Под парусом надежды Вера Александровна Колочкова
        # Кира Воротынцева предпочитала избегать конфликтов, не спорила с мамой, которая постоянно учила дочь уму-разуму, памятуя об измене мужа и материальных тяготах. Девушка изо всех сил старалась не огорчать ее: выбрала престижную профессию, с отличием окончила университет, наладила личную жизнь с перспективным однокурсником Кириллом. Все складывалось удачно, но иногда она надеялась, что где-то в подсознании живет другая Кира, принципиальная и смелая. И кто знает, чего ждать от незнакомой упрямицы, если она вырвется на свободу?
        Вера Александровна Колочкова
        Под парусом надежды
        Роман
        - Кира, а давай с тобой вина выпьем! Я столько этого дня ждала, ты себе не представляешь!
        Мама сбросила ноги с дивана и подскочила, плеснув вокруг себя сладковатым ароматом арабских духов. А может, они были вовсе и не арабские. Просто приторные очень. Интересно, отчего это у женщин после сорока пяти вкус на духи меняется? Прямо тянет их на остро-сладкие восточные благовония, как постаревших, но все еще претендующих на султанскую любовь жен. Так, наверное, и пахнет у них там, в гаремах…
        Кира поморщилась невольно, но тут же спряталась за благодушной дочерней улыбкой. В конце концов, у мамы сегодня и впрямь большой праздник - дочь институтский диплом домой принесла. И не какой-нибудь обыкновенный, синюшный, как у всех остальных выпускников их юридического факультета, а красненький, яркий, свеженький. Открываешь - и чуть типографской краской пахнет. Это от синюшных дипломов ничем не пахнет, потому что их много всегда делают. Впрок. Чтоб всем хватило. А красные специально заказывают. Как мама заявила, только для таких выраженных индивидуальностей, как ее дочь Кира. Потому что она не как все. Она способнее и умнее, чем все. Потому что у Елены Андреевны Воротынцевой, Кириной мамы, другой дочери ну просто никак, ни при каких обстоятельствах случиться не могло. Потому что умные и способные дети, они же не просто так, сами по себе, умные да способные, они ж благодаря исключительному родительскому вниманию такими получаются. Так сказать, по заслугам им воздаются. Если имеются у тебя заслуги по воспитанию - хороший ребенок вырастает, а если нет - то уж извините. Получайте, что заслужили. А
сам по себе ребенок вроде и ни при чем. И даже поспорить на эту тему с Кириной мамой нельзя было. Совсем бесполезное это занятие - спорить. Лучше и не пытаться. Кира, впрочем, и не пыталась… Сидела и слушала эту галиматью вот уже час подряд, и терпела, и послушно кивала. И это вместо того, чтобы с чистой совестью надираться шампанским в компании однокашников. А что делать - маму обижать нельзя. Пусть говорит, пусть тешит свое родительское тщеславие. Жалко, что ли? Если женское мамино тщеславие потешить некому, пусть хоть родительское порадуется. Ей же просто до дрожи в руках не терпелось взять в руки эту красную книжицу…
        - Вот! Специально для этого случая берегла! Настоящее, французское! - бухнула мама с размаху на журнальный столик красивую длинную бутылку. Звякнув фужерами, она снова было собралась усесться с ногами на диван, но тут же встрепенулась, взмахнув маленькими ручками. - Ой, а штопор! Я штопор забыла! А где он, Кира? На кухне, наверное… Ой, мы так редко вино пьем, что я не помню даже, где у нас штопор лежит…
        В открытую дверь комнаты Кира увидела, как, пробегая по короткому пространству между комнатой и кухней, мама притормозила, сунулась торопливо лицом к зеркалу. Потом послюнявила привычным жестом пальчики, такими же отработанными движениями пощипала челку, потом перышки на висках, потом повертела по-птичьи головой и, видимо оставшись своим послюнявленным видом очень довольной, скрылась на кухне в поисках штопора. Нет, прическа у мамы, конечно, была всегда стильная. То что надо была прическа. Небрежная вроде бы, будто ветром стихийным раздутая. Но это только казалось, что она ветром раздута, а на самом деле это была парикмахерская обманка. Кира видела, сколько времени над этой самой обманкой трудилась тетя Люся, мастер-стилист из дорогого салона, а по совместительству мамина закадычная приятельница и в главных делах советчица. Она и на Кирину голову неоднократно покушалась с целью наведения на ней модно-стильного порядка, да Кира не далась. Еще чего - два часа на саму себя в зеркало пялиться, обмотавшись клеенчатой жесткой штуковиной, которую тетя Люся уважительно именует пеньюаром… Времени же просто
жалко! А волосы можно и в хвост убрать, гладко зачесав назад. Тем более ей идет. Все так говорят. И Кириллу нравится. Он сам недавно признался, что на этот ее необузданный конский хвост и запал. Сидел, говорит, на лекции сзади, и вдруг его потянуло ее хвост потрогать. Неодолимо так, говорит, потянуло…
        Правда, странно отношения у них с Кириллом сложились. Как-то вдруг. Ни с того ни с сего, можно сказать. Проучились вместе пять лет, и ничего, как говорится, не предвещало, а на последней зимней сессии взяли и «задружили» взахлеб. Именно задружили, как выразились ребята из группы. Не в койку сломя голову бросились, а все честь по чести - с провожанием до дому, с посиделками вдвоем в кафе, с прогулками по городскому парку, с бросанием хлебушка двум серым общипанным лебедям на весеннем пруду. И имена у них оказались такие друг для друга подходящие, как на заказ - Кира и Кирилл…
        Девчонки из группы упорно подозревали ее в некоторой расчетливости - папа-то у Кирилла был что надо. Известный в городе адвокат Линьков. И не просто адвокат, а хозяин целой адвокатской конторы. И намекали девчонки всячески, что не зря, мол, она свой пышный конский хвост Кирюхе Линькову на той лекции под нос сунула. Таким вот примитивным способом захотелось, мол, ей зацепиться за хорошее местечко, в стажеры к папе попасть. Вроде того, она и сама все пять лет учебы талдычила, что мечтает хорошим адвокатом заделаться. А пойди попробуй, заделайся им на пустом месте! Кто тебя за просто так, с улицы, в эти стажеры возьмет? Кому это нужно - учить да натаскивать тебя за счет своих же адвокатских хлебов целых два положенных года? Никому и не нужно… Кира отшучивалась, конечно, как могла, то есть ловко отпрыгивала от летящих в ее сторону колких стрелочек, но все равно ей было слегка обидно. Это ж нормально, наверное? Зависть - чувство вполне реальное, понятное и очень даже со всех сторон объяснимое. Они и пятеркам ее точно так же завидовали, и фигуре модельной, и лицу без косметики, и манере держаться
снисходительным особняком… Так что и на здоровье им - пусть себе подозревают ее в расчетливости. Не объяснять же, в самом деле, что просто совпало так счастливо, все в одном флаконе: и красный диплом, и Кирюха, и папа его адвокат…
        - Вот, нашла! - радостно провозгласила мама, вернувшись из кухни со штопором в руке. - Сейчас откроем… Нет, это ж надо - счастье какое… Я так рада за нас с тобой, Кира! Я ведь правильно говорю - за нас с тобой? Согласись, в твоем успехе и моя доля есть… Правда? Без меня и ты бы не состоялась…
        - Правда, правда, мамочка. Конечно же есть. Ну куда я без тебя? Ты у меня молодец…
        - Ничего себе молодец… - обиженно подняла к ней лицо мама. - Как это молодец? Да я… Я же, можно сказать, всю жизнь тебе отдала, до последней капельки…
        - Мам, ну не придирайся к словам! Дай лучше я открою, а то у тебя штопор вон криво пошел…
        - Нет уж, давай договорим, раз начали! А ты что, по-другому считаешь? Что я просто мать-молодец, и все? Да вон их сколько, матерей-молодцов этих! Сплошь и рядом только и делают, что судьбу свою устраивают в первую очередь, а дети для них - параллельная линия! А я… Да я всю жизнь… Я ведь тоже могла замуж выйти…
        - Ма-ма-а-а… - жалостливо протянула Кира, отбирая из задрожавших материнских рук бутылку. - Ну перестань, пожалуйста…
        - Да что перестань? Я тоже могла устроить свою судьбу! Но я этого не сделала - ради тебя! Чтобы ты в люди вышла, чтоб добилась чего-то в жизни. А ты не понимаешь! Да если б я только захотела… Я бы сорок раз могла замуж выйти…
        Плюхнувшись на диван рядом с дочерью, Елена Андреевна всхлипнула, приготовившись всплакнуть. Кира сидела, смотрела на нее растерянно и виновато. И что она, в самом деле, так оплошала - надо было ей самой догадаться, каких таких слов от нее мама ждет… И сказала бы, не убыло бы от нее! Чего тут непонятного-то? Каждая мать считает, что она себя всю ребенку своему отдала! А тем более ее мама, у которой никаких таких возможностей про «сорок раз замуж» и вовсе не было. И даже одной, самой разнесчастной возможности на горизонте не появилось. Когда отец их бросил, маме уж под сорок было. Хотя и странно, почему этих проклятых возможностей так и не появилось - вполне она у нее интересная женщина. И следит за собой, и стрижки вон модные носит, и готовит неплохо…
        - Мам, да ты у меня самая замечательная мать на свете! - потянулась к ней с объятиями Кира. - Ну что ты, в самом деле? Ты думаешь, я ничего не понимаю, что ли? Это же… Это же подвиг настоящий! Остаться одной, учить ребенка пять лет в институте…
        - Да! И без всякой помощи, заметь! На скромную учительскую зарплату! А отец твой хоть чем-нибудь нам помог? Ну вот скажи, помог? А я выкручивалась, как могла… Только я одна знаю, как тяжело мне это далось…
        Кира хотела было сказать, что и она тоже в этом «тяжело далось» немалое участие принимала, но вовремя прикусила язык. И правильно, что прикусила. Еще не хватало, чтоб она сейчас ныть начала, как ей тоже нелегко было нестись после лекций на всякие студенческие подработки. Слава богу, подработок этих - завались. Можно, например, провайдером в супермаркете горло надрывать, выкрикивая в толпу про выгодную акцию «купите три банки майонеза - третья бесплатно», можно, напялив на себя дурацкий плюшевый костюм чебурашки, раздавать бумажки-завлекалки около детского магазина одежды, можно и в «Макдоналдсе» только на вечерние смены договориться… А потом сидеть всю ночь над учебниками, чтоб не сойти со своей спринтерской дорожки, финал которой она сама себе с первого курса определила в виде вот этой красной книжечки, красующейся на столе рядом с бутылкой хорошего французского вина…
        - Ладно, мам! Ну что ты, в самом деле? Все же хорошо! Видишь, все у нас с тобой получилось! Мы обе молодцы, мам! И я, и ты! Давай выпьем за наш успех!
        - Давай… - улыбнулась сквозь слезы Елена Андреевна. - За нас с тобой, доченька…
        Французское вино оказалось кислым, аж скулы свело. И чего это им все так восхищаются? Кира передернулась слегка, скосила глаза на мать. Та, наоборот, закатив глаза к потолку, произнесла мечтательно:
        - Ой, прелесть какая… Это вино мне Люся из Парижа привезла… Вот же счастливая! По Парижам ездит…
        - Ничего, мамочка! И ты поедешь! Какие твои годы? Вот заработаю денег и непременно отправлю тебя в Париж…
        - Правда? - выгнув спину и поставив бокал на стол, повернулась к дочери Елена Андреевна. - Неужели и правда так будет, Кирочка?
        - А то! Конечно правда! Ну, может, не так скоро… Но я буду стараться, мамочка! Поработаю два года стажером у Кирюшкиного отца, потом тоже адвокатом буду. У меня все получится! Ты же знаешь, я упорная! И еще - мне всегда везет! Я много денег заработаю, вот увидишь!
        - А я в этом и не сомневаюсь, Кира! При такой специальности грех не зарабатывать… Знаешь, что мне больше всего в твоей будущей профессии нравится?
        - Что, мам?
        - А то, что в ней зарплатной безысходности нет! Вот возьми меня, например… Я всю жизнь на зарплате сижу. И всегда точно и определенно знаю, какую сумму получу раз в месяц. Просто до последней копеечки знаю. Согласись, что в этом есть тоска какая-то… Безысходность жизненная… А у тебя впереди - полет! Возможности! Все-таки как тебе повезло, что именно с Кирюшей у тебя отношения сложились! А я, знаешь, так боялась об этом думать, доченька… Боялась, что влюбишься в какого-нибудь обормота, как я когда-то, и он тебе всю жизнь испоганит…
        - Я? Влюблюсь? В обормота?
        - А что? Я знаю, что говорю! А Кирюша, он у нас… хороший такой!
        - Да, хороший… - тихо проговорила Кира. - Конечно хороший…
        - Доченька, а он это… про свадьбу еще не заговаривал?
        - Да рано еще, мам… Мы только полгода встречаемся. Какая свадьба?
        - Как это - рано? И ничего не рано! У вас серьезные отношения… И родителям его ты понравилась, сама говорила! Не зря же Кирюшин отец тебя к себе на работу пригласил!
        - Ага… А завтра я к ним на дачу еду, будем наши дипломы обмывать…
        - Правда? А почему ты мне ничего не рассказываешь? Ну-ну… И кто там будет?
        - Да никого не будет. Так, отметим в узком семейном кругу, как Кирюшина мама выразилась. Шашлыки и все такое прочее…
        - Ну вот видишь! Раз тебя зовут в узкий семейный круг, это уже о многом говорит! А когда ты едешь?
        - Да прямо с утра. Кирилл за мной на машине заедет.
        - Ой, как хорошо… На машине… На дачу… На шашлыки… Нет, ты сама своего счастья не понимаешь, доченька! Эх, мне бы хоть денек пожить такой вот жизнью… Ну ничего! Раз мне не довелось, значит, ты за меня хорошую жизнь проживешь! А потом вы поженитесь, и у вас будет свой большой дом… И машина… И отпуск на Гавайях… Прямо как начинаю об этом думать - сразу голова кругом идет! Нет, не зря все-таки я свою несчастную жизнь прожила…
        - Мам, ну почему - прожила? И почему - несчастную? Что за настроения такие? Вот, опять плакать собралась…
        - Ой, да я от счастья, доченька… И от гордости за тебя… Это ж надо, моя дочь - адвокат! С ума можно сойти!
        - Ну, до адвоката мне еще далеко, мам! Я еще стажером два года буду! Может, и адвоката из меня никакого вовсе не получится.
        - Не говори так, Кира! Как это - не получится? Обязательно получится! И вообще, не мешай мне радоваться! У меня сегодня звездный час, именины сердца, а она - не получится! Я столько лет к этому дню шла, столько слез горьких в подушку выплакала…
        - Ой, не начинай, мам! Прошу тебя!
        - А этот… этот мерзавец, отец твой… Он теперь пусть мне завидует! Потому что у него ничего нет, а у меня - дочь адвокат! Вот так вот! А он пусть пропадает, раз так со мной поступил! Бог, он все видит! И каждому воздает по заслугам! Он думал, я пропаду без него… Как же…
        - Ну вот, опять ты… Столько лет прошло, а все обиду свою забыть не можешь…
        - Да, доченька, не могу. Хоть и наказал его Бог, а я никак забыть не могу. И никогда, наверное, не забуду…
        Они замолчали, задумавшись каждая о своем. Вернее, тема этого молчания, конечно, общей у них была, только мысли разные. Да они и должны быть разные, эти мысли. Потому что они друг другу кто? Они - мать и дочь. А отцу, выходит, бывшая жена и бывший ребенок. Но ребенок - он же бывшим не может быть, правда? Это жена - бывшая, это она может позволить себе сменить любовь на ненависть, а ребенок от этой любви никуда не денется. Не убьешь ее, не поменяешь, не выбросишь. Вот спрятать ее поглубже в себя можно, это пожалуйста. Чтоб маму не обидеть. Спрятать и поддакивать маме в ее женской обиде, и костерить на чем свет стоит бедолагу-отца… А что - он же и в самом деле бедолага! Про таких говорят - плохо кончил. Хотя ему показалось тогда, будто жить только начал… Тогда, десять лет назад, когда приспичило ему вдруг влюбиться. И так он страстно в эту срочно приспиченную любовь ринулся, что про все забыл. И про нее, про Киру, тоже забыл. Что ж, бывает. Она очень сильной была, та, другая женщина. Волевая бизнесвумен. Вырвала его из семейной жизни одним махом, как редиску из грядки, даже про Киру ничего слышать
не захотела. Раз, мол, новая любовь у тебя, то и жизнь должна быть новенькой, с чистого, белого листа начатой. Без всяких там бывших жен и дочерей. А отец - он красивым всегда мужиком был… Породистым таким, или, как сейчас модно говорить, брутальным. На артиста походил, который бравых спецназовцев во всех боевиках играет. Его даже с ним путали часто, люди на улицах подходили, сфотографироваться просили. Мама, Кира помнит, так этим обстоятельством забавлялась… Она-то прекрасно знала, какой мягкий да безвольный мужнин характер там, за этой видимой брутальностью, прячется. А вот бизнесвумен этого поначалу совсем не поняла. Жестоко обманулась в своих матримониальных надеждах на показательное счастье. Все пыталась к бизнесу своему его приспособить. Не для красоты же его в доме держать, в самом деле! Красоты у нее и своей собственной хватало. И так она старалась его переделать, и этак, и никак не получалось из отца ничего путного. Не все же на этой стезе процветают, не каждому такое счастье дано! Есть такие люди, которые будто для того Богом и созданы, чтоб на маленькую зарплату жить. Предназначение у них
такое. А когда это предназначение судьба ломает, они тоже ломаются… Вот и отец сломался. Пить крепко начал, поверив в полную свою человеческую неполноценность. Так крепко, что лицо его артистическое в обыкновенную хамскую забулдыжную рожу превратилось. В общем, выгнала его бизнесвумен прочь из своей красивой жизни. В чем пришел домой из очередного запоя, в том и выгнала. Мама, когда эта новость до нее дошла, обрадовалась совершенно неприлично - Кире даже неловко за нее стало. И отца жалко. Так жалко, что она на другой же день к бабушке, отцовой матери, поехала, хотела с ним поговорить… Только не получилось никакого разговора, конечно. Злой был отец. Пьяный и злой. Она и не видела, и не знала его таким…
        - … Нет, никогда не забуду! - повторила со злорадной страстью Елена Андреевна, со стуком поставив пустой фужер на стол. - Как я убивалась, когда он нас бросил, ты помнишь? Я же чуть руки на себя не наложила! Носилась над ним, как курица, любила, ублажала, а он… Ты помнишь, как он уходил? Я у порога под ноги ему бросилась, а он переступил и пошел…
        - Да, мам. Я помню. Я все помню…
        Она еще хотела добавить, что все равно нельзя жить этой обидой, но не стала. Зачем? Выпорхнут ее слова птичками в раскрытое настежь окно и улетят в никуда. Все-таки железобетонная вещь - эта женская обида. Ничем ее не пробьешь. Так и чего тогда в нее головой стучать попусту? Надо все принимать как есть. Обида, говоришь? Что ж, пусть будет обида, раз тебе так жить нравится. Примем как факт. Учтем. Промолчим. Поставим галочку. Нельзя рыться в чужих эмоциях, надо принимать их за исходную данность, как Кирилл говорит. Полезная для адвоката привычка, между прочим. Иногда он и в самом деле умные вещи толкует, ее бойфренд Кирилл, сын известного адвоката Линькова…
        - Кира, а мама у Кирюши красивая? - неожиданно сменила грустную тему Елена Андреевна. - Она моложе меня или как?
        - Не знаю, мам… Она из тех женщин, которые… без возраста. Ухоженная, подтянутая…
        - А я что, не ухоженная? И не подтянутая? - обидчиво протянула Елена Андреевна.
        - Да ты у меня из всех красавиц красавица, мамочка! Что ты! Тебя даже и сравнить ни с кем нельзя! И рядом поставить!
        - Правда? - засияла навстречу детской улыбкой мать. - Правда, Кирочка? А я так боюсь, знаешь…
        - Чего ты боишься?
        - Ну вот будет у вас с Кирюшей свадьба… У него и отец, и мать… А я одна… Заявлюсь жалкой старушенцией, брошенной женой… Не тащить же мне с собой твоего отца-алкоголика…
        - Боже, мамочка, ну что у тебя за мысли такие странные! Еще и свадьбы никакой нет, а ты уже такой ерундой озаботилась!
        - Это не ерунда, Кира. Для меня, по крайней мере. Ты просто не понимаешь, как мне все это нелегко.
        - Я понимаю, мам. Не бойся ничего, все будет хорошо… Давай, что ль, еще накатим вина этого французского, да я пойду ужин готовить. Лягушачьих лапок, я надеюсь, тетя Люся тебе из Парижу не привезла? Нет? Тогда привычной картошки нажарим! И картошечка сойдет, пока адвокатских заработков за душой не имеется…
        Утреннее позднее солнце, собравшись с духом, приготовилось, судя по всему, снова излить на бедный город изрядную порцию зноя. Жара вот уже несколько дней стояла просто невыносимая. В короткие ночные часы город и отдохнуть-то как следует не успевал, ворочались бедные люди на своих диванах да кроватях, духотой томимые, в ожидании целительного сна. Смыкались утомленные тяжестью веки, чтоб посчитать в темноте баранов, и проходили там, под веками, отары тех баранов - все без толку. Потому и вставать рано в это субботнее утро никому не захотелось. Так что пробки образовались на выезде из города просто нечеловеческие. Наверное, у каждого дачника был свой расчет - пусть, мол, все с раннего утра за город выедут, а я уж попозже, чтоб без пробок… Вот и скопились, умные такие да расчетливые, в едином, дышащем сплошными выхлопными газами организме, томящемся в стремлении поскорее вырваться на продуваемую ветрами дорожную свободу. Уже час как томящемся. «Прямо наказание в виде лишения свободы, - подумала, нервно усмехнувшись, Кира. - Массовая дорожная репрессия. И за что нам, без того жарой измученным, такое
наказание?»
        Она тяжело вздохнула, закрыла глаза, попыталась мысленно настроиться на что-нибудь хорошее. Итак, что же мы имеем в этой ситуации такого уж хорошего? Надежду имеем на то, что все пробки когда-нибудь рассасываются, - это раз. Что летняя жара, если уж сравнивать, намного лучше холодного осеннего дождя - это два. Что парень, который рядом сидит, очень ей дорог. И что едет она не куда-нибудь, а на дачу к родителям этого дорогого парня… Вот если бы только кассету в магнитофоне этот парень сменил, тогда б ей совсем хорошо стало! Ну что это за музыка в моду вошла - совсем тупая! Бухает на одной ноте прямо по мозгам, раздражает же! А еще было бы хорошо, если б этот парень не двигал шеей, как гусь, в такт противному бубуханью и не курил одну сигарету за другой…
        - Кир, не кури, пожалуйста, а? Дышать нечем… - протянула жалобно Кира, укладывая голову в удобный подголовник кресла. - Еще и бензином воняет, терпеть не могу этот запах…
        - Хм… А как ты собралась за рулем сидеть, интересно, если тебя запах бензина раздражает? - повернул к ней голову Кирилл. - Давай уж привыкай, подруга. Все тетки к нему как-то пристраиваются, и ты давай тоже…
        - Ну, пока я до этого руля доберусь, сколько воды утечет…
        - Да нисколько не утечет! Отец вчера сказал, что уже договорился с какими-то там курсами, с понедельника учиться пойдешь.
        - Что, правда? - вмиг вытащила голову из уютного гнездышка подголовника Кира. - Ничего себе… Но там же… Там же деньги платить надо, Кирилл! И не маленькие, насколько я знаю! А я… Я пока не готова…
        - Ладно, не суетись. Раз отец за это дело взялся, значит, никто с тебя никаких денег не спросит. Тут одно из двух - или он сам заплатит, или начальник этих курсов его бывший благодарный клиент… Скорее всего, так и есть. Так что готовься помаленьку к новой автомобильной жизни. А я тебе помогу в меру своих сил… Хочешь, бензинчику в пузырек из-под духов налью? Утром встанешь, понюхаешь для адаптации… И на ночь тоже…
        - Да ну тебя! - вяло махнув рукой, засмеялась Кира. - Мне все равно как-то неловко, Кирюш… Думала, я сама как-то… Попозже, когда денег на эти курсы накоплю…
        - Ой, да брось! Или ты сильно гордая, что ли?
        - Ну почему - гордая? Нет, я не гордая. Я самостоятельная. Я и сама могу. Ты же знаешь…
        - Да знаю, знаю. Не хвали себя, а то сглазишь.
        - Я и не хвалю…
        - И правильно. И не надо. Мои предки и так от тебя тащатся, как два удава от кролика. Послушать - так вроде именно ты им дочь родная, а я так, пасынок приблудный, пописать зашел на чужую территорию… Отцу даже в кайф, по-моему, для тебя что-то приятное сделать. Объявит сегодня торжественно, что ты, мол, Кирочка, с понедельника на курсах водительских учишься… Разыграй благодарное удивление, что ли! А то я, дурак, проболтался…
        - Ладно. Разыграю. И все равно мне неудобно, Кирилл…
        - Неудобно пешком ходить. И на общественном транспорте ездить тоже неудобно - там от простых граждан луком и рыбой воняет. А вот в машине ездить - удобно. Так что рассматривай эту ситуацию в правильном для себя соотношении. Или «неудобно» вместе с «воняет», или это «неудобно» взять и просто выбросить… О, смотри-ка, поехали! Ну, наконец-то…
        Длинный автомобильный ряд дрогнул, радостно тронулся с места. Кира снова уложила затылок в изгиб подголовника так, чтобы она была чуть повернута в сторону Кирилла. Вообще-то ей нравилось наблюдать за ним, когда он сидел за рулем. Сразу другим становился - серьезным, сосредоточенным, деловым. Несмотря даже на это дурацкое дерганье головой в такт противной однообразной музыке. Нет, он и в обычной жизни старался изо всех сил быть деловым да сосредоточенным, конечно, но… не всегда это у него получалось. С балбесинкой был ее парень, чего уж там. Но с балбесинкой приятной, обаятельной такой, ничего в общем и целом не определяющей. Да и то - отчего ж ему было не позволить себе наличие этой балбесинки, при таком-то папе… Можно и лекции спокойно прогуливать - все равно из института не выгонят, можно и на экзаменах не надрываться в погоне за пятерками - зачем они ему нужны, пятерки эти… Вожделенного рабочего места после института ему все равно искать бы не пришлось. Оно, это место, для него заранее было определено - у папы в адвокатской конторе, конечно. И не надо бегать по унизительным вакантным конкурсам
и собеседованиям, и анкет дурацких заполнять не надо, и на вопросы работодателя отвечать не надо - как, мол, ты в институте учился, мил-человек, покажи-ка… А мы тут подумаем и тебе позвоним… попозже. И это «попозже» может на долгие месяцы растянуться. И ничем так и не кончиться. А ты по наивности своей малолетней сидишь и ждешь каждый день, когда тебе позвонить соизволят и обрадовать приемом на вожделенное рабочее место. Как правило, никто этого звонка так и не дожидается. Если сразу не взяли, то уж и не возьмут…
        И вообще, он очень обаятельный, ее парень Кирилл. Можно сказать, красивый даже. Ну… если не присматриваться слишком уж предвзято, конечно. Если не брать в расчет узкие и худые, совсем неспортивные плечи, и маленькие, гладкие, почти детские ладошки в расчет не брать… Ну да, не занимается он спортом. Хлипковат немного. Так опять же зачем ему? Он и без бицепсов-трицепсов хорошо проживет…
        - Эй… ты чего меня так рассматриваешь внимательно? - вдруг резко повернул к ней голову Кирилл. - Надеюсь, у меня на щеке слово матерное красными буквами не написано?
        - Ну почему сразу - рассматриваю… - вяло протянула Кира, улыбнувшись. - Может, я тобой любуюсь…
        - А… Ну, тогда ладно. Тогда любуйся, - хохотнул он коротко. - Кстати, совсем забыл тебя спросить… Мне же маман велела обязательно тебя спросить, а я забыл!
        - А что такое?
        - Э нет… Не торопись… Она велела спросить у тебя не в лоб, а… как это… погоди, я забыл… Тактично и ненавязчиво, вот как! Она у нас, знаешь, такая вот мадам, с реверансами. Спроси, говорит, так, чтоб Кирочка не обиделась…
        - Так и спрашивай! Чего тянешь кота за хвост?
        - Как это - спрашивай? А куда тогда тактичность девать? А ненавязчивость? Ну ты, подруга, даешь…
        - Что ж, тогда останови машину, выйди и реверанс передо мной сделай! Преклони колено, шляпой помаши!
        - Так я бы вышел, только у меня шляпы нету… - снова хохотнул Кирилл, коротко взглянув на нее насмешливым карим глазом.
        - Кирилл… Хватит уже! Спрашивай давай, чего ты! Я же волнуюсь! Вот что у тебя за манера такая - сначала озадачишь, а потом в кусты…
        - Что это вы такое имеете в виду, девушка, говоря про кусты? Когда это я от вас в кусты скрывался, проделывая сеанс озадачивания? По-моему, у вас ко мне претензий на этот счет не было… Гусар галантен, но гусар обидчив, запомните это, девушка!
        - Ладно. Запомню. Чего это на тебя с утра такое буйство юмора напало?
        - Как это - чего? Просто показаться хочу с самой лучшей своей стороны… Чтоб осмыслила, какой я у тебя есть! А то сейчас папик с мамиком закудахчут над тобой с разных боков - ах, наша Кирочка приехала! - и тебе уж не до меня будет…
        - Ладно. Будем считать, что я осмыслила. Ты же знаешь, я девушка покладистая. И все твои шутки юмора оценила. Говори уж, не томи, о чем там Марина велела меня спросить…
        - Ну, раз оценила, тогда ладно. Тогда я без тактичности и ненавязчивости обойдусь. В общем, она тебе там кучу шмоток всяких собрала, целый огромный чемоданище…
        - Каких шмоток?
        - Да своих, каких! Нет, ты не думай, они все новые… Ну, может, по одному разу надеты только… Знаешь же мою мать, у нее же ку-ку насчет шмоток! Скупает их тоннами, а потом не успевает надеть… Отец смеется над ней, говорит, это последствия голодного детства…
        - А у нее что, и впрямь голодное детство было?
        - Ага! У дочери крупного чиновника из Внешторга детство, конечно, исключительно голодное было. И холодное. А как же. Иначе и быть просто не могло… Так что, договорились?
        - О чем? Не поняла…
        - Как о чем? Что я с тобой тактичный разговор провел на самом тонком психологическом уровне. Что ты поломалась из честной гордости, а потом согласилась принять дары. Не бойся, там тебе все подойдет, вы ж с маман моей одного размерчика…
        - Да я и не боюсь. Просто неудобно как-то.
        - Опять неудобно? А что тебе удобно? По дешевым магазинам ходить да время терять в поисках более или менее приличной тряпочки?
        - Кирилл! Я обижусь!
        - Ну вот… - притворно вздохнул Кирилл, осторожно скосив на нее глаза. - Нет у меня, видно, никакого дипломатического таланту… Права была мамочка - с этим к тебе… с подходцем надо было. С реверансом… Ну не обижайся, любимая! Она же от души этот чемодан собирала! Ты бы видела этот процесс… Представь себе только на минуту мою мамочку над кучей шикарных тряпок! Глаза горят, фантазия плещет! Вот эту, говорит, блузочку она с брючками наденет, вот этот костюмчик с этим шарфиком, а юбочка и сама по себе хороша, ее можно и без блузочки, и без шарфика… Нет, любимая, и не вздумай даже отказываться и вылезать со своим этим «неудобно»! Не лишай маму удовольствия…
        - Ладно, не буду… - примирительно улыбнулась Кира. - Буду радоваться искренне и по-настоящему. Нет, я не иронизирую, ты не думай… Я и правда рада…
        - А ты что? Тоже шмотки любишь?
        - А як же? Что я, не женщина, что ли?
        - О боже… Что меня ждет… Нет, жениться надо на сироте из дальней провинции и без красного диплома в кармане…
        - Так за чем дело стало? На такой и женись!
        - Поздно, поздно, батенька, боржоми пить… Мой поезд уже ушел, похоже. Уже и родители успели тебя полюбить, как дочь родную, и мама самые дорогие шмотки от сердца оторвала и в чемодан сложила, и стол с компьютером в папиной конторе для тебя приготовлен…
        - А для тебя что, не приготовлен?
        - И для меня тоже приготовлен, куда от него денешься… Даже отдохнуть после диплома не дали! Нечего, говорят, дурака валять…
        - И правильно! И нечего! И я так же считаю!
        - Вот-вот… И ты туда же. И вообще - очень уж ты подозрительно-гармонично вписалась в эту цепь беззаконий… Ладно, давай-ка распахивай глаза, улыбку делай пошире - подъезжаем уже…
        Дачный поселок, что открылся им сразу же из-за реденького перелеска, тянулся к солнцу высокими оцинкованными или по моде крытыми черепицей крышами. За что и был обласкан солнцем в полной мере. Это город солнце мучает злобно, истязает его пытками жестокими, а здесь, вдали от асфальта, бетона и запаха бензина, оно ведет себя совершенно по-другому. Здесь оно ласковое, игривое, об руку с легким ветром, идущим от недалекой воды, пропитанное запахом молодой полыни и первых садовых цветов. Здесь оно ленивое и разнеженное, как уставшая от постоянной о ней мужниной заботы молодая женщина. Ну, может, и не очень молодая, конечно. Как вот Марина, например, мама Кирилла, вышедшая им навстречу на крыльцо дома… Хотя кто рискнет назвать эту женщину немолодой? Никто и не рискнет. А кто попробует, тот и трех дней не проживет…
        - Наконец-то, ребята! Почему так долго? Я с десяти утра вас жду, от окна к окну бегаю…
        Пружинисто спрыгнув с высоких ступенек, она пошла им навстречу, гордо неся свое подтянутое девичье тело. Кира, сколько ее видела, всегда удивлялась этой легкой подтянутости. Просто молодец женщина! Ни живота тебе возрастного, ни складочек рыхло-вялых. А годы-то явно за сороковник перевалили, между прочим! А у нее вон смотрите-ка, даже ниточки-перевязочки от модных стрингов из штанов по моде выглядывают…
        - Кирочка, здравствуй, моя девочка! Ты почему бледненькая такая? Пойдем, я тебе гранатового сока налью… Кирюш, а тебе кофе сделать? Или вы есть хотите? Вы завтракали вообще?
        - Ну что ты трещишь, женщина?! Слово вставить невозможно! - показался на крыльце адвокат Линьков. - Чего ты спрашиваешь, давай все по списку! И сок, и кофе, и завтрак… Привет, ребята…
        - Здравствуйте, Сергей Петрович, - сдержанно улыбнулась ему Кира.
        - Ну что, диплом-то красный привезла, отличница? Обмывать будем?
        - Ой, нет… Я не подумала как-то…
        - Да ладно! Мы и так, без погляду его обмоем! Сейчас вот позавтракаем, потом искупаться съездим, потом шашлыков кучу наделаем… Гуляем, ребята!
        Он широко раскинул худосочные, но жилистые и крепкие руки, улыбнулся желтыми, прокуренными зубами. Был адвокат Линьков невысок ростом, суховат и лысоват, но опять же и харизмой природной не обижен. Шла от него некая сильная и немного злая энергия, происходящая от полной в своем деле грамотности. И уверенности в завтрашнем спокойном дне тоже. Энергия защитника, умного и хваткого. Таких любят. Таких благодарят. Таких ценят. С такими стараются не потерять хорошие отношения - вдруг пригодится…
        - Кирочка, пойдем поможешь мне стол на веранде накрыть! - прощебетала весело Марина, запрыгивая обратно на крыльцо. - Мы с Сережей тоже еще не завтракали, вас ждем! Пойдем быстрее! И пошепчемся заодно… Тебе Кирюшка не говорил, о чем я хочу с тобой пошептаться?
        - Дамы, я вас умоляю! Давайте сначала завтрак, а потом уже пошептаться! Иначе я сменю дислокацию и отправлю Кирюху завтрак добывать!
        - Не кричите на нас, господин адвокат, связки порвете… - легко рассмеялась Марина, хватая Киру за руку и увлекая ее в глубь дома. - Вам еще в суде выступать, господин адвокат, а как же вы будете с ущербными-то связками…
        - Марин… - неуверенно произнесла Кира, когда они вошли на залитую солнцем, красиво устроенную дачную кухню, - мне Кирилл и правда сказал, что вы… что вы… Ну, в общем, я и не против вовсе… Насчет шмоток… Ой, то есть одежды, конечно…
        - Правда? Ой, как хорошо, Кирочка! А я так боялась, что ты обидишься! Ты не думай, там все практически новое! Я все равно не ношу… Куда мне все это носить-то? По приемам да балам меня Линьков не водит, сволочь такая… Слушай, а чего это ты мне завыкала? Мы ж вроде на «ты» были?
        - Ну да, конечно… Извините… Ой, то есть извини, конечно… Просто привыкнуть никак не могу!
        - Хочешь сказать о большой разнице в возрасте, да? Обидеть хочешь бедную женщину?
        - Нет, ну что ты…
        - И правильно! И не обижай! А то получишь! На, неси творог на стол! И вот еще тосты захвати и масленку…
        Стол к завтраку получился хоть картину пиши. Натюрморт. Поздний завтрак на июньской веранде. И кофе тут вам с теплыми сливками, и яйца всмятку, и творог домашний, и масло, и сыр с плесенью… Кира, впрочем, наивных восторгов от такой красоты вслух не выражала - сдержанно себя вела. Вроде как и для нее это дело привычное - каждое утро сыр с плесенью на завтрак употреблять.
        - Ну-ну… Рассказывай давай, как ты свой диплом защищала… - снисходительно подмигнул ей Сергей Петрович, прихлебывая из кофейной чашки. - Какая хоть тема-то была? Влияние лунного света на рост молодежной преступности?
        - Ага. Что-то в этом роде, - стараясь подстроиться под его тон, улыбнулась Кира.
        - Ой, ну ладно тебе, Линьков! - напористо встряла в разговор Марина. - Ты еще заставь ее вторую защиту здесь перед тобой устроить! Ребята отдыхать приехали, а ты… Не слушай его, Кирочка! Сейчас позавтракаем и пойдем примерками займемся…
        - Кто о чем, а наш вшивый о бане… - любовно погладил жену по блондинистой кудрявой голове Сергей Петрович. - Ладно, ладно, любимая, не ругайся на меня, отдаю я тебе девушку на растерзание… - и, со смехом поворачиваясь к Кире, продолжил: - Ты уж перетерпи как-то эту экзекуцию, ладно? Надеюсь, к вечеру наша Мариночка с тобой управится… А главное - не бойся! Настоящую красоту, ее ж никакими нарядами не испоганишь!
        Кира улыбнулась ему будто бы понимающе и даже серьезно головой покачала в знак полного с ним согласия. Она давно уже привыкла к милому между супругами Линьковыми пикированию и даже научилась принимать в нем некое посильное участие. Хотя и чувствовала себя несколько скованно - проглядывала иногда за этим пикированием обманная нарочитость какая-то. И напряженность. Как будто принимали они участие в съемках телевизионной передачи «Кривое зеркало». Или «Аншлаг». И очень переживали при этом: а вдруг после их шуток аплодисментов из зала так и не раздастся…
        Приготовленные для нее наряды с барского Марининого плеча и впрямь были хороши, тут уж не убавишь, не прибавишь. И светло-серый костюм-тройка из шерстяной рогожки, и всякого цвета и фасона льняные брючата, и рубашечки-кофточки, и откровенные сарафанчики… Марина только охала, вертясь вокруг нее восторженно, да сыпала названиями добротных фирм, все это красивое хозяйство производящих. Кира старалась в основном помалкивать, не обнаруживать своей в этом деле полной неграмотности. Молчание вообще золото, не зря же так говорят. Можно же просто кивать с умным видом - да, мол, конечно же я все понимаю… Естественно, Армани лучше на фигуре сидит, зато Дольче и Габбана шикарнее смотрится…
        - Ой, как же хорошо, что у нас с тобой фигуры одинаковые, правда?! И рост, и размер груди - все совпало… Линьковская клоунесса забьется в истерическом приступе, когда тебя в понедельник в этом костюме увидит!
        - Какая клоунесса? Не поняла…
        - Да есть у них в конторе одна мадам такая… Клара зовут. Идиотское имечко, правда? Я ее клоунессой называю. Адвокатка хренова, черт бы ее побрал… С претензиями такая, знаешь! Ты от нее подальше держись на всякий случай…

«Так, Кира, тихо. Спокойно. Сворачивай разговор в другую сторону, - отдала сама себе внутренний приказ Кира. - Вот этого нам с тобой как раз не надо. У нас с тобой свое мнение должно быть, чужим и предвзято-ревнивым мы пользоваться не будем…»
        - Ой, а вот это мне тоже очень понравилось! - выхватила она из общей кучи что-то яркое и в клеточку, при ближайшем рассмотрении оказавшееся маленькими забавными шортиками. - Посмотри, Марин, прелесть какая! Правда?
        - Ну, это дачный вариант всего лишь… В этом на работу не пойдешь! А хотя… ты их сейчас прямо и надевай! И не снимай! О-о-о… Как у тебя сексапильно попа в них смотрится! А к ним вот этот красный топ подойдет…
        - Девочки! Ваше время истекло! Поехали купаться!
        Они вздрогнули от призывного голоса Сергея Петровича за дверью.
        - Марина, хватит ее мучить! Отпускай уже на свободу…
        - Идем, идем! - весело откликнулась Марина. - Сейчас! Мы уже закончили практически…
        До большого озера с красивым названием Лебяжье было рукой подать, только небольшую рощицу перейти по тропиночке. Однако редко по этой тропиночке кто хаживал - не принято это было среди местных дачников, людей в большей своей части обеспеченных. В основном на машинах туда-сюда гоняли, пуская пыль в глаза в абсолютно буквальном смысле. Более того, даже и за неприличие почиталось, если вздумается кому пройтись немного пешочком по травке… Вот пробежки утренние до озера делать - это да. Это можно. А днем пешком ходить - это уж нет, это уж извините. Этого нам никак не позволено - дурной тон потому что…
        Ступив босой ногой на белый прибрежный песок, Кира медленно подошла к воде, постояла, задрав голову к солнцу и уперев руки в бока. Хорошо как! Нет, что ни говори, а есть, есть удовольствия в такой вот обеспеченной жизни. Кто ж спорит… Никто и не спорит… Эх, маму бы сюда этого свежего ветерка глотнуть! Хотя она тоже сейчас на природе - к тете Люсе на ее садовые шесть соток махнула. Но все равно это не то. Да там и озера такого нет, и от электрички надо семь верст киселя пешком хлебать, и глаз в одни только бесконечные луковые да морковные грядки упирается… Нет, не то, не то…
        - Чур, на лодке я сегодня катаю одних отличниц! - весело крикнул Сергей Петрович, возясь с огромным амбарным замком, охраняющим закрученную вокруг дерева лодочную цепь. - Кира, садись быстрее, пока никто не опомнился!
        - Да мы с Кирюшей, собственно, и не претендуем… - нарочито обиженно протянула Марина. - Куда нам, бедным двоечникам… Правда, Кирюш, сыночек мой глупенький?
        - Правда, мамуль… - скорчил забавную простодушную рожицу Кирилл. - Останемся с тобой на бережку, обнимемся и плакать станем… И ждать смиренно…
        - Вот и ждите. А мы поплыли. Прыгай, Кира!
        Что ж, пришлось и ей вступить в эту их придурковатую игру, то есть прошествовать гордо мимо Марины и Кирилла, высоко держа голову и выпятив грудь - благо есть ей что выпятить, - и сесть торжественно на корму, и помахать снисходительно на прощание. Раз так надо, значит, надо. Наверное, поговорить о чем-то хочет с ней адвокат Линьков. Ну что ж, она и ожидала, что разговор этот состоится… На работу-то он ее через Кирюху позвал, с ней самой на эту тему и не говорил пока… А может, передумал уже?
        - Я тебе покажу, где настоящие кувшинки растут! Хочешь? Я сам заплыл туда намедни, аж дух захватило! Я такие раньше в детском кино про Буратино видел… Там сидит среди них Рина Зеленая, черепаха Тортилла, и поет дурным голосом: «Я сама была такою триста лет тому назад»… Помнишь?
        - Помню, конечно! - весело рассмеялась Кира. - А у вас ничего получается, очень похоже даже…
        - Ну так! Мы тоже талантами не обижены! Надо - и споем, и спляшем! А что делать - работа у нас такая…
        Сергей Петрович замолчал, смотрел на нее, грустно улыбаясь. Лодка резво бежала по глади озера, все дальше отдаляясь от берега, скрипели весла в уключинах, солнечные сполохи дрожали в обеспокоенной движением воде. Хорошо… Тихо так и на душе спокойно… И не хочется никаких серьезных разговоров затевать…
        - Вон, смотри! Видишь? Там их много, кувшинок этих! Сейчас заплывем…
        В последний раз сильно поддав веслами, Сергей Петрович аккуратно закинул их в лодку, и она сама влетела на желто-зеленый ковер и остановилась, чуть покачиваясь. И впрямь красиво. Желтые водяные лилии колыхались в волнах, лежа на толстых зеленых, смыкающихся между собой листьях. Казалось, можно встать на них и пойти, как по островку. Кира протянула руку, дотронулась до ближайшего к ней цветка - на ощупь он был тугим, и прохладным, и нежным, как ребячья щечка.
        - Ой… И правда как в сказке…
        - Ну! А я что говорил! Нравится?
        - Ага…
        - Да. И мне нравится. А теперь давай, любуясь на эту красоту, и поговорим с тобой откровенно, девушка Кира…
        - Ну что ж, давайте поговорим… Я готова…
        Кира села прямо, уперла локти в колени, сцепила пальцы в замок. И глянула со всей решительностью адвокату Линькову в глаза.
        - Готова, говоришь? Ну, тогда я буду совсем с тобой откровенен, Кира. Ты мне скажи: ты замуж за моего сына хочешь?
        - Хм… Вопрос вы задали интересный, конечно… Вообще-то он мне предложения такого еще не делал…
        - Так и не сделает, не надейся. По крайней мере, пока не сделает. Боится потому что. Все мужики поначалу этого боятся, милая Кира. Некоторых вообще силком приходится под венец вести. Это нормально в принципе…
        - А чего вы тогда меня об этом спрашиваете? Или хотите, чтоб и я тоже - силой?
        - Да бог с тобой, Кира! Ничего я такого не хочу. Пусть все идет своим чередом. Но все равно знай - мы с Мариной именно тебя выбрали себе в невестки. У нас в отношении тебя свой расчет имеется…
        - Какой расчет?
        - Да обыкновенный, родительский! Во-первых, ты девушка умная. Во-вторых, спокойная и уравновешенная. Без фанаберий всяких там бабских. И без страстей особенных. Ты хорошей женой Кириллу будешь… Как там Сократ барону Мюнхгаузену сказал? Попадется хорошая жена - счастливым станешь? А попадется плохая - всего лишь в философа превратишься? Нет, не хочу я для сына грустной философской судьбы… Да и не потянет он на философа - ума не хватит. Он, конечно, хитрый и хваткий парень, но балбес и лентяй страшный. Труд упорный ему был тошен - так, кажется, классик сказал? Ну вот… А вместе вы друг друга прекрасно уравновесите. Ну что, не сбил я тебя с толку своим цинизмом?
        - Да нет, не сбили… - медленно проговорила Кира, глядя поверх его головы. - Просто… странно все это…
        - Что странно, Кира?
        - Ну… Вы вот сейчас все одно к одному так хорошо пристроили, а про любовь и не вспомнили даже, и не спросили… А может, он и не любит меня вовсе… И я тоже… Не знаю…
        - Любовь, говоришь? Хм… «Потом с тобой про любовь споем, Лизавета… - голосом старшины Васкова из фильма «А зори здесь тихие…» насмешливо проговорил Сергей Петрович, старательно напирая на букву «о». - Вот разобьем всех фашистов и споем…»
        - Ну зачем вы так?
        - А как? Я что, обидел тебя, да? Извини… А только знай: лишнее это звено в хорошем браке - любовь… Мужчина и женщина, живя вместе, просто должны получать удовольствие друг от друга, в чистом виде удовольствие, без страстей всяких. От физики, от химии, от интеллекта, от красоты, в конце концов… А любовь - это лишнее. Страсти еще ни один брак до добра не довели. Ты поверь мне, я знаю. Через меня много бракоразводных дел прошло.
        - Господи, как страшно вы это все говорите…
        - Да отчего ж страшно-то? - весело рассмеялся вдруг Линьков. - Смешная какая - страшно ей… Знаешь, как мы с Мариной боялись, что Кирюха какую-нибудь лахудру романтическую в дом приведет?
        - А я, выходит, не лахудрой оказалась?
        - Ты - нет. Ты не лахудра, слава богу. Ты именно то, что нам надо. И предложение Кирюха тебе обязательно сделает. Я так думаю, к зиме где-то разродится. Сейчас я давить на него не буду, конечно… Зачем унижать мужское достоинство, правда? Он сам должен, сам. Или пусть думает, что сам… Тут от тебя многое зависеть будет. Ты уж постарайся, Кирочка. Подсуетись как-то. Ты девушка разумная, у тебя все получится, я знаю. Не обижаешься, что я так с тобой предельно откровенен? Не люблю, знаешь, неопределенностей всяких. Должен же я знать, во что вкладываюсь. Вернее, в кого…
        - Нет. Я не обижаюсь, Сергей Петрович. Спасибо вам за вашу откровенность. Я тоже неопределенностей не люблю.
        - Вот и хорошо, Кирочка. Вот и договорились. Значит, прямо с понедельника и начнем тебя в классного специалиста превращать. И Кирюху тоже. Правда, от него большого проку в нашем деле не будет. На одной хитрости тоже далеко не уедешь…
        - Я буду очень стараться, Сергей Петрович.
        - Да уж. Старайся, конечно. Хотя предупреждаю сразу - легко тебе не будет. Наш адвокатский коллектив достаточно разношерстный, и с распростертыми объятиями тебя никто не примет, и не надейся. Особенно Клара - ты от нее вообще старайся в сторонке держаться. Умная баба, но стерва еще та… Но ничего, привыкнешь. Наоборот, для дела полезно - злее будешь. Я сейчас опишу всех твоих будущих коллег поподробнее, а дальше уж ты сама смотри, как к ним примеряться будешь. Стажерская практика - дело нелегкое, это как дедовщина в армии, если не хуже. Итак, слушай меня внимательно и запоминай…
        - Что, волнуешься? - развернулся к ней всем корпусом Кирилл, остановив машину около крыльца симпатичного двухэтажного зданьица. - Вот, здесь мы с тобой и будем трудиться, смотри…
        - Нисколько не волнуюсь, - напряженно улыбнулась Кира. - А что, прямо все здание, что ль, контора твоего отца занимает?
        - Ага, размечталась… Знаешь, сколько сейчас аренда стоит?
        - Нет, не знаю…
        - То-то и оно, что не знаешь. Да и вообще дело не в количестве занимаемых квадратных метров… По крайней мере, так отец считает. И не во внешней престижности тоже. Дело в количестве клиентов. В нашем деле кто ведь чем берет - кто качеством, кто количеством… А к шибко престижному адвокату да в красивую контору народ валом не валит, ему бы чего попроще да подешевле…
        - Понятно, понятно… А сколько у него здесь комнат?
        - Господи, да две всего! Одна ему кабинетом служит, а в другой все остальные сидят. Друг у друга на головах. Они уже, между прочим, успели недовольство проявить, когда он заявил, что еще два стола для стажеров поставить надо. Так что представь себе, как они сейчас нам обрадуются.
        - Уже представила. Ну что ж, пошли, что ли, радовать…
        - А, вот и наша молодежь, господа! - приветливо зажурчал им навстречу голос Сергея Петровича, как только они открыли дверь с большой табличкой «Адвокатское бюро». - Ну, моего обормота вы уже видели, а вот девушку еще не знаете. Девушку у нас Кирой зовут…
        - Здравствуйте! - звонко поздоровалась Кира, стараясь не обнаружить голосом первой растерянности. Даже попыталась придать этому «здравствуйте» чуточку наглой в себе уверенности, еще и улыбнулась при этом широко и красиво, по-американски почти.
        - Ну, давайте знакомиться… Вот это Петр Константиныч Левин, а в миру просто Петечка. Он у нас в основном жилищными делами занимается. Большой, большой мастер в этой области…
        Петечка расплылся в хищной улыбке, оглядел Киру с головы до ног. Был он мал ростом, полноват и лысоват, но по всему чувствовалось, что собственные физические данные не имеют для него никакого значения. «… Хороший адвокат, ты с ним подружись, многому научишься… - тут же воспроизвелась в голове у Киры давешняя рекомендация Сергея Петровича там, в кувшинках, на даче. - Он, знаешь, наглый такой, всюду легко вхож и так же легко выпнут, в любом слое общества чувствует себя как микроб… Моментально приспосабливается! Может и с бомжом поговорить, и с олигархом… И с ходу стоимость клиента может определить. Не было случая, чтоб он в этом вопросе ошибся…»
        - Ой, а стажер-то у тебя симпатичный, Сергей Петрович! Что ж ты сразу не предупредил…
        - Спасибо. Я рада, что вам понравилась, - улыбнулась ему Кира. Чуть-чуть улыбнулась, уголками губ только. Хватит с него. А дальше видно будет…
        - А вот это, познакомься, Клара Борисовна. Она у нас по Семейному кодексу мастерица.
        - Очень приятно… - сдержанно поклонилась Кира яркой стареющей брюнетке со злыми глазами, подумав про себя: «Это и есть, наверное, та самая клоунесса, о которой Марина так неприязненно пыталась отозваться. А что - и впрямь ведь клоунесса, точнее, пожалуй, и не скажешь…»
        Все в этой Кларе Борисовне было как-то слишком. Слишком белая блузка, слишком высокий крахмальный воротник, слишком черный костюм, слишком много косметики на лице… Даже вон брови нарисованы черным карандашом слишком яркими дугами - сразу такая красота в глаза бросается. И помады на губах - тоже слишком, и злости в глазах - тоже… Как же про нее Сергей Петрович сказал? А, вот… «Дама с претензиями на духовность». Книжки эзотерические почитывает, очень любит поговорить о бренности мира материального, но при этом жадна до безумия, из-за копейки когти рвать будет…
        - Ну а это наш Алексей Степаныч. Очень серьезный человек. Он по уголовным делам квалифицируется, - представил третьего своего коллегу Сергей Петрович.
        Алексей Степанович выглянул из-за монитора, глянул на Киру грозно, подняв очки на лоб. «Хороший дядька. Из прокуроров. Правда, туповат стал к старости, да и клиентов своим грозным видом отпугивает… Но что поделаешь, все там будем… Ты к нему тоже ключик подбери… Ну, повосхищайся немного при случае, он это любит. Все старики это любят, как дети сладкое…» - опять всплыли в голове напутствия Сергея Петровича.
        - Очень приятно познакомиться, Алексей Степанович! - уважительно-душевно произнесла Кира.
        - Угу… - пробормотал Алексей Степанович. Потом двинул смешно складкой на лбу, отчего очки точным движением упали обратно на переносицу, и снова скрылся за своим компьютером. Отстаньте, мол. Не до вас мне тут…
        - Ну что, друзья, за работу? - обратился к своему маленькому коллективу Сергей Петрович. - Что там у нас на сегодня? Я, к примеру, сейчас уезжаю - меня в совет адвокатской палаты вызвали. Интересно, что они там придумали на сей раз… Опять строжить будут, начальники окаянные…
        - А у меня процесс на десять тридцать в Кировском суде, - быстро проговорил Петечка, роясь в бумагах на своем столе. - По делу Кротова, помните? Так что я побежал…
        - Слушай, Петрович, так и я ухожу! - снова высунулся из-за компьютера Алексей Степанович. - И я сегодня в процессе…
        - А мне в городскую администрацию надо, там нынче семинар по защите прав несовершеннолетних… - поднялась из-за стола Клара, решительно одергивая на себе черный пиджачок. - Так что я только после обеда буду.
        - Ничего себе! А кто тогда останется-то? Что, избушку на клюшку закроем, что ли? - поднял голову от своих бумаг Петечка. - Клара Борисовна, вообще-то можно на этот семинар и не ходить… Это ж не обязательно, в другой раз сходите!
        - И правда, Кларочка, чего вы там не видели? Вы у нас и так умная, и без семинара бы обошлись! - пробурчал Алексей Степанович. - Зачем он вам нужен, этот семинар, Кларочка?
        - Ой, мальчики, прошу вас, не тошните меня с утра! - капризно вскинула ладошку с алыми, как кровь, ногтями Клара. - Я сама знаю, что мне надо, а что не надо!
        - Хм… А кто ж тогда на приеме-то останется? - растерянно воззрился на них Сергей Петрович. - Пушкин, что ли?
        - Ну вот стажеры ваши пусть и остаются! У них же на лбу не написано, что они стажеры… - весело хохотнул Петечка. - Пусть народ принимают…
        - Ладно, разберемся. Идите работайте. Кира, Кирилл, зайдите ко мне… - быстро проговорил Сергей Петрович, проходя мимо них в сторону небольшого проема, отделяющего общую комнату от его маленького кабинетика. - Значит, так, - сурово проговорил он, усевшись за свой стол, - до обеда остаетесь на хозяйстве одни. Петечка прав: у вас на лбу ничего не написано. Кто придет просто на консультацию - приглашайте, беседуйте. Если не знаете чего - лепите от фонаря. А если увидите, что большое дело будет, - задерживайте до прихода кого-нибудь из наших. Ну, чаем там поите, кофе… Иль за жизнь беседуйте…
        - Ладно, пап, поняли. Сделаем, - деловито мотнул головой Кирилл.
        - Какой я тебе тут папа? Ты что, дома на кухне чай пьешь? Папа… - вдруг рассердился Сергей Петрович.
        - А… Как тебя называть? Сергеем Петровичем, что ли?
        - Ну, не знаю… Называй как-нибудь… Придумай! А то - папа…
        - А можно шефом называть?
        - Ну, валяй шефом, что ли… Ладно, пошел я. Идите работайте! Мне еще документы собрать надо. Черт, время бежит с утра, как в лихорадке…
        В течение получаса всех как будто ветром смело. Последней ушла Клара - прошествовала гордо и неторопливо к двери, кинув довольный взгляд на свое отражение в зеркале. «Господи, неужели она сама не видит, как вульгарно смотрится ее яркая помада, нарисованные круглые бровки… - подумала Кира, исподтишка провожая ее глазами. - Права, права Марина-то - настоящая клоунесса, ни дать ни взять…»
        - Ну что, по кофейку дернем? - по-хозяйски открыл дверки стенного шкафчика Кирилл. - Где-то у них должно быть тут все хозяйство чайно-кофейное…
        - Ты что, не трогай ничего! А вдруг нельзя? - испуганно зашипела Кира.
        - Здрасте, нельзя! Что мы, не члены коллектива, что ли? Мы теперь самые равноправные его члены, хоть и стажеры пока презренные… Так… О! Я кофе нашел! И сахар! И даже конфеты тут есть! Иди сюда, я чайник уже включил…
        - Слушай, а если и правда кто на прием придет…
        - Ну и что? И на здоровье, пусть приходит! Посадишь около себя, беседовать будешь… Слышала, что отец сказал?
        - Я буду?
        - Ну да…
        - А ты?
        - А что я? У меня за душой красных дипломов нету, я так посижу, послушаю… Может, и поумнею, глядишь. Тебе кофе крепкий делать?
        - Мне лучше чаю зеленого.
        - А, ну да… Я и забыл, что ты у нас насквозь девушка правильная. Ни кофе, ни сигарет, ни выпивки лишней… Тебе самой-то от себя не скучно?
        - Нет. А тебе что, со мной скучно, да?
        - Скучно, конечно. Потому и торчу около тебя уже полгода, ни на шаг не отходя. От скуки, стало быть.
        - Так не торчи. В чем дело-то?
        - Так поздно уже не торчать, милая моя! Торчал-торчал, да увяз с коготками, как та птичка…
        Вскоре их милая привычная брань оборвалась на полуслове, не успели они ею и натешиться - в дверь кто-то постучал робко, и она приоткрылась слегка. Они вздрогнули практически одновременно, переглянулись испуганно - вот оно, началось…
        - Можно? - продребезжал из дверной щели робкий женский голос.
        - Да-да! - дружным хором проговорили они и снова переглянулись, будто споткнулись друг о друга этими нерешительными взглядами.
        Первая пришла в себя Кира. Соскочив с места, прошла быстро через комнату, на ходу здороваясь с посетительницей, уселась за свой стол, приветливо показала на придвинутое к нему кресло:
        - Садитесь, пожалуйста!
        - Спасибо… - робко присела на краешек кресла пожилая женщина весьма скромного вида, начала разглядывать Киру не то чтобы с неудовольствием, а… настороженно как-то. Недоверчиво. Так, наверное, мать взрослого сына рассматривает на улице незнакомую девушку, которую ведет за руку любимое ее детище: а вдруг плохая, а вдруг окрутит…
        - Я слушаю вас… - как можно душевнее произнесла Кира, пытаясь продраться искренностью взгляда через ее недоверие. И даже улыбнулась ободряюще, и подбородком слегка двинула - ну же, давайте рассказывайте…
        - А вы это… правда адвокат, что ль? Уж больно молода… - недоверчиво произнесла женщина и обернулась к Кириллу, словно ища у него поддержки.
        - А что она здесь делает, по-вашему? Развлекается, что ли? - нарочито недовольно проворчал Кирилл, проходя к своему столу. - Мы здесь работаем, между прочим, а не развлекаемся… Так что будьте добры изложить свою проблему, пожалуйста!
        - Да-да, я сейчас… - согласно закивала ему в спину женщина. - Извините меня, конечно… Я ж не знаю ничего, к адвокатам сроду не ходила… Вот в кино показывают - так они там все больно солидные…
        - Как вас зовут? - снова душевно улыбнулась женщине Кира.
        - Меня? Меня Екатериной Васильевной зовут. А фамилия моя Хлопова.
        - Очень приятно. А меня зовут Кира. Слушаю вас, Екатерина Васильевна.
        Женщина вздохнула решительно, выпрямилась в спине и совсем было приготовилась говорить, но вдруг сглотнула судорожно горлом и прямо на глазах у Киры скуксилась лицом, приготовившись заплакать. Лицо ее заходило ходуном, сотрясаясь пухлыми щеками, губы сжались в ниточку, глаза моментально наполнились влагой, руки же стали лихорадочно дергать замок старой тряпичной сумки. И не сумки даже - кошелки. Такая же кошелка была у Киры дома - она с ней на рынок за картошкой ходила. Выудив из кошелки мятый большой платок, женщина прижала его к носу, потрясла головой, то ли всхлипнула, то ли икнула очень тихо, потом произнесла горестно:
        - Ой, вы простите меня, пожалуйста…
        - Ничего-ничего… А может, водички? Кирилл, дай воды…
        Взглянув на Киру неодобрительно - или ей так показалось с перепугу, что неодобрительно, - он поднялся с места, неторопливо прошествовал в угол, где они только что пили кофе да баловались пустыми разговорами, плеснул в стакан теплой воды из чайника. Потом так же неторопливо подошел к ее столу, молча поставил стакан перед женщиной. Та подняла на него исподлобья красные глаза, сморкнулась в свой платок очень тихо. Старалась, наверное, чтоб поделикатнее вышло. Потом выговорила сипло сквозь сдавленное слезным приступом горло:
        - Спасибо большое… Неловко как получилось-то, господи… Вы извините… Я сейчас. Я сейчас быстро успокоюсь и все расскажу…
        Успокоилась она и впрямь быстро - вдохнула в себя воздух с шумом и успокоилась. И начала рассказывать. Как принято это у людей старшего поколения, издалека, с экскурсом в историю своей нелегкой жизни. И с подробностями. Кира ее не перебивала - просто слушала, и все, изредка ставя в блокноте только ей одной понятные закорючки. Как хорошо, что она этой стенографии в институте обучилась! Полезная вещь, между прочим. Можно слушать, на длинные записи не отвлекаясь. Поставил одну короткую закорючку - и все тебе понятно, что за ней кроется… Хотя этот грустный рассказ, пожалуй, ни за какими закорючками не спрячешь. Это не рассказ - это трагедия жизненная, на старости лет превратившаяся в абсолютную безнадегу. Можно повесть писать. Или роман. Или, может, не повесть и не роман, а пьесу с трагически-безнадежным концом. Хотя насчет юридической безнадеги - это как посмотреть. Тут просто хорошо думать надо. Она, Екатерина Васильевна Хлопова, для того сюда и пришла, чтоб убежать от этого сюжета-безнадеги, который в голове у Киры довольно скоро во всех деталях уже и обрисовался…
        Будучи в девушках, юная Екатерина Васильевна выскочила замуж за очень хорошего
«хлопца», как она сама выразилась. Повезло ей, лимитчице, с хлопцем этим, ой повезло! В том и повезло, что не голозадым каким пролетарием этот хлопец оказался, а очень даже по тем бедным временам хорошо устроенным. А если уж совсем точной быть, то это не хлопец, конечно, а мамаша его хорошо устроенной была, а он уж при ней просто сыночком числился. Так уж у них в семье годами велось, что за мамашей этой все числилось - и жилплощадь кооперативная в единоличной собственности, и двое сыновей, за старшего из которых умудрилась выскочить замуж Екатерина Васильевна. А еще в том ей повезло, что не стала препятствовать мамаша ее с хлопцем свадьбе, и даже в квартиру свою кооперативную на жительство приняла, и прописала в ней - все честь по чести. И жили они мирно-дружно в ней вчетвером - мамаша, Екатерина Васильевна с мужем да их ребеночек, в браке народившийся. А младший сынок мамашин в другом городе жить стал. Как в армию ушел, так домой и не вернулся, прижился где-то в дальневосточных краях. Да и куда ему было возвращаться: хоромы материнские не резиновые - двухкомнатные всего… Вчетвером повернуться негде.
Так и прожили они дружно все вместе тридцать лет кряду. Хотя насчет дружбы - громко сказано, конечно. Тут уж всяко бывало. Какая такая может быть дружба, если на двух хозяек одна кухня, да и та размером два на два метра - не протолкнешься…
        А потом горе на Екатерину Васильевну свалилось огромное, неподъемное. В одночасье потеряла она и мужа, и сына. Возвращались на старом жигуленке ее мужики с рыбалки и не вписались в похмельный поворот. Вынесло машину аккурат в рыло ехавшему из-за поворота тяжелому КамАЗу, они даже и напугаться, говорят, толком не успели. Быстро их Бог к себе прибрал. Екатерина Васильевна долго не могла от этой трагедии отойти - все ходила да для себя смерти просила. Только не послал ей Бог смерти. Подумал, видно, да вместо смерти испытание послал - за парализованной свекровью ходить. Та уж к тому времени совсем состариться успела и смерть сына и внука пережила еще тяжелее Екатерины Васильевны. Пробило ее всю - от головы до ног. Ни двигаться не могла, ни говорить толком. Лежала трава травой долгих пять лет да мычала сердито - еды требовала. А через пять лет скончалась - освободила Екатерину Васильевну от тяжкой обузы. Она и сама так поначалу думала, что и впрямь освободила. А оказалось - наоборот. Пришли к ней со смертью свекрови такие проблемы, что хоть снова у Господа смерти проси…
        На похороны свекрови приехал ее младший сынок из своих дальневосточных краев. Митей его зовут. Хорошо, с похоронами помог - суетился шустро, все достойно изладил и заплатил за все… Екатерина Васильевна к тому времени с деньгами сильно уже бедствовала - на пенсию ее выгнали. Подрабатывала, правда, уборщицей в двух местах, но все равно едва хватало, чтоб концы с концами свести. И на старость не удалось денег скопить - как их скопишь-то, с парализованной старухой на руках…
        Погостил у нее Митя после похорон еще две недели. Все бегал куда-то, бумажками какими-то тряс, комнаты да кухню метром обмеривал… А уезжая, объявил ей, что через полгода вступит в права наследства и квартира эта, стало быть, станет его единоличной собственностью, потому как он единственный прямой наследник своей умершей матушки. Она тогда спросила его: а как же я, мол? Я-то как буду? А он улыбнулся ей по-доброму и говорит: ничего, мол, не беспокойся, Катя, как жила здесь прописанной, так и жить будешь. Ну, вроде как сдавать я тебе буду квартиру эту. И дорого, говорит, не возьму, войду в положение - ты же за мамой моей ухаживала все-таки…
        Обидно было Екатерине Васильевне такие слова от братца мужниного слышать, конечно. Да ничего, виду не показала. Кто его знает, Митьку этого, каким он стал… Лучше уж поблагодарить на всякий случай да и согласиться деньги ему отсылать. Тем более они на доступной для нее сумме сговорились. Она потом узнавала, сколько люди денег отдают за съемные квартиры - столько ей и впрямь не потянуть…
        Так и жила она спокойно еще три года после свекровкиной смерти, пока не появилась однажды на пороге ее жилища бойкая модная дамочка. Представилась - я, мол, покупательница этой квартиры. У Екатерины Васильевны аж дух от страха захватило, и пошла она на нее с руганью: какая такая ты тут покупательница выискалась, если я тут смолоду прописанная, а хозяин квартиры в другом городе живет? Но дамочка вовсе ее ругани не испугалась, уселась на кухне, как у себя дома, сигаретку раскурила и начала с ней беседу беседовать. И бумажками всякими под носом трясти. Вот, мол, доверенность вашего родственника, который нынешним собственником этой квартиры является, а вот закон новый, который позволяет членов семьи прежнего собственника выселить… По прежнему-то закону нельзя было, а по новому, выходит, можно. И кто их только придумывает там, наверху, эти законы, если по ним теперь выходит, что и прав никаких на эту квартиру у Екатерины Васильевны не осталось? Прожила в ней почти сорок лет, а теперь нате - прав нету. И жить негде. Только и осталось, что пойти с сумой по белу свету, милостыню просить…
        Лицо ее снова дрогнуло, она замотала головой мелко и горестно, потащила к носу огромный измятый платок. Краем глаза Кира увидела, как поморщился от вида этого платка и даже чуть передернулся в приступе брезгливости Кирилл. Ну да. Зрелище не из приятных, кто ж спорит. Но ведь и ситуация у бедной тетки не из приятных, и наверняка ей в этой ситуации не до кружевных платочков с именными монограммами, вышитыми аккуратно на уголочке…
        - Да вы успокойтесь, Екатерина Васильевна! Успокойтесь, пожалуйста! Ситуация ваша вовсе не безнадежная, я вам сейчас все подробненько растолкую…
        И опять она увидела, как взглянул на нее удивленно Кирилл. И навострил уши. Что ж, пусть послушает, если не знает. А она этим вопросом хорошо владеет, между прочим. У нее и диплом на эту тему как раз писан был. И практику судебную она изучала. И знает, что лазеек всяких из этой щекотливой ситуации может быть сколько угодно, хоть и права эта модная дамочка-покупательница, толкующая бедной полуграмотной старухе про новый закон, - и впрямь по нему, если говорить языком сухим да юридическим, переход права собственности на квартиру к другому лицу стал основанием для прекращения права пользования этой квартирой членами семьи прежнего собственника… Конституционное право собственности, видишь ли, этот закон защитил! Святое святых. А то, что бедной старухе жить негде, к этой святости и не относится вовсе. Как говаривал умный старичок преподаватель у них в институте: страна в капитализм, как в дерьмо, ступила и поволокла эту ногу по всем принятым новым законам…
        - … Успокоились? Ну вот и хорошо! - весело и уверенно обратилась она к несчастной Екатерине Васильевне Хлоповой, своей первой настоящей клиентке. - Я сейчас вам несколько вопросов задам, а вы на них мне четко и лаконично… ну, то есть очень коротко и правдиво ответите. Хорошо?
        - Ага… Отвечу, конечно, как смогу… - согласно закивала Екатерина Васильевна.
        - Так. Вопрос первый. Вы деньги этому… ну, брату мужа… Мите, да?… Вы деньги за свое проживание ему по почте отправляли?
        - Ну да. Каждый месяц и отправляла. В один и тот же день. Как пенсию приносили, я сразу бегом на почту…
        - А квитанции у вас все сохранились?
        - А как же! Я вообще-то приборчивая, все бумажки одну к одной складываю - вдруг пригодятся…
        - Ну вот и хорошо, что вы такая приборчивая оказались. А теперь послушайте меня внимательно, Екатерина Васильевна. Как придет в следующий раз покупательница этой квартиры, вы ей смело скажите - пусть потом в суд обращается с иском о вашем выселении.
        - Ой, как же… Выселят ведь! Закон-то на их стороне…
        - Да, закон на их стороне, к сожалению. Но есть и другой закон, который говорит о том, что новый собственник, хоть и купил квартиру, не может расторгнуть договора найма, который проживающий в этой квартире уже успел заключить с бывшим собственником. Вот как вы, например. Поскольку вы за квартиру Мите платили, у вас фактически сложились отношения найма, понимаете? И вашей покупательнице совсем неинтересно будет иметь в собственности квартиру, которой и воспользоваться практически невозможно - она внаем сдана. Ей и не останется ничего, как принять этот договор и получать от вас деньги от найма. Вместо Мити. Да и суд, учитывая ваши обстоятельства, может просто сохранить за вами право этого найма на долгий, неопределенный срок…
        - Ага, поняла… - согласно закивала Екатерина Васильевна. - Значит, она придет, и я ей все это и обскажу… И впрямь - зачем ей такая квартира, которую ни перепродать толком, ни жить в ней нельзя? Правда? Была б она свободной - тогда другое дело. А тут я - старая обуза с этим… как вы говорите? С наймом… Нет уж, никуда я из нее теперь не выеду. А то пристала - освободите, мол, срочно помещение… Закон такой, говорит, есть… Как хорошо, что я квиточки-то эти почтовые не выбросила…
        - Ну вот и хорошо, раз вы все поняли, Екатерина Васильевна. Я рада за вас.
        - А вы еще это… вы бы записали мне все это на бумажке по-умному, а? А то я пока до дому дойду, перезабуду все… Понять-то я поняла, а вдруг сказать не сумею…
        - Хорошо. Конечно запишу. Подождите минуту…
        Кира включила компьютер, проворно застучала по клавиатуре, быстро набирая нужный текст и стараясь по ходу скорректировать его под «восприятие» Екатерины Васильевны. Простите, умные люди-законодатели, за такую самовольную редакцию, за то, что воспользовалась вашим умно-громоздким юридическим текстом, как переводчик подстрочником…
        - Вот, возьмите. Дома еще почитаете, чтоб вам понятнее было, - протянула она выскочивший из принтера листок своей первой клиентке.
        Екатерина Васильевна взяла его в обе руки, очень осторожно, как хрупкую драгоценную вещь, посидела еще минуту, потом, аккуратно свернув листок пополам, вложила бережно в недра своей необъятной котомки.
        - Сколь я тебе должна-то, милая девушка? - вытащила она на свет замызганную цветную косметичку, призванную, по всей видимости, играть роль кошелька.
        - Ой, да нисколько, Екатерина Васильевна… Что вы… - беспечно махнула рукой Кира, жалобно умилившись на эту косметичку. - Что вы, это же всего лишь консультация была…
        - Да? Ну ладно… Тогда спасибо тебе, умная девушка, от меня огромное… Дай Бог тебе жениха хорошего да счастья всякого, какого сама себе хочешь. И здоровья дай тебе Бог, и ума, и денег больших…
        - Спасибо! - весело засмеялась Кира. - И вам того же! Всего вам доброго, Екатерина Васильевна…
        Резво вытащив себя из кресла, женщина кинула торопливый взгляд на Кирилла и посеменила к двери, будто боясь, что «умная девушка» возьмет да и передумает - иль бумажку обратно запросит, иль одумается да денег с нее стребует… Кто их знает, адвокатов этих? Говорят, они такие хитрые все. Только и норовят, чтоб денег побольше в карман положить…
        Кира подождала, когда за первой в ее стажерской практике клиенткой закроется дверь, потом развернулась всем корпусом к Кириллу, спросила игриво:
        - Ну? И какова я была в роли адвоката? Как оно? Ничего со стороны смотрелось?
        - Да ужасно смотрелось… - почему-то сквозь зубы тихо пробормотал Кирилл, отвернувшись к окну. Потом встал, подошел к ее столу и, уперев в него руки и совсем близко поднеся к ней злое лицо, снова повторил: - Ужасно, ужасно, Кира…
        - Не поняла… Ты серьезно, что ли? А почему ужасно? По-моему, я все правильно ей объяснила… Я же помню, что есть такая статья в Гражданском кодексе про сохранение договора найма… Да я даже наизусть ее помню, ты что! Я и практику судебную смотрела, там точно такой прецедент был…
        - Да не в этом дело, Кира! Чего ты тут под дурочку косишь? Или… ты и правда ничего не поняла?
        - А… что я должна была понять? - растерянно переспросила Кира, отодвигая лицо от его сердитых глаз подальше. И не просто сердитых, а злых даже. И раздраженных. А может, немножко и гневливых, и даже чуть презрительных - очень нехорошие были сейчас глаза у Кирилла.
        - А то, что ты повела себя как та дурочка простодушная. Как та Маша, которая на рынке морковкой со своего огорода торгует. Хороша морковка у Маши, и много ее наросло, мешок целый, можно кому и просто так отдать… от доброты душевной. Одному отдала, второму отдала, а сама с пустым мешком да карманом домой пошла… Всем хороша Маша! Добрая такая! Только голодная и оборванная…
        - Это ты с кем сейчас разговариваешь, Кирилл? - улыбнулась Кира, пытаясь свернуть все на шутку, и даже ресницами хлопнула наивно. - Здесь никакой Маши нету…
        - Да брось придуриваться! Ты прекрасно поняла, что я имею в виду! - раздраженно проговорил Кирилл, будто отмахиваясь от ее добродушного тона. Потом еще ближе подвинул к ней искаженное тихой злобой лицо. Совсем незнакомое лицо. Сроду она такого лица у него не видела. Усмехнувшись и помолчав немного, переспросил: - А ты что, и дальше здесь так работать собралась?
        - Да как, Кирилл?!
        - Душевно, великодушно и бесплатно, вот как! Зачем ты этой тетке все как на ладошке выложила? Я слушал, меня аж чуть не стошнило от твоей простоты! У тетки этой действительно ситуация серьезная, она и сама это поняла… Да она бы на любую сумму договор на судебную защиту подписала, лишь бы на улице не остаться! А ты - договор найма, договор найма… Испугайте вашу покупательницу…
        - Кирилл, но подожди… Ты же видел ее! Она же пенсионерка, откуда у нее деньги на адвоката?
        - Ой, да тебе какое дело, где она эти деньги возьмет! Ничего, нашла бы! У них, у старичков, всегда заначки есть… Да и не в этом даже дело, Кира! Дело вообще в принципе, в поведении твоем. Хочешь знать, если по большому счету, оно даже неприличное, твое поведение!
        - В каком это смысле?
        - В прямом, Кира, в прямом… В дешевом то есть. Ну да, ты у нас девушка умная, кто ж спорит… Уж я-то знаю, какая ты умная… Мне вот, например, в области юриспруденции сто очков вперед дать можешь. Да я и не претендую, собственно… А только все твои умственные достоинства, дорогая моя, и гроша ломаного не будут стоить, если их обесценивать благотворительностью дурацкой! Никто, никто своего даром не отдает, понимаешь? А ты отдаешь, как дешевая…
        - Кирилл, прекрати! - тихо, но грозно перебила его Кира. - Не разговаривай со мной так! Я обижусь, Кирилл!
        - Ой, да обижайся на здоровье! Переживу! А только на что тут обижаться-то? На простоту свою бесплатную лучше обижайся, если уж на то пошло! Иль ты с этой простотой собираешься себе адвокатскую карьеру сотворить? Славы защитницы бедных и униженных захотелось? Так тогда тебе не сюда надо. Тогда тебе лучше в политику пойти - там сейчас таких идиотов много… А здесь, милая моя, люди себе на жизнь зарабатывают. Здесь твоя дурная добродетель никому не нужна, запомни! Здесь от нее только вред один!
        - Да знаю я, чем здесь зарабатывают! Что ты меня воспитываешь, как маленькую? Да и вообще…
        Адвокат - он же не робот, в конце концов! Он тоже имеет право на человеческий фактор!
        - Нет, Кира, не имеет! Ни на фактор, ни на благотворительность, ни на жалость-доброту там всякую он права не имеет. Адвокат как врач. Видит, что пациенту больно, но его эта боль не трогает. Его задача - не жалеть, а делать так, чтоб не болело. И не просто так делать, а за вполне законное и справедливое вознаграждение. Потому что его знания - это его источник дохода! А у пациента он другой, этот источник. Может, он руками себе на жизнь средства добывает, может, ногами иль другим местом - какая тебе разница! И знаешь, мне даже стыдно за тебя сейчас было, Кира… А я не хочу, не хочу, чтоб мне за тебя было стыдно. В конце концов, ты благодаря мне сюда попала, и я не могу…
        - Стыдно?! - шепотом переспросила Кира, с ужасом глядя на него. - Ты говоришь, тебе было за меня стыдно, Кирилл?
        - Ну не за саму тебя, конечно… Я выразился, может, неправильно! Скажем так - за идиотскую простодушность твою…
        - Ну хорошо… - тихо проговорила Кира, медленно вставая со стула. - Хорошо, Кирилл… Тогда так договоримся - ты сам теперь со всеми клиентами беседовать будешь, раз тебе за меня стыдно! И консультации им будешь давать сам! Раз у тебя душа такая не простая, а сильно сложная! Сможешь? Давай-давай, а я со стороны посмотрю, оценю твои достоинства… Вот кто сейчас придет, с тем и беседовать будешь!
        - Да постой, Кира, ну чего ты сразу… Я ж не к тому… - проговорил он примирительно, стрельнув испуганно глазом на дверь. - И сказать тебе ничего нельзя, сразу начинаешь масло в голове катать… Я ведь ни к тому, что ты плохо провела свою первую консультацию! Все объяснила этой тетке грамотно, а главное - с ходу… Я ж не о том тебе толкую-то!
        - Да пошел ты! - встав к окну, через плечо огрызнулась Кира.
        - Да ладно, не обижайся, Кирюх, что ты… Ну да, наехал, прости… Просто мне обидно стало… За тебя же и обидно! Мы ж не чужие с тобой люди, сама понимать должна…
        - За себя лучше переживай, Плевако будущий!
        - Ну ладно, ладно… Прости меня, Кир! Ну куда мне до твоего этого Плеваки… Я уж так, при тебе побуду, твою умную головку посторожу…
        Он тихо подошел к ней сзади, попытался было обнять, но она решительно стряхнула с плеч его руки, сама поразившись этому грубому жесту. И вообще что-то такое нехорошее происходило у нее внутри. Злость какая-то хозяйничала, и совершенно непонятного происхождения была эта злость. Чего она вдруг? И впрямь на Кирилла так рассердилась, что ли? Но ведь по большому счету он прав… А она действительно простодушной оказалась. Что правда, то правда. Слабой, значит. Вот же - и впрямь понесло ее с этой консультацией, запела-закаркала, как та дурная ворона со своим сыром в клюве… А еще это значит, что адвоката хорошего из нее не получится. И в этом Кирилл прав. Черт, черт! И в самом ведь деле, она же сюда вовсе не для того рвалась, чтоб глупой благотворительностью заниматься! И главное, как-то само собой у нее это вышло, и никакая, ни задняя, ни передняя, хитрая мысль даже и в голову не пришла… А вдруг у нее и способности такой нет - хитро мыслить? Вдруг она, эта наука, не каждому в руки дается? А что? Бывает же… Сколько их, таких же, с красными дипломами, прозябающих в нищете потому только, что не научились
плюсовать к своим знаниям хитроумную стратегию вместе с тактикой, собирать это хозяйство в единый бесперебойно работающий механизм? Да несть числа! Выходит, и она среди них затесалась? Не умеет хорошо направить свои способности на отъем денег у попавшего в юридическую беду человека? Фу, звучит-то как мерзопакостно… А что делать? Как звучит, так и звучит. Мерзко, зато честно…
        - Что за шум, а драки нет? - послышался в дверях веселый голос Петечки. - Вы что это, господа стажеры, никак ссоритесь? Лучше бы поляну накрыли по случаю первого рабочего дня, чем отношения выяснять! - Потом, быстро глянув на них хитрым глазом, продолжил, будто спохватившись: - Ой, а я, кажется, не вовремя ворвался, да? Помешал бурному примирению со страстными поцелуями?
        - Ой, ну что вы… - отстраняя от себя Кирилла, смущенно произнесла Кира. - И ничему вы не помешали…
        - Да? Ну ладно тогда… А у меня, знаете ли, процесс перенесли - ответчик опять не явился…
        Очень, очень вовремя вернулся адвокат Петечка на свое рабочее место, как вскоре выяснилось. Потому что народ вдруг повалил валом - даже небольшая очередь у дверей образовалась. Вскоре к Петечке присоединилась вернувшаяся со своего семинара Клара Борисовна, потом и Сергей Петрович быстро прошел через общую комнату и скрылся у себя в кабинете. Выглянув оттуда через минуту, проговорил сердито:
        - Кира, сделай мне кофе! Со сливками и сахаром!
        - А… с какими сливками? - растерянно повернулась Кира к Кларе Борисовне, проводившей за дверь очередного клиента. - У вас тут где-то сливки есть, да?
        - Нет, деточка, никаких сливок у нас нет и отродясь не было, - довольно рассмеялась клоунесса, обнажив красные выпуклые десна с ярко-белыми вставными зубами. - Здесь же не буфет, чтоб кисель со сливками держать!
        - А… где я их возьму, эти сливки?
        - В магазине, где! Руки в ноги - и бежишь в магазин! Шефу надо угождать, деточка…
        - А если не побегу?
        Клара Борисовна остановилась на полдороге к своему столу, обернулась к ней, стала вдумчиво и внимательно рассматривать, сведя к переносью грубо нарисованные черные брови. Потом погрызла дужку очков, плавно перенесла взгляд в спину Петечки, тоже направлявшегося к двери проводить заплаканную молодую женщину. Закрыв за своей клиенткой дверь, Петечка обернулся к стоящей посреди комнаты Кире, потом посмотрел на Клару Борисовну, слегка дернув подбородком, - чего, мол, тут у вас происходит?
        - Да вот, Кирочка не хочет в магазин за сливками для шефа идти… - ровным голосом произнесла Клара Борисовна, никак не выразив своего отношения к происходящему. Констатировала, так сказать, факт.
        Но Кира видела, что никакой такой пустой констатацией здесь и не пахнет, что очень уж интересна Кларе сама ситуация. И не то чтобы интересна, а забавна даже - вон какие черти в глазах пляшут! Но ни один черт так наружу и не выскочил. Вернее, Клара не дала. Так и стояла с равнодушным лицом, продолжая пялиться на Киру, как пялятся на белую гладкую стену пациенты в очереди к врачу. Все равно ж больше взгляд направить некуда…
        - Кир, а почему? - тихо и виновато спросил из своего угла Кирилл.
        - Что - почему? - резко развернулась к нему Кира.
        - Ну… В магазин почему не хочешь сходить? Что в этом такого-то?
        - Да, Кирочка, действительно… - с улыбкой поддержал Кирилла Петечка. - Что в этом такого? Или вы элементы дедовщины в этой просьбе высмотрели? Так уверяю вас, никакой дедовщины тут нет! И я бы, например, с удовольствием выпил кофе со сливками, терпеть не могу черный! - И, хитро взглянув на Клару Борисовну, продолжил: - Я думаю, что шеф попросил вас сходить в магазин исключительно как… женщину. Мог бы и Кларочку, например, попросить, но она, как на грех, книжек Марии Арбатовой начиталась по молодости, теперь никак из истерии феминизма выбраться не может. Тяжелый клинический случай, в общем. А вы ж не испорченная еще этими гадостями, Кирочка! Вы ж это, наверное… Нормальная…
        - Ага. Та самая. Которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… - тем же равнодушным тоном продекламировала Клара Борисовна, продолжая рассматривать Киру.
        - Ну да, - хохотнул Петечка, - та самая и есть. Я это и имел в виду. В хорошем смысле, конечно. А вот войдет ли в горящую избу Клара Борисовна Гинзбург? Это вопрос интересный, конечно.
        - О, Петечка, да вы у нас поэт!
        - Да, Кларочка! И не только! У меня еще и другие всякие способности имеются!
        - Ой, да ладно… Видели мы ваши способности, Петечка…
        Они вдруг уперлись друг в друга взглядами, будто шпаги скрестили. Лицо Петечки из благодушного вмиг превратилось в злобно-обиженное, а Кларино лицо, наоборот, будто вышло из состояния равнодушия, и поползла по нему торжествующая женская усмешка. Уж что они там не поделили - один Бог знает. По крайней мере, Кире тут же захотелось поежиться, оказавшись ненароком в поле этой войны. И отступить в сторону. Что она, впрочем, и сделала. Включила чайник, сыпанула в чашку щедрую порцию растворимого кофе, залила кипятком, бухнула три ложки сахару. Поискав глазами что-то вроде подносика, махнула рукой и понесла чашку на вытянутой руке в кабинет Сергея Петровича. Поставила ее со стуком перед ним:
        - Вот, Сергей Петрович! Ваш кофе! А за сливками я не побегу, уж извините! Я на условиях побегушек не буду…
        - Ладно, ладно, все! - рассмеявшись, поднял руки вверх Сергей Петрович. - Все я понял, можешь не продолжать! Я думал, что ты и кофе-то мне сделать откажешься…
        - Так это что… Проверка такая была, что ли? - села на стул напротив него Кира.
        - Ага. На вшивость. И на характер.
        - Ничего себе… И как? Прошла я эту проверку?
        - А як же! Прошла, конечно. Только вот зря Клару с Петечкой лбами столкнула…
        - А это не я! Это они сами…
        - Ладно, сами столкнулись, сами и разберутся. Хотя от Клары можно всего ожидать. Такой черт в юбке, знаешь… Доведет бедного мужика до невроза, что я с ним делать буду? Больничный оплачивать, что ли? Ну ладно, не бери в голову, это уж наши дела…
        - А они что, любят друг друга, да, Сергей Петрович? - не удержалась от женского любопытства Кира.
        - Что-о-о? Кто кого любит? - тихонько рассмеялся Сергей Петрович. - Бог с тобой, девочка… Любит… Чего это тебя все на любви-то клинит? Мы ж вроде толковали с тобой на эту тему! Забыла, что ли? Там, в кувшинках… Нет у них никакой любви, Кирочка. И отродясь не было. Так, постельно-необходимые отношения с переменным успехом…
        Он вдруг странно дернулся лицом и быстро отвел от нее взгляд, уставился в распахнутое настежь окно, будто высматривал там что-то. Потом похлопал рукой по столу, выудил из пачки «Кэмел» сигарету и привычным жестом сунул ее в рот. И снова будто застыл, забыв прикурить. Кира сидела, не зная, как ей поступить - то ли встать и уйти, то ли продолжать сидеть в ожидании, когда он выйдет из странного своего ступора. Выручил ее Алексей Степанович - с ходу залетел в кабинет, потрясая перед собой какой-то бумагой и сердито что-то комментируя - видимо, как раз то, что в бумаге той было прописано. Кира поднялась торопливо, уступив ему свое место…
        Как хорошо, что все кругом происходящее имеет свойство подходить к концу. Вот и первый Кирин стажерский день подошел к концу. Длинный, эмоциональный, черно-белый. Даже будто разочарование в конце дня пришло - не таким она себе его представляла, вовсе не таким… Все ссоры какие-то, проверки, разборки… и никакого удовольствия от работы. Надо быстрее домой уйти, одной побыть. Разобраться в себе, разложить все по полочкам, произвести собственный анализ с синтезом - а может, ничего уж такого дурного в этом дне и не было?
        - Кира, постой… - догнал ее уже на крыльце Кирилл, развернул к себе, глянул в глаза простодушно и удивленно. - Мы что, поссорились с тобой, что ли, я не понял?
        - Нет, Кирилл. Не поссорились. Просто я хочу до дому пешком пройтись. Одна.
        - Да брось ты… Зачем по жаре в такую даль тащиться? Я отвезу…
        - Нет. Я ж сказала - одна пойду.
        - Значит, обиделась все-таки? Не обижайся, Кир… Я же как лучше хотел!
        - Ладно, не парься. Нормально все. Мне и правда одной побыть хочется… - обернулась она к нему, уже спустившись со ступенек, и направилась в сторону бульвара, по которому собиралась пройтись не торопясь.
        Она вообще любила вот так пройтись по городу - не торопясь. Одна. И поглазеть на людей любила. Нет, не так, чтобы рассматривать со вниманием каждого встреченного на пути прохожего, а в общем единстве поглазеть, в движении, в целостности людского вокруг множества. Любила присесть на какую-нибудь скамеечку на людной улице, окунуться в озабоченную суету и многоголосье толпы своей индивидуальной молчаливо-легкой праздностью. Где-то она прочитала, давно еще, что одиночество в толпе - самое удобное, комфортное и необходимое человеку состояние. Что ж, наверное, так оно и было… А еще лучше - если деньги есть, конечно, - приземлиться так часика на два или на три за столик уличного кафе, и чтоб кафе это располагалось в самом людно-клубящемся месте, чтоб текла и текла толпа мимо, и чтоб отрешиться, и прихлебывать остывший кофеек из чашки, и запивать его холодной газированной минералкой… В этот момент она представляла себя почему-то легкой француженкой, затерявшейся в одной из таких кафешек где-нибудь на Монпарнасе. Девушкой, ушедшей в свои французские мысли - приятные, наверное. А может, и не очень приятные.
Может, грустные. Не важно, в общем, какие такие у нее в голове могут быть мысли…
        Приятной в людской толчее прогулки этим вечером отчего-то не получилось. Ни удобства, ни комфорта, ни легкого одиночества Кира так и не прочувствовала. И на скамейку присаживалась, и за столиком в кафе водой давилась - ничего. Может, июньский зной, скопившийся к шести часам в плотную и вязкую, как пластилин, массу, ей помешал? Напал на нее сразу, как только она вышла на бульвар, окружил плотным кольцом духоты, крепко замешанной на выхлопных тяжких газах сгрудившихся в вечерней пробке машин да на людском от всего этого летнего излишества раздражении. И впрямь, какое уж тут удовольствие - сидеть в чахлой тени настольного тента и наблюдать, как плавится бедный город в струящемся знойном воздухе, корчится в муках, ожидая короткой ночной прохлады. Хорошо, хоть дареный льняной костюмчик очень комфортным оказался - есть, есть свои плюсы в женском пристрастии к безумно дорогой одежде! Теперь и ей понятно, что есть. А только плюсы эти с удовольствием променяла бы она сейчас на удовольствие от хорошо проведенного первого и настоящего рабочего дня. Потому что не случилось у нее удовольствия, надо это
признать, а случилось одно только сплошное разочарование. Сама виновата. Стало быть, и нечего теперь пыжиться да стараться впасть изо всех сил в легкое французское девичье одиночество. Все равно ничего из этого сегодня не получится…
        Поднявшись из-за стола, Кира закинула ремешок сумки за плечо, отвела назад по привычке острые прямые плечи и пошла на автобусную остановку - ну ее, эту прогулку. Не получается - и не надо. Сейчас только перетерпеть двадцать минут металлической автобусной дурноты-давки - и все. И домой. И сразу под душ… Интересно, мама уже дома или нет? Лучше бы не было, конечно. Просто не хочется отвечать на вопросы, как первый день прошел. Не то чтобы уж совсем невыносимо на них отвечать, а… просто не хочется, и все. Потому что надо же врать, что все хорошо, надо жалеть бедную маму, оберегать от синдрома несбывшихся материнских ожиданий. Она ж от души этими ожиданиями живет! И расспрашивать ее будет не из любопытства праздного, а из любви…
        Мама была дома. Выскочила из кухни в прихожую, держа на весу мокрые ладошки, поймала глазами Кирин взгляд, замерла в радостном любопытстве. Тут же шевельнулось внутри нехорошее чувство, похожее на сердитое раздражение: ну чего, чего выскакивать-то так радостно? Зачем? Неужели нельзя догадаться, что каждому человеку свой процент на неудачу положен? И шанс тоже положен, что его, этот процент, увидят, посчитают и не будут вопросами радостными, как иголками, душу царапать… Чтоб скрыть это внезапное раздражение, пришлось ей даже срочно голову опустить, занавесить глаза упавшими на лицо волосами и даже сделать вид, что никак чертова пряжка на тонком ремешке босоножки не расстегивается. Ну не расстегивается, и все тут…
        - Ну? Кира! - нетерпеливо закапризничала мама. - Ну что ты, в самом деле! Рассказывай давай! Как тебя приняли? Как день прошел? Тебе уже поручили что-нибудь?
        - Да все нормально, мам… День как день… - стараясь придать голосу как можно больше уставшего равнодушия, проговорила Кира, распрямляясь от своей босоножки. Сколько можно ее расстегивать-то? - Духота на улице такая, что не продохнешь! Я сразу в душ, ладно?
        - Но погоди, как же в душ…
        - Потом, мама, потом!
        - Кирочка… У тебя что, неприятности? - упавшим голосом тихо произнесла мама, положив мокрую ладошку на грудь. - Тебя плохо приняли, да? Но… Но это же понятно, Кирочка… Новеньких так всегда принимают…
        - Да нет у меня неприятностей, мам! Все нормально. Все… обычно, как и должно быть. И рабочий день тоже обычный. Даже и рассказать тебе особо не о чем…
        - Но как же… Я же вижу, что ты расстроена чем-то, Кира… Или мне пока не спрашивать? Попозже сама расскажешь?
        - Ма-а-ам… Дай мне душ принять, я не соображаю ничего! Говорю же - такая жара на улице, что мозги плавятся!
        - Кира! Кира, ты не должна обращать внимания на первые трудности… - взвился на высокой ноте и остался за закрытой дверью ванной комнаты мамин голос.
        Торопливо открутив краны, она разделась и встала под душ - о, блаженство какое… Прохладная вода обрушилась на голову, на тело, смывая липкий налет пластилиновой июньской духоты, а вместе с ним и недовольство, и раздражение на праведное мамино любопытство, и обиду на Кирилла… Что это она, в самом деле, так расквасилась? Что произошло такое страшное, чтоб позволить себе упадок духа? Ничего и не произошло… Или она как хотела? Сразу по цветам - и к звездам? Да ну, ерунда какая… К звездам вообще-то по терниям ходят, мама тут права - не стоит обращать внимания на первые трудности. Да и вообще, были ли они, трудности эти? Может, трудностей-то никаких сегодня и не было, а? Может, стоит упавшему духу обратно кверху взвиться? Все ж у нее хорошо! Все идет по плану…
        Выйдя из душа, она в одних трусах, натягивая на ходу через голову майку, прошлепала к матери на кухню, бухнулась на свое место у окна, вытянула под столом длинные ноги, сложив их одну на другую.
        - Суп будешь? - повернула расстроенное лицо от плиты мама. - Я суп с фрикадельками сварила…
        - Буду! Я все буду! - улыбнулась ей навстречу свеженькой улыбкой Кира. - Так есть хочу - кое-как домой приплелась!
        - А что, Кирюша тебя не подвез?
        - Да он предлагал - я сама отказалась…
        - Почему? Вы поссорились, да?
        - Ну… Не то чтобы… Ну, в общем, ничего страшного! Так, недоразумение маленькое.
        - Но ты понимаешь, что тебе нельзя с ним ссориться?
        - Почему это нельзя?
        - Но как же, Кира… Его отец… Ты же сама понимаешь…
        - Нет, мам, не понимаю. Нет, я понимаю, конечно, что ты мне хочешь сказать, но только не надо ничего такого говорить, ладно? Ни про Кирилла, ни про отца его… Не хочу я об этом сегодня ни думать, ни говорить!
        Однако говорить ей сегодня об «этом» все-таки пришлось. После ужина, когда она устроилась с детективом на диване и попыталась вникнуть в события, в этом детективе происходящие, в дверях комнаты нарисовалась мама, держа телефонную трубку в руках так, будто это и не трубка вовсе была, а бомба с тикающим внутри механизмом. Она даже руки вперед вытянула, стараясь держать ее от себя подальше, а подойдя к Кириному дивану, еще и прошептала со священным ужасом в голосе:
        - Кирочка… Это Сергей Петрович тебя спрашивает, Кирюшин папа…
        - Ну что, девушка Кира, признавайся как на духу - масло в голове катаешь? - полился ей в ухо жизнерадостный голос адвоката Линькова.
        - Да никакого я масла не катаю, Сергей Петрович, что вы! - спокойно проговорила Кира, слегка, впрочем, поморщившись. Как это солидные дядьки не понимают, что подобные выраженьица им вовсе не к лицу и звучат в их устах смешно, нарочито как-то. - Сижу вот детективчиком балуюсь…
        - Да ладно - не катаешь… Мне Кирюха рассказал, как он на тебя наехал сегодня. Ты его прости, Кира. А то он весь на переживания изошел, бедный юноша!
        - А я и не обиделась вовсе. Чего тут переживать - формально он прав, я сама маху дала, наверное. Просто тетку эту жалко стало. Зато и я урок получила - надо уметь вовремя выплюхиваться из жалости! А я пока не умею. Как-то у меня само собой это получилось… Автоматом, что ли…
        - Ничего, научишься, добрая ты наша девушка Кира! Эта наука как раз несложная. Адвокатской хитрости нахвататься легко, это в нашем деле не главное. Главное - чтоб голова работала. Если нет головы - никакая хитрость уже не поможет. А из рассказа Кирюхиного я понял, что консультацию этой бабке ты вполне пристойную дала. Молодец.
        А первый блин - он всегда комом. Вроде испек ты его, а съесть нельзя…
        - Это вы что, успокаиваете меня так, да, Сергей Петрович? Подбадриваете?
        - Ага. Успокаиваю. И подбадриваю.
        - Спасибо, Сергей Петрович. Будем считать, что я уже успокоилась и подбодрилась. И Кирюше привет передайте. Все будет хорошо, я исправлюсь. Пусть не переживает…
        - Ну вот и отлично. Тогда до завтра?
        - Ага. До завтра, Сергей Петрович…
        Нажав на кнопку отбоя, она подняла глаза на маму, которая так и стояла около нее, застыв изваянием и сложив ручки у подбородка. И страдая глазами. А вместе с материнским страданием застыло в ее глазах еще и материнское любопытство, будь оно неладно. Кира вскинулась было пресечь на корню это безобразие, но тут же и остыла - навалилась, откуда ни возьмись, жалость дочерняя. А может, это не жалость была, а совесть. Кто ж ее разберет. В общем, так сильно то ли жалость, то ли совесть навалилась, что дышать трудно стало…
        - Ну, мам… Ну чего ты? Не переживай ты за меня! Все нормально, честное слово! - протянула Кира к ней руку, чтоб усадить рядом с собой на диван. - Ну ты как маленькая, ей-богу!
        - Да уж, все нормально у тебя… - вяло махнула рукой мама. - Я же слышала, как ты с Кирюшиным отцом разговаривала!
        - Да как?!
        - Ну… оправдывалась будто… И еще, Кирочка… Хоть и показалось мне, что ты перед ним оправдываешься, но… будто одновременно ему же и дерзишь! Ты будь поосторожней с ним, Кира! И поуважительней! Он же отец твоего жениха все-таки!
        - Жениха? Какого жениха, мам? Мне еще никто официального предложения не делал!
        - Ну так сделает скоро, наверное! Все ж к этому идет!
        - Мам, а я вот все время думаю… Нет, не все время, конечно, а так, иногда, находит вдруг на меня откровение какое-то… А может, я вовсе его и не люблю, жениха своего, а? Нет, он хороший, конечно, и родители его меня как родную приняли, и с работой все так хорошо устроилось, но…
        Кира вдруг замолчала, так и не высказав до конца свою мысль. Испугалась, почувствовав, как затвердела в ее руках мамина ладошка, стала похожей на мокрый холодный камешек. Вообще, у мамы часто ладони такие бывали - холодные и влажные. Как говорила тетя Люся, абсолютно неврастенические. И еще - тетя Люся всегда вздрагивала и проговаривала одно и то же крепкое короткое словцо, когда мама к ней невзначай такой вот ледяной ладошкой прикасалась…
        - Кира, не надо! Не продолжай! Я прошу тебя, не говори так! Это… это ужасно, что ты сейчас говоришь! - отчаянным шепотом взмолилась Елена Андреевна, выдергивая свою ладонь из ее рук и выставляя впереди себя маленьким щитом. - Не пугай меня, пожалуйста!
        - Не поняла, мам… Чем я тебя так испугала? Тем, что Кирилла не люблю?
        - Нет, совсем не этим ты меня испугала, дочь.
        - А чем тогда?
        - А тем, что… что ты у меня наивная такая выросла… Это я, я виновата, что не объяснила тебе вовремя…
        - Чего не объяснила? Не понимаю, мам…
        Елена Андреевна подняла на дочь грустные глаза, улыбнулась виновато - совсем чуть-чуть. Даже не улыбнулась, а будто дернулась резко лицом, и обнажились сразу все тщательно скрываемые морщинки, пошли лучиками по вискам, пролегли от носа к уголкам рта, сложились в две глубокие складочки между бровями. Вздохнув глубоко и будто вдвое при этом уменьшившись, она ответила на Кирин вопрос так, будто сама за произнесенные вслух слова заранее извинялась:
        - Понимаешь ли, Кира… С недавних пор, как я понимаю, все умные женщины живут уже по новым правилам. И самый главный постулат этих правил гласит, что любовь и
«замуж» - это совсем разные вещи… Нет, не так! Я сюда слово «секс» вставить забыла! В общем, любовь, секс и «замуж» - понятия несовместимые…
        - О господи, мама! - с легким смешком отстранилась от нее Кира. - Вот уж не ожидала от тебя таких странных речей…
        - Почему ты смеешься, Кира? Не надо над этим смеяться! Я твоя мать и знаю, что говорю! Я жизнь прожила!
        Она и сама не заметила, наверное, как интонация ее голоса из виноватой и грустной превратилась в уверенно-учительскую, менторскую и абсолютно безапелляционную. Кира всегда раньше удивлялась этим голосовым материнским метаморфозам, а потом ничего, привыкла как-то. Так и представляла себе при этом, как ходит ее мать, учительница русского языка и литературы, по проходу между партами и вдалбливает таким вот голосом в голову ученикам: «В пьесе Островского!.. Образ Катерины!.. Луч света!.. В темном царстве!..»
        - … Вот нам, Кирочка, например, в юном возрасте что внушали? - продолжала тем временем наступать на дочь Елена Андреевна. - Мол, любят не за что-то, а любят просто так! И знаешь, мы в это верили, как дурочки… И никто ни разу словом не обмолвился, что это самое «просто так» есть не что иное, как дорога в женскую неустроенную судьбу! А мы в эту пошлость верили, глупые! Да что там - мы… Ладно уж, наше время прошло, и бог с ним! Верили, и ладно! Обидно, что и в твое время эту пресловутую истину пытаются протащить, как призрак из прошлого. А на самом деле она давно уже никакой цены не имеет… Да мало того что цены не имеет - о нее можно запросто жизнь разбить вдребезги! Особенно таким наивным, как ты, хорошо воспитанным девушкам, умные книжки почитывающим…
        Она замолчала, словно захлебнулась. Задышала глубоко и часто, прижав дрожащую ладошку ко лбу. Потом, будто устыдившись своей пламенной речи, скосила глаза на дочь и совсем не по-учительски протянула жалобно:
        - Ну в самом деле, Кирочка… Согласись, что в моих словах рациональное зерно есть. Я не знаю ни одной пары, например, где бы все это совместилось - и любовь, и секс, и «замуж»… Если у кого семья образовалась, то там либо любви, либо секса нет… А если на женщину вдруг любовь великая свалилась, то там, наоборот, и «замужем» никаким не пахнет - вот тетю Люсю хотя бы возьми… И секс - он тоже сам по себе, как выясняется! Ему ни любовь, ни «замуж» вовсе не нужны!
        Кира сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, слушала материнские неожиданные откровения и тихо удивлялась - ни фига себе вам, учительница литературы! Разумное, доброе, вечное! Как же! Господи, и куда наш мир катится, если вместо этого разумного, доброго да вечного нате вам - урок психологии на тему противоречий секса, любви да «замужа»…
        - Чего ты молчишь, Кирочка? Ты, наверное, в ужасе от того, что я тебе говорю, да?
        - Ну, вроде того… В нем в самом… В ужасе… - осторожно пробормотала Кира, повернув к матери голову.
        - Ну да, ну да, я тебя понимаю, конечно… - тяжело вздохнула Елена Андреевна. - Я и сама от этого всего… просто хочу умереть иногда! Исчезнуть! Но если б только можно было взять и исчезнуть, закрыть глаза на эту новую жизнь, Кирочка! И остаться там, в старой жизни! Знаешь, просто невозможно работать стало! Мне даже кажется иногда, что меня и впрямь нет… Там, в той жизни, хоть душа какая-то у детей была, искренность живая, там они книжки читали… А эти? Я ж вижу, какие они сейчас! Я им про Пушкина, про Ахматову, а они под партой тупо и упорно свои кнопочки на мобильниках давят… Победила юные живые души мертвая техника, свой верх взяла! Не дети, а злобные роботы. Дети нового времени. Дети нового общества. Вот они и будут новые правила жизни определять! А потом их силой устанавливать! Хочешь не хочешь, а надо будет с их правилами считаться. И сейчас уже подстраиваться под них надо…
        - Как подстраиваться, мам? Отделять любовь от секса и «замужа»? Или как там у тебя? «Замуж» от любви и секса?
        - Ну вот… Я так и знала, что ты несерьезно к этому отнесешься… А зря, доченька! Умная женщина сама кузнец своему счастью! И разумный брак для нее - норма! А ты ж у меня умная, доченька… Надеюсь, моей ошибки не повторишь…
        - Какой ошибки, мам? Это ты про отца, что ли?
        - А про кого ж еще? Вот, кстати, тебе и показательный сюжетец для примера! И секс у меня с твоим отцом был - за уши не оттащишь! И любила его как, господи! Как в романах пишут! И замуж выскочила не глядя да о его слабом характере не задумываясь! Вроде живи - не хочу! И что? Что из этого получилось-то? Сплошное женское одиночество… Да еще и нищее к тому же! Нет, Кирочка, ты к моим словам прислушайся все-таки. Можешь и похихикать, конечно, вволю, это твое право, но рациональное зерно усвой, будь добра!
        - Хорошо, мамочка, я обязательно прислушаюсь. И хихикать не буду, честное слово. И это… как его? Рациональное зерно тоже усвою. Может, и прорастет чего. Я же способная, мамочка! Все на лету схватываю! - шутливо приобняла она мать за плечи.
        - И на Кирилла не сердись, ладно? Завтра обязательно с ним помирись!
        - … И отдели «замуж» от любви! - подстраиваясь под материнский тон, по-учительски произнесла Кира. - И посади семь розовых кустов! И подумай о смысле жизни!
        - Ну вот, ты опять… - сбросила ее руки с плеч Елена Андреевна. - Я с тобой серьезно, а ты…
        - Не сердись, не сердись, мамочка! Все я поняла прекрасно, прислушалась и усвоила! И еще - устала очень. Вообще, какой день сегодня странный получился! Совсем я заплюхалась и в сомнениях, и в откровениях… Доживем до завтра, ладно? Будет день, будет и пища…
        После первого трудного стажерского дня наступил второй. Тоже трудный. Потом третий. Потом четвертый. Так и покатилось время незаметно, мало-помалу набирая скорость. Кира и опомниться не успела, как пролетел месяц ее стажерской практики. Не заметила просто. Работы было много. Так уж получилось, что она быстро вошла в обойму, стала в их маленьком коллективе помощницей нарасхват. Сначала по просьбе Петечки написала первое в своей профессиональной жизни настоящее исковое заявление в суд - он не успевал, очень спешил куда-то. Петечка прочитал, хмыкнул, довольно покивал и исправлять ничего не стал. А потом задания от него посыпались на Киру, как дары из рога изобилия. Она их и рассматривала как настоящие дары. А как иначе? Зачем тогда она сюда пришла? Для этого и пришла, чтоб руку набить…
        Потом такие же дары начали сыпаться и из Клариного рога изобилия, когда она ситуацию распознала. И ей тоже Кира благодарна была. Потому что рука, если исходить из этого выражения, «набивалась» все больше и больше - только уставала сильно. Иногда и до десяти часов приходилось на работе засиживаться, как бедной Золушке в хлопотах по хозяйству. Но она не роптала. И похвал да благодарностей не ждала. Никаких. Даже и материальных. Хоть и поругивал ее за это Кирилл. Говорил - хоть процент с них бери за сделанную работу… Кира от него отмахивалась - какой такой процент! Когда это, мол, яйца с курицы процент брали…
        Хотя Петечка, надо отдать ему должное, на словесные благодарности не скупился. И даже вслух их проговаривал при всем честном народе. И не то чтобы ей напрямую проговаривал, а так, обиняком, обращаясь к кому-нибудь со своим мнением, будто ее здесь и не было. Поднимал голову от написанной Кирой бумаги и говорил, например, Кларе: «Будет, будет из девчонки толк! Вижу, что будет!
        Скоро на хвост наступит и оторвет!» Клара понимающе качала головой, косо посматривала в сторону Киры и проговаривала в ответ: «Да уж… Вот молодежь пошла - прямо в затылок дышит. Не девчонка, а выскочка натуральная! Вот попомните мое слово - так однажды прыгнет, что и не догонишь уже…» И Алексей Степанович согласно кивал из своего угла - правильно, мол, все говорите, и я того же мнения о девчонке…
        Кире было приятно. Получалось, вроде как ругали они ее, но, черт возьми, так приятно да изысканно ругали! Кира улыбалась весело сама про себя, чуть краснела и старательно делала вид, что она к этому диалогу ну совсем даже не прислушивается…
        А вот Кирилла никто не ругал. И не хвалил. Не случилось у него такой счастливой обоймы. Сидел целыми днями, спрятавшись за экраном компьютера, гонял разные игрушки, чтоб время убить. Иногда, правда, и в его присутствии польза была. Отчего-то случилось так, что все адвокаты безлошадными оказались, не имеющими своего личного транспорта. У Петечки было какое-то сложное глазное заболевание с труднопроизносимым названием, поставившее крест на его водительской карьере, а Кларе, как она сама говорила, «Богом не дано». Попав в третью аварию кряду, с мыслью сесть за руль и научиться этому полезному ремеслу она рассталась из соображений личной безопасности. Не дано, значит, не дано. И нечего судьбу искушать. И у Алексея Степановича тоже машины не было. Вот и обращались они к Кириллу по очереди, состроив просительно-умоляющие лица: «Выручи, Кирюш! Зашиваюсь! Опаздываю!» Кирилл выручал, конечно. Хотя Сергею Петровичу это и не нравилось. Но сердился он больше не на Кирилла, а на безлошадных адвокатов. Да и действительно - не для того он сына сюда привел, чтоб его в качестве водилы использовали. Он же учиться
его сюда привел, стажироваться, руку набивать…
        И сам Кирилл этим обстоятельством весьма недоволен был. Отвозя вечерами Киру домой, возмущался сердито:
        - Что я, виноват, что они мне никаких заданий не дают? Может, я бы тоже хорошо все делал! И не хуже тебя…
        - А ты не жди, когда дадут. Сам предлагайся. Изъявляй, так сказать, готовность, - наставляла его Кира. - А то сидишь за своим компьютером с таким видом, будто посылаешь всех подальше. Вот и результат…
        - Ой, да ладно! Кто я им, мальчик, что ли? Еще глаза выпучивать буду, готовность выражая…
        - Да, Кирилл, мальчик. Для них, профессионалов, ты именно мальчик. А чтоб мужчиной стать, не грех и глаза иногда повыпучивать.
        - Значит, я не мужчина, по-твоему? - томно-игриво взглядывал он на нее, кокетливо поводя плечами.
        - Ой, да мужчина, мужчина… Я ж о другом, как ты сам понимаешь!
        - Ну а я все об этом, как ты тоже сама понимаешь… Ты не в курсе, мама твоя сегодня на даче заночует? Я так по тебе соскучился, адвокатка ты моя сильно толковая… Можно, я останусь, Кир?
        - Не знаю. Видишь, дождь собирается - она и приехать может. Чего ей там в дождь делать?
        - А может, не приедет?
        - А если приедет?
        Игривый этот диалог они вели в последний месяц с упорной постоянностью, с того самого дня, как Елена Андреевна после школьных и сильно нервных июньских экзаменов ушла в свой долгий педагогический отпуск и отбыла на дачу к подруге Люсе. То есть не на постоянное отпускное место жительства отбыла, а вольными туда набегами. Моталась туда-сюда на электричке, как ей вздумается. Одно было хорошо, что последняя электричка из тех краев прибывала в город где-то в районе двенадцати, стало быть, после половины первого наступала хоть и шаткая, но все же гарантия, что не зашуршат ее ключи в замочной скважине в самый интересный момент… И не то чтобы они Кириной мамы боялись. Вовсе нет. Наверное, просто в игру, нечаянно ими же самими придуманную, слишком уж старательно заигрались. И самым интересным моментом в этой игре было оно, его величество ожидание - приедет, не приедет мама сегодня… Особенно увлекся этой игрой Кирилл. А Кира так - подсмеивалась над ним только. Ну и старалась подыграть, конечно. Жалко, что ли? Она ж не ханжа какая-нибудь, она нормальная современная девчонка…
        Да и вообще секс с Кириллом как компонент отвергнутого мамой триединства ее вполне устраивал. И «замуж» тоже был не за горизонтом. Вот с любовью была совсем не ясна ситуация, но не безнадежно же! Ее что, глазами, что ль, увидеть можно, эту любовь? Это прыщ, на лбу вскочивший, утром в зеркале сразу в глаза бросается, а любовь… Как ее увидишь-то? А может, она и есть, просто никак не проявляется пока? А может, она вообще никогда не проявится и не прочувствуется?
        Когда-то давно, в седьмом или восьмом классе, она уже точно и не помнит, ввели им в школьную программу новый предмет - уроки православия он назывался. Потом, правда, как ввели его, так быстренько и вывели, так и не указав юным душам дороги к храму. Она тогда, будучи девочкой рассудительной, посчитала, что и правильно его вывели. Что дорога к храму у каждого своя должна быть, собственная, и никто на нее не может указать перстом учительским. Даже самым что ни на есть авторитетным. Естественно, и она для себя на этих уроках свою дорогу к храму не определила. Просто однажды вслушалась внимательно в то, что с пафосом прочитала, сидя за своим столом, молоденькая и симпатичная историчка Галина Александровна. А читала она им тогда послание апостола Павла к коринфянам…
        … Любовь долго терпит, милосердствует,
        любовь не завидует,
        любовь не превозносится, не гордится,
        любовь не бесчинствует,
        не ищет своего, не раздражается,
        не мыслит зла,
        не радуется неправде, а сорадуется истине;
        любовь все покрывает, всему верит,
        всего надеется, все переносит…
        Отчего-то очень понравилось ей это послание апостола Павла к коринфянам. Так понравилось, что переписала она его к себе в тетрадочку и выучила дома наизусть. И долго повторяла потом внутри себя с удовольствием. Просто так, как повторяют люди внутри себя понравившиеся им стихи. А потом поняла - вовсе не просто так она это внутри себя повторяет. Видимо, там, у нее внутри, живет какая-то другая Кира Воротынцева, которой это послание очень пришлось кстати. Даже необходимым сделалось, как воздух. Может, она, живущая у нее внутри Кира Воротынцева, тоже коринфянкой была? И знает о любви что-то такое, о чем она, земная и прагматичная Кира Воротынцева, даже и не догадывается? Просто повторяет красиво звучащие музыкой слова, и даже понимает их, и сочувствует, да только пристроить ни к кому не умеет? Вот не умеет, и все! И даже к Кириллу не умеет. Хотя и все у нее с ним хорошо. Замечательно даже. И даже сомневаться в этом грех. Потому что вот ночь. Вот луна. Вот Кирилл рядом спит, утомившись их молодыми утехами. А только отчего-то жутко поплакать хочется. Дурное какое-то желание - выйти на балкон и поплакать
на луну. Может, это у нее нервное?
        А может, это у всех так, просто скрывают? Может, надо воды попить и все пройдет?
        И она вставала, и шла голышом на кухню, и пила минералку из холодильника, и выходила на балкон, и смотрела на круглую желтую луну, и вслушивалась в ночные шорохи спящего города. И уговаривала себя в сотый уже раз, что все у нее хорошо, все по намеченному плану, и даже терний особенных никаких нет на светлом пути к звездам и счастью, и никакая таинственно-вредная коринфянка у нее внутри не живет - все это детские грезы-фантазии…
        К середине июля погода испортилась. Резко и сразу, как это и бывает после сильной жары. Небо заволокло глухими серо-синими облаками, и после первого же дождя город вздохнул вольно и свободно, окунувшись с головой в спасительную прохладную влагу, потом отряхнулся, потом заскучал, потом совсем замерз, потом затрепетал уныло мокрыми листьями тополей, просясь обратно к солнышку. Так и жизнь наша устроена - не ценим, когда нам относительно хорошо. Все ворчим чего-то, ждем спасительной прохлады, не думая о том, что прохлада эта имеет свойство переходить в долгую и унылую промозглость, которой конца и краю не видно…
        Тут же вернулась с дачи мама, ходила по квартире целый день, маясь отпускным бездельем и не зная, куда себя приткнуть. Походив так три дня кряду, уехала обратно, заявив, что на даче можно хоть баню истопить, а дома совсем уж скучно и холодно и не с кем словом перемолвиться - Кира ж целый день на работе торчит… Так и моталась туда-сюда как неприкаянная. Хорошо, хоть ягоды на кустах да на грядках созрели и пора было варенья всякие варить на зиму - все заделье заботливое. Последние три дня, к примеру, и носа она дома не показывала. А тут вдруг позвонила Кире на работу - та даже не сразу ее голос в трубке узнала…
        - Кира! Я тебе сейчас скажу - только ты не волнуйся, ладно? Кирочка, твоя бабушка умерла… Ну, папина мама, Софья Михайловна. Я только домой вошла - звонок…
        - А кто звонил, мам? Отец? - с трудом переведя от грустной новости дыхание, тихо спросила Кира.
        - Нет, не отец. Женщина какая-то незнакомая. Говорит, похороны завтра… Я для тебя записала на бумажке, куда надо подойти попрощаться. Они, по-моему, ее кремировать собрались…
        - А ты, мам? Ты что, не пойдешь?
        - Я?! Нет!
        Материнское «нет» прозвучало почти криком - таким звонким, отчаянным и решительным криком души, что Кире даже не по себе сделалось. Неловко, неуютно и холодно. И даже страшно немного. Все было в этом «нет» - и яростная, так и не прошедшая с годами обида на свекровь, и своя женская неустроенность, и вызов, и плач, и обвинение бросившему ее когда-то и так и не прощенному мужу… Да, все там было. Оно, может, и понятно, только не к месту. Ну не можешь и не ходи. Зачем так бурно свои эмоции выражать? Она даже оглянулась испуганно, втянув голову в плечи, не слышал ли кто…
        Никто и не слышал конечно же. Петечка тихо беседовал за своим столом с очередным клиентом, сложив одну пухлую ручку на другую, Клара Борисовна сердито размешивала сахар в большой чашке кофе, рассеянно глядя в экран компьютера, и только Кирилл тревожно высунулся из-за своего монитора, глянул на нее заинтересованно и даже брови поднял, будто спрашивая: кто там тебе звонит? Может, случилось что? Потом поднялся из-за стола, подошел, встал рядом, уперев руки в поясницу и демонстрируя лицом свою к ней причастность и заботу.
        - Хорошо, мам. Я сейчас поеду туда. Спасибо, что позвонила. Все, пока, мам…
        - Погоди, Кира! Погоди… Зачем тебе туда ехать? Похороны завтра только, вот завтра и поедешь… Зачем сегодня-то?
        - Ну, помочь же надо, наверное…
        - Кому помочь? Софье Михайловне уже не поможешь. А отец твой пусть сам разбирается. Нечего ему помогать. Он нам с тобой ничем не помог, когда мы…
        - Мама, все! Хватит! - испуганно взглянув на Кирилла и дернувшись от него вместе с трубкой, быстро проговорила Кира. - До вечера, мама…
        - Кира… У тебя что-то случилось, да? - заботливо сунулся к ней Кирилл, как только она положила трубку. - На тебе прямо лица нет… Воды принести?
        - Нет. Не надо. У меня бабушка умерла, Кирилл. Я… Я поеду туда прямо сейчас… Отпрашиваться не буду, ладно? Сергей Петрович придет, ты объясни ему…
        - Так давай я с тобой поеду! Чего ты одна…
        - Нет! - резко развернулась к нему Кира.
        Видимо, ее «нет» тоже прозвучало слишком уж отчаянно. И тоже, наверное, не к месту. Кирилл дернулся удивленно, Петечка застрял на полуслове, подняв на нее недовольные глаза, и чайная ложка выпала из рук Клары Борисовны, полетела со звоном на пол. Опомнившись, Кира улыбнулась виновато, пожала плечами, провела дрожащей ладошкой по щеке. Потом протянула руку к Кириллу, дотронулась до его плеча, проговорила тихо:
        - Спасибо, Кирюша, но правда - не надо. Я сама. Мне… Мне так лучше будет…
        - Хорошо, хорошо… - торопливо закивал Кирилл. - Как скажешь. Конечно. Я же как лучше хотел… Давай я тебя отвезу хотя бы!
        - Нет. Не надо. Это недалеко. Это здесь, через два квартала всего. Я сама… Пешком пройдусь…
        Схватив сумку, она быстро прошла к двери и столкнулась нос к носу с входящим адвокатом Линьковым. Дернулась, извинилась, неловко перебросила сумку на другое плечо и быстро пошла по коридору к выходу.
        - Кира, что с тобой? Ты куда? - крикнул он ей вслед озабоченно.
        - Я… Мне надо… Вам Кирилл все расскажет… - на ходу пробормотала она не останавливаясь.
        На улице шел дождь. Мелкий, занудный, противный. Зонтик ее конечно же остался висеть на спинке стула. Возвращаться не хотелось. И ветровка осталась висеть в шкафу на плечиках. Поежившись, Кира обхватила плечи руками, быстро пошла в сторону старого города, где жила бабушка Софья Михайловна. Это и впрямь было недалеко - пересечь бульвар, пройти по небольшой площади, потом спуститься по улице, повернуть направо…
        Она хорошо помнила эти места. И даже любила их по-своему. Они были оттуда, из ее счастливого детства. Старые приземистые дома сталинской постройки, улицы с тополиными толстыми стволами и летним буйством их нагло-неприхотливой зелени, тихие дворы со скрипучими качелями и облезлыми скамейками, заросшие травой и кустами сирени. В одном из таких домов жила бабушка Соня, Софья Михайловна, папина мама. Они приезжали к ней каждое воскресенье, все вместе - мама, папа и она, маленькая Кира. Шли по этим улицам с автобусной остановки, держа ее, маленькую, за руки. А потом она подросла, и ее уже не держали. Она была шустрой девочкой, все норовила вперед убежать, и они, папа с мамой, кричали ей дружным сердитым хором про машины, про дорогу, про осторожность…
        А потом был обед у бабушки Сони. Каждое воскресенье - обед. Обязательный, семейный, традиционный. Хоть небо разом упади, хоть землетрясение случись или другой какой опасный катаклизм, а обед этот никто не имел права отменить. Или даже на другое какое время перенести. Так хотела бабушка. Она всю неделю готовилась к этому обеду, рецепты всяческие выискивала, стирала-крахмалила скатерть, на рынок ходила, и дела ей не было никакого до того, что, может, у сына с молодой женой другие какие планы на воскресенье есть… Тем более что и сын ее, Кирин отец, с удовольствием поддерживал эту традицию, и мама покорно смирилась, и Кира с сознательного возраста это правило приняла. А за обедом бабушка строго их обо всем спрашивала, как учительница в школе. И еще - не отрывала глаз от папы. Отслеживала каждое его движение, каждый поворот головы, ловила с готовностью каждое слово. Восхищалась, в общем. И лишь изредка взглядывала на маму, будто предлагала и ей тоже восхититься ее красивым и умным сыном. Но мама, по всей видимости, как-то неубедительно в этот момент папой восхищалась, а может, и совсем даже не
восхищалась. Потому что бабушка тут же досадно остывала лицом и вновь переводила глаза на сына, и вновь они загорались слепой материнской любовью. Даже на Киру бабушка ни разу так не посмотрела, как на папу. Нет, она ее любила, конечно… Любила, пока папа не ушел к своей бизнесвумен…
        Ей было двенадцать лет, когда произошла эта катастрофа семейная. То есть катастрофой она оказалась только для Киры с мамой конечно же. Для бабушки уход сына из семьи вовсе катастрофой не был. Скорее наоборот. Кира помнит, как мама в тот день выслушала по телефону бабушкин вердикт по поводу случившегося, как потом впала в истерику, как прибежала на Кирин зов верная тетя Люся из соседнего дома…
        - Представляешь, Люська, что она мне заявила, сволочь эта… Нет, ты даже представить себе не можешь… - рыдала она на плече у подруги, совсем забыв отправить Киру спать в положенное для детского сна время, - говорит, что ее сын наконец-то обрел… Обрел…
        - Что, что обрел-то? - трясла маму за плечо Люся, одновременно пытаясь всунуть ей в руку стакан с пустырником.
        - Обрел, говорит, ту женщину и ту жизнь, которой был достоин… А ты, говорит, уж больно для моего Володечки неказиста была… Это я-то неказиста, Люсь? Да я… Да он жил в моей квартире, ел мою еду, носил мою одежду… Сам ни черта не зарабатывал! Да я от ребенка отнимала, чтоб его ублажить… А она - обрел, говорит… Сволочь, сволочь…
        - Конечно сволочь! И не сволочь даже, а…
        Тетя Люся выплюнула из себя тяжелое матерное словцо, потом оглянулась на сидящую испуганным воробушком в кресле Киру, шуганула ее ласково:
        - А ну, иди спать, детеныш! Чего ты тут бабские разговоры слушаешь! Видишь, мать не в себе…
        Кира долго не могла уснуть в ту роковую для мамы ночь. Все казалось ей, что вот-вот зашуршат папины ключи в двери и он войдет и будет долго смеяться над мамиными слезами, а потом позвонит бабушке и отчитает ее весело: зачем она так маму обидела? Он вообще был таким - легким, веселым, красивым. Мама говорила - человек-праздник. И всегда он шутил, и мама легко смеялась, запрокинув голову. И Кира смеялась. И вообще - он же любит маму! Совершенно точно, любит! Вот недавно она задержалась у тети Люси, и он ходил по комнате туда-сюда, и на часы смотрел, и нервничал так! Едва вошла мама, он на нее накинулся: где ты была, мол, так долго? А мама стянула шапку, потрясла мелкими смешными кудряшками и говорит: «Химию у Люси делала…» Папа тогда встал в смешную такую позу, нахмурился и пробурчал весело: «Хм… За это время можно было и физику сделать, между прочим…» Они так смеялись все втроем! Нет, не мог папа никого «обрести», зря так бабушка говорит…
        Потом Кира с бабушкой долго не виделась. Мама строго-настрого запретила. Да бабушка и не особо стремилась к общению, так что мамин запрет оказался совсем уж невостребованным. Правда, она съездила тайком к бабушке пару раз, но лучше бы уж и не ездила. Бабушка так самозабвенно и с восторгом принялась рассказывать ей о новой отцовской жизни да в красках расписывать достоинства той женщины, которую отец «обрел», что Кире сильно не по себе стало. Нет, наверное, ей тоже радоваться надо было, конечно, но она не могла. Рано ей тогда еще было такие мудрые эмоции выдавать. Не созрела в ней, в двенадцатилетней девчонке, дочерняя мудрость и ростков даже не дала. Обиды и боли было сколько угодно, а вот с радостью не выходило. И маму жалко было до смерти…
        Потом, когда дошли до них с мамой слухи о полной и безоговорочной катастрофе отцовского «обретения» новой жены и новой жизни, она снова рванула сюда - шла по этим улицам, сердце стучало как бешеное. Очень хотелось отца увидеть. Тем более и обида с болью к тому времени успели из сердца уйти, уступив место чахлым росткам той самой дочерней мудрости. Потому она и на бабушку не обиделась, когда та встретила ее довольно холодно. Нет, совсем не прогнала, конечно, но и не обласкала. Все вглядывалась ей в лицо с пристрастием, пока она с пьяным отцом пыталась поговорить, - не мелькнет ли там обидное презрение к ее сыну… И как показалось Кире, даже довольна осталась так и не состоявшимся общением отца с дочерью. Не захотел ее отец видеть. Такая вот она, жестокая гордость слабого человека. Если я тебя предал, то пусть, мол, так и будет. И нечего тут ходить ко мне со своим мудрым дочерним прощением, и без него обойдемся… Как в песне поется:
«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели». А потом вообще новости горестные покатились как снежный ком: отец все круче увязал в своей пьяно-социальной безнадеге, висел у бабушки камнем на шее. Оттого с ней сначала один инсульт приключился, потом второй…
        А вот и знакомый с детства двор. И подъезд со старой гнутой железной дверью и вдрызг разбитым домофонным устройством. Кира потянула ее на себя, и она тут же поддалась, ворчливо скрипя петлями. Широкая щербатая лестница, кошачьи запахи, простая деревянная дверь в бабушкину квартиру…
        За дверью шумели. Сильный женский голос перемежался с тягучим на одной ноте мужским, похожим на отцовский. Ну да, это его голос конечно же. С кем он так самозабвенно ругается, интересно? У него мама умерла, а он ругается…
        Решительно надавив пальцем на кнопку звонка, она отступила на шаг, собралась внутренне. Стала слушать, как приближаются к двери тяжелые толстопятые шаги - незнакомые совсем. Звякнув с той стороны цепочкой, дверь открылась, явив Кире и впрямь незнакомое женское лицо - широкое, курносое, с маленькими, но очень щедро подмалеванными глазками, толстыми румяными щечками и со следами недавних гневливых эмоций в виде раздутых ноздрей и пылающего пятнами румянца. Вполне хорошенькое простецкое лицо, обрамленное желтыми химическими кудряшками, лишним интеллектом не попорченное. Хотя это с какой стороны посмотреть. Вон и настороженность по нему быстро пробежалась, и далеко не простодушное любопытство, и всякие другие сложные чувства-эмоции…
        - Здравствуйте… А вы кто? - опередила Кирин вопрос женщина. - Если вы с мамочкой Володечкиной попрощаться, так это завтра…
        - Да, я знаю, - грустно наклонила голову Кира. - Нам уже сообщили, что бабушка умерла. Моя, стало быть, бабушка. А мне бы с отцом моим побеседовать…
        - С кем? С отцом? - удивленно переспросила женщина.
        - Ну да… А что такого?
        - Да нет, ничего… Значит, вы его дочь… Ну да, ну да, конечно… Он мне говорил… Да вы проходите, проходите, чего мы на пороге-то… Уж и не знаю, как вы разговаривать с ним станете! Вот ведь горе какое - ему мамашу хоронить надо, а на нем живого места нет, чтоб в кучку собрать. Выпивши он сильно, прям от людей стыдоба, как выпивши!
        Она говорила как-то очень уж торопливо. Не говорила, а сыпала круглыми быстрыми словами, не оставляя меж них ни одного зазора, и все отступала в глубь прихожей, одновременно цепко охватывая Киру взглядом, будто примериваясь, как станет от нее обороняться.
        - Простите, а вы кто? - решилась перебить ее Кира, и женщина замолчала на полуслове, дрогнула щечками, резко оглянувшись через плечо и странно двинув локтем.
        - Я? А я жена вашего папочки, очень приятно представиться! - снова взвилась она мелким бесом, уперев ручки в полные бока. - А он что, вам не сказал, что мы три месяца уже как расписались? Что ж это вы за дочка такая, что про папочку своего ничего не знаете? Бросили его тут одного с больной мамашей, пропадает человек ни за грош… Вон, глядите, чудо какое! - выразительно простерла она руку навстречу вошедшему в прихожую отцу. - С утра уже глаза водкой залил…
        У Киры и впрямь сердце вздрогнуло сильно и оборвалось ноющей жалостью, как только она взглянула на отца. Нет, она и не ожидала, конечно, что увидит его тем, прежним, красавцем мужчиной из своего детства. Мало ли чего мы ожидаем, а чего не ожидаем… Тут дело было в другом - Кира отца не узнала. Совсем. Вот встретила бы этого хилого, обтерханного алкогольной жизнью человечка на улице - и мимо бы прошла. Странная с ним произошла метаморфоза - стал он меньше ростом, будто скукожился и усох к возрасту. Хотя какой уж такой у него и возраст - чуть больше пятидесяти. А только от прежней его внешности да красоты не осталось и следа, чего уж там ее искать теперь, красоту эту. Наоборот, вылезли-выпучились наружу, не желая скрывать горькой правды, все характерные признаки человека давно и сильно пьющего - нездоровая желтая кожа, тусклые перышки волос, мутный, блуждающий, размыто-злобный взгляд. Плюс к тому мучимые постоянным тремором руки. Плюс тяжкий запах, давний, застойный, запах алкогольной абстиненции, давно и свободно гуляющей по организму и переработавшей его себе на потребу. А главное -
болезненно-скрюченная, пугающе незнакомая худосочность…
        - Доченька, здравствуй… - неожиданно тонким, высоким тенорком проговорил, будто прорыдал, отец. - Вот, маму свою я потерял, доченька… Умерла мама-то, свел я ее таки в могилу…
        - Конечно свел! - охотно подхватила резвая молодайка, коротко стрельнув глазом в Кирину сторону. - Кто ж спорит-то?
        - А ты вообще вали отсюда, поняла? - на той же высокой слезливой ноте, сжав кулаки и отвердев багровой жилистой шеей, прокричал отец. - Чего ты тут раскомандовалась, дура? Я и знать тебя вовсе не знаю! Давай-давай, вали, видишь, ко мне дочь пришла! - И, уже обращаясь к Кире, проговорил жалобно: - Представляешь, дочка? Пришел ночью домой, а тут стерва какая-то командует…
        - Пап, ну какая стерва… Я поняла, что это жена твоя… Или нет? - растерянно пожала плечами Кира, проходя вслед за ним в комнату.
        - Да какая жена? - снова взвился отец слезным отчаянным криком. - Никакая она мне не жена! Чужая баба совсем! Я и видел-то ее пару раз всего - она в овощной палатке на углу торгует…
        - Во, допился уже до белой горячки… - всплеснула полными руками молодайка, обращаясь доверчиво к Кире. - Да что же мне теперь, паспорт, что ли, твоей дочке показывать, чтоб она поверила? Ты что, Володя? Постыдись! Три месяца как мы с тобой расписались, а ты одно долдонишь: чужая баба, чужая баба… Стыдно даже мне перед твоей дочкой, ей-богу!
        - А… вы правда только вчера здесь появились? Когда бабушка умерла? - осторожно спросила Кира, присаживаясь на хлипкий венский стул.
        - Ну да. Вчера и появилась. А что? Не имею права? Я, между прочим, здесь прописанная! Это положено так - чтоб жене к мужу всегда можно было прописаться!
        - А почему именно вчера? Почему раньше вы здесь не жили?
        - Так это… Мамаша Володечкина шибко уж суровая женщина была… Она б меня и на порог не пустила, наверное…
        - Конечно бы не пустила! С чего это ради? Ты кто такая вообще есть? - моргнув мутными глазами и сильно пошатнувшись, прорыдал-прокричал отец. - Мама… Она бы тебя точно выгнала… Она бы и милицию вызвала, чтоб тебя взашей…
        - Погодите, погодите… Ничего не понимаю! - потрясла головой Кира. - Пап, а ты что, и впрямь не помнишь, как женился на… простите, не знаю, как вас зовут…
        - Рая меня зовут! А фамилия моя теперь Воротынцева! По мужу! - сплетя руки под грудью толстой кралькой, резко выкрикнула ей в лицо молодайка. - Да чего я тут с вами валандаюсь… Вот, могу и паспорт показать!
        Она метнулась в прихожую, тяжело и дробно застучав пятками по коридору, и, очень быстро вернувшись, сунула Кире под нос багровую книжицу паспорта, раскрытую на нужной страничке.
        - Вот! Видите? Смотрите, если не верите! Вот штампик стоит, все честь по чести! А вот Володечкин паспорт! И там тоже штампик! Видите, женатые мы?
        - А где вы регистрировались? Посмотрите, тут какой-то Хавинский поселковый совет написан…
        - Ну да! У нас в Хавино и регистрировались! А что, нельзя?
        - Да слушай ты ее больше, доченька! Хавино какое-то… Сроду я ни в каком Хавине не был! Чего я туда попрусь, в Хавино это?
        - А… Как же тогда штампик… - удивленно уставилась на него Кира. - Смотри, и в твоем паспорте такой же штампик стоит… Может, ты просто не помнишь, пап?
        - Да все я помню! Я полгода назад это… паспорт потерял…
        - Ой, ну что ж это такое делается на свете, люди добрые? - слезливо-отчаянно заголосила молодайка Рая, выхватывая из Кириных рук оба паспорта. - Да я ж всей душой к нему, всем сердцем… Я даже замуж за него пошла, чтоб помочь с пьянством ему справиться, а он что творит? Не помнит он, главное! Паспорт у него, видите ли, украли! Так и скажи, что тебе перед дочкой теперь стыдно, что именно я, а не она здесь оказалась прописанная! - И, обернувшись к Кире и прогнувшись низко полным станом, добавила: - Уж извините, дочка дорогая, что так вышло! Всяко бывает! Женился ваш папочка, и ничего вам от этой жилплощади теперь не высветится! А то, смотрите-ка, явилась не запылилась, права качать…
        - Так. Понятно, - холодно взглянула на нее Кира. - Значит, вы родом из поселка Хавино, Рая. Там и замуж, значит, вышли.
        - Ну да. Там у меня родня. Там и свадьбу играли!
        - А теперь, значит, вы у нас городская стали, Рая.
        - Да я давно уже городская, между прочим! Я уж пять лет как в городе живу!
        - Ну да. А теперь уже и с пропиской… Да еще и в квартире муниципальной, где прописка имеет особое юридическое значение…
        - Ой, не надо меня словами всякими умными пугать! Мы тоже свои права знаем, не дурочки какие! И нечего тут мне допросы устраивать! Ты кто такая, чтоб меня допрашивать? А может, ты и сама никакая не дочка? Этот алкоголик уж давно последнюю память пропил, для него сейчас кто сюда ни зайдет, та и дочка!
        Наглые тяжелые Раисины словечки летели в Киру, как заранее заготовленные и сложенные под рукой круглые тугие мячи - только успевай уворачивайся. Отец следил за их перепалкой молча, потом затосковал, махнул рукой и уплелся неверным шагом на кухню, откуда послышался вскоре характерный дробный звон стекла о стекло. Горлышко бутылки по стакану стучит - догадалась Кира. И довольно долго и щедро стучит. Как раз на полный стакан, наверное. Таким вот образом добрая спасительница Рая с отцовской болезненной страстью борется - пей столько, сколько тебе надобно…
        - А позвольте-ка мне, Рая, взглянуть еще и на штампик прописки в вашем драгоценном паспорте, пожалуйста. Прописаться-то вы когда успели? Там же бабушкино согласие надо было представить, в письменном виде…
        - Может, и надо было, пока не померла ваша бабушка! А теперь - какое такое согласие? Теперь только Володечка здесь прописанный остается… Он меня и прописал…
        - Когда успел? Или опять он не помнит ничего?
        - А когда надо, тогда и успел! И вообще, ты кто здесь такая? Не твое это дело, поняла? Пришла по бабке своей погоревать, вот и горюй! А на прописку к папаше и не рассчитывай - я теперь здесь прописанная!
        - Что ж, понятно… - со вздохом поднялась с шаткого стульчика Кира. - Твоя правда, Рая, горевать я сюда шла… Ладно, потом с тобой разбираться будем, пошла я…
        Отец сидел за кухонным столом, покрытым вытертой розовой клеенкой, вяло опустив плечи и осоловело глядя в размытое дождем окно. Початая бутылка водки стояла перед ним сиротливо - грустный упадочный натюрморт. Сердце у Киры снова зашлось безысходной жалостью. Горькой она была, эта жалость. Запоздалой, наверное. А может, это и не жалость была вовсе, а совесть дочерняя…
        - Пап… А похоронами-то кто занимается? Может, помощь нужна? - тихо спросила она, присаживаясь напротив.
        - Да эта… которая женой назвалась, все суетится… Командует тут, как будто и впрямь к маме отношение какое-то имела…
        - А бабушка что, и не видела ее никогда?
        - Нет. Не видела. Говорю же: она бы ее и на порог не пустила, аферистку эту, - заплетающимся языком проговорил отец, не поворачивая от окна головы. - Ты это… ты прости меня, доченька… И мама твоя пусть меня простит, ты скажи ей… Помру я скоро, наверное. За мамочкой своей пойду.
        - Не говори так, папа! Нельзя так говорить. И вообще - ты бы в руки себя как-то взял, а? Не пил бы сегодня больше. Завтра ж похороны, а ты никакой будешь…
        - Да какая уж теперь разница… Я и так никакой. Все уж. Другого не будет. Конец мне, доченька. Выживет отсюда меня эта баба. Как пить дать, выживет. Бомжевать отправит.
        - Да уж… - едва слышно пробормотала Кира. - Похоже, похоже на то… - И уже громче добавила: - Пап, ну так нельзя ж этого допускать…
        - А как? Как теперь быть-то? Драться мне с ней, что ли? Я пробовал, так не получилось у меня ничего. Она, зараза, сильная такая, и рука у нее тяжелая. Говорит, милицию вызовет… А что я им скажу, милиции-то? Она ж опять завопит, что жена, что прописанная… Как быть-то, доченька? Ты ж у меня вроде в юридическом институте учишься… Помоги, подскажи…
        - Институт я уже закончила, папа. Теперь вот работаю. Стажером в адвокатской конторе.
        - Ух ты! Здорово… Ты теперь адвокат, значит…
        - Да не адвокат, папа! Стажер! А выселять твою авантюристку теперь через суд надо! Можно, конечно, и в милицию заявление написать, да, боюсь, не примут они…
        - Не надо в милицию! Я туда не пойду, ты что… Они меня там знают уже…
        - Тогда тебе к настоящему адвокату надо, папа. Чтоб он как твой представитель в суде выступал. Хочешь, я тебе найду такого?
        - Нет, доченька, не надо. Я сам. Чего ты из-за меня позориться будешь? У вас там, поди, все адвокаты друг друга знают… Скажут потом, что у Киры Воротынцевой отец совсем алкоголик пропащий…
        - Пап, ну не надо, зачем ты!
        - Да ладно, доченька. Я ж все понимаю. И своей мамочке я жизнь попортил, и твоей мамке тоже… Тебе уж не буду. Ты не беспокойся, найду я себе адвоката. Вот продержусь дня три, человеческий облик приму и пойду искать… А сейчас ты иди, доченька. Я вот допью сколько тут есть да пропаду до завтра, чтоб эту стерву мне глазами не глядеть…
        - Ой, да больно нужны мне твои глаза! - раздался из-за закрытой двери возмущенный Раин голос. - Сам всю память пропил, вчерашний день не помнит, а туда же - глазами не глядеть! Алкоголик проклятый, чтоб тебе пусто было… Пьянь подзаборная…
        - Вот видишь, доченька? - уныло прошептал отец. - Подзаборная, говорит… Вот туда она меня и отправит - в жизнь подзаборную…
        - Ладно, папа, - вставая со стула, тяжело вздохнула Кира. - И впрямь, ложись-ка ты спать. А то завтра на ногах не удержишься.
        Она открыла кухонную дверь и, слегка отстранив Раю рукой, как ненужный какой предмет, прошла в прихожую, начала возиться со старым дверным замком. Рая стояла у нее за спиной, шипела злобно:
        - Ну чё, научила папочку, да? Ишь, умная какая… А только не выйдет у тебя ничего! Мы тоже законы знаем! И папочку твоего алкоголика тоже здесь все знают! И все скажут, что он память свою давно пропил! Я ж не виноватая, что он не помнит ничего!
        - Вы слишком много говорите, Рая, - уже выходя, коротко обернулась к ней Кира, - слишком много и слишком быстро. А это первый признак полной в себе неуверенности…
        - Чего? - моргнула короткими ресничками наглая молодайка. - Это у меня-то неуверенность? Да я… Да я…
        - До завтра, Рая. Надеюсь, у гроба своей несостоявшейся свекрови вы так трещать не будете? Надоели вы мне…
        Рая что-то еще проговорила ей вслед - она уже не слышала. Быстро спустилась по щербатым ступенькам, вышла на улицу, вдохнула с жадностью пропитанный влагой холодный воздух. И быстро пошла на автобусную остановку. На работу возвращаться никаких сил не было. Но дома опять же мама с ее ревнивыми расспросами… Жаль, что посоветоваться с ней по отцовской проблеме нельзя. Да и не только с ней - ни с кем нельзя. Не в контору же свою ей его приводить, в самом деле! Что Кирилл с Сергеем Петровичем скажут? Хорош, скажут, папочка у нашей умницы-невесты? Так, что ли? Нет уж, лучше со стороны ему адвоката найти…
        На следующий день были похороны. Бабушка Софья Михайловна лежала в гробу строгая, маленькая и сухая. Голова в белом платочке, синее шерстяное платье, губы сжаты в ниточку. Отец едва стоял на ногах - все время то ли рыдал, то ли кашлял так глухо и хрипло. Раиса все суетилась, все отдавала никчемные какие-то распоряжения, изредка прикладывая к уголкам глаз беленький платочек и стягивая книзу уголки губ, и все время старалась пристроиться поближе к отцу, на безопасное, впрочем, расстояние. Когда служащий крематория провозгласил трагическим голосом о подошедшей минуте прощания, завыла-заплакала в голос первая, опередив бабушкиных подружек-соседок. Их, этих подружек, набился полный микроавтобус - старушки вообще такие мероприятия очень любят. Вернее, относятся к ним очень ревностно, пропуская эту ревность через свой страх перед неотвратимостью собственного приближающегося конца. Кира тоже подошла к гробу, наклонилась к бабушке, чуть тронула губами бумажную полоску с молитвой, опоясывающую лоб. Потом отступила на шаг, смахнула слезу со щеки…
        - Не обижаешься на бабушку-то, внученька? Знать, не обижаешься, раз пришла… - тихо проговорила стоящая рядом с ней тяжелая, рыхлая старуха.
        Кира узнала ее - это была Мария Никоновна, самая закадычная бабушкина приятельница. Она помнила ее с тех еще пор, когда хаживала на воскресные бабушкины обеды с родителями.
        - Нет, Мария Никоновна, что вы… - повернула она к ней голову.
        - Ну и молодец, что теперь скажешь… А эта, смотри, как придуривается! Глядеть же тошно, господи! - показала она подбородком на зашедшуюся в явно притворном рыдании Раю. - Убивается она, поди ж ты…
        - А вы в курсе, Мария Никоновна?… - осторожно спросила старушку Кира. - Вы знаете, что она каким-то образом замуж за отца сумела выйти?
        - Ой, да каким таким образом, господи… - досадно махнула на нее тяжелой рукой старуха, - обыкновенным каким… Выкрала у Володьки у пьяного паспорт да и махнула с ним в свою деревню. А там, в деревнях-то, все родственники! Все друг друга знают, чего уж там! Отчего ж своей деревенской не помочь? Вот и понаставили в паспортах штампиков, и документы какие нужно с подписями оформили… Без меня меня женили, одним словом!
        - А бабушка об этом знала?
        - Да где там… Нет, саму эту Райку она знала, конечно. Она в третьем подъезде квартиру снимает да в палатке овощами торгует недалече… Да Райка бы и сама не сунулась с этим Володькиным паспортом к Соне - она б ее быстренько на чистую воду вывела. А теперь Соня померла, так стало быть… Теперь уж за Володьку и не заступится никто… Так и прожил всю жизнь за мамкиной спиной, бедолага! С самого детства она с него пылинки сдувала, вся жизнь Сонина у меня на глазах прошла…
        - Скажите, Мария Никоновна, а вот эта самая Раиса говорит, что она и прописалась у отца уже…
        - А что, она может! Она такая, стерва подзаборная! Наверняка в ЖКО уболтала кого, иль денег дала, иль подружку там какую выискала… Им чего - все теперь можно на Володькино пьянство списать! И заявление на прописку за него тоже написать можно… А его кто теперь послушает, Володьку-то? Пропащий, он и есть пропащий. Эк его быстро свернуло-то! Некоторые десятками лет держатся, а тут раз - и нету человека… А какой парень был! Красивый, статный, и характером покладистый, и мать во всем слушал… Мы всем двором на вас любовались по воскресеньям… На тебя, на Еленочку… Как мамка-то? Замуж второй раз не вышла?
        - Нет, Мария Никоновна. Не вышла.
        - А чего на похороны Сонины не пришла? Сердится, что ль?
        - Да нет… - неловко пожала плечами Кира. - Просто… не захотела…
        - Да сердится, чего уж там… Я уж и сама поняла, когда ей звонила… А может, оно и к лучшему. Может, ей лучше и не видеть, во что Володька теперь превратился…
        До поминального стола отец не дотянул. Свалился на пороге квартиры - пришлось нести его на кровать в бабушкину комнатку. Стол накрыли во второй комнате, более просторной. Рая за стол так и не присела, все суетилась туда-сюда, изображая хлопотливую хозяйку. И даже ни разу не сбилась - бросалась именно туда, куда надо. И салфетки знала где лежат, и полотенца, и капли валокординовые… Кира даже на мысли себя нехорошей поймала: если б не отца ее родного эта дурная ситуация касалась, то решила бы: молодец, женщина…
        Мама, открыв ей дверь вечером, ни о чем вообще не спросила. Повернулась грустно, ушла в комнату, села с ногами на диван, уставилась в экран телевизора. Правда, глаза у нее были заплаканные, и следовало бы, если по совести, самой присесть рядышком да навязаться с разговором, только Кире не захотелось ничего такого. Отчаянно просто не захотелось. Пусть уж сама со своей гордыней разбирается, если на то пошло. А ей, Кире, не до маминой гордыни. Ей надо думать, как отца из беды выручить…
        Думать она начала об этом прямо со следующего утра. Правда, особо думать Петечка не дал - загрузил срочным делом по самую маковку. А потом и Клара Борисовна работки подкинула. Она, правда, осталась вечером, чтоб посмотреть судебную практику да приложить к ней отцовскую ситуацию, но подобного прецедента там не нашла. Надо же - овощная торговка Рая, можно сказать, свое ноу-хау в жилищном вопросе изобрела! А она, умная девушка Кира, сидит теперь и в растерянности руками разводит…
        А на третий день отец сам объявился на пороге линьковской адвокатской конторы - Кире показалось, что она к стулу приросла от такой неожиданности. Да еще, как назло, какой-то черт всех адвокатов вместе собрал, и даже Сергей Петрович вышел из своего закутка, присел в кресло около Клариного стола, вальяжно покачивая ногой. Отец и сам растерялся, заморгал часто и испуганно, на нее глядя. Потом чуть-чуть, едва заметно помотал ей головой - прости, мол, я нечаянно сюда приперся, я ж не знал…
        - Чего вы хотите, сударь? Дверью ошиблись? - сердито обратился к нему Петечка.
        Оно и понятно, что сердито. Кто ж в этом потрепанном гражданине потенциального клиента признает. Хотя, Кира успела заметить, отец очень старался выглядеть не так уж и потрепанно - даже галстук в синюю полосочку надел. И костюм с голубой рубашкой. А только не зря говорят, что совсем не одежда красит человека. Если этот человек, скажем, насквозь пагубной алкогольной страстью пропитан, то эта страсть его уже никому и ничему не отдаст, никаким голубым рубашкам да галстукам в полосочку. Так и будет впереди человека идти, старательно отделяя своего хозяина ото всех остальных, непьющих, нормальных да чистеньких. И клейма яркого никакого ей для этого не надо - и так все понятно…
        - Гражданин, покиньте помещение, пожалуйста… - брезгливо помахала под носом ладошкой Клара. - У меня аллергия на абстиненцию…
        - Да-да, конечно, извините… - часто закивал отец и быстро развернулся к двери. И на Киру больше не взглянул. И Клара все шевелила ладонью под носом, изображая гримаской дамское тонкое страдание.
        Вот именно это Кларино махание ладошкой и вывело Киру из себя. Прям до дрожи. Аж кровь-стыдоба бросилась в голову: с чего это ради она должна собственного отца стесняться? Какой есть, такой есть. Простите, другого не будет. Ни с запахом, ни без запаха… Решительно встав с места, она по привычке откинула назад прямые и
«мосластые», как говаривал Кирилл, плечи, вышла из-за стола, проговорила громко в согбенную отцовскую спину:
        - Погоди, папа! Не уходи!
        Потом развернулась в сторону адвоката Линькова, улыбнулась ему несколько даже вызывающе:
        - Сергей Петрович, а это вот мой отец! Познакомьтесь! Владимир Александрович Воротынцев! Сергей Петрович, я вас очень прошу, помогите ему, пожалуйста…
        А дальше решимость ее оставила. Как-то вдруг. Отчего-то затряслось-задрожало все внутри, как от сильного испуга, и горячая влага откуда ни возьмись бросилась в нос, в глаза, и она начала проглатывать ее торопливо, еще только больше в ней утопая.
        - Пойдем ко мне, Кира, - торопливо поднялся Линьков из кресла. - Успокойся, чего ты. Возьми себя в руки. - Потом сердито указал отцу на дверь: - Подождите там, в коридоре, пожалуйста…
        Выслушал он Кирин грустный рассказ очень внимательно. С абсолютно непроницаемым лицом.
        И даже пришедшего следом за Кирой сына шуганул из кабинета сердитым взглядом - не мешай, мол. Потом встал, мотнул ей головой - иди за мной. Потом помолчал многозначительно посреди общего их кабинета, в упор глядя на своих коллег, спросил досадливо, будто извиняясь:
        - Ну что, мужики, возьметесь? Я вас лично об этом прошу. Я бы и сам взялся, да не могу сейчас - сами знаете, зашиваюсь. Да и вообще ситуация щекотливая. А с другой стороны, вроде как дело святое… Отец все-таки… А? Петь? Степаныч, ты как?
        - Да не вопрос, - пожал плечами Петечка. - Раз надо, значит, надо. Пусть заходит. - И, кинув осторожный взгляд на Клару, добавил с коротким смешком: - У нас со Степанычем нюх не дамский, переживем как-нибудь… Зови отца, Кира! Пощекочем абстиненцией нервишки тонким дамочкам!
        Он снова всхохотнул коротко, и этот его смешок прилетел в Киру, словно птичий помет сверху. Вроде и ничего особенного - подумаешь, птичка на лету свое дело сделала. Она ж не виновата, что именно в тебя попало! Да и ты, собственно, не виноват, что на ее траектории полета случайно оказался… А все равно жуть как неприятно! До слез! До спазма в горле! А еще страшно неловко за этот свой слезный спазм. Ну в самом деле, не рыдать же теперь при всех! И обижаться смешно на Петечкину бестактность. Он и не обязан вовсе в этой ситуации джентльменом быть…
        Выскочив за дверь, она подхватила отца за локоть, впихнула в кабинет и пошла быстрым шагом по коридору, неся в себе готовые вот-вот пролиться слезы. Скорее. Скорее. На улицу. Во двор. На дальнюю скамеечку. Спиной к окнам. Здесь никто не увидит…
        Вообще-то она очень редко позволяла себе поплакать. С тех самых пор, как отец от них ушел. Смотрела утром в припухшие красные материнские глаза и думала про себя: бесполезное это занятие - плакать. Получается, что ты весь свой будущий день заранее на плохое «наплакиваешь», а хорошее к нему так и не прибьется. И потому по утрам Кира старалась улыбаться. Просыпалась-потягивалась и улыбалась, потом умывалась-улыбалась, в транспорте ехала - тоже всем улыбалась… Между прочим, очень даже помогало…
        - Ну вот, теперь мы будем слезы лить! - услышала она над головой Кларин голос. - Сама себе неприятность устроила, а теперь смотрите-ка, рыдает! Чего ж ты так, девушка?
        - Я и не рыдаю вовсе, что вы… - икнув, шумно вдохнула в себя воздух Кира, торопливо смахивая со щек слезные дорожки, - просто… так получилось, само собой…
        - Да нет, дорогая… - присаживаясь рядом и доставая из кармана брюк пачку сигарет, вздохнула Клара. - Само собой ничего и никогда не получается… Ишь, чего захотела! Само собой! На тарелочке с голубой каемочкой! А фиг тебе с маслом не хочешь?
        Она прикурила неторопливо, откинулась на спинку скамейки, выпустила из алых губ струйку синего дыма. Потом повернула голову, стала рассматривать Киру очень внимательно. Потом снова потянулась губами к сигарете, затянулась, оставив на фильтре щедрую порцию жирной помады. Потом заговорила тихо:
        - Ты хоть понимаешь, какую глупость сейчас сотворила? Отдаешь себе отчет?
        - Это вы про что? - удивленно повернулась к ней Кира. - Про отца моего?
        - Ой, да что мне твой отец… Отцу Линьков поможет, конечно. Это не вопрос. А результат каков? Отцу будет хорошо, а тебе плохо? Ты хоть понимаешь, что с собой творишь, девушка?
        - А что я с собой творю?
        - А то! Ты ж не дура, ты ж сама видишь, что Линьков сейчас к тебе просто присматривается! Испытательный экзамен устраивает! Он же тебя в семью решил взять, за Кирюху своего инфантильного замуж выдать, чтоб тащила ты его потом на своем бабском горбу… А сама по себе ты на фиг ему не нужна, возиться со стажерским твоим стажем! Первый тур, я думаю, ты хорошо прошла - и умная, и красивая, и неизбалованная, потому как родом из бедности. И толковая достаточно. И потому высоко оценить должна свой жизненный шанс из этой бедности выбраться. А ты ему папу под нос подсунула… На фига? Чтоб он о всякой там наследственности задумался? О плохих генах? Ты чего, девушка? Ну, пошел папа и пошел, зачем ты его остановила-то? Не сообразила, что ли?
        - Ой, да не смогла я… - вяло махнула рукой Кира. - Не смогла, и все… Я же ему дочь все-таки…
        - Ну, знаешь, ты слишком многого от жизни хочешь, дорогая… И рыбку хочешь, и сковородку чистую! Тут одно из двух: или ты отбрасываешь от себя всю эту чувствительную дребедень, или тонешь в ней, наверх так и не выпрыгнув. Потому что иначе тебе в этой профессии делать нечего! Искоренять надо в себе дурные привычки! Перепахивать себя полностью и вырывать их, как дурные сорняки! Ишь, не смогла она! А ты смоги! Потому что все могут!
        - А вы смогли, значит?
        - Ну да… Я по молодости такая же дура была, как ты… А потом поняла - нет у меня возможности на всякие сопли растекаться. Я ж не Марина Линькова, за мной крутого папочки не стояло…
        - А вы что, Марину давно знаете?
        - Давно. С института еще. А Серегу так вообще со школы знаю. Учились мы вместе. Потом вместе в юридический рванули. Он, знаешь, тогда другим совсем был… Он даже и Линьковым еще не был…
        - Не поняла…
        - Ой, да чего тут понимать? - болезненно поморщилась Клара. - Он был просто хорошим парнем - Серегой Маховским. Таким же вот умным да положительным, как ты. Потому его крутой папаша Линьков для Мариночки и приглядел. И к себе приграбастал, в полную личную собственность. Смотри-ка, не ошибся… А если бы не приглядел, может, и я бы теперь не Гинзбург была, а Маховская…
        - Понятно… - тихо прошелестела Кира, с удивлением глядя на Клару.
        - Да ничего тебе непонятно! Понятно ей… Думаешь, это так просто, жить и друг другу завидовать?
        - А… Кто кому завидует?
        - Я завидую Марине. Марина завидует мне. Я ей - что она с Серегой живет и ничего не делает. А она мне - что я сама по себе живу и вроде как вольными хлебами кормлюсь, пашу себе лошадью самостоятельной. Сейчас же это так модно - чтоб женщина самостоятельная была, чтоб от мужика не зависела. Так и живем во взаимной неприязни… А в институте, между прочим, поначалу подругами были! Вот так, дорогая моя Кира. Выдала я тебе страшную семейную тайну…
        Она затянулась в последний раз, выщелкнула ставший совсем уж кроваво-красным окурок в траву. Потом достала из кармана пудреницу, вытянула губы трубочкой и, пытаясь заглянуть в маленькое зеркальце, смешно и ласково проговорила:
        - Хитрее, хитрее надо быть, девочка… Надо уметь цепляться за свой жизненный шанс… И чем-то жертвовать тоже надо… И никакого пафоса не допускать. Ишь, не может она! Совесть у нее дочерняя проснулась! Совесть для адвоката - штука совсем бесполезная. Да и вообще… Знаешь, как умные люди говорят? Человек, который изо всех сил стремится делать добро, сам не понимает, чего от жизни хочет…
        Чем-то совсем уж тоскливым повеяло вдруг от этой ее ласковости и внимательного себя в зеркале разглядывания. Одиночеством повеяло, плохим, неуживчивым характером, критическим возрастом, искусственно взращенным в себе цинизмом и тоской по тому самому пафосу, который Кире не надо даже и сметь в себя допускать. Кира вдруг представила, как, придя домой, Клара старательно смывает с лица толстую броню макияжа, и наносной цинизм смывается вместе с ним, и ходит по своему дому обыкновенная и не очень счастливая женщина - никакая не клоунесса…
        - Ну, поплакала немного? Пошли, что ль? - тяжело вытащила из скамейки свое полноватое тело Клара. - А то подсунула мужикам папашу своего деклассированного, а сама в кусты…
        Отца, когда они пришли, в конторе уже не было. Петечка с Алексеем Степановичем, сидя напротив друг друга за Петечкиным столом, что-то бурно обсуждали - судя по всему, ту самую казусную отцову ситуацию с паспортной женитьбой. Увидев Киру, Петечка проговорил ей радостно:
        - Не переживай, стажерка! Ничего страшного с твоим батяней не случится - при всем своем останется! Мы тут со Степанычем уже и план разработали, как действовать будем!
        - Какой план? - присела к ним, подвинув поближе стул, Кира. - Исковое будем подавать о признании брака недействительным? Так я напишу, я все сама оформлю…
        - Стоп, стоп! Ишь, разогналась как! Делать нам больше нечего, как с твоим батяней по судам таскаться! Мы проще поступим. Так скажем - топорнее.
        - Это как?
        - Да все элементарно, - пожал плечами Петечка. - Сходим со Степанычем к твоей овощной Дульсинее, побеседуем по душам… Ну, парочку ребяток поздоровше из местного отделения милиции прихватим, которые при формах да при регалиях будут. Так, для видимости серьезного положения. Степаныч договорится, у него там связи остались. Надо же им когда-никогда добрым делом заняться…
        - Да не вопрос… - тоже пожал плечами Алексей Степанович, с улыбкой глядя на Киру.
        - А… если она и впрямь успела уже прописаться? Тогда как?
        - Да очень просто! Как прописалась, так и обратно выпишется. Хотя я думаю, что с пропиской она так - блефует просто. А может, и нет. Такие тетки - они ловкие. И в это свое село… как его? Забыл… В общем, в эту свою Хамовку-Нагловку она тоже съездит, все обратные штампики в паспортах поставит. Не захочет же, в самом деле, свободы лишаться за свои художества! Тут, по всем данным, не только иском о признании брака недействительным пахнет, тут статьей Уголовного кодекса вовсю пованивает! В другой раз пусть себе другого жертвенного жениха подыскивает, у которого дочки-стажера нету… Я думаю, за три дня она управится? Как считаешь? Далеко ей ехать до этой Хамовки, или как ее там?
        - Понятия не имею… - виновато пожала плечами Кира.
        - Ничего, стажерка, не переживай! Успеет, как миленькая! Да, и вот еще, пока не забыл… Сама-то не будь вороной, сразу после этой истории в батяниной квартире прописывайся! И за ухо веди его на приватизацию, пока государство такую халяву не отменило, и желательно, чтоб она на одну тебя была приватизирована… А иначе только и будешь от подобных невест отбиваться! Поняла?
        - Поняла… Спасибо вам, Петечка! И вам спасибо, Алексей Степаныч…
        - Ладно, сочтемся. Рано еще спасибо говорить. Да его и в стакан не нальешь. В общем, должна будешь.
        - Да-да… Я, конечно…
        - Ой, да шучу я! Вот же люди - не дают сполна собственной же благотворительностью насладиться…
        В воскресенье отец сам позвонил ей домой. Хорошо, хоть мамы рядом не оказалось - как раз на кухню за чаем убежала, оторвавшись от просмотра телевизионных новостей. Повезло.
        - Пап, я завтра сама к тебе приду, все и расскажешь! - торопливо проговорила она в трубку и подумала: голос-то у отца хороший какой, довольный, трезвый почти…
        - … Ой, доченька, съехала от меня эта деваха-то! В один день собралась и съехала! Испугалась, значит! - радостно встретил ее в дверях отец. - Ой, тут такое было… Вот и паспорт мой отдала! Смотри, все честь по чести - штампик о разводе стоит…
        - Пап, а свой паспорт она тебе показывала? Там прописки не осталось, случайно?
        - Нет, доченька, не осталось! Этот твой… Ну, маленький такой мужичок, шустренький… Он мне велел самому в ЖКО сходить и убедиться, что она у меня теперь не прописана! Я, доченька, сегодня сходил… Все проверил, ты не думай! И еще… он мне велел обязательно тебя здесь прописать. И приватизировать…
        - Ладно, пап, разберемся! - легко махнула рукой Кира. - Тебе бы для начала на работу куда устроиться…
        - Так я устроюсь, дочка, устроюсь! Вон, я слышал, на овощной базе грузчиков набирают на сезон… Хочешь чаю, дочка? Правда, у меня поесть ничего нету, но чай могу заварить!
        - Хочу, пап. Давай попьем с тобой чаю… - устало опустилась на хлипкую табуретку Кира.
        Отец засуетился по кухне как заполошный, открывая все шкафы подряд в поисках сахара и стыдливо отводя глаза от стоящих рядком на подоконнике пустых водочных бутылок. Кира приоткрыла дверцу холодильника - он был пуст первозданно, будто и не водилось в нем никогда никаких продуктов. Зато мойка была заполнена до краев грязной посудой - чуть только не вываливались из нее на пол чашки и тарелки.
        - Ой, да ты не смотри, Кирочка, я все это сейчас уберу… Я маму поминал, вот и не успел…
        - Ладно, пап. Давай свой чай, да я в магазин пойду. Потом приготовлю тебе поесть чего-нибудь, надо бы еще полы помыть…
        - Ой, да я сам, доченька! А ты еще придешь ко мне когда-нибудь?
        - Приду, конечно. Я часто буду приходить, папа. Слово даю. Но и ты мне слово дай, что непременно на работу устроишься…
        Домой она возвращалась уже по темноте. Со странным на душе чувством. Очень грустно было и одновременно легко - как в детстве, когда идешь себе, держа родителей за руки, и ни о чем плохом не думаешь. Нет, все-таки хорошее это чувство - знать, что есть у тебя, хоть и живущие порознь, мама с папой. И что ты им нужна. Обоим. И они тебе нужны. И пусть всякие дамочки при виде ее отца кривят физиономии да машут презрительно ладошками под носом, пусть учат ее тонким циничным расчетам, а без хорошего этого чувства прожить, между прочим, никак нельзя. Иначе вся остальная жизнь, пусть даже очень тонко и цинично рассчитанная, смысла не имеет…
        Утро выдалось тихим, теплым, безветренным. Просто чудо какое-то, а не утро. Соскучившийся по солнцу город просыпался потихоньку, блестел голубым стеклом новомодных офисных зданий, выползал кафешками на асфальт из-под навесов. И в самом деле - чего прятаться-то? На дворе июль, а не октябрь промозглый. «Сегодня вечером пешком пойду с работы, - решила Кира, вглядываясь в поток ползущих мимо машин. - Ну и где этот Кирилл застрял, ей-богу? На автобусе быстрее бы добралась…» Поворчав, она тут же себя и устыдила. Ничего себе, капризная дамочка выискалась! Вторая Клара Борисовна! Парень едет с другого конца города, чтоб на работу ее отвезти, а она…
        Опаздывать на работу было нельзя. День предстоял трудный, для них с Кириллом опасно-самостоятельный из-за полного отсутствия на месте всех адвокатов. Вернее, для Киры он был таким - трудным и самостоятельным. Кирилл должен был после обеда уехать по отцовскому заданию, бумаги какие-то живущему в другом городе клиенту отвезти. Так что вечерком она на воле и прогуляется, и в кафешке уличной посидит, поиграет в свои невинные игры…
        Ровно в шесть часов, заперев дверь конторы на все замки, Кира вышла на крыльцо, закрыла глаза, вдохнула полной грудью настоявшийся долгожданным дневным теплом городской воздух. Хороший. Вкусный. Палящим зноем пока не измученный. А открыв глаза, увидела перед собой улыбающееся лицо адвоката Линькова.
        - Привет, работница! Уже домой собралась? И дверь, наверное, успела опечатать? - спросил он весело и подмигнул заговорщически.
        - Ой, здравствуйте, Сергей Петрович… Так ведь шесть часов уже! Я думала, раз никого нет на прием…
        - Да ладно. Это я так, к слову. Иди, конечно, раз не сидится. Дело молодое, резвое. Это нам, старикам, вечерами лучше работается. Давай ключи.
        - Так, может, мне вернуться? Тут хороший клиент приходил, я его проблему по пунктам расписала и листочек вам на стол положила. И предложения свои тоже. Но я и рассказать могу все подробно, пойдемте! Там очень интересное дело! И сумма иска большая, он процент от суммы хороший обещал…
        - Хорошо, Кира, я посмотрю. Ты иди. Счастливо тебе.
        Конечно же она сразу почувствовала эту червоточинку, появившуюся в голосе адвоката Линькова после истории с отцом. Исчезла из голоса прежняя теплота и отеческая заботливость, осталось просто хорошее к ней, к Кире, отношение. В чистом виде, как хлеб без масла и колбасы. Можно, конечно, и просто хорошим отношением к себе удовлетвориться, и без масла с колбасой прожить, но неуютно как-то. Невкусно уже. Будто она хороших надежд в отношении себя не оправдала. Хотя чем не оправдала-то? Она ж работает, старается, и вроде работой ее Линьков доволен… А если он и впрямь той самой пресловутой наследственностью озабочен, так у кого, скажите, ее в семейной тайности не имеется? Покажите, покажите пальцем на такого человека! Вон, Кирюха рассказывал, его дядя, Сергея Петровича родной брат, из наркологического диспансера вообще не вылезает… Надо же - наследственность хорошую ему подавай! Даже обидно как-то. Она ж не породистая домашняя собака, в самом деле… Какая есть, такая и есть, чего уж теперь. А может, она сама ее себе придумала с перепугу, эту червоточинку, после разговора с Кларой? А что? Клара, она такая,
кого хошь с ума сведет, и на пустом месте черти запрыгают. И вообще - хватит о плохом думать! Она ж прогуляться собралась, по городской суете поплавать, удовольствие словить…
        Разом отринув от себя неуютные серые мысли, Кира вскинула голову, улыбнулась, вмиг представив себя романтической француженкой, медленно бредущей по улице после трудного рабочего дня. Или как они после него «бредут», эти француженки? Наверное, красиво как-нибудь. Устало. Одухотворенно. С чувством прекрасной обреченности на лице. Все в себе, в общем. И не оглядываются. И не кажется им, что кто-то, идущий за спиной, взглядом их подозрительным провожает…
        А вот Кире почему-то казалось. Так и чувствовалось, как чей-то взгляд прямо-таки уткнулся острием ей в спину - ощущение не из приятных, конечно. Она даже оглянулась несколько раз припадочно - ну в самом деле, кто может ей так внимательно в спину смотреть? Вот идут под ручку шаркающей походкой две пожилые дамы, вот два приличных на вид подростка, отчаянно ругаясь матом, тянут пиво из жестяных банок и ржут на всю улицу, как молодые жеребята, вон симпатяга-папаша ведет за руку девчушку с огромным розовым бантом на макушке… Нет, ерунда какая-то. Никто ей в спину не смотрит. И следом за ней никто не идет. И вообще, за углом уже людный проспект начинается, там и кафешка любимая стоит… А может, ей тоже сегодня пивка вместо минеральной воды выпить, как тем развеселым подросткам? Вот интересно, пьют ли французские девушки, возвращающиеся с работы, пиво вместо кофе? Или у них там, на Монпарнасах, такие вольности вообще не положены? А, ладно… Будем считать, что французская девушка очень уж напрягалась весь день и позволила себе бокал-другой неблагородного хмельного напитка с устатку…
        Выстояв небольшую очередь к барной стойке и взяв в руки элегантный высокий стакан с пивом, Кира пристроилась за маленький столик - тот самый, любимый, стоящий практически на пути проходящего мимо народа. В этом, собственно, и состояла главная фишка ее «французской» игры - сидя за таким столиком в одиночестве, разом пропустить через себя приятную от городской суеты отстраненность. Вот тут, рядом, в сантиметрах от нее, происходит, колышется, звенит бурный поток человеческих энергий, и это очень даже хорошо, что он звенит и колышется, и она сама через часок-другой с удовольствием вступит в это движение… Но вот часок-другой - это уж простите. Это ее время. Время ухода в себя, время легкого погружения, время ревизии внутренней душевной устроенности - все ли там у нее в порядке? Не надо ли подлечить-подправить чего? А может, и не лечить, может, просто отдохнуть, поплавать на воле в собственном внутреннем пространстве… Такой же кайф, наверное, и ловят французские девушки, сидя в кафешках на Монпарнасах да Монмартрах. Глядят отрешенно в текущую мимо толпу и улыбаются себе счастливо…
        - Простите, можно нам присесть за ваш столик? - тут же прозвучал у нее над ухом тихий мужской голос - не успела она даже и отключиться, чтоб войти во внутреннее свое тихое состояние. Прямо на лету все удовольствие поломали. Черт. Вот сейчас она разозлится, и никакого французского Монмартра уже не получится, как потом его ни зови…
        Кира с досадой подняла глаза и совсем уж было собралась ответить что-нибудь резкое, в том духе, что столиков свободных вам, что ли, мало? Но не ответила. Застыла с открытым ртом, обнаружив около себя того самого папашу-симпатягу, на которого оглянулась там, на тихой улице, заподозрив себя в излишней мнительности. И девчонка с розовым бантом была при папаше, смотрела на нее странно как-то, будто собиралась заплакать. И что ей теперь делать, интересно? Ребенку, что ли, хамить?
        - Вы извините, конечно, но… можно мне с вами поговорить? - тихо-просительно произнес папаша и глянул на Киру так умоляюще, что она совсем растерялась.
        - Со мной? Поговорить? - переспросила она удивленно и даже пальцем сама на себя показала для убедительности.
        - Ну да. С вами.
        - А… вы не ошиблись, случайно? Может, вы меня с кем-то путаете? Я вот вас не знаю совсем…
        - Да нет. Ничего я не путаю. Я за вами от самого крыльца иду.
        - От какого крыльца? - снова опешила Кира.
        - Да вы не пугайтесь, я сейчас вам все объясню… Погодите, сейчас возьму чего-нибудь для Егорки и объясню… Только не уходите, пожалуйста, ладно?
        Откинувшись на спинку стула и стараясь очень уж откровенно не выражать своего удивления, она позволила папаше усадить девчонку с мальчишеским именем Егорка за стол, а потом проводила глазами его спину. Странный какой. Ненормальный, что ли? Этого ей только сейчас не хватало…
        - А что, тебя и правда Егоркой зовут? - наклонилась Кира к девчонке, ласково улыбнувшись.
        Вместо ответа, девчонка глянула на нее исподлобья и засопела сердито. И головой дернула недовольно, от нее отвернувшись. Потом резко сдернула с головы большой розовый бант и стала запихивать его в нагрудный карман синего джинсового комбинезона. Справившись с бантом, снова взглянула на Киру - уже более доброжелательно. И улыбнулась ей даже, показав щербинку от выпавших передних молочных зубов. Тут и Кира увидела, что никакая это вовсе не девчонка…

«Этого мне еще не хватало!» - снова подумала она, испуганно оглянувшись на Егоркиного папашу. Наверное, и впрямь ненормальный, если мальчишку в розовые бантики обряжает… Нет, надо бежать отсюда! Она ж не психиатр, чтобы во все это вникать. Тем более папаша этот заявил, что шел за ней от какого-то крыльца… Какого крыльца? От работы ее, что ли?
        Убежать Кира не успела. «Ненормальный» папаша уже плюхнул на стол поднос с Егоркиным угощением и выставлял перед ним сок, йогурт, булочки с кунжутом.
        Поставив перед собой чашку с кофе, присел напротив, взглянул на Киру осторожно и виновато. И вдруг улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся - сумасшедшие так не улыбаются…
        - Да вы не пугайтесь, девушка! Ничего страшного для вас не происходит. Вы нас не бойтесь. Это мы всех боимся, а нас бояться не надо.
        - А… почему вы всех боитесь? - осторожно спросила Кира, отхлебнув из своего пивного стакана.
        В горле у нее совсем пересохло. И на душе было очень уж неспокойно. Застыла бедная душа в предчувствии - точно вляпается сейчас ее хозяйка в нехорошую историю… Как пить дать вляпается…
        - Скажите, а вы сейчас там, у крыльца, с адвокатом Линьковым разговаривали? - ответил вопросом на ее вопрос папаша.
        - Ну да… А откуда вы его знаете?
        - Да уж как мне его не знать… - пробурчал он, грустно усмехнувшись. - По его адвокатской прихоти мы сейчас с Егоркой и скрываемся… Я там, у крыльца, ждал его, поговорить хотел… Хотя о чем теперь и говорить-то?
        - А правда, о чем вы с ним хотели поговорить?
        - Да говорю же - теперь и не о чем вроде! Сегодня утром все уж и решилось. Просто я хотел ему в глаза посмотреть да спросить: как же так? Хотя и глупо это, конечно…
        - Погодите, погодите… Я поняла, кажется! У вас судебный процесс сегодня утром был? И адвокат Линьков представлял интересы вашего оппонента? И выиграл процесс?
        - Ну да. Все так он и выиграл. Вернее, жена моя бывшая. А я, стало быть, проиграл.
        - А о чем был иск? Раздел имущества, да?
        - Ну, это если бы… Из-за имущества я бы и спорить не стал. Все имущество я и без того ей оставил. Ушел, только Егорку забрал. Она и не возражала поначалу, что он со мной жить будет… Да и не нужен он ей был в новой жизни…
        - А она что, другого себе нашла?
        - Нет. Не в том дело. Хотя, может, и нашла - по-моему, у них там это не возбраняется…
        - А у них там - это где?
        - Где, говорите? Да в общине религиозной!
        - В секте, что ли?
        - Я не знаю. По-моему, это не секта. У нее название такое… длинное. Сразу и не уяснишь, что они собой представляют. Община какой-то там скифской веси инглиистической церкви православных староверов… В общем, они себя просто братьями и сестрами зовут.
        - А как она туда попала, ваша жена?
        - Да я и сам не понял как… - в отчаянии пожал Кирин навязавшийся собеседник плечами. - Я работал, она вон с Егоркой дома сидела. Я поначалу и значения этому не придал. Ну, пусть, думаю, женщина книжки странные читает, пусть мяса не ест… Что такого-то? Я даже подсмеивался над ней поначалу… Это потом уже пугаться начал. Оно потом как-то так незаметно, но очень быстро все закрутилось… Ой, вы лучше не спрашивайте меня об этом! Когда на твоих глазах человек из совершенно нормального в жестокого фанатика трансформируется, это целая трагедия. И главное, выхода из нее никакого нет. Вот был человек, и нету! И сделать уже ничего не можешь, хоть головой об стенку бейся… В общем, ушел я. Забрал Егорку и ушел. А по-другому уже нельзя было. Она и не возражала - обрадовалась даже, что от «нечисти» дом освободился…
        - А потом что, передумала?
        - Ну да. Передумала. Три года прошло, и передумала.
        - Сколько?! - ахнула возмущенно Кира. - Три года о сыне не вспоминала, а потом вдруг передумала? Ничего себе…
        - Ну, не «вдруг», конечно… У них там, в этой их общине, местный главарь… или как там его зовут?… Ну, в общем, начальник переменился. Один умер, на его место другой пришел. Я его видел - ужас. Молодой, худой, патлы до пояса, глаза горят так страшно… Неестественным, знаете, таким светом горят, будто внутри у него ядерная мини-бомбочка взорвалась. Ну и вот… Этот, который на новенького пришел, будто бы голос какой-то с небес услышал, что ли… В общем, взбрело ему в голову увести свою паству прочь от мира земного. Не на небо увести, конечно, а подальше куда-нибудь - в леса, в поля… Чтобы там, в этих лесах и полях, начать новую и чистую безгрешную жизнь. Чтобы плодиться там и размножаться и создать из чистых и безгрешных сначала поселение, потом город, потом, стало быть, новое особое общество.
        - А плодиться, естественно, надо только благодаря этому пастору? Вернее, при его непосредственном участии? Где-то я уже слышала про такое…
        - Ну да. Может, и так. Я не вникал, в общем. Меня этот пастор с другого боку своим безумием задел. Пришло ему в голову, видите ли, пока чистые да безгрешные новые дети не народились, уже готовых с собой в те леса и поля забрать…
        - А, понятно! Вот тут-то ваша благоверная про своего Егорку и вспомнила!
        - Да. Совершенно верно, - грустно подтвердил Кирин собеседник. - Совершенно справедливо вы это заметили… Простите, как вас зовут?
        - Кира. Меня зовут Кира, - торопливо представилась она.
        - А меня - Станислав. А если коротко - Стас. Так вот, Кира, и получилось, что именно вспомнила! Нужен ей стал Егорка - ну просто позарез! Как проходной билет в светлое безгрешное будущее. Явилась она ко мне как-то и говорит: отдавай обратно, мол. Я мать, за мной все права юридические. Ну, я ее прогнал…
        - А вот и плохо, что прогнали. Надо было сразу в суд бежать да с иском выступать, чтоб официально передали вам сына на воспитание.
        - Так а чего там передавать-то? Я ж его воспитывал три года уже! Она даже и не интересовалась им, не до того ей было…
        - Ну а дальше что? - нетерпеливо перебила его Кира. - Дальше, по всей видимости, она сама обратилась в суд с иском, но уже о передаче Егорки ей на воспитание? От вас?
        - Ну да… Когда мне повестка в суд пришла, я даже и не подумал, что все это может так вот закончиться… Я даже адвоката не нанял! Думал, что приду в суд и расскажу все по порядку, как оно было. И про секту-общину, и про жену, и про то, как она за три года ни разу к Егорке не приехала…
        - А вышло все по-другому, значит… - печально усмехнулась Кира. - Ваша жена взяла да и наняла адвоката Линькова…
        - Ну да. Так оно и получилось. Не суд, а кошмар какой-то. Вы знаете, я до этого ни разу в настоящем суде не был, только в кино видел… Я ж думал, что там и в жизни так, как в кино… Что судья меня выслушает, проникнется, поймет и справедливое решение вынесет. Во дурак был…
        - А что, разве не так все произошло? - осторожно усмехнувшись, спросила Кира.
        - Нет. Совсем не так. Мне и объяснить толком ничего не дали. Я сначала пялился на них как идиот, а потом понял, что они… они просто свою песню поют, судья да адвокат, как два дурных соловья.
        И для меня в этой песне слова не предусмотрено. Вроде я им все по делу объясняю, а получаюсь дурак дураком… А ваш Линьков так чешет красиво, и все у него так складно получается! Я ему про общину толкую, что опасно, мол, ребенка матери отдавать, потому как увезти может в неизвестном направлении, а он в ответ, что само по себе членство истицы в религиозной общине не может быть основанием для отказа в передаче ей ребенка на воспитание… А потом начал мне еще и вопросы всякие хитрые задавать. Оказывала ли, говорит, истица вредное влияние на сына? Наносила ли ему физический вред? Или психический? Я ему отвечаю: какой она могла ему вообще вред оказать, если не видела его три года подряд, а он все одно твердит: отвечайте по существу, отвечайте по существу… А по этому существу что получается? Раз не видела, то и не оказывала, и не наносила…
        - Ну, понятно… - снова печально закивала Кира. - Линьков, он такой… Он напористый…
        - Ой, да чего там - напористый! Вывернуть наизнанку все можно, был бы язык подвешен… Я думаю, что заплатила она ему очень много, вот и вся его в этом напористость! Она накануне, перед самым судом, квартиру продала, раз в поля да в леса за своим пастором собиралась рвануть, потому и деньги у нее были… А у меня, получилось, вроде как и жилья своего нет - мы с Егоркой пока у мамы живем. И этот ваш Линьков… Он же и на этом по-своему сыграл! Вроде какой я отец - без своего определенного места жительства. А я ж, дурак, не догадался даже договор на долевое участие в строительстве с собой взять! У меня почти все взносы на новую квартиру уже внесены, дом к Новому году сдается… Откуда ж я знал, что они там все… такие тупые сидят… Непробиваемо-напористые…
        - Нет, Стас, они как раз не тупые, - снова с горечью вздохнула Кира. Так, будто и о своем о чем-то подумала. - Они как раз очень умные, Стас…
        - Ты хочешь сказать: у кого денег больше, тот и умнее, что ли? Ведь ясно же как божий день - увезет она мальчишку и…
        Он осекся на полуслове, взглянув коротко на притихшего мальчишку, потом улыбнулся Кире виновато:
        - Простите, я, кажется, на «ты» перешел… Это я от волнения, наверное…
        - Да ладно! - сердито махнула рукой Кира. - Ты, вы, какая разница! Хочешь, и я на
«ты» буду? Не в этом же дело… Давай я лучше расскажу тебе, как дальше действовать! Тебе надо быстренько в течение десяти дней принести в тот же суд кассационную жалобу на решение судьи. Хочешь, я помогу тебе ее написать?
        - Ну? И что потом?
        - А потом областной суд пересмотрит решение первой инстанции и…
        - А когда пересмотрит?
        - Ну… Через месяц, наверное…
        - Ага, через месяц! Да за это время Егорку десять раз успеют увезти, ты чего! Они и сейчас уже за нами охоту начали…
        - Они - это кто?
        - Так братья Татьянины. Татьяна - это жена моя бывшая. А братья - это те, которые по духу ей сподвижники. Между прочим, здоровенные такие сподвижники, качки-мордовороты. Такой двинет - живого места не оставит. Я когда из здания суда вышел, они недалеко от моей машины стояли. Я посмотрел - все колеса поколоты… Ну, я не стал дожидаться, когда они меня двинут, поймал такси да рванул быстренько к маме. Схватил Егорку, в чем был, и дёру. Мама потом позвонила - вовремя, говорит, ты ушел. Татьяна след в след за мной уже явилась. С этими, с братьями. Мать напугала - не увидишь ты, говорит, больше внука своего… Сегодня, говорит, мне сына обратно присудили…
        - Ничего себе! И что теперь? Скрываться, что ль, будешь?
        - Ну да. А что делать? Вообще-то я в полном отчаянии сейчас, в голове - каша… Потому и за тобой, наверное, поплелся.
        - А зачем к Линькову-то пошел, раз решение уже вынесено? Он ведь уже ничего сделать не может…
        - Да понимаю я все! Говорю же - голова кругом идет, как у волка, которого в красные флажки загнали. Я… Я просто в глаза ему хотел посмотреть, этому Линькову…
        - А что, в суде не насмотрелся?
        - Нет. Не насмотрелся. Там, в суде, такое было чувство, будто и глаз у него никаких нет. Так, две дырочки светятся сквозь очки…
        - А зачем Егорке бантик розовый повязал? Для конспирации, что ль? Ему, между прочим, не нравится… Да, Егорка?
        Мальчишка взглянул на нее недовольно и насупился, ткнул румяное лицо в стакан с соком. И заболтал под столом ногами, подопнув Киру под коленку пребольно.
        - Да уж, не знаю, что тебе и посоветовать… - поморщившись, произнесла Кира. - Честное слово, не знаю…
        - Да что тут посоветуешь… - тяжело вздохнул Стас, допив одним залпом остывший кофе. - Выслушала, не прогнала, и на том спасибо. Я еще спросить хотел… А ты что, тоже адвокат, да? Как этот… Линьков?
        - Не, Стас, я не адвокат. Я пока стажер только. Я через два года адвокатом буду.
        - Ну что ж, счастливо тебе оставаться, стажер Кира… Пойдем мы. Извини, что помешали.
        - Вы не помешали мне нисколько…
        - Да как это - не помешали? Вон, даже и пива толком не выпила!
        - Послушай, Стас! А у тебя есть куда идти? Я поняла, что домой тебе нельзя…
        - Ничего, найду.
        - Чего ты найдешь? Уже вечер на дворе! Друзья у тебя есть, у которых переночевать хотя бы можно?
        - Да друзья-то есть, конечно… Только все их адреса Татьяна прекрасно помнит… Нельзя мне к ним…
        - О господи… Прямо детектив какой-то! Триллер. Боевик с элементами киднеппинга.
        - Ну почему - киднеппинга? Придет Татьяна с братьями, на законных основаниях заберет у меня ребенка…
        - Пап, я не хочу! - вдруг тихо, шепотом почти всхлипнул Егорка, скользнул с пластикового стула и, как обезьянка, полез к отцу на руки. - Я не хочу к маме, пап! Не отдавай меня! Хочешь, ленточку обранто надену? Не хочу, не хочу…
        Он так и выговорил в волнении - «обранто». И неоднократное «не хочу» тоже выговорилось у него смешным и по-детски косноязычным - «не фочу». Оттого, наверное, что совсем мальчишка заплакать приготовился, да только держался изо всех сил, дрожа румяным лицом. И то - закосноязычишь тут, когда такие дела судебные да судьбоносные над твоей головой взрослыми дядьками творятся…
        - Сынок, да ты что? - притворно рассердился Стас, одновременно прижимая к себе дрожащее от сдерживаемых слез сыновнее тельце. - Кому это я тебя отдам? Да ни за что на свете не отдам! И не думай даже! Вот дождемся с тобой, когда мама уедет, и будем жить дальше спокойно!
        - А если не дождетесь? - тихо спросила Кира. - Что, так и будете бегать? Нет, Стас, надо обязательно в кассацию заявление подать, и адвоката нанять надо толкового…
        - Ладно, разберемся. Спасибо тебе, Кира, за совет, за участие. Пойдем мы.
        - Постой! Постой, Стас… Запиши-ка мой телефон на всякий пожарный случай. Вдруг не найдешь, где переночевать, я тебя пристрою куда-нибудь… Давай свой мобильник, я сама тебе запишу!
        Легкая досада и недовольство собой тут же ворохнулись у нее в груди: чего, мол, такое делаешь-то, девушка Кира? Оно тебе зачем? Вдобавок еще и Кларин насмешливый голосок в голове прозвучал - про человека, стремящегося делать добро. Как там она выразилась? Человек, желающий творить добро, сам не понимает, чего он хочет? Точно. Конечно не понимает. Просто поддается дурному импульсу, и все. Вот как она сейчас поддалась. Глупая. А с другой стороны, как ему не поддашься-то? Он же прямо в душу так и заглядывает глазами этого странного и наивно обалдевшего от судебной несправедливости парня…
        Пока она возилась с чужим мобильником, заверещал в сумке ее собственный. Она торопливо протянула Стасу его аппарат, закопошилась с «молнией», пытаясь расстегнуть ее побыстрее. Звонил Кирилл.
        - Ну ты где? Почему так долго трубку не берешь?
        - Я? Я в кафе сижу, пиво пью… А ты где? Приехал уже? - быстро заговорила Кира, одновременно махнув рукой и с облегчением улыбнувшись Стасу с Егоркой, уже поднявшимся, слава богу, из-за стола. Пусть идут, пусть уносят с собой ее досаду, и душевное неудобство, и этот ее дурной импульс тоже…
        - Ну вот… Я так и знал, что ты забудешь! Всю дорогу гнал как дурак! И тебе звонил, да связи не было… А ты забыла! Вот уже второй раз, как забыла!
        - Да что, что я забыла, говори толком!
        - Как это - что? Сегодня какой день недели?
        - Ну, пятница…
        - Правильно, пятница! Третья пятница месяца!
        - Ой, и правда! - рассмеявшись, охнула Кира. - Фу ты, господи… Я и правда забыла совсем… А что, тебе Ленка уже звонила?
        - Зачем? Нет, конечно. Мы же договаривались - без звонков…
        - Ну да, ну да…
        - Я сейчас заеду за тобой! Ты в какой кафешке присела? В той, в своей любимой?
        - Ага!
        - Тогда жди. Минут через двадцать буду.
        Нажав на кнопку отбоя, Кира еще повертела головой, пытаясь разглядеть в толпе случайного своего собеседника, но он как в воду канул. Нет, все-таки жалко парня. Хороший такой парень, и глаза умные. И мальчишку этого, Егорушку, тоже жалко. Такое чувство, будто виновата она перед ними оказалась. Но если рассуждать объективно - ни в чем она перед ними не виновата, правда? Нельзя же быть наивным таким… Адвоката он не захотел нанять, видишь ли! А теперь что… Надо было раньше думать… А она вот и телефон им свой оставила… А раз не виновата, значит, и от противного ощущения недовольства собой надо избавиться, иначе оно испортит ей все удовольствие от предстоящей вечеринки с однокашниками…
        Вечеринку эту придумала Ленка Петрова - самая избалованная и самая симпатичная девчонка в их институтской группе. Можно сказать, не придумала даже, а покапризничала так. Не хочу, говорит, ни с кем расставаться, и все тут. Привыкла, говорит, изо дня в день ваши рожи видеть. Так и заявила на выпускном, что каждую третью пятницу месяца ждет всех без исключения у себя дома. Что, мол, родители у нее в этом плане демократы покладистые и раз в месяц она их на дачу запросто может выпнуть. И что нести с собой из пивного-съестного тоже ничего не надо. Вроде того, уж не разорятся ее обеспеченные родители, не впадут в непосильные траты, если оторвут немного от своих неограниченных штатными расписаниями заработков, чтоб ублажить милую доченьку. Они только рады будут, если доченька повеселится в приличной компании. А для них это угощение - тьфу просто, а никакие не траты. Никто из ребят против такого расклада и возражать не стал, и гордостью лишней не закипятился. У богатых, как говорится, свои причуды. Отчего ж не повидаться, не выпить-поесть на халяву, если Ленке так уж приспичило…
        Машину Кирилла она увидела издалека. Отставив стакан с так и не допитым пивом, выскочила на кромку тротуара, помахала призывно, подняв руку вверх. Потом плюхнулась с удовольствием рядом с ним, потянулась губами для короткого поцелуя.
        - Ну что, натешилась своими игрищами? - коротко хохотнув, спросил Кирилл, подставляя ей гладкую щеку. - Где ты нынче отдыхала-то? На площади Конкорд? Иль на Елисейских Полях потусовалась? А может, в Латинском квартале устриц откушать изволила? С холодным шампанским?
        - Да ну тебя… - сердито махнула рукой Кира. - Вот ничего про себя не буду больше рассказывать!
        - Ой, да ладно! Уж и приколоться над тобой нельзя! А ты знаешь, я вот все думаю - как ты поведешь себя, когда в натуральном виде все это перед тобой предстанет… Тебе ж, наверное, плохо будет?
        - Хм… А почему это, интересно, мне должно быть плохо?
        - Ну как? Была мечта, и не стало мечты…
        - Да это вовсе не мечта, Кирилл, как ты не понимаешь… Это игра такая. Прогулка духа всего лишь. Это интереснее, чем мечта… Ну, как бы тебе объяснить…
        - Да ладно. Не объясняй. Все равно не пойму. Где уж нам, убогим, все тонкости вашего дамского духа узреть. Тем более вымотался я, как собака… Весь день за рулем! Сейчас оставлю машину на стоянке у Ленкиного дома и напьюсь как свинья. А потом ты меня домой тащить будешь, как верная подруга…
        - Ладно. Договорились.
        - Что, правда? - живо обернулся к ней Кирилл. - Вот здорово! Так и представляю себе эту картину, как ты меня на своем плече прешь, как из такси выволакиваешь… А потом раздеваешь и спать укладываешь… А мама твоя нынче на дачу уехала? Погода вроде хорошая…
        - Ваши мечты слишком уж далеко вперед забежали, юный пьяница! Мы насчет мамы и погоды вроде не договаривались! - засмеялась Кира.
        - Ну так давай договоримся, в чем дело-то? Прямо здесь, на берегу… Вон, подъезжаем уже…
        Ответить Кира ему не успела. Мобильный в кармане рубашки Кирилла заверещал так требовательно, будто от души возмущался их легкомысленным разговором. Коротко взглянув на дисплейчик, Кирилл вмиг посерьезнел лицом, проговорил в трубку радостным, бодрым голосом:
        - Да, папа! Слушаю! Да, я уже приехал… Да, он передал тебе какие-то бумаги… Что, прямо сейчас?! А может, завтра? Устал я, пап… Ну, пап…
        Голос адвоката Линькова был очень сердитым - даже до Киры долетали звонкие, как капли ледяного дождя, раздраженные нотки. «И чего ему неймется, интересно? - подумалось ей печально. - Деньгу хорошую утром заработал на этой Татьяне, непутевой Егорушкиной мамаше, вот и радовался бы своему сволочному адвокатскому счастью. Чего на сына-то наезжать?»
        - Да. Хорошо, папа. Сейчас привезу, - убито проговорил в трубку Кирилл и с досадой стал запихивать маленький аппарат обратно в карман рубашки.
        И все он никак не попадал в нужное место, все скользил мимо, пока Кира не протянула руку и не помогла своему несчастному бойфренду справиться с этой операцией. И так ей жалко его стало - прямо хоть по голове погладь да к сердцу прижми, успокаивая. Это ж надо - ехал парень, гнал всю дорогу, хотел на вечеринку попасть, чтоб надраться на воле в компании однокашников, а тут тебе нате - полный облом…
        - Ну ладно, не огорчайся так, чего ты… - и впрямь попыталась она его утешить. - Может, эти бумаги ему ну просто позарез как нужны?
        - Ой, да ладно… Ясно же, что никакие бумаги ему не нужны… Просто зло сорвать на ком-то надо, и все. Он же такой, наш папик! Ты его настоящего еще не видела… Он, если собой недоволен, обязательно на ком-нибудь срывается. С остервенением. И с избиением младенцев. У него утром какой-то процесс неприятный был, вот он и завелся!
        - Зато по вознаграждению, скорее всего, приятный… - тихо пробормотала Кира, усмехнувшись.
        - Что ты сказала, я не понял? - рассеянно повернул к ней голову Кирилл. - Бормочешь что-то себе под нос…
        - Да это я так. О своем, о девичьем.
        - Ну да… Тебе хорошо про девичье бормотать - ты сейчас к нашим пойдешь… А я пока пропилю по пробкам на другой конец города, пока обратно доеду… У Ленки все уже разойдутся, наверное…
        - А хочешь, я с тобой поеду? А, Кирюш?
        - Да нет, не надо… Иди веселись. Скажи - пусть там меня дождутся. И ты дождись обязательно, ладно? Обещала же - на себе потом потащишь…
        - А может, все-таки…
        - Ладно, вытряхивайся из машины! Все, поехал я. Жди меня, и я вернусь! Только очень жди!
        Он почти силой выпихнул ее на асфальт, хохотнул напоследок и грустно помахал на прощание. И Кира тоже ему помахала. И тоже грустно. Жалко парня. И чего это ей сегодня так жалко всех, интересно? Постояла посмотрела, как он развернул машину, как успел проехать под желтый сигнал светофора. Потом вздохнула и пошла в сторону красивого Ленкиного дома, похожего на большой и светлый космический корабль, прилетевший сюда незнамо откуда, чтобы себя показать да гордо обозреть стоящие вокруг кирпичные пятиэтажки. Сейчас в городе много таких вот домов понастроили - элитное первичное жилье называется. А этот был одним из первых. Одинокий стоял, надменный. И подходить близко к нему боязно было. А сейчас ничего - сейчас запросто. Вон и свои на Ленкином балконе тусуются, как у себя дома. Маши им не маши - все равно не заметят. Видно, набрались уже порядком халявной Ленкиной выпивки…
        - Вы к кому, девушка? - высунулась из-за своей крохотной конторки консьержка. - К Петровым, наверное?
        - Ага, к Петровым… - согласно закивала Кира, проходя мимо.
        - Ну-ну… Идут и идут сегодня к Петровым, только успевай смотреть… Именины у них, что ль, у кого? А, девушка? Иль другой какой праздник?
        Кира обернулась, улыбнулась вежливо, чуть пожала плечами. И промолчала конечно же. А про себя подумала: зря вы так любопытничаете, женщина. Недопустимо на вашем новомодном месте такое вот любопытство. Ну, про «куда» и «к кому» - это ладно, это понятно. Но вот про именины - это зря. Погубит вас любовь к информации, место потерять можете… А по нынешним суровым временам хорошее место - вещь хрупкая. Чуть не так что сделал - и ты, глядишь, уже без места. Так что с дурными привычками бороться надо, истреблять их на корню, как советовала ей недавно на скамеечке Клара Борисовна…
        Дверь Ленкиной квартиры открылась резко и сразу - не успела она даже на кнопку звонка нажать. И тут же облапили ее здоровенные ручищи Сани Григорьева, помяли по бокам, потрясли немного, по загривку похлопали, как молодую лошадку. Кира отбивалась смеясь:
        - Саня! Пусти! Чего ты меня лапаешь, как профурсетку какую!
        - А профурсетка - это кто? - состроил придурковатую рожицу Саня. - Это та, которая на халяву поесть любит? От слова «фуршет»? Так мы тогда все тут эти и есть - профурсеты. И я, и ты, отличница наша…
        - Милый Саша, я не ваша! - вырвалась, наконец, Кира на свободу, поправляя на себе строгую белую рубашечку.
        - Ну, это понятно, что не наша… А твово мужика чего, не будет?
        Кира снова засмеялась легко, толкнув Саню в мощное плечо. Подумалось ей тут же: а она и впрямь соскучилась по своей непутевой студенческой группе! И по этому вот парню деревенскому соскучилась, который нарочито, будто даже кичась своим крестьянским происхождением, любил сделать акцент на таких вот словечках: «твово»,
«мово», «ихнего»… На самом деле он был большой умница, этот Саня Григорьев. Самородок настоящий. Если б не жил в институтской общаге, где заниматься вплотную юридическими науками ему в принципе не представилось возможности, то за красным дипломом они б на пару пошли…
        - Эй, Кирка, ты чего, не слышишь меня, что ли? Твово мужика не будет, спрашиваю?
        - Сань, не называй меня Киркой, сто раз ведь просила!
        - А как мне тебя называть? Лопатой, что ли? Могу и лопатой, пожалуйста…
        - Да ну тебя… Скажи лучше - ты работу себе нашел?
        - Да работа не вопрос, Кирка… Работа, она не волк, далеко в лес не убежит. Вот жилье найти - это проблема целая. Тут уж я намыкался так намыкался… Хотел даже домой уехать. А потом одумался вовремя - чего мне там делать-то? Институтский диплом курям да гусям показывать? Мать пишет - последняя лесопилка у них и та медным тазом накрылась…
        - А снимать что, дорого, Сань?
        - Да не в дороговизне дело. Если поискать, можно и подешевле найти. Какая разница. На приличное место все равно без прописки не возьмут…
        - Ну да. Это так. Не возьмут, - сочувственно покивала Кира.
        - Ага. Поэтому я, Кирка, дом купил…
        - Че-го?! Что ты купил, Саня, не поняла? Дом?
        - А чего ты так удивилась? Иль думаешь, хоромину какую отхватил новомодную, что ли? Ну, ты даешь… Нет, Кирка! Я развалюшку бревенчатую себе купил, и недалеко, главное! В деревне Крутиха - слышала про такую?
        - Не-а… А это далеко от города, Сань?
        - Нет, недалеко. Полтора часа на электричке.
        - Ничего себе - недалеко… Прямо рукой подать…
        - Зато прописка у меня там будет! Самая настоящая, со штампиком в паспорте! И заплатил я за этот дом копейки сущие. Он вообще много лет пустым простоял, кое-как я и хозяина нашел. Хорошо, хоть братан помог. Он в милиции работает, братан-то, до майора уже дослужился. Вот мы вместе с ним эту развалюху и поднимем, и жить там будем. А что далеко до города добираться - так это ничего! Главная задача - на шестичасовую утреннюю электричку не опоздать. А там, может, даст бог, машину куплю…
        - А в милицию, как брат, ты не пытался устроиться? Говорят, им сейчас жилье дают за счет государства…
        - Ага! Догоняют и еще раз дают! И все по затылку! Ты чего, девушка, с неба свалилась?
        - И кто это к нам сюда с неба свалился? - заглянула в прихожую, выходя с кухни, Ленка, хозяйка квартиры. - Ой, Воротынцева пришла! Привет, родная! А чего не проходишь-то? Стоят тут, главное, шепчутся так интимно…
        - А чего со мной и не пошептаться, пока ейного хахеля рядом нету? Правда, Кирка? Свадьбу-то когда играть собираетесь? Нас будете приглашать иль тайком расписаться сбегаете?
        - Не знаю, Саня. Как карта ляжет. Но тебя, с Ленкой вон на пару, точно позовем. Может, даже в свидетели. Хотите быть свидетелями нашего счастья, ребята?
        - Как-то ты сейчас неубедительно обо всем этом говоришь, Воротынцева… Без радости как-то… - поморщила пухлые блестящие губы Ленка. - Что, не хочется замуж за Линькова, да? Ну, что ж теперь поделаешь… Есть такое понятие - надо…
        - Это ты на что сейчас намекаешь, Ленуха? - быстро обернулся к ней Саня. - На замуж по расчету, что ли? Ну да, как это я сам не дотумкал, что на этом деле можно в люди выбиться… Слушай, Ленк, а может, мне тогда на тебе жениться, а?
        - Да сам ты… придурок! - сердито повернулась на каблуках Ленка, собираясь покинуть прихожую. - Настоящий придурок, понял?
        Саня ей уйти не дал. Подхватив за локоток, быстро притянул к себе и, прижав к боку и приподняв слегка, закрутил дрыгающую ногами девчонку по просторной, похожей на небольшой танцевальный зал прихожей. Кира улыбнулась грустно и быстро проскочила мимо, растворилась в дверях, ведущих в большую комнату. И правильно - она при этом нечаянно-болезненном их диалоге вообще присутствовать не должна. Потому что лишняя. Потому что ни для кого не секрет, какого рода отношения связывали эту странную парочку все годы их совместной учебы. Ни для кого не секрет, зачем Ленка бегала к Сане в общежитие из своего благополучного дома и зачем бедным ребятам, Саниным соседям по комнате, приходилось частенько мыкаться по общаге в поисках приемлемого для себя ночлега… Прямо все как в мамином сюжете - про несовпадение любви, секса и «замужа». Первые два компонента, взявшись за руки, песню поют, а третий им большую фигу показывает. И вовсе даже не по причине Ленкиного социального зазнайства - нет. Просто Саня Григорьев - он такой. Бедный, но гордый очень. Вбил себе в голову, что не по-мужски это - на «сытых хлебах» жениться,
и все тут. Или, как он выразился, «в примаки пойти». Прямо крестьянский атавизм какой-то. И никто его так и не смог убедить в обратном, чтоб взять да этот атавизм выбросить к чертовой матери… А Ленку что - ее тоже понять можно. Она, выходит, богатая, но тоже гордая. Не хочешь - и не надо. Случились, мол, меж нами первые два счастливых компонента - и на том спасибо. А третий пусть горит синим пламенем, что ж теперь…
        А может, мама и впрямь права - и не должно совпадать все это в одном флаконе? Может, они и не перемешиваются никогда в единый организм - секс, любовь и «замуж»? Или ей просто легче так думать? Она-то на месте Ленки уж никогда бы к Кириллу в общежитие не побежала, если бы вдруг распорядилась так судьба да и закинула бы его в это самое общежитие…
        - Ой, Воротынцева! Кира! Ну наконец-то! А мы думали, ты не придешь уже! А где Кирилл? Ты что будешь пить, Кира? - радостно и пьяно-громко накинулись на нее однокашники, как только она, миновав огромную пустую гостиную, показалась в балконном проеме. - Ребята, Воротынцевой штрафную! Тем более мы еще и красный диплом не обмывали…
        - А пива нет? - жестом отвергла Кира протянутые к ней стаканы с мартини и коктейлем-«отверткой». - Я сегодня пиво уже пила, так что…
        - Да пива залейся! - радостно выкатил из-под кресла, наклонившись, несколько стеклянных бутылок Миша Остапчук, совсем уже пьяненький. - Давай рассказывай, как живешь, Воротынцева, пиши братве отчет… Как работается у папы Линькова?
        - Да нормально работается… - легко улыбнулась Кира. - А ты, Миш? Устроился уже куда-нибудь?
        - Ага, устроился… К мамке на работу.
        - Кем? Юрисконсультом?
        - Не-а. Менеджером. Мне наобещали кучу возможностей круто заработать. А по специальности - это я уж потом как-нибудь побалуюсь…
        - Что ж, понятно… - покивала важно Кира. - Деньги - дело хорошее. А ты, Лиза? Ты работаешь уже? Эй, Лизавета! Очнись, я тебя спрашиваю! - смеясь, потянулась она к хорошенькой маленькой блондинке, с ногами забравшейся в ротанговое кресло и увлеченно тыкающей пальчиком в кнопки мобильника.
        - Да куда она устроится, сама же видишь… - махнула рукой полная Надя Клюева и неверным жестом поправила очки на носу. Потом, протянув руку в сторону так и не оторвавшейся от своего светящегося дисплейчика Лизы, произнесла пафосно: - Вот, господа, посмотрите сюда, пожалуйста… Перед вами яркий представитель загубленной инфантильной молодежи, жертва технической мобильной наркомании… Вот без этой маленькой штуковины, господа, которую она держит в руках, жизнь ее не имеет ни малейшего ни смысла, ни содержания. И эта зависимость, господа, будет пострашнее, чем всякие там наркотические и алкогольные зависимости. Берите эту девушку-зомби голыми руками и делайте с ней чего хотите…
        - Ну ничего ты, Клюева, речугу толкнула! - рассмеялась Кира, отпивая прямо из пивной бутылки. - Прямо как моя мама-учительница! Она тоже на своих деток жалуется, что они Пушкина слушать не хотят, а только тупо на кнопочки давят.
        - А что, так оно и есть, наверное… - вздохнул Миша и уставился на Киру пьяными размытыми глазами. - Вот если бы я был писателем, к примеру, я бы целый роман на эту тему зафигачил… Фэнтези какое-нибудь! У меня бы там мобильники ожили, глазки-носы бы у них прорезались, и стали бы они команды людям раздавать…
        - Так пиши, в чем дело-то? - совершенно серьезно спросила у него Кира. - Может, ты и впрямь писатель, а не юрист! Вон какая дурь тебе в голову пришла… Сейчас посмотришь на Лизавету и вдохновишься еще больше!
        - Ой, отстаньте, а? - так и не оторвав замороженного взгляда от своего мобильника, тихо, монотонно проговорила Лиза. - Ну надо же мне с человеком пообщаться… Неделю назад случайно познакомились…
        - А что, вживую никак нельзя? Только через передатчик можно? - с интересом уставился на нее Миша. - А вдруг ты так вообще разговаривать разучишься, Лизавета? Замуж выйдешь и будешь мужу, лежа с ним в постели, сообщения посылать…
        Дальше вечеринка покатилась совсем уж бесшабашно. С музыкой, с танцами до упаду, с заказанной пиццей и попытками соблазнения мальчуганов в фирменной одежде - тех, кто им эту пиццу на дом доверчиво доставил… Обычное веселое хулиганство, в общем. И Кира веселилась от души, напрочь забыв про бедного Кирилла, наверняка застрявшего в вечерней городской пробке. Вспомнила она о своем бойфренде, когда на улице уже темнеть начало и по балкону разлился мягкий свет от вделанных в стену круглых плафонов. И устыдилась вмиг. Он, наверное, обзвонился ей, бедненький, а она и телефон в сумке оставила…
        Раскопав в прихожей свою сумку, она выудила оттуда мобильник и скрылась с ним в ванной, торопливо захлопнув за собой дверь. Так и есть - полно непринятых вызовов… И Кирилл звонил три раза уже, и мама… Ой, а это кто? Незнакомый номер какой-то… Пока она думала, телефон неожиданно ожил в ее руке, приглашая ответить тому самому, который с незнакомым номером.
        - Да… Слушаю вас… - осторожно поднесла трубку к уху Кира.
        - Добрый вечер… Вы извините, что я вас побеспокоил, Кира! Вы меня и не узнали, наверное… Это Станислав, мы с Егоркой к вам за столик в кафе подсели. Помните? Вы сами еще мне в мобильник свой номер записали…
        - А! Ну конечно же я узнала вас! Только вроде мы на «ты» были…
        - Ну да, ну да…
        - Ты как, с ночлегом устроился, Стас?
        - Нет. Не получилось у нас. Хотели тут к одним знакомым напроситься, но там телефон молчит и сотовый заблокирован… А наугад ехать не хочется. Это далеко очень. Тем более у Егора, кажется, температура поднялась. Голова горячая совсем. Я матери позвонил, а она говорит, около дома на скамеечке те самые мужики сидят, которые днем с Татьяной приходили… Что делать - не знаю! И друзья все, как назло, по отпускам разъехались…
        Все это он проговорил ей в ухо быстрой и тоскливой скороговоркой, будто очень извинялся за свои же неприятности. Кира отвернула кран с холодной водой, провела мокрой ладонью по лбу, пригладила растрепавшиеся от лихих плясок волосы. Голова потихоньку трезвела, принимая в себя грустную информацию хоть и от симпатичного, но все-таки совершенно незнакомого ей человека, этого молодого бедолаги папаши с красивым именем Станислав и мальчиком-девочкой Егоркой с розовым бантом на затылке.
        - Стас, а ты сейчас где? - решительно перебила она его, глядя в зеркало на свое разгоряченное, румяное лицо.
        - Я в Юго-Западном районе, мы только что с Егоркой из кинотеатра вышли. Он поспал маленько…
        - Так, слушай меня внимательно. Сейчас ловишь машину, едешь ко мне на Комсомольский проспект, понял? Знаешь, там в конце старые дома стоят, красные пятиэтажки? Ну, у них еще фасады такие красивые сохранились…
        - Да… Да, помню, кажется…
        - Вот ты и стой у этих пятиэтажек, ладно? Где-нибудь в районе автобусной остановки. А я сейчас подъеду! Поймаю машину и подъеду! Придумаем что-нибудь… Ну все, давай! До встречи!
        Быстро отключившись, она тут же перезвонила маме, спросила у нее ласково, даже слегка зевнув для видимости:
        - Мам, добрый вечер… Чего звонила?
        - Кира, ну почему ты трубку не берешь, дочь бессовестная? Я же волнуюсь! Люся вон даже сердится на меня, что я и отдыхать толком не умею, пока твой голос не услышу… Кириллу звоню, а он говорит, ты на вечеринке какой-то… Что за вечеринка, Кира?
        - Значит, ты у тети Люси, мам?
        - Ну да, я у Люси… На выходные хорошую погоду обещают, да и потом тоже… Так что я тут, пожалуй, на недельку задержусь. Там, в холодильнике, рассольник в белой кастрюльке, а в другой кастрюльке котлеты. А гарнир сама себе сделаешь. Макароны отваришь или гречку…
        - Хорошо, хорошо, мам! Отдыхай спокойно, не думай ни о чем! Я все сделаю. Я даже квартиру приберу и постираю… Пока, мам!
        Так. Замечательно. На неделю к тете Люсе - это очень даже замечательно. За неделю много воды утечет. Лишь бы только погода не испортилась. Так… Теперь Кирилл…
        Сделав вызов, она состроила сама себе в зеркале жалобно-болезненную рожицу, стала считать длинные гудки. Раз, два, три… На четвертом обязательно должен ответить… Услышав тихое «да», произнесенное с усталым вздохом, она собралась с духом, заговорила-запела жалобно в трубку, сама себя чуть презирая:
        - Кирюш, ну где ты так долго едешь? Да я понимаю, понимаю… А можно, я тебя не буду здесь ждать, Кирюш? У меня так сильно живот разболелся… Ну да, перед критическими днями так всегда бывает… Придется теперь все выходные в лежку лежать… Да, конечно, конечно, поезжай! Марине привет передавай, ладно? Ну все, я побежала машину ловить, ладно? Да выпила я анальгин, ничего не помогает! Все, целую, пока…
        Нажав торопливо на кнопку отбоя, она даже содрогнулась немного от собственного вранья - так ей противно стало. Нашлась тоже хитрая девушка-лапушка! Но с другой стороны, куда от этого вранья денешься? Никогда она и не была, если честно, такой уж истовой правдолюбицей, и привирала иногда на голубом глазу, если обстоятельства того требовали, но сейчас-то, сейчас… Кирюхе-то зачем соврала? Ему ж запросто можно было всю правду про бедного папашу с ребеночком выложить… Или не запросто? Или опять он обвинит ее в бесплатной простоте да обзовет Машей с мешком морковки? Нет уж! На молоке, как говорится, обжегшись… Молчание - оно как-то вернее. Оно, наверное, и впрямь золото. И вранье иногда тоже за золото можно счесть. Пусть и за самоварное…
        Выглянув из ванной и не обнаружив ни одной живой души в прихожей, она на цыпочках прокралась к двери и ушла по-английски, осторожно прикрыв за собой дверь. А иначе не получилось бы. Начали бы целоваться-прощаться с чувством, и с толком, и с расстановкой, и с «последней за дружбу», потом за отсутствие в их группе «мерзких рож», потом на «посошок», потом опять за дружбу, потом опять за рожи… Так бы до полуночи процесс затянулся. А ушла тихонько - и нормально. Может, и не заметят даже.
        Машину она тоже поймала быстро и через сорок минут была уже на месте. Стаc вышел ей навстречу из темноты, держа спящего Егорку на руках, посмотрел виновато.
        - Вот, в машине уснул, пока ехали… - тихо проговорил он, неловко поддерживая плечом сползающую в сторону Егоркину белобрысую голову. - Устал за день. Все боялся, что нас догонят, дрожал, как заячий хвост…
        - А зачем ты ему все рассказал? Он же маленький, он же все буквально понимает!
        - Так оно ж так вроде и обстоит… буквально то есть. Куда ж от буквы закона дурного вашего денешься? Раз присудили…
        - Ладно, пойдем. Моя мама на даче сейчас, так что переночуете.
        - Спасибо, Кира. Нам только на одну ночь. Я завтра постараюсь где-нибудь на окраине комнату снять…
        - Думаешь, не найдут?
        - Не знаю. Я пока ничего не знаю, Кира. Спасибо тебе.
        - Ну что ты заладил: спасибо, спасибо…
        Прежде чем войти в подъезд, Стас повернул голову, быстро оглядел двор. Кира, враз проникшись его осторожностью, тоже усиленно завертела головой направо и налево. Ничего подозрительного во дворе не было. Даже на лавочках никто уже не сидел - время совсем позднее. Войдя вслед за Кирой в маленькую прихожую, он затоптался неуклюже на месте, пытаясь стянуть с ног ботинки, и Кире пришлось шикнуть на него сердито - еще чего, так проходи…
        Егорушка скатился с отцовых рук на Кирин диван, как вялая тряпичная кукла, - даже ручкой не пошевелил. Стас проворно стащил с маленьких ножек кроссовки, потом потянул вверх штанины комбинезона - мальчишка спал как убитый.
        - Ты тоже будешь здесь, на этом диване, спать, - распорядилась по-хозяйски Кира. - А я на балконе лягу. У меня там раскладушка стоит. Есть хочешь?
        - Нет. Мы с Егоркой в кафе ужинали.
        - А чаю?
        - Да не беспокойся, Кира. И так с нами хлопот…
        - А я и не беспокоюсь. Я просто тебе чаю выпить предлагаю. За компанию.
        - Ну, если только за компанию…
        Однако чайное компанейское общение у них как-то не задалось. Сидели перед своими чашками, молчали, изредка переглядываясь и улыбаясь. Стас - виновато, Кира - будто бы ободряюще. Ничего, мол, ты меня нисколько не стеснил своей ночевкой… Разговаривать и впрямь было вроде не о чем. То есть, конечно, тема бы нашлась интересная, если сильно постараться да поискать. О чем там заводят разговор люди едва знакомые, чтоб уйти от этой молчаливой неловкости? О погоде? Или о событиях в Закавказье и на Ближнем Востоке? А еще вариант - можно и вообще не стараться и неловкостью этой не маяться. Можно одним глотком допить свой чай, встать и уйти спать на балкон. Но отчего-то Кире не вставалось. Сидела, будто приросшая намертво к кухонной табуретке. Потому что поняла уже - не получится у нее так. Как ни крути, а успела она вляпаться в эту историю по самое некуда. Вернее, сама себя вляпала. Никто ведь ее за руку не тянул, когда она номер своего телефона Стасу в мобильник писала! Зачем-то писала ведь? Ну вот и получай. Проявляй теперь свою добрую инициативу и дальше - разрушай первая это неловкое молчание.
        Глядя внимательно в чашку с чаем, она проговорила задумчиво:
        - Хм… Странно все-таки получается…
        - Что странно, Кира? - с готовностью вскинул на нее глаза Стас. - Что я тебе позвонил и на ночевку напросился?
        - Да нет! Успокойся ты с этой ночевкой, наконец! Я… вообще все имею в виду… Всю твою ситуацию…
        - В философском смысле, что ли?
        - Ну да. В нем. В философском. Потому что обычно женщины от своих бывших мужей детей прячут. А те отцы, которые все из себя порядочные, после развода все по судам шастают, чтоб время для свиданий с детьми им законным образом на бумажке расписали. От сих до сих. От понедельника до четверга. С двух до половины пятого. А у вас все наоборот, значит…
        - Да, Кира. У нас все наоборот. Так уж вышло. И никаких понедельников да четвергов для моей бывшей жены никто не определял, пока Егорка со мной жил. Она и сама не стремилась ни к каким понедельникам и четвергам…
        - Постой… А в суде ты настаивал на том факте, что она целых три года с ребенком не общалась?
        - Да настаивал, конечно! Но твой Линьков тут же судье справку под нос сунул, будто его подзащитная длительный курс сложного лечения проходила. А на словах добавил, что она, мол, при этом очень тяжкие моральные страдания перенесла - так о Егорке убивалась. Циник он, твой Линьков. И справку где-то липовую раздобыл… Хотя это и не проблема сейчас - были бы деньги в кармане…
        - Ну откуда ты знаешь? Может, и правда убивалась? Все-таки мать…
        - Нет, Кира, не убивалась. У нее на такие пустяки времени свободного не было. У них там, в общине, с этим строго. Контролируется время до каждой минутки, так я понял. Сходки, собрания, изучение и распространение литературы - все по графику расписано. А то, не дай бог, очнется женщина и снова человеком станет - дочерью, женой, матерью…
        - Ну а ты? Ты что, не пытался за нее бороться?
        - Да как не пытался… Пытался, конечно, и родители ее пытались… Знаешь, это со стороны все легко кажется - надо просто побороться за человека, и ты обязательно в этой борьбе победишь. Черта с два - победишь! Ты же перед этой бедой бессилен. Ну вот что, что я мог сделать? В милицию пойти? В психушку? Или куда еще?
        Он вдруг замолчал, стиснув кулаки, будто пытаясь удержать в себе рвущееся наружу отчаяние. Кира даже перетрусила немного, глядя на эти здоровенные мужские кулаки. Таким двинет по темечку - точно живой не останешься. Странно даже, как рядом с такими кулачищами может уживаться эта чересчур вежливая неловкость, это обескураженное горестной наивностью выражение его лица… Глянув на нее быстро, Стас тут же улыбнулся через силу, будто извиняясь за нечаянно вспыхнувшую гневливость. Потом сильно тряхнул головой, отчего его светлые волосы рассыпались вольно и красиво по лбу и вискам. Тоже, наверное, у дорогого стилиста стрижется - вскользь подумалось Кире. И еще отметила про себя, что в той, в нормальной, жизни он очень красивый, наверное, этот парень. В той жизни, где нет ни страха за своего ребенка, ни теперешней загнанности, ни безысходности, ни виноватости…
        - … Вот как, например, твой Линьков рассуждает? - уже более спокойно продолжил Стас, спрятав кулаки под стол. - Он говорит, что наша Конституция гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина, независимо от отношения к религии. Ведь так?
        - Ну да, вроде бы так это звучит… - тихо подтвердила Кира.
        - И эти права и свободы могут быть ограничены только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ государственного строя, нравственности, здоровья, прав и интересов других лиц, а также обеспечения обороны страны…
        - Ого! Ты что, наизусть все выучил, что ли? Прямо шпаришь, как по учебнику!
        - Да выучишь тут… Твой же Линьков так страстно там, в суде, все это провозглашал, прям как Ленин на броневике… Поневоле запомнишь. Дело не в этом, Кира! Просто мне странно и дико, как это умные дядьки, собравшись вместе в зале суда и зная очевидное, могут повторять со значительным видом все эти слова, а потом с пафосом благословлять ребенка на верную гибель… Не усматривается, говорят, здесь обстоятельств, чтоб ограничить мать ребенка в правах и свободах! Не от чего защищать бедного Егорку! Вот так вот вам! Прямо сказка про голого короля. Мы недавно ее с Егоркой читали…
        - Нет, ты погоди в отчаяние-то впадать… - попыталась успокоить его Кира. - Не такие уж у нас в судах голые короли сидят… А знаешь, мы вот что с тобой сделаем! Завтра же, не теряя времени, сядем текст кассационной жалобы писать! А в понедельник ты ее в суд отнесешь. Правда, пока новое рассмотрение назначат, сколько воды утечет…
        - В том-то и дело… - горестно вздохнул Стас, доставая кулачищи из-под стола. - Ну почему, почему я такой наивный дурак был, скажи? Я же тоже мог адвоката нанять… Но мне эта ситуация показалась такой… очевидной, что ли…
        - Слушай… А вот когда ты женился на этой своей… Татьяне, какой она была?
        - Да нормальной, какой! Девчонка как девчонка. Легкая, веселая, беленькая, в конопушках…
        - А ты как, в нее влюбился, да?
        - Конечно влюбился. А зачем я бы тогда…
        - И секс, и любовь, и замуж - все вместе было, значит?
        - Конечно вместе. Все как у всех. Какие-то странные ты вопросы задаешь…
        - И ничего не странные. Просто сейчас многие считают, что так не бывает - чтоб все вместе было. Что ни к чему хорошему это якобы не приводит…
        Кира вдруг замолчала на полуслове, будто испугавшись, что брякнула лишнего. И не то чтобы даже лишнего, а глупость произнесла несусветную. И показалось даже, что покраснела, как пятиклассница, вызванная к доске рассказывать про ботанические пестики да тычинки. Прямо невмоготу стало на этого Стаса и глаза поднять - чего это она вдруг с ним такие разговоры завела… Надо срочно, срочно выходить из положения, пока он не обсмеял ее окончательно и бесповоротно!
        - А ты кем работаешь, Стас? - проговорила она слишком уж торопливо. - Кто ты по специальности?
        - Я? Я повар…
        - Кто?! Господи, час от часу не легче…
        - Хм… А чем тебе не нравится моя профессия?
        - Да почему - не нравится? Просто я думала… Да ты не похож на повара совсем!
        - А какой в твоем представлении должен быть повар? Толстый, лысый, румяный? В колпаке и с половником в руке?
        - Да почему? Нет, конечно. Просто у тебя лицо такое… для повара слишком интеллектом перегруженное…
        - Ну, спасибо за комплимент. Хотя насчет перегруженности интеллектом - это ты загнула, конечно. Никакой такой перегруженности у меня отродясь не было. И лицо у меня как лицо. Обыкновенное лицо счастливого человека.
        - Ничего себе… И отчего это ты у нас такой счастливый? Судя по сложившимся жизненным обстоятельствам, этого и не скажешь…
        - По обстоятельствам - это да. Это конечно. Но по большому счету, в принципе то есть, я особь именно такая. Называюсь - человек счастливый обыкновенный.
        - И каковы у этой особи родовые признаки, интересно?
        - Да очень простые признаки. Чего там. Счастливый человек - это тот, который просто живет, и все. То есть с удовольствием занимается любимым делом и не мучается карьерными амбициями, престижностью, завистью и прочей дребеденью.
        - Это что, еда, что ли, любимое дело? Но ведь это, наверное, скучно очень - каждый день вокруг еды крутиться…
        - Не знаю, - пожал плечами Стас, широко улыбнувшись. - Мне совсем не скучно. Я даже не замечаю, как день проходит.
        - А может, ты просто очень талантливый?
        - Может, и талантливый. Не буду себя хвалить.
        - А другие хвалят?
        - Да вроде хвалят… В наш ресторан многие клиенты специально на мою солянку приходят. Ну, из тех, знаешь, которые из гурманов…
        - И что? И денег тебе за талант много платят?
        - Много.
        - Хм… Ничего себе! Впервые встречаю человека, который считает, что ему много денег платят! Девать их, что ли, некуда?
        - Ну почему некуда? Конечно же есть куда. У меня сын растет, мама на пенсии… И потом, за новую квартиру надо было взносы делать…
        - Тогда и не говори, что много! Много денег не бывает!
        - А достаточно бывает?
        - И достаточно не бывает!
        - Ну, это смотря как к ним относиться… Мне, например, моих денег достаточно. Говорю же - я просто счастливый человек…
        - Хорошо, допустим… - стараясь подавить невесть откуда взявшееся раздражение, проговорила Кира. - Если честно, не люблю я таких вот разговоров… А в каком ресторане, скажи, тебя таким счастливым сделали?
        - Да какая разница… При чем тут вообще ресторан-то? Не в нем же дело…
        - А все-таки? Где ты свою талантливую солянку готовишь?
        - В «Альбатросе». Это в центре. Да ты, наверное, знаешь…
        - Ой, знаю! Знаю, конечно! Меня туда Кирилл водил! А вот что мы там ели - я уже и не помню. Может, солянку твою и ели…
        - А… кто такой этот Кирилл?
        Черт его знает, почему она на этот вопрос не ответила. Взяла и замолчала, как последняя идиотка, и покраснела опять, будто уличили ее в чем постыдном. Чего тут постыдного-то, господи? Ее отношения с Кириллом, что ли, уж плохие такие? И ничего не плохие… Абсолютно нормальные отношения… А вопрос, черт его побери, взял и повис в маленьком кухонном пространстве сам по себе - ну совершеннейшим неудобством повис! Вон и Стасу от него неловко стало - глаза отвел, уставился в ночное окно…
        - Кира, ты не беспокойся… Мы с Егоркой уйдем утром. Как он проснется, так и уйдем…
        - Ой, да ладно… Уйдут они! Куда это вы пойдете, интересно? Сам же говоришь - идти вам некуда. Мама моя точно несколько дней на даче пробудет, так что поживете, пока что-нибудь не придумается…
        - Да? Мы действительно тебя… не стесним?
        - Нет! И хватит уже об этом!
        - Ну хорошо… Тогда я завтра тебя кормить буду! Вкусно! Ты как, лишними калориями не озабочена?
        - Не-а!
        - Вот и отлично. Я утром встану, в магазин схожу, пока Егорка спать будет…
        На этом и разошлись. Правда, она долго еще не могла уснуть, все ворочалась на старенькой скрипучей раскладушке. Еще и небо июльское вызвездилось так, что хоть всю ночь на него пялься, глаз не смыкая. И ночной прохладный ветер, залетевший на балкон, вдруг плеснул в лицо чем-то сладко-тревожным, незнакомым, и задрожало все внутри, и спина ни с того ни с сего выгнулась в странном томлении… Что это с ней? Не повар же Стас вызвал у нее в самом деле страсти небесно-телесные? Она ж ничего такого… Она просто помогает человеку в беде, и все… И вообще, у нее Кирилл есть! И пусть все будет так, как и было! Кирилл пусть будет бой-френдом, повар Стас - просто счастливым человеком, а она - доброй самаритянкой… Вот захотелось ей самаритянкой побыть, и все тут! А что? Имеет право, в конце концов…
        Заснула она только под утро, когда рассвело уже. Хорошо так заснула, будто улетела куда вместе со сладким ночным ветром. А проснулась от странных отрывистых звуков - показалось, котенок где-то мяукает. Открыла глаза, удивленно уставилась на горестную Егоркину рожицу…
        - Па-па-а-а… - снова тихонько взвыл мальчишка, глядя на нее с ужасом.
        Даже сквозь толстую пелену непролитых Егоркиных слез Кира разглядела этот ужас и подскочила со своей раскладушки, будто им в самое сердце ужаленная:
        - Егорка! Не плачь, Егорушка! Папа… Да он, наверное, в магазин ушел! Ты меня испугался, да? Ты не помнишь меня? А вчера днем, помнишь, мы вместе за столиком в кафе сидели? Ты сок пил, булку ел… А папа со мной разговаривал… - торопливо заговорила она, протягивая к нему руки.
        Егорушка шарахнулся от нее испуганно, икнул и заплакал уже по-настоящему, сотрясаясь мелко и размазывая дрожащими кулачками слезы по щекам. Кира застыла перед ним растерянно, потом присела на корточки, сложила перед собой ладони ковшичком, заговорила, сама чуть не плача:
        - Ну не надо, Егорушка… А папа мне вчера сказал, что ты плакать не будешь, когда проснешься… Он сказал, что ты встанешь, сам умоешься, потом мы с тобой позавтракаем… А как только мы позавтракаем, он сразу и придет…
        - А-а-а? - продолжая плакать, поднял на нее отчаянные глаза мальчишка. - Правда-а-а?
        - Ну конечно правда, маленький! Ты не плачь. Ты, наверное, испугался, когда проснулся? Место незнакомое… Ты вчера на руках у папы заснул, и он тебя ко мне сюда принес. Вот, говорит, тетя Кира, пусть мой сынок на твоем диване поспит. А я ему говорю: пусть поспит, конечно! Что мне, дивана жалко, что ли? А потом папа сказал, что ты у него молодец, что утром сам проснешься, сам умоешься…
        Она долго еще говорила что-то ласковое и невпопад, пока не почувствовала, как перестало ходить ходуном в слезных судорогах маленькое Егоркино тельце, как глянули глазки уже вроде как и осмысленно, сверкнув ярко-голубой чистотой-промытостью.
        - Ну вот… Ну и молодец… Не зря папа тебя хвалил… - сама удивляясь невесть откуда взявшемуся в ней всплеску педагогической чуткости, довольно проговорила Кира, поглаживая его по влажному и горячему темечку. - Ну что, пойдем умываться?
        Егорка замотал головой, по всей видимости отвергая ее предложение, потом глубоко всхлипнул, потом предложил неуверенно:
        - Нет… Лучше сразу завтракать…
        - А что? В этом есть свой резон! Давай так и поступим! - обрадовалась хоть какому-то сдвигу в общении Кира. - В конце концов, сегодня выходной, верно? А по выходным знаешь что можно? Не знаешь? А я тебе скажу! По выходным можно позволить себе такую вот роскошь - не умываться перед завтраком! Только не часто, конечно. Раз в месяц всего.
        - Ага… - радостно закивал Егорка, запоздало всхлипнув на вдохе.
        - Тогда вперед! На кухню! Ты что будешь кушать? - озабоченно спросила она. - У меня в холодильнике котлеты есть, молоко… Давай кашу манную сварим?
        - Нет. Я не хочу кашу. Я закипанку хочу. Ту, которую папа готовит, - сделал неожиданный заказ Егорка, топая за ней на кухню.
        - А что это - закипанка? - растерянно повернулась к нему от холодильника Кира. - Я и не знаю…
        - А это такое… с творогом! Сладкое такое!
        - Сладкое? С творогом? Нет, все равно не знаю…
        В этот самый момент коротко тренькнул дверной звонок - деликатно очень, будто стоящий за дверью человек извинялся таким образом за доставленные ранним приходом утренние неудобства. Кира с Егоркой вздрогнули одновременно, потом глянули друг на друга радостно-вопросительно.
        - Папа? - с тихой надеждой прошептал Егорка.
        - А… Ну да, это папа твой, наверное… - на цыпочках направляясь к двери, тоже тихо проговорила Кира. - По крайней мере, будем надеяться, что это твой папа…
        Дверной глазок выдал ей виновато улыбающееся и выпукло-вытянутое лицо Егоркиного папаши, и она с удовольствием повернула ручку замка, представ перед ним, как была, косматая да неумытая. В легкомысленной летней пижаме. Короткая маечка на лямочках, совсем минимальные, похожие на трусы, шортики. Из кухни уже бежал навстречу отцу Егорка, пыхтя и повизгивая от счастья.
        - Ну вот, я же говорила тебе… - отступила она от двери, давая Егорке дорогу. - Никуда твой папа не денется! Видишь, он в магазин ходил! - И, обращаясь к Стасу, развела руками растерянно: - Слушай, тут история такая… Все утро твой сынок какую-то закипанку с меня требует… А что это - закипанка? Никогда про такое блюдо не слышала! Что-то там закипать должно, что ли?
        - Нет, ничего не должно там закипать, дорогая хозяюшка. Закипанка - это всего лишь запеканка, к твоему сведению. Просто у Егорки манера разговора такая - он любит или слоги переставлять, или буквы лишние добавлять. Ему кажется, что так звучит лучше. Звонче намного. Вместо баночки говорит банточка, вместо веточки - венточка. Ну и так далее…
        За разговором прошли на кухню, и Стас принялся ловко выгружать из пакетов содержимое, наполняя полупустой холодильник. Потом постоял над ним, оценивая глазом полученный результат, и вдруг хлопнул себя по лбу, проговорил озабоченно:
        - Так. А желатин я забыл купить конечно же… И лук тоже…
        - А зачем тебе желатин с луком? - подозрительно спросила Кира. - Я ни за что не буду есть желатин с луком, и не надейся!
        - Нет. Не будешь, конечно. Ты будешь есть пудинг из сыра, пампушки картофельные и самбук из свежих слив.
        - Из свежих слив… чего? Огласите, пожалуйста, весь список еще раз…
        - Ну, самбук… Это разновидность мусса такая. Плотнее немного, чем мусс. Туда добавляют сырые яичные белки, а сливы слегка запекают, прежде чем протереть… И еще желатину немного. В общем, вкусно очень. У тебя желатин в доме есть?
        - Не знаю… Сейчас посмотрю…
        Желатин у Киры в доме нашелся. И лук нашелся. Усевшись на табурет рядом с Егоркой, она с интересом стала наблюдать за происходящим в их неказистой кухоньке действом. Прямо передача «Смак» развернулась во всей красе у нее перед глазами. Только телевизионных камер не хватает. Или - как там еще? «Едим дома»? «Кулинарный поединок»? Все мелькало и крутилось у Стаса в ловких руках, и сам он поворачивался быстро и упруго, изредка с улыбкой на нее посматривая.
        - Ты хоть рассказывай, чего творишь, а то я и не запомню ничего! - весело и капризно выразила свое желание Кира. - Комментируй как-то свои действия! Вот что ты сейчас делаешь, например?
        - Да ничего особенного… Видишь, растер желтки с солью, добавил сметану и муку, туда же очень много тертого на крупной терке сыра… Теперь белки взобью, и туда же их… Теперь все перемешаю… У тебя кастрюли-сковородки где?
        - Вон там, в столе, внизу!
        - Так, - внимательно рассмотрел он запас Кириной кухонной утвари. Небольшой, прямо скажем, запасец. Бедненький, наверное. И тем не менее, вытащив оттуда две кастрюли - маленькую тефалевую и большую никелированную, кивнул довольно: - Вот, это как раз то, что нужно…
        - А зачем тебе сразу две кастрюли?
        - А затем, что настоящий сырный пудинг готовится на пару… В большой кастрюле сейчас воду вскипятим, а маленькую на нее сверху подвесим… Видишь, как раз все подошло?
        - Ага. Вижу, - со знанием дела согласилась Кира.
        - Ну, вот и хорошо… Сейчас мы верхнюю кастрюльку смажем маслом, панировки добавим, перельем туда полученную массу… Все! Теперь ждите! Скоро будет сырный пудинг!
        - А закипанку? - подал со своего места голос Егорка, весело помахивая под столом ножками.
        - А запеканку - в другой раз!
        - Ну ладно, пап… - покладисто согласился с отцом мальчишка.
        - А сейчас, пока доходит пудинг, мы быстренько изладим картофельные пампушки! Это тоже очень просто, уважаемые зрители! И вообще, я сегодня рассказываю вам о приготовлении в домашних условиях самых обыкновенных, но очень вкусных и сытных блюд. Незаслуженно нами забытых. Нет, вы только вслушайтесь, дорогие зрители, в это шикарное название - пампушки! Сказал - и уже вкусно! Итак, берем сырой очищенный картофель, перетираем его на терке, сок отжимаем… Теперь добавляем протертую вареную картошку…
        Кира только диву давалась, глядя, как ловко передвигается по ее маленькой кухне этот парень. И главное - когда он успел в натуральном виде воспроизвести этот
«сырой очищенный картофель»? Она и не заметила даже… А сварить когда успел? И правда - фокусник какой-то! Вроде и не торопится никуда, и движения рук такие четкие, но в то же время плавные. И глаза так хорошо светятся, прямо удовольствием горят…
        - … Теперь все перемешиваем, формируем лепешки, в серединку фарш говяжий кладем, края соединяем… Все! Опускаем в кипящую воду, ждем! А пока ждем, жарим до золотистого цвета лук, чтоб полить готовые пампушки… А потом еще сметаной чуть сдобрить - и прошу к столу! Ах да, еще самбук! В духовке сливы уже запеклись, это быстро совсем! Пока вы с Егоркой пудинг и пампушки едите, он уже готов будет!
        До самбука из свежих слив, однако, дело уже не дошло. После пудинга и пампушек в желудке у Киры не осталось местечка, чтобы принять этот самый самбук. Отвалившись к стене, она проговорила сыто и довольно:
        - Ой, а можно, я самбук в обед съем? Не могу больше…
        - Как это в обед? На обед у меня солянка запланирована…
        - Та самая? Фирменная? На которую народ ходит?
        - Ну да…
        - Нет уж. Солянку я не потяну, пожалуй. Я уже вперед на два дня наелась - очень вкусно, правда.
        - Эх ты, гурманка слабонервная…
        После вкусной обильной еды Киру неодолимо потянуло в сон - ночь-то она не спала, все на звезды пялилась, да вздыхала, да ветром сладко-тревожным надышаться никак не могла. Глаза сами собой стали слипаться, и в голове стало пусто и тихо, словно напал на нее, на голову, приступ легкомысленной беззаботности. Вот неудобно - чужой человек, можно сказать, в доме, а с ней вдруг такая расслабуха приключилась… Кофе, что ли, крепкого выпить, чтобы сон прогнать?
        - Иди поспи, Кира, - тихо предложил Стас, будто прочитал ее мысли про кофе. - Сегодня ж выходной, тебе, наверное, выспаться хотелось…
        - Ага… Вы тут командуйте, а я и правда посплю пойду пару часиков… Егорка, беги включай телевизор! Там по субботам детский канал мультики показывает… Только никуда не уходите, ладно? Нельзя вам никуда идти!
        - Да знаю, что нельзя… Мне мать утром на мобильный звонила - говорит, опять ищут нас… - тихо прошептал в спину убегающему Егорке Стас. - И Валерка звонил - это друг мой. К нему тоже Татьяна приходила. Говорит, не одна. Валерка за ней следом во двор спустился, хотел с этими ее братьями поговорить, но они даже и слушать его не стали. Глаза у них, говорит, отмороженные совсем, будто мертвые…
        - О господи… - только и выдохнула Кира, положив руку на грудь. - Что ж это такое, в самом деле… Стас, ну все равно, надо действовать! Нельзя же сидеть и ждать у моря погоды! Я сейчас посплю, и сядем с тобой думать.
        - А может, нам с Егоркой уехать из города куда-нибудь?
        - А что? Может, ты и прав… Может, и правда лучше уехать. Только не сразу. Я в понедельник утром возьму у Линькова судебное решение по вашему делу, быстренько настрочу жалобу, ты отнесешь ее в суд, а потом вы уедете. А ко дню рассмотрения жалобы вернетесь… Тоже выход, между прочим! Если надо, я за вещами к твоей маме съезжу, привезу их прямо на вокзал…
        - Ладно. Подумаем. Спасибо. Иди спи. Я пока посуду помою. Да, вот еще что! Где у вас инструменты лежат?
        - Какие инструменты? Зачем тебе?
        - Хозяйство твое домашнее хочу подправить немного. Сразу видно - мужской руки в доме нет. Краны текут, дверка от шкафа скоро на голову свалится…
        Проспала она, как ни странно, долго. Наверное, тот самый приступ беззаботности, напавший на нее совершенно некстати, сделал свое нехорошее дело. Или, наоборот, хорошее. Потому что выплывать из этой счастливой беззаботности - и совершенно не важно, откуда она взялась, - не хотелось совсем. Глубоко вздохнув, она перевернулась на спину, открыла глаза, потянулась всем своим сильным и молодым организмом. Раскладушка скрипнула под ней возмущенно - поосторожнее, мол, девушка, ишь, разрезвилась!
        В куске неба, видимом с балкона, стояли белые облака. Пухлые, сытные, аккуратные, счастливо-равнодушные. Никуда не плыли, просто замерли на месте, взирая на землю в праздничной нарядной лености. Из-за закрытой балконной двери плеснуло вдруг уютным запахом - домашним и вкусным. Умопомрачительным просто. И снова поднялось, зашевелилось что-то незнакомое внутри, емкое, счастливо дрожащее и будто по спирали еще более того нарастающее, и снова захотелось потянуться - так, чтоб заныло тело каждой косточкой, и улыбнуться еще шире, и жить дальше… И не просто жить! А жить с этим незнакомым и теплым ощущением внутри себя…
        А дальше время пошло, вернее, побежало совершенно незаметно. Быстро ускользало часами-минутами, как песок меж пальцев. И в то же время текло вязко в своей бытовухе-обыденности. Как упражнение физкультурное - бег на месте. Вроде бежишь, вроде устаешь, а на самом деле - на месте стоишь и даже на сантиметр с него не сдвинулся… Вот что они такого в этом остатке субботнего дня совершили? Ничего особенного и не совершили. Ну, Егорку в ванной искупали. Хорошее дело, конечно. Кира потом тащила его, мокрого и брыкающегося, и чуть не упала, запнувшись о рассохшуюся и выступившую из общего ряда паркетину. Свалилась с ним на диван - обхохотались оба… Потом солянку фирменную Стасову ели. Успел-таки приготовить, пока она на балконе спала. Когда стемнело, вывели Егорку погулять ненадолго - при дневном свете побоялись. Потом его спать укладывали. Потом опять на кухне сидели - говорили без умолку полночи, вино сухое белое пили…
        И поздним воскресным утром она проснулась, будто толкнули ее изнутри чувства вчерашние и немного странные - глупая радостная беззаботность да необъяснимая дрожащая счастливость. Никогда с ней такого легкомыслия не случалось, даже в детстве. А тут - поди ж ты. Прямо птичка певчая, которая не знает ни заботы, ни труда… И утро, хоть и позднее, было ярким и звонким. Тоже птичьим. И пахло росой и ромашкой из хилого доморощенного газончика под балконом. А из-за дверного стекла озабоченная Егоркина мордашка выглядывает - губки бантиком, бровки домиком… Она помахала ему рукой весело - заходи, не бойся!
        - Ой, тетя Кира, ты проснулась! А мы с папой тихонько сидим, чтоб тебя не разбудить! Он сказал, что тебе выспаться нандо!
        - Ага! Нандо, нандо! - тихо засмеялась Кира, садясь на раскладушке. - Зачем опять в слово буковку лишнюю вставил?
        - А так же лучше говорить - нандо! Ты послушай сама - так звонче получается! Там как раз буковки этой не хватает… А без буковки слово совсем какое-то скучное получается, правда?
        Кира только руками развела в ответ - ну что на это ребенку возразишь? Вроде и правда - скучное. И вообще - может, из него, из Егорки, поэт потом вырастет? Или писатель? Или другая какая творческая личность? А что, вполне может быть! Вот же придумал - слово ему скучное…
        - Пойдем на кухню, папа тебе кофе будет варить! С этой, с как ее, я забыл…
        - С корицей, - просунулось к ним на балкон улыбающееся лицо Стаса. - Ты когда-нибудь пила кофе с корицей?
        - Не-а… - помотала лохматой головой Кира, потягиваясь. - Только можно, я сначала под душ, а потом уж буду эти ваши… Какао с чаем…
        Опять время перевернулось и потянулось счастливой вереницей часов и минут. Длинное время. Короткое время. Странное время. Время, сплетенное из обыденных действий и ничего не значащих слов, и коротких взглядов, пронзительных и острых, когда сжимается горло и опускаются вниз глаза, чтобы спрятать подальше неловкую улыбку. Хотя и попробуй спрячь-ка ее, эту улыбку! Она ж все равно выползет - совершенно дурацкая и нелепо дрожащая. А это случайное соприкосновение рук - это же вообще сплошное получается наказание, господи! Попробуй выдержи его, и не дернись, как током пробитая, и не «покрасней удушливой волной» после этого вдруг соприкосновения…
        Гулять вечером не пошли - дождь зарядил. Теплый, июльский, свежий. Сидели втроем на диване, уставившись в экран телевизора, смотрели старый фильм про человека-амфибию, влюбленного в девушку красоты необыкновенной. Внимательно смотрели. Стас протянул руку, накрыл теплой ладонью ее ладонь, и сердце дернулось, и застучало припадочно, и зазвенело… Или не зазвенело? Или… Что это так звенит? Так неправильно, так настырно… Господи, так это же в дверь звонят!
        Кира подскочила с дивана как ужаленная, побежала в прихожую, но на полпути остановилась, оглянулась на своих гостей испуганно. Егорка тут же обезьянкой вскарабкался на отца, обхватил его шею руками. Затих. Только спина маленькая под отцовской рукой подрагивала. В темноте не видно было, конечно, но Кира уже знала, что она дрожит, эта маленькая спина. Чувствовала. Она ж была ей уже не чужая - она ж Егоркина была…
        Подкравшись на цыпочках к двери, она осторожно заглянула в дверной глазок. Кирилл. Лицо довольное, улыбающееся. Мокрые волосы ежиком. В руках - корзинка с клубникой. Господи, у нее когда-то был бойфренд Кирилл! Сын адвоката Линькова! Хотя почему был… Он и сейчас есть. Куда его девать-то? И что делать? Открыть ему, что ли? Он ехал к ней, ягоды вон вез…
        Руки не поднялись, чтобы открыть дверной замок. Воспротивились. Не захотели. Вцепились ладонями одна в другую и не захотели. Стыдливо опустив голову, она прокралась обратно в комнату, тихо села на диван, замерла. А Кирилл все звонил, звонил настойчиво, и они сидели втроем и слушали эти звонки, пока последний из них не оборвался на коротком обиженном всхлипе. А потом подал голос ее мобильник. И тоже звал ее к себе настойчиво - как плакал. Нет, ну зачем она так с ним, с Кириллом? Может, и не надо было… Может, стоило его впустить, стоило рассказать грустную судебную Егоркину историю, и они бы придумали чего-нибудь - уже втроем… Правда, Кирилл покапризничал бы для виду, а потом обозвал бы ее обязательно «Машей с морковкой». Ну и что. И пусть. Все равно бы он помог, если б она на этой помощи настояла. Тоже поиграл бы в доброго самаритянина под ее чутким руководством. Хотя - нет. Не надо ей никакой игры, и руководства тоже не надо. Не пустила, и правильно. Потому что у них здесь, в этой ее квартирке, уже никто в добрых самаритян не играет. Здесь, похоже, свое, обособленное действо начинается. Под
названием - другая жизнь…
        Егорка так и уснул на отцовских руках - очень быстро, с перепугу, наверное. Стас поднялся с дивана, понес его в Кирин закуток за шкаф. Кира тоже поднялась, вышла на балкон, вдохнула настоявшийся влагой воздух, потом протянула руки навстречу дождю - несколько тяжелых капель тут же радостно и тяжело плюхнулись в горячие ладони. Хорошо. Можно поднести мокрые ладони к лицу, собраться с мыслями хотя бы на время, хотя бы на несколько секунд…
        Не получилось у нее этих нескольких секунд. Другие, такие же горячечные ладони уже легли ей на плечи, и внутри оборвалось все, и полетело куда-то к чертовой матери, и вернулось, и заплясало вокруг в радостном хороводе-празднике… «Господи, что это я творю-то?» - мелькнула у нее в голове последняя здравая мысль, принадлежащая еще той, правильной и разумной Кире Воротынцевой, и тут же эта мысль была изгнана прочь, как зануда-отличница со школьной разудалой вечеринки.
        Очень, очень разумной и правильной девушкой была Кира Воротынцева. А что делать, не было у нее за душой роскоши-заначки на неразумность да неправильность - так она сама всегда совершенно искренне полагала. С двенадцати сознательных лет и не было. С тех самых пор, как разделила она с мамой лямку женского и материально не обеспеченного одиночества, впряглась в нее, как бурлак на Волге. Стало быть, и путь бурлацкий для Киры Воротынцевой был определен только один - тяни и тяни разумно и правильно эту лямку, иди и иди по берегу, рассчитывая каждый свой шаг. Может, и придешь куда-нибудь. А не придешь, так упадешь. Именно туда и упадешь - в эту проклятую материальную плохообеспеченность… Вот кто бы сказал ей еще месяц назад, что под горячими мужскими ладонями у нее коленки подогнутся и от всей ее разумности-правильности даже мокрого места не останется, она бы… Как там красиво говорится?
        Рассмеялась бы ему в лицо? А что? Может, и рассмеялась бы… Потому что это ж действительно со стороны смешно! Вот так, сразу да в омут, после двухдневного всего лишь знакомства…
        Что и говорить - застигла судьба Киру Воротынцеву врасплох. Потому что ей, судьбе, на правильные да разумные устои Киры Воротынцевой вообще наплевать. У нее такие дела по своему закону творятся. Закону парности. Хочешь не хочешь, а блюди его, чтоб обязательно каждой твари по паре. Да ей бы, разумнице-судьбе, хоть в принципе, хоть как-нибудь уследить за святым этого закона исполнением! Графика-то для нее никто не придумал… Когда, в какое время она каждой твари эту самую пару по разнарядке выдаст - никто и не знает. Тут уж, извините, на каждую тварь по времени, для нее подходящему, и не наздравствуешься. Сама должна почуять, где есть пара, а где и не пара…
        Видно, Кира Воротынцева очень сильно все это прочувствовала. И счастливый мужчина по имени Станислав - тоже. Потому что ночь июльская для них как началась, так сразу и закончилась. И опомниться не дала. Правда, к рассвету сжалилась, позволила провалиться в короткий и глубокий счастливый сон под радостный аккомпанемент проснувшихся уже птиц, под теплый сырой ветер, игриво метнувший Кирину прядь волос на чуть проросшую щетиной мужскую щеку. «… Любовь не превозносится, не гордится, любовь не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла…» - проплыло через Кирин сон оставленное когда-то в детской памяти послание апостола Павла к коринфянам. Видимо, та самая коринфянка, в ней затаившаяся, решила так о себе напомнить. А может, наружу выйти решила. Может, время ее пришло…
        В общем, проспала свое понедельничное рабочее утро Кира Воротынцева. Впервые в своей молодой жизни проспала. Соскочила как заполошная, когда солнце уже возмущенным лучом по глазам ударило - вставай, бессовестная! Соскочила и заметалась между ванной и платяным шкафом, на ходу успевая нырнуть на кухню к Стасу, пытающемуся успеть сварганить ей завтрак на скорую руку.
        - Стас, как фамилия истицы? Фу ты, господи… Татьяны твоей?
        - Никитина…
        - А твоя? Ты тоже Никитин?
        - Ну да… Она не стала фамилию менять после развода. Иди завтракай, Кира!
        - Нет, не успеваю… - проговорила она уже из прихожей, пытаясь застегнуть непослушными пальцами ремешки босоножек.
        - Ну хоть кофе глотни! - вышел он к ней, неся на весу чашку.
        - Ага, давай…
        Распрямившись, она залпом влила в себя кофе, потом обвила шею Стаса руками, проговорила ему в ухо торопливо:
        - Никуда не выходи, ладно? Жди меня, я скоро… Я судебное решение у Линькова возьму - и сразу назад…
        До автобусной остановки она шла быстро, но осторожно. Несла себя как драгоценный сосуд. Наверное, так коринфянки ходили - боялись расплескать разлившееся по всему организму счастье. И в автобусе так же ехала осторожно. И улыбалась сама себе. Правда, чем ближе к месту работы, тем более, продираясь сквозь счастье, как наглый сорняк, рос и рос внутри у нее большой и противный знак вопроса: а как же адвокатская твоя карьера, Кира Воротынцева? Прахом пошла? Та самая карьера, обещанная адвокатом Линьковым на озере, в желтых кувшинках? Не знала она, как ей теперь отвечать на этот вопрос. Ну его. Лучше вообще от него уйти - хоть на время. А там видно будет…
        - Доброе утро, Сергей Петрович, дайте мне дело Никитиной посмотреть! - протараторила она на одном дыхании, плюхаясь в кресло перед столом адвоката Линькова. - У вас вчера утром по нему процесс был!
        - Зачем тебе? - уставился он на нее настороженно. - И что за спешка такая?
        - А мне нужно очень… Вернее, мне интересно…
        - Да брось, Кира. Ничего в этом деле интересного нет. Так, обыкновенная семейная грязь, бытовуха сплошная. Иди лучше у Петечки дело возьми, у него вчера очень интересный процесс был…
        - Нет, Сергей Петрович. Я хочу решение по иску Никитиной посмотреть.
        - Да зачем?!
        - Ну как зачем? Интересно же, как это вам удалось так ловко направить ребенка Никитиной, пятилетнего Егора, на верную гибель…
        - Господи, Кира… Ну что ты несешь? Ишь, пафос какой себе позволила - на гибель, главное…
        Еще скажи - на погибель… Запомни, девочка, не может умный адвокат позволить себе такого идиотского пафоса!
        - Да я еще не адвокат, мне можно.
        - Нет, нельзя! - повысил голос Линьков, сердито сверкнув глазами. И хлопнул сухими ладонями по столу так, что подпрыгнула маленькая керамическая пепельница и желтый, докуренный до самого фильтра окурок, выскочив, покатился по разложенным на столе бумагам. - Нельзя! Ты понимаешь это или нет? Или ты хочешь, чтобы я окончательно в тебе разочаровался?
        - Пап, ты чего шумишь?… - удивленно спросил Кирилл, просунув голову в дверной проем. - Там же у Клары Борисовны клиент сидит…
        - Уйди отсюда! - так же сердито, но уже потише проговорил Сергей Петрович сыну. - Уйди, без тебя разберемся!
        - И все-таки дайте мне это дело, Сергей Петрович, - смело улыбнулась навстречу его раздражению Кира. - Мне правда очень надо.
        Он долго смотрел на нее молча и зло, будто концентрируя в себе скопившееся раздражение. Хотел снова его в Киру выпустить, да передумал. Решил, видно, что не пристало адвокату Линькову перед стажеркой такой красивый бисер метать. Эмоции драгоценные на нее тратить. И сразу обмяк как-то, прикрыл устало глаза и, улыбнувшись холодно-вежливо и равнодушно, решительно вынул из ящика стола тоненькую пластиковую папочку, небрежно бросил ее перед Кирой.
        - На. Смотри. Ничего такого особенного там нет… Дело как дело. Пустяки.
        - Ну да… - тихо проговорила Кира, грустно усмехаясь. - Пустяки, конечно. Взять и отдать ребенка матери-сектантке, пусть она везет его на верную погибель…
        - Да при чем здесь ребенок, Кира! Дался тебе этот ребенок! Что делать - значит, судьба у него такая! Дело тут вовсе не в ребенке…
        - А в чем? В чем тогда дело?
        Он снова вздохнул тяжело, потом побарабанил пальцами по столу, потом стал смотреть в окно тоскливо. Потом резко повернул к ней голову, проговорил устало:
        - Нет, не выйдет из тебя адвоката, девочка. Не выйдет. Ты, видно, главного в нашем деле так и не поняла. А сразу не поняла, потом уже не поймешь. Ты такая, какая есть, и тебя уже не переделаешь. А жаль. Ты очень, очень способная девочка…
        - Нет, почему же… Я все поняла, Сергей Петрович…
        - Нет, не поняла. А зря. Потому что здесь все очень просто, милая Кира. Вот, смотри… Есть клиент. Он пришел именно к тебе - у него проблема. И платит он деньги тебе. Именно за то и платит, чтобы ты его, его проблему решила! Он нанимает адвоката для решения своей проблемы, а не чьей-то другой. И тебе ничего не остается, как хорошо и качественно сделать свою работу. А других вариантов у тебя просто нет, Кира…
        - Ну да… Киллера тоже нанимают для того, чтобы он хорошо и качественно сделал свою работу. И деньги ему за это платят…
        - Ну знаешь! - весело-возмущенно округлил на нее глаза Линьков и даже руки развел в стороны, опешив от такой наглой аллегории. - Ну ты даешь!
        - Кира! Кирочка! К телефону тебя! - как во спасение прозвучал громкий капризный голос Клары Борисовны из общей комнаты. - Иди быстрее, мама спрашивает!
        Не забыв прихватить под руку пластиковую папочку, Кира торопливо покинула кабинет адвоката Линькова и бросилась на этот зов, и сердце тут же запрыгало в нехорошем предчувствии…
        - Кира! - обрушился на нее крайним возмущением мамин голос. - Ты что такое творишь, девчонка противная! Совсем с ума сошла? Если меня нет в городе, это значит, тебе все позволено? Кого ты в дом привела? Хочешь мать без последней рубахи оставить, что ли? По миру пустить?
        - Мам… Мам… Успокойся… Ну не надо, мам… - испуганно оглянувшись на застывшую в шаге от себя любопытным изваянием Клару, тихо залепетала в трубку Кира. - Ну послушай, я тебе сейчас все объясню, мам…
        - Что, что ты мне объяснишь?! Да я чуть с ума не сошла от страха, когда утром дверь в квартиру открыла! Вываливается мне навстречу мужик совсем незнакомый… Да у меня же инфаркт вместе с инсультом мог запросто случиться! А тут еще и ребенок какой-то… Что это, Кира?
        - Мам, не кричи так! Здесь все слышно.
        - Да наплевать мне, где и что там слышно! У меня до сих пор руки дрожат… Где у нас валерьянка, Кира?
        - Мам, ты не кричи на них, пожалуйста. Это мои друзья…
        - Да я и не кричу! Еще не хватало - кричать я буду! Я их просто выставила за дверь, и все!
        - Как это - выставила?! А куда они пошли?
        - Да я откуда знаю! Ты бы лучше поинтересовалась, как я себя чувствую!
        - Ладно, мам, успокойся. Я приеду сейчас, и мы во всем разберемся… Мамочка, а может, ты их догонишь еще? Может, они не успели еще далеко уйти?
        - Боже, Кира, ну что ты говоришь… Я еще и догонять кого-то должна…
        - Все, мам! Я сейчас приеду!
        Схватив свою сумку и торопливо засовывая туда пластиковую папку с бумагами по иску Татьяны Никитиной о передаче ей сына Егора Никитина на воспитание, Кира решительно прошагала к двери. А закрыв ее за собой, бегом припустила по коридору, будто боясь, что ее грозно окликнут в спину. Ее и окликнули. Только не грозно. Растерянный голос Кирилла догнал ее уже на крыльце, и она обернулась торопливо и виновато:
        - Мне некогда, Кирюш… Прости… Потом поговорим, ладно?
        - Что значит - потом? Что происходит вообще? Вы что, вместе с отцом из меня дурака делаете? - запыхавшись, спустился Кирин бойфренд со ступенек и тут же вцепился ей в руку повыше локтя, пытаясь развернуть лицом к себе. - Объясни мне сейчас, сию секунду, что происходит!
        - Да ничего не происходит, Кирилл… Вернее, ничего такого уж особенного. Просто я не люблю тебя, и все. Да и ты меня тоже, наверное…
        - И… что? - моргнул Кирилл как-то очень уж обиженно и даже губы надул, как незаслуженно наказанный родительский баловень. - При чем тут любовь-нелюбовь? Надо теперь с отцом обязательно ругаться, что ли? Прямо детский сад какой-то… Мы с тобой сюда вообще-то работать пришли, ты не забыла? Потом бы разобрались с любовью… В другое время…
        - Пусти, Кирилл. Некогда мне. Пусти, слышишь?
        - А куда ты сейчас?
        - Да не твое дело куда! - сердито вырвала руку из его цепких пальцев Кира. - И вообще… Ты не понял, что я тебе сейчас сказала? Я не люблю тебя, Кирилл! Дай пройти!
        - Ой, да иди! Пожалуйста! Ради бога! Иди, ешь и пей это свое «не люблю», намазывай его на хлеб вместо масла! Подумаешь, не любит она… Чего-то не припомню я, чтоб ты в этой самой любви мне хоть раз отказала!
        - Прости меня, Кирилл… Прости. Я ведь и сама думала, что любовь - это… это именно то, что у нас с тобой было…
        Он еще что-то проговорил ей вслед сердитым голосом - обидное, наверно. Кира уже не разобрала. Не до того ей было. Из-за угла улицы вынырнула нужная ей маршрутка, и она резво побежала через газон к проезжей части, отчаянно замахала руками, голосуя. Повезло. Через полчаса уже дома будет, если без пробок доедет. А пока… Чтобы времени не терять, надо на мобильный Стасу звонить! И правда - почему она сразу этого не сделала? Стояла, отношения с Кириллом выясняла, идиотка… Тоже нашла время!
        Телефон Стаса в мобильной памяти нашелся быстро. Да и то - звонил-то он ей всего два дня назад! Господи, неужели и впрямь всего два дня прошло? А кажется - полжизни…
        Гудки в трубке запели длинно и обнадеживающе, и даже не выскочил из нее равнодушный голос, всегда противно-одинаково сообщающий о всяких нехороших казусах при попытке мобильного соединения двух абонентов. И вот даже соединение желанное уже произошло! Только странное какое-то. Голос в трубке был совсем не Стасов. Женский был голос. И до боли знакомый…
        - Мама? Мама, это ты? - на всякий случай уточнила Кира. - А… почему ты…
        - А потому! Надоел - звонит и звонит!
        - Кто звонит?
        - Господи, Кира… Да телефон звонит, что тут непонятного-то? Этот человек на кухонном столе свой телефон оставил! А я тут сижу чай пью… Раздражает же… Я и так перенервничала, а тут еще звонки эти…
        - Стас забыл взять телефон? - с тихим ужасом переспросила Кира. - А… А как же мы теперь…
        - Что значит - мы? Кого ты имеешь в виду под этим местоимением «мы»? Да еще с таким придыханием его произносишь, смотри-ка…
        - Ой, да с каким придыханием, мама! - вдруг рассердилась на мать Кира. Видимо, сильно рассердилась, потому что сидящая рядом женщина повернула к ней голову и взглянула с некоторой опаской. - И вообще, хватит уже! - продолжила она в том же сердитом духе, одновременно виновато улыбаясь женщине. - Я понимаю, конечно, ты испугалась и все такое… Зачем ты его выгнала-то? Нельзя было сначала мне перезвонить?
        - А кто это, Кира? Кто он, этот Стас? - уже тише, без прежней истерики в голосе переспросила мама. - Ты мне раньше никогда про него не говорила… Да еще и с ребенком… Что я должна была подумать, Кира?
        - Ладно… Я сейчас приеду…
        По ее слезной просьбе водитель остановил маршрутку прямо напротив дома, в совсем не положенном для выхода пассажиров месте, и снова она бегом припустила через газон, так же бегом - под арку, через залитый утренним еще солнцем двор… Правда, во дворе пришлось затормозить резко и оглядеть цепким взглядом все лавочки: а вдруг Стас с Егоркой сидят где-нибудь поблизости, послушно ждут ее возвращения?… Никто ее не ждал конечно же. Торопливо простучав каблучками босоножек по ступенькам, она поднялась к себе на этаж, ткнула пальцем в кнопку звонка…
        - Где? - совсем невежливо, совсем по-дурацки прозвучал ее резкий вопрос, будто камнем брошенный в показавшееся в открытой двери материнское лицо.
        - Что - где? - опешила мама, давая ей дорогу.
        - Телефон, говорю, где? - еще больше злясь, повторила Кира и протопала прямо в босоножках через коридор и завертелась по кухне, заполошно рыская глазами.
        - Ты что? Совсем обалдела, дочь? - тихо, испуганно, почти шепотом проговорила мама, глядя на нее расширенными круглыми глазами. - Что с тобой случилось, Кира? Ты никогда раньше не вела себя со мной так… вызывающе! Что здесь произошло, пока меня не было?
        - Да? Ну, прости… Я потом все объясню, ладно? Сейчас не могу. Сейчас мне бежать надо. Где мои старые кроссовки, мам? И джинсы? И телефон? Где, где телефон-то?
        - Да вот он, на столе лежит… А все-таки кто он, этот Стас? Ты же и правда ничего мне о нем не говорила! А Кирилл… Он про этого Стаса хоть что-нибудь знает? И вообще… Он с ним знаком? Или… О господи, Кира… Куда ты? Остановись! Давай поговорим!
        Испуганные мамины вопросы так и остались висеть в воздухе, там, на лестничной площадке, и все отдавались гулким эхом в голове, пока Кира, перепрыгивая через две ступеньки, вихрем не скатилась на первый этаж и не открыла железную дверь подъезда. А выйдя, остановилась. Куда идти-то?
        Если б знать, в какую хоть сторону… Не знает же! Прямо хоть садись на скамейку и плачь…
        Однако такой вариант поведения для решительной девушки Киры Воротынцевой совсем был не характерен. Может, кому-то он и подходил, конечно, но Кира Воротынцева им никогда не пользовалась. Говорят, по реакции на стресс все мы разделяемся на бойцов, беглецов и простодушных. Боец - тот, который сразу начинает стратегию с тактикой разрабатывать да плацдармы для решительных действий готовить. А разработав и подготовив, начинает шашкой рубать направо и налево. Беглец - тот, наоборот, ничем таким голову себе не морочит. Он сразу на спринтерскую дистанцию норовит выскочить, чтоб убежать, чтоб вынести себя, драгоценного, из плохой ситуации в целости и сохранности. А простодушный - он присаживается на скамеечку и сидит, и плачет, и ждет, когда кто-то там добрый наверху его слезы увидит да сам по себе все уладит потихоньку…
        Кира Воротынцева, если уж следовать этой придуманной кем-то градации, была из отряда бойцов. Потому коварное желание просто заплакать она тут же от себя отбросила. Правда, на скамеечку все-таки присела, но для того только, чтобы с мыслями собраться. И разработать стратегию с тактикой. И подготовить плацдарм для решительных действий. Итак. Первое. Что мы имеем в авангарде? В авангарде мы имеем телефон, забытый Стасом на кухонном столе. Может, кому-то из друзей его позвонить? А вдруг еще хуже сделаешь? Кто знает, кто там ему друг, а кто враг? Вон там, в памяти мобильной, народу сколько… И Андрей какой-то есть, и Саша, и Павел Петрович… На них же не помечено, кем они Стасу приходятся… А может, надо просто посидеть на этой скамеечке и тупо подождать, когда Стас вернется за своим телефоном? А если не вернется? Нет, не вариант… Думай, Кира Воротынцева, думай… Соберись и еще раз думай… Фамилию ты его знаешь? Знаешь. Это уже хорошо. Где живет - понятия не имеешь? Да, не имеешь. Это плохо. Правда, он говорил - у мамы, где-то за городом… Так. А где он работает? Стоп! Где он работает - ты знаешь! В«Альбатрос» он работает! В центре! А если он там работает, то и анкетные данные его там имеются! И адрес! И телефон домашний…
        Подскочив со скамейки, она пошла было на автобусную остановку, но потом передумала. Лучше машину поймать. Так быстрее получится. В том, что надо торопиться, Кира почему-то не сомневалась. Росла и росла в груди противная дрожащая тревога, и она даже подпрыгивать начала нетерпеливо, сидя в стареньком раздолбанном жигуленке, подрулившем к ней сразу же, как только она сошла с кромки тротуара и подняла руку.
        - Мы что, торопимся? - полуобернулся к ней молодой совсем парнишка-водитель.
        - Да! Очень торопимся! - жалобно проговорила Кира. - Давай как-нибудь дворами, что ль… Смотри, какая тут пробка образовалась…
        - Сейчас изладим… - с готовностью отозвался парнишка, ныряя в пыльный переулок. - Я вчера вот тут хорошо проехал, прямо по стройке… Потом как раз в центр и выедем! Тебе прямо к «Альбатросу» подрулить или пешком немножко пробежишь?
        - Да пробегу! - махнула рукой Кира. - Ничего страшного! Только быстрее давай…
        Ресторан «Альбатрос» расположился в старом доме дореволюционной еще постройки и был в городе заведением очень уважаемым. Монументальным, можно сказать. С достопримечательностями. Со швейцаром в красной ливрее и с мраморной широчайшей лестницей, покрытой красной ковровой дорожкой. И с зеркалами. И с пальмами. И с тяжелыми хрустальными люстрами в полутемном вестибюле. Новомодных легкомысленных веяний он и близко к себе не подпускал. Казалось бы, кому они теперь интересны-то, эти пальмы да люстры? Блеск пошлости, прошлый век… Ан нет! В том-то все и дело было, что он - прошлый! Где ж еще по нему более-менее обеспеченному народу поностальгировать, если не здесь? В библиотеке, что ли? Так там ледяной русской водки на серебряном подносе не подадут и солянки с пампушками не приготовят… Это хорошо, конечно, что сейчас роллами да «сушами» японскими, да пиццей итальянской, да чудесами американского быстронасыщения можно на каждом шагу побаловаться. Кто ж спорит. Но такая вот монументальность - она тоже пусть будет…
        - Вы к нам пообедать, девушка? - поднялась ей навстречу из-за маленького столика улыбчивая полненькая женщина. - Пойдемте, я вас посажу…
        - Нет, я не обедать… Я тут человека ищу…
        - Какого человека? Из персонала? Может, я вам могу помочь?
        - Да, наверное… Скажите, у вас тут поваром Станислав Никитин работает… Вы его знаете?
        - Стасика? Ну конечно знаю! А только его сейчас нет, к сожалению. Он несколько дней за свой счет оформил…
        - Да я знаю! Просто… Просто мне надо знать, где он живет…
        - А зачем вам? Вы ему кто? - в один момент насторожилась женщина, окидывая Киру подозрительным взглядом.
        - Да это не важно! В общем, мне очень надо!
        - Ну, это я не знаю… Вы тогда пройдите лучше к Павлу Петровичу, что ли… Он у нас менеджер по персоналу, пусть он с вами поговорит…
        - Хорошо, хорошо! Вот он-то мне как раз и нужен! Именно Павел Петрович и нужен! - радостно закивала Кира, вспомнив, что именно это имя мелькало в мобильной памяти Стасова телефона. - Вы подскажите, куда мне идти…
        - На третий этаж как подниметесь, вторая комната налево. Там он сидит.
        - Спасибо!
        - Всего доброго, девушка… - дежурно улыбнулась ей женщина полными губами, снова присаживаясь за свой столик. Поднимаясь по лестнице, Кира спиной почувствовала, как она по-прежнему подозрительно смотрит ей вслед…
        Павлом Петровичем оказался совсем молодой мужик, улыбчивый и вежливый. Мог бы и просто Павлом побыть, между прочим. Или даже Пашей. Кабинет у Паши - Павла Петровича был выдержан в стиле, совершенно противоположном царившей вокруг монументальности. То есть обычным был, современно-офисным. С фисташковыми стенами, с белыми жалюзи, с овальным столом-трансформером и примостившимся на нем жидкокристаллическим монитором. А зря, между прочим. Надо уж было во всем поддержать коврово-пальмовую атмосферу. Соблюсти бренд. А так - ренегатство какое-то получается…
        - Вы ко мне? - поднял на Киру глаза Павел Петрович, с сожалением оторвавшись от экрана монитора. - Садитесь, пожалуйста. Слушаю вас. На какую вакансию претендуете?
        - Да я, собственно, ни на какую вакансию не претендую, - присаживаясь в удобное кресло, деловито проговорила Кира. - Я по другому вопросу. Мне бы адрес одного вашего работника узнать…
        - Какого работника?
        - Никитина Станислава. Он у вас поваром работает. Вы его знаете?
        - Ну, допустим… - вдруг подозрительно сузил глаза Павел Петрович, заметался взглядом от ее лица к экрану компьютера и обратно. И вообще подобрался весь как-то, из добродушно-приветливого вмиг сделался непроницаемым и холодным, как айсберг, вставший на пути бедолаги «Титаника». - Допустим, знаю… А вам зачем, позвольте поинтересоваться? Вы кто такая вообще?
        - Я? Я его адвокат… - на голубом глазу соврала Кира и улыбнулась Павлу Петровичу доверчиво. И тут же уточнила: - Ваш Никитин Станислав недавно дело в суде проиграл, вот и нанял меня, чтоб я помогла ему решение в следующей инстанции обжаловать…
        - Да? - с радостью и в то же время с некоторым сомнением трансформировался в обратную добродушно-приветливую сторону Павел Петрович. - Правда, адвокат? А вы меня не обманываете? Дело в том, что Стас - мой друг и я в курсе всех его дел… Но про адвоката он мне ничего не говорил, знаете ли! Когда он успел-то? Он в пятницу утром в суд пошел, потом мне позвонил, сказал, что все хреново… то есть, извините, плохо, конечно… Еще сказал, чтобы я пошел к директору и попросил для него отпуск за свой счет…
        - И что, директор дал отпуск?
        - Ну конечно! А как же иначе? Он у нас тут ценный работник. Можно сказать, все постоянные клиенты на него ходят… И вообще… Мы тут все его ситуацию переживаем, как свою собственную! Она ж на наших глазах развернулась - и с Татьяниным сумасбродством, и с судом этим дурацким… Простите, а вы и правда его адвокат? Не обманываете?
        - Нет. Не обманываю. Скажем так, я ему даже больше, чем адвокат. Мне очень, очень его найти надо, Павел Петрович! Вот, видите, решение по тому суду у меня с собой… - засуетилась она, доставая из сумки голубенькую пластиковую папочку. - Его же срочно обжаловать надо, а он исчез… И мобильник свой у меня забыл…
        - Мобильник? А ну, покажите!
        Кира вытащила из сумки маленький аппарат, протянула его доверчиво Павлу Петровичу. Он принял его на ладонь, долго смотрел в потухший экранчик дисплея, потом произнес совсем уж как-то грустно-безысходно:
        - Да. Точно. Это его телефон. И батарея совсем разрядилась…
        - Ну? Павел Петрович? Дадите адрес? Или хотя бы телефон домашний?
        - Дам-то я дам… А только что толку? Все равно его там нет, судя по всему. Не пойдет он домой. Он за городом живет, в Каменке, это поселок такой дачный… Слышали, наверное? Полчаса надо на электричке ехать. Уже три года они там живут - Стас, его мама и Егорка… Как Татьяне квартиру свою отдали, так и живут…
        - Простите, не поняла… Как это - отдали? Просто так взяли и отдали?
        - Ага. Дарственную на нее оформили у нотариуса. Это у них обмен такой своеобразный получился. Квартиру на Егорку поменяли. Татьяна им сама такой вариант предложила, они и согласились. Стас сразу в жилищный кооператив вступил, все три года пахал, как папа Карло, чтоб на новую квартиру заработать. На той неделе уже последний взнос сделал… А пока они на даче жили. У них там хорошая дача, теплая…
        - Ничего себе! - искренне удивилась Кира. - Обмен, значит… А он мне про дарственную ничего не говорил…
        - Так и не скажет, и не ждите! Он у нас такой. Слишком порядочный, слишком честный, слишком наивный. И все через эту свою порядочность пропускает. Ведь говорил я ему: не жалей денег на адвоката! А он - не посмеют, не посмеют… Я им, говорит, объясню, что ребенок со мной уже три года живет… И про опасность вовлечения его в Татьянину религиозную общину тоже объясню… Вот и объяснил, дурень доверчивый! И что теперь делать? Всю оставшуюся жизнь Егорку прятать, что ли?
        - Ну зачем - всю жизнь… Обжалуем мы это решение, не волнуйтесь! Лучше помогите мне его найти…
        - Да как? Как я вам помогу? Я бы и сам… Если даже телефона у него теперь нет… А я тут, между прочим, за выходные с адресом одним договорился, где он смог бы спрятаться…
        - А может, маме его позвонить? Туда, в Каменку?
        - Я звонил уже. Двадцать минут назад. Связи нет. Говорят - вне зоны доступа…
        - И что же теперь делать?
        - Что делать, что делать… Не знаю! Ждать, наверное. Может, он сам мне на рабочий позвонит или к вам за телефоном вернется… Кстати, когда он успел его у вас забыть-то? В выходные, что ли?
        - Ну, это не важно… - отчего-то очень смутилась Кира.
        И смущение это, по всей видимости, совсем не укрылось от внимательно прищуренных глаз милейшего Павла Петровича. И еще - очень понравилось Павлу Петровичу это ее смущение. Потому что, понимающе усмехнувшись и взглянув на нее ласково, он протянул:
        - Что ж, понятно, понятно…
        - Павел, а вы все-таки дайте мне его адрес в этой Каменке! - взглядом отмахнулась от его панибратского «понятно» Кира. - Я думаю, он вполне мог туда уехать, чтоб вещи собрать… Мы решили, что ему надо уехать с Егоркой куда-нибудь, пока это дурацкое решение в кассации не пересмотрят…
        - Что ж, в этом есть резон, - в знак согласия кивнул Павел Петрович. - В смысле насчет уехать. А вот к маме с Егоркой он вряд ли сунется - Татьяна со своими братьями-мордоворотами запросто его там прижать может. Сюда, например, они вчера приходили уже… Нагло так прошли прямо на кухню, потом ко мне заявились. Татьяна знает, что мы со Стасом друзья…
        - А вы что?
        - А что я? Выставил ее, конечно, в два счета. И поразился в очередной раз - что могут с человеком эти фанатики сделать… Ведь совершенно нормальная была девчонка! И главное, никакого механизма борьбы с этим безобразием нет… И с братцами-общинниками этими я бы совсем не хотел встретиться где-нибудь в темном переулке. Не в том смысле, что я их физически боюсь… Не по себе как-то становится, на них глядя. Будто в ужастике каком себя ощущаешь. В общем - мне не описать. Это видеть надо, в глаза им заглянуть…
        - И все-таки я поеду в эту Каменку, Павел! Говорите адрес! - решительно поднялась из кресла Кира.
        - Ой, да какой там адрес… Как со станции сойдете, сразу дорога через лесок будет, потом на первой же улице третий дом справа. У него еще такая черепичная крыша красного почти цвета, с флюгером. Улица Лесная, дом три. Так, кажется…
        - А как у Стаса маму зовут?
        - Ирина Васильевна.
        - Хорошо. Спасибо, Павел. Пойду я, всего доброго.
        - Подождите… Кстати, а вас-то как зовут, уважаемый адвокат? Я и не спросил…
        - Кира Воротынцева, - уже от двери представилась она запоздало.
        - Подождите, Кира! Дайте я хоть ваш телефон запишу! Говорите! - выхватил он из нагрудного кармана белой рубашки свой мобильник. - И мой тоже в памяти сохраните - будем связь держать…
        Быстро продиктовав новому знакомому номер своего телефона, она торопливо выскочила за дверь, не обращая внимания на его призывы еще «подождать» и желание
«проводить», и помчалась вниз по красной ковровой дорожке, быстро перебирая ногами. Разлапистые пальмовые ветви чуть колыхнулись капризно от производимого ею легкого ветра, совсем не приветствуя ее поведения. Тут, понимаешь ли, дамы в вечерних платьях да на каблуках во все времена гордо хаживали, и вдруг девчонка в кроссовках откуда ни возьмись выпала, засеменила ногами суетливо и не по чину. Не надо нам такого. Извините. Пусть уж лучше она где-нибудь в пиццериях да в
«макдоналдсах» семенит себе ногами на здоровье да мелькает кроссовками, там эти штучки демократические на ура проходят, а нам - нет, нам здесь не надо…
        До вокзала Кира добралась быстро - успела заскочить в нужный трамвай. Тут и ехать-то всего ничего - три остановки. И с электричкой ей повезло - уже через двадцать минут отправилась. Народу по случаю понедельника было немного, и старенький вагончик, лихо вздрагивая на рельсовых стыках, весело помчал ее через июльский полдень. Солнце вовсю развлекалось, лезло в квадратные окна и слепило глаза, и Кира прикрыла их тяжелыми веками. Сразу понесло ее куда-то назад, в дождливую ночь, на балкон, в пропасть, в счастье… Она даже вздрогнула слегка, испугавшись. Нет, нельзя ей сейчас никуда лететь. Не до того. И спать нельзя. Лучше в окно смотреть, на бегущие зеленые поля и перелески, и думать о хорошем…
        О хорошем почему-то не думалось. Не шли никак в голову хорошие мысли. Через тревогу не могли пробиться. И потому, выскочив из электрички на станции Каменка, она припустила через лесок бегом. А вон уже и крыши дачного поселка видны, и среди них та самая, черепичная, красная, с флюгером…
        У дома с красной черепичной крышей стояла «скорая». И милицейские «жигули» с синими полосками. Ноги у Киры сразу стали ватными - так в кошмарном сне всегда бывает. Вроде и знаешь, что надо тебе торопиться, бежать туда быстрее, а не можешь. Как будто и нет под тобой никаких ног вовсе. Стоишь и смотришь, как в стороне от тебя разворачивается горестное действо. Вот дюжий мужчина в зеленой униформе - врач со «скорой», наверное, - торопливо вскочил в кабину, вот машина, подняв облако пыли, рванула вперед по улице… Кого она увезла в своем чреве, эта
«скорая»? Господи, что ж это ноги никак не идут…
        - … Пойдемте в дом, Ирина Васильевна, - услышала она сочувственный басок плотного мужичка, обращенный к худенькой женщине, так и оставшейся стоять посреди дороги с прижатыми к груди кулачками. - Пойдемте, надо же протокол составить…
        - Да какой протокол, мне ехать надо… Стасик сказал, чтобы я на вокзал ехала… Или в аэропорт… Господи, куда же они теперь повезут Егорушку…
        - Ирина Васильевна, что случилось? - решительно подступила к женщине Кира. - К кому это «скорая» приезжала? Она Стаса увезла, да? Что с ним, Ирина Васильевна?
        Женщина подняла на нее умненькие сухие глаза, наполненные удивленным отчаянием, долго смотрела не моргая. Кире даже показалось, что она и не видит ее совсем - смотрит как будто насквозь. Так смотрят через мутное стекло.
        Вроде и рассмотреть надо, что там такое, и не получается.
        - Простите, а вы кто? - с интересом уставился на нее плотненький мужичок. - Вы что, с потерпевшим знакомы?
        - С потерпевшим?! - эхом повторила за ним Кира. - Так все-таки Стас - потерпевший? А… он жив? Что с ним? Говорите!
        - Что, что… Нанесение тяжких телесных повреждений, вот что. Ранен он, девушка. Избит и ранен. Ножом в живот. Сопротивлялся до последнего, видно. А вы кто ему будете?
        - А вы кто? - вопросом на вопрос ответила Кира, пытаясь хоть как-то усвоить полученную горестную информацию.
        - Майор Григорьев. Оперативный уполномоченный Железнодорожного отделения милиции. Удостоверение показывать? Оно у меня в машине.
        - Нет. Не надо. А… скажите, майор Григорьев, а ребенок… Со Стасом сын был, Егорушка… Что с ним? Где он сейчас?
        - А Егорушку Татьяна забрала… Надо же, забрала все-таки… Не уберегли… - тихо, на одном дыхании проговорила женщина. - Это я, я одна виновата…
        Она всхлипнула и заплакала тихо. Не заплакала даже, а затряслась мелко-мелко, по-прежнему не отрывая глаз от Кириного лица. Горошинки слез быстро выкатывались из распахнутых наивно-удивленных глаз, бежали торопливо по щекам, и она убирала их дрожащей ладошкой с подбородка. И одновременно проговаривала такими же дрожащими губами:
        - Он… Он утром позвонил мне из города на мобильный… Я смотрю - номер какой-то незнакомый высветился… А он так торопливо говорит - это я, мол, мам, ты не пугайся… Я просто с чужого телефона звоню… Ты, говорит, посмотри, может, ушли эти…
        - Эти - это кто? - быстро переспросил майор Григорьев, наклонившись к самому лицу женщины. - Вы успокойтесь, Ирина Васильевна, расскажите все по порядку…
        - Да-да, сейчас… Сейчас я попробую, конечно… - торопливо закивала Ирина Васильевна, изо всех сил стараясь справиться с мелким дрожанием губ. Помотав головой и с силой глотнув, продолжила, обращаясь почему-то только к Кире: - Я вышла за ворота, посмотрела - нету никого… И говорю ему в трубку - ушли они… А через час где-то Стасик с Егорушкой приехали, чтоб вещи собрать… Он же быстро хотел! Быстро собраться и уехать… И зачем я, идиотка, в магазин побежала? Как будто нельзя было продуктов в дорогу в городе на вокзале купить! Ну почему все так-то? Я ведь могла и сама с вещами к нему на вокзал приехать…
        - Ну? А дальше что, Ирина Васильевна? - нетерпеливо спросила Кира. Хотя зачем спросила - и так уже ясно, что было дальше…
        - Я прибежала из магазина, захожу в дом, а там… а там… Стасик лежит на полу, весь в крови, и нож торчит… А Егорушки нету! О боже… За что, за что?! Что ж это за изверги такие…
        - А он что, в сознании был, Ирина Васильевна, когда вы пришли? Что он вам сказал? Куда они Егорушку повезли?
        - Да-да, он сказал… Он сказал: мама, на вокзал беги… Или в аэропорт… Ой, что же это я! Мне же и правда бежать надо!
        Она стала суетливо оглядываться, будто что-то искала. Потом, быстро подхватившись, пошла к дому. Потом побежала, по-девичьи развернув плечи, птицей взлетела на крыльцо…
        - Ничего не понимаю, - досадливо развел руками толстенький майор Григорьев. - Здесь и впрямь бытовуха, что ли? Кто ребенка-то увез?
        - Да мать, мать его увезла… В пятницу суд был, и судья вынес решение - отдать ей ребенка на воспитание… - нехотя пояснила ему Кира. - Теперь понятно?
        - Теперь понятно. А вы потерпевшему кто будете, девушка? Вы так и не представились…
        - Меня зовут Кира Воротынцева. Я работаю как раз в той адвокатской конторе, которая защищала в суде права истицы на ребенка…
        - Хм… А здесь тогда вы что делаете?
        - Пытаюсь исправить положение. Хотя как вот теперь его исправишь, скажите? Она ж ребенка по полному праву забрала…
        - Ну да. Получается, по полному. Только я не понял - мужа-то калечить зачем?
        - Так сами же сказали - он сопротивлялся до последнего. И правильно, что сопротивлялся. Тут такая история… Понимаете, она, Татьяна эта, членом секты какой-то является или общины… В общем, она Егорку увезти собралась вместе с общиной туда, где людей нет. Чтоб на природе с чистого листа новую общность святых людей вывести. Сумасбродство полное, конечно. И никому, получается, до этого сумасбродства дела нет… Пришли, чуть не убили человека братья-общинники…
        - Ну, с братьями-то этими мы как раз и разберемся! Тут состав преступления налицо. А насчет мамаши с ребеночком - это да. Это вы правы. Мы ее возьмем, а она скажет - знать ничего не знаю, кто там кого бил да калечил. Скажет, я взяла своего законного ребеночка и пошла с ним спокойненько. И не видела ничего, и не знаю… Даже, скорее всего, так оно и было на самом деле! Не станет же она ребенку показывать, как отца его ножом в живот…
        - Скажите, а рана у него опасная? Что медики говорят?
        - Да говорят - ничего. Выживет. Ножичек-то так себе оказался, лезвие короткое да тупое. Таким только карандаши чинить. Что оказалось под рукой, тем и пырнули…
        - А куда его увезли? В какую больницу?
        - Да в нашу, в дорожную. Там у нас хорошие врачи, мигом залатают. До свадьбы заживет.
        - Господи, что же теперь делать-то… - прижала дрожащие ладони ко рту Кира. - Они же теперь увезут Егорушку…
        - Да вы-то чего так переживаете, девушка? Пусть вон бабка за внука переживает. Дело семейное, сами разберутся…
        - Да как вам не стыдно говорить такое, господи! - всплеснув руками, раздраженно проговорила, почти прокричала Кира. И даже ногой отчаянно топнула. - Ребенка увозят на верную гибель, а вы - дело семейное! Какое оно семейное-то?!
        - Ой, а что это вы на меня кричите, уважаемая Кира Воротынцева? - спокойно улыбнулся толстенький майор Григорьев. - У меня, между прочим, сегодня выходной… Мне ребята из линейного отделения позвонили, попросили приехать, разобраться тут на месте… Они там зашиваются совсем! Сказали - бытовуха обыкновенная, подрался кто-то… А у меня, между прочим, тоже дел невпроворот! Я сел за руль и приехал, ночь не спавши! Мы с братаном тут, в соседней деревне, дом строим…
        - Погодите, погодите! С каким братаном? Его не Саней ли зовут, случайно?
        - Ага, Саней… А ты откуда знаешь? - удивленно уставился на нее майор, моментально забыв про свое вежливое выканье. И впрямь - какое тут «вы», если она его брата знает! Тут выканью вовсе уже не место, получается. Тут уже для нормального человеческого панибратства в полном смысле этого слова дверь приоткрылась.
        - Да мы учились вместе в институте, в одной группе! Пять лет, плечом к плечу… А два дня назад встречались, и он мне хвастал, что дом в деревне купил…
        - Ну, купил - это громко сказано, конечно. Хозяин и сам готов был нам приплатить, чтоб мы его рухлядь к рукам прибрали! - засмеялся он довольно. И вновь стал рассматривать ее внимательно, но только по-другому уже. Как свою. И даже улыбнулся уже по-другому, и руками всплеснул совсем по-деревенски. - Нет, это ж надо, а? Как мир-то тесен… Пять лет, говоришь? Ну да, ну да… А меня, значит, Степаном зовут! Будем знакомы! Нет, это ж надо…
        - А скажите, Степан, что теперь делать? Может, мы как-нибудь их перехватим? Нельзя же допустить, чтоб они ребенка увезли… Давайте с вами на вокзал съездим, а? Вы ж на машине…
        - Да не могу я, Кира… Ну и имечко у тебя какое городское-неудобное - Кира! Прямо на язык не ложится! Назвали ж родители - Кира… Нет чтоб Катей иль Машей там…
        - Ну да, ну да… - согласно закивала Кира и даже улыбнулась слегка заискивающе. Мол, хоть как назови, хоть горшком, хоть Машей с морковкой… И продолжила на той же просительной ноте: - Так что, поедем, Степан?
        - Нет. Не могу. Выпивши я, понимаешь? Приехал домой с ночного дежурства, накатил с устатку да спать лег. И полчаса не проспал - ребята звонят, будят… Съезди, говорят, в Каменку, там со «скорой» врачи просили подъехать, вроде как семейная разборка какая-то с членовредительством… Я им говорю - не могу, мол! Выпивши я! А они - ничего, говорят, страшного не случится, там и ехать-то всего ничего, дорога проселочная, на ней гаишников нету…
        - Да по вам и не видно, что вы… выпивши! Поехали, Степан!
        - Нет. Не могу, и не проси. Это ты девка городская, у тебя тут и папа с мамой, наверное, и крыша над головой есть… А нам с Санькой в такие риски входить нельзя, сама понимаешь. Один раз рискнешь - потом уж не отмоешься. Этот город ваш - штука жестокая. Нас, деревенских да неотмытых, не шибко жалует… Ты не обижайся только, ладно?
        - Да ладно… - безнадежно махнула рукой Кира. - Чего мне обижаться-то, я понимаю…
        - Ну вот и хорошо. А я тут сейчас протокол составлю, дворы обойду, поспрошаю - наверняка видел их кто, братьев-разбойников этих. Ничего, поймаем, не переживай…
        - Да как, как вы их поймаете-то? Они сейчас сядут в поезд да уедут, пока мы тут… беседуем… Надо же что-то делать, Степан! Увезут же они ребенка!
        - Ну, ты тоже не мешай все в одну кучу-то… Ишь, раскомандовалась! Прямо сейчас вся милиция должна бросить свои дела и только твоим ребенком и заниматься… Забыла, что ли, где живешь? Чай, не в Америке… Это они там из такого вот происшествия истерику бы раздули…
        - И правильно бы сделали!
        - Да я согласен, что правильно! Кто спорит-то? А у нас тут, понимаешь ли, другие жизненные обстоятельства, и против них не попрешь… Ты давай-ка лучше руки в ноги да дуй сама на вокзал! Если увидишь там всю компанию, сразу в милицию беги, поднимай шум! А я ребятам позвоню, предупрежу… Хотя вряд ли они с бабой да с ребенком будут связываться… Это им, знаешь, тоже чревато… А братков этих… Или как их там? Братьев-общинников запросто повяжут! И это… Запиши мой номер мобильника на всякий случай! И свой мне дай!
        - Во дела! - сердито проговорила Кира, ныряя в сумку за своим телефоном. - Я сама вместо милиции преступников оперативно искать должна… Говорите ваш номер, я запишу…
        Сосредоточившись на этом процессе, Кира и не заметила, как появилась на крыльце дома Ирина Васильевна, как торопливо прошла к ним по двору легкой походкой. Была она в серой футболке, джинсах и кроссовках - резкая, легкая, стремительная, лишь в глазах по-прежнему плескалось отчаяние. Хотя и не было оно уже отчаянием горя, а, скорее всего, было отчаянием решимости. Отчаянием человека погибающего, но решившего бороться до конца, чем бы это для него ни кончилось.
        - Я на вокзал еду! - взглянула она Кире в глаза, опять проигнорировав стоящего с ней рядом майора Степана Григорьева. - Стасик меня даже с собой в «скорую» не пустил, сказал, чтоб я на вокзал ехала! Вы со мной?
        - Да! Да, конечно же!
        - Тогда пойдемте быстрее! А еще лучше - бегом! Электричка через десять минут…
        - Ой, так до станции-то я вас подкину! - виновато засуетился Степан. - Садитесь в машину, поехали! И это… Смотрите там… Сами ничего не предпринимайте! Если увидите их - сразу в отделение бегите!
        - Ладно, разберемся… - тихо проворчала Кира, плюхаясь на переднее сиденье. - Только и можете, что советы давать… Страна советов, куда ни приткнись. И впрямь, не Америка же…
        На электричку они успели. Сели напротив друг друга, столкнулись тревожными взглядами, будто узелок меж собой завязали. Вот странно - почему-то счастье никогда не объединяет людей так сильно, как горе. Особенно горе женское. Вроде и часа не прошло, как они увиделись-познакомились, а такое чувство сложилось, будто знают они друг о друге все, даже и ту правду, самую что ни на есть подноготную, допускающую высшую степень душевно-доверительных откровений.
        - … Я ведь Стасика одна растила, с самого его рождения, так уж получилось… - переведя взгляд на залитое солнцем окно, тихо проговорила Ирина Васильевна, будто после короткой паузы вернулась к начатому уже разговору. - Теперь вот думаю - может, неверно как-то я его воспитала, не по-мужски…

«Ничего себе не по-мужски!» - быстро и как-то по-хулигански подумала Кира, вспомнив тяжелые Стасовы руки, откровенные, сильные и до такой степени приятно-мужские, что даже легкая дрожь пробежала у нее по позвоночнику. Вот же оно - женское начало, с готовностью природному закону «каждой твари по паре» отзывчивое! Ничем его не пробьешь, однако. Даже и горем. Даже и неловко как-то. Хорошо, хоть Ирина Васильевна на нее в этот момент не взглянула.
        - Он, знаете, такой у меня вырос - весь миру распахнутый. Только хорошее в нем видит. Так же нельзя, наверное? Надо же его во многообразии принимать, мир-то… И с хорошим, и с плохим… Надо было этому его с малолетства учить, а я не сумела. Я даже и поспорить-то с ним никогда не могла! Принимала такого, какой есть, и переделывать не пыталась… Он с четвертого курса политехнического решил уйти - я и не возражала. Ни слова против не сказала! Просто поверила, и все. И когда он Татьяну в дом привел - тоже поверила… Да он, знаете, любую так мог привести - я бы всех приняла, как дочерей родных. Не присматриваясь. Раз сыну нравится, значит, и мне хорошо. Как вы думаете, это неправильно?
        - А вы кем работаете, Ирина Васильевна? - решила отвлечь ее Кира от виноватых мыслей.
        - Я? Учительницей словесности… А что?
        - Правда? Ой, а у меня мама - тоже учитель… И тоже словесности… Надо же, как бывает! А вот она, знаете, к моим кавалерам очень всегда предвзято относилась, только что через лупу их на пригодность в мои мужья не рассматривала… - неожиданно для себя тоже разоткровенничалась Кира. - Когда от нас папа ушел, она все повторяла, что у меня нет уже права на ошибку, что это роскошь слишком большая в моем положении.
        - Ну и молодец ваша мама. Наверное, так и надо. А я вот…
        - Да ни в чем вы не виноваты, Ирина Васильевна! Ну что, у вашей Татьяны на лбу, что ли, было написано, что она… впечатлительная такая да к фанатизму склонная? Стас рассказывал - она обычная совершенно девчонка была, хохотушка-веселушка…
        - Ну да… Только не все впечатлительные хохотушки до такой степени в этот фанатизм впадают. Ой, боюсь, не найдем мы их ни на каком вокзале…
        - Найдем! - решительно произнесла Кира. - Все равно найдем! В крайнем случае пойдем в милицию, пусть они этих… братьев в срочный розыск объявят! Я позвоню Степану - он поможет! И вот еще что… Давайте-ка мы с вами разделимся, Ирина Васильевна! Вы на вокзале останетесь, а я в аэропорт поеду… Вдруг они на самолете решили лететь? Стас говорил, Татьяна квартиру продала, у нее сейчас денег много… Не все же она в общину отдать успела. Скорее всего, что так и есть - точно на самолете полетят.
        - Что ж, давайте. Кира, а вы моему сыну кто? Я так и не спросила…
        - Потом с вами на эту тему поговорим, ладно? - отчаянно смутившись, проговорила Кира. - Вон, смотрите, мы подъезжаем уже… Я сейчас на автобус - и в аэропорт. Телефонами мы обменялись. Будем связь держать…
        Как-то так в Кириной жизни случилось, что она ни разу не летала самолетом. В сопливом детстве с отцом и матерью в отпуск на поезде ездила - это да. Это она помнит. На поезде дешевле было. А когда у них с мамой неполная семья образовалась, тут и не до моря уже стало. И не до поезда, соответственно. И тем более не до самолета. Хотя в аэропорту она бывала конечно же - подруг провожала, потом встречала…
        Ей всегда нравилась особенная атмосфера этого огромного заведения. Казалось, все здесь пропитано запахами кофе, женского и мужского парфюма, хорошей еды из маленьких кафешек… Дух предвкушения комфортного путешествия витал здесь в воздухе и был осязаем, как сигаретный дым, например. И еще он был такой… с примесью авантюризма. Дух обеспеченной ленивой жизни. Ну, может, не совсем ленивой - просто обеспеченной… Даже голос дикторши, ласково воркующий после нежно прозвучавших звуков незатейливой мелодии, был особенным. Вот попробуй скажи железнодорожная дикторша что-нибудь таким волнующим, сексапильным голоском! Не поймут ведь, точно не поймут… Встанут потенциальные пассажиры поездов да электричек немым столбняком и опоздают на свои более демократические, чем здесь, виды транспорта…
        Однако в этот раз Кире было не до восторженных ощущений. Рыская глазами по довольно-расслабленным пассажирским лицам, она вдруг резко ощутила свою чужеродность. Не место здесь было для лиц, проблемами озабоченных. Лица присутствовали в основном отрешенные, отпускные, на праздник жизни настроенные. Не в аэропорту они уже были, эти лица. Там уже были, где несется навстречу тугой морской ветер, где играет легкая танцевальная музыка, где ломятся от обильной еды шведские столы и щедро льется вино по бокалам. Где от магического словосочетания
«все включено» колбасит бедного человека желание не пропустить мимо себя ничего, в это самое «все включено» включенного, да еще при этом надо измудриться и отдохнуть как-то. Нет, встречались, конечно, в этой праздной толпе и озабоченные лица, но редко. Да и озабоченность эта была совсем другого рода - не испуганная и не горестная конечно же, а скорее деловая - командировочная. В общем, никто здесь никого не искал, глазами не рыскал, не дрожал внутри от страха за судьбу чужого, по сути, ребенка…
        Остро запахло жареной отбивной из застекленной кафешки, и Кира сглотнула судорожно, почувствовав в пустом желудке гулкую тошнотворную пустоту. Да и то - с утра маковой росинки во рту не было. И заскочить, перекусить времени нет. Ладно, обойдемся и без отбивных, и без маковых росинок. Вон, регистрацию на Новосибирск у девятой стойки объявили, надо туда рвануть, посмотреть… Вполне они, Татьяна с
«братьями», могут этим рейсом полететь! А куда им еще и лететь, как не в те края? Не в сочинских же заповедниках они собрались в леса да в поля от бренного мира уходить и не на Красном море…
        В очереди к девятой стойке их тоже не было. Их нигде не было, черт возьми! И телефон в кармане рубашки молчал. Это значит, что Ирина Васильевна их тоже на вокзале не обнаружила… А может, все-таки позвонить ей? Вдруг да новости есть…
        Однако мобильник преподнес ей свою «новость» - заряд батареи жил уже на последнем практически издыхании. Выругавшись шепотом, она сунула его обратно в карман, стиснула зубы, заставила себя внутренне встрепенуться. Нельзя, нельзя руки опускать! Не могли они так быстро ни улететь, ни уехать… Сколько времени-то прошло? Они же с Ириной Васильевной, можно сказать, след в след… Если только не решили они в другой день в свои леса да поля рвануть… Хотя зачем, для чего им здесь оставаться? Стас говорил, что Татьяна очень с этим судом торопилась. Говорила, что якобы все ее братья и сестры уже на воле новой да чистой жизнью живут, а она тут вынуждена в мирские судебные тяжбы вступить… Что, мол, она и без всякого суда ребенка бы у него забрала, но начальство общинное ей так велело - чтоб все по закону было. Чтоб без всяких там милиций да розысков. Надо же, продуманное начальство какое. Милиции, значит, боится. Значит, по всему выходит - самый резон Татьяне поторопиться «на волю» отбыть…
        Убедив себя мысленно в необходимости своего здесь, в аэропорту, присутствия, Кира решила пройтись еще раз по второму этажу, где располагался зал ожидания. Поднявшись туда по широкой лестнице, она медленно двинулась по боковому проходу, вглядываясь в лица мирно сидящих в креслах пассажиров. Кто читал газету, кто придремал, нежно ухватив и прижав к груди свою сумку, кто туповато смотрел в пространство, потом вздрагивал и периодически навострял уши навстречу нежным переливам мелодии, предвещающей ласковый голос дикторши. Все те же самые лица. Кире казалось, она уже выучила их наизусть. А вот там, дальше, в прошлый ее обход, пустые места были… Там кто-то новый уселся, надо подойти поближе, посмотреть…
        Она и подошла поближе. То есть совсем близко подошла. И тут же сердце спрыгнуло с положенного ему в груди места и заплясало по телу мелкой нервной дрожью - в одном из кресел сидел Егорушка… Совершенно не чуя под собой ног и ничего не соображая от неожиданности, она рванулась было к нему, но трезвая и сердитая мысль-приказ будто дернула ее назад - стой, глупая, куда торопишься… Отойди, оглядись, оцени обстановку, подумай. Приди в себя. Соберись с мыслями. Уже то хорошо, что ты Егорушку здесь обнаружила… Вот, правильно, наклонись, сделай вид, что у тебя просто шнурок на кроссовке развязался…
        Отдышавшись, она распрямилась и даже сумела беззаботно-летуче улыбнуться мужчине, с интересом зеваки наблюдающего из соседнего кресла за ее нервозными туда-сюда шагами да приседаниями. Потом двинулась по проходу дальше - никуда не торопясь. Только бы Егорушка ее не узнал. Не надо пока никакого лишнего шума… Она сейчас встанет вот тут, за колонной, тут обзор хороший…
        Глянув из своего убежища на Егоркино личико, она чуть не расплакалась от жалостного отчаяния. Зря она испугалась, что он ее увидит. Мальчишка, похоже, вообще ничего вокруг себя не видел. Сидел, замерев маленьким истуканом, всматривался в пространство взглядом несчастного молчаливого ягненка, смирившегося с предстоящим закланием. И личико его было таким же - бледным, как чистый лист бумаги, и совершенно ничего, кроме туповатого смирения, не выражающим. Однако, присмотревшись внимательнее, Кира все-таки разглядела, как дрожат-переливаются глубоко в глазах несчастного ребенка слезы испуганной обиды, как дергаются вниз уголки губ едва заметной короткой гримаской. Видимо, самопроизвольно дергаются. Видимо, расплакаться вслух Егорка сильно боялся. В маленьких его ладошках растекалась в рваных лоскутах фольги большая шоколадка - так ни разу и не надкушенная. Не до шоколадки Егорке было. Ему очень страшно было, маленькому Егорке Никитину, будущему члену общины… как ее там? Скифской веси инглиистической церкви православных староверов? Никак не хотелось маленькой Егоркиной душе ни в веси, ни в церкви, ни в
православные староверы…
        А рядом с Егоркой его мать сидит, стало быть. Татьяна. И лицо у нее такое же - отрешенное и смирившееся. Только отрешенное и смирившееся совсем по-другому. Со знанием исполненного святого долга. Довольное, в общем. Хоть и обращенное своим довольством вовнутрь себя. Но по всей видимости, не все смиренное довольство внутри Татьяны полностью помещалось. Видно, очень уж много его было, этого смиренного собой довольства. Даже отсюда, из-за колонны, можно было запросто разглядеть, как из глаз ее, прикрытых, как у большой больной птицы, наполовину веками, проистекает, плещется наружу волна неупрятанной внутри благодати, как губы шевелятся и даже улыбаются слегка, монотонно что-то повторяя. Молитву, наверное. А что, самое время и помолиться, когда ребенок твой до смерти напуган и ни жив ни мертв рядом с тобой сидит… Неужели эта женщина и впрямь была когда-то хохотушкой да веселушкой? И глаза ее блестели не внутренней сомнительной благодатью, а настоящей жизненной радостью? Да нет… Кто ж в это теперь поверит…
        Заставив себя отвести взгляд от лица Татьяны, Кира снова стала размышлять лихорадочно, чего бы ей предпринять, чтоб вызволить бедного Егорку из этого тихого ужаса. Из этого легального беззакония. «Что ж делать - судьба у него такая!» - тут же прозвучал в голове резкий голос адвоката Линькова. Она даже содрогнулась слегка и мысленно ткнула прямо в лицо адвокату Линькову злую фигу. А потом еще и вторую ткнула. Нет уж, не будет у Егорки такой судьбы. Она сейчас соберется с мыслями и придумает…
        Так. Так! Что мы на сию секунду имеем? Братьев рядом с Татьяной нет - это уже хорошо. Хотя это скорее и плохо, чем хорошо, - шум-то поднимать не из-за чего! И в милицию бежать не с чем, получается! Интересно, Татьяна уже билеты купила или нет? И на какой рейс? Как-то очень уж она в кресле расположилась расслабленно - долго ждать приготовилась? А может, она уснет? Устала ведь, наверное, два дня подряд по городу шастать, Егорку разыскивая. Вот если бы она уснула… Можно было бы Егорку выкрасть… Хотя нет, не выкрадешь. Народу кругом полно. Сразу шум поднимут…
        Выглянув снова из-за колонны, Кира даже не успела удивиться враз изменившейся диспозиции - около Татьяны уже стояли и оживленно что-то обсуждали двое дюжих мужиков странноватого вида. Ага. Вот они - братья. И правда - здоровенные. С виду на бандитов похожи. А может, они и есть самые настоящие бандиты? Или как их называют - крыша? Ты - мне, я - тебе? Бандиты поставляют начальству общинному паству по крупице, а начальство с ними за это прибылью от проданных паствой квартир делится? Хотя так это или не так - в данной ситуации уже значения не имеет. А имеет значение то, что братья-бандиты в руках билеты держат. Синенькие длинные книжицы. И то значение имеет, что Татьяна со своего места поднялась и засуетилась заполошно, хватая в руки какие-то котомки. Значит, все-таки новосибирским рейсом летят… Вон и дикторша сексапильным голоском еще раз объявила, что «продолжается регистрация»…
        Сдернув с кресла Егорку так, что белобрысая его головка мотнулась назад страдальчески-безвольно, Татьяна быстро пошла по проходу мимо Киры, следуя за спинами братьев. Егорка тянулся за ней, ведомый за руку, деревянно переступая ножками и выставив вперед свою неприкаянно растаявшую шоколадку. Идущие по проходу люди шарахались от этой шоколадки испуганно, пока не вляпалась в нее молодая красотка в белых шортах и не завопила в спину Татьяне возмущенно. Вздрогнув, та обернулась, и обернулись вместе с ней братья, и возглас красотки оборвался, так и не достигнув своего скандального апогея. Махнув рукой и пожав плечами, она побрела себе дальше, наклонив горестно голову к шоколадному пятну на стильных штанах. Ну да. От такого взгляда и правда что хошь оборвется. И душа в пятки уйдет. Такая
«благодать» из того взгляда выплеснулась, что Кира тоже за своей колонной съежилась поневоле. Но тут же из убежища вышла и направилась за Татьяной. Не след в след, конечно, а чуть в отдалении. Всю ее по-прежнему чуть потряхивало изнутри - что делать-то? Ведь улетят сейчас… Хотя шанс, конечно, есть - можно шум поднять. Милиционер там, внизу, где регистрация идет, туда-сюда ходит, за порядком наблюдает. Она видела. А на улице, у входа, еще один стоит…
        Вся компания из сестер-братьев пристроилась в хвост стоящей на регистрацию на новосибирский рейс очереди. Вернее, и не очереди уже, а так, ее остатков. Стоя за ними, Кира оглядывалась лихорадочно в поисках гуляющего по залу милиционера, одновременно стараясь подавить растущую внутри отчаянную панику. Не увидела она никакого милиционера! Зато краем глаза уловила, как один из братьев, наклонившись к Татьяниному уху, что-то проговорил ей быстрое и резкое, и та суетливо наклонилась к Егорке, вытянула из его вялой ручки шоколадку и начала шнырять глазами туда-сюда - урну искала, наверное. И так увлеклась этим занятием, что… ручку Егоркину из своей руки выпустила! Кира потом долго помнила эту секунду своей жизни, пролетевшую перед глазами так объемно. Так выпукло. Бывает, целый час так выпукло не пробегает, как эта самая секунда. И все в той секунде расположилось так, как ей надо. Как на ладони. Вот братья перед ней стоят - спинами повернутые. Вот Татьяна привстала на цыпочки и, отклячив от себя руку с растаявшей шоколадкой, шарит взглядом через толпу в поисках урны. А Егорка свободен. Именно на одну
секунду и свободен, черт возьми!
        Быстро присев на корточки, она осторожно, но в то же время очень резко притянула его к себе за лямки комбинезона - так, что он практически свалился ей в руки, как маленький рюкзачок. Потом так же резко выпрямилась и, лихо перекинув вялое Егоркино тельце набок, под руку, сделала первый шаг назад и в сторону - осторожно, на полусогнутых упругих ногах, сильно толкнув плечом стоящую рядом с ней пожилую женщину. А потом побежала - с отчаянием человека, от гибели спасающегося. С шумом в голове. С колотящимся в груди сердцем. Ничего не видя перед собой. Наверное, такое вот оно и есть - состояние аффекта. Об этом состоянии она писала когда-то курсовую по судебной психиатрии… Хорошо написала. На пятерку. А что это за состояние такое - и знать не знала. Бесцеремонным тараном в этом вот самом состоянии продиралась, перла через толпу, через людей, торопливо от нее отпрыгивающих. Туда, к выходу! На площадь! Там таксисты-охотники рядами стоят! Туда, оставляя за спиной возмущенные вскрики, хлопанье чемоданов о плиточный пол, нарастающий шум погони след в след… Главное - не оглядываться! Бежать! Бежать, что есть
силы! Можно сказать, лететь по воздуху, отчаянно задыхаясь! Как хорошо, что она в кроссовки да в джинсы догадалась переодеться…
        Еще не добежав до ближайшего такси, она уже крикнула на последнем выдохе что-то отчаянное в открытую пассажирскую дверцу. Видимо, правильное что-то крикнула. То, что нужно было. Потому что одновременно со звуком захлопнувшейся за ней от резкого рывка двери завелся и мотор с полоборота, и машина рванула вперед, как перепуганная хищником лань. Прижимая к себе Егорку и оглянувшись, она с удивлением обнаружила, что братья еще только из стеклянных дверей аэропорта выбежать успели. Надо же. А ей казалось, что они у нее за спиной дышат, догоняя… Тоже, наверное, после ее неожиданной наглости в состояние аффекта вошли. Потому что три секунды форы ей точно дали. Хорошо. Плохо только, что они могут так же сейчас в такси прыгнуть…
        - У нас что, погоня намечается, что ли? Стрельбы не будет? - то ли серьезно, то ли шутя спросил водитель, молодой парень с худыми жилистыми руками, уверенно вцепившимися в руль.
        - Не знаю. Как получится, - еще раз заполошно оглянувшись, проговорила Кира, стараясь побыстрее отдышаться и унять дрожь в руках. - Пока вроде нет никакой погони…
        - А ты что, ребенка украла, что ли? - осторожно скосил взгляд парень на уткнувшегося ей лицом в шею Егорку. - Еще и меня сейчас под раздачу подставишь…
        - Нет. Я не украла. Это у меня его пытались украсть.
        - Ну, это понятно… Это уж конечно… Хрен вас, баб, вообще разберет. Платить будешь по двойному тарифу, поняла? За то, что втянула меня черт знает во что!
        - Хорошо. Я заплачу. Конечно же. Как скажете… - снова неловко оглянулась назад Кира, одновременно поглаживая Егорку по влажной трясущейся голове. Обхватив ее шею руками, он весь будто влип в нее намертво, зашелся в мелком дрожании. А может, это и не Егорка дрожал. Может, это она так истово исходила лихорадкой - некогда ей было сейчас разбирать…
        - Да не оглядывайся ты, господи… - снова проворчал водитель, выскакивая со всего лету на встречную полосу и лихо обгоняя рейсовый автобус. - Я ж тоже смотрю - вроде никто пока не гонится…
        - Да? Спасибо… - пролепетала Кира, благодарно улыбнувшись горячечными сухими губами. Ей все же удалось отдышаться, наконец. И даже набраться смелости попросить: - А можно, я по вашему мобильнику всего один звонок сделаю? У меня батарея села…
        - Давай. По двойному тарифу, - мотнул головой парень. - Я добрый сегодня. Возьми там, в бардачке…
        Просунув руку под прилипшего Егорку, Кира достала из нагрудного кармана рубашки свой мобильник, нашла занесенный в его память номер Степана, потом, стараясь не трястись пальцами и неловко выглядывая из-за спины ребенка, воспроизвела его на телефоне «доброго» водителя. Длинные гудки долго и нехотя ныли ей в ухо, пока, наконец, заспанный хрипловатый голос не прошелестел недовольно:
        - Да, слушаю…
        - Степан, это я, ты меня узнал? - чуть не захлебнулась от радости Кира. - Я нашла их, Степан! Они в аэропорту! Хотели улететь новосибирским рейсом… И женщина с ними! Ну, та, которая ребенка забрала…
        - А ребенок где? - откликнулся деловым голосом Степан, проснувшись, видимо, окончательно и бесповоротно. - Ты его видела?
        - Да. Ребенка я это… увела… - осторожно скосив глаз на водителя, проговорила Кира.
        - То есть как это - увела? Украла, что ли?
        - Да, можно и так сказать…
        - Ну ты даешь, девушка! Ишь, отчаянная какая! Говори приметы тех двоих, я сейчас нашим ориентировку дам… Если что - рейс задержат…
        Про приметы она рассказывала майору Степану Григорьеву уже с удовольствием. Приметы тех двоих она хорошо запомнила. И про длинные волосы одного, в мышиный хвостик собранные, рассказала, и про короткую ершистую стрижку другого, и во что одеты, и про цвет глаз, и про рост-комплекцию…
        - А они, случаем, за тобой не рванули? - озабоченно переспросил Степан. - Еще не хватало нам погони с участием ребенка…
        - Нет. По крайней мере, пока не видно.
        - Ладно. Все. Отключаюсь. Потом перезвоню…
        - Да я сама тебе перезвоню, Степан! У меня батарея села! Или мне сразу в милицию звонить? Ты скажи мне номер телефона…
        Последние слова ее застряли меж короткими гудками отбоя. Без толку и без надобности. Можно сказать, даже во вред. Потому что от слова «милиция» водитель дернул головой и пробормотал себе под нос, судя по всему, что-то очень неодобрительное. Вроде того - еще и ментов ему здесь не хватало. Глянув на него коротко, Кира тут же набрала еще один номер - Ирина Васильевна, в отличие от Степана, ответила моментально. Даже и не ответила, а выкрикнула отчаянно в трубку свое «да, слушаю!».
        - Ирина Васильевна, это Кира… Вы поезжайте сейчас к Стасу в больницу, Егорушка у меня… Что? Да, да, я потом расскажу… Нет, к вам я его не повезу, Ирина Васильевна… Мало ли что… Ну да, спрячу… Куда? Я пока не знаю куда. Я сейчас придумаю. Извините, не могу больше говорить…
        - Да уж, вляпался я в историю, похоже! - проворчал водитель, сбавляя скорость перед постом ГАИ на въезде в город. - Ты уж меня, девушка, это… В свидетели не привлекай, если что… Куда ехать-то?
        А правда, куда ей ехать? Вопрос интересный, конечно. Может, домой? Заявиться к маме с Егорушкой? Ну да, это можно, конечно… Нет, мама не злой и не жестокий человек, она все поймет, но… не сразу. Надо будет долго рассказывать, объяснять, успокаивать, убеждать в необходимости, взывать к пониманию, выслушивать предостережения… Нет. Нету у нее сейчас на это ни сил, ни времени.
        К подругам напроситься? Так все сейчас на работе еще. А может… к отцу? А почему бы и нет? Тем более Егорка в ее руках вдруг перестал дрожать, засопел подозрительно в ухо и будто отяжелел сразу. Заснул. Наверное, так на него пережитое подействовало. Детский организм - он лучше знает, как ему от стресса спасаться. Ну и замечательно, ну и пусть поспит. Дотащить бы только его, спящего, до какой-нибудь безопасной кровати. Тоже проблема, между прочим, - сил-то почти не осталось, одно вместо них дрожание нервно-мышечное. И она б сейчас так же вот, как Егорка, провалилась в спасительный сон, появись такая возможность…
        - Мне в старый город, пожалуйста. На Магистральную улицу, знаете? Я потом покажу, где свернуть…
        - Да знаю, знаю. Быстрее бы тебя выгрузить, чертова пассажирка. Про двойной тариф не забыла?
        - Нет. Не забыла… - потянулась торопливо Кира в задний карман джинсов, неудобно выгнувшись в кресле. - Как я могу забыть? Вы ж меня так выручили! Даже сами не знаете, как вы меня выручили…
        - Да? Тогда, может, мне и на тройной тариф стоит претендовать?
        - Нет, простите. Тройного мой бюджет уже не выдержит.
        - Да ладно, шучу я… А хвоста за нами вроде как не было.
        - Да? Вы точно знаете? Не было или все-таки вроде как?
        - Да откуда я знаю? Я ж не шпион и не бандит, я простой шоферюга… Говорю, что думаю. Мне показалось - вроде не было… И куда, говорите, тут сворачивать?
        Он подвез ее к самому подъезду, только что капотом в дверь не ткнулся. Простой грубый парень, обеспокоенный двойным тарифом. Спаситель Егорушкин. Ангел небесный. Святой Николай-чудотворец. Получив расчет, подскочил со своего сиденья, в два прыжка махнул к двери с Кириной стороны, помог ей выбраться из машины вместе со спящим на ее руках ребенком. Они, словно сговорившись, повертели дружно головой, глядя по сторонам, - хоть никто за ними во двор и не въехал, но береженого, говорят, Бог бережет. Потом парень заботливо возложил Кире на плечо свесившуюся с ее руки Егорушкину голову, забежал вперед, распахнул дверь подъезда. Кира улыбнулась ему на прощание, проговорила тихо:
        - Удачи тебе, парень. Спасибо за доброту…
        - За доброту?! За какую доброту? - уставился он на нее удивленно.
        - Ну, не хочешь за доброту, тогда спасибо за расторопность. Тоже ценное качество. Как хоть зовут-то тебя?
        - Колей… Николаем то есть…
        - Ну, я так и думала! - тихо рассмеялась она. - Всего тебе доброго, Николай…
        Отец был дома. И даже в состоянии более или менее сносном. Не в идеально-трезвом конечно же, но это уж, как говорится, берите, что дают. И за то спасибо.
        - Ой, доченька… А я и не ждал тебя… Это кто, доченька? Чей ребенок-то?
        - Мой, чей еще… - тихо проговорила Кира, осторожно укладывая Егорушку на диван.
        - Как это - твой… - испуганно заморгал отец. - Ты что такое говоришь - твой…
        - Пап, я потом тебе все расскажу, ладно? Пусть он у тебя пока побудет. Когда проснется, испугается, конечно, но ты его успокой как-нибудь, ладно? Ну, скажи, что папа за ним скоро придет… И вообще - развлеки как-то…
        - Так его ж накормить, наверное, надо будет…
        - Обязательно накормить! У тебя еда какая-нибудь есть?
        - Есть. Картошка есть. Огурцы соленые есть. И еще - сало копченое…
        - Ну, пап! Ну какие ему огурцы с салом, ты что? Ладно, я сама сейчас посмотрю…
        Пройдя на кухню, она произвела торопливую ревизию кухонных шкафов, извлекла оттуда и выложила на стол нераспечатанный пакет с манной крупой, банку сгущенного молока, упаковку вермишели в хрустящем целлофане. Потом открыла холодильник, задумчиво уставилась в его полупустое нутро… Впрочем, времени на особо долгие раздумья у нее и не было. Схватив початую бутылку водки, она решительно опрокинула ее над раковиной горлышком вниз и обернулась испуганно на дверь, когда содержимое бутылки звонко захлюпало и заурчало-побежало в сливную дырочку. Спрятав пустую бутылку за шкаф, позвала громким шепотом:
        - Папа! Иди сюда!
        Отец тут же появился в дверях, глянул на нее с доверчивой и наивной готовностью.
        - Так, папа. Слушай сюда. Вот, сваришь Егорке кашу манную на сгущенке…
        - Значит, его Егоркой зовут?
        - Да, да, Егоркой! А если он от каши откажется, то вари суп молочный. Он, знаешь, в еде привередливый, ты у него поинтересуйся сначала, чего он будет, кашу или суп. Ладно?
        - Хорошо, доченька… Я понял, понял… - быстро закивал он.
        - Теперь слушай дальше, папа. К двери не подходи, если даже очень долго звонить будут! Понял? Нет тебя, и все тут. Я сама дверь закрою, ключи с собой возьму. Сама и открою, когда приду. Если что - звони мне на мобильный. Ах ты, черт… У меня ж батарея села… - стукнула она себя ладошкой по лбу досадливо. - Погоди, я тебе сейчас другой номер на бумажке запишу. Если что, по нему звони. Женщину зовут Ирина Васильевна. Скажешь, что ты Кирин отец… Ну все, пап, я побежала! К двери не подходи и даже к глазку дверному не подходи! - повторила она строго уже из прихожей. - Я скоро!
        Выйдя на лестничную площадку, Кира постояла, прислушиваясь к густой тишине, наполненной разнообразными и крепко устоявшимися запахами неприхотливой пенсионерской еды, потом торопливо провернула ключи в замочных скважинах и шустро засеменила вниз по лестнице, на ходу соображая, как бы ей половчее добраться до той самой дорожной больницы, в которую утром доставили Стаса. Где эта дорожная больница располагается, она представляла себе лишь грубо приблизительно - на окраине где-то. Можно было, конечно, машину поймать, но на такую поездку денег не хватит - вся ее наличность перекочевала в карман Николая-чудотворца, прости, Господи, за такую аналогию всуе… Ничего, доберусь как-нибудь, успокоила она себя, выходя из подъезда и направляясь на остановку автобуса. Язык, он до Киева доведет…
        Две разговорчивые старушки на остановке с большим удовольствием обрисовали предстоящий Кире путь, то есть расписали в подробностях и деталях каждый ее шаг, следующий после выхода из автобуса на нужной остановке. Все втолковали - и как
«мимо продуктового магазину пройти», и как выйти на «высокий железный мосточек меж путями», и куда потом свернуть правильно с этого мосточка, чтоб покороче путь был… Потом старушки еще и в спор меж собой вступили на тему, чем же по качеству лечения разных болезней эта самая дорожная больница отличается от их местной, районной, но до истины, которая в споре должна была родиться, так и не добрались - заторопились на свой автобус. А вскоре и нужный Кире автобус подрулил, переполненный возвращающимся с работы домой народом. Как раз час пик начался. Хорошо, что ехать оказалось совсем недолго.
        В палату к Стасу пришлось проходить тайными партизанскими тропами. В гардеробе не оказалось лишнего халата, и автомат по выдаче тапочек-бахил сломался как раз на ней. А в дверях такая нянька стоит - будто только и ждет, на кого бы свою малозарплатную досаду вывалить. Вон, смотрит как из-под белой шапочки! Уже наметила, видно, в ее замученном образе себе жертву… И время, как назло, поджимало - допуск посетителей к больным, судя по строгому объявлению на дверях, ограничивался ровно семью часами. Можно было бы, конечно, и с боями прорваться, но сил на такие бои у нее не осталось. Кончился лимит сил на сегодня. Поэтому и пришлось ползти неизведанными партизанскими тропами, то есть через окно…
        Открытое это окно она заприметила тогда еще, когда вокруг больницы бегала в поисках входной двери, той самой, которая для посетителей предназначена. Заглянула туда осторожно - никого… И комната была какая-то странная - на облезлой кушетке бумаги горой навалены, в углу стол допотопный со штативами с пустыми пробирками, у двери - металлическая рогатина вешалки… А на вешалке - халат! Беленький, отглаженный, чистенький. Легко перемахнув через подоконник, Кира воровато сдернула его с вешалки, быстро продела руки в рукава. «Медсестра Голубкина Мария Сергеевна» - аккуратной синенькой вышивкой мелькнуло имя его законной владелицы на нагрудном кармашке. Что ж, пусть простит ее Голубкина Мария Сергеевна - она ж ненадолго ее имущество экспроприировала… Она потом вернет! Обязательно вернет! Только вот незадача - могла бы ты росточком-то и повыше быть, дорогая моя Мария Сергеевна… Уж больно короток мне твой халатик - совсем уж как не пришей кобыле хвост смотрится…
        Выглянув в коридор и никого, к счастью, там не обнаружив, Кира деловито пошагала, сама не зная куда, сложив на груди ладошку. Чтоб и сердце, зачастившее от волнения, успокоить, и вышивку синенькую прикрыть. А вот и бахилы голубые в урне мелькнули - достанем, наденем! Мы не гордые! Вот и лестница наверх, духом табачным с нее несет…
        На лестнице и впрямь курили - молоденькие медсестрички собрались в кружок, хихикали о чем-то о своем, о девичьем. Видимо, это черный ход какой-то… А повыше - дверь широкая, двустворчатая. Наверное, ей туда и надо, в эту дверь. По-прежнему прикрывая ладонью надпись на кармашке, Кира прошмыгнула мимо, приветливо, но скромно девчонкам улыбнувшись. Вроде того - я своя, здешняя, вы меня не узнали просто. Легко распахнув эту самую дверь, она тут же к ним обернулась, спросила деловитой скороговоркой:
        - Ой, девчонки, а вы не знаете, где сейчас больной… Никитин, кажется? Ну, которого утром на «скорой» привезли? У него еще ранение в живот…
        - Ой, да какое там ранение! - презрительно вытянула крашеные губки одна из медсестричек. - Название одно, а не ранение… Его даже оперировать не понадобилось! Зашили, и все. Там у него нож скользнул как-то неправильно… Хотя измолотили его порядочно - Вер Иванна говорила, у него почка отбита, что ли… И рука сломана… А в общем ничего такого уж серьезного…
        - А… где он сейчас? В какой палате?
        - Так это не здесь… Это в третью терапию надо. А ты что, из лаборатории, что ли? Новенькая?
        - Ага. Я новенькая. Еще не знаю ничего. А в третью терапию - это куда?
        - Сейчас пройдешь до конца по коридору, потом вверх по лестнице, потом снова по коридору направо. Он, по-моему, в триста шестнадцатой лежит…

«Ишь, ничего серьезного! - сердито подумала Кира, вышагивая по желто-коричневому больничному линолеуму. - Почку отбили - и ничего серьезного! Тебе бы такое «ничего серьезного»! Небось забыла бы сразу, с какого конца сигаретку прикуривают! Тоже мне распорядилась чужим здоровьем, курилка малолетняя…»
        Стаса она увидела сразу, как вошла в палату. Стянутое бинтами лицо, рука в гипсе, штатив капельницы над головой. В другой руке - игла в локтевом сгибе, прижатая пластырем - две полоски маленьким крестиком. Рядом, на низком стульчике, Ирина Васильевна. Глаза сухие, тревожные, горячие. Подняла их на Киру, плеснула немым вопросом: что?
        - Все хорошо, Ирина Васильевна! - бросилась к ней Кира, обняла за щуплые плечики. - Все хорошо, не волнуйтесь! Егорушка у меня… Он у папы моего сейчас… С ним все в порядке, не волнуйтесь! Я ушла, он спал…
        - Кира, спасибо тебе… - прошелестел из-под бинтов голос Стаса, и она вздрогнула вмиг от этого голоса, и снова давешний колкий ручеек побежал по позвоночнику, и пришлось поежиться слегка - ну не вовремя же! - и сглотнуть от волнения, и улыбнуться дрожащими губами…
        - Да ладно, чего там! - махнула она рукой легкомысленно. - Я потом тебе все расскажу, ладно? Когда поправишься…
        - Кира, а… их поймали, этих подонков? Ты не знаешь? А вдруг они за Егорушкой вернутся? - тихо прошептала ей в ухо Ирина Васильевна и осторожно скосила глаза в сторону сына.
        - Сейчас узнаем… Дайте мне ваш телефон, я позвоню!
        Мобильник Ирины Васильевны долго и нудно изводился на длинные гудки. Не брал Степан Григорьев трубку. Кира упорно ждала - в прошлый раз он так же долго ее не брал… Потом, услышав в трубке знакомый голос, протянула от неожиданности:
        - А-а-а… Саня, ты, что ли? А… Я и не тебе вовсе звоню… А ты как там…
        - Ну, ты и тупая, Кирка! Даром что отличница! За что тебе только диплом красный дали! Я как приехал сегодня, мне братан все уши про тебя прожужжал… Ты, кстати, куда делась-то? Он звонил тебе, звонил…
        - Да у меня батарея в телефоне села, Сань! Ты прости - ничего не соображаю! Я и забыла уже, что ты ему брат… А где он, Саня?
        - Да тут, по хозяйству… Я ж тебе говорил - мы дом строим! Ну вот… Да ты не волнуйся, Кирка! Поймали твоих бандюганов, уже в кутузке сидят. Так что можешь спать спокойно, никто твой покой не порушит!
        - Погоди, Сань… А с ними же там женщина еще была! Ее что, тоже взяли?
        - Нет. Женщину не взяли. Она улетела.
        - Точно улетела?
        - Ну да… Степка сказал - точно… Еще и скандал там закатила, и анафемой всех успела покрыть… Кирка, а они к тебе с какого боку относятся, эти люди, я не понял? Чего ты в это дело так въехала? Тут что-то личное, да?
        - Точно, Саня. Ты угадал.
        - Любовь-морковь?
        - Ну все, Сань… Не любопытничай, ладно? Все, пока! Спасибо за хорошие новости…
        Он еще что-то пытался проговорить ей в трубку - торопливое и насмешливое, и пришлось быстро и невежливо отключиться. В самом деле, не обсуждать же с Саней по телефону эту свою… морковь! Ничего. Он не обидится. Он парень простой, к вежливым городским реверансам привыкнуть не успел. Протянув мобильник Ирине Васильевне, она улыбнулась, проговорила устало:
        - Ну вот и все… Слышали? Улетела Татьяна. Выходит, мы эту войну выиграли…
        - Спасибо, Кира… - снова прошелестел из-под бинтов голос Стаса.
        - Ой, ну заладил - спасибо да спасибо! - присела она перед ним на корточки так, чтоб заглянуть в глаза поближе. Вернее, в один глаз, оставленный на свободе и бинтами не закрытый. Хотя и он был в таком состоянии, что лучше и не заглядывать, - верхнее веко припухло, затекло нехорошей багровостью и прикрывало глазное яблоко практически полностью. Но он ее видел - это она совершенно точно знала. Вернее, чувствовала. Даже то чувствовала, как ему хочется улыбнуться ей навстречу разбитыми вдрызг губами…
        - Всю морду лица попортили мне, сволочи! - вдруг тихо, насмешливо проговорил Стас и впрямь попытался улыбнуться. - Буду теперь со шрамами ходить. Ты как считаешь, они и вправду мужика украшают, или просто болтают так?
        - Не знаю, Стас. Может, и болтают. А может, и правда такие мужики больше ценятся. Ты мне лучше другое объясни, мужик ты мой со шрамами…
        Голос ее дрогнул, пресекся от неловкого спазма в горле, и она сглотнула его торопливо и замолчала, кинув короткий виноватый взгляд на Ирину Васильевну.
        - Ой! Я же хотела к врачу еще в ординаторскую сходить! Совсем забыла! - торопливо-деликатно подскочила та со своего стульчика и, обернувшись к Кире уже от дверей, проговорила: - Кирочка, ты посиди с ним, посмотри за капельницей, ладно? Я сейчас! Я скоро!
        Усевшись на ее место, Кира снова наклонилась к Стасову лицу, тихо заговорила, продолжая начатую фразу:
        - Объясни мне… Ты и правда сегодня уехал бы вот так… меня не увидев? Оставил бы на память свой мобильник и уехал? Исчез, растворился, и все?
        - Не знаю, Кира. Хотя… да, наверное, я так бы и сделал. Понимаешь, мама твоя… Она так нервничала! Так искренне за тебя просила… Она сказала, что у тебя свадьба скоро. Чтоб я тут же исчез. Немедленно и бесповоротно. Потому как свадьба эта не просто так свадьба, а она для тебя особое какое-то там значение имеет. Чуть ли не всю твою дальнейшую жизнь определяет, что ли…
        - Господи, Стас! Ну как ты мог… - охнув, прижала она к лицу сложенные ковшиком ладошки. - Значит, мама тебя попросила и ты ее послушал? Свадьба у меня, значит? Которая мою жизнь определяет, да? Какой же ты идиот, Стас! А я думала… Вот дура… Ну как, как ты мог…
        - Прости меня, Кира.
        - Да что - прости! Я думала, ты все понял… Я… я же люблю тебя, а ты… Дурак ты после этого, а не мужик со шрамами…
        - Точно. Только дурак и умеет за два дня так влюбиться, чтоб всякому дурному слову поверить. Выходит, я точно дурак. Со шрамами… Слушай, а может, у нас и это… третье обстоятельство совпадет, а? Может, и в этом нам тоже вот так, с ходу, повезет?
        - Не поняла… О чем ты? - удивленно уставилась на него Кира.
        - Как о чем? Ты ж сама толковала мне про триединство, про несовпадающие компоненты… Вот смотри - секс у нас с тобой получился… Ведь получился?
        - Ну, не то слово… - стыдливо улыбнулась Кира.
        - И любовь у нас с тобой тоже есть, как выяснилось. Так что давай уж и третье обстоятельство осуществим…
        - Какое?
        - Как это - какое? Третье! Которое «замуж» называется! Может, при этом и дураками триедиными будем, но пусть уж дураками счастливыми… Ты как, согласна?
        Ключ повернулся в замочной скважине тихо, и дверь тоже открылась тихо - можно скользнуть в щелочку, прикрыть ее за собой и присесть, пока никто ее не увидел, на низенькую скамеечку в прихожей, и дотронуться еще раз мысленно до поселившегося у нее внутри счастья. Кире казалось, что оно было именно таким вот, осязаемым, теплым и нежным, и его можно было погладить, пошевелить, и оно потянется в ней сонно и капризно, заставив ее задохнуться и потянуть губы в улыбке. Как там, в больничной палате, где она, как та счастливая дурочка, десять раз повторила одно и то же - да, да, да… Конечно же да! И не пойдет она в этот «замуж» - она в него бегом побежит! Чего зря спрашивать-то…
        Из-за закрытой двери кухни доносились, переплетаясь неразборчивыми словами, два голоса - отцовский и Егоркин. Она подалась корпусом вперед, прислушиваясь…
        - … Ну, давай еще ложку, снова за папу… За маму, я понял, ты не хочешь кашу есть… Вот так, вот так, аккуратно…
        - Надо говорить - аккуранто! - звонко поправил отца Егорка. - Так же лучше звучит, правда?
        - Ты думаешь? - со взрослым сомнением протянул отец.
        - Ну да! Так же звонче получается! Вот говоришь «аккуратно» - и не звенит. А говоришь «аккуранто» - и звенит! Не слышишь, что ли?
        - Ну как же, слышу, конечно! И правда звенит! - покладисто согласился отец. - Давай открывай рот пошире…
        Кира, похихикав про себя, поднялась со скамеечки, шагнула к двери, открыла и улыбнулась им навстречу, опершись о дверной косяк плечом - ноги уже не держали.
        - Привет, а вот и я… Как тебе каша, Егорушка? Небось вкусная? Давай ешь, завтра к папе в гости с тобой поедем…
        - А где он?
        - А он… он пока в больнице… Но это ненадолго совсем! А потом мы с тобой к бабушке поедем, в Каменку…
        - Доченька, ты это… садись, доченька… - засуетился отец, торопливо поднимаясь со стула. - С тобой все в порядке? Ты бледная такая! И глазищи горят, как от температуры!
        - Пап, а накорми меня тоже кашей, а? Я сегодня ничего не ела… И чаю хочу… Горячего-горячего! День такой длинный был… Устала. Мы с Егоркой у тебя сегодня заночуем, ладно?
        - Ой, да ради бога! Чего это ты? Еще и разрешения спрашивает… Небось у мамы своей разрешения такого не спрашиваешь?
        - Пап, а я у тебя водку в раковину вылила!
        - Да я видел. Не поверила, значит, отцу… Неужто думала, что я при ребенке… Эх ты, дочка… А я, между прочим, на работу устроился, решил новую жизнь начать…
        - Да я верю тебе, верю, папа!
        - Да ладно, веришь ты. Хотя… и не заслужил я… Ты прости меня, дочка! Я ж все понимаю. И сколько горя вам с мамой принес… Но я обязательно из всего этого выберусь, вот увидишь! Ты только не бросай меня, ладно? Я так жить хочу - чтоб все нормально, чтоб как у всех… Ты не думай, я смогу. Я хоть и слабый, но гибкий - меня дурным ветром не сломать. К земле пригнуло, а я все равно поднимусь. Водка - она сильных пополам ломает, а слабым шанс дает - вовремя разогнуться да все сначала начать… Ты только не бросай меня!
        - Я не брошу, пап. Честное слово! Мы часто будем к тебе приходить - и я, и Егорка, и Стас…
        - А Стас - это?…
        - Это Егоркин отец, папа. И мой будущий муж. Я же замуж выхожу, папа…
        - … Вот, Сергей Петрович, возвращаю вам дело Никитиной! - весело шлепнула Кира голубую папочку перед адвокатом Линьковым, присев напротив в придвинутое к столу кресло.
        - Не понадобилось, стало быть? - метнул он на нее осторожный взгляд, прикуривая. - Обжаловать не пойдешь?
        - Ну почему же не пойду? Как раз и пойду… Береженого Бог бережет.
        - Не понял… В каком это смысле?
        - Да долго рассказывать, Сергей Петрович. Да и ни к чему. Я так понимаю, что стажером я у вас больше не числюсь?
        - Правильно понимаешь, Кира. Не числишься. Не выйдет из тебя адвоката. А жаль…
        - Мне тоже жаль, Сергей Петрович.
        - Нет, ты не подумай, что я из-за Кирилла такое решение принял. Просто… не наш ты человек, Кира… Ты умная девочка, деловая, сметливая… и все равно не из нашего теста испеченная! Не дано тебе природой на пятачке стоять, и все тут!
        - На пятачке… чего?
        - На пятачке войны. Понимаешь, люди всегда воевали друг с другом и будут воевать во веки веков… Они просто не могут без войны, Кира! Они все так живут, меняясь знаменами истцов и ответчиков. Но от перестановки знамен суть дела ведь не меняется, правда? Любой человек в этой войне участвует - в чем-то он истец, в чем-то ответчик…
        - А самый умный, стало быть, между ними на пятачке стоит? И на этой войне хорошо зарабатывает? Правильно я вас поняла?
        - Да. Правильно. Я ж говорю - ты умница…
        - А кроме ума, хотите сказать, тут еще и сноровка нужна, чтоб на этом пятачке удержаться? Чтоб не скатиться ненароком в армию истцов или ответчиков?
        - Ну да. Все правильно.
        - Что ж, надо признать, вы правы, Сергей Петрович. Нет у меня такой сноровки. Не повезло мне.
        - Выходит, не повезло.
        - Ну ничего! Зато в любви повезло. Да еще как повезло…
        - В чем? В любви? - тихо, насмешливо переспросил Линьков, откинувшись на спинку стула. - Ты сказала, в любви?
        - Да, Сергей Петрович. Именно в любви. Меняю десять пятачков на везение в любви! Нет, сто пятачков! Тысячу пятачков! Да сколько угодно ваших этих пятачков я на него променяю! И век мне воли не видать в армии истцов и ответчиков! - смеясь, проговорила Кира, поднимаясь из кресла. - Прощайте, Сергей Петрович!
        Расправив по привычке плечи, она развернулась к нему спиной и шагнула решительно к выходу из маленького кабинетика, но была остановлена прозвучавшим ей в спину тихим, похожим на приглушенный вскрик возгласом:
        - Постой! Постой, Кира!
        - Что? - обернулась она к нему.
        - Ты это… серьезно? Про любовь?
        - Совершенно серьезно, Сергей Петрович.
        - Ну, тогда я искренне желаю тебе счастья, девочка… И смелости тебе, чтоб… любить… Я тоже когда-то любил, но…
        - Выбрали себе место на пятачке?
        - Да, выбрал. Каждому свое, девочка…
        Он поднял на нее глаза - плеснуло из них самой настоящей черной тоской. Хоть и на миг всего. Она вдруг пронзительно увидела его со стороны - всегда напряженно-веселого, циничного, изо всех сил остроумного, не выпускающего сигарету из сухих пальцев. И лицо его тоже увидела - худое, с желтоватым оттенком кожи, с резкими буграми ранних морщин на высоком лбу. Лицо адвоката Сергея Линькова, украденное когда-то у влюбленного и беззаботного Сереги Маховского…
        - Прощайте, Сергей Петрович, - еще раз повторила Кира уже не так весело. - Прощайте.
        - Ладно, иди… - тихо улыбнулся он ей одними губами. - Иди и будь счастлива, раз уж осмелилась…
        Тридцать первое декабря выдалось на удивление крепко-морозным. Ночью выпал снег, лежал пухлыми шапками везде, где только мог пристроиться.
        Где большой шапкой, а где и крошечной совсем. Даже на сухих несчастных былинках астрочек, не сорванных осенью с клумбы, пристроились маленькие снежные шапочки, и они гордо торчали ими из-под снега, как неожиданно и хорошо приодетые добрым спонсором сироты. Кира поежилась, попрыгала немного на месте, потом потрусила в сторону детской площадки, где копошился съехавший с горки и попавший в кучу-малу Егорка. Вытянув его оттуда за шарф и отряхнув от снега, она проскулила жалобно:
        - Может, хватит уже гулять, а? Замерзла я! Пойдем домой, там у нас елка еще не наряжена…
        - Пойдем! - легко согласился Егорка, весело шмыгая носом. - Сейчас, только еще раз скачусь, и пойдем…
        Пришлось Кире согласиться на «еще раз». А что делать - горки во дворе их нового дома не было. Не успели детскую площадку соорудить - рано снег выпал. Хорошо, хоть въехать до холодов успели, обжиться как-то на новом месте…
        Елку поставили посреди гостиной просто шикарную. Благо пространство, мебелью пока не заставленное, позволило. Стол со стульями да телевизор - всего и мебели.
        - Эй, ребята! Поешьте сначала, а потом уже елку наряжать будете! - выглянула из кухни раскрасневшаяся Елена Андреевна. - У меня пирожки вот-вот в духовке дойдут…
        - Так не дошли же еще, мам! - беспечно махнула рукой Кира. - Чего зря время терять?
        - Доченька, а мы стол здесь накроем? В гостиной?
        - Ну да… - рассеянно ответила Кира, вытягивая из пакета необыкновенной красоты мишуру и пристраивая ее на разлапистую ветку. - Здесь, конечно… Смотри, Егорка, изящно как получается!
        - Надо говорить - зизящно! - тут же поправил ее мальчишка, смешно сдвинув белесые бровки. - Ты что, не слышишь, что так звонче получается?
        - Да слышу, слышу… - улыбнувшись, пробурчала Кира. - Кто ж спорит-то? Конечно, так звонче…
        - Кирочка, а Стасик во сколько с работы придет? - ловко раскинула над столом белую крахмальную скатерть Елена Андреевна.
        - Да поздно, мам. Часам к одиннадцати только. У них же сейчас самый пик… Хорошо еще, что для него исключение сделали как для молодожена…
        - А кто еще придет, Кирочка?
        - Ирина Васильевна из Каменки приедет… И еще я однокашника пригласила - Саню Григорьева, - да ты его знаешь! Он с братом придет.
        - Так… А они одни будут или с дамами? На сколько человек стол накрывать?
        - Ой, мам… Я… Я же совсем забыла тебе сказать… Я еще отца пригласила…
        - Кого? - в ужасе округлила глаза Елена Андреевна, схватившись за грудь. - Я не ослышалась, Кира?
        - Нет, мам. Не ослышалась.
        - Да ты… Ты как вообще посмела… Ты что, Кира! Да ноги моей здесь… О господи… Сейчас же!
        Сейчас же позвони ему и скажи, чтоб он даже и думать не смел! Еще чего! Никогда этого не будет, слышишь? Алкоголиков нам здесь не хватало!
        - Он сейчас не пьет, мама. Ну, почти не пьет…
        - И все равно! Не будет его здесь! Не будет, пока я жива!
        - Тихо, мама. Не кричи, Егорку испугаешь.
        - Да как это - не кричи? Ты что, издеваешься надо мной, да? Звони ему немедленно! При мне звони!
        - Не командуй, мама. Никуда я звонить не буду.
        - Что значит не будешь?
        - А то и значит… В этом доме я хозяйка, мамочка. Кого хочу, того и зову. Тебя вот, мать свою любимую, позвала… И отца своего тоже…
        - Тогда я… Тогда мне придется…
        Елена Андреевна развернулась и по-девичьи резво выскочила из комнаты. Тут же хлопнула дверь в ванную, и сразу за хлопком послышался звук льющейся из крана воды. Кира постояла немного, потом вздохнула виновато, подмигнула Егорке и пошла вслед за матерью, на ходу придумывая правильные утешительные слова. Плачет ведь, наверное…
        К ее удивлению и радости, Елена Андреевна вовсе не плакала. Не до того ей было. Она даже и на Киру, заглянувшую в приоткрытую дверь, не взглянула. Не заметила, наверное. Подсунувшись близко к зеркалу и по-птичьи вертя туда-сюда головой, с пристрастием разглядывала свое вмиг порозовевшее лицо. Потом погладила себя по щечкам, по подбородку легкими хлопками прошлась… И, схватив с полочки Кирину расческу, принялась производить какие-то хитрые манипуляции с прической, и без того, как казалось Кире, безукоризненной. Но у Елены Андреевны на этот счет были, видимо, свои соображения. О! А вот и мамин коронный жест - пальчики послюнявить и пройтись-пробежаться ими по отдельным выступающим прядкам… Тихонько хмыкнув, она прикрыла дверь, пожала плечами и на цыпочках вернулась к Егорке.
        - Ну? Чего сидим? Где у нас эта зизящная блестящная штукенция? Давай-ка ее присобачим, наконец! Уже терпежу никакого нету…
        - Давай! - оторвался Егорка от экрана телевизора.
        Взяв пульт, Кира собралась выключить телевизор и уже протянула было руку в его сторону, но вдруг застыла с вытянутой рукой, внимательно прислушиваясь к быстро-тревожному голосу девчонки-корреспондентши:
        - … Мы ведем наш репортаж из заброшенного селения Свищи, которое находится на юго-западе Красноярского края. Как стало известно от жителей близлежащей деревни, появившаяся здесь большая группа людей, называющих себя общиной новоявленных, в течение лета и осени вырыла вот в этих холмах земляные убежища и скрылась в них, практически замуровав за собой все входы и выходы…
        - Кирочка, я тут подумала… А знаешь, ты ведь и впрямь теперь здесь хозяйка! - зажурчал у Киры за спиной веселый материнский голосок. - И чего это я раскомандовалась, в самом деле? Кого хочешь, того и зовешь к себе в гости… Пусть и отца…
        Скорчив недовольную мину, Кира вскинула резко ладонь в сторону матери, прося помолчать и продолжая прислушиваться, но Елена Андреевна, не поняв этого ее жеста, продолжила:
        - Ты вообще у меня молодец, Кирочка! И я горжусь тобой - такого мужа себе хорошего нашла! И заботливый, и умница, и зарабатывает хорошо… Квартиру вон купил новую… Таких мужей еще днем с огнем поискать! А отца… и хорошо, что позвала… Тебе виднее… Тем более он сейчас не пьет, как ты говоришь… Правда же, Кирочка? Не пьет?
        Кира мать не услышала. Сделав погромче звук, уселась на полу перед экраном телевизора, слепо нашарила рукой Егоркину голову, притянула к себе, прижала с силой.
        - … Среди ушедших в землянки людей, как утверждают местные жители, находились так же пятеро детей в возрасте от двух до восьми лет и две беременные женщины, - продолжала бойко вещать с экрана корреспондентка. - Хотелось бы задать в этой связи вопрос: как местные власти допустили такое безобразие? Ведь в течение трех месяцев люди открыто готовили себе это страшное убежище и рассказывали всем о намерении уйти из этого мира, полного, по их словам, абсолютного зла и насилия…
        - … А то, что ты не стала адвокатом, - так это ничего, Кирочка! Подумаешь! И не нужны нам эти адвокатские заработки! Без них спокойнее, правда? - по-прежнему журчал у Киры за спиной довольный мамин голосок. - Чего ты молчишь, дочь? Ты меня слушаешь?
        - Что? - рассеянно обернулась к ней Кира. - Извини…
        - Я говорю - и хорошо, что ты не стала адвокатом! Так спокойнее, говорю! Какая-то ты странная сегодня…
        - Нет, мама… - глядя куда-то в пространство и покачивая головой, тихо проговорила Кира. - Нет, ты не права…
        - Что - нет? В чем я не права?
        - Я обязательно буду адвокатом, мама. Слышишь? Обязательно буду! Не сразу, конечно, но теперь уже точно знаю, что буду…
        - Так надо же говорить - адвокантом! - высвободившись из Кириных рук, быстро проговорил Егорка. И даже ладошку маленькую перед Кириным лицом для пущей убедительности выставил.
        - А что, так звонче получается, да? - растянула в улыбке губы Кира.
        - Конечно звонче! Адвокантом - звонче, конечно!
        - И правильнее?
        - Ну да… И правильнее! Конечно же правильнее!

… И не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…