Звезды над озером Ирина Александровна Лазарева

        # Некоторые брошенные мужчины мечтают хоть каким-то способом взять реванш - например, испортить отношения своей девушки с новым парнем. Так чуть не произошло с Катей Полуяновой, которая увлеклась героем своего журналистского расследования. Неожиданно задание редакции приобрело личный характер, и каково же было изумление Кати, когда обнаружилось, что прошлое семьи ее нынешнего бойфренда Жени Смурова неразрывно связано с ее родней. Так дружба трех молодых мужчин, в которой были верность и предательство, большая любовь и беспощадная война, переплела судьбы их потомков.
        Ирина Лазарева
        Звезды над озером
        Пролог
        Я люблю летать самолетами. С тех пор как я избрала профессию журналистки, летать мне приходится довольно часто, в разные города, иногда за границу. Наверное, многие привыкают к частым перелетам и начинают тяготиться аэропортами, получением багажа, проверкой паспортов, а то еще вдруг задержат рейс, сиди жди тогда… На такие случаи у меня имеется с собой какой-нибудь крутой ужастик - особенно люблю Кинга, - а в зале ожидания можно отключиться от внешнего мира и читать, читать без помех, пока не объявят посадку.
        Или можно наблюдать сквозь широкие панорамные стекла за самолетами на летном поле, как они приземляются и бегут по взлетно-посадочной полосе, еще окутанные клочьями разорванных облаков, охолодевшие в небесной синеве, и, умерив наконец после стремительного полета свои силы, медленно заворачивают на стоянку. Они кажутся гордыми, независимыми существами, которые с толком выполняют свое дело и лишь хотят, чтобы им не мешали.
        Сейчас я сижу в салоне аэробуса, он носит имя композитора Арама Хачатуряна и держит свой путь в столицу Армении Ереван.
        Вылетела я из Санкт-Петербурга, своего родного любимого города. Я живу на Васильевском острове с мамой, папой и младшим братом.
        Зовут меня Катя Полуянова, мне двадцать четыре года, я начинающая журналистка, ничего выдающегося пока не написала, но стараюсь, работаю над собой, чтобы стать хорошим профессионалом. Нынешнее мое путешествие тоже связано с заданием редакции, хотя постепенно служебное расследование приобрело для меня черты личного характера, оказалось тесно переплетенным с моей собственной жизнью.
        Попробую рассказать все по порядку.
        У меня есть брат Дима, он еще студент, имеет множество юношеских увлечений, но самое постоянное и любимое его занятие - коллекционирование значков, медалей, орденов.
        Я, по правде сказать, не перестаю удивляться его приверженности фалеристике, почему-то она ассоциируется у меня с советским периодом. Сейчас молодежь больше увлекается тем, что связано с высокими технологиями. Как странно порой выпадают знаки судьбы. Началось все с братишки, который ни сном ни духом о войне, но положил начало моему волнующему путешествию в военное прошлое двух петербургских семей.
        Однажды Димон принес домой орден Красного Знамени и заявил, что получил его в подарок от незнакомого молодого человека, с которым оказался в одной компании на вечеринке у друзей. Случайного дарителя звали Евгений.
        Во мне немедленно взыграл дух исследователя, и я решила проявить инициативу: узнать судьбу хозяина ордена, выяснить, почему высокая награда, полученная на войне, столь мало ценима его потомком.
        Как выяснилось позже, Евгений подарил первому встречному орден своего деда, полученный во время Великой Отечественной войны. Дед давно умер, но в семье память о нем пытались искоренить и наград его хранить не хотели: он был офицером Смерша, для матери Евгения - из числа тех негодяев и преступников, что расправились с ее родными, уничтожили всю ее семью.
        Все это я выяснила у самого Евгения, познакомилась с ним правдами-неправдами, чтобы расследовать историю ордена. Я хитро втерлась к нему в доверие и даже попыталась очаровать. Представьте, мне это удалось. Да нет, не думайте, что я какая-то распущенная девица, всего лишь пустила в ход обычное женское кокетство. И на тебе! Попалась в собственную ловушку. Пока копалась в его родословной, успела влюбиться в обаятельного рослого парня. Ох!.. Много всего произошло.
        Сейчас он сидит в соседнем кресле, голова Жени покоится на моем плече, он признался, что его укачивает в самолете и поэтому ему придется вздремнуть самую малость. Он извинился таким образом, чтобы я не обижалась, но мне все равно, бодрствует он или спит, лишь бы был рядом.
        Начало нашего романа было бурным и непредсказуемым. Я и сейчас еще ни в чем не уверена, ведь если подсчитать наши встречи, то получается, что срок знакомства слишком ничтожен для серьезных отношений. Наверное, мы еще мало знаем друг друга, оттого едва не расстались, когда Женя выяснил, что я познакомилась с ним, преследуя свои профессиональные цели.
        Ему сообщил об этом мой бывший бойфренд Даниил; он опытный журналист и был прекрасно осведомлен о теме моего расследования. Мы работаем с ним вместе в одной редакции популярного газетного издания. В тот день, когда я обсуждала с главным редактором свое намерение отыскать хозяина ордена, Даниил присутствовал при разговоре. Некоторые брошенные мужчины мечтают хоть каким-то способом взять реванш - например, испортить тебе отношения с новым парнем. Даниил в этом весьма преуспел: разоблачил подлую интриганку - меня то есть, - доказал Жене, что я карьеристка, которая решила нажиться на фактах частной жизни его семьи.
        Из-за вмешательства Даниила я чуть не потеряла Женю, он почувствовал себя оскорбленным и надолго исчез, не хотел со мной общаться. Я чуть не умерла от горя, проклиная мерзкого негодяя Даньку. Он так убедительно все представил, что даже оправдаться было невозможно.
        Только недаром я полюбила Женю, он большой умница, самостоятельно во всем разобрался и нагнал меня буквально в самолете. Я, зареванная, с гвоздем в сердце, с навек загубленной судьбой, поворачиваю голову к приставале в соседнем кресле и вижу своего единственно дорогого человека!
        Нет, неспроста я люблю самолеты. В ушах моих звучит адажио из балета «Спартак» в соответствии с названием лайнера. Он не летит, а кружит в небе под звуки завораживающей музыки.
        Итак, мы снова вместе. Нам надо расследовать все обстоятельства, связанные с дедом Евгения, Кириллом Смуровым, узнать, за что он получил орден, без сожаления отданный внуком; для этого мы направляемся в Армению, где живет моя бабушка Настя в семье своей старшей дочери Лии. Уроженка Ладоги, годы войны она провела на Дороге жизни, где познакомилась со своим будущим мужем и моим дедом Вазгеном Арояном, его другом Алексеем Вересовым и офицером Особого отдела Кириллом Смуровым.


        Глава 1
        Ереван, 2008 год
        Кто не бывал в Армении, тот не видел настоящего горного солнца. Здесь солнечный свет особенный, уж поверьте, я успела побывать и в южных и в жарких странах, и нигде нет такой световой насыщенности воздуха, как в Армении. С чем можно сравнить это особенное слепящее сияние? Может быть, с мириадами драгоценных кристаллов, играющих гранями и яркими лучиками, - они пересекаются и создают световую вакханалию - ту, что зовется воздухом Армении. Ходить здесь без темных очков нереально, но я предпочитаю морщиться и гримасничать, как мартышка, потому что не воспринимаю окружающий мир через черные стекла. Женя, не в пример мне, сразу же водружает на нос солнечные очки с обстоятельной русской рассудительностью. В аэропорту он выделяется ростом и спокойствием, местные жители более суетливые и шумные, но по сравнению c петербуржцами в них больше добродушия и непосредственности.
        Давненько я сюда не приезжала. Аэропорт Звартноц обзавелся новым ультрасовременным терминалом, меня приятно поразило, как быстро мы прошли паспортный контроль, и чемоданы приплыли немедленно к нам в руки. Меня все радует - эта новизна просторных залов, блеск отделочного камня, металлических деталей, приветливые личики девушек-служащих, одетых в униформу. Все волшебно, прекрасно, потому что я путешествую с Женей. Непривычное для меня состояние, пока невероятно счастливое.
        Мы выходим в зал прибытия, где меня хватают, чмокают в щеки и передают из одних объятий в другие - это муж тети Лии Сурен Акопович, а также моя двоюродная сестра Нушик и мой двоюродный брат Аршак. Знакомлю их с Женей.
        Он хлопает глазами и с заметным усилием пытается запомнить непривычные для русского слуха имена, жмет протянутые руки; затем нас ведут по длинному проходу к стоянке автомобилей. Мы втискиваемся впятером в старенький жигуль (мать честная! из какого века данное ископаемое?) и скатываемся на этой таратайке на шоссе, ведущее в город. Кондиционера в машине, естественно, нет, стекла опущены, горячий ветер дует в лицо, но даже жаркий воздух сохраняет свою особенную горную чистоту, а на горизонте вздымается двумя заснеженными главами величественный Арарат.
        Трасса вполне свободна, мы едем без задержек, вдоль дороги тянутся низкорослые домики, потом целая сеть мебельных магазинов - товар выставлен прямо на тротуарах, мелькают разноцветные обивки диванов, кресел, стульев; у магазинов группками сидят продавцы.
        - Как бабушка? - обращаюсь к Нушик.
        Моя кузина, в отличие от меня, обладает более светлыми волосами - они у нее темно-русые с рыжинкой, густые и вьющиеся; глаза серые, вы подумайте! Во мне проявилась армянская кровь - каштановые волосы, карие глаза, - а в ней русская, иначе откуда такие светлые глаза? Чего только природа не вытворяет! Вот Аршак больше похож на своих соплеменников - черноволосый и темноглазый, - хотя армяне все как один уверяют, что их далекие предки обладали светлыми волосами и голубыми глазами.
        - Слегла бабуля, - отвечает на мой вопрос Нушик. - То ли погода действует, то ли переволновалась из-за вашего приезда. Давление поднялось, и сердце барахлит. Так что ты не особо на нее наскакивай.
        Мы проезжаем по мосту через глубокое ущелье реки Раздан. Над скалистым обрывом живописно вырисовывается храм Сурб Саргис, в переводе на русский - Святого Сергия. Я обращаю на него внимание Жени - армянские церкви интересны своей строгой красотой, четкостью линий, они в основном построены из туфа, отделаны декором, резьбой по камню, искусной работой средневековых скульпторов.
        - А что означает имя Нушик? - спрашивает Женя и с любопытством оглядывается на сестру с переднего сиденья.
        Если честно, я ощущаю укол ревности, но отвечаю фальшиво-оживленным тоном:
        - Нуш по-армянски - миндаль.
        - Красиво, - протягивает Евгений и замолкает. Смотрит перед собой, на незнакомый город, в котором я намереваюсь провести множество счастливых часов.
        Наша скрипучая раздолбайка пилит в гору, взбирается вверх по дороге, ведущей в Канакер. Так называется один из районов Еревана, где еще сохранились собственные дома с плодовыми садиками. Когда-то такие небольшие участки были в самом центре, но постепенно строительство высоток захватило абрикосовые, персиковые, тутовые владения, вытеснило цветение, сладкий запах вызревающих на солнце фруктов, нашлепало многоквартирные дома, под стенами которых кое-где еще жмутся приземистые домики с бетонными крохотными дворами, с деревьями, закатанными в асфальт; что спасает их от гибели - непонятно, должно быть, лишь неистребимая тяга к жизни.
        Семье тети Лии повезло: их район пока не тронули, сохранился и старый дом, в котором еще жили мои предки, и сад с разросшимися деревьями. Дом, конечно, обновлялся, надстраивался, особенно с тех пор, как тетя Лия вышла замуж. У Сурена Акоповича золотые руки. Живет семья скромно: Сурен Акопович - таксист, на этом ледащем жигуленке и работает. Говорит, скоро дадут другую машину, фирма закупает новые «Лады». Нушик работает кассиршей в большом супермаркете, хотя имеет высшее образование. Считается, что она хорошо устроилась: молодость и приятная внешность сыграли свою роль, а то бы и в супермаркет не попала. Аршак отслужил в армии, поступил в политехнический институт, по окончании устроился менеджером в магазин сантехники, работой не доволен, но терпит, так как ничего лучшего не предвидится.
        Жарко. Евгений достает платок и вытирает лицо. Нам сказали, что во второй половине августа жара идет на спад, хорошо еще, что мы не приехали в июле.
        Тем не менее, выйдя из машины у дома, я с блаженством втягиваю носом воздух. Это что-то неописуемое! Кругом сады, громадные тутовые деревья, абрикосовые, тоже на диво высокие и уже заскорузлые, бог знает, сколько им лет, но, как уверяет дядя Сурен, они до сих пор обильно плодоносят.
        - Приехали бы пораньше, - продолжает он разговор. - Сейчас фрукты отошли, яблоки и груши только зреют, зато отведаете овощей. Не оскудела еще земля армянская, и воздух неплохой. Говорят, тутовое дерево легко гибнет в загрязненном воздухе и почве, а наши вон какие красавцы.
        Мы идем сквозь сад к дому. Он одноэтажный, с мансардой, облицован красным туфом, от этого выглядит ярко и весело, перед входом - бетонная площадка с навесом. Здесь стоит большой обеденный стол, уже уставленный холодными закусками и салатами. Пучки свежей зелени лежат на тарелках рядом с нарезанным крупными кусками овечьим сыром. Из распахнутой входной двери тянет ароматом какого-то невообразимо вкусного варева.
        От этого зрелища и запаха у меня текут слюнки, думаю, то же самое испытывает Женя. Молчун мой пока вопросов не задает, осматривается с видом человека, попавшего в незнакомое место.
        Из дверей выбегает тетя Лия, обнимает меня, целует, знакомится с Женей, что-то квохчет, куда-то меня тащит, машет на нас руками, когда я спрашиваю о бабушке:
        - Позже, позже, она недавно заснула, ждала-ждала и уморилась, пусть поспит, успеешь с ней наговориться. Аршак-джан, отнеси чемоданы наверх и гостей проводи.
        Нам предоставляют возможность обосноваться в двух комнатках под крышей, переодеться, умыться, потом мы снова спускаемся вниз.
        - Бабуля проснулась, - сообщает тетя Лия. - Хочет вас видеть. Только вы с ней поосторожнее, приболела она у нас, стара мать стала, в чем только душа держится.
        Бабушка сидит в кресле-каталке; не то чтобы она не могла ходить, но иногда ей так удобнее, особенно в минуты слабости или нездоровья.
        Она протягивает ко мне руки, но смотрит на Женю, пока мы с ней обнимаемся.
        - Это он? Да, вижу, что он. Похож на Кирилла. Какое счастье, что природа хранит черты давно умершего человека, не дает ему исчезнуть бесследно. Знаешь, детка, я всегда чувствовала, что во мне живут мои родители. Это трудно объяснить, и это ощущаешь только после их смерти.
        Я тихонько подталкиваю Женю к бабушке, он садится на стул рядом с ней.
        - Спасибо, что приехал, сынок. Ты для меня как доказательство жизни. Я так рада тебя видеть! В старости прошлое становится ярким и навязчивым, всплывают даже незначительные детали. А что было вчера - не помню. - Она смеется и кладет сухую ладошку на Женино запястье.
        И он накрывает ее своей рукой!
        Я-то думала, что ему неловко, что он боится разговора, что тема ему все еще неприятна… А теперь представьте картинку: молодой здоровый мужчина, кровь с молоком, и маленькая старушка - лицом к лицу, взявшись за руки, с улыбкой, предназначенной друг другу; они как будто на миг остались одни и, готова поклясться, понимают что-то мне и другим недоступное, известное только им двоим, словно появился у них сразу тайный сговор.
        Нас приглашают к столу. Тетя Лия выносит глубокое блюдо с аджап-сандалом, тем самым, что распространял нестерпимый для желудка аромат, сам вид его - настоящий праздник для гурмана. Я запускаю ложку в маслянистую жаркую смесь печеных овощей, мяса, зелени, лука и первым делом накладываю побольше Жене. Он следит за половником, смотрит на растущую горку в своей тарелке и меня не останавливает. Когда мужчина долго живет один и не знает домашней кухни, такой взгляд несложно объяснить.

        Только вечером нам удается наконец поговорить с бабушкой по интересующему вопросу.
        - Много рассказывать не буду, - говорит она, - дам вам свои тетради, почитайте. Но прежде хочу сказать тебе, Женя, ты дедушку своего строго не суди. Времена были тогда тяжелые, смутные. Это сейчас все стали умные и справедливые, все по полкам раскладывают, решают, кто прав, кто виноват, а в то время люди с именем Сталина на смерть шли с полной искренностью в сердце. Вашему поколению этого вовсе не понять. А Кирилл… да, запутался, много ошибок наделал в жизни. Он все к Алеше Вересову тянулся, с детства еще, а уж позже, когда стал особистом и перестал доверять даже собственной тени, только у него одного правды искал. Алеше он верил безоговорочно. Наверное, человек не может жить как волк, есть у него потребность кому-то довериться, попытаться с чужой помощью в себе разобраться.
        Вы уж простите, что я о личном, в военное время личное остается не менее важным, чем общее огромное несчастье, каким для всех нас была война. У многих была задача выжить, но нам повезло, мы не голодали, как ленинградцы, хоть и содрогались от бомбежек, работали на износ и могли быть убитыми в любую минуту, но в часы передышек мы жили как обычные люди - заботами, чувствами, желаниями.
        С Вазгеном, моим мужем, Кирилл Смуров не ладил: когда-то, еще в годы учебы в военно-морском училище, Вазген уличил сокурсника в доносительстве начальству. Да, был за Кириллом такой грех, страшно он тогда оступился и лишился дружбы Алексея. Так и разошлись их пути: Вазген и Алексей со временем стали командовать кораблями, а Смуров оказался на службе в Особом отделе. Долгое время друзья не видели Смурова и не вспоминали о нем, пока война не свела их в октябре сорок первого на Ладоге.
        Однажды, совершенно случайно, у меня с Кириллом состоялся задушевный разговор. Я служила писарем при гидроузле, а он был офицером Особого отдела. Особистов все боялись и по возможности старались обходить стороной. Я его тоже страшно боялась: никогда не знаешь, что от него ждать. Он вошел, а я глаза не решаюсь поднять, сижу ни жива ни мертва. До этого был уже прецедент - решил он арестовать Вазгена по ложному обвинению, но Алексей заступился за друга, хотел даже взять мнимую вину на себя. Тем и спас обоих - Смуров испугался за Алексея, что тот сгоряча оговорит себя, и отпустил друзей с миром.
        Почему он выбрал меня для исповеди, я тогда не поняла. Скорее всего, ему просто не с кем было поделиться и он поддался внезапному порыву. Но я отнеслась к нему с состраданием, чувствовала - есть в нем цельное зерно, стремление к справедливости и самоуважению.
        По молодости я была простушкой и максималисткой, что думала, то и говорила. Взяла и высказала ему в лицо, что он на самом деле эгоист, в первую очередь о себе печется - и в любви, и в дружбе, оттого и остался один.
        Знаешь, Катюша, иногда нам кажется, что есть очевидные истины, о которых даже не стоит говорить, все и так знают. Но этот замкнутый и успевший ожесточиться человек простых вещей для себя, как выяснилось, не осознал, и мои слова его поразили. Это было видно по его реакции.
        А на следующий день «морской охотник» Алексея Вересова отправился на боевое задание. Путь корабля лежал на маленький остров в северной части Ладоги. Надо было произвести разведку на вражеской территории и захватить языка. Вазгену в тот день приказали как гидрографу провести судно сквозь шхеры; там же, на борту, оказался Смуров - накануне Алексей предложил ему отправиться вместе с ним в плавание. Все-таки повлиял на Вересова мой рассказ. Проникнувшись жалостью к Смурову, я обвинила Алексея в черствости и равнодушии. Мне, чисто по-женски, по-девчоночьи, хотелось помирить бывших друзей. Я всюду совалась со своей наивностью и верой в чистую дружбу, совершенно не разбираясь в мужчинах, в их поведении и жестоких реалиях военной службы.
        Самое смешное, что мое глупенькое стремление подвигнуть всех и вся на братскую любовь оказалось для меня же спасительным.
        Это была страшная история: на острове завязалась перестрелка, несколько матросов были ранены; тяжело пострадал Вазген, пытаясь их спасти.
        Он без сознания лежал в зарослях, и его случайно нашел Смуров, он мог безнаказанно добить давнего обидчика - возможно, так бы и сделал, не будь нашего разговора, - но в тот день не поднялась у него рука на Вазгена. Вместо этого он позвал на помощь Алексея с командой. И уже позже, на судне, заставил умирающего бороться за жизнь весьма оригинальным способом: он пригрозил Вазгену, что займется его женой, сказал, что я ему нравлюсь. Для ревнивца, каким был мой муж, это было невыносимо, поэтому угроза ненавистного особиста подействовала на него лучше всякого лекарства, пробудила в нем волю к жизни.

        Бабушка умолкает и смотрит перед собой неподвижным взглядом, глаза ее как размытая слюда, растерявшая некогда яркую голубизну.
        - Долго рассказывать, открой-ка вон тот ящик, Женечка. Видишь серую тетрадь? Там все подробно написано. Вы читайте пока, а завтра еще поговорим. Устала, надо прилечь. Может, мои ребятушки дорогие под разговор и приснятся.


        Глава 2


1942 год
        Настя сидела на песке у самой воды; вышла с ведром, чтобы не терять времени утром, когда надо торопиться на службу, и, по своему обыкновению, засиделась у темной глади озера. Стояла августовская светлая ночь. Настя с тревогой слушала ночную тишину, редкие гудки идущих к Осиновцу судов с грузом; они шли без огней и выплывали из мглы, как призраки-скитальцы из морских легенд. В опасном небе безмятежно мерцали звезды, круглый лик луны не омрачало ни единое облачко. Настя знала - в свете луны хорошо виден с воздуха кильватерный след судна. Где-то там, в недоброй дали, бесшумно крался катер во вражье гнездо к маленькому острову в прозрачном сумраке ночи, но как бы разведчик ни таился, с воздуха он был уязвим.
        Насте мерещились быстрые крапинки огней, чудился едва слышный стрекот очередей, хотя она отлично понимала, что все это лишь ее воображение.
        Надо бы лечь спать, чтобы встать с зарей, но сон не шел, в груди что-то сжималось от беспокойства, то отпускало, то накатывало в такт прибрежной волне.
        Сейчас она была уже не рада тому обстоятельству, что Смуров отправился в плавание на одном корабле с Вазгеном. Настя не знала этого человека. Поддавшись внезапному состраданию, она сказала ему несколько ободряющих слов, но ведь и его ответная реакция могла оказаться всего лишь случайным порывом. Что, если в нем снова разгорится злоба, обида за прошлые унижения, желание разделаться с давним врагом, кем он считал Вазгена.
        Подошли Полина с Клавой, тоже набрать воды. Они жили в одной землянке. С Полиной Настя дружила, а Клаву одно время считала соперницей: когда-то у Вазгена была интрижка с этой красивой статной девушкой. Клава относилась к Насте со скрытой неприязнью, и Настя ее недолюбливала, но поскольку обе работали в гидроучастке, сохраняли нейтралитет.
        Полина же вздыхала по Алексею Вересову. Настя лишь накануне узнала от мужа, что Полину и Алексея в недавнем прошлом связывали любовные отношения. Прекратились они по инициативе Алексея - он не захотел мириться с собственническими замашками и назойливой опекой Полины.
        Скоро Клава начала зевать и, не дождавшись Полины, пошла укладываться спать. У подруг появилась возможность поговорить.
        - Почему ты скрыла от меня, что у вас с Алешей был роман? - упрекнула Настя. - Вчера я попала из-за тебя в дурацкую ситуацию, чуть с Алешей не поссорилась, начала ему тебя нахваливать и сватать, а он решил, что мы с тобой сговорились. Хлопнул дверью и ушел. Правда, потом извинился, потому что Вазген за меня вступился. До сих пор, как вспомню, в жар бросает. Ты все еще любишь его?
        Полина низко опустила голову и молчала некоторое время. Чуть ощутимый свежий ветерок путался у нее в волосах и раскачивался на концах темных прядей.
        - А ты как думаешь? - наконец с горечью отозвалась она. - Разве можно его не любить? Он ведь герой, смельчак, идеал! О таких, как он, слагают легенды. Только оказался ветреником, как все мужчины. Поиграл и бросил.
        - Неправда! Алеша к тебе с душой относился. Мне Вазген все рассказал: ты третировала его, пыталась им командовать, была не в меру требовательна, его это начало злить. А у тебя не хватило такта вовремя остановиться. Сама же все испортила.
        - Возможно! Но я хотела исправиться, а он не дал мне ни единого шанса. Ушел - как отрубил! - Последние слова Полина выкрикнула с отчаянием. - Ему всюду надо продемонстрировать свою силу воли, раз решил, то ни шагу назад. А это, скажу тебе, не по-человечески. Ничего, судьба когда-нибудь накажет его за это!
        - Молчи! - испугалась Настя. - Забыла, что они на задании? Накаркаешь еще! Ни слова больше, слушать не хочу! И так неспокойно, сердце заходится поминутно. Сегодня почему-то особенно тяжело.
        Она встала, зачерпнула ведром озерной воды и пошла к земляночному городку, кренясь вбок, словно именно это ведро было непосильной ношей. Полина взялась за дужку с другой стороны.
        О том, что на острове завязался бой и что Вазгена серьезно ранили, Настя узнала лишь во второй половине следующего дня. Эту нерадостную весть принес ей Кирилл Смуров.


* * *
        Состояние раненых матросов оказалось менее тяжелым, чем Вазгена. Его немедленно прооперировали, извлекли из тела три пули, после чего положили в палату, где властвовала военврач, лейтенант медицинской службы Лежнёва, высокая молодая женщина в роговых очках, с бесследно убранными под колпак волосами. Вересова она, казалось, невзлюбила с первого взгляда и держалась с ним чрезвычайно официально и неприступно.
        - К Арояну пока посетители не допускаются, - категорически заявила она.
        - Когда же вы позволите его навестить? - сдержанно спросил Алексей.
        - Приходите завтра, но я вам ничего не обещаю, кроме того, что жить Ароян будет. Сейчас вашему другу нужен покой, поэтому никаких посещений и разговоров.
        - Скоро сюда приедет его жена, - настаивал Алексей. - Уверяю вас, что ее присутствие благотворно скажется на его самочувствии.
        - Ни жена, ни родственники, ни кто-либо другой! - отрезала Лежнёва, смерив Алексея высокомерным взглядом.
        - Как вы, однако, строги. Вам бы кораблем командовать, - усмехнулся Алексей, начиная раздражаться непреклонностью этой женщины.
        - Вы совершенно правы, товарищ Вересов, - отпарировала она, - в своей палате я командир, и все здесь должны подчиняться моим приказам. Вот вы, например, как поступите, если ваш матрос ослушается приказа командира? Трибунал! В лучшем случае спишете его с корабля. Я же могу списать больного только на тот свет. Так что выбора, как видите, у меня нет, а посему прошу вас не докучать мне пустыми просьбами! Меня больные ждут!
        Отбрив Алексея столь бесцеремонным образом, докторша вздернула подбородок и с достоинством удалилась. Разозленный, Алексей мысленно послал ей вдогонку парочку нелестных эпитетов.

        На другой день ему и Насте все же удалось повидаться с Вазгеном благодаря вмешательству Смурова. Сам Смуров в палату не вошел.
        - Вряд ли твой друг мне обрадуется, - резонно заметил он, и Алексей был вынужден с ним согласиться.
        Настя не подозревала, насколько тяжело ранен Вазген. Когда за ней пришел Смуров, она никак не могла этого предположить при виде его потеплевших глаз и несвойственного ему мягкого выражения лица. Она подивилась произошедшей в нем перемене, теперь он был даже по-своему красив. Узнав, что он приехал за ней по поручению Алексея, который прежде самого имени его не выносил, она сделала для себя соответствующие выводы.
        Клава, выскочив из своего отдела, пристала к Насте с расспросами, пока та собиралась, приводила в порядок рабочий стол и прятала документы в сейф:
        - Слушай, кто этот интересный мужчина, не познакомишь?
        - Извини, Клава, мне сейчас не до этого. Вазген ранен, я еду в Новую Ладогу.
        - Надеюсь, не серьезно? Ну смотри не забудь, а то вечно вокруг тебя вьются классные мужики, что Ароян, что Вересов, теперь еще этот, я его с тобой не первый раз вижу. Какая ты ловкачка оказалась - Арояна на себе женила и других приваживаешь.
        - Дай мне пройти, - холодно оборвала ее Настя. - Я тебя обязательно с ним познакомлю, хотя бы для того, чтобы укоротить твой язык!
        Клава оторопела: безропотная овца показала зубы, к чему бы это? Все ясно, а еще прикидывалась тихоней. Отбила у нее Вазгена, а теперь злится из-за посягательств на очередного поклонника. Вот хороший повод расправиться с этой выскочкой и раскрыть Вазгену глаза!

        Когда Настя вошла в палату и увидела любимого с перевязанной грудью, забинтованной до плеча рукой, увидела пятна крови, проступившие в трех местах, ей сделалось дурно, она похолодела и ощутила дрожь в ногах.
        - Алеша, что это? - пролепетала она, уцепившись за него. - Столько ран! Вы обманули меня.
        - Не тревожьтесь, Настенька, раны не опасны. Доктора нам обещали, что все будет в порядке, он поправится. Держите себя в руках, ему сейчас нельзя волноваться.
        Она села рядом с Вазгеном, который был бледен и слаб, и прижалась губами к его раненой руке, лежащей поверх одеяла. Они что-то говорили друг другу, несли всякую влюбленную чепуху. Вазген утешал ее и бодрился, не преминув предупредить, что оторвет башку каждому, кто посмеет ухаживать за Настей в его отсутствие. Алексей слушал их с улыбкой.
        Спустя короткое время в палату заявилась доктор Лежнёва.
        - Свидание окончено! - непререкаемым тоном объявила она, словно посетители находились в тюрьме, а не в больнице. - Прошу посторонних очистить помещение.
        - «Очистить помещение»! - передразнил Алексей, когда Лежнёва вышла. - Словно мы мусор какой-то. Генерал в юбке! Раскомандовалась. Терпеть не могу деспотичных женщин!
        - Она не так плоха, как тебе кажется, - вступился за докторшу Вазген. - Ночью глаз не сомкнула, подходила ко мне каждые пять минут, да и остальных не обделила вниманием. Раненые ее уважают, говорят, что дело свое она знает крепко и носится со всеми, как родная мать. Скажу тебе, Алеша, служба у военврачей не легче нашей, а ведь тут не только действия, но и душа нужна, доброта для всех без исключения. Вот ты бы так смог?
        - Вряд ли, я не врач, я воин. Мое дело врагов убивать без всякого сожаления… Что вы так смотрите на меня, Настя?
        - Вы вовсе не так бездушны, как хотите показаться.
        Вазген внезапно возмутился без всякой связи с темой их беседы: пора переходить на
«ты», сколько можно, сказал он, будто не родные. И ему так будет приятнее. Настя и Алексей с готовностью откликнулись на предложение.
        - Давно об этом мечтал, - подтвердил Алексей. Он со вздохом поднялся. - Что ж, придется уходить, раз нас выгоняют. Пошли, Настенька, завтра я сам тебя привезу.
        Прежде чем покинуть госпиталь, Алексей подошел к Лежнёвой. Увидев его, она демонстративно уткнулась в историю болезни.
        - Когда нам завтра можно прийти? - спросил он.
        - Приходите в то же время, что и сегодня, и не натравливайте на меня особиста, я не из пугливых! - выдала докторша.
        - О да! Робостью вы не отличаетесь, и вежливостью тоже, - нелюбезно согласился Алексей.
        У нее на щеках выступил легкий румянец, она резко вскинула голову и разгневанно, в то же время с какой-то болью на него посмотрела. Он неожиданно впервые заметил, что глаза у нее под очками ярко-синие, опушенные черными, невероятно густыми ресницами, а брови темно-коричневые и бархатные, точно соболья шкурка. Что-то ощутимо кольнуло его в сердце; он непонятно от чего пришел в замешательство, удивляясь самому себе, и торопливо ретировался.
        Ему надо было выходить в море, идти в составе конвоя длинного «воза», поэтому Настю он снова поручил Смурову.

        Их подвезли на бронекатере; на озере штормило, ветер высоко вздымал водяную пыль. Они сидели рядом на корме. Настя пыталась разговорить этого странного человека, заставить рассказать о случившемся на острове, но он все больше отмалчивался, отвечал только «да» и «нет», искоса, с вниманием на нее поглядывая; наконец качка, усталость и треволнения прожитого дня сморили Настю, веки ее начали слипаться, а голова клониться набок, прямо на плечо Смурову. Он не двигался и, казалось, с интересом наблюдал за тем, как нежная щека Насти опускается на влажное сукно его кителя, словно рассчитывал, что она, ощутив неудобство, проснется и ему не придется ее отстранять. Но когда она уютно пристроилась у него на плече и светлые пушистые волосы коснулись его лица, глаза у него сделались потрясенно счастливые; он осторожно взял ее бессильно поникшую маленькую руку, с минуту разглядывал, затем благоговейно прижал к губам и уже не выпускал из своей ладони до самого Осиновца.
        Когда она проснулась, он сказал:
        - Настя, у вас щека покраснела.
        - Что же вы меня не разбудили?! - воскликнула она. - Неужели я проспала все это время на вашем плече? Ведь вам, наверное, было страшно неудобно.
        - Напротив, мне было очень хорошо, - заверил он и улыбнулся по-доброму, исключая какую бы то ни было двусмысленность.
        Она так же искренне улыбнулась в ответ.

        Вечером Смуров с группой оперативников снова оказался на корабле Алексея. У контрразведки имелись данные о том, что немцы собираются забросить в советский тыл диверсантов.
        Вылазки врага предпринимались часто, акции таких групп были типовыми: убийство старших офицеров, порча линий и узлов связи, выявление штабов, огневых точек и наведение на них бомбардировочной авиации, при возможности - и самостоятельное уничтожение.
        Предполагалось, что неприятель высадит своих людей с какого-либо судна. Несколько дозорных катеров, в том числе Алексея, патрулировали водное пространство вблизи берегов.
        Ночь выдалась темная, озеро было спокойно, но затягивалось рассеянным кисейным туманом, наплывающим вкрадчиво, с коварной медлительностью. Видимость была плохая, и все же сигнальщику удалось обнаружить итальянский малый торпедный катер, лежавший неподвижно, словно судно поджидало кого-то.
        - Успели высадить, - сказал Алексей Смурову. - Забирать рассчитывают, скорее всего, на рассвете. Сейчас отправим вас на шлюпке к берегу, думаю, диверсанты не успели далеко уйти. А мы попробуем атаковать итальянца.
        Шлюпка c оперативниками бесшумно отчалила от корабля и скоро скрылась в прибрежной дымке.
        Алексей, выждав необходимое время, собрался открыть огонь по торпедному катеру, но MAS, словно почуяв что-то, дал ход. Нельзя было больше медлить. «Морской охотник» бросился в погоню, обстреливая судно, но безрезультатно: трудно попасть в темноте в несущийся на полной скорости катер.
        - Эх, упустили, - посетовал Алексей. - Вернемся и поможем Смурову на суше, что скажешь, Воробьев?
        - Не наше дело гоняться по лесам за диверсантами, Алексей Иванович, - возразил лейтенант, отличавшийся, несмотря на молодость, большей рассудительностью, нежели его командир, но тот, по-видимому, в советах помощника не нуждался и вопрос свой задал чисто риторически. Воробьев успел достаточно его изучить, и этот огонек неукротимого азарта в рысьих вересовских глазах был хорошо ему знаком. - Как прикажете, только я пойду с вами, - вынужден был согласиться он.
        - Нет! - отрезал упрямец. - Мне хватит двоих матросов. А ты смотри здесь в оба. Ночь еще не кончилась.
        В лесу было сыро, мокрые ветви хлестали моряков по щекам. Алексею сразу удалось обнаружить у берега замаскированную ветками шлюпку, на которой переправились с катера диверсанты. Это была удача. Примятая трава и отпечатки сапог местами на влажном грунте верно вели преследователей по следу.
        Скоро Алексей понял, куда направилась вражеская группа - к расположению береговых батарей. Алексей насчитал троих лазутчиков, но сообразил, что отряд Смурова тоже вышел на диверсантов со стороны неглубокого оврага: как видно, оперативники с самого начала отклонились от правильного направления, но все же выследили вредителей.
        Догадке немедленно последовало подтверждение: где-то совсем недалеко раздались автоматные очереди. Алексей с матросами поспешили на звуки выстрелов, но тут мелькнули тени в стороне среди деревьев - двое бежали через лес, уже не таясь, оборачиваясь и стреляя на ходу. Моряки бросились наперерез, но так, чтобы беглецы их не видели - обилие густых кустов служило хорошим прикрытием, - и, когда диверсанты подбежали достаточно близко, Алексей подкосил одного очередью по ногам, второй завертелся в поиске врага, пока не уперся затылком в дуло автомата.
        - Бросай оружие! - скомандовал Алексей. - Ишь, поганцы, форму советскую нацепили. Что уставился? Хенде хох! А может, ты и по-русски понимаешь, гнида фашистская?
        Пока вязали задержанного, подошли Смуров с группой. Они волокли под руки треть его диверсанта, тот был без сознания, его гимнастерка пропиталась кровью на боку.
        - Хорошо сработали! - одобрил Смуров действия моряков. - Хоть одного невредимым доставим. Этот того и гляди подохнет.
        Проку от него мало. Давай его в расход, - приказал он одному из своих подчиненных.
        Тот, кого ранили в ноги, лежал на земле и стонал. Он вскрикнул от ужаса, когда рядом пристрелили товарища, стал ползти куда-то, упираясь в землю локтями.
        Смуров пнул его сапогом:
        - Куда намылился, фриц? По-русски шпрехаешь? Хотя вряд ли. Сколь в нашу форму ни рядись, а морда у тебя натурально нацистская.
        Раненый вдруг перевернулся на спину, выхватил откуда-то финку и попытался ударить Смурова; удар мог прийтись в бедро, но тот успел перехватить руку, моментально завладел ножом и не раздумывая всадил лезвие по самую рукоять в грудь нападавшего. Парень судорожно вытянулся, потом обмяк и затих.
        - Смотри-ка, отличная немецкая финка. - Смуров обтер кровь с лезвия листьями и показал Алексею. - Неплохой трофеец, пригодится.
        - Нам бы и фриц пригодился, - заметил Алексей. Он смотрел на Кирилла и невольно вспоминал нелепого, долговязого, одержимого комплексами подростка и думал о том, как порой неузнаваемо меняются люди.
        - Хватит и одного, - спокойно возразил тот. - Не дергался бы, может, и остался бы жив.

        Алексей сумел вырваться на берег только к вечеру следующего дня. Он едва держался на ногах: конвой попал в шторм, потом пришлось отстреливаться от «юнкерсов», как это случалось нередко; ночью в составе звена малых «морских охотников» на дальних подходах к острову Коневец преследовали и потопили самоходный паром «Зибель», днем разворошили осиное гнездо - две финские батареи в устье реки Видлицы. Плыть за Настей нечего было и думать, поэтому он решил один сходить к Вазгену.
        Время было позднее, пациенты в госпитале в большинстве своем уже спали. Вазген тем не менее бодрствовал и имел несчастный вид. Причин тому накопилось великое множество: боль, неподвижность, бездействие, скука, отсутствие жены, а самое главное…
        - Зверски курить хочется, - пожаловался он. - Леш, стрельни у кого-нибудь папироску или хоть махорки достань, вот увидишь, я сразу поправлюсь.
        Алексей потрепал друга по голове, взъерошив его черные волосы:
        - Я похож на самоубийцу? Стоит тебе закурить, и сюда ворвется военврач Лежнёва с автоматом в руках и мигом поставит нас обоих к стенке.
        - Что ж, умереть от руки красивой женщины не зазорно.
        - А она действительно красивая? - заинтересовался Алексей.
        - Леш, ты не поверишь - высший класс! - Вазген оживился, заметив реакцию Вересова. - Я от нечего делать все детально рассмотрел. Красотка, брат, это я тебе как знаток говорю. Но на контакт не идет. Скрывается - халат мешком, очки страшенные, колпак. Только меня не проведешь, я красивую женщину за милю вижу.
        - Хорошо, что Настя тебя не слышит. Знала бы, с кем связалась.
        - Жена - это святое. Да ведь я не для себя стараюсь. Я произвел разведку боем, а в атаку идти тебе.
        - Ты же знаешь, я не люблю властных женщин.
        - Это маскировка, броня, если хочешь. Не представляю, зачем это ей. Ты приглядись к ней, брат, она настоящая, понимаешь, настоящая, как Настя, я это чувствую, такие женщины редко встречаются, так что иди и дерзай.
        - Ладно, уговорил. Я ее вчера оскорбил, кажется, - надо бы извиниться.
        - Ты? Оскорбил женщину?! Ушам своим не верю! Леша, ты явно переутомился.
        - Зайду проведаю ребят, потом к ней, а после вернусь, ты пока вздремни немного.
        Он поговорил со своими матросами; состояние их было удовлетворительное, настроение - хорошее.

        В ординаторской Лежнёвой не оказалось. Алексей обнаружил ее в противоположном конце коридора, в маленьком кабинете. Лежнёва сидела за столом, в изнеможении уронив голову на руки, и, по всей видимости, спала. Белый колпак свалился с ее головы, собранные в узел волосы распустились; роскошные каштановые, вьющиеся и блестящие, они рассыпались по спине и плечам. Рядом, на краешке стола, лежали очки.
        Стук захлопнувшейся двери разбудил Лежнёву; она с протяжным вздохом пошевелилась и столкнула локтем очки на пол. Алексей подобрал очки, вложил в нагрудный карман своего кителя и стоял перед ней, ожидая, когда она обратит на него взор пронзительно-синих глаз. Это не замедлило случиться: Лежнёва вскочила и стала поспешно нахлобучивать на голову колпак, второпях надела криво, кое-как запихала под него волосы, однако две длинные пряди свисали ей на плечо. Алексей собственноручно заправил непокорные пряди под колпак.
        - Что вы делаете? - растерянно спросила она.
        - Помогаю вам прятать этакую красоту. Да, надо еще надеть очки. Непростительно выставлять напоказ такие чудесные глаза.
        - Да-да, очки, где же мои очки? - Она принялась шарить руками по столу, опрокинув при этом несколько предметов. - Не могу найти. Помогите же мне, я плохо вижу.
        - Они у меня в нагрудном кармане.
        - Так давайте же их сюда скорей!
        - Возьмите сами.
        - Товарищ Вересов, немедленно прекратите свои глупые шутки! Сейчас же верните очки!
        - И не подумаю. Они перед вами. Вам стоит только протянуть руку.
        - Ах так? Отчего вы все время насмехаетесь надо мной и пытаетесь оскорбить?
        - Я прошу прощения за то, что обидел вас вчера. Но ведь и вы не выказывали мне особой благосклонности.
        - А почему я должна ее выказывать? Ваша репутация всем известна: вы - герой на море и прожженный волокита на суше!
        - Ну вот: кто кого оскорбляет? Нет, теперь я решительно отказываюсь вернуть вам очки. Я требую компенсации за моральный ущерб.
        Говоря это, он надвигался на нее; она пятилась с потерянным выражением на замечательно красивом лице. Скоро отступать ей стало некуда.
        - Не подходите ко мне, - взмолилась она и уперлась ему рукою в грудь.
        Он обнял ее и крепко поцеловал в румяные губы.
        - Вот теперь я удовлетворен, - сказал он и надел на нее очки. - Сейчас вы меня хорошо видите?
        Она завороженно смотрела на него, но ничего не видела, кроме золотых язычков пламени, играющих в его глазах. Потом медленно обошла Алексея, не сводя с него взгляда, подошла к двери и заперла ее на ключ.
        - Что вы делаете? - в свою очередь удивился он.
        - Сейчас узнаете.
        - Черт возьми, да это настоящая подсечка! Вы часто заваливаете мужчин на диван?
        - Первый раз. А что, вам не нравится? Сами напросились.
        - Постойте, так вы сорвете все пуговицы с кителя.
        - Ничего, я их пришью.
        - Осторожно, товарищ Лежнёва, вы меня задушите.
        - Не беда, реанимация рядом.
        - Это насилие, я подам рапорт командованию.
        - Не нарывались бы, товарищ Вересов. Теперь вам никто не поможет.
        - Силы небесные! Как вы прекрасны, доктор!
        - Вы тоже ничего, мой командир.


        Глава 3


2008 год
        Мы стоим на краю ущелья с отвесными склонами; оно такое глубокое, что страшно смотреть вниз. По дну каньона извивается быстрая горная река Азат, к руслу ее вплотную подступают розовые скалистые отроги Гегамского хребта.
        Река огибает треугольный мыс, на котором стоит храм Гарни, и скачет дальше по камням меж влажных берегов с тучной почвой, захваченной корнями фруктовых деревьев и кустарников.
        Храм Гарни - маленький Парфенон среди армянских гор, но, в отличие от большого собрата, полностью восстановленный в советское время из подлинных уцелевших фрагментов и новых, изготовленных из базальта взамен недостающих.
        Я-то вижу храм не впервые, а Женю он поразил со всей очевидностью - мне приятно наблюдать его неподдельный интерес, я не без гордости чувствую свою причастность к народу с древней историей.
        Три невероятных дня, наполненные любовью, насыщенные событиями, встречами, совместными прогулками по красивейшим местам, - теперь я смогу растолковать любому, что такое счастье, можете обращаться, если вас еще не коснулась эта божественная субстанция. Я готова выделить толику своих переживаний, всего выразить не смогу, нет у меня такой возможности. Уж если Омар Хайям признал «…как много я б сказал и как мой нем язык!», то чего ждать от меня.
        По ночам мы чинно расходимся по своим комнаткам, но как только становится ясно, что домочадцы уснули, я заползаю к Жене в постель, подобно гадюке в брачный период, и обвиваюсь вокруг него с проворством самой резвой особи.
        Вчера на рассвете нас чуть не накрыли. Накануне родственники предупредили о том, что утром нам придется встать ни свет ни заря, чтобы ехать на одну из вершин Арагаца. Сурену Акоповичу вздумалось во что бы то ни стало угостить нас хашем. Хаш едят очень горячим, в основном зимой, подают его на углях, чтобы не остывал, в чем мы имели возможность убедиться. А на вершине Арагаца всегда холодно - там летом лежит снег, а на берегу круглого озерца, заполнившего жерло остывшего вулкана, расположился ресторан, где можно отведать знаменитое армянское блюдо. Это важная народная традиция, есть вместе хаш - признак родства, доверия и уважения.
        Отказываться нельзя, я сразу объяснила Жене, что мои родственники воспримут это как неуважение. О том, что могут воспринять как нежелание породниться, я промолчала. Женя пока такого намерения не выказывал, не набиваться же самой?
        О будущем мы пока не говорим; я догадываюсь, что Женя не меньше меня боится спугнуть очарование этих дней, их яркую незамутненность, искренность, восстановленное доверие.
        Забегая вперед, скажу, что поездка на вершину горы получилась незабываемой - мы оделись тепло, как для горнолыжного курорта, и сидели в беседке на берегу мерцающего ледяной водой озера с заснеженными берегами. Хаш подавали в больших глиняных чашах, стоящих на подставках с тлеющими углями. Пришлось пить водку, так полагается для лучшего переваривания тяжелой пищи, какой является наваристый хаш. Мы отлично провели время. Солнце, горы, снег, теплая компания и вкуснейшая еда. Нам с Женей настолько понравился хаш, что мы решили непременно в Питере сварить такой же, как только ударят морозы.
        Но я о том, что случилось утром, когда родственники чуть не застукали меня в постели с мужчиной.
        Несмотря на предупреждение о поездке, мы с Женей безмятежно проспали время сбора. Лежали по привычке в обнимку, забывшись в крепком утреннем сне, запутавшись в простынях, в то время как наивный дядя Сурен, стесняясь постучать в мою дверь, решил разбудить своего русского гостя.
        Сквозь сон я слышу, как кто-то энергично стучит в дверь, затем голос дядюшки:
        - Женя, спишь? Вставай, ехать пора. Слышишь? Отзовись!
        Дверная ручка начинает нерешительно поворачиваться. Кошмар! Мы ведь дверь не заперли, да и нечем, там только защелка, в этом доме не то что внутренние двери не принято запирать, но и входные у всех нараспашку. Я делаю бросок через Женю на пол и моментально втискиваюсь под кровать.
        - Лежи, не вставай, - дурным шепотом сиплю из своего убежища.
        Женя притворяется спящим, а я плинтусом, так как кровать стоит одним боком у стены. Повезло, что я не толстушка, обязательно застряла бы на входе.
        Вам приходилось когда-нибудь лежать на полу под кроватью, причем практически без всякой одежды? Чаще любовники сидят в шкафу, но и этот вариант не лучше.
        В таких ситуациях неизменно срабатывает закон подлости, как будто кто-то специально пишет сценарий про размазню, которой не везет. Давно убедилась, что подставы случаются не только в кино. Пока дядя и Женя разговаривают, а я лежу без дыхания, почти упираясь носом в кроватные пружины, совсем рядом слышу какой-то не то треск, не то щелчок, слегка поворачиваю голову и вижу чьи-то круглые зеленые глаза, глядящие на меня в упор, но с некоторой отрешенностью, как смотрит убийца-психопат, склонный к философии. У чудовища длинная шея, на ней сидит треугольная голова с клювом и с двумя шевелящимися усиками между глаз, на груди сложены чинно лапы, до ужаса напоминающие косу, с какой ходит смерть, да еще с острыми зазубринами.
        Я цепенею от ужаса! Ничего подобного я никогда не видела. Зеленое пучеглазое страшилище из триллеров про инопланетян или робот-убийца!
        Вон она - кара за разврат! За ночные безумства с Женей в благочестивом доме!
        Я бы завопила во все горло, но оно словно сдавлено обручем, а хитиновый монстр продолжает меня спокойно разглядывать, словно примеривается, в какое место засадить свои шипы, венчающие огромные конечности.
        К счастью, дядя Сурен оказался на сей раз немногословен.
        - Буди Катю, и спускайтесь скорей, все уже в сборе, ждем только вас, - говорит он и выходит из комнаты.
        Я лежу ни жива ни мертва - буквально, - не могу ни вскрикнуть, ни пошевелиться. Женя, видя, что я не отзываюсь на предложения вылезти из-под кровати, вытягивает меня оттуда волоком. В объятиях любимого, вдали от зеленого кошмара, ко мне возвращается способность двигаться. Мне некогда описывать Жене хоррор, таящийся в прикроватной тьме, я вырываюсь, визжу что есть мочи, хватаю простыню и, кое-как в нее завернувшись, кидаюсь в свою комнату, захлопываю дверь и стою за ней, стуча зубами.
        Мой визг вызвал переполох: на лестнице слышен топот множества ног. Теперь я влипла по-крупному. Мозги наконец срабатывают, я накидываю халат, влезаю в тапочки и открываю дверь перед встревоженными родственниками.
        - Что случилось, Катя, да на тебе лица нет! Кто тебя обидел? - забрасывают меня вопросами.
        - Я зашла разбудить Женю, а там кто-то страшный забежал под кровать. Жуть несусветная! - выворачиваюсь кое-как.
        Мужчины не робкого десятка, не раздумывая, отодвигают кровать. Смотрят на того, кто там сидит, и смеются. Надо мной.
        - Это богомол, - сообщает Аршак. - Они иногда забираются в дом. Вот дурашка, погибнет ведь. Надо отнести его в сад.
        Богомол огромный, немудрено, что показался мне страшилищем, я вообще насекомых панически боюсь, а этого и насекомым-то не назовешь - около восьми сантиметров ростом, потому что стоит он на задних ногах, как человек. Да еще вдруг голову повернул, кинул мне на прощание задумчивый взгляд. Насекомое?! Жалеет небось, что не съел.
        Хорошо, хоть не разговаривает, теперь у нас есть одна общая маленькая тайна. Судя по размерам, это девочка, объясняют мне, теперь я даже чувствую к ней какую-то симпатию.
        С большими предосторожностями пришелицу отлавливают и уносят в сад. Мне объясняют, что каждого богомола надо беречь, вид занесен в Красную книгу, кроме того, богомол очень полезен для садоводов, потому что уничтожает вредных для урожая насекомых. Вот оно как: здешний сад - обиталище монстров - сверчков, богомолов и прочих незнакомцев, перед которыми полагается снимать шляпу.

        А сегодня, едва вернувшись из путешествия по крутым тропам, еще исполненные величием храмов, красотой горных ущелий, ощущением единения с природой и друг с другом, мы понимаем, что хваленое счастье показало нам спину гораздо раньше самых скептических прогнозов.
        - Катенька, жаль, вы разминулись с товарищем, - радостно возвещает бабушка. - Ушел всего час назад. Я уж его и так и этак уговаривала вас дождаться. Сказал, завтра придет. Я дала ему номер нашего домашнего телефона.
        - Какой товарищ? - не понимаю я.
        - Валера его зовут. Сказал, что вы вместе прилетели. Как тебе не стыдно, Катя? Надо было его у нас поселить, зачем платить лишнее за гостиницу? Место бы нашлось. Зря ты постеснялась к нам друга пригласить.
        Я по-прежнему не въезжаю в ситуацию. Какой Валера, черт возьми? Вместе прилетели?!
        У Жени не менее озадаченный вид.
        - У тебя есть знакомый Валера? - спрашиваю.
        - Ну, если покопаться в памяти, то, возможно, найдется. Но здесь, в Ереване, в доме твоих родных!.. Хм… Припомни лучше своих друзей… - Он вдруг мрачнеет. - Особенно того, кто знает, где живут твои родственники. Вряд ли это случайный человек.
        Неожиданно в разговор вмешивается кузен Аршак:
        - Скользкий он какой-то, этот ваш Валера. В глаза не смотрит, рука при пожатии вялая, с нами два слова не сказал, за стол не сел, все что-то с бабулей шептался.
        Бабушка сидит в своем кресле под грушевым деревом, это ее любимое место; там же белеет круглый садовый столик; по вечерам, когда старшие ложатся спать, здесь хорошо пить чай и болтать на разные темы с Аршаком и Нушик в пахучем лиственном полумраке, под мистическое пение сверчка. Накануне, после случая с богомолом, я выслеживала неуловимую тварь с фонариком, переворошила всю траву, но тщетно, звук есть, а скрипача нет, говорят, что наружности он безобразной - черный, голенастый, с двумя торчащими, словно концы фрака, жалами позади брюшка. Брр!
        Порой прекрасное рядится в нелепое обличье…
        Теперь-то я стала относиться к внешности пришельцев из зеленого мира гораздо терпимее. Свою набожную сообщницу тоже не нашла, хотелось поздороваться, я бы ее на сей раз не испугалась.
        Но кто же кроется под обличьем Валеры? Странный визит. Я прошу Аршака подробнее описать посетителя, кое-что добавляет сестра Нушик, и постепенно, к моему несказанному ужасу, я получаю детальный портрет Даниила, этого мерзавца, с которым имела несчастье встречаться и рассталась незадолго до знакомства с Женей. К сожалению, совершенно избавиться от его общества невозможно, так как мы работаем с ним в одной редакции. Именно он устроил подлянку: сообщил Жене о том, что я журналистка, которая пытается влезть в чужую семью и выудить скандальные сведения об ордене. Я думала, что Даниил вполне удовлетворился своим гадким поступком, утешил оскорбленное самолюбие брошенного любовника, но теперь вижу, что ошибалась.
        - Это Данька, - сообщаю Жене. - Сомнений нет. Только что ему нужно, не пойму, зачем он явился в этот дом?
        Из комнаты раздается вскрик бабушки:
        - Боже мой! Мои тетради пропали, лежали здесь, на столе. Я их Валере показывала.
        Выяснилось, что мнимый Валера разговорил старую женщину - старики любят внимание и охотно рассказывают о своей молодости. Бабушка показала ему дневники, читала из них выдержки, теперь тетради исчезли, и я не сомневаюсь, что Данька их попросту украл.
        - Такой обходительный молодой человек! - сокрушается бабушка. - О тебе, Катюша, с большим теплом отзывался, наплел, что для него счастье познакомиться со мной - много хорошего слышал от внучки…
        - Я убью его!!! Подонок! Чего он хочет от меня?! - почти визжу я и колочу кулаками по столу.
        Женя, вместо того чтобы разделить со мной свалившееся несчастье, стоит в стороне, насупив брови, смотрит мнительно и покусывает свою яркую губу, гад такой, небось ревнует. Ну что еще ждать от мужика? Одни рефлексы, ей-богу, первая реакция - приревновать, а уж потом можно и мозги включить.
        Я немедленно иду в наступление:
        - Убедился теперь, какой Данька подлец? Ну что? Что ты косишься на меня? Я, по-твоему, виновата, что негодяй решил нажиться на мемуарах фронтовички?
        Неужели не ясно, сколько бед он принес одним махом: мне нагадил, думает, что статью завалил, раздор между нами посеял, потом втихаря сам как-нибудь использует дневники. Он в журналистике профессионал, ему это раз плюнуть.
        В глазах ревнивца занимается искра разума. Слава те господи! Хоть одной проблемой станет меньше. Вторая - где искать проклятого Даньку? Он вполне может дать деру сегодня же ночью - сядет в самолет, и ищи-свищи вора. Мчаться же за ним обратно в Питер ой как не хочется, мы только начали входить во вкус горячего ереванского августа; горожане жалуются на жару, а мы так соскучились по солнцу в чистом небе, где неистребимая голубизна поглощает любое невпопад забредшее в эти края облачко. Гуляй себе в легких платьицах, сарафанчиках, майках с шортами, наслаждайся теплом сутки напролет. Ночью можно в обнимку заснуть обнаженными после любовных ласк, не опасаясь, что влажная кожа остынет в теряющем напряжение воздухе.
        От этих мыслей мне хочется завыть. Мой парень тем временем окончательно увяз в раздумьях, - неужели найдет какой-то выход?
        - Надо обзвонить все гостиницы, - жестко постановляет он. - Если повезет, перехватим Даниила здесь, а нет, так в Питере он от меня не уйдет!
        Вот это да! Не сойти мне с этого места, если в нем сейчас не проснулся его дед. Глаза так и полыхнули холодом. Однажды мне довелось видеть его таким - когда дрался на набережной Фонтанки с хулиганами. Скажу, что Даньке сильно не повезло: рука у Женечки тяжелая, помню, как валил наземь тех амбалов с одного удара. Конечно, рукоприкладства лучше не допускать, но я бы и сама набила Даньке физиономию с превеликим удовольствием.

        Весь следующий день посвящен поискам. Я звоню в Петербург, своему редактору. Как я и предполагала, Даниила нет в городе, он якобы взял неделю отпуска и отбыл на остров Пхукет. Судя по всему, выбрал то, о чем потом легче врать, так как ездил в Таиланд год назад.
        - Жаль, не на остров Комодо, - бурчу в трубку. - Была бы надежда, что его сожрут вараны.
        - Что ты сказала, Катенька? - удивленно переспрашивает редактор.
        - Так, ничего, мечты вслух.
        Не могу же я пока утверждать, что Данька в Ереване. Не пойман - не вор. Как бы ни была я уверена в его причастности к краже, надо поймать негодяя за руку.
        Аршак старается для нас: с утра прибывают его друзья, все строго одеты - в рубашки, брюки, закрытые туфли; меня удивляет такая манера ереванцев одеваться в сорокаградусную жару - даже в то время, когда они не на работе.
        Парни рассаживаются за круглым столом в саду и по-деловому обсуждают план действий. Женя тоже принимает участие в разговоре. Ребята из вежливости стараются говорить по-русски, и, надо признать, не у всех это хорошо получается. Иногда они увлекаются и переходят на родной язык, так им намного легче, говорят громко, эмоционально, энергично жестикулируя.
        Бабушка тоже не скучает, к ней пришла подруга из соседнего дома, Арев-тати, так ее все зовут - «тати» означает «бабушка», - старушке поменьше лет, чем бабе Насте, всего-то восемьдесят два, она подслеповата, ходит с палкой и много курит. За то время, что я здесь, без сигаретки ее не видела. Самое удивительное, что в доме у нее одни некурящие - сын, невестка и даже взрослые внуки, но все молчат из уважения к старости. В Армении почтительно относятся к старшим.
        Арев-тати располагается рядом с нашей бабушкой за садовым столиком и начинает обстоятельно пересказывать утреннюю программу о здоровье, нещадно пыхтя сигаретой. Передачи о здоровье она внимательно смотрит каждый день, после чего донимает всех инструкциями, что надо есть, какие продукты покупать, на каких простынях спать. Благодаря ей я узнала, что в душевой лейке содержится масса микробов, посуду надо мыть только хозяйственным мылом, занавески в ванной - страшнейшее зло, и еще массу ненужных сведений, которыми телевидение забивает мозги доверчивых пенсионерок.
        Покончив со здоровьем, Арев-тати переходит к политике. В этом она большой знаток без всяких советов извне. Поначалу следует углубленный анализ личностных качеств известных политических фигур c применением крепких колоритных армянских выражений. Затем Арев-тати сообщает, что по всем признакам надвигается мировой экономический кризис.
        - Надо купить несколько килограммов масла и положить в морозильник, как считаешь Настя-джан?
        - Ох, Арев, можно, но надолго не запасешься, - покорно вздыхает бабушка. Она предпочитает не спорить с подружкой.
        - Эти негодяи все равно не дадут нам жить спокойно, - авторитетно констатирует Арев-тати.
        Для Арев кто бы ни стоял у власти - заведомо негодяй. Убеждения у нее твердые, независимые, выше любых обстоятельств.
        Как-то, во время президентских выборов, у нее испортился телевизор - в тот момент, когда она приготовилась смотреть очередную серию нескончаемой бразильской мелодрамы. Дома как раз собралась компания серьезных ответственных мужчин, друзей ее сына. Все они представляли избирательный штаб действующего президента.
        Что тут началось! Любой стихийный бунт померк бы перед неистовым возмущением старушки, оставшейся без дневной порции сериала.
        За поломку телевизора досталось всем - детям, их друзьям, внукам, производителям, властям. Когда Арев-тати взялась громогласно поносить президента, нервы у серьезных мужчин не выдержали, они попрыгали в свои штабные джипы и ринулись в ближайший магазин электротехники. Через десять минут перед бабушкой Арев стоял новехонький телевизор. Сериал, слава богу, только начался, и в доме воцарились спокойствие, тишина и мирные клубы сигаретного дыма.
        С нами соседка тоже не особо церемонится.
        - Ай ахчи! - кричит она мне. - Ну-ка марш в дом и смени юбку! Куда смотрит твой парень? Анамот! Мужики кругом, а она раздетая ходит.
        - Что такое «ахчи»? - спрашивает Женя. - И «анамот»?
        - Девочка, девушка. «Анамот» - бесстыжая. - Я лукаво улыбаюсь.
        Женя внимательно изучает мою юбку. Потом смотрит на наших мальчиков.
        - В чем-то она, пожалуй, права, - с расстановкой произносит он, - иди-ка переоденься.
        Ну разве не прелесть эта бабушка Арев? Заставила Женьку ревновать!
        Я вприпрыжку бегу в дом и меняю короткую юбку на широкую, из воздушного шифона, доходящую до колен, нежно-голубую, как незабудка. Женечка-то ничего не выиграл, новая юбка идет мне как никакая другая. Женская одежда, скрывающая многое, коварная ловушка для мужчины, чем больше ткани, тем надежнее расставленные силки. Какое глупое заблуждение, что, прикрывшись, женщина становится менее соблазнительной.
        Порхаю по ступенькам, небрежно помахивая сумочкой, и вижу, что все сделала правильно: у Жени взгляд собственника превратился в раздевающий, так что главное не одежда, а нравитесь ли вы мужчине. Я нашла для себя подтверждение, и настроение у меня подскакивает до самой высокой планки.
        Однако нельзя забывать о делах, тем более столь важных, как розыск Даниила и бабушкиных дневников.
        Мы снова забираемся в малолитражку дяди Сурена, остальные парни набиваются в белую
«ниву», как сердитые пчелы в улей; мальчики настроены воинственно - «нива» лихо уносится вперед, визжа тормозами на поворотах дороги, спускающейся петлями с Канакерского холма к центру города, туда, где кипит жизнь.
        На Женю Ереван, в отличие от загородных памятников армянского зодчества, не произвел особого впечатления - город с советской основой и современными новостройками, сказал он. Из старинных сооружений сохранилось несколько церквей, центр застраивается безликими высотками; немногочисленные скверы истребляются растущими как грибы ресторанами и кафе; в начале девяностых из-за перестроечного кризиса и экономического спада, когда в республике не было ни газа, ни электричества, люди, чтобы обогреться, рубили деревья прямо в городских парках, особенно пострадал лес вокруг телебашни на холме Норк-Мараш, холм теперь голый, деревьев заново не высадили, оттого в Ереване участились пыльные бури. Я обещала показать Жене изумительные хвойные леса в Дилижане, месте рождения дедушки Вазгена, но и там нас ждало плачевное зрелище: словно острая гребенка прошлась по лесу, прореживая заросли и оставляя голые пни.
        Капитализм не пошел на пользу стране, а лишь пополнил чьи-то карманы, но ереванцы, несмотря ни на что, любят свой город. Я тоже люблю Ереван - особенно за то, что можно бродить по нему всю жаркую летнюю ночь, наслаждаясь чувством свободы и безопасности, по улицам и площадям с поющими фонтанами; здесь, как в любом городе, есть свой дух, известный коренным жителям. Мне тоже доступна эта неповторимая аура Еревана, но Жене ее не понять - он петербуржец до мозга костей, уроженец прекраснейшего города с множеством противоречий.
        Я многое наметила - поездку к моему любимому озеру Севан, в центр Армянской апостольской церкви Эчмиадзин, хочется побродить в стенах горных средневековых монастырей и крепостей, какие только успеем посмотреть.
        Но главное, самое важное место, куда мне хочется сводить Женю, - к морскому памятнику на центральном кладбище. Когда-то бабушка привезла цинковый гроб с дальневосточной военно-морской базы, чтобы муж ее упокоился на родной земле, там, куда всю жизнь стремилась его душа. Правительство выделило военный транспортный самолет, что позволило привезти также обелиск, сделанный руками сослуживцев. На вершине его - маяк, по бокам - якорные цепи. Был еще крейсер у подножия памятника, но его оторвали и утащили вандалы; наверное, сдали в металлолом, а гроши пропили. Какое им дело до незнакомого офицера, но маяк стоит, как тот, Осиновецкий, тысячи раз обстрелянный, изрытый воронками от снарядов, спасший немало жизней и судов во мгле и в бурю.


        Глава 4


1942 год
        Смуров часто бывал на кораблях флотилии и нередко отправлялся с ними на боевые задания, при этом не упускал ни малейшей возможности, чтобы лишний раз оказаться в плавании с Алексеем. Он находился на катере Вересова, когда на пароход «Никулясы», который вел за собой две баржи, напало восемь бомбардировщиков. Судно принадлежало речному пароходству, команда в основном состояла из женщин. Раненая радистка перед смертью успела сообщить в порт о бедственном положении парохода. На помощь вышли
«морские охотники». Фашистов обстреляли и прогнали, после чего с парохода началась эвакуация выживших.
        Вид убитых и раненых молодых женщин, которые делали то, что должны были делать мужчины - носились на утлых суденышках по бурным водам Ладоги, перевозили грузы, управляли судами, в шторм заводили швартовы, погибали под бомбами на трассе, - подействовал на Смурова как шок. Он в который раз тягостно задумался о своем месте на войне; его мучило сознание того, что он делает что-то неправильно, что тщеславие, личные амбиции и расчеты с самого начала увлекли его по ложному пути. Не в силах самостоятельно справиться с терзавшими его сомнениями, он обратился за помощью к Алексею:
        - Объясни мне, почему ты с первой нашей встречи не одобрял моей службы?
        - А ты сам не понимаешь?
        - Нет, не понимаю! Мою работу поручило мне командование, ее одобряет партия и правительство и даже сам товарищ Сталин. Что в ней плохого? Она необходима так же, как и твоя. Тебе не приходилось видеть того, что видел я: предателей, отступников, дезертиров. Поверь, их намного больше, чем ты можешь себе представить.
        - Я не спорю, что ты делаешь нужное дело, но любая деятельность накладывает на человека отпечаток. Не хочется напоминать, но ты пытался использовать свое служебное положение в личных целях. Скажи, что я не прав. Я не хочу, чтобы ты этим занимался, Кирилл. Вспомни, что ты - офицер Военно-Морского флота. Нас готовили как капитанов, воинов, командиров. Выслеживание, подслушивание, подозрение роняет честь мундира морского офицера. Езжай в Москву, подай рапорт и просись сюда, на Ладогу, на военный корабль. К отцу обратись - он поможет.
        - Теперь поздно, кто мне доверит корабль?
        - Учись, ты ведь много времени проводишь на кораблях, присматривайся, запоминай, нет лучшей практики, чем в бою. Корабль тебе сразу, конечно, не доверят, послужишь поначалу в другом качестве, но со временем, если проявишь себя, можешь стать и командиром.
        Смуров последовал совету Алексея и уехал в Москву.


* * *
        Обстановка на озере была тяжелая. Боевые столкновения происходили ежедневно. Теперь вдобавок к бомбежкам активизировались вражеские корабли. Объединенная финско-немецко-итальянская флотилия всеми силами старалась помешать эвакуации населения из Ленинграда.
        Несколько «морских охотников», в том числе катер Вересова, выдержали бешеный по накалу бой у острова Верккосари с самолетами и кораблями противника одновременно, при этом нанесли врагу изрядный урон. Итальянские торпедные катера охотились на баржи, занятые перевозкой, и сопровождающие их военные суда.
        Случалось, «морские охотники», попавшие в кольцо окружения десантных барж и сторожевых катеров противника, гибли вместе со всем экипажем.
        Настя добиралась до Новой Ладоги на попутных судах, нередко вместе с эвакуируемыми. Суда постоянно подвергались нападению с воздуха. Однажды на баржу, где было много жителей Ленинграда, напали два «мессершмитта». На глазах у Насти падали на палубу убитые матери с детьми. Одна женщина с младенцем на руках, выпрямившись во весь рост, махала летчику платком, давая понять, что на барже женщины и дети. Летчик хладнокровно прошил ее и ребенка пулеметной очередью.
        После таких путешествий Насте стоило больших усилий не обнаружить перед неокрепшим мужем своего ужаса и горя.
        Алексей давно не появлялся - стычки с осмелевшими кораблями противника и ожесточенные бои становились все более частыми. Вазген хандрил, томился и рвался в море.
        Когда Алексей наконец появился в госпитале, на его груди поблескивал орден Красного Знамени.
        - Поздравляю! - Вазген попытался его обнять. - Ты меня обскакал. Сил больше нет лежать, пока другие воюют. Недели две еще, наверное, проваляюсь. Надо было так влипнуть! Как твои ребята?
        - Завтра их выписывают. Они хотят лично выразить тебе благодарность за спасение.
        - Это единственное, что меня примиряет с пребыванием здесь. Слушай, что ты сделал с Лежнёвой? Она ко мне ластится, о тебе расспрашивала.
        - Спроси лучше, что она сделала со мной. Но какая женщина! Кстати, как ее зовут? Она меня так безжалостно выставила, что я даже не успел узнать ее имя.
        - Зато твое она теперь знает. У нее какое-то необычное имя, из греческой мифологии, то ли Афродита, то ли Афина, я мельком слышал, сейчас не вспомню.
        - Ей бы подошли оба. Воинственная красавица. Ладно, сам узнаю. Как Настя?
        - Хорошо. Вчера была у меня. Эта история со Смуровым не дает мне покоя. Настя говорит, что давно его не видела, но кто поймет женщин?
        - Не смей сомневаться в Насте! Смуров уехал в Ленинград, она правду сказала. Если бы ты знал, какая необыкновенная у тебя жена! Ведь это она спасла тебя от смерти.
        - Настя? Каким образом?
        - Когда-нибудь расскажу. Это долгая история. А сейчас пойду улаживать собственные сердечные дела.
        Против ожиданий, Лежнёва встретила Алексея неприветливо.
        - А, это вы, - черствым голосом произнесла она, столкнувшись с ним в коридоре.
        Однако Алексей был не из тех, кого легко смутить:
        - Вы как будто мне не рады. Помнится, в прошлую нашу встречу я вызывал в вас более положительные эмоции.
        Лежнёва высокомерно подняла крутую бровь:
        - Я сожалею о том, что произошло. Забудьте об этом и никогда не вспоминайте. Это был минутный порыв.
        - Зачем же вы расспрашивали обо мне Арояна, узнавали, как меня зовут? - не унимался Алексей.
        - Легкомыслие вашего друга меня не удивляет. Сами знаете - с кем поведешься, от того и наберешься! - последовал холодный ответ.
        - И все же позвольте узнать ваше имя.
        - Меня зовут Ариадна Сергеевна, если вам так уж необходимо.
        На этом она попыталась закончить беседу и сделала попытку двинуться дальше по коридору, придав лицу казенно-надменное выражение, но Алексей встал у нее на пути:
        - А, так это вы помогли Тесею прикончить вашего ближайшего родственника? Это как раз в вашем духе.
        - Ваша эрудиция делает вам честь, Алексей Иванович, но позвольте напомнить, что Ариадна не принимала участия в убийстве Минотавра, она лишь помогла Тесею выбраться из лабиринта.
        - Тогда помогите и мне выбраться из лабиринта, в который сами же меня заманили. Подарите мне вашу спасительную нить.
        - Уберите руки, товарищ Вересов. Нас могут увидеть. Не стану я вас спасать. Вам там самое место! Где вы пропадали все это время? Не сомневаюсь, что гонялись за юбками.
        - Я гонялся за фашистами, доказательством тому орден, который вы упорно не хотите замечать.
        Она бросила косой взгляд на орден и отвернулась, все еще пытаясь Алексея обойти. Тот и не думал ее отпускать, он продолжал шутливо оправдываться: еще одним доказательством его невиновности мог служить тот факт, что в госпитале находится Вазген, его лучший друг. Не видеться с ним длительное время Алексею крайне тяжело, и раз он долго не приходил, значит, на то были веские причины.
        - Смените же гнев на милость, прекрасная Ариадна.
        - Ариадна Сергеевна, для вас - только так, и не называйте меня иначе!
        - Не слишком ли официально?
        - Ничуть. Обращение по имени-отчеству изначально содержит в себе элемент уважения. А я требую к себе уважения!
        - Смею заверить, что я испытываю к вам чувства гораздо более глубокие, чем уважение.
        - Повторяю, уберите руки. Ваши чары на меня больше не действуют.
        - Тогда отчего вы так дышите? Вы запыхались? И щеки у вас что-то раскраснелись. Вам нехорошо, Ариадна Сергеевна?
        - Мне станет лучше, если вы уйдете.
        - Не верю. Вот и голос у вас подозрительно дрожит. Вы плохо меня знаете, милая притворщица, я не привык отступать. Назначьте мне свидание, и я оставлю вас в покое - на время… Ваше молчание - это знак согласия?.. Где вы живете?
        - Здесь… поблизости.
        - Где именно?
        - Вторая изба по правую сторону от госпиталя.
        - Отлично! Вечером я к вам приду.
        - Не утруждайте себя понапрасну, я вам не открою.
        - До вечера, Ариадна Сергеевна, - сказал Алексей, поцеловал ей руку и вышел на улицу в приятнейшем расположении духа.

        Вазген через три дня поднялся на ноги. Голова у него еще кружилась. Алексей, обхватив друга, помогал ему делать первые шаги. Вазген подтрунивал над Алексеем - тот имел измученный вид и походил на больного. В редкие часы, отпущенные для сна, он встречался с Лежнёвой, оттого еле держался на ногах; Ариадна выглядела не лучше, у обоих под глазами были синие круги.
        - Сам-то не упади, - ворчал Вазген. - Спать тоже когда-то надо. Я серьезно, Алеша, так ты долго не протянешь.
        - Завтра ухожу на многодневное задание в море и отдохну.
        - Хорош отдых! Выяснил у нее, почему она пытается скрыть свою внешность?
        - Нет, ничего я не выяснил. Мысли свои она от меня прячет, держит под замком, как в сейфе. Одно чувствую: мужчинам она не доверяет, и мне в том числе.
        С начала октября Вазген уже участвовал в прокладке электрокабеля по дну Ладожского озера. Ленинграду не хватало электроэнергии. Решено было через озеро связать город с Волховской ГЭС. Вместе со специалистами Ленэнерго и водолазами ЭПРОНа гидрографы, в основном по ночам, в течение двух месяцев одну за другой прокладывали пять линий электропередачи. В дома ленинградцев пришел свет, начал работать трамвай и водопровод, получили электроэнергию многие предприятия Ленинграда.

22 октября Алексей участвовал в знаменитом бою в районе острова Сухо, когда практически была разгромлена на озере флотилия противника.
        Корабли только что вернулись с ночного учения по отражению вражеского десанта. Ранним утром встали у причалов, чтобы пополнить запасы топлива и боеприпасов и снова приступить к перевозке грузов. Алексей разговаривал с командиром бронекатера на пирсе. Подошел еще один офицер. Все устали, но стоило морякам собраться вместе, как начинали сыпать шуточками и анекдотами. Обсуждали прошедшие учения.
        - Между прочим, на западном берегу собралось высокое начальство, - сообщил катерник. - Вице-адмирал Трибуц пожаловал и генерал-майор авиации Самохин. С командующим совещаются.
        - Кстати о летчиках, - подхватил другой. - Слышали забавный случай? Командир транспорта «Висланди» рассказывал. Взяли они как-то на борт летчиков - все асы, орлы. Перевозили их в трюме, а тут бомбежка. «Юнкерсы» завывают над головой. Выходит из трюма полковник, командир эскадрильи, и просит люки держать открытыми. Ребятам, говорит, не по себе: сроду такого не случалось, чтобы противника слышали, но не видели.
        - Интересно, что бы я почувствовал, сидя в трюме, - поежился Алексей. - Врагу не пожелаешь такой напасти.
        К офицерам с поджидавших их кораблей одновременно бежали три матроса.
        - Что это с ними? Сговорились, что ли? - удивился Вересов.
        - Товарищ командир, разрешите обратиться! - выпалили все трое, обращаясь каждый к своему командиру.
        - Тихо, тихо, а ну по очереди!
        - Получена радиограмма открытым текстом! У острова Сухо идет бой!
        - Кто передал?! - теперь офицеры воскликнули хором.
        - Донесение поступило с тральщика ТЩ-100, товарищ командир!
        - Раз передал открытым текстом, значит, дело серьезное. Неужели десант? Разойдемся по кораблям. Надо ждать приказа.
        Приказ командующего последовал незамедлительно. Корабли, уже находившиеся в боевой готовности, вышли в район острова Сухо.
        Что же происходило на острове? Маленький искусственный остров Сухо, всего 90 метров длиной и 60 шириной, на котором стоял маяк и несколько хозяйственных построек, имел для ладожцев важное стратегическое значение. На нем размещалась батарея из трех 100-миллиметровых пушек, которая обеспечивала прикрытие большой трассы и контроль за обширным районом южной части озера.
        Гарнизон острова насчитывал девяносто человек. Густой ночной туман еще не рассеялся, когда остров незаметно окружила армада десантных судов и открыла по нему ураганный огонь. Враг рассчитывал высадкой десанта пересечь Дорогу жизни и сорвать перевозки. Остров атаковали более тридцати неприятельских судов. Силы были не равны - противник обладал десятикратным преимуществом в артиллерии. Ливень снарядов и пуль обрушился на остров.
        Гарнизон практически в безнадежных условиях оказывал героическое сопротивление. Радиостанция была уничтожена в первые минуты атаки, и батарея осталась без связи.
        К счастью, стоявший неподалеку в дозоре тральщик обнаружил противника. Командир, хотя это было запрещено, в целях экономии времени открытым текстом передал в эфир радиограмму о нападении и приказал открыть по ближайшим кораблям огонь. Это с самого начала помешало немцам высадить запланированное число десантников.
        Спустя короткое время в воздухе появились «юнкерсы» и начали бомбить остров, а прикрывающие их «мессершмитты» расстреливали из пулеметов позиции батареи, и скоро на острове не осталось ни одного клочка земли, не пораженного огнем. Бойцы гарнизона падали один за другим. Горело все, что могло гореть. Куски раздробленных камней летели во все стороны. Почти все те, кто были еще живы, имели ранения. Командир гарнизона, трижды раненный, с залитым кровью лицом, ползком добрался до второго орудия, оставшегося без прислуги, и продолжал с горсткой еще способных сопротивляться моряков удерживать остров. Враги попытались высадить десант, они лезли со всех сторон, и все же израненным батарейцам удалось сбросить их с суши. Временами бой переходил в штыковую рукопашную схватку.
        Нелегко приходилось и старенькому тральщику, который в одиночку противостоял целой флотилии, но ухитрился с двумя сорокапятками подбить два «зибеля» и потопить десантный катер. В самые тяжелые минуты сражения подоспел на помощь «морской охотник», который находился в дозоре к востоку от острова.
        Он прикрыл тральщик дымзавесой и включился в неравный бой.
        Ценой больших потерь защитникам удалось удержать остров до того момента, когда появились советские самолеты и корабли.
        Канонерские лодки, тральщики, «морские охотники», торпедные и бронекатера вместе с авиацией преследовали врага весь день до темноты и уничтожили большую часть флотилии противника.

        Алексея Вересова, который до сих пор умуд рялся выходить невредимым из морских сражений, на этот раз ранило в ногу осколком снаряда. В пылу битвы он, превозмогая боль, продолжал командовать кораблем и лишь вечером, по возвращении в порт, позволил отправить себя в госпиталь.
        От усталости, а возможно, и от потери крови он уснул прямо на носилках. Лежнёва, неожиданно для себя увидев, как Алексея выносят из санитарной машины без кровинки в лице и с закрытыми глазами, сама смертельно побледнела и на время потеряла способность двигаться, чем вызвала недоумение своих коллег. Выяснив, что жизни Вересова ничто не угрожает, она проявила агрессивную деловитость, уложив его в процедурной, поскольку операционная была занята - слишком много было в тот день раненых. Предварительно изгнав медперсонал из помещения, она собственноручно разрезала на нем высокий сапог, мокрый от крови, отчего он проснулся и увидел перед собой сосредоточенное лицо в роговых очках.
        Пользуясь тем, что она еще не обнаружила его пробуждения, он смотрел на женщину, которая, каждый раз умирая от блаженства в его объятиях Ариадной, неизменно воскресала Ариадной Сергеевной. С непостижимым упорством она продолжала держать предусмотренную ею дистанцию и, по всем признакам, сокращать ее не собиралась. Выходило это у нее настолько естественно, что он даже не мог заподозрить ее в кокетстве или изобретении своеобразного метода обольщения, на какие часто пускаются женщины. Эта пикантная ситуация могла бы его позабавить, если бы он не чувствовал, что за ее душевной неприступностью скрывается чуткая ранимость и какой-то глубоко укоренившийся страх.
        - Что у вас за страсть меня раздевать, доктор? - спросил Алексей.
        Она махнула в его сторону дремучими ресницами и сообщила ядовитым тоном:
        - Не хочу, чтобы это делали другие.
        - Вы испортили мои лучшие сапоги. Вы постоянно наносите ущерб моему обмундированию.
        - Помолчите, Алексей Иванович. Сейчас вам будет больно. Надо обработать рану.
        - Ай! Нельзя ли полегче? Сознайтесь, что вы это нарочно.
        - Терпите, придется наложить швы.
        - Позовите, по крайней мере, на помощь медсестру.
        - Размечтались! Чтобы вы строили ей глазки? Оставьте всякую надежду - ни одна медсестра к вам близко не подойдет. И учтите, что посетительниц женского пола я к вам тоже не допущу.
        - Мне достаточно посещений моего друга. Надеюсь, ему вы позволите меня навещать?
        - Какая трогательная привязанность! Вы с ним, конечно, обсуждаете женщин, с которыми спите?
        - Странное предположение! Ни он, ни я не нуждаемся в такой дешевой браваде. Что с тобой, Ариадна? - Он приподнялся на локте, глядя на нее помрачневшим взглядом. - Это уже не шутки. Неужели ты так плохо думаешь обо мне?
        - Нет больших сплетников, чем мужчины! - выпалила она с упрямым выражением лица.
        - Ариадна, остановись, ты оскорбляешь не только меня, но и моего друга!
        - Ха-ха! Всем известно, что такое мужская дружба. Это совместные попойки, выгодное сообщничество и беготня за женщинами!
        Алексей откинулся на спину и жестко произнес:
        - Лейтенант Лежнёва, я отказываюсь от вашей помощи. Пришлите ко мне другого врача.
        - Вот как! С удовольствием! Я позабочусь о том, чтобы вы не попали в мою палату! - выкрикнула она с надрывом в голосе и вышла, оглушительно хлопнув дверью.
        У Алексея внезапно зашлось сердце, нога нестерпимо заныла, боль отдалась в груди, он застонал, и вошедшая на смену Лежнёвой медсестра заботливо справилась о его самочувствии.


        Глава 5


2008 год
        Нам удалось напасть на след Даниила. Аршак и его расторопные друзья успели побывать в гостиницах, которых в Ереване не так уж и много. Странно, что Данька сразу не уехал с добычей; этому может быть несколько объяснений. Первое, самое правдоподобное, - он будет отрицать кражу. Уличить же его возможно, только обыскав номер и его вещи. Официально это сделать не получится - никакая милиция нам не поможет, ведь речь идет всего лишь о старых тетрадях.
        Парни решают по очереди дежурить у гостиницы «Мариотт», расположенной на площади Республики, - именно в ней остановился Даниил. Караулить объект легко: прямо у парадного входа расставлены столики открытого кафе, можно сидеть, потягивая какой-нибудь напиток; единственная предосторожность - мне ему в глаза лучше не бросаться, а то устроит провокацию. Данька в этом деле сообразительный и изворотливый, так же как в журналистике, запросто может скомпрометировать человека, а потом, в случае претензий, себя же с поразительной ловкостью выставит пострадавшей стороной.
        Мы с Женей отходим недалеко, на «Бульвар Фонтанов», где журчат одновременно более двух тысяч струй, создавая свежесть и прохладу в близлежащем пространстве. Над городом, доживающим третий миллениум, опять висит древняя жара, и на бульваре у фонтанов люди нередко сидят всю ночь. Отсюда хорошо видна площадь с главным поющим фонтаном и стоящими вкруговую зданиями, украшенными искусными барельефами на национальную тему. Одно из них, ближайшее, и есть гостиница «Мариотт».
        Нам надо дождаться звонка от Аршака, он дал мне свой телефон, но вместо этого звонит мой собственный с московским номером, и на дисплее вырисовывается… Данькин номер!
        Начинаю плавиться от злости. На мои звонки вражина не отвечал, да и вообще, видимо, меня заблокировал, а сейчас сам звонит. Ох, неспроста это, чует мое сердце.
        - У тебя еще хватает наглости мне звонить? - спрашиваю в трубку без предисловий.
        - Приходится, дорогая. Прежде всего, отзови свою группу поддержки, - язвит Данька в ответ. - Я давно просчитал всю вашу гопкомпанию. Зря тратите время, все равно ничего не докажете.
        - Зачем ты делаешь это?
        Дальше все хуже и хуже: Даниил предлагает отправить Женю к моим защитникам, чтобы сам он мог без помех и свидетелей обсудить со мной создавшуюся ситуацию. А если я откажусь, гнусит Данька мне в ухо, то он побеседует с Евгением и опишет ему массу любопытных подробностей из частной жизни Кати Полуяновой.
        - Что он говорит? - нетерпеливо спрашивает Женя.
        Я делаю счастливое лицо и заверяю, что все прекрасно. Даньке обещаю перезвонить через десять минут. Начинаю лихорадочно соображать, под каким предлогом спровадить Женю. Допускать к нему Даниила нельзя, здесь возможны только два исхода: либо Женя его прибьет, что чревато для всех нас тяжелыми осложнениями, либо Данька успеет наговорить ему кучу мерзостей, и тогда последствия я вообще не берусь предсказывать - в первую очередь для себя самой.
        Мне стоит огромного труда уговорить Женю уйти. Он скрипит зубами и рвется в бой, но мне удается его убедить, пустив в ход всю женскую хитрость, на какую я способна.
        Я огибаю площадь и иду по тенистой улице Абовяна к кинотеатру «Москва», как предписал мне Даниил. Скоро вижу и его самого. Прежде всего бросается в глаза до отвращения знакомая, нахально ухмыляющаяся физиономия.
        - Зайдем, - делает он приглашающий жест в сторону кинотеатра. - Здесь можно уютно посидеть на первом этаже в тишине и прохладе. Проблемы легче решать в спокойной обстановке.
        Не то у меня состояние, чтобы ему возражать, главное сейчас докопаться до сути данного свидания.
        - Что будешь пить? - продолжает преувеличенно любезничать Даниил, усаживаясь за стол. - Заказывай все, что пожелаешь. Мне хочется сделать для тебя что-нибудь приятное по старой памяти.
        - И поэтому ты украл тетради моей бабушки? Уважил не только меня, но и старого человека. У тебя вообще совесть имеется - хотя бы в виде рудимента?
        - А зачем она мне? С совестью нынче жить совсем неудобно, себе во вред. И вот что, Катюха, давай обойдемся без пафосных фраз. Ты сама поначалу со своим избранником не церемонилась, покуда с ним не свалялась, и тогда между вами сразу возникло большое и светлое. - Последние слова он произносит с гнусной издевкой. Мне хочется его убить, но приходится терпеть. А тот, чувствуя себя хозяином положения, продолжает: - И помыслы твои стали чисты, цели возвышенны. Ты, кажется, прониклась идеей написать романтическое эссе о войне. Восславить героев, так сказать, воспеть справедливую борьбу советского народа против немецко-фашистских захватчиков!..
        - Не кривляйся. Именно это я и сделаю. Тебе мое эссе помешает жить?
        - Упаси бог! Пиши что хочешь. Сейчас все в ход идет, в том числе игра на патриотизме и славном прошлом наших предков.
        - Ты говори за себя. У меня есть записи бабушки, невыдуманные рассказы, то, что она пережила в годы войны. Для нее война началась в девятнадцать лет. Тебе незачем читать ее записи, ты в них ничего не поймешь, для этого надо быть другим человеком. Что ты мне пытаешься доказать? Твой цинизм отвратителен! Это сейчас вы посмеиваетесь и все обесцениваете, а бросить бы вас в ту мясорубку, вмиг бы обделались, забились бы в щели, как тараканы, либо сами оказались предательскими гнидами. Аналитики хреновы! Я буду писать о конкретных людях, так, как все было на самом деле. Верни мне дневники!
        Данька насмешливо кривится:
        - Разве я сказал, что они у меня? Мне просто хотелось тебя увидеть, посидеть вот так, по-дружески, поговорить о работе, если угодно.
        - О чем? - обалдеваю я.
        - Меня заинтересовала военная тема. Опыта у тебя пока маловато, а материал, судя по твоим рассказам, богатый. Я предлагаю писать вместе большой цикл статей, создать обширное документальное полотно в нескольких номерах. Что скажешь?
        Язык у меня, по правде сказать, отнимается, что в данную минуту наиболее правильная реакция. Лучше смолчать и обдумать скрытый смысл Данькиного предложения. Но тут он сам выдает фразу, которая все ставит на свои места.
        Пока я таращусь на его впалые щеки с модной небритостью, обрамленные спутанными патлами, - он наверняка так и остался в уверенности, что имеет вид раскрепощенного художника, - Даниил придвигается ко мне, обнимает рукой за плечи и лезет своей щетиной мне в лицо.
        - Вернись ко мне, - говорит он таким тоном, словно решил меня облагодетельствовать. На самом деле это маска. Как я понимаю, до просьбы он не опустится.
        Я совершаю прыжок в сторону верхом на стуле, как на бодливой корове. Сидящие вокруг молодые люди смотрят в нашу сторону. Здесь не принято выставлять напоказ свои отношения, это вам не Питер или Москва, где народ ко всему привык и мало на что реагирует.
        - Ты одолел тысячи километров, чтобы сказать мне это? - перехожу на яростный шепот. - Лучше объясни честно, зачем ты сюда приперся!
        - Я приперся сюда за тобой, - вдруг переходит он на серьезный тон, и тут я пугаюсь не на шутку: гораздо спокойнее, когда он ерничает. - Хочу признаться: я терпеливо пережидал нашу размолвку, пока не увидел тебя с этим типом. Я надеялся, ты перебесишься, поиграешь в независимость, потом дурь пройдет и мы помиримся. Просто хотел дать тебе время. Но ты использовала его не по назначению.
        Вот как! Значит, все это время я была подопытным кроликом, причем глупее, чем самый глупый кроль. Прыгала себе, щипала травку, не подозревая о нежных чувствах бывшего возлюбленного.
        Впрочем, никогда не наблюдала их наличия. Даниил относится к категории мужчин, которые признают отношения по принципу «женщина вокруг меня». На мою беду, в самом начале нашего знакомства он сколотил рок-группу и ощущал себя никак не ниже Мэттью Беллами из Muse, ожидая немедленной заслуженной славы, но она, злодейка, все не приходила.
        Два года я терпела его капризы, истерики, творческие искания, депрессии и маргинальные выходки. Мне надо было понимать его, поддерживать, служить жилеткой для слез и соплей, утиркой для пьяной блевотины, при всем том восторгаться его самобытной индивидуальностью. Кончилось тем, что я треснула дверью, сопроводив свой уход весьма грубыми выражениями. Любовь зла, но я еще злее. Пусть кто-нибудь другой оценит эту сложную натуру, а мне собственная жизнь дорога.
        С карьерой рок-звезды Даниил все-таки покончил, не добился ничего на поприще музыки и образумился, но, как сейчас выясняется, меня он не оставил в прошлой жизни.
        - Даня, ты в своем уме? У тебя, оказывается, роковая любовь? Хорошо, допустим, тогда к чему этот маскарад с «Валерой», дневники бабушки, разве не мог ты поговорить со мной дома?
        - А я пытался, вспомни, но ты фыркала и язвила на каждое мое слово, не шла на серьезный разговор. Зато сейчас выслушаешь, деваться тебе некуда.
        Он прав, чтоб мне сгореть! Я постоянно избегала его - поначалу из опасения, что всколыхнутся еще не до конца остывшие чувства, а позже - по той простой причине, что он стал мне совершенно неинтересен, если не считать раздражения: он служил напоминанием моей глупости.
        Пока меня одолевают сожаления о собственной недальновидности, Данька вынимает из кармана бумажник, открывает его и будто в задумчивости изучает что-то внутри:
        - Не понимаю, что ты нашла в этих ископаемых артефактах? Какой смысл постоянно стенать о давно прошедшей войне?
        Я наклоняюсь в его сторону с нехорошим предчувствием, силясь заглянуть краем глаза на предмет исследования, и вижу старую фотографию, ту самую, из Жениного альбома; он привез ее в подарок бабушке, а та вложила ее сразу в одну из тетрадей. Теперь-то мы знаем, кто, помимо моего деда, запечатлен на снимке, - это Алексей Вересов и красавица Ариадна Лежнёва. Блеклость фотографии, военная гимнастерка и пилотка не могут умалить цветущей красоты молодой женщины.
        Я вдруг забываю, где я, с кем, тянусь к фотографии, в эту ушедшую черно-белую реальность, и вижу, как она постепенно оживает, проявляются краски, синеет вода в озере и рябит золотыми бликами, а в стороне у причала покачивается на волне в ожидании своего командира изрешеченный пулями, латаный-перелатаный маленький боевой корабль.


        Глава 6


1942 год
        Алексея действительно поручили попечению другого врача; все время своего пребывания в больнице он с напряжением ждал, что Ариадна придет к нему и повинится, но она ни разу не появилась в поле зрения. Алексей ожесточился, хотя и невыносимо страдал.
        Вазген, заметив его состояние, предложил свою помощь:
        - Хочешь, я поговорю с ней? Ты так извелся, что на тебя больно смотреть. Поверь, Алеша, и ей не лучше. Я вчера был у нее на контрольном обследовании. Она похудела, глаза воспалены и блестят слезами. Что вы, как дети, ей-богу, мучите друг друга впустую.
        Лицо Алексея приняло непримиримое выражение: он никогда не пойдет к ней на поклон. Она хочет сделать из него раба, только не на того напала! Для него унизительно подчиняться женщине, и надо дать ей это понять, а если ее сатанинская гордость для нее дороже, пусть с ней и остается! Он с собой справится, выбросит Лежнёву из сердца, скоро Вазген в этом убедится.
        Тот попробовал урезонить друга - иногда не так уж плохо побыть рабом у желанной женщины. Это даже приятно до определенного момента.
        - Только не для меня, - уперся Алексей. - Видеть ее больше не хочу, и говорить о ней тоже не хочу!
        Вазген, зная самостоятельность и нетерпимость друга в вопросах отношений с женщинами, предпочел советов ему больше не давать. Алексей пробыл в госпитале всего пять дней вместо положенных десяти, как настаивали врачи, и возвратился на корабль.

        Вернулся из Москвы Смуров. На свою просьбу зачислить его в состав ЛВФ он получил отказ, в чем виноват был его отец, занимавший высокий пост в Наркомате ВМФ. Узнав о желании сына служить на военном корабле, он воспротивился этому чреватому опасностями, как он считал, намерению и употребил свое влияние, чтобы ему помешать.
        Смуров по прибытии в Осиновец зашел к Насте. Она встретила его с живым дружеским расположением и сразу же сообщила все последние новости: Алеша был ранен, но уже ушел в плавание, не долечился и сильно хромает, никого не слушает, беда с ним, да и только, слова ему не скажи…
        - Отчего же не долечился? - спросил Смуров, заподозрив неладное. Вид у Насти был такой, словно она что-то недоговаривает. - Настя, что произошло? Скажите, я ведь все равно узнаю. У меня работа такая - все знать.
        - Ему очень плохо, Кирилл. Мы с Вазгеном не представляем, что можно сделать. Видим, как он мучится, а вмешаться не можем - он отвергает всякую помощь. Дело в том, что он, кажется, влюбился. Правда, он в этом не признаётся даже самому себе, но я-то вижу, как ему тяжело.
        - Влюбился? В кого?
        - В доктора Лежнёву, вы ее видели, она была лечащим врачом Вазгена, помните?
        - Да, да, очень хорошо помню. Так что же, она не отвечает ему взаимностью?
        - По словам Вазгена, она от него без ума. Но у них вышла размолвка, и вот тут-то нашла коса на камень: она строптива и своенравна, он горд и самолюбив, никто из них не хочет сделать первый шаг, а в результате страдают оба. Все это так нелепо! Надо что-то делать, Кирилл.
        Смуров погрузился в длительное раздумье. Настя с любопытством за ним наблюдала. Он словно выключился на время, ушел в себя настолько глубоко, что казалось, разорвись рядом бомба, и та не вернет его из этого каменного выпадения из действительности. У него и так-то было невыразительное лицо, не по строению своему, довольно характерному и не лишенному привлекательности, а по выработанной им же бесстрастной неподвижности, призванной скрывать какие бы то ни было чувства. И все же, когда он поднял на Настю глаза, было очевидно, что он принял какое-то очень тяжелое для себя решение.
        - Думаю, я смогу помочь, но мне понадобится содействие вашего мужа.
        Словно в ответ на его слова, дверь отворилась, и в помещение вошел Вазген. Нетрудно представить его реакцию, когда он увидел Смурова, доверительно беседующего с Настей. Он застыл на пороге, уставив обжигающий взгляд в этих двоих, посмевших встречаться совершенно открыто, так, как будто он уже не в счет. До чего осмелел этот наглец!
        А она, лицемерная жена, та, что коварно попрала его безграничное доверие к ней, кто она после этого? Он не хотел верить Клаве, которая два дня тому назад зажала его в коридоре, так что он даже растерялся, поскольку никогда прежде не отказывал женщинам, а теперь вынужден был напомнить бывшей любовнице о том, что он женатый человек. Она расхохоталась ему в лицо и, глядя на него порочным взглядом, заявила, что он слеп, как все мужья, которых водят за нос неверные жены. Он не позволил ей продолжать этот разговор, ушел в озлоблении и отравленный подозрениями, однако, увидев чистый лик жены, не решился ей этих подозрений высказать.
        И что же? Он предан, обманут, жалок и смешон, как смешны все обманутые мужья!
        Он так страшно изменился в лице, что вызванная его появлением улыбка Насти растаяла без следа.
        - Вазген, мы говорили с Кириллом об Алеше, - робко проговорила она, не понимая происходящего.
        Супруг не снизошел до ответа; он с видимым усилием перевел взгляд на Смурова и глухо произнес:
        - Я жду тебя снаружи. Выходи, поговорим.
        Он ринулся к выходу, Смуров поднялся вслед за ним:
        - Простите, Настя, это все из-за меня. Ваш муж испытывает ко мне, мягко говоря, не совсем добрые чувства. Я поговорю с ним и все исправлю, не переживайте.
        Вазген ждал его у выхода. Вокруг, как всегда, было много народу. Теперь Осиновец стал большим озерным портом. По воде вытянулись крепкие пирсы, оборудованные подъемными кранами. Для того чтобы к ним могли причаливать большие суда, были произведены дноуглубительные работы, со дна извлекли семьдесят тысяч кубометров грунта. Вот и сейчас к причалам швартовались корабли и тяжелые баржи, полным ходом шла погрузка вагонов, в бессолнечном однотонном небе барражировали советские истребители. На озере ходили осенние волны и с шумом разбивались о пирсы.
        Смуров вышел из маячного домика в привычную разноголосицу, лязг вагонов и гул моторов.
        - Пошли, - сказал Вазген, кивая в сторону леса. - Я настаиваю, не то застрелю тебя прямо здесь. Идем, я даю тебе шанс постоять за себя.
        - Хорошо, пойдем, но прежде ты должен кое-что знать, - спокойно ответил тот. - Твоя жена - святая. Она любит тебя, а я не хочу быть третьим лишним. Это первое. Второе: я не стану в тебя стрелять. - Он подошел к Вазгену совсем близко, глядя на него в упор. - Да, Ароян, я тебя не люблю, ты всегда стоял мне поперек горла; я был бы страшно доволен, окажись ты на том свете, но, к сожалению, твоя жизнь дорога людям, которых мне не хотелось бы огорчать, а потому я не собираюсь отвечать на твои оскорбления. Никак! Хоть ты тресни! Ты меня понял?
        - С каких это пор в тебе взыграли благородные чувства? - с яростной издевкой спросил Вазген.
        - С тех пор, как я поговорил с твоей женой. Я преклоняюсь перед ней, но домогаться ее не собираюсь. Ты слышишь меня или слушаешь только голос своей глупой ревности?
        - А что ты говорил мне на катере? Забыл?!
        - Так надо было, - буркнул Смуров и отвернулся.
        Трудно было внушить что-либо человеку, который находился в состоянии близком к исступлению, плохо себя контролировал, кем двигало лишь безрассудное желание немедленно излить свой гнев. И все же внезапное озарение постигло Вазгена; возможно, сказалось всесильное обострение всех его чувств; он застыл, отказываясь принимать правду, но недавние события теперь четко выстраивались в одну логическую цепь. Он вспомнил, как Смуров не выстрелил в него на острове, хотя ничто не мешало ему это сделать, как вывел его своей угрозой из смертной отрешенности, как Алеша сказал, что Вазген обязан своим спасением Насте.
        - Постой… Это что же получается? - пробормотал он. - Да нет, не может быть. Ерунда какая-то… Выходит, ты… ты меня вытянул?
        - Иди ты к черту, Ароян! Глаза бы мои тебя не видели, - сказал Смуров.
        Вазген вглядывался в него и видел своего недруга в новом свете, как будто смотрел на него под другим углом. Все было совсем не просто, совсем не так, как он представлял, а ведь он считал, что разбирается в людях, он - командир, человек с солидным опытом общения с людьми. То, что казалось еще сегодня неопровержимым и бесспорным, разбилось с легкостью обо что-то очень глубокое и прочное, по сравнению с чем его поведение выглядело как запальчивое мальчишество. Вспыльчивость, неподобающая взрослому человеку задиристость сослужили ему плохую службу. Алеша, несомненно, оказался мудрее и терпимее.
        - Послушай… - он отошел, потоптался в стороне и снова вернулся, - а зачем нам, собственно, враждовать? Ну не любишь ты меня, и бог с тобой. Будем хотя бы союзниками. Как тебе мое предложение? А? Давай соглашайся. - Он протянул Смурову руку.
        Тот медлил, видимо испытывая некоторые сомнения, но все же протянул в ответ свою.
        - Ну, вот и отлично! - улыбнулся Вазген.
        - Это мне подходит, - сказал Смуров, избегая, однако, смотреть ему в глаза, - мне как раз нужна твоя помощь. У меня созрел план относительно Алеши. Настя рассказала мне о его неприятностях. Придется снова прибегнуть к шоковой терапии. Боюсь только, что он меня убьет.
        - Хочешь и его заставить ревновать?
        - Нет, в данном случае это не поможет. Вот что я задумал…
        Вазген, выслушав его, покачал головой:
        - Опасное предприятие, я бы на такое не решился, но ты прав - это, пожалуй, сработает. Можешь на меня положиться, сделаю все в лучшем виде.
        Заговорщики снова пожали друг другу руки и расстались.


* * *
        Алексей сошел на берег только через три дня. Обстоятельства складывались для Вазгена удачно: ему удалось перехватить Вересова на пирсе в Новой Ладоге, прежде чем самому уйти в плавание.
        Алексей, приволакивая ногу, спускался по трапу в сопровождении Воробьева. Выглядел он плохо: щеки запали, в глазах - лихорадочный блеск.
        - Вазген Николаевич, - пожаловался Воробьев, - повлияйте хоть вы на командира. На море качка, на здоровых-то ногах не всегда устоишь. По всему видно, что Алексей Иванович не долечился, терпит, зубами скрипит, не нравится мне его состояние. Надо бы его к врачу.
        - Поедем, я отвезу тебя в госпиталь. Надо показаться врачам, - настойчиво взялся за друга Вазген.
        - Не поеду, и ты знаешь почему, - угрюмо отозвался упрямец.
        - Хорошо, едем в Ириновку, ты болен, старик. Возможно, рана нагноилась. Силой тебя везти, что ли?
        Алексей присел на чугунный кнехт, вытянув больную ногу.
        - А впрочем, ладно, поедем в тридцать четвертый, - сказал он, - до Ириновки далеко, а нога и впрямь сильно болит. Глупо от кого-то скрываться, к тому же мне давно безразлична та история.
        - Это ты о Лежнёвой? Так ее там нет, - брякнул Вазген совершенно непроизвольно, так как уже решил, что задуманный план придется отложить - нездоровый вид Алексея заставил его серьезно забеспокоиться.
        - Как - нет? Где же она? - спросил тот и впился в друга настороженным взглядом.
        Вазген понял, что дал маху, и попробовал исправить свою оплошность:
        - Леш, сейчас это не важно. Оставим все вопросы на потом. Первым делом надо позаботиться о твоем здоровье.
        - Помоги-ка мне подняться, - сказал Алексей. Вазген исполнил его просьбу. - А сейчас говори, что случилось.
        Все, теперь не отвертеться! Когда он так смотрит, лучше его не раздражать. Черт дернул за язык! То, что было предусмотрено с самого начала, в данной ситуации оказалось преждевременным. Куда его вести, разбитого, измученного болью? Форменное безумие, а деваться некуда. Эх, была не была!
        - Это все Смуров, - сказал Вазген. - Я предупреждал, но ты не хотел меня слушать. Носился с ним, надеялся сделать из него человека. Стоило ему вернуться, и он взялся за свои козни. Говорю тебе - он безнадежен.
        - При чем здесь Смуров?
        - Он посадил Лежнёву под замок. Говорит, что у него есть на нее компрометирующие документы.
        Алексей отпрянул назад, словно его ударили:
        - Смуров?! Не может быть! Вазген, скажи, что это неправда!
        - Я бы дорого заплатил, чтобы это оказалось неправдой. Мне очень жаль, брат, я не хотел тебя огорчать.
        - Он же мне обещал!.. Не могу поверить! Проклятье! Как ты узнал о Лежнёвой?
        - Нянечка в госпитале сказала. Они пришли, как всегда, втроем и грубо, не церемонясь, ее увели. Она, говорят, плакала и пыталась сопротивляться.
        Алексей пошатнулся и ухватился за его руку.
        - Когда это случилось? - спросил он охрипшим голосом.
        - Да уж три дня прошло. Девушку жалко до слез. Я у них сидел, хоть и недолго, благодаря тебе. Условия там, прямо скажем, незавидные.
        - Пошли. Немедленно! Я хочу посмотреть этому подонку в глаза. Он мне за все ответит!
        - Хорошо, пойдем. Только ты, главное, не волнуйся. Обопрись на меня, так тебе будет легче.
        В приемной Оперотдела все повторилось, как в прошлый раз: о них доложили, отобрали оружие, но пропустили к Смурову без проволочек.
        Смуров стоял у зарешеченного окна и курил, глядя на вихрящиеся за стеклом снежинки.
        - Вересов? Зачем ты здесь? - с удивлением спросил он. - Да ты хромаешь! Позвал бы, я бы сам к тебе пришел. Что ты на меня так смотришь? В чем я опять провинился?
        - Да так, интересно. Ты, Смуров, любопытнейший экземпляр. Хотелось бы понять, до какой степени низости может дойти человек. - Алексей говорил пугающе тихим голосом, в то время как сам полыхал жаром ярости и нездоровья.
        У обвиняемого напряглось лицо. Вазген пожалел его впервые в жизни: видно, нелегко давалась Смурову его роль.
        - Не догадываешься, зачем я пришел? - продолжал Алексей. - Ты верен себе, Смуров. Все не можешь обойтись без вранья. Ты отлично понимаешь, что сфабриковал очередную гнусность, неспроста заставил нас сдать оружие.
        - Я не заставлял. Так положено. Да что произошло, вы скажете, наконец?
        - За что ты задержал Лежнёву?
        - Ах это? А что? На нее поступил сигнал, надо разобраться. Она - дочь врага народа, профессора Лежнёва, так что изложенные сведения вполне правдоподобны.
        - Покажи донос, я хочу его видеть!
        - Да пожалуйста, хотя я и не имею права.
        К изумлению Вазгена, он вынул из папки мелко исписанный лист бумаги и протянул Алексею.
        - «Применяла заведомо неправильные методы лечения…» Анонимка! - с горечью усмехнулся Вересов. - Неужели ты ничего не понял из того, что я тебе говорил? Любая сволочь может написать анонимку и свести счеты с неугодным человеком. А кто ты в данном случае? Слепое орудие мести!
        - А что тебе за дело до Лежнёвой?
        - Не строй невинные глаза! - потеряв самообладание, закричал Алексей. - Ты наверняка прекрасно осведомлен о моих отношениях с ней. Как же я ошибся в тебе, Смуров, и поделом мне, теперь-то я хорошо знаю, что горбатого могила исправит!
        - Постой, Вересов, ты несправедлив ко мне. Я ничего об этом не знал. Я докажу, что ты напрасно меня обвиняешь. Иди и забирай ее, но только сам. Бабенка с норовом, - развязно добавил он, - чуть глаза моим людям не выцарапала. Ради тебя я ее отпущу… если она захочет уйти. Боюсь, что она слегка повредилась в уме.
        Алексей сделал движение, желая на него наброситься. Вазгену пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать друга.
        - Будь проклят тот день, когда я связался с тобой, Смуров! - с силой сказал Алексей. - Таких, как ты, надо обходить за версту. Ты смердишь и сеешь вокруг заразу и разложение. Попробуй еще раз попасться мне на глаза! А пока отведи меня к ней.
        Смуров на сей оскорбительный выпад никак не среагировал, просто промолчал и пошел вперед по коридору, Алексей и Вазген - за ним. Они подошли к железной двери. Смуров сделал знак, и ее отперли. За дверью оказалась комната наподобие тюремной камеры с обшарпанными стенами и крохотным оконцем, заставленным решеткой. В сизом освещении комнаты мужчины не сразу разглядели Ариадну. Она завернулась в одеяло грязно-зеленого цвета и сидела за койкой, прямо на полу, забившись в угол, обхватив руками колени и упершись в них лбом. Ее великолепные волосы разметались в стороны и свисали до земли. Головы на скрежет замков она не подняла, лишь еще больше втянула в плечи и вся сжалась.
        Алексей, припадая на раненую ногу, приблизился к несчастной узнице и с трудом опустился на колени.
        - Ариадна, - тихо позвал он и осторожно коснулся рукой ее волос.
        Магический звук его голоса мгновенно вернул ее к жизни. Она вскинула голову и вперилась ему в лицо полными слез, невыразимо прекрасными, но действительно совершенно безумными глазами.
        - Алеша! - выкрикнула она с рыданием и кинулась в его объятия, судорожно покрывая его лицо, шею и плечи жаркими поцелуями.
        - Я с тобой, любовь моя, я здесь, - го ворил он, отвечая на ее отчаянные ласки с не меньшим пылом. - Все уже позади, ты свободна, мы сейчас уйдем отсюда. Не бойся, моя красавица, я никогда тебя не оставлю.
        Вазген и Смуров вышли и прикрыли за собой дверь. Достали папиросы, закурили.
        - До чего влюбленные могут истерзать друг друга. Оба еле дышат, - сказал Смуров.
        - Слушай, а ты не перестарался с Ариадной? Не чересчур ли вы ее запугали?
        - Никто ее и пальцем не тронул. Но пугнуть надо было, чтобы все выглядело натурально. Результат сам видишь.
        - Это ты здорово придумал - состряпать донос.
        - Донос настоящий, - возразил Смуров. - Он поступил сюда в мое отсутствие. Нам-то с тобой он пригодился, как по заказу, но Ариадну теперь нельзя считать в безопасности.
        - Настоящий?! - поразился Вазген. - Какая же гнида его написала?
        - Выясню, не беспокойся. Письмо написано от руки, сличу все почерки, так что доносчик от меня не уйдет. Не в добрый час пришла ему в голову эта идея. - Лицо его вдруг сделалось жестоким и холодным. - Знаешь, Ароян, теперь я думаю, что мне пока рано уходить с этой работы. Представь, что если бы на моем месте оказался другой человек. А гниды, как ты говоришь, никогда не переведутся.


        Глава 7
        В ноябре Алексея и Вазгена повысили в звании, оба стали капитан-лейтенантами. Сойдясь в Новой Ладоге, они решили отметить это событие. Друзья отправились в столовую гидроучастка, где им налили в жестяные кружки водки и выделили щедрые порции консервированного мяса с рисом - царское угощение по тем временам. Алексей полностью поправился, врачи подлечили ему ногу, предварительно охарактеризовав его поведение, а заодно и попустительство Вазгена неблагозвучными определениями.
        Алексей поправился совершенно. Как бы он ни выматывался, отношения с Ариадной придавали ему сил, любовь их крепла с каждым днем. Пережитые страдания заставили обоих бережнее относиться друг к другу, они дорожили каждым мгновением, проведенным вместе, и тщательно избегали разногласий. Смуров не появлялся, опасаясь, вероятно, нарваться на очередную резкую отповедь Алексея.
        - Скоро у нас будет еще один повод выпить, - весело сообщил Вересов, энергично орудуя ложкой, - я собираюсь сделать Ариадне предложение. Это лучший способ заслужить ее доверие. Бедная девочка - с чем только ей не пришлось столкнуться. Она была замужем, муж ее обманывал направо и налево, тот еще проходимец, примазался к ее отцу, известному ученому, украл и присвоил его последний научный труд. А лучший друг Лежнёва, кандидат наук, - судя по всему, скрытый интриган и завистник, - по подсказке того же зятька составил на профессора донос, и того упекли в лагеря. Мать Ариадны заболела с горя и умерла. - При слове «донос» Вазген подобрался, но смолчал. - Неудивительно, что Ариадна никому не доверяет. Она считает, что в мире нет справедливости. Но я ее отогрею. Как говорила Настя: «В душе цветок, готовый раскрыться от одного теплого дыхания»? Да, брат, повезло нам с женщинами. Надо их, к слову сказать, свести и познакомить. Я уверен, что они понравятся друг другу.
        - С Настей мне действительно повезло. А ведь я чуть было не обидел ее из-за Кирилла, - подкинул Вазген.
        - Какого Кирилла? - беззаботно спросил Алексей.
        - Смурова, какого еще?
        Алексей перестал жевать и воззрился на Вазгена колючим взглядом.
        - С чего ты вдруг к нему подобрел? - спросил он неприязненным тоном. - Впервые слышу, что ты называешь его по имени.
        - А почему бы мне его так не называть? Он вполне приличный парень, ничего худого мне не сделал, а может быть, наоборот, сделал что-то очень хорошее.
        Алексей пренебрежительно фыркнул и возобновил прерванную трапезу.
        - Может быть, и сделал, - пробурчал он, - было у него такое временное просветление; жаль, что ненадолго. Это его природа, брат, ее не исправишь. Ты же сам говорил, что он безнадежен…
        А все-таки причудливо играет нами судьба! Как это ни парадоксально, если бы не Смуров, я, возможно, никогда бы не примирился с Ариадной, не избавился от глупых ложных представлений и мелкого себялюбия. Я не был бы так счастлив!
        - Хорошо, что сообразил, - заметил Вазген с особой интонацией.
        Алексей снова перестал есть и медленно поднял на него глаза.
        - Что ты хочешь этим сказать? - спросил он после непродолжительного молчания.
        - Я всегда считал тебя более догадливым, - усмехнулся Вазген.
        Ага, кажется, начало доходить, кто бы сомневался! У Алеши сильный и ясный ум, мозги быстро работают, всего-то и надо было намекнуть.
        Алексей схватился за голову:
        - Так вы нас разыграли, черти!.. Меня сейчас хватит удар!.. Ох, негодяи!.. Ты хоть помнишь, что я ему наговорил?.. Ведь это страшно, что я ему наговорил! А он тоже хорош: что это за варварские методы, садистские, убийственные?!
        - Ты же знаешь Смурова, у него свои методы, весьма своеобразные, зато действенные.
        - Нет, он когда-нибудь доиграется!.. Мне надо увидеть этого психа. Вставай, пошли. Кончай заправляться, есть дело поважнее.

        Смурова они на месте не застали. Им сообщили, что капитан-лейтенант отправился по делу в 34-й госпиталь.
        - Что он там опять забыл? - недоумевал Алексей по дороге в госпиталь.
        - Я примерно догадываюсь, но пусть он лучше сам тебе скажет.
        - Еще секреты? Впрочем, я рад, что вы нашли общий язык.
        Смуров сидел в ординаторской в полном одиночестве. Перед ним лежала кипа всевозможных канцелярских журналов и историй болезни. Увидев офицеров, он поднялся, поглядывая с опаской на Алексея и вопросительно на Вазгена. Алексей без лишних слов подошел к нему и крепко обнял.
        - Ты все же больше так не подставляйся, - сказал он через минуту и ткнул Смурова кулаком в грудь, - эх ты, конспиратор.
        Смуров неожиданно смутился - непривычно было видеть его таким, - заулыбался и благодарно взглянул на Вазгена.
        - А где все врачи? - поинтересовался последний. - Снуют по коридорам, а здесь ни души.
        - Это они от меня все попрятались, - объяснил Смуров. - Мое присутствие ни у кого воодушевления не вызывает. Надо было видеть, как они по одному, по одному все тихонечко смылись.
        - Нашел что-нибудь? - спросил Вазген.
        - Нет, не нашел. Здесь все чисто. Это осложняет дело. Я был уверен, что искать надо в госпитале.
        - Эй, друзья, вы не забыли о моей скромной персоне? - не выдержал Алексей. - Посвятите и меня в суть проблемы.
        - Почему бы тебе не повидаться с Ариадной, раз уж ты здесь? - схитрил Вазген.
        - И то верно. Обрадую ее, сообщу, что никакого доноса не было, - сказал Алексей и легкой походкой направился к двери.
        Вазген и Смуров переглянулись.
        - Э… Леш… постой! - позвал Вазген. Алексей остановился. - Погоди, не так быстро. Видишь ли, тут какое дело… Как бы тебе сказать?.. Словом, арест Ариадны Кирилл инсценировал, но донос, который ты видел, не подделка.
        - Разве ты не сам его написал? - спросил Смурова Алексей, оглушенный услышанным.
        - Нет, донос настоящий. Именно поэтому я здесь. Хочу найти анонимщика по почерку. Да не переживай ты так! Я эту крысу из-под земли достану, дай срок.
        Алексей расстроился: он надеялся доказать Ариадне, что ее окружают порядочные люди. Смуров скептически пожал плечами: он не был хорошего мнения о людях, в отличие от Вересова, правда, в госпитале стукачей пока не обнаружил, но все же он хотел бы поговорить с Ариадной. Алексей согласился сходить за ней, хотя не сомневался, что предстоящая беседа чревата для нее новыми потрясениями. Поэтому он предупредил Смурова:
        - Только ты как-нибудь поаккуратнее, без своих профессиональных ухваток.
        Вскоре он вернулся с Ариадной. Она была охвачена безмерной тревогой.
        Визит Смурова произвел на нее гнетущее впечатление. Она встала в дверях, стиснув руки и глядя на него расширенными глазами.
        Алексей поспешил ее успокоить:
        - Ариадна, не бойся. Кирилл - наш друг, он сделает все от него зависящее, чтобы тебе не угрожала опасность. Он хочет задать несколько вопросов.
        Она беспомощно переводила взгляд с Алексея на Смурова, не в силах понять, как мог оказаться другом человек, который насильственно вырвал ее из жизни, бросил в темницу, разговаривал с ней зловещим, пугающим тоном, сверлил пронизывающим взглядом. Она восприняла его вторичное появление как катастрофу, и если бы не поддержка сильной руки любимого человека, она, возможно, не устояла бы на ногах. Алексей, ощутив ее дрожь и смятение, сказал Смурову:
        - Вот к чему привел твой беспредел. Девушке ты внушаешь ужас.
        - Ничего, я привык, - не выказал раскаяния Смуров. - Иногда нелишне выступить в роли страшилки, чтобы потом тебя назвали другом.
        Ариадна, видя, как запросто общаются мужчины, слегка успокоилась. Теперь Смуров смотрел на нее с сочувствием, в голосе его сквозило участие, когда он пытался выяснить, есть ли у нее враги, замечала ли она с чьей-либо стороны недоброжелательство, косые взгляды, неприязненный тон. Нет, отвечала она, в госпитале дружный коллектив, тяжелые испытания сплотили людей, им не до мелочных дрязг - о себе подумать некогда.
        - Не надо меня бояться, Ариадна, - сказал он под конец. - Я не дам вас в обиду. Помните, что я ваш преданный друг. Обращайтесь ко мне за помощью в любое время. И не сообщайте никому о теме нашей беседы.

        На рассвете следующего дня Смуров вышел с Алексеем в море. Близилась зима, на озере появился плавучий лед. Ветра не было, надолго ли, никто не смог бы поручиться; изменчивое, как капризная красавица, озеро затаилось на время, и водная гладь, поблескивая дрейфующими льдинами, дышала полярным величием. Под форштевнем пузырилась жемчужная накипь; катер плавно скользил в холодном безмолвии, нарушая его монотонным гулом моторов; за кормой вздымались буруны от винтов, и ровной дорожкой стелился пенный след. Вересов смотрел вперед, упругий воздух бил ему в лицо, сейчас Алексей казался Смурову неотделимой частью корабля и экипажа, который беззаветно его любил - лидера, командира, просто честного, надежного человека. Таким он был всегда, не изменился ни на йоту, недаром остался для Смурова верным средством спасения, тем, что помогало держаться на плаву.
        Корабль проплывал мимо острова Сухо.
        - Да, нелегко пришлось батарейцам, - сказал Смуров, глядя на покосившуюся башню маяка, - казалось, она вот-вот упадет. На острове вся земля была изрыта воронками от снарядов, от хозяйственных строений остались разбросанные повсюду обгоревшие головешки. - Знаешь, Вересов, порой я думаю, вспомнит ли кто-нибудь в далеком будущем о том, что здесь происходило, смогут ли люди, не видевшие войны, представить, как горстка полуживых моряков выдерживала натиск во много раз превосходящих сил противника. А может быть, найдутся и такие, кто скажет, что жертвы были напрасны, что ничего этого не нужно было.
        - Ну ты сказанул! Кому такое придет в голову? Ты представляешь, что было бы, если бы мы сдали Ленинград? Вся фашистская свора тотчас бы двинулась на Москву - войска, удерживаемые Ленинградским фронтом, который мы снабжаем всем необходимым, ави ация, которой мы продыху не даем, а что стало бы с городом? Он был бы разграблен, осквернен, разрушен. Мы лишились бы мировых ценностей, накопленных веками, ты подумал об этом? Нет, я верю, нас будут помнить.
        - Мне нравится твой оптимизм. Признаюсь, если бы не ты, я давно возненавидел бы весь белый свет. Ты романтик, герой, море - твоя стихия, тебя окружают стоящие люди - весь твой экипаж, Воробьев, Настя, Ариадна…
        - А Вазген? - с хитрецой спросил Алексей.
        - И Вазген, разумеется, - с уклончивой улыбкой признал Смуров. - А мне приходилось общаться с отбросами общества - предателями, доносчиками, трусами, подхалимами, склизкими и омерзительными, как пронырливые жуки; а то, еще хуже, с этакими перевертышами - грязными карьеристами, которые, вобрав в себя все вышеперечисленное, слывут людьми уважаемыми. Нередко они нас поучают и нами командуют. Они толкуют о братстве, а сами ради собственной выгоды готовы продать родную мать. Они твердят о чести и достоинстве, а сами прогнили до мозга костей. Сколько гнусностей они творят! Иногда мне кажется, что миром правят ложь и лицемерие. Когда-нибудь люди докопаются до правды и будут нас осуждать. Ты верно сказал - профессия влияет на человека: нет-нет да и застрянет в голове паршивая мыслишка: «А почему им можно, а мне нельзя?»
        - Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего уважать самого себя, - сказал Алексей.
        - Хочешь меня убедить, что нравственность человеку необходима?
        - Эк тебя заклинило на философии, да посреди войны. Ты лучше вперед смотри, вдруг заметишь чего. - Алексей посмотрел на серьезное лицо Смурова и улыбнулся. - Ладно, поговорим, раз тебе пришла охота. На мой взгляд, есть начальная схема: в государстве должен быть порядок, а нравственность - первое и основное условие его существования. Безнравственное общество обречено на распад и вымирание - таково мое глубокое убеждение. Я думаю так: если ты любишь свое отечество и хочешь его процветания, спроси в первую очередь с себя.
        - Эх, Алеша, мечтатель ты, ей-богу. Я на людей насмотрелся - каждый печется только о собственной шкуре.
        - Где это ты насмотрелся? - рассердился Алексей. - Здесь, на Ладоге, что ли? Люди себя не жалеют, гибнут в расцвете молодости и сил. Кто из них не желал бы для себя благополучия? Кто не хотел бы жить, любить, растить детей? Наша молодость пришлась на войну, нам выпала судьба таким образом позаботиться о родине, и это лучший способ почувствовать себя человеком, уважать самого себя. А Ленинград мы отстоим и всю эту гитлеровскую погань сотрем с лица земли! Докопаются до правды, говоришь? Для меня есть одна правда: на мою родину напал враг, и я буду ее защищать, чего бы мне это ни стоило, не оглядываясь на негодяев, какие неизбежны в любом обществе!
        - Ладно, ладно, не сердись, - примиряюще сказал Смуров. - Мне просто надо было кое в чем разобраться… Смотри-ка, вон там, на льдине - какая-то темная фигурка, будто ребенок лежит!
        - Это тюлень, я их часто вижу.
        - Тюлень, здесь?
        - Ну да, ладожская нерпа. На, возьми бинокль, посмотри.
        - Ух ты, глазищи-то какие - как маслины, голова совсем черная. А усы, а брови! И тоже сердита - мешаем мы ей.
        - Еще бы! Жило себе зверье спокойно, не тужило, а тут бомбежки, корабли, винты. До войны на Ладоге судоходства почти не было. Петр Первый из-за нрава ее буйного при казал построить для судов обходные каналы вдоль южного берега. Это нас озеро треплет, не жалует за дерзкое вторжение. Природе не понять наших войн, в войнах она нам не помощник.

        Уже через полчаса своенравная стихия подтвердила правоту его слов.
        Пошел слепящий снег, задул сильный ветер. Катер по самую рубку зарывался в волны, его раскачивало и периодически сносило с линии дозора, тогда он вновь занимал свое место.
        К Алексею подбежал матрос:
        - Товарищ командир, радист просит зайти вас в радиорубку.
        Алексей прочел радиограмму. Ему было приказано включиться в поиски тендера. Ночью, во время шторма, у тендера заглох мотор, и судно унесло с малой трассы в море. На борту тендера находилась группа эвакуируемых ученых из Ленинграда.
        Тендеры появились на Ладоге в 1942 году. В первую блокадную зиму их строили ленинградцы на судостроительных верфях города под бомбежками и обстрелами, умирая с голоду, двигаясь из последних сил. Это были небольшие металлические суда с автомобильным мотором. Тендеры ходили по малой трассе днем и ночью без охранения. Моряки ласково называли их «железными коробочками» и уважительно «товарищ тендер». За ними особенно часто охотились вражеские самолеты, так как защититься морякам практически было нечем. Связи с этими суденышками не было. Все, что мог сделать экипаж в случае бедствия, - жечь фальшфейеры.
        Сигнальщик Федя Лыков напряженно вглядывался в снежную круговерть. Ветер тем временем усилился. Через час по пеленгу открылось какое-то судно. Катер лег на пересечку его курса, но вскоре судно закрыло снежным зарядом.
        Покружив в районе предполагаемой встречи с пропавшим тендером, командир решил обследовать западное побережье. Поиски не увенчались успехом.
        Пошли на юг и обнаружили маленькое судно в районе Шлиссельбурга. Оно прибилось к берегу и плотно сидело на мели, врезавшись носом в ледяной припай. «Морской охотник»
        появился как нельзя вовремя: экипажу тендера, состоящему всего из трех человек, приходилось туго. Из прибрежного леса выдвинулась группа немецких автоматчиков. Пытаясь по льду подобраться к обездвиженному судну, они вели беспрерывный огонь. Моряки, вооруженные лишь винтовками и одним автоматом, отчаянно отстреливались, намереваясь дорого продать свою жизнь. Пассажиров не было видно - они находились в трюме. Ветер и снегопад к тому времени поутихли, видимость значительно улучшилась, и «морской охотник» еще на подходе к тендеру открыл по немцам огонь из своих пулеметов и пушек. Достаточно было нескольких залпов, и немецкие солдаты бежали в лес, оставив на берегу и на льду неподвижные тела. Катер, продолжая обстреливать лес, приблизился к тендеру и встал на возможно близком расстоянии.
        - У нас ранен моторист, и матроса задело, - сообщил старшина, командующий тендером.
        С катера спустили шлюпку-тузик с санинструктором и двумя членами экипажа. Надо было завести буксирные концы и стащить судно с мели.
        Алексей и Кирилл следили за движением шлюпки. Она пробиралась среди колотых льдин, которые побило снарядами у берега и сносило в озеро.
        Смуров вдруг поднял пистолет и прицелился в человеческую фигуру, распластавшуюся на льдине.
        - Стой! - Алексей успел перехватить его руку. - Ты что делаешь?
        - Хочу пристрелить немца. Он живой, еще шевелится.
        - Он нам сейчас не опасен, и мы не добиваем раненых.
        - А чего его жалеть? В плен не возьмешь - только возиться с ним, лечить да кормить. Пристрелю его, и дело с концом.
        - Тебе лишь бы пристрелить! Он может нам пригодиться. Зачем убивать без нужды?
        - Да ведь он фашист. Он мразь, тварь поганая!
        Льдину между тем прибило к корпусу корабля. Немец поднял голову и протянул вверх руку, как бы умоляя о помощи.
        - Поднять раненого на борт! - скомандовал Алексей.
        Приказ его был немедленно выполнен. Пленного положили на палубу. У него были прострелены обе ноги, он стонал и что-то пытался сказать, но его никто не понимал. Это был белесый, худой юноша, на вид не старше восемнадцати лет. Алексей, в ожидании санитара, присел на глубинную бомбу, с любопытством разглядывая немца.
        - Вот такие молодые недоумки и сотворили Гитлера, - недовольным тоном сказал Смуров. - Им только подбрось какой-нибудь лозунг, например, о превосходстве их нации над другими народами, и они с восторгом последуют за негодяем, рвущимся к власти. Таких-то юнцов легче всего одурачить: им надо как-то самоутверждаться - не выходит по одному, так хотя бы скопом. Леш, давай пустим его в расход, на кой ляд он тебе сдался?
        - Отвезем его в штаб, сдадим в разведотдел. Он наверняка сможет сообщить полезные сведения. Потом пусть сами решают, что с ним делать. С одной стороны, ты, может быть, и прав, с другой - вполне возможно, что мальчишку просто призвали в армию. Да, они враги, меня самого от них с души воротит, только как-то не верится, что все немцы - убежденные фашисты. Воробьев! Скажи нашим, пусть поторапливаются, здесь санитар нужен.

        Спасенный тендер отбуксировали в Кобону, где раненых ожидало спасательное судно; на нем всегда дежурил отряд врачей и санитаров. Помимо раненых, в медицинской помощи нуждалась часть эвакуируемых: сказалось переохлаждение в железном трюме судна и качка.
        Среди медиков Алексей неожиданно увидел Ариадну.
        - Какой приятный сюрприз, - сказал он, прижимаясь к ее морозной круглой щеке. - Вот бы каждый раз так сходить на берег.
        - О нет, лучше возвращайся без раненых. Здравствуйте, Кирилл.
        - Здравствуйте, прекрасная Ариадна, - откликнулся тот. - Надеюсь, у вас все в порядке. Помните о нашем уговоре: в случае малейшей неприятности обращайтесь ко мне.
        - Как ты оказалась с эвакоотрядом? - спросил Алексей.
        - Сегодня я на вахте. Время от времени мне тоже приходится плавать. У меня сердце остановилось, когда поступил запрос с твоего катера. Выяснила все и еле отдышалась. - Она стиснула его руку со страстью, которую, в отличие от мыслей, никогда не скрывала.
        Они еще успели перекинуться несколькими фразами, пока пострадавших переносили на санитарный катер. Алексей, ухватив возлюбленную за цигейковый воротник полушубка, что-то нежно шептал ей в самые губы, она без улыбки оглядывала его лицо жадно и быстро, бросала из-за его плеча беглые ободряющие взгляды Смурову, словно извинялась за то, что они с Алешей заняты только друг другом. Внезапно глаза ее широко раскрылись и застыли на чем-то, что было за спиной у Смурова. Он обернулся со стремительностью хищника, учуявшего добычу. С тендера спускали носилки, на которых лежал человек лет тридцати пяти, одетый в серое габардиновое пальто и меховую шапку, со значительным и, несмотря на худобу, породистым лицом. От Алексея тоже не укрылась странная перемена в поведении Ариадны.
        - Что ты там увидела? - весело спросил он, поворачивая голову в направлении ее взгляда.
        - Ничего. - Она мягко, но настойчиво заставила его снова повернуться к себе. - Я подумала, что через минуту мы расстанемся, и у меня заболело вот тут. - Она приложила руку к груди.
        - А это уже никуда не годится, - с шутливой строгостью заметил Алексей. - Сердечко у вас пошаливает, доктор. Придется вас обследовать самым тщательным образом и, желательно, не позднее завтрашнего дня. А сейчас мне надо обратно в дозор.
        - Береги себя, командир мой солнечный. Если бы ты знал, как я мучаюсь, как беспокоюсь, когда ты в море. Это вечная, изнуряющая пытка… - Глаза ее влажно блеснули, она прижалась к нему на миг и поспешила на катер.


        Глава 8
        Назавтра Алексею не пришлось сойти на берег: теперь сами высаживали армейскую диверсионную группу у Пограничных Кондушей. Раз за разом корабль возвращался к месту высадки. Ждали условленной морзянки фонариком с берега. Никого. Финны завозились было, пальнули, судя по высоким всплескам, из большого калибра, то недолет, то перелет; сразу же получили по шапке - нарвались на ответный огонь. Разведчиков приняли на борт только через два дня под утро. Все хорошо обошлось на этот раз. Вернулись на базу и застали на рейде «Сатурн».
        Вазгена Алексей нашел в здании гидрографической службы. Ноябрь подходил к концу, озеро замерзало, и гидрографы, как и в прошлом году, были заняты предварительной разбивкой ледовой трассы.
        Вазген выглядел уставшим и раздраженным: совершенно невозможно работать, жаловался он, лед не устанавливается, частые подвижки, то шторма, то оттепели. Гидрографы с ног сбились, а результатов - ноль.
        - Настю не видел две недели, не знаю даже, что с ней. К тому же старые раны ноют из-за сумасшедшей погоды. А ты как? Когда будешь делать Ариадне предложение?
        - Сделал уже - в тот день, когда мы были в госпитале, но попал в мертвый штиль. Выяснилось, что она не разведена. О муже сведений не имеет, он остался в Ленинграде, в отвоеванной у ее семьи квартире. Ее передернуло, когда я посоветовал выяснить, жив он или нет. Вот такая, брат, история. Э-э, да ты совсем скис. Поступим так: сейчас заскочим к Ариадне, доложусь, потом домчу тебя до Осиновца, повидаемся с Настей, и обратно. Идет?
        - Идет, - благодарно улыбнулся Вазген.
        - Тогда самый полный вперед!
        - Стоп моторы! - вдруг услышали они звонкий голос, и Настя повисла на шее у мужа.
        - Настюха, цветочек мой белоснежный, как ты здесь оказалась?! - целуя ее, радостно спросил Вазген.
        - Меня подбросили на связном катере. Я до того истосковалась, что не могла усидеть на месте. Ты не сердишься за то, что я приехала?
        - Надо бы рассердиться, но от счастья прикоснуться к тебе ничего не могу с собой поделать. - Вазген имел вид человека, обретшего утраченное сокровище.
        - Здравствуй, Алеша. - Настя трижды по русскому обычаю поцеловала Алексея в обе щеки. - Как я рада видеть вас обоих здоровыми и невредимыми. Красавцы мои родные. Душа радуется, на вас глядючи. Алеша, как дела на сердечном фронте?
        - Полное и стойкое перемирие. Настенька, я хочу поближе познакомить тебя с Ариадной. До сих пор ты знала только доктора Лежнёву. Идемте прямо сейчас. Она меня тоже заждалась.
        В госпитале, как обычно, было неспокойно, да и откуда было взяться покою, когда раненые поступали ежедневно и еженощно, были очень тяжелые, иные потеряли слух, зрение, руку или ногу. Врачам приходилось не только лечить раненых, но и поддерживать в них волю к жизни, желание бороться и побеждать отчаяние.
        Алексей покружил по палатам и кабинетам, но Ариадны не обнаружил, тогда ему пришла в голову мысль заглянуть в ту маленькую комнату, где он застал Ариадну в памятный для него день. Друзья открыли дверь и стали свидетелями шокирующей сцены: Ариадна стояла посреди комнаты, прижав руки к груди, и с ужасом смотрела на двоих мужчин - один был незнаком вошедшим, другим оказался Смуров. Левой рукой он схватил мужчину за горло, прижав его к стене, в правой держал пистолет, приставив его к виску незнакомца. Тот хрипел, - по-видимому, Смуров в запале перекрыл ему доступ воздуха, - издавал нечленораздельные звуки и вращал выпученными глазами. Мужчина был высок, одного роста со своим истязателем, однако явно проигрывал ему в силе, так как был определенно нездоров, об этом свидетельствовала его худоба, желтоватый цвет лица довольно правильных очертаний - в иных обстоятельствах оно, вероятно, могло бы претендовать на известную долю импозантности, теперь же было искажено страхом и злобой. Одет он был в гражданскую одежду - брюки, измятые, но из добротной ткани, свитер с высоким воротом и телогрейку на меху.
        - Алеша, Вазген, - взмолилась Ариадна, - остановите вашего друга, он сейчас его убьет!
        - И убью, - хладнокровно обронил через плечо Смуров. - Не мешай мне, Алеша, я знаю, что делаю. Сейчас этот прохвост мне во всем признается, а нет, так я отправлю его к праотцам.
        - Кирилл, сбавь обороты, отпусти человека, - самым нейтральным тоном попробовал воздействовать на Смурова Алексей: наличие оружия, приставленного к голове неизвестного гражданина, удерживало его от более решительных действий. - Знаешь, как это называется? Самоуправство в чистом виде. Брось его и объясни, в чем проблема, разберемся вместе.
        - Я бы предпочел, чтобы вы все вышли, - немного подумав, отвечал тот. - Разбираться - моя обязанность. Уж я с ним разберусь, по полной программе, он пожалеет, что притащился сюда, не отсиделся дома, в ворованной квартире.
        - Вот те раз! - воскликнул Вазген. - Готов поспорить, что Кирилл держит за горло уважаемого ученого, вашего супруга, Ариадна. Я угадал?
        - Да, это он, - признала она, покраснев и жалко взглянув на Алексея.
        - Какая неучтивость, Кирилл, - продолжал Вазген. - Негуманно доставлять страдания заслуженному деятелю науки, лучше бы ты придушил его разом, чтобы бедняга не мучился. И все же не пачкай руки, хоть он и порядочная дрянь.
        Смуров, однако, остался глух к уговорам и лишь немилосердно тряхнул мужчину так, что тот стукнулся головой об стену.
        - Будешь говорить, паскуда? Учти, еще немного, и я разнесу тебе башку!
        - Считаешь, это пустая угроза? - понизив голос, спросил Алексея Вазген.
        - Я не ясновидец, - в тон ему ответил Алексей. - Черт, надо что-то делать. Как бы поаккуратнее забрать у него пистолет?
        Смуров, который на сей раз вовсе не шутил, краем глаза увидел, а может быть, просто почувствовал, что кто-то стоит рядом, чуть позади; он явственно ощутил чье-то светлое присутствие. Знакомый аромат, который он не спутал бы ни с каким другим, коснулся его ноздрей. Он медленно повернул голову и встретился с лучезарным взглядом Насти. Рука его с пистолетом опустилась, он ослабил свою железную хватку, и мужчина с хрип лым вздохом облегчения сполз по стене на пол.
        - Отдайте мне пистолет, Кирилл, - попросила Настя, протягивая руку.
        Он покорно вложил ей в ладонь оружие и остался стоять там, где стоял, глядя перед собой с отсутствующим выражением.
        Настя передала пистолет Алексею.
        - Вот так-то лучше, - сказал тот, пряча оружие. - Подержу у себя, пока ты остынешь, потом верну.
        - Зря вы его защищаете, - проворчал Кирилл. - Воля твоя, Алеша, увидишь, он еще попортит нам всем много крови.
        Пострадавший тем временем поднялся, оправил на себе одежду, представительно выпрямился, высоко вознеся подбородок, и с оскорбленным видом произнес:
        - Я буду жаловаться вашему командованию. Этот человек внезапно напал на меня без видимой причины, угрожал мне оружием и едва не задушил. Если бы не эта очаровательная девушка, - его физиономия неожиданно приобрела любезное выражение, - я вполне мог бы стать жертвой возмутительного произвола. Позвольте поцеловать вашу руку в знак безграничной благодарности, - обратился он к Насте.
        Настя в нерешительности оглянулась на Вазгена, но руку все же подала. Вазген сдвинул густые брови, Смуров же наблюдал за говорившим, как кошка, стерегущая мышь.
        - Позвольте представиться, - продолжал тот как ни в чем не бывало, - Ордынский, как вы уже, вероятно, догадались, супруг присутствующей здесь Ариадны Сергеевны, физик, кандидат наук, доцент.
        - Знаем мы, какой ты доцент, - жестко сощурился Смуров, - ты бездарь и лентяй, вдобавок - вор и прощелыга.
        - Я попросил бы товарищей офицеров оградить меня от дальнейших оскорблений этого человека, - с достоинством произнес Ордынский. - Его обвинения в том, что я якобы написал донос на собственную жену, не имеют под собой никаких оснований и являются не более чем порочащими меня инсинуациями.
        - Почему ты так решил? - спросил Алексей Смурова. - Насколько я понял, донос поступил из Новой Ладоги, а Ордынский находился в это время в Ленинграде.
        - Потому что он - клеветник со стажем. Он мог кого-то подговорить, как сделал это в случае с доносом на профессора Лежнёва.
        - Помилуйте, не слушайте его пустых измышлений! - задохнулся от возмущения Ордынский и вмиг состроил честнейшее лицо - оно у него было на удивление подвижно и с легкостью могло предоставить любое необходимое выражение. - Напротив, я испытываю к Ариночке самые нежные чувства. Я всего лишь настаивал на том, чтобы она вернулась ко мне, вспомнила о супружеском долге, чего я, несомненно, вправе требовать от нее на законных основаниях. Мы с Ариночкой слегка повздорили, как вдруг врывается этот человек и грубейшим образом вмешивается в наши семейные отношения.
        - Ишь ты, чешет как по писаному, - усмехнулся Смуров. - Это он сейчас так велеречив. Слышали бы вы, какие потоки ругани он изрыгал. Я с самого начала за ним следил, с того момента, как он поступил в госпиталь. Ариадну он встретить явно не ожидал, а когда встретил, то решил воспользоваться обстоятельствами.
        - Вот видите, видите, - торжествующе закудахтал Ордынский, - вы же сами себе противоречите! Раз я не знал о присутствии здесь Ариадны, следовательно, не мог написать донос.
        Алексей в продолжение этого разговора все больше твердел лицом, а упоминание о
«супружеском долге» заставило его сжать кулаки.
        - Послушай ты, супруг, - сказал он, приближаясь к Ордынскому, который тотчас изобразил почтительное ожидание. - Ариадна тебе больше не жена, заруби у себя на носу! Ты, мерзавец, сегодня же уберешься отсюда, и чтобы духу твоего больше не было ни в госпитале, ни в окрестностях!
        Ордынского будто подменили: он затрясся от злобы; его хорошо поставленный голос поднялся до визга:
        - Так вы все заодно! А еще офицеры, защитнички, ха-ха! В гробу мы видали таких вояк, да, да, вы всех загоните в гроб, всю страну! Вы не воюете, а совращаете чужих жен, умудряетесь развратничать на фронте, а люди из-за вас гибнут с голоду! Да и воевать-то не умеете, сгноили целый город, отдали на поругание нашу великую родину!
        - Замолчи, тыловая крыса! - наскочила на него Ариадна. Сейчас она больше походила на разгневанную Немезиду. - Сам-то пакостно затаился, выжидаешь - кто кого? Броню себе выхлопотал, теперь в эвакуацию едешь!
        - Прочь от меня, распутница! Долой с глаз моих! - голосом трагика возопил Ордынский. - Как горько я ошибся! Подумать только, с кем я связал свою судьбу!
        Ответом ему послужила звонкая пощечина от руки Ариадны. Светский лоск окончательно слетел с зарвавшегося комедианта.
        - Стерва! Думаешь, я дам тебе развод? Чтобы ты спокойно развлекалась? Не бывать тому! - безобразно заорал он, брызгая слюной. - Грязная шлюха! Небось нашла себе жеребца! А может, сразу троих? - Тут он охнул и сложился пополам, получив сокрушительный удар в живот - на сей раз Вазген не проявил должной выдержки.
        - Помогите, убивают, - просипел Ордынский и рухнул на пол.
        Ариадна спрятала лицо на груди у Алексея.
        - Ох, пожалуйста, прекратите! - с горестной растерянностью вмешалась Настя. - Он отвратителен, но нельзя же втроем на одного.
        Смуров посмотрел на нее и признал, что они, пожалуй, перегнули палку, но волноваться Насте не стоит, сейчас Ордынского отнесут в палату, врачи о нем позаботятся. Вазген подтвердил, что ударил совсем легонько, вон притворщик уже шевелится, он же актеришка паршивый, как только лишится зрителей, сразу оправится.
        Настя сделала несколько шагов по направлению к упавшему человеку.
        - Надо избавиться от него, - тихо сказал Смуров Вазгену.
        - Кирилл, оставь свои замашки. Алеше это не понравится.
        - Ладно, забудь. Я тебе ничего не говорил.

        Знакомство Насти и Ариадны прошло не совсем так, как Алексей предполагал. Настя забыла свою робость перед строгой докторшей, сразу же обняла Ариадну и поцеловала, дивясь ее красоте.
        - Я еще мало вас знаю, но уже люблю всем сердцем, - сказала она. - Искренне надеюсь заслужить вашу дружбу.
        Ариадна в свою очередь пристально в нее вглядывалась и вела себя довольно скованно. Причину этой скованности Алексей выяснил, когда им удалось на несколько минут остаться наедине.
        - В чем дело, радость моя? Неужели Настя тебе не понравилась? - спросил он.
        - Слишком понравилась, - глядя в сторону, отвечала та. - Я ревную тебя, Алеша. Она чересчур хороша. Я в состоянии оценить притягательность женщины для мужчины. Вазген ее обожает; я вижу, как на нее смотрит Кирилл. Не могу поверить, чтобы такая девушка могла оставить тебя равнодушным.
        - Глупышка, Настя мне как сестра. Я не могу относиться к ней по-другому, потому что она жена моего лучшего друга. Да, она чудесная девушка. Настя - тихая гавань, лазурный берег, чарующий летний бриз; ты же, счастье мое, - неистовый ветер, грозовой шторм, огненная буря, я воспламеняюсь при одном взгляде на тебя, и это мне по душе. Не обижай Настю, у тебя нет причин ревновать.
        - Я постараюсь. Ах, Алеша, наверное, я злая и вздорная, я так мучаюсь, я ревную тебя ко всем и вся: к женщинам, к друзьям, к морю, к кораблю, к твоим мыслям, где мне нет места. Должно быть, я как-то ненормально люблю тебя.
        - А разве бывает нормально? Я тоже люблю тебя совершенно ненормально.


        Глава 9


2008 год
        Я все еще нахожусь на берегу озера с Вересовым, Арояном и Ариадной. Состояние мое похоже на то, когда хочешь проснуться - и не можешь. Мне тяжело; мучительное беспокойство заставляет замирать сердце. Что-то зловещее угадывается вдали, за грядой белоснежных облаков, кочующих по знакомой, совсем как в Питере, яркой синеве неба. Тревога растет, теперь меня уже буквально мутит от страха, хочется заслониться руками от горизонта, стереть этот задний план, как остатки дурного сна.
        Чья-то рука появляется у меня перед глазами, вторгается в мое отсутствующее сознание; из-за плеча Даниила одним движением выхватывает у него бумажник вместе с фотографией.
        Я поднимаю голову и вижу Женю. Он прячет старый снимок в нагрудный карман. Бумажник швыряет на стол перед Данькой.
        Видимо, Женя чувствует, что я не в себе, берет меня за плечи и с беспокойством смотрит в лицо:
        - Катя, что с тобой? Тебе нехорошо?
        - Мне страшно. Мне страшно… - шепчу в ответ сухими бумажными губами.
        Как хорошо спрятаться на груди у сильного мужчины, словно он один и может защитить от всех бед.
        Тут вскакивает Даниил - только опомнился, не знает, судя по растерянному виду, как себя вести, тоже не дурак, понимает, что может схлопотать от более рослого соперника, поэтому отходит за стол и лишь оттуда начинает выражать свое возмущение:
        - Браво! Ловко сработано! А может, у меня была большая сумма денег в бумажнике и ты ее украл?
        - Да пошел ты!.. - отвечает Женя, продолжая прижимать меня к себе.
        - Я-то пойду, это вы меня оставьте в покое с какими-то тетрадями. Ничего не видел, ничего не знаю, - злорадно сообщает негодяй, однако губы его кривит неуверенная улыбка.
        Мне ясно, тетради он теперь не отдаст, хотя бы для того, чтобы побольнее нам насолить, однако рассчитывал он на другое, да только сорвалось. И у меня сорвалось, теперь договориться с ним станет намного труднее.
        Эх, Женя! Не выдержал, рванул напролом там, где надо было действовать хитростью.
        Данька удаляется, вихляя тощими бедрами в знак самоуверенности и презрения к нам обоим; он, кстати, «забыл» оплатить счет - вероятно, тоже из вредности. Ничего, пусть лучше уходит, пока Женя занят моей страждущей особой, он сейчас снова рыцарь и спаситель; не ровен час, в нем проснется боец.
        Мы расплачиваемся и выходим на маленькую площадь перед кинотеатром, она носит имя Шарля Азнавура; знаменитый шансонье много сделал для соотечественников, пострадавших от страшного спитакского землетрясения, и оказывает помощь Армении по сей день.
        Я вижу Даниила - он садится в такси, которых в избытке на улицах города. Отворачиваюсь, пусть проваливает, не мозолит глаза; первый раунд проигран, но сдаваться я не собираюсь; не здесь, так в Питере Даньке придется вернуть дневники.
        Перед тем как захлопнуть дверцу, он все-таки решает еще раз плюнуть ядом:
        - А знаешь, Кать, раз ты интересуешься историей, рад сообщить, что ты связалась с отпрыском кровавой гэбни. Предок его был из своры энкавэдэшных псов, так что прими мои поздравления, патриотка.
        С этими словами он хлопает дверцей, и такси трогается. Я висну на руке у Жени всей тяжестью из опасения, что он сейчас рванет вслед за машиной, не вынесет оскорбления, но почему-то заявление Даниила его поразило до такой степени, что он врос в асфальт.
        - Жень! - пытаюсь его растрясти. - Ты чего? Неужели слова этого козла имеют для тебя значение?
        Рядом уличный музыкант затягивает национальную мелодию на зурне, звук у флейты своеобразный и довольно пронзительный, Женя выходит из оцепенения и отвлекается на непривычную музыку. Потом мы идем дальше, я стараюсь его развлечь, не дать зациклиться на мрачных мыслях, рассказываю историю еще одной достопримечательности - памятника Кара-Бала. Тот, кого так прозвали горожане, умер сравнительно недавно - в начале семидесятых, был одиноким, нищим стариком, в молодости попал в тюрьму за политическую деятельность; родственники, по слухам, от него отказались, и мало кто знал его настоящее имя. Дни свои старик проводил на улице Абовяна, почти всегда на одном и том же месте, но милостыни не просил, наоборот, сам дарил влюбленным и девушкам цветы. После смерти Кара-Бала стал городской легендой.
        Его статуя в человеческий рост стоит прямо на тротуаре, там, где он обычно стоял при жизни; бедняк, как и прежде, протягивает прохожему цветок. Вечный символ беззащитности и веры в добро.
        - Катя, я благодарен тебе за желание оправдать моего деда, но из него легенда не получится, - вдруг говорит Женя, сделав свое образный вывод из услышанного.
        - Откуда такое заключение? Данька ляпнул глупость, и ты сразу отступился?
        - Он что-то вычитал, ведь тетради у него. Он сказал это неспроста, понимаешь?
        - Спросим у бабушки, чего уж проще? Едем сейчас же и спросим.
        Я полна решимости, хотя сама побаиваюсь правды, но хочу разобраться в этом деле до конца. Мы успели многое прочесть из за писей бабушки, и, странно, человек этот, Смуров, стал мне чем-то близок, возможно, я проецирую на него свое отношение к Жене, ведь в жилах внука течет его кровь. Нельзя отмахиваться от предков, мы все их продолжение, они нужны нам, чтобы лучше узнать самих себя.
        Еще я думаю, любой человек рассчитывает на понимание, как при жизни, так и после своей смерти. И если ты равнодушно проходишь мимо протянутой к тебе руки с цветком, то убиваешь собственную душу.

        Дома, однако, нас ждет разочарование и очередной повод для беспокойства: бабушка разнервничалась из-за пропажи тетрадей и слегла, у нее сердечная недостаточность, в доме пахнет лекарствами. Поговорить с ней сегодня не удастся, хотя в запасе у нас еще два дня, и я не теряю надежды что-то записать с ее слов.
        Тетя Лия врача вызывать не советует, для бабушки это обычное недомогание, а врачей она не любит, самое лучшее сейчас обеспечить ей тишину и покой.
        Молодежь снова собирается в саду. Разговаривают на приглушенных тонах, при этом все равно много жестов, эмоций, порой мы с Женей не понимаем, о чем идет речь.
        Уже стемнело, над садовым столом горит простая лампочка, прикрепленная к стволу дерева, вокруг нее вьются мошки и бабочки. Арев-тати пришла поболтать с бабой Настей, но осталась без компании, развлекается тем, что сама с собой играет в нарды, это одно из любимых ее занятий, ей даже партнер не требуется. Она бросает кости, потом, едва не упираясь носом в доску, долго разглядывает, что выпало. За это время успевает два раза затянуться сигаретой. На мой шутливый вопрос, кто выиграл на сей раз, с возмущением отвечает:
        - Ва-а, конечно я! Я всегда выигрываю! За Арев никто не угонится.
        Нушик приносит чашки с чаем и вазочку с вареньем из белой черешни. Вчера было ореховое, я его обожаю, но Женя не оценил вкуса и вообще не понял, как можно сотворить варенье из грецких орехов. Нушик принялась было объяснять, что орехи берутся зеленые, неспелые, когда они еще достаточно мягкие, но описать весь процесс я ей не дала, потому что стерва я распоследняя. Мне лучше отвлечь Женю на что-то постороннее, чем позволить общаться с такой своеобразной и непосредственной девушкой, как Нушик, будь она хоть трижды моя сестра. Откуда во мне такая подлая ревность? Чувствую, что в мозгу сразу чернеет, начинают роиться нечистые мысли, подозрения, рассудок еще возобладает и твердит, что я мнительная дура. Вот уж не думала, что дойду до жизни такой. Привет тебе, дед Вазген!


        Глава 10


1942 год
        В декабре Арояна назначили начальником Осиновецкого гидроучастка. Его предшественник, бывший командир гидроучастка, погиб в октябре при прокладке электрокабеля по дну озера. Командование сочло кандидатуру Арояна наиболее подходящей для руководства гидрографической службой.
        Назначение Вазген воспринял без особой радости, так как командовать кораблем ему было больше по сердцу. Настя, напротив, была счастлива, вообразив, что любимый супруг теперь больше времени будет находиться на суше. Каждое утро она входила с докладом и с новыми входящими документами в кабинет к командиру, а он едва поднимал голову, погруженный в расчеты.

11 декабря большое ледяное поле в районе автомобильной дороги отнесло штормом в озеро. Вся работа гидрографов по разбивке зимней трассы пошла насмарку. Вазген пропал на длительное время. Одновременно кипела работа по возведению свайно-ледовой железной дороги, в которой участвовали железнодорожные войска, метростроевцы, ленинградцы и жители окрестных сел и деревень. Гидрографы были заняты исследованием будущей трассы, выбирая наиболее короткий и мелкий путь. Позже, в связи с прорывом блокады, необходимость строительства отпала.
        Корабли, с трудом пробившись сквозь береговой припай, встали в бухте Морье и у причалов Новой Ладоги, экипажи приготовились приступить к ремонту, как вдруг поступило распоряжение командующего Черокова сниматься с якоря. Надо было перебросить войска и боевую технику с восточного берега на западный. Готовилось большое наступление Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады. Корабли, груженные бойцами и техникой, в сплошном тумане, без видимых ориентиров, при штормовом ветре преодолевали торосистый лед вплоть до 12 января, когда мощный гул артиллерийской канонады возвестил о начале операции.
        Чуть южнее фарватера уже шли по льду грузовики с продовольствием.

18 января 1943 года после полудня Вазген вбежал в приемную и, подхватив Настю, закружил ее по комнате:
        - Настенька! Поздравляю! Освобождено все южное побережье Ладожского озера! Блокада прорвана!
        Всеобщее ликование охватило Осиновец. Люди обнимались, целовались, плакали и поздравляли друг друга.
        - Надо найти Алешу, - решил Вазген.

«Морской охотник» стоял неподалеку, но Алексей уже сам спешил им навстречу.
        - Дружище, мы победили! Мы все вместе их победили! - Вазген обхватил друга и Настю, они стояли втроем, обнявшись, по их лицам текли слезы, и мужчины не стыдились своих слез.


* * *
        Вечером того же дня Осиновецкий гидроучасток праздновал знаменательное событие, заодно решили с запозданием отметить приход Нового, 1943 года.
        На празднестве, по настойчивому требованию Вазгена, присутствовали Вересов, Ариадна и Смуров. Кирилла Алексей нашел в главном штабе на митинге, организованном политотделом флотилии. Смуров сидел и слушал ораторов с мрачным выражением на лице, но, увидев Алексея, оживился.
        - Освобожусь и обязательно приеду, - сказал он. - Сейчас уйти не могу. Скука смертная слушать этих крикунов. Какие им еще нужны клятвы и обязательства? Людям от души порадоваться не дадут.
        В Осиновецком гидроузле, в помещении отдела камеральной обработки, сдвинули столы, заставили их выпивкой и едой, какую смогли найти. Повариха Домна Максимовна испекла пирожки с картошкой и заслужила шумное одобрение, когда вошла в комнату с дымящейся тарелкой в руках. Девушки приоделись и подкрасились. Офицеры сменили сапоги на ботинки, вычистили и нагладили формы, пришили чистые подворотнички, надраили пуговицы, только что сами не светились.
        Прозвучали тосты: «За родину, за Сталина!», «За победу!», конечно же - «За прекрасных женщин!», а женщины в свою очередь - «За доблестных мужчин!». Нашелся патефон с пластинками. Офицеры и девушки с увлечением отплясывали «Линду» и фокстрот. Смуровым завладела рыжеволосая Клава. Она была в ударе, болтала без умолку, прижималась к партнеру и громко смеялась дразнящим смехом, открывая красивые зубы. Тот, как обычно, был немногословен, на вопросы отвечал с вежливой уклончивостью, но не сводил с нее внимательного взгляда и казался вполне довольным. Алексей с Ариадной скорее не танцевали, а качались на одном месте, крепко обхватив друг друга. Настя, беззаботно отдаваясь танцу, нечаянно перехватила из-за плеча Вазгена страдальческий взгляд Полины, устремленный на Вересова. Это так не вязалось с общим приподнятым настроением, с веселой музыкой, кокетливыми возгласами девушек и энергичным смехом мужчин, что Настя на миг рассердилась. Сейчас, когда она была так счастлива, ей казалось, что все остальные просто обязаны быть счастливы. Зачем Полина портит своим унылым видом торжественное событие?
        Настя все же засовестилась: подойти и утешить подругу? Ах нет! Так не хочется отстраняться от Вазгена, с ним так хорошо кружиться, чувствовать под рукой сильное плечо, вдыхать чудесный запах табака, ощущать щекой его горячую кожу, волноваться от вечного к нему притяжения. Нет, после, после, она безумно соскучилась!
        Было уже за полночь, когда собравшиеся начали расходиться. Настя слышала, как Клава спросила Смурова:
        - Вы не проводите меня?
        - С удовольствием, - ответил тот.
        Алексей лукаво подмигнул ему, подавая Ариадне полушубок.

        Утро следующего дня выдалось солнечное, словно природа разделяла людскую радость. Сугробы искрились, а мороз был так крепок, что щипало кожу. Девушки, свежие, с красными щеками, вбегали с мороза и щебетали, делились впечатлениями от вечеринки. Все уже были в сборе, на своих рабочих местах, не было только Клавы.
        Полина казалась озабоченной. Она подошла к Насте и попросила:
        - Замолви за меня словечко командиру, если меня хватятся. Пойду посмотрю, почему Клава опаздывает.
        - Вы же вместе живете, - удивилась Настя. - Почему она не пришла с тобой?
        - Да в том-то и дело, что она отправила меня ночевать к девчатам. Хотела затащить к себе вашего друга Смурова. Что-то у меня на душе неспокойно: она не рискнула бы прогуливать.
        - Я пойду с тобой. Командир на трассе, вряд ли скоро вернется. Успеем сбегать туда и обратно.
        Они накинули полушубки и побежали к лесу в земляночный городок.
        Клава лежала на кровати, свернувшись клубком, и безудержно рыдала.
        - Клава, что случилось? - Полина попробовала оторвать подругу от подушки, но та только дернула плечом и заголосила пуще прежнего.
        - Клава, тебя кто-то обидел? - спросила Настя. - Неужели Кирилл?
        Клава внезапно выпрямилась и села на постели, открыв лицо. Девушки ахнули: на правой щеке у нее багровел огромный кровоподтек.
        - Какой он Кирилл?! - истерично закричала Клава. - Он изверг, садист! Ночью был мужик как мужик, а утром…
        - Да что же стряслось утром? Почему он тебя ударил?! - в ужасе вскричала Настя.
        Клава вдруг перестала плакать и застыла, глядя на Настю с открытым ртом.
        - А тебе-то что? - сказала она, шмыгнув носом. - Так я все и рассказала. Я в твои постельные дела не лезу и в сочувствии твоем не нуждаюсь.
        - Ну, как знаешь, - обиделась Настя. - Я пойду, Поля. Вы уж тут сами разбирайтесь.
        Вечером она рассказала о происшествии мужу.
        - Холера его возьми, - пробормотал Вазген. - Я в растерянности. Клаву будем считать больной. Пусть лечит свой синяк. А с Кириллом я завтра поговорю. Нет, пусть лучше Алеша. Посмотрим, как тот объяснит свое поведение.

        Корабли стояли на ремонте в Морье, одновременно производилось перевооружение и усиление их средствами связи. Старые рации заменялись более совершенными радиостанциями. Катера и мелкие суда заблаговременно вытащили на берег, так что скалывать лед, как в прошлую зиму, не пришлось.
        Вазген шел к другу с жалобой на Смурова, а злоумышленник преспокойно завтракал в компании Алексея в каюте «морского охотника», где на зиму поставили чугунную печурку.
        - Хороши голубчики, - сказал Вазген. - Греетесь, заправляетесь, всем довольны. Отличная картина! А знаешь ли, Алеша, кого ты незаслуженно угощаешь завтраком?
        - Садись, и тебя угощу, - благодушно предложил Алексей. - Можем даже пропустить по одной.
        - Нет, не сяду! Пусть Кирилл сначала объяснит, по какому праву он распускает руки и бьет девушку. Разукрасил Клаве личико так, что страшно смотреть. Скажешь, не ты это сделал?
        - Я, - равнодушно отозвался Смуров.
        Алексей обжегся чаем и неловко грохнул кружкой об стол.
        - За что ты ударил девушку, мил-человек? - изумленно спросил он.
        Смуров неторопливо запустил руку в карман и вытащил два сложенных листка бумаги.
        - Вот за это. - Он развернул листки и положил их на стол краями один к другому.
        Вазген и Алексей, сойдясь головами, склонились и разглядывали листки несколько минут. Один был им знаком - донос на Ариадну из папки Смурова, другой - частное письмо, начинающееся словами «Дорогая мамочка, Светик, тетя Люся…». Было очевидно, что оба письма писал один человек, словно второй текст был продолжением первого.
        - Едрена вошь! - с чувством высказался Вазген. - Как ты это обнаружил?
        - Утром стал одеваться, взял с ящика шинель, а под ней письмо лежит. Она его накануне, видно, писала родственникам, да не дописала, так и оставила.
        - Почерк один и тот же, сомнений быть не может, - заключил Алексей. - Не пойму только, зачем Клаве понадобилось писать донос на Ариадну. Откуда она знает о профессоре Лежнёве? Она с Ариадной раньше не была знакома.
        - Зато Полина ее очень хорошо знает. Они жили в Ленинграде в одном дворе. Клава просто оказала подруге услугу. Та попросила, а эта дурочка написала.
        - Полина?! Да не может быть! Полина не пошла бы на такую низость.
        - Точно она, Алеша. Можешь не сомневаться. Клава мне во всем созналась.
        - У тебя кто угодно сознается! Девчонка, конечно, дура, но это не повод бить женщину по лицу.
        - Пусть бы не артачилась. Она меня здорово разозлила. Зато в другой раз неповадно будет. А с Полиной я разберусь отдельно.
        Алексей возмутился: Кирилла к женщинам близко подпускать нельзя, вот до чего он докатился, а ведь Алексей предупреждал. Нет, он не позволит Смурову разбираться с Полиной, лучше сам с ней поговорит. Только не знает, как это сделать. Вазген предложил обратиться к Насте за помощью, они с Полиной подруги, а у Насти дар убеждать людей.
        По дороге в Осиновец Алексей употребил все свое красноречие, пытаясь втолковать Кириллу, что бить женщину недостойно мужчины и офицера, что это распущенность и проявление бессмысленной жестокости, и так далее и тому подобное, но суровая отповедь явно не достигла цели - Смуров слушал не перебивая, но с обидным безразличием и даже со скукой, глаза его словно выцвели, на лице не было и тени раскаяния. Лишь на подходе к гидроучастку он замедлил шаг, затем совсем остановился и нерешительно произнес:
        - Идите к Насте без меня. Мое присутствие не обязательно, а у меня много дел.
        - Добро хоть Насти стесняется, - сказал Вазген, глядя ему в спину. - Придется за ним присматривать. Того и гляди пришибет кого-нибудь в знак особого к тебе дружеского расположения. Ты не в курсе, благополучно ли добрался до места эвакуации муж Ариадны?
        - Ничего не слышал о нем. А почему ты спрашиваешь? - насторожился Алексей.
        - Простое любопытство. Хотя ничуть не огорчусь, если одним негодяем станет меньше.
        - Только не высказывай своих пожеланий Кириллу…
        - Упаси бог! С ним и без того хлопот не оберешься.

        Настя клевала носом над служебными бумагами. Солнце покрасовалось один день и, закатившись вечером огненно-багровым сгустком за озеро, на следующее утро не показалось. Оно и лучше - солнечные дни ассоциировались с бомбежками. С ночи повалил густой снег из низкой и плотной пелены облаков; белая тишина поглотила все в округе и навевала дремоту. Не слышно было урчания автомашин, которые продолжали подвозить грузы по ледовой трассе. В узкой полосе прорыва вдоль южного берега уже кипела работа по созданию новой железнодорожной ветки, всего в восьми километрах от линии фронта. Строители работали под вражеским обстрелом, но отголоски канонады скрадывал непроницаемый снегопад.
        С Насти сон как рукой сняло, когда перед ней предстали разгневанные мужчины и принялись возбужденно, перебивая друг друга, рассказывать об открытии Смурова. Настя обомлела:
        - Поля?! Нет, я не могу поверить! Она такая добрая, отзывчивая!
        Она вспомнила взгляд Полины на праздничном вечере. Конечно, она ревновала. Кто знает, на что способна толкнуть человека ревность? Какая сильная и опасная страсть бушевала в душе подруги, пока Настя безвольно отдавалась собственному счастью? Она вдруг почувствовала себя расслабленным, бесформенным существом: она не старалась пробиться сквозь заслон молчания Полины, считала себя не вправе самовольно лезть ей в душу. Ее деликатность, боязнь ранить подругу бесцеремонной настойчивостью, лучшие побуждения чуть не привели к страшным последствиям: могла погибнуть Ариадна! В этом была для нее злая насмешка вечно изменчивой жизни.
«Интеллигентские церемонии разводишь!» - упрекнула ее как-то женщина, не желавшая ей добра, но как она была права! Наглядный, грубый урок!
        Она почувствовала отвращение к Полине и к самой себе. От этого ей стало так плохо, что Вазген бросился за стаканом воды.
        - Прости, Алеша, - говорила она, стуча зубами о стакан. - Прости меня, если сможешь. Я должна была догадаться. Этого могло не произойти.
        - Настенька, успокойся. Ты ни в чем не виновата, - твердил Алексей, совершенно растерявшись. - Да что ж это такое? Вазген! Что мы наделали?
        - Идите, идите, оставьте меня. Я поговорю с Полей, я постараюсь исправить свою ошибку.
        Увидев Настю, Полина побледнела. Клава успела рассказать ей, что вынуждена была во всем сознаться Смурову. Полина отлично понимала, какое ее ждет объяснение. Она покорно последовала за Настей в пустующий кабинет командира.
        Девушки стояли друг против друга и молчали. Насте мешал говорить спазм в горле, за нее говорили ее глаза.
        - Алеша знает? - сдавленным голосом спросила Полина.
        Настя кивнула.
        - Настя, я не хотела. Ты веришь мне? Это была идея Клавы. Мы навещали знакомого в госпитале, помнишь, когда там лежал Вазген, и вдруг увидели Алешу и эту женщину в коридоре. Они разговаривали, Алеша ее обнимал, они были настолько поглощены друг другом, что нас не заметили, а ведь я долго наблюдала за ними. Как он смотрел на нее! Он никогда на меня так не смотрел! - Полина заплакала. - Тогда Клава предложила написать письмо. Ты не думай, я не оправдываюсь, но мне было невыносимо больно, поэтому я на все была согласна.
        - Ты надеялась таким способом вернуть Алешу?
        - Да, он вернулся бы ко мне рано или поздно. - Голос Полины окреп. - Я никогда не теряла надежды, и если бы не она…
        - Ты сама оттолкнула его своей требовательностью, желанием им управлять, подогнать под свои вкусы и понятия. Ты упустила свое счастье, а теперь хочешь сделать несчастным его? Как ты могла? Ты играешь чужими судьбами как в куклы, сейчас, когда жизнь так хрупка, когда счастье дается немногим и ненадолго. Чего ты добиваешься? Хочешь сделать Алешу своей собственностью? А ведь человек не вещь, владеть им нельзя, его можно только любить.
        - Я люблю его.
        - Ложь! Я не понимаю такой любви! Как ты решилась причинить ему горе? Поля, я бы пожалела тебя, я пожалела бы о твоей несбывшейся любви, но то, что ты сделала, - преступно!
        - А мне все равно! - вдруг закричала Полина. - Знаешь, почему ты справедливая и благородная? Потому что сытый голодного не разумеет! Ты милуешься с мужем и не в состоянии понять моих чувств, мучений, бессонных ночей, надежд и разочарований! Я хочу бороться за свое счастье, я имею на это право. Каждый сам за себя!
        Настя отшатнулась: Полина, которую она всегда считала умным и добрым человеком, оказалась не в состоянии понять простых вещей в ослеплении своей любовью и эгоизмом. Нет, деликатность здесь и в самом деле неуместна.
        - Тогда я отдам тебя Смурову, - жестко сказала Настя. - У него свои интересы. Будем играть по твоим правилам - каждый сам за себя. Когда ты отправишься туда, куда хотела упрятать Ариадну, и почувствуешь то, что почувствовала бы она, тогда, возможно, ты пересмотришь свою философию. Оставайся без друзей, без поддержки, одиноким изгоем, раз ты настаиваешь на своем праве не считаться с людьми.
        Полина была поражена, но скорее не угрозой, а тем, что слова эти исходили от Насти. В них прозвучала открытая неприязнь, даже враждебность, каких Полина никогда не чувствовала от подруги.
        Полина вспыхнула. Что вызвало ее румянец - чувство стыда, осознание своей неприглядности в глазах Алексея и близких ему людей или страх перед обещанным возмездием, Настя так и не узнала. Глаза Полины снова застлало слезами, она протянула к подруге руки, прижалась к ней, и Настя ее не оттолкнула.
        Вошел Вазген и усмехнулся:
        - Все, как полагается у женщин, - объятия и море слез. И откуда у вас столько берется? А теперь, девушки, освободите-ка мой кабинет. Мне работать надо.
        Настя была благодарна ему за то, что он не сказал Полине ни слова упрека. Сейчас его порицание было бы несвоевременным. Авторитет командира был непререкаем. Настя никогда не подчеркивала своей близости с мужем на службе. Видя, как к нему относятся подчиненные, она невольно перед ним робела. Если всем случалось садиться за один стол, офицеры и девушки располагались согласно субординации. Настя, как матрос, сидела в конце стола, а супруг - во главе. Он посмеивался над ее щепетильностью - она настаивала на своем поведении.

        К 7 февраля строительство железнодорожной линии, соединяющей Ленинград с Большой землей, было завершено. Немецкая авиация с особым ожесточением бомбила новую коммуникацию, а также шоссейную дорогу, проложенную параллельно железнодорожному полотну. Пропускная способность новых транспортных линий все же не могла полностью удовлетворить нужды города, поэтому ледовая трасса продолжала действовать, а моряки готовились к новой навигации.
        Вазген не забывал о «Сатурне». Хотя у корабля уже был другой командир, «Сатурн» был единственным и незаменимым гидрографическим судном на Ладоге, поэтому Вазген по долгу службы, но больше из-за любви к родному кораблю уделял много внимания тому, как осуществлялся ремонт.
        Полина с Настей внешне продолжали дружить, но у Насти в душе остался осадок, от которого ей не удавалось избавиться. Она уговаривала себя, что каждый может оступиться, человек не запрограммированная машина, надо уметь прощать и понимать; это было то, что она внушала когда-то Алеше. Но если в Смурове было неожиданно радостно открывать привлекательные черты, даже невзирая на его последнюю выходку, то с Полиной получалось все наоборот: теперь она казалась Насте чужим, незнакомым человеком.
        Однажды Полина сказала Насте:
        - Знаю, ты посмеешься, но Клава просит тебя о помощи. Сама она постеснялась к тебе обратиться.
        - А какая помощь ей нужна? - спросила Настя без особого энтузиазма.
        - Она хочет встретиться со Смуровым. Просит, чтобы ты с ним поговорила.
        - С Кириллом?! - поразилась Настя. - Она хочет встретиться с мужчиной, который ее избил?
        - Ты права, мне тоже трудно ее понять, но она пристала ко мне, как репей. Я ее убеждала и так и этак, но она, кажется, полностью потеряла здравый смысл.
        - Но я не могу говорить с ним об этом! Мы не настолько близки. Нет, нет, не проси, мне неудобно даже намекнуть ему о Клаве.
        - Хорошо, тогда как-нибудь дай знать, если он здесь появится. Он ведь всегда сюда заходит, когда бывает в Осиновце.
        - Я не видела его почти месяц, но если зайдет, я тебе сообщу.
        Смуров, скрываясь от Насти, встречи с ней все же избежать не сумел. Это случилось в банный день, когда девушки, пылая алыми лицами, возвращались из-за маяка, где у самой воды стояла деревянная банька. Настя смотрела, как Смуров идет навстречу, худой, высокий, в своей бессменной шинели, - воплощение сурового закона и порядка. Он еще не видел Насти, кидал рассеянные взгляды по сторонам; глаза его призрачно поблескивали из-под низко надвинутого козырька фуражки. В стайку девушек он не вгляделся и уже собирался пройти мимо, когда Настя его окликнула.
        Он живо обернулся на ее голос, твердые черты его лица мгновенно смягчились, холод в глазах растаял и сменился радостным ожиданием.
        Тем не менее смущение не позволило ему с готовностью двинуться ей навстречу. Настя подошла к нему сама.
        - Как вам не стыдно, Кирилл, вы нас совсем забыли, - приветливо сказала она.
        В нем шевельнулась надежда, что ей неизвестны подробности его свидания с Клавой. Последняя не преминула напомнить о себе.
        Она отделилась от группы подруг и стояла в отдалении, на виду у Смурова.
        - Вы замерзнете после купания. Пойдемте, я провожу вас, - сказал он и, повернувшись к Клаве спиной, пошел рядом с Настей.
        - Мне непременно надо было поговорить с вами, - начала она. - Полина сожалеет о своем поступке. Любовь и ревность толкнули ее на это. Как хорошо, что именно к вам попало ее письмо.
        - Вы же знаете, не одна Полина приложила к этому руку.
        - Да, я знаю все.
        Смуров быстро взглянул на нее и опустил глаза.
        - Я не имею права касаться ваших отношений с Клавой, - продолжала Настя, верно разгадав его мысли. - Могу только сказать, что она сделала это по глупости. Вы обошлись с ней слишком жестоко.
        - По глупости? Она уже не ребенок и отлично понимала, какие могут быть последствия. Вы слишком добры, Настя. То, что вы принимаете за легкомыслие, на деле порочное стремление осложнять окружающим жизнь. Есть люди, которые находят в этом удовольствие, и Клава одна из них. Чтобы вы не заблуждались на ее счет, скажу, что она пыталась очернить вас в глазах вашего мужа. Она мне это неосторожно выболтала, на свою беду. А тут еще письмо. На моем месте вы бы тоже ее ударили.
        - Вполне вероятно, но она могла бы ответить мне тем же, потому что возможности наши равны. Но когда мужчина, пользуясь преимуществом своей физической силы, безнаказанно бьет женщину - это, по меньшей мере, низко. Простите, я не хотела затрагивать эту тему, вы сами начали.
        - Скажу откровенно, я боялся вашего осуждения, но теперь рад, что принял его открыто. Я дорожу вашим мнением. Мне было бы тяжело сознавать, что вы затаили в душе неприязнь ко мне.
        - Тогда извинитесь перед Клавой, чтобы совсем уже сгладить неприятное впечатление.
        - Вы действительно этого хотите?
        - Кирилл, я ваш друг, мне трудно сердиться на вас, но и нелегко оправдать. Так помогите мне примириться с собой, с вами, - да, я этого очень хочу.
        - Для вашего спокойствия я сделаю все, что угодно. Вы редкий человек, Настя. Если бы вы знали… - Смуров хотел что-то добавить, какие-то слова готовы были сорваться с его губ, но он пересилил себя и, улыбнувшись на прощание, пошел навстречу Клаве.

        Зима в 1943 году рано сдала свои позиции. К концу марта рейд Осиновца очистился ото льда. Настя с Вазгеном стояли на пирсе и смотрели, как корабли маневрируют в тесноте, проводят ходовые испытания после зимнего ремонта. Вот «Сатурн», большие канонерские лодки, транспорты, гудят моторы «морских охотников». Из двух сторожевых кораблей остался один - «Конструктор». «Пурга» погибла осенью, когда корабли ЛВФ поддерживали огнем удары сухопутных войск по врагу на синявинском направлении.
        Вазген рассказывал Насте о «Конструкторе». Сейчас корабль выглядел как новенький, а ведь ему полностью оторвало носовую часть в ноябре сорок первого. Корабль попал под бомбежку, его с трудом удалось спасти, отбуксировать к берегу то, что уцелело. На заводе изготовили новую носовую часть, которую водолазы присоединили на плаву, с помощью болтов, а швы уже заварили в плавучем доке.
        - Чего только не сделают! «Конструктор» вернулся в строй, еще повоюет, отомстит за ребят. Много их тогда погибло, весь состав вахты. И «Пургу» не удалось спасти. Хороший был корабль, совсем новый, не то что наши потрепанные посудины. «Сатурн» наш везунчик - сколько раз его бомбили «юнкерсы» и «хейнкели», и ни одного прямого попадания.
        - Молчи, сглазишь! - испугалась Настя.
        Подошел Смуров. Поинтересовался, когда корабли выйдут в море. Пора было прекращать автомобильные перевозки, так как лед стал ненадежен. Поэтому морякам предстояло в ближайшие дни открывать навигацию, они должны были выйти на лед и прокладывать путь до Кобоны с помощью взрывчатки.
        Несмело приблизилась Клава.
        - Товарищ командир, - обратилась она к Вазгену. - Девчата кофе раздобыли и шоколаду. Хотят вас угостить. Кирилл Владимирович, просим вас составить нам компанию.
        - Спасибо, Клава, мы сейчас придем, - кивнул Вазген.
        Клава умоляюще взглянула на Смурова и направилась к маячному домику.
        - Пойдемте, Кирилл, пойдемте, - решила настоять Настя. - Не смотрите букой. Девушка оказывает вам внимание. Не разочаровывайте ее.
        - Да она влюблена в тебя, как кошка, - бухнул Вазген. - Я ее не узнаю. Будто подменили. И тиха-то стала, и скромна, глаз не подымет. И это после того, как ты ей…
        - Вазген! - вскричала Настя.
        - Виноват, молчу. Только черт ли разберет женщин! Иной раз на вас дохнуть боишься, все-то вы сентиментальничаете, все-то к вам особый подход нужен, а тут получила по…
        Настя поспешно закрыла ему рот ладошкой. Смуров расхохотался. Вазген закатился вслед за ним.
        - Циники! Грубые, бездушные чурбаны! - рассердилась Настя. - Теперь я понимаю, почему все женщины ругают мужчин.
        Весельчаки переглянулись и приняли до невозможности благочестивый вид.


        Глава 11


2008 год
        Я уже неделю дома, в Санкт-Петербурге. Мне все-таки удалось сделать кое-какие записи: бабушка рассказала нам многое, но воспоминания ее отрывочны, к тому же память, прочная на прошлое, в настоящем ее подводит - она то и дело берется рассказывать одно и то же. Иногда плачет. Мучить ее бесчеловечно, я проклинаю Даньку, он еще поплатится за свою гнусность, а бабушке мы пообещали, что дневники обязательно вернем.
        Женя по приезде на следующий же день уехал по делам куда-то недалеко, как он сказал - в пригород. Пропадал три дня, но как только вернулся, я сразу к нему. Теперь нам трудно обходиться друг без друга.
        Сегодня воскресенье. В городе опять дожди; после нашего сверкающего отпуска действительность могла бы показаться унылой, но одно обстоятельство окрашивает мою жизнь в солнечные тона: Женя сделал мне предложение. Вечером собирается прийти с официальным визитом к нам домой и просить у родителей моей руки.
        Я в восторге и одновременно в страшных переживаниях! Домочадцев, конечно, предупредила, с самого утра переполох, все волнуются - мы с мамой готовим праздничный ужин, так, чтобы было разнообразие, но без излишней помпезности, соответственно случаю.
        Брат Димка добровольно отправился в парикмахерскую укорачивать вихры.
        Папаня с утра напустил на себя отеческую суровость - входит в роль.
        Я решаю подстраховаться и заглядываю в родительскую спальню. Так и есть: на кровати разложен полковничий мундир при всех регалиях.
        Бегу в гостиную:
        - Па, ты на парад собрался? До мая еще далеко.
        - Это на вечер, - со значительным видом сообщает отец. - Не забывай, что Евгений придет главным образом ко мне.
        Пока я подбираю убедительные аргументы, входит мама, которая гораздо лучше меня владеет словом, и говорит:
        - Очумел ты, Полуянов! Все тебя подмывает вырядиться - к месту и не к месту. Парень свататься придет, а не присягу принимать.
        - Цыц, женщины! Много вы понимаете! Присягать на верность придет, зачем же еще? Родине присягу давал, теперь семье будет служить верой и правдой. И коль возникнут у него правильные ассоциации при виде моей формы, значит, цель достигнута. А он парень умный, все поймет, как надо.
        Мне крайне приятно услышать такую оценку моего жениха от папы, но все же я любопытствую, на каком основании он сделал сей вывод, ведь с Женей они общались совсем мало.
        - Умный мужчина обязательно постарается понравиться родным и знакомым любимой девушки, если всерьез и надолго хочет завоевать ее сердце. Уж я-то знаю, поверь моему опыту. Евгений именно так себя и повел с самого начала - что здесь, что в Ереване. Все о нем хорошо отзываются. Следовательно, есть голова на плечах, кроме того, мне это многое говорит о его чувствах к тебе.
        Я задумываюсь - а ведь он глубоко прав, способность Жени находить общий язык с моими близкими с самого начала сильно возвысила его в моих глазах.
        Обнимаю своего папулю и целую: как хорошо, когда можно узнать мнение настоящего мужчины, когда отец - друг и советчик.
        Мама, не сумев сломить сопротивление, пожимает плечами и уходит на кухню, я тоже понимаю, что спорить по поводу мундира бесполезно. Папа уверен, что излишняя торжественность не помешает, пусть будущий зять крепко запомнит сегодняшний день.
        К семи часам ужин готов, стол накрыт белой скатертью и сервирован, сверкает хрусталем, лучшим маминым фарфором и столовыми приборами, в воздухе витают ароматы жаркого, салатов, сладкой выпечки.
        Папа монументален и великолепен, Димка причесан, побрит, умыт, строго одет, я с трудом узнаю в нем своего брата. Обычно он напоминает рэпера, а сегодня похож на мальчика из церковного хора. Мама подобрала скромное, но хорошее платье, весьма уместное для сегодняшнего вечера.
        А вот со мной дело плохо, я ношусь как ошпаренная от зеркала к гардеробу, никак не могу решить, что надеть, до сих пор взъерошенная, без макияжа, из одежды на мне одни трусы. Крою себя последними словами.
        В это время в дверь скребется Димка. Высовываю кудлатую голову в коридор:
        - Ну чего тебе? Я и так не успеваю одеться.
        - Кать, что теперь, ему орден отдавать? - канючит брат.
        - Отдавать, и без разговоров!
        - Откуда знаешь, что он захочет его обратно?
        - Дима, я же сказала - без разговоров. Долго объяснять.
        - Подожду, пока он сам попросит. Ты тут не командуй, - бурчит наш фалерист. Для него изъятие из коллекции главного экспоната - трагедия вселенского масштаба.
        Меня обдает сквознячком беспокойства, холодной струйкой забытых на сегодня проблем. Разговор об ордене напомнил неприятные для меня моменты, когда Женя уходит в себя и становится закрытым, почти недосягаемым, - есть у него такая черта, и тогда я пугаюсь его глубокой внутренней обособленности, во мне возмущается собственница. Мне хочется знать все его мысли и малейшее движение чувств. Правильно ли это? Скорее всего, нет. И можно ли до конца узнать человека, если он сам себя порой не знает?
        Интересно, какой я выгляжу в его глазах. Не мешает и мне напустить немного загадочности.
        От этих мыслей все сразу встает на свои места, я знаю, во что одеться и как накраситься. Быстро укладываю волосы с помощью фена, затем вынимаю из гардероба платье цвета предрассветного тумана, оно воздушное, в летящих складках, чуть тронутое люрексом, как каплями росы. Вдеваю в мочки ушей по утренней звезде из алмазной крошки. На губы - только блеск, дымчатые тени на веки, можно слегка подкрасить глаза. Высокий каблук дома не к месту, есть серые изящные туфельки на маленьком каблуке.
        Уф! Кажется, неплохо, и вид вполне загадочный, надо только постараться поменьше болтать и хихикать.
        Женя звонит в дверь ровно в семь! Он всегда до ужаса пунктуален, надеюсь, что это не педантизм, а вежливость королей; в любом случае у меня будут проблемы, так как сама я вечно везде опаздываю. Надо заняться самовоспитанием. На предстоящую супружескую жизнь я смотрю только с позитивной стороны, и мне не страшно, что придется поступиться некоторыми своими привычками.
        Распахиваю входную дверь. Здороваюсь с двумя розовыми кустами, они заслоняют дверной проем, но сверху все же виднеется макушка Жениной головы.
        Кусты протискиваются в прихожую, один преподносится подошедшей маме, другой мне, а я, позабыв о своей загадочности, висну на шее гостя.
        Неожиданно из-за плеча Жени бочком выдвигается женщина лет пятидесяти, еще ладная, дородная, по виду не питерская, хотя и приоделась во все новое, но что-то сразу выдает в ней провинциальную жительницу.
        К гостям выходит папа, из дверей гостиной выглядывает Димка с вымученной улыбкой на лице.
        Женя преподносит папе бутылку коньяка, затем представляет свою спутницу. Это его родственница, говорит он, двоюродная сестра отца. Зовут ее Валентиной Матвеевной.
        - Ах, что же мы стоим в коридоре? - спохватывается мама. - Проходите в гостиную.
        Пока все рассаживаются, я задерживаю Женю, спрашиваю шепотом:
        - Кто это? Ты меня не предупреждал о родственнице.
        - Сейчас все узнаешь, пошли за стол.
        Женя, едва заняв свое место, продолжает тему, словно извиняется, что пришел со спутницей: родителей он потерял рано, и родственников не осталось. Тогда он решил найти хоть кого-то из своего рода, - нельзя человеку жить без роду без племени, ведь свататься приходят с родственниками, а не в гордом одиночестве. Он помнил, что у бабушки была старшая сестра, семья ее жила в Петрозаводске. Там он и решил навести справки в уверенности, что отыщет хоть кого-то из сородичей.
        Так вот куда он ездил недавно!
        Женя подробно описывает, как продвигались его поиски, как увенчались успехом. Он очень доволен, я давно не видела его таким, но мне, вероятно, не оценить его воодушевления. Я никогда не чувствовала недостатка в родственниках; порой, пожалуй, чувствовала их переизбыток. Надо сказать, что с папиной стороны их тоже более чем достаточно и живут они гораздо ближе, чем мамины.
        Валентина Матвеевна приходится Жене двоюродной тетей. Мы из вежливости начинаем расспрашивать новую знакомую о ее городе, о Карелии, папа увлекается, так как ему приходилось служить в тех краях, мама подкладывает в тарелки еды, Дима тихонько включает музыку. Обстановка оживляется.
        Хм, интересно, когда же Евгений дойдет до главного? Если мне не изменяет память, он пришел просить моей руки.
        Претендент поднимает с пола кейс, который я сначала не заметила, кладет к себе на колени и открывает, бросая на меня многообещающие взгляды.
        Вот, сейчас! Собирается достать обручальное кольцо! У меня мурашки удовольствия бегут по коже.
        Я непроизвольно вытягиваюсь, чтобы поскорее увидеть заветный символ нашей любви, и как вы думаете, что выкладывает на скатерть жених?
        Старый, потрепанный альбом для фотографий. Еще один в череде семейных альбомов.
        - Вот что передала мне Валентина, - ликующе сообщает Женя. - Если можно найти клад, то я его нашел. - Он обнимает женщину и крепко целует в щеку. - Спасибо, что сберегла. Когда-то моя бабушка, чувствуя, что конец близок, передала этот альбом своей сестре. Она понимала, что в семье сына, моего отца, невестка может его уничтожить. Наверняка моя мама так бы и поступила: всю ее семью репрессировали, родителей расстреляли, а дед мой был офицером Смерша. Этого звания было достаточно, чтобы искоренить любое напоминание о нем. Более того, Валентина Матвеевна примерно помнит, где находится могила деда, представляешь, Катюха, мы сможем ее отыскать!
        - Да-да, - кивает гостья, - хотя мне тогда было всего десять лет, но это место я помню хорошо. Я ездила туда с мамой и тетей. Думаю, сможем найти, если серьезно взяться.
        Альбом переходит из рук в руки, в нем фотоархив семьи Смуровых, детские и подростковые фотографии Кирилла, вот он в форме курсанта военно-морского училища - невзрачный юноша с худыми плечами и напряженным взглядом, а здесь его отец в адмиральской форме, в галунах и уже в летах, взгляд твердокаменный, не поймешь, что за душой.
        Находится маленький военный фотопортрет Кирилла Смурова - скорее всего, сделанный для какого-то документа. Сходство с Женей безусловно прослеживается: одинаковые брови и овал лица, очертания губ; внук, конечно, выглядит здоровее, но та же знакомая угрюминка в глазах, в складочке у рта.
        Теперь мне самой интересно, мы многое успели прочесть о Кирилле Смурове, пока тетради были у нас. Меня, как и Женю, охватывает дух исследования, папа с мамой тоже увлекаются прошлым, альбом ходит по кругу с подробными комментариями, забыты еда, питье и причина собрания.
        - Как только поженимся, поедем искать могилу деда, - вдруг бодро объявляет Женя, совершенно забывшись.
        На миг в комнате воцаряется тишина. Потом папа спрашивает:
        - А что, здесь кто-то собирается пожениться?
        Впервые вижу, как мой любимый краснеет. Сначала столбенеет, ему мучительно неловко, и краска медленно проступает на его растерянном лице.
        - Какой же я болван! - бормочет Женя и смотрит на меня так жалобно, что я невольно прыскаю; рядом издает сдавленный смешок Димка, вслед за ним добродушно начинает смеяться мама, и уже раскатисто, от всей души - мой замечательный отец.

        Поздно вечером, перед сном, я еще раз просматриваю фотографии, перелистываю страницы. Женя оставил на время альбом у нас дома по моей просьбе.
        Брильянт в моем обручальном кольце сверкает, я часто отвлекаюсь и любуюсь его блеском снова и снова, я чувствую, что в камне заключена частица нашего счастья и уже поселившаяся навечно любовь, потому что знаю откуда-то наверняка: предмет, одаренный любовью, хранит ее в себе до скончания дней.


        Глава 12


1943 год
        Апрель 1943-го начался бурно. Погода менялась в считаные секунды. Кажется, полный штиль, как вдруг налетит ветер, огромные глыбы льда с угрожающим треском и грохотом встают на дыбы и сбиваются в торосы. Навигационных ограждений пока не было, плавучий лед препятствовал их установке, но корабли уже начали плавать в Шлиссельбургской губе. Вражеская авиация активизировалась, а план перевозок был выше прошлогоднего. Вазген и Алексей надолго исчезали в море. Настя не находила себе места от беспокойства. То и дело поступали устрашающие сообщения: корабли не выдерживали бомбежек, подрывались на минах, не дотягивали до берега из-за пробоин. Экипажи несли потери, а порой гибли всем составом.
        Настя знала всех погибших. За два года службы на Ладоге она успела со многими познакомиться, со многими приходилось общаться, некоторых знала только в лицо. Кто сказал, что к смерти на войне привыкаешь? Нет, она не могла привыкнуть к тому, что молодые, здоровые, полные сил люди уходили в море, а спустя всего несколько часов товарищи проносили их на плечах в скорбном молчании. Росли ряды холмиков в сосновом лесу, полнилась братская могила.
        Беда не обошла стороной и корабль Вересова. Во время одного из авиационных налетов погиб помощник командира, его любимец лейтенант Воробьев. В том бою было ранено четверо матросов. Ариадна в числе врачей встречала корабль Алексея на пирсе. Он впервые не бросился ей навстречу. Губы его были плотно сжаты, глаза потухли. Она молча обняла его и прижалась лицом к его лицу.
        - Не знаю, как сообщить его матери, - глухо проговорил Алексей. - Он был единственным сыном. Мне надо написать ей письмо, рассказать, как он сражался, как геройски погиб, но что все это значит для сердца матери? Ариадна, как тяжело быть командиром. Они ведь все мои, понимаешь, мои…
        - Я понимаю, Алеша, я все понимаю и не знаю, как тебя утешить.
        Алексей трудно переживал смерть Воробьева, а судьба уже готовила ему новый безжалостный удар.
        В конце мая Вересов получил приказ идти на помощь буксиру с баржей, которые атаковали немецкие истребители. «Морской охотник» устремился в заданный район. С севера мчался на помощь еще один сторожевой катер. Над судами зловеще проносились
«мессершмитты», непрерывно строча из пулеметов. «Морской охотник» на подходе открыл огонь по самолетам.
        - Пошел на очередной заход, - сказал Алексей Кириллу, который, прикрывая глаза ладонью, следил за тем, как самолет разворачивается. - Нападают они обычно со стороны солнца. Главное, не дать ему зайти с носа или с кормы - прошьет корабль по всей длине. Подставим борт, заодно и подстрелим гада.
        Мессер с режущим звуком вошел в пике.
        - Иди, иди сюда, фриц, посмотрим, кто кого…
        Пулеметная очередь прошила фюзеляж самолета; он густо задымился, стал терять высоту, мотор его обреченно завыл, и мессер врезался в воду.
        - Молодец, батя! - похвалил Алексей пожилого старшину, сбившего самолет. - Глаз у тебя - как у молодого орла. Жди еще один орден на грудь.
        - Рад стараться, товарищ командир! - отозвался старшина.
        Смуров заметил, что к буксиру подошло какое-то судно, и обратил на это внимание Алексея. Тот поднес к глазам бинокль:
        - Санитарный катер. Рано. Попадут под обстрел. Спешат оказать помощь раненым… Полный вперед!
        Над буксиром, скованным в движении тяжелой баржей, кружились два истребителя.

«Морской охотник» несся полным ходом к буксиру, продолжая палить по самолетам из всех видов оружия; с противоположной стороны быстро приближался второй дозорный катер. Мессеры сделали еще два захода и растворились в небе.
        Алексей дал команду подойти к буксиру.
        - Раненых много? - спросил он в мегафон.
        - Много, у нас на барже ленинградцы. Есть убитые, - ответили ему. - Помогите эвакуировать раненых, врачам самим не справиться.
        - Вас понял. Стоп моторы!
        Прижались кранцами к правому борту баржи. Матросы перемахнули через леера и стали переносить раненых на «морской охотник». Рядом покачивался санитарный катер.
        Алексей, хмурясь, провожал взглядом каждого раненого. Были среди них женщины и дети.
        Смурова вдруг кто-то тронул за рукав. Он оглянулся и увидел позади Федю Лыкова. Такое обращение матроса к офицеру было настолько неожиданным, что Кирилл застыл от удивления.
        - Товарищ капитан-лейтенант, - сказал тот шепотом, пугливо поглядывая на Алексея, - мне надо вам что-то сказать.
        Федор был бледен и часто дышал, словно только что бежал на длинную дистанцию. Кириллом вдруг овладело тягостное предчувствие. Он отошел на несколько шагов:
        - Что такое? Говори!
        Федя переминался с ноги на ногу.
        - Да говори же, не тяни!
        - Там… там девушка командира, - выдавил матрос. - Ариадна Сергеевна.
        - Где - там? - холодея, спросил Кирилл. - О чем ты говоришь?
        - Я видел ее на барже. Она там лежит… Она… кажется, ее убили.
        Смуров свирепо схватил его за блузу.
        - Молчи! - прошипел он. Глаза у него стали дикие. - Молчи, ни звука, убью!
        Федор смотрел на него покорным, горестным взглядом. Кирилл оглянулся на Алексея и выпустил парня.
        - Пойдем, - хрипло сказал он и перебрался на баржу. Федор понуро шел за ним.
        - Ты куда, Кирилл? - окликнул Алексей.
        - Сейчас вернусь, - не оборачиваясь, чтобы не было видно его лица, отозвался Смуров.
        Ариадна лежала на корме, рядом с какими-то ящиками, руки ее были раскинуты в стороны и чуть согнуты в локтях, волосы рассыпались по палубе, синие глаза неподвижно смотрели в небо. Казалось, она свободно и беспечно раскинулась под ярким солнцем.
        Рядом с ней плакала медсестра с брезентом в руках, которым она собиралась накрыть Ариадну.
        Девушка подняла глаза на Смурова и проговорила, судорожно всхлипывая:
        - Она заслонила собой ребенка. Ребенок испугался и побежал… А мать его тоже убили.
        Смуров рухнул на колени и застонал, сжимая голову руками. Фуражка его свалилась и откатилась к ящикам. Он стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, задыхаясь от горя и бессилия, не в состоянии на что-то решиться, проклиная судьбу, войну и самого себя.
        Вокруг собирались речники и пассажиры.
        - Это что же, муж ихний? - спросил Федю какой-то старичок. - Вот ведь что делают, христопродавцы, у женщин мужей отнимают, а у мужей жен. Красивая какая, ей бы жить да жить да детей рожать.
        Смуров наконец с трудом поднялся, взял Ариадну на руки и понес. Она не казалась ему тяжелой, но нес он в тот миг всю скорбь мира, которую должен был передать своему другу. Федя подобрал его фуражку и пошел следом. Матросы с «морского охотника», занятые ранеными, вставали, обнажали головы и провожали их взглядами.
        Алексей стоял у борта и смотрел на них неотрывно, видел, как поднимаются матросы и снимают бескозырки, видел лицо Смурова, безжизненно запрокинутую голову Ариадны с блестящей копной свисающих волос; он стоял прямо, без малейшего движения, только заметно было, как меняются черты его лица, как растет в глазах безумный страх.
        Он сделал нетвердый шаг навстречу, принял из рук Кирилла мертвую возлюбленную и долго вглядывался в ее лицо, потом посмотрел на Смурова и сказал:
        - Кирилл, помоги, ты ведь все можешь.
        Смуров отвернулся и заплакал.

        Ариадну похоронили в лесу, рядом с другими павшими защитниками Дороги жизни. При погребении присутствовал весь личный состав «морского охотника» и сотрудники госпиталя. Вазген, Настя и Смуров стояли рядом с Алексеем. Настя беззвучно плакала, так, чтобы Алеша не слышал.
        Алексей был пугающе неподвижен. С момента гибели Ариадны он словно сжался и находился в состоянии какого-то страшного внутреннего напряжения. Казалось, он не мог вздохнуть, воздух прорывался в его грудь со свистом. Вазген и Кирилл были совершенно раздавлены случившимся. Они пытались как-то подступиться к другу, чтобы он дал выход своему горю, но все их слова разбивались о глухую стену отчаяния.
        Грянули прощальные залпы, и провожающие стали расходиться. Алексей не двинулся с места. Друзья отошли и стояли поодаль. Начало темнеть, сумерки сгущались, в глубокой синеве вечернего неба зажглись звезды. Вазген подошел к Алексею и тронул его за плечо:
        - Пойдем, Алеша, пора.
        Алексей посмотрел на небо, взгляд его затерялся среди звезд. Вазген чувствовал, что друг сейчас не с ним, а где-то очень далеко. На миг ему показалось, что свет звезд отразился в глазах Алеши, вспыхнул и скатился слезами на ордена.

        Вечером следующего дня Полина, вернувшись в землянку, где жила с Клавой, застала там Смурова. Он был мертвецки пьян, лежал на кровати в полном обмундировании, в сапогах, голова его покоилась на коленях у Клавы.
        - Уйди, уйди, - замахала руками Клава. - Иди ночевать к девочкам. Он сегодня останется здесь.
        - Вот еще! - возмутилась Полина. - Ты, видно, окончательно рехнулась. Что-то он трезвым к тебе не захаживал, а как набрался, так и вспомнил, что есть безотказная бабенка.
        - Он вспомнил обо мне, когда у него горе приключилось. А пьяный он или трезвый, мне все равно!
        - А что у него за горе такое?
        - Разве ты не знаешь? Лежнёва погибла.
        - А ему-то что? Подумаешь, мировая трагедия! Сколько людей каждый день гибнет. Пьянице только повод дай, он и напьется. А ты его сразу жалеть! Побоев не боишься? Погоди, проспится и отблагодарит тебя за любовь да за ласку, как в прошлый раз.
        Клаву последние слова больно задели, ее правильное лицо некрасиво исказилось, глаза зло блеснули, и она громко отчеканила:
        - А знаешь, Поля, я сейчас жалею, что тебе помогала. Вересова тебе все равно не вернуть, даже теперь, когда мертва Ариадна. Он потому тебя и бросил, что ты не способна понять, какое горе у Кирилла.
        Смуров заворочался во сне и обнял ее за шею.
        - Иди, иди, - грозным шепотом продолжала Клава. - Не о чем нам с тобой разговаривать. Хочешь обижайся, хочешь нет, а я его от себя не отпущу.
        Полина, разгневанная и оскорбленная, отправилась искать ночлег. Ласковая майская ночь накрыла озеро и сосновый бор серебристой мглой. На земле между деревьями лежали лунные пятна. Маяк посылал пучки света в темную даль водного пространства. На пирсах горели огни, из тьмы вдруг призрачно вырастал нос корабля, потом мачты, трубы и весь корпус. Суда швартовались у причалов для разгрузки.
        Полина увидела Вазгена с Настей. Они медленно шли ей навстречу.
        - Поля? Ты что здесь делаешь? Вышла погулять? - спросила Настя.
        Полина замялась. Не будь рядом командира, она дала бы волю своему негодованию.
        - А мы были у Алеши, - печально продолжала Настя, не дождавшись ответа.
        - Как он? - спросила Полина.
        - Плохо. Молчит. Ушел в себя. Чувствуется, что любое общение для него мучительно. Морщится, словно наши голоса причиняют ему физическую боль. И все же боязно оставлять его одного. Кирилл, как назло, куда-то запропастился. Вазген связался с Новой Ладогой, но его там не нашли.
        - Я знаю, где он, - не колеблясь, сказала Полина. - Он у Клавы. Пьян в стельку. Вряд ли он может быть сейчас полезен.
        Реакции, на которую она рассчитывала, не последовало. Вазген тяжело вздохнул:
        - Да, гибель Ариадны всех нас подкосила. Говоришь, сильно пьян?
        - До беспамятства.
        - Этого нам только не хватало! Он совсем не пьет, как бы ему не стало плохо. Пошли, надо убедиться, что с ним все в порядке. Предупреди Клаву.
        Полина повернула обратно, кусая губы. Возятся все со Смуровым, а до нее никому дела нет. Настя могла бы позвать ее с собой к Алеше. После истории с письмом самой идти к нему неловко. Может быть, именно сейчас они могли бы примириться. Если Смуров пришел к Клаве, почему бы и Алеше не прислониться к Полине в минуты тяжелой душевной травмы.
        Она вошла в землянку и сообщила Клаве, что идут командир с Настей. Так как они всюду искали Смурова, ей пришлось рассказать о его местонахождении.
        Клава при этом известии вскочила, оправляя на себе одежду. С Кирилла она успела стянуть сапоги и укрыть его одеялом.
        Ароян вошел один. Настя, по понятным причинам, осталась ждать снаружи. Вазген присел на кровать, потрогал Кириллу лоб, покрытый остывшей испариной, прислушался к неровному дыханию.
        - Давно спит? - спросил он Клаву.
        - Около часа, - отвечала она, смущаясь и нервничая: посещение Арояна было для нее совсем некстати.
        - Ладно, пусть спит, будем надеяться, что все обойдется. Позаботься о нем. Если будет плохо, сообщи в любое время, не стесняйся.
        Смуров вдруг открыл глаза, отсвечивающие свинцовым блеском, и твердо сказал:
        - Кому нужен твой развод? Сгинешь здесь, в болоте, и никаких проблем!
        Глаза его снова затуманились и закрылись.
        - О чем это он? - удивилась Клава.
        - Ах ты, дьявол! - Вазген резко встал. - Нет, это уж слишком! Душегуб проклятый! Ну подожди, проспишься ты у меня! - Он умолк, сообразив, что его слушают. - Знаете, девушки, пожалуй, я сам с ним здесь останусь. Идите к Насте. У нас переночуете.
        Клава не осмелилась перечить: все же он был командиром, приказы которого не обсуждаются. Обе вышли - Клава в страшной досаде, Полина с тайным злорадством, - но тут внезапно завыли сирены, гул моторов раздался в небе, и сразу же взрыв на берегу, потом еще и еще. Началась интенсивная бомбежка. Вазген выскочил и затащил девушек в землянку:
        - Сидите здесь, до маяка уже не добежать. Все потонуло в грохоте. Судя по частоте взрывов, в налете участвовало несколько десятков самолетов. Сотрясалась почва и бревна, подпирающие потолок землянки. На девушек сверху сыпался песок. Они забились по углам и съежились, закрыв голову руками. Вазген сидел рядом с Кириллом и, казалось, уделял бомбежке мало внимания, лишь невольно вздрагивал плечами при очередном близком взрыве.
        Ему все-таки пришлось оставить Смурова на попечение Клавы - как обычно, после налета все оставшиеся на суше моряки занимались ликвидацией его последствий. Вернулся Вазген в седьмом часу утра и застал Кирилла в сидячем положении с одеялом на плечах, в полуодетом виде и с всклокоченными волосами. Клава поила его горячим чаем, с умилением созерцая своего помятого постояльца.
        - Клава, иди к Насте, мне надо с капитан-лейтенантом поговорить, - сказал Вазген.
        - Это она притащила меня сюда? - спросил Смуров, когда они остались вдвоем.
        - Нет, дорогой, это ты сам сюда притащился. А теперь расскажи мне, что ты сделал с Ордынским, скотина?
        На заспанном лице Кирилла не отразилось никаких чувств.
        - Что сделал, то и сделал, - вяло отозвался он. - Теперь не все ли равно? Эх, брат, какая дерьмовая штука жизнь! Яйца выеденного не стоит. Муторно, пусто, на душе сплошная дрянь.
        - Да кто тебе дал право убивать людей?
        - А кто дал право убить Ариадну? Кто дал право убивать женщин, детей, крошить друг друга на войне? Кто? У кого есть такое право?
        - У нас есть право постоять за родину, за себя. Мы сражаемся с врагом, а ты убил своего.
        - Кто свой? Ордынский? Он был мне враг, и я его убил. Скажешь, я нарушил закон? А кто эти законы устанавливает? Война диктует свои законы. Она уродует и искажает всякое представление о добре и зле. Вчерашние добропорядочные бюргеры, уважаемые отцы семейств, просвещенные аристократы сегодня с легкостью отправляют в печь десятки тысяч человек, потому что законы Германии сейчас на их стороне. Они не считают себя преступниками, потому что не преступают законов своей страны.
        Я расстрелял Ордынского по законам военного времени, как дезертира и труса. Он не представляя никакой ценности для советской науки, обманными путями добился брони, следовательно, дезертир, так что закон на моей стороне. Этот закон в состоянии оправдать даже то, что я сделал из личных побуждений. Стоит мне сказать, что он пытался перебежать линию фронта, - и никто меня не осудит.
        - Ты нарушил нравственный закон. Будешь продолжать в том же духе - уподобишься фашистам. Я понял, ты хочешь сказать, что ответственность за преступления, совесть свою они перекладывают на того, кто устанавливает законы.
        Кирилл насмешливо улыбнулся и, нагнувшись к Вазгену, тихо сказал:
        - А мы на тех, кто у нас их устанавливает. Вазген рассеянно пошарил по карманам, но ничего не нашел.
        - У тебя есть закурить?
        Кирилл потянулся за кителем и достал свой серебряный портсигар:
        - На, возьми себе про запас.
        Несколько минут оба молча курили.
        - Раз ты все так правильно понимаешь, зачем же это делаешь? - спросил Вазген.
        - А что я понимаю? Ты сказал, что я убил своего, но нас именно тому и учили - искать врагов среди своих. Что правильно, а что нет, как в этом разобраться, кому верить, чьи законы принимать за истинные? Ты знаешь?
        - Нет, пожалуй, и я не знаю, но откровенность за откровенность: иногда я думаю, что мы совершили непростительную ошибку, разрушив наши церкви.
        Смуров серьезно смотрел на него, раздумывая.
        - Фашисты не разрушали своих церквей, но это не мешает им бесчинствовать, - возразил он.
        - Они пытаются все извратить, - загорячился Вазген, - любую философию, веру, религию можно подогнать под свои злодеяния! - Он стукнул кулаком по столу для большей убедительности. - Но совместить зло и общечеловеческую мораль невозможно, поэтому рано или поздно их будут судить как преступников.
        - Ясно, - сказал Смуров, опустив голову. - Значит, когда-нибудь и меня будут судить.
        - И тебя. Так что остановись, пока не поздно. Советуйся со своей совестью, это самое правильное, или в крайнем случае с Алешей.
        Разговор перешел на Алексея. Он находился в тяжелом состоянии, с друзьями не общался, отвергал все попытки оказать ему моральную поддержку. Он, видимо, хотел справиться со своим горем самостоятельно. Друзья деликатно не навязывали Алексею свое присутствие, понимая, что надо дать ему время отойти, свыкнуться с мыслью о потере Ариадны.
        - Ни к чему беспокоить его назойливым сочувствием, - заключил Вазген. - А с тобой я в следующий раз поговорю по-другому, если еще раз увижу, что ты надрался как свинья!
        - Больше не буду. Это я так, сорвался.
        - Ну, вставай, одевайся, хватит рассиживаться.
        Кирилл стал натягивать китель. Вазгену бросились в глаза новенькие погоны капитана
3-го ранга. Погоны на плечах военнослужащих появились недавно, в марте 1943 года.
        - Поздравляю! Когда ты успел получить звание?
        - Вчера, - безучастно отозвался Кирилл. - Только и пользы, что удалось напиться. Надо идти, сегодня сбор оперсостава… Знаешь, как нас теперь надо величать?
«Смерш»! Смерть шпионам! Вот так-то. Смерть, смерть, всюду смерть…


        Глава 13
        Алексей Вересов шел от гавани Гольсмана в сторону Осиновца вдоль узкого песчаного пляжа. Стоял конец июля, юго-западный ветер «шелонник» принес жаркую, сухую погоду. Было тихо. Задумчиво шумел лес, подступавший близко к берегу. Дрожали на ветру листья осин и берез, колыхался тростник на мелководье. Вода в озере была удивительно прозрачна и слепила глаза яркой синью.
        Алексей только что вернулся с озера, конвоировал очередной обоз. Рейс прошел спокойно - теперь вражеские самолеты появлялись над озером редко и небольшими группами. Это объяснялось тем, что неприятель перебросил большую часть авиации на орловское направление. События на Курской дуге отражались и на жизни ладожан. Гитлеровцы ослабили удары по железной и шоссейной дорогам. Объем перевозок по озеру сократился, так как вступили в строй мосты через Неву. Автомашины и поезда шли в Ленинград не только ночью, как раньше, но и днем.
        Теперь корабли больше занимались несением дозорной службы, пресекали активность вражеских судов, тралили мины, снабжали необходимыми грузами сухопутные войска.
        Алексей шел и думал, что давно уже не приходилось ему преодолевать расстояние вот так, пешком, чувствовать запах лета, а не крови, мазута или раскаленного железа, слушать плеск волн, шелест листвы и щебетание птиц в лесу. Он знал, что слух его утратил остроту - постоянная пальба из пушек на катере сделала свое дело, и все же чарующие звуки природы будили в нем чувства, которые, как ему казалось, уснули навсегда, и заполняли страшную пустоту в душе. Непереносимая боль, которая точила его изо дня в день, сменилась сейчас тихой грустью; это было нежданное отдохновение от разрушительной работы памяти, как будто жизнь вдруг явила остатки милосердия и дала кратковременную передышку.
        Ему захотелось остаться подольше на этом безмятежном пляже, до конца проникнуться торжественной красотой природы. Он снял китель, на котором было два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды и погоны капитана 3-го ранга, бережно свернул его, сверху положил фуражку и прилег на траву у кромки леса, под сень приземистой ольхи, головой в малиновые, белые и желтые цветы, трепетавшие от ветра на тонких стеблях. Незаметно для себя он уснул крепким молодым сном, как не спал уже давно - без тревоги и мучительных сновидений. Глубокий сон оградил его от страданий и звуков извне.
        Звонкие голоса и заливистый смех не разбудили его, когда стайка девушек из Осиновца расположилась на берегу, неподалеку от того места, где он спал. Это были зенитчицы, к ним примкнули Настя, Полина, Клава и еще несколько сотрудниц гидрографического узла. Девушки затеяли стирку. Нагруженные тюками с бельем, не только своим, но и мужчин-сослуживцев, они не поленились пройти большое расстояние от порта, чтобы найти не замутненную мазутными пятнами воду.
        - Девочки, водичка - прелесть! Айда купаться! - предложил кто-то, и сразу же шумное падение тел в воду, визг, плеск, брызги.
        Девушки купались не таясь - кругом было безлюдно. Можно было вволю порезвиться, не опасаясь, что нескромные матросы будут подглядывать, как это случалось не раз. Эти настырные парни умудрялись заглядывать жадными глазами даже в крохотное оконце бани в женский день. Бесстыдники! Стирать им - пожалуйста. Гладить, штопать - с удовольствием, но вольностей никаких! Ну и что же, что война, что в отваге и меткости зенитчицы не уступают мужчинам, что сбили они самолетов не меньше, чем моряки со своих кораблей. Девушкам и на войне обхождение нужно, внимание, восхищение, цветы, наконец, вон их сколько!
        Две девушки-зенитчицы, одевшись в ладно пригнанные юбочки и гимнастерки, направились к лесу собирать цветы и наткнулись на спящего Алексея. Другие, заметив, что подруги на что-то засмотрелись, с любопытством поспешили к ним.
        - На что они там уставились? Пришли стирать, а сами гуляют, - сказала Полина, которая уже принялась за стирку. - Надя! Что вы там разглядываете?!
        Зенитчица Надя издали замахала руками, призывая к молчанию, затем отделилась от кружка подруг и подбежала к добросовестным прачкам.
        - Девчата, мы в лесу капитана нашли. Спит как младенец. Видно, умаялся, бедный. И до чего ж хорош! Глаз не оторвать! Пошли посмотрим.
        Кто же откажется тайком полюбоваться на красивого мужчину? Девушки отложили белье и охотно последовали за Надей.
        Каково же было изумление Насти и смятение Полины, когда они увидели, кого с таким восторгом разглядывают девушки.
        - Боже мой, Алеша, - проговорила Настя.
        У нее защемило сердце. Да, он был красив для непосвященного глаза, но Настя видела, как он измучен, как заострились черты лица и горькие складки пролегли в уголках губ.
        - Ты его знаешь? - шепотом спросила Надя.
        - Да, это Вересов, наш близкий друг. Что же делать? Будить жалко, но оставлять надолго на сырой земле тоже нельзя.
        - Идите, идите, - ревниво шугнула девушек Полина, - что встали, бесстыжие, мужчины не видали!
        Девушки с неохотой разбрелись по берегу. Настя опустилась на траву подле Алексея и погладила его по щеке.
        - Алешенька, проснись, родной, простудишься, - тихо позвала она.
        Он не открыл глаз, но улыбнулся счастливой улыбкой.
        - Ариадна, - явственно произнес он.
        Настя с трудом удержалась от слез. Она отошла, увлекая за собой Полину.
        - Что же ты, буди его, неизвестно, как долго он так проспит, - с нетерпением сказала Полина.
        - А ты бы хотела, чтобы он увидел тебя вместо той, кого хочет видеть? Пусть это сделает Клава, ей все равно.
        Клава, однако, заупрямилась: она ему в глаза смотреть не может после того злосчастного письма. Лучше попросить Надю. Она человек нейтральный.
        Надя с готовностью согласилась взять на себя щекотливую миссию. Она приблизилась к Алексею и тронула его за плечо:
        - Алексей Иванович! Товарищ Вересов, подъем!
        Он наконец проснулся и некоторое время сосредоточенно изучал свежее девичье личико.
        - Кто ты, прелестное создание? - спросил он, сел и стал деловито надевать китель.
        - Я Надя Морозова, зенитчица.
        - А откуда ты меня знаешь, Надя Морозова? - поинтересовался он.
        - Настя сказала. Да вон она, на берегу, белье стирает.
        Он, казалось, был удивлен.
        - Настя? Странно… - Он встал, надел фуражку - как всегда, козырьком на брови и чуть набок. - Так, значит, зенитчица. Сколько же тебе лет, Надежда?
        - Уже девятнадцать, товарищ капитан.
        - Ух ты! Так много? Орден за что получила?
        - Сбила самолет противника, товарищ капитан третьего ранга!
        - Да ты умница и красавица, Наденька! Ну, пойдем, покажешь мне Настю.
        Настя поднялась ему навстречу. Она обняла его и поцеловала под завистливые взгляды девушек.
        - Зачем же ты уснул на земле? Так и болезнь подхватить недолго. Извини, что пришлось тебя разбудить.
        - А почему не сама? Хитришь, Настюха. Не пытайся знакомить меня с девушками.
        - Разве я когда-нибудь хитрила? - с грустью отозвалась Настя.
        Он посмотрел в ее чистые глаза и, кажется, что-то понял.
        - Ну, прости, прости, я опять сказал глупость.
        Он признался, что соскучился, шел повидаться с Вазгеном и с Настей, да и Кирилл был у него довольно давно, на прошлой неделе. Как и в предыдущие посещения, Смуров просидел полчаса молча и ушел.
        Алексей предложил Насте подождать ее, помочь отнести белье. Она отказалась под предлогом, что стирки много, придется долго провозиться, лучше ему идти вперед и не терять времени. Ее обнадежило то, что апатия его, по-видимому, прошла, он был подавлен, но уже в состоянии реагировать на поступки окружающих, пусть даже сделал поначалу неправильный вывод о поведении Насти.
        - Вазген как раз у себя, иди скорей, представляю, как он обрадуется! - заторопила она Алексея.
        Тот попытался улыбнуться, что не слишком ему удалось из-за потухших глаз, и пошел в сторону Осиновца.
        Полина во время их разговора сидела над бельем, низко опустив голову, но, когда Алексей отошел на приличное расстояние, вскочила и побежала за ним.
        - Поля, вернись! Не время сейчас! - попробовала остановить ее Настя, но предостережение осталось без внимания.
        Полина догнала Алексея и пошла рядом, не решаясь заговорить. Он бросил на нее косой взгляд и продолжал свой путь, не сбавляя шага.
        - Я знаю, ты сердишься на меня, - сказала она грудным от волнения голосом. - Наверное, я выгляжу в твоих глазах преступницей, и все же прости меня, если можешь.
        Он не ответил, тогда она забежала вперед и преградила ему дорогу:
        - Алеша! Остановись! Не отталкивай меня так жестоко. Ты же знаешь, я люблю тебя и всегда любила. Я ничего не прошу, только позволь мне быть рядом, заботиться о тебе. Если хочешь, можешь меня не замечать, не разговаривай со мной, только не прогоняй.
        Потеряв над собой всякую власть, она обняла его и поцеловала в губы, в глаза, потом еще и еще. Он снял ее руки со своих плеч и сказал ровным голосом:
        - Поля, у нас с тобой ничего не выйдет. Не терзай понапрасну ни себя, ни меня. Ты красивая девушка. Не трать свою молодость впустую, на того, кто тебя не любит.

        Вазген тем временем сидел в кабинете и читал письма, только что полученные из дома. Рядом дымил папиросой Кирилл, дожидаясь, когда Вазген закончит чтение.

«Мой дорогой мальчик! - писала мама. - Не дождавшись ответа на свое последнее письмо, снова берусь за перо. Знаю, как тяжело сейчас с доставкой писем, и потому не сетую. Доля наша, матерей, жен и сестер, запастись терпением и надеждой, положиться на милость Бога и ждать, ждать изо дня в день. Пишу и словно с тобой разговариваю. Так мне легче. Здоров ли ты, душа моя? Как твоя милая жена? Ее письмо меня глубоко тронуло. Каждая его строчка дышит любовью и заботой о тебе, а что может быть отраднее для сердца матери. Зара, прочтя письмо, в отличие от меня, слегка приревновала. Не знаю, сердиться ли на нее, упрекать ли - ты ведь знаешь ее безграничную любовь к брату.
        За нас не беспокойся, мы все здоровы. Пишу тебе ранним утром, пока воздух свеж и в доме не началась суета. Ты помнишь утреннюю тишину нашего сада? Стрижи носятся в прозрачном воздухе и кричат на лету так, словно в горлышках у них серебряные свистки. С начала лета стоит жара, по вечерам горячий ветер гудит в нашей узкой улочке, как в трубе, треплет крышу и бьет стекла. Зато черешня уродилась на славу - крупная, сладкая. Твое любимое абрикосовое дерево ломится от плодов. Сейчас бы ты его не узнал, так оно разрослось. Раздаем фрукты соседям, они радуются, так как питаются сейчас все плохо, и мы довольны, что можем кому-то помочь. Сварили бы немного варенья, да сахара не хватает.
        Вчера копалась на чердаке и нашла твои старые игрушки. То-то радость Люське. Ты не забыл, нашей Лусине в этом месяце исполняется пять лет. Она любит показывать твою фотографию соседским ребятишкам, ту, где ты в форме, при этом важно поясняет: „Мой дядя капитан, у него есть кортик и большой корабль. Он мне его подарит, когда вернется“. Однажды Геворик, сынишка Аревик, не выдержал и сказал: „А ты дашь нам пускать твой корабль в Зангу?“ Вот какие забавные истории у нас случаются. Только это смех сквозь слезы: муж Аревик, Вартан, погиб под Сталинградом. Накануне ему исполнилось двадцать восемь лет».
        Вазген читал письмо так, как должно было его читать, видел то, что сквозило между строк. Мать не жаловалась, не писала о своем беспокойстве за него, о бессонных ночах и страшных видениях, какие рисовало ее воображение, ни словом не обмолвилась о том, что она чувствовала, разглядывая его детские игрушки. Когда-то она так же ждала писем с фронта от мужа. Она свято хранила эти письма и часто перечитывала, особенно то, последнее, на котором стояли две круглые печати, на одной было написано: «1-я рота 10-го Кавказского стрелкового полка», другая, почтовая, свидетельствовала о том, что муж писал ей в декабре 1914 года из Карса.
        Вазген знал, что она так же бережет его письма и каждый раз мучится страхом, что очередное письмо может оказаться последним.
        Он сложил листок с тяжелым сердцем и принялся за чтение милых каракуль сестры. Мама, школьная учительница, писала каллиграфическим почерком, что до Зары, то она никогда не заботилась о том, сможет ли кто-нибудь разобрать ее невообразимые росчерки и загогулины.
        Письмо Зары, изящное по содержанию, написанное с юмором, его развеселило и сняло тяжесть с души. Конечно, сестра именно на то и рассчитывала.
        Он поцеловал оба листка и положил их в ящик.
        - Счастливчик! Сразу два письма получил, - сказал Смуров. - От кого, если не секрет?
        - От мамы и от сестры.
        Кирилл оживился:
        - У тебя есть сестра? А почему я не знал?
        - Непростительный пробел в твоей профессиональной деятельности.
        - Слушай, а у нее такие же черные глаза, как у тебя?
        - Черные и большущие. У меня есть ее фотография. Вот, смотри.
        - Вот это да! Просто загляденье! А ты бы отдал ее за русского?
        - Что за вопрос? Был бы человек хороший.
        - А за меня бы отдал?
        - Ага, щас! Приму тебя с распростертыми объятиями и обольюсь слезами умиления. Я еще не сошел с ума!
        - Ах вот ты как! Чем же я так плох?
        - Да ты злодей, бандит! И женщин бьешь!
        - Я исправлюсь. Слово даю!
        Вазген не унимался и напомнил Кириллу, что тот пьяница, да и развратник, потому что таскается к Клаве. Смуров возмутился: злостный наговор, он был-то у Клавы всего раз, посмотрел бы на себя, праведник, сам не прочь поволочиться за девушкой, неисправимый дамский угодник, недавно настойчиво предлагал сотруднице ее подвезти.
        - Так ты следишь за мной, мошенник?! - вскинулся Вазген.
        - Что поделаешь - привычка.
        - Провокатор! У меня ничего с ней не было, я лишь оказал девушке любезность!
        - Охотно верю. Сначала любезности, потом душещипательные разговоры, а после… Эй-эй! А вот драться некрасиво! Тебе по должности не положено!
        В разгар потасовки вошел Алексей. Спорщики смутились и притихли. Кирилл услужливо подставил стул. Вересов выглядел спокойным, тем не менее попросил закурить, хотя давно бросил. Друзья переглянулись, потом с искренним видом заявили, что папирос нет, табака нет и в ближайшее время не предвидится.
        Алексей вздохнул и поинтересовался причиной разногласий.
        Смутьяны снова обменялись взглядами и, по молчаливому согласию, решились продолжить спектакль.
        - Рассуди нас, сделай милость, - попросил Кирилл. - Он считает, что я не гожусь ему в зятья.
        - Так, дай сообразить. У тебя есть еще одна сестра?
        - Нет, только Зара.
        - А-а… Он тебя разыграл, Кирилл. Достаточно взглянуть на его хитрую армянскую физиономию. Зара старше его на два года и давно замужем.
        - Леша, ты не мог бы встать со стула? Он мне крайне необходим.
        - С какой стати? Мне на нем удобно. Кончайте буянить, черти! Есть у вас хотя бы чем горло промочить?
        - Откуда? Мы уже целый месяц капли в рот не берем.
        - Ладно, жулики, хоть пожрать у вас что-нибудь найдется?
        Вот этого добра сколько угодно, обрадовались офицеры и пошли обедать в столовую, пообещав организовать для Алексея царский стол. С продуктами стало намного лучше, немцам теперь было не до Ладоги, земля у них горела под пятками, как выразился Вазген, наметился перелом в войне в ходе боев под Курском. Алексей оживился, он в последнее время выпал из жизни, новости с фронтов проскакивали мимо его омраченного горем сознания, теперь же можно было обсудить последние события с друзьями.


        Глава 14
        Бои на озере не стихали. Вражеские корабли совершали вылазки, пытались осуществлять перевозки для поддержки своих частей, укрепившихся к северу от Валаамского архипелага, вдоль восточного побережья, на островах Сало и Гач, на части западного побережья и на островах Коневец и Верккосари.

«Морские охотники» не дремали и как ястребы кидались в погоню. Катера ходили в разведку, совершали набеги на базы противника и вступали в бой с фашистскими кораблями. Канонерские лодки поддерживали артиллерийским огнем приозерные фланги сухопутных войск. Тральщики «утюжили» водное пространство, при этом несли ощутимые потери в личном составе и кораблях. Немецкая авиация совершала штурмовые налеты на катера и корабли, занятые оперативными воинскими перевозками, которые продолжались вплоть до ноября. Гидрографы были заняты тем, что обеспечивали проход по забитым илом и топляками протокам Волхова тендеров с продовольствием и боеприпасами для снабжения 4-й армии на восточном берегу. Флотилия готовилась к боевым действиям по освобождению от оккупантов всего бассейна Ладожского озера.
        Настал день, которого все ждали с надеждой и нетерпением. В январе 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов совместно с моряками Балтийского флота полностью освободили Ленинград от блокады.

27 января в Ленинграде гремел салют. Грянули праздничные залпы с кораблей Ладожской военной флотилии.
        Это была большая победа, но до конца войны было еще далеко. По всей стране шли кровопролитные бои, а на Ладоге острова и большая часть побережья все еще были заняты неприятелем.
        Настю ждало еще одно радостное событие: к ней приехал отец Иван Федорович. Он служил в порту Гостинополье, и Насте за все военное время довелось увидеться с ним лишь однажды, осенью 1941 года. Мать и сестры были в эвакуации, Настя с ними переписывалась и знала, что все живы.
        Отец заметно постарел, его льняные волосы поседели и оттого стали серыми; он похудел и сгорбился, тем не менее в кряжистой фигуре его сохранилось ощущение силы, разговор был нетороплив и обстоятелен. После приветственных объятий он оглядел дочь придирчиво, с родительской строгостью.
        - Значит, замуж вышла, - констатировал он. По его тону трудно было определить, одобряет он брак дочери или осуждает, поэтому Настя лишь неуверенно кивнула в ответ. - Стало быть, родительского благословения уже не требуется, - ворчливо продолжал Иван Федорович. - Родители побоку, а дочь сама себе голова.
        Настя перевела дух. Отец отличался крутым характером. Если что ему было не по нраву, он мог разбушеваться почище Ладоги. Раз ворчит, значит, не слишком сердится.
        - Папуля, да когда ж мне было благословения просить? - Настя обняла и поцеловала его в колючую щеку. - Маме я писала, а что я еще могла?
        - Где же муж твой? Хоть поглядеть на него.
        - Нет его сейчас. Когда будет - не знаю. Пап, оставайся сегодня у меня, переночуешь, а утречком поедешь обратно.
        - Не могу, я с шофером договорился, через час в дорогу. Что ж муж твой, офицер?
        - Офицер, капитан третьего ранга, командир гидроучастка. Он тебе понравится, папулечка, он такой хороший, такой чудесный, я так с ним счастлива!..
        - Ах-ах! Так-таки и счастлива! Мать писала, что он вовсе и не наших кровей. Увезет тебя за тридевять земель, в чужую страну, а там жизнь другая, обычаи другие, ты об этом подумала? А как тосковать начнешь на чужбине да опостылеет тебе все? Вот тогда и попомнишь родителя, что замуж вышла не спросясь.
        - Нет, пап, не увезет. Он после войны в отставку уходить не собирается. Вазген без моря жить не может, будет дальше служить. На родину к нему мы, конечно, съездим, а потом куда пошлют. Если повезет, будем жить в Ленинграде, а нет, так поеду за ним хоть на край света.
        - И на Север поедешь, и на Дальний Восток?
        - Поеду, он ведь муж мой, куда он, туда и я.
        Отец вздохнул: теперь он дочке не указ, теперь над ней муж есть. Жаль, что не повидал зятя, ну да Бог даст, еще свидятся. Скоро можно будет домой, в Свирицу, возвращаться. Как-то дом на берегу реки? Стоит ли? Ничего не известно. Там бои шли жаркие, чай, от поселка ничего не осталось.
        Они проговорили еще с час, Настя накормила отца и зашила его бушлат, порванный в нескольких местах. Ей хотелось хоть что-то сделать для него.
        Она проводила отца до грузовика и еще долго смотрела машине вслед. Повернув обратно, наткнулась на Смурова, который стоял у нее за спиной. В руках он держал большой сверток.
        Она шутливо пожурила его: что за манера неслышно подкрадываться. Смуров извинился - не хотел отвлекать ее от прощания с отцом.
        - Откуда вы знаете, что это мой папа?
        - Нетрудно догадаться. Вы на него похожи.
        - Пойдемте в дом. Холодно. Вон у вас уши покраснели. Отчего вы не носите ушанки, упрямый вы человек? Так вам удобнее слушать?
        - Ну вот! И вы надо мной смеетесь. Хотя, не знаю почему, мне это приятно.
        В помещении, где топилась железная печка, Настя усадила Кирилла за стол и поставила перед ним кружку горячего чая. Он положил сверток и снял фуражку; его неизменно приглаженные волосы растрепались и упали русыми прядками на лоб, отчего в лице его проглянуло что-то мальчишеское. Он грел руки о кружку, несмело поглядывая на Настю, словно не решался заговорить. Настя отметила про себя, что в таком виде он довольно мил и привлекателен. Только он собрался с духом, как отворилась дверь и вошла Клава с какими-то бумагами в руках. Настя поняла, что приход Смурова не остался незамеченным, и теперь Клава делала вид, что зашла случайно, по делу. Она вежливо поздоровалась со Смуровым, называя его по имени-отчеству, справилась у Насти, у себя ли командир.
        - Нет, не появлялся. Что у тебя? Оставь, я передам.
        - Ничего, я после зайду. А вы нас совсем забыли, Кирилл Владимирович. Заглянули бы на часок, пообщались, а то все в делах да в делах…
        - Не знаю, Клава, не обещаю, я сейчас очень занят, - отозвался тот со смешанным выражением неловкости и досады на лице.
        - Что ж, тогда до свидания, а все-таки заходите, как выдастся свободная минутка.
        Она вышла, а Настя с улыбкой наблюдала за Смуровым, забавляясь его смущением.
        - Кирилл, можно мне поговорить с вами откровенно?
        - Не представляю, как бы вам удалось говорить по-другому.
        - Даже если я хочу нескромно покопаться в вашей душе?
        - Вам это необходимо? Тогда я стисну зубы и выдержу любое испытание.
        - Меня давно мучит один вопрос, мне хотелось бы разобраться кое в чем, что касается вас лично, вы не возражаете?
        - Не могу вам отказать, но постарайтесь меня щадить, тем более что я догадываюсь, о чем пойдет речь.
        - Хорошо, тогда слушайте: вы, конечно, знаете, что Клава вас любит, любит по-настоящему, как, возможно, не любила до вас никого. Вам это безразлично?
        - Честно? Да. Я ничего к ней не чувствую. Вы меня осуждаете?
        - О нет! Какое я имею право? Я лишь вспомнила, что когда-то вы сами страдали от невнимания. Вы горестно задавались вопросом, отчего, несмотря на все старания, ваши чувства, искренняя привязанность не находят отклика. Вы негодовали по поводу того, что некоторым людям достаются драгоценные узы любви и дружбы как щедрый дар судьбы, без всяких усилий с их стороны. Вы помните наш первый разговор?
        Он не отвечал и смотрел на нее с растерянностью.
        - Так вот: теперь вам дарят любовь ни за что, за то, какой вы есть, не принимая во внимание недостатки, которые вы обнаружили со всей очевидностью. И что же? Вас это почему-то совершенно не трогает, вы это отвергаете. Для вас это не имеет никакой цены? Следует ли заключить, что вы тоже ослепли и оглохли, когда стали наконец не одиноки?
        - Настя! Я вас отлично понимаю, вы, как всегда, правы. Но кому, как не вам, знать, что нельзя полюбить по заказу, по собственному желанию!
        - Конечно нельзя, и ни с кем другим я не стала бы обсуждать подобную тему, но вы, пройдя через страдания, муки одиночества и неприятие, вдруг заняли позицию высокомерного равнодушия по отношению к девушке, которая вас любит. Мне просто это странно, вот и все.
        - Вы разбили меня наголову. И все же позвольте возразить. Попробуйте поставить себя на мое место. Если завтра какой-нибудь мужчина признается вам в любви, вы сможете ответить на его чувство?
        - На ваше место я поставить себя не могу, потому что не давала этому мужчине никакого повода. Вряд ли человек порядочный, зная, как я люблю мужа, захочет смутить мой душевный покой - ведь таковы будут последствия его признания, и любой мужчина, если только он не является непроходимым глупцом, это отлично понимает. Если же он все-таки решится на признание, то не найдет во мне сочувствия как человек, который поступает дурно. С вами же все обстоит иначе. Вы оказали Клаве вполне конкретное внимание, вы завлекли ее… ох, нет, если я буду продолжать, наш разговор примет слишком интимный характер.
        - Я понимаю, что вы хотите сказать. Настя, разве вы не знаете, что для мужчины это часто не имеет никакого значения?
        - Вот-вот, то же самое мне когда-то пытался внушить Алеша. Да почему вы всех мерите на свой аршин? Вы старше меня, Кирилл, и должны бы уже понять, что все имеет значение, каждый поступок влечет за собой последствия, жизнь - это цепь причин и следствий. Вспомните письмо Полины, вот чем я могла бы теперь возразить Алеше, вспомните попытку Клавы поссорить со мной Вазгена, который не ушел дальше вас в своих рассуждениях. А вы, ваша юность могла бы пройти вполне безболезненно, если бы Алеша не решил выступить в роли вашего благодетеля, а потом с этой ролью просто не справился.
        Кирилл опустил голову и задумался:
        - Настя, чего вы от меня хотите?
        - Ничего, честное слово. Беда в том, что я сижу здесь одна, в голову лезут всякие мысли, а поговорить не с кем. Близких подруг у меня больше нет, зато есть вы, Вазген, Алеша. Так что не взыщите, придется вам выслушивать мои исповеди.
        Она решила сменить тему и поинтере совалась содержимым пакета, который Смуров теребил в руках и даже порвал бумагу в нескольких местах. Оказалось, что это подарок для Насти на день рождения. Она вскрикнула: совершенно забыла о своем дне рождения, и папа не вспомнил за все время посещения - вот что делает война!
        - А вы-то откуда знаете? - удивилась Настя.
        Кирилл только пожал плечами. Он развернул пакет, в котором оказались два фарфоровых блюда с изображениями пасторальных сцен, писанных кобальтом. Блюда были немецкого производства, судя по надписям на обратной стороне.
        Настя пришла в восторг, как любая женщина при виде красивой посуды.
        - Как они у вас оказались? - воскликнула она.
        В прошлом году, когда освободили Шлиссельбург, объяснил Смуров, обнаружилось много вещей, которые немцы побросали, убегая в спешке, многое они награбили, что-то привезли с собой. Освободители с полным правом посчитали найденные вещи своими трофеями. Кирилл давно ждал подходящего случая, чтобы подарить блюда Насте, и вот сегодня такой случай представился.
        - Спасибо. Какая роскошь! Дороже, конечно, ваше внимание. Как вы думаете, Вазген вспомнит о моем дне рождения? Если нет, то не говорите ему - он расстроится.
        - Он помнит, и Алеша помнит, будьте уверены.
        - А-а! Это вы их надоумили! Не отпирайтесь, я уже хорошо вас изучила. Когда у вас делается такое замкнутое лицо, это означает, что вы что-то скрываете, и тем самым выда ете себя с головой.
        Смуров рассмеялся:
        - Надо будет взять это на заметку. Настенька, я, как всегда, от вас в восторге! Жаль, но надо уходить. Передайте привет Вазгену и Алеше. Они сегодня обязательно появятся.
        Настя села за работу и видела из окна, как Смуров идет к поджидавшей его «эмке», видела, как догнала его Клава, которая выскочила следом, набросив на плечи полушубок. Он остановился и слушал ее, а она что-то горячо говорила, с просительным ожиданием глядя ему в лицо. Настя вздохнула и покачала головой. Вдруг Смуров поднял руку и погладил Клаву по волосам, потом по щеке, что-то сказал и пошел к машине. Клава вернулась в дом с сияющим лицом.


        Глава 15


2008 год
        Мы с Женей не первую неделю ломаем голову, как отнять дневники у Даньки. Женя предложил навестить Даниила по месту жительства и вытрясти из него тетради силой.
        Я противлюсь, он не знает, с кем хочет связаться, тот упечет соперника в тюрьму, достаточно одного синяка, в то время как тетрадей в его доме мы можем не найти и будем выглядеть как двое умалишенных, напавших на невинного молодого человека с требованием вернуть потрепанные тетрадки какой-то бабушки.
        На работе я с Данькой не разговариваю, демонстративно его не замечаю, надо дать понять, что считаю его полным ничтожеством и никаких вопросов с ним обсуждать не собираюсь.
        Редактор не единожды справлялся, как продвигается мое расследование относительно ордена. Меня уже несколько дней подмывает рассказать ему правду, но я боюсь оказаться в дурацком положении. Даниила он ценит как сотрудника, а тот, без всякого сомнения, поднимет меня на смех и обвинит в клевете. Я даже заранее знаю, что он будет ссылаться на наши прежние отношения, всем известные в редакции, скажет, что я преследую его из мести. Никто ведь не знает, почему мы расстались, а он повернет дело так, будто сам меня бросил. Подлец этакий!
        С редактором Муромцевым у меня хорошие отношения, он душевный дядька, одного поколения с моим папой, деловой, энергичный, бывает строг и принципиален, случается, закладывает за воротник, как сплетничают сотрудники, но мне приходилось всего дважды видеть его подшофе на корпоративных вечеринках.
        И все-таки я решаю рискнуть. Был бы молодой - не стала бы к нему обращаться, но редактор мужик бывалый и умный, на старших я привыкла больше полагаться, должно быть, оттого, что мне повезло с родителями.
        И вот я сижу в кабинете Муромцева, поведав ему предварительно в доверительной манере, что разговор конфиденциальный и для меня глубоко личный. Если хотите заинтриговать человека, который знает вас хоть немного, то это лучший способ добиться внимания.
        Я рассказываю ему все: как Даниил пришел к бабушке Насте, унес дневники, потом пытался меня ими шантажировать. Муромцев слушает спокойно, не перебивая, и по нему не видно, как он относится к услышанному. Но когда речь доходит до содержания записей, выражение его лица меняется.
        - Постой, постой, так речь идет о воевавших на Ладоге? О моряках?!
        - Да, - удивленно отзываюсь я: что его заставило заволноваться?
        Муромцев встает и ходит по кабинету, я в недоумении, но молчу, жду, что будет дальше.
        - Катя, если ты сможешь доказать, что Даниил одновременно с тобой находился в Ереване, ему не поздоровится, - жестко заявляет Муромцев.
        Как выясняется из нашего дальнейшего разговора, его собственная судьба косвенно связана с ЛВФ, как, возможно, судьба многих петербуржцев, чьи родители или родственники выжили в годы страшной блокады. История спасения матери Муромцева стала семейным преданием. Почти умирающей ее вывезли из Ленинграда в первых числах ноября 1941 года в Осиновец. Здесь она ожидала отправки на Большую землю, состояние ее было очень тяжелым, к общему истощению прибавилось воспаление легких. Мест на баржах не хватало, ближайшая больница была переполнена, и девушка, скорее всего, умерла бы, не дождавшись столь близкого спасения. Еще одна смерть осталась бы незамеченной, слишком много их было - умирающих от голода беженцев, раненных от бомбежек, убитых взрывом снарядов в вагонах, погибших под обстрелом на судах.
        Ее подобрал проходивший мимо матрос с военного корабля. Люди сидели в приозерном лесу, прямо на мерзлой земле, прислонившись к стволам деревьев, многие лежали, озябшие и обессиленные от голода. Мать Муромцева, которую звали, как и меня, Екатериной, эвакуировали вместе с тетей, все остальные родные к тому времени умерли. Тетя, как ни странно, еще держалась, а племянница была совсем плоха. Тетя держала голову девушки у себя на коленях и каждую минуту боялась, что та умрет. Время от времени тетя протягивала руки к проходившим мимо людям и слезно просила:
«Помогите, дочка умирает, помогите, не довезу я ее».
        Рядом остановился краснофлотец, молодой парнишка, на вид примерно одного возраста с Катей, присел на корточки, с сочувствием глядя на девушку. Сначала сказал, что принесет еды, накрыл больную своим бушлатом и исчез. Тетя подумала, что уж больше он не появится, но матрос вернулся - и не один, привел товарища, чтобы переместить женщин на корабль. Командир разрешил взять беженок на борт, сообщил он, там постараются помочь, есть военфельдшер, и еда найдется. Спасительным судном оказался сторожевой корабль «Конструктор», на нем уже находилось достаточное количество эвакуируемых. Ни один военный корабль не уходил пустым, и этот был загружен в пределах допустимого. Пассажирами в основном были солдаты, перебрасываемые в Новую Ладогу, а также женщины и дети - все, кого смогли взять.
        Кате оказали помощь сразу, как только она оказалась на борту. Скоро она пришла в себя и на всю жизнь запомнила, как ее выхаживали - молодая женщина военфельдшер, моряки, сам командир пришел справиться о здоровье. Ждали темноты, чтобы плыть было безопаснее, но только отчалили от осиновецкой базы, как появились бомбардировщики люфтваффе. К несчастью, выглянула из облаков луна и осветила озеро. Немецкие самолеты сразу пошли в атаку.
        Катя помнит, как раздался страшный грохот, корабль накренился и начал тонуть. Бомба попала в носовую часть «Конструктора», сплющила ее и полностью оторвала. Все, кто был в носовой части, погибли.
        Катя оказалась в воде, как ее вытащили, не помнит, но и тогда на помощь пришли моряки, она оказалась на канонерской лодке «Нора», позже узнала, что матросы бросились в ледяную воду, чтобы ее спасти. В тот день на «Конструкторе» погибло двести человек и тридцать два члена экипажа. Погиб и тот матрос, который позаботился о Кате с самого начала.
        - Мама до сих пор сокрушается, - продолжал Муромцев. - «Посмотри, какая я живучая, а те мальчики все погибли». Пока она была в состоянии, ездила периодически на озеро и нас, детей, брала с собой. Невдалеке от берега есть обелиск, под которым похоронено тридцать два моряка с «Конструктора», мы носили к обелиску цветы и еще бросали цветы в озеро, чтобы вода отнесла к месту гибели команды «Конструктора» и его пассажиров.
        - Корабль и сейчас там? - тихо спрашиваю я.
        - Нет, его отбуксировали к берегу и отремонтировали. Он воевал до конца войны.
        Муромцев молчит какое-то время, потом, вспомнив о Данииле, загорается гневом:
        - Так ты говоришь, украл дневники ветерана Дороги жизни?! Катя, клянусь тебе, он будет иметь дело со мной! Я его выгоню с позором и создам ему такую репутацию, что его больше ни в одно СМИ не возьмут. Но все же мне надо убедиться, что ты не ошибаешься.
        Я выхожу окрыленная, немедленно сажусь на телефон, звоню Аршаку. Хорошо, что Ереван город небольшой, там все знают друг друга, всегда через знакомых и родственников можно выйти на нужного человека. Не проходит и двух часов, как у меня уже есть ксерокопия авиабилета Даниила. Муромцев знакомится с неопровержимой уликой, продолжает гневаться и требует обманщика к себе.
        Тяжело, порой больно узнавать человека с плохой стороны, но зато как прекрасно, когда кто-то, кого знаешь давно, оказывается в сто раз лучше, чем можно было представить. Ай да Муромцев! Я его и раньше уважала, а теперь так просто люблю.
        Стоило видеть, как он разделал Даньку. Вернее, того, что происходит у него в кабинете, я не вижу, но вскоре Данька выскакивает оттуда красный, с трясущимися руками и губами; бросив на меня злобный взгляд, бежит вниз по лестнице, странно скособочившись, как будто по нему хорошо прошлись кулаками. Я знаю, что Муромцев такого себе не позволит, а жаль - некоторым подонкам необходимо бить лицо в воспитательных целях.
        Уже вечером, когда мы гуляем с Женей по любимому Невскому, звонит Муромцев и сообщает, что тетради у него - Даниил принес в обмен на мировую с редактором.
        - Плакался тут, - усмехается Муромцев. - Говорит, что его тоже надо понять, мол, сделал это из любви к тебе, Катерина. Я чуть слезу не пустил. Каков подлец! Ты уж скажи ему, что обручена, а то как бы еще чего не выкинул по большой любви.
        Я подпрыгиваю от радости, Жене достается дополнительный поцелуй, мы садимся в машину и едем домой к Муромцеву.
        - Ох, зачитался я, - говорит он, открывая нам дверь. - Это настоящий клад. Материал для целой книги. Даже не знаю, стоит ли растаскивать на статьи. Думай сама, наследство твое, следовательно, тебе и решать.
        Я прижимаю ценные записи к груди, мне самой не терпится узнать, что скрывают непрочитанные страницы. Надо поскорее обрадовать бабушку. У мамы тоже гора с плеч, она сильно напереживалась. Мы с ней решаем: именно она будет писать книгу. Как только мы с Женей окончательно разберемся в дневниках, я передам их маме, и она начнет работать над романом, описывать счастливую и горькую историю любви своих родителей, смеяться вместе с ними и плакать - не над вымыслом, а над самой настоящей правдой.


        Глава 16


1944 год
        Четвертая военная навигация началась рано, в марте. После снятия блокады флотилия главным образом выполняла боевые задачи по взаимодействию с флангами армий, развивавших наступление на побережье Ладоги. Для подготовки решающего удара сухопутных войск весной корабли выходили в озеро с заданиями, цель которых была выявлять наличие батарей по берегам, скопления живой силы и определять позиции противника. В то время как тральщики были заняты очисткой верховьев Невы от мин, малые «морские охотники» и бронекатера, канонерские лодки обстреливали укрепления врага в районе Видлицы, Габанова, Гумбариц, Андрусовой губы, определяя тем самым количество вражеских батарей и калибр орудий, при этом нередко наносили ощутимый урон противнику. Так было, когда «морские охотники» обстреляли поселок Лошийоки, бронекатера - Видлицу.
        Алексей так до конца и не оправился после гибели Ариадны. Настя при встречах с ним чувствовала, что он томится на суше. В море ему существовать было легче. Среди погонь, стрельбы, команд, тактических решений воспоминаниям не было места. Едва ступив на корабль, он срастался с ним, становился морским охотником, внимательным, беспощадным, и тогда «полный вперед!», ревут моторы, впереди враг, цель, бой, грохот пушек, треск ДШК, схватка не на жизнь, а на смерть - ради жизни, ради любви…
        В мир снова пришла весна. Из обожженных воронок потянулись к солнцу нежные лесные цветы, паучки взялись плести серебряную сеть, прорастала малахитовая трава на безмолвных могилах; на утренней заре нерпа блаженно полоскалась в малиновой воде, а в тенистой чаще бродила медведица с медвежатами-первогодками.
        В середине июня Настя почувствовала недомогание, на которое поначалу не обратила внимания, но приступы дурноты стали повторяться регулярно и вынудили ее обратиться к врачу. Вернувшись из медицинского отделения Осиновецкой военно-морской базы, она села и погрузилась в противоречивые размышления. Вести с фронтов поступали обнадеживающие: Красная армия освобождала один район за другим, но до конца войны, видимо, было еще далеко. Конечно, для Насти было счастьем иметь ребенка от человека, которого она любила с такой силой, что сама пугалась своего чувства. Сейчас он был рядом, пусть редко, урывками, чаще всего приходил истерзанный, забрызганный грязью с ног до головы и до того уставший, что засыпал, не успев раздеться, но главным для нее было сознание того, что она увидит его завтра, через два дня, через пять. Можно пока не говорить ему о беременности, но, как только положение ее станет заметно, Вазген отправит жену в глубокий тыл, в этом не было сомнения, и тогда неизвестно, как скоро они смогут увидеться. От этой мысли ее пробрала дрожь, и тошнота снова подкатила к горлу.
        Вазген обладал удивительной способностью появляться в самые неподходящие моменты. Он вошел быстрой походкой, с оживленным блеском в глазах и с ходу накинулся на жену с поцелуями. Она не могла ему отвечать и одеревенела от усилия сдержать тошноту.
        - Что это? Ты мне не рада?! - воскликнул он. - Холодна и бела, как мраморная статуя. - Он вгляделся в нее, и улыбка его погасла. - Да ты и впрямь белее снега. Заболела! Так я и знал! Когда ты будешь слушаться мужа? Говорил тебе, одевайся теплее, не возись подолгу с холодной водой.
        Он тут же заторопился к врачу, она пыталась его удержать, что-то объяснить, но муж не хотел ее слушать, пока Настя не проговорилась, что уже прошла обследование в госпитале. Тут он встревожился по-настоящему, потребовал от нее отчета. Настя в свою очередь потребовала от него клятвы, что он не отправит ее в тыл, иначе она рта не раскроет.
        Он удивился: зачем ему отсылать жену в тыл, когда можно положить ее на лечение в госпиталь к опытным врачам, которым он всецело доверял.
        - Нет, поклянись! - настаивала она. - Самыми страшными клятвами поклянись!
        - Настя, ты пугаешь меня! Ну, хорошо, хорошо. Даю слово офицера, что никуда тебя не отпущу!
        Настя прижалась к нему и сказала на ухо:
        - У нас будет ребенок.
        Он настолько обрадовался, что ей стало совестно своей попытки утаить правду. Настя очутилась в эпицентре ураганного восторга, из которого вышла без потерь, но изрядно помятой и растрепанной. Супруг же невероятно возгордился:
        - Настюха, умница моя, ты только подумай, мы с тобой сотворили новую жизнь!
        Я чувствую себя чуть ли не Богом. До чего это необычное и прекрасное чувство! Наш ребенок! Надо сказать Алеше… Нет, Алеше, пожалуй, говорить пока нельзя. Это напомнит ему об Ариадне. Проклятая война! Порадоваться не даст. Скажем позже, месяца через два, три… Не могу в себя прийти. Иди ко мне, моя прелесть!
        - Вазген! Если ты не прекратишь так зверски меня тискать, то никакого ребенка у нас не будет!
        - Ухожу, ухожу. Я заскочил на минутку - тебя повидать. Работы много. Жди, Настенька, назревают большие события. И береги себя.

        В главном штабе флотилии шла подготовка к участию в Свирско-Петрозаводской наступательной операции. Цель ее была - очистить от врага Южную Карелию. Флотилии предстояло высадить десант в количестве четырех тысяч бойцов и командиров 70-й бригады морской пехоты в тыл олонецкой группировки противника и удерживать захваченный плацдарм до подхода частей Красной армии.
        Финны стянули в район между Онежским и Ладожским озерами более ста тысяч солдат и офицеров, около трехсот орудий и шестисот минометов. Морской десант должен был перерезать тыловые коммуникации противника - железную дорогу и шоссе, проходящие вдоль восточного побережья, - чтобы лишить его возможности маневрировать войсками и техникой, перебрасывать резервы к линии фронта или отступать. 7-й и 32-й армиям предстояло форсировать реку Свирь и развернуть наступление вдоль восточного побережья в северном направлении при поддержке кораблей Ладожской и Онежской военных флотилий, фронтовой и флотской авиации.
        Командующий ЛВФ контр-адмирал Чероков склонился в раздумье над картами озера. Заданное место высадки в районе Гумбариц и бухты Андрусово вызывало у него серьезные сомнения. Гидрографы доложили, что подходы к берегу плохие, дно усеяно валунами и подводными камнями. По данным разведки, на островах Сало и Гач, прикрывающих вход в бухту Андрусово, расположены вражеские батареи, по берегам тянутся проволочные заграждения. Кроме того, десант высадится вблизи передовых позиций противника и может быть немедленно смят крупными силами.
        Собравшиеся на закрытое заседание старшие офицеры - начальник штаба, начальники оперативного и разведывательного отделений - ждали решения командующего.
        - А что, если мы нанесем удар севернее, допустим, в междуречье Видлицы и Тулоксы? - предложил командующий. - Берег здесь пологий, песчаный пляж тянется неширокой полосой в сто метров. Дно чистое, валунов и подводных камней нет. Глубины позволяют малым кораблям подойти к берегу вплотную, а крупным - на расстояние пятисот метров. Каковы разведданные по этому участку?
        - Крупных сил здесь противник не имеет, товарищ контр-адмирал, - доложил начальник разведки. - Противодесантных средств на этом участке побережья выявлено в меньшей степени, чем в районах, расположенных вблизи от линии фронта. Противодействие неприятельских кораблей также маловероятно.
        - Отлично! Следует учесть и то, что в этом месте железная и шоссейная дороги проходят в непосредственной близости от берега - семьсот - тысяча метров. Заняв сравнительно небольшой плацдарм, десант сможет успешно выполнить задачу по захвату коммуникаций противника. Какие будут соображения, товарищи офицеры?
        Изучая местность на карте, офицеры пришли к выводу, что озеро Линдоя и болотистая местность за дорогами послужат естественным рубежом для защиты десанта с фронта, а река Тулокса сыграет ту же роль на правом фланге. Вдобавок здесь десант будет действовать в шестидесяти пяти километрах от линии фронта и успеет захватить вражеские коммуникации до того, как противник подтянет резервы.
        - Что ж, давайте еще раз обсудим наш план во всех деталях, и думаю, что можно представить его на рассмотрение Мерецкову, - решил командующий.
        Чероков поехал с докладом к командующему Карельским фронтом, а на кораблях закипела работа: отрабатывалась посадка бойцов на плавсредства и высадка их на необорудованный берег; каждый морской пехотинец должен был знать не только свой корабль, но и свое место на нем. Все офицеры собрались в штабе и отрабатывали на картах последовательность подхода кораблей к берегу и высадки десанта, рассчитывали, сколько боеприпасов можно погрузить на каждый корабль; готовились связисты, снабженцы, инженеры, медики.
        Не сидели без дела и работники политотдела, а также оперотдела, в котором служил Смуров. На кораблях велась работа с моряками, которая называлась поддержкой боевого духа, развитием наступательного порыва, воспитанием чувства долга у каждого бойца и командира.
        Смуров воспользовался случаем, чтобы повидаться с Алексеем.
        - Надеюсь, ты не затем явился, чтобы донимать моих ребят? - сварливым тоном встретил его Алексей. - Они и так целый час просидели на комсомольском собрании, а впереди еще партийное.
        - Напротив, я пришел, чтобы не пришли другие, а ребята твои пусть спокойно занимаются своими делами. Не ворчи на нас, Вересов, наш отдел идет с первым эшелоном и высаживается вместе с морбригадой. Будем личным примером увлекать бойцов в атаку. Таков приказ. Признаться, я рад. Давно хотелось встретиться с врагом на суше, лицом к лицу!
        Он светился воинственной отвагой, что совсем не понравилось Алексею.
        - Не разделяю твоего воодушевления. Что ты знаешь о сухопутном бое? Смотри не геройствуй там. Черт побери! Кому пришла в голову эта гениальная идея?
        - У нас свое командование, а приказы, как ты знаешь, не обсуждаются. Можешь взять к себе на корабль еще троих человек?
        - Могу взять двоих. Все забито под завязку.
        - Идет, значит, я плыву с тобой.
        Военный совет Карельского фронта утвердил предложенный Чероковым план высадки десанта в междуречье Видлицы и Тулоксы. 19 июня более семидесяти кораблей и высадочных средств сосредоточились вдоль левого берега Волхова. Ждали приказа к началу операции.

        Настя в Осиновце, пребывая в неведении относительно грядущих событий, все же не могла не заметить, что все офицеры-гидрографы исчезли и не появлялись уже несколько дней. Причалы были пусты, не было даже буксиров и барж, подвозивших лес, лишь старенький мотобот сиротливо приткнулся у пирса. Наступило какое-то странное затишье, непривычное и оттого вселяющее тревогу.

21-го в приемную заскочила Клава. Настя общалась с ней мало, только по делу, хотя исподтишка с обостренным интересом к ней приглядывалась. В Клаве свершилась какая-то внутренняя перемена, которая выгодно отразилась и на ее наружности, словно благодатный ливень окатил ее с головы до ног и смыл с лица остатки высокомерия, презрительности и самолюбования. Она стала проще, искреннее и, бесспорно, красивее. Причин столь счастливого перерождения Настя достоверно не знала, но могла догадываться. То, что она наблюдала, радовало ее, как открытие. До чего яркими и удивительными оказались внешние проявления сильного чувства, которое, по всей видимости, не осталось совершенно без внимания.
        - Настя, ты не знаешь, что происходит? - с волнением спросила Клава. - К Свете, копировальщице, из Новой Ладоги родственница приехала. Говорит, что кораблей стоит вдоль Волхова видимо-невидимо, аж до деревни Юшково.
        - Что?! Господи! Нет, не знаю. Вазген даже от меня все держит в тайне. Наверняка что-то затевается. А как бы узнать?
        - Давай туда поедем. Там сейчас, по ее словам, тьма народу, все высыпали на берег, а нам нельзя, что ли? Почему другие могут их провожать? Поедем, а, Насть?
        - Я бы с радостью, только сама подумай: пока мы доберемся, корабли уйдут, да и ехать не на чем. Ни судов, ни машин, словно вымерли все!
        - У причала мотобот стоит. Упросим довезти нас до Кобоны, а там, глядишь, подбросят на попутке.
        Им пришлось изрядно побегать вдоль берега в поисках хозяина мотобота. Наконец отыскался приземистый, худой старичок, только в море выходить он отказался наотрез:
        - В одиночку не пойду. Случись чего, и помочь будет некому. Не-е, бабоньки, не просите. Наши, того и гляди, фрицев перебьют, так я еще трошки пожить хочу, посмотреть, как эту сволочь с земли родимой погонят.
        - Деда, ну помоги, кроме тебя, ведь некому, - взмолилась Клава. - Немцы не налетят, им не до нас теперь, и погода чудесная.
        - Ты, девушка, будто не на Ладоге живешь. Сейчас она чудесная, а через пять минут взъярится да и перевернет посудину. А мне заздря погибать надобности никакой.
        Настю вдруг осенило:
        - Зачем же зазря, дедуля? Ты нас перевези, а я тебе целую флягу водки подарю.
        Старик засомневался и почесал в затылке:
        - Так я ж не для того сказал… Ну, ежели не жалко будет… А может, у тебя и махорочки найдется?
        - Найдется, отец, найдется. Я сейчас.
        Она забежала в кабинет Вазгена и, порывшись в ящиках, нашла припрятанную пачку
«Казбека». «Вазген меня убьет», - подумала она, прихватила флягу и поспешила обратно.
        - Богато живете, - сказал дед, нюхая пачку папирос. - Ну, добро, полезайте, авось пронесет.
        Застучал мотор, и мотобот тронулся от пристани.
        - Ты что же, отец, один с судном управляешься? - спросила Настя.
        - Зачем один? Со мной еще двое, только недосуг им нынче. Пошли службу справлять, а вот меня не взяли по причине слабосилия, да и суденышко мне под стать, обоих нас списывать пора. Отвоевался я подчистую. Просился с ними, да куда там, и слушать не захотели. А вам-то чего на месте не сидится? - Он наклонился, вытащил откуда-то драный бушлат и протянул Клаве. - На, подложи под себя, мягче сидеть будет. Я примечаю, что ты, поди, брюхатая, вот и не пойму, куда тебя нелегкая несет.
        Клава вспыхнула и отвернулась от изумленной Насти.
        - Клава, это правда? - спросила она.
        Та закусила губу и кивнула.
        - Кирилл знает?
        Клава отрицательно замотала головой.
        - Сколько уже?
        - Четыре месяца, это с февраля.
        - Как же он не заметил до сих пор?
        - А мы виделись с ним в мае последний раз. Тогда еще незаметно было.
        - Надо ему сказать. Теперь уже не скроешь. Вон дед какой глазастый, сразу разглядел.
        - Как не разглядеть, - откликнулся с кормы дед, который, оказывается, обладал еще и отменным слухом. - Восемь человек детей вырастил, мне ли не знать. Правда, теперь только трое осталось. Пятерых война взяла, все сыновья головушки сложили на фронтах. А вот меня, старого, пуля не берет. Так-то…
        - Ты сам откуда, отец? - участливо спросила Настя.
        - Из Новой Ладоги. Нас, Ганиных, все знают. До войны только старшой, Петя, и успел жениться, двое сынишек у него осталось, так что не переведется наш род во веки веков, сколько бы враг ни злобился.
        - Ганины? А Валя не ваш ли сын?! - воскликнула Настя.
        Валя Ганин ухаживал за ней перед самой войной, но она не смогла ответить ему взаимностью.
        - Валя в сорок втором погиб, - ответил старик. - Он на Балтике воевал. А ты его знала, что ли, дочка?
        - Знала… - Голова Насти медленно опустилась, и слезы закапали на стиснутые руки. Она ясно увидела Валентина, как он растерянно и неловко отвел глаза, когда она отшатнулась от него. Смерть не щадила людей и не щадила воспоминаний. Она высвечивала события прошлого горькими муками раскаяния, вины и бессилия.
        - Чего уж теперь плакать, дочка, - сказал старик. - Валя погиб, зато племянники его будут жить в мирное время. За то и воевали… - Голос его дрогнул, он суетливо полез в карманы за папиросами и спичками.
        Настя посмотрела на него и подумала, что, может быть, он и не старик вовсе, а просто седой, усохший, покрытый морщинами человек.
        Погода, вопреки опасениям, благоприятствовала плаванию. Светило солнце, озеро было спокойным, легкий ветерок слегка волновал поверхность сверкающей рябью и трепал волосы девушек. Мотор работал ровно, без перебоев, отсчитывая милю за милей.
        Настя вернулась мыслями к Клаве:
        - Как же ты поедешь на машине, дуреха? Тебя растрясет!
        - Ничего со мной не случится. Я крепкая. Только и признаков, что живот растет, а больше ничего не чувствую.
        - Счастливица, - вздохнула Настя. - А меня по утрам тошнит.
        - Настя! И ты тоже?! Хотя тебе давно пора. - Клава прыснула в кулачок. - Умора! Схватились две беременные бабы и несутся неизвестно куда.
        - Когда же ты скажешь Кириллу?
        - Ой, Настя, не знаю. Боюсь, вдруг опять осерчает. Решит, что я его к себе привязать хочу. Только это не так! Ты мне веришь?
        - Верю, конечно верю! Хочешь, я сама с ним поговорю?
        - Хочу, только могу представить заранее, что за этим последует. Меня отправят домой, а он потом обо мне и не вспомнит.
        - Ты теперь не одна. Ты носишь его ребенка. Он не из тех, кому это может быть безразлично.
        Клава бросила на нее исподлобья пристальный взгляд.
        - Ты вот мне помогаешь, а ведь я тебе зла желала, - тяжело выговорила она, - завидовала, потому что дурная была, не понимала, что каждому дается свое - самое лучшее, самое дорогое! Ты уж прости меня, я теперь страшно жалею!
        Впереди показался берег и ряд длинных пирсов Кобоны. В начале сорок второго их строили под страшными бомбежками и артобстрелами, часто восстанавливали, строили заново, сюда подходили корабли, тендеры, баржи, высаживали людей, грузили продовольствие и шли обратно. Сейчас здесь было пусто, так же как в Осиновце. Неподвижно стояли на причалах грузоподъемные краны, не было вагонов на рельсах, которые спускались слипами прямо к воде. Зато девушки заприметили две полуторки у диспетчерской. После долгих уговоров один из шоферов согласился подбросить их до Новой Ладоги, только отправлялся он лишь под утро и на все доводы и увещевания бубнил: «Не положено».
        - Пошли, определю вас на постой к знакомым, - сказал Ганин. - Правда, в деревеньке домов почти не осталось, все разбомбили, но угол какой-никакой найдется. Поспите часок-другой - и в путь.
        Таким образом, к месту назначения девушки попали только в восемь часов утра.
        - Неужели опоздали? - переживали они, торопливо шагая к реке.
        Нет, корабли были здесь, на Волхове, вся флотилия. На берегу собралось много народу - экипажи кораблей и местное население. Морских пехотинцев не было видно, они скрытно сосредоточились в лесу у деревни Юшково.
        Настя с Клавой обходили берег, отыскивая «Сатурн». Настя узнавала офицеров. Они стояли группами, курили, переговаривались. Вазгена среди них не было, не видно его было и на палубе «Сатурна».
        Сослуживцы посоветовали поискать Аро яна там, где выстроились в ряд «морские охотники». Скоро девушки обнаружили знакомый корабль и зачарованно на него уставились.
        - Руки вверх! - раздался за спиной голос Вазгена. - Кирилл, это по твоей части - шпионы в районе дислокации военных кораблей!
        - Попались, красавицы, - улыбаясь, сказал Кирилл. - Знатный улов! Кто сказал, что у меня плохая работа?
        - Каким ветром вас сюда занесло, дамочки? - приступил к допросу Вазген. - Настюха, я тебя за уши оттаскаю. Вот за это маленькое ушко! Кто тебе позволил пускаться в опасные путешествия? Нечего обниматься! Этим ты меня не задобришь.
        Настя беззастенчиво ластилась к мужу на глазах у всего офицерского состава. Впрочем, представительниц прекрасного пола, пожелавших проводить моряков в поход, нашлось немало. Мужчины уходили на опасное задание, но настроение у них было приподнятое, что в значительной степени объяснялось присутствием обеспокоенных подруг. Политработники могли отдыхать: надоевшие бывалым мореходам высокопарные и громкие фразы, призванные обеспечить высокий душевный подъем, были ничто в сравнении с одним женским взглядом.
        Клава не осмелилась на людях подступиться к Кириллу с изъявлениями любви и заботы. Ему это могло бы не понравиться. Никогда не знаешь, о чем он думает и как поведет себя в следующую секунду.
        - Когда вас ждать обратно? - спросила она, мучительно сознавая, что вопрос звучит глупо и что он отлично видит ее смятение, но не пытается ей помочь.
        - Этого никто не знает, - последовал логичный ответ.
        Слава богу, не сердится. Глаза теплые, на твердых губах легкая улыбка, таким она его редко видела.
        - Почему ты так надолго исчез? Совсем обо мне не вспоминаешь.
        - Было много работы, - мягко сказал он и взял ее за руку. - Увидимся, как только вернусь.
        Это ласковое пожатие лишило ее выдержки. Она разрыдалась и уткнулась лицом ему в грудь.
        - Я так тебя люблю, а тебе все равно, - проговорила она, всхлипывая.
        - Что ты, глупенькая. - Он обнял ее и прижал к себе. - Мне не все равно. Я очень рад, что ты здесь. Ну, ну, успокойся, не плачь. Ты стала такая красивая, и имя у тебя красивое - Клавдия. Жалуешься, а сама похорошела в мое отсутствие. С чего бы это?
        - Я… мы с Настей хотели тебе что-то сказать. Нет, не сейчас, лучше, когда ты вернешься.
        Разговор оборвался, так как подошел Алексей, и в маленькой группе тотчас установился порядок. При нем друзья не позволяли себе нежностей из опасения разбередить его душевную рану.


        Глава 17
        Через пятнадцать минут был дан сигнал к выступлению. Флотилия приступила к выполнению Тулоксинской десантной операции.
        Всё тотчас пришло в движение. К полудню погрузка первого эшелона морской пехоты с вооружением, боеприпасами и техникой была завершена. Корабли начали вытягиваться из устья реки, вышли на Волховский рейд и построились в походный ордер.
        И вот во второй половине дня целая армада двинулась на север, за Олонец. Впереди шли канонерские лодки. «Бира» шла под флагом командующего Черокова. Следом тронулись транспорты с десантом и сторожевой корабль «Конструктор», на котором находился штаб высадки. Двигались медленно, со скоростью пять узлов, по причине присутствия в походном ордере тихоходных транспортов. Сторожевые катера следовали на буксире в целях экономии топлива, к тому же технические данные не позволяли им длительное время двигаться малым ходом.
        - Хорошо, когда над головой свои самолеты, - сказал Кирилл, стоя рядом с Алексеем. - И погодка в самый раз. Что, ребята, повоюем? - весело обратился он к пехотинцам.
        - Развоевался! - буркнул Алексей. - Смотри, никакой самодеятельности. Слушайся командира десантников. Молодечество в десантной операции неуместно и опасно. Тем более что ты в этом ни бельмеса не смыслишь! Ты слушаешь меня или нет?
        - Слушаю. Помнишь, ты сказал, что человек должен уважать самого себя?
        - Для этого вовсе не обязательно искать шальной пули.
        - Но и прятаться от нее нельзя.
        - Можно и нужно! Количеством трупов сражения не выиграешь. А нам победа нужна. Понял?
        - Так точно, товарищ командир! Скорей бы уже. Долго нам еще ползти?
        - Хорошо, если к утру доберемся.
        Скоро солнце потонуло в озере, и наступила тишайшая белая ночь, полный штиль, ни ветерка, видимость отличная. Суда медленно продвигались в мерцающем водном пространстве, которому не видно было конца. Поздним вечером караван судов нагнали бронекатера, которые на Свири поддерживали огнем наступление советских войск.
        В два часа ночи стало известно, что 7-я армия взяла Гумбарицу и с боями продвигается на север.
        Берег показался только в четыре утра. Два финских самолета-разведчика покружили в стороне и улетели.
        - Засекли, гады, - сказал Федя Лыков. - Теперь зашевелятся, «юнкерсов» натравят.
        Любопытное солнце не усидело надолго за горизонтом и выглянуло красным глазом из-за края земли. Корабли развернулись фронтом к берегу в двенадцати милях от песчаной полосы между устьями рек Видлицы и Тулоксы.
        Первыми стремительно пошли на огневые позиции канонерские лодки и в пять часов утра открыли интенсивный огонь по намеченным целям.
        Через пятнадцать минут в воздухе раздался гул летящих самолетов.
        - Наши летят, - не уставал комментировать Федя, - бомбардировщики и штурмовики. Сейчас ка-ак жахнут, будь здоров!
        На берегу загрохотали частые взрывы. В воздух взметнулись клубы огня, дыма и песка. «Конструктор» и канонерки палили из пушек не переставая. Казалось, в этом аду не в состоянии выжить ни одно живое существо, но противник упрямо отвечал стрельбой из дзотов.
        - Заводи моторы! Полный вперед!

«Морской охотник» только что не встал на дыбы, рванул, как лихой скакун, к берегу. Самолеты, сделав свое дело, улетели. Теперь катера «морских охотников» и бронекатера с близкого расстояния расстреливали огневые точки врага. В это время появились две группы бомбардировщиков и, не снижаясь, беспорядочно сбросили бомбы. Корабли ответили зенитным огнем и отразили налет.
        С первым броском сошли на берег коменданты пунктов высадки, корректировочные посты, инженерная группа и гидрографы. Работали слаженно и быстро. На берегу устанавливались ориентировочные знаки для командиров высадочных средств, возводились причалы, сооружались командные пункты, землянки, узлы связи; гидрографы очистили и обвехтовали подходы к берегу.
        Пошли вперед высадочные средства - разъездные катера, катерные тральщики,
«каэмки», мотоботы, тендеры. Катера «морских охотников» вели мелкие суда к месту высадки.
        Пехотинцы попрыгали в прибрежную отмель. Грянуло русское «Ура!».
        - Кирилл, стой! - закричал Алексей. Внезапная и уже знакомая боль резанула в груди.
        Кирилл оглянулся; оживление и жажда битвы ясно читались у него на лице. Он больше ничего не скрывал. Мятежный дух его, та страстная сила, что жгла изнутри и вслепую толкала на противоречивые поступки, вырвалась теперь на свободу. Исчезли сомнения, недовольство собой, сейчас он точно знал, что все делает правильно.
        Алексей схватил его за плечо:
        - Соберись сейчас же! Ты в бой идешь, а не на увеселительную прогулку.
        - Я в порядке. Никогда не чувствовал себя так хорошо. Ты лучше себя береги. Скоро увидимся, - скороговоркой ответил Кирилл, спрыгнул в воду и побежал к берегу.
        Алексею некогда было размышлять. Катерные тральщики и тендеры, высадив бойцов, немедленно отошли и устремились к транспортам за новыми группами десантников и техники. Малые «морские охотники» вплотную к берегу вели огонь по уцелевшим орудиям противника и искусно ставили дымзавесу подплывающим судам.
        Алексей справился у радиста:
        - Что слышно о седьмой армии?
        - Пока новых сообщений нет, товарищ командир.
        Как видно, высадка десанта застала финнов врасплох. Сопротивление было оказано слабое, поэтому морским пехотинцам в короткий срок удалось захватить большую часть намеченного плацдарма. Но самое трудное было его удержать.
        В первые часы высадки на берегу была развернута походная кухня. Казалось, победа дается легко. Матросы громко переговаривались, пересыпая речь флотским фольклором.
        Алексей, воспользовавшись минутами затишья, соскочил на берег и отыскал Вазгена.
        - Как ты, в порядке? Мокрый весь. Пошли ко мне на корабль, вместе перекусим.
        - Нельзя, сейчас начнется разгрузка тяжелой артиллерии с транспортов. Где Кирилл?
        - С десантом, - мрачно отозвался Алексей. - Ты бы его видел - счастлив, как мальчишка. Это пугает меня. Как думаешь, удержим плацдарм? Эх, скорее бы наша армия подошла!
        - Финны, видно, крепко окопались. Ничего, выбьем, не сомневайся.
        В лесу медики развернули медицинский пункт, вырыли щели, чтобы оказывать первую помощь на берегу, затем раненых планировалось переправлять на транспорты «Ханси» и
«Чапаев», где были развернуты маневренно-хирургические группы.

        Алексей наказал Вазгену быть осторожным и вернулся на корабль с неспокойным сердцем. Опыт подсказывал ему, что финны скоро очухаются и пойдут в контратаку.
        Так и случилось. К девяти часам противник подтянул силы и попытался сбросить десант в озеро. Все больше вражеских орудий и минометов вступало в бой. Со стороны Пограничных Кондушей открыл огонь финский бронепоезд. Десантникам приходилось туго. Несмотря на значительные потери, они закрепились на захваченных позициях и держали оборону. Кораблям тоже досталось, многие имели пробоины, некоторые катера были буквально изрешечены пулями.
        - Запроси цель у корректировщиков! - требовал Алексей у радиста. - Цель давай, цель!
        - Товарищ командир, пожар в носовом кубрике! - закричал боцман.
        С носа повалил густой черный дым. Загорелись сложенные в кубрике матросские бушлаты.
        - Тушите, быстро!
        - Есть! Хлопцы уже тушат.
        Заело пулемет ДШК. Алексей соскочил с мостика, сам перезарядил ленту и устранил неполадку. Пулемет снова застучал.
        Подразделения первого эшелона еще продолжали высаживаться. Командиры «каэмок», мотоботов и тендеров бросались в атаку, увлекая за собой бойцов. Малые «морские охотники» прикрывали десант дымовой завесой и били прямой наводкой по огневым точкам врага.
        Алексей каждый час узнавал сводки о действиях 70-й морбригады.
        Пехотинцы с большим трудом расширяли плацдарм в северном, южном и восточном направлениях. На севере достигли озера Линдоя, на востоке перерезали железную и шоссейную дороги. Только до Тулоксы не смогли дойти.
        Отряд транспортов, разгрузившись, отправился в Свирицу за 3-й отдельной бригадой морской пехоты, выделенной Карельским фронтом в качестве подкрепления основным силам десанта. Транспорты буксировали поврежденные мотоботы, на палубах которых лежали изуродованные снарядами и пулями тела десантников, погибших в первые часы боя. К пятнадцати часам подошли к берегу баржи второго эшелона.
        К вечеру 23 июня противник подтянул крупные силы и перешел в контрнаступление. Число убитых и раненых росло. На кораблях было много повреждений.
        - Пробоина в моторном отсеке! - доложили Вересову.
        Кинулись заделывать пробоину. На корме загорелась дымшашка.
        Канонерки били с дистанции 25 кабельтовых, «морские охотники» и бронекатера - почти в упор.
        Утром 24-го числа погода испортилась. Небо заволокло низкими облаками, над берегом расстелился туман, что крайне затрудняло действия флотской авиации. Усилился ветер. Части противника, отступающие под натиском подходящих сил Красной армии, переправились на правый берег Тулоксы и атаковали десантников. Командир десанта запросил подкрепления людьми и боеприпасами.

        Канлодка «Бурея» подошла к устью Тулоксы и открыла огонь из всех орудий, рядом вывернулся из-за борта шустрый бронекатер и ощетинился трассами пуль и снарядов.
        Финны не выдержали и бежали на левый берег Тулоксы.
        Ветер крепчал. Над полем брани собрались черные тучи. Гром небесный перекрыл грохот пушек, яркие молнии возвестили о начале шторма, гроза разразилась над головами сражающихся людей. Гнев природы не щадил никого. Хлынул ливень, на озере вздыбились лохматые волны. Санитары в бушующем прибое, по шею в воде, держа носилки с ранеными над головой, передавали их на катера.
        Малым судам было приказано отойти на рейд, чтобы их не выбросило на камни. В районе высадки остались только корабли артиллерийской поддержки.

        Вересов знал, что положение десантников критическое. Ценой больших потерь они отражали атаку за атакой. Неприятель подтянул из Видлицы танки, артиллерию, пехоту, в то время как высаженный десант из-за шторма остался без подкрепления и боеприпасов.
        Алексей впервые нервничал во время боя: Вазген все еще оставался на берегу, обложенном минометным огнем, а Кирилл затерялся в карельском лесу. Алексей старался не думать ни о чем, кроме необходимых действий, не отвлекаться, нельзя сейчас, чувства долой, бей врага так, чтобы плавились дула орудий, вы только держитесь, ребята, там, на суше, продержитесь еще немного…
        Около пятнадцати часов к причалам, которые к тому времени успели соорудить инженеры и гидрографы, подошли транспорты с 3-й бригадой морской пехоты. Удалось выгрузить только первый эшелон. Ветер усилился до семи баллов, потом до девяти. Корабли были вынуждены отойти на рейд и стать на якорь, взяв на бакштов мелкие суда. Всякое сообщение с берегом прекратилось. Шторм бушевал всю ночь, остальные подразделения морской пехоты не смогли сойти на берег, но те, что высадились, с успехом включились в бой, и к исходу 25 июня финны начали отступать. Баржи удалось разгрузить лишь утром следующего дня. Одна баржа, обстрелянная врагом, взлетела на воздух у причала вместе с тоннами боеприпасов.
        Алексей наконец-то смог сойти на берег и бросился разыскивать Вазгена. Страх гнал его, тот страх, что поселился в нем со дня гибели Ариадны. Он всегда был смелым человеком, но беспечным никогда не был. Ему сопутствовала военная удача, в чем, как он считал, была и его заслуга. Зачастую он с гордостью чувствовал себя победителем и только теперь понял, что в войне проигрывает каждый, втянутый в разрушительное противостояние. Теперь он знал, что война, постоянно грозящая оскалом смерти, имеет еще одно лицо, скрытое под этой алчной маской, - холодное, отмеченное печатью равнодушного зла. Многих она не разила насмерть, но уничтожала нравственно, а с теми, кто ей не поддавался, кто хранил честь и достоинство, расправлялась еще более изощренно - она могла оставить человека в живых, но опустошить, выхолостить душу, отнять самое дорогое, непоправимо оборвать все связующие нити с тем, что составляло для него смысл жизни, искалечить жестоко, навсегда и словно в насмешку оставить существовать в безвоздушном и беспросветном пространстве. Она могла пощадить тело, но умертвить душу, и это было для Алексея
страшнее смерти физической.
        Поэтому он несказанно обрадовался, обнаружив Вазгена у груды ящиков. Тот сидел, в изнеможении привалившись к ним спиной, с автоматом на коленях и Алексея не слышал, так как был оглушен взрывом. Он виновато улыбался, не в состоянии отвечать на быстрые расспросы друга.
        - Что с тобой? Почему молчишь? Ранен? - Алексей торопливо ощупал его грудь и плечи.
        Вазген понял и отрицательно покачал головой.
        - Я глух как тетерев. - Он засмеялся. - Уши начисто заложило. И в голове какая-то ерунда, пузырится и булькает, как варево в котелке, - вперемешку какие-то теоремы, карты, фарватеры, адрес одной девицы из Москвы и почему-то портрет ее мамы. Ничего, скоро пройдет. Главное, что ты жив, теперь самое страшное позади. Сейчас отсижусь немного, и пойдем искать Кирилла. У врачей среди раненых его нет, я проверял.
        - Позову санитаров. Возможно, у тебя контузия.
        Вазген снова непонимающе улыбнулся.
        Подбежали девушки-санитарки с носилками. Упрямец оказал сопротивление и попытался встать в доказательство своей дееспособности, но его неудержимо повело в сторону, и он вмиг оказался уложенным на носилки.
        - Алеша, у меня просто кружится голова, - возмущался бунтовщик. - Я еще не докатился до того, чтобы меня несли женщины.
        - Ну-ка, девушки, отдохните, - сказал Алексей, подозвал матроса, они вдвоем взяли носилки и понесли.
        На причале грузили раненых на катера, чтобы переправить на транспорт. Многие были забинтованы - им оказали первую помощь на берегу.
        Алексей вдруг почувствовал что-то спиной, словно налетел мгновенный порыв удушливого ветра. Он уже умел узнавать это тяжелое дыхание войны, от него перехватывало горло и опасно сжималось сердце. Он повернул голову, все еще надеясь, что интуиция его на этот раз подвела.
        На брезенте, на досках недавно сколоченных мостков лежал Смуров; на груди его, сквозь бинты, проступало небольшое красное пятнышко, лицо было безжизненно, глаза закрыты. Алексей передал носилки девушкам и подошел к Кириллу.
        - Капитан жив? - спросил он санитара, стоявшего рядом. Тот ругался и кричал, требуя освободившиеся носилки.
        - Жив пока, товарищ капитан третьего ранга! - вытянулся санитар. - Только он совсем плох. Надо его поскорей на транспорт, к хирургам. Того и гляди помрет.
        - На брезенте донесем до катера?
        - Может, и донесем, только к катерам не пробиться, боюсь, растрясем сильно.
        - Отвезем на моем катере.

«Морской охотник» помчался к стоявшему на рейде транспорту «Ханси». На Алексея вновь напало ужасающее оцепенение отчаяния. Надежды у него не было, он уже знал наперед, что этот сложный парень, успевший стать ему другом, уходит навсегда. Еще одна дань войне, еще одна безвременно прерванная жизнь, которая обещала стать прекрасной. Он прижался лицом к русой голове и впервые, не таясь, заплакал.


* * *
        В полночь 27 июня десант в районе Рамбола-Линдоя соединился с частями наступающей
7-й армии. 28 июня Тулоксинская десантная операция была успешно завершена. Войска Красной армии продолжали наступать на север. Корабли двинулись вдоль побережья, поддерживая наступление артиллерийским огнем.


        Глава 18
        Транспорт «Ханси» прибыл в Новую Ладогу к вечеру 27-го. Чуть раньше доставил убитых и раненых «Чапаев». На берегу транспорты встречали врачи, горожане, сослуживцы и подруги ушедших в бой моряков. Здесь же были Настя и Клава. Вазген и Кирилл оказались на причале почти одновременно. Вазген стал чуть-чуть слышать и сошел на берег своими ногами, прибегнув к помощи санитара. Кирилла вынесли на носилках, он так и не пришел в себя.
        - Девушки, отойдите от раненых, вы задерживаете отправку в госпиталь! Зачем вы зовете капитана? - напустились на Клаву. - Вы же видите, он без сознания и вас не слышит.
        - Доктор, он будет жить? Скажите хоть что-нибудь!
        - Не знаю. Состояние тяжелое. Отойдите, отойдите, не мешайте! Ароян, в машину! Не воображайте, что вы здоровы. Увидитесь с женой в госпитале.
        В госпитале девушкам долго ничего не говорили о Смурове. Наконец вышел врач и сказал:
        - Сожалею, но состояние его безнадежно. Он умрет сразу, как только мы извлечем пулю. А так, возможно, проживет еще несколько часов.
        Клава вскрикнула и тяжело осела на руки Насти. Пока Клаву приводили в чувство в одной из процедурных, к Насте подошла медсестра и прошептала ей на ухо:
        - Ваш капитан пришел в себя. Доктор говорит, что это ненадолго. Если вы хотите с ним проститься, то поторопитесь.
        - Да, да, спасибо, я пойду к нему. Прошу вас, сообщите моему мужу, Вазгену Арояну, он в соседней палате.
        Оставив Клаву на попечение медсестер, Настя, страдая и волнуясь, вошла в палату, где лежал Смуров.
        Он смотрел на нее и улыбался. Она впервые заметила, как обаятельна его улыбка, раньше он редко позволял себе улыбаться, к тому же всегда старался скрывать проявления любых чувств.

«Не плакать, - мысленно твердила она, подходя к кровати, - ни в коем случае не распускаться, надо взять себя в руки, вот так, хорошо, молодец». Она села рядом с Кириллом, взяла его за руку, и тотчас слезы непроизвольно закапали у нее из глаз.
        - Как хорошо, что вы пришли, - с трудом заговорил он. - Я боялся, что больше вас не увижу. Вы плачете, и я счастлив. Нет, не оттого, что послужил причиной вашей грусти, а оттого, что не совсем вам безразличен. Не таите ваших слез, Настя, я знаю, что жить мне осталось совсем недолго, доктора уступили моей просьбе и сказали мне правду. Гораздо гуманнее дать человеку возможность распорядиться его последними минутами. Иначе я не успел бы сказать вам самого главного… Я люб лю вас. Не считайте меня дурным человеком за это признание. Мое положение дает мне право на исповедь. Сейчас я не боюсь смутить ваш душевный покой. Его и так нет. Да и о каком покое можно говорить на войне? Вы, прекрасное, чуткое создание, не можете быть спокойны, и за это я всегда преклонялся перед вами…
        Голос его пресекся, и Настя испугалась, что сама не успеет сообщить ему самое главное.
        - Кирилл, ни слова больше, молчите, выслушайте меня. То, что вы сказали, для меня очень важно. Я буду хранить в душе ваше признание как величайшее сокровище, как лучшее событие в своей жизни, но есть нечто гораздо более важное для вас сейчас.
        - Что же это? - спросил он, не отрывая от нее светлых, незамутненных глаз.
        - Клава беременна. Она носит вашего ребенка. Уже четыре месяца. Вы слышите меня, Кирилл?
        Он молчал, но сильное движение чувств отражалось у него на лице.
        - Вот уж не думал, что после меня что-то останется, - сказал он и засмеялся совершенно здоровым смехом.
        Настя на миг отчаянно понадеялась, что прогнозы врачей окажутся неверными. Однако ей пришлось убедиться, что любое потрясение, пусть даже радостное, пагубно отражается на состоянии Кирилла. Он тяжело задышал, на лбу его выступила испарина.
        - Настя, запомните мой адрес в Ленинграде. - Он быстро проговорил название улицы, номер дома и квартиры. - Запомнили? - Настя кивнула. - Там живут мои родители. Пойдите туда с Клавой, с Алешей, все вместе. Скажите родителям, что Клава моя жена. Они должны позаботиться о ней и о ребенке. Обещайте мне это, Настя!
        - Клянусь вам, мы все сделаем, будьте спокойны. Клаву мы в любом случае не оставим, что бы ни случилось. Ваш ребенок вырастет здоровым и счастливым. Он будет знать и помнить об отце.
        Дыхание его выровнялось, и улыбка вновь озарила бледное лицо.
        - Раз вы это обещаете, я спокоен, - сказал он.
        В дверях появился Вазген, и Настя поспешила ему навстречу, поскольку тот нетвердо держался на ногах.
        - Эй, дружище, кончай дрейфовать, - сказал Вазген очень громко, как говорят люди с пониженным слухом. - Есть хорошие новости. Наши погнали финнов до границы. А тебя представили к награде, так что давай-ка поправляйся.
        - Где Вересов? - спросил Кирилл. Голос его заметно слабел, и Насте пришлось повторить вопрос для Вазгена.
        - Воюет еще.
        - Жаль, что я его не увижу. Ты присмотри за ним. И передай, пусть обо мне не печалится. Это хорошая смерть. Я получил от жизни все, что хотел, и умираю счастливым, а как ты думаешь, куда отправится счастливая душа?
        Вазген слушал, склонившись к самому изголовью, и временами бросал вопросительные взгляды на Настю, но последнюю фразу разобрал. Он сжал Кириллу руку крепко, по-мужски:
        - Где бы ты ни был, - никто ведь не знает, что там, по ту сторону, - помни, что тебя любят, что у тебя есть верные друзья. Придет время - и мы снова будем все вместе.
        Вошла Клава, и Вазген с Настей оставили ее наедине с Кириллом.
        Спустя полчаса Смуров впал в кому и умер на утренней заре, больше не приходя в сознание.

        Прошло три недели. Настя сидела за рабочим столом. Вазген в кабинете совещался о чем-то с офицерами. По радио передавали сообщение Совинформбюро. Сообщений все ждали с нетерпением. День за днем поступали радостные известия: 11 июля советские войска штурмом взяли город Питкяранта. Большая часть Карелии была освобождена. Очистили от врага острова Валаам и Коневец, 18 июля корабли высадили десант на остров Вуарай-сунсаари на северо-востоке озера и потопили четыре финских сторожевых катера.
        Настю, как это стало обычным в последнее время, с утра мутило. Она прислушалась к голосам за дверью. Офицеры что-то деловито обсуждали. Пожалуй, можно выйти и подышать воздухом. Вряд ли ее хватятся в ближайшие полчаса.
        Она пошла к озеру и застыла на причале, заглядевшись на воду. Чайки сновали над искрящейся поверхностью и скандалили резкими голосами. Теплынь, вода синяя-пресиняя, вся в солнечных бликах. Так и тянет искупаться. Она вспомнила, как купалась с сестрами на Свири. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Три года войны - три года взросления, испытаний, страха, лишений, горя, невосполнимых утрат. Чего было больше в этом бешеном водовороте? Любви! Конечно же любви.
        Многие, кого она знала здесь, на Ладоге, жили и умирали с любовью в сердце. «Это хорошая смерть», - сказал Кирилл. А что чувствовали те, незваные пришельцы, умирая на чужой земле?
        Она осознала, что давно уже смотрит на черные точки, показавшиеся на горизонте.
        Они неуклонно росли и приближались. Уже можно разглядеть, как дымят трубы… Канонерки! А вон катера в строе кильватера!.. Корабли, корабли возвращаются!
        Через пять минут весь Осиновец высыпал на причалы.
        Алексей сошел с катера и угодил в объятия Вазгена и Насти. Он выглядел похудевшим, в нем не чувствовалось обычного подъема после успешно выполненного задания. Казалось, он смертельно устал, щурил глаза, словно они были сильно натружены; голос его звучал глухо.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил он Вазгена. - На ногах, во всяком случае, держишься прилично.
        - Что мне сделается? Повалялся с недельку и оклемался.
        - А Кирилл?
        Вместо ответа Вазген опустил голову. Алексей отвернулся и некоторое время смотрел на озеро.
        - Когда это случилось? - спросил он.
        - Двадцать восьмого утром.
        - Где похоронили?
        - Там же, неподалеку от нашего места.

«Нашим местом» было то, где находилась могила Ариадны.
        - Пойдем, покажешь, - сказал Алексей и направился вдоль берега в сторону леса.
        - Леш, ты бы сначала поел, отдохнул, мы сейчас баньку истопим…
        Алексей молча шагал вперед. Вазген и Настя пошли за ним. По дороге Вазген рассказал Алексею о последних часах жизни Кирилла, завершив рассказ словами:
        - Он просил передать, чтобы ты не горевал о нем, сказал, что умирает счастливым.
        Алексей сжался, как от острой внутренней боли.
        Холмик земли, под которым лежал Кирилл Смуров, высился неподалеку от могилы Ариадны, в соседнем ряду таких же холмиков, выросших с тех пор, как ее похоронили. Комья земли на нем успели высохнуть, и букеты цветов, недавно обновленные Настей и Клавой, уже завяли. Клава сидела рядом, опустившись на колени, в руках у нее были свежие цветы, она плакала, зарывшись в них лицом.
        Алексей снял фуражку. Ветер трепал его волосы, задумчиво шумели деревья, и плакала Клава. На ней было легкое ситцевое платье; волосы гладко причесаны и свернуты в тугой узел, что подчеркивало идеальную форму головы и профиль классических очертаний.
        Она собрала увядшие цветы, положила свежий букет на могилу, затем поднялась на ноги, вытирая глаза платком, и посмотрела на Алексея. Он смотрел на нее.
        - Слушай, мне это кажется или… - пробормотал он и обратил на Вазгена вопрошающий взгляд.
        - Нет, тебе не кажется. Все так и есть. Это его ребенок.

«Надо было сказать ему сразу, - пожалел Вазген, наблюдая реакцию друга. - Слишком много потрясений для одного человека».
        Алексей какое-то время не мог выговорить ни слова; Вазген с удовольствием наблюдал, как светлеет его лицо, как оживают и загораются золотым блеском глаза.
        - И вы молчите?! Садисты! - Алексей с силой толкнул Вазгена кулаком в плечо. - Скрывать от меня такое! - Он шагнул к Клаве. - Дорогая, красавица ты наша, да мы в ноги тебе должны поклониться! Ты сама-то понимаешь, какое чудо сотворила?
        - Ах, Алексей Иванович, если б вы знали, как мне тяжело, - отозвалась будущая мать, продолжая ронять слезы и комкая платок. - Он назвал меня своей женой. Сказал, что женился бы на мне, если бы остался в живых. - Она всхлипнула и прижала платок к глазам. - Бедный ребенок, еще не родился, а уже сирота.
        - Как это сирота! Кто? Сын Кирилла - сирота?!
        - Алеша, мы пока не знаем, будет ли это мальчик, - деликатно вставил Вазген.
        - А я не сомневаюсь! Разве вы не понимаете? Это не случайность, не слепая игра природы. Это подарок судьбы, провидение! Дочь для нас так же драгоценна, но я уверен, что это мальчик. Иначе и быть не может! - Волнение мешало ему говорить. - Прошу вас, оставьте меня с Кириллом наедине. Я не успел с ним проститься, но, может быть, он сейчас меня услышит.
        Что говорил он Кириллу и о чем думал позже, стоя у могилы Ариадны, его друзья не узнали. Да и была ли в том необходимость? Наверное, у каждого человека в душе есть неприкосновенная область, куда не должны вторгаться даже самые близкие люди.



4 сентября 1944 года Финляндия, признав свое поражение, вышла из войны.
        Фронт отодвинулся далеко на запад. Военные действия на Ладоге прекратились.
        В середине сентября офицеры и матросы стояли на плацу в торжественном построении.
        Представитель Военного совета КБФ зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР. За образцовое выполнение задания в боях с немецко-фашистскими захватчиками при форсировании реки Свирь, прорыв сильно укрепленной обороны противника и проявленную доблесть и мужество Ладожская военная флотилия награждалась орденом Красного Знамени и стала именоваться Краснознаменной Ладожской флотилией.
        Краснознаменным стал 2-й дивизион «морских охотников», а также 70-я и 3-я бригады морской пехоты.
        Особо отличившихся офицеров и матросов наградили орденами и медалями. Многие были награждены посмертно.
        В заключение контр-адмирал Чероков выступил с речью:
        - Товарищи офицеры и краснофлотцы! Дорогие мои… - Голос его на миг прервался, затем зазвучал с прежней силой: - Поздравляю вас с высокими правительственными наградами! Сегодня для всех нас счастливый день, мы с честью выдержали испытания, не склонялись перед врагом и делали больше, чем могли.
        Но именно в этот знаменательный день я должен с болью в сердце сообщить, что Краснознаменная Ладожская флотилия расформировывается. - Он снова замолчал. Стояла тишина, лишь с озера неслись отрывистые крики чаек. - Война еще продолжается. Часть флотилии будет передислоцирована в Прибалтику, многим из нас придется расстаться друг с другом, но где бы мы ни были и сколько бы лет ни прошло, Ладога навсегда останется в наших сердцах. Мы никогда не забудем того, что пережили вместе, не забудем наших погибших товарищей. Вечная память и слава героям! Слава морякам Краснознаменной Ладожской флотилии! Я горжусь тем, что служил с вами!

        Осенью военные корабли уходили на Балтику. Настя и Клава стояли на палубе
«морского охотника». Они отказались сидеть в каюте, несмотря на настойчивые требования мужчин. Клаве до родов оставалось не больше месяца; молодых женщин оберегали и даже обеспечили на судне присутствие врача. Вазген был здесь же, на мостике, рядом с Алексеем. Прощаясь с Ладогой, офицеры оделись в парадную форму - с кортиками, при всех орденах и медалях. Клава увозила с собой орден отца своего ребенка.
        Головные корабли уже входили в русло ставшей вновь судоходной Невы. Опустел Осиновец, опустели рейды, причалы и штаб в Новой Ладоге. Гром орудий больше не оглашал водные просторы; в прибрежном лесу, где оставались дорогие могилы, полновластно заливались птицы. Огромное озеро неустанно катило волны к берегам, расцвеченным поздними красками осени, а на тихом дне обрастали зелеными водорослями погибшие корабли.
        Мужчинам еще предстояло воевать, а женщинам рожать и растить детей - высшая награда тем, кто погиб и кто остался в живых.
        - Прощай, Ладога светлая, - прошептала Настя, - мы еще вернемся, мы все обязательно вернемся.


        Эпилог
        Теперь меня зовут Катя Смурова. Я замужем уже пять месяцев. Мы живем с Женей вдвоем в его большой квартире, принадлежавшей когда-то родителям Кирилла Смурова. Теперь в кабинете Жени в застекленном шкафу стоит фотография его деда в деревянной рамке. Рядом лежит орден в коробочке, обитой бархатом. Здесь же хранится альбом с фотографиями военных лет - на них Настя, Клава, Ариадна, Вазген и Алексей Вересов. Пока друзья Кирилла были живы, они заботились о Клаве и ее подрастающем сыне, вот почему Женин папа хранил их фотографии.
        Сама Настя, к несчастью, первого ребенка не смогла выносить - видимо, сказались лишения и потрясения военного времени. В Ленинграде она снова стала студенткой - ее восстановили в Электротехническом институте, в который она поступила до войны.
        Вазген и Алексей после войны были направлены на учебу в Военно-морскую академию. После окончания академии они еще три года служили вместе в Севастополе, а затем Ароян с семьей отбыл на Дальний Восток для дальнейшего прохождения службы в Тихоокеанском флоте, а Вересов получил назначение в Балтийск, бывший прусский город Пиллау.
        В 1962 году тетя Лия оказалась недалеко от Балтийска - в Калининграде. Племянницу пригласила к себе погостить младшая сестра Насти, обосновавшаяся с мужем в завоеванном Кёнигсберге.
        Лия надолго запомнила эту поездку - город все еще хранил следы войны, разрушенные католические храмы, церкви, разбомбленные здания вздымались выщербленными остовами, но у могилы Иммануила Канта всегда толпился народ, а в руинах Кафедрального собора царила тишина, несмотря на то что храм лишился своей кровли. Эпитафии на надгробиях принцев, великих магистров и епископов смотрели прямо в небо.
        Настя дала Лии номер телефона, ей надо было позвонить в Балтийск, в приемную вице-адмирала Вересова.
        - Лучше всего поговори сразу с адъютантом, скажи, что ты дочь Вазгена Арояна, оставь свой адрес, все остальное Алеша сделает сам, - наказала мать Лии.
        Он приехал очень быстро, под окном остановилась блестящая «Волга», из нее выскочил водитель, чтобы открыть дверцу перед начальником, но тот не стал дожидаться, заторопился вверх по лестнице пятиэтажного дома. А в квартире случился переполох. Так как хозяин сам служил во флоте и был капитаном второго ранга, он испытал нечто вроде шока, ведь к нему домой пожаловал вице-адмирал. Гостя не знали куда посадить и чем угостить, но ему было все равно, внимание его было занято дочерью друга.
        Он просидел долго, очень подробно расспрашивал Лию о том, как семья устроилась в Ереване, о Насте и младшей Ане. Говорить с ним было трудно, приходилось чуть ли не кричать: Алексей Иванович плохо слышал, слух его начал неумолимо слабеть после войны - следствие артиллерийской стрельбы на корабле.
        Когда вице-адмирал заговорил о последних минутах Вазгена, не выдержал, утер слезы и сказал, что вряд ли надолго переживет друга, что-то сердце стало пошаливать и накатывается временами душевная усталость.
        - Должно быть, уже отслужил свое, - грустно улыбнулся он.
        - Каким он был? - спросила я тетю Лию, когда, затаив дыхание, слушала ее рассказ.
        - Он был красивым, - сказала она. - Красивый мужчина с седыми висками, почти глухой и очень печальный.

        Снова приближается лето, и мы готовимся к поездке на Ладожское озеро. Ждем приезда Валентины Матвеевны из Карелии. Когда-то ее мама со своей сестрой Клавдией ездили в Осиновец, ходили на могилу Кирилла Смурова. Валентину - в то время десятилетнюю девочку - сестры взяли с собой в поездку. Она помнит местность и лес в прибрежной полосе, но что сохранилось до наших дней - неизвестно. Мы надеемся отыскать хоть какие-то следы захоронения Кирилла и Ариадны. После войны прах погибших перехоронили в одной братской могиле, теперь неподалеку от осиновецкого маяка и музея Дороги жизни есть мемориальный курган, где похоронены моряки, речники, солдаты и курсанты, погибшие на ладожских трассах.
        Это будет долгое путешествие, необходимое нам обоим; помимо Осиновца мы собираемся посетить Новую Ладогу, Кобону и Свирицу. Как-то родители возили нас с Димой на Свирь и в Загубье, мы жили в деревенском доме у наших родственников, но я мало что запомнила, маленькая тогда была.
        Мама закончила роман о своих родителях, теперь ей надо его отредактировать и отправить в издательство.
        Она пока никому не дает его читать, говорит, что надо еще основательно поработать над текстом. Мне удалось прочесть только послесловие - несколько заключительных строчек на светящемся мониторе компьютера, - когда я зашла и не застала маму в комнате. Думаю, она на меня не обидится, ведь эти строчки я прочла случайно, и они останутся теперь со мной навсегда:

«Как бы мне хотелось закончить это повествование словами „и жили они долго и счастливо“, но время неумолимо плетет свой предначертанный узор, где раз за разом с долго не затихающим звоном обрываются нити, а потому дорогих моему сердцу героев давно уже нет в живых.
        Вазген Ароян и Алексей Вересов выжили в той войне, но не дожили до преклонных лет. Говорят, война догоняет и в мирное время. А может быть, так и должно было случиться.
        Есть люди - как звезды. Одни рождаются, чтобы гореть сильно и ярко, и умирают во цвете лет - не им быть пленниками немощной старости.
        Другие хранят свой свет до конца, чтобы отдать его молодым.
        Сейчас, когда я пишу эти строки, Настя еще жива. Она вспоминает войну, Ладогу, свою прекрасную молодость и ждет уже, когда взойдет и ее звезда, потому что знает: там, над озером, до сих пор одна за другой загораются звезды».