Два Виктора и половинка Антуанетты Виолетта Лосева

        Надевать маски, играть роли и иметь амплуа приходится не только актерам. И не только в театре. И не только на сцене… «Милый, давай в наших отношениях безалаберной девочкой все-таки буду я?». Она положила трубку. Вернее, нажала на кнопку. Одним словом, прервала связь. Пока что только телефонную, но у нее были большие планы на будущее… Заплаканное личико Зи стояло перед глазами у драматурга. По крайней мере, Зи на это надеялась. Она в совершенстве владела умением стоять перед глазами у тех, кто мог ее обидеть… Никто не станет спорить о том, что две пылинки на шкафу - это одно, а две пылинки во Вселенной - это другое? Увы, в наши довольно странные времена, те, кто держится нейтрально, вызывает больше подозрений, чем те, кто ведет себя каким-нибудь странным образом. Она всегда была элегантной и ничего не могла с этом поделать. Ее репертуар внутри был намного шире и ярче, чем то, что видели окружающие…
        Виолетта Лосева
        Два Виктора и половинка Антуанетты
        Не совсем театральный роман
        Глава 1
        Вполне приличное местечко
        или
        Зачем появились два Виктора
        Уличные страсти и театральный быт прекрасно уживались под одной крышей…
        «К сожалению, этим начинается и заканчивается то, что прекрасно уживается здесь», - подумала крыша…
        - Этого не может быть! Так не бывает! - шепнула девушка своему спутнику в третьем ряду зрительного зала.
        - Не может быть! Не бывает!
        - Не бывает!
        Слова прошелестели по рядам, как тяжелый вздох.
        Симпатичная мадам в ложе бенуар сделала губки бантиком и повернулась в профиль. Зачем? В театр она ходила со своей подружкой, которая уже тридцать лет назад подтвердила, что ее профиль - великолепен, а умение делать губки бантиком доведено до совершенства, но это не помогло ни той, ни другой…
        - Так не бывает, - вздохнула подружка и поправила очаровательный шарфик, которым она успешно прикрывала свою шейку. Шарфики играли в ее жизни немалую роль. Это была верная подружка, которая все еще могла себе позволить показывать зону декольте, но при этом нужно было, все-таки, носить легкий шарфик. Сами понимаете, зачем…
        - Этого не может быть, что-то мы перемудрили, - подумал суфлер в будке, листая текст пьесы, который он знал наизусть уже несколько лет. Это был специалист своего дела: он не только подсказывал реплики актерам, но и делал правильные акценты. И не только актерам. И не только по тексту.
        Главная героиня встретилась глазами с молодым человеком, сидящем в первом ряду партнера и, буквально, забыла куда шла…
        «И тут я забыла куда шла», - подумала главная героиня, потому что софиты мешали ей точнее рассмотреть глаза этого зрителя.
        Кроме того, она знала, кто именно должен был сидеть на этом месте.
        Глаза, вероятно, были зелеными…
        Хотя… Что она могла рассмотреть со сцены?
        Амплуа гуляло само по себе, зная, что в нужное время оно совершит посадку в нужном месте.
        В театральном кафе солидные люди вели умные разговоры, потому что днем они уже заглянули сюда на бизнес-ланч и подумали - «А ведь совсем неплохое местечко - посидеть, поговорить».
        Зеркало в кафе прислушивалось к тому, что происходит за стенкой, в зрительном зале, и беззвучно вздыхало - увы, зрители театра и посетители театрального кафе уже много лет «не дотягивали» …
        Парочка у стойки смотрела на портрет Станиславского, вряд ли узнавая его, и держалась за руки.
        - Так не бывает, - сказала она.
        Даже не сказала, а промолвила.
        Хотя, нет… Если бы она промолвила, ему бы пришлось ей внимать, а он просто слушал. Причем, слушал достаточно рассеянно.
        В воздухе летали впечатления.
        Василий Иванович так внимательно следил за действием на сцене, что его гражданская жена (другими словами - любимая) поневоле подумала «Кажется ему безразличны и моя прекрасность, и моя загадочность. Хорошо, что у главной героини коротковаты ноги…»
        Мама Василия Ивановича так любила цветы, что, давая имя сыночку, выбирала между именем Роман (чтобы был Ромашкой) или Василий (чтобы был Василек)… А потом, когда он в детском саду спросил «А кто такой Чапаев? Надеюсь, это хороший человек?», - было уже поздно учитывать, что папу Василька звали Иваном…
        Гражданская жена Василия Ивановича находила это очень милым. Она и его самого находила очень милым и, единственное, что ей не нравилось - это название роли, которую она играла в данный момент. Подруга, сожительница, да и «гражданская жена» - это было не о ней…
        Слово «гражданский» унее противопоставлялось слову «военный», так как она выросла в семье офицера, поэтому она писала роман под рабочим названием «Гражданский бракЪ» (именно так, с буквой «Ъ» на конце)», но для себя предпочитала придумать другое название для своей роли.
        Дело, впрочем, было не в названии, а в сути, но… поскольку действие происходило в зрительном зале, то название тоже имело значение…
        Или играло роль…
        Что, в большинстве случаев, одно и то же…
        - Так не бывает! Этого не может быть! - мелькнуло в зеркале.
        - Я чертовски хорошо выгляжу, - подумала Антуанетта, и это ее ощущение пошло по рядам, извиваясь и прикасаясь к незамысловатым нарядам зрителей.
        Да, ушли безвозвратно времена боа и вечерних платьев с голыми плечами в театре.
        Ушли безвозвратно.
        - Так не бывает, - думало шикарное вечернее платье много лет назад. Но об этих мыслях догадывалось только зеркало в гардеробе, которому тоже пришлось немало повидать на своем веку.
        - Увы, так не бывает, - вздохнула генеральная репетиция. Она неплохо знала законы всех жанров и уже не могла полагаться только на судьбу.
        - Любовь и ненависть - это бутафория, - глубокомысленно повторил на сцене лирик по сути, но герой-любовник по призванию, - Освободите сцену от бутафории - и ничего не останется.
        - Так не бывает! Этого не может быть! - воскликнула в ответ его жена по ходу пьесы, сжимая в руках шелковый платок, который, кажется, был позаимствован у Дездемоны и попахивал чужими духами.
        Воскликнула со слезами.
        Слезы были настоящими.
        - Что-то должно оставаться, - глубокомысленно заметила Нора, которая в данный момент прихорашивалась в гримерке, - Не может быть, чтобы чувства просто растворялись в космосе…
        - Что-то должно оставаться, - промелькнула мысль в зеркале, ловя взгляд молодой дамы, которая шла по жизни с девизом «Все плохо», но очень хотела от этого избавиться, и именно для этого ходила в театр.
        - Не может быть, чтобы все проходило бесследно, - ощутило впечатление в конце второго акта, - где-то во Вселенной должно быть место, где оседают эти пылинки… Иногда они кружатся в воздухе… Иногда прилетают сюда…
        - Папа, это - Оля, - в антракте сын Василия Ивановича представил отцу свою подружку. И пояснил: - Моя любимая девушка…
        Все мило заулыбались. А мальчик продолжал:
        - Оля, это - мой папа. А это - Елена… Любимая девушка моего папы…
        «Как просто и как безусловно, - подумала Елена, - Так вот же оно: любимая девушка моего папы… Это и есть я…»
        - Пора, - подумал второй звонок и затрезвонил так, что все встрепенулись.
        «Вместе хорошо, когда мурашки от одного и того же бегают» - эту мысль драматург повторил несколько раз, понимая, что если вкладывать ее в уста какого-нибудь персонажа, то нужно будет сделать так, чтобы она звучала поизящнее.
        Однако, бабочки в животе и тараканы, уже порядком надоели.
        Тем более, главное здесь были не мурашки, а то, от чего они бегали.
        - Это непредсказуемо, - запищали мурашки, - мы и сами иногда не знаем, куда и от чего бежать.
        - Так и должно быть, - мнение главного героя попыталось поставить точку в этой странной беседе.
        Но…
        - Так не бывает! - впечатление хорошо понимало, что оно накладывается на очень разные основы, и не отвечало за то, что получалось в результате. Главное было - остаться…
        - А ведь нас не вписали в мизансцену, - возмутились мурашки, - Ну что ж, нам ничего не остается делать, кроме как бежать куда хотим.
        И побежали…
        Впечатление, бабочки, тараканы, да и ощущения с восприятиями ушли на второй план.
        - Так бывает, - подумал второй план. Он был стар, как мир, и хорошо понимал, что под пылью декораций скрывается много неочевидных, но прекрасных вещей.

* * *
        Два Виктора появились в жизни одной дамы, практически, одновременно. Прямо в тот момент, когда она начала задумываться о том, что неплохо было бы иметь хотя бы одного.
        Так, оказывается, тоже случается иногда.
        Аня сидела дома и мучилась.
        Неизвестно, от чего.
        То ли жалко кого-то было (возможно даже себя), то ли завидовала кому-то, то ли просто думала о жизни и понимала, что все «как-то не так».
        Первый Виктор блистал своим интеллектом и давил своей значительностью, прикрывал свою рафинированную интеллигентность нецензурными словечками и смотрел на реакцию.
        Когда видел реакцию, делал вид, что ему все равно.
        Аня увлеклась им до безумия.
        Избалованная вниманием мужчин, прямо скажем, весьма среднего качества (если о мужчинах так можно говорить…), она хотела думать, что именно это и есть ее награда, ее выигрыш в жизни, компенсация за много лет, потраченных на «самых обычных» особей мужского пола, ничем не примечательных, не сумевших понять ее глубины, очарования и загадочности…
        Честно говоря, было их не так уж и много (если считать то, что сейчас называют отношениями), но вполне достаточно, чтобы делать какие-то выводы (если считать то, что называется «обращают внимание»).
        Проблема, как раз и заключалась в том, чтобы из «обратил внимание» перейти к стадии «строим отношения».
        Короче говоря, внимание обращали многие, а до отношений доходило не всегда.
        То ли у них не было времени докапываться до ее внутренней наполненности, которая скрывалась за легкой, даже можно сказать, воздушной внешностью… То ли у нее не было желания дожидаться пока они хоть что-нибудь поймут, или понижать планку, смиряясь с тем, что есть…
        Одним словом, никто не верил, что ТАКАЯ дама и абсолютно свободна (читай - одна).
        Виктор Куприянов показался ей, наконец, единицей, достойной ее внимания и усилий.
        Равным ей.
        А, поскольку для равенства в отношениях (в ее понимании) женщине нужно было быть чуть-чуть ниже, чуть-чуть проще, чуть-чуть более зависимой, чуть-чуть более глупенькой, то Куприянов был как раз ТО, ЧТО НАДО…
        Он исчезал и появлялся, не держал своего слова и уходил от ответа, глубокомысленно молчал или играл роль капризного ребенка…
        Хотел, чтобы с ним нянчились, и, в то же время, хотел, чтобы в нем видели нормального крутого мужика.
        Нет, не мужика, конечно.
        Мужчину!
        Куприянов блистал интеллектом и силой влияния.
        Справедливости ради, нужно сказать, что и того и другого было с избытком.
        Даже с излишеством.
        Перерасход, одним словом, интеллекта и влияния. В перерасчете на одного, отдельно взятого Куприянова.
        Перерасход в перерасчете, однако…
        И, естественно, там, где был перерасход одного, там катастрофически не хватало другого.
        Инфантильный. Понимающий только себя. Ждущий постоянного восхищения и превозношения. Мгновенно «опускающий» каждого, в чьих глазах он это видел.
        Благо, арсенал средств и приемов, был не просто велик, а безграничен…
        Аня, эта вечно умненькая и красивенькая Аня, просто себя не узнавала…
        Мечтала о свиданиях. Терзала себя «как сказать», «что надеть», «не слишком ли открытое платье», «не слишком ли традиционный наряд»?
        И так далее…
        Понимала, что он оттачивает на общении с ней свои техники и тактики. Подсмеивалась сама над собой и подыгрывала ему во всем.
        Ждала каждого слова и ловила его.
        Подхватывала, придумывала достойный ответ, наслаждалась этим жонглированием…
        «Достойно шпажимся», - говорил Куприянов, и Аня бесконечно гордилась собой…
        Все начиналось с «игры слов», и почти тем же и заканчивалось.
        Помимо всего прочего, целоваться (и все остальное) с Куприяновым было тоже приятно.
        Интеллект и тут давал о себе знать…
        Второй Виктор был полной противоположностью первого. Простоват. Надежен. Несложен. Твердо стоял на земле. Ухаживал традиционно.
        Аня называла его Вилли. Сама не знала, почему… Просто так хотела. А может… для того, чтобы не путать даже мысленно двух Викторов.
        Это был тот случай, когда два Виктора - это было уже многовато.
        Правда, Анна справлялась вполне прилично.
        Так вот, о Вилли…
        Он был настоящим. Мудрым. Без игр, но и без поэзии. Если что-то знал, значит, знал досконально. Если нет - не «размазывал» слова и мысли, лишь бы хоть что-то сказать.
        Не углублялся.
        Не красовался.
        Не манерничал.
        Был убежден на сто процентов, что женщине без мужчины очень трудно. Просто потому, что она слабее. Просто потому, что она легче. Просто потому, что «мужчина должен знать и уметь все», а женщина - только то, что должна знать и уметь женщина.
        И, поскольку женщина (существо нежное, теплое и щепетильное), в принципе, никому ничего не была должна, то - возвращаемся к пункту первому: ВСЕ ДОЛЖЕН МУЖЧИНА.
        Он не говорил громких слов. К пафосным и высокопарным словам вообще относился скептически.
        «Хочу, чтобы ты пила чистую водичку», - говорил он, устанавливая новый фильтр на кухне у Ани.
        «Почитай, если будет интересно», - говорил он, протягивая ей распечатку рецептов салата из топинамбура - все из раздела о правильном питании.
        «Хочу, чтобы ты не думала об этом. У тебя же есть я!» - говорил он, забирая ее машину на мойку.
        «Как ты поедешь сама на заправку? А вдруг там не будет заправщика? А вдруг там очередь?» - говорил он, когда она собиралась просто поехать и заправить машину.
        «Наиболее деликатный из всех знаков Зодиака, консервативен, производит хорошее впечатление» - смеялась Аня, читая его гороскоп, и думала про себя: - А ничего, что я уже очень давно сама обеспечиваю себя чистой водичкой, вставляю пистолет в бак и возвращаюсь в темноте? Если нужно прибить полочку, вызываю мастера. Если нужно починить машину - еду на СТО. Или спокойно обхожусь без того, что сломалось… Ну и так далее… Мамонты мне не нужны, а с остальными вопросами я как-то спокойно справляюсь…»
        Но, между тем, было приятно…
        Вилли водил ее в театр, хотя, судя по всему, это было не самым естественным времяпровождением для него.
        Куприянов, практически, никуда не водил, только вел умные разговоры где-нибудь в ресторане, но общение с ним само по себе уже было театром!
        В общем, все было очень неоднозначно.
        В нескольких словах ситуацию можно было описать так:.
        Куприянов соответствовал утверждению «ах, я умираю от восторга», а Вилли - «ладно, пусть будет, потом посмотрим».
        Это было не совсем честно, но очень удобно…
        Аня прекрасно договорилась сама с собой. На некоторое время.
        Глава 2
        О чем думает Зи Гранкина
        или
        «С праздником, дорогая…»
        - Ваш номерок, - строго сказала женщина, работающая в гардеробе.
        Она не могла любить зрителей, которые забирали пальто до окончания спектакля, но понимала, что бывает всякое.
        Хотя… Здесь было совершенно понятно, что молодые люди уходят не из-за важных дел, а просто потому что хотят остаться вдвоем, спрятавшись от зрительного зала.
        Но… Женщина, работающая в гардеробе, была хорошо воспитана и доброжелательна. В отличие от других, она была готова найти место для вашего зонтика, шапки и пакета, лишь бы вы понимали, куда и зачем пришли.
        Выдавая молодым людям их куртки (честно говоря, при всем своем опыте, даже она не могла бы разобраться где - чья) женщина, работающая в гардеробе с сожалением махнула рукой впечатлениям и мурашкам. «Пусть идут себе».
        - Нет-нет, - успокоили ее декорации, на фоне которых в этот момент на сцене распинался резонер, - не беспокойтесь, пожалуйста, о женщина, работающая в гардеробе, ничего не бывает зря.
        - Да-да, - согласились хором несколько миниатюр. Хотя после «нет-нет» сказать «да-да» - это не значило согласиться. Но… Взять с них было нечего: миниатюры, одним словом…
        - Так не бывает, - продолжала сокрушаться тень главного героя. Она имела на это полное право, - Я знаю, как это бывает… Когда от тебя, такой великолепной и рельефной, не остается даже очертаний…
        - Да неужели? - съязвили воспоминания, - Насчет очертаний - очень может быть… Но… Что такое очертания? Какая-то кривая линия, повторяющая твой силуэт, да и то в искаженном виде?
        - Конечно, - уверенно пробухтел самовар из пьесы, название которой уже все забыли, - Я могу любой примадонне показать, что в некоторых ракурсах она смотрится весьма забавно… Это… если не сказать больше…
        - Ну-ну, - отозвался репертуар, - Посмотрим, как у тебя это получится.
        - Я бы на твоем месте не была столь категоричной, - звонко и немного нарочито выпалила на сцене тетя сестры главной героини. Это была ее единственная фраза в этом спектакле, и она относилась к своим словам с большой ответственностью, всякий раз произнося их с немного другой интонацией.
        - А что такое «я бы на твоем месте»? - подумала фраза, которая очень любила придираться к словам, особенно если они произносились пафосно.
        - В прошлый вторник на этом самом месте сидела очень красивая девушка, - промелькнуло в голове у бархатного кресла (партер, третий ряд), - а перед ней находился смущенный от собственного роста мужчина. Вот как получается: лучшие места в партере! А вряд ли кто-то согласился бы с ней поменяться.
        - А у меня как раз все было в порядке, - скромно заметил приставной стульчик. Ну… Собственно говоря, как и было ему положено в его положении, - даже никто конфетными фантиками не шуршал.
        - Вот всегда так, - промелькнуло в голове у конфетного фантика, - А могли бы понять, что послевкусие остается не только от игры актеров, но и от конфеты, съеденной украдкой.
        - Не знаю, не знаю, - сказала украдка, которая только сама и догадывалась что она есть на самом деле, - если речь идет о кусочке шоколада, то фольгой шуршит кто-то один, - тот, кто разворачивает, а послевкусие остается у другого - у того, кому положили его в рот…
        - Не-е-ет, - добродушно протянул номерок, на котором (или по которому? Он и сам не знал - как правильно) висели сразу два пальто - женское и мужское, - Вы даже не представляете, какое послевкусие остается у того, кто в толпе у гардероба старается поухаживать за своей спутницей, при этом зажимая под мышкой свою одежду… Но никакие сложности не сравняться с удовольствием укутать свою любимую - неважно, в меха или в куртку «адидас»… Наблюдаю за этим каждый день…
        - Искать и считать мужчину достойным противником - в корне неправильно, - задумчиво сказала характерная актриса и сделала маленький глоток кофе, - достойные противники играют на одном поле, а в нашем случае - это значит сравнивать зеленое с соленым.
        - А я считаю, что в отношениях должно быть некоторое противостояние. Я недавно прочитала, что - иначе - это будет общением среднего рода, - проговорила стареющая инженю, возвращая наивные детские глазки со стрелочками вверх на то место, где им и полагалось быть у женщины «слегка за сорок».
        При этом слово «слегка» было несколько преувеличено.
        - Снимайте маски, господа, - сказала маска Пьеро, разглядывая со стены странную компанию, - спектакль закончился, занавес опущен…
        «Они играют эти роли уже несколько лет, - подумали часы с кукушкой, - и каждый раз - одно и то же. Спектакль проходит так же, как и накануне, а актеры - меняются. Особенно это заметно с годами».
        - Да уж, - подумала стрелка на веке инженю, - раньше я смотрела четко вверх и, в сочетании с ресницами, накрашенными тушью «с театральным эффектом» (оказывается, есть и такой) - это было великолепно. А сейчас…
        - Ничего страшного, - сказала ленинградская тушь из сумочки характерной актрисы, - когда нужно произвести впечатление, мы тоже кое-что еще можем.
        - Штампы и стереотипы, - подумали духи Арман Бази ин Ред, - почему всегда пишут о несчастных, страдающих, стареющих актрисах? Взгляните только на Зи Гранкину - молода, очаровательна, настолько сексапильна, что даже задние ряды партнера реагируют соответственно…
        - Да уж, - дружно подхватили задние ряды партнера, - мы реагируем соответственно, - Зи Гранкина не случайно носит такое имя. Она все время находится на грани чего бы то ни было. И готова к экспериментам. Но, конечно, безусловно, очаровательна…
        - Знали бы вы, - вздохнула грань чего бы то ни было, - как сложно ей, да и всем остальным, балансировать на мне…
        - А никто не заставляет! - спелись штампы со стереотипами.
        Правда, и они были согласны, что то, что может себе позволить Зи Гранкина, не все могут себе позволить.
        - Так вот я о том же, - проговорил вечно голодный брутал, который тоже принимал участие в одном из театральных экспериментов Зи.
        - Эх ты, - снисходительно напрягся мускул брутала, - Только и можешь поддакивать. Нет, чтобы настоять на своем, и крикнуть во весь голос - ЭТО МОЕ ШОУ. Это - мое амплуа…
        - Успокойся, - буркнул брутал, - Мы не на ринге. Здесь все немного понарошку… Это - театр. Брутала мог изобразить даже вон тот доходяга с длинным носом, который играет Буратино… И зрители, которые смотрели бы на эту жидкую фигурку, всем зрительным залом могли верить, что он - накачанный мачо, даже если бы он надел короткие штанишки своего предыдущего персонажа.
        - Кофе? Водка? - спросил бармен, заглядывая в глаза бруталу. Бармен тоже находился «на грани», хотя и не участвовал в экспериментах Зи Гранкиной. Грань бармена находилась где-то между искусством и коммерцией.
        Разве не мог он арендовать легкое светлое помещение в оживленном месте и сделать из него лучшее кафе в городе? С его-то предприимчивостью и маркетинговым чутьем?
        Нет, что-то держало его здесь, в этом не слишком прибыльном кафе без сильной бизнес-идеи…
        Что держало его тут? Театр за стенкой? Зрители, которые заходили сюда на 15 минут до спектакля и спешили выпить свою чашку кофе в предвкушении? Актеры, которые иногда заглядывали после выступления и выходили из образов уже за стойкой бара.
        Нужно отметить, что выходили они из образа только в случае, если предварительно туда зашли… Но… это так, лирика…
        - Ах, этот ни с чем не сравнимый воздух театра, - ухмыльнулся вентилятор, который и занимался (как он думал) самым важным - смешивал атмосферу театра с выхлопными газами улицы.
        - Я тоже… Я тоже играю существенную роль, - серьезно высказалась пуговица, которая еще три минуты назад была неразрывно связана с шелковой блузкой Зи, - только никто этого не замечает пока я, красивая пуговица на четыре дырочки, честно и добросовестно выполняю свои функции и/или играю свою пуговичную роль.
        Но… Никогда не знаешь, чего ждать от нитки, которая мнит себя центром Вселенной.
        Нужно знать Зи! Она - безалаберна, как любая талантливая актриса. Она не пришила пуговицу, а только «прихватила» ее несколькими стежками.
        И вот - результат.
        Связь, которая казалась неразрывной, разорвалась в один момент.
        - Так даже лучше, - улыбнулся режиссер, глядя на то место блузки Зи Гранкиной, где только что была пуговица.
        Зи, освобожденная от любых комплексов и условностей, смутилась.
        - Кажется, закатилась под стойку бара, - предположила Зи, элегантно роясь в сумке в поисках булавки или какого-нибудь значка.
        - Могу предложить иголку с ниткой и временную пуговицу, - тихо сказал бармен, который готов был горы свернуть ради Зи, но сдвинуть стойку бара для того, чтобы найти пуговицу - не мог. Кроме того, он не знал, как будет лучше - заметить то, что пуговица оторвалась или нет…
        Он никогда не знал, как будет лучше.
        И в этом была его главная жизненная проблема.
        - Не нужно быть такими безалаберными, - решила стойка бара, - Я - устойчива и фундаментальна. На меня опираются великие актеры, когда заходят сюда… Нужно всего лишь наклониться и поднять пуговицу. Она, конечно, лежит не на видном месте, но и искать придется не так уж и долго.
        Драматург положил на столик небольшой пакет.
        - Что это? - спросил режиссер, - весь твой скарб?
        - Это - песок, - пояснил драматург и добавил: - Зи, ты не будешь играть Офелию. Офелию будет олицетворять кучка песка…
        Режиссер расхохотался:
        - О, столько потерь сразу… Сначала пуговица, потом роль Офелии.
        - Я переживу, - Зи просто очаровательно скрипнула зубами, - интересная мысль с Офелией…
        - Еще бы, - подумала кучка песка…
        - Разумеется, - улыбнулась интересная мысль.

* * *
        Отношения с Вилли развивались строго по спирали. Как, собственно, и должно было быть.
        В нормальных отношениях.
        Аня не утруждала себя мыслями, где, когда и кем устанавливались правила - как-таки должно было быть.
        С некоторых пор она вообще не сильно старалась задумываться над тем, что стоит у истоков каких-то поступков, слов, мыслей.
        Иначе, просто сойдешь с ума…
        Как и многие, вполне необходимые вещи в жизни, одни мужчины предназначались «для блеска», другие - «для жизни», третьи - «чтобы был»…
        Грани, как обычно, были размыты.
        Она знала, что если Вилли берет ее за руку, то за этим последует что-нибудь ласковое, нежное, милое… Аня не считала его предсказуемым, но во многих случаях угадывала то, что он сделает.
        Куприянов, рассматривая близко ее лицо, говорил: «Губы у тебя детские… Мне всегда нравился более чувственный рот. Но у тебя - очень даже вполне.»
        Вилли говорил с придыханием «Какая же ты красивая!», и она принимала это, как должное. От Куприянова было радостью услышать «очень даже вполне»…
        Все зависело от того, кто судит.
        Вилли дарил цветы, приглашал в театры, согласовывал свои действия и смотрел влюбленными глазами. Однажды он хотел ее поцеловать, а она сказала «ой, я только что курила»…
        У Вилли на лбу было написано «ну разве кто-нибудь в здравом уме откажется поцеловать тебя только из-за того, что ты курила?»
        И называл ее «мой паровозик»… Ну, в смысле, дымила, как паровоз, но для него это было очень мило…
        Куприянов рассматривал ее, как картину, но любовался только собой.
        Картинки складывались настолько разные, что этих двух Викторов просто невозможно было сравнивать. Казалось, что в природе просто нет ни одного критерия, по которому их можно было бы сопоставлять.
        Все равно, что сравнивать теплое с оранжевым или железное с соленым… И думать, что лучше.
        Поэтому Аня не хотела отпускать от себя ни одного, ни другого.
        В случае с Вилли все зависело и от нее тоже. В случае с Куприяновым от нее ничего не зависело.
        С Вилли было тепло.
        С Куприяновым - ярко.
        Про Вилли она могла забыть на время.
        Куприянов мог забыть о ней.
        Вилли готовил сюрпризы, приносил цветы и писал стихи в смсках.
        Куприянов к вечеру 8 марта присылал сообщение «ну с праздником тебя, дорогая».
        Весь мир говорил ей: И ТЫ ЕЩЕ В ЧЕМ-ТО СОМНЕВАЕШЬСЯ?
        И она отвечала всему миру - ДА!
        Что же ей оставалось делать, если радужное бульканье у нее внутри начиналось и от теплоты Вилли и от неординарности Куприянова?
        «Я хочу строить семью!» - говорил Вилли.
        «Я не выдерживаю долго в женатом состоянии», - говорил Куприянов.
        Роман с Куприяновым не входил ни в какие рамки.
        Роман с Вилли был традиционным и поступательным.
        Аня решила, в кои-то веки, думать только о себе.
        Знаки о том, что она все делала правильно, сыпались со всех сторон.
        В статьях и заметках постоянно попадались фразы «дружбу сексом не испортишь» или «как много сил уходит «в никуда»…
        Никто не заставлял делать выбор.
        Никто не принуждал принимать решение.
        Куприянов право выбора и принятия решения оставлял за собой всегда.
        Даже так: это право он ДЕРЖАЛ ПРИ СЕБЕ, не отпуская.
        Ане и в голову не могло прийти принимать какие-то решения по отношению к нему.
        Это был бы просто цирк какой-то: плюшевый медвежонок вдруг рассказывает о том, как устроен двигатель автомобиля.
        Похоже на анекдот…
        Вилли тоже ни к чему не принуждал…
        Ну, как минимум, в плане принятия решения…
        В остальном - тоже, конечно, но менее категорично.
        Одним словом, во всех основных жизненных моментах, Вилли был очень демократичным.
        Как в старой доброй классике: если бы взять уши Ивана Ивановича и добавить характер Петра Петровича, то получилось бы что-то идеальное…
        Но так, естественно, не получалось.
        Куприянов мучал, Вилли лелеял.
        Вилли кормил конфетами, Куприянов «посыпал их перцем».
        Куприянов блистал сам, Вилли служил ей верой и правдой.
        Вилли обожал, Куприянов снисходил…
        Куприянова нужно было удерживать, Вилли держался сам.
        Ну и так далее…
        Глава 3
        Амплуа Антуанетты
        или
        Картинка счастья из третьего акта
        Антуанетта знала на 100%, что новую жизнь нужно начинать с генеральной уборки, избавляясь от всего лишнего хлама, накопившегося в старой жизни.
        Но всякий раз, оглядевшись вокруг, в итоге понимала, что «у меня еще более-менее «чистенько», и время настоящей генеральной уборки еще не пришло.
        - Ну-ну, - подумала генеральная уборка, - Не все понимают, что для чего-то нового нужно расчистить место. Иначе новое просто некуда будет положить.
        - Это правильно, - подхватил диалог, который в театре занимал особое место, - Только не плохо было бы также помнить, что, как только ты выбросишь старую вещь, она тут же тебе понадобится.
        - В театре не бывает ненужных вещей, - начала рассуждать старая вещь, - Никогда не знаешь, какая штуковина пригодится в следующей постановке. Особенно, если речь идет об экспериментах…
        - Ага, - промямлили старые джинсы Зи Гранкиной, в которых она прекрасно справилась с ролью Нины Заречной, - Зи совсем уж собиралась нас выбросить, но вовремя одумалась.
        - Это были просто счастливые джинсы, - проворчала генеральная уборка, - все знают, насколько актеры суеверны.
        - Это уж точно, - проворчала черная кошка, которая не раз блистала на афише, но встречи с ней боялись в театре все.
        - Да, актеры суеверны, - подумал бармен, вспоминая как шарахнулся от него Клим Пятеркин, когда увидел, что бармен несет к столу ведерко с бутылкой шампанского. Ведерко было не пустое, но Клим просто отшатнулся. На всякий случай.
        - Еще бы, - проворчал Клим Пятеркин, который когда-то по молодости взял себе этот (как ему казалось) театральный псевдоним вместо вполне нормального имени Андрей Шаповалов, - отшатнешься тут, когда три раза пришлось возвращаться домой за забытыми мелочами.
        - Дань моде, - с презрением сказал псевдоним, - у каждого действия должна быть причина. Называя себя по-другому, нужно понимать зачем ты это делаешь… А иначе - это просто понты… Кстати, фамилия Понт еще не использовалась, кажется, в качестве псевдонима. Нужно за кого-то взяться…
        - Вот именно, - подхватило ружье, которое должно было выстрелить в третьем акте, но это случалось не всегда, - Все знают, что это так, но продолжают следовать моде. И… сначала вешают меня на стену, а потом начинают придумывать, зачем я там нахожусь.
        - Ха-ха-ха, - рассмеялся художник-постановщик, - знали бы вы, сколько трещин в декорациях прикрывают ружья, которые никогда не стреляли! Хотите сказать, что это недостаточная причина для того, чтобы поместить там ружье?
        - А я? - спросила картина в стиле авангард, - неужели нельзя было прикрыть трещину в стене авангардом? Я так давно не была на сцене…
        - Эту мазню - в кафе, - решительно отчеканило амплуа «петиметр». Ему редко удавалось подать голос, т.к. мало кто из нынешних экспериментаторов знал, что это просто щеголь, светский вертопрах, невежда, рабски поклоняющийся всему заграничному. 18 век был слишком далеко, и никто, кроме самых старых театралов даже не догадывался, что театральное кафе - от вешалки до столика в углу - было просто заполнено одними петиметрами.
        - Увы, - вздохнула вешалка, - а ведь были времена, когда театр начинался с меня. По крайней мере, так думали те, кого не брали в труппу. Нужно, конечно, признать, что не все, кто начинал «с вешалки» потом попадали на сцену.
        Иллюзия печально прикрыла глаза. Бывало, конечно, и так…
        …Худенькая девочка с мамой модельной внешности заглянула в театральное кафе сразу после дневного спектакля.
        - Тебе понравилось? - несмотря на модельную внешность и сорок первый размер ноги, мама девочки была вполне начитанной особой.
        - Очень, - ответила девочка, по которой плакала балетная школа, потому что ей не приходилось сидеть на диете для того, чтобы быть худенькой.
        - А что ты поняла из этого спектакля? - улыбнулась мама. Ей редко удавалось доставить удовольствие девочке, хотя мама постоянно думала об этом. Несмотря на модельную внешность. Просто девочка была такая. Трудно было угадать, что именно доставит ей удовольствие.
        - Фррр, - отозвалось удовольствие из блюдечка с пирожным, - все эти ваши впечатления от увиденного меркнут по сравнению с такой вкуснотой.
        Девочка задумчиво грызла лимонную корочку.
        - Я поняла, что бандит полюбил даму, а дама так и не полюбила бандита.
        «Смотрели «Барышня и хулиган», - подумал бармен, - но как же верно сказано, черт возьми! Ни добавить - ни убавить!»
        - Как забавно, - подумал Хулиган, который, можно сказать, поселился в голове у девочки, - На самом деле, эта «барышня» «бегает» за мной уже третий месяц, но, видно, хорошо отыграли, если маленькие девочки понимают это именно так.
        - Было бы здорово, если бы барышня с хулиганом заглянули ко мне сюда, пока здесь эта девочка, - подумал бармен, - Наверное, ей было бы очень интересно увидеть «на самом деле», без грима и масок, тех, кого она только что видела на сцене.
        - Ох, не знаем, не знаем, - сказали маски, - иногда лучше не видеть кого-то без грима. Меньше будет разочарований. Очень часто те, кто нас срывает, позже жалеет о том, что он это сделал.
        - Он не любит меня, - подумала Барышня, переодеваясь в гримерке.
        - В следующий раз, когда пойдем в театр, нужно взять с собой цветы, - сказала девочка, размазывая по тарелке крем от пирожного, которое так и не доставило ей удовольствия, которого так хотела мама после спектакля, - я подарю их Хулигану.
        - Почему именно ему? - улыбнулась мама худенькой девочки.
        - Потому что у него просто океан любви, - твердо ответила девочка, - а дама этого не видит.
        Океан любви промолчал, так как было совершенно ясно, что он существует только в мечтах девочки.
        - Может быть, в следующий раз пойдем на другой спектакль? - спросила мама, - Зачем же два раза смотреть одно и то же?
        - Нет, пойдем именно на этот, - решительно сказала девочка, - Может быть, в следующий раз она полюбит его. Это же не кино…
        - Наверное, ты права, - улыбнулась мама. Несмотря на модный наряд и современные замашки, она хорошо понимала свою девочку, - Это не кино. Хотя и здесь трудно представить другой конец.
        - Все-равно, в следующий раз все может быть хоть немножко по-другому, - сказала девочка, - Хоть немножко…
        - Все может быть, - сказала мама, хотя точно знала, что по-другому не будет… Ну, разве что, актриса сделает другую прическу или актер будет говорить простуженным голосом.
        «Мне кажется, сегодня он играл любовь ко мне более искренне, чем в прошлый вторник, - подумала Барышня, надевая теплые носки. В гримерке было невероятно холодно, - А мне все труднее показывать равнодушие. Наверное, я плохая актриса…»
        «Девочка все поняла правильно, - подумал бармен, переставляя стаканы.
        Между тем, время приближалось к вечернему спектаклю. Вечерний спектакль знал, что торопиться не нужно. Время приблизится все равно.
        Антуанетта понимала, что сегодня вечером будет сплошное мучение, т.к. накануне она «ходила по углям» и, хотя, знатоки двадцать раз предупредили ее, что страшного в этом ничего нет, что-то, по-видимому, пошло не так. Как назло, платье греческой богини чуть-чуть не доставало до пола и из-под него должны были выглядывать идеальные ножки. Режиссер даже предупреждал ее насчет яркого педикюра, не говоря уже об ожогах, которые можно было скрыть на ногах, но почти невозможно сделать так, чтобы они не отражались на лице. Играть роль нужно было босиком.
        Антуанетта привыкла искать во всем что-то хорошее и подумала: «Слава Богу, что сегодня я не играю субретку - со всеми этими пируэтами, подскоками и фонтанирующим блеском».
        «Да неужели? - ехидно хмыкнуло амплуа субретки, - ты не играешь ее ни сегодня, ни еще когда-нибудь. Эта роль ушла к другой актрисе. Ты можешь, конечно, утешать себя, но нужно же знать границы в поисках чего-то хорошего. Особенно в тех местах, где его нет.
        «Да неужели? - передразнила Антуанетта, - если мне «по зубам» роль греческой богини, да еще и с травмированными пятками - дай, Вселенная, здоровья мастеру, который водил меня по углям, - то уж где и как мне побыть субреткой - я разберусь. Для этого необязательно чтобы тебе ДАЛИ эту роль. Любую роль ты можешь взять сама. Да хоть на собственной кухне с кружевными шторами и юккой на подоконнике.
        - О, да-а-а, - вздохнула кухня с кружевными шторами, - я была свидетелем всякого, - Не обо всем можно говорить вслух…
        «Нужно юкку с подоконника отдать бармену, - подумала Антуанетта, изящно пытаясь заклеить пластырем раны на ноге, - все равно я ее забываю поливать…»
        - Скорее бы, - проворчала юкка на подоконнике, - существуют же, в конце концов, какие-то правила. И даже то, что ты - актриса, не дает тебе права их полностью игнорировать. Я уже не говорю о том, что те, кого ты называешь «домашними курицами» даже разговаривают со своими комнатными растениями. А я не могу дождаться от тебя даже воды. Приходится терпеть, но терпение мое не безгранично.
        - От долгого терпения портится не только настроение, но и цвет лица, - сказало безграничное терпение, которое точно знало, что всему есть предел, - а уж если речь идет о недостатке воды в организме, то тут, действительно, все серьезно.

* * *
        Если бы Аня попыталась представить или нарисовать картинку своего счастья, то она бы запуталась окончательно.
        Стереотипы, которые навязывались всем девочкам, девушкам и женщинам всех времен и, практически, всех народов, ужасно мешали.
        Нужно хотеть замуж! Девушка должна туда хотеть! Нужно искать богатого и влиятельного мужчину! Мужчина должен… женщина должна!Любая женщина хочет детей. Не хотеть детей - это позор. Любая девушка стремится создать семью. Если не стремится, значит, что-то с ней не так…
        Может быть, ищет кого-то получше…
        Мужчина должен всегда ее хотеть. Если не хочет, значит что-то с ним не так… Или с ней…
        А почему нельзя было просто жить? Так… потихонечку…?
        Куприянов исчезал на время, потом появлялся опять.
        Работа. Занят. Не хотел никого видеть и слышать. Уезжал. Сегодня есть полчаса, можем пересечься где-нибудь. Где-нибудь поближе к центру, мне так удобнее… У тебя все в порядке?..
        Если Аня пыталась поиграть с ним в его же игры - сделать вид, что занята или не может встретиться прямо сейчас, то Куприянов едва ли не пожимал плечами - ну нет, так нет…
        Ей дорого обходились эти игры. Не можешь, занята сегодня? ОК, созвонимся через пару недель…
        «В следующий раз хорошо подумаешь, прежде чем быть «занятой», - думала Аня.
        Вилли освобождал для нее все время, какое только мог освободить. Все его время было для нее. В пределах разумного, конечно.
        Картинка счастья с Вилли была пейзажем. Теплый день. Ласковое солнце. Воздушное платье. Тихое кафе за городом на природе. Обожающий мужчина и обожаемая женщина… Терраса, залитая солнечным светом. Блики на воде. Свежий ветерок. Теплая рука. Романтическая прическа.
        Картинка счастья (если это можно было представить!) с Куприяновым могла быть похожа на… Нет, она просто ни на что не могла быть похожа, эта картинка…
        Просто ни на что…
        «Ты готова быть подругой гения?» - спрашивала себя Аня. И сама же отвечала - да никогда в жизни!!!
        И, тем не менее, тянуло к Куприянову. К пороку и безразличию. Насмешкам и равнодушию. Играм и игрищам. Манипуляциям и техникам пикапа.
        К Вилли тянуло меньше. Вилли, как будто-то и не мог никуда деться…
        - Почему ты ушел от своей первой жены? - спросила Аня Куприянова во время одной из первых встреч.
        - Влюбился, - Куприянов пожал плечами.
        Этого было достаточно, по его мнению…
        «Действительно, - думала Анна с недоумением, - подумаешь - жена и ребенок! Мужчина влюбился!!!»
        Но не комментировала. Комментировать слова Куприянова можно было только если ты был готов подтверждать его мнение. Петь в унисон.
        И, при этом, поддакивать на его фразы о том, что ему «все равно».
        О, каким сложным и неоднозначным он казался Ане! Может, конечно, и был… Но, в основном, казался…
        Вилли никем и ничем не казался. Вилли был.
        Но… Картинка никак не хотела сужаться.
        На залитой солнцем поляне со свежим ветерком, однозначно, чего-то не хватало.
        Вероятно, игры или манипуляции…
        Чего-то точно не хватало.
        Глава 4
        Свежий супчик Марфы
        или
        Важный разговор со старой шалью
        Зрительный зал зашелестел аплодисментами.
        - Изысканно, - аплодисменты оценили этот приятный шелест, - это не концерт, не шоу, взрываться не нужно.
        - Смотрю я на то, как люди проводят вечера, и думаю - чего им не сидится дома, - проговорил сорокапятилетний юноша, глядя на свою спутницу за столиком в кафе.
        - Смотрю я на то, как ты проводишь жизнь, и думаю - что я делаю с тобой здесь? - почти сказала его спутница, но в последний момент решила промолчать. Не так уж часто они выбирались куда-то вдвоем.
        «Проводишь жизнь» - хорошая формулировка», - подумал бармен, переставляя кофейник.
        «Вот именно, - подумал кофейник, - проводить время - это одно, а проводить жизнь - это совсем другое. Уж я-то знаю это, слушая всю жизнь разговоры вокруг… Приходят на чашечку кофе, а потом выпивают целый кофейник. А известен этот повод проводить время именно как «чашечка кофе».
        - Да-да, конечно, - подумал кофе. Все-таки «подумал», а не «подумало», - Приходят на чашку кофе, а заказывают пиццу и сок. Ах, штампы, штампы…
        - Это имеет значение! - главная героиня произнесла эти слова настолько хорошо поставленным голосом, что даже шестнадцатый ряд партера услышал ее очаровательную хрипотцу.
        - Да, это играет определенную роль, - негромко подтвердил герой второго плана, прохаживаясь по сцене и понимая, что он должен сказать реплику, но при этом не должен затмить (а он считал, что он-таки мог это сделать) главную героиню.
        - Это одно и то же, - небрежно бросила главная героиня. Она - и голосом, и выражением лица, и всей фигурой - отчаянно делала акцент на то, что все остальные - это только фон.
        «Я хочу играть эту роль. Я хочу играть эту роль, - Зи Гранкина повторяла эти слова, как таттву, и подвергала себя опасности, сев за руль после двух бокалов вина.
        «Я хочу иметь значение… Я просто хочу иметь значение…, - думала спутница сорокалетнего юноши, размешивая сахар в чашечке кофе.
        - Слишком большая роскошь по нынешним временам, - откликнулась чашечка кофе, хотя девушка размешивала сахар совершенно беззвучно, - Слишком большая роскошь - чтобы у тебя брали то, что ты хочешь отдать… Мне это удается с некоторыми посетителями, но не со всеми… Да еще сахар остается на донышке. Или губная помада на краю…
        - Любимый, жизнь состоит не только из действий и вещей. Есть еще что-то неосязаемое, то, что чувствуют не все. Бедные, бедные люди… Те, кто знает, что это такое…, - сказала Антуанетта воображаемому слушателю.
        Она была весьма начитанной дамой и хорошо знала, что Гоголь, Гегель и Бабель - это совсем разные мужчины.
        - Мою третью книжку «завернуло» издательство, - печально сказала Елена Василию Ивановичу.
        «О, наверное, это писательница, - подумал бармен, разглядывая фужер на предмет отпечатков пальцев и губ, - хотя, может быть, и какая-нибудь научная дама. Впрочем, нет. Околонаучные дамы не выглядят так роскошно… И еще раз «впрочем», не так уж много я повидал близких к науке дам, чтобы уметь отличать их от других по внешнему виду и разговору…»
        - Есть идея, - отозвался ее спутник, - Давай сделаем акцию: покупаете две книги, третья - в подарок. Три книги по цене двух. Первую покупаете, две остальные - со скидкой.
        - Романтик…, - Елена приподняла правую бровь и вздохнула, - Это все равно, что твои слезы и мученья кто-то мешает чайной ложечкой в стакане, позвякивая о края, и пробует на вкус.
        «А потом говорит: «ну что ж, в целом, пить можно…», да?» - продолжил ее мысль бармен, который до недавнего времени «баловался» драматургией, а теперь вынужден был хорошо понять, как реагируют посетители на те или иные напитки.
        - Увы, - звякнули беззвучно слезинки, которые так и не появилась в глазах, - как обидно, когда рвешься наружу, хочешь, чтобы тебя услышали, а кто-то решает, что это неприлично.
        - О, здесь было столько слез, - вздохнули стены театра.
        - Прямо не знаю, что делать, - проговорила грустная девушка по имени … Впрочем, ее имя в данный момент не имело никакого значения, - Я предлагаю решение, а он продолжает жаловаться на жизнь.
        - Пора бы уже понять, - ответило ей решение, - Если у человека, который любит жаловаться, отнять повод для жалоб, то он почувствует себя обделенным. Ему будет катастрофически чего-то не хватать. Это не сделает его счастливее.
        - Почему так происходит? - спросила она.
        Просто такие люди…
        - Все будет следующим образом, - у неглавного режиссера театра горели глаза… Хотя… Иногда его глаза казались окружающим не горящими, а слегка тлеющими, - Из зрительного зала на сцену будут выходить не актеры, а зрители. И рассказывать свою историю.
        - А будет ли это интересно остальным? - возразила его собеседница, актриса средних лет, хорошо знающая законы всех жанров, - ведь на сцену могут выйти люди, которым нечего сказать.
        - Те, кому нечего сказать, не пойдут на сцену! - воскликнул неглавный режиссер.
        - О, милый мой, вы не знаете жизни, - актриса, которая хорошо знала законы всех жанров, похлопала его по руке, - На сцену будут выходить именно те, кому нечего сказать. Так всегда бывает. И не только там, где есть сцена. Увы…
        - Странно, что вы так говорите, - усмехнулся неглавный режиссер театра. Он хорошо знал нравы актрис средних лет и старался говорить с ними очень бережно.
        - Странно, что вам это кажется странным, - ответила актриса средних лет, которая в данный момент предпочла бы видеть перед собой главного режиссера, с которым у нее было связано много ярких воспоминаний.
        - Что вы имеете в виду? - спросил неглавный режиссер. Он прекрасно понимал, что именно она имеет в виду, но хотел поддержать разговор.
        Разговор, который приходилось поддерживать, обиделся: «В конце концов, бывает полезным просто помолчать. Тем более, когда один из собеседников постоянно поглядывает на дверь».
        - Ах, ничего особенного она не имеет в виду, - скрипнула дверь, - Она ждет совсем не этих слов.
        - Увы, - подтвердили совсем не эти слова, - Что же делать? Люди произносят одни слова, а предполагают что-то другое. И не всегда заботятся о том, чтобы их поняли.
        - Но, когда их не понимают, они неизменно обижаются, - потирала руками обида. Впрочем, у обиды не могло быть рук… А, впрочем, в данном случае это было совершенно неважно. Люди обижались друг на друга достаточно часто, и обида не могла пожаловаться на невнимание к собственной особе.
        …Зи Гранкина мчалась по городу, понимая, что лучше ей не останавливаться. За рулем ее внимание было сосредоточено на управлении автомобилем, и можно было не думать ни о чем другом. Если приходилось останавливаться на светофоре, нелепые и тревожные мысли накатывали на Зи Гранкину.
        - Тебя надолго не хватит, - говорили тревожные мысли.
        - Знаю сама, - огрызнулась Зи.
        Телефон, почти как всегда, зазвонил не вовремя.
        - Я не могу жить без него, - чирикала подруга Марфа, - Я просто растворилась в нем. И это прекрасно.
        - Увы, - подумала Зи, - Прекрасно - это когда ты можешь жить без него, а можешь жить с ним. Тогда у тебя есть выбор. И, если ты выбираешь жить с ним, то только потому, что так ЕЩЕ лучше. А так, как у тебя, моя любимая Марфа, это зависимость, растворение. Получается, можно сказать, просто раствор, в котором ты - всего несколько капелек из суспензии…
        Марфа, вряд ли, знала, что такое суспензия, поэтому вслух Зи сказала совсем другое: «Слушай, я за рулем. Не поздно будет перезвонить через полчаса?»
        - Ха-ха-ха, - рассмеялись все тридцать минут из половины часа, - Ты хоть раз позвонила, как обещала?
        Марфа точно не знала, что такое суспензия, но зато она хорошо разбиралась в правильном питании и здоровом образе жизни. А еще она знала точно, что на Зи, несмотря на всю ее театральную беспомощность и безалаберность, можно положиться. Даже принимая во внимание тот факт, что Зи была очень сексуальной, и никогда не перезванивала, как обещала. Просто к ней нужно было приспособиться. И понимать, что, когда Зи что-то обещает, она твердо верит, что выполнит свое обещание.
        Одним словом, она делает это не со зла…
        Но для этого нужно было знать Зи не один день.
        - Тогда до завтра? - переспросила Марфа, потому что она знала Зи не один день.
        - Ну-ну, - усмехнулось завтра, - посмотрим-посмотрим.
        - Надеюсь, завтра ты все еще не сможешь жить без него, - рассмеялась Зи. Как приятно общаться с человеком, который понятия не имеет, что такое суспензия, знает тебя не один день и понимает, что ты не выполняешь обещания не со зла.
        - Не знаю, - начала кокетничать Марфа, - завтра будет завтра. Возможно, завтра это будет совсем другая история.
        - Ох уж эта Марфа, - подумала другая история, - слишком часто менять истории - это тоже не совсем правильно.
        «Почему бы и нет, - подумала Марфа, отключая телефон, - если растворяться в каждой истории, то это, в конце концов, входит в привычку».
        - Зи, милая, где ты? - раздался следующий голос в трубке, - Я сижу здесь в кафе и жду тебя, сгорая от вожделения.
        Драматург любил такие выражения.
        - Милый, давай в наших отношениях безалаберной девочкой все-таки буду я, - ответила Зи и положила трубку.
        Вернее, нажала на кнопку.
        Если быть совсем точным, то - прикоснулась в нужном месте к сенсорному экрану своего телефона.
        Одним словом, прервала связь. Пока что только телефонную, но у Зи были большие планы на будущее.
        Одним словом, ответила достойно.
        Заплаканное личико Зи стояло перед глазами у драматурга. По крайней мере, Зи на это надеялась. Она в совершенстве владела умением стоять перед глазами у тех, кто мог ее обидеть.
        Либретто давало сбой, черт возьми.
        «Романы писать легко, - думала Елена, работая над «Гражданским браком» во всех смыслах, даже без кавычек, - Берешь свои мысли и чувства - и раздаешь персонажам.
        С персонажами книг ей, действительно, было несложно - они поступали так, как хотела она. И говорили то, что она хотела. Даже выглядели они именно так, как ей было нужно.
        В другом смысле гражданский брак не был таким гладким, как текст романа. «Может, пора перестать хотеть чего-то сверх того, что есть?» - думала она.
        «То, что есть» радостно закивало головой. «Посмотри внимательнее!!!»
        - Простота - не порок, - чирикала Марфа по телефону, помешивая «свежий супчик».
        Не-е-ет, это был не просто суп, это был СВЕЖИЙ СУПЧИК!
        Свежий супчик осознавал свою значимость в рамках модной кухни Марфы, где сроду не было ничего более существенного, чем кофе и полмандаринки.
        Антуанетта точно знала, что если что-то хочешь, то выхода есть, как минимум два: делать что-то, чтобы реализовать свое желание или не делать ничего и страдать от этого.
        - Милая моя, - шепнули ей хором здравый смысл и жизненный опыт, практически, хором, - есть еще один путь, о котором ты тоже догадываешься.
        - Это то, о чем я думаю? - размышляла Антуанетта.
        - Третий путь - просто перестать хотеть. Так тоже бывает, - многоголосие здравого смысла и жизненного опыта уже начинало раздражать Антуанетту.
        - Ну уж нет, - возмутилась она, - это самое последнее дело - перестать хотеть. Так можно докатиться до полного безразличия ко всему. Можно согласиться, смириться со всем и заявить себе - я этого не хочу, и у меня этого не будет… Но как тогда жить?
        - Вот так и жить, - усталыми голосами заявили поблекшие краски жизни.

* * *
        Когда Куприянов исчез «с горизонта» вочередной раз, Аня решила, что все, хватит, довольно…
        Было бы гораздо приятнее говорить все это вслух, стоя лицом к лицу с Куприяновым, но уж как вышло, так и вышло.
        Сказала просто себе…
        Этого было, безусловно, недостаточно, для полной гармонии, но сильно помогало в том, чтобы не впасть в отчаяние или тоску.
        Вилли был рядом.
        Когда Аня взвесила все - сама себе поразилась!
        Вилли казался таким мягким, таким покладистым, таким бесконфликтным, таким все сглаживающим…
        А на деле…
        Именно он по-настоящему, по-мужски, выдержал все ее брошенный трубки, забытые обещания, неполитую юкку на подоконнике, отмененные свидания, капризы и взбалмошность.
        А ведь мог (и не раз!) развернуться и уйти… Найти себе хозяйственную жену и жить с ней долго и счастливо… Не нужно было бы ее в театр водить, выслушивать ее жалобы на непонимание, да и на дачу она ездила бы с большим удовольствием…
        Выдержал все, одним словом…
        В какой-то момент Аня почувствовала, что было бы неплохо быть поближе друг к другу…
        Незаметно для нее, Вилли перевез к ней свои отверточки…
        Потом - футболочки…
        Потом - переехал сам…
        Он был таким удобным и милым, этот мирный Вилли. Таким обволакивающим и заботливым. Таким трепетным и заранее все прощающим.
        Он никогда не обижался.
        Настолько никогда не обижался, что она стала бояться его обидеть. А вдруг он, наконец, обидится?
        Он никогда ни в чем не упрекал, только смотрел грустно, если уж она ляпала что-то такое, что совсем не лезло ни в какие ворота…
        Нужно сказать, что это случалось нечасто.
        Больше всего она боялась начать его жалеть.
        Поводов для жалости не было. За исключением того, что он (по всем меркам, если таковые вообще есть) любил ее больше, чем она - его.
        Аня тоже его любила. Даже очень.
        Но, сомнения, которые грызли ее по любому поводу в любом состоянии и в любом процессе, продолжали грызть и теперь.
        Странные это были сомнения.
        «Чувствую ли я что-то по отношению к Куприянову»? - спрашивала себя Аня.
        И отвечала себе - нет, не чувствую…
        И тут начиналось… А, вдруг, я увижу его и пойму, что именно Куприянов - это именно тот, кто мне нужен?
        А вдруг я расстанусь с Вилли, а он будет так сильно страдать, что даже мне будет от этого больно?
        А вдруг я выйду замуж за Вилли, а потом мне встретится совершенно другой человек, и я пойму, что чувства к Вилли уже прошли?
        А почему я себя об этом спрашиваю?
        Наверное, просто потому, что я люблю Вилли недостаточно… Иначе я бы не задавала себе этот вопрос.
        - Не дай тебе Бог понять и почувствовать, зачем действительно, нужна любовь близких, - сказала ей старая бабушкина шаль, которую Аня хранила в дальнем отделении шкафа и о которой вспоминала крайне редко.
        - Что ты имеешь в виду? - спросила Аня, перебирая одежду, - Вилли, кажется совершенно все равно, что на мне надето или какая у меня прическа.
        - Это совершенно не при чем, - вздохнула шаль, - Я говорю о том, что близкие любят нас безусловной любовью. Мы ее не замечаем. Они - как теплые шали, которые лежат на антресолях. Ты просто знаешь, что они там лежат. Что они есть у тебя. Редко вспоминаешь. Редко уделяешь внимание.
        - Ну и? - поторопила Аня.
        - А потом может прийти ситуация, когда ты захочешь просто уткнуться носом во что-то теплое и родное. Просто потому, что все другое не будет иметь никакого значения. Деньги. Блеск. Игры.
        «Надо подумать над этим, - решила Анна и пообещала себе сделать это в ближайшее время. Когда она обещала что-нибудь (даже себе), она твердо верила, что сдержит слово.
        Глава 5
        Несчастная любовь Лилу
        или
        «Можно просто сказать, Анна…»
        Очарование Зи уже перешло все границы дозволенного. На вечеринке, посвященной актрисе, слегка за 40, которая хорошо знала жизнь, Зи блистала всеми своими оттенками.
        Актриса восседала на импровизированном троне таким образом, что вся труппа поневоле была «у ее ног». Главный режиссер примостился на ступеньках «трона», а гости - труппа и работники театра - развлекались как могли.
        Каждый занимался своим делом. Зи сверкала всем своим существом, драматург кусал себе локти, осветитель смотрел на Антуанетту голодными глазами, но все равно не понимал, чего стоит «слезинка ребенка»…
        Марфа вспоминала что устроил ей любимый после того, как она сходила послушать джаз со своей бывшей одноклассницей. Ее просто переполняло желание во всех красках рассказать кому-нибудь как он…
        Он, который не обижался ни на какие ее ляпы, фразы и действия, даже тогда, когда она уже была уверена, что пора… Он, который приготовил романтический ужин с шампанским, шпротами и букетом ромашек, не дождавшись ее в оговоренное время (а именно, в 23.00 и ни минутой позже) бросил трубку, когда она позвонила ему сообщить о том, что она еще немного задержится…
        Любимый не понимал при этом, что одним бросанием трубки он переворачивает все с ног на голову и становится виноватым номер один…
        Несмотря на то, что жизнь Марфы нельзя было назвать лишенной ярких событий, рассказ о том, как он - любимый деспот - бросил трубку, и как после этого было заключено перемирие, просто переполнял ее.
        По сути, это было даже не событие - не ссора, не скандал, не громкое выяснение отношений - а всего лишь маленькая размолвка.
        Но… Это была размолвка с любимым, а, значит, всё имело значение. Марфа предвкушала, как она будет рассказывать об это Зи: что подумал он, что ощутила она, как она почувствовала его страдания и обиду на расстоянии…
        И как было хорошо потом, когда она простила ему его страшный грех…
        А Зи, роскошно закинув одну длинную ногу на другую, сжимая в ломких пальцах тлеющую сигарету, в романтическом платье с оборками, которое не вязалось с ее роковым образом, с голой спиной - вся просто воплощение порока и страсти - гипнотизировала художника-декоратора, который неожиданно взял микрофон и запел песню «Ты у меня одна… Словно в ночи луна… Словно в степи сосна…»
        Драматург поморщился… Это было так далеко от модерновых экспериментов сексапильной Зи, что более неподходящую песенку трудно было представить.
        А с Зи постепенно с каждым куплетом словно макияж снимали - слой за слоем.
        «Ты у меня одна…» - пели ее родители друг другу много лет назад, когда люди только узнали, что такое бард, а маленькая Зи училась в начальной школе…
        «Ты у меня одна…» - шептал ей пятнадцатилетний мальчик на дискотеке, с которым Зи-восмиклассница держалась за руки.
        «Ты у меня одна…» - эту песенку каждый раз включал у себя на планшете Василий Иванович после размолвки с Еленой, которая ждала от него каких-то слов, сразу переставала дуться, потому что сразу понимала что именно он хотел бы ей сказать, но не находил нужных слов…
        «Ты у меня одна…» - говорило зеркало на потолке в спальне Эмилии, предполагая… Хотя… Что тут можно было предполагать? Она была одна в своей спальне, а зеркало на потолке осталось от прошлых хозяев квартиры…
        Художник-декоратор пел хорошо.
        Не так, как обычно поют актеры, не заботясь об отсутствии голоса и компенсируя эмоциями и мимикой недостатки пения, а как просто человек, который решил спеть песенку для роскошной женщины, которая ему давно и сердито нравилась. И куча народу вокруг (да не просто народу, а людей, которые, в большинстве своем, могли изобразить и исполнить что угодно и где угодно) не мешали ему совершенно.
        Он пел для Зи, и все это видели. Незамысловатая песенка каждому напоминала о своем. Даже тем, кто слышал ее в первый раз.
        - Артур, вы бесподобны, - выдохнула актриса слегка за сорок, которая, несмотря на внешнюю принципиальность, была вполне добродушной дамой, - Зи, твой ответ?
        Зи улыбнулась и кивнула бармену, который что-то настраивал в системе караоке.
        Иногда бармен понимал Зи с полуслова. В отличие от режиссера.
        Драматург встрепенулся. Ответ непредсказуемой Зи мог прозвучать по-разному.
        - Все говорят: он маленького роста… Все говорят: одет он слишком просто… Все говорят…поверь, что этот парень… Тебе не пара… Совсем не пара…
        Гости, которые присутствовали на вечеринке, и которым было слегка за 50, слышали эту песенку от своих родителей… А может в детстве… А может на пластинке… Или просто по радио…
        Но откуда ее могла знать Зи?
        Зи встряхнула рыжей гривой: - А он мне нравится, нравится, нравится… И для меня на свете друга лучше нет…
        Драматург уже просто догрызал свои локти. «Мы живем в мире людей, событий, процессов и вещей», - эта фраза летала в его голове, когда он виде поющую Зи, и он мучительно морщился, стараясь вспомнить: «Но должно быть что-то еще…»
        - А он мне нравится, нравится, нравится…, - Зи, спрятав в оборках платья свою супер-современность и «контепморальность» (как говорил драматург, а он уж знал толк в словах и словечках) пела в стиле ранних 60-х…
        А, впрочем, о каком стиле и каких 60-х можно было говорить, когда все присутствующие - от талантливых и харизматичных до самых тривиальных и будничных - были под обаянием Зи, которая смотрела прямо в глаза художнику-декоратору и каждое слово было обращено к нему, невзрачному и незаметному среди ярчайших личностей, которыми считали себя все причастные к театральной сцене?
        - Ну ты даешь! - обаяние Зи достигало критической массы.
        - Да уж, она, действительно, дает!!! - отозвалась критическая масса, - ничто не достигает меня так часто, как очарование этой сумасшедшей Зи. Не знаю, как у нее это получается.
        - Да уж, она и до меня доходит, - вставил свои десять копеек «предел», до которого доходила Зи.
        - И мне достается, - осторожно сказала «ручка». Все-таки «дойти до ручки» было более брутально, чем «дойти до предела».
        - Только я знаю, где и как управляется эта девушка, - гордо дал понять тумблер переключения скоростей в голове у Зи.
        - Она неуправляема! - хором воскликнули правила хорошего поведения, штампы и стереотипы, - Она все ломает!
        «Она все ломает», - мысленно повторил драматург, продолжая кусать локти от того, что Зи смотрела в глаза художнику-декоратору и напевала «а он мне нравится…»
        Драматург знал, что Зи может изобразить все что угодно, но в данном случае она пела совершенно искренне, и ему ничего не оставалось делать, кроме как ерзать от подступившей досады.
        - Интересное прочтение, - протянул неглавный режиссер, когда стих шум оваций.
        «Фразой «интересное прочтение» можно потушить любой огонь,» - тихо прошумели овации в голове у художника-декоратора. - «Если бы неглавный режиссер не был таким занудой, возможно, у него и были бы какие-то шансы…»
        - Мы есть, мы есть, - пискнули шансы, - Мы постоянно подаем знаки всем, только не все нас видят. А уж пользуются - вообще, единицы!
        - Я позволю себе не согласиться с Шекспиром, - не сказал, а произнес неглавный режиссер, - Прости, старина Уильям!
        - Ничего себе! Ого! - подумал Шекспир, наблюдая за разговором с высоты своего портрета на стене.
        - Даже я трепещу от того, что ОН - здесь, - размышляла стена, - а этот неглавный режиссер… Мягко говоря, смелое заявление…
        - Свергаете кумиров с пьедестала? - проговорил пожилой характерный актер, снисходительно похлопывая по плечу неглавного режиссера, - И в чем же вы не согласны, позвольте спросить?
        «Мальчик мой, вы хотите быть заметным? - мысленно спросила актриса «слегка за 40». И, поскольку она сама не знала, к кому обращен ее вопрос - возможно даже ко всем старым и молодым мальчикам, которые были в ее жизни, она мысленно добавила: «Шекспир от этого не перестанет быть Шекспиром».
        - Так вот…, - неглавный режиссер был слегка пьян, но не настолько, чтобы не донести до публики свою мысль, - Жизнь - не театр, и люди в нем - не актеры… Это театр есть жизнь! А актеры - люди!
        - На грани просветленности… - прошептала Лилу, которая буквально час назад сняла костюм гимназистки 20-х годов, но из образа еще не вышла. Лилу всегда так долго выходила из образа, что иногда думала, а нужно ли в него входить. Причем, это касалось не только ролей на сцене.
        Неглавный режиссер стал в позу, но этого никто не заметил. Он решил, что теперь будет делать вид, что обиделся, хотя в глазах Лилу отчетливо читался вопрос: «А где вы будете делать вид?»
        Просветленность, у которой, по определению, не могло быть граней, опять не нахлынула на Лилу… Несчастная любовь, одним словом.
        Любовь Лилу была поистине несчастной. Если бы не сцена, где она время от времени могла выразить себя полностью, то было бы совсем печально. А так (Лилу была занята всего в нескольких постановках, да и то - на второстепенных ролях) был шанс, которым Лилу бессовестно пользовалась каждый раз.
        Гимназистка, которая, в принципе, должна была бросать бумажные шарики в своих подруг и по ходу пьесы говорила всего две фразы: «девочки, тише, идет классная дама» и «девочки, пойдемте на каток»…, так вот эта гимназистка такими глазами смотрела на «учителя латыни», что он начинал ерзать на своем учительском стуле еще до того, как «девочки» (по сценарию) подкладывали ему на стул кнопку.
        «Учитель латыни» играл эту роль уже несколько лет, но поневоле начал переставлять акценты с тех пор, как на роль одной из его учениц взяли Лилу.
        Сцена, которая много повидала на своем веку, не выдерживала силы несчастной любви Лилу. А что ей оставалось делать, если он настойчиво не замечал знаков и посылов? Сцена готова была возгореться, а Лилу ничего не могла с собой поделать.
        В одном из детских спектаклей Лилу играла зайчонка и, нужно сказать, эта роль великолепно подходила ей - т.к. она была милой, застенчивой и с мягкими ушками - зайчик по жизни, одним словом. Но на сцене энергетика Лилу буквально сбивала с ног четырех медвежат и трех слонят, которые были задействованы в том же спектакле.
        - Ну не давать же ей роль львицы, - думал неглавный режиссер, - с такими невинными глазками и детским голосом.
        Иногда он умел понять актрису. Особенно, если она страдала от несчастной любви.
        «Бог один, но в каждом приходе люди придумали свои правила, - шевельнулась несчастная любовь в голове у Лилу, - Ведь именно с этого все начиналось… И, самое печальное, что Бог был здесь вроде бы и не при чем… Правила придумывали люди. И они же их внедряли.
        «Внедрить» …какое земное обыденное слово… Как будто отверткой по железу скребется кто-то. Вот почему никогда нельзя внедрять солнечных зайчиков, блики на воде, легкое влечение друг к другу, светлую печаль… Нельзя топтаться ногами по аленьким цветочкам…»
        Аленькие цветочки, такие, как Лилу, закивали своими воображаемыми головками, - Нельзя, нельзя топтаться по нашим нежным лепесткам… Их просто не будет… Они возникают ниоткуда и улетают в никуда… Как бы пафосно или слащаво это ни звучало…
        Несчастная любовь Лилу тоже кивала головой. Она хорошо помнила, как все начиналось… Если бы тогда, несколько лет назад, две вполне благополучных семьи сумели сказать себе - А давайте будем соблюдать правила приличия не только за столом или выходя из автобуса. Давайте будем соблюдать правила приличия и по отношению к этим двум существам, которые влюбились друг в друга и хотят быть вместе. Они же очень хорошие. Каждый из них. Давайте сделаем так, чтобы они и вместе были очень хорошими! Давайте хотя бы им не мешать?..
        Если бы две вполне благополучных семьи могли себе так сказать и хотя бы не вмешиваться в жизнь этой парочки - Лилу и Николеньки - возможно, сейчас мы не говорили бы о несчастной любви…
        Не факт, конечно, что все сложилось бы так, как пишут в романах или на полотнах…
        Но… Тогда бы они пришли к этому сами… И могли бы сказать - так сложилось…
        Они были такими хорошими…

* * *
        Если ты заводишь роман с блестящим мужчиной, будь готова к турбулентности…
        Аня была вполне готова.
        Но… во время романа с Вилли турбулентности не было. И… как ни странно было в этом признаться, именно этого не хватало, как будто бы…
        Все было хорошо, но игр все-таки не хватало.
        Аня и сама не могла понять, что не так.
        Однажды она, в припадке обострения своего глубокомыслия, сказала:
        - Знаешь, если человеку чего-то не хватает в жизни, он может действовать разными способами. Кто-то пытается сразу восполнить эту пустоту, а кто-то пытается смириться. Я о последних.
        Если ты пытаешься смириться, то, пустота так и остается пустотой. А потом …вдруг тебе случайно попадается то, чем ты ее можешь заполнить. Как правило, оно находится совсем не там, где оно должно было быть. И тогда ты начинаешь думать, что делать. Заполнять тем, другим или продолжать смиряться.
        Они лежали с Вилли на пляже, нос к носу, и более неподходящей темы трудно было себе представить. Вилли, как обычно, многословием не отличался.
        - А можно, Аня, просто сказать, чего не хватает. Это не всегда видно. Это можно просто сказать…
        «Да, для того, чтобы кто-то принял твои условия, нужно, чтобы ты их выставил. Условия, я имею в виду… - думала Аня, - но не все же скажешь словами. Тем более, разложишь по пунктам…»
        Но, тем не менее, это запомнилось…
        Можно ведь просто сказать, Аня…
        - Хочешь мороженого? - спросил Вилли, целуя ее в голое плечо.
        «Читай так, - грустно подумала она, - Чего ты еще, Аня, хочешь… Только не начинай…»
        Когда она начинала «дуться» на него, у Вилли сразу же делалось грустное лицо и печальный взгляд, который говорил «нужно потерпеть, это пройдет».
        Иногда он включал песню «Ты у меня одна», и она быстро прощала его.
        Нельзя сказать, что Аня так уж хотела громко выяснять отношения, но турбулентности, однозначно, не хватало.
        - Хочу мохито, - сказала она.
        Причин для размолвки не было.
        Вилли пошел за мохито, а Аня достала зеркальце. Нос, однозначно, сгорел, да и макияж после плавания можно было бы «подправить».
        Можно было подправить, а можно было оставить, как есть.
        Это, как будто бы ничего не меняло.
        «Причем тут макияж? - думала Аня.
        «Все взаимосвязано», - умничал размазанный макияж…
        Успешная самодостаточная женщина имеет право выглядеть так, как она хочет - небрежно, немодно, неактуально, нестильно…
        Это ее право.
        Другой вопрос - когда женщина начинает УЧИТЬ других тому, как стать успешной и реализовать себя, и приводит себя в пример. Хотите быть такой, как я? Следуйте тому, чему я вас учу.
        И тогда картинка, которая предстает перед взором «благодарных учеников», должна все-таки хоть немного соответствовать общепринятому представлению об успешности и благополучии женщины…
        Иначе, глядя на «классную даму», некоторые ученики могут, мягко говоря, пожать плечами.
        Работать над собой? Преодолевать преграды?
        Быть лидером и искать именно свое поприще?
        Осознавать неосознанное и выходить из зоны комфорта?
        Делать все это, для того, чтобы выглядеть так, как ты? Быть такой как ты?..»
        «Что за ерунда! - мысленно возмутилась Анна, - Я всего лишь посмотрела в зеркальце и задумалась, нужно ли припудриться, а на меня набрасываются, как будто я кого-то чему-то учу!»
        - А ты не видишь связи? - гримасничала самодостаточность дуэтом с макияжем, - Не учишь, да? Ты просто завела речь о том, как будешь восполнять пустоту?
        Ты ничего не имела в виду?
        Просто так говорила?
        Аня, где у тебя тумблер переключения скоростей?
        - А не нужно делать так, чтобы пустота была! - огрызнулась Аня.
        - Так тебе же ответили: просто скажи, Аня. Он готов заполнить.
        - А у него есть - чем заполнять?
        - А ты сама знаешь - чем?
        - Я-то знаю!!! А вот он…
        - А знаешь - так скажи… Человек не виноват, что ты не можешь разобраться в себе…
        - Нет виноват! Если он пришел в мою жизнь, значит виноват!
        Ох, Аня, Аня…
        - Знаешь, чего мне не хватает? - спросила она, когда он принес ее мохито, - Думаю, турбулентности…
        - Тряски? Бури? Беспорядочности? - переспросил Вилли.
        - Нет… Это не совсем то, что я имею в виду… Нужно сформулировать…
        Вилли улыбнулся.
        - Я пойду окунусь, а ты пока сформулируй.
        - ОК, - кивнула Аня.
        «Опять ушел от проблемы. От конфликта. От разговора…» - подумала она.
        - А ты как хотела? - зеркальце в руках продолжало ловить и выпускать «зайчиков».
        «А хрен его знает, как я хотела, - подумала Аня, спускаясь к воде, - Разобраться бы самой…»
        «Ничего-ничего, - отозвался мейкап, - пойди еще почитай чего-нибудь, послушай историй страшненьких, классику полистай, пострадай немного… Иначе, где же еще ты будешь «подпитываться» всвоем убеждении, что у тебя в жизни все «не так»?»
        Вилли ждал ее в воде. И ее макияж был совершенно не при чем.
        Глава 6
        О чем шептались правила приличия
        или
        Почему второе «Я» вздыхало тяжело
        - Она такая хорошая! - голос со сцены звучал, практически шепотом, но задние ряды партнера все хорошо слышали.
        - Она слишком хорошая для него, - думала семья Лилу, знакомясь с женихом. И не просто думала, но и говорила об этом Лилу.
        - Он - такой хороший, - думала семья Николеньки, увидев Лилу…
        «Достаточно ли она хороша для него?» - спрашивали они друг друга, зная, что это абсолютно риторический вопрос. Они не ждали ответа.
        Те, кто говорил «конечно, она просто прекрасна», не были услышаны… А те, кто говорил «да, он - лучше…», и так были согласны…
        - Причем тут я, когда речь идет о любви? - восклицало сравнение, - Что тут можно сравнивать?
        Но его никто не слышал.
        Вилка, которая случайно упала со стола из рук Лилу, становилась не вилкой, а знаком судьбы. «Она не умеет вести себя за столом!»
        - Да неужели? - думала даже та злосчастная вилка, - Вы никогда ничего не роняли? Зачем же сразу так пожимать губы?
        - Я тоже была вовлечена в этот «страшный» конфликт, - думала розовая чашка, храня тепло чая для Лилу, - только с другой стороны. Родственники Лилу постоянно намекали ей «он хоть раз помыл за собой чашку?» Речь шла не конкретно обо мне… Имелась в виду некая абстрактная чашка, которая никогда не была помыта Николенькой. С таким же успехом они могли бы говорить о тарелках или вилках с ложками… Дело не менялось от этого…
        Они были такими хорошими… Такими домашними детьми… Такими беспроблемными… Даже в подростковом возрасте…
        Они никогда не протестовали… И у нее, и у него были очень умные мамы…
        «Да-да-да, - подхватили все умные мамы большого города и его окрестностей, - Мы - умные. Мы знаем, как лучше… Мы плохого не посоветуем… Мы все готовы отдать нашим детям… Мы любим их, а они любят нас…»
        - Все несчастья случаются от большой любви, - проговорил суфлер в своей будке. В оригинале эта фраза звучала как-то по-другому, но суть оставалась неизменной.
        «Он слишком любил свою маму, и не мог проигнорировать мамины слова о поведении за столом», - задумался стол, за которым после Лилу сидело много девушек в гостях у родителей Николеньки, и некоторые из них тоже роняли вилки, но Николенька уже не принимал это так близко к сердцу…
        «Она слишком любила свою маму, и не могла доказать ей, что ей и самой было не трудно помыть все чашки», - думал другой стол в другой квартире… За этим, другим столом, увы, было не много претендентов на сердце Лилу…
        Точнее, совсем немного…
        Если быть совсем точным, то их не было ни одного…
        Лилу холила и лелеяла свою несчастную любовь к Николеньке и не представляла, что кто-то другой не будет мыть чашки на ее маленькой кухне…
        Николенька женился на женщине, которая не смущалась, когда «роняла вилку», родил сына, развелся и теперь его умная мама по-умному выстраивала его отношения с ребенком и бывшей женой.
        «А мы-то в чем виноваты? - размышляли все вилки, чашки, заодно с тарелками и даже кастрюлями на обеих кухнях, - Ведь и у него и у нее были такие умные мамы…»
        - Они просто слишком любили своих мам, - поясняла несчастная любовь, - И с этим ничего нельзя было поделать…
        Просто…
        Просто у кого-то однажды не хватило капельки деликатности…
        А у кого-то - щепотки такта.
        А у кого-то - трех секунд молчания.
        А у кого-то - одного слова в нужную минуту.
        «Вот-вот, - вторили правила приличия, - Почему-то с чужими людьми мы более тщательно соблюдаем правила. Мы не знаем, что именно может обидеть чужого человека, и поэтому соблюдаем деликатность. Но… Это парадоксально, но это - факт. Мы знаем, что может обидеть близкого человека, и обижаем его. Где же логика?
        - Если использовать логику в отношениях между людьми, то не останется ни логики, ни отношений, - резюмировала несчастная любовь Лилу. - Впрочем, иногда и это не помогает.
        «Сплошные противоречия, - пробурчал Клим Пятеркин, глядя на печальную Лилу, - детские губы, девичье лицо, глаза как у ангела… С ней нужно было бы обращаться как с хрустальной вазой».
        Воспоминания Клима привели его в тот вечер, когда он напросился в гости к Лилу, рассчитывая, что останется до утра.
        Так и вышло. Он остался до утра.
        Остался до утра, чтобы слушать рассказы Лилу о ее несчастной любви к Николеньке. И - сгорая от женской энергетики Лилу, облаченной в форму аленького цветочка.
        Где-то в четыре часа утра после восьмой чашки кофе и, начиная третью пачку сигарет, Клим попробовал не просто разобраться в ситуации, но и расставить точки над i.
        - Слушай, но сейчас же он разведен и свободен, - сказал тогда Клим, - Если ты его любишь, и он говорит, что ты ему нужна,… Что, черт возьми, мешает вам быть вместе? Опять мамы? Его ребенок? Его бывшая жена? Тридцать три таджика, которые живут у вас в головах? Что мешает, черт возьми?
        Лилу посмотрела на него, как на пришельца с другой планеты. И Клим понял, что пора уходить. Но, до первого трамвая было еще два часа, а на такси в тот момент у Клима не было денег.
        А продолжать ухаживать за Лилу уже не было сил.
        Несмотря на всю ее энергетику, загадочность и привлекательность.
        И, поэтому он дремал в кресле еще два часа, дожидаясь первого трамвая и продолжая слушать излияния бесхозяйственной Лилу, которая не додумалась постелить ему на раскладушке.
        «С какого хрена я сказал ей, что нам есть о чем поговорить, - шутливо ругал себя Клим. - А ведь желание провести с ней вечер возникло в тот момент, когда она играла зайчонка на сцене… Казалось бы… Совсем неженственный образ с полным отсутствием сексуальности. А поди ж ты… Желание обладать ею пробивалось даже сквозь заячью шкурку… Кто же мог подумать, что у легкого зайчонка или простенькой гимназисточки, живут внутри такие страсти…»
        - Знаешь, почему евреи выжили, несмотря на все несчастья и гонения, которые свалились на их голову во все времена? - спросил Клим Лилу, которая сидела перед ним на табуретке с уставшими заплаканными глазами. - Знаешь, что их спасло, на мой взгляд?
        - Не знаю, - задумчиво проговорила Лилу, отрываясь от своих мыслей. - Что?
        - Умение посмеяться над собой! Вот, что спасало их всегда. И, поскольку, вроде бы мы все произошли от них, то… Нужно хранить это умение изо всех сил. Даже если его нет… Жалки люди, которые все принимают всерьез…
        - Несчастны… - произнесла Лилу задумчиво.
        - Что? - переспросил Клим.
        - Не жалки, а несчастны, - повторила Лилу.
        «Умная, глубокая, красивая, воздушная, изысканная, - думал Клим, посматривая на часы. - Зачем ей все это нужно, если она ничем не может воспользоваться. Зачем?»
        Чувствовалось, что Лилу не хотела оставаться одна, но и сексом заниматься тоже не хотела.
        Хотела просто сидеть на кухне и рассказывать о своей несчастной любви…
        Клим приобнял ее слегка - так, посмотреть на реакцию. Он уже был не в том возрасте, чтобы не уметь совладать со своими естественными инстинктами. Тем более, в пять утра после бессонной ночи, не имея денег на такси… Что тоже добавляло темных красок в ситуацию…
        Лилу опять посмотрела на него, как инопланетянка.
        «Как будто я щупальцами ее обнимаю» - подумал Клим и налил себе еще одну чашку кофе.
        Несчастная любовь Лилу продолжала свое разрушительное дело.
        - Ты слишком много думаешь, Лилу, - пронеслись правильные мысли, - а нужно просто жить…
        «Да, нужно просто жить, - думала Лилу, - Играть роли зайчат и гимназисток без слов. Мечтать о серьезной интересной роли. Обниматься с обаятельным Климом, у которого нет денег на такси, но зато он умеет посмеяться над собой, и верит, что благодаря этому выжил целый народ… Нужно просто жить…»

* * *
        - Аня, не придумывай ерунду всякую на свою голову…
        Это она говорила себе.
        Остановись, Аня, люди не виноваты в том, что они не такие, как ты хочешь.
        Особенно Вилли.
        Он ПОЧТИ такой…
        Он твой.
        Он рядом.
        Он - родной.
        - Не все является полной ерундой, - спорила Анна со своим вторым «я», - есть достаточно и обоснованных претензий.
        - Ты что, не любишь его? - спрашивало второе «я».
        - Как будто ты не знаешь!? Люблю! - огрызалась Аня.
        - Но признайся, он не совсем соответствует тому образу, который ты рисовала в своем воображении до того, как в твоей жизни появились эти два Виктора.
        - О, только не нужно трогать мое воображение, - взмолилась Анна, - иначе мы просто зайдем в тупик.
        - Но ты рисовала картинку? - настаивало второе «я».
        - Конечно, рисовала, - отвечала Аня, - Как можно жить без картинки? Тем более, если у девушки есть богатое воображение… И, если она много читает. И высоко себя ценит. И считает себя необычной и талантливой. И не встречала до сих пор мужчин, достойных ее (по ее мнению)? И что же ей делать? Не рисовать картинку?
        - Ну и какой он был на твоей картинке, о, Анна, которая не любит стереотипы? - воскликнуло издевательски ее второе «я».
        - Богатый. Влиятельный. Интеллектуал. Красивый… Ну, красивый - это второстепенно, наверное… Обожающий меня. Сильный и мудрый. Потакающий всем моим капризам… Мужественный, - описывала Аня и понимала, что в один список попали несовместимые вещи.
        - Вот прям и мужественный и влиятельный и потакающий одновременно? - издевалось второе «я».
        - Ну да, - улыбнулась Анна, - Если рисуешь картинку, то можно и пофантазировать. Разве нет?
        - Да-да, конечно, - продолжало второе «я», - А ты не думала, что тебе, как раз, очень повезло? Такого, как ты ждала, с картинки, просто нет в природе… Вот тебе Вселенная и подкинула сразу двух, чтобы ты, наконец, поняла, что для тебя важнее. Блеск или тепло. Красивые слова или надежность. Дорогие подарки или забота.
        - А что делать, если картинка продолжает стоять перед глазами? - спросила Анна саму себя.
        - Но ты же знаешь, что это только картинка! - отозвалась второе «я», - Причем, твоя! И никто, кроме тебя, на ней ничего не сотрет и не подрисует.
        - Что, Куприянов сильно соответствовал твоей картинке? - выскочило откуда-то третье «я». Оказывается, в сложных девушках есть и такое.
        - С одной стороны, определенно - да, - ответила Аня, - А со всех других сторон… конечно, нет…
        Четвертое и пятое «я» только вздохнули.
        Она была неисправима.
        Глава 7
        Касты и сословия
        или
        Как отделить главное
        - Что вы знаете о кастах? - спросил пространство главный режиссер театра.
        - О-о-о, я знаю об этом гораздо больше, чем ты думаешь, - ответило пространство.
        - А обо мне и говорить нечего, - добавило время, - Если бы меня спросили… Если бы меня хоть кто-то о чем-то спрашивал… Все говорят, что извлекают какие-то уроки, но, на самом деле, потом делают те же самые ошибки… А ведь все идет по спирали… Ах, история, конечно, не знает сослагательного наклонения, с этим не поспоришь, но… История знает будущее время…
        - Причем тут грамматика, - раздраженно откликнулось сослагательное наклонение, - Если бы люди, которые придумывают правила, могли оценить то, что было, есть и будет, то правила работали бы гораздо лучше…
        - Если бы… - насмешливо отозвалось будущее время, - всяческие наклоне-е-ения уже вошли в историю… Чего нельзя сказать о будущем… А ведь все, без исключения, что сейчас вошло в историю, когда-то было будущим…
        - Безусловно… Тут даже не о чем говорить, - заметила история, - и вы сами в этом убедитесь. Я никогда никому ничего не доказываю. Это не математика, где нужны доказательства. Исторические доказательства - сами по себе - мало что значат. Имеет значение только мнение того, кто их трактует…
        - Что ты имеешь в виду? Кастинги или подкасты? - спросил Клим главного режиссера, понимая, что вопрос был задан неспроста.
        - После такого вопроса роли брахмана тебе не видать, - улыбнулась актриса «слегка за 40».
        Главный режиссер посмотрел на нее с благодарностью и, в очередной раз молча восхитился ее проницательностью. Актриса «слегка за 40» умела читать между строк даже там, где между строк ничего не было. Но в данном случае она попала просто в точку.
        - ОК, тогда я буду парией, - нашелся Клим, который не очень много знал о кастах, но хорошо понимал актрису «слегка за 40». В отличие от ночи с несчастной любовью Лилу, ночь с актрисой «слегка за сорок» закончилась более результативно.
        Правда, когда Клим начал надеяться на повторение этой ночи, актриса «слегка за 40» явно дала ему понять, что участие в эпизодах - это не ее амплуа. Клим, который умел сгорать от страсти только на сцене, отнесся к этому более, чем спокойно.
        Но, при этом, продолжал симпатизировать актрисе. Это была симпатия с элементами уважения, что в случае с Климом, само по себе было уже оригинально.
        - Для парии у тебя слишком довольный вид, - бросила Зи через плечо, - ремесленник - это твой удел.
        «Ничего себе, - подумало плечо Зи, через которое она общалась с Климом, - наверное ей придется извиниться и признать, что это было сказано слишком резко».
        - Ах, успокойтесь, - сказала ночь, наступая полным ходом, - Плечо Зи Гранкиной не должно думать об извинениях. Я знаю все и даже больше о каждом из вас. Это не сцена, где вы показываете то, что хотите показать. В крайнем случае, то, что хочет показать режиссер. Ночь - это время и место, когда все становится на свои места. Даже если вы хотите по-другому… Все кошки серы, а мраморное плечо Зи способно свести с ума любого.
        - Повторяю вопрос, - сказал режиссер, - что вы знаете о кастах?
        - Мы будем ставить пьесу об индуизме? - спросил драматург, который в силу своей профессии был достаточно эрудирован и начитан, и знал о кастах достаточно, чтобы поддержать разговор.
        - Не совсем, - ответил главный режиссер, - это будет современная постановка о нашем времени… Касты будут фигурировать на втором плане. Как фон. Как основа. Мне нужно понять, насколько вы сможете прочувствовать эту связь.Итак, что вы знаете о кастах?
        - Если упростить все до схемы, - сказала Лилу многозначительно, - то это - разделение общества на сословия в древней Индии.
        «Ну-ну, Лилу, давай, хватит быть маленьким пушистым зверьком, - подумал зайчонок, которого играла Лилу в детской пьесе, - ты же побеждала на всех олимпиадах, хоть и была зайчонком по жизни. Может быть, настало твое время, маленькая Лилу, страдающая от несчастной любви?»
        Зи Гранкина, которая в свое время активно увлекалась буддизмом, посмотрела на Лилу более, чем внимательно. К сожалению, религия не может быть просто увлечением, и Зи прекрасно это понимала, поэтому осталась в православии, но о буддизме могла рассуждать более, чем свободно. Особенно, если дело касалось беседы за чашкой чая в кругу людей, которые даже не знали, что такое касты.
        - Самая высшая каста - это брахманы. Жрецы, священнослужители, ученые… - продолжала Лилу, - Потом идут воины. Политики, учителя, врачи. Если смотреть на эту иерархию сверху, то на третьем уровне находятся торговцы. Ремесленников в некоторых источниках относят или к касте торговцев или к касте шудров. Шудры - это четвертая каста: слуги и те, кто работает руками. Вот почему ремесленники могут быть отнесены и туда и сюда.
        - Есть еще группа неприкасаемых, - добавил драматург, который не мог упустить шанс показать свою незаменимость и эрудицию.
        Зи, уставшая и от первого, и от второго, сверкнула на него глазами. Она хотела дать шанс Лилу показать себя с лучшей стороны. Лилу, в отличие от других актеров, никогда даже не пыталась соревноваться с Зи по привлекательности и сексуальности. Поэтому Зи спокойно готова была уступить пальму первенства Лилу.
        Но, конечно, только в плане эрудиции.
        - Да, - Лилу как будто отвечала урок, - Неприкасаемые - это те, кто выполнял самую грязную работу: стирку, уборку мусора, работу с глиной, кожей и так далее. Ни к одной касте не принадлежали парии. Они вообще были исключены из всяких социальных отношений, если можно так выразиться.
        - ОК, спасибо, Лилу, - кивнул головой главный режиссер, - Оставим пока неприкасаемых и парий и вернемся к четырем кастам - брахманы, воины, торговцы и ремесленники. Ты права, мы немного упростим всю схему, т.к. для того, чтобы подробно разобраться в этих учениях, не хватит всей жизни.
        Лилу изящно развела руками, давая понять слушателям, что ей есть еще что сказать на эту тему, но… если вы хотите все упростить, давайте упростим…
        - Итак, мы говорим о четырех кастах, - чувствовалось, что режиссер хочет всех подвести к какой-то гениальной мысли, но, как выяснилось, начал он слишком издалека, - А скажите мне, каста - это принадлежность к чему?
        Драматург поморщился. Он считал, что правильную последовательность вопросов может выстроить только он сам, а задача главного режиссера - совсем не в том, чтобы подводить актеров к пониманию будущей постановки. Вот если бы режиссер изложил ему, лично ему, весь свой замысел - пусть нескладно и сбивчиво - он, драматург трансформировал бы этот замысел в прекрасное действие, яркие диалоги и многозначительные паузы…
        Но, похоже, в данный момент режиссера понимала одна Лилу.
        - Исторически сложилось так, что каста - это принадлежность к территории и роду занятий. Но с течением времени стало понятно, что это не только то, чем занимается человек, и занимались его предки. Каста - это и занятие, и мировоззрение, и, если хотите - предназначение, и образ жизни, и образ мыслей, и голос предков и, в конце концов, душа.
        - «Хорошую религию придумали индусы…», - процитировал Клим Пятеркин, глядя на Зи, которая сегодня казалась ему еще более недоступной, чем обычно.
        - Да, это связано и с переселением душ, - серьезно заметила Лилу, - но, как я понимаю, мы сейчас говорим не об этом.
        - Отлично, ты все правильно понимаешь, моя девочка, - сказал главный режиссер, - Итак… Почему касты не могли смешиваться? Почему это было запрещено?
        - Во все времена у всех народов цари не женились на служанках, - заметил драматург, продолжая сверлить глазами Зи. В ушах его все еще звучала ее фраза о том, что «давай, в нашей паре безалаберной девочкой буду все-таки я…» Сначала он уцепился за слово «пара», и это его радовало, но когда вдумался в общий смысл фразы, то понял, что радоваться нечему.
        Зи упорно не давалась в руки, несмотря на то, что утром на репетиции глаза у нее продолжали быть заплаканными.
        - Именно по этой причине я и не спала сегодня всю ночь, - Зи, как будто, услышала мысли драматурга и решила объяснить, что ее красные глаза - это вовсе не результат размолвки с ним, - Царицы тоже не выходят замуж за слуг и ремесленников. И когда я это поняла…
        - Браво, Зи, - сказал главный режиссер, который был признателен Зи за то, что она была такой, как есть. Просто - бриллиант театра. Только бы она не разменивалась на третьеразрядных драматургов, которые, так или иначе, все время стремились выйти на первый план. А на фоне Зи у них это никогда не получалось, - Браво, Зи… Итак, ты не спала всю ночь, так как касты не давали тебе покоя… Правильно?
        - Неправильно, - откликнулась Зи, - но я не буду спорить.
        - Вот и хорошо, - заметил главный режиссер, - о бессонных ночах Зи мы поговорим в следующий раз…
        «Вряд ли вам удастся об этом поговорить, - подумал следующий раз, который наступал гораздо реже, чем его упоминали, - Мало кто знает, что следующего раза может и не быть…»
        «Это просто такая отговорка, - объяснила бессонная ночь, - Хорошо, что всегда есть «следующий раз»… Ну… хотя бы на словах…»
        - Может, наконец, вернемся к делу? - взыграл здравый смысл главного режиссера, - Сколько можно перескакивать с одного на другое? У каждого из присутствующих миллионы мыслей, чувств и ощущений. Ты не можешь учесть все…
        - Я должен учесть главное, - ответило за режиссера его второе «я», - если бы они только не перескакивали с мысли на мысль так быстро и так беспорядочно.
        - Да, в любой беседе нужно отделить главное от второстепенного, - ответил здравый смысл, - Что же касается беспорядочности…
        - А я что делаю по-твоему? - огрызнулось «второе «я» режиссера, - Я и пытаюсь это сделать. Я не хочу им просто дать сценарий. Я хочу, чтобы они пришли к тому же, к чему пришел и я. Пусть каждый придет к этому своим путем.
        - Я могу рассказать немного подробнее, - тихо сказала Лилу, - Для того, чтобы глубже понять, почему именно касты не должны были смешиваться… Почему это было запрещено свыше…
        «Зря она сняла платье гимназистки и заячьи ушки, - подумал драматург, - в таком наряде все ее речи звучали бы еще более забавно».
        «Несчастный человек, - прошипела досада драматурга, противно переползая от горла к сердцу, - ты переполнен тем, что не имеет никакого значения».
        Лилу выглядела довольно бледно, поэтому Зи активно закивала ей головой - давай, Лилу, расскажи все, что ты знаешь, тем самым поставив на место драматурга.
        Драматург пытался внутренне смеяться над собой. При этом, еще более настойчиво он пытался не терять к себе уважения. В ушах стоял голос Зи, когда она говорила «Милый, если мальчик в 25 лет продолжает играть роль enfant terrible, - это нормально, это забавно, это даже мило… Надеюсь, ты знаешь, что такое анфант террибль… Но! Когда «мальчик» под 50 продолжает играть эту роль, это становится уже не забавным, а просто жалким… Подумай об этом… Стоит ли…»
        Эта меркантильная Зи умела сказать слова «стоит ли» таким тоном, что собеседник без труда понимал, что он не стоит ничего в глазах Зи. Даже если наутро она приходила на репетицию с заплаканными глазами…
        - Смотрите, это очень интересно, - продолжала Лилу, - Брахманы - это, как я уже говорила, жрецы, священнослужители, цари, то есть те, кто, как бы осуществлял связь земного и божественного. Они доносили законы свыше на землю. И должны были следить за тем, как эти законы выполнялись. Голубая кровь, если ты веришь по-настоящему, накладывала и соответствующую ответственность. Они не просто думали о высоком. Они должны были думать о высоком. Обязаны. Они не могли не думать об этом!
        Каста воинов - это общее название для тех, кто заботился о справедливости, порядке, знании, кто искал и находил истину тут, на земле. У них были свои законы. Воин не только имел право убить врага. Он должен был его убить. Иначе он нарушал закон. Он обязан был вмешаться, если видел несправедливость. Для воина грехом было пройти мимо.
        Каста торговцев - это прослойка, которая совершала обмен. Для них правильным было думать и заботиться о своей выгоде. Это было ни хорошо и ни плохо. Это было законно и правильно для торговцев. Торговец не мог и не должен был отдать что-то просто так. Иначе, он нарушил бы правила своей касты. Выгода для себя и своей семьи впитывалась им с молоком матери…
        Каста ремесленников - назовем это так - это люди, которые создавали что-то своими руками. Им не нужно было много думать, их богатством и гордостью были их умелые руки, которые могли что-то создать…
        Главный режиссер смотрел с восхищением на зайчонка Лилу. Она вела именно туда, куда нужно было ему… «Боже, посмотрите вокруг, и вам все станет ясно… - думал главный режиссер, - но откуда все это знает эта девочка? И не просто знает, а умеет так объяснить, что даже такие тертые калачи, как я, вынуждены признаться, что это великолепно…»
        - Если бы касты смешивались беспорядочно, - продолжала Лилу, удивляясь, что ее так внимательно слушают, - То результатом было бы не только порицание общества, которое слишком заботится об иерархии… Главной бедой считалось то, что в результате таких смешанных браков рождались дети, которые, например, были воинами по предназначению, но торговцами по мировоззрению и образу мыслей…
        - Вы понимаете что это значит? - воскликнул режиссер, целуя руку Лилу, - Воин, который должен защищать справедливость и порядок, думает о собственной выгоде!
        Лилу сидела пунцовая как мак, но продолжала «подкидывать» режиссеру реплики.
        - А если брахман вдруг женился бы на дочке ремесленника, что, конечно, трудно представить…
        - То их ребенок, предназначенный Вселенной для связи земного и небесного, занимался бы каким-то ремеслом. - подхватил режиссер, - Священнослужитель, призванный читать молитву, вдруг был бы склонен шить одежду, например…
        - Или учитель, который вдруг стал бы торговать зерном…
        - Или врач, который с утра до вечера предавался бы молитвам…
        - Или торговец, который, сидя в лавке, начал бы вдруг защищать обиженных…
        - Или ремесленник, который вместо того, чтобы варить мыло, стал бы молиться в храме круглосуточно…
        - Вы понимаете, что это значит? - еще раз воскликнул режиссер, - Вы понимаете?
        - Я понимаю, - сказала Лилу, - И от этого становится страшно.

* * *
        - О Анна, девушка, которая очень любит копаться в себе и никак не может справиться со своим очарованием и сексуальностью, что у тебя на уме сегодня? Может, пора начать просто жить? - второе «я» опять пристало со своими расспросами.
        «Ну да, копаться в себе - это, такое НАШЕ, природное, славянское…, - думала Анна, - А если говорить без иронии, то… что может быть интереснее и увлекательнее, чем ты сам? Ведь каждый про себя точно знает, что у него «не как у людей».
        Другими словами, что он самый неповторимый и уникальный.
        Возьмем хотя бы этих двух Викторов.
        Разве мы делаем или не делаем то или иное, потому что это хорошо или плохо? Просто так получается и все.
        Копаешься в себе, а потом ведешь и ведешь эти бесконечные монологи… или диалоги. Это зависит от «стадии погружения».
        Иногда даже сам себе говоришь: «Я от себя такого не ожидал!».
        Хотя… Когда ты делаешь или говоришь что-то несвойственное тебе, все равно это выходит из тебя, значит, продуцировано тобой, подготовлено твоим мозгом, нервами, сознанием и т.д.
        Иногда на это уходят доли секунды, но все равно - это ТВОЕ…
        А, если «сам от себя не ожидал», то… Это что, взялось с небес? Из космоса?
        Ох, Аня, остановись…
        Может ты думаешь, что хорошо знаешь себя? Можно ли вообще хорошо знать себя? Знать, как ты поступишь? Знать, что ты почувствуешь?
        Наверное, нельзя…
        Ведь поступок - это следствие.
        А вот знать, как бы мне хотелось бы поступить - наверное, можно. Но это не означает хорошо или плохо знать себя.
        Ведь на твой поступок, в итоге, сильно влияют сиюминутные, часто совсем неожиданные обстоятельства, которые очень корректируют твои действия.
        Вот Вилли говорит «не думай об этом сегодня, подумаешь завтра»… Но - не получается так…
        Раньше, Аня могла «переключить» себя с бесплодного перемалывания того, на что в данное время никак повлиять не могла: косой взгляд подружки, «какой-то не такой» взгляд парня, «уж прямо какой-то ТАКОЙ» взгляд преподавателя…
        Наверное, могла еще и потому, что это были мелочи.
        «Это я сейчас понимаю… Какие же это были мелочи», - думала Анна.
        Женщина, которая никогда толком не могла отделить главное от второстепенного…
        Потом проблемы стали серьезнее и «нерешабельнее», и отключиться от них стало гораздо труднее.
        Дальше - больше…
        Сейчас в жизни Ани были уже и такие вещи, о которых она думала годами…
        Кажется, что уже вот-вот…
        Ан нет, думай дальше, о Анна, женщина, в жизни которой совершенно неслучайно появились сразу два Виктора, а ты только сейчас поняла, что значит «свежий супчик» вжизни мужчины и женщины.
        Глава 8
        Вы не знаете, куда катится мир?
        или
        Как жить женщине «слегка за 40»
        Стены театра дрогнули, но почувствовала это только актриса «слегка за 40». Она умела чувствовать стены, в которых она находилась.
        - Почему страшно? - спросил драматург. На этот раз это был просто вопрос, без всякого подтекста. Драматург просто должен был подать голос после столь долгого молчания и грустных мыслей о словах неуловимой Зи.
        - Потому что именно это происходит сейчас, - сказала Антуанетта своему коту, сидя на диване и устраивая поудобнее свои слегка обожженные пятки.
        «Потому что именно это происходит сейчас, - подумал кот Антуанетты, наблюдая за тем, как она переключает каналы по телевизору, «ловя» что угодно, кроме новостей.
        - Именно это и происходит сейчас, - сказала Елена своему гражданскому мужу, - Политики с мышлением торговцев… Священнослужители с мышлением ремесленников… И так далее…
        - Ты случайно не знаешь, куда катится этот мир? - спросила «любимая девушка моего папы» уВасилия Ивановича, садясь к нему на колени.
        Она любила его, но он этого не знал. Даже случайно…
        «Я буду играть воина, - думала Зи, выруливая со стоянки театра, - Я буду играть воина, который борется за справедливость, и никогда не думает о собственной выгоде».
        «Странная будет пьеса, - размышлял драматург, - вряд ли получится то, что задумал режиссер… Хотя… Все может быть… Жаль, что не мне пришла в голову эта мысль… Думаю как торговец? О собственной выгоде? Да, вынужден признаться, что это так. Выгода - это не только деньги, но и признание, уважение, восхищение, наконец…»
        - Между прочим, я недавно читала, что все индийские программисты - брахманы, - улыбнулась актриса «слегка за 40».
        - Сейчас в глянцевых журналах пишут об этом? - съязвил Клим Пятеркин, у которого опять не было денег на такси, - Ты теперь читаешь о программистах?
        - Я теперь читаю о брахманах, - приподняла правую бровь актриса «слегка за 40». Она была просто великолепна с приподнятой правой бровью и блестящими глазами.
        Ее великолепие особенно бросилось Климу в глаза, когда актриса «слегка за 40» садилась в машину к поклоннику, который ждал ее у служебного входа.
        Клим увидел розы на переднем сиденье и, в очередной раз, понял, что эпизод - это особое искусство.
        Актриса «слегка за 40» ехала в машине своего верного поклонника, перебирая стебли роз.
        - Без шипов? - спросила она поклонника, ни разу не уколовшись.
        - Для тебя, - улыбнулся он.
        Ей нравилось разговаривать с ним таким телеграфным стилем - без лишних слов. Служа в театре, она слышала каждый день столько лишних слов, что, в конце концов, перестала их и слышать и употреблять. Точнее, использовать…
        Если быть еще более точным, то она говорила ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы он ее понял.
        Остальное не имело значения.
        - К тебе? - спросил поклонник.
        - Домой, - ответила она.
        - Как день? - Ему тоже нравилась такая игра.
        - Увы, - улыбнулась актриса «слегка за 40».
        - Недостаточно информации, - рассмеялся поклонник, - «Увы» - это как?
        - Увы - это значит, что ожидания по поводу дня не оправдались, - пояснила она.
        - Почему?
        - Просто еще один день, - медленно проговорила она, глядя в окно машины. И была благодарна ему за то, что он не стал больше спрашивать. Она не знала, понял ли он, что она имела в виду. Справедливости ради нужно заметить, что она и сама не совсем понимала, что именно было не так.
        Просто… Когда женщине слегка за 40…
        Ах, сколько раз она сама говорила знакомым актрисам, подругам и стареющим родственницам - какая чушь! Возраст - это всего лишь несколько цифр в паспорте!
        Вас кто-то сильно просит показывать паспорт?
        А сейчас…
        Вот уже несколько месяцев, как она нашла причину…
        Для актрисы это, черт возьми, имело значение…
        Если бы она была учительницей или менеджером, работала на радио или выращивала цветы - везде, абсолютно везде, ЭТО не имело никакого значения.
        Кроме театра…
        И… Совсем не потому, что несколько ее морщинок можно было разглядеть из первых рядов партера… Какая чушь! Она до сих пор могла играть двадцатилетних… Более того, она играла их…
        Но… С каждым днем все лучше и лучше понимала, что времени остается все меньше и меньше…
        Она чувствовала себя прекрасно… Она была стройнее многих молодых актрис, притом, что они по полдня проводили в фитнес-зале, а она ни разу не делала даже небольшую зарядку по утрам…
        Она выглядела на пятнадцать лет моложе своего возраста, а с гримом - и на все двадцать…
        На нее обращали внимание тридцатилетние «мальчики» иона, с полным правом, могла просто купаться в лучах славы…
        Просто…
        Она смотрела на сексапильную Зи, несчастную Лилу, шикарную Антуанетту и еще с десяток других актрис…
        Это была она… Несколько лет назад…
        И они тоже были ею… Через несколько лет…
        И, вместо того, чтобы шушукаться с ними на предмет новой роли или галстука главного режиссера, или, на худой конец, устроить скандал из-за того, что кто-то из них более уверенно пытался занять место на коленях у того же главного режиссера, ей хотелось сказать: «Девочки-девочки, как говорила Джулия Ламберт, я, конечно, и в шестьдесят сыграю лучше, чем вы, но… Помните, что время летит очень быстро…»
        Она перестала видеть соперниц в других женщинах… И это пугало…
        Она боялась перестать быть женщиной…
        Перестать чувствовать себя женщиной…
        Чем больше признания и восхищения она получала как актриса, тем меньше она чувствовала, что кто-то ценит в ней главный талант - талант быть женщиной…
        Она боялась выглядеть смешной. Хотя комедийные роли ей удавались великолепно.
        Актриса, которая одной фразой или ужимкой вызывала грохот смеха всего зала, боялась быть смешной?
        Можно ли представить себе что-то более нелепое?
        И, тем не менее, это было именно так.
        «Нет ничего более жалкого, чем женщина средних лет, которая изо всех сил пытается выглядеть как девочка», - говорила ей пожилая актриса, которая с большими почестями пять лет назад ушла на пенсию.
        До последнего дня в театре она гордо и высоко носила свою седую голову и, на правах подруги, учила актрису «слегка за 40» как нужно жить.
        Глава 9
        Вторая половинка Антуанетты
        или
        «В моем тайном саду…»
        - Самое главное для актрисы и для женщины - это умение видеть себя со стороны, - говорила Глафира Николаевна Чарская своей уже далеко не юной коллеге, - Возможно, картинка, которую ты увидишь, тебе не понравится. Но… лучше пусть она не понравится тебе…
        - А как же умение посмеяться над собой? - спросила тогда актриса «слегка за 40». Нужно отметить, что и тогда она была актрисой «слегка за 40», как ни странно в этом признаться…
        - О-о-о, это самое сложное - увидеть границу, - пояснила Глафира Николаевна Чарская, царственным жестом поправляя седую прядь в своей неизменной прическе, - Одно дело - надеть платье чуть короче, чем положено (да и то, делать это можно при условии, что у тебя идеальные ноги), и совсем другое - завязать два хвостика и надеть рюкзачок с Микки Маусом… Понимаешь разницу?
        - Понимаю, - говорила тогда актриса «слегка за 40» глядя на свои идеальные ноги. Ну… по крайне мере, идеальными их считали все поклонники без исключения и костюмеры (с одним исключением, но он был не в счет).
        - Да-да, ты правильно мыслишь, - рассыпалась Чарская мелким бисером, - Твои ножки можно будет показывать и через десять лет… Но… сколько ни смейся над собой, невозможно представить мою рожу с двумя хвостиками без сожаления… Понимаешь?
        - Понимаю, - Это и в самом деле невозможно было представить.
        - А ведь ты знаешь, я могу сыграть кого угодно, несмотря на все прописанные и непрописанные амплуа - от мальчика-подростка до японской гейши. Даже без грима. И мне поверят. Но… Если я буду играть двадцатилетнюю свистушку не на сцене, а в жизни, то… это будет нестерпимо жалкое зрелище… Сколько бы мы ни прикрывали это самоиронией…
        И теперь, спустя несколько лет, актриса «слегка за 40» каждый день вспоминала эти слова.
        - Я буду играть дочь торговца, - сказала она поклоннику, который остановил машину у ее подъезда и, как обычно, вопросительно посмотрел на ее декольте. Декольте, как и ноги, у нее тоже было близко к идеалу. Так считали все костюмеры и все поклонники, за исключением одного, который сейчас уже тоже был «не в счет».
        - Замечательно, - проговорил поклонник, - Очень рад за тебя.
        - Почему? - Она любила ставить его в тупик. Но на этот раз ей это не удалось.
        - Потому что новая роль, - улыбнулся он, - Потому что дочь…
        - Хочешь сказать, что в моем возрасте роль дочери нужно принимать как манну небесную? - она попыталась затеять ссору. Просто было такое настроение…
        - Хочу сказать, что рад за тебя. И ничего больше. Не нужно читать между строк больше, чем там есть, дорогая.
        «Хочу ли я, чтобы он поцеловал меня прямо здесь, в машине, под фонарем? - спросила себя актриса «слегка за 40». И сама же ответила себе: - Нет, не хочу. А чего хочу? Хочу, чтобы он хотел этого… Кажется, начинается сумасшествие…»
        - Все нормально, - отозвалось сумасшествие, - Это совсем не то, что ты подумала. Это более, чем естественно… Ты же хочешь чувствовать себя женщиной? Он это понимает. Цени…
        - Ты понимаешь что происходит? - спросила актриса «слегка за 40» своего поклонника.
        - Очень, - ответил он. И, несмотря на свои «слегка за 50» наклонился, чтобы поцеловать ее.
        Она точно знала, что дома их ждет уютная спальня, теплое одеяло, ароматный чай и хорошее вино - то есть все, что было нужно для вполне романтического вечера. Но она хотела этих поцелуев в машине. Точнее, хотела, чтобы он их хотел. И он знал об этом… И делал все, как она хотела… Несмотря на свои «слегка за 50».
        «Может быть, это тоже выглядит жалко? - думала актриса, когда они поднимались по лестнице, держась за руки, - может быть это похоже на рюкзачок с Микки Маусом на дряхлеющей спинке дамы очень и очень «средних» лет?»
        - Какая ты красивая, - шептал он, пока она открывала дверь, - Я никогда не видел такой бесконечной красоты.
        Если бы актриса «слегка за 40» не знала, что ее поклонник никогда не произносит лишних слов, у нее был бы повод усомниться. А так… Ей пришлось поверить…
        «Не так уж долго нам с тобой осталось переживать такие минуты, - думала она в то время как он помогал ей снять шубку, - Не так уж долго…»
        - Забавно, - проговорила она.
        - Тепло, - исправил он.
        «Вот оно… Вот оно - главное, - подумала актриса, - Я уже ничего не хочу, как будто бы… Кроме одного: хочу, чтобы он хотел… А значит… У нас еще есть время… Как все это забавно и тепло…»
        «Именно так устроен мир», - рассуждала мысленно Антуанетта, разглядывая свои пострадавшие пятки. Спектакль, в котором она играла греческую богиню, прошел успешно, и, хотя она нечасто задумывалась об устройстве мира, подобные мысли иногда приходили ей в голову.
        «Как ни крути, женщина - это всегда половинка. Почувствовать себя женщиной можно только рядом с мужчиной… Королеву играет свита… Греческую богиню играет греческий бог… Женщину играет мужчина. Неважно - на сцене или в жизни… О, стоит сказать это вслух, и на меня набросятся все сторонницы современных самодостаточных женщин… На самом деле, самодостаточной может быть личность, но не женщина…»
        «Эк тебя прихватило, - возразила вторая половинка Антуанетты, которую она подарила кому-то, не спрашивая разрешения. - Твои рассуждения - это зависимость».
        - А это - не памфлет и не декларация, - произнесла Антуанетта, - это всего лишь мои рассуждения. Тем более, я говорю об этом сама с собой. Не уверена, что стала бы так рассуждать вслух. А уж о том, о чем я говорю с собой, позволь мне самой решать…
        - А это не ты доказывала направо и налево, что главное - это независимость? - продолжала издеваться неуемная самодостаточность, взращенная и взлелеянная многолетней работой над собой.
        - Во-первых, не нужно говорить про «направо» и «налево», - возразила Антуанетта, - А, во-вторых, это было давно и, практически, не со мной.
        - Да неужели? - ехидничала самодостаточность, - А кто говорил, что мужчина нужен (и то - не всегда) только для здоровья и поддержания тонуса? Кто говорил, что чувствовать себя женщиной можно тогда, когда ты хорошо выглядишь (для себя!), хорошо одета (для себя!), в хорошей форме (для себя!), востребована и успешна? Это была не ты?
        - Это была не я, - нахально соврала Антуанетта. Но, поскольку соврала она сама себе, то это не считалось ложью. - И вообще… Ничего подобного не было… А если и было, то сейчас мое мнение изменилось.
        - Да-да-да, конечно… Не хочешь объясниться? Хотя бы сама с собой? - продолжали насмехаться хором уверенность в себе, самодостаточность, успешность и роскошность.
        - Все предельно ясно, - подумала Антуанетта, - И нечего набрасываться на меня, как будто мы не дополняем друг друга, а враждуем. Так вот: все, о чем вы говорите, это характеристики просто личности, а не женщины. Успешность, красота, востребованность, талант, гениальность, богатство - все это о личности. А теперь - слушайте внимательно! Для того, чтобы личность - самая распрекрасная - стала женщиной, с ней рядом должен появиться мужчина.
        «Ну что, притихли, черты независимого существа? Сказать нечего? - Антуанетта разошлась не на шутку. Роль греческой богини давала себя знать. Сегодня во время спектакля греческая тога постоянно сползала с одного плеча, и молодой бог просто съедал ее глазами, несмотря на свое греческое величие. - Я продолжу. Только следите тщательно за моей мыслью. Я сама боюсь упустить что-то важное…»
        Озарение, действительно, пришло к ней прямо во время второго акта.
        К сожалению, это был второй акт спектакля, а не какой-нибудь другой…
        С одной стороны, пятки все-таки побаливали. С другой стороны, тога постоянно обнажала плечо. С третьей, или уж не знаю с какой, стороны, мальчик, который играл греческого бога просто разрывался между состраданием, которое он испытывал из-за ее обожженных пяток (она пожаловалась ему накануне) и вожделением, которое он испытывал из-за ее голого плеча.
        И в этот момент, в тот самый момент, когда она произносила слова «и весь мир будет лежать у моих ног», Антуанетта вдруг буквально физически ощутила, как это приятно, когда тебя жалеют (пусть даже из-за пяток, которые ты обожгла по собственной глупости, а точнее, из-за своего глупого усердия), когда чувствуют, что тебе больно и понимают, что ты терпишь, когда тебя хотят (пусть даже этот вчерашний выпускник театрального) и когда тобой восхищаются не как греческой богиней, а как женщиной с соблазнительными формами…
        И как это бессмысленно - быть сильной женщиной…
        Быть сильной личностью - да, это правильно, это достойно, это красиво…
        А быть сильной женщиной… Зачем?
        Она играла как никогда…
        Как говорили потом коллеги по сцене, у нее даже голос изменился…
        Вся сила греческой богини соединилась с нежностью и беззащитностью женщины, облеченной властью и ждущей любви и обожания…
        «Антуанетта, это было бесподобно, - сказал ей драматург после спектакля. А уж он-то никогда не был щедрым на комплименты. - Ты была просто великолепна. Я влюблялся в тебя в каждой сцене и начинал ненавидеть в конце каждого акта. Разве так бывает?»
        «Еще и не так бывает, - подумал конец третьего акта, - Особенно, если речь идет о самодостаточной личности с обгоревшими пятками, которая вдруг почувствовала себя женщиной».
        «Я разговаривал не с богиней, - заметил Зевс, - я разговаривал с женщиной».
        «Ты играла прекрасно, - сказал суфлер, - немного перепутала слова во втором акте, но текст пьесы отошел на второй план. Слова были не нужны. Ты играла прекрасно…»
        «Беда в том, что я, как раз, совсем не играла, - мысленно возразила Антуанетта. Вслух ей не хотелось ничего объяснять, - Я не играла, я там жила…»
        Одним словом, она чувствовала себя женщиной на все 100. Весь олимп восхищался ею. И… гордость, которая переполняла ее была гордостью профессиональной актрисы только наполовину…
        А вторая ее половина… Это была женщина в чистом виде.
        Без малейшей примеси профессионализма или игры.
        Женщина!
        Антуанетта (как «хорошая девочка» икруглая отличница во всех учебно-воспитательных заведениях) всегда любила учиться.
        Вопрос самообразования был одним из главных вопросов ее жизни.
        Именно так ее занесло в компанию, которая предложила ей походить по углям.
        И когда она страдала, обжигая пятки и очищаясь, никто не спросил: «Где это тебя носит, дорогая?»
        Впрочем, после сегодняшнего спектакля, у Антуанетты не осталось и следа обиды на Мастера. Это, действительно, было очищением.
        В одном из курсов, которые она проходила несколько месяцев назад, ей встретилось понятие Человек-без-маски (ЧЗМ). Как прилежная ученица, она писала эссе в качестве домашних заданий, нащупывая суть этого понятия… Оно зыбко колыхалось где-то совсем близко от ее понимания, находясь между душой и истиной, но окончательное прозрение пришло только сегодня на сцене.
        «Хождение по углям, - думала Антуантта, - сыграло тоже не последнюю роль»…
        И теперь…

* * *
        Считается, что человеку поверхностному гораздо легче жить.
        Правде, это зависит от того, кто так «считает».
        - А ты хоть знаешь, что это такое? - это второе «я» уже просто задолбало.
        Наедине с собой Анна (женщина, которая любила смотреть вдаль и не видела того, что у нее прямо под ее очаровательным носом) не стеснялась в выражениях.
        - Знаю! - огрызнулась Аня, - вот возьми какую-нибудь книжку о жизни мелкопоместных дворян, типа «Пошехонская старина»…Теплехонько, сытнехонько, уютненько. И «день днем умывается»… Прошел день - и слава Богу…
        Слишком много ты книжек прочитала, о Анна, женщина, которая не покладая рук трудилась в своем «тайном саду» иобжигала пятки, бегая по углям…
        Не только перечитала, но и через себя пропустила…
        Поэтому тебе и кажется, что все вокруг в реальности идет «не так». И ты мечешься, мечешься, мечешься…
        Вот Вилли понимает, что жизнь - это не коробка конфет, когда никогда не знаешь, что тебе попадется - с орехом или с ликером.
        «Ну если тебе не нравится сравнение с коробкой конфет, - промурлыкала бабушкина шаль, - придумай другое сравнение».
        «Мне нравится, - подумала Аня, - дело не в сравнениях, а в жизни… Сравнений я, как раз, могу придумать бесконечное множество… Куприянов тоже был силен в сравнениях, а толку - то… Жизнь - это…ваза с розами: сверху - лепестки и благоухание, а чем дальше, тем более явно видны голые жилистые стебли и шипы, шипы, шипы…»
        - Красиво излагаешь, - продолжало издеваться второе «я», - А задумывалась ли ты, о Анна, женщина, которая умеет разговаривать с морским ветром (в отличие от людей, с которыми она не всегда находила общие темы для разговора) и которой в жизни часто приходилось выбирать роль зайчонка… Задумывалась ли ты о том, что больнее всего ранят именно близкие люди?
        Помни об этом, Аня, когда делаешь человека близким.
        «Да знаю я все это, - отвечала Анна сама себе, - Конечно, больнее. И простить их труднее. Вернее, с ними миришься быстрее и начинаешь вести себя «как ни в чем не бывало», а внутри все-равно болит долго- долго…
        Потому что от них обиду воспринимаешь как предательство - мол, что ж ты так - я к тебе и «передом без задней мысли», и «задом - без опаски», а ты - вон как…»
        О Анна, выбирай выражения, пожалуйста… Твои фразы буквально балансируют на грани…
        «Пусть балансируют. На то они и фразы, - думала Аня, - С чужими, конечно, тоже обидно - но недолго… Чужой - он и есть чужой… Что с него взять?»
        - Так-так, - второе «я» потирало руги и аж подпрыгивало, - А теперь посмотри на ситуацию с другой или (я уж не знаю, с какой по счету) стороны… Счастье - это абстракция…
        Скажи честно, когда был рядом Куприянов, ты была счастлива?
        Нет.
        Когда он исчез из твоей жизни, ты стала несчастной?
        Ну… не несчастной, конечно, но…
        Впрочем, тоже нет…
        Есть куча нюансов…
        И эта куча не всегда напоминает розы.
        Помнишь, у тебя были соседи, скажем так, из самых неблагополучных слоев общества?Иногда они сидели рядышком на бревнышке: унее свежий фингал, у него к 30 годам два зуба во рту осталось… И он ее так по спинке наглаживает, она жмурится… И прямо на физиономиях написано: хорошо нам…
        Это тоже момент счастья.
        Через час она уже визжит, а он за ней с сапогом гоняется…
        Ну что ж, за счастье надо платить…
        Счастье - это вообще субстанция очень кратковременная.
        «Слушай, отстань, а? - сказала Аня своему второму «я», - и без тебя есть от чего понервничать…
        Второе «я» отстало недовольно.
        На какое-то время.
        Глава 10
        Правильный порядок и его причуды
        или
        Героиня романа «Гражданский бракъ»
        В принципе, ангажемент присутствовал, но антракт не наблюдался. В общем, бенефис наскучил. Балаган или буффонаду она сама не планировала.
        До роли грандкокет Ануанетте было еще далеко, слава Богу…
        Наступило время понять суть.
        «Наконец-то! - не совсем вежливо отозвалась сама суть, - У каждого свое время, чтобы понять».
        - Лучше поздно, чем никогда, - сказала себе Ануанетта, - тем более, что еще не поздно.
        - Может еще рано? - издевательски спросили все привычки и повадки самодостаточной состоявшейся личности.
        - Время как раз подошло! - отрезала Ануанетта.
        - Ну, рассказывай! - отозвалась уверенность в себе.
        - Слушай! - Антуанетта была уверена, что сейчас разложит все по полочкам. - У каждого человека есть суть. Он с ней рождается. Назовите это как хотите - точкой отсчета, сутью, душой. В мире появляется новый человек. Новое чудо. Потом он начинает расти, развиваться, чувствовать, формироваться - и всё, абсолютно все, что его окружает, оставляет на нем отпечаток. Окружение, обстоятельства, семья, обиды, вещи, радости, неприятности, работа, профессия, дети, жилье, чувства, природа…
        И человек никогда на 100 процентов не разберется в причинах своих поступков и, тем более, мыслей и ощущений…
        Но его суть остается прежней. Просто она покрыта тысячами слоев отпечатков. Поэтому разглядеть эту суть очень трудно. Почти невозможно…
        - Но суть бывает женской и мужской! Ты же не будешь с этим спорить? - сказали Антуанетте кое-какие отпечатки. Скажем так: из последних поступивших…
        - А вот и нет, - возразила Антуанетта, - Мы не о биологии говорим, а о душе… Да, ребенок рождается девочкой или мальчиком со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но…Женщина становится женщиной, когда в ее окружении появляются мужчины, которые видят в ней женщину. То же самое происходит и с мужчинами… Но мы сейчас не о них.
        А для того, чтобы женщина была женщиной, нужно, чтобы рядом был мужчина. Иначе - она будет кем угодно - мамой, подругой, сестрой, красивым человеком, хорошим специалистом… Кем угодно, только не женщиной…
        - Так чего ж ты тянула столько лет? - воскликнула суть Антуанетты, - тебе же не четырнадцать лет, в конце концов.
        - Тянула-тянула, - передразнила Антуанетта, - как будто ты не знаешь! Карьеру делала, принца ждала. Классным мужикам «нет» говорила - все считала, что они недостаточно классные для меня…
        - Ну хорошо хоть теперь дошло, - вздохнула суть, - Наверстывай. Еще не поздно. Пусть они будут. Мужчины. Потом разберешься. Они должны просто быть. Для начала. Ты сейчас можешь возразить, что тебя не так воспитывали, но… Это как раз и есть та шелуха, сбросив которую, можно докопаться до сути… Не факт, что завтра все будет по-другому. Шелуха не сбрасывается в один день… Но то, что ты к этому пришла, уже здорово!
        - А не будет ли это мешать моей работе? - спросила сама себя Антуанетта.
        - Ты что, смеешься? - заговорила в ней греческая богиня.
        Пятки продолжали болеть, но на душе было вполне прикольно. Приемлемо. Даже, можно сказать, хорошо.
        …По утрам в театральном кафе собирались разные люди.
        Не актеры.
        Хотя, если посмотреть внимательно, то можно было понять: что-то театральное было в каждом из них.
        Впрочем, то же самое можно было сказать и о тех, кто просто шел по улице.
        Просто нужно было смотреть внимательно.
        Бармен смотрел внимательно, и поэтому утренние посиделки превращались для него в, своего рода, спектакль. Прямо на рабочем месте.
        Рабочее место бармена каждый день радовалось за своего хозяина. «Он наблюдает жизнь!» - думало рабочее место, заботясь о красоте и уюте для окружения.
        Не всякий раз окружение замечало его заботу.
        «Все, как в жизни» - вздыхало зеркало, но, как обычно, вздохов зеркала никто не слышал. Еще бы тут не вздыхать, когда все отражается в тебе и ты пропускаешь через себя всех, кто проходит мимо!
        «Все, как в театре» - думал бармен и вздыхал вслух. А что было делать, если весь его театр был именно здесь? Это были вздохи бармена из театрального кафе, вздохи человека, который никогда не попадал на вечерний спектакль.
        - Ничего-ничего, - утешал его вечерний спектакль, - у тебя - своя сцена и свой зрительный зал.
        «Зато я научился чувствовать все впечатления, - думал бармен, расставляя посуду в правильном порядке.
        Правильный порядок, при этом, насмешливо кривился. Нет ничего более временного и несовершенного, чем правильный порядок. Сегодня он один, завтра - другой, а послезавтра наступают вообще просто чудеса - правильным порядком становится то, что до этого было чьей-то причудой.
        - Да, я такая, - улыбнулась чья-то причуда, - все зависит от… В общем, все зависит.
        - Вот именно, - сказала независимость, - во все времена люди говорят обо мне. А, на самом деле, независимость, впрочем, как и зависимость, бывают очень разными.
        - И, тем не менее, - сказал правильный порядок, - если речь идет о барной стойке…, то все становится более-менее понятно.
        - Да ладно, - махнула рукой барная стойка, видела и я разные времена. Хотя вряд ли у барной стойки была рука. Впрочем, это не имело значения. Барная стойка признавала только свой правильный порядок. И зависел он только от ее размеров.
        Бармену приходилось учитывать, кроме всего прочего, удобство для посетителей. И для себя тоже. Но для себя - во вторую очередь.
        Хотя… Если ему было неудобно, то и посетителям становилось неудобно. Кроме того, с лица бармена могла уйти улыбка. А для бара это было бы большим минусом.
        «Казалось бы… - рассуждал про себя большой минус, - это просто невероятно. Я - просто знак. Совершенно четкий. Определенный. Я не могу быть большим или маленьким. Минус - это минус. И ничего больше.
        - О-о-о, как ты ошибаешься, - воскликнули нюансы, - ты, со своей точностью и дотошностью, непримиримостью и однозначностью, никогда не замечаешь нас. Где уж тебе понять связь между улыбкой и порядком!? Совершенно разные вещи будто бы, да?
        - Да уж, - сказал порядок, - Все в этом мире взаимосвязано. И многое зависит от угла зрения.
        - И от точки отсчета, - добавила точка отсчета.
        - Если говорить более глобально, - заметил театр, - то еще и от системы координат.
        - Ах ты боже ж мой, - скрипнула система координат, - Дожили, называется… Театр и я! Что общего?
        - Твоя прямолинейность не доведет тебя до добра, - заметило зеркало, - Тебе не понять, что происходит здесь. Даже я не всегда справляюсь. Хотя во мне отражается все… Включая малейшие нюансы.
        - Многое зависит от освещения, - Лампа на стене подмигнула всем присутствующим.
        «Что-то с электричеством? - мелькнуло в голове у бармена, - Только этого не хватало. Я так и думал, что эта новая кофейная машина «ест» слишком много электроэнергии».
        «О, да, ты - романтик, - подумала лампа с иронией, - я ведь совсем не об электричестве…»
        - Да понял я, - мысленно огрызнулся бармен, - освещение может что-то скрыть, а что-то вывести на первый план. И так далее. Но о кофейной машине тоже нужно думать.
        - Скучно живут, - подумали свечи, которые вот уже несколько месяцев лежали в картонной коробке на верхней полке, которая могла бы уже покрыться тяжелым слоем пыли, если бы бармен регулярно туда не заглядывал.
        «Нужно налить воды в термос, - подумал бармен, - и достать коробку со свечами. Вечером все это может пригодиться. Не закрывать же кафе в самий разгар впечатлений после спектакля!
        «Промолчу, - подумал кассовый аппарат, который все эти годы чувствовал себя инородным телом в этом высокохудожественном заведении, - На самом деле любое правило можно нарушить, особенно если в помещении внезапно выключить свет. Налоговая, разумеется, с этим никогда не согласится, но мы-то знаем, как это бывает».
        - Ах, правила-правила, - вздохнула коробка со смятыми чеками, которая стояла возле кассового аппарата и портила вид.
        Более того, один ее угол даже отражался в зеркале.
        - Вот вам живой пример, - заметило зеркало, - Ну… не совсем живой, конечно, но так говорят, не правда ли?.. Так вот… Вот вам пример того, что… Ах, опять получилось два «вот» водной строчке… С другой стороны (впрочем, это была уже пятая сторона), разве в мыслях бывают строчки?
        - Фактически, нет, - отозвались строчки, - А было бы неплохо их иметь не только в тексте, но и в мыслях. Не говоря уже про паузы и абзацы… И знаки препинания…
        - Ой, мы уже молчим, - заверещали знаки препинания, - про нас вообще все забыли. Просто ни в грош не ставят… А ведь от этого меняется смысл! Кроме всего прочего, мы можем выглядеть очень сексуально, если нас ставить в нужном месте. Мы можем поменять все содержание.
        - В мыслях это сложнее, - сказали мысли, - Можно сколько угодно, например, ставить точку, а потом превращать в многоточие или вопросительный знак.
        - Давайте оставим в покое грамматику, - добавили совсем другие мысли, - Кто-то тут говорил о сексуальности? Кажется, всем понятно, что речь идет не о знаках препинания.
        Противоречие между правильными мыслями и «совсем другими» мыслями существовало во всем времена. Не всегда начиналось все со знаков препинания, но они тоже принимали участие в нагнетании страстей…
        Впрочем…
        - Вот вам пример, - повторило зеркало, глядя на коробку для чеков, - Спрашивается, зачем этой глупой коробке каждый день видеть свое отражение? Она что, отличается такой уж неземной красотой? Или значительностью? Может быть она важная для кого-то или для чего-то? Я могу еще понять, почему во мне каждый день отражается половинка картины, которая висит на стене. Это как будто бы старинная картина и она украшает все кафе… Но коробка?!
        - А разве непонятно, что так всегда бывает? - заметило отражение коробки в зеркале, которому и самому не нравился свой вид с измятыми чеками, - На самом видном месте часто оказывается совсем не то, что хотят видеть все.
        - Самое печальное, - заметило самое видное место, что рядом с такими вот коробками, люди не видят главного - иногда даже своего лица.
        - Не согласен, - ответил электрический чайник, который тоже склонен был беспокоиться о наличии электричества. - Если что-то видеть постоянно, то видное место просто перестает быть видным местом.
        Чайник имел по этому поводу собственное мнение, т.к. лично он не отражался в старинном зеркале, но когда он кипел, в зеркале был виден пар из носика. И, хотя у электрических чайников и не бывает «носиков» впрямом смысле этого слова, чайник всегда любовался отражением своего пара в зеркале.
        Если он кипел долго, то зеркало даже слегка запотевало.
        Чайник гордился тем, что он влияет таким образом даже на это старинное зеркало, много повидавшее на своем веку.
        О, эта сила влияния…
        Казалось бы, простой электрический чайник! А отражение в зеркале становилось слегка затуманенным, нечетким…
        Стройная дама в профиль была похожа на Анну Ахматову, если бы не забавная шляпка, которая, к слову сказать, была ей очень к лицу.
        Дама поправляла шляпку перед зеркалом, которое было слегка запотевшим и, почему-то не переходила ко второму зеркалу, которое висело в гардеробе.
        «Разве можно сравнивать нас, - подумало старинное зеркало. - Впрочем, вполне возможно эта дама просто не хочет видеть каких-то нюансов».
        - Вот именно, - поддакнул чайник, который только что выключился автоматически, - дело не в зеркалах, а в том, что мой пар может скрыть те нюансы, которые человек не хочет видеть.
        - Это так объяснимо, понятно, так по-человечески, - подумало зеркало, - смотреть в запотевшее зеркало для того, чтобы не видеть какие-то нюансы в себе… И не понимать, что все остальные смотрят не в зеркало, а прямо на тебя… Увы, это так по-человечески… Не видеть того, что не хочешь видеть…
        Особенно, если дело касается прекрасной дамы в забавной шляпке. Тем более, если в профиль она напоминала великую поэтессу.

* * *
        Главная героиня романа «Гражданский бракЪ» Аня (женщина, которая отличалась печальным изяществом, яркой помадой, изысканными манерами на публике и чем-то напоминала греческую богиню)любила посидеть в театральном кафе…
        «Кого же еще она напоминает мне? - думал бармен, исподтишка рассматривая Анну. Рассматривать посетителей исподтишка для бармена было настоящим искусством. Он владел им в совершенстве.

        Анне, которая сидела за столиком у окна, закинув ногу на ногу и пролистывая почту на своем планшете, даже и в голову не приходило, что кто-то на нее смотрит и, тем более, думает о ней.

        «Лилу или Марфа? Зи Гранкина или Елена? Антуанетта или Нора? Девочка, по которой плачет балетная школа, или ее мама? Характерная актриса, инженю или Барышня, которая, на самом деле любила Хулигана? Актриса «слегка за сорок», грустная девушка или главная героиня? - размышлял бармен. - Кажется, я смешал все в одну кучу - люди и персонажи, актрисы и действующие лица, исполнители и роли, амплуа и манеры… Или это не я смешал? Или это все смешалось до меня? Или все это и есть одна загадочная женщина Анна?

        Просто одна женщина?..»

        Загадочная женщина по имени Аня поправила теплый шарф на своей загадочной шейке, положила в рот совсем не загадочное, а вполне обычное печенье, сделала глоток кофе и опять уткнулась в экран планшета.

        «Скоро, совсем скоро я все пойму. И даже не отговаривайте меня, - думала Анна, хотя никто и не думал ее отговаривать. - Еще немножко, и все разложится по коробочкам…»

        Естественно, она знала, что все раскладывается не по коробочкам, а по полочкам, но полочки предполагали какую-то открытость, а в коробочки можно было уложить то, что хочешь, закрыть и, хотя бы на время.

        Оставить в покое.

        Работая в театральном кафе, бармен точно знал, что психически здоровых людей нет. Потому что критерии такого рода здоровья определяют тоже люди.

        Поэтому, когда он видел перед собой людей, которые казались странными, он не спешил с выводами.
        Не спешить с выводами - это было одним из главных жизненных принципов бармена, который работал в театральном кафе.
        Эта женщина казалась ему очаровательно-нелепой, хотя бармен был не особенно силен в подобного рода формулировках. Видя каждый день десятки мужчин и женщин - совершенно разных по внешнему виду и внутреннему содержанию, - бармен чувствовал себя маленькой железкой рядом с магнитом.
        Магнетизм!
        Вот правильное слово для этой удивительной женщины, которая (как казалось бармену) только сегодня утром танцевала под дождем, хотела достать луну с неба, потом также сильно хотела мороженого, забыла полить юкку на подоконнике, молилась Богу, уважала человеческие странности, пила какао, не обращала внимание на пыльные табуретки, мечтала о встрече с любимым, шуршала листьями и варила гречневый суп под звуки Адажио Альбинони.
        «Я уж не говорю о том, что она, наверняка, любит гулять в лесу, вышивает крестиком, слушает шум моря, приложив раковину к ушку, с трудом выбрасывает старый хлам из квартиры, играет роли гимназисток и греческих богинь, ходит по углям и знает толк в театральных вернисажах», - размышлял бармен.
        «Вы хотите сказать, что все это не может соединяться в одной и той же женщине? - продолжал бармен, обращаясь к воображаемому собеседнику, хотя в данном случае ему тоже никто не возражал, - Это я еще не все перечислил!»
        «Ничего такого мы не хотим сказать, - сказало зеркало. - Безусловно, может… И даже больше…
        У Ани зазвонил телефон.
        - Приветик мое солнышко самое любимое! - Вилли всегда приветствовал ее именно так.
        Вернее, сначала было просто «любимое солнышко», но она быстро объяснила ему, что она согласна только на «самое любимое».
        «Мое» он прибавил сам. Аня не возражала.
        - Я так соскучился, - услышала она.
        Анна так привыкла к его ласковым словам, что воспринимала их как должное.
        Попробовал бы он не соскучиться!
        Аня соблазнительно дышала в трубку, а бармен со стороны любовался ее красотой и думал: «И все-таки есть в ней какое-то сомнение… Какой-то дисбаланс… Не засыпает она вечерами «не ведая иных желаний»… Ждет она чего-то еще… Кстати, кто это писал, про «иные желания»? Кажется, Андре Моруа… Новеллу, конечно, не вспомню…»
        Будучи увлеченной разговором, Анна не обращала на бармена никакого внимания, но… он был абсолютно прав.
        Сомнений было еще предостаточно…
        Глава 11
        Забавные шляпки
        или
        «Привет, дорогая…»
        - Эти странные дамы всегда видят то, что не видно другим, и не замечают очевидного, - мелькнуло в голове у очевидности, хотя у очевидности не было и не могло быть никакой головы. В общем, как-то мелькнуло.
        «Ах, отставьте, - сказала забавная шляпка, которую при ближайшем рассмотрении можно было назвать нелепой, - Дело же не в шляпе!»
        - Ха-ха-ха, - откликнулось дело в шляпе, - вы забыли об игре слов, господа. Прежде, чем играть в игру, нужно знать ее правила!
        - Если речь идет об игре слов, - заметили слова, - то здесь, как раз, больше исключений, чем правил.
        - Что вы знаете об игре? - задали риторический вопрос правила, заранее зная, что никто не знает ответ, но найти его пытается каждый.
        - Я устала от этих игр! - Репетиция нового спектакля на малой сцене шла полным ходом. Голос главной героини звучал недостаточно страдальчески. Тем более, ее плохо было слышно в задних рядах партера.
        - Стоп! - режиссер махнул рукой, - Во-первых, громче. Во-вторых… Ты устала не от физической работы, не от разгрузки вагонов… Ты устала от его игр! Ты понимаешь, как можно устать от чьих-то игр? Тобой когда-нибудь играли, как куклой?
        Главная героиня была слишком молода для того, чтобы понимать, играли ли ею когда-нибудь как куклой. Она совсем недавно сама играла в куклы, и фразу «я устала от этих игр» произносила скорее кокетливо, чем устало. Если не слушать слова, то ее можно было понять как «давай-давай, продолжаем играть…»
        Режиссер понимал, что главная героиня слегка не дотягивает по глубине и наполненности…
        Хотя…
        На самом деле, она просто виртуозно научилась отгонять от себя неприятные мысли. Главная героиня так долго и так тщательно оттачивала это умение, что, в конце концов, довела его просто до совершенства. Стоило какой-нибудь назойливой неприятной мысли прийти в голову, как главная героиня просто вышвыривала ее за пределы своего сознания, понимая, что мучиться и переживать нужно только в том случае, если можешь что-то изменить.
        «Ничего себе! - думали неприятные мысли, - Как это у нее получается? Обычно, нам удается омрачить жизнь даже самого закоренелого оптимиста!»
        Главная героиня так старалась усовершенствовать это свое умение, что начала выбрасывать из головы даже те мысли, над которыми стоило бы подумать. Хотя… Вряд ли можно было «думать над мыслями», но ей это удавалось.
        - Я об этом просто не думаю, - заявляла главная героиня, когда ей задавали какой-нибудь самый простой вопрос.
        И такие мелочи, как игры мужчин, перестали быть для нее проблемой.
        Именно поэтому ей трудно было ответить на вопрос режиссера, не устала ли она от чьих-то игр.
        Она просто не могла устать от того, что упорно старалась не видеть.
        Девиз ее жизни можно было сформулировать так: «Вы хотите играть в игры? Да пожалуйста! Играйте, сколько влезет!» Меня это не касается.
        Игры и манипуляции прямо в обморок падали от такой беспринципности.
        И как она могла быть актрисой с таким подходом к жизни?
        Ну ладно…
        - Я устала от этих игр, - вместо того, чтобы отвечать на вопрос режиссера, главная героиня повторила эту фразу еще раз. Теперь она звучала достаточно измученно и достаточно страдальчески.
        Режиссеру, который все-таки хотел получить ответ на свой вопрос, пришлось поверить.
        - Продолжаем! - хлопнул в ладоши режиссер.
        «Ох уж эти мужчины! - подумала будка суфлера, - Они так любят играть в какие-то игры и, при этом, готовы поверить молодой актрисе, которая никогда не берет в голову ничего лишнего…»
        - Я устала от этих игр, - проговорила тихо актриса «слегка за 40», накладывая грим для генеральной репетиции, - Нет, вероятно, наоборот. Я устала от того, что в моей жизни слишком мало игры.
        Ее поклонник был таким положительным персонажем, что, если бы она не встречалась с ним несколько раз в неделю и не знала лично, то можно было бы подумать, что это абсолютно вымышленный персонаж.
        - Тебе не хватает игры на сцене? - спросил он ее несколько дней назад, после того, как она стала жаловаться на скуку. На скуку с ним. На отсутствие флирта. На отсутствие игры. На отсутствие необходимости бежать по морозу в тонких колготках на свидание…
        Актриса «слегка за сорок» хотела игры, несмотря ни на что.
        - Что я делаю не так? - спросил поклонник.
        Виски у него были совсем седыми. Именно такими, как она любила. В отличие от всех слащавых мальчиков, которые кружили вокруг. На сцене и в жизни.
        «Ты все делаешь ТАК, - подумала актриса, но не сказала этого вслух, - Дело-то не в том, что ты делаешь, а в том, какой ТЫ».
        - Тебя всегда тянуло к плохим мальчикам, - сказала Зи Марфе, когда они, наконец, созвонились, - Удивительно, что вы до сих пор вместе.
        - Нельзя быть таким хорошим, - тихо произнесла актриса «слегка за сорок» ипосмотрела на своего поклонника так, как только она умела смотреть. На поклонников и не только. - Ты - самый порядочный из всех мужчин, кого я знала когда-нибудь…
        - Это мне и мешает в жизни, - сухо заметил он.
        «А влюбился в меня, актрису «слегка за сорок», - подумала она, беря его за руку. - Нужно же понимать, что у таких, как я, всегда есть прошлое… Я думала, что мне нужна «тихая гавань» ия нашла ее в твоем лице. Но, как оказалось, думала я неправильно… Разве тебя устроит роль «тихой гавани» вспектакле, где главную роль играю я, актриса «слегка за сорок»?»
        - Я терпелив. Я подожду, пока ты поймешь, что именно это и есть самое главное, - сказал поклонник серьезно, - я подожду.
        Если бы в этот момент ваза с подаренными розами полетела в стенку, то актриса «слегка за сорок» почувствовала себя более «в своей тарелке». Более привычно, что ли…
        Но… Он готов был ждать… Он готов был терпеливо ждать, пока она поймет неизвестно что.
        Он готов был ждать.
        И она начинала его жалеть.
        Она представляла, как он сидит дома, в своем неуютном жилище и вспоминает о ней. Как он вспоминает то время, когда они были вместе. Как он упустил свой шанс быть рядом с ней, прекрасной и удивительной.
        Какая тоска охватит его. Как больно ему будет…
        И… Как только она начинала его жалеть, думая об их еще не запланированном разрыве, на нее тут же накатывало чувство какой-то щемящей досады, вперемешку с раздражением.
        «Так кто кого должен жалеть? - думала актриса «слегка за сорок», - Неужели «тихая гавань» - это чай по вечерам, уютный плед у телевизора, поцелуи в щечку и ласковый секс - совсем иногда?»
        - Я не хочу тебя мучать, - говорила она, опять непроизвольно играя какую-то роль.
        - Ты меня совсем не мучаешь, - отвечал поклонник.
        «Не понимает?» - задавала себе вопрос актриса «слегка за сорок».
        Ох уж эти вопросы, заданные самой себе. Они просто издевались над бедной женщиной. Самое забавное, что она могла на них отвечать то, что хотела…
        Но, по какой-то странной привычке, старалась отвечать правдиво.
        И на этот раз она ответила себе правдиво: «Не хочет игр и манипуляций. Готов закрыть глаза. Разве это плохо?»
        «Смирись, - кривлялись вокруг игры и манипуляции, - может, скоро тебе все это уже и не понадобится…»
        А сами упорно привлекали внимание своей яркостью и интересностью.

* * *
        Аня в полупрозрачном черном пеньюаре со свежесозданным маникюром металась по квартире в поисках каких-нибудь сомнений или иллюзий.

        Ну, в крайнем случае, можно было найти какую-нибудь тревогу, беспокойство или страсть.

        Ничего не было.

        Все было так мирно, спокойно и прозрачно, что просто не за что было зацепиться.

        Пробегая мимо зеркала уже в третий раз, она еще раз оглядела себя с ног до головы и даже приостановилась.

        «И вот такая загадочная конкретная красота должна сидеть вечером дома и варить суп? Свежий супчик?» - пронеслось в голове в тот момент, когда Аня оглядывала себя с ног до головы.

        Она была просто вне себя от собственной прекрасности. Телефонный звонок прозвенел именно в этот момент - когда она выходила из себя.

        - Ну, привет, дорогая, - голос был знакомым и волнующим, но не настолько, чтобы «вернуться в себя» сразу же.

        Разговор был недолгим.

        Конечно, встретимся! Да, немножко соскучилась! Совсем немножко, но тем-не менее… Да неужели? Прихорашиваюсь? Вот еще! С какой стати?

        «Вот такие встречи даже для самых пушистых одуванчиков могут закончиться совершенно непредсказуемо», - подумала Анна.

        И хотя она, ни в коей мере, ни в своем воображении, ни в глазах тех, кто на нее смотрел, не была пушистым одуванчиком (да и зайчиком - только иногда), мысль о чем-то беззащитном, беззаботном и беспомощном не оставляла ее.

        Без защиты. Без помощи. Без заботы…

        Или «без забот»?

        Странно…

        Когда-то она очень-очень ждала этого звонка.

        Ждала по-разному.

        Сначала - «вот пусть только позвонит!»

        Потом - «когда позвонит, я ему все скажу…»

        Потом - «если все-таки позвонит…»

        И так по кругу… Или по спирали?

        Ждала, как ждут первой конфеты после двух недель строгой диеты. Еще немножко нужно потерпеть…

        Было время, когда Аня ждала этого звонка, как ждут весны при наличии новых босоножек. Весна-то все равно наступит, нужно только дождаться…

        Был период, похожий на ожидание летной погоды в аэропорту где-то на краю света… Может быть, уже вот-вот, а может - через три дня…

        И все это, с учетом опыта предыдущих боев, проходило под общим диагнозом - острая недостаточность жизненной нервотрепки…

        Сам позвонил. Сам позвал. Сам хочет увидеть.

        Выдержала. Дождалась. Полгода терпела.

        Почти успела забыть. Шутила над собой. Хныкала. Не могла оторваться от своих мыслей.

        Любила другого. Мучала того, другого. Делила себя на кусочки. Не могла освободиться…

        - Ну привет, дорогая…

        Постарел…Как-то поблек. Хотя, наверное, вообще, выглядел прекрасно. Такой же значительный. Тонкий. Глубокий. Не для толпы.

        Эксклюзив. Выигрыш. По меньшей мере, так казалось на вид.

        Раньше.

        Аня смотрела другими глазами.

        - Посидим где-нибудь? - спросил он, беря ее под руку.

        - Да, холодновато, - кивнула Аня и ничего не почувствовала. Может, виновато было теплое пальто?
        Ну вот ничего не почувствовала.

        Ни-че-го!

        Не подумала «скорее бы зайти куда-нибудь, чтобы снять пальто и чтобы он увидел мое обалденное платье».

        «Кошка подточила коготки и приготовилась к игрищам, - подумала Аня, - а мышка ее в упор не видит».

        Не видит. Не боится. Не трепещет от волнения.

        Как странно…
        Глава 12
        Перчатки Зи Гранкиной
        или
        Когда не осталось сомнений
        «Игра - это не всегда плохо, - думала актриса, - Просто в любой игре должно быть препятствие, которое нужно преодолевать. И победитель… Но, победитель - это не главное. Главное - это препятствие, которое нужно преодолевать. Неужели трудно дать мне это препятствие?»
        «Нельзя быть таким хорошим. Сделай так, чтобы я хоть немножко тебя завоевала…, - подумала актриса «слегка за сорок», а вслух попросила его поставить чайник.
        - Да, меня всегда тянуло к плохим мальчикам, - подтвердила Марфа слова Зи Гранкиной, - Не буду спорить. Самое смешное, что и ко мне тянулись именно плохие мальчики. Это было ненадолго, но ярко.
        - А теперь? - Зи потягивала коктейль через трубочку, стараясь не издавать звуков, и ей это почти удавалось.
        Все-таки она была очень элегантной, эта Зи Гранкина. Несмотря на всю свою артистичность.
        - А теперь я так рада, когда он целует меня во сне. И ругает, когда я прихожу поздно. Даже бросает трубку. А потом извиняется. Он спрашивает, что я ела на завтрак и заставляет надевать шапку в мороз. И не разрешает мне много курить. Называет меня «мой паровозик»…
        - Я даже не думала, что можно радоваться том, что тебе что-то не разрешают, - сказала Зи.
        - Я тоже не думала, что мне это может нравиться, - улыбнулась Марфа, - но это так.
        Зи Гранкина, которая долго боролась за свою свободу, вдруг поняла, что сейчас не знает, что ей делать с этой своей свободой. И осознала, что есть еще вещи, которые находятся вне ее понимания. «Нужно работать над собой, - подумала своевольная Зи, которая упорно не могла понять, как можно смаковать мысль о том, что тебе что-то не разрешают.
        Впрочем, все было понятно. Если смотреть со стороны. Никто никогда не спрашивал Зи, что именно она ела на завтрак. Тем более, не заставлял надевать шапку в морозную погоду. Ну, разве что мама… И то… в средних классах средней школы.
        Но Зи, эта сумасшедшая Зи, никогда не могла терпеть что-то среднее. Зи гонялась за крайностями.
        Более того, она была твердо убеждена, что именно так и нужно жить.
        Твердые убеждения только качали головой.
        - Проходит некоторое время, и мы меняемся, - говорили ей твердые убеждения, - Главное - не наделать глупостей, пока время еще не прошло.
        - У разных людей время идет с разной скоростью, - подумало время и продолжало идти с разной скоростью у разных людей.
        - Подумаешь! - презрительно сказали всякие глупости, - Люди успевают накуролесить даже в самый короткий промежуток. Для этого много времени не нужно. За одну ночь можно стать знаменитым, а можно - потерять свою единственную любовь. Которая предназначалась «на всю жизнь».
        - Кто знает обо мне? - заметило предназначение, - Люди тратят годы для того, чтобы меня найти. Хотя я, по определению, есть у каждого.
        - Потому и тратят, - откликнулось время, - Много лет уходит у людей на то, чтобы определить, что у них есть «по определению».
        - Кто дает определения? - определениям определенно не нравилось, что все пытались определить их определенность, - Вы уж как-нибудь определитесь, господа, что вы имеете в виду.
        Вид, в котором все что-то имели, только вздохнул. Смыслы менялись с каждым поколением новых умников, которые имели очень слабое представление о грамматике и других вещах.
        - Я его имела в виду, - пожилая характерная актриса, которая с большим успехом играла любую роль в спектакле, где местом действия был одесский базар, - Я вам имею сказать, что я-таки имела его в виду.
        - Вы так много имеете, что с вами просто страшно жить, - с той же интонацией вторил ей герой-любовник, которого по ходу пьесы характерная актриса всегда обводила вокруг пальца, что нарушало все законы всех жанров, но смотрелось весьма современно.
        - Иметь и обладать - это разные вещи, - проговорили законы жанров, которые постоянно нарушали в современных постановках.
        Иногда получалось даже забавно. Иногда- оригинально. В некоторых случаях - глупо и искусственно.
        Но законы жанров продолжали настаивать на своем. Только чуть-чуть сдвигали свои границы. Совсем не в угоду времени, а в знак уважения.
        … В королевстве аксессуаров Зи перчатки занимали особое место. Существовал один из видов перчаток, которые просто сохраняли температуру руки. Наденешь на теплую руку - она останется теплой. Наденешь на холодную - она не согреется.
        Поэтому, когда Зи говорили о том, что она меняет мужчин, как перчатки, она только пожимала плечами. Если с перчатками, как и с мужчинами все зависит от тебя самой, то… что остается делать?
        Тем более, не так уж и часто она их меняла.
        Перчатки.
        Да и мужчин, впрочем, тоже.
        Хотя, со стороны казалось, что…
        «Со стороны всегда виднее, - говорила сторона, с которой было виднее, - Вы можете сами в этом убедиться».
        «Совсем не всегда, - возражала своенравная Зи, - разве кто-то, кроме меня, может знать, что происходит с моей рукой в перчатке? Причем тут какая-то другая сторона? Мы хорошо знаем, что любая изреченная мысль - это ложь… Ну, пусть, не всегда ложь, но существенная погрешность все-таки присутствует…»
        Несмотря на всю свою искрящуюся сексуальность, симпатичность и легкомыслие, иногда Зи просто поражала своей глубиной. Особенно, если речь шла о мужчинах.
        Ну и о перчатках, заодно.
        «Сегодня мне можно присудить черный пояс по черным мыслям, - говорила Зи Марфе, - все не так и не туда. Хочется сесть и ныть кому-то в жилетку…»
        «Уже и здесь меня приплели, - подумал черный пояс, - я бы не стал смешивать все в одну кучу.»
        Но Зи Гранкина любила блеснуть красным словцом, причем это у нее обычно неплохо получалось. Проблема сегодняшнего дня заключалась в том, что пояс и мысли были черными, а словцо - красным. Вот Зи и не придумала ничего лучше.
        - Я возмущена до мозга костей, - вздохнула Марфа, - как можно так поступать?
        «Мозг костей», который поместили на место «глубины души», только вздохнул. «Ах, девушки-девушки, вам бы только выразиться посимпатичнее…»
        - Если не выражаться посимпатичнее, то во время беседы может возникнуть неловкая пауза, - заметила неловкая пауза, которая в отличие от обычной паузы, всегда ставила собеседников в неловкое положение.
        - Ха-ха, - отозвалась опять сторона, - И все-таки, все зависит от того, с какой стороны смотреть… Одна и та же пауза одному кажется неловкой, а другому - самой обычной.
        - Я часто бываю самой обычной, и мне ничуть не стыдно в этом признаться, - подумала пауза, - это сами люди делают меня неловкой. Но я в этом совсем не виновата. Разве кто-то упрекнет в неловкости, например, музыкальную паузу?
        - А уж про театр и говорить нечего, - воскликнула крыша театра, - театр без паузы - это не совсем театр. Вспомните Джулию Ламберт! О, сколько глубокомысленных и многозначительных пауз находится одновременно под одной крышей!
        - Очень часто именно во время паузы случается все самое важное! - добавила пауза, - И не только в театре, заметьте…
        - Нужно просто уметь их делать. Я имею в виду паузы, - заявила теория относительности, хотя, с первого взгляда, она была тут совершенно некстати.
        - Так вот, «кстати» или «некстати» - это тоже очень относительно, - продолжала настаивать на своем теория, - все зависит от точки зрения, - вы же не станете спорить, что две пылинки на шкафу - это одно, а две пылинки во Вселенной - это другое?
        - Не станем, - отозвались пылинки, - редко кто будет уравнивать в правах пылинку на подоконнике с пылинкой в собственном глазу.

* * *
        Разговор не клеился.

        Бармен посматривал на странную пару.

        Куприянов был таким усталым от жизни. Таким страдающим от собственного величия. Таким непонятым. Таким требовательным - «ну падайте же, наконец, в обморок от того, как я великолепен».

        Но великолепие было каким-то… полуистлевшим, что ли…

        Тонкие сильные пальцы гитариста. Седые виски. Дорогая небрежная одежда. Жесткие скулы. Мудрый безразличный взгляд.

        «Достойный мужик», - думал бармен. Но думал как-то поверхностно. Как будто не от своего имени думал, а признавал, что ТАКОЙ мужчина должен, просто обязан, производить неизгладимое впечатление.

        Хотя у Куприянова на лбу было написано «Я? Я никому ничего не должен!»

        А она? Кем была сегодня она?

        - Ну, рассказывай, - он накрыл ее руку своей, - Как ты? Что нового?

        Аня знала, что стоит ей начать говорить о себе, как тут же на его лице она прочитает, насколько ему все равно.

        Она улыбнулась.

        О, сколько усилий он обычно тратил, чтобы показать, что ему все равно. На вещи, к которым ты равнодушен, как правило, не тратят столько сил и эмоций…

        Но и доказывать ничего не хотелось.

        - Нормально… Потихоньку… Можно даже сказать, все хорошо…

        Бармен не слышал разговора, но краем глаза заметил, что она аккуратно вытащила свою руку из-под его руки.

        - Ну а ты - как живешь? - спросила Аня, улыбаясь. Она хорошо понимала, что сегодня он и рад был бы ее порасспрашивать, но не может изменить своим привычкам и принципам.

        Как это - признать, что кто-то может быть ему интересен?!

        Я! Я! Я! Только я могу быть в центре всего! Во главе! В основе! Все остальное - фон, на котором царю я!

        «Как забавно, - подумала Анна, - Даже жалко. И подыгрывать ему не хочется. А с каким упоением я делала это раньше!»

        Он опять взял ее руку, что само по себе было странным. Он никогда не показывал, что тоже ждет и хочет ее прикосновений.

        Сжал ее руку. Потер пальцами место, где не было обручального кольца. Грустно улыбнулся…

        Раньше он никогда, практически, не смотрел ей в глаза. Объяснял это тем, что его сила влияния так высока, что не все выдерживают. Она верила.

        Сейчас смотрел прямо в глаза. Ей было грустно и смешно. Влияния не было. Никакого.

        Он чувствовал и злился. И от того, что очень не хотел этого показать, демонстрировал свою досаду еще более явно.

        Аня уже просто пожалела его.

        - Над чем сейчас работаешь?

        «Пусть седлает своего любимого конька, - вздохнула она мысленно, - пусть услышит дифирамбы, которых он так ждет. Пусть скажет потом, что ему опять все-равно… О, как все предсказуемо».

        - Да так… Есть несколько проектов, - слегка напыщенно сказал Куприянов.

        «Ладно… Доставлю ему еще одно удовольствие», - подумала Аня.

        - Как дела в личной жизни? - спросила она.

        Он воспользовался ее подачей.

        - При случае как-нибудь расскажу.

        Несколько месяцев назад она кинулась бы приставать к нему с расспросами. Сейчас, задавая вопрос, практически, «для приличия», остановилась…

        «Неужели все проходит так бесследно? - подумала Аня, - Неужели совсем ничего не остается от тех мук и терзаний, из-за которых я не спала ночами? Совсем ничего? Даже странно. Даже жаль».

        - Ты жалеешь, что перестала мучать себя? - спросило отражение в зеркале кафе.

        - Нет-нет, что ты? - Анна покачала головой, - Надо быть полной идиоткой, чтобы об этом жалеть.

        - Вот именно, - сказало ей отражение, - Но ты же не такая? Все очень просто. Книги, фильмы и красивые истории учат нас, что страдания в любви - это красиво, что дикие страсти наполняют наше существование смыслом, что без ссор и примирений наша жизнь становится однообразной. Что просто жить и радоваться - это скучно…

        - Глупо так рассуждать, - подумала Аня.

        - Так а я о чем? - закивало головой отражение.

        - Я только спросила, неужели от такой сильной влюбленности, которая играла в каждой клетке моего вечно сомневающегося во всем организма, не остается хоть какой-нибудь пылинки.

        - Если ты хочешь знать, не остается ли боль, то тебе повезло. А если ты спрашиваешь, остается ли какой-нибудь след, то…, конечно, да. Иначе, откуда бы на земле появлялись места силы и мощи? Это не что иное, как концентрация пылинок, которые остались от большой любви…

        - Да я не о земле, а о себе, прекрасной…

        - Ты и так уже все поняла.

        - Значит, все случается не зря?

        - Безусловно…

        Куприянов наблюдал за тем, как Аня посматривает в зеркало.

        - Хороша, - ласково сказал он и протянул руку, чтобы поправить ей прядь волос.

        Она немного отстранилась.

        Сомнений не осталось.
        Глава 13
        О чем вздыхала маленькая конфетка
        или
        Что закатилось за барную стойку
        - Вернемся к паузам, - предложила смятая упаковка с пупырышками, выглядывая одним боком из элегантного ведерка для мусора, - Вы даже не представляете, чем иногда их заполняют. Совсем недавно, когда в одном из диалогов здесь, в театральном кафе, пауза слишком затянулась, настало мое время! Упаковка с пупырышками заняла место номер один! Парочка, которая не знала, о чем говорить, лопала пупырышки на упаковке, и это казалось им очень забавным. А ведь я могла быть просто выброшенной, едва они открыли коробку с конфетами…
        - Когда долго находишься в коробке, - заметила коробка для конфет, - никогда не знаешь, что ждет тебя в случае, если коробку откроют. Неожиданности случаются гораздо чаще, чем их ждут. Кто бы мог подумать, что какая-то упаковка с пупырышками удачно заполнит затянувшуюся паузу. Упаковка, которую выбрасывают не глядя!
        - Все стремятся побыстрее добраться до конфет, - вставила упаковка, - Кроме всего прочего, роли, которые приписывают всяким второстепенным вещам, часто не соответствуют их сути. Во всех отношениях.
        - Да ладно, - отмахнулась одна маленькая конфетка, которая осталась в коробке по очень простой причине - все были слишком хорошо воспитаны, чтобы взять последнюю конфету из коробки, - Не задирай нос! Фи… какая-то упаковка.
        - Я не претендую на главную роль, - заметила упаковка с пупырышками, - Это было бы даже странно… Я только хочу еще раз согласиться с теорией относительности. Маленькие второстепенные вещички часто вынуждены смотреть на мир совсем другими глазами. В другой системе координат. Под другим углом. Ну и так далее. Все относительно…
        - ОК, - махнула рукой пауза, - Слишком много разговоров! Делаем паузу! И, если она покажется кому-нибудь неловкой, что ж, напомним о теории относительности, в таком случае!
        Маленькая конфетка, которая по чистой случайности осталась в коробке, только вздохнула. Маленьким конфеткам, если они не отличались каким-то особым вкусом, очень редко удавалось вставить свое слово. А ведь им тоже было, что сказать!
        Увы (или «не увы?»), в наши довольно странные времена, те, кто держится нейтрально, вызывает больше подозрений, чем те, кто ведет себя каким-нибудь странным образом.
        «Все относительно, - мелькнул странный образ, и тут же исчез, - То, что одному кажется странным, другому - самым, что ни на есть, обыкновенным».
        Зи Гранкина стояла в «пробке» иэлегантно нервничала. Она всегда была элегантной и ничего не могла с этом поделать. Если бы в ее машине был еще кто-то, то, возможно, она бы как-то по-другому выражала свои эмоции, но, поскольку слышать ее могли в данный момент только детали и аксессуары салона, ей абсолютно некому было пожаловаться.
        И не для кого стараться.
        Да и виноватых, в принципе, тоже не было. Увы…
        Зи, которая отличалась нравом стихийного бедствия, нервничала почти молча. И дело было даже не в том, что она опаздывала. Это было вторично.
        Главное, она просто не могла стоять на месте. И от этого курила и бурчала себе под нос, двигаясь со скоростью пять километров в час.
        Зи, которая всю жизнь мчалась вперед со скоростью, вдвое больше дозволенной во всех отношениях!
        «Ну со мной-то все понятно, я еду на репетицию, - думала Зи, - а другие куда тащатся и создают заторы? Почему им не сидится дома? А еще говорят, что бензин дорожает! Что-то не видно!»
        «Самооправдание - главная причина всех глобальных неприятностей, - подумал главный режиссер театра, пролистывая новый сценарий, - Это ужасно, когда люди говорят «Мы стреляем, потому что защищаем свою идею, но почему, при этом, кто-то стреляет в нас? Как можно!?»
        «Да, - подумала Елена, - шпион и разведчик - это, по сути, одно и то же. Разница в том, с какой стороны ты на это смотришь. Наш человек, проникший на сторону врага, - это разведчик, благороднейший из благородных… Их человек, выуживающий какие-то сведения у нас - шпион, враг, мошенник, манипулятор…»
        - Безусловно, - сказало самооправдение, - Моя причина - это причина, остальные причины - пустяки. Мой аргумент - это весомый аргумент, а остальное - так, болтовня. Я имею право, потому что я его имею, а остальные - что они тут делают? Мне действительно нужно, а другим… зачем?
        - Да-да-да, - сказали хором причины, аргументы и права, - все зависит от того, на чьей стороне мы находимся в данный момент. А времена ведь меняются…
        «Увы, - вздохнула крыша театра, - сколько причин, аргументов и прочих правильных вещей я храню тут, наблюдая за тем, как отношение к ним меняется с течением времени. Здесь, в театре все зависит не только от того, в уста (или в голову) какого действующего лица они «вложены», но и от того, кто исполняет эту роль. В одной и той же пьесе, одну и ту же фразу Зи Гранкина скажет так, что кто-то влюбится в нее в ту же минуту, а, если эту фразу произнесет Лилу, то ее пожалеют. Половина зрительного зала осознает всю глубину актрисы «слегка за сорок» после этой реплики, а вторая половина просто пожмет плечами, если эту роль поручить, например, молодой актрисе, которая уже в студенческие годы активно играла председателей колхоза и директора завода…»
        - О какой фразе, например, идет речь? - спросил зрительный зал, - Что-то ты, крыша театра, слишком увлеклась в своих размышлениях.
        Они так давно знали и поддерживали друг друга, что могли себе позволить некоторые вольности и даже легкие замечания.
        - Да возьмите любую фразу, - ответила крыша, втайне радуясь, что она, по мнению зрительного зала, только увлеклась, а не поехала окончательно, - например, самую банальную - «Я тебя люблю».
        - Ничего себе! Вот это представление о банальности! - сказала фраза и тут же примеряла на себя роль Зи, Лилу, Актрисы «слегка за сорок», «директора завода», а заодно и нескольких других актеров и актрис, которые произносили эти слова на сцене театра.
        И не только театра.
        И не только на сцене.
        И не только актеров.
        И не только в виде роли.
        - А если бы те же люди произнесли ту же фразу в той же роли (или не роли) не в этом городе и не в этом театре, а где-нибудь в Иерусалиме или Токио, - то она тоже прозвучала бы иначе, - добавила сцена.
        - И услышана была бы иначе, - добавили акустические колонки.
        - И после этого вы можете что-то обобщать, господа??? - сотряслись небеса над театром, - Как этого можно не понимать?!

* * *
        - Ты, кажется, хотел на мне жениться?
        Анна поднималась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Она не знала, каким образом это происходит, но каждый раз, когда она открывала дверь своим ключом, Вилли уже ждал ее в прихожей. Как будто чувствовал, что она приближается.
        А, может, и правда чувствовал?
        «Сейчас он, как обычно, спросит «кто это там скребется?» - подумала Анна и сегодня, в отличие от других вечеров, эта фраза представилась ей какой-то особенно теплой.
        - Ты, кажется, хотел на мне жениться? - выпалила она, едва переступив порог.
        Вилли даже не успел спросить «кто скребется».
        - Х-х-хотел, - ответил Вилли, расстегивая на ней пальто. Хоть Анна и приучила его помогать ей раздеваться в любой ситуации, он так и не перестал путаться в пуговицах и застежках.
        Несмотря на то, что его, почему-то «заело» на первой букве, она не услышала в его ответе ни малейшего сомнения.
        - Ну, и? - спросила Аня, целуя его в щеку. Как всегда, получилось, что в бороду, но это тоже не имело никакого значения в данный момент.
        «Поцеловала: вбороду, в данный момент, в прекрасном настроении», - тут же родился в голове оксюморон, но она отмахнула его от себя. Красивые слова и победы в словесных баталиях в конкретном случае тоже не имели никакого значения.
        Остались в прошлом.
        Вилли не отрывался от своего сценария.
        - Мой ручки, звони маме, садись ужинать, - Он, наконец, справился с застежками и, поскольку ему тоже сегодняшний приход Анны с работы показался не совсем обычным, неуклюже (как только он один умел) добавил: - И сейчас тоже хочу.
        - Вот и славно, - улыбнулась она, догадываясь, что это был ответ на ее вопрос, а «ручки, звонок и ужин» можно было без проблем пропустить.
        - Так чего мы ждем? - Анна просто не могла его не дразнить.
        Она прекрасно помнила, как обещала подумать над его предложением, когда оно официально поступило (розы были, но кольца, правда, не было). Сейчас нужно было признать, что ее «раздумья», мягко говоря, затянулись.
        - А ты хорошо подумала? - спросил Вилли, ласково глядя на нее и, видимо вспоминая ее ответ почти полгода назад.
        - А я все делаю хорошо, - Анна потерлась носом о его усы, - Ты разве не знаешь?
        На самом деле он знал о ней все.
        Ну, почти все.
        Знал, что она любит грызть лимонные корки и прячет фантики, чтобы самой не видеть, сколько конфет съела. Знал, что любит смотреть ток-шоу и отмахивается, когда ее расспрашивают о работе. Любит поговорить о здоровом и активном образе жизни, но ни разу не сделала зарядку за все время, что они были знакомы. Знал, что всю жизнь она мчалась вперед со скоростью, вдвое больше дозволенной.
        Любит смотреть на себя в зеркало и разговаривать с собой.
        Любит, когда с ней нянчатся, и покупать новые наряды…
        Любит, когда ей говорят о ее красоте, и любит отвечать что-то типа «ах, оставьте».
        Любит носить мужские часы и туфли на шпильках…
        И еще много всего.
        Было, конечно, и несколько «но».
        Любит заниматься любовью днем, но под одеялом. Любит рассуждать о серьезных вещах, но переводит все в шутку. Любит полумрак, но постоянно забывает выключить свет в ванной. Любит разбрасывать свои вещи и бранить его за беспорядок. Любит рассольник с перловкой и хризантемы, когда их много…
        Любит его, но что-то мешает ей быть беззаботно счастливой.
        И сегодня это «что-то» перестало ей мешать.
        «Наконец-то», - подумал торшер, когда Вилли погасил свет.
        «Уютненько как», - подумал толстый шерстяной носок с крестьянским узором, который валялся под диваном, не влезал ни в одни сапоги и постоянно терял свою пару.
        «Опять она не сняла сережки, - подумала коробочка для побрякушек, которая стояла у зеркала и считала себя шкатулкой для драгоценностей, - а утром она опять заставит его перетряхнуть все подушки, потому что замочек на сережке очень ненадежен».
        «Конечно, заставит, - пробурчали подушки, - А кого же ей еще заставлять?»
        «Ничего подобного», - сказал замочек на правой сережке, который считался особо ненадежным, - Несмотря на то, что вы все очень важные и напыщенные - коробочки там для всякой бижутерии, пышные подушки, яркие носки…, я ничем не омрачу сегодняшний вечер… Вы только посмотрите на ее пижаму - сплошные кружева…»
        Но, нужно признаться, на пижаму с кружевами вообще никто не смотрел и не обращал внимания. От нее избавились как можно скорее, даже несмотря на то, что в комнате было довольно прохладно.
        - Мы друг для друга Богом созданы, - сказал Вилли, прижимая ее к себе.
        - Это ты сам придумал?
        - Нет, просто песенка такая…
        - А на завтра еще и билеты в театр, - пробормотала Аня, уткнувшись носом в его плечо.
        И он совершенно отчетливо почувствовал, почему она сказала «еще и».
        «Сплошные удовольствия, - ворчливо заметила одна из подушек. Та, которую совершенно спокойно можно было бы отложить в сторону, так как эта парочка всегда оказывались вместе на второй подушке, - Еще и шепчутся…»
        А где-то на другом конце города, мимо старого театра проезжали поздние такси - просто мчались без всякого уважения, потому что светофор показывал «мигающий желтый» свет.
        «Как будто мимо простого многоквартирного дома едут, - вздыхал театр, - ох уж эти такси… Только покажи им мигающий желтый, тут же забывают о прекрасном…»
        Хотя… В простых многоквартирных домах тоже все было не так уж очевидно.
        В каждом доме - своя жизнь… В каждой жизни - свой театр… В каждом театре - свои актеры и зрители…
        Люди, одним словом…
        Миры…
        Ну… вот, собственно говоря, и все…
        Поэтому…
        Давайте не будем считать все персонажи вымышленными, а все совпадения - случайными.
        Кто знает, где кончается одно и начинается другое?
        А Вселенная… Что Вселенная?
        Иногда Вселенная - это всего лишь пуговица, которая закатилась за барную стойку в театральном кафе…