Забытый плен, или Роман с тенью Татьяна Лунина
# Крупный предприниматель Андрей Ильич Лебедев - в ярости.
Мало того что охота за «эликсиром молодости», якобы изобретенным местным знахарем-целителем, завела его в глухой сибирский городок, так еще и там начались сплошные неприятности, плавно перетекающие в серьезные проблемы.
Мистика?
Совпадение?
Что-то не похоже.
Однако, что бы ни случилось с Андреем, ему снова и снова приходит на помощь экстравагантная Аполлинария, называющая себя внучкой целителя.
Кто она такая в действительности?
Чего добивается?
Что за игру ведет?
Андрей не устает задавать себе эти вопросы, а тем временем, незаметно для себя, все сильнее влюбляется в эту загадочную девушку.
Татьяна Лунина
Забытый плен, или Роман с тенью
«Бойся своих желаний, ибо они исполняются»
Мудрость древних греков
Глава 1
Весна, 2005 год
- Ох, простите! Извините, бога ради, я нечаянно! Клянусь, я не хотела! Снимайте ваш галстук, я простирну. В туалете горячая вода и мыло, мне все равно туда надо, - бестолково причитала косорукая девица, тычась указательным пальцем в сползающие на нос дымчатые очки, бывшие модными лет двадцать назад.
- Будьте так любезны, успокойтесь. Это всего лишь сок, а не кровь.
- Боже сохрани! Как вы можете так шутить?! - Неожиданно когтистая правая пятерня взметнулась к багажной полке, левая - к пластмассовой перемычке нелепых очков, локти разлетелись в стороны, и на мужской свитер вслед за соком опрокинулся стакан с минеральной водой.
- Ой!
- Черт!
- Помощь нужна? - подскочила стюардесса.
Подмокший пассажир безнадежно окинул взглядом небольшой салон бизнес-класса: ни одного свободного места.
- Принесите чистое полотенце или салфетки.
- Конечно, сию минуту, - поспешила к выходу бортпроводница.
- Вы, наверное, меня ненавидите, - вдохновилась чужой терпимостью курица, набирая в легкие воздух.
- Не занимайтесь самообманом и не льстите себе. Вы, кажется, собирались куда-то? Не опоздайте, самолет скоро пойдет на посадку.
- Нет-нет, что вы! Нас еще обязательно должны покормить, я знаю, - радостно просветила безголовая девица, поднимая юркий зад. - Хорошо бы опять была рыба, - забормотала под нос и потопала, наконец, к заветной кабинке.
- Вот, пожалуйста, - сочувственно улыбнулась расторопная девушка в синем, протягивая бумажные салфетки. Смазливая, лет двадцати, зовущие глаза, улыбчивый рот, ноги от шеи - дуреха, готовая запрыгнуть в койку к любому из этого салона с наивной надеждой его окрутить.
- Как долго еще лететь?
- Три часа. Что-нибудь еще? Чай? Кофе? Сок?
- Нет. - Он сунул в протянутую руку использованные промокашки, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Терпеть эту пытку оставалось сто восемьдесят минут - проклятие!
Андрей Ильич Лебедев, президент фармацевтического холдинга «Оле-фарма», кипел от злости, проклиная минуту, когда решился на этот авантюрный полет. Чартерный рейс никому не известной авиакомпании подсунул Женька Егорин, старый друг и правая лебедевская рука в совместном бизнесе. Евгений так горячо нахваливал «Кедр», уверяя в надежности техники и непогрешимости пилотов, что Лебедев, боявшийся воздушной болтанки, согласился. В итоге доверчивый лох оказался соседом суматошной недотепы, торчал в неудобном кресле, политый томатно-боржомистой смесью, злой, встрепанный, как воробей после драки.
Он сделал глубокий вдох-выдох и постарался абстрагироваться от идиотской ситуации. Чтобы до конца разобраться в причинах, вынудивших сесть в самолет, необходимы ясность ума и вялость эмоций. Все это пришло на десятой секунде, когда Лебедев принялся прокручивать в голове события последнего месяца.
...В истории с гением из таежной глухомани необычным виделось многое. Заказное письмо из Майска, адресованное «лично тов. Лебедеву А.И.» с предложением выкупить патент на эликсир долголетия; никому прежде не известный восьмидесятилетний гений, который изобрел волшебный напиток; возня конкурентов, невесть как прознавших про чудодейственный препарат; упрямство старика, не желавшего прибыть для переговоров в Москву; непонятная спешка в Сибирь руководителя отдела перспективных проектов и его восторг от встречи с моложавым дедком; неуемный энтузиазм видавшего виды Егорина и, наконец, необъяснимое желание самого Лебедева повидаться с новоявленным алхимиком. Все отдавало мистикой, попахивало жульничеством и сулило такие прибыли, от которых захватывало дух даже у президента компании с ежегодным оборотом в пять миллиардов долларов. Здесь во всем правил бал парадокс, но выбрал он точную цель. Андрей Лебедев, властный господин собственной судьбы, как, впрочем, и многих чужих, был рабом парадокса. Умный, жесткий прагматик, точно просчитывающий ходы, Лебедев тем не менее полагал, что мир подвластен лишь
чудакам, попирающим здравый смысл. Парадокс был идолом, которому молился «язычник», фанатично веря в свою звезду, и его сутью, глубоко спрятанной от всех, толкавшей подчас на безумные для остальных умников действия, неизменно приводящие к успеху. Этот идол не внял молитве только однажды, однако даже в тот раз пошатнулась вера в справедливость, но не в божество.
- Уф, - плюхнулась рядом довольная девица, - как приятно чувствовать себя важной птицей, вы согласны?
Лебедев плотнее смежил веки, притворяясь спящим. И тут вдруг в ноздри ударил запах - единственный, неповторимый, узнаваемый среди тысяч других. Андрей Ильич повернул вправо голову, словно в полудреме, и незаметно приоткрыл глаза. Рядом ерзала обычная особь. Темные волосы с челкой, закрывающей лоб, карикатурные очки, большеротая, в ушах папуасские кольца, грудастая, навязчивая, неуклюжая - ее право на жизнь оправдывал только чужой запах, надетый самозванкой без спросу.
- У вас приятные духи.
- Правда, вам нравится? Это «Диориссимо», мои любимые, обожаю их! Только ландышевый аромат уже давно не в моде, - вздохнула с сожалением душистая дива, - но я все равно предпочитаю его другим. Ландыши - это такая прелесть! Чистота, беззащитность, нежность, словно наши детские мечты, рассыпанные по стеблю жизни. - У Лебедева похолодело внутри и вздыбились волоски на ставшей гусиной коже. - Ой, что это на меня нашло, - рассмеялась девица, - в патетику впала! Извините, я, кажется, вас утомила. Сначала щедро полила, а потом заговорила совсем. - Она дружелюбно улыбнулась и скромно представилась: - Аполлинария.
- Как?!
- Полина Нежина или просто Аполлинария. Вы побледнели, вам плохо? Может, позвать стюардессу?
- Нет, - справился с собой Лебедев, - все нормально. Просто имя у вас редкое, необычное. И красивое очень.
- Шутите?! Меня в школе дразнили Поляной. Мальчишки вечно собирались погонять на мне в футбол, девчонки - нарвать одуванчиков или позагорать. Я их всех готова была загрызть, как волчица. Знаете, как я ненавидела свое имя? Бешено, до икоты! - болтала она, беспечно вбивая в соседа раскаленные гвозди. - В шестом классе увлеклась греками и где-то вычитала, что по-гречески мое имя - Аполлинария. Мне это жутко понравилось, я стала себя так называть и приучать к новому имени других. Надавала лещей кому надо, да и дело с концом, - похвасталась драчливый адепт Эллады. - Представляете, даже учителей сумела приучить: глохла напрочь, когда звали Полиной. Правда, такая «глухота» мне дорого обходилась, но зато через год с Поляной больше не приставал никто.
- Простите, - пробормотал Андрей Ильич, - мне надо выйти.
- Опоздали, в проходе стоит тележка. Я же говорила, что будет обед!
Оставшееся до посадки время Лебедев отчаянно притворялся спящим. Слава богу, и девица заткнулась, безмятежно дремала под боком да изводила запахом - хапуга, укравшая прошлое. Наваждение, бред, такого не может быть! Но имя, ландыши и школьная кличка плевали на здравый смысл, навязывая веру в переселение душ. Он хватался за сегодняшний день, а память толкала в десятилетнюю давность, когда на лебедевских руках истекала кровью Поля...
Тупо болел затылок, затекли от сидения ноги, тело холодила влажная рубашка, однако все это было ничто в сравнении с пыткой той июньской жаркой ночи. Сколько лет прошло, а случилось будто вчера. И как тогда, так же нестерпимо хочется пить, трясутся руки, раскалывается голова...
Андрей Ильич стиснул зубы - никому не удастся выбить его из колеи: на кону цифры со многими нулями. Президент «Оле-фармы» не имеет права киснуть, оплакивая старые грехи... Будь проклят этот хваленый здравый смысл!
- Вам нехорошо? - Лебедев открыл глаза и наткнулся на озабоченный взгляд стюардессы. - Может быть, нужен пакет?
- Нет, только аспирин и стакан воды без газа.
Через десять минут в кресле с вертикальной спинкой сосредоточенно хмурил лоб деловой человек, энергично черкая что-то в кожаном блокноте. Он не прервался даже при толчке от соприкосновения шасси с долгожданной землей.
- Слава богу, долетели! Сколько ни летаю, а никак не привыкну. Терпеть ненавижу в воздухе болтаться! - Ожившая соседка отстегнула ремень безопасности, нетерпеливо вскочила с места. Над головой щелкнуло, потом что-то задвигалось, зашуршало, и на аккуратную мужскую макушку посыпался ворох конфет, шлепнула по плечу коробка в подарочной упаковке, по спине скользнул плюшевый лис - у Андрея Ильича потемнело в глазах.
- Ох, простите! Извините, ради бога! Я нечаянно, клянусь!
- Вы слишком часто клянетесь, - сухо заметил Лебедев, - верить вам пропадает всякий смысл.
- Верить следует даже тогда, когда нет ни смысла, ни сил, - невинно улыбнулась она. - Всего доброго. - Набросила на плечи куртку, прижала к груди проклятого лиса, подхватила коробку и, игнорируя конфеты, поплыла к выходу. Следом потянулись остальные, а Лебедев застыл в кресле, тупо пялясь на суфле в шоколаде. Перед его невидящими глазами стоял другой игрушечный лис - пропитанный кровью, винящий, обхваченный слабеющей тонкой рукой...
За дверью аэровокзала приезжий подумал, что природа умеет зло пошутить: на календаре конец марта, а вьюжит, как в начале февраля. Метель разыгралась не на шутку: заставляла щуриться, бросала в лицо колючие хлопья, вынуждала посылать к черту и погоду, и природу, и занюханный городишко, куда занесло залетную столичную птицу. Разглядеть в снежной вечерней мгле было трудно не то что людей - самолеты, и Андрей Ильич вернулся в здание, решив, что проморгал человека с плакатом «г-н Лебедев». Послонявшись по диагонали зальчика, просматриваемого насквозь, раздраженный «г-н» вытащил мобильный телефон и забарабанил указательным пальцем по кнопкам. Наткнулся несколько раз на вежливый голос с сообщением о выключенном аппарате абонента, поклялся погнать к чертовой матери бестолкового референта, не сумевшего организовать встречу шефа, и снова двинулся к тяжелой стеклянной двери.
Вокруг сновал озабоченный народ. Одни привычно пропадали в свистящей круговерти, другие чудом возникали оттуда, и каждого наверняка кто-то ждал. Не удостоился подобной чести лишь одиночка, способный купить этот задрипанный Майск со всеми его потрохами. Лебедев решительно толкнул дверь и едва удержался на ногах под порывом сильного ветра. Проклятие, как умудряются здесь шнырять шустрые аборигены!
- Что-то подсказать? - крикнул в ухо осточертевший голос.
- Вы здешняя?
- Да.
- Такси в этом городе можно найти?
- В такую погоду вряд ли, а автобус только отошел, теперь придется ждать не меньше часа, если не двух. Вам куда?
- Наверное, в гостиницу.
- Могу подвезти.
- Вы?!
- Если еще попрепираемся минут пять, исчезнет и эта возможность.
- Черт с вами, - решился безумец, - давайте рискнем. Только очень надеюсь, что процесс не заменит результат.
Девица усмехнулась и отважно нырнула в пургу. Чертыхнувшись снова, Андрей Ильич рванул за ней, искренне надеясь, что из двух зол он все-таки выбрал меньшее.
Надежда не оправдалась. Распрощавшись с Аполлинарией у гостиничной двери и от души пожелав на дорожку удачи, Лебедев шагнул в тепло и уют, однако через пару минут получил от ворот поворот. Не помогли ни доллары, ни презентабельный вид, ни мягкая улыбка - пышная дама с безвольным подбородком, взбитыми кудельками и ямками на пухлых щеках оказалась стойкой, точно гранитный столб.
- Мест нет, уважаемый.
- Вы хотите сказать, что к вам прибыла погостить вся Россия?
- Ваша ирония неуместна. Свободных номеров нет, а ставить раскладушку в холле я не имею права. - Она с каменным видом приступила к изучению собственных ногтей, словно увидела их впервые.
- Тогда подскажите другую гостиницу. Надеюсь, ваша не единственная?
- На Ленина есть, а больше не знаю.
- Как туда проехать?
- Никак. Разве не видите, какая метель разыгралась? Только ненормальный рискнет сейчас сесть за руль, - вздохнула «тумба» с крашеной макушкой и принялась с ожесточением подпиливать свои ни в чем не повинные ногти.
Лебедев снова взялся за мобильник, теперь он повсюду натыкался на длинные гудки. Впервые за последние годы Андрей Ильич не мог повлиять на ситуацию, это непривычное состояние злило и озадачивало.
- Только не подумайте, что в нашем городе не уважают москвичей, - прозвучало вдруг над ухом. Он оглянулся: в куртке с откинутым капюшоном ему сочувственно улыбалась намозолившая глаза провинциалка. - Нет мест?
- Выходит так.
- Подождите, может, получится вас впихнуть, - шепнула Аполлинария и решительно направилась к «тумбе».
- Я не таблетка, чтоб меня впихивать, - буркнул вслед Андрей Ильич. Однако капризничать было не к месту, потому как любое место оказалось бы сейчас весьма кстати.
Нежина пошепталась с несговорчивой толстухой, поулыбалась просительно, потыкала пальцем в сторону Лебедева, потом понимающе покивала и вернулась ни с чем.
- Оказывается, все забито на три дня вперед. Какая-то конференция: то ли экологов, то ли уфологов. Я, если честно, не вникала.
- Какого черта их понесло в эту дыру?
- Наверное, все-таки уфологов. У нас же тут сплошные НЛО, летом тарелок - что комаров. К нам и телевизионщики приезжали, фильм снимали про инопланетян. А соседка моя, баба Нюра, с пришельцами даже общалась. - Проклятие, куда он попал? Бабки, тарелки, бездельники, запрудившие город, да еще эта вьюга! Любой нормальный аэропорт тут же закрылся бы, но у этих все не как у людей. - А снег повалил всего полчаса назад, - радостно поведала ясновидица, - хорошо, приземлиться успели.
- Лучше бы опоздали. Отвезете меня обратно?
- В аэропорт?
- Да.
- Шутите?
- Только за столом и с друзьями.
Она задумалась, прикидывая что-то в уме. И вдруг огорошила:
- Поедемте ко мне. У меня большой дом, места хватит. Не гостиница, но приютить вас на пару дней могу вполне. Лучше бы, конечно, отвезти вас к моему дедушке, но сейчас туда не проехать: замело. А дед вам бы понравился, он забавный.
- Послушайте, почему вы меня опекаете? Только честно.
Аполлинария неспешно нацепила на нос свои колеса, помолчала и призналась с обезоруживающей улыбкой:
- По правде сказать, вы мне симпатичны - это раз. У меня перед вами комплекс вины - это два. И наконец, мой дед вдалбливал своей внучке с детства, что оставлять человека в беде нельзя. С бедой я, конечно, погорячилась, но проблема у вас, кажется, есть, так?
Лебедев всмотрелся в памятливую «внучку»: вроде не врет, да и мозги, кажется, у этой курицы хоть и в зачатке, но все же имеются. А вот у него другого выхода, похоже, нет.
- Завтра я, разумеется, разберусь, но...
- Но до завтра надо дожить, - весело подхватила недавняя клуша, - верно? - и запнулась, вопросительно глядя на собеседника.
- Андрей Ильич, - спохватился тот, - извините, что не сразу представился, - неожиданно зацеремонился он.
- А вам я, пожалуй, позволю звать себя Полиной.
Ни за какие блага мира не смог бы произнести он это имя опять!
- Позвольте лучше Аполлинарией. Я тоже питаю слабость к грекам.
- Заметьте, вы назвали первое в нас совпадение, не я, - рассмеялась Нежина. - А второе будет, когда мы оба застрянем в дороге и нас занесет снегом, если сейчас же не рванем к машине.
* * *
Если дом, как зеркало, отражает хозяев, то этот явно был из зеркал кривых. Здесь с порога во всем проявлялись тонкий вкус и достаток, что никак не вязалось с хозяйским видом. Безобразные очки, встрепанная грива, дешевая куртка на рыбьем меху, ненужная откровенность, сбивчивая речь, назойливость, открытость - такие живут в окраинных хрущобах, коммуналках, общагах, но только не в подобном храме, где каждая вещь почти что святыня. Андрей Ильич бывал во многих далеко не бедных домах, да и сам жил весьма комфортно, но в этом он почему-то робел, злясь на беспричинную робость. И в самом деле, разве впервые перед глазами такое? Встречалось и побогаче, но там кичилось, а тут ласкало и грело. Мебель, книги, предметы старины, ковер на дубовом вощеном паркете, пейзаж на стене, написанный маслом, - все расслабляло, пробуждало приятные мысли и утверждало, что жизнь на земле прекрасна и лучшее в ней - человек. Под этим высоким балочным потолком будто курился фимиам, возносивший до небес; не наслаждаться им казалось глупостью или даже кощунством.
- Раздевайтесь, вот шкаф для верхней одежды, чувствуйте себя как дома. Сейчас будем ужинать, дед до отказа забил холодильник. - Аполлинария водрузила на каминную полку привезенного лиса, покрутилась перед игрушкой и, довольная, двинула к лестнице. - Я мигом, только переоденусь да вымою руки. Гостевая со всеми причиндалами там, - кивнула на резную белую дверь. - После ужина покажу вашу комнату. Или, может, хотите подняться сейчас?
- Не к спеху.
Хозяйка деловито кивнула и вспорхнула наверх. А гость застыл под люстрой, высвечивающей безмозглую голову, невесть с чего вздумавшую сунуться в пекло. Адским жаром несло от камина, где скалила зубы плюшевая игрушка - напоминая, обвиняя, казня. И намекая на тленность всего живого. Лебедев аккуратно повесил в шкаф куртку и, стараясь ровнее дышать, отправился в ванную.
Ужин оказался щедро приправленным хозяйкиной болтовней. В свои двадцать семь Аполлинария замужем не была и в жены не стремилась: не к кому, да и неохота.
- Брак - это дело бракодела, - аппетитно уплетала она буженину, запивая сочное мясо душистым вином. - К тому же я жертва несчастной любви. В девятом классе втрескалась в Сашку из параллельного «Б», он мне даже руки целовал. А после
«новогоднего огонька» переметнулся к Катьке Бедняшиной, представляете?! Правда, она кареглазая блондинка, я бы тоже не устояла, - выгородила изменщика «жертва». - Потом, уже на первом курсе влюбилась по уши сдуру. Очень красивый мальчик, но прохвост. Слава богу, поняла я это довольно быстро. Так что сердечные дела не по мне, - беззаботно призналась падчерица Афродиты и вкусно захрустела свежим огурцом. Она вообще все делала вкусно и легко. Шутя доставляла неприятности, без усилий вникала в чужую проблему, запросто выручала - все естественно, как дышала, ела или пила. Из нее вышел бы славный товарищ - верный, надежный, вечный. Любить, к сожалению, такую невозможно.
- Вы учились в Майске?
- В Москве.
- Подождите, попробую угадать вашу профессию. - Лебедев всмотрелся в разрумянившееся лицо, глаза по-прежнему скрывались дурацкими колесами. - Вы учительница, скорее всего, преподаете в младших классах, верно?
- Нет.
- По торговой части?
- Аналитик из вас никакой. Я - театровед.
- Кто?!
Аполлинария звонко рассмеялась:
- Никогда не задумывались, почему идут в критики? Чтобы по праву одергивать чужим талантам задранные носы, когда собственным Бог обделил. На мое счастье, у меня хватило ума довольно скоро понять, что кидаться на великана - смешно, на карлика - глупо, и я оставила эти подскоки и наскоки.
- А чем занимаетесь сейчас?
- Вернулась домой, сляпала дизайнерскую фирму. Не смотрите, что город маленький, у нас живет не бедный народ, - хитро улыбнулась она. - Знаете что, Андрей Ильич, давайте-ка я отправлю вас спать, вы наверняка хотите отдохнуть. Мне, если волю дать, так до рассвета времени будет мало. Идите за мной, - и не дожидаясь ответа, поднялась из-за стола.
Засыпая, Лебедев с удивлением отметил, что словоохотливая хозяйка не задала ни одного вопроса нечаянному гостю.
Глава 2
...Он не владел собственными ногами! Проклятые конечности не подчинялись мозгу, посылавшему команды «вперед» и «быстрее». Невесомые туфли из телячьей кожи пудовыми гирями тянули вниз, сужая шаги, растягивая драгоценные секунды в вечность, лишавшую надежды. Надо бы пулей мчаться наверх, а он полз червяком, от ступени к ступени, с ужасом содрогаясь от бессилия. На глаза давила кромешная тьма, и только там, куда гнало паникующее сердце, дрожало мутное световое пятно. Наконец он закончил пересчитывать собой заплеванные выступы и оказался на освещенном ровном полу, где по серой поверхности расплывалась багровая лужа. Бетонная плита змеилась трещинами, следила щербинами, заполняемыми красным, превращаясь из заурядного пола лестничной площадки в яркое абстрактное полотно. Он попытался сделать рывок к тому, что сложилось вдвое у обшарпанной стенки, и рухнул - мордой прямо в цементные оспины. Глаза заливал пот, руки тряслись унизительной дрожью, ног словно не было вовсе, пригвожденное к железобетону тело корчилось, точно насекомое под булавкой. А по красным трещинам скакал плюшевый лис, по-человечьи злобно
ругаясь единственным словом и хищно лязгая при этом зубами. Утробное «тварь» и частый стук клыков друг о друга создавали дикую какофонию, рвущую барабанные перепонки. Наглый очеловеченный лис подбирался все ближе, норовя вцепиться в лицо. Разламывало виски, тяжело пульсировала кровь, пересохло во рту. Неимоверным усилием воли он поднял неподъемную руку, чтобы отогнать мерзкое животное и...
Под потолком распластала крылья-плафоны белая люстра, со стены задумчиво взирала красотка, написанная маслом при царе Горохе, над ухом безмятежно тикали часы, за окном хмурилось утро и, кажется, по-прежнему мело. А тишину вдрызг разбивали странные звуки, будто дятел долбил твердым клювом кору. Лебедев протер глаза, не понимая, что за чертовщина его окружает, потом вспомнил вчерашний вечер, досадливо поморщился, дрожа от холода, оделся и поплелся на стук с мечтой о таблетке аспирина и стакане крепкого горячего чаю.
Необъяснимые звуки доносились снизу, куда уходила дубовая лестница. Спустившись, настырный гость оказался перед приоткрытой дверью, выпускавшей на волю раздражающую долбежку. Андрей Ильич просунул голову в дверной проем и громко поздоровался, превозмогая нестерпимую головную боль.
- Доброе утро! А вы, я вижу, уже на ногах? Тогда, может, подскажете, как мне выбраться отсюда?
- С добрым вас утром, Андрей Ильич! - приветливо улыбнулась молодая хозяйка, не прекращая стучать молоточком по круглому стержню с металлической каплей на конце, упиравшейся в медный лист. - А вы, как я вижу, не выспались? У вас, извините, помятый вид.
- Голова болит, - буркнул Лебедев. В кармане пиджака завибрировал мобильник. - Да?
- Здорово, Андрюха! Как ты, нормально? - Егоринский басок добродушно рокотал, уверенный в положительном ответе.
- Привет. Разберись, почему меня никто не встретил, - это первое. И второе - распорядись, чтобы за мной прислали машину по адресу... - он вопросительно посмотрел на хозяйку.
- Перепелкина, пять.
Столичный гость хмыкнул и отчетливо повторил адрес.
- Ответственность за выполнение берешь на себя, понял? Как ты это сделаешь, меня не касается. Но если снова будет сбой, приеду - откручу башку. Все!
- Андрей, что случилось? Почему...
Лебедев отключил сотовый и огляделся. Большая комната здорово смахивала на мастерскую, где хозяйничать мог бы мужик с золотыми руками, но никак не девица с прискоками - вылетевший в трубу театровед и новоиспеченный дизайнер. Здесь во всем - от верстака до аккуратно сложенных инструментов - чувствовался крепкий хозяин, из тех, кого когда-то звали кулаками: основательный, прижимистый, работящий.
- Это мастерская вашего деда?
- Моя. А вот с машиной вы, кажется, погорячились. В окошко смотрели?
- Одним глазом.
- Головную боль мы, конечно, цитрамоном снимем, но...
- Лучше аспирином.
- Но, боюсь, погоду нам не одолеть, - пренебрегла невежда поправкой знатока. - Замело по самые окна. Я слушала радио: прогноз неутешительный, снегопад обещают как минимум на два дня.
- Это шутка?
Она молча встала и направилась к двери, кивком велев следовать за собой. В холле сунула в руки ключ, деловито предложила:
- Откройте. Если сможете это сделать - вызову такси, пожелаю доброго пути, если за вами приедет водитель, на худой конец сама отвезу, куда надо. Выполню все что угодно, только попытайтесь самостоятельно выйти в эту дверь.
Чертовка знала, что говорила! Ключ повернулся легко, даже щель удалось расширить сантиметров до двух, а дальше - никак. Казалось, их не замело - замуровало, и, поняв бесполезность затеи, Лебедев сдался.
- Наверно, вы ночью созвали всех снегодуев? - коряво пошутил он, пытаясь скрыть растерянность и недовольство собой.
- Чтобы продлить счастье общения с вами? Не обольщайтесь, Андрей Ильич. Просто вы, москвичи, самонадеянный народ, иначе прежде чем сюда ехать, поинтересовались бы особенностью здешних мест. В наших краях март - гиблый месяц, иногда заметает так, что жизнь замирает на несколько дней. Неужели вас не предупредили об этом?
Больше слов удивляла метаморфоза, происшедшая с ней. В полете действовала на нервы безмозглая курица, после посадки опекала наивная простушка, за столом угощала гостеприимная хозяйка и, наконец, ставила сейчас на место уверенная в себе женщина, вполне доходчиво и связно выражавшая свои мысли. Такая многоликость настораживала и заставляла задуматься. В другое время бывалый москвич, может, и пораскинул бы мозгами над странностью провинциалки, но сейчас любая мысль могла расколоть бедный череп. Лебедев непроизвольно сжал виски, удержавшись от постыдного стона.
- Да вам в самом деле плохо, - всполошилась Аполлинария. - А я, идиотка, тестирую вас на силу.
- Мне хорошо. Пару таблеток аспирина - и все как рукой снимет.
- Пойдемте, я дам лекарство и заварю чудесный чай. Заснете, а проснувшись, снова родитесь на свет, - пошутила хозяйка и взяла за руку гостя. - О, да у вас, похоже, температура. Знобит?
- Аспирину и чаю, - упрямо бубнил Лебедев, тащась послушно следом. Потом он провалился в пылающую тьму...
Его свалил банальный грипп: с сильным жаром, осточертевшим питьем и непривычной опекой. Больной молча выполнял чужие команды, злясь на весь мир, особливо на себя. Андрей Ильич не умел и ненавидел болеть. Не потому, что пекся о здоровье, а потому, что презирал в себе беспомощность и слабость. В свои сорок лет он сталкивался с болезнью дважды: первый раз в десятом классе, когда сдуру обожрался чебуреков и насмерть перепуганная мать вызвала «скорую», а второй - позапрошлой весной, тогда его прихватил аппендицит. Оба раза врачи полоскали кишки, с тех пор у Лебедева выработалась стойкая идиосинкразия и к белым халатам, и ко всякого рода болячкам, превращающим мужчину в бесполое, жалкое, безвольное существо. Теперь же он умудрился не просто загреметь в больницу к таким же, как и сам, бедолагам, а впереться в чужой дом, к незнакомой девице и выпасть там в осадок на несколько дней - без связи с нормальным миром, без информации, без дел. Лебедев скрежетал зубами, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на ни в чем не повинной хозяйке, заботливо подающей чаек и мутные отвары. Против него сговорились погода,
случай и люди. Одна заставила пойти на авантюру, другой подложил свинью, а третьи точно вымерли все, разом позабыв о своем живом еще боссе. Вдобавок вырубился мобильник. Не помогали ни зарядное устройство, ни суетливая беготня пальца по кнопкам, ни познания в технике - телефон не работал, точно подцепил инфекцию, но в отличие от ее носителя напрочь отказывался здороветь.
- Можно от вас позвонить в Москву? - спросил Лебедев, утратив всякую надежду оживить хваленое японское чудо. - Я оплачу разговор.
- Тратиться не придется, - Аполлинария сунула под нос очередную чашку с коричневым отваром, - в доме нет телефона.
- А мобильный?
- Не пользуюсь. Терпеть ненавижу, когда без нужды досаждают. Если надо, сама найду способ связаться.
- Позвольте, но у вас же фирма, мало ли какие могут возникнуть проблемы? Как же можно так работать?
- Пейте, не то остынет. А на ваш, извините, шаблонный вопрос отвечу одним словом: отлично. Когда все устроено с умом, работать можно прекрасно. Вы же не вскрываете каждый раз крышку часов, чтобы проверить, как действуют шестеренки и колесики, верно? Потому что знаете: механизм налажен и нет нужды туда соваться. Так и в моей фирме, тем более что львиную долю работы тяну я сама.
- Интересный вы человек, Аполлинария, - не сдержался идущий на поправку гость, - мыслите нестандартно. - Видно, болезнь совсем размягчила мозги, прежде такая
«нестандартность» заставила бы усомниться в здравом уме собеседника. - Спасибо, - вернул он пустую чашку, - ваши отвары действительно волшебные: исцеляют без таблеток прямо на глазах.
- Андрей Ильич, - замялась хозяйка, - можно задать вам один вопрос?
- Когда за мной приедет водитель? Спросите о чем-нибудь полегче.
Девушка помолчала, внимательно изучая фарфоровое донышко с темным осадком, потом перевела взгляд на Лебедева и тихо спросила:
- А кто такая Полина?
Даже если б он был не беспомощным гриппозником, а Самсоном, рвущим пасть льву, то и тогда у него не хватило бы сил ответить.
- Странно Полине задавать такой вопрос, вам не кажется?
- Нет. И простите мою бестактность. Просто когда я меняла компрессы, вы все время хватали меня за руку и называли Полиной. Но обращались явно не ко мне.
- Я вас очень прошу, - процедил сквозь зубы Лебедев, - за заботой о моей скромной персоне не проглядите машину, которая должна объявиться на Перепелкина, пять. Надеюсь, дороги в Майске уже проходимы?
- Вполне, - спокойно ответила Нежина и вышла из комнаты, осторожно прикрыв дверь за собой.
Проклятие! Что еще он выболтал этой девице? Может, и неглупой, вполне, как оказалось, терпимой, но не имеющей абсолютно никаких прав влезать в его жизнь. Андрей Ильич поднялся с опостылевшей кровати и принялся бродить по комнате из угла в угол, угрюмо считая шаги. «Командировка полетела к черту - это раз, туда же, безусловно, отправится бестолковый помощник - это два, нервы начинают сдавать - три. Выход из нынешней ситуации один: ждать. Рано или поздно наступит день, когда с юмором будут вспоминаться и нелепая провинциалка, и вторжение в ее удивительный дом, и болезнь, и бесконечный снегопад, загнавший в ловушку». В этом мире детерминировано все, не исключено, что и его вынужденное пребывание здесь - одно из звеньев неизвестной пока цепи. Поэтому лучше не дергаться, а успокоиться и не суетиться впустую, суетливость - плохой советчик. Андрей Ильич сунул под мышку градусник и подошел к окну. Солнечно, тихо, безоблачно. Наконец-то наверху перестали потрошить эту чертову перину, посыпая все вокруг нескончаемым пухом. Завалило их прилично, но в доме наверняка найдется лопата, а сил сейчас хватит
вполне, чтобы справиться и с заклинившей дверью, и со снегом. Завести машину долго уговаривать вряд ли придется, хозяйка будет рада избавиться от надоевшего гостя. Лебедев вытащил градусник: лишняя пара десятых, никак не способная повлиять на твердое решение вернуться к нормальной жизни. Он довольно ухмыльнулся и отправился на поиски Аполлинарии. Бедняжка, похоже, обиделась, наверное, глотает сейчас слезы в укромном уголке да ругает себя за опрометчивый вопрос. И правильно делает, лезть в чужую душу - значит пакостить собственным нервам.
Андрей Ильич бесшумно прикрыл дверь комнаты, где провел безвылазно четверо суток, и прямиком направился в каминный зал. Девушка как-то обмолвилась, что там ее любимое место. Подошел к лестнице, привычно коснулся перил, прислушался с интересом, потом пошагал вниз, удивляясь, как прилично звучит гитара. И вдруг через несколько ступеней замер точно привидение, застигнутое врасплох первым петушиным криком.
«Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить, и печальна так и хороша темная звериная душа», - пел негромко выразительный женский голос, бросая полчища мурашек на ставшую вдруг чужой похолодевшую кожу. Пьяным призраком заскользил Лебедев вниз, цепляясь за дубовые перила. У него хватило сил дослушать до конца и объявиться как ни в чем не бывало перед доморощенной садисткой, вспомнившей снова о дыбе. «Бежать отсюда надо, бежать без оглядки, сию же минуту, - решил Андрей Ильич, - иначе добром все это не кончится».
- Нравится Мандельштам?
- Да. - На безмятежном лице певуньи не было ни тени обиды. - Как себя чувствуете, лучше?
- Да, - эхом отозвался Лебедев и уселся у камина напротив. - А музыка чья?
- Соответствует тексту?
- Можно сказать и так.
Аполлинария задумчиво перебрала гитарные струны и скромно призналась:
- Моя.
- Сколько же в вас еще скрытых талантов?
- Ни одного, - улыбнулась она, - все на вид у.
«В таком случае к тебе надо подходить с лупой», - мрачно подумал Лебедев.
- Я пришел к вам с дельным предложением.
- А я подумала: с пренеприятным известием. Ваше лицо значительно, но мрачно.
- Творческим людям свойственно заблуждаться. Не пугайтесь, я всего лишь хочу расчистить снег до калитки. Дадите лопату?
- В гараже.
- Как туда попасть?
- По расчищенной вами дорожке, - с невинной улыбкой просветила хозяйка.
- Послушайте, Аполлинария, - не сдержался Лебедев, - вы живете одна, что понятно и вполне допустимо. Сознательно не пользуетесь телефоном - с трудом и это можно принять. Но как можно спокойно оставаться замурованной в доме и даже не пытаться высунуть на улицу нос?
- Очень просто: меня откапывает дед. Если не объявляюсь в первые два дня после такого снегопада, значит, забыла про лопату. Тогда дед приезжает и вызволяет меня. - Она поднялась из кресла, бережно положила туда гитару, подошла к камину, поворошила кочергой догорающие поленья. - Не уходите, сейчас будем обедать.
Андрей Ильич от возмущения едва не задохнулся:
- Вы что, издеваетесь?! Я в ответе за сотни людей, на моих плечах крупное производство, у меня командировка срывается, а вы предлагаете ждать вашего деда?! Да вы хоть представляете, сколько стоит минута моего времени?
- А зачем? - Ее мыслительный аппарат ставил в тупик, отметая всякую возможность общения. Убийственная логика захолустной чудачки ошарашивала, заставляя одного из двоих чувствовать себя идиотом. У Андрея Ильича возникло вдруг подозрение, что эта незавидная роль предназначалась ему.
- Ваши рассуждения, мягко говоря, озадачивают, дорогая Аполлинария. С вами трудно беседовать.
- Зато легко иметь дело. Да не убивайтесь вы так, Андрей Ильич, все образуется, поверьте! Лучше вспомните царя Соломона: старик утверждал, что богатство от суетности истощается. А вы не кажетесь человеком, который стремится беднеть, - лукаво улыбнулась оптимистка, повернулась спиной и потопала через столовую к кухне, уверенная, что на пару с мудрым иудеем убедила в своей правоте.
- Послушайте, Аполлинария, - поплелся следом зануда, - может, у вас найдется ломик или топор? Давайте договоримся: я открою дверь и расчищу дорожки, а вы поможете мне добраться до гостиницы, идет? Это, конечно, в том случае, если и сегодня за мной не приедет водитель.
- Хорошо, - равнодушно пожала плечами девушка, не повернув головы. - В мастерской найдете, что нужно. У вас в запасе пятнадцать минут. Я не люблю, когда в тарелках стынет еда.
- Хватит и пяти, - обрадовался Лебедев и понесся в подвальную комнату.
Он провозился до темноты. Сначала рыскал по мастерской в поисках инструментов, потом канителился с дверью, а когда, утопая в снегу, расчистил дорожки, стемнело и ехать в ночь не было нужды. К тому же Андрей Ильич, еще не пришедший в норму, после непривычной работы устал, взмок и от горячего душа с уютной постелью его не заставила бы отказаться даже сотня ждущих дедков. Покончив с делами, на которые сам напросился, Лебедев безуспешно поискал хозяйку, вяло пожевал буженину, заботливо прикрытую салфеткой, ополоснул тарелку, затем отправился с легкой душой спать, решив, что за ночь ничего случится, а утром он наконец-то отсюда уедет.
...Нетерпеливый гость поднялся ни свет ни заря. Принял душ, привел себя в порядок, собрался и при полном параде спустился в столовую, уверенный, что встретит там Аполлинарию, колдующую над своими чаями. Однако здесь все делалось вопреки его ожиданиям. На этот раз дом решил прикинуться мертвым и затих без малейших признаков жизни. Лебедев обошел первый этаж, заглянул в мастерскую, потыкался носом в окна, даже выскочил на минутку во двор - пустота и тишина, только воробьи да вороны переругиваются между собой. Озадаченный гость решил подняться и проверить каждый закоулок: человек не иголка, найдется. Но на втором этаже и в мансарде - та же картина. Оставалась единственная комната - хозяйкина спальня, однако гостям туда ход был заказан. По крайней мере одному из них, тому, кто беспардонно шарил сейчас повсюду. Поколебавшись, Лебедев тихонько постучался и, не дождавшись ответа, осторожно толкнул дверь.
Небольшая, залитая солнечным светом комната никак не походила на девичью светелку. Огромная, от потолка до пола, медвежья белая шкура, комод, заваленный исписанными листами, чучела животных и птиц, на стенах рога, яркие пятна абстрактных полотен и инкрустированные ружья дулами вниз, старинная лампа с наброшенным на абажур тончайшим расписным шелком и здоровенная, в полспальни, кровать. А на разобранной постели, под пуховым одеялом в черном атласном пододеяльнике жалобно постанывала его недавняя нянька. Разметавшаяся по подушке грива сливалась с антрацитовой наволочкой, выпростанные из-под одеяла голые руки вздрагивали, сбившаяся сорочка открывала плечо и правую грудь. Аполлинария спала, но этот затяжной беспокойный сон очень не понравился Лебедеву. Он бесшумно приблизился к кровати и осторожно поправил сорочечную бретельку. Однако осторожность была излишней: девушка явно впала в беспамятство, полыхая жаром, как те угли, что ворошила вчера кочергой. Андрей Ильич прикоснулся ладонью к ее лбу и в сердцах ругнулся: эта чертовка и тут обвела вокруг пальца - вздумала заболеть. С улицы послышались
автомобильные гудки. Он выглянул в окно: к забору притулилась черная «Волга». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, за кем прибыла долгожданная машина. Гость задумчиво посмотрел на беспомощную хозяйку, так ловко принявшую гриппозную эстафету, и двинулся к двери.
У входной калитки маячил мужчина средних лет в синей куртке и темных брюках.
- Вам кого? - крикнул с порога Андрей Ильич.
- Доброе утро! Меня прислали за Лебедевым из Москвы. Это вы?
- Здравствуйте. А почему так долго не приезжали?
- Так поломка была, Андрей Ильич! Опять же, дороги замело: трактору не проехать, не то что «волжанке», - радостно докладывал водитель. - Да и не найти было никак, такого ж адреса нет в помине: Перепелкина, пятьдесят пять. На этой улице всего тридцать домов. Звонили вам, хотели уточнить, куда подъехать, а у вас мобильник вырублен. Я уж какой раз сюда мотаюсь. Все дома проверил, всех опросил, никто, извините, вас тут не знает, - тараторил шофер, довольный, что наконец-то выполнил наказ начальства.
- Как зовут?
- Меня? Иваном.
- А по отчеству?
- Кузьмичом.
- Вот что, Иван Кузьмич, молодец, что меня нашел, но приезжай-ка ты через три дня. А начальнику своему передай: пусть позвонит Егорину в Москву и предупредит, что я задержусь на неделю. Ясно?
- Так точно, - выдал в себе водитель отставного вояку. - Когда прикажете подать машину?
- В пятницу, в девять утра.
- Есть!
- Тогда до пятницы.
...Лебедев менял мгновенно высыхающие компрессы, а в голове билась единственная мысль: безумие так же заразно, как грипп. Потому что внезапное решение остаться иначе как безумным назвать нельзя. Он смотрел на горевшую в огне бедолагу и кипел от злости. На нерадивость помощника, на проклятый снегопад, спутавший планы, на грипп, на Женьку Егорина, этого глухаря, не расслышавшего номер дома, но больше всех - на самого себя, благодетеля, не сумевшего переступить через чужую беду. А что бедняжке одной пришлось бы чертовски паршиво, сомневаться не приходилось. Он, конечно, не сахар, но бросать человека, пришедшего на выручку дважды, даже ему в голову не придет.
- Это за вами приходила машина? - прорезалась больная.
- Нет.
- Врете. Почему не уехали?
- Не вашего ума дело.
- А можно попить?
- Чаю?
- Ага.
Температуру удалось сбить на четвертый день. За это время Лебедев познакомился с другим человеком - послушным, доверчивым, благодарным. Новая Аполлинария отличалась от прежней, как коса от косы: словесная форма обеих тождественна, но одна срезает под корень, а другая обвивается вокруг головы. И в лебедевской голове стали вдруг возникать довольно странные мысли. Например, поправить штору, чтобы не бил свет в воспаленные от температуры глаза, или сварить кашу, а потом с удовольствием глазеть на вялого едока, торчать до глубокой ночи у чужой кровати, старательно вслушиваясь в прерывистое дыхание, подавать чаи - и все без просьб или особой нужды. Это были не ясные еще симптомы, но они намекали на пробуждение в Лебедеве спящего десять лет человека. Для прежнего Андрея Ильича ощущать свою нужность являлось такой же потребностью, как дышать, только тогда он готов был и мог достичь любой поставленной цели. И Лебедев достигал. Создал с нуля мощнейший холдинг, обеспечил людей работой, приличной зарплатой, помог стать на ноги многим. Все эти годы он был больше, чем силой, - надеждой, но только для всех.
Забавная девочка, так случайно встреченная на пути, напомнила время, когда среди всех, кто нуждался в Андрее, выделялся один-единственный, придающий всему остальному смысл.
- Вы думаете о хорошем? - подала вдруг Аполлинария голос.
- Надеюсь, да.
- Это хорошо, - счастливо вздохнула она и закрыла глаза, потом едва слышно пробормотала: - Чудеса там, где в них верят.
- Что вы сказали?
- Не я, Дени Дидро. Спасибо, - свернулась калачиком, - я вас никогда не забуду, - и снова тут же заснула. Лебедев хотел было проверить, не впала ли больная опять в горячку, потому как несет полный бред, но раздумал и остался на стуле, изумленно таращась на бессовестно дрыхнувшую смутьянку.
Свет ночника, приглушенный разрисованным шелком, рисовал узоры на лице спящей. Тени от длинных ресниц и завитушек на ткани придавали тонким чертам трепетность и завораживали. Лебедев с удивлением увидел, что Аполлинария далеко не дурнушка. Красиво очерченные брови, густые ресницы, идеальный нос, чувственный рот, гладкая смуглая кожа с симпатичной родинкой на правой щеке и выражение лица как у заснувшего под любимую сказку ребенка. Андрей Ильич отлепился от стула, бесшумно подошел к изголовью кровати, поправил заботливо одеяло, протянул к лампе руку, чтобы выключить мешающий свет. Но вдруг неожиданно для себя наклонился и коснулся губами теплой щеки. Потом щелкнул выключателем и быстро вышел, неплотно прикрыв дверь.
Глава 3
- Здорово, коли с добром пришел! - Лебедев резко обернулся. На пороге кухни стоял худощавый мужчина среднего роста, на вид ему было лет шестьдесят. Смуглая, гладко выбритая кожа, темные глаза с прищуром, седые короткие волосы торчат ежиком, в джинсах, серой куртке с откинутым капюшоном и в черных ботинках на толстой микропористой подошве. - Ты кто такой будешь?
- Доброе утро, - отозвался Андрей Ильич, невозмутимо помешивая на плите овсянку. - Вы-то сами откуда?
- Из лесу, вестимо, - развеселился мужичок. - А ты, я вижу, не робкого десятка.
За джинсами нарисовались голые ноги в домашних тапочках, розовым мелькнул подол, и из-за серой спины выскользнула бледная, чуть встрепанная со сна хозяйка.
- Дедуля, привет! Познакомься, это Андрей Ильич Лебедев, деловой человек из Москвы, мой гость и спаситель.
- Вы рано встали, - пробурчал недовольно «спаситель», - да еще расхаживаете с голыми ногами.
Дед одобрительно крякнул.
- Наконец-то нашелся хоть один, кто может сделать тебе замечание. - Изучающее оглядел москвича и протянул для пожатия руку. - Егор Дмитриевич, а поладим - так для тебя буду Митрич.
Лебедев шагнул вперед и пожал протянутую руку:
- Очень приятно.
- А мне-то как приятно, дорогой ты мой человек! Только скажи, как это так случилось, что ехал ты ко мне, а попал к ней?
- Простите? - не понял Андрей Ильич.
- Дедуля, ты, кажется, что-то путаешь.
- Вот перевалю за сотню, тогда, может, начну путанкой заниматься, - весело огрызнулся родич, - а сейчас мне без малого восемьдесят один, и мозги мои работают лучше других молодых. - Он ухмыльнулся президенту «Олефармы». - Ведь это тебе я писал в Москву, мил человек, и это тебя я жду уж которые сутки. А ты, выходит, внучку мою спасаешь? Может, расскажешь, как так вышло? - Лебедев удивленно воззрился на бесцеремонно тыкающего бодряка. - Куницын моя фамилия, припоминаешь такую? Куницын из Майска.
- Так это вы?! - дошло наконец до столичного гостя.
- Ну, - довольно кивнул бравый дедок, - а что, не похож? Может, скажешь, годами не вышел? Так я и паспорт могу показать. - Он распахнул куртку и полез во внутренний карман.
- Успокойся, дед. - Казалось, внучку совсем не удивляло то, что здесь говорилось. - Сейчас позавтракаем, а после будете разбираться, кто кому писал и куда.
- Спасибо, к сожалению, не могу. - Андрей Ильич посмотрел на часы. - Через пятнадцать минут за мной придет машина, я должен уехать.
- Уж не ко мне ли собрался, уважаемый? - хмыкнул дед. - Так я вот он, перед тобой.
Лебедев молчал, собираясь с мыслями, разогнанными нежданным сюрпризом. С одной стороны, у него деловая командировка, в которую никак не вписывается затянувшееся пребывание в чужом доме, с другой - цель командировки внезапно объявилась сама и хоть сейчас готова к переговорам. Вот она - торчит перед носом и ухмыляется. Странным образом все происходящее превращалось в фарс.
- Я предпочитаю вести деловые переговоры в офисе, а не в частном доме, - сухо просветил «аудиторию» Лебедев. - Предлагаю встретиться завтра, в девять утра... - и заткнулся. По предварительной договоренности встреча должна была состояться на куницынской территории, где уже побывал представитель «Оле-фармы». Андрей Ильич некстати вдруг вспомнил, с какой завистью описывал профессор Соломатин дедову коллекцию охотничьих ружей.
- Хорошо, - не стал спорить хитрый старик, - где?
С улицы донесся длинный гудок.
- Егор Дмитриевич, документы на препарат с вами? - спросил Лебедев, уверенный в отрицательном ответе.
- Конечно, они завсегда при мне. Правда, только копии, оригиналы надежно упрятаны, ни один ворюга не сыщет, - подмигнул ушлый изобретатель. Лебедев молча кивнул и вышел.
Шофер копошился в капоте, рядом на заботливо подстеленной газете с жирным заголовком «Майские зори» лежали аккуратно разложенные инструменты.
- Доброе утро, что случилось?
- Здравия желаю, Андрей Ильич, - вздохнул, обернувшись, водитель. - Старуха моя сдает помаленьку, просит малость передохнуть, марафет навести. А я ее, бедолагу, не слушаю, гоняю в хвост и в гриву, покоя не даю. Вот, опять закапризничала что-то.
- Не волнуйтесь, будет вам передышка. Сегодня можете заняться машиной, а завтра подъезжайте в это же время. Обстоятельства изменились, так что приводите вашу
«старушку» в порядок, Иван Кузьмич.
- Вот спасибо, - обрадовался тот, - не сомневайтесь, буду как штык!
- Тогда до завтра. - Закрывая входную дверь, большой человек из Москвы был уверен, что исполнительный Кузьмич воспримет его совет как приказ.
... Лебедев улетел через неделю, с выгодной сделкой в кармане, банкой соснового меда и горячим призывом Митрича вместе пойти на медведя. В аэропорт доставила Аполлинария, умудрившаяся сократить длинный путь до размеров мизинца. Ей вообще шутя удавалось многое: переворачивать вверх тормашками мир, заставляя верить других, что это и есть самое нормальное из всех положений, придавать привычному новизну, чеканить немыслимые сюжеты, спорить об очевидном, озвучивать чужие мысли и умалчивать о своих. Она, конечно, нередко чудила, но ее чудачества заражали желанием жить.
Андрей Ильич улыбнулся, откинул спинку самолетного кресла, приудобился и закрыл глаза. Лететь долго, можно спокойно обдумать все, что случилось за последние дни. Он вспомнил вечер, когда в сердобольном порыве прикоснулся губами к горячей щеке, тихое «спасибо» и бормотание про чудеса, нелепую ссылку на царя Соломона, стук молоточка по меди, послушные струны гитары, сорочечную бретельку... Лебедев пытался поймать минуту, с которой все началось. И не мог. Там, в доме, непозволительно часто думалось о хозяйке с надеждой, что скорый отъезд избавит от этой блажи. Здесь, в самолете, становилось ясно, что ничего и не хочется забывать. Непонятно каким макаром странноватая чужая девица стала вдруг необходимой и близкой, не желая от себя отпускать. Не могли помешать ни имя, от которого до сих пор взрываются уши, ни школьная кличка, ни Мандельштам, ни плюшевый лис - ничто. Это были просто совпадения, поначалу заставившие ужаснуться, потом - приглядеться, а скоро и вовсе дали понять, что судьба посылает знак. Не разглядеть его мог бы прежний Андрей, тот, кто не жил, а расписывал жизнь по минутам - удачливый,
памятливый одиночка, забывший, что значит жить. Нынешний хотел быть живым - измочаленный памятью мазохист, пожелавший освободиться от потребности в боли.
- Попить не хотите?
- Воду со льдом и без газа.
- Лед остался там, откуда мы улетели, а воду могу предложить, - улыбнулась стюардесса, милая девчушка, вполне достойная легкого флирта.
Вода оказалась холодной, но не остудила - ошпарила и без того пылающие мозги. Перед глазами неотступно маячили темная грива, родинка на правой щеке, по-детски облизывающие ложку губы... Он уставился в иллюминатор, испытывая перед прошлым стыд. Хотя, по правде, стыдиться нечего. Осточертело быть суррогатом с комплексом вечной вины и шарахаться от самого себя. Надоело жить со знанием, что все лучшее - позади. Никому не верить, всеми раздражаться, от всего, кроме дела, скучать. Подобные мысли уже давно не давали покоя и однажды даже заставили влезть в авантюру. Тогда он выложил немалую сумму за наивную надежду реанимировать себя и, конечно, был одурачен: деньги исчезли бесследно. А вот надежда, похоже, осталась, в Майске эта надежда проклюнулась чудом.
Однако в чудеса пока верилось слабо, и, повздыхав над собой, Андрей Ильич переключился на дела. Вот здесь Лебедев действительно столкнулся с невероятным. Эликсир молодости, опытный образец которого сунул при прощании Митрич, и впрямь был способен взорвать фармацевтический рынок. Потрясали даже не результаты серьезных исследований, не заключения солидных медиков, не патент, выданный непрофессионалу по всей форме, а живой образчик действия препарата, его восьмидесятилетний создатель - крепкий мужичок лет эдак на шестьдесят, которому впору иметь молодуху. Политики, артисты, бизнесмены, перезрелые женихи, состоятельные дамочки от сорока - все, у кого раздутый карман и панический страх перед старостью, в момент сметут с аптечных прилавков чудодейственный эликсир. Они подсядут на этот наркотик и будут рады душу заложить, чтобы получить препарат за любые деньги. У Лебедева зачесались руки немедленно приступить к работе.
- Мясо, рыбу? - подкатила тележку стюардесса.
- Мясо, - пискнула рядом толстуха.
- Все равно, - безразлично ответил Лебедев. - Как долго еще лететь?
Девушка протянула пластмассовые подносы.
- Три часа, приятного аппетита.
Перекусив, неразговорчивый пассажир уткнулся носом в бумаги из кожаного черного кейса, потом бережно вложил их обратно, расслабился и задремал под мирное сопение соседки, старательно разгадывающей кроссворд. Засыпая, он представлял рядом в кресле смешную, встрепанную разиню в карикатурных очках. Так с блаженной улыбкой на довольном лице и проспал до самой посадки.
...В Москве Лебедев заставил крутиться всех, от кого зависела судьба препарата. Он заболел этим чертовым «Антистарином», заразив остальных. Помощник, не сумевший организовать должным образом командировку, остался при шефе, но получил нагоняй и лишился премиальных. За парня вступился Егорин, талдычивший о безответственности и халатности майской стороны. Вдаваться в детали Андрей Ильич не стал, однако было ясно, что, если подобное повторится, виновный расстанется с фирмой, где все должно проходить без сбоев. Президент холдинга, и до этого бывший машиной, бесперебойно пахавшей от зари до зари, теперь и вовсе забыл о доме. Он урывками спал, перекусывал на ходу, брился и принимал душ в соседней с кабинетом ванной, там же менял белье и рубашки, которые передавала с водителем заботливая домработница. Лебедев требовал к себе все отчеты по новому препарату, мотался в Минздрав, лично просматривал рекламные ролики, контролировал поставки сырья, заряжал командами начальников сбыта и в этой безумной гонке ловил себя на мысли, что ждет из Майска звонка. Прощаясь, он оставил телефоны, где мог скользнуть даже
тенью. За все время не позвонила ни разу. Поначалу Андрей Ильич был этому даже рад: не до разговоров, когда закручиваются такие дела. Потом необъяснимое молчание стало раздражать, после - тревожить, а затем - назойливо влезать в мысли, отвлекая от рабочего процесса. Иногда в самый неподходящий момент вспоминались вдруг улыбка, внимательные умные глаза, поющий голос... Проклятие, она не казалась холодной пустышкой! Днями Лебедев по уши увязал в работе, ночами возбужденный мозг требовал передышки, но вместо покоя являлось гривастое чудо и требовало себя разгадать.
Так пролетел квартал, и на макушке лета вышла первая партия новой биологически активной добавки, появления которой уже с нетерпением ждали многие, нашпигованные бойкой рекламой. Андрей Ильич решил, что можно перевести дух. В пятницу вечером он наконец вернулся домой, где уже ждали запотелый графинчик, малосольный хрустящий огурчик, горячий ужин и уютный диван с бормочущим рядом ящиком, под который так хорошо засыпалось. Домработница встретила хозяина как дорогого гостя, но с порога принялась выговаривать, что Андрей Ильич себя не жалеет совсем.
- Так нельзя, дорогой вы мой, совсем не думаете о здоровье. Исхудали, глаза ввалились, цвет лица землистый. Здоровье надо беречь смолоду.
- Совет мудрый, но запоздалый. Молодым меня уже трудно назвать, согласны?
- Нет, не согласна. Вы мужчина в расцвете сил, это я вам как бывший врач говорю, только заботиться о себе нужно. В гостиной, у телефона - листок, я записала все звонки: имена и время. А перед самым вашим приходом звонила женщина. Представилась Аполлинарией Нежиной, обещала перезвонить через час. Этот звонок я записать не успела.
- Вы заслужили хорошую премию, - заявил с улыбкой Лебедев, готовый озолотить прилежную старушку. - Вам цены нет, Римма Андреевна, за вами как за каменной стеной.
- Согласна, - заважничала отставная врачиха. - Золотые слова, возьму их себе на заметку. До завтра, Андрей Ильич, и не обижайтесь на мою болтовню.
Междугородний звонок раздался через три часа и десять минут. Позади остались возбуждение, полпачки выкуренных сигарет вместо одной запланированной сигары, унылый концерт попсы, разбавленный идиотизмом остряков-юмористов, звонок от Женьки Егорина, пристающего расслабиться в предстоящий выходной за шашлыками, размышления под звездами на балконе, треп с клубным приятелем. На исходе первого часа он пытался спрогнозировать следующую неделю, на исходе второго - взбодрить себя виски, в третьем принялся вспоминать, надеясь, что старая душевная боль перешибет нынешний зуд. Последняя попытка оказалась неудачной. Андрей с удивлением понял: прошлое стало прошедшим, сейчас позарез требовалось настоящее - то, что околачивалось в Майске и плевало на собственные слова, вынуждая маяться ожиданием.
Когда, наконец, раздался звонок, он готов был послать к черту весь мир и себя в первую очередь.
- Да!
- Здрасьте, это я.
- Кто - я?
- Аполлинария Нежина.
- Ты, кажется, обещала позвонить через час?
- Ага.
- Как ты?
- Плохо, мне не хватает тебя. Кажется, без тебя я себя теряю.
- Приезжай, ты мне нужна! Я встречу в любое время, как скажешь, или машину пришлю.
- Нет.
- Почему?
- Потому что с тобой моя жизнь полетит кувырком, - вдруг выпалила она, разом затащив в ирреальность. Дальше пошел сплошной треск, сквозь который с трудом пробивались отдельные слова. - Не жди... Не ищи... Не забуду... Прости...
- Ты должна быть здесь! - заорал в трубку Андрей, готовый убить эту дуреху. - Ты нужна мне! Приезжай немедленно, слышишь?! - потом до него дошло, что кричать бесполезно: ухо мытарили короткие гудки.
Лебедев тупо таращился на телефон, плохо воспринимая реальность. Выбросить бы из головы майскую сумасбродку, но с этим он, похоже, уже опоздал. Как можно так вляпаться в сорок лет? Не дурак, не наивный юнец, да и баб в его жизни промелькнуло немало. Только именно - промелькнуло, ни одна из них в памяти не осталась, кроме, конечно, Полины. А эту сумасшедшую даже женщиной толком назвать нельзя - недоразумение в нелепом прикиде, взирающее на мир в перевернутые стекла допотопных очков. Она и его мир умудрилась перевернуть - непредсказуемая, непонятная чудачка, без которой жизнь кажется пресной, как бессолевая диета. Жить, не чувствуя всей полноты вкусовых ощущений, Андрей Лебедев теперь не хотел да уже и не мог...
К утру, измочаленный бессонницей, он принял решение махнуть в Майск. Порадовать нового партнера общим успехом, поохать над его ружейной коллекцией, развесить уши под охотничьи байки, вместе пропустить стаканчик-другой. А потом заявиться к бестолковой внучке уникального старика, вправить ей мозги и, не отпуская от себя ни на шаг, притащить в Москву... Что будет дальше, «плановик» не додумал, незаметно провалившись в сон под свои грандиозные планы.
Воскресенье прошло на удивление тихо, а на неделе Андрей Ильич, вдохновленный покоем, отправился в клуб. Обсудить мировые проблемы, разобраться с теми, что около, а потом отужинать среди близких по духу людей, сумевших умаслить слепую фортуну.
* * *
Членством в «Ротери-клуб» президент «Олефармы» дорожил и гордился. Здесь не было места выскочкам да пройдохам. Директора крупных предприятий, солидные банкиры и бизнесмены, входившие в московскую организацию всемирно известной клубной сети, ворочали капиталами, немалую долю которых тратили на благотворительность, совместно обсуждая и строго отслеживая денежный путь до выбранной цели. В этом закрытом клубе каждый имел понятие о каждом, и все доверяли друг другу, зная не понаслышке о деловой репутации любого из них. Рвачам и романтикам сюда было не прорваться.
После анализа текущих дел и оценки принятой перспективы спустились, как обычно, вниз насладиться кухней шеф-повара Ника. Когда за столом остались трое, разговор, как это часто бывает на сытый желудок, зашел о женщинах.
- А помните мою историю с той покупкой? - пыхнул сигарой Ветрянов. Ростислав Игоревич занимался нефтью, был изобретателен, умен, хитер, умел наслаждаться жизнью, ценил женскую красоту и особенно связи, благодаря которым давно и прочно стоял на ногах. Бывший парторг крупного нефтеперерабатывающего завода давно перебрался с юга в Москву, тщательно следил за собой и в свои шестьдесят выглядел лет на десять моложе. Внуки звали моложавого деда Ростиком. Ветряновская жизнь со стороны казалась словно смазанной маслом - так легко и свободно по ней скользилось. Однако Лебедев знал о приступах острой хандры, которая накатывала иногда на этого обаятельного удачника, забалованного жизнью сверх меры.
- М-м-м? - вопросительно промычал Гуревич, перекатывая во рту вишню от торта. Сорокадвухлетний банкир обожал сладкое, видно, не досластился в детстве.
- И ты не помнишь, Андрюша? - удивился нефтяник. - Я ж тебе, дорогой, эту наводку давал, забыл?
- Когда?
- Когда рак на горе свистал, - вмешался сластена, с сожалением глядя на остатки пышного крема, размазанные по пустой тарелке.
- Шутковать будешь, когда тебя ЦБ прищучит, - добродушно огрызнулся Ветрянов. - Память у вас, соколы мои, ни к черту! Ладно Лева, ему петушок на палочке покажи, он и мать родную забудет, но ты-то, Ильич, уж, кажется, должен бы помнить.
- Эх, - с сожалением вздохнул сладкоежка, - и почему чем слаще, тем меньше? - потом досадливо поморщился и заявил: - Да помню я все прекрасно! Два года назад, а точнее, в ноябре две тысячи третьего ты, дорогой, выбросил на воздух пятьсот тысяч американских денежных знаков. Банковские реквизиты, куда денежки полетели, дал твой приятель, который таким же путем что-то там покупал и остался доволен. Мне ли не помнить, когда все проходило через мой банк! Не знаю, Ростислав Игоревич, что прикупил ваш драгоценный дружок, но твоя покупка явно не материальна, ибо не видно ее воплощения. - Он посмотрел на часы и поднялся со стула. - Мне пора, как говорят англичане, east or west, home is best.
- Толковый мужик, - проводил банкира взглядом Ветрянов, - но уж очень на сладкое падок, точно ребенок, ей-богу!
- Говорят, от сладкого человек добреет.
- Ну да, ну да, - пробормотал машинально Ростислав Игоревич, взял свой бокал, прищурился, рассматривая янтарный напиток. - А я, Андрюша, ничуть не жалею, что пятьсот кусков тогда выложил, ей-богу! Перевернула она меня всего, чертовка рыжая.
- Кто?
- Да девочка эта, из-за которой я скинул лет двадцать и снова почувствовал себя мужиком.
- Влюбился?
Ветрянов задумался, покручивая в руках бокал с коньяком.
- Не то чтобы влюбился, - сделал последний глоток, посмаковал послевкусие, вернул столу пустой пузатый бокал, вытащил сигару, поводил перед носом, вставил в крепкие зубы, чиркнул спичкой и с наслаждением задымил. - Не влюбился я, Андрюша, а жизнь полюбил. Не посчитай меня сентиментальным идиотом, но эта малышка пробуравила мою душу, как лунку во льду. А после удочку закинула и подсекла рыбца.
- Если речь о тебе, лучше сказать - осетра.
- Я же эмоции покупал, - не заметил шутку Ветрянов. - Блажь у меня, Андрюха, появилась: опять ощутить себя наивным да молодым. Перед кем-то гоголем походить, кому-то поверить, ночами мечтать, а по утрам вскакивать как огурец и радоваться каждому новому дню, восхищаться какой-нибудь ерундой, строить иллюзии, ревновать; короче, зуд жизнелюбия задолбал, понимаешь? До одури захотелось снова побывать в плену щенячьих восторгов.
Чешусь, как блохастая старая псина, и мечтаю стать молодым кобелем, перед которым течные сучки отводят в сторону хвосты... Между нами, Андрюша, у меня внутри уже давно как выжженная степь, ни живой былинки. Как-то проснулся среди ночи и думаю: человек я или труп ходячий? Веришь, до рассвета почти провалялся, но так про себя ни хрена не понял. Здоровьем вроде Бог не обидел, семья обеспечена до седьмого колена, народ вокруг в рот заглядывает, вроде я оракул какой, из моей руки кормятся тысячи. Захочу - в Госдуму пройду, захочу - сам куплю депутатов. А интереса к жизни нет, обрыдло все, понимаешь?
- Может, проще было любовницу поменять?
- Так ведь долго с чертом в душе не проходишь, хочется Бога туда впустить. У меня в свое время баб этих было - что гвоздей на стройке, каждую по самую шляпку вбивал. Баба, Андрюша, ценит не ум, не верность, даже не силу мужичью, а деньги да кураж, остальное - сказки для сопливых дураков. Уж я-то знаю, насладился этим бабьем по самую маковку, - указательным пальцем постучал себя по макушке, - из ушей стали течь мои сладенькие.
К столу подошел официант:
- Что-нибудь желаете еще?
- Повтори-ка нам, Ваня, два коньячку по пятьдесят, - не спрашивая приятеля, заказал Ростислав Игоревич. - Мы же русские люди, - подмигнул он Андрею, - нам под задушевную беседу не сладкое подавай, а крепкое, верно?
- Наверно, - улыбнулся Лебедев.
- Что-то меня сегодня понесло, разоткровенничался я с тобой. Не надоел?
- Нет.
Официант принес коньяк, как будто не ходил за ним, а летал.
- Задурил я, Андрюха. Не спал по ночам, жрал как на откорм, правда, не толстел, видно, с этой нервотрепкой не впрок шло, всякое дерьмо стал себе позволять. В общем, начал стремительно худшеть, как покойная мать говорила. Жена тайком позвонила корешу моему, попросила под любым предлогом приехать, пока я не загрыз нашу Феню и ее хозяйку в придачу. Кстати, Фенька должна вот-вот ощениться, не хочешь щенка? Голубых кровей будет, предки - сплошные чемпионы.
- Спасибо, нет.
- Ну, как знаешь. Короче, раздавили мы с приятелем бутылку, и дружок раскололся, оказывается, он и сам побывал в моей шкуре. Когда все остохренело: и бабло, и бабы - все. Это теперь у него, как в молодости, глаз горит, руки чешутся - не мужик, огурец! А раньше корчился, что тебе червяк на крючке. Когда слишком все хорошо, это, брат, плохо, - усмехнулся Ветрянов. - В общем, кореш поделился со мной, как можно обновиться. - Он прищурился и вдруг стал удивительно похож на сытого добродушного пса, подставлявшего брюхо для ласки, сходство портили лишь очки в золотой оправе да бокал с золотистым напитком в загорелой руке. - Обновился... - мечтательно проурчал особаченный нефтяник и с наслаждением глотнул коньяк. - Какая женщина, Андрюха, - богиня! Не могу забыть.
- Так хороша?
- Немыслимо!
- В койке?
- Все бы вам, молодым, опошлить. Говорю же тебе: это как первая любовь!
- Может, опишешь свою богиню?
И Ветрянов описал. Он оказался докой не только по нефтяной части, такой точный словесный портрет дал бы далеко не каждый. Андрей узнал ветряновскую «богиню» сразу, после первого же дифирамба родинке на правой щеке рыжей смуглянки. Вот только раньше не замечалось, что клубный приятель страдал дальтонизмом.
...Домой он гнал как сумасшедший, благо пробок на дорогах поздним вечером нет. В кабинете первым делом кинулся к письменному столу, где-то там, в одном из ящиков завалялся старый еженедельник с давно забытой записью. Лихорадочно пролистал страницы, вцепился мертвой хваткой в одну, бросился с ней к компьютеру, вошел в Интернет, набрал бесконечные цифры, внес одним словом назначение смехотворного платежа, щелкнул «отправить», получил подтверждение. Получатель не провалился в ад, не сгорел со стыда, не потрудился замести следы - по-прежнему играл в свои заманчивые игры, умный, расчетливый, хитрый ловчила. Только вот отправитель оказался лохом.
А ранним утром позвонил Евгений и сообщил о смерти автора препарата, на днях запущенного в производство. Телеграмму, заверенную врачом, прислала какая-то Нежина.
* * *
Лето, 2001 год
По трапу Боинга 747-400, выполнявшего рейс Рим-Москва и застывшего на посадочной полосе московского аэропорта Шереметьево-2, чинно двигалась вниз разноязыкая людская вереница. Среди других, шагавших к чемоданам, передышке и делам, заметно выделялась одна, лет тридцати. Она не спускалась - одаривала собой ребристые ступени, и те восхищенно цокали в такт замшевым шпилькам. Красавицей такую назвать нельзя, но не заметить невозможно. В ней словно спутались время и кровь, отразившие не одно столетие. К тому же природа явно увлеклась, когда лепила свое чадо, и в азарте позабыла о мере: здесь всего казалось чересчур. Черные глаза с когда-то модной поволокой представлялись сегодня слишком большими, а веки - тяжелыми; родинка на правой щеке смахивала на старинную бальную мушку; искусственным выглядел точеный нос, и лишь едва заметная горбинка на нем убеждала, что он натуральный; чужеродными смотрелись веснушки, вызывающими - излишне пухлые губы, надменной - ямка на упрямом подбородке, и уж совсем сбивала с толку поразительно светлая пышная грива, разметавшаяся по плечам и плюющая на причудливое сочетание
со смуглой от рождения кожей. Взгляд свысока отбивал у любого всякую охоту к знакомству. По правде сказать, к таким и подходят редко: уж очень велика опасность не отойти потом никогда, а любителей добровольно набрасывать петлю на шею собственной свободе, как известно, крайне мало. Блондинка коснулась рукой черного жемчуга не загорелой шее, небрежно перекинула через правое плечо сумочку из замши и ступила на землю, закатанную в бетон. Мария Корелли после восьмилетней разлуки встречалась с родиной и не испытывала ни радости, ни грусти - ничего, кроме любопытства к собственному будущему, темному, как летняя римская ночь.
У пограничного контроля терпеливо сопела очередь; молодая женщина, обреченно вздохнув, стала в хвост. Не прошло и минуты, как за спиной пророкотал радостный басок:
- Какие люди! - Она резко развернулась и едва не ткнулась носом в сияющую физиономию. - Здорово, Маня! Транзитом или решила бросить якорь? А может, загрызла ностальгия? Тогда пади в мои объятия, непутевое дитя! - На глазах изумленного пассажирского люда с иголочки одетый верзила сгреб ее в охапку и смачно расцеловал в обе щеки. Пахнуло терпким мужским одеколоном, табаком, виски и еще чем-то неуловимым, давно забытым, из детства, подтверждавшим, что беглянка наконец-то дома.
- Димка! Ты как здесь оказался?
- Я-то запросто, - ухмыльнулся друг детства, - а вот тебя каким ветром занесло? Неужто деру дала от своего макаронника?
- Неужто ты не разучился лезть наглым своим носом в чужие дела?
Радость при виде Елисеева, которого выткал воздух, мигом выветрила из головы неприятности последней недели. Объяснение с Пьетро, посчитавшим решение осчастливленной русской жены блажью избалованной дуры, высокомерие его адвоката, талдычившего, что в случае развода сеньора Корелли остается без лиры в кармане, мужнино напутствие, злобно брошенное в спину, - все вышибла эта внезапная встреча.
- Послушай, Мань, тебя кто-нибудь встречает?
- Кто?
- Мало ли, - пожал плечами Елисеев, - в никуда бабы с ветки не прыгают.
- Я, Митенька, не обезьяна, прыжкам предпочитаю ходьбу. И пусть тебе это покажется странным, но такой способ передвижения меня устраивает вполне. Особенно когда никто не путается под ногами.
- Ну вот, обиделась. А я ведь просто хотел предложить свою тачку.
- С тобой небезопасно ехать, Елисеев. Любой гаишник в момент унюхает алкоголь.
- А меня повезет водила, - довольно ухмыльнулся Димка, - нет смысла самому напрягаться.
Она покосилась на дорогой костюм, солидный кожаный портфель, модные туфли из крокодиловой кожи.
- Чем занимаешься?
- Рекламой.
В девяностом году на пару с другом-химиком Елисеев наладил травлю тараканов и мышей. Дела пошли в гору, и скоро друзья-соучредители сляпали фирму с гордым названием «Делос». Что означали эти два слога, толком не знал никто, но деньги сыпались к удачливым дельцам, как просо к куриным лапам, брошенное щедрой хозяйской рукой. Митяй женился, забурел, оброс жирком и расслабился, уверовав в непогрешимость удачи. А зря, потому как химику надоело травить грызунов с насекомыми, и он усиленно принялся изобретать отраву для партнера. Три года приятели успешно очищали столицу от усатых паршивцев, а на четвертый, как раз накануне отъезда Марии в Италию, Елисеев приперся к ней с парой бутылок
«Столичной» и в перерывах между стаканом, соленым огурцом и бородинским хлебом, припасенным для итальянского жениха, поведал, что дружок его кинул, а заодно увел красавицу-жену.
- Представляешь, Мань, этот сучий пес втихаря открыл новый счет, перевел туда бабки и смылся с моей коровой. А я, козел, доверял ему, как себе, - отводил душу доверчивый бизнесмен и муж-лопушок, обижая ни в чем не повинных животных сходством с подлецами да дурнями. В тот памятный вечер Елисеев поклялся никому не верить, в чем теперь наверняка преуспел. Тогда же он накаркал ее возвращение в Москву.
В кожаном салоне было уютно, пахло сосновыми почками, негромкая музыка расслабляла и настраивала на лирику. Димка раздавал по мобильному телефону приветы, ругался, грозил, льстил, сопел с недовольной миной, расплывался в улыбке, пошлепывал изредка теплой ладонью по Машиной руке, и все его мысли прочитывались как открытая книга с крупным шрифтом для детей. Особенно лезла в глаза одна, самая назойливая: с какого бодуна в Москву прилетела Манька Бодун? Хамоватую форму смягчала суть: искренняя радость от встречи. Она улыбнулась, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза...
Елисеевы и Бодун жили на одной лестничной площадке окраинной пятиэтажной хрущобы. Когда-то здесь была деревня Фунниково, где заливались соловьи, цвели одуванчики и кудахтали куры. Потом зарычали бульдозеры, затарахтели самосвалы, желтые поляны застроили серыми коробками, куда со своим скарбом въезжали гордые новоселы. Среди счастливчиков оказалась и учительница Ангелина Елисеева с сыном-двухлеткой. Поселилась в начале лета, к концу все никак не могла пристроить ребенка, начиная впадать в тихую панику. А за стеной, в маленькой двушке маялась от тоски и одиночества соседка-старушка. Месяц назад, сразу после новоселья, ее зять с дочерью укатили к черту на рога за длинным рублем, пожелав немолодым родителям счастливой жизни в новых хоромах. Через две недели после отъезда детей у мужа Ольги Трофимовны случился инфаркт, и старик в одночасье сделал свою старуху вдовой. Видно, так надорвался на пути к заветной цели прилично пожить на старости лет, что, когда мечта реализовалась, перетружденное сердце не выдержало счастья, разорвалось. Бедную Ольгу Трофимовну спас соседский Митенька, за которым она охотно
согласилась приглядывать. Когда в молодой семье, жившей по соседству, сбоку от бабули, родилась дочка Машенька, баба Оля стала заботливой нянькой и второму ребенку. В общем, все обрели покой и ощущали себя дружным семейством, где у каждого есть собственный кров. Вместе встречали Новый год, отмечали дни рождения, делились рецептами, а молодые мамы повадились шушукаться вечерами, обсуждая проблемы каждой. Вот в такой большой семье, разделенной панельными стенами, и выросла Маша. Митю Елисеева она знала ровно столько, сколько помнила себя. Ушастый мальчик, старательно делавший Маняше козу, шпингалет, стоявший за Маньку горой, подросток, терпеливо сносивший приставшую хвостом настырную малявку, шафер на первой свадьбе и единственный гость на второй, пылкие объятия с «макаронником» в Риме и обалдевшая физиономия меньше часа назад - это все Димка. Мальчишка с окраины, безотцовщина, сорвиголова, математик, делец - заботливый, искренний, преданный друг. Единственный, других нет и не было никогда. Она, вообще, в отличие от родителей росла дикаркой. Мать, хрупкая красавица-блондинка, в ком смешалась немецкая
кровь со славянской, и отец, смуглый высокий цыган, сотворили нечто, не подобное себе. Каждый из них, конечно, отметился в дочери генами, но сделал это вроде впопыхах, на бегу. В итоге при красивой родительской паре вылупилась дурнушка. Толстогубая, с вечно угрюмым взглядом исподлобья и смуглой, почти до черноты, кожей, белобрысая до неприличия, с длинными ногами и руками, готовыми укоротить все четыре конечности разом, - с такой внешностью можно запросто сделаться невротичкой. Да еще фамилия Бодун, какая у всех вызывала насмешки. Ну как тут не тронуться умом? От психопатии спасали книги. Читала Маша запоем: все, что подсовывала тетя Геля, что сама могла нарыть в школьной библиотеке или откопать в районной, что пряталось от юной книгоедки дома, на самых высоких книжных полках. К первому классу она перечитала пушкинские сказки, в третьем знала всего Гоголя, в четвертом познакомилась с Куприным, в седьмом наслаждалась Бальзаком. Замкнутый долговязый подросток, она научилась пропускать мимо ушей насмешки и ехидные подколы, перестала стесняться роста, пугаться взросления, заливаться краской при каждом
чужом взгляде. Воображала себя то Спящей царевной, то капризной чернобровой Оксаной, неприступной Татьяной, трепетной Суламифь. Ее большие черные глаза затягивались при этом дымкой, влажнели, в зрачках вспыхивал таинственный огонек, который завораживал и заставлял заткнуться самого отъявленного нахала. Последней школьной осенью в десятый «Б» вошла незнакомая красотка, в какой только по фамилии признали Бодун. Через месяц в нее влюбились одноклассники, через три - старшеклассники школы. А в конце послешкольного лета, когда они впятером смотались на недельку в Афон и Маша чудом там уцелела, провалившись в пещеру, ей объяснился в любви сосед по парте Генка Белов, по ком сохло девчоночье население всего фунниковского околотка. Ребята звали его Беленьким, и эта кличка не обижала, скорее, ласкала и грела. В августе они оба стали студентами, в сентябре им стукнуло по восемнадцать, в октябре расписались в ЗАГСе, в марте по-доброму расстались, насытившись друг другом до отвала. Два года она наслаждалась покоем, на третьем случилась беда. Прямо за кафедрой, во время лекции скоропостижно скончался кумир, на
которого молились студенты искфака. Старый профессор называл будущих искусствоведов «сударями» и «сударынями» (последних было несравнимо больше), гордился своими питомцами и открывал перед ними такие кладовые познаний, от которых захватывало дух. Его преемника восприняли в штыки априори, как будто не могли простить молодому доценту профессорской кончины. Невзлюбили все, кроме одной. Студентка Белова втрескалась в нового преподавателя по уши, с первого взгляда. Каким-то чудом Маша повадилась угадывать мысли педагога, какие частенько крутились вокруг черноглазой блондинки. Тогда она припомнила пушкинскую Татьяну и решила открыться, от души надеясь, что Евгений Далеков окажется не таким дураком, как Евгений Онегин. Чутье не обмануло. На третий вечер после объяснения в пустой аудитории Машенька уже переступала порог запущенной берлоги, а еще через месяц обосновалась наводить там уют. Спустя полгода влюбленный доцент с радостью поставил крест на своей холостяцкой жизни. Спустя год с небольшим доцентша сбежала, не выдержав ночного храпа над ухом, овсянки по утрам и абсолютной беспомощности мужа в быту. От
злости на собственное неумение выбирать спутника жизни она записалась на курсы английского, где учили по новой методе, и уже через полгода вполне сносно трепалась на чужом языке. Когда одна из маминых пациенток, благодарная за омоложенное лет на десять лицо, узнала, что у хирурга-косметолога дочь сутками твердит английские фразы, тут же предложила разговорную практику, оплаченную твердой валютой.
- Не сомневаюсь, Любовь Аркадьевна, что у вас умная и красивая дочь, - льстила дама, подставляя опухшее лицо чутким пальцам хирурга. - Думаю, ей будет несложно поработать переводчицей. Деньги никому не бывают лишними, а для молодой девушки это еще и шанс неплохо устроить судьбу. Сами знаете, какая у нас страна, бежать отсюда надо, бежать без оглядки! У меня вот дочка в Стамбуле живет, за турка вышла. Турок, конечно, не француз, - со вздохом признала османская теща, - но я за нее все равно спокойна: муж неплохой, живут как белые люди. А что вы хотите, - риторически вопросила она, - граждане мира! Да и климат прекрасный, хоть и мусульмане.
Так Маша перешла от теории к практике и познакомилась с Пьетро Корелли, сорокалетним адвокатом из Рима. Спустя десять месяцев получила на руки диплом и принялась за копейки трубить научным сотрудником в Пушкинском музее, облизываясь на недоступные шедевры. Чтобы не разбазаривать свободное время и выбросить из головы канувшего как в воду закордонного юриста, молодой специалист всерьез занялась языками, к чему неожиданно оказалась способной. Основательно подчистила английский, принялась за немецкий, а когда соблазнилась французским, в Москву нагрянул Пьетро. После ужина в «Национале» они поднялись в его номер, а утром Маша Белова согласилась стать Марией Корелли. Фамилия звучная, будущее заманчиво, секс приводит в восторг обоих - она воспарила в небеса и поверила, что третий - это последний и на всю оставшуюся жизнь. Дома объявила, что Бог любит троицу, и пригласила родителей в ресторан для знакомства с будущим зятем.
В тот февральский вечер падал снег и серебристым покрывалом укутывал землю. Было безветренно, морозно. Договорились встретиться в семь. За Машей обещал подъехать потерявший голову итальянский жених. Родители добирались своим ходом: мать - с Красносельской, отец - с Беговой, где тренировал своих неуемных жокеев. Влюбленные проторчали на морозе сорок минут, и окончательно окоченевший от русского холода Пьетро предложил, наконец, сесть за столик и ждать будущую родню в тепле. Они выпили по бокалу красного вина, не притронулись к шампанскому, перекурили, строя грандиозные планы, а к исходу второго часа Маша забеспокоилась не на шутку. Вяло поклевала закуски и после трех часов ожидания поняла, что родители не объявятся вовсе. Извинилась за необязательных родственников, попросила отвезти домой. Сердце сжимало предчувствие беды.
В комнатах было темно и тихо. Она щелкнула выключателем, сбросила шубку из серого козлика, прошла в гостиную, включила телевизор. По московской программе выдавали городские новости, какой-то гаишник возмущался безответственностью пьяных водителей, ведущей к авариям на дорогах, в кадре показывали битую «Волгу». И вдруг Машенька увидела на экране лицо матери, залитое кровью, а рядом, на снегу - дубленку отца и что-то бесформенно темное под ней.
- Мань, просыпайся, приехали!
- Я не сплю.
- Неужели? А я решил, что ты бессовестно дрыхнешь.
Она молча открыла дверцу и вышла из машины, следом вывалился довольный Елисеев.
- Надо же, - беззаботно удивился он, - а здесь почти ничего не изменилось, ты посмотри!
- Еще насмотрюсь.
- Слушай, да что с тобой сотворили эти макаронники?! Ты хоть оглянись вокруг, мы же выросли тут! Неужто в тебе ничего не дрогнуло?
- Все мы, Димка, родом из детства, - она взяла чемодан из рук водителя, - но это совсем не означает, что надо дрожать. Спасибо, что подвез. Позвони, если будет желание. Телефон, надеюсь, помнишь. А сейчас, извини, я устала, - и невозмутимо направилась к подъезду.
Поднялась на третий этаж, долго копалась в сумке, отыскивая ключ, вставила, наконец, в замочную скважину, распахнула дверь, переступила порог, стараясь крепче держаться на ногах, поставила чемодан под вешалку. Медленно прошла в кухню, опустилась на плетеный стул, бездумно уставилась в замызганное окно. Над ухом противно жужжала здоровенная черная муха. Хозяйка вспомнила «Делос», вытащила из сумки сигареты и начала обкуривать мерзкое насекомое, кружившее по чужой кухне как по своей. После бесплодных усилий выкурить нахалку Мария раздавила в пепельнице окурок и принялась внимательно разглядывать гладкую поверхность стола, тупо рисуя круги. Через пару минут на серый пластик шлепнулась крупная соленая капля, ставшая центром все новых и новых геометрических фигур, старательно выводимых указательным пальцем...
Глава 4
Весна, 2005 год
- Здравия желаю, Андрей Ильич! Надолго к нам?
- Как получится.
- А моя с утра все уши прожужжала, что день сегодня будет особенный. Ей, видите ли, голубь белый приснился, ну не дуры эти бабы? - тараторил водитель, и было видно, что он гордится своей пророчицей-женой и радуется встрече. - Вы простите меня, товарищ Лебедев, знаемся всего ничего, а вспоминал вас частенько, думал, не свидимся больше. Спасибо хочу сказать, что дали тогда время на «волжанку» мою. У нас тут одно только знают: Кузьмич, гони сюда, Кузьмич, смотай туда. А на ходу моя старушка или на яме - об этом у начальства голова не болит, оно бабки крутит. Ох, простите, заболтался, - спохватился шофер, поняв, что с откровенностью хватил лишку. - Как говорится, пустая мельница и без ветру мелет, правда, старуха? - похлопал он по блестящему черному боку свою боевую подругу.
- Как жизнь?
- Нормально, без новостей.
- Иногда самая лучшая новость - отсутствие новостей, - заметил Лебедев и уселся впереди, с наслаждением вытянув длинные ноги. Андрей Ильич ненавидел самолеты за долгое вынужденное сидение, от которого затекали мышцы.
- В гостиницу? Васька выбил для вас люкс в центре, деловой, чертяка! - восхитился Кузьмич неведомым Васькой. - Начальство его за беса держит: в любую щель проскользнет, любого обведет вокруг пальца, всех видит насквозь и ничего не боится - не мужик - сатана! Тогда, извиняюсь, с вами промашка вышла, - споткнулся говорун о лебедевскую усмешку. - Василий мать хоронил, а без него наша контора - что дом без крыши, любая капля может большую неприятность сделать. И снегопад, как на грех, случился... Да что теперь говорить, - досадливо поморщился он, - облажались.
- Иван Кузьмич, притормози на минутку. - «Волга» плавно подкатила к обочине и застыла, довольная передышке. - Разомнусь немного, ноги после самолета как костыли, не чувствую ничего. А ты перекури пока.
- Есть! - сообразительный Кузьмич догадался, что москвич хочет вдохнуть целебной сосны. «Кумовья тоже, как, бывало, приезжали, так надышаться не могли первое время. Наташка все ахала, какая тут красота. А что ахать? Думать надо было, когда их после Германии в Союз переводили. Татьяна, например, и не пикнула, только все улыбалась да твердила: „Я, Ваня, к тебе судьбою пристроена, куда ты, туда и я, как нитка за иголкой, мне без разницы, по какой канве вышивать“. Хоть и питерская, между прочим.
А Наталья Сашкина все около комполка крутилась, московской родне письма строчила да в главный штаб сервизы возила, чтоб рядом пристроиться. Хотела поближе к столице, в немецких тряпках среди культурных людей форсить. Дофорсилась, теперь в своих занюханных Люберцах почту разносит. Саня поддает вовсю, потому что не может никуда после дембеля приткнуться. Живут - как небо коптят. А для жизни лучше гуртом, недаром говорится: когда друзья вместе, так и душа на месте. Если б не Наташкины выкрутасы да не Сашкина бесхребетность, гуртовались бы все здесь, была такая возможность. Бабу надо в строгости держать, баба - она как кобыла: ласкай да плетку не забывай, иначе так лягнет по судьбе - забудешь, и где родился. Эх, да что теперь говорить!»
Лебедев дышал полной грудью, прочищая сосновым духом забитые дрянью легкие, а мозг беспрерывно задавал все те же вопросы: куда, зачем, во имя чего? Допустим, первый вопрос получил ответ сразу - сюда, чтобы разобраться на месте, что случилось и с дедом, и с внучкой. А вот другие два ставили в тупик. Без лукавства следует признать, что в Майск он ринулся, конечно, не ради Куницына. Не по рангу президенту солидного холдинга тратить свое драгоценное время на разбирательство внезапной кончины одного из многих, даже если партнерство с ним обещает хорошую прибыль. На это есть целый штат юристов и экономистов, должных наводить порядок в подобных делах. Аполлинарию он не увидит как дважды два. Сделка между ними исключала всякую возможность общения с исполнителем после истечения договорного срока, а срок истек пару дней назад, когда потерявший голову заказчик орал в гудящую телефонную трубку. Так какого рожна он приперся в эту глухомань - воздухом насладиться? Потрепаться с простодушным водилой о доблестях неизвестного Васьки? Или убедиться, что легко был обманут, потому что сам хотел обмануться? Но не за
этот ли немудреный обман он и выложил тогда немалые деньги? Чтобы обмирать, как наивный юнец, трепыхаться на крючке, злиться, радоваться и ждать, строить безумные планы, надеяться, забивать башку восторженной чушью - проклятие! Когда он влезал в авантюру, попахивающую чертовщиной, разве мог представить себе, что дело кончится подобной неразберихой? Без покоя, без ясности, без уверенности в будущем - нервотрепка и головная боль. Нет, эту «продавщицу» надо разыскать во что бы то ни стало! Тряхануть как следует, чтобы ответила на единственный вопрос: правда ли то, в чем признавалась по телефону? А потом пусть отправляется на все четыре стороны, никто и бровью не поведет. Только он тоже должен сказать свое слово, и оно, без сомнений, будет последним...
Вот ради этого стоило примчаться сюда, бросив остальные дела. Лебедев втоптал второй окурок в землю и пошагал к машине, полный решимости немедленно действовать.
* * *
Куницын сгорел в собственной бане. Пожар случился в одночасье. Над чем колдовал ночью Егор Дмитриевич среди шаек, полков и березовых веников, теперь не узнает никто. Обгоревшее до неузнаваемости тело опознала внучка по отсутствию мизинца на левой ноге и зубному мосту на нижней челюсти справа. Бедняжка была каменной от горя да все шептала сквозь слезы, что полгода назад давала дедуле деньги на дорогую металлокерамику.
- Когда помирают, всегда жалко, сколько б человек ни прожил, - вздыхал Кузьмич, сплетничая о кончине старика и сокрушенно обозревая пепелище. - А тут дед, самая что ни на есть родня. Говорят, правда, что здесь ее редко видели.
- А что еще говорят?
- Я краем уха слыхал, что старик не наш, не местный. Построился здесь недавно, где-то с год назад, может, два, с тех пор и жил тут. Нелюдимый он был, ни с кем не общался.
- А внучка?
- Что внучка?
- Внучка давно в этих краях?
- А кто ж его знает? Вам бы, Андрей Ильич, с Василием потолковать, он наверняка уже все пронюхал, - предложил водитель и почесал макушку. - Ему бы дивизией командовать: башковитый, гад!
- Давай-ка, Иван Кузьмич, заглянем еще в одно место. Надеюсь, там ничего не сгорело.
- Так точно, - поддакнул Кузьмич, априори разделяя лебедевский оптимизм.
Звонить в знакомую дверь пришлось долго. Когда надоело тыкаться в бесполезную кнопку и Лебедев развернулся, собираясь уйти, дверь распахнулась. На пороге стояла приятная женщина лет сорока. Джинсы, мужская, в черно-белую крупную клетку рубашка навыпуск с засученными рукавами, волосы спрятаны под серой однотонной косынкой, концы которой забавно торчат на затылке, в руках мокрая тряпка.
- Вам кого? - Красивый грудной голос звучал доброжелательно, но не допускал панибратства. Эта женщина явно была из тех, к кому запросто не подойти.
- Добрый день, - вежливо поздоровался непрошеный гость, - мне бы хотелось поговорить с Аполлинарией. Она дома?
- Вполне возможно, только мне об этом ничего не известно.
- Простите?
- Вам ведь Нежина нужна?
- Да.
- Она больше здесь не живет. Опережая ваш следующий вопрос, скажу, что не знаю ее нынешний адрес, а значит, мне не известно о ее присутствии там. Я понятно излагаю? - Улыбка разбудила морщинки вокруг глаз, отчего лицо неожиданно стало еще более привлекательным.
- Излагаете вы, может быть, и понятно, но я ничего не понимаю.
- Не хотите пройти в дом? - отступила на шаг женщина. - Вы, вероятно, Андрей Ильич Лебедев из Москвы?
- Да.
- Проходите, - и повернулась спиной, уверенная, что сбитый с толку москвич двинется следом.
Здесь ничего не изменилось, только все загромождали огромные картонные коробки, чемоданы, полиэтиленовые мешки с одеждой и узлы, где угадывались подушки. В кухне был порядок, правда, на столе, за которым Лебедев чаевничал когда-то с хозяйкой, выстроилась шеренга ярко расписных глиняных фигурок, тут же валялась упаковочная бумага.
- Чай, кофе? На беспорядок не обращайте внимания, чтобы его ликвидировать, хватит и минуты.
- Воды, если можно. У меня, к сожалению, мало времени.
Она молча достала из холодильника «Боржоми», ловко откупорила бутылку, подала шипящий стакан. - Я перебралась сюда вчера, а два дня назад этот дом купила. Со всей утварью, даже с инструментами в мастерской, знаете, как на Западе. Там ведь именно так продаются дома, что, кстати, очень удобно. Искала давно, а тут позвонил знакомый риэлтер и предложил посмотреть. Цена оказалась приемлемой, даже сверх ожиданий. Сделку оформили быстро, подождите минутку. - Вышла из кухни, через пару минут вернулась с чем-то плоским, прямоугольным, завернутым в плотную белую бумагу. - Поленька предполагала, что вы можете зайти, и оставила для вас это. - Она протянула обклеенный прозрачным скотчем презент.
- Спасибо. С новосельем вас...
- Ирина, - подсказала новоиспеченная хозяйка.
- С новосельем вас, Ирина. А больше ничего не просила передать?
- Нет, только это.
В машине Лебедев положил сверток на заднее сиденье и уставился в лобовое стекло.
- Послушай, Иван Кузьмич, ты не в курсе, у вас много дизайнерских фирм?
- Чего?
- Я спрашиваю, много ли в Майске фирм, которые консультируют, как обустроить дом.
- Вот уж чего не знаю, того не знаю, - ухмыльнулся Кузьмич. - Мой лет десять как обустроен - мной да женой. Теперь только б сохранить, бомжами-то не рождаются, - потом задумался и решительно добавил: - Вам бы все-таки с Василием потолковать, я ж говорю, он любую информацию нароет, большой по этой части спец. Кстати, - оживился водитель, - знаете, кто вам дверь открывал?
- Понятия не имею.
- Любовница нашего шефа, редкая баба! Умная, красивая, талантище, - сплетничал Кузьмич, выруливая на шоссе, - по ней полгорода сохнет. А она с нашим Жмоховым крутит.
- Работает?
- Кто?
- Красавица ваша.
- А как же! В драмтеатре все главные роли - ее. Ирина Савицкая - настоящая актриса, звезда, не чета другим. Ее даже в Москву звали, отказалась. И правильно: как говорится, где родился, там и сгодился. А у нас ее ценят, уважают, даже любят, я бы сказал. Мне кажется, Васька на нее запал, но там ему вряд ли что обломится. С нашим боссом лучше не связываться, дольше проживешь.
...Лебедев аккуратно освободил от ватмана медный лист, один из тех, по которым стучала своим молоточком неугомонная личность. Поставил на гостиничный стол, прислонив к стене, сам уселся напротив, плеснул в стакан прихваченное из Москвы виски, закурил и приступил к изучению дара.
В центре небольшой чеканки пировала дружная парочка - черт и ангел. Из косматой гривы торчали острые рожки, вертикальные зрачки слегка изогнулись, словно плясали, алчно раздувал ноздри горбатый нос, хитро щерился рот, одна когтистая лапа обнимала крылатого отрока, другая чокалась кубком. Кроткий херувим был с бесом на равных. Он тоже спаивал собутыльника, радостно прикасаясь своим кубком к чертову. Эти двое казались единым целым, неразрывной сутью чего-то за пределами испещренной точками меди. Они откровенничали, намекали, бросали вызов, ужасали, ставили в тупик и приводили в восторг. Ничего подобного Лебедев прежде не видел. Ликующее вместе зло и добро шарахало по мозгам, требуя разгадки.
Подсказать ответ мог только один человек. И на поиски его Андрей Лебедев готов был потратить всю оставшуюся жизнь.
* * *
Василий оказался щуплым белобрысым малым лет тридцати, с заспанными блекло-голубыми глазами, тупым подбородком и трехдневной щетиной на бледных щеках - неказистая сонная флегма, похожая на моль. Такому трудно доверить кошку, не то что разыскать человека. Лебедев пожалел о потерянном утре.
- Мне рекомендовал вас Иван Кузьмич, водитель. Знаете такого? - Парень молча кивнул. - Он характеризовал вас как человека энергичного, делового, знакомого со многими в Майске, и уверял, что вы способны раздобыть любую информацию.
- Кузьмич гипертрофирует факты, - усмехнулся малый. - Он вообще увлекающийся мужик.
- Меня интересует дизайнерская фирма Аполлинарии Нежиной. Вам ничего не говорит это имя?
- Пока нет.
- Через пять часов я должен быть в аэропорту, успеете что-нибудь разузнать?
- Попробую, - зевнул Васька. - Где вас найти через час?
- Здесь.
- Договорились.
- Об оплате не беспокойтесь, деньги получите в любом случае. Удачи!
Василий вернулся через пятьдесят пять минут, и по его невозмутимому виду невозможно было понять, успел ли он что-то разнюхать. Лебедев мысленно распрощался с сотней долларов за утраченную надежду найти хоть какие концы.
- Информации кот наплакал, но кое-что есть.
- Слушаю.
- Фирма «Ариадна» по дизайну и отделке помещений зарегистрирована в Москве, юридический адрес: Осенний бульвар, дом семь. Учредитель - Кулешов Олег Валентинович, архитектор из Санкт-Петербурга. В штате двое, включая уборщицу. За четырнадцать месяцев фирма заключила два договора: на отделку коттеджа в поселке Яблоневый, это в трех километрах от Майска, и косметического салона по улице Гагарина. Заказчики остались довольны.
- Не густо.
- Нежина Аполлинария Евгеньевна числилась в «Ариадне» ведущим специалистом.
- Почему в прошедшем времени?
- Фирма ликвидирована месяц назад.
- Адрес Кулешова есть? - Про «специалиста» Андрей Ильич спрашивать не стал, уверенный, что той и след простыл.
- Архитектор продал питерскую квартиру в Кривоколенном переулке и уехал на ПМЖ за рубеж, вроде бы к сыну.
- Нельзя ли точнее?
- У меня был всего час, - сонно моргнула моль.
Лебедев поднялся со стула и подошел к окну. За дешевой нейлоновой занавеской здравствовали согретые коротким летним теплом северяне. Деловито ковыляла через дорогу старушка с пакетом молока в допотопной авоське; из магазина напротив выпорхнула разряженная девица, села в «Тойоту» и укатила; у бровки тротуара беседовала пара толстух, одну из них, ту, что в брюках, уныло дергала за руку девчушка лет пяти; на перекрестке голосовал парень, пытаясь поймать машину, - каждый жил своими заботами, и никому не было дела до проблем залетного москвича. Андрей Ильич достал из кармана бумажник, послав к черту чужую заоконную жизнь.
- Вы, конечно, узнали немало. Жаль, что этими знаниями воспользоваться нельзя. Вот, - протянул зеленую бумажку, - возьмите. Поработали добросовестно, молодец. А мне, пожалуй, пора собираться.
Малый небрежно сунул в карман стодолларовую купюру.
- Все, что я сейчас рассказал, интересным назвать нельзя, хотя и стоит денег, - лениво выполз из кресла. - А дельце рисуется довольно забавным, - и направился к двери.
- Что вы имеете в виду?
Василий тормознул, развернулся на сто восемьдесят градусов и, глядя в упор, заявил:
- История с душком.
- Почему?
- У Нежиной был дед.
- Знаю.
- Он погиб при пожаре.
- И это не новость.
- Я успел навести кое-какие справки, подозреваю, что сгорел другой.
- Сядьте и объясните толком.
- А вы успеете собраться?
- Проблема не ваша.
- Хорошо, - согласно кивнул белобрысый и плюхнулся в кресло. - У меня есть знакомый мент. Поддавали пару раз вместе, потом я как-то его угостил, он и проникся. Наша милиция любит халяву, верно? Так вот, три дня назад мы с ним случайно столкнулись на улице. Я пригласил попить пивка, дескать, жарко, давай охладимся. Он отказался. Что так, спрашиваю, неужто сухой закон воскресили? А этот придурок выдал: четырехпалого ловим, всех на уши, гад, поставил! Небось, говорит, жрет сейчас водку, а у меня с утра ни маковой росинки во рту. Даже по кружке пива не выпить с хорошим человеком, то есть со мной, - пояснил Васька.
- И что с того?
- Здесь можно курить?
- Курите.
Докладчик вытащил из нагрудного кармана красную пачку «Честерфилд», указательным пальцем привычно выбил сигарету, небрежно щелкнул зажигалкой, не спеша затянулся и благодарно кивнул, принимая протянутую Лебедевым пепельницу.
- Я знал четырехпалого с детства, росли в одном дворе. Отчим его как-то по пьяни колол дрова, а рядом крутился пятилетний Сашка. Не помню уже, как было дело, но вместо полена топор рубанул по ноге пацаненка. С тех пор и приклеилась к нему эта кликуха. - Лебедев выразительно посмотрел на часы. - В общем, сдается мне, что в дедовой бане сгорел наш Санек.
- Закручено лихо, - усмехнулся Андрей Ильич, - не хуже, чем в любом детективе. Но вам не кажется, что вы хотите скрестить ужа с ежом?
- Не кажется, - уверенно заявил Василий. Его по-стариковски выцветшие глаза неожиданно потемнели, у рта обозначилась пара не заметных прежде морщин, сонливость и апатию как ветром сдуло. На Лебедева жестко смотрел другой человек. - Жизнь любит выкрутасы, Андрей Ильич, и не мне вам говорить, что чем страннее мысль, тем она ближе к истине. - Он раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. - Сашка звонил мне накануне пожара. Не могу сказать, что мы были друзьями, но общее детство связывает людей покрепче каната, согласны? После школы наши дорожки разошлись, Санек связался со шпаной, я поступил в институт. Иногда случайно встречались, Майск - не столица, потеряться трудно. Бывало, он меня выручал, а бывало так, что и я. Когда Санька получил первый срок, я отпаивал валерьянкой его мать прямо в зале суда. Короче, не дружили, но друг о друге помнили. А вечером, как раз перед этим странным пожаром, он позвонил и сказал, что надо бы потолковать, посоветоваться. Объяснять ничего не стал, просто предложил встретиться на нашей поляне. Есть тут в лесу одно место, пацанами часто там тусовались. Картошку пекли,
в карты резались, поддавали, короче, во взрослых играли. Так вот, прождал я почти три часа, он так и не явился. А Сашка при всех его загибонах мужик пунктуальный и обязательный: раз сказал, что будет, - в лепешку расшибется, а объявится минута в минуту. Помню, заявил однажды на полном серьезе, что нарушить его слово может только собственная смерть. Саню иногда тянуло на выспренности.
- Все это очень интересно, - заметил Андрей Ильич, едва сдерживая раздражение, - только при чем здесь бедный старик? Сомневаюсь, что Егор Дмитриевич был знаком с вашим другом детства.
- Поляна, где мы должны были встретиться, находится на опушке леса, в нескольких метрах от сгоревшего дома. Я проторчал там до трех ночи. А в три ноль две, когда злой как черт садился в машину, и загорелось. Сначала банька, после и сам дом. Полыхало, доложу вам, не слабо, как будто подпалили сухое сено. - Василий замолчал, любуясь носами своих бежевых туфель, он явно питал к обуви слабость.
- Это все? - не выдержал Лебедев.
- Через пять минут от дома отъехала «Нива», - и снова заткнулся, продолжая процесс любования.
- Василий, я исчерпал весь лимит времени.
Белобрысый оторвался от замшевых носов.
- С того места, где я сидел, было все видно как днем, огонь освещал не хуже стоваттовой лампочки. Из калитки выскочили двое: женщина и мужчина, о возрасте сказать ничего не могу, но оба довольно шустрые. Женщина села за руль, и они укатили. - Василий выдержал паузу, потом решительно заявил: - Андрей Ильич, скажу честно: единственное, что есть во мне ценного, моя голова. Так вот, готов отдать ее в заклад, что мужик - это покойный дедок.
- Чем обосновано ваше мнение, кроме веры в приятельское слово?
- Ничем конкретным. А только голову даю на отсечение, что так оно и есть. Смылся дед, а Сашка каким-то Макаром на том свете его подменил.
- И сможете доказать?
- Все требует времени и денег, - зевнул умник. - Думаю, что при наличии этих слагаемых картинку нарисовать сумею. А первый штришок уже есть. - Василий слегка наклонился вперед, узкие глазки сузились еще больше, шея вытянулась, отчего небольшая голова оказалась вдруг плоской, и весь он неожиданно стал похож на застывшую перед броском кобру. Внезапная метаморфоза моли в смертоносную змею поразила Лебедева. Андрей Ильич подумал, что впервые за много лет ошибся в оценке человека. - Сгоревшего деда опознала внучка, так?
- Так.
- По отсутствию мизинца на левой ноге, так?
- Да.
- А Саня потому и звался четырехпалым, что по детской глупости подставился пьяному придурку именно этим местом: пятым маленьким пальчиком на нижней левой конечности. - Васька довольно откинулся на спинку кресла и, вернувшись в привычную оболочку, сонно моргнул. - Я не верю в такие совпадения. Считаю, что эта родня - сгоревший дедок с исчезнувшей внучкой - что-то наворотили и срочно заметают следы. Я ведь кое-где порылся: не живет Аполлинария Викторовна Нежина в Майске и не жила никогда. Она вообще, - с ухмылкой прочертил в воздухе ноль, - весьма интересная особа: вроде бы есть, а вроде и нет - тыняновский подпоручик Киже, помните такого?
- В наше время не часто встретишь знатока русской литературы, - заметил Лебедев, - особенно в подобном захолустье.
- Вот здесь-то как раз и встретишь скорее всего. - Невозмутимый провинциал поднялся из кресла. - Приятно было поработать на интеллигентного человека из столицы, - в полуприкрытых сонных глазах ничего невозможно прочесть, - а то у нас тут сплошные урыльники. Всего хорошего, - церемонно поклонился и направился к двери - ходячее ассорти показного безразличия, наблюдательности, жесткости, напускной безобидности и тщательно скрываемого интереса ко всему, что творится вокруг.
Андрей Ильич принял решение.
Глава 5
«Осень, 2001 год.
...Фирма «Ясон» занималась антиквариатом. В штате числились трое: секретарь, водительэкспедитор, бухгалтер. Последняя выступала в двух ипостасях: супруги владельца и контролера деньжат. Деньги в «Ясоне» любили пылко, беззаветно, лаская родной синоним иноземного «баксы» всевозможными приятными суффиксами: денежки да деньжатки казались доступнее других обозначений звонкой монеты. Как ни странно, подхалимство к дензнакам возымело эффект: редкие денежные капли обернулись ручейком. Коммерсанты от свалки, которые прежде сбывали старье чохом, унизительно торгуясь за каждый рубль, смогли, наконец, позволить себе уютный салончик на Садовом кольце, где не хуже других принялись обмахивать щеточкой замызганный веками товар. Куцый штат пополнился продавцом и экспертом-консультантом с непривычной русскому уху фамилией Корелли. Эксперта со знанием иностранных языков взяли для солидности и подстраховки от жуликов. К тому же Мария Корелли прежде трудилась в одном из римских музеев, была замужем за иностранцем, а значит, лучше других разбиралась в людях и в жизни. Словом, Подкрышкин считал появление новой
сотрудницы удачным вложением капитала.
В «Ясоне» экс-сеньора выучилась многому: напускать на себя простодушный вид, выдавать желаемое за действительное, безошибочно угадывать мысли другого и не гнушаться ничем. Специалист по русской иконографии познакомилась с блошиным рынком, куда ее повадился таскать за собой неугомонный шеф. Последний поход на блошинку неожиданно спровоцировал перемены в размеренной жизни эксперта.
- Сюда надо приходить пораньше, - вздыхал крупный спец по старью над сказкой об ушедшей пять минут назад панагии с алмазом, - часикам к шести, тогда еще можно что-то нарыть.
- Эт-точно! - охотно подтвердил «сказочник», шустрый шатен лет тридцати с хитрыми глазками и острой бородкой. - Как говорится, кто рано встает, тому Бог подает.
- Что же можно здесь увидеть в такую рань? Сейчас ведь не лето, в это время совсем темно, - изумилась блошиная дебютантка.
- А народ фонарики на шапки цепляет и шастает между рядами, как шахтеры в забое, нет проблем! - На крохотной территории, отхваченной шатеном у длинного лавочного ряда, предлагались собирателям всех мастей пара восточных дырявых кувшинов, ржавый немецкий шлем, медный чайник с расплющенным носом, бронзовые статуэтки разных калибров, потускневшая братина, слегка деформированная и покрытая патиной, под которой просматривался белый металл.
- Сколько? - нацелился на ковш антиквар.
- Пятьсот. Восемнадцатый век, серебро.
- Рублей?
- Долларов.
- Дорого.
- Торгуйтесь, это не под запретом, - с ухмылкой предложил торговец.
Торг закончился победой Подкрышкина, скостившего цену на целую сотню.
- Маш, это правда серебро? - восторженно зашептал удачливый коммерсант, отлипнув, наконец, от «прилавка».
- Думаю, правда.
- И восемнадцатый век?
- Похоже.
- Здорово! Мы этот ковшик приведем в порядок и выставим за две штуки зелененьких. Как думаешь, клюнут?
- Не знаю, я в торговле ничего не смыслю.
- И напрасно! Думаешь, я торгашом родился? Жизнь заставила, с учительским дипломом куда сейчас рыпнешься? Я ведь физик, Маша, вел старшие классы. Потом плюнули мы с физикой друг на друга и разошлись; как говорится, любовь была без радости, разлука стала без печали. Мне кажется, ребятки мои и не заметили, когда в физкабинете перед ними загундил другой. А я пошатался-поболтался, что тебе дерьмо в проруби, да занялся антикварным бизнесом, - откровенничал владелец «Ясона», вдохновленный удачной покупкой. - Первый раз на блошинку попал, когда Виктории шубу искали. Одеться-то женщине хочется хорошо, правда? А деньжат нет, вот и двинули сюда. По наводке, конечно, своим бы умом никогда не доперли.
- Нашли?
- Шубу? А то, за копейки, и как новая! Нам это дело понравилось, еще кое-что здесь прикупили, потом свое старье стали сбывать. Поначалу стеснялись, знакомых боялись встретить, после ничего, попривыкли, - удивлял шеф. - А уж каким путем на антиквариат вышли, так это отдельная песня. Как-нибудь потом расскажу, если представится случай. Только ты не вздумай никому трепаться, ясно?
- Конечно, Игорь Олегович.
Успокоенный шеф прижал крепче к боку приобретение, сулившее неплохой барыш.
- Ты как, не замерзла? Если хочешь, иди. А я еще тут поброжу, давно не был, - бесстыдно соврал Подкрышкин и, не дожидаясь ответа, рванул в сторону»...
* * *
Василий Голкин прервал отчет о чужой жизни, довольно потянулся, гордый проделанной работой, и решил наградить себя за каторжный труд чашкой крепкого кофе. К кофе вызванный в столицу провинциал пристрастился недавно, предпочитая прежде всем напиткам душистый чай, настоянный на сосновых почках и смородиновом листе. Такая заварка расслабляла, настраивала на благодушие и покой. Однако сейчас требовалось не умиляться собой и миром, не довольствоваться внезапной удачей, а пахать изо всех сил, добывая из ничего что-нибудь. Василий Иванович опустил в чашку третий кусок рафинада, подумал, добавил еще один. За ту информацию, которую он выдаст Лебедеву, можно побаловать себя и десятью сахарными кусками.
Чапаевский тезка осторожно подхватил горячую чашку и снова подсел к столу с исписанными листами, предвкушая свой завтрашний, хоть частичный, но все же триумф. Конечно, кое-что, следуя логике, сыщик домыслил сам, но главное - неоспоримо: он нашел эту неуловимую Нежину, и теперь только бы не потерять с трудом взятый след.
С этой надеждой Василий глотнул кофе, взялся за шариковую ручку и на зависть всем романистам лихо зачеркал синим по белому листу...
* * *
«...В метро, согретая теплом вагона, она быстро переключилась на собственные проблемы, требующие действительно серьезного к себе отношения. Проблемы дышали в затылок, наскакивая одна на другую, решений не просматривалось даже на горизонте. Во-первых, квартира. Жить на отшибе в двухкомнатной хрущобе становилось все тягостнее и сложнее. Добираться до работы - одна головная боль, Мария перепробовала разные варианты, каждый был с нервотрепкой и занимал полтора часа, а то и все два. Она больше уставала от дороги, чем от рабочих дел. Это угнетало и вызывало тихую ненависть к околотку, в котором жила. Требовалась срочно машина или жилье в приличном районе, на то и другое не было денег. Во-вторых, становился проблемным мифический герой, рыскавший в поисках золотого руна по убогим деревенькам России, не гнушаясь свалками и блошинкой. Гордое „Ясон“ прилепилось не к тому адресату, этому скорее подошло бы „хламида“, поскольку чета Подкрышкиных рядилась в солидных антикваров неумело и тупо. Новая сотрудница осознала довольно быстро, что бросила якорь в ил: вязкий осадок не гарантировал надежности причала. После
первой зарплаты, которой едва хватило до следующей, несмотря на удачную сделку с участием эксперта, она уныло признала, что приличных денег здесь не видать, а вот корысть, дилетантство и жадность мозолили глаза на каждом шагу. Мария удивлялась, как „Ясон“ вообще умудрялся не пускать пузыри. Через три месяца стало очевидно, что работу также необходимо менять. Эти обмены, плодившиеся со скоростью мысли, не давали покоя, жужжа в голове, точно осы. Чтобы разогнать назойливых насекомых с их ядовитыми жалами, требовалось одно: деньги. Но где достать столько, чтобы разом от всех избавиться, не охочему до коммерции искусствоведу казалось неразрешимой задачей.
- Машенька, - вывел из задумчивости знакомый голос, - вот так встреча!
- Добрый вечер, Тимофей Иванович, - она открыла глаза и поднялась с обшарпанного дерматина, - садитесь.
- Нет-нет, я вот молодого человека попрошу подвинуться, можно? - Парень молча скользнул задом в сторону. - Спасибо. А ты, Машенька, разве по этой ветке ездишь? Твоя ведь, кажется, серая? - проявил осведомленность товарищ по работе.
- Серая.
- А я вот от сына еду. Покушение было сегодня на него, машину взорвали. Сам-то Геннадий, слава богу, не пострадал, а водителю досталось. Я, как по радио услышал, так и рванул к Генке. Родительское сердце отходчивое, в такие моменты забывает про все обиды.
- Почему же сын не отправил вас домой на машине?
- Э, нет, я уж лучше своим ходом. Как говорится, тише едешь - дальше будешь.
- Осторожно, двери закрываются, - пробубнил механический голос. - Следующая станция «Фрунзенская».
- Господи, я же кольцевую проехала!
- Успокойся, Машенька, - удержал ее за локоть Тимофей Иванович. И вдруг неожиданно предложил: - А знаешь что, пойдем ко мне в гости! Чайку попьем, у меня торт вкусный, «Птичье молоко» называется, пробовала?
- Девчонкой я его обожала.
- Ну вот, - довольно улыбнулся зазывала. - Правда, уважь старика, Маша. Ко мне уже давно в гости никто не захаживает. Как жену похоронил, так все боевые друзья разбежались. Понять их можно: дом без хозяйки пахнет не пирогами, а одиночеством. Кому охота сиротством дышать? Кстати, сегодня ровно пять лет, как Анюты моей не стало, день в день. Пойдем, Машенька, помянем ее светлую душу. Очень уж ты на нее похожа, как срисована. Только Аня брюнетка была, а ты светленькая.
- Хорошо, - решилась Мария, - но только ненадолго, завтра рано вставать.
- Спасибо, Машенька! А за дорогу не волнуйся, я такси вызову и номер запишу, чтобы не вздумал шутки шутить. - Отставной полковник обычно изъяснялся короткими, рублеными фразами, не разговаривал - вколачивал гвозди. Но с Машей его лексикон выворачивался наизнанку, делая нелепым словесный прикид.
...Тимофей Иванович скромничал, когда хвастал своим жилищем. Огромная трехкомнатная квартира сияла чистотой и вызывала желание потянуть с уходом.
- А кто вам убирает, - с интересом оглядывалась гостья, - домработница?
- Еще чего, стану я сюда чужих допускать! Сам я убираюсь, Машенька, сам. Надо же чем-то заполнять выходные? Да и не привык я без дела сидеть. Раздевайся, проходи. Хочешь руки помыть? Вот ванная, туалет рядом. У нас ведь в армии больше всего ценились порядок и дисциплина. Это на гражданке шалтай-болтай, а у военных не забалуешь. Продраишь пару раз нужник вне очереди - сразу вся дурь выскочит. Ты сладкое любишь?
- По настроению.
- Будем считать, что для моего торта у тебя сейчас самое подходящее, согласна? - Она молча улыбнулась. - Вот и молодец, ненавижу кривляк. Присаживайся, Машенька, к столу, поухаживаю за тобой, давно себе такой роскоши не позволял. - Он ловко разрезал торт, заварил чай, выставил на стол беленькую, пару рюмок, консервированные огурцы из банки, нарезал тонкими кружками салями. - Ну что, дочка, помянем жену мою, Анну? Царство ей небесное, как говорят. Я хоть в Бога не верю, но обычаи соблюдаю. - Он поднял рюмку. - Давай выпьем за ее светлую душу. Небось радуется сейчас на небесах, что мужу есть хоть словом с кем перемолвиться. - Он понюхал водку. - Хороша! - и осушил одним глотком хрустальную стопку. - Закусывай, Машенька, не стесняйся.
«Дочка» молча захрустела огурцом.
- А у самой-то родители есть?
- Умерли.
- Оба?
- Да.
- Ну что ж, давай помянем и твоих. - Тимофей Иванович снова наполнил рюмки. - Царство небесное... Как звали-то?
- Любовью и Николаем.
- Пусть земля будет пухом Николаю и Любови. - Опрокинул стаканчик и, не закусывая, потянулся к чайнику. - Может, чайку?
- Спасибо.
- Имя хорошее у твоей матери, русское. - Хлебосольный хозяин вывалил на тарелку огромный кусок торта и придвинул гостье.
- У меня бабушка была немка, Генриэтта.
- Надо же! А немчура, дураки, с нами воевали. Лучше бы их бабы в мужиков русских влюблялись, как твоя бабушка, да рожали красивых детей. Любовь - она куда лучше войны. - На тумбочке зазвонил телефон. - Извини, Машенька. - Тимофей Иванович снял трубку. - Козел слушает! - В следующую минуту лицо его вытянулось, и бывший танкист гаркнул командным голосом. - Прекрати, и слушать ничего не хочу! Мы с твоей матерью прожили тридцать лет, а ты как шар от лузы к лузе гоняешь, не знаешь, в какую броситься. Смотри, сын, не пробросайся. - Помолчал, выслушал абонента и сурово добавил: - Жизнь, Гена, не бильярдный стол, по бархату бесконечно кататься не будешь. А сейчас, прости, занят, гости у меня.
Размноженная гостья старательно жевала «Птичье молоко» и запивала торт чаем, избегая смотреть на хозяина. Она случайно оказалась чужой среди своих, когда невольно услышала слова, предназначенные не для посторонних ушей.
- Спасибо, Тимофей Иванович, пойду, поздно уже.
- Подожди, сейчас вызову такси, самолично тебя посажу, и поедешь. Но даже тогда не говори мне «спасибо», это я должен тебя благодарить, понятно? - Он выудил из-за телефонного аппарата записную книжку, нацепил очки и зашелестел потрепанными листками с едва заметными буквами по краям. - Ага, есть!
Заказ приняли без слов, обещали в течение часа выполнить. Этого времени хватило с лихвой, чтобы договориться о том, с чего круто изменится жизнь сговорчивой гостьи. .
* * *
Поставив многоточие, Голкин долго еще сидел за столом, в задумчивости подперев щеку левой рукой, точно старая бабка. Случайная встреча на улице с бывшей одноклассницей, выскочившей замуж за москвича, принесла неожиданную удачу и позволила выйти на нужный след. Конечно, сведений кот наплакал: кроме фамилии с именем, старого места работы да Томкиных сплетен нет пока ничего. Сыщик пробежал глазами написанное и недовольно вздохнул: какая-то сказка для наивной дамочки, а не серьезная информация. Самокритичный Василий Иванович решительно убрал свою писанину в верхний ящик, вынул из стопки чистый лист, вставил в портативную пишущую машинку, которую привез с собой из Майска, и, несмотря на поздний час, деловито застучал по истертым от старости кнопкам. Перечитал с озабоченным видом печатные знаки на трети листа, удовлетворенно кивнул, размашисто расписался под новым отчетом и направился в ванную чистить перед сном зубы.
Глава 6
«Если Богом быть трудно, то каково - человеком? Вникать в чужие проблемы, чем-то жертвовать, куда-то бежать, рвать нервы, как постромки, ждать, догонять, сражаться, ловчить - не лучше ли разом послать вся и всех к черту? Махнуть за тридевять земель, развалиться под пальмой на горячем песке, вздремнуть под беззубый бубнеж океана, запереться в бунгало с парой-тройкой мулаток... Что за бред с утра лезет в голову!»
Андрей Ильич досадливо поморщился, нажал указательным пальцем серую кнопку. В дверном проеме нарисовалась изящная фигурка. Облегающий черный костюм с мини-юбкой, тонкие лодыжки, зазывные коленки, осиная талия и вопросительный взгляд - когда Егорин, наконец, угомонится подсовывать таких?
- Кофе, да покрепче, - приказал хмурый босс и недовольно бросил вслед: - Оделась бы поприличней, здесь офис, а не кабак.
Девица послушно кивнула и, зацепившись каблуком о порог, коряво вывалилась за дверь. Лебедев со вздохом уткнулся в компьютер. Потом откинулся на спинку рабочего кресла, окинул взглядом огромный письменный стол, занимавший добрую часть кабинета. Карандаши не заточены, чистой бумаги кот наплакал, отрывной календарь на вчерашнем числе - бедлам, при Вере Федоровне немыслимо было представить такое. Прежняя секретарша молилась на шефа, готовая загрызть любого, кто выкажет непочтение ее божеству и оставит здесь хоть пылинку. Субтильное создание росточком с мизинец, громоподобным голосом, темным пушком над верхней губой и в неизменном брючном костюме являлось на работу задолго до прихода начальника. Не спуская с уборщицы глаз, Вера строго контролировала беднягу, требуя наведения идеального порядка. Тыкала носом в не стертую пыль, принуждала протирать ежедневно подоконники и плетеную корзину для мусора, драить до блеска паркет, чистить ковер - заставляла вылизывать каждый сантиметр высочайшего кабинета. Уборщицы ненавидели усатую стерву, но за место держались: в «Оле-фарме» платили прилично. Не допускалась
обслуга со шваброй и тряпкой лишь к лебедевскому столу, куда с трепетом позволяла себе подходить только Вера. Тут бездетная помощница давала волю своим нереализованным материнским инстинктам, обласкивая заботой дубовый стол, точно дитя. Любовно и бережно протирала кусочком белой фланели столешницу, которой касались властные руки, опускалась на колени и нежно проводила мягкой тканью по точеным ножкам, умильно обмахивала лоскутком компьютерный экран, внимательно проверяла отрывной календарь, приводя в соответствие нужную дату, с особым рвением точила карандаши. Вера Федоровна непонятно каким чутьем мгновенно распознала тайную слабость безгрешного шефа к простым карандашам и здесь попала в десятку. Эти неказистые деревянные палочки, начиненные графитом, полюбились Лебедеву с соплей, с того дня, когда пятилетний Андрюша откопал во дворе карандашный огрызок со стертым наполовину ластиковым концом и гордо показал родителям бесценную находку. Мать тут же отобрала сыновью добычу, безжалостно выбросила в помойное ведро.
- Нельзя подбирать на улице всякую дрянь, тем более - приносить в дом, - строго выговаривала она ребенку, намыливая исчерканные ладошки. - Три мылом как следует, не то будут болячки.
Болячек в жизни Андрея оказалось немало, но ни одну из них не принес карандаш. Напротив, первая находка с бесславной кончиной родила привычку поступать вопреки, не доверяться другим, особенно близким, воспитала умение ждать. Последнее реализовало себя в ту минуту, когда отец подарил сыну целую коробку цветных карандашей, уложенных в два ряда друг над другом.
- Малюй от души, Андрюха, - улыбался отец, вручая подарок. - А вырастешь, прежде чем что-то сказать, всегда думай, но лучше ничего не говори, просто записывай мысли карандашом. Карандаш с резинкой легко заметают следы.
- Как? - не понял счастливый пятилетка, крепко прижимая сокровище к груди.
- Вырастешь - поймешь, - ухмыльнулся отец.
Понимание отцовских слов пришло гораздо позже, спустя семь лет, в тот день, когда старший Лебедев признался жене, что давно любит другую, собрал чемодан и ушел, оставив сына с матерью и внезапным осознанием непрочности мира...
В открывшуюся дверь протиснулась девица с подносом на вытянутых руках. Мельхиоровый кофейник, фарфоровые чашка с блюдцем, вазочка с печеньем, подсушенный хлеб в плетеной корзинке, розовеет семга, желтеет сыр, и над всем - высунутый от усердия кончик языка. Секретарша просеменила к президентской персоне, опустила перед важным носом поднос, протянула правую руку к плетенке.
- Что вы собираетесь делать?
- Тосты хочу подать.
- В рот? - Андрей Ильич не посчитал нужным сдержать раздражение. Девица покраснела. Лебедев вдруг представил, как свирепеет покойная Вера, наблюдая с небес за бестолковостью жалких преемниц. - Вы какой день работаете у нас?
- Первый.
- Если на второй не поймете, что в этот кабинет не входят без стука, придется с вами расстаться - это первое. Второе - никогда не приближайтесь так близко, не выношу бесцеремонность. И третье - умейте слушать, я просил только кофе, заберите поднос. - Глаза с накрашенными ресницами повлажнели, из левого приготовилась пролиться на нос крупная капля. - Рыданий не терплю, эмоции оставляйте дома. Здесь работают, а не слезы льют. Я изъясняюсь понятно?
- Да, Андрей Ильич, - безропотно кивнула новенькая и ухватилась за ручку кофейника.
- Я сам. - Недовольный босс наполнил чашку, отодвинул поднос. - Уберите. И вызовите ко мне Моисеева, срочно.
- Он в приемной, - пролепетала секретарша.
- Через три минуты пригласите. Это время меня не беспокоить.
Когда бесшумно закрылась дверь, Лебедев отставил нетронутый кофе, пробежал глазами знакомый до последней буквы семеновский отчет, вздохнул, бросил взгляд на часы. Еще полторы минуты, хватит на чашку кофе.
Ровно через три минуты раздался предупредительный вежливый стук, дверь распахнулась, и в кабинет вкатился благообразный колобок лет шестидесяти. Легкая, не по годам, походка, лысый, с иголочки одет, светящийся радостью, гладкий, короткие кривоватые ножки, пухлые ручки, ласковые темные глазки и неожиданно крупный горбатый нос, хищно нависший над верхней губой, - Моисеев Семен Львович, бессменный финансовый директор холдинга, родной дядя Аркадия Олевского, первой из трех букв в звонкой аббревиатуре «ОЛЕ».
В восемьдесят восьмом, когда стало разрешено, что прежде было под запретом, скромный бухгалтер ссудил любимого племянника и пару его друзей кругленькой суммой, предложив новоиспеченным фармацевтам создать кооператив.
- Наступает ваше время, - убеждал Семен Львович под оранжевым абажуром с кистями, - время молодых, так, Софа? - Любовно хлопнул он по пышному заду свою половину, подарившую мужу трех дочерей. - И наше стариковское дело - подсказать правильный выбор. А деньги вернете, когда разбогатеете, так, Софа? - Молчаливая хозяйка в ответ улыбалась и подкладывала оголодавшим гостям форшмак. Согласно кивая, те наворачивали угощение впрок да перемигивались между собой.
Так с легкой моисеевской руки родилась «ОЛЕ», кочуя из года в год по формам собственности, пока не осела в названии ЗАО «Оле-фарма». Шишек за это время набивалось немало: случалось, приятелей подставляли, кидали, грозились стереть в порошок. Удачливая троица - Олевский, Лебедев, Егорин - многим путала карты, но никому не удалось раздавить «ОЛЕ», она богатела всему вопреки. А в двухтысячном, когда молодой холдинг стремительно набирал обороты, погиб вдруг Аркаша, тихий мальчик из интеллигентной еврейской семьи, ставший миллионером благодаря природной смекалке, фортуне и заварухе в стране. Родители, едва живые от внезапного горя, не спускали растерянных глаз с сына, не понимая, зачем понадобился их спокойному чаду проклятый снегоход, сломавший ребенку шею. Тридцатипятилетний красавец с фигурой атлета, проникновенным голосом, синими глазами и темной густой шевелюрой оставил после себя немало подружек, которые искренне о нем горевали, но семьей обзавестись не успел, откладывая это серьезное дело лет эдак до сорока. Наследниками, не знавшими, что делать с сыновними деньгами, стала чета Олевских, готовая
отказаться от горького богатства и собственной жизни в придачу ради воскрешения сына. Тогда подсуетился родной брат Розы Львовны: взял над потерянной от несчастья родней опекунство, обязуясь печься до последнего вздоха о каждом из двоих, чтобы наверняка подобраться к трети пакета акций «Оле-фармы». Но не этим был взбешен Лебедев. Свою долю Аркадий заработал честно, и не его вина, что деньги уплывут ушлому дяде, в конце концов, не будь того вечера под абажуром, неизвестно, как сложилась бы и лебедевская судьба. Нет, президент холдинга решил расстаться с финансовым директором из-за более веской причины: Моисеев зарвался и уверовал в свою безнаказанность.
Что Семен Львович, пользуясь доверием, подворовывает, Лебедев заподозрил недавно, столкнувшись как-то случайно с его внучкой в лифте. Девушка забежала на работу к деду показать последние снимки нового дома, подаренного к двадцатилетию любящим дедулей, не удержалась и прихвастнула подарком перед дедовым боссом, в которого тайно была влюблена. Увидев глянцевый фотоснимок, Андрей Ильич понял, что домик тянул на весь миллион. Президент «Оле-фармы» поделился удивлением этой платежеспособностью с вице, но, поразмыслив, друзья-партнеры решили, что вряд ли подобная покупка тайно субсидировалась из их кармана. При моисеевской зарплате рисковать местом и репутацией глупо, а Аркашин дядя глупость считал проклятием, которым Господь наградил человеческий род. «Проклятых» осторожный семит сторонился и на дух не выносил. Однако Андрей Ильич доверял собственной интуиции больше, чем общим рассуждениям, и назначил аудит. Финансовый директор с готовностью подсовывал аудиторам требуемые бумаги, искренне желая помочь. Проверка прошла без сучка и задоринки, с единственным результатом: по чистоте финансовых документов
холдинг даст фору любому. А потом случилась история с инвестированием. Согласия на этот проект Моисеев добивался полгода. Сначала охмурял вицепрезидента Егорина, обещая тому золотые горы и давая беспрерывные клятвы в выгодности дела. Он заваливал Евгения расчетами, уговаривал, убеждал, устраивал деловые встречи, ссылался на опыт и нюх, вздыхал, как им всем не хватает смекалистого Аркаши, - Егорин дал согласие. Очередь стояла за президентом. Лебедев отшучивался, что Семен Львович метил в венчурную компанию, а попал к фармацевтам, и отмахивался от занудного прожектера. Наконец поддался веским доводам, дал «добро» на сделку, где
«Оле-фарма» впервые выступала в непривычной для себя роли - инвестором строительства лечебно-профилактического санатория в Сочи.
Проект провалился сразу, едва перечислили первые деньги. Подрядчик оказался банальным жуликом и растворился в черноморском воздухе с парой миллионов, не дожидаясь остальных, видно, решил, что лучше иметь синицу в руке, чем дожидаться в небе журавля. Это была пощечина не столько болезненная, сколько унизительная: такой конфуз с «ОЛЕ» не случался давно.
А застрельщик сидел сейчас напротив и, преданно глядя в глаза, сиял улыбкой как ни в чем не бывало.
- Что Софья Марковна, здорова?
- Слава Богу, спасибо, Андрюша.
- Вам ведь, кажется, двадцатого октября будет семьдесят, Семен Львович?
- Так, и что? - насторожился юбиляр. - Вашей памяти позавидовать можно, дорогой Андрей.
- Давно по жизни рядом идем, многое друг о друге знаем. Память здесь ни при чем.
- Не скажите, Андрюша! При таком объеме информации, каким вы владеете, держать в уме еще день рождения скромного старика - редкое качество. Этим могут похвалиться далеко не многие люди вашего ранга, я так думаю, да.
- А я - нет. - Лебедев смотрел в упор на самонадеянного лицемера, вздумавшего держать «Андрюшу» за лоха. В ушах зазвучали слова начальника службы безопасности, бывшего подполковника ФСБ Семенова: «Не верьте вы ему, Андрей Ильич, тот еще жучила! Я его хорошо помню: в девяностом наши ребята раскручивали одно дело, там он и засветился. Пусть скажет спасибо, что в стране бардак начался, а то узнал бы, где раки зимуют. Все думает, умнее других, финансист хренов!» Тот разговор имел потом продолжение, итогом которого стали интересные факты, нарытые все тем же дотошным Семеновым. Вице-президент, ознакомившись с семеновским отчетом, присвистнул:
- Это - джокер, Андрюха! - полез за сигаретой в карман, глубоко затянулся, помолчал и невозмутимо добавил: - Аркашкины родители совсем плохи, дышат на ладан. Роза Львовна собирается составить завещание в пользу брата. Я вчера у них был, заскочил на пару минут после работы. Так она мне все уши прожужжала, какой Сема заботливый: предлагает нотариуса домой привезти и самому оплатить все расходы, - задумчиво стряхнул пепел. - Львович, конечно, хитер как лиса, но труслив. Не боясь банальных сравнений, добавлю: как заяц, - задумчиво посмотрел на партнера и вкрадчиво спросил: - Давно мы зайцев с тобой не травили, а?
Президент холдинга решил перейти к делу без экивоков.
- В память о прошлом, Семен Львович, не буду с вами темнить, - протянул кожаную папку. - Вот, почитайте внимательно. Я пока кое-что просмотрю, - и уткнулся в документы на столе.
Моисеев, принимая тисненую обложку, натянуто улыбнулся:
- Вы слишком молоды, Андрей, чтобы думать о прошлом. Это приходит на старости лет.
- Читайте здесь, - сухо бросил Андрей Ильич, пресекая попытку подняться.
По мере того как финансовый директор знакомился с содержимым папки, его одутловатое лицо окрашивалось в различные оттенки красного цвета - от нежно-розового до багрового. Этих красок вполне бы хватило художнику изобразить закат. Незаметно наблюдая за бывшим наставником, Лебедев подумал, что того хватит удар, и мысленно приготовился к появлению в кабинете посторонних людей в белых халатах. Наконец Семен Львович закончил чтение, прикрыл папку, кашлянул. Звук был деловой и спокойный, так прокашливается лектор перед лекцией или школьный учитель, готовясь осадить болтунов. Лебедев заподозрил, что с мыслями о врачах поспешил.
- Так, и что вы собираетесь делать, Андрей Ильич? Отдавать меня под суд? А может, лучше, как в тридцать седьмом: к стенке без разговоров? - Стараясь держать спину прямо, напротив сидел уверенный в себе пожилой человек, держался с достоинством, выглядел превосходно, и только подчеркнуто спокойный голос да характерная интонация выдавали тщательно скрываемое волнение.
- А что скажете вы, Семен Львович?
Моисеев равнодушно пожал плечами.
- Блеф, бред, клевета - годится для нежных дамочек с нервами, но не серьезных людей. У вас, милый мальчик, нет никаких доказательств. Самое большее, что можете себе позволить, - так это уволить меня. Но я, к вашему сведению, не собираюсь никуда уходить. - Наглый старик развалился на стуле, откровенно издеваясь над собеседником. - Мне всего семьдесят, я полон сил, энергии, желания работать. Есть опыт, знания, хватка, вам не обойтись без меня. К тому же не забывайте, мои дорогие, - перед вами будущий совладелец ваших активов, да.
- Родители Аркадия живы.
- Это вопрос поправимый. Все мы смертны и ходим под Богом. Не знаем, когда Господь нас к себе призовет, - лицемерно вздохнул потенциальный наследник.
Лебедев брезгливо рассматривал разглагольствующего наглеца и вдруг осознал, что этот старик давно сидит у него в печенках. Львович осточертел до смерти - любопытным носом, показушным дружелюбием, лицемерием, намеками на короткую память когда-то облагодетельствованных друзей, жадностью, хитростью, а теперь еще воровством. Для собственной выгоды такой спокойно решился бы и на убийство. Андрея Ильича внезапно осенила догадка, которая тут же показалась нелепой. Но мозг уже послал команду языку, и тот выдал:
- Говорите, все мы под Богом ходим? А не вы ли, случайно, помогли племяннику прийти к Господу раньше срока, Семен Львович?
Моисеев посерел, точно холст, на котором выцвели краски.
- Не забывайтесь, Андрей Ильич! За подобные слова говоруны дорого платят.
- Новым снегоходом? - Лебедев нажал кнопку, на пороге кабинета появился референт и застыл в молчаливом вопросе. - Игольников подъехал?
- Ждет в приемной.
- Через пять минут зайди, надо будет оформить приказ.
Заявление финансового директора об уходе с должности по состоянию здоровья президент подписал тут же, в присутствии заявителя, распорядившись, чтобы тот немедленно приступил к передаче дел преемнику, ожидавшему в предбаннике лебедевского кабинета. Перечень своих деяний Семен Львович получил при прощании как напоминание об «успешной» совместной работе.
- Оригиналы, надеюсь, для посторонних глаз недоступны?
- Надеюсь, это станет постоянной вашей проблемой.
Старик молчком направился к двери, взялся за латунную ручку, потянул на себя, вдруг застыл, потом резко развернулся и с перекошенным от злобы лицом прошипел:
- Ты еще пожалеешь об этом, сопляк! - хлопнул дверью и вышел.
Андрей Ильич долго отмывал после короткого общения руки, будто только что раздавил жирного таракана...
Остаток дня прошел спокойно, в обычном рабочем режиме. Позвонил с Бали Егорин, доложился о погоде, похвастал загаром, спросил об итоге разговора.
- Как и планировался, - ответил партнер.
- Отличная карта - джокер, правда, Андрюха?
- Поживем - увидим.
А вечером раздался еще звонок, и незнакомый женский голос пропел в ухо:
- Привет!
- Здравствуйте, это кто?
- Не узнаешь?
- Нет.
- А когда-то, Лебедев, мой голос был для тебя, как маяк в тумане, и ты несся на него, сметая с дороги доски и кирпичи.
- Танька! - развеселился бывший сокурсник. - Разве путь к маяку лежит через стройматериалы? Как ты меня нашла, рыжая?
- Во-первых, неприлично задавать даме подобные вопросы, а во-вторых, я давно не рыжая. Нынче я кошу всех мужиков блондинистой косой. А ты, Лебедев, не хочешь пасть к моим ногам?
- Давно мечтаю, дорогая блондинка.
- Правда? Я ведь доверчивая, таких обманывать грешно. Кто варится в девятом адовом круге, помнишь?
- Обманувшие доверие.
- То-то! Ну так что, жаждешь меня повидать?
- Танюха... - замялся занятый абонент.
- Не продолжай, я понятливая, пока.
- Эй, Лебедева, подожди! Ты звонишь, между прочим, деловому человеку, не даешь и секунды подумать.
- Думай, а жизнь пусть проходит мимо.
Андрей Ильич посмотрел на часы.
- Сейчас семь, в девять устроит?
- Вполне.
- Тогда встретимся на Тверской, напротив телеграфа. Помнишь наше место?
- А то!
...В первую минуту он ее не узнал. В двух шагах от перекрестка Тверской и Камергерского переулка, лениво постукивая пальцами по парапету подземного перехода, стояла блондинка. Несмотря на невысокий рост, она заметно выделялась среди вечно спешащих куда-то прохожих. Пышные волосы, открывающие загорелую шею, королевский поворот головы, высокомерно вздернутый нос, яркий чувственный рот, стройная фигура в лайковом пальто - элегантная, красивая, недоступная. Неужели та самая Танька, с которой они до изнеможения целовались тем комариным летом? В стройотряде, сколоченном из студентов Первого меда, ходила шутка, что Лебедевы - готовая семейная пара, невесте и фамилию не надо менять.
- Танюха, да тебя не узнать! Что ты с собой сделала, признавайся?
- Тайна сия велика есть, - заважничала первая любовь.
- Лебедева, ты просто красавица!
- Ага, - скромно подтвердила она, - мне так все говорят. Только я не Лебедева нынче, но госпожа Хаммер, сечешь?
- А миссис Хаммер фигуру блюдет или может позволить себе поздний ужин?
- Сегодня, Лебедев, пожалуй, можно расслабиться.
В ресторане Андрей с удовольствием рассматривал свалившуюся с небес однокурсницу, двадцать лет назад возбуждавшую до хмеля помешанного на науках глупца. То было прекрасное время, когда все по колено, в карманах гуляет ветер, в крови - гормоны, а в голове - идеи, способные перевернуть мир. Первая страсть оказалась короткой, но память о ней осталась. Сейчас эта память подогревалась «Божоле», смеющимися глазами напротив и настроением, с которого вдруг потянуло на ласку.
- Эй, Лебедев, ты слушаешь меня?
- Конечно, ты только что сказала: он был. Кто имелся в виду?
Татьяна звонко рассмеялась, как девчонка, уличившая во вранье.
- С тобой, дорогой, приятно вести беседу: можно плести что угодно, вплоть до последнего слова. Одна беда - неизвестно, когда ваша милость включится в разговор. О бывшем супруге я тебе, мой милый, толкую, о мистере Хаммере, жителе славного Сан-Франциско, крутом бизнесмене и сволочи, каких мало. Я прокантовалась с ним лучшие годы. Правда, в накладе не осталась: после развода вернулась в родные пенаты, открыла магазинчик на мужнины баксы. Торгую оптикой, - пояснила деловая леди, заметив удивленный взгляд. - Товар элитный, все честь по чести: лицензия, пара смазливых девчонок, офтальмолог за стенкой, колокольчик над дверью - супер! Вчера повесили вывеску еще на одном, в районе Арбата, завтра еду в Питер, хочу застолбить местечко на Невском - в общем, кручусь как белка в колесе.
- Дети есть?
- Бог миловал.
- Вернулась давно?
Она неопределенно махнула рукой.
- Иногда вижу кое-кого из наших, Лешку Росохина, например. Он теперь важная шишка: заведует в аптекоуправлении сбытом.
- Знаю.
- А, ну да, ты же у нас по лекарственной части, спасаешь народ от мора. Кстати, Лебедев, почему в России такая высокая смертность?
- Потому что такие, как ты, уезжают.
- Все такой же шутник и так же не к месту. Побалуешь меня десертом? Обожаю тирамису!
К столу подкатил официант, убрал использованные тарелки.
- Что-нибудь желаете еще?
- Тирамису и латэ, - выскочила вперед сладкоежка и весело уставилась на угодливого малого.
- Мне кофе по-восточному и пятьдесят грамм коньяку. Коньяк предпочитаю хороший. - Малый дернулся за картой вин к пустому соседнему столу. - Не надо, - отклонил услужливую руку клиент, - подберите сами, но за суррогат платить не буду. - Татьяна хмыкнула, однако промолчала. Официант почтительно откатился. - А мы похоронили Аркашу Олевского, помнишь такого?
- Конечно.
- Пять лет назад.
- Знаю.
- Откуда?
Она внимательно смотрела на Лебедева, раздумывая, достоин ли правды этот сухарь. Видно, решила, достоин, потому что огорошила первой же фразой:
- А вы в курсе, дорогие друзья, что у Олевского растет сын? Прелестный парнишка, между прочим, в январе ему стукнет шестнадцать.
- Что?! - На столе появились тарелка с прямоугольником, посыпанным тертым шоколадом и прикрытым листочком мяты, бокал с пышной молочной пеной, душистый дымящийся кофе, коньяк. Лебедев машинально опрокинул в себя «Курвуазье». - Тьфу, что за гадость! Ты шутишь?
- Ничуть.
- Откуда такие сведения?
- Пей кофе, остынет.
- Послушай, Танюха, перестань тянуть кота за хвост, - взмолился Андрей. - Неужели ты не понимаешь, что это очень важно?
- Для кого?
- Как для кого? Для Аркашкиных родителей, для меня, для Женьки Егорина, наконец!
- Неужели? - прищурилась Татьяна. - А где же вы все были, заботливые мои, когда подыхала с голоду Ольга? Когда она пахала на трех работах, чтобы прокормить ребенка? С утра мыла подъезды, потом мчалась в свой нищий НИИ, а ночами корпела над переводами. Где тогда, скажи на милость, раскачивал яйцами твой распрекрасный Аркадий? И почему его таким воспитала мамаша - безответственным, пустоголовым шалопаем, способным только прыгать из койки в койку, даже не подозревая, что кто-то может серьезно любить? Не просто трахаться, как кролик, а отдавать себя без остатка, ничего не ожидая взамен! - Татьяна яростно ткнула соломинкой в стеклянное дно. - Не мужик был твой дружок - одноразовый шприц. Трус и тряпка, ненавижу таких!
- Танюха, - опешил сбитый с толку старый приятель, - ты что несешь? Аркадий ни сном ни духом не ведал о сыне. И про Ольгу мы ничего не знали, он молчал о ней как рыба.
- Хоть на это хватило ума.
Лебедев смотрел на разъяренного Юпитера в юбке, а в голове зарождался потрясающий план.
- Послушай, Танюшка, ты можешь успокоиться и все рассказать? Откуда тебе об этом известно?
- Она была моей подругой. Я же питерская, забыл? Мы всегда поддерживали отношения, даже когда я в Штатах жила.
- Почему была?
- Оля умерла два года назад. Мне рассказала об этом соседка, которая наблюдала в глазок, как я тупо названиваю в Олькину дверь.
- А парень?
- У тетки.
- Ну-ка давай, дорогая, колись. Торт еще будешь?
- Коньяк.
И под «Хеннесси» Лебедева раскололась.
- Мальчик где-то на Кубани, точное место назвать не могу. Зато знаю полное имя, возраст, дату и место рождения. Она никому не хотела навязываться, все ждала, что твой дружок объявится сам. Но не думаю, что сейчас Оля была бы на меня в обиде. Ты ведь найдешь мальчика, Лебедев? И сделаешь для него что-нибудь, правда?
- Правда. - Вынырнувшему так кстати Иволгину Аркадию Аркадиевичу предстояла интересная жизнь. - А ты разыскала меня только за этим?
Татьяна отвела глаза.
- Молодость, Лебедев, трудно забыть, особенно женщине. Она греется ею, как зимой - батареей: прислонишь спину, и глядишь, потеплеет.
Перед Андреем сидела, потягивая коньяк, красивая, независимая, умная женщина - одинокая, как и он, как и многие в этом безумном мире.
- Поехали! - Он поднялся из-за стола, сунул под кофейную пару деньги, которых с лихвой хватит проворному малому.
Она молча встала, не издав ни единого звука.
...Рано утром зазвонил телефон. Лебедев посмотрел на часы: пять двадцать. Кого это черт дернул названивать в такую рань? Осторожно взял сотовый, буркнул:
- Слушаю.
- Андрей Ильич, это я.
- Кто я?
- Василий, - просветил ненормальный сыщик. - Я нашел след, Андрей Ильич. Сегодня принесу вам отчет. Она никакая не Нежина, она...
- Пошел к черту!
Сонный голос рядом пробормотал:
- Надо вставать?
- Нет, у нас в запасе целый час, - успокоил он и обнял правой рукой прильнувшую светловолосую голову. Левой отключил обнаглевший до крайности телефон.
Глава 7
Василий приготовился к ответам на вопросы по своему отчету. Лебедев не произносил ни слова. «Странный мужик, - размышлял „башковитый“ северянин, вперившись немигающим взглядом в окно. - Сперва к черту послал, после дал задание, вызвал в Москву, устроил по-королевски, потом снова послал - где логика? Раньше срока, когда каждый и чихнуть не успеет, получил информацию, хоть и не такую, как хотелось бы, но все же приличную. Любой другой обалдел бы, а этот только таращится на листок да молчит, точно воды в рот набрал. Даже не спросит: как же вам, Василий Иванович, удалось раздобыть эти сведения за столь короткое время? Что помогло? Случай, удача или талант, прирожденная смекалка и ваша необыкновенная работоспособность? Нет, набычился - и ни слова. А Василий Голкин, между прочим, не захребетник, не нужен - так и скажи. Пропадает же кураж при таком пофигизме! Поиск - процесс творческий, это ж понимать надо. Человека искать - не баксы слюнявить, тут все в тебе свербеть должно и не давать покоя». - Сыскарь незаметно вздохнул, привычно перевел взгляд на запыленные носы ботинок, машинально отметив, что
московский воздух - дерьмо и с майским ему не сравниться. На Голкина вдруг накатила острая тоска по дому - вкусной воде из крана, хлебу свежей выпечки, привычным для души запахам, улицам, лицам, словом, нахлынула ностальгия, и это было худшим, что можно предположить.
Василий Иванович Голкин, тезка легендарного комдива, гордое имя свое нес с достоинством, с детства особо не впечатлялся, не ныл, не заискивал, держался особняком и на любой чих имел спецкомментарий, предпочитая держать его в уме, нежели спускать с языка. Единственный ребенок мечтательной библиотекарши Надьки, разведенки, жившей больше романами книжными, чем своими, о жизни начал задумываться с горшка и к юности сделал серьезный вывод: на мир нужно смотреть бесстрастно, отгородившись частоколом ресниц. Тогда мозги не затуманятся, эмоции не станут врать, глаза - уставать, а не запутанный чувствами разум обретет свободу и сможет творить чудеса. Странная теория себя оправдала: вечно сонный флегматик соображал так, что другие только диву давались. Кроме того, белобрысая флегма ни у кого не вызывала опаски, эту особь просто не принимали всерьез и, когда пускались в откровения с Васькой, скорее толковали сами с собой. К неполным своим тридцати памятливый Вася завел картотеку, куда удостоился чести попасть почти каждый в Майске. Вписалась туда и Аполлинария Евгеньевна Нежина, залетная птичка, сиганувшая
черт-те зачем с комфортной столичной ветки прямо в майский сугроб. Это
«черт-те зачем», не давая покоя, подтолкнуло к согласию примчаться по первому зову в Москву и вывело, наконец, на след. А тот, кто по этому следу послал, застыл сейчас каменным идолом с глазами, прикрытыми веками; прочесть, что в них, представлялось совсем невозможным. Внезапно в носу надувшегося сыщика защекотало, и Василий громко чихнул, изумившись утробному звуку: не забалованный теплом северянин прежде никогда не чихал. «Если сию же секунду хоть что-нибудь не промычит, подниму задницу и уйду, - твердо решил Василий. - Пусть катится к черту». - Последнее пожелание Голкин, вспомнив утренний лебедевский посыл, вернул ему исключительно по щедрости своей души.
- Будь здоров, - улыбнулся Лебедев, - простыл?
- Нет, - полез в карман за носовым платком Василий. «Только этого мне здесь не хватало», - подумал он, ожесточенно сморкаясь в серые клетки.
- Впечатляет, но выткано из воздуха, - прокомментировал отчет Андрей Ильич. - Ты уверен, что это она? Твой источник надежный?
- Абсолютно.
Андрея Ильича не радовала Васькина прыть. Давнишний заказчик прочистки мозгов начинал жалеть, что затеял эту гонку за тенью, ведь он получил свой заказ. Правда, кое-что осталось непонятым, самолюбие оказалось задетым, любопытство - не до конца утоленным, но пить из майского источника уже не тянуло. Безобидный ручей мог обернуться водоворотом, который легко затянул бы в себя. Барахтаться, сражаясь со стихией, водной или какой другой, Лебедеву вовсе не улыбалось. Гораздо приятнее оставаться на плаву с ровным дыханием, спокойным сердцем и ясной головой. Андрей Ильич открыл рот, чтобы дать прыткому Ваське отставку. И наткнулся взглядом на пару поддающих смутьянов, определенно глумившихся над слабаком. Теперь эти двое не выясняли, кто из них доминанта. Чеканные ангел и черт дружно сошлись в оценке третьего, того, кто сидел за столом и мнил себя мудрым: трус. И столько насмешки было в их невинно-греховных зрачках, что «мудреца» передернуло. Насмешек над собой Лебедев не терпел, не прощал никому, хоть бы и херувиму с бесом.
- Молодец, Василий! Как много тебе еще надо времени? Месяц, квартал, полгода?
Голкин равнодушно пожал плечами и уставился в потолок.
- Я работаю в крупной фирме, - лениво напомнил патриот Майска, влезая в привычную оболочку. - Если не управлюсь за месяц, придется расставаться или с вами, или с фирмой. - Было ясно, что он обижен и теперь отыгрывается на полную катушку, кокетничая и красуясь собой. - Попробую уложиться в месяц, - зевнул Голкин, растворив в зевке довольную ухмылку.
- Договорились! Мои телефоны тебе известны, где я обретаюсь - тоже. Удачи!
Когда за ушлым сыщиком захлопнулась дверь, Андрей Ильич посмотрел на стену. Дружная парочка пировала, явно одобряя нелепую выходку хозяина кабинета. Неожиданно глава «Оле-фармы» поймал себя на мысли, что отныне хозяйничает по-настоящему здесь не он. Андрей Ильич усмехнулся и вызвал референта.
Голкина перехватили на улице, в десяти шагах от главного офиса холдинга. Провинциал, вдохновленный деловым напутствием, почувствовал зверский голод и приткнулся к ларьку, где торговали искромсанной пиццей.
- Есть дело, которое срочно требует твоего вмешательства, - с места в карьер взял Лебедев. - Прерви пока свои пляски в Москве и смотайся в Краснодар. Бывал когда-нибудь на Кубани? - Василий сонно моргнул. - Вот и отлично! - Переменчивый клиент протянул Голкину сложенный вдвое листок. - Необходимо срочно разыскать этого человека.
- Фото?
- Нет, только полное имя, год и место рождения. Мальчишка - сирота, живет с теткой. О ней ничего сказать не могу, не знаю. Парня надо срочно доставить в Москву и сделать это по-тихому, чтобы ни одна душа не знала, сумеешь? - Васька задумчиво оглядел потолок и протяжно вздохнул. - Отлично! - Андрей Ильич вытащил из ящика стола пухлый конверт. - Вот, на расходы. Завтра вылетай в Краснодар, оттуда и пляши. Даю три дня, максимум неделю, управишься?
- Человек не вещь.
- Но ее хозяин. - Лебедев хотел поставить на этом точку, наткнулся на безмятежный взгляд и впервые в жизни позволил себе просительную нотку.
- Выручишь?
...На пятый день рано утром зазвонил мобильный и безмятежный голос доложил:
- Доброе утро! Мы с Аркадием в Москве. Куда подъехать?
* * *
- Послушай, что ты с ним носишься, как с писаной торбой? Ты бы еще в платьице с рюшами его нарядил да бантики повязал. Это же парень, не девчонка, из него мужика надо лепить. Или хочешь второго Аркашу? - Татьяна возмущенно гляделась в зеркало, терзая массажной щеткой пышные волосы. Сквозь прозрачную ночную рубашку просвечивало по-молодому крепкое тело, которое все еще вызывало желание. Правда, появившаяся привычка влезать в чужие дела это желание иногда убивала. - Лебедев, ну почему ты молчишь? Я ведь с тобой разговариваю!
- Да?
Она отложила в сторону щетку, развернулась, внимательно всмотрелась в лежащего на кровати молчальника.
- Андрюша, ты меня, бога ради, прости, я вовсе не хочу вмешиваться в ваши дела, но прошу тебя: не делай из парня баловня и нарцисса.
- Он вкалывает по шестнадцать часов в сутки.
- Ты разбудил в нем честолюбие, дорогой, посулил золотые горы и дал срок полтора года - он знает, во имя чего старается. Ради денег его папаша землю грыз, а мать ради любви поперлась бы из Питера босиком в Москву. В мальчишке спутались гремучие гены, а ты эту взрывоопасную смесь подогреваешь. Не боишься, если взорвется да по тебе же и долбанет?
- Ревнуешь?
Татьяна выразительно покрутила пальцем у виска, отвернулась к зеркалу и снова принялась яростно размахивать щеткой.
После звонка Голкина из аэропорта прошел ровно год. Когда Егорин узнал, что у Аркашки Олевского где-то на Кубани болтается наследник, не поверил:
- Ты спятил, старик? Это ж тебе не бразильский сериал, а Россия-матушка, тут романтикой даже не пахнет. Здесь ухо держи востро и не верь никому, тем более Таньке.
- Почему «тем более»?
- Да потому, что байки любит плести твоя Лебедева! Начиталась всякой белиберды, насмотрелась в Штатах «мыла», вот и воображает баб несчастными героинями сопливых романов. А все мужики у нее в дерьме, одна дамочка в шоколаде.
- Придержи язык.
- Прости, - буркнул Евгений. - Но сам подумай, какие, кроме Танькиных слов, доказательства, что этот парень - Аркашкин сын? Да мало ли девок перетрахал в свое время наш друг? И что, каждой оставил по сыну? Чтобы потом несчастный найденыш, бедная сиротинушка пришел на готовенькое и оттяпал папашину долю? Да за такое количество бабок любой не то что согласится потерять маму с папой - сам всю родню до седьмого колена вырежет.
- Хочешь, чтобы досталось Львовичу?
- С ума сошел?! Я обеими руками за парня, для нас это просто подарок судьбы! Но пороть горячку не стоит, тут надо как следует пораскинуть мозгами, проверить сто раз, провести генетическую экспертизу.
- На эксгумацию необходимо решение суда.
- В нашей стране все решают деньги, тебе ли это не знать?
- Я на уголовщину не пойду.
- Вот именно поэтому нам и не мешает поднапрячь извилины. Думай, Андрюха, думай! Как говорят вояки, всякая инициатива наказуема.
Раскидывать умом пришлось, естественно, Лебедеву. Лениво наблюдая сквозь полуприкрытые веки за беспрерывно летающей над светлыми волосами щеткой, Андрей Ильич вспоминал результаты своих «раздумий».
Аркашкины старики в новость о внуке поверили сразу и безоговорочно.
- Андрюша, милый, вы подарили нам жизнь, - благодарно лепетала Роза Львовна, вытирая трясущейся рукой слезы, - так, Илья?
- Успокойся, Розочка, тебе нельзя волноваться.
- Нет, признайся честно, ты веришь в то, что говорит нам Аркашин друг?
- Конечно.
- И я верю! Всем сердцем, каждой своей материнской клеточкой верю, что это правда. Не мог наш мальчик, такой красивый, такой добрый, умный, уйти из жизни бесследно, нет! Это было бы крайне несправедливо, так, Илья?
- Так, Роза, так.
- А что же нам делать, Андрюша? - всполошилась вдруг Роза Львовна. - О, господи, - она беспомощно уставилась на гостя, - я же вчера подписала завещание в пользу Семы. Как же быть? Оставила родного внука без гроша в кармане. - Ее глаза снова наполнились слезами. - Мне Аркаша никогда этого не простит!
- Ничего страшного, Роза Львовна, завещание легко переписать. Главное, будьте живы и здоровы, а бумага все стерпит, - неловко пошутил Лебедев.
- Правда?! Ой, как хорошо, слава тебе, Господи! Что бы мы без вас делали, милый? Мне ведь, Андрюшенька, уже давно жизнь не в радость, с того самого дня, как ушел от нас сын. Но живой в гроб не ляжешь, так, Илья?
Не говори глупости, Роза! - рассердился муж. - Нам с тобой жить надо, внука на ноги ставить. Сколько, вы говорите, ему лет, Андрей?
- Шестнадцать через месяц.
- Ой, боже, - всплеснула руками Роза Львовна, - а мы без подарка! Надо ведь мальчику подарок купить, шестнадцатилетие - серьезная дата, так, Илья? Сейчас хоть и не советская власть, в магазинах все есть, но лучше побеспокоиться заранее. Вы поможете нам подобрать подарок, Андрюша?
- Роза Львовна, надо провести генетическую экспертизу. Необходимо ваше согласие.
- Конечно, милый, все что угодно! Мы на все согласны, как скажете. А только я и без всяких экспертиз уверена, что в жилах этого мальчика течет моя кровь.
«И кровь его матери», - мысленно добавил Лебедев. Его слегка покоробило, что Роза Львовна ни разу не спросила о женщине, подарившей ей внука.
- Она тоже еврейка?
- Кто? - не понял Андрей Ильич.
- Ну, - замялась Олевская, - та женщина, с которой был мой сын.
- Какое это имеет значение? Не знаю, она умерла.
Роза Львовна облегченно вздохнула:
- Когда мы увидим нашего мальчика?
- Думаю, после экспертизы.
- Да-да, раньше не стоит. Ребенка прежде времени травмировать нельзя, ему и так предстоит потрясение. Аркашеньке еще многое предстоит узнать, многому научиться, так, Илья? Вы ведь говорили, он жил с теткой? Где?
- В станице Динской Краснодарского края.
- Боже, какой кошмар! Там же наверняка горячей воды нет, я слышала, у них туалеты во дворе, так, Илья? Бедному мальчику придется привыкать к комфорту. Мы обязательно купим большую квартиру и заберем его к себе, сразу же после этой унизительной процедуры.
- Какой? - не сообразил Андрей Ильич.
- Генетической экспертизы, - прорезался муж.
- Нет, это невозможно, парень должен жить отдельно. Насчет условий не волнуйтесь, я лично буду все контролировать. Недостатка ни в чем не будет. Учителя, условия жизни - все самое лучшее.
- Но почему, Андрюша? - опешила счастливая Роза Львовна. - Ведь мы же не ему не чужие!
- Пока о нем лучше никому не знать.
- Андрей прав, Розочка, - погладил руку жены Илья Ильич. - Мальчик должен быть в полной безопасности. Мы не сможем его уберечь, как это сделают друзья нашего сына. И не сумеем защитить, если он вздумает прокатиться на снегоходе.
Олевская посерела лицом и застыла, в ужасе глядя перед собой невидящими глазами.
- Вы думаете, что...
- Я ничего плохого не думаю, Роза Львовна, - остановил бедную старушку Лебедев, - но береженого Бог бережет. И еще, у меня к вам обоим большая просьба, - Андрей Ильич серьезно смотрел на старую пару, жадно ловящую каждое его слово, - пожалуйста, не говорите никому об Аркадии. Ни единой живой душе, даже самой родной и близкой, хорошо?
- И Семену?
«Особенно ему», - хотел было ответить глава «Оле-фармы», но промолчал и только кивнул.
Генетическая экспертиза показала, что роднее внука не бывает. Впрочем, ее инициатор другого результата не ждал. В отличие от своего партнера, Лебедев не сомневался в правдивости Татьяниных слов, именно поэтому все и затеял. Сияющие старики долго не могли налюбоваться воскресшим Аркашей: внук как две капли воды походил на ушедшего сына. Андрей Ильич повел всю троицу в ресторанчик на отшибе, неприметный, но с настоящей грузинской кухней и вполне приличной обслугой. Наблюдая за парнишкой, который не знал, куда деваться от смущения и обрушившейся на него любви чужих пока стариков, Лебедев честно признал, что трогательное воссоединение семейства ему безразлично, как безразлична и судьба каждого из них. Андрею Ильичу важно было одно: застраховать себя от неприятностей, а компанию - от проблемного соучредителя, каким рвался стать прыткий Львович. Президента холдинга ничуть не смутила дешевая угроза отставного финансиста. Унизительно и смешно воспринимать слова жалкого старика всерьез, но на дух не подпустить Моисеева к
«Оле-фарме» глава крупной компании был обязан. Семен Львович остался с носом благодаря Татьяне, что бы там ни выдумывал Женька. Старый друг и сам какое-то время неровно дышал к рыжей заводиле курса, но та его недолюбливала, хоть и старалась эту антипатию скрыть. В дураках Евгений не ходил никогда, но злопамятным мог стать запросто. А Танюшке Лебедев подарил квартиру - в благодарность за добрую весть и еще кое-какие услуги, мелкие, однако делающие жизнь приятной. Правда, там обретался сейчас Аркадий на пару с Голкиным, но это дело временное. Скоро парень отправится в Англию, «Оле-фарма» нуждалась в толковых экономистах.
- Забыла тебе сказать: звонил Голкин, - вывел из дремотных воспоминаний голос.
- Что хотел?
- Не докладывал. - Татьяна рассталась, наконец, со своей терпеливой щеткой и подошла к кровати. - Может, поднимешься, соня? Я разберу постель. - Золотистое тело, подсвеченное ночником, окутывала невесомая прозрачная ткань, дразня и вызывая желание сорвать к черту ненужную тряпку.
- Танюха, скажи, какого рожна бабы тратят сумасшедшие деньги на то, что никто не видит?
- Чтобы редкие видящие выставляли себя дураками, задавая подобный вопрос, - хитро улыбнулась транжира и щелкнула выключателем...
* * *
Совещание было в самом разгаре, когда стал надрываться мобильный телефон. На панели высветился номер Голкина.
- Секунду, - прервался глава холдинга, - слушаю.
- Здрасьте, Андрей Ильич, надо поговорить.
- Срочно? Я занят.
- Дело терпит, но не очень. И разговор не телефонный.
- Хорошо, встретимся в семь, жди.
Лебедев подавал короткие реплики, внимательно слушал, хвалил, порицал, а в голове вертелось одно: что-то случилось. Не тот человек Василий, чтобы беспокоить по пустякам.
Голкин давно расстался с Майском. Лебедев взял его к себе «для выполнения особых поручений», как указано в контракте, поселил с Аркадием и приказал не спускать с парня глаз.
Белобрысая флегма стала тенью скользить за мальчишкой, совмещая в себе мамку, няньку, телохранителя и дружка, огородив собой будущего совладельца «Оле-фармы» от чужих любопытных глаз. Андрей Ильич подыскал Аркадию молчаливых репетиторов. Те бесшумно просачивались в неприметную дверь, через полтора часа так же незаметно исчезали, довольные сообразительным подопечным и конвертом, куда с приятностью запускали руку. В обычной районной школе фамилия Иволгин ни у кого не вызвала интерес, разве только девчонки засматривались на симпатичного новенького, который ни с кем не хотел дружить, да учителя не могли нарадоваться старательным учеником, поднимавшим своими отметками успеваемость в классе. О месте нахождения сына Олевского не знала ни одна живая душа, даже дед с бабкой и Егорин, злившийся на друга-партнера за скрытность. Женькино недовольство не волновало никак. Андрей Ильич поставил перед собой цель, по счастливой случайности средством к ее достижению оказался Аркашкин сын. Ахать здесь было не над кем, жалеть некого, а уж прислушиваться к обидчивым бредням и вовсе представлялось величайшей На столе опять задергался мобильник, сопровождая конвульсии мелодией Брамса. В этот раз прочитался номер Татьяны.
- Коротко, я занят.
- Андрюша, у меня в «Оптике» погром, - дрожащий голос старался не выдавать панику, - в двух магазинах.
- Вызови милицию.
- Они обещали меня убить, если я туда обращусь. Они оставили записку.
- Кто?
- Не знаю. Ты сможешь вернуться сегодня пораньше?
- Постараюсь. Извини, у меня совещание.
Василия пришлось ждать почти двадцать минут. Лебедев кипел от злости, готовый плюнуть на все и уйти. Пара паникеров вынудила скомкать рабочий день, чего деловой человек не должен себе позволять никогда. Теперь одна ожидает в трясучке дома, а другой нагло опаздывает. Если дело пойдет так и дальше, этим двоим придется искать замену. Не для того приходится на них тратиться, чтобы иметь дополнительные проблемы. От окружающих людей, подпущенных так близко, как Голкин с Татьяной, требуется одно: беспрекословное выполнение своих обязательств. Только это позволит им удержаться рядом. Какие обязательства несет перед ним Татьяна, разъяренный Лебедев додумать не успел: на пороге затрапезной шашлычной, где они обычно встречались с Васькой, приземлилась белесая моль, обычно прищуренные глаза были распахнуты и шныряли вокруг. Андрей Ильич взмахнул рукой, отметив, что Голкин явно чем-то взволнован.
- Извините за опоздание, Андрей Ильич, - плюхнулся Василий за столик, - я...
- А я, - перебил Лебедев, - не намерен больше терпеть твои опоздания! Ты украл у меня целых двадцать минут, назвать тебе цену одной?
Сибиряк поскучнел, прикрыл глаза веками, нехотя выдавил:
- Я уходил от слежки, - потом прищурился так, что даже не стали видны зрачки, и добавил, с ленцой растягивая слова: - Нас с Аркадием кто-то пасет, второй день.
- Уверен? - Василий равнодушно пожал плечами и принялся изучать входную дверь. Андрей Ильич понял, что несправедливо обидел старательного сыскаря, с самолюбивым Васькой подобный тон никуда не годился. - Может, по шашлыку? - миролюбиво предложил Лебедев, подавляя брезгливость к замызганному столу и подозрительного вида мясу, нанизанному на закопченные шампуры. - Я, если честно, не прочь бы поесть. - Вспыльчивый босс предлагал мировую, идти на нее или нет - предстояло решать обиженному. Андрей Ильич в его согласии был уверен: гордый Вася считал, что эмоции должны висеть на хвосте у дела. Поколебавшись, гордец молча вздохнул. - Вот и отлично! - одобрил Андрей Ильич, подзывая официанта.
За шашлыком, оказавшимся неожиданно вкусным, Голкин подробно изложил события последних двух дней.
- Я, Андрей Ильич, затылком вижу, это у меня еще с детства. Отвлекаться на примеры не буду, но уверяю вас: это правда. А этих даже я не сразу приметил, - честно признался сыщик, намазывая кетчупом сочный кусок, - опытные, сволочи, умеют вести.
- Сколько их?
- Двое, один провожает, другой встречает и у дома пасет. Андрей Ильич, - Голкин вытер салфеткой губы и решительно заявил: - дайте парочку надежных ребят. Не нравится мне это! - Такой горячности от сдержанного северянина ожидать было трудно. Похоже, Василий не на шутку встревожен. - Неспроста эта ходьба по пятам, затевается какая-то пакость, я чувствую.
- Не преувеличиваешь? - для проформы спросил Андрей Ильич, заразившись чужой тревогой.
Василий укоризненно посмотрел на недоверчивого шефа, вздохнул, помолчал, размышляя с нахмуренным лбом, вяло похлопал ресницами и предложил:
- Хотите, расскажу, чем может все обернуться?
- Валяй.
И Голкин вывалил свой вариант развития событий. В умении мыслить и логике ему было не отказать. Андрей Ильич понял, что беспечности тут не место.
- Хорошо, - кивнул он, когда Голкин закончил, - я попробую что-нибудь сделать. Будем надеяться, до утра ничего не изменится, а утром пришлю ребят. И надо вам оттуда перебираться в другое место, чем скорее, тем лучше.
Василий согласно вздохнул.
Начальнику службы безопасности Андрей Ильич позвонил из машины.
- Семенов, нужна пара надежных крепких ребят, умеющих держать язык за зубами. Срочно и позарез, у тебя есть такие?
- Как срочно, Андрей Ильич?
- Вчера.
- Понял, свяжусь через пять минут.
Он позвонил через пять с половиной. Лебедев ни на секунду не спускал с циферблата глаз, стараясь не поддаваться дурному предчувствию.
- Андрей Ильич, нашел самых лучших.
- Отлично! Они нужны мне сию минуту, пусть выезжают.
- Извините, Андрей Ильич, - остановил виноватый голос. - Сейчас это невозможно.
- Почему?
- У Мальцева мать умерла в Твери, сегодня хоронили.
- Ну и что?
- Ребята после поминок, сами понимаете. А к утру оба оклемаются, на зорьке выедут и часиков в восемь будут на месте.
- Что ты мелешь, Семенов?! Какая, к черту, зорька зимой? Сейчас начинает светлеть только после семи.
- Так и я о том же, Андрей Ильич, к восьми ребята подъедут.
- У тебя что, на этих могильщиках свет клином сошелся? - буркнул Лебедев, остывая. Зная своего помощника, шеф был уверен, что тот действительно отыскал самых лучших. Не семеновская вина, что у одного из них сложились форсмажорные обстоятельства.
- Адрес дадите сейчас или мне перезвонить?
- Не до перезвонов, записывай.
Выруливая на Кутузовский проспект, прагматичный атеист попросил у Бога не допустить до утра перемен.
В доме повсюду горел свет. Въезжая в ворота, Лебедев спросил у охранника:
- Татьяна Ивановна давно приехала?
- Четыре часа назад.
«Попытается устроить из-за ожидания скандал - выставлю за дверь, - пообещал себе измочаленный хозяин. - Хватит с меня сегодняшней нервотрепки вне дома». - Что у Татьяны свои неприятности, забылось как-то само собой.
Она нашлась в гостиной, перед телевизором, мурлыкающим шлягер восьмидесятых, подпевающим ему музыкальным центром, под сияющей всеми рожками люстрой, в глубоком кресле с бокалом вина и застывшим взглядом.
- Привет, рыжая! Как дела? - Хозяин подошел к загостившейся гостье и чмокнул в щеку.
- Господи, наконец-то ты появился, как я рада!
«Еще одно слово, подобное „наконец-то“, и я снова исчезну», - сдержал раздражение Лебедев.
- Поужинаем?
- Я тебя сейчас накормлю, сама не хочу, не голодна. А выпить - немножко выпью, не против?
- Заодно.
За ужином Татьяна вела себя превосходно: не портила аппетит, не жаловалась, не ныла, не куксилась, только улыбалась да подкладывала в тарелку, не забывая про бокалы.
- Все, Танюха, угомонись, больше не влезет. - Сытый Лебедев довольно откинулся на спинку кожаного диванчика - хозяину нравились посиделки на кухне больше, чем торжественные обеды в гостиной. Правда, вот уже много лет он не имел ни того, ни другого. - А теперь рассказывай толком, что случилось?
- Я думала, ты забыл.
- Только не сочиняй, как ты это пытаешься делать сейчас.
Она полезла в карман, достала аккуратно сложенный белый листок, молча протянула Лебедеву.
- Что это?
- Записка, которая была приколота ножом к футляру от очков.
- Твои бандиты явно насмотрелись дешевых боевиков.
Краткое послание предназначалось вовсе не запуганной до смертиТатьяне, а ему, Андрею Лебедеву. «Передай своему крутому хахалю, что его наполионовские планы скоро сдохнут. А если он не уймется, откинет копыта и сам». Внизу мелким шрифтом пристроился постскриптумом совет: «Линяла бы ты от него, пока цела. И не вздумай соваться к мусорам, не доживешь до утра». Хамская форма записки с нарочито блатным налетом явно давала понять, что шутить никто не намерен.
- И ты испугалась этой грязной писульки?
- Я испугалась не слов, а действий. Если бы ты видел погром, который учинили в моих магазинах, ты бы понял меня. - Она отхлебнула из бокала, поперхнулась и закашлялась.
- Танюшка, - терпеливо переждал кашель Лебедев, - тот, кто делает такие грамматические ошибки, - ткнул пальцем в «наполионовские», - ни на что не способен. Эти подонки просто на кого-то шестерят. И я даю слово, что вычислю их пахана. Ты мне веришь?
Она по-детски слизнула с хрустального края красную каплю и призналась с грустной улыбкой:
- Все беды в моей жизни, Лебедев, оттого, что я с соплей тебе верю. - Вторую каплю, прозрачную, Татьяна слизнула с губы, независимо шмыгнув носом.
Глава 8
Проклятый будильник разрывал барабанные перепонки. Лебедев, не открывая глаз, протянул руку, нащупал рычажок, сдвинул вправо - назойливый звон не прекращался.
- Телефон, - подсказала сонная Татьяна.
Он включил ночник и протер глаза. Короткая стрелка циферблата застыла на цифре
«4», длинная подбиралась к тройке. Телефон по-прежнему надрывался. Лебедев злобно чертыхнулся и снял трубку.
- Да!
- Андрей Ильич, извините за ранний подъем. Это Семенов.
- Короче!
- Я не стал дожидаться ребят и решил подстраховаться, понял, что очень нужно. Прибыл на место пятнадцать минут назад, а тут...
- Что?
- Вам бы подъехать, Андрей Ильич.
- Жди на месте!
Думать о плохом он не хотел, сопротивлялся мрачным мыслям, надеясь, что Васькин прогноз оправдался только наполовину. Не тот человек Василий, чтобы позволить застать себя врасплох. Бравый сыщик, конечно, далеко не атлет, но мозги у него работают отлично, реакция, как у мангуста, а напускная сонливость - обманная оболочка, под которой скрываются дотошность и хватка. Лебедев невольно улыбнулся, вспомнив собственную реакцию на сведения о Василии Ивановиче Голкине, тридцатидвухлетнем жителе города Майска. Школу закончил блестяще, с золотой медалью, и с ходу был принят в Томский университет на юрфак. Студенту прочили блестящую карьеру. Однако будущий юрист оказался неважным оратором и грядущим спичам в суде предпочел вдумчивое изучение научных трудов по логике, психологии и криминалистике. Доучившись до четвертого курса, Голкин неожиданно бросил Томск и вернулся в родные пенаты. Открыл сыскное бюро. Однако возня с изменой жен и мужей надоела быстро. Бюро через год прикрылось, а его владелец плюнул на сыщицкую карьеру, пристроился рядовым сотрудником в солидную фирму, где его и откопал удачливый
бизнесмен из Москвы, гнавший сейчас в предрассветных сумерках как сумасшедший.
Из темноты вынырнул гаишник, жезлом перекрыл дорогу. «Твою мать!» - ругнулся в сердцах Лебедев, послушно выполняя приказ остановиться.
- Ваши права! - Одутловатое лицо с замученными недосыпом глазами было красным от морозного ветра, усталым и недовольным.
«Не позавидуешь бедолаге, - пожалел вдруг служаку дорожных законов Андрей Ильич. - За такую сволочную работу я бы тоже каждого потрошил».
- Доброе утро, лейтенант! - приветливо поздоровался лихач, протягивая водительское удостоверение. - А в чем дело?
- В превышении скорости.
- Может, договоримся? Извините, товарищ лейтенант, больше не повторится. - Лебедев вытащил из бумажника стодолларовую купюру и вопросительно посмотрел на неподкупного служаку. Тот подчеркнуто безразлично отвел в сторону взгляд и от кожаной корочки, и от водителя. Андрей Ильич, облегченно вздохнув, протянул соблазнительную бумажку. - Спасибо большое, лейтенант! Постараюсь впредь не попадаться вам на глаза.
- Да уж пожалуйста, - довольно хмыкнул мордатый, отступая в сторону с зажатым в кулаке чужим президентским ликом. - Сегодня не дежурство, а пытка. Народ просто оборзел, гоняют туда-сюда без всяких понятий. - Лебедев повернул ключ зажигания. - За пару часов до вас джип меня чуть не сшиб, сволочь! Я даже номер не заметил, с выключенными фарами гнал, гад! Передал своим ребятам по рации, может, достанут. Права, стервецы, покупают, а мозги-то не купишь. Сидит такой придурок в иномарке и мнит себя пупом земли, скотина! А честный человек разве может себе позволить джип? - Было очевидно, что настроение у «праведника» после короткого знакомства с очередным лохом улучшилось, и служивого потянуло на разговоры.
У Андрея Ильича неприятно засосало под ложечкой.
- Откуда, говорите, гнал этот мерзавец? - подыграл он в оценке неизвестного водителя.
- Да вон оттуда, - кивнул болтун в сторону, куда направлялся Лебедев. - Уж на что я привычный, а и то прибалдел, - простодушно откровенничал красномордый. - Мчался как оглашенный, видно, бабу свою спешил с хахалем застукать.
- Наверняка, - поддакнул Андрей Ильич и тронулся, наконец, с места.
У подъезда новостройки, где в квартире Татьяны Лебедев поселил Аркадия с Голкиным, топтался начальник службы безопасности, рядом серебристым пятном сверкала новенькая «Ауди». Машины Игорь Кириллович любил, холил-нежил каждую, словно женщину, и, как женщин, часто менял. Увидев лебедевский «Мерседес», Семенов рванул навстречу.
- Привет, Кирилыч. Боюсь, сказать «доброе утро» нет повода.
- Здравствуйте, Андрей Ильич. Ничего на это ответить не могу, потому как не знаю, что утеряно, а что цело.
- Конкретнее.
- Давайте поднимемся, Андрей Ильич, - предложил Семенов. - В принципе все спокойно, меня смущает только одно: открытая дверь.
Лебедев вспомнил мрачный прогноз и угрюмо двинулся к лифту.
Двадцатипятиэтажная кирпичная новостройка высилась почти у воды, где сливаются канал имени Ленина и Химкинское водохранилище. Вид с двадцатого этажа потрясал воображение, и Татьяна, замирая от восторга, счастливо тогда призналась, что о лучшем вряд ли можно мечтать.
- Плевать на низкие потолки, Андрюша, - ахала она, таращась блаженно на водный разлив. - Ты посмотри, какая сказка! Да за такой пейзажик на Западе слупили бы баснословные деньги, знаешь, как там ценится вид из окна?
Он знал, потому и подарил ей здесь уютную двушку. Теперь в этом уюте, кажется, происходили события, способные его собственную жизнь лишить всякого комфорта и покоя. Лебедев поклялся, что достанет «весельчака», затеявшего с ним грязную игру.
- Дом новый, Андрей Ильич, заселен восемь месяцев назад, - докладывал известные до оскомины факты Семенов. - Жильцы друг друга знают плохо, прийти и уйти незамеченным - раз плюнуть.
Лифт остановился перед знакомой дверью. На площадке было тихо, только чуть слышно гудела дневная лампа под потолком. Не снимая перчатку, Семенов осторожно нажал на дверную ручку и посторонился, пропуская шефа.
- Проходите, Андрей Ильич, - тихо пригласил он, подобравшись моментом, точно пружина.
В квартире было как в мертвецкой. Ни шороха, ни сопения спящих, ни храпа, ни любого другого звука - одна мертвящая тишина. И без осмотра ясно, что тут - ни живой души. Семенов включил свет, они прошли в комнаты. Идеальная чистота, порядок, даже постель Аркадия без единой морщинки, застелена будто минуту назад. Бывшая соседка Татьяны по студенческой общаге знала свое дело и деньги получала не зря. Совсем не к месту припомнился смущенный Танюхин вид.
- Андрюш, я понимаю, как ты не хочешь лишних свидетелей, но за Надежду я ручаюсь. Она - могила, никогда лишнего не сболтнет. А уж если предупредить, чтоб молчала, не скажет даже под пыткой.
- А кто будет пытать, я или ты?
- Честно, Андрюша! Мы уже договорились, что за пятьсот баксов Надька будет убирать дважды в неделю, - просветила Татьяна с виноватой улыбкой и споткнулась о лебедевский взгляд. - Хорошо, пусть один раз, но бабе надо помочь. Представляешь, ее муж, врач-реаниматолог, занялся бизнесом. Его, конечно, кинули, потом на счетчик поставили. Этот идиот влез в долги к бандитам, а сын...
- Не нагружай меня чужими проблемами, - резко оборвал он сердобольную дуреху. - Решила проявить благородство - воля твоя. Но подобных решений самолично впредь постарайся не принимать, если это хоть каким-то боком касается моих дел, ясно?
И тогда и тем более теперь Лебедев был уверен в своей правоте. Он привык сам все держать под контролем, бесконтрольные нити всегда плели пакости.
- Я тут особо без вас не шарил, - тихо докладывал Семенов, - но на первый взгляд все чисто. - Бывший фээсбэшник помолчал и нехотя признался: - Не нравится мне все это, Андрей Ильич, попахивает дурно. Уж больно опрятно кругом. Если кто здесь и побывал, то явно работали профессионалы: ни следа, ни пылинки за собой не оставили. - Начальник службы безопасности замялся, потом решительно добавил: - Похоже на похищение, Андрей Ильич. Кого-то увели отсюда и сработали очень аккуратно.
- Ты прав. В этой квартире жили двое моих ребят, одного надо было беречь как зеницу ока.
Семенов ничем не выдал своей реакции на признание шефа, молча ожидая дальнейших указаний. Андрей Ильич огляделся. Плотно сдвинутые тяжелые шторы не пропускали на улицу свет, но при желании легко догадаться снаружи, что внутри кто-то есть. Неожиданно откуда-то донесся едва слышный шорох. Семенов тут же застыл, предостерегающе подняв указательный палец. Шорох повторился, теперь к нему добавился странный придушенный писк, точно новорожденный котенок впервые пробовал собственный голос.
- Оставайтесь на месте, - шепотом приказал отставной подполковник гражданскому боссу и бесшумно выскользнул из спальни.
Лебедев затаил дыхание, внимательно прислушался - полная тишина, только кровь шумит в висках да семеновские шаги по-кошачьи шелестят где-то сбоку. Внезапно тишину взрезал резкий скрип, сменившийся страшным грохотом. Андрей Ильич рванул в коридор.
Одна дверца зеркального шкафа-купе врезалась в зеркало на противоположной стене, оставив от огромного сверкающего овала лишь деревянную раму, образовавшийся проем был усеян блестящими осколками. А у другой дверцы, сдвинутой влево, вполголоса матерился злобный Семенов, кляня на чем свет новомодную халтуру. Но не это потрясло ошарашенного шефа.
Его помощник держал в руках большой бесформенный предмет, закатанный в темное сукно, из какого шьют солдатские шинели. Верхним краем сантиметров на двадцать куль возвышался над семеновской головой, нижним не доходил до щиколоток.
- Уберите эту чертову дверцу, Андрей Ильич, - пропыхтел «добытчик», - я пройду.
Лебедев освободил проход, вернув зеркальную панель в вертикаль и придержав, чтобы Семенов с ношей мог свободно пройти. Затем, не мешкая, поспешил следом.
- Берите осторожно за верх, я придержу снизу, - распорядился помощник, - кладем аккуратненько на пол по моей команде. Рраз!
Андрей Ильич подхватил падающий на него край и бережно опустил на ковер. Что пряталось в суконном рулоне, при этом старался не думать.
- Будем надеяться, что не труп, - протелепатил Семенов, доставая из кармана перочинный нож. Дальше он действовал молча и сосредоточенно, как будто выполнял привычную работу. Разрезал скотч, склеивающий края, осторожно раскатал куль и неторопливо отогнул последний кусок.
С грязным кляпом во рту, закрытыми глазами, без кровинки в лице безжизненной тряпичной куклой на сукне валялся Васька. Из открытой раны на голове спускалась красная извилистая полоса, не успевшая потемнеть. Лебедев машинально опустился перед Василием на колени, попытался нащупать пульс. Внутри звенело пустотой и холодило, вызывая неприятные судороги в желудке. И еще страшно хотелось пить.
«Проклятие, - подумал без вины виноватый, - почему в такие минуты на меня всегда нападает жажда?»
- Он жив, - доложил Семенов, отнимая руку от сонной артерии. - Но надо поторопиться, иначе парень преподнесет нам сюрприз, - потом вздохнул и неохотно добавил: - Надо бы милицию вызвать, Андрей Ильич. В больнице все равно будут пытать: откуда такая рана?
Лебедев молча кивнул на телефон, не бросая Васькину руку, словно не решался оставить беднягу без своей энергетики в надежде, что она подпитает чужое тело.
Голкина отвезли в больницу без проволочек. Пожилой врач гарантировать ничего не брался, но выразил слабую надежду, что все обойдется.
- Организм молодой, крепкий, может, и выкарабкается, - неуверенно пообещал он на пороге. - А вообще, грех говорить, но я доволен, что не зря приехали. Знаете, сколько иногда бывает ложных вызовов за дежурство? То пьянь какая «скорую» требует, то бабульки по каждому чиху - своими руками убивал бы таких!
С милицией оказалось сложнее. Молчаливый следователь вопросы задавал редко, но метко. Ответы выслушивал внимательно, не перебивал, не пытался загнать в ловушку, застать врасплох и всем своим видом выказывал желание помочь. К подполковнику ФСБ в отставке капитан милиции отнесся уважительно, но с ощущением собственного превосходства: бывших «конторщиков» презирал, полагая, что те продают свою честь за баксы.
- Говорите, они жили вдвоем? А где второй?
- У тетки в деревне, - не моргнул глазом Лебедев. - Я отправил его туда на каникулы. Парень много учится, устает, впереди выпускные экзамены. Пусть расслабится, отдохнет, попьет молока парного. - Андрей Ильич вдруг с ужасом осознал, что его понесло, но остановиться не мог. - Может, влюбится, буду только рад. Гормоны дадут мозговым извилинам передышку, согласны?
- Ну да, ну да, - задумчиво поддакнул следователь.
Из гостиной вышел грузный мужчина средних лет, с набрякшими под кустистыми бровями веками, в затрапезном коричневом свитере, линялых джинсах и небольшим чемоданчиком, полным криминалистических причиндалов. Свидетель дал себе слово: если все обойдется и эти ребятки не будут путаться под ногами, он одарит их приличной техникой. Отделения милиции родное министерство заботой не баловало. Эксперт подошел к следователю, что-то шепнул на ухо.
- Я подожду в машине, - закончила вслух линялая тумба и двинула к двери.
- А почему, извините, у вас о парне такая забота? - сочувственно поинтересовался дотошный ищейка. - Он вам родственник?
- Сын, - выпалил не задумываясь глава «Оле-фармы».
- Интересно, продолжайте.
- Незаконный, - продолжал нести ахинею «отец». - В молодости я любил одну женщину, она умерла.
- Давно?
- Что? Любил?
- Скончалась давно?
- Два года назад.
- И с кем жил ребенок?
- Естественно, с ней, - усмехнулся Лебедев.
- О сыне вы, конечно, ничего не знали?
- А вы, когда расстаетесь с женщиной, отрубаете хвост сразу или по частям?
- Наверное, вам покажется это смешным, но в моей жизни одна женщина - моя жена. И рубить я не могу, не выношу вида крови.
- Ваше счастье, - равнодушно пожал плечами легкомысленный человек.
* * *
О происшедших событиях Егорин высказался однозначно:
- Это Львович.
- Не пойман - не вор.
- Ерунда! Поимка - вопрос времени и денег. А все твое упрямство, Андрюха, - не удержался от упрека друг. - Если б ты не скрытничал, как последний идиот, ситуация была бы сейчас под контролем. - Лебедев промолчал. - Сыщик-то твой хоть жив?
- Пока.
- Что ты вкладываешь в «пока»?
- Надежду.
Евгений вздохнул и уставился в окно.
- Что будем делать?
- Искать.
- Как?
- Тихой сапой.
- Все шутишь?
- Не до того.
На столе вице-президента компании зазвонил мобильный, Егорин поспешно схватился за телефон, будто только и ждал звонка.
- Але, - проворковал в трубку, его лицо изменилось в момент: только что хмурилось и озадачивалось, а тут вдруг прояснилось и засияло, поглупев невыносимо.
«Влюбился, что ли? - безразлично подумал Андрей Ильич. - И как только эти вечные шашни не отвлекают его от дел?» Женька женился на третьем курсе, ходил окольцованным уже третий десяток, чуть меньше шастал на сторону. Егорин был неисправимым бабником и ничего поделать с этим не мог.
- Не в силах я, старик, отказываться от женской ласки, - вздыхал он после очередной интрижки, - не по мне сидеть на диете. Пусть лучше сдохну от обжорства, но испытаю всю прелесть вкусовых ощущений.
В этот раз он, похоже, облизывался на очередной «деликатес», лишь предвкушая сладость.
- Хорошо, маленькая, я понимаю, - кивал китайским болванчиком трубке солидный бизнесмен. - Я подожду... Верю... Конечно... Целую, мышонок, пока!
- Совсем маленький мышонок? Или уже созрел для игр с котом?
Евгений неожиданно растерялся, словно невинный вопрос оказался убийственно метким и поразил неведомую цель, потом буркнул:
- Отстань, - и тут же вызвал без надобности секретаршу, будто искал в ней защиту: - Два кофе, Зиночка! Андрею Ильичу покрепче, мне, как всегда, с молоком.
- Нет, - поднялся Лебедев, - я пошел работать, кофе распивать будем после.
С начальником службы безопасности президент холдинга беседовал больше часа. Андрею Ильичу пришлось полностью выложить карты, кроме личных, конечно. Частная жизнь главы «Оле-фармы» недоступна для всех остальных. Хотя Лебедев был уверен, что его
«сторожу» известен не только каждый шаг охраняемого объекта, но и то, кто с ним рядом шагает. Впрочем, таким и должен быть ответственный за безопасность.
- Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы о похищении пронюхала милиция.
- У меня остались в конторе знакомые ребята, попробую через них надавить на ментов, чтоб не больно суетились. А то этот «следопыт», кажется, слишком старательный, как бы не перестарался.
- Необходимо срочно найти Аркадия. Ты предлагал надежных людей, ручаешься за них? Сам понимаешь, в случае прокола будешь отвечать своей головой.
- Понимаю, Андрей Ильич.
- Объясни ситуацию, пусть немедленно приступают к поискам. Деньги пообещай любые. В пределах разумного, конечно, - сухо добавил Лебедев, заметив семеновскую ухмылку.
- Я улыбаюсь не от жадности, Андрей Ильич, - сдержанно пояснил тот. - Не все еще в нашей стране продается, остались люди и с честью, и с совестью.
- Не сомневаюсь. Удачи! - Однако Семенов не спешил покидать начальственный кабинет, его явно что-то беспокоило, но, кажется, он не решался попусту сотрясать воздух словами. - Что-то еще? У меня много дел.
- Андрей Ильич, не нравится мне это молчание. Семь часов прошло - и ни звука. Обычно в подобных случаях сразу звонят, требуют денег или выдвигают свои условия. Вы меня понимаете?
Он как еще понимал! «Нет человека - нет проблемы», - любил говаривать усатый. Но за этим вождем следом идти не хотелось, такой правоты Лебедев даже мысленно не допускал.
- Аркадий жив, я уверен. Очень советую: будь так же уверен и ты, - медленно ответил Андрей Ильич, вдалбливая каждое слово.
- Понял, - деловито кивнул Семенов, вскакивая по-военному со стула.
- Секунду! - беспамятный шеф вдруг вспомнил: - На улице Свободы ночью дежурил гаишник. Он сообщил, что мимо него прогнал с сумасшедшей скоростью джип, номер не заметил, но следующий пост предупредил. Время совпадает. Может, и пьянь какая лихачила, а может быть...
- Я понял, Андрей Ильич.
- Сможешь что-нибудь выяснить?
- Постараюсь.
По дороге в больницу Андрей заехал к Олевским. Старики мечтали повидаться с внуком на Новый год. Особо ломать голову не хотелось, и Лебедев выдал повторно басню с деревенским молоком, умолчав о гормонах.
- Аркадию не помешают свежий воздух, физический труд и парное молоко, сами знаете, сколько в нем витаминов, - закончил гость свою байку об отдыхе на Кубани.
- Да, конечно, это замечательно, - старалась не выдать огорчения Роза Львовна. - Но нам очень хотелось с ним увидеться, поговорить, так, Илья?
- Не будь эгоистичной, Розочка. Мальчику предстоят выпускные экзамены, потом вступительные, у него впереди сплошная нервотрепка и головная боль. Нашему внуку непременно надо отдохнуть.
- Да-да, - подпевала Роза Львовна, сдерживая слезы, - конечно, я все понимаю. Спасибо, Андрюша, что предупредили. А кстати, дорогой, вы как-то намекали, что мой брат обидится, если я пересмотрю завещание, а вот и ошиблись.
- Я намекал? Честное слово, что-то не припомню, Роза Львовна. Мне-то какое до этого дело?
- Не говорили? Ну значит, я неправильно вас поняла, извините.
- Роза, ты совершила большую ошибку, - мягко упрекнул муж. - Нас же ясно, по-русски просили молчать. А у тебя не язык - помело.
- Вы рассказали Семену Львовичу про Аркадия? - опешил Лебедев.
- Я не могла ему не сказать! Сема был сильно удивлен моим решением переписать завещание, он никак не мог понять: зачем такая канитель? А когда узнал, очень обрадовался. И все повторял, что будет счастлив прижать к груди Аркашиного сына.
- Господи, где же были вы, Илья Ильич?
- Илья был в магазине, - выскочила вперед жена. - Я послала его за хлебом, а заодно велела купить и муку, оладий хотела испечь. А тут Сема подъехал. Он и посидел-то минут пятнадцать, не больше. Да что вы на меня оба как на преступницу смотрите?! - возмутилась Роза Львовна. - Что я такого сделала? С родным братом радостью поделилась. А с кем же мне еще делиться, скажите на милость?
- Давно это было? - спросил Лебедев. Впрочем, вопрос теперь уже мало имел значения.
- Месяца три назад, - нерешительно ответила Олевская. - Да, точно, мы еще тогда собирались посмотреть новую квартиру Инночки. Сема обещал нас отвезти, да почему-то не смог. Мы так и не поехали, - грустно закончила она.
- Мне пора, - поднялся накачанный информацией гость. - Извините, если огорчил.
- И вы извините меня, Андрюша, если что не так сделала, - просительно улыбнулась хозяйка. - Но ведь ничего страшного не случилось, так?
- Так, Роза Львовна, - откровенно соврал старый друг сына.
... Дом встретил ванильным ароматом, просочившимся в каждую щель, Дюком Эллингтоном[Эдуард Эллингтон, американский пианист, композитор, руководитель джаз-банда.] и мерцанием свечей, придающим всему волнующий, праздничный вид. Не дом - райские кущи, из которых внезапно потянуло сбежать. Хозяину было не до интима и торжества, вполне бы хватило бадьи крепчайшего кофе да пары дежурных бутербродов, способных заставить активнее трепыхаться серые клетки. Выжатый как лимон Лебедев собирался освежиться под душем, запереться в кабинете с кофейником и думать. До одури, до прочистки мозгов, до рассвета, хоть до чертиков - пока не придет решение. Расстегивая на ходу пиджак, он направился мимо сияющей огоньками столовой к себе в кабинет, лелея наивную мечту проскочить оттуда незамеченным в ванную.
- Андрюша, - выросла на пути осточертевшая гостья, возомнившая себя здесь хозяйкой, - привет, милый! Переодевайся быстрее и спускайся в столовую, будем ужинать. Я приготовила потрясающую семгу и испекла твой любимый яблочный пирог. - Татьяна смотрелась именинницей и выглядела настоящей красоткой. Пышные волосы, гладкая кожа, лучистые глаза, матовые жемчужины на открытой шее, новое платье - бери не хочу. В другое время он и взял бы, но сейчас ему было не до жарких объятий. - Лебедев, - бездонные синие глаза вперились в хмурую физиономию, - прошу тебя: удели мне полчаса своего драгоценного времени. Мы оба - деловые люди и знаем цену каждой минуте, но дороже просто жизни ничего в этом мире нет, честно. - Она подняла правую руку и нежно провела кончиками пальцев по лебедевской щеке. - Послушай, если у тебя неприятности, я постараюсь их взять на себя, если радость - оставлю тебе. Хочешь - буду молчать, хочешь - наговорю всяких приятных слов. Только, Лебедев, не оставляй меня одну. Мне просто необходимо позарез быть сейчас рядом с тобой, вот так. - Она залихватски чиркнула себя ребром ладони по
подбородку, явно подражая кому-то из гангстеров, которых насмотрелась по ящику в своих крутых Штатах. Такой лирики от ироничной Таньки Лебедев не ожидал.
- Хорошо, - сдался он, - только приму душ.
Под бьющими струйками Андрей удивлялся собственной мягкотелости, от которой вечно один только вред.
...И все-таки женщину создавал Господь, а если черт и подмешивал что-то в сырье, то делал это тайком и понемногу. Лебедев был благодарен Татьяне, не позволившей запереться наедине с мрачными мыслями. Ясность ума не всегда добывается пыткой, иногда мозги лучше прочистить лаской. Слушая вполуха ненавязчивый рассказ о проблемном оптическом бизнесе, расслабленный хозяин неожиданно для себя признал, что с появлением блондинистой гостьи его жизнь изменилась к лучшему. Исчезло напряжение, перестали мучить бессонница, наивные бредни, уходили в прошлое глаза за колесами и нелепая челка. Поговорку «от добра добра не ищут» не зря придумали умные люди - для дурней, которые силятся спорить с судьбой, бестолково отпихивая ее нечаянный дар.
- Лебедев, - негромко окликнул мягкий голос, - что я сейчас произнесла?
- Взяла кассиршу взамен сбежавшей после погрома.
- Молодец, тебя голыми руками не возьмешь!
- Вот уж если и брать, так именно голыми, - возразил он, поднимаясь со стула. - Все, Танюха, спасибо за ужин, я пошел работать. Мне еще уйму всего продумать, а ты без нужды меня расслабляешь.
- Сядь, пожалуйста, мне необходимо тебе кое-что сказать. - Новые, незнакомые нотки в голосе заставили опуститься на полосатый атлас итальянского стула. - Только очень тебя прошу не делать из моих слов никаких выводов, абсолютно никаких. Просто ты единственно близкий для меня человек, можно сказать, ближе нет никого... Я хочу поделиться с тобой своей радостью. - Татьяна собралась с силами и долбанула колуном по голове: - Я беременна, Андрей.
Он вытаращился на безумную бабу.
- Сколько?
- Без трех дней двенадцать недель. Чтобы развеять все иллюзии, скажу: беременность, как и твое отцовство, сомнению не подлежат. За что тебе огромное, Андрюша, спасибо. Но не пытайся давать мне затасканный совет, я его не приму никогда. И еще, - она в упор смотрела на растерянного Лебедева, - не вздумай брать на себя хоть малую толику ответственности за то, что случилось, тем более чувствовать себя передо мной в долгу. Сажать в долговую яму не стану, я не кредитор, ты не растратчик. - Татьяна поднялась из-за стола. - Спокойной ночи, Андрюша! Я уберу посуду.
- Свари мне кофе, если не трудно. И побольше.
Прочистил мозги не кофе - семеновский звонок.
- Добрый вечер, Андрей Ильич! Семенов беспокоит.
- Слушаю.
- Я по поводу джипа. Машина в угоне, хозяин в ярости, заявление владельца иномарки в милиции.
- И что?
- Ребята нащупали кое-что, но пока говорить рановато. Хотя и секрета нет никакого.
- Тогда не тяни.
- Собачник один повел среди ночи выгуливать пса и наткнулся у дома на джип. Старик оказался бывшим военным, проявил бдительность: запомнил номер и водилу. Описал довольно точно.
- Отлично, Кирилыч!
- Это еще не все. Старикану явно не давали покоя лавры Штирлица, он возомнил себя разведчиком и незаметно пошарил вокруг, пока его пес делал свои дела.
- И?
- И обнаружил в кустах задрипанный «жигуль» с выключенными фарами. В кабине курил водитель. Мужик явно не хотел светиться: прикрывал в кулаке сигарету, как это делают зеки.
- Машину нашли?
- Ищем, номера имеются.
- Молодец, Семенов! Ты вот что, - решился глава «Оле-фармы», - пошли своих ребят к Моисееву, пусть прощупают. Есть подозрение, что вся эта идея высосана из пальца нашего финансиста.
- Щупать на результат?
- Разумеется.
- Вы понимаете, о чем я говорю, Андрей Ильич?
- Естественно.
- Хорошо, буду на связи.
- Жду.
Лебедев закурил, устало откинулся на спинку кожаного дивана и прикрыл глаза. Разговор с Семеновым начисто выбил Татьянину новость. Это не страшно: Танька любит, а значит, умеет ждать. Подождет, на нее время есть. А вот на Аркадия временной лимит, похоже, скоро будет исчерпан. Хитрый Львович пошел ва-банк, похищение - дело серьезное, тут скидок на старость нет. Да и не такая наивная эта мразь, чтобы оставлять концы. За все годы общения Андрей Ильич не припомнил ни единого случая, когда бы Моисеев не доводил задуманное до конца. И чем закончится сейчас его сволочная затея, известно одному только черту. Да его сподручному - оборзевшему от жадности старику, переступившему грань.
Он заснул на диване. В пепельнице, полной окурков, еще долго дымился последний. Около четырех утра в кабинет проскользнула женская фигура в ночной рубашке, выключила настольную лампу. Потом осторожно прикрыла пушистым пледом спящего в одежде мужчину, бесшумно составила на поднос пустой кофейник, чашку с остатками кофе, грязную пепельницу, постояла над спящим с задумчивым видом и вышла, бесшумно прикрыв дверь.
...Утром Андрей Ильич повторил свой визит в больницу, в этот раз он оказался удачнее. Голкин все еще находился в реанимации, но уже уверенно можно было прогнозировать, что Василий будет жить.
- Легко отделался, - говорил врач, моргая усталыми от бессонной ночи веками. - Сантиметр глубже - и парню был бы конец. Думаю, завтра переведем его в общую палату.
- Большое спасибо, доктор, - протянул хирургу конверт Лебедев.
- Не стоит благодарности, - усмехнулся тот, опуская бумажный пакетик в карман халата. - Работа у нас такая - людей штопать. Сегодня вот ночью еще одного привезли, простоял над ним шесть часов, а гарантии никакой, очень тяжелый случай. Если вымолит вон та, - нейрохирург кивнул на окно в конце коридора, к которому прилепилась высокая женская фигура, - будет жить. А врачи у судьбы народ подневольный, тут больше решает Всевышний.
Женщина оторвалась от подоконника, медленно направилась к выходу.
- А вашего парня сейчас беспокоить не стоит, - продолжал медик, - больному необходимы покой и сон. Денька через два можете заглянуть. Кормят у нас тут неплохо, да ему сейчас и не до еды.
- Хорошо, доктор, еще раз спасибо, - не стал спорить вежливый посетитель. - Я... - и застыл, поперхнувшись словом.
Глядя прямо перед собой невидящими воспаленными глазами, на Лебедева шла Полина. Аполлинария Евгеньевна Нежина, замутившая голову и пропавшая бесследно больше года назад...
Глава 9
Аркадия привезли через пятьдесят часов после похищения. На лебедевское «как?» Семенов ответил уклончиво:
- Вам лучше этого не знать, Андрей Ильич. Были проблемы, но их удалось решить. - Отставные чекисты умеют держать язык за зубами.
- Что я могу сделать для твоих ребят? Деньги, машину, работу - проси, отказа ни в чем не будет.
- Я не проситель, Андрей Ильич.
- Прости, Кирилыч. Но твои люди на меня поработали, работа была не из легких, выполнена безупречно, значит, должна быть оплачена. - Работодатель достал из ящика письменного стола пару пухлых конвертов. - Вот, возьми. И передай на словах от меня благодарность, я подобных услуг не забываю. - Начальник службы безопасности молча взял конверты.
- Могу идти?
- Нет, погоди. - Шеф помолчал, потом спросил, глядя в сторону: - Эту сволочь потрепали сильно?
- Достаточно.
- Последствий не будет?
- Он жив, поваляется только чуток на койке, может, даже не на больничной.
- Разумно, о такого руки марать не стоит. Ладно, Игорь Кириллович, свободен. - Семенов развернулся к двери. - Нет, подожди! - Хозяин подошел к немногословному гостю и, тщательно подбирая слова, четко проговорил каждое: - Если тебе, твоей семье, семьям твоих детей когда-нибудь в чем-нибудь понадобится моя помощь - обращайся. И помни: с тобой говорит сейчас друг, искренний и благодарный.
- Спасибо, Андрей Ильич, - сдержанно поблагодарил Семенов и крепко пожал протянутую руку.
...Аркадий воспринял похищение как эпизод крутого боевика, куда случайно оказался втянутым уставший от бесконечной долбежки осточертевших учебников никому не интересный зубрила. Бледный, осунувшийся, с горящими глазами, голодный, точно новобранец, возбужденный недавними событиями, он жадно сметал со стола все подряд, не в силах прекратить свой словесный понос:
- Я все равно сбежал бы, честно, Андрей Ильич! И без этих, в масках. Шороху наделали, как будто Измаил брали, - презрительно фыркнул Аркадий, уплетая десятый кусок буженины. - А что было автоматами так размахивать? Им никто и не думал сопротивляться, просто от неожиданности пару раз в них пальнули, вот и все.
- Эти люди спасли тебе жизнь, - сдержанно напомнила Татьяна.
- Да кому я нужен! - отмахнулся найденыш. - Мужики, что меня привезли на дачу, вполне приличные типы. Анекдоты травили, в карты резались, воду давали, когда я просил, и...
- И размозжили Василию голову, - продолжил Лебедев.
- Голкина, конечно, жалко, - со вздохом признал Аркадий. - Но он, если честно, сам напросился: не надо было рыпаться.
Татьяна молча поднялась из-за стола и вышла.
- А может быть, ты виноват, что родился на свет? - сухо поинтересовался отцовский друг.
- Не понял?
- Тебе еще многое предстоит в этой жизни понять, поэтому веди себя как мужчина.
- То есть размахивай автоматом, - с набитым ртом уточнил Аркадий.
- Перед носом тех, у кого куриные мозги и грязные лапы, иногда не мешает и помахать.
- Ясно! Ваши слова, Андрей Ильич, наводят на мысли о теории Ницше, - ухмыльнулся
«эрудит», - теории сильного человека. Например, такого, как вы. Я давно просек: вы не слабак. Слабаку с куриными мозгами такую махину, как ваша фирма, не потянуть. Здесь нужны сила и злость. Точно, - воодушевился «теоретик», - сила и злость! Когда можется все, что хочется, а тех, кто мешает, нужно просто беспощадно давить, как тараканов. Они ведь мешали вам, правда, Андрей Ильич?
- Кто?
- Ну, эти, которые Ваську по башке долбанули, а меня увезли.
- Если ты хорошенько изучишь Ницше, - процедил сквозь зубы, едва сдерживаясь, Лебедев, - не для репетиторов, которым я за тебя, неуча, плачу, а чтобы самому разобраться, то, может, в твоей пустой пока башке осядет: сильный - он сильный во всем, во зле и в добре. Не пытайся только в текстах выискивать эту фразу, ее там нет. Чтобы до такой мысли дойти, надо прожить не шестнадцать лет и жить не бездумно. - Андрей Ильич отбросил салфетку. - Никогда не воспринимай доброту за слабость, иначе будешь этой жизнью часто бит. А сейчас убери со стола. И не подсовывай Римме Андреевне грязную посуду. Она помогает по хозяйству мне, не тебе.
Аркадий елозил ножом по мясному хрящу, низко опустив голову над тарелкой. Выражение его глаз при этом Лебедева не волновало.
Сына Олевского оставили в загородном доме главы «Оле-фармы». Вряд ли Львович бухнется второй раз в ту же воронку.
С тех событий прошло четыре месяца. Василий выписался из больницы, остался при Лебедеве. Совестливый сыщик долго не мог успокоиться, что так позорно провалил порученное дело. Собственное предупреждение шефу и ответная запоздалая помощь муки совести бедному Васе не облегчали: он упорно винил себя за промашку, проклиная свою беспечность. Бывший порученец согласился на должность заместителя начальника службы безопасности в «Оле-фарме»: чтобы одному сподручнее охранять, другому следует активно шевелить мозгами. Перспективный работник взял у фирмы кредит, купил однокомнатную квартиру. Андрей Ильич подозревал, что скоро там появится молодая хозяйка. В больничной палате от Голкина не отходила медсестра, с которой Васька не спускал очумевших глаз.
Лебедев уставился на стену. Чеканная парочка задрала крылья с хвостом, всем своим видом посрамляя заплутавшего в двух соснах идиота. В домашнем кабинете ангел и черт вели себя вольготнее, чем в служебном. Не миндальничали, откровенно строили рожи, не намекали, выказывали отношение к происходящему без утайки и скидок на сложность задачи. Дело сверхъестественных сил - искушать и испытывать, человеческих - выбирать и решать. Андрей Ильич открыл дверцу книжного шкафа, отнял бутылку у справочника Машковского, плеснул коньяк в пузатый бокал, взятый оттуда же. Проклятие! Что уж такого особенного в этой долговязой? Да ничего! Таких в Москве по десятку на каждой модной тусовке. Заколдовала она его, что ли?
«Заколдованный» мрачно глотнул «Хеннесси». С той самой минуты, когда он увидел ее в больнице, проклятая чертовка опять не выходит из головы. Куда ни посмотри, всюду она. Везде, во всем. В офисе, на заводе, дома, в непонимающих глазах Татьяны, во внезапном увлечении Аркадия поэзией, глупых советах по ящику, как обустроить жилье, в молчании Васьки. Ее незримая тень выдавливала из воздуха и воды молекулы кислорода, делая жизнь стерильной и скучной - бессмысленной. И это было вернее того, что на дне бокала застыла сейчас пьяная капля. Вспомнилась собственная реакция на встречу с Аполлинарией в палате.
Бедняга с пробитым черепом после реанимации последовал за Васькой в ту же палату. Через день товарищей по несчастью развели, но в первый вечер черт столкнул их вместе, подпихнув до кучи незадачливого визитера, который вздумал в неурочный час сунуться со своим визитом. Уже с порога Лебедев наткнулся взглядом на прямую спину в черном свитере толстой вязки, неподвижно застывшую на стуле у соседней с Васькиной койки. Перебинтованный Голкин тут же многозначительно скосил глаза, давая понять, что опешивший шеф не ошибся.
- Здрасьте, Андрей Ильич, - постарался придать мышиному писку максимальную громкость Василий. - А я вас сегодня не ждал.
- Добрый всем вечер! - бодро выбросил в воздух Лебедев и приблизился к своему подопечному. - Я на минуту, только узнать, как ты.
- Присаживайтесь, Андрей Ильич, вот стульчик.
Рядом никто не повернул головы. Посетитель положил на тумбочку ананас и бананы, поставил пару «Боржоми».
- Завтра водитель привезет продукты. А это для разбега, чтобы активно выздоравливал да бежал отсюда быстрее, - нес ахинею Лебедев, решая важнейшую из проблем: выйти или остаться?
- Не остановишься - не побежишь, - философски заметил Василий. - Для хорошего разбега человеку полезно потоптаться на месте, оценить ситуацию. - «Оценщик» многозначительно закатил глаза.
- Вижу, поправка идет стремительным темпом, раз потянуло на философию. Обычно больных тянет на сон. Я пошел, Василий. Завтра тебя переведут в другую палату, будь готов к переменам.
Он проторчал на лестничной площадке сорок минут, обкурившись до чертиков. Не вышла. Оно и понятно: бабьему сердцу милей убогие да больные. Эти сентиментальные дуры словом «жалеть» подменяют «любить» и умиляются при этом идиотской подмене. Женский «психолог» тихонько ругнулся и побрел по ступеням вниз, плюнув на обшарпанный лифт.
Теперь, спустя столько времени, гордый болван клял свою гордость, но к старому не возвращался. Василий Голкин выполнял обязанности не последнего человека на фирме, такому бегать за ускользающей тенью президент «Олефармы» позволить не мог.
Послышался осторожный стук, дверь приоткрылась, в проем просунулась белесая голова.
- Ужинать будешь?
- Нет, у меня еще много работы. Оставь что-нибудь на столе, позже перекушу.
Татьяна молча кивнула и исчезла. Она здорово изменилась: тяжелая, с перевальцей, походка, оплывшее лицо, раздутые губы, пигментные пятна на коже и торчащий арбузом живот. Лебедев испытывал к ней брезгливость, ничего больше. Короткий роман завершился тоской и скукой - по утраченной молодости и наивной надежде, что можно ее вернуть. Строить планы на будущее никто из них не пытался, было очевидно, что заниматься этим - фальшь и глупость. Лебедев дал себе слово дотянуть до родов и распрощаться, обеспечив Татьяне с ребенком приличные условия жизни.
Андрей Ильич снова потянулся к бутылке, потом передумал, захлопнул резную дверцу и, пересиливая себя, спустился в кухню. За столом сидела Татьяна, лениво подбирая вилкой какую-то размазню с тарелки.
- А где Аркадий?
- Жует у себя бутерброд и глотает Мандельштама. Представляешь, вслух читает и подвывает, как настоящий поэт! Что-то про звериную душу, я мимо проходила, слышала.
- Танюш, ты не сваришь кофе? - нарочито спокойным тоном попросил Лебедев. - Хорошо бы бадью, у меня уйма работы.
- Не жалеешь ты себя совсем, Лебедев, - вздохнула Татьяна, обрадованная промелькнувшей в голосе ласке. - Тебе принести или спустишься?
- Принеси, если не трудно.
- Легко!
Кофе оказался что надо: душистым, бодрящим - настоящим, а не тем суррогатом, что подают в офисе секретарши. Он подумал, что кое в чем Танюхи будет недоставать. Рядом с кофейником на подносе притулилась десертная тарелка с его любимым овечьим сыром. Трудоголик проигнорировал сыр, налил полную чашку кофе. Поразмыслить надо действительно над очень многим, и серьезно: у компании возникла проблема.
Предприятия холдинга работали по системе GMP, гарантирующей качество выпускаемой продукции и дающей зеленый свет в продвижении лекарственных препаратов на фармацевтическом рынке. Региональные оптовики выстраивались в очередь за товаром с известной торговой маркой. Аптеки, больницы, санатории, медицинские центры - все лечили своих больных с помощью «Оле-фармы». Лекарства и БАДы шли нарасхват, гарантируя холдингу прибыль, а пациенту - облегчение от болезни. Так продолжалось до этой весны. В марте разразился скандал.
Новый транквилизатор, выпускаемый на одном из заводов холдинга, ни у кого не вызывал сомнений. Надежность и эффективность средства для лечения нервных заболеваний подтверждались успешной клиникой и приказом министра здравоохранения на применение лекарственного препарата. Лечили успешно, но всех застраховать от беды не смогли. Транквилизатор выкинул фортель: с исковыми заявлениями обратились в суд сразу девять убитых горем мамаш, явивших на свет вместо прелестного чада - урода. Молодые, издерганные проблемами женщины принимали во время беременности новый препарат, обещавший не нанести вреда. Почему в инструкции не оказалось побочных явлений, разбираться было сейчас недосуг. Разработчик, безусловно, будет наказан, но он, не снимая с себя вины, кивал на производителя, и оба дружно делили ответственность с государством, которое также оказалось причастным к серьезному промаху ученых и технарей. Ошалевшим от ужаса мамам на эти кивки было глубоко наплевать, они вооружились адвокатами и атаковали суды с требованием привлечь виноватых к ответу, а безвинно пострадавшим оплатить моральный ущерб. Крах
холдингу, конечно, не грозил, но репутацию эта история могла здорово подмочить. К тому же на российском фармацевтическом рынке шла жесткая борьба за место под солнцем, каждый был только рад промаху конкурента. Над достойным выходом из трудного положения ломали голову многие: юристы, экономисты, ведущие специалисты - все, кто дорожил рабочим местом и именем фирмы. Однако принимать решение должен был ее президент, тот, кто отвечал за все первым.
Лебедев просидел до рассвета. А утром принял контрастный душ, привел себя в порядок, увязав покрепче измученную голову вместе с разбитым телом, наспех перекусил и ринулся навстречу дню, обещавшему новые неприятности.
...Судебный приговор вышел кратким: платить, а препарат запретить до полного изучения его фармакологических характеристик. Это было, конечно, паршиво, но лучше, чем ожидалось. Егорин отнесся к судейскому итогу философски.
- Не спотыкается только тот, кто стоит на месте, - заметил он, доставая из шкафчика коньяк. - А мы с тобой, Андрюха, стайеры. В нашем забеге - как на бабьем веку: подляны жди с любой стороны. Давай дербалызнем по пятьдесят, чтобы мелким неприятностям не сбить нас с большого пути.
- Мы не бабы, не кегли, даже не бегуны. Мы, Женька, деловые люди. И если не сделать из всего этого серьезный вывод, можно легко очутиться с протянутой рукой на паперти.
- Да я скорее ноги соглашусь протянуть, чем руки, - ухмыльнулся Евгений и разлил по бокалам «Камю». - Давай, дружище! Не все так черно, как нам черт малюет, бывает, и ангелок подсветит. - Он выпил душистый напиток, смакуя каждый глоток. - А кстати, все забываю спросить: откуда та чеканка, что висела у тебя в кабинете?
- Купил по случаю.
- Отличная вещь! Смотришь - и мурашки по коже, хочется вывалить всю свою подноготную. Напрасно ты ее убрал, под этой картинкой хорошо переговоры вести: партнеры шельмовать не будут.
- Мой кабинет - не место для переговоров, хоть с чеканкой, хоть без. Что-то раньше за тобой не наблюдалось склонности к мистике, стареешь?
- А вот на этот пошлый вывод я отвечу легким презрением и снисхождением к твоим издерганным нервам. Я, старик, как никогда чувствую себя молодым, здоровым и сильным. В расцвете, так сказать, мужской красоты!
- И какая тому причина? Таскание по судам или деньги, которые выгребут из наших карманов? А может, скандал, что все равно не удастся замять? Или языки конкурентов: эти шакалы с радостью поливают нас грязью на каждом углу! В чем фокус твоего цветения, болтун? - Лебедев уже не сдерживался, раздраженный до чертиков сияющим видом партнера. - Проблем - выше крыши, не знаешь, куда кидаться! Оптовики разбегаются, как тараканы, на заводе новая линия простаивает. Журналюги всех собак вешают: по ящику в новостях поливают помоями, в газетах смешивают с дерьмом. А ты расцветаешь маковым цветом? Да у тебя совесть ли есть, Егорин?!
- Вопросы лучше задавать спокойным тоном, - невозмутимо посоветовал тот, - тогда появляется шанс получить правдивый ответ. - Евгений помолчал и, спокойно глядя на разъяренного друга, признался: - Влюбился я, Андрюха. - Андрей Ильич едва сдержался, чтобы не размазать по стенке беспечного идиота. - На этот раз серьезно, и кажется, навсегда. Во всяком случае, я в это верю. С Иркой мы расходимся. Бедствовать она не будет, так что совесть моя здесь спокойна.
- Да? И кто же счастливица, кому готовится на нежную шейку хомут? Или девочка уже убедилась, что под тобой ей будет скакаться легко?
- Заткнись, Андрюха, - сдержанно посоветовал Егорин.
- Нет, признайся, - не отставал старый приятель, - какую царевну-лягушку ты прячешь сейчас в рукаве? И чем она лучше других, из-за которых так быстро старела твоя Ирина? Помнится, ты тоже когда-то ахал над ней. Не забыл, как доставал меня своими излияниями? Как приставал среди ночи рвануть для Иринушки за цветочками? Как влезал ради нее в долги, ревновал, плакался в жилетку? Так почему ты думаешь, что с похожим началом не может быть одинаковым и конец? Или у твоей новой пассии передок медом намазан, сладкая очень? - Это не друг осуждал ветрогона, а зависть рвалась наружу, удержать ее было трудно.
Удар в скулу отозвался звоном в голове.
- Заткнись, чертов евнух! - прошипел Егорин. - Что ты знаешь о любви, кретин? Побегал за единственной в своей жизни юбкой, а теперь над ее драными кружавчиками вздыхаешь? - Второй удар вернулся бумерангом и прозвучал сильнее первого. Наступило молчание, в котором любой шорох мог показаться взрывом. Евгений устало потер левую щеку. - Все, хорош, один-один. Не хватало нам еще из-за баб сволочиться. Выпьем? - Молча тяпнули, не ощутив вкуса. - Прости, переборщил. Но и ты мог бы поаккуратнее со словами. - Он вопросительно уставился на партнера: - Не держим зла друг на друга?
- Идиот влюбчивый.
- Как сказал один мудрый испанец, любовью оскорбить нельзя, - назидательно заметил
«эрудит», довольный, что проскочили опасную кочку. - Даже не пытайся этим унизить, старик.
«Зашел по пути на пару минут, а застрял на вечность, да еще с мордобоем. Видно, и впрямь Женьку зацепило капитально, никогда прежде он даже голос не повышал, только заглядывал в рот. А тут с кулаками кинулся. Кто бы вчера сказал, что сегодня между ними такое случится, сам бы легко схлопотал по морде».
- Ну что, так и не скажешь имя?
- Почему не скажу? Только дай слово, что не полезешь в бутылку.
- Черт с тобой, говори!
- Даешь?
- Бери, - отшутился Лебедев.
- Ее зовут Инной.
- И почему я с ходу должен догадаться, кто такая нам эта Инна?
Старый друг и надежный партнер вздохнул, потом виновато выдал.
- Моисеевская внучка. Вот такие дела, старик. Прости, но сердцу не прикажешь.
Андрей Ильич молча развернулся и вышел из чужого кабинета.
* * *
Весна в Москве капризничала. То одарит теплом, то пожадничает, то обласкает солнцем, а то нахмурится тучами да еще прольется холодным дождем. Но сегодняшний день выдался на славу. Солнечно, тепло, даже жарко, пахнет молодой листвой и сиренью - красота! Только ветерок чуть ерошит волосы, но это не страшно - пышнее будут. «Рожу и сразу же - в парикмахерскую, - решила Татьяна, направляясь от своего „Рено“ к тихому переулку, где находилась женская консультация. - А то уже на черта стала похожа, неудивительно, что Лебедев шарахается. Некоторые мужики воротят носы от беременных баб, Андрей, к сожалению, оказался одним из таких». Она занялась привычным в последнее время делом: размышлять о себе и о человеке, в которого имела глупость влюбиться.
Мальчик, кому в юности было приятно морочить голову, вырос в мужчину - сильного, успешного, властного, умного, рядом с которым теперь кружилась собственная голова. В тот раз она позвонила просто так. От скуки, от нахлынувшей внезапно тоски по бесшабашной студенческой юности, с досады, что некому оценить прическу и новый имидж удачливой бизнес-леди, от желания покрутить хвостом перед носом влюбленного когда-то сокурсника - словом, по глупости. Увидев перед собой Лебедева, Татьяна поняла, что глупость вполне себя оправдала. Умной бежать бы от такого за тысячу верст да креститься, что избежала встречи. Дура добровольно полезла в петлю и тут же прикрыла глаза, вывалила язык - не от смерти, конечно, а от восторга. Хотя восторги влюбленной до беспамятства идиотки означают в данной ситуации кончину нормальной жизни. «Кабы знать, где упасть, подстелил бы соломку», - говаривала покойная мама. И почему ее дочка оказалась такой тугоухой? Тогда, в ресторане, с первой минуты стало понятно: помани Лебедев пальцем, и Лебедева пойдет. Тут же, не раздумывая, куда угодно и на сколько-нибудь. Час, день, месяц - как
хватит, чтобы нарадоваться душе и телу. Они продержались чуть меньше года. Тело нарадовалось быстро, плод этой радости толкается сейчас в животе, а вот душа... Кто сказал, что душа обязана трудиться? Кажется, Заболоцкий. Естественно, подобную ахинею не могла нести женщина, потому что женской душе необходимы покой и гармония. Трудятся пусть руки, ноги, голова. Душа обязана быть легкой, светлой, созвучной счастью, а не сновать челноком от проблемы к проблеме, выбирая из всех зол наименьшее. Татьяна вздохнула. С одной стороны, счастье - иметь от такого человека ребенка, с другой - ясно, как божий день, что вместе им не оставаться. Стариться с Лебедевым невозможно, как невозможно постоянно находиться под дренажом: засуха сгубит. Поначалу все было великолепно, полная семейная идиллия. Совместные завтраки, поцелуйчики в щеку на удачу рабочего дня, ужины при свечах - долго так не продержаться. А держаться друг за друга хотелось, и обманываться было приятно. Когда под сорок, обмануться рад каждый, потому что этот обман - последний, другого не будет. И она бросилась в обманчивый омут, забыв, что гладкая
поверхность не всегда обещает такое же дно. Иногда Лебедев раздражал так, что хотелось послать его к черту и напрочь забыть, а от собственного приторного «Андрюша» сводило скулы. Но она молчала. Не потому, что боялась остаться одной или оставить этого сухаря наедине с его мыслями, в которых сам черт ногу сломит, вовсе нет! Но потому, что в их встречу вмешалась сама судьба: сначала подсунула одну на двоих фамилию, потом - общий вуз и, наконец, случай, столкнувший с Женькой Егориным там, где занесенная в Москву петербурженка прежде никогда не бывала. Что толкнуло ее тогда попереться на скачки, до сих пор понять трудно. То ли кураж от удачной закупки, то ли желание нового, а может, просто не знала, куда себя деть, но она очутилась на ипподроме и неожиданно нос к носу столкнулась там с Женькой.
- Лебедева, да это ты ли, краса моя ненаглядная?! - радостно изумлялся Егорин, разглядывая сокурсницу с веселым цинизмом бабника. - А говорили, укатила в Штаты, правда, что ль?
- Правда, но, как видишь, сделала откат.
Евгений рассмеялся двусмысленной шутке и, обхватив рукой талию стоящей рядом блондинки, по-хозяйски притянул к себе.
- Знакомься, киса, это - головная боль нашей юности, Лебедева Татьяна... Как тебя по батюшке?
- Батюшку давно потеряла, в младых летах еще была.
- Не ступился язычок?
- Что обязано брить, гладить не может, - парировала она и сделала шаг в сторону, собираясь покинуть неинтересную парочку.
- Лебедева, а Лебедеву привет передать не хочешь?
- Передай, - безразлично бросила через плечо Татьяна.
- А может, сама передашь? У него и мобильный имеется, - веселился за спиной Женька, - номерок - проще не бывает. - И выдал, стервец, семь цифр. Действительно, такие в памяти оседают сами. Они и осели.
Татьяна невесело усмехнулась, но тут же себя одернула: нельзя гневить Бога, когда он обещает наградить тебя материнством. Даже если у них с Андреем не сложится, убиваться никто не будет. А вот за счастье быть матерью - уже сейчас не жалко и жизни.
- Простите, - вежливо извинилась неловкая прохожая, задев нечаянно боком проходившую мимо женщину. - Ой, Надюха, привет! Ты куда пропала? Суханова, да ты, никак, тоже брюхатая? - весело удивилась «компаньонка» и осеклась, наткнувшись на злобный взгляд прищуренных глаз. - Случилось что, Надя?
Рядом стояла высокая худая брюнетка лет сорока. Хорошо одетая, умело подкрашенная, с гладкой прической и выпирающим животом.
- Это ты меня спрашиваешь? - презрительно ударила «ты» бывшая помощница по хозяйству.
- Не поняла?
- Неужели?
- Послушай, - разозлилась Татьяна, - может, объяснишь толком, что происходит?
Надежда приблизилась вплотную и зашипела в лицо, обдавая парфюмом и злобой:
- Жаждешь объяснений? Изволь. Я проклинаю тот час, когда тебя встретила, Лебедева! Тебя и твоего вшивого олигарха.
- А Лебедев здесь при чем?
- Не строй из себя целку.
- Послушай, Суханова, перестань брызгать ядом и объясни, наконец, внятно, что происходит?
- Да то, дорогуша, что твой миллионщик приказал убить отца моего ребенка. - Надька ткнула себя пальцем в живот, ее глаза наполнились слезами.
- Лебедев приказал убить твоего мужа?! Ты соображаешь, что несешь?
- При чем тут мой муж? - презрительно фыркнула Надежда. - Речь идет совсем о другом человеке.
- Ничего не понимаю, - растерялась Татьяна, - бред какой-то! Зачем Андрею понадобилось кого-то убивать? Он - бизнесмен, а не гангстер.
- В нашей стране это одно и то же, - отрезала бывшая однокурсница.
Суханова поубавила пыл, но от нее по-прежнему несло злобой, от этого негатива начинала болеть голова. Однако обвинение было слишком серьезным, чтобы от него просто так отмахнуться. Татьяна посмотрела на часы: до приема оставалось пятнадцать минут. Она решительно взяла разъяренную фурию за руку и потянула во двор.
- Пошли!
- Куда ты меня волочешь? - сопротивлялась та. - Прекрати командовать, Лебедева! Здесь тебе не кухня, а я не твоя прислуга.
- Но была ею. Забыла, как клянчила у меня это место? Идиотка, думаешь, я белоручка, сама не могу тряпкой по полу елозить? - Татьяна толкнула оторопевшую Надьку на скамью под сиреневым кустом тихого дворика. - Дура, я же помочь тебе хотела! Поддалась на твое хныканье, как тяжело тебе, бедной, живется. А ты мне теперь голову морочишь? Отвечай, что сделал Лебедев, чем он тебе так насолил, что ты и мне готова выцарапать глаза? Давай, Суханова, колись, нет времени тут с тобой прохлаждаться.
Простая вспышка гнева произвела неожиданный эффект. Суханова удивленно вытаращилась на Татьяну, потом вдруг икнула и залилась слезами. Она ревела по-бабьи, тяжело, с надрывом, размазывая ладонью слезы с соплями по намакияженному лицу.
- Успокойся! Возьми себя в руки и прекрати реветь, как корова. - В ответ раздался утробный вой. - Да перестань, идиотка, выть! - Лебедева с размаху влепила пощечину истеричке. - Хочешь, чтобы сюда весь околоток сбежался? - Открыла сумку, достала сигареты, вытащила из пачки одну, прикурила, сунула Сухановой в зубы. - Ничего, иногда нам полезнее чуток потравиться, чем психовать. Ну?
- Не запрягала - не понукай, - пробурчала Надька, вытирая пальцами слезы.
- Тебя, милка моя, уж запрягли. - Татьяна протянула носовой платок. - Утрись! Ты все ж таки взрослая женщина, а не пацанка, сопли руками размазывать не годится.
Надежда послушно взяла кусочек батиста, вытерла лицо.
- Сволочи они все, - пожаловалась Суханова, - мужики эти. И без них плохо, и с ними не хорошо. Обрюхатил меня Колька, а сам копыта откинул. Теперь живи как хочешь.
- Боже, что за жаргон!
- Хлебнешь с мое - не так заговоришь. Увязла я, Лебедева, как муха в меду, - она невесело усмехнулась, громко высморкалась в платок, - на сладкое дуру старую потянуло. И натворила таких дел, за которые теперь буду платить до конца. Хорошо еще, если девка родится, - кивнула на выпирающий живот, - а если парень, да не дай бог весь будет в папашу - намаюсь... Замочили, Танька, моего хахаля ребятки твоего.
- Это я уже слышала.
- Не велика барыня, - огрызнулась Надежда, - послушаешь еще! Или уши арендовала, боишься, как бы не увяли до срока?
- Ты, Суханова, намекала, что у тебя проблемы? А вдруг я чем-нибудь помогу?
- Со своими разберись, небось тоже дергаешься. Не обольщайся, не женится на тебе этот хмырь. Таким девочек подавай, нещипаных курочек. На хрена им сорокалетние клуши!
- Давай не будем валить все в кучу. Со своей проблемой я сама разберусь, а на твою остается пять минут. В четыре мне надо быть у врача.
- Рожать скоро?
- Скоро, - не стала вдаваться в подробности Татьяна. - Рассказывай, с чего ты вдруг кинулась на меня, как дикая кошка?
- Когда я тебе прислуживала...
- Помогала.
- Ходила в служанках, и нечего щадить мое самолюбие. Что было, то было, стыдиться не собираюсь. Иногда жизнь и не на такое унижение заставит пойти. Так вот, когда я убирала твою квартиру, познакомилась с мужиком. Красивый, гад! Ростом под два метра, косая сажень в плечах, язык подвешен, и не жадный. Ненавижу жлобов! Был в нем какой-то кураж, - мечтательно вздохнула она, - казалось, мог бросить к моим ногам что угодно. А у меня ноги хоть и длинные, но все в венах, к ним не то что бросаться - подойти охотников нет. Я и растаяла. Сначала встречались тайком, потом в открытую на свиданки бегала, мужа перестала стесняться. Добегалась! Оказалось, от кандидата наук к уголовнику шлендрала. Вот как голову заморочил, мерзавец! Нет, ну ты скажи, Лебедева, почему это бабы такие дуры?
- Вопрос всех времен и народов.
- Спасибо, значит, не я одна такая. Короче, попросил он у меня второй ключ от твоей квартиры. Сказал, хочет сделать сюрприз.
- И ты поверила.
Она безразлично пожала плечами.
- Естественно. Я бы для него не только ключ сделала - твою голову на блюде принесла, уж прости. К тому же там постоянно находился этот белобрысый. Кто сунется в чужую квартиру, когда в ней люди? Да и воровать особо нечего: драгоценностей нет, баксов тоже. Колька был в курсе, что поживиться нечем.
- Боже мой, Суханова, да разве можно быть такой идиоткой?
- В этой жизни, Танька, можно все, особенно влюбленной без памяти бабе.
- Ты в курсе, что твой ненаглядный одному голову проломил так, что парня едва удалось спасти, другого похитил? Знаешь, что за это бывает? А ты, выходит, сообщница. Не боишься, что я сейчас в милицию пойду?
- Нет. - Надежда закурила из своей пачки новую сигарету, глубоко затянулась и неожиданно весело подмигнула. - Не боюсь, Лебедева. Потому как ты такая же дура. Только твой бандит в цивильном ходит да в верхах тусуется, а мой парился при жизни на нарах, теперь - в аду. Вот и вся между нами разница. Ладно, топай к врачу, я посижу здесь, подумаю. Мне тут нравится, - одобрительно обвела она взглядом уютный маленький двор, - сейчас уже в Москве таких двориков не найти. А ты, Лебедева, если надумаешь поплакаться в жилетку, заходи. По старой дружбе выслушаю.
- От кого ты узнала?
- Что, про Кольку? Понятия не имею. Мужской голос позвонил по мобильнику, сказал: лебедевские замочили Николая.
- Кто позвонил?
- Откуда мне знать? - выпустила дым в лицо Надька, снова начиная хаметь. - Говорю же тебе: голос незнакомый. Но дед был в курсе всего, что там произошло.
- Почему решила, что дед?
- Голос немолодой. И противный, если честно. Не говорит, а лижет, тьфу!
Татьяна с жалостью смотрела на потерявшую себя дуреху и думала о выкрутасах судьбы. Суханова была одной из лучших студенток - старательная, способная тихоня, не доставлявшая никому проблем. Теперь самой большой проблемой ее жизни, похоже, стала она сама.
- Ладно, пойду. Может, когда и увидимся. Пока!
Надежда молча кивнула и уставилась на песочницу, где усердно орудовала красной лопаткой забавная девчушка с торчащим на макушке кудрявым хвостом...
* * *
Лебедев вернулся домой за полночь, стрелки циферблата показывали половину первого. Спрашивать, почему так поздно, бессмысленно. Во-первых, не ответит, а во-вторых, и без того ясно, что не с любовного свидания, Андрея изматывает только работа.
- Привет, почему не спишь?
- Тебя жду. Надо кое-что рассказать.
- Я зверски устал, - бросил на ходу измотанный трудоголик, поднимаясь на второй этаж. - Сейчас ополоснусь и в койку. Завтра трудный день.
- У тебя каждый день трудный. Андрюша, ты должен меня выслушать. Черт побери, - разозлилась Татьяна, - ты можешь повернуться? Я не привыкла беседовать с задом!
- Привыкай, - буркнул Лебедев, заходя в кабинет.
Чувствовать свою виноватость за Надькину глупость нужды теперь не было никакой. Сама судьба наказывала бездушного эгоиста, одуревшая от любви бестолковая баба просто послужила средством.
- Это не Моисеев организовал похищение, - решительно заявила Татьяна, входя следом.
- Что?
- Я сегодня случайно встретила Надежду. Сначала она обвинила тебя в убийстве, а после призналась, что сделала второй ключ и отдала своему любовнику.
- Какая Надежда? Что ты несешь?
- Суханова. Она убирала мою квартиру, где жили Голкин с Аркадием.
- И что?
- В двух словах или подробно?
- Короче. - Лебедев снял ремень, расстегнул молнию на брюках.
- Суханова познакомилась с одним типом, влюбилась и сделала по его просьбе второй ключ.
- Зачем?
- Я же объясняю: влюбилась.
- Убийственная логика! А как вообще возникла эта ненормальная?
- Ее привела я, - со вздохом напомнила доброхотка. - Я тебе о ней говорила, забыл?
- Твою мать! - злобно ругнулся Лебедев. - Я, что, должен держать в голове все твои бабские бредни?
- Выбирай слова.
- Да какие, на хрен, слова! - Он яростно сдернул мешавшую штанину и швырнул брюки в угол. - За то, что вы сделали, удавить мало!
- Ты это серьезно?
- Когда наносят в спину удар, не до шуток! Ты меня предала, ответила подлостью на добро.
- Остановись, Андрей, - тихо попросила «предательница», ее начала колотить противная мелкая дрожь, - будешь потом жалеть.
- Я?! - Он с презрением уставился на женщину, носившую в себе его ребенка. - Да ты пыль от моих следов вылизывать должна! Я тебя подобрал, дал крышу над головой, приласкал, разбирался с твоими проблемами, будто мне мало своих, побрякушками, как елку, обвешал. Знаешь, сколько на тебя потрачено? У меня здесь что, монетный двор? Или, может, я деньги с куста срываю? Я пашу как проклятый от зари до зари, чтобы ты, дура набитая, мне палки в колеса ставила? - Рядом орал и брызгал слюной не Лебедев - черт резвился в его оболочке, дергая за послушный язык. Исходить такой яростью человек не мог.
- Успокойся, завтра договорим. - Она развернулась и на деревянных ногах направилась к двери. - Спокойной ночи.
- Чтобы завтра тебя в моем доме не было! - выплюнул в спину хозяин. - Я не хочу тебя больше видеть, никогда!
Гостья плотно прикрыла дверь, прислонилась к стене. Сил не было никаких, во рту пересохло, бешено колотило в висках, очень болело в низу живота. Она судорожно ухватилась за лестничные перила, сделала первый шаг, второй. Внезапно в глазах потемнело, Татьяна оступилась и вдруг с грохотом покатилась вниз, пересчитывая собой на совесть отполированные дубовые ступени.
Глава 10
- Уйди.
- Танюха, прости! Ты попала под горячую руку... Я сорвался, извини.
Она отвернулась от больничной стены - живой анатомический атлас для начинающих травматологов, раскрашенный багровыми, синими, желтыми красками всевозможных оттенков - и посмотрела на человека, бормочущего жалкие извинения. В сухих глазах - ни презрения, ни обиды, ни злости, одна пустота. От этого невыразительного застывшего взгляда по спине шныряли мурашки.
- Тебе лучше уйти, Андрей.
- Хорошо. Я буду завтра. Ты же знаешь, в выходной легче выкроить время. Что принести?
- Не суетись, Лебедев. - Искусанные губы растянула гримаса, которую только с похмелья можно назвать улыбкой, темная корочка на нижней губе треснула, из трещины выступила кровь. Татьяна безразлично слизнула кончиком языка густую темно-красную каплю. - Надо же, всегда думала, что жалость унизить не может, потому что жалеет, как правило, близкий, тот, кто любит. Чужой не пожалеет никогда. Но сейчас меня почему-то мутит от твоей жалости.
- Не говори ерунду!
- Тебе делали когда-нибудь операцию?
- Нет, то есть да. Аппендицит.
- Какое счастье, когда удаляют никому не нужный гнилой отросток... А почему ты ничего не спрашиваешь о нашем сыне? - Вялые интонации плохо вязались с изменившимся взглядом - жестким, ледяным, требующим не юлить.
- Я все знаю. Мне очень жаль, правда.
- В чем правда, Лебедев? Мой сын не захотел жить на этом свете. Может, он даже рад, что ты помог ему отправиться на тот, говорят, там хорошо... Он умный мальчик, ушел от предательства, от необходимости за что-то сражаться, вечно вкалывать, кого-то давить, врать, притворяться, трепать себе нервы - разве стоит в такую жизнь приходить, Андрей? Ты же именно так живешь, значит, лучше других знаешь ответ. Скажи, только честно, стоит? - Бедняга была раздавлена и плохо соображала, что за чушь городит, только понимание этого помогло ему сдержаться. Другому в другой ситуации за подобное высказывание пришлось бы ответить сполна. Никто не смеет определять, по каким правилам живет Андрей Лебедев. Разумеется, в этой жизни приходится иногда давить, иначе не расчистить дорогу от мелкой сошки и мрази, какая кишит под ногами. Чтобы не только себе - другим, которые следом, шагалось легко. Тому, кто способен лишь топтаться на месте, действительно лучше не появляться на свет. А навешивать на одного все ярлыки - подловато и глупо. Они фальшивили оба - пара наивных болванов, пытавшихся подменить прошлым сегодняшний
день. За эту подмену обоим теперь и платить. - Дай попить.
- Тебе можно?
- Мне теперь все можно, - усмехнулась она, - даже откровенной можно быть и спокойной. Такая роскошь ведь доступна не каждому, согласен?
- Тебе виднее. - Он наполнил чашку минеральной водой без газа, хотел поднести к потрескавшимся губам.
- Не надо, я сама. - Татьяна остановила чужую руку, обхватила своими двумя белый фарфор, сделала несколько жадных глотков и, довольная, откинулась на подушку. Лебедев поразился, как постарела она за эти два дня. - Так вот, ни сына, ни меня не жалей, не надо. Про сына уже все сказано, про себя добавлю одно: я потеряла только надежду, ничего больше... Но что такое надежда, Лебедев? Подпорка для слабых, чтобы удобнее по жизни шагать. А я, Андрюша, не шагать хотела - летать. Так на кой ляд мне теперь этот жалкий костыль? - Не дожидаясь ответа, снова отвернулась к стене и замолчала. В одноместной палате наступила тишина, слышно было, как за дверью женский голос просил какую-то Олю сменить в двадцать пятой палате капельницу, потом там тоже все стихло. Лебедев решил, что Татьяна задремала, и поднялся со стула. - Подожди, - остановил голос без намека на сон, - успеешь сбежать. Хочу тебе что-то сказать, другого случая больше не будет. - Она резко развернулась на сто восемьдесят градусов, немигающим взглядом уставилась на
«беглеца». - Разберись со своей жизнью, Лебедев. Пойми, наконец, что твоей жизни нет никакого дела до твоей души. Твоя душа, дорогой, просто забыта, а что забыто - мертво. Не смей быть живым мертвецом, Андрей! Не позволяй судьбе так над собой изгаляться, черт тебя побери!
- Успокойся, Танюха, тебе нельзя волноваться. Лучше поспи, завтра поговорим, ладно?
- Волнуется человек, Андрюша. А я теперь - автомат с парой функций для входа и выхода... Позови медсестру, она, наверное, на посту, в коридоре. И прекрати, наконец, таращиться, как таракан на воробьиху, никто тебя не склюет. Иди, Лебедев. А завтра не приходи, не нужно. Мне визиты противопоказаны, устаю от них очень. - Вытянула вдоль тела руки, сомкнула глаза и затихла - страстная ревнительница чужой души, проморгавшая счастье для собственной. Андрей осторожно поправил загнувшийся край одеяла, потом вышел, бесшумно прикрыв дверь. Он знал, какое слово способно их примирить, но произнести его не смог бы даже под пыткой...
Это была последняя встреча, больше они не виделись никогда. Татьяна категорически отказалась от его посещений, не сочла нужным сообщить о своей выписке из больницы, не предупредила, когда приедет за вещами, а явилась, заведомо зная, что хозяина дома нет. Она не отвечала на телефонные звонки, не звонила сама, квартира на набережной пустовала, а в «Оптике» девицы опускали глаза и бормотали, что «Татьяна Иванна уехала по делам». Лебедева выпала из лебедевской жизни, и кажется, теперь уже навсегда. Поначалу его грызла совесть, мучила вина, потом ненужные мысли стали вытесняться делами, жизнь возвращалась в привычную колею. Аркадий неожиданно проявил тактичность, с вопросами о пропавшей не приставал. Младший Олевский, по настоянию новой родни сменивший фамилию матери на отцовскую, успешно сдал выпускные экзамены. Андрей Ильич решил отправить его в Лондон: изучать экономику и шлифовать язык. Евгений решение партнера одобрил:
- Мысль неплохая, я бы даже сказал, отличная. Фирме не помешает свой экономист, который будет для нас разбиваться в лепешку.
- Может, для себя? Не забывай, Аркадий - совладелец «Оле-фармы».
- А кому он этим обязан? Если б не мы, гнить бы сейчас мальчишке рядом со свиньями на Кубани.
- Ты говоришь о сыне нашего друга. И его тетка, насколько мне помнится, бухгалтер, а не свинарка.
- На хуторе бухгалтер мало чем отличается от свинаря. Там отовсюду несет навозом, ничто не перешибет такой «аромат».
- Прислушайся к себе, когда кряхтишь на толчке, может, тогда поймешь, что мы все воняем одинаково. Ты, дорогой партнер, похоже, засиделся в своем кабинете, подзабыл, какой душок иногда в наших цехах.
- Этот душок ласкает носы, Андрюха, он делает жизнь приятной, впрочем, как и кряхтение на толчке. Не покряхтишь - не ощутишь радости бытия, - ухмыльнулся Егорин. - Как тебе мой афоризм?
На лебедевском столе включилась кнопка громкой связи.
- Слушаю тебя, Анастасия.
- Андрей Ильич, вы просили напомнить о встрече в Думе. Водитель ждет внизу. И вы не завтракали, - в заботливом голосе прозвучали укоризненные нотки, - а уже время обеда. Может быть, принести что-нибудь?
- Настя, запомни мои слова, повторять не буду. Здесь я приказываю, но не прошу - это во-первых. Во-вторых, я достаточно взрослый, чтобы меня опекать, понятно?
- Да, Андрей Ильич, извините, - виновато пискнул голосок и отключился.
- Хамоват, но почему-то любим, - вздохнул Евгений. - Раскроешь секрет своего обаяния, дорогой Андрей Ильич?
- Как-нибудь, - буркнул тот. - А теперь выметайся из моего кабинета, тебя твой заждался.
- Андрюха, постарайся найти с этим чванливым сопляком общий язык, заручись его поддержкой, - не обиделся на сухой тон Егорин. - Не ерепенься, если он будет чересчур нос задирать, засунь пока свою гордыню куда подальше.
- Может, тогда оторвешь задницу от стула да поедешь на встречу вместо меня?
- Шутишь? Я этих политиков на дух не выношу!
- Тогда заткнись и не лезь со своими советами.
Евгений вдруг хлопнул себя по лбу:
- Черт, совсем вылетело из башки! Мне же Львович звонил.
Это было бесстыдное вранье. В тот самый день, когда на егоринском подбородке пробился первый волосок, Природа, от умиления хватив лишку, выдала юнцу сверх меры уникальную память и безудержное стремление к шашням. Но если со вторым случались порой осечки, то первое не подводило Женьку ни разу. Редкая способность сохранять в сознании любую информацию наводила на мысли о неводе с мелкими ячейками, захватывающем на своем пути что ни попадя. Номера телефонов, даты, имена, события, чужие привычки, дни рождения, адреса - все, что случайно влетало в Женькино ухо или попадало на глаз, оседало в его голове надолго, нередко навсегда. Звонок Моисеева, бывшего главбуха, с которым связывало партнеров немало, забытым остаться не мог. Кроме того, родной дед новой Женькиной пассии постоянно общался с любимой внучкой, а значит, наверняка пересекался и с ее будущим мужем. Егорин признался на днях, что уже назначен день свадьбы, зазывал отметить это событие в узком семейном кругу. Лебедев обещал быть, заведомо зная, что не явится на это позорное сборище ни за какие коврижки. В последние полгода их отношения дали
трещину, которая росла на глазах. Не последнюю роль здесь сыграла внезапная Женькина страсть к внучке Семена Львовича. Помимо того, в старом друге стали проявляться черты, прежде совсем незаметные. Самонадеянность, плохо скрываемое чувство собственного превосходства, хитроумие, жалкая тяга к лидерству - ничего подобного раньше не наблюдалось. То ли Женька слегка зарвался, то ли моисеевская внучка отшибла мозги без памяти влюбленному идиоту, но вести с Егориным общий бизнес становилось не просто.
- Львович интересовался твоим здоровьем, подорванным любовной горячкой? - Лебедев встал и первым направился к двери.
- Не угадал.
- Ты путаешь меня с цыганкой. Не советую, Женька, не надо. - Президент «Оле-фармы» остановился у порога и посмотрел в упор на своего вице, с довольной ухмылкой торчащего рядом. - Разобрался бы ты, наконец, со своей жизнью, дорогой мой партнер, а то от твоей болтанки других на блевотину тянет. - Распахнул дверь и вышел, без малейшего желания услышать ответ. А спускаясь по лестнице, вдруг ощутил себя плагиатором, выдавшим чужую мысль за свою.
* * *
Тридцативосьмилетний Геннадий Тимофеевич Козел радел в Государственной думе о здоровье своих сограждан. Каким ветром бывшего историка занесло на ниву здравоохранения, знал один только Бог да еще, может, время, выкидывающее и не такие фортели с людьми. Сам депутат, опекавший прежде бюджет, отнесся к новому назначению философски, мудро рассудив, что при наличии интеллекта, здоровых амбиций и деловой хватки печься можно о чем угодно, была бы власть. Власти хотелось, конечно, больше, но ведь курочка по зернышку клюет, тем и бывает сыта. К той цели, которую наметил себе народный избранник, голодному не добраться, силенок не хватит, и любая неприметная кочка сможет оказаться непреодолимой преградой. Кочевал же Геннадий Козел из выборов в выборы вполне успешно. С равными не ссорился, простых людей не чурался, над оппонентами не глумился, исправно жал поочередно на кнопки, легко угадывая ожидаемый результат, щедро делился о наболевшем, метко бил, отбивался шутя и скоро прослыл одним из самых перспективных российских политиков. Поговаривали, правда, что у него не совсем ладится личная жизнь, но, как
известно, хорошему человеку трудно найти достойную половину, поэтому на холостяцкое бытье депутата закрыли глаза, уяснив, наконец, что думец еще молод, чтобы быть многодетным отцом семейства, настанет время - все образуется. Тему любовных историй прекратили мусолить, сплетникам с горлопанами заткнули рты, в новый депутатский срок Геннадий Тимофеевич вкатился уверенно и спокойно, прикрываемый с тыла крепнущей партией, с фронта - горячей поддержкой электората. Ни разу не пойманный на лжи, никого не предавший, принципиальный, неподкупный, известный ревнитель интересов народа, со связями, влиянием, авторитетом - именно к нему направлялся сейчас президент «Оле-фармы» на голодный желудок и с верой в удачу.
Этот госзаказ был им необходим позарез. Егорин недаром трясся. Дела холдинга шли неважнецки. Система сбыта трещала по швам; новый лекарственный препарат, на раскрутку которого ушли немалые деньги, себя не оправдывал; на одном заводе из-за проблем с сырьем простаивала линия по производству субстанции, на другом шарахнуло током электрика, в результате чего заводской коллектив оскудел на одну единицу. Экспертиза установила содержание алкоголя в крови паршивца, и скандал затух, не успев разгореться. Однако в прессе кое-где проскочил материал об акулах отечественного фармацевтического бизнеса, «для которых человеческая жизнь - лишь средство насыщения своей ненасытной утробы». «Акульи» имена не назывались, но и дураку становилось понятно, в кого метили авторы гнусных статеек. Заместитель начальника службы безопасности опросил каждого из заводчан - все клялись, что держали язык за зубами.
- Продался кто-то, Андрей Ильич, - докладывал Василий. - Есть один хмырь на примете, но кроме собственного чутья предъявить мне ему больше нечего. Можно, конечно, за этим типом понаблюдать, но я считаю, что убитого кабана на пушку брать - только время терять, согласны? - Столичная жизнь не приучила неотесанного провинциала относиться с почтением к руководству. Василий сохранял независимость, достоинство, на любой начальственный чих имел свое мнение и не боялся его озвучить.
С водительского места донесся утробный рык.
- Что случилось, Палыч?
- Да какие ж нервы выдержат такую езду?! То из-за мигалок в пробках торчим, то из-за «чайников» в иномарках, то у нас улицы узкие, то переулки кривые, дождь, снег, пятница или еще какая хрень - всю душу вымотают, пока доедешь! Вот раньше бывало...
- Обо всем, что раньше с тобой бывало, я в курсе, - отключил раскаленный
«кипятильник» Лебедев. - Ты лучше за дорогой присматривай, не бубни над ухом.
Водитель досадливо крякнул, но замолчал, только затылок обиженно дернулся, потом снова застыл - аккумулятор презрения к безобразию на столичных дорогах. Валерий Павлович Коровкин, пятидесятилетний экс-инженер одного из «почтовых ящиков», прикрытых за ненадобностью в начале девяностых, молился на своего шефа, выбросив из головы то время, когда гонял соседского пацаненка Андрюху за футбольным мячом, вечно залетавшим в крапиву. Пацаненок оказался не из злопамятных и, столкнувшись случайно лет двадцать спустя с бывшим погонялой, сразу понял, что тому живется несладко, а поняв, предложил работу в собственной фирме. Так один получил шофера, готового перегрызть за начальника глотку любому, другой - стабильную зарплату и спокойные нервы жены.
Андрей Ильич посмотрел на часы: времени оставалось в обрез, если минут через десять пробка не рассосется, встреча будет сорвана.
Мысленно чертыхнувшись, деловой человек опустил боковое стекло и выставился в теплый сентябрьский день с надеждой, что такие деньки не способны на подлость. Он огляделся вокруг, пытаясь оценить обстановку. Удачливым, как всегда, оказался соседний ряд, где машины медленно, но верно проползали вперед.
- Палыч!
- Гиблое дело, - понял с полуслова водитель. - Я уж пытался втиснуться, так разве эти гады пропустят? Нам бы мигалку купить, ласточкой летели бы да плевали на всех.
Лебедев открыл рот, чтобы оборвать наивные бредни, но от неожиданности только клацнул зубами и оцепенел, вылупившись на «счастливый» ряд, где допотопный
«Москвич» сменился новенькой «Ауди», застывшей вдруг под боком у «Мерседеса». За рулем сидела блондинка. Темные очки скрывали глаза, загорелую шею оттенял белый жемчуг, задранный нос утверждал свое превосходство - самоуверенная, равнодушная, кичливая штучка, способная пройти по трупам к намеченной цели, та, кого он так долго и безуспешно пытался выбросить из головы. Лебедев распознал бы ее даже в чадре, мигом узнал бы по собственным ощущениям: внезапной сухости во рту, злости, обиде, жару, каким несло от этой чертовки. Президент солидного холдинга, чья одна только фраза могла изменить чужую судьбу, растерялся, как сопливый мальчишка, позабыв вдруг разом все на свете слова. Аполлинария повернула голову влево, небрежно выбивая пальцами на руле какой-то неведомый марш, и уставилась затененными очковыми стеклами на ошарашенного ротозея.
- Наконец-то вроде прорвались, - обрадовано схватился Палыч за рычаг скоростей.
«Мерседес» плавно тронулся с места, оставляя позади сверкающую «Ауди». Водитель бросил на соседей победный взгляд. - Не все вам, ребятки, жировать на свободе, теперь и на нашей полосочке праздник! Укладываемся по времени, Андрей Ильич?
- Вполне, - невозмутимо ответил тот, вытирая влажной ладонью вспотевший лоб.
...Диалог с депутатом вышел коротким: деловые люди знают цену минуте и не разбазаривают время по пустякам. К тому же серьезная подготовка к сегодняшней встрече помогла каждому быстро уяснить свой интерес. За народным избранником маячила поддержка нужных людей из правительства, за президентом «Олефармы» с ее филиалами в регионах - поддержка электората. О доле молодого политика, как и о прочих долях, открыто не говорилось, однако и так понятно, что без этого непременного условия отнимать драгоценное депутатское время никто никому не позволит.
- Подавайте заявку на участие в тендере, - подытожил Козел. - «Оле-фарма» - солидная компания, вы спасаете миллионы людей. К сожалению, нация больна не только духом, но и телом. Лечить ее - наша с вами задача, согласны?
- С этим трудно не согласиться.
- Приятно, что у нас одна точка зрения на проблему. Как говорил Вергилий, «мы ответствовать равно готовы»,[Публий Вергилий Марон, «Буколики».] верно?
- Вы заставляете меня повторяться, - улыбнулся Лебедев. - Я опять вынужден ответить вам «да».
- Кстати, не хотели бы перед тендером себя похвалить? Я бы советовал не поскупиться на рекламу, пусть раскрасят ваш холдинг яркими красками. Тогда у заказчика возникнет уверенность, что лучшего исполнителя ему не найти. Что скажете?
«Мы не поплавки, чтобы раскрашиваться», - подумал Андрей Ильич, а вслух произнес:
- Скажу, что поддакивать не люблю, но с вами вынужден.
- Уверен, вы работаете с хорошим рекламным агентством, но могу порекомендовать самое лучшее. Народ там креативный, опытный, разрисуют ваш холдинг так, что самому себе завидовать будете.
«Чертов проныра знал, о чем толковал. Медленное продвижение последнего препарата на рынке во многом объяснялось убогой раскруткой. Похоже, бывший историк основательно покопался в истории фирмы, значит, был в курсе и других неприятностей. Недаром заговорил о рекламе, как будто „Оле-фарма“ только на свет родилась и никому не известно, чего она стоит». Лебедева раздражал самодовольный выскочка, не сделавший за свою жизнь ничего полезного, только моловший языком да умевший держать нос по ветру. Захотелось плюнуть на унизительные переговоры, встать и уйти.
- Что ж, я никогда не отказываюсь от новых партнеров, особенно с такими рекомендациями. Как говорят англичане, неплохо иметь вторую тетиву для своего лука.
- Вот и отлично! - Депутат порылся в бумагах, выудил визитную карточку. - Здесь контактные телефоны владельца «Контакта», извините за тавтологию, - улыбнулся он, протягивая визитку. - Это рекламное агентство, которое, надеюсь, вам пригодится. Удачи! - Улыбка, как ни странно, казалась искренней и обещала успех.
* * *
Он все же поперся на этот фарс с мендельсоновским маршем. Как отказать, когда в твоем кресле нетерпеливо ерзает свалившийся на голову сияющий жених и, умоляюще заглядывая в глаза, талдычит о совести, о неотвратимости судеб, о дружеском долге и прочей ерунде. Лебедев согласился. Не под напором банальных доводов, а из собственного ощущения, что ставить точку пока рановато. Как говорится, тексты судьбы расписываются для каждого на небесах, но знаки препинания расставляет в них человек. Неудачный любовный выбор старого друга поставил в их отношения запятую, каким окажется следующий знак - раздумывать вряд ли придется долго.
...Уютный ресторанчик в одном из тихих московских переулков, скромно притулившийся к чудом уцелевшему огромному дубу, был в этот вечер открыт лишь для гостей новобрачных. Тут все радовало глаз и обещало оргазм желудку. Сервированные фуршетные столы, где не было разве что райского молока, запахи, способные вызвать даже у сытого голодные спазмы, оживленные лица, улыбки, низкий, чуть хрипловатый голос известной певицы, наверняка ободравшей молодожена как липку за счастье себя лицезреть и слышать - все обнадеживало, что о времени, проведенном здесь, жалеть не придется.
- А можно мне теперь называть вас Андреем и обращаться на «ты»? - Лебедевского локтя коснулись пальцы, обтянутые белым тончайшим шелком, на безымянном блестело новое обручальное кольцо.
- На каких правах? - не сдержал улыбку Андрей Ильич. Он знал эту девушку чуть не с пеленок. По каким-то непонятным причинам моисеевская внучка с детства выделяла его среди других. Делилась своими секретами, хвасталась, советовалась по каждому пустяку, словом, не упускала случая привлечь к себе внимание редкого дедова гостя. После позорного изгнания главбуха Инна как в воду канула. Ее имя всплыло только в егоринском кабинете, когда партнер со вздохом доложил, что влюбился. Глядя сейчас на счастливую невесту, Лебедев начинал понимать подбитого ветром Женьку, рискнувшего стать причастным к семье вора, мошенника и подлеца. А еще президент
«Оле-фармы» засомневался в собственной правоте. Похоже, внучка вовсе не охотилась за тем, что уплыло из дедовых рук, она просто имела глупость полюбить его друга - бабника, шалопута и циника, каких мало. Андрей Ильич от души понадеялся, что эта влюбленная девочка в белом окажется сильнее своего непутевого муженька и вправит ему со временем мозги. Инна остановила официанта, взяла с подноса пару бокалов.
- На каких правах? - лукаво повторила она, протягивая Лебедеву шампанское. - На правах любящей жены вашего друга - раз, на правах когда-то влюбленной в вас по уши девочки - два и наконец третье, самое главное...
- Радость моя, - выткался из воздуха невестин дедок, - куда ты пропала, золотце? - В руках он держал по бокалу с золотистым вином.
- Дед, - обрадовалась Инна, - привет! Я с Андреем беседую, - незаметно подмигнула она Андрею Ильичу, самовольно переходя на новую форму общения. - А ты-то куда исчез? Я тебя тоже нигде не видела.
- Да я тут, - неопределенно кивнул в сторону Моисеев, - хлопотал. - Он приветливо улыбнулся гостю. - Здравствуй, Андрюша, очень рад тебя видеть! - Наклонившись, осторожно поставил бокалы, с достоинством выпрямился и начал плести кружева. - Прости меня, Андрей, не держи на старика зла. Я виноват перед вами, перед тобой и Женей, да... - Помолчал пару секунд, покорный судьбе. - Но счастьем внучки моей клянусь, Богом клянусь: не в той степени, как ты думаешь! Я все объясню, ты поймешь меня, да... - Снова мастерски выдержал паузу. - Я ведь тебя, дорогой Андрюша, искал, чтобы руку пожать, вместе выпить за молодых - мою внучку и твоего друга. - Его голос вдруг дрогнул, из правого глаза выкатилась крупная капля. Семен Львович досадливо смахнул ладонью слезу, по-детски шмыгнул носом, одернул пиджак, дружески протянул для пожатия руку.
В этом спектакле Лебедев ощущал себя дилетантом рядом с маститым актером. Моисеевские интонации, жесты, взгляд - все говорило о лицедейском таланте, который с годами только шлифуется, приводя прочих в трепет или восторг. Трепета бесталанный «партнер» не испытывал, восторгаться не думал, подыгрывать не умел, верить в предлагаемые обстоятельства не научился. Он молча поставил свой нетронутый бокал между другими двумя, повернулся лицом к артисту сказать на прощание пару слов, чтобы тут же показать ему спину.
- Спасибо, Андрюша, - неожиданно всхлипнул тот, резво подскочил вплотную и, не давая раскрыть рот, заелозил пухлой рукой по лебедевскому плечу. - Поверь, дорогой ты мой человек, мы же связаны с тобой судьбою, а такие узлы не рубятся просто так. Я знал, я верил... - Моисеев вдруг спрятал лицо в ладонях, жирные плечи затряслись мелкой дрожью.
- Дедуля, - бросилась к нему испуганная внучка, - что с тобой?
Дальнейшее произошло в секунды, никто не успел и глазом моргнуть. Наивная невеста поверила в представление и, забыв про шампанское, бросилась утешать плачущего дедулю. Кроме дедовых слез, она ничего не видела, а потому проморгала другого гостя, некстати подкатившего в этот момент со своим мартини. Слегка подвыпивший гость попросту надумал поздравить еще раз молодую. Со снайперской точностью гостевой бокал стрельнул в хозяйский, но все подпортила траектория, внезапно вильнувшая вбок. На темный костюм пролилось золотое вино, на белоснежное платье - красное.
- Черт!
- Ой!
Стыдливо горюющий родственник вмиг позабыл о слезах.
- Деточка моя, прости! - засуетился он вокруг внучки. - Ох, боже ж ты мой, это я во всем виноват!
- Успокойся, дед, - пыталась скрыть досаду невеста, отставляя шампанское и отряхивая с пышной юбки винные капли, - ни в чем ты не виноват.
- Это моя вина, - подхватил повинную эстафету незадачливый поздравитель. - Извините меня, Инночка, бога ради простите!
- В чем каемся, Юрий Петрович? - Из-за спины виноватого выдвинулся Евгений; взгляд, затуманенный счастьем и легким хмелем, при виде испорченного свадебного наряда не изменился. Он обнял расстроенную молодую жену за талию, притянул к себе, ласково клюнул в щеку. - Не огорчайся, мышонок, это к счастью, - шепнул что-то в подставленное с готовностью ушко, потом бережно обхватил тонкие пальцы своей пятерней, застыл рядом. Так они и стояли, рука в руке - пара влюбленных счастливцев, которой нечаянно повезло с Божьим даром.
- Юрий, может, вспомнишь наконец, что у тебя есть жена? - В узкий кружок вплыла пятая и сразу же заполнила собой небольшое пространство. Статная, величавая, привыкшая раздавать команды, счастливая мать семейства, не скрывающая, что слово
«лидер» в ее доме вопреки грамматике относится к женскому роду. - Инночка, вы самая прелестная невеста из всех, кого я видела в своей жизни. - Приветливый взгляд скользнул по залитому шелку. - Не огорчайтесь, дорогая, мой наряд в свое время был так же испорчен, только тогда на меня опрокинули стакан с дешевым портвейном. Догадайтесь с трех раз, кто это сделал? - Не дождавшись ответа, с напускной строгостью посмотрела на мужа. - Признавайся, Юрий, твоя работа?
- При чем здесь портвейн, Ксюша? Ты бы еще всю биографию вспомнила!
- Твоя, - со вздохом подтвердила собственную догадку проницательная супруга, потом ласково улыбнулась невесте. - Придется вам, дорогая, настроиться на долгую жизнь с вашим красавцем-мужем. Думаете, одну вас поливал вином Юрий Петрович? Как бы не так! Но вы не поверите, никто не пожалел об этом, все пары живут долго и в согласии. У моего Юрия легкая рука, значит, быть счастливой и вам.
- А я уже счастлива, - улыбнулась Инна.
- Глядя на вас, дорогая, в этом не приходится сомневаться. А теперь, Юрий, ты поведешь меня танцевать, сейчас, кажется, будет танго. - Она взяла мужа за руку и уверенно повела за собой. Юрий Петрович Зябликов, известный хирург-кардиолог, одно появление которого вызывало переполох среди подчиненных, послушно поплелся за своей половиной, как провинившийся школьник, при этом он отнюдь не выглядел недовольным.
- Мда-а, - многозначительно протянул Евгений, глядя вслед удалявшейся паре, - уж лучше одиночество, чем такой союз.
- Глупости, - возразила Инна, - они счастливы вместе, разве этого не видно? Бабушка всегда говорила: на хорошую жену смотреть хорошо, а с умной жить хорошо. Наша бабуля была мудрой женщиной, правда, дед?
- Так, золотце.
- Давайте выпьем за мою умницу-жену! - Молодожен поискал глазами официанта.
- Я принесу шампанское, - засуетился Семен Львович.
- Да вот же наши бокалы. - Инна как заправская хозяйка вручила каждому по бокалу. - Мы собирались из них пить, Юрий Петрович помешал, - напомнила она с улыбкой.
- Это шампанское уже выдохлось, - пробормотал Моисеев, - я принесу другое.
- Не мальчик за выпивкой бегать! - остановил его новоявленный родственник. - Пить будем, что моя жена предлагает, но сначала я кое-что скажу. - Женька, который никогда раньше не лез за словом в карман, старательно наморщил лоб, задумался, глубоко вздохнул, потер переносицу и, не отрывая глаз от своего «мышонка», неожиданно признался. - Я вчера ходил в церковь. Молча пялился на иконы, свечек наставил. Кто бы сказал про меня такое еще месяц назад, поднял бы идиота на смех. А теперь сам, как идиот, молился небесам, чтобы оставили тебя, Инка, со мной навсегда, до самой моей последней секунды, - Евгений поднял бокал. - За твое здоровье, мышонок! Будь со мной счастлива, переживи меня. Я не хочу смотреть на этот мир только своими глазами. За тебя! - и осушил бокал до последней капли. Инна хлюпнула носом, но выпила шампанское до дна. - Эй, Львович, не филонь! - заметил Евгений моисеевскую попытку отставить вино в сторонку. - Не хочешь выпить, чтобы внучка долго жила?
- Типун тебе на язык, - огрызнулся старик. - Дай Бог, чтобы ты любил ее так же, как я.
- Вот и пей, - благодушно посоветовал молодожен, - шампанское не яд, не отравишься.
Семен Львович изменился в лице, видно, шутка его покоробила, но вино выпил, даже перекрестился после, чего в жизни никогда прежде не делал. Кажется, Женькин пример оказался заразительным.
- Для верности, - пробормотал он, - чтобы вы были счастливы и прожили вместе лет сто, да.
Через час Лебедеву надоело чужое веселье. Главное для себя он уже уяснил: эти двое действительно любили друг друга. Искренне пожелав им удачи, старый друг незаметно уехал. Здесь доставало радости и без него.
А на рассвете разбудил телефон. Серая трубка, казалось, подскакивала от нетерпения сообщить свою новость.
- Да, - буркнул Лебедев, протирая глаза, стрелки на часах показывали четверку. В ухо кто-то захрюкал. - Я тебе, стервец, яйца оторву, - разозлился Андрей Ильич, - вычислю и оторву!
- Подожди, Андрюха, не бросай трубку. - Хрюкающий голос кого-то напоминал, но кого именно, сонный абонент сообразить не мог.
- Кто это?
- Да я, Егорин.
- Женька, - не поверил своим ушам Андрей Ильич, - что случилось? Вы же вроде в самолете сейчас быть должны?
- Инны нет, - хрюкнуло на другом конце провода.
- Как это нет?
- Умерла.
- Что?!
- Моя жена умерла. Совсем не дышит.
- Идиот, немедленно вызывай «скорую»!
- Хоррошо, - клацнул зубами Евгений, - только я уже вызвал. Приедешь?
- Не задавай дурацких вопросов!
В машине Андрей Ильич перебрал в уме все возможные варианты: потеряла сознание, перебрала и отключилась, наглоталась снотворного, а теперь никак не может проснуться. Такое иногда бывает, Женька просто паникует. Как это возможно, чтобы новобрачная отдала Богу душу в первую брачную ночь?! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Мысли скакали как блохи. Он решил выбросить эти мысли из головы, без приключений доехать и разобраться во всем на месте. Не хватало еще самому отправиться на тот свет, вот тогда уж точно Женьке никто не поможет.
...Уже с порога Лебедев осознал, что паники нет, а есть горе - непредсказуемое, неотвратимое, подлое, как всегда. Дверь открыл Евгений, постаревший за эту ночь лет на десять.
- Не заперто, проходи, - равнодушно бросил он и побрел, не оглядываясь, в кухню, откуда доносились неясные голоса.
- У тебя кто-то есть?
- «Скорая».
- И что?
- Констатируют смерть.
За обеденным столом сидели двое в белых халатах, один что-то писал, другой диктовал в трубку егоринский адрес. При виде хозяина оба тут же закончили свои дела. Тот, кто писал, протянул Евгению свою писульку.
- Вот справка о смерти, свидетельство получите в поликлинике по месту жительства. Она здесь была прописана?
- Нет.
- Сейчас приедет милиция.
- Зачем?
- Так положено.
Дальнейшее слилось в один кошмарный сон длиною часа в полтора, а может быть, в полтораста, на часы никто не смотрел. Когда первые лучи солнца высветили кухню, где они, казалось, провели вечность, по стаканам разливались остатки «Арбатского», Ни сна, ни хмеля - ни в одном глазу. Женька в который раз пересказывал, как это случилось, и все казнил себя, что поздно вызвал «скорую», когда Инна уже начала задыхаться.
- Сердечный приступ?
- Она никогда не жаловалась на сердце, никогда!
- Откуда ты знаешь?
- Я все о ней знаю.
Молча допили водку, занюхали черным хлебом.
- Родные в курсе?
- Позвоню позже, пусть спокойно доспят. А ты, Андрюха, иди, поздно уже, восемь часов. Тебе надо быть на работе. Спасибо.
- Может, кого прислать?
- Нет. Иди. Я позвоню.
- Держись, Женька.
Евгений молча кивнул. Лебедев поднялся из-за стола и вышел, бесшумно прикрыв дверь.
Через три дня Инну Егорину похоронили. А после похорон той же ночью приказал долго жить Семен Львович. Его вынули из петли бельевой веревки, привязанной к старинной бронзовой люстре. В гостиной, где старик свел счеты с жизнью, нашли предсмертную записку. Самоубийца признавался, что хотел отравить вице-президента «Оле-фармы», для чего подсыпал в вино яд. Трагическая случайность, в результате которой погибла внучка, делала дальнейшую жизнь бессмысленной и невыносимой, а потому автор записки просил родных понять его и простить. В постскриптуме Моисеев добавил полное имя сообщника, вдохновителя безумной идеи с отравлением...
Глава 11
Утром в кабинет постучался Василий. Стабильность, достаток и московский жизненный ритм чапаевского тезку не изменили. Он оставался прежней скучающей флегмой, странным образом умудрявшейся держать в голове каждую мелочь, всплывшую хоть однажды рядом с холдингом и его президентом. Из таких мелочей, не приметных другим, но замеченных Васькой, складывалась четкая мозаика, способная выявить всякий сбой в «Оле-фарме». Сбои случались редко, и экс-сыщик откровенно скучал, маясь от безделья в своем кабинете. Вообще, Голкин, казалось, жизнью доволен, но его работодатель не исключал, что однажды белесый умник плюнет на безбедное бытие да двинет обратно в Майск, где творятся иногда чудные дела. Странностей хватало и в российской столице, но здесь они почему-то давно обходили Голкина стороной. Подобная переориентация на других Василию Ивановичу явно претила, чтобы не пуститься от скуки в бега, требовалось скорректировать курс. Правда, в последнее время вечно прищуренные глаза северянина иной раз приоткрывались, позволяя увидеть вспыхнувший там огонек. Наблюдательный шеф, слегка поразмыслив, связал внезапные
вспышки с симпатичной медичкой, беспощадно коловшей когда-то оголенный сыщицкий зад. Столкнувшись как-то на улице с этой молодой серьезной особой, которую бережно поддерживал под локоток непривычно сияющий Васька, Андрей Ильич понял, что тот никуда не денется, приняв теперь как судьбу и брюнетку в белом халатике, и кичливую столицу, и «Оле-фарму» с ее поднадоевшим президентом. Но даже такое открытие не избавляло недоверчивого начальника от подозрений, что нынешний влюбленный Василий нередко с завистью вспоминает прежнего Васю - никем не любимого горе-сыщика с проломленным черепом в ковровом рулоне.
- Доброе утро. - Голкин невозмутимо прошествовал к начальственному столу, уселся напротив и торжествующе уставился на шефа. Андрей Ильич удивился - обычно Василий никому в глаза не заглядывал. Не потому, чтоб имел нечистую совесть, а исключительно ради комфортных условий для работы своих мозговых извилин. Ведь каждому мыслящему человеку отлично известно: чтобы хорошо думалось, ничто не должно отвлекать. Все живое же, как правило, двигалось, шевелилось, открывало зачем-то рот - пыталось сбить с толку другого. Подобный способ общения для Голкина был неприемлем, поэтому при разговоре он останавливал взгляд на неподвижных предметах, предпочитая всем прочим потолок или стену, либо попросту прикрывал глаза. Андрей Ильич эту особенность быстро в Голкине распознал и принял без оговорок как проявление сути занятного индивида.
- Здравствуй, Василий. Что стряслось?
- Вчера был в театре.
- И что?
Голкин вздохнул, привычно возвел глаза к потолку, но тут же сменил объект наблюдения и со странной ухмылкой воззрился на шефа, напустив на себя значительный вид:
- Спектакль не понравился. Скучно, напыщенно, совсем не похоже на правду. А вот один актер показался мне интересным.
- У тебя три минуты.
- Так заинтересовал, - проигнорировал сухую реплику Голкин, - что не поверите, Андрей Ильич, я не дождался даже финала. Пулей помчался к служебному входу и как страстный почитатель таланта проводил до самого дома. Правда, глаза ему не мозолил. Человек выложился на совесть, устал, наверное, после такой игры артистам не до поклонников. А наш, между прочим, не простой - заслуженный. Как вы думаете, Андрей Ильич, сколько хорошим актерам платят?
- Свободен. О театре поговорим в другой раз. Но и тогда вряд ли отвечу на твой вопрос, потому что с комедиантами дел не имею.
- Неужели? - искренне удивился Голкин и полез во внутренний карман пиджака. Вынул белый конверт, осторожно, точно хрупкую ценность, придвинул ближе к шефу. Тот недовольно поморщился.
- Что это?
- А это тот самый артист, заслуженный, из театра. Я его вчера случайно встретил, когда он в машину садился. Ну и сделал пару снимков на память, хорошо, фотоаппарат с собой оказался. Посмотрите, Андрей Ильич, может, вы тоже его в каком-нибудь спектакле видели? Талантливый мужик, честное слово, здорово играет! Я для вас и билет купил, вдруг захотите в театр пойти, приобщиться к искусству?.. - Голкин поднялся со стула, лениво скользнул взглядом по настенным часам. - Извините, что перебрал отпущенный мне лимит на четыре минуты. Я пойду?
Лебедев молча кивнул. Васька сегодня сам переигрывал, истосковавшись по сыщицким играм. Он явно что-то раскопал, его распирало от желания поделиться своей информацией, но по каким-то причинам четкому изложению обнаруженных фактов неуемный сыскарь предпочел театральщину. Красноречивые взгляды, намеки и прочая дребедень лаконичного Лебедева всегда раздражали. Василий же использовал эти приемы так неумело и глупо, что вызывал даже не раздражение - жалость, какую вызывает актер при фальшивой игре. Андрей Ильич, досадливо вздохнув, потянулся к конверту. Дверь без стука открылась, на пороге появился Егорин.
После похорон Инны Женьку точно подменили. Жизнерадостный, удачливый, самоуверенный циник и самодовольный хохмач превратился в тихого, робкого, сомневающегося во всем неудачника, с которым было тяжело не то что работать - просто рядом дышать. Теперь он не лез на рожон, не спорил, не вваливался победно в чужой кабинет, не давал непрошеные советы, не пытался оспаривать лидерство в
«Оле-фарме», как делал это в последнее время. Он будто перепрыгнул через себя, но в этом неловком прыжке сломал позвоночник, разом оказавшись калекой, обузой для себя и других. Лебедев подозревал, что Женька пристрастился к бутылке. Молодую жену Егорин хоронил без поддержки старого друга. Те страшные дни президент
«Оле-фармы» провел за решеткой как возможный соучастник убийства.
Обезумевший от ненависти Моисеев в предсмертной записке совершил последнюю в своей жизни подлость: представил Лебедева А.И. (вторую точку с яростью продырявило перо моисеевской авторучки) организатором покушения на жизнь своего партнера, чтобы полностью завладеть «Оле-фармой». Мотивы собственного участия в этом деле старый мерзавец обозначил двумя словами: жертва шантажа. Когда следователь ознакомил Андрея Ильича с признанием самоубийцы, «шантажист», давно привыкший к выкрутасам
«старинного друга», едва удержался от мата. Ошарашенный Лебедев с минуту таращился на знакомый почерк, изумляясь фантазиям воспаленного стариковского мозга. Слово
«бред» оказалось единственным, на которое был способен тогда подозреваемый. Через трое суток Лебедева перевели в другую категорию - «свидетель» и за недостаточностью улик отпустили на волю до выяснения новых обстоятельств, предусмотрительно взяв подписку о невыезде. О том, каковы эти обстоятельства будут, Андрей Ильич не задумывался. Занятый по горло делами, президент «Оле-фармы» пытался заделать брешь, пробитую ситуацией в холдинге. Рассчитывать приходилось только на собственные силы. Впрочем, такой расклад не пугал, в своей жизни Лебедев на других не полагался. Этому с детства учила мать. «Судьба, сынок, часто испытывает человека на прочность, - твердила она Андрюше. - А ты не сдавайся, верь в себя и держись. Тогда тебя пожмет-пожмет и отпустит. Сам борись, не жди помощи от других. Другие-то, может, в беде и помогут, зато потом от радости постараются отвести. Ты уж лучше сам-на-сам, так надежнее».
О других думать не приходилось, а вот друг кинулся на выручку сразу. Когда Женька узнал, из-за чего Лебедева упекли за решетку, тут же помчался доказывать бредовость обвинений новоиспеченного родственника. До конца, конечно, не убедил, но сомневаться заставил. В результате президент «Оле-фармы» находился сейчас не в следственном кабинете, а в собственном, с сидящим напротив вице, вернее, с тем, что от него осталось. Евгений заметно похудел, под тусклыми глазами висели мешки, небритый подбородок темнел щетиной, пальцы дрожали, он это чувствовал и потому старательно прятал руки. Ни скандальные слухи, в результате которых фирма начинала нести убытки, ни возня конкурентов вокруг предстоящего тендера, ни рабочие проблемы, требующие егоринского участия в их решении, - ничто не могло встряхнуть Евгения. Коридор, разделяющий кабинеты соучредителей «Оле-фармы», изредка пересекала унылая тень, чтобы, бесцельно ткнувшись носом в один, запереться потом в другом да торчать там весь день, тупо пялясь в окно. Своим видом и поведением вице-президент холдинга разрушал рабочую атмосферу. Терпеть это дальше Лебедев
был не намерен.
- Поговорить надо, - вздохнул Евгений и попытался вытащить сигарету из пачки на лебедевском столе. Руки дрожали, пачка выскользнула из неловких пальцев, упала на колени, пара сигарет вывалилась на пол. Егорин вернул облегченную пачку на место, подложил руки под собственный зад и уставился выжидательно на партнера.
- Почему у тебя дрожат руки? - постарался сдержать себя тот.
- Не знаю.
- Пьешь?
- Нет.
- Не ври.
- Иногда.
- Ел сегодня?
Евгений безразлично пожал плечами. Лебедев включил кнопку громкой связи.
- Настя, принеси нам перекусить. И ни с кем не соединяй.
- Хорошо, Андрей Ильич.
Через несколько минут к лебедевскому столу подкатился низкий сервировочный столик с аппетитной закуской и стеклянным кофейником.
- Свободна, Анастасия, - остановил Лебедев девушку, ухватившую правой рукой кофейник. - Я сам.
- В приемной главный инженер, Андрей Ильич. Ему назначено на одиннадцать.
- Пусть ждет, вызову. Напои его чаем.
Секретарь молча кивнула и вышла. Евгений равнодушно скользнул взглядом по точеной фигурке.
- Новенькая?
- Год работает. Ты же сам мне ее сосватал, не помнишь?
- Нет.
- Ешь. - Лебедев придвинул к партнерскому носу тарелку с ветчиной и сыром, налил кофе. Евгений отщипнул пальцами кусочек белого хлеба, вяло зажевал, сделал глоток, отставил полную чашку и выдал невозмутимо:
- Я хочу слинять.
- Что?
- Я собираюсь продать свою долю и уехать отсюда к чертовой матери.
- Куда?
- А хрен его знает, пока не решил. Может, в Испанию.
- Почему туда?
- Не знаю, там тепло.
- Зачем?
- Что зачем?
- С какой целью линяешь в Испанию?
- Не знаю, может, пару-тройку ресторанов открою. Мы с Инкой мечтали об этом. - Монотонный голос дрогнул, Женька снова упрятал руки под зад. Лебедев выпустил вожжи.
- Твою мать! - рявкнул он, перегнувшись через стол. - Ты соображаешь, что несешь, эгоист хренов?! Думаешь, мне легко? Может, ждешь, что жалеть тебя буду, сопли вытирать? Ты мужик или тряпка? Мы тут все зашиваемся, госзаказ из-под носа вот-вот уведут, я из-за твоего долбаного родственничка в любой момент снова в КПЗ могу загреметь, а ты мылишься за бугор? Ресторанчики открывать?!
- Не надо было тогда Львовича выгонять, - не поднимая глаз, пробубнил Егорин. - Тогда Инка была бы жива, я спокойно работал, а ты бы не бился сейчас в истерике и не брызгал от злости слюной.
Дверь в кабинет приоткрылась, в щель просунулась голова референта.
- Андрей Ильич...
- Я занят! - гаркнул разъяренный шеф. Помощник испуганно испарился. В наступившей тишине стало слышно, как отщелкивает время секундная стрелка настенных часов. Это негромкое щелканье Лебедева охладило. Он посмотрел сверху вниз на поникшую Женькину макушку, присыпанную сединой, сердце непривычно сжалось от жалости. Андрей Ильич присел рядом, помолчал, потом тихо сказал: - Прости.
И тут старый друг удивил еще больше.
- Бог простит, - ответил он, тяжело поднялся со стула, направился к двери. А у порога оглянулся и добавил: - Могу продать тебе свои акции за треть цены.
Не спуская глаз с осторожно прикрытой двери, Лебедев потянулся к сигаретной пачке, рука наткнулась на плотный конверт. Андрей Ильич не глядя открыл белый прямоугольник, машинально потряс за уголок - по столу веером рассыпались фотографии. Хозяин кабинета отлепился, наконец, взглядом от двери и увидел, что приготовил для шефа тот, кто отвечал за его безопасность.
Василий оказался отличным фотографом, человек на снимках был как живой. Вот он выходил из подъезда, приветливо махал кому-то рукой (крупный план выявил чуть заметную царапину на правой щеке), вот он садился в машину, снимал с рукава невидимую соринку - везде одно и то же лицо: приятное, моложавое, ничем не омраченное и отлично знакомое.
- Твою мать! - в сердцах выругался сдержанный президент «Оле-фармы».
...Голкин не врал. Автор сочинял свою пьесу, кажется, в облаках, а не на грешной земле. Герои красовались друг перед другом, соревнуясь в уме и благородстве. Живых не было - одни идеалы. На пятой минуте от тоскливой скуки стало скулы сводить, на восьмой одолела зевота, на пятнадцатой Лебедев еле сдерживал раздражение, к концу первого акта с завистью смотрел вслед уходящим. Тот, кто был на голкинских снимках, появился в начале второго акта. Андрей Ильич узнал бы его по одному только голосу - хрипловатому баритону с неистребимой насмешливой ноткой, оживляющей и приторный до отвращения образ, и спектакль, и весь этот душный зал, в котором не было нужды теперь находиться. Невежливый зритель в первом ряду извинился перед соседом, сидящим с краю, перешагнул через чужие длинные ноги и нырнул за побитую молью портьеру, где прятался выход.
* * *
Анатолий Федорович Троицкий, от рождения Кошечкин, жизнь любил, однако сюрпризами судьба артиста не баловала. По правде, не считая того, единственного, с непредсказуемым финалом, их у Кошечкина не было вовсе. Звание «заслуженный» он выслужил честно: ролями, годами, покладистым характером, наконец, талантом, которым Бог не обидел. Псевдоним, давно ставший привычным, выпускник «Щуки» взял по совету своего педагога, заявившего однажды, что с фамилией Кошечкин далеко в актерской профессии не уехать.
- Фамилия, Толя, это судьба, - просвещал бархатным баритоном способного ученика любимый учитель. - Кто добился успеха? Яншин, Жаров, Ульянов. Все они, безусловно, яркие, одаренные личности, но дело не только в этом. У этих людей счастливое совпадение имени, профессии и таланта - все привлекает внимание. Зритель, дорогой мой, не любит таких, как сам, его Пупкиным не удивишь. Нет, он платит за праздник и желает за свои кровные все самое лучшее, начиная с той минуты, когда читает в программке актерский состав. А твоя фамилия, извини, вызывает не интерес, а насмешку.
- Что же делать? - растерялся доверчивый Кошечкин. Он сразу примерил себя к обстоятельствам, предлагаемым педагогом, и ужаснулся бесперспективностью собственной театральной судьбы.
- Надо брать псевдоним.
- Какой?
- Подумай.
Кошечкин думал долго, целых двое суток. А утром третьего дня его осенило. Накануне матери пришло от школьной подруги письмо, в котором та приглашала к себе погостить.
- Счастливая эта Троицкая, - вздыхала завистливо мать, перечитывая послание на четырех страницах. - Сколько Тоньку ни помню, всегда у нее все хорошо. Вот и сейчас, с двумя детьми второй раз замуж выходит. - Вопрос о замужестве для Ирины Михайловны был болезненным. Природа наградила ее красотой, но судьба обделила счастьем: первый брак оказался с брачком, второго не предвиделось вовсе. - Да еще какого мужика отхватила! Троицкая и в школе у всех учителей в любимчиках ходила. Фамилия у нее такая везучая, что ли?
Так все подмечающий Кошечкин стал Троицким. Псевдоним действительно принес удачу - о молодом актере заговорили. Он служил в одном театре, по режиссерам не бегал, товарищи по сцене его уважали, некоторые даже завидовали. Завистников Анатолий не сторонился (театр без зависти - что еда без соли), друзей выбирал с умом, умел ждать, и скоро фамилия Троицкий, мелькая на театральных афишах, стала любима многими. Появилось признание, звание, поклонницы и подарки с цветами. Анатолий снялся в трех фильмах, в нескольких сериалах. Был успех, потом режиссеры снова о нем забыли. Зато вспомнило безденежье, с которым заслуженному артисту скорее всего так и пришлось бы мыкаться до березки, да подвернулся счастливый случай: интересная роль, оплаченная, кстати, вполне прилично. Играть пришлось, правда, не на сцене, а в жизни, но и жизнь - та же сцена, только зритель один здесь - Бог. Троицкий не думал, что за эту игру будет наказан Всевышним, скорее, напротив: благодаря необычному предложению Анатолий Федорович сумел перебраться с окраины ближе к центру и теперь жил в десяти минутах езды от своего театра.
Хозяин уютной квартиры придирчиво оглядел сервированный стол. Русскому артисту не пристало ударять лицом в грязь перед заморским гостем, а этот, несомненно, обещал к тому же удачу.
Приглашение в Берлин свалилось, как декорация на голову при прогоне спектакля (с Троицким однажды случилось такое: грохнулась сверху балка, хорошо, бутафорская, не настоящая. Целую неделю болела потом макушка). Позвонил приятный мужской голос с акцентом, представился герром Гольцем и, путая русские слова с немецкими, сказал, что кинокомпания «Бабельсберг» (?!) имеет честь пригласить герра Троицкого для участия в съемках фильма под рабочим названием «Крах» - о любви русского офицера и простой немецкой фроляйн. Так и заявил: имеет честь пригласить. На вопрос ошарашенного артиста «Почему я?» незнакомец ответил, что был вчера на спектакле с участием герра Троицкого, потрясен игрой и желает встретиться, чтобы обсудить детали. После тут же добавил, что предпочел бы домашнюю обстановку: давно мечтал увидеть, как живут актеры в новой России. Российский артист открыл было рот, чтобы буркнуть «как в старой», но вовремя спохватился и промолчал. Договорились на сегодня, на семь. Сейчас было семь без пяти минут.
Анатолий Федорович поправил салфетки и мечтательно уставился в окно, задернутое от любопытных глаз плотной шелковой шторой. Теперь наши актеры, почитавшие за счастье вякнуть пару слов перед камерой в Голливуде, могут отдыхать: истинно русскую театральную школу будет представлять в Европе он, Троицкий Анатолий, приглашенный на главную роль. О том, что сомнительная затея может лопнуть как мыльный пузырь,
«представитель» старался не думать. Довольно потирая руки, он чуть не на цыпочках обошел круглый стол под старинной люстрой, удачно приобретенной у знакомого антиквара, пристроился рядом в кресло и приготовился ждать. Ровно в семь раздался дверной звонок.
На пороге стоял хорошо одетый, тщательно выбритый молодой мужчина лет тридцати с небольшим. Худощавый, среднего роста, блондин, белесые брови, бесцветные ресницы, рыбий взгляд - вылитый немец, серая моль. Артиста охватила гордость за русскую нацию: такую стать и силу в мире еще поискать.
- Герр Троицкий? - Немец старательно выговаривал каждую букву трудной фамилии, именно эта старательность выдавала в нем иностранца.
- Добрый вечер, господин Гольц! Проходите, пожалуйста, я вас ждал. - Анатолий Федорович слегка наклонил голову и отступил в сторону, досадуя на себя. Поклон, пусть даже самый легкий, со словом «ждал» здесь неуместны: это выдает желание понравиться гостю. Подобная накладка в начале встречи никуда не годится. - Сюда, будьте любезны, - суховато добавил артист, уводя немца подальше от накрытого стола в кабинет. «Такой стол заслужить еще надо», - мрачно подумал Троицкий. - Присаживайтесь. Итак, о чем вы хотели поговорить? - Тут хозяин себя похвалил: вполне вежливо, но с достоинством, прогибаться перед немчурой даже за самый расчудесный контракт он не намерен.
Гость плюхнулся на бежевый тисненый велюр и стал озираться вокруг, не скрывая восторженного любопытства.
- У вас тут очень карашо! Мы можем сейчас смотреть фото герра артиста? Или их принесет ваш агент?
- Мой агент в отъезде, - не моргнул глазом «герр», - деловая командировка.
- Очень карашо. Я есть ждать.
- Кого? Агента?
Представитель «Бабельсберга» рассмеялся наивности русского актера.
- О, нет! Я ждать здесь ваши карточки, понимать? Роли, театр, fersteen sie!
Озадаченный Анатолий Федорович чуть было не ляпнул «яволь», вовремя прикусил язык, молча кивнул и полез в нижний ящик письменного стола, где с ночи томилось в ожидании Гольца все, с чем не стыдно показаться артисту. Троицкому не нужен агент. За ним - десятки удачных ролей и звание, такой багаж далеко не у каждого.
- Очень карашо, sehr gut! - восхищенно цокал языком немец, листая страницы альбома. - Я думать, вы есть участвовать в нашем проекте, да!
В дверь позвонили.
- Кто это? - озадачился хозяин. - Я никого не жду.
- Я ждать, - успокоил гость. - Это ваш договор. Будем смотреть?
- Да, конечно. - Анатолий Федорович заторопился в прихожую и гостеприимно распахнул дверь, держа наготове улыбку.
На пороге стоял президент «Оле-фармы». Незваный гость бесцеремонно потеснил опешившего хозяина и вошел в квартиру.
- Постойте, вы кто? - опомнился Троицкий. - Что вам здесь нужно?
- А нужно нам совсем немного, - раздался за спиной голос без малейшего намека на немецкий акцент. - Поговорим, господин артист?
- Вам обоим лучше уйти, не то я вызову милицию!
- Неужели? - бросил через плечо тот, кто хуже татарина, без приглашения направляясь в гостиную. - О, да тут стол накрыт! Собираетесь обмыть новый контракт? А как же эликсир молодости? Уже растратили деньги от нашей сделки? Или все заграбастала любимая внучка? - Лебедев сел за стол, бросил в рот маслину из хрустальной розетки. - Поделитесь секретом перевоплощения, уважаемый Егор Дмитриевич. Если с вами поладим, так я могу звать вас Митричем, не так ли?
- Что вы городите?! Какой я вам Митрич?
- Такой, что убил Сашку, - невозмутимо просветил сзади «немец». - Четырехпалого, забыл?
- Вы лжете! - взвизгнул вдруг баритон. - Не знаю я никакого четырехпалого!
- Забыл, - искренне огорчился президент «Оле-фармы», потянувшись за второй маслиной. - Может, вы и фамилию свою не помните, господин Куницын? Так я приведу сюда тех, у кого память лучше. Например, Ивана Петровича Стригунова, руководителя отдела перспективных проектов, профессора, уважаемого человека. Он ведь первый вел с вами переговоры об «Антистарине», припоминаете? Когда прилетал в Майск по вашей же просьбе. А можно еще и других пригласить: внучку Полину, например, или...
- Хватит! Что я должен вам рассказать?
- Правду.
В общих чертах правда оказалась предполагаемой. Польстившись на высокий гонорар и не вдаваясь в подробности, актер согласился сыграть в северном захолустье роль деда, целителя-самородка, изобретшего чудодейственный эликсир. Девушка, выдавшая аванс, за который в театре пришлось бы трубить больше года, вызывала доверие, версия о внезапной кончине родного дедушки, мечтавшего осчастливить человечество своим препаратом, показалась вполне убедительной.
- Понимаете, - глотала слезы необычный работодатель, - дедуля был удивительный человек, таких сейчас нет. Он всю жизнь посвятил созданию этого эликсира. Колдовал над отварами день и ночь, дом был забит доверху всякими травами. Вы не думайте, он не какой-нибудь там шарлатан! Он сельский врач, самый настоящий, какие в русской литературе описаны. Помните чеховского Дымова? Мой дед - его точная копия. К нему люди шли с рассвета до поздней ночи, никому никогда не отказывал, всех лечил.
- А почему бы вам самой не обратиться в какую-нибудь приличную фармацевтическую компанию? - рискнул потерять гонорар бестактным вопросом Троицкий.
- Да ведь дедушка уже вел переговоры с одной фирмой! Если они узнают, что дед умер, украдут препарат. Пообещают золотые горы и обманут. Сами знаете, в какое время живем, ничего нет святого. У нас богатыми становятся только воры да жулики, честному человеку нигде не пробиться.
«Это правда», - мысленно поддакнул артист, чьи способности пасовали перед наглостью и нахрапом бездарей.
- Да и не понимаю я в этом ничего, из меня бизнесмен - как из мыши слониха.
- Но если ваш родственник уже с кем-то встречался, подмену тут же заметят и...
- Так вы с дедом как две капли воды, - перебила просиявшая внучка, - в том-то все дело!
Лебедев, слушавший наивную сказку, не сдержался:
- И вы поверили?
- А вы бы нет? - огрызнулся Анатолий Федорович.
- К Аполлинарии специально тогда нагрянули? Знали, что я там?
- Она просто позвонила, попросила привезти продукты. Сказала, что заболела, а у нее случайный гость из Москвы. Случайно этим гостем оказались вы.
- Слишком много случайностей, - проворчал Голкин.
- И вы закрыли на них глаза, - подытожил Андрей Ильич.
- За тот гонорар, что мне заплатили, я закрыл бы не только глаза, но и рот с ушами. Я, между прочим, никого не грабил, не убивал. Я - артист, меня попросили подыграть - я подыграл. Какие ко мне претензии?
- Как случился пожар? - Василий лениво подтянул к себе стул и пристроился рядом с шефом.
- Грабитель залез в дом. Мы собирались уже уезжать. Полина заскочила в туалет на дорожку, а я прикуривал сигарету. Вдруг откуда ни возьмись эта сволочь. Тычет мне в спину ножом да еще советует не волноваться. Я сам чуть не обмочился со страху, думаю: пропади они пропадом, эти деньги! И тут сзади как грохнет - Поля шарахнула поленом бандита по голове. Он тут же рухнул, мы убежали. Вот и все.
- Так сразу и убежали?
- Не сразу.
- Пытались поднять беднягу, привести его в чувство, выяснить, может, он заблудился и по ошибке попал в ваш дом?
- Не ерничайте, - осадил «немчуру» хозяин. И мстительно добавил: - Фигляр!
- Ведите себя прилично, господин артист, - сдержанно посоветовал Лебедев. - Продолжайте, у нас не так много времени.
Троицкий дернулся достойно ответить и этому, но, прикинув соотношение сил, решил не ерепениться.
- Это была самооборона, ничего больше. Не полез бы в чужой дом - не получил. Когда он упал, мы сразу поняли, что Полина перестаралась. Пульс не прослушивался, кровь хлестала из раны. Оставлять его в доме не стоило, перетащили в баню.
- Зачем?
- Все складывалось само собой и весьма неплохо для нас. Мне все равно надо было как-то исчезнуть, не мог же я всю оставшуюся жизнь играть этого деда? У меня и без того в театре полно ролей.
- Именно поэтому вы схватились за мое предложение, - съязвил «немец».
Актер смерил «представителя „Бабельсберга“ презрительным взглядом, не унизив себя ответом.
- Значит, труп принял у вас эстафету с подменой покойного деда, так? - вернул к теме Лебедев.
- Выходит, так.
- Но для чего этот цирк с перетаскиванием?
- Неужели не ясно? Старый человек надумал глядя на ночь попариться в баньке - стариковская причуда, известное дело. Но со стариками вечно проблемы: сердце прихватило, неплотно прикрыл печную дверцу, в результате вывалился уголек, нечаянно поскользнулся, упал и отключился. Бог ты мой, да мало ли что?! Деревенские бани горят как свечки! А сгоревшие дома всегда вызывают любопытство, милиция может заинтересоваться.
- Она и заинтересовалась. Дом-то тоже сгорел, - просветил невозмутимо «немецкий киношник». - Кто додумался до второй подмены? Вы или Полина?
- Поля среагировала на ситуацию мгновенно, тут же нашла выход. Я, признаться, растерялся. Языки пламени уже лизали входную дверь. Надо было действовать, не размышлять, иначе и нас поглотил бы огонь.
Актерская выспренность вызвала у Василия саркастическую усмешку. Он повторил свой вопрос:
- А пожар-то как случился?
- Да что вам дался этот пожар! - взорвался Троицкий. - Ваш дом сгорел, что ли? Я же говорю: собирался прикурить. Когда бандюга упал, задел бутыль с керосином в углу, она разбилась. А у меня спичка не успела погаснуть, от неожиданности я ее уронил, все вспыхнуло в секунду.
- Это что ж за спички так долго не гаснут? - не отлипал белобрысый зануда.
Анатолий Федорович бросил высокомерный взгляд на неприметную моль.
- Я - артист, милейший, и поверьте: далеко не худший. Свой образ продумываю до мелочей. Если играю аристократа - курю сигары, а если таежного лекаря - папиросы
«Прима» и пользуюсь при этом охотничьими спичками, понятно?
- А я ничего не играю, - ухмыльнулся Василий, - но такие, как вы, верят мне почему-то с полуслова.
Разговор грозил перейти в перепалку. Лебедев поднялся со стула. В целом все ясно, кроме одного: происхождение препарата. Однако эту тайну, похоже, пока не раскрыть.
- Мы хоть и поладили, но Митричем вас звать мне почему-то не хочется. Желаю более удачного применения вашему таланту, Троицкий. Жизнь - не театр. Откройте дверь. - Спрашивать у этого глупого, самодовольного лицедея адрес Аполлинарии не было смысла. Бутафорскими штучками обставляют спектакль, откровенничать с ними никто не намерен.
...Егоринская затея с продажей акций оказалась не трепом. Через пару недель после разговора в лебедевском кабинете Евгений снова подошел к партнеру и, пряча глаза, заявил, что нашел покупателя. Андрей Ильич молча смотрел на безразличного ко всему человека в мятом мешковатом костюме, плохо выбритого, с похмельной тоской в глазах - с таким не то что вести дела - разговаривать не хотелось.
- Что ты молчишь, Андрюха?
- С тобой беседовать бесполезно. Решил - делай. Готовь бумаги, я подпишу. Надеюсь только, твой покупатель не окажется вторым Моисеевым.
- Думаешь, мне по херу, что будет с нашей компанией?
- Уверен.
- Послушай, ну не могу я больше тут находиться, обрыдло все! Слинять мне надо отсюда, понимаешь?! Иначе сопьюсь или сам в петлю полезу.
- Нет, это ты послушай, - процедил сквозь зубы доведенный до белого каления Лебедев. - Помнишь Полину? Думаешь, мне тогда легко было? Но я вкалывал как проклятый, не давил ни на чью жалость, нюни не распускал и топил свое горе не в водке, в работе. А ты с соплями все никак не расстанешься, спиваешься, лелеешь свою беду, как потаскуха - непорочное детство. Да еще требуешь от меня понимания? Пошел вон из моего кабинета, предатель!
- Во мне, наверно, много пороков, - побледнел Егорин, - но предательства среди них нет, это точно. - Тяжело поднялся со стула и, глядя исподлобья на старого друга, добавил: - Жду месяц. Если за это время не надумаешь выкупить мою долю за... - он назвал сумму в четверть истинной стоимости пакета акций, - продам другому. Не упусти свой шанс, Андрей. Может, этот тот самый случай, про который говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Ты же деловой человек, вот и подумай о деле. А я выдохся, извини, - и вышел из кабинета, хлопнув впервые дверью.
* * *
Здесь президент «Оле-фармы» не был целую вечность. Не явился бы и сегодня, не будь на то серьезная необходимость.
В привычном уютном зале все как обычно. Знакомые лица, позвякивание столовых приборов, сдержанный смех, негромкая речь, приветливые восклицания и улыбки - уютная расслабляющая атмосфера. Но он пришел не расслабляться - работать.
Гуревич наслаждался десертом. Лев располнел еще больше. Грузное тело с грехом пополам помещалось на стуле, глаза превратились в щелки, гладкое румяное лицо стало похожим на пышную женскую грудь, туго обтянутую атласом. Банкир сиял и лучился довольством. Андрей Ильич в который раз поразился сходству этого человека с котом, выцарапавшим себе право на сладкую жизнь.
- Не много ли крема? - улыбнулся Лебедев, пожимая протянутую для приветствия пухлую руку.
- В самый раз. Где пропадал?
- Деньги кнутом загонял, - отшутился товарищ по клубу, присаживаясь на соседний стул.
Гуревич понимающе кивнул и, не отрываясь от торта, щелкнул пальцами. Рядом тут же выткался официант.
- Сто, как всегда, и... - Сладкоежка задумался, грустно разглядывая дно десертной тарелки с остатками крема, на его лице явно прочитывалась внутренняя борьба. Поколебавшись, вздохнул, бросил короткое «Все» и откинулся на спинку стула, довольный своей победой над искушением.
- А вам, Андрей Ильич? - повернулся к другому клиенту официант. - Выбрали что-нибудь? Сегодня очень вкусная телятина с трюфелями.
- Ерунда! - презрительно фыркнул Лев. - Возьми лучше утку, не пожалеешь.
- Я, пожалуй, обойдусь десертом и кофе. - Лебедев невозмутимо посмотрел на симпатичного малого, не сумевшего скрыть изумление. - Принеси-ка мне, Олег, то же самое, что заказывал Лев Борисович, да кофе покрепче.
Официант послушно кивнул и испарился. Гуревич одобрительно хмыкнул.
- Высшая мудрость - различать пользу и вред! Мозги следует подпитывать углеводами, а не слушать недоумков, которые вопят на каждом углу, что сладкое вредно. - Певец углеводов вгляделся в сидящего напротив Лебедева, потом усмехнулся и предложил:
- Давай попросту, без экивоков. Я же отлично понимаю, что твоя попытка давиться тортом означает желание мне подыграть. Что нужно?
- Кредит.
Банкир вмиг подобрался, от разнеженного довольства не осталось следа. Кот нацелился на добычу и выпустил коготки.
- Сколько?
Лебедев назвал сумму.
- Активы?
- Тебе известны.
- Забыл.
Президент «Оле-фармы» терпеливо перечислил все, чем владел.
- Когда надо?
- Вчера.
- У нас повысилась процентная ставка.
- На сколько?
- На два.
- Согласен.
Гуревич задумался, прикидывая что-то в уме.
- Завтра как раз правление. Позвони в три.
- Договорились.
- Вот и ладненько. - Лев отхлебнул принесенный коньяк, блаженно прищурился и снова превратился в заласканного всеми котяру, чье счастье заключалось в миске сливок и мягкой подушке.
Через пару недель сделка была оформлена. Двое соучредителей «Оле-фармы» подписали необходимые документы, интересы третьей представлял адвокат. Егоринский счет в одном из швейцарских банков пополнился кругленькой суммой.
...Прощались друзья с холодком. Один не мог простить слабости, другой - бесчувственной силы. Глядя на Женьку, когда-то полного энергии и оптимизма, Лебедев засомневался, что тот сумеет открыть новое дело, мелькнула мысль: пропьет.
- Не передумал с отъездом?
- Нет. - Евгений достал из кейса бутылку виски, водрузил на стол. - Выпьем, а то как-то не по-людски.
Лебедев молча кивнул. Выпили, обошлись без закуски.
- Еще?
- Валяй.
Чокнулись, синхронно опрокинули залпом бокалы, не чувствуя вкуса, будто пили дешевую самогонку. Лебедев вдруг почувствовал острую жалость к бывшему партнеру.
- Поминай меня лихом, Андрюха.
- Решил вместо попа заупокойную по себе отслужить?
Старый друг усмехнулся:
- Злой ты стал, Андрей. Злой и несправедливый. Тебе бы влюбиться, что ли? -
«Советчик» одним щелчком выбил сигарету из пачки, закурил. - Слушай, все забываю спросить: помнишь, тут у тебя чеканка висела, почему ты ее убрал?
- С чего ты вдруг о ней вспомнил?
- Да так, - неопределенно ответил Евгений, - было бы интересно посмотреть на чеканщика.
- Зачем?
- Мужик, мне кажется, занятный, подобных сейчас редко встретишь.
- А если чеканила женщина?
- Шутишь? Бабе такое не по зубам. Хотя черт их знает... Иногда бабы оказываются совсем другими, чем мы их себе представляем. Во всяком случае, я бы не прочь с этим художником пообщаться. Ладно, давай посошок на дорожку. - Евгений разлил по бокалам виски. - А знаешь, после Инкиной смерти у меня появилось вдруг ощущение, будто с каждым днем я двигаюсь во времени не вперед, а назад, к началу, когда ничегошеньки вокруг себя не понимал. Хотя как каждый сопляк, конечно, воображал, что знаю все лучше других. С тобой такого не случалось, Андрюха? Когда просто физически ощущаешь, что топаешь туда, откуда начинал пробежку. Не бывало, нет?
- Нет.
- Так я и думал. Ты ни в чем не сомневаешься, точно знаешь, куда идти. Если б не вы с Аркашкой, я, скорее всего, был бы сейчас у кого-нибудь на побегушках и сверкал голой задницей.
- Самоуничижение паче гордости.
- Сейчас у меня задница, слава богу, прикрыта, - пропустил мимо ушей короткую реплику Женька, - а вот душа совсем голая, совершенно... И вот что интересно, Андрюха: как заглядывал я тебе в рот, когда было мне двадцать, так и в сорок продолжаю. И тогда мне было любопытно, что у тебя на уме, и сейчас. И мальчишкой я ни хрена о тебе не понимал, и теперь моих знаний не прибавилось ни на йоту, хоть отшагали мы с тобой вместе немало. - Он хитро прищурился. - Вот скажи, только честно: о чем ты сейчас думаешь?
- Думаю, что рабочий день кончен, а у меня еще дел до черта.
Евгений невесело усмехнулся:
- Хотелось бы мне посмотреть на тебя лет через десять, да вряд ли это получится. Ладно, Андрей Ильич, будь, дорогой! Может, еще когда пересечемся, хотя лично я этому верю слабо, - небрежно ткнулся своим бокалом в лебедевский, опрокинул в себя залпом «Black label», поднялся, слегка пошатнулся и, стараясь твердо ступать, двинулся к двери.
- Может, дать водителя?
- Бывало и хуже, - а у порога оглянулся и с пьяной ухмылкой добавил: - Будем считать, задушевной беседы не получилось. Может, оно и к лучшему, налегке отчаливать легче. Бывай! А на чеканочку ту поглядывай чаще, не повредит: пьющие люди пьянеют быстро и часто несут чепуху, пыжась казаться глубокомысленными.
...Через неделю Егорин вылетел в Мадрид. В аэропорту Шереметьево за пассажиром незаметным хвостом болтался белобрысый малый, с виду похожий на моль. Убедившись, что самолет взлетел, моль вытащила мобильный, постучала по кнопкам и доложилась, что все в порядке.
* * *
Дни бежали за днями, месяцы прессовались в часы. «Оле-фарма» вопреки всем прогнозам выиграла тендер на госзаказ. Президент холдинга был доволен, как, впрочем, остался довольным и депутат. Стороны выполнили свои обязательства, все прошло согласно договоренности, по плану, - как обычно. Жить в мире и быть не от мира сего - глупо, недостойно умного, предприимчивого человека. Скандал с самоубийством бывшего главбуха раздуть не удалось никому. Следователь оказался неглупым, дотошным и, как ни странно, быстро докопался до сути, сняв с Лебедева и подозрения, и необходимость являться в прокуренный кабинет для дачи свидетельских показаний. Рекламное агентство, которое сосватал Козел, сослужило «Оле-фарме» хорошую службу. Андрей Ильич взял толковых ребят себе на заметку, а с владельцем
«Контакта» провел деловую встречу за ресторанным столом tet-a-tet. Заказчик и исполнитель остались друг другом довольны.
Лебедев работал по пятнадцать часов ежедневно, исключая иногда воскресенья. Выматывался, под ночь валился с ног, под утро вскакивал, наслаждался этим безумным ритмом и рвался в завтрашний день, отбрасывая день вчерашний как отработанный материал. Только иногда, просыпаясь внезапно ночью, среди вороха нахлынувших мыслей о предстоящих делах старательно гнал от себя одну, не имевшую к бизнесу отношения никакого: он - взрослый, успешный, не зависимый ни от кого человек - трусливо пытается от себя убежать.
...Двадцатого июня с утра накрапывал дождь. Потом затих, воздух заполнился влагой, как мочалка - бодрящим гелем для душа. И человек, бывший в замоте весь день накануне, взбодрился. До полудня плотно, с аппетитом позавтракал, поработал с бумагами, сделал кое-какие звонки. А в час ударило молнией: сегодня пятая годовщина смерти Полины. Как же можно было забыть, идиот! Не так уж много у него долгов, чтобы не помнить о самом главном. Андрей в пару минут собрался и двинул одиночкой к Духовскому переулку.
У памятника в вазе живые цветы, окрашенная ограда, сухие листья выметены до одного - старательная Марья Ивановна честно отрабатывала свою сотню долларов в месяц. Лебедев воткнул в банку охапку пионов, сел на лавку и тупо уставился перед собой. С фарфоровой фотографии весело смотрела красивая девушка. Мыслей в лебедевской голове не возникало никаких, кроме единственной: какой свежий здесь воздух. А может, молчальник на лавке просто их гнал от себя, ведь тогда пришлось бы пересматривать многое в собственной жизни. Неумение заарканить счастье, вину, что память оказалась короткой, проклятый талант к одиночеству, постыдный страх перед будущим и еще многое, о чем так думается человеку в подобных местах. Другой бы наверняка и размышлял: о жизни, о смерти, о скоротечности суетливого бытия. Тут все способствует философии - тишина, застывшее время, воздух, который прочищает мозги. Однако Лебедев все это презирал, полагая, что к кладбищенской философии склонны одни старики да неудачники, и потому никогда здесь не рефлексировал.
Он озабоченно посмотрел на цветы в пустой банке. Если поднимется ветер, букет опрокинется. А жаль, потому что Поля любила пионы. Делать нечего, придется идти.
Вода из крана едва капала, но куцая очередь не расходилась, терпеливо ждала. Впереди дедок с лейкой недовольно ворчал, что кругом бардак и придется двигать к другой колонке. Рядом отмалчивались, больше прислушиваясь к монотонным каплям, чем к разумным советам. Теряя терпение, дед развернулся вполоборота и начал ругать кладбищенское начальство, которое на людском горе гребет деньги лопатой, а обеспечить народ водой жлобится. Затем ворчун обернулся лицом и принялся дотошно объяснять, как пройти к другому крану. Дед втолковывал это Лебедеву, но косился почему-то за его плечо. Потом ласково улыбнулся и добавил:
- Иди, милая, тут быстрее состаришься, чем наполнишь свою тару. А хочешь, я покажу дорогу? Мне лишний раз пройтись - в удовольствие, движение - жизнь.
- Нет, спасибо, - раздался за спиной знакомый до одури голос. - Я сама.
Андрей Ильич обернулся. Перед ним с пустой пластиковой бутылкой стояла та, кто, добросовестно выполнив нелепый заказ, прихватила в счет оплаты разум заказчика. И это было единственной - непредвиденной - ошибкой в их договоре.
Глава 12
Он проснулся от холода. Узкая оконная створка распахнулась настежь, и тонкая штора надувалась ветром, как парус, по подоконнику барабанил дождь, на полу валялся скомканный плед. А в макушку вцепилась рыжая тень и, взрезая черепную коробку, сипела в ухо: сукин сын, сукин сын, сукин сын... Проклятый лис снова принялся за свои садистские штучки. Лебедев потряс головой, освобождаясь от бредового сна, наклонился за пледом, плотно укутался. От этих нехитрых манипуляций к горлу подступила тошнота. За чашку горячего крепкого кофе сейчас не жалко было отдать половину оставшихся лет. Вспомнилась вдруг Татьяна. От всей истории с ней в памяти остались гудение кофемолки да торчащий арбузом живот на полу, остальное забылось. Или хотелось забыть. Из гостиной донесся бой напольных часов, пять ударов. «Какой идиот всем внушил, что чужая душа - потемки? При желании и некотором напряжении мозговых извилин чужая просматривается вполне сносно, а вот в собственной - полный мрак и ни хрена не разобрать даже с лупой». Ветер за окном, кажется, стих, зато дождь отрабатывал за двоих, грозя затопить не только асфальт, но и
пол в спальне.
«Может, пойти к психоневрологу? Рассказать, что случилось пять лет назад, посоветоваться, как выкрутиться из нынешней ситуации, попросить лекарство от дури? - Он брезгливо поморщился. - Лучше сразу дать дуба, чем плакаться кому-то в жилетку». В нос ударил крепкий кофейный дух, от которого приятно защекотало в носу и вздыбилась нетерпеливо душа.
- Не хотите ли кофе?
Хозяин от неожиданности вздрогнул и открыл глаза. Рядом стояла незнакомая девица в его банном халате, способном укутать еще пару таких экземпляров. Из распахнутого ворота торчала загорелая шейка с золотой цепочкой, короткие влажные волосы кучерявились на лбу и висках, как у цыганенка, забавно морщился курносый нос с конопушками, на щеках прыгали смешливые ямочки, невинно смотрели синие глаза без намека на сон, закатанные рукава открывали тонкие руки с длинными пальцами, фигуру и ноги скрывала махровая ткань, но слабый узел на талии вызывал желание немедленно сдернуть мешающий пояс, чтобы проверить на ощупь свою догадку. Воплощение мечты сериальных мачо держало в руках поднос с чашкой дымящегося кофе и стаканом сока, терпеливо позволяя себя разглядывать, потом сочувственно вздохнуло и, грациозно изогнувшись, поставило на прикроватную тумбочку намек на спасительный завтрак. Каким ветром занесло сюда эту живую картинку, хозяин не мог себе даже представить.
- Ты кто? - тупо спросил он, пытаясь вспомнить прожитый накануне вечер.
- Я сварила кофе по своему вкусу: без сахара, две чайные ложки на чашку. Если не сладкий, могу подсластить. - Ее улыбка вынуждала плюнуть на наступающий день да завалиться на пару в койку, чтобы компенсировать недосып, головную боль и потерянные понапрасну годы. - Принести сахар?
- Как ты здесь оказалась? - Навязчивый запах дурманил мозги, щекотал ноздри, проникал в каждую пору, расслабляя, что должно наполняться рабочим ритмом, и наполняя энергией то, чему надо бы успокоиться.
- Выпейте кофе, Андрей Ильич, а я пока подожду. - Она опустилась на ковер, поджала колени к подбородку и, свернувшись запятой, уставилась на хозяина глазищами, в которых ни черта не понять. - Вчера вы называли меня Настенькой, сегодня можно Анастасией или Настей, без разницы. Я видела в вашей гостиной рояль, хотите сыграю? Между прочим, мой педагог считает, что я подаю большие надежды. - В лебедевской голове появились просветы. Вспомнился безвкусный обед в каком-то кабаке с претензией на изыск, казино, ночной бар, беспечная компания за соседним столиком, симпатичная девчушка, не сводившая глаз с хмурого одиночки, и собственная ненасытная жадность к молодому незнакомому телу - вчера вечером он не жил - гонялся за призраками. Что предшествовало этой безумной гонке, Лебедев старательно запихал обратно, в то, что лучше бы не вспоминать. Он взял чашку, с жадностью глотнул кофе. - Осторожно, не обожгитесь. Может быть, приготовить омлет? - Она улыбнулась и наивно похвасталась: - Моя мама говорит - получается классно.
- А что еще говорит твоя мама? - Его начинала забавлять эта смесь простодушия и порока.
- Что из меня выйдет отличная пианистка. Только эта профессия бесперспективна.
- Почему?
- Мало платят. Если не выйти удачно замуж, можно запросто обнищать.
- И ты ищешь в моей спальне богатого мужа? - развеселился внезапно Лебедев.
- А вы богаты?
- Смотря какой меркой мерить. Если кофейной, надеюсь, что да. Еще один заход к плите осилишь?
- Понравилось?
- Если ты имеешь в виду качество смолотых зерен, то да, если намекаешь на результат своего труда, не уверен, что могу дать ему точную оценку после одной чашки.
Она понимающе кивнула и легко вспрыгнула с ковра, разом превратившись из запятой в симпатичный восклицательный знак.
- Хорошо, богач, я сварю еще. Только не надо со мной разговаривать как с маленькой девочкой, я давно уже выросла.
- Это заметно, - пробормотал в спину Лебедев, провожая взглядом тонкие лодыжки, мелькающие под махровым подолом. Потом с наслаждением потянулся и ухмыльнулся, ощутив силу мышц и собственной плоти. Впервые за последние годы наступивший воскресный день, похоже, сулил приятный сюрприз.
...После полудня к кованой ограде подъехало такси. В открытую дверцу впорхнула девушка и, высокомерно сморщив курносый носик, небрежно бросила:
- В Марьино.
- Хорошо, наверно, жить в таком доме, - улыбнулся таксист, кивая на отреставрированный особняк позапрошлого века.
- Хорошо.
А за дверью одной из немногих квартир спал хозяин. Похоже, в эту минуту он с этим бы согласился.
Следующим утром президент «Оле-фармы» вызвал к себе заместителя начальника службы безопасности и дал поручение, которое пришлось по душе подуставшему от безделья сыщику.
* * *
- Андрей Ильич, надо бы в Майск смотаться. - Светлые ресницы вяло хлопнули и застыли, прикрывая вспыхнувший огонек.
- Зачем?
Голкин удивленно хмыкнул, уставился в потолок, потом перевел взгляд на носки своих новых туфель, полюбовался их блеском. Чапаевский тезка оставался верен привычкам, как, впрочем, и людям, с которыми соглашался шагать по жизни. С Лебедевам он шагал легко, уверенный в ответном понимании с полуслова. Может быть, поэтому простой вопрос шефа заставил Василия удивиться. Василий Иванович вздохнул и нехотя доложился приятной обновке.
- У меня поручение. Нужно выполнить. Танцевать придется с того места, где впервые засветился объект. - Снова вздохнул, измочаленный длинной речью да чужой непредвиденной тупостью, и опять уставился в потолок. Теперь он казался разочарованной молью, летевшей в шкаф к цигейковой шубке, а наткнувшейся на пальто из болоньи.
- Сколько?
- Пять дней.
- Пару дней клади на дорогу.
- Уже учтено.
- Хорошо. Что еще?
- Вы давно виделись?
Лебедев выразительно посмотрел на наглеющего порученца.
- Не забывайся.
Однако смутить Василия было трудно. Голкин лениво переместился взглядом с потолка на ножку начальственного стола и терпеливо пояснил, как умник - непроходимому тупице:
- Прошло время. Оно меняет внешность.
- Это не тот случай.
Чапаевский тезка понятливо кивнул, поднялся со стула.
- Я могу вылететь завтра, - умудрился спросить в утвердительном тоне.
Андрей Ильич придвинул к краю стола слегка раздутый конверт.
- На билет и прочие расходы. С завтрашнего дня у тебя неделя отгулов. Уверен, ты проведешь это время с пользой. Удачи!
Вздох, шевеление, вежливо прикрытый зевок, неприкрытая скука, походка вразвалку с ленцой - Василий Иванович Голкин дематериализовался, словно джинн из бутылки. А вместе с ним исчез и конверт. Озадаченный шеф готов был поклясться, что его помощник к столу и близко не подходил.
...Васькина душа не ныла, не пела, не томилась тоской - рвалась из грудной клетки ввысь, чтобы разом охватить родной город. Улочки, дворики с развешанным на веревках бельем, знакомые пивные ларьки, незнакомые маркеты, замыленная старая баня, новое казино, знаменитый центральный рынок с длинными лавочными рядами, где когда-то из-под полы предлагали шевелящихся раков, запахи, звуки, городской драмтеатр на главной улице, школа на окраинной, кичливая ограда скромной церквушки - Майск открывался блудному сыну. И реакция одного на другое оказалась неуправляемой, постыдной для солидного человека, каким, несомненно, являлся приезжий. Василий Иванович вдруг часто заморгал, стараясь не хлюпнуть носом.
- Мошка в глаза залетела? - посочувствовал таксист белобрысому малому, который за всю дорогу не издал ни звука, кроме слов: гостиница «Космос». Хохлился, как сыч, и молчал, только в окно таращился. По всему видать, что москвич, а они такие: каждый норовит носом облако зацепить.
- Живете в Москве?
- Да. - Белобрысый достал из кармана носовой платок и бессмысленно уставился на крупные серо-синие клетки.
- Если в глаз что-то попало, надо веко к переносице потереть, а после уголком платка подцепить соринку да вынуть. Может, остановимся? Зеркало - вот оно, за погляд денег не беру.
- Не надо.
- Ну, не надо, так не надо. Было бы, как говорится, предложено. - Водитель выматерил подростка, перебежавшего дорогу на красный свет перед носом передней машины. - Был бы мой сын, жопу так ремнем надрал - неделю сидеть не смог бы, стервец! Чему их только учат? А не дай бог что случись - виноват водитель. Нет, я считаю, что пороть надо сначала родителей, а уж после - ребенка. Вот у меня трое: два пацана и девка. Так с ними все проблемы решались в свое время просто: отцовский ремень да голая задница. Несколько дней поохают - на всю жизнь запомнят. Зато все в полном порядке, ни за кого не краснею. Старший - военный летчик, капитана недавно получил, младший по торговой части пошел, дочка - отличница, в институт собирается поступать. А вы говорите: бить нельзя.
- Я молчу.
- Извините, это я так, по привычке. А у самого-то дети есть?
- Нет.
- К нам по делу прибыли или в гости?
- Я вообще-то из Майска. В Москве два года всего.
- Серьезно?! То-то я гляжу и удивляюсь: вроде не похож на москвича, больше на нашего. Наши-то - народ основательный, попусту словами бросаться не станут. А московские - болтуны да свистуны, такую страну просвистели! У них же там все не как у людей, все бегом, на ходу. Никто не поздоровается, слова доброго не скажет. Беготня, толкотня и неразбериха - дурдом, одним словом, - вынес безжалостный приговор столице суровый провинциал. - И чего тебя туда понесло, парень? - сочувственно посмотрел он на симпатичного земляка. - Поглядел я как-то на эту Москву, целых пять дней у тетки жены гостили. Под конец так одурел, что по шпалам готов был бежать из ихней столицы. Не-е, парень, лучше нашего Майска на свете места нету, уж ты поверь мне! Я где только не побывал! В Германии служил, тогда она еще ГДР называлась, в Казахстане, в той же Москве был, в Сочи по соцстраховской путевке отдыхал - везде фуфло. А у нас - красотища! Летом плот срубишь, пойдешь вниз по Пинеге - душа поет! Такое перед тобой открывается - в Бога поверишь, честно! - Допотопная «Лада» с желтыми шашечками сбавила ход и застыла у серой
трехэтажной коробки, где в юности мечтал провести хотя бы часок Вася Голкин. Гостиница «Космос» считалась в Майске самой роскошной.
- Приехали.
- Сколько с меня?
- Сотня, по себестоимости. Мы, парень, не в Москве, со своих шкуру не дерем.
Пассажир отдал деньги, открыл дверцу, потом повернулся к водителю и спросил:
- Как зовут вас?
- Сергей Иванычем.
- Покатаемся на пару денька три, Иваныч?
- Видишь ли, парень... - замялся таксист, почесывая затылок.
- Оплата по договоренности. Договариваемся так: вы называете цену, я ее удваиваю, и время пошло, годится? - Ни за что не узнал бы президент «Оле-фармы» в этом шустром проныре свое доверенное лицо.
- Заметано. Самого-то как кличут?
- Василием.
- А по батюшке?
- Ивановичем.
- О, - уважительно окнул другой Иваныч, - как Чапаева. Ты и по характеру, видать, такой же: тебе палец в рот не клади. Ничего, что я тыкаю?
- Пальцы в рот никому класть не надо, - невозмутимо посоветовал чапаевский тезка, - негигиенично это, Сергей Иванович, - и выставился в открытую дверцу: - Через полчаса встречаемся здесь. За каждую минуту опоздания высчитываю десятку.
- Эх, парень, - пробормотал вслед бывалый земляк, - и что тебе делать в этой Москве? Возвращался бы ты лучше домой, друг. Орлом бы летал!
Ровно через тридцать минут рядом с водителем старенькой «Лады» пристегивался ремнем безопасности приятный энергичный блондин. Замшевая серая куртка, черный пуловер с небрежно выглядывающим безукоризненным воротом рубашки в мелкую черно-серую клетку, черные джинсы, замшевые башмаки - от него за версту разило столичным успехом, и только едва уловимая характерная ритмика речи выдавала в нем северянина. При виде пассажира таксист одобрительно крякнул.
- Куда едем, Василь Иваныч?
- В Яблоневый поселок.
...Дом явно не пустовал. Из каминной трубы вился дымок, шторы на окнах были раздвинуты, откуда-то из глубины слышалась музыка. Василий нащупал щеколду, проскользнул в калитку, поднялся на крыльцо, позвонил. Спустя две минуты хорошо поставленный женский голос спросил за дверью:
- Кто там?
- Добрый вечер! С Ириной Аркадьевной можно поговорить?
- О чем?
- Я из Москвы.
Дверь приоткрылась, на пороге показалась красивая женщина лет тридцати восьми.
- Кто вы?
Не последний человек в «Оле-фарме» с достоинством протянул визитную карточку.
- Я только что с самолета, решил по пути в санаторий выполнить поручение. Поля Нежина просила передать вам большой привет. - Он протянул красиво упакованный московский подарок и улыбнулся.
Знакомое имя, обаятельная улыбка, приятная внешность, приправленные столичным лоском, сыграли на ожидаемый результат. Хозяйка распахнула дверь, пригласила войти.
И хоть известно, что незваный гость хуже татарина, которого лучше выпроваживать сразу, этот выкатился за калитку часа через два - сытый, довольный, мурлыкающий что-то невнятное.
- Сергей Иванович, видели, кто открывал дверь? - В салоне машины утвердились запахи коньяка и сладковатого сигарного дыма.
- Нет, - с удовольствием потянул носом водитель.
- Ирина Савицкая, заслуженная артистка России.
- Иди ты! Я, правда, сам в театре редко бываю, хорошо, если выберусь раз в год. И то, когда жена к стенке приставит да билетами начнет размахивать перед носом. Но о Савицкой этой мне все уши прожужжали. Красивая баба, играет - как душу дерет, и не дура. Таких в вашей Москве небось по пальцам можно пересчитать, правильно говорю?
- Эт-точно, - степенно поддакнул москвич. - А чего жужжали-то?
- Ну, например, в Питер ее пытались переманить. Куда едем-то, Василь Иваныч?
- Пока прямо. Питер - это, конечно, хорошо. Только что-то не верится.
- За что купил, за то и продаю.
- А кто продавал-то?
- Да соседка моя по лестничной клетке, баб Аня, гардеробщицей в театре работает. Придет к моей дурехе за солью на пару минут, а уйдет часа через два. Пока всем артистам кости не перемоет, не успокоится. А моя-то уши развесит да только: ох, баба Аня, ах, баба Аня! Медом не корми, дай послушать. А та и рада стараться, живет же одна. Старика своего год как схоронила, дочка в Архангельске, одной-то не сладко, так же?
- Эт-точно.
- Вот она и чешет зубы часами. Но ей-то можно, у нее дома один только кот, и тот в постоянной спячке, хуже медведя. А у моей-то - семья. Пожрать приготовить, прибраться, в магазин сбегать. Так моя дуреха вместо этого варежку распахнет - и обо всем на свете забыла. Хорошая баба, но уж больно на сплетни падкая, особенно про Савицкую. Нинка ж с ней в одной школе училась, только та помладше была.
- А кто в Питер-то звал?
- Так подружка у этой Савицкой, тоже актерка. Приезжали недавно, с год назад, что ли. Вот они и сманивали.
- Почему «они»?
- Так питерская же не одна приезжала-то, с мужиком. Мужик, правда, вроде как из Москвы. Да не помню я! Это ж соседка не со мной лясы-то точит, а с бабой моей. - Они въехали в город и покатили по главной улице. - А тебе что, интересно?
- Конечно.
- Ты, парень, не влюбился часом? - бросил хитрый взгляд старший Иваныч на младшего. Тот неожиданно покраснел, с любопытством уставился на пробегающие мимо деревья.
- У нее, наверное, кто-то есть. Такая женщина одна не бывает.
Таксист посмотрел на понурого земляка, сдуру вдруг дернувшего в столицу, и в его глазах промелькнула жалость.
- Слушай, а поехали к нам? Я тебя с бабой Аней сведу. Эта все-е-е про твою артистку выдаст. И чем больше станешь допытывать, тем она счастливее будет. Парень ты обходительный, видный, нашей бабке приглянешься. А то ко мне заглянем, посмотришь, как сейчас в Майске живут, не хуже, чем в твоей Москве. Жена вчера борщ сварила, не борщец - сказка! Она у меня на эти дела мастерица. Такого в ресторанах не поешь. Знаю я, как холостяки кормятся, сам таким был. Ну что, поедем? Или, может, у тебя еще какие дела? Москвичи - народ деловой, вам и душу-то небось некогда отвести.
- Скорее, не с кем, - нехотя признался московский Иваныч, сдунул невидимую пылинку с замшевого рукава и, помявшись, спросил:
- А удобно? Я ж для вас чужой. - Было видно, что ему очень хочется принять неожиданное приглашение, но врожденная скромность, еще не убитая беспутной столицей, мешает сразу за него ухватиться.
- Это ты, парень, в Москве чужой, а у нас человек человеку - друг, товарищ и брат, ясно? По каким меркам жили до этой долбаной перестройки, по таким и будем жить, пока не помрем. На том и держимся, понял?
- Спасибо, Сергей Иванович. Только притормозите у какого-нибудь супермаркета, с пустыми руками я точно никуда не пойду.
- Эх, Василий Иваныч, подпортила тебя все ж таки твоя Москва! Какой супермаркет? Сейчас в нормальный магазинчик заскочим, у них там выпечка всегда свежая и беленькая не рыгаловка, болеть не будешь. А наша бабка на сладкое падка, - подмигнул знающий абориген. - Заодно и я отоварюсь.
...Поздним вечером из подъезда двухэтажного кирпичного дома вывалились двое. Пожилой держался на ногах увереннее молодого, но чрезмерное умиление в его голосе, любовное похлопывание по приятельскому плечу и заплетающийся язык доказывали, что под градусом - оба.
- Иваныч, я б тебя довез, честно! Но принцип у меня такой: под мухой за руль ни-ни, сечешь?
- Секу, Иваныч, принцип п-правильный. Не ребенок, сам доберусь. Мне ж в этом городе каждый кустик знаком, каждый камушек. Они ж мне душу ночами рвут, веришь?
- Верю!
- Засыпаю в Москве, а сплю в Майске, понял, нет? И все по нашим закоулкам, вот по этим, - махнул неопределенно рукой, - гуляю. Все иду, иду, домой никак не приду: заблудился. А знаю, что двор мой где-то рядом. И лавка у забора, и слива, даже слышу, как Шарик за калиткой лает - найти ни хрена не могу. А как найти-то? - внезапно всхлипнул гость. - Мать померла, дом снесли, теперь там какая-то стройка, я видел, когда днем проезжали. Шарик сдох еще при мне. Кого искать, что?
- Заблудился ты, дорогой Васек, от корней своих оторвался. А без корня-то и полынь не растет. Вертаться надо, родной ты мой человек. Мила та сторона, где пупок резан, так мой дед говорил. А он, между прочим, еще с финнами воевал.
- При чем здесь финны, Иваныч?
- Стой, стой, я тебе говорю! - заорал вдруг земляк вслед иномарке. Потом сунул два пальца в рот и свистнул - так, наверное, свистел Соловей-разбойник. - Вот гад! Это ж Колька, кум мой! - погрозил кулаком убегающей позорно машине и яростно сплюнул. - Ну, ничего, куманек, аукнутся тебе твои гонки.
- М-может, он нас не заметил?
Серая иномарка, словно услышав робкого адвоката, взвизгнула тормозами, дала задний ход, и через минуту на подвыпившую парочку из приспущенного окошка «Тойоты» с ухмылкой глазел симпатичный дядька в коричневой кожаной куртке.
- Привет, кум! Ты что среди ночи буянишь-то?
- А ты почему своих в упор не замечаешь? Думаешь, новую тачку завел, так сам в цене поднялся? Смотри, куманек, в сотне-то за единичкой нули стоят. Один отвалился - и ты уже простая десятка, еще один - хилая единица, усек?
- Тебе бы, Серега, не баранку крутить, а в Думе заседать: выражаешься замысловато, ни хрена не понять.
- Не родился, Коля, на свет еще тот, кто тебе мозги запудрит. Ты сам забьешь баки любому. И за что я тебя уважаю - непонятно!
- Сколько приняли на грудь?
- Бутылек, - важно доложился кум. - Или два, кто считает? С хорошим человеком под хороший закусон можно и больше, да завтра за руль. Слушай, кум, - спохватился Иваныч, вспомнив, наконец, о цели своего ухарского свиста, - подбрось Василь Ваныча в «Космос»! Он из Москвы, - многозначительно добавил хулитель столицы, - большой человек, бизмесмен, понял?
- Нет проблем, - улыбнулся Николай. - Впереди сядете или сзади? У вас там, в Москве, редко ездят рядом, считают для себя зазорным бок о бок рядом с водилой сидеть.
- С-спасибо. - Московский гость потянул на себя переднюю дверцу. - Я вообще-то родился и жил здесь, дела заставили уехать. Вот закончу, что начал, и вернусь, наверно, домой, - неожиданно для себя выдал неблагодарный порученец.
- Женат? - сделал стойку майский Иваныч.
- Я ж говорил: нет.
- Тогда погоди с женитьбой еще пару годков. Дочку за тебя отдам, возьмешь?
- А м-может, я не понравлюсь?
- Чтоб такой орел да не нравился?! Ну что, берешь? Я за ней приданое хорошее дам.
- Угомонись, кум! Наташке нашей учиться надо, девка на золотую медаль идет. А ты ее сватаешь.
- Учение - свет, - мудро изрек «орел», - но щас мне в «Космос» лететь. До встречи, Серж Ваныч, завтра у гостиницы в десять.
- Буду как штык!
Через пятнадцать минут в гостиничный холл входил подтянутый бодрый блондин без намека на хмель. Весь его вид говорил о том, что человек жизнью доволен. Он небрежно подхватил у администратора ключ, поднялся на второй этаж, открыл дверь и переступил порог первой из двух комнатенок, считавшихся номером люкс. Спустя пять минут в ванной зашумела вода, слабый тенорок, отчаянно фальшивя, заблеял: «Орлята учатся летать!..» Затем все стихло, но свет горел еще долго, часа полтора или два. Гость задумчиво расхаживал из угла в угол, делал какие-то записи, сидел в кресле, бессмысленно таращась в зашторенное окно. Засыпал с улыбкой человека, уверенного, что день прожит не зря.
Проснулся Василий Иванович за пару минут до будильника. Принял контрастный душ, мурлыча под нос все тех же «орлиных детей», тщательно побрился, оделся, придирчиво оглядел себя в зеркале, подмигнул отражению и направился перекусить в гостиничный бар.
Горячий кофе был душистым, булка из микроволновки - воздушной, апельсиновый сок - холодным. Завтраком неприхотливый москвич остался доволен, чего не мог сказать о себе. Доверенное лицо президента столичного холдинга всерьез заподозрило очередной опрометчивый шаг в своей судьбе и карьере. Однажды уже было такое: так же навязчиво лезла в голову мысль, которая поначалу казалась абсурдной, такой же необъяснимой легкостью наполнялось тело, и беспричинно звенела душа. Это были признаки не влюбленности - дури, к которой рвался свободолюбивый голкинский дух, плюющий на здравый смысл.
- Простите, - вежливо извинился Василий при выходе, задев нечаянно в дверях женщину с сумками.
- Ничего, - устало бросила та и повернулась лицом.
- Майка! - На бывшего одноклассника смотрела соседка по парте, из-за которой когда-то юный Вася путался в устных ответах. - Привет, ты что здесь делаешь? Давай помогу, - он перехватил раздутые матерчатые сумки, - ничего себе! Разве можно женщине такую тяжесть такать? Не бережешь ты себя, Сидорова.
- Ничего, своя ноша не тянет.
- Это, Сидорова, психологический обман. Принадлежность объекту не влияет на массу объекта.
Она скептически хмыкнула, но спорить не стала.
- Говорят, ты вроде в Москву перебрался, правда, что ль?
- Да.
- И как там?
- Нормально.
- А почему тогда здесь?
- Дела, Маечка.
- Деловой, - усмехнулась Майя. - Женился?
- Такую, как ты, не встретил пока.
- Что ж тогда меня проворонил?
- По глупости.
- Поумнел?
- Боюсь, нет.
- А ты не бойся, Голкин, трусливых женщины не любят. Ладно, разболталась я тут с тобой, пойду. Мне еще в аптеку надо, да и вообще, дел выше крыши.
- Заболела, что ли?
- Мама простыла.
Василий вспомнил Майкину мать, добродушную толстуху, вечно подкармливающую дочкиного товарища ванильными сушками.
- Как она?
Сидорова равнодушно пожала плечами:
- Как все. Помнишь кинотеатр напротив нашей школы?
- «Восход»?
- Ну.
- Кажется, Зинаида Ивановна администратором там была?
- Кем она только не побывала, - усмехнулась Майя. - Администратором, билетершей, уборщицей - все равно выгнали.
- Почему?
- Вопрос не по адресу, но могу ответить. В «Восходе» теперь сауна, бар и еще какая-то хрень типа борделя. Когда мама оказалась на улице, я еще в институте училась. Пришлось срочно на заочное переводиться, работу искать. На одну стипендию вдвоем не протянешь, разве что ноги. Устроилась в «Космос». Сначала посуду в ресторане мыла, потом в официантки перевели, теперь вот дежурю на этаже. Мне нравится, работы не пыльная, иногда кто-нибудь из клиентов на чаевые расщедрится или презент какой сунет. Нормально, не жалуюсь.
- А Зинаида Ивановна?
- Мама сначала в детском саду няней работала, после в дизайнерской фирме уборщицей. Правда, фирма через полгода лопнула, но нам повезло. Мамина подруга пристроила ее к себе напарницей в газетный киоск. Слава богу, хоть здесь пока без перемен, трудятся потихоньку на пару.
Напротив гостиничного входа у бровки тротуара остановилась знакомая «Лада», водитель приветливо посигналил. Голкин махнул рукой, дескать, вижу, жди. В памяти всплыл куцый штат «Ариадны».
- У тебя с матерью разные фамилии?
- А что?
- Она Звонарева?
Майя подозрительно уставилась на бывшего одноклассника:
- Откуда тебе известно? Об это никто из наших ребят не знал.
- Слушай, что мы тут торчим? У меня, если честно, сейчас руки отвалятся из-за твоих припасов.
- Это белье из прачечной. Я не крохоборка ресторанные объедки домой таскать.
- Прости, Маечка, не хотел обидеть. Куда, говоришь, тебе надо? В аптеку?
- Ну.
- И все?
- А что?
- Эх, Сидорова, ну что ты за человек такой, честное слово! Мы же с тобой сто лет, можно сказать, не виделись. А когда-то, между прочим, за одной партой сидели, я за тебя задачки по контрольной решал, даже как-то целовались, помнишь?
- И что?
- Давай сделаем так. Сначала заедем в аптеку, потом накупим всего, что любит Зинаида Ивановна, заскочим в цветочный и дунем к вам чай пить, идет?
- Голкин, ты прилетел из Москвы, чтобы чаи со мной распивать?
- Сидорова, ты попала в десятку! А если серьезно, Майка, я никогда не забуду ванильные сушки, которыми угощала твоя мама. Если б ты знала, чем они тогда для меня были, позволила бы не то что в гостях посидеть часок - навечно поселиться под дверью и сторожить вас, как самый преданный пес.
- Слушай, это ты в своей Москве так наловчился лапшу на уши вешать? - В ответ он молча расплылся в улыбке. - Тебя, что ль, такси ждет? - кивнула одноклассница на желтые шашечки.
- Меня.
- Тогда почему мы до сих пор не в машине?
...Вернувшись в гостиницу ближе к вечеру, Василий Иванович понял, что родной город сделал ему подарок. Снова завел своих бесконечных «орлят», поплескался под душем, переоделся в джинсы, сменил пуловер на простенький свитер, затем спустился поужинать в гостиничный ресторан. А весь следующий день бесцельно шатался по Майску, с удовольствием стирая подметки новых замшевых башмаков.
* * *
- Мне бы смотаться в Питер. - Невыразительный взгляд зашарил по кабинетному потолку.
- Отчего не на Марс?
- Пока нет нужды.
- Где отчет по этой поездке? Почему его нет?
- Разве?
- Я имею в виду не деньги, которые ты вернул, а информацию. Черт бы тебя побрал, Василий! Ты почему позволяешь себе так разговаривать? Не забывайся!
- Не буду. - Голкин невозмутимо поднялся со стула. - Могу идти?
- Сядь, - вздохнул президент «Оле-фармы». - Пойми, чудило, я же не могу тебя постоянно срывать с работы в личных целях, пусть даже моих. Тебе фирма платит как заместителю начальника службы безопасности, а не как фавориту. Я не король, ты не подданный. Мы с тобой делаем одно дело, каждый в силу своих возможностей и способностей, ясно?
- Да.
- Больше ничего не хочешь добавить?
- Управлюсь за выходные.
- Признайся, нарыл что-нибудь?
- Кое-что. - Василий твердо решил прежде времени карты полностью не раскрывать.
Андрей Ильич всмотрелся в помощника, чьему упорству мог бы позавидовать гвоздь, вбиваемый шляпкой в стену. Сонная физиономия, отсутствующий взгляд, каждое слово вытягивается клещами - эта хитрая белобрысая флегма больше не выдаст ни слова даже под пыткой, хоть и явно держит что-то в уме. А может быть, достаточно той информации, которая уже имелась? Старый Васькин отчет до сих пор под рукой, с тем, что там изложено, получить нужный адрес не составит никакого труда. Но Лебедева интересует не адрес, ему позарез надо знать, как становится живым человеком бесплотная тень, совпадающая с любым чужим силуэтом. И помочь в этом способно только прошлое, за которым охотится его незаменимый помощник.
- Хорошо. - Шеф достал из ящика стола конверт. - Вот, думаю, этого хватит. Если будет нужно что-то еще, звони. Жду с отчетом во вторник.
- В понедельник.
Когда захлопнулась дверь, президент «Олефармы» довольно усмехнулся и нажал кнопку переговорной связи.
- Да, Андрей Ильич?
- Принеси-ка, Настя, кофейку покрепче. Пять минут меня ни для кого нет, поняла?
- Конечно, Андрей Ильич.
...Лебедев наслаждался не кофе - игрой, в которую снова втянулся. Игроков по-прежнему оставалось двое, только первый ход делал теперь другой. Он принимал подсказки, возможно, путал ходы, играл скорее ради процесса, нежели на результат, - при таком раскладе проигрыш очевиден. Но в нем проснулись азарт, одержимость и то, что, казалось, уже не просто спало - уснуло навеки: желание вернуться к себе. Не к психопату с безумными снами и мучительным чувством вины, каким был недавно, а к полному сил и желаний мужчине, способному сделать счастливой любимую женщину. Вот это пробуждение и станет тем незыблемым правилом, по которому стоит играть.
Андрей Ильич включил громкую связь.
- Настя, где Грибов?
- Ждет в приемной.
- Зови. - Рабочий день продолжался, чашка кофе и посторонние, пусть даже приятные, мысли не могли сбить его естественный ритм.
...В воскресенье Лебедев решил навестить Олевских. Они не виделись с тех страшных событий, когда погибла бедная Инна, и президент «Оле-фармы» попал за решетку. А месяца два назад позвонила Роза Львовна:
- Андрюшенька, я не очень вас нагружу, если попрошу какой-нибудь грузовичок?
- Господи, Роза Львовна, какие могут быть разговоры! - обрадовался он неожиданному звонку. Лебедев давно собирался навестить Аркашкиных стариков, но вспоминал об этом, как правило, ночью, накануне новой рабочей недели. Забывать Олевских было, конечно, свинством, но тут правила бал не привязанность или память о старом друге, а обычная занятость.
- На какое число нужна машина?
- Вы даже не спросите зачем?
- Дорогая Роза Львовна, когда ко мне обращаются с просьбой близкие люди, я сначала говорю «да», а уж потом выясняю зачем. - О том, что никаких близких, а значит, и просьб давно уже нет, он предпочел умолчать.
- Я всегда радовалась вашей дружбе с Аркашей и говорила сыну, что с вас, мой милый, следует брать пример.
- Если б это слышала моя покойная мама, она бы решила, что порола меня не зря.
- Ваша мама, Андрюшенька, была умная женщина, да.
- Так что случилось, Роза Львовна?
- Мы с Ильей Ильичом совершили грандиозную сделку.
- Не пугайте меня, пожалуйста.
- Мы продали нашу квартиру и купили другую, вот! Очень выгодно для себя, должна сказать. С большей площадью, в хорошем месте, а главное - сделали это сами, без всяких посредников.
- Каким образом?
- Старый друг Ильи Ильича выезжал с семьей на постоянное проживание в Израиль и отдал нам свою квартиру.
- Бесплатно?
- Почему бесплатно? В обмен на нашу, еще и доплатил.
- Зачем же ему ваша квартира, если он уезжал?
- Так он не себе взял - приятелю, которого устраивал наш район.
«Кто бы сомневался», - подумал Лебедев, удивляясь наивности родителей Аркадия. За трехкомнатную квартиру в Трехпрудном переулке «старый друг» наверняка срубил вдвое больше, чем за свою, которую «по дружбе» впарил Олевским.
- Я дам вам машину с водителем и парочку крепких ребят, командуйте ими без стеснения.
- Спасибо большое, Андрюшенька! Я надеюсь, вы придете выпить с нами рюмочку за новоселье?
- Обязательно!
Конечно, он так и не выбрал время их навестить. Один из рабочих доложил после шефу, что все нормально: старики довольны, место зеленое, тихое, квартира большая, светлая. На том «Андрюшенька» и успокоился. Роза Львовна еще пару раз позвонила и успокоилась тоже. Наверное, решила, что отрывать такого занятого человека от дел - неприлично. Однако Лебедев знал, что в любой момент может заявиться к Олевским, и ему там будут искренне рады. Проснувшись в это воскресное утро и вспомнив двухмесячной давности разговор, он решил, что такой момент наступил.
По мобильному жены ответил Илья Ильич. «Слушаю вас» прозвучало сразу, после первого же гудка. Стало ясно, что звонками стариков явно никто не балует, поэтому они хватаются за телефон, как утопающий - за любую подмогу: немедля, без размышлений. Лебедева обожгло виной.
- Доброе утро, Илья Ильич! Это Андрей.
- Андрюша! А мне сегодня ребенок приснился, девочка. Так я и сказал Розе Львовне: это очень хороший сон, случится что-то приятное, да!
- Можно я к вам подъеду?
- Боже ж мой, и он еще спрашивает? Роза, ты слышишь, к нам Андрюша едет!
Через несколько секунд в ухо радостно зачастила супруга:
- Андрюшенька, здравствуйте, милый! Надо же, сон в руку! Илье девочка приснилась, это к диву, знаете? Вы когда будете? Сейчас? Боже ж ты мой, а я ничего не испекла, кошмар! И мы только вчера рыбу доели. Но у меня в морозилке телятина, что приготовить, Андрюшенька? - Голос был возбужденным, как у молодой хозяйки, впервые принимающей дорогих гостей. И пристыженный абонент вдруг осознал, что старости нет, есть одно одиночество.
- Ничего не надо, Роза Львовна. Я все привезу. Говорите адрес.
- Илья, ты слышишь? - радостно крикнула трубка. - Он ничего не хочет есть! Этот мальчик совсем отвык от домашней еды.
- Дорогая Роза Львовна, мы теряем время. Диктуйте точный адрес, я записываю.
Спустя час обвешанный пакетами Лебедев поднимался в лифте на третий этаж девятиэтажного кирпичного дома. Чистый подъезд, консьержка со строгим вопросом «К кому?», эстампы на стенах, горшочки с цветочками, зеркало с ковриком в лифте - еще немного, и можно поверить в порядочность старого друга Ильи Ильича. На площадку выходили четыре двери, но за какой поселились Олевские, гость, конечно, забыл. Он поставил пакеты на пол, чтобы достать шпаргалку, которую машинально сунул в карман, когда набирал код. Один из пакетов упал, под чей-то порог посыпались апельсины. «Черт!» - досадливо буркнул незадачливый гость и принялся запихивать обратно привет из Марокко: не хватало только, чтобы кто-нибудь из соседей вышел да застал здесь фруктовый базар. Тут же, словно из вредности, вдруг распахнулась дверь, пара обнаглевших оранжевых марокканцев без приглашения вкатилась на чужую жилплощадь.
- О, апельсинчики с доставкой на дом! - хохотнул баритон. - Ты апельсины заказывала, Маня?
Лебедев разогнулся, проклиная хилый мешок для продуктов.
- Извините, не подскажете, где квартира Олевских?
- Андрей Ильич?! - радостно изумился весельчак на пороге. - Добрый день, вот так встреча!
- Какие апельсины? - Из-за плеча хозяина выглянула хозяйка.
И обалдевший от неожиданности «поставщик» мысленно благословил израилева сына, так своевременно отбывшего на родину предков...
Глава 13
Почему ей было не родиться в другой день или месяц, может быть, даже год? Тогда не пришлось бы тыкаться носом в дурацкие апельсины и натыкаться взглядом на встречный взгляд, который лучше сразу забыть. Чтобы спокойно спать, жить по собственным меркам, а не вникать в чужие с перспективой к ним приспособиться, чтобы вольничать в одиночку на своей территории без риска встретить другого.
«Территорию каждому отводит Господь, но властвует там человек», - кажется, о чем-то подобном твердил в свое время горбоносый монах. Теперь затуманенный смысл его слов прояснился, тогда же прозвучавшая фраза казалась по-стариковски занудной, с претензией на абсолютное знание истины, недоступной для молодых. В семнадцать чужая речь раздражает барабанные перепонки, в тридцать пять царапает сердце и не дает покоя уму. При виде человека, застывшего перед носом с растерянным видом, она отчетливо вдруг поняла, что сопротивляться судьбе нет смысла. Ни к чему, хмурясь, бежать от того, что будоражит, тревожит и путает планы - не всегда планомерность выступает гарантом удачи. «Сердитого лица счастье боится, - говаривал иногда отец. - Никогда, дочка, не бойся смеяться, если вдруг судьба тебя крутанет. С улыбкой и черта обведешь вокруг пальца, а слезами и ангела не проймешь». Смеялась Мария часто: всякий раз, когда лягалась судьба. Сейчас, похоже, фортуна брыкнулась снова, да только цыганская дочь почему-то пренебрегла отцовским советом.
Она молча подобрала закатившиеся за порог апельсины, протянула их недотепе, сухо спросила:
- Вам кого?
- Вот так встреча! - не отставал от Лебедева сияющий владелец рекламного агентства
«Контакт». И неожиданно ляпнул: - Может, зайдете? Мы сегодня день рождения нашей хозяюшки празднуем, - потом, спохватившись, добавил: - Знакомься, дорогая, это Андрей Ильич Лебедев. Помнишь, я тебе как-то рассказывал о его холдинге? А это, - с гордостью посмотрел на неулыбчивую хозяйку и выдохнул, как осчастливил: - Мария!
Лицо «дорогой» оставалось равнодушно спокойным. Президент «Оле-фармы» проклял минуту, когда надумал сюда приехать, призвал черта на помощь, вежливо улыбнулся виновнице семейного торжества.
- Поздравляю. Вы, случайно, не знаете, в какой квартире живут Олевские?
В ответ на площадке негромко щелкнул чей-то замок, соседняя дверь приоткрылась, в узкую щель просунулась седая женская голова с темными живыми глазами.
- Машенька... - Быстрый взгляд разом охватил всю троицу, смотровая щель увеличилась, и старушка радостно всплеснула руками: - Боже мой, Андрюша! Что же вы, милый мой, здесь стоите, мы уже заждались! Илья, - оглянулась она, - чем ты там занимаешься? Иди же сюда, нужна твоя помощь! Ну почему, когда нужно, тебя никогда рядом нет?!
- Всего хорошего, Дмитрий. Рад был вас повидать, - нагло соврал незадачливый гость, безразлично кивнул чужой «дорогой» и, подхватив пакеты, шагнул за спасительный порог.
- Андрюшенька, милый, что с вами? - всполошилась Роза Львовна. - На вас лица нет. Боже мой, Илья, куда ты пропал?
Где-то рядом послышался характерный шум спускаемой из бачка воды, потом что-то пшикнуло. Слева открылась дальняя дверь, и хозяин смущенно засуетился вокруг долгожданного гостя.
- Прости, дорогой, извини старика. Здравствуй, Андрей! Вот, ждали-ждали, а встретить по-человечески не смогли.
- Ты меня-то к своим глупостям не причисляй, - открестилась жена от мужнина промаха. - Я собой умею распоряжаться, это с тобой вечно проблемы, все у тебя не вовремя.
- Здравствуйте, Илья Ильич! - улыбнулся Лебедев. - Не волнуйтесь, пожалуйста, я в полном порядке. Просто пакет порвался и номер квартиры вашей забыл. Хорошо, соседи подсказали, муж с женой, очень приятная пара, - нес он в азарте вранья полную чепуху.
- Вы имеете в виду Машеньку? - Роза Львовна подала домашние тапочки. - Надевайте, Андрюша, они новые, специально для вас купила. Вы носите сорок третий?
- Да.
- Слышишь, Илья? А ты спорил, что будут малы. Проходите, милый, в ванную, мойте руки, вот полотенце. Это не муж, Машенька не замужем. Это ее друг, они почти как брат и сестра, с детства дружат. Интересная девушка, между прочим, правда? И очень душевный человек. Только говорит почему-то мало, все больше слушает да улыбается. Эх, была б я мужчиной, ни за что такую женщину не упустила бы.
- Перестань заниматься сватовством, Розочка, - охладил пыл супруги Илья Ильич. - Из тебя сваха - как из меня король.
- В каждой женщине есть потребность делать людей счастливее, и для каждой из нас ее избранник - король.
- Так и я говорю: одиночество - плохо. Только молодежь не нуждается в наших советах, да. Что будем пить, мои дорогие? Водку, вино, шампанское?
- Ты - виноградный сок. Забыл, что врач говорила? А мы с Андрюшей пропустим по рюмочке, но сначала посмотрим квартиру. Пойдемте, милый, я покажу наши хоромы. И не слушайте этого человека, не то он опять все напутает. Боже мой, Илья, сколько раз просила: выключай свет! Почему у нас даже днем везде горят лампочки? Знаешь, какие деньги приходится платить за электричество?
- Розочка, не будь скрягой. Я и так тебе почти даром обхожусь.
Гость с удовольствием осматривался, слушал безобидную стариковскую болтовню и выбирал по крупицам необходимую информацию, какую не ведая выдавала святая еврейская простота. В эти минуты Лебедев не просто возлюбил этот мудрый народ - готов был слагать ему гимны. Своему другу - за идею создать «Оле-фарму», другу чужому - за удачную квартирную сделку, Илье Ильичу - за умение выбирать жену и друзей, Розе Львовне - за неумение держать язык за зубами. Они всем скопом и каждый подвели его к той черте, за которой легко стать фаталистом. Однако в фатальность и прочую подобную ерунду Лебедев не верил. Разве что по утрам, когда, обжигаясь, проглатывал наспех кофе с мыслью, что обречен быть в вечном плену у бизнеса. Вот в такую фатальную неизбежность президент «Оле-фармы» верил свято, поколебать эту веру не удавалось еще никому. Даже Поле, кого так ловко пыталась подменить другая Полина. Внезапно его охватила ярость. Какого черта он забивает себе башку этой авантюристкой?! Пыжится что-то понять, объяснить, тратит на поиски деньги и время, отрывает от дела нужного человека - ради чего? Чтобы услышать при
встрече холодное «здрасьте», как тогда у крана с водой? Или наткнуться на равнодушный взгляд, каким на него никто никогда не смотрел? Чем она так зацепила? Напела парочку песен? Выбила на меди двух алкашей и возомнила, что нашла тем самым решение всех проблем? В своих мыслях «аналитик» так распалился, что не сразу услышал просьбу Олевской:
- Андрюша, возьмите, пожалуйста, трубочку. Это вас.
- Меня? Никто не знает, где я.
- Знает, - успокоила хозяйка и сунула под нос телефон.
- Лебедев слушает! - рявкнул Андрей Ильич.
- Добрый день, это я.
- Кто - я? - Никакая сила на свете не могла бы заставить абонента признаться, что этот голос легко узнаваем среди сотен других.
- Мария.
- Вы уверены, что вас зовут именно так?
Хозяйка незаметно кивнула мужу и с озабоченным видом поспешила на кухню. Тот поспешно шмыгнул за супругой. Голос из трубки заполнил опустевшую комнату:
- Хотелось бы вам напомнить, Андрей Ильич, что по условиям договора, который мы заключали, я могла зваться кем угодно. Договорной срок давно истек, претензий ко мне у вас, кажется, не было, так?
- Допустим.
- Тогда позвольте мне жить своей жизнью и носить то имя, которое не ситуация навязала, а дали родители. И еще: обычно после выполнения своих обязательств я перестаю существовать для заказчика. Бизнес - одно, реальная жизнь - совсем другое, путать их ни к чему, согласны?
- В таком случае какого рожна вы звоните?
- Нужна ваша помощь.
- Сомневаюсь, что могу вам чем-то помочь. Вы похожи на человека, который скорее сдохнет, чем попросит о поддержке.
- Спасибо за понимание, меня действительно не надо поддерживать. Я крепко стою на ногах.
- Тогда кто пошатнулся? Очередной «заказчик», как вы изволили выразиться о таких лохах, как я? А может, ваш друг или, упаси боже, любовник? Кого я должен благодарить, что вы вдруг вспомнили обо мне? - Лебедев сознавал, что ведет себя глупо, хамит, но сдержаться не мог. Его душили обида и злость, но больше всего мордовала память. Проклятая память не давала покоя - дразнила, путала, обнадеживала. Память оказалась сильнее здравого смысла. Даже сейчас этот высокомерный холодный тон не мог перешибить интонации, которые до сих пор звучали в ушах, - искренние, заботливые, греющие душу. Трубка замолчала, не было слышно даже дыхания, как будто на другом конце провода вымерло все живое. - Алло, так кому же нужна моя помощь?
- Уже никому.
- Пожалуйста, - буркнул абонент коротким гудкам, не заметив, что «спасибо» ему никто не сказал.
Остаток вечера он притворялся. Перед хозяйкой, нахваливая пирожки, вкуса которых не ощущал, перед хозяином, когда задавал вопросы, оставаясь безразличным к любому ответу, перед собой - лживым, трусливым, тупым слабаком, не способным вызывать у других ничего, кроме тоски и скуки.
- Я хочу сказать тост, - заявила вдруг Роза Львовна. - Налей мне, Илья, шампанского.
- У тебя же давление, Розочка! - ужаснулся заботливый муж. - Вчера было сто семьдесят на сто десять, забыла?
- Скажи спасибо, что я давлю его благородным вином, а не пошлой водкой. - Олевская улыбалась, но глаза ее оставались серьезными. Наблюдательный человек мог бы прочесть в них грусть, сожаление и вопрос, на какой ответа не находилось. Роза Львовна подставила бокал под горлышко темно-зеленой пузатой бутылки. Илья Ильич, вздохнув, подчинился жене, затем плеснул гостю коньяк, себе - сок. - Ты помнишь, чтобы я говорила тосты, Илья?
- Нет, Розочка, не припомню.
- А сейчас скажу. - Хозяйка внимательно посмотрела на гостя, который годился ей в сыновья, кто дружил с ее собственным сыном и уже по одному этому был достоин любви и дружбы.
Пусть не она его выносила и родила, но материнское сердце подсказывало, что этот взрослый чужой ребенок в чем-то запутался, а значит, может себе навредить. Он сидел перед ней нахохлившийся, встрепанный, точно воробей после драки, и корчил из себя счастливца, наивно думая, что способен обмануть еврейскую мать. Моисеева Роза, по мужу Олевская, подняла бокал.
- Послушай, Андрюша, что хочет сказать старая, битая жизнью еврейка. Я многое пережила на своем веку и самое страшное - потерю сына. Не знаю, за что так сильно наказал меня Бог, наверное, за гордыню. Я ведь всегда думала: мой сыночек - самый красивый, самый умный, самый удачливый... - У пожилой женщины дрогнул голос.
- Аркадий действительно был таким, - осторожно влез в паузу его друг. - Мы с Женькой даже в подметки ему не годились.
- У тебя доброе сердце, Андрюша, - грустно улыбнулась Роза Львовна. Ее непривычное
«у тебя» не покоробило слух - обласкало. - Но гордилась я не столько сыном, сколько собой. Ведь это я произвела на свет такое чудо, я вырастила из моего мальчика уникального мужчину, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Я поставила себя выше Творца нашего: ведь Он сотворил многое, и не все из этого вышло удачным, а я сотворила одно, и это стало самым прекрасным из всего, что меня окружало.
- Ты была хорошей матерью, Розочка, лучшей из всех.
- Вот такие мы, евреи, - невесело усмехнулась Олевская, - во всем считаем себя лучшими. Наверно, за это нас и не любят.
- Вы ошибаетесь, дорогая Роза Львовна.
- Не кривите душой, Андрюша, и не сбивайте с мысли. Я и так путаюсь... - Она поставила рядом с тарелкой бокал, потерла виски.
- Тебе плохо, Роза? - всполошился Илья Ильич.
- Мне хорошо. Хотя такой развалине уже в могилу давно пора.
- Боже мой, Розочка, о чем ты говоришь?
- Вот и забыла о чем. А все из-за вас, мужчин. Вечно вы сбиваете с толку нас, бедных женщин. - В ее темных глазах вспыхнули лукавые искорки. Лебедев подумал, что в молодости старушка наверняка сводила с ума не одного Илью Ильича. - Так вот, - продолжила Роза Львовна, - я хочу сказать, что гордыня - большой грех. За него и наказание может быть самым страшным, да. Упаси вас от этого Бог, дорогой мой Андрюша. - Хозяйка снова взялась за хрустальную ножку и улыбнулась. - Я пью за вас, милый! Вы были хорошим другом нашему сыну. Вы подарили нам жизнь, когда нашли внука. Теперь я просто обязана дожить до правнуков! А сегодня вы согрели собой эти стены, не пожалели время для двух занудных, скучных стариков.
- Роза Львовна...
- Молчите, когда старшие говорят! Да, не пожалели, - упрямо повторила Олевская, - потому что у такого человека, как вы, каждая минута - золотая, а этот драгоценный металл надо ценить! - Она торжественно подняла бокал. - Будьте счастливы, мой мальчик! Мы с Ильей Ильичом надеемся еще увидеть ваших деток, так, Илья?
- Так, Розочка, так.
- Дайте, дорогой, слово, что позовете меня на рождение первенца.
- Обещаю, что первому ребенку дадите имя вы, дорогая Роза Львовна. - В ответ она довольно кивнула и выпила до дна шампанское.
Той же ночью Олевская тихо скончалась в собственной постели, под боком у мужа, проспавшего последний вздох своей Розочки.
...Похороны были скромными. В траурном зале крематория шаблонную скорбную речь на полторы минуты слушали трое: знакомый усопшей, молодая соседка и консьержка, с которой покойница частенько обсуждала политику и сериалы.
- Как Илья Ильич? - спросил у соседки знакомый, спускаясь по ступенькам серого здания, похожего на кривой спичечный коробок. - Ему лучше?
Бедный вдовец лежал дома с сердечным приступом, категорически отказываясь от больницы. Было понятно, что в одиночку на этом свете он не задержится.
- С ним моя подруга. Она не врач, но дать лекарство и измерить давление сможет. Кстати, Илья Ильич просил передать, что был бы рад видеть вас на поминках. Так вышло, что ему больше не с кем разделить свое горе. Елизавета Игнатьевна, к сожалению, должна быть дома. - Сдержанный тон не выдавал эмоций, темные очки скрывали глаза.
- Да-да, - вставила поспешно консьержка, - мне надо внука забрать из продленки и посидеть с ним до прихода дочери. А сейчас, извините, побежала, боюсь, на автобус опоздаю.
- Я подвезу вас до метро, - предложили одновременно два голоса.
- Нет-нет, что вы! Спасибо, у вас и без меня сегодня полно дел.
- У Розы Львовны не было родных? - спросила Мария, глядя вслед старушке, спешившей к автобусной остановке.
- Иногда родные даже на похоронах не встречаются.
- Понятно. Так вы едете или нет?
- К сожалению, у меня важные переговоры, которые никак нельзя отменить. Но после я обязательно приеду. Обязательно!
Она молча кивнула и направилась к машине.
- Постойте, Маша!
- Вы хотите сказать, что передумали?
- Нет, я хочу извиниться за свое хамство по телефону.
- Кладбище, конечно, не место для выяснения отношений, но считайте, что извинения приняты. Я передам, что задержитесь, - и пошагала, не оглядываясь, вперед.
...Спустя девять часов из пропитанной горем квартиры шагнул на площадку едва живой от усталости человек. Ткнулся носом в соседнюю дверь, поднял руку к звонку, задумался, опустил, потоптался, потом, как с трамплина - в воду, нырнул в кнопку и застыл у чужого порога.
- Кто там?
- Лебедев, - щелкнул замок, дверь распахнулась. - Вам нужна еще моя помощь?
* * *
Мария Корелли впервые была в тупике. Не то чтобы совсем потеряла голову или не знала, как с собой поступить, но ее хваленая воля и здравый смысл рассорились с чувствами. Это становилось до неприличия откровенным и требовало перемен.
Она подошла к окну. Пара ночных фонарей высвечивала пустую дворовую площадку с песочницей, качелями, мокрыми от дождя скамьями. У ограды детского сада о чем-то шептался с ветром лысеющий клен, мужчина в джинсовой куртке и белой шляпе важно вышагивал с потешным кокером в кепке - каждый жил сам по себе, и все вместе составляло гармонию, словно сотканную из ожиданий. Детская площадка ждала ребятишек, ветер - очередного дождя, дерево - зимней спячки, человек с собакой - тепла и уюта. А она бестолково таращилась в незашторенное окно и прощалась с душевным покоем. Впрочем, к таким расставаниям Марии было не привыкать. Хозяйка прошлепала в кухню, заварила чаек, подумав, плеснула в чашку алтайский бальзам, вернулась в гостиную и принялась, глоток за глотком, осмысливать собственное житье-бытье за последние годы.
Пять лет назад, после провала попытки построить крепкую семью в зарубежье экс-сеньора Корелли возвратилась домой, в Москву. Римская жизнь, от какой на первых порах приходила в восторг молодая москвичка, счастья не принесла. Мария совершила ошибку, выбрав в мужья не мужчину - mix из скупости, спеси и чванливой уверенности в превосходстве над русской женой. Итогом почти восьмилетнего симбиоза стало обратное превращение итальянки в россиянку, которой пришлось начинать все с нуля. Она и начала, не сомневаясь в одном: удача не терпит нытья. Возвращенка вскакивала под будильник, считала копейки, экономила, трубила на совесть в хламовой лавке с гордым названием «Ясон», тряслась в переполненном транспорте, выбросив из головы «Ferrary», в котором раскатывала прежде по Риму, сатанела от московских «прелестей» бытия, но не вешала нос. А потом случайно побывала в гостях у немолодого чудака, предложившего в шутку пробежаться по судьбе его сына - амбициозного политика с большими планами и мельчавшей душой. «Пробежка» закончилась примирением потомка с отцом и подтолкнула «бегунью» к мысли о собственном бизнесе.
На первый взгляд мысль показалась абсурдной. Продавать чувства - то, что никогда не считалось товаром, да еще брать за это немалые деньги, - на такое решился бы разве безумец. Однако легкость первой удачи, неслыханный по щедрости неожиданный гонорар, искушение влиять на чужую судьбу заставили плюнуть на здравый смысл да рискнуть. Риск на удивление оправдался: к новоявленной бизнес-леди потянулись клиенты. Имея все что душе угодно, эти бедняги незаметно утратили главное - саму душу. То есть когда-то она, конечно, имелась: пела, страдала, металась, но со временем сгинула, оставив только смутную память о прежних страстях. Время шло, и с его безразличным ходом нарастала потребность вновь испытать хотя бы одно из чувств, без которых жизнь пресна, как диета язвенника-миллионера: все возможно, но ничего нельзя. Когда потребность ожить подступала к горлу, не давая дышать, на помощь приходила Мария. И тогда начиналась игра, где все происходило всерьез. Не игра - удар током в сердечную мышцу, какой получает больной в состоянии клинической смерти. Оживали по-разному, но, как правило, каждый. Так среди прочих
ввязался в «игру» и Лебедев Андрей Ильич, владелец солидного бизнеса, прагматик, сухарь, грубиян - неприкаянный одиночка с гипертрофированным чувством вины.
Поначалу все шло как обычно. Заявка, предоплата, сбор информации и анализ, просчет всех ходов предстоящей игры - отклонение недопустимо. Сбой произошел в самолете, когда на голову «случайному» соседу свалился «нечаянно» плюшевый лис. На безобидную игрушку в ужасе уставился не мужчина - напуганный до смерти мальчик, наяву столкнувшийся с монстром из ночного кошмара. Недотепу-попутчицу поразили глаза: так мог бы смотреть ребенок или собака, но не делец, умевший давить конкурентов, как тараканов. Ее вдруг пронзила жалость - это был первый звонок, легкомысленно пропущенный мимо ушей. Затем случилась еще накладка - непредвиденная болезнь. Грипп выявил в новом клиенте черты, какие особенно ценила Мария: искренность и бескорыстие. Он так непритворно заботился о никому не нужной провинциалке, так трогательно лечил бестолковую, болтливую особь, смахивающую на огородное пугало, старательно пичкал недосоленной кашей, поил переслащенным чаем, что больная, еще не придя в себя, забеспокоилась не на шутку. Она просчитала все. Мгновенный отклик Егорина встретиться, его согласие принять участие в деле, затеянном
ради душевного спокойствия друга, интерес «Оле-фармы» к новому перспективному препарату, желание безденежного актера хорошо заработать, вычислила даже дедка с его живительным эликсиром, - предусмотрела все. Кроме одного: собственной реакции на человека, отличного от тех, кого подталкивала прежде к носу судьба. Эгоистичных мужей, самовлюбленных любовников, убогих начальников, пресыщенных, ущербных клиентов - ни Богу свечек, ни черту кочерег. Они все как один мнили себя крупными величинами, а на деле оказывались не больше мушиной головки. Она вспомнила вдруг Вадима Стернова - умного, яркого, смелого, кто не шарахался поражений и иронизировал над своими победами. Жаль, что у этой умницы не хватило ума разглядеть в конкурентах бандитов. Лебедев был другим: в нем словно жили двое, и один противоречил другому. Он мог хамить и казниться одновременно, знать многое и о многом умалчивать, невозмутимо терять живых и цепляться за мертвых, быть беспринципным и щепетильным, переть напролом и осматриваться осторожно, избегать чужого внимания и неизменно вызывать любопытство. Но главное - он хотел казаться хуже, чем
есть. Было ли это попыткой маскировать страх перед возможностью новой душевной боли или нежеланием прилепиться к другой судьбе, неуверенностью в собственном будущем, Мария пока не знала. Но интуиция упрямо твердила: беги. Вот только не было рядом бабки-цыганки, которая нагадала бы внучке, куда бежать: от этого человека или к нему...
Засыпала Мария с подозрением, что определить вектор движения ей будет не просто.
Глава 14
- Мария Николаевна Бодун родилась десятого октября семьдесят второго года, место рождения - город Москва. Образование высшее, специальность...
- Послушай, - перебил Лебедев, - мы с тобой не анкету заполняем. Нельзя ли изъясняться по-человечески? И потом, если мне не изменяет память, ты об этом уже, кажется, когда-то меня информировал.
- На то и память, чтобы не только помнить, но и вспоминать. Продолжать?
- Только без философии.
- Закончила искфак МГУ.
- Это что?
- Факультет искусствоведения. Работала в Пушкинском музее, подрабатывала гидом-переводчиком. Отзывы сослуживцев - самые лучшие. - Андрей Ильич недовольно поморщился. Голкин вздохнул, полюбовался носком своего ботинка, достал из кармана носовой платок, звучно высморкался. - Родители?
- Коротко.
- Мать - хирург-косметолог. Отец тренировал жокеев на Центральном ипподроме. Оба погибли в девяносто третьем.
- Как?
- Пьянь наехала на перекрестке.
- Дальше.
- Была трижды замужем. - Василий вопросительно посмотрел на шефа, тот невозмутимо молчал. Белобрысый докладчик перевел взгляд на потолок и сообщил сияющим лампочкам: - Первый раз выскочила за бывшего одноклассника совсем девчонкой, почти сразу после школы. Второй - за преподавателя, когда училась в университете. Третий муж - итальянец, юрист, с ним она прожила дольше всех, почти восемь лет.
- Где?
- В Риме.
- Что еще?
- Самое интересное. В две тысячи первом вернулась в Москву и устроилась экспертом в антикварный магазин. Проработала недолго. Из «Ясона» ушла на вольные хлеба.
- Откуда?
- Так называлась эта лавка, я об этом вам раньше докладывал, помните? Кстати, после ухода эксперта антиквар прогорел. Магазинчик прикрыли, народ разбежался. Теперь там салон «Чаровница», хрен редьки не слаще, - ухмыльнулся помощник и снова прочистил нос. - А знаете, Андрей Ильич, кто был коллегой сеньоры Корелли и даже с ней дружил?
- Корелли?
- Она оставила фамилию итальянца. И по-моему, правильно сделала, - одобрил чапаевский тезка, - звучит красиво, правда?
- Не отвлекайся.
Василий Иванович обиженно шмыгнул носом.
- Эксперту очень симпатизировал продавец, отец депутата Козела. - Невыразительный взгляд оторвался от потолка, скользнул по начальственному столу и застыл на ботинке. - Говорят, они даже дружили.
- И что?
- Старик мечтал о хорошей невестке.
- Ты собирал информацию или сплетни?
- Чтобы добыть крупицу золота, приходится промывать много породы. Извините, Андрей Ильич, но не могли бы вы сначала дослушать, а уже потом делать какие-то выводы? - и с достоинством провел платком под покрасневшим носом.
Верный Голкин, похоже, за несколько дней узнал столько, на что другому не хватило бы и нескольких месяцев. Какой ценой дались эти знания, можно только догадываться. Воспаленные от недосыпа глаза, ввалившиеся щеки, хрипловатый голос и насморк говорили о многом. Василий наверняка мало спал, перекусывал на ходу да еще, кажется, здорово простудился. И все для того, чтобы потрафить капризам шефа. Не из угодливости (северянин этим качеством не обладал ни на йоту), но из искреннего уважения и желания помочь запутавшемуся мужику. В Лебедеве шевельнулась совесть.
- Ты прав, больше перебивать не буду. Слушаю тебя очень внимательно. Итак?
Василий Иванович основательно поработал с платком и, переместившись, наконец, взглядом на шефа, прогундосил:
- Помните того бедолагу с пробитой головой?
- Кого?
- Моего соседа по палате. Ну, когда у нас неувязка с Аркадием вышла и я загремел на больничную койку, припоминаете?
Конечно, он помнил. Еще бы забыть то чужое молчаливое безразличие в ответ на его
«Добрый день!», собственное ожидание на лестничной площадке и любопытные взгляды прошмыгавших мимо медсестер.
- И что?
- Это был ее бойфренд, как теперь говорят, Вадим Стернов, известный ресторатор. - Василий привычно поднес к носу платок, через паузу уточнил: - Правда, на тот момент они уже не общались.
- Тогда какого черта она торчала в палате?
- А кто ж этих баб разберет? - философски заметил Голкин. - Не знаю, может, из жалости навещала. Да вы, наверное, слышали об этом деле, - оживился сыщик. - Фамилия Стернов - почти что бренд. У этого деятеля была целая ресторанная сеть: три - в Москве, два - в Питере, вроде в Сочи еще собирался открыть. Оформление, обслуга, кухня - все по высшему разряду. Я как-то заглядывал в «Ледяной дом» на Остоженке, мне понравилось. В свое время на мужика наезжали подольские, хотели влезть в его бизнес. Потом как будто приутихли, видно, договорились - в общем, обычная история. Но пару лет назад у бедняги опять возникли проблемы. Подольская шелупонь приглядела ресторанчик на Беговой, недалеко от ипподрома. Вы не были там, Андрей Ильич?
- Нет.
- До сих пор без предварительного заказа туда вечером попасть очень трудно. Таких пельменей я даже в Майске не ел, а у нас их умеют лепить, как нигде, уж вы поверьте.
- Меня не интересует ресторанный бизнес, и я не люблю вареное тесто с мясом.
- Подольские собирались влезть в долю, - невозмутимо продолжал Василий, - а когда договориться не получилось, проломили ресторатору голову, как и мне. Только я оказался удачливее, выжил. Видно, мой калган выдубили морозы, - ухмыльнулся северянин, - никакая гниль не берет.
- Это все?
Голкин равнодушно пожал плечами.
- Еще встречался с депутатом Козелом. Как я к нему просочился, лучше не спрашивайте, да и к делу это, честно говоря, не относится. Но этот тип, когда понял, о ком идет речь, чуть в штаны не наложил со страху, чем очень удивил, между прочим. А потом проблеял что-то невразумительное, вроде: видел однажды в антикварном салоне, где работал отец, и все. Облизнулся жалом, как кобра на мышь, нажал кнопку вызова, и тут же меня подхватили под белы руки его холуи да вывели из барского кабинета. - Голкин сдул невидимую пылинку с лацкана своего пиджака. - Хорошо, только вывели, а не выбили зубы. От наших избранников можно всего ожидать, - усмехнулся избиратель, потрогал указательным пальцем разбухший от соплей нос и небрежно добавил: - Но кое в чем этот Козел мне пригодился. - Выудил из нагрудного кармана визитку с прикрепленным к ней скрепкой листком и положил на край стола. При этом вид у него был триумфатора Цезаря, перешедшего Рубикон.
- Что это?
- Визитная карточка.
- А это? - Лебедев отцепил бумажку с названием улицы, номером дома и квартиры. Вопрос являлся риторическим. «Андрюшенька», проводивший совсем недавно в последний путь Розу Львовну, прекрасно помнил адрес Олевских. Только номер квартиры на голкинской писульке был другим.
- Адрес. Честно говоря, он уже у меня был, но я не привык доверять одному источнику. - Голкин вдруг часто задышал, затем прикрыл глаза и чихнул. Андрею Ильичу показалось, что под ним зашатался стул.
- Будь здоров.
В ответ прогремел чиховый залп, гриппозник потряс носовым платком, словно флагом завоевателя, - победно и жадно.
- Это адреш, - прошепелявил в мятые клетки Василий, торжественно протрубил соплями и закончил: - адрес Марии Корелли.
- Депутат сам тебе вручил визитную карточку? - В ответ чапаевский тезка, грустно вздохнув, по привычке уставился в потолок. Лебедев понял, что тут не обошлось без ловкости Васькиных рук. - Зачем мне визитка? Я и без твоей воровской помощи знаю его координаты.
- Не пойман - не вор.
- Ты лучше скажи, законник, как адрес добыл?
- Адрес точный, проверить легко, - уклонился тот от ответа.
- Спасибо, Василий Иванович, только в проверке нет нужды. Адрес действительно верный.
- Откуда вы знаете? - озадачился чапаевский тезка.
- На удачу, дорогой, монополии нет. А сейчас иди-ка ты лучше домой да как следует полечись. Нечего тут вирусы разносить.
- У меня не грипп, - вяло возразил помощник и чихнул в носовой платок.
- Все, - строго указал на дверь Лебедев, - хватит с нас одного больного. Всего доброго, Василий Иванович. Говорят, в таких случаях помогают чай с малиной и сон.
Голкин поднялся со стула, нерешительно потоптался.
- Андрей Ильич, я женюсь.
- Поздравляю! Тем более надо быть в форме, молодые жены дохляков не любят. Впрочем, у тебя теперь будет свой медик, так что никакие болезни не страшны. Ее ведь, кажется, Тамарой зовут? - вспомнил Андрей Ильич маленькую медичку, заботливо коловшую Васькин зад.
- А вам-то откуда известно?! - изумился жених. Затем виновато вздохнул и добавил: - Поговорить надо, Андрей Ильич. Я собираюсь вернуться в Майск.
- Что ты будешь там делать? В носу ковыряться, наблюдая, как бабы мужикам рога наставляют?
Василий подумал о неожиданно вспыхнувшей страсти к бумагомаранию и исписанных страницах, спрятанных в одном из ящиков письменного стола.
- Жизнь покажет.
- И слышать ничего не хочу! Выздоровеешь - поговорим, но предупреждаю: буду тебя отговаривать. А сейчас топай домой, лечись, ясно?
Помощник послушно кивнул и поплелся к двери, хрюкая в носовой платок.
Президент «Оле-фармы» подтянул «паркером» оставленный помощником белый листок, бездумно уставился на черные буквы с цифрами. Почерк у Василия был безукоризненным: четким, каллиграфическим, как раньше говорили. Андрей Ильич усмехнулся, лениво почеркал бумагу. Несколько ломаных линий, пара овалов, кружочки, заштрихованные уголки - вышел забавный дуэт. Если внимательно присмотреться, можно в этой пародии на рисунок разглядеть двоих: ангела с чертом.
«Художник» досадливо скомкал «творение», бросил в корзину для использованных бумаг. Если б можно так выбросить мысли, жизнь стала бы много проще, спокойнее, тише. Как кладбище с крестами, которые только в бреду можно считать за плюсы. Лебедев подошел к окну. Мокро, темно, уныло. Судорожно подмигивает неоновая реклама, в ночной клуб напротив тянутся первые лоботрясы, у подъезда соседнего офиса курит охранник - какой-то компот из непогоды, безделья и жалких попыток уподобиться европейской столице. Внезапно раздался осторожный стук, в дверную щель заглянула секретарь.
- Андрей Ильич, может быть, кофе?
- Да, пожалуй, - машинально пробормотал он и вернулся к столу.
Через пять минут девушка вкатила сервировочный столик. Кофейник, чашка на блюдце, тарелка с аппетитными бутербродами - Лебедев почувствовал голод.
- Спасибо, я сам, - остановил он услужливую руку. - Больше ты мне не понадобишься, иди домой, Настя.
- Андрей Ильич, - растерялась та, - а как же...
- Спокойной ночи, - не дослушал шеф, - до завтра.
Он наслаждался горячим кофе и думал. О новом предстоящем заказе, сулившем немалую прибыль, о клубе, куда давно не заглядывал, о собаке, которую надо бы завести, да все некогда, о вакууме, в каком оказался после Женькиного отъезда. Как случилось, что человек, с кем общаться мечтали бы многие, остался совсем один? Без друзей, без семьи, без родных - раздутый самомнением ноль, растерявший все остальные цифры. «Какого рожна так нередко бывает в жизни: чем выше, тем более одиноко? И когда достигается желанная вершина, для других уже места нет: на пике победы слишком мала площадка. Почему вдруг становится это понятным лишь на пятом десятке? В юности - гонка, в зрелости - гон, на финише - не человек, загнанная лошадь с пеной у рта. Кому нужна эта бесконечная скачка?» Он откусил бутерброд с семгой. Розоватая нежная рыба приятно посолонила язык. Вкус напомнил встречу с бывшим сокурсником неделю назад у дома, где в съемной квартире отчаянно цеплялся за жизнь тот бедняга, о котором просила Мария. Рак легких в четвертой стадии, помочь может чудо. Но Лебедев обещал свою помощь и привез препарат. Чем черт не
шутит, может, питерский скульптор снова сможет ваять? Скелет, обтянутый кожей, когда-то всех восхищавший талантом, запах лекарств, угрюмая сиделка, врач, с сомнением качавшая головой.... Он вышел из лифта с одним желанием: дербалызнуть рюмаху. А у подъезда кто-то громко окликнул: «Андрюха!» Лебедев поднял глаза. С ухмылкой во весь рот на него глазел Семочкин, комсорг их курса, весельчак и великий сачок, кого от отчисления спасал только азарт комсомольской бодяги.
- Здорово, Лебедь! Ты как здесь оказался?
- К знакомому заходил.
- Не по чину знакомства водишь, - подмигнул однокурсник. - Твои знакомые все небось на Рублевке. А у нас самый желанный гость - участковый, который регулярно утихомиривает пьянь на втором этаже. - Из Вальки просто перли жизненная энергия и искренняя радость от неожиданной встречи. - Как житуха - не спрашиваю: кто ж не знает президента такого холдинга?! Женат?
- Нет.
- А я вот повязан, вчера двадцатник разменяли. Помнишь Ольку из параллельной группы? Ну, рыжую такую, кавээнщицу, она еще одно время с Танькой твоей тусовалась, помнишь?
- Смутно.
- Это хорошо, что не помнишь. А то б я тебе сейчас морду набил. Представляешь, двадцать лет трахаемся, а до сих пор по ней сохну. Ну не идиот, скажи?
- Влюбленный идиот - это, скорее, поэт, чем шизоид. Хотя все поэты...
- ...больные на голову, - весело подхватил Семочкин. - Слушай, а подваливай ко мне, а? Дома - никого. Олька у тещи, стены на пару малюют. Ребятня разбежалась кто куда. Ты опята любишь? Маринованные, с лучком, под запотевшую водочку из холодильника. Опрокинем по маленькой? У меня водка что надо, дерьма не держим. Живем, правда, в дерьме, но это ж снаружи, а внутрь - ни-ни. Ну что, двинули? Заодно покажу, какой мы ремонт недавно забацали.
Валькино настроение заражало вирусом жизнелюбия, и Лебедев решился.
- Слушай, у меня сегодня крупная сделка удачно завершилась. Поехали в кабак, вместе отметим, а?
- Ну-у, - разочарованно протянул однокурсник, - сделка - это не повод. Вот если б день рождения или годовщина какая, тогда другое дело.
- А мой день рождения вчера был, - соврал Лебедев, - честно! Только я не отмечал - работы до черта.
- По-моему, ты гонишь пургу, старик.
- Своим врать нельзя.
- А другим, значит, можно? - развеселился Семочкин. - Ну, хрен с тобой, именниник, подарок за мной. Где твоя тачка? Небось и в клозет уже пехом не ходишь, миллионщик хренов?
Встреча с Валькой вызвала зависть. У этого лоха, жившего на жалкую подачку от государства, не было ничего, что имел президент «Олефармы»: ни власти, ни денег, ни солидного бизнеса. И Семочкин обладал всем, в чем отказывала судьба его бывшему однокурснику: любовью, семьей, временем, уходящим на заботу о близких, а не на борьбу с конкурентами. Семочкин прозябал в тени, Лебедев грелся на солнце. Но одного согревало тепло родных, другого холодило полное одиночество. Во имя чего он рвет постромки? Свободы? Свободу не приносит никакое бабло, скорее, любая валюта делает человека рабом обстоятельств и страха потерь. Для престижа? Престижность всегда относительна, и собственный остров среди океана лучше самого высокого особняка на Рублевке. Ради власти? От власти лучше бежать, чем перед ней прогибаться. Тогда зачем ему - одному - все это? Огромный дом, где молчание забивается говорящим ящиком и каждый шаг отзывается эхом. Пустующая вилла у Средиземного моря. Дорогие машины, ржавеющие в гараже. Квартиры, в которые чаще хозяина заходит прислуга.
Андрей Ильич налил еще кофе, закурил. Обычно он не дымил в кабинете, тем более не позволял другим: раздражала табачная вонь. Но сейчас ему было плевать. И на воздух, каким дышал, и на бизнес, подменивший незаметно жизнь, и на себя - самонадеянного труса, чья смелость заняться прочисткой своих мозгов проснулась только теперь.
Лебедев поплевал на окурок, бросил в корзину для мусора, щелкнул выключателем, открыл кабинетную дверь. Охранник при выходе, почтительно пожелав доброй ночи, еще долго удивленно покачивал головой: такой улыбки у первого лица «Оле-фармы» он никогда раньше не видел.
* * *
Любитель колечек с творогом, мальчик, с восторгом смотревший когда-то на московскую гостью, талантливый скульптор, изумлявший своими работами знатоков и любителей, боролся за жизнь. Яростно, зло, без нытья и жалоб на бесконечные боли. Мария, глотая слезы, гладила пальцы, не способные удержать и нитку, не то что резец.
- Не реви. Я не сдамся.
- Конечно, нет. Ты принимаешь лекарство, которое для тебя передали?
- Ты его любишь?
- Кого?
- Человека с лекарством.
- Боже мой, Антошка, чем ты забиваешь себе голову? Надо думать о том, как поправиться, а не заниматься ерундой.
- Любовь - не ерунда, - упрямо прошелестел больной. - Такая умная, а ни хрена не сечешь.
- Мальчишка! Ты-то об этом что знаешь? Страсть к пирожным - совсем не то, что страсть к человеку.
- Знаю.
Она нежно погладила безжизненную руку.
- Пить хочешь?
- Нет. А он тебя любит?
- Кто?
- Человек с лекарством.
- Господи, Антон, прекрати! Что на тебя нашло? Если б я знала, что будешь нести подобную чушь, не отпустила бы твою сиделку. При ней ты молчишь, а со мной ведешь себя безобразно.
- Ты - дура. Не перебивай, говорить трудно.
- Хорошо, Антоша, не буду.
Он довольно улыбнулся:
- Ты тоже любишь, только не признаешься. Зря. Глупо посылать судьбу в жопу, когда она дает тебе шанс. Будешь жалеть. - Замолчал надолго, рассматривая ее лицо, как будто запоминал, потом добавил чуть слышно: - Я тоже тебя люблю... потому так говорю. Обещай, что будешь счастливой.
- Обещаю, мой господин... - Она незаметно вонзила ногти в свои ладони, чтобы боль перешибла подступавшие слезы.
- Молодец, - выдохнул Антон и закрыл глаза. - Я посплю.
- Конечно. - Больше они не сказали ни слова. Спустя час Мария ушла.
* * *
...Далеко друг от друга, в разных районах Москвы тупо пялились в телевизор двое. Умные, успешные гордецы, каждый из которых не желал шагнуть первым навстречу другому. Он просматривал боевик, не вникая, кто победит. Она - очередной детектив, не вдумываясь в сюжет. За окнами шумел ливень. Оба косились на телефон, как будто ждали звонка. Часовая стрелка безразлично скользила по циферблату. В боевике победило добро, в детективе вычислили убийцу. В разных точках огромного мегаполиса синхронно погас телеэкран. Разрозненная пара продолжала внимательно изучать мертвую тусклую плоскость. Он закурил. Она вяло очистила апельсин. Телефоны молчали. Молчание становилось таким напряженным, что, казалось, разорвет аппарат. И тогда, словно испугавшись мощного взрыва, оба труса как по команде зашевелились. Постучали указательным пальцем по кнопкам, услышали короткие прерывистые гудки. Отбросили сотовые, точно змей, и опять застыли, словно два истукана. Через несколько минут повторили попытку - результат повторился тоже. И снова - повтор, и снова - провал.
...Далеко друг от друга, в разных точках российской столицы, не сговариваясь, пара умников одновременно пытала судьбу. А над головой одного из двоих перемигивались ангел с чертом, поднимая свои чеканные кубки за того, кто пробьется первым...
notes
Примечания
1
Эдуард Эллингтон, американский пианист, композитор, руководитель джаз-банда.
2
Публий Вергилий Марон, «Буколики».
|
