Билет в Зазеркалье Антон Валерьевич Леонтьев
        Инна давно уж смирилась, что у ее мужа есть другая семья, и даже готова была согласиться на развод, тем более в ее жизни тоже появился человек, которого она полюбила. Но того, что Геннадий предпочел их сыну детей от любовницы, а Женечку вычеркнул из своей жизни, Инна простить не могла. Она готова была на все, чтобы защитить своего ребенка, но и Геннадий не собирался уступать. Теперь их связывал только бизнес, который они когда-то строили вместе. Но даже риск потерять совместное дело не мог сплотить семью. А если под угрозой окажется их сын? Инна верила, что Геннадий поможет ей защитить Женечку, но недооценивала опасность, которая грозит ей самой…
        Антон Леонтьев
        Билет в Зазеркалье
        Когда люди уже не любят друг друга, им трудно найти повод для того, чтобы разойтись.
    Франсуа де Ларошфуко
        Взять в руки двуствольное охотничье ружье, навести его на безоружного человека и без малейших колебаний выстрелить выпало Инне в день своего пятидесятилетия. Это был конец июня — неимоверно душный, неприятно пыльный и рекордно бездождливый.
        Инна была удивлена, когда в начале года муж сам завел разговор о ее грядущем юбилее.
        И то, что этот день по совместительству был двадцать седьмой годовщиной их свадьбы, ничего не меняло.
        Ровным счетом ничего.
        Она не хотела никаких торжеств — ей подобные чествования были смешны, а кроме того…
        Кроме того, Инне было отлично известно, что у ее мужа Геннадия имеется другая семья — не просто любовница, как раньше, с чем она в течение многих лет мирилась, а именно, что другая семья.
        Параллельная супруга и дочка. Причем на две семьи Геннадий жил уже в течение четырех лет, а не исключено, и дольше.
        Впрочем, Геннадий не особо скрывал этот факт, хотя с Инной никогда не говорил на эту тему, а она считала ниже своего достоинства задавать ему вопросы.
        Раньше, в те далекие сладостные времена, когда они безумно любили друг друга (самое важное вовсе не в том, что безумно, а в том, что любили), когда не могли прожить друг без друга ни дня, ни часа, ни мгновения, когда наслаждались эротическими играми и не могли насытиться друг другом, когда…
        Когда они были на тридцать лет моложе и на энное количество миллионов в свободно конвертируемой валюте беднее.
        Или даже миллиардов.
        В общем, в другой жизни. Даже не в другой: в чужой. В жизни, которую вроде кто-то и прожил, но отнюдь не Инна с Геннадием.
        Да нет же, каким таким Геннадием, с ее Генкой…
        Ее мужем, отцом ее дочерей и сына.
        Неужели она достигла того предела, когда начинаешь ворчать и, тяжело вздыхая, думать о том, что раньше все было лучше?
        Но лучше или нет, даже не в этом вопрос. По крайней мере, раньше было — а сейчас полностью сошло на нет. Даже не сейчас. А скорее, когда-то. Когда?
        Этим вопросом Инна задавалась в последнее время, если честно, в последние годы. И не находила ответа. Потому что, несмотря на то что любовь бесспорно прошла, если вообще и была (да нет же, была, конечно, была, да еще какая!), оставались воспоминания.
        Хотя что такое воспоминания? Не более чем осколки кривого зеркала.
        Еще имелись дети — две взрослые дочери и подросток-сын. Женечка — названный так в честь ее отца.
        Да, в честь ее отца и своего деда по материнской линии, который к моменту рождения внука был уже мертв. Не в честь своего отца, Гены… Ее Генки — хотя Инна думала об этом. До диагноза супруг страстно желал, чтобы сын получил его имя. А потом…
        Потом никогда не упоминал об этом. Так нужно ли при таком раскладе сыну имя своего отца? Отца, который никогда его не любил и, узнав по результатам обследования о том, что его сын с большой долей вероятности страдает трисомией 21, то есть синдромом Дауна, без колебаний предложил сделать Инне аборт. А когда она заявила, что ни за что не пойдет на убийство своего ребенка, примирительно погладил по руке и, допустив возможность родов, заявил, что «это» в таком случае надо будет немедленно сдать в детский дом.
        «Это» оказалось их Женечкой, точнее, конечно же, ее Женечкой, которого Инна зачала в тридцать девять и родила в сорок. И который, наряду с журналом, ее литературным журналом, стал центром ее жизни.
        И ее смыслом.
        Интересно, их любовь с Генкой умерла именно в этот момент?
        Нет, наверное, и раньше, или позже: разлад имел место и до рождения Женечки, а чудные мгновения в совместной жизни и после.
        Но…
        Ну что же, если не дети, то, быть может, деньги?
        Денег у них было предостаточно, вернее, столько, сколько никому не требовалось. Инна даже не ведала, сколько именно — в финансовых вопросах супруг был крайне скрытен, а после того как она по собственному желанию (в самом деле собственному: драйв уже был далеко не тот, как в годы становления их маленького бизнеса, ставшего затем большим и под конец огромным) вышла из состава совета директоров холдинга и занялась обустройством своего нового проекта, крошечного издательства высоколобого литературного журнала, совершенно убыточного, но принадлежавшего исключительно ей самой, Инна совершенно не интересовалась количеством денег на счетах мужа.
        А Геннадий с начала нулевых ежегодно всплывал в различного рода (официальных, полуофициальных и вовсе неофициальных) списках «самых богатых» соотечественников — на разных местах, с разными суммами совокупного состояния, однако всегда со столькими нулями, что от них рябило в глазах.
        Господи, неужели они когда-то были бедными? И не только бедными, даже нищими…
        Но с тех пор все радикально изменилось. Вместо комнатки общежития у них имелось несколько особняков, разбросанных по всему миру, сколько именно, Инна даже не знала.
        И знать не хотела, так как была далеко не во всех из них: не было времени на жизнь светской львицы, полную неги, ничегонеделания и наездов то в отечественные, то зарубежные виллы, шале, палаццо, дворцы. И слава богу, у нее ведь имелся журнал.
        Ее журнал — и только ее!
        Да, наверное, это и удерживало их, две вращавшиеся на разных орбитах планеты, в зоне взаимного притяжения. У Геннадия был его холдинг — у нее был ее литературный журнал.
        А еще у них были деньги, дети и…
        И ни капельки любви.
        Нет, не то чтобы они ненавидели друг друга — от любви до ненависти полшага, как, впрочем, наверное, и наоборот. По крайней мере, и то и другое — сильные чувства.
        А у них уже давно не было друг к другу сильных чувств. И вообще никаких не было. Причем, как ни старалась Инна припомнить, не могла отыскать тот момент, когда эти чувства, которые были, вдруг исчезли.
        И дело было не в моменте, а в долгом, незаметном (или не замечаемом) процессе. Итогом которого стало полное безразличие, чуть приправленное брезгливостью, легким раздражением и незыблемо зиждившееся на таком кошмарном фундаменте, как привычка.
        Название тому процессу было очень простое: жизнь человеческая.
        Инна понимала, что их отношения не просто перешагнули зенит, отношения изжили себя, однако они жили дальше. Геннадий, как ни странно, оказался в чем-то даже честнее Инны, если в таком случае можно вести речь о честности: активно отрывался на стороне, заводил интрижки одну за другой, менял пассий как перчатки.
        Однако соблюдал декорум и никогда не поднимал вопроса о разводе — потому как зачем?
        В самом деле: зачем?
        А она… Она ведь знала, что любви, прежней любви, нет. Но были дочери, сначала маленькие, а потом вдруг взрослые. Был сын, которому в конце года, в западное Рождество, должно исполниться десять. Был ее солидный, толстый, респектабельный (и читаемый парой десятков тысяч интеллектуальных фанатов, в основном филологов с академическими степенями) частный литературный журнал, печатавший все то, что ни одно коммерческое издательство, по причине полной нерентабельности современной авторской российской прозы и никому не известных переводных авторов, никогда бы печатать не стало.
        И это была ее жизнь.
        А у Геннадия была своя жизнь. Длинноногие рыжеволосые тощие спутницы регулярно менялись, оставаясь (видимо, такие Генке нравились больше всего: ведь когда-то Инна сама была такой!) длинноногими, рыжеволосыми и тощими.
        А потом вдруг появилась эта самая — звавшаяся, по странному стечению обстоятельств (или по щучьему, что ли, велению?), а скорее, по капризу этой самой жизни, обожавшей подобные прикольчики, тоже Инной.
        Только эта Инна была не длиннонога, ни рыжеволоса и отнюдь не тонка. Невысокая, коренастая, плотная, темноволосая и большая любительница сладкого, что отлично просматривалось на ее тициановской фигуре.
        Инна, которой «доброжелатели» из числа околоиздательских и квазилитературных прихлебателей донесли об этом — гм…  — мезальянсе, была, как и все прочие, уверена в том, что Геннадий, решивший вдруг сменить арбузную корку на хрящик, быстро вернется к прежнему циклу.
        Но не тут-то было.
        Инна, другая Инна, в бытность свою референточка из юридического отдела холдинга в Москва-Сити, была, быть может, и не идеальных пропорций, однако явно с мозгами. И сумела пленить Геннадия не только на короткое время, как ее предшественницы. Уж неизвестно чем, хотя и относительно этого ходили крайне гнусные и даже просто мерзкие слухи о том, что дело не только в салатах «оливье» и селедках «под шубой», которые Инна делала виртуозно.
        А Инна, настоящая Инна, как-никак историк по образованию, вдруг подумала, что подобный казус уже имел место в семье одного крайне богатого и чрезвычайно могущественного мужчины. Король-солнце, Людовик XIV, покоритель женских сердец и постелей прелестных аристократок, отринул в итоге их всех, взяв себе в любовницы средних лет неказистую вдовицу, воспитательницу детей своей последней божественной фаворитки-маркизы. И не только взял, а дал потом божественной фаворитке-маркизе полную отставку. И в итоге, после смерти своей давно и прочно забытой королевы, сочетался с бывшей гувернанткой узами пусть и тайного, но вполне реального брака, возведя ее в статус морганатической супруги самого влиятельного человека той эпохи и дав ей то, к чему стремились, но чего не получили нежившиеся на королевском ложе юные тонкие прелестницы.
        Так неужели эта самая Инна — и есть новоявленная серая мышка-гувернантка, способная отправить в нирвану прелестную маркизу, стать супругой некогда ветреного, вдруг сделавшегося постным святошей короля, и держать его до самой его кончины в ежовых рукавицах?
        Впрочем, когда Инна, другая Инна, забеременела (об этом опять же оперативно донесли «доброжелатели»), Инна, настоящая Инна, не придала этому значения, хотя испытала…
        Досаду? Нет, скорее ревность.
        А потом, когда на свет появилась девочка,  — злорадство, смешанное с досадой на саму себя по причине этого самого идиотского злорадства.
        Еще бы, ведь она была отлично в курсе, как страстно желал Геннадий сына и как переживал по поводу того, что его сын был…
        Был уродом, как он выразился однажды. Тогда Инна и закатила ему оплеуху — в первый, но не последний раз.
        Быть может, их любовь умерла именно в тот момент? Кто знает, но какая теперь разница?
        Любовь умерла, и воскресить ее из мертвых нельзя ни припаркой колдовских трав, ни чародейским заклинанием, ни волшебной палочкой.
        Да, Геннадию был нужен сын и наследник. Как будто две взрослые дочери (теперь, собственно, три, хотя младшая еще ребенок) были не в счет.
        А, может, в самом деле были не в счет?
        Однако Геннадий твердил о том (эти разговоры на редких светских раутах и в особенности официальных приемах, которые Инна, по причине своего статуса, должна была посещать, поднимались наверняка не единожды. И однажды Инна случайно услышала), что Инна, его Инна, готова пойти на искусственное оплодотворение, чтобы родить точно мальчика.
        А не «очередной унылый бабец».
        Инна, огромным усилием воли выждав, пока приятель отойдет в сторону, подошла к супругу и, плеснув ему в лицо шампанским, произнесла:
        — Если ты имеешь что-то против очередного унылого бабца, то переключайся на бойца. Господи, Геныч, кем ты стал!
        А затем, лежа на кожаном сиденье бесконечно длинного лимузина, мчавшего ее за город, к их дворцу, вдруг подумала о том, что закономерен вопрос: а кем стала она сама?
        Кем?
        Сей нелицеприятный разговор она подслушала на новогоднем приеме, а сам Новый год встретила отдельно от мужа (впрочем, когда они в последний раз встречали Новый год вместе?) на теплых островах, куда решила полететь из холодной, завьюженной, снежной Москвы.
        Нет, не полететь, а бежать.
        Она и бежала — вместе с Женечкой, который так любил море. Хорошо, что супруг хоть не чинил препятствий для поездок несовершеннолетнего сына за границу.
        Попробовал бы он чинить! Впрочем, этот урод, как выражался муж, никогда его не занимал.
        Поэтому, когда после долгой череды январских праздников Инна наконец появилась в столице (приняв решение, что покинет опостылевший подмосковный дворец, который никогда не любила и который своими ненужными размерами и кричащей роскошью больше напоминал ей резиденцию карикатурного главного злодея из пародии на фильм о Джеймсе Бонде), то была крайне удивлена, когда супруг, которого она навестила в его гигантском офисе, занимавшем практически целый этаж в макушке стеклянной стрелы в Москва-Сити, встретил ее как ни в чем не бывало, точнее, даже весьма радушно, и первым делом завел речь о ее пятидесятилетии в конце июня.
        — Думаю, нет смысла это обсуждать, так как я не намерена больше жить с тобой вместе и перебираюсь в столичную квартиру,  — прервала тогда излияния супруга Инна.
        А Геннадий заявил, словно все время ждал именно этой информации:
        — Ну господи, Нинка, конечно же! Тебе оттуда до твоего журнала рукой подать, не надо в вечных пробках стоять. Или, может, купить новую, получше и покруче?
        Нинка… Как давно он не называл ее так… Этим нежным именем, которым наградил ее когда-то, во время их первого знакомства, не расслышав ее имя. Это стало их персональной шуткой, позднее — семейной фенечкой.
        — А как же твоя Инна?  — осведомилась саркастически законная супруга.  — Ей разве не нужна квартира получше и покруче? Или она берет борзыми щенками?
        Геннадий поморщился, вздохнул, подошел к панорамному окну и, заложив за спину руки, ответил:
        — Нинка, знаю, что сволочь, но мы же любим друг друга…
        Любим? Как ни была она зла на мужа в тот момент, от его слов сердце немедленно растаяло и злость последних недель, съедавшая изнутри, испарилась без следа.
        Супруг повернулся и, улыбнувшись — так же, как улыбался всегда, и от чего она раньше сходила с ума, добавил:
        — Так что давай устроим настоящий праздник! Пятьдесят лет раз в жизни бывает…
        — Семь, двадцать девять или сто четырнадцать, собственно, тоже,  — пробормотала Инна, однако в итоге позволила себя уговорить.
        Потому что наивно посчитала, что, несмотря на все невзгоды и противоречия, на все душевные раны и отрицательные эмоции, у них есть шанс…
        И только позднее поняла, что шанса изначально не было.
        Истина открылась ей не сразу, хотя Инна была обескуражена тем, что супруг, ни с того ни с сего пойдя на сближение, не предпринимал новых попыток. Точнее, предпринимал, причем даже весьма активно, но вовсе не те, которые были бы уместны.
        Он подослал к ней говорливых, всезнающих, вызывавших желание выкинуть их в окно (причем желательно с последнего этажа небоскреба), со всеми их многочисленными причиндалами, ивент-мейкеров, хеппенинг-планеров и юбилей-менеджеров.
        Они просто сводили Инну с ума, кроме того, отвлекали от работы в издательстве журнала, заставляя переключаться на абсолютно ненужные и попросту смехотворные вещи.
        Оттенок драпировки для столов. Сорта цветов для гирлянд. Цвета фарфоровой посуды для банкета. Музыкальные пристрастия ее самой и мужа.
        Супруг держал руку на пульсе, исправно звонил и даже навещал Инну в офисе издательства, тараторил о пустяках, пил с ней кофе, болтал ногами, сиживая в ее кресле, был рядом, как никогда в последние годы, и в то же время невероятно далеко.
        А потом от нее потребовалось подписать какие-то документы: точнее, Геннадий попросил подписать их, притащив самолично целый кейс бумаг.
        Никаких референтов и тем более референток из юридического отдела при супруге не было.
        Пролистав первые страницы, Инна, нахмурившись, сказала:
        — Гм, не понимаю… Ты что, желаешь, чтобы я безвозмездно передала тебе пакет акций этого алюминиевого завода?
        Муж, только что безмятежно попивавший кофе, подскочил из ее кресла как ужаленный и затараторил:
        — Нинка, ну что значит — безвозмездно? Переверни страничку, там указано: по фиксированной цене в тысячу сто двенадцать рублей девяносто три копейки за акцию…
        Инна, положив договор на полированную поверхность своего письменного стола, заявила:
        — Это, Геныч, я и имею в виду под «безвозмездно». Мой пакет акций состоит из скольких именно?
        Она пролистала документы, не нашла нужную цифру, нахмурилась, внимательно изучила четыре приложения и отыскала искомое число на предпоследней странице в самом низу.
        Презентовав нужный параграф нахохлившемуся супругу, саркастически заметила:
        — Вот сколько, не так ли? Конечно, не контрольный пакет, однако достаточный для блокировки решений. Помимо исторического у меня есть еще и экономическое образование, разве ты забыл, дорогой?
        Супруг, швырнув чашку на стол, сказал:
        — Ну, тогда умножь число своих акций на предлагаемую цену. Это же многие миллионы! Причем в валюте… Больше тебе, Нинка, все равно никто не предложит!
        Вытащив смартфон, Инна отыскала нужную страницу и произнесла:
        — Геныч, ты что, за дуру меня держишь? Вот, смотри — на торгах Московской фондовой акция идет по три тысячи двадцать шесть рублей…
        Забрав у нее смартфон, Геннадий заявил:
        — Но ты как экономист понимаешь — по такой цене ты свой пакет не продашь! Выбросишь слишком много, цена тотчас пойдет вниз. А постепенно продавать муторно и опасно, никто ведь не гарантирует, что цена не упадет…
        Забирая у мужа смартфон, Инна парировала:
        — Или не пойдет вверх. Почему ты исходишь из худшего? Ты ведь всегда был оптимистом, Геныч…
        Она наугад вытащила из стопки договоров еще один, пробежала первую страницу глазами и ахнула:
        — Ну да, конечно! Передаю принадлежащий мне подмосковный особняк какому-то сомнительному трасту, наверняка подконтрольному тебе.
        — Продаешь, а не передаешь!  — закричал муж.  — Ты что, слепая и к тому же тупая?
        Швырнув договор на стол, Инна холодно заметила:
        — Нет, Геныч, не тупая. Но ты, кажется, считаешь меня полной дурой, подсовывая более чем сомнительные договорчики.
        Муж сгреб охапку документов, желая запихнуть их в кейс из кожи анаконды, что, разумеется, не вышло, а Инна, подняв один из упавших на ковер листов, заявила:
        — Не торопись. Оставь мне бумаги, я все внимательно изучу, привлеку своего юриста. Мы предложим новые формулировки…
        Муж вылетел от нее в бешенстве, не забыв, однако, прихватить все принесенные им документы, ни один из которых Инна так, конечно же, и не подписала.
        Инна была уверена, что после этой неуклюжей попытки заставить ее подмахнуть бумаги, лишавшие ее большей части того, чем она обладала по праву, супруг и думать забудет об ее юбилее, однако каково же было ее удивление, когда очередная команда вертлявых бородатых юношей в приталенных костюмах и суровых очкастых девиц на высоченных каблуках, желавших обсудить какие-то совершенно комичные аспекты все еще готовившегося грандиозного праздника, заявилась к ней в издательство журнала буквально на следующий день.
        — Ведь ничего не будет?  — спросила супруга Инна, позвонив ему, отлично зная, что в течение дня звонки на личный мобильный были строго запрещены. Однако Геннадий практически мгновенно взял трубку.  — Отмени заказ, мне эти пионеры в итальянских костюмах больше не требуются.
        Супруг, опять как ни в чем не бывало, произнес, причем, кажется, на полном серьезе:
        — Нинка, с чего ты взяла, что не будет? Конечно же, будет! Я для своей Нинки ничего не пожалею.
        На этот раз сердце, подобно стеариновой свече, таять не стало, а на языке у Инны вертелся вопрос, который она так и не задала: «Даже тысячу сто двенадцать рублей девяносто три копейки за акцию, которая стоит больше трех тысяч?»
        Хотя, вероятно, следовало бы спросить — хотя бы для того, чтобы получить возможность услышать ответ супруга.
        Если бы он вообще дал ответ.
        — Неприятности, Инна Евгеньевна?  — спросила, заглядывая в кабинет директора издательства журнала «Всякая литературная всячина» (реверанс в сторону Екатерины Великой, чей частный, издававшийся крошечным тиражом и предназначавшийся только для избранного круга лиц, журнал именовался «Всякая всячина». Впрочем, для читателей «Всякой литературной всячины» пояснение явно избыточное) маленькая, с короткими седыми волосами, дама во всем черном — Людмила Львовна, правая рука Инны.  — Зеленого чаю?
        Зеленый чай был своего рода кодовой фразой и одновременно спасательным кругом — если во время заседания дверь открывалась и появлялась Людмила Львовна, вопрошавшая, не подать ли зеленого чая, и Инна просила подать, то это означало, что надо придумать предлог, дабы заседание как можно быстрее завершилось, а гость покинул кабинет. Если же зеленый час не требовался, то это было сигналом, что все в порядке.
        Смешно было, когда гость благодарил заботливую помощницу и, не понимая подтекста, просил подать себе зеленого чая, не ведая, что тем самым намекает на свое собственное исторжение из стен издательства журнала «Всякая литературная всячина».
        Впрочем, для подобных случаев у Людмилы Львовны имелись обширные запасы различных, и в самом деле вкусных, сортов зеленого чая.
        Инна, усмехнувшись, потерла виски и заметила:
        — Не плохо бы, да. Но наш гость удалился по собственному почину.
        Людмила Львовна наклонилась и подала Инне с ковра завалившийся за ножку стола документ, не замеченный и, соответственно, не прихваченный накануне Геннадием, и произнесла:
        — Ну, значит сделаю! А то на вас лица нет…
        Инна, схватив документ, поблагодарила помощницу, а когда та вышла, стала внимательно изучать договор, который, по разумению драгоценного супруга, она должна была подписать.
        Интересно, что он намеревался экспроприировать у нее на этот раз?
        Оказалось — сущую мелочь. Ее крошечное издательство. Ее собственного, пусть и абсолютно нерентабельного, литературного журнала. Точнее, не само литературное издательство, которое ему наверняка и даром не нужно, потому как оно не то что не приносит прибыли, а служит источником больших расходов, а здание в центре Москвы, в котором издательство располагается, а также землю, на которой здание стоит.
        Значит, вот как любил ее Геныч. Ее Геныч. Нет, уже больше не ее…
        Прохаживаясь по пустой просторной квартире, в которую переехала вместе с Женечкой после возвращения из новогоднего отпуска, Инна пыталась понять, с какой целью Геннадий все это делает.
        Впрочем, ответ был очевиден: чтобы оставить ее если не без гроша, так, во всяком случае, с крошками от торта. Ее и своего сына. А также двух взрослых дочерей.
        Свадебного торта?
        Чтобы выяснить все наверняка, пришлось прибегнуть к средствам, которые Инна глубоко презирала. Сначала обзвонила парочку «доброжелателей», точнее, наиболее информированных из этой когорты, и получила подтверждение того, что уже и так предполагала.
        Инна, другая Инна, была снова беременна. Судя по всему, в самом деле имела место процедура искусственного оплодотворения, причем где-то за границей. Где находилась другая Инна, никто толком не знал, кажется, не в России.
        Но почему?
        Потом по иным каналам Инна узнала: у Геннадия неприятности. Кто-то из его недругов, коих у мужа было предостаточно, заручившись поддержкой кого-то весьма могущественного, возжелал прибрать к рукам часть его империи, а если получится, даже всю.
        Ага, вот оно что…
        Инна припомнила странные предложения от пары невесть откуда вынырнувших среднеазиатских бизнесменов, которые она отвергла — бизнесмены склоняли ее к сомнительным сделкам, суля золотые горы. А на самом деле через нее хотели получить доступ к части активов холдинга, которые принадлежали Инне, посредством чего они бы смогли добраться и до активов Геннадия.
        Ну что же…
        Инна решила, что самое разумное в данной ситуации ничего не предпринимать. Если мужу надо, пусть и дергается на крючке. Потому что на крючке именно он, а не она.
        Наступила весна, и вдруг в издательство «Всякой литературной всячины» зачастили одна за другой проверки от всевозможных инспекций. А затем, прислав странное послание по электронной почте, с бухты-барахты уволилась главный бухгалтер. Инна попыталась поговорить с ней, но женщина не выходила на связь: телефон был отключен.
        Инна съездила в Кунцево, где обитала главбух, однако дверь в квартиру никто не открывал.
        Так ничего и не добившись, Инна вышла из темного подъезда на улицу и заметила выходившего из крутого автомобиля супруга. Заметив Инну, Геннадий смутился и даже попытался нырнуть обратно в салон.
        Быстрым шагом приблизившись к мужу, Инна удержала дверь и требовательно спросила:
        — Где Мила Иосифовна?
        — Какая такая Мила Иосифовна?  — изобразил удивление муж.
        — Тебе отлично известно какая. Что ты с ней сделал? Похитил? Ты где ее удерживаешь?
        Геннадий, все же соизволив выйти из салона, сказал, испуганно озираясь:
        — По-твоему, я бы приехал сюда, если бы ее похитители по моему приказанию? И если бы я знал, где ее удерживают?
        И хотя Инна понимала, что супруг прав, допрос не прекратила:
        — Но тогда что ты тут делаешь? Только не говори, что ты, обитатель дворца на Рублевке, решил просто так поколесить по Кунцево и совершенно случайно остановился перед многоэтажкой, где живет мой главбух.
        Геннадий, снова осмотревшись, произнес, толкая дверцу автомобиля:
        — Садись…
        Инна поколебалась, а супруг не на шутку обиделся:
        — Ты что, боишься, что если я не твою бухгалтершу, так тебя похищу? Ну ты даешь, Нинка!
        Инна села в машину, а муж, самолично сидевший за рулем, завел мотор.
        — Покрутимся тут, а то если будем стоять, внимание привлечем.
        Они медленно покатились по кварталу новостроек, а Инна, глядя на напряженное лицо супруга, произнесла:
        — И как мы с тобой до такого дошли, Геныч?
        — Что?  — Геннадий вздрогнул, плавно затормозив, потому что по капоту автомобиля ударился, отпружинив, большой красно-зеленый, похожий на арбуз, мяч.
        Стояла вторая половина мая, наконец-то распогодилось.
        Во дворе одной из многоэтажек, застыв с испуганным выражением лица, стояла конопатая девчушка, явно боясь приблизиться к автомобилю и забрать укатившийся куда-то под колеса мяч.
        — Ты хочешь ребенка задавить?  — спросила участливо Инна у мужа.  — За то, что малышка своим мячиком случайно попала в одну из твоих ста двадцати машинок?
        Геннадий, распахнув дверцу, на редкость любезным тоном просюсюкал, обращаясь к оторопевшей девочке:
        — Ну, возьми мячик… Все в порядке.
        Но девочка не двигалась с места, на что Инна не без сарказма заметила:
        — Не верит тебе, Геныч, ребенок. И не он один не верит…
        Выйдя из салона, Инна обогнула автомобиль, подхватила мячик и кинула его девочке.
        — Лови!
        Девочка, задорно рассмеявшись, подхватила мячик.
        — Спасибо!  — донеслось до Инны, когда она вернулась обратно в салон.
        Муж, хмыкнув, заявил:
        — Ну, прямо мать Тереза и принцесса Диана и одном флаконе, Нинка!
        — Что, завидуешь?  — спросила она, а Геннадий, порулив дальше, опять резко затормозил, потому что на дорогу выбежал какой-то карапуз.
        — Что они детей своих чертовых распустили!  — взвился муж.
        — А своего, если родится, тоже будешь считать «чертовым»?  — спокойно спросила Инна.
        Геннадий, явно не ожидая такого вопроса, резко нажал на тормоза. Машина снова замерла, и Инне стало понятно — да, значит, так оно и есть. Если Инна, другая Инна, беременна, да еще посредством искусственного оплодотворения, то, значит, Геныч решил действовать наверняка.
        И желает получить сына.
        Помолчав, муж взглянул на нее и процедил:
        — Своего — не буду. Но это же не мой!
        Инна не нашлась, что ответить, а потом тихо добавила:
        — Но у тебя-то, вообще, есть сын…
        Она подумала о Женечке, который ходил в частную школу для «особых» детей — и где был в классе лучшим учеником.
        Однако это было не то, что требовалось Геннадию.
        Совсем не то.
        — Нинка, не начинай!  — заявил супруг, опять трогаясь с места.  — Давай не будем об этом…
        Ну что же, милый, давай. Но тогда о чем? Да хотя бы о…
        — Так что ты здесь делаешь?  — снова спросила Инна.  — Один из самых богатых людей страны — и в Кунцево!
        Геннадий опасливо покосился на нее и вдруг произнес:
        — Ты должна мне помочь, Нинка. У меня… неприятности…
        — А я слышала — сын скоро родится!  — ответила она.  — Тебе, право, не угодишь…
        Супруг, вырулив на большую улицу, заявил:
        — Ладно, давай об этом не будем. Мы ведь уже давно стали чужими друг другу…
        Он прав — стали. Но ведь когда-то все было иначе!
        — У тебя — твоя жизнь, у меня — своя. Так что пытаться склеить то, что давно разбилось на мелкие кусочки,  — нет смысла.
        Он прав — разбилось. Только вот кто уронил то, что разбилось? Она сама? Геныч? Или…
        Да и что разбилось — счастье, любовь, семейная жизнь?
        Или…
        Они какое-то время молчали, колеся по улицам. Наконец Инна сказала:
        — Ну что же, колись! В чем дело? Какие такие неприятности у всемогущего и всесильного Геннадия Фарафонова? И какое имею к этому отношение я и мое крошечное неприбыльное издательство нишевого литературного журнала?
        Муж вздохнул.
        — Не иронизируй. Кое-кто желает прибрать к рукам то, что принадлежит мне. Ну, тут же масса падальщиков, которые зарятся на чужое…
        Например, и сам Геныч зарится на то, что принадлежит ей…
        — И они с некоторых пор подбираются ко мне с разных концов. И один из этих подходов — это ты, Нинка.
        — Да что ты?  — произнесла иронично Инна, чувствуя, тем не менее, что ее начинает знобить. Потому что Геннадий был не из тех людей, которые паникуют понапрасну. Она подумала о том, что хорошо, что обе дочери сейчас не в Москве: старшая жила и работала в Сан-Франциско, младшая училась в Барселоне.
        — Говорю же, Нинка, не иронизируй! Положение более чем серьезное. Да, каюсь, пытался тебя обвести вокруг пальца с этими договорами, но не для того, чтобы забрать у тебя то, что тебе и так причитается…
        — Гм, Геныч, какой ты, надо сказать, щедрый…
        — А для того, чтобы вывести тебя из-под удара! И можешь не улыбаться! Потому что тем, кто зарится на мой холдинг, гораздо проще идти не напролом, пытаясь подмять под себя меня, что им пока не по зубам, а расправившись с тобой, Нинка. Потому что холдинг строили мы с тобой, ты являешься совладелицей многих пакетов акций, объектов недвижимости и даже предметов искусств.
        — Да, как я о предметах искусства забыть-то могла!  — посетовала Инна.  — Это ты имеешь в виду пластиковую розовую елку, которую ты мне тогда с первых шальных денег купил?
        Она пыталась шутить, однако чувствовала, что зуб на зуб не попадал. От слов мужа, а в особенности от его тона, Инне сделалось страшно.
        Очень страшно.
        — Если им заграбастать то, что у тебя есть, а это, поверь, не так сложно, то, получив доступ к управленческим структурам подконтрольных моему холдингу фирм, они попытаются сменить хозяина, то есть выставить за дверь не только тебя, но и меня.
        Геннадий тяжело вздохнул.
        — Поэтому-то я и пытался изъять у тебя твои активы, но не чтобы тебя «кинуть», а чтобы, переведя их в особый зарегистрированный в офшорах траст, сделать недоступными для этих бандитов.
        — Какой ты, право, добрый, Геныч!  — заявила Инна, однако на этот раз без ерничества и очень тихо. Подумав, она добавила:  — Только мог бы сразу мне правду поведать. А то выглядело все как неуклюжая попытка оставить меня с носом.
        — Поверь,  — явно обидевшись, проговорил муж,  — если бы хотел оставить тебя с носом, то сделал бы это иначе, гораздо более элегантнее, а не такими топорными методами.
        Что правда, то правда…
        — А к этим приемчикам решил прибегнуть, чтобы ты, узнай правду, не наделала глупостей и не впала в панику. Это в данной критической ситуации хуже всего.
        Инна, хмыкнув, заметила:
        — Это я-то впадаю в панику?
        И замолчала, чтобы переварить сказанное мужем и задать один-единственный интересовавший ее в данный момент вопрос:
        — Так с кем имеем дело?
        Геннадий, в очередной раз вздохнув, наконец-то раскололся:
        — Братья Шуберт. Ну те, которые прибрали не так давно к рукам телевизионный канал и парочку скважин…
        Он назвал имена пострадавших от действий братьев Шуберт бизнесменов.
        Инна задумалась. После того как она отошла от активного управления холдингом и сосредоточилась на своей «Всякой литературной всячине», она перестала следить за событиями в жизни деловой Москвы. Однако об этих братьях все же была наслышана — и, судя по всему, это на самом деле были жесткие, целеустремленные и привыкшие получать то, чего желают, люди.
        Геннадий тем временем закончил перечислять список жертв братьев — список действительно был впечатляющий.
        — И не забывай, ведь их сват, а также какой-то кузен работают в силовых структурах, а, имея такую «крышу», неудивительно, что они осмелели. Средней Азии, где они накопили первые миллиардики, им стало маловато. Вот и подались к нам…
        Геннадий снова тяжело вздохнул, Инне даже стало его жаль. Испытывая внезапный прилив нежности, она погладила мужа на голове. И с удивлением отметила:
        — А у тебя седина пробивается…
        Хотя чему тут удивляться: Геннадию в следующем году должно исполниться пятьдесят.
        — С этими братцами и не только поседеешь. Если вообще успеешь…  — заявил муж.
        — Они опасны?  — спросила Инна.
        Геннадий, помолчав, кивнул, а потом произнес:
        — Про них многое говорят. Понимаешь, многое. В основном о том, что имело место, когда они жили в Средней Азии, но и кое-что после их переселения в Москву. То пропавший без вести конкурент, то похищенный банкир, у которого они взяли кредит, а потом не захотели возвращать. То ретивая журналистка, чей труп нашли в лесополосе — вроде деяния сексуального маньяка, но кто на самом деле знает. То взлетевший на воздух джип провинциального следователя, который сунул нос в дела, которые его не касаются…
        Инна взъерошила короткие волосы мужа, а он добавил:
        — Но, повторюсь, это все слухи. Никаких доказательств, разумеется, нет и быть не может. Против них, насколько мне известно, не было возбуждено ни единого уголовного дела.
        — Лихие ребята,  — согласилась Инна, убрав руку с затылка мужа, все-таки он отчасти тоже виноват в том, что у него неприятности. Быть может, причина седины не попытка этих самых братьев заполучить филейные куски его холдинга, а весь этот ненужный стресс со второй семьей, новой спутницей жизни и внебрачными детьми?
        Набрав с поисковике «братья Шуберт», Инна увидела изображения двух как две капли воды похожих, сутулых, анемичных, «истинно арийского» вида мужчин с необычайно большими и крайне неприятного водянистого цвета глазами навыкате — одного помладше, с дирижерской проплешиной и венчиком рыжеватых волос, звавшегося Генрихом, и другого, постарше, с нелепыми длинными, а-ля саксонская принцесса, кудрями, именовавшегося Адольфом.
        — Да, они очень опасны! Очень, Нинка!  — произнес, забирая у нее смартфон, Геннадий.  — И поверь, если я говорю, значит, есть тому основания.
        Она поверила. И поняла — опасны братья Шуберт не только для Геннадия и его новой семьи, но и для его семьи старой. То есть для нее самой. Для Женечки. Для двух дочек, живущих хоть и далеко отсюда, но в любой момент могущих попасть, причем не по своей воле, в поле зрения этих самых Адольфа и Генриха.
        — Господи, им ведь и шестидесяти нет, значит, точно после войны родились, даже старший?  — спросила Инна.  — И родители все равно назвали своего первенца Адольфом? Жуть, да и только!
        — Говорят,  — усмехнулся муж,  — это у них фамильное имя, и старшего мальчика уже лет пятьсот из поколения в поколение называют Адольфом. Они же потомки российских немцев, родились и выросли где-то в Казахстане, там после перестройки знатно раскрутились, на историческую германскую родину отъехать не пожелали, предпочтя, поураганив в Средней Азии, лет пять-шесть назад перебраться в Москву. Где тоже, как видишь, продолжают ураганить…
        Что взять с человека, если у него фамилия куртуазного немецкого композитора эпохи «бури и натиска», а имя самого поганого и кровавого диктатора всех времен и народов, намеренно данное ему родителями?
        — Думаешь, они проявят активность?  — произнесла осторожно Инна.
        — Нинка, они уже проявляют,  — с печальной усмешкой ответил супруг.  — Твоя бухгалтерша — она что, думаешь, просто так спонтанно уволилась и куда-то делась?
        Инна перевела взгляд с дисплея мобильного на мужа.
        — Думаешь, они ее похитили, Геныч? Но зачем? Что такого Мила Иосифовна может им сообщить? Что у «Всякой литературной всячины» отрицательный баланс? Оно им даром не нужно — да и даром они его не получат, им придется вкладывать в него кучу денег, не получая прибыли…
        — Оно им не нужно, конечно, но ведь у тебя имеются объекты позанимательнее,  — ответил супруг, и Инна медленно кивнула. Что же, все сходится. Мила Иосифовна ничего ценного сообщить этим братьям не могла, но им и не требовалось что-то у нее выпытывать: они хотели припугнуть вовсе не главбуха, а ее саму.
        Потому что если могли похитить Милу Иосифовну, то смогут похитить и…
        Инна испытала жгучее желание отправиться в школу, где учился Женечка.
        — И вообще, кто тебе сказал, что твое издательство должно по-прежнему специализироваться на печатании все этой элитарной высокоумной литературы? Что, если будет штамповать развлекательные романчики? Или учебники? Или порножурналы. Шучу, шучу. В конце концов, и то и другое, и третье, и четвертое. Глядишь, и прибыль приносить станет…
        Поежившись, Инна отрезала:
        — Нет, без боя я им мою «Всякую литературную всячину» не отдам. И с боем, надо отметить, тоже.
        Геннадий, опять вздохнув, ответил:
        — Думаешь, ты сумеешь их напугать? То-то и оно, Нинка, не сможешь! Именно поэтому я и придумал гениальную комбинацию!
        О своем плане Геннадий поведал ей в сомнительного вида харчевне, которую они отыскали среди супермаркетов, однако в этой харчевни на удивление хорошо кормили.
        Похрустывая жареной картошкой, муж сказал:
        — Они начали наступление, причем их целью являешься ты, Нинка. Вернее, твои активы. А завладев ими, например пакетами акций, Шуберты станут совладельцами фирм и предприятий моего холдинга. И, просунув в дверь носок ботинка, в итоге вышибут ее полностью, завладеют всем, что мне принадлежит.
        — Нам, Геныч, не забывай, нам. И нашим детям,  — поправила его, попивая томатный сок, Инна.
        Впрочем, у супруга были дети и не наши.
        — Ладно, Нинка, не заводись! Думаешь, если мы не живем вместе, то ты мне безразлична?
        Инна не стала давать ответа на сей щекотливый вопрос. Но, если поразмыслить, то, наверное, да, думала.
        — Вижу по выражению твоего лица, что да! Ну и зря. Ты мне дорога…
        — Но активы холдинга, принадлежащие мне, еще дороже, не так ли?  — усмехнулась Инна, замолкая, потому что появилась официантка, поставившая перед ней заказанный огуречный салат.
        Геннадий, похвалив жареную картошку с домашними котлетами, парировал:
        — Ну, не без этого, Нинка. Потому что дети могут быть у тебя, могут быть у меня, а холдинг — это наше совместное детище!
        Инна не стала говорить, что дочки и сын Женечка, вообще-то, тоже их совместные детища.
        — И, спасая тебя, я спасаю в итоге самого себя. Ну, и то, что планирую передать своим детям…
        Интересно, о каких именно своих детях Геннадий вел речь? Детей у него было так много, что легко запутаться.
        — И что это за идея с трастом в офшорах?  — спросила Инна.
        И Геннадий, дождавшись, пока уйдет официантка, принесшая ему кофе и солидный кусок «Наполеона», ответил:
        — Все хоть и сложно, но на самом деле очень даже просто. Все активы переходят в траст. Траст официально зарегистрирован там, где платить налоги не надо, так что ничего не теряем. Да, на бумаге им будет распоряжаться кто-то другой, но этого зиц-председателя для того и нанимают, чтобы он минимизировал для нас риски. Шуберты потом все, что угодно, делать могут — до активов им уже не добраться. А тем временем я задействую свои связи и сделаю так, чтобы они от нас отстали. Когда все завершится, активы переводятся обратно — причем с процентами!
        Инна, поблагодарив официантку, принесшую кофе и ей (правда, без сладостей), прищурившись, посмотрела на мужа.
        — Мне нужны детали. Своего рода бизнес-план. Потому что пока не буду точно знать, что, где и как, ни на что не пойду.
        Геннадий усмехнулся, вынимая из прихваченной из автомобиля папки несколько листов в непрозрачной обложке.
        — Ну, я ведь тоже не пойду, Нинка! Поэтому вот бери, на досуге почитаешь, поразмыслишь, примешь решение. Но учти, особо долго размышлять нет времени — братцы-то уже напропалую действуют…
        Инна, даже не заглядывая в бизнес-план, положила папку на свободный стул и произнесла:
        — Ну, это мы уладим, не сомневаюсь. А скажи, твоя Инна снова беременна?
        Геннадий, явно не ожидавший от нее подобного вопроса, дернулся.
        — Нинка, ты чего…
        — Понимаю, Геныч, это не тот вопрос, который жена обычно задает своему мужу, но мне все же любопытно…
        Супруг стушевался, и Инна, испытывая непреодолимое желание затянуться сигаретой (хотя бросила уже давным-давно), и без слов поняла — да, беременна. «Доброжелатели» не подвели.
        — И кто будет?  — продолжила она, протянув руку с ложечкой к тарелке мужа, на которой лежала добрая половина «Наполеона».  — Девочка? Или…
        Она, не спрашивая разрешения, отломила приличный кусок и продолжила:
        — Или мальчик?
        Геннадию повезло — ожил его мобильный, и он, подскочив из-за стола, выбежал на крыльцо харчевни.
        Инна, подцепив ложечкой небольшой кусочек от похищенного у супруга ломтя «Наполеона», отправила его в рот и запила обжигающим черным кофе.
        — Счет, пожалуйста!  — произнесла она, обращаясь к сновавшей среди заполненных столов официантке.  — У вас и правда отлично кормят!
        Когда супруг вернулся обратно к столу, Инна, держа в руке непрозрачную папку с бизнес-планом, поднялась.
        — Мне пора. Прочитаю, размыслю и дам тебе знать…
        — Надо по счету заплатить…  — засуетился муж.
        — Я уже заплатила,  — ответила Инна.  — Ты приглашен. По случаю счастливого события в твоей, Геныч, личной жизни…
        И, послав супругу воздушный поцелуй, направилась к выходу.
        Подъезжая к дому, Инна поймала себя на том, что то и дело посматривала на непрозрачную папку с бизнес-планом, покоившуюся на соседнем сиденье.
        Бизнес-планом по выводу активов.
        Она не намеревалась принимать скоропалительных решений, ротому что со всеми можно договориться. Ну, или почти со всеми.
        Интересно, а браться Шуберт относились к какой категории?
        В уме Инна перебирала знакомых во властных структурах, к которым можно обратиться за помощью. Но с тех пор как она ушла из большого бизнеса и посвятила себя своему новому проекту, не приносящему ни гроша прибыли, Инна растеряла прежние связи, да и за последние годы многие из влиятельных знакомых сменили свои должности.
        И все же к тому моменту, как Инна припарковала автомобиль в подземном гараже и на лифте вознеслась на один из последних этажей, план действий она наметила.
        Огромная квартира, находившаяся в элитном жилом комплексе с видом на Москву-реку, не нравилась ей почти так же, как загородный дворец мужа, однако являлась вложением капитала, а ни времени, ни в особенности желания заняться поисками иной подходящей жилплощади у Инны не было. Въехав в эту квартиру вместе с Женечкой, Инна представляла, что живет в отеле — и что рано или поздно съедет.
        Пройдя в просторный холл, Инна прислушалась, но громкого голоса сына не услышала. Вообще-то, его должны были привезти на микроавтобусе из школы, однако не исключено, что у них сегодня какие-то вечерние курсы.
        Не хватало еще, чтобы она забыла о том, что должна присутствовать на театральной постановке или школьном празднике. Инна быстро вынула мобильный, проверила календарь — нет, там ничего такого не значилось…
        — Женечка?  — позвала она, и ее голос беспрепятственно разнесся по скудно обставленной квартире. Так как долго здесь задерживаться с сыном она не намеревалась, Инна решила отказаться от покупки нравившейся ей мебели и ремонта.
        Раздались шаги, и из гостиной вышла молодая особа в рваных джинсах и с массивным кольцом в носу. Эта была Олеся, педагог-воспитатель, своего рода няня и гувернантка Женечки, которая после возвращения мальчика из школы проводила с ним время, делала уроки и дожидалась возвращения Инны с работы. Женечка был в диком восторге от Олеси, да и Инна, вначале скептически относившаяся к ней, быстро поняла, что девица положительно влияет на развитие сына, относится к нему с нежностью, как к младшему брату, и в форме игры занимается то английским, то географией, то математикой.
        И этого юного гения супруг намеревался сдать в детский дом? И на полном серьезе предлагал ей сделать аборт?
        Да, намеревался. И предлагал.
        — Здрасьте, Инна Евгеньевна,  — произнесла, не отрывая глаз от дисплея мобильного, Олеся.  — А Женечка где, в кафе, что ли, остался?
        Положив на стоявший в холле столик с зеркальным покрытием папку с бизнес-планом, Инна безо всякой задней мысли спросила:
        — В каком кафе? Он что, разве не дома?
        И только тут ее сердце екнуло.
        Олеся, наконец взглянув на нее, произнесла в недоумении:
        — Ну, вы же мне написали, что сами забрали Женечку из школы и что мне сегодня его не ждать. И что вы поехали в кафе-мороженое, ну, то, которое ему так понравилось и где подают…
        Шагнув к няне, Инна непререкаемым тоном прервала ее излияния:
        — Я отлично знаю, что там подают и что нравится Женечке. Мы никуда не ездили, и вам я, конечно же, ничего не писала.
        Девушка, на глазах бледнея, тряхнула массивным кольцом в носу и жалобно проблеяла:
        — Но как же так?.. Вот, смотрите…
        Инна буквально вырвала у нее мобильный телефон и убедилась — так и есть, в 13:57, то есть примерно в то же время, когда она обедала с мужем в харчевне, кто-то прислал Олесе сообщение: «Добрый день, Олеся! Я забираю Женечку сама, мы едем в кафе-мороженое. Вернемся после пяти».
        Да, если бы она писала Олесе, то написала бы именно так, но весь ужас заключался в том, что она ничего подобного, конечно же, не писала.
        Но телефон показывал — сообщение пришло по чату именно с ее мобильного. Так и есть, это была переписка Олеси с ней, значившейся в «Контактах» девушки как «И.Е.».
        Бросившись в холл, Инна схватила сумочку, раскрыла ее и обнаружила, что мобильного там нет.
        Но как же так? У нее что, украли телефон?
        Инна лихорадочно соображала, когда в последний раз видела телефон и пользовалась им.
        А затем, машинально опустив руку в карман плаща, обнаружила мобильник именно там, с правой стороны. Ну да, она ведь только что проверяла календарь, желая узнать, не пропустила ли какой-либо школьный праздник сына, по инерции положила телефон в карман — и тотчас забыла.
        У нее что, наступает старческое слабоумие?
        — Вы ведь сами мне написали, что…  — продолжала бормотать Олеся.
        — Ничего я вам не писала!  — отчеканила Инна.  — Смотрите же…
        Из-за неловкого взмаха рукой телефон вылетел у нее из рук и, сделав по воздуху дугу, приземлился на дубовый паркет. Инна, чувствуя, что по щекам вдруг струятся горячие слезы, бросилась за ним, ударилась локтем об угол столика и, чувствуя резкую боль в руке, опустилась на пол.
        Подоспевшая Олеся дрожащей рукой протянула ей мобильный. Инна, не в состоянии сама разблокировать телефон, попыталась вспомнить четыре цифры пин-кода.
        Господи, какие же они были?
        И поняла, что не помнит. Олеся, суетясь, пыталась подсунуть ей то бумажную салфетку, то стакан воды. Инна, превозмогая все еще не унявшуюся боль, поднялась, прошла в гостиную и, опустившись на диван, попросила:
        — Олеся, присядьте…
        Девушка поступила, как ей и было сказано, а Инна, не говоря ни слова, отправилась в ванную.
        Из зеркала на нее смотрела напуганная, заплаканная, растрепанная женщина средних лет, с волнистыми рыжими волосами, в крайне дорогом и консервативном деловом костюме.
        А сердце этой женщины билось, как паровой двигатель идущего на дно океана «Титаника».
        Дав себе несколько пощечин, Инна раскрыла кран и зачерпнула ледяную воду.
        Ей было страшно, больно, муторно. Но каково было сейчас Женечке, оказавшемуся в руках…
        В чьих руках?
        Ненавистная фамилия вспыхнула в мозгу, как будто кто-то воткнул в призрачную сеть невидимый штепсель.
        Братья Шуберт.
        Приведя себя в порядок, Инна даже чуть подвела губы — и снова ощутила, что по щекам текут слезы. Снова надавав себе пощечин, она наконец успокоилась, а затем, высморкавшись, вернулась в гостиную, где ее безропотно ждала бледная испуганная Олеся.
        — Инна Евгеньевна, но как же так?  — пролепетала она.  — Ничего не понимаю, ведь сообщение пришло от вас…
        Четыре цифры пин-кода быстро пришли на ум, и Инна разблокировала мобильный. Она боялась, что сходит с ума, что, раскрыв свою переписку с Олесей, вдруг обнаружит, что в 13:57 отправила ей сообщение, которое…
        Которое ей не отправляла!
        Однако никакого сообщения в ее телефоне не было — последний раз она писала Олесе вчера утром, когда просила купить Женечке его любимые овсяные печенья.
        — Но у меня же есть!  — заявила шокированно девушка, а Инна, изучая переписку, проговорила:
        — Значит, или его, отправив с моего мобильного без моего ведома, удалили. Кстати, не в курсе, можно ли восстановить удаленное?
        Олеся развела руками, однако Инна и не ждала от нее ответа, потому что вопрос был риторическим.
        — Или сообщение было отправлено с моего номера, но не с моего телефона! К кому же можно обратиться, чтобы проверить?
        — Мой двоюродный брат классный компьютерщик…  — начала Олеся.
        Однако Инна ее не слушала, она поднялась на ноги и нервно мерила комнату шагами.
        То, как прислали сообщение, в данный момент было второстепенно. Единственное, что имело значение, это где Женечка?
        Нет, и не это тоже. Как у него дела?
        Ни на один из этих вопросов Олеся ответить, конечно же, не могла. Девушка, до этого говорившая без умолку, вдруг посредине фразы разрыдалась, и Инна была вынуждена принести ей с кухни воды.
        Она поймала себя на мысли, что присутствие Олеси ей неприятно, как будто та виновата в исчезновении Женечки.
        Приказав себе отбросить эти идиотские мысли, Инна опустилась на диван рядом с няней и подала ей стакан:
        — Выпейте. И успокойтесь.
        Олеся же, подняв на нее заплаканные глаза, прошептала:
        — Но как же так, Инна Евгеньевна? Как же так…
        Меньше всего Инна хотела говорить о вещах, о которых не имела представления — во всяком случае пока что.
        Ее занимала одна мысль: кому звонить? Кажется, у Ларисы какой-то родственник работал в министерстве юстиции на высокой должности. А не был ли бывший супруг Вероники шишкой в Генеральной прокуратуре?
        И что, собственно, с супругом — тем самым, для которого Женечка всего лишь «этот урод».
        Сможет ли Геннадий помочь? Захочет ли?
        Тут телефон издал мелодичную трель, и Инна, подскочив, увидела, что ей звонит некто, чей номер не определился.
        Чувствуя, что у нее пересохло во рту, Инна подняла взгляд на Олесю, которая, видимо, все моментально поняв, из мертвенно-бледной стала светло-зеленой.
        Инна поднялась, держа в руках мобильный, подумала, как бы не выронить его вновь.
        Звонок все шел, а она медлила. Словно боялась услышать ужасную весть…
        — Инна Евгеньевна, телефон…  — произнесла еле слышно Олеся.
        Инна шагнула в холл, который показался ей коридором в ад и, наконец приняла звонок.
        — Инна Евгеньевна! Милая моя!  — услышала она истеричный женский голос, который, как тотчас сообразила, был ей знаком.  — Вы меня слышите?
        Собеседница вопила в трубку, и Инна, чувствуя, что у нее закладывает в ухе, отодвинула аппарат от себя и сухо произнесла:
        — Извините, но я сейчас занята. Я вам сама перезвоню…
        Она уже намеревалась завершить звонок, как вдруг до нее дошло, кому принадлежит этот истеричный голос.
        Миле Иосифовне, пропавшему главному бухгалтеру «Всякой литературной всячины».
        — Инна Евгеньевна, родная моя! Не вешайте трубку! Это же я!
        Инна не знала, что и сказать, поэтому скупо проронила:
        — Да, я поняла, Мила Иосифовна. Вы где?
        — Не знаю, милая моя! Меня похитили! Когда я из подъезда сегодня утром выходила. Держат где-то в темном месте. Молчаливые блондины какие-то, в черном, зловещего вида…
        Братья Шуберт. Инна сжала мобильный так, что ощутила боль в костяшках пальцев.
        — Инна Евгеньевна, милая моя! Дело в том, что я тут не одна. Тут еще…
        В трубке послышался какой-то шум, а потом раздался тонкий взволнованный голос — голос Женечки:
        — Мамочка, а ты когда меня заберешь?
        — Сыночек!  — закричала Инна, чувствуя, что ее начинает трясти.  — С тобой все хорошо, сыночек? Ты где? Кто тебя похитил?
        В трубке что-то треснуло, и после короткой паузы послышался бархатный мужской голос:
        — Инна Евгеньевна, вы не находите, что для одного раза слишком много вопросов? Но, так и быть, отвечу на них, причем именно в той последовательности, в какой вы задали. Да, у вашего сына, как, впрочем, и у вашего главбуха, состояние которой, если я правильно вас понимаю, вас не особенно заботит, хорошее. Мы все же не звери…
        «Братья Шуберт, Адольф и Генрих»,  — билась у Инны в голове одна-единственная мысль. Интересно, кто с ней говорит — старший Адольф или младший Генрих?
        Инна молчала, затаив дыхание, а неведомый собеседник тем временем продолжал:
        — Вопрос «где ты?» не просто некорректен, как вы сами понимаете, но и откровенно глуп, Инна Евгеньевна. Потому что ваш сын ну никак не может дать на него ответ, а я, как вы сами понимаете, могу, но, естественно, не дам.
        Инна закрыла глаза и подумала, что если бы этот сладкоречивый собеседник находился сейчас перед ней, а в руках у нее был револьвер, она бы разрядила в него целую обойму.
        — Ну, и наконец, относительно вопроса о том, кто его похитил. Впрочем, не только вашего чудного сыночка, но и вашу не менее чудную бухгалтершу. Неужели вы еще не догадались?
        Инна с трудом выдавила из себя:
        — Что вы хотите?
        — Вижу, догадались! Но, прошу вас, никаких имен, иначе мы засудим вас за клевету!
        Тип благостно рассмеялся, и Инна подумала, что если уж стрелять в него, то лучше не из револьвера, а из «калашникова».
        — Что вы хотите?  — повысила голос Инна.
        — А вот кричать вовсе не обязательно, Инна Евгеньевна,  — спокойно произнес ее собеседник.  — Мы же все-таки люди цивилизованные.
        Да, в особенности те, кто похищают больных детей и беззащитных, страдающих диабетом бухгалтерш!
        — Однако не буду скрывать, ваш вопрос правильный и, более того, закономерный. Именно это и хотели услышать мои хозяева…
        Да, так и есть — его хозяева, братья Шуберт. Не будут же эти фашисты звонить лично?
        — И ответ на этот вопрос очень прост: все! Но желающий получить все обычно не получает ничего. Собственно, никто ведь не пытается принудить вас к чему-то противозаконными средствами. Вы ведь и сами все отдадите?
        Инна ничего не ответила, а собеседник заявил:
        — Ладно, шучу, Инна Евгеньевна. Все нам и не надо. Так, кое-что по мелочовке. Но это мы с вами обсудим в спокойной деловой обстановке в начале следующей недели. На выходных у вас будет возможность обо всем поразмыслить. Тем более что вы, как мы знаем, любите проводить выходные со своим сыночком…
        — Я вас убью, если Женечка пострадает!  — произнесла Инна.  — Лично уничтожу!
        — Бог с вами, Инна Евгеньевна!  — изумленно протянул ее собеседник.  — Какие страсти вы тут говорите! Даме такое не подобает. Только джентльменам…
        Если джентльменам, то джентльменам удачи.
        Братьям Шуберт.
        — Потому как мы, конечно же, не намерены никого обижать, как не намерены разлучать вас с вашим чудным сыночком. Как и с вашим не менее чудным главным бухгалтером. Ведь их никто, к примеру, не похищал, потому как использовать подобную терминологию в данном случае просто оскорбительно, Инна Евгеньевна. Они у нас в гостях.
        В гостях у людоедов…
        — Кстати, Инна Евгеньевна, а если мы поставим вас перед выбором — кем вы готовы пожертвовать: своим главбухом или своим сыночком,  — то в пользу кого склонится чаша весов?
        Он снова бархатно рассмеялся, а потом добавил:
        — Глупый вопрос, конечно. К тому же это все исключительно теоретические рассуждения. Теоретические и гипотетические, так сказать. Кстати, вам ведь как главе элитарного литературного журнала, специализирующегося на публикации заумных и, по мнению некоторых, занудных книг, известна такая русская пословица: «В гостях хорошо, а дома лучше»? А вот как это звучит, скажем, по-немецки?
        Он выдал на рычащем немецком фразу, которую Инна не поняла, так как владела английским, французским и в худшей степени испанским и итальянским вкупе с научной латынью, однако намек был более чем прозрачен: братья Шуберт были потомками немецких колонистов.
        — А поэтому, Инна Евгеньевна, не буду вас мучить, подходите через часик к саду, что неподалеку от вашего дома, ожидайте с торца детской площадки. И получите своего сына и своего, что немаловажно, главбуха — живых и невредимых!
        Инна, не веря тому, что услышала, вдруг подумала о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
        — Говорю же вам, мы не звери. Проведете со своим чудным сыночком выходные, а в понедельник мы подъедем к вам снова — с цветами, бутылкой шампанского и нотариусом. Подпишете кое-какие документы, и дело с концом! Договорились?
        Инна ничего не отвечала, а собеседник угрожающе произнес:
        — Или нам не ехать? Потому что вашему чудному сыночку у нас очень нравится! У нас для него компьютерная приставка, которую вы так упорно не хотите ему купить, и плазменный экран во всю стену. Ну, вашему главбуху у нас не так по душе, потому что запросы у нее несколько иные, однако не все коту Масленица… Кстати, как вы догадываетесь, в немецком языке прямого соответствия этой русской поговорки нет, хотя аналог Масленицы есть. Но моим хозяевам известна кое-какая региональная поговорка из Гессена, имеющая сходный смысл. Вам интересно, как это звучит?
        Инне было совершенно не интересно, но поделать она ничего не могла. А когда тип выдал очередную непонятную ей фразу и задал сакраментальный вопрос, договорились ли они, Инна без колебаний ответила:
        — Договорились!
        На другом конце провода удовлетворительно, как-то по-фюрерски хрюкнули.
        — Ну вот и отлично, Инна Евгеньевна! Мои хозяева не сомневались, что вы разумная женщина. Меньше чем через час заключите своего сына в объятия. И еще…
        Он кашлянул и деликатным тоном добавил:
        — Излишне напоминать, что не следует никому говорить о случившемся. Не следует. Вы же не хотите, чтобы ваш сын снова приехал к нам в гости? Хотя мы всегда рады вашему чудному мальчику.
        В трубке что-то зашуршало, а потом до Инны донесся восторженный голос Женечки:
        — Мамуля, тут так классно! А можно я тут останусь?
        И неведомый собеседник дохнул в трубку:
        — Ну вот видите, он даже и уезжать не хочет. Но что поделать, вы же его ждете, не так ли?
        Связь прервалась. Инна, чувствуя, что щеки горят от слез, развернулась и заметила встревоженную Олесю.
        — Инна Евгеньевна, ну что?  — спросила она, и Инна вдруг поняла, что эта девица в рваных джинсах и с кольцом в носу тоже любит ее сына. И тоже за него переживает.
        — Его сейчас подвезут,  — ответила Инна, а Олеся, ахнув, побежала зачем-то на кухню, приговаривая:
        — Я ему сейчас оладушки сделаю. Или блинчики? И оладушки, и блинчики!
        Довольная, что Олеся нашла себе отвлекавшее ее от дурных мыслей занятие, Инна, велев никого в квартиру не пускать, отправилась в ванную.
        Они сказали — через час? Время, казалось, топталось на месте. Инна сходила в ванную, привела себя в порядок — встречать сына, милостиво возвращаемого ей похитителями, она должна при полном параде.
        На выходе из ванной Инна, специально не смотревшая во время наведения марафета на дисплей мобильного (однако готовая схватить его в любой момент, если бы он ожил), наконец взглянула на него — прошло всего двадцать минут.
        До сада, граничившего с детской площадкой, было не больше десяти минут пешего ходу.
        Чувствуя приятный аромат оладей, которые жарила старательная Олеся (кто бы мог подумать, что владелица рваных джинсов и массивного кольца в носу способна на такое!), Инна снова напомнила, что пускать в квартиру никого нельзя,  — и вышла.
        На улице была прекрасная погода, май выдался теплый. В такие денечки хорошо прогуливаться с Женечкой по Нескучному саду. Или бродить в центре по набережной Москвы-реки.
        А ей не оставалось ничего иного, как ждать возвращения сына похитителями.
        Инна медленно шла — хотя желала со всех ног бежать — к саду, разбитому между их домом и соседним. На детской площадке играли ребятишки.
        Не желая сталкиваться с родителями, сопровождавшими своих чад, потому что они бы непременно задали вопрос о Женечке и о том, как у него дела, Инна дала крюк и, как и было сказано, спустилась к торцу детской площадки, который представлял собой высокий глухой забор, выходивший на проезжую часть.
        Прямо на нее двигался молодой парень с невзрачной клочкастой собачкой на поводке, придававшей этому стильно одетому субъекту смешной вид. Инна вспомнила, что видела его пару раз в лифте и на площадке для выгула собак — кажется, это был новый элитный квартирант или даже хозяин.
        Парень приветливо склонил голову, а Инна, сделав вид, что не заметила его, прошла мимо. Нет, только еще господ с собачками ей для полного счастья не хватало…
        Но когда же минует этот час?
        То и дело посматривая на мобильный, Инна считала минуты. А что, если они ее обманули?
        — Инна Евгеньевна! Привет!  — услышала она голос.
        Одна из молодых соседок катила по дорожке сада детскую коляску и, вероятно, заметила Инну, нервно ходившую туда-сюда вдоль забора.
        Отделаться от говорливой соседки, счастливой матери семимесячных двойняшек и снова недавно забеременевшей, было не так-то просто. Инне пришлось приложить максимум усилий и бездну такта, чтобы спровадить восвояси говорливую особу, которая твердила о том, что пишет философский роман, и уговаривала взять первые главы на рецензию…
        Отделалась Инна только после того, как заверила соседку, что с огромным удовольствием лично прочтет ее роман, и дала себе слово, что даже опубликует его, невзирая на качество и жанр, если…
        Если вся эта история закончится благополучно.
        Но почему она допускала вообще мысль о том, что эта история могла закончиться неблагополучно?
        Бросив взгляд на мобильный, Инна вдруг поняла, что час миновал, и даже не час, а больше.
        Значит, ее обманули…
        И в этот момент заметила медленно катившийся в ее сторону по пустой улице черный фургон.
        Чувствуя, что ее снова начинает трясти, Инна наблюдала за тем, как фургон подъехал к ней. Стекла были тонированные, и разглядеть того, кто находился за рулем, было невозможно.
        Как и тех, кто находился внутри фургона.
        Дверь внезапно распахнулась, и из черного фургона, прямо в объятия Инны, изнутри было что-то вытолкнуто. Вернее, кто-то.
        Это была перепуганная, с заклеенным скотчем ртом и с повязкой на глазах, полнотелая, растрепанная бухгалтерша Мила Иосифовна.
        Женщина осела на бордюр, а Инна склонилась над ней, не зная, что ей делать — оказывать помощь главбуху или ждать появления сына.
        В черном проеме показалась фигурка Женечки: у него тоже был заклеен скотчем рот, а на глазах была повязка. Инна протянула к нему руки, желая принять сына в свои объятия.
        Но в этот момент дверь фургона захлопнулась, и машина, набирая скорость, покатилась прочь. Инна в ужасе уставилась на уносившийся прочь фургон с ее Женечкой.
        Значит, так и есть: ее обманули…
        Она бросилась за фургоном, даже догнала его, кулаком ударила по лакированному черному боку, понимая, что сделать ничего не может.
        Или броситься под колеса?
        Если бы она знала, что это поможет, то бросилась бы. Но ведь не поможет.
        Фургон притормозил, дверь приоткрылась, из проема показалась мускулистая, покрытая редкими рыжеватыми волосами рука, рука заправского эсэсовца, которая попыталась отпихнуть Инну в сторону. Инна изо всех сил вцепилась в эту руку, стараясь если уж не запрыгнуть в фургон, что было невозможно, так вытащить этого типа.
        Инна видела мельтешение внутри фургона, кто-то кричал, другая рука довольно сильно ударила ее по плечу, но Инна не сдалась. Фургон ускорял движение, Инна поняла, что сейчас вот-вот выпустит руку и…
        В этот момент раздался заливистый собачий лай, предостерегающий крик, и Инна, отброшенная рукой из фургона на асфальт, увидела того самого стильно одетого нового соседа, смешная клочкастая собачка которого, прыгая, лаяла прямо на дороге около фургона.
        Фургон резко затормозил, Инна изо всех сил крикнула:
        — Помогите! Там мой сын!
        К счастью, повторять дважды не пришлось. Сосед бросился к двери фургона, рванул ее на себя, и Инна увидела в возникшем проеме Женечку. Бледный блондинистый тип в черных штанах и черной же майке попытался немедленно закрыть дверь, однако сосед, не растерявшись, вмазал ему по лощеной физиономии. А затем отрывисто произнес, кивая на оторопевшего Женечку:
        — Это ваш сын?
        Инна кивнула, и молодой человек, протянув мальчику руку, сказал:
        — Привет! Ничего не бойся! Просто выходи — ты уже дома!
        Инна попыталась залезть в фургон, но молодой человек удержал ее, строго заметив:
        — Не советую вам этого делать…
        В этот момент из недр фургона появился еще один тип в черном, державший в руках пистолет. Сосед, ничуть не смутившись, выхватил у типа оружие, а Инна, твердо взяв Женечку за руку, произнесла:
        — Сыночек, ну давай же!
        Мальчик спрыгнул на асфальт, и только тут Инна поняла, что все это время вокруг фургона прыгала, отчаянно заливаясь лаем, та самая клочкастая собачка. Хотя вряд ли с того момента, как сосед кинулся помогать ей, прошло больше минуты.
        Минуты, решительным образом изменившей ситуацию.
        Инна прижала к себе Женечку, а сосед, вертя в руках пистолет, хотел было что-то сказать, но в этот момент мускулистая рука, высунувшаяся из фургона, выхватила у него оружие, и фургон, развернувшись на пустой проезжей части, поехал в ту же сторону, откуда и прикатил.
        Клочкастая собачка, все еще сердито лая, побежала за ним, а сосед сердито крикнул:
        — Долли, к ноге!
        Собачка подчинилась и, махая хвостом, вернулась обратно. Но все это ничуть не занимало Инну, не веря своему счастью, она, схватив сына, оттащила его с проезжей части на газон и, чувствуя, что ее трясет, а по лицу катятся слезы, принялась целовать своего мальчика.
        А затем осторожно сняла и без того уже сползшую с глаз Женечки повязку и освободила его рот от клейкой ленты.
        — Мамочка,  — заявил сын, сияя,  — это было так круто! Можно, мы это повторим?
        Замерев, Инна вдруг поняла, что ребенок считает похищение и спонтанное освобождение веселым приключением. Инна прижала Женечку к себе, не желая его отпускать.
        — Мамочка, мне больно! Отпусти, пожалуйста, мамочка!  — попытался высвободиться он.
        Инна понимала, что действительно слишком сильно прижимает Женечку к себе, но ничего поделать не могла. Она ведь потеряла своего мальчика — и благодаря счастливой случайности снова обрела его.
        Нет, не случайности, а благодаря стильно одетому соседу и его собачке.
        Инна осыпала лицо ребенка поцелуями, а Женечка, морщась и вертясь, пожаловался:
        — Мамочка, фу! Ты всего меня обслюнявила. Не надо, мамочка, этих телячьих нежностей. Я уже взрослый!
        Инна заплакала, дало знать о себе невероятное напряжение последних часов. Она никак не могла выпустить сына из объятий.
        За спиной раздалось деликатное кашлянье, вздрогнув и обернувшись, Инна заметила соседа, державшего в руках свою собачку.
        — Мне вызвать полицию?  — спросил он.
        Инна резко заявила:
        — Ни в коем случае!
        И поняла, что тон был совершенно неподобающий — и так с человеком, сыгравшим основную роль в освобождении ее сына из рук похитителей, уж точно не разговаривают.
        Сосед, явно смутившись, что крайне ему шло, произнес:
        — Извините… Просто я подумал, что дело было серьезное и что правоохранительные органы могут помочь. Ну, если ничего не нужно, тогда мы с Долли пойдем. Всего вам хорошего!
        Он развернулся, чтоб уйти, а Инна, на мгновение рискнув оставить сына (хотя прекрасно понимала, что в данный момент никакой угрозы для Женечки нет), кинулась за соседом и прикоснулась к его плечу.
        Тот повернулся, и Инна смущенно сказала:
        — Большое вам спасибо! Вы… Вы очень мне помогли! Нам помогли!
        — А они что, в самом деле похитили вашего мальчика?  — нахмурился сосед.
        Инна не знала, что и сказать. Потому что она разрушила комбинацию братьев Шуберт, явно не желавших возвращать ей сына, а намеревавшихся, показав ей Женечку, увезти его обратно в неизвестном направлении.
        А теперь сын был снова с ней.
        Что теперь предпримут похитители?
        Сосед, элегантным жестом сняв стильные черные очки (Инна увидела, что у него нереально яркие зеленые глаза, и вдруг поняла, что сосед очень привлекательный молодой мужчина — именно что молодой!), с жаром произнес:
        — Все же советую вам обратиться в полицию. Потому что похищение — серьезное преступление.
        Инна покачала головой, не желая ничего объяснять постороннему человеку. Хотя с учетом того, что этот парень только что помог ей освободить сына, точнее, сыграл в его освобождении решающую роль, он имел полное право знать.
        — И все же подумайте об этом. Но если не хотите привлекать официальные власти, тогда вам нужна помощь друзей и родственников.
        Друзья и родственники. Инна еле сдержала тяжелый вздох. Ни к тем, ни к другим она обращаться не намеревалась. Потому что никто не мог ей помочь.
        Или она ошибалась?
        — Вы точно уверены, что вам не нужна помощь?  — спросил сосед, и Инна заколебалась. Вряд ли в ее положении было уместно отказываться от столь щедрого предложения…
        Но имела ли она право вовлекать в эту опасную историю постороннего человека?
        В этот момент со стороны газона раздался стон, и Инна вспомнила про Милу Иосифовну.
        Взяв сына за руку, Инна подошла к ней: бухгалтерша, уже сняв со рта нашлепку, громко плакала и причитала, сетуя на свою «ужасную судьбину».
        Инне нужно было успокоить ее и уговорить не обращаться в полицию.
        — Мила Иосифовна, пойдемте ко мне домой, там должны быть оладушки. И блинчики,  — предложила она.
        Женечка, уже полностью оправившийся от произошедшего, полностью поддержал ее идею:
        — Мамочка, хочу блинчики! И оладушки! А овсяное печенье есть?
        Помогая Миле Иосифовне подняться, Инна обернулась, чтобы предложить зайти на блинчики и соседу, чьего имени, как вдруг поняла, она не знала, но того и след простыл.
        Ушел вместе со своей собачкой Долли.
        Поддерживая грузную бухгалтершу за локоток, Инна медленно через парк провела ее к дому, другой рукой крепко сжимая ладошку сына. Они поднялись на нужный этаж, Инна открыла дверь квартиры — и к ним тотчас бросилась Олеся.
        Она обняла Женечку, а мальчик, потягивая носом, вывернулся из объятий няни и заявил:
        — Хочу блинчики! И оладушки! И овсяное печенье! И не надо всех этих телячьих нежностей…
        Инна невольно рассмеялась, Олеся бурно разрыдалась, а Мила Иосифовна вдруг поинтересовалась, добавляла ли Олеся в блинчики и оладушки сахар.
        Трижды проверив, что дверь закрыта на замок, Инна отправилась с сыном на кухню. Олеся, уже несколько придя в себя, вела за собой велеречиво рассуждавшую о невероятном вреде сладкого Милу Иосифовну.
        Все, кроме Инны, пили чай, а она приготовила себе в автомате крепчайший эспрессо. Все, кроме Инны, поглощали напеченные Олесей блинчики и оладьи — она же предпочла отщипнуть кусочек от овсяного печенья.
        Инна знала, что ей необходимо подкрепиться, однако не могла заставить себя поесть.
        — Мамочка, блинчики такие вкусные! И оладушки тоже!  — заявил с набитым ртом Женечка, обильно поливая тарелку малиновым вареньем и шоколадным кремом.  — А сгущенка у нас есть?
        Раньше бы она ни за что не разрешила сыну, несколько склонному к полноте, поглощать все эти сладости, тем более одновременно, тем более в таком количестве. Но раньше было раньше — и бесповоротно прошло.
        Поэтому Инна сама принесла из примыкавшей к просторной кухне кладовой не одну, а целых две банки сгущенки, самолично открыла их и торжественно поставила на стол.
        Мила Иосифовна, уже забыв о том, что сладкое крайне вредно, наворачивала блинчики и оладушки, активно делая замечания и уча Олесю печь правильно.
        Слушая вполуха эту болтовню, Инна любовалась сыном, поглощавшим столь вредный, но наверняка такой вкусный ужин. Она потрепала Женечку по светлым волосам и поцеловала в кособокую макушку.
        — Мамочка, я же не малыш! Не надо этих телячьих нежностей!
        Телячьи нежности с некоторых пор стало его любимым выражением. Инна с большим трудом сдержалась, чтобы снова не поцеловать его. И тихо произнесла, благо что Олеся и Мила Иосифовна углубились в профессиональный диспут о рецептах выпечки сдобы.
        — Все ведь было… хорошо?  — Инна не знала, как ей точно сформулировать вопрос. Потому что любое похищение наверняка оставляет след в душе жертвы.
        А Женечка был жертвой. Как и она сама.
        — Мамочка, это было нереально круто!  — заявил Женечка, опустошая банку со сгущенкой большой ложкой.  — Спасибо тебе, что ты это устроила!
        У Инны екнуло сердце, и она сдавленно произнесла:
        — Это они такое сказали?
        Женечка кивнул и продолжил:
        — Да. Они меня у школы забрали, сказали, что ты меня ждешь. И отвезли в этот классный бункер! Там так хорошо и темно! И ни чуточки не страшно. Там есть огромный телевизор и приставка! Они сказали, что ты мне тоже купишь, мамочка! И что я должен испробовать приставку, чтобы решить, покупать такую же или другую. Я испробовал и решил — такую же! Ты ведь купишь мне, мамочка?
        У Инны отлегло от сердца — сын воспринял похищение как незабываемое приключение, к тому же устроенное ей самой. Переубеждать его не имело смысла.
        Ни малейшего.
        — А кто тебя похитил… я хотела сказать — сопровождал?
        Женечка быстро перечислил:
        — Там были четыре дяди, все в черном. Один из них сказал, что они твои друзья. Только какие-то странные они, эти твои друзья. А они к нам в гости придут?
        Инна резко тряхнула головой — нет, визит таких друзей ей точно не требовался.
        — А эти дяди… Они вели себя с тобой корректно?
        Сын, хватая последний оладушек, нахмурился:
        — Мамочка, а что такое корректно?
        Понимая, что задавать этот вопрос не стоит, Инна все же не смогла удержаться:
        — Ну, они тебя не… не били? Не обижали? Не щупали как-то странно?
        — Мамочка, они же твои друзья! Они странные, но хорошие! Один даже играл со мной в приставку, а потом, когда нам надо было ехать к тебе, сказал, что мы сейчас секретные агенты, и поэтому мне надо завязать глаза и заклеить рот. Но я ничуточки не испугался. Потому что это все была игра. Ты ведь ее организовала, мамочка?
        Инна на мгновение закрыла глаза. Что же, если уж на то пошло, она действительно организовала эту игру. Игру на жизнь и смерть.
        Хотя нет, не она, а братья Шуберт.
        Раздался звонок в дверь, и благостная, наверное, даже чересчур благостная атмосфера последнего часа вдруг в мгновение ока улетучилась. Олеся, опрокинув кружку с чаем, ойкнула, а Мила Иосифовна застыла с вилкой в воздухе, на которую был нанизан оладушек.
        Только Женечка как ни в чем не бывало, доскребая банку сгущенки, спросил:
        — Мамочка, а ты что, открывать не будешь? Это ведь могут быть твои друзья. Решили к нам заглянуть…
        Звонок повторился. Инна, чувствуя, что ей делается плохо, обернулась и заметила лежавший на кухонном столе нож.
        А что, если так называемые друзья, вернее, люди братьев Шуберт заявились к ней? Ведь они прекрасно знали, в какой именно квартире она живет, а миновать пост охраны внизу им не составит никакого труда…
        Инна поднялась и вдруг поняла, что направилась к кухонному столу, дабы на самом деле взять в руки нож.
        Нет, наверное, уже и нож не поможет, да и Женечку это испугает. А что, если просто затаиться в квартире и не открывать?
        — Я предлагаю игру,  — сказала тихо Инна, хотя услышать ее за входной дверью уж точно никто не мог.  — Мы сделаем вид, что в квартире никого нет! Это же так смешно!
        Женечка, хихикая, тотчас поддержал ее:
        — Мамочка, давай!
        Звонок прозвучал в третий раз, и Мила Иосифовна медленно кивнула. Олеся, осторожно соскользнув со стула, взяла тряпку и принялась вытирать разлившийся чай.
        — А вдруг это привезли мою приставку, мамочка?  — произнес вдруг Женечка и сломя голову ринулся в холл.  — Дяди же сказали, что мне ее доставят…
        Инна побежала за ним, перехватила сына, прижала к себе и прошептала, зажимая ему рот рукой:
        — Это не приставка. Я тебе сама куплю, обещаю…
        Из-за двери раздалось потявкивание, а затем послышался приглушенный голос:
        — Видимо, куда-то ушли, Долли. Или еще не вернулись. Ладно, пойдем домой…
        Чувствуя невероятное облегчение от того, что это были не самозваные друзья, Инна быстро подошла к двери и распахнула ее.
        На пороге стоял молодой привлекательный сосед со своей лохматой собачкой.
        Сосед явно не рассчитывал, что дверь откроется, смутился (Инна снова отметила, что это ему очень шло) и произнес:
        — Добрый вечер. Мы с Долли не хотели вас беспокоить, просто…
        Он замялся и выпалил:
        — Просто я хотел удостовериться, что у вас все в порядке. Ну, мы хотели удостовериться…
        Собачка Долли, словно в подтверждение, тявкнула, замахала кургузым хвостиком, а затем без спроса ринулась в холл и, подбежав к Женечке, принялась скакать около него.
        — Извините, я ее сейчас же заберу…  — еще больше смутившись, произнес сосед.
        А Инна, улыбнувшись, ответила:
        — Ничего-ничего. Проходите! У нас имеются блинчики и оладушки.
        И только потом поняла, что, по всей видимости, ни блинчиков, ни оладушек уже не осталось.
        Из кухни выглянула испуганная Олеся, и Инна поспешила ее успокоить:
        — Все в порядке. Это наши соседи — Долли и…
        Она снова вспомнила, что понятия не имеет, как зовут элегантного соседа. Интересно, а сколько ему лет? Двадцать восемь? Тридцать? Ну, максимум тридцать два.
        Мальчишка, который вполне мог быть ее сыном — и по возрасту соответствовал ее старшей дочери, проживавшей в Сан-Франциско.
        — Тимофей,  — представился сосед, подходя к Долли и Женечке.  — Не бойся, она не укусит, она добрая, просто слишком игривая…
        Женечка сначала боязливо погладил собачку, а потом, схватив ее и прижав к себе, заявил:
        — А я и не боюсь! Она такая хорошая! И ты тоже хороший. Правда ведь, мамочка?
        Инна смутилась, а сосед Тимофей, с улыбкой взглянув на нее, произнес:
        — Ну, не мне судить об этом, однако, вероятно, малыш прав.
        Инна рассмеялась, а молодой человек (нет, максимум тридцать, вероятно, даже меньше) сказал:
        — Можете называть меня Тима или Тим, мои близкие друзья называют меня Тим.
        — А маму зовут Инночка!  — произнес, крутясь с Долли, Женечка.  — Так ведь, мамочка? Правда, папа называет ее Нинка, но ведь это папа…
        Сын в кои-то веки упомянул отца — того самого, который его не любил, не замечал и вообще считал уродом.
        Но к отцу мальчик, несмотря на все, был привязан.
        Сосед Тимофей, он же Тима, он же Тим, смутился.
        — Наверное, я пойду, не буду вам мешать. Тем более что папе может не понравиться.
        — Нашему папе многое не нравится, однако это никак не влияет на нашу жизнь,  — ответила Инна, подавая соседу руку.  — Меня зовут Инна…
        Она едва было не представилась ему по имени-отчеству. Только этого еще не хватало!
        — Очень приятно, Инна,  — улыбнулся сосед Тимофей.
        Инна улыбнулась в ответ.
        — Ну, Тима, он же Тим, я, кажется, ввела вас в заблуждение, утверждая, что у нас имеются блинчики и даже оладушки. Кое-кто позаботился о том, чтобы их у нас уже не было…
        Она выразительно посмотрела на сына, кружившего по холлу с Долли, и тот указал на высунувшуюся с кухни Милу Иосифовну.
        — Мамочка, это она все съела! Ты же сама видела! Она говорила, что сладкое вредно, и поедала один блинчик за другим! И оладушки тоже!
        Мила Иосифовна немедленно исчезла, Инна развела руками, а Олеся заявила:
        — Так я новые напеку…
        — Только, дорогая моя, по моему правильному рецепту!  — подала голос бухгалтерша.  — Инна Евгеньевна, и закройте, прошу вас, дверь, а то мало ли что…
        Следующие два часа вышли лучшими за последние годы в жизни Инны. Они все собрались на кухне — благо что места там предостаточно. Было настоящей уморой наблюдать за тем, как две поварихи, молодя (Олеся) и бывалая (Мила Иосифовна), не давая друг другу спуску и постоянно пререкаясь, готовили блинчики и оладушки.
        Женечка, бросив взрослых, возился со своей новой подружкой, собачкой Долли, которая привязалась к мальчику не меньше, чем он к ней.
        Инна, усадив соседа Тимофея на высокую табуретку за барной стойкой, самолично сделала ему двойной эспрессо и, поставив перед молодым человеком чашечку, спросила:
        — А откуда у вас Долли?
        Тимофей, отпив кофе, ответил:
        — От бывшей жены осталась. Ну, это долгая история…
        Ага, значит, у него была жена. И, судя по всему, в данный момент сосед Тимофей был один. Инна поймала себя на том, что думает о каких-то уж слишком глупых вещах.
        — А вы расскажите!  — неожиданно для самой себя попросила Инна.
        Тим улыбнулся:
        — Не думаю, что вам будет интересно слушать стенания скромного банковского аналитика о том, как несправедлива к нему судьба-злодейка. К кому она, в сущности, справедлива?
        Да, к кому? Инна посмотрела на сына, возившегося с собачкой, на двух дам, беззлобно пререкавшихся у плиты, и вдруг поняла, что была бы рада, если бы этот вечер продолжался вечно.
        Только ничто не продолжается вечно — всему всегда есть конец.
        По большей части страшный.
        Сосед Тимофей тем временем продолжал:
        — А вся долгая история в кратком изложении очень проста, более того, банальна: жили-были, любили-любили, потом разлюбили-разругались, поделили нажитое и расстались…
        — Как же мне это знакомо!  — вырвалось у Инны, и она поймала на себе недоумевающий взгляд Тимофея.
        — Еще кофе?  — смутилась она.
        — Да, но последнюю чашечку,  — ответил молодой человек.  — Стараюсь с некоторых пор уменьшить потребление кофе. А какова ваша история?
        Приготовив новую чашечку эспрессо, Инна вздохнула:
        — Извините, я тоже не намерена загружать вас своей банальной историей. Но финал ее таков, что я хоть и замужем, однако наш папа живет сам по себе, в другой семье. А я с Женечкой вот здесь…
        Залпом выпив эспрессо, сосед Тимофей заявил:
        — В любой негативной, казалось бы, ситуации всегда имеется что-то позитивное. Если бы вы не ушли от мужа, а моя жена не бросила меня ради одного реально богатого человека, оставив мне лишь собачку, то ни вы, ни я не переехали бы сюда и не встретились бы. Вы бы не предложили мне свой божественный кофе, ваш сын не обрел бы новую подружку в лице моей Долли, и вряд ли бы эти дамы обрели возможность устроить кулинарное состязание…
        Он шутливо указал на Олесю и Милу Иосифовну, сновавших около гигантской плиты.
        Инна же подумала о том, что если бы она не встретилась с соседом Тимофеем, выгуливавшим свою Долли, оставшуюся ему от жены, ушедшей к реально богатому человеку, то никто не помог бы ей вызволить из рук похитителей Женечку.
        Тогда бы все пошло иначе.
        — Спасибо вам большое,  — произнесла Инна, чувствуя, что у нее на глаза наворачиваются слезы.  — Спасибо вам за то, что вернули мне сына…
        Не желая, чтобы Тимофей увидел ее слезы, Инна выбежала с кухни в гостиную, где, упав на диван, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала.
        Через несколько мгновений она почувствовала, как кто-то прикоснулся к ее плечу. Подняв заплаканные глаза, Инна увидела, что рядом с ней сидит Тимофей.
        — Это ваш муж?  — спросил он сочувственно.  — Он хочет отобрать у вас вашего мальчика?
        Горестно вздохнув, Инна ответила:
        — Если бы! Отец к Женечке равнодушен, хотя, если сказать по правде, сына он не любит. Геннадий не хотел его появления на свет. Еще бы, ведь он урод!
        Инна вновь заплакала и внезапно прижалась к Тимофею. Затем, осознав, что это крайне странно, попыталась отодвинуться, но Тимофей не отпустил.
        — Инна, тебе необходимо выплакаться… То есть вам, я хотел сказать, извините, конечно же, вам… Поверьте мне, от этого полегчает!
        И она на самом деле, проплакав на плече соседа Тимофея несколько минут, почувствовала, что ей становится лучше.
        Если бы ее Геныч был таким! Когда-то он и был. И, вероятно, сейчас тоже он такой, но больше не для нее и не для Женечки.
        Сосед Тимофей, надо отдать ему должное, не пытался использовать ситуацию в своих целях, не приставал к ней.
        А, может, если бы попытался пристать, было бы не так уж и плохо?
        Инна отогнала от себя эту глупую мысль. Понятно, отчего подобные ей пятидесятилетние тетки берут в любовники молодых парней. Но для чего она парню, который в сыновья ей годится? К тому же сосед Тимофей недавно пережил предательство любимой женщины…
        Зачем ему Инна?
        — Мамочка, почему ты плачешь? Тебе что, плохо?  — услышала она голос сына и немедленно отстранилась от Тимофея.
        Женечка, с собачкой Долли на руках, стоял перед диваном и внимательно смотрел на них.
        — Нет, все очень хорошо!  — заверила его Инна, вскакивая на ноги.
        Она поспешила в ванную, чтобы привести себя в порядок, но успела услышать вопрос любопытного Женечки:
        — А ты что, теперь будешь моим новым папой? А если так, то ты подаришь мне Долли?
        Умывшись и подкрасив губы, Инна вернулась в гостиную и обнаружила, что та пуста — и Тим, и Женечка переместились на кухню. На столе возвышались блюда с блинчиками и оладушками.
        — У нас будет пир горой, мамочка!  — радостно кричал Женечка.  — А почему блинчики горой, а не холмом или скалой?
        — Ну, думаю, нам с Долли пора,  — проговорил сосед Тимофей, а Женечка, взяв его за руку, практически силой усадил на стул.
        — Нет, вы останетесь! А Долли можно немного блинчика? Ну, хотя бы самую малость?
        Услышав, что речь идет о ней, собачка завертелась волчком, а потом встала на задние лапки.
        — Вообще-то, нельзя, но сегодня, так и быть, можно!  — улыбнулся Тимофей.  — Благодарю за приглашение, но, боюсь, что такое я не ем. Понимаете, у меня особая белковая диета и занятия с личным тренером…
        Инна решительно поставила перед ним тарелку и сказала:
        — У меня, открою вам секрет, тоже диета, однако от двух блинов не умрете. Или вы сомневаетесь, что наши хозяйки приготовили нечто изумительное?
        Так как связываться с насупленными Олесей и Милой Иосифовной Тимофей желанием явно не горел, он быстро согласился, пододвигая к себе банку малинового варенья:
        — Только чур это мое! Тут немного осталось, как раз мне хватит…
        — Мамочка!  — заголосил Женечка.  — Я тоже хочу!
        — Сынок, ты же понимаешь, что гостям положено предлагать лучшее…
        — Мамочка, а кем положено? Я тоже хочу!
        К счастью, Олеся принесла из кладовой еще одну баночку варенья, на этот раз вишневого, и критическая ситуация разрешилась сама собой. Подмигнув Женечке, Тимофей пододвинул к нему банку малинового варенья.
        — Забирай. Я все равно вишневое люблю больше.
        Схватив баночку, мальчик сказал:
        — Тогда мы с тобой точно сойдемся. Так что имей это в виду, мамочка! У меня ведь будет новый папа, раз старый нас бросил и завел себе другую семью?
        Инна онемела, потому что была уверена, что сын не в курсе амурных похождений своего отца. И на тебе — очень даже в курсе.
        Она замялась, не зная, что ответить, а Тимофей, поглощая блинчики с вишневым вареньем, закатил глаза и произнес как ни в чем не бывало:
        — Просто божественно! Мой личный тренер мне голову оторвет, если узнает, чем я на ночь глядя питаюсь, но уж лучше без головы, чем без такой вкусноты.  — И добавил, обращаясь к Женечке:  — Думаю, твоя мама еще не готова. Как я сам. Моя супруга тоже ушла в другую семью, решив, что человек, который зарабатывает раз в десять больше, чем я, ей лучшая пара. Да и не забывай, моя Долли дама привередливая, она не любого в свою семью примет…
        Долли, вертясь около стола, выпрашивала у Женечки еще блинчика.
        — Я ей понравился, значит, и мама тоже понравится! Так ведь, Доллинька? А почему Долли?
        Слушая повествование соседа Тимофея о происхождении имени Долли, Инна не сводила с молодого человека глаз.
        Ну да, уже тот факт, что он помог ей спасти сына, поднял его на небывалую высоту в ее глазах. И не только это… Конечно, Тимофей был младше ее лет на двадцать, но было в нем что-то, что Инну влекло к нему.
        Неужели тот факт, что последний раз с Генычем они спали больше двух лет тому назад, да и то случайно?
        Запретив себе думать о подобных вещах, Инна заметила беспокойный взгляд Милы Иосифовны. Подойдя к ней, Инна просила:
        — В чем дело?
        — Ну, вы же знаете, семьи у меня нет, так что звонить и предупреждать, что со мной все в порядке, мне некому, но все равно я у вас засиделась. Пора мне домой…
        Инна положила ей руку на плечо.
        — Мила Иосифовна, куда вы хотите возвращаться — в квартиру, с порога которой вас похитили?
        Бухгалтерша всхлипнула:
        — И заставили меня заявление об увольнении написать. Оно ведь же недействительно?
        — Конечно, недействительно,  — заверила Инна.  — Вы по-прежнему работаете в моем журнале.
        Весь вопрос был в том, как долго «Всякая литературная всячина» останется ее.
        — Но мне все равно пора. Не могу же я оставаться у вас…
        — Конечно, можете. Сами видите, у нас тут комнат предостаточно. Гостевая не особо обставлена, однако кровать имеется, шкаф тоже. Будете жить, сколько потребуется.
        Мила Иосифовна, расплакавшись, принялась обнимать Инну.
        — Господи, какая вы добрая и человечная! Если бы все такие были, Инна Евгеньевна…
        Инна же подумала о тех, кого точно добрым и человечным назвать нельзя — о братьях Шуберт. И едва она о них подумала, раздался телефонный звонок. Номер на дисплее был не определен.
        Разговаривать по телефону Инна ушла в свой кабинет, также не особо обставленный. Уже знакомый ей бархатный голос, впрочем, на этот раз гораздо более суровый, огорошил ее вопросом:
        — И как проводите время с сыном, Инна Евгеньевна?
        Инна, чувствуя, что ее бросает в жар, произнесла:
        — Вы ведь не собирались мне возвращать Женечку, не так ли? Хотя обещали!
        — Но сейчас-то ваш чудный сынок у вас!  — парировал собеседник.  — Чего теперь жаловаться?
        — Что вам нужно?  — выпалила Инна.
        — То, что и прежде, Инна Евгеньевна. Ваш чудный сыночек у вас, однако и ваши чудные активы все еще тоже у вас. Понимаете, в этот раз вам помог некстати взявшийся прохожий, и мои люди решили не применять силу, хотя вполне могли бы, потому что у них не было соответствующего приказания от моих хозяев. Но в следующий раз все может быть иначе…
        В следующий раз… Инна ощутила, как страх снова сковывает сердце. Ну да, как ни идиллично было поедать на кухне блинчики и оладушки с малиновым и вишневым вареньем, рано или поздно им придется покинуть квартиру, превратившуюся в данный момент в крепость.
        Рано или поздно.
        А где-то там, поблизости, будут поджидать они — братья Шуберт. И их люди в черном фургоне.
        — Ваши предложения?  — спросила отрывисто Инна.
        — Наслаждайтесь пока своим счастьем и помните, что, как и любое счастье, оно кратковременно. Сейчас вечер пятницы. В понедельник утром с вами свяжутся и скажут, что делать.
        То есть приедут со своим нотариусом и заставят ее продать по дешевке или даже передать даром активы, необходимые для последующей атаки на холдинг Геннадия.
        — Только, Инна Евгеньевна, как вас и предупреждали, без глупостей. Потому что, если на то пошло, мы можем наведаться к вам и раньше понедельника. Прямо в квартиру. Вы ведь этого не хотите?
        Он отключился, а Инна, держа около уха пищащий аппарат, смотрела в сгущавшуюся за окном майскую тьму.
        Раздался осторожный стук в дверь, на пороге возник несколько смущенный Тимофей.
        — Извините, не хочу мешать, но все ли у вас в порядке?
        Инна перевела взгляд на молодого человека, понимая, что должна, нет, практически обязана выдать стандартную фразу о том, что, да, все в полном порядке.
        А вместо этого тихо заметила:
        — Все совершенно не в порядке…
        И она рассказала Тимофею обо всех неприятностях последних лет, начиная со второй семьи Геннадия и кончая похищением сына и шантажом со стороны братьев Шуберт. Тимофей, практически не прерывая ее, задавал толковые наводящие вопросы, и когда Инна завершила свой рассказ, заявил:
        — Да, тут без кофе не обойтись. Так что пойду против советов своего тренера, сегодня такой уж день. Я сейчас сам все приготовлю!
        Он вернулся через несколько минут, которые Инна провела в полной апатии,  — силы вдруг покинули ее, и она была ужасно рада тому, что появился кто-то, кто готов ей помочь, и подставил в трудную минуту плечо.
        Тимофей протянул ей чашку кофе.
        — На этот раз никакого чистого эспрессо, а кофе с молоком. Вообще-то, на ночь нельзя пить кофе, как считает мой тренер, но…
        Сделав глоток, Инна пробормотала:
        — Но сегодня такой уж день…
        — Это точно!  — улыбнулся Тимофей.  — Кстати, вы вели речь о некоем бизнес-плане по переводу активов в зарубежный траст. Не забывайте, я банковский аналитик, заместитель начальника отдела. Хотите, я его изучу прямо сейчас и дам вам свое экспертное заключение?
        — Хочу!  — немедленно заявила Инна и принесла Тимофею бумаги, переданные ей мужем.
        И уселась на диван, наблюдая за тем, как молодой человек погрузился в чтение. Через некоторое время он встрепенулся, вероятно, почувствовал ее пристальный взгляд.
        — Что-то не так?
        А Инна честно ответила:
        — Нет, как раз впервые за многие годы: все очень даже так. Спасибо вам, Тимофей.
        Она подошла к нему — и вдруг (а, вероятно, очень даже не вдруг) поцеловала его в щеку.
        А Тимофей вдруг привлек ее к себе и ответил другим поцелуем — в губы. Инна закрыла глаза, чувствуя зарождающееся в теле желание. Господи, что она творит?!
        И с кем? И в какой ситуации…
        Инна прекрасно понимала, что поступает глупо, опрометчиво, неправильно, но от осознания этого, а также от восхитительных, умелых, возбуждающих ласк соседа Тимофея хотела только большего.
        И прямо сейчас.
        Тут распахнулась дверь, и на пороге возник Женечка, правда, не сразу, так как открывал дверь спиной, потому что держал на руках Долли.
        Этих нескольких мгновений Инне хватило, чтобы отпрянуть от Тимофея, который, в свою очередь, закинув ногу на ногу, сделал вид, что внимательнейшим образом изучает документы.
        — Мамочка, у меня живот болит! Сильно! Кажется, я блинов объелся…
        Инна, извинившись, вышла из кабинета и занялась сыном. Судя по всему, он действительно объелся блинов, оладий, варенья и прочих сладостей. Неудивительно, что у него заурчало в животе и сделалось плохо.
        К лечению Женечки оперативно подключилась Олеся, заявившая, что сегодня никуда не уедет и переночует прямо здесь, на диване в гостиной, и Мила Иосифовна, громогласно заверявшая, что у нее хоть и нет своих детей, однако имеется тринадцать племянников и племянниц и двадцать девять внучатых племянников и племянниц, благодаря которым она прекрасно знает, что надо делать с мальчиками, объевшимися блинов.
        На что Олеся заметила, что у нее два диплома, один из которых педагогический, и что она также прекрасно знает, что делать с мальчиками, объевшимися блинов, и что то, что предлагает Мила Иосифовна, полный нонсенс и что…
        Тут начало рвать Долли, которая, судя по всему, не без помощи Женечки, также объелась блинчиками, к тому же не привыкла, чтобы ее так долго таскали на руках, и Инна вдруг поняла, что не имеет ни малейшего понятия, что ей делать.
        Поэтому была невероятно благодарна тому, что Тимофей взял инициативу в свои руки, мигом привел в чувство и заставил прекратить перебранку Олесю и Милу Иосифовну, самолично натолок активированного угля, который заставил выпить Женечку, сбегал к себе домой, чтобы принести таблетки для Долли, уложил ребенка в постель, дал Долли таблетки и убрал ее «подарки» на полу кухни, заодно вымыв пол до сверкающей чистоты. Снова разнял затеявших очередную свару Олесю и Милу Иосифовну, припугнув их тем, что если они не прекратят, то выгонит их на улицу, где ждет черный фургон, в результате чего обе дамы тотчас замолчали и стали как шелковые, приготовил ромашковый отвар и велел всем, в том числе и Инне, выпить его. Снова убрал за Долли, которую опять вырвало, на этот раз в холле, хотел было вымыть и холл, однако милостиво согласился, когда Олеся и Мила Иосифовна, без малейшего намека с его стороны, исключительно по собственному почину, наперегонки бросились за ведром, желая вымыть пол самолично. Затем он отправил Олесю в спальню Женечки, чтобы няня прочитала мальчику сказку, отправил Милу Иосифовну на кухню, чтобы
та убрала грязную посуду, принес так и не выпитый ромашковый отвар Инне, сидевшей в изнеможении на диване и следившей за всеми перемещениями домашних с неподдельным изумлением, вручил ей бокал, принес из кабинета бизнес-план Геннадия и, опустившись не на диван рядом с ней, как тайно рассчитывала Инна, а в стоявшее на солидном отдалении кресло, тоже отхлебнул из своей чашки ромашкового отвара и спросил с еле заметной, даже несколько виноватой, улыбкой:
        — Надеюсь, я все сделал правильно и вы довольны?
        Инна в священном ужасе только и могла выдать:
        — И жена вас бросила?
        Тимофей, усмехнувшись, не без горечи заметил:
        — Ну ее новый муж, как я сказал, в отличие от меня, реально богатый.
        Инна сочувственно покачала головой, а сосед Тимофей, снова погрузившись в бизнес-план, произнес:
        — Ну что же, изучим то, что предлагает вам ваш супруг… Кстати, правильно я понимаю, что это — сам Геннадий Фарафонов?
        Инна кивнула, поймав себя на том, что любуется молодым человеком. Неужели она, незаметно для себя самой, стала одной из этих матрон среднего возраста, падких на юных любовников?
        — Кстати, может, нам перейти на «ты»?  — внезапно спросила Инна.
        Тимофей, подняв на нее глаза, улыбнулся и ответил:
        — С удовольствием!
        Инна, чувствуя себя глуповатой школьницей, спросила:
        — Может быть, сделать еще кофе?
        Сосед Тимофей расхохотался:
        — Нет, кофе, пожалуй, не надо. И блинчиков тоже. Но не откажусь от чая. Однако если разрешишь дать совет — зайди сначала к сыну, он ведь тебя ждет.
        Встрепенувшись, Инна оставила Тимофея в гостиной, а сама поспешила в спальню Женечки. И лицезрела следующую картину: Олеся, устроившаяся в кровати рядом с Женечкой, мирно спала, а ее сын, видимо, изъяв из руки няни сборник сказок, шевеля губами, читал.
        — Мамочка, тихо!  — произнес сын, прикладывая к губам палец и косясь на спящую Олесю.  — Она так устала, бедняжка.
        Инну разобрал смех — подобные выражения Женечка наверняка почерпнул в сказках, которые обожал. Она опустилась на кровать с другой стороны и, забравшись под легкое одеяло, прижалась к Женечке.
        — Тебе почитать на сон грядущий?  — спросила она, а сын, мотнув головой, продолжил чтение самостоятельно. Инна, любуясь своим мальчиком, поцеловала его в висок и пригладила непослушные кудри, а Женечка, отодвигаясь от нее, заявил:
        — Мамочка, давай без телячьих нежностей! Я уже большой!
        Инна сдержала вздох, а ведь сын прав: он в самом деле уже большой. В конце декабря ему исполнится десять.
        Что, конечно, не отменяло того факта, что для нее он всегда будет ее маленьким сыночком. А для отца…
        Для отца он всегда останется этим уродом.
        Шевеля губами, Женечка продолжал чтение, Инна, наблюдая за ним, вдруг поняла, что глаза слипаются: день был крайне суматошный.
        Но тут ее привел в чувство вопрос Женечки:
        — Он тебе нравится, мамочка?
        — Кто?  — встрепенулась Инна, а сын, по-прежнему смотря в книгу, уточнил:
        — Сосед Тимофей.
        Инна вместо ответа снова поцеловала мальчика, на этот раз он не сопротивлялся, удовлетворительно заметив:
        — Значит, нравится, мамочка. А он теперь будет моим папой?
        Инна, поджав под себя ноги, уселась на кровати, и мягко, но настойчиво забрав у сына книгу, положила ее на одеяло.
        — Золотце, у тебя ведь уже есть папа…
        Женечка, поморщившись, ответил:
        — Но ведь он нас не любит, мамочка? А зачем нам такой? Не лучше ли завести нового?
        Вопрос был хороший: в самом деле, не лучше ли? И что, собственно, было препятствием? Как говорится: сорок пять — баба ягодка опять. Только ей вот должно исполниться пятьдесят, но разве это что-то меняет?
        Внезапно в голову пришла зловещая мысль о том, как будет звучать эта расхожая залихватская присказка о сорокапятилетней бабе-ягодке на немецком…
        — Ну что ты, золотце,  — попыталась перевести тему Инна,  — родителей ведь не выбирают. Да, наш папа не идеален, это верно, однако его уже не изменишь…
        — А зачем он нам тогда такой вообще нужен?  — продолжил спокойным, каким-то даже чересчур спокойным тоном Женечка.
        Действительно, зачем? Ведь сын прав: пока не поздно, надо было уйти, порвать с этой жизнью, которая никогда, собственно, и не была ее жизнью, а была жизнью Геннадия, и начать свою собственную.
        Пусть даже и в пятьдесят.
        Главное, с тем человеком, которого полюбит она сама и который полюбит ее. При мысли об этом она почему-то вспомнила поцелуи с соседом Тимофеем в кабинете. Спрашивается только, отчего?
        — Ну, понимаешь, лучше все же такой, чем какой-то иной. Ведь новый может оказаться хуже…
        Инна сама знала, что объяснение это для идиотов. И пусть у ее сына синдром Дауна — идиотом Женечка не был точно.
        — А вдруг он окажется лучше, мамочка?
        Да, вдруг? Инна поняла, что ей нечего возразить. Все последние годы, не менее десяти, а, быть может, и все пятнадцать, если даже не двадцать, она, вместе с Геннадием становясь богаче, могущественнее и влиятельнее, с той же поразительной скоростью теряла то, чего раньше, в те времена, когда они ютились в общежитии или, полные надежд, начинали свое первое дело, у нее было в избытке: свободу.
        — Ну, может и окажется. Но понимаешь…
        Инна смолкла, потому что Олеся повернулась на другой бок, вообще-то, очень хотелось, чтобы эта соня продрала глаза — тогда бы представилась отличная возможность прекратить тягостную беседу с собственным девятилетним сыном под благовидным предлогом.
        Но Олеся, промурлыкав, продолжила спать.
        — Так что же, мамочка?  — произнес Женечка, который умел быть на редкость настырным.
        Весь в отца.
        — Понимаешь, это не так просто. В особенности когда твои мама и папа так долго живут друг с другом.
        И когда у них так много денег, которые надо делить в случае развода.
        — А почему не так просто?  — задал вполне логичный вопрос сын, и Инна, схватив сборник сказок, заявила:
        — Давай я тебе лучше почитаю. На чем ты остановился?
        В глаза бросились витиеватые строчки какой-то сказки: «…королева больше не любит короля, поэтому задумала она его отравить и возвести на престол своего брата-колдуна…»
        Быстро отложив книжку в сторону, Инна спросила:
        — Золотце, а отчего ты завел этот разговор? Разве тебе не хочется, чтобы папа и мама были вместе?
        — Хочется,  — ответил Женечка,  — но ведь вы уже давно не вместе, мамочка, и не собираетесь быть вместе. Так не лучше ли не мучить друг друга?
        О, конечно же, лучше — как сын прав!
        — И меня, мамочка, тоже не мучить…
        Инна в ужасе уставилась на сына. Господи, ведь она все эти годы была уверена, что он… что он ничего не знает, ничего не видит, ничего не понимает. Что он маленький. Что он занят своими детскими проблемками. Что он, в конце концов, не такой, как все, и поэтому не видит очевидного.
        А Женечка замечал то, на что нормальные люди часто не обращали внимания…
        — Сынок, извини, я не знала…  — пролепетала Инна, пытаясь обнять Женечку, но тот снова отстранился и заметил:
        — Мамочка, я же сказал — без телячьих нежностей. А скажи, мамочка, что будет, если папа умрет?
        — Умрет?  — Инна подумала, что ослышалась.  — Но почему папа должен умереть?
        Сын никогда прежде не говорил с ней о смерти, да и со смертью пока что, слава богу, не соприкасался — даже ни на чьих похоронах не бывал.
        И вдруг такое.
        — Потому что все умирают, мамочка. Все. И папа тоже умрет. Получается, если он умрет, то мы будем свободны и можем делать все, что захотим?
        Если Геннадий умрет… Инна никогда не задумывалась о подобной коллизии. Да и с чего Геннадию умирать — он на полгода был младше ее, что особенно в последние годы постоянно подчеркивал, делая из нее старуху, а из себя — эдакого резвого юнца.
        — Так ведь разве будет не хорошо, если папа умрет, мамочка?  — продолжил сын, и в этот момент смартфон, который Инна захватила с собой и положила на прикроватную тумбочку, завибрировал.
        Как кстати!
        Так и не ответив на вопрос Женечки, на который у нее не было ответа, во всяком случае подходящего, Инна взглянула на дисплей, уверенная, что номер будет не определен.
        Что будет означать одно: ей опять звонит тот, чьими хозяевами являются братья Шуберт.
        Однако вместо этого высветилось: «Супруг».
        Именно так, а не «Геннадий» или «Геныч», муж фигурировал у нее в «Контактах».
        — Извини, золотце, но мне надо принять звонок. А ты лучше спи. Тебе свет потушить?
        Женечка, снова беря книгу в руки, заявил:
        — Нет, мамочка, я еще немного почитаю, потом в туалет схожу и лягу спать. А Олесю не буди, пусть тут спит. Она ведь за день намоталась.
        Телефон, зажатый в руке, продолжал вибрировать, а Инна все медлила.
        — А разговор мы с тобой продолжим позднее, золотце. Ты не думай, что я не хочу говорить с тобой на эту тему, но…
        Вот именно: но.
        — Хорошо, мамочка. Спокойной ночи!
        Женечка уткнулся в книгу, а Инна, разрываясь между тем, чтобы снова опуститься на кровать и продолжить диспут с собственным ребенком и ретироваться, но предварительно его поцеловав, вышла в итоге в коридор, так и не поцеловав сына («к чему эти телячьи нежности, мамочка!») и не завершив с ним беседу.
        Беседу, которую нельзя было завершить.
        Инна посмотрела на дисплей телефона, желая наконец принять звонок, однако сигнал больше не шел. Вздохнув, она осторожно притворила дверь в спальню сына, какое-то время наблюдала за ним, сосредоточенно читающим свою страшную сказку, в щелку, а потом проследовала в комнату для гостей, где расположилась Мила Иосифовна.
        Бухгалтерша, несмотря на шок, вызванный похищением, а скорее всего под влиянием большого количества блинчиков и оладушек, уже спала, распластавшись во всю свою стать на кровати и громко храпя.
        Улыбнувшись, Инна притворила дверь, на этот раз щелочки не оставив, и вернулась в гостиную.
        Тимофей, сосредоточенно просматривая бизнес-план, даже не встрепенулся, когда Инна опустилась около него.
        А ведь Женечка прав. Все умирают. И папа. И мама. И дети. Конечно, и она сама когда-то умрет, и если принимать в расчет существование подобных типов, как братья Шуберт, то это может произойти намного раньше, чем хотелось бы.
        И что она увидит от жизни?
        Инна пристально смотрела на Тимофея, отмечая, что тот, как и ее сын, читает, шевеля губами.
        Но, заметив присутствие Инны, он встрепенулся и произнес:
        — Что же, должен сказать, что план вашим супругом разработан весьма изящный. Я бы изменил кое-что, однако схема в целом заслуживает доверия, и я могу с чистой совестью рекомендовать вам, извини, тебе согласиться на…
        Но Инна решительно прервала его, накрыв рот поцелуем.
        Банковский аналитик сосед Тимофей не сопротивлялся.
        Когда они уже вовсю предавались ласкам на диване в гостиной, Инна вдруг замерла и, полуголая, соскользнула на пол. Тимофей, глядя на нее затуманенным взором, прошептал:
        — Что-то не так?
        Инна, собрав скинутую в порыве страсти одежду, поманила его за собой. Они на цыпочках проследовали в кабинет. Там, швырнув вещи в угол и заперев дверь изнутри на ключ, Инна произнесла:
        — Так-то лучше! Извини, не хотелось бы, чтобы сын или кто-то из наших дам появился в самый неподходящий момент и…
        На этот раз Тимофей решительным жестом притянул ее за шею к себе и накрыл ее рот поцелуем.
        Инна не могла сказать, как долго они любили друг друга. Да, именно любили — потому что это был не просто секс, сладостный и восхитительный, а нечто большее. Какая-то феерия чувств, симфония страсти.
        И теперь она прекрасно понимала, отчего ее ровесницы заводят себе молодых любовников — по сравнению с тем, что у нее было последний раз, два года назад, с Генычем, это было даже не небо и земля.
        А скорее рай и ад.
        Внезапно Инна ощутила, что по щекам у нее текут слезы — нет, она была не настолько сентиментальна, чтобы реветь из-за отличного секса.
        Хотя не исключено, и из-за этого тоже.
        Она не хотела плакать, но слезы текли, потому что все смешалось в доме Фарафоновых: и внезапное блаженство; и осознание того, чего она была лишена многие годы, не исключено, всю жизнь, причем отчасти и по собственной вине; и семейные проблемы с Генычем, его параллельная семья, его скотское отношение к сыну и его любовь к своим двум младшим дочуркам от второй Инны; и недавние, не по ее вине возникшие коллизии с братьями Шуберт, похищение Женечки, его возвращение…
        И даже то, что ей меньше чем через месяц должно стукнуть пятьдесят.
        Ну и, конечно же, восхитительный, неподражаемый, классный секс. Точнее, не секс, а момент любви. Ах, об этом она уже подумала…
        — Ты почему плачешь?  — произнес, нежно трогая ее за шею, Тимофей. В его голосе звучала тревога. Он приподнялся на локте, демонстрируя свои превосходные, созданные в течение долгих занятий с личным тренером, мускулы.  — Тебе что, было со мной так… плохо?
        Смеясь и все еще плача, Инна повернулась к нему лицом, поцеловала Тимофея в нос и заявила:
        — Плачу, глупыш, потому что мне так хорошо! Спасибо тебе, сосед Тимофей!
        Молодой человек расплылся в улыбке:
        — Тогда давай повторим?
        Но едва они приступили к повтору, около двери послышалось ворчание, урчание и скуление. Кто-то крайне активно царапал когтями дверь, желая обратить на себя внимание.
        — Долли!  — подскочил на диване, демонстрируя свои исключительно спортивные формы, Тимофей. И виноватым тоном добавил:  — Я о ней забыл, а она женщина капризная, ты уж извини… К тому же привыкшая, что вечером я с ней на прогулку выхожу.
        Инна, потянувшись, хрустя косточками (и подумав о том, что неплохо бы снова подыскать личного тренера — занятия фитнесом она забросила еще года два назад, вскоре после последнего секса с Генычем), добродушно произнесла:
        — Ну хорошо, так и быть, я готова делить тебя с этой капризной красоткой. Но только с ней!
        С удовольствием наблюдая, как Тимофей сноровисто одевается, Инна вдруг вспомнила то, что ни в коем случае нельзя было забывать. И, подскочив, тоже принялась быстро одеваться.
        — Я с тобой. Потому что там, не исключено, люди братьев Шуберт ждут…
        Затягивая ремень вокруг идеально плоского живота, молодой человек ответил:
        — Вполне даже допускаю. Именно поэтому оставайся в квартире и не выходи. Тут вы в относительной безопасности — безопасности абсолютной в данной ситуации, увы, не существует. Пока что не существует…
        Инна понимала, что сосед Тимофей прав, но проводила его с тяжелым сердцем. А что, если похитят его? Или Долли? Или их обоих?
        Как странно, еще несколько часов она и здороваться с соседом не намеревалась, а теперь Тим был для нее роднее и милее собственного супруга.
        Вспомнив о звонке мужа, Инна отыскала мобильный, который, будучи поглощенной водоворотом страсти, оставила на подлокотнике дивана в гостиной.
        Шесть пропущенных звонков от контакта «Супруг» за последние полтора часа (те полтора часа, в которых она из недр ада воспарила к вершинам рая), а также несколько сообщений по различным чатам, сводившиеся к одному: «Позвони мне, позвони!»
        Что Инна и сделала, убедившись, что все давно спят — и Женечка в одной кровати с Олесей, и продолжавшая насыщать воздух спальни для гостей громогласным храпом Мила Иосифовна.
        Погасив в комнате сына свет, поправив одеяло, поцеловав его в лоб и поправив кудряшки, Инна вернулась в кабинет и, опустившись в кресло, набрала номер мужа.
        Было семь минут третьего ночи — самое время для серьезных разговоров.
        Геннадий отозвался практически сразу, как будто ждал ее звонка — а ведь наверняка ждал.
        — Нинка, где ты была? Не могу до тебя дозвониться!  — сердито воскликнул он.
        «О, если бы ты знал, милый, где я была!»
        — Там, куда тебе путь закрыт,  — ответила Инна спокойно.  — Добрый вечер, Геныч. Так в чем дело?
        — В чем дело?  — завопил он.  — Эти мерзавцы Шуберты пытались похитить моего сына, а ты мне и сообщить не соизволила?
        Кто же успел ему донести?
        — И я узнаю это от какого-то велеречивого хлыща, который трезвонит мне по поручению этих мерзавцев?
        Ага, кажется, понятно кто.
        — Не пытались, Геныч, а похитили,  — проговорила Инна, отыскивая в ящике стола завалявшуюся там пачку сигарет и зажигалку. Зажгла сигарету, с наслаждением затянулась. Курила она в последний раз тоже года два тому назад — черт побери, до, после или, не исключено даже, во время последнего секса с Генычем — и, опять же, черт побери, отчего у нее все события группируются вокруг последнего секса с Генычем — это что, своего рода сингулярное явление наподобие Большого взрыва? Подобно ковбоям из дешевых вестернов, она положила голые ноги на стол, отметив, что ноги у нее для пятидесятилетней тетки идеальные.
        Ладно, пока еще для сорокадевятилетней — не следует увеличивать собственный возраст без особой на то необходимости.
        — Почему ты мне даже не позвонила?  — закричал муж, как будто сын для него был светом в оконце, а не этим уродом.
        Хотя понятно — речь шла вовсе не о похищении Женечки, а о том, что нанесен первый чувствительный удар. И именно это так завело Геныча — именно это, потому что задать ей элементарный в подобной ситуации вопрос о самочувствии сына он и недодумался.
        Собственно зачем?
        — Была занята,  — ответила кратко Инна, совсем даже не дезинформируя супруга. Она в самом деле была занята.
        А вот чем, знать Генычу было вовсе не обязательно. Да, впрочем, он и этим не интересовался.
        — Занята!  — фыркнул супруг.  — А ты знаешь, что это означает?
        Напрасно ждать вопроса о том, все ли в порядке с сыном.
        Геныча сын не занимал. Не «этот урод». И не она — «очередной унылый бабец». А исключительно холдинг и собственные капиталы.
        Как все просто в этом подлунном мире — и как все противно. Особенно если имеешь дело с Геннадием Эдуардовичем Фарафоновым.
        — Занята, значит, что у меня не было времени на то, чтобы поставить тебя в известность, Геныч. Или ты в самом деле не знаешь значения слова «занята»?
        Разумеется, он спросил у нее не это, но какая разница, что он спросил — все дело было в том, что она хотела ответить.
        И ответила.
        — Нинка!  — судя по тону, муж вышел из себя и был в ярости.  — Дурака-то ты из меня не строй! Я тебе не даун какой-нибудь…
        Он даже не заметил, что сморозил глупую пошлость — или пошлую глупость. Поминая «дауна какого-нибудь», он — Инна могла дать руку на отсечение — о сыне не думал.
        Потому что Геныч вообще никогда не думал о сыне.
        Во всяком случае об их сыне. Ведь, не исключено, что у него скоро появится параллельный…
        — Я имею в виду, Нинка, понимаешь ли ты, что эти немецкие черти перешли в наступление? Идет игра без правил! Игра и до этого была без правил, но они придерживались хотя бы каких-то приличий. А теперь прут напролом, как «Т-тридцать четыре»…
        — В данном случае, Геныч, я бы все же сравнила их наступление с «Леопардом». Или как там назывался знаменитый немецкий танк времен Второй мировой?
        — Ты это о чем?  — растерялся Геннадий, и Инна вздохнула: иронии муж никогда не понимал. И сарказма, вообще-то, тоже.
        — Что ты хочешь от меня, Геныч?  — спросила она.
        — Ты соображаешь, что они пойдут и дальше? А если они похитят тебя? Или, к примеру, мою Инну? Или моих нормальных детей?
        Нормальных детей… Это выражение полоснуло Инну по сердцу. Как будто Женечка был ненормальным. Ну да, для родного отца и был — этим уродом.
        Так вот почему Геннадий внезапно задергался: понял, что если опасность со стороны братьев Шуберт угрожает его первой семье, то вполне может угрожать и второй.
        — Соображаю. Не даун!  — с вызовом заявила Инна и выпустила кольцо дыма в потолок. Как же хорошо-то затянуться сигаретой после двух лет никотинового воздержания!
        Черт побери! Она ведь точно в последний раз курила после их последнего секса с Генычем. Чтобы избавиться от стресса, что ли?
        Инна хмыкнула, а муж принял это на свой счет (вообще-то правильно, но в совершенно ином контексте) и заявил:
        — Это что, смешно?
        — Нет,  — честно ответила Инна и выпустила в потолок еще одно кольцо.
        — То-то и оно,  — Геннадий смягчился.  — Просто надо немедленно действовать! Ты приняла решение?
        — Еще нет,  — ответила Инна.  — Была занята.
        Воцарилось молчание, и наконец супруг произнес:
        — Ладно, продолжай тянуть, Нинка. Просто следующее нападение на твоего сына или моих дочерей будет уже на твоей совести. Это хоть, надеюсь, понятно?
        Твоего сына — и моих дочерей… Как же у Геныча все было просто! Как у мужчин все было просто!
        — И ты звонишь мне, чтобы сообщить эту потрясающую новость?  — спросила Инна.  — Если да, то считай свою миссию выполненной…
        — Нинка… Ну не будь такой! Понимаю, что между нами все кончено, но думаешь, что ты мне безразлична?
        Инна почувствовала, что в который раз за последние часы на глаза наворачиваются слезы. Да что же это такое! Ей ужасно не хотелось, чтобы Геннадий услышал ее рыдания, поэтому держалась изо всех сил.
        Муж тем временем продолжал:
        — Конечно же, нет, Нинка. Ни ты, ни Женечка мне не безразличны. Может, я и перегибаю палку, может, ты считаешь, что я оказываю давление, но, поверь, промедление смерти подобно. Смерти, Нинка! Эти Шуберты на все способны!
        Он, конечно же, был прав.
        — Так что давай, Нинка, изучай вопрос, и дай мне знать. И если тебе нужна помощь…
        Да, ей нужна была помощь — однако она не собиралась обращаться за ней к Генычу. Потому что… Ну, потому что у нее был теперь Тимофей!
        — Так договорились, Нинка?  — Голос супруга звучал примирительно.
        Инна, выпустив в потолок еще одно кольцо дыма, ответила:
        — Договорились, Геныч. Только не дави на меня. Я понимаю, что ситуация не самая радужная, однако я приму решение, как только смогу. Или думаешь, что мой сын мне безразличен?
        Вот и она назвала Женечку своим сыном. Ну да, он ведь и был ее сыном, а для собственного отца являлся не более чем этим уродом.
        — Вот и хорошо,  — ответил Геннадий.  — Кстати, прислать тебе людей из службы безопасности холдинга? Они могут и около квартиры вахту нести, и, в случае чего, прямо в квартире подежурить.
        Этого ей только не хватало! И не только потому, что Инна считала эту идею плохой, нет, идея была очень даже ничего. Однако ей не хотелось, чтобы люди мужа, а в итоге и он сам стали в курсе ее отношений с соседом Тимофеем.
        Очень не хотела.
        — Нет, благодарю, Геныч. Мы уж как-нибудь сами. Шуберты ведь пока что предпринимать ничего не будут, они дали мне до понедельника время на размышления.
        — Нинка!  — воскликнул супруг.  — Может, мне приехать к вам? Я останусь с тобой столько, сколько нужно. Нинка, ты только скажи!
        Инна не сомневалась, что Геныч говорит на полном серьезе и что он готов примчаться к ней по первому зову — только вот ей он тут не требовался.
        — Я же сказала нет, Геныч. Но спасибо, учту на будущее.
        На языке вертелась фраза о том, что как же он может поселиться со своей первой семьей, если его вторая семья будет категорически против этого.
        Категорически.
        Однако она сдержалась — зачем напрасно обижать супруга? Зачем его вообще обижать? Быть может, потому, что он в течение последних лет только и делал, что обижал ее?
        — Ну хорошо, Геныч, думаю, мы обсудили все, что требуется,  — заторопилась Инна, услышав стук в дверь — это наверняка вернулся Тимофей, специально не взявший с собой ключей от ее квартиры: мало ли что могло ожидать его на улице.
        — Спокойной ночи!  — произнес Геннадий устало и отключился.
        Инна, быстро затушив сигарету, вышла в холл и подошла к двери. Положив ладонь на ручку двери, она вдруг подумала о том, что за дверью вполне могут находиться люди братьев Шуберт, а вовсе не Тимофей…
        Однако до нее донеслось знакомое потявкивание, и, посмотрев в глазок, Инна увидела Тимофея с Долли на руках.
        Быстро распахнув дверь, она впустила молодого человека.
        — Все в порядке?  — спросила она, закрывая дверь на замок и тщательно проверяя.
        — Ну, кажется, с Долли все в порядке,  — ответил Тимофей.  — Ее больше не тошнит…
        — Я не об этом,  — прервала его Инна и выразительно замолчала.
        Тимофей усмехнулся:
        — Никого подозрительного я в парке не заметил, однако это не значит, что там никого нет. Думаю, что они ведут наблюдение, но с этим придется мириться…
        Долли первой побежала в гостиную, а когда Инна с Тимофеем прошли туда, то застали ее уже свернувшейся калачиком в кресле.
        — Долли!  — сердито произнес Тимофей, явно желая согнать собачку оттуда, а Инна улыбнулась:
        — Оставь, пусть там спит, ей же удобно…
        Тимофей, подобрав разбросанные по дивану и полу листы бизнес-плана, произнес:
        — Ну, я продолжу чтение…
        Инна подошла к нему, взяла за руку.
        — А ведь мы хотели продолжить кое-что иное…
        Прозвучало пошло и глупо, Инне самой стало стыдно. Тимофей кивнул:
        — Да, конечно… Только дай мне пять минут. Я хотел закончить изучение одной схемы, предлагаемой твоим мужем.
        — Конечно,  — ответила несколько холодно Инна.  — А я пока что приготовлю нам чай…
        Когда минут через десять она вернулась в гостиную, то застала Тимофея, распластавшегося на диване и мирно спавшего — на его мощной груди вздымался так до конца и не прочитанный бизнес-план Геныча.
        Усевшись в кресло рядом, Инна сделала глоток чая, а вторую чашку, предназначенную Тимофею, поставила на пол.
        Ей нравилось сидеть и смотреть на Тимофея.
        «А если это любовь?»
        Улыбнувшись заезженной фразе, Инна решила, что загадывать не будет. Если любовь, значит, это любовь. А если нет, то, стало быть, нет…
        Внезапно Инна поняла, что тоже ужасно устала. Усталость лавиной обрушилась на нее. Она знала, что необходимо подняться, принять душ, почистить зубы, пройти в свою спальню…
        Но закрыла глаза, решив, что вздремнет — «только на пять минут».
        Инна проснулась от того, что в гостиную через незанавешенные окна лился яркий солнечный свет. От неудобной позы, в которой она спала, ломило все тело, Инна поднялась из кресла, потянулась и первым делом взглянула на мобильный — половина шестого утра.
        И только потом посмотрела на диван. Соседа Тимофея на диване не было. Собачка Долли тоже исчезла из кресла.
        А что, если он решил уйти — и больше никогда не возвращаться?
        Тут до нее донесся приятный запах яичницы, смешанный с ароматом кофе. Растирая затекшее плечо, Инна направилась на кухню и застала идиллическую картину: Тимофей готовил яичницу, а около него прыгала, виляя хвостиком, Долли.
        — Доброе утро!  — произнес он, улыбаясь, когда заметил Инну.  — Решил тебя не будить и не переносить в постель. Кофе с яичницей будешь?
        Инна кивнула, есть очень хотелось. Она села за стол и получила большую порцию.
        Плечо все еще давало о себе знать, и Тимофей, заметив, как она морщится, подошел к ней, положил руки на плечи.
        — Дискомфорт? Болит?
        Его пальцы запорхали над ее затылком, шеей и плечами.
        — Тебе срочно необходим массаж,  — вынес вердикт Тимофей.  — Хочешь, сделаю?
        Инна хотела, и после импровизированного завтрака они направились в кабинет. Тимофей велел ей лечь на диван, а сам, усевшись сверху, стал массировать ее спину.
        Инна почти сразу же почувствовала облегчение — и желание. И не удивилась, когда несколькими минутами позже ощутила горячее дыхание Тимофея у себя на шее.
        — У тебя спина такая возбуждающая, ты это знаешь?  — шепнул он.
        Ну да, не только возбуждающая, но еще и не без проблем — что же, ей ведь исполнится пятьдесят…
        Тимофей поцеловал ее в затылок, а она перевернулась и привлекла его к себе.
        К черту эти ненавистные пятьдесят! К черту братьев Шуберт! К черту Геныча! Ей требовался он — сосед Тимофей.
        И он был с ней. Разве можно желать чего-то еще?
        Они страстно любили друг друга, а затем Инна отправилась в душ, а Тимофей на кухню, доделывать завтрак, на этот раз для всех.
        Выйдя из ванной, вытирая мокрые волосы, Инна обнаружила в комнате облаченного в пижаму Женечку, лежавшего в ее постели.
        — Доброе утро, мамочка! Ты что, здесь не спала?
        Постель, в самом деле, была заправлена.
        Инна смешалась, не зная, что ответить на откровенный и одновременно столь наивный вопрос сына, но тут в дверь постучали.
        — Доброе утро, Инна Евгеньевна!  — раздался голос Олеси.  — А Женечка у вас?
        Похоже, квартира начинала постепенно пробуждаться.
        Когда они все появились на кухне, то их ждал поистине королевский завтрак. Кажется, Тимофей сбегал в свою квартиру, а помимо этого сумел раздобыть свежайший ароматный багет, а также аппетитнейшие булочки с маком.
        — Мамочка, а можно Тим будет готовить у нас завтрак каждое утро?  — спросил Женечка, садясь за стол.
        Тимофей смутился, а вошедшая на кухню вслед за Инной Мила Иосифовна всплеснула руками:
        — Какой чудный стол! И кто накрыл? Уж точно не Олеся…
        Инна поспешно произнесла, не желая очередной ссоры двух дам:
        — Все за стол! Спасибо вам, Тимофей, за ваши старания.
        Она сама не знала, отчего перешла с ним на «вы». Во всяком случае в присутствии свидетелей. Как будто не желала, чтобы они узнали об ее особых с соседом Тимофеем отношениях.
        А что страшного, если вдруг узнают?
        Завтрак понравился всем без исключений — даже Олеся и Мила Иосифовна хвалили Тимофея наперебой, на этот раз решив, что соревнование заключается в том, кто из них сделает более витиеватый комплимент.
        — Мамочка, а почему ты такая грустная?  — спросил Женечка, от которого никогда не ускользало истинное настроение Инны.
        Но в этот раз сын все же ошибался: она была не грустная, а сбитая с толку. Потому что вдруг поняла, что жизнь может быть такой простой, беспроблемной и полной счастья.
        Обыкновенного, простого, золотого счастья. Такого, какое было в ее жизни с Генкой когда-то давно.
        Давным-давно — если это вообще было правдой.
        В этом-то и заключалась горькая ирония: да, было. Но уже много лет их жизнь превратилась в трагедию, а затем и фарс (ну, или наоборот, а не исключено, и параллельно была и тем и другим). И они мучили друг друга. Зачем?
        Ответа на этот вопрос, конечно же, не было. Ни у нее, ни у Геныча.
        И вот ответ вдруг появился: в виде соседа Тимофея. Геныч, надо отдать ему должное, оказался сноровистее: у него уже давно имелась параллельная семья.
        Инна поняла, что следует принять решение, которое уже давно назрело. Оформить развод с Генычем.
        И попытаться начать новую жизнь в свои пятьдесят. Ну, сорок девять…
        К чему мучить друг друга, цепляться за осколки великого прошлого, не имевшего отношения к унылому настоящему, если можно не маршировать натужно в одну и ту же сторону, по одной и той же дорожке, то задевая друг друга, то стараясь спихнуть?
        Все было так просто. В особенности после того, как у нее появился… Ну да, появился сосед Тимофей.
        Инна вспомнила об их восхитительном сексе сегодня утром. И о том, что было ночью. Нет, дело было не только в сексе, ей требовался не только молодой неутомимый изобретательный любовник, но и человек, на которого можно опереться, человек, которому можно доверять, человек, которого она полюбит и который полюбит ее.
        То есть ей требовался Тимофей.
        — А теперь, мамочка, ты думаешь о чем-то очень приятном!  — провозгласил сын, и Инна зарделась. А Тимофей, поймав ее взгляд и, кажется, догадавшись, о чем именно таком приятном она размышляла, тоже залился краской и провозгласил, что если кто-то хочет еще поджаренного хлеба, то он тотчас сделает.
        — А с чем вы его делаете?  — поинтересовалась Мила Иосифовна.  — С корицей, что ли? Вы же какую-то приправу туда кладете?
        — Никакая это не корица, а кардамон!  — авторитетно заявила Олеся.  — Так ведь?
        Обе дамы уставились на Тимофея, и Инна поняла, что ему предстоит долго пересказывать кулинарные секреты. А еще поняла, что с большой радостью готова внимать ему.
        Но зазвонил ее телефон. И вновь номер не определился.
        — Доброе утро!  — произнесла она, выходя в холл.  — Почему так рано? Еще суббота, а вы дали время до понедельника.
        Невидимый собеседник, ласково рассмеявшись, заметил:
        — О, у вас отличное настроение, Инна Евгеньевна, что меня и моих хозяев радует. Кажется, вы провели великолепную ночь…
        Инна прервала его:
        — У вас что, нет семьи? Даже если нет, то отчего вы звоните в субботу в начале восьмого? Вам, что ли, делать нечего?
        Голос вздохнул:
        — Ну, так бы я говорить не стал, однако, в отличие от вас, Инна Евгеньевна, мне приходится работать и по выходным. Я просто хотел пожелать вам и вашему чудному сыну хороших выходных. И того, чтобы эти хорошие выходные не стали последними — последними хорошими и, конечно же, вообще последними выходными…
        Это была угроза — причем явная. Инна приняла единственно возможное и правильное в данной ситуации решение — повесила трубку.
        А затем элементарно отключила телефон.
        — Все в порядке?  — спросил вышедший вслед за ней из кухни Тимофей, и Инна, пряча телефон, ответила:
        — Да, все в порядке! Кстати, если вы позавтракали, то предлагаю не терять времени и отправиться всем в зоопарк. Ну, живее!
        День был сказочный, полный событий, суматошный. После зоопарка все дружно отправились в кафе, оттуда на прогулку на Воробьевы горы, снова в кафе, потом в гипермаркет за покупками и…
        И день, длинный тягучий солнечный майский день вдруг стал завершаться. Инна много раз в течение дня ловила себя на мысли, что счастлива. Что хочет, чтобы все дни в ее жизни были такие. Ну, не все, но какая-то часть.
        Потому что до этого у нее таких дней в жизни не было вовсе.
        С ней был Женечка. Тимофей. И даже вечно неустанно спорившие друг с другом на любые темы Олеся и Мила Иосифовна были частью этого нового ее счастья.
        Инна многое бы отдала за то, чтобы этот день длился вечно, но даже у нее, жены олигарха, столько не было.
        Когда они подъехали на «БМВ» Тимофея к дому (решили взять его автомобиль, хотя Инна была уверена — тех, кто за ними следит, это со следа не собьет), она первым делом заметила припаркованный недалеко от парка черный фургон.
        Тимофей взглянул на Инну и еле заметно кивнул. Да, это был тот самый фургон — с утра его здесь не было.
        А теперь он возник: в качестве предупреждения, что ли.
        Когда они снова оказались в квартире, Олеся и Мила Иосифовна наперегонки рванули на кухню, желая одного: приготовить ужин.
        Женечка тотчас занялся скакавшей около него Долли: собачка была явно рада возвращению мальчика.
        — Мамочка, она писать хочет. И наверняка какать. Можно, я с ней погулять схожу? Тут, рядом…  — спросил Женечка.
        А Инна с Тимофеем в один голос ответили:
        — Нет!
        Мальчик смутился, более того, расстроился, а Тимофей, подойдя к нему, произнес:
        — Давай вместе сходим, если мама возражать не будет. Потому что Долли — дама шустрая, может запросто удрать… А меня она все же слушается.
        — Тогда мама с вами пойдет!  — ответила Инна, и они втроем отправились выгуливать на площадке для собак Долли.
        Инна специально повернулась спиной к маячившему на углу черному фургону, который был своего рода «черной меткой», дамокловым мечом, нависшим над ее эфемерным счастьем.
        Пока Женечка на отдалении (впрочем, Инна ни на мгновение не выпускала его из поля зрения) возился с Долли, Тимофей вполголоса заметил:
        — Я еще не завершил анализ бизнес-плана твоего мужа, однако думаю, что он не так уж плох…
        — А через ваш банк такое сделать нельзя?  — спросила Инна, и тотчас пожалела об этом более чем бестактном вопросе.
        — Можно,  — кивнул Тимофей,  — однако я один таких решений, увы, принять не могу. Если хочешь, я выведу тебя на наше руководство. Однако кто гарантирует, что оно не связано с братьями Шуберт?
        Да, кто гарантирует? Никто!
        — Хотя ты подала мне отличную идею,  — продолжил молодой человек.  — Если я попрошу своих знакомых из другого банка, в котором раньше работал, то они могут подключиться. И тогда можно будет попытаться сделать все в обход руководства. Успеха не гарантирую, но это вполне реальная возможность. Сама понимаешь, тут надо соблюдать кучу формальностей, но, думаю, мы сможем обойти кое-какие из них. Не совсем легально, это да, но что в нашей жизни легально? Правда, по причине величины суммы экстренного трансфера в офшор это будет весьма опасная затея, но, уверен, что если все рассчитать, то…
        — Нет!  — заявила Инна и взяла Тимофея за руку, что стало неожиданностью не только для него, но и для нее самой.  — Не надо рисковать!  — И быстро добавила, не желая, чтобы Тимофей неправильно ее понял:  — Тут дело не в том, что я могу потерять часть этих денег или даже все. Я не хочу, чтобы у тебя и твоих знакомых были неприятности. С моим мужем все иначе — он всегда крайне щепетилен в деловых вопросах, особенно того, что касается финансовых моментов. И если он и его банкиры возьмутся за это, то проблем не будет…
        Сжав руку Тимофея, она попросила:
        — Но я хочу, чтобы ты контролировал этот процесс. Точнее, извини, я была бы очень рада, если бы ты сделал это. Для меня.
        Тимофей улыбнулся.
        — Своего рода твой поверенный? Ну конечно, я подключусь! Отличная идея! Если у меня будут полномочия, то я заставлю их кое-где подправить схему, потому что она неплоха, но не идеальна…
        — Спасибо,  — проговорила Инна.
        — Ради тебя я готов на все!  — заявил он убежденно, и собачка Долли громко тявкнула, словно подтверждая его слова.
        Ради нее он готов на все… Эти слова были столь сладостны для слуха. Когда Инна слышала подобное в последний раз?
        И вообще — слышала ли?
        — Сынок! Идем домой!  — сказала Инна и, не выпуская руку Тимофея, обернулась.
        Женечка с Долли бежали к ним.
        Вот оно, счастье.
        — Что же, предлагаю исправить схему по следующим пунктам,  — сказал Тимофей, когда они поздно вечером снова оказались одни в кабинете.
        Все остальные улеглись спать. А они сидели за столом, и Инна пыталась сконцентрироваться на том, что Тимофей говорил, но до нее долетали лишь отрывки фраз. Она смотрела на него и думала о том, как они занимались сексом. А потом, как провели время в зоопарке. Снова о том, как они занимались сексом. И как были на Красной площади. Опять как занимались сексом.
        Ей что, секса, что ли, не хватало?
        — …что разрешит нам простым и элегантным способом обойти проблему двойного налогообложения, и это, в свою очередь…
        Инна поймала себя на том, что любуется молодым человеком, тем, как он объясняет ей страшно важные вещи, используя экономические термины и массу англицизмов, вещает о том, как спасти ее будущее.
        Будущее, частью которого — Инна поняла, что уже приняла решение — и сам являлся.
        Только вот нужна ли она ему?
        — …и через шесть или восемь недель, после подписания тобой соответствующей доверенности, можно подумать о том, чтобы трансферировать, скажем, тридцать процентов из офшора обратно в…
        Инна положила ладонь ему на запястье и спросила:
        — Скажи, Тима, а я тебе нравлюсь?
        Молодой человек смешался, покраснел, но Инна требовательно произнесла:
        — Прошу тебя, скажи мне правду! Если я для тебя всего лишь забавное эротическое приключение, эпизод в твоей молодой цветущей жизни, ни к чему не обязывающий романчик с соседкой… Ну, сам понимаешь: пятидесятилетняя, несчастная тетка, охочая до секса, который у нас и в самом деле был невероятно крутой, тетка, решившая, что неплохо бы заполучить в постель молодого спортивного соседа… Я не обижусь, если ты так и сформулируешь. Потому что я и есть пятидесятилетняя тетка, охочая до секса.
        Впрочем, не только. И до любви тоже.
        Тимофей бережно взял ее руку, поднес к своим губам и нежно поцеловал. Инна ощутила, как по ее телу бегут мурашки.
        Как хорошо-то! Разве Геныч делал когда-нибудь нечто подобное? Но при чем тут Геныч?
        Вот именно, совершенно ни при чем.
        — Ты права, секс у нас был феерический. И это, конечно, очень важно. И для тебя, и для меня. Но…
        Ну вот, это сакраментальное но, которое всегда следует за похвалой и лестью. И означающее — все завершилось, не успев толком начаться.
        Инна ощутила, что летит в пропасть и что та пропасть бездонная и полная ледяного отчаяния.
        — Но ты для меня ни в коем случае не забавное эротическое приключение! И уж точно не ни к чему не обязывающий романчик! Поверь мне, я никогда в своей жизни еще так быстро не влюблялся. А теперь вот влюбился — в тебя!
        Нет, никакая это была не пропасть, а звенящий бриллиантовый воздух, нагретый дыханием ангелов.
        И этим ангелом был сосед Тимофей.
        Инна заплакала, а молодой человек, опустившись перед ней на колени, стал целовать ее руки:
        — Милая, отчего ты плачешь? Я не умею хорошо выражаться, извини меня…
        Инна подняла на него глаза.
        И поцеловала Тимофея в губы.
        Больше ничего говорить не требовалось — да и не хотелось. Он, подхватив ее, словно Инна была пушинкой, перенес на диван.
        До самого утра они и не думали об оптимизации схемы по переводу денег за границу и спасении капиталов.
        На этот раз они разоспались (не удивительно: заснули уже на рассвете), и когда проснулись, в квартире уже вовсю кипела жизнь. Инна, осторожно приоткрыв дверь из кабинета, радостно отметила, что в коридоре никого нет.
        Не хватало еще, чтобы увидели, что она провела ночь с Тимофеем.
        Хотя, собственно, почему нет?
        Инна быстро направилась в свою спальню, но тут позади раздался веселый голос:
        — Доброе утро, мамочка!
        Инна вздрогнула и заметила невесть откуда возникшего (и не исключено, поджидавшего ее) сына.
        — Женечка, ты что тут делаешь?  — спросила она первое, что пришло в голову, хотя вопрос был идиотский.
        Как и вся ситуация.
        Из двери кабинета выскользнул обнаженный по пояс Тимофей и, увидев мальчика, остановился как вкопанный.
        — Доброе утро, Тим!  — приветствовал его Женечка.  — Пока вы спали, мы уже позавтракали. Я хотел вас разбудить, но Олеся и Мила Иосифовна зашикали на меня и заявили, что надо оставить вас в покое.
        Инна и Тимофей, краснея, переглянулись. Что же, похоже, их секрет больше не был никаким секретом…
        Если и вообще когда-то был.
        — А Долли хотела писать и какать, поэтому я вместе с Олесей и Милой Иосифовной с ней погулял. И знаешь что, мамочка…  — Он понизил тон и добавил:  — Черный фургон, ну, тот, в котором я в гости ездил, стоит около нашего дома. Думаешь, они привезли мне приставку?
        Быстро приняв душ, Инна наскоро перекусила, стараясь не смотреть на сидевшего напротив Тимофея, который после завтрака засуетился, сказав, что ему пора. Женечка, осознав, что у него отберут Долли, раскапризничался. Тимофей тихо произнес, обращаясь к Инне:
        — Долли я могу оставить вам, если не возражаете. Только принесу из своей квартиры ей собачьи консервы, без которых она жить не может, а также ее игрушки…
        — Мамочка, а почему, если вы любите друг друга, то делаете вид, что не любите?  — огорошил вдруг Женечка ее вопросом.
        Олеся и Мила Иосифовна, на секунду разинув рты, набросились на мальчика с упреками, запрещая ему «говорить глупости» и «мешать взрослым», а Тимофей, кашлянув и призвав всех к тишине, ответил:
        — А в самом деле, почему? Ты прав, Женечка, я люблю твою маму, и, надеюсь, она меня тоже!
        Инна вскочила из-за стола, едва не опрокинув чашку. Тимофей, при всех опустившись перед ней на одно колено и осторожно беря ее дрожащую руку, спросил:
        — Могу ли я официально стать твоим воздыхателем?
        И подмигнул ей. Инна, чувствуя, что ей на самом деле трудно дышать (отчего-то вспомнилось школьное «в зобу дыханье сперло»), тихо произнесла:
        — Конечно.
        — Мамочка, а что такое воздыхатель?  — спросил любопытный Женечка.
        На что Мила Иосифовна важно ответила:
        — Вот вырастешь и узнаешь!
        Олеся же сказала, обнимая мальчика за плечо:
        — А вот я не считаю, что тебе надо вырасти, чтобы узнать. Я тебе все расскажу, пойдем со мной…
        — Инна Евгеньевна! Она портит ребенка!  — заголосила бухгалтерша, а Инна, не замечая ничего вокруг, кроме стоявшего перед ней Тимофея, наклонилась к нему и поцеловала.
        — Тили-тили тесто, жених и невеста!  — закричал в восторге Женечка.  — Мамочка, Тим, поцелуйтесь снова! Горько!
        Они поцеловались. Инна вдруг поняла, что нет ничего в жизни тяжелого и что все, в сущности, просто.
        Только люди зачем-то вечно делают из простого сложное. И никогда из сложного простое…
        А вот она сделала!
        — А будет по этому поводу тортик?  — спросил сын.
        — У тебя не далее чем позавчера живот болел от мучного…  — строго произнесла Мила Иосифовна.
        Олеся же с готовностью просюсюкала:
        — А какой ты хочешь — шоколадный, безе или фруктовый?
        — А можно три в одном?  — обрадовался Женечка.
        Мила Иосифовна снова завопила:
        — Инна Евгеньевна! Она пичкает мальчика сладким! Это чревато…
        — Это вы на собственном опыте знаете, не так ли?  — фыркнула Олеся, явно намекая на мощное телосложение бухгалтерши.
        Дамы снова вцепились друг другу в глотку, но Инна поняла, что это…
        Что это тоже было частью ее нового счастья.
        — И ты уверена, что тебе нужна помощь этого хлыща?  — спросил Геннадий, прохаживаясь по гостиной.
        Инна сидела в кресле, наблюдая за тем, как Геныч меряет ее гостиную шагами, в то время как его люди методично обследуют квартиру на предмет «жучков» и замаскированных видеокамер.
        — Уверена.
        Супруг прибыл во второй половине дня. Инна позвонила ему и сообщила, что принимает условия его игры. Геннадий не замедлил примчаться, сказав, что привезет с собой «пару подчиненных».
        И прибыл в итоге с девятью сопровождающими.
        Хорошо, что до этого Тимофей предложил дамам и Женечке вместе с Долли перейти в свою квартиру — Инна тоже считала, что сталкиваться с отцом ребенку вовсе не обязательно.
        Сам же Тимофей настоял на том, чтобы присутствовать при разговоре с Генычем.
        От Инны не ускользнуло, как вытянулось и потемнело лицо супруга, когда она представила соседа и сказала, что Тимофей — ее доверенное лицо и финансовый эксперт, который будет принимать участие в переводе ее активов в зарубежный траст.
        Мужу присутствие соседа Тимофея было явно неприятно. И это отчего-то наполняло сердце Инны радостью.
        — Ты что, с ним спишь?  — спросил Геннадий отрывисто, и Инна, ожидавшая, в сущности, подобного вопроса, столь же лаконично ответила:
        — Сплю.
        Она не намеревалась ни извиняться, ни оправдываться, ни пытаться что-то объяснить. В конце концов, Геныч, когда заводил своих многочисленных любовниц, а потом основывал параллельную семью и обзаводился параллельными детьми, тоже не извинялся, не оправдывался и не пытался что-то объяснить.
        Так отчего она должна объяснять? Вот именно — не должна.
        Замерев в центре гостиной, супруг посмотрел на кухню, где за столом шло совещание финансовых экспертов, в котором принимал участие и Тимофей.
        — А что, если твой хахаль работает на наших врагов?  — подозрительно спросил Геннадий.
        — А что, если твои люди работают на наших врагов?  — парировала Инна.
        Судя по всему, мужу было крайне неприятно, что у нее появился, как он выразился, хахаль. Крайне неприятно.
        И от этого настроение Инны только улучшилось.
        — Хорошо, все равно его уже пробивают по моим каналам. И если он работает, то, Нинка, я его урою!
        — Урывай.  — Она переложила ногу на ногу в другую сторону.  — Но он не работает.
        Геныч снова прошелся по гостиной, затем опустился на диван и произнес:
        — Хорошо, что ты согласилась, Нинка. Но все же тебе надо смотреть, с кем ты связываешься…
        И это он давал ей такие советы! Человек, который завел первую любовницу сразу после рождения их второй дочери? То есть двадцать пять лет назад.
        А потом менял своих пассий в среднем раз в два года, пока наконец не оказался в руках цепкой второй Инны, с которой завел параллельную семью.
        И он что-то квакал ей сейчас про то, что она с кем-то там связалась?
        — Спасибо за мудрый совет. Я смотрю. А ты, Геныч, смотрел?
        Он встрепенулся и огрызнулся:
        — Ну, я-то мужчина, я за себя отвечаю…
        Он, видите ли, мужчина! А она, выходит, не отвечает, потому что всего лишь женщина?
        — Да ты что?  — изумилась Инна.  — Ты — мужчина? Вот это новость, Геныч! А я-то и не знала…
        Обычно невосприимчивый к сарказму, супруг заявил, снова вскакивая на ноги:
        — Ну, не заводись! Просто я не хочу, чтобы тебя охмурил какой-то проходимец, который, к тому же, лет на двадцать моложе тебя. Тебе все же пятьдесят…
        — Сорок девять, Геныч!  — ответила как можно спокойнее Инна, хотя внутри нее все клокотало.  — И очередное спасибо за очередной мудрый совет. Кстати, твоя Инна ведь тоже моложе, чем ты. Выходит, следуя твоему определению, она проходимка, охмурившая тебя?
        Геннадий прошелся по гостиной, ничего не говоря, потом произнес:
        — Это же все исключительно для твоего блага. Для твоего и моего сына…
        О сыне супруг, прибыв к ней на квартиру, за все это время ни разу не спросил и даже не поинтересовался, где он.
        Какой изумительный отец!
        — Конечно же, исключительно. Как я могла подумать что-то иное, Геныч!
        Появился один из мрачных неразговорчивых мужчин, подавших Геннадию какую-то папку. Тот, пролистав бумаги, проговорил не без сожаления:
        — Это досье на твоего соседа. Выходит, чистый и на Шубертов не работает…
        В его голосе сквозило такое разочарование, что Инна не удержалась от вопроса:
        — А ты хотел, чтобы работал? Может, ему подать Адольфу и Генриху резюме? Тебя это устроит?
        Муж ничего не ответил, сделал несколько кругов по гостиной, Инна молча наблюдала.
        Господи, а ведь когда-то они любили друг друга. Прямо не верится.
        — И все равно, он мне не нравится!  — заявил Геннадий.  — Если не на Шубертов работает, то на кого-то иного…
        — На свой банк!  — заявила Инна.  — Кстати, а что мне делать, если мне не нравится твоя Инна. На кого она работает? Может, тоже на Шубертов?
        — Ты же знаешь, что Инночка не работает и сидит с детьми дома. Тем более она сейчас…
        Геннадий запнулся, потому что выболтал то, что не хотел официально признавать: вторая Инна была снова беременна.
        — На сносях?  — осведомилась Инна.  — Но одно другому не мешает, поверь моему богатому жизненному опыту, Геныч. Может, все же, работает на Шубертов?
        Ей нравилось подтрунивать над не понимающим иронии мужем, а заодно и «топить» соперницу, с которой она была даже не знакома.
        Хотя соперницей была не вторая Инна, а она сама, Инна первая.
        Интересно, а появится ли когда-то еще и третья Инна?
        — Не говори о ней так!  — возмутился супруг.  — Инночка — очень хороший человек!
        — А разве я высказала в этом сомнения?  — изумилась Инна.  — Конечно, хороший. Но может работать на кого угодно…
        Она ни секунды, естественно, не верила, что вторая Инна работала на Шубертов, однако не могла отказать себе в дьявольском удовольствии внушать мужу эту мысль.
        Потому что не надо было ему твердить о том, что на Шубертов работает Тимофей.
        Появился другой мрачный неразговорчивый мужчина, передавший Геннадию еще одну папку. Тот, бегло пролистав и эти документы, сказал:
        — Первое: «жучков» и камер в квартире нет. Это хорошо. Второе — теперь стало понятно, как вышло, что няня получила сообщение якобы от тебя и якобы с твоего телефона. Тут потрудились хакеры. И это плохо. Причем след ведет к одной сомнительной интернет-фирмочке, которая через массу подставных лиц принадлежит, как ты думаешь, кому?
        Он сделал драматическую паузу, а так как Инна и не думала отвечать на его вопрос, сам дал на него ответ:
        — Братьям Шуберт. Что же, это они!
        — Ну, я и не думала, что за нами ведет охоту ватиканская курия,  — произнесла спокойно Инна и поднялась.  — Мне сменить телефон?
        — Конечно!  — заявил супруг.  — Все надо сменить! И квартиру, кстати, тоже. Тут небезопасно. Они же дежурят прямо у самого дома. Но мои люди с ними разберутся!
        — Мне это известно, Геныч. Однако не надо разбираться с ними. Ни к чему хорошему это не приведет. Или ты хочешь спровоцировать их на новые жесткие действия? Например, в отношении твоей Инны и твоих детей?
        Муж, заколебавшись, отрицательно качнул головой.
        — Нинка, моя Инна сейчас в надежном месте. Думаю, что и тебе надо будет переехать отсюда. Одной…
        — А Женечку отдать на воспитание Шубертам?  — заметила она.
        Муж поспешно добавил:
        — Конечно, своего сына возьмешь с собой…
        Инна вспылила:
        — Извини, Геныч, он такой же мой сын, как и твой! Я рожала исключительно от тебя!
        Геныч тяжело задышал, что свидетельствовало о том, что он готов взорваться, но тут из кухни появился один из финансовых экспертов:
        — Геннадий Эдуардович, требуется ваше присутствие.
        Инна направилась вслед за мужем на кухню — на свою кухню. Потому что если речь шла об ее деньгах, то требовалось присутствие не столько ее мужа, сколько ее самой.
        Заседание кризисного штаба завершилось далеко за полночь. Инна быстро осознала, что не понимает очень многое из многоходовки, разработанной финансовыми экспертами: ее заочного экономического образования для этого не хватало.
        Однако от нее не ускользнуло, с какой уверенностью принимал участие с диспуте Тимофей, то и дело поправляя финансовых экспертов Геныча, прерывая его самого и требуя внесения изменения.
        Судя по тому, что эксперты хоть и парировали, но в итоге соглашались с ним, предложения были дельные.
        Инна, участия в разговоре практически не принимавшая, наблюдала за этими мужскими играми (она была единственной женщиной в квартире) и любовалась Тимофеем.
        Своим Тимофеем.
        Выходило, что, если бы не Шуберты, она бы с ним не познакомилась. Она что, должна быть этим мерзавцам еще и благодарна?
        Получается, что да.
        Потом она навестила Женечку в квартире Тимофея, расположенной двумя этажами ниже — Женечка уже спал, потому что в понедельник ему нужно было в школу, а Олеся и Мила Иосифовна играли в карты.
        Семейная идиллия.
        Инна не удержалась и осмотрела жилище Тимофея. Все дорогое, но безликое. Впрочем, как и в ее квартире, он тоже недавно переехал и еще не успел обжиться.
        После того как жена ушла от него к реально богатому человеку.
        Геннадий, перед тем как отчалить, пытался в очередной раз настоять на том, чтобы в квартире остались его люди, но Инна никого не хотела видеть. Когда дверь за супругом и его командой наконец захлопнулась, Тимофей привлек ее к себе, поцеловал и заявил:
        — Я хотел сделать это все время, но не думаю, что твоему мужу это бы понравилось.
        — Определенно не понравилось бы. Но именно поэтому и следовало это сделать…
        Они провели несколько восхитительных мгновений на диване в гостиной, а после Тимофей произнес:
        — Теперь я доволен разработанным планом. И ты можешь быть уверена, что ты не потеряешь ни на одну секунду контроль над своими активами. И без труда сможешь вернуть их обратно в Россию после того, как все завершится.
        Поцеловав Тимофея в нос, Инна заявила:
        — Ты настоящий финансовый гений!
        Он смутился:
        — Если бы еще и мое начальство думало так же…
        Инна привлекла его к себе, но Тимофей, мягко отстранив ее, подошел к окну и посмотрел в темноту. Она подошла к нему, обняла сзади и спросила, положив голову на плечо:
        — О чем ты думаешь?
        Тимофей вздохнул:
        — О том, что там, всего в паре сотен метров, притаилась опасность. Она ведь не исчезнет, если даже мы и запустим комбинацию с активами. Более того, если Шуберты поймут, что ты пытаешься выйти из-под удара, они наверняка пожелают предпринять молниеносные действия.
        Инна и сама это понимала.
        — И это значит, что нам нужно или нанести удар первыми, или сделать так, чтобы Шуберты не смогли нанести свой удар. Поэтому, как ни крути, твой муж прав: оставаться в этой квартире — верх безумия. Тем более что на осуществление трансфера активов понадобится какое-то время, наверное, две-три недели. И пока трансфер не будет завершен и все можно будет повернуть вспять, хотя бы частично, ты, дорогая моя, а также твоя семья — это слабое звено!
        И это она тоже понимала.
        — Хотя извини, твоя семья, конечно же, твое самое сильное звено. Ты прекрасная мать, успешный бизнесмен, великолепная женщина…
        Инна подумала, что никто и никогда не говорил ей подобных вещей — и уж точно не Геныч. Даже в то время, когда они жили душа в душу и были до одури влюблены друг в друга.
        Даже тогда.
        — Ты прав,  — ответила Инна и взяла Тимофея за руку.  — Время будет нелегкое, поэтому я хочу…
        Обычно считается, что говорить подобные вещи неимоверно сложно, однако для Инны не было ничего проще.
        — Я хочу, чтобы ты помог мне пройти через это сложное время.
        Нет, это звучало как-то назидательно и отстраненно. Как будто она, успешный бизнесмен, нанимает на время финансового эксперта.
        Инна посмотрела ему в глаза и произнесла:
        — И не только через него. Я хочу, чтобы ты был со мной рядом. Всегда. Я люблю тебя!
        Тимофей отвернулся, но Инна успела заметить, что в его глазах блеснули слезы.
        — Что такое?  — произнесла она нежно.  — Я сказала что-то не так?
        Молодой человек долго смотрел в ночь, а потом ответил:
        — Все так, уверяю тебя, все так. Просто… Просто ты уверена, что я тот, кто тебе нужен?
        Инна привлекла его к себе и поцеловала. Ну конечно, не только она думает об их разнице в возрасте, он, естественно, тоже.
        Ведь когда ему будет столько же, как и ей сейчас, ей будет уже за семьдесят. М-да, ну и перспективы…
        — Возраст не помеха.
        Хотя, может, как раз помеха?
        Тимофей наконец взглянул на нее, и Инна отметила, что он был еще чем-то взволнован и даже расстроен.
        — Или ты… не хочешь, чтобы мы были вместе?
        Он, взяв ее за руки, горячо возразил:
        — Конечно же, хочу! Очень хочу! Просто не понимаю, за что мне ниспослан такой подарок… Я ведь далеко не такой правильный, как ты обо мне думаешь…
        — Думаешь, я такая правильная?  — улыбнулась Инна, чувствуя, что на душе становится легко-легко.  — Ничуть! В чем дело? Что тебя тревожит?
        Молодой человек вздохнул.
        — Понимаешь, я ведь хоть и неплохо, даже по столичным меркам, зарабатываю, но с тобой мне не сравниться. Нет, поверь, против сладкой жизни я ничего не имею, однако не за счет жены…
        — Это ты брось!  — заявила Инна.  — Ты же не альфонс какой-нибудь, а банковский аналитик! И тебе только тридцать!
        — Уже тридцать один,  — произнес уныло Тимофей, и Инна моментально высчитала: восемнадцать лет разница — ну что же, бывает и хуже.
        — И вообще, уверяю тебя, ты переоцениваешь величину моего личного состояния. Да, активы холдинга, принадлежащие мне, наверняка солидные, однако это же все акции, недвижимость, инвестиционные пакеты, до которых, если честно, мне особого дела нет. Я живу своим журналом, который абсолютно убыточный — и, собственно, я и могу им заниматься только по той причине, что у меня есть деньги…
        — А у меня нет денег. Ну, или почти нет…  — продолжил Тимофей.
        — Хочешь, и у меня не будет?  — перебила его Инна.  — Думаешь, я купаюсь в роскоши? Ну да, квартира, в которой мы находимся, стоит миллионы, этого я не отрицаю, но я долго в ней не задержусь. Естественно, в панельную «двушку» в Новой Москве я не перееду, однако все эти мраморные дворцы, яхты величиной с эсминец, бриллианты размером с кедровый орех, крутые автомобили, дизайнерские шмотки, гламурные приемы, закрытые фуршеты и прочие джетсеты мне не нужны! У меня есть любимый сын, любимое дело, да, определенное количество денег, позволяющих вести абсолютно свободный и насквозь буржуазный образ жизни и…
        Она тихо добавила:
        — Теперь еще и любимый мужчина…
        Тимофей вздохнул и ответил:
        — Но все равно пойдут разговоры. Молодой мальчик на содержании…
        — Ты имеешь в виду — молодой мальчик на содержании старой тетки? Да, говорить будут, в первую очередь, кто сам на содержании или содержит. И пусть говорят! Разве это помешает нам быть счастливыми?
        — Ты права — не помешает…  — согласился Тимофей.
        Инна поцеловала его и прижалась к его спине.
        И все же Тимофей медлил, и тут Инне в голову пришла вообще-то очевидная мысль.
        — Ты ведь все еще любишь ее?  — спросила она словно по наитию.  — Ну, свою жену, которая ушла к другому, этому самому реально богатому субъекту?
        Тимофей покачал головой.
        — Мы не были расписаны. Когда я хотел ей это предложить, она сказала мне… Ну, что ворошить прошлое? И нет, не люблю — ничуточки!
        Это прозвучало так четко и определенно, что Инна поняла: не обманывает или, точнее, не пытается выдать желаемое за действительное.
        В самом деле не любит.
        — Но тогда что?  — допытывалась она.
        И Тимофей выдал:
        — Ты уверена, что твой сын согласится? Ну, с тем, что я твой друг и все такое?
        Инна расхохоталась — вот, оказывается, в чем дело!
        — Уверена! Потому что Женечка мне сам об этом сказал. Точнее, даже не сказал, а практически в приказном порядке дал понять, что ты должен стать его…
        Она помедлила и все же произнесла:
        — …его новым отцом.
        А, может, это то, чего сосед Тимофей как раз и не хотел? Что его отпугнет и заставит принять не то решение, на которое она надеялась?
        — Он так и сказал?  — Лицо молодого человека прояснилось.  — Круто!
        Инна вздохнула, значит, он не просто готов, он хочет стать Женечке новым отцом. Нет, не новым, а единственным — настоящего отца можно не принимать в расчет.
        — Значит, тогда… Тогда никаких преград нет?
        Преград для их совместного счастья.
        Тимофей, прижав ее к себе, поцеловал за ухом и ответил:
        — Конечно же, нет! Ну, разве что братья Шуберт, но мы с ними справимся. Только с ними надо быть крайне осторожными. Прошу тебя, надо отсюда уехать.
        Инна сдалась.
        — Хорошо, если это так важно, уедем. Но ведь они нас в любом месте найдут…
        Тимофей, подхватывая ее на руки и неся обратно к дивану, заявил:
        — Не найдут! Потому что я разработал уже кое-какой план…
        Осуществление плана началось уже через несколько часов — ведь наступал понедельник, а именно в понедельник утром братья Шуберт, точнее их доверенные лица, собирались заявиться к Инне, дабы забрать то, что хотели сделать своей собственностью.
        Еще ночью (или уже ранним утром) Инна послала по электронной почте сообщение верной Людмиле Львовне, попросила ее отменить утреннюю встречу с одним подающим надежды автором, а вместо этого созвать внеочередную планерку. Сообщила, что приедет, как обычно, к девяти тридцати.
        Отлично зная, что этого не произойдет.
        Инна не сомневалась, что Людмила Львовна отлично справится несколько недель и без нее, однако на данном этапе посвящать свою верную помощницу в планы было опасно — в первую очередь опасно для самой Людмилы Львовны.
        Затем последовало несколько телефонных разговоров, в том числе с Генычем, с нового мобильного, который, как уверили сопровождавшие супруга специалисты, нельзя подслушать.
        Наконец около шести Инна наведалась в квартиру к Тимофею, где Женечка еще спал в широкой, застланной черным бельем кровати хозяина. Присев рядом с сыном, Инна поцелуем разбудила его.
        — Мамочка, что, вставать?  — произнес сын полусонным голосом.
        — Да, мое золотце. Однако школа пока отменяется, нам предстоит небольшое путешествие…
        Сонливость Женечки как ветром сдуло.
        — Ура!  — закричал он, подскакивая на кровати.  — Школа отменяется? Это что, каникулы уже начинаются?
        Успокоив мальчика, Инна произнесла:
        — Только ты должен сделать все так, как я тебе скажу…
        Утром снаряженный в школу Женечка, сопровождаемый Олесей, как обычно, спустился вниз, к шлагбауму, где его забирал школьный микроавтобус. Мальчик, обняв няню, прошептал ей на ухо:
        — Я все понял. Я же не дурачок, хотя у меня и трихосомия двадцать один. А ты точно с нами поедешь?
        — Поеду,  — успокоила Олеся,  — твоя мама настояла и щедро повысила оплату в связи с непредвиденной ситуацией. Но я и без денег бы поехала, потому что ни за что не хочу расставаться с тобой.
        — А Мила?  — спросил Женечка.
        Олеся фыркнула:
        — Ну нет, с нами она не поедет! Ей никакая опасность не угрожает. Подумаешь, разок похитили и прокатили бесплатно по Москве в черном фургоне! С кем не бывает…
        — Со мной бывает!  — заявил не без гордости Женечка.  — Только я хочу, чтобы и Мила с нами поехала. Потому что она одна и у нее никого нет. И ей поездка не понравилась. И еще…
        Он замялся, и Олеся напомнила, что автобус ждет.
        — Еще Мила делает такие зашибительные блинчики! Ты не обижайся — у тебя оладушки лучше выходят. А у нее — блинчики.
        Олеся скривилась и вздохнула:
        — Ну, это твоя мама решать будет…
        — Я ей уже сказал, что и Мила с нами должна поехать!  — произнес Женечка и, еще раз обняв Олесю, заверил:  — Я не подведу! Я же не дурачок!
        Тем временем Инна, как и было согласовано, по своему старому телефону позвонила в офис «Всякой литературной всячины» и сказала, что выезжает, но немного задержится, так как заедет еще в цветочный магазин — у одной из редакторш был день рождения, и Инна, по заведенной ей традиции, всегда покупала и привозила в подобных случаях оригинальные букеты.
        Она и в самом деле выехала — только вовсе не в офис издательства. Однако тем, кто, не исключено, прослушивал ее разговоры, знать об этом было вовсе не обязательно.
        По пути во «Всякую литературную всячину» (и отлично зная, что в течение нескольких недель наведываться туда не будет) она заехала в торговый центр, где располагался флорист, и даже зашла к нему в магазинчик — увидеть ее, скрытую среди пышных растений, снаружи было проблематично.
        Инна зашла, однако не вышла: ни спустя четверть часа, ни спустя полчаса, ни спустя час. Вообще никогда.
        Все потому, что Инна в течение считаных минут покинула магазинчик через служебный вход, спустившись по особой лестнице вниз, в паркинг для доставки товаров, не забыв, однако, сначала выбрать, оплатить и организовать доставку изящного букета редакторше-имениннице с милой поздравительной открыткой, на которой от руки были набросаны наилучшие пожелания — пустячок, а приятно. Ни флорист, ни его помощницы лишних вопросов не задавали: Геныч, надо отдать ему должное, все уладил уже загодя.
        Он же уверил Инну, что никакой угрозы для работников цветочной лавки нет.
        — Учти, Геныч,  — сказала ему тогда Инна,  — я их подставлять под удар не намерена. Тем более что они делают отличные букеты, и я хочу и впредь быть там клиенткой.
        — Ну, никто их в стиле «лихих девяностых» пытать паяльником или раскаленным утюгом, поверь мне, не будет,  — успокоил ее супруг.  — Когда люди Шубертов, которые всенепременно будут висеть у тебя на хвосте, наконец поймут, что ты из магазинчика не выйдешь, они нанесут туда визит вежливости. Однако все, что они смогут узнать от твоих цветочных друзей, это то, что ты, только зайдя туда, бросила на стол десять тысяч рублей и ринулась к служебному входу. Ни куда ты ушла, ни почему ты это сделала, они не в курсе, это в самом деле так. Шуберты не идиоты, чтобы что-то делать с твоими цветочными друзьями, которые, как и ежу понятно, ни о чем не в курсе…
        В паркинге Инну дожидался белый фургончик по развозке электротехники, за рулем которого находился мужчина в черных очках и бейсболке.
        Только когда они двинулись в путь, Инна признала в нем Тимофея.
        — Убедил твоего супруга, хотя и не без лишних дискуссий, что будет лучше, если я окажусь твоим личным шофером.
        Он улыбнулся, показывая свои белоснежные зубы, а Инна, быстро поцеловав его в щеку, сказала:
        — И правильно сделал! Все по плану?
        — Все по плану!  — заверил Тимофей, и они выехали на столичные улицы.
        И все же Инна в течение нескольких часов была в большом напряжении. С ней-то все в порядке, а вот с Женечкой?
        Все осталось позади, когда под вечер — время тянулось неимоверно долго — они прибыли на территорию подмосковной турбазы с резными деревянными домиками, посыпанными белым песком дорожками и небольшим пляжем с лодками и катамаранчиками.
        Женечка и Олеся уже их ждали. Сын, завидев Инну, бросился к ней с радостным криком:
        — Мамочка, а почему мы всегда ездим за границу, если здесь так круто? Можно, мы будем теперь отдыхать всегда именно здесь?
        Обнимая и целуя сына, Инна ответила:
        — Конечно, можно! Все прошло хорошо?
        Женечка довольно кивнул:
        — Я ведь хороший актер, правда, мама? Изобразил боль в животе, а потом пришла «Скорая» и забрала меня. Было так классно в ней ехать. Можно, мы тоже купим себе собственную «Скорую»?
        Инна опять поцеловала сына, а тот, вырвавшись, заявил:
        — Мамочка, только без телячьих нежностей! Знаешь, я здесь видел белку. И, говорят, у них тут живут лисы. И даже енот! И знаешь, Долли тоже здесь! И ей нравится гоняться за белкой. Можно, я с ней буду гоняться за белкой?
        Неподалеку раздался веселый собачий лай.
        Женечка был от нового места их пребывания в восторге, да и Инне здесь сразу понравилось. Самой последней прибыла груженная аж тремя чемоданами Мила Иосифовна. Завидев ее, Олеся скривилась, а Инна назидательно сказала:
        — Ну, не можем же мы ее бросить в Москве. Не дай бог снова похитят. Да и ей нужен отпуск…
        — Похитят!  — фыркнула Олеся.  — Кому она нужна?
        Инна тоже считала, что никому, однако видела, что сын привязался к Миле.
        Бухгалтерша выполнила важную миссию, заехав перед своим «бессрочным отпуском» во «Всякую литературную всячину» и передав Людмиле Львовне письмо, в котором Инна, не вдаваясь в детали, сообщала, что на время удалится на отдых и будет в ближайшие недели недоступна, перепоручая вести все дела журнала Людмиле.
        Решение так поступить далось Инне нелегко. И вовсе не потому, что она не доверяла Людмиле Львовне. Наоборот, она знала, что помощница справится, причем наилучшим образом. Однако она подставляла ее под удар. Но пришлось согласиться с доводами Тимофея, с которым в утренние часы Инна обсудила детали плана. Он уверял, что ни Людмиле Львовне, ни прочим сотрудникам «Всякой литературной всячины» ничто не угрожает — братья Шуберт явно желали заполучить ее активы, а не убыточное издательство журнала для избранных.
        И никто проводить рейдерские захваты с обязательными «маски-шоу», «воронками» и «вежливыми людьми» с «калашниковыми» в ближайшие дни, недели и месяцы не будет.
        По крайней мере, Инна очень на это надеялась.
        Тимофей проводил Инну к небольшому деревянному коттеджу, возвышавшемуся на сваях над водой. Распахнув дверь, он впустил Инну в уютную комнату с большим панорамным окном, выходившим на реку, с камином, резным столом, ретродиваном и медвежьей (кажется, синтетической) шкурой на дощатом полу.
        — Довольна?  — спросил ее молодой человек, а Инна, стащив наконец с него бейсболку, потрепала по волосам и ответила:
        — Просто чудо! Все это чудо! И, главное, ты мое чудо!
        Тимофей зарделся, а Инна потянула его к дивану, который под ними отчаянно заскрипел.
        Снаружи послышался задорный собачий лай и крик Женечки:
        — Мамочка, а тут еще и гуси есть! Настоящие! Ой, мамочка, а они шипят и щиплются. Мамочка, помоги!
        Послышались громкие голоса Олеси и Милы Иосифовны, и Инна, не покидая объятий Тимофея, мечтательно произнесла:
        — И без нас справятся с гусями. Господи, как же тут хорошо! Женечка прав — отчего мы мчимся куда-то за тридевять земель, хотя счастье — оно здесь, под боком…
        Под боком у нее в данный момент был Тимофей.
        — Может, остаться здесь насовсем?  — проговорила Инна, целуя молодого человека.
        — Ну, ты же дама богатая, причем даже очень, и можешь позволить себе праздную жизнь,  — с улыбкой ответил Тимофей.  — А вот я бедный банковский аналитик…
        — Не такой уж бедный…
        — Ну, и не такой уж и богатый! Но, думаю, все познается в сравнении: конечно, жизнь тут прелестная, однако рано или поздно приестся. Хотя время от времени нужно вырваться на две-три недели из душного мегаполиса, забыть обо всем и с головой уйти в другую реальность.
        В другую реальность… Инна поняла, что не хочет никакой другой, а только эту: с Тимофеем, Женечкой, Олесей, Милой Иосифовной и даже Долли — и какая разница, где они: в Москве, под Москвой или в совершенно ином месте — главное, что она счастлива. И что у них все есть…
        Однако Тимофей все же продемонстрировал ей, что она витала в облаках.
        — И относительно безопасности не стоит беспокоиться. Объект широкой публике не известен, твой супруг все устроил. Он на балансе, кстати, вашего холдинга, но так непрозрачно, что на эту турбазу не выйти. А если и выйдут, то сюда не проникнут.
        Инна вспомнила высоченный забор, который они миновали, въезжая на территорию турбазы, а также камеры наблюдения и немногословных молодых людей, встречавших их на посту охраны.
        — А если даже и проникнут, то ведь здесь есть… гуси!  — выдохнула она, давясь от смеха, и Тимофей привлек ее к себе.
        Если бы ей кто-то сказал, что уединенная жизнь на положении добровольной пленницы где-то на закрытой турбазе в Подмосковье придется ей по вкусу, Инна никогда бы не поверила.
        Пока в самом деле не оказалась на положении добровольной пленницы на закрытой турбазе в Подмосковье.
        Выяснилось, что это очень даже… Хорошо!
        И не то чтобы она в последние годы не бывала в отпуске — бывала. Причем в таких местах, о которых многие и не слышали. И не то чтобы не сумела там расслабиться и получить заряд позитивной энергии — сумела. Потому что, как ни крути, в ее ситуации она могла позволить себе практически все — или, если быть точнее, действительно все. И ей нравилось времяпрепровождение в экзотических странах и неведомых краях, причем всегда с сыном и только давным-давно — с мужем. Дочки давно жили своей собственной жизнью, и все ее материнское внимание концентрировалось исключительно на Женечке — так что нравилось.
        Но все равно это было не то. И в этом Инна убедилась, оказавшись в не так уж удаленном от столицы месте, и уж точно не экзотическом, хотя, признаться, для многих неведомом.
        В первую очередь для братьев Шуберт и их ищеек.
        Ведь ее искали — об этом ей поведал Геннадий, который через два дня нанес краткий визит, а потом ее держал в курсе событий в столице Тимофей, который время от времени отлучался и возвращался с милыми подарками, разного рода вкусностями и свежей информацией.
        Лучше всех эти непонятные ощущения сформулировал Женечка, уже буквально на следующий день авторитетно заявивший:
        — Мамочка, мы же в зачарованной стране! Ну, той самой, о которой Пушкин писал…
        И, наморщив лоб, процитировал: «Там на неведомых дорожках следы неведомых зверей… Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…»
        И добавил:
        — Мамочка, я ведь видел следы неведомых зверей! Это прямо как в «Гарри Поттере»!
        Инна не стала разубеждать сына, указывая ему на то, что следы на небольшом песчаном пляжике оставлены индюком.
        Потому что и сама чувствовала себя в зачарованной стране, в Зазеркалье, откуда она могла наблюдать за жизнью, не боясь, что ее увидят жители того, реального мира.
        Время, казалось, остановилось, однако каждый день был полон событий — поход вдоль берега реки до таинственных камышей, марш-бросок на флотилии катамаранов до таинственного острова, попытка отыскать под старым дубом сокровища и охота на гномов, которые обитали в малиннике.
        А потом выяснилось, что уже миновала неделя. Неделя, которая раньше была бы заполнена заседаниями, переговорами, чтением и написанием длинных посланий по «электронке», телефонными беседами, встречами с авторами, обсуждением рукописей, командировками, вечерними встречами и утренним стрессом.
        Всего этого в ее личном Зазеркалье просто-напросто не было.
        А вместо этого были невероятные приключения, печеная картошка и шашлыки, заколдованный лес, сын, глаза которого все время сияли радостью, боявшаяся ужей Мила Иосифовна, боявшаяся пауков Олеся, Долли, сходившая с ума от переизбытка впечатлений, лесной и домашней живности и свежего воздуха — и Тимофей.
        Да, Тимофей, переставший быть соседом, а превратившийся в ее спутника, был все время с ними — за исключением тех часов, когда уезжал в Москву: все же ему требовалось время от времени появляться на работе, а также получать информацию от Геныча и его людей в ходе конспиративных встреч.
        Эти часы были самые нелюбимые.
        Однако Инна знала: рано или поздно раздастся гудок автомобиля, и в ворота турбазы въедет темно-синий внедорожник, за рулем которого будет Тимофей.
        Ее Тимофей.
        — Наш Тимофей, мамочка!  — поправил ее сын, когда она однажды так и выпалила мой Тимофей, сама испугалась этой фразы, ожидая бурной реакции от сына.
        Ведь то, что Тимофей уже в самом деле стал ее, не означало, что он перешел и для Женечки в категорию наш.
        Оказалось, что перешел.
        — Мамочка, а мы ведь навсегда тут останемся?  — спросил в конце небывало жаркого, первого летнего дня Женечка, когда они, сидя в кресле-качалке под сенью молодых дубков, пили мятный чай, поглощали один за другим (что бы, интересно, сказал персональный тренер?) свежайшие медовые пряники и лениво играли в «Города».
        — Я не против!  — заявила быстро Олеся.
        А Мила Иосифовна, закатив глаза и погрозив ей пальцем, ответила:
        — Давайте-ка, милая моя, лучше выдайте нам город на «Ц».
        Женечка, блеснув знаниями, только что огорошил всех городом на «Б»: Биарриц. Ну да, они ведь были там в позапрошлом году: безусловно, мило, вне всяких сомнений, красиво, но…
        Но не Зазеркалье!
        — Да нет же, милая моя, на очереди вы! Это вы давайте!  — ответила Олеся.
        Обе дамы, продолжая по сто раз в день сцепляться, делали это уже благодушно, по-дружески (ибо действительно стали подругами, но обожающими шпынять друг друга), словно по старой привычке или незыблемому вековечному закону.
        Закону Зазеркалья.
        — Нет, вы сначала ответьте на мой вопрос!  — потребовал Женечка.  — Можно, мы все останемся тут навсегда?
        Тимофей, наконец-то приехавший из Москвы и подошедший к ним с новыми пряниками, а также ранней мелкой клубникой, заявил:
        — А давайте решим это демократическим путем и поставим вопрос на голосование. Кто «за»?
        И первым поднял руку. Еще три руки тут же взметнулись вверх, и только Инна колебалась.
        — Мамочка, ну что же ты?  — в явном беспокойстве спросил сын.
        А Тимофей усмехнулся:
        — Ну, четыре против одного — это явный перевес!
        Спавшая Долли, которую Олеся пощекотала за ухом, тявкнула, и Мила Иосифовна добавила:
        — Не четыре, а пять! Вопрос решен в положительном ключе!
        Но Женечка, вцепившись в руку Инны, затараторил:
        — Ну мамочка, что же ты? Ты разве против? Но почему, мамочка?
        Что она могла сказать собственному ребенку? Что никакое счастье не длится вечно? Что все рано или поздно заканчивается? Что если они будут жить на турбазе круглый год, то им придется тут зимовать и сидеть во время холодной весны и раскислой осени? Что им тут надоест? Что тут они лишены многого, к чему привыкли в Москве? Что она, после того как катавасия в братьями Шуберт уладится, вернется к работе во «Всякой литературной всячине» и что работать в Москве, а жить тут она не сможет? Что…
        — Мамочка, это же Зазеркалье! Тут все возможно!  — заявил Женечка, ластясь к ней.  — Запомни это, мамочка: все!
        Внезапно Инна поняла то, отчего она так всей душой прикипела к этому обыденному и совсем не выдающемуся, по крайней мере с точки зрения туристического сервиса, месту.
        Потому что оно позволило ей на время — хотя бы на время!  — оказаться в своем собственном Зазеркалье. В том зачарованном царстве-королевстве, где была только она сама и все те, кто был ей дорог.
        И никаких проблем, оставшихся там, за черным колдовским лесом, высоченным забором и ста миллиардами световых лет.
        Там, в ее жизни. В жизни каждого из них.
        И, несмотря на все свое блаженство, она боялась. Боялась потерять. Точнее, оказаться изгнанной из Зазеркалья.
        И понять, что все бесповоротно закончилось, как бесповоротно заканчивается: всегда и все.
        — Ну мамочка!  — Женечка едва не плакал. Это было вообще первое проявление его плохого настроения за все время пребывания здесь.
        В их Зазеркалье.
        — Мамочка!  — В глазах Женечки застыли слезы.  — Ма-моч-ка!
        Ситуация грозилась обернуться жуткой, ненужной, разрушающей уют их мирка сценой.
        Инна вскинула руку вверх и шутливо, словно не заметив, насколько было серьезное положение, проговорила:
        — Ну конечно же, я тоже «за»! Мы останемся тут — навсегда.
        Отлично зная, что это невозможно. Да и она не хочет. Это была ее первая ложь в Зазеркалье.
        Внезапно Инна поняла, что ей хочется обратно, в Москву, к работе, к своему прежнему ритму жизни.
        К своим прежним проблемам.
        Однако выходило, что она пока не могла, потому что являлась пленницей Зазеркалья.
        А кто сказал, что Зазеркалье — это хорошо?
        Об этом Инна поведала Тимофею, когда они ночью, после того как Женечка заснул в соседнем коттедже, забыв о недавних переживаниях, нежились в одной кровати с видом на речку.
        — Думаешь, я идиотка?  — спросила Инна, действительно опасаясь положительного вердикта Тимофея. А то она нагородила себе чего-то про заколдованный лес, Зазеркалье, зачарованное царство-королевство…
        Однако Тимофей, прижимая ее к своей широкой груди и нежно перебирая волосы, ответил:
        — Конечно же, я так не думаю! Да, тут хорошо, однако мы тут скрываемся. А для Женечки это большая веселая игра. Ну, помнишь, как тогда похищение, которое он принял за визит к крутым дядям с приставкой?
        Инна вздохнула, а Тимофей быстро добавил:
        — Поэтому это место изначально не может стать нашим местом. Но Женечке об этом вовсе не обязательно знать. Это как с любимой игрушкой: сначала ребенок не может от нее оторваться, а потом она валяется в углу, поломанная, забытая и больше не нужная.
        Инна снова вздохнула, и Тимофей, изящно повернувшись на бок, улегся к ней лицом к лицу.
        — Ну, в чем дело, золотце?
        — Хочу из Зазеркалья в реальный мир!  — сказала Инна.  — И пусть там настоящие чудища и подлинные монстры, а не выдуманные, однако это мой мир. То есть я хотела сказать: наш…
        Тимофей, который, как уже давно поняла Инна, вел себя так, как будто это он был старше ее на восемнадцать лет, а не она его, пояснил:
        — Просто Женечка все чувствует и воспринимает иначе. Ты же не хочешь, чтобы твой сын быстро повзрослел? И понял, что мир, этот самый реальный мир, жесток к таким, как он? Да не только к таким…
        Прижавшись к Тимофею, Инна тихо ответила:
        — Не хочу. Но понимаю, что это неизбежно. Поэтому стараюсь защищать его, но ведь рано или поздно ему придется принимать самостоятельные решения. Мне ведь уже пятьдесят.
        — Сорок девять!  — весело заявил Тимофей.
        Но Инне было не до смеха.
        — Причин для беспокойства нет, поверь мне!  — проговорил он.  — Я сегодня говорил с твоим супругом…
        — Как это звучит — твой супруг!  — фыркнула Инна.  — Извини, интересно просто: он тебя что-то такое спрашивал. Ну, о нас?
        — Спрашивал. Так в лоб и огорошил — ты, мол, спишь с моей женой?
        Инна поднялась на локте и в волнении спросила:
        — И что ты ответил?
        Тимофей усмехнулся.
        — Правду, и ничего кроме правды. «Да, Геннадий Эдуардович, сплю. У вас имеются еще вопросы или хотите знать детали?»
        Инна хмыкнула, вообще-то супруг никогда бы не позволил разговаривать с собой в подобном тоне. Тем более любовнику жены.
        — И что он?  — Ее разбирало любопытство.
        — Как видишь, я жив и здоров. И мои причиндалы, извини за пошлость, он мне не отстрелил. Только смерил меня пронзительным взглядом голодного аллигатора и сменил тему.
        У Инны отлегло от сердца. Наверняка дело в том, что Геныч уже не претендовал на нее и был готов уступить другому мужчине.
        Но ведь это великолепно!
        — Мы разведемся, как только все закончится,  — заявила уверенно Инна.
        — И?  — На этот раз на локте приподнялся Тимофей.
        — Ну, потрошить супруга не буду, с учетом того, что он мне помог с этими братьями Шуберт. Однако не собираюсь отказываться от того, что принадлежит мне по праву. Думаю, после развода я буду крайне состоятельной дамой.
        Судя по кислому выражению лица Тимофея, он ожидал явно не такого ответа. Тут до Инны дошло, выходит, она дает ему понять, что у нее будет куча денег, а также молодой любовник в придачу?
        — Своим «и?» ты хотел осведомиться не о моих планах с моим супругом, скоро бывшим, а о моих планах с тобой?  — спросила она, трогая Тимофея за бугристый бицепс.
        Тимофей вздохнул и повернулся к ней спиной. Обхватив его со спины за мощную грудь, Инна прошептала:
        — Ну, конечно же, мы будем вместе! Женечка от тебя без ума… И ты любишь его, это даже невооруженным глазом видно. Ему…  — Она заколебалась, но потом все же выдала:  — Ему нужен такой отец, как ты, Тима…
        Она впервые за все время назвала его Тимой.
        — Думаешь, ему нужен молодой отец, который, вообще-то, отчим, полностью зависящий от тебя?  — проворчал ее любимый.
        Легонько впившись ногтями в грудь Тимофея, Инна сказала:
        — Конечно, Геннадий обрадуется, если я не буду предъявлять имущественных претензий при нашем неизбежном разводе, но, боюсь, на это он рассчитывать не может, хотя бы из принципа. Да, у меня будет много денег, даже очень много, вернее, очень, очень, очень много. Но разве это что-то меняет?
        Наверное, да.
        — Эй, не щекочи! Ну пожалуйста!
        Инна перестала скрестись о грудь любовника.
        — Если пообещаешь не задавать таких глупых вопросов…
        — А вот мне профессора в университете говорили, что не бывает глупых вопросов, бывают люди, не умеющие или не желающие давать ответа. Ты к какой категории относишься, Нинка?
        Он назвал ее Нинкой, прямо как Геныч — тоже впервые.
        Инна поцеловал его в ухо, а потом и слегка укусила.
        — Эй, ты что, опять?  — Тимофей активно заворочался.
        — Понимаю, что эти профессора были жутко умными людьми, хотя, быть может, и не очень, если потчевали вас этими прописными истинами. Но факт остается фактом: я не знаю, что готовит нам будущее. Да, наверное, у нас будут трения из-за моих денег. Из-за моего характера. Из-за моего положения. Из-за моего сына.  — Инна сделала паузу и добавила:  — Из-за моего возраста… И я не знаю, какие пути решения этих проблем мы найдем. Но, уверяю тебя, Тима, найдем!
        Молодой человек, внезапно перевернувшись, подхватил Инну и принялся ее щекотать:
        — Только не из-за возраста, Нинка, только не из-за возраста! Тогда уж лучше из-за твоих миллиардов! Шучу!
        А потом они снова любили друг друга, и Инна забыла обо всем, что тревожило ее. Понимая, что на следующий день страхи и сомнения вновь вернутся к ней…
        Установилась сухая жаркая погода. К концу второй недели Инна ощутила, что жизнь в Зазеркалье начинает решительно надоедать. Даже Женечка как-то спросил:
        — Мамочка, а мы в город совсем не поедем?
        Ничего вроде бы не изменилось, все было, как и несколько дней назад, но в этом-то была и беда.
        Инна поняла: реальный мир меняется, чаще в плохую, реже в хорошую сторону. А вот Зазеркалье всегда остается одним и тем же.
        Там всегда чаепитие в пять часов. Всегда. Ну, или в их случае прогулки по заколдованному лесу (оказавшемуся простой подмосковной рощей), путешествие на флотилии (скрипучих катамаранах) к таинственному острову (на котором мириады злобных мошек), игра в «Города», где каждый раз, когда выпадал город на «б», Женечка задорно кричал: «Биарриц».
        Да и что бы сказал персональный тренер про такое количество медовых пряников?
        С одной стороны, хорошо. С другой — что может быть ужаснее?
        — Думаю, скоро. Вот Тима приедет, привезет последнюю информацию…
        — Мамочка, а мы тут в тюрьме?  — спросил вдруг сын.  — Нас сюда папа заточил?
        На этот раз Тимофей задержался, и Инна, лишенная мобильного и доступа к Интернету, изрядно волновалась. Наконец ворота раскрылись, и на территорию турбазы въехал темно-синий внедорожник.
        Из машины вышел Тимофей, а с соседнего места выпрыгнул Геныч. За ними вкатило несколько черных джипов с охраной мужа. Распахнув руки, он заявил, приближаясь к Женечке:
        — Смотри, кто приехал к тебе в гости, сын!
        — Крокодил?  — спросил Женечка.
        Старясь загладить неловкость, Инна предложила супругу мятного чая, вдруг понимая, что ужасно хочет двойного эспрессо, приготовленного в том аппарате, который остался у нее в квартире.
        Но пришлось довольствоваться чаем.
        — Какие у вас пряники классные!  — заявил Геннадий, поглощая один за другим и любуясь закатом.  — Ну у вас и райская жизнь!
        Инна тактично промолчала, а супруг, дожевав пряник, проинформировал:
        — Ну, Нинка, в общем, принимай поздравления! Все прошло быстрее, чем ожидали. Все твои активы теперь официально оформлены на траст. Шуберты теперь их прибрать к рукам не смогут. Вот я и документы привез.
        Он поставил перед ней солидных размеров кейс.
        — Просмотришь на досуге. Однако твой…
        Геныч посмотрел в сторону Тимофея, поодаль возившегося с Долли и Женечкой.
        — Твой… гм…
        — У тебя вертится на языке — хахаль?  — любезно подсказала Инна.
        Геннадий рассмеялся:
        — Ну, в общем, твой шер ами Тима… Он все время руку на пульсе держал, твои интересы до последнего отстаивал. Следил, чтобы комар и носу не подточил. Отстоял — не подточит!
        Геныч похлопал по боку кейса и произнес:
        — Ну, и я позаботился уже о том, чтобы эта информация дошла до Шубертов. Они рвут и мечут, но таков удел проигравших. Потому что победитель получает все!
        Явно будучи в отличном настроении, супруг затянул, причем весьма фальшиво, знаменитую песню «АББЫ» с тем же названием, при этом снова похлопывая по боку кейса с документацией.
        — Им надо остыть, однако они ведь не идиоты. Теперь совершать какие-то криминальные деяния в отношении тебя, меня и моей семьи у них нет причин. Но пару-тройку дней еще тут посидите, а потом можно и в Москву возвращаться.
        — Спасибо тебе, Геныч,  — сказала Инна.
        Но она знала, что должна, нет, просто обязана сказать ему и другое.
        Да, обязана.
        — Нинка, ты же понимаешь, что я тебе всегда готов помочь. И, обезопасив тебя, обезопасил и самого себя, и свою семью…
        Ну да, свою. Потому что ни она сама, ни Женечка его семьей уже не были. Причем давно.
        — Как дела у твоей… Инны?  — Вопрос прозвучал крайне вымученно и фальшиво, как будто она вела натужную светскую беседу на столь презираемых ей столичных светских раутах.
        И словно говорила с шапочным знакомым, к событиям в жизни которого не испытывает ни малейшего интереса и даже толком не помнит, как зовут его жену.
        Выходит, его женой была она, а не эта самая… Инна? Право же, гениальное умозаключение!
        Но Геннадию ее вопрос явно польстил — ему было приятно вести речь о своей пассии. Матери его детей.
        И, кто знает, его будущей жене.
        — Должна родить через три недели. Вот будет умора, если день рождения моего единственного сына и моей бывшей жены придется на один день!
        Инна окаменела. Геныч вообще понял, что сказал? То, что он обозвал ее своей бывшей женой, еще полбеды, она сама ничего не имела против. Но он вел речь о своем еще не родившемся ребенке как о своем единственном сыне. И это при том, что у него уже был сын — Женечка.
        Который всегда был и оставался для Геныча этим уродом.
        Кажется, супруг и сам понял, правда, слишком поздно, что ляпнул что-то не подходящее.
        — Гм, извини, Нинка. Не так выразился… Ну, надо ведь все по своим местам расставить. У меня есть Инна, у тебя этот твой… хахаль Тима. Так что вот и вырвалось ненароком о бывшей жене. Давай все оформим быстро и без проволочек. Никаких проблем с дележом имущества не предвижу, мы же свои люди, сочтемся…
        Он сказал то, что Инна и хотела услышать, но не в этот момент. Наблюдая за тем, с какой неподдельный радостью Женечка возится с Долли и дурачится с Тимофеем, она отрезала:
        — Пусть так. Это давно назрело. Но отчего ты ведешь речь о своем единственном сыне, Геныч? Женечка что, не твой сын?
        Конечно, его, чей еще. Но его сын не был для него его сыном — в этом-то и беда.
        Супруг поморщился.
        — Что, так и сказал? Не помню. Ну, извини, Нинка. Просто вырвалось. Но ты сама посмотри на парня — мне что, такой сын нужен?
        Инна резко встала, да так, что кейс повалился с деревянного стола на траву. Долли, привлеченная шумом, бросилась к кейсу и, видимо, приняв его за страшилище, обитателя Зазеркалья, стала рьяно и голосисто облаивать.
        — Ну, не кипятись, Нинка! Давай расстанемся по-хорошему. Не будем пережевывать то, о чем и так сто тысяч раз говорили.
        Инна привлекла к себе пробегавшего мимо Женечку и попыталась его поцеловать.
        — Давай без телячьих нежностей, мамочка!  — закричал тот.
        А Геннадий поддакнул:
        — Парень прав! Ему скоро одиннадцать исполнится, а ты все как с девчонкой с ним сюсюкаешь…
        — Десять!  — сказала ледяным тоном Инна.  — Нашему сыну, Геныч, исполнится в декабре десять. Извини, я неверно выразилась: моему сыну исполнится десять. Конечно, это ведь я родила этого урода, а ты к процессу появления его на свет не причастен. Видимо, второй случай непорочного зачатия за историю человечества!
        К ним приблизился Тимофей, который, заслышав напряженные нотки и заметив злые лица, решил вмешаться.
        Взяв Инну за руку, он произнес:
        — Тебе требуется помощь?
        Инна дернула подбородком в сторону мужа:
        — Геннадий Эдуардович желает отбыть. Проводи его, будь любезен!
        Муж, вздохнув, поставил кейс на лавку и сказал:
        — Ладно, Нинка, прошу — давай расстанемся с тобой по-человечески, цивилизованно. Тебя многое не устраивает, но и мне многое не по душе. Так зачем портить последние дни совместной жизни?
        Действительно, зачем?
        — Знаю, что ты сейчас спонтанно откажешься, но я все же настаиваю: твой юбилей мы знатно отметим!
        — Нет!  — крикнула Инна, Тимофей сжал ее руку.
        Муж продолжил:
        — Позволь мне сделать этот прощальный подарок. Тем более что дата круглая. И у меня сын вот-вот родится. Ну, и мы Шубертов в нокаут отправили. Надо отметить! Так что повод более чем подходящий!
        — Нет!  — повторила решительно Инна.
        Она еще несколько десятков раз отрицала эту возможность, но, остыв и переговорив с Тимофеем, который пытался увещевать ее, изменила решение. Решающим доводом оказалось то, что — и тут Тимофей пошел на разглашение доверенной ему Великой Тайны — Женечка готовил ей подарок, мечтая вручить его во время торжественного приема.
        — Ну, мы можем сами торжественный прием организовать,  — попыталась оказать финальное сопротивление Инна.  — Без Геныча.
        Тимофей мягко возразил:
        — Вы же с твоим Генычем все равно разведетесь до конца года. Так что какой смысл чинить препятствия и отказываться? И для Женечки это будет последний праздник, на котором будут присутствовать его оба родителя, состоящие в браке…
        Инна хмыкнула:
        — Ну, на следующем дне рождения у него будет другой отец…
        Тимофей дернулся, изображая небывалый испуг:
        — Это что, угроза, ваше величество? Вы хотите насильно женить меня? На себе?
        — Какой догадливый паж! А если и хочу? Ты что, скажешь нет?
        Выходило, что, сама того не планируя и все еще состоя в браке в Генычем, она сделала Тимофею предложение.
        Тимофей, посерьезнев, спросил:
        — Ты… не шутишь?
        Инна честно ответила:
        — Такими вещами не шутят.
        И вдруг испугалась, что он ответит отказом.
        Но лицо Тимофея озарила широченная улыбка.
        — Сочту за честь, ваше величество!
        Возвращение в Москву прошло без малейших эксцессов. Один из сотрудников службы безопасности холдинга ввел Инну в курс дела — от братьев Шуберт прямой опасности не исходило, но не была полностью исключена возможность мелкой мести.
        Более всего Инна беспокоилась, как бы мишенью этой мести не стал Женечка, поэтому не имела ничего против, чтобы около ее дома какое-то время дежурил фургон с людьми Геныча — только белый.
        Работники журнала, ее журнала, были крайне рады возвращению начальницы, и Инна быстро убедилась в том, что верная Людмила Львовна сделала все так же, как сделала бы и она сама.
        — И теперь я научилась сама просить принести мне зеленый чай!  — сыронизировала помощница.
        За прошедшие три с половиной недели ничего, казалось, не изменилось, и все же Инна ощущала, что после возвращения из Зазеркалья ее жизнь стала другой.
        Она не могла сказать, в чем именно, вроде бы все, вплоть до мелочей, было как раньше. Но ее не покидало чувство, что реальный мир и Зазеркалье поменялись местами.
        И что она снова попала в зачарованный мир, только на этот раз в центре Москвы.
        Списав все на стресс последних дней, а также на предстоящий круглый день рождения, Инна с головой погрузилась в работу. Тимофей, вместе со специально нанятой юридической фирмой занявшийся контролем траста с выведенными активами, появлялся дома реже, чем хотелось бы.
        А ей очень хотелось бы.
        Зато Мила Иосифовна зачастила к ним. Она вернулась в свою квартиру, хотя регулярно заявляла, что боится выходить из подъезда, ожидая нового похищения.
        Так как у Женечки в школе начались каникулы, Инна намеренно проводила три дня в неделю дома, сочтя, что Людмила Львовна во «Всякой литературной всячине» неплохо справляется и без нее.
        В конце концов, у нее под рукой был компьютер, смартфон и скайп.
        Теперь, незадолго до ее пятидесятого дня рождения, у нее начиналась новая жизнь.
        Инна уже все обдумала. Работать она будет меньше и по большей части из дома. В офисе «Всякой литературной всячины» станет появляться только в случае крайней необходимости. Станет уделять больше времени Женечке. Возобновит, наконец, регулярные занятия с персональным тренером.
        Может — хотя раньше полностью исключала это для себя — сделает круговую подтяжку. И поправит форму груди. Нет, Тимофей ничего не говорил и даже не намекал и очень даже любил ее грудь, однако…
        Однако возраст, а также сила земного притяжения давали о себе знать.
        Нет, все-таки ей придется немного поднапрячься, чтобы стать достойной женой красавца, который моложе ее на восемнадцать лет.
        Точнее, почти на девятнадцать.
        Наконец, настал день в конце июня, когда, открыв глаза, Инна поняла: вот ей и «полтинник». Как же жизнь пронеслась — покупала билет на обычную электричку, а в итоге оказалась в суперэкспрессе.
        Только было двадцать, потом уже тридцать, вот и сорок. Наконец пятьдесят.
        А что она скажет в восемьдесят?
        Господи, а ведь Тимофею тогда будет шестьдесят один или шестьдесят два! Тоже, надо сказать, не мальчик.
        Этот не-мальчик, нежно поцеловав Инну, протянул ей букет ландышей — знал, хитрец, что это ее любимые цветы!
        — С днем рождения, любимая!  — произнес он и подмигнул.  — Готовься!
        Завернутый в простыню на манер римской тоги, Тимофей прикоснулся к мобильному, раздался звук барабанной дроби — и в спальню промаршировал с букетом точно таких же ландышей Женечка.
        — Мамочка, с днем рожденья, с днем варенья! Как же я тебя люблю!
        Он бросился к ней на кровать, а Инна, чувствуя, что по ее щекам текут слезы, осознала: вот они, двое ее самых любимых мужчин на свете.
        После легкого завтрака Инна отправилась в салон красоты — вечером в подмосковном особняке, где теперь обитал Геныч со своей Инной, был запланирован прием.
        Детали этого приема не разглашались, и Инна понимала, что это будет их последний совместный праздник, однако все равно (или именно по этой причине?) предвкушала настоящее чудо.
        Тимофей, поцеловав ее на прощание, сказал:
        — Извиняюсь, если немного задержусь.
        — Сюрприз готовишь?  — допытывалась Инна.
        — Не позднее как сегодня вечером узнаешь,  — ответил он.  — Ну, до скорого!
        Последующие часы Инна провела в салоне красоты, дав себе зарок — никогда более не подвергаться всем этим бесчеловечным процедурам, тем более в течение нескольких часов!
        Разве что на свой столетний юбилей.
        Когда длинный лимузин доставил ее в подмосковный дворец, порог которого она вообще-то зареклась больше не переступать, Инна поняла, что волнуется.
        Но причин для волнений не было: выглядела она потрясающе — облаченная в темно-желтое платье, с экстравагантными жемчугами на шее, в рыжих волосах и вокруг запястий.
        — Мамочка, ты такая красивая! Как принцесса из сказки!  — завопил Женечка, тоже нарядный, в пестрой жилетке, бросаясь к ней в холле особняка.  — Ты теперь всегда такой будешь?
        — Только на день рождения!  — ответила она с улыбкой, обнимая сына.
        Странно было оказаться в собственном доме, зная, что хозяйка здесь теперь другая.
        Инна отметила, что цветочные гирлянды подобраны со вкусом, а вот с воздушными шарами переборщили.
        Ей все же исполнилось не пятнадцать, а пятьдесят.
        По лестнице к ней сбежал Геныч — сияющий, в расстегнутой рубашке, со свисающей с воротника черной бабочкой.
        — Поздравь меня, Нинка! У меня сын родился! Буквально час назад! Как знал, что в твой день рождения на свет появится!
        Инна инстинктивно прижала к себе Женечку.
        — Прием отменяется?  — спросила она.
        А муж захохотал:
        — Прием будет таким, что запомнится всем до конца жизни! Где музыканты? Хочу Моцарта!
        Внезапно Инна осознала, как нелепо выглядит — разодетая подобно сказочной принцессе (хотя бывают ли пятидесятилетние сказочные принцессы?), она приперлась по настоянию своего супруга, скоро бывшего, в свой дом, уже бывший, чтобы узнать, что спутница жизни супруга, а вскоре и его законная жена, родила ему сына.
        Второго, которого Геныч упорно называет единственным.
        Взглянув на себя в гигантское зеркало (раньше его не было, установлено наверняка по приказанию новой хозяйки), Инна вдруг поняла — она снова оказалась в Зазеркалье.
        Только Зазеркальем стал в итоге ее дом.
        — Мамочка, у меня теперь есть братик?  — спросил Женечка подозрительно спокойным тоном.
        Отрицать очевидное было бессмысленно, и Инна ответила:
        — Да, солнышко.
        — А можно мне на него посмотреть?  — продолжил он.
        Инна, поцеловав сына в макушку, ответила:
        — Это папу надо спросить.
        И отметила, что сын больше не противится этим телячьим нежностям, что было крайне подозрительным признаком.
        К ней подошел один из людей мужа, засыпая комплиментами и абсолютно не нужными фактами про то, сколько будет гостей, какие вина подадут и какие СМИ прислали светских хроникеров.
        Взяв сына за руку, Инна прошла в большой зал для приемов, который был декорирован с изяществом и вкусом, но не ее вкусом.
        Ей захотелось развернуться и уйти прочь. Но Инна понимала, что, если сделает это, Геныч обидится, причем серьезно.
        Очень серьезно.
        Хотя когда он заводил параллельную семью и новых детей, тоже мог бы подумать о том, что она обидится на него — серьезно, очень серьезно.
        — Мамочка, а можно я тебе подарок вручу прямо сейчас, а не при всех?  — спросил Женечка, и Инна, присев перед ребенком (хотя в длинном бальном платье и на огромных каблуках это далось нелегко), произнесла:
        — Ну конечно же, мой родной!
        Женечка, обняв ее за шею, прошептал ей на ухо:
        — Мамочка, я тебя очень-очень люблю! И поэтому хочу подарить тебе вот что…
        Из-под жилетки мальчик извлек папку из твердого картона. Инна, раскрыв ее, увидела свой портрет, причем необычайно похожий на оригинал.
        — Это ты сам нарисовал, родной?  — спросила она.
        — Ну, Тим немного помог…  — засмущался Женечка.  — Но только немного!
        Инна поцеловала сына в обе щеки и сказала:
        — Ты ведь знаешь, что я буду хранить это всегда?
        — Знаю, мамочка! Поэтому я и старался!
        Тут к ним подошел один из помощников и объявил, что начинают прибывать гости.
        Инне пришлось встречать гостей, принимать поздравления, вести столь ненавистные ей светские разговоры. А в голове билась одна и та же мысль: «Что я здесь делаю, на чужом празднике, организованном в мою честь, в чуждом доме?»
        Геннадий, как назло, куда-то запропастился, и Инна отлично понимала, что в связи с рождением сына у него были теперь совершенно иные заботы.
        Но не мог же он ожидать от нее, чтобы она, как и раньше, играла роль хозяйки праздника?
        Хотя, похоже, в Зазеркалье были именно такие правила.
        Инна уловила краем уха, как кто-то заметил, причем весьма громко:
        — А говорят, они разводятся… И вообще, у него давно вторая семья.
        — А она что, не знала?
        Понимая, что это глупо, Инна повернулась и проинформировала разинувших рты светских сплетниц:
        — Знала. Удовлетворены?
        И вдруг почувствовала, что прием начинает приносить удовольствие. Потому что если он организован в ее честь, то и проведет она его так, как считает нужным.
        — Инна, дорогая!  — услышала она голос одного из деловых партнеров мужа.  — А где Геныч?
        — Вероятно, у постели своей новой подруги. Она родила ему сегодня сына,  — с лучезарной улыбкой ответила Инна.  — Хотя вряд ли родила прямо здесь. Кажется, за границей.
        Менее чем через пять минут все шушукались уже о том, что у Геннадия Фарафонова родился сын — от его любовницы.
        — Чудесно выглядишь, Инночка!  — заявила утянутая множеством пластических операций особа.  — Больше сорока пяти не дашь!
        Вот ведь комплимент!
        Обмениваясь с особой поцелуйчиками, Инна выдохнула:
        — Милая, а ты выглядишь еще лучше! Никто никогда не догадается, что тебе уже семьдесят!
        Рука жертвы пластического хирурга дрогнула — в действительности ей было чуть за шестьдесят.
        — Ох, ну и жара!  — заявила полнотелая дама, приближаясь к ней, обмахиваясь старомодным веером.  — Вы бы кондиционеры включили при такой погоде!
        — Ничего, если опустошить пять бутылок шампанского, то сразу станет прохладнее, не так ли?  — любезно ответила Инна, памятуя о тщательно скрываемой страсти гостьи к горячительным напиткам.
        Идея со светским раутом в честь пятидесятилетия начинала Инне нравиться все больше.
        Последующие минут сорок Инна была занята тем, что делала «комплименты» всем, кто прибывал на торжественный прием. Ведь гости стекались не по той причине, что так любили ее или были ее хорошими друзьями, а потому что их позвали, потому что им хотелось узнать последние новости.
        Как там у этих Фарафоновых?
        Вот и узнали.
        — Мамочка, а почему Тима нет?  — спросил Женечка, и Инна закусила губу. Вообще-то, когда Тимофей говорил, что «задержится», она не сомневалась, что в действительности он прибудет вовремя — просто организует для нее сюрприз.
        Однако его отсутствие тревожило.
        Устав говорить знакомым, малознакомым и совсем незнакомым людям гадости (в конце концов, не виноваты же они в том, что такие — как и она сама не виновата, что такая!), Инна, взяв бокал шампанского, вышла на террасу, которая из огромного бального зала выводила на ухоженный, прелестный сад.
        Его-то Инна и ненавидела больше всего! Сад не должен быть как на картинке — он должен быть несколько запущенным, таинственным, завораживающим.
        А в этой копии сада времен рококо не было ничего живого. Как, наверное, и во всем доме не было ничего живого.
        В ее бывшем доме.
        Инна извлекла из сумочки смартфон и отправила Тимофею сообщение. Странно, однако, сообщение, судя по одной серой галочке, до него не доходило.
        Инна позвонила.
        «Абонент временно недоступен».
        — Вот ты где!  — произнес, проходя на террасу и потирая руки, супруг.  — Ну и навела ты шухера, Нинка! Они все сейчас только и говорят, какая ты стерва!
        — Считаешь, они правы?  — спросила Инна, пряча в сумочку телефон. И, не дожидаясь ответа, продолжила:  — Как сын, как супруга?
        Вот и она сама назвала вторую Инну супругой.
        — В добром здравии,  — ответил Геннадий, явно довольный.  — Ты уж извини, что не уделяю тебе времени, но сама понимаешь…
        — Ничего страшного, Геныч,  — парировала Инна,  — мне не привыкать. Ты ведь уже как минимум лет пятнадцать не уделяешь мне времени.
        Геннадий, подойдя к ней, вздохнул и сказал:
        — Ну, понимаешь, мы ведь с тобой расстаемся…
        — Понимаю,  — ответила Инна.
        Вообще-то, все ясно, более того, этого желает и он, и она. Так отчего же так…
        Больно?
        Нет, не больно. А горько и противно.
        — Ну и отлично!  — расцвел Геныч, у которого, по-видимому, гора с плеч свалилась.  — Мы же уже давно стали чужими людьми, Нинка. А теперь у меня есть сын и…
        — Уже скоро десять лет, как у тебя есть сын!  — отчеканила Инна, а Геннадий замер с полураскрытым ртом.
        Он, кажется, на полном серьезе силился понять, что она имеет в виду. И кого.
        Инна кивнула на Женечку, беседовавшего с лысым музыкальным продюсером и его юркой скелетообразной супругой.
        — Да, ну конечно, есть. Но ты сама понимаешь…
        Он смолк, и Инна буквально выплюнула:
        — Не понимаю!
        Геннадий прошелся по террасе, посмотрел на гостей, затем бросил взгляд на дорогущие часы на запястье.
        — Вертолет прибудет через час. Вообще-то, я еще хотел смотаться в клинику…
        — За границу?  — саркастически осведомилась Инна.
        — Ну почему же? Инна рожала в Москве. Это я специально слухи распустил, что за границей, чтобы от нее все отстали.
        — Геныч, а зачем ты так желал устроить это нелепое празднество?  — поинтересовалась Инна.  — Оно ведь не нужно ни мне, ни тебе, ни твоей Инне. Никому! Но ты все равно настоял!
        К супругу приблизился один из его людей, что-то шепнув на ухо. Тот нетерпеливым жестом отослал его прочь.
        — Мне придется раньше улететь, но вы продолжайте веселиться…
        А затем, посмотрев на Инну, ответил на ее вопрос:
        — Ну, потому что мне уже давно было ясно, Нинка, что мы разведемся. И я решил… Я решил…
        Он все мямлил, а Инна подытожила:
        — Сделать мне прощальный подарок? Спасибо, Геныч! Большое тебе пролетарское спасибо!
        Он снова посмотрел на часы, а Инна предложила:
        — А почему бы тебе не отправиться к своей Инне и сыночку прямо сейчас?
        Вообще-то это было саркастическое замечание, однако Геннадий, поняв его буквально, ответил:
        — Потому что вертолет будет через час. Впрочем, они постараются минут через сорок сесть на площадку для гольфа, и тогда я умотаю… Ну, если ты не возражаешь, Нинка,  — неловко добавил он.
        А если бы она и возражала, он бы что, остался? Но Инна и не думала возражать. Да и возмущения у нее особого не было, как и не было обиды.
        Только, как говорил классик соцреализма, было мучительно горько за бесцельно прожитые годы.
        Инне снова на глаза попался сын, которого скелетообразная супруга музыкального продюсера, сама детей не имевшая, гладила по голове.
        Нет, конечно, годы прожиты не бесцельно. У нее есть Женечка. И две дочки. У нее наверняка скоро будут внуки (Господи, и она станет бабушкой?). У нее есть свой литературный журнал. В конце концов, теперь у нее есть Тимофей.
        Нет, отнюдь не бесцельно. Она посмотрела на мужа. А когда-то у нее был еще и Геныч. А теперь не стало. И виноват в этом не он, во всяком случае не только он.
        Хотя во многом, разумеется, он, и исключительно он.
        Но и она тоже.
        — Не возражаю. Только я с тобой тогда улечу. Потому что мне весь этот, извини, балаган не нужен. Крайне благодарна тебе, и это отнюдь не издевка, за этот трогательный жест к окончанию наших взаимоотношений, Геныч, однако я тут явно лишняя…
        Муж приблизился к ней, и Инна на мгновение решила, что он обнимет ее.
        Не обнял.
        — Ну, Нинка… Не все же у нас за эти без малого тридцать лет было плохо. Много было очень хорошего! Помнишь, как все начиналось?
        Инна прикрыла глаза, и перед ее внутренним взором возник неказистый коренастый молодой увалень, задающий ей вопрос:
        — Так вас Нина зовут?
        Она тихо и с большой теплотой сказала:
        — Помню, Геныч. Конечно же, помню. Поэтому-то и не хочется, чтобы это все так закончилось…
        Геннадий, явно чувствуя себя неловко, заявил:
        — Ну, так и не закончится, Нинка! Ведь я тебе свой подарок еще не сделал! Ну, пройдем в зал?
        Он подал ей руку, и Инна в течение нескольких секунд колебалась. А затем все же подала ему ладонь, они с террасы вернулись в зал, заполненный почтенной (и не очень) светской (и не только) публикой.
        Гости перед ними расступались, как будто шествовала августейшая чета. Геннадий поднял руку вверх, и музыка немедленно стихла. Они остановились под огромной, переливавшейся в лучах послеполуденного летнего солнца, хрустальной люстрой, выписанной супругом из Италии.
        — Дамы и господа! Друзья! Хорошие мои!
        Послышались отдельные смешки, а Геннадий продолжил:
        — Все мы собрались сегодня в этот погожий день, чтобы поздравить с днем рождения нашу любимую Инну. А для меня, и только для меня, Нинку!
        «Уже не только для тебя…» — подумала Инна, стараясь рассмотреть в пестрой толпе Тимофея. Может, он уже приехал?
        Может, сейчас и последует приготовленный им сюрприз?
        Муж продолжал произносить чувственную речь, а потом вдруг снова взмахнул рукой, оркестр заиграл знакомую мелодию, и он первый затянул:
        — Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой…
        Гости на разные лады подхватили, и Инна, чувствуя, что ей одновременно ужасно стыдно, но в глубине души приятно, стояла в центре бального зала, под гигантской сверкающей люстрой, и слушала, как собравшиеся чествуют ее.
        — …к сожаленью, день рожденья только раз в году!
        Когда мелодия стихла, к ней подбежал Женечка, прижался к ней и произнес:
        — Мамочка, поздравляю! Ты у меня самая красивая! И самая-самая крутая!
        Гости зааплодировали, а Инна, смущенная и даже растроганная, смахнув слезу, нагнулась и поцеловала сына.
        А вот мужа, скоро бывшего, целовать следовало?
        К счастью, Геныч стоял на порядочном расстоянии от нее, а один из его помощников подтащил огромный конверт из золоченой бумаги.
        Инна посмотрела по сторонам — где же Тимофей?
        — И по случаю твоего, дорогая моя Нинка, круглого дня рождения разреши тебе презентовать вот это!
        Геннадий указал на конверт, и Инна, ничего не понимая, подошла к нему, частично сорвала блестящую фольгу с одной стороны — с другой фольга отчего-то не удалялась.
        Под ней скрывался гигантский банковский чек.
        — Не будем говорить, дорогая, сколько тебе исполнилось! Однако если каждый год твоей жизни помножить на десять, то это и будет та самая сумма, которую я преподношу тебе в подарок! Причем в тысячах. И не рублей — евро!
        И муж под барабанную дробь сорвал фольгу с чека с другой стороны.
        Появилась огромная, выведенная красными чернилами цифра: «500.000 €».
        — Пятьсот тысяч евро! Полмиллиона!  — заявил супруг, и гости снова зааплодировали, а Инна уловила, как многие, очень даже многие, дамы с укоризной посмотрели на своих спутников.
        — Нинка, спасибо тебе за все!  — произнес муж, подошел к ней и поцеловал в щеку.
        Снова раздались аплодисменты, после чего заиграл квартет, распахнулись двери примыкающего к бальному залу банкетного помещения, и после удара гонга томный голос провозгласил:
        — Дамы и господа, буфет открыт!
        Потоки гостей утремились к роскошно декорированному и заваленному всякой снедью столу, а Инна, рассматривая чек, проронила:
        — Геныч, конечно же, спасибо, но… Но зачем?
        Муж, передавая чек одному из помощников, заявил:
        — Настоящий чек тебе передадут мои адвокаты. Этот так, для эффектности. Но сумма будет та же, не волнуйся: полмиллиона евро.
        Инне показалось, что она увидела в толпе гостей Тимофея, однако поняла, что ошиблась: это был молодой спутник одной стареющей экранной дивы.
        — Думаю, что нам надо поговорить, Геныч,  — произнесла Инна.
        Муж, словно ожидая от нее этих слов, кивнул, в который раз бросил беглый взгляд на часы и сказал:
        — Ну, полчасика у нас есть. Пройдем ко мне в кабинет…
        Инна заметила сына, которого скелетообразная супруга музыкального продюсера кормила с ложечки разноцветным мороженым, убедилась, что Тимофея нигде не было (неужели сюрприз будет только вечером?), и последовала за Геннадием.
        Они поднялись на второй этаж, миновали анфиладу комнат и завернули в огромный, обшитый дубовыми панелями и украшенный рыцарскими доспехами кабинет.
        Геннадий, закрыв за Инной дверь, первым делом стянул с себя «бабочку» и спросил:
        — Ты ведь не возражаешь, если я буду переодеваться, пока мы говорим?
        И проследовал в смежную гардеробную, а Инна подошла к окну.
        — Так что ты хотела мне сказать, Нинка?  — услышала она голос мужа из глубин гардеробной.
        — Ну, во-первых, поблагодарить,  — сказала Инна.  — Не ожидала, Геныч…
        — Что, я ошарашил тебя, согласись ведь?  — Муж вышел, облаченный в легкие штаны и яркую футболку.  — Думаешь, так ехать в роддом прилично?
        Инна подошла к нему, поправила плохо сидевшую футболку и заметила:
        — Тебе решать, Геныч. Ведь это твоя Инна. И твой сын.
        — Ну точно, неприлично!  — вздохнул он.  — Ты молодец, Нинка!
        Он снова скрылся в гардеробной, а Инна бросила взгляд по сторонам. Когда она была в кабинете мужа в последний раз? Не так-то часто она сюда наведывалась. Ничего вроде бы не изменилось: массивный рабочий стол, за ним — огромный парадный портрет Геннадия, который служил в действительности дверью в комнату-сейф, где хранились кое-какие ценности, а также оружие — супруг был заядлым охотником.
        Точнее, стал им, когда понял, что таковыми являются многие из крайне важных чиновников.
        — А так?  — Геннадий появился, облаченный в легкий шелковый летний костюм.
        Инна, стряхнув с лацкана пылинку, сказала:
        — Жених хоть куда.
        И ведь, самое занятное, не хотела Генку обидеть или подколоть, но выходило, что она ненамеренно сказала гадость.
        Или намеренно?
        Муж, хмыкнув, прошелся к бару, плеснул в два бокала коньяка и подал один Инне.
        — Ну, Нинка, давай выпьем! Ты же знаешь — эту бабскую шипучку терпеть не могу!
        Конечно же, она знала. Не зря все-таки прожили вместе почти три десятка лет.
        — За тебя, Нинка, и за твой круглый день рождения! Мне ведь еще только в феврале предстоит! Тебе пятьдесят, и мне еще сорок девять!
        Кажется, он, как мальчишка, радовался данному обстоятельству.
        — Ну, Геныч, тогда давай и за тебя выпьем,  — ответила Инна.  — За прибавление в твоем семействе. В твоем новом семействе.
        Они чокнулись и пригубили коньяка. Почмокав губами, Геныч сказал:
        — Мне много нельзя, мне ведь еще к Инночке лететь. Да и вообще я теперь почти не пью. Врачи не советуют.
        Они помолчали, Инна видела, что муж собирается с мыслями. Или, быть может, духом. Но ведь между ними все ясно, и решение принято — чего бояться-то?
        — Ну, тогда за твою новую жизнь, Геныч! И за мою тоже! За наше расставание и скорый развод!
        Они снова чокнулись, но на этот раз муж отпивать не стал. Нервно пройдя по ковру и замерев перед окном, супруг уставился в сад.
        Инна, все еще держа в руках бокал, подошла к нему и спросила:
        — Ну, Геныч, колись, в чем дело? Я же знаю тебя как облупленного!
        И вдруг подумала, что нет, в сущности, несмотря на три десятка семейной жизни, не знает.
        Не знает?
        — Кстати, я, конечно, благодарна тебе за полмиллиона евро — сумма приличная. Но, пожалуй, откажусь. А то выходит, как будто ты, по причине угрызений совести, задариваешь меня в преддверии нашего развода. А деньги, даже эти полмиллиона, мне не нужны. Потому что, как ты в курсе, я дама весьма состоятельная.
        Она рассмеялась, однако Геннадий не поддержал ее веселья, а резко развернувшись, заметил:
        — Мои адвокаты настоятельно не советовали мне делать это самому, считая, что могут взять на себя эту миссию, но я хочу быть с тобой честным, Нинка. Честным во всем!
        Инна, не понимая, к чему он клонит, вернулась к бару и налила себе еще коньяка.
        — Просто отличный! Тебе плеснуть, Геныч? И вообще, о чем это ты?
        Инна, только успевшая позавтракать и перекусившая на скорую руку легким, точнее, очень легким фруктовым салатиком в салоне красоты, вдруг поняла, что от алкоголя у нее уже кружится голова.
        Зато начинавшаяся боль в висках прошла.
        Вот что значит французский коньяк сорокалетней выдержки!
        Выпив и эту порцию, Инна продолжила:
        — Что, эти крючкотворы подбивают тебя, чтобы мы вели «войну роз» и перегрызли друг другу глотки при разделе холдинга? Ведь в итоге заработают только они. Помнишь этот фильм с Майклом Дугласом и Кэтлин Тернер, который мы во время нашей первой секс-оргии смотрели подряд раз двадцать? Ну тот, в котором они играли супругов — сначала безумно любящих, а потом столь же яростно ненавидевших друг друга. Там еще адвокат в исполнении Дэнни Де Вито дает совет своему клиенту никогда при разводе не вести войну за дележ имущества. Потому что добром не закончится. Они ведь тогда умерли, и он, и она, упав с люстры…
        Инна отчего-то подумала о люстре в бальном зале.
        — Фильм я, конечно же, помню,  — произнес Геннадий, и голос его был какой-то…
        Неживой.
        — Как и совет адвоката в исполнении Дэнни Де Вито. Конечно, лучше всегда отдать, даже больше, чем причитается, тем более речь идет о человеке, которого ты раньше любил и с которым провел значительную, возможно даже, большую часть своей жизни. Но ведь так получается не всегда…
        Инна, поставив на столик пустой бокал и переборов в себе желание выпить еще коньяку, спросила:
        — Геныч, да в чем, собственно, дело? Не понимаю, к чему ты клонишь. Нам делить ничего и не надо. Потому что все, что у меня есть, записано на мое имя — и моим и останется. А что на тебя, останется, естественно, твоим. На большее не претендую, но и меньшим довольствоваться не буду. Впрочем, ты сам понимаешь, что это юридически дохлый номер. Потому что если твои адвокаты затеют войну, желая оттяпать часть моих активов, то я тоже не останусь в долгу — и потребую часть твоего состояния! Сам понимаешь, эти законники, вернее, беззаконники, думают только о себе!
        Инна поймала себя на том, что все время говорит, а муж молчит.
        — Ты почему молчишь, Геныч?  — спросила она, приближаясь, но супруг вдруг резво, даже слишком резво, отошел в сторону, подошел к собственному парадному портрету, нажал тайную кнопку, и портрет отъехал в сторону, обнажая бронированную дверь.
        Геннадий, введя многозначный код и идентифицировавшись, приложив ладонь к сканнеру, потянул дверь на себя, та бесшумно распахнулась.
        Он зашел в комнату-сейф, а через пару мгновений вышел оттуда с грудой сафьяновых мешочков и бархатных коробочек в руках.
        — Это твое, Нинка. Я тебе дарил, и это принадлежит только тебе. Думаю, на миллион баксов, а то и все полтора, потянет.
        Он положил драгоценности на письменный стол, а Инна хмыкнула:
        — Спасибо, что возвращаешь. Тоже не думаю, что твоя Инна стала бы их носить. Хотя, может, очень даже и стала бы.
        Муж, тяжело дыша, отошел в угол кабинета, словно…
        Словно боялся к ней приближаться.
        Инну разобрал смех.
        — Поверь, мне всего пятьдесят исполнилось, от этого в зомби не превращаются. В подавляющем большинстве случаев… Мы что, начинаем делить наше имущество, Геныч?
        Геннадий бросился к бару, схватил бокал, кажется, из которого пила Инна, заполнил его до краев коньяком и выпил одним глотком. А потом, повернувшись к ней, произнес:
        — Нет, делить мы, конечно же, ничего не будем. Я возвращаю тебе драгоценности. Свои тряпки, многие из которых тоже стоили ого-го, ты, естественно, тоже получишь. Ну, и квартиру в Москве. Не ту, где вы сейчас проживаете, а поскромнее. Ну, и пятьсот тысяч евро. Этого вполне должно хватить.
        Инна, прекратив смеяться, почувствовала нарастающую злобу. Такая резкая смена настроений — не самый хороший признак.
        Ну да, климакс, что поделать. Полтинник, бывший муж — и молодой любовник.
        Лепота!
        — Геныч, ты очень благороден! Спасибо, что возвращаешь мне мои лифчики, пеньюары и резиновые сапоги. Все равно на более чем объемную твою Инну они не налезут.
        — Инну не трогай!  — вспылил муж.
        — А ты меня оставь в покое!  — воскликнула Инна.  — К чему этот разговор? Лети к своей благоверной, к своему единственному сыну — они тебя заждались. А, вот и вертолет садится…
        И в самом деле: из окон кабинета можно было наблюдать за тем, как в отдалении на зеленую лужайку опускается белый вертолет.
        — Жаль, что не голубой!  — сказала Инна.  — А то было бы, как в той самой песенке, которую вы мне только что всем аулом исполняли, песенке про волшебника в вертолете, который прилетит на мой день рождения и бесплатно покажет кино. Прилетел! И привез с собой отвратительную комедию, главную роль в которой исполняешь ты, Геныч!
        Муж даже не взглянул в окно, за которым приземлился вертолет, с таким нетерпением им ожидавшийся.
        — Инна, я же не шучу. Это очень серьезно…
        Инна? Больше не Нинка?
        — Что серьезно?  — спросила она, окончательно теряя терпение.  — Не понимаю, чего ты хочешь! Желаешь «войны роз» — ты ее, клянусь, получишь, Геннадий!
        Раз она для него Инна, то и он для нее Геннадий.
        — Хочешь померяться силами? Ну что же, валяй! Но в итоге я заберу себе не только то, что мне и так принадлежит, но еще и кусок твоих миллиардов. Вряд ли твоей Инне это понравится. Как бы она не ушла от тебя к другому, побогаче!
        Муж сказал, как хлыстом ударил:
        — Не истери. Ты пьяна.
        Она пьяна? Да как он смеет говорить ей подобные вещи? Инна, покачнувшись, вдруг поняла, что супруг прав.
        Пьяна — еще бы, налакалась раритетного коньяку натощак.
        Она опустилась в кресло и, со всей силы сжав подлокотники, произнесла:
        — И почему вы, богатые мужики, такие жлобы? Чем богаче, тем жлобастее. Прямо взаимосвязь какая-то. Закон Фарафонова — неплохо звучит?
        Инна буравила супруга взглядом, а тот, не выдержав, снова отвернулся.
        И почему рядом с ней в столь тяжелый и важный момент не было Тимофея? Господи, она бы все отдала, чтобы он оказался с ней — здесь и сейчас.
        — Ты ведь знаешь, что отвоевать ничего не получится, но все равно пытаешься. Геныч, зачем? Ой, прости, Геннадий! У тебя есть твой, когда-то наш, но теперь именно что твой холдинг, у меня мойлитературный журнал, мои активы…
        — У тебя ничего нет, Инна.
        — …и помимо этого…
        Думая, нет, будучи уверенной, что ослышалась, потому что Геннадий говорил тихо, а ее голос, наоборот, был громким, Инна уставилась на супруга.
        — Геныч, пардон, то есть Геннадий. Геннадий Эдуардович, что вы вякнули? У меня есть мой литературный журнал и мои активы, и…
        — У тебя ничего нет, Инна!
        На этот раз супруг произнес это четко и с нажимом. Инна ошарашенно уставилась на него.
        Геннадий, по-прежнему не смотря на нее, отвернулся и, уставившись на вертолет, лопасти которого продолжали вращаться, сказал:
        — Понимаешь, я уже давно понял, что все рано или поздно закончится разводом. Ну а это означало бы, что ты ушла бы, прихватив более чем солидные активы. Ведь ты владелица ряда пакетов акций, фирм, объектов недвижимости и так далее и тому подобное. Холдинг мы строили с тобой, и я признаю, что ты сыграла важную роль в достижении того уровня, на котором он сейчас находится…
        Инна молчала, потому что от начинавшейся истерики не осталось и следа, да и от хмеля, собственно, тоже. Она была теперь трезва как стеклышко.
        И внимательно, крайне внимательно слушала мужа.
        — А активы у тебя колоссальные. Ты, не исключено, даже сама не знаешь этого, Инна. И ты бы их прихватила с собой, уходя от меня, в этом сомнений нет. Если бы я позволил тебе уйти, то махом лишился бы значительной части активов холдинга. И мне пришлось бы или перекупать их у тебя по неизвестно какой цене, или мириться с тобой как с неудобным членом совета директоров с правом голоса и блокирующим пакетом акций, или опасаться того, что ты продашь свои активы кому-то из моих врагов, который отвалит за них нужную сумму…
        Он вздохнул.
        — Как вариант был отказ тобой от претензий на раздел имущества при разводе, но с этим, как уверили меня доверенные юристы, тоже сплошной геморрой, да и не факт, что потом через суд не опротестуешь. В общем, я сразу понял — куда ни кинь, всюду клин. Поэтому пришлось прибегать к креативным методам.
        Инна продолжала молчать, чувствуя, что…
        Что прозревает.
        — Ну, добровольно ты мне бы свои активы не уступила, а платить за них втридорога я не желаю, да и не могу. Судиться с тобой — дело долгое, муторное и ненадежное. Тем более в нашем случае шансов на победу у меня, несмотря на мои хорошие связи наверху, практически не было…
        Инна продолжала молчать, напряженно думая. Ну да, Геныч, извините, Геннадий Эдуардович, всегда был блестящим стратегом.
        Даже тогда, когда познакомился с ней и вовлек ее в их первую совместную аферу.
        Первую, но отнюдь не последнюю.
        — Значит, следовало сделать так, чтобы у тебя к моменту нашего неминуемого развода вообще не было бы никаких активов. Весь вопрос в том, как у тебя их отнять, чтобы ты не встала на дыбы, Нинка.
        В самом деле, как?
        — Мне оставалось только изъять у тебя активы, причем быстро, да еще так, чтобы ты ничего не заподозрила и не чинила мне препятствий. Задача, надо признать, практически невозможная…
        Практически…
        — Но, как ты знаешь, Инна, для меня нет ничего невозможного.
        Ну да, нет. Хотел нормального сына — получил нормального сына. Захотел ее активы — получил ее активы?
        — Поэтому я задался вопросом: что тебе дороже твоего бизнеса? Ответ один — твой сын Женечка!
        И твой тоже, Геныч. Ой, то есть Геннадий Эдуардович. А вот лучше бы: нет, не ваш.
        — Ради сына ты готова на все. Пришлось потратить какое-то время на разработку деталей, но ведь все удалось великолепно, ты не находишь?
        Удалось?
        — Ну скажи же что-нибудь!  — потребовал муж, но Инна упорно продолжала молчать.
        Геннадий, вздохнув, взглянул на часы и заявил:
        — Мне пора, Инна. Да, это наш последний разговор и наша последняя встреча. Конечно, я хотел подсластить тебе пилюлю, поэтому щедро оставляю тебе драгоценности на миллион баксов, а то и на все полтора, дарю полмиллиона евро и квартиру в Москве. Поверь, это очень щедрый жест.
        — Значит, Геныч, это все была подстава?  — произнесла наконец Инна, и муж, будто бы даже обрадовавшись звуку ее голоса, охотно подтвердил:
        — Ну да. Требовалась внешняя угроза, поэтому она и появилась — в лице братьев Шуберт. Они жуки еще те, однако никакой войны против моего холдинга не ведут. Но личности они одиозные, на роль пугала сгодятся.
        — И Женечку они не похищали…  — проговорила, глядя в сторону, Инна.
        — Конечно же, нет! Его никто и не похищал — в самом деле моя служба безопасности, разыгрывая для тебя людей братцев Шубертов, увезла его кое-куда, поиграли с ним в приставку и вернули домой. Ну, для пущей достоверности еще и твоей бухгалтерше жирок растрясли.
        — Мила Иосифовна на тебя работает?  — спросила Инна.
        — Да боже упаси посвящать эту глупую жирную курицу в мой элегантный план!  — усмехнулся Геннадий.  — Она была свято уверена, что ее похитили люди Шубертов, и, вопя и стеная, только нагнетала на тебя страху и форсировала принятие тобой решения.
        Решения о выводе активов за рубеж и их трансфер в некий траст.
        — Правильно ли я понимаю, что траст мне неподконтролен?  — спросила Инна.
        Муж снова вздохнул:
        — Правильно. В этом и заключалась цель. Ты сама передала мне все свои активы — и тут придраться не к чему. Везде стоят твои подписи, причем настоящие. Никто давления на тебя не оказывал. А если оказывал, то ты не в состоянии это доказать. Так что было ваше — стало наше!
        — Почему?  — спросила Инна.
        Геннадий, казалось, смутился:
        — А тебе зачем? Ты все равно бизнесом не интересуешься, кроме своего убыточного псевдолитературного журнальчика. А Женечка… Ну, он же никогда ничем управлять не сможет.
        — А у тебя вторая молодость, новая жена, долгожданный сын, наследник престола…  — Инна не сводила взгляда с парадного портрета мужа.
        — Можно сказать и так. Да, я не хочу ни с кем делить холдинг. Даже с тобой и твоим сыном. Потому что все отойдет моему сыну!
        Инна резко встала, да так, что Геннадий даже испуганно вздрогнул.
        — Ловко же у тебя получилось. Заговаривал мне зубы, устроил дешевое представление, делал вид, что желаешь мне помочь, а сам…
        Инна опустилась обратно в кресло.
        Мысль о трасте и выводе активов подал муж, это бесспорно, а вот убедил ею воспользоваться…
        Тимофей!
        Инна ощутила резкую боль в сердце, чувствуя, что ей не хватает воздуха.
        — Тебе что, плохо?  — забеспокоился Геннадий.  — Воды дать? Или коньяку?
        Инна выдавила из себя:
        — Тимофей… Он…
        Муж подбежал к ней с бокалом коньяка и, разжав ей зубы, буквально заставил Инну проглотить алкоголь. Сразу же полегчало.
        — Ну, в общем, да. Мне был нужен человек, который бы усыпил твою бдительность. И привел бы тебя к мысли принять нужное решение, не советуясь с адвокатами и настоящими финансовыми экспертами. Поэтому около тебя и появился этот смазливый липовый банковский аналитик…
        Смазливый липовый банковский аналитик.
        Трюк стар как мир: любовник заодно с мужем.
        — Знаешь, этот тип ведь был когда-то сердечным другом моей Инны. Ну, до того, как она полюбила меня. Поэтому, когда мы занимались поисками подходящего для тебя… хахаля, причем такого, который бы не кинул нас самих, потому что от него зависело многое, она подала эту блестящую идею. Этот типок в долгах, как в шелках, крайне падок до денег и абсолютно аморален, но в то же время труслив. К тому же с милой дрожащей собачечкой. Именно такой мне и требовался.
        «Реально богатый» — у Инны в памяти всплыла характеристика толстосума, к которому, как жаловался Тима, от него ушла невеста. Скромно умолчав при этом, что невестой была вторая Инна, а реально богатым объектом ее новой страсти…
        Ее Геныч!
        Муж же тем временем безмятежно и явно гордясь собой продолжал:
        — Нинка, ну, тебе же с ним было неплохо? Он старался на совесть. Отрабатывал свой гонорар, так сказать…
        Вся эта болтовня о совместной жизни. О большой любви. О планах на будущее. Все это вранье, туфта, обман.
        И она, пятидесятилетняя тетка, попалась на этот дешевый трюк. Ну ладно, на тот момент ей было всего лишь сорок девять.
        Видимо, это все и объясняет.
        Инна хмыкнула, а Геннадий, уверившись, что ей лучше, отошел в сторону.
        — Понимаю, не по-джентльменски, но я ведь не джентльмен. Ты это сама прекрасно знаешь.
        О да, как это точно: Геныч — не джентльмен. Скорее, хитрый бывалый пират, наподобие Джона Сильвера из «Острова сокровищ», который сейчас с тобой любезничает, а мгновение спустя, когда ты повернешься к нему спиной, без малейших сантиментов раскроит тебе череп металлическим наконечником своего костыля.
        Муж заявил:
        — Ну я же не зверь. И не жмот. Заберу то, что является активами холдинга. А остальное оставлю тебе. Извини, но ты получаешь драгоценностей на миллион с лишним, полмиллиона евро плюс отличную квартиру. Квартиру, кстати, сама можешь выбрать, я оплачу. Ну, и мелочовка наподобие дизайнерских шмоток и, так и быть, автомобиля.
        «И автомобиль!»
        Инне вспомнилась ставшая нарицательной фраза-завывание ведущего «Поля чудес».
        — И Женечке специнтернат или куда ты его там послать намерена — оплачу. Десять тысяч евро в год. И мы квиты!
        В дверь постучали, на пороге возник один из людей Геныча.
        — Простите, что прерываю, Геннадий Эдуардович…
        — Все в порядке. Мы закончили. Вижу, что вертолет уже прибыл. Пойдем!
        И, не оборачиваясь, произнес с порога:
        — Ну, вот и все. Извини, если что не так. Но теперь наши пути расходятся. Мои адвокаты с тобой в самое ближайшее время свяжутся. Можешь остаться, осмотреться, выбрать еще что-либо из обстановки. Если Инна согласится, то получишь. Мне пора к ней. Пока. Желаю тебе счастливой новой жизни!
        И вышел.
        «Если Инна согласится…»
        Если бы Геныч ударил ее в лицо со всего размаху, было бы не так больно и обидно.
        «Желаю тебе счастливой новой жизни».
        Жизни, в которой она не будет бедной голодающей матерью-одиночкой.
        А всего лишь женщиной, некогда весьма состоятельной, у которой отбирали то, что принадлежало ей по праву.
        «Мы квиты».
        Инна смотрела на парадный портрет супруга. А потом перевела взгляд в сторону.
        Медленно встав, Инна двинулась к письменному столу, обогнула его и подошла к бронированной двери комнаты-сейфа, которую муж в пылу своих признаний то ли забыл, то ли не счел нужным закрывать.
        Он же сам предложил ей осмотреться. Выбрать что-либо из обстановки.
        Инна вошла в комнату-сейф и вернулась мгновением позже с двуствольным ружьем.
        Что же, она сделала свой выбор!
        Как недальновидно со стороны Геныча, что он брал ее на охоту и научил стрелять из ружья.
        Ой, как недальновидно.
        Вставив два патрона, которые извлекла из коробки, стоявшей там же, в комнате-сейфе, Инна защелкнула ствол и, облокотив его на плечо (в желтом вечернем платье это выглядело наверняка оригинально), вышла из кабинета.
        Она слышала голос мужа, доносившийся с первого этажа.
        Подойдя к перилам, Инна посмотрела, что происходило внизу. А затем, сбросив туфли, сбежала по лестнице вниз.
        Мрамор ступеней приятно холодил босые ступни. Оказавшись в холле, Инна увидела распахнутую входную дверь и нескольких людей мужа, куривших на крыльце.
        В самом же холле никого не было.
        Инна, сняв с плеча ружье, погладила его.
        Нет, она не сошла с ума — просто Геныч должен заплатить за то, что сделал с ней.
        И со своим сыном.
        Боковая дверь раскрылась, оттуда появился официант в ливрее, тащивший поднос с фужерами. Увидев Инну, он сначала непонимающе уставился на нее.
        Инна, направив в него ствол, произнесла:
        — Бум!
        Выронив поднос, официант скрылся в обратном направлении, и звук от падения множества бокалов привлек внимание стоявших на крыльце людей Геннадия.
        Промедление смерти подобно.
        Да, смерти — ведь она намеревалась прямо сейчас убить мужа. Или отстрелить ему то самое ценное, что позволило ему стать отцом второго сына, будет более изящной месть?
        Тогда и контроль над миллиардным холдингом уже не сумеет компенсировать тяжести утраты.
        А что, это мысль…
        Еще не решив, убьет ли она Геныча или всего лишь превратит его в евнуха (а нельзя сделать сначала одно, а потом другое?), Инна ударом ноги — благо, что фасон платья позволял — распахнула дверь в бальный зал.
        — …стал три с небольшим часа назад отцом прелестного сына!
        Раздались аплодисменты, заглушившие стук двери — гости били в ладоши, узнав от Геныча, что его Инна разродилась сыном.
        Жаль, что малыш потеряет отца в тот же день, когда появился на свет. Но зачем малышу такой отец?
        Верно, незачем.
        Кто-то, повернувшись, заметил Инну с ружьем, и с лица гостя тотчас сползла подобострастная улыбка.
        Гость отвалил в сторону, а Инна, чувствуя себя, словно в трансе, направлялась прямиком к мужу. Геннадий же, не замечая ее, продолжал что-то радостно вещать о весе и росте сына.
        Своего сына. Своего единственного сына.
        Как же ей это надоело!
        И опять перед ней все расступались, словно шествовала коронованная особа. Инна, двигаясь к мужу, взяла его на мушку.
        Кто-то вскрикнул, и Геныч наконец повернулся, все еще не понимая, отчего-то сразу несколько гостей с испуганными лицами тычут куда-то вбок.
        Повернулся. И наконец понял.
        — Нинка!  — прошептал он.  — Нинка…
        И все понял, без малейших пояснений с ее стороны. А что тут было не понять? Он обманул ее, как обманывал долгие годы, и теперь настала пора поплатиться.
        Впрочем, если уж на то пошло, все закономерно. То, что началось с обмана, обманом и закончится…
        Но если бы он обманул и обобрал только ее (как и тогда — тридцать лет назад — хотел обмануть и обобрать, и она ему еще и помогала!). Он обманул и обобрал их сына.
        Их единственного сына.
        Геннадий, понимая, что его ждет, а также то, что никто из гостей не намеревается ему помогать и не желает броситься на его супругу, вооруженную ружьем, попятился задом, в сторону террасы.
        Инна медленно приближалась, вдруг подумав, что так тому и быть.
        Она убьет его и…
        И все будет хорошо?
        Однако отступать уже поздно. Споткнувшись, муж едва не полетел на паркетный пол. Застыв в нелепой позе, он мученическим взором уставился на жену.
        На свою жену.
        Инна, оказавшись от него буквально в метре, наставила ему на грудь ружье.
        Она делает это не ради себя — она делает это ради сына.
        Ее сына. И только ее!
        Внезапно ей пришла в голову мысль о том, что Женечка находится где-то здесь. И, соответственно, увидит, как она застрелит сейчас его отца.
        — Нинка…  — Муж, наконец грохнувшись на пол, вдруг заплакал. Инне стало невыразимо жаль его — да, в том числе и его. И Женечку. И себя.
        И всех-всех-всех…
        Но тут позади раздался треск, шум, гомон. Лицо мужа просветлело, и он, пытаясь подняться, дико заорал, указывая на Инну:
        — Стреляйте в нее, олухи, стреляйте же!
        Инна поняла, что подоспела подмога и что на нее вот-вот набросятся люди мужа. Ну, или выстрелят в нее, как он приказывал.
        И поняла: сейчас или никогда.
        Поэтому, взглянув на Геннадия в последний раз и понимая, что больше никогда не увидит его живым, а только мертвым, с развороченной кровоточащей раной в груди, сделала еще полшага вперед…
        Да, то, что с обмана началось, обманом и закончилось. Нежели это циничная усмешка судьбы? Ах, а как захватывающе все когда-то начиналось — и чем в итоге закончилось? Неужели это неизменный конец любого брака?
        И любой, даже самой большой и неземной, любви.
        Ведь у того, что есть начало, всегда должен быть и конец.
        Всегда.
        Но какая теперь разница? Вот именно — совершенно никакой!
        Инна еще раз взглянула на налившееся кровью лицо супруга, человека, которого когда-то она безумно любила и который, в этом-то весь фарс, тоже любил ее. И которого она теперь ненавидела, желая убить.
        На глазах их сына. Их единственного сына.
        Собиралась? Да, собиралась.
        И убьет. Прямо здесь и сейчас.
        — Чего медлите?! Стреляйте же в нее!  — прокричал муж, и Инна замерла.
        А затем без малейших колебаний нажала спусковой крючок…
        За тридцать лет до этого
        — Нина? Ведь вас зовут Нина?
        Перед ней стоял темноволосый, коренастый, но, без сомнения, привлекательный молодой человек.
        Инна сначала не поняла, что вопрос адресован ей, и чуть не расплескала бокал с разноцветным коктейлем с бумажным зонтиком, совсем как на Западе, который ей на вкус решительно не нравился, однако избавиться от которого у нее духу не хватало.
        Нет, конечно же, он ошибся, потому что на этой вечеринке, куда ее притащила сокурсница, Инна никого не знала. И никто не мог знать ее.
        — Вы же Нина?  — продолжал допытываться молодой человек, а до Инны вдруг дошло: ну конечно, это всего лишь незамысловатая уловка, чтобы познакомиться с ней. Называешь наугад первое попавшееся имя, и доверчивая девица выдает свое настоящее. Завязывается легкая беседа, а потом…
        Инна покосилась на парочку, которая страстно целовалась на подоконнике неподалеку. А когда она ходила в ванную комнату, то, едва раскрыв дверь, тотчас захлопнула ее, потому что там, прямо ванне, творилось такое…
        Видимо, все кровати в этой квартире в сталинской высотке были уже заняты.
        Зря она позволила себя уговорить, зря. Неужели это и есть «золотая молодежь»? И что в этом хорошего — в отсутствие могущественных родителей, укативших куда-то в Пицунду, напиваться до потери пульса заграничным алкоголем, заниматься напропалую с незнакомым партнером сексом и пробовать какую-то белую гадость, которую из-под полы раздавали на этой элитной вечеринке в элитном доме для элиты советского общества?
        Нет, она студентка второго курса одного из педагогических институтов столицы, не привыкла к такому. Знали бы ее родители: мама, работавшая медицинской сестрой, и отец, трудившийся на химическим заводе в небольшом городке на Волге, где Инна родилась и выросла и где жила до того, как поступила в московский вуз.
        Ну и хорошо, что не знают. И никогда не узнают!
        — Нина, разрешите с вами познакомиться,  — улыбнулся молодой человек, протягивая ей широкую ладонь.  — Меня зовут Геннадий Фарафонов, и я имею честь быть шапочно знакомым с вашим папой.
        Точно, или безбожно клеится, или путает ее с кем-то. Потому что этот самый Геннадий Фарафонов ну никак не мог быть знаком с ее папой, трудягой на провинциальном химическом предприятии в маленьком городке на Волге.
        — Я не Нина,  — произнесла она наконец, начиная тяготиться происходящим.  — Меня зовут Инна.  — И приняла решение, что покинет эту вечеринку. Зачем она вообще решила сюда пойти? Потому что сокурсница уговаривала: наверное, ей страшновато было одной сюда заявляться или хотела продемонстрировать, какие у нее связи, раз приглашают в такие места.
        Только однокурсница, мечтой которой был перспективный муж и московская прописка, почти сразу, повиснув на каком-то белобрысом, прыщастом, но явно разбитном и являвшимся душой компании парне, куда-то исчезла. Инна подозревала, что приятельница и ее кавалер скрылись в одной из соседних комнат, где, судя по разнообразным звукам, творилось то, о чем она не желала знать.
        — Извините,  — произнесла Инна, вставая.
        Ей хотелось поскорее покинуть эту нехорошую квартиру. Ей не требовался ни перспективный муж, ни московская прописка. И кто ей точно не требовался, так это самый навязчивый темноволосый молодой человек, который явно не желал отпускать ее.
        Инна, пытаясь протиснуться мимо нахала, оказалась задета каким-то типом, на котором повисло то ли три, то ли четыре хохочущие полуголые (а одна, кажется, полностью голая) девицы, и расплескала коктейль.
        Прямо на свое платье — единственное парадное. Хотя, по сравнению с модными западными шмотками гостей этой вечеринки, она была одета старомодно и безвкусно, в общем, совок совком.
        Чувствуя, что жидкость растекается по груди, Инна решительно направилась к выходу. Нет, в ванную она наведываться больше не будет.
        В гигантской прихожей, где кто-то сидел на паркетном полу и втягивал через нос белый порошок, некто иной виртуозно рассказывал гнусный матерный анекдот, а сразу три парочки бесстыдно сосались и, кажется, были готовы перейти Рубикон, Инну настиг все тот же Геннадий Фарафонов.
        Протягивая ей салфетку, он произнес:
        — Вот, прошу вас, Нина! Или вы мне разрешите…
        Его ладонь потянулась к ее груди, и Инна надавала ему по рукам. Вот ведь хам!
        А затем, не слушая извинений этого самого Геннадия Фарафонова, выбежала из квартиры и, едва не налетев на выходивших из лифта размалеванную красотку и двух в стельку пьяных молодых людей, судя по всему, братьев-близнецов, ринулась вниз по лестнице.
        Перепрыгивая через две ступеньки, Инна спустилась с шестнадцатого этажа вниз и, толкнув массивную дверь, вышла наружу.
        И только когда дверь захлопнулась, она, ощутив резкий порыв ноябрьского ветра, вдруг поняла, что свое пальто оставила в нехорошей квартире!
        Коря себя за подобное головотяпство и чувствуя, что сейчас расплачется, Инна дернула дверь за ручку, однако та не поддавалась, потому что была заперта, чтобы попасть в подъезд, требовался ключ. Дом-то был элитный.
        Подпрыгивая на легком морозце, Инна принялась ждать, пока кто-нибудь не войдет или не выйдет. А что, если у нее поинтересуются, к кому она идет?
        В самом деле, к кому? Однокурсница называла какие-то имена, однако Инна пропустила их мимо ушей.
        В свете фонаря кружились, сверкая, снежинки. Час от часу не легче! Инне стало страшно. Зуб на зуб не попадал, ноги закоченели. Она снова дернула ручку двери.
        Ведь кошелек остался в кармане пальто…
        Дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник тот самый Геннадий Фарафонов.
        — Так и знал, Нина, что вы тут, потому что вы выбежали в одном платье, без верхней одежды… Проходите быстрее, а то у вас губы уже синие…
        Сердито дернув плечом и не заставляя повторять дважды, Инна влетела в большой холл.
        — Нина, давайте наверх поднимемся. Я вам кофе приготовлю,  — предложил молодой человек.  — Ну, или чая. Хотя вам лучше коньячку выпить…
        — Никакая я не Нина!  — заявила Инна в сердцах.  — И если это шутка, то затянувшаяся и плохая!
        Геннадий Фарафонов, внимательно посмотрев на нее, присвистнул и произнес:
        — А вы точно не Нина?
        Инна топнула ногой (чувствуя, что та все еще ледяная):
        — Точно! Вам что, паспорт показать?
        И, сказав это, вдруг вспомнила, что паспорт, вместе с кошельком, студенческим и пропуском в ее общежитие на окраине столицы, остался в кармане пальто — того самого пальто, которое лежало в большой кладовке в нехорошей квартире.
        Взгляд молодого человека изменился, внезапно в нем засквозила надменность.
        — А я-то смотрю, что одета ты для Нины бедновато…
        — Что, если я не Нина, а Инна, то можно мне тыкать?  — произнесла она устало и направилась к лифту. Нажала кнопку, однако лифт не шел, так как его, судя по тарзаньим крикам и ведьминому хохоту, кто-то наверху блокировал — наверняка очередные гости нехорошей квартиры.
        Инна чувствовала, что молодой человек стоит у нее за спиной, и это было далеко не самое лучшее ощущение. Не выдержав, она обернулась и, заметив, что он пристально на нее смотрит, чуть склонив набок голову, спросила:
        — Вы что, как сейчас принято выражаться — сексуальный маньяк? Отчего мне смотрите в спину и дышите?
        — Скажи, а ты точно… Ладно, извините, вы точно не Нина? И не ее сестра, хотя бы двоюродная, или какая-то еще родственница?
        Развернувшись, Инна направилась к входной двери, распахнула ее и, с тоской взирая на начавшуюся легкую пургу, ответила:
        — Точно! И у нас в семье никогда не было никакой Нины! Только вот соседка из другого подъезда имелась, Нина Григорьевна, старая сплетница с волосатой бородавкой на щеке, вечно ходившая в зеленом платке на голове. Но вряд ли вы имеете в виду ее. Хотя если так настаиваете, могу дать вам ее координаты.
        Инна не решалась выйти из подъезда, однако меньше всего ей хотелось продолжать дискуссию с этим странным типом.
        А Геннадий Фарафонов, решительно закрыв входную дверь, произнес:
        — Но это феноменально! Ты так на нее похожа… Ладно, извините, вы так на нее похожи.
        — Да на кого же?  — воскликнула Инна и вдруг разрыдалась.
        — Ладно, не ревите. Что, пальто наверху осталось? Принесу. Только скажите, какое! И без меня не уходите…
        Инна начала смеяться — без пальто, а также без кошелька, паспорта, студенческого и проездного она точно уходить не намеревалась.
        Объяснив, что пальто у нее бордовое, с меховой оторочкой, и сказав, куда она его положила, когда пришла на вечеринку, Инна проводила Геннадия Фарафонова взглядом — он побежал наверх пешком — и принялась ждать.
        Прошло пять минут. Пятнадцать. Полчаса. Инна вдруг поняла: он не придет! А что, если он обчистит сейчас карманы ее пальто и…
        Скроется?
        Но не из окна же вылетит, ему в любом случае надо будет спуститься вниз, чтобы покинуть элитный дом.
        А вдруг он воспользовался черным входом?
        Инна ринулась к лифту, остервенело нажала кнопку, потом кинулась к лестнице — в этот момент двери лифта распахнулись и из кабинки вышел Геннадий с ее пальто через руку, а также с небольшим чемоданчиком.
        — Что, заждалась?  — улыбнулся он.  — Извини, просто еще провернул кое-какую сделку — возможность представилась.
        Инна вырвала у него пальто, проверила, все ли на месте (кажется, все было на месте, даже два рубля с мелочью в кошельке), и, натягивая пальто на ходу, направилась к двери.
        Рука упорно не хотела попадать в рукав, и Инна вдруг ощутила, что кто-то поддерживает пальто, помогая ей.
        — Не надо!  — заявила она.
        — Ну, не будь такой букой!  — усмехнулся Геннадий.  — Кстати, хочешь, подвезу? У меня своя тачка имеется!
        Ничего не отвечая, Инна вышла из подъезда и направилась к станции метро.
        Но, не пройдя и нескольких метров, поскользнулась на льду и упала, пребольно ушибившись локтем. Пытаясь встать, она снова полетела вниз. В этот момент около нее раздался сигнал автомобильного клаксона и сверкнули фары.
        Послышался звук открывающейся двери, и перед ней появился Геннадий Фарафонов.
        — Давай помогу! Ну, или ты хочешь тут сидеть на льду? Ну, смотри…
        Инна не хотела и, позволив проводить ее к автомобилю (это была какая-то потрепанная, однако зарубежная модель), уселась на сиденье рядом с водителем.
        Геннадий, заняв место за баранкой, поинтересовался:
        — Все в порядке? А то если что, у меня имеется знакомый хирург. Четкий мужичок, снабжает меня спиртом из больнички…
        Инна, потирая все еще нывший локоть, поняла — перед ней тот, кого принято именовать фарцовщиком. Купи-продай, добудь-урви, заработай денег — обменяй.
        Такие юркие и хваткие типы были и в институте, где она училась, хотя и в небольшом количестве: в основном они отирались там, где грызла гранит науки «золотая молодежь», имевшая влиятельных родителей, связи и доступ в столичное высшее общество.
        Такие, как Инна, прозябавшие в одном из многочисленных педагогических вузов, им не требовались.
        Да и он Инне тоже не требовался. Ничуть! Что, однако, не значило, что он не мог подвезти ее до общежития.
        — А куда ты меня везешь?  — спросила Инна, вдруг сообразив, что они едут по Кутузовскому проспекту, хотя она даже не сказала, куда ей надо.
        — Туда, куда скажешь,  — ответил Геннадий, одной рукой крутя баранку, а другой вставляя во встроенный магнитофон кассету. Раздался последний хит «Modern Talking».
        Инна заерзала, а молодой человек, усмехнувшись, заявил:
        — Ладно, никто на твою девственность не покушается. Мне такие, как ты, не нужны.
        Инна обиделась и не осталась в долгу:
        — Ну, а мне такие, как вы! И вообще, я уже сказала, что на «ты» мы с вами не переходили.
        Некоторое время они молчали, а Инна видела, как Геннадий бросает на нее исподтишка странные взгляды. Не выдержав, она выпалила:
        — Если думаете, что за то, что вы меня подвезете, я вам… я вам отдамся, то жестко ошибаетесь! Я на вас в милицию заявлю!
        Молодой человек, усмехнувшись, ответил:
        — Заявляй! У меня там тоже хорошие связи. Но сказал же — не нужна ты мне! Потому что я никакой не сексуальный маньяк и не насильник глупых провинциалок.
        Ну, то, что она провинциалка, предположим, по ней видно, однако отчего сразу глупая? Инна считала себя весьма умной особой.
        — Я бизнесмен! Слышала такое слово?
        Инна, закатив глаза, ответила:
        — Не надо только американизмами щеголять! Да какой вы бизнесмен! Так, мелочь пузатая! По-английски: underdog. Слышали такое слово?
        Геннадий, ничуть не обидевшись, поинтересовался:
        — Так ты и по-английски говоришь? А по-французски можешь?
        Инна ответила ему на французском:
        — Мой милый водитель, лучше следите за дорогой и не болтайте глупостей!
        Услышав ее щебетание, молодой человек воодушевленно произнес:
        — Круто! Такая мне и нужна! Ты хоть не Нина, но вполне ничего.
        Дернув дверцу автомобиля (они как раз стояли на красном сигнале светофора) и убедившись, что она заперта, Инна потребовала:
        — Высадите меня здесь! Я хочу выйти! Немедленно!
        Геннадий, резко дав газ, заявил:
        — Не дури. Ты не Нина, ты даже лучше!
        Инне снова сделалось страшно, и она еле слышно произнесла:
        — Вы увезете меня куда-то и… сделаете из меня путану? Вместо вашей Нины?
        Геннадий захохотал.
        — Какие, однако, ты слова высокоинтеллектуальные знаешь! Я что, на сутенера похож?
        Имея лишь очень расплывчатое понимание, кто такой сутенер и как он выглядит, Инна ответила:
        — А что, разве нет?
        Геннадий, усмехнувшись, заявил:
        — А ты не такая простушка, какой кажешься! Вроде девочка-тихоня, а палец в рот не клади…
        — Палец в рот даже хомяку класть не рекомендуется,  — сказала Инна, чувствуя, что начала испытывать странную симпатию к этому нахалу.
        И тотчас приказала себе снова начать его презирать. Выходило плоховато.
        Геннадий, снова посмотрев на нее, проговорил:
        — Ладно, говори, куда тебя везти, и я по дороге все объясню. У тебя есть возможность заработать тысячу рублей. Ты понимаешь, что такое тысяча рублей? Причем, говорю сразу, ни с кем спать не придется, я на таких вещах бизнес не делаю. Так хочешь тысячу рублей?
        Инна имела представление, что такое тысяча рублей: столько получала в год ее мама.
        Пока они мчались по ночной столице, Геннадий ей все рассказал:
        — Ты девица хваткая и до жизни жадная, сразу видно. То, что ты во всем этом свинском угаре не принимала участия, характеризует тебя как умненькую девочку. Потому что только идиоты нюхают кокс, напиваются до икоты и трахаются со всем, что шевелится.
        — Я же только что была глупой провинциалкой!  — усмехнулась Инна, больше всего опасаясь показать, что польщена словами этого типа.
        — Неправда, Нинка! Можно я буду тебя так называть, раз уж повелось?
        — Меня зовут Инна!  — холодно заявила она.
        — Ну, буквы почти те же самые!  — пожал плечами Геннадий.  — В общем, раз была Нинкой, так ей и останешься. Пусть это будет твое кодовое имя, ведь у каждого секретного агента есть кодовое имя.
        Инна еле сдержала смешок, но напустила на себя крайне серьезный вид.
        — Я сказал, что не насильник глупых провинциалок, что истинная правда. Потому что сплю только с умными девушками. А глупыми провинциалками пусть довольствуются те, кто оттягивается на таких вот закрытых вечеринках для элитной молодежи. У меня времени на развлечения нет. Мне надо бизнес делать!  — Он помолчал и добавил:  — В сущности, мы с тобой очень похожи, Нинка! Это я сразу просек…
        — Похожи, как свинья на ежа!  — заявила Инна.
        Геннадий рассмеялся.
        — Извини, Нинка, но тогда ты свинья, потому как мужик в этой паре еж и, следовательно, я!
        Вдруг он совершенно серьезно продолжил:
        — Мы оба из провинции. Оба сумели выбраться в столицу, однако живем тут на птичьих правах. Оба не без царя в голове, однако видим, что лучшее в жизни достается не тем, у кого мозги, а у кого правильные родители, нужные связи и доступ к сильным мира сего…
        Инна хотела было прервать его, но не стала. Потому что, в сущности, он был прав.
        — Мы вынуждены вертеться, каждый на свой лад. Я вот делаю свой маленький бизнес, желая, чтобы он как можно быстрее стал большим бизнесом. Ведь сейчас, во времена перестройки, гласности и хозрасчета, все стало возможно!
        Посмотрев на Инну, он в лоб спросил:
        — Или ты хочешь, отучившись, уехать училкой, или на кого ты там учишься, в свою провинцию?
        Инна отрицательно качнула головой.
        — Ну, или, как твои более разбитные подружки, найти муженька с московской пропиской и зацепиться за столицу, выйдя замуж за нелюбимого человека?
        Она снова покачала головой.
        — Или начать зашибать большую деньгу, заделавшись одной из тех путан, о которых ты вела речь? Ты девица симпатичная, успех иметь будешь — именно как такая скромная студенточка, а не расфуфыренная шлюшка.
        Она — симпатичная? Инна была рада, что в салоне темно, потому как покраснела. Вот уж все про нее можно было сказать, но только не то, что она симпатичная. Это с рыжими непослушными кудрями и веснушками-то?
        — Значит, нужен еще один путь — свой собственный! Точно такой же, который нужен и мне. Потому как я кое-что зарабатываю, вот, авто приобрел, но это так, пустяки. Этим сейчас уже никого не удивить. А люди такие деньги делают, ты не представляешь…  — И тихо добавил:  — Я тоже хочу делать. Причем не только такие, но гораздо, гораздо больше!
        Воцарилось молчание, а потом Геннадий сказал:
        — Нина — это дочка одного очень влиятельного человека. В каких именно кругах он вращается, тебе лучше не знать. Однако поверь, перед ним многие трепещут. И боятся.
        Инна поверила, размышляя над тем, имеет ли он в виду какого-нибудь важного представителя бюрократической элиты — или авторитета преступного мира?
        — Я несколько раз пересекался с ним, однако дел никаких не имел — не мой уровень. Точнее, я не его, потому что я так, мелочь пузатая. Или, как ты меня научила, underdog.
        Инна улыбнулась, однако постаралась это скрыть от Геннадия.
        — Значит, он сам тогда topdog,  — сказала она.  — Ну, то есть «царь горы».
        Геннадий улыбнулся, он явно запоминал очередное новое выражение, а затем продолжил:
        — Его дочку, Нину, которой он очень дорожит, я видел пару раз: один раз она его сопровождала на некое важное мероприятие, где я тоже присутствовал. А другой раз на даче под Москвой, на одном закрытом торжестве, куда я одного важного человека возил…
        Ага, великий бизнесмен Геннадий подрабатывал шофером у столпов общества?
        — И, клянусь, ты с ней один в один! Ну да, конечно, отличия есть, она вся такая ухоженная, надменная, стильная.
        — А я разве нет?  — произнесла насмешливо Инна, сама зная, что конечно нет.
        Геннадий ответил:
        — То-то и оно: ты не такая, но быстро можешь стать такой! Модный заморский прикид, услуги косметолога, правильный макияж: и ты — это она.
        Инна пожала плечами.
        — Ну хоть бы и так? Что это даст? Те, кто ее знают, меня все равно за нее не примут. А те, кто не знают…
        Она запнулась, а Геннадий подхватил:
        — Говорю же, что у тебя мозги есть! Другая бы мучила вопросами, что я от тебя хочу, а ты сразу просекла, Нинка.
        — Инна!  — заявила она упрямо.
        А Геннадий, не обратив внимания, продолжил:
        — Вот о тех, кто ее не знает, точнее, знает, но плохо, и идет речь. У меня тут на носу две важные и чертовски прибыльные сделки. Одно дело, если я буду делать все так, как и ожидается: тогда мне кое-что перепадет, не скрою, но… Но не столько, сколько хочется!
        — А сколько хочется?  — поинтересовалась Инна, понимая, что Геннадий желает все и сразу.
        А почему бы, собственно, и нет?
        — И совсем другое, если те, с кем я буду эти сделки заключать, убедятся в том, что я делаю это по заданию важного человека и что его дочь Нина — моя подруга. Близкая подруга!
        Инна подвела итог:
        — Ты желаешь, чтобы я сыграла роль этой самой Нины и тем самым выбила для тебя своим присутствием и намеками на то, что за сделкой стоит мой могущественный отец, наивыгоднейшие условия?
        И только произнеся это, отметила, что и сама перешла с Геннадием на ты.
        — Ну да,  — просто сказал он.  — За это ты и получишь тысячу рублей. Тебе надо будет только стоять рядом, улыбаться, ну, и сказать томным голоском пару фраз, заметить, что твой папа будет очень доволен,  — и все у нас в кармане!
        — А папа настоящей Нины, когда до него дойдет, что кто-то использовал имя его дочки для своих целей, сотрет и тебя, и меня в порошок,  — сказала Инна с иронией.
        — До него не дойдет! Папаша сейчас в Питере, я это проверял, а дочурка нежится в Югославии, у Адриатики.
        Автомобиль затормозил, и Инна поняла, что они подъехали к обшарпанному зданию общежития, в котором она обитала.
        — Так ты согласна?  — спросил Геннадий, и Инна качнула головой.
        — Нет.
        Молодой человек раздраженно заметил:
        — Да не узнает старик ни о чем, клянусь! Не надо дрожать и пугаться…
        — Я не дрожу и не пугаюсь,  — ответила Инна с достоинством.  — Более того, я уверена, что сыграю роль этой самой Нины, знать которой не имею честь, отлично. Но…
        — Но в чем тогда дело?  — взбеленился Геннадий.
        А Инна, одарив его улыбкой, ответила:
        — Я хочу не тысячу, а десять тысяч рублей.
        В итоге сошлись на трех с половиной. Когда жаркие финансовые дебаты в салоне иномарки поздней ноябрьской ночью (или ранним утром?) были благополучно завершены, Геннадий, вытирая пот со лба, произнес:
        — Ну ты прямо прирожденная бизнесменша!
        — Фильм «Деловая женщина» видел?  — спросила Инна.  — Открою секрет: мне там нравилась не милая секретарша, превращающаяся в итоге в эту самую деловую женщину, а ее стервозная начальница-интригантка! Только, прошу, никому об этом не говори!
        — Это та, которую играет тетка, что в «Чужих» инопланетных монстров штабелями косит?  — ухмыльнулся Геныч.  — Ладно, не дрейфь: никому о твоих кумирах не скажу!
        На разработку деталей плана ушел остаток ночи и половина следующего дня. Время поджимало — обе сделки надо было заключить в течение следующих часов.
        — Все поняла?  — давал наставления Геннадий, сопровождая ее к знакомой косметичке на квартиру, где та должна была потрудиться над внешностью мнимой Нины.
        — Ну я же не глупая провинциалка!  — парировала Инна.
        Инна сама не знала, почему согласилась на это. Точнее, она прекрасно знала: это был ее шанс. Ладно, пусть не десять, а три с половиной тысячи рублей кардинальным образом изменят всю ее жизнь.
        Наверное, этот проныра Фарафонов была прав: они одного поля ягоды и два сапога пара.
        И, что важнее всего, они ведь не нарушали законов. Точнее, она не нарушала законов — то, что нарушал или не нарушал Фарафонов, ее не касалось. А постоять рядом с ним, похихикать, выдавая себя за другую… Даже не выдавать, а не мешать другим считать, что она и есть эта самая другая, разве наказуемо?
        И все же, забежав к своей соседке по общежитию, учившейся на юрфаке, Инна взяла у нее толстенный Уголовный кодекс РСФСР и пролистала его, особо внимательно изучив статьи о мошенничестве и совершении преступлений в составе группы лиц.
        Глядя на себя в зеркало, Инна поразилась: она была вроде бы та же, но в то же время превратилась в совершенно другую женщину. Особенно к лицу ей было облегающее нежно-голубое платье-футляр. А вот тяжелая золотая цепь, обвившая шею, и сверкавшие нестерпимым блеском кольца с нереально большими камнями показались ей вульгарными.
        — Бутафорская бижутерия, но отличного качества,  — пояснил Геннадий, застегивая у нее на шее «золотую» цепь.  — Что это подделка, только ювелир отличить сможет. Есть у меня хорошая знакомая, на «Мосфильме» работает…
        Инна поймала себя на мысли о том, что упоминание этой хорошей знакомой с «Мосфильма» ей не понравилось. Господи, но отчего? Она что, ревнует?
        Да ни за что в жизни!
        Наконец Геннадий накинул ей на плечи леопардовую шубку.
        — Тоже с «Мосфильма»?  — спросила Инна.
        — Искусственная,  — усмехнулся он.  — Но все равно никто присматриваться не будет. Черт, ты ведь так на нее похожа, что оторопь берет! И так как все будут считать тебя ею, то ни у кого не возникнет сомнения, что мех ненастоящий!
        И все же бесстрашие Инны улетучилось, когда они сели в автомобиль, чтобы отправиться на заключение первой сделки. Ее буквально трясло, и Геннадий, заметив это (он тоже преобразился, надев костюм, лакированные ботинки и тяжелое драповое пальто с белым кашемировым шарфом), потрепал ее по плечу:
        — Да не переживай ты так! Если что, нас на месте пристрелят, всего делов-то!
        И Инна вовсе не была уверена, что это являлось циничной шуткой.
        Когда они подрулили к складскому помещению, ворота которого были настежь раскрыты, молодой человек произнес:
        — Кстати, это ведь будет «лягушатник». Ну, в смысле французик. Какой-то там десятый секретарь французского посольства…
        — Что?  — завопила Инна, дергая дверь.  — Нет, не хочу! Он точно поймет, что я — не она!
        Геннадий, перехватив ее руку, легонько сжал ее и проговорил:
        — Нинка, не глупи! Это же не только твой, но и мой шанс! Все пройдет, как по маслу, я тебе обещаю! Строй ему глазки и таинственно молчи. Я все возьму на себя.
        — Все равно не хочу,  — повторила Инна, однако Геннадий прервал ее:
        — Уже поздно. Вон они к нам идут…
        Сделка происходила внутри складского помещения, француз оказался вертлявым чернобровым типом, который, поцеловав ей обе руки, пришел в восторг от нескольких фраз на его родном языке. И зашпарил, да так, что Инна перепугалась, потому что ничего не понимала.
        — Мадмуазель, вы очаровательны! Я много наслышан о вашем могущественном отце. Скажите, как его пошатнувшееся здоровье?
        Инна, наблюдая за тем, как Геннадий вместе с парочкой мрачных типов проводит инспекцию деревянных ящиков, в которых лежали укутанные в солому элегантные бутылки, с ужасом поняла, что на этот счет у нее инструкций не было.
        Пришлось импровизировать.
        — Понимаете, возраст…
        — Но он же такой спортивный и бодрый!  — Француз воздел к потолку руки.  — Говорят, что он соблюдает особую диету, которая позволяет ему быть в отличной форме. Не поделитесь ли со мной секретом, какую именно?
        Геннадий, вынимая бутылку за бутылкой, рассматривал ее на свет, трогал этикетки и понимающе качал головой.
        — Секрет, месье, на то и секрет, чтобы оставаться секретом, иначе он перестанет быть секретом. Надеюсь, вы меня понимаете?  — улыбнулась Инна и напустила на себя надменный вид.
        Француз наконец отклеился, а Геннадий, подойдя к ней, шепнул:
        — Отлично! Теперь надо с ним договориться о снижении цены. Придется намекнуть, что мой будущий тесть будет очень недоволен, если узнает, что с меня дерут три шкуры…
        Инна наблюдала за тем, как шли переговоры, как часто француз воздевал к потолку руки и исторгал французские ругательства, переходя затем на смешной русский. Затем она, подойдя к Геннадию и взяв его под руку, мило произнесла:
        — Месье, разве вам не жаль меня — тут так холодно! Давайте скорее все завершим. Приезжайте к нам на Рождество. Папа будет очень рад. Как и тому, что вы предложили честную цену.
        И, целуя замершего Геннадия в щеку, с улыбкой добавила:
        — Вы ведь предложили честную цену?
        Когда сделка была завершена и французы, получив от Геннадия сумку с наличностью, дважды пересчитав ее, наконец покинули складское помещение, оставив их наедине в ящиками, полными элегантных бутылок, молодой человек, сорвав с шеи кашемировый шарф, подбросил его к потолку, к которому француз столь часто воздевал руки, и заявил:
        — Он сбавил почти половину! Я исходил, что максимум двадцать процентов. Ты — просто прелесть, Нинка!
        И поцеловал ее в щеку.
        Чувствуя внезапную неловкость, Инна отступила на шаг, взяла бутылку, покрутила ее в руках и спросила:
        — И что это такое?
        — Контрабандное эксклюзивное французское шампанское,  — сказал Геннадий.  — Французики, видимо, имея свои криминальные каналы у себя в стране и получая его по дешевке или, не исключено, перекупая у ворья, подрабатывают тем, что дипломатической почтой привозят его в Союз и тут из-под полы приторговывают. Я же решил взять сразу большую партию, потому что у меня есть один человечек, который отправит ее в Закавказье ценителям раритетных французских напитков, те готовы целое состояние за него выложить!
        — Выпьем за успех?  — спросила Инна.
        Геннадий, посмотрев на часы, ответил:
        — Только после второй сделки, Нинка! Нам еще в область ехать…
        Они отправились в путь и прибыли на место оговоренной встречи: полуразрушенную церковь. Озираясь, Инна вышла из автомобиля и, потирая руки, спросила:
        — А «Вия» случаем не тут снимали?
        Ситуация повторилась, только на этот раз Инне предстояло развлекать работника колумбийского посольства, сеньора с пышными усами и громадным носом с горбинкой. По-испански Инна понимала чуть-чуть, однако колумбиец неплохо владел русским.
        То, что на этот раз лежало в ящиках, Инна не видела, однако понимала, что речь идет опять о чем-то ценном.
        Как и в случае с французом, Инна упомянула «своего» отца, и колумбиец тотчас рассыпался в комплиментах. Инна сразу сказала, что они с Геннадием планируют пожениться и что «ее папа», вне всяких сомнений, будет рад увидеть друга из Южной Америки на этом торжественном мероприятии.
        — О, сеньорита, у вашего дона отца прелестная, поистине прелестная дочь! Он ведь вас очень любит?
        Инна, мило улыбнувшись, ответила:
        — О да, сеньор. Да так, что оторвет любому голову и откусит нос, если, к примеру, поймет, что его семье не выказывается должного уважения.
        Колумбиец при этих словах схватился за собственный нос.
        Наконец сделка была завершена, и они с Геннадием остались одни в полуразрушенной церкви. Инна, подошла к Геннадию, склонившемуся над одним из ящиков.
        — Ой, а что это такое? Фрукты, что ли?
        Она взяла что-то круглое и темное в руки — и едва не выронила.
        Это была граната.
        — Это что, оружие?  — спросила она, оправившись от шока.
        А Геннадий, забрав у нее гранату и осторожно положив обратно в ящик, заявил:
        — Ну да. У них хорошие каналы с повстанцами в своей стране. И они их оружием снабжают, тоже, кстати, по каналам дипломатической почты. У нас покупают, туда пересылают. Кстати, предлагали еще и наркоты, которую они к нам везут, чтобы на оружие обменивать, но я таким не занимаюсь.
        — Ну да, ты же у нас с принципами!  — усмехнулась Инна.  — Но извини, одно дело покупать контрабандное шампанское, а совсем другое — гранаты! Что ты будешь с ними делать?
        — Есть у меня кое-кто…  — ответил уклончиво Геннадий.
        Инна, отойдя от греха подальше от ящиков с опасным содержимым, уселась на кирпичный выступ и сказала:
        — А теперь я хочу свои деньги. Я свою часть договора выполнила, цену сбила, причем значительно.
        Геннадий, вытаскивая бутылку шампанского, прихваченную им с места заключения первой сделки, ответил:
        — Не отрицаю. Колумбиец, усатый жмот, уступил только двадцать пять процентов. Ну хотя бы так! А деньги ты свои получишь, как я только товар реализую.
        — И когда это будет?  — настороженно спросила Инна, а Геннадий, откупоривая бутылку, пояснил:
        — Шампанское — послезавтра, а гранаты — в конце недели. Гонорар получишь сразу после реализации шампанского. Я даже по случаю того, что все прошло без сучка без задоринки, готов накинуть тебе бонус, Нинка… Черт!
        Он открыл бутылку, однако оттуда, вопреки его ожиданиям, не ударила струя шампанского, а вместо этого в нос ударил резкий запах. Осторожно понюхав горлышко, Геннадий в полной растерянности произнес:
        — Но ведь это… Не шампанское!
        Инна, забрав у него бутылку, понюхала, но этого, собственно, и делать было не нужно: даже на расстоянии нескольких метров чуствовалось непередаваемое уксусное амбре.
        Плеснув из бутылки на пол, Инна произнесла:
        — Ну да, уксус, как пить дать. Хотя признаю, что сравнение неподходящее: такое пить однозначно не стоит!
        Геннадий, не слушая ее, словно в трансе, схватил другую прихваченную им для празднования победы бутылку эксклюзивного шампанского, открыл — и Инна снова почувствовала запах уксуса. Молодой человек в ужасе уставился на то, что держал в своей руке. А затем, ничего не говоря, опрометью выбежал из полуразрушенной церкви.
        Инна догнала его около автомобиля, наблюдая за тем, как Фарафонов ожесточенно дергает дверцу.
        — Ключи же вот они!  — произнесла она, показывая забытые молодым человеком ключи.
        — Едем на склад…
        Инна покачала головой:
        — Извини, а гранаты ты, что ли, здесь бросишь?
        Взвинченный Фарафонов метнулся обратно в полуразрушенную церковь. Схватив один из ящиков, он резко направился к выходу — и с разбегу задел торчавший из стены кирпич. Геннадий не сумел удержать ящик, тот выскользнул у него из рук — и грохнулся на землю.
        Инна в ужасе закрыла глаза — не хватало еще, чтобы эта сумбурная, никак не желавшая закончиться ночь в итоге стала последней ночью ее жизни.
        Однако ничего не произошло, взрыва не последовало. Геннадий осторожно отодвинул ящик в сторону, а затем приподнял крышку.
        Он на что-то с ужасом пялился, и Инна, у которой любопытство пересилило инстинкт самосохранения, заглянула ему через плечо.
        — Это что?  — произнес он, доставая из ящика нечто блестящее, с острыми краями.
        Инна, приглядевшись, сказала:
        — Вроде бы на ручную гранату похоже. Только…
        Геннадий швырнул гранату на пол и заявил:
        — Только она из стекла!
        Как они быстро убедились, не только эта граната, но и содержимое всех ящиков, за исключением того, который Геннадий внимательно досматривал вместе с колумбийцами, составляли стеклянные гранаты. А в первом ящике были металлические муляжи.
        — Черт побери!  — закричал молодой человек, со всего размаху опускаясь на пол.  — Черт меня побери!
        Инна, крутя в руках стеклянную гранату, которая на вид была неотличима от подлинной, произнесла:
        — Гм, а это ведь елочное украшение. Посмотри, здесь сверху крючок есть, чтобы на ветку повесить…
        — Мне самому на ветке повеситься придется!  — мрачно произнес Геннадий, пиная рассыпанные по полу стеклянные «гранаты».
        Инна, положив «гранату» обратно в ящик, произнесла:
        — Не отчаивайся…
        Геннадий, снова вскочив на ноги, заорал:
        — Ты говоришь — не отчаивайся? Да они же элементарно меня развели, как школьника!
        — Кто?  — спросила Инна, а Фарафонов, принявшись топтать стеклянные игрушечные украшения в виде гранат, которые под его лакированными туфлями жалобно скрипели, проорал:
        — Кто-кто! Эти колумбийцы! И французы! И как я мог попасться на такой дешевый трюк?! Не удивлюсь, если это была одна и та же банда, которая нас тут дурачила — забрала кучу наличности, а взамен всучила гнилой товар!
        Инна, заглянув в один из ящиков, извлекла из него нечто, напоминавшее фабричную спецификацию.
        — «Народный кооператив им. Остапа Бендера». Клянусь, так и написано! Ага, откуда-то из Грузинской ССР.
        Выхватив у нее из рук листок, Геннадий несколько мгновений тупо смотрел на него, а потом принялся хохотать, как сумасшедший.
        — Ну да, говорю же, развели, как последнего идиота! Ведь шампанское я хотел как раз в Грузию и продать. Выходит, покупатель и решил меня надуть! И разыграл эту комедию. Ну, я ему покажу!
        Он хотел было снова броситься к автомобилю, но Инна удержала его.
        — Не думаю, что ты найдешь его там, где он был раньше. Да и имя, которое тебе известно, наверняка ненастоящее. Тем более в чем ты хочешь его обвинить — в том, что один мошенник обманул другого?
        Геннадий, немного остыв, заявил:
        — Ничего, я прижму этого прохвоста. Мне только понадобится на это время. Но я все равно его найду! Только…
        Он снова сник.
        — Только этого времени у меня нет. Черт, мне же послезавтра… Да нет же, уже завтра утром возвращать долг! Если не верну — кирдык!
        Инна, подталкивая его в спину, заявила:
        — Вернешь! А теперь поехали!
        — Но куда?  — растерянно спросил Геннадий.
        — Обратно в Москву, на твой уксусный склад…
        Конечно, она могла бы бросить этого Геннадия Фарафонова прямо тогда. Ну, или самое позднее, после того как он на своей иномарке доставил бы ее обратно в столицу. Однако Инна и не думала делать этого, хотя было понятно: своих законных трех с половиной тысяч ей не видать.
        Если только…
        Пока они ехали в Москву, Геннадий, которому нужно было выговориться, возбужденно выкладывал один план страшной мести за другим. Инна вначале пыталась прервать его, мягко заметив, что не в мести дело, тем более страшной.
        — Тебе надо долг возвращать. А для этого надо не виновных искать, а продукцию реализовывать.
        — Да кому нужна эту продукция?!  — взвился Геннадий, который был, в сущности, прав.  — Уксус вместо шампанского — товар неходовой. Сейчас ноябрь, в декабре, быть может, можно было бы из-под полы сбыть, но это же сколько ждать! А деньги мне нужны послезавтра…
        — Завтра,  — поправила его Инна.
        — А эти чертовы елочные игрушки в виде гранат? Они вообще никому не нужны! Их ни за что не продашь! Мне точно кирдык!
        — Ты повторяешься,  — сказала Инна, но Геннадий и не думал слушать ее. Пока он разрабатывал планы мести, Инна напряженно думала. В самом деле, что можно было сделать со всем этим нереализуемым добром?
        Вероятно, Геннадий прав: ничего.
        И все же Инна никак не могла поверить, что все, так и не успев начаться, уже закончилось. Причем не только для ее нового знакомого Геннадия, но и для нее самой.
        Когда они вернулись на склад, где хранились ящики с шампанским, то ни она сама, ни Геннадий не теряли надежды, что в прочих бутылках окажется все-таки не уксус, а элитное шипучее вино из Франции.
        — Везде уксус, черт побери, везде!  — кричал несколькими минутами позднее Геннадий, швыряя бутылку за бутылкой в стену склада, который тотчас наполнился уксусными миазмами.
        Инна, подковырнув одну из «французских» этикеток (хотя та была на самом деле французской, однако наклеенной на прежнюю, на русском языке), потянула ее за кончик, частично отодрала и увидела надпись: «Уксусная эссенция, производство народного кооператива имени Остапа Бендера».
        Она показала это открытие Геннадию, а тот, схватив бутылку, пульнул ей в стену склада.
        А потом, повалившись на пол, обхватил голову руками. Инна опустилась около него. Она могла бы уйти — прямо сейчас. Потому что все, что произошло, было не ее виной, и особых потерь она не понесла. Только не заработала халявные три с половиной тысячи, однако это было сущей ерундой по сравнению с тем, что светило Геннадию.
        — Ну, ты все еще здесь?  — произнес он зло.  — Собственно, почему? Сама понимаешь, заплатить я тебе не могу. Так что иди!
        Инна неловко положила ему руку на плечо, и Фарафонов, оторвав руки от лица, посмотрел на нее и заявил:
        — Повторяю, иди! Если думаешь, что у меня появятся в ближайшее время деньги, то ошибаешься. У меня в ближайшее время появится дырка в башке, это к бабке не ходи. Потому что те, у кого я взял в долг и кому не смогу его вернуть в условленное время, люди очень серьезные…
        Инна потрепала его по волосам. И Геннадий вдруг разрыдался, тот самый Геннадий, который совсем недавно, вальяжно развалившись в своей иномарке, мчавшейся по ночной Москве, одним пальцем крутя баранку, учил ее жизни.
        И тому, как делать бизнес.
        — Никуда я не пойду!  — ответила Инна.
        — Говорю же: денег не будет!  — всхлипывая, повторил Геннадий.  — Или тебе приятно наблюдать за мной таким, раздавленным и приговоренным к смерти?
        Инна, дав ему легкий подзатыльник, ответила:
        — Это ты сам себя к смерти приговорил. У тебя больше двадцати четырех часов. Не может быть, что ты, такой оборотистый и нахрапистый, не сможешь за это время заработать хотя бы часть денег, которые нужны для уплаты долгов.
        Геннадий вновь разрыдался, уткнувшись ей в грудь. Инна ощущала себя более чем неловко, однако не решилась оттолкнуть молодого человека.
        — Нинка, что мне делать? Просто у меня такие неприятности…
        — У нас!  — поправило его Инна.  — У нас!
        Молодой человек поднял мокрое от слез лицо.
        — Ты это серьезно? Ты не намерена сейчас меня бросить?
        Инна, вытирая его щеки, ответила:
        — Нет. Потому что у нас на повестке дня иное. Зарабатывание денег!
        Последующие сутки были заполнены беготней, телефонными звонками, хаотичными передвижениями туда-сюда на автомобиле, метро и пешком. Вроде бы сумрачный ноябрьский день только начинался и вдруг сразу закончился, опять воцарилась зловещая ночь.
        Инна к концу дня почувствовала, что ее силы на пределе и что, вероятно, она переоценила возможности, как свои собственные, так и Геннадия, но не хотела сдаваться.
        Хотя постепенно понимала, что придется.
        Потому что, несмотря на все усилия, добыть денег они не смогли. Пристроить ящик с фальшивым шампанским было не так-то сложно, и один из знакомых Геннадия заверил его, что через месячишко, ближе к новогодним праздникам, можно на этом знатно навариться, потому как народ расхватает по спекулятивной цене, считая, что покупает французский раритет.
        И был готов купить всю продукцию прямо сейчас — однако по смешной цене, которая была что мертвому припарка. Как Инна ни пыталась переубедить его, снова играя роль дочки влиятельного человека, как ни стращала своим отцом, ничего не помогло.
        — Видимо, плохо играла,  — призналась Инна.  — А мошенники, которые нас надули, то ли изначально знали, что я никакая не дочка, то ли раскусили это в ходе нашего фарсового спектакля…
        В итоге они все же согласились на предложенную цену, потому что это были хоть какие-то, но деньги.
        Получив в итоге около тысячи двухсот рублей за всю партию уксусного шампанского, Геннадий, засунув себе в карман две сотни, протянул тысячу Инне.
        — На, это твое! Хоть и не три с половиной, как договаривались, но хотя бы что-то.
        Инна отвергла деньги, заявив:
        — Они тебе самому понадобятся. У тебя есть стартовый капитал, теперь надо просто его приумножить и…
        — На похороны они мои понадобятся!  — вздохнул молодой человек.  — И да, я бы приумножил, но не до следующего утра.
        — Значит, надо договориться об отсрочке!  — заявила Инна.
        — Куда там!  — хмыкнул Геннадий.  — В особенности если до старика дойдет то, что я подбил тебя играть роль его дочурки…
        И все же Геннадий, согласившись с Инной в том, что нельзя опускать руки, отправился к какому-то своему старому знакомому, чтобы взять у него в долг еще десять тысяч. И вместе с имеющейся тысячей вернуть их утром кредиторам, клятвенно обещая, что остаток отдаст в течение недели, даже если ему предложат грабительские проценты.
        Инна хотела отправиться с ним, но Геннадий, заверив ее, что это «мужской разговор», велел возвращаться в общежитие. Он считал, что там надежнее, чем у него на квартире, и благодаря сотне комендантша закрыла глаза и на появление незнакомого молодого человека, и на то, что он вместе с Инной таскали к ней в комнату ящик за ящиком — это были остатки елочных игрушек в виде гранат, которые по настоянию Инны были привезены в Москву.
        Дав себе слово, что только на полчасика приляжет, Инна, даже не раздеваясь, опустилась на кровать — и тотчас заснула. Ее разбудил стук в дверь. Открыв дверь, она увидела на пороге свою разбитную сокурсницу, ту самую, что потащила ее на вечеринку, где Инна познакомилась с Геннадием, а также ее нового дружка, того самого прыщавого блондина, а, помимо этого, несколько незнакомых девиц и парней — всех уже пьяненьких и крайне веселых.
        — Ах, Инночка, а где ты все время была?  — затараторила сокурсница, без приглашения вваливаясь в комнату и, совсем не желая получить ответ на свой вопрос, продолжила:  — Ты ведь тогда с вечеринки просто исчезла, я ужасно беспокоилась, как бы с тобой ничего плохого не случилось. А вот это Олежек, Максим, Саша, еще один Саша и еще один Саша. И с ними Вика, Мариночка, Оля, еще одна Оля…
        От стрекота сокурсницы у Инны голова пошла кругом, а незваные гости, которые наверняка сунули вахтеру бутылку, чтобы подняться к Инне, уже шатались по комнате.
        — Мы ведь пришли, дорогая моя, чтобы тебя прихватить с собой! Потому что тебе надо больше выходить в свет! Вот посмотри, я теперь с Олежеком, а Максим и Саша, как и другой Саша, пока что без подружек. И я сказала, что у меня имеется отличная сокурсница, у которой нет молодого человека, поэтому мы, проезжая тут недалеко, спонтанно решили, что…
        — Извини, но у меня есть молодой человек!  — заявила Инна, однако ее слова потонули во всеобщем гвалте.
        — Что ты сказала, Инночка, извини, не расслышала? Ну, ладно, это не так важно! Давай, собирайся, поедешь с нами! Потому что нас пригласили тут на одну дачу, там крутое общество соберется, очень важные люди! Представляешь, такой для всех нас шанс! Я, конечно же, подумала, что не могу бросить тебя одну, мою лучшую подружку, поэтому мы и…
        Подружками, тем более лучшими, они никогда не были. Инна ощутила у себя на ляжке руку одного из молодых людей, то ли Саши номер один, то ли Саши номер два. Вывернувшись, девушка громко объявила:
        — Я никуда не поеду!
        Раздалось всеобщее шиканье, а сокурсница затараторила:
        — Ну нет, Инночка, так не пойдет! Мы не можем оставить тебя тут одну-одинешеньку. И вообще, что это за ящики у тебя в коридоре стоят? Что там такое? Ты что, спекуляцией начала промышлять? А что, задумка неплохая, я же говорила, что моя тетя Лида…
        Инна, ударив, причем весьма чувствительно, одного из типов, который попытался ее прижать к себе и поцеловать (то ли Саша номер один, то ли Саша номер два, а то даже и три), по лицу, крикнула:
        — У меня есть молодой человек! И он скоро вернется! Так что вам сейчас лучше уйти!
        Сокурсница радостно загалдела:
        — Инночка, у тебя появился молодой человек? Ты должна нас с ним познакомить, непременно должна! А он хорошенький? Как же я за тебя рада! Потому что я все время говорила, что такая, как ты, долго без мужского внимания не останется, а еще я считаю, что…
        Один из молодых людей (кажется, Максик) ввалился из коридора в комнату, держа в руках по гранате, точнее, елочной игрушке. Инна поняла: все-таки без спросу вскрыли ящики и добрались до их содержимого!
        — Вау, это что, настоящие? Инночка, ты что, записалась в мафиози? Оружием решила торговать?
        А один из молодых людей со смехом пояснил:
        — Да нет же, это никакие не ручные гранаты, а всего лишь елочные украшения в виде оных! Вот ведь круто! Нигде такого не видел!
        И, прицепив по гранате-игрушке к ушам, стал щеголять по комнате, изображая из себя цыганскую диву.
        — Какое чудо!  — произнесла одна из девиц, хлопая в ладоши.  — Это же то, что мне надо!
        Инна воззрилась на нее, а девица (то ли Оля номер один, то ли Оля номер два, хотя, впрочем, быть может, и Мариночка, но точно не Вика) пояснила свой восторг:
        — Ах, мой папа — такой выдумщик! И как генерал в отставке обожает все подобные штучки. И у него первого января день рождения, к тому же круглая дата, и мы все думали, что бы такое сделать, чтобы его удивить и порадовать. Я мечтала большую елку обвешать елочными украшениями в виде различных видов оружия, но мы только парочку каких-то детских самолетиков нашли, жалкую ракету и космолет. А игрушки в виде ручных гранат — это так оригинально! Ты мне продашь эти две?
        Инна, в голове которой вдруг щелкнуло, произнесла:
        — Ты получишь их от меня в подарок!
        Девица, завизжав от радости, бросилась ей на шею, а Инна продолжила:
        — А сколько тебе игрушек вообще требуется?
        — Чем больше, тем лучше, у нас елка пятиметровая. Но столько у тебя, конечно же, нет…
        Инна усмехнулась, а потом поманила за собой девицу в коридор и указала на стоявшие друг на друге ящики.
        — Ну, это как сказать… Здесь около трех сотен, да еще самовывозом со склада пять или шесть сотен.
        Все игрушки были куплены оптом: за три с половиной тысячи рублей. Любящая дочка, явно купавшаяся в деньгах и не знавшая никаких материальных проблем, без колебания согласилась на названную Инной цену, и она даже пожалела, что не заломила пять.
        А, кто знает, может покупательница и на все десять согласилась бы? Хотя это вряд ли…
        Все было обтяпано в течение последующих двух часов: девица, у которой на руках не было таких денег, съездила домой и вернулась с тремя молодыми солдатиками, которые живо вынесли ящики из комнаты Инны. Инна сопроводила их до места хранения прочих ящиков с игрушками — до склада, где находились вывезенные из полуразрушенной церкви игрушки, было рукой подать.
        Было чуть за полночь, когда Инна вернулась к себе в комнату, дрожа от усталости и счастья и держа в руках три с половиной тысячи советских рублей.
        Именно эту сумму обещал ей Геннадий за участие в афере. И она получила деньги, продав восторженной клиентке злосчастные игрушки, от которых генеральская дочка была в диком восторге.
        И которые никому, кроме нее, не были нужны. Что означало: на любой товар, если хорошенько поискать, можно найти покупателя.
        Или покупательницу.
        Пересчитав деньги несколько раз, Инна спрятала их под матрас и отправилась принимать душ. Она сушила феном волосы около запотевшего зеркала, когда в дверь громко постучали.
        Раскрыв ее, Инна увидела незнакомого усатого типа, который поддерживал под руки Геннадия.
        — Он ранен?  — спросила в ужасе Инна, а усач, сдавая ей молодого человека на руки, буркнул:
        — Да напился он просто в стельку! Принимайте под расписку!
        Инна поняла, что Геннадий мертвецки пьян. От него ужасно разило алкоголем — и при нем не было ни копейки, хотя уезжал он на «мужской разговор» с целой тысячей.
        Еле дотащив молодого человека до кровати, Инна попыталась стянуть с него пальто, однако это у нее не вышло.
        Бросив эту затею, Инна надавала Геннадию пощечин, что лишь на несколько мгновений привело его в сознание. Он, уставившись на нее мутным взглядом, произнес:
        — Ах, это ты? Извини, но ничего не вышло… А где это я?
        И снова отключился.
        Инна, все же кое-как стащив с него туфли, брюки и пальто, запыхалась и опустилась на соседнюю пустую кровать, благо что ее соседка уже несколько недель жила у своего жениха.
        Чувствуя, что разбита, Инна повернулась на бок и тихо заплакала. Пока она тут зарабатывала деньги для этого… этого идиота, с чем неплохо, с учетом исходной ситуации, справилась, он, этот идиот, просадил — или позволил выманить или украсть у себя целую тысячу!
        Но только отчего она плачет? Он что, муж ей или брат или хотя бы сват? Да никто! Так, человек с улицы в буквальном смысле!
        И именно туда, на улицу, его и надо обратно выставить — там ему самое место! Инна даже попыталась это сделать, однако поняла, что с коренастым Геннадием ей не справиться. Она только порвала на нем майку, отметив, что он спортивного телосложения. Ну да, он ведь, кажется, раньше занимался борьбой или чем-то в этом роде… А затем ее взгляд случайно скользнул и замер на длинных семейных черных трусах.
        И о чем она только думает!
        Снова вернувшись в кровать соседки, Инна с головой накрылась одеялом и попыталась заснуть — утро вечера мудренее, тем более что уже было скорее утро, чем вечер. Нет, как только рассветет, она выставит этого Геннадия Фарафонова на улицу. Отдаст ему деньги — и выставит.
        Или даже не отдаст: он-то не знает, что в буквальном смысле развалился на наличности. Инна стала размышлять над тем, отдавать деньги или нет. Товар, конечно, его, но ведь реализовала его именно она! Так что ей причитается, по крайней мере, половина! То есть тысяча семьсот пятьдесят. Столько отец получает за год. А она всего лишь за два часа заработала! Да, так и есть, отдаст половину, а с учетом того, что товар у нее хранился, возьмет себе две тысячи, а ему вернет полторы.
        И тогда они точно квиты!
        Инна силилась заснуть, но никак не могла, потому что этот Фарафонов принялся оглушительно храпеть. Натянув на голову подушку, Инна пыталась игнорировать ужасные рулады, но это было бесполезно.
        Сама не зная как, она все-таки заснула. И проснулась оттого, что что-то громко звякнуло. Открыв глаза, Инна заметила свет в коридоре и, выйдя, обнаружила на крошечной кухоньке сидевшего на единственной табуретке и пившего из носика чайника жадными глотками воду Геннадия.
        Он был только в черных семейных трусах.
        — А чашкой тебя пользоваться не учили?  — спросила Инна и с грохотом поставила на стол оную.
        Геннадий, оторвавшись от чайника, скривился и произнес:
        — Не так громко… У меня голова ужасно гудит. И кстати, а куда ящики делись?
        — Пить надо было меньше!  — заявила Инна и заскочила обратно в комнату. Затем, быстро вынув деньги из-под матраса, отсчитала две тысячи, спрятала под соседский матрас и вернулась на кухню, где кинула купюры под ноги оторопевшему Геннадию.
        — Вот, здесь полторы тысячи! Это твоя доля с выручки за елочные игрушки. Вот куда ящики делись. Остальное — мое!
        Геннадий подобрал деньги и растерянно побрел за ней в комнату. А Инна, не обращая на него внимания, нырнула под одеяло.
        — Мог бы хоть спасибо сказать!
        Через несколько секунд кто-то (понятно, кто!) тронул ее за плечо и произнес виноватым тоном:
        — Нинка, ну ты это, извини… Спасибо тебе большое! Ты что, правда продала эту ерунду за полторы штуки? Это ведь как гениально!
        Не выдержав, Инна развернулась и заявила, выглядывая из-под одеяла:
        — Не за полторы, а больше! Но остальное, как я уже сказала, мое! Я же продала! А теперь, если уже поднялся, то одевайся и уходи!
        Инна была уверена, что Геннадий этого не сделает, поэтому, когда буквально через минуту кто-то снова тронул ее за плечо, она рявкнула:
        — Ну, ты чего? Больше все равно не получишь!
        Повернувшись, она увидела, что Геннадий полностью одет и готов уйти.
        — Спасибо тебе, Нинка. То есть, конечно, Инна, но для меня ты всегда останешься Нинкой. Моей Нинкой. Ну, прощай…
        И он направился в коридор. Инна, не веря, что он в самом деле намеревается уходить, выждала, решив, что все это только часть инсценировки, но когда дверь хлопнула, поняла, что Геннадий действительно ушел.
        В чем была, Инна выбежала вслед за ним в общий коридор и, догнав у лестницы, схватила за рукав пальто.
        — Не уходи!  — произнесла она, и когда молодой человек обернулся, взяла его за руку.  — Ну куда же ты пойдешь? Тебе домой нельзя, тебя скоро будут искать…
        — Они все равно найдут, поверь, где бы ни скрывался…  — произнес уныло Геннадий.  — Тем более я, кажется, своему знакомому твой адрес разболтал. Он же первый и донесет, когда узнает, что за люди меня ищут…
        — Все равно, тебе надо переждать. Ну, пойдем же! Тем более ты не завтракал, а я тебе чай сделаю. И яичницу…
        Геннадий, повеселев от ее слов, заметил:
        — От яичницы не откажусь…  — А потом, помрачнев, добавил:  — Нет, извини, мне надо самому выкручиваться из этой истории. Полторы штуки у меня есть, и все благодаря тебе. Одну штуку я бездарно потерял, и это исключительно моя вина. Но мне нужно еще хотя бы восемь с половиной, чтобы попытаться начать разговор об отсрочке долга…
        — Я тебе еще займу две,  — пообещала Инна.  — Не дам, а займу! Но без процентов, так и быть.
        Геннадий горестно вздохнул:
        — Спасибо тебе большое, Нинка, но… Но это твои деньги. И, уж если на то пошло, даже две штуки погоды не сделают.
        В этот момент раздался резкий хлопок, и Инна поняла, что это сквозняком захлопнуло дверь комнаты. А ключи она, конечно же, оставила с обратной стороны…
        Когда они снова попали в ее комнату (хорошо, что комендантша, которой во время транспортировки ящиков с игрушками кое-что перепало, без всяких проблем открыла дверь запасным ключом и даже одарила Геннадия златозубой улыбкой, ни слова ни сказав по поводу его присутствия), Инна обнаружила, что яиц-то на обещанную яичницу в холодильнике нет.
        Пришлось довольствоваться кашей «Артек» на воде.
        Геннадий, поглощая незамысловатое кулинарное творение, нахваливал Инну на все лады, а потом вдруг произнес:
        — Знаешь, Нинка, а ведь я все время мечтал о такой девушке, как ты…
        — Тебя привлекают глуповатые провинциалки?  — усмехнулась Инна.
        — Ну, ведь я и сам глуповатый провинциал,  — ответил Геннадий.  — А ты классно бизнес делаешь. Любому мужику фору дашь. У тебя прямо природные задатки!
        Инна, польщенная его словами, пожала плечами.
        — Я как-то об этом не задумывалась. Просто делаю то, что мне кажется правильным. Плюс, конечно же, идиотское везение.
        Геннадий, подойдя к ней, тихо сказал:
        — Нет, не идиотское. А скорее, ангельское. Ты и сама похожа на ангела-хранителя, ниспосланного мне уж не знаю за какие заслуги.
        Чувствуя, что у нее на глаза набегают слезы, Инна отвернулась к окну, а молодой человек осторожно, словно она была не из плоти и крови, а из фарфора, прижал Инну к себе и произнес, зарываясь лицом в ее волосы:
        — Ты такая… неземная, Нинка! И я так тебя люблю!
        Инна вырвалась, села на кровать и заплакала. Отчего он говорит подобные вещи?
        Хотя задавать надо было иной вопрос: отчего она плачет?
        Наверное, потому что тоже полюбила его, этого идиота Геннадия Фарафонова.
        Геннадий подошел и уселся на кровать рядом с ней.
        — Да, люблю, Нинка!  — повторил он.  — И причем так, как никого не любил. Впрочем, я никого и не любил…
        А затем он поцеловал ее. И Инна ответила.
        Геннадий не был ее первым мужчиной — первым был красавчик из параллельного класса, который соблазнил ее (или, вернее, которого соблазнила она) на выпускном в родном городе. Потом было несколько мимолетных знакомств в Москве, а также недвусмысленные знаки внимания со стороны пожилого доцента, которые Инна игнорировала, но…
        Но никого из них она не любила, а доцента, этого приставучего старого хрыча, даже ненавидела.
        А вот Генку — ее Генку — полюбила. Как и он ее: Инна верила, нет, не верила, а твердо знала, что он не врет, не прикидывается, не разыгрывает перед ней пароксизмы страсти, не пытается быть благодарным и не внушает себе тех чувств, которых в действительности не испытывает.
        Он любил ее, а она любила его. Хотя с момента их знакомства прошло чуть больше сорока восьми часов.
        Но, вероятно, иногда и этого достаточно.
        Они не вылезали из кровати весь день. Лишь с кровати соседки по комнате по настоянию Инны переместились во время короткой паузы между изнурительными, но столь восхитительными сексуальными марафонами. И отвлеклись друг от друга только для того, чтобы на скорую руку перекусить.
        Под рукой была банка соленых огурцов, банка кабачковой икры, полкило ржаных сухарей и немного черного чая.
        Это показалось им лукулловым пиром.
        Затем, приняв совместно душ (шла горячая вода — ура, значит, в общежитии после двух месяцев купания в ледяных струях наконец-то починили этажный бойлер!), вернулись на кровать и снова погрузились в неги страсти. Дабы заглушить стоны любви, включили видеомагнитофон, подключенный к старенькому телевизору, стоявшему на полу. Кассета была всего одна, остальные соседка забрала к своему жениху,  — фильм, дублированный на редкость гнусавыми голосами, назывался «Война роз», был о любви, а потом о беспощадной борьбе супругов Роузов в исполнении Майкла Дугласа и Кэтлин Тернер.
        Но им было не до роковых страстей в семействе Роузов — Инна и Геннадий любили друг друга.
        Или, как сказала бы сокурсница Инны: трахались напропалую, как кролики.
        Но если даже и так, то они были самыми счастливыми кроликами в мире. И во всей Вселенной, если на ее бескрайних просторах где-то, помимо планеты Земля, обитали кролики…
        Впрочем, это было последнее, о чем в тот момент могла задуматься Инна — как и Геныч тоже.
        А потом снова была пауза, когда-то они даже сходили в магазин, чтобы купить два кило пряников, подозрительно-розовой колбасы и слипшихся в гигантский куб развесных пельменей.
        Пища богов. И этими богами были они.
        Инна потеряла счет времени, она не знала, какое количество раз они любили друг друга, не в состоянии оторваться от терпких губ, жарких щек, пылающего тела…
        Быть может, два дня. Быть может, две недели, Быть может, две вечности.
        Ну, или точно полторы…
        Стук, вырвавший Инну из водоворота черного сна, был осторожный — и какой-то подозрительный. Прижавшись к Генке, она прошептала:
        — Открывать не будем — у кого надо, ключи есть, и сам войдет, а у кого нет, мы не ждем.
        Стук повторился, и из общего коридора донесся приглушенный голос комендантши:
        — Открывайте! Тут бойлер снова навернулся, а труба через вашу комнату идет! Ну, живее, а то все общежитие без горячей воды опять сидеть будет!
        Угроза была реальная, и Геннадий, потянувшись, пошлепал к входной двери. Инна, любуясь на него со спины, произнесла:
        — Ты хоть трусы натяни или в одеяло завернись. А то бедную женщину шокируешь…
        — Ну пусть хоть раз в жизни голого мужика увидит!  — заметил беззлобно Геннадий.
        Инна, кутаясь в одеяло, повернулась к стене, дожидаясь, когда все уладится и Геныч вернется к ней, чтобы обнять ее, поцеловать и…
        Из коридора послышались какие-то странные звуки. Ну, они там что, решили прямо сейчас у них в блоке трубы менять?
        — Геныч!  — позвала она любовника, однако он не отозвался. Инна обернулась и увидела за прозрачной дверью, которая отделяла комнату от крошечного коридорчика, странные тревожные тени.  — Геныч!
        Ничего на себя не надевая, Инна, как и была, нагой, подскочила с кровати, когда услышала приглушенный возглас, полный боли — это был голос Генки. Рванув дверь, она шагнула в коридор.
        Двое типов мрачного вида, нагнувшись, держали за вывернутые руки Генку, лежавшего лицом вниз на полу и издававшего жуткие звуки. Еще двое стояли в двери, выводившей в общий коридор, а за их спинами маячила любопытная и злорадно ухмылявшаяся комендантша.
        — Уходи!  — выдавил из себя Геныч, обращаясь к Инне, и все четыре мрачных типа подняли взгляды. А Инна только в этот момент поняла, что на ней ничего нет.
        Не требовалось ничего объяснять: значит, те, кому задолжал Геннадий, все-таки нашли его (то ли выдал знакомый, то ли еще кто-то, кому Геныч наболтал лишнего под пьяную лавочку), а комендантша, эта змея подколодная с золотыми зубами, с большим удовольствием лично привела бандитов к нужной двери и под надуманным предлогом заставила Геныча открыть дверь.
        Значит, все кончено.
        Но тут произошло неожиданное — оба типа, только что с остервенением выкручивавшие Генке руки, словно по команде отпустили его, а один из тех, что стоял в дверях, почтительно произнес:
        — Нина Григорьевна, вот так сюрприз! Извините великодушно, мы не знали, что вы тут тоже…
        Инна, не понимая, что они имеют в виду, кинулась к Генке и, помогая ему подняться, взволнованно спрашивала:
        — Как ты? С тобой все в порядке? Милый мой, хороший, любимый…
        И поцеловала его при всех в губы.
        Один из типов, отводя глаза и подавая ей простыню, по-прежнему почтительно сказал:
        — Если бы мы знали, что вы здесь, Нина Григорьевна, то ни за что бы не заявились. Но мы не знали. Вы только папе своему не говорите о нашем проколе, если можно…
        — А то он серчать будет,  — добавил другой тип уж слишком испуганным тоном.
        Инна вдруг поняла: ну конечно, понятно теперь, отчего они величают ее Ниной. Потому как эти амбалы приняли ее, по причине сильного сходства, за ту самую Нину, роль которой она играла при заключении вышедших им боком «сделок».
        Вот у кого, выходит, Геныч занял денег.
        Решение требовалось принять в считаные мгновения. И Инна приняла. Раз нужна Нина, значит, она станет Ниной.
        — Уберите ее, позаботьтесь, чтобы она не болтала, и ждите в коридоре!  — приказала она мрачным типам, кивнув на комендантшу. А тому, который, видимо, был их командиром, заявила:  — А вас я попрошу остаться…
        Ее приказания были исполнены в течение считаных мгновений, никто не переспрашивал, сомнений не выражал и вопросов не задавал.
        Да, для них она была этой самой Ниной.
        Инна проводила Геннадия в комнату, усадила на кровать и, заботливо массажируя его плечи, спросила:
        — Болит, сильно?
        Тот зашептал:
        — Уходи, немедленно уходи! Они за мной пришли, ты им без интереса. Вон, через окно давай…
        Инна поцеловала его в лоб.
        — Мы на девятом этаже, не забывай, а крылья у меня еще не выросли, хотя я, как ты и считаешь, ангел. Да и незачем уходить — я с ними разберусь.
        — Ты с ума сошла, Нинка!  — выдал Геннадий, а Инна, уже не сердясь за то, что он называет ее чужим именем, которое в данной ситуации было очень даже к месту, произнесла, быстро нашаривая в ворохе вещей халат и запахивая его на груди поглубже:
        — Вот именно — Нинка! Ты, главное, молчи и не встревай. Я во всем сама разберусь!
        Или погибну!
        Инна прекрасно понимала, что затеяла опасную игру, решив выдать себя за дочь босса этих мрачных типов.
        Нет, не просто опасную, а смертельно опасную.
        Но разве у нее был выбор? И посмотрев на Геннадия, вновь спросила себя: разве у них был выбор?
        Выйдя в коридорчик, в котором топтался, явно не зная, как себя вести, главный амбал, на лице которого застыла гримаса ужаса, Инна с надменной полуулыбкой (именно так, в ее представлении, должна была вести себя с подчиненными отца настоящая Нина) произнесла:
        — Сейчас поедем к папе!
        И в ужасе вспомнила о том, что папаша был, по словам Генки, в Питере. А настоящая Нина нежилась в Югославии на Адриатике.
        — Он ведь вернулся?  — спросила она лениво, в душе опасаясь, что сейчас на этом вопросе и проколется.
        Но тип подобострастно поспешил ответить:
        — Да-да, Нина Григорьевна, ваш папа вернулся еще вчера вечером.
        Инна вздохнула с облегчением.
        — И где он сейчас?
        — На Ближней даче.
        Инна еле сдержала смешок, явно подражая диктатору большому, диктатор маленький тоже завел себе Ближнюю дачу.
        Наверняка была еще и дальняя.
        Впрочем, спрашивать это она не рискнула, так как настоящая Нина, разумеется, была в курсе подобных вещей.
        Да и кроме того, настоящая Нина с прислугой не общается. А этот амбал, как и его приспешники, были прислугой. Причем, наверное, из низшего звена.
        — Сейчас переоденусь, и мы поедем к папе.  — И добавила, чувствуя, что игра в Нину начала ей нравиться:  — В каком папа настроении?
        Амбал почесал репу и ответил:
        — В хорошем. В Питере все прошло успешно, Нина Григорьевна. А вы разве…  — Он запнулся:  — Вы разве не в Югославии? Я ведь сам лично вас в Шереметьево отвозил, а прилететь обратно вы должны только на следующей неделе, двадцать шестого…
        Инна замерла. Так и есть, поймана на лжи!
        А потом поняла — она ведь не Инна, а Нина! А значит, должна вести себя с прислугой точно так, как на ее месте в случае столь беспардонного вопроса повела бы настоящая Нина.
        Дочка грозного всемогущего босса.
        Поэтому, презрительно посмотрев на амбала, сказала:
        — Прилетела раньше. Или я совершила ошибку, тебя лично не проинформировав?
        Тип стушевался, явно чувствуя себя не в своей тарелке, а Инна, вернувшись в комнату, быстро сбросила с себя халат и схватила те самые вещи, которые они использовали для маскарада во время двух «сделок».
        Геннадий, мученически посмотрев на нее, спросил:
        — Ты точно туда поедешь? Это ведь опасно…
        Ну да, опасно. Однако странным образом Инна не ощущала страха — ну, или почти. Ее наполняло пьянящее чувство куража.
        — Точно,  — ответила она.  — Жди меня здесь и никуда не уходи. Я вернусь, и все будет хорошо.
        Хотя, уходя, понимала, что никто не гарантировал, что она вернется, и тем более, что все будет хорошо.
        Они мчались за город со скоростью не меньше ста двадцати. Инна, вжавшись в кожаное сиденье мощного внедорожника, в голове продумывала детали своего плана. Потому что понимала: выдать себя за Нину, общаясь с прислугой, которая эту Нину видит считаные минуты в день, она, конечно, может. А вот пытаться разыграть роль дочери перед отцом у нее, разумеется, не получится. Требовалось что-то иное, совершенно иное…
        Наконец, они подъехали к мощным воротам расположенной в сосновом бору дачи. Инна рассмотрела трехэтажное кирпичное здание с острой крышей и закрыла на мгновение глаза.
        А что, если ничего не получится? Тогда пиши пропало…
        Потому что имелся реальный шанс, что она не покинет территорию Ближней дачи — во всяком случае целой и невредимой.
        Или живой.
        Поэтому, сжавшись, когда внедорожник остановился перед крыльцом, Инна схватилась за ручку дверцы.
        А потом снова вошла в роль Нины, настоящей Нины. Пусть сначала прислуга об этом подумает.
        Прислуга подумала — и услужливо открыла дверцу снаружи. Инна, немного выждав, как и полагается настоящей Нине (а в действительности дело было в том, что ей внезапно сделалось страшно и захотелось бежать прочь — только бежать было некуда, потому как ворота Ближней дачи закрылись), глубоко вздохнула и шагнула на морозный воздух.
        — Доброе утро, Нина Григорьевна!  — услышала она удивленный голос.
        Ей навстречу вышла пожилая женщина в белом переднике.
        — Доброе!  — ответила Инна суховато.  — Отец у себя?
        Женщина проводила ее в холл, обшитый светлым деревом, над центральной дверью висели оленьи рога, в углу стояло большое чучело медведя с оскаленной пастью.
        — Да, Нина Григорьевна. Григорий Ильич всю ночь работал, у него свет горел.
        Ага, Григорий Ильич! А то неудобно и странно было бы спрашивать у прислуги, как зовут отца настоящей Нины.
        Не обращаться же к нему «папа»?
        Инна остановилась, потому что не имела понятия, куда идти — куда-то по комнатам первого этажа? Или подняться на второй или третий?
        — Хорошо, проводите меня к нему!  — заявила она, и прислуга, если и была удивлена, ничего не сказала.
        Они поднялись по лестнице на третий этаж, Инна, осторожно ступая по красной ковровой дорожке, размышляла о том, кем же является этот самый Григорий Ильич.
        Могущественным «вором в законе»? Крупным партийным функционером? Нелегальным, наподобие гражданина Корейко, миллионером? Правой рукой Сатаны?
        Мысль о гражданине Корейко навела Инну на мысль о «народном кооперативе имени Остапа Бендера». Она не имеет права забывать, с какой здесь целью.
        А, собственно, с какой?
        Оказавшись перед высокой массивной дверью, абсолютно черной, с золоченой ручкой, Инна тяжело вздохнула.
        Вот она, роскошная конура, в которой обитал topdog.
        И она прибыла сюда, чтобы спасти Геннадия… Своего Генку… Геныча…
        Своего underdog’a.
        Ну, и попутно и себя саму.
        Женщина, даже, кажется, легко поклонившись, поинтересовалась:
        — Вам подать кофе или чая, Нина Григорьевна? Может быть, ваших любимых гренок?
        Только сейчас Инна поняла, что голодна, причем зверски голодна. Все же питаться кабачковой икрой, старыми сухарями и любовными флюидами не так питательно…
        Поэтому, перестав разыгрывать из себя настоящую Нину (та бы наверняка только сухо кивнула, словно отмахиваясь от жужжания назойливой мухи, не удостаивая женщину ответа), произнесла с легкой улыбкой:
        — Да, если вам будет нетрудно. Все, как обычно. И для Григория Ильича тоже…
        — Но он же никогда не завтракает!  — произнесла женщина.
        Инна, поняла, что попала впросак, но виду не подала, положила ладонь на золоченую ручку, коротко постучалась и сказала прислуге:
        — Ну, тогда только для меня. Большое вам спасибо. Кстати, я вам говорила, что вы — душка?
        Женщина в переднике, явно ошарашенная ее словами (которые были явно не знакомы настоящей Нине), расплылась в застенчивой улыбке и ответила:
        — Ой, большое вам спасибо. Я тотчас все сделаю!
        И, воодушевленная, направилась к лестнице. Инна же стояла около двери и думала, что делать. Потому что никто не отвечал. Снова постучать? Дождаться ответа? Развернуться, уйти, съесть на кухне гренки и убраться прочь?
        Она уже занесла руку, чтобы снова постучать, как послышался приглушенный мужской голос:
        — Да, да, входите!
        Инна, набрав воздух в легкие, осторожно толкнула дверь и вступила в святая святых.
        Она оказалась в небольшом, но уютно обставленном кабинете — с кожаным диваном, двумя креслами, застекленными шкафами у стен, заполненными книгами, и массивным письменным столом с зеленой, как в Ленинской библиотеке, лампой, являвшейся единственным источником света.
        За столом восседал, просматривая стопку бумаг, пожилой мужчина в шерстяной кофте с большими пуговицами — лет семидесяти, абсолютно лысый, в роговых очках без оправы на большом мясистом носу.
        Следовательно, это и был отец настоящей Нины, тот самый Григорий Ильич.
        Интересно, а какая у них фамилия? Отогнав от себя в данный момент совершенно лишнюю мысль, Инна осторожно ступила на потрепанный ковер, устилавший пол, и замерла.
        Григорий Ильич, закончив читать бумагу, которую держал в руке, отложил ее в сторону и, подняв глаза, удивленно воскликнул:
        — Дочка?! Ниночка! Что за сюрприз? Как ты в Москве оказалась?
        Он в первый момент принял ее за дочку. Что же, в кабинете царила полутьма, да и она, вероятно, все же чертовски похожа на эту самую настоящую Нину. Но фарс затянулся и продолжать его крайне опасно, поэтому Инна произнесла:
        — Доброе утро, Григорий Ильич. Вы, как и все остальные, приняли меня за вашу дочь Нину, чем я, каюсь, и воспользовалась, чтобы проникнуть к вам в дом. За что приношу свои искренние извинения. Однако я не Нина!
        Сказав это, Инна на секунду закрыла глаза. Раздался стук, и ей вдруг представилась картинка: отец настоящей Нины открывает ящик стола, вытаскивает оттуда пистолет и…
        Она распахнула глаза и увидела, что на самом деле отец настоящей Нины, резко отодвинув массивное кресло, вышел из-за стола и, сделав несколько шагов, замер, внимательно ее рассматривая.
        Продолжая стоять без движения, Инна понимала, что больше ничего поделать не может. Все зависело от реакции старика.
        Тот же, сняв очки, протер их полой своей кофты, затем снова водрузил на мясистый нос, кашлянул и наконец произнес:
        — Ну, доброе утро. Да, теперь вижу, что вы — не Нина. Хотя в первый момент, признаюсь, был уверен, что вы — моя дочка. Это она вас подослала?
        Говоря это, он сделал рукой пригласительный жест в направлении дивана. Сам же, подойдя к креслу, величаво опустился в него — ни дать ни взять, монарх на троне!
        Инна опустилась на краешек дивана и, замерев с исключительно прямой спиной, ответила:
        — Могла бы снова наврать, сказав, что да, но не буду этого делать, Григорий Ильич. Потому что в этой истории и так слишком много лжи. Так что — нет, не она! Это исключительно моя собственнаяинициатива.
        Она смолкла и посмотрела на хозяина Ближней дачи. Старик не мигая взирал на нее своими темными, глубоко посаженными глазами.
        — Как вас зовут?  — спросил он, наконец.
        Инна смешалась, потому что была готова к разного рода вопросам, упрекам, обвинениям, даже истерикам и неадекватным реакциям, но только не к этому.
        — Нина… Ой, извините… Инна! Меня зовут Инна.
        Григорий Ильич хмыкнул, снова снял очки и опять водрузил их на нос.
        — Так вы, милая моя, определитесь хотя бы!
        — Инна!  — проговорила она, и старик внровь уставился на нее.
        Так длилось не меньше пары минут, и Инна, чувствуя, что вся в поту, смотрела в его темные, бездонные глаза, не отводя взгляда.
        Потому что какое-то внутреннее чувство подсказывало ей — если отведет, то проиграла.
        А если выдержит, то…
        Она бы все равно отвела через несколько мгновений глаза, потому что чувствовала, что больше не может, но, на ее счастье, раздался стук в дверь, а потом, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла женщина в переднике.
        Григорий Ильич посмотрел в сторону двери. Инна же, чувствуя небывалое облегчение, шумно вздохнула и тоже повернула голову в сторону вошедшей.
        В руках женщина держала большой поднос, на котором возвышался пузатый чайник, чашка, большая тарелка с гренками, а также несколько маленьких вазочек с разного рода вкусностями наподобие варенья, сливок и фруктового салата.
        — Доброе утречко, Григорий Ильич!  — произнесла женщина в переднике, подходя к столу и ставя поднос.  — Вот, Нина Григорьевна, все, как вы хотели. Как обычно, сделала чай, потому что вы с утра только чай пьете. Или, может, кофейку?
        Инна, чувствуя, что не отказалась бы и от стопки коньяка, слабо улыбнувшись, ответила:
        — Нет, благодарю вас.
        Женщина ласково улыбнулась в ответ и обратилась к хозяину:
        — Вам таблетки скоро принимать, не забывайте! Я принесу!
        И величаво удалилась.
        Инна, не смея взглянуть на Григория Ильича, уставилась на поднос, полный столь аппетитной снеди.
        — Ну что же, Нина-Инна, вид у вас голодный,  — проговорил хозяин.  — Что же вы ждете — угощайтесь!
        — А мне можно?  — робко спросила Инна.
        Старик, усмехнувшись одними уголками своего тонкого рта, ответил:
        — Нужно! Потому что если вы Елену Михайловну вокруг пальца обвели… Кстати, гренки она готовит обалденные. Жаль, мне их больше нельзя есть, мне вообще завтракать противопоказано…
        Инна схватила один гренок и жадно его откусила. Да, Григорий Ильич не обманывал — вкус был обалденный.
        В течение нескольких минут Инна наслаждалась отличным плотным завтраком, чувствуя, однако, что хозяин за ней внимательно наблюдает.
        Наконец, не выдержав, она произнесла:
        — Вы хотите знать, отчего я заявилась к вам в образе вашей дочери…
        — Думаю, вы сами желаете мне это поведать,  — ответил он.  — Ну что же, Нина-Инна…
        Инна, вздохнув, отхлебнула ароматного чая и проговорила:
        — Дело в том, что меня наняли для того, чтобы я сыграла ее роль. Это было нужно для одной полукриминальной аферы.
        Григорий Ильич, забарабанив пальцами по подлокотнику своего кресла (ни дать ни взять скучающий король!), в явном удивлении переспросил:
        — Полукриминальной аферы?
        Потягивая чай и, не сдержавшись, схватив очередной гренок, Инна откусила его, прожевала и добавила:
        — Ну, даже не одной, а целых двух!
        И замолчала, продолжая наслаждаться завтраком.
        Как она поняла, наступил критический момент. Или Григорий Ильич сейчас завершит разговор, вызвав своих людей, или…
        Задаст вопрос!
        Григорий Ильич спросил:
        — И что же это за полукриминальная афера, точнее, даже две, разрешите полюбопытствовать?
        Инна еле сдержала улыбку. Что же, она заинтриговала хозяина Ближней дачи и, подобно Шахерезаде, продолжала жить, пока вела свое повествование.
        — Ну, сущая мелочь. Все равно ни одна, ни другая аферы не удались. Точнее, удались, но не так, как хотелось бы. В общем, все запутанно!
        Григорий Ильич, поднявшись, прошелся по кабинету и заявил:
        — Это я могу подтвердить, Нина-Инна! Все очень запутанно! Так что излагайте!
        И Инна, понимая, что не следует ничего утаивать, поведала все, как и было. Потому что рассказывать небылицы не имело смысла — хозяин Ближней дачи все равно узнал бы правду.
        И если бы она его надула, поведав какие-то сказки, осерчал бы. Ведь его мрачные типы, явившиеся за Геннадием, ужасно боялись именно этого, что отец настоящей Инны вдруг осерчает.
        Вначале Инна запиналась, мучительно подбирая слова, но наконец смогла выстроить свой рассказ и даже вставила несколько шуток и иронических замечаний, касавшихся ее самой и Геныча, ее Геныча.
        С большой радостью она отметила, что Григорий Ильич с неослабевающим напряжением слушает ее, а ее шуткам даже усмехнулся, как водится, только уголками тонких губ.
        Наконец Инна произнесла:
        — И тогда я решила, что… Что…
        Она запнулась, однако не потому, что снова не могла подобрать слов, а потому что желала, чтобы эстафету перенял доселе молчавший и не вставивший ни единого комментария хозяин Ближней дачи.
        Тот же, пронзив ее взором своих темных глаз, заявил:
        — Вы решили, Нина-Инна, что лучше всего навестить меня и изложить эту более чем занимательную историю?
        Инна кивнула и залпом допила остывший чай, так как только сейчас заметила, что в горле ужасно пересохло.
        — Ну да. А если бы я сказала правду, то ваши… сотрудники меня бы точно с собой на Ближнюю дачу не взяли, поэтому я воспользовалась тем, что они приняли меня за… за Нину Григорьевну и… И решила, что некоторое время лучше всего не раскрывать этого недоразумения! Пока не поговорю с вами…
        Воцарилось молчание. Инну внезапно обуял страх — а что, если она просчиталась? Однако отступать было уже поздно, ее судьба, как и судьба Геныча, полностью зависели от этого лысого старика в очках на мясистом носу.
        — Так как, говорите, зовется эта лавочка, штампующая всю эту занятную продукцию?  — спросил он наконец.
        — Народный кооператив имени Остапа Бендера,  — повторила Инна.  — Клянусь, что именно так! Кажется, они откуда-то из Грузии…
        Кивнув, словно это было ему известно (а, может, и было?), Григорий Ильич поднялся, подошел к письменному столу и взял трубку одного из телефонов — как отметила Инна, телефонов было несколько, причем все разных цветов.
        Григорий Ильич воспользовался аппаратом цвета слоновой кости.
        — Проверь мне народный кооператив имени Остапа Бендера. Да, именно так. Откуда-то из Грузии. Думаю, принадлежит нашему другу Сосо…
        Слова «нашему другу» Григорий Ильич произнес с особым нажимом, придававшим им совершенно иной смысл.
        А затем, вернувшись к Инне, вдруг заметил:
        — Вы все гренки съели. Сказать Елене Михайловне, чтобы еще принесла?
        Инна, положив руку на живот, ответила:
        — Нет, больше не могу, Но передайте ей, что она отлично готовит! Ах, вот еще что…
        Раскрыв сумочку, лежавшую около нее на диване, Инна извлекла оттуда большую пачку мятых купюр и положила их на столик.
        — Это три с половиной тысячи. Знаю, что Геннадий должен вам гораздо больше, однако обещаю, что он все уплатит, только дайте, прошу вас, отстрочку…  — И добавила:  — Мы все уплатим.
        Григорий Ильич хмыкнул, а потом произнес:
        — А вы, Нина-Инна, чрезвычайно храбрая особа! Не думаю, что я бы в подобной ситуации решился бы на такой поступок. И точно знаю: моя Нина на такое бы не пошла…
        Видимо, взаимоотношения между отцом и дочерью (а Нина, судя по всему, была поздним и наверняка горячо любимым и уж точно крайне избалованным ребенком) были сложные. Точнее, оченьсложные.
        — Да и вообще не знаю никого, кто бы поступил так, как вы. Потому что я вам верю, вы не юлили и не врали. Потому что на ложь у меня нюх.
        Зазвонил телефон, и Григорий Ильич, извинившись, вернулся к письменному столу.
        — Да. Хорошо, излагай. Гм… Значит, так? Понятно… Теперь все становится ясно. Пока ничего, я подумаю. Ждите указаний. Благодарю!
        И повесил трубку.
        Взглянув на Инну, которая ловила каждое слово его более чем лаконичного телефонного разговора, он заметил:
        — Вы что-то поняли?
        Была не была!
        Инна ответила:
        — Думаю, что вам дали какие-то сведения. И что-то предложили сделать. Но вы пока сами решение не приняли. Точнее, приняли, но решили то ли в моем присутствии не оглашать, то ли еще поразмыслить. И что как только я уйду, позвоните и скажете, что сделать.
        Затем, стараясь улыбнуться (что, однако, вышло у нее плохо), добавила:
        — И, думаю, нашему другу Сосо придется несладко.
        Григорий Ильич рассмеялся — это был короткий, сухой смешок, больше похожий на выстрел из пистолета. Инна отчего-то была уверена, что он никогда — вообще никогда — не смеется, а в исключительных случаях скупо улыбается уголками тонких губ.
        А она его рассмешила.
        — Люблю людей с хорошим чувством юмора. А таких, надо отметить, становится все меньше и меньше. Да, вы правы, Нина-Инна, нашему другу Сосо придется несладко. Потому что его попытки крысятничать на моей территории, которые он предпринимает уже давно, мне окончательно надоели. И я позабочусь о том, чтобы все это как можно быстрее завершилось. Как можно быстрее!
        Он поднялся, и Инна поднялась вслед за ним. Потому что поняла, что это как можно быстрее относится и к ней самой.
        И к Генычу тоже, ее Генычу.
        Что же, Григорий Ильич выслушал ее рассказ, сделал определенные выводы, принял решение нанести удар по своему давнишнему врагу и…
        И ей не оставалось ничего иного, как удалиться прочь, если ей вообще позволят покинуть Ближнюю дачу. В чем Инна не была уверена.
        — Ну что же, Григорий Ильич, еще раз извините за вторжение, но, думаю, мне пора, не намерена более отнимать у вас время…
        — И куда же вы?  — произнес несколько рассеянно хозяин Ближней дачи.
        Инна, направляясь к двери, честно ответила:
        — Обратно туда, откуда и прибыла.
        Она предприняла попытку, но у нее ничего не получилось. Что же, если еще безо всяких проблем отпустят, то будет хорошо.
        Очень хорошо!
        — Сядьте, Нина-Инна!  — приказал Григорий Ильич, и Инна тотчас подчинилась — вернулась к дивану и опустилась на краешек.
        — Вы мне напоминаете одну женщину, которую я любил,  — продолжил хозяин дачи.  — Женщину, которая, увы, уже умерла. Вы похожи, и не только внешне, но и характером! О, именно за характер я ее и полюбил…
        Он снял очки, с мечтательным видом протер их, однако водружать на мясистый нос не стал, продолжая их протирать, одновременно вещая.
        Инна была уверена, что эти вещи, которые она слышала от него сейчас, еще не слышал никто и никогда — и даже его родная дочь, настоящая Нина.
        Дочь той, о которой Григорий Ильич вел сейчас речь.
        — Да, именно за характер. Потому что людей с характером в наши поганые времена, Нина-Инна, остается все меньше и меньше. Они, как и люди с чувством юмора, вымирают невероятно быстро.
        Инна молчала, понимая, что не следует прерывать этот монолог.
        — Да, я ее очень сильно любил. И до сих пор люблю. И сожалею, что ничего не мог сделать для нее, когда… Когда эта ужасная болезнь поглотила ее буквально за два месяца. Мы ведь были так счастливы, у нас была дочка, и вот такое…
        Водрузив наконец очки на нос, он тихо добавил:
        — С тех пор я больше никогда не был счастлив. С тех пор как похоронил ее. Нина очень похожа на нее внешне, но характер… Характер у нее другой.
        Он помолчал, а затем заметил:
        — Характер у нее совершенно другой. Но она моя дочь, и я, конечно же, люблю ее. Я должен ее любить. А когда умру, она свяжется черт знает с кем и в два счета промотает все, что я ей оставлю. А оставлю я ей не так уж и мало. Да, промотает…
        Инна хоть и удивилась этому странному выражению, но не подала и виду: что за фраза отца о своей дочери: «Я должен ее любить!»
        Он замолчал, но слов и не требовалось. Инна вновь ощутила на себе его пристальный взгляд. Внезапно Григорий Ильич проговорил:
        — Нина-Инна, а вот у вас есть характер. Такой же, как и у нее. Быть может, это судьба? Хотя я в такое не верю, но кто знает?
        Инне стало не по себе, она ощутила, что ей сделалось страшно, так страшно, как не было страшно за всю беседу с Григорием Ильичом.
        Чего он от нее добивается?
        А то, что он добивался чего-то, было очевидно.
        — Вы выйдете за меня замуж?  — спросил он.
        Инна оторопела. Он что, в самом деле задал ей этот вопрос после получаса знакомства?
        Или он таким замысловатым образом проверял, какое у нее чувство юмора?
        Инна молчала, потрясенная, а Григорий Иванович, встав и приблизившись к ней, повторил:
        — Вы выйдете за меня замуж, Инна?
        — Вы в самом деле предлагаете мне руку и сердце?
        Что она могла сказать еще?
        Григорий Ильич, ничего не говоря, кивнул, и Инна поняла — это все всерьез.
        Смертельно серьезно.
        Господи, неужели этот могущественный человек предлагает ей стать его женой? Да, предлагает. Причем Инна отчего-то была уверена: ответь она «да», он подойдет к столу, поднимет трубку телефона, прошелестит пару слов, и самое позднее через час на Ближнюю дачу примчатся работники ЗАГСа, которые их распишут прямо на месте.
        А вместо свадебного банкета будут гренки от Елены Михайловны.
        Так что же ему ответить?
        Он снова уставился на нее немигающими темными глазами, Инна смотрела в ответ. В голове бушевало торнадо разнообразных мыслей.
        А что, если согласиться? Она в мгновение ока станет супругой очень влиятельного и, судя по всему, крайне обеспеченного человека. И в мгновение ока взлетит на самую вершину социальной пирамиды.
        Причем, что самое забавное, станет при этом мачехой настоящей Нины — и та будет наверняка ненавидеть ее всеми фибрами своей души.
        А когда Григорий Ильич умрет, то они будут долго и нудно судиться из-за наследства, а затем настоящая Нина попытается ее убить, подослав этих мрачных амбалов, чтобы избавиться от опостылевшей мачехи, которая, не исключено, ее самой даже на пару лет моложе.
        Однако это не было причиной отвечать на предложение Григория Ильича «нет».
        — А вы не боитесь, что раскаетесь через короткое время?  — спросила Инна отчего-то шепотом.
        Хозяин Ближней дачи, все еще глядя ей прямо в глаза, ответил:
        — Я никогда не раскаиваюсь в своих решениях!
        Она ему тотчас поверила.
        Снова возникла наполненная звенящей тишиной пауза, которую прервал Григорий Ильич:
        — Понимаю, что смутил вас своим вопросом, но… Но повторю его.
        Еще до того, как он в третий раз за три минуты успел сделать ей предложение, Инна ответила:
        — Я очень польщена, однако отвечу вам отказом. Потому что…
        Она замялась, потому что заметила, как от ее слов потемнело лицо старика. А что, если он на месте ее убьет? Или отдаст на растерзание своим людям?
        — Потому что я не могу выйти за человека, которого не люблю. И причина не только в этом — у меня уже есть человек, которого я люблю. И за которого намерена выйти замуж. Мне очень жаль.
        Григорий Ильич резко отвернулся — и Инна поняла, что вышла победительницей из этой страшной игры в «гляделки». Он отвел взгляд первым.
        Сгорбясь, он медленно подошел, вернее даже, протащился к столу, уселся в кресло и, снова приняв позу монарха, произнес:
        — Понимаю. Это честный ответ, и это я ценю. Потому что честных людей на этом свете еще гораздо меньше, чем людей с характером и с чувством юмора.
        Блеснули стекла его очков, и он продолжил:
        — Вы бы могли сказать и «да». Но рано или поздно я бы понял, что меня обманывают, и тогда…
        Его рука сжалась в кулак, Инне стало не по себе.
        — А против любви не пойдешь. Что же, этому Генычу крайне повезло…
        Он выплюнул имя, словно это было ругательное слово. Инна, не зная, что ей теперь делать, продолжала молчать.
        Григорий Ильич наконец произнес:
        — Долг я прощаю. Деньги забирайте с собой. О милой шутке с переодеванием в мою дочь мы забудем. Однако настоятельно советую впредь ее не повторять. Благодарю за информацию, которая опять вывела меня на козни моего хорошего друга Сосо…
        Тон был ледяным, стекла очков, отсвечивая в «лампе Ильича», нестерпимо сверкали, Инна поняла, что аудиенция у короля окончена.
        А ведь она могла бы сама стать королевой.
        Только, как и некоторые прочие королевы, она, проведя некоторое количество дней во дворце, в итоге оказалась бы на плахе.
        А вместо этого у нее будет вся жизнь с Генычем!
        Если, конечно, ей дозволят покинуть Ближнюю дачу…
        Ей дозволили. Инна, попрощавшись с Григорием Ильичом, спустилась вниз, где ее принял на руки один из мрачных типов и, на этот раз никак к ней не обращаясь и вообще не проронив ни слова, на внедорожнике отвез обратно в общежитие.
        Только покинув салон автомобиля и глядя ему вслед, Инна поняла, что свободна. И прижала к себе сумочку, в которой находились три с половиной тысячи рублей.
        Ее гонорар за роль Нины.
        Геныча она обнаружила в той же позе, в которой оставила несколько часов назад. Он, подняв в ужасе глаза, уставился на нее, как на привидение.
        Подойдя к нему, Инна извлекла из сумочки пачку денег и подбросила ее вверх — купюры, подобно сказочному дождю, обрушились на их головы.
        — Ты от них сбежала?  — воскликнул Геныч, подскакивая.  — Нам надо отсюда уходить, они сейчас наверняка вернутся, и тогда…
        Инна взяла его за руку, толкнула на кровать и, сексуально стягивая с себя леопардовую шубку (искусственную!), принялась, извиваясь, изображать из себя стриптизершу.
        — Нинка! То есть, конечно, я хотел сказать — Инна! Сейчас не время…
        Инна, надвигаясь на него, промурлыкала:
        — Нинка, кстати, не так уж и плохо! Пусть это станет моим новым семейным именем. Семейным, заметь, Геныч… Кстати, как ты отнесешься к тому, что Григорий Ильич час с небольшим назад сделал мне предложение?
        — Предложение чего?  — спросил, явно ее не понимая, Геннадий.
        — Предложение руки и сердца,  — пояснила Инна.
        — И что ты ответила?
        — Что я могла ответить? Что у меня уже есть суженый! Ты! Григорий Ильич был крайне мил, хотя после моего отказа немногословен. Долги прощены, как и использование имени его дочери. И, что важнее всего, мы свободны и богаты!
        Инна подхватила купюры и снова стала подбрасывать их вверх.
        — И что мы будем делать теперь?  — спросил несколько растерянно Геннадий.
        — Сначала займемся с тобой любовью,  — подмигнула Инна, оседлав его, лежащего на кровати.  — А потом…
        — А потом?  — переспросил Геннадий, и его рука скользнула по груди Инны.
        Она, сбрасывая бюстгальтер и откидывая назад копну рыжих волос, заявила:
        — А потом, Геныч, мы займемся бизнесом. Потому что нас ждут великие дела. И у нас есть стартовый капитал в три с половиной тысячи. А помимо этого, Геныч, у тебя есть я — вместе мы добьемся успеха!
        — Точно?
        А Инна, накрывая его рот поцелуем, заверила:
        — Уверяю тебя, Геныч: точнее не бывает!
        Они поженились три месяца спустя.
        Последовавшие недели, месяцы и годы были действительно полны великих дел. Инна потом еще удивлялась, как она успела окончить педагогический, а позднее, когда они уже являлись совладельцами ряда фирм, отучиться заочно и на экономическом.
        Это было упоительно веселое, но в то же время страшное время. Время, когда Геныч, ее Геныч, в самом деле превратился из underdog’a в topdog’а.
        Да еще какого — никак не меньше пса Баскервилей или Жеводанского зверя. А то и больше.
        Советский Союз дышал на ладан. Инна с Геннадием колесили по окраинам и скупали все, что можно было скупить — и что приносило при перепродаже деньги. По телевизору шло бесконечное «Лебединое озеро», а они были уже миллионерами и хранили наличность в чемоданах в подвале подмосковной дачи. Горбачев объявил о сложении полномочий, а Инна узнала от врача, что беременна. На Геннадия было совершено покушение, к счастью, спланированное дилетантски и не приведшее ни к каким серьезным последствиям, а через два часа она родила дочку.
        Началась эпоха «лихих девяностых», в которых основанный ими холдинг набирал мощь, а Инна забеременела во второй раз.
        Они сотрудничали с партнерами из ближнего и дальнего зарубежья, и Геннадий сделал ей на тридцатый день рождения подарок — новый подмосковный дворец, который Инне не понравился, о чем она мужу, конечно же, не сказала.
        Вторую дочку она рожала в частной клинике — там же рожала и Нина, та самая настоящая Нина, оказавшаяся крикливой, капризной, располневшей особой, которую ненавидел весь персонал. А Нина была уверена в том, что она — единственная и неповторимая.
        Узнала ее Инна только по редкой папиной фамилии, которую Нина, даже выйдя замуж, сохранила, явно, как стало принято выражаться даже в высшем столичном обществе, для понтов. Она в тот же день, что родила дочку Инна, произвела на свет мальчика, которого назвала Григорием (как же иначе-то!), и к ней прибыл супруг, перекачанный тип зверского вида, сюсюкающе звавший супругу «рыбонька». Нина если на какую рыбу и походила, так это на акулу, и не только по причине своего мерзкого характера, но и по причине больших размеров — от стройной девицы не осталось и следа. Когда муж забирал ее из клиники, то она устроила грандиозный скандал, обвиняя медперсонал в том, что они украли ее платиновый перстень с гигантским изумрудом, который, однако, нашелся в многочисленных несессерах самой Нины.
        Ее отец, Григорий Ильич, забирать внука не приехал, и Инна, наблюдая за всей этой новорусской катавасией, с сожалением поняла, что старик, женой которого она могла бы сделаться (а заодно и мачехой настоящей Нины!), умер. И что дочка, как и опасался хозяин Ближней дачи, связалась черт знает с кем и начала активно просаживать его наследство, которое чисто теоретически могло бы стать и ее, Инны, но, слава богу, не стало.
        Бизнес засосал, подобно черной дыре, и ее, и Геннадия, и Инна вдруг поняла, что у мужа появилась любовница, молодая пустая девица, которую он недавно взял в личные секретарши. Длинноногая, с длинными вьющимися, как некогда и у самой Инны, рыжими волосами (Инна к тому времени носила экстремально короткую стрижку и перекрасилась в платиновую блондинку).
        Они заработали первый миллиард, у мужа появилась вторая, а затем, кажется, прямо параллельно с оной, и третья любовница, а отец Инны скончался от инсульта.
        Инна устроила мужу первый скандал, точнее попыталась устроить, однако он холодно заявил, что не понимает, о чем она ведет речь, и попросил больше этой темы не поднимать. Они спали в разных спальнях и не занимались сексом уже больше полугода.
        Холдинг рос как на дрожжах, а Инна ощутила, что ей хочется заняться чем-то своим собственным, компактным, тем, что приносит не деньги, которых и так было полно, и удовольствие для души. С Геннадием они виделись редко, иногда мельком несколько раз в неделю, и какая у него была по счету любовница, Инна уже и не ведала.
        Президент Ельцин в новогоднюю ночь попросил у народа прощения и сдал дела. Инна решила, что организует собственное издательство, точнее свой собственный толстый журнал, но не коммерческий, специализирующийся на публикации всяческой развлекательной муры, а на авторских романах никому не известных российских авторов. Геннадий высмеял ее, однако не стал возражать, потому что Инна заявила о том, что выходит из состава совета директоров холдинга, посадив туда вместо себя своих представителей и сохранив за собой все активы, которые к тому времени были записаны на ее имя.
        Старшая дочь отправилась на учебу за океан, а младшая — в специализированную школу в Европу. Инна ощутила, как их подмосковный дворец вдруг опустел, и ушла с головой в свой новый проект. Жирные «нулевые года» вдруг оборвались, потому что планету взял в заложники глобальный финансовый кризис, а до Инны дошли слухи о том, что у мужа появилась новая пассия. Они уже давно не разговаривали друг с другом, существуя в одном огромном подмосковном дворце, но в разных мирах. Геннадий вдруг наведался к ней в спальню, и на одну ночь повторилось то, что было раньше, давным-давно, в те времена, когда они любили друг друга. А потом все опять возвратилось на круги своя, и муж, рассорившийся со своей прежней пассией, завел себе новую, имя которой было… Инна.
        Журнал, получивший название «Всякая литературная всячина», приносил сплошные убытки, однако небывалое удовольствие, и Инна вдруг поняла, что, в общем-то, счастлива. Приближался ее сороковой день рождения, и Инна решила, что не будет его отмечать. Все было вроде бы хорошо, если не обращать внимания на мелочи, однако такова была жизнь — ее жизнь. Раньше с Генычем, теперь по-прежнему с Генычем, однако без Геныча. А потом ей позвонили и сообщили, что ее маму обнаружили без сознания на полу ванной и отвезли в больницу…
        Сидя в коридоре, по которому сновали врачи и пациенты, Инна думала только об одном: лишь бы все было в порядке. Понимая, однако, что сам факт того, что маму оперируют уже четвертый час подряд, ничего хорошего не сулил.
        Наконец она заметила молодого хирурга, который, близоруко озираясь, вышел в коридор. Инна вскочила, уронив с колен мобильный телефон и не обратив на это ни малейшего внимания.
        — Ну что с ней, доктор?  — адресовала она ему сакраментальную фразу, однако уже по выражению лица хирурга — мрачному, напряженному — поняла, что мама умерла.
        Ей стало плохо во время этого непростого разговора, Инна даже потеряла сознание. А когда очнулась в отдельной палате, то пожелала тотчас уехать домой. Врачи с трудом удержали ее, заявив, что необходимо обследоваться.
        Геннадий, надо отдать ему должное, тотчас приехал, взял похороны тещи на себя, в приказном порядке заявил, что Инна должна остаться в больнице, и ей даже показалось, что их жизнь может наладиться.
        Но почти сразу она поняла, что ничего не изменится. Потому что Геннадий то и дело смотрел на дисплей мобильного, получая сообщения и быстро на них отвечая. Конечно, это могло быть что-то не терпевшее отлагательств по бизнесу. Однако она-то знала, что в действительности это она.
        Вторая Инна.
        Ночью Инна чувствовала себя ужасно, ее мутило, голова трещала, хотелось умереть. Что же, если надо, то она последует за мамой. Дочки уже взрослые, у мужа другая семья…
        На следующий день пришли результаты анализов, и лучащийся врач, потрепав ее по руке, провозгласил:
        — Все великолепно, Инна Евгеньевна, все великолепно.
        Чувствуя новый приступ тошноты, Инна подумала: если все великолепно, то отчего она чувствует себя так, как будто ее сжирает страшная болезнь?
        — В вашем состоянии это, увы, данность. Проявления токсикоза.
        — Токсикоза?  — ужаснулась Инна.  — Меня пытались отравить?
        Врач рассмеялся:
        — Господь с вами, Инна Евгеньевна! Вы беременны!
        Инна в течение нескольких секунд не могла взять в толк, о чем он говорит. Она беременна — и это в свои скоро сорок? И, главное, как — она что, от Святого Духа понесла?
        И тут вспомнила: выходит, их последняя бурная ночь с Геннадием принесла свои неожиданные плоды.
        И сразу же успокоилась. Более того, была ужасно рада — она снова станет матерью! Помимо «Всякой литературной всячины» у нее появится новая увлекательная цель.
        Новый долгосрочный проект!
        А вот муж, узнав о том, что она ждет ребенка, был крайне недоволен. Даже попытался узнать, от кого. Инна, дав ему пощечину, сказала:
        — От тебя, Геныч. У меня других мужчин нет. В отличие от тебя!
        Потирая пылающую щеку, муж пробормотал:
        — Уверяю, Нинка, у меня их тоже нет!
        Инна саркастически усмехнулась:
        — Ну да, ты у нас больше по любовницам шляешься. Учти, я буду рожать в любом случае. И это будет мой ребенок!
        И только потом Инна узнала, отчего муж был так против ее беременности — вторая Инна, его Инна, была тоже беременна.
        А потом наступил момент, когда лечащий врач, у которого она наблюдалась, после самого обычного теста принялся мямлить, юлить и предложил тест повторить. Инна потребовала от него объяснений, и тот увещевающе (отчего она сразу почувствовала себя еще хуже) сказал:
        — Надо просто убедиться, что результат был неправильный…
        — Что значит — неправильный?  — потребовала объяснений Инна.  — В каком таком отношении — неправильный?
        И не могла поверить своим ушам, когда врач произнес возможный диагноз будущего ребенка, который при помощи повторного теста он хотел исключить: трисомия 21.
        Синдром Дауна.
        Исключить — или подтвердить.
        Инна помнила ту среду, 17 июля (и потом в дальнейшем каждый год ждала с содроганием и отвращением этого дня, как будто бы это что-то меняло, но нет, уже ничего не меняло, потому что ничего изменить было нельзя), когда врач поставил ее в известность о том, что у ее сына с большой долей вероятности будет эта самая треклятая трисомия 21.
        Синдром Дауна.
        И она задала вопрос, который и до, и после нее задавали наверняка миллионы матерей:
        — А ошибки быть не может?
        Врач принялся долго, нудно, с избыточными медицинскими терминами рассуждать о вероятностях, возможностях и шансах.
        И еще до того, как его монолог подошел к завершению, Инна уже наверняка знала: нет, не может.
        Помнила она и вечер того дня, когда Геннадий, в кои-то веки приехав в подмосковный особняк сразу после работы (не заезжая ко второй Инне), даже и не повел бровью, когда жена путано поведала ему о том, что сообщил ей врач, и лаконично велел:
        — Делай аборт.
        Но более всего врезалось в память, конечно же, рождение Женечки. То, что сына она назовет так, в честь своего покойного отца, Инна решила уже давно — и без консультаций с мужем. Да, Генычу, ееГенычу, а быть может, и вовсе уже не ее, было решительно наплевать, какое имя получит его сын. Сын, которого он не хотел, которого он до последнего предлагал убить, а уже потом, после рождения — избавиться от малыша, сдав его в детдом. Вероятно, еще и жутко обиделся бы, если бы она дала мальчику имя отца Геныча, тоже покойного.
        Инна настояла на том, чтобы роды были естественные, а не при помощи кесарева сечения, хотя врач, с учетом ее возраста, а также сопутствующих обстоятельств, настойчиво предлагал именно этот вариант.
        Заслышав первый крик сына, долгий и истошный, Инна вдруг испугалась. Ведь ей предстоит сейчас взять крошку на руки.
        А что, если она не сможет? Испугается? Поймет, что не в состоянии полюбить?
        Но все страхи исчезли без следа, как утренний туман, когда ей подали этот красный, сморщенный, такой невероятно одухотворенный и — ей было бесконечно неинтересно, как это видят другие!  — красивый комочек, который был ее сыном.
        Смогла. Не испугалась. А полюбить… Что значит — не в состоянии полюбить собственного сына? Она ведь уже любила его еще до рождения, и это чувство только умножилось в триллион раз, когда она впервые увидела Женечку.
        И тогда же, в ту долгую декабрьскую ночь, поняла, что это будет ее сын — не сын Геныча, ее Геныча (или теперь ясно, что уже давно, вероятно очень давно, не ее?), а только лишь исключительно, полностью и нераздельно ее сын.
        Вероятно, это и был тот момент, когда она разлюбила Геныча, хотя крах их отношений и агония их любви начались намного раньше.
        Намного.
        Но в тот день, потеряв мужа, она обрела сына.
        И это, как знала Инна, самая ценная сделка, которую она заключила в своей жизни!
        Сейчас
        Выстрел прогремел на весь бальный зал, и вслед за этим раздалось жалобное дребезжание, а сверху, из люстры, куда угодили оба патрона, посыпались сбитые хрустальные подвески.
        В самый последний момент Инна, когда пальцы уже скользили по спусковому крючку, резко подняла дуло ружья, отведя его от беззащитного, распахнувшего в ужасе глаза Геныча.
        И выстрелила вверх, в потолок, в люстру.
        Сделала она это, потому что… Потому что просто не могла убить его, человека, которого когда-то любила. Причем не могла сделать это на глазах своего сына, да, ее сына, но также и сына Геныча, который бы по ее прихоти стал бы свидетелем смерти своего отца.
        А вернее, убийства отца рукой матери.
        Не могла.
        — Мамочка!  — услышала она знакомый голосок.  — Мамочка!
        Расталкивая замерших от ужаса, смолкших гостей, к ней ринулся Женечка, и Инна, отшвырнув ружье на пол, присела и обняла его. Сын прижался к ней, Инна почувствовала, что его трясет.
        Да и ее саму изрядно колотило, а наваждение бесследно прошло. Неужели она на полном серьезе желала убить Геныча?
        Весь ужас заключался в том, что да, желала.
        И почти застрелила. Почти…
        Мальчик, плача, уткнулся ей в грудь, а Инна на мгновение забыла о том, что только что произошло и где она находится. Она нежно поцеловала ребенка, гладя его по голове.
        И услышала дикий вопль пришедшего в себя Геннадия:
        — Ну, стреляйте же в нее! Я вам приказываю — стреляйте!
        Резко выпрямившись, Инна загородила собой сына и увидела стоявших перед ней вооруженных людей. Посмотрев по очереди каждому из них в глаза, Инна отчеканила:
        — Ну что же, если совесть позволяет и вам захотелось сесть, причем надолго, то стреляйте. Как же хорошо, что здесь столько свидетелей!
        Люди мужа, явно колеблясь, не спешили выполнить его дурной приказ. Геннадий же отполз в сторону и по-прежнему подначивал их, однако Инна игнорировала его угрозы. Пусть вопит все, что пожелает.
        И этого человека она когда-то страстно любила?
        Да, любила. И да, страстно.
        И да, он был отцом ее сына, ее единственного сына. Но у самого Геныча теперь был другой сын, тоже, по всей видимости, единственный.
        Так не могла же она лишить своего сына отца, пусть даже такого?
        Не могла.
        Взяв плачущего Женечку за руку, Инна обвела взором всех собравшихся. Никто — в самом деле никто!  — не выдержал ее взгляда, отводя глаза, отваливаясь в сторону, пятясь. Она слышала гомон, возбужденные голоса, хлопанье двери, ведущей в зал. Задние ряды ретировались, праздник закончился.
        Торжественный прием по случаю ее пятидесятилетия завершился.
        Как же хорошо!
        — Приношу свои самые искренние извинения за эту сцену, которую вы, безусловно, не забудете до конца дней своих,  — произнесла Инна.  — Однако любой и каждый пусть знает: если с моим сыном что-то случится и в этом будет виноват мой муж, то я безо всяких колебаний застрелю его. Надеюсь, это понятно?
        Сжав руку сына, она посмотрела на скорчившегося, сидевшего на полу Геннадия, который бросал на нее злобные взгляды.
        — Мой муж только что сообщил мне, что обокрал меня. При помощи подлого трюка забрал у меня все активы холдинга, который я основала и долгие годы возглавляла вместе с ним. Которого бы и не было, если бы не я, так ведь, Геныч?
        Инна на мгновение вспомнила забавные события тридцатилетней давности, эти две провалившиеся «сделки», разговор с Григорием Ильичом…
        А что, если ей следовало тогда принять его предложение и выйти замуж за владельца Ближней дачи? Даже если бы она тогда тоже родила ребенка с трисомией 21, то — в этом Инна ни секунды не сомневалась — Григорий Ильич, в отличие от Генки, любил бы малыша всем сердцем.
        Но какой прок было думать о том, что изменить все равно нельзя?
        — Что же, теперь вы понимаете, отчего я решила пристрелить своего супруга. Но не пристрелила, как вы своими глазами увидели. Так что если сегодня вечером его тело с дырой в груди найдут в этом бальном зале, пусть все знают: это сделала не я, а кто-то из вас!
        А затем, посмотрев на супруга, которого она больше не любила, но который был отцом ее сына, ее единственного сына — и которого ей, невзирая на все пакости, устроенные Генычем, ей было жаль (или, не исключено, именно по этой причине), Инна произнесла, решив, что это будут последние слова, которые она адресует ему:
        — Нам было когда-то хорошо. Потом стало плохо. Ты оказался редкостной сволочью, Геныч. Потому что прекрасно знаешь — этот холдинг такой же твой, как и мой. Вероятно даже, в большей степени мой, чем твой. Но ты все равно хочешь быть единоличным хозяином. Но, уверяю тебя, не станешь им. Потому что я буду бороться за свои активы! И в итоге получу все обратно. Ведь ты меня знаешь. Обязательно получу. А теперь прощай! Не забывай, вертолет тебя уже ждет. И передавай привет своей Инне. Да, и поцелуй за меня твоего сыночка. Кстати, как ты его назовешь — наверняка в честь себя, любимого?
        А затем Инна, крепко сжимая ладошку Женечки, направилась к выходу. Гости в ужасе расступались, на лицах некоторых из них Инна заметила изумление, отвращение и да, даже восхищение.
        На лицах женщин.
        Когда они покинули бальный зал и оказались в холле, Инна снова опустилась на колени перед сыном и, прижав его к себе, произнесла:
        — Извини, сынок, за то, что тебе пришлось увидеть. И услышать.
        Женечка тихо спросил:
        — Мамочка, а ты в самом деле была готова убить папу? Застрелить его…
        Была ли она готова? Инна только сильнее прижала к себе ребенка.
        Да, была.
        — Извини меня, солнышко. На маму что-то накатило. А теперь нам пора — мы поедем отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться. Потому что здесь нам делать больше нечего.
        В самом деле: нечего.
        — Мамочка, а, может, папу надо застрелить?
        Инна застыла, потому что вопрос сына потряс ее, несмотря на всю злость в отношении супруга.
        — Что?!
        Но времени на серьезную беседу с сыном не было. Вскинув глаза, Инна увидела, что и выходившие из бального зала гости, и люди мужа сторонятся ее, избегая с ней контакта, словно она была чумной.
        Не исключено, что для них и была.
        Они элементарно боялись. Еще бы! Ведь она на глазах сотен людей едва не убила Геныча. И прилюдно пригрозила ему расправой.
        Но если с Женечкой что-то случится, она действительно вернется и пристрелит своего нерадивого супруга.
        — Уф!  — Инна клацнула зубами, чуть подавшись вперед, на манер волчицы, и те, кто стояли рядом, в ужасе отпрянули.
        Словно боялись, что она на них бросится и разорвет на кусочки.
        — Мамочка, не делай так, они же боятся!  — произнес серьезным тоном Женечка, схватив ее за руку.
        — Больше не буду!  — пообещала Инна.
        Они вышли из подмосковного дворца — был жаркий вечер одного из самых длинных дней в году, но солнце клонилось к горизонту, разбрасывая сгустки оранжевого огня и жидкого золота.
        Инна полной грудью вздохнула и с великой радостью поняла — в этот дом она никогда больше не вернется. Потому что это больше не ее дом.
        Но, выходило, у нее вообще больше не было своего дома.
        — Мамочка, а на чем мы поедем в Москву?  — спросил Женечка, и Инна поняла, что вопрос совершенно не праздный. Она рассчитывала, что их заберет Тимофей и…
        Сердце мгновенно заныло, Инна помрачнела. Да, не везет ей с мужиками — супруг оказался редкостной сволочью и обобрал до нитки, а молодой любовник, которому она сама повесилась на шею, оказался человеком супруга и, выполнив свою роль, исчез из ее жизни.
        Ну хотя бы секс был незабываемым.
        На глазах Инны выступили слезы, она поняла, что наиболее болезненным была даже не афера, провернутая супругом, а предательство Тимофея.
        Ее Тимы.
        Нет, в том-то и дело, что не ее. Он никогда ее не был, а все время выполнял приказания, которые отдавал ему Геныч, не забывавший при всем при этом разыгрывать ревнивого заботливого супруга, предупреждавшего нерадивую, пустившуюся во все тяжкие жену, стоявшую на пороге пятидесятилетия, что связываться с юными любовниками опасно.
        Знал же, мерзавец, о чем вел речь!
        Но сердце все равно ныло, потому что она… Ну да, потому что она любила этого самого Тимофея, будь он неладен! И, несмотря на то что знала теперь правду, всю правду, не могла в одночасье разлюбить его.
        Или, может, даже не хотела.
        Инна смахнула слезы, но Женечка уже заметил.
        — Мамочка, а почему ты плачешь?
        Инна заставила себя улыбнуться.
        — Солнышко, я вовсе не плачу, это солнце глаза слепит…
        — Тогда пусть Тим нас заберет поскорее!  — сказал Женечка.  — Ты ему позвони, он наверняка сразу приедет.
        Инна расплакалась.
        Усевшись на мраморных ступеньках, она позволила себе дать чувствам волю, а Женечка, прижавшись к ней, перебирал ее волосы и твердил:
        — Мамочка, не плачь! Если за нами никто не приедет, мы пешком пойдем! Это же так полезно — ходить пешком! Ты только, главное, не плачь, мамочка…
        Инна понимала, что не могла, точнее, не имела права реветь, тем более в присутствии ребенка, на глазах всех этих смеявшихся над ней гостей и людей мужа.
        Однако она ничего не могла поделать с собой. Да и, в отличие от Геныча, она абсолютно не боялась выглядеть со стороны смешной.
        Пусть думают все, что угодно. Ей было наплевать.
        — Ну, мамочка, не плачь. А где твои туфельки? Ты же босиком…
        Инна, сквозь пелену слез взглянув на свои ноги, вспомнила, что сняла и отшвырнула туфли, когда по лестнице спускалась вниз с ружьем, дабы…
        Дабы застрелить Геныча.
        Женечка хотел было вернуться в особняк, чтобы отыскать и принести ей туфли, но Инна удержала его, прижав к себе.
        — Не надо, солнышко. Не ходи туда. Это страшный дом!
        — Ну, в первую очередь это несчастный дом,  — раздался вдруг мужской голос.  — Несмотря на всю свою нарочитую показательную роскошь. А не исключено, именно поэтому…
        Инна подняла глаза и увидела высокого полного мужчину с седой бородой, в легком летнем костюме. Она припомнила, что это был какой-то шапочный знакомый, кажется, адвокат. Как же его звали?
        — Предложить вам женские туфли, увы, не могу, а вот воспользоваться моим транспортным средством, чтобы покинуть сей несчастный дом, очень даже. Могу ли я отвезти вас в Москву? Или ты, дружок, все еще хочешь шагать туда пешком? Настоятельно не советую!
        Бородач хитро подмигнул Женечке, и тот закричал:
        — Не хочу! Давай мы поедем, мамочка!
        Инна поднялась и сухо заметила:
        — Благодарю за предложение, однако ваша помощь…
        — Вам требуется!  — перебил ее бородатый адвокат.  — Причем квалифицированная помощь адвоката. Разрешите представиться, если запамятовали мое имя — Григорий Ильич Догма. Подходящая фамилия для адвоката, вы не находите? Кстати, разве я вам не говорил, что моя специализация — семейное право?
        Инна, смерив хитрого бородача взглядом, приняла решение. Ей ведь в самом деле требуется адвокат. А этот Догма был известным юристом, к которому часто обращались ее знакомые, когда приходило время развестись.
        Видимо, вот и ее время пришло.
        К тому же у него имя и отчество были как у владельца Ближней дачи, ее несостоявшегося супруга.
        Интересно, а если бы она тогда приняла предложение отца настоящей Нины, то вся ее жизнь пошла бы иначе? Вероятно, да, но Инна не хотела, чтобы вся ее жизнь была иначе.
        Потрепав сына по голове, она спросила:
        — Вы тоже работаете на моего супруга, который столь незамысловатым образом подослал вас ко мне, дабы в очередной раз навязать шпиона?
        Догма явно обиделся, заявив:
        — Ну, вы уж лишку хватили! Я юрист с отличной репутацией и если на кого и работаю, то только на моих клиентов. Я на полном серьезе предлагаю вам стать моей клиенткой, Инна Евгеньевна. А если вы согласитесь, то я буду представлять исключительно ваши интересы. И отвечая на ваш вопрос: нет, ваш муж меня к вам не подсылал, однако, как вы сами верно заметили, не исключено, что он кого-то к вам подошлет.  — Он замолчал, а потом хитро добавил:  — К тому же у меня есть автомобиль!
        «И автомобиль!» — взывал в голове у Инны нарочито радостный голос ведущего «Поля чудес», и она припомнила, как буквально несколько минут назад супруг, перечисляя свои щедрые подачки (после того, как захапал себе все ее многомиллионные активы), вещал что-то об автомобиле, который он ей отдаст.
        — Ну, конечно же, это кардинальным образом все меняет,  — сказала Инна,  — потому что если бы у вас не было автомобиля, то вы не смогли бы довезти нас до Москвы, а у меня помимо этого возник бы вполне закономерный вопрос, как такое может быть, если вы являетесь преуспевающим юристом. А вы ведь являетесь?
        Адвокат Догма, активно закачав бородой, заявил:
        — Причем крайне преуспевающим! И поэтому могу позволить себе выбирать своих клиентов самостоятельно. И клиенток тоже. Ну так что?
        Через пять минут они уже покидали территорию несчастного, как сказал адвокат Догма, дома, находясь в роскошном салоне огромного черного джипа.
        Инна, взглянув на заднее сиденье, на котором находился Женечка, заметила, что сын склонил голову набок и прикрыл глаза. Что же, он утомился, еще бы, день был полон событий.
        Не самых приятных событий…
        Ну и хорошо, что ребенок задремал, а она может откровенно поговорить с адвокатом.
        Своим адвокатом.
        Когда они миновали ворота поместья, Инна несколько мгновений боролась с искушением, чтобы обернуться и бросить прощальный взгляд на подмосковный дворец.
        Однако не сделала это. Это был теперь не ее дом, собственно, он никогда ее домом и не был.
        — Так вы берете меня в адвокаты?  — произнес Догма, хитро на нее посматривая.
        — А почему вас это дело так заинтересовало?  — ответила вопросом на вопрос Инна.
        Юрист вздохнул:
        — Ну, сами понимаете, тут можно многим поживиться. Речь ведь идет об одном из крупнейших холдингов в стране и о миллиардах. Неплохо бы, если бы и мне кое-что перепало… Поэтому, когда я все это увидел и услышал, у меня тотчас созрело решение представлять ваши интересы.
        Он замолчал, а Инна, откинувшись на мягкое сиденье, подумала, что это еще не все.
        Догма, помявшись, продолжил:
        — Ну и, признаюсь, в свое время, почти десять лет назад, я тоже поступил со своей тогдашней женой далеко не самым джентльменским образом. Зная все ходы и выходы, оставил ее ни с чем…  — Он вздохнул.  — Это было огромной ошибкой. Мои дети от первого брака в итоге выросли, уверенные в том, что я, их отец, монстр. Ну, наверное, они даже правы. Я таким был, но дал себе слово, что больше этой ошибки не повторю.
        Инна хмыкнула:
        — Поэтому, став свидетелем нашей семейной сцены, решили мне бескорыстно помочь?
        — Ну почему же бескорыстно, Инна Евгеньевна?  — улыбнулся Догма.  — Как я понимаю, ваш супруг при помощи каких-то финансовых трюков оставил вас без гроша, ведь так?
        Инна дипломатично промолчала, хотя скрывать это было глупо.
        — А если я помогу вам заполучить то, что он у вас отобрал? Часть или даже все?
        — А вы сможете?  — произнесла Инна.
        Адвокат рассмеялся:
        — Ну, есть мало того, чего я не могу. Например, я не могу, несмотря на все мои старания, в глазах детей от первого брака перейти из категории «папаша-монстр» хотя бы в категорию «папаша — набитый дурак». Но что касается остального, я весьма успешный юрист…
        Инна во время разговора вышла по мобильному в Интернет и рассмотрела сайт юридической фирмы адвоката Догмы, а также заголовки сообщений о бракоразводных процессах среди сильных мира сего, в которых Григорий Ильич представлял интересы одной из сторон.
        — А вы что, всегда беретесь только за дела жен?  — поинтересовалась она.
        Догма покосился на нее.
        — Что, уже пробили меня по поисковику? Хотите сказать, что с моей стороны глупо представлять интересы жен, которых в основном бросают их богатые и влиятельные мужья, желая при этом до максимума минимизировать свои отступные? Безусловно, мои коллеги по цеху, которые представляют интересы мужей, гребут по полной, да и надрываться им особо не надо. Как ни крути, но закон все же в подобных случаях на стороне тех, у кого связи, деньги и власть. А это практически всегда — мужчины. Посему было бы логично, если бы я, как и мои коллеги, набивался в адвокаты не к женам, а к мужьям…
        Инна кивнула, снова посмотрела на Женечку, сладко спавшего на заднем сиденье, а потом, уставившись в «Контактах» на телефонный номер, сохраненный у нее как «Тимофей», выбрала функцию «удалить» и без малейшего колебания нажала на кнопку.
        Адвокат тем временем продолжал:
        — Но я в самом деле представляю интересы жен, а не мужей. И не только потому, что замаливаю, так сказать, свой собственный грех. Хотя не без этого. Просто одно дело — по накатанной, в общем, стезе отнимать все, что есть у первой жены, представляя интересы вот такого денежного мешка, каким является, к примеру, ваш супруг. И только потому, что этому денежному мешку пришло в голову бросить свою прежнюю супругу, даму средних лет, и завести себе молодую пассию, в основном глуповатую, но с длиннющими ногами и неутомимую в постели…
        Инна усмехнулась, а Догма сказал:
        — Но ведь это так скучно! И к юриспруденции, по моему скромному мнению, если и имеет, то весьма опосредованное отношение, а больше похоже на грабеж посреди белого дня. Говорю вам со всей ответственностью: наши законы и вся наша юридическая система так устроена, что женщины, такие вот женщины, всегда остаются в проигрыше!  — Помолчав, он добавил:  — Поэтому я избрал иной путь. Он, конечно, более извилистый и тернистый, однако в случае победы приносит солидные дивиденды. Да и для моей самооценки это весьма важно. И беру я недорого — всего лишь двадцать пять процентов с того, что сумею вам выцарапать у вашего драгоценного супруга…
        Когда они подъехали к дому, где находилась квартира Инны (хотя квартира тоже была не ее, а принадлежала холдингу и, следовательно, Генычу), они сошлись на двенадцати процентах. Переговоры были короткие, жесткие, но эффективные.
        Высаживая Инну, адвокат Догма заметил:
        — Приятно иметь дело с женщиной, которая знает, что хочет. Обычно мне удается получить от пятнадцати до двадцати. А вам я был готов уступить десять. Ну, почти готов…  — Он лукаво посмотрел на Инну и добавил:  — Завтра жду вас у себя в офисе на Пречистенке в десять утра. Нам надо многое обсудить. И приносите все документы, которые у вас имеются.
        И, кивнув на все еще спавшего Женечку, спросил:
        — Вам помочь?
        Инна поблагодарила адвоката, но отказалась. Она попыталась взять сына на руки, только убедилась, что он слишком для этого большой. А ведь еще год назад она таскала его на руках.
        Но год назад все было иначе. Да что там говорить, год — день назад все было иначе.
        Женечка проснулся, но не до конца, и в лифте спал, кажется, прямо стоя. Инна, с любовью глядя на него, поняла, что вступает в «войну роз» не только ради себя, но и ради сына.
        В войну, которую не она объявила и в которой она, по компетентному мнению Геныча, должна быть однозначно проигравшей стороной.
        Инна позвонила в дверь, через несколько мгновений ей открыла Мила Иосифовна.
        — Ой, вы так рано? Женечка в кроватку хочет? А я его любимые оладушки приготовила…
        Пройдя в холл и почувствовав приятный аромат, доносившийся из кухни, Инна на миг подумала, что все, как и раньше. Но тут же осознала, что все радикально изменилось.
        Все?
        — А я блинчики сделала!  — сообщила, выбегая с кухни, Олеся.  — Ну как все прошло?
        Инна, натянув наконец домашние тапочки (до этого она все время была босиком, не хватало еще, не начав войну, простудиться), ответила:
        — Незабываемо. Кстати, я тоже не откажусь ни от оладушек, ни от блинчиков. Ужасно хочу есть!
        — Ой, а вы босиком!  — всплеснула руками Мила Иосифовна.  — Прямо как Золушка, туфельки на балу во дворце потеряли…
        Инна, шлепая в разношенных, таких удобных, домашних тапочках в направлении ванной, подумала, что она в самом деле теперь Золушка.
        Потому что, как и у Золушки, у нее ничего нет за душой. Только вот принц ее бросил, оказавшись дешевым, продажным, преступным жиголо.
        Как, наверное, и все принцы.
        Избавившись от тяжелого вечернего платья, умывшись и переодевшись в халат, Инна присоединилась к троице домочадцев на кухне. Услышав про оладушки и блинчики, Женечка мигом проснулся, и теперь увлеченно рассказывал о том, что произошло на приеме, но ему, судя по недоверчивому выражению лиц обеих дам, никто не верил.
        Присаживаясь за стол и хватая оладушек, Инна спросила:
        — А вы почему не приехали? Я же вас приглашала и ждала!
        Олеся и Мила Иосифовна переглянулись, и бухгалтерша ответила:
        — Но Тима зашел и сообщил, что прием будет только «для своих» и что вы попросили нас не приезжать. Мы, конечно же, навязываться не стали…
        Инна едва не подавилась оладушком.
        — Так и сказал? Не может быть!
        И, подавив волну возмущения, она произнесла, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее:
        — Он что, сюда заходил?
        — Ну да. Прихватил еще из вашего кабинета бумаги, а также ноутбук. Сказал, что вы его просили…
        Инна бросилась в кабинет и убедилась в том, что оттуда исчезли все бумаги, имевшие отношение к активам, которые принадлежали ей. Некогда ей принадлежали.
        Тимофей потрудился знатно: выгреб из ящиков стола и даже из стенного сейфа, который был аккуратно вскрыт, все, что там имелось — не только оригиналы документов и их копии, а также массу флешек, на которых была разного рода финансовая отчетность, файлы с отсканированными сертификатами, подтверждавшими право владения Инной того или иного пакета акций и объекта недвижимости.
        Унес он и ноутбук со всем содержимым, а также два жестких диска с тысячами документов, которые Инна в свое время прихватила из подмосковного особняка, скопировав кое-что с компьютера мужа, и хранила в стенном сейфе.
        Мальчик-то оказался далеко не промах!
        В прострации опустившись на диван, тот самый диван, где они еще недавно занимались с Тимой бурным сексом, Инна закрыла лицо руками.
        Выходит, у нее теперь вообще ничего нет, что могло бы подтвердить ее права на украденные Генычем активы. Понятно теперь, зачем он подослал к ней Тиму, не только, чтобы он охмурял ее и внушил мысль об идее с офшорами, но и затем, чтобы разузнал, где Инна хранит документы, и в нужный момент их изъял.
        Что Тима добросовестно и сделал.
        — Что-то не так?  — обеспокоенно спросила, входя в кабинет, Олеся.
        — Это уже неважно,  — ответила Инна, чувствуя тупую боль в сердце.  — Он что-то еще говорил?
        Подоспевшая Мила Иосифовна встряла в разговор:
        — Сказал, что это вы прислали его за всем. И что ему по вашему поручению придется на несколько дней уехать, но он скоро вернется…
        Инна расхохоталась. Ну да, конечно, она прислала! Не она, а Геныч — понятно теперь, отчего он отослал ее с самого утра во все эти салоны красоты и зачем вообще устроил этот идиотский прием.
        Чтобы Тима без спешки, ничего не пропуская, обстоятельно и профессионально обчистил ее квартиру.
        Нет, даже не ее квартиру — квартира ведь принадлежала Генычу!
        — А куда Тимофей уехал?  — спросила Мила Иосифовна.
        И тут Инну прорвало:
        — Я запрещаю вам упоминать в моем присутствии имя этого… этого мерзавца! Он работает на моего мужа! А я, дура, повелась на его авансы… Дура! Старая дура!
        Олеся и Мила Иосифовна закудахтали — первая стала лезть с несомненно добрыми, но идиотскими советами, а вторая, закатив глаза, решила, что самое время брякнуться в обморок.
        Инна же, перепоручив Милу Иосифовну заботам Олеси (отчего та немедленно пришла в сознание), выбежала из квартиры и, как была, в халате и домашних тапочках, по лестнице слетела на два этажа вниз.
        И оказалась перед квартирой Тимофея.
        Конечно же, на ее звонки никто не реагировал, было бы верхом тупости исходить из того, что, обчистив ее, Тима запрется в своем жилище, дожидаясь визита разъяренной любовницы.
        Нет, не любовницы, а всего лишь объекта операции, который он соблазнил, трахал, а потом обокрал. И все с ведения и по приказанию Геныча.
        Нет, какие же мужики, надо сказать, твари!
        За дверью не было слышно ничего, даже собачьего лая: даже эту чертову Долли он с собой прихватил. Ну да, она, как дура, повелась на этого смазливого субчика со смешной лохматой собаченцией.
        Как последняя дура. Нет, хуже: как старая последняя дура.
        Собственно, так ей и надо!
        Вернувшись обратно в квартиру, Инна положила конец всеобщей панике, которая и возникла исключительно благодаря ей, объявив:
        — Говорю об этом один-единственный раз, и к этой теме больше возвращаться не намерена. Мой муж меня обманул и забрал все, что мне принадлежало. Тимофей был его шпионом, который выполнял его приказания, он вынес документы, которые во многих случаях подтверждают мои права на украденные у меня активы. Больше сюда Тимофей не вернется, так что забудьте о нем. Я сегодня едва не пристрелила мужа, однако именно что едва. У нас с Геннадием началась «война роз». Потому что я намерена забрать у него обратно то, что по праву принадлежит мне и что он у меня спер.
        Говоря это, она ни на кого не смотрела и старалась не слушать оханье Милы Иосифовны и аханье Олеси.
        — Но вам нужен хороший адвокат…  — запричитали обе.
        — У меня уже есть хороший адвокат,  — прервала их Инна.  — Но даже он без документов, подтверждающих право мой собственности, не сможет мне помочь. Ну ничего, будем бороться за то, что было изначально записано на мое имя.
        И что она сама передала через траст Генычу.
        Инна обвела собравшихся на кухне взором — обе женщины были явно в шоке, а Женечка поглощал один за другим блинчики, не обращая внимания — или делая вид, что не обращает внимание.
        Инне стало очень жаль своего ребенка, который против воли оказался втянут в войну отца и матери. Но не она же начала эту войну!
        — И еще… Исхожу из того, что после того, как я… как я чуть не пристрелила Геннадия Эдуардовича, пощады не будет. У меня есть кое-какие наличные, но не удивлюсь, если мои кредитные карточки уже заблокированы. Так что платить тебе, Олеся, я больше не смогу.
        Олеся гордо вскинул подбородок.
        — У меня благодаря вам, Инна Евгеньевна, есть кое-какие сбережения, они и я в вашем полном распоряжении…
        У Инны на глаза навернулись слезы.
        — И у меня кое-что есть!  — проговорила Мила Иосифовна.  — Если надо, все ко мне переедем!
        — Крайне вам благодарна,  — от души проговорила Инна,  — но не хочу, более того, не имею права пользоваться вашей добротой, потому что исхожу из того, что…
        И тут в дверь позвонили.
        — А что, если мы не уйдем?  — спросила Инна.
        И лощеный молодой адвокат, так разительно отличавшийся от бородача Догмы, заявил тоном робота:
        — Тогда вы будете выставлены на улицу при помощи силы. Этот объект недвижимости принадлежит по документам моему клиенту, Геннадию Эдуардовичу Фарафонову. Он по доброте своей душевной предоставил вам право временного проживания, которое, однако, истекло. Вы обязаны немедленно освободить объект недвижимости.
        Под «объектом недвижимости» адвокат, а также прибывшая с ним солидная свора прочих законников, а также дипломатично молчавшие полицейские, маячившие на заднем плане, подразумевал квартиру, в которой жила Инна вместе с Женечкой.
        Что же, супруг, оправившись от испуга, перешел в решительное наступление.
        — У вас есть ровно полчаса, чтобы покинуть объект недвижимости!  — подытожил адвокат.  — Иначе нам придется применить силу…
        Инна посмотрела на лощеного молодчика, на толпившихся за ним субъектов и приняла решение. Конечно, она бы могла устроить скандал. Сопротивляться. Позвонить своему адвокату Догме, который бы нашел выход, пусть временный, но это позволило бы им задержаться в квартире.
        Только вот зачем?
        В этой квартире ее ничто не держало, наоборот, слишком болезненны были воспоминания о том, как…
        Как счастлива она была здесь с этим негодяем Тимофеем!
        — Мы уедем,  — отчеканила Инна.  — Через полчаса. А теперь прошу всех выйти в общий коридор. Или вы непременно желаете присутствовать при том, как я переодеваюсь?
        Двадцать восемь минут спустя дверь квартиры раскрылась, и Инна, держа в одной руке ладонь сына, в другой — небольшую сумку, прошествовала к лифту. За ней последовала с завернутой фольгой миской, в которой лежали оладушки и блинчики, Мила Иосифовна и катившая два больших чемодана на колесиках Олеся.
        — Мы должны проверить, не взяли ли вы противоправным образом вещи, которые принадлежат моему клиенту…
        Олеся, выругавшись, отпихнула одного из типов, который пытался вырвать у нее чемодан, но Инна, поставив сумку на пол, царственным жестом расстегнула ее.
        — Нравится копошиться в женском исподнем? Что же, прошу вас, джентльмены!
        И только сейчас отметила, что среди тех, кого прислал к ней Геныч и кто уж точно не попадал под определение джентльмены, в самом деле не было ни единой женщины — одни мужики разных возрастов.
        После того как осмотр вещей был закончен (только Мила Иосифовна сопротивлялась до последнего, не желая показывать, что находится в миске, покрытой фольгой, но в итоге по просьбе Инны уступила), Инна швырнула адвокату под ноги ключи от квартиры и произнесла:
        — Посуду мы вымыть не успели, вы уж не пеняйте. Унитаз тоже не отдраили. Хорошего вам вечера и всей оставшейся жизни!
        А затем шагнула к лифту, чтобы отправиться в новую жизнь.
        Когда они миновали шлагбаум, Инна поставила сумку на асфальт и произнесла:
        — Думаю, надо попытаться теперь в отель. Надеюсь, что мои кредитки все же еще действуют…
        Мила Иосифовна замахала руками.
        — Никаких отелей, теперь у вас каждая копейка на счету! Ко мне едем, все ко мне! И ты, Олесенька, тоже! У меня квартира большая, места всем хватит! У меня и машина вон там припаркована.
        Инна обняла Милу Иосифовну и, поцеловав ее, произнесла:
        — Большое вам спасибо! Что бы я без вас делала!
        Тут раздался недовольный голос Олеси:
        — Можем и к моим родителям поехать! Они тут недалеко живут, у них квартира тоже большая.
        Мила Иосифовна, подхватывая сумку с асфальта, заявила:
        — Но к ним пришлось бы на метро, а у меня автомобиль имеется. Да и зачем твоих родителей стеснять? Я одна живу.
        Инне пришлось раз десять отказываться от чая, которым ее желала потчевать Мила Иосифовна в своей квартире в Кунцево, и, оставив всех троих на большой кухне, расположиться в комнате для гостей, где Мила постелила ей на диване.
        Приняв душ и растянувшись на свежей простыне, Инна просто лежала, уставившись в потолок, и прислушивалась к доносившимся из-за закрытой двери взрывам хохота.
        Несмотря на серьезность положения, у всех, в том числе и у Женечки, было отличное настроение. Инна же, сославшись на усталость, удалилась.
        Но на самом деле, хоть день выдался долгий и полный событий, она не устала. Просто ей требовалось о многом подумать.
        Например, о том, как жить дальше.
        На глаза навернулись слезы, и Инна мысленно себя обругала. Может, ей стоило принять условия, предлагаемые Генычем, и забыть обо всем, как о страшном сне?
        Нет, не стоило.
        И не только потому, что он забрал у нее то, что по праву ее (и это прекрасно знал сам Геныч), а потому что она не могла позволить ему лишить Женечку того, что причиталось ему.
        Потому что, забрав это у Женечки, Геныч хотел передать все своему сыну — своему единственному сыну.
        Инна почувствовала, что начинает ненавидеть этого младенца.
        Проснувшись, Инна посмотрела на часы и обнаружила, что около пяти утра. Она отправилась в ванную, а потом на кухню, и когда Мила Иосифовна проснулась в начале седьмого, на столе уже красовался завтрак, а Инна, попивая дымящийся кофе, как водится, черный, обжигающий, без молока, уже облаченная в деловой костюм, просматривала последние новости по мобильному.
        — Доброе утречко!  — всплеснула руками Мила.  — Когда же вы успели подняться?
        — Рано,  — ответила с улыбкой Инна.  — Оладушки у меня не вышли, поэтому приготовила жареный хлеб. Надеюсь, понравится.
        Мила Иосифовна, суетясь, закрутилась на кухне, а Инна усадила ее на табуретку и сказала:
        — Не надо, я все сделаю. Это ваш дом, в котором мы гости, так что расслабьтесь и получайте удовольствие!
        Она налила хозяйке кофе, пододвинула тарелку. Мила запричитала:
        — Я сегодня проспала, обычно встаю не позднее половины шестого… Просто мы вчера, точнее уже сегодня, допоздна сидели. С Олесей болтали, она такая хорошая девочка оказалась…
        — У меня иные и не работают,  — усмехнулась Инна.
        Мила Иосифовна всплеснула руками:
        — Работа! Я же опаздываю! Сейчас такие пробки будут, нам надо пораньше выехать…
        Инна, подливая ей кофе, заметила:
        — Ну, так как работаете вы в моем журнале, то ничего страшного. Возьмете до конца недели дополнительный оплачиваемый отпуск.
        — А мне дадут?  — спросила недоверчиво Мила.
        — Уже дали!  — с усмешкой ответила Инна.
        Вскоре подтянулась Олеся, доложившая, что Женечка спит без задних ног. Инна и ее накормила завтраком, а потом, заглянув в зал, где на тахте спал, разметавшись по простыням, Женечка, погладила его по волосам и поцеловала.
        «К чему эта телячьи нежности, мамочка!»
        Инна поправила подушку, снова поцеловала сына и вышла, притворив раздвижные двери.
        — Я еду во «Всякую литературную всячину». Оттуда к адвокату, у меня с ним встреча в десять. Не знаю, как долго продлится, буду держать вас в курсе. Вы мне тоже пишите…
        — Тогда мой автомобиль возьмите! Непременно! И никаких возражений! Или вы что, на метро ехать намерены?
        А почему бы и нет? Как давно она не ездила в Москве на метро?
        Давно.
        Инна посмотрела на свой смартфон и подумала, что люди Геныча наверняка отслеживают ее передвижение и, не исключено, читают ее переписку.
        Значит, надо бы завести новый мобильный.
        — А вас я оставлю с Женечкой. Я ведь могу…
        Мила Иосифовна и Олеся в один голос заверили, что может.
        Поколебавшись, Инна добавила:
        — Мне очень жаль, что вы тоже оказались в водовороте событий, но уже ничего не поделаешь. Не знаю, как все сложится, но…  — Она запнулась и добавила:  — Следите за Женечкой. Мало ли что. На улицу пока что лучше не выходить…
        Мила Иосифовна решительно заявила:
        — Да, знаю, меня же прямо у подъезда тогда похитили! Олеся за продуктами смотается, а я тут с Женечкой останусь. На улицу мы выходить не будем.
        — Лучше вы сходите, а я останусь,  — возразила Олеся.  — А то я не знаю, где у вас тут супермаркет.
        — Да тут за углом! Его даже из окна видно!  — ответила, горячась, хозяйка квартиры.
        — Все равно,  — не сдавалась девушка,  — вы там лучше ориентируетесь. А Женечка привык со мной сидеть, он меня знает…
        — А меня, значит, не знает? Женечка теперь меня тоже очень хорошо знает, даже бабулей называет! У бедного малыша ведь своей родной бабушки нет…
        Инна, прихватив запасной ключ от квартиры, а также ключ от автомобиля Милы, осторожно вышла в общий коридор, защелкнув за собой дверь и для верности три раза дернув ручку. Она знала, что может полностью положиться на Милу и Олесю — и то, что они опять с утра пораньше устроили свою классическую склоку, только подтверждало то, что они были небольшой, но дружной семьей.
        Той семьей, которую Геныч пытался уничтожить. И которую — Инна дала себе клятву — она уничтожить не даст.
        Уж лучше она уничтожит его самого.
        Уже подъезжая к зданию, в котором располагался офис «Всякой литературной всячины», Инна заметила, что что-то явно неладно. Перед особняком были припаркованы автомобили с мигалками, суетились люди.
        Инна, уже не сомневаясь, что именно это значит, припарковавшись, вышла из салона и громко хлопнула дверью.
        Что же, если Геныч хочет войну, то он ее получит.
        — Инна Евгеньевна, Инна Евгеньевна!  — бросилась к ней одна из редакторш, едва Инна вошла. Женщина была в состоянии, близком к истерике.  — Они говорят, они говорят…
        Редакторша бурно разрыдалась.
        Заметив уже знакомого лощеного юриста, Инна холодно спросила:
        — Что здесь происходит?
        Тот, нагло осклабившись, вручил ей пачку документов с фиолетовыми печатями.
        — Смена владельца. Потому что вы, уважаемая Инна Евгеньевна, владельцем более не являетесь. Ознакомьтесь.
        Инна пробежала глазами документы и протянула их обратно юристу, который, однако, брать их не пожелал. Тогда Инна швырнула ему кипу бумаг под ноги.
        — Это мы еще посмотрим. Но даже если и так, кто позволяет вам терроризировать моих сотрудников?! Которые, если уж на то пошло, теперь ваши сотрудники!
        Инна заметила, что около нее, точнее, за ее спиной, собралась группка женщин, работниц «Всякой литературной всячины». Им же противостояла внушительная армия людей в темных костюмах — все, как на подбор, мужчины.
        Вот она, война полов в действии. Точнее, война полов, которая является частью «войны роз» — между ней и Генычем.
        — Посмотрим, как долго они останутся сотрудниками этого журнала, новым хозяином которого является Геннадий Эдуардович,  — заметил с издевательскими интонациями юрист, который, как поняла Инна, намеренно желал вывести ее из равновесия и спровоцировать на необдуманные слова, а, не исключено, и на противоправные действия.
        — Так долго, покуда исполняются положения их трудовых договоров. На которые перемена владельцев влияния не оказывает,  — парировала Инна.
        Юрист, блеснув очочками, ответил:
        — Ну, это мы посмотрим, потому что этот ваш высоколобый журнал приносит исключительно убытки и абсолютно нерентабелен. А Геннадий Эдуардович, который в отличие от вас является бизнесменом, намерен это изменить. Журналу, а также кооптированному с ним издательству требуется новая концепция, новая стратегия, новое руководство!
        Инна, повернувшись к перепуганным сотрудницам, произнесла:
        — Все будет обжаловано в судебном порядке. И даю вам свое слово, что никто из вас не потеряет работы.
        — Хорошо давать слово, не являясь больше хозяйкой и не неся ответственности!  — перебил ее адвокат.  — Потому что новое руководство, вне всяких сомнений, полностью изменит направление деятельности этой замшелой лавочки.
        Инна вновь повернулась к нему.
        — Новое руководство? И кто же, с позволения сказать, им станет? Вряд ли ваш драгоценный Геннадий Эдуардович снизойдет до того, чтобы самолично занять место директора журнала. А для управления, как вы выразились, замшелой лавочкой, тем более для превращения ее из убыточного и нерентабельного дела в прибыльное, вам потребуется тот, кто отлично ориентируется в издательском бизнесе и, более того, знаком со всеми нюансами работы именно этого журнала. Не думаю, что кто-то согласится перейти на вашу сторону…
        Мрачные лица, горящие злобой глаза стоявших у нее за спиной сотрудниц, которые боготворили Инну, были красноречивым подтверждением ее слов. Инна знала, что ни одна из них не согласится работать на новое руководство, целью которого станет превращение их пусть и убыточной, но интеллектуальной «Всякой литературной всячины» в прибыльное, но исключительно коммерческое безликое издательство.
        — Ну отчего же?  — произнес юрист.  — Мы уже не только нашли кандидатуру на замену вам, но даже успели подписать с ней контракт!
        Инна не поверила собственным глазам, когда увидела, как со стороны мужской фракции, откуда-то сбоку, из двери, вышла отлично знакомая ей женщина, которая была одета в деловой костюм, копировавший ее собственный стиль одежды.
        Ее правая рука, Людмила Львовна.
        — Добрый день!  — произнесла Людмила Львовна, намеренно игнорируя Инну, как будто она была не живым человеком, а предметом интерьера, обращаясь исключительно к сотрудницам.  — Итак, мои дорогие, я обещаю, что никто из вас не потеряет работу, если вы все поддержите новый курс нашего хозяина, Геннадия Эдуардовича, и лично меня, нового директора. Потому что вместе с вами мы сможем превратить это убыточное издательство из убыточного и подлежащего немедленной ликвидации журнала во флагман отечественной беллетристики!
        Инна, не без восхищения взирая на свою некогда «правую руку», вдруг поняла, что та за годы совместной работы научилась многому, подсмотрев манеры поведения, украв стиль изложения — и теперь без зазрения совести использует это все, наконец дорвавшись до реальной власти.
        — Как бы этому флагману не налететь на подводную мину и не пойти со скоростью «Титаника» на дно,  — произнесла Инна, вызвав смех некоторых (но далеко не всех!) сотрудниц.
        Некоторые, уже забыв о ней, прежнем руководстве, ловили каждое слово и смотрели в рот новому директору.
        Людмила Львовна, дернувшись, перевела наконец на нее взор и ледяным тоном отчеканила, явно не желая называть ее по имени-отчеству:
        — А вас я попрошу покинуть помещения журнала и не мешать работе!  — И, скривившись, выплюнула их кодовую фразу, которой Инна ранее просила ту же самую Людмилу Львовну выпроводить навязчивых посетителей:  — Вам пора выпить зеленого чаю!
        Инна, смерив ее с ног до головы долгим презрительным взглядом, произнесла:
        — Что же, как я вижу, у вас, дорогие мои, наступают новые и, что немаловажно, крайне развеселые времена. Однако я буду бороться — и одержу победу! И тогда…
        Она ослепительно улыбнулась Людмиле Львовне, вдруг поняв, что та, несмотря на всю свою показную браваду, ужасно боится:
        — И тогда я сама угощу вас зеленым чаем!
        Развернувшись и ступая по рассыпавшимся документам с фиолетовыми печатями, Инна покинула стены офиса «Всякой литературной всячины» — все равно в данный момент она не могла ничего поделать, а в кабинет ее никто бы не пустил. Потому как сейчас перевес был на стороне Геныча.
        Но это только в данный момент!
        Из офиса журнала — теперь уже не своего — Инна отправилась в офис адвоката Догмы, потому что им было что обсудить. По пути, стоя в невыносимых утренних столичных пробках, Инна взвешивала, анализировала, отвергала и отправляла в копилку элементы ведения «войны роз» с Генычем.
        Странно, но ведь супруг должен был понимать, что, даже несмотря на то, что ему при помощи наглого обмана удалось лишить ее активов, это будет временной фазой.
        Она не сдастся. Она задействует все возможности. Она нанесет ответный удар. Она…
        Она победит?
        Какой-то лихач подрезал ее, да так, что Инна едва не втемяшилась в ехавшую впереди нее машину. Вцепившись в руль, Инна вдруг поняла, что ведь всего секунду назад все могло закончиться — столь нелепо и глупо.
        Причем навсегда.
        Сбросив скорость и чувствуя, что ее трясет, Инна задумалась о том, а что, если победит Геныч? Точнее, он уже победил, выиграв битву, но значит ли это, что он одержал победу и во всей «войне роз»?
        А что, если да?
        Думать об этом не хотелось.
        Подъезжая к дому, в котором располагался офис адвоката Догмы, Инна заметила перегородившую дорогу «Скорую помощь». Понимая, что проехать дальше не сможет, она затормозила и, выйдя из автомобиля, поинтересовалась:
        — В чем дело? Что-то случилось? Вообще-то мне требуется проехать…
        Показалась миловидная женщина в медицинском облачении.
        — Извините, тут мужчине стало плохо. Адвокату, который тут рядом работает…
        Не хватало того, чтобы этим адвокатом оказался ее Догма. Вдруг у него случился инфаркт или инсульт? Или, чего доброго, он стал жертвой киллеров, нанятых мужем, зная Геныча, Инна ничего не исключала.
        — А вы случайно не Инна Евгеньевна?  — продолжила женщина, и когда Инна кивнула, произнесла:  — Этот мужчина, сказал, что вы вот-вот подъедете, и все время вас зовет. Говорит, что, перед тем как мы отвезем его в Склиф, ему нужно сообщить вам что-то крайне важное.
        Инна, даже не закрыв дверцу автомобиля, бросилась к «Скорой» вслед за миловидной дамой, и увидела: раскрытые двери, брюхо «Скорой» со стоявшей там складной каталкой, на которой, однако, никто не лежал.
        — Так где же он?  — оглядываясь по сторонам, спросила Инна, решив, что пошла не в том направлении и что Догма — речь могла быть только о нем!  — лежал где-то рядом.
        И вдруг почувствовала резкую боль в правом предплечье. Вскрикнув, Инна обернулась и заметила ту самую миловидную врачиху, всадившую ей шприц. Инна увидела, как та выпрыскивает ей солидную дозу какого-то бесцветного препарата.
        Она попыталась отодвинуться, захотела вытащить другой рукой шприц, но вдруг поняла, что не может. В голове практически мгновенно зашумело, в ушах загудело. До нее донеслось:
        — Теряет сознание, давайте, подхватывайте ее…
        Кажется, к ней кто-то сзади подошел, Инна все же попыталась сопротивляться, желая что-то сказать, открыла рот, дабы позвать на помощь…
        И поняла, что не может выдавить из себя ни звука. Она куда-то падала, а возникшие невесть откуда типы в медицинских балахонах вытаскивают из нутра «Скорой» каталку.
        Каталка ведь предназначалась не для мифического адвоката, а для нее самой!
        Инна попробовала увернуться, но ничего не вышло. Ноги ее не держали, ее тянуло вниз, на каталку. Она чувствовала, что теряет сознание.
        Открыв глаза, Инна подумала, что ей привиделся чрезвычайно мерзкий сон. О том, как издательство ее журнала, теперь уже не ее, как Людмила Львовна оказалась подлой предательницей и как ее при помощи примитивного трюка обвели вокруг пальца и, впрыснув какую-то убойную гадость, увезли куда-то на «Скорой»…
        Чего только не приснится! А ведь ей пора подниматься, день предстоял долгий и тяжелый, в десять утра ее ждал адвокат Догма, а до этого она в самом деле намеревалась заехать во «Всякую литературную всячину», чтобы убедиться, что все в порядке.
        Инна попыталась подняться, но оказалась не в состоянии этого сделать, и осознала, что это был никакой не чрезвычайно мерзкий сон. А реальность.
        Правда, не менее мерзкая.
        Еще раз дернувшись, Инна осознала, что привязана при помощи эластичных ремней к больничной каталке. Ей в глаза светила яркая люминесцентная лампа, а стены того помещения, в котором она находилась, были выкрашены в цвет морской волны.
        Вообще-то весьма приятный цвет, который, однако, внушил Инне панический ужас.
        Она вновь попыталась освободиться, но быстро поняла, что занятие это бессмысленное. Сколько она ни дергалась, ремни не ослабевали.
        Выходит, ее похитили, причем средь бела дня, и никто этого не заметил?
        Инна попыталась дышать ровнее и принялась размышлять. То, что ее похитили по приказанию Геныча, не подлежало сомнению. Только вот что супруг намеревался с ней сделать?
        Убить?
        Как-никак она мать его детей, и пусть он не считает Женечку своим ребенком — двух старших дочек ведь считает?
        И вдруг поняла: если речь идет о контроле над миллиардным холдингом, то Геныч готов на все. Буквально на все.
        Раздалось жужжание, а потом послышались шаги. Инна закрыла глаза, притворяясь, что все еще находится без сознания, но знакомый голос произнес:
        — Не надо юродствовать, Инна Евгеньевна!
        Это был тот самый бархатистый голос, который беседовал тогда с ней по телефону, внушая мысль, что похищение Женечки — дело рук братьев Шуберт.
        — За вами наблюдают, да к тому же действие транквилизатора уже давно закончилось. Не надо делать вид, что вы все еще спите, когда всего пять минут назад вы дергались так, словно вас поджаривали на гриле.
        Инна ощутила, что грядушка каталки, на которой она лежала, стала постепенно подниматься вверх, видимо, кто-то привел в действие электрический моторчик.
        Отрыв глаза, она увидела бесцветного типа, вероятно, одного из помощников Геныча, которому было поручено «разобраться» со строптивой женой.
        — Добрый день!  — произнес он, и Инна решила, что в подобной ситуации — прикованной к каталке и полностью зависимой от похитителей — единственно адекватной манерой поведения может быть ирония.
        Терять ей, после потери активов и «Всякой литературной всячины», все равно было нечего.
        И вдруг на ум ей пришло: ну конечно же, есть.
        Ведь у нее осталось то, что ей было дороже всего остального: Женечка!
        — Для кого добрый, а для кого и нет,  — возразила она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и приветливо, и уставилась в глаза этому типу.
        Тот, долго не выдержав, отвел взгляд и, кажется, смутившись, произнес:
        — Только вот не надо давить на психику, Инна Евгеньевна…
        Она едва не расхохоталась — это она-то давит на психику?
        — Вы это серьезно?  — спросила она.
        — Да, очень даже серьезно,  — вздохнул тип.  — Думаете, мне нравится это задание?
        Инна честно ответила:
        — Думаю, что да. А что, разве нет?
        Субъект, снова вздохнув, ответил:
        — Смею вас уверить, Инна Евгеньевна, что нет. Однако вы не оставляете иных возможностей решения этой проблемы…
        Инна одарила его самой сладкой улыбкой, на которую была способна в данный момент, а потом поинтересовалась:
        — И что вы намерены со мной делать? Отрезать при помощи бензопилы ногу? Вживлять мне в живот бешеную крысу? Отдать на растерзание зеленой анаконде?
        Говоря это, она не мигая смотрела на типа, который, вдруг покрывшись испариной, воскликнул:
        — Ну что вы! Никакого физического насилия мы к вам проявлять не будем!
        Дернувшись, Инна сказала:
        — Ах, а видимо накачивать меня черт знает чем, похищать и приковывать к каталке — это не физическое насилие?
        Ее собеседник явно занервничал.
        — Мы не об этом должны с вами говорить…
        Инна, закрыв глаза, отчеканила:
        — Я ни о чем с вами не намерена говорить, пока вы не отпустите меня. Ни о чем! А если хотите пытать или убивать — валяйте. Я все равно помешать вам не смогу. Или мне закричать?
        И она в самом деле завопила, и так душераздирающе, что тип, как она заметила сквозь не до конца прикрытые ресницы, выбежал прочь.
        Выдохшись, Инна перестала вопить, а потом задалась вопросом — а что, если они просто оставят ее лежать в этом помещении и…
        И никогда больше не вернутся?
        Во всяком случае, пока она жива, не вернутся. Интересно, как долго она продержится? Без воды, скованная по рукам и ногам тугими ремнями, от которых у нее затекло тело, вряд ли больше суток.
        Или двух? Или даже трех?
        А потом она ради кружки воды подпишет все, что угодно.
        Только вот что она должна подписывать — все, что Геныч хотел, он уже получил. Так к чему это похищение?
        Дверь снова открылась, появился все тот же субъект в сопровождении нескольких типов в медицинских балахонах.
        — Инна Евгеньевна, сейчас снимут ремни, однако не советую вам применять физическую силу. Иначе нам придется снова приковать вас к каталке.
        — Вот полежите с мое в такой позе, вот затекут у вас конечности, тогда и попробуйте применить физическую силу к своим похитителям. Ах, забыла, вы не жертва похищения, вы — его исполнитель!
        Инну отстегнули, и она, дернувшись, вдруг поняла, что не может подняться. Что они ей впрыснули, неужели нечто, что навсегда обездвижило ее?
        Однако, чувствуя нарастающее покалывание в руках и ногах, Инна поняла, что ей просто надо немного подождать, пока не восстановится кровообращение в конечностях.
        Через несколько минут, осторожно выпрямившись, она принялась сначала медленно, а потом все энергичнее растирать ноги. Руки сначала не слушались, но Инна не сдавалась. Наконец она опустила ноги на пол и сделала первый шаг.
        Слава богу, ходить она не разучилась.
        — Вы понимаете, что вам будет за попытку похищения?  — спросила она.  — Точнее, даже не за попытку, а за похищение. Как моего сына, так и меня самой. И также моего главбуха!
        — Ну, вас никто не похищал, Инна Евгеньевна,  — мягко проговорил тип.  — Вам стало на улице плохо, и случайно оказавшаяся рядом «Скорая» отвезла вас в…  — Он замялся.  — В этот чудный подмосковный санаторий, где пребывают люди, перенесшие нервный стресс и находящиеся на длительном лечении…
        Убедившись, что сумочку вместе с мобильным у нее, естественно, изъяли, Инна поправила помятый костюм и уточнила:
        — То есть вы привезли меня в один из этих сомнительных пансионатов, в которых за большие деньги держат тех, кто не угоден сильным мира сего? Например, опостылевших богатых родственников. Значит, все же похищение.
        — Ну что вы, конечно же, нет! Вас тут никто не будет удерживать, клянусь вам всем святым!
        Инна усмехнулась и, подойдя к двери, произнесла:
        — А что для вас «все святое»? Сердце вашей матери — или сто тысяч баксов наличными?
        Тип покраснел, а Инна продолжила:
        — Если не удерживаете, то давайте проверим. Если я нажму на эту кнопку и дверь не откроется, то я замолчу и не скажу больше ни слова. И вы хоть на кусочки меня режьте, буду молчать и игнорировать вас.
        А что, если на самом деле начнут резать на кусочки?
        Инна нажала на большую красную кнопку на стене, и дверь — чего она не ожидала — жужжа, медленно отъехала в сторону, открывая проход в ярко освещенный коридор.
        Тип подошел к двери и тоже стукнул по кнопке, дверь закрылась.
        — Ну вот, я же сказал, что никто вас тут не удерживает…
        Инна, опять ударив по кнопке (отчего дверь опять открылась), заявила:
        — Если так, то прощайте. Оставаться здесь я более не намерена. И учтите, я тотчас заявлю о своем похищении в полицию…
        Инна шагнула в коридор, не зная, куда ей идти: направо или налево — и в одну, и в другую сторону простирался бесконечный проход.
        Тип вышел вслед за ней.
        — Вот сюда, прошу вас. Там лифт, который доставит вас наверх, к выходу.
        Понимая, что ей не остается ничего иного, как довериться своему похитителю, Инна сказала, следуя в указанном направлении:
        — Если меня не удерживают, то зачем вообще эта дешевая комедия с похищением, каталкой с ремнями и подземной психушкой?
        Они остановились около серебристых дверей лифта, и тип, нажав кнопку, ответил:
        — Чтобы, как вы наверняка сами это поняли, продемонстрировать вам, Инна Евгеньевна, что мы всемогущи. Сегодня вам будет дозволено покинуть сие милое заведение, однако, как вы правильно предполагаете, такой возможностью обладают далеко не все его обитатели. Только после вас!
        Он указал на открывшееся жерло лифта, и Инна заколебалась, а что, если, впихнув ее в кабину, он отправит ее черт знает куда?
        Ну, не в преисподнюю же!
        Хотя, когда имеешь дело с Генычем, ничего исключать нельзя…
        Инна шагнула в кабину, ее надзиратель последовал за ней. Он нажал кнопку с надписью «0», и лифт плавно пришел в движение. Инна подумала о том, что он может внушать ей мысль, что они сейчас поднимутся наверх, к выходу, в то время как они двигались вниз, черт знает куда.
        Но лифт, судя по направлению движения, в самом деле ехал вверх. Двери с мелодичным треньканьем распахнулись, и Инна снова увидела длинный безлюдный коридор.
        — Привезли меня в блок «Z», где у вас содержатся подопытные зомби?  — спросила она, выходя из лифта и все еще опасаясь, что тип ее бросит, а сам уедет обратно.
        Уедет черт знает куда!
        Но тип и не думал ее бросать, указал рукой куда-то вперед и продолжил:
        — Нам туда. Точнее, вам, Инна Евгеньевна. Есть ли тут блок с зомби, не знаю, однако если хотите, могу задать вопрос владельцу…
        Инна поняла, что владелец сего милого местечка наверняка холдинг. То есть Геныч.
        Они двинулись по коридору, а тип продолжил:
        — Так вот, вы просто совершили обзорную экскурсию. Но таковая предлагается бесплатно только один раз, Инна Евгеньевна. Вы же не хотите оказаться тут снова, причем на значительно более долгий срок, не исключено, навсегда?
        Они подошли к металлической двери. Тип, поигрывая электронной карточкой, заявил:
        — Вы вот решили затеять войну… Это нехорошо, более того, неразумно! А вы хоть и упрямый, и боевой человек, Инна Евгеньевна, но далеко не дура. Так ведь?
        Инна заметила на стене прибор, в который надо было вставить эту самую электронную карточку, служившую своего рода ключом — иначе наверняка отсюда не выйти.
        Из этого блока «Z».
        И именно от милости этого типа зависело, выйдет она или нет. А что, если напасть на него, вырвать карточку, вставать ее в прибор…
        И, когда откроется дверь, убедиться, что ее ждет там команда дуболомов Геныча?
        — Что вы хотите?  — спросила Инна, чувствуя внезапную усталость, а тип, продолжая поигрывать карточкой, сказал:
        — Примите предложение, причем более чем щедрое предложение, Геннадия Эдуардовича. Кстати, я уполномочен довести до вашего сведения, что дополнительно к предложенным вам условиям вы получите бонус в размере еще пятисот тысяч долларов. Итого миллион в американской валюте плюс все драгоценности, которые потянут как минимум еще на миллион, все ваши вещи, квартира в Москве…
        — И автомобиль!  — залихватским тоном ведущего «Поля чудес» добавила Инна.
        На что уполномоченный Геннадия с совершенно серьезным выражением лица кивнул:
        — Да, и автомобиль. Жить, поверьте, можно — девяносто пять процентов населения страны может только мечтать о таком богатстве!
        — А если не соглашусь? Отправите в блок к зомби?
        Тип расплылся в улыбке.
        — Не исключено!
        Инна прислонилась к металлической двери и, чувствуя ее прохладу, подумала: а если согласиться? Забрать Женечку, Милу, Олесю — и рвануть как можно дальше от Москвы? На то, что ей щедро выделил муж, можно жить, причем очень даже неплохо, практически в любой точке России и даже мира.
        — От вас требуется не предпринимать никаких юридических шагов,  — проговорил уполномоченный Геннадия.  — Никаких адвокатов, никаких процессов, никаких тяжб. Вы получаете свой куш — все честно!
        Инна горько усмехнулась. Все честно! После того как Геныч отобрал у нее все активы, конечно, он был готов выделить пару-тройку миллионов, захапав себе пару-тройку миллиардов.
        А то и того больше.
        — И где контракт с преисподней, который мне, как я понимаю, чтобы вернуться в свет, надо будет подписать собственной кровью?  — спросила она, а тип, проведя карточкой по прибору, ответил:
        — Достаточно того, что вы здесь побывали. Думаю, вы не захотите оказаться здесь снова. Или чтобы здесь оказался, к примеру, ваш сын…
        Дверь отъехала в сторону, и Инна увидела уютный холл с глубокими мягкими креслами, кадки с лианами и цвета морской волны стены с абстрактными картинами.
        Она бы с большим удовольствием вцепилась в горло своему провожатому, однако, подавив этот порыв, шагнула в холл, опасаясь, что это окажется декорацией.
        Но судя по всему, это в самом деле был холл первого этажа уютной частной клиники. Клиники, которая могла быть радушным домом. А могла и дьявольским, полным голодных кровожадных зомби, блоком «Z».
        Таких вот зомби, как этот невзрачный тип, который, виновато улыбаясь, вышел вслед за ней.
        — Выход вон там. Автомобиль мы, кстати, сюда пригнали и поставили на стоянку, ключи — в замке зажигания. Отвратительная колымага. То, что вы получите в качестве отступных, будет намного лучше!
        «И автомобиль!» — взвыл в голове Инны ликующий голос ведущего «Поля чудес».
        — И так, под честное слово, отпускаете?  — спросила она недоверчиво.
        Тип усмехнулся:
        — Даже не под честное, а безо всяких условий. Потому что, Инна Евгеньевна, вы видели, что ожидает вас и, вполне возможно, вашего мальчика, если вы будете брыкаться. Ведь вы учитель-историк и в курсе: инквизиция в свое время брала людей не пытками, кровью и кострами, а во многих случаях тем, что просто проводила обзорные экскурсии в свои казематы и демонстрировала несговорчивым еретикам пыточные инструменты. И те сразу становились как шелковые!
        И, указывая ей путь к прозрачным разъезжающимся дверям, через которые входили и выходили люди, произнес:
        — Быть может, хотите перекусить или хотя бы что-то на дорожку выпить? Например, зеленого чаю?
        Инна до последнего не могла поверить, что ее отпустят просто так.
        Отпустили.
        Свой автомобиль, точнее автомобиль Милы Иосифовны, она обнаружила на стоянке клиники: как и обещано, в замке зажигания торчал ключ, а ее сумочка лежала на переднем сиденье.
        Часы на панельной доске показывали три минуты четвертого — не так долго она пробыла в заточении.
        Но достаточно, чтобы понять: Геныч от своего не отступится. И весь вопрос в том: отступится ли она?
        Бросив взгляд на мобильный и убедившись, что ей восемь раз звонили с одного номера (наверняка это был адвокат Догма!), Инна завела мотор.
        Высоченные глухие ворота клиники распахнулись перед ней, словно поглотившее ее мифическое чудовище выплюнуло свою жертву. Бросив взгляд на навигатор, Инна вдавила педаль газа и помчалась обратно в Москву.
        Итак, что же ей предпринять?
        Въехав в Москву, Инна остановилась около придорожной харчевни, перезвонила в офис адвоката Догмы.
        — Это Инна Фарафонова. Прошу передать Григорию Ильичу, что я отзываю свой иск к мужу и более в его услугах не нуждаюсь. И прошу мне более не звонить. Всего вам хорошего!
        Затем она зашла в харчевню и, заказав обед, скрылась в дамской комнате. Там, сполоснув холодной водой лицо, она долго смотрела на свое отражение в грязном, треснувшем зеркале.
        Дело ведь не в ней самой, а в Женечке. Ведь, сколько раз пересматривая «Войну роз» с Майклом Дугласом и Кэтлин Тернер, она думала (прекрасно понимая, что события фильма должны развиваться именно так, по нарастающей, становясь все более драматическим, потому как это было изобретение голливудских сценаристов, а не экранизация реальных событий): здесь бы она остановилась, здесь бы она пошла на попятный, здесь бы она отказалась от участия во все нарастающем безумии.
        Так отчего же в реальной жизни она ведет себя иначе?
        Снова сполоснув лицо и поправив макияж (благо, что из сумочки ее похитители ничего не изъяли), Инна подумала о том, что одно дело — это ее война с Генычем. Если бы все было только в этом, она бы на самом деле маршировала до победного конца, невзирая на потери — чужие и свои собственные. Но ведь Геныч готов задействовать все свои ресурсы и всю свою колоссальную мощь не только против нее, но и против Женечки.
        Инна и раньше не была уверена, что выиграет. Или что сможет вернуть хотя бы часть украденных у нее активов. А теперь понимала: дело не в том, сможет или нет, а…
        Хочет или нет?
        В конце концов этот циничный посланец мужа прав — грех ей жаловаться, девяносто пять процентов населения страны в самом деле о такой «бедной» жизни, которая ей светит, могут только мечтать, ведь она получит миллион долларов наличными, миллион в драгоценностях, миллион в недвижимости плюс еще по мелочовке в виде шмоток, предметов интерьера и…
        «И автомобиль!»
        Кроме того, Геныч обещал выплачивать в год по десять тысяч долларов на обучение Женечки.
        Странно, муж стал ее врагом и был готов раздавить и ее, и сына (нет, не своего сына, а исключительно ее, поэтому и был готов), а она все еще по инерции звала его Генычем.
        Хотя пора величать, как того и заслуживает: Геннадий Эдуардович.
        Жить можно.
        Значит…
        Инна вдруг поняла, что решение принято. Она откажется от борьбы, так как ни к чему хорошему война не приведет. И даже если, интригуя, подключая юристов, дрожа за свою безопасность и безопасность сына, она выбьет больше, даже намного, то…
        То не значит, что она станет счастливее. И пусть у нее все отобрали — у нее остался сын. Олеся и Мила Иосифовна. В конце концов часть верных сотрудников, вернее, сотрудниц, с которыми она может начать новый издательский проект, пусть и не такой масштабный…
        Так что же ей еще требовалось?
        Ничего.
        Чувствуя, что на сердце вдруг, после долгого периода злости и страха, стало легко-легко, Инна, радуясь тому, что приняла решение, которое кардинально изменит ее жизнь, вышла из дамской комнаты и направилась к своему столику, на котором красовался уже поданный обед.
        А за столиком восседал человек, которого она хотела видеть менее всего. Даже еще меньше, чем Геныча.
        Это был второй роковой мужик ее жизни.
        Тимофей.
        Инна подошла к столику. Тимофей, заметно волнуясь, поднялся ей навстречу.
        — Инна, детка, извини, что я как снег на голову, но я от клиники за тобой ехал. Я ведь был в курсе, что они тебя взяли, а потом отпустили, мне надо с тобой поговорить. Мне очень жаль, детка, что…
        Инна, даже не слушая лепет этого мерзкого предателя, взяла со стола большой бокал минеральной воды и выплеснула ему в лицо.
        Тимофей на мгновение оторопел, замолк, а потом простонал:
        — Инна, детка, ты имеешь полное право ненавидеть меня, но пойми, за это время я понял, что на самом деле неравнодушен к тебе и что…
        Подойдя к соседнему столику, Инна схватила чашку кофе у какого-то далеко не самой мирной наружности угрюмого лысого типа и выплеснула ее содержимое в Тимофея.
        Жаль только, что кофе было совсем немного, да и не долетело.
        Улыбнувшись оторопевшему типу, Инна сказала:
        — Извините, прошу вас, но этот мерзавец меня подставил. Конечно же, вам подадут кофе за мой счет, а также любой алкогольный напиток по вашему усмотрению. И будет любезно с вашей стороны, если вы намылите физиономию этому мерзавцу!
        Инна, вытащив из портмоне одну из последних крупных купюр, помахала ею уже несшейся к ней возмущенной хозяйке харчевни, затем положила банкноту на столик и удалилась.
        Не удержавшись, на пороге она обернулась и увидела, как Тимофей рвался за ней и как не самой мирной наружности угрюмый тип, преграждая ему дорогу, хрипло заявил:
        — А ты, голубок, куда полетел? Может, сначала на два слова выйдем?
        Понимая, что у Тимофея будут неприятности, к тому же крупные, Инна выбежала на улицу, прыгнула в автомобиль и резко нажала на газ.
        Пока она ехала домой, к квартире Милы Иосифовны, Инна то и дело останавливалась, потому что слезы застилали глаза.
        Неужели она ревела из-за этого идиота? Выходило, что да.
        Инна то и дело смотрела в зеркало заднего вида, стараясь понять, следует ли за ней Тимофей или нет. Его черного внедорожника вроде бы видно не было, но кто знает…
        Припарковавшись у дома, Инна вышла, направилась к подъезду. Вдруг ее сердце екнуло.
        А если они похитили не только ее, но и Женечку?
        Поэтому она не смогла сдержать рыданий, когда, войдя в квартиру, увидела сына, выскочившего к ней навстречу с широкой улыбкой.
        — Мамочка, а почему ты такая растрепанная? Ну, не надо этих телячьих нежностей… Мамочка, я уже большой!
        Уплетая на кухне приготовленный Милой Иосифовной и Олесей обед, который вообще-то мог быть и ужином, Инна слушала подробный рассказ о том, что они делали в течение дня.
        О своих же делах отделалась замечанием, что «все в полном порядке».
        Ведь так и было. Она приняла решение — и не была намерена от него отступать.
        Уже вечерело, когда Мила Иосифовна вдруг предложила:
        — Может, Женечке свежего воздуха глотнуть во дворе? Погода такая чудная, а мы весь день никуда не выходили…
        Олеся тотчас заявила:
        — Потому что опасно, сами знаете! Будем дома сидеть.
        Но Инна, вставая с дивана, объявила:
        — Уже не опасно. Потому что я приняла решение. Ну что, пойдем все вместе?
        Они вышли во двор, и Инна, рассматривая урбанистические пейзажи столичных окраин, вдохнула полной грудью и вдруг поняла: она здесь счастлива так, как никогда не была счастлива ни в подмосковном дворце, ни в элитной квартире с видом на Москву-реку.
        У нее был сын, два ангела-хранителя, как минимум три миллиона долларов и…
        «И автомобиль!»
        Наблюдая за тем, как дурачится с Олесей Женечка, Инна сказала чинно шествовавшей рядом с ней Миле Иосифовне:
        — Знаете, я скажу вам то, о чем пока никто не знает. Я решила полностью изменить жизнь. И я буду рада, если вы… Если Олеся и вы согласитесь стать частью этой нашей с Женечкой жизни, потому что…
        Тут ее взгляд зацепился за черный внедорожник, и сердце словно куда-то ухнуло. Инна уже была готова броситься к сыну и потащить его обратно в подъезд, как вдруг поняла: внедорожник не черный, а темно-синий, да и автомобильная марка совсем другая.
        Мила Иосифовна, беря ее под руку, произнесла:
        — Ах, как великодушно с вашей стороны, что вы задаете мне такой вопрос! Ну конечно же да! Но должна открыть вам и свой секрет — есть еще кое-кто, кто хочет снова стать частью вашей жизни. Он мне позвонил и попросил организовать встречу, и так как я считаю, что вы идеально друг другу подходите, я не могла сказать «нет». Сюда, сюда, Инна Евгеньевна.
        Она подтолкнула Инну в сторону, ближе к длинному ряду автомобилей, и Инна увидела, как дверь одной из машин, не черного внедорожника, другой, распахнулась — и оттуда на асфальт ступил Тимофей.
        Пылая от гнева, Инна развернулась и крикнула в лицо Миле Иосифовне:
        — Вы что, окончательно сбрендили?! Кто вы такая — старая сводня? Решили, что мне нужен этот… этот предатель?
        Наверное, называть Милу Иосифовну, которая приютила ее, старой сводней, все же не следовало, но Инне было не до этикета.
        Инна рванула в обратную сторону, однако Тимофей удержал ее за локоть.
        — Инна, детка, мне надо поговорить с тобой…
        Инна вырвала локоть из его ладони и, повернувшись, закричала ему в лицо:
        — Но мне не надо! Не надо, не надо, не надо…
        И разрыдалась.
        Если бы Тимофей в этот момент прижал ее к себе, она бы, отшвырнув его в сторону, ушла бы и не вернулась. Но он, не предпринимая ни единой попытки снова до нее дотронуться, лишь тихо произнес:
        — Детка, но если это так, то почему ты плачешь?
        В самом деле, почему?
        Мила Иосифовна протянула Инне пачку бумажных платочков и проговорила:
        — Мы с Женечкой пока на спортивную площадку сходим. Здесь неподалеку. А вы поговорите, поговорите…
        Инна выхватила платочки и принялась остервенело вытаскивать один. Вся пачка полетела на асфальт, Инна нагнулась, Тимофей тоже — и они ударились лбами.
        — Детка, тебе больно? Извини, детка!
        Больно ли ей? Он что, шутит?
        Только тут Инна рассмотрела на скуле молодого человека свежий кровоподтек, которого у него в харчевне точно не было, и, вырывая у него из пальцев пачку платочков, спросила:
        — Это что?
        Тимофей, тронув кровоподтек, скривился:
        — Подарок от рыцаря Угрюмого образа, которого ты на меня натравила. Он решил, что тебя надо защищать. Пришлось его переубеждать в обратном. Но без легкой контузии не обошлось…
        Инна легонько дотронулась до кровоподтека и спросила:
        — Больно?
        И тут же отдернула руку. Она задала Тимофею тот же вопрос, который задал только что он ей.
        Тимофей прошептал:
        — Детка, это ерунда. Я заслужил, понимаю это… Да, я скот, я тварь, но… Меня нанял твой муж для того, для чего нанял. Ну, чтобы манипулировать тобой и выкрасть документы и электронные носители. И да, я от тебя утаил, что Инна… Ну, вторая Инна, была когда-то, когда я в самом деле работал системным аналитиком в одном из банков, принадлежащем вашему холдингу, моей подругой и без пяти минут женой, пока не решила уйти к твоему Генычу. К твоему реально богатому Генычу. Но… Конечно, он мне заплатил. Ты будешь смеяться, детка…
        Он вздохнул и, отведя глаза, добавил:
        — Я люблю тебя, детка. По-настоящему. И очень-очень сильно…
        Инна в гневе отстранилась. Выпрямилась, не желая слушать этот… этот детский лепет.
        Но выпрямилась так быстро и неловко, что они снова ударились лбами.
        Да что же это такое! Неужели она никогда… Никогда не избавится от него?
        — Что ты сказал?  — с трудом произнесла она хрипло.
        — Я люблю тебя,  — краснея, повторил Тимофей.  — Понимаю, что это последнее, что ты хочешь услышать от меня, но…
        Если она вообще что-то хотела услышать от него! И Инна не сомневалась: нет, не хотела.
        Или все же…
        — И ты думаешь, что мне это нужно?  — спросила она.
        Тимофей, взглянув ей прямо в глаза, произнес:
        — Да, детка, думаю, нужно. Именно это тебе и нужно. А что, разве не так?
        Задохнувшись от такой небывалой наглости, Инна даже растерялась, явно не зная, что сказать.
        И вдруг поняла: а ведь он прав, этот нахальный смазливый обманщик, который моложе ее на восемнадцать, нет, наверное, даже на девятнадцать лет и годился ей в сыновья, прав!
        Но дело в том, что у нее уже был сын — Женечка!
        Сын-то был, а вот мужчины, с которым она впервые за столько лет сумела почувствовать себя желанной, любимой и счастливой, не было. Возможно, даже не впервые за столько лет, а вообще впервые в жизни.
        Разве не так?
        Инна расплакалась, и Тимофей привлек ее к себе. Она знала, что не должна поддаваться сиюминутной слабости, должна оттолкнуть его, должна на него накричать…
        В самом деле должна?
        — Детка, я понимаю, что причинил тебе столько неприятностей. Да, меня нанял твой муж, но это же не значит, что я не мог влюбиться в тебя, детка. Я и влюбился…
        Отстранившись от него, Инна, все же найдя в себе силы, спросила:
        — Зачем ты мне все это говоришь? Зачем? И для чего ты заявился?
        Тимофей грустно посмотрел на нее и ответил:
        — Чтобы извиниться, детка. Потому что я вел себя как последний скот. Думаешь, мне было приятно обманывать тебя? Но…
        Он замолчал, а Инна мысленно продолжила за него:
        «…но мне за это хорошо заплатили». Впрочем, быть может, и не так хорошо, ведь Геныч был жадноват, и этот красавчик заявился, чтобы состричь купоны не только с заказчика, но и с жертвы?
        — Ну, извинился!  — произнесла Инна, понимая, что надо срочно завершить рандеву со своим прошлым.  — А что дальше?
        Тимофей, тяжело дыша, произнес:
        — Прекрасно понимаю, что извинить то, что я натворил, нельзя. И на твоем месте я бы тоже не поверил. Однако посмотри, что я привез…
        Потянувшись, он распахнул заднюю дверцу автомобиля, на котором прибыл, и Инна увидела несколько картонных ящиков, доверху набитых бумагами.
        — Чтобы не быть голословным, я привез это. Документы, все до единого, которые я у тебя изъял.
        Не веря, Инна все же приблизилась к автомобилю, выудила первый попавшийся документ и убедилась — Тимофей не врал.
        — Но это копия!  — воскликнула она сердито.
        — Да, копия. Оригиналы я, увы, вынужден был отдать. Однако прежде чем сделал это, откопировал все, что было в моем распоряжении. И, что немаловажно, сделал копии всех файлов…
        Он молчал, пока Инна быстро перебирала документы.
        — Думаешь, у нас есть еще шанс?  — робко спросил Тимофей.
        Инна резко повернулась и, уставившись на молодого человека, спросила:
        — Шанс на что?
        Он смущенно смотрел в асфальт, а Инна решила, что, разумеется, заберет документы, а вот никаких дел с Тимофеем иметь не будет.
        Потому что это снова могла быть подстава!
        Правда, она в данный момент не могла понять, какое преимущество Генычу дало возвращение ей копий документов, но, однажды позволив себя обмануть, она не повторит прежней ошибки.
        Хотя вопрос в том: зачем ей вообще копии документов и файлов, если она приняла решение закопать топор войны.
        Или…
        — Ну, шанс на то, что не сейчас и не в ближайшем будущем, а когда все уляжется… Шанс, что мы снова будем вместе… Господи, детка, я так тебя люблю, я схожу по тебе с ума, я так…
        Вдруг раздался дикий крик, вернувший Инну в действительность. Она увидела бежавшую к ней через весь двор Милу Иосифовну.
        — Инна Евгеньевна! Инна…  — кричала женщина.  — Там Женечка… Его увезли…
        Инна в один миг осознала, что, пока она точила лясы с этим предателем, произошло ужасное. Она бросилась туда, откуда прибежала Мила Иосифовна, а когда она оказалась около поворота на соседнюю улицу, то заметила бежавшую навстречу, раскрасневшуюся, с растрепанными волосами и безумными глазами Олесю.
        В руках у нее была бейсболка Женечки.
        — Там… Там…  — она тыкала рукой позади себя.  — Черный фургон! Я отошла, чтобы мороженое в киоске купить… Мила с ним осталась… А когда возвращалась, увидела, как Женечку в фургон запихивают… Вот. На дороге лежала…
        Она протянула кепку Женечки, а Инна, чувствуя, что у нее сводит судорогой скулы, бросилась бежать вперед.
        Она бежала. Бежала. Бежала. Пока наконец не оказалась на широком проспекте, по которому струились сотни автомобилей. Инна хотела бежать и дальше, но кто-то схватил ее за руку, остановил.
        Это был Тимофей.
        Он прижал ее к себе и произнес:
        — Они ушли. Их не догнать. Надо действовать иначе.
        Инна принялась колотить его кулаками по груди, дала пощечину и закричала:
        — Ты ведь с ними заодно? Они подослали тебя, чтобы ты отвлек меня! Чтобы похитить Женечку…
        Тимофей, резко встряхнув ее, тоже закричал:
        — Нет! Никто меня не подсылал, клянусь тебе, детка! И никто не был в курсе, что я поехал к тебе. Я ни на кого больше не работаю. Я люблю тебя! Я — на твоей стороне!
        Инна, замерла, закрыла глаза и велела себе успокоиться, хотя далось это невероятно сложно. Распахнув глаза, она взглянула на Тимофея и, заметив, что по-прежнему держит прихваченные из его автомобиля копии документов, швырнула их на пыльную землю.
        — Ты веришь, что я с ними не заодно, детка?  — спросил Тимофей, хмурясь.  — Детка, скажи!
        Инна перевела глаза на подбегавшую Олесю, за которой, переваливаясь, с трудом поспевала Мила Иосифовна.
        — Почему вы не защитили его?  — крикнула Инна, обращаясь к бухгалтерше.  — Почему вы позволили увезти его?
        Мила, бурно разрыдавшись, стала что-то лепетать, что не ожидала, что не поняла, что она слабая женщина…
        Ну да, слабая толстая женщина средних лет, такая беззащитная. И втершаяся к ней в доверие — и все потому, что ее тогда тоже похитили.
        Якобы похитили.
        Инна, глядя на Милу Иосифовну, вдруг отчего-то вспомнила другую невзрачную, правда, легкую, как перышко, особу средних лет, которой полностью доверяла — и которая предала ее без малейших сантиментов. Ее «правая рука» Людмила Львовна, как только представилась возможность, тотчас переметнулась на сторону Геныча, так отчего же…
        Отчего же Мила тоже не могла быть их человеком?
        — Прекратите реветь!  — крикнула Инна, отчего бухгалтерша зарыдала еще сильнее.
        И Инна вдруг поняла: все это дешевый спектакль. Ну да, как и этот предатель втерся к ней в доверие, так и при помощи нехитрого трюка с ложным похищением ей навязали эту самую Милу, которая вцепилась в нее и Женечку, словно клещ, вешала лапшу на уши касательно того, что одинока, что боится возвращаться домой, жила с ними — и наверняка информировала Геныча обо всем, что обсуждалось и задумывалось.
        Инна перевела взгляд на Тимофея. А его сегодняшнее появление — случайность или нет? Потому что два шпиона на данном этапе было бы уже перебор. Хотя он требовался, чтобы отвлечь ее внимание, дабы Мила, делая вид, что пытается предотвратить похищение, сдала Женечку на руку типам на черном фургоне.
        Воспользовавшись тем, что Тимофей утешал лившую крокодильи слезы толстуху-бухгалтершу (наверняка не утешал, а просто делал вид, да и та не ревела, а внутри хохотала!), Инна, отойдя к находившейся в полной прострации Олесе, все еще сжимавшей в руках бейсболку Женечки, тихо спросила:
        — За мороженым вы сами решили сходить или вас Мила послала?
        Девушка, сначала явно не поняла смысл вопроса, но, уяснив суть, столь же тихо ответила:
        — Мила… Я хотела идти вместе с Женечкой, но она заявила, что он останется с ней. Что так безопаснее…
        Ну да, конечно — безопаснее! Так проще сдать его на руки похитителям, услав за мороженым молодую прыткую девицу, которая могла бы помешать похищению. Мила наверняка тотчас сообщила по мобильному поджидавшему где-то рядом черному фургону, что…
        Что можно забрать ребенка.
        — Что же теперь делать?  — спросила Олеся и вдруг заплакала, а Инна обняла ее, с ненавистью наблюдая за тем, как Мила, перестав лить слезы, уже улыбается Тимофею.
        «Война роз» не закончилась. И боевые действия начались.
        Самое сложное было сдержаться и не накинуться с кулаками на Милу и Тимофея, двух подручных похищения, в чем Инна уже ничуть не сомневалась. Во-первых, они сразу поймут, что она догадалась, а пока считают, что она находится в неведении, могут допустить промах и вывести ее на след похитителей. И, во-вторых, и это гораздо более драматично, Инна была уверена, что даже если она набросится на предателей с кулаками, те не смогут сказать, куда увезли Женечку, потому что элементарно не знают.
        Еще бы, ведь они мелкие сошки. Или, как она когда-то учила Геныча, underdogs.
        Геныча, который давно topdog — огромный, зубастый и безжалостный.
        И он готов в любой момент впиться в глотку опостылевшей жене.
        Но если она не знала, куда похитители увезли ее сына, то следовало установить, кто его похитил — и это выведет на Женечку.
        Кто-кто… Геныч! Похищение сына было выгодно только ему. И после акции устрашения, когда ей провели экскурсию по подмосковному санаторию для элитных психов, он решил нанести удар по Женечке. Не подозревая, что Инна уже приняла решение согласиться на все его условия.
        Что же, супруг, выходит, поторопился.
        Потому что теперь она приложит все усилия, дабы вызволить Женечку, а когда это произойдет, нанесет Генычу ответный удар.
        Нет, не просто нанесет ответный удар, а уничтожит его подчистую.
        Тимофей, закончив утешать Милу Иосифовну (а на самом деле прекратив с ней ворковать), подошел к Инне.
        — У меня имеются кое-какие связи,  — сказал он.  — Я могу узнать, что произошло и…
        Инна, борясь с тем, чтобы не плюнуть ему в лицо, сдержанно кивнула:
        — Да-да, конечно, узнай.
        Если они разыгрывали перед ней спектакль, то и она будет морочить им головы.
        Потому что у нее только одна цель: найти Женечку.
        Они все вместе вернулись к подъезду, в котором находилась квартира Милы. Инна размышляла о том, стоит ли возвращаться в берлогу толстухи. Она заметила, как та, немного отстав, кому-то звонила.
        — Что-то новое?  — спросила Инна саркастически, а бухгалтерша, дернувшись, ответила:
        — Да нет, я подруге звонила, сказала, что сегодня не приеду, а то обещала. Но разве теперь до этого? Мы сейчас все пойдем ко мне, я напеку блинчиков, попьем чай, успокоимся…
        Олеся завопила на всю улицу:
        — Попьем чай?! Успокоимся?! Мила, ты в своем уме?! Женечку похитили, а ты блинчики печь намереваешься!
        Тимофей решительно прервал ее:
        — А что, у тебя имеются иные предложения? Разве лучше мотаться по улицам в надежде, что случайно нападем на след похитителей? Нам требуется холодная голова и олимпийское спокойствие…
        Инна внутренне усмехнулась — что же, этот предатель прав: им требовалась холодная голова и олимпийское спокойствие.
        Точнее не им, которые работали на Геныча и разыгрывали по его приказанию этот дешевый фарс, а ей.
        Исключительно ей самой.
        — Уверен, что предложение Милы Иосифовны самое рациональное,  — продолжал Тимофей, чему Инна ничуть не удивилась — они ведь заодно.  — Похитители, уверен, сами выйдут на связь, потому что они ведь преследуют определенные цели…
        Инна отвернулась, понимая, что еще немного, и набросится на этого лицемера с кулаками.
        И она бы набросилась, если бы в этот момент не завибрировал ее мобильный.
        Номер был не определен.
        — Да!  — произнесла Инна, принимая звонок и отходя как можно дальше от Тимофея и Милы, которые бросали в ее сторону тревожные взгляды.
        — Добрый вечер, Инна Евгеньевна,  — услышала она знакомый голос, от которого ее передернуло.  — Как ваши дела?
        Это был тот же самый тип, который выдавал себя за пособника братьев Шуберт и сегодня сопровождал ее в подмосковной клинике.
        — Где мой сын?  — спросила Инна, отлично понимая, что тип за этим и звонит.
        — Там, где ему хорошо. Вы не беспокойтесь, с ним ничего плохого не произойдет. Пока…
        Сжимая мобильный в руке, Инна зажмурилась. Ну что же, они разбудили в ней зверя, пусть пеняют на себя.
        — Вы хотите его получить обратно? Уверяю вас, мы не будем этому препятствовать! Более того, будем всячески это приветствовать.
        — Что вам надо?  — спросила Инна. Судьба обладала хорошим чувством юмора: Геныч похитил Женечку тогда, когда она была готова согласиться на его «щедрые условия». А теперь, что бы он ни делал, она из принципа наложит вето.
        — Это не нам надо, Инна Евгеньевна, а вам. Исключительно вам. Обещаем, что ваш сын вернется к вам еще до истечения этого долгого летнего дня. Вам надо только кое-что подписать, и дело в шляпе.
        Она ничего не подпишет, но им об этом знать вовсе не обязательно.
        — Да, подпишу. Все,  — сказала она.  — Где и когда?
        Собеседник восхитился:
        — Вот это, что называется, хватка настоящей деловой женщины! Что же, приезжайте часикам к десяти вечера в загородный особняк Геннадия Эдуардовича. Он будет вас ждать. Как и ваш сын. Подпишете, заберете мальчика — и все будет хорошо.
        Хорошо… О, как же хорошо будет, когда она поквитается с Генычем!
        — Только приезжайте одна, Инна Евгеньевна. Хотя к чему я это говорю — ведь мы все равно контролируем каждый ваш шаг. Недаром наши люди рядом с вами.
        Инна уставилась на о чем-то шептавшихся Милу и Тимофея. Ну да, люди Геныча ни на мгновение не выпускали ее из поля зрения.
        — Так вы поняли, Инна Евгеньевна? Никаких импровизаций, иначе ваш сыночек…
        Голос рассмеялся, а Инна, дав себе слово, что обладатель этого мерзкого баритона понесет заслуженное наказание, как и Геныч, ответила:
        — Не дура. Приеду. Готовьте документы.
        И положила трубку.
        Тимофей быстрым шагом приблизился к ней и деловито спросил:
        — Это были похитители?
        Ну да, а то прямо не знал!
        — Нет, из секретариата Ватикана звонили. Приглашали на внеочередной конклав.  — Инна произнесла это таким милым тоном, что Тимофей на мгновение, кажется, поверил.
        Или сделал вид, что поверил.
        — Детка, я серьезно… Кто это был? Тебе требуется помощь?
        «Если и требуется, то точно не от тебя, мой сладкий!»
        Инна направилась к Миле Иосифовне, которая опять, словно по команде (а что, точно по команде!), принялась причитать и всхлипывать.
        — Идемте к вам. Сделайте свои блинчики. И от чая не откажусь.
        Пропустив «сладкую парочку» вперед, Инна пошла рядом с Олесей.
        — Инна Евгеньевна, вы уверены, что это правильное решение?  — тихо спросила девушка.  — Может, подключить полицию? У вас наверняка есть высокопоставленные контакты в силовых структурах…
        Инна ничего не ответила. Олеся была хорошей девочкой, однако ничем помочь не могла.
        Но сейчас главное, чтобы предатели не вставляли ей палки в колеса.
        Поэтому, оказавшись на кухне у Милы Иосифовны, Инна позволила напоить себя чаем, а затем, наблюдая за тем, как хозяйка, перебрасываясь пустыми фразочками с Тимофеем, который пребывал в подозрительно хорошем настроении (точнее, конечно же, в заслуженно хорошем!), стащила с кухонного стола ключи от автомобиля, которые оставил там этот предатель, и вышла в коридор, притворив за собой дверь.
        Схватив все ключи, которые висели на щитке в прихожей, Инна тихо, чтобы никто не слышал, что она покидает квартиру, вышла в общий коридор, затворила за собой дверь и, вставив в замок с обратной стороны ключи, заперла тех, кто находился в квартире.
        Насколько она могла судить, иных ключей, кроме тех, что она взяла с собой, у Милы от квартиры не было. Так что пусть посидят, блинчиками закусят.
        Или, если надоест, прыгают с четырнадцатого этажа.
        Инна села в автомобиль Тимофея, на заднем сиденье которого находились коробки с копиями украденных у нее документов, и вырулила со двора.
        Оставлять Олесю на съедение этим монстрам, конечно же, было опасно, но она надеялась, что предатели не причинят девушке никакого вреда.
        В конце концов, иного выхода у нее не оставалось.
        Часы показывали начало седьмого, и Инна бесцельно ездила по Москве, понимая, что ее встреча назначена на десять.
        Значит, прибудет минута в минуту — ведь речь шла о жизни ее сына.
        К подмосковному дворцу она подъехала, когда уже начало темнеть. Инна отметила, что ворота, обычно закрытые, на этот раз были нараспашку. Взглянула на часы — 21:58.
        Что же, опаздывать было не в ее привычке. Как, впрочем, и приходить раньше.
        Выйдя из автомобиля, Инна обернулась. Странно, но в загородном особняке всегда кипела жизнь, а теперь он был какой-то…
        Вымерший.
        Инна прошествовала к центральному входу, толкнула дверь — та легко открылась. Инна вступила в безлюдный холл, отметила, что до сих пор висят увядшие цветочные гирлянды.
        Все, что осталось от празднования ее юбилея. Точнее, все, что осталось от ее совместной жизни с Генычем.
        Тлен, прах да гниль.
        — Я приехала!  — крикнула Инна, доставая мобильный, на который ей за прошедшие часы множество раз звонил и писал Тимофей, но она упорно игнорировала.
        Инна надеялась, что ей снова позвонит человек Геныча, но звонка с неопределенного номера не было.
        Впрочем, она сделала то, что от нее требовалось.
        — Я приехала!  — повторила Инна громче, но только эхо было ей ответом. Создавалось впечатление, что гигантский особняк был абсолютно пуст.
        Инне вдруг сделалось жутко — что здесь происходит? Ее не покидало ощущение того, что этот столь нелюбимый ей дворец служил декорацией для какой-то кошмарной пьесы.
        В которой исполняла главную роль она сама.
        Инна взялась за перила, желая подняться наверх, потому что понятия не имела, где ей искать Геныча или его эмиссаров, но ее внимание привлекли настежь раскрытые двери бального зала.
        Инна от лестницы проследовала туда и, еще до того, как переступила порог, поняла, что на драгоценном паркете, прямо под огромной хрустальной люстрой, в самом центре бального зала лежит, распластав руки, человек.
        Слыша свои собственные шаги, гулко разносившиеся по пустому бальному залу, Инна осторожно приблизилась к тому, кто лежал под хрустальной люстрой. Сначала она не поняла, что за темная тень была сбоку от этого недвижимого тела, а потом до нее вдруг дошло — это лужа крови.
        Потому что человек, который распластался на полу, был мертв: ему выстрелом разворотило всю грудь.
        Инна, замерев, взглянула в лицо мертвеца.
        Это был ее муж Геннадий.
        Не веря, что Геныч мертв, Инна присела около него. А что, если это розыгрыш? Манекен? Театральное представление?
        Дотронувшись до тела, Инна ощутила, что оно еще теплое. Это был не манекен, а живой человек. То есть теперь, конечно же, мертвый.
        Ее мертвый супруг.
        Кто-то осуществил то, что она почти что осуществила в присутствии множества гостей на свой юбилей. Кто-то выстрелил ему с небольшого расстояния в грудь, скорее всего, из двуствольного охотничьего ружья.
        Быть может, именно из того, которое она тогда взяла из комнаты-сейфа…
        Но кто? Кто?
        Внезапно раздался легкий стон, и Инна, подскочив от ужаса, обернулась, она не сомневалась, что убийца мужа наставит на нее ружье и тоже пристрелит.
        Но за ее спиной никого не было. Только распахнутые двери террасы. Именно оттуда и шел то ли стон, то ли вздох…
        Переборов страх, Инна осторожно приблизилась к дверям, шагнула на террасу и увидела в углу того, кого меньше всего ожидала в данный момент увидеть.
        Это был Женечка, прислонившийся спиной к мраморной балюстраде: мальчик тяжело дышал, а в руках он сжимал охотничье ружье.
        Не веря, что все это происходит в реальности, а не в ужасном сне, Инна бросилась к сыну.
        — Мальчик мой, что с тобой? Господи, Женечка!
        Она обняла ребенка, попыталась его растормошить, поцеловала в лоб, в виски, в нос…
        — Мамочка,  — раздался его тихий голосок.  — Мамочка, не надо этих телячьих нежностей. Мне хочется спать, мамочка…
        Инна, невзирая на сопротивление сына, который был, похоже, то ли под воздействием каких-то медикаментов, то ли вдруг отчего-то решил прикорнуть на террасе, снова попыталась его поцеловать.
        И ощутила дуло ружья, которое сжимал в руках Женечка.
        Инна, отпрянув, внимательно осмотрела ребенка. Его одежда, а также лицо, шея и руки были забрызганы кровью.
        Ей вспомнились странные слова Женечки, которые он адресовал ей всего несколько дней назад. А не лучше ли, если папа умрет…
        Взглянув на лежавшее в бальном зале под хрустальной люстрой тело Геныча, Инна поняла: он и умер.
        Его кто-то убил.
        Женечка?
        Еще до того, как эта невероятная мысль угнездилась в ее сознании, Инна осторожно — крайне осторожно — высвободила лежавшее на коленях сына ружье из его рук. А затем, поднявшись, принялась стирать рукавом отпечатки.
        На глаза ей попался столь ненавидимый ею пруд, окруженный райской рощицей, и Инна, взяв ружье наперевес, приблизилась к воде.
        Бросить оружие в пруд — и дело с концом. Потом схватить ребенка в охапку и уехать прочь. Желательно прямо сегодня покинуть страну, благо, что у нее в сумочке были оба загранпаспорта с европейскими визами.
        — Стоять!  — услышала Инна голос у себя за спиной, когда спускалась по лестнице, дабы бросить ружье в пруд.
        Обернувшись, она увидела типа в черном, взявшего ее на мушку пистолета.
        — Не двигаться! И без фокусов! Осторожно положите ружье на пол…
        Инна несколько мгновений колебалась, размышляя, а не лучше ли проигнорировать приказание и ринуться к пруду. Даже если тип в нее выстрелит на поражение, она утопит в пруду ружье — его, конечно, потом извлекут, но отпечатки сына, как и его следы ДНК, будут уже уничтожены, а она заявит, что…
        Что Геныча застрелила сама!
        И пусть докажут, что это не так.
        Докажут. Потому что Женечка весь в крови. Да и до пруда все же далеко — добежать она не успеет, а всего лишь подвергнет свою жизнь ненужному риску.
        А ведь она должна жить, потому что нужна Женечке!
        Поэтому Инна осторожно, под присмотром типа, который, достав рацию, кому-то что-то докладывал, по-прежнему держа ее на прицеле, положила ружье на мраморный пол террасы, а потом двинулась в сторону, желая возвратиться к сыну.
        — Не двигаться, я сказал! Полиция уже на подходе…
        И в самом деле, до Инны доносились отдаленные завывания сирен, которые с каждой секундой становились все громче.
        — Вы можете быть свободны!
        Уставившись в бессильной злобе на сидевшую перед ней молодую суровую особу в форме, Инна раздраженно спросила:
        — Вы, вообще-то, поняли, что я вам сказала? Я призналась в убийстве своего мужа, Геннадия Эдуардовича Фарафонова, которого самолично застрелила из охотничьего ружья сегодня вечером. Точнее, уже вчера…
        Суровая особа произнесла:
        — Инна Евгеньевна, повторяю, вы можете быть свободны. Ваше признание зафиксировано и будет изучено.
        Инна закричала ей в лицо:
        — Я застрелила своего мужа! Что вам еще надо? Убила, потому что…  — Она вдруг растерялась:  — Потому что мы хотели разводиться, а он преступным путем выманил у меня принадлежавшие мне активы. Я обещала его убить — и сделала это! Я его не далее как пару дней назад, при стечении огромного количества свидетелей, едва не пристрелила. А потом поняла, что зря не пристрелила, вернулась в особняк и довела свою криминальную задумку до конца.  — И еще раз решительно выпалила:  — Убийца я, везите меня в «Матросскую Тишину», или куда там у вас положено…
        Суровая особа, никак не отреагировав на ее слова, поднялась из-за металлического стола.
        — Повторяю, вы свободны, Инна Евгеньевна.
        — Да вы не человек, а робот какой-то!  — заявила Инна.
        — Мне это часто приходится слышать, Инна Евгеньевна,  — усмехнулась особа в форме.  — Однако такова специфика моей работы. Кстати, прибыл ваш адвокат, господин Догма.
        — Не нужен мне адвокат,  — заявила Инна.  — Я требую, чтобы вы меня арестовали! Немедленно!
        Суровая особа ответила:
        — Мы зафиксировали ваше признание в убийстве гражданина Фарафонова. Вы его подписали. Можете быть свободны.
        Инна, вздохнув, тихо произнесла:
        — Хорошо, как скажете. Если не желаете арестовывать меня, убийцу мужа, то требую предоставить мне с встречу с сыном! Его увезли ваши люди. Он — несовершеннолетний, я — его мать!
        Суровая особа заявила:
        — Как только это будет возможно, вы его увидите.
        — Но почему не сейчас?  — закричала Инна.
        А суровая особа, выключив лежавший на столе диктофон, произнесла:
        — А теперь я скажу то, что не должна говорить. Я тоже мать, Инна Евгеньевна, и отлично вас понимаю. Ваш сын — главный подозреваемый в убийстве гражданина Фарафонова. Вы попытались сокрыть орудие преступления и, вероятно, планировали уничтожить улики, но вам это не удалось. А теперь берете вину на себя, выгораживая сына. Хотя ему, как не достигшему возраста деликтоспособности, тюрьма не грозит, зато, с учетом общественного резонанса, весьма вероятно размещение в специализированном психиатрическом заведении для малолетних убийц, с одновременным лишением вас родительских прав.
        Инна закрыла глаза. Наверное, это даже еще хуже, чем тюрьма…
        — Он ведь у вас…
        Суровая особа запнулась, явно не зная, какое подобрать слово.
        Сумасшедший? Урод? Даун?
        — …не такой…
        — Очень даже такой!  — вспылила Инна, а особа сухо прервала ее:
        — Давайте не будем спорить. Как мать, я вас отлично понимаю, даже восхищаюсь, а вот как представитель закона…  — И, снова включив диктофон, она добавила:  — Еще раз повторяю — можете быть свободны!
        Меньше всего Инна хотела вести дебаты с адвокатом Догмой, который тарахтел без передыху. Они сидели за столиком в ресторане, куда он привез ее сразу после того, как Инна покинула здание Следственного комитета.
        Инна думала о том, что Женечка, ее сын, ее малыш, находится в руках правоохранительных органов.
        Которые на полном серьезе подозревают его в убийстве отца.
        — Предлагаю вам следующую стратегию, а также рекомендую вам своего хорошего приятеля, отличного специалиста по уголовному праву, который готов взяться за это сенсационное дело. Оно в самом деле сенсационное, потому что убийцей является девятилетний ребенок, к тому же больной синдромом Дауна, что позволяет…
        — Мой сын не убийца!  — заявила Инна.  — Геннадия застрелила я!
        Адвокат Догма, на мгновение замолчав и сглотнув, уставился на нее, а потом снова затараторил:
        — Понимаю ваши материнские чувства, однако абсолютно не советую брать вину на себя, ведь если вы попадете в тюрьму, то вашего сына тоже отправят в детский дом, ведь вы его единственный родитель, и это значит…
        Инна, бросив говорливого законника, направилась к выходу. На пороге ресторана она налетела на мужчину, пробормотала стандартные извинения — и увидела, что это Тимофей.
        — Детка, я хочу тебе помочь. Думаю, что…
        Закатив ему пощечину, Инна ответила:
        — Думаю, что тебе надо держаться от меня подальше! Потому что в следующий раз я за себя не ручаюсь.
        Она вышла на улицу — немилосердно пекло солнце, город изнемогал от тропического лета.
        Инна вдруг поняла, что идти ей некуда.
        У нее ведь больше нет дома.
        Перед рестораном затормозил длинный черный лимузин, вышколенный шофер, выскочив из-за руля, предупредительно распахнул перед Инной дверцу.
        — Прошу вас, Инна Евгеньевна.
        Это что, какая-то ошибка? Судя по всему, нет, ведь к ней обратились по имени-отчеству.
        — Детка!  — даже не оборачиваясь, Инна поняла, что за ней по пятам идет Тимофей.
        — Инна Евгеньевна!  — донесся голос адвоката Догмы, с ним Инна тоже не хотела иметь ничего общего: он ведь ни секунды не сомневался в том, что убийца — Женечка.
        Поэтому, не задавая лишних вопросов, Инна нырнула во чрево лимузина, дверь бесшумно закрылась за ней, и автомобиль плавно тронулся с места. Водитель был отделен от салона прозрачной, однако, судя по всему, звуконепроницаемой перегородкой.
        В салоне сидела полноватая рыжая особа, облаченная в шелковый халат цвета морской волны. Особа, ничуть ее не стесняясь, кормила грудью младенчика, головка которого была увенчана разноцветной вязаной шапочкой с массой крошечных помпончиков.
        — Здравствуй, Инночка!  — пропела особа серебряным голоском, и Инна вдруг поняла, с кем имеет дело.
        Ну конечно, это же вторая Инна — любовница Геныча и мать его детей.
        Державшая на руках его единственного сына, который по стечению обстоятельств родился в ее собственный пятидесятый день рождения.
        В тот день, когда она едва не застрелила Геныча.
        Лично со второй Инной она никогда не сталкивалась — как-то не доводилось, да и желания не было.
        А теперь Инна сама нашла ее.
        — Инночка, ты же не возражаешь, если я буду кормить Женечку, пока мы с тобой мило побеседуем?  — спросила вторая Инна, прелестно улыбаясь, явно изображая Мадонну эпохи Возрождения.  — Он ведь крошечка, ему кушать хочется.
        Инна, наблюдая за тем, как ребеночек жадно припал к материнской груди, сформулировала ужасную мысль, которая пришла ей в голову и которая, с учетом сложившихся обстоятельств, была абсолютно логичной:
        — Это ведь ты убила Геныча?
        Вторая Инна, заботливо подтирая чавкающему младенчику рот, ответила с легкой укоризненной улыбкой:
        — Инночка, ну как ты такие страсти можешь говорить при моем сыночке!
        А потом, поцеловав новорожденного в лоб, поправила украшавшую его крошечную головку цветную шапочку, натянула ее на крошечные розовые ушки, как будто ребенок мог понимать, о чем они ведут беседу, и со вздохом произнесла:
        — И вообще, я никак не могла убить моего драгоценного Геныча, потому что находилась в нашем новом доме, оправляясь после родов. Это могут подтвердить десятки свидетелей. И вообще, ведь убийца — это или твой сумасшедший сынуля, или ты сама.
        И снова поцеловала ребеночка в лобик.
        Инна, наблюдавшая за этой идиллической картинкой, которая навевала на нее ужас, произнесла:
        — Не надо этих телячьих нежностей.
        От этих слов вторая Инна вдруг переменилась, превращаясь из заботливой, любящей мамочки в сущую фурию, и все это за пару секунд. Зажав ребеночку ушки сдобными руками, увенчанными сверкающими кольцами, она заявила:
        — Инночка, как же я мечтала все эти годы увидеть тебя раздавленной и страдающей! Потому что ты, тварь, не желала отдать мне моего Геныча, хотя уже давно не любила его. И заставляла его любить твоего сыночка-калеку, потому что это позволяло тебе контролировать мужа. Но теперь все в прошлом!
        Затем ее черты лица расслабились, и она из ведьмы снова стала милой мамочкой:
        — И ты вместе со своим сынулей лишила моего лапочку, которому Геныч был так рад, ведь у него наконец появился нормальный мальчик, отца. Какая же ты бестия и монстр, Инночка! Ты и твой дауненок!
        Инна закрыла глаза, потому что боялась, что совершит что-то, о чем будет потом жалеть. Например, набросится на кормящую мать, державшую в руках беззащитного младенчика, и попытается ее задушить.
        А ведь она это заслуживала!
        — Ах, Инночка, правда глаза колет? Кстати, не кривись и не делай глупостей. Потому что я, если что, тебя пристрелю…
        Открыв глаза, Инна увидела, что на кожаном сиденье, рядом с ворохом детских вещей и погремушек, лежит пистолет с глушителем.
        — Как застрелила Геныча?  — спросила она.
        И вторая Инна рассмеялась:
        — Ну нет, у меня же алиби, как я тебе сказала. А под подозрением твой ублюдок. И хоть ты, что весьма похвально, и пытаешься его выгородить, но все улики против него! Да, Геныч совершил большую глупость, похитив свое больное чадо, которое его же и пристрелило. Но у моего мальчика есть я, его любящая мамочка.
        И она вновь поцеловала младенчика, который заснул после порции материнского молока.
        — Тогда кто?  — спросила Инна.
        — Ну, какая тебе разница?  — усмехнулась вторая Инна.  — Ну ладно, понимаю, ты ведь все еще допускаешь мысль о том, что твой дауненок убил папочку. Тебе ведь страшно?
        Инна кивнула, и ее тезка вздохнула:
        — А мне вот нет, потому что мальчик у меня нормальный, не то что твой…
        А вот мамаша этого нормального мальчика, судя по всему, была стопроцентная психопатка.
        — Ну, ладно, скажу. Это та самая особа, которая все время около тебя крутилась, хотя на меня работала. Я специально ее к тебе приставила, чтобы она держала меня в курсе дела.
        — Мила Иосифовна!  — вырвалось у Инны, и ее тезка с улыбкой качнула головой.
        — Ну, теперь наконец прозрела? Думаешь, эта смешная толстуха, в действительности опытная киллерша, просто так около тебя появилась? Нет, у нее было задание. После того как она оперативно выбралась из запертой тобой квартиры, она получила приказ отправиться в особняк и довести задуманное мной до завершения. Ведь твоего дауненыша похитил вовсе не Геныч, а его люди, которые давно уже подконтрольны мне. Остальное — дело техники. Ведь как легко прижать к себе одурманенного легкими наркотиками мальчика-идиотика, удерживая своими и его руками ружье, и выстрелить с террасы в вошедшего в бальный зал ничего не подозревающего Геныча. И не просто выстрелить, а нажать своим пальцем спусковой крючок, на котором находится пальчик твоего сына. Бум-с, и мой малютка потерял отца…
        — Зачем?  — спросила Инна.
        — Что значит: зачем?  — раздраженно воскликнула вторая Инна.  — Геныч подарил мне сына. Он составил в день его рождения завещание, по которому все наследует мое милое чадо. А все — это весь холдинг, даже с твоими активами, которые теперь стали моими. Или, вернее, моего мальчика!
        Она поцеловала младенчика, и Инна поняла: вторая Инна никогда, в отличие от нее самой, Геныча не любила, а изначально связалась с ним, так как планировала рано или поздно завладеть всем холдингом.
        И, являясь матерью одного из самых богатых — и уж точно самого юного — наследников современной России, которому Геныч оставил все, что у него было, чужими руками избавилась от ставшего ненужным спутника жизни и превратилась в опекуншу младенца — с правом до его совершеннолетия распоряжаться всеми огромными активами холдинга.
        Тем самым сделавшись из дамки королевой. И заодно владелицей чужих миллиардов.
        — А моего сына вам не жалко?  — спросила Инна, уже изначально зная ответ на этот вопрос.
        Вторая Инна, усмехнувшись, откровенно ответила:
        — Жалко. Я же не монстр. Но, понимаете, мой для меня важнее!
        Материнская любовь, как поняла вдруг Инна, страшная сила.
        — Однако,  — продолжила ее тезка,  — положение далеко не безнадежно. Потому что у меня есть доказательства невиновности вашего сына. И того, что Геныча застрелил неизвестный…
        Сердце Инны забилось сильно-сильно. И она произнесла:
        — И что вы хотите за это? У меня ведь ничего нет…
        Вторая Инна, потрепав своего сыночка по щечке, ответила:
        — Ну, ничего нет, однако вы ведь хотите заполучить то, что было, снова. А это лишняя головная боль, ненужные, длящиеся годами тяжбы, куча многомиллионных трат на жадных адвокатов, плохое паблисити…
        Из-под вороха детских игрушек, там же, где покоился пистолет с глушителем, вторая Инна извлекала кожаную папку и протянула ее своей тезке.
        Инна, раскрыв папку, увидела текст соглашения.
        — Вы отказываетесь от всех претензий, за себя и своего сынулю, раз и навсегда. В качестве компенсации получаете одноразовую выплату в десять миллионов долларов. Согласитесь, что я намного более щедрая, чем Геныч? Ну, свои побрякушки вы тоже получите, мне чужих ношеных брюликов не надо. Дизайнерские шмотки тоже. Что еще, ах, квартиру, ту самую, откуда Геныч вас вытурил — я, как видите, не жадная. Я что-то забыла?
        «И автомобиль!» — взвыл в голове у Инны ликующий голос ведущего «Поля чудес». Листая страницы, она пробормотала вслух:
        — И автомобиль…
        Вторая Инна, в изумлении посмотрев на нее, ответила:
        — Ну, автомобиль, вообще-то, не предусматривался, но если настаиваете. Так и быть, премиум-класс, но не суперпремиум, никаких «Порше» и «Бугатти» я вам финансировать не намерена.
        Инна, пробежав глазами текст соглашения, произнесла:
        — И где гарантия того, что… Что моего сына отпустят и снимут с него все обвинения?
        Ее тезка рассмеялась серебристым смехом.
        — Вам, Инночка, придется довериться мне! Иной возможности у вас ведь нет! Кстати, не считаете ли вы, что, с учетом произошедшего, нам можно перейти на «ты»?
        Инна не считала. Она понимала, что находится в заложницах у второй Инны. И не только она сама, но и Женечка.
        — У вас ручка найдется, или кровью подписывать?  — спросила она.
        И ее тезка, расцветая, заявила:
        — Ах, не спешите! Сейчас к нотариусу заедем, он все оформит. И через час все будет улажено!
        Все было улажено через сорок минут. Поставив подпись в присутствии нотариуса в безликом пустынном офисе в Москва-Сити, Инна спросила:
        — Когда освободят моего сына?
        Вторая Инна, провожая ее к двери, ответила:
        — Я сделаю все, что в моих силах. Думаю, это продлится день-два. Но не беспокойся, все будет в порядке!
        Уже ничего и никогда не будет в порядке — или…
        Покинув небоскреб и отказавшись от того, чтобы вторая Инна ее подбросила до дома, Инна шагнула из стеклянного фойе в теплый июльский вечер.
        И заметила поджидавшего ее на ступеньках Тимофея.
        Игнорируя его, Инна спустилась вниз.
        — Все в порядке?  — встревоженно спросил он, шагнув навстречу.
        Тут на нее накатило. Влепив предателю пощечину, Инна, невзирая на то, что эта сцена привлекала внимание, закричала:
        — Ты еще смеешь спрашивать, все ли в порядке? Ты… Ты… Ты…
        Она расплакалась, а когда Тимофей попытался ее обнять, с такой силой оттолкнула его, что он, потеряв равновесие, полетел со ступенек вниз.
        Шокированная произошедшим, Инна, забыв о том, что мгновение назад была готова убить его, подлетела к Тимофею, который, сидя на ступеньках, растирал лодыжку.
        — Все в порядке?  — склонилась она к нему.
        Тимофей усмехнулся:
        — В отличие от тебя, раздавать направо и налево пощечины и кричать не буду. Детка, я же видел, как тебя подобрали и привезли сюда. Ты что-то подписала?
        Ну, раз в порядке, значит, все отлично!
        Или нет?
        — Не думаю, что это имеет смысл обсуждать!  — отчеканила Инна, понимая, что пришло время прощаться друг с другом.
        Навсегда.
        — Детка, тебе вообще есть, куда идти? Могу предложить свою холостяцкую квартирку, мы там вместе с Долли и Милой Иосифовной…
        С кем?
        Чувствуя, что ее начинает колотить, Инна выдавила из себя:
        — Ты приютил эту… эту толстуху-убийцу? Это же она застрелила Геныча, это она подставила Женечку и…
        Тимофей уставился на нее в полном изумлении.
        — Это кто тебе такое сказал?
        Инна нахмурилась. Конечно, подлый предатель выгораживает свою сообщницу, толстуху-киллершу, делает вид, что ни о чем не в курсе.
        — Детка, это же полная чушь! Клянусь тебе! Кто тебе сказал?
        В самом деле, кто? Ну конечно, вторая Инна!
        Инна позволила Тимофею отвезти ее в кафе, где, сидя за чашкой зеленого чая (от кофе она намеренно отказалась, так как не хотела бередить воспоминания) и ковыряя ложечкой шоколадный рулетик, слушала увещевания Тимофея.
        Не зная, может ли ему верить или нет. Ведь так хотелось верить!
        — Детка, ты ведь понимаешь, что эта новоиспеченная мамаша, моя бывшая невеста и даже без пяти минут супруга, развела тебя, бизнес-леди, как последнюю дуру? Заставила подписать, причем в присутствии нотариуса, отказ от всех претензий. То есть ты передала ей все свои активы — раз и навсегда! Ну, получила эти десять миллионов, однако во сколько раз рыночная стоимость бумаг выше?
        Инна, отхлебнув чаю, ответила:
        — Деньги меня не интересуют. Меня интересует только одно: кто убил Геныча?
        Нет, даже не это: кто убил Геныча и подставил ее сына?
        — Детка, я же тебе сказал: уж точно не Мила! Потому что после того, как мы поняли, что ты нас в квартире запрела, Олеся, засуетившись, как-то очень быстро вскрыла замок входной двери всего лишь при помощи шпильки, причем за считаные секунды…
        Инна закрыла глаза. Олеся.
        — А потом куда-то делась, заявив, что у нее неотложные дела. А вот Мила Иосифовна все время была со мной. Она впала в истерику, уверенная, что тебя тоже похитили и что сейчас явятся и за ней. Насилу ее успокоил, схватил в охапку и привез к себе в холостяцкую берлогу. И там мы пробыли до самой ночи — она никуда не отлучалась!
        — А Олеся?  — спросила Инна.
        Тимофей хмыкнул:
        — Удалилась, как я уже сказал, по неотложным делам. Я пытался потом с ней связаться, но вдруг выяснилось, что такого номера уже не существует.
        Инна открыла глаза, отхлебнула чаю, а Тимофей сказал:
        — Вторая Инна пыталась втемяшить тебе, что профессиональной киллершей является Мила Иосифовна. Но скажи, как давно она работает у тебя в журнале?
        Как давно?
        — Семь. Нет, уже восемь лет.
        — Вот видишь! Вряд ли бы у нее вообще была физическая возможность совмещать две карьеры — явную, главбуха в твоем высоколобом журнале, и тайную, профессиональной убийцы. Я ведь прав?
        Инна понимала, что да, прав. Да еще как! Похоже, она попала впросак, а вторая Инна элементарно ее обдурила.
        — А что ты знаешь об этой Олесе? Да ничего, по сути! Как долго она на тебя работает?
        — Четыре месяца… Даже чуть меньше…
        — Детка, сама понимаешь, что она засланный казачок! И что именно она, а не Мила, поставляла информацию. И что она, а не Мила, работала на твою тезку. И что именно она, а не Мила, убила твоего мужа… Изображала из себя студенточку, хотя я с самого начала подозревал, что она старше того возраста, который называла. Да и спортивная подготовка у нее была отличная! В отличие от Милы Иосифовны. Она и есть киллерша!
        Инна смотрела на Тимофея и думала: можно ли ему доверять.
        Или все же нет?
        Однако, похоже, он был прав.
        — Но что нам это дает?  — спросила она, размышляя вслух.  — Пусть киллерша не Мила, а Олеся…
        Тимофей накрыл ее руки своими, и Инна позволила ему это сделать, не протестуя.
        — А то, что, по сути, эта самая Олеся, которая, конечно же, в действительности не Олеся, единственная, кто может доказать невиновность твоего сына. Ну, или твою собственную, детка. Потому что твоего Геныча застрелила именно она, и сделала это по заказу второй Инны!  — Он посмотрел ей прямо в глаза и грустно спросил:  — Ты меня простишь?
        Инна ничего тогда на его вопрос не ответила. Но Тимофей, повеселев, заявил, что никуда ее одну не отпустит и что единственная возможность — поехать к нему в холостяцкую берлогу.
        Когда они прибыли туда, на пороге их встретила радостным лаем Долли. А с кухни, откуда шел приятный аромат печеного, донесся голос Милы Иосифовны:
        — Тимоша, вовремя приехал! Кушать подано!
        Тимоша! Инна вдруг подумала о том, что не исключено, между Тимофеем и Милой… что-то было?
        А даже если и так — она что, ревнует? Кажется, ревнует.
        Мила Иосифовна, увидев ее, чуть не выронила блюдо с пончиками и простонала:
        — Милая, хорошая моя! Как все это ужасно, как это кошмарно!
        Глядя на нее, Инна поняла: нет, не киллерша. Что же, вторая Инна обвела ее вокруг пальца, заставив подписать соглашение, однако финансовые аспекты ее ничуть не занимали.
        Она еще не теряла надежду на то, что тезка сдержит слово — и вызволит Женечку.
        Через три мучительных дня Инна поняла, что этого не произойдет. Вторая Инна, заполучив то, что ей требовалось, ничего больше не предпринимала.
        Да и как она могла что-то сделать: ведь для того, чтобы снять подозрения с Женечки, ей надо было открыто заявить о своей причастности к убийству Геныча.
        От советов адвокатов голова шла кругом — все сводилось к тому, чтобы настаивать на недееспособности мальчика и на психиатрической экспертизе.
        И никто не вел речь о том, что Женечка не виновен.
        — Я дам интервью ведущим желтым изданиям и заявлю, что Геныча убила я,  — сообщила Инна о принятом ею решении.  — Проведу в тюрьме несколько лет…
        Мила ахнула, а Тимофей заявил:
        — Об этом не может быть и речи! Во-первых, несколькими годами не отделаешься. Во-вторых, тебе элементарно не поверят…
        — Тогда что?  — крикнула Инна, чувствуя, что сил у нее больше не осталось.  — Что ты предлагаешь?
        — Предлагаю вывести на чистую воду истинную убийцу — Олесю, которая, если ее прижать, сдаст с потрохами заказчицу — вторую Инну.
        — Ты сам понимаешь, что это нереально!  — ответила Инна.  — Если эта Олеся, будем уж называть ее так, профессионал, то она давно уже покинула не только Москву, но наверняка и Россию. Нам ее ни за что не найти.
        — Без посторонней помощи — не найти, ты права,  — кивнул Тимофей.  — Но я знаю тех, кто, не исключено, сможет оказать нам содействие.
        Инна откинулась на спинку стула и с вызовом спросила:
        — И кто же это?
        Инна смотрела на братьев Шуберт, находившихся в конференц-зале их центрального офиса в Москва-Сити: младшего плешивого Генриха и старшего патлатого Адольфа.
        Ну да, как и тогда, тридцать лет назад, ей требовался кто-то, кто бы смог помочь. Некто могущественный, влиятельный, наводящий страх. Тогда это был Григорий Ильич. А теперь…
        Теперь это были братья Шуберт!
        Странно, но стоило только позвонить в приемную их холдинга, представиться и попросить братьев Шуберт о личной встрече, как ей перезвонили через несколько минут и сообщили, что ее ждут.
        На встречу Инна отправилась одна. Похоже, Тимофей был прав: терять ей было уже нечего, так как она все потеряла, отчего же не рискнуть?
        — Примите наши самые искренние соболезнования,  — произнес Адольф.
        А Генрих добавил, уставившись на нее выпуклыми водянистыми глазами:
        — Мы имеем в виду смерть вашего мужа и арест вашего сына.
        Возникла неловкая пауза, а старший брат мягко произнес:
        — Так чем мы можем быть вам полезны?
        Инна, посмотрев сначала на одного, а потом на другого, ответила:
        — Не только вы мне, но и я вам.
        — Неужели?  — Тонкие брови Адольфа изогнулись дугой, а Генрих пожевал губами.
        Инна, чувствуя, что внутри ее от страха все заледенело, сказала:
        — Именно так. Иначе бы вы не приняли меня, да так быстро. Вы разве часто принимаете посетителей с улицы, которые хотят переговорить с вами?
        Братья переглянулись, и Инна поняла, что попала в точку. Ее здесь, похоже, ждали.
        — Думаю, вам уже известно, что мой покойный супруг использовал ваше доброе имя в своих низменных целях, однако позвольте мне изложить всю эту запутанную историю в хронологическом порядке…
        Четкими короткими предложениями, не вдаваясь в ненужные подробности, но и не упуская важных деталей, Инна изложила то, что ей было известно. Когда она, завершив повествование, отпила из стоявшего перед ней бокала минеральной воды, Генрих произнес:
        — Невероятная история!
        А его брат Адольф добавил:
        — Да, ты прав, я бы даже сказал, крайне невероятная, но, что еще невероятнее, очень смахивающая на правду.
        Они снова переглянулись, и старший брат, встав и пройдясь по конференц-залу, спросил:
        — Но что вы хотите от нас, Инна Евгеньевна?
        Инна усмехнулась и, глядя прямо в глаза брату младшему, ответила:
        — А что вы сами хотите? Думаю, холдинг моего покойного мужа для многих является теперь лакомым кусочком. И не только для его боевой подруги и моей тезки Инны…
        Второй Инны.
        — И вы можете заполучить его быстро и без особых проблем и материальных затрат, если сможете прижать к ногтю мою тезку Инну. Это можно сделать разными способами, однако наиболее действенный: уличить ее в организации убийства моего супруга. Чтобы не нести ответственности, она будет готова на все. Ради себя и своего сына.
        Да, материнская любовь — страшная сила, даже если мать — организатор и идейный вдохновитель убийства.
        Она замолчала, а братья Шуберт снова переглянулись.
        — Вероятно, вы правы, Инна Евгеньевна. Благодарим вас за столь интересный рассказ и высказанное нам доверие, однако боюсь…
        Младший брат явно колебался, а вот старший, подняв руку и прервав его, сказал:
        — Но ведь эта, как ее зовут, Олеся, наверняка испарилась. Быть может, она даже мертва…
        Инна покачала головой.
        — Но если и жива, то найти ее решительно невозможно! Она может быть где угодно, тем более что не известно ни ее настоящее имя, ни даже внешность…
        — У меня есть образцы ее отпечатков пальцев — все же она была воспитательницей моего сына и торчала у нас дома. И даже имеются образцы ДНК — волосы, к примеру. Так что опознать ее потом, несмотря на иное имя и измененную внешность, будет реально.
        Адольф, заложив за большое вампирье ухо прядь седых длинных волос, сказал:
        — Но сначала ведь надо ее найти. А потом убедить дать показания. А потом убедить вашу тезку Инну проявить благоразумие и уступить нам по сходной цене если не весь холдинг вашего покойного супруга, то во всяком случае его самые лакомые кусочки…
        А Генрих произнес:
        — И вы, Инна Евгеньевна, в самом деле думаете, что мы можем это сделать?
        Именно этого вопроса ждала. Что же, братья Шуберт клюнули!
        — Думаю, да! Так что, обсудим детали?
        Услышав телефонный звонок, Инна сразу ответила. На связи был Тимофей.
        — Все только и пишут о том, что Мила Иосифовна дала интервью. И заявила, что знает, кто является убийцей Геннадия Фарафонова. И что это вовсе не Женечка, а некая особа, чье имя она пока назвать не может. И что она готова дать показания и что у нее есть улики, о которых убийца не подозревает!
        — Миле теперь опасно оставаться в Москве, ведь так?  — сказала Инна.  — И ты прав — ей надо на время исчезнуть! Пока все это не завершится, во всяком случае…
        — Детка, я все продумал. Мы распустим слух, что ее взяли в программу защиты свидетелей. И даже дадим пару зацепок, где она сейчас находится. Ну, например, где-нибудь на Урале…
        — Но Олеся ведь наверняка будет ее искать,  — произнесла Инна.
        — Будет. Но не найдет! Потому что след ее приведет туда, где Милы точно не будет! А на самом деле… На самом деле она будет в совершенно ином месте!
        Чувствуя нарастающее напряжение, Инна спросила:
        — Но где именно? Сейчас она под охраной, однако так все время продолжаться не может.
        Тимофей пояснил:
        — Детка, помнишь ту закрытую турбазу, на которой мы все тогда были? Так вот, через подставных лиц удалось ее снять, Мила отправится туда. И журналисты, и в первую очередь Олеся будут искать ее, но только не там!
        — О том, что она там, никто не должен знать!  — перебила его Инна.
        — И не узнает!  — заверил Тимофей.  — Там она будет в полной безопасности. И мы сумеем проанализировать улики против Олеси.
        — Отличная идея! Я никому не скажу, даже своим адвокатам! Ты ведь тоже?
        — Детка, я могила! Думаю, к осуществлению операции надо приступить в самое ближайшее время…
        Инна, обняв явно боявшуюся, но хорохорившуюся Милу Иосифовну, прошептала:
        — Там мы будем в полной безопасности! В полной!
        — Я знаю,  — ответила она, усаживаясь в автомобиль.  — А за нами точно никто не следит?
        — Точно!  — ответила Инна, закрывая дверь.  — Я приеду на турбазу под вечер, после того, как навещу Женечку.
        Сын уже третью неделю находился на психиатрическом освидетельствовании, навещать его Инне было позволено два раза в неделю.
        Инна старалась не думать об этом, надеясь, что скоро все закончится.
        А что, если нет?
        Ее телефон зазвонил — на связи был Тимофей.
        Ворота медленно закрывались, Инна посмотрела на стремительно чернеющее небо, исчерченное всполохами молний. После экстремально долгого периода жары в Москву и Подмосковье пришли грозы.
        На турбазе практически никого не было. Глядя на качавшиеся на волнах, пришвартованные к причалу катамараны, на раскачивавшиеся на ветру качели, на пляшущие верхушки деревьев, Инна ощутила легкую панику.
        Она кивнула двум охранникам, а потом проводила Милу к одному из домиков.
        — Адвокаты приедут завтра, и мы будем работать с ними целый день. Они заснимут на видео твой рассказ.
        С некоторых пор — с того самого времени, как Мила, не раздумывая, дала свое согласие на то, чтобы помочь вызволить Женечку, они были на «ты».
        — Да, да! И улики при мне! Я их только адвокатам и покажу! И тогда все поймут, что Женечка не имеет отношения ко всей этой истории. Это все она!
        На пороге домика Инна спросила:
        — Ты уверена, что не хочешь, чтобы я переночевала на кушетке в гостиной?
        Мила энергично замотала головой:
        — Глупости какие! Никто ведь нас здесь не найдет! Спокойной ночи! До завтра!
        И закрыла дверь.
        Инна, бредя по тропинке к своему домику, расположенному чуть поодаль, зябко поежилась. В лицо ей полетели первые тяжелые капли начинающегося ливня.
        Зайдя в домик, она закрыла дверь и повернула ключ в замке. А потом, усевшись в кресло и закутавшись в плед (температура за последние часы резко упала), уставилась в окно, за которым разыгралась стихия, и принялась ждать.
        Ничего больше ей не оставалось.
        Время шло, а ничего не происходило, только буря, накрывшая турбазу, усиливалась. В какой-то момент вдруг вырубился свет, а, взяв в руки мобильный, Инна поняла, что исчезла и связь.
        Зябко кутаясь в плед, Инна прошла на кухню. Внезапно в доме что-то громко звякнуло. Инна от ужаса выронила бокал, в который наливала из бутылки минеральную воду.
        Заглянув в комнату, она убедилась, что все в порядке, но не успокоилась, пока не нашла причину странного звука: в ванной комнате ветром выбило стекло.
        Или кто-то выбил его снаружи?
        Вслушиваясь в завывания ураганного ветра, Инна вышла из ванной комнаты и затворила дверь.
        В доме внезапно вспыхнул свет. Инна облегченно вздохнула, и вдруг откуда-то сверху, со второго этажа домика, донесся жалобный треск.
        И шаги?
        А затем снова погас свет.
        В дверь долго барабанили, и Инна наконец распахнула ее, представ перед тем, кто стучал, с зажатым в кулаке кухонным ножом.
        Тимофей, промокший до нитки, влетел в комнату.
        — Она пришла! Как мы и ожидали. И мы ее взяли, причем живой. Хотя она ранила одного из охранников.
        — Взяли? Живой?  — Инна бросилась на шею молодому человеку, однако тот попятился, и Инна вдруг поняла, что с ножом обниматься как-то не с руки.
        Отложив его в сторону, она обняла Тимофея и прошептала:
        — А Мила?
        — Жива и невредима! И вела себя как настоящая львица! Вот тебе и скромная бухгалтерша! Если бы не она, то Олеся бы в последний момент ушла.
        Он поцеловал Инну в губы, а она вдруг заплакала.
        — Детка, ведь все прошло, как мы и планировали! Интервью Милы и ее слова об уликах привлекли внимание Олеси, которая, несомненно, следила за ходом расследования. Потом люди Шубертов установили, что и твой, и мой телефон прослушиваются и что кто-то тайно залез в твой электронный почтовый ящик, а потом внедрил на мобильный Миле программу слежения. Мы специально, беседуя о якобы тайных вещах по прослушиваемым Олесей телефонам, навели ее на якобы верный след. И она прибыла сюда, на эту как будто безлюдную турбазу, которая в действительности находилась под колпаком службы безопасности Шубертов, о чем Олеся не подозревала, прибыла сюда, чтобы убить опасную свидетельницу Милу — и попалась с поличным!
        Со двора донеслись возбужденные голоса и дикий женский крик. Тимофей, прижимая к себе дрожащую Инну, спросил:
        — Ты хочешь… Хочешь взглянуть на нее?
        Взглянуть на ту самую, которая убила Геныча и навесила убийство на Женечку? Олеся была лишь исполнительницей, наемницей, выполнявшей ужасные преступления за деньги.
        А вот мозговым центром была вторая Инна.
        — Нет, не хочу,  — сказала Инна, прижимаясь к Тимофею.  — Думаешь, она даст компромат?
        Тимофей погладил ее по голове.
        — Ее взяли в оборот люди Шубертов. Нет, никакого насилия, а так… серьезный разговор по душам. Ураган нам крайне на руку, доблестные правоохранительные органы подзадерживаются. Так что до утра у нас время есть. А за эти несколько часов они сумеют убедить Олесю дать те сведения и, что важнее, неопровержимые улики, которые позволят Шубертам диктовать второй Инне любые условия.
        Инна кивнула и спросила:
        — Олесю потом… отпустят?
        — Детка, если мы пригрозим сдать ее властям, у нее не будет стимула говорить. Однако не думаю, что, обретя свободу, она будет опасна. Хотя опасность всегда существует. Но Шуберты умеют договариваться с людьми!  — Он нежно провел пальцем по щеке Инны и произнес:  — Но братцы-тезки немецкого композитора зацапают холдинг. Холдинг Геныча. То есть и твой холдинг, вместе с активами, от которых ты отказалась. Но, думаю, ваше соглашение можно теперь легко пересмотреть. Вторая Инна будет согласна на любые жертвы, дабы, сохранив ошметки состояния, выйти сухой из воды… Но…
        Явно колеблясь, он задал вопрос:
        — Тебе не жаль наблюдать за тем, как холдинг, ваш холдинг, разрывается стервятниками на части?
        Инна решительно ответила:
        — Нет, не жаль. Раньше, может, и было бы жаль. Но теперь нет. Шуберты гарантировали, что соглашение с моей тезкой будет исполнено, и я получу свои десять миллионов, побрякушки, квартиру и…
        «И автомобиль!»
        — И издательство литературного журнала, которое им все равно не нужно, потому что абсолютно убыточно. Этого мне хватит. Холдинг — прошедший этап моей жизни. Как и Геныч…
        Она провела пальцем по щеке Тимофея.
        — Главное, чтобы благодаря полученной от Олеси информации вторая Инна, спасая себя саму и своего сыночка, которому, и, поверь, это отнюдь не сарказм, я желаю на будущее всего самого наилучшего, хотя не верю, что с такой мамашей это будет именно так, оказалась не у дел… И самое главное, чтобы с Женечки были сняты все подозрения в убийстве!
        — Будут,  — заверил ее Тимофей.  — И с тебя тоже.
        В домик заглянул мрачный тип, доложивший:
        — Пташка, кажется, начала «петь», когда поняла, что от нее хотят и что ее отпустят на свободу, если сдаст кого надо. Думаю, к утру управимся. Доброй ночи!
        Он закрыл за собой дверь, Тимофей направился к выходу.
        — Ну, я пойду, тебе надо поспать, а то ты в последние дни не отдыхала…
        Инна удержала его.
        — Но ты ведь тоже!  — А затем, продолжая держать Тимофея за руку, спросила:  — А почему бы тебе не остаться на ночь здесь?
        Эпилог
        Коридор редакции журнала, снова ее литературного журнала, был украшен разноцветными шарами, на столиках лежали различные вкусности, не заказанные у безликой фирмы по доставке деликатесов, а принесенные самими сотрудниками, точнее сотрудницами.
        Инна улыбнулась и произнесла:
        — Вы знали Милу Иосифовну в течение последних восьми лет в качестве работницы нашего финансового отдела. Однако теперь, после всех последних пертурбаций…
        — Мамочка, а что такое пертурбаций?  — громким шепотом спросил Женечка, который, разумеется, тоже присутствовал на импровизированном приеме во «Всякой литературной всячине».
        Тимофей, взяв его за руку, вывел в коридор, чтобы дать ответ на вопрос ребенка. Виляя хвостом, Долли устремилась за ними — еще бы, ведь Женечка не расставался с ней ни на минуту.
        Инна знала, что слишком балует сына и что он этим пользуется, но после того, как его выпустили из того ужасного института, а прокуратура официально сняла все обвинения в убийстве Геныча, она не могла иначе.
        Женечка вроде ничуть не изменился, вел себя как и прежде, но Инна знала, что по ночам его мучают кошмары. И что потребуются годы, как сказал психолог, к которому она теперь водила сына, чтобы все вернулось на круги своя.
        И никто не гарантирует, что это вообще возможно.
        А Тимофей стал для Женечки тем самым любящим и понимающим отцом, которого у Женечки никогда не было.
        Тем более его родной отец был мертв.
        О том, что произошло тогда в особняке, Женечка не помнил, ведь он был под воздействием наркотиков. Точнее, не мог помнить. Или не хотел помнить?
        Но ночью воспоминания, кажется, все же прорывались…
        И тогда Инна, обняв сына с одной стороны, и Тимофей, прикрывая кричащего мальчика с другой, лежа на кровати, ждали, пока он успокоится.
        И пока не наступит утро.
        — После всех пертурбаций…  — Инна запнулась.  — Которые, однако, благополучно завершились, Мила Иосифовна сменит сферу деятельности и станет директором «Всякой литературной всячины». Тем более что наш прежний директор, Людмила Львовна, была вынуждена безвременно покинуть нас.
        Раздался дружный смех — после того, как журнал снова перешел в собственность Инны, ее правая рука Людмила Львовна позорно бежала и даже не согласилась на безвинное предложение обсудить сложившуюся ситуацию и найти устраивающий обе стороны выход за чашкой зеленого чая.
        Боялась, что ли, что ей цианистого калия в чашку подмешают?
        Раздались аплодисменты, а Мила, которая сама высказала робкое пожелание более не возвращаться в бухгалтерию, а попробовать себя в иной ипостаси, явно волнуясь, начала свою первую речь перед сотрудниками, вернее, сотрудницами.
        Инна не сомневалась: Мила справится. Да и она ей будет помогать. Хотя приняла для себя решение: проводить как можно больше времени с семьей.
        С сыном. И мужем.
        Новым мужем — Тимофеем.
        И пусть многие были откровенно шокированы тем, что она вышла замуж спустя три недели после убийства Геныча — ей наплевать: жизнь слишком коротка, чтобы забивать себе голову мнением других.
        Вторая Инна продала по бросовой цене почти весь холдинг братьям Шуберт. Впрочем, и ей, и ее сыночку на жизнь, причем роскошную, все же кое-что осталось, а мстить Инна не намеревалась, ведь ее тезка позаботилась о том, чтобы с Женечки сняли все обвинения. Как она это сделала и, что важнее всего, во сколько ей это обошлось, ей знать не хотелось, важен был исключительно конечный результат.
        Братья Шуберт, с немецкой педантичностью выполнив все пункты их устного и только им известного соглашения, перевели на счет Инны десять миллионов, передали драгоценности, а также документы на «Всякую литературную всячину», квартиру…
        И — это было в самом деле так!  — автомобиль!
        Внимая речи Милы, в которой та обрисовывала новую стратегию их журнала, Инна вышла в коридор.
        — Мамочка!  — бросился к ней Женечка.  — А мы еще долго тут будем? Вы же обещали, что мы поедем в заколдованный лес!
        В самом деле обещали — подальше из города, туда, где нет проблем.
        А есть только они трое: сын, отец и мама — Женечка, Тимофей и сама Инна.
        Долли тявкнула, словно поддерживая эту идею. А ведь в самом деле поддерживала!
        — Сынок, дело в том, что у мамы важные дела в журнале и…  — начал терпеливо объяснять Тимофей.
        Ее Тимофей. Как и ее Женечка.
        Двое самых важных мужчин в ее жизни.
        Ее новой, однако во многом старой, сложной, но в любом случае такой желанной жизни.
        Их жизни.
        — И эти важные дела могут подождать!  — заявила Инна и, подойдя к двум самым важным мужчинам своей жизни, своей новой-старой жизни, взяла их за руки и, подмигнув вертевшейся подле них Долли, заговорщическим тоном произнесла:  — Они все заняты важными делами. Нас никто не хватится. А когда хватятся, будет поздно. Потому что у нас троих…
        Долли недовольно тявкнула, и Инна поправилась:
        — Извини, конечно, у нас четверых есть свои гораздо более важные дела. Например, посещение заколдованного леса. Ведь что в жизни может быть существеннее?
        И, улыбнувшись, спросила:
        — А что, если мы рванем туда прямо сейчас?
        Нет, что ни говори: в пятьдесят жизнь только начинается!