Сводные Жасмин Майер
        Запретные отношения #3
        - Отпусти, Кай, мы не можем... Теперь ты мой сводный брат, ты слышал моего отца.
        Но он только крепче стискивает меня в своих объятиях.
        - Так нечестно, я первый тебя увидел. Но ты можешь уйти, если не хочешь, - пожимает плечами и нагло улыбается.
        - Но это ты меня держишь, Кай. Отпусти, пожалуйста...
        Наклоняется к моим губам и смотрит затуманенным взглядом:
        - Не могу, балеринка, я бы хотел отпустить, но не могу...
        Отец и дочь. Мать и сын. Их жизни переплетутся. Но каждому придется сделать нелегкий выбор.
        ПРОЛОГ
        … в жизни нет героев, в жизни нет злодеев,
        Есть только дорога и повод, что-то сделать.
        Егор Крид «В книге все было по-другому».
        - Почему на тебе эта рубашка?
        Десятая неделя, папа.
        Сильнее кутаюсь в безразмерную фланелевую рубашку и не могу произнести ни слова. Только не отцу.
        - Юля, ты меня слышишь? Ты ведь знала, что сегодня мы собираемся в ресторан. Я понимаю, что за время изоляции ты отвыкла выходить в свет, но, проклятье, это очень важный вечер для меня. Почему ты выбрала именно эту рубашку?
        Отец смотрит на меня ярко-зелеными глазами. Я знала, что он будет возмущен моим внешним видом, но оказалось, что вся моя одежда ужасно тесная и неудобная. А еще я не успела заехать домой. Сойдя с московского поезда, я сразу поехала в ресторан, надеясь не растерять решимости.
        Я совершенно не помню маму, и только благодаря фоткам знаю, что мы с ней совершенно не похожи. Я вылитая копия отца.
        Раньше я не особенно скучала по маме. Папа сделал все, чтобы я не чувствовала себя обездоленной или одинокой. Чтобы у нас, путь и вдвоем, была настоящая семья.
        Но сегодня, когда я вышла из клиники, я впервые поняла, насколько одинока. Если бы ты только была жива, мамочка, я бы не села на поезд до Москвы(1), глядя только на флаер, который мне спешно сунули в руки в клинике «Помощь подросткам в трудной ситуации»…
        Без тебя, мама, помощь искать пришлось очень далеко. При взгляде на Ксению Михайловну(2) из московского центра я думала только о тебе, мама. Она была очень внимательна и накормила меня булочками.
        Я бы очень хотела рассказать именно тебе, мама, о своей сумасшедшей первой любви. Ты бы меня обязательно поняла. Было ли тебе также страшно, мама, когда ты поняла, что ждешь ребенка?
        Мама умерла во время родов. Ей было всего лишь восемнадцать. Совсем как мне.
        - Да что с тобой такое? Я задал тебе вопрос, Юля!
        Набираю полные легкие, но договорить не дает официантка. Низко наклонившись, она ставит перед моим отцом чашку кофе.
        Терпкий горячий аромат бьет в нос, едва не отправляя меня в нокаут. Обхватываю себя обеими руками, пытаясь сдержать тошноту. Фланелевая рубашка льнет к телу, как теплый котенок, и удачно скрывает округлившиеся бока, пока я делаю несколько глубоких выдохов.
        - Спасибо… Лиза, - произносит отец, бросая заинтересованный взгляд на глубокий вырез, а потом на бейджик.
        Теперь я хорошо знаю, что означает этот мужской небрежный взгляд.
        Теперь я вообще знаю больше, чем мне хотелось бы.
        Когда Лиза разворачивается, отец делает глоток кофе, небрежным взглядом окидывая ее задницу. Интересно, смотрел бы он так на нее, если бы Оксана была рядом?
        А Кай? Он ведь тоже мужчина. Смотрит ли он так на других девушек, когда меня нет рядом? Или даже рядом со мной?
        - Постыдился бы. Ты без пяти минут женат, папа.
        - Следи за своим языком, Юль, - многозначительно замечает отец.
        Поздно, папа. Не уследила. И не только за своим.
        - Так что с этой рубашкой, Юля? Ты вроде так радовалась, что мы наконец-то сможет отметить нашу первую годовщину в ресторане, а в итоге пришла в этой тряпке. Или она только выглядит так, как будто ей лет тридцать, а на самом деле, это брендовая шмотка из ГУМа?
        Отец в жизни не уделял столько внимания моей одежде, как сейчас, но сейчас он нервничает. И недаром. Клетчатая сине-красная фланель до безумия неуместна рядом с дорогими платьями и безупречными костюмами, в один из которых одет и мой отец в такой значимый для нашей семьи вечер.
        Эта рубашка даже старше меня. А еще она даже не моя. Она принадлежит Каю.
        Отец оглядывает забитый ресторан, высматривая наших гостей. Оксана с сыном задерживаются.
        - Говори уже, Юля. По тебе сразу видно, что что-то не так. Тебе нужны деньги? Новая машина? Что тебе в твои девятнадцать нужно, что ты так нервничаешь? У тебя сломался ноготь, ты набила тату или беременна?
        Хватаю ртом воздух и сильнее обнимаю себя. Опускаю голову. Воздух сгущается в легких, а щеки вспыхивают. Пауза затягивается.
        Ну же!
        Брошенная вскользь фраза обретает вес. Крепнет и растет в удушающей тишине, накрывая наш стол куполом. Отец выпучивает глаза и выдыхает:
        - Юля…
        Самое время рассмеяться. Отмахнуться и сказать, что ты, папа, я не такая.
        Но мне не смешно.
        Кровь в венах становится похожа на кислоту, когда я со скрежетом отодвигаю стул и поднимаюсь на ноги прямо перед отцом. Я не смогу сказать это. Но я должна. Разговор с Ксенией Михайловной помог расставить все точки на «И».
        Я распрямляю плечи и разглаживаю на талии фланелевую ткань, которой больше четверти века. Онемевший отец переводит расширенный взгляд на мой живот.
        У некоторых беременность протекает незаметно вплоть до третьего семестра, так мне сказали в женской консультации. Но из-за узкого таза и худобы это не мой случай. Анатомия, которая столько раз меня выручила за время моей карьеры, на этот раз оказалась бессердечной сукой.
        - Сколько? - цедит отец сквозь зубы. - Какой у тебя срок?
        - Почти три месяца… Я не знала, папа.
        Мой голос такой же серый, как небо над Исаакиевским. Только на горящий золотым пламенем купол я и смотрю, хотя голова кружится так, как не кружилась даже, когда я рискнула повторить знаменитые тридцать два фуэте(3).
        - Что именно ты не знала в свои восемнадцать?! - кричит отец. - Что надо предохраняться? Что от секса бывают дети?! - он вскакивает на ноги и смахивает со стола все, что там было. - Кто отец этого ребенка? Кто этот мудак?! Твой Яков из Академии? Да я его голыми руками придушу, но сначала обрезанный член вырву!
        Ненавистный кофе нефтяным пятном разливается по белой скатерти.
        Со звоном посуды мгновенно замирает ресторан. Люди не доносят вилки с едой до рта. Уставшие от карантинной изоляции, все рады внезапному спектаклю.
        Столикам сбоку от меня достались лучшие места - им отлично виден мой живот, и для них трагедия ясна даже без либретто(4). Зычный голос отца донесет подробности и до мест на галерке, никто из зрителей не уйдет обиженным.
        Мне не привыкать к вниманию, но раньше после нескольких секунд тишины следовал взрыв аплодисментов. А я позволяла себе улыбку подрагивающими от волнения губами.
        Я мечтала о бенефисе на сцене, но не таком. Но другого уже не будет.
        Отец останавливается, тяжело дыша. В таком состоянии он, пожалуй, может сделать все, о чем грозился.
        - Это не Яков.
        - А кто тогда?… - отец вдруг бледнеет. - Тебя ведь не…
        - Нет, - качаю головой. - Меня не насиловали.
        Я сама хотела этого, папа. Очень хотела.
        Стеклянные двери ресторана распахиваются с приветливым перезвоном колокольчиков, которые не было бы слышно из-за привычного роя голосов. Но теперь в ресторане тихо.
        Драма настигла кульминации. В такие моменты обычно замирает даже многоголосый оркестр.
        На пороге появляется красивая стройная женщина с каштановыми волосами. Думаю, она улыбалась, когда только заметила нас, но знать этого наверняка я не могу - маска скрывает половину лица Оксаны. Все защитные маски у Оксаны необычные, дизайнерские, и я никогда не видела ее, например, в обычной медицинской. Сейчас на ее лице маска с кружевом, которая делает ее похожей на восточную принцессу. Особенно когда ее темные глаза так густо подведены.
        Оксане хватает нескольких секунд, чтобы понять, что все очень плохо. Она оказывается возле нашего стола, даже не сняв кашемирового пальто на входе. Оксана правильная, поэтому маску она срывает со своего лица только у стола и зачем-то шепчет ярко-накрашенными губами:
        - Что случилось?
        Отец недолго смотрит на свою невесту, но, кажется, даже не узнает ее. Взгляд у него дикий. Ошалевший.
        Зеленый яд его глаз возвращается ко мне.
        - Юля, - хрипит папа. - Кто он? Назови его имя, чтобы я его уничтожил.
        - Какие ужасные вещи ты говоришь! - Оксана оглядывается по сторонам и тянет моего отца вниз, сесть, но он вцепился в край стола и не сдвигается. - Платон? Юля, что ты ему сказала?…
        Оксана ахает, замечая мой живот. Прикрывает рот ладонью.
        Ну да. Его нельзя не заметить.
        На УЗИ я очень боялась услышать, что там двойня, но плод оказался один. Просто я очень худая.
        Как иначе, я же балерина.
        Была.
        - О боже… - шепчет Оксана. - Юля, девочка, когда это произошло, мы ведь все время виделись?… Костя! - командует Оксана, глядя на появившегося в дверном проеме сына. - Костя, не раздевайся, мы уходим! Платон, идем. Не нужно разбираться с этим здесь.
        Держась одной рукой за живот, я тоже смотрю на Костю. Он только вошел в ресторан. Над черной маской сверкают его серые глаза.
        Мой Кай.
        Прости, но я больше не могла скрывать правду.
        - Кто это сделал, Юля? - ревет мой отец, отпихивая в сторону Оксану. - Скажи мне! Я должен знать, какому мудозвону оторвать яйца!
        Отец сильно встряхивает меня за плечи. Сейчас ему плевать на сплетни, на прессу и репутацию. Даже на меня в какой-то мере.
        - Язык проглотила?! Говори! Кто он?!
        - Тише, Платон! Ну что ты такое говоришь… - причитает Оксана. - Все будет хорошо. Мы справимся. Справимся с этим вместе! Девочка обязательно обо всем расскажет, только позже. Позже!
        Нет, я сделаю это сейчас. Сегодня, сидя в кресле перед Ксенией Михайловной в Москве, я поняла, что и так врала слишком долго.
        Мой сводный брат по-прежнему стоит в проходе, держа дверь нараспашку, но никого в ресторане не волнует промозглая питерская сырость. За его плечом в свете фонарей искрят желтым вспышками капли дождя.
        Кай внезапно срывает с себя маску, хотя не имеет права этого делать, стоя на пороге ресторана, но, в отличие от матери, плевать он хотел на правила.
        Давай. Скажи ему всю правду, читается в его стальных глазах. Раз начала, иди до конца.
        Он готов к последствиям.
        А я по ощущениям несусь к краю сцены, не замечая темного провала оркестровой ямы. В ушах гремит так и не исполненная партия, а ресторан перед глазами кружится, как карусель. Сердце колотится о ребра.
        Каждая кость горит, как от перелома, когда я вытягиваю руку.
        Разжимаю скрюченные пальцы и указываю на темную фигуру сводного брата в проеме ресторана.
        - Это он. Я беременна от него.
        (1) Москва - поездка Юли в Москву происходит в последней главе романа "Табу", первая книга цикла. Можно читать отдельно.
        (2) Ксения Михайловна - главная героиня романа "Табу", которая отговорила Юлю от непоправимого поступка.
        (3) 32 фуэте символ балетной виртуозности, первой кто проделала 32 оборота на месте была итальянская балерина. Впоследствии "трюк" повторила Матильда Кшесинская
        (4) Либретто - текст музыкально сценического произведения, например оперы, балета, оперетты и т. п.
        ГЛАВА 1
        Мы опаздываем.
        - Не вертись, Юля, - отзывается отец, как будто мне снова шесть и я не могу усидеть от скуки.
        - Пап, давай я на метро? Бегом и то быстрее будет! Посмотри на пробку!
        Не отрывая глаз от телефона, отец отзывается:
        - Никуда ты не опоздаешь. Будешь на месте вовремя.
        Наконец он откладывает телефон в сторону.
        - И забудь про метро, ясно? Никакого метро, пока не поймают тех, кто мне угрожает.
        В ярко-зеленых глазах горит забота, когда он проводит ладонью по моим собранным в высокий пучок волосам. Я замираю, а он по-доброму хмыкает и притягивает меня к себе.
        - Не растреплю я твою прическу, не бойся. Просто поймал себя на мысли, что давно не плел косы. Теперь ты собираешь их сама. А помнишь, как твоя Ева Бертольдовна учила меня, как закалывать челку невидимками? А ведь я так и не научился.
        Закрыв глаза, щекой касаюсь борта его пиджака и вдыхаю такой родной запах. Рядом с ним даже страх опоздать становится вдруг таким же надуманным, как и все мои страхи в детстве.
        Вздрагиваю от жужжания телефона, но отец не притрагивается к мобильнику. Эти несколько минут только наши, и я благодарна ему за это. Он не выпускает меня из объятий и говорит тихо:
        - Напомни, пожалуйста, про твою роль.
        - Я ведь вчера рассказывала, - отзываюсь чуть обижено.
        - Ну, Юль, прояви милосердие. Мне вчера совсем не до балета было. Напомни.
        - Если меня выберут, то я буду играть Сильфиду. Это фея. Смертным запрещено касаться ее, иначе она умрет. Но Сильфида влюбляется в юношу, а он - в нее. И, конечно, однажды он делает все, чтобы обнять ее, и она умирает.
        - О господи… А без смертей никак нельзя?
        - Это классический балет, пап. Без этого никуда.
        Он прижимает меня к себе так сильно, будто мне и правда грозит опасность. После смерти матери я - все, что у него осталось.
        Отец никогда не разделял моего увлечения балетом. Он техник до мозга костей, как он говорит, и даже красивая картинка на сцене никак его не трогает. Тем не менее, несмотря на высокую занятость, он присутствовал на всех моих выступлениях. Пусть и не понимал происходящего на сцене.
        Он не рассмеялся и не отмахнулся то меня, когда я в три года принялась танцевать перед зеркалом на носочках и регулярно разбивала нос, а однажды даже вывихнула мизинец, старательно улучшая выворотность стоп.
        - Наша Юлька мечтает стать балериной, - однажды сказала ему бабушка. - Смирись с этим, Платон.
        Смирился отец далеко не сразу. Кажется, он до сих пор считал мое увлечение балетом какой-то блажью, но и слова кривого мне не сказал. Пусть у него и не выходило помогать мне с прическами, макияжем и костюмами, он просто нанимал нужных людей.
        Мне даже завидовали те, кто приходил на выступления с мамами. Считали, что я задаюсь. Ведь, чаще всего, я была окружена свитой. Парикмахер, визажист, дизайнер. Отец никогда не жалел денег на любую мою прихоть, я же в глубине души очень завидовала остальным одноклассницам.
        И всегда отводила глаза в сторону, когда девочек из класса перед выступлением целовали мамы.
        Хотя бабушка с отцом всегда приходили смотреть на меня, это было не то.
        Еще папа очень переживает, даже если я умираю понарошку на сцене. Помню, как однажды он покинул зрительный зал во время «Жизели». Танец погибшей девушки на собственной могиле надолго выбил его из колеи. Уже после выступления я нашла его на ступенях театра, папа впервые пил прямо из бутылки и потом еще долго молчал тем вечером.
        Я бы не назвала своего отца чувствительным, просто он терпеть не может символику и атрибутику смерти, особенно если это связано со мной. Я чуть не умерла во время родов, вместе с мамой. Но врачам удалось спасти меня. А маму - нет.
        Машина медленно ползет по узким улицам, и я снова чувствую, как отец легко касается моих волос, чтобы не испортить прическу, и говорит:
        - Не волнуйся, Юль, роль у тебя в кармане. У тебя есть все шансы. К тому же, твоя Ева сказала…
        Вздрагиваю и выпрямляюсь, как от удара хлыстом.
        - Моя Ева?! Папа, ты же обещал!
        Он выставляет руки в свою защиту.
        - И я сдержал слово, Юль! Ничего у меня с ней нет! Твоя учительница сама подошла ко мне в том ресторане, честно! Я вежливо с ней говорил, соблюдая правила социальной дистанции и хорошего тона! Клянусь, мы даже оба были в масках!
        Я не сдерживаюсь и смеюсь. Он тоже, притягивая меня к себе обратно. Мы проводим вместе не так много времени, как хотелось бы. А еще папа говорит, что я очень быстро расту.
        Но это не так. Просто он до сих пор считает меня маленькой.
        А я уже взрослая. Мне восемнадцать и в этом году я заканчиваю Академию Балета. Самой не верится, что обучение промелькнуло так быстро. И впереди меня ждут лучшие театры и выступления…
        Отец продолжает:
        - Короче, твоя Ева Бертольдовна сказала, что у тебя есть все шансы заполучить эту роль на выпускном концерте. Лишь бы театры не закрыли к этому времени, в остальном тебе переживать не о чем.
        Я знаю, что папа одинок и очень хочу, чтобы в его жизни однажды появилась женщина, которая могла бы заменить ему мою маму. Слишком много лет он один. А я после выпускного могу уехать, если мне предложат работу в иностранных театрах.
        Конечно, я хочу остаться в России, но, говорят, из-за пандемии театры сильно урезали набор и неизвестно, когда все придет в норму…
        В общем, все сложно, и я бы не хотела, чтобы отец оставался один, если я уеду. Но я однозначно против Евы Бертольдовны в нашей семье, потому что она совершенно не подходит моему отцу.
        - Видишь, мы уже приехали, а ты переживала. Сейчас Федор за пять минут домчит тебя до Академии.
        Отец легко целует меня в лоб и желает удачи, подхватывает кейс и выходит из машины. Водитель сразу трогается, но на половине пути к Академии перед мостом вдруг тормозит и съезжает к бордюру.
        - Юлия Платоновна, две секунды. Возьму документы для вашего отца.
        - Хорошо.
        Достаю наушники из сумки, закрываю глаза и роняю голову на мягкий подголовник. Да что же такое? Сегодня как будто все против меня!
        С закрытыми глазами репетирую партию Сильфиды из первого акта, ее первое знакомство с Джеймсом.
        Роль моего возлюбленного отдана моему другу, Якову Розенбергу. Он превосходный танцовщик и даже влюблен в меня. Яков не перестает повторять, что однажды я выйду за него замуж, но я еще не сошла с ума. Яков хороший друг и профессионал, но замуж за него я ни за что не пойду.
        В тысячный раз воспроизвожу в памяти очередность прыжков и вращений в первом акте. Я должна буду наклониться и поцеловать Якова, пока он будет спать в кресле. Каждый раз на репетициях Яков специально дергается в последний момент, подставляя мне то губы, то свой подбородок для поцелуя. Приставучий Розенберг.
        Подрагивающими пальцами выстукиваю мелодию на кожаной обивке, замирая перед кульминацией.
        Даже от легкого поцелуя феи Джеймс мигом просыпается и сразу тянется к крылатой деве со своими объятиями. Это любимая часть репетиции для Розенберга и самая ненавистная для меня. Я взаправду убегаю от Якова, не позволяя ему коснуться меня, а Яков, кажется, ловит меня куда усерднее, чем должен был Джеймс.
        Иногда мне кажется, что преподаватели специально выбрали именно нас на главные роли, зная, что нам обоим даже не придется играть это противостояние. Розенберг всем и каждому растрепал в Академии о своих чувствах ко мне! А я и пяти минут не могу продержаться рядом с ним.
        Жаль, что отец запретил ездить на метро. Раньше мне очень нравилось добираться до Академии вместе с подружками, мы всегда вместе обсуждали других танцовщиков. Моя лучшая подруга играет Эффи, невесту Джеймса, но влюблена она, например, в нашего Директора. Хотя у них просто невероятная разница в возрасте!
        Быть влюбленной в преподавателей или директора это своего рода традиция, которая берет начало с времен, когда Академия была еще Императорским Училищем Балета. Мы читали об этом, когда проходили мемуары всех великих балерин прошлых веков.
        Вот Майя и выбрала себе Директора в качестве своего избранника. Ну потому что наш преподаватель классического танца, Аджам Касумович, еще старше!
        А я так никого и не полюбила. Наверное, мое сердце навсегда отдано балету. И это здорово.
        К сожалению, за последний месяц нападки в прессе на моего отца участились. Он говорит, что стал получать даже угрозы. Больше чем за себя, он переживает за меня. Хотя не понимаю, какое дело защитникам природы до балерины? Но отец об этом и слушать не желает.
        Он генеральный директор «Ю-Телеком», и до пандемии никому не было дело до вышек, которые обеспечивали покрытие сотовой связи. Но теперь все иначе, и мой отец много и подробно рассказывает в СМИ, развенчивая мифы, готовя рынок к выходу нового оператора в России, но все без толку. Платон Дмитриев теперь воплощение зла для многих и в чем только его не обвиняют...
        Слышу, как хлопает дверца, и машина тут же срывается с места. Наконец-то. Может быть, Федор все-таки доставит меня вовремя.
        Всем телом ощущаю, как машина вибрирует от растущей скорости. Меня даже заносит на резком повороте. Один из наушников от удара плечом вылетает на сидение.
        Резко распахиваю глаза, упираясь ладонями в дверь.
        С удивлением смотрю на проносящиеся за окном полуразрушенные кирпичные здания. Это какой-то объездной путь, чтобы не стоять в пробках? Как мы оказались здесь так быстро, если только что были практически в самом историческом центре?
        - Федор?
        Но имя встает поперек горла.
        За рулем сидит кто-то другой.
        ГЛАВА 2
        На голове водителя черный капюшон, но он сползает, когда мужчина дергается на мой голос и поворачивается ко мне едва ли не всем корпусом.
        Машина при этом несется, не разбирая дороги.
        Черная тканевая маска закрывает нижнюю половину лица угонщика, а на лоб падают волнистые темно-каштановые пряди. Лихорадочный блеск его глаз парализует меня страхом. А если он под наркотой или пьян?
        Или мы бы уже разбились?
        Он также ошарашено смотрит на меня, как и я на него. Хотя удивляться здесь должна только я.
        - Какого хрена? - шипит он неразборчиво. - Ты здесь откуда взялась?
        Краем глаза замечаю дерево и срываюсь на визг.
        - На дорогу смотри!!
        Он выкручивает руль в самый последний момент. Машина подпрыгивает на колдобине, и на этот раз меня отшвыривает к другой дверце. Слышен скрежет веток по крыше и как захлебывается мотор, выталкивая машину из грязи. Только чудом не застряв, мы несемся дальше.
        Не теряя времени даром, всеми пальцами цепляюсь за ручку дверцы, но в тот же миг слышу автоматический щелчок блокиратора, от которого мое сердце ухает в пятки.
        - Не открывай, дура! Костей на соберешь на такой скорости!
        - Кто ты такой? И что тебе нужно?
        - Успокойся. Машина мне нужна. Ты - не нужна.
        - И это должно меня успокоить? Это машина моего отца! Ты хоть знаешь, кто он такой?
        Я слышу глухой смех, и меня почему-то совершенно гипнотизирует то, как он щурит свои глаза над маской. Радужка у него необычная, почти прозрачная, как ртуть или сталь.
        Трясу головой и говорю:
        - Мой отец обязательно тебя найдет.
        - Все мы когда-нибудь сдохнем, - пожимает угонщик плечами. - Так какая разница, кто и когда меня убьет? А теперь хватит болтать и пристегнись. Постараемся не сдохнуть хотя бы сегодня.
        С низким вибрирующим рычанием мотора мимо пролетает еще одна машина. Ярко-красная, явно гоночная на мой девичий взгляд. Всю левую сторону нашей машины в этот момент обдает грязью. Комья чернозема сползают по чистым стеклам, когда красная, вильнув на грязи, устремляется вперед, оставляя нас позади.
        Парень в маске давит на газ, и при виде того, как ползет стрелка спидометра, я все-таки щелкаю ремнем безопасности. Удается не сразу, мои руки дрожат. В крови бурлит адреналин. Мне еще никогда не было так страшно, и все-таки нахожу в себе силы, чтобы спросить:
        - Ты меня похитил?
        - Не обольщайся, - бросает он, не оборачиваясь. - Ты просто шла в довесок к машине.
        Он резко выкручивает руль, и нас снова заносит. Я опять визжу. Справой стороны, в каком-то миллиметре от нашего крыла, проскакивает еще одна тачка. Она вся в грязи и цвета не разобрать.
        - Твою мать, - выплевывает парень.
        Деревья, которые видно теперь только с правой стороны, сливаются в сплошное пятно. Я вжимаюсь в кресло. Хотя на такой скорости, если парень вдруг потеряет управление, никакой ремень не спасет.
        Нас заносит на жидкой грязи, и я задерживаю дыхание, ожидая удара, который станет последним. Колеса скользят как коньки по ледовому покрытию, а мотор захлебывается.
        Но через секунду парень в маске выкручивает руль, и мы каким-то чудом все-таки пролетаем мимо ненавистной синей тачки, которая тоже увязла в грязи.
        Водитель зло сигналит нам вслед, а мой похититель показывает средний палец, бросая быстрый взгляд в зеркало заднего вида, не отпуская на этот раз руль.
        Кто в здравом уме будет угонять тачки, чтобы участвовать в гонках по бездорожью? Зачем? Какой в этом смысл? Ради чего он так рискует?
        Машина подпрыгивает, и мы влетаем на сухую колею.
        Угонщик целиком сосредоточен на дороге. Маска немного сползла, и я вижу, как он играет желваками. Он видит перед собой цель - другого гонщика, и упрямо держит курс прямо на него, выжимая из машины все возможное.
        Он забыл обо всем на свете.
        Даже обо мне.
        Не отводя глаз от зеркала заднего вида, решаюсь на невозможное: не меняя положения тела, одними кончиками пальцев тянусь к телефону, который лежит тут же на сидении.
        На экране все так же сменяют друг друга треки из балета, но все это как будто было со мной в другой жизни.
        Как я могла быть такой беспечной? И какой из него угонщик, если он мог меня не заменить?
        Мне удается подцепить телефон. Плеер завис, но я упрямо жму на «Избранное», чтобы набрать отца, но в тот же момент парень так резко тормозит, что все мое тело летит вперед.
        И я прикладываюсь лбом о водительское сидение.
        Вспышка боли ослепляет.
        Нос щиплет, и я часто моргаю. Из глаз сами собой брызнули слезы. Ребра горят огнем из-за ремня безопасности.
        Перед глазами пляшут разноцветные точки, а этот придурок снова набирает скорость. Слышу, как ревет мотор, и чувствую, как скорость снова вжимает мое тело в сидение.
        - Ха-ха! Выкуси! - вдруг орет он в приоткрытое окно.
        Ветер взметает мои волосы. Смахнув с глаз слезы, наконец-то вижу, что лидер гонки, за которым мы гнались, остается позади.
        Впереди - никого.
        Парень вскидывает руки, на мгновение полностью теряя контроль над несущейся на всех порах машиной. Руль он придерживает коленями, и я не могу сдержать крика:
        - Руль держи, придурок!
        Он оглядывается на меня, как будто и правда забыл, что не один. И быстро натягивает съехавшую до самого подбородка маску. Перехватывает руль и снова берет резко вправо. Вокруг машин больше нет, и скорость чуть снижается. Гонка окончена, если это вообще была гонка, а не какой-то изощренный способ самоубийства.
        Вспоминаю про телефон и оглядываюсь, но рядом со мной его нет. От резкого торможения мобильник улетел под ноги. Достать его теперь, не вызывая никаких подозрений, не выйдет.
        Хотя отец, наверное, и так уже знает, что машину угнали. Федор обещал вернуться быстро.
        Из березового редкого леса он выводит машину на какое-то поле. Вокруг никого, только грязь и тучи над заросшим пустырем. На шоссе, что виднеется впереди, нет ни одной машины, как вдруг мотор глохнет.
        Колеса окончательно вязнут в грязи.
        - Что дальше? - спрашиваю затылок.
        - Приехали.
        Парень бодро выпрыгивает из машины и распахивает пассажирское сидение с моей стороны.
        - Выходи.
        - Зачем?
        - Это конечная. Дальше я не поеду.
        - Издеваешься? Тут даже метро поблизости нет! Как я вернусь в город?
        Он тянется к пачке сигарет в переднем кармане черного батника, но потом вспоминает про маску на лице. Опустить ее, значит, показать лицо.
        Он решает повременить с курением.
        Мой похититель казался старше, пока я видела только его профиль. Теперь я вижу перед собой сверстника, и это пугает меня еще больше. Мы явно были на волоске от смерти. Вряд ли у него огромный опыт экстремального вождения, если ему не больше двадцати.
        Пока он на меня смотрит, не могу даже коснуться телефона. Мне много не надо. Пусть только отвернется или хотя бы отведет взгляд в сторону, я тот час выхвачу телефон из-под сидения.
        Но он глаз не отводит.
        Смотрит в упор. Я бы даже сказала - в наглую разглядывает.
        Не могу выдержать его пристального взгляда и поэтому принимаюсь разглядывать черные узкие джинсы, порванные на коленях, и высокие ботинки, которые утопают в грязи.
        Особых примет я заметила уже достаточно, но еще я не хочу покидать машину. Зная отца, в ней наверняка есть маячок или что-то подобное, как и в моем телефоне. Надо просто подождать.
        ГЛАВА 3
        Парень запускает пальцы в волосы и с раздражением откидывает их назад. Но порывистый ветер снова швыряет длинные отросшие темно-каштановые пряди ему в глаза.
        - Послушай, как тебя?...
        Упрямо молчу.
        И даже верю, что он не похищал меня. Ведь похитители должны знать, кого они собираются похитить. А еще они не выгоняют своих заложников на все четыре стороны. А угнанные тачки не бросают в грязи нараспашку. Ни одна из версий не сходится, а ведь из-за него я пропустила самое важное прослушивание в жизни!
        Поняв, что я говорить не собираюсь, он отмахивается.
        - Ладно, неважно. Послушай, у меня в машине не должны быть пассажиры. Так что тебе нужно убраться, пока сюда не нагрянули остальные. Поэтому выходи из машины и вали на все четыре стороны! Дальше мы не поедем, серьезно. Тачка увязла насмерть.
        - Никуда я не пойду, - складываю руки на груди и специально устраиваюсь поудобнее на сидении.
        Прозрачные стальные глаза за секунду темнеют, а его брови смещаются к переносице.
        Я же бросаю косой взгляд на часы на приборной панели и едко замечаю:
        - К тому же спешить мне уже некуда. Я опоздала и только что упустила главный шанс своей жизни. И все из-за тебя.
        Парень вдруг нагибается и выдергивает меня из машины.
        Полуботинки моментально погружаются в холодную жидкую грязь, и это остужает мой пыл. Уровень спеси в крови моментально падает, когда я чувствую его твердую хватку на своем теле. Мне снова страшно.
        - Ты хоть знаешь, что они с тобой сделают, когда узнают, что ты дочка Дмитриева? Плевать, что я не знаю твоего имени, но ты ведь его дочурка, верно? Если только он не предпочитает девочек значительно моложе себя, - цедит он сквозь маску.
        - Да как ты смеешь! Папа не такой!
        - Убирайся отсюда, пока цела и невредима. Тебя никто не должен увидеть! О тебе же забочусь! Просто поднимись по насыпи на это долбанное шоссе и поймай попутку. Такую куколку, как ты, довезут до города в два счета!
        Морщусь от жесткой хватки, и он все-таки ослабляет пальцы. Убирает руку, а я переступаю с ноги на ногу и задираю голову. Он высокий, выше меня на целую голову.
        Может быть, здесь полно опасностей, но сам он не выглядит пугающим. И я вижу, что он колеблется. Может, это его первое дело, ведь опытные угонщики не могут не заметить еще одного человека в машине.
        - Сразу видно, что ты ни черта не знаешь, какие опасности могут поджидать девушку на трассе. Рассказать, что сделают со мной в первой же попутке? Ведь девочек, в отличие от мальчиков, с детства учат прикидывать, что может случиться, если окажешься одна за гаражами или на окраине города!
        Краем глаза вижу, как он сжимает руки в кулаки, окидывая мои ноги и короткое шерстяное платье. Щеки моментально вспыхивают, потому что взгляд он задерживает на моих ногах дольше, чем нужно.
        Черт его знает, почему я так уверена, что он сам не сделает со мной этого. Никто не придет мне на помощь, на этом пустыре, если он сейчас запихнет меня обратно на заднее сидение и захлопнет двери.
        Он больше и тяжелее меня, а еще он - мужчина. И явно не стоит ждать помощи от тех людей, которые сюда вот-вот приедут.
        - Черт возьми! Тогда лезь в багажник, быстро!
        Он подхватывает меня за локоть, но я упираюсь. Другой рукой луплю его по спине, но ему все нипочем. Держа меня левой, правой он уже распахивает багажник папиной машины. И при виде него я вся холодею.
        - Нет! Не хочу! Не надо!
        Отбиваюсь еще сильнее, и в два счета вдруг оказываюсь прижата спиной к его животу, а перед глазами снова оказывается распахнутый багажник.
        Совершенно пустой, по закону подлости. Папа не возил хлама. И жаль, что сегодня он не собирался на охоту в заповедник. Двустволка бы пригодилась.
        - Пожалуйста, нет…
        - Не бойся, ты ведь балерина. Влезешь, - цедит он прямо на ухо. - Раз не сбежала, то теперь тебе надо спрятаться. Что будем делать дальше - придумаем потом. А сейчас просто не высовывайся, если не хочешь, чтобы с тобой что-то случилось.
        Он подталкивает меня к багажнику, и мои ноги скользят по грязи. Я сильнее прижимаюсь к нему спиной, всем телом, как никогда не стала бы прижиматься к незнакомым парням.
        А все потому что…
        - У меня клаустрофобия! - визжу изо всех сил. - Нет!
        Он шумно выдыхает через маску, и его дыхание даже через ткань щекочет мне шею. Скребусь пальцами по его животу, к которому он прижимает мои вывернутые руки.
        - Пожалуйста, нет…
        Он кладет руки мне на талию и снова разворачивает на месте, лицом к себе. В его руках я словно тряпичная кукла, еще ни один парень не позволял себе вести себя так со мной. Никто не касался меня без моего разрешения и не нарушал мои личные границы. А еще не вертел мной, как ему вздумается, если только он не мой партнер по танцу.
        - Это правда? Или ты лжешь мне?
        Опять внимательно изучает меня стальным взглядом, а когда я пытаюсь отвернуться, разворачивает мое лицо к себе. И наклоняется так низко, как будто я плохо слышу.
        - Ты представить себе не можешь, что сделают с тобой эти люди, что приедут сюда сейчас. А заодно и со мной. И тогда я точно не верну тебя папочке целой и невредимой. А если все пройдет, как по маслу, то я сам отвезу тебя в город, идет? Без попуток. Доставлю туда, где взял. У тебя нет времени на размышления. Либо прямо сейчас бежишь на трассу, либо залезаешь в багажник и ведешь себя как мышка.
        - Разве им не нужна машина?
        - Нет. Тебя просто не должны увидеть. Выбирай! Иначе сам запихну тебя в багажник, и плевать я хотел на твои фобии! Сейчас они будут здесь! Слышишь?
        Ветер доносит рев моторов из-за деревьев. У меня есть всего несколько секунд. И из двух зол я вдруг выбираю третье.
        - Куртку, - выдыхаю, цепляясь обеими руками за его черную джинсовую куртку, наброшенную поверх батника.
        ГЛАВА 4
        - Зачем тебе моя куртка?
        - Я спрячусь на заднем сидении, - тараторит балеринка, глядя на меня расширенными от страха глазами. - Пожалуйста, только не в багажник! У тебя куртка безразмерная, в ней утонуть можно. Укроешь меня сверху, никто и не увидит!
        Да она сумасшедшая!
        Прямо как я.
        Времени на раздумья нет. Киваю, и она забирается на сидение прямо с грязными ногами, прижимая колени к подбородку. Обхватывает ноги руками и так ложится на сидение. Срываю с себя джинсовку, уверенный, что ничего не выйдет, и бросаю сверху.
        Но это вполне себе выход.
        Она маленькая и хрупкая, как и положено балерине. А жесткий джинс хорошо скрывает очертания тела.
        Ничего подозрительного.
        Ну кроме того, что в такой дубак я зачем-то решил раздеться.
        Времени не остается. Гламурная бирюзовая тачка Маяка появляется в ту же секунду, как я захлопываю дверцу. Надеюсь, балерине не взбредет в голову неожиданно вылезти. Должен же быть у нее инстинкт самосохранения?
        Это у меня он отключен за ненадобностью.
        Красная колымага Луки тащится с другой стороны, поминутно застревая в раздолбанной гонкой колее, но мне нужен только Маяковский. От его решения зависит, прошел ли я испытательный заезд.
        Я уверен, что да.
        Зря я, что ли, выбрал именно тачку Дмитриева? На нее давно все облизывались, но не решались вот так сливать на пробных заездах. Держали про запас. А у меня не было другого выхода. На любой другой тачке, которые были на примете, я бы не приехал первым.
        Маяк тормозит поодаль, а Лука еще барахтается в грязи. Маяк выходит, поправляя на вытянутой, как осенняя груша, голове круглую вязаную шапочку. Сегодня пятница, канун шаббата(1), и сразу после гонки Маяк вернется домой, к семье, и даже будет освещать халу и читать молитвы. А Лука отправится к бабке, как и в любую другую пятницу, есть подгоревшие пирожки с картошкой на сале.
        А я? Идти мне некуда и никто меня не ждет.
        Может, поэтому я решил помочь балеринке? Что там она говорила про важнейшее событие, которое она пропустила по моей вине?
        Разберемся. Главное, чтобы сейчас она сидела как мышка.
        Маяк подходит ближе, и я все-таки спускаю черную маску до подбородка. От него лицо прятать не нужно.
        - Вот так подстава, Кай! - грохочет Маяк.
        Его крохотные темные глазки с жадностью и вожделением осматривают тачку Дмитриева. Отец у балеринки знает толк хороших машинах, и половина гонщиков бредили ею, как только стало известно, что ее доставят в город.
        Я не случайно выбрал именно ее. У меня был только один шанс, чтобы заполучить место для участия в первом туре. И я сделал все, чтобы его не упустить. Но времени для подготовки было мало. Если другие собирались отслеживать перемещения и окружение Дмитриева месяцами, чтобы достаточно подготовиться и как раз успеть ко второму туру, у меня на все про все ушло всего четыре дня.
        И, разумеется, я не учел, что в пятницу в машине Дмитриева окажется еще и его дочка. Ведь с понедельника по четверг ее там не было!
        Черт его знает, как я ее не заметил. Она действительно умеет быть неприметной, когда того захочет. Надеюсь, сейчас как раз такой момент.
        Маяк обходит тачку и замирает возле пассажирской дверцы. Касается чистого участка на крыше, не заляпанного грязью, и поглаживает машину.
        Я перестаю дышать. С моей стороны видно, как из-под куртки выглядывает прядь светлых волос. Видна ли она Маяку? Стоит балеринке сейчас хотя бы шевельнуться, сдвинуть куртку и все пропало.
        - Вот скажи мне, на хрен им такие тачки в городе? - рассуждает Маяк. - Уверен, эта девочка давно мечтала вырваться на свободу… Как думаешь, понравилось ей жить на полную?
        Киваю. И стараюсь не думать о другой девочке, запертой в этой же тачке. Вот кто сейчас точно не в восторге.
        Маяк убирает руку и наконец-то переводит взгляд с машины на меня.
        - Удивил, так удивил. Все облизывались на эту тачку, а ты в наглую взял и вывел ее из списков в первом же отборочном туре… А ты не так-то прост, как кажешься, да? Что ж, твоя взяла, парень. Убедил. Жди месагу с инфой про следующий заезд.
        - Спасибо.
        - И, кстати, куртку не забудь… Шаббат шалом(2).
        - Ага, - выдавливаю из себя в ответ.
        Что это значит? Он что-то заметил или это просто совет не разбрасываться уликами?
        Бирюзовая волна уносит Маяка к семье, нерушимым традициям, оставляя меня без ответов, а балеринка впервые шевелится на сидении, но я быстро стучу по стеклу кулаком, потому что слишком рано вылезать, и оборачиваюсь к другу.
        - Кай! - орет Лука на всю округу.
        Через плечо вижу, как балеринка снова каменеет. Наверняка и уши навострила, так что мое имя теперь для нее больше не тайна.
        Перехватываю Лукьянюка раньше, чем он подлетает к тачке. Зная его, он обязательно залезет внутрь, посидит на всех сидениях и даже может растянуться на заднем, подложив под голову мою куртку.
        - Эй! - возмущается друг. - Даже не дашь прикоснуться к этой прелести? Это что, ревность?!
        Стискиваю зубы.
        - Тачку уже ищут. Надо убираться.
        - Ты что, не отрубил геолокацию? - пугается Лука. - Ну садись в мою, помчали тогда.
        - Не, не могу. Хочу башку проветрить. Пешком пойду.
        - Чего? - Лука замирает возле своей разбитой колымаги. - Заметут же тебя, Кай! Думаешь, Дмитриев тебя тоже с победой поздравит, когда найдет?
        - Все будет норм, Лука. Езжай быстрей. Тебе еще на трассу выбраться надо.
        Друг колеблется. Чешет спутанные курчавые волосы.
        - А ты это… Вечером придешь? На пирожки?
        Вспоминаю ароматы подтопленного сала, поджаренного лука и горячие клуба дыма от вареной картошки и полусырое, еще горячее тесто.
        В любой другой день я бы с радостью. Но…
        - Не сегодня.
        Лука уезжает после небольшой заминки. Подталкиваю его машину, которая буксует, но все-таки выбирается из грязи.
        Возвращаюсь к машине Дмитриева. Геолокацию я, конечно, отрубил. Первым делом. Но найти машину все равно не составит труда. Это не так сложно, когда она такая единственная в городе.
        Сажусь за руль и сразу завожу мотор.
        Вижу, как в зеркале поднимается темная гора. Из-под моей куртки сверкают синие глаза балеринки. Раньше она была причесанная, каждая прядка к прядке на голове, сейчас растрепанная, взлохмаченная. Щеки горят. Губы искусанные. Ох.
        Резко отвожу глаза в сторону, выкручиваю руль и с разгона влетаю на насыпь пустого шоссе.
        - Где там твое прослушивание? - спрашиваю через плечо.
        Глаза балеринки становятся квадратными.
        Да, я настолько сумасшедший.
        - Сцена Александринского театра.
        Хмурюсь, пытаясь сообразить, где это. Театрал из меня не очень.
        - Возле Академии Балета, на улице Росси… Подожди, ты сейчас реально везешь меня прямо туда?
        - Да.
        - А потом что?
        - А потом я оставлю тебя, тачку и уйду.
        - И ты не боишься, что тебя найдут?
        - А ты меня сдашь?
        Перехватываю в зеркале ее смутившийся взгляд.
        - Опусти маску, - просит она.
        - Зачем? Чтобы тебе было легче меня опознать?
        Она отворачивается, пытаясь скрыть улыбку. Заправляет за ухо выбившуюся прядь. Ловлю себя на мысли, что хотел бы коснуться ее волос и повторить это движение.
        - Ты этим постоянно занимаешься?
        - Постоянно ли я похищаю девушек? Нет, это в первый раз.
        - Я про машины. Никогда не слышала, чтобы на угнанных машинах устраивали гонки. Это такая фишка?
        - А я никогда не видел, чтобы люди по доброй воле садились на поперечный шпагат, - не остаюсь в долгу. - Просто мы из разных миров, балеринка. И ничего с этим не попишешь.
        (1) Шаббат - суббота по еврейскому календарю
        (2) Шаббат шалом - хорошей субботы (иврит), дословно "Привет, суббота"
        ГЛАВА 5
        Паркуюсь неподалеку от театра и тут же покидаю машину. Для меня каждая секунда на счету, это балеринка, сколько угодно, может оставаться в тачке своего отца.
        Забегаю в туннель между домами и поднимаюсь по черной лестнице на чердак. Питер с высоты выглядит даже привычнее. Но вместо того, чтобы изо всех сил уносить ноги, зачем-то подхожу к высокому круглому окну с мутным стеклом. Просто интересно, как там балерина.
        За несколько минут, пока я поднимался на пятый этаж, улица теперь вся запружена полицейскими машинами. Синие и красные всполохи играют в догонялки по желтым стенам, а менты уже подкрадываются к тачке.
        Есть даже саперы. Ищут подвох во всем.
        Ну ничего. Скоро начнется новый сезон гонок. И странные угоны перестанут быть сенсацией.
        Балеринка смело выходит из машины, доводя саперов до паники. Они бросаются на землю, но через толпу к ней тут же подлетает мужчина.
        В костюме нараспашку, без формы и бронежилета.
        Дмитриев.
        Отец балеринки не боится выражать эмоции на людях. Плевать он хотел и на орущих ментов, которые наверняка сейчас втирают ему об уликах, отпечатках и безопасности.
        Дмитриев просто рад видеть дочку живой. Он целует и обнимает ее при всех, а она даже не пытается вырваться. Сама обнимает его также крепко, как будто они месяц не виделись.
        Мне странно видеть это. В целом мире нет человека, которого я мог бы обнимать вот так, не выпуская из рук, до боли в ребрах. Как и нет того, кто желал бы обниматься со мной.
        Мать не в счет.
        Еще в десять она ограничивалась тем, что трепала меня по волосам. А после я сам стал избегать обнимашек, а она не настаивала.
        Толпа зевак становится только больше: высыпали на ступени театра другие танцовщики. Уверен, балеринке дадут еще один шанс. Причина для опоздания у нее уважительная. Не каждый день тебя вот так похищают средь бела дня.
        Может быть, даже парочку интервью даст.
        Мне бы уже бежать, сломя голову. А я по-прежнему стою и выглядываю светлую макушку и растрепавшийся пучок. Вспоминаю ее узкую спину под своей ладонью.
        Дмитриев вдруг тянет на себя куртку, в которую она по-прежнему одета. Балеринка цепляется в нее, но Дмитриев грубо срывает мою куртку с плеч своей дочери.
        И передает ее полицейским и уже совсем иначе смотрит на дочь. Как будто подозревает ее в сговоре. Блин, мужик, ее так трясло в этом шерстяном коротком платье, что я просто не смог забрать свою тряпку. А походу, стоило.
        Но разборки с отцом откладываются. По крайней мере, сейчас балеринку обступают сверстники. Особенно выделяется один, курчавый, как барашек, и в серых лосинах, которые трындец как обтягивают его яйца.
        Он гей, правда? Ну не может нормальный мужик такие колготки на себя натянуть? Пусть он окажется геем и я наконец-то уйду.
        Святые помидоры.
        Нет, Барашек не гей. Барашек самый настоящий натурал. Я только что видел, как его рука скользнула с талии балеринки ниже, на задницу. Ни один гей не станет с таким энтузиазмом лапать девочек в коротких платьях. А еще не будет тереться о их задницу своим выпирающим из лосин бугром.
        И куда смотрит отец? Ах да, он куда сильнее агрится(1) на мою куртку, которую уже передал полиции. Кажется, он даже требует служебных собак «вот прям щас». Да забей ты на куртку и машину, Дмитриев, заметь уже, как твою дочь тут при всех лапает какой-то кудряш в лосинах!
        Топот ног звучит как приговор.
        Я просрал время, и теперь мне надо убираться отсюда очень быстро.
        Сообразили, что я не мог далеко уйти. А я мог бы, если б не остался. И зачем так внимательно следил? Может, у них там любовь с Барашком в колготках.
        У балеринки своя жизнь и свои кавалеры, которых вполне может быть уже одобрил ее отец. Взрослая ведь девочка.
        А вот от меня он точно будет не в восторге. Особенно после тачки.
        Все, надо валить.
        Бросаю последний взгляд на дочку Дмитриева и выбираюсь через скрипучий люк на обитую жестью покатую крышу. Бегу по тонкому дырявому мостку, перекинутому на другой дом.
        Там юркаю на темный чердак и, низко согнувшись, миную провода, ветошь, пауков и пыль, и бегу мимо мышей и крыс на крышу соседнего дома.
        Надо было выбирать пирожки. Ел бы сейчас сырое недожаренное тесто, а не пытался оторваться от погони. Чертов озабоченный Барашек и балеринка с ее длинными ногами.
        Прыгаю с полутора метров вниз, вместо того, чтобы сбегать по железной лестнице. Щиколотку прошивает болью, как от пули. Но стрелять среди бела дня, слава Богу, еще никто не начал. Шум погони немного стих, значит, я смог оторваться.
        Снова перебегаю по кромке крыши на другую и прыгаю, пугая туристов в ярких оранжевых касках, которые залезли на одну из крыш Питера и теперь радостно фоткаются на фоне Исаакиевского.
        - Молодой человек, а вы кто такой?... - подскакивает гид.
        - Не мешайте работать! Кабель от интернета тяну.
        Так она мне и поверила. Я все еще в маске и без оборудования. Да еще и бегу сломя голову по крышам.
        Но даже секунды ее замешательства мне было достаточно.
        Минуя туристов, спрыгиваю мимо опешившего гида в распахнутый лаз, ведущий на узкую черную лестницу, и там подхватываю одну из лишних оранжевых касок.
        На ступенях даже перехожу на бег. В спину несутся громкие голоса. Черт, лишь бы не бежали с первого этажа навстречу, но на лестнице тихо, только мой собственный топот отскакивает от стен и резонирует с грохочущим в груди сердцем.
        Выбегаю в квадратный питерский дворик и несусь наперерез. Воздух гудит и вибрирует от сирен. Загоняют, как волка на охоте.
        С разбегу врезаюсь плечом в ворота, но калитка остается запертой. Что за ерунда? Еще вчера этих ворот тут не было! Отбегаю назад и осматриваю свежую пену по углам конструкции. Твою же мать!
        - Туда побежал! - отражается эхом от колодца.
        Калитка неожиданно распахивается, и на меня смотрит еще один гид с такой же группой туристов.
        - Вы уже закончили? - спрашивает.
        Не сразу вспоминаю, что на мне оранжевая каска, из-за которой она приняла меня за туриста.
        - Конечно, закончили! Там же смотреть не на что! - кричу во весь голос, и будущие руферы(2) мигом навостряют ушки. - Обдираловка чистой воды! Кругом одни провода, а вам лишь бы деньги содрать!
        Понятия не имею, сколько стоит подняться по черной лестнице на чердак, когда то же самое можно сделать бесплатно на любой питерской крыше. Но судя по тому, как заволновалась толпа, недешево, и я попал в точку.
        Пихаю в руки гида каску и проскакиваю в распахнутые ворота. Как раз вовремя. Толпа волнуется прямо в узком проходе и мои преследователи вязнут в недовольных туристах.
        Влетаю в ближайший продуктовый и несусь сквозь него, сбивая с ног грузчика. Продавщица в наморднике орет, что туда нельзя посторонним, но я уже пролетел магазин насквозь. Теперь я на той стороне дома, в очередном колодце, откуда рукой подать до другой черной лестницы и еще одной крыши, на которой я наконе-то буду в безопасности.
        Я почти оторвался.
        Но возле заветной и запертой на замок двери торможу из последних сил. И едва не врезаюсь в мужчину в форме. При виде него мое сердце ухает в пятки.
        А капитан Морозов отбрасывает недокуренный бычок в сторону и улыбается:
        - Вот так встреча, Костя. Спешишь куда-то?
        (1)агриться - (геймерский сленг) злиться.
        (2) руферы - от английского "крыша". Так зовут себя те, кто забирается и передвигается по крышам.
        ГЛАВА 6
        - Гронский, на выход.
        Из камеры меня приводят на допрос к Морозову. Раз двадцатый за прошедшие трое суток. Бросается в глаза, что капитан зол, ему не хватает сна, еды, свежего воздуха и семьи, если она у него есть. Вместо этого он вынужден сидеть здесь со мной, потому что понятно - спускать дело на тормозах Дмитриев не намерен.
        - Присаживайся, Костя.
        На столе передо мной капитан, как пасьянсом, раскладывает фото. Уже знакомые, но других нет. Красный ферарри, желтая камарро, все гоночные, выделяется только серебритый приус. Последний случайно затесался, я сам удивился.
        - Знаешь, что связывает все эти машины?
        Знаю, конечно.
        Но я молчу, и капитан отвечает сам:
        - Их всех обслуживали на автосервисе, в котором работаешь ты.
        - Работал.
        - Что? - Мороз как будто даже удивлен, что я умею разговаривать.
        - Я там летом подрабатывал, капитан. Больше не работаю.
        Морозов скисает и снова глядит на меня без интереса. Это ему известно.
        - Ну да, - тянет Морозов. - Ты же у нас студент, Костя.
        Это как спектакль, который разыгрывают два уставших актера. Но по-другому нельзя.
        - И на кого учишься?
        - На программиста.
        Кивая, Морозов нагибается и бухает поверх фоток машин журнал посещаемости группы ОПР-231.
        - Гронский К, - цокает языком Морозов и ведет пальцем по списку. - Что ж так посещаемость хромает? Причем на обе ноги?
        Напротив моей фамилии сплошные «н», потому что деньги за «липовую посещаемость» я планировал заработать только на первом туре гонок, вот только теперь неизвестно, если я туда попаду. Копеек с зарплаты мне бы на жизнь и универ все равно не хватило.
        Но за прогулы у нас в тюрьмы не сажают, так что переживать не о чем.
        - На что ты надеешься, Гронский? Ладно, эти машины. Их ты погонял и вернул на сервис, но сейчас-то ты палку перегнул. Неужели так понравилась тачка? А мама тебя не научила, что чужое брать нельзя?
        Мать я видел только в первый день. Могла и не говорить, что денег у нее нет, чтобы меня вытащить. И так знал.
        Но пока все складывалось отлично. У Морозова на меня было не так много, как я думал поначалу. Только проклятая чуйка следака, которая привела его точно к той черной лестнице, которая была моим пропуском в нормальную жизнь. И мой послужной список, который давно ему покоя не дает.
        - Или девушка тебе понравилась, Кость? За похищение знаешь, сколько дают? А за изнасилование?
        Это тоже знаю. Спасибо сокамерникам, просветили.
        - Дмитриев спуску тебе не даст, Костя. Не надейся. Это вот этим проще было заявление забрать, чем с тобой сопляком разбираться. А Дмитриев за дочку тебе шею перегрызет и не подавится.
        - Не понимаю, о чем вы.
        Я сижу здесь третий день, но опознания или ставки до сих пор не было. Почему?
        Если бы хотела, балеринка могла бы меня сдать с потрохами в первые же сутки. А так мы с Морозовым третий день топчемся на месте. Только надоевшие фотки, прошлые дела, которые давят на нервы, но ничего не представляют, так как обвинения так и не были выдвинуты.
        Даже сейчас Морозов, по сути, не пугает конкретными штрафами или чем-то существенным, только прессует. Жаль, что я не могу этого объяснить маме. Меньше бы нервничала, если бы поняла, что на гонку я мчал проверенной дорогой, там камер точно не было. Мог напороться на какую-нибудь разве что на обратном пути, все-таки в центр сунулся ради искусства. Но то, что за рулем тачки Дмитриева именно я, еще доказать надо, спасибо пандемии. На мне были капюшон и маска, а еще перчатки.
        И если очной ставки или опознания не будет, то может и пронесет.
        - Понятно. Раз по-хорошему не хочешь, будет по-плохому. Надевай маску, Гронский, раз твоя, - Морозов кидает через стол мою маску в пакете для улик.
        Пальцы подрагивают, пока вожусь с зип-застежкой, но вслух спрашиваю:
        - Сгоняем в ресторан, капитан? Давно пора. Кормят тут так себе.
        Лучше бы Морозов так широко не улыбался.
        - В рестораны ты не скоро попадешь. Сейчас тебя дочка Дмитриева выведет на чистую воду, Костя.
        ***
        Руки дрожали, а облупленные серые стены узкого сырого коридора пугали. Растерла холодные ладони между собой, стараясь не смотреть по сторонам и дышать неглубоко. Воздух в СИЗО затхлый, сырой и застоявшийся.
        Я никогда не бывала в таких местах. Контраст с театром и академией, в которых я провела большую часть жизни, просто невероятный. Из светлых огромных помещений я словно спустилась в преисподнюю. Если в одной машине разницы между нами не было, то оказавшись здесь, понимаю - мы действительно очень разные.
        Не представляю, как продержаться здесь, а это только временное заключение, не говоря уже о том, что есть места хуже этого. Отец в красках описывал, что он добьется того, чтобы угонщика и похитителя отправили именно туда. Куда еще хуже?
        Иду за отцом через полуподвальное помещение без окон, и не представляю, как здесь можно продержаться несколько часов, не говоря уже о трех сутках и как не сойти при этом с ума.
        - Не волнуйся, - произнес идущий впереди отец. - Тебе это ничем не грозит. Ты будешь смотреть на них через специальное стекло, они тебя не увидят.
        - Хорошо.
        - Сюда, - капитан Морозов указывает на единственную дверь и останавливает моего отца поднятой ладонью. - Без вас. Только ваша дочь.
        - Что? Я должен быть рядом с ней!
        - Нет. Она совершеннолетняя и только она видела преступника, верно? Присутствие посторонних на таком мероприятии запрещено. Только она и адвокат.
        Адвокат маячит безмолвной тенью за моей спиной, за три дня, что я его знаю, он не произнес больше десяти слов. Молчит он и сейчас, хотя знал об этих правилах и раньше.
        Отец играет желваками, под тяжестью его взгляда любой другой бы уже стушевался. Но капитан Морозов даже не меняется в лице.
        - Таковы правила, - подает голос адвокат. - Вы ведь хотите, чтобы виновный понес наказание?
        Я вот, например, не хочу. Единственное, что я сейчас хочу, это сбежать отсюда, подняться к свету, вернуться в свои светлые аудитории с большими полукруглыми окнами, где никогда не пахло так, как тут.
        Где-то вдали хлопает дверь, а по коридору сразу тянет холодом. Неизвестно, сколько продолжалось бы молчаливое противостояние капитана Морозова и моего отца, если бы обоих не отвлек стук каблуков.
        - … Нет, это ты меня послушай! Это и твой сын тоже, и если ты со своими связями палец о палец не ударишь, то его посадят. Так что вытащи свою голову из-под юбки очередной шлюхи и поступи хоть раз по-мужски!.. Да, я все сказала, - с этими словами женщина завернула за угол и замерла при виде мужчин.
        На ней была обтягивающая до колен юбка, высокие сапоги на шпильке и теплый плащ нараспашку. Ни капли не смущаясь, она взбила влажные темные локоны и, приподняв бровь, посмотрела сначала на капитана, а потом остановила свой взгляд на мне.
        Я вся сжалась.
        Эта женщина могла по праву ненавидеть меня, верно? Сейчас от меня зависела судьба ее сына, а я почему-то сразу поняла, что это мать Кая. Конечно, он был не один в СИЗО, но седьмое чувство не проведешь. Не знаю, были ли они похожи с сыном, ведь я даже лица Кая толком не видела. Интересно, кто его отец и почему он никак не помогает семье.
        - Я бы попросил вас подождать во дворе, - кашлянул капитан Морозов.
        С моим отцом он говорил другим голосом.
        - Не могу. Там дождь начался, - невозмутимо ответила она.
        - Кхм… Ладно, - Морозов перевел взгляд на моего отца, но возражений на этот раз у него возникло.
        - Мне ждать тут? - только и спросил он.
        Морозов стрельнул взглядом в сторону, а потом очень внимательно поглядел на отца, словно проверяя, будет ли тот держать себя в руках? Наверняка по строгим правилам, моему отцу нельзя было оставаться с матерью Кая даже в одном коридоре.
        Отец коснулся моих плеч.
        - Не переживай, я буду ждать здесь, а ты будешь не одна.
        Я кивнула. Капитан Морозов распахнул для меня дверь. Внутри тускло горела лампа, а основное внимание сразу приковывало огромное прозрачное стекло в рамке.
        За ним была еще одна комната, и вот там светили сразу несколько ярких белых ламп, которые уничтожали любые тени. И сейчас там, спиной к белой стене, стояли пять парней. Все в черных защитных масках и в черной одежде.
        Я запнулась на пороге, но следом за мной шел адвокат и именно он все-таки втолкнул меня в комнату. Дверь за ним захлопнулась, отрезая меня от коридора и отца, который не стал дожидаться меня на том же месте.
        Я успела услышать только его приглушенный расстоянием голос и тихий женский голос.
        - Меня зовут Платон Дмитриев.
        - Да уж я знаю, кто вы.
        ГЛАВА 7
        Пять высоких парней в черном пугают меня до чертиков, а ответственность за каждое сказанное слово сдавливает горло тугим шарфом.
        - Встаньте сюда, Юлия.
        Морозов указывает на нарисованный белой истертой краской квадрат напротив окна. И я с трудом передвигаю ноги, теряя все изящество разом, так что никто и не поверит мне, что я балерина, если узнает об этом сейчас. Сердце колотится в груди так истошно, что кажется, даже отец в коридоре может его услышать. Шея втянута в плечи и я боюсь поднимать глаза выше, туда где сверкают только глаза над одинаковыми черными масками.
        - Сосредоточьтесь и внимательно посмотрите на них, Юлия. Не волнуйтесь. Мы никуда не торопимся.
        Несколько раз моргаю прежде, чем поднять глаза.
        Тянуть все равно не выйдет. Я уже здесь.
        Меня тут же слепит яркий белый свет, отраженный от такой же стены за спинами парней. Взгляд метается между пятью одинаковыми батниками из плотной черной ткани. Парни стоят недвижимо. Как будто пять манекенов в витрине магазина, но все куда серьезнее, а я не выбираю сейчас одежду.
        Мне требуется вся смелость, какая у меня только есть, чтобы все-таки поднять глаза выше. Даже в свое первое выступление на большой сцене я не переживала так сильно.
        Пять одинаковых черных масок не упрощают задачу. Сколько незнакомых людей я могу встретить за день в таком городе, как Питер? Сотни. Случайные лица, которые мелькают на эскалаторах, сонные попутчики в метро, обслуживающий персонал на улице, кафе, метро и даже в театре. Этих людей я привыкла не замечать. А с обязательным масочным режимом иногда не узнаю даже знакомых.
        Парни очень похожи, и я окончательно теряюсь.
        На мгновение закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, каким он был. Воссоздать в памяти его профиль, пока он был за рулем, но эти воспоминания смазаны. Возможно, все дело опять в чертовой маске.
        Отматываю воспоминания к тому моменту, когда он бесцеремонно вытащил меня из машины. Только тогда я успела разглядеть его, пока он возвышался надо мной, как башня «Газпрома» над Питером. Пока Кай хмурил темные широкие брови, сверкая глазами, иногда откидывая со лба длинные отросшие волосы, я только и делала, что старалась запомнить черты его лица.
        Неужели так и не запомнила?
        После он и сам сообразил, что стоит слишком близко. И вжал меня спиной в свой живот, запрещая пялиться на него и дальше.
        Единственный парень, к которому я вообще прижималась и который мог касаться меня, был Розенберг, но только в танце, так что не считается. Возможно, это только мое живое воображение, помноженное на пережитый стресс, но каждый раз, когда я вспоминаю прикосновения Кая, мое сердце сбивается с ритма.
        Эта тахикардия очень мешает сейчас, когда я во что бы то ни стала должна вспомнить, как он выглядел.
        Распахиваю глаза и быстро, пока помню то смутное ощущение, веду расфокусированным взглядом, чтобы не цепляться за детали, по пяти незнакомым лицам. Отмечаю про себя, что второй слишком низкий, а третий куда выше, чем надо, я хорошо запомнила, что запрокидывала голову рядом с ним.
        А у пятого синие глаза, а того, кто стоит первый, - почти черные.
        Блестящие темно-каштановые волосы и сейчас привлекают мое внимание, но сердце начинает биться невпопад только, когда я вижу стальные холодные глаза над черной маской.
        Кай смотрит прямо на меня, и я на мгновение едва не теряю точку опоры. Колени подгибаются, а сердце снова обрывается.
        Пока я не вспоминаю о посторонних и капитане Морозове, который тоже глаз с меня не сводит.
        Тогда я беру себя в руки и понимаю, что Кай не может видеть меня через одностороннее стекло. Скорей всего, он просто смотрит на свое отражение, оттуда и ощущение, что он как бы отвечает на мой взгляд.
        Сейчас я могу безнаказанно его разглядывать. Как будто кто-то поставил для него время на паузу, а для меня оно бежит своим чередом. Я разглядываю высокий чистый лоб, волосы, которые теперь не такие чистые и блестящие, как три дня назад, и понимаю, что не ошиблась.
        Он в той же одежде, только без куртки. Я сказала, что нашла ее в машине и оделась, потому что замерзла, а на вопрос, чья она, с удивление спросила, разве не Федора? О результатах допроса водителя я не знаю, только то, что отец его в тот же день уволил.
        Я не стала рассказывать о гонке, других машинах и подслушанном разговоре с каким-то мужчиной с прокуренным голосом. Все равно я ничего не видела и не слышала имен, кроме Кая. И даже о том, что по-настоящему его зовут Костя, я узнала уже от отца.
        Но для меня он все равно останется Каем.
        С застывшим ничего не выражающим взглядом, как сейчас, Кай очень похож на замерзшего в замке снежной королевы мальчишку. А ведь он знает, что сейчас решается его судьба. И зависит она только от меня.
        Крайний парень слева, например, заметно нервничает. Куда больше Кая, который, словно вырезанная фигура изо льда, стоит недвижимо, упрямо и не шелохнувшись.
        Он готов ко всему.
        Но почему?
        Что сделало его таким? И ради чего он продолжает жить так, как живет?
        - Юлия, вы готовы указать на того, кто был за рулем машины? - вопрос капитана возвращает меня к реальности.
        Со мной капитан Морозов говорит очень вежливо, думаю, что с парнями вроде Кая, он говорит совсем иначе. А еще, думаю, мне позволили стоять здесь, куда больше времени, чем дают обычно всем остальным.
        Но даже это время уже вышло.
        Я бы хотела узнать Кая лучше, но вряд ли это возможно. Мы из разных миров, в этом Кай был прав. И такая, как я, не пересекаются с такими, как он. Только случайно.
        Все, что я могу сделать для него, это дать еще один шанс. Только от него зависит, воспользуется он им или нет.
        Я думаю, что нет. Он выиграл эту гонку и, если не передумает, будет участвовать в других. Не знаю, что может заставить его не рисковать, если собственная жизнь для него ничего не значит.
        Бросаю последний взгляд на всех пятерых, украдкой глядя в стальные, холодные, как металл на морозе, глаза, в которых нет ни капли чувств.
        И поворачиваюсь к капитану.
        - Мне жаль, капитан. Но я его не запомнила.
        Прощай, Кай.
        Надеюсь, кому-нибудь удастся растопить твое сердце.
        ГЛАВА 8
        В прихожей натягиваю ботинки, когда слышу, как проворачивается в замочной скважине ключ. На пороге появляется мама.
        - Привет, Кость. Ты ел?
        Киваю.
        С шестнадцати лет я готовлю себе сам. Чаще всего, у нас с мамой даже продукты разные, поскольку она сидит на диете и не ест то, что ем я. Ее легкие салаты с куриной грудкой для меня на один зуб, поэтому я научился готовить сытные, но простые блюда, типа плова. Иногда запекаю кур целиком, мама берет себе грудку, а мне хватает мяса на два дня и его можно есть даже холодным. Его я и доел, с хлебом, перед компом, пока оформлял нужную мне покупку на вечер.
        Расстегнув пуговицы пальто, мама тянется к шелковому платку на шее, а потом вдруг замирает и решает его оставить. Оглядывает мои зашнурованные ботинки и спрашивает:
        - Вернешься вовремя?
        - Как иначе?
        Я веду себя образцово-показательно уже вторую неделю после того, как меня выпустили из СИЗО. Даже ежедневно посещаю унылые пары в универе, поскольку о каждом моем прогуле деканат сообщает лично капитану Морозову. Каждый день я даже прихожу ночевать домой и делаю это до полуночи.
        Но если сегодня я скажу маме, куда иду, она мне ни за что не поверит.
        - Как вчера? - мама вскидывает бровь. - За пять минут до двенадцати?
        - Но ведь успел, - пожимаю плечами. - Платок так и не снимешь?
        Мама замирает и опускает руку, все это время она теребила кончики платка на шее, с которым никогда не расхаживала по дому. Она всегда снимала его первым, аккуратно вешала на вешалку к пальто и только потом разувала сапоги.
        Сейчас платок до сих пор на ее шее.
        Мама закатывает глаза.
        - Иди уже, командир. Сама разберусь. Будь осторожен, Кость, - только и говорит она.
        Сжимаю кулаки. Как только дверь за мной захлопывается, выуживаю из карманов батника пачку и закуриваю на ходу, спускаясь по лестницам парадной.
        Детский сад. Засосы на ее шее я заметил еще вчера, когда она вернулась домой, румяная, счастливая и в пальто нараспашку. Мама, похоже, считает, что уровень ее конспирации выше всяких похвал, но даже балеринка на очной ставке держалась лучше.
        Да, Морозов так просто не отстал от нее. Пусть она меня и не опознала. Интересно, честно не узнала или просто пожалела?
        После нас посадили в одной комнате с длинным столом, чтобы соблюсти правила социальной дистанции, и тогда Морозов велел мне снять маску.
        - Посмотрите внимательно, Юлия. Вам точно не знаком этот парень?
        Мог и не стараться. Она действительно впервые увидела мое лицо.
        Она смотрелась странно в этом обшарпанном кабинете, с молчаливым адвокатом по правую руку, но хотя бы ее отца оставили за закрытой дверью.
        - А эта куртка? - жестом фокусника Морозов швырнул на стол между нами мою черную джинсовую куртку.
        Как я позже узнал от матери, Морозов предъявлял куртку и ей. Но мама ее тоже не узнала. Сказала, что сын давно покупает себе вещи сам, она за нее точно не платила, иначе бы запомнила. Похоже, хотя бы это она сыграла убедительнее чем то, что она не пропадает вечерами с каким-то мужиком, который явно не держит свои руки при себе. И не только руки.
        - Я нашла куртку в машине и надела, - ответила Юля. - Мне было холодно. Я думала, она принадлежит Федору, водителю моего отца.
        - А вы знаете, что такое дача ложных показаний, Юлия Платоновна?
        Когда Морозов переходил на имена отчества, это не предвещало ничего хорошего. Я был уверен, что сейчас эта тонкая девочка с косичкой расплачется, скривит губы и окончательно выдаст себя и меня, но она только посмотрела на адвоката.
        Поистине королевское движение.
        Адвокат тут же выразительно кашлянул, будто напомнил менту, что угрожать дочери Дмитриева не в его полномочиях и здесь не она главный подозреваемый.
        Морозов сдулся. Тоже разложил пасьянс из фоток перед Юлей, но уже без вдохновения, а машины она, разумеется, не узнала. Да и не могла. Это Морозов скорее от отчаяния. И чтобы потянуть время.
        - Угонщик говорил с вами? Просил что-то передать отцу? Угрожал?
        - Ничего из этого. Когда он запрыгнул в машину, я испугалась, заплакала, но он никак не отреагировал. Просто продолжал нестись, не разбирая дороги, а потом вдруг затормозил и покинул машину. Меня всю трясло, и я в какой-то момент натянула вот эту куртку. Вышла, и поняла, что мы приехали к театру. Я ведь уже рассказывала.
        Я делал вид, что мне все равно, что она там рассказывает. Разглядывал обувь и собственные пальцы. Даже не пялился на балеринку, хотя очень хотелось поднять глаза. Рассмотреть ее, как следует на этот раз, но понимал, при Морозове лучше даже не встречаться с ней взглядом.
        Их учат актерскому мастерству, да? Потому что она не похожа на патологическую лгунью, а так они ведь типа артисты, а не просто так носятся в этих своих странных юбках и жутких лосинах, как у Барашка. Наверняка учат.
        Даже сейчас я заглядываюсь на случайных встречных девушек, пока иду к метро. А стоит заметить выбившиеся из-под вязаной шапки светлые пряди, и я ускоряюсь, чтобы обогнать незнакомку в узком сером пальто. Ну а вдруг повезет? Все-таки в ту сторону еду.
        Но это, конечно, не Юля.
        Она даже ходит иначе. Не как обычные люди.
        Ее движения настолько плавные и мягкие, что даже кошки рядом с ней выглядят угловатыми неумелыми охотницами. При взгляде на ее расправленные плечи, тонкую талию, узкие бедра и невероятно длинные ноги, я не могу не думать о том, как она может двигаться еще. Не только в танце.
        Достаю телефон и мельком гляжу на время. Успеваю.
        Привычно проверяю сообщения, но там пусто. Маяк ничего не пишет. Наверняка, длинные языки уже донесли, и он знает про мою короткую отсидку. Так что, может быть, мое участие в гонках накроется медным тазом.
        Пересаживаюсь на другую ветку и проверяю электронный билет и время начала. В десятый раз за вечер. Да, я не опаздываю. Переживать не о чем. И, конечно, вернусь до полуночи, ведь заканчивается все около десяти.
        «Бро(1), какие планы?» вдруг приходит месага(2) от Луки.
        Набираю, но потом стираю. Пусть никто не знает об этом. Как будто это только моя тайна, а она будет танцевать только для меня в пустом зрительном зале.
        Конечно, это не так, и только в моих мечтах, которую ночь, все именно так.
        Лука видит, что я просмотрел месагу, поэтому молчать нет смысла. Достанет же. Пишу «Отвали. Не сегодня». Наверняка хочет позвать на очередную вписку(3), бухло, девочки, косяки.
        Это моя жизнь, и я обязательно к ней вернусь. Но завтра.
        А сегодня я иду на балет.
        За девятнадцать лет я ни разу не бывал в Александринском театре. В школе нас водили на спектакли, но я ничего не запомнил. В очереди в одиночестве, среди разряженных зрителей, чувствую себя странно.
        Впервые благодарен пандемии за маску. С ними я почти сросся, не знаю, как буду жить после, когда больше не надо будет скрывать свое лицо. Если такой момент вообще наступит…
        Людей немного. Всех пропускают через металлодетектор, осматривают вещи и разрешают идти к гардеробу. А меня, разумеется, просят отойти в сторону. Как будто у меня на лбу написано, кто я такой.
        - В балет пришел, парень? Сам? А почему?
        Вру, что пришел посмотреть на свою девушку, она балерина. Но второй охранник особенно въедливый, просит снова просветить рюкзак и обыскивает меня по второму кругу. Очередь уже зашла и, кроме нас, больше никого нет.
        - Да отпусти ты, парня, Сергеич, сейчас уже третий звонок. Его ж не пустят.
        Меня уже обсветили и обыскали, но Сергеич не слушает напарника. Все прикидывает, куда я запрещенные вещества дел. Мимо идут последние разодетые мужчины и женщины в мехах и драгоценностях. И тут я, в джинсах и батнике. Ну не мог же я рубашку надеть? Мама бы сразу заподозрила неладное. Только и мог, что джинсы надеть без дыр на коленях, уже прогресс, но Сергеича этим не проймешь.
        Понятно, что мой внешний вид отличается от остальных зрителей, но я всего-то и планировал, что на балеринку в ее естественной среде одним глазком глянуть, а не фланировать (4) тут с видом петербургского интеллектуала.
        - И как звать твою девушку? - сбрасывает последний козырь охранник.
        Имена под афишами я изучал особенно пристально, даже звонил в театр, чтобы выяснить, точно ли в спектакле принимает участия та, что мне нужна. Но сейчас все другие имена вылетели из головы, а придумывать какую-нибудь «Олю Иванову» чревато. Могут развернуть на месте.
        - Юля Дмитриева.
        Глаза Сергеича лезут на лоб, и я моментально жалею о сказанном. Даже охранник понимает, что я с балеринкой не два сапога пара.
        - Да, отстань от парня уже! В зал ведь не попадет, - повторяет напарник и вдруг подмигивает. - Хорошие девочки любят плохих парней, верно? Как будто ты никогда подростком не был, Сергеич. Запугаешь, больше в театр носа не кажет. Беги, давай, и сразу наверх и налево. Твоя ложа там.
        Киваю, разворачиваюсь и почти бегу по пустым уже проходам. Нет времени рассматривать лепнину, картины, плафоны и светильники. Но дорогу снова преграждает какой-то ряженный. Сначала решаю, что он тоже охранник, но он тыкает мне в лицо какими-то книжечками со словами:
        - Двести рублей.
        У меня в кармане всего пятьсот, так что обойдусь без программки. Разберусь, что к чему, это же балет, а не высшая математика, чтобы сидеть со шпорами.
        Хочу обойти, но не выходит.
        - Тогда бинокль. Всего сотка. В ложе пригодится.
        Я и так не могу отделаться от чувства, что проник в лагерь врага, а с биноклем и подавно, то ли шпионом окончательно стану, то ли извращенцем. Но удержаться не могу. Сижу я далеко.
        А рассмотреть ее я хочу всю и как следует.
        Подхватив бинокль, мчусь к своему входу и получаю недовольное цыканье билетерши, которая проверяет мой электронный билет.
        - Опаздываете, молодой человек. Это вам не кинотеатр. Быстрее занимайте свое место и не шумите.
        Квест (5) «попасть в зрительный зал» наконец-то пройден. Занимаю свое место, оба кресла по обе стороны от меня, по правилам социального дистанцирования, заклеены запрещающими лентами. Гляжу вниз, там с креслами та же история. Выглядит так, будто в театре прошла безжалостная резня и зал сплошное место преступление.
        Свет в помпезном зале меркнет, и зал аплодисментами встречает дирижера. Почему? Он ведь еще даже не начал играть, а вдруг оркестр облажается?
        Время тянется медленно, краем глаза вижу, как пара справа открывает программки. Да ладно, это же «Лебединое озеро», все предельно просто. Будут лебеди, озеро и трагедия. Разве нужно вычитывать что-то там еще?
        Занавес ползет в стороны, и на сцену высыпает сразу толпа танцовщиков. Я припадаю к ограждению ложи.
        На сцене танцуют пятнадцать девушек в одинаковых платьях, а я чувствую себя дураком. Почему я был так уверен, что узнаю ее? Издали, в костюме и гриме, в движении?
        Да нет, ее здесь все-таки нет… Или есть?
        О, Барашек. А вырядился-то как.
        Чтоб я сдох! Его я, значит, узнал сразу. Тревожный звоночек. Запоминаю парней в колготках лучше, чем красивых девушек. Да нет, мне не кажется, балеринки нет среди массовки.
        А я ведь даже не помню, кого она играет. По телефону женщина сразу поняла, о какой Дмитриевой я говорю, даже назвала ее роль, но я не запомнил. Что-то на «О». Какое-то имя, а какое?
        Черт, о чем я только думал. Это же не кино, где лицо на весь экран и пропустить точно невозможно. Это чертов балет. И даже бинокль не помогает, они ведь разбегаются, как мыши.
        Барашек, неужели обязательно столько раз поворачиваться к залу своей раскаченной задницей? Я ведь в бинокль вижу, что лосины, того и глядишь, треснут. Причем не только спереди. Может, не стоит столько прыгать?
        Нет, ну это просто неуважение к сидящим в зале мужчинам. Даже в кружке школьной самодеятельности нам говорили, не поворачиваться к залу пятой точкой! А Барашка походу ничему не научили.
        Почему Барашка на роль шута не определили? Ему бы пошел колпак.
        Что вообще происходит на сцене? Кто все эти люди? Где лебеди? Озеро?
        И самое главное, где моя балеринка?
        Опять Барашек в центре, теперь аж с двумя танцует. А если Юля - одна из них? Боже, ну одинаковые! А сейчас еще и поменялись местами. Я эту рассматривал или ту?
        Отложил бинокль в сторону. Невозможно. Постоянно натыкаюсь на мужские задницы и вздутые бугры спереди. Походу мужики в балете не растяжкой меряются, совсем нет.
        Ладно, может, я ошибся спектаклем. А может, участие моей балеринки отменили. Не дай бог заболела… Но если не появится, то уйду после первого акта.
        А может быть и так, что я ее просто не узнаю. И тогда задерживаться нет никакого смысла.
        Слева громыхнуло «Браво!», и я аж подпрыгнул. За что «Браво», кому? Барашку? Да вы с ума сошли!
        А вот шут молодец. Хорошо вертится. Даже сам похлопал ему. Сдержано, по-мужски.
        Ой, опять Барашек. Да что такое. Теперь из кубка бухает прямо на сцене. Где лебеди, я вас спрашиваю? Я вообще туда попал?
        - Извините, - шепчу паре сбоку.
        Ноль эмоций.
        - Прошу прощения! - уже громче.
        Женщина дернулась и аж побелела от возмущения, но зато посмотрела на меня. Я улыбнулся. Потом вспомнил, что все еще в маске.
        - Не подскажете, это какой балет? - перешел сразу к сути.
        Она выпучила глаза.
        - Да как вам не стыдно, молодой человек! - поджала губы и отвернулась.
        Да чтоб вам пусто было. Сорок минут прошло, а я только Барашью задницу рассмотрел со всех ракурсов. Где справедливость?
        А, ну вот, музыка знакомая, значит, это все-таки «Лебединое озеро», но где моя балеринка непонятно. Что за Кощей прыгает вокруг Барашка? Убивать его будет? Я не против. Кончайте уже, и я пойду. Дурацкий вечер, глупое решение. Еще и сотка за бинокль.
        Ну вот и лебеди. И много…
        Не знаю, где была моя голова, когда я думал, что узнать балеринку будет проще простого. Может, сразу уйти, не дожидаясь? Но эти справа снова шикать будут. Должно же это уже закончиться?
        Вдруг кто-то появился в центре. В белом. Тонкая. Гибкая. Воздушная.
        Боже…
        Я даже приподнялся в кресле. Чуть не встал во весь рост, но вовремя опомнился. Потянулся к биноклю. И ощутил, как сердце запнулось в груди.
        Узнал я ее сразу.
        (1) бро - сленг, от английского brother, брат.
        (2) месага - сленг, от английского message, сообщение.
        (3) вписка - сленг, вечеринка на квартире.
        (4) фланировать - медленно прогуливаться без особой цели.
        (5) квест - задание, от английского слова quest.
        ГЛАВА 9
        Обычные люди не способны ходить вот так, на носочках, как это делает балеринка сейчас. Танец давно стал частью нее, ведь в каждом ее движении даже вне сцены угадывались эти гибкость, податливость и изящество, которые шквалом эмоций прокатываются по моему телу.
        Понимаю, что голова идет кругом, а перед глазами темнеет, потому что с момента, как она выпорхнула на сцену, я сидел не дыша. Так боялся пропустить малейшее движение.
        А я хочу запомнить ее всю.
        Не пропустить даже самый легкий наклон головы, впитать в себя ее изящество. Стать лучше, благодаря ей.
        Барашек, естественно, не остался в стороне. Тут же стал трясти бубенцами. Совсем как тогда на улице, возле академии. А я едва не разорвал бинокль пополам, когда обе его руки оказались у балеринки на талии.
        Она ведь с ним только танцует?
        Или все-таки встречается?
        А если он даже стал ее первым?...
        Нет, чертов Барашек, не целуй ее! Хотя бы не у меня на глазах!
        Видели, видели, как она увернулась? Не нравится он ей, как пить дать. Нет у них ничего общего, или я вижу только то, что хочу.
        Ведь она с детства в театре. Может, ее заводят мужики в лосинах. И тогда у меня нет ни одного шанса. Их и так немного, но лосины это контрольный.
        Да, мужик в черном, молодец, гони этого петуха от своих лебедей. Ошиваются тут на озерах всякие. Полным полно других танцовщиц, видели в прошлой сцене, нечего к балеринке приставать. И не надо руки заламывать, Барашек! Тебе никто не верит. Твоя задница и то играет лучше.
        Боже…
        Как высоко она, оказывается, ногу может поднять. И даже в такой позе наклониться? Так низко?…
        Я же теперь никогда этого не забуду.
        И как она двигает руками, как будто за ее спиной и правда крылья. Будто вот-вот оторвется и взлетит на самом деле над сценой.
        И того, какая она вся хрупкая, нежная. Тонкая. И как, при этом, твердо врала Морозову, ни капли не меняясь в лице.
        Несмотря на то, что она девочка, она умеет держать себя в ежовых рукавицах. Даже сейчас, когда так глубоко дышит, при этом все равно улыбается. Как будто проще простого вот так балансировать и вертеться на одной ноге. Как будто это одно сплошное удовольствие, а не кропотливый многочасовый труд.
        Нежная, неуловимая балеринка, ради которой целый зал в один момент взрывается овациями. И я понимаю, что тоже стою вместе с ними. И тоже хлопаю. А моя соседка больше не хмурится, глядя на меня, а обменивается со мной восхищенным взглядом.
        И не могу остановиться. Даже когда она убегает за кулисы, я почему-то хлопаю так сильно, словно знаю, она обязательно услышит. Узнает. И появится снова.
        Она действительно выбегает, склоняется так низко и замирает, как статуя. А потом поднимает голову и улыбается. Не мне. Барашку.
        Я бы все отдал, чтобы она вот так улыбалась мне.
        Занавес отрезает балеринку от меня, а в зале снова вспыхивает свет. Люди поднимаются со своих мест, и я тоже не могу усидеть на месте. Нахожу в коридорах того ряженного и протягиваю деньги за программку. Говорят, искусство бесценно. Согласиться с этим сложно, когда в кармане всего пять сотен, но я должен узнать, кто все эти люди и кого играет Барашек.
        У Барашка оказывается главная роль принца, который влюбляется в заколдованную принцессу. Но потом, как последний мудак, выбирает не ее, а принцесса едва не погибает. Ну понятно, почему Барашка выбрали, роль как раз по нему. Самовлюбленный мудак, который наверняка в свой гульфик перед выступлениями подкладывает дополнительный поролон.
        - Кхм… Вот так встреча.
        Чуть не роняю программку. Передо мной стоит призрак моей прошлой жизни. Сам Маяк в расшитой серебряными нитями белой кипе, в костюме тройке с шелковой жилеткой и даже серебряной цепочкой на груди, тянущейся от одного кармана к другому. Держит под руку бледную женщину в платке, длинной юбке ниже колен и бесформенном пиджаке бордового цвета.
        Маяк улыбается с прищуром, явно пытаясь вспомнить, как же меня звали по-настоящему, чтобы не пользоваться кличкой. Мне легче, я его настоящего имени никогда и не знал.
        - Мама, идите в зал. Уже третий звонок. Только что отзвенел!
        Это может быть и свекровь Маяка, а может и мать, понять сложно. В любом случае женщина без возражений повинуется, хотя еще даже второго звонка не было.
        - Так-так... Костя, верно? Удивлен такой встрече. На путь исправления, что ли, встал?
        Все-таки вспомнил имя, а все остальное пропускаю мимо ушей.
        - А мне к тебе как обращаться? - уточняю.
        - А никак, Костик, - тут же отрезает Маяк, становясь самим собой. Каким я и помнил его возле грязных тачек по колено в болотной жиже. - Слышал, ты знатно наследил в прошлой гонке?
        Спорить бесполезно, так что я просто жду, что будет дальше.
        - Урок усвоил? А если нет, сходи на второй акт, посмотри, что бывает, когда выбираешь не ту принцессу.
        Он даже про дочку Дмитриева знает, дело - дрянь.
        - Так что с моим участием в гонках, Маяк?
        - Держи язык за зубами, Костя, - цедит он зло.
        - Просто ты ведь тоже прекрасно живешь двойной жизнью, несмотря ни на что, - продолжаю нагло. - Я тоже так могу.
        - Кишка тонка, - плюет Маяк и тут же кланяется старику в черном плаще до пят и в черной кипе на голове: - Добрый вечер, ребе Залман. Рад видеть вас в добром здравии… А теперь слушай сюда, малек. Ты уже выбил в отборочном туре тачку Дмитриева, а потом облажался, думаешь, я позволю тебе дальше выбирать самому? Нифига. Если ты хочешь участвовать дальше, то только на моих условиях.
        - Это каких же?
        - Выбираешь только те тачки, на которые я тебе укажу. И не перебегаешь дорогу лидерам, ясно?
        Ясно то, что кто-то сверху сильно разозлился за то, что я так бесславно слил тачку Дмитриева. Все было бы проще, если бы меня не закрыл Морозов, а так я дважды накосячил. Или трижды, если считать еще и балеринку. Короче, Маяка понять можно.
        - Слушай, может, не твое это, Кость? Шел бы ты лучше, пожил бы нормальной жизнью, пока молодой. Подумаешь бабки хорошие, но они нифига не легкие. А так, глядишь, и кости останутся целыми, и шею не свернешь на очередном повороте. А еще менты от тебя наконец-то отстанут, плохо разве? Забей, Костя, на гонки. Научишься еще чему-нибудь полезному, кроме как тачки взламывать. Раньше тебе везло, но сейчас ты ведь стал неприятности, как магнитом притягивать, заметил? Костян, это знак. На этот раз тебя мать спасла, но скоро, глядишь, совсем везти совсем перестанет. Нахера ты это делаешь, Костян? Крутым хочешь казаться? Счеты с жизнью сводишь? Ради чего это все?
        Слить меня, как конкурента, всем соперникам выгодно. Иначе Маяк бы не заливался соловьем.
        От ответа меня спасает второй звонок. После третьего в зал уже не пустят, так что все вокруг моментально приходят в движение.
        Маяк остается на месте, но времени у него тоже мало.
        - Молодые люди! - окликает нас контролерша. - Третий звонок уже скоро!
        - Я прошел отборочный? - перехожу сразу к сути. - А значит, могу участвовать хотя бы в первом туре. А дальше - посмотрим. Может, не приду первым сам, а может, ты специально для меня какое-нибудь разбитое корыто выберешь. Но я хочу в заезд. Ты же не хочешь, чтобы другие узнали, что ты правила не соблюдаешь?
        - Каков гаденыш, ты мне еще и угрожаешь?
        - Я хочу то, что принадлежит мне по праву. Я прошел отборочный.
        - Черт с тобой. Инфу о машине получишь на телефон сегодня же.
        Маяк хочет уйти, но я хватаю его за рукав в последний момент. Я наконец-то понял, что не давало мне покоя в его словах.
        - Почему ты сказал, что меня мать спасла? Дело закрыли после того, как Дмитриев забрал все претензии.
        Лицо Маяка вытягивается, а потом он принимается хохотать.
        - Так ты не знаешь, что ли? Ой, ну умора!
        - Молодые люди, имейте совесть! Не на базаре!
        - Уже идем! - отзывается веселый Маяк. - Простите за шум! Ну ты даешь, Костян. А я-то думал, ты специально в театр поперся, а ты случайно, что ли?
        - Чего я не знаю? - ору громче.
        - Скоро узнаешь! - отвечает Маяк, не оборачиваясь.
        Он исчезает, а я от бессилия луплю кулаком по стене возле себя.
        - Что вы себе позволяете? - подскакивает ряженый, у которого я брал программку. - Сейчас охрану вызову!
        - Не надо. Сам уйду.
        Сую ему в руки купленный буклет и иду на выход. Насмотрелся. Хватит. Все мозги эти две недели были балеринкой заняты.
        В опустевшем коридоре слышу, как за стеной снова настраивается оркестр. На часах еще полно времени до полуночи, а мать меня раньше дома не ждет.
        Вот и славно.
        ГЛАВА 10
        Сначала я делаю три круга вокруг нашего дома, изучая все припаркованные автомобили, но ни одной подозрительной или знакомой тачки не вижу. Может, и зря я так сорвался домой и не досмотрел балет, но все сомнения быстро развеиваются.
        Входная дверь оказывается заперта на три оборота, хотя обычно мама не делает так даже, когда уходит, а сейчас она совершенно точно дома. Я видел, что в квартире горит свет.
        В прихожей я сразу натыкаюсь на обувь сорок четвертого размера, а на вешалке вижу черное пальто. В нос ударяет приторно-сладкий запах цветов, и огромный букет обнаруживается на кухне.
        Смотрю на дверь маминой спальни, а после, особо не церемонясь, просто врубаю телевизор и пультом поднимаю звук на максимум. Это невежливо, грубо, но раньше она никого не приводила домой. Конечно, я догадывался, что у нее может быть своя личная жизнь, но я вне себя от злости, что Маяк узнал раньше меня.
        А это возможно только в одном случае.
        Маяк следит не за моей матерью, а только за теми людьми, которые ему нужны по тем или другим причинам. Например, за Дмитриевым, который потерял одну тачку, но теперь с легкостью может завести другую. Не хуже. Он любит гоночные тачки не меньше моего.
        Дверь спальни распахивается, и мама с таким удивлением смотрит на меня, что даже непривычно. Как будто удивлена, что у нее вообще-то есть взрослый сын.
        На ней кое-как натянутое платье, а волосы она причесывает пальцами на ходу, пока идет ко мне. Отбирает у меня пульт и делает звук тише.
        - Костя, ты дома… Так рано.
        Перевожу взгляд с нее на спальню. И каменею.
        Дмитриев даже не пытается скрыться. И не делает вид, что они с мамой там кроссворды решали. С невозмутимым выражением лица он появляется на пороге спальни, застегивая пуговицы своей рубашки.
        А вот и объяснение, почему Морозов, скрепя зубами, все-таки отпустил меня на все четыре стороны. Я-то думал, что это благодаря Юле, а это моя собственная мать постаралась.
        Всеми силами добилась того, что Дмитриев забрал заявление и даже закрыл глаза на угон любимой тачки и похищение не менее любимой дочери.
        - Ну здравствуй Костя, - хрипло произносит Дмитриев, заправив рубашку в брюки, а потом переводит взгляд на маму. - Я пойду?
        - Может, все-таки чаю?
        - Потом.
        Он идет по нашей квартире походкой хозяина и целует маму в висок. Обувается медленно, как будто и не спешит. Набрасывает пальто.
        Мама тоже молчит, открывает ему дверь и выходит вместе с ним к лифту.
        Дверь по-прежнему нараспашку, а я превратился в один сплошной слух, так что слышу, как он целует ее. На этот раз по-настоящему.
        - Не знаю, когда я увижу тебя в следующий раз, - шепчет мама. - Ты же видел его лицо, Платон…
        - Видел. Но он взрослый парень, разве нет? У него своя жизнь, а у тебя своя.
        - Как и у тебя, Платон, - горько замечает мама. - И что дальше? Снова номера отелей, почасовая оплата, спасибо и до свидания? Прекрасно знаю я, что нужно таким мужчинам, как ты…
        Слышу, что двери лифта уже раскрылись, но никто из них не сдвигается с места. Даже с моим небольшим опытом отношений я понимаю, что если сейчас Дмитриев уйдет после этой фразы, их отношения обречены.
        И я скрещиваю пальцы, чтобы он сделал этот шаг и исчез в кабине лифта. Давай, Дмитриев. Вали из нашего дома к своей жизни, а нас оставь в покое.
        Это явно продолжение какого-то давнего разговора между ними, который моя мама затевает не в первый раз. Они всего две недели вместе, разве уже пора что-то решать? Разве это может зайти так далеко? Почему, проклятье, именно с ним?
        - Для начала я должен поговорить с дочерью.
        - Когда? Я не тороплю тебя, просто ты и сам знаешь, что говоришь это не в первый раз. Как по мне, тебе проще прятать меня, чем признаться собственному ребенку. Видишь, мой сын уже видел тебя. Ничего страшного не произошло.
        Произойдет.
        Если он расскажет балеринке, то обязательно произойдет. Давай, Дмитриев, борись за свою свободу. Ты убежденный холостяк, так о тебе писали в газетах, разве нет?
        - Хорошо. Я прямо сейчас поеду в театр и расскажу ей обо всем после выступления. Так лучше, Оксана?
        Мама не отвечает. По звукам понимаю, что они снова целуются. Лифт давно захлопнулся, а они никак не могут друг от друга отлипнуть. Хлопаю дверью со всей силы, как будто это был чертов сквозняк. Надеюсь, это вернет их обратно на землю.
        Мама возвращается довольно быстро. Вижу на ее губах улыбку.
        - Садись, Костя. Поговорим начистоту.
        Сажусь на кухне, пока мама ставит чайник на плиту.
        - Скажу тебе прямо, мы теперь с Платоном вместе. И я очень тебя прошу больше не делать глупостей. Сейчас я убедила его вытащить тебя из этой задницы, но если ты не возьмешь себя в руки, то даже его связи не помогут.
        - Я думал, тебе помог отец.
        Мама закатывает глаза.
        - Хватит от него помощи ждать, Костя. Послушай, прямо сейчас я очень счастлива, так что, пожалуйста, во имя всего, что я сделала ради тебя, не разрушай мое счастье. Запомни, я сделаю все, чтобы добиться своего. Платон прав, Костя, и ты уже взрослый и у тебя своя жизнь. А я сделала для тебя все, что могла. Родила и воспитала, когда все от меня отвернулись, начиная от собственных родителей и заканчивая твоим трусом-отцом. Но я не вижу от тебя, Костя, благодарности, только одни проблемы. Постоянно. Я устала. Я не вытяну это в одиночку, если ты не возьмешься за ум. Однажды ты окажешься за решеткой, если не остановишься. И никакие связи тебе не помогут.
        Очередная отповедь, что именно я виноват во всех бедах, которые обрушились на ее голову. Как будто я просил ее рожать меня так рано. Это был ее выбор в шестнадцать лет, а не мой.
        Глотаю обжигающе горячий чай, чтобы не сорваться еще больше. И спрашиваю только:
        - О чем он должен поговорить со своей дочерью? Поставить ее в известность, что теперь встречается с тобой?
        Мама стоит у окна. Она заварила чай, но пить его не садится. Смотрит в темную ночь, обхватив себя обеими руками, и усмехается.
        - Встречаются подростки, Костя. А в моем возрасте мужчины женятся на тех женщинах, которые дают им все, о чем они только могут мечтать.
        Чай встает поперек горла.
        - Он… сделал тебе предложение?
        - Всему свое время, Костя. Всему свое время…
        ГЛАВА 11
        - Юль, ты как?
        Розенберг хмурится, заглядывая мне в лицо. Трясу головой, пытаясь отдышаться перед выходом на сцену.
        - Нормально.
        Если я скажу Розенбергу правду, он решит, что я сошла с ума, потому что я не могу найти объяснение этому странному ощущению. Как будто кто-то наблюдает за мной. А это странно, учитывая то, что я выступаю перед огромной аудиторией. Такое ощущение неизменно только, когда в зале отец. Его взгляд я безошибочно чувствую, но, может, это потому что я знаю, что он здесь и смотрит на меня.
        Розенбергу этого не объяснишь, тем более, у нас всего несколько секунд. Зал не умолкает.
        - Выходим на «бис», - говорит Розенберг. - Держись за меня.
        Беру его за руку, и мы бежим вместе к авансцене.
        И там опять меня прошивает словно раскаленной стрелой. Ищу на привычном месте отца, но его кресло залеплено запрещающей лентой. Отец сказал, что у него дела и сегодня на выступление он не придет. И его действительно нет.
        Тогда что со мной?
        Бесполезно искать ответ в огромном многоярусном зале. Просто улыбаюсь и танцую дальше так, как будто не чувствую себя под прицелом чьего-то изучающего взгляда.
        Не может быть.
        Этого не может быть.
        Но в глубине души тлеет искорка. Неужели Кай пришел на балет? Почему я ощущаю его присутствие так, будто мы с ним связаны? Смешно. Странно. Но другого объяснения этому нет.
        После второго акта ко мне подскакивает врач, а Розенберг виновато разводит руками.
        - Я не мог поступить иначе, ты вся бледная, Юль.
        Учитывая обстановку, волнение врача и Якова понятны. Врач меряет давление, светит в глаза фонариком, проверяет даже насыщение легких кислородом. Я в полном порядке, только сердце бьется слишком часто.
        Все как рукой снимает, стоит мне выйти на сцену во втором акте. Ничего. Пусто. Словно я танцую в тренировочном зале. Сотни зрителей не откликаются в сердце, и я не знаю, что и думать. Ему не понравилось, и он ушел? Да был ли он вообще здесь?
        Мы снова выходим на «бис», и я выполняю знаменитые тридцать два фуэте, но аплодисменты больше не греют душу. В третьем акте между выходами мне говорят, что кто-то ждет меня внизу после выступления. И просят не задерживаться.
        Я лечу в холл сразу после, переодевшись и не смыв театральный грим, но там натыкаюсь на отца.
        - Папа?
        - Привет, детка. А ты ждала кого-то еще? - он треплет меня по волосам, уничтожая аккуратную прическу, несмотря на тонну лака. - Ох, детка, как бы я хотел, чтобы твоя мама была вместе с нами… Чтобы она увидела, какая ты стала и как танцуешь…
        Папа очень редко говорит о маме. Столько лет прошло, не удивительно. Но почему именно сейчас он вспомнил о ней?
        Он крепко меня обнимает, но выглядит отец озадачено и хмуро, когда мы выходим на улицу. После увольнения Федора, отец так и не нанял другого водителя, как и другой машины. От той он избавился сразу, как полиция закрыла дело. Так что домой мы едем на такси. В этом причина его беспокойства?
        - Ты был на выступлении? - спрашиваю в машине. - Сидел в другом месте? Может, в ложе?
        - Нет, не был. Я только под конец приехал, сказали, что мест в зале нет. Так что ждал тебя в холле.
        Значит, это был не он. Тогда кто?
        - А почему ты вообще приехал? Мы ведь договаривались, что меня подвезет Розенберг.
        К сожалению, Яков еще и живет неподалеку, а только ему мой отец доверяет, а Розенберг регулярно пользуется его доверием.
        - Видишь ли, я тут подумал… Что в моем возрасте пора бы уже остепениться. Кажется, так ты мне говорила, взрослая ты моя?
        Остепениться?
        - Ты ведь знаешь, что я всегда хотел настоящую семью, но после мамы так и не встретил никого, а сейчас… Я встретил кое-кого. И у нас вроде как все серьезно.
        Каменею, но тут же обнимаю отца крепче. Этого счастья я ему и желала, верно? Не хочу, чтобы он оставался один.
        - Ты поэтому так переживаешь? Все нормально, папа. Я уже взрослая.
        - Дело не только в этом… У нее есть сын, Юль. Именно его и подозревали в угоне. Собственно, в отделении мы и познакомились с Оксаной.
        Я выпрямляюсь так резко, что перед глазами темнеет.
        - Не волнуйся так, - отец воспринимает мою реакцию по-своему. - Полиция ничего на него не нашла, а ты его не узнала, так что, парень, похоже, и невиноват. Я видел его сегодня. На бандита он совсем непохож, а с остальным разберемся вместе.
        - Видел? - повторяю эхом.
        - Я был у них перед тем, как приехал к тебе в театр.
        Значит, Кай был дома. И в театре был не он.
        - Я хочу, чтобы Оксана переехала к нам, Юль. Вместе с сыном.
        Жмурусь до ярких точек. Этого быть не может. Кай под одной со мной крышей. Кай, с которым я попрощалась навечно, ближе, чем раньше.
        - Знаю, тебе тяжело это принять. Все-таки сводный брат, да еще в таком возрасте… Просто ради меня, Юль. Сможешь? У нас огромная квартира, можете даже не пересекаться, а? Все равно ты постоянно в своем театре пропадаешь.
        - Ты ее так любишь?
        Папа вдруг кривится, как от зубной боли. Бросает взгляд в окно. Понимаю, что сейчас он бы с большим удовольствием сел за руль, чтобы избежать этого разговора и не смотреть мне в глаза. Но я жду, и он все-таки отвечает:
        - Мне с ней хорошо. Спокойно. И она совсем непохожа на тех женщин, что раньше вились вокруг меня. Да и теперь никуда не делись. Но любовь… Лучше пусть будет такая, чем та, которая когда-то была у нас с твоей мамой, после той я учился жить заново, когда ее не стало.
        - Пап…
        - Все нормально. Это было давно. И я почти забыл… Юль, это в твоем возрасте миром правит любовь, в моем уже все иначе.
        - Как это иначе? Если люди хотят быть вместе, значит, они любят друг друга, нет?
        - Наверное, так оно в сказках, Юль. Я любил твою маму, а потом… Больше ни с кем я такого не чувствовал, но тогда я был молод, а сейчас… Сейчас все иначе, и с Оксаной все по-другому. Просто я понимаю, что если сейчас отпущу ее, то потеряю. А терять я ее не хочу. Похоже, это на твою любовь, что скажешь?
        - Похоже.
        - Ох, и спец тут по любви завелся! - он притягивает снова меня к себе. - Сама-то в какого-то влюблена? Или все Розенберга динамишь?
        - Не твое дело, папа!
        - А чье еще? Конечно, мое. Если это будет не Розенберг, то сразу ко мне этого кадра приводи. Ясно? Хочу видеть того, кому принцессу свою отдам. Хотя лучше выбирай сразу Якова своего.
        - Никуда я не уйду.
        - Еще как уйдешь, Юль. Придет время и ничего другого не останется. Всем нужна семья. Карьера. Не хочу, чтобы из-за меня оставалась здесь, если предложат в другой стране выступать, слышишь? Поступай, как велит сердце. Раз выбрала свой балет, иди дальше. Пусть я не понимаю твои танцы, но мешать тебе не буду. Когда твое прослушивание? Назначили уже новую дату?
        - Да. Дали время подготовиться и отойти от стресса.
        - Ну и хорошо. Может, мы все вместе придем.
        Теряюсь от мысли, что на прослушивании может быть Кай. Тот самый Кай, который наступил на горло принципам и привез меня к ступеням театра. А если это ощущение, как сегодня в театре, повторится, что делать тогда?
        - Когда ты меня с ними познакомишь?
        - Скоро. Спасибо, Юль. Люблю тебя.
        - И я тебя люблю, а говорил, что никого не любишь?
        - Это другая любовь. Вот будут у тебя когда-нибудь свои дети, тогда поймешь.
        ГЛАВА 12
        - Мы решили посидеть по-семейному, Кость. Платон очень любит домашнюю еду, - говорит мама, не прекращая носиться по кухне. - Господи, когда же это все закончится и рестораны, наконец, нормально откроют…
        По-семейному, значит.
        У плиты мама стоит едва ли не с утра, тогда как раньше она не делала даже яичницу ради нас двоих. Но балеринка и Дмитриев, видимо, достойны самопожертвования, а еще это куда лучшая семья для нее, чем я.
        Интересно, насколько хватит маминого желания пускать пыль в глаза?
        - Костя, не стой истуканом.
        - Я могу нарезать салат. Ничего сложного.
        - Знаю я, как ты режешь. Кромсаешь огромными кусками, лучше не трогай, я сама. Все должно быть идеально.
        Ну да, такой неидеальный сын, как я, только все испортит. Продолжаю стоять на пороге кухни, хотя с большим желанием отправился бы сейчас проверить, как там машина, данные о которой мне скинул Маяк. Тачка неплохая, я ждал вариант хуже. Но вместо этого я буду выступать в роли гостеприимного сводного брата балеринки. С ума сойти.
        - Ну что ты стоишь, Костя? Иди хотя бы на стол накрой!
        Мама нервничает, а мне остается только стиснуть зубы. Лучше не напоминать ей, что она сначала сама просит помощи, а потом говорит, что я ни с чем не справлюсь. На кону ее счастливое будущее, которое всегда была под угрозой из-за меня.
        Возвращаюсь в гостиную и расставляю на столе четыре огромных тарелки из бабушкиного сервиза, который в последний раз я видел на новый год, когда к нам еще приходил мой отец. Я бы сказал, что это несчастливые тарелки, но, по-видимому, для мамы все иначе.
        - Сверху ставь те, что меньше! А потом бокалы и рюмки. Понял? - кричит из кухни.
        В моей памяти именно так и был накрыт стол в тот Новый Год, когда я больше радовался приходу Деда Мороза, чем отца. Все следующие новые года я ждал именно его, но приходили только незнакомые мужики в красно-белых пальто и с перегаром.
        С этими тарелками мое последнее счастливое воспоминание о полноценной семье оживает наяву. Можно ли шагнуть в ту же воду дважды через тринадцать лет? Я сомневаюсь, но мама очень старается.
        Через какой-то час во главе этого стола будет сидеть совсем другой мужчина, а с ним его дочь. Уверен, мама все уши прожужжала Дмитриеву о том, как мне не хватает мужского воспитания, и, уверен, ради нее он даже будет стараться, но пусть он только попробует начать меня воспитывать. Сам будет не рад.
        В дверь звонят раньше назначенного времени, а мама летит к двери не с матами, потому что еще ничего не готова, а почему-то подхватив кошелек. Она благодарит кого-то и заносит в гостиную пластиковые контейнеры с логотипом ресторана.
        - Это тоже разложи по тарелкам, а соус перелей в пиалы. Упаковки спрячь!
        Без пиетета и ложкой выгребаю ресторанный салат в пиалу, и так он выглядит вполне домашним, пять баллов за находчивость. Чуть позже домой доставляют фруктовый, еще горячий пирог, и мама отправляет меня вынести все упаковки, старательно заметая все улики.
        Когда я возвращаюсь, она, переодевшись в обтягивающее платье, оглядывает накрытый стол.
        - Идеально.
        В эту же секунду снова звенит дверной звонок.
        - Точно по расписанию. Не груби и будь вежливым, пожалуйста.
        Остаюсь стоять возле стола, бессильно сжимая кулаки. Слышу, как мама радостно здоровается с Дмитриевым, который хвалит невероятные ароматы, и оба радуются, что еще чувствуют запахи.
        Слышу, как мама впервые знакомится с Юлей, которая отвечает тихо и односложно. А я вдруг тянусь к солонке и быстро переворачиваю ее над салатом, а после ставлю на место.
        А так я буду вежливым.
        ***
        Следом за папой захожу в лифт. Дорогу он показывает без заминки, и от этого ощущаю куда более сильный укол ревности, чем предполагала. У моего отца будто есть вторая семья, с которой теперь он собирается меня познакомить, и хотя я знаю, что их отношения с Оксаной длятся недолго, ревность не утихает.
        Еще я впервые думаю, что отец у меня еще молодой. И при желании может иметь других детей. От этой мысли маленькой девочке внутри меня еще сильнее хочется разрыдаться, а лучше утащить отца прочь от этой парадной, этих дверей и лифта, но я быстро беру себя в руки. Это неправильно.
        Я сама желала отцу счастья. Хотела, чтобы он все-таки нашел другую женщину, которая полюбит его, а он - ее, но теперь понимаю, что никогда не примеривала эти мечты на себя. Всегда думала, что я в это время буду слишком занята в театрах, и что случится это когда-нибудь не скоро.
        Но теперь я вдруг тоже должна стать частью этой новой семьи. А я к этому не готова. Еще и потому что никогда не думала о том, что у меня могут быть сводные братья.
        И ладно бы, кто угодно. Но не Кай точно.
        Я всегда знала, что папа ни за что не свяжет жизнь с бесхребетной и безмозглой охотницей за богатыми холостяками. Или с юной пустышкой сильно моложе себя. И пусть видела эту женщину лишь однажды, ее способность ставить на место капитана полиции уже говорит о многом. У нее явно есть мозги и характер, а еще она ровесница моего отца.
        Но я не могу принять тот факт, что именно она оказалась матерью Кая.
        И вместо того чтобы сосредоточиться на знакомстве с Оксаной, задать ей свои вопросы, разговорить ее и лучше познакомиться, войдя в квартиру, я моментально теряю дар речи стоит мне увидеть черные ботинки с высокими голенищами в прихожей.
        Почему, ну почему именно Кай?
        Сам Кай появляется внезапно из дверей боковой комнаты, и я ощущаю его руки на своих плечах, а от тихого голоса волосы на затылке встают дыбом:
        - Можно помочь?
        - Да, помоги нашей гостье, Костя. Запугал девочку в прошлый раз, смотри, как побелела. Покажи, что ты можешь быть джентльменом.
        Его мать понятия не имеет, насколько сильно он на самом деле напугал меня. Наша встреча в участке по сравнению с угоном и угрожающей жизни гонкой по бездорожью была прямо-таки романтическим свиданием, если исключить капитана и адвоката.
        - Юля, это Костя, - говорит папа и добавляет: - Он учится на программиста и старше тебя всего на год.
        Папа старается показать, что у нас с Каем уже есть нечто общее.
        И только я знаю, что у Кая хватает проблем с полицией, он угоняет тачки, участвует в нелегальных гонках и живет двойной жизнью, а папа с Оксаной даже об его кличке понятия не имеют.
        - Приятно наконец-то нормально познакомиться, - улыбается Кай.
        Теперь он без маски, и вблизи, когда он стоит в каком-то шаге от меня, я впервые вижу ямочки на его щеках. Он действительно высокий, и с таким ростом не стал бы танцовщиком. А еще слишком тяжелый. Во мне только сорок пять килограмм и я на голову его ниже, так что рядом с ним ощущаю себя Дюймовочкой. Я привыкла к другим парням рядом с собой.
        - Да уж, фееричное вышло знакомство, - улыбается Оксана, и мой отец улыбается следом.
        Господи, они ведь не сделали это в первый раз сразу в полицейском участке, пока мы были на очной ставке? Смотрю на Кая и понимаю, что он думает о том же самом. Мы даже обмениваемся настороженными аккуратными взглядами. Похоже, даже кроме возраста, у нас все-таки есть кое-что общее.
        - Проходите, стол накрыт.
        Я после дневной репетиции, и мой желудок после первого раннего завтрака живо откликается на вкусные ароматы, но мне привычно держать в узде свой аппетит.
        Захожу первой в просторную светлую гостиную, с плоским телевизором на стене и большим овальным столом в центре. Стол ломится от еды.
        На столе утка в яблоках, рис с овощами, жареные кабачки и баклажаны с майонезом и чесноком, зеленый салат. Фруктовая и сырная нарезка с медом. Оксана очень старалась, и папа мельком целует ее в губы, вероятно, благодаря за лакомства.
        - Тебе помочь? - папа идет следом за Оксаной на кухню, и мы с Каем остаемся одни.
        Он снова в черном, в тех же рваных джинсах и батнике с черепом. Волосы в беспорядке, а еще они постоянно падают ему на глаза, когда он смотрит вниз, на меня.
        - Когда ты узнал, что они вместе? А может, так ты пытался мне отомстить? Знаешь, я не верю в такие случайности, - задираю подбородок, чтобы не пропустить ни одну эмоцию. Если он попытается солгать, я замечу.
        Кай усмехается. Берется за стул одной рукой и отодвигает его для меня.
        - Слишком много вопросов за одну минуту, балеринка. Даже не понял, о чем ты. И не забывай, что меня там не было, и ты сама подтвердила это. А теперь садись. Видишь, я уже пытаюсь быть тебе хорошим братом.
        Ничего не остается, кроме как сесть.
        Братом.
        Он!
        Рядом с которым моя голова кружится, а в голове не остается мыслей. Чье присутствие я ощущаю каждой клеткой тела, а его взгляд - скользит по моей коже как раскаленный утюг.
        В комнату возвращается Оксана и папа с бутылкой шампанского. Откупорив, папа разливает его по хрустальным бокалам. Они с Оксаной улыбаются, мы с Каем - нет.
        - Хочу произнести тост, - говорит Оксана, поднимая бокал. - Костя и Юля. Знаю, что для вас это все непонятно и вы о многом переживаете, но поймите нас с Платоном правильно. В нашем возрасте уже не так легко встретить нужного человека. Дорогие наши дети, если вы желаете нам счастья, то сейчас оно напрямую зависит именно от вас. Вы уже достаточно взрослые, и мы с Платоном надеемся, что вы с пониманием отнесетесь к нашим чувствам. Мы и подумать не могли, что так все обернется. Платон, спасибо, что оказал мне неоценимую поддержку. Надеюсь, больше ничего не будет омрачать наше знакомство и самое сложное осталось позади. За нас!
        Делаю глоток, тогда как Кай под неодобрительный взгляд матери осушает бокал залпом и до дна. Но вслух Оксана так ничего и не произносит, по крайней мере, не сейчас.
        - Юля, - обращается она ко мне, - я знаю, что у балерин все очень строго с диетой, поэтому я спросила совета у твоего отца и он посоветовал заказать твой любимый салат из салат-бара «Шпинат» с Большой Морской.
        Оксана указывает на белую пиалу с зеленой мешаниной, в которой я с трудом узнаю любимый салат. Что ж, Оксана старалась. Улыбаюсь, перехватив папин взгляд, и набираю несколько ложек себе в тарелку.
        - Костя, а ты почему не ешь? Не стесняйся… Юля, ты уже закончила с тренировками на сегодня?
        Качаю головой, накалывая огурец на вилку.
        - Нет, сегодня я еще должна вернуться на вечернюю тренировку.
        - Сколько же ты тренируешься в день? - удивляется Оксана.
        - В целом от четырех до шести часов в день.
        - Невероятно! Ладно, ты ешь, наверное, проголодалась, а я тебя разговорами отвлекаю. Костя, что ты так и сидишь перед пустой тарелкой? Возьми утку. Платон, вот баклажаны, фаршированные творогом. Я запомнила, что ты заказывал именно их в ресторане в наше первое свидание.
        - Но твои-то наверняка лучше, - отзывается отец.
        Они говорят о каком-то свидании, а ревность покалывает, как репейник, прилипший к изнанке одежды. Поэтому запихиваю в рот кусок огурца, авокадо и листик рукколы, старательно все пережевываю и… ощущаю вкус, от которого меня едва не выворачивает наизнанку.
        В тот же миг Кай буквально набрасывается на салат и запихивает в рот целую ложку.
        Разговор между отцом и Оксаной моментально стихает.
        - Ты что творишь, Костя? Еды мало? Зачем ты ешь Юлин салат?
        Пользуясь заминкой и тем, что все внимание сосредоточено на Кае, сама украдкой выплевываю салат в салфетку и залпом выпиваю стакан воды.
        - Мама, ты его вообще пробовала? - не остается в долгу Кай. - Он же пересолен!
        - Это соевый соус, Костя, они не применяют соль на кухне.
        - Это так, - встреваю я. - Есть его невозможно.
        Оксана накалывает листик салата, пробует и только тогда убеждается, что мы говорим правду.
        - Ну я им устрою… Что же тебе дать, Юля? Может, утки?
        - Спасибо, все в порядке. Я поем сыра. Мясо я не ем в дни тренировок. Не переживайте.
        - Я сделаю ей нормальный салат.
        Оксана медленно переводит взгляд на Кая.
        Как и мой отец.
        Как и я.
        А Кай уже отодвинул стул и теперь стоит у стола, готовый сорваться на кухню. Чтобы сделать салат? Для меня? Он сам? Ущипните меня. Снова изображает хорошего брата? Зачем так стараться?
        - Огурцы, помидоры, болгарский перец, без масла и соли, подойдет? - уточняет он, глядя на меня.
        - Да не надо…
        - Шесть часов тренировок и без еды? Нет уж. Я сейчас.
        Кай уходит на кухню, и я слышу, как в полной тишине отец говорит Оксане:
        - А ведь Морозов уверял меня, что я совершаю ошибку, забирая заявление, и такого парня нельзя держать на свободе. Хорошо, что я не поверил.
        ГЛАВА 13
        Сердце вот-вот проломит ребра, по виску скатывается капля пота. Мышцы горят огнем, а сухой воздух пропитан потом и пылью от бесконечных прыжков. За арочным окном в пол сгустилась ночь, и на множестве стеклянных панелей блестят капли затяжного дождя. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, но если все еще держусь на ногах, значит должна продолжать.
        До прослушивания считанные дни, а я по-прежнему собой не довольна. Я изучила каждый па, поворот и прыжок, и даже во сне повторяю партию феи Сильфиды, но каким-то седьмым чувством понимаю, что все равно что-то упускаю.
        Вот почему все свободное время я провожу на репетициях, если это позволяют лекции.
        - Заново с того же места! - прошу, когда рояль стихает.
        Примерно в тысячный раз. Опять и опять. В балете нет места слабым. Я танцую до сбитых пальцев, кровавых мозолей и тремора в теле, когда каждая связка вопит от боли, а потом повторяю все заново. Только так можно добиться той неземной легкости, которая присуща балеринам.
        Музыкант за роялем ударяет по клавишам, и я опять взлетаю в воздух. Розенберг, которого я попросила вчера глянуть, сказал, что я двигаюсь безупречно, но что взять с этого льстеца?
        Я собой недовольна.
        Может, не стоит даже пробовать? Может, отменить прослушивание и сдаться? Мельком во время вращений вижу свое отражение в зеркалах: технически элементы выполняются верно, чего же не хватает?
        В зал входит Ева Бертольдовна, и рояль мигом замолкает.
        - Юленька, уже девятый час. Заканчивай.
        Замираю, тяжело дыша.
        - Думаете… Я готова?
        - Конечно! А ты разве сомневаешься? Я видела твою программу, все будет хорошо. Кстати, Директор тоже придет.
        Мне тут же хочется привязать к роялю музыканта, который при виде Евы Бертольдовны уже поспешно запихивает ноты в папку. Хорошо помнит, как вчера мы засиделись до полуночи. Слабак.
        - Не волнуйся, Юля. Все будет хорошо. Ты замечательно подготовлена.
        Ева Бертольдовна уходит вместе с музыкантом, а я остаюсь одна. Тело пылает, мышцы стонут и умоляют о пощаде, но от мысли, что пора вернуться домой, сердце спотыкается и стучит вразнобой, чего не случается со мной даже во время многочасовых занятий.
        Домой я хочу еще меньше.
        Отец развернул бурную деятельность по переезду Оксаны вместе с сыном. Иногда Оксана и сама в шутку спрашивает, к чему такая спешка, но отец и слушать ничего не желает. Мотивирует это тем, что скоро могут ввести жесткие меры ограничений, и тогда мы не сможем ни сделать какой-то косметический ремонт, ни нормально выбрать и купить мебель, тогда придется жить на чемоданах. А если запретят передвигаться между районами, то мы еще долго не увидимся, так и будем сидеть каждый в своей квартире.
        - Помнишь, как мы сидели весной сами? - говорит мне отец.
        А разве плохо было, едва не спрашиваю я. Не представляю, что я буду делать, если нас снова закроют по домам. И на этот раз с Каем.
        Доля правды в его словах, конечно, есть. Но Оксана, как мне кажется, не спорит с ним не только из-за предполагаемого карантина. Я видела, с каким восторгом она ходит по квартире, осматривая освобожденные для нее и сына комнаты. Кто бы стал спорить и отказываться от такого шанса, особенно когда тебе вручают банковскую карту со словами «Обставь по своему вкусу»?
        Коробки с вещами Кая доставили вчера. Комнату сводного брата решили сделать напротив моей, тогда как спальня отца и Оксаны в другом конце квартиры. С этим никто из нас не спорил.
        Я не удержалась и пробралась в заставленную коробками комнату, прошлась в последний раз по бывшей библиотеке. Здесь остался шкаф с книгами, как и кресло, в котором я любила читать. Но остальную мебель и ковры вынесли в кабинет отца, а новые кровать и шкаф для комнаты Кая должны были привезти сегодня.
        Всю ночь я вертелась в постели, не представляя, как быть дальше. Как раздеваться, ходить в одних шортах или легкой майке на бретельках, бегать в душ в одном полотенце, если каждое мгновение могу столкнуться с ним нос к носу?
        И вот почему я никак не могла заставить себя вернуться домой. Может быть, дело было вовсе не в моем танце. Именно сегодня Оксана с сыном окончательно переехали к нам. Наверное, отец даже достал шампанское. У меня же день расписан по часам, а репетиции тянутся до поздней ночи, нет, нет, я никак не смогу быть дома в это время, отмечайте без меня.
        Смотрю на часы, прикидывая, может, вернуться сейчас? Дома, наверное, то самое радостное возбуждение, как перед праздником, а Кай сейчас, наверное, раскладывает свои вещи из коробок по полкам. Оксана, наверное, снова на кухне, печет что-нибудь сладкое, сытное и пышное. Совершенно запретное для меня, но я понимаю, что она здесь не ради меня, а отец от пирогов в восторге.
        Нет, еще слишком рано возвращаться домой.
        Стиснув зубы, берусь за плеер и снова упрямо повторяю элементы, на этот раз под музыку Королевского Симфонического Оркестра в наушниках, и на миг представляю себя на сцене. В Лондоне. Я там совсем одна и так далеко от Петербурга. Те же туманы и свинцовое небо, мощенные мостовые, но так далеко от отца. Хотя будет ли отцу дело до меня, учитывая новую семью?
        Да и неважно! Мне еще не нужна семья. Моя судьба - балет, сцена и новые спектакли. Это то, к чему я стремлюсь с трех лет. Даже хорошо, что у отца теперь новая семья, новый сын. Будет кого воспитывать! А я не тороплюсь.
        Моя Сильфида сейчас выходит слишком агрессивной для феи, но в каждое движение я вкладываю свое разочарование, обиду, страх и ревность. Выплескиваю в танце эмоции и противоречия, которые разрывают на части.
        Трек замирает на кульминации, когда неугомонный принц все-таки смыкает свои объятия вокруг неземной феи. Но вместо трагедии, мой телефон переключается на «Моргенштерна». Звонит Розенберг. Все эти вечера отец занят, так что именно Яков отвозит меня домой. По несчастливому совпадению, живем мы рядом.
        - Да? - сбитое дыхание не позволяет говорить больше.
        - Юль, привет. Еще тренируешься?
        - Да…
        - Долго еще?
        - Да.
        Звонок вдруг прерывается, а Яков возникает на пороге собственной персоной.
        - Идем завтра в «Небо и вино»? Там обалденно готовят мясо, а какой там салат с кальмарами!
        Я закатываю глаза и снова принимаюсь за растяжку.
        Розенбергу прекрасно известно, что мясо я ем только раз в неделю. С кальмарами та же история. Избыток белка балеринам ни к чему, мы не наращиваем мышечную массу.
        - Ну идем вместе, Лю, - тянет Розенберг, пока я тяну носок к потолку. Мне сейчас совсем не до кальмаров. - Представляешь, я столик забронировал аж две недели назад! Оказалось, что больше нельзя просто так прийти в ресторан, когда захочешь, нужно внести свое имя в лист ожидания, нормально вообще?
        - Ты иди, Яков, не волнуйся, завтра я поеду на такси.
        - Какое такси? Меня твой отец собственноручно кастрирует, если я тебя на такси посажу. Поехали вместе! Тем более, говорят, скоро рестораны вообще закроют и что тогда? Куда прикажешь водить тебя на свидания?
        Вообще-то я никогда и не ходила с ним на свидания, а поездки на одной машине точно за свидания не считаются, но напомнить Розенбергу об этом не успеваю. По разгоряченной коже словно проводят пером - волоски встают дыбом, а по спине бегут мурашками. От неожиданности я даже спотыкаюсь, а такого со мной не бывало с начальных классов. Хотя нечто похожее было тогда на сцене Александринского театра во время «Лебединого озера».
        Неужели это запоздалая реакция на Розенберга? Но такого со мной раньше не было!
        Резко обернувшись, обмираю при виде парня в черной маске, который стоит на пороге репетиционного зала возле возмущенного Розенберга:
        - Ты вообще кто такой? С какого курса? Первый раз тебя вижу!
        Кай не сводит с меня глаз, и я впервые чувствую себя неуютно в таких родных купальнике и лосинах, он смотрит на меня будто одежды на мне нет совсем, и ни капли не смущается тем, что рядом стоит Яков, который от вопросов уже перешел к угрозам.
        - Не надо охраны, Яков, - отвечаю, скрестив руки на груди. - Это…
        Кай смотрит на меня с прищуром, и я понимаю, что под маской он улыбается.
        - Это мой сводный брат. Его зовут Кай.
        Первый раз дается особенно сложно. Хотя, не думаю, что когда-нибудь привыкну к тому, что мы теперь семья.
        Розенберг не замечает моих мучений, а его удивление длится недолго. Он протягивает Каю ладонь, и тот ее пожимает.
        - Ну и дела! Яков.
        - Кай.
        - Юль, а чего не сказала, что у тебя теперь брат есть? Давно вы вместе?
        Вместе.
        Эта фраза, как локомотив с отказавшими тормозами, что пролетает в каком-то миллиметре от меня, обдавая жаром и едва не сбивая с ног.
        Отворачиваюсь от смеющихся глаз Кая. Тренировка все равно сорвана, так что напяливаю на себя теплый и спасительный батник, который скрывает мое тело. Развязав пальцы*, натягиваю до колен вязаные бабушкой яркие гетры и обуваю специальные угги.
        Объяснение Кая выходит коротким:
        - Наши родители съехались, а нашего мнения не спросили.
        - Как обычно! Маску, кстати, можешь снять, Кай. Толпы тут нет, как и проверяющих. Теперь понятно, почему тебя пропустили в Академию. Это Платон за Юлей отправил? Будешь сам ее теперь возить?
        - Все верно, - отвечает Кай с довольной улыбкой. - Даже машину свою дал.
        Тяжелый и неуправляемый локомотив все-таки слетает с рельс. Обрушивается на меня всей своей тяжестью, и я дышу так, как будто в моем теле не осталось ни одой целой кости. За что?! Папа не мог так поступить со мной!
        - Слушай, - вдруг говорит Розенберг. - А помоги уговорить твою сестренку сходить со мной на свидание?
        Довольная улыбка тут же сползает с лица Кая.
        Не ожидал, дорогой братец?
        ГЛАВА 14
        - На свидание с кем? Прости, что не расслышал.
        - Ну как с кем, конечно, со мной!
        Кивает с видом оскорбленного дегустатора, которому вместо элитного вина подсунули какую-то кислятину, и выплевывает второй вопрос:
        - А куда?
        - Отличный ресторан с видом на крыши Питера.
        От упоминания крыш Кая перекосило еще сильнее.
        - И когда?
        - Завтра. Я даже столик уже заказал на свое имя.
        - Столик на двоих?
        - Конечно! Зачем нам кто-то еще?
        - А во сколько?
        - В девять вечера, живая музыка будет.
        - Заманчиво… Но нет, Юля никак не сможет пойти.
        - Чего-о-о? - у Розенберга аж глаза выпучились. - Это почему?
        - Удивлен, что ты не подумал об этом, - с невозмутимым видом отзывается Кай. - Вы ведь оба из этих… Балетных. У нее же прослушивание! Юле никак нельзя нарушать режим, диету и ей особенно важно высыпаться. Ты ей добра желаешь, Яков?
        - Конечно, - тянет Яков, не понимая, куда клонит Кай.
        - Тогда подумай, каково ей будет в том ресторане, если съесть ничего нельзя, а ложиться спать надо уже в десять?
        - Ты так рано ложишься, Лю? - удивляется Розенберг.
        Я удивлена не меньше. Сейчас половина десятого и, если верить Каю, в это время я уже должна быть в пижаме и с почищенными зубами. Но Розенберг поразительно легко верит в эту ложь и говорит:
        - И правда нехорошо вышло. Прости, что не подумал, Лю.
        Розенберг прощается и уходит, а после Кай говорит:
        - Пошли, мы уже опаздываем. Через полчаса ты уже должна быть в кровати.
        Он подталкивает меня к выходу, и мы остаемся одни.
        - Что? Но я не собираюсь спать! Я не ложусь так рано!
        - А кто говорил про сон? Когда не спишь, в кровати даже веселее.
        Хорошо, что иду первой, и он не видит, как вспыхивают мои щеки. Прикладываю ледяные пальцы к пылающим щекам и понимаю, что почему-то не могу сдержать улыбки.
        Я прощаюсь с вахтершей, и мы выходим на улицу. Дождь больше не льет как из ведра, но капли тумана висят в воздухе, пока мы идем к машине.
        - Зачем ты вообще это придумал?
        - А что, может, я чего-то не знаю, и вы с ним встречаетесь?
        Кай распахивает передо мной пассажирскую дверь, и я вижу, что он ждет ответа.
        Наверное, я могла бы соврать, чтобы еще позлить его, но почему-то не могу.
        - Я ни с кем не встречаюсь и не планирую.
        - Даже так?
        - После окончания я хочу уехать в Европу, зачем мне заводить отношения, которые неминуемо закончатся? А в отношения на расстоянии я не верю.
        Он стоит так близко, но в его свинцовых глазах невозможно прочесть ни единой эмоции. А потом Кай и вовсе отворачивается, набрасывая на голову капюшон от батника.
        - А как же друзья? - сухо спрашивает он.
        - Друзей у меня немного. Моя единственная лучшая подруга живет в Израиле, но дружба на расстоянии это другое.
        - Садись, а то намокнешь.
        И когда я опускаюсь, он оглушительно хлопает дверцей. Папа был бы в ужасе, если бы услышал. Кай обходит машину и садится за руль.
        - Папа знает, как ты водишь?
        - А я отлично вожу, балеринка, не волнуйся.
        - Перестань называть меня балеринкой. Это обидно.
        - Как скажешь, сестренка.
        Еще лучше.
        - Послушай, Кай… А ты ведь прошел тогда отборочный, я слышала. А дальше что будет?
        Вижу, как Кай стискивает руль, но при этом все его внимание сосредоточено на том, чтобы вырулить с парковочного места. Он молчит, и я продолжаю:
        - Ты уже участвовал во втором туре?
        - А зачем тебе знать правду, балеринка? Чтобы отцу обо всем рассказать или к Морозову побежать?
        - Я не собираюсь тебя сдавать! Разве ты этого еще не понял? - не хотела, но говорю с обидой.
        - Понял. И спасибо тебе за это. Но объясни, зачем тебе знать правду?
        - Просто… раз уж мы теперь родственники, я просто волнуюсь. А, если я буду знать правду, то например, если ты вдруг задержишься, смогу тебя прикрыть. А ты бы прикрыл меня, когда это понадобится.
        - Вряд ли мне придется хоть раз врать твоему отцу о том, где ты и чем занимаешься. У тебя есть какие-то противозаконные планы? Или что-нибудь разнузданное и запретное, о чем твоему отцу лучше не знать?
        - Нет, - отвечаю слишком тихо. Щеки опять горят.
        Кай бросает на меня мимолетный взгляд и снова переключается на дорогу.
        - Ну да, откуда бы им взяться? Ты же если не в театре, так на репетиции. Так что не верю, сестренка. И потом твое хобби тоже может быть опасным, люди ломают ноги, рвут связки, но ты ведь продолжаешь танцевать. Так и я. Опасность меня не пугает.
        - Тоже мне сравнил. Балет не просто мое хобби! Это… смысл жизни. Это все, что у меня есть! А ты преступаешь закон ради чего? Адреналина? Скорости?
        - А парни тогда тебе какие нравятся?
        - А как одно связано с другим? - теряюсь я.
        - Ну как же. Раз балет для тебя так важен, может, тебе и нравятся только те, кто носят колготки и заправляют… кхм, свои причиндалы в ракушку перед выходом на сцену. И губы еще красят. Или я ошибаюсь и твой Розенберг не выходит на сцену с подводкой?
        Замираю на полувдохе, а сердце в груди делает па-де-де.
        - Ты был на «Лебедином озере». Все-таки был!
        Кай поджимает губы, явно ругая самого себя за болтливость. Я торжествую ровно до того момента, как до меня доходит, что дорога, по которой мы сейчас едем, ведет явно не к дому.
        - Да ладно? Опять? Куда ты меня везешь, Кай?
        Кай криво улыбается.
        - Расслабься, сестренка. Похищать тебя не входит в мои планы. Кровать-то мне сегодня привезли, а вот матрас нет. Твой отец знает, что по дороге домой мы заедем в Хофф.
        Вдалеке и правда появляются яркие огни гипермаркета.
        - Даже если мы его сейчас выберем, матрас тебе сегодня все равно не доставят.
        - Ничего страшного. Гостей, которым обязательно нужен матрас, я сегодня не жду.
        - Может, у тебя даже есть девушка и ты даже ходишь на свидания, а я об этом ничего не знаю? - вырывается у меня раньше, чем я успеваю прикусить язык.
        Кай заворачивает к парковке гипермаркета и занимает свободное место. Глушит мотор. С места никто из нас не сдвигается, и оба мы при этом смотрим только на яркие огни вывески через лобовое стекло, по которому с размеренным скрипом, как метроном, скользят дворники.
        - Если у меня будет девушка, ты узнаешь о ней первая.
        ***
        Пока мы плутаем по огромному мебельному гипермаркету, лавируем между диванами, обеденными столами, в поисках отдела с кроватями, я очень радуюсь тому, что половина моего лица скрыта маской.
        Не сдерживаясь, кусаю губы и почему-то только и думаю о том, какой она может быть - девушка Кая и как это будет, когда он приведет ее домой, знакомить с родителями.
        Лучше бы это случилось, когда я буду уже в Европе, но почему тогда он сказал, что я узнаю об этом первая? Может, не расслышал моих планов?
        Раньше выпускного класса я не задумывалась о своих отношениях с парнями. И только постоянные вопросы в электронных письмах от Леи, которые она отправляла мне из Израиля, натолкнули на мысль, что бесполезно заводить отношения сейчас, если я не сделала этого раньше. Сколько мы будем вместе? Полгода? Восемь месяцев? Да и где мне найти парня, если все мое время занято или тренировками, или театром, в этом Кай прав. А никто из балетных мне не приглянулся…
        Мы с Леей часто обсуждали парней. Ей с ними тоже не везло. Хотя она была немногим старше меня, у нее уже было несколько неудачных романов, и я только убеждалась, что спешить совершенно некуда. А уверения Розенберга, что он обязательно женится на мне, бесили до невозможности. Я знала Якова с детства, ведь он был младшим братом моей Леи, которая сейчас заканчивала службу в Израильской армии.
        Но раз мне не везло с парнями, это не означало, что отношения с девушками будут точно так же складывать и у Кая. И времени свободного у него было больше, и уезжать он никуда не собирался.
        - Так ты учишься на программиста?
        - Да, а что?
        - А девушки у вас в группе есть?
        Кай косо глянул на меня поверх маски.
        - Сводничеством занялась?
        - Просто любопытно.
        - У нас в группе есть девушки.
        - А они тебе не нравятся?
        - Нет, просто сама ведь говорила, что не веришь в отношениях на расстоянии.
        - В каком смысле?
        - Ну я на лекциях обычно не появляюсь.
        - Но твоя мама уверена, что ты…
        - Я знаю. И теперь и ты знаешь, а моей маме об этом лучше не знать.
        Я едва поспеваю за ним, хоть и иду быстрым шагом. Но пока я делаю три шага, он делает один.
        - Морозов ведь говорил, что деканат будет напрямую сообщать о твоих прогулах именно ему?
        - Морозов, слава богу, не стоит у входа в универ с блокнотом в руках. А с деканатом всегда можно договориться.
        - И ты так и не собираешься ходить в универ, Кай?
        - Ты за мою учебу волнуешься или за моих одногруппниц, с которыми я обязательно должен завести отношения?
        - За твою учебу, - твердо ответила я.
        - Не волнуйся, я разберусь. Как тебе этот матрас?
        Он указывает на один из двадцати других матрас на выставочной кровати. Их тут очень много, и мы стоим посреди матрасного царства, озадаченные и сбитые с толку.
        - Как вообще выбирают матрасы? - хмурится Кай.
        - Могу предложить считалочку.
        - У меня есть идея получше. Ложись.
        - ЧТО?
        - Я слишком тяжелый и заметный, а ты легкая и тонкая, тебе слова кривого никто не скажет. Ложись. И скажи, как тебе?
        - Не буду я ложиться. Это тебе на нем спать, а не мне!
        - Ну раз не хочешь мне помогать… - Кай крутит головой и тыкает в какой-то далекий и серый матрас. - Тогда я беру тот и дело с концом.
        Выглядит матрас уже продавленным и неуютным. И сама себе не верю, но через три минуты я уже растягиваюсь на нем во весь рост. И говорю:
        - Отвратительно. Он кривой, жесткий и пружины впиваются прямо в ребра!
        Кай приспускает маску и улыбается.
        - Десять вечера, а ты в кровати, как я и говорил. Строго по расписанию!
        Лежа на спине, начинаю хохотать, а Кай протягивает руку и помогает встать.
        - Давай следующий. Этот?
        Сначала сажусь, и Кай говорит:
        - Попрыгай.
        - Ты на нем спать будешь, а не прыгать!
        Но под тяжелым взглядом снова краснею и даже немного подпрыгиваю. Даже от такого матрас скрипит и ходит ходуном.
        - Не, так не пойдет, - качает головой Кай. - Хочу тихий. Следующий!
        - Что мне изобразить на нем? - интересуюсь, войдя во вкус.
        - Морскую звезду! Именно в такой позе я люблю спать. Ну-ка.
        Ложусь как в сугроб и шевелю руками и ногами, будто делая ангела. Кай появляется у меня над головой и, глядя вниз, спрашивает:
        - Ну как?
        - Твердый, но удобный. Ничего в ребра не впивается, а еще не скрипит.
        - И размеры подходят.
        - У тебя односпальная кровать? Не будет узко?
        - Нет, даже ты поместишься, - отвечает он и, подхватив номер товара, идет к консультанту оформлять заказ.
        Без него валяться на выставочном матрасе уже не так весело, поэтому я неловко сажусь и жду его возвращения.
        - Ты была права, - говорит он, когда заказ оформлен. - Привезут только через неделю.
        - Кошмар. И что будешь делать?
        - Буду спать на полу.
        - Но это же неудобно!
        - А что делать?
        - Давай купим спальник. Или надувной матрас?
        - Может, сразу палатку, чтобы я еще и жил во дворе?
        - Я серьезно!
        - Правда? Я уж было решил, что ты хочешь от меня избавиться.
        - Наоборот, я забочусь о тебе.
        Хватаю его за руку и тяну в отдел «Все для кэмпинга». Надувные гостевые матрасы стоят неоправданно дорого для такого временного события, а вот спальник подходит идеально. К тому же сейчас скидки на летние легкие спальники.
        - Дома у нас отопление, мерзнуть не будешь.
        - Даже если я сплю голый?
        Ему определенно нравится меня смущать, потому что я опять чувствую, как вспыхиваю с головы до пят, но все-таки нахожу в себе силы ответить:
        - Жаль, если так. А то мужчин без обтягивающих лосин я не воспринимаю, ты прав.
        В глазах Кая самый настоящий шок и безграничное отчаяние, а я снова принимаюсь хохотать до слез при виде испуганного взгляда, который он бросает на мужские кальсоны на распродаже.
        - Понимаешь, - объясняю, - у тебя в комнате осталось кресло, в котором я любила читать. Вдруг я зайду, а там ты… В позе морской звезды и без одежды. И что тогда?
        - Устроим совместное чтение, - пожимает плечами Кай. - Нет, правда. У тебя были отношения с парнями? Почему ты постоянно краснеешь, что я не скажу?
        - А у тебя?
        - Были ли у меня отношения с парнями? - хохочет он.
        - С девушками! Девушками, конечно!
        - У меня были девушки, сестренка. Так что опыт, про который ты так живо интересуешься, у меня есть. А тебя?
        Мне снова стыдно, потому у меня все заканчивалось на поцелуях, и зайти дальше ни с одним я так и не решилась.
        - Я не любила их, поэтому нет.
        - Странно…. Потому что я тех девушек тоже не любил, но мне это не мешало.
        Закатываю глаза.
        - Но хоть кого-нибудь ты любил?
        - Я любил и люблю двойной бургер с сочной котлетой, холодное пиво и скорость. А девушек, с которыми проводил одну ночь? Нет. Любовь это что-то другое.
        Он замирает в миллиметре от меня, а я опять вынуждена запрокинуть голову. Слава богу, что я в маске, потому что у меня отчаянно пересохли губы, и я облизываю их под тканью, а не на глазах у Кая. Но он каким-то образом все равно это чувствует и опускает взгляд на бежевую ткань моей маски, будто смотрит на мои губы.
        - И что же такое любовь? - произношу хрипло.
        - Откуда мне знать, если я этого еще не чувствовал? Как узнаю, обязательно расскажу. Ты голодная?
        Видимо, это разговоры про бургеры так на него подействовали. И только у меня сердце колотится где-то в горле от волнения.
        - Очень хочу, - признаюсь. - Но на фудкорте здесь никакой нормальной еды для меня не продается.
        - А что тебе можно есть вечером?
        - Например, спагетти с томатным соусом можно. Не полную тарелку, конечно.
        - Тогда поехали домой. И я приготовлю.
        - Для меня? Опять? Да я и сама могу.
        - Брось, что сложного в том, чтобы отварить макароны?
        Не нахожусь с ответом и говорю только тихое: «Спасибо».
        Кай только кивает и подхватывает купленный спальник на кассе. Остаток пути мы молчим. Ведет он действительно аккуратнее, может, не хочет подвести отца в первый же вечер. Случайная царапина сейчас и машину он больше никогда не получит. Уютно устроившись на сидении, я понимаю, что никогда не ощущала себя так хорошо, как в его компании, разве что только, когда отец был за рулем. Но мы с ним уже давно никуда не ездили вот так, как сейчас с Каем. Чтобы вдвоем ночью в дождь после веселого похода по магазинам и на исходе бесконечно тяжелого дня, когда так приятно смотреть на мелькающие от скорости фонари и когда хочется, чтобы не только дорога до дома, но и этот вечер длился вечно.
        ГЛАВА 15
        Ужин вышел обалденным. После я просто пришла в свою комнату и упала на кровать, не понимая, что со мной. Спагетти никогда не приносили столько счастья, как сейчас. Я не могла перестать улыбаться, когда вспоминала, как заливала кипятком помидоры, чтобы снять с них кожицу и сделать соус, и как чистила чеснок, пока Кай варил спагетти, а на гриль кинул кусок стейка для себя.
        Мы говорили о бассейне и спортзале в цокольном этаже нашего спорткомплекса. Оказалось, что Кай любит плавать, но цены на абонемент его озадачили. Я видела, что он не хотел подавать виду, но он слишком поздно сделал лицо, будто ему все равно и, подумаешь, четырехзначная цифра.
        Я никогда не знала стеснения в деньгах и только сейчас задумалась, каково Каю. Он обмолвился, что мать давно не давала ему денег, и ему приходилось крутиться. Летом он подрабатывал в автомастерской. Чем он занимался сейчас, я спрашивать не рискнула. И так было понятно, что у гонок вероятней всего есть призовой фонд.
        Я потянулась к телефону и написала Лее. Если она сможет, то ответит. Часовой пояс в Израиле не сильно отличался от него, кажется, плюс или два часа, но было уже поздно. И Лея не ответила сразу. Надеюсь, я ее хотя бы не разбудила своим глупым вопросом.
        Как узнать, что ты влюбилась?
        Неужели я написала именно это? Неужели я настолько сошла с ума, что хочу относиться к Каю не только как к новоиспеченному сводному брату?
        Закрыла лицо руками. Боже, боже. Я видела, каким счастливым выглядел отец, когда мы вернулись. И потом как же моя карьера? А данное самой себе слово не заводить отношения, чтобы потом не поддерживать их на расстоянии?
        Переодевшись, я легла в постель. Долго крутилась без сна, хотя раньше отключалась стоило головой коснуться подушки.
        Вдруг на телефон пришла смс. Похоже, я все-таки разбудила Лею.
        Но на экране горела смс от незнакомого номера.
        «Ничего себе, никогда не видел таких номеров».
        Я улыбнулась. Поскольку папа был генеральным директором новой сотовой связи, то у нас с ним были уникальные номера. Обычных людей они вводили в ступор, поскольку мой номер сплошь состоял из нулей и только в конце были две цифры: 02. Папа шутил, что я вторая после него в компании, но на самом деле это был год моего рождения. Две тысячи второй.
        «Зачем ты пишешь смс-ки из другой комнаты?», написала я.
        Ответ пришел моментально.
        Кай: «Скучаю без матраса».
        Я: «Удобно?»
        Кай: «Если честно, не очень. Хочешь сама попробовать?»
        Я: «Ты хочешь, чтобы я залезла в твой спальник?»
        Кай: «Ну или пусти к тебе в кровать».
        Кай: «Серьезно, балеринка. Это ужасно».
        Кай: «Я сразу вспомнил, почему ненавижу походы».
        Кай: «А еще я открыл окно. И теперь здесь даже комары».
        Я: «У меня есть жидкость от комаров. Принести?»
        Кай: «Подожди, я только оденусь».
        Я: «Можешь не стараться. Без лосин я на тебя даже не взгляну»
        Кай: «Поторопись… Я уже теряю сознание, они оставили меня без крови»
        Я прижала телефон к груди, глядя ослепшими от яркого экрана глазами в потолок, а после, подхватив зеленую бутылочку, вышла в коридор. Должна ли я постучать? А если папа или Оксана услышат?
        Я одернула себя. А что такого. Я просто проявляю вежливость.
        Но дверь и сама распахнулась. И Кай затянул меня в комнату раньше, чем я опомнилась.
        - Какой у тебя тут холодильник! - я поежилась в бесформенной длинной футболке.
        Кай улыбнулся, окинув меня странным взглядом. О боже! Я скрестила руки на груди и велела:
        - Это было подло! Теперь закрой окно, а еще дай мне что-нибудь набросить. Я замерзла.
        - Я заметил.
        Он дал мне батник на молнии, которым я могла кажется, обернуться дважды. Я подтянула ноги к подбородку и села в любимое кресло. Теперь обстановка в комнате совершенно изменилась, будто я никогда не читала тут книг и не зависала с телефоном.
        Собранная кровать с голым каркасом стояла напротив окна, а возле окна был письменный стол и большой компьютерный стол. Шкаф с книжками остался на прежнем месте, но рядом поселился другой шкаф для вещей Кая. В углу лежали и полки, которые еще нужно было прибить к стене. Свет падал только с окна, в комнате не горел.
        Кай вовсе не был раздет, как он пугал меня. На нем была тоже майка и боксеры. Он, очевидно, не стеснялся, тогда как я постоянно отводила глаза в сторону. Благо было темно.
        В центре на ковре был действительно расстелен спальник.
        - Мама ведь предлагала тебе разложить диван в гостиной, может, передумаешь?
        Кай скривился.
        - И спать фактически под дверьми их спальни? Нет уж, спасибо.
        Я его понимала. Я в ту часть квартиры тоже не рискнула бы сейчас идти, когда Оксана с отцом закрылись в спальне.
        - Ну давай, показывай, как ты спал, - киваю на спальник.
        Кай мигом накрывается спальником и становится больше похож на раздувшуюся беременную гусеницу, поскольку держит ноги согнутыми в коленях. А когда он их выпрямил, пальцы показались с другой стороны.
        Он был слишком высоким для этого спальника.
        - Похоже, это был детский спальник. Вот почему на кассе нас трижды спрашивали, уверены ли мы, что хотим его взять. Мы с тобой не похожи на тех, у кого уже есть ребенок.
        Смеюсь, когда он шевелит пальцами на ногах.
        - Да уж, так дело не пойдет! Придется взять одеяло, оно хоть тебе по росту?
        Кай снова поднимается на ноги, а я резко перевожу взгляд в пол. Странно, почему? Ведь я видела много мужских ног в Академии на тренировках: подтянутых, крепких, с выделяющимися мышцами, волосатых и не очень, чересчур худых. Но тогда почему вид голых ног Кая так сильно меня смущает? Это всего лишь колени и икры. А выше я не смотрю.
        Кай берет свернутое одеяло с кровати, которое было упаковано для переезда, и снова ложится.
        - Вот теперь удобно. Сама-то не замерзла?
        Тру ледяные ноги, но пальцы рук тоже холодные. Я часто мерзну, поэтому часто ношу носки и всегда включаю в квартире отопление выше среднего. Кай же устроил в своей комнате морозильник.
        - Почему здесь так холодно?
        - Открыл окно, люблю спать в холоде. Иди сюда.
        Не будет ничего страшного, если я немного согреюсь под его одеялом? На мне его плотный батник, но он не помогает. А потом я перебегу в свою комнату, где меня ждут родные двадцать четыре градуса вместо выстуженных четырнадцати.
        Опускаю ноги на пол и делаю два шага к нему. Откинув одеяло, Кай смотрит на меня снизу-вверх. С ковра перехожу на расстеленный спальник, потом сажусь. Двигаюсь медленно, едва сдерживая волны расходящейся по всему телу дрожи. Это от холода.
        Опускаю голову на подушку, и Кай набрасывает на нас одеяло.
        - У тебя даже зубы стучат.
        Говорит он очень тихо и так близко, что щекочет дыханием шею. По коже бегут мурашки, а потом он вдруг притягивает меня ближе.
        - Быстрее согреешься.
        Его голос тихий и хриплый. Рядом с ним тепло, уютно и очень приятно, и мне так не хочется вылезать обратно. Даже, чтобы дойти до своей комнаты. Но как только согреюсь, я обязательно уйду.
        - Лучше?
        Нашла в себе силы только, чтобы кивнуть.
        А как вдруг ведет пальцами по моим ребрам, а после по локтю перешел выше, к плечу.
        - Какая же ты хрупкая…
        Ничего подобного, могла сказать я, во мне аж сорок пять килограмм. Допустимый максимум для балерины, и если я поправлюсь хоть немного, обязательно придется садиться на диету, но слова застревают где-то в горле, а мысли испаряются из головы, стоит его пальцам скользнуть по моей спине.
        Чувствую, как он приподнимается на локте. Сама я лишний раз вздохнуть боюсь, сбитая с толку собственными ощущениями. Мне одновременно страшно, что он может сделать дальше и что сейчас все прекратится.
        Легкий, невесомый поцелуй в щеку бьет как удар тока. Ароматы табака, мяты и шампуня, обволакивают, будоражат кровь. Согревают лучше любого одеяла. Следующий поцелуй - в уголок рта. Пальцы на моей талии даже сквозь два слоя одежды ощущаются слишком остро. Я словно задыхаюсь и тону, и в какой-то момент открываю рот в безмолвном стоне и широко распахиваю глаза, когда он все-таки расстегивает на мне свой собственный батник.
        В тот же момент Кай переворачивает меня на спину, нависая сверху. Волосы все-таки же падают на его лицо, а тени делают скулы еще более острыми. Светлые глаза полностью скрыты бездонными зрачками.
        Он не улыбается. Только смотрит.
        Освобождает левую руку и убирает с моего лица волосы. Очерчивает указательным пальцем щеку и подбородок. Ведет ниже по шее, до ворота футболки, а после наклоняется и впервые касается моих губ.
        В тот же миг мир перед глазами вспыхивает разноцветными искрами. Все вокруг начинает кружиться, стираясь в длинные яркие ленты. Я еще никогда не ощущала такой легкости, как сейчас. Словно парю наяву.
        Слабые прикосновения Кая обжигают, как открытое пламя, наполняя меня неизведанными чувствами. Я совершенно не знаю, что делать, но не нахожу в себе силы оттолкнуть его. Сдаюсь в плен, позволяя вести меня.
        Сталкиваюсь с ним зубами и носом, и раньше я бы сгорела со стыда от неловкости, но теперь понимаю, что это часть игры. Странной, новой, запретной. Такой нужной именно сейчас.
        Неожиданно понимаю, что отвечаю не только поцелуями. Вся аж выгибаюсь под его рукой, пока он продолжает ласкать меня через футболку, и ткань становится неприятно жесткой, нестерпимой. Хочется избавиться от нее, ощутить прикосновения кожи к коже. По-настоящему.
        Его шероховатые пальцы все-таки спускаются ниже. Кай пробирается под футболку, касаясь моего подрагивающего живота.
        А потом он поддевает кружево моих трусиков, и меня аж подбрасывает на месте. Уничтожающим шквалом на меня обрушивается осознание реальности, стыд и страх. Сердце обрывается в груди, а в пищеводе растекается жидкое пламя.
        Отбрасываю одеяло и самого Кая в сторону. Откуда только силы нашлись, не знаю. Верней всего то, что он просто не был готов к моему сопротивлению и не стал давить. А я? Что я делаю?
        Он ведь сын Оксаны. Не просто незнакомый парень, который мне понравился, как я могла забыть, по какой причине он вообще очутился в этой комнате, которая больше не является кабинетом для чтения? Теперь это совершенно чужая, запретная для меня территория. Спальня моего взрослого сводного брата.
        А я разлеглась тут с ним под одним одеялом, Господи!
        - Юль, спокойно.
        - Нет! Я не должна… Не должна была приходить.
        Хочу улизнуть, как можно скорее, но замираю перед дверью.
        - Ты запер дверь? - не верю своим глазам. - Почему?
        Кай уже рядом, снова непозволительно близко. Обдает жаром своего дыхания мою щеку, как раскаленная печка, к которой так хочется прижаться всем телом.
        - А что я должен был подумать, когда ты все-таки пришла ко мне посреди ночи, балеринка? Вроде немаленькая, должна понимать последствия.
        Щелкнул дверной замок, но сама я не сдвинулась с места. Его руки, которые он снова положил мне на талию, пригвоздили к месту.
        - Отпусти, Кай… Мы не можем. Теперь ты мой сводный брат, ты слышал моего отца.
        Но он только крепче стискивает меня в своих объятиях.
        - Так нечестно, я первый тебя увидел. Но ты можешь уйти, если хочешь, - пожимает плечами, как будто это не он вжимает меня спиной в свою каменную грудь.
        - Не могу. Ты держишь меня, Кай. Отпусти, пожалуйста…
        Наклоняется к моим губам и смотрит затуманенным взглядом:
        - Не могу, балеринка, я бы хотел отпустить, но не могу…
        А после он больно впивается зубами в мою шею, одновременно с этим расстегивая молнию батника, и тот мягко падает вниз, к моим ногам. Остаюсь перед ним в одной футболке, сгорая от неясного желания и стыда. Мое сопротивление испытывает серьезное испытание на прочность, когда Кай проводит языком по месту укуса, а после шепчет:
        - Хватит утаскивать мои вещи.
        Почти вслепую нахожу дверную ручку и без никакого изящества, буквально вываливаюсь в коридор.
        ГЛАВА 16
        Смс Леи приходит как раз, когда я забегаю в раздевалку. Прослушивание перенесли на два дня раньше, и сейчас у меня трясутся поджилки от страха. Я уверена, что завалюсь. Самостоятельно разобраться с танцем так и не вышло, что-то по-прежнему ускользает от меня. И впервые я думаю, что может и зря отдала балету каждую свободную минуту своей жизни.
        Лея: «Привет, когда могу тебе позвонить?»
        Лея часто пропадает на службе, когда с ней нет обычной связи. После моей ночной смс-ки она вышла на связь только сейчас, и в голове у меня не укладывается, как моя подруга вообще служит в армии, но ей вроде нравится.
        Юля: «Бегу на прослушивание. Держи за меня кулачки. Наберу тебя вечером?»
        Лея: «Идет».
        Быстро переодевшись, лечу за кулисы. Ева Бертольдовна заходит ненадолго ко мне и поправляет безупречный пучок.
        - Слышала, твой отец скоро женится. Ты рада?
        Если бы у Оксаны не было сына, все было бы куда проще.
        Но мри мысли о Кае сердце заходится ходуном, и я запрещаю себе думать о нем сейчас, так не вовремя. Переступаю с ноги на ногу и смотрю на преподавательницу:
        - Отец уже пришел?
        - Да, он в зале. И, кстати, не один.
        Ева Бертольдовна говорит это, поджимая тонкие губы. Еще бы, столько лет вести охоту на моего отца и теперь увидеть его с другой. Но сочувствовать не получается, в качестве своей мачехи эту сухую жилистую женщину я не представляла вообще.
        Отец планировал прийти всей нашей новой семьей на мое прослушивание, но не знаю, если ему удалось уговорить Кая. Уточнять об этом у Евы Бертольдовны я не решаюсь.
        И так знаю, что почувствую. Сама. Как только выйду на сцену и окажусь под прицелом софитов, сама пойму, есть ли Кай здесь.
        Теперь его взгляд я ни с чем не спутаю. Когда он смотрел на меня, нависая сверху, я будто стала центром его мира. Я была всем, в чем нуждался, хотя и не готова была к этому.
        - Ну иди. С богом.
        Киваю музыканту, и с первыми аккордами выхожу на сцену.
        Кая нет.
        Я понимаю это в первую же секунду, когда выхожу на сцену перед пустым зрительным залом. В центре отведены несколько мест для жюри и среди них есть Директор. Где-то вдали сидит отец с Оксаной, а в ложе Розенберг и Майя. Других одноклассников не пустили.
        Отдаюсь музыке, и остальное больше не имеет значения. Сейчас я не просто танцую. Не репетирую. В эти несколько минут на сцене я словно пробуждаюсь ото сна и впервые живу на максимум. Каждая нота становится воздухом, без которого нет жизни. Каждое движение становится частью меня собой.
        Но в наивысшей точке кульминации снова ощущаю этот укол совести - нет, не так! Вот здесь нужно было сделать иначе, а я не представляю как. Я просто калька и бесцветная тень, а не балерина. Мое место «у воды» (1), а не на авансцене.
        Заканчиваю партию, замирая без движения, только капля пота сползает по виску. Дышу неглубоко, но часто. Даже такие немногочисленные зрители все равно аплодируют. Наверняка из жалости. Столько лет убить на абсолютно бессмысленные тренировки!
        - Молодец! - ловит за кулисами Ева Бертольдовна. - Набрось шаль. С тобой Директор хочет поговорить.
        Вот и все. Я же говорила. Я могу провести всех, но только не его. Он сразу увидел, что я самозванка, а никакая не прима.
        Набрасываю шаль на разогретые плечи и жду Директора за кулисами. Сцена снова закрыта. Веду пуантами по шероховатому покрытию и думаю, чем теперь буду заниматься в жизни, если шестнадцать лет, уже отданных балету, прошли даром.
        - Юлия.
        Вытягиваюсь в струнку. Директор идет ко мне пружинистой гибкой походкой, которая моментально выдает его невероятный опыт. Он убирает одной рукой волосы со лба, и это воспоминание пронзает стрелой сердце. Не время думать о Кае. Совсем-совсем не время.
        Директор просит повторить несколько элементов и объясняет, как из одного лучше перейти в другой. Но дело не в том, что я не так ставлю стопу, есть кое-что еще, и я смиренно жду разгрома.
        Он стоит в луче света, большой крепкий мужчина, сердце и душа классического балета. И я готова принять любое его решение.
        - А теперь проверим, как ты знаешь историю русского балета, Юля. Почему Мариус Петипа отказал юной балерине Кшесинской, когда та захотела танцевать «Эсмеральду»?
        От удивления даже опускаю дрожащие от напряжения руки. Он серьезно? Тут моя судьба висит на волоске, я который день тренируюсь до онемевших пальцев, а он про капризную приму-балерину императорских театров вспомнил?
        Я не помню.
        А выдумывать какую-то ерунду не хочется. Только не тогда, когда он, немного склонив голову, смотрит на меня так, будто видит насквозь. Он единственный чувствует ту самую проблему, которую я не могу постичь самостоятельно.
        - Ты прекрасно справишься, Юля, - продолжает Директор. - И я не вижу причин, не одобрять твою кандидатуру на эту роль. Сейчас технически ты опережаешь многих своих одноклассниц. Да и любой театр будет рад взять тебя после выпуска, но если потом ты захочешь танцевать серьезные драматические роли… Пойми, балет это не только танец. Это сама суть жизни.
        - Моему танцу не хватает жизни?
        - Как может не хватать жизни в восемнадцать? Ты полна ею, и твой танец тоже. Просто всему свое время, и однажды ты вспомнишь этот разговор, и поймешь, что я имел в виду. А пока обнови в памяти историю балета, будет полезно.
        Он уходит той же плавной бесшумной походкой, оставляя меня мучиться вопросами. Какая еще история? Что не так со мной? Почему нельзя было сказать прямо?!
        Срываю с плеч шаль и делаю круг по пустой сцене, а потом еще, пока сердце не захлебывается в груди. Пока мир не превращается в сплошное размазанное пятно. И я наконец-то падаю на колени, касаясь лбом пола. Сердце колотится о ребра как бешенное.
        Я всю себя отдала балету, а теперь должна найти то, не знаю что, перечитывая мемуары капризной балерины прошлого. Ну и что это за помощь такая?
        - Юль.
        Розенберг ступает по сцене тихо, так что я не слышу его приближения.
        - Все же хорошо вышло, почему ты плачешь?
        Трясу головой.
        - Нервное. Не обращай внимания.
        - Ты молодец. Так танцевала…
        Я вымотана настолько, что у меня даже нет сил сбрасывать с талии руку Розенберга. Он мягко меня гладит по спине, утешая. А я смотрю в пол и думаю, ну вот что со мной не так? Лея была бы счастлива, если бы я выбрала ее брата.
        И интересы у нас с Яковом схожие. И танцуем мы вместе, но рядом с ним я не чувствую и десятой доли того, что ощущала рядом с Каем.
        Почему именно он, проклятье. Почему.
        - Поехали, тебе надо оторваться.
        - Я не пойду с тобой на свидание, Яков.
        - Это не свидание. Я всю нашу группу позвал.
        - Куда?
        - Клуб «Пламя». Помню про твой режим, но пока не закрыли, надо сходить. А заодно и отметим. У твоего отца я тебя уже отпросил. Кстати, его невеста просто огонь, Юль! Такая чумовая. Рад за него. А Кая почему не было?
        - Балет не для него.
        И я тоже.
        - Так что идем?
        - Да.
        (1) МЕСТО У ВОДЫ - самое дальнее от зрительного зала расположение танцовщицы кардебалета на сцене, фраза родилась из-за декораций к "Лебединому озеру".
        ГЛАВА 17
        - У Юли прослушивание сегодня, ты будешь?
        Втягиваю терпкий горячий дым и выдыхаю вместе со словами:
        - Где я и где балет, мам? Идите без меня. Мне надо программирование сдать.
        - Хотя бы не кури, когда с матерью разговариваешь.
        - Даже не порадуешься, что я за ум взялся?
        - Как будто это надолго, - говорит мама.
        Сомневаюсь, что мама и сама большой поклонник балета, но сопротивляться Дмитриеву не может. А Дмитриев такое важное события в жизни дочери не пропустит. Он уже пропустил «Лебединое озеро», а еще забрал заявление и сделал вид, что его любимую дочурку никто не похищал. Вот им, мама, пусть и вертит, а я счастливую семейку на пару с ними изображать не собираюсь.
        - Мам, я хочу жить отдельно.
        - Это не обсуждается, Кость. Сейчас ты живешь с нами.
        - Это не мой дом, а Дмитриев не станет мне отцом, как бы ни старался. Так какой в этом смысл?
        - Костя, сейчас так. После зимы посмотрим.
        Все так боятся зимы и возможных мер, будто других опасностей больше не существует.
        - Да перестань ты карантина бояться, мам. Прекрасно справлюсь сам в случае чего. Еду готовить я умею, одежду в стирку закину.
        - Костя, мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. Сейчас не самое лучшее время для переезда. Весной, Костя. Весной поговорим. А лучше приходи вечером, порадуемся вместе за Юлю.
        Она справится и без меня.
        А я рядом с ней слетаю с катушек. Но маме об этом знать не обязательно, и особенно Дмитриеву.
        Разговор заканчивается ничем, и я прячу телефон обратно в карман, прислонившись к стене. В коридорах универа в это время уже пусто. Дверь секретариата распахивается спустя мгновение, и Леночка кривит красный рот.
        - Ты бы хоть тут не курил.
        - А я и не курил. Пересчитала?
        - Да, все в порядке. Точно чаю не попьешь, Гронский? - она играет ключом на пальце, и при желании я мог бы не только чаю попить.
        Смотрю на ее раскрашенные губы и выпирающие из выреза груди. Смогу я у нее пересчитать каждый позвонок, когда она будет выгибаться под моими руками? Сомневаюсь.
        Качаю головой.
        - Надеюсь, проблем не будет.
        - Что ты, раз обещала, сделаю. Капитан носа не подточит. Курсовая будет готова через неделю.
        Благодарить ее не за чем, ведь я только что отвесил ей за эту работу прилично денег.
        - Эй, Лен! Я тоже могу чая попить!
        Лука тут как тут. Улыбается, а секретарша закатывает глаза и прячется за дверью.
        - Ну почему это с тобой работает, а со мной нет? - скисает друг. - У меня никогда не было девушки старше меня. А у тебя?
        - Бывало, - пожимаю плечами, сбегая по лестницам.
        - Насколько старше?
        - Я уточняю только, когда есть шанс, что ей сильно меньше.
        - Да, блин, сейчас есть такие, что вообще возраст не различишь. Куда мы теперь? - спрашивает, когда садимся за руль.
        У меня права отобрали, так что Лука теперь мой водитель. Гляжу на время. Мой объект уже привез детей домой после школы и сейчас как раз должен закончить ужин.
        Называю адрес.
        - Давно за тачкой следишь? - спрашивает Лука.
        - Прилично.
        - А какая у нее система защиты?
        По дороге объясняю Луке, чем одна сигнализация отличается от другой, которую он никак не может изучить. Взломать систему безопасности несложно, если понимаешь, как она работает. Вот Лука не понимает. Каждый раз совершает одну и ту же ошибку, поэтому все его тачки всегда только с одной системой безопасности, к которой он уже нашел подход.
        - Паркуйся, - показываю Луке.
        Через полчаса Феррари выворачивает из подземного гаража на дорогу и срывается с места. Лука тоже газует, но я останавливаю.
        - Не спеши. Я знаю, куда он по вечерам ездит.
        - Куда?
        - Ночной клуб «Пламя», знаешь?
        - Ага. Надо, кстати, сходить, пока не закрыли.
        - Сходи, - отзываюсь, пока курю в окно. - Рядом с мажорами, что там тусят, тебе на пятьдесят грамм виски только бабла и хватит.
        - Ну блин! Я не поднимаю за гонку столько, как ты.
        - Учись, Лука. Только и всего.
        Когда мы подъезжаем, возле «Пламени» Феррари еще нет. Лука паркуется, а я тянусь к новой сигарете. Делаю глубокий вдох и давлюсь горячим дымом.
        - Что такое? Приехал? - суетится Лука.
        Но здесь не владелец Ферарри, здесь чертов Розенберг на Лексусе.
        Из машины с визгом выпрыгивают девочки. По тому, как легко они прыгают на каблучищах, сразу понимаю, что Яков привез балетных лебедей.
        Три, четыре… На пятой мое сердце камнем обрушивается в желудок.
        Дым щиплет глаза, пока я вглядываюсь в бесконечно длинные ноги, невероятно короткое платье и собранные, как обычно, на затылке в небрежный пучок волосы. Юля совсем без верхней одежды, и это поразительная беспечность. Они с девчонками быстро перебегают дорогу и ныряют в клуб, пока Розенберг паркуется. После он выходит из машины, но не идет в клуб.
        Балерун заскакивает в ближайшую аптеку.
        А у меня дым сейчас из ушей повалит.
        Большие планы на вечер, Розенберг? Нашел куда пристроить свой обрезанный гульфик? После реакции Юли, понимаю, что она скорей всего еще не была ни разу и ни с кем.
        И что, если сегодня Розенберг станет ее первым?
        Вижу, как Розенберг выбрасывает в ближайшую мусорку упаковку от презервативов и распихивает те по карманам. Но в клуб все равно не идет. Топчется с телефоном на тротуаре и меньше чем через пять минут возле него паркуется бус с надписью «Цветы от всего сердца».
        Курьер передает Розенбергу корзину роз.
        Сегодня у Юли было прослушивание и, похоже, завершилось с успехом. Я в ней ни минуты не сомневался.
        - О! Вон там твоя Феррари, - кивает Лука. - Это кто-о-о-о? - выпучивает глаза Лукьянюк. - Это Бестужев-младший, что ли? Так это его тачка, Кай?!
        - Ну да, и что?
        - Как что?! Не мог тебе Маяк эту тачку для второго тура дать!
        Лука попал в точку. Маяк дал среднюю тачку, на которой участвовать я смогу, но вот к первым вряд ли приеду. А меня это не устраивает.
        - Что ты делать-то будешь, Кай? За произвол Маяк тебя сам потом ментам сдаст!
        - Я просто еще раз выиграю. И тогда не сдаст.
        - Зачем тебе это все, Кай? - испуганно шепчет Лука и чуть не ныряет под руль, когда Марк Бестужев проходит совсем близко от нашей машины. Как будто сын когда-то влиятельного политика просто взглянет в нашу сторону и сразу определит, что мы замышляем. - Зачем играть с судьбой? Повезло ведь недавно, целым ушел, а сейчас? Думаешь, так же подфартит? Или думаешь, Дмитриев тебя каждый раз теперь будет вытаскивать, как родного?
        - Не хочешь помогать или боишься, не держу.
        Выхожу из машины, хлопнув дверью.
        Угонять машину с парковки клуба я не собирался. Только хотел проверить как она реагирует на мой поддельный пульт.
        Но явление балеринки спутало все мои планы. Я теперь смотрю на желтый бок Феррари, а вижу только Юлю и ее короткое платье.
        Куда смотрел отец, когда ее из дома выпустил в таком виде?
        Да и плевать!
        У нее своя голова на плечах. Убежала же из моей спальни? Ну вот пусть дальше сама и разбирается. А рано или поздно окажется под тем, кому не сможет отказать.
        Просто, видимо, это не я.
        А везучий прыгун Розенберг.
        Недаром же он презервативами затарился по самое не могу.
        А мы как были, так и остались из разных миров. Пусть наши жизнь пересеклись, но это ненадолго. Поддерживать видимые братские теплые отношения я не собираюсь.
        Я хочу ее до одури, и это совсем не то, что должен испытывать мнимый старший брат к сводной сестренке. Не об этом надо думать за семейными ужинами и не о том, как она в душ бегает рано утром, когда думает, что все еще спят. Как низко на ней сидят ее пижамные штаны, которые она стала носить после той ночи, когда она варит себе кофе в шесть тридцать утра перед тем, как убежать на репетиции.
        Мне остается только подглядывать. Только смотреть на то, что я никогда не смогу получить.
        А вот Феррари смогу.
        Обхватываю пальцами пульт в кармане. Если сигнализация не сработает, это еще полбеды. Худшее, что может случиться, это если система заподозрит, что это взлом и завопит об этом на всю Ивановскую.
        Нажимаю на кнопку.
        - Ты чего, дура, творишь?!
        Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Розенберг орет на какую-то другую балерину, а моя висит на нем жалкой тряпочкой. Даже в свете фонарей видно, как ей плохо.
        - Она ж не ела с утра ничего! Куда ты в нее двести грамм виски вливаешь сразу!
        - Да я ж не знала, Яков!
        Срываюсь с места, перепрыгивая через тачку Луки, потому что нет времени ее обходить.
        - Кай, садись! Сигнализация сработала! Тут сейчас полно ментов же будет!
        Оглядываюсь на Феррари, а та орет истошным голосом и мигает фарами, как дама в беде. Худший сценарий сработал. Кто бы сомневался.
        - Не могу.
        - С дуба рухнул?! Как знаешь, а мне лишние приводы ни к чему.
        Лука буксует, отдает задний ход, пользуясь тем, что улица еще не запружена зеваками. А те уже валят из клуба. Вдали уже мчатся рыцари в погонах, предусмотрительно предупреждая сонную округу сиренами.
        - Юль, Юль! Ты меня слышишь?!
        Отпихиваю Розенберга в сторону и ловлю обеими руками балеринку. Как можно было так быстро нажраться?!
        А хотя, чему я удивляюсь. В ней весу-то совсем нет. А с непривычки да на голодный желудок. Неудивительно.
        - Какого черта, Яков! - ору на Розенберга.
        - Кай, ты откуда? Епт, да я не виноват! Я позже пришел. Это ее подружки вместо сока подсунули, ну она и хлебнула от души чистого.
        - Кай? - едва слышно шепчет балеринка. - Это ты?
        Вокруг нарастает шум. На звук Ферарри выбегает ее хозяин, пытается открыть машину, но та из-за моих проделок заблокирована. Бестужева окружают прибывшие полицейские.
        - Руки вверх!
        - Эй? - хмурится Марк Бестужев. - Это моя машина!
        - Все так говорят. В участок и разберемся.
        - Марк, что здесь происходит? - вмешивается еще один мужчина.
        - Ничего такого, Воронцов! Просто меня арестовывают за взлом собственной машины! - хохочет Бестужев. - Ну едем или нет?
        Сбитый с толку лейтенантишка выдыхает при виде капитана Морозова. Вот только его не хватало!
        Подхватываю балерину на руки, набросив ей на плечи собственную куртку, и говорю Розенбергу:
        - Говорить буду я, ты молчишь.
        - Мне так плохо, - шепчет Юля. - Я сейчас…
        - Я знаю. Ты главное не парься, все нормально.
        - Кай…
        - Вот так встреча, - раздается громогласное, и я каменею.
        - Капитан Морозов? Не могу остаться поболтать, у меня тут сестра перебрала.
        - Да уж, конечно. Так я и поверил. Снова ты, Гронский. И снова на месте предполагаемого угона.
        - Какого угона? Я приехал за сестрой.
        - Быстро же ты стал примерным старшим братом.
        - Можно мы поедем?
        - Сначала я задам несколько вопросов.
        - Кай… - как-то странно булькает Юля.
        Морозов подходит еще ближе, пристально вглядываясь в мои зрачки.
        И тут Юля сгибается пополам. Содержимое ее желудка выплескивается прямо на его начищенные ботинки.
        Так держать, сестренка.
        Морозов поднимает на меня перекошенное от гнева лицо. Рядом подозрительно сопит Розенберг, и Морозов делает предусмотрительный шаг в сторону.
        - А я ведь говорил, что ей реально плохо, капитан. Так что, мы едем или набрать ее отца и предупредить, что Юля проведет ночь в участке в таком состоянии?
        - Прав у тебя нет.
        - Мы на такси.
        - Учти, что в твое перевоспитание я не верю, - цедит Морозов.
        Я и сам не верю.
        Морозов направляется обратно к Бестужеву. А Розенберг рядом сплевывает куда-то за спину и говорит:
        - Чуть сам не блеванул. Ладно, поехали.
        Стой, где стоишь, Кудряш.
        - Ключи от машины. Быстро.
        - Моей машины?! Мент же сказал, что у тебя прав нет! Да я вас сам…
        - Ты уже пил?
        Молчит. Думает, я поверю, что он вошел в клуб последним и девчонки не налили ему за то, что он опоздал?
        - Хочешь, чтобы я рассказал Дмитриеву, как ты сначала споил Юлю, а потом бухой решил отвезти ее домой? Он же тебя потом на порог дома не пустит.
        Розенберг ругается под нос, а потом швыряет ключи.
        - Моя машина там.
        Знаю я, где твоя машина. Морозову сейчас не до нас, он допрашивает Бестужева, но времени немного.
        Быстро усаживаю Юлю на пассажирское сидение. Что ж, меня вывернутым желудком не испугаешь, а Розенберг потом сам оплатит химчистку.
        - Юль? Слышишь меня?
        - Кай, - только повторяет она. - Я провалилась.
        Да ну? Стал бы Розенберг заказывать цветы для провала.
        - Потом расскажешь, ладно? Мы едем домой. Ты, если что, не стесняйся, хорошо?
        Аккуратно выворачиваю незамеченным из тупика и как только мы оказываемся на свободной полосе, давлю на газ.
        ГЛАВА 18
        Обняв отца, говорю, что сегодня вечером поеду отмечать с Розенбергом. Вижу, как он напрягается, уточняя:
        - Вдвоем?
        Удивительно, но мне на выручку тут же приходит Оксана.
        - Не смущай девочку, Платон. Как будто ты никогда не был молодым. Пусть даже и вдвоем, что с того?
        Неужели даже к тому, что я могу провести вечер с парнем отец еще не готов? Беру его за руку.
        - Нет, мы поедем в клуб с девочками. А Розенберг нас отвезет, а потом развезет обратно. Не волнуйся.
        Он кивает и говорит только, чтобы я была осторожной. Они уходят, а меня уже ждет Майя. По уму, я должна сначала отправиться домой и переодеться, но велик соблазн, что зайдя в дом, я там и останусь. А девочки очень ждут этот вечер. А я нечасто делаю такие послабления в режиме.
        По пути к дому Майи мы заворачиваем в «Красное и белое». Я беру себе грейпфрутовый сок, а что берут остальные, особо не вглядываюсь.
        Пока девочки двигаются по магазину, просматриваю онлайн-библиотеку в поисках нужной книги по ключевым словам.
        Нахожу, вчитываюсь… и не могу поверить в то, что я только что прочитала.
        - Юль, расплатись, пожалуйста.
        На автомате прикладываю карту и не сразу понимаю, что кассир уже в третий раз сначала просит мой паспорт. Касса выплевывает чековый лист оплаченного заказа, когда я только достаю удостоверение из сумочки.
        - Сок уже тоже по паспортам продают? - улыбаюсь.
        Кассир странно на меня смотрит, а я слышу, как звенят бутылки, когда девочки забирают пакеты с кассы. Ого. Это все наше?
        В квартире Майя первым делом мешает коктейли, и я выпиваю вместе со всеми. Может, хоть это поднимет мое настроение. Откровения прославленного балетмейстера радости не добавили.
        Майя предлагает выбрать среди ее платьев что-нибудь на вечер, но у меня вдруг звонит телефон. На экране светится имя Леи, которой я обещала перезвонить вечером.
        Прячусь в одной из ванных комнат и отвечаю на звонок.
        - Воу! Я тебе не помешала? - Лея сразу замечает интерьер.
        - Привет. Я так рада тебя видеть!
        - Как твое прослушивание, Лю?
        Закусываю губу и смотрю в потолок.
        - Что такое? Не верю в то, что ты провалилась.
        - Нет… Дело в том, что я не могу исполнить свой танец, как следует. Я давно это понимала, а сегодня мне на это указали прямым текстом.
        - Кто? Может, не стоит им верить?
        - Нет, Лея. Это был наш Директор.
        - Оу. И что не так? Надо больше тренироваться?
        Качаю головой.
        - Понимаешь… Это трагедия о том, как фея потеряла голову из-за любви. Она не смогла противостоять этому чувству, как ни пыталась, и погибла.
        - И как это связано с тобой?
        - Директор посоветовал найти ответ в одной книге. Был такой балетмейстер еще императорских театров… И вот однажды к нему пришла молодая балерина и потребовала роль Эсмеральды. А он ей отказал. Она возмутилась, а он спросил ее: «А ты любил?». Она ответила: конечно! И тогда он задал ей второй вопрос.
        - Какой?
        - «А ты страдал?». Он был французом, так что по-русски говорил не совсем верно. И балерина ответила, что нет. Любить она любила, но никогда еще не страдала от любви. И балетмейстер сказал ей, что тогда она никогда не сможет станцевать эту роль, как надо.
        - Да ну!… - трясет кудрявыми волосами Лея. - Мне кажется, это просто красивая легенда!
        - Нет, - прерываю ее кривой улыбкой. - Я очень хорошо понимаю, о чем говорил Петипа. Я ощущаю это, когда танцую. Я выбрала самую драматичную партию для прослушивания… И технически, выполнила безупречно. Но это был всего лишь танец, понимаешь? Всего лишь очередность па, а не фея, которая решает, что познать объятия любимого дороже жизни без него.
        - Как бы я хотела помочь тебе, Лю… Но я не понимаю балет. Ты моего брата не спрашивала? Яков разбирается в этом куда больше меня!
        - Нет, Яков мне не поможет.
        - Но как это себе представляет Директор? Ты должна найти кого-то, влюбиться и обязательно пострадать для танца? Что за бред?
        - Нельзя играть на сцене то, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Он имел в виду, что выше головы я сейчас не пригну. Как бы ни пыталась.
        Лея пытается что-то ответить, но я вижу, как она замирает. Молчит, глядя куда-то в сторону, и только потом говорит:
        - Знаешь… Сначала я хотела сказать, что это не так. Что любовь сама по себе, а страдания отдельно. Но потом поняла, что он прав, этот твой Директор и балетмейстер. Нет одного без другого.
        - Ты не забыла его?
        Лея хмыкает, а после опять отводит глаза в сторону.
        - Нет… Я думала, что армия справится с этим. И у меня не будет времени думать о нем, но не получается.
        Когда она сообщила, что идет служить, я долго выпытывала настоящую причину. Ее не должны были брать на службу, так как она единственный ребенок в неполноценной семье. У Леи только мама, и таких, как она, обычно не призывают. Но Лея с упрямством бульдога вцепилась в армейское руководство и добилась того, чтобы ее взяли. Пусть и со значительными послаблениями, в штаб, не подвергая ее опасности, но взяли.
        Только однажды Лея все-таки “раскололась” и рассказала мне перед тем, как уехать на военную базу, что бежит от несчастной любви. Лея почти не рассказывала об этом мужчине, только то, что он старше нее. И что никогда не разделял ее чувств.
        - Прости, Лея. Это должен был веселый разговор, а в итоге…
        - Все в порядке, кто еще тебя выслушает, Лю? К отцу ведь с таким не пойдешь.
        - Это точно.
        - Как он, кстати? Как новая семья?
        - Вроде все хорошо и он счастлив.
        - Видишь, может и возможна любовь без страданий... А ты? Про кого ты писала мне тогда ночью?
        - Ой, - вру, не моргнув глазом. - Да я все про то же. Мне надо станцевать первую любовь, а даже не знаю, что это. Забудь, ничего важного.
        - Ладно, - тянет Лея. - А твой сводный брат? Какой он? Наверное, это странно вот так заполучить взрослого брата. Я лично лет десять не могла смириться с появлением в нашей семье Якова, а тут вот так сразу!
        - Мы мало видимся, - пожимаю плечами. - У него своя жизнь, у меня своя.
        - Ну да. Хорошо, что вы не мешаете вашим родителям быть счастливыми. Это здорово, когда все-таки находишь того, с кем тебе хочется провести остаток жизни.
        - Мой отец не настолько старый, Лея!
        - Конечно, нет, - смеется она. - Думаешь, он еще раз жениться?
        - Все к тому и идет. К весне, если останутся вместе, точно женятся. Она такая… Знаешь, своего не упустит.
        - Знаю, он и так долго у тебя холостяком был.
        - Ну вряд ли он прям уж холостяком был. Помнишь, как мы его застали случайно с той блондинкой?
        - О да, - закрывает глаза ладонью Лея. - Он точно не ждал нас в сауне в тот раз.
        Мы смеемся, вспоминая, как отец хватался за полотенце в сауне при отеле. В тот раз мы приехали в Израиль к Лее на ее восемнадцатилетие, а портье перепутал меня с моим отцом. И сказал, что нас ждут в сауне и на массаже. Ну мы и пошли, решили, что это такой подарок от моего отца - день в спа. Но сауна оказалась заказана вовсе не для нас. И была уже занята.
        - Ты когда-нибудь вернешься? - спрашиваю ее.
        - Не знаю, - пожимает она плечами. - Мне служить еще полгода. А потом посмотрим. Но я не могу жить в Питере, Юль. Разве что приеду к тебе в гости.
        - Давай, отец тоже будет тебе рад. Поживешь у нас. Может, на его свадьбу, если она будет?
        - Не знаю, Лю. Давай после нового года посмотрим.
        - Дмитриева, ты там застряла, что ли?! - затарабанили по двери.
        - Иди, Юль, - говорит Лея. - Большие планы на сегодня?
        - Клуб, вечеринка. Знаешь, как будто я обычный подросток.
        Лея смеется.
        - И правильно. Выходи в люди, Юль. Может, где твоя любовь и уходит будущая, как знать? Как ты ее встретишь, если только рядом с моим братом будешь тусоваться?
        - Может, и встречу, - повторяю эхом. - Пока.
        - Пока, Лю.
        Убрав телефон, запускаю руки в волосы. После выхожу к девочкам, выбираю самое короткое платье из всех и осушаю бокал мартини с соком, пока мы танцуем под Билли Айлиш, а потом крашусь и выпиваю еще.
        Есть же в Питере еще парни, верно?
        ГЛАВА 19
        Всю дорогу Юля висит на моем плече, пока мы идем к парадному, но при виде лифта начинает драпать, как кошка от направленного на нее душа.
        - Нет! Только не в лифт!
        Точно, Юля же боится ограниченного пространства.
        - Серьезно? Ты никогда не ездишь в лифте?
        Трясет головой. Думал, что алкоголь в ее крови немного притупит фобию, но, похоже, надежды мало.
        - Если одна, то только по лестнице.
        - На двадцатый этаж? Каждый раз?
        Разводит руками, мол, а что такого? Откуда только силы находятся после шести часов тренировок?
        - А если не одна? С кем-то ты ездишь в лифте?
        - Только с отцом. С ним не боюсь.
        Логично, что она доверяет отцу настолько, что может зайти с ним в ограниченное пространство, но ревности в моей груди плевать на логику.
        - А если попробуешь со мной?
        Юля смотрит на меня глазами испуганного оленя в свете фар надвигающейся машины. Пьяного оленя, но все-таки очень испуганного.
        - Давай по лестнице. Пожалуйста.
        Не доверяет. Я никто для нее и вряд ли когда-нибудь буду тем, кому она может довериться.
        Киваю. Не запихивать же ее силой в лифт, пусть мне и не хочется тащиться на двадцатый этаж. Юля идет первой. Держится за перила для равновесия, а я не знаю, куда деть глаза. С каблуками ее ноги кажутся еще длиннее, хотя куда еще. Нельзя ее касаться, приходится повторять каждый пролет. Нельзя предлагать помощь. Нельзя под благовидным предлогом лапать свою, так называемую, сестру, которая к тому же еще и пьяна.
        Но где-то между восьмым и девятым этажом Юля цепляется каблуком на ступень и летит носом вперед. Успеваю поймать за талию. Прижимаю к себе и ощущаю, как колотится ее сердце. Чувствую себя волком рядом с запуганным зайчишкой.
        Тонкая, хрупкая, невесомая. Даже плевать, что с несвежим дыханием. Мой голод затмевает разум. Еще десять этажей я не смогу смотреть на мелькающие перед глазами голые бедра.
        Беру ее на руки и, перепрыгивая через ступени, иду быстрее.
        - Да я бы…
        - Молчи уж.
        Она не спорит, мигом затихает. Но сердце под моими пальцами, где-то за тонкими ребрами, колотится еще быстрее. Дышит она часто и постоянно облизывает губы. А ведь я знаю, что это не оттого, что она устала подниматься.
        Не могу идти в тишине. Каждая секунда тянется бесконечно рядом с ней, каждая секунда становится испытанием моей выдержки. На лестничных клетках тишина, даже лифт никто не вызывал. Мы тут совершенно одни. И если бы не алкоголь…
        Почти бегу по лестницам. Быстрее добраться до квартиры, оставить ее за дверью ее спальни и убрать руки с ее тела. От каждого частого вдоха она словно вибрирует в моих руках, будто себя и меня боится.
        Добираюсь до нужного этажа. Ставлю ее на ноги и говорю через плечо, доставая ключи от квартиры.
        - Ты чего вообще так набралась? Что случилось?
        Поднимает на меня взгляд.
        Губы все еще ярко-красные, тушь и подводка немного расплылись, но не портят ее. Я еще не видел ее такой накрашенной и такой… Испорченной, что ли. В этом чужом откровенном платье с тонкими бретельками, с потекшей косметикой, но ей идет даже это.
        Хотя, похоже, я просто хочу ее любую.
        - Ты случился.
        С удовольствием бы продолжил разговор, но это неминуемо вызовет вопросы у Дмитриева, который наверняка дома.
        - Идем быстрее. Отец не должен меня увидеть в таком состоянии.
        Она выпрямляет плечи и принимает якобы естественный трезвый вид. Я не могу сдержаться. Выглядит она, как распушившийся перед опасностью котенок.
        - Наоборот, веди себя естественно.
        - Я и веду!
        - Нет, ты играешь естественность.
        Она неожиданно ругается, а потом кулаком ударяет в плечо.
        - Будешь мне советы давать, как и что играть?
        - Я-то уже приползал домой на бровях, а ты - нет.
        - Я много чего еще не делала, но это ничего не значит, понял? - злится Юля. - Но это не значит, что я не могу это сыграть!
        На каблуках она выше, и теперь смотрит мне почти в глаза. А я не могу отвести взгляда от ее губ, от ее фигуры. Вспоминаю, закупку Розенберга и не представляю, как жить дальше. Он же от своих планов не откажется. Она ему точно нравится. А шансов у него куда больше моих.
        И нам не стоит всё усложнять.
        - Коридор свободен. Давай, иди к себе.
        Юля отпихивает меня в сторону, но не успевает сделать и нескольких шагов, как путается в собственных ногах. Снова.
        Успеваю поймать ее за мгновение до того, как она переворачивает стойку с ключами, стеклянной пиалой и прочей ерундой, которую сваливают в прихожей.
        - Что ты меня лапаешь, - сразу возмущается она.
        - Тихо!
        Слышу, как в спальне стихает телевизор.
        Я не могу оставить балеринку на растерзание отцу, но и держать ее за талию у него на глазах - не могу. Есть всего две секунды для решения, и я действую быстро. Захлопываю входную дверь и прячусь вместе с Юлей в ее же спальне.
        За дверью слышны шаги и голос Дмитриева.
        - Юля? Ты вернулась?
        - Ответь ему, - говорю ей шепотом на ухо. - Иначе он не уйдет, а я тогда останусь на всю ночь в твоей спальне.
        - Да, пап! - очень громко кричит Юля, делая петуха. - Ложусь спать, очень устала!
        - Хорошо, - после заминки отвечает Дмитриев.
        Даже по тону понятно, что Дмитриев что-то заподозрил. Надеюсь, он не будет ломиться к ней в комнату.
        Снова хлопает дверь спальни, и можно выдохнуть.
        Я все еще держу Юлю за талию. Ткань ее платья тонкая, скользкая. А кожа под ней горит.
        Юля смотрит на меня в упор. Больше не улыбается, не отпихивает и не сопротивляется.
        - Это больно? - вдруг спрашивает.
        - Что именно? - хотя и так понятно, о чем она.
        - В первый раз. Это больно?
        - По-разному бывает.
        - Сколько их у тебя было?
        - Кого?
        - Ты меня понял.
        - Нет, не понял.
        Не буду я с ней своих бывших обсуждать. Девственница у меня была всего одна, удовольствия это принесло мало. Фетиша на невинных у меня нет. Но есть огромная ненависть к тому, кто будет первым для Юли. Кто-то же точно должен.
        - Мне лучше уйти, - говорю.
        - Останься.
        Оглядываю розовую спальню с балдахином, мягкими игрушками и цветами в вазах. Она вся такая девочковая, детская, воздушная, как сахарная вата. И в центре Юля, которая просит меня остаться и спрашивает, больно ли это в первый раз.
        - Ты пьяна. Скажи это, когда будешь трезвой.
        - А если скажу?
        - Ты сначала скажи, - криво улыбаюсь. - Это ты сейчас такая смелая.
        - А они? - Юля неопределенно кивает в сторону спальни отца. - Что будет с ними?
        - Может, еще разбегутся до нового года, Юль. Всего месяц знакомы.
        - А мы?
        Надвигаюсь на нее и вижу, как сбивается дыхание. Как учащенно бьется на шее венка. Как она приоткрывает рот.
        - А мы будем говорить об этом только, когда ты протрезвеешь. Ясно? И больше никаких шатаний по клубам с этим Розенбергом.
        Юля моментально принимает воинствующий вид.
        - Ты мне не брат, чтобы мной командовать.
        - А ты мне не сестра, чтобы я закрывал глаза на то, с кем ты тусуешься.
        - И что это значит?
        - То и значит. Родственников из нас с тобой не выйдет. Я буду рядом только в одном случае.
        - Каком?
        - А вот трезвой ко мне придешь, тогда и поговорим, - в третий раз говорю.
        Вижу, как она борется сама с собой. Одна ее половина хочет сказать: «Спорим?» И тогда она обязательно придет. А вторая - хочет послать меня из-за дерзости и запретов, которые обязательно придется нарушить. Я для нее одно сплошное «нельзя», с которым хорошим девочкам лучше не связываться.
        Между нами ничего не будет просто. Это с Розенбергом было бы именно так: красиво, просто и безвкусно. Но Кудряш ее не цепляет. Иначе все бы давно произошло. Уверен, что и резинки он покупает не в первый раз, но он может носить их хоть до истечения годности.
        Потому что она его отшивает. Делала это раньше и сделает снова.
        Делаю шаг ближе к ней и на этот раз Юля даже не отшатывается. Замирает, слегка приоткрывая рот. На щеках проступает румянец.
        Ее желание такое невинное, такое чистое. Так - она никогда не реагировала на Розенберга и, по сути, я могу спать спокойно. Она может даже уйти к нему, но с ним все равно будет хуже, и она это тоже понимает.
        Я мог бы дожать, мог получить свое и отвалить, но все усложняется тем, что после этой ночи - я не смогу сбежать. Только не с ней. Не выйдет навсегда исчезнуть, если отношения зайдут в тупик.
        Мы по-прежнему будем вместе. Жить рядом. Встречать праздники вместе. Если, не дай бог, наши родители надолго, то и нам потом видеться всю жизнь. Сможем мы оставить это в секрете? Не дать развиться ненависти, которая будет отравлять жизнь не только нам двоим. Всем четверым. Ведь невозможно будет находиться вместе и делать вид, что ничего не было, если мы зайдем дальше. И ошибемся.
        Уверен, она тоже думает об этом. И так и не нашла ответа, что же делать дальше.
        Юля вдруг делает шаг назад и снимает с себя каблуки, а потом тонкие лямки платья. Невзирая на то, что я стою рядом, она действует так, будто меня здесь нет.
        Почему? Она приняла какое-то решение? Но какое?
        Я будто прирос к полу. Меня злит, заводит и бесит то, что она действует так нарочито равнодушно к тому, что я все еще здесь. Если я в своих рассуждениях зашел только в тупик, то Юля, похоже, пришла к другому выводу. И я пока не понимаю, к какому.
        Тонкий шелк сползает по бедрам на пол. Она стоит босая, в одних трусиках. Сглатываю при виде ее острой груди, с темно-розовым соском. При виде теней, которые подчеркивают ребра и острые угловатые бедра. А плавные линии ягодиц в черных кружевных бикини могут отправить меня прямо в нокаут. Она вся подтянутая, стройная, только это тело я теперь буду видеть, когда она будет на сцене в своих обтягивающих купальниках. Буду знать, что находится под ним. Если раньше я полагался на фантазию, теперь я знаю, что реальность в сто раз круче.
        Сжимаю челюсть, когда она низко наклоняется. Специально делает это именно так, подцепив большими пальцами трусики. Пока черное кружево ползет ниже по бедрам, моя выдержка истончается с каждым сантиметром, и только каким-то чудом я все-таки не сдвигаюсь с места. Не забываю о том, что сегодня ничего не будет и по многим на то причинам.
        Но и уйти или хотя бы отвести глаза тоже не могу.
        У нее самое красивое тело, которое я когда-либо видел. Ее движения плавные, изящные, и когда трусики все-таки оказываются на щиколотках, а она выпрямляется полностью обнаженная, мне прямо физически больно стоять и не двигаться. Юля играет нечестно, но я не буду следовать ее примеру.
        Она не оборачивается. Так и стоит полубоком. Я вижу даже след от белья на ее бедрах и то, какими твердыми стали соски. Холод здесь совершенно не причем. В комнате Юли очень жарко, так что даже мурашкам на ее талии есть совершенно другое объяснение.
        - И что ты делаешь? - хрипло спрашиваю.
        До боли хочется уложить ее на спину, прямо среди этих плюшевых игрушек, и показать, что игры кончились. Нельзя вести себя так с мужчинами, у которых, когда трусики летят на пол, работает только одна извилина. И та уже прямая.
        - Есть шанс, что протрезвев, я забуду этот разговор, - говорит она медленно. - Надеюсь, у меня получилось сделать так, чтобы его уж точно запомнил ты.
        ГЛАВА 20
        Я ничего не забыла.
        Хотела бы, но память услужливо подкинула все картинки, от которых мигом вспыхнули щеки. Это ж надо было даже трусики снять!
        «Проснулась?», - мурлычит телефон.
        Хочу больше никогда не выходить из комнаты и не смотреть ему в глаза. Хочу исчезнуть под одеялом и никогда, никогда больше не видеть его.
        Кай:«СТЫДНО?»
        Еще как.
        Кай: «У тебя получилось. Я все очень хорошо запомнил».
        А я должна была забыть! Но не вышло.
        Скатываюсь с кровати и смываю наконец-то с лица косметику, которую не смыла вчера. Господи. Зачем я так набралась. Больше никогда. Хочу выпить всю воду в кране.
        А еще очень боюсь, что спалюсь перед отцом.
        Кай: «Выходи, балеринка. Им тут все равно не до тебя».
        Гляжу на часы, завтрак уже в разгаре по идее. Ох, я еще и проспала.
        Натягиваю безразмерные тренировочные штаны и такой же серый, как моя жизнь, батник и выхожу. В квартире неожиданно тихо. Только звенят приборы о тарелки.
        - Доброе утро, - буркаю приветствие. Голос хриплый, как будто я вчера орала на морозе.
        - О, Юль. Наконец-то. Садись, - говорит отец.
        Оксана сосредоточено пилит омлет. Так-так, что же случилось? Какая кошка пробежала между ними?
        Беру себе кофе из машинки, одно вареное яйцо, цельнозерновой тост, сажусь за стол и чищу авокадо. Еду взяла скорее по привычке, потому что язык превратился в наждак и ничего в меня не влезет, только несколько литров воды, пожалуйста.
        Словно читая мои мысли, Кай молча и любезно наливает мне полный стакан воды из кувшина. Хочу сдержаться, но не могу. Осушаю весь и залпом. Он наливает еще.
        - Что случилось? - спрашиваю. Голос звучит почти нормально.
        Ненароком думаю, вдруг отец знает? Вдруг застал Кая, когда он выходил из моей комнаты? Или меня выдало что-то еще?
        Отец откладывает вилку и делает глоток кофе.
        - Ночью вскрыли офис. Все перевернули вверх дном. Ничего не взяли, только разбили все, что можно было. Ущерб значительный. Полиция считает, что это предупреждение. И что нам всем стоит быть аккуратными.
        Осторожно киваю, нарезая авокадо на дольки. Мне очень страшно за отца. Думала, с угрозами покончено, в его сторону давно не было выпадов, но похоже, нет.
        - Поэтому с этого дня, Юль, ни шагу одна. Только с Костей.
        Нож дергается в моей руке, царапая тарелку.
        - То есть? - поднимаю глаза на отца.
        - Жаль, что у Кости прав теперь нет, - отец барабанит пальцами по столу. - Так бы я ему свою машину отдал, чтобы он тебя возил.
        - Но ты ведь уже…
        - Еще хлеба, Юль? - прерывает меня Кай.
        Смотрю на него в упор.
        Он отвечает невозмутимым взглядом. В стальных глазах ни грамма совести за ложь. Ведь в тот раз, когда мы поехали за матрасом. Отец не давал ему машину, он ее просто угнал у него!
        А вчера? На ум приходят сирены, капитан Морозов и какой-то странный разговор, за которым я всеми силами пыталась уследить… У клуба ведь точно что-то случилось, а Кай неслучайно оказался рядом. И домой он нас привез на машине Розенберга!
        «Да как тебе вообще верить», печатаю одной рукой под столом.
        - Ладно, я поговорю с капитаном, - отзывается отец на какую-то фразу Оксаны. - Может, он вернет Косте права раньше. Учитывая обстоятельства.
        Папа хмурится, глядя на экран телефона, ожившего телефона.
        - Морозов? Как чувствовали, что вас вспоминали, - отзывается он в трубку.
        «Доигрался?»
        Кай: «О чем ты? Сама же звонила и просила приехать».
        А отец уже хмурится, пытается вставить хоть слово, но капитан не дает. Отец поднимается из-за стола и шагает вдоль столовой, а после останавливается возле окна во всю стену. Медленно прячет телефон обратно в карман и оборачивается.
        - Костя. Ничего не хочешь рассказать мне?
        - Что опять? Что он сделал? - выпрямляется Оксана.
        - Он не причем, папа. Это я. Я ему позвонила и попросила приехать.
        Папа останавливает свой взгляд на мне.
        - И кто тебя привез домой?
        - Мы приехали на такси, - говорит Костя. - Юля позвонила мне, когда поняла, что Розенберг собирается везти ее домой пьяным.
        Он ведь явно делает это для того, чтобы отец не поручил Якову всюду возить меня. Или даже запретил ему, такому проблемному, приближаться ко мне.
        - Это правда, Юля?
        Хочу ли я быть везде рядом с ним? Хочу ли я видеть его каждую минуту? Была ли я готова к такому, когда вчера раздевалась перед ним?
        Рядом с ним я только и делаю, что лгу другим людям. Ничего не остается. Если я скажу правду, то потеряю его.
        Киваю.
        - Что ж… Тогда проблем быть не должно, - выдыхает отец и снова переводит взгляд на Кая. - Костя, Морозов попросил тебя подъехать в участок. Им подвезли видео с камер видеонаблюдения, да и Бестужев до сих пор там. Кому в здравом уме вообще пришло в голову угонять машину самого Бестужева? Что в этом городе вообще происходит? Совсем совесть потеряли.
        Сосредоточено режу авокадо на мелкие-мелкие части на тарелке. Это совпадение. Просто случайность. Да ведь?
        - Может, Костя возьмет твоего адвоката? - подает голос Оксана. - А то ляпнет что-то. Видишь, как Морозов в него вцепился…
        - Пусть возьмет, - соглашается отец. - Предупрежу его. И пусть ускорит возвращение твоих водительских прав. Юль, сегодня я сам тебя на репетицию отвезу, а Костя уже заберет. Костя, не своди с нее глаз.
        - Не буду, - отвечает он тихо.
        ***
        День пролетает быстро.
        Заниматься тяжело, потому что я уже выпила куда больше воды, чем следовало. Меня по-прежнему очень сушит, а Майя и девочки смотрят на меня с жалостью и держатся обособленно. Мы никогда особо близко не дружили, а теперь, похоже, и подавно не будем.
        Я занимаюсь долго, выжимаю из себя все, что только можно. Но я разбита вчерашним вечером. Даже не пьянкой, а откровением Директора и своим поведение. Снова и снова смотрю на себя в зеркале и понимаю, что ничего в танце я изменить не могу.
        Сначала мне нужно измениться самой.
        Розенберг забегает извиниться, и я говорю, чтобы никому не говорил про машину. Яков обижается, что я его держу за дурака. Он еще раз извиняется, что все так вышло, а после уходит.
        Через два часа меня просят спуститься. Внизу курьер передает мне огромную корзину с цветами.
        - Поклонник завелся? - отмечает Майя, проходя мимо. - Может, кто из ментов заметил, как тебя полоскало на улице, и не смог устоять.
        Все смеются.
        - Платье верни из химчистки, - бросает она и уходит.
        Я обнимаю огромную корзину и хочу тоже уйти, но от охраны слышу:
        - Дмитриева, там брат тебя ждет.
        Нет у меня никакого брата, чуть не вырывается у меня. Но я вовремя прикусываю щеку изнутри.
        Кай курит на улице, глядя в телефон.
        Я бы хотела остаться и тренироваться еще, но понимаю, что выше головы не прыгну. Да и после вчерашнего больше всего на свете я мечтаю оказаться в теплой постели и наконец-то выспаться.
        Переодеваюсь и выхожу с корзиной на улицу.
        - Давно ждешь? Надо было написать.
        Прячет телефон в карман и скользит равнодушным взглядом по цветам. Букет стоит целое состояние, а у него в глазах - ноль эмоций. Он как будто что-то ждет, перекатываясь с носка на пятку, но произносит только:
        - Ммм… Тяжелый?
        - Да.
        - И от кого?
        Букет стоит целое состояние, так что у меня только один вывод:
        - Розенберг извиняется.
        Кай приподнимает бровь.
        - Вообще-то там есть записка.
        Ставлю корзину на землю и действительно вижу завалившийся между стеблями конверт. Мне и в голову не пришло искать записку, я сразу решила, что это Яков.
        Раскрываю белый картон.
        «Поговорим?»
        - Прости, - шепчу. - Я не подумала, что ты…
        - Что я умею дарить цветы? Я много чего умею, балеринка. Садись, вот наша машина подъехала.
        Мы садимся по разные стороны сиденья. Букет между нами. Каждый смотрит в свое окно. Аромат роз смешивается с ароматом дождя и табака, пока мы едем, не произнося ни слова.
        «Поговорим» в записке сработало наоборот. Любое слово теперь неуместно. Есть только то, о чем мы так и не поговорили вчера, но о чем никто не забыл.
        У дома Кай берет тяжеленную корзину сам, пропуская меня вперед на лестницы. Я вся горю от его взгляда, которым он прожигает мне спину. Ступень, еще ступень. Я иду как робот, без чувств и эмоций. Неужели точно также я танцую то, о чем понятия не имею?
        Хочется заорать, чтобы он наконец-то перестал молчать. Чтобы разрушил густую тишину, в которой я вязну, как в горячей карамели. Вот бы убежать далеко вперед, но какая-то другая сила держит. Заставляет идти только на три шага раньше, не дает оторваться. Только тянет, будто магнитное притяжение, которое приходится преодолевать всем телом.
        Поговорим?
        Да ведь не о чем больше говорить. Ни с одним парнем ставки не были так высоки, как прошлой ночью. Больше ни с кем я не вела себя так, как рядом с ним. Никого не дразнила настолько, что теперь сама задыхаюсь от этой игры. О чем говорить, если все было уже сказано?
        Шаг, еще шаг.
        В абсолютной тишине, наполненной только шелестом роз. Это за вчерашнее? Или аванс на будущее? Что означают эти цветы от него?
        Еще один пролет, еще ступень. Я иду, не оборачиваясь, будто повторяю знакомую партию, пока меня разрывает изнутри от желания остановиться и пойти назад. Прямо к нему. Прервать эти молчание и тишину. Сказать ему все, что терзает мой ум, но не на языке слов. Снова стать такой же смелой, как вчера. Только при этом трезвой. Поговорим? Но где найти слова, чтобы сказать хоть что-то?
        Двадцать пролетов кончаются раньше, чем я набираюсь смелости обернуться и посмотреть Каю в глаза. Четыреста восемьдесят ступеней - дорога до купола Исаакия и обратно, но даже этого оказалось недостаточно.
        Мы подходим к нашей квартире, и я первой достаю ключи, а Кай с корзиной так и стоит позади меня. От его близости голова идет кругом. Молчание обволакивает, и ключ дрожит в моих пальцах, как будто весит раза в три больше. Каждая клетка моего тела трепещет от гремучей смеси предвкушения, страха и радости.
        Я вставляю ключ в замочную скважину, но не проворачиваю.
        Замираю, когда Кай сокращает между нами дистанцию. Думаю, он просто собирался войти в квартиру, но я не хочу его отпускать.
        Резко разворачиваюсь и первой касаюсь его губ.
        В голове взрывается фейерверк, а легкие наполняются терпким привкусом табака, дождя, мяты и роз.
        Я рассчитывала сбить его с толку, но на мой поцелуй Кай отвечает мгновенно. Слышу грохот и треск, и не успеваю понять, как его руки оказываются на моей талии. Корзина валяется между нами, и Кай отпихивает ее в сторону, чтобы теснее прижаться ко мне.
        - Цветы! - ахаю.
        - Плевать.
        Тяжелые бордовые бутоны уже рассыпались по ступеням и падают, застревая между пролетами, когда Кай опять целует меня.
        Он пробует меня на вкус, нежно, но я целую его с ожесточением и даже злостью за то, что он единственный, весь этот день, все это время, занимает мой ум. Единственный теперь имеет значение. Из-за него я столько вру, как никогда в жизни, и это только начало. А сам он давно привык к этому.
        Каждую секунду я хочу касаться его. Каждую минуту, когда возможно, хочу целовать его. После первого поцелуя я как будто живу вполсилы. Дышу наполовину. Без него мои эмоции приглушили, а чувства притупились, и я удивлена, как вообще жила до этого.
        И только, когда его губы на моих, мир снова взрывается ощущениями. Я дышу полной грудью. Мое сердце бьется чаще. Поставленная на паузу жизнь снова берет тот же разгон, что и раньше.
        Его пальцы на моей талии обжигают через одежду. Рядом с ним я как кубик льда, а он - открытое пламя. Едва могу устоять на ногах, потому что моментально плыву и таю.
        Кай отвечает на мои поцелуи с тем же голодным азартном, бездонной потребностью, которой после первого поцелуя только мало. Он оттягивает мою нижнюю губу и прикусывает ее, запрокидывает мою голову, придерживая за затылок, и переплетает наши языки. Это самый отвязный поцелуй в моей жизни, но я готова и хочу узнать, что он может еще.
        Я отвечаю ему тем же, запуская руки в его длинные волосы, царапая кожу головы ногтями. Кай глухо стонет мне в рот, и этот звук искрой проносится по венам.
        Я взмываю в воздух, окончательно теряя опору, - это он приподнимает меня под бедра. Спиной упираюсь в стену, а ноги скрещиваю у него на талии. В этом противостоянии мы на равных. Мы одинаково сильно хотим одного и того же.
        Дышим одним воздухом. Задыхаемся и стонем. Мы начинаем танец, который пугает меня и возбуждает. И больше я не готова останавливаться.
        Кай тянет мою водолазку, выдирая ткань из тисков ремня на поясе. Проводит пальцами по животу, вызывая дрожь в моем теле.
        Я задыхаюсь от его прикосновений, захлебываясь восторгом от лавины ощущений, которая погребает под собой разум. Ерзаю у него руках, пока он очерчивает круг вокруг пупка большим пальцем, на миг заглядывая в глаза. А потом его пальцы ползут по животу выше, к косточке бюстгальтера.
        Сначала Кай сжимает кружево, гладит и ласкает, и очень скоро первое оцепенение спадает. Я расслабляюсь, выгибаюсь, как будто умоляя сильнее, больше и смелее. Мое тело под его руками живет собственной жизнью. Он не отпускает моих губ, когда касается голой кожи, обводит грудь большим пальцем, медленно, чувственно, но перед тем, как приспустив кружево, он отрывается на мгновение. Смотрит мне в глаза и сжимает сосок.
        Острая пульсация прошивает меня до кончиков пальцев на ногах. С губ срывается стон, и Кай снова целует, улыбаясь мне в губы.
        Он знает, как управлять моим телом. Знает, как в два счета подчинить мои желания себе - сначала жизнь утратила смысл без его поцелуев, а теперь, уверена, что не смогу жить без его рук на моем теле.
        Бюстгальтер теперь где-то выше. Он мешает, раздражает, царапает ставшую такой чувствительную кожу. А я, как кошка, выгибаюсь от его прикосновений, впервые ощущая себя такой желанной. Такой горячей. Такой нужной.
        Голос отца долетает до меня как сквозь толщу воды. Он становится все громче, и я уже различаю слова, хотя все еще не понимаю их смысл. Замираю, каменяя всем телом.
        Осознание опасности обрушивается вместе со звуком открывающихся дверей лифта.
        - … Да не смотрел я на нее, Оксана! - слишком громко и нервно говорит мой отец.
        Я успеваю заметить недовольные лица, а потом вижу только его начищенные ботинки и ее сапоги. Рухнув на колени, одной рукой сгребаю уроненные цветы, второй - незаметно заправляю обратно в джинсы водолазку.
        - О, вы уже дома, - произносит отец. - А что тут случилось?
        - Выронили корзину, - хрипло отвечает Кай.
        - Не заболел? - Оксана, похоже, касается его лба. - Ты весь горишь.
        - Все в порядке. Идите, я Юле помогу.
        Шипы колют руки, когда я прижимаю цветы к груди, будто надеясь спрятать ото всех, как часто она вздымается. Боль отрезвляет. Я потеряла голову. Так нельзя. Ведь нас могли увидеть!
        - Юль…
        Трясу головой и прячусь в квартиру.
        ГЛАВА 21
        Знакомые серые обшарпанные застенки, и я снова за столом. Только теперь напротив меня не Юля, а сам Марк Бестужев. Рядом Юлин адвокат, ну вернее Дмитриева. Как и на том допросе, адвокат больше молчит.
        Я тоже молчу. Бестужев говорит с телефоном. Ему постоянно звонят по работе. Я выяснил, что он открывает сеть отелей в северной столице, поэтому у нас тут и оказался. Дел у него невпроворот.
        Морозова нет. Капитан вышел и пропал, будто забыл о нас. Между звонками Бестужев со скучающим видом осматривает помещение, меня и адвоката. Сам он пришел без адвоката, но его ни в чем и не подозревают. Морозов подозревает только меня.
        - Да? - отвечает на очередной звонок Бестужев. - Нет, Вера, сухари можно еще не сушить… Да, на ужин я приеду. Или ты уже кого-то другого себе нашла? В Сибирь за мной, значит, не поедешь?... Только на Кипр, говоришь... Да все в порядке, только время даром теряю… Да, позвоню, конечно, как только закончим. Мальчикам привет.
        Бестужев кладет телефон на стол и смотрит на меня.
        - Ну и как ты в это влип?
        Пожимаю плечами.
        - Капитан к тебе явно неровно дышит, - продолжает Бестужев.
        Телефон звонит опять.
        - Да, Воронцов, слушаю… Нет, еще не выпустили. Не-е-е, в клуб я к тебе больше не сунусь. Уж лучше вы к нам, как говорится… Да понятно, что так случайно вышло… А на счет выходных ты подумай, бери Олю, детей и приезжайте. Ага, давай… Долго мы будем штаны просиживать? - это он уже в сторону.
        Набирает какой-то номер сам. Начинает вежливо:
        - Капитан? Добрый вечер. Это Марк Бестужев вас беспокоит… Какой? Да тот самый! У меня дела, капитан, имейте совесть!
        - Обещал сейчас прийти, - это уже мне. - Говорит, нет в том углу камер. Слепое пятно.
        Я знаю.
        - А директор клуба ваш друг?
        - Воронцов? Да. А что?
        - Посоветуйте ему угол обзора увеличить, - говорю. - На будущее, разумеется. Клуб популярный, новый, мало ли что еще случится на парковке…
        - Ну да, - с прищуром отвечает Бестужев. - А ты что в камерах разбираешься?
        - Немного. Протоколы безопасности в универе изучаю, приходится и с камерами немного.
        - Ты программист или хакер?
        - А знаете, кто такой хакер? Это такой хороший программист.
        - Что-то ты не очень похож на того, кто все свободное время проводит за учебниками.
        Пожимаю плечами.
        Бестужев вдруг нагибается к столу, упираясь в столешницу локтями.
        - Слушай, а если я скажу, что мне нужна помощь?
        - С чем?
        - С безопасностью. У меня в Москве был случай, когда личные данные постояльцев утекли в сеть. Скандал будь здоров, замяли с трудом. Сейчас в Питере я просто не могу повторить ту же ошибку, но у меня уже возникли кое-какие терки с начальником безопасности нового отеля. Он меня уверяет, что все отлично, а я вот жопой чувствую, что нет.
        - И что вы хотите от меня?
        - Испытай мой отдел безопасности на прочность.
        - Вы понимаете, что предлагаете мне это, пока мы сидим в ментовке?
        - А что, плохое место? - хохотнул Бестужев. - Где еще такие знакомства заводить, как не здесь? Давно хотел сделать что-то подобное. Но не знал, как найти хакера со стороны. Не объявление же на «Авито» давать.
        - Что вы меня потом посадили?
        - Нет, я премию тебе выпишу. Серьезно. Или ты что, работаешь где-то?
        Ага, машины угоняю. Вот вашу хотел. А теперь вы мне работу предлагаете.
        - А не веришь, так давай бумагу составим. Вот тут адвокат твой сидит, заверит. Будет третьим лицом. Что скажете?
        Адвокат также молча кивает и достает на стол бумагу и печать.
        - Вот серьезный человек, без печати никуда. Так что? Костя, верно?
        - Марк Федорович…
        Бестужев кривится.
        - Просто Марк.
        - Ладно, - медленно киваю. - Марк. Кхм… Вы уверены? Вы же не знаете даже, на что я способен.
        - Ну не справишься, тебе же легче. Никакого спроса. Только ты уж постарайся. Я после прошлого раза долго имя восстанавливал, мне газеты до сих пор это припоминают. А прежний коллектив не слишком счастлив от смены владельца, как ты понимаешь. Хочу спать спокойно. Был у меня уже не самый радужный пример перед глазами, как сживают со свету старых боссов.
        - Подпишите, - гаркнул мне на ухо адвокат.
        Разговаривает, надо же.
        - Уже составили? Вот супер. А на кого вы работаете, напомните еще раз?
        - На Платона Дмитриева.
        Марк аж присвистнул. Перевел на меня взгляд.
        - А ты ему кто? Сын?
        - Долгая история.
        - А капитан вообще в курсе, какие у тебя связи? Зачем тебе тачки угонять, когда тебе адвоката сам Дмитриев присылает?
        Ручка словно горячая на ощупь. Я правда собираюсь поставить подпись? Взломать что-нибудь и сделать это законно на этот раз?
        Бестужев первый просмотрел документ. Кивнул.
        - Составлен безупречно. Претензий у меня к тебе не будет в любом случае, только укажите вознаграждение, если будут выявлены проблемы с безопасностью.
        Адвокат мигом достает еще один лист А4 и пишет приложение к основному документу. Марк называет сумму. Я смотрю на этого сумасшедшего.
        - Моя репутация стоит дороже, - отвечает он. - Не получится, сам локти будешь кусать. А так хоть стимул будет работать, как следует. Хотя раз ты родственник Дмитриева, тебе, наверное, и деньги не особо-то нужны.
        Еще как нужны. Их я у Дмитриева не беру, хотя мама подсовывает какие-то карты. А это будут еще и легальные деньги. Легальная, пусть и одноразовая работа. Шанс завязать со всем остальным. Хотя бы на время.
        Ставлю подпись на обоих листах после Бестужева. Адвокат прячет документы в свой кейс и обещает выслать копию.
        За рукопожатием нас и застает вернувшийся Морозов.
        - Что здесь происходит? Что за документы?
        - А вот это вас не касается, капитан, - отвечает Бестужев. - Где мне подписать, что претензий к парню не имею? Найдите настоящего преступника, а не подсовывайте мне тех, на кого вы все хотите свалить.
        Морозов выглядит так, как будто ему снова испачкали обувь. Он переводит взгляд на меня. Его взгляд не сулит мне ничего хорошего.
        Но этот раунд снова остался за мной.
        Покидаю участок и иду пешком, чтобы проветрить голову. В лужах на тротуарах расплываются огни вывесок, фонарей и светофоров. Все это напоминает рампу сцены, и мысли тут же уносятся к ней. Это бесполезно - пытаться не думать о ней. Не улыбаться, когда нельзя и неуместно. В полицейском участке, например.
        А теперь можно.
        Иду по мокрым улицам, натянув на голову капюшон, и улыбаюсь. Под маской. Пандемия мне на руку. Никто из хмурых спешащих прохожих не видит моей поехавшей, счастливой физиономии. Я иду к ней, и я счастлив, и плевать, что дождь, холод и ветер. В Питере редко бывает иначе.
        Прячусь под козырек и достаю телефон, чтобы отправить сообщение. Но сначала закрываю профиль Розенберга в ВКонтакте. Если переименовать его страничку в сообщество «Много разноцветных лосин», никто из подписчиков и не заметит.
        Вторая вкладка, которую я закрываю, - «Доставка цветов и букетов по всей России». Именно на этом сайте была привязана карта Розенберга, с которой я и оплатил заказ в два клика. У Кудряша гульфик в поролоне и то лучше защищен, чем личные данные в сети, кто ж ему доктор.
        Пусть спасибо скажет за то, что я этим и ограничился за тот вечер. Мог бы потратиться куда больше.
        Если у Юли ее страсть балет, то моей всегда было программирование. Я шел от одного языка к другому, копался, учил, разбирал коды на атомы, а потом нашел этому совсем неожиданно применение.
        Каждая система безопасности уникальна, неповторима и капризна, как женщина, и до знакомства с балеринкой именно взломанные коды приносили мне небывалое удовольствие. Даже угоны интересуют меня не только из-за машин и скорости.
        Теперь все иначе.
        Придется завязать абсолютно со всем, если я хочу быть рядом с ней.
        А я хочу.
        Не знаю, не навешал ли мне лапши Бестужев. Не уверен, действительно ли с его стороны не будет никаких наездов после, когда я все-таки получу личные данные постояльцев его отеля. Но, если Бестужев будет доволен, мне больше не придется платить с чужой карты.
        Я займусь этим завтра или ночью, все равно которую ночь не могу спать спокойно, зная, что она рядом и в то же время далеко. Как сейчас.
        «Буду через пять минут», отправляю сообщение.
        На самом деле, я уже тут.
        Стою по другую сторону улицы, глядя на нее через окно. Вижу, как со скучающим видом Юля тянется к телефону, а после меняется - прикусывает губу и мельком улыбается, пока читает мое такое сухое и короткое сообщение.
        Она обрадовалась даже ему.
        Я бы написал больше, но просто нет таких слов, которыми я мог бы выразить то, что распирает меня который день. Заставляет улыбаться, стоя под дождем. И приходить на пять минут раньше, чтобы посмотреть просто на то, как она будет ерзать от нетерпения.
        Перебегаю улицу и захожу в «Токио». Юля сидит со своими девочками из Академии, и ни одна ей в подметки не годится. Все они одинакового возраста, роста, телосложения, но только моя Юля танцует главного лебедя, а в конце года станцует фею. Если даже Платон за столько лет ни черта не разобрался в балете, то куда мне всего за месяц. Я знаю только то, что она лучшая, а остальные - это тоже знают и всячески ей завидуют, но других друзей у нее нет.
        При моем приближении разговоры за столиком мигом смолкают. Юля пытается, но не может скрыть улыбки.
        - Привет, - шепчет она, поднимаясь.
        - Юль, мы чего-то не знаем? - тянет темненькая. Кажется, именно ее я видел у клуба, когда Юля с трудом держалась на ногах. Достаточная причина, чтобы ее недолюбливать.
        Обмениваемся взглядами.
        - Девочки, это мой сводный брат. Кай.
        Ее выдают глаза, по которым сразу понятно, что я такой же брат, как она мне сестра. Я не смотрю на Юлю - потому что единственное, что я хочу, это впиться в ее губы, снова разделить наше с ней дыхание и, конечно, еще раз пробраться под одежду, чтобы коснуться по-настоящему.
        - Кай, - томно улыбается. - А я Майя. Останешься?
        Женские имена сыплются градом, потому что «брат» не одно и тоже, что «парень», а я бы предпочел, чтобы было иначе. Так что лучше убраться, но сначала я все-таки смотрю на Юлю. Это ее одноклассницы и ей решать, если надо я могу и потерпеть.
        Юлю стоит, стиснув зубы. Счастливый вид моментально улетучился. Тоже заметила преображение после слова «брат».
        - Нам уже пора, - сухо говорит. - Это за меня.
        Она бросает купюру куда номиналом больше, чем стоит стакан безалкогольного лимонада, а она вряд ли что-то ела до этого. Беру ее пальто с вешалки и набрасываю на плечи, стараясь двигаться аккуратно. Не оглаживать плечи, не целовать в шею, пока стою за ее спиной. Не ставить руку на талию, чтобы отбить у остальных желание глазеть за нее. Она очень красивая, когда носит узкие джинсы, высокие сапоги и облегающие свитера. Хорошо, что надела бесформенное длинное пальто.
        Мы идем на выход, держа дистанцию, потому что ее девочки обязательно будут смотреть нам вслед. Вечер долгий, а я не хочу, чтобы Юля была темой для их разговоров.
        Только на улице наконец-то беру ее за руку. Она улыбается и делает шаг ближе. Веду за собой, откуда нельзя подглядывать из ресторана, и только там обхватываю руками ее лицо и наклоняюсь к губам.
        Мое сердце будто стояло на паузе все это время.
        Я целую ее до тех пор, пока прохожие не начинают возмущаться. Тротуар узкий, из водосточных труб течет, кругом грохочет дождь. Все спешат домой, и только нам нельзя возвращаться.
        Тяну ее за собой, под крышу крытого перехода. От стен веет холодом, плесенью, а внутри двора-колодца эхом раздается перестук капель о жестяной козырек.
        - Наконец-то ты пришел… - выдыхает она. - Все прошло хорошо? Я волновалась.
        - Все нормально.
        Про работу не говорю, потому что она многого обо мне не знает. А если узнает, то доберется, в том числе, и до корзины с цветами. Снова целую ее, потому что прошло целых три секунды с тех пор, как я делал это в последний раз.
        - Поехали домой, - стонет она, переступая с ноги на ногу.
        - И ты меня снова оттолкнешь? - спрашиваю о том, что было на лестничной клетке.
        Появление родителей спугнуло ее. Вернуло с небес на землю. Каждый раз говорю себе, что не буду давить на нее, не буду требовать, но срываюсь.
        Мне нравится, как постепенно она сдается, как борется сама с собой. Может, хотя бы одному из нас хватит ума не заходить так далеко, и лучше, чтобы это была именно Юля. Для меня ничего непоправимого не случится, в отличие от нее.
        Целую ее в скулы, запрокидывая голову. Провожу губами по горячей щеке, ощущая, как она дрожит под моими пальцами. Как выдыхает прерывистый полустон.
        Я действую нечестно, но не касаться и не подталкивать ее к этому я тоже не могу.
        Качает головой, глядя на меня потемневшими глазами. Давит на затылок, чтобы я ближе нагнулся к ней. Вытягивается под пальцами и шепчет на ухо:
        - Хочу тебя. Сегодня.
        ГЛАВА 22
        Бояться нечего. По вечерам отца дома теперь не бывает.
        Раньше он всегда возвращался вовремя, и мы вместе пили чай, пока я дописывала уроки рядом или просто сидела вместе с ним за столом, пока он ел разогретый мной ужин. Готовил еду и оставлял ее нам в холодильнике наш повар.
        Сейчас по вечерам все иначе.
        Я успеваю подумать об этом, пока раздеваюсь, глядя на темную квартиру. Но долго грустить не получается. Первая делаю шаг к Каю и позволяю ему сделать так, чтобы никаких мыслей в моей голове не осталось.
        Осуждать Оксану не получается. Пока есть такая возможность, нужно выходить из дома. Об этом говорят на каждом углу. Даже заядлые домоседы по горло сыты карантинной весной. Никто не знает, что нас ждет через месяц или в разгар зимы. Все чаще, обсудив мероприятия и афиши, следом люди говорят о том, что нас ждет второй затяжной зимний карантин. Одного без другого не будет.
        И потому все кругом ходят в рестораны в два раза чаще, бегают в кино каждый вечер, даже в театрах, говорят, стало не протолкнуться. Замкнутый круг, который снова приведет к тому, что даже выход к мусоре будет считаться развлечением между просмотрами сериалов и бесконечными встречами в «Зуме».
        Люди сыты одиночеством, как безвкусной подпорченной зимней картошкой. И копят эмоции. Словно засаливают в банки увиденные спектакли, фильмы, рестораны, общения, хватают все - без разбора. Каждая эмоция пригодится потом, когда их будет так не хватать.
        Сейчас даже неважно, понравился спектакль, фильм или ресторан. Даже если никогда не были поклонниками балета, не смотрели фильмы в этом жанре, не ели еду этой кухни - сейчас все это совершенно не важно. Главное, что еще можно увидеть. Попробовать. Вообще хоть куда-нибудь выйти.
        Наверное я бы поступала точно также, как мой отец и Оксана. Хотя в моей жизни и до ограничительных мер было не так много развлечений. Тренировки, тренировки, тренировки. Весной, когда другие страдали, запертые перед телевизорами, я все так же гнулась на коврике или стояла возле станка, который отец оборудовал для меня в одной из дальних комнат.
        Для меня ничего ровным счетом бы не изменилось… Если бы не Кай.
        Когда он рядом, я хочу, чтобы мир снова поставили на паузу. Чтобы все забыли обо мне и оставили в покое, и только он один был рядом. Я теряю голову, когда смотрю на его губы. Краснею, когда смотрю на его пальцы.
        Один его поцелуй стоит десяток просмотренных фильмов. Сыгранных ролей. Выходов на сцену. Бесполезно искать новые ощущения где-то еще, когда он рядом.
        Не зажигая свет, не прерывая поцелуев, мы замираем посреди коридора. Наши двери напротив. Быстрый обмен взглядами.
        - Матраса так и нет, - отзывается Кай, и я тяну его в свою спальню.
        Закрываю за собой дверь на защелку. И снова целую. Хочу отключить голову и не думать о том, что меня ждет.
        Из всех девочек в моем классе я последняя до сих пор девственница. Я не обсуждала с ними эту тему так, как мне бы хотелось, потому что у них это случилось в том возрасте, когда я делала растяжку исключительно ради шпагата, а не для того, чтобы кого-то поразить в постели. А сейчас они обсуждают технику, мужчин, а я так далеко от этого, что решила, по сути, мне достаточно и того, что все они выжили. Значит, ничего настолько страшного не происходит.
        Кай притягивает к себе на колени, опускаясь на мою кровать. А я обвиваю его руками и ногами, мгновенно вспыхивая до корней волос. Даже через все слои разделяющей нас одежды его твердая уверенность вселяет в меня панику.
        - Боишься?…
        Он проводит рукой по моим волосам и мягко стягивает резинку. Запускает пальцы в волосы и притягивает к себе, целует, повторяя шепотом, чтобы я расслабилась. И что он сделает так, чтобы мне было хорошо.
        Кай избавляет меня от свитера, покрывая поцелуями голые плечи. Руки. Шею. Он кусает меня за ухом, и я впервые издаю такой громкий стон, что сама пугаюсь.
        Я привыкла держать контроль над собственным телом. Замереть в одной позиции, застыть в другой, контролировать каждую секунду куда ставишь руку или ногу. Но в его руках мое тело больше не принадлежит мне. Я всецело в его власти.
        Извиваюсь, дрожу, тянусь к нему и вращаю бедрами. Словно превращаюсь в кого-то другого, о ком понятия не имела. Откидываюсь назад, пока Кай расстегивает мой бюстгальтер и наклоняется, опаляя обнаженную грудь жаром своего дыхания. Горячий поцелуй прошивает спазмом тело, концентрируясь внизу живота. Откидываюсь назад еще сильнее, держась рукой за его шею, позволяя ему облизывать, целовать, прикусывать.
        Это настолько хорошо, что у меня закатываются глаза от удовольствия. Никогда не думала, что моя грудь способна дарить такие ощущения.
        Скоро и этого становится мало. Недостаточно. Я хочу больше, сильнее, хочу взлететь так высоко, как никогда не взлетала. С ним это будет иначе, чем у меня получалось самой.
        Конечно, я касалась себя. Но сейчас это, как и небо и земля.
        Кай подхватывает меня под бедра и укладывает на кровать. Нависает сверху, все еще одетый. Тянусь к его батнику, а после он сам рывком сбрасывает с себя его вместе с футболкой. Впиваюсь ногтями в его кожу, целую предплечья и кусаю в то же место под ухом, куда он укусил меня.
        Но он ускользает, уходит от моего захвата и я ахаю, когда его горячий язык выводит восьмерку вокруг моего пупка. Меня выгибает дугой, когда Кай берется за мои джинсы, освобождая сначала одну ногу. Затем другую.
        Он сидит на коленях, между моих ног. Стальные глаза сейчас абсолютно черные, в них плещется восторг и что-то еще, неизведанное, непознанное. Он заворожено ведет ладонями по моим ногам снизу вверх, до самой талии.
        Приподнимается, нависая надо мной, и я перестаю дышать. Сердце захлебывается в груди от скорого бега.
        Кай целует низ моего живота, и я вздрагиваю всем телом от каждого его поцелуя. Щеки горят, меня словно искупали в кипятке. Стыд смешивается с желанием показать себя, шире развести перед ним ноги и приподнять бедра. Ведь я могу. Моей гибкости хватит на что угодно.
        Поцелуи Кая спускаются все ниже. Он целует мои бедра, сводит ноги вместе и избавляет меня от белья.
        Снова медленно проходится шершавыми ладонями по бедрам сверху вниз. Подхватывает под коленями и разводит в стороны.
        Я хочу провалиться сквозь землю, но не успею сфокусироваться на стыде, потому что в этот же миг он целует меня. От острого, запретного, нового ощущения меня буквально подбрасывает на кровати. Кай крепко держит под бедра, прижимается ко мне ртом, и сильные движения его языка жалят, дразнят, изводят. Хватаюсь ладонями за простынь, одеяло, вещи, как будто сейчас и правда взлечу.
        Комната начинает кружиться перед глазами, стыд теперь кажется такой неуместной глупостью, и даже жаль, что этого не произошло еще раньше. Ощущений слишком много, и мое тело становится похоже на натянутую до предела струну. Меня колотит мелкой дрожью, и я подаюсь к нему бедрами, отвечая всем телом на размеренные движения ладони, сильнее кусая губы.
        Еще. Я хочу еще.
        Укус.
        Поцелуй.
        Дразнящие прикосновения кончиком языка и скользящие движения пальца.
        Мне мало.
        Я безмолвно требую еще и еще, и хватка на моих бедрах становится жестче, когда я упираюсь пятками в его плечи и словно бы так и норовлю убежать, но на самом деле это не так. Тело мне больше неподвластно. Я бы хотела остановиться, замереть, застыть и наслаждаться, но устоять перед сжигающим огнем невозможно.
        Я выгибаюсь сильнее, еще сильнее, чем раньше. Впиваюсь до боли ногтями в собственные ладони и, кажется, кричу. Чересчур громко, чем дозволено. Но больше ничего не имеет значения. Только освобождение. И сила удовольствия, которая бетонным катком вжимает меня в постель, заставляя сбиться дыхание. Окончательно разлететься на тысячи осколков, ослепнув как от взрыва сверхновой и оглохнув от собственного крика.
        ГЛАВА 23
        Только чудом я не срываю с себя джинсы и не вхожу в нее на всю длину, разом, чтобы наконец-то унять этот голод, насытить потребность, которая лишает разума и возможности мыслить.
        Нет.
        Не сегодня.
        Чудом смотрю на время и понимаю, что не успеем. Я знаю планы матери и Платона, в лучшем случае минут через десять они будут дома.
        А после крика балеринки я знаю, что правильнее будет оставить все, как есть. Хотя бы сегодня. Спешить некуда. А еще - у нее будет последний шанс передумать.
        Падаю рядом с ней на кровать, и она обвивает меня, как лиана, руками и ногами. Все еще мокрая, довольная, сбитая с толку новыми ощущениями. У нее глаза по пять копеек, а на губах улыбка сытого кота.
        Почему именно мне досталась именно она? Такая доверчивая, чистая, открытая.
        Говорить тяжело. Все мои силы уходят на то, чтобы сдержаться. Хочу дать себе пять минут, которые у меня есть в запасе, и уйти к себе. Спокойно принять душ. Мне хватит даже просто вспомнить ее вкус, лихорадочные движения бедер.
        Обнимаю ее и даже не глажу, потому что знаю, что не смогу остановиться. Я никогда не отличался выдержкой, а запретам я до сих пор не умею говорить “Нет”. Но брать чужие машины - это одно, а вот связать себя с Юлей совсем другое. Почему я? Почему она выбрала меня?
        Дышу неглубоко, закрыв глаза. Надеюсь, что буря в мыслях все-таки осядет, успокоится. Что я смогу не совершить эту ошибку сегодня, а завтра она одумается. Ей нужен другой парень. Который будет дарить цветы за свой счет, а не воровать деньги со счета богатого мажора.
        Старательно гноблю себя, втаптывая в грязь, надеясь, что это отрезвит. Поможет встать и уйти из ее кровати, особенно до того, как явятся наши родители. Еще одна головная боль. Она достойна того, чтобы не скрывать отношения. Не прятаться по углам. Но я более чем уверен, ни Платон, ни тем более моя мама не поддержат нас.
        Платон не станет спокойно смотреть на то, как я сплю с его дочерью в его же доме. В его глазах Юля еще в том возрасте, когда можно и с куклами поиграть, и пусть он неправ, и она давно выросла, от этого не легче.
        Даю себе пять минут, чтобы потом поцеловать ее и уйти к себе. Но каменею, когда чувствую ее пальцы на своем животе.
        Распахнув глаза, встречаюсь с ее любознательным взглядом. Юля, как чертов Марко Поло, размышляющий над Шелковым путем в Азию, в задумчивости водит пальцем по моему животу, будто бы случайно касаясь пряжки ремня, который и без того вот-вот лопнет.
        - Что ты…
        При виде того, как она облизывает губы, мой голос осекается.
        Уйти, я должен уйти. Прямо сейчас. Но я не могу пошевелиться, как будто все тело налилось свинцом, когда она аккуратно вытягивает ремень из петель и после берется за пуговицы на джинсах.
        Все-таки перехватываю ее руку.
        - Я хочу, - говорит она тоном избалованной девчонки, которая все получала по первому же желанию.
        Аккуратный вжик заставляет меня замереть на месте, потому что ни одного прикосновения я не хотел так сильно, как сейчас. Любому, кто помешал бы ей, я свернул бы шею, но не самому же себе.
        Приподнимаю бедра, чтобы ей было легче снять с меня джинсы, пусть и не так изящно, как это только что делала она. Все еще голая, между моих ног. Я завидую самому себе и себя же и проклинаю. Делаю вид, будто бы не так уж сильно мне это все и надо, а с другой я адски сильно хочу накрутить ее волосы на кулак и войти в ее рот так глубоко, насколько это возможно. Безумие, которое сжигает меня с самого первого прикосновения к ней. Разве с хорошими девочками так поступают? Разве они могут хотеть того, о чем понятия не имеют?
        - Как… - шепчет Юля, - как мне сделать это?
        Приехали.
        В сердцах хочется ударить себя по лбу, одеться и уйти, но вместо этого беру ее ладонь. Неловкое невесомое прикосновение пальчиков отзываются болью в челюсти - я стискиваю зубы так, что ломит в висках.
        Перехватываю ее кисть, умоляя о том, чтобы она остановилась. Одно движение, и я опрокину ее на спину и возьму свое. Юля понимает это движение по-своему: смотрит испугано. Как будто боится, что сделала мне больно.
        - Все нормально, - говорить удается с трудом. Я сейчас больше похож на пещерного человека, чем на разумного человека. - Ты не обязана.
        - Но у тебя ведь… - она опускает взгляд и снова с жадностью первооткрывателя рассматривает бугор между моих ног.
        Легкомысленно пожимаю плечами. Вслух врать о том, что это ерунда, которая не стоит ее внимания, я не могу.
        - Сейчас придут. Лучше не надо.
        Юлька бросает взгляд на часы на прикроватной тумбе. Кивает. Тянется к покрывалу на кровати и оборачивается в него.
        Вот и все.
        Кое-как поднимаюсь. Комната кружится перед глазами. Неудивительно, все мои органы сейчас испытывают кислородное голодание, кроме одного, в котором сейчас все четыре литра крови, что есть у меня в теле.
        Нужно одеться, но я не могу справиться с пуговицами. Не знаю, как это смотрится со стороны, наверное, я похож на дибила, у которого вот-вот начнет течь слюна из уголка рта. Кое-как натягиваю батник, а джинсы на бедрах все равно не сходятся.
        Берусь за ручку, но Юля вздрагивает, когда хлопает входная дверь в квартиру. Поздно.
        Моя мама говорит без умолку и с каким-то восторгом, но тихо. Слов различить нельзя. На часах полночь. Они как минимум не станут стучаться к нам, хватит с них и того, что наши вещи и обувь есть в прихожей.
        Касаюсь лбом двери и жду, пока они перестанут ходить и исчезнут в своей спальне. Платон практически не говорит. Отделывается односложными ответами. До угона я следил какое-то время за его перемещениями. Тусовщиком Платон Дмитриев никогда не был, а вечера всегда проводил дома.
        - Чаю хочу, - произносит Платон где-то поблизости. - Будешь?
        - Нет, я в душ, - моя мама бесшумно проходит по коридору во вторую ванную.
        А Платон, похоже, остается на кухне.
        И оттуда он прекрасно заметит, если я сейчас выйду из Юлиной спальни.
        Юля подкрадывается ближе. Смотрит мне в глаза, а потом раньше, чем я понимаю, что происходит, берется за края моих расстегнутых джинс и спускает их до щиколоток.
        - Что ты делаешь…
        - Ты все равно здесь.
        Кажется, я серьезно недооценивал эту девчонку.
        - Не надо.
        - Ты не хочешь?
        Вопрос выдает ее неопытность. Я с трудом стою на ногах из-за потери равновесия и не могу нормально смотреть на ее голые плечи и плед, под которым ничего нет, а она думает, что я ее не хочу.
        - Еще как хочу. Но лучше не сейчас.
        - Почему? Ты тут надолго.
        Разве? А как долго люди вообще пьют чай? Никогда не засекал.
        - Папа пьет чай очень долго.
        Не хочу говорить об ее отце, когда ее пальцы снова возвращаются на мои боксеры. Она проводит сверху вниз, это больше похоже на щекотку, чем на ласку.
        - Сильнее, - произношу раньше, чем понимаю, что говорю.
        Она послушно сжимает пальцами, и я наклоняюсь к ее губам. Чтобы хоть как-то заглушить все те звуки, что рвутся наружу. Никогда особо не стонал, а сейчас просто не могу сдержаться.
        Целую Юлю, пока она водит рукой по ткани. Это сошло бы для прелюдии, но сейчас, когда от одного движения я могу взорваться, я больше не могу.
        Сдираю с себя боксеры, одной рукой. Даже пальцы дрожат, выдавая мое нетерпение. Не говоря уже обо всем остальном.
        - Сильнее. Быстрее. Не бойся.
        Это похоже на команды, но на лучшее обучение я сейчас не способен. Чудо, что я вообще разговариваю.
        Платон по-прежнему только гремит посудой на кухне, а Юля хихикает:
        - Он опять забыл, где чайник. Я же говорила, это будет долго.
        Юля проводит рукой сильнее, быстрее, старательно, как я и просил, но я только шиплю сквозь зубы. Боль немного отрезвляет.
        Не сдерживаясь, плюю на собственную руку и на глазах у изумленной Юли провожу по члену. Она переступает с ноги на ногу и снова прикусывает чертову нижнюю губу. Потом вдруг плюет на свою ладонь, как исполнительная ученица, и возвращает руку.
        Дай мне, боже, сил!
        Теперь ее ладонь скользит нежнее и достаточно сильно, но постоянно сбивается с ритма, потому что Юля не перестает изучать мое тело подушечками пальцев. Впадины, вены, изгибы, она очерчивает горячую кожу с таким любопытством, как будто это какое-то восьмое чудо света.
        Я с удовольствие побуду для нее анатомическим манекеном, но позже.
        Перехватываю ее ладонь, показывая более жесткий обхват. Веду сильнее, резче, по-мужски, только ее рукой. Она быстро учится, и я набрасываюсь на ее губы, чтобы заглушить собственные стоны.
        Мой живот дрожит, лава удовольствия концентрируется в паху, если она выдержит ритм хотя бы больше двух минут, то я…
        Я остаются без ее губ, потому что в этот момент она падает на колени и смыкает губы. Мне, черт возьми, приходится прикусить собственную же ладонь, потому что это куда больше, чем я мог бы выдержать.
        Ее язык порхает также неумело, она просто посасывает и облизывает меня, как леденец, но я уже в чертовом раю и долго там не продержусь. Кладу ладонь на ее затылок, исполняя одну из своих фантазий. Слегка надавливаю, чтобы она взяла глубже. В глазах мелькает испуг, но она быстро расслабляется, когда понимает, что она все еще управляет ситуацией. Я только направляю.
        Юля прикрывает глаза, расслабляет горло, и у меня подгибаются колени.
        Я ударяю бедрами, сильнее перехватывая ее волосы, снова и снова, и понимаю, что увлекся. И так слишком много для первого раза.
        Отстраняюсь.
        Тугая горячая струя выстреливает ей на грудь, пока я в очередной раз сдерживаю чертов пораженческий стон, глядя на ее покрасневшие губы. Румяные щеки. Лихорадочный блеск в глазах. На то как она снова проводит по члену липкими влажными пальцами.
        Поднимаю с колен и целую опешившую, испуганную, а на кухне, которая кажется сейчас такой далекой, как другой материк, только сейчас свистит чайник.
        ГЛАВА 24
        К тому, что у Юли с Платоном есть собственный повар, моя мать привыкла быстро. Она без труда продиктовала ему список продуктов, которые она любит, и блюд, которых стоит придерживаться. А я вторую неделю только и делаю, что избегаю этого парня в колпаке.
        Сегодня воскресенье, выходной даже у повара, поэтому с легким сердцем прихожу на кухню раньше всех. Продуктов в двустворчатом холодильнике даже больше, чем нужно на четверых человек. Не знаю, почему Платон так долго искал вчера чайник. Василий содержит кухню в идеальном порядке и все необходимое можно найти чисто интуитивно.
        Нарезаю помидоры и мою листья шпината. Ставлю вариться яйца и заправляю молоком кофемашину. Ничего сложного, на самом деле. Но я и не виню Платона в том, что он нанял повара. Он может его себе позволить, а еще у него, как и у Юли из-за тренировок, нет лишнего времени, чтобы тратить на готовку. Это не прихоть, а необходимость.
        В моем случае такой необходимости нет. Может, поэтому я не могу пересилить себя и выдать повару желательное шестидневное меню, которого буду придерживаться. Так и готовлю себе сам, исходя из тех продуктов, которые мог бы купить. Хотя их все равно приходиться брать в общем холодильнике и, в общем-то, мой бунт нелогичен. Незачем идти против системы, когда тебя старательно делают ее частью.
        Юля выходит на кухню первой в свободной шелковой пижаме цвета карамели и обвивает меня за талию, пока я, закончив сооружать тосты на противне, прячу их в духовку.
        Обнимаю ее и целую в лоб. Потом в щеки. Прислушиваюсь к тишине в квартире и только тогда целую по-настоящему в губы.
        Юля отвечает мгновенно, и мое тело тут же отзывается ее порыву. Хочется уложить ее на кухонный стол и сначала заняться ею, а не овсянкой, которой завтракает мама.
        Но в родительской спальне уже звучат голоса, и мы отстраняемся.
        - А не надо было выходить без футболки, - шепчет Юля, ведя ногтем по моему животу, и спотыкается на резинке спортивных штанов.
        Слишком свободных, и сейчас они топорщатся палаткой. Проклятье.
        - Проследи за таймером, - быстро целую ее опять и ухожу в спальню.
        Копаясь в шкафу, слышу:
        - Юля, как здорово, что ты решила приготовить нам завтрак!
        - Это не я…
        - А кто? - удивляется мама. - У Василия ведь выходной.
        Я рассчитывал, что длинная безрукавка скроет низ живота, но в этом и нет необходимости. Мое настроение мигом опускается ниже нуля.
        Удивительно, но маме и в голову не пришло, что это мог быть я. К моей готовке она всегда относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. «Я не должна тебе готовить, когда мне было шестнадцать, как тебе, я уже воспитывала ребенка!», говорила она раньше. Или «Нет ничего сложного в том, чтобы приготовить тарелку макарон на ужин».
        Звенит таймер, и я беру себя в руки. Молча возвращаюсь на кухню. Юля растерянно оглядывается и радуется, когда видит меня. В отличие от меня, она с кухней на «вы». Оно и понятно, ведь у нее с детства был личный повар.
        Открываю ящик и достаю прихватку.
        - Так вот, где у нас лежат прихватки, - удивляется вошедший на кухню Платон. - Я вчера так долго искал. Василий постоянно все переставляет!
        Слышу, как Юля тихо прыскает, стоя к отцу спиной, пока делает кофе. Василий мало того, что добился от каждого члена семьи точного граммажа всех продуктов, он еще и кухню оставляет после готовки в таком виде, что ее хоть сразу фоткай для семейного мебельного каталога. Каждая утварь всегда лежит на одном и том же месте.
        - Спасибо, Кость. Неужели ты сам все сделал? Выглядит невероятно.
        Платон садится во главе стола, пока мы с Юлей накрываем завтрак.
        Смущение - не самое привычное для меня чувство, так что я просто киваю, глядя под ноги.
        Я не сделал ничего особенного. Всего лишь разложил купленные маслины и сырную нарезку из холодильника по тарелкам, сделал горячие тосты, сварил овсянку и яйца. Но Платон так приятно удивлен, что я невольно распрямляю плечи.
        - Ну, чем сегодня займемся? - спрашивает моя мама, насыпая свежих ягод в тарелку с овсянкой. - Юль, не хочешь сходить по магазинам?
        Юля почему-то прожигает взглядом отца, но тот сосредоточенно мешает кофе.
        - Купим новых платьев. Скоро новый год, у вас наверняка будут вечеринки. А мне нужны новые сапоги и перчатки. Что скажешь?
        Юля все еще смотрит на отца, а потом медленно переводит взгляд на тарелку.
        - Спасибо, конечно… Но мне вещи и так некуда складывать.
        - Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться, солнышко. С твоей фигурой сам Бог велел носить платья, юбки, а не эти бесформенные батники и джинсы. Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?
        Мы с Платоном одновременно давимся едой. Он, впрочем, кашляет громче, и это хоть как-то спасает ситуацию.
        - Конечно, она ни с кем не встречается! - возмущается Юлин отец. - Успеет еще. Ей надо Академию закончить, последний год на носу!
        - Ну да, - улыбается мама и подмигивает Юле. - Всем мы в восемнадцать только и делали, что учились, по мнению родителей.
        Платон переводит тяжелый взгляд с мамы на Юлю и обратно. А я от яркого воспоминания, как Юля стояла на коленях, снова кашляю. В тот же миг под столом мне тут же прилетает от Юли - она лягает меня, хотя у самой щеки так и горят.
        Мама продолжает говорить о новых поступлениях в магазины и что надо успеть, пока они еще открыты и о высокой моде, которая переживает кризис из-за пандемии. Платон возвращается к еде.
        А Юля в этот момент поднимается из-за стола, кидает возле нетронутой тарелки салфетку и говорит:
        - Спасибо, я наелась.
        Я хочу кинуться следом, не дать ей запереться в своей спальне, но я не могу сделать ничего из этого. Не сейчас. С другой стороны, может, стоит перестать ее уговаривать и соблазнять. Она достойна того, чтобы не молчать о своем парне. Достойна того, чтобы он у нее вообще был, нормальный, а не сводный брат. Ведь это важно для девушек.
        Это мне не привыкать молчать обо всем, что происходит в моей жизни. Но не Юле. У нее с отцом раньше были невероятно доверительные отношения, но я теперь стою между ними.
        Вижу, как Платон откладывает вилку в сторону. Как хмурится, когда Юля громко хлопает дверью спальни. Ему невдомек, что происходит. И это только начало. Если мы зайдем дальше, если я стану ее первым, пропасть между отцом и дочерью только увеличится.
        Но разве это мои проблемы? Разве не закономерно то, что происходит между взрослеющей дочерью и отцом? Просто я предпочел бы не видеть этого. И я бы не увидел, если бы мы жили отдельно, а не как сейчас, одной семьей, в которой мы с Юлей должны скрываться, как преступники.
        - Я поговорю с ней, - произносит мама, но Платон кладет ладонь ей на руку.
        - Нет.
        Несказанное «Она - моя дочь» повисает в воздухе. Прямо слышу, как мамина хрупкая иллюзия о счастливой семье разбивается на тысячу осколков. Платон все еще не принадлежит ей целиком и полностью, как бы она ни старалась. У него есть дочь. Только его. Радует, что хоть иногда он все еще помнит об этом.
        Когда мы остаемся одни, мама наконец-то позволяет себе закатить глаза и тяжело вздохнуть.
        - Я так надеялась, что с девочкой будет проще. Ну вот что ей надо, Кость? Деньги есть, фигура есть, отец только рад дать ей все, что нужно. Так ей же ничего не интересно, кроме балета. Хоть бы уже театры эти быстрее закрыли… Этот балет же скука смертная, а у нее под новый год по выступлению в неделю… Налей мне еще кофе, Кость.
        - Кофемашина там, мама.
        Со скрипом отодвигаю стул и иду в свою спальню.
        ГЛАВА 25
        Разговор с отцом ничего не изменил. Поверить не могу в это.
        Утираю со щек слезы, которые так и льются от бессилия, ярости и обиды. Как будто мне пообещали игрушку, а потом наказали ни за что, а я ничего не могу изменить.
        Конечно, после завтрака они уехали. Теперь он всегда уезжает.
        Теперь на первом месте для него она, а не я. Папа так сильно хотел полноценную семью, а я так поддерживала его в этом, что теперь глупо топать ногами и требовать, чтобы все стало как раньше. Раньше мой отец был несчастным.
        А теперь несчастна я.
        Похоже, нельзя иначе.
        Стук в мою дверь раздается в ту же минуту, как за отцом и Оксаной закрывается входная дверь. Я бросаюсь в объятия Кая и снова не могу сдержать слез.
        - Не надо.
        Он притягивает меня к себе, гладит по волосам, но мне плохо. Больно и обидно.
        - Вчера мы совершили ошибку, - шепчет Кай. - Но больше не будем. Только не надо, Юль, плакать.
        Отстраняюсь от него и смотрю в удивлении.
        - Ошибку? Больше не будем? Ты меня что, добить решил?!
        Кай растерянно разводит руками.
        - Разве ты плачешь не из-за того, что было вчера?
        - Нет. Причем здесь это?
        - И ты не злишься за то, что не можешь сказать своему отцу о том, что у тебя есть парень?
        - А он у меня есть?
        - Не понял? - хмурится Кай. - А я?
        - А ты мне вообще-то не предлагал встречаться.
        - А если бы предложил, ты бы что… Согласилась?
        - Ты сначала предложи, - отрезаю я. - Идем к тебе.
        - Почему?
        - Хочу курить.
        Кай хмурится еще сильнее.
        - Совсем сдурела?
        - Ну ты же куришь.
        - Так я и не вращаюсь на сцене, как юла. Не тренируюсь по шесть часов в день. Я угоняю машины и часами торчу на улице, конечно, я курю.
        - Пожалуйста. Я хочу попробовать. Не дашь ты, я попрошу Розенберга.
        - Если он даст тебе сигареты, я его закопаю.
        - Он даст мне все, что я попрошу, Кай. Он влюблен в меня с раннего детства и уверен, что мы когда-нибудь поженимся.
        Кай моментально потащил меня к себе, где опять морозильник и все окна нараспашку. Я в тонкой пижаме, под которой у меня ничего нет, так что моментально начинаю дрожать, как осиновый лист.
        - Уже не такая смелая? - приподнимает одну бровь Кай.
        - Как можно жить в таком дубаке! Просто дай мне что-нибудь одеть. И нет, я не передумала.
        Он достает из шкафа клетчатую фланелевую рубашку. Она безразмерная и повисает на мне, так что приходится закатать рукава, но зато очень теплая.
        - Лови еще носки.
        Кай кидает мне в руки розовые мохнатые, явно девчачьи носки, и у меня перед глазами темнеет.
        - Они чьи вообще?
        Кай смеется, глядя на меня, забирает у меня носки и садится передо мной на пол.
        - Теперь твои. Дай мне ногу.
        - Не надо мне врать! У меня таких носков нет. Какая девка их у тебя забыла?
        - Эта девка даже требовала у меня за них деньги, представляешь? Дай мне свои ледяные пятки и хватит вырываться. Я купил их в магазине. Для тебя.
        Я замираю, пока он, сидя на полу, натягивает сначала один носок, а потом и второй.
        - Как это для меня?
        - Я запомнил, какие ледяные у тебя были ноги в тот раз, когда ты пришла ко мне. Скажем так, я просто подготовился на будущее.
        - Я думала, что парни покупают презервативы, когда готовятся к совместной ночи. Но никак не теплые носки.
        - Презервативы я тоже взял. Это был очень странный набор. Сигареты, презервативы и носки.
        Прыскаю, пока Кай снова переводит взгляд на мои ноги и ведет обеими руками по щиколоткам.
        - Я надеялся, что ты придешь опять. Видишь, так и случилось. Ты снова здесь. Мы опять одни. И носки пригодились.
        - А теперь научи меня курить.
        Он закатывает глаза и матерится сквозь зубы.
        - Ну что за ерунда, Юль? Зачем тебе это?
        - Говорят, курение помогает расслабиться.
        - А еще помогает заработать рак легких. От чего ты собралась расслабляться? Что такого тебе сказал отец?
        В носу опять щиплет, и я всхлипываю.
        - Сегодня воскресенье, Кай.
        - И что?
        Опускаюсь к нему на пол.
        На мне слишком много одежды, и я хотела бы опять ощутить прикосновение кожи к коже, но, пожалуй, в моей комнате, где значительно теплее. А здесь буду довольствоваться рубашкой, пижамой и носками.
        Сажусь к нему на колени, обхватывая бедрами торс, а руками обвиваю шею. Лбом касаюсь плеча и начинаю говорить:
        - Папа всегда очень много работал. На неделе мы виделись с ним только по вечерам, но и то недолго, поэтому, когда я еще была маленькая, он установил железное правило - воскресенье только для нас двоих. А сегодня он ушел. Опять.
        Всхлипываю, пока Кай медленно ведет рукой по моим волосам.
        - У нас были традиции, которые мы не нарушали годами. Я не думала, что меня это так сильно заденет. А он сказал, что теперь все будет по-другому, у нас теперь есть ты и Оксана. И мы обязательно придумаем новые традиции, если я не буду вести себя как избалованная девчонка. Так он сказал.
        Мышцы Кая каменеют под моими руками.
        - Я решил, ты разозлилась из-за того, что не можешь рассказать им про своего нового парня, - говорит он.
        Голос звучит глухо, невесело, хотя Кай опять пытается меня развеселить.
        - Он сразу захочет познакомиться с моим парнем, Кай. Он всегда просил быть меня честной, но ложь меня не задевает. И знаешь, почему?
        Отстраняюсь, глядя в его чистые стальные глаза.
        - А потому что он и сам не до конца честен с Оксаной. Так что пусть не требует от меня правды. Раньше, по воскресеньям, вечером мы всегда навещали бабушку. А сейчас мы не были у нее уже три недели. С тех самых пор как мой отец предложил вам с матерью переехать к нам! Каждое воскресенье у него находится новая отговорка, чтобы не ехать туда. Сначала организация переезда, потом помощь с мебелью. Сегодня я сказала, что очень скучаю по бабушке, а он на этот раз стал говорить об изоляции и мерах предосторожности, о тяжелой эпидемиологической обстановке и что бабушку нужно беречь и нельзя сейчас приезжать к ней. Но пандемия не останавливала его раньше!
        Кай молчал какое-то время, а потом сказал:
        - Давай съездим к ней сами. Хочешь?
        ГЛАВА 26
        До Каннельярви мы добираемся на электричке. Вагон полупустой, и до самого поселка мы только и делаем, что целуемся. Никто из наших случайных попутчиков не знает, кто мы друг другу. Это свобода, которой так не хватает дома, в Академии, при встречах с моими друзьями. Свобода пьянит и окрыляет.
        Сначала я стесняюсь, но потом теряю голову и смелее отвечаю на его поцелуи. И хочется, чтобы дорога не кончалась. Увозила нас все дальше, а Кай не убирал руку с моего колена.
        Раньше я никогда не добиралась до поселка сама, только с отцом на машине. После его отказов поехать к бабушке я говорила ему, что могу поехать сама, но отец запретил ездить так далеко одной, а еще постоянно обещал, что скоро мы поедем все вместе. Но этого так и не произошло.
        Отец просил Кая приглядеть за мной, и Кай сейчас рядом. Наверное, этого будет достаточно для отца, но лучше бы он так и не узнал об этой поездке.
        На станции сверяемся с графиком обратных поездов. Времени в обрез. Веду Кая мимо домов, показываю озеро и лес. Здесь прошло мое детство. К бабушке отец привозил меня на лето и на новогодние праздники, пока сам работал.
        - Бабуль!
        Я вижу ее издали и срываюсь с места. Отворив калитку, тут же бросаюсь в ее объятия. Ко мне с радостным лаем летит Ковбой, бабушкина овчарка. Бабушка вдруг роняет корзину, и яблоки рассыпаются по земле. Ковбой тут же начинает ловить и подбрасывать их, как красно-желтые мячики. Надкусывает, выплевывает, берет другое.
        - Ах ты шельма, попортишь же яблоки! - причитает бабушка. - Ох. Спасибо, молодой человек.
        Кай перехватывает Ковбоя за ошейник, пока я собираю яблоки обратно в корзинку.
        - Бабуль, познакомься. Это Костя.
        В серо-зеленых, как у отца, глазах явно читается вопрос: «А Костя у нас кто?», но я вынуждена ее разочаровать.
        - Костя сын Оксаны, - произношу.
        Язык не поворачивается назвать его братом, пусть и сводным.
        - А, - отзывается бабушка, прищурив глаза. Фраза про то, что мы теперь родственники, повисает в воздухе, пока она изучает Кая с головы до ног. - Что ж, приятно познакомиться! Я Ида Марковна. Отпусти сорванца.
        Кай отпускает Ковбоя, и тот тут же оборачивается к нему и начинает обнюхивать с головы до ног.
        - Давай я возьму, - беру у нее корзину.
        - Не ждала, Юль, - говорит бабушка. - А где твой отец?
        - Мы сами приехали, на электричке.
        - Надо же. И отец отпустил?
        Не знаю, знает ли бабушка про угрозы, но сдавать отца не хочу.
        - Мы быстро вернемся. Он не узнает.
        - Вот как? - тянет бабушка, снова почему-то глядя на Кая. - Ну заходите в дом, будем обед готовить.
        - А что на обед? - спрашиваю.
        - Как что? Не говори, что ты приехала только ради меня. Сегодня же воскресенье, - смеется бабушка.
        - Что? Нет! Я соскучилась по тебе! - возмущаюсь.
        - Так я тебе и поверила!
        Мы входим в дом, разуваемся и скидываем куртки.
        - Где же эти тапки… Вот что значит давно гостей не было. Кость, у тебя какой размер ноги? Ого. Тогда тебе только тапки Платона подойдут. Такие у меня одни.
        - А что в воскресенье? - тихо спрашивает Кай, когда мы остаемся одни в предбаннике.
        - Это единственный день, когда я ем мясо.
        - Проходите на кухню, не шепчитесь там! - кричит бабушка, и я вспыхиваю.
        Кай подталкивает меня, и мы проходим через застеленную коврами большую комнату на светлую кухню. Там уже сидит Мурка, жмурится.
        - Видишь, кошка тоже ждет, - улыбается бабушка. - Тоже знает, какой сегодня день.
        - Я приехала не поэтому!
        - Конечно, конечно. Кость, ты с кухней как? А то вы поздно приехали, боюсь не успею сама.
        - Ба, да не надо ничего готовить!
        - А с чем надо помочь? - спрашивает Кай.
        Бабушка достает несколько луковиц, муку и миску, при виде которой Мурка начинает громко требовать свою долю.
        - Он как раз умеет готовить, в отличие от меня, - отвечаю за Кая.
        - Вот как? Мать научила? - бросает через плечо бабушка.
        - Сам, - сухо отвечает Кай. - Так что мне делать? Что мы вообще готовим?
        Бабушка широко улыбается.
        - Пельмени.
        Кай оборачивается на меня и смеется.
        - Теперь я понимаю, почему мы сюда приехали.
        - А я что говорю, - смеется бабушка и протягивает Каю нож. - Очисть две луковицы, чеснок. И прокрути мясо. Сможешь?
        - Нет, - качает головой, пробуя пальцем остриё.
        - Как «нет»? Говорил, что же умеешь готовить!
        - Нож заточить надо. Тогда смогу. Есть у вас камень?
        Бабушка поворачивается ко мне:
        - А он мне уже нравится.
        Кай самодовольно улыбается, принимая точильный камень. И быстро приводит затупившийся нож в порядок.
        - Еще ножи точить надо?
        - Надо, милый, но давай с пельменями сначала закончим. Поздно вы приехали. Наточишь после, если время останется?
        - Легко.
        Я сижу и гляжу на занятую бабушку, которая месит тесто, и Кая, который ловко чистит лук. У меня начинает щипать глаза, и я шмыгаю носом. Бабушка достает тяжелую советскую мясорубку, а Кай режет мясо на куски.
        Вместо Кая мясом обычно занимался мой отец, а еще раньше - мой дедушка. На бабушке всегда было тесто, а мне, что десять лет назад, что сейчас доверяли только одно - чайной ложечкой раскладывать фарш.
        Ладно, я приехала сюда, конечно, не ради пельменей. Но из-за них тоже. Иной раз я неделями ждала воскресенья, чтобы съесть свои десять пельменей с чайной ложкой сметаны. Это невероятное лакомство, ради которого я была готова душу продать. Что тогда, что сейчас. Но я всегда помнила, что лишний вес для балерины - это не просто трагедия. Это крест на всей карьере.
        ГЛАВА 27
        - Дай обрезки кошке, Кость, - говорит бабушка. - Тихо, Мурка. Где твоя кошачья гордость? Позоришь перед гостями, будто я тебя впроголодь держу. Ну что, Юль? Как «Сильфида»? Сложно?
        Бабушка всегда всей душой болела за мои успехи, хотя приходила выступления только вместе с дедушкой. После его смерти, даже в компании моего отца, посещать театры перестала. Сдала квартиру, переехала на дачу, и мы разговаривали только по телефону, а виделись по воскресеньям. В мой единственный свободный от тренировок день.
        Возле меня в миске часть перекрученного Каем мяса с ароматными специями и луком. Сидя за столом, под лампой с абажуром, под ностальгический скрип старой мясорубки, я рассказываю про трагическую любовь бессмертной феи и человеческого принца, пока раскладываю фарш по кружочкам, которые один за другим раскатывает бабушка. О невинности, запретах и первой любви. И о напористости принца, который не должен был касаться феи, но все-таки не сдержал обещания. И объятия смертного привели к гибели.
        Я говорю не о танце, рассказываю историю, которую должна сыграть каждой клеткой своего тела. Мне впервые так сложно. Раньше я думала, что с каждым спектаклем, другие роли будут даваться легче. Проще.
        А оказалось, что с каждой новой ролью, ты все равно начинаешь с нуля.
        Увлекшись, не сразу понимаю, что и бабушка, и Кай молчат, не прерывают и только смотрят на меня. Фарш закончился. Я говорила долго, и все пельмени уже готовы.
        - Что? - удивляюсь.
        - Пойду вымою руки, - откашлявшись, говорит Кай.
        - Первая дверь направо, - подсказывает ему бабушка, и мы остаемся одни. - Так, значит, первая любовь и запреты… - произносит она странным голосом.
        - Ну да, принц смертный, и ему нельзя касаться феи.
        - И она умерла, да, я слышала тебя, Юль, - кивает она, раскладывая пельмени на припорошенной мукой доске, а потом вдруг спрашивает: - Хороший сын у Оксаны, да? Жаль, Платон в тот раз приехал без вас.
        - Так он был у тебя?! А мне говорил, что нет!
        - Был, - кивает бабушка. - Привез Оксану знакомиться. Ну, я и сказала ему все, что думаю…
        Теперь понятно, почему папа решил сюда не приезжать.
        - Она тебе не понравилась.
        Бабушка продолжает ровнять на доске пельмени, будто солдат на плацу перед генералом, и говорит, не поднимая головы:
        - Дело не в том, понравилась она мне или нет. Это твоему отцу с ней жить, не мне… Сначала я очень обрадовалась, когда он сказал, что встретил женщину. Он ведь так тяжело перенес смерть твоей матери, столько лет ему потребовалось, чтобы забыть ее… Но когда увидела их вместе, поняла, что Платон просто устал быть один.
        - Я не понимаю…
        - Знаю, Юль. Рано тебе еще понимать, что такое одиночество. И отчаяние… Что такое, почему ты злишься? - спрашивает ба, когда я швыряют на стол полотенце, которым вытирала пальцы.
        - Пойду тоже руки вымою, - поднимаюсь из-за стола. - Ба, он счастлив с ней.
        - Дай бог, - кивает бабушка. - Жду вас минут через пятнадцать, вода как раз закипит. А потом вам надо на последнюю электричку успеть.
        Завернув за угол кухни, в полумраке гостиной вижу Кая. Быстро споласкиваю пальцы и иду к нему, тихо, на носочках. Обнимаю со спины, обхватывая руками, и прижимаюсь щекой к жесткому колючему свитеру.
        Он накрывает мои ладони своими, сжимает, снова пытаясь согреть мои ледяные пальцы.
        - Идем, - веду его за собой в предбанник, где мы снова одеваемся и обуваемся.
        Ковбой мигом бросается навстречу, помахивая хвостом. Беру поводок и закрепляю, пока Кай придерживает для нас калитку.
        Идем по расквашенной грязной дороге в сторону леса, Кай курит. Я отстегиваю пса и, подобрав с земли палку, запускаю ее. Ковбой радостно несется за ней по пожухлой траве.
        - Я все слышал, - выдыхает вместе с серым дымом Кай.
        Он смотрит куда-то в серую хмурую даль, с прищуром из-за сигареты, которая дымит в уголке его рта. Касаюсь его свободной руки, переплетая наши пальцы.
        - Может, они еще расстанутся.
        Он качает головой.
        - Вряд ли… Ты не знаешь мою мать. Она своего не упустит, а твой отец дает ей все, о чем она столько лет мечтала. Не знаю, как она этого добилась, да и знать не хочу… - он откидывает бычок и достает жвачку.
        Раньше их у него не было. Он отбирает палку из пасти Ковбоя и с чувством швыряет так далеко, как я бы не смогла.
        - Юль… Найди кого-то другого. Серьезно.
        Прячу озябшие руки в карманы парки.
        - Почему? Что изменилось?
        - Еще ничего, но обязательно изменится. Ты изменишься. Для тебя все будет иначе, понимаешь? Ты такая… Такая…
        - Какая? - кричу в ответ. - Какая я, черт возьми, что ты гонишь меня?
        Кай снова подбирает палку и швыряет.
        - Слишком хорошая, - отвечает тихо и не ведется на мой крик. - Слишком талантливая… Столько выступлений! Да я половину этих спектаклей даже не знаю... Это не я, это сейчас тебя запреты торкают. Интересно ведь тебе, правда? Остро? Необычно? Пока родители в соседней комнате, встать на колени передо мной… Передо мной. Ты - прима! А я… Да у меня приводов больше, чем у тебя ролей! Однажды у тебя глаза на правду откроются, Юль. Увидишь, что мы не ровня. И тогда больно будет и обидно. Встретишь какого-нибудь балеруна в лосинах, который хоть понимать будет во всех этих плие!… И захочешь ему всю себя подарить, а поздно! Переспала с дурости со сводным братом! И ведь даже признаться не сможешь, потому что стыдно будет, Юль. Очень стыдно.
        - Роли… Спектакли… Все так, их у меня много. Но только недавно я узнала, что даже тринадцати лет, отданных балету, недостаточно! Я фальшивая прима, Кай! И я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить. Нет… Я говорила с Директором после своего прослушивания. У меня хорошая, крепкая и бездушная техника!… Вот как я танцую, Кай. Ничего хорошего меня не ждет, если я не начну жить, как остальные мои одноклассницы. Вот для чего я поехала в клуб, хотя раньше никогда не ездила, чтобы не опоздать на утреннюю тренировку. Жизнь всегда идет мимо, пока я только тренируюсь неделями, но даже это не принесло никакой пользы моему танцы… А ты… Ты настоящий. С тобой я чувствую себя живой. Это не прихоть избалованной девчонки, как ты считаешь. Я хочу, чтобы ты стал моим первым… И не хочу думать о том, что будет после. Перестань избегать и отталкивать меня. Носиться как с хрупкой вазой. Именно так я и жила все это время, словно роза под хрустальным куполом. А с тобой я хочу жить по-настоящему.
        - Ты не знаешь, о чем просишь, дурочка...
        - Я хочу ошибаться! Хочу влюбляться! И любить! Я хочу жить, понимаешь?! Дай отцу волю и он запрет меня в квартире, а я и рада буду. Потому что годами все, что меня интересовало, был балет! Только он! А я ничего не добилась! Крепкий середняк, это про меня! В мире полно балерин лучше меня, которым все дается проще, быстрее! Да может я и не была талантлива. Может, моим первым учителям просто было неудобно говорить отцу в глаза, что ваша дочь бездарь, ведь он так хорошо платил…
        Кай запрокидывает голову и смеется.
        - Это ты - бездарь?! Юль, да я видел тебя на сцене! Даже такой, как я, далекий от театра человек, сразу увидел талант.
        - Все-таки был?
        - Да, - тоже отвечает шепотом. - Ты великолепна на сцене. Не наговаривай на себя.
        - Только потому что я танцевала для тебя, - сокращаю расстояние между нами.
        - Ты же не знала, что я в зале.
        - Я чувствовала, - шепчу в его шею, цепляясь за борты его куртки. - Я не хочу с другими. Не выйдет. Думаешь, не было тех, кто пытался? Я сливалась на первых же поцелуях. Почему ты считаешь, что кто-то ждет меня там, впереди, через несколько еще лет? Да кому будет нужна моя девственность еще через несколько лет, это во-первых. А во-вторых, Кай… Может, я тебя и ждала столько лет.
        Прижимает меня к себе с тяжелым стоном. Целует сначала в лоб, потом в щеку. Касается холодным носом горящих щек и пробирается под куртку.
        - С ума сводишь, балеринка. Просто выворачиваешь наизнанку одним своим взглядом…
        Тянусь к его губам и ловлю, щипаю губами, дразню языком. Кай выплевывает жвачку и подхватывает меня на руки, подтягивая к своему росту. Обхватываю его ногами и сжимаю шею руками. Голова кругом от его близости, его поцелуев. Ерошу его длинные волосы, ерзаю в руках. Глотку жгут слова, которые слишком рано произносить вслух. И больно не услышать тоже самое в ответ. Вкладываю в свой поцелуй все разрывающие меня на части эмоции, прижимаюсь к нему всем телом. Руками, ногами, животом. Одно дыхание на двоих. Одно общее желание.
        Мир раскалывается на части, разделяя мою жизнь на два периода. До встречи с ним и то, что нас ждет после. Прежняя жизнь теряет цвет, блекнет, сохнет и скукоживается, как прошлогодний лист. И только то, что ждет впереди, за горизонтом горит, как восходящее солнце, даря надежду.
        - Стой… Иначе я возьму тебя прямо здесь, - Кай, как и я, тяжело дышит, отстраняясь от меня. - Ты явно переоцениваешь мое самообладание.
        - Ты кремень, - хихикаю, когда он ставит меня на ноги, но я успеваю почувствовать его твердое желание.
        - Да уж… - тяжело вздыхает Кай и сгибается пополам, с шумом выдыхая. - Дай мне минуту прийти в себя.
        Киваю. Смотрю по сторонам. Даже тучи разошлись, давая волю последним лучам солнца.
        - А где Ковбой? - вдруг произносит Кай.
        ГЛАВА 28
        Сначала мы пытались найти пса самостоятельно. Но потом все-таки пришлось сдаваться Иде Марковне. Юлина бабушка ждала на пороге дома, ведь мы конкретно опоздали.
        И не только на пельмени.
        - Звони отцу, - говорит Ида Марковна, когда мы все-таки загоняем Ковбоя домой с другого конца поселка.
        Засранец сразу ломанулся к течной суке, его даже не пришлось долго искать. Лежал там, у ворот с трагическим видом, мол, прямо сейчас умрет, если не потрахается.
        И я его отлично понимаю.
        Платон приезжает через час, когда за окном хоть глаз выколи. Температура на уютной кухне Иды Марковны при его появлении снижается градусов так на десять.
        - В машину, - только и говорит он.
        Мы уходим. Платон так и стоит в верхней одежде, мрачный, как грозовая туча. Он явно отвык оттого, что кто-то вообще может ему перечить, пусть это и собственная мать. Платон твердо стоит на своем. Если ему в этом доме не рады вместе с моей матерью, значит, он не будет тут появляться. Радикальная мера, и я не понимаю, неужели моя мать значит для него так много?
        Мы сидим вместе с Юлей на заднем сидении какое-то время, а Платон так и не возвращается. Звонит его телефон. Юля аж подпрыгивает на месте.
        - Надо отнести ему телефон. Это важный звонок.
        Смотрю на нее в удивлении.
        - Я боюсь, - шепчет Юля. - Он будет меня ругать.
        В сердцах закатываю глаза. Вот так плохая девчонка. Всего-то поехала к бабушке и теперь боится получить нагоняй от отца.
        Беру телефон, который уже стихает, и возвращаюсь в дом.
        Явно не вовремя.
        - … Да ты ведь ее даже не любишь, Платон! - несется с кухни. - Зачем ты хочешь связать жизнь с женщиной, к которой ничего не чувствуешь?
        - Мама, мне тридцать восемь, не восемнадцать.
        - Не поверишь, но я в курсе, - язвит Юлина бабушка с долгим выдохом.
        Не могу поверить, но она курит. Вот Юля удивилась бы.
        - Я больше не верю в романтическую чушь. Оксана такая же, как я. Она интересная, умная, красивая. И моя сверстница. Разве не ты просила меня не заводить романы с молодыми пигалицами? Чем же ты теперь недовольна? Что я не пускаю слюни при виде нее?
        - Но я не просила тебя больше никогда не влюбляться, Платон! Брак держится на любви, а не на постели.
        - Я говорил, что любовь больше не для меня. Секса мне вполне достаточно.
        - Твоя жизнь не кончилась вместе со смертью первой жены!
        - Ошибаешься, - отрезает Платон. - Такие отношения, как у нас с Оксаной, меня полностью устраивают.
        Шумит створка окна и звенят крепления штор. Похоже, Ида Марковна закрывает форточку, в которую только что курила.
        - Выбирая не ту женщину сейчас, ты рискуешь так и не встретиться с той, которую все-таки полюбишь. А я верю, что однажды такая появится, и ты рухнешь перед ней на колени искренне, умоляя быть с тобой, а не по трезвому расчету. Знаю, что ты упрямый, но даже такой как ты не сможешь противостоять настоящей любви. И это не романтическая чушь, Платон. Тридцать восемь - не приговор. Я прожила с твоим отцом сорок пять лет, и не ты один здесь знаешь, что такое потерять вместе с любимым человеком часть своего сердца. Но я уже не в том возрасте, чтобы искать замену твоему отцу, и могу провести остаток дней в одиночестве, просто надеясь увидеть внуков. А вот ты еще можешь быть счастлив, Платон. Оксана хорошая женщина, раз воспитала такого сына, как Костя. Не имею ничего против нее. А вот ты поступаешь эгоистично, сознательно выбирая удобные и нейтральные отношения. Что бы ты не говорил, а я вижу тебя насквозь, Платон. Девицы, чьих имен ты даже не запоминал, сидят теперь у тебя в печенках, но тебе осточертело одиночество, а еще страшно, что когда Юлька уйдет строить собственную жизнь, ты останешься один. Вот
ты и выбрал себе удобную женщину. Только, Платон, это неправильный выбор. Ты все такой же одинокий, каким и был.
        - Я слышал это все еще в прошлый раз, - сухо отзывается Платон.
        Разговор явно зашел в тупик, и я снова устремляюсь вперед, к кухне, но спотыкаюсь о невидимую преграду, когда слышу:
        - Ты так отвык от любви, Платон, что теперь даже не видишь ее под собственным носом.
        - Ты о чем, мама?
        - Платон, ваш телефон! - выбегаю из-за угла и протягиваю ему мобильник, который снова оживает в моей руке.
        Слава богу, больше ничего не нужно объяснять. При виде имени на экране Платон меняется в лице, выхватывает у меня телефон и отходит в дальний угол.
        - Костя, хорошо что вернулся, - улыбается мне Ида Марковна, она раскрывает морозилку, в которую сложила остатки пельменей. - Возьми.
        - Не надо.
        - Бери. Юля их любит, кто знает, когда вы ещё приедете?
        Платон повышает голос, и я уже сочувствую его собеседнику.
        - Как это пропала? Я ведь сказал, не сводить с нее глаз!
        - Кость, - сухие пальцы Иды Марковны смыкаются на моем запястье. - Береги ее.
        - Я не…
        - Ой, брось. Настоящие чувства я вижу сразу. А может, так будет даже к лучшему… - она задумчиво смотрит на Платона, который ходит, как зверь в клетке, из одного угла в угол. - Что-то случилось, Платон?
        - Случилось. Кость, собственный телефон под рукой?
        - Да.
        - Попробуй мать набери.
        Так это она «пропала»?! Телефон подрагивает в моей руке, когда я набираю первый контакт в избранном. Платон слишком озадачен, чтобы заметить, что второй номер - Юлин.
        - Вне зоны, - отзываюсь севшим голосом.
        - Твою мать!
        По дороге в Питер отец только и делает, что переключается между вызовами. Он мало внимания уделяет дороге и в какой-то момент, решившись на обгон, едва не влетает в лоб микроавтобуса.
        Меня отбрасывает к двери. Вспыхивают фары, а мой визг теряется в истеричном вое шин.
        За долю секунды отец отшвыривает от себя телефон, выворачивает на свою полосу, а после съезжает на обочину и закрывает лицо руками. Гнетущую тишину в машине прерывает только жужжание. Телефон продолжает вибрировать на пассажирском сидении.
        - Давайте я поведу, - говорит Кай.
        - У тебя прав нет, - хрипло отзывается отец.
        А потом выходит из машины. Сначала я думаю, что только, чтобы проветриться, но он все-таки обходит машину и, не говоря ни слова, садится на пассажирское. Костя пересаживается за руль.
        - Машину Оксаны нашли, - произносит отец после очередного звонка.
        Костя молчит. Я сижу, подогнув под себя колени, и не хочу верить в происходящее. Что бы ни говорила бабушка, а отец выбрал Оксану и привел ее к нам жить, чего не делал ни с одной женщиной. Что сейчас чувствует Кай, представить страшно.
        - Кого подозревают?
        - Антиглобалистов, - говорит отец, глядя в окно. - Как обычно.
        Темные болота теряются за горизонтом. Не раз и не два, когда отец решил основать компанию сотовой связи, я слышала о тех, кто противится строительству вышек, которые обеспечивают покрытие. Уверена, отец бы справился, его компания быстро набирала рост и хорошо вошла на рынок, но грянула пандемия. Против вышек ополчились с удвоенной силой.
        Противостояние отца оставалось в стороне от меня и до сих пор никак по-настоящему меня не касалось. Он предупреждал об опасности, но серьезных мер - действительно серьезных, - никто из нас не предпринимал.
        Следом за сообщением о том, что машину Оксаны нашли на пустыре за городом, приходит новость о том, что взорвали первую сотовую вышку, которую еще полгода назад мой отец открывал с такой торжественностью.
        Невидимая удавка сильнее сдавливает шею. Впервые за долгое время шепчу молитву о том, чтобы на месте взрыва не нашли погибших.
        Нас тормозит блок-пост. Вокруг много военных, все в масках и с оружием. Машины на въезде в город очень много. Даже в летние воскресные вечера, когда все возвращались с дач, я таких очередей не помню. Синие всполохи мигалок лениво скользят по людям, облаченных в белых комбинезонах, перчатках и пластиковых очках. Каждому в машинах измеряют температуру.
        - Что происходит? - спрашивает Кай. - Они кого-то ищут?
        - Нет, это другое…
        Отец тянется к радио.
        - … «Постановлением чрезвычайной комиссии, учитывая крайне тяжелую эпидемиологическую обстановку в городе и пригородах, принято установить четырехнедельный карантин с правом дальнейшего продления в случае, если меры не возымеют действия. Постановление комиссии вступает в силу с шести утра понедельника, с текстом постановления можно ознакомиться на…».
        - Вот и все, - шепчет отец. - Случилось то, чего все и ждали. Кость, давай я сяду за руль, чтобы не было проблем.
        Очередь двигается медленно, и отец с Каем снова выходят наружу. А я, как зачарованная, остаюсь в машине, глядя на вооруженных солдат и эпидемиологов в скафандрах, которые движутся между машинами, как призраки.
        У отца снова звонит телефон, он слушает, а потом кричит Каю:
        - Нашли! Они нашли ее!
        Кай упирается рукой о бампер, чтобы устоять на ногах, и произносит:
        - Она в порядке?
        - Да. Стой здесь, я договорюсь, чтобы нас пропустили вне очереди! - отец моментально исчезает в сером тумане выхлопных труб.
        Кай забирается ко мне, и я обнимаю его. Впервые у него, а не у меня, ледяные пальцы, и я пытаюсь согреть его, но потом у него тоже звонит телефон и он забирает от меня одну руку.
        - Да, Платон?...
        Кай выслушает и его лицо постепенно вытягивается все сильнее.
        - Сделай, как можно быстрее, - успеваю услышать я, когда отец отключается.
        Кай буквально роняет телефон и смотрит на меня.
        - Что? Что он сказал?
        - Ты не поверишь…
        Кай снимает с себя свитер, скатывает его в бесформенный ком и протягивает мне.
        - Зачем он мне? Я не мерзну…
        - Нет, твой отец звонил не для этого, - хмыкает Кай. - Засунь под свой батник.
        - Что?
        - Быстрее, он уже идет с каким-то солдатом!
        Вдвоем мы запихиваем свитер мне под батник, а Кай обнимает меня за плечи и шепчет:
        - А теперь сделай вид, что у тебя вот-вот начнутся роды.
        Кай мельком целует меня в шею, а пассажирская дверь распахивается. Я слепну от направленного на меня луча фонарика.
        - Я же говорил, лейтенант. На даче все началось, дайте нам проехать как можно быстрее.
        Рука Кая на моем плече жжет через одежду. Он аккуратно поглаживает меня, старательно изображая молодого отца, озабоченного состоянием беременной женушки. И все это при моем отце, который тоже заглядывает с интересом в салон машины и удовлетворенно кивает. Чисто, мол, сыграно.
        Офицер медлит.
        Кай второй рукой пробирается под одежду и накрывает мою грудь. Этого никому не видно, на мне слишком много одежды, а фонарик светит на мой бутафорский живот.
        От прикосновения к соску я сдавленно ахаю, напрягаясь всем телом. Уверена, у меня даже выражение лица изменилось. Ведь отец стоит в каком-то шаге от меня.
        - Поворачивайте на запасную полосу, - кивает офицер.
        - Спасибо, лейтенант!
        Отец захлопывает дверь, и в ту же секунду я поворачиваюсь к Каю.
        - Ты что творишь? - шиплю на него, но не могу скрыть улыбки.
        Он улыбается мне, сверкая глазами в темноте. Убирает руку из-под одежды, но оставляет другую на моем плече.
        - Офигенно стонешь, балеринка. Хочу услышать по-настоящему.
        ГЛАВА 29
        Зарево от взорванной вышки видно издали. Оранжевые всполохи на горизонте снова напоминают мне, кто я такой.
        Юля возвращает мне свитер, и он хранит тепло ее тела, когда я надеваю его обратно на себя. Но тонкий аромат ее духов быстро рассеивается, как будто его и не было.
        Игра в ненастоящую семью окончена.
        У Платона снова звонит телефон, и после он сообщает:
        - Так, одного из этих мудаков по горячим следам задержали. Тоже тачки угонял. Сейчас его допрашивают прямо здесь, может, еще подельников сдаст… Кстати, твоего возраста, Кость.
        Перехватываю взгляд Платона в зеркале. В нем горит ярость.
        Сглатываю.
        В темноте, на ощупь, перехватываю самые кончики пальцев балеринки. Она вздрагивает от удивления и делает круглые глаза, показывая на глаза.
        А мне просто надо знать, что она настоящая. Единственная сказка в моей жизни. Это она.
        Эмоции для мужчины это слишком сложно, тут я с Платоном согласен. Они обрушиваются шквалом, и после оказывается, что твое сердце больше не может работать, как прежде.
        Я часто думал о том, как бы поступил, если бы в восемнадцать узнал, что стану отцом. И эта сценка в машине снова всколыхнула те воспоминания.
        Столько было моему отцу, когда моя шестнадцатилетняя мать сообщила ему, что ждет ребенка. Он выбрал бегство. Хотя через два года вернулся, и они попробовали начать все с начала, но было слишком поздно. Она не могла забыть предательства, он до сих пор не чувствовал себя ответственным и вообще отцом.
        А что бы сделал я?
        И самое главное, что я сделаю, когда сложности начнутся? А они начнутся. Конечно, я не знал всех парней из организации… Но для меня даже одного будет достаточно.
        Касаюсь ее руки кончиками пальцев. И сейчас мне плевать, даже если Платон увидит. Юля, как камертон, моментально улавливает смену моего настроения. Кусает губы.
        Я все еще не забыл историю феи и принца. В их запретных отношениях, которые привели к гибели наивной феи, сложно не видеть аналогий. А я очень сильно хочу не быть похожим на упрямого принца, который стремится коснуться феи, несмотря на то, что объятия несут в себе смертельную опасность для нее.
        Я высоко прыгнул. Выше, чем положено таким, как я. И наверное поэтому сейчас у меня закладывает уши, а сердце подскакивает к горлу, как бывает, когда самолет внезапно падает в воздушную яму.
        Мама в порядке. Это главное.
        А я… Ну нельзя иметь столько секретов и надеяться, что они не вскроются, как воспаленный гнойник в самый неподходящий момент.
        Как будто для предательства такие бывают.
        Мы останавливаемся далеко от пожара. Ближе - все оцеплено, а еще опасно. Едкая гарь разъедает горло, и Платон командует надеть хотя бы тканевые маски, которые у нас есть с собой.
        Я вижу фигуру матери возле машины скорой помощи. Внешне она в порядке.
        Платон выходит к ней первым, мы с Юлей остаемся в машине. В отличие от нее, я слышал разговор Платона с матерью. И теперь с интересом подмечаю детали. Может быть, Ида Марковна и права в том, что Платон не влюблен в мою мать по уши, но он заботится о ней куда сильнее, чем остальные мужчины в ее жизни.
        И куда сильнее, чем мой отец-неудачник.
        Жаль, что я весь в него.
        Платон обнимает мою мать на фоне оранжевого неба, черных людских фигур, машин скорых и пожарных. Может, это и правильно. Выбирать такие отношения, в которых можно жить просто. Без того, когда в твоей груди одна сплошная дыра, только от предчувствия, что можешь ее потерять.
        Мама Юли была его первой и последней любовью. Сомневаюсь, что моя мама не поняла этого. Но он хотя бы честен с ней. Не знаю, продержатся ли их отношения и дальше.
        - Что им надо, этим антиглобалистам? - шепчет Юля, глядя на подсвеченные клубы темно-серого неба. - Отец ведь не делает ничего плохого…
        - Есть у нас в Питере одна организация… Часть другой крупной мировой, и в целом то, чем они занимаются, называется экологический терроризм, Юль. Такие, как они, вспарывают сетки, освобождая улов, взрывают офисы и заводы самой разной направленности. Деревообрабатывающая или косметическая промышленность, скотобойни. Или вот вышки… А цель у них самая что ни на есть благая… Они хотят воссоздать первозданные экосистемы, разрушенные человеком. Они считают, что их цель оправдывает все возможные средства и даже жертвы.
        Юля бледнеет.
        А я смотрю только на Платона.
        И вижу, как к нему подходит Морозов. Этого человека я узнаю из всех. А здесь капитан, потому что мамину машину нашли в другом месте, а сюда скорей всего доставили на угнанной тачке и без сознания.
        Я помню, как обсуждали этот план. И как мы тренировались, чтобы провернуть все. Дурак. Увидел машину Платона в списках и решил, что это тоже одна из крутых тачек. А это и была цель.
        - Помнишь, день, когда мы познакомились? - говорю шепотом. - Я ведь неслучайно угоняю машины, Юль. Это и должно было стать моим заданием.
        - Что? - выдыхает она. - Ты должен был взорвать вышку?
        - Мне таких важных дел пока не доверяли… Только мелочь. Пикеты, листовки, порча имущества, но я хотел пойти дальше, старался, как мог. Тренировался в угонах и скорости. Даже преуспел, как ты знаешь… Нас учили взламывать машины, угонять и доставлять в нужную точку в самый краткий срок. Нам не говорили, для чего это нужно, но мы и не спрашивали. Это было само по себе весело…
        - Господи, Кай, но ты ведь завязал? Ушел из этого?
        Уйти невозможно.
        Я теперь отличная мишень для них. Конечно, я тянул до последнего, когда понял, что у меня с Юлей все серьезней, чем кажется. Так и не принял участие во втором туре, но они и без меня справились. А я понятия не имел, что Дмитриев не ступень. Дмитриев и есть сама цель.
        Вижу, как Морозов передает Платону папку.
        Ошибка подросткового бунта нагоняет со спины и с разворота отправляет в нокаут. Вижу, как плачет мама. И с каким лицом Платон читает результаты допроса.
        Я сам завязал эту петлю и влез в нее тоже сам. Когда угнал не ту тачку, да еще и с балеринкой, которая и не знает, что теперь мое сердце принадлежит ей. И когда стал причиной, по которой Платон вообще познакомился с моей матерью.
        Купидон херов, который все это время держал арбалет взведенным и готовился выстрелить в спину.
        Мама прячет лицо на груди Платона, и даже отсюда я вижу, как ее плечи подрагивают, пока Морозов все говорит и говорит. Глупо было даже надеяться, что однажды я все-таки стану для нее хорошим сыном.
        В ушах эхом звучат слова мамы: «Ты всегда все только портишь».
        Это так. Даже их новую семью.
        Первым выхожу навстречу Платону. Слышу, как хлопает пассажирская дверца следом - Юля выбегает тоже.
        Лицо Платона Дмитриева перекошено от ярости, пока он тяжело ступает мне навстречу по мокрой трясине.
        - Какого хера, Костя?! - орет он. - Я доверял тебе собственную дочь, а ты…
        - Папа, стой!
        - Вернись в машину, Юля! - рычит Платон. - С тобой я поговорю позже. Но для начала ты отправишься домой и соберешь свои вещи. Ты переезжаешь в общежитие Академии.
        - Что? - ахает она. - Почему?
        - А потому что я думал, что могу доверять вот ему! - Платон указывает на меня. - Юль, без лишних слов сейчас. Город на карантине с завтрашнего дня, ты слышала. Остальных студентов отправляют по домам, но есть те, кому нельзя прерывать тренировки. И ты в списках. Там ты будешь в безопасности. Общежитие будет тоже на карантине. Часть преподавателей и Директор останутся с вами. Ваша учеба и подготовка к выпускному спектаклю не должна прерываться.
        - Но, папа…
        - Никаких «но». Ты хотела заниматься балетом, так занимайся. Теперь ты, - Платон поворачивается ко мне. - Если думаешь, что я снова вытащу тебя из этого дерьма, то ошибаешься. И не подходи к моей дочери больше никогда! Понял?
        Киваю. Платон оглядывается на мать, но та стоит, запахнув пальто, дрожит и плачет, отвернувшись от меня.
        - Что ж… Теперь сам и расхлебывай. Капитан Морозов!
        Морозов выплывает откуда-то сбоку из огненного чада, как торжествующий Аид, заполучивший очередную отчаявшуюся душу.
        - Уж и не думал, что когда-нибудь скажу это… Но, Гронский Константин, вы арестованы за причастность к незаконным действиям, направленным на…
        - Нет! - крик Юлин взмывает к небу, но Платон перехватывает дочь.
        Холодный металл касается запястий, и меня наконец-то уводят.
        КОНЕЦ!