во время беременности анализ бы сделала! А ты на поводу у Олега и его мамаши пошла! Тебя подло обманули, а ты теперь…
        - Ленка, замолчи! Куда тебя несет?! Неужели не понимаешь, как мне больно?
        - Ой, да ладно… Смотрите-ка, больно ей. А ты не задумывалась, что за большое счастье надо и платить по более высокому счету?
        - А что ты понимаешь под большим счастьем? Что это, с чем его едят?
        - С чем едят, говоришь? Ну да, его и не понимаешь, когда оно есть… Да ты хоть в курсе, что в институте на твоего Олега все девки толпами западали? Знаешь, сколько их было, желающих на твоем месте оказаться? Вон, помню, Танька Завьялова даже побить тебя хотела. А он с тобой одной носился, как дурень с писаной торбой! Вот и получилось, что платишь за чужие страдания! О которых даже не подозревала, потому что слепая от счастья была!
        - Что - и ты тоже?
        - Что - я? - вдруг осеклась Ленка.
        - Ну… западала?
        - Да иди ты знаешь куда!.. При чем тут?.. - Ленка раздраженно махнула рукой, жадно припала к бокалу.
        «Ого… - подумала Соня, - смутилась, что ли? Неужели я в точку попала? Здравствуйте, ваше величество Откровение? Вот это да!.. Крышей бы не поехать от таких новостей…»
        - При чем тут я, Сонька? Мы-то с тобой подруги, как бы ни было… И я говорю тебе сейчас то, что думаю, не с целью обидеть. Только правду. Он тебя скоро бросит, Сонька… Все к тому идет. А иначе и быть не может в вашей подлой ситуации. Ты должна быть к этому готова, понимаешь? Если ты сама ничего не делаешь, то он… Ему же ничего больше не остается… Ты сама, сама пропускаешь момент, Сонька! Из-за своего лицемерия пропускаешь! А может, уже пропустила…
        Откинувшись на спинку стула, Соня разглядывала Ленку, словно та предстала вдруг в новом ракурсе. А что - и впрямь в новом. Была милая подруга-блондинка, и вдруг сидит напротив разъяренная фурия. От ее же проблем и разъяренная.
        Испуг вдруг ушел, удивление тоже ушло. Более того - напало вдруг странное равнодушие, согретое вином и едой. Да Соня и вкуса еды не почувствовала, так разволновалась поначалу. «А жаль… - подумала она. - Рыба под зеленым соусом наверняка изумительная была. Да, надо же что-то ответить… Вон как подруга напряглась ожиданием».
        - Да, Ленка. Относительно ситуации ты, пожалуй, права. Она действительно несколько подловатая. Только она ведь больше со стороны Олега подловатая. Не находишь?
        - Нет. Как раз и не нахожу. Олег не подлый. Он совершенно, просто до неприличия нормальный мужик, твой Олег. Такой, какой надо мужик. И по-своему честный. Поверь, у него своя правда, и никто не вправе его судить, даже ты. Знаешь, как моя бабка говорила, когда мою мать, свою невестку, жить учила? Хочешь жить с мужиком - живи его правдой. Иначе с кривдой в бабьем одиночестве обниматься придется. И если ты, Сонька, этого не поймешь, он таки тебя бросит! Обязательно бросит. И не говори потом, что я тебя не предупреждала, поняла?
        Что-то было в Ленкиных последних словах особенно злобное… Будто они взвились спиралью вверх, покружились над столом и осыпались пеплом на Сонину голову. Кажется, и сама она испугалась - взглянула на нее настороженно, исподлобья. Соня даже и не знала, что ответить…
        А отвечать и не пришлось. Ленка вдруг резво подскочила со стула, схватила сумку, быстро пошла меж столиков к выходу. Белые локоны колыхались по спине, подпрыгивали пружинками в такт решительной поступи. Соня обескураженно смотрела ей вслед… Потом долго еще смотрела в проем зала - может, вернется? Одумается? И вообще - что это сейчас было?
        Голос официантки, нежно прозвучавший над ухом, вернул в реальность происходящего:
        - Простите… Вы за двоих будете по счету платить?
        - Да… Да, конечно.
        Соня раскрыла папочку с вложенным листочком счета - ого… Дорого нынче стоят дружеские откровения-посиделки. Хоть бы денег в кошельке хватило…

* * *
        Гудки. Длинные, тревожные. Обычно Екатерина Васильевна сразу отвечает…
        Соня в очередной раз нажала на кнопку отбоя, содрогнулась от холодка тревоги. Еще и автобуса долго нет! А скоро час пик…
        Звонок! Ну, наконец-то! Нет, номер какой-то незнакомый…
        - Это я, Сонь. Вот, телефон новый купил. Ну что, увидимся сегодня, надеюсь?
        - Погоди, Олег… Почему-то Екатерина Васильевна трубку не берет. Звоню, звоню…
        - Может, гулять ушла и телефон дома забыла? Они ж в это время обычно гуляют.
        - Нет… Она всегда телефон с собой берет. А ты где?
        - На работе, конечно. В шесть освобожусь. А ты?
        - Я на автобусной остановке…
        - Так поймай такси! Или частника! Если уж так волнуешься!
        - Да у меня денег нет… Мы с Ленкой обедали, и… Ну, в общем… О, автобус, наконец-то! Ладно, я тебе потом перезвоню!
        Как он медленно тащится, этот автобус… Можно с ума от тревоги сойти. А в трубке - по-прежнему гудки. Ну же, давай, поворачивайся быстрее, неуклюжий транспорт! Еще две остановки…
        До дома Соня бежала бегом. Лифта ждать не стала, взлетела птицей на пятый этаж. С трудом попала ключом в замочную скважину…
        Из комнаты - плач Николеньки. Усталый, надрывный, тонким писком мяукающий. Соня сглотнула леденящий страх: что-то случилось. И шагнула в комнату…
        Николенька неловко лежал в кроватке, высунув одну ножку сквозь прутья. Застрял. Пальчики на крохотных ступнях застыли в судороге. А Екатерина Васильевна - на диване. Лежит. И тоже в неловкой позе, будто силясь повернуться лицом к внуку. И рука совершает странные движения, плавающие. А лицо… Боже, что у нее с лицом?! Тоже будто перекошено судорогой… И глаза туманные, бессмысленные. Вот с трудом сфокусировала на ней взгляд, но губы не слушаются, силится сказать что-то. Голос утробный, странно булькающий, словно споткнувшийся на растянутой букве «о»:
        - О-ня… О-зь-ми… И-ко-еньку…
        - Что?! Что, Екатерина Васильевна? Что случилось?
        Паника в голове, в ногах, во всем теле. И сама уже поняла, что случилось. Пробила внутри молнией безжалостная догадка - инсульт… Соня заметалась, как курица, меж кроваткой и диваном. Выудила наконец плачущего Николеньку, и он бессильно уронил слабую головку ей на плечо. Дрожащей рукой провела по влажной напряженной спинке:
        - Тихо, тихо, малыш, успокойся… Видишь, бабушке плохо… Сейчас «Скорую помощь» вызовем… Вот, видишь, мама уже телефончик достала… Тихо, тихо, не плачь, ну, пожалуйста!
        Самой как бы не заплакать. Но плакать нельзя, гудки идут… Вот он, бесстрастный, спокойный голос в трубке. Почти автоматический. Услышала - и захлебнулась-таки слезами! Слова не выговорить!
        - Давайте без истерики, женщина. Говорите внятно, что у вас случилось.
        - Да… Да, я сейчас… Погодите… Просто у меня ребенок на руках плачет… Пожалуйста, срочно бригаду, у моей свекрови инсульт!
        - Откуда вы взяли, что это инсульт? Вы врач?
        - Нет, но… Она говорить не может! И лицо такое… Будто его наполовину перекосило! Я пришла, а она… Лежит… Ой, приезжайте быстрее, пожалуйста!
        - Адрес!
        - Что?!
        - Адрес продиктуйте, женщина! Внятно и четко! Да успокойте наконец ребенка! Я же не слышу ничего!
        От страха у Сони вдруг вылетел из головы номер дома. Назвала улицу и запнулась. Без сил опустилась на пол возле дивана, с ужасом глядя в закатывающиеся глаза Екатерины Васильевны.
        - Дом… Дом… Шестнадцать! Квартира пятьдесят три!
        - Подъезд?
        - Подъезд… второй. Ой, нет, третий…
        - Домофон работает?
        - Да…
        - Лифт?
        - Не знаю. Я пешком поднималась.
        На другом конце провода вздохнули почти по-человечески, потом голос бесстрастно повторил адрес, приказал коротко:
        - Ждите!
        Николенька тоже вздохнул длинно, со всхлипом, обмяк в ее руках. Успокоился.
        - Сейчас врачи приедут, Екатерина Васильевна… Потерпите немного. Вам больно, да?
        Не слышит. Дыхание тяжелое, с хрипом. Ой, надо же Олегу позвонить…
        - Да-а-а? Погоди, Сонь, секунду… Я сейчас…
        Голос в трубке вальяжный, отстраненный немного. И будто вспыхнула картинка в мозгу, увидела его в этот момент - сидящего в удобном офисном кресле, нога на ногу, взгляд направлен на монитор компьютера. Оттолкнулся, чуть отъехал от стола… Плечом покрутил, расслабляя шейные мышцы.
        - Олег! Олег!
        - Ну что ты кричишь, здесь я… Добралась до дома, паникерша? Надеюсь, все в порядке?
        - Нет… Маме плохо, Олег! Я «Скорую» вызвала! Приезжай скорее, прошу тебя!
        - Что?! Что с ней?
        - Не знаю. Похоже, инсульт…
        - А что, что она говорит?! На что жалуется?
        - Да ничего она не говорит! Ты не понял? Инсульт у нее! Не может она говорить, совсем не может!
        - Да, я еду… О господи, мама!.. Ты «Скорую» вызвала?
        - Да говорю же, вызвала!
        - Еду…
        Соня подумала с ужасом - а вдруг «Скорая» долго будет ехать? Или вообще не приедет? А что, бывали же случаи… Недавно по телевизору сюжет был…
        «Может, еще раз туда позвонить, напомнить о себе? Говорят, при инсульте нельзя терять ни минуты! Может, Екатерине Васильевне подушку под голову подложить? Или нельзя? Так она хрипит страшно… Господи, Господи, помоги мне, несчастной растерянной неумехе… Тихо, Николенька, тихо, видишь, бабушка заболела…»
        Как ни старалась Соня унять дрожь - не смогла. Когда из прихожей раздалось пиликанье домофона, бросилась к двери сломя голову, потом кое-как справилась с замком, рывком распахнула дверь. Загудел лифт - едут. Боже, как долго…
        Молодой полный мужик - по всей видимости, врач, - быстро ступил в прихожую, спросил, не глядя на нее:
        - Где можно руки помыть?
        - А вот, в ванную…
        Соня, стоя в дверях, дрожа, смотрела, как он сосредоточенно вытирает руки полотенцем, разглядывая его немного брезгливо. Несвежее, наверное, полотенце-то.
        - Куда? Где больная?
        - Сюда, пожалуйста… - потрусила Соня в комнату впереди врача.
        Оглянувшись, увидела, как следом вошла в ванную молоденькая медсестра и деловито захлопнула за собой дверь.
        Врач склонился над Екатериной Васильевной. Из-за его спины Соне ничего не было видно. Вскоре подоспела медсестричка, тоже склонилась, плечом к плечу. Врач шепнул медсестре что-то коротко на ухо, и та закопошилась в чемоданчике. Ловкими пальцами выхватила какой-то прибор, протянула врачу. Взгляд сосредоточенный, смотрит ему в лицо почти с благоговением. Значит, хороший врач… Вот он снова пробурчал ей что-то, разогнул спину. Медсестра быстро кивнула, и ее рука снова нырнула в чемоданчик. Ага, шприц, упаковка с ампулами… Значит, укол будут делать. Может, все еще обойдется?
        Врач, уступив медсестре место возле Екатерины Васильевны, отошел на шаг, поморщился болезненно и схватился за поясницу. Потом глянул на Соню, не убирая болезненной маски с лица:
        - Вы кто? Дочь?
        - Нет. Я невестка.
        - Мужчины в доме есть? Кто-нибудь может носилки нести?
        - Нет… Но… Сейчас муж должен подъехать…
        - Ладно. Понятно. - Он повернулся к медсестричке: - Кать, звони Володе, пусть с носилками поднимается. Опять придется мне нести. Черт, я так сегодня, пожалуй, окончательно спину сорву…
        - Скажите… А что с ней? - Соня отступила от двери на полшажка. - Это инсульт, да?
        - Инсульт. Вся левая сторона полностью. Еще и сердце слабое.
        - Да, она в последние дни все время на сердце жаловалась. Корвалол пила…
        - Ну, корвалол… Вот вам теперь и корвалол… - грустно пробурчал врач, глядя, как медсестра тихо отдает указания по телефону. - Надо было в поликлинику бежать, а вы - корвалол! В возрасте человек, в группе риска, понимать же должны!
        - Я… Я не знала. То есть… Да, конечно… А можно… Можно мне с вами поехать?
        - Так вы ж с ребенком!
        - Да я сейчас… Я соседке… Пока носилки несут, я договорюсь! Я быстро!
        - Ну что ж, давайте…
        Соня метнулась на лестничную площадку, вдавила палец в кнопку звонка - милейшая Маргарита Сергеевна, приятельница Екатерины Васильевны, не должна отказать…
        - Господи, Сонечка!.. Что с тобой? На тебе лица нет… А где Катя?
        - У Екатерины Васильевны инсульт, ее на «Скорой» увозят! Мне разрешили с ней в больницу поехать… Может, вы посидите с Николенькой?
        - У Кати инсульт?! О боже, боже мой!.. Но мы же с ней виделись утром… Боже, как это страшно, Сонечка! Как непредсказуемо… А мы ведь с ней одногодки! Какой ужас, какой ужас…
        - Так посидите, Маргарита Сергеевна? - почти выкрикнула Соня, выходя из себя от ее неповоротливости.
        - Ой, Сонечка, не знаю, право… Совсем ты меня обескуражила! Не знаю, как я… Мне и в руки-то его взять страшно, если честно… Ну, то есть я не к тому, конечно… Просто у меня ж левая рука плетью висит! А где Олежек-то, Сонечка? Ты ему позвонила?
        - Позвонила. Он едет. Он в дороге еще. Не успел…
        - А… А он у меня Николеньку заберет, как доедет?
        - Да-да! Я ему сейчас еще раз позвоню, предупрежу, что Николенька у вас! И десяти минут не пройдет, как он приедет!
        - Что ж, хорошо. Ладно тогда. Оставляй, справлюсь как-нибудь. Ох, как мне Катю жалко… Вот так живешь, живешь… А ведь мы с ней одногодки…
        Маргарита Сергеевна потянула руки к Николеньке - как ей показалось, превозмогая себя. Даже лицо слегка осунулось. А впрочем, Соне сейчас было не до переживаний относительно соседкиного испуга… Это просто на автомате отметилось, по привычке.
        Вложив ей в руки Николеньку, Соня обернулась на шум открывшихся дверей лифта - оттуда уже выходил дюжий мужик с носилками. Водитель «Скорой», наверное.
        - Сюда, что ль? - кивнул мужик в открытую дверь.
        - Да, сюда…
        Соня вошла следом за ним, остановилась в прихожей, лихорадочно соображая: надо же что-то взять с собой, самое необходимое на первое время. Может, ей разрешат в палате возле Екатерины Васильевны остаться?
        Она сунула в пакет тапочки, пробежала в свою комнату, запихала туда же домашний трикотажный костюм. Так, что еще? Зубную щетку? Да, еще кошелек… И телефон…
        Из квартиры вышла последней - наспех повернула ключ в дверях. Бросилась вниз - за носилками. И услышала там, внизу, встревоженный голос Олега:
        - Да, я сын… А в какую больницу? А можно?.. Кто просил? Нет, что вы, я с ней поеду… Я сын…
        Соня вывалилась из подъезда на улицу - Олег успел подхватить вместо врача носилки. Пристроилась к его плечу, шепнула на ухо:
        - Олег… А может, я поеду?
        - Нет! - бросил он раздраженно, даже не поглядев на нее. И так же раздраженно спросил: - Где ребенок?
        - Он у Маргариты Сергеевны… Олег, давай я поеду…
        - Нет! Иди к ребенку, Соня! Нашла с кем оставить - с соседкой!
        - Но я…
        - Иди домой, я сказал! Жди, я позвоню…
        Уехали.
        Маргарита Сергеевна вздохнула с облегчением, увидев Соню в дверях.
        - Олежек-то, надо же, успел… Я в окно видела… Так от машины бегом к подъезду пронесся! Лицо аж белое от испуга… Что ж теперь будет-то, Сонечка, а?
        - В каком смысле? - спросила Соня, забирая Николеньку.
        - Да ты хоть представляешь себе, милая моя, что такое - инсульт? Это ж все несчастное хозяйство… И Николенька, и Катя… Оно ж теперь на твою разнесчастную головушку упадет! Как ты со всем справишься-то? Ведь не справишься, с ума сойдешь… - И тут же, будто испугавшись своих горьких прогнозов, Маргарита Сергеевна махнула рукой, заговорила нарочито бодро: - Ничего, ничего, Сонечка… Авось устроится все как-нибудь. Говорят, что ни делается, все к лучшему. Может, эти трудности вашу семейную жизнь с Олежкой и наладят. Трудности - они всегда объединяют семью, знаешь… Сплачивают как-то…
        - Спасибо, Маргарита Сергеевна.
        - А у меня рука, Сонечка, все болит и болит… Вот ведь, не помощница я тебе в трудностях-то… Ты уж прости, но на меня не шибко в дальнейшем рассчитывай.
        - Я поняла, Маргарита Сергеевна. Ладно, пойду я. Спасибо…
        И уже вслед, закрывая за Соней дверь, Маргарита Сергеевна бросила виновато:
        - Ну, если только по хозяйству чего… Сготовить, в магазин сходить… А с ребеночком - нет уж, извини, дорогая. Рука у меня слабая.
        Соня вошла в квартиру, прислушалась к звенящей тишине. Как страшно, как неприютно, даже в комнату заходить не хочется. И запах такой тяжелый - запах горя. Понятно, что на самом деле никакого запаха нет, это у нее нервное… Но все равно. «Надо бы окна открыть, - подумала она, - проветрить».
        Завозился в руках, запищал-застонал Николенька. Говорят, дети остро воспринимают материнскую тревожность. А такие, как Николенька, особенно остро воспринимают.
        - Ничего, малыш… Все хорошо. Скоро бабушку вылечат, папа наш с ней в больницу поехал. У нас очень хороший папа, Николенька. Сильный, добрый… Сейчас я тебе кашу сварю… Будешь кашу, Николенька?
        Так, приговаривая-уговаривая скорее саму себя, чем Николеньку, Соня прошла на кухню, поставила кастрюльку с молоком на огонь. Николенька медленно переводил припухшие раскосые глазки с предмета на предмет, струйка слюны текла из уголка рта по подбородку. Соня глянула на часы - удивилась. Надо же, всего сорок минут прошло, как в квартиру вошла и увидела горе… А кажется, целая жизнь. Все, все изменилось за сорок минут…
        Резкий спазм подступил к горлу - Господи, да за что? Ответь мне, Господи, хоть на этот вопрос, если я главного не понимаю, - для чего? Если даже поплакать нельзя - Николеньку испугаешь? Хочется же поплакать, сил нет…
        Надо отвлечься на что-то. Чтобы не плакать. Вот, хотя бы телевизор включить… Отвлечься, пока Николенькина каша варится. А потом он поест и уснет. И можно будет поплакать.
        Соня нажала на кнопку пульта, и в кухоньку ворвались скандальные, злобные голоса - на пресловутую программу «Пусть говорят», стало быть, попала. «Хорошо, пусть. Пусть говорят. Отвлекают. Послушаем. Поглядим, что там у них происходит…» - велела она себе.
        Ага, понятно… Сегодня, значит, вся студия «пусть говорит» о нерадивой мамашке. Оставила дитя чужим людям, теперь раскаялась и хочет обратно забрать. Явилась не запылилась на судилище естественного отбора… Заклюют же тебя, глупая! Камнями забьют. Нашла куда явиться со своим раскаянием! Лучше бы уж на площадь вышла, как Раскольников, может, и свой бы Федор Михалыч на тебя отыскался бы, оправдал-разъяснил…
        Соню всегда удивляло - чего ж они, несчастные, на эту передачу идут? Сочувствия ищут, помощи? Да когда это было, чтобы сытый и праведный понимал голодного и слабого духом? У социума законы - хуже звериных… Естественный отбор, ничего не поделаешь. Слабую особь надо добить для того хотя бы, чтоб рядом с недобитком свою жизненную успешность до конца прочувствовать. Вон, как та тетка из глубины студии орет, бьет себя кулаком в жирную грудь:
        - …Я тоже мать, я сына одна воспитала, без мужа, мне тоже трудно было! Но чтобы я! Да как можно дитя от себя оторвать?! Да убивать таких матерей надо! В глаза, в глаза плюнуть!
        Соня вгляделась в экран, услыхав знакомые нотки в голосе… Точно, знакомая тетка-то! Ее бывшая клиентка! Три месяца назад, помнится, эта самая тетка пришла к ним в адвокатскую контору, потребовала исковое заявление наваять - о выселении сына из квартиры. Видела она потом этого сына в суде - совершенно забитый малый. Матерью и забитый. С детства, видать. Посмел, сволочь, жениться, зарплату жене стал отдавать… А иск тогда они проиграли. Соня сразу же не хотела этим делом заниматься, но Самуил Яковлевич заставил. Сказал - надо, чтоб этой гневной мамашке в суде отказали, иначе она никогда с этой мыслью не успокоится. Вот, не успокоилась, видать. На передачу пришла, тоже поговорить захотелось, кулаком себя по жирной груди постучать…
        А несчастная матерешка-героиня, господи боже… Сидит, голову в плечи втянула, глаза затравленные. Еще и лепечет чего-то:
        - Да вы поймите меня, женщина… Мне некуда было с ребенком идти… Совсем некуда… Я из Казахстана приехала - ни прописки, ни регистрации… Ребенок заболел, его даже в больницу не взяли! Я же не навсегда, я его временно хорошим людям оставила…
        - Хм… Что значит - временно? - тряхнуло вторым подбородком известно-медийное депутатское лицо, сверкнуло глазками в жирных щечках. - У нас нет такого понятия - временное материнство! Вы вообще в курсе или нет?
        - Да… Да, я в курсе… - совсем упала и без того униженным духом бедная матерешка, - простите меня, люди… Хотите, на колени перед вами встану? В полном отчаянии была, ничего не соображала своей головушкой…
        - Что значит - не соображали? Вы же мать! - вступило в судилище другое депутатское лицо, женское, но тоже довольно примелькавшееся. - У матери всегда голова на плечах должна быть, в любых обстоятельствах!
        - Да убивать, убивать таких надо! - не унималась та самая тетка из публики, игнорируя сердитый взгляд ведущего.
        Да, этот ведущий, милашка… Носится по студии заполошно, пытается порядок навести:
        - Да что вы на нее накинулись, в самом деле! Человек пришел помощи просить, а вы все на нее накинулись! Хорошо осуждать другого на фоне своего собственного благополучия!
        Что ж, молодец… Вообще-то он добрый, судя по всему, парень, только его воззвания здесь все равно никого не впечатлят. Камни кидать куда приятнее. Да и воззвания эти… Разово-сострадающие какие-то, на порыве. Сладко-пряничные. Из серии «чужую беду руками разведу». И никто не хочет понять самой природы отчаяния матери-бедолаги… Это ж такая субстанция - никаким разумом не управляемая. Черная бывает, как бездна. А главное - презираемая. Куда ей тягаться с прописными истинами в последней инстанции?
        Соня вдруг подумала с ужасом, что в мыслях примеривает ситуацию несчастной матрешки на себя. Потому что энергия сейчас внутри такая же, униженно-безысходная - что дальше-то будет?.. Да, она боится за себя, боится, надо это честно признать! Не за Екатерину Васильевну боится, а за себя! Да, стыдно это признавать, зато честно! Тоже ведь камнями закидают, если что!
        А что - что? Нет, не надо об этом думать. Надо старательно искать ответ - для чего. А может, не так уж и не права соседка Маргарита Сергеевна относительно того, что все, что ни делается… «Простите, простите меня, Екатерина Васильевна! - мысленно обратилась Соня к свекрови. - Может, и впрямь…»
        Фу ты, зараза, молоко убежало! Придется снова кипятить. И надо выключить телевизор к чертовой матери, «пусть говорят» без нее! Все равно ведь не будет вердикта на этом судилище! Разные стороны баррикад, обусловленные разной энергией, пошумят и разойдутся, и останется каждый при своем. Униженный - при унижении, возмущенный - при возмущении. И невдомек этому шибко возмущенному в себя заглянуть… Ведь как обычно бывает? Кто всех яростнее возмущается, у того и рыло в пуху. И бревно в глазу. А главное - камни за пазухой. Много, много камней… Для большей сладости гнева больше камней требуется. И багровости на щеках. И блеска в глазах - шибко праведного. Ну их…
        Соня и сама не заметила, что бормочет вслух. Сердито бормочет, зло. Даже Николенька вздрогнул, засучил ножками.
        - Тихо, сынок, тихо… Мама больше не будет. Новое молочко закипит, кашку сварим. Поешь - и баиньки. Что-то папа наш долго не звонит…
        Все, Николенька уснул наконец. Такой стресс пережил, намаялся. Соня отнесла сыночка в кроватку, накрыла одеялом, отошла на цыпочках. Закрыла за собой дверь в комнату, прихватив телефон. Села на кухне у окна, кликнула номер Олега. Гудки, длинные… Трубку не берет. Понятно, не до разговоров, значит. Ой, ответил!
        - Ну что, Олег? Как Екатерина Васильевна? Что врачи говорят?
        - Да ничего хорошего, Сонь. Мама в реанимации. Меня туда не пустили. Сказали, чтоб уезжал, чего под дверью сидеть…
        - А ты сейчас где?
        - Домой еду…
        - Так может… к нам? Николенька спит…
        - Нет, Сонь. Я едва на ногах держусь. Извини, сама понимаешь.
        - Но… Но Олег!
        - Пока, Сонь. Я завтра с утра в больницу поеду, тебе перезвоню.
        - Олег!
        Все, гудки в трубке. Не услышал, не захотел. А может, испугался концентрации отчаяния, вложенной в свое имя. Но… почему он так? Как он может - вот так?! Они же вместе должны быть в такую минуту! Оттолкнул, отверг… Почему?!
        Соня согнулась пополам, обхватив себя руками и выдыхая короткими порциями воздух. Все. Кажется, ни грамма кислорода в легких не осталось. Умереть бы на точке отчаяния! Так не умрешь ведь, нет…
        Вдох получился надрывным, как фальшивая саксофонная нота. Все-таки плакать нормально она никогда не умела… С детства не научилась. Не плач получается, а тихий звериный вой. Даже слезы толком не бегут, одна горячая резь в глазах. Еще одна фальшивая нота, еще… И все, и хватит уже. Потому что самой страшно.
        «Так. Все, все! - приказала себе Соня. - Села прямо, успокоилась. Пора мысли включать, пусть и через отчаяние. Плачь не плачь, а с завтрашним днем надо что-то делать!»
        Похлюпала носом, покашляла, погукала, чтобы привести голос в нормальное рабочее состояние. Кликнула в телефоне номер Самуила Яковлевича, подобралась вся… Еще и губы растянула подобием просительной улыбочки.
        - Да, дорогая моя, слушаю… - полился в ухо расслабленный старческий голос.
        - Простите за поздний звонок, Самуил Яковлевич… Наверное, вы отдыхаете уже?
        - Да бог с тобой, не извиняйся. Какой же он поздний? Тем более я долго спать не ложусь, старческой бессонницей мучаюсь. Говори, что там у тебя. Носом хлюпаешь - случилось чего?
        - Да… Да, случилось. У меня свекровь с инсультом в больницу увезли.
        - Ах, жалость какая, надо же… Сочувствую, сочувствую… Наше стариковское проклятие - этот инсульт…
        - Самуил Яковлевич, у меня завтра процесс. А ребенка оставить не с кем. Может, вы… Как-то…
        - Хм… А чем я тебе могу помочь, дорогая? Не хочешь ли ты мне предложить с ребеночком твоим понянькаться?
        - Нет, что вы… Просто я подумала…
        - А ты не в ту сторону думаешь, дорогая. Не забывай, что ты теперь не стажер, ты полноценный адвокат. А из этого следует, что все свои вопросы должна решать сама. В том смысле - наизнанку вывернись, а дело сделай. В нашей профессии по-другому нельзя, уясни это для себя раз и навсегда. На одну ступеньку оступишься - авторитет потеряешь, потом его в кучку уже не соберешь, уж поверь мне, старому ежу. А что, совсем не с кем ребенка оставить?
        - Да в том-то и дело, что не с кем! Иначе бы я вам не звонила! Вообще-то я хотела вас попросить сходить в мой процесс…
        - Нет, не могу, извини. У меня на завтра весь день расписан. Давай, давай, соберись, решай проблему сама. Для адвоката не существует безвыходных положений по определению. Все, дорогая, спокойной ночи…
        Отбой. Вот так тебе, дорогая. Получи. А на что ты рассчитывала, дорогая? Решай свои вопросы сама… Ничего не попишешь, он прав, конечно. Только с какой стороны их решать - непонятно. Тем более за один вечер.
        Так, надо собраться с мыслями… Кто есть из друзей-знакомых, кому можно в ноги упасть? Да нет же, откуда… Все завтра по рабочим местам разбегутся… Хотя… Стоп! Ленка же нынче неработающая бездельница! Подруга она ей или кто? Ну, психанула сегодня непонятным образом, ну, бывает… Может, у нее критические дни временно психику пошатнули? Так, все, звоним Ленке…
        - Да, Сонь, слушаю!
        Эка откликнулась как, виновато-радостно. Переживает, наверное, что так глупо из кафе убежала. И хорошо, что переживает, сейчас ее на этом фоне и надо просьбой обескуражить.
        - Ленка! Ленка, у нас беда! Екатерину Васильевну в больницу с инсультом увезли!
        - Да ты что, Сонь!.. Ой, надо же… Олег переживает, наверное? Он же так свою маму любит…
        - Ну да. Переживает, конечно. Я тоже переживаю. Но жизненные проблемы переживаниями в сторону не отведешь, Лен. Помоги мне, а? У тебя завтра день свободный?
        - Свободный. А что? Чем тебе помочь, Соньк? Говори, я все сделаю!
        - Мне завтра в процессе кровь из носу надо быть, посиди завтра с Николенькой!
        - Я?!
        - Ну да, ты… А что?
        Повисла пауза - просто омерзительная. Ленкин испуг можно было чуть ли не руками потрогать. Нет, никогда ей к этому не привыкнуть…
        - Ой, Соньк… Не могу я. Ну прости меня ради бога. Нет, ты что, я боюсь! Все что угодно, только не это…
        И впрямь перепугалась, бедная, - по голосу слышно, - поняла Соня. Сейчас в себя немного придет и оглаживать свой испуг будет. Чтобы товарный вид ему придать.
        - То есть я не это хотела сказать, Сонь… Ты не подумай чего плохого! Я в том смысле, что вообще с детьми не умею…
        - Да ладно, можешь не оправдываться. Я все поняла, Лен. Я уже привыкла к подобным реакциям. - Голос получился сухим и жестким, а горло сжал спазм. «Да ничего ты не привыкла! - гневно одернула себя Соня. - И никогда не привыкнешь, не надейся! Может, с годами железом неприятия обрастешь, но не привыкнешь, нет!» Однако плакать нельзя, надо себя в руках держать. В ежовых рукавицах. В конце концов, неизвестно еще, как бы сама себя повела, окажись вдруг на Ленкином месте… Наверняка так же. Не надо бросать камни в других. И оплаты по векселю дружбы тоже требовать не надо. Бог с ней, с Ленкой. Какая уж есть…
        - Ну, Сонь… Ну не обижайся, а? Ой, а хочешь, я к соседке своей сбегаю, она как раз почасовой нянькой подрабатывает? Точно, как это мне сразу в голову не пришло! Хочешь?
        - А она внушает доверие?
        - Еще как внушает! Хорошая тетка, непьющая, адекватная. Так сбегать, договориться?
        - Что ж, давай… Только мне прямо с утра надо, к девяти часам.
        - Ага! Я тебе перезвоню, в общем!
        Ленка перезвонила уже через десять минут. Сообщила в трубку, запыхавшись:
        - Она приедет, Сонь… Я ей твой адрес оставила. Только у нее расценки какие-то охренительные, у меня аж глаза на лоб вылезли! Сто восемьдесят рублей в час! Я и не знала, что беби-ситтеры нынче так хорошо зарабатывают! С утра до обеда с ребеночком посидела - и на тебе, почти тыща в кармане. А если на целый день… Ничего себе, правда? Ей-то хорошо, а ты вряд ли на каждый день осилишь… Насколько я знаю, заработки у тебя пока не заоблачные.
        - Спасибо, Лен… Ничего, с оплатой уж как-нибудь разберемся. Спасибо!
        - А свекруха твоя долго болеть собирается?
        - Не знаю… Долго, наверное. Это же инсульт, сама понимаешь.
        - А Олег? Он что, не?.. - Ленка замолчала, осеклась. Но тут же поправилась быстро: - …Хотя чего это я - опять со своим уставом в чужой монастырь… Ты извини меня, Сонь, что я так по-дурацки сегодня психанула. Не знаю, что на меня нашло.
        - Да ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон.
        - Да, да, конечно… Нет, все-таки это очень накладно - за няньку платить… С чего это вдруг - столько? Нет, это очень, очень много… Совсем уже обнаглели… М-да…
        Хм… Какое странное у Ленки бормотание - задумчиво-отрешенное. И по тональности смахивает скорее на переживание о расходах из личного кошелька. Вроде как сама с собой рассуждает или к покупке приценивается - брать, не брать? С чего вдруг такая забота обуяла? Нет, точно Ленка странная какая-то в последнее время…
        Будто почуяв Сонино недоумение, Ленка осеклась, быстро повторила давешнюю спасительную фразу:
        - Ой, прости, опять я со своим уставом… Ладно, Сонька, пока, хочу сегодня спать лечь пораньше. Скорей бы уж этот дурацкий день закончился!
        - Давай, пока…
        Соня аккуратно положила телефон на стол и пожала плечами. Вот вроде и решилась проблема с Ленкиной помощью, а тревожная недосказанность все же в воздухе повисла. Соня чувствовала подвох, но понять, в чем, она не могла. Да, может, и к лучшему? Нужно беречь себя от невероятных подозрений и подлых, но вполне логических выводов. Хотя чего уж проще - свести всю эту индукцию-дедукцию в один узелок… И Ленкино отчужденное поведение, и разговор в кафе, и это странное бегство…
        «Да нет, ерунда все это, - мысленно сказала себе еще раз Соня. - Ерунда. Бородатый анекдот на тему о подруге жены как самой хорошей любовнице - это не про них. По крайней мере, не должен быть про них. Это было бы уже слишком… Слишком смешно и нелепо».
        Она тряхнула головой, будто выбросила из головы стыдно-подозрительные мысли. Не думать, не думать… Иначе с ума можно сойти. Не бывает так, чтобы столько всего - на одну голову! Нет, Ленка не такая. Они столько лет дружат…
        Надо заняться чем-нибудь полезным. Пригоревшую кастрюльку отмыть, чаю себе сделать. Да, еще же надо для няньки что-нибудь на завтра приготовить! Так, что там у нас в холодильнике есть?.. Соня заглянула в холодильник. О, котлетки домашние, заботливыми руками Екатерины Васильевны слепленные… А на гарнир можно гречку. Для Николеньки детское питание в баночках-коробочках есть…
        В хлопотах и мысли дурные ушли, и дело в руках спорилось. Соня выключила голубые язычки пламени под кастрюльками с готовой едой, распахнула окно, воровато прикурила сигарету. Да уж, видела бы ее сейчас Екатерина Васильевна - с сигаретой! На кухне!
        Соня затянулась, выдохнула дым от первой затяжки. И сразу повело голову, и подсунула властная память картинку. Глупую, забытую и тем не менее… Смотри, смотри, вспоминай!
        - …Ленк, познакомься, это Олег! Он тоже поступил, с нами учиться будет!
        - Хм… А что, Сонь, это такой большой повод для радости? Сдрассьть, Олег, очень приятно…
        Ленка наморщила носик, покосилась на Олега, дернула капризно плечом. Потом улыбнулась игриво-саркастически:
        - И что это ты меня так внимательно рассматриваешь, как там тебя… Олег?
        - Да ничего… Может, в кино, девчонки? Я приглашаю!
        - Ах, в кино… А может, обойдешься? Пойдем, Сонь, у нас дела…
        - Да чего ты, Ленк… Давай в кино…
        - Пойдем, пойдем, я потом тебе все объясню!
        И увела. И объяснила… Соня слушала Ленку и диву давалась - неужели все это правда, что она говорит?
        - Тут понимаешь, Сонь, какая штука… Я давно этого парня заприметила, когда еще первый экзамен сдавали. Да и он все смотрел в мою сторону… А подойти, видать, не решился… Вот и придумал, идиот, именно таким дурацким способом со мной познакомиться! Через подружку! А ты… Ты сразу и поплыла-полетела… Даже неловко за тебя, ей-богу. Ну чего ты такая наивная, Сонь, прямо до самого не могу?
        - Да? Ну, что ж… А он как? Нравится тебе?
        - Да ничего так… Но согласись, не могу же я подругу подставой использовать!
        - Ну да… Ты, конечно, в сто раз меня симпатичнее… Опять же одежка… Я, наверное, в своей старой юбке как чукча смотрюсь?..
        - Да ладно, не парься. Подумаешь, проблема! Главное, мы поступили, Сонь!
        - Ну да… Это главное, конечно.
        Потом, когда с истинными симпатиями Олега все со временем выяснилось, Ленка на нее вдруг обиделась. И на Олега обиделась. Вела себя так, будто «эта парочка» страшно ее оскорбила. Правда, недолго обижалась, потом их дружба в прежнее русло вошла. Но осадок таки остался, выплывал ненароком из насмешливого словца, из брошенного косого взгляда. И на свадьбе Ленка сидела за столом надутая, потом напилась ни с того ни с сего…
        Вроде бы мелочь, а неприятно вдруг вспомнилось. Будто холодный сквознячок внутри подул. Все, надо загасить этот сквознячок вместе с сигаретой! Не время сейчас о всяких глупостях вспоминать! Они с Ленкой подруги, и этим все сказано. Все! Лучше бы о больной свекрови думала! И о Николеньке…
        Ночь, однако, выдалась от мыслей бессонной. Утром Соня глянула в зеркало в ванной - и сама себя испугалась. Взгляд затравленный, круги под глазами. Ничего, круги пудрой прикрыть можно. Как говорится, надо жить, надо исполнять свои обязанности. Через полчаса обещанная Ленкой нянька должна подъехать.
        Соня открыла ей дверь - с проснувшимся Николенькой на руках. Вполне приятная женщина, не молодая и не старая. Правда, лицо простоватое, без признаков интеллекта, да с лица, как говорят, воды не пить…
        - Здравствуйте… Вы от Лены, да? Вы няня? Заходите, пожалуйста! Это вот Николенька…
        - Здравствуйте. Меня Любой зовут. Ай, какой ребеночек, какой хоро…
        И застыла на полуслове, внимательно вглядевшись в Николеньку. На лице - смесь жалости и мгновенной испуганной отстраненности. И - поневоле шаг назад, к двери, только что рукой не махнула - чур меня, чур…
        «Ох, да что же такое…» У Сони болезненно сжалось сердце. Когда она научится заранее готовить себя к этой первой людской эмоции, спасительный щит выставлять! И неважно, что эта эмоция длится всего секунду! Но для удара и одной секунды хватает.
        - …Хороший какой. Николенька, значит? Славное имечко, славное… Дай-ка я тебя на ручки возьму… Ух ты, легонький, как пушиночка. Надолго уходите-то, мамаша?
        - Я думаю, часам к трем с делами управлюсь…
        - Так. Это что у нас получается, значит? С девяти до трех - шесть часов… Да помножить на двести рублей…
        - Как - на двести? А Лена говорила - сто восемьдесят…
        - Так она ж меня не предупредила, что ребеночек особенный! А на особенных и расценки выше, что ж делать?
        - Да?.. Ну хорошо, я согласна, конечно же.
        - Тогда денежки прошу вперед… Правило такое, уж извините.
        - Да, конечно… - Соня суетливо завозилась, доставая из сумки кошелек. - Вы проходите, Люба, проходите! Вот деньги…
        - А питание для ребеночка есть?
        - Есть. Увидите там, в холодильнике… И сами обедайте, в кастрюльках котлеты с гречкой. Ну, я побежала? Опаздываю уже…
        - Бегите, мамаша, бегите. Счастливенько вам.
        Соня попятилась к двери, чувствуя, что улыбается униженно и в то же время подобострастно - впору самой себе пощечину дать за это трусливое подобострастие! Нет, никак ей не привыкнуть… Как ножом. Больно…

* * *
        Господи, как же долго женщина-судья читает мотивировочную часть… Ну же, давай, поторапливайся, переходи к резолютивной! Хочется побыстрее мобильник включить - вдруг Олег звонил?
        Ага, наконец-то. На основании изложенного, руководствуясь статьями… Все отлично, молодец. Спасибо тебе, прекрасная «ваша честь» в черной мантии. Можно вздохнуть свободно…
        Соня выскочила в коридор, включила мобильник, глянула на дисплей - ни одного непринятого вызова… Да что ж это такое, неужели трудно позвонить?! Придется самой…
        Гудки. Длинные, тревожные. Не слышит? Или опять телефон потерял? О, ответил…
        - Олег! Ну что ж ты мне не звонишь? Я же сижу как на иголках! Что с мамой, как она?
        То ли шипение в трубке, то ли всхлип. И будто шум какой-то, фоновый, посторонний. Скрип тормозов, что ли? Наконец сдавленный голос Олега:
        - Мама умерла, Сонь.
        - Как?! То есть… Как умерла, Олег? Когда?!
        - Говорят, утром… Да какая разница, Сонь, когда…
        - О господи… Как же так, я не понимаю…
        - Да я и сам ничего не понимаю, Сонь. Не понимаю, и все. Вернее, не принимаю…
        - Олежек, держись… Я с тобой, я люблю тебя, слышишь? Держись… Ты где сейчас?
        - Надо ведь что-то делать, Сонь… Хоронить надо… Ехать-бежать куда-то, а я не понимаю - куда, зачем… - Снова вздох, переходящий в короткое рыдание, потом в нервный кашель. И совсем уж слезное, почти истерическое: - Да что ж ты меня все норовишь подрезать-то, гад! Отвали, сволочь! Урод!
        - Господи… Ты и впрямь за рулем, что ли?! В таком состоянии? Куда ты едешь, Олег?
        - Не знаю. Куда глаза глядят.
        - Олег… Олеженька, остановись немедленно. Я тебя понимаю прекрасно, но ты все-таки возьми себя в руки и успокойся, от беды все равно не убежишь, не уедешь. Надо принять, Олег… Надо похоронами заняться…
        - Да, Сонь. Хорошо, что ты позвонила, сразу отрезвел как-то. Сейчас в переулок заеду, остановлюсь, иначе точно в аварию попаду. Или задавлю кого-нибудь.
        - Ну вот, молодец… Молодец, Олеженька, хорошо… Я сейчас к тебе приеду! Где ты находишься?
        - Не надо, не езди. Будь дома, на телефоне. И обзвони всех родственников, пожалуйста… Где-то у мамы телефонная книжка с номерами была, старая такая, в черном кожаном переплете.
        - Знаю. Найду. Я обязательно всех обзвоню, Олег. А может… ты к нам приедешь, а?
        - Сонь… Ну хотя бы сейчас не начинай, а?
        И снова - истерически-слезная нотка в голосе. Будто она что-то несусветно-оскорбительное ему предложила. А впрочем, Олег прав - не до обид сейчас… Перед горем все обиды меркнут.
        На следующий день хоронили Екатерину Васильевну. На отпевание в церковь собралась жалкая кучка родственников - Соня их и не видела никогда. Не общалась почему-то Екатерина Васильевна с родственниками, один свет в окошке и был - дорогой сыночек Олеженька… Даже в гробу ее лицо выглядело виноватым - прости меня, сынок, не вовремя я тебя оставила…
        Олег за весь скорбный день не проронил ни слова. Был бледным, потерянным, смотрел куда-то поверх голов, будто присутствие всех этих людей рядом с гробом матери его раздражало. Соня протянула к нему руку с платком, чтобы смахнуть испарину со лба. Он испуганно отвел голову в сторону. Потом будто спохватился, нашел ее пальцы, сжал вяло - прости, мол. Лишь за поминальным столом в кафе, выпив рюмку водки, уронил голову в ладони, застонал слезно и глухо. И тоже - будто виновато…
        Нет, никогда Соня не могла понять их отношений. Вроде и любовь была сильная меж сыном и матерью, но странная какая-то, с примесью страдания. Мать любовь отдает и страдает, а сын берет, но тоже от этого страдает. А радости ни от отдачи, ни от принятия любви нет…
        - Я поеду, Олег… Там Николенька целый день с нянькой.
        - Да, Сонь, конечно. Поезжай. Я родственников сам на вокзал провожу.
        - Ты держись. Надо держаться, Олег. Даже страшно тебя одного оставлять…
        Он слегка дернулся, страдальчески скривив губы. Не надо, мол. Знаю, что ты дальше скажешь… Не надо. Вздохнул, поднял на Соню затуманенные горем и хмелем глаза:
        - Я тебе завтра позвоню.
        - Когда? Утром?
        - Не знаю…
        - Я буду ждать. А лучше - сама позвоню. Утром. Или сегодня вечером.
        - Да, звони…
        Соня поймала себя на мысли, что разговор - словно разговор чужих людей, а не мужа с женой. «Ты позвони, я позвоню…» Как-то это особенно в горькую минуту высветилось.
        Нянька Люба встретила Соню сочувственным выражением лица, но и немного с укоризною. Николенька мирно спал в кроватке, разметав ручки.
        - Ну что, похоронили свекровь, Соня?
        - Да, Люба, похоронили.
        - Что ж, царствие небесное, вечная память… Уж второй день с вашим сыночком сижу, постоянным клиентам трижды по телефону отказала. Мне ведь на целый-то день трудно, я нянька почасовая. Так что извините - на меня в постоянном смысле не рассчитывайте.
        - Да, Люба, я поняла. Спасибо, вы меня очень выручили.
        - Да чего там… А вообще жалко вас, конечно. Что врачи-то говорят по поводу вашего сыночка? Выправится к возрасту иль нет?
        Соне не хотелось ей отвечать. Хотелось, чтобы она ушла поскорее. Хотелось уткнуться носом в ладони, поплакать вволю. Но Люба плотно сидела на диване, ждала ответа с любопытствующим интересом в глазах. Да, ответа… Она, Соня, и сама бы хотела знать ответ…
        Ей вдруг вспомнилось, как задавала такой же вопрос толстой врачихе в детской поликлинике - что дальше-то, какой наш прогноз? А та только хмыкнула, уставившись на нее поверх очков, пожевала сердито губами:
        - Прогноз… Ну, какой прогноз? Все будет от вас зависеть, мамаша. Ну, то есть от родительских вложений в адаптацию. Я ж не знаю ваших возможностей, ни материальных, ни духовных… Некоторым деткам, конечно, в этом смысле везет…
        - Мы сделаем все, что в наших силах, поверьте!
        - Хм… Вот именно - в силах. Ладно, поживем - увидим… А пока массажистку хорошую найдите, чтобы судороги снять. Препараты лекарственные - вот, я вам выписала. Потом, после года, можете в центр восстановительного лечения записаться, но там все услуги платные. И не дешевые… В общем, что вложите в адаптацию, то и получите. Что я могу еще сказать…
        - Да, спасибо… Понятно…
        Соня тогда, после этого разговора, мысленно провела над своей жизнью черту. Значит, ее жизнь отныне - это не жизнь, а вложение в Николенькину адаптацию. И все. А остальной жизни, той, о которой мечтала когда-то, - ее просто не будет. Никогда уже не будет. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
        - Не знаю я, Люба… Вы меня простите, я очень устала…
        - Да-да, я понимаю, конечно. Понимаю, как вам трудно - с таким-то ребеночком. Да и с нянькой… Вряд ли вы для него постоянную няньку на целый-то день сыщете.
        - Почему? Если за деньги…
        - Да неохотно идут к таким деткам, по своему опыту знаю. А если кто и согласится, столько с вас драть будут, что ни одной зарплатой не отработаете. Денег-то много надо… А я гляжу, вы не шибко… - обвела она цепким оценивающим взглядом комнату, - не шибко чтоб сильно зарплатные…
        - Ничего, разберемся как-нибудь. Еще раз спасибо вам, Люба, выручили. Я что-то еще вам должна?
        - Не… Рассчитались же утром. Ну, удачи вам, Сонечка. И крепости духа, насколько это возможно. Бывайте здоровы…
        - Прощайте, Люба.
        - Ага. Вы звоните, если что. Часика на два, на три всегда выручу. Но не больше.
        - Да, спасибо.
        - Не провожайте, не надо. Вон, едва на ногах стоите. Я дверь захлопну…
        Соне и впрямь хотелось упасть и провалиться в забытье. И провалилась бы, да надо было что-то на завтра решать… А чего решать, если все равно никаких решений нет? Что она вообще могла решать в таких обстоятельствах? Права, права была Екатерина Васильевна, когда говорила о жестокости выбранной ею профессии. Да и Самуил Яковлевич прав - надо самой разбираться со своими проблемами. Надо, конечно. А как?
        Соня вздохнула, выудила из кармана телефон, сжала его меж ладоней. Еще раз вздохнула, собираясь с силами. Надо звонить…
        Самуил Яковлевич ответил сразу, пропел в трубку как обычно:
        - Да, моя дорогая, слушаю…
        - Самуил Яковлевич, простите меня, ради бога, но мне ребенка оставить не с кем. Дайте мне время, пожалуйста. Ну, в смысле, небольшой отпуск… Я обязательно что-нибудь придумаю, не увольняйте меня, пожалуйста…
        - Да бог с тобой, девочка, что ты. Я ж не зверь какой, все понимаю прекрасно. Иногда обстоятельства бывают сильнее нас… Ладно, даю тебе неделю. Хватит, надеюсь?
        - Да, спасибо! Я обязательно за это время няню найду! Вы ж сами понимаете, какая нам няня нужна… Так просто и не найдешь…
        - Понимаю, понимаю, дорогая. Ничего, не волнуйся. А дела твои я пока Давыдовой передам.
        - Ой, только не Давыдовой, Самуил Яковлевич! У меня там арбитражное дело висит, а у Насти Давыдовой совсем нет арбитражной практики! Может, лучше Мише Гороховскому передадите?
        - Ладно, не переживай, разберемся. Главное, своими делами займись. Через неделю жду. Все, дорогая, отбой…
        «Да, отбой, - мысленно повторила Соня. - Можно спать лечь. А завтра с утра - звонить по агентствам. Семь дней - вполне достаточный срок. Вот бы найти женщину добрую, душевную, без предрассудков… Хотя это «без предрассудков» и неуклюже звучит, конечно. Если со стороны послушать, конечно. Так и хочется воспылать оттуда, со стороны, первой праведной эмоцией - какие еще предрассудки, о чем говорит эта бессовестно-бестолковая мать! У нас же у всех сердце есть, и понимание есть, и любовь! Мы все исключительно человечные, благородные, у нас душа нараспашку, мы в Бога верим!
        А только простите, уважаемые человечно-благородные, никто лучше бессовестно-бестолковой матери не знает, что все ваши слова - ложь, ложь… Порыв и пафос. Пафос и порыв. И самолюбование. Никто из вас не захотел бы оказаться на моем месте… Ну, может, единицы, один на сотню. У которых природного и божественного достоинства хватит нести свой крест как прекрасное благо. Открыто нести, не прячась и не боясь мимолетной брезгливой жалости. Потому что эта жалость бьет больнее брошенного в ярости камня…
        Тихо, тихо, не плакать. Иначе остатки сил в слезы уйдут. И без того нервы истончились до предела. Спать, спать. Завтра трудный день…»

* * *
        Утро было солнечным, плясало зайчиками на паркете. В открытую створку окна несло аппетитным запахом булочек с корицей - их в кафе напротив каждое утро пекли. Хорошее утро, доброе, и зайчики на паркете, наверное, добрый знак… Привет от Екатерины Васильевны. Соне даже не верилось, что не окликнет ее из кухни заботливый голос: «Кофе остынет, Сонюшка! Иди завтракать! Поторапливайся, а то опоздаешь!»
        Соня поднялась с дивана, на цыпочках подошла к кроватке Николеньки. Не спит, улыбается! Бездумные глазки по потолку бродят, и улыбка такая блаженно-безотносительная, сама по себе улыбка. «Ах ты, мой сыночек, солнышко мое, иди ко мне… Памперс поменяем, день начнем. Уже без бабушки. Пусть она на нас с Неба посмотрит, какие мы молодцы…»
        Однако день выдался ужасно хлопотливый. Вдруг обнаружилось, что в доме все кончилось - и памперсы, и Николенькины кефиры, и даже банка с кофе оказалась пустой. В холодильнике - один холод… Надо собираться-одеваться, идти добывать. Именно - добывать, а иначе как назовешь поход в тот же супермаркет с Николенькой на руках? Одной рукой его держишь, другой тележку с продуктами толкаешь… Трудно вообще-то. Это еще насобачиться надо - одной рукой полную тележку толкать. А потом еще пакеты до дому нести!
        Ох уж это солнце, как в окна наяривает! Залезло во все углы, высветило запустение-непорядок, пыльные столбцы в снопах бьющего света. Давай, молодая хозяюшка, приступай к влажной уборке, скоро дышать будет невозможно! Прежняя-то хозяйка каждый день свято чистоту блюла, потому как ребенок в доме, а ему пылью дышать негоже! Давай, давай, поворачивайся, не смотри с тоской в угол дивана, где ноутбук с заветной информацией о потенциальных няньках лежит. Еще и вопрос, есть ли там для тебя информация…
        Соня суетилась по дому, а в голове крутился свой калькулятор. И никак не сходились «сальда с бульдой», как любила говаривать тетка. Если, к примеру, допустить, что нянька Люба не привирала, то получается, что расходы на оплату услуг той, которая «добрая, душевная и без предрассудков», мигом сожрут все ее доходы. А еще массаж Николеньке надо оплачивать, и питание, и лекарства…
        Конечно, Олег дает деньги, его никто со счетов не сбрасывает. Но все равно - не хватит. Вот если бы он, к примеру, полностью взял на себя «добрую, душевную и без предрассудков»… Понятно, что дорого. А как тогда?
        Поговорить бы с ним на эту тему, определиться хотя бы, на что рассчитывать. Но неудобно пока. Горе у человека, неловко. Но ведь и у нее тоже горе, если по большому счету! Она тоже Екатерину Васильевну любила! Тем более никакое горе не может отменить проблем…
        Все, надо звонить. Напомнить о себе с любовью. Жена она ему или кто, в конце-то концов?
        Как долго не отвечает… Занят? Не слышит? А может, не хочет отвечать?
        - Да, Сонь… Говори, только быстро.
        О, ну наконец-то. А быстро - это как? Скороговоркой, что ли?
        - Олег, нам надо поговорить…
        - Да, надо. Я сегодня приеду. Поговорим. Извини, мне на совещание бежать надо.
        - А в котором часу ты приедешь?
        - Где-то к половине восьмого… Пока, Сонь.
        К половине восьмого! А время - шесть! Надо же успеть ужин приготовить, в порядок себя привести!
        Забегала, засуетилась по квартире, подгоняя себя надеждами. А что, в самом деле… Должна же когда-то их семейная жизнь наладиться! Сколько можно порознь… Как ни прискорбно об этом рассуждать, но уход Екатерины Васильевны поневоле внес коррективы в их неправильную жизнь. Хочешь не хочешь, а пора выруливать туда, в правильную. Быть вместе, трудности переживать вместе. Больше на амбразуру некому бросаться…
        К половине восьмого Соня все успела. И голову помыть, и курицу в духовке зажарить, и Николеньку спать уложить. Села у окна на кухне - ждать… Господи, помоги, пусть все будет хорошо, пусть правильно, пусть как надо…
        Едет. Припарковался с трудом. Машин во дворе развелось - больше, чем людей. Надо же, как к двери подъезда идет - точно на голгофу… Да, может, устал просто! И наверняка голодный!
        Соня подскочила, бросилась в прихожую, глянула на себя в зеркало. А что, вполне… Да, надо еще духами прыснуться, его любимыми… Все, пора открывать! Уже наверняка в лифте поднимается!
        Какое у него лицо бледное, испуганное. И взгляд поверх головы, туда, в комнату…
        - Проходи на кухню, Николенька спит. Я курицу запекла, как ты любишь. Устал?
        - Да, устал… Прости, плохо себя чувствую, сама понимаешь. Никак не могу поверить, Сонь…
        - Но что же делать, Олег… Надо жить как-то. Маму все равно не вернешь. Пойдем, я тебя кормить буду.
        - Я не хочу есть. То есть не могу. Ничего не лезет.
        - Но так же нельзя, возьми себя в руки! Обязательно надо поесть!
        - Давай лучше поговорим… Ты же о чем-то поговорить со мной хотела?
        - Да, хотела… - сказала Соня и растерялась. От интонации его голоса растерялась, устало-скорбной, чуть обвиняющей. «У меня мама умерла, а ты… с разговорами…»
        - Да, хотела, Олег, - повторила она решительно, со вздохом. - Извини, конечно, что в такой момент тебя напрягаю, но… Вообще-то я думала…
        - Что ты думала, Сонь?
        - Да ладно, ничего. Если по делу, то мне твоя помощь нужна, Олег. Надо что-то решать с няней для Николеньки. Мне на работе только неделю отпуска дали. Надо за неделю…
        - Погоди, не понял… - перебил ее Олег, болезненно сморщив лицо, - о какой ты няне сейчас говоришь, Сонь?
        - Как это - о какой?.. О няне для Николеньки… Должен же кто-то быть с ним, пока я на работе!
        - Сонь, ну что ты несешь, не понимаю… Какая няня? Ты что, не знаешь, какие попадаются сейчас няни? Телевизор не смотришь? Хочешь, чтобы над нашим и без того несчастным ребенком какая-то стерва издевалась? Ты хоть знаешь, кто сейчас в няни да гувернантки идет?
        - Да… Но что же тогда делать? С кем я его должна оставлять? С тобой?
        Олег опять поморщился, потер дрожащими пальцами висок. Помолчал, прикрыв глаза. Потом произнес твердо, будто концы обрубил:
        - Ты мать, Соня. И этим все сказано. Ребенок должен находиться с матерью. Тем более такой ребенок.
        - Да, я мать! А ты не забыл, что ты - отец? Может, ребенок хоть изредка и рядом с отцом должен находиться?
        «Господи, господи… - забилась испуганная мысль в голове. - Что же я делаю! Не хотела же ссориться, совсем не хотела…»
        - Я от своего отцовства не отказываюсь, Сонь. Отнюдь. Да, я отец. Мой долг - содержать своего больного ребенка. И мать своего больного ребенка. А для этого надо много работать, Сонь.
        - Содержать? И все? Ты считаешь, этого вполне достаточно? А может, наоборот? Давай я буду содержать тебя и твоего больного ребенка? Разве в одном это дело, Олег?
        - Вот именно, Сонь. Дело вовсе не в содержании. Дело в том, что моему больному сыну нужна мать. Мать, понимаешь ты это или нет?! Ты - его мать! И ты будешь всегда рядом с ним! Обязана!
        - А ты? Ты разве нет? У меня есть обязанности, а у тебя - нет?
        - Сонь, прекрати… Похоже, мы идем по одному и тому же кругу. И поэтому я не вижу смысла продолжать разговор…
        Олег встал и решительно шагнул из кухни.
        - Олег… Ты что, уходишь?
        - Да, ухожу. Я уже все сказал, Сонь.
        - Но погоди… - бросилась она за ним в прихожую. - Погоди, Олег…
        Видимо, услышал-таки в ее голосе нотки отчаяния, обернулся от двери, вжав голову в плечи. Проговорил, запинаясь:
        - Деньги я буду давать два раза в месяц - пятого и двадцатого… Все, что могу, Сонь. Прости. За тобой - материнская забота и любовь… Я понимаю, это жестоко звучит, конечно, но… Это все, что я могу сделать для своего сына…
        - У тебя… У тебя кто-то есть, скажи?!
        - Да при чем тут!.. Нет у меня никого! Ты же знаешь, я тебя люблю, тебя одну!
        - Тогда останься! Прошу тебя! Ну нельзя так жить, Олег! Нельзя, нельзя…
        Соня прижала кулаки к губам, чтобы не разрыдаться громко. Зажмурила глаза… И тут же почувствовала на плечах его нервно подрагивающие ладони. Притянул к себе, обнял…
        - Не плачь, Соня, не надо. Не рви мне сердце. Кто ж виноват, что все так… получилось. Да, я оказался слабым, прости… А с другой стороны - я же прав, подумай сама… Ну какие няньки… Ничего не поделаешь, придется тебе принять такую судьбу. Судьбу рядом с сыном. Ты - мать…
        Что-то остановилось внутри, застопорилось, заскребло железом. И спина дернулась, будто стегнули по ней плеткой. И слезы куда-то делись, и глаза высохли. Соня высвободилась из рук Олега и бросила ему в лицо злобно:
        - Я тебя ненавижу, Олег. Не-на-ви-жу. Понял? И денег твоих не возьму. Ни пятого, ни двадцатого.
        Олег отступил на шаг, руки повисли, как плети. Усмехнулся горько:
        - Что ж, я тебя вполне понимаю… Я и сам себя ненавижу, Сонь. Но это ж ничего не отменяет… - Пожал плечами, развернулся, шагнул к двери.
        - Что, даже на сына не взглянешь? Он спит, не бойся! А можешь и разбудить, объяснить ему про пятое и двадцатое!
        Олег открыл дверь, ступил через порог. Соню же несло злой автоматной очередью ему в спину:
        - Ты, отец! И это у тебя называется - все, что я могу сделать для сына?! То есть пришпилить меня гвоздем к стене, как бабочку в гербарии? Сначала свою мать, потом - меня?.. Да какое ты имеешь право распоряжаться моей жизнью?
        Прежде чем шагнуть в открывшиеся двери лифта, Олег обернулся, проговорил хрипло:
        - Не надо, Сонь… Вот про маму - не надо… Это уже ниже пояса…
        - А про сына - не ниже пояса? А про меня?
        Хлоп - двери закрылись. Уехал…
        Хороший разговор получился. Я тебя люблю. А я тебя - ненавижу. А может, наоборот, как в зеркале?..

* * *
        Соня проплакала от обиды всю ночь. Все-таки коварная эта штука - женская обида, может последние силы отнять. И уверенность в себе тоже. Встаешь утром - и ничего в тебе нет, одно только послевкусие ночных слез пополам с апатией. И солнечные зайчики на паркете не спасают, и кофе кажется горьким на вкус. И о делах думать не хочется. А впрочем, какие дела, если нет времени за компьютер сесть, чтобы выудить нужную информацию из Интернета. Уже второй день драгоценного отпуска пошел, и, похоже, опять впустую пройдет! Вон, Николенькина массажистка в дверь звонит, и надо приветливую улыбку на лицо натянуть… А потом еще придется ее чаем поить. Екатерина Васильевна всегда ее чаем после очередного сеанса поила. Говорила, что она первоклассный специалист и потому особого уважения к себе требует.
        Как же ее зовут, эту массажистку, дай бог памяти… Света, кажется. Ну да, точно, Света. Хорошо, кстати, что деньги ей авансом выданы за десять сеансов. Еще пять осталось.
        - Доброе утро, Светочка… Проходите, мы вас ждем!
        - Да, да, конечно… А почему… вы сегодня? Где Екатерина Васильевна?
        - Она умерла… Похоронили два дня назад.
        - Ой, да что вы!.. Как жаль… Что ж, примите мои искренние соболезнования. Жаль, жаль… Такая женщина была замечательная, сейчас редко таких самоотверженных бабушек встретишь. Значит, теперь вы с ребеночком постоянно находиться будете?
        - Да… Да, я.
        Как осторожны, как ловки ее ладони, гуляющие по вялому тельцу Николеньки. И как сосредоточено лицо. И голос, журчащий на одной ласковой ноте:
        - Ничего, ничего… Скоро ваш ребеночек сидеть научится, сам спинку держать будет… Когда ребеночек сидит, уже легче… Потом и ползать научится, как все детки…
        Соне хотелось спросить: «потом» - это когда? - но она сдержалась, лишь нервно пожала плечами, отвернувшись к окну. Нехороший жест получился, будто недовольный. Да еще и слезы вдруг набежали…
        - Ну, нельзя же так, мамочка, что вы… Нельзя при ребенке плакать… - с легким, но все же осуждением пропела у нее за спиной массажистка Света. - Я понимаю, конечно, что после смерти бабушки вам нелегко придется… Она ведь у вас, можно сказать, святая была. Все хлопоты с ребеночком на ее плечах лежали. Сочувствую. Вам ведь, наверное, с работы пришлось уволиться, да?
        - Пока нет. Но к тому идет, похоже.
        - Ну, что ж делать… А ваша мама не может как-то помочь?
        - У меня нет мамы. И папы тоже нет. Я сирота.
        - Ну, что ж делать… Судьба. От судьбы не уйдешь. А сын Екатерины Васильевны, ваш муж…
        - А муж объелся груш.
        - Да вы что?.. Ой, простите, что я в такие интимные дела лезу! Я не хотела…
        - Да ничего, все нормально.
        - Нет, ну надо же… А ваша свекровь, царствие ей небесное, всегда так хорошо отзывалась о сыне…
        - А вы знаете такую мать, которая бы хоть раз плохо отозвалась о сыне?
        - Да сколько угодно! Моя свекровь, например! Все время на своего сына жалуется! Иногда мне его приходится защищать, представляете? От родной матери! Всякие матери бывают, и такие тоже! Вот я вам сейчас один случай расскажу…
        «Какая, однако, разговорчивая эта Света. И любопытная не в меру. А еще надо чай с ней пить, и лицо внимательное делать, изображая из себя благодарную слушательницу, и головой кивать, и улыбаться… Нет, странная какая тетка! Неужели думает, что кому-то интересны ее семейные драмы? Вот так и уходят последние душевные силы на лицемерие!» - думала Соня.
        Светин голосок журчал будто в отдалении - то поднимался ввысь эмоцией, то бубнил смешно, изображая, видимо, свекровкину манеру. На эмоции надо головой кивнуть, а изображению манеры улыбнуться. Притвориться, что заинтересованно слушаешь. И все, делов-то. И можно думать свою тоскливую думу…
        Значит, Олег хочет оставить ей этот удел? Памперсы, каши, кефир, массажистку Свету, дни, проведенные в четырех стенах? И никаких компромиссов для жизни вовне, для интересной работы? Чтобы эта безысходность сожрала ее лучшие профессиональные годы? Нет, но за что?.. За что, за что, за что?! В чем она виновата? Только в том, что не понимает этого сакраментального - «для чего?».
        Да, не понимает! Потому что материнская ее душа вовсе не отказывается от «судьбы», она просит всего лишь маленького компромисса! Чтобы себя не потерять, человеком себя чувствовать! Вот она стоит, в окно смотрит, а в Октябрьском суде, между прочим, процесс идет, в котором она должна участвовать… Она, а не Настька Давыдова, которая обязательно все запорет! Да там же последнее заседание уже назначено, определяющее! И только она, Соня, знает суть этого процесса как свои пять пальцев! Все, все псу под хвост! Обидно, ужасно обидно.
        Да если даже и не процесс… Что такое процесс - мелкие частности. Тут вся картина в целом жуткая вырисовывается. Это ж только представить себе - чтобы изо дня в день одно и то же… Четыре стены и Николенька. Николенька и четыре стены. «Прости, сынок, но… не смогу я. Нет, не смогу». Надо что-то решать, придумывать, устраивать свою жизнь как-то… Нет, почему Олег не может ее понять? А еще говорит, что любит! Да разве это любовь, если по большому счету…
        Николенька вдруг запищал в Светиных руках. Соня вздрогнула, оглянулась. Света отмахнулась успокаивающе - ничего, мол, все нормально, так надо. И снова - мысли, мысли… Уже виноватые, уже более спокойные. Обращенные почему-то к сыну…
        «Да, интересный человек твой папашка, Николенька… Нет, ты не думай, он вовсе не такой подлец, как я тут обрисовала. Нет, он не такой, я его знаю… Просто ты родился, и он… крышей поехал немного. Никак не может ее на место поставить. Сам не понимает, что творит. Чем дальше от тебя убегает, тем больше не понимает… Это всего лишь страх, Николенька. Непонятный необъяснимый мужской страх. А так он очень добрый парень, я знаю… И любит меня… То есть нас… И сам себе не рад, что так все перепутал - где страх, где любовь… Может, со временем и разберется. Но как бы поздно не было… Пока я его не разлюбила совсем».
        - Ну вот, мы и закончили… - снова раздался за спиной ласковый Светин голосок. - Сейчас наш Николенька спать будет… А мы с вами чайку попьем, Сонечка, если не возражаете. Мы всегда с Екатериной Васильевной чай после массажа пили…
        - Да-да, конечно! Пройдемте на кухню!
        - М-м-м… Сейчас, только руки помою. Там, кстати, по телевизору в это время сериал идет… Вы не смотрите, нет?
        - Нет, я не смотрю. Но я вам не буду мешать…
        Напившись чаю и отсмотрев очередную порцию сериальных страстей, Света ушла. Николенька, разнеженный массажем, тихо сопел в кроватке. Соня села на диван с ноутбуком, вошла в Интернет… Нет, невозможно сосредоточиться, дрожит в голове обида, строчки-ссылки пляшут сквозь пелену слез голубыми зигзагами. Надо пойти в ванную, умыться…
        Из зеркала глянуло чужое лицо, бледно-зеленое, с запавшими, одурманенными бессонной ночью глазами. Соня плеснула холодной водой - вроде легче стало. Расправила плечи, подняла волосы наверх, чуть повернула голову в профиль… Олег всегда говорил, что у нее красивый профиль. Прямая линия носа, высокие скулы, нежные очертания пухлых губ. Да, он любил говорить ей комплименты… У него это хорошо получалось. Вполне искренне. Выходит, обманчива была искренность, двулика. Сначала подняла высоко, потом бросила оземь - живи…
        Соне вдруг страшно захотелось выйти из дома, глотнуть жаркого воздуха, раствориться в шуме городской суеты. Просто почувствовать себя - в толпе, стряхнуть состояние тоскливого домашнего одиночества. Ну не выносит ее организм этого вынужденного состояния, что же делать?
        А что, собственно, делать… Просто вызвать няньку Любу на пару часов. Она ж велела «в постоянном смысле на нее не рассчитывать», а на пару часов… Так, где телефон?
        Нянька Люба предложение о «паре часов» приняла с удовольствием. Тем более волею случая оказалась недалеко от дома. Значит, на сборы - всего двадцать минут… Чуть подкраситься, замазать синяки под глазами, волосы уложить - и вперед, на свободу, хоть и временную! Забыться хоть на пару часов! Слезы рассеются, голова прояснится, а там видно будет. О, вот и домофонный звонок запиликал - пришла!
        Город жил своей жизнью, плавился в мареве июньской жары, обнимал за плечи тенью деревьев. Боже, как хорошо!.. И всюду - нормальная жизнь. Идут навстречу люди, не обремененные латентной душевной болью. Улыбаются. Хмурятся. Торопятся. Гуляют. Щекочет ноздри запах шашлыка из кафешек…
        «Кстати, о шашлыке. Поесть бы. Просто посидеть за столиком, созерцая движение-жизнь. Вон там, под веселым полосатым тентом. Посидеть, подумать… Ой, нет, думать не надо! Просто - посидеть…»
        Соня села за столик, полистала книжку меню. Тут же подскочила девчонка-официантка, глянула дружелюбно. Улыбнулась ей в ответ:
        - У вас шашлычок не из кошатинки, надеюсь?
        - Нет, что вы… Вполне нормальный шашлык. Вам сколько?
        - Давайте граммов сто пятьдесят… И кофе, пожалуйста. И минеральную воду без газа.
        - Минут двадцать подождете?
        - Легко. Я никуда не тороплюсь. Только воду сразу принесите.
        - Да, конечно…
        Официантка убежала. Юбчонка коротенькая, ножки стройные, резвые. По всему видно, и восемнадцати еще нет. Школьница, наверное, на каникулах подрабатывает… Золотое время, беззаботное. Лето. Тополиный пух, жара, июнь. Ах, как сейчас Соня завидовала этой девчонке… Всем, всем завидовала. И паре, расположившейся за соседним столиком. И двум теткам гренадерского вида, яростно что-то обсуждающим и медленно потягивающим пивко из высоких бокалов. И компании молодых мужичков, с виду вполне приличных - наверняка клерки из близлежащего учреждения. Что-то отмечали. Вино на столе, смех, жесты расслабленные… Вот один повернулся, глянул на Соню вполне заинтересованно. Локтем соседа толкнул, повел подбородком в ее сторону, сказал что-то. Теперь оба уставились, идиоты. Хотя - почему сразу идиоты?.. Судя по выражениям лиц, можно самой себе комплимент сделать, повысить чуток раздавленную обстоятельствами самооценку. Чего уж греха таить - за этим и шла… По крупицам, по зернышку собрать. От солнца, от ветра, от чужого праздника. Может, еще чего из космоса прилетит… Жить-то надо. А жить - не получается.
        О! А мужички-клерки и впрямь оживились… Провели короткое игривое совещание, и встал со стула тот, первый, тряхнул белобрысым чубчиком, направился к Сониному столу. Сел напротив, улыбнулся белозубо.
        - Добрый день, девушка… Если я тривиальный вопрос задам, вы не очень на меня обидитесь? Жара, ничего путного в голову не приходит…
        - Что ж, валяйте свой тривиальный.
        - Сидит молодая красивая женщина - и одна…
        - Ну. А в чем вопрос-то?
        - Как в чем? В неправильной картине мира… Может, присоединитесь к нашей мужской компании? Поверьте, мы от души приглашаем, безо всякого там… Просто украсить, так сказать… Своим присуссвием…
        Так и сказал - присуссвием. Видимо, успел уже набраться. Или просто придуривался. Но держался хорошо, с первого взгляда и не поймешь, как интерпретировать это «присуссвие». Молодец парень. Встречаются такие мужички, правда, редко, - чем больше пьют, тем обаятельнее становятся. И колечко обручальное на правой руке носит, в карман стыдливо не прячет. И детки, наверное, есть…
        Соня усмехнулась грустно, вздохнула. Медленно помотала головой:
        - Нет, ребята… Спасибо, конечно, за приглашение. Но я не могу, честное слово. Простите, но сейчас не тот случай… А за «молодую красивую» - что ж… За это отдельное спасибо.
        - Но вы и впрямь очень красивая… Красивая и ужасно грустная. А может, все-таки…
        - Нет. Не могу.
        - Что ж, жаль. Очень жаль.
        - Да мне тоже. Вы идите, вас друзья ждут. А вон и шашлык несут - не будете же вы мне в рот смотреть?
        Мужичок грустно пожал плечами, даже покраснел немного. Встал из-за стола, подошел к честной компании, развел руки в стороны. Кто-то хлопнул его по плечу - ничего, не расстраивайся, мол. Давай лучше выпьем…
        Шашлык и впрямь оказался довольно приличным. В меру острым, в меру прожаренным. Пусть низменно гурманское, но удовольствие. Как говорится, все в топку.
        - Извините, пожалуйста…
        Соня подняла голову от тарелки - официантка. На подносе - бутылка вина и бокальчик.
        - Что это? Я не заказывала!
        - Да это вон те ребята вам передали… Возьмите, не обижайте их. Вино хорошее, и ребята хорошие. Возьмите…
        - Ладно, давайте.
        Девчонка шустро поставила поднос на стол, налила в бокал вина, так же шустро удалилась. Соня взяла бокал, одарила улыбкой мужчин, склонила голову - благодарю, мол… Парни закивали дружно, тоже с бокалами в руках. Что ж, пусть будет еще и такой обмен энергиями. Не обижать же хороших людей.
        Соня глотнула. Хорошее вино! Еще глотнула. Еще…
        Надо же, а ведь легче стало! Внутри отпустило, будто ловкие пальцы развязали тугой узел, и захотелось вдохнуть полной грудью. Вобрать в себя больше солнца, движения, уличных запахов, тополиных пушинок, летящих по ветру. Или самой за ними полететь… Легкой на время душой, легкими мыслями. Еще бокальчик намахнуть, что ли? М-м-м… Хорошее вино…
        Второй бокальчик совсем душу расслабил. Вот так и спиваются, наверное, все горемычные тетки. Ныряют в омут кратковременной заманухи. Но зато - как приятно немного пожить в этой кратковременности! И мысли в голове сразу другие, и включается внутренний диалог, другой - спокойный, рассудительный. Оно понятно, конечно, что диалог-то хмельной, коварный, но все-таки! Отчего и не поговорить самой с собой, с хорошим человеком?
        Так. Так… С чего же начнем? - молниеносно обратилась к себе Соня. А вот хотя бы с вопроса, который первым пришел в голову: а не кажется ли тебе, девушка, что ты слишком зациклилась на обвинениях, на обиде? Да, твой муж - он такой. Он не виноват, мама его таким сделала. Не тебе его судить… Ну не может мужик принять, струсил, не сумел перешагнуть через внутренний комплекс. Но не сбежал же совсем от проблемы, как многие, кстати, делают! Да сколько угодно таких случаев, господи! Нет, не сбежал. Наоборот, пытается проблему на свои плечи взвалить, пусть хотя бы материальную ее сторону… Он же по-своему рассуждает, по-мужски - у ребенка должна быть мать, и точка! Да, он так это переживает, по-своему… Его ж за это пожалеть надо, а не делать еще больнее. Где твоя мудрость, девушка? Где твое «понять и простить»? Сама ж виновата! Любишь, а говоришь «ненавижу». Лишний раз не приедешь к нему, не приласкаешь. Гордыню свою лелеешь, девушка. Вон, даже не позвонила ему сегодня ни разу.
        Впрочем, он тоже не позвонил! Хотя - после этого «ненавижу»…
        Ладно. Никогда не поздно исправить ошибку. Причем самым кардинальным и безотказным способом. Надо просто поехать к нему, и… Он заявится после работы - а вот она я, оп-ля, сюрпри-и-из!..
        Соня решительно выудила из сумки телефон, кликнула няню Любу.
        - Как у вас? Ага… Николенька спит еще?.. Можно, я еще пару часиков прихвачу? Нет, лучше три часика… Да я понимаю, что договаривались… Да, да, оплачу, конечно… Спасибо, Люба!
        Все, вперед! - приказала себе Соня. Время пять часов, аккурат успеет к шести добраться до Олега и даже стол накроет. Чего уж там особенного - вино да бутерброды, фрукты да свечи! Конечно, трех часов на все про все не хватит, если по полной программе… Ничего, подождет няня Люба. Двойным тарифом вполне удовлетворится.
        Надо взять такси - успеть проскочить до пробок. Еще и в магазин забежать. О, ключи! Ключи от квартиры Олега где? Уф, слава богу, вот они, в кармашке сумки…
        - Девушка, девушка! Рассчитайте меня, я тороплюсь! - Соня окликнула официантку, удивляясь, как зазвенел радостным возбуждением голос.
        Подскочила со стула, быстро прошла меж столиков, не забыв на прощание махнуть рукой хорошим ребятам, так удачно угостившим ее расслабухой. Спасибо вам, друзья! Иначе бы просидела без толку в своих грустных мыслях… И такси тут же остановилось, как только подняла руку, встав на бровку тротуара. Значит, все правильно, значит, так тому и быть!
        Выскочив из такси во дворе дома, Соня быстро пошла к подъезду Олега, на ходу доставая ключи. И вдруг… Что-то резануло глаз. Какая-то лишняя деталь, настораживающая. Соня сделала два шага назад…
        Нет. Этого не может быть. Это ошибка какая-то, совпадение. Что в этом дворе делает Ленкина машина? Это же ее «Шкода», синий металлик? А номера? Да, это Ленкины номера…
        На Соню вдруг напала страшная слабость, затрясло мелко. Под ложечкой что-то отдалось болью, будто душа оттолкнулась ладошками. Нет, нет!.. Этого не может быть! Это совпадение. «Поднимись в квартиру, посмотри - никакой Ленки там нет! - уговаривала себя Соня. - Это совпадение, просто ее к кому-то в гости именно в этот дом занесло!»
        Нет, не станет она подниматься в квартиру. Страшно. Лучше вон там, в кустах сирени, на лавочке присядет. Надо отдышаться немного. Подождать… Хотя чего - ждать?! Смешно! Даже и не смешно, а стыдно так думать о лучшей подруге! И об Олеге!
        Соня рухнула на скамейку, подняла взгляд к окну. Створки открыты, и портьера задернута… О, открылась! Олег высунулся, голый по пояс… Улыбается…
        Хлопнула дверь подъезда. Вышла Ленка, медленно направилась к своей машине. Двух шагов не дойдя, задрала голову, махнула рукой. Ему. Олегу. Да. Еще пару воздушных поцелуев. Движения ленивые, расслабленные, приятно-усталые, сексуально-грациозные. И вся она - суперсексуальная, просто глаз не оторвать. Один сарафан чего стоит… Открытый донельзя, вся спина голая. Гладкая бело-розовая спина…
        Вот и уехала… Все просто, как дважды два. «И поделом тебе, несчастная, - мысленно подвела черту Соня. - Несчастья, как и счастья, мало не бывает. Да, у них, счастливых и беззаботных, все просто… Солнце, любовь, сарафаны с открытой спиной. А тебе пора туда, в свои сумерки. Чего сидишь? Вставай, уходи…»
        Это они так решили, что ей пора в сумерки. Они убили ее. Они оба - убийцы…

* * *
        «Какая страшная ночь. Главное - с ума не сойти. В буквальном смысле. И хватит мерить шагами комнату, надо сесть наконец! И обдумать… - приказала себе Соня. - А впрочем - какие думы… Чистое состояние аффекта. Внутри - то пламя, то холод. И дышать нечем. Где ты, спасительный инстинкт самосохранения? За что? Почему все - мне одной? И бежать, просить помощи некуда и не к кому!»
        Да, именно не к кому. Вот оно, чувство сиротства. Подкралось исподтишка, в первый раз, по-настоящему. Соня всегда презирала это чувство, не допускала до себя. Думала - сильнее его…
        Да, она всегда была сильнее его. И когда тарелки перетирала в рабочей столовке, задыхаясь в хлорном пару, и когда загаженные кошками подъезды мыла, и даже тогда, когда тетка объявила войну, узнав, что она едет поступать в институт, а вовсе не собирается торговать овощами в палатке, чтобы носить копейку в дом… Она, Соня, всегда была сильнее его. Но сейчас, сегодня…
        Соня подтянула ноги, обхватила колени руками, уткнулась в них лицом, заскулила, как щенок. Совсем тихо заскулила. Но зашевелился, заплакал в кроватке Николенька, и дернулось внутри непреодолимое желание - зажать уши, не слышать… И сама себя испугалась. Подскочила из кресла, бросилась к кроватке, пытаясь унять лихорадку.
        - Тихо, малыш, тихо… Не плачь. Давай я тебя на ручки… Вот так… Спи, малыш. Это ничего, что у мамы руки дрожат. Мама сильная, у мамы временное помрачение рассудка…
        Пока Соня ходила туда-сюда по комнате, убаюкивая Николеньку, в ее голове пронеслось ни с того ни с сего… Нет, отчего так ярко вдруг вспомнилось? Именно тот процесс, на который ее Самуил Яковлевич водил, когда она еще в стажерах была. Ох, как она тогда женщину-подзащитную осуждала! Случай-то и впрямь неординарный был, все газеты об этом писали. Эта самая подзащитная, будучи в состоянии глубочайшего потрясения, бросила на пол своего младенца. Он все плакал, плакал, а она достала его из кроватки и бросила. Вот так вот… Ее муж бросил, а она ребенка. В голове ж такое не укладывалось! Потом подзащитная опомнилась, конечно, сама «Скорую» вызвала, честно во всем призналась, даже оправдываться не стала. И от адвоката отказалась. Но Самуил Яковлевич сам вызвался защищать, ей адвокат в обязательном порядке полагался. Старался, конечно, поведение подзащитной под состояние аффекта подвести. Из кожи вон лез. А она… Когда последнее слово дали, обвела всех пустым взглядом и просипела тихо: «Граждане судьи, я бы просила меня расстрелять… Пожалуйста…»
        Наверное, все-таки не зря вспомнилось, подумала Соня. Наверное, в качестве назидания. Знай, мол, что бывают такие ночи! Бывают! Когда рассудок улетает испуганно, оставляя физическую оболочку во власти аффекта.
        Нет, подумала Соня, отбросить от себя Николеньку она в любом случае не смогла бы, но… Пусть он не плачет хотя бы, не рвет сердце. Кто его знает, на сколько его хватит, сердца-то. И рассудка на сколько хватит. И души - свернутой в трубочку, убогой, запуганной. Больной.
        Да, надо это признать, наверное. У нее после этой ночи может начаться душевная болезнь. А в перспективе - сумасшедший дом, что ли? А Николеньку? Николеньку куда?
        «О господи, как же страшно!.. Помоги, господи, вразуми, дай сил. Тихо, малыш, тихо. Не плачь, пожалуйста. Давай с тобой на диван ляжем, нет сил комнату шагами мерить, упасть боюсь… Вот так, рядышком полежим. Не плачь… Спи, мой хороший… Спи…»
        Так они вместе и уснули… Соня открыла глаза, подняла голову, глянула в окно. Странно за ним, ничего не видать. Ни луны, ни рассветного неба. Зыбкость непонятная, страшная. Николенька тихо посапывает рядом…
        Соня встала, подошла на цыпочках к окну. Ох, да это туман… Грязное рассветное молоко. В тумане хорошо бежать от погони. И от самой себя. И от жизни.
        Она постояла, прислушиваясь к себе. Какая в голове холодная ясность. А души совсем нет. На ее месте пустота. Может, душа во сне улетела? Гуляет теперь там, в тумане. Может, и не вернется. Пустота, пустота… И вместо сердца - остывшая кучка пепла. Может, оно так и приходит, сумасшествие?
        «Это же не я, это совсем другая женщина смотрит в окно! Другая!»
        Интересно - который час?.. - спохватилась Соня. Ага, половина седьмого.
        Вдруг сдвинулось что-то в ее холодной и ясной голове, и пришло решение - такое же холодное и ясное. И картинка вдруг промелькнула, та, давешняя: полуголый Олег в окне, Ленкина открытая спина, летний сарафан. Довольные лица обоих. «Что ж, пусть будет так. Вы - влюбленные, а я теперь - никто. Потенциальная сумасшедшая, женщина без судьбы. Какой спрос с такой женщины?»
        Значит, половина седьмого… Это хорошо, это как раз успеть можно…
        Так. Две сумки достать. В одну Николенькину одежку сложить, в другую - свою.
        Движения четкие, словно запрограммированные. Нормально. Держись. Главное - не думать. Просто осуществить решение, пришедшее в голову. Пока голова ясная и холодная. Пока за окном туман. Да, пусть будет так. «Еще одной ночи мне просто не пережить… Неизвестно, что может принести с собой следующая ночь. Какие аффекты».
        Соня осторожно одела Николеньку - так и не проснулся. Вызвала такси.
        Вывалилась из подъезда - сумки в одной руке, спящий Николенька - в другой. Водитель выскочил из машины, открыл багажник.
        Все, поехали…
        Туман, туман в городе… Плывут за окном дома, деревья. Кажется, над облаками летишь. Слышно, как дробью постукивают зубы. Холодно. Или просто нервная лихорадка? Тихо, тихо. В голове же ясность должна быть. Пустота. Ни одной мысли.
        Въехали во двор дома, водитель выставил сумки на асфальт. Глянул вопросительно:
        - Может, вам помочь до лифта донести?
        - Нет, спасибо… Я сама.
        Водитель развернулся, уехал. Соня нащупала в кармане ключ от машины Олега - хорошо, что дома второй комплект был. Вон она, стоит у подъезда. Подошла, открыла дверь, осторожно положила Николеньку на сиденье рядом с водительским. И сжалось болью сердце - какой он маленький, ее сынок…
        Так, стоп! Не истерить, не плакать. Спи, Николенька. Это же не чужая машина, это твоего папы машина… Сейчас он выйдет из подъезда, увидит тебя. А сумка с твоими вещами здесь, на заднем сиденье. Папа ее тоже увидит. Да, надо же записку оставить… Пять минут наверняка еще есть.
        В сумке нашелся клочок какой-то квитанции, Соня его пристроила на капот, вывела дрожащей рукой первое, что пришло в голову. «Олег! Это твой сын. Люби его. Мне тоже нужно время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам! Ленке привет!»
        Положила записку рядом с Николенькой, рывком стянула с себя свитер, укутала ему ножки. Все, надо уходить… Время вышло. Олег вот-вот должен появиться…
        Соня схватила свою сумку, еле доковыляла до зарослей сирени - ноги никак не шли, подгибались в коленях. А надо еще в самую гущу забраться, схорониться, чтоб не увидел…
        Ветки хлестали ее по лицу. Как розги. Но Соне почему-то не было больно. Ну да, откуда ей взяться, боли-то? Если уж такой порог переступила, то чего говорить о пороге телесной чувствительности?
        Хлопнула дверь подъезда - Соня вздрогнула, обернулась. Олег. Свежий, румяный, выспавшийся. Озабоченно глянул на часы, заторопился к машине. И встал как вкопанный. Дверца-то рядом с водительским сиденьем открыта. Потянул на себя осторожно, сунул голову внутрь…
        Увидел. Увидел! Записку читает. И вмиг - растерянность на лице, озирается по сторонам. Шагнул заполошно вперед, рванул назад… Лихорадочно охлопал себя бабьим нелепым жестом, выудил телефон из кармана брюк. Даже отсюда видно, как руки дрожат…
        В Сониной сумке тоненько заверещал телефон. Первым ее порывом было - ответить. Да что толку? Все равно б не смогла ничего объяснить более-менее вразумительно. Духу бы не хватило.
        Как долго он звонит, до бесконечности. Все, сорвалось. Наверное, автомат сработал: «Абонент не берет трубку, позвоните позже. Плиз».
        Опять звонит. Это от растерянности, наверное. Все, нажал на кнопку отбоя, снова огляделся по сторонам. Зорко. С тоской. С испугом. Постоял еще у открытой двери… И вдруг склонился быстро, будто его палкой по спине ударили. Наверное, Николенька проснулся…
        Соня почувствовала, как сжалось горло и по телу прошла ледяная дрожь. Из глаз брызнули горячие слезы.
        Сквозь горячую пелену Соня разглядела-таки - Олег выудил Николеньку из машины, понес к подъезду. Спина колесом, локти неуклюже торчат в стороны, косолапит жалко. У двери закопошился, доставая ключ. Не знает, как Николеньку перехватить… Хорошо, дверь сама открылась, вышел кто-то. Все, шагнул в подъезд. Дверь захлопнулась…
        А сумку, сумку-то с вещами! Забыл! И машину закрыть забыл…
        Соня присела на корточки - ноги совсем не держали.
        «Все, надо бежать, - приказала она себе. - Ты ж хотела сбежать, вот и беги. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Сволочь - мавр…»
        А куда, собственно, уходить? И куда - бежать? Некуда. Разве что на вокзал, купить билет, сесть в поезд. Тетка, конечно, не обрадуется… Да теперь уж все равно, обрадуется она или нет. Главное - бежать… Ничего, кроме заполошного бега, не остается. Или бежать, или умереть, среднего состояния нет. Соня вспомнила, что где-то она читала об этом ужасном состоянии… Ах, да. У Стефана Цвейга. «Амок». Особое психическое состояние. Да, надо бежать… Что уж теперь. Дело сделано. И жизнь кончилась. Та жизнь, которая была, пока дверь подъезда не захлопнулась. Если дальше собираешься хоть как-то жить - беги…

* * *
        В билетные кассы вытянулась очередь. Утренняя, невыспавшаяся, хмурая. Народ с тоской заглядывал вперед - что-то медленно продвигается. Соня тоже заглянула поверх голов, встав на цыпочки. Далеко еще… Хорошо, что далеко. Можно нырнуть с головой в общий невроз ожидания. Пригнуться, спрятаться в нем от ужаса содеянного. Боже, как театрально звучит в собственной голове - ужас содеянного! Но ведь и в самом деле…
        Соня сглотнула судорожно сухим горлом, попыталась унять нервный озноб. И приказала самой себе: «Все, тихо, стой, не дергайся! Чего уж теперь… Главное, билет купить. И в поезд сесть. Сбежать с места преступления. А там… А там видно будет. Поезд помчится быстро-быстро. На ходу не спрыгнешь, никуда не денешься! Скорей, скорей бы уж…»
        Далеко еще до заветного окошка кассы. И ужасно пить хочется. Полжизни за глоток воды! Да только кому она нужна, эта никчемная половина жизни… Кому? Кому нужна половина никчемной жизни, граждане? А если хотите, и целая жизнь?..
        И снова Соня почувствовала, как судорожно сжалось горло. Не зарыдать бы тут, в хмурой очереди. Нет, надо все-таки заставить себя думать о чем-то незначительно-постороннем, отвлечься на детали. Как будто она и в самом деле - в лучшей половине жизни живет…
        Вот, например, знакомым запахом японских духов повеяло. Откуда это? А, понятно. Принесло от впереди стоящей девицы, от копны ее черных кудрей. Дорогущие они, эти японские духи. И телефон у девицы дорогущий, нервно прижат к уху. И голосок плаксивый, яростно капризный:
        - Да нет, пап… Какой смысл в аэропорту сидеть, если такой туман? Я на вокзале сейчас, в очереди за билетом стою…
        Ах, вот оно в чем дело! Значит, очередь образовалась из-за задержки рейсов в аэропорту… Понятно…
        - …Не знаю, когда встречать, я ж еще билет не купила! Может, на проходящий успею, он через двадцать минут… Стою тут, как лохушка, со всеми в очереди… Да она еще и продвигается медленно, я вся испсиховалась уже! Да ходила я к дежурному по вокзалу, он меня сюда, в общую очередь, и послал! Такой хам оказался… Чем, говорит, вы лучше других, представляешь? Нет, и денег не взял… Не знаю почему… Испугался, может? Стою теперь тут, как идиотка последняя… Ладно, я потом перезвоню, пап!
        Девица сунула телефон в карман стильной куртки, коротко то ли вздохнула, то ли всхрапнула, нервно переступила на месте, как молодая взнузданная кобылица. Соне почему-то захотелось кинуть ей в спину насмешливо: «Тпру, Зорька, стоять… Да, у нас тут не забалуешь».
        Как она там папочке своему жаловалась? Стою в очереди, как лохушка последняя? Или нет, кажется, в ее стенаниях не лохушка, а идиотка была последняя? Хм… Интересно, а кто в этой очереди есть идиот, но не последний? Нет уж, все правильно тебе дежурный по вокзалу сказал, дорогая. Все стоят, и ты стой, не перебирай копытцами. И не взмахивай кудрями, а то от запаха японских духов тошнит! Ишь, размахалась. И впрямь вся испсиховалась, видать. Мне бы все твои психозы вместе взятые, милая… Или тебе хоть миллионную долю моего психоза…
        Господи, как мысли в голове скачут. Глупые мысли, сумбурно-никчемные. И тело нервной дрожью бьет.
        Вдруг пошло какое-то шевеление впереди, распад в стройных рядах от затылка к затылку. Ага, еще одну кассу открыли… И еще одну… Оп! Вот уже и девица с японскими ароматами возмущается у окошка кассы:
        - Да как, простите, нет купейных мест? Да, я понимаю, проходящий… А СВ? Что, совсем нет вагона СВ? Нет, ну это уж вообще полный беспредел… Да, давайте свой плацкартный, что же делать… Ну да, мой плацкартный, не ваш… Извините, просто я очень нервничаю! Никогда в плацкартном вагоне не ездила, не было такого опыта, к счастью!
        Было слышно, как что-то раздраженно-насмешливо ответила кассирша, как фыркнула капризная девица, отходя от окошка кассы. А чего ты хотела, милая? - усмехнулась Соня. Чтобы все кругом прониклись трогательным благополучием твоей жизни? Ишь, никогда она в плацкарте не ездила, опыта нет… Ничего, жизнь заставит получить опыт. Жизнь и не такой опыт может преподнести…
        - Мне плацкартный, до Юрьевска! - Соня торопливо протянула в окошко кассы паспорт и деньги. - На проходящий успеваю, девушка?
        - Да, успеваете… Отправление задержали на десять минут. Вторая платформа, третий путь. Так что поторопитесь, пожалуйста.
        - Спасибо! Я успею!
        «Успею. Конечно, успею. Вторая платформа, третий путь. Седьмой вагон. Опа… И эта, с японскими духами, на перроне толчется. Тоже, значит, в седьмом вагоне поедет».
        Суровая проводница рванула из рук билеты, буркнула сонно:
        - Заходите в вагон… Сейчас отправляемся.
        В вагоне стояла духота, раздавалось похрапывание, чьи-то голые пятки торчали из-под старенького худосочного байкового одеяла.
        - Господи, сумасшедший дом… Фу, вонь какая… - послышались причитания девицы, пробирающейся впереди по проходу.
        «Вот цаца! - подумала Соня. - Надоела! И запах ее японских духов надоел! Хорошо, хоть места попались разные».
        Девица ушла в глубь вагона, а ей досталась боковушка. Можно присесть наконец…
        Поезд дернулся, медленно поплыли перед глазами грязно-розовые вокзальные строения. Проходящая мимо проводница молча положила на стол пакет с бельем. Поезд шел все быстрее и быстрее, набирал скорость…
        Соня почувствовала вдруг, что на плечи снова навалилась то ли усталость, то ли тот самый пресловутый ужас содеянного. А впрочем, какая разница? - мелькнула в голове мысль. Да, ужас. Да, усталость. Организму-то все равно, от чего страдать. Глаза слипались, в голове стоял туман, гулкий, болезненный. А в ушах что-то стучало… «Ах, да, это же колеса стучат, - сообразила Соня. - Отсчитывают вожделенные километры бегства. Вперед, вперед. Возврата нет. Ты сама, сама сотворила себе все это… Ох, как больно, как гулко они стучат… Куда я еду? Зачем?! Остановите, остановите этот железный гул… И поезд - остановите…»
        - Вам что, плохо, девушка? Может, помочь?
        Соня подняла глаза. Проводница. Лицо дежурноучастливое, меж бровей две глубокие складки. У Екатерины Васильевны меж бровей точно такие складки были… И глаза - такие же добрые… Что она спросила? Ведь что-то она у нее спросила… Хорошее что-то, наверное, если глаза добрые.
        Соня нервно пожала плечами, просипела натужно:
        - Мне бы воды… Очень пить хочется. Умру сейчас…
        - Поняла! - бодро кивнула проводница, осторожно огладив ее по плечу. - Сейчас принесу! А вы не умирайте пока, сидите тихо… Не хватало еще, чтобы в обморок у меня тут хлопнулись!
        Вода была теплая, пахла хлоркой. Соня выпила, и ей стало легче. Даже силы для извинений нашлись:
        - Простите, напугала вас… Спасибо…
        - Да не за что. Сами уляжетесь иль помочь?
        Соня снова жалко вздернула плечи, глянула на проводницу в недоумении - чего она от нее хочет? Какое «уляжетесь», если так железно-гулко колеса стучат? Везде стучат! В голове, в груди, в сердце… Надо же что-то делать! Это же невыносимо, в конце концов!
        - Ладно, понятно… - вздохнула проводница, ласково потянув ее за локоть. - Встаньте-ка, я помогу столик убрать…
        Подняла Соню на ноги, ловко соорудила из боковушки спальное место, сама застелила постель:
        - Все. Ложитесь. Какие хилые нынче девки пошли… Вон там, впереди, еще одна такая - вся из себя прынцесса. То белье ей воняет, то сосед громко храпит. Ну, храпит, и что? Я ж не могу его уговаривать всю дорогу, чтоб не храпел? И откуда только этих прынцесс в наши плацкарты заносит… Не нравится - самолетами бы летали…
        - Так туман. Очень сильный. Самолеты не летают.
        - А… Понятно. Ладно, отдыхай. Вон, гляди, с лица-то какая бледная!
        - М-м-м… Спасибо.
        - Да ладно, чего там…
        Соня легла, свернулась клубочком, накрыла подушкой голову. Наверное, далеко уже отъехали… Бегство удалось, значит. Что ж, пусть. Теперь уж все равно…
        Сон навалился сразу, сдавил виски цепкими лапками. Где-то на краешке ее сонного сознания еще билась испуганная мысль: «Куда бегу, некуда бежать-то! К тетке? К тетке… Квартира однокомнатная. У тетки своя жизнь… Амок, проклятый амок. И сон - как спасение. Скорее - в сон… Колеса стучат все глуше. Или в голове стучит? Да какая разница… Теперь уж точно - никакой. Спать. Спать. Спа-ать…»

* * *
        Соня проснулась резко, от боли. Будто кто кулаком ударил по ребрам. Села, таращась испуганно.
        - Ой, простите… Я чемодан с полки снимал, вас нечаянно задел. Простите, девушка…
        Простоватый мужичок в проходе, глазки голубые, виноватые.
        - Сильно ушиб, да? Нам выходить надо, а чемоданы над вами… Уж к станции подъезжаем…
        Поезд и впрямь замедлял ход, дневное солнце беспощадно шпарило в окно. Соня провела ладонями по лицу. Ладони, лицо - мокрые. Жарко. Духота. Людская суета в проходе. Визгливый женский голосок:
        - Вася, ты мою босоножку не видел? Я босоножку потеряла! А, вот она, под столом…
        Все. Остановка. Скоро они выйдут со своими чемоданами? А который час, интересно? Опа… Уже три часа пополудни! Долго же она спала. Как убитая. И в голове, и в теле тошнота маетная, будто с глубокого похмелья. А впрочем - что за сравнения? Наверное, у ужаса содеянного свое похмелье, уж наверняка тяжелее алкогольного будет. Тем более алкогольное-то проходит со временем…
        Поезд постоял три минуты, выплюнул на перрон прибывших в родные пенаты пассажиров и тихо тронулся, слегка лязгнув железом. Надо бы встать, до туалета дойти, умыться, преодолеть сонную вялость. А может, и не надо - преодолевать… Преодолеешь, а дальше что? Опять один на один с ужасом?
        - Ну, как ты, сердешная? Проснулась? Полегчало маленько?
        Соня подняла глаза: проводница. Пришлось кивнуть головой, улыбнуться - как уж получилось. Наверное, плохо получилось, потому что проводница вздохнула, скрестила руки под грудью, пристроилась тяжелым задом на край полки.
        - Понимаю, не мое дело, конечно… Только уж больно у тебя вид убитый, девушка. Конечно, ты молодая еще, можно себя эдак-то растрачивать… - Она замолчала, держа паузу. Давай, мол, вступай в душевный разговор. Вишь, я тебе мосток перекинула, облегчи душу. Но не дождавшись ответной реакции, снова вздохнула, заговорила деловито: - Тебе бы поесть надо, вот чего! Хочешь, обед в ресторане закажу? Прямо сюда принесут…
        - Нет, не надо! То есть спасибо, конечно… Не надо.
        От одной только мысли о еде ее снова затошнило, да так сильно, что она поневоле схватилась за горло, сглотнула горькую слюну.
        - Ну, не надо, так не надо… Тогда хоть умойся иди, там туалет открыт. А я пока матрац наверх уберу, сидячее место тебе организую. От чаю-то небось не откажешься?
        - Да, чаю хорошо бы…
        - Ну, иди тогда.
        - Спасибо вам за заботу. Даже неловко как-то…
        - Ой, да чего там неловко! Я не к каждому, поди, с заботой-то лезу. Уж двадцать лет езжу, всякого люда перевидала. И настоящее переживание от пустой гордости умею отличить. А у тебя, видать, такое переживание, что и словами не выскажешь. Да мне и не надо, в общем. Просто работа у меня такая… Иди, иди, а то туалет займут, настоишься под дверью!
        Поезд сильно набирал ход, пока Соня шла, ее два раза мотнуло так, что она пребольно ударилась плечом о стены. Вошла в туалет, глянула на себя в зеркало… Да уж, видок еще тот. Все «переживания» вылезли на лицо, растеклись тенями под глазами. И сами глаза - полусумасшедшие. Волосы слиплись на лбу жалкими прядками. Соня откинула их пятерней назад, потрясла головой. Потом принялась плескать в лицо водой, отфыркиваясь. И впрямь - чуть полегче стало… По крайней мере, противная тошнота отступила. И первая здравая мысль пришла в голову - надо Олегу позвонить. Как он там? Вернее… как он с Николенькой?
        Сначала испугалась, а потом уцепилась за эту мысль - да, позвонить! А что, в самом деле? Что в ее звонке преступного? Ведь если по сути… Ну, оставила мать ребенка отцу. Отцу, не кому-нибудь! Имеет мать право спросить, как у них там дела?
        Соня решительно выудила из кармашка сумки телефон, кликнула номер Олега. Краем глаза отметила: ручки-то все равно дрожат от страха… Ага, длинный гудок. И следом - сразу короткий. Сбросил, значит. Не захотел разговаривать. Что ж… Правильно. Этого и следовало ожидать, в общем.
        Оп! Эсэмэска! От Олега! Так, что там… Господи, как пальцы дрожат… И буквы на дисплее пляшут, не разобрать ничего. Ага, вот. «…Живи как хочешь. Если так, я сына не брошу. И не звони мне больше. Никогда».
        Все. Все! Коротко и ясно. Так ясно, что ожгло слезами глаза, перехватило горло отчаянием. Соня затряслась вся, отвернулась к окну, зажав нос и рот в ковшик ладоней. Сдержаться надо, не рыдать же тут, на людях…
        Сволочь, сволочь! Даже говорить не стал, плюнул жалкой эсэмэской! Ах, как горделиво - сына не брошу! Честный любящий отец! Где же раньше она была, твоя честность-любовь? Под маминой юбкой? Да и умеешь ли ты любить, по большому счету? Или все-таки умеешь, если заставить? «Сына не брошу…» А она, значит, сына бросила… И что значит - не звони больше? Да какое право?.. Она же - мать! А впрочем, какая мать после всего, что сделала…
        Да, он прав, наверное. Она не мать. Ехидна. И назад ей дороги нет. «Живи, как хочешь». И все равно - сволочь, сволочь!
        Сколько так Соня просидела, отвернувшись к окну, она уже и не помнила. Ушли первые самые горячие слезы, сбежали по щекам, по пальцам жалкие теплые ручейки, потом и они высохли. В голове была пустота от ужаса содеянного. За окном темнело, красное закатное солнце плясало на верхушках деревьев, притягивало ее бездумный взгляд. Казалось, взгляд и впрямь был бездумный…
        Ей захотелось пить. Да, на столике же чай стоит - давно проводница принесла. Соня отвернулась от окна, жадными глотками выпила холодную сладкую жидкость, отерла губы. Сложила руки перед собой, как прилежная школьница, уставилась пустым взглядом вперед. А в общем - в никуда. Все равно перед собой ничего толком не видела. Так, движения какие-то, люди сидят, лежат на полках, кто-то идет по проходу…
        А, да это та самая девица. С японскими запахами. В туалет, наверное, пошла. В одной руке брезгливо казенное вафельное полотенце мнет, в другой косметичку держит. А лицо, лицо-то какое! Презрительно-высокомерное! Цаца!
        Проходя мимо, «цаца» мазнула взглядом по лицу Сони и вдруг остановилась как вкопанная. Выражение лица вмиг сменилось на растерянное, даже брови поползли вверх, будто увидела перед собой что-то из ряда вон выходящее. Что, что? Что ты на моем лице такое увидела? На нем написано содеянное мною преступление, да? Ты не цаца, а заядлая физиогномистка? Смотрите, эта женщина бросила своего ребенка? Что, это на нем написано?
        - Ну, что случилось? - обратилась к ней Соня грубо, с оставшейся слезной хрипотцой в голосе. - Что вы на меня так уставились, девушка?
        - Н… Нет… Ничего… Извините…
        - А если ничего, так идите, куда шли!
        Девица дернулась, как лань, двинулась по проходу дальше. Нет, странная какая! Уставилась, главное, своими глазищами…
        Соня достала из косметички зеркало, глянула на себя. Лицо как лицо. Ну да, помятое, конечно, и глаза несчастные. Но это что - повод, чтобы так откровенно пялиться?
        Вот девица обратно идет… И опять смотрит! Прямо ест глазами! Укусить ее, что ли? А может, она это… Озабоченная какая-нибудь? А что, бывает же…
        Слава богу, мимо прошла, не остановилась. Надо еще чаю у проводницы попросить… Жажда замучила. Внутри все горит огнем. А поезд мчится, и за окном уже густые сумерки, почти ночь, и редкие огни полустанков, и такая тоска…
        - Извините, девушка… Можно мне с вами поговорить?
        Соня повернула голову - и чуть не задохнулась от возмущения. Опять эта девица! Что, что ей надо? Уже и уселась напротив, и взгляд такой… будто умоляющий.
        - А что, больше поговорить не с кем?
        - Да не в этом, собственно, дело… То есть… Меня вообще-то Маргаритой зовут. Но для всех я Марго. Говорят, мне это имя больше подходит.
        - И что? Вы именно об этом хотите поговорить?
        - Да вы не сердитесь, я же…
        - А с чего вы взяли, что я сержусь? Я вас знать не знаю. И знать не хочу.
        - Да хотя бы выслушайте меня! Чего вы сразу в штыки? Что я вам плохого сделала?
        Девица по имени Марго слегка скуксилась, отвернулась к окну, побарабанила по пластиковой столешнице изумительной красоты ноготками. И внезапно Соня почувствовала, что раздражение ушло - чего она, в самом деле… Накинулась с хамством…
        - Ладно, извините. Давайте, валяйте насчет поговорить. Чего хотели-то?
        - Да я… Даже не знаю, как начать. Может, вы мне не поверите, но… А как вас зовут, кстати?
        - Ну… Допустим, Соня.
        - Как?! Как вы сказали?!
        Да господи боже мой, точно, ненормальная какая-то! Глаза вытаращила, ладошки на груди сложила и замерла с открытым ртом. Вот уж воистину - что в имени тебе моем? Имя как имя. Не Клеопатрой же назвалась, всего лишь родным скромным именем!
        - Вас действительно… зовут Соней? Но этого просто не может быть… Так не бывает, нет…
        - Да отчего же?
        - Нет, вы не понимаете… Но я сейчас вам все объясню…
        - Да уж объясните, пожалуйста. А то со стороны очень уж странно ваше поведение выглядит, не находите?
        - Да, да… Я понимаю… Я просто не знала, что так бывает…
        - Да что, что бывает-то?
        - Ну, в общем… Я раньше не верила, а теперь… Знаете, кто вы, Соня? Вы - двойник… Вы стопроцентная копия… Я даже испугалась, когда вас увидела…
        - И кого я удостоилась быть копией? Надеюсь, не вашей матушки?
        - Нет-нет… Вы копия второй жены моего отца. Ее тоже звали Соней. Она умерла два года назад…
        - Что ж, сочувствую.
        - Отец очень сильно ее любил… И до сих пор любит, я знаю. И всегда будет любить. Нет, я все равно не смогу вам объяснить, как сильно он ее любил! Я и слов таких не сумею найти!
        - Да и не надо, в общем…
        - Соня, но вы так на нее похожи! Так… Это же просто… мистика какая-то! Я, как вас увидела, решила, что у меня глюки начались! Чуть с ума не сошла! Даже рука потянулась перекреститься - свят-свят-свят!
        - Ну да, ну да… А может, я она и есть? Та самая Соня? А? - Она закатила глаза, чуть опустила вниз уголки губ, зловеще растопырила пальцы перед лицом: - Я вовсе не Соня, я Панночка…
        - Ой, не шутите так… - тихо взвизгнула девица, отстраняясь. - У меня и без того все внутри дрожит от испуга!
        - Ладно, извините. Шутка и в самом деле не к месту. А про людей-двойников я тоже где-то читала… Вроде того, что у каждого человека в природе обязательно есть двойник. И что они никогда друг с другом не встречаются, таков якобы закон природы.
        - Но ведь это судьба, Соня…
        - В каком смысле?
        - Да в таком и смысле! Если я вас увидела - это судьба! Скажите, Соня, а вы… кто?
        - Хм… Интересная постановка вопроса - кто же я?.. Даже не знаю, как и ответить. Наверное, я - никто. Так, воздушный шарик. Лечу, сама не знаю куда…
        - А вы замужем?
        - Да… То есть теперь уже нет, кажется… Но это неважно. И вообще не лезьте в душу, Марго. Я не собираюсь обсуждать с вами свою личную жизнь.
        - Нет-нет, я не лезу… Я просто так спросила… Значит, вы не замужем… А куда вы едете, Соня?
        - Да тоже - в никуда, в общем. Я никто, не замужем и еду в никуда. Так уж получилось, Марго. Ну, я полностью удовлетворила ваше любопытство? Налицо все признаки мистического существа, то есть двойника вашей… Кто она вам, забыла?
        - Вторая жена моего отца.
        - А, ну да. Вашей мачехи, значит.
        - Да. Только она мне не совсем мачехой была. Скорее, мы с ней натужно приятельствовали, если можно так выразиться. Когда отец с моей мамой развелся и женился на Соне, я с ними жить стала. Не с мамой.
        - А чего так?
        - Ну… Долго объяснять. А отец очень Соню любил… Если бы вы знали, как он страдает от потери… Я даже боюсь за него иногда… Боюсь, что так и не справится.
        - Да ничего. Время, говорят, все лечит. Еще будет у вас новая мачеха.
        - Нет, Соня, это не тот случай. Такая любовь сейчас редкость. Послушайте меня, Соня… Только не сердитесь, пожалуйста, прошу вас… А может, вы… Может, поедете со мной к отцу, а?
        - Не поняла… Вы о чем сейчас, Марго? Как это - поедете со мной? В качестве кого?
        - Да какая разница… Ну, хотя бы как моя… Ну, не знаю… Подруга, что ли, приятельница… Я хочу, чтобы он вас увидел!
        - Господи… Не говорите ерунды, Марго. Что за дурацкий розыгрыш - устроить человеку второе пришествие покойной жены? Сами подумайте, что за блажь вам в голову пришла! Не смешите!
        - Нет, не блажь, не блажь! Вы же не знаете, как он страдает, как мучится! А тут… Тем более вы сами сказали, что едете в никуда… Ну, Соня, прошу вас, пожалуйста, умоляю! Хотите, на колени встану? Пожалуйста…
        - Нет. Это не обсуждается, Марго. Я хоть и мистический персонаж, но соображаю пока в реалиях.
        - Ой, да что тут особенного, я не понимаю?! Соня! Ну сами подумайте! Что такого, если я приеду к отцу, допустим, с подругой? Вас же это ни к чему не обязывает! Поживете недельку, отдохнете… Соберетесь с мыслями… Зачем вам ехать в никуда? А у отца большая усадьба, и парк, и озеро… У вас будет своя комната…
        - Хм… Усадьба, говорите?
        - Ну да… Он очень состоятельный человек. А если вам не понравится, я вас в тот же день сама на вокзал отвезу! И поедете в свое никуда… Ну же, Соня, решайтесь! Еще раз повторяю - вас это ни к чему не обязывает! Ну чего вам стоит?..
        - Да мне теперь, собственно… А впрочем, действительно… Теперь уж все равно…
        Соня вдруг очень устала от этого странного разговора. И от Марго устала. Заныло, оборвалось что-то внутри, как перед необходимостью прыгнуть в холодную воду. А прыгать надо. Надо же куда-то плыть… Не все ли равно - куда?
        - Ладно, Марго. Я поеду с вами. Считайте, уговорили. Хотя, по-моему, это довольно глупая затея…
        - Ой, спасибо вам, Сонечка! Как хорошо, что вы согласились! А то ведь мы почти приехали… Через полчаса выходить! Хотите, я вам чаю принесу?
        - Нет, не надо. Значит, у меня еще есть полчаса…
        - Ой, только не передумайте, прошу вас! Вы ведь не передумаете, правда?
        - Хорошо, я не передумаю, Марго. А что, мы так и будем выкать друг другу? Мы ж теперь вроде как подруги, если следовать придуманной легенде…
        - Да, и в самом деле! Давай на «ты» перейдем.
        - Тогда расскажи мне о себе. Ты учишься, работаешь?
        - Учусь…
        - Где?
        - В юридическом.
        - Опа! Коллеги, значит. Я ведь тоже юридический окончила! - Иди ты!
        - Честное слово!
        - Вот это да…
        Их разговор снова оживился - теперь тема была более приемлемая. Марго с удовольствием сплетничала о преподавателях, блестела глазами, всплескивала ухоженными ладошками. Глядела на Соню преданно. Со стороны посмотришь - и впрямь две подружки трещат о своем, о девичьем… Прошла мимо проводница, кинула на них удивленный взгляд, улыбнулась.
        - Через пять минут Прилучинск, вы белье не сдали, девушка… - требовательно обратилась проводница к Марго.
        - Ой! Что, уже? - подскочила та с места упругим мячиком.
        - Да, мне тоже надо белье сдать… - встала Соня с места вслед за Марго.
        - А тебе-то зачем? Ты же до Юрьевска едешь! - искренне удивилась проводница.
        - Нет. Я выйду в Прилучинске. Так уж судьба повернулась.
        - А… Ну-ну. Твое дело, конечно.
        - Спасибо вам за заботу, возились тут со мной…
        - Да ничего. Удачи тебе, девушка. И не плачь больше. Жизнь - она штука такая, никогда не знаешь, каким боком повернется. Сегодня несчастней тебя нету, а завтра, глядишь, из пешек и в дамки выбралась. Ну, давай белье, чего на меня так смотришь? Все равно надо жить, куда бы судьбой ни вынесло, хоть в ад, хоть в рай.
        - Да. Вы правы. Надо жить. Куда бы ни вынесло…
        Поезд медленно остановился, они вышли на перрон. Прохладный вечерний воздух после вагонной духоты сразу вскружил Соне голову. Стало немного не по себе… будто она вошла в другую жизнь, и все в ней другое, чужое, тревожное. И небо тревожное - в грязно-оранжевых облаках, и люди, спешащие по своим делам в жидком блеске вокзальных фонарей. А здание вокзала - белое, ажурное, нарядное. Марго перехватила ее взгляд, пояснила скороговоркой:
        - Да у нас весь город такой - в основном белый. Потом сама увидишь, я тебе все покажу…
        - Здравствуйте, Маргарита. Я за вами.
        Они обернулись: за спиной стоит крепенький мужичок в клетчатой ковбойке. Улыбается.
        - А, здравствуйте… - чуть кивнула в его сторону Марго. - Вы новый папин водитель, да? Володя, если не ошибаюсь?
        - Да. Так точно. Володя и есть. Ну что, идем к машине?
        - Да. Идем, Соня.
        Володя коротко вскинул брови, окинул ее быстрым оценивающим взглядом. Ну, понятно, вторая пассажирка для встречи не намечалась… А Марго и представить ее не удосужилась. Хотя, наверное, это не принято - чтоб гостей водителю представлять. Вези, кого хозяйка прикажет, и все дела.
        Сели вместе на заднее сиденье «Лендровера», Володя мягко тронул с места. С привокзальной площади вырулили на широкую улицу, за окном в свете фонарей замелькал чужой город, и впрямь белый - дома невысокие, но гордо-аккуратные, утопающие в буйной зелени. Аппетитно-чистенький городок. Не городок, а зефир в шоколаде.
        - Нравится? - спросила довольная Марго.
        - Да, ничего… - кивнула Соня, вежливо улыбнувшись.
        - У нас тут экологическая зона… И заповедник недалеко. «Оленьи ручьи», слыхала?
        - Да, что-то…
        - А какие тут места дачные, обалдеешь! А озера! Наш дом тоже у озера… Отцу каким-то образом удалось купить землю вместе с озером. В общем, не буду заранее тебе рассказывать, завтра все покажу… Тебе понравится, вот увидишь!
        Городские строения быстро закончились, они поехали по лесной дороге, а потом и вовсе свернули в глухую чащу. Но и в чаще дорога была вполне приличной - машину ни разу не тряхнуло на колдобине. За окном с трудом различались темные стволы деревьев, потом речка блеснула, потом черной ямой - овраг…
        Соня вдруг запоздало испугалась. Куда она едет, зачем? Что за поступок бессмысленный, опрометчивый! Зачем согласилась? Может, ее вообще сейчас убьют. А впрочем, какая разница… Ну, убьют. Все равно никто не заплачет. Должен же шарик прилететь когда-нибудь и куда-нибудь. Ветер дует, шарик летит, летит…
        Вдалеке забрезжил свет, и они вскоре въехали через шлагбаум в поселок. Хотя местечко это поселком назвать было бы оскорбительно. Дома за окном мелькали - глаз не оторвать, один другого краше. Словно глянцевый журнал про красивую жизнь листаешь. И газоны, и кусты стриженые, и заборы кованые ажурные, а кое-где и фонтанчики в лунном свете водой серебрятся. Сказка, а не местечко…
        Остановились у самого дальнего дома, скрытого за бетонным забором. Володя вышел, открыл кованые ворота. Въехали внутрь, прямо к залитому ярким светом крыльцу. На крыльце - человек…
        Мужчина. Высокий, сухощавый, в белой рубашке. Лица не разглядеть. Марго выскочила из машины, понеслась навстречу, повисла у мужчины на шее. Потом, опомнившись, рванула обратно, открыла дверь со стороны Сони, выволокла за руку из машины.
        - Пап! Пап! Познакомься, это Соня, моя… Моя подруга. Я пригласила ее погостить…
        И к ней - с осторожностью, голос дрожит:
        - Сонь, это мой папа. Его зовут Марк Анатольевич. Хотя… Для тебя, наверное, можно просто Марк.
        Вышли из темноты, поднялись на крыльцо, встали в свете фонаря.
        - Здравствуйте, Марк Анатольевич… - проблеяла отчего-то трусливо Соня, вжав голову в плечи.
        Он стоял не шелохнувшись. Смотрел на нее. Казалось, лицо ничего не выражало, ни радости, ни удивления. Абсолютно застывшее лицо, беломраморная маска. Хотя его вполне можно было назвать классически красивым - твердые скулы, высокий лоб, жесткий подбородок Джеймса Бонда покрывает едва заметная щетина. На лице ни одной эмоции. Только застывший взгляд…
        - Пап, я тебя не предупредила, извини… Да, не удивляйся, ее зовут Соня… - дрожащим голоском промямлила Марго.
        Казалось, он ничего не слышал. Потом вдруг сделал шаг вперед, еще, еще шаг, подошел совсем близко. Протянул руку, дотронулся до ее волос. Соня инстинктивно отстранилась, краем глаза заметив, как дрогнула его рука. Стало жутковато на секунду…
        - Здравствуй, Соня. Я рад. Я очень рад, Соня. Я напугал тебя, да? Извини…
        Голос тихий, слегка надтреснутый, каждое слово будто окутано вкрадчивой настороженностью. Так успокаивают испуганного ребенка: «Тихо, тихо, не надо меня бояться…»
        - Пап, а где Тина? Надо бы ее попросить комнату для Сони приготовить…
        - Что? Ах, да… - Марк с трудом перевел взгляд с лица гостьи на лицо дочери. И тут же пояснил торопливо: - Тина - это наша домоправительница. Марга, иди в дом, распорядись.
        Ух ты! Марга, значит. Да у них тут сплошной декаданс с именами! Марк, Марга…
        - А ты надолго к нам, Соня?
        - Я… Я не знаю…
        Соне вдруг стало ужасно неловко под пристальным взглядом Марка. Не взгляд, а жадная паутина. Захотелось отгородиться от него руками, отступить, спрятаться. Просто сбежать, наконец.
        - Не знаю… Мне, наверное, надо уехать… Как-то неловко получилось, извините. Можно мне… Отвезите меня на вокзал…
        - Я все-таки напугал тебя, Соня. Прости, пожалуйста. Я больше не буду! - тихо, вкрадчиво произнес Марк и дотронулся до ее предплечья. Он улыбнулся вполне по-человечески: - Просто я очень растерялся, извини… Ты очень похожа на…
        - Я ей уже рассказала, пап! - вклинилась в их диалог Марго. - Я и сама чуть кони не двинула, когда ее увидела!
        - Марга, Марга… Что за плебейские выражения ты вечно привозишь? - легко рассмеялся Марк, покачав головой. И будто этим смехом стряхнув с себя растерянность, весело скомандовал: - Идемте же в дом, девочки! Сейчас ужинать будем!
        - Извините, но я бы хотела уехать… - вдруг уперлась Соня в свое решение, сама от себя не ожидая такой твердости.
        Марк снова глянул на нее - теперь уже с некоторым испугом.
        - Со-онь… - тихо, чуть раздраженно протянула Марго. - Ну чего ты, в самом деле… Куда на ночь глядя? Мы же обо всем с тобой договорились. Ты можешь уехать в любое время, когда захочешь. - И быстро глянула на отца, будто испугалась, что сказала лишнего. И затараторила еще быстрее: - А знаешь, пап, мы ужинать не будем! Поздно уже, какой ужин? Давайте лучше все спать пойдем. Столько потрясений, столько эмоций! Я вот, например, чувствую себя, как дохлый выжатый лимон! И это еще мягко сказано, честное слово! Одна мечта - встать под горячий душ и спать завалиться!
        - Добрый вечер… - выросла в освещенных дверях дома полная высокая женщина. - С приездом, Маргарита Марковна!
        - Здравствуйте, Тина! Познакомьтесь, это Соня! Приготовьте ей, пожалуйста, гостевую комнату, ту, что окнами в сад выходит!
        - Хорошо… - деловито кивнула Тина. И, обернувшись к Соне, улыбнулась поначалу дежурно-вежливо: - Добрый вечер, Со…
        Господи, и эта застыла. Еще и глаза выкатила от испуга, и рот приоткрыла. Да что они тут, с ума все посходили, что ли? Хоть бы фотографию показали той самой Сони, очень интересно взглянуть!
        Слава богу, тетка-домоправительница вроде в себя пришла. Но все равно - смотрела с настороженностью. Потом перевела взгляд на хозяина, будто спрашивала - что это? Как понимать?
        - Идите, Тина, - тихо скомандовал Марк. - Приготовьте пока комнату. Соня поднимется позже.
        - Да… Да, конечно…
        Ушла. Марго, будто встрепенувшись, торопливо последовала за ней, давая на ходу какие-то указания. Марк протянул руку вежливым приглашающим жестом - прошу в дом.
        Соня вошла осторожно. Сразу - большой холл-гостиная, устроенная в непонятно каком стиле - смесь старины и модерна. Но ничего, уютно. Каменный светлый пол, освещение яркое, куча каких-то белых диванов с подушками, старинный камин с потертыми временем изразцами. А над камином… Над камином огромный портрет-фотография. Так вот она, Соня…
        Соня подошла ближе, застыла, рассматривая. Да уж, впечатление не для слабонервных… И впрямь - похожа. Нет, не то слово - похожа. Действительно, ее лицо… Те же черты, как говорил Олег - сочетание обаятельной дисгармонии. Миндалевидные глаза слегка прищурены, грустно смеются, а пухлые губы поджаты вроде как в недовольстве. Надо же, и она, бывает, так же щурит глаза, и губы поджимает… С детства привычка осталась - губы поджимать. После теткиных комплиментов в свою сторону - «губастая» и «брыластая». Так тетка и говорила, помнится, - кто ж тебя, такую брыластую, замуж возьмет? Вот комплекс и трансформировался в привычку. Да, да, это ее манера… Не плод стараний перед зеркалом, так уж получилось. Это потом, позже, такие пухлые губы в моду вошли…
        А еще у этой Сони, на портрете, чуть поднятый вверх подбородок, как у нее. И шея прямая, гордая. И правая бровь на изломе… Чудеса. Бывает же. И впрямь мистика какая-то. Даже прядь надо лбом лежит тем же непослушным вихорком, как будто ветром потрепана.
        Показалось даже, блеснул в зрачке глаза живой огонек - привет, мол! Заходи, не стесняйся, я вовсе не против. Соня вздрогнула, отвела от портрета глаза. Обернулась - Марк стоял чуть позади, поймал ее растерянный взгляд, улыбнулся ободряюще:
        - Она была чудо, моя Соня… Правда хороша? А впрочем, у кого я спрашиваю? Заставляю тебя говорить комплименты себе самой…
        - Да. Я даже не думала, что так бывает. Знаете, даже жутковато немного. И неловко.
        - Перед кем - неловко? Передо мной?
        - Нет. Перед ней… - повела Соня головой в сторону портрета. - Хотя и перед вами - тоже.
        - Ну, это всего лишь первая эмоция. Потом пройдет. И прошу тебя, Соня, говори мне «ты». И чувствуй себя как дома. Хорошо?
        - Хорошо. Я попробую.
        - Тогда скажи - спокойной ночи, Марк.
        - Спокойной ночи… Марк.
        - А улыбнуться? А впрочем, ладно… Иди, отдыхай. Твоя комната на втором этаже, третья дверь направо. Может, тебя проводить?
        - Нет-нет, я сама… Спасибо…
        Она поднялась по широкой лестнице, преодолевая желание обернуться. Нет, не надо, не надо оборачиваться… И так понятно, что Марк провожает ее глазами. Она это чувствовала. Хотелось даже голову в плечи втянуть…
        Комната оказалась чудесной. Мягкой, уютно-кремовой, как плюшевая коробочка для Барби. Платяной шкаф, пухлое кресло перед вычурным туалетным столиком. Нежный шелк ковра под ногами. Дверь в ванную комнату. А кровать! Будто из музея! С пологом, с нежным амуром в алькове. Соня никогда на такой кровати не спала…
        Она села на стеганое атласное покрывало и огляделась. Да, хорошо здесь… Бездумным благополучием пахнет. Да только лишняя она здесь - не пришей кобыле хвост, как говаривала когда-то тетка…
        Соня встала, подошла к окну, распахнула створки. Боже, какой воздух! Вкусный, с запахами скошенной травы и цветов. И листья шумят под ветром чуть слышно. Жаль, не видно ничего, темно.
        - Ладно, надо принять душ и спать, - пробормотала Соня. Хотя идти в душ не было сил. Да и страшновато было как-то. «Интересно, а дверь на ключ закрывается? Да, кажется, есть какая-то защелка… Так спокойнее будет».
        Соня разделась, нырнула под одеяло, свернулась клубочком.
        «Надо же, белье шелковое… От наволочки лавандой пахнет. Еще бы уснуть в этом великолепии…» - подумала она. Но ведь не уснуть…
        Прилетевший в окно ветер колыхнул рыхлую занавеску, огладил Сонино лицо, будто кто-то неведомый ласково приказал: «Спи… Спи, не думай. Пока здесь только ты и ночь. И эта комната. Спи…»
        Утром ее разбудили солнце и пение птиц за окном. Еще не открыв глаз, Соня подумала: «Странно, что мне ничего не снилось. Вообще ничего. А жаль. Отболело бы хоть немного дурным сном, отплакалось ночными слезами, глядишь, и просыпаться бы не страшно было. А так…»
        Сознание встрепенулось и накатило тоской. Здравствуй, ужас содеянного! Доброе утро! Никуда я от тебя не денусь…
        От стука в дверь Соня вздрогнула. Соскочила с кровати, торопливо натянула на себя джинсы и майку. Долго возилась с защелкой - руки сильно дрожали. Открыла дверь - Марго. Свежая, выспавшаяся, улыбающаяся.
        - Привет! Как спала? Чего ты такая взъерошенная?
        - Да я только проснулась… Не умывалась еще.
        - А… Ну, извини.
        Марго вошла в комнату, плюхнулась в кресло, красиво положила ногу на ногу. Потянувшись, проговорила с ноткой насмешливой интимности в голосе:
        - Отец вообще-то просил тебя не будить. Но я не утерпела, очень уж хочется спросить… Ну, как он тебе?
        - В… каком смысле?
        - Да в обыкновенном, в каком. Чего ты напряглась сразу? Давай откровенно, Сонь… Мы же с тобой не девочки трепетные, правда?
        - Мне не нравится этот разговор, Марго. Чего ты от меня хочешь?
        - Ничего я от тебя не хочу. Вернее, мне от тебя ничего не надо, у меня и без того все есть. А вот у тебя… Уж не знаю, что там с тобой приключилось. Ты же не рассказала ничего. Но я сразу поняла - что-то все-таки приключилось, да? Полный развал женского счастья? Муж, подлец, другую нашел, тебя послал по известному адресу? Угадала, да?
        - Нет, совсем нет…
        - Ну, неважно. Не одно, так другое. В любом случае ничего хорошего, ведь так? А если так, то это твой шанс, дорогая. Не будь идиоткой, не проворонь. Я ж видела, как отец вчера на тебя смотрел…
        - Слушай! Прекрати, наконец! Я что, и в самом деле похожа на озабоченную? Мне не нравится этот разговор, Марго!
        - А почему? Что я такого ужасного сейчас говорю? - распахнула она в нарочитом испуге глазки, поморгала длинными накрашенными ресницами.
        - Ты говоришь пошлости, Марго. Ужасные пошлости. Неужели сама не слышишь? Ты же своему отцу дочь, а не сваха. Мне неприятно, Марго.
        - Да что ты можешь о нас знать - пошлости… - помолчав, вдруг тихо заговорила Марго, обиженно отвернувшись к окну. - И вовсе никакие это не пошлости, что думаю, то и говорю. Извини, вежливому лицемерию не обучена…
        - Прости, я не хотела тебя обидеть.
        - Да ладно, я ж не к тому… Да и не могу я на тебя сейчас обижаться, права не имею. Потому что очень хочу, чтобы он хоть ненадолго… Ну, как получится… И вообще… Ты видела, ты знаешь, как мой отец страдал? Сони два года нет, а он все места себе не находит, ни на одну женщину не посмотрел. На глазах сохнет. Думаешь, мне легко на это смотреть? А тут… Знаешь, я его не узнала с утра. Он ожил, Сонь! Утро - и совсем другой человек!
        - Но это наверняка не потому, что…
        - Да именно потому, Сонь. Что я, отца не знаю? Как тебя увидел… Еще бы - полное Сонино повторение, подарок судьбы! Нет, ты меня не убедишь, такие подарки зря не посылаются. Это судьба, Сонь. И туман в аэропорту - судьба… Иначе я бы тебя не встретила. А с судьбой, как известно, не поспоришь. Что она дает, то и брать надо! И благодарить! Иначе - накажет.
        - Хм… Да, пожалуй, в этом ты права.
        - В чем - права? Что брать надо?
        - Нет, что накажет…
        - Это ты сейчас о чем-то своем говоришь, да? Брось, Сонь… Лучше о благодарности думай, а не о наказании. А впрочем… Чего я тебя сижу, уговариваю? Пусть все идет как идет… Давай приводи себя в порядок и спускайся вниз, завтракать будем. Отец там для тебя с барбекю затеялся.
        - Барбекю? На завтрак?
        - Ну, так он же старается… Впечатление произвести хочет… Погоди, то ли еще будет, Сонь! - со смехом поднялась Марго из кресла. - Давай, давай, не делай несчастных глаз. И не будем больше ругаться, ладно?
        - Хорошо… Но наш уговор остается в силе, надеюсь?
        - Это какой?
        - Ну, что ты по первому же моему слову отвезешь меня на вокзал.
        - Конечно, отвезу, если скажешь. А сейчас пойдем, пойдем завтракать.
        Утро было ярким, слепило глаза пасторалью. Небо чистое, будто промытое до скрипа, и зелень газона ласковая, нежно принявшая в объятия легкие ротанговые креслица и низкий столик под белой крахмальной скатертью. Странно, но надо признать, что умопомрачительный мясной дух, идущий от жаровни, нисколько не оскорблял общей картинки, наоборот, делал ее более аппетитно-выпуклой. И улыбка Марка, которой он приветствовал ее, хорошо вписалась в картинку.
        - Доброе утро, Сонечка… Как спалось?
        - Хорошо…
        - Садись вот сюда, в это кресло. Сейчас кофе будет. Погоди, плед принесу… Ночью дождь прошел, трава еще не подсохла.
        - Спасибо, не надо!
        - Надо, Сонечка. Вот так, вот так… - укутал он ее ноги легким пледом. - А кофе у нас Тина чудесный варит. Тебе понравится!
        Тина уже спешила от дома с подносом. Запах кофе влился в общую картину утра - странным и вкусным образом смешался с запахом шкворчащего на решетке мяса. Марк, присев перед Соней на корточки, вложил ей в руки тонкую чашку с кофе. Она сделала первый глоток и отвела взгляд в сторону: «Нет, ну зачем он так смотрит?»
        Кофе и впрямь был отменный, но пристальный взгляд Марка смущал. Поперхнуться же можно под таким взглядом! Еще и домработница… Стоит, не уходит. Они что, вместе будут ей в рот смотреть? Наверное, надо сказать что-то. Интересно, что говорят в таких случаях? Господи, совсем от избытка внимания растерялась…
        Тина, взяв со стола пустой поднос и зажав его под мышкой, проговорила тихо, глядя поверх голов Сони и Марка:
        - Маргарита Марковна просила передать, что она в город уехала, по своим делам. Только к ужину вернется.
        - Да, Тина, спасибо… - досадливо бросил Марк, не оборачиваясь. - Идите в дом, ваша помощь пока не нужна.
        Тина повернулась, как робот, и пошла к крыльцу. Марк поднялся с корточек, подошел к низкому ротанговому столику.
        - Давай вина выпьем, Сонечка.
        - Вина? С утра?
        - Ну да…
        - Вообще-то я не привыкла…
        - Да у меня тоже такой привычки нет, просто сегодня утро особенное. Посмотри, какая красота вокруг… А мы часто ее не замечаем, бежим к своим дневным заботам. А потом вдруг, в одночасье, как нахлынет! И хочется еще, еще, до полного растворения! Нет-нет, иногда очень хорошо, знаешь, именно с утра добавить ярких красок. Воспарить, так сказать. Прочувствовать каждой клеткой. Утренние хмельные ощущения - совершенно незабываемые, с другими не сравнишь! Самое то для легкого воспарения над землей!
        - Хм… Не знаю, не пробовала.
        - А ты попробуй! Вино замечательное! Французы, например, без вина и завтракать не садятся. А мясо уже почти готово, еще пять минут, и все.
        Вкусно. Кофе. Вино. И опять - одно другому не мешает. После глотка вина тело будто вздохнуло, получив обманчивую свободу. Плечи расслабились, под закрытыми веками заплясали веселые оранжевые круги. Соня словно полетела вместе с ними к солнцу, к чисто промытому небу… Воспарила! Хорошо, пусть будет так… Неуклюже, но воспарила, - поправила она себя. Пусть будет минута отдыха. Иначе с ума можно сойти.
        - А вот и мясо, Сонечка… Попробуй, тебе понравится.
        Как не хочется отрывать глаза… И есть не хочется. Поплавать бы еще немного в оранжевых теплых кругах…
        - Давай выпьем за это чудесное утро, Сонечка. Я очень люблю такие вот беззаботные утренние часы. А ты?
        - Я? Я не знаю… Как-то не задавалась раньше таким вопросом. Утром я обычно бегу, по делам спешу. Некогда на небо и солнце глянуть.
        - Но ведь это ужасно, если так… Я всегда считал, что спешащая по делам женщина - это нонсенс. Помнишь, как в старой доброй комедии? Вся скрючится, скукожится, как старый рваный башмак, и вот чешет на работу…
        - Ну, не у всех же возможности есть… Чтобы с утра воспарить…
        - Да, ты права. Возможности есть не у всех. Только я бы не употребил в данном контексте слово «возможности»… Здесь, скорее, женское природное везение играет роль, чтобы эти возможности появились. Сами по себе, без особых хлопот. Бывает просто удача, Соня. Судьба. Фортуна.
        - Ну, значит, я в этом смысле не слишком удачлива! - быстро ответила Соня с напором, даже с ноткой раздражения.
        Она точно отгородилась от вкрадчиво-ласковых рассуждений Марка. Нет, она, может, и не ответила бы так грубо, если б не утренний разговор с Марго… Душа съежилась, вдруг запротестовав. Видимо, не то у нее состояние, чтобы расслабляться. Хоть и воспарила, а состояние - не то.
        - Я тебя чем-то рассердил, Сонечка?
        - Нет-нет… Все нормально со мной. Просто не люблю этих разговоров про женскую судьбу - удачлива ли, не удачлива. И вообще - что значит удачлива? Надо сидеть на печи и ждать, когда к тебе эта удача сама придет, что ли? В лице прекрасного принца, который все проблемы с печью решит? Нет-нет, я подобных взглядов на женскую судьбу совсем не разделяю. Нормальная женщина и сама в состоянии устроить себе и удачу, и судьбу, и фортуну. Были бы способности и желание. А главное - отсутствие непреодолимых барьеров. Тогда и принца никакого ждать не надо! Ну, то есть… С определенной целью, чтоб с печи снял…
        Соня вдруг поймала взгляд Марка - задумчивый, чуть насмешливый. И чуточку, как ей показалось, обеспокоенный ее рассуждениями. Нет, а чего беспокоиться-то? И вообще - почему она должна ему поддакивать?
        - Что ж, понятно, понятно… Значит, ты, Сонечка, вышла из феминистских рядов?..
        - Нет, вовсе нет. Еще чего не хватало!
        - Ну, слава богу!.. А то уж я грешным делом подумал… А относительно удачи и фортуны в женской судьбе я тебе вот что скажу, Сонечка: никогда не надо делать поспешных выводов! Жизнь - штука коварная. А судьба - она и есть судьба, несет человека по мутной реке, как щепку. Сегодня ты, может, одних взглядов придерживаешься, а завтра, глядишь… Ну, попробуй же мясо, остынет! Оцени мои старания!
        Марк подошел, опять сел перед ней на корточки, в руках - тарелка с разрезанным мясом. Протянул вилку. Соня взяла ее почему-то очень осторожно, боясь, чтобы их пальцы не соприкоснулись. Нет, как барышня-институтка, ей-богу!.. Чего ей бояться-то? Не съест же он ее!
        Соня подцепила кусочек мяса, отправила в рот.
        - М-м-м… Вкусно. Никогда такого не ела.
        - Так уж и никогда?
        - Никогда…
        - Еще съешь.
        - Спасибо… Только мне неловко как-то.
        - Чего тебе неловко? Тебе кажется, что я слишком стараюсь?
        - Ну, в общем…
        - Брось, Сонечка. Поверь, мне это доставляет удовольствие. Каждый мужчина хочет продемонстрировать женщине гусарские замашки, но не всегда эта потребность дает о себе знать. Только изредка. Только для избранной прекрасной дамы. Что ж делать, Сонечка, придется тебе какое-то время походить в прекрасных дамах… Вот хотя бы этим прекрасным утром, например.
        Соня смутилась, отвернула лицо. Протянула руку к столику, взяла бокал с вином, сделала большой глоток. Вздохнула, оглядевшись кругом:
        - Да, утро действительно чудесное… Хорошо тут у вас… Красиво…
        - Ну, ты еще всей красоты не видела. Хочешь, к озеру прогуляемся?
        - А я вас от дел не отрываю?
        - Да бог с тобой, что ты? Какие дела могут быть в такое утро? Вставай, пойдем…
        Марк протянул руку, и Соня с осторожностью вложила в его пальцы ладонь. Приятная у него рука, сильная… И ладонь сухая, горячая. Поднялась из кресла, опять смутилась, неловким жестом одернула футболку.
        Молча пошли по усыпанной гравием дорожке. Справа и слева - густая россыпь сиреневых мелких цветов. Марк наклонился, сорвал один, протянул Соне.
        - Что это за цветы? Хорошо пахнут…
        - Это крокусы. А вон там, дальше, есть настоящий розарий… Ты любишь розы, Сонечка?
        - Не знаю. Люблю, наверное.
        - Отлично… Но мы сейчас туда не пойдем. А пойдем вон по той дорожке, к озеру, через березовую рощу.
        Какое чудо, думала Соня, круженье белых нежных стволов перед глазами! Березки все молодые, стройные, так и хочется подойти, погладить каждую. И трава - зеленая. И птицы поют… А вон там, средь стволов, солнце расположилось причудливо, образуя яркий светящийся столб.
        Ноги словно сами понесли ее. Она встала в столб света, закрыла глаза, подняла руки вверх… О, счастье!..
        Но тут же будто черная молния сверкнула внутри, и смех-гром раскатистый: очнись, дурочка! Какое такое счастье?! Забыла, кто ты есть? Забыла?
        Соня дернулась, обхватила себя руками, вышла из солнечного пятачка, пристыженная. Марк взглянул на нее удивленно и слегка озабоченно. Положив руку на плечо, спросил, развернув к себе:
        - Что случилось, Соня? Тебе плохо?
        - Нет. Нет… Все хорошо, Марк.
        - Но я же вижу. Ты страшно чем-то обеспокоена. А иногда так напряжена, что током бьет… Может, расскажешь?
        - Нечего мне рассказывать! Да и с чего бы?
        - Соня…
        - Ну что? Что? - Она подняла отчаянные глаза, дернула плечом, сбрасывая его ладонь. - Что вам от меня надо? Если человека к вам в гости занесло, причем совершенно случайно, заметьте! Случайно занесло, повторяю! Это не значит, что вы вправе к нему в душу лезть, понятно? И… Извините меня, конечно… - Соня икнула неприлично, некрасиво, будто захлебнувшись приступом гнева.
        Марк стоял, потупив глаза в землю. А ей вдруг ужасно стыдно стало… Он-то тут при чем? Он же ничего плохого не сделал, просто посочувствовал, проявил заботу! Обыкновенное вежливое сочувствие, только и всего. Под утреннее гусарское настроение - аккурат и сочувствие в жилу пришлось. Тем более нельзя забывать, что она ему любимую жену напоминает!
        - Нет, правда, извините меня, Марк, я вовсе не собиралась хамить… Как-то, знаете, вдруг понесло. Но уж и вы, пожалуйста… Не надо у меня ничего выспрашивать, ладно? И сочувствовать - тоже не надо. Знаете, есть такая песня, там слова очень хорошие, правильные… Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели. Все, все так и есть. Именно так. Не достойна я ни жалости, ни сочувствия, только это могу вам сказать. Вы наверняка добрый и хороший человек, но не обижайтесь на меня, ладно? - Выпалив это скороговоркой, Соня пошла вперед, туда, где за деревьями мелькала, серебрилась под солнцем синяя гладь озера.
        Марк догнал ее, молча пошел рядом. Молчание его было спокойным, умиротворяющим. И опять ей стало стыдно - теперь уже от его молчания. Ничего себе, гостья заявилась, подумала Соня, хозяину рот заткнула! Ступайте себе молча, не приставайте ко мне!
        А с другой стороны, ощущалась в его молчании какая-то нота интимности. Ничего, мол, я все понимаю очень даже хорошо… Так хорошо, как ты и не думаешь. Было, было в этом что-то… неестественноскоропалительное. А с чего ради, собственно?
        - Сонечка… По-моему, мы вчера договорились, что будем на «ты».
        - А я что, на «вы» перешла? Хм, даже не заметила… Хорошо, Марк, извините. То есть извини, конечно. Вот же день начался - еще утро, а я раз пять успела извиниться!
        - Я больше не буду приставать к тебе с расспросами. Договорились?
        - Да. Спасибо.
        - Ну, вот и замечательно. Хочешь, на лодке прокачу?
        - А что, и лодка есть?
        - А как же? Пойдем…
        Прошли вдоль берега - впереди открылась небольшая заводь. Мелкие волны лизали белый песок, чуть покачивали привязанную к столбу лодку. Марк ловко справился с узлом, помог Соне сесть на корме, оттолкнул лодку от берега, успев каким-то образом впрыгнуть, не замочив ног. Лодка сильно качнулась, Соня взвизгнула. Марк улыбнулся, подмигнул довольно:
        - Боишься, Сонечка? Не бойся… Сейчас я тебе покажу кое-что.
        Медленно поплыли в глубь озера. Вода шелестела под веслами, пахло свежестью, тиной и еще чем-то неуловимо-нежным. Чем дальше, тем больше приближался нежный запах, накатывал тугими волнами. Соне даже шевелиться не хотелось и по сторонам смотреть не хотелось. А хотелось закрыть глаза и вдыхать, вдыхать этот запах… И чтоб он в голову вошел, чтобы оплел нежными пальцами живущий в душе ужас, чтобы растворил его в себе…
        - Оглянись, Сонечка! Открой глаза и оглянись!
        О боже, вот это красота!.. Водяные лилии! Целый остров из водяных лилий! Томные белые бутоны, разомлевшие в солнечном, еще не жарком утреннем мареве. Чуть колыхались на волне, пропуская сквозь глянцевые листья сполохи ярких бликов.
        - Какие!.. А можно рукой потрогать?
        Марк склонился, с силой выдернул из воды цветок. Оборвал длинный хлыст-стебель, протянул ей.
        - Ой, зачем ты… Жалко же… Не надо больше!
        - Да их тут много… Вон там, смотри, еще. А дальше - еще…
        Соня поднесла влажные лепестки к лицу, вдохнула запах. Голова слегка закружилась, как от вина. Марк молча смотрел на нее, улыбался. И опять ей стало немного неуютно под его взглядом. Зачем он смотрит - так? Понятно же, что Марго в утреннем разговоре пофантазировала немного… Ну да, она очень похожа на ту Соню, но это же не повод… И вообще… Фу, какие глупые мысли лезут в голову! Мысли, разнеженные солнцем и запахом лилий. Временно, конечно, разнеженные. Ужас-то из души все равно никуда не денется, корочкой, как болячка, не зарастет. Но лучше его пока руками не трогать! Больно очень! Пусть пока будет солнце, лодка и лилии. И глаза этого странного мужчины.
        Хотя Соне все же было приятно, что он на нее так смотрит. А кому было бы не приятно? Любой женщине приятно… Но не более того. Не умещались сейчас в ней такого рода приятности. Ложка меда не способна растворить бочку дегтя.
        «Или как там, в пословице? - поправила себя Соня. - Там наоборот, кажется… Там про ложку дегтя и бочку меда…»
        Лодка по-прежнему медленно скользила по глади озера, плавно огибая островки белых лилий.
        Как тихо. Какая томная леность вокруг. Спокойствие. Благодать. Нежность. И молчание Марка - разрешительное, великодушное. И этот его взгляд… как теплый купол, думала Соня. Обволакивает будто силой. Пробивается через неприятие, расслабляет волю.
        «Хм, волю… Волю к чему? - мысленно одернула она себя. - К ужасу, к чувству вины? А может, это и хорошо, что обволакивает, расслабляет… Надо же как-то жить. Или не жить вовсе. Потому что с ужасом и чувством вины жить нельзя».
        Тут же услужливым рефреном зазвучал в ушах быстрый голос Марго: «Это судьба, Сонь, судьба… Не упусти свой шанс…»
        А может, черт возьми, и правда?! Ведь надо же как-то жить дальше, ведь не ляжешь теперь, не умрешь вместе с ужасом!
        «Хотя - опять глупости лезут в голову… Глупости, глупости. Нет для меня ни спокойствия, ни благодати, ни томной лености. И оправдания тоже нет. Все это - чужое, из другой жизни».
        Соня вздохнула - очень тяжелый вздох получился. Марк чуть качнулся вперед, в глазах застыл вопрос: что, что? Но вслух ничего не спросил, молчал по-прежнему.
        «А может, было бы лучше, если б спросил… - мелькнула у нее мысль. - Такая сейчас минута - все бы ему рассказала… Исповедовалась бы, как на духу. Интересно, как бы он воспринял мою исповедь?»
        Солнце поднялось в зенит, стало припекать макушку. Это что, время к обеду идет? Неужели они так долго плавают?
        - Ну что, Сонечка, возвращаемся? - будто услышал он ее мысли. - Обедать пора…
        К дому возвращались другим путем, вдоль озера, по тропинке. Густое разнотравье звенело цикадами, тянуло к солнцу желтые, лиловые, розовые головки соцветий. Сильно пахло нагретой водой. Зной поднимался настоящий, солнечно-белый, слепило глаза. Соне стало жарко в джинсах… На затылке, под волосами образовалась испарина. Подумалось вдруг - даже легкого сарафанчика с собой не взяла… Собиралась, как в побег. А впрочем, и впрямь в побег, чего уж… В джинсах бежать удобнее.
        - Устала, Сонечка? Ничего, почти пришли… Сейчас немного в горку, и мы уже дома.
        Тина ждала их с обедом. Стол был накрыт на затененной террасе. Белая крахмальная скатерть, пузатые запотевшие графинчики с холодными соками. Соня с жадностью выпила стакан апельсинового, и горло словно ожгло холодом.
        На первое был супчик-жюльен, на второе - какая-то необыкновенная белая рыба, очень вкусная. Соня умяла все с аппетитом. Даже не заметила, как Марк осторожно подложил ей второй кусок рыбы на тарелку. Тоска тоской, а голод не тетка… Да и прогулка на свежем воздухе дала о себе знать.
        На десерт - обычная яблочная шарлотка. Так себе, подумала Соня. У нее иногда лучше получается, Екатерина Васильевна в свое время секретом поделилась. Для теста надо взбивать белки и желтки по отдельности, а в яблоки обязательно грецкий орех добавлять. И чуть-чуть корицы. Олег очень любил шарлотку…
        Еще в той жизни, когда… Когда…
        Марк что-то говорил, но вдруг осекся на полуслове, с тревогой глянул Соне в глаза.
        «Да что это, в самом деле, он и впрямь мои мысли читает, что ли? Или у меня лицо так сильно изменилось?»
        - Может, пойдешь к себе, Сонечка? Мне кажется, тебе надо отдохнуть… Поспать немного. Сейчас самая жара. Не зря врачи говорят о пользе сиесты.
        - Да, пожалуй…
        - Я тебя провожу. Идем.
        - Не надо. Я сама…
        - Ты что, боишься меня?
        - Нет. С чего вы… С чего ты взял?
        Все-таки не ложилось ей на язык это «ты», звучало абсолютно по отношению к Марку неестественно. Слишком он… деловой. Нет, не то слово. Не деловой. Скорее - недосягаемый. Не в том смысле, что она на него каким-то образом посягает, а в том, что сама такая мысль - вдруг начать посягать! - абсурдной кажется. Нет, он абсолютно чужой… Чужой недосягаемый… Серьезный взрослый мужчина в расцвете лет.
        А впрямь, интересно, сколько ему? Если Марго двадцать примерно, то получается, сорок с хвостиком? Или под пятьдесят? А впрочем, ей-то какая разница, господи? Детей, как говорится, не крестить…
        Марк проводил ее до дверей комнаты, склонился, руку поцеловал. Хорошо, хватило ума не дернуться ланью, как прошлый раз. Попала пастушка в барский дом, что делать, терпи реверансы.
        В комнате было прохладно - в углу тихо шумел кондиционер. Спать не хотелось. Да и не устала она, отчего бы ей устать? Хм… попала в странное положеньице… Надо бы обдумать ситуацию. Может, удрать по-английски? А что, пока Марго дома нет…
        Соня подошла к окну, отодвинула занавеску, огляделась. А красиво у них тут, черт побери… Сад ухоженный, с цветами, с подстриженными в линеечку кустами. Дорожки ровные, в разные стороны. Скамья-качалка в тени. О, да тут балкон есть! Вчера она не заметила. Соня открыла дверь, вышла на балкон и почувствовала, как ее опалило зноем… Нет, в комнате лучше, прохладнее.
        Она вернулась в комнату, села в кресло, подобрала ноги, обхватила колени руками. Хм… Польза сиесты, говоришь… Хороша сиеста - наедине с горькими мыслями. Что, что дальше-то? Может, Олегу позвонить? Как они там?..
        Нет, не будет он разговаривать, подумалось Соне. Это ж понятно. Тем более там, наверное, Ленка… А вдруг она уговорит его сбагрить Николеньку куда-нибудь? Как-то раньше не приходило такое в голову! А вдруг - и впрямь?
        Она подскочила, начала мерить шагами комнату. Ленка, Ленка, а ведь ты можешь! М-м-м… Как больно внутри, как царапает сердце тоска. Как стыдно. Как мерзко… «Что же я натворила-то, господи? Бежать надо отсюда, бежать… Черт с ними, с обидами! Что за помрачение обиженного сознания на нее накатило - отдать им Николеньку?»
        Соня застонала, закрыла глаза, и тут же всплыла в голове картинка… Двор, машина, Олег с Николенькой на руках. Несет его к подъезду, скукожившись от испуга. Будто не своего сына несет, а тяжкую ненужную ношу.
        Вспомнила, и снова сердце зашлось обидой! Такой по-новому яростной - не продохнуть!
        «Господи, да в чем, в чем я виновата?! Что, разве чужим людям ребенка подбросила? Ведь нет, нет! Родному ж отцу, близкому человеку! Да и то потому, что в помрачении сознания была! А потом… Потом, это ж не навсегда. Потом я его заберу… Приду к нему, позвоню в дверь… Он откроет, а я ему: «Ладно, живи… Живи, как хочешь. Я за сыном пришла… А ты живи счастливо, с Ленкой, разрешаю тебе великодушно. Все же хотят жить счастливо, без проблем… Может, я тоже хотела хоть немного - без проблем? Чтоб утро было яркое, беззаботное… Лес, озеро, белые лилии… Что, права не имею? Ведь совсем немножко? В чем моя вина, скажи? Для меня не может быть утро беззаботным, а день - наполненным и счастливым? Это все не для меня? Это только для тебя, да? И для Ленки?»
        Соня сама не заметила, что проговаривает вслух свои окаянные мысли. Сидит, шепчет яростно, покачиваясь из стороны в сторону. И слезы по щекам бегут. Шмыгнула носом, провела горстью над верхней губой. Снова затряслась в рыдании, едва сдерживая себя, чтобы не в голос…
        Наревелась, обмякла. Голова поплыла, глаза сами собой сомкнулись. Так и уснула в кресле, безвольно уронив голову на плечо.
        Проснулась она от стука в дверь. Вздрогнула, огляделась испуганно. В первую секунду даже не поняла, где находится.
        - Сонь, открой…
        Голос Марго. Соня бросилась к двери, пальцы с трудом справились с защелкой.
        - Ты как тут? Живая? Ну и видок у тебя… Спала, что ли?
        - Спала…
        - А почему в одежде?
        - Я в кресле заснула.
        Марго выглядела потрясающе. Энергия молодого здорового тела выплескивалась наружу, будто там, в теле, ей было слегка тесновато. И глаза блестели жадным любопытством.
        - Я так поняла, вы с отцом сегодня вместе день провели?
        - Марго, прошу тебя, не начинай, а? - произнесла Соня резко, чтобы сразу ударить по этому любопытству. Чтоб не высовывалось.
        - Да что я такого спросила-то, не пойму? Ты чего, Сонь?
        - Вот и не спрашивай ничего больше, поняла? Раздражает твое глупое сводничество! Да и вообще, с чего ты взяла?..
        - Все, Сонь, не буду… Не буду… - выставила перед лицом розовые ладошки Марго. - Давай тему сменим, согласна… А я, между прочим, в город моталась. Кстати, назавтра тебя в салон записала…
        - В салон? Зачем в салон?
        - Ничего себе вопросики… Как это - зачем? Чтобы себя в порядок привести!
        - А что со мной не в порядке?
        - Ну… Ты не обижайся, конечно. Видок у тебя… Как бы это сказать… Неухоженный. Кстати, я тебя под нашей фамилией записала - Оленина. Твоей-то я не знаю… Так что будешь завтра Соней Олениной, никуда не денешься! Ничего не поделаешь, это судьба, Сонь!
        Марго хохотнула довольно, уселась в кресло, принялась разглядывать свежий маникюр. «Вот девица - все с нее как с гуся вода!» - подумала Соня. Ее вдруг зло взяло - да что она себе позволяет? Сначала затащила сюда, теперь вздумала судьбой распоряжаться! Что происходит, в самом деле?
        - Нет, Марго, зря старалась. Не пойду я ни в какой салон. Я завтра утром уеду отсюда. На вокзал отвезешь, как обещала?
        - Сонь, Сонь… Ну чего ты опять… - испуганно вытаращилась на нее Марго. - Обиделась, что ли? Да брось… Я ж ничего такого… Я как лучше хотела…
        - А не надо как лучше. Особенно если тебя об этом не просят. Спрашивать надо, нужны ли твои любезности, дорогая! Так что будь добра, отвези-ка меня на вокзал, исполни данное обещание!
        - Не-а. Никуда я тебя не повезу… - подняла Марго на нее спокойные, вдруг ставшие грустными глаза. - У меня рука не поднимется, Сонь. Да и папа тебя уже никуда не отпустит.
        - В смысле? - Соня нервно дернула бровью. - Как это - не отпустит?
        - Ну, то есть… Уговорит еще погостить. А ты что подумала? В подвале запрет, как рыцарь Синяя Борода? - Марго снова улыбнулась нарочито легкомысленно, будто и Соню приглашая повеселиться.
        Но Соне веселиться вовсе не хотелось. Даже из вежливости. Хотелось, наоборот, поставить на место эту самоуверенную девчонку. Нафантазировала себе бог весть чего!
        - Я завтра утром должна уехать, Марго, - проговорила она еще раз в раздражении, четко разделяя слова. - Если ты не способна сдержать своего обещания, мне придется вызвать такси. По какому номеру у вас тут вызывают такси?
        - Сонь… Ты это серьезно, что ли? - напряглась Марго, выпрямляя спину.
        - Серьезнее некуда. Да ты поставь себя на мое место хоть на секунду! Как бы ты себя чувствовала, окажись в таком дурацком положении?
        - Ну, я не знаю… Но погоди, Сонь… Давай и впрямь поговорим серьезно, без шуток! Послушай меня, пожалуйста…
        - Хватит, наслушалась. Да пойми ты меня, наконец! Неужели ты не видишь, в какую нелепую ситуацию меня втравила? И отца своего - тоже? Ну да, я очень похожа на эту Соню… Соню Оленину… И что с того? Я-то - не Соня Оленина! Я - другая! Да я бы… Я бы ни за что в принципе не согласилась на эту авантюру, если б… Если б не обстоятельства! Я же вообще плохо соображала тогда, в поезде…
        - Хм… А теперь, значит, соображать начала, да? - вдруг жестко произнесла Марго, по-кошачьи сузив глаза. - Когда отец тебя уже увидел, когда духом воспрял… Да ты хоть понимаешь, что значит для него эта встреча?
        - Не понимаю. И понимать не хочу. Потому что я - не Соня Оленина.
        - Да какая, блин, разница!..
        - Что?
        - Ну, то есть… Я не это хотела… Извини. Ну вот скажи мне, Сонь. Он разве обидел тебя чем-нибудь? Приставал с непристойными предложениями?
        - Этого еще не хватало!
        - А может, с расспросами в душу лез?
        - Нет…
        - Или, может, позволил себе сравнения с покойной женой? И не в твою пользу?
        - Да нет же, нет!
        - Так чего ж ты тогда?.. Это даже невежливо с твоей стороны, между прочим. Он в твою сторону дышать боится, неловким словом спугнуть… А ты…
        - Хм… Спугнуть… Что я, перепелка на токовище, чтобы меня спугивать?
        - Сонь… Я прошу тебя… Не обламывай его так грубо, а? Ну, прояви великодушие к человеку! Тебе ж это, по сути, ничего не стоит… Подождут твои дела, ничего за несколько дней не случится! Ну давай договоримся хотя бы на неделю… За неделю ничего не изменится! А для отца эта неделя будет как… Как возвращение в счастье…
        - Марго, Марго… Глупости говоришь. Так не бывает, Марго. Для счастья не бывает заменителей-суррогатов.
        - Бывает. У всякого по-разному бывает, каждый человек реальность и мистику воспринимает по-своему. Ты думаешь, я не вижу, что с отцом творится? Не лишай человека мгновений счастья, Сонь… Ты по-человечески не вправе, слышишь? Ну неужели тебе так трудно - всего на неделю отключиться от своих дел и проблем? Это же совсем немного - всего неделя!
        - Ну, допустим… Неделя пройдет, а дальше что?
        - А там видно будет… Давай пока всего лишь на неделю договоримся, а? От тебя же ничего не требуется, просто плыви по течению… Позволь ему самому в себе разобраться, может, он и сам поймет…
        - Что - поймет?
        - Ну, как ты говоришь… Что не бывает для счастья заменителей-суррогатов. Позволь ему быть рядом с тобой, ухаживать за тобой. Как за той Соней… Он, между прочим, ее на руках носил, пылинки с нее сдувал! Жила, как у Христа за пазухой…
        - А отчего она умерла, Марго?
        - Да так, несчастный случай… Зачем тебе это знать? Ну что, договорились, Сонь? Проявишь великодушие? Ну будь же человеком, прошу тебя… Неужели это так трудно - подарить другому несколько дней счастья? Да даже несколько минут? Или секунд? Тебе воздастся, Сонь…
        - В смысле - воздастся? За грехи, что ли?
        - Ну, не знаю, за что там воздается… Ну нежели так трудно, Сонь? А? Ведь не трудно, всего неделю?
        - Да нет, в принципе… Но надеюсь, ты не имеешь в виду… Что я должна с ним спать?
        - Да бог с тобой!.. Как ты могла подумать? Отец что, производит впечатление озабоченного? Да если б он только свистнул, тут бы вся бабская округа за воротами в очередь выстроилась. Нет, никто на твою женскую честь не покушается, успокойся. Говорю же - от тебя ничего не требуется, только быть рядом, принимать ухаживания… И все… И не делать такого вот злобно-несчастного выражения лица, как сейчас.
        - Ну, какое уж есть лицо, извини. Да, не очень счастливое. Но другого на сегодняшний день не имеем.
        - Да бог с ним, с лицом. Так договорились?
        - Ладно, черт с тобой… И все равно - если со стороны послушать… Бред, бред чистой воды… Хочется сказать, как Станиславский: «Не верю!»
        - Ладно, не верь. Но хотя бы не кусайся и не хами. Договорились?
        - А я хамлю?
        - Ну, обхамила же меня, когда я с предложением о салоне выскочила… Причем из лучших побуждений! Всего и делов-то - в порядок себя привести! Я ж честное слово - от души…
        - Ладно, извини. Поеду я в твой салон. На какое время ты меня записала?
        - На десять утра. Аккурат позавтракать успеем. А сейчас хочешь, город покажу? И к отцу на работу заедем…
        - А он на работе?
        - Да. У него там дела какие-то срочные. Сказал, поздно приедет.
        - А чем он занимается?
        - Да всем помаленьку. У него свой завод, магазины, газета… Еще там что-то по мелочи… Я особо не вникаю, да он и сам не любит о делах говорить. Так скажем - он не последний человек в городе. Далеко не последний. Ну что, поедем?
        - Нет, Марго… Чего-то на сегодня у меня силы кончились. Можно я побуду тут, в комнате?
        - Ладно, отдыхай… В ванной полежи, телевизор посмотри… Я скажу Тине, чтобы она ужин сюда принесла.
        - Валяй.
        Марго ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. После нее остался лишь запах духов - японских. Отчего-то неприятным показался Соне этот запах… Раздражающе-вызывающим. А может, это внутреннее раздражение на саму себя таким образом проявилось - зачем согласилась?.. «Купилась, как говорится, «на слабо». Можно подумать, без моего великодушия никак бы не обошелся этот «не самый последний человек в городе»… Бред, чистой воды бред! Ну и вляпалась в историю, глупее не придумаешь!
        А с другой стороны - не все ли равно, в общем… Еще неизвестно, как бы меня тетка встретила! Может, дала бы сразу от ворот поворот?
        Ладно, пусть будет неделя. Черт с ними. Пусть любуется на свою «Соню», если уж так приспичило. Нет, все-таки странно все это… И немножко унизительно… Хотя почему - унизительно? Марго права - ничего плохого этот Марк мне не сделал… Не сама же я ему навязалась».
        Через неделю у нее голова прояснится, думала Соня, и обиженная душа окрепнет. И с Олегом за эту неделю ничего не сделается. Пусть побудет в ее шкуре, ничего… Успеет еще личного счастья хлебнуть. С Ленкой. Сволочи, сволочи оба… Предатели…
        Так, подбадривая себя, она забралась в теплую ванну, закрыла глаза от удовольствия. Хорошо… Минута покоя, хоть и обманчивая.
        Лежала она долго, не двигаясь. Тишина. Вода из крана капает. И еще какой-то посторонний звук… И страшно знакомый - почему-то из комнаты…
        Телефон! Это же телефон звонит! А вдруг это Олег?
        Соня выскочила из ванной, оставляя на полу хлопья пены, лихорадочно выудила из кармашка сумки телефон, глянула на дисплей. Нет, не Олег. Ленка… Легка на помине, подруга подлая…
        - Привет. Ты где?!
        «О, какой голос гневный! Тебе ли на меня гневаться после всего?»
        - А тебе не все равно, где я?
        - Сонь… Ты что? Ты хоть понимаешь, что ты вообще натворила?
        - А что я натворила?
        - Ладно, хватит дурочкой прикидываться! Ты ребенка своего бросила, вот что!
        - Да с чего ты взяла, что я его бросила? Неправильно формулируешь объективную сторону, Лен… Я его не бросила, я его отправила к отцу. На время. Отцы иногда должны проводить время со своими детьми. Это нормально, Лен. А их верные подруги должны понимать и терпеть. Терпеть и понимать. Иногда и помогать даже. Это тоже нормально, Лен… Надеюсь, я тебя не особо напрягла всем этим?
        - Не понимаю… Чем напрягла?
        - Ну, терпением. Помощью. У вас там все в порядке, надеюсь?
        - У кого это - у вас? Ты в своем уме, Сонька?
        - Да ладно, я все знаю, Лен. Видела, как ты из подъезда выходила. А Олег тебе в окно ручкой махал - голый. И давно это у вас? Нет, мне все равно, конечно, просто из интереса спрашиваю… Так как вы там с Николенькой справляетесь… вдвоем? Записную книжку в сумке нашли? Там все телефоны есть - поликлиники, массажистки…
        - Сонь… Ты издеваешься надо мной, что ли?
        - Ничуть.
        - Нет… Неужели ты думаешь, что я?.. Вот прямо все брошу и буду с памперсами и массажистками возиться? Нет уж, уволь. Я вообще женщина из породы чайлдфри… Мне просто Олега жалко, он совсем с ног сбился! Сонь, это жестоко! Вот так, как снег на голову!
        - Да… Все вы кругом добрые, одна я жестокая. Ты спишь с моим мужем - ты добрая. Мой муж не хочет видеть своего ребенка - он добрый.
        - Мы не виноваты, Сонь. Так получилось. Никто ж не виноват, что… твой ребенок…
        - Не смей! Слышишь? Не смей рассуждать о моем ребенке! Это во-первых! А во-вторых, он наш с Олегом ребенок!
        - Да ваш, ваш, кто это опровергает-то… Что называется - ни себе, ни людям…
        - Под «людьми» ты, конечно, Олега имеешь в виду? Не обломилось тебе, да? Что ж, хоть это радует… Даже начинаю подумывать о том, что я не так уж и плохо поступила…
        Соня говорила и сама удивлялась напористым ноткам, появившимся в голосе. Хваталась за них, как за маленькие соломинки. Вдохнув в себя воздух, еще и добавила издевательски:
        - Значит, Олежек, бедненький, с ног сбился, говоришь?
        - Ну да… Отпуск на работе взял, домой переехал… Носится теперь как оглашенный с кефирами да памперсами, ни о чем больше говорить не может. Он сейчас дома живет, Сонь. Как ты и хотела…
        - А массажистка к ним ходит?
        - Да откуда я знаю?! Я что, с ними живу? Олегу только одного взгляда на мое испуганное лицо хватило… В общем, послал меня далеко и вежливо. Да я и сама - на пушечный выстрел…
        - Выходит, я тебе и впрямь личную жизнь поломала?
        - Выходит, что так… Но и тебя он не простит, не надейся! Мужики такого насилия над собой не прощают! Он никогда тебя не простит, никогда! У тебя больше нет мужа, Сонька! Он лучше себе другую найдет, но тебя не простит!
        - Ой, Ленка, Ленка… Слушаю сейчас тебя и удивляюсь. Какая же я непроходимая идеалистка, слепая и глупая! Столько лет не знала, с кем дружу…
        - Ну, допустим, я тоже не предполагала, что ты на такое способна. Нет, ты вообще нормально себя чувствуешь, а? Материнское сердце не болит, нет?
        - Все, хватит! Хватит меня камнями забрасывать! Как-нибудь сама со своим сердцем разберусь! И со своей жизнью тоже! В конце концов, она у меня одна!
        - …И хочется прожить ее так, чтобы не было мучительно больно, да? Думаешь, получится? Может, уже и планы есть?
        - Представь себе, есть.
        - Да уж… Не ожидала от тебя…
        - А я - от тебя. Прощай, подруга. Больше ни слышать, ни видеть тебя не хочу.
        - Взаимно… Но ты все-таки где, Сонь?
        Соня с силой нажала на кнопку «Отбой» и бросила телефон на кровать. Вернувшись в ванную, плюхнулась в холодную воду. «Ну и хорошо, пусть злость от разговора внутри остынет. Ничего, ничего… Да, вот такой я поступок совершила! Да, нет у меня мужа. И сама в ужасе от того, чего натворила. Но уж не тебе меня судить! И Олег тоже - пусть там побегает… Ничего. А я - буду жить… Буду принимать ухаживания Марка… Подумаешь, неделя!..»
        Утром Соня спустилась вниз - выспавшаяся, посвежевшая. Даже стыдно было на себя в зеркало смотреть. Но - дело сделано, уговор так уговор! Лети дальше по ветру, несчастный воздушный шарик! Что у нас там по программе? Салон?
        Марк ждал ее за накрытым к завтраку столом. Соня села и улыбнулась:
        - Доброе утро, Марк. А где Марго?
        - Доброе утро, Сонечка. А Марге сегодня нездоровится, голова болит. Всю ночь с друзьями в клубе тусовалась.
        - Да? А мы в салон собирались…
        - Я уже в курсе. Я сам тебя отвезу.
        - Но… Неловко как-то…
        - Все хорошо, Сонечка. Хочешь, поедем в кабриолете? С ветерком?
        - В кабриолете? Я никогда не ездила в кабриолете…
        - Тем более!
        Тина материализовалась откуда-то сбоку, поставила горячий кофейник на стол. Марк сделал рукой едва заметный жест - идите, Тина, спасибо… Какая она у них вышколенная, эта Тина. Все движения хозяина понимает. Как собака.
        У ворот их ждал кабриолет - красный! Как в кино! И утро снова было чудесным, солнечным. По лесной дороге ехали медленно, а потом, когда выбрались на трассу, помчались так, что ветер засвистел в ушах!
        Соню вдруг охватило забытое состояние восторга - вот она, жизнь! Бьет теплым упругим ветром в лицо, дрожит внутри такой радостью, что хочется выразить ее неприличным поросячьим визгом… Нет, она не завизжала, конечно же. Еще чего. Но очень хотелось!
        Въехали в город - утренний, чистенький, с ажурными проблесками солнца сквозь листву. Остановились у белого зданьица с гостеприимно распахнутыми дверями.
        - Салон «Маргарита»? - глянув на вывеску, удивленно обернулась к Марку.
        - Да. Это я в честь Марги назвал. А что?.. Звучит очень даже ничего…
        - Так это… твой?
        - Пустяки, Сонечка. Хотел его Марге подарить, да боюсь пока. Пусть сначала диплом мне принесет, а уж потом… Девушка она, как ты успела понять, своенравная, для тихой семейной жизни не приспособленная. Таким людям жить интереснее, когда они сами чего-то добиваются, а подарками можно с толку сбить…
        - Ну… Всем так жить интереснее. Чтобы самим добиваться чего-то.
        - Нет, не скажи… Далеко не всем. Вот ты, мне кажется, не такая.
        - Хочешь сказать, что я жду подарков?
        - Нет. Хочу сказать, что ты спокойная, нежная и ранимая, как цветок… А жизнь заставляет тебя быть жесткой, карабкаться вверх, обдирая коленки до крови. Ведь так? Или я ошибаюсь?
        - Ошибаешься. А впрочем, неважно.
        - Ладно… Мы еще успеем поговорить на эту тему. А сейчас - иди. Тебя там ждут…
        Соня пожала плечами, вышла из машины, легко взбежала по белому крыльцу. Ей вдруг подумалось мельком: как легко она подчинилась приказу!.. Сказал - иди, и пошла.
        От стойки ресепшена навстречу уже шла высокая девушка красоты и ухоженности необыкновенной. Улыбалась так, будто встретила дорогую родственницу после двадцати лет разлуки. Только что руки для объятий не распахнула.
        - Доброе утро… Вы Соня, да? Сюда проходите, пожалуйста…
        И - завертелось! Заискрились улыбками, задурманили запахами, прикосновениями гладких и сильных ладоней. Тут и музыка откуда-то с потолка нежная, сонно-расслабленная полилась… Соне даже задремать захотелось, пока над ней трудился тихий рой пчел - косметичка, маникюрша, педикюрша… Она открыла на секунду глаза - что они там с ней делают? И тут же снова сомкнула веки в бессильной приятной дреме - да не все ли равно… Пусть делают что хотят. Лишь бы наголо не обрили.
        - Все, можете на себя посмотреть… - пропел над ухом мелодичный женский голос.
        Соня открыла глаза. Вгляделась. Да, лицо стало ухоженным, отсвечивало глянцевым блеском. И прическа красивая. Но… было, было еще что-то в лице… в глазах… А! Ну да, конечно же. В зеркале - та самая Соня Оленина. Теперь уж - точная копия портрета над камином…
        - Вам нравится? - ласково спросила симпатичная блондинка в желтом фирменном фартучке.
        - Да. Нравится. Спасибо.
        - Идемте, я вас провожу… Марк Анатольевич вас в машине ждет…
        Марк смотрел на Соню, не отрывая глаз, пока она шла к машине. Не шелохнулся. Не улыбнулся даже. И опять внутри у нее ожило это странное чувство - будто ее обволокло теплым куполом. Теплым, но крепким. Непробиваемым.
        Она села в машину и улыбнулась, по-дурацки пожав плечами: мол, вот и я…
        Будто встрепенувшись, Марк улыбнулся в ответ:
        - Ну что, теперь в магазин?
        - В какой магазин? Зачем?
        - К такой прическе необходимо платье, Сонечка. Красивое платье. Джинсы и майка тут… Уж прости, не вписываются. Ты позволишь мне самому выбрать тебе платье?
        - Что ж… Платье так платье! Мне уже все равно, куда лететь.
        - Что? Почему - лететь?
        - Да это я так… Неуместная аллегория, не обращай внимания. Если надо платье, пусть будет платье.
        - Спасибо, Сонечка. Тогда заглянем-ка вот сюда…
        Магазинчик был небольшой, но с претензией. Кронштейнов с одеждой немного. Тут же выпорхнула откуда-то продавщица, глянула на Марка с почтительным обожанием:
        - Вам моя помощь нужна, Марк Анатольевич?
        - Нет, Анечка, сгинь. Не мешай.
        И впрямь - сгинула. Будто и не было никакой Анечки. Соня тайком от Марка глянула на первый попавшийся ценник, и глаза полезли на лоб. Божечки… Такие деньги за шелковую цветную тряпочку! Да как такое на себя надеть-то можно?
        Марк сосредоточенно перебирал платья на кронштейне. И Соне вдруг стало ужасно смешно от его сосредоточенности. Как будто он трудную задачу решал. Быть или не быть? Вот в чем вопрос. Смешно…
        - Я думаю, вот это… - Он выудил наконец что-то длиннополое, сиреневое с примесью терракоты. - Примерь, Сонечка…
        Она молча взяла платье, пошла в примерочную. Опять глянула на ценник - и почувствовала, как у нее опустились руки… Он что, с ума сошел? Вот же вляпалась в непонятные игрища…
        О, еще один сюрприз! У платья спина голая. То есть лифчик уже не наденешь. Нет, ну что это такое? Может, ему все-таки не мешало бы и у нее спросить, захочет она в таком ходить или нет, поинтересоваться ее предпочтениями. Ну не умеет она носить такие наряды, непривычно ей без лифчика! Здесь же особая сноровка нужна, из другой жизни, из богатой, чтобы с молоком матери ее впитать!
        Хотя сама Соня всегда полагала, что одевается дорого и со вкусом. Зря, наверное, полагала. Ее принцип «дорого и со вкусом» обозначается вполне конкретной формулировкой - «чтобы не стыдно было из дому выйти». А с голой спиной куда пойдешь? Уж точно не в судебный процесс!
        Ладно. Черт с ним, решила она. Попробуем без лифчика. Хотя, в общем… Ничего… Очень даже ничего! Сразу фигура по-другому смотрится… Женственно и трогательно. И никакая особая сноровка не понадобилась…
        Соня повернулась и глянула на себя с другого боку. Нет, надо же… Сидит как влитое. Как это Марк угадал размер на глаз? И цвет ей идет… Хотя - стоп! Чего она так удивляется? Это же он не для нее платье подобрал, а для Сони… Сони Олениной… Что ж, тогда любуйся на свою Соню! Плиз, пожалте, дорогой Марк Анатольевич!
        Она отдернула занавесь примерочной, вышла босиком, на цыпочках. Не портить же такую роскошь старыми кроссовками!
        - Боже мой, прелесть какая!.. - пролепетала вернувшаяся на свое место продавщица Анечка. И ручками всплеснула. И опять уставилась на Марка с почтительным вопросом-обожанием, будто ждала одобрения.
        А он опять молчал. И смотрел жадно, не отрываясь. Впрочем, не было в этой жадности ни капли хамоватого мужицкого вожделения - Соня бы его учуяла, наверное. Вот если б учуяла - все, конец его глупым игрищам…
        - Можно переодеваться? - переступив босыми ногами, улыбнулась она Марку.
        - Переодеваться? Зачем? - удивился он. - Оставайся так, пожалуйста! - И продавщице, сменив тон на более снисходительный: - Анечка, заверни там… Что осталось… В пакет.
        - Марк! Но как же? Я что, в платье и кроссовках пойду?
        - А ты не пойдешь. Я тебя до машины донесу. На следующей улице, через квартал, хороший обувной бутик есть.
        Соня даже не успела ответить - он шагнул к ней и легко подхватил на руки. Она ойкнула, уставилась на него испуганно, уперлась ладонями в грудь. Но черт возьми! Как элегантно он все это проделал! Донес до машины, осторожно опустил на сиденье. Анечка спешала следом, неся пакет с ее вещами.
        - А в обувной ты меня тоже на руках занесешь? - повернулась к нему Соня с вопросом, когда они отъехали от дверей магазина.
        - Нет. Я тебе сам туфли куплю. Ты посидишь, я принесу.
        - Но ты же не знаешь размер…
        - Тридцать шесть с половиной.
        - Ну да… А откуда?.. Что, у Сони тоже был такой размер, да?
        Марк не ответил. Только чуть дернулись желваки на щеках. Не понравился вопрос, что ли? Ну, хорошо, если так… Ей-то, по сути, все равно…
        Припарковался он в тени, выскочил из машины, бросив на ходу:
        - Я быстро…
        Соня откинула голову на спинку сиденья, вытянула ноги, обвела глазами пространство. Тихая улочка, чистый, мощенный белой плиткой тротуар. Солнце в листве пляшет. Редкие прохожие идут, никуда не торопятся… Вон две женщины прошли, окинули ее завистливыми взглядами. Да уж, колоритно, наверное, она со стороны смотрится… В красном кабриолете, в платье с голой спиной. «Не завидуйте мне, женщины. Обманная картинка-то. Я - это не я вовсе… Это покойная Соня Оленина…»
        Она выпрямилась на сиденье, испугавшись своих мыслей. Надо поосторожнее с ассоциациями-то. Черт, как ее в эти дурацкие игры занесло! Прямо мороз по коже прошел…
        А Марк уже шел по тротуару к машине - с коробкой. Глянул на нее, спросил встревоженно:
        - Что-то случилось, Сонечка?
        - Нет. Нет… Все нормально.
        - Вот, примерь…
        Туфли пришлись впору, как родные. Изящные, легкие, с открытым носком. Соня, приподняв подол платья, вышла из машины. Королевна, мать твою… Хмыкнула. Посмотрела на Марка.
        - Что-то не так, Сонечка?
        - Да все так… Непривычно просто. Каблук высокий. На таких каблуках далеко не убежишь.
        - А тебе приходится бегать?
        - Бывает… Когда в процесс опаздываю.
        - Куда?!
        - В процесс. Я в адвокатской конторе работаю, Марк.
        - А… Понятно. Садись в машину, поехали.
        Ехали молча… И чего молчит, думала Соня, посматривая на Марка. Переваривает информацию, наверное. «А ты думал, я в овощной палатке торгую, да?»
        - Ты не проголодалась? Может, перекусим где-нибудь?
        - С удовольствием! Столько впечатлений с утра - аппетит разыгрался!
        - Хорошо. А ужинать будем дома. Не люблю я ресторанной еды.
        Остановились, вошли в небольшое кафе, сели во дворике, на летней веранде. Тут же подбежал официант, положил перед ними книжечки меню.
        - Можно, я сделаю заказ, Сонечка? Я знаю, какие блюда здесь более-менее съедобны.
        - Да ради бога.
        Нет, он и впрямь странный, пожала плечами Соня. Вообще-то даме полагается самой меню изучать и блюдо выбирать. Уже какой раз - я сам, я сам… Сам платье выберу, сам туфли куплю… Хорошо, хоть в салоне сам голову ей не намыливал! Еще немного, и эта самость ее раздражать начнет!
        Марк быстро сделал заказ, упредив движение официанта, налил Соне в стакан холодной минералки. Тоже - сам… Откинувшись на спинку стула, глянул задумчиво.
        - Значит, ты у нас адвокат, Сонечка?.. Интересно, интересно…
        - А что, не похоже?
        - Нет… Совсем нет.
        - Почему это? По каким признакам?
        - Да все просто, Сонечка. Ты по природе своей не похожа на женщину, добывающую себе хлеб таким нервным трудом. Не идет тебе… Не твое, Соня, не твое.
        - А что - мое?
        - Что? А я тебе после обеда покажу - что…
        Примчался официант, с торжественным видом поставил перед ними тарелки с едой. Еда как еда, ничего особенного. Отбивная из свинины, картошка фри, овощи. Никакой фантазии, но голодному желудку все равно. А вот вино ничего - сухое французское. Соня выпила полный бокал…
        - Ну что, вперед? Я тебе обещал показать, что на самом деле - твое…
        - Очень интересно… Покажи.
        - Тогда поехали…
        Остановились у какой-то лавчонки, спустились по щербатым ступеням вниз, в подвал. Марк открыл дверь, звякнул над ухом нежный колокольчик. Пахнуло пылью. О, да это антикварный магазинчик! Темно, тусклая лампочка светит под потолком.
        - Давид! Ты здесь? - громко позвал Марк.
        Вышел старичок-боровичок, бровки седые, глазки масляные, приветственно махнул рукой Марку, окинул Соню цепким взглядом. И тоже - застыл…
        - Это Соня, Давид.
        - Да, я вижу… Соня… Что это, Марк? Может, я на старости лет умом тронулся?
        - Нет. Не тронулся. Это другая Соня, Давид. Просто очень похожа.
        - Да-да, одно лицо… Надо же, какая неожиданность. Здравствуйте, барышня. Напугали старика…
        - Я не хотела. Извините.
        - Давид… У тебя есть что-нибудь?
        - Ну…
        - Ладно, ладно, показывай. Знаю, что есть.
        - Если только для тебя, дорогой. Ради такого случая… Сейчас принесу. Располагайтесь пока там, на кушеточке. Удивил ты меня, Марк… Надо же, одно лицо… Не зря говорят, что для господина Оленина не бывает ничего невозможного в принципе! Лишний раз в этом убеждаюсь! Как говорила моя покойная теща, простая деревенская женщина - не мытьем возьмем, так катаньем!
        - Давид! Ты стал очень разговорчивым к старости, не находишь?
        - Все, дорогой, иду, иду…
        Давид исчез, и Марк повел Соню в глубь магазинчика, где был оборудован, видимо, особенный уголок - для постоянных посетителей. Старинный диван с гнутой спинкой, с облезлой полосатой обивкой, напротив - такое же кресло. Между ними - столик на высокой резной ножке.
        - Это из дома Демидовых, между прочим… Так, по крайней мере, Давид утверждает, - тихо, чуть насмешливо произнес Марк. - Но я думаю, это он сам придумал… Знаешь, как у Пушкина: царь Кащей над златом чахнет…
        - А… Что у него есть, Марк? Что он должен принести?
        - Потерпи немного. Сама увидишь.
        Сзади послышалось легкое шарканье. Соня оглянулась и увидела Давида, тот шел по проходу, осторожно держа в руках маленькую шкатулку. Поставил на столик, открыл крышку.
        - Вот. Смотрите…
        Дрожащей рукой выложил на стол бархатную тряпицу, развернул…
        Она такое только в кино видела. Ну, в музее еще. Серьги на тряпице лежали старинные, красоты необыкновенной. Большие камни в ажурной витой оправе высокомерно полыхнули синими искрами - Соня даже отпрянула немного. Глаза заслепило…
        - Это настоящие сапфиры, цейлонские! - тихо, с придыханием проговорил Давид. - Им цены нет…
        - Ну так уж и цейлонские, Давид! - насмешливо глянул на него Марк. - Я полагаю, в лучшем случае - кашмирские! А цена есть всему, ты и без меня это прекрасно знаешь. Думаю, Давид, мы с тобой договоримся. - И обернувшись к Соне, тихо скомандовал: - Примерь.
        - Нет-нет! - испуганно замахала она руками. - Что ты, я боюсь!
        - Примерь… Не бойся. Это всего лишь серьги. Как раз к твоим глазам…
        Она, как завороженная, протянула руку… Дрожащими пальцами взяла серьгу, ощутив ее надменную тяжесть. Давид сунулся куда-то в сторону, заботливо подставил ей зеркало. Странно - в ушах серьги уже не казались такими тяжелыми… И очень ей шли. Странным образом сочетались с лицом, с глазами…
        - Господи, что делают с женским лицом драгоценности!.. - тихо прошелестел Давид, зажав рот старческими узловатыми ладонями. - Ты только посмотри, Марк…
        - Да. Красиво. Я их беру, Давид. О цене потом договоримся, хорошо?
        - Но…
        - Я тебя когда-нибудь подводил, дорогой?
        - Нет. Но…
        - Идем, Сонечка. Душно здесь…
        - Сейчас… Сейчас, я только серьги сниму…
        - Не снимай. Не надо. Иди так.
        Она совсем растерялась. Господи, да что он с ней делает?! А впрочем… Пусть развлекается, если ему так нравится. Ей-то что? Ну, поносит она в ушах пару деньков сапфиры… От нее не убудет. Потом Марк их Давиду обратно вернет…
        Пока ехали домой, Соня все тянула шею, старалась взглянуть на себя в зеркало заднего вида. Даже развеселилась немного от упражнений. Нет, кто бы ей об этом три дня назад рассказал! Что она будет ехать в кабриолете, в платье с голой спиной! В цейлонских сапфирах! Такое и во сне не приснится…
        Однако веселье быстро закончилось. Да и то оно скорее на истерику было похоже. И враз навалилось прежнее ощущение нереальности происходящего, беспокойное и стыдливое. Соня втянула голову в плечи, зябко обхватила себя руками, сглотнула подступивший к горлу ком. Краем глаза заметила, как Марк глянул на нее озабоченно. Хорошо, хоть с расспросами не полез.
        Подъехали к дому уже в сумерках. Не дожидаясь, когда Марк откроет дверь и поможет ей выйти, Соня быстро выскользнула из машины и пошла по дорожке. Скорее - в свою комнату… Не надо, чтобы он ее слезы видел. Насчет слез они с Марго не договаривались.
        - Соня, подожди…
        Марк догнал ее и осторожно положил руку на голое плечо. Соня вздрогнула. Ну зачем он?..
        - Подожди, Соня. Ну же, посмотри на меня…
        Он с силой развернул ее к себе - лицо близко-близко. Соня глянула ему в глаза… И голова закружилась! Будто душа вместе со слезами оторвалась и полетела туда, в этот взгляд… И такое странное безволие в теле, освобождающее от стыда, от беспокойства. Немного пугающее. Или это… нормальное состояние женщины, когда рядом такой вот мужчина, который - «я сам, я сам»?.. Который любое решение легко принимает за женщину. Даже в мелочах.
        - Может, скажешь наконец, что у тебя случилось, Соня? Ты вся - как после землетрясения… Так же нельзя, нельзя! Нет ни одной ситуации, даже самой сложной, которую невозможно было бы разрешить! Или это большая и ужасная тайна? Ты что, убила кого-нибудь, да?
        - Нет… Никого я не убила…
        - Тогда что у тебя случилось? Какое-то большое горе, да?
        - Горе? Да, можно сказать, и так… Да, горе… Но я не хочу об этом говорить, Марк. Ты моему горю никак не поможешь.
        - Уверена?
        - Пусти… Пусти меня. Я к себе пойду, можно?
        Она выскользнула из его рук и быстро пошла по дорожке.
        - Соня, погоди… Ты к ужину спустишься? Я прошу тебя…
        Соня кивнула, поднимаясь на крыльцо. Проклятое платье, проклятые каблуки, как в них неудобно! Чуть не упала, наступив на подол…
        Так, приказала она себе, хотя бы лестницу на второй этаж надо одолеть. Внутри у нее все дрожало, будто за ней кто-то гнался. От чего, от кого она так бежит? От властных темных глаз, от сладкого безволия, окутавшего ее теплым одеялом? Почему душа забилась в страхе? Это ведь всего лишь игра… Глупая игра, в которую Марго ее втравила! Или уже не игра? После горячей руки Марка на ее плече, после ощущения безволия, сладкого падения в пропасть - уже не игра? Или надо было сразу отдавать себе отчет, что никакими играми тут не пахнет?
        Запыхавшись, она ворвалась в комнату. О! А что здесь домоправительница делает? Понятно… Белье на постели перестилает. Тина стояла к ней спиной и старательно разглаживала складки на простыне. Тоже, нашла время!
        Тина выпрямилась и оглянулась…
        И опять на ее лице отразился ужас, как тогда, при первой встрече… Ну а сейчас-то что? Ах, да… Она же теперь полная копия Сони Олениной, все шероховатости удалены! Ухоженность, платье, сапфиры…
        - Тина, а ключ от комнаты где?
        - Что?
        - Но дверь ведь должна закрываться на ключ, верно? - выпалила Соня первое, что пришло в голову.
        - А… Да, конечно… Конечно же, есть ключ…
        - Отдайте его мне, пожалуйста. А белье можете каждый день не менять, я таким сервисом не убалована, обойдусь.
        - Да, сейчас… Конечно, как скажете…
        Дрожащей рукой Тина завозилась в кармане, вытянула связку ключей, принялась перебирать торопливо. Отцепила один ключ, молча положила на комод и взглянула на Соню в ожидании новых распоряжений.
        - Спасибо, Тина, вы идите. Я сама постель застелю.
        Домработница пожала плечами и ушла, тихо прикрыв за собой дверь.
        Соня плюхнулась в кресло, отерла испарину со лба. Надо успокоиться, собраться с мыслями… Нет, и чего вдруг она про ключ?.. Что-то на подсознании сработало? Сигнал оттуда поступил - коготки увязнут, и птичке конец? Ах, боже мой, да какой конец… Собери сумку, сними с себя платье-цацки и вали на все четыре стороны… Да, кстати, где ее джинсы с кроссовками? В машине остались?
        В голове ее был туман, мысли путались… И на плечах все еще ощущался ожог от ладоней Марка. Или озноб. Или все-таки ожог? Господи, да что с ней творится? Больше проблем, что ли, нет?
        Сумерки постепенно заполнили комнату, ветер медленно шевелил занавеску на окне. Вдруг в тишине раздались тяжелые шаги. Соня напряглась, вслушиваясь. По коридору кто-то шел. Сердце заколотилось, отдало болью в висках.
        Наконец раздался осторожный стук в дверь. Голос Тины:
        - Соня, Марк Анатольевич к ужину приглашают…
        Соне стало вдруг смешно, даже невольный всхлип вырвался из горла. Приглашают, надо же! Оне, его величество, к ужину приглашают! Нет, так и до истерики недалеко! То слезы, то смех…
        - Да, Тина, иду!
        Она вошла в ванную, включила свет. Увидела свое лицо в зеркале - вздрогнула. На нее смотрело лицо женщины из другого мира, из других обстоятельств… Даже глаза будто цвет поменяли - в них плескалась синева агрессивная. И сапфировая надменность - как продолжение образа. Красивая ты… Красивая - ты, Соня Оленина. А где же Соня Панкратова? Ау… Потерялась?
        Стол к ужину был накрыт на веранде. Марк стоял у каменного ограждения, подняв голову, смотрел в закатное небо. Обернулся на звук ее шагов, улыбнулся мягко, приветливо.
        - Я тебя, наверное, немного напугал, Сонечка? Прости.
        Соня пожала плечами - мол, какие пустяки… Встала рядом, тоже начала смотреть на закат. Зрелище, надо сказать, удручающее. Грязно-оранжевое с примесью унылой бирюзы. Ничего, кроме депрессивных мыслей, не вызывает. Может, это от настроения человеческого зависит? От дефицита душевной гармонии?
        - Тина на ужин запекла утку с яблоками. Ты любишь утку с яблоками, Сонечка?
        - Не знаю. Люблю, наверное.
        - М-гм…
        Едва уловимая нотка разочарования прозвучала в этом «м-гм»… Что ж, понятно. Наверное, Соня Оленина любила утку с яблоками.
        - Пойдем за стол, Сонечка. Что-то Марга запаздывает, не будем ее ждать.
        Только уселись - цокот каблуков по плитам веранды. Марго. Плюхнулась на стул, лицо расстроенное, капризное. Глянула на Соню мельком - приподняла бровь удивленно:
        - О, какая ты, Сонь… Красивая… Не узнать! А сапфиры! Обалдеть!.. Пап, я тоже такие хочу!
        - Обойдешься, малышка. Мы же с тобой договорились - сначала диплом, потом все остальное. А иначе у тебя стимула к высшему образованию не будет.
        - Да помню я, помню! Кстати о высшем образовании… У меня, пап, как раз с ним на эту минуту неприятности!
        - А что такое, Марго? Выкладывай!
        - Да представляешь, сейчас однокашница позвонила, оказывается, у меня курсовая синим пламенем горит! Надо ехать! Меня же без курсовой на второй курс не переведут! Вот же облом, да? Хотела еще несколько дней дома побыть…
        - Что ж, действительно надо ехать. Ничего не попишешь.
        - Нет, представляешь, пап, какое свинство? - подпрыгнув на стуле, полностью развернулась она корпусом к Марку. - Препод взял и курсовую завалил! Еще и деньги взял, сволочь… Пап, может, позвонишь на кафедру?
        - Нет. Мы же с тобой договаривались, Марга. Все сама и только сама. Иначе ничему не научишься.
        - Ладно, поняла… Ну ничего, приеду - разберусь с этим преподом… Гляну ему в наглые глаза!
        - А когда надо ехать, Марго? - спросила Соня, вклинившись в их разговор и нервно покручивая в пальцах бокал с вином.
        - Да срочно, Сонь! - отмахнулась от нее Марго. - Прямо сейчас! Я уж и билет на утренний рейс купила!
        - Я еду с тобой. Я быстро соберусь. Только мне лучше на поезде…
        Отец и дочь повернули в ее сторону головы, посмотрели молча. Марк - с настороженным испугом, Марго - с досадой. Марго первая нарушила неловкую паузу:
        - Сонь, но я же не предполагала, что все так выйдет… С преподом, с курсовой… Чего ты вдруг всполошилась?
        - Почему - вдруг? Ничего не вдруг… Вместе приехали, вместе и уедем. Ничуть я не всполошилась.
        - Ну да, все так, конечно… - залепетала Марго, виновато глядя на нее исподлобья. - Но с другой стороны, Сонь… Тебе-то куда торопиться? Ну, пожалуйста, Сонь… Ты же обещала…
        Марго смотрела умоляюще, сделав брови смешным домиком. Марк молчал. Потом протянул руку, решительно накрыл Сонину ладонь своей ладонью.
        - Останься, Соня. Я очень прошу тебя - останься. Не бойся меня.
        - Да я и не боюсь… С чего ты взял? То есть не в этом дело…
        - В этом, Соня, в этом. Да и нельзя тебе сейчас уезжать - в таком состоянии… Лучше на природе пожить, успокоиться…
        - А… Отчего успокоиться? - стрельнула по их лицам любопытным взглядом Марго. - Я что-то пропустила, да?
        Марк с досадой глянул на дочь, чуть прищурив глаза - заткнись, мол. А вслух произнес довольно спокойно, с отеческой озабоченностью:
        - Иди, Марга, собирайся. У тебя мало времени. Деньги на карту я тебе завтра переведу.
        Марго быстро закивала, вставая со стула. Соня машинально сделала похожее движение, тоже собираясь встать… Марк глянул на нее - и будто пригвоздил к месту. Произнес твердо, так, что внутри у нее пробежал горячий озноб:
        - А ты остаешься, Соня. Это решено и больше не обсуждается. Ешь… Давай я тебе еще вина налью.
        Озноб отступил, и опять на Соню навалилось безволие. Странное безволие, будто ее окутало теплой волной. Волной, смывающей все сомнения. Похожей на гипноз. А может… это и есть гипноз? Влияние сильного духа? Странно, она всегда себя считала сильной и волевой женщиной… Но может, это не так? Может, это в той жизни она была сильной и волевой? То есть ей приходилось быть сильной и волевой? В другой жизни и другие свойства характера проявляются?
        Марго ушла. Поужинали в молчании. Соня ела мясо, пила вино. Вкуса не ощущала. Внутри было пусто и звонко, и шумело в ушах, как от ветра. Ну да, ветер… Она же летит. Ветер дует, шарик летит - неприкаянный…
        Поднявшись к себе после ужина, она закрыла дверь на защелку. Увидела ключ на комоде, закрылась еще и на ключ. Села, усмехнулась про себя - надо же, нашла чего бояться… Разве это самое страшное, что может… с ней произойти? Если уж осталась…
        Тем более она, кажется, уже и не возражает против этого… Если спросить себя честно.

* * *
        Солнечный луч упорно елозил по подушке, норовя ударить по глазам. Да, понятно - позднее утро уже… Да, надо разомкнуть веки. Но не хочется… Такая леность внутри, нет никакой возможности ее преодолеть. И мыслей тревожных и виноватых с утра не было. И сны ночью не снились. Леность, леность во всем теле… Как наваждение.
        Соня наконец взяла себя в руки, сбросила одеяло и встала с постели. Подошла к окну, потянулась… Да, всю утреннюю красоту проспала. Времени - часов одиннадцать, не меньше.
        Она взглянула на себя в ванной - лицо в зеркале выспавшееся, свежее. Приняла душ, вышла в комнату, замотавшись полотенцем.
        Так, что бы на себя надеть… Где-то в сумке еще одни джинсы были… И легкие босоножки-шлепанцы. А, вот и футболка нашлась. Правда, сильно помятая. Ничего, сойдет.
        Оделась, направилась к двери, открыла защелку. Дернула дверь… И обмерла на долю секунды, будто чиркнуло внутри острием ножа. Потом вспомнила - сама же с вечера на ключ закрылась! Закрылась, да только никто на ее женскую честь и не покушался! Смешно…
        Дом был тихим, пустым. Соня спустилась по лестнице, направилась в сторону кухни. Так захотелось кофе. И позавтракать бы не мешало.
        - Доброе утро, Соня… - обернулась от плиты Тина, что-то помешивая в кастрюльке. Лицо, как всегда, вежливо-непроницаемое.
        - Доброе утро. Я сегодня припозднилась к завтраку, извините.
        - Ну что вы, Соня. Это вполне нормальное время… Вы же не в пансионате, где по режиму кормят…
        Сказала - и посмотрела на нее испуганно, видимо, решив, что переступила границы дозволенного. Отвернулась к своей кастрюльке, принялась дальше елозить в ней ложкой с преувеличенным старанием. Вон, даже спина напряглась. Бедная, что ж она так напрягается-то? Вроде и хозяин - не зверь… Надо ее подбодрить как-то, решила Соня. Хотя бы душевной интонацией в голосе.
        - Да какое ж нормальное время, одиннадцать часов! Заспалась я сегодня… А Марк, конечно, уже успел позавтракать?
        - Да. Марк Анатольевич рано утром уехал. Велел мне вас не беспокоить.
        - Тина, ко мне можете обращаться на «ты»…
        - Что вы, Соня, как можно?! Нет-нет, мне так удобнее… А по отчеству вас как?
        - Да не надо никакого отчества! Еще не хватало!
        - Ну, как хотите… Что вы на завтрак обычно едите? Вы скажите, я буду знать…
        - Да мне все равно, в общем. Ну, салатик какой-нибудь… Хлеб с маслом… И кофе. Большую чашку. С лимоном и сахаром.
        - Хорошо. Поняла. Сейчас сделаю. Вы идите на веранду, я все туда принесу.
        Нет, не получилось душевного панибратства. Ладно, черт с ней… Не хочет - не надо, с досадой отметила Соня.
        Она села на веранде и подставила солнцу лицо. Закрыла глаза - заплясали оранжевые круги под веками. Значит, Марк уехал… Оставил ее одну. Уверен, что никуда не денется? Что ж… Ладно. А чем заняться? Можно к озеру пройтись, погулять на свободе…
        Свобода. Свобода… Разве она тут свободна? Да, странное состояние - несвобода свободы…
        Подошла Тина, поставила поднос с тарелками на стол. Все, как она просила. Хлеб, масло, салатик. И кофе. Сахарница, лимон на блюдечке.
        - Приятного аппетита, Соня.
        - Спасибо…
        Позавтракав, она спустилась с крыльца, пошла по знакомой дорожке. Мимо цветника, вниз, к березовой рощице. Вон и озеро блеснуло вдали.
        А эта тропинка куда ведет, интересно? Уходит вглубь, пересекает рощицу, все дальше, дальше… О, какая шикарная поляна, щедро залитая солнцем! А за поляной - лес… Трава высокая, оглаживает ладони. Солнечные пятна в прорехах высоких крон. А вон там, впереди, еще поляна… И снова - лес, лес… Как тут хорошо, красиво как! Пушкинский пейзаж, «Барышня-крестьянка». Соня встала, задрав голову вверх, раскинула руки, покружилась…
        Однако, наверное, далеко забрела. Не заблудиться бы. При ее врожденном топографическом кретинизме - это раз плюнуть. Так… Куда идти-то? Обратно? А это куда - обратно?
        Она осмотрелась и запаниковала слегка. Кажется, мимо тех елок шла… Или не тех?.. Соня охлопала себя по карманам - конечно, телефон не взяла! Вот идиотка… Ладно, надо идти прямо. Говорят, когда не знаешь, куда идти, надо всегда идти прямо. Никуда не сворачивая. Хм… Никуда не сворачивая! Было бы еще куда сворачивать! Кругом лес… И уже не такой красивый, как показалось поначалу. Темный, неприветливый. Чем дальше, тем страшнее.
        Она ускорила шаг, почти побежала. Чуть не упала, споткнувшись о корень дерева. Впереди, слава богу, светлое пятно… Что это? Очередная поляна? Нет, это опушка леса… А за ней, слава богу, забор! Основательный, бетонный! Уф… Если забор, значит, за ним люди живут… Ну да, вон и крыша дома показалась! Еще бы лазейку в заборе отыскать…
        Нашлась и лазейка - бетонные плиты неплотно приставлены друг к другу, меж ними узкая щель. Соня сгруппировалась, протиснулась с трудом. Хорошо, что она такая худая. Как говаривала когда-то тетка - не в коня овес.
        Черт, локоть ободрала… И вообще - страшно. А вдруг тут собаки по территории бегают? Хотя сама территория - премиленькая. Стриженый газон уходит вверх под горку, тропинка-лесенка вьется изгибом. Соня поднялась по ней, вытягивая шею и пытаясь заглянуть вперед.
        Ага, вот и хозяева обнаружились. В тени высокого кустарника, в полосатом шезлонге женщина дремлет. Полная, рыхлая, но топлес, между прочим. Объемные груди растеклись киселем - зрелище, прямо скажем, не для слабонервных. Рядом еще один шезлонг стоит, на нем замечательный натюрморт - пузатая бутылка коньяка с таким же пузатым бокалом и махровый халат брошен небрежно. Полное расслабление на свежем воздухе.
        Соня подошла поближе, кашлянула тихо, предупредительно. Спит! Наклонилась, сказала вежливо:
        - Извините, пожалуйста…
        - А? - вздрогнув, резко открыла глаза любительница расслабухи на свежем воздухе. - Что? Где? Кто вы такая? Откуда вы здесь взялись?
        Села, потянулась за халатом, стыдливо прикрывая грудь. Бутылка не удержалась в вертикальном положении, плюхнулась в траву.
        - Да вы не пугайтесь, пожалуйста… Простите, что побеспокоила. Я просто заблудилась, вышла из леса на ваш участок… - заговорила Соня.
        - А… Понятно. А куда идешь-то?
        - Да я тут в гостях. Где-то недалеко…
        - В смысле - недалеко? У кого гостишь-то? Фамилию знаешь?
        - Да. У Олениных… Вы не знаете, как на их территорию пройти?
        - Ах, у Олениных… Вот оно что… - задумчиво проговорила женщина, запахивая на себе халат и с любопытством ее разглядывая.
        Любопытство было таким жгучим, осязаемым, что казалось, дотронулось до нее липким прикосновением. Видимо, эта женщина была из породы особенно любопытных. А что, есть такая порода, очень часто в жизни встречается - чем-то сродни психам-вуайеристам. Так и жаждет глянуть внутрь тебя, как в замочную скважину.
        - Да, у Олениных. Так как к ним на участок пройти? - переспросила Соня сухо.
        - Да как… Обычно, как… Слушай, а ты ведь и впрямь на Соньку похожа! Просто одно лицо! Надо же… Мне говорили, а я не верила…
        - Кто… говорил?
        - Да все уж кругом говорят, что Маргошка отцу Сонькиного клона подогнала! Нет, как в жизни бывает, а? Да ты садись, садись, в ногах правды нет… Выпить хочешь? - кряхтя и согнувшись полным станом, потянулась женщина к лежащей в траве бутылке.
        - Нет, спасибо, не надо. Я лучше пойду.
        - Да ладно, не брезгуй соседством… Может, я тебе еще и пригожусь когда. Меня вообще-то Майей зовут. Сонька-то ко мне часто хаживала, когда от тоски помирала.
        - От тоски? Почему от тоски?
        Тихо опустившись в шезлонг, Соня заинтересованно уставилась на новую знакомую, почему-то со страхом ожидая пояснений.
        - Почему, почему… Так пить будешь или нет? - переспросила Майя.
        - Нет, спасибо, - решительно отказалась Соня.
        - А я выпью… Захотела вот сегодня себе выходной устроить. Мотаюсь, понимаешь, целыми днями, как белка в колесе… У меня бизнес такой, не покрутишься - с голым задом останешься. Конкуренты сожрут.
        - Так почему - от тоски?
        - А хрен его знает… - Майя плеснула в пузатый бокальчик коньяку. - Разве этих девок разберешь… Ну, будь здорова, что ль… - Выпила, поморщилась, прикрыв нос тыльной стороной ладони. Махнула рукой, удобнее устраиваясь в шезлонге. - Уж как Марк ее любил, Соньку эту… Про такое, наверное, только в книжках пишут. Пылинки с нее сдувал, самостоятельно даже чихнуть не давал. А у нее все время, представляешь, депрессия! Он уж и так, и этак… Однажды даже осенью цветы к деревьям привязал, представляешь? Ну, чтобы это… Депрессию у нее снять. Я мимо ехала, чуть в забор не врезалась… На улице снег с дождем, слякоть мерзкая, вдруг поднимаю глаза, а у них на участке - цветы на деревьях! Думала, крышу у меня снесло!
        - Скажите… А… как она умерла?
        - Да очень просто - из окна выпала!
        - Из окна? Но у них дом двухэтажный…
        - Да не, это не здесь… Она аккурат у мамы была, а мама на девятом этаже живет. Раньше-то Сонька с мамой в халупе жили, а потом Марк расстарался, тещеньке однушку в новостройке купил. Ну, чтоб это… Тещенька под ногами не мешалась. И Соньке запретил туда часто шастать. А только Сонька все равно - нет-нет да шастала. В тот раз якобы решила у мамы окна помыть… Так и выпала - с бутылкой стеклоочистителя в руках. Оставила мужу на память подарок.
        - Не поняла… Почему подарок?
        - Ну, чтобы он думал, что это якобы несчастный случай. Чтоб не корил себя. Не любила она его, вот что. Он ее любил, а она его - нет.
        - Но… Разве это повод, чтобы…
        - Не знаю. Тут вообще дело темное. Может, повод, может, не повод… Может, он ее не отпускал, может, сама не могла уйти… Куда ей уходить-то было? Обратно в бедность? Вы ж теперь все такие - душу готовы продать за дармовое… Тут вкалываешь дни и ночи, как сука последняя, и ни одна сволочь клона в тебе не разглядит… И ты наверняка такая же!
        - Да откуда вы… Что вы вообще обо мне знаете? А впрочем, думайте что хотите… Ладно, пойду я. Всего вам доброго.
        Соня оперлась рукой о подлокотник, пытаясь встать. Майя испуганно подалась вперед:
        - Да ты не обижайся, слышь… Просто мне и всамдель обидно, понимаешь? Я ведь к Марку-то, было время, подкатывала, даже два раза подкатывала… Не думай, я не всегда такой квашней была. Я ж его, подлеца, с молодости знаю! Еще с его Наташкой знакома была!
        - А… кто это, Наташка?
        - А ты что, ничего про него не знаешь? Ни фига себе… А я тут болтаю, поди, лишнее… Ну, да ладно, чего уж там. Первая жена у него через три года, как поженились, умерла. Тоже странно как-то. Молодая здоровая девка была и померла вдруг… И тоже вроде как несчастный случай, люди говорили. Вот тут я к нему и подкатила… А чего, думаю? Давай, говорю, объединим бизнес, заживем, как люди…
        - А он что?
        - Да что, что… Начхал он на мой бизнес, вот что! У него деньги удачно в Европе вложены, можно всю жизнь на проценты припеваючи жить. Какой-то родственник по матери у него там банкир, что ли… Мать-то немка была, вот потом родственники и отыскались. А я ему зачем? Ему с бабами другие отношения нужны. С такими вот, как ты, бледными шмакодявками. И как вас только земля носит! Нет, вот дали бы мне автомат, я бы всех красивых и худых баб расстреляла, чес-слово! Только жизнь нормальным трудящимся женщинам портят!
        - Ладно, ладно… Понятно все с вами. Значит, вторую жену звали Натальей? Она что, тоже умерла?
        - Да бог с тобой, окстись… Нет, Наташка жива-здорова. Она ж мать Маргошки! Он бросил ее сразу, когда второй ребенок родился.
        - Как это?
        - Ну, ладно, об этом не буду… Бросил и бросил. А Маргошка с ним жить осталась. С тех пор к матери - ни ногой… А потом он Соньку себе откопал. В общем, всего у него три жены было. Ты, значит, можешь четвертой стать.
        - Нет. Ошибаетесь. Не могу.
        - Это почему же?
        - Ну, во первых, у меня нет таких грандиозных к этому стремлений, как у вас… А во-вторых, я замужем.
        - О-па, приехали! - удивленно уставилась на нее осоловелыми глазами Майя. - Вот это да… - Она снова потянулась за бутылкой. - А что ж ты, вся из себя замужняя, сейчас в его доме делаешь?
        - Я? Ну… Я просто в гостях… Меня Марго пригласила…
        - Ну да. Я ж об этом и толкую. Марго Сонькиного клона папаше подогнала. Ничего, он быстро с твоим замужним статусом определится! Не успеешь и моргнуть… Нашему рыцарю Синей Бороде еще никто не отказывал!
        - А почему?
        - Что - почему?
        - Ну… Почему ему никто не отказывал?
        - А такая, видать, у него мужицкая власть над бабой! Правда, Сонька долго от него бегала, не хотела за него замуж-то. Да она вообще с приветом была, эта Сонька… Прости меня, Господи, душу грешную, плохо говорю о покойнице… Ну вот не понимаю, хоть убей, чего ей не хватало? Все, все у бабы было! На тарелочке с голубой каемочкой приносил! И все для нее - сам… Говорят, даже трусы ей сам покупал… Одевал, как куклу. Шмотки, заграница, драгоценности… Пальцем шевелить для себя не надо! Да он и не давал ей пальцами-то шевелить! Шибко сердился, если какую самостоятельность проявляла! Ну чем не бабское счастье, скажи?
        - А может… в этом все дело? В отсутствии самостоятельности? Может, у нее было все, но не было самой себя?
        - Ага… Вот-вот, и ты туда же! И Сонька мне что-то подобное в уши пела! Исчезаю, говорит, нет меня как личности! У меня, мол, самой себя нету, все Марк забирает! А я ей, помню, говорю: «Брось ты эти философские бредни, живи в свое удовольствие!» А она ревмя ревет… Дура, одним словом. - Майя громко икнула, стыдливо прикрыв рот рукой. Пробурчала из-под ладони глухо: - Ой… Вот Бог-то меня и наказывает… Нельзя покойников плохим словом поминать…
        - Нет, она вовсе не дура, как вы говорите, Майя… Она в чем-то права…
        - Да ладно, права! В чем права-то? Глупости все это, вот что я тебе скажу! Ну, хоть меня для примера возьми… У меня этой «самой себя» - хоть одним местом ешь, не подавишься! Куда ни плюнь - все сама да сама… А толку что? Где оно, счастье-то? Ау… Эх, да что там…
        Тяжко вздохнув, Майя с силой провела ладонью по ежику волос, помяла одутловатые багровые щеки. Потом добавила грустно:
        - Дуры вы, девки, дуры… Счастья своего не понимаете… Вот я бы, например…
        - Да, Майя, - перебила ее Соня, неожиданно почувствовав, что устала от долгого общения, - не зря говорят - хорошо там, где нас нет… Ну, я все-таки пойду, меня потеряли уже, наверное.
        - Что ж, иди… С Марком-то особо не загуляешься. Теряться от него нельзя, не позволит… Меня бы вот так кто потерял…
        - А как мне отсюда выйти?
        - Да очень просто. Дом обойдешь, там калитка. По улице налево, через пять домов усадьба Олениных будет.
        - Ладно. Спасибо вам…
        - Да не за что. Заходи в гости, когда приспичит. И если не приспичит, заходи. Поболтаем… О, да у тебя рука в крови! И брючина, вон, порвана! Где это тебя угораздило?
        - Через ваш забор продиралась…
        - Может, перевязать?
        - Нет. Не надо. Спасибо. Я сама…
        Марк стоял на веранде, сунув руки в карманы брюк и нервно перекатываясь с носка на пятку. Увидев Соню, идущую по тропинке, быстро сбежал с крыльца, бросился навстречу:
        - Соня… Где ты была? Я ведь даже номера телефона твоего не знаю!
        - Да я все равно его в комнате оставила…
        - Но где ты была? Господи, что это? У тебя рука в крови…
        - Я заблудилась, Марк. Пошла погулять и заблудилась. А рука - это пустяки. Просто царапина.
        - Но все равно - надо обработать… Пойдем в дом, у Тины аптечка есть.
        - Да не надо!
        - Ничего, ничего… Ты спокойно посидишь, я сам обработаю…
        Слегка приобняв Соню за плечи, Марк повел в дом, усадил в кресло. На его зов прибежала Тина, засуетилась в поисках аптечки. «Марк переполошился из-за царапины? - думала Соня. - И опять - я сам, я сам…»
        Сам смазал ранку йодом, сам перебинтовал. Потом присел перед ней на корточки, глянул в глаза.
        - Ну, как ты?
        - Да неудобно… Столько хлопот. И вообще, Марк… Я думаю, нам надо объясниться. Как-то меня напрягает двусмысленность моего положения. Хотя - сама виновата…
        - Я думаю, здесь нет никакой двусмысленности, Сонечка… Ты у меня в гостях…
        - Нет, есть. Ты должен знать обо мне правду. То есть… Я не то хотела сказать… Марк, согласись, что это глупо - ассоциировать меня с бывшей женой! По-моему, мы оба немного заигрались… Ты не находишь?
        - Ничуть. Успокойся. Все хорошо, Сонечка…
        - Но давай поговорим, наконец! Расставим все по своим местам! Чего ты от меня хочешь, Марк?
        - Да ничего, абсолютно ничего! Просто живи в этом доме, отдыхай, наслаждайся покоем. А время само все расставит по своим местам.
        - Да нет же, Марк! Ты же не знаешь обо мне ничего, абсолютно ничего…
        - Почему не знаю? Ты вчера сказала, что у тебя случилось какое-то горе. А чтобы пережить горе, Сонечка, нужно время. Время пройдет, и…
        - Да, если бы все было так просто… А ты не хочешь знать, что у меня случилось? Хочешь, расскажу тебе все, как есть? И вообще, кто я такая?
        - Хочу, Соня. Конечно, хочу. Но, может, не сейчас… Ты сейчас очень взволнована…
        - Нет, сейчас! Именно сейчас! Мне надоело быть полной идиоткой, эксплуатирующей чужой образ! Жить в этом доме, как Соня Оленина, принимать от тебя подарки, как Соня Оленина… Я не Соня Оленина, Марк! Я другой человек! А ты… Ты видишь во мне всего лишь клона своей жены! И тебе все равно, что я при этом чувствую! Ты молчишь, я молчу… Это же… похоже на сумасшествие, Марк! Мы оба сошли с ума! Нет, почему я сразу не уехала, не понимаю?
        - Ты не уехала потому, что я не хотел, чтобы ты уехала. Я не могу… этого допустить, Соня. И ты права - мне, по большому счету, все равно, что с тобой было раньше. Может, это жестоко звучит, но ты постарайся понять меня правильно… Я все равно никуда тебя не отпущу, прими это как данность.
        - Что значит - не отпущу? Я что, твоя пленница? Я попала в обитель Синей Бороды? Но это же смешно, Марк… Я же в любую секунду могу вызвать такси и уехать…
        - Но ведь не уехала. И не уедешь.
        - Я уеду, Марк. Прямо сейчас уеду.
        - Куда? В горе? Ах, Сонечка, Сонечка… Ты думаешь, я ничего про тебя не понимаю, да? Твое горе, милая Сонечка, написано на твоем прекрасном лбу крупными буквами… Хочешь, я его прочитаю?
        - Ну… что ж, попробуй…
        - Я думаю, тебя бросил муж. Унизил, изменил, растоптал лучшие твои чувства. Даже скорее всего, что ты оказалась в крайне стеснительном материальном положении… Ни работы, ни дома, бежишь куда глаза глядят. Так часто бывает с вполне благополучными женщинами, милая. Мужчины обычно жестоки с бывшими возлюбленными, такова их природа. Ну что, я правильно тебя прочитал?
        - Нет, Марк. Все не так, не так… То есть… Да, муж мне действительно изменил. И не с кем-нибудь, а с лучшей подругой.
        - Что ж, тоже вполне обычная ситуация… Можно сказать, бытовая.
        - Нет, не обычная! Дело в том, что… У меня есть ребенок, Марк. И я… его бросила. Я оставила его мужу и сбежала… Я совершила великую подлость, понимаешь ты это или нет?! Я бросила своего ребенка! Бросила, бросила! Понимаешь ты это или нет?
        Последнюю фразу Соня уже выкрикивала, колотя себя кулаками по коленкам. Задохнувшись слезами, она спрятала лицо в ладонях. Тело дрожало мелко, никак не унять. Да теперь уж и не унять, наверное. Проговоренный словами ужас разливался внутри жарким маревом, не давал дышать. И плач получался истерический, будто она не плакала, а сильно кашляла.
        - Тихо, тихо, моя девочка… Тихо… - По-прежнему сидя на корточках, Марк осторожно оглаживал Соню по плечам, по бедрам, по коленкам. Даже сквозь истерику ей показалось, что по-хозяйски оглаживал. - Я понимаю, как тебе тяжело… поплачь…
        Плакала она долго. Пила воду из стакана, который вложил ей в руки Марк. Зубы стучали о край, вода выплескивалась на подбородок. Наконец ее тело обмякло, будто устало от напряжения.
        Взяв из ее рук стакан, Марк сел на подлокотник кресла, положил ей ладонь на затылок и заговорил неожиданно твердо, четко разделяя слова, будто вбивая их ей в голову:
        - Тебе не за что себя винить, Соня. Ты поступила так, как поступила, отдай в этом себе отчет и не мучайся больше. Муж хотел навязать тебе новые правила жизни, но получилось так, что ты заставила его принять твои правила. Вы квиты, только и всего.
        - Да, если б не шла речь о ребенке… - с последним слезным вздохом выдавила из себя Соня.
        - Хм… Да, ребенок. Но это ваш общий ребенок. Да и что - ребенок? Такой же человек, гомосапиенс, только в миниатюре. Никогда не понимал этих священных плясок вокруг маленьких гомосапиенсов… Всего лишь заложенный природой процесс роста клеток.
        - Марк, ты что?.. - Подняв голову, Соня со страхом взглянула она ему в лицо. - Неужели ты… это серьезно говоришь?
        - Вполне.
        - Нет, не может быть… Я тебе не верю!
        - Да отчего же, милая? Ведь что такое сама суть материнства-отцовства, ты никогда не задумывалась? Это же все лишь чередование умиления и раздражения в сторону своих чад… А в перерывах между умилением и раздражением - выполнение заложенной природой задачи по взращиванию своих отпрысков. Только и всего. Но люди почему-то называют это любовью… Любому процессу нужны красивые одежды, так легче оправдать свое бытие на грешной земле.
        - О господи, что ты говоришь… Я не могу этого слушать, Марк! Это ужасно, что ты сейчас говоришь! Мне страшно рядом с тобой… Уйди… Уйди, прошу тебя…
        - Тебе не должно быть рядом со мной страшно, Сонечка. Просто я говорю так, как думаю. И заметь, я сейчас предельно честен с тобой, пусть, как тебе кажется, циничен, но честен. И я очень рискую, заметь, не говоря тебе тех слов, которые ты хотела бы от меня услышать. Я не стараюсь казаться лучше, чем я есть, милая Сонечка. Мне это очень важно, чтобы ты принимала меня таким, какой я есть. Не строила в отношении меня никаких иллюзий. Нет, дорогая моя Соня, ты совсем не напугала меня своим поступком, совсем… Даже наоборот…
        - Но ты меня не понял, Марк! Я ведь не для того тебе все рассказала, чтобы ты, оклеветав себя, оправдал таким образом мой поступок! Я знаю, что он ужасен! Ведь речь идет о моем ребенке! Понимаешь - моем! Мне тяжело это слушать, Марк, как ты не понимаешь?
        - Я понимаю, Соня. Но уж прости, я исхожу из твоего поступка. Ведь это ты бросила ребенка, а не я. Ты - смогла. Теперь исходи из этого.
        - Ма-а-арк…
        - Спокойно, Соня, спокойно…
        Он снова крепко сжал пальцами ее затылок, а помолчав, заговорил тихо, твердо:
        - Надо уметь понимать и принимать свою природу, Соня, даже самую несовершенную. Научиться не кокетничать хотя бы перед самой собой. В попытке казаться лучше, чем есть, люди порой так из штанов выпрыгивают, что уже и сами не понимают, кто они есть на самом деле… И порой бывает очень больно смотреть на этот процесс. Колбасит людей - жуть… Смотришь на такого оборотня, из штанов выпрыгивающего, и силой остановить его хочется - что ж ты творишь, подлец… Но мы, как правило, молчим. А если кто осмелится на правду и выступит в роли мальчика из сказки про голого короля, пучим глаза от возмущения, начинаем кулаками трясти - не смей, мальчик, заткнись! Это не принято, мальчик! И вообще - нам страшно тебя слушать, мальчик…
        Марк тихо засмеялся, а у Сони мороз по коже прошел. Но… что она могла ему возразить? Да, она же сама… сама оставила своего ребенка. Смогла… Теперь, если следовать его логике, надо это принять? Исходить из этого посыла - «смогла»? Да уж, сомнительный спасательный круг он ей бросил…
        - Так что отдай себе полный отчет в своем поступке, Соня. Это был твой выбор, пусть, я подозреваю, и бессознательный. Но наше бессознательное, по сути, и является нашей внутренней правдой… Смирись с этой правдой. Просто найди в себе смелость начать другую жизнь. Хотя бы попробуй ее на вкус - другую!
        - Хм… Это какую - другую?
        - Беззаботную, женскую. Я тебе ее предлагаю, Соня, - без тягостного чувства долга и вины. Ведь женская жизнь априори должна быть прекрасной штучкой, сплетенной из маленьких удовольствий… Завтрак на веранде, купание в чистом пруду, поход к маникюрше… Да одно удовольствие не думать о материальной составляющей чего стоит! А томление утреннего безделья, когда знаешь, что тебе не нужно никуда бежать сломя голову! Ах, если бы я был женщиной, Соня!..
        - Значит, ты предлагаешь мне именно такую жизнь? А почему - именно мне, Марк? Только потому, что я похожа на твою жену?
        - Ну… По меньшей мере нет ничего плохого в том, что ты на нее похожа. А почему - именно тебе? Не знаю почему. Может, и впрямь ассоциация сыграла свою роль.
        - Нет, ты что-то недоговариваешь, Марк… Я чувствую, есть еще что-то, почему ты так за меня цепляешься… Тебя Соня своим уходом оскорбила, да? Она что-то не приняла в твоей концепции женского счастья? Взбунтовалась? И ты хочешь сейчас…
        - Глупости. Не говори глупостей, никогда, прошу тебя. Соня умерла, ее больше нет. А ты - есть. И этим все сказано. Не морочь себе голову психоанализом. Побереги ее для других мыслей, более приятных. Скажи лучше - ты любишь путешествовать, к примеру?
        - Не знаю. Никогда не задавалась таким вопросом. Тем более я вообще нигде не была… У меня другая жизнь, Марк.
        - Бедная ты моя девочка… Хочешь, поедем куда-нибудь? Хочешь в Венецию?
        - Постой, Марк… Мы не о том говорим сейчас…
        - О том, Соня, о том. Ну, давай же, переключайся скорее, смело ступай в другую жизнь!
        Марк снова сел перед Соней на корточки, провел руками по ее бедрам и, с силой сжав их, вдруг глухо застонал.
        - Нет! Не трогай меня, прошу тебя! - Она уперлась руками в его грудь. - Не надо, Марк… Я не могу, не надо!
        - Но почему?.. - спросил он глухим, дрожащим голосом, наполненным страстью.
        «Господи, как ему объяснить?!» - запаниковала Соня.
        - Да потому, что я не Соня Оленина, а ты видишь во мне только ее! Своего ангела Соню, свою любимую Соню! А я… Я далеко не ангел… Я тебе еще не все про себя рассказала, Марк! Если ты узнаешь… Нет, я не могу! Мне лучше уехать - прямо сейчас! Пусти меня!
        - Я не хочу ничего знать…
        - Нет уж, послушай! Дело в том, что мой ребенок… Он болен, понимаешь? У него синдром Лежена… Ты знаешь, что это такое вообще - синдром Лежена?! Это…
        - Замолчи! - вдруг тихо, злобно произнес Марк, отпуская ее. Как пощечину дал. И добавил еще тише: - Замолчи, слышишь?
        Он резко поднялся, отошел к окну и встал к ней спиной. Соня вздохнула свободно, как будто с ее плеч свалилась тяжкая гора. Ну, вот и все… Все и разрешилось. Можно идти наверх, бросать вещи в сумку, вызывать такси… Она оперлась ладонями о подлокотники, собираясь встать, но вдруг Марк проговорил резко, не оборачиваясь:
        - Сиди! То есть… извини, конечно. Погоди, сейчас поговорим…
        Что это с ним? В голосе страх какой-то… Стоит, спина напряжена, кажется, дышит тяжело. Вот обернулся резко, глянул в упор.
        - Ты могла не говорить мне об этом. Потому что это ничего не меняет, милая моя Соня.
        - Но как же - не меняет? Теперь ты понимаешь, какое я ничтожество? Я же больного ребенка бросила, слышишь? Такое никому не прощают! Я и сама себе этого никогда простить не смогу!
        - Упиваешься, стало быть, своей ничтожностью? Чувство вины мучает? Совесть терзает? Огласи уж сама весь список, пожалуйста. Может, я пропустил чего?
        - Ну зачем ты так…
        - А как надо? Нет уж, давай отделим мух от котлет… Не надо украшать себя страданиями, Соня, это же не сапфиры с бриллиантами, страдания-то. Надо с ними поосторожнее, иначе затянут в омут. А еще лучше - вообще не страдать.
        - Хм… Как ты легко советы даешь, Марк…
        - Нет, я не даю советов. Ты мне уже не чужая, чтобы я тебе советы давал. Давай лучше некий эксперимент с твоими страданиями проведем… Жестокий, но необходимый, как срочная полостная операция.
        - Не надо! Я не хочу! И вообще зря я затеяла этот разговор… Мне плохо, Марк, не надо!
        - Тихо, Соня, тихо. Я понимаю - когда операция идет, всегда плохо. Зато потом будет хорошо. Ну вот послушай меня, дорогая… Давай для начала отделим чувство вины от ощущений как таковых… Вот скажи мне честно - тебе самой хотелось посвятить свою жизнь такому ребенку? Были такие порывы, сердечно-душевные, искренние? Чего молчишь? Я прав, да? Ведь не хотелось, нет? Ты страшно боялась этого, правда? Ну, будь же честна, Соня!
        - Нет… Нет, не хотелось… - выдавила она из себя хрипло, глядя ему под ноги. - Да, мне было страшно. Это же - навсегда, на всю жизнь… Надо посвятить себя… Это действительно трудно, Марк! И не тебе об этом рассуждать! Кто был в моей шкуре, тот поймет!
        - Вот! Во-от, милая Соня, в чем собака зарыта! Именно в шкуре, это ты хорошо сказала! Оговорочка, так сказать, по Фрейду! Не в материнской любви, а в шкуре! То есть у тебя не было других ощущений, кроме шкурной подоплеки! Разве ты, убежав от своего ребенка, мучилась от того, что ты не можешь взять его на руки, прижать к себе? У тебя разрывалось сердце от тоски по своей кровиночке? Не от чувства вины, которое само по себе является комплексом и психическим неудобством, а именно - от тоски? Уж давай разделим эти понятия - любовь от сердца и любовь под шкурой…
        - Это ты обвиняешь меня сейчас, да?
        - Да господь с тобой… Нет, Сонечка, что ты. Наоборот. Я пытаюсь тебе доказать, что ты думаешь так же, как я… Разница лишь в том, что я проговариваю то, что думаю, а ты лжешь самой себе. Но в общем знаменателе мы оба с тобой - одной крови… Умей сказать себе наконец правду!
        - Да не хочу я никакой правды!
        - Это потому, что тебе страшно, Сонь. Не надо бояться… В конце концов, разве ты виновата, что твой ребенок… такой? Разве провидение спросило тебя, хочешь ли ты такой грустной судьбы?
        - Нет. Не спросило. И никого не спрашивает. Женщина становится матерью, и это автоматически накладывает на нее обязательства по исполнению материнского долга. И любви к своему ребенку, каким бы он ни родился.
        - Ой, только не надо всего этого пафоса - материнство, не материнство!.. К твоему сведению, настоящий талант материнства природа дает только каждой второй женщине. Чтоб от сердца шло, от органики, от сути. Это и есть - любовь. А остальные - ты права, они просто долг исполняют. Или, как сейчас принято говорить, радость материнства испытывают. Радость, понимаешь? Обрадовалась - и хватит с тебя. Вписалась в социальную функцию. А дальше - уж как судьба распорядится. Повезет, не повезет…
        - Не знаю, Марк. В чем-то ты и прав, пожалуй… А только мне от этого вовсе не легче. Запуталась я…
        - Ну, а что мы сейчас, по-твоему, делаем? Как раз распутываем твои проблемы, узелочки ощущений развязываем. И твое пресловутое чувство вины - это тоже всего лишь ощущение. Отпусти его, не дай взять над тобой верх! То, что произошло, уже произошло, Соня!
        - Но я не могу, не могу… Как ты не понимаешь, что я не могу…
        Слезы снова брызнули из ее глаз, она закрыла лицо, согнулась в кресле, опустив голову к коленям. Марк подошел, молча погладил ее по голове, потом заговорил тихо, будто убаюкивал, как ребенка:
        - Ничего, Сонечка, ничего… Тебе просто нужно время… Время от всего лечит, в том числе от прошлого…
        - Нет. От прошлого не убежишь!
        - Ну-ну… Еще как убежать можно. Нужно только большое усилие воли, чтобы ступить в другую жизнь. В свою жизнь. Каждый человек имеет право на свою жизнь. Он может, но не обязан ею ни с кем делиться. У каждого должен быть свой выбор… Таков закон высшей справедливости, и не нам с тобой его отменять.
        - Закон высшей справедливости? О чем ты, Марк? О какой высшей справедливости может идти речь в моем случае? Не надо, пожалуйста, не говори больше ничего!
        - А знаешь, для чего мы с тобой встретились, Соня? Для того, чтобы я помог тебе. И я помогу… Я заставлю тебя забыть все, что с тобой было. Не сразу, конечно… Главное - сегодня и сейчас ты здесь, со мной. Ты - моя женщина. Единственная… Теперь - ты и только ты. Хочешь, я уберу этот портрет над камином?
        - Нет, не надо. Зачем?.. А впрочем, мне все равно. Что-то устала я, совсем расклеилась, ничего уже не соображаю… Можно, я к себе пойду, Марк?
        - Иди. Утром к завтраку паспорт не забудь захватить.
        - Паспорт? Зачем паспорт?
        - Я завтра же закажу тебе загранпаспорт, и мы уедем куда-нибудь.
        - Нет… Это было бы… слишком просто. Уехать…
        - Все самое сложное всегда решается слишком просто. Тем более, как я понимаю, обратной дороги у тебя все равно нет? Все мосты сожжены?
        - Я пойду, Марк… Я не могу больше… Мне плохо, правда плохо.
        - Иди, милая, иди. Постарайся уснуть… И ни о чем не думай, не принимай никаких решений. Доверься мне, Соня. Поверь, не каждой женщине выпадает в жизни такое счастье - чтобы кто-то принимал за нее все необходимые решения, брал ответственность на себя. Иди, отдыхай… А завтра еще поговорим.
        Соня поднялась к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Голова была пустой и в то же время болезненно-наполненной, будто кто напихал туда разбухшую от слез вату. И в теле - вялое тяжелое безволие. Последней здравой мыслью, промелькнувшей на краешке засыпающего сознания, было - может, Марк ее действительно гипнотизирует? Откуда такая тяжесть?..
        Ночью проснулась от легкого стука в дверь. Сердце бухнуло в груди, подняла голову от подушки…
        - Соня, открой!
        - Я сплю, Марк. Уходи.
        - Ты… уверена?
        - Да…
        Легкие шаги по коридору. Ушел. А как голос прозвучал приказом - открой! Будто она уже его собственность…
        Вялость, вялость в мозгу, опутанном пауком-обидой. Обидой на предателей, на сиротскую жизнь. Плохо, когда обиженную голову преклонить некуда. Разве что - в собственность податься…
        Ну вот. Уже и сдалась мысленно. Значит, не в любовь, а просто в собственность. Не сегодня, так завтра… Значит, уже прилетел воздушный шарик, зацепился за первую же протянутую ветку? И спасибо скажи, что такая ветка для тебя чудесным образом сыскалась? Все равно обратной дороги нет, все мосты сожжены? Но тогда получается - все, что он сегодня говорил, - правда? И надо сделать попытку начать новую жизнь? Нельзя же бесконечно висеть в воздухе…
        - Господи, как мне тяжело, - прошептала Соня. - Обессилела я, Господи. Запуталась, как муха в паутине. Помоги же мне, вразуми душу потерянную и грешную… Дай ответ, где жизнь, а где паутина…

* * *
        Остаток ночи она вертелась под одеялом, как жужелица, вся в холодном поту. Мучилась беспокойными вопросами-ответами, даже в какую-то секунду умереть захотелось. А что - тоже ответ на вопрос, между прочим… Заснула крепко только под утро, дождавшись первой птичьей переклички. Подумала, проваливаясь в сон, - если птицы поют, и новый день будет… И жизнь будет. Какая бы ни была, все-таки жизнь. И впрямь - смерть же себе выбором не назначишь…
        Проспала до обеда. Потом еще долго валялась в полудреме, убеждая себя, что спит. Странное было в теле ощущение - одновременной тяжести и невесомости, будто плывет куда-то вместе с кроватью. Потом взяли над телом верх сермяжные физические потребности - встала нехотя, пошлепала в туалет. Долго стояла под душем, смывая с себя вялость сна и пустой полудремы.
        Вышла из душа с тюрбаном полотенца на голове, потопталась лениво по комнате, не зная, куда себя деть. Глянула на дисплей телефона - ни одного пропущенного вызова, ни одной эсэмэски… Ну, конечно, все правильно. Откуда они возьмутся-то? Кому ты нужна в той, в оставленной жизни, кто тебя потерял? Разве что Николенька… Так он еще ни звонить, ни писать не умеет. Да и не понимает он, что матери рядом нет. Или… понимает?
        Ох, как болью в сердце толкнуло… Соня закружилась обеспокоенно по комнате, держа дрожащие руки перед собой, будто защищалась от невидимых, летящих в ее сторону камней. Да, она заслужила эти летящие камни, заслужила… Вчерашним разговором с Марком и заслужила! Потому что не сопротивлялась почти, дала себя одурачить!
        Хотя почему - одурачить? Марк-то не так уж и не прав… Как он сказал давеча? Разве, мол, ты, убежав от своего ребенка, мучилась от того, что не можешь взять его на руки, прижать к себе? Разве есть в тебе настоящая материнская тоска по своей кровиночке? Ведь нет ее, нет! Чувство вины есть, а настоящего, полноценного материнского самоотвержения нет…
        Соня села на пол, будто прибитая этой мыслью. Даже головой потрясла, словно пытаясь ее вытряхнуть. Неправда, неправда! Неправда… Николенька, сынок, прости свою неразумную мать. И за вчерашние откровения тоже прости - черт его знает, как этому навязанному словоблудию поддалась. Я люблю тебя, очень люблю! И заберу к себе, обязательно заберу…
        Да, заберу. Только - куда? Не жить же нам с тобой на подачки этого предателя, твоего отца! И в этом раю, куда я попала, тебе тоже будут не рады… Хотя… Хотя! Почему бы и не поставить условие хозяину рая? Если уж так я ему нужна… А что, это ведь мысль, пожалуй! Надо ее обдумать, Николенька! Твоя мама должна быть хитрой и расчетливой, что же ей делать остается? Такая вот жизнь, Николенька…
        Соня подползла по полу к креслу, села, подтянув под себя ноги и немного не дожав до позы лотоса. Давай, Соня, давай включай мозги, хватит задыхаться обидой на жизнь да от воображаемых камней прятаться. Она вон как повернула, жизнь-то, а ты из вялости да полудремы выбраться не можешь. Ты же адвокат, ты, как Самуил Яковлевич говаривал, «ухо с глазом рвать должна»! Вот и давай, рви ухо с глазом. И стервой будь, хитрой и дальновидной, а что делать, если жизнь, подлая штука, сама на такой путь толкает? Чего уж терять-то, если и без того все потеряно? Мокрый, как говорят, дождя не боится!
        Ничего, Николенька, прорвемся. Если не сразу, так потом, позже… На твою адаптацию, как намекала та самая врачиха из поликлиники, хорошие материальные возможности требуются. Да, так, помнится, и сказала - не всем деткам в этом плане везет… Ничего, Николенька. Будут, будут для тебя такие возможности… Плетущий паутину, бывает, сам в нее и попадает. Главное, свои условия правильно до него донести, чтобы не было возможности отвертеться…
        Пронеслись в голове мысли стервозно-оптимистические, и вздохнулось более свободно. «А что? Хоть какой-то путь… - подбодрила она себя. - Нельзя же все время плестись в распутице».
        И сразу вдруг есть захотелось. Чего-нибудь основательно-мясного, горячего, остро пахнущего. Наверное, для стервозности особые силы организма нужны? Чтобы кровь деятельно кипела, а не текла бледным киселем по жилам?
        Соня оделась, наспех причесала непросохшие после душа волосы, спустилась вниз.
        - Тина, умираю, есть хочу! - выпалила она, ввалившись на кухню.
        - Да, да, конечно… Я сейчас… У меня тут бульон есть, отбивные, салат из рукколы… - засуетилась бедная женщина. - Я думала, Марк Анатольевич обедать будет, а он не приехал… Вы что есть будете, Соня?
        - Все. Давайте все, что есть. Я ужасно голодна.
        - Да, сейчас разогрею. Ой, совсем забыла! Марк Анатольевич просил передать, чтобы вы ему позвонили. Ну, когда проснетесь, разумеется.
        - Да? Но я его номера даже не знаю…
        Тина глянула удивленно, но тут же спохватилась, спрятала свою эмоцию за привычной непроницаемостью. Даже брови слегка к переносью свела - мое, мол, дело, бульоны варить да в доме убирать, а ваши игры меня не касаются. Выудила из кармана фартука телефон, набрала номер, протянула ей:
        - Вот, пожалуйста.
        - Тина, что случилось? - немного раздраженный голос Марка в трубке.
        - Это я, Марк… - ответила Соня.
        Она вышла с телефоном из кухни - слишком торопливо. Уселась за стол на веранде.
        - Сонечка! Я рад, Сонечка… Чем ты занимаешься? Как спалось?
        - Да ничем особенным не занимаюсь. Вот, пообедать спустилась… А спалось отлично. Кстати, я только к обеду встала.
        - Молодец, молодец… Сон до обеда - прерогатива счастливых женщин. Я рад за тебя… Ты не скучаешь, надеюсь?
        - Нет. Я не скучаю.
        - Я сегодня приеду поздно, Сонечка, очень много дел накопилось. Но вечером обещаю тебе романтический ужин! С сюрпризом, между прочим! Ты, пожалуйста, будь у себя в комнате, я за тобой приду… И не подглядывай, ладно?
        Она слушала его, удивлялась. Какой тон самоуверенный, игривый почти. Но ответила довольно спокойно, даже, как ей показалось, с ответной ноткой игривости:
        - Ладно, не буду подглядывать… - И торопливо нажала на кнопку отбоя. Ее вдруг передернуло от неловкости. Как это все смешно звучит - «не подглядывай, не буду подглядывать»… Диалог двух супругов из сериала про богатую жизнь, ни больше ни меньше. Те же фальшивые нотки. «Я приеду поздно, не скучай…» Только «зайки» или «рыбки» не хватает. А еще лучше - крошки. «Я приеду поздно, крошка моя…»
        Тут же изваянием появилась Тина, быстро накрыла на стол. Салфетка, подтарельник с тарелкой, справа ложка с ножом, слева вилка. В корзинке тонко нарезанный хлеб. Горка салата в салатнице щедро посыпана зеленью. В маленькой супнице - бульон. Соня открыла крышку супницы - от вкусного сытного запаха закружилась голова.
        - Приятного аппетита. Через пять минут мясо принесу.
        - М-м-м… Спасибо, ага…
        Интересно, что эта Тина о ней думает? Презирает, наверное. Думает - налетела с голодного острова на барскую еду… А впрочем, какое ей дело, что она там думает? Она и сама о себе не очень хорошо думает, чтобы еще и на чужие плохие думы отвлекаться. А салат - салат очень хорош… А бульон - так вообще песня…
        Соня насытилась, вытянула под столом ноги, откинулась на спинку стула, положив руки на живот и получая странное удовольствие от собственных плохих манер. «Да, вот такая я, уж простите, не комильфо. А для полноты картины «не комильфо» еще и рыгнуть слегка можно. А как вы хотели, господа? Сама я вам не навязывалась, наоборот, это вы мне тут всякие прерогативы почти силой навязываете. Прерогативы счастливых женщин - можно подумать, надо же… Сонно-ленивые и приятно-пищеварительные!»
        Погода стояла великолепная. Небо облаками затянуло и скорым дождем пахло. Тревожный цветочный дух носился по ветру, дурманил голову.
        Надо хоть пройтись, пока дождь не пошел, решила Соня и встала из-за стола.
        Она спустилась с крыльца, скинула шлепанцы и ступила босой ногой на газон. Нет, неудобно. Колется, зараза. Недавно подстригли, наверное. Может, к озеру пройтись, а по пути додумать свои стервозные мысли? Нет, тоже не хочется… Может, скоро хозяин рая приедет. Надо ж по романтическому плану в комнате до его приезда отсиживаться… Душой трепетать и сердцем волноваться, как те порядочные, которые с прерогативами. Или как там у них еще полагается?
        Эх, Ленку бы на ее место, подумала Соня. Она бы уж точно во все это хозяйство вписалась! И благодарила судьбу за такое счастье. Жалко, не повезло Ленке быть похожей на Соню Оленину! Может, Марго в чем-то и права насчет судьбы… То есть не самой судьбы, а таких вот ее подлых искушений.
        Соня поднялась к себе, распахнула балконную дверь настежь, и сразу ворвался в комнату предгрозовой ветер, натянул парусом легкую занавеску. Она вдохнула всей грудью… Хорошо, хорошо! Гроза - это хорошо. Вполне боевому настрою соответствует. А вон и первые раскаты грома слышны вдали… И небо набухло хмарью, вот-вот дождем плюнет на землю.
        «Нет, все-таки не романтичная я женщина… Ну что значит - плюнет? Не плюнет, а… Прольет струны серебряные, например… Надо ж настроить себя на романтику, иначе какая ж я после этого… с прерогативами?»
        Опа… Хлынуло наконец! Как из ведра! Давай, давай, жги, не останавливайся, еще! А молния - прямо над домом сверкнула, ослепнуть можно! Сейчас еще и гром вдарит… Давай, еще давай! Стихия, мать твою за ногу! Все к черту, к черту! Стихия пройдет, а жизнь останется! Ничего, будем жить дальше, приспособимся здесь как-нибудь… С условиями для Николеньки…
        Соня стояла, дышала хлестким ветром, пока гроза не ушла, оставив после себя мелкий дождь. Да и тот скоро стих, будто устыдился. Красные лучи солнца, выглянув в прореху меж облаков, торопливо ощупали мокрую землю и скрылись, уступив место ранним сумеркам, влажным, озоново-терпким, тягучим. Прекрасный, прекрасный фон для романтического ужина при свечах… Надо бы в платье переодеться, что ли? Накраситься, волосы феном уложить…
        Ага, вот и легкий стук в дверь. Соня подошла, открыла. Марк с улыбкой оглядел ее всю, с головы до ног. Покачал головой, будто извиняясь:
        - Нет, Сонечка, нет… Надень лучше вот это платье, прошу тебя.
        И протянул ей легкий пакет - лаковый, гламурный. В такие пакеты продавщицы в дорогих бутиках модные тряпочки укладывают.
        - По-моему, оно тебе подойдет… Это очень красивое платье, Соня.
        - Хорошо, Марк. Ты иди, я сейчас спущусь…
        Соня потянула за выглядывающий из пакета крючок плечика - ух ты… Ослепнуть хочется, глаза б не глядели. Переливчатое, зеленое, по-змеиному струящееся. И опять - с голой спиной! Да что ж у него за вкус…
        Надела, глянула в зеркало. Хозяйка медной горы, ни больше ни меньше. Соня уперла кулак в бок, нахмурила брови, сделала зверское лицо. «Ну что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?» Смешно… А вообще ничего. Красиво, конечно.
        Спускаясь по лестнице, она элегантно подобрала подол.
        Ага, по всей большой гостиной свечи горят… И на полу - свечи. И на столе. Язычки пламени пляшут бликами, образуя трепетное дрожащее марево.
        - Ты прекрасна, Сонечка…
        - Спасибо.
        - Тебе платье понравилось?
        «Вопрос, надо полагать, риторический?» - усмехнулась про себя Соня. Хм… Интересно, а если б она сказала: «Нет, не понравилось»?
        Она улыбнулась и кивнула. Подошла к изысканно накрытому столику, сделала над собой усилие, чтобы изящно опуститься в кресло. В таком платье с ходу не плюхнешься.
        - Нет-нет, не сюда… Вот в это кресло сядь, пожалуйста. Плечи опусти. И голову подними - чуть выше… Вот так…
        Это что, она опять играет роль Сони Олениной? Режиссер хренов. А может, и платье это - ее?
        Соня чуть скосила глаза в сторону, туда, где висел портрет над камином. О-па… А портрета-то нет. Это как надо понимать, интересно?
        - Не морщи лоб, Сонечка… Сосредоточенная задумчивость тебе не к лицу. Или тебя что-то обеспокоило?
        - Нет. Ничего.
        - Вот и правильно. Не думай ни о чем. Переключайся… Переключайся в беззаботность. Отныне у тебя не будет никаких забот. Ну, кроме приятных, разумеется… Ну же, улыбнись мне, сделай беззаботное лицо!
        - Но я не могу так сразу, Марк. Мне непривычно.
        - А ты начни с мелочей… Подумай о чем-нибудь вожделенно-приятном. Ну, например… Тебе понравился кабриолет, на котором мы вчера ездили?
        - Ну… Если объективно - допустим. А к чему ты это?..
        - Он твой, Сонечка. Я тебе его дарю.
        - Ой… Спасибо, конечно, но…
        - …Съезди завтра на нем в город, если хочешь. Посиди где-нибудь в кафе… А вечером я к тебе присоединюсь, по магазинам пройдемся. Только чур, я сам буду тебе все покупать! Договорились? Поверь мне - стоит только начать новую жизнь, войти в нее… И весь мир откроется с другой стороны, Сонечка. Ты заблестишь у меня, как бриллиант самой лучшей огранки! Кстати, к этому платью изумруды очень пойдут… Колье, серьги, браслет…
        - Ну, и куда я смогу ходить в таком виде? Не надо этого ничего, Марк… Да и не умею я это носить… И вообще я с тобой на другую тему поговорить хотела…
        Сказала и осеклась. Может, рановато сейчас с условиями-то? Да и минута неподходящая… «Может, потом?» - засомневалась Соня. Вон как глянул - с едва заметной в глазах досадой.
        - Да? Ну что ж, давай поговорим… Но сначала давай выпьем, Сонечка. У меня сегодня был трудный день… Вино для тебя, а я немного коньяку выпью.
        Чокнулись. Соня глотнула вина. Какой вкус у него терпкий, даже горьковатый немного. И цвет темный, как кровь.
        - Да, вот еще что, Сонечка… Я тоже хочу поговорить с тобой. Наверное, вчера нужно было, но я как-то не смог разворошить этот вопрос… А сегодня, думаю, уже можно. Это я к тому, чтобы ты легче воспринимала свою, как ты полагаешь, трагедию.
        - Да? Ну-ну…
        Ворохнулось сердце тревожно-болезненно. О чем это он?..
        - Дело в том, Сонечка, что я когда-то пережил подобное обстоятельство… Я имею в виду твоего ребенка. Моя вторая жена, мать Марги… Она родила мальчика. Он… Он даун, Соня. Да, теперь представь себе, как я тебя понимаю…
        Она похолодела, сильно заломило в висках. Пропали вдруг звуки и запахи, и комната поплыла перед глазами в желтом свечном мареве. Лицо Марка тоже на секунду уплыло из поля зрения, потом появилось снова - говорит что-то, шевелит губами. Сделала над собой усилие…
        - …Не могло быть другого решения. Для меня - не могло. В конце концов, у каждого должен быть выбор… И я не жалею, Соня. Представь себе. Просто надо этот узел рубить сразу и понимать, что ты можешь от жизни принять, а чего не можешь. По крайней мере, это честнее, чем дальнейшее притворство-страдание. Да, людская молва меня осудила, я знаю. У нас город маленький, все на виду… Но что такое - людская молва? Время прошло - все забылось. Главное, Марга меня поняла, она осталась жить со мной. Можно, можно жить и без душевных терзаний, Соня. Поверь мне…
        - А… где он сейчас?
        - Кто?
        - Твой сын…
        - Я слышал, он умер недавно. Причину, впрочем, не знаю… Но моя жена ни в чем не нуждалась все эти годы. И… и он тоже.
        - Ты так легко об этом говоришь, Марк. Даже странно…
        - Да. На слух, может, и странно. Но я и впрямь не знаю, отчего он умер. Я целый день сегодня думал об этом, Соня. О тебе, обо мне… Не сочти за кощунство, но давай уж будем считать, что мы с тобой одного поля ягоды. Так легче…
        - Нет-нет! Не надо, я не хочу… Не смей так говорить, не надо!
        Интуитивно она протянула руки вперед, выставила ладони, будто отгораживаясь от его слов. Схватила бокал, сделала большой глоток вина, некрасиво, со всхлипом непереносимой жажды. Еще, еще… Осушила до дна. Губы тряслись, как в лихорадке. Закрыла глаза, и показалось ей, будто выплыла она из кресла, понеслась куда-то верх, по спирали…
        Нет, нельзя глаза закрывать. Господи, да что это с ней? Лицо Марка напротив, то приближается, то отдаляется. Глаза внимательные, будто в душу заглядывают. Кажется, даже устраиваются там поудобнее. Прочь, прочь… Почему, почему он на нее так смотрит?! Надо бы встать, уйти… «Одного поля ягоды…» Надо же такое придумать! Нужно сказать ему… Да что - сказать?! Нужно просто встать и уйти!
        Нет, ноги не слушаются. Все тело будто паутиной сковало…
        А потом вдруг отпустило разом. Наоборот, окутало равнодушием. Нет, а чего вдруг поплыла-всполошилась? Ей-то что? Действительно - это его выбор… Но к ней-то, к ней этот выбор какое имеет отношение? Это он думает, что имеет… Пусть себе думает, что она тоже… ягода. Как бы не так. Поживем - увидим. Еще посмотрим, кто кого. Выбор на выбор - получится другой выбор…
        - Ты считаешь, я зря тебе рассказал, да?
        - Да, Марк. Я думаю, зря. Давай не будем больше об этом. Я… не могу.
        - Ты считаешь меня подлецом?
        - Это был твой выбор, сам сказал… Не судите да не судимы будете. Тем более не мне бросать в тебя камни… Только про одного поля ягоды - не надо, прошу, пожалуйста. Мне неприятно.
        - Хорошо. Не буду. Давай я тебе еще вина налью… Погоди, сейчас еще музыку… Хочу тебе подарок сделать под любимую мелодию.
        Не дожидаясь ответа, Марк поднял над головой пульт, нажал на кнопку. Наклонился, достал из-под кресла бархатную коробочку, открыл…
        Соня смотрела на его манипуляции, не понимая, что происходит. Вернее, понимала, конечно, но все это было уже не важно. Что-то снова вдруг отключилось в голове, когда услышала до боли знакомые первые аккорды…
        Да, она самая, «Отель «Калифорния». Да, их с Олегом мелодия, талисман их любви… Господи, как больно. Сколько там - всего… Сколько под эту мелодию сказано нежных слов и счастливых влюбленных глупостей, сколько поцелуев под аккомпанемент, сколько объятий страстных. Все счастье семейное беззаботное пролетело под эту песню.
        Соня закрыла глаза и не увидела, как Марк протягивает ей с улыбкой коробочку. Пальцы впились в подлокотники кресла, тело поневоле качнулось, еще раз и еще, подавшись навстречу волне звуков. Таких знакомых. Таких родных. И таких горьких - теперь.
        «Господи, Олег… Что с нами? Где ты? И где - я? Как же мы могли?!. Музыка-талисман, унеси меня обратно, туда, в мое сгинувшее счастье. Хоть на минуту, хоть на секунду. А знаешь, Олег… Когда ты от нас уехал, я все время ставила этот диск… Мне казалось, таким образом я связь с тобой сохраняю. А еще казалось, Николенька тоже слушает… И слышит…»
        Соня вдруг ясно увидела маленькое личико сына. Вполне осмысленное. Со скорбным, отчаянным выражением глаз. Вздрогнула в ужасе, открыла глаза…
        Рука ткнулась в бокал с вином. Бокал полетел вниз, разбился вдребезги. Несколько капель долетели до белого ковра на полу, упали брызгами. Красные, как кровь. И голова закружилась…
        - Соня, Сонечка… Что с тобой? - послышался чужой голос издалека. - Тебе плохо, Сонечка? Что ты, это всего лишь вино…
        Марк склонился над ней, взял в ладони лицо. Она оттолкнула от себя его руки, ящерицей выползла из кресла, сделала шаг в сторону. Надо идти, но слабость такая… Не идут ноги, и голова опять кружится. Что это за вино такое, черт бы его побрал?!
        - Марк, мне надо идти, мне страшно. Мне надо мужу позвонить… Там, в комнате, телефон…
        - Соня, тихо, успокойся. Куда звонить, уже ночь… Тихо, Сонечка, тихо. Иди сюда, я тебе помогу.
        Какие горячие, жадные у него руки. И губы на предплечьях, на шее - горячие, жадные. Ах, проклятое вино… Нет сил сопротивляться. И ноги совсем не держат. Что ж, зверь, хватай свою добычу, сегодня твоя победа. Ах, проклятое вино. И музыка. Что ж ты сделала со мной, музыка? И ты, и ты - предательница…
        Марк отнес ее на руках к себе в спальню - Соня уже не сопротивлялась. Нежно прикасаясь к телу, снял платье. Провел горячими руками по бедрам, по груди…
        И ударило по нутру волной желания. Ярого, бездумного, тоже немного звериного. Соня выгнулась дугой, притянула Марка к себе за шею. Какие жесткие у него губы… Жесткие и нежные одновременно. Она отдавалась с отчаянием, с гневом, с ненавистью. Рычала, как зверь, расцарапала ему спину в кровь. Выплескивала из себя предательство, обиду, презрение к самой себе. Потом лежала, опустошенная, полумертвая, слушала его нежный шепот:
        - Ты моя, Соня… Я люблю тебя, слышишь? Ты - моя…
        «Да, твоя. Сегодня, сейчас - твоя. Люби, празднуй свою победу - сегодня, сейчас. Физику в отношениях между мужчиной и женщиной еще никто не отменял. Женщина я или кто, в конце концов? Не дохлая же рыба, выброшенная судьбой на берег?..»

* * *
        Проснулась она от приторного цветочного запаха. Еще глаза не открыла, а запах уже волной накрыл, такой сильной, что напряглась брюшина резким тошнотным позывом. Да еще головная боль, через которую не могло пробиться проснувшееся сознание. Нет, откуда этот цветочный запах?
        С тихим стоном Соня разлепила глаза, выплыло через тошноту и боль что-то расплывчатое, сине-розовое. Так, понятно, синее - это шелк одеяла, а розовое… О господи. Розовое - это розы… Много роз. Вся постель ими усыпана. И в ногах розы, и в изголовье, и справа, и слева… «Она проснулась в охапке нежных, еще не распустившихся розовых бутонов…» Дюймовочка, мать твою. Дюмовочка со спазмом в желудке и жутким похмельным синдромом. О, как голова раскалывается, это что ж такое!
        Соня со стоном оторвала ее от подушки, села, скинув ноги с постели и чуть не сбив ступней огромную фарфоровую вазу. Господи, и тут - розы… Вся комната уставлена и осыпана красными, багровыми, белыми розовыми бутонами! Жил-был художник один! Домик имел и холсты! Но он актрису любил…
        Затейник. Так, а это еще что? На прикроватном столике - открытая красная коробочка. А в коробочке - кольцо… Синий крупный сапфир. Стало быть, это вчерашнее кольцо, которое она так и не успела взять в руки. Стало быть, комплект к тем самым серьгам. А следующим подарком что будет - кулон? Или ожерелье, может быть? Надо же, все по плану… А под коробочкой-то - записка!
        Соня откинула волосы со лба, взяла в руки листок, и первое, что бросилось в глаза: «Сонечка, я счастлив… Ты чудо, Сонечка. Ты мое - чудо!»
        Да уж, чудо-юдо в цветах. С тошнотой и головной болью. Так, тут еще какая-то приписка есть, мелким почерком…
        «Соня, я взял твой паспорт. Скоро поедем в Венецию, чудо мое!»
        Что?! В каком смысле - взял паспорт? Он же в ее комнате был, в кармашке сумки… Он в сумке рылся, что ли?
        Соня подскочила с кровати как ужаленная, огляделась в поисках платья. А, вот оно… Лежит на кресле, как змеиная шкурка. Натянула на себя, быстро пошла к двери, наступая босыми ступнями на цветочные стебли. Колются, зараза! А туфли где? Не видно в обозримом пространстве… Ладно, черт с ними, можно и босиком.
        Дверь в ее комнату была открыта. Сумка сиротливо притулилась на кресле. Соня сунула руку в кармашек… Нет паспорта. Что он себе позволяет - рыться в чужих вещах?! Кто он такой вообще? И она ему - кто? Ну, понятно, ужин, секс, розы… Ну и что? Это повод, чтобы в чужих вещах рыться? Фу, как неприятно… Между прочим, у нее там пакетик с бельишком - не очень новым…
        Соня подняла плечи в недоумении, потерла ладонями глаза. Так. Так… Надо себя для начала в порядок привести, душ принять. И кофе бы… Большую чашку крепкого кофе с лимоном… Но это надо вниз, к Тине спускаться. Нет, сначала душ… Холодный желательно. Ледяной!
        Холодные струи с шумом опустились на голову, по телу пробежала первая лихорадка. Ничего, ничего… Зато сразу легче стало. Ничего, рано пока психовать… Тем более сама виновата, повод дала. Хотя, простите, какой такой повод? Это ж как в студенческой шутке - если мы с тобой и переспали, это еще не повод для знакомства! И уж тем более не повод хозяйничать в моих вещах!
        Соня вышла из ванной, чувствуя себя относительно жизнеспособной. Натянула джинсы, футболку, сунула ноги в шлепанцы. Здравствуй, родная одежка, вполне человеческая. А змеиную шкурку - в шкаф, в шкаф, подальше от глаз!
        Теперь - кофе. Полжизни за чашку кофе!
        Тина встретила ее как обычно - вежливой непроницаемой улыбкой. Только… Или ей показалось на секунду, как сверкнула искорка досады в глазах? Вроде того - что ж ты, девушка… Загостилась до бог знает чего.
        - Что вам на завтрак приготовить, кроме кофе, Соня? Может, омлет с сыром?
        - Нет, нет… - Соня содрогнулась при упоминании о еде. - Ничего, ради бога, не надо… Только кофе…
        - Вам что, плохо, Соня?
        - Да, нехорошо как-то. Наверное, я вчера отравилась.
        - Чем?!
        - Да не пугайтесь, Тина… Не вашей едой. Готовите вы великолепно, лучше всяких похвал. Наверное, я вином отравилась. Какой-то у него вкус странный был…
        - Но… Я не знаю… Марк Анатольевич всегда заказывает самые изысканные вина… Французские, испанские… Может, у вас просто проблемы с желудком и надо врачу показаться?
        - Может быть. Не берите в голову, Тина. Так кофе будет?
        - Да, да, конечно! Сейчас принесу!
        Соня плюхнулась на стул, вытянула длинные ноги в голубых джинсах. Сощурилась на солнце…
        А день-то наклевывается - замечательный. Как всегда после дождя. Небо промытое, ни одного облачка, и запах от земли, от травы такой свежий, вкусный. И птицы звонко поют… И ветер лицо оглаживает, прикасается нежно. Солнце греет…
        - Ваш кофе.
        Соня вздрогнула, открыла глаза. Как неслышно подкралась.
        - Тина… А вы не знаете, где Наталья живет, вторая жена Марка? - спросила она вдруг ни с того ни с сего первое, что пришло в голову.
        Тина поджала губы скобочкой. Испуганно взглянула на Соню. Потом еще раз глянула, уже более осмысленно.
        - Нет. Не знаю. А вам зачем?
        - Да так… Надо.
        - Так вы у Марка Анатольевича спросите, если надо. А меня избавьте от подобных вопросов, пожалуйста. Мое дело - завтрак-обед приготовить да чистоту в доме блюсти. А остальное меня не касается - сами ж понимаете, наверное. Да, кстати, совсем забыла. Марк Анатольевич велел вам ключи отдать!
        - Какие ключи?
        - От машины.
        - От кабриолета, что ли?
        - Ну да. От красной машины. Она там, у ворот, на стоянке стоит. Он сам ее утром из гаража выгнал. А ключи, стало быть, вам велел отдать. Вот… - Она выложила на столешницу красивый красный брелок с ключами.
        - М-м-м… Спасибо. Кофе у вас получается замечательный, Тина.
        - Да пожалуйста, на здоровье… Я рада, что вам нравится.
        Как-то немного уныло она последнюю фразу произнесла, подумала Соня. Должного эффекта не дождалась, что ли? Думала, гостья увидит ключи от машины, подпрыгнет и завизжит от счастья? Да не дождешься, не завизжит гостья. Не даст тебе лишний повод для скрытого презрения.
        Она глянула на домоправительницу со спокойным вызовом - ну, чего над душой стоишь? Поблагодарили тебя вежливо - и иди себе дальше. Та чуть подалась вперед, словно собиралась что-то еще сказать, да передумала, видно. Вздохнула, взяла поднос со стола, деловито зашагала прочь.
        Ну и ладно. Ступай себе. Не захотела сказать адреса, и не надо. В здешнем околотке болтливых теток и без тебя полно. Вот Майя, например, пьяница-бизнесменка. Уж она-то наверняка все выложит…
        Допив кофе, Соня сунула в карман джинсов ключи, спустилась с крыльца, не спеша пошла к воротам. Подумалось вдруг с удивлением - откуда, из какого дальнего уголка сознания вдруг вопрос выскочил - про Наталью… Вроде и близко в больной голове не было. Но раз выскочил вопрос, ответ на него должен быть найден. Значит, так надо. И вообще ничего не бывает зря. Кинуло тебе подсознание клубок под ноги - иди за ним, не раздумывай.
        На кабриолете, что ли, до Майиной усадьбы проехаться? Вот они, ключи в кармане. Почему бы и нет? Правда, давно уже за руль не садилась… А раньше, бывало…
        И всплыло вдруг в голове - яркой картинкой. Тот день, когда они с Олегом купили ее, подружку, старенькую «японку» «Тойоту Короллу»… Денег назанимали везде, где можно было. Олег только-только права получил, ездил из рук вон плохо, но изо всех сил старался изобразить бывалого водителя. Взялся ее учить… О, какой это был заговор для двоих, какое переплетение раздражения с любовной страстью! Выруливали ночами по дворам, вокруг помоек, и он покрикивал на нее со знанием дела, психовал, ругал последними словами… А потом вдруг набрасывался, целовал жадно. Так целовал, что невмочь было до комфортных постельных условий добежать… Да, много их бедная «японка» перевидала. Может, потому она и водить научилась довольно сносно. Когда права получала, инструктор похвалил - у вас, говорит, врожденный талант к вождению… Если бы он знал, откуда этот талант взялся! Из каких любовных страстей вырос!
        Жаль, потом не пригодились полученные права. Забеременела, и Олег больше за руль не пустил. Боялся, что нервничать начнет, навредит ребенку… Так и пылятся ее права теперь где-то в бумагах. И за руль старой «японки» она больше не садилась. Сбежала «японка» из дома вместе с Олегом…
        Ну, да чего уж теперь вспоминать. Было и прошло, в прошлое кануло. А красный кабриолет - вон он стоит, красавчик! Садись, езжай не хочу! Правда, без прав страшновато как-то… Но ничего, судьба не выдаст, свинья не съест. Тем более тут два шага - пятый дом налево. Проедемся!
        На сей раз калитка в усадьбу была закрыта. Соня нажала на кнопку звонка, вглядываясь вглубь через прутья решетки. Тишина… Наверное, дома нет. Хотя идет кто-то по дорожке… Женщина. На Майю совсем не похожа. Щупленькая, семенит ножками, явно торопится.
        - Вам кого, девушка?
        Лицо простецкое, глаза любопытные, улыбка чересчур вежливая. Домработница, наверное.
        - Скажите, а Майя дома?
        - Нет, к сожалению… Майя Михална в отъезде нынче. Будет только дня через три. А вы чего хотели-то? Скажите, я передам…
        - Да мне, собственно… Майя обещала мне в одном деле помочь. Я разыскиваю Наталью, бывшую жену Марка Оленина… У него усадьба вон там, через пять домов.
        - Да знаю, знаю. Кто ж его здесь не знает. Я у Майи Михалны-то уж пятнадцать лет как служу, про всех в этом околотке подноготную знаю. Кто на ком женат, кто с кем развелся, все знаю. И про оленинских жен тоже наслышана, а как же. Нет, лично, конечно, я с ними не знакома…
        - А про Наталью, его вторую жену, что-нибудь знаете? Где она живет?
        - Так там и живет, где жила… На Трубниковской. Ей Оленин там квартиру купил, когда разводился. Ох, как тут все тогда возмущались! Это ж надо!..
        - А где это, на Трубниковской?
        - Да в старой части города, за стадионом! Там старые дома снесли, а вместо них новостройки затеяли… Хорошие такие новостройки, квартиры большие, с лоджиями… У меня там дочка с зятем квартиру купили. В одном доме, стало быть, с Натальей-то. Даже в одном подъезде. У дочки с зятем квартира на втором этаже, а у нее - на первом. Я еще удивлялась - чего она на первый-то этаж согласилась?.. Надо было выше брать! Оно понятно, конечно, что подороже… Моим-то как раз подешевле надо было, а Наталья-то могла бы и… Раз такое дело… Да, моим подешевле хотелось, и дом такой хороший, главное…
        Ох какая словоохотливая, вся в хозяйку, подумала Соня. Не остановишь, не переслушаешь, несет и несет словоблудием.
        - А номер? Номер дома какой? - спросила она наконец.
        - А? А, номер… - моргнула женщина белесыми ресницами, неловко проглотив остаток фразы. - Так пятнадцатый, какой же еще?.. А квартира у нее… Сейчас, погодите, соображу… Восьмая, кажется. Ну да, восьмая. От лифта сразу налево. А у моих…
        - Спасибо… Спасибо вам. Вы мне очень помогли. Всего доброго…
        Соня сделала спасительный шаг назад, улыбаясь и кивая головой, как китайский болванчик. Но женщина вдруг сделала испуганное лицо, затрепетала сухими ладошками, как крылышками:
        - Ой, погодите, погодите… Что ж это я! Если вы сейчас на Трубниковскую поедете, Наталью-то все равно дома не застанете… Дочка мне аккурат неделю назад рассказывала, что она в Каменку подалась, к родителям. Да и то, сами посудите - тяжело ей дома-то… Как сынок-то у ней помер, так она и затосковала, и с лица спала, и с фигуры… Все сидела в четырех стенах, горе свое горевала. Алешенька-то у нее был чистый ангел, хоть и это… Ну… больной, в общем. Вроде как ненормальный. Но добры-ый… Помер вот, царствие ему небесное…
        - Ну и где эта Каменка? Далеко отсюда?
        - Да не… Километров двадцать пять будет. Как из поселка на трассу выедете, налево повернете. На развилках - еще налево. А там указатель увидите. Я отчего эту Каменку знаю-то? У меня там у зятя свояк летом живет, дачу держит… Места для дачи - ну просто замечательные! И воздух, и лес, и речка, и парного молока можно взять…
        - Спасибо, спасибо! Я все поняла. Спасибо…
        - Ага, ага. Только, уж извините, я не спросила… Сами-то вы кто будете? Как Май Михалне передать? Что-то не признала я вас, зрение совсем никудышное стало…
        - Да ничего не надо передавать. Я потом сама к ней зайду.
        - А, ну ладно. Заходите, конечно. У нас редко гости-то бывают. Май Михална все время в отъездах, а я день-деньской одна, одна… Даже поговорить не с кем…
        - До свидания!
        - Ага, счастливенько вам…
        Соня села в машину, отъехала немного от Майиного дома и остановилась. «Ну, и чего теперь? - подумала она. - И впрямь, что ли, в эту Каменку рвануть?» Только вопрос - зачем?.. Что она этой Наталье скажет? Как представится? Я знакомая вашего бывшего мужа? Или любовница? А может, я его пленница, спасите меня от него, он мой паспорт забрал? Собирается в Венецию повезти, а я изо всех сил сопротивляюсь? Так сопротивляюсь, что вчерашнюю ночь в его постели провела? Фу, глупости…
        Но и не поехать - тоже нельзя… Нельзя, и все. Прямо как леший в спину толкает, говорит: заводи мотор, чего на полдороге встала? Просто наваждение какое-то… Не много ли с нее наваждений за эти последние дни?
        Господи, да что за сомнения! Всего каких-то двадцать пять километров, да на такой машине… Это ж плевое дело по времени… Все, едем. А дальше - будь что будет».
        Соня рванула с места, лихо посигналила у шлагбаума. Миновала лесок, насквозь просвеченный утренним солнцем, вырулила на трассу. Теперь, значит, налево… Хорошо, что об эту пору машин мало, рули - не хочу. Так, тихо… Мимо поста ГИБДД надо паинькой проползти, прав-то у нее нет… Даже паспорта нет. Доказывай потом, что ты не верблюдица…
        Вот и развилка. От развилки - еще налево. О, вот и неприятности начались… Дорога пошла такая, что на колдобине запросто можно было из машины вылететь. «Нет, а как они тут весной-осенью ездят, интересно? - подумала Соня. - Тоже мне, дачные места…
        Плюх-плюх, из ямки в ямку, прости меня, красный кабриолет, оскорбила твое достоинство. Вот и указатель нарисовался - «Каменка». Надо направо повернуть… Еще немного - под горку… Ты уж потерпи, гордая машинка, наверняка чуть-чуть осталось. Если картофельное поле пошло, значит, жилье уже рядом».
        Действительно, за рощицей, с горки, открылось глазу премиленькое поселение, образчик для пасторального пейзажа. Прямые улочки, дома-пряники, утопающие в зарослях черемухи палисадники. Дома в основном крепко-бревенчатые, лишь кое-где выпучиваются из общего ряда воображалы, украсившие себе фасад белым сайдингом.
        Соня лихо скатилась с горки, поехала по первой попавшейся улице, досадуя на себя - где ж тут искать эту Наталью, в котором доме?.. Наверняка Майина словоохотливая домработница знает, у нее ж тут этот… родственник какой-то живет, то ли шурин, то ли деверь! Зря сбежала, заторопилась, надо было выпытать все до конца!
        Пожилая тетка в сатиновом халате шла от колонки с полными ведрами, разглядывала красную невиданную машину во все глаза. Соня притормозила, спросила вежливо:
        - Простите…
        - Ай?.. - испуганно шарахнулась тетка, расплескав воду. - Чевой?
        - Простите, говорю… Не подскажете, где здесь живет Наталья… Наталья…
        - Кака Наталья? Кого ищете-то? Фамилия как?
        - Не знаю… Хотя… Оленина, наверное.
        - А… Знаю, знаю… В девах-то она Северцева была. Знаю, у ей еще недавно сынок помер…
        - Да-да… Так где она живет?
        - Так недалеко, недалеко живет! Счас обскажу, как проехать…
        Тетка поставила ведра на землю, обстоятельно заправила под платок мокрые от пота жиденькие космы, выставила руку вперед ленинским жестом:
        - Значица, так. Сейчас все прямо поедешь, потом около магазина налево завернешь. Потом опять все прямо, прямо, мило лущихиных огородов… И там увидишь - отдельно три дома стоят. Тот, который самый справный, и есть Натальин.
        - А как я определю, что он самый справный?
        - Ай?..
        - Ладно, поняла… Ничего, разберусь как-нибудь. Спасибо…
        - А ты кто ей будешь-то, девушка? Что-то не припомню тебя… Не из здешних, нет?
        - Нет, не из здешних.
        - А за какой надобностью тебе Наталья-то?
        - Да я бы и сама хотела знать, за какой надобностью… - вздохнув, пробурчала Соня себе под нос.
        - Чевой? Не слышу, чего говоришь… А может, дачу себе присматриваешь? Если так, вон Гороховы дом продают… Хороший дом, пятистенок. Сами-то в город подались, к внукам, а огород бурьяном зарастает. Как зимой уехали, больше и не появились, а мне наказали - если, говорят, Лексевна, будут спрашивать под дачу, так ты покажи… А никто и не спрашивает особо…
        - Нет, мне дачу не надо. Спасибо вам, всего доброго! - улыбнулась Соня тетке, трогаясь с места. Надо же, какие они в этих краях любопытно-словоохотливые!
        Так. Надо запомнить. Прямо, потом около магазина налево, потом мимо каких-то там огородов… Не заблудиться бы. А впрочем - тут не дадут заблудиться. Тем более и фамилия девичья у Натальи выяснилась - Северцева.
        Так, эта одноэтажная халупа с вывеской и есть магазин, надо полагать. Теперь налево. Потом, тетка говорила, все прямо и прямо. А огороды где? Может, за этим длинным забором и есть огороды? И спросить не у кого - ни души вокруг. И забор как-то неожиданно закончился… А вот, похоже, и три домика, которые отдельно стоят. А самый справный наверняка вот этот, с резными наличниками, с буйными пионами в палисаднике. Как раз и калитка открыта…
        Соня вышла из машины - сердце зашлось от страха, ноги будто к земле приросли. Может, уехать отсюда, пока не поздно?
        - Здравствуйте… Вы, наверное, ищете кого-то? Заблудились, да?
        Женщина в проеме калитки - улыбчивая, простоволосая. Плечи загорелые, ситцевый сарафан в белый горошек. Но с виду не деревенская, нет. В глазах не любопытство, а обычный вежливый интерес.
        - Нет, я не заблудилась. Мне нужна Наталья Северцева. То есть Оленина…
        - Это я. Еще раз здравствуйте. Проходите, не бойтесь, собаки у меня нет. Была, да похоронила недавно, теперь вон будка пустая стоит. Проходите, проходите…
        И снова - улыбка. И морщинки у глаз - гусиные лапки. Но лица совсем не портят, а будто наоборот, светлее его делают. И глаза яркие, нежно-фиалковые, в обрамлении густых коротких ресниц.
        Приятная какая женщина. Про таких говорят - со следами былой красоты. И фигура вполне сохранная, в нужных пропорциях к возрасту располневшая. «Сколько ей, интересно? - подумала Соня. - Лет сорок, сорок пять?»
        - Садитесь вон туда, в беседку, там тень… Квасу холодного хотите?
        - Да, не откажусь…
        - Сейчас принесу…
        Наталья взошла легко по высоким ступеням крыльца, скрылась в доме. Соне и правда пить захотелось, горло от волнения пересохло.
        Огляделась. Хорошо у нее тут… Дворик маленький, но ухоженный, уютный в своей непритязательности. Аккуратная поленница под навесом, кудрявый ковер аптечной ромашки, выложенная бурым кирпичом дорожка к беседке, увитой плющом. В беседке действительно прохладно, пахнет вялым укропом, хлебом, свежим огурцом. Обедала недавно, наверное…
        - А вот и квас. - Наталья появилась в проеме беседки, поставила на стол запотевший глиняный кувшинчик и граненый стакан. - Пейте… День сегодня очень жаркий…
        Соня выпила махом два стакана и в изнеможении откинулась на спинку скамеечки.
        - Хорошо тут у вас… Тихо, душа отдыхает.
        - Да, хорошо. И лес рядом, и речка. Я по утрам купаться хожу.
        Замолчали обе, глядя друг другу в глаза. На губах Натальи по-прежнему застыла приветливая улыбка, но взгляд был немного тревожным - так смотрит человек, ожидающий не очень приятных вестей. Соня подумала, что надо как-то начать разговор, объяснить цель приезда. Но какая ж у нее цель-то? Нет никакой цели. Не заявит же она Наталье: вот, мол, потянуло с вами поговорить… Даже и не поговорить, а просто увидеть.
        - Меня зовут Соня Панкратова. Я… Я… Как бы это сказать… Знакомая Марка Оленина, вашего бывшего мужа…
        - Ах, вот оно в чем дело… - тихо покачала головой Наталья, задумчиво огладив ладонью подбородок. - Ну что ж, рада знакомству, Соня Панкратова. Вы, наверное, о чем-то хотели меня спросить? Не зря же сюда приехали?
        А глаза-то сразу у Натальи изменились. Приветливое выражение ушло, появилась в них легкая искорка насмешливости. Да, она сейчас очень смешно выглядит, наверное. Ну, да бог с ним. Если уж начала… Не поворачивать же обратно. Авось глупая затея вырулит куда-нибудь.
        - Да… Да. Наверное, спросить. Только я не знаю, о чем спрашивать.
        - Так уж и не знаете? Ну что вы, Соня, не стесняйтесь. Ведь явно Марком интересуетесь, его, так сказать, прошлой жизнью?.. Вы его новая пассия, да? Я правильно угадала?
        - Ну… Не то чтобы…
        - Понятно. А что бы вы хотели узнать, Соня? Можно поконкретнее?
        - Да не знаю я, правда, не знаю! То есть не могу объяснить…
        - Странная вы какая-то. Вы что, замуж за него собираетесь?
        - Нет. Я - нет!
        - Ох, как у вас это категорично прозвучало! Из вашей категоричности можно сделать вывод, что вы не собираетесь, а он настаивает. Так?
        - Нет, не совсем. То есть… Я действительно не собираюсь за него замуж. Я замужем. Мне просто… Ситуацию хотелось бы прояснить. В общих чертах. Слишком непонятного много, загадок много.
        - Каких загадок? Спрашивайте как есть, без обиняков. Что сумею, то объясню, чего уж. Ну же, смелее, Соня…
        - Отчего он такой, Наталья? - спросила Соня, резко подавшись вперед, словно в омут с головой бросилась. А чего терять-то? Эта Наталья сама попросила - без обиняков…
        - Какой - такой? Что вы имеете в виду?
        - Ну… Странный немного. Добрый и жестокий одновременно.
        - С чего вы взяли, что он жестокий?
        - А разве не жестокий? Например, как он поступил с вами и со своим ребенком… Как отрезал… Это не жестокость, по-вашему? Извините, конечно… Извините, если сделала вам больно.
        Наталья глядела на нее долго, задумчиво, будто решала, отвечать на вопрос или нет. Не было в ее взгляде неприязни - чего, мол, в душу лезешь! - наоборот, взгляд был тихим и кротким, исполненным благожелательного достоинства. И насмешливости в нем больше не было.
        - Хорошо, Соня. Если хотите, я вам расскажу. Все расскажу… Но только расскажу со своей точки зрения, договорились? А вы уж потом сами анализируйте, чему верить, чему нет, делайте выводы. Не зря же, в самом деле, вы сюда ехали…
        Вздохнув, Наталья чуть подалась корпусом вперед, положила перед собой руки, медленно сплела пальцы в замок. Она вообще все делала медленно, будто с трудом преодолевала в себе нежелание ко всякому действию.
        - Он раньше не был таким, Соня… - начала она тихо, разглядывая свои руки, - он раньше совсем таким не был… Это большие деньги его испортили. Он почему-то напрямую связывал отсутствие больших денег со своей внутренней личностной состоятельностью, сам связывал, болезненно искал в этом причины своих неудач. Причем очень болезненно искал. Не знаю, откуда это взялось. Может, из первого брака. Я ведь за него вышла, когда он вдовствовал, совсем потерянный был…
        - А отчего умерла его первая жена, вы не знаете?
        - Она под машину попала. Говорят, пьяный водитель выехал на тротуар, но его так и не нашли… Я спрашивала, конечно, как же так получилось, но он сердился, уходил от ответа. Он ведь любил ее очень сильно. Ревновал, следил, всюду преследовал… Не знаю, чего уж у них там вышло, но только она собиралась от него уйти. Да она и ушла, в общем… А только буквально на следующий день эта трагедия и произошла. Такая вот судьба… Он очень потом переживал, целый год не мог из страшной депрессии выйти. Я жалела его… По-своему, по-бабьи. Все время старалась рядом быть. Ну, как-то оно со временем привыклось, срослось, знаете ли… А потом, когда Риточка родилась, мы поженились уже официально. Я… Я очень его любила. Даже тогда любила, когда денег у него стало больше, чем нужно. Это же, знаете, большое несчастье, когда у человека денег гораздо больше, чем ему нужно.
        - Хм… Так уж и несчастье… По-моему, вы это несчастье несколько преувеличиваете…
        - Да, да, не усмехайтесь, Сонечка, это именно так. Деньги любого человека меняют, и далеко не в лучшую сторону, как бы банально и затерто-шаблонно это ни звучало. Потому что человек начинает мучиться мыслью наверстать пережитое, безденежное, получить сполна все дозволенное из ранее недозволенного. И путает дозволенное с недозволенным, нравственные грани сначала стираются, а потом и вовсе исчезают… Согласитесь, что те, кто родился с серебряной ложкой во рту, более крепки перед искушением, чем те, кто наблюдал за объектами искушения со стороны.
        - Ну, может быть…
        - Да, это так. Я знаю, я сама это наблюдала. Ты вдруг, в одночасье, понимаешь, что живешь уже совсем, совсем с другим человеком… Не просто с человеком хорошо обеспеченным, а - с другим. Вернее - с чужим… И ты ему не нужна по сути. Мешаешь. Потому что автоматически становишься атавизмом той, бывшей, безденежной жизни. А я этого тогда не понимала, наоборот, по наивности пыталась как-то спасти брак, решила даже второго ребенка родить…
        - А он… против был?
        - Нет. Не против. Радовался даже, сына ждал. А когда узнал, что Алешенька… Ну, в общем, что Алешенька родился с синдромом Дауна… Он даже меня из роддома не стал забирать, водителя своего прислал. За считаные дни, пока я в роддоме была, сумел квартиру на мое имя купить, даже обставил ее как мог… Кроватка, коляска, игрушки, все, что нужно для ребенка… Мы с ним только в зале суда потом встретились, когда нас разводили. И все. Больше я его не видела. Материально, конечно, помогал… Деньги каждый месяц на книжку мне приходили. Что ж, это довольно благородно с его стороны… Да я и не думала потом об этом. Некогда мне было думать-то. Алешенька все время болел, болел… Болел… Ангел мой…
        Наталья медленно опустила голову, замолчала. И застыла, утонув в своих горестных ощущениях. Потом встрепенулась слегка, глянула на Соню, будто удивляясь присутствию нечаянной собеседницы, и произнесла торопливо, на вздохе:
        - Умер месяц назад мой Алешенька. Сердечко не выдержало, остановилось. Ночью умер… Тихо, даже не плакал. Я думаю, меня будить не хотел… Он ведь все понимал, все чувствовал очень остро. Такие дети вообще чувствуют весь мир по-особенному. И любят по-особенному - нам не понять… Мы так не умеем. И я вместе с ним умерла…
        - Ну… Не надо так. Что вы.
        Слова утешения получились несуразными, бледно-серыми какими-то - Соня сама устыдилась и замолчала, испуганно глядя на Наталью. А та будто их и не слышала. Вздохнула, продолжила на той же ноте:
        - Вот, решила я теперь здесь поселиться. А что? Здесь хорошо… Лес, речка, тихое одиночество. Бредешь, бывает, по лесу, бредешь, бредешь… Хорошо. Зимой можно печку затопить, у огня посидеть… Я не боюсь одиночества, нет. Какая это суета пустая - бояться одиночества… А работать буду в местной амбулатории, фельдшером. Я ж когда-то медицинский окончила, у меня даже специализация хирурга есть… А квартиру, что в городе осталась, думаю Марку обратно отдать. Вы ему там скажите - про квартиру-то… У меня здесь дом родительский, крепенький еще, мне хватит.
        - А Марго… Она что, вообще вас не навещает?
        - Нет. Риточка осталась тогда жить с отцом. Ни разу к нам с Алешенькой не приехала.
        - Но как же?.. Как же так?..
        - Вы хотите спросить - не обидно ли мне было? Конечно, обидно. Не то слово как обидно… Но я ее не осуждаю. Тяжело, знаете ли, жить в осуждении, очень много сил забирает. А силы мне были ой как нужны… Если это был Риточкин выбор - пусть будет так… Они с Марком даже на похороны Алешеньки не пришли. Да и не надо. Алешенька был - мой сын. Мой ангел… Нет, я обиды на них не держу, счастливый человек обижаться не умеет. А я была очень счастлива рядом с Алешенькой.
        - Счастливы?
        - Да. Очень счастлива. Почему вы на меня так смотрите? Вы мне не верите, что ли?
        - Нет… То есть простите… Я не хотела вас обидеть… Просто я… Я…
        Никчемные объяснения застыли у Сони жестким комком в горле, слезная судорога вдруг сотрясла тело. Она вдохнула в себя резко воздух, чтобы упредить подступающие слезы, да только все наоборот и вышло - сникла на выдохе, поперхнувшись рыданием.
        - Что вы, Сонечка! Что вы… Это вы мои слова так близко к сердцу восприняли, да? Ну, простите ради бога… Вот, квасу еще попейте… Да что с вами такое, Соня?!
        Голос Натальи доносился будто издалека. Соне хотелось, чтобы она замолчала, не суетилась доброжелательным испугом, потому что от него еще больше душили слезы…
        Вдруг, сама от себя не ожидая, она отняла руки от лица и выкрикнула в колышущееся перед глазами горячее слезное марево:
        - Вы лжете сейчас, лжете! Зачем, зачем? Лжете, что были счастливы! Я знаю, что вы лжете!
        - Почему же я лгу?.. Нет, я совсем не лгу… Что с вами, Сонечка?
        - А я вам скажу, что! Я ведь тоже, как вы… Я тоже родила сына… Такого… Понимаете? Такого же! С похожим синдромом! И я знаю, что… это неправда… Вы лжете все, лжете! - Соня икнула громко, с надрывом, и вдруг слезы делись куда-то.
        Затаив дыхание, она испуганно посмотрела на Наталью. Та поднялась с места, пересела на ее скамью… обняла рукой за плечи, сильно прижала к себе, начала баюкать, успокаивая. Голос журчал тихо, ласково, чуть снисходительно:
        - Все, Сонечка, все… Успокойтесь. Я ж не знала… Если вам нужно, проговорите вслух свою боль… Иногда это очень важно - проговорить вслух. Говорите, Сонечка, говорите, я вас пойму… Все что хотите. Даже самые гадкие слова, если хотите…
        - Нет… Не могу. Не могу говорить. Мне стыдно…
        - А чего - стыдно? Для вас это большая трагедия, да? Вы привыкли стыдиться своего ребенка, да? И привыкли стыдиться своего стыда?
        - Да… Именно так. Это вы сейчас правильно сказали - я стыжусь своего стыда…
        - Ну, Сонечка, полноте… Знаете, что это значит? Это значит, что не все еще потеряно… Это пройдет, Сонечка…
        - Пройдет? Как же пойдет? Если внутри полный слом…
        - Как вы сказали? Слом?
        - Ну да… Слом - это осознание того, что ты уже никогда не сможешь быть такой, как раньше… Веселой, беззаботной, да просто обыкновенной женщиной не сможешь быть! Потому что… попрано все внутри. Сам материнский инстинкт попран. Нет, ну почему, почему именно мой организм, не чей-нибудь? За что, за что? Даже самооценки не осталось, одно сплошное бездостоинство…
        - У-у-у, как же ты всю изрешетила себя внутри, девочка… Нельзя так…
        - А как, как можно?! - рывком подняла Соня голову с Натальиного плеча, глянула ей в глаза. - Как можно? Когда ты болезненно открыта для чужих жалостливых взглядов, для любопытного сочувствия… Оно же уничтожает тебя, это мерзкое сочувствие, когда в спину тебе чуть ли не крестятся - слава богу, мол, не со мной! И ты чувствуешь, как уничтожаешься, как тебя становится все меньше, меньше… А в какой-то момент еще и осознаешь, как легко тобой можно манипулировать… И ведь манипулируют те, кто оказался сильнее, хитрее! Навязывают тебе… А ты не можешь сопротивляться, не можешь! Нет у тебя ни сил на сопротивление, ни средств! Потому что манипулируют тобой самые близкие! Вернее, те, что когда-то были самыми близкими…
        Она еще что-то говорила, захлебываясь слезами и торопясь высказать вслух то, что слоями слежалось там, внутри, не находя выхода. Наталья слушала не перебивая. Дождавшись, когда Соня наконец иссякнет, проговорила странным для такого разговора обыденным ровным голосом, даже усталым немного:
        - А у меня, знаешь, все наоборот было… Не слом, а подъем. Да-да, можешь мне не верить, но такой сильный душевный подъем… Я вдруг поняла, что нужна своему сыну вся, до последней капельки. И что от меня зависит сама его жизнь, пусть совсем короткая. И это меня так… Будто над самой собой, над всеми окружающими людьми подняло…
        Наталья быстрым вороватым жестом отерла глаза, чуть шмыгнула носом, глядя куда-то в сторону, потом снова заговорила спокойно:
        - Знаешь, Сонечка, есть в этом что-то особенно острое - вдруг осознать свою нужность. Осознать, что у тебя есть возможность - отдать… А это ведь и есть счастье, только мы его как счастье до конца не понимаем. Счастье отдать себя, свою любовь тому, кто больше всего в этом нуждается. Отправная точка для счастья - это бескорыстие в любви, а не стяжательство! Это просто мода сейчас пошла на стяжательство, сбила всех с толку. Даже девчонки-соплюшки, насмотревшись по телевизору на красивую жизнь, мечтают только о стяжательстве. Не отдавать любовь, а брать, брать, грести под себя… И даже не саму любовь, а ее производную, как им кажется, составляющую, то есть материальную сторону.
        - Ну почему же сразу - материальную… Разве это плохо, когда мужчина берет на себя полную ответственность за жизнь женщины, когда заботится о ней, принимает на себя тяжесть решений?..
        - Нет. Не плохо, конечно. Наверное, так и должно быть. Плохо, когда женщина искушается на эти блага. Ведь и ты поддалась этому искушению, правда? Ну, если еще не поддалась, то готова поддаться, верно?
        - Ну…
        - Тебе кажется, что жизнь тебя обманула, подсунула испытание, к которому ты вовсе не готова, потом еще и близкие предали… И тут появляется он! Красивый, богатый, щедрый, умный… Как же тут устоять? Тем более он готов взять на себя ответственность за твою обиду на жизнь и за твои неблаговидные поступки…
        - Но почему же - мои… Они не только мои! Другие ведь тоже… Мой муж вообще испуг пережить не смог, сразу от ребенка отстранился… Думаете, мне легко было?
        - Да, я согласна с тобой, страшно, когда боятся и отказываются любить твоего ребенка. Но это пережить можно. Страшнее, когда твоя любовь, в тебе природой заложенная, может закаменеть залежью невостребованной. Вот это, это страшно… Ресурс любви должен быть до конца использован, цель у женщины такая, земная миссия… А если ресурс камнем внутри лежит, он умирает. И женщина умирает. Нет, не в физическом смысле, конечно… Многие женщины ходят по земле и не знают, что они мертвы. Они хотят, чтобы их любили, они хотят стяжать как можно больше любви для себя, только для себя. Да что там говорить, я и сама когда-то… такой была. А потом, когда Алешенька у меня родился, открылось вдруг во мне что-то… Наверное, этот самый ресурс и открылся. Потому что моему сыночку он был вдвойне, втройне нужен! И это такое счастье - ты себе не представляешь… Будто сильные крылья тебя несут. Нет, не могу объяснить… Ощущение счастья вообще объяснить невозможно, к сожалению. Нет-нет, уверяю тебя, умение отдавать гораздо ценнее, чем желание брать. Самая тяжелая забота ценнее беззаботности. Ведь что такое, по сути, беззаботность?
Пустота и душевная лень… Беззаботностью как таковой можно саму себя с ума свести. Вот Сонечка Оленина, к примеру, не смогла… До того не смогла, что сама ушла…
        - Но… Говорят, это был просто несчастный случай?
        - Нет. Я думаю, нет. Марк отнял у нее возможность отдавать, он позволял только брать. Вернее, настаивал. Заставлял. Навязывал. Знаешь, он давно понял эту простую истину - живешь, пока у тебя есть возможность отдать… Только по-своему понял, по-дьявольски. Он хотел красивой самоотдачи. Но ведь она не всегда бывает - красивой… Самоотдача обычно неблагодарна, грязна, выматывает последние силы. Да, Марк Соню любил, я думаю… По его разумению - любил. И навязывал ей потребление. А одно только потребление не приносит счастья. Нельзя человека заставить быть счастливым таким образом. Тем более если этот человек думающий, понимающий, анализирующий… - Наталья вздохнула, отерла тыльной стороной ладони испарину со лба. Потом продолжила тихо: - А Соню мне жаль, очень жаль… Я не знакома с ней была, просто слышала много хорошего. Умница, мечтала об университетском филфаке… У нас город небольшой, все как-то друг с другом пересекаются. Ну, и видела ее пару раз, мельком - очень красивая… И глаза грустные, как у испуганной лани. Видимо, она сопротивлялась как могла… Это он, Марк, отнял у нее все. Саму у себя отнял,
жизнь отнял.
        - А говорят, я похожа на Соню Оленину…
        Наталья глянула на нее, недоумевая. Потом усмехнулась:
        - Нет, ты совсем на нее не похожа. Ты больше похожа на заблудшую овечку, девочка… - Она коснулась ее щеки костяшками пальцев. - Тем более у тебя пока есть возможность для бегства…
        - А у Сони? Разве не было такой возможности?
        - Нет. Не было. У Сони была больна мать, требовались большие деньги на лечение. Постоянно требовались. Она не могла… Ну, ты меня понимаешь. Это уж потом выяснилось, что Сонина мама была совершенно здорова…
        - Как это?
        - Да вот так. Дьявольские проделки Марка. Они, я так полагаю, вместе с Сониной мамой придумали эту историю о страшной болезни. А Соня или узнала, или догадалась просто. Вот и не вынесла. Совсем душою иссякла, я думаю. Но как, как ушла! Подарила им обоим несчастный случай! Такой сильный характер погубили, жаль…
        - Но… откуда вы узнали? Что Сонина мать была здорова?
        - Да случайно, в общем. Я в той поликлинике, где она наблюдалась, медсестрой в летнее время подрабатывала, пока Алешенька в санатории был… Но теперь это уж не имеет значения, Сони все равно нет. Да и не докажешь ничего, все только слова, догадки… А у Марка большие связи… Так что беги от него, девочка. Если не хочешь пропасть - беги… К ребенку своему беги, ты ему нужна… - Наталья снова отерла испарину со лба, содрогнулась, будто от холода. Обняв себя руками, произнесла тихо: - Что-то устала я от нашего разговора, будто вагон с углем разгрузила.
        - Да, да, я понимаю… Тяжело вам, конечно… Спасибо вам за все, Наталья. Мне ехать пора. Спасибо…
        - Ну что ты, Сонечка. Все нормально. Надо же, я и не заметила, когда перешла на «ты»… Счастья тебе, милая. Все у тебя будет хорошо.
        - Вы думаете?
        - Да что - я?.. Главное, чтобы ты сама на это хорошее настроилась. На свое. То есть постаралась в себе разобраться, отделить главное от второстепенного, через себя пропустить… И как отличить одно от другого… В том-то и беда, Сонечка, что каждый эти вопросы решает сам, никто не придет и не вложит нужный ответ в голову. Только в какой момент это решение приходит, очень важно. Главное, чтобы не оказалось поздно, чтобы решение не превратилось в позднее покаяние… Иди, счастливой тебе дороги. И счастливого прозрения, девочка. Ступай с Богом.
        Соня, пока ехала обратно, плакала всю дорогу. Так жаль было эту женщину! Такая силища любви осталась в ней! Любви много, а крылья поломаны… Ну вот где справедливость, где? Ей бы этой силы Натальиной - хоть малую толику…
        И снова слезы стали застилать глаза, она почти не видела дороги. И досада на себя внутри поднялась: «Почему я-то испугалась? А главное - чего испугалась? Карьеру не сделать? Любовь мужа потерять? Так все равно ж потеряла любовь-то. Хоть так, хоть этак.
        Нет, не то, не то… Не в карьере и не в мужниной любви тут дело. Это все - второстепенное. А главное… О господи, помоги найти в себе это главное, дай силы! Я хочу, я могу, я готова… Я сейчас, я быстро. Приеду, вещи соберу и поеду к сыну. Скорее, скорее… Николенька, я уже скоро буду рядом с тобой…
        Так, стоп. Стоп! Не будешь ты больше Николенькой, сынок. Кем угодно, но не Николенькой. Прочь, прочь это уничижительно-снисходительное имя! Ты будешь Колей, Коленькой, Коляном, Николашей… Человеком, в общем. Прочь это виновато-отстраненное, ставшее почти нарицательным - Николенька… Ты мой Коля. Мой сынок Коля. Какое хорошее, ласковое сочетание букв - Ко-ля… Ко-ля…»
        И снова подступили слезы. Через дрожание губ, через болезненное колотье в груди. Соня наддала газу, проехала мимо поста ГИБДД, не снижая скорости. Да плевать на то, что прав нет! Не догоните! Не догоните, тороплюсь я!
        Неуклюже затормозила у ворот, выскочила из машины, торопливо пошла по дорожке к крыльцу. Дверь открыта, никого. Тихо в доме. Тина, наверное, на кухне, ужин хозяину стряпает. Надо исчезнуть без прощаний, без объяснений, по-английски. Наверное, невежливо. Но можно записку оставить… Ой, а паспорт! Паспорт же у Марка остался! А впрочем, черт с ним, с паспортом…
        Соня взлетела по лестнице, рванула на себя дверь комнаты…
        И застыла на пороге. Марк сидел в кресле, вальяжно раскинувшись и положив ногу на ногу. Смотрел в окно. Будто не слышал, что дверь открылась. Медленно повернул голову…
        - Добрый вечер, Сонечка. А я тебя тут дожидаюсь. Ты не против?
        - Да ради бога. Это же твой дом…
        - Это теперь и твой дом, Сонечка. Кстати, я тебе подарок приготовил… Посмотри, прелесть какая. Тебе понравится.
        И протянул длинную глянцевую коробку, обвязанную розовым бантом. Соня автоматически выставила ладони вперед, отстраняясь:
        - Не надо, Марк. Не надо мне подарков. Кстати, и серьги с кольцом тоже забери. Они там, в первом ящике комода лежат. И платья…
        - Не говори глупостей, Сонечка… - досадливо-болезненно сморщил он лицо, развязывая бант на коробке. - Я сегодня так устал, сил нет… Будь хорошей девочкой, прошу тебя, пожалуйста. Хватит уже нервных экспрессий, надоело, ей-богу. Лучше посмотри, прелесть какая!
        Извлек из коробки что-то плоское, огладил пальцами, протянул Соне.
        - Это смартфон последней модели, глянь-ка… Я сам выбирал… Очень удобная штучка. Пустячок, а приятно. Возьми, Сонечка, это тебе. Там уже мой номер записан…
        - У меня есть телефон, спасибо, не надо. Марк, я хотела поговорить с тобой… Вернее…
        - А твой телефон я выбросил, Сонечка.
        - Что?! Как это - выбросил? Да что ты себе позволяешь вообще?
        - Хм… Хороший вопрос - что я себе позволяю… Можно на досуге пофилософствовать. Давай это потом с тобой обсудим, хорошо? Определим степень дозволенного и недозволенного?
        - Верни мой телефон, Марк! Ты думаешь, я наизусть помню все записанные в память номера?
        - А зачем они тебе, номера из прошлого? У тебя начинается новая жизнь, стало быть, и номера должны быть новые…
        - Верни мне мой телефон, Марк! Мне нужен мой телефон! Мне… Мне позвонить срочно нужно.
        - Ну-ну… Сядь, успокойся. Не стой в дверях. Отчего ты так возбуждена, милая? Неужели визит к моей бывшей жене тебя так расстроил?
        Соня растерялась на долю секунды, распахнула глаза:
        - Ты… ты откуда?..
        - Ну, знаешь… А как бы ты хотела… Я теперь все буду о тебе знать, дорогая. Каждый твой шаг, и даже самый, казалось бы, непредсказуемый. Глупо, Соня, глупо… Зачем ты вообще к ней поехала? Хотела про меня что-то узнать? Так я с самого начала ничего не скрывал… Если тебя еще какие-то подробности из моего прошлого интересуют, я готов ответить на все вопросы. Но и взамен требую ответного откровения. По крайней мере, я должен быть в курсе всех твоих передвижений, Сонечка.
        - Прям-таки должен, да? Прям-таки требуешь?
        - Да. Должен и требую. Потому что собираюсь жить вместе с тобой под одной крышей. И ты должна…
        - Я ничего тебе не должна, Марк. Дай же мне сказать, наконец… В общем, я уезжаю сегодня. Прямо сейчас. Позволь мне собрать вещи…
        - Ну-ну, Соня… Право слово, надоело уже. Ну что за скачки эмоций… Надо тебя врачу-психотерапевту показать, чтобы прописал успокоительное. Сядь, успокойся. А может, пойдем, поужинаем, а? Я проходил мимо кухни - у Тины чем-то вкусным пахнет…
        В Соне вдруг вспыхнуло раздражение от его спокойного снисходительного тона. От покачивания ноги, обутой в дорогую мокасину. От смартфона в его руке. От выражения лица - улыбающегося, зловеще-приветливого. Она шагнула вперед, отодвинула резким жестом дверку шкафа-купе, начала выкидывать на кровать свою непрезентабельную одежку - джинсы, рубашку, ветровку, пару маек… Заглянула вглубь - что там еще осталось?
        - Что ты делаешь, Соня?
        - Я же тебе говорю - уезжаю… Спасибо за гостеприимство, мне пора.
        - Сонь, ну что опять за эксцессы? Ты же прекрасно понимаешь, что я тебя не пущу. Прекрати, ради бога, я сегодня не очень способен на эмоции… Голова болит.
        - Интересно, как это ты меня не пустишь? - Глянув на Марка насмешливо, Соня начала деловито упаковывать вещи в сумку. - В подвале запрешь, как рыцарь Синяя Борода? Будешь по утрам приносить хлеб и воду?
        - Ну, до такого варианта, я думаю, не дойдет… Все будет от тебя зависеть, когда ты поймешь меня, наконец.
        - И что я должна понять?
        - И ты еще спрашиваешь? Неужели не поняла до сих пор? Соня, я два года жил один… Я целых два года ждал тебя, Соня! И вот - ты здесь! Как, как я могу тебя отпустить? Ну подумай сама!
        - Да все очень просто, Марк, чего тут думать… Я-то тебя не ждала. Я здесь вообще случайно оказалась, можно сказать, проездом между переменой жизненных обстоятельств. Так что - извини… Глупо, конечно, с моей стороны…
        Соня уперла руки в бока, сдула упавшую на глаза прядь. Огляделась торопливо, не забыла ли чего? Потом спохватилась, шагнула к Марку решительно, протянув руку:
        - Паспорт мой отдай!
        Марк смотрел насмешливо, покачивая ногой. Произнес весело, с нарочито игривой интонацией в голосе:
        - Нет. Не отдам!
        - Марк, ну что такое, в самом деле… Это уже не смешно.
        - Конечно, не смешно. Согласен. А только я все равно тебя не пущу. Не могу, понимаешь? Это выше моих сил - остаться снова одному… Не могу. Не хочу. Ты - моя женщина, Соня. Прими как факт и никогда об этом не пожалеешь.
        - Что значит - как факт? Ты с ума сошел? Не пугай меня, Марк… Не будешь же ты все время держать меня на поводке, чтоб не убежала! Ну, не сегодня, так завтра…
        - Вот завтра и будет завтра. Ты остынешь, подумаешь, успокоишься… Поймешь, что такой случай изменить свою судьбу вряд ли еще представится… Ведь так? Ну же, иди сюда…
        Он резко наклонился вперед, схватил ее за руку, потянул к себе. Соня извернулась, сопротивляясь, кисть свело болью.
        - Пусти… Пусти! Ну прекрати же, Марк! Больно, пусти!
        На долю секунды его лицо оказалось совсем близко - глаза полны гневной застывшей насмешливостью, крылья носа подрагивают нервно. Неизвестно, откуда у нее силы взялись, она вывернулась, отлетела к стене.
        - Не смей меня трогать, Марк! Слышишь?
        Он надвигался на нее тихо, как охотник, будто боялся спугнуть. Весь - как натянутая струна. Пальцы медленно расстегивали пуговицы на рубашке, лицо заволокло патиной вожделения.
        - Не подходи! - Соня выставила ладони вперед, ощерилась, как злобная кошка. - Не походи ко мне, слышишь? Твои действия будут квалифицированы как изнасилование! Я не Соня Оленина, Марк, я адвокат Соня Панкратова! Не подходи, если тебе не нужны неприятности!
        Быстрая эмоция удивления пробежала по его лицу, дернула губы в усмешке. Глаза прояснились, но вовсе не испугом, а легким веселым недоумением.
        - Хм… Адвокат, говоришь? Да, припоминаю, ты говорила что-то… Прошу тебя, милая Соня, впредь не говори мне ничего подобного под руку… Ты для меня - просто женщина. Моя - женщина. Моя - Соня. Ах, глупая девочка. Такой момент испортила… Ну да ладно. Черт, как болит голова… Надо за ужином коньяку выпить… А ты - остынь пока…
        Он развернулся резко, шагнул к выходу. Через испуг, через тяжелое собственное дыхание Соня услышала, как провернулся ключ в двери.
        - Марк! Что ты делаешь? - крикнула она сипло. - Открой дверь, слышишь? Открой!
        Медленные шаги удалялись по коридору. Вскоре совсем стихли. Соня подошла к двери, побарабанила по ней яростно кулаком.
        - Открой, слышишь? Не сходи с ума! - крикнула она.
        И - опустила руки, сама испугавшись последней фразы. А вдруг… он и впрямь сумасшедший? Сумасшедший влюбленный Синяя Борода - час от часу не легче… Что теперь делать-то? Вот это да, вот это вляпалась-доигралась…
        Соня встала посреди комнаты, уперев кулаки в бока, из горла поневоле вырвался нервный хриплый смешок. Так, надо и впрямь успокоиться, сесть и подумать, найти выход из дурацкой ситуации. Во-первых, никакой он не сумасшедший, а просто несчастный в своей дикой самоуверенности. Во-вторых - нечего паниковать. Не будет же она до конца жизни сидеть в этой комнате! Не убьет же он ее, как убивал своих жен Синяя Борода, все равно рано или поздно выберется! Лучше бы рано, конечно, чем поздно… А в-третьих, надо просто подумать, найти конкретный способ, как выбраться…
        Телефон! Нет, не вариант, нет телефона… Даже тот, который принес в подарок, с собой забрал. Да и кому она будет звонить? Олегу? Спаси меня, я нынче пленница Синей Бороды, звоню из его подвала? Смешно…
        И паспорт. Паспорт у него остался. Да черт с ним, с паспортом… Пусть на память себе оставит.
        Балкон! Можно спрыгнуть с балкона, вот что! Так, сейчас глянем, что там и как… Ой, высоко. Запросто ноги переломать можно. Тогда уж точно - долго отсюда не выберешься…
        Нет, это же смешно, в конце концов. Да, смешно, но дверь-то и впрямь закрыта! Комедия «Кавказская пленница» в чистом виде, со смеху помереть можно! Эй, товарищ Саахов! Ах, какой жених! Ты где? Давай уже, открывай… Не поведу я тебя в прокуратуру, не бойся!
        И словно в продолжение нелепой ситуации - голос Марка за дверью:
        - Сонечка, ты ужинать будешь? Тебе принести что-нибудь?
        - Открывай давай, ужинать… - произнесла Соня устало, насмешливо. - Хватит дурака валять. Мне на поезд успеть надо…
        - Что ж, значит, ужинать ты не будешь… Хорошо, Соня, утром поговорим. Ты выспишься, еще раз все обдумаешь…
        - Нам не о чем говорить, Марк. Открой.
        - Я даю тебе одну ночь, Соня. Чтобы ты сама приняла правильное решение. Мне очень важно, чтобы - сама… А иначе…
        - А что - иначе? Убьешь и в саду закопаешь? Ты ведь уже убивал своих жен, Марк, правда? Не доставайся же ты никому?
        - Одна ночь, Соня. Одна ночь. Думай сама, решай сама. Тем более на поезд ты уже опоздала. И авиарейсов ни вечерних, ни ночных нет. Спокойной ночи, Соня… Надеюсь, ты примешь единственно верное решение. Я люблю тебя. Я очень хочу, чтобы ты стала моей женой…
        Соня дернулась, как от озноба. Лицо исказило судорогой неприятия, слетело с губ злобно-шипящее, но тихое, чтоб не донеслось до уха этого сумасшедшего:
        - Да пошел ты!..
        Она вздохнула, расслабила стянутые напряжением плечи, откинула голову назад в изнеможении. Ладно, утром так утром… Все равно бы пришлось на вокзале ночевать. Говорят, утро вечера мудренее. Надо спать лечь, чтобы поскорее наступило это утро…

* * *
        Соне не спалось. Конечно же, ей не спалось. Да и сразу было понятно - бесполезная это затея. Слишком много всего ворочилось внутри, ныло болью, требовало выхода. И вовсе не связана была эта боль с запертой дверью, с дурацким положением, в которое она попала.
        Соня поднялась с постели, начала мерить шагами комнату. Тени на стенах, на потолке будто сдвинулись с места, следовали за ней по пятам. Ангел в алькове, облитый лунным светом, в мольбе протягивал к ней руки… Подошла, огладила белую фигурку пальцами. «Что ты мне хочешь сказать, толстый здоровый херувимчик? Что я заблудшая овечка, да? Забрела в чужой дом, и дверка за спиной захлопнулась? Ничего, пустяки… Завтра овечка выберется на свободу, пойдет обратным путем… Не береди сердце, ангелочек, сердцу и без тебя тошно».
        Вдруг выплыло из памяти грустное лицо Екатерины Васильевны, ее слова, сказанные про Николеньку: такие дети - они как ангелы на земле, одаривают любовью… Соня вздрогнула - ей показалось, что голос совсем рядом прозвучал. Она закрыла глаза руками, застонала глухо… Екатерина Васильевна ведь любила Коленьку-то. И слова эти не зря были ею произнесены, а с надеждой. А она не поняла, не услышала! Еще и усмехнулась про себя - от безысходности, мол, бедную женщину в такой горький пафос потянуло. От усталости. Только теперь вдруг ей открылось, что Екатерина Васильевна имела в виду! Это же так просто, господи, почему она сама раньше этого не понимала? Просто, понятно, желанно и до дрожи в душе необходимо! Любовью - одаривают! Той самой любовью, которая внутри тебя счастливой драгоценностью прячется! Трогают ее, ворошат ручонками, высвобождают из шелухи, выносят на солнечный свет, чтобы ты сама, сама засияла светом! Чтоб не блуждала в темноте овечкой потерянной!
        - Простите, простите меня, Екатерина Васильевна… Стыдно мне сейчас, ой как стыдно. И больно. И ночь никак не кончается. Но наверное, когда работа внутри происходит, это всегда больно… Пусть, пусть будет больно. Скоро луна скроется, забрезжит рассвет в окне. Ах, телефона нет, вот бы Олега разбудить… Спросить про Николеньку. Нет, про Колю, Колю! Про своего сына Колю! Сказать Олегу просто, без обид - потерпи еще немного. И… прости меня. Мы на пару с тобой - заблудшие овечки…
        Соня взглянула за окно. Вот уже и небо сереет. Значит, рассвет скоро. Но какая длинная ночь, какая мучительная! И какая нужная ночь. Наверное, такая случается раз в жизни у каждого. Ночь-откровение, ночь-перерождение, ночь-правда. Спасибо тебе, ночь…
        И снова - шаги от стены к стене. Надо прилечь на минутку, сил нет. Заставить себя уснуть хоть на полчаса… Завтра силы понадобятся.
        Проснулась она от легкого звука. Подняла голову от подушки, оглянулась. Ага, ключ в двери поворачивается… Вскинулась пружиной, оправляя на себе майку, ладонью пригладила волосы.
        Марк появился в дверях улыбающийся, ловко держал растопыренной пятерней поднос с чашкой кофе. Всем своим видом изображал нарочитую лакейскую галантность - я к вашим услугам, мадам… Только явный перебор был с нарочитостью. И с галантностью тоже. Смешно выглядело. Жалко. Неуклюже. Вон, и ручонки дрожат, из чашки на поднос кофе выплеснулся.
        Не глядя на нее, прошел в комнату, поставил поднос на низкий журнальный столик. Обернулся…
        Соня смотрела на него в упор. Молчала. Видимо, было что-то в ее взгляде, отчего улыбка медленно сползла с его лица, обнажив глубокие невротические складки-морщины, бегущие от крыльев носа к уголкам губ. Надо же, еще вчера этих складок не было… Неужели тоже не спал всю ночь? И лицо серое, осунувшееся.
        Так и стояли они в молчании, разглядывая друг друга. Наконец появилась на лице Марка привычная маска насмешливости, теперь уже с примесью печального разочарования.
        - Да, ты действительно другая. Теперь вижу… Ты не моя Соня, нет, не моя. И совсем, совсем на нее не похожа. Ошибся я, можешь идти, свободна.
        Вздохнул, как ей показалось, тоже нарочито, озабоченно глянул на часы, быстро шагнул к двери. Уже выходя, бросил через плечо:
        - Жаль, жаль… Моей Соней ты была бы лучше… Иди, сама посмотри на себя в зеркало! Что ты с собой сделала, глупая женщина. Жаль.
        Он ушел, оставив дверь широко открытой. Соня пожала плечами: о чем это он - насчет зеркала? Надо пойти, глянуть, заодно и умыться.
        Первое, что бросилось в глаза, - тонкая седая прядка в волосах. Соня осторожно дотронулась до нее пальцами, хмыкнула озадаченно, потом улыбнулась. Ужасно смешно вспомнилось, как Марк только что ее разглядывал… Да уж, действительно, что я с собой сделала? За ночь седину себе нажила. Только насчет глупой женщины - не согласна. Может, еще неделю назад и я огорчилась бы явлению этой прядки, а теперь… Ерунда какая. Да, и в глазах что-то появилось - незнакомое… Скорее радостное, чем грустное. Сила. Уверенность в себе. Счастливая смелость к жизни. Только глядит все это хозяйство из черно-страшных провалов глазниц и оттого, кажется, поблескивает сумасшедшинкой. Здравствуй, новая Соня Панкратова! Ну и рожа у тебя, Шарапов!
        Надо и впрямь умыться, припудриться слегка, замазать круги под глазами. Чего людей пугать! Только быстро, пора бежать отсюда.
        Быстро - вниз по лестнице, быстро - через веранду. В спину голос Тины, как выстрел:
        - Соня! Соня, вы что, уезжаете, да?
        Она обернулась, бросила на ходу:
        - Да, Тина, уезжаю. Прощайте, всего вам доброго.
        - Да постойте, куда ж вы так бежите… Вот, Марк Анатольевич для вас оставил, велел передать… Он буквально минуту назад от ворот отъехал!
        - Ну что там еще… Простите, я тороплюсь!
        - Да тут ваш паспорт и телефон!
        - Ах, да… Спасибо, Тина! Давайте сюда… Вы не подскажете, по какому номеру такси вызвать?
        - А я уже вызвала вам такси, Марк Анатольевич велел… Через десять минут будет.
        - Да? Спасибо! Это было очень любезно с его стороны!
        Улыбаясь и щурясь на утреннее солнце, Соня взмахнула сумкой, легко зашагала к воротам. Едва сдерживала себя, чтобы бегом не бежать. Прочь, прочь из этой проклятой обители!
        - Соня, погодите… Да погодите вы, ради бога… Я еще хотела сказать…
        Задыхающийся от быстрой ходьбы голос Тины за спиной. Нет, чего это с ней сегодня, откуда такие порывы к болтливости? То слова клещами не вытащишь, а то вдруг…
        - Что? - обернулась она резко. - Марк Анатольевич еще что-то просил передать?
        - Нет, нет… Я не то… Я просто спросить хотела… Ведь вы уже не вернетесь, Соня?
        - Нет. Никогда.
        - Тогда вот что… Вы умница, Сонечка. Я очень рада за вас, честное слово. Да-да, не смотрите на меня так… Бегите от него, бегите! Это он Сонечку погубил… Я знаю… Такая славная была девушка! Я любила ее! Никогда, никогда ему не прощу…
        - А чего ж тогда не уходите?
        - Не знаю. Он платит хорошо, а у меня дети, внуки… Моя дочка с Сонечкой в одном классе училась. Нет, никогда ему не прощу Сонечку, никогда!
        - Что ж… Мне жаль вас, Тина. Знаете, как ваше поведение можно назвать?
        - Как?
        - Сердился лакей, да барин не знал… Не обижайтесь на меня, Тина.
        - Что вы, какие обиды… Вы можете обижать меня, как хотите, но только сами… Бегите от него, Соня, бегите!
        - Хм… Да я вовсе не от него бегу… Я просто к себе возвращаюсь. О, а вот и такси… Прощайте, Тина, прощайте! И смотрите, не отравите, часом, своего хозяина! Не вздумайте ему в бокал с французским вином какой-нибудь гадости подсыпать, не берите грех на душу! Прощайте!

* * *
        Поезд тащился медленно, кое-как. По крайней мере, Соне так казалось. Солнце лезло в глаза, в вагоне пахло курицей и вареными яйцами - соседка-попутчица основательно расположилась обедать.
        - Угощайтесь, пожалуйста… - жалостливо глянула ей в лицо.
        Наверное, ее потрепанный вид жалость вызвал. Соня улыбнулась, мотнула головой - нет, не хочу, спасибо…
        И впрямь - ничего не хочется. Ни есть, ни пить. Скорей бы приехать!
        Забралась на верхнюю полку, попыталась уснуть… Черта с два. А еще целый день в пути, и вечер, и ночь! Она соскочила вниз, гонимая беспокойством, пошла в туалет, плеснула в лицо воды. Потом постояла у открытого в коридоре окна, вдыхая в себя плотный упругий ветер. Вернувшись в купе, зачем-то глянула на дисплей телефона. Чего в него глядеть-то? Зарядка давно кончилась…
        - Вам плохо, что ль? - участливо спросила соседка. - Гляжу, мечетесь по вагону…
        - Нет. Мне не плохо. Мне очень хорошо, очень… Вы не обращайте на меня внимания, пожалуйста.
        К вечеру наконец сморило ее сном. Канула беспокойная голова в забытье, как в омут. Соня всю ночь проспала крепко. Разбудил ее голос проводницы, заглянувшей в купе:
        - Через сорок минут прибываем, сдавайте белье!
        Соня подскочила, засуетилась, одеваясь-собираясь. Успела быстро умыться, провести расческой по волосам. Выражение глаз было немного испуганным - как-то еще Олег ее встретит?.. А вдруг и на порог не пустит?
        Господи, нашла чего бояться!.. Пустит как миленький. Отдаст Коленьку и сбежит в свою съемную хату, уж волком воет, поди…
        От вокзала она взяла такси. В городе было еще раннее утро, первые лучи солнца игриво плескались в лужах на асфальте. Значит, ночью был дождь…
        Наддав по большой луже и плюнув из-под колес ворохом брызг, машина въехала во двор, остановилась у знакомого подъезда. Как хорошо здесь, какой у них двор уютный! Вон сосед Иван Палыч с собакой гуляет, а из окна первого этажа всегда оладьями пахнет… Хорошо. Такое чувство, будто на родину вернулась. Домой. К сыну.
        Лифт медленно притащился на этаж. Соня встала у двери, замешкалась. Покашляла в кулак, откинула назад волосы, вздернула вверх подбородок. Наконец коротко нажала на кнопку звонка. Еще раз, еще…
        Тишина за дверью, сердце гулко бухает в груди. Подпрыгнуло, застряло комком в горле - шаги! Шаркающие по паркету стертыми вдрызг шлепанцами. Короткий железный всхлип замка, в проеме двери лицо Олега, заспанное, недовольное. Глянул на нее, не удивился даже. Будто Соня полчаса назад за хлебом к завтраку выскочила… Почесал голую грудь, зевнул, повернулся спиной, ушел в спальню.
        Соня шагнула в прихожую, захлопнула за собой дверь. Быстро скинув кроссовки, пошла за Олегом… В дверях остановилась, прислонившись плечом к косяку, и через набежавшую пелену слез вгляделась в гнездо на кровати, устроенное из одеяла…
        В гнезде, как птенец, лежал ее Коленька. Спал. Серьезное, нахмуренное личико, кулачки сжаты под подбородком. Олег сел на край кровати, убито потряс головой, произнес через короткий зевок:
        - Полночи сегодня не спал, врачиха говорит, колики в животе… - И через паузу, будто брюзжа: - Не нравится мне эта массажистка, слушай. Зачем она животик-то ему массирует? Надо другую массажистку найти… - И опять зевнул. И содрогнулся от своего зевка, сильно, всем телом. Сонно хлопнув ресницами, посмотрел на Соню так, будто требовал, чтобы она немедленно его пожалела. Оглянувшись на ребенка, добавил тем же жалобным тоном: - Я ночью вдруг испугался, что он проснется и упадет… Вот, из одеяла гнездо сделал. Нормально так, ага? Он в кроватке плохо спит, со мной рядом лучше засыпает…
        - Да… Да, нормально…
        Дрожа и глотая слезы, Соня подошла к кровати, легла рядом с сыном. Потянула ладонь, чтобы отереть влажный лобик.
        - Не, не трогай его… Он чутко спит, проснется. Говорю же, полночи не спал… Черт, голова ничего не соображает, прямо туман в глазах плывет… Спать хочу.
        - Ты спи, Олег. Спи. А проснешься - иди, куда хочешь. Ну, в общем… Прости меня, ты свободен. Прости… А мы Коленькой проживем как-нибудь.
        - Ага, щас… Разбежалась. Кто ж тебе его отдаст, интересно? Он мой сын…
        - И мой.
        - Да, Соньк. И твой. Он наш с тобой сын.
        В повисшей меж ними паузе, ей показалось, зашевелился воздух. А может, это был вовсе не воздух?.. Может, это было поруганное некогда взаимное счастье - быть друг с другом, видеть друг друга, любить… Может, это была мелодия «Отель «Калифорния»? Да мало ли что могла вместить эта пауза. Много всего. Всего того, что они потеряли, поддавшись кто чему - кто мужскому страху, а кто обиженному материнскому инстинкту. Пока изнемогала в плену Любовь…
        Олег лег по другую сторону Николеньки, смешно вытянул губы трубочкой, осторожно подул ему на лобик. Соня подняла руку, чтобы поправить одеяло, он поймал ее ладонь. Обе ладони сплелись в замке над спящим ребенком так крепко, что побелели костяшки пальцев.
        Соне пришлось плакать тихо, в подушку, чтобы не разбудить сына Колю. Коленьку. Николашу. Коляна. Кольку…