Отец лучшей подруги Жасмин Майер
        Запретные отношения #4
        - Ты что задумала, психованная?! Оттащил незнакомку от входной двери и вжал в стену. Совсем как два часа назад в отеле, только теперь она не собиралась целовать меня первой. - Убирайся и чтоб духу твоего здесь не было! К сожалению, она успела нажать на звонок. - Что вы делаете, Платон? - возник на пороге Костя. - Это же... - Лея приехала! - донесся радостный крик моей дочери. Я перевел взгляд на девушку, которую оставил голую в номере отеле полчаса назад. Колени превратились в желе. Пальцы разжались сами собой. Юля вихрем пронеслась мимо нас и повисла на шее у той, что не пожелала назвать мне свое имя. - Лея-я-я!! Пристрелите меня. Ведь я… Переспал с лучшей подругой своей дочери. === Книга о Платоне, отце Юли из романа "Сводные". Отдельный сюжет. В тексте есть: разница в возрасте, упрямый холостяк, юмор и очень откровенно
        ОТЕЦ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГИ
        ЦИКЛ: ЗАПРЕТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
        КНИГА 4
        ЖАСМИН
        ГЛАВА 1. ВСТРЕЧА В АЭРОПОРТУ
        - Привет, пап! Занят?
        Придерживая телефон плечом, въезжаю во двор недостроенного двухэтажного дома. Паркуюсь возле другой машины, хозяйка которой приветствует меня вежливой улыбкой. Я тоже улыбаюсь, хотя совсем не рад этой встрече.
        Из трубки доносится детский заливистый смех и слова Кости: «А где Егорка? А вот Егорка!».
        Вопреки моим ожиданиям, из Кости получился отличный отец. Хотя парню всего двадцать. Впрочем, мне было на год меньше, когда после смерти жены я остался один с новорожденной дочкой на руках.
        - Пап, я тебя не отвлекаю? - напоминает о себе Юля.
        - Скоро освобожусь, что такое?
        Я рад, что она все еще обращается за помощью ко мне. Ведь она уже даже мою фамилию не носит. Но если ей что-то от меня нужно, я по-прежнему готов в лепешку расшибиться, чтобы достать ей это.
        - Помнишь, я говорила тебе, что сегодня прилетает Лея? Розенберг обещал встретить сестру с мамой, но его прямо с репетиции увезли на «Скорой» с сильным растяжением.
        - Так ему и надо, - напевает добрым голосом Костя.
        - Костя! - шикает на него Юля и говорит в сторону: - Хватит уже ненавидеть Якова! Пап, в общем, можешь ты поехать в аэропорт? Самолет из Израиля уже приземлился, но Лее с мамой еще надо пройти таможенный контроль… Я предупрежу их, так что, думаю, они подождут тебя, если только ты не очень занят.
        - Без проблем, заеду, как освобожусь.
        - Ты помнишь, как выглядит Лея? Она так изменилась, пап!
        Перед внутренним взором всплывает угловатая девчушка с непослушной копной темных волос, очками в массивной оправе и брекетами на зубах. Прошло не так много времени с нашей последней встречи, как-нибудь узнаю.
        - Не переживай, я их встречу.
        - Спасибо, пап! Ты лучший!
        Сначала улыбаюсь в ответ, но потом улыбка меркнет. Взгляд падает на эскиз новой Юлиной комнаты, брошенный на соседнее кресло. Сейчас не самое подходящее время, чтобы рассказывать ей об этом, верно?
        - Пока Юль.
        Откладываю телефон в сторону, и этот жест не остается без внимания. Виолетта машет мне рукой в розовой перчатке и спрашивает так громко, чтобы я слышал ее даже в запертой машине:
        - Вы привезли подписанный эскиз, Платон Сергеевич?
        Напускаю на себя рассеянный вид и тянусь к бардачку. Стоит его открыть, и оттуда высыпается лавина одинаковых документов, скрепленных розовым зажимом. Точно такой же лежит на пассажирском сидении, его я и добавляю к другим. Захлопываю бардачок и выхожу из машины.
        При виде моих пустых рук улыбка на блестящих розовых губах Виолетты меркнет.
        - Ваша дочь утвердила дизайн? - вкрадчиво интересуется она. - Вы показывали ей макет? Что она сказала?
        Раздраженно дергаю плечом.
        - Вы же знаете, как сложно бывает с подростками… Сегодня они хотят одно, завтра - другое.
        А уж до чего сложно с дочерью-подростком, у которой есть собственный ребенок и собственная семья! Юля вдруг стала считать себя взрослой женщиной, которая вправе решать, как ей жить дальше! С ней стало так сложно, что я просто не представляю, как теперь к ней подступиться.
        А еще врачи объявили, что ей нельзя нервничать, чтобы молоко не пропало. А нервничать она обязательно будет, когда узнает, что скоро мы переедем из городской квартиры в загородный дом.
        У моей дочери было все самое лучшее, когда она росла, и то же самое я сделаю для своего внука. Мой внук должен расти и дышать чистым воздухом, играть на природе, а не в загазованном сквере с чахлыми соснами, куда его водит Костя. Я был в ужасе от грязных поломанных горок, с которых дети падают прямо на голый асфальт!
        Юля меня обязательно поймет.
        Может, не сразу.
        Но когда-нибудь потом обязательно поймет, я уверен. Этот переезд лучшее, что я могу сделать для нашей семьи.
        - Виолетта, еще мне нужны горка и качели во дворе. Никакого пластика и ярких кислотных цветов. Все самое лучшее и натуральное.
        Виолетта смотрит на меня недоумевающими взглядом.
        - Для вашей дочери?
        - Разумеется, нет! Ей уже девятнадцать. Но я строю этот дом не на один день, а с прицелом на будущее.
        - Конечно! - подхватывает Виолетта. - Какие ваши годы! Еще детишек заведете.
        Стискиваю челюсть так, что начинает ломить в висках. Других детей, кроме Юли, у меня не будет. А вот внук, возможно, будет не один.
        - Пришлю вам варианты детских комплексов на утверждение на почту, - продолжает она, делая пометку у себя в блокноте. - Платон Сергеевич, не затягивайте с подписью. Это чистая формальность и бюрократия, но… Мне нужен утвержденный эскиз, чтобы мастера приступили к сборке мебели.
        - Будет у вас подпись.
        Беру у Виолетты еще один эскиз, скрепленный знакомым розовым зажимом. Дизайн все тот же - комната в светло-розовых тонах с таким же розовым балдахином над кроватью и звездным небом на потолке. По-моему, идеальная девичья комната. Что тут может не понравится?
        - Особенно дочери понравился балдахин, - зачем-то говорю я и быстро возвращаюсь в машину.
        Бросаю последний взгляд на два возведенных этажа. Денег я не жалею, стройка идет бодро. Еще несколько месяцев и можно въезжать. Глядишь, и Новый год можно встретить на новом месте.
        - Еще мне нужна ель! - отпускаю окно и кричу остолбеневшей дизайнерше. - Разлапистая, высокая, достаньте мне взрослое красивое дерево. Выберите для нее такое место, чтобы зимой, когда мы украсим ее гирляндами, видно было в каждой комнате!
        Я плачу ей достаточно, чтобы она терпела любые мои заскоки.
        - Я вас поняла, Платон Сергеевич, - кивает она. - Вы главное, подпись дочери привезите.
        - Прямо сейчас и попрошу подписать, прощайте!...
        Выворачиваю на шоссе и перестраиваюсь на дорогу к аэропорту. Приезд лучшей подруги должен значительно улучшить настроение моей дочери. Лучшего времени, чтобы рассказать о доме, мне не найти.
        Может быть, я даже смогу взять Лею в свои союзники. Лея и до этого не раз помогала мне, когда дело касалось упрямого характера Юли. Она удивительным образом сумела найти к ней подход, так что моя упрямая и несговорчивая дочь во всем ее слушалась. По крайней мере, раньше.
        Ко времени, когда я добираюсь до аэропорта, пассажиры израильского рейса, должно быть, уже прошли все мыслимые и немыслимые проверки, так что хотя бы ждать их не придется.
        Припарковавшись, выхожу и сразу направляюсь к залу прибытия. Народу много, так что внимательно оглядываю толпу. Вдруг увижу Сару Львовну или ее дочь?
        Но вместо этого натыкаюсь на острый взгляд черных, как ночь, глаз.
        Черноволосая девушка лет двадцати пяти смотрит на меня в упор, и от одного ее взгляда меня окатывает жаром. Я даже оглядываюсь, чтобы проверить - вдруг этот полный страсти и желания взгляд предназначается не мне?
        Но ошибки нет, позади меня нет мужчины, который смотрел бы на нее в ответ так же.
        Она смотрит на меня.
        Сколько у меня уже не было секса?
        Мне только тридцать восемь, а хороший, жесткий, страстный и честный секс в моей жизни бывает так же редко, как солнечные дни в Питере.
        Часть напряжения я сбрасываю в спортклубе, благо он находится прямо в цокольном этаже дома. Даже личный тренер есть, Родион, он же «Зови меня Радик, Платоша». В сердце Радика, несмотря на сто восемьдесят килограмм живого веса и внешность сурового викинга, тлеет парадоксальная любовь к уменьшительно-ласкательным.
        Радик и помогал мне качественно «убиться» сначала три раза в неделю, потом четыре, а потом и пять.
        Но когда дело дошло до двух тренировок в день, Радик был краток:
        - Бабу себе найди, Платоша.
        Легко сказать.
        Свободного времени было не так много и все, что не отнимали работа и тренировки, я отводил семье.
        И как же меня выбешивает вся эта обязательная романтическая чушь!… Болтовня ни о чем, лживые комплименты, обязательные поцелуи и объятия. Гори в аду правило о третьем свидании, после которого уже можно трахаться!
        Да, мне нужна любовница. Но после Оксаны* я так и не встретил подходящую…
        Я четко знаю, на каких женщин западаю. Как раз на тех, которые не отводят взгляда - ни случайного, во время первого знакомства. Ни после, когда я нависаю над ней, а она стоит передо мной на коленях. Стеснение - это не ко мне.
        И черноглазая смотрит именно так.
        Не каждая способна удовлетворить мои аппетиты, вот почему, прежде всего я подмечаю, какой у женщины взгляд. У каждой я ищу знакомый и такой родной голод в глазах, который я один могу удовлетворить.
        И сейчас, в черной бездне, обрамленной густыми ресницами, плещется голод даже сильнее моего собственного. Будь я проклят, если манящий взгляд можно толковать как-то иначе.
        Я редко ошибаюсь и не могу так просто упустить эту черноглазую чертовку. Поэтому без колебаний разрезаю толпу, идущую мне наперерез, и направляюсь прямо к ней.
        Когда я останавливаюсь перед ней, она широко улыбается, а в глазах вспыхивают искры. Она рада. Не тушуется и даже не отводит взгляда.
        - Привет, - выдыхает, заправляя короткую прядь за ухо.
        Если это не флирт, значит, мне пора бронировать место на кладбище.
        На ней обтягивающие синие джинсы, красный мягкий свитер, под которым угадывается высокая грудь. Скромный выбор одежды только добавляет очков в моих глазах. Разврату и похоти лучше предаваться в постели, а не демонстрировать его прямо на улице глубокими декольте и короткими юбками.
        Выглядит она на двадцать с хвостиком, достаточно взрослая, чтобы делать то, от чего у меня моментально вскипает в венах кровь. Но она все-таки значительно моложе тех женщин, которых я обычно трахаю.
        Обычно, я не флиртую с ровесницами своей дочери. Но сейчас у меня слишком долго никого не было, а еще… Я очень давно не видел таких черных, обещающих мне рай на земле, глаз.
        Быстро перебираю в уме всех Юлиных подружек с балетного класса, но комплекция у незнакомки явно не балетная. Во мне метр девяносто, а девчонка даже в кроссовках лишь ненамного меня ниже. С ее ростом в балет точно не берут, да и по возрасту она точно старше ровесниц моей дочери.
        - Привет, - отвечаю. - Ждешь кого-то?
        Это все-таки аэропорт. Ее могут ждать, или она может встречать кого-то. А мне нужно сразу обозначить свои планы, потому что я не привык ходить вокруг да около. В этой игре я - охотник, а она - моя цель.
        От моего вопроса ее глаза удивленно распахиваются. Она моргает, а потом делает короткий вдох и на выдохе улыбается, обнажая ровные белые зубы.
        - Тебя?… Похоже, я ждала тебя.
        Она сделала свой выбор, хотя и колебалась. Или ее удивил мой напор. Или что-то еще взволновало ее так, что ее грудь до сих пор часто вздымается.
        Она снова поправляет глянцевую, блестящую прядку за уши. Ровная линия каре выгодно подчеркивает длинную шею, но волосы у нее слишком короткие, так что прядь снова выскальзывает, не продержавшись за ухом и минуты.
        А вот и моя любимая часть охоты, которая обязательно приведет нас туда, где нам обоим будет хорошо. И чем быстрее это случится, тем лучше.
        Я не привык расшаркиваться. Мне тридцать восемь, и если она готова играть со взрослыми мужчинами, то должна понимать правила игры.
        - Здесь неподалеку есть отель. Мы могли бы уединиться и продолжить наше знакомство там, если ты не против?
        По загорелому лицу пробегает тень смятения, а щеки вспыхивают румянцем. Самое время залепить мне пощечину, обозвать нахалом или просто убежать, если это чересчур и ты - все-таки скромница, а взгляд чертовки предназначался не мне.
        - Вы хотите…
        - Ты, - поправляю ее. - Нечего мне выкать.
        Она рассеянно кивает и облизывает пересохшие губы.
        - Ты хочешь отвезти меня в отель?… - непонимающе переспрашивает.
        В сердцах закатываю глаза. Вот почему с женщинами около тридцати в разы легче. Они уже знакомы с правилами, а страстные девчушки вроде этой, хоть и выросли, но все еще стесняются дать волю своим желаниям.
        - Все верно. Ты слишком хороша для быстрого секса на заднем сидении машины на подземной парковке. Если я ошибся, и тебе не нужен секс, то прости. Можем разойтись прямо сейчас, но мне показалось, что ты тоже меня хочешь. Знаешь, вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся. А я не привык упускать таких женщин.
        Широко улыбается, глядя куда-то вдаль, но молчит. Только отводит за ухо свои короткие волосы, обнажая длинную шею, в которую очень хочется вонзиться зубами, но пока нужно немного подождать.
        Я уже раскрыл свои карты, она свои - еще нет.
        - Не пожалеешь потом? - вдруг спрашивает, глядя на меня в упор.
        Меня окатывает таким сокрушающим вожделением в ее черных бездонных глазах, что я готов нарушить свое слово и взять ее прямо сейчас на парковке, а потом еще раз в отеле.
        В таком состоянии я точно не готов думать о том, что будет после. Сначала я хочу увидеть ее голой.
        - Если и буду жалеть, то только о том, как бездарно мы тратим свободное время, которого у меня и так мало. Так что скажешь?
        Улыбается, и я впервые слышу ее смех. Тихий, счастливый, искренний. Совсем не похожий на тот, когда женщина готова смеяться даже над самой плохой шуткой, лишь бы я оплатил ее коктейли.
        Потом кивает.
        Быстро, едва заметно. Я бы не увидел, если бы не смотрел на нее бесцеремонно, раздевая одним только взглядом. Но кивка мне мало.
        - Ты должна озвучить свое согласие.
        - Я хочу тебя, - выдыхает она. - Поехали.
        __________
        * Оксана - мать Кости. Зарождение и разрыв ее отношений с Платоном подробно описывались в романе "Сводные".
        ГЛАВА 2. НЕЗНАКОМКА В ОТЕЛЕ
        - Только сначала мне нужно забрать свою куртку, - Девушка натягивает рукава красного свитера, пряча в них озябшие пальцы. - Подождешь?
        До меня впервые доходит, что она и вправду полураздета. Будто выбежала из здания аэропорта, чтобы встретить кого-то на улице.
        Но не меня же она тут ждала? А кого тогда?
        Впрочем, не мое дело. Я поймал ее первым.
        - Я буду тут, иди, - киваю.
        Она бросает последний недоверчивый взгляд, будто это я скорее сбегу, а не она, и почти бегом возвращается в аэропорт.
        Хмыкаю. Скорее девчонка может не вернуться, чем я передумаю везти ее в отель. Будет жаль, конечно, если она передумает, но с этим ничего не попишешь. Я не принуждаю к сексу.
        А пока мне надо уладить собственные дела.
        Достаю телефон и набираю один из последних вызовов. Сразу же, как прекращаются гудки в трубке, произношу:
        - Не произноси моего имени вслух, Костя. Особенно, если Юля рядом.
        - Кхм… - откашливается Костя. - Так… И что вам надо?
        Реакция у него хорошая, хотя и не во всем. Сына же он ей сделал.
        - Мне нужно, чтобы ты взял ключи от «Форда» и приехал в аэропорт. Забрал Лею и ее мать.
        - Что?! Но вы же обещали…
        - Планы изменились, - отрезаю. - И вообще я не должен отчитываться перед тобой.
        В трубке раздается шорох, и я отодвигаю телефон от уха. Костя, похоже, прижимает телефон к груди и куда-то выбегает.
        На смену бесконечной песне о «Синем тракторе» приходит тишина.
        - А что я скажу Юле? - шипит он.
        - Придумай что-нибудь.
        - Вы же знаете, что я ей не вру!
        Поразительно стойкий малый. Когда-то заврался настолько, что дал себе слово никогда не врать моей дочери, и теперь никогда не забывает об этом.
        - Я и не прошу тебя врать Юле! Я прошу тебя ничего ей не говорить! Это разные вещи, Костя. Просто, скажи ей, что у меня… Спустило колесо, а я без запаски.
        - А у вас правда спустило колесо? - осторожно уточняет Костя.
        - Не твое дело, Костя! Это не ложь, ты просто повторишь ей мои слова, понял? А теперь быстро бери машину и выезжай прямо сейчас. Знаешь, как выглядит Лея? Юля наверняка показывала тебе ее фотки?
        - Ага. Я видел все ее свежие фотки в фэйсбуке, - отзывается Костя с тяжелым вздохом. - Надеюсь, эта ложь того стоит, Платон.
        В этот момент вижу, как моя черноглазая незнакомка выбегает в спортивной куртке, с рюкзаком через плечо и с прищуром оглядывает толпу. Теперь-то уж она точно ищет именно меня.
        Отвечаю на ее раскаленный взгляд, под которым едва не плавлюсь, как асфальт в полдень.
        Я тоже надеюсь, что она того стоит, Костя. Я тоже.
        Быстро прощаюсь, убираю телефон и взглядом приказываю следовать за мной. Сажусь в машину первым и, перегнувшись, распахиваю для нее пассажирскую дверь.
        Она садится, стискивая лямки рюкзака, и не смотрит на меня. Только вперед, на дорогу.
        В воздухе повисает напряжение.
        - Как тебя зовут?
        Трясет головой.
        - Никаких имен.
        Усмехаюсь.
        - Что такое? - спрашивает, оскорблено вздергивая подбородок.
        - В кино такое поведение видела? Глупо. А если я маньяк, и тебя потом в живых никто не увидит?
        - А то вы бы мне свое настоящее имя сказали? Даже киношные маньяки не такие тупые и всегда пользуются фальшивыми именами и документами.
        - Не выкай, - напоминаю. - Фетиша на нимфеток у меня нет.
        Выдыхает через стиснутые зубы и сильнее сжимает лямки рюкзака. От былой смелости не осталось и следа. Наверняка нервничает. По ней не скажешь, что она бросается на шею каждому сорокалетнему мужику. Почему же со мной решилась?
        - Почему ты согласилась?
        - Так мы едем в отель или будем болтать? - огрызается.
        Указываю на серую пятнадцатиэтажку, тонущую в смоге и тумане за горизонтом. Не знаю, чья была идея построить отель в десяти минутах от аэропорта, но надеюсь, этому человеку выписали премию.
        - Отель там. Тебе ведь есть восемнадцать?
        - Мне скоро двадцать пять. И я уже давно не девственница.
        - Рад за тебя.
        Что ж, характер у нее не сахар. А настроение, похоже, скачет только так. Но это не моя женщина, а значит, и ее настроение тоже не моя проблема.
        Номер на ключ запирать не буду, и к кровати привязывать тоже пока не буду. Захочет - сбежит. Возможность будет.
        До отеля едем молча. К рецепции я подхожу тоже один, и за хорошую купюру сверху скучающий портье моментально становится услужливее и без лишних вопросов протягивает карту-ключ.
        В лифте она все так же цепляется за лямки своего рюкзака, но потом вдруг сбрасывает с себя куртку, и в отражении в зеркале вижу, как сильно горит ее лицо и как часто вздымается грудь.
        Нервы? Ломка? Биополярка? Где та голодная чертовка, которая одним взглядом меня чуть ли не съела?
        К номеру идем молча, но стоит открыть дверь и впустить ее первой, как она швыряет в сторону куртку, рюкзак и раньше, чем я успеваю захлопнуть дверь, стягивает через голову красный свитер.
        - Больше никаких тупых вопросов, хорошо? - выдыхает. - Иначе я передумаю.
        При виде черного кружева и хорошей крепкой троечки рот сам наполняется слюной.
        Вжимается в мою грудь своей и целует.
        Сдержанно, аккуратно.
        Как дедушку.
        - Хорошая попытка, но командовать здесь буду я.
        Подхватив ее под бедра, вжимаю в стену и раскрываю рот языком. Она охает и подается вперед, изгибаясь и подчиняясь. Распаляется с каждой секундой.
        Вот то самое пламя, которое она загнала куда-то вглубь из-за стеснения или черт знает чего еще.
        Не выпуская ее из рук, делаю несколько шагов в комнату и ставлю ее на ноги возле постели.
        Наконец-то вижу перед собой ту самую тигрицу, взгляд которой сбил меня с ног в аэропорту. Она хочет меня и не скрывает этого.
        Ее глаза превращаются в две бездонные черные дыры, пока взгляд скользит по торсу ниже, до ремня.
        И члена, которому уже тесно в джинсах.
        Она сглатывает, а я перехватываю ее за подбородок, вынуждая посмотреть мне в глаза.
        - Я предпочитаю жесткий секс, безымянная ты моя. Если будешь слушаться, все будет хорошо.
        Толкаю ее легко в плечо, и она вытягивается на кровати. Черные глянцевые волосы блестят в полумраке, как разлитая нефть.
        - Жесткий? - выдыхает. - Насколько жесткий?
        - Увидишь.
        Отодвинув черное кружево бюстгальтера, накрываю ртом сосок. Ласкаю языком до твердости, а потом кусаю.
        Ее спина выгибается, а с губ срывается громкий стон. Чувствую ее пальцы в моих волосах, она перебирает их и тянет, и я принимаю это за ее разрешение продолжать.
        Второй кусаю сильнее, стискиваю дольше, и когда отпускаю, легонько дую. Темно-вишневый сосок пульсирует под моим языком, а кожа на груди покрывается мурашками.
        - Да… - стонет. - Еще.
        Выкручиваю оба соска пальцами, и она рвано стонет, выгибаясь в пояснице.
        Встаю на ноги возле кровати и берусь за ремень.
        - Дверь открыта. И сейчас это твой последний шанс, чтобы уйти. Если остаешься, то раздевайся. Лифчик можешь оставить.
        Прикусив губу и снова зардевшись, стягивает с себя джинсы вместе с трусиками.
        Смелая, хочет дойти до конца. Хотя, судя по всему, она из тех, кому понравилось бы лежать подо мной зажмурившись и ничего при этом не делать, но с такой мне не по пути.
        Освобождаю член, и при виде него ее глаза снова становятся по пять копеек. Веду по нему ладонью, а она, сглатывая, следит за движениями моих пальцев.
        Похоть в ее глазах все-таки побеждает, сводя на нет и стыд, и скромность.
        - Ляг на спину, так чтобы голова свешивалась с края кровати.
        Даю ей устроиться, и останавливаюсь ровно над ее лицом. Ноги скрещены, грудь ходуном. Щеки снова бледные, а зубы стиснуты.
        - Делала когда-нибудь глубокий минет?
        Качает головой.
        Ну хотя бы честная.
        - Не бойся и дыши носом.
        Провожу головкой по губам, и она смелеет, все-таки открывает рот и облизывает. Наклонившись, поглаживаю, а потом стискиваю ее соски пальцами, пока она несмело увлажняет член языком.
        Упираюсь коленом возле ее головы и веду пальцами, по животу ниже.
        Шире раздвигает ноги и наконец-то закрывает глаза, доверяясь происходящему. Она очень влажная, горячая и быстро заводится.
        Ударяю бедрами и погружаюсь глубже, еще не в горло, но у девчонки и так моментально распахиваются глаза.
        - Дыши носом, - напоминаю. - И не бойся. Тебе хорошо?
        К одному пальцу присоединяю второй, и она кивает, расслабляется и отвечает движениям моей руки бедрами.
        Даю ей перевести дух и только после вбиваюсь в горло так глубоко, как это сейчас возможно. Удовольствие прокатывается по нервам, а сердце на миг сбивается с ровного перестука.
        Даю ей отдышаться и позволяю дальше просто облизывать член, пока сам удваиваю старания и снова толкаю ее за край.
        Она стонет, с членом во рту, и эти вибрации так же приятны, как и легкие движения ее языка.
        Мои пальцы легко погружаются в нее, а ее бедра уже блестят от влаги. Осторожно сгибаю пальцы, ощущая подушечками твердую горошину. Девушку начинает потряхивать.
        Беру ее собственную руку и показываю, как сжимать соски. Раз они у нее такие чувствительные, и ей это нравится, грех будет не умножить ощущения. А лежать, как кукла, со мной она не будет.
        Ускоряю движения руки, еще и еще, трахаю ее пальцами все увереннее. Она самозабвенно сосет член, прикрыв глаза от удовольствия, и перехватив его рукой. Облизывает, посасывает, пытается втягивать щеки. Ну неплохо, но вряд ли она часто практикует даже обычные минеты.
        За мгновение до оргазма, когда ее бедра сами собой стискиваются, сильно сжимаю клитор указательными и средним пальцами, множа ее ощущения.
        Она дрожит мелкой дрожью, напрягается словно струна, и тогда я тру ее клитор быстро-быстро. Так быстро, что было бы больно, не будь она такой влажной.
        Ее рот широко распахивается в немом крике, глаза тоже.
        Ее трясет от сильнейшего оргазма, помноженного разными ощущениями, а я перехватываю ее голову обеими руками, и, пока она кончает, ударяю бедрами, погружаясь глубоко в ее расслабленное горло, до ярких ослепляющих звездочек перед собственными глазами, до прострелов в позвоночнике.
        Двигаюсь быстро, еще и еще, пока ее потряхивает в последних конвульсиях оргазма. После отстраняюсь, и она сгибается, заходится в кашле, размазывая собственную слюну по подбородку.
        Отдышавшись, останавливает на мне свой ошалевший взгляд и шепчет:
        - Как ты это сделал?...
        Крепкая, если все еще может разговаривать.
        То, что надо.
        Достаю презерватив из бумажника и раскатываю латекс по всей длине влажного блестящего от ее слюны члена.
        - Я только начал. Теперь вставай на колени, голову в кровать. Одну руку между своих ног.
        ГЛАВА 3. ПРЕДЛОЖЕНИЕ
        Она кончила еще дважды.
        Гибкая, послушная, молодая. Отзывчивая и честная в своем ответном желании. Она так вовремя появилась на моем пути…
        Раньше я считал, что вся эта романтическая чепуха, не для меня. Но воздержание, оказалось, еще хуже.
        Вот почему в полумраке гостиничного номера, завороженно глядя, как тени подчеркивают ее красивую грудь, я произношу:
        - Послушай, это было так хорошо, что я остался бы на второй заход, но сейчас мне, правда, нужно уйти.
        Она моментально ежится и кутается в простыню, скрывая от меня загорелую кожу. Плохой знак.
        Сейчас было самое подходящее время, чтобы все-таки познакомиться, обменяться номерами телефонов, но девица только села на кровати, глядя на меня черными бездонными глазами.
        Справившись с пуговицами, снова замираю.
        Я не отпущу ее так просто.
        - Не хочешь называть своего имени - ладно. Но мне понравилось, и я знаю, что тебе тоже. Так почему бы нам не встретиться снова?
        Буравит меня немигающим взглядом.
        - Мне нужна женщина, которая будет любить секс также сильно, как я. Твой темперамент мне подходит. Но не думай, что я буду использовать тебя. Да, я больше не ищу отношений, не хожу на свидания и не готов знакомить тебя со своей семьей, но я также могу быть очень благодарным. Подарки, деньги - что угодно. Главное, чтобы наши встречи проходили там, где мне удобно, а ты не чесала языком о них направо и налево и не просила большего.
        Застегиваю последнюю пуговицу, а она так и сидит, подтянув колени к подбородку.
        - Вся эта романтика - чушь собачья. Цветы, конфеты и правило третьего свидания - пусть этого придерживаются безусые пацаны, которые еще ничего в жизни не добились. Я буду давать тебе то, что тебе нужно, и в долгу тоже не останусь. Понимаешь?
        - Уходи…
        Голос сухой и жесткий, как завывания ветра на кладбище. Совсем не тот, что был раньше.
        - Ты сама была не против, - напоминаю ей. - И сейчас поздно строить из себя оскорбленную невинность. Подумай об этом, к тому же хорошие деньги лишними не будут. Оставить тебе мой номер? Или дашь свой?
        Черные глаза метают молнии, губы стиснуты в прямую линию. Она отпускает простыню, в которую куталась, и та сползает, снова обнажая ее медное загорело тело.
        Девица подхватывает единственный снаряд, какой нашелся.
        Не долетая, подушка плюхается у моих ног.
        - Не знаю, в чем причина такого перепада настроения, но знаешь, с деньгами хороший врач точно помог бы их вылечить.
        - Ах ты, козел…
        В этот раз увернуться не успеваю. Эта гостиничная подушка прилетает метким пушечным снарядом в живот, и по ощущениям она будто камнями набита.
        - Убирайся! - шипит разъяренная голая амазонка.
        И ничего другого не остается. Только уйти ни с чем.
        Покидаю номер и нахожу свою машину на парковке. Руль мягко вибрирует под ладонями, а по капоту завораживающе бежит белый свет фонарей, когда я снова выворачиваю на трассу.
        Там же проверяю телефон. Юля не звонила, уже хорошо. Значит, Костя справился с заданием. И моей дочери сейчас не до меня. Можно хотя бы проветрить голову и поколесить по вечернему ноябрьскому Питеру. Небо хмурое, как и мое настроение.
        Хотя грустить не о чем… Я оторвался. По полной. Как чувствовал, что второго раза не будет.
        Почему же она все равно осталась недовольной? Сколько живу, а до сих пор не могу понять этих женщин!…
        Может, надеялась на романтику? Ну за этим не ко мне. После неудачных отношений с Оксаной, Костиной матерью, я зарекся заводить отношения или надеяться на то, что у меня еще может быть своя собственная семья.
        Оксана была одной из немногих, с кем я все-таки решился жить вместе. А таких женщин в моей жизни после смерти жены еще не было ни одной.
        Найти при этом такую, при виде которой мое сердце снова билось бы невпопад, мне и вовсе не удалось.
        И все с Оксаной вроде было сносно… Не хорошо и не замечательно, но сносно. Хотя она и выносила мозг глупой ревностью, а поводов не было. Я не из тех, кто изменяет.
        И лишь, когда стало известно о беременности Юли, Оксана показала истинное лицо. Мне не по пути с женщиной, которая, не моргнув глазом, готова послать мою дочь на аборт.
        Меж тем, пролетел уже год. Юля уже родила, с присутствием Кости в ее жизни и моей жизни я тоже свыкся… А вот другой женщины, даже для постоянных встреч, так и не нашел.
        Вот и дом в пригороде начал строить не для себя. Для Юлиного сына. Она, Костя и Егор - теперь моя единственная семья.
        Как ни крути, а это был лучший мой секс за последние несколько месяцев. А я ее имени даже не знаю. И теперь не узнаю.
        На приборной панели стрелка неумолимо ползет выше. Скорость приносит облегчение, но на въезде в город благоразумно сбрасываю обороты.
        Пора возвращаться домой и быть примерным дедушкой, у которого не может быть своих желаний. Особенно таких низменных, как мои.
        До дома добираюсь быстро. Быстрее меня во двор влетает такси, но я домой и не спешу. Черноглазая чертовка по-прежнему в моих мыслях. Ведь все было так хорошо, почему она так резко отказалась?
        Вижу, как из такси наконец-то выходит девушка. Набросив рюкзак на плечо, идет к парадному входу.
        Выпрямляюсь так резко, что руль впивается в ребра. Помешался, ей-богу.
        Мерещится уже!
        Это же не она?...
        Красный свитер под распахнутой курткой, синие джинсы и черные, блестящие даже в полумраке волосы.
        Вашу мать, возле моего дома она что делает?! Как нашла?
        Кое-как паркуюсь, выпрыгиваю из машины, но ее и след простыл. Перебегаю дорогу перед разворачивающимся такси, а она за это время угоняет у меня под носом лифт.
        Вызвал второй, но время - упущено. Лифт с незнакомкой поднимается все выше и выше.
        Бегу к лестницам, на ходу прикидывая, как она узнала адрес? Зачем приехала? Сумасшедшая какая-то! Как чувствовал, что не надо было с ней связываться!
        Сердце готово выпрыгнуть из груди, но изматывающие тренировки в бассейне пошли на пользу. С такой скоростью я даже, когда был подростком, по лестницам не бегал.
        Когда добрался до двадцать первого этажа, нахалка уже стояла возле нашей двери.
        - Ты что задумала, психованная?!
        Снес ее и вжал в стену. Совсем как в отеле, только теперь она вылупила на меня черные глаза и уж точно не думала целовать первой.
        При виде меня с загорелого лица сбежала вся краска.
        - Убирайся отсюда, пока охрану комплекса не вызвал! Чтобы духу твоего возле моей квартиры больше не было! Еще раз увижу…
        Всю ее браваду как рукой сняло. Она только хватала воздух ртом.
        А потом дверь распахнулась, и на пороге возник Костя.
        - Платон?
        - Сам разберусь, Костя. Закрой дверь.
        - А почему вы ее держите?
        - Я сказал, дверь закрой!
        - Вы бы отпустили девушку, Платон, пока Юля не видит…
        - С какой стати я должен ее отпускать? Ты что знаешь ее, что ли?
        Метнул взгляд на Костю, но тут из квартиры донесся радостный крик моей дочери:
        - Лея приехала!
        Я медленно перевел взгляд на девушку, которую учил сегодня глубоко заглатывать мой член, а она после срывающимся шепотом просила трахнуть ее еще сильнее.
        Колени превратились в желе.
        Пальцы разжались сами собой.
        На пороге возникла Юля.
        Я надеялся услышать озадаченный вопрос: «А где Лея и кто эта девушка?», но последние надежды разбились о суровую реальность.
        Юля вихрем пронеслась мимо застывшего на пороге Кости и повисла на шее у той, что не пожелала назвать мне свое имя.
        - Лея-я-я-я-я!!
        И она, не сводя с меня непроницаемых черных глаз, абсолютно бескровными губами прошептала:
        - Привет Лю.
        Юля потащила ее в дом, а Костя заинтересовано посмотрел на меня, все еще подпирающего стену в подъезде.
        - Платон?...
        - Молчи, - прервал я его. - Ради бога, только молчи.
        И если Костю уговорить молчать удалось, как остановить поток обрушившихся на меня мыслей? Пристрелите меня.
        Ведь я только что…
        Трахнул лучшую подругу своей дочери.
        ГЛАВА 4. ЛЕЯ
        Сюрприз, Платон Сергеевич. Как насчет еще одного урока по глубокому минету?
        Ядовито-зеленый взгляд Платона сейчас мало похож на то малахитовое пламя, которым горели его глаза, когда он впивался зубами в мою шею.
        Или когда, после всего, снова поставил меня перед собой на колени, чтобы кончить самому.
        Бесстыдные воспоминания о том, как обнаженный Платон возвышался надо мной, обдают жаром, а щеки заливает румянцем.
        - Дай обниму тебя еще раз, Юль, так рада тебя видеть! - Обнимаю подругу лишь бы спрятать горящее лицо и вернуть нормальный ритм сердцебиению.
        Сейчас, как никогда раньше, мне пригождаются выдержка и самообладание, полученные во время службы в израильской армии.
        Как же я испугалась той ярости, с которой Платон сбил меня с ног возле дверей квартиры!
        Нет, я догадывалась, что он будет нервничать, когда узнает правду, но оказалась не готова к черной ненависти, с которой он взирает на меня сейчас, пока я обнимаю его дочь.
        Какая-то часть моего сердца все еще упрямо твердит, что сейчас наваждение пройдет, и Платон оттает и все-таки примет произошедшее. Ведь сегодня он сам меня выбрал в толпе, подошел ко мне первый и врать дочери и семье тоже начал первым.
        Могла ли я представить, что в первый же день окажусь в постели с Платоном? Точно нет. Такого стремительного развития событий не было даже в моих самых смелых мечтах.
        А ведь я вернулась в Россию как раз для того, чтобы поставить точку в своем романтическом наваждении. Окончательно решить - стоит ли надеяться на будущее, в котором я могу быть с ним?
        Окей, думала я, может быть, Платон Дмитриев просто разыгрывает меня? Ведь не может быть правдой то, что он вот так собирается переспать со мной? Неужели все эти годы он, как и я, скрывал свои истинные чувства ко мне, а сейчас решил признаться?
        Каждую секунду по дороге в отель я ждала, что Платон вот-вот «расколется».
        Мы посмеемся и сделаем вид, что этой неловкой ситуации не было. Да, мне было бы обидно, но уж точно не так больно, как после того, как он предложил спать с ним за деньги.
        Я все еще могла поставить точку в этом безумии, когда мы поднимались в номер. Если бы только Платон не смотрел на меня в лифте так, что приходилось переступать с ноги на ногу.
        Столько лет я надеялась ощутить на себе его взгляд - заинтересованный, лукавый, беззастенчиво прямой! И вот он. Не в мечтах и не во сне, Платон смотрит на меня наяву.
        Его оценивающий взгляд скользит по моим бедрам в отражении зеркала и замирает на приоткрытых губах. Ещё в лифте он представлял, что сделает со мной, как только мы окажемся в номере.
        И только при виде огромной гостиничной кровати до меня дошло, что происходящее не розыгрыш и не шутка.
        Платон привез меня сюда с одной-единственной и четко озвученной целью, и как раз он был предельно честен со мной.
        В отличие от меня.
        Вот тогда я и должна была поставить точку. Назвать свое имя, отказаться и убежать. Нельзя было действовать обманом. Теперь я это понимаю. Платон хоть и вспыльчивый, но быстро отходит, а вот ложь - он ненавидит всем сердцем.
        Я честно собиралась с духом, чтобы назвать ему своё имя, но не удержалась и легко поцеловала его в щеку. Ведь после того, как Платон узнал бы, кто перед ним, вожделение в его глаза мигом бы исчезло.
        Но раньше, чем я успела сказать хоть слово, он поцеловал меня сам.
        По-настоящему.
        Так, как я всегда мечтала, чтобы он поцеловал меня.
        Когда Платон коснулся моих губ, остальной мир, прошлый опыт и прежние ощущения - все стерлось, будто ластиком под натиском головокружительных чувств, от которых пальцы на ногах подогнулись, а сердце забилось о ребра.
        Больше не было сомнений или желания убежать прочь. Я не могла своими же руками скомкать и выбросить ожившие мечты.
        Он был моим и хотел меня.
        Пусть и недолго.
        Теперь пелена наваждения спала, и я понимаю, что совершила ошибку, обманув его, но и перекладывать целиком ответственность на себя одну не согласна!
        Рядом со мной находится Юля, и я цепляюсь за нее, как за спасательный круг, пока Платон яростно сдирает с себя пальто под недоуменным взглядом Кости, на глазах которого меня чуть не спустили прямо с двадцать первого этажа.
        Будет непросто объяснить, почему Платон вдруг пытался выбросить на улицу лучшую подругу своей дочери, которую та так долго ждала.
        - Как же ты изменилась, Лея! - Юля с восхищением проводит рукой по моим коротким волосам. - Фотки даже близко не передают всех изменений в твоей внешности! Правда, пап? Ты бы Лею, наверное, и не узнал, если бы все-таки доехал до аэропорта!
        Моя спина каменеет.
        - Может, и не узнал бы, - цедит Платон. Каждое его слово пропитано ядом. - Но Лея узнала бы меня. Ведь из нас двоих я уж точно изменился меньше всего.
        - Неправда, - отмахивается Юля. - Когда мы были в Израиле на Леин день рождения, тебе было чуть за тридцать. А теперь-то тебе почти сорок, пап!
        Юля не замечает, как остро ее отец реагирует на упоминание возраста, а ведь ему не так уж и много, как ей кажется.
        - Лея, а это Костя, мой муж! Можешь себе представить? Я и вдруг замужем! - смеется Юля.
        - До сих пор с трудом в это верю, - отвечаю честно. - Рада наконец-то познакомиться, Костя.
        Интересно, как долго продержится этот ранний брак? Любит ли этот Костя мою Юльку по-настоящему или для него это просто увлечение, несмотря на общего ребенка?
        Однажды этот парень взломал мой фэйсбук, чтобы обойти запреты Платона и по-прежнему общаться с Юлей, но на что он готов ради нее на самом деле?
        Обещаю себе приглядеться к нему, а пока с улыбкой пожимаю протянутую руку.
        С Костей я уже даже пару раз разговаривала в сети, но в жизни он оказался выше, а в плечах шире. Да и вживую он симпатичнее, чем на экране монитора. Темные волосы, светлые глаза и бледная кожа. На нем джинсы и худи, и выглядит он, как типичный подросток, но уже четыре месяца как они с Юлей стали родителями.
        - Ого, - говорит он. - Крепкая рука. Приятно познакомиться, Лея.
        - Я так рада, что вы наконец-то познакомились! И теперь вы оба здесь, со мной!... - Юля вся светится. - Ну что, Лея? Как все прошло? Тебе не было больно?
        Глаза Платона едва не вываливаются из орбит, а я с трудом вспоминаю, что же сказала маме, когда, не веря в происходящее, вернулась к ней со словами, что должна срочно уехать.
        После звонка Якова из приёмной «Скорой» она хотя бы перестала сидеть, как на иголках. Хотя травмы для брата дело привычное, одно дело, когда мы с мамой далеко, и совсем другое, когда в том же городе.
        Сначала мама собиралась рвануть в больницу прямо с трапа самолета. Но Яков бодро поговорил с мамой и успокоил ее, и мама решила всё-таки дождаться Платона, которому позвонила Юля, а Юле звонил брат.
        И вот Платон согласился встретить нас, а я от такой новости на месте усидеть не могла. Вот и выбежала ему навстречу, стоило его завидеть издали.
        Только дальше события стали развиваться совсем не так, как я себе представляла.
        Когда я вернулась за вещами, мама как раз говорила по телефону. Юля сказала ей, что у отца планы поменялись, и теперь за нами приедет Костя.
        Со словами, что кажется, российская земля совершенно не рада ее видеть, мама отпустила и меня. Звонок Юли был мне на руку, ведь я сказала маме, что ждать не могу совершенно и должна бежать.
        Но что же я придумала?
        Привычки врать и главное запоминать свою ложь у меня нет, и сейчас я выгляжу нелепо. Пауза затягивается, все, а особенно Платон, ждут моего ответа.
        Но после всего, что было в номере отеля, события в аэропорту кажутся невероятно далекими.
        Будто не два часа, а целую жизнь я провела в том номере, задыхаясь и извиваясь под его тяжелым жестким телом.
        - Когда я приехал в аэропорт, - вдруг говорит Костя, - Сара Львовна сказала, что ты, Лея, умчалась к зубному.
        Точно! Больной зуб!
        Мама ненавидит зубную боль, и только этот довод мог смягчить ее сердце, чтобы отпустить меня восвояси сразу после приземления.
        Мне претит врать лучшей подруге, но ей лучше не знать всей правды. Не хочу, чтобы Юля смотрела на меня с такой же смертельной обидой в глазах, как сейчас Платон.
        Однажды я и так не смогла скрыть от Юли, что кем-то увлечена, но я так и не нашла в себе смелости сказать, что убиваюсь по ее отцу. Только сказала, что мы с ним вместе никогда не будем, и Юля все сделала за меня.
        Сама предположила: «Неужели он женат, Лея?!»
        Мне оставалось только согласиться.
        Не могла же я сказать, что дело в том, что он на тринадцать лет меня старше, а еще, Юль, это твой отец!
        Я не хочу терять Юлю.
        А что касается Платона… Невозможно потерять то, что никогда тебе не принадлежало, так ведь?
        - И как, вылечили тебе зуб, Лея? - возвращает меня к реальности Платон.
        Не стоило ему говорить про деньги после секса.
        - Ох, это было ужасно! - мстительно отвечаю ему. - Худшее событие в моей жизни. Надеюсь, забыть эти два часа как можно скорее! Все это время я просидела в кресле с широко раскрытым ртом! Стоило мне только сомкнуть челюсти, как доктор тут же кричал: «Откройте рот. Шире! Еще шире!»
        Судя по потемневшему лицу Платона, жить мне осталось недолго.
        - Извращенец какой-то! - ужаснулась Юля. - Наверное, воспользовался тем, что в его кресле оказалась такая красивая девушка!
        - Юль, не держи Лею в прихожей, - напоминает Костя. - У нее и так был тяжелый день, а еще этот зубной…
        - Да хватит уже о зубных, - шипит Платон.
        Вид у него такой, будто ему вырвали все тридцать два зуба и без анестезии.
        - Идем, Лея! Костю ты уже знаешь, моего папу тем более…
        И теперь даже лучше, чем ты можешь себе представить, Юль.
        - Но есть кое-кто еще, с кем я так давно мечтала тебя познакомить!
        * * *
        Я не была в квартире Дмитриевых целых шесть лет, пока жила в Израиле. И сейчас, когда Юля тянет меня вглубь квартиры, с ревнивым интересом изучаю цвет стен и расположение мебели. Будто проверяю, изменила ли обстановку Оксана, которая была какое-то время хозяйкой этого дома.
        Но все осталось таким же, как я и запомнила. Ну почти.
        С удивлением замечаю перекошенные дверцы кухонного гарнитура и потрепанные обои в столовой. Комнате не помешал бы косметический ремонт, а мебели - хороший мастер. Но все меркнет, когда я вижу овальный дубовый стол в центре комнаты.
        Как и на все праздники, которые я помню, у Дмитриевых уже накрыт стол, а от ароматов еды рот наполняется слюной. Мне хочется и холодец, и «Оливье», и особенно бочковые красные помидоры, которые солила бабушка Юли и которые мне особенно запомнились.
        - А кто-то нагулял себе аппетит! - замечает Юля, когда мой желудок издает голодный рык. - Сейчас быстро сядем за стол, мы тебя и так долго ждали, что все, наверное, уже остыло.
        - А кто готовил? Так вкусно пахнет, - неожиданно для самой себя спрашиваю вслух.
        Вдруг место Оксаны давно кем-то занято, просто Юля не успела рассказать мне об этом, и сейчас она хочет познакомить меня с очередной невестой Платона? А может, вся еда заказаны в кулинарии какого-нибудь маркета и на вкус окажется как картон?
        - У нас Костя готовит, - отвечает Юля. - Бабушка говорит, что мы с папой на него молиться должны. Он готовит лучше нас вместе взятых! Мы с папой ему на кухне только мешаем. Кстати, бабушка для тебя помидоры передала.
        Таких кулинарных талантов от парня-угонщика я точно не ожидала.
        Удивление даже перебивает радость от того, что с помидорами я не ошиблась. Они «те самые».
        Но Юля тянет меня дальше, мимо кухни, по длинному коридору с чередой дверей.
        - Так, тут папина спальня, - кивает она в сторону. - Специально выбрал комнату, как можно дальше от нашей с Костей.
        Хорошо его понимаю. В глазах Платона Юля - все еще ребенок. Но в реальности она уже замужем и у нее есть свой ребенок. Мне сложно уложить это в голове, а каково Платону?
        Бросаю взгляд на широкую кровать, застеленную темно-синим покрывалом. Хочется провести рукой по темному постельному белью, ощутить холод шелка, а после нарушить это гладкое великолепие и зарыться носом в его подушки. Проверить, пахнут ли они таким же сандаловым, древесным ароматом, как и сам Платон?
        Но сейчас мы идём мимо.
        В конце длинного коридора, как и раньше, зал для тренировок. Именно туда Юля меня и ведет.
        Но, когда Юля распахивает дверь, мне сначала кажется, что мы ошиблись. Если раньше комната была практически пустой, и только в углу можно было найти мяч для фитнеса, коврик для йоги и другие спортивные принадлежности, и даже они были аккуратно сложены, то теперь тут ступить негде.
        На полу валяются машинки всех видов и размеров. Какофонии из незатейливых детских песенок на телевизоре, вторит огромный плюшевый медведь, рассказывающий сказки.
        Огромную часть ранее пустой комнаты занимает яркий детский комплекс с веревочной лестницей, горкой и качелями. Рядом с ним стоят маленькие ворота с сеткой, гора клюшек и даже маленькие перчатки для бокса.
        Комната совсем не похожа на зал для балетных тренировок. Я с трудом нахожу сам балетный станок, который сиротливо приютился возле зеркал.
        Теперь комната скорее напоминает склад магазина игрушек. И это такой разительный контраст с тем, как важна была эта комната в прошлом для Юли, что я замираю прямо на пороге.
        - А вот и мы! Спасибо, что посидели с ним, Сара Львовна!
        Не сразу замечаю и собственную маму. Мы условились, что она навестит Якова, а после мы с ней встретимся у Дмитриевых.
        Что ж, без меня мама явно не скучала.
        Мама нехотя передает Юле пузатого карапуза, больше похожего на куклу. Идеальные розовые щеки, светлый пух на голове, а при виде Юли он так улыбается, что ангелы на небесах, должно быть, рыдают от умиления.
        И пусть я настороженно отношусь к младенцам, но это самый прекрасный ребенок, которого я когда-либо видела.
        - Познакомься, Егорка, это твоя тетя Лея!
        Юля аккуратно передает мне малыша, а мои руки тут же становятся деревянными и непослушными.
        - Лея, он не кусается, - бормочет моя мама. - Просто обними ребенка и поддерживай ему спинку, он еще плохо сидит.
        - Сара Львовна, ему только четыре месяца, и мы ходим на массаж и плавание… - начинает Юля.
        Ее тон и лицо разительно меняются. Это больше не та лучистая девчонка, которая налетела на меня в прихожей. Передо мной озабоченная взрослая женщина, и я впервые четко понимаю, как сильно изменилась моя маленькая подруга, хотя ей только девятнадцать.
        Раньше Юля цеплялась за меня, как за маму, которой ей так не хватало. Ведь я была старшее нее, но теперь Юля сама стала мамой.
        А я…
        Умею разбирать автоматы и метко стреляю по движущимся мишеням. У меня полная неразбериха в личной жизни и, кажется, сегодня я совершила непоправимую ошибку.
        Мне точно пора перестать витать в облаках, надеясь на несбыточные мечты о доме, детях и муже, у которого были бы такие же ярко-зеленые глаза, как у младенца на моих руках.
        Похоже такие, как я, просто не созданы для материнства.
        Мама с Юлей живо обсуждают прочие насущные проблемы из жизни младенцев, а я, на миг осмелев, прижимаю к себе светлую макушку Егора.
        Делаю аккуратный и неглубокий вдох. Легкие наполняются неповторимым ароматом сгущенного сладкого молока, банана и детского печенья, которое Егор больше крошит в ладошке, чем ест.
        Гомон музыки и разноцветный хаос перед глазами отступают на второй план. В зеркале во всю стену, у которого когда-то часами тренировалась Юля, я больше не вижу ни маму, ни Юлю, ни горы игрушек.
        Только себя с младенцем на руках.
        Сердце плавится, когда Егор останавливает на мне свои удивительно лучистые зеленые глазки.
        Егор, конечно, похож на Костю, но и на Платона тоже.
        Ведь Платон не настолько стар, чтобы думать, что ни детей, как и жены, у него больше никогда не будет.
        Улыбаюсь Егору, который вместо печенья теперь тянет в рот мои волосы. И представляю, что также могла бы держать на руках собственного сына.
        Платон на пороге комнаты появляется ровно в тот момент, когда я глубоко погружаюсь в свои мечты, позабыв о безрадостном настоящем.
        Его взгляд безошибочно останавливается на мне, а глазах горят только ненависть и злость, и это не тот теплый прием, на который я рассчитывала.
        От неожиданности, словно он может прочесть мои мысли, в которых я качаю на руках наших с ним детей, чуть не роняю Егора. Это не моя вина, просто юркий малыш тоже замечает Платона. Он вытягивает к нему руки, подпрыгивая в моих объятиях всем телом, и поэтому едва не падает.
        Как по волшебству, Юля оказывается рядом и подхватывает сына.
        - Он такой вертлявый, Лея! Не переживай, все нормально, я держу.
        Какое “не переживай”! Да я в непроходящем ужасе, что в первую же встречу чуть не уронила ее ребенка на пол.
        - Пора за стол, - сообщает Платон.
        Юля вместе с сыном на руках и продолжая разговор с моей мамой, направляется к двери.
        Я иду последней, следом за мамой. Платон так и стоит в проходе, но мне ведь нечего опасаться? Не станет же он ничего при всех делать?
        Но выйти из комнаты не успеваю.
        Дверь захлопывается прямо у меня перед носом.
        Не теряя ни минуты, Платон находит пульт от телевизора и делает звук еще громче. Теперь, даже если я начну орать, из-за песенки про счастливых животных на синем тракторе меня никто не услышит.
        Отступаю назад, а он, наоборот, идет прямо на меня.
        Не сводит глаз, как будто я и правда могу куда-то деться из запертой комнаты.
        Комната не бесконечная.
        Спиной я упираюсь в стену, а под ногами жалобно вопит какая-то игрушка.
        - И что это было, Лея? Может, расскажешь? А то я теряюсь в догадках.
        Ему не нужно перекрикивать музыку. Он уже так близко, что я отлично слышу его разъяренный голос.
        Даже когда надо было выбраться из горящего танка, мой пульс и то был спокойнее, чем сейчас, когда Платон загоняет меня в угол.
        Даже когда возле меня взорвалась граната, я и то испугалась меньше.
        А ещё наполненная адреналином кровь расходится по телу, концентрируясь совсем не там, где нужно. Всему виной произошедшее в отеле и густой сандаловый аромат, исходящий от его кожи.
        Мой взгляд падает на губы Платона, и как наяву я снова ощущаю его жесткий сминающий поцелуй.
        - Язык опять проглотила?
        Охаю, когда он неожиданно запускает пальцы в мои волосы, оттягивая их так, что я запрокидываю голову.
        Он любит жестко, теперь я это знаю и вряд ли когда-нибудь забуду.
        Платон нависает сверху. Вена на его шее пульсирует, а чуть ниже ворота рубашки замечаю засос, который сама же ему и поставила. Хочется снова заклеймить его, оставив еще один засос рядом, но время вышло. А моим он так и не стал.
        - Только что ты была куда разговорчивее, пока заливала моей дочери про зубного врача и вывихнутую челюсть. А ведь я задал вопрос, Лея.
        Я бы отдала все на свете, чтобы услышать, как он шепчет мое имя в порыве страсти, или говорит, что жизни без меня не мыслит, но моим мечтам не суждено сбыться.
        Платон вспыльчивый и ненавидит ложь. Я это знала.
        Вопреки разливающемуся по венам страху, когда Платон тянет мои волосы еще сильнее, с моих губ срывается протяжный тихий стон.
        Зрачки Платона расширяются. Его тело все еще отзывается на мои стоны, несмотря на то, что мозги уже считают иначе.
        - Каждую чертову минуту, пока вертела передо мной задницей, ты знала, кто я такой. Так какого хрена ты переспала со мной, Лея?
        Хватка на моих волосах становится болезненнее, и я делаю рваный вдох широко раскрытым ртом.
        - Захотела и переспала, что тебя так удивляет? И челюсть у меня и правда болит. Ты ведь не церемонился, когда думал, что перед тобой какая-то безотказная девка, не так ли?
        - Я был лучшего о тебе мнения, Лея.
        - Когда именно? Пока трахал меня в рот?
        - Когда не знал, какая ты на самом деле. Я бы не позволил своей дочери дружить со шлюхой.
        От обиды воздух сгорает в моих легких, а глаза начинает жечь.
        - Мне хотя бы не нужно платить за секс, Платон. А тебе, видать, женщину иначе и не впечатлить, да? Только банковским счетом.
        - Скажи еще, что тебе не понравилось, - рычит он. - Давай, соври, что не ты кончила почти три раза и потом просила еще.
        - . Знаешь, другие мужчины хотя бы интересовались и моим удовольствием тоже, а не только гнались за собственным. Все-таки твой возраст, Платон, дает о себе знать! Ты честно старался, пусть и недолго.
        Бью по больному.
        И мне ни капли не стыдно.
        Потому что нечестно, что он так сильно злится на меня, как будто это я набросилась на него и увезла в отель, где дала волю своим темным фантазиям.
        Это и его ответственность тоже. И если для Платона нормально спать с первой встречной, обходясь без имен, для меня - нет.
        Но он может думать, что хочет. Доказывать ему обратное я не буду. Все равно не поверит.
        - Если хоть слово скажешь моей дочери или намекнешь на то, что между нами было…
        - Не волнуйся, - отрезаю. - Не стану я болтать о твоих пристрастиях направо и налево. И уж тем более не буду обсуждать это с Юлей. Ее чувства меня волнуют куда сильнее, чем твои.
        Платон разжимает пальцы и отпускает меня.
        После щелкает пальцами, и развеселая музыка в комнате моментально стихает. Вот бы так раньше.
        Он уходит, и при виде его спины мой желудок наполняется едкой кислотой. Сейчас для меня абсолютно все кончено.
        - Пап, все в порядке? - дверная ручка начинает плясать и дергаться.
        - Замок заклинило, Юль, - громко отвечает Платон. - Я ж тебе говорил, что он барахлит!
        Он тоже для виду дергает ручкой, потом беззвучно щелкает задвижкой, и дверь, как по волшебству, распахивается.
        Платон уходит первым и не оборачиваясь, а я прошу у встревоженной Юли пару минут, чтобы сходить в туалет прежде, чем присоединюсь к ним в столовой, но сама не могу сдвинуться с места, когда остаюсь одна в опустевшей комнате.
        Ноги меня не держат, и я сползаю на пол рядом с плюшевым медведем, закрыв лицо руками.
        - «Хочешь, я расскажу тебе сказку?» - вдруг громко спрашивает медведь.
        Похоже, за эти годы плюшевые медведи научились быть более полезными, чем тот мешок, набитый пыльным синтепоном, которого Платон когда-то подарил мне на восемнадцатилетие.
        Этот факт, впрочем, не меняет того, что плюшевые игрушки я ненавижу.
        Пора идти ко всем остальным, хотя аппетит у меня и так изрядно испорчен.
        Пнув медведя на прощание, направляюсь к выходу из комнаты.
        - «Отличный выбор!» - летит мне в спину. - «Расскажу тебе сказку о потерянном времени…».
        Не в бровь, а в глаз чертов пылесборник.
        ГЛАВА 5. ЗАСТОЛЬЕ
        - Ты совсем не ешь, Платон, - замечает Сара Львовна, тарелка которой пустеет уже во второй раз за вечер. Сначала после холодных закусок, а теперь после горячих. - Разбаловали тебя, видать, разносолами. Костя, все приготовлено просто чудесно!
        В моей тарелке кусок холодца давно превратился в лужу, в которой утонула курица-гриль.
        От зверского аппетита не осталось и следа.
        Лея сидит ровно напротив меня, и я стараюсь смотреть, куда угодно, только не на нее. Но забыть о ней или игнорировать ее присутствие, не удается.
        Ведь за столом только и разговаривают, что о поразительных изменениях в Леиной внешности. И каждый пункт, как новый гвоздь в крышку моего самообладания.
        - Ну брекеты ладно, - говорит Юля. - Тебе их еще в прошлом году сняли, верно?
        - Да, - кивает Лея. - У меня резцы никак не хотели выпрямляться, пришлось носить дольше обычного.
        - Помнишь, Платон, как поздно у Леи зубы стали выпадать? - сама того не зная, добавляет масла в огонь Сара Львовна.
        Боже мой, я ведь все еще помню, как она улыбалась беззубой улыбкой лет в десять.
        И как улыбалась, задыхаясь перед оргазмом, тоже помню.
        Как совместить эти две картинки и не сойти с ума?
        Я ведь относился к ней как… к старшей Юлиной сестре. Не как к родной дочери, все-таки у Леи есть собственные отец и мать, но она в свое время так много времени проводила у нас дома, что казалось жила здесь больше, чем у Розенбергов.
        - … Ну вот, когда зубы наконец-то выпали и выросли новые, мы еще и затянули со сроками установки брекетов, - продолжает Сара Львовна. - В тот год Яков как раз поступал в балетную школу, помнишь, как сложно это было, Юленька? Сколько нервов и времени! Вот Лее и пришлось носить брекеты дольше положенного.
        - Ничего страшного, мам. Брекеты мне никак не мешали жить полноценной жизнью, - отвечает Лея, а я стискиваю нож в руке.
        Только я считываю контекст - получается, даже девственности она лишилась, когда носила брекеты.
        Ну еще бы. Такую похотливую, как она, никакие железки во рту не остановили бы!…
        - А волосы? Где твои кудряшки-пружинки? Что ты с ними сделала? - продолжает Юля. - Поразительный контраст! Теперь они прямые, гладкие, а уж как блестят.
        На ощупь они тоже как шелк. А уж как контрастно рассыпаются на белом постельном белье или по ее спине…
        Хочется вонзить себе вилку в глаз, чтобы хоть на мгновение перестать думать о ней в постели.
        - Ничего такого, - равнодушно отвечает Лея. - Стрижка и кератиновое выпрямление.
        Понятия не имею, что это такое, но тех, кто его делает, надо посадить под арест за введение в заблуждение других людей, которые рассчитывали увидеть кудряшки!
        - А как же очки? - продолжает Юля. - Я даже в скайпе не видела тебя без них!
        Да, те самые, в тяжелой оправе, из-за которых я, видимо, так и не разглядел ее черных глаз раньше. Где хотя бы они?!
        - Перешла на линзы. А сейчас в Питере, думаю, сходить на обследование. И если это возможно, провести лазерную коррекцию зрения. Линзы мне тоже надоели.
        У меня просто не было шансов ее узнать. Это незаконно так сильно меняться за каких-то шесть лет!
        Но почему, почему она, черт возьми, сама не сказала, кто она такая? Почему вообще так легко согласилась переспать? Зачем ей это понадобилось?
        - Лазерная коррекция? Тогда тебе понадобится помощь! - быстро реагирует Юля. - Говорят, из-за специальных капель зрачок так расширяется, что почти ничего не видишь. Да и после коррекции какое-то время ходишь будто слепая. У нас одна девочка балерина делала. Василиса, если помните, Сара Львовна. С Яковом танцевала одно время.
        - Ах да, - вздыхает мать Леи. - Хорошая девочка, я все надеялась, что Яков выберет ее, но нет…
        Дальше Сара Львовна тактично умолкает. Розенберг с детства был по уши влюблен в Юлю, мы все это видели и знали. Но Юля сделала другой выбор, и теперь кормит последствия этого выбора грудью.
        Замечаю, как Костя откладывает в сторону вилку и делает большой глоток яблочно-брусничного компота, переданного моей мамой. Упоминания Якова Розенберга с тех пор, как Костя выбил ему два передних зуба, в нашем доме это табу.
        Юля убирает свою тарелку, в которой Егор моет руки.
        - Чудесный малыш, - вздыхает Сара Львовна. - Дай бог ему здоровья, а вам терпения, молодые родители… Как бы я хотела такого внука, но мои дети меня радовать не хотят. До чего же тебе повезло с дочерью, Платон!
        О внуках Сара Львовна начала мечтать, кажется, сразу после того, как ее дети начали ходить. Вернее, это Лея ходила. Яков тот сразу пошел в пляс и до сих пор не останавливается.
        Я о внуках так рано не мечтал. Хотел, чтобы моя дочь еще пожила для себя, но она решила иначе.
        - Только он никак не сядет, - с тревогой жалуется Юля.
        - Не переживай, Юленька. Скоро ваш Егорка сядет, а потом и танцевать начнет раньше, чем ползать! - успокаивает Юлю Сара Львовна. - Мой Яков был таким же.
        На этих словах Костя снова тянется к компоту и опрокидывает его в себя так, как будто это крепкий алкоголь. Что с ним такое?
        - Кто будет десерт? - громко спрашивает он, поднимаясь из-за стола.
        - Ты еще и десерт сам приготовил? - ахает Сара Львовна.
        - Нет, Ида Марковна нам свой яблочный пирог передала.
        - Знаменитая «Шарлотка» Иды Марковны! Ох, ради нее одной стоило вернуться в Россию! Давай я тебе помогу, Костя.
        - Сиди, мама. Я сама.
        Лея выскальзывает из-за стола и принимается убирать грязные тарелки. При виде красного свитера и синих джинс, которые обтягивают ее бедра как раз на уровне моих глаз, стискиваю зубы так, что начинает ломить в висках.
        Хочу уже сказать, что устал и обойдусь без десерта, ретировавшись к себе, но Юля вдруг сажает мне на колени Егора и убегает в свою спальню.
        - До чего тебе идут маленькие дети, Платон! - ахает Сара Львовна.
        Пока Костя с Леей возятся на кухне, Сара Львовна садится на место Юли и сочувствующе похлопывает меня по руке.
        - Слышала о твоем последнем разрыве, Платон. Лея рассказала.
        А сама Лея, видимо, так решила скрасить мои холостяцкие будни?
        Должно быть, Юля и раньше обсуждала меня с подругой, но теперь я совсем не рад, что Лея в курсе моей личности жизни.
        - Как ты вообще, Платон? - продолжает Сара Львовна. - Сидишь сам не свой, не улыбнешься даже. Погляди, какая у тебя дочь чудесная. А какой зять хозяйственный! Да я бы все отдала за такого мужа для своей Леи. А уж внук просто сладкий пирожочек, - она делает «козу» пальцами и Егорка хохочет, дергая ножками. - Жениться тебе надо, Платон. Свою семью завести, тогда и жизнь другими красками заиграет. А то сидишь хмурый бирюк, как будто жизнь у тебя окончена. А ты ведь даже моложе меня.
        Я уже пытался другую семью завести, но семья у меня оказалась одна - Юля да ее дети. Так что хватит с меня.
        - Нашла! - с радостным криком возвращается Юля, и внимание Сары Львовны, слава богу, снова переключается на девочек, а мне даже ничего не нужно отвечать.
        Юля кладет на стол потрепанный альбом для рисования. При виде него Лея впервые за все время застолья улыбается.
        Черт, опять я на нее смотрю.
        Перевожу взгляд на разрисованные страницы альбома. Все оттенки розового и обильные блестки поверх крупных неровных букв. С моего места не разглядеть текста, но я не буду присоединяться к Косте, Саре Львовне и девочкам, которые склонились над альбомом так, что их головы соприкасаются.
        - «Альбом сокровенных желаний», - читает Костя. - Ну и ну! Это сколько же вам было тогда?
        - Мне одиннадцать, а Лее... шестнадцать. Помнишь, Лея? Помнишь, как мы его делали?
        Улыбка Леи почему-то меркнет.
        - И какие же сокровенные желания у тебя были в этом возрасте? - смеется Костя, за что сразу получает от Юли тычок под ребра.
        - Тебе лишь бы о глупостях думать! Мы записывали наши мечты, Костя! Вот слушай…
        Она находит нужную страницу и принимается читать:
        - «Я мечтаю танцевать. Хочу танцевать лучше всех и добиться такого же успеха, как великая Айседора Дункан. Хочу станцевать все главные партии и чтобы меня приглашали на сцены театров всего мира».
        Юлин голос затихает, она пробегается глазами по этим строчкам и вдруг смотрит на меня:
        - А твои детские мечты исполнились, папа? Кем ты мечтал стать?
        Я не готов к такому вопросу сейчас. Взгляды всех теперь направлены на меня.
        Всех, кроме Леи. Она смотрит в пол, как будто я для нее - пустое место.
        Пожимаю плечами.
        - Не помнишь? Ну что ж, ты стал генеральным директором телефонной компании, что тоже неплохо, - задумчиво отзывается Юля. Кивает своим мыслям и переводит взгляд обратно на страницу блокнота: - «А еще мечтаю о самом красивом принце, который станет моим мужем», - читает Юля, водя пальцем по исписанной фиолетовым фломастером странице. - «И хочу, чтобы мы жили в прекрасном замке, а Лея жила рядом».
        От ее мягкого мечтательного голоса желудок сжимается в горошину.
        - Смотри-ка, все исполнилось, - в повисшей тишине бодрым голосом говорит Костя. - Принц тебе уж точно достался самый красивый!
        - От скромности ты не умрешь, - показывает ему язык Юля.
        А я снова чувствую себя лишним, хотя и держу на руках их сына и в комнате сейчас есть и другие гости. Но Юля с Костей, сами того не осознавая, часами могут не замечать никого, кроме друг друга.
        Юля не ошиблась в выборе мужа. Костя от нее без ума, как и она от него. Сара Львовна права, моей дочери очень повезло. Они молоды и… живы.
        Я умею радоваться за свою дочь. И чтобы чувствовать себя счастливым, мне совсем не нужно жениться самому.
        - Ладно, - встряхивает волосами Юля, - а у тебя, Лея, что было? Помнишь, о чем ты тогда мечтала?
        - Не надо… Юль, оставь. Ерунда.
        Она мотает головой и снова пытается убрать волосы за уши, но, прямые и блестящие, они падают ей на лицо темной вуалью.
        - Давай посмотрим, о чем мечтала ты! - Юля уже переворачивает листы альбома в поисках нужной страницы. - Нашла! Читаю! «Я мечтаю о большом доме. О большой счастливой семье и детях, с которыми мы будем печь печенья, а потом угощать ими мужа, вернувшегося с работы. Но больше всего я мечтаю о дне, когда смогу открыто рассказать о своих чувствах, чтобы он наконец-то…»
        Лея одним движением вырывает альбомный лист.
        - Я же сказала, что не надо читать эту чушь.
        Комкает лист в шар и, ни на йоту не сдвигаясь с места, через всю кухню, отправляет его в мусорное ведро.
        - Офигенно метко, - замечает Костя. - В армии научилась?
        - Ага. Простите.
        Лея вылетает в коридор, и только, когда хлопает дверь в ванную, Юля прерывает повисшее неловкое молчание.
        - Она его так и не забыла.
        О ком это она, мать вашу?
        Сара Львовна с тяжелым вздохом опускается за стол, качая головой.
        - Нет, Юленька, не забыла. Бедная моя девочка, столько лет неразделенной любви! Сердцу, конечно, не прикажешь, но могла бы хотя бы неженатого мужчину выбрать…
        - Вы о ком говорите-то? - хрипло спрашиваю я.
        Это моя первая, кажется, фраза за весь ужин.
        - Лея влюблена, папа. Уже много лет и в одного мужчину, но он женат. И только морочит ей голову.
        Ну она тоже не особо хранит ему верность.
        - Платон, помоги моей дочери.
        - В смысле?
        - У тебя ведь наверняка есть холостые друзья. Может, ты познакомишься Лею с кем-то из них? Может, она все-таки сможет забыть это глупое детское увлечение, которое только выматывает ей душу?
        - Точно, папа! - подхватывает Юля. - Это хорошая идея! У тебя ведь столько холостых друзей.
        - Не так уж и много! И потом они все мои ровесники!
        - Ничего, - со знанием дела кивает Сара Львовна. - Ей и нужен опытный мужчина. У нее столько свиданий было со сверстниками, пока она служила в армии, а что толку!
        Перед глазами тут же вижу Лею, голую и на коленях. Но уже не передо мной.
        - Дурацкая идея, - трясу головой. - Забудьте.
        - Это очень хорошая идея, папочка! Ты очень поможешь Лее! Например, как насчет твоего друга, с которым ты постоянно ездишь на охоту? Дядя Никита же холостой!
        - Ростов? Ты в своем уме, Юля? Он же… Он…
        Перетрахал половину Петербурга!
        - Знаю, он заядлый холостяк, - отмахивается Юля. - Но попытка не пытка. Дядя Никита красивый, умный и видный мужчина. Сара Львовна, вам бы точно понравился.
        - Ты моей Лее плохого не посоветуешь, так что верю. Платон, умоляю. Подсоби!
        - Нет, - выдыхаю. - Вы чего? Ростов в свои тридцать пять уже в третий раз развелся. Зачем ей такой? И он все равно на десять лет ее старше!
        - Любви все возрасты покорны, - замечает Сара Львовна. - И потом она честно пыталась завести отношения со сверстниками, я видела. Ничего не вышло. Думаю, со взрослыми мужчинами шанс исцелить мою девочку от этой нездоровой любви будет гораздо выше.
        - А вы знаете, кто он? Может, мне лучше с ним поговорить? Объяснить, чтобы перестал морочить девочке голову.
        Сара Львовна тяжело вздыхает.
        - Лея ничего нам про него не рассказывает, папа, - отзывается Юля. - Удалось вытянуть только то, что он женат.
        От мысли, что в номере отеля Лея могла представлять другого мужчину на моем месте, меня бросает в холодный пот.
        - Лея идет, - тихо замечает Костя и добавляет громче: - Отрезать вам «Шарлотки», Сара Львовна?
        - Конечно, милый, отрезай. И побольше, если его сама Ида Марковна готовила.
        Когда Лея возвращается за стол, Юля, Костя и ее мать увлеченно поедают «Шарлотку». Все, кроме меня. На меня Егор крошит уже третий бублик, но моему внуку можно, что угодно.
        Я впервые смотрю на Лею, через весь стол, так будто могу проникнуть в ее голову и узнать, какой женатый мудак пудрит ей мозги столько лет.
        И часто она компенсирует свои страдания случайными связями?
        Лея тоже смотрит на меня. Впервые с нашего отвратительного разговора в танцевальном зале. Бледные губы сжаты в прямую линию, а острый подбородок гордо вскинут вверх.
        Несломленный полководец разгромленной армии, да и только.
        - Я вас слышала, - произносит она. - Каждое слово. Можете не делать вид, что ничего такого не обсуждали за моей спиной.
        Юля и Сара Львовна наперебой начинают объяснять, что хотят ей только лучшего, но Лея армейским жестом поднимает ладонь, а потом сжимает ее в кулак. За столом воцаряется тишина.
        - Я хочу вам кое-что сказать, - произносит она. - Это очень важно для меня и я долго думала над тем, какое решение принять.
        - Дорогая, ты о чем? - бледнеет Сара Львовна.
        - Я решила продолжить службу в армии.
        - Ты хочешь вернуться в «Цахал»? - ахает Сара Львовна. - Что такого произошло сегодня, что ты решилась на такой отчаянный шаг, Лея? Твоя обязательная служба окончена! Ты отдала долг стране, и теперь можешь продолжить учебу, выйти замуж и растить детей, как и хотела все эти годы! Я думала, ты вообще останешься в России…
        - О таком речи не было, - отрезает Лея. - Я нашла себя в армейской службе, и мне по духу режим и дисциплина. А вот материнство - точно не мое, а детские мечты про печенья и мужа - просто романтическая чушь.
        - То есть, ты снова уедешь, да? - веки Юли подрагивают. - Погостишь у нас и снова уедешь в Израиль?
        - Да, Юль. Так будет лучше… Для всех.
        - Но это опасно, черт возьми! - взрывается моя дочь. - Это сейчас тебя не пускали на передовую, а если ты пойдешь служить снова… Ведь там война, Лея.
        - Там она никогда и не заканчивалась, - пожимает та плечами.
        - Девушкам не место в окопах, - слышу собственный голос.
        Лея наклоняет голову и спрашивает так предельно вежливо, что аж тошно.
        - А где мое место, Платон Сергеевич?
        Предназначенное только для меня продолжение читается в ее разъяренном взгляде так отчетливо, словно она произносит это вслух: «Может быть, на коленях перед тобой? С твоим членом во рту? А ты будешь мне платить за это!».
        - Твое место может быть где угодно, но только не в казарме! Лея, я тебя умоляю, не делай поспешных выводов! - встревает Сара Львовна. - Может быть, ты еще встретишь хорошего мужчину здесь, в Петербурге.
        - Сомневаюсь.
        - А, может, у вас все наладится? С этим твоим…
        Лея только сильнее поджимает губы.
        - Ведь, насколько я помню, замужних не берут в армию. Да, Лея?
        - Да, мама. Но замуж я не собираюсь… Пойду собираться, спасибо за ужин, Костя. Все было прекрасно.
        Юлины потухшие глаза снова зажигаются, когда Лея покидает стол. Этот полный воинственности взгляд дочь и направляет на меня.
        - Папа… - тянет она. - Ты ведь найдешь ей жениха?
        Сара Львовна тоже смотрит на меня с надеждой. А Костя с лукавством в глазах бросает в рот невидимую горсть поп-корна.
        Проклятье…
        ГЛАВА 6. ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО
        - Платон Сергеевич, к вам пришли! - возвещает Катя.
        Мне не нравится галоп, в который устремляется мое сердце.
        Жду, когда секретарша уточнит, кто же пришел, но, похоже, профессионализм покинул Катю, так же, как и меня - здравый смысл.
        Поверх рабочих документов на моем столе лежит изрисованный розовым фломастером альбомный лист, который той же ночью после непродолжительной борьбы с доводами рассудка я все-таки достал из мусорного ведра.
        Что я ожидал найти? Как минимум, что-то полезное, ведь не зря Лея так остро отреагировала на то, что Юля вообще начала читать это вслух.
        Если раньше любовные послания сбрызгивали духами, то мне досталось письмо с крепким ароматом чеснока. На бумагу щедро выплеснута не только сиропная ваниль, в которую Лея верила в шестнадцать, но и потекший холодец. Возможно, даже с моей тарелки.
        Если бы я спас вещдок раньше, то сердечко, которое я заметил в самом углу послания, было бы еще целым. Но под напором холодца не сдались только буква Л и знак плюс, а мужское имя в этом любовном уравнении так и останется неизвестным.
        После звонка Кати прячу все еще влажный лист бумаги под другие документы и принимаю небрежную позу возле раскрытого окна. Леино любовное письмо теперь может стать отличным химическим оружием. Не только кабинет, но и мои руки все пропахло чесноком.
        Ну что так долго? Кто там зайти не решается?
        - Пап, привет! Фу, ты что сало тут ел?
        Плечи сами собой опускаются. Всего лишь Юля.
        Впрочем, сердце недолго бьется спокойно.
        На столе, кроме прощального письма вампиру, у меня лежат неподписанные эскизы Виолетты! В них я и пялился, пока в мыслях перебирал возможных женатых мужчин, с которыми у Леи могут быть отношения, а потом принялся изучать детские мечты одной нимфоманки.
        Подлетаю к столу и смахиваю документы в распахнутый ящик стола, но чертовы розовые зажимы цепляются за другие папки и бумаги, и вместо того чтобы быстро исчезнуть, веером рассыпаются по кабинету.
        Юля, естественно, бросается помогать. Альбомный лист с розовыми крупными буквами виднеется под горой дизайнерских эскизов. Час от часу не легче!
        - Не надо! - рявкаю. - Я сам. Ты все перепутаешь.
        - Ладно, - чуть обиженно тянет она, но главное - остается на месте и не трогает бумаги. - Я же просто помочь хотела. Ты стал невыносимым, пап. Сара Львовна права была, ты вообще перестал улыбаться!
        - Я тут вообще-то делом занят! Некогда мне улыбаться! Что вообще такое? Почему ты пришла, случилось что-то?
        - Пришла обсудить с тобой наш общий план, - отвечает Юля.
        - Какой еще общий план? Ты о чем?
        - Только о работе своей и думаешь, пап! Как о чем? Ты пообещал найти Лее жениха! Прошло уже три дня, а ты все еще ее ни с кем не познакомил! Вот пришла узнать, что ты намерен делать.
        - Юля, я взрослый мужчина, а не сваха.
        - Так нам взрослый мужчина и нужен, - передразнивает она мой тон. - Парни, с которыми дружит Костя, младше Леи и они… ну, они ее не впечатлят, пап. Я знаю, о чем говорю.
        Собрав эскизы, наконец-то захлопываю ящик стола.
        - Ты собираешься знакомить ее с дядей Никитой? Ты ему хотя бы звонил?...
        Увлеченно рассматриваю свои ногти.
        - Как?! Даже не звонил? Ну папа!
        - Хорошо. - Достаю телефон. - Алло, Никита?
        - Платон?... Плохо слышно! Я в Москве… Алло?
        Из динамика доносится только шум и скрежет. Связь прерывается.
        - Вот, он в Москве. Тупик. Ищите другого кандидата. И сваху тоже.
        Вот кто даром времени не теряет!
        Пока я пропадал на работе, Никита дотрахал вторую половину Петербурга и теперь переключился на Москву.
        Не лучший жених для Леи. Да и вообще, не нужен ей никакой жених!
        - Юля, у нее же любовь несчастная. Ты сама говорила, что она по нему уже несколько лет сохнет. Может, мне лучше с ним поговорить?
        - Я же не знаю ничего о нем, папа! Я бы с радостью, но Лея молчит, как партизан. Только сказала, что успела увидеться с ним после возвращения.
        - Когда это она успела? - хмурюсь.
        Юля разводит руками.
        - Я же с Егором сижу, не могу, как раньше, с ней все свое время проводить.
        - И что? - барабаню пальцами по столу. - Как прошло? Где они встречались?
        - Пап, да и так понятно, что ему от нее надо, понимаешь?
        Еще бы не понимал.
        Когда я увидел ее, то мне хватило пяти минут, чтобы понять, что пора забрасывать эту девицу на плечо и тащить в ближайший отель.
        Сначала я думал, что, может, она растерялась от моего напора.
        Теперь мне кажется, что она привыкла к такому обращению.
        - Знаешь, Юль. Я бы с радостью помог. Но вместо того, чтобы дурью маяться, лучше узнай, кто этот мудак. Узнай хотя бы его имя, остальное я пробью сам. И вот тогда я с ним поговорю по-мужски. Все ваши попытки выдать Лею замуж бессмысленны, пока этот женатый мудозвон делает с ней все, что хочет. Ведь она наверняка и отказать ему не может. А он и рад!
        Глаза Юли сначала расширяются, а потом вспыхивают.
        - Точно, папа! Ты прав! Ты поговоришь с ним и заставишь его развестись! Сделаешь так, чтобы он точно женился на нашей Лее!
        - Что?
        Я не собирался выдавать Лею за этого мудозвона! Я просто хотел как следует объяснить ему, чтобы он перестал морочить ей голову!
        - Да! - вдохновенно продолжает Юля. - Мы только время потеряем, пока будем знакомить Лею с другими! Пора выяснить, в кого она столько лет влюблена! Подумать только, больше пяти лет она верит и ждет, что они будут вместе! Но воз и ныне там. Мы должны заставить его на ней жениться! И дело с концом. Тогда она не уедет и останется в России! Спасибо за идею, папа!
        Юля перегибается через стол и чмокает меня в щеку.
        И кто меня за язык тянул?
        Ощущение у меня такое, будто я в костюме химзащиты зашел в баню попариться. Вот-вот из-под одежды пар пойдет.
        - Кстати, пап! - Юля хочет уйти, тормозит уже у дверей. - В общем, я тут подумала и решила, что буду делать ремонт.
        Разгоряченная кровь моментально стынет в жилах.
        Вот он, тот самый шанс, который я столько ждал. Отличный момент рассказать Юле о новом доме.
        Но вместо пламенной речи из меня вырывается только какое-то кряхтение:
        - Так, так?...
        - Я, кстати, тебе об этом уже говорила. Только ты от этой идеи отмахнулся. В общем, обстановка дома мне надоела до чертиков. Но ты не переживай! По мелочи, пап. Ничего капитального. Стены перекрасить, кухню все-таки поменять, а то неудобная же. Все вечно теряется, правда? И дверцы эти перекошенные… Поэтому я сейчас много разных интерьеров просматриваю, даже одну программу для дизайнеров пытаюсь освоить. Вот сразу и заметила на твоих бумагах 3D-модель какой-то комнаты. Можно, глянуть? Одним глазком, пап!
        - Хорошо, глянь…
        Осторожно, будто эскиз сделан из стекла, достаю скрепленные розовым зажимом бумаги.
        Юля подходит ближе. Рассматривает спальню в розовых оттенках с балдахином, не зная, что это ее собственная комната. И балдахин этот тоже для нее.
        - И как, Юль? Нравится?
        - Ну неплохо, - неуверенно тянет она, - но детскую кроватку в такой комнате ставить некуда. Прости, я сейчас на все смотрю иначе.
        Точно, детская кроватка.
        Откашливаюсь. Тянуть больше некуда.
        - Послушай, Юль, оставь в квартире все, как есть. Не надо тебе в ремонт ввязываться, это долго, муторно и пыльно…
        - Ой, снова ты за свое! - тут же взрывается моя дочь. - Вот в прошлый раз ты тоже самое сказал, а потом и вовсе забыл, что я тебе говорила! Хватит, пап! Ты же в нашей квартире ничего ни разу не менял! Зарылся с головой в свою работу и больше ничего тебе не нужно! Только от тебя и слышу: «Оставь как есть», «Не трогай», «Не меняй», «И так сойдет»! Только решила, что с тобой говорить нормально можно, а, похоже, снова ошиблась!
        Волна грохота прокатывается по кабинету, когда Юля вылетает из кабинета.
        А я остаюсь в тишине, прерываемой только скрипом собственных зубов. Сказал, называется. Сообщил радостную новость.
        Тянусь к телефону и набираю Виолетту.
        - Найдите в спальне моей дочери место для детской кроватки, - вместо приветствия говорю дизайнерше.
        - Для кукол?
        - Для каких еще кукол? Для детей!
        Наяву слышу, как скрипят колесики в голове дизайнерши.
        - Платон Сергеевич, вы хотите, чтобы другие ваши дети тоже жили в комнате дочери?
        - Нет у меня никаких других детей и не будет! Сейчас отправлю вам кроватку фоткой, впишите ее в интерьер.
        - Только после того, как увижу подпись, - вдруг встает на дыбы Виолетта. - Добавить люльку не проблема, но мне нужно начинать работать, а вы только тянете время! Ваша дочь утвердила дизайн?
        Зажимаю телефон плечом, а свободной рукой размашисто расписываюсь под именем «Ю. П. Дмитриева».
        Черт, у нее ведь фамилия уже другая.
        И подпись, соответственно, тоже.
        Да и к черту!
        Это же неофициальный документ, а бюрократия какая-то!
        - Утвердила и даже подписала. Эскиз ждет в моем офисе, заберете у секретаря.
        - Выезжаю, - немедленно реагирует Виолетта.
        Нахожу в телефоне фотку кроватки Егора. Юля тогда присылала мне варианты, чтобы узнать мое мнение, но все люльки были для меня на одно лицо. Хорошо хоть фотки остались.
        Отправляю фотку Виолетте, а следом подхватываю пиджак и покидаю офис. Я уж точно не хочу быть рядом, когда она увидит подпись.
        А мне как раз надо подумать над обещанием, данным Юле. Найти этого женатого мудака, который уже не первый год, как она говорит, морочит Лее голову. Каков козел, а?
        И я знаю только одного человека, который может помочь мне это выяснить. Она знает все сплетни, нюансы, кто с кем спал, в какой позе и сколько это времени заняло.
        Когда мы были вместе, я просил ее говорить о чем угодно, только не о грязных сплетнях.
        Но теперь-то другое дело, верно?
        Оксана отвечает на мой звонок сразу же.
        * * *
        Для встречи с Оксаной выбираю тратторию возле офиса, чтобы она не решила, что это какая-то важная встреча или даже свидание.
        С матерью Кости меня больше ничего не связывает, хотя она и пытается вернуть наши отношения на прежний уровень. Тот факт, что наши дети теперь женаты, Оксану, в отличие от меня, не смущает.
        Меня, наверное, тоже не смущал бы. Если бы не все остальное.
        Перед глазами встает последний вечер, который Оксана провела в нашем доме. Юля тогда впервые сообщила о своей беременности.
        Как и я, Оксана тоже была родителем-одиночкой. Но если моя жена умерла, отец Кости испугался ответственности и был таков. Детство Юли было тяжелым периодом и по многим для меня причинам: денег постоянно не хватало, сна было мало, но я все равно вспоминаю те дни без горечи или ненависти. Юля была совсем крошкой и не понимала, почему ее оставили без материнского тепла.
        А я… Просто делал все, чтобы обеспечить своего ребенка лучшим. Работал от зари до зари, а все время, что мог, проводил с дочкой, о которой поначалу заботилась моя мама. Родителей моей жены в живых не было.
        Но потом я и сам разобрался, что к чему.
        Заработав на квартиру, я перевез дочку в город, выбрал хороший сад к тому времени и дело пошло в гору. Что бы не происходило на работе, я всегда забирал ее из сада, читал сказки перед сном и во всем поддерживал. Когда она, едва научившись говорить, заявила, что хочет танцевать - я сделал все, чтобы найти ей самую лучшую балетную студию, хотя сам театральное искусство, как не понимал, так и не понимаю.
        Мог ли я отвернуться от дочери, узнав о ее ранней беременности? Разумеется, нет. Юля была для меня всем. Моим долгом было поддерживать ее, а не осуждать. Пусть я и не сразу смирился с тем, что моя девочка так рано повзрослела.
        Оксана же…
        Я ценил в ней семейность, у нее тоже был сын, которого она рано родила. И я думал, что мы с ней хотя бы в этом на одной волне.
        Но, когда Юля рассказала о беременности, Оксана впервые дала волю тем чувствам, которые раньше скрывала от меня. Если я вспоминал детство Юли с теплой грустью, поскольку остался один на один с ребенком, для Оксаны те дни были ярмом на шее. А ее сын - тем, кто навсегда изменил ее жизнь. И не в лучшую сторону.
        И когда Оксана посоветовала моей дочери бежать на аборт, принял единственное возможное решение - поставить точку в этих отношениях.
        Оксана стала моей последней попыткой создать собственную семью.
        Я бы предпочел с ней больше не встречаться, но, во-первых, у нас общий внук, хотя бабушкой Оксана быть не готова. А во-вторых, аккуратно выяснить все о двойной жизни, которую ведет Лея, мне тоже больше не у кого.
        Погрузившись в мысли, привычно иду следом за официантом к свободному столику. Перебирая в памяти блюда меню, с тоской вспоминаю «Оливье» и курицу-гриль, приготовленные по случаю приезда Леи. В меня тогда кусок не лез, а жаль. Не знаю, почему Костя так упрямится и не идет учиться на повара, по-моему, это его призвание.
        Заняв столик, думаю, как повернуть разговор с Оксаной к интересующей меня теме, но чей-то пристальный взгляд возвращает меня к реальности.
        Неужели Оксана приехала так быстро?
        При виде густо подведенных черных глаз под кожей растекается лава.
        Пойманная врасплох, Лея даже не пытается отвести взгляд. Она смотрит на меня в упор, тем же непроницаемым и нечитаемым взглядом, который снова влечет меня магнитом.
        Встаю и иду к ней.
        Не будем же мы в гляделки играть, верно? Что бы ни произошло раньше, это все еще Лея, подруга моей дочери, я видел ее нескладной девчонкой, а о том, какой она стала теперь, я всячески пытаюсь забыть.
        Но забыть об этом особенно сложно, когда темная помада на губах так и притягивает мой взгляд.
        Сажусь за ее столик, при этом, даже не спрашивая разрешения.
        Лея только вскидывает бровь, но вслух ничего не говорит.
        - Что ты здесь делаешь? - спрашиваю вместо приветствия.
        В Питере хватает ресторанов. И в то, что она оказалась в этой траттории возле моего офиса случайно - я не верю.
        Поразительно, что я обрадовался бы ее любому, даже надуманному визиту в мой офис, а вот такая случайная встреча меня бесит.
        Вот почему я не очень-то приветлив. Она вызывает во мне слишком много противоречивых эмоций, а я отвык от сложных чувств.
        Официант ставит перед Леей тарелку салата.
        - Не поверите, - отвечает она. - Я тут ем.
        От моего аппетита снова не осталось и следа, так что заказываю только «эспрессо» и бутылку воды.
        Лея самообладание не теряет, как и аппетит. Жует, глядя перед собой, и делая вид, что меня рядом нет.
        - Но почему ты решила пообедать именно в этой траттории?
        Не говоря ни слова и не отрываясь от салата, достает огромный пакет с логотипом офтальмологической клиники, брошенный на свободный стул.
        Сочтя, что этого ответа для меня будет достаточно, опять принимается за хрустящие листья.
        Ходила, значит, в клинику? Ну да, судя по адресу, недалеко.
        Но на Лее невероятно короткая темная юбка, и я прекрасно вижу обтянутые темными колготками бедра. Замшевые сапоги выше колен. А водолазка даром, что связана из плотной нити. Как и тот красный свитер, который был на ней в аэропорту, водолазка не доходит ей даже до талии. Я вижу полоску загорелой кожи на животе, чуть выше пупка. Что за страсть к коротким кофтам? Ладно, в Израиле, но в Питере сегодня минус пять и идет мокрый снег.
        Визит к врачу? Как бы не так.
        - Признавайся, назначила свидание своему женатику? Тут же только офисы вокруг, все-таки деловой центр города. Его ждала, так?
        Лея давится едой и тянется за салфеткой. Пытаясь откашляться, она смотрит на меня округлившимися глазами, и я понимаю, что попал в точку.
        Официант как раз приносит мой кофе, и я откидываюсь на стул.
        - Ну, давай вместе его подождем.
        Вот и не придется вытягивать из Оксаны сплетни, увижу мудака своими же глазами.
        - Уходите, Платон Сергеевич… - трясет она головой.
        - Не выкай. И больше не обращайся ко мне по имени отчеству.
        Лея еще какое-то время смотрит на меня, потом снова тянется к вилке. Испуг прошел, аппетит остался в норме.
        Усилием воли перевожу взгляд на часы, когда понимаю, что слишком увлеченно пялюсь на то, как она облизывает губы.
        Может, отменить встречу с Оксаной? Она разозлится, конечно, но если я сейчас своими глазами увижу этого петуха в перьях, то помощь Оксаны мне не понадобится.
        Лея наконец-то отодвигает от себя тарелку.
        - Вам не надо вернуться на работу, Платон? - делает акцент на моем имени.
        - Умница, быстро схватываешь. Только пора определиться, как себя вести. То раздетая в кровать прыгаешь, то выкаешь, как дедушке.
        - Так вы и есть дедушка. У вас внук есть.
        - Ты и раньше была такая дерзкая? Хватит выкать, черт возьми!
        - Пытаюсь сгладить полученную вами травму, - невозмутимо отвечает Лея. - Ради вас делаю вид, что ничего между нами не было.
        Поздно делать вид, что ничего не было. Иначе я бы не раздевал тебя глазами и не раскладывал в своем воображении прямо на этом столе.
        Как тебя мама-то такой раздетой из дома выпустила? А юбка эта? Разве ж это вообще юбка?
        Силой отрываю взгляд от ее затянутых в колготки бедер и снова смотрю на пакет.
        - И каков вердикт врачей?
        - Лазер поможет. Сделают через три недели, раньше все занято.
        - И ты делаешь лазерную коррекция зрения ради чего?
        Вскидывает бровь.
        - Чтобы лучше видеть?
        - Я серьезно.
        Опускает глаза на стол и выводит пальцем какой-то узор.
        - Раз уж я решила вернуться в армию, то мне нужно будет выбрать специализацию. Я решила выбрать снайпера.
        Рад, что я не ем в этот момент.
        Но даже кофе, глоток которого я сделал, встает поперек горла.
        - Какой из тебя снайпер, Лея? Ты же…
        - Шлюха? - цинично уточняет она.
        Стискиваю переносицу.
        - Послушай, это было грубо. Я не думаю, что ты… Короче, я хочу извиниться за то, что был слишком резок. И да, каждый взрослый человек вправе поступать так, как ему вздумается. Особенно в постели. Хотя врать не хорошо, тебя мама этому не учила?
        Молчит.
        - А неразборчивые сексуальные связи вообще до добра не доведут!
        - Что ж, вы использовали презерватив. Так что все в порядке.
        Ощущение, что я оказался в бане в костюме химзащиты снова вернулось. Чертовке нравится каждым своим словом выбивать у меня почву из-под ног.
        - Я только хотел сказать, что…
        Сложно вспомнить, что я хотел сказать, когда думать о ней: голой и на коленях - гораздо проще.
        - Лея, твоя мама права, ты и армия… Это две противоположных вещи. Я не представляю тебя с винтовкой! Ты ведь не по воробьям стрелять там будешь! А ты… Ну посмотри на себя, неужели не видишь?
        Смотрит бездонными черными глазами.
        - Ты женщина, черт возьми. Красивая, молодая женщина. Ты не должна служить и рисковать жизнью. Разве тебе это может нравиться?
        Молчит.
        - Лея… - выдыхаю ее имя. - Меня бесит, когда ты выкаешь, но когда молчишь, бесит еще сильнее.
        - А с чего вы решили, что можете указывать мне, как поступать, Платон? Кто вы такой, что даете мне советы, как дальше жить и как поступать?
        - Кто я такой?! Черт возьми, да я любил тебя, как родную дочь! Не знаю, что на тебя нашло в аэропорту, но мое отношение к тебе не изменилось. Я отношусь к тебе так же хорошо, как и раньше! И считаю, что это глупая идея лезть на рожон! Ты вольна сама выбирать себе будущее, но, если оно ведет тебя прямиком в могилу, не думай, что близкие тебе люди будут молчать!
        В ответ на мою пламенную тирада Лея складывает руки на груди и язвительно замечает:
        - Как родную дочь, значит? Класс!
        Я считал, что с Юлей тяжело разговаривать? О, нет.
        - Лея, хватит… Мне кажется, ты поторопилась с решением вернуться в армию. А еще… Ты и сама не понимаешь, от чего, а вернее от кого ты на самом деле сбегаешь.
        - Неужели?
        - Буду честен, ладно? Раз уж мы оба взрослые люди, то и разговаривать с тобой буду как с ровней. Ты бегаешь за взрослым мужчиной, которому не нужна. Если бы он любил тебя, то давно сделал бы первый шаг. Как минимум, познакомился бы с твоей матерью! Как максимум, развелся бы. Мужчины водят за нос только тех женщин, которыми привыкли пользоваться.
        Ее лицо каменеет, а губы сжимаются в ровную линию.
        - И в армию ты идешь вовсе не по зову сердца и не потому, что это твое призвание, - продолжаю я. - Ты молода и в твоей голове слишком много романтики. Думаешь, наверное, что он одумается и бросится следом за тобой, когда поймет, кого может потерять? Руку и сердце предложит, может, даже на колени встанет? Как мужик его возраста говорю: верить в эту романтику такая же ошибка, как и та, что ты совершила в отеле! Реальные мужчины так не поступают!
        Ответом мне служит только играющие желваки на ее лице.
        - Лея, я тоже мужчина, а значит, понимаю его лучше тебя. И мой тебе искренний совет от всего сердца - порви с этим козлом как можно скорее.
        ГЛАВА 7. ОКСАНА
        Не бегай за мужчиной, которому ты не нужна.
        Услышать это из уст Платона больно. Хотя он считает, что речь идет о каком-то другом мужчине, в которого влюблена, я-то на самом деле знаю, что все эти годы мечтала о нем одном.
        Просто так и не смогла сказать Юле, что схожу с ума по ее отцу.
        От лучшей подруги не ускользнуло то, что я постоянно витаю в облаках, не смотрю на других мужчин, а еще однажды я проговорилась, что да, я влюбилась.
        Так и появился этот несуществующий мужчина, от отношения с которым меня отговаривает Платон. Мне же просто нужно было объясните Юле, почему мои чувства запретны и неосуществимы.
        Он женат.
        Теперь пришло время расплачиваться за эту ложь.
        Семейство Дмитриевых, а с ними и моя мама, которой я однажды тоже рассказала полуправду, теперь уверены в существовании какого-то женатого мужчины, который пудрит мне мозги, а я бегаю за ним, как дворовая кошка.
        Так что, наверное, мне стоит послушаться Платона.
        Ведь даже в траттории возле его головного офиса я оказалась не случайно, хотя и не призналась ему в этом.
        Когда-то мы вместе с Юлей приходили сюда в обеденный перерыв Платона. Время я знала. Еда здесь тоже была вкусной. Или мне так казалось, потому что он был рядом.
        Сейчас «Цезарь» безвкусный, как картон.
        Я снова надеялась, что его покорит мой внешний вид, ведь теперь я одета куда сексуальнее, чем в аэропорту. Но напрасно. Больше он не смотрит на меня так, как в аэропорту, когда не знал, кто перед ним. Тогда я была для него желанной женщиной.
        Теперь Платон видит во мне нескладную подругу своей дочери. Обманщицу. И нимфоманку.
        Вот и советы дает такие, какие мог бы дать дочери. Платон не знает, что говорит о самом себе.
        И о моих чувствах к нему.
        Каждая встреча с Платоном добивает мое сердце, и так раскрошенное на осколки. Поэтому зря он просит меня передумать насчет моего прошлого. После такого унижения дорога у меня одна - в армию.
        В Израиле нет предубеждения о том, что в армии не место женщинам. В России с этим сложнее. Я была бы рада стать женой и матерью, но мужчина, которого я люблю и тот единственный, с которым это возможно, никогда не станет моим.
        Платон обвиняет меня в излишней романтике, но я-то как раз смотрю на жизнь ясно. Раньше я верила в призрачный, скромный шанс. В отеле, когда он поцеловал меня, моя уверенность окрепла.
        Но когда Платон предложил за секс деньги, я словно рухнула с небес на землю. А после меня добила его реакция на мое разоблачение.
        Если в тот вечер в балетном зале Платон ненавидел меня, и я чувствовала его ярость в словах, глазах и каждом жесте, то теперь он снова относится ко мне хорошо, «как к дочери».
        А мне от него нужна любовь.
        Страсть. Желание.
        Я хочу, чтобы он относился ко мне, как мужчина относится к любимой женщине.
        Но это не мой случай.
        - Я вас услышала, Платон.
        Я снова выкаю, но делаю это не специально. Иллюзия развеялась, правда сказана вслух «я бегаю за мужчиной, которому не нужна». И он сказал это сам.
        Так что пусть все остается так, как раньше. Он - лишь отец моей подруги, а я - лишь ненадолго вернулась в Россию. Так будет проще свыкнуться с мыслью, что те несколько часов в отеле прошли и никогда не повторяться.
        Как чересчур реалистичный сон.
        - Он ведь придет? - не отстает Платон. - У тебя же с ним назначено свидание здесь? Хочешь, я с ним поговорю, как мужчина с мужчиной?
        Фыркаю, и Платон хмурится. Как будто я поставила под сомнение его мужественность. Мне же смешно оттого, что он собирается говорить с самим собой.
        - Никто не придет.
        - Но твоя одежда…
        - Сегодня с Юлей мы идем в клуб. У меня просто не будет другого времени, чтобы переодеться. Вот я и оделась заранее.
        Глаза у Платона лезут на лоб.
        - Юля собралась в клуб? А как же Егор?
        - Костя посидит с ним.
        - И в какой клуб собрались? - барабанит пальцами по столу.
        - Не знаю, Юля выбирала.
        - И ты пойдешь в таком виде?
        Платоном в роли заботливого папочки решил поиграть в «Модный приговор»?
        - Не совсем. Под водолазкой у меня топик без бретелек.
        Платон медленно кивает, а взгляд становится задумчивым.
        Наверное, копит силы, чтобы дать мне еще парочку полезных напутствий и отеческих наставлений, но в это время к столику подходит… она.
        Подняв глаза на эту женщину, я понимаю, что худший обед в моей жизни решил побить все рекорды отстойности.
        Платон не выглядел удивленным, а Оксана, появившись в ресторане, без промедления двинулась прямо к нему. Она все еще в пальто, которое блестит от капель дождя, а мокрый зонт у нее из рук забирает официант только теперь, подскочив к нашему столику.
        От мысли, что у них была запланирована здесь встреча, меня словно обдает ледяным ветром.
        - Платон, - улыбается она, - прости за опоздание!
        - Оксана, - откашливается Платон, - это Лея, подруга моей дочери. Лея, это Оксана, мать Кости.
        - О, та самая Лея? - широко улыбается Оксана. - Наслышана.
        Ощущаю укол совестливости. Оксана искренне радуется знакомству, тогда как я с каждой секундой ненавижу ее все сильнее.
        Я видела ее фото, Юля отправляла, но никогда не видела в живую. Но теперь их так легко представить вместе, что к горлу неминуемо подкатывает тошнота.
        Оксана - тот тип женщины, которым мне никогда не стать. Она движется без суеты, мягко и плавно. Дорогое и в то же время простое трикотажное платье, небрежно наброшенный на шею платок, даже массивный браслет на тонких запястьях - все детали ее внешности подчеркивают достоинства ее фигуры.
        За шесть прошедших лет я многое сделала для того, чтобы измениться. Усиленно занималась спортом, чтобы угловатые колени, плоская попа и ровные, как жердь, ноги стали выглядеть женственными, чтобы в фигуре появились плавные изгибы, но появление Оксаны, утонченной, изящной и такой взрослой, сводит на «ноль» все мои попытки.
        Мои длинные и неуклюжие пальцы, острые коленки, большой рот и непослушные волосы - на самом деле, никуда не делись. Как и сороковой размер обуви. Оксана же щеголяет, как Золушка, в аккуратных сапожках ну самое большое - тридцать седьмого размера.
        Волосы Оксаны идеально уложены мягкими волнами, и она не поправляет их каждую минуту, в отличие от меня. Я же так и не смогла избавиться от привычки касаться волос, убирать их за уши или накручивать на палец.
        В результате гладкая уложенная прическа держится на моей голове от силы первые полчаса, а потом я снова чучело огородное с торчащими, будто солома, во все стороны волосами.
        - Я должен идти, - Платон поднимается. - Не плати. Я сам.
        Я будто снова очутилась на своем восемнадцатилетии, когда Платон ушел в сауну с одной из маминых знакомых, при том, что пришел на вечеринку вообще с другой.
        А мне только и остается, что смотреть ему вслед.
        В бессмысленной ревности стискиваю зубы. Слежу за тем, как он подходит к ней, помогает снять пальто и отодвигает для нее стул.
        - Что-нибудь еще? - спрашивает официант, но я мотаю головой.
        Все мои мысли сейчас там, за другим столиком, где сначала говорит Платон, а потом Оксана, а он очень внимательно ее слушает.
        Почему я решила, что у них все кончено? Они созданы друг для друга. Независимые, красивые и оба - взрослые. Широкие плечи и резкие линии в фигуре Платона только подчеркивают женственную хрупкость Оксаны.
        Всю свою жизнь я только и делаю, что смотрю, как его уводят другие женщин.
        И все они подходят ему больше, чем я.
        ГЛАВА 8. БАССЕЙН
        Ухожу с головой под воду, чтобы всецело отдаться гребкам и взмахам. Достигнув противоположного бортика, здороваюсь с Родионом. Я пришел раньше назначенного времени.
        - Уже начал? Молодец! - хвалит Родион. - Платоша, а что за девочка к вам теперь ходит? Видел ее уже дважды.
        Родион отличный тренер, но цены бы ему не было, перестань он столько сплетничать. Диву даюсь, как это он успевает быть в курсе абсолютно всех событий в жизни жильцов нашего многоквартирного комплекса.
        И даже появление Леи от него не ускользнуло.
        - Подруга моей дочери.
        Разворот, мощный удар руками. Толчок ногами.
        Но бассейн заканчивается слишком быстро. А еще вода ни капли не охлаждает.
        - А я решил, ваша новая няня, - не моргнув глазом, продолжает разговор Родион. - Я бы такую тоже нанял… Ты видел эти ноги? Люблю высоких женщин.
        Боже, дай мне сил.
        - Она занимается каким-то спортом? - слышу следующий вопрос после очередного круга. - Может, спросишь, не хочет ли она сменить фитнес-клуб? Я бы сделал для нее хорошую скидку.
        Как она собирается служить в армии, если любой половозрелый мужик тут же начинает пускать слюни на ее фигуру?
        - Бесполезно, Радик. Она скоро вернется в Израиль.
        - Ах вот откуда медовый загар, - смакует Радик. - Сразу видно, что не копоть из солярия…
        - Может поговорим о чем-то другом?
        - Без проблем!... Так, что у нас там на повестке дня? А, секс для здоровья. Как у тебя дела с этим, Платоша? Ты, конечно, делаешь мне кассу тренировками дважды в день, но, ради бога, когда ты перестанешь сублимировать в нашем хлорированном водоеме и позаботишься о своих переполненных тестикулах?
        Выпустив воздух из легких, просто ухожу под воду. Других разговоров мне, похоже, не видать.
        Как и секса.
        В голове вертится только один вопрос: «А если Оксана права?»
        Я не стал врать и придумывать другую Юлину подругу, а честно указал на Лею и сказал, что ее донимает какой-то питерский женатый мужик, уже не первый год. Морочит девушке голову, а сам палец о палец не ударил ради нее.А я, как друг семьи, хочу помочь и поговорить с ним по-мужски. Расставить точки над «и».
        Сама Лея его сдавать не хочет, но ведь от зоркого ока Оксаны ничего не утаишь. Если кто из мужчин ее круга завел себе молодую любовницу, она ведь наверняка должна знать?
        - Что ж, пора и тебе узнать об этом, Платон, - вздохнула Оксана и сочувствующе похлопала меня по руке. - Твой друг, Ростов, зажигает с молодой любовницей. Все поначалу думали, он к ней в Москву мотается, но там у него и правда какие-то дела по работе. В этом плане все чисто. А вот в Питере… Говорят, из-за нее его третий брак и развалился. Он ее скрывает ото всех, но шила в мешке не утаишь. Говорят, даже, что тянутся эти отношения до неприличия долго. Так что тебе не меня надо спрашивать, а друга своего...
        Я был бы рад отмахнуться от этих слов. Но чем больше об этом думал, тем неспокойнее мне становилось.
        Даже сексу со мной нашлось объяснение. Со стороны Леи эта выходка - чистейшей воды месть. Ведь Никита Ростов мой лучший друг, который столько лет водит ее за нос.
        Логично?
        Лея уже не была наивной восемнадцатилетней девицей. Ей эта игра в кошки-мышки тоже надоела, вот она и воспользовалась мной. Да и Ростов святым не был, пока она в своем Израиле служила.
        Или так, или придется поверить в то, что она как-то вдруг воспылала страстью именно ко мне. Но с чего вдруг?
        После встречи с Оксаной я позвонил Саре Львовне. Не стал пока говорить о том, на кого пали мои подозрения. Постарался узнать все, что матери Леи известно об этом мужчине.
        Ему больше тридцати, он женат, живет в Питере. Почти ничего, короче. Опять пообещал с ним разобраться и призвать к ответу.
        Потом старался работать, но мысли о Лее вместе с Ростовым не давали покоя. Он же козел, каких поискать! Нет, как друг он отличный, но и я не ношу юбки.
        А как мужик Ростов кобель-кобелем!
        И развелся недавно. А если он сделал это ради Леи, ведь наверняка обещал ей бросить жену и раньше?...
        А если он еще и женится теперь на ней? Ведь женитьба для Ростова - раз плюнуть! В холостяках он ходить не умеет!
        Что ж, если он добьется ее руки, тогда Лея не вернется в армию, а это же хорошо? Этого же мы и добиваемся?
        Ее не убьют, не пристрелят, и она не будет подвергать свою жизнь опасности. Отлично же, да?!
        Подумаешь, станет четвертой женой самого известного Питерского кобеля. И вряд ли последней!
        Лучше, черт возьми, не придумаешь!
        А если Ростов ее любит?...
        Не так, как остальных, а по-настоящему. Вдруг он понял, что все остальные женщины ей и в подметки не годятся и что все эти годы он искал именно ее? Есть же у него тоже глаза. Видит же он ее внешность, и если раньше, это была другая девушка, то теперь… Теперь перед ней устоять невозможно.
        Ведь бывает же и такое, даже Ростов, теоретически, способен влюбиться так же сильно, как я когда-то любил свою жену? Всем сердцем и навсегда?...
        Зависаю посреди бассейна, едва двигая ногами. В груди разрастается острая пульсирующая боль. Тру грудь, но боль не проходит.
        - Платош, ты чего? Белый весь. А ну вылезай из воды!
        Кое-как добираюсь до бортика, кряхтя, как столетний дед. Тру грудь, будто это поможет унять боль. От каждого движения словно что-то впивается в легкие, прошивает ткани насквозь, до рези в глазах.
        - Сердце, да? Сердце? А я тебе говорил, хватит убиваться спортом! Врача? Вызвать врача? Может, тебе хоть медсестра отсосет…
        Радион помогает мне вылезти, и я наконец-то делаю полный вдох без боли.
        Прошло. Отпустило.
        - Вали домой, Платоша. И не появляйся в бассейне неделю минимум. Понял меня? Напугал до чертиков, монах хренов. Баба тебе нужна, говорил я тебе? Говорил?!
        Говорил. Следуя твоему совету и набросился на одну, так теперь проблем не оберешься.
        Сажусь на шезлонг, собираясь с мыслями, как вдруг в бассейн влетает моя Юля.
        - Спасибо, что позвонил, Родион!
        - Отец в порядке, Юлечка!… Ох, здрасти, мы ведь не знакомы?
        Да твою же мать!
        Следом за Юлей к бассейну выходит Лея.
        Водолазку свою она уже сняла, как и обещала. Я решил, что тогда она была вызывающе одета? Черта с два! Теперь на ней бирюзовая тряпка, обтягивающая грудь. Никакого лифчика, естественно. Это, видимо, и есть тот самый топик.
        Юбка такая, что наклонись Лея у дороги - аварии обеспечены. Ее бедра мелькают под юбкой, и это выглядит в сто раз лучше, чем когда она сидела за столиком траттории.
        На бесконечно длинных ногах остались те самые сапоги. Макияж стал ярче. Ее алые губы я вижу с другого конца бассейна.
        Я вообще ее как-то частями вижу: рот, торчащие соски, голые бедра. И каждый раз задаюсь вопросами, кто она? Откуда взялась эта женщина и как сделать так, чтобы ее ноги снова оказались на моих плечах?
        Но после приходит отрезвляющая мысль - это Лея, и трогать ее нельзя.
        Да, та самая Лея Розенберг - нескладная курчавая девчонка, с брекетами и очками с широкой оправой, - это вот она.
        Но ее яркий образ, прочно засевший в моих мозгах в самых развратных позах, равнодушен к голосу разума. И эти картинки снова и снова превращают меня в неандертальца с дубиной в штанах.
        - Пап, тебе плохо? Пап?!
        Только сейчас перевожу взгляд на Юлю и вижу, что и она разоделась хоть куда. Грудь выпрыгивает из туго затянутого корсета, а под кожаными штанами длиннющие шпильки.
        Хочу заорать, но изо рта вырывается только какой-то хрип:
        - Никуда ты в таком виде не пойдешь…
        - Пап, давай, не сейчас, тебе нельзя нервничать. Ты можешь встать?
        Боль в груди уже прошла, а воркование Радика только добавляет мне сил.
        Радик окучивает Лею, которая ко мне даже не подошла. А ведь я, можно сказать, был на пороге смерти. Ну да, ну да. Одолела ее неземная страсть в аэропорту, черта с два! Хотела своему женатику доказать, что взрослая, и отомстить наверняка хотела. Вокруг пальца меня обвела, а я и рад, старый дурак.
        - Лея, помоги отцу подняться в квартиру!
        При мысли о тесном пространстве и торчащих сосках, которые будут отражаться в зеркальных стенах лифта, перед глазами снова темнеет.
        - Я сам… - отвечаю Юле, набрасывая на плечи халат.
        - Нет-нет! Посмотри на себя, бледный опять весь. Тебя же без присмотра оставлять нельзя! А я заберу твои вещи, не волнуйся. Радик покажет твой шкафчик.
        ГЛАВА 9. ПЛАТОН ЕДЕТ В КЛУБ
        Давлю на глазные яблоки так сильно, словно хочу выдавить себе глаза. Пофиг на макияж, все равно ни в какой клуб мы с Юлей после того, как ее отцу стало плохо, не попадем.
        Без толку.
        Вид полуобнаженного Платона, по торсу которого медленно стекают капли воды, выжжен на моей сетчатке навечно.
        Еще в отеле я потеряла дар речи, когда он избавился от рубашки, и я увидела идеальные рельефные плечи, твердый торс без намека на пивной живот и широкую спину, которую спустя четверть часа самозабвенно царапала ногтями.
        Видеть его снова голым, рядом, в лифте, который нестерпимо долго поднимается до двадцать первого этажа, оказывается то еще испытание.
        А еще в бассейне я чуть не стала второй Карениной. Нет, мне не под поезд захотелось броситься. Как влюбленная Анна на глазах у светского общества чуть не бросилась к Вронскому, свалившемуся с лошади, так и я чуть не устремилась к Платону с громким криком.
        То-то Юля удивилась бы, что я так сильно об ее отце пекусь.
        Но хватит думать о себе.
        Тем более, Платон очень тяжело дышит, вцепившись до побледневших костяшек в поручни лифта.
        - Вам плохо? В глазах не темнеет? Хотите на меня опереться?
        Я не могу оставаться в стороне, если ему нужна поддержка.
        - Стой, где стоишь. И перестань уже выкать, чтоб тебя! Опереться… Во мне же весу в два раза больше!
        - Я в армии изучала первую помощь! Знаю, как делать непрямой массаж сердца, искусственное дыхание и даже интубацию!
        - Интубацию, говоришь? - медленно и двусмысленно тянет он.
        Чувствую, как вспыхивают щеки.
        - Это не то, что вы подумали. Это когда в горло…
        Платон смотрит на меня в упор, как кот смотрит на воробья за окном, и я окончательно тушуюсь.
        - Так что там с горлом?... Я весь во внимании.
        Голос у него низкий, охрипший. А грудь вздымается слишком часто. Его шатает, и пусть он издевается надо мной, уж это я отличить могу, но и приступ в бассейне нельзя со счетов сбрасывать.
        - Можно я измерю ваш пульс?
        Платон протягивает мне руку, и я зажимаю вену на запястье. Но его близость, жар его кожи под моими пальцами мешают сосредоточиться даже на банальном счете. Я только чувствую биение его сердца, и оно частое, рваное, стремительное, будто Платон бежал марафон.
        - У вас заболело сердце в бассейне? Что вы почувствовали?
        Хочу отпустить его руку, все равно подсчитать ничего не могу, но Платон той же рукой перехватывает мою за кисть и тянет на себя. Кладет мою ладонь себе на грудь, в районе сердца
        - Сначала здесь…
        Он ведет мои пальцы ниже. Подушечками пальцев я будто пересчитываю ему ребра.
        - А потом здесь.
        Останавливается, не сводя с меня взгляда.
        - Так что со мной, доктор?
        Моя рука начинает жить своей жизнью. Явно слетев с катушек, я продолжаю свой «осмотр».
        Пальцами обвожу ребра, веду по линии пресса к правой стороне его торса, поднимаюсь к плоскому темному соску. Скольжу подушечками к шее, где вижу, как бьется синяя бугристая жилка. И чуть выше, возле уха, обвожу пожелтевший засос, оставленный там моими же зубами три дня назад.
        Попытки убедить себя, что произошедшее в номере отеля было лишь моим сном, разбиваются об этот реальный синяк на его коже.
        Воспоминания о его руках, губах и члене обрушиваются лавиной и вытесняют разумные доводы, аргументы и даже обиду за все сказанные сгоряча слова.
        В конце концов, оба мы хороши.
        - Ты его любишь?... - вдруг шепчет Платон. - Сильно?
        Соображаю медленно, как пациент психоневрологического диспансера под тяжелыми транквилизаторами.
        - Кого?
        - Ты знаешь, о ком я. Как его зовут?
        Слишком далеко завела меня моя же собственная ложь. И что теперь делать? Признаться, что все выдумала?
        Но как сказать ему, что это без него я жить не могу? Можно подумать, Платона обрадует такая новость.
        Убираю руку с его шеи.
        - Вы последний, с кем я стала бы обсуждать свои чувства.
        Лифт наконец-то останавливается, и я выхожу первой. Платон идет следом, огибает Костю, который выбегает к нам навстречу и, прошествовав по коридору, захлопывает за собой дверь своей спальни.
        - Никому не добрый вечер, - кивает Костя. - Я смотрю, Платон в привычном для себя состоянии.
        Появившаяся следом Юля спасает меня от необходимости говорить. Эмоционально и взволнованно она рассказывает Косте произошедшее в бассейне, а после требовательно стучит в дверь отцовской спальни.
        - Ты не можешь закрываться у себя сейчас, папа! А вдруг с тобой что-то случится? Выходи ужинать!
        Платон возникает на пороги спальни. В одних джинсах.
        - Я не голоден.
        Дверь снова закрывается прямо перед Юлиным носом.
        Юля начинает колотить с удвоенной силой.
        - Эта песня будет вечной, - закатывает глаза Костя. - Я беру на себя жену, а тебе достается Платон.
        - Чего?! Ты о чем?
        - Их надо разнять, иначе наговорят друг другу лишнего. Платон не учитывает, что его дочка такая же вспыльчивая, как и он. Любят они друг друга невероятно, но и доводить тоже обожают. Юль! Юль, там Егор плачет. Идем к нему!
        Верный своему слову, Костя подхватывает жену за талию и тянет в другую сторону. Уже через секунду в длинном питерском коридоре я остаюсь одна.
        И что Костя имел в виду, когда говорил, что мне достается Платон? С ним-то я что должна делать? Если его не трогать, так он сам и успокоится, верно?
        Решив, что все логично и ломиться в его спальню я точно не буду, на цыпочках разворачиваюсь к кухне, чтобы переждать бурю там, но тогда же слышу, как Платон снова распахивает дверь.
        Он успел одеться полностью.
        На нем те темные джинсы, которые я уже видела, только теперь я могу убедиться, как хорошо они обтягивают его крепкие бедра. И наверняка ягодицы, но мне этого не видно, так как Платон стоит ко мне лицом, но мое воображение этот факт не останавливает. На ворот темной футболки капает с влажных волос, которые Платон кое-как ерошит полотенцем.
        - Ты мне и нужна, - говорит он. - Пойдем.
        Швырнув в спальню мокрое полотенце, Платон идет в противоположную сторону к входной двери.
        - Вы куда? - семеню я за ним. - Вам надо лежать! Отдыхать!
        В ту же секунду я оказываюсь вжата в стену.
        - В последний раз тебя предупреждаю. Хватит выкать. Я старше тебя на каких-то десять лет. И напомню, что три дня назад это ты, Лея, ты и только ты умоляла меня двигаться быстрее, еще быстрее, и вообще не так чтобы стеснялась. Так что не надо сейчас из меня старика делать.
        По его виду понятно, что в таком состоянии с ним лучше не шутить, но я все равно не могу сдержаться.
        - На тринадцать.
        - Что на тринадцать?
        - Вы старше меня на тринадцать лет, Платон. Так куда вы… То есть мы идем?
        - А куда ты в этом бесстыдном виде собралась? Забыла уже?
        - Я собиралась в клуб. Но вместе с Юлей!
        - Что ж, у Юли, как видишь, семья и сын, и она страшно занята, а я вот совершенно свободен и готов составить тебе компанию, чтобы как следует повеселиться. Так что накидывай куртку и поехали.
        - Но вы… Ты себя плохо чувствуешь, и лучше бы вам… Тебе провести время в постели, а не в накуренном помещении!
        - Логично. Тогда выбирай, Лея. Либо мы едем в клуб, либо проводим это время в постели, но тоже вместе.
        - Вы шутите, Платон?
        Раньше, чем я успеваю опомниться, Платон задирает мою юбку, обнажая ягодицу, и припечатывает ладонью.
        - Так на тебе еще и чулки? - удивленно выдыхает он сквозь зубы.
        - Вы что делаете?! - начинаю вырываться, но только получаю еще один шлепок, уже по другой ягодице.
        Задница теперь горит с обеих сторон одинаково, а в ядовито-зеленых глазах Платона беснуется пламя.
        - Я предупреждал тебя, чтобы ты завязывала со своим выканьем? А что делают с плохими девочками? Их наказывают, Лея.
        От обиды хватаю ртом воздух. Шлепками по заднице меня не наказывали даже в детстве, не говоря уже о том, что наказание у Платона выходит неоднозначное.
        Сразу после он принимается легко поглаживать мои горящие ягодицы, причем явно не осознает, что же он делает. А ведь нас в любой момент могут увидеть. И не только Костя.
        Набираю полные легкие, чтобы выпалить:
        - Я считаю, что это мог быть сердечный приступ, и самое глупое, чем можно заняться после такого, это уехать из дома черти куда на ночь глядя! Но ради Юли и только ради нее, я отправлюсь вместе с… тобой, потому что я правда учила первую медицинскую помощь. И хоть вы… Ай!...
        Третий шлепок оказывается в разы чувствительнее предыдущих. Наверное, еще и из-за контраста: за мгновение до шлепка Платон сжимал мои ягодицы, впившись в них пальцами.
        Кожа горит невыносимо, его близость бесит до невообразимости, хочется влепить ему пощечину и поцеловать, причем одновременно.
        - И хотя ты совершенно невыносим, я все равно не могу позволить… подвергать свою жизнь опасности! - тяжело дыша все-таки заканчиваю свою тираду. - И хватит меня бить! Отпусти… - слог «те» я вовремя проглатываю.
        - Быстро учишься, молодец.
        Платон убирает руки и перестает вжимать меня в стену. Вовремя.
        В коридоре появляется Юля.
        - Пап? Лея? А куда это вы собрались?
        - Возможно, ты знаешь - Лея изучала в армии первую медицинскую помощь, - спокойно произносит Платон, и только я знаю, что за каждым его словом немеряно сарказма. - Так вот Лея осмотрела меня и считает, что мне нужно обратиться к врачу. В круглосуточную больницу мы сейчас и поедем.
        - О, Лея, спасибо тебе! - Юля бросается ко мне на шею, а я гляжу в смеющиеся глаза Платона, который больше никак не выдает своего состояния. - Зная его характер, я так боялась, что папа откажется показываться врачам!
        Ну не козел, а?
        Платон раскрывает входную дверь и пропускает меня первой. Мы снова оказываемся в лифте, в котором я занимаю максимально далекий от него угол.
        Говорить с ним, пока у меня так горит задница, совершенно не хочется.
        Пытаюсь юркнуть на пассажирское сидение, чтобы не сидеть рядом с ним, но слышу:
        - Ага, может, тебе еще детское сидение принести?... Спереди садись! Как взрослая!
        Стиснув зубы - и почему-то ноги, - устраиваюсь на пассажирском, справа от своего разъяренного водителя.
        ГЛАВА 10. ПОТЕРЯ ТРУСИКОВ
        В клубе не протолкнуться, но для такого, как Платон, даже в забитом зале все равно нашелся столик.
        Платон втолкнул меня в огражденную кабинку, куда официанты тут же стали носить то, что по меню полагалось вип-гостям: шампанское, виски, фрукты и даже суши.
        - Я пить не буду, а ты угощайся.
        Театр одного актера надоел мне еще у Дмитриевых дома, поэтому я просто забиваюсь в угол, откуда и гляжу на него рассерженным вороненком.
        Рядом с Платоном я остаюсь ради его здоровья, как я ему и сказала. Если вдруг прихватит сердце, я буду начеку.
        Свою слишком короткую юбку я прокляла еще в машине. Теперь в кабинке, с неудобными мягкими диванами, то и дело пытаюсь подтянуть юбку ниже, но это бесполезно. Лишней ткани просто неоткуда взяться.
        Платон за стол не сел. Остался стоять у ограждения, оглядывая беснующийся зал сверху вниз.
        - Иди сюда.
        Встаю и иду к нему. Там музыка громче, басы тут же ударяют по барабанной перепонке, а тело вибрирует в такт музыке.
        Чтобы я его услышала, Платон наклоняется и произносит прямо в ухо:
        - Видишь знакомых? Кого-то, кто тебе очень дорог?
        В изумлении распахнув глаза, смотрю не на гостей клуба, а на него.
        - Что ты задумал? - ору в свою очередь в его ухо.
        - Ищу тебе жениха, как и просила твоя мама!
        Возвращаюсь в кабинку и все-таки опустошаю бокал шампанского. Похоже, вечер будет долгим.
        Платон появляется следом. В кабинке можно говорить спокойно, черт его знает, как устроена тут звукоизоляция, но спасибо за нее.
        - Значит, твоего обожаемого и единственного в клубе нет?
        - Мне не нужен жених.
        - Есть будешь?
        - Нет.
        - Тогда поехали.
        - Надеюсь, домой?
        Платон не отвечает. Мне ничего не остается, как идти следом, обратно в машину.
        Через четверть часа Платон тормозит возле другого ночного клуба. Рядом с ним припаркованы дорогие иномарки, видимо, тут ценник еще выше.
        - Выходи.
        - С дуба рухнули, Платон? - выпрыгиваю из машины следом. - Собрались меня по клубам Питера всю ночь возить, чтобы найти то, не знаю что?!
        Не успеваю даже опомниться, как оказываюсь прижата грудью к капоту. Под щекой у меня холодная сталь, а вдоль голых ягодиц гуляет холодный ноябрьский ветер.
        Платон успевает закрыть меня собой от проезжающей мимо машины. Чувствую, как его пах упирается мне в ягодицы, а своими руками он выкручивают мои запястья, прижимая к пояснице.
        - Лея, - шепчет он на ухо, как тогда в клубе. Только сейчас темно, тихо и холодно, и ему совсем не нужно наклоняться ко мне так близко. - Я разве плохо объяснил в прошлый раз? Мне казалось, ты поняла, что не надо больше мне выкать.
        Он прекрасно удерживает обе моих руки одной ладонью.
        Второй - ведет по моей спине, вдоль позвоночника, прямо к ягодице, с которой откинута и без того короткая юбка.
        Жмурюсь, но шлепка нет.
        Вместо этого Платон поглаживает мою ягодицу. Задумчиво, как водят ручкой по бумаге во время телефонного разговора, вычерчивает пальцами загадочные узоры.
        А потом скользит рукой ниже, к внутренней стороне бедра. Кончиками пальцев, едва касаясь кожи, чертит невидимые на моей коже линии, то опускаясь к границе сапог, то поднимаясь выше и выше.
        Каждый раз его пальцы замирают в каком-то миллиметре от моих бикини.
        Запретные, острые ощущения накрывают меня с головой. Я забываю, как дышать. Распластавшись в этой унизительной позе на капоте, стискиваю зубы, чтобы хотя бы не дать воли стонам.
        Но в его руках я больше не принадлежу себе. Теряю власть над телом, и бедра сами отзываются на движения его пальцев, и эта реакция моего тела не остается без внимания Платона.
        Его рука тут же оказывается между моих ног. Ласкает, поглаживает, заставляет открываться перед ним еще больше.
        Ребром ладони будто невзначай касается моих трусиков, вызывая в позвоночнике мириады искр. А сквозь стиснутые зубы все-таки вырывается стон.
        Даже затылком ощущаю его победоносную ухмылку, но мне уже все равно. Я вся горю в ожидании его прикосновений, и он дает мне то, что мне нужно.
        Сжимает мое белье в кулаке и тянет, так что ткань сильно впивается в нежную кожу. Я переступаю с ноги на ногу, всем телом умоляя о большем.
        Платон цепляет пальцем мои трусики и стягивает их до сапог. От громкого треска я напрягаюсь всем телом, и через мгновение остаюсь стоять без белья. А Платон вместо того, чтобы продолжить, просто убирает руки и отступает на шаг назад.
        Я остаюсь лежать в унизительной позе на его капоте, с широко расставленными ногами и наверняка подрагивающими коленками. В чулках и без белья.
        - Так понятнее, Лея? Кажется, это работает лучше шлепков?
        Чертов самодовольный козел! Только ставит на мне опыты!
        Кое-как выпрямляюсь, оттягиваю юбку. Делу помогает мало - под ней теперь гуляет ветер.
        Вижу, как Платон прячет трусики в кармане своих джинсов, а после кладет руку мне на поясницу и подталкивает к клубу.
        Сердце так громко грохочет в груди, что, когда Платон заводит меня в новый ночной клуб, басы меня уже не впечатляют. Щеки горят, а перед глазами словно туман.
        В теле от каждого движения вспыхивают искры.
        А Платон, конечно же, специально выбирает самый дальний от входа столик. Он чрезвычайно долго ведет меня через весь зал к этому столику, так что на стул я опускаюсь нервно и очень аккуратно.
        Суетливый официант расставляет передо мной тот же набор напитков. Количество роллов на этот раз на тарелках, впрочем, меньше. А виски и шампанское уже марочные.
        Впрочем, вкуса шампанского я все равно не чувствую, когда опрокидываю в себя первый бокал. В голове шумит, желудок сжат спазмом, так что второй бокал тоже опустошаю на автомате.
        К Платону начинают подходить знакомые. Все с интересом на меня косятся, но никто не задает ни одного вопроса.
        Сценарий повторяется. В какой-то момент Платон выталкивает меня на лестницу, с которой обозревается весь ночной клуб, как на ладони. За стеклянной перегородкой есть даже ресторан, где светло как днем и видны лица всех посетителей. По украшениям дам и дорогим часам на руках мужчин становится понятно, что тут собирается бомонд Санкт-Петербурга. Среди них Платон и собирается искать мне жениха.
        - Узнаешь кого-нибудь, Лея?
        Лица мне и правда не знакомы, а о большем Платон не спрашивает.
        Он отводит меня обратно к столу, где мне приносят вторую бутылку шампанского.
        Только опустошив еще один бокал, понимаю, что «Цезарь» был моей последней едой за последние двенадцать часов. Роллы, впрочем, оказываются безвкусными, и рис застревает в пересохшем горле. Поэтому я выпиваю еще бокал, раз уж шампанское все равно открыли.
        Музыка нравится мне все больше. В теле наконец-то появляется легкость, и отсутствие нижнего белья меня уже смущает не так, как раньше.
        Я вдруг оказываюсь на ногах. А потом меня тянет туда, куда-то в толпу, где всем весело и все танцуют. Платон все равно ушел здороваться с очередными знакомыми, так что ничто не мешает мне отдаваться ритму, двигая бедрами в такт музыке. Надеюсь, так мне удастся потушить пламя, которое медленно сжигает меня весь вечер.
        Сейчас я не хочу решать, что делать со своей ложью. Не хочу думать, как вырулить из этой тупиковой ситуации, в которой Платон ищет собственную тень.
        Рядом оказывается какой-то мужчина. Он ослепительно улыбается во все тридцать два зуба, и на щеках, несмотря на темную щетину, проглядывают ямочки. Красивый, соблазнительный, с подтянутым телом и старше меня - на вид ему около тридцати пяти.
        Глаза у него светлые-светлые, почти прозрачные, а зрачки темные, и это сочетание напоминает мне глаза нашей служебной собаки породы хаски.
        - Привет, малышка, - выдыхает он мне в ухо.
        - Привет, Дружок, - отзываюсь со смехом.
        Мужчина принимает мое безудержное веселье за благосклонность и удваивает ухаживания. Он хорошо танцует, его руки скользят по моему телу, но в то же время он сохраняет дистанцию и не переходит черту.
        Но стоит мне взглянуть в его глаза, как я вспоминаю ту собаку, и, начинаю истерически хохотать. Но его это не парит, потому что все это время он еще и говорит что-то, только я не слышу из-за музыки. Мой смех он принимает на свой счет.
        Со всеми парнями, которым я пыталась дать шанс, было то же самое. Вроде хорош, вроде внимательный, но не Платон. И все.
        Танец становится все горячее, и это начинает меня утомлять.
        Мужчина меня не чувствует. Не улавливает мою усталость от его напора, и что я не хочу преодолевать черту приличий.
        Его дерзкие руки уже лежат на моих бедрах, и он тянет их на себя, хотя я пытаюсь вырваться.
        - Ну что ты, малышка?
        Он прижимает меня сильнее к своему твердому паху, и вот тогда до меня доходит, что юбка уже опасно задралась. Еще одно неаккуратное движение и я начну сверкать голой задницей всему залу.
        Но по телу вместо адреналина, который придал бы мне сил, разливается стылое, как холодец, онемение, а веселье уступает место панике.
        - Руки от нее убрал.
        Я бросаюсь к Платону, но он и так стоит рядом, поэтому, собственно, его голос так хорошо слышно. Даже в том единственном шаге, который я делаю, успеваю запутаться.
        Один каблук цепляет другой, и я упала бы, потому что обеими руками цепляюсь в юбку, считая, что именно ее надо удержать на месте. А уж с телом как-нибудь потом разберемся.
        Слава богу, трезвый Платон ловит меня раньше, чем я растягиваюсь на полу.
        Мужчина с глазами хаски выглядит удивленным.
        - Платон? - говорит он. - Так эта малышка с тобой, что ли?
        Лицо Платона вытягивается, а уровень агрессии в зеленых глазах стремительно снижается. Платон больше не изображает «альфа-самца».
        - Ростов?!
        ГЛАВА 11. РОСТОВ
        Отошел, называется, на пять минут! Оставил одну, вернулся из уборной, а Леи за столиком и след простыл.
        Неужели сбежала? Я даже охрану на уши поднял.
        Они-то по камерам «мою пропажу» и нашли на танцполе, выписывающую в короткой юбке кренделя. А рядом уже и какой-то мужик трется! А на бесстыднице даже трусов нет!
        В этом, впрочем, ее вины не было.
        Камеры были паршивыми, вид откуда-то сбоку. Лею-то я узнал, а вот мужика - только лицом к лицу. От неожиданности, что мог видеть их брачные танцы, которые они столько лет скрывали, поначалу теряю дар речи.
        Киваю Ростову в сторону ресторана, где тише и можно спокойно поговорить, а Лею просто тащу за руку. Она и шагу без помощи пройти не может. Когда только налакаться успела?!
        - Отпусти меня, - шипит злой кошкой. - Мне было весело!
        Смотри-ка, даже выкать перестала.
        - Жди нас тут, - говорю Ростову, указав на свободный столик.
        Лея после моих предыдущих выходок, разумеется, покорности не проявляет. Сам виноват. Что на меня нашло? Почему бы с ней по-человечески говорить, вежливо попросить не выкать?
        Нет же, каждый раз что-то откалываю.
        На этот раз вот добыл трофей.
        Трусики были даже влажными на ощупь, когда я их с нее снял. Когда почувствовал, что под юбкой у нее не колготки, а чулки аж перемкнуло. И пофигу было, что на дворе ноябрь, а дело происходит на капоте машины.
        Может, Лея уже тогда была пьяна, а я и не заметил?
        Впрочем, появление Ростова быстро остужает шальную и окрыляющую мысль, что Лея хочет меня, а значит и в отеле не притворялась. Просто на притворство ее поведение в отеле было мало похоже, я не безусый пацан, которого можно так легко обмануть фальшивыми стонами.
        Но и так, как тогда в аэропорту, тем обжигающим горячим взглядом, она на меня больше не смотрит. Почему? И что на нее тогда нашло? Ломать мне над этим голову вечно. Вразумительного ответа от нее я так и не дождался. И не дождусь, похоже.
        Вталкиваю упирающуюся алкоголичку в уборную. Слава богу, посторонних нет. Без моей помощи Лея даже на ногах не стоит, сразу же хватается за раковину, но вид у нее донельзя воинственный.
        Захлопываю дверь на защелку и смотрю на нее при ярком свете.
        - Это он? Ты по нему столько лет сохнешь?
        Может, спьяну сболтнет лишнего?
        А что я могу подумать, верно? После слов Оксаны о его молодой любовнице я больше ни о чем думать не могу.
        В конце концов, почему из всех мужчин именно Ростов оказался рядом с ней? Совпадение?
        - А те какая разница? - дерзко и очень пьяно отвечает Лея.
        Ставит даже руки в боки и смотрит на меня с вызовом. Переспать, мол, уже переспал, по заднице надавал, трусики украл. Ну что ты мне еще сделаешь, читается в ее черных глазах.
        Этот дерзкий взгляд и становится последней каплей.
        Обхватываю ее за шею и силой наклоняю над раковиной. Второй рукой включаю ледяную воду.
        Лея визжит и вырывается.
        Уже через секунду выключаю воду, и она тут же отскакивает в сторону. Струи воды текут по шее к ключицам, а меня затапливает ненавистью, исходящей от нее густыми волнами. Но хоть взгляд стал осмысленнее.
        - Повторить освежающий душ или скажешь правду?
        Лея в ответ ругается на иврите. Значит, показалось. Не протрезвела.
        Жду, пока она подсушит волосы под автоматической сушкой для рук. Драмы там в разы меньше, чем кажется. Всего пару прядок намокли, экзекуция имела больше психологический эффект.
        Лея сразу присмирела.
        И за столик, где нас дожидался Ростов, вернулась тише воды, ниже травы.
        - Виски, Платон? Девушке, может, коктейль?
        Вид у Ростова бодрый, хоть и озадаченный. По низким нотам в его голосе понимаю, что Ростов тоже хлебнул лишнего, но в отличие от неопытной Леи, на ногах держится крепко.
        - Не надо, за рулем. А девушке уже хватит. А ты как в Питере оказался? Вроде утром в Москве был.
        - Дела закончил, сел на Сапсан и приехал, - пожимает плечами Ростов. - Москва не Канада.
        Слежу за их поведением, но закадычные любовники ничем себя не выдают.
        Ростов терпеливо ждет, когда я его познакомлю с Леей, а Лея сидит нахохлившись и обиженная.
        - Так вы не знакомы, что ли?
        Лея в ответ громко фыркает и закатывает глаза.
        - Вроде нет, - Никита смотрит на меня с удивлением. - Ты чего, Платон? Все нормально?
        Да как так? Что за невероятная конспирация?
        - Ростов, это Лея, подруга моей дочери, - сдаюсь. - Лея, это Никита Ростов. Мой хороший друг.
        - Рад познакомиться, - с облегчением выдыхает Ростов. - А то я уж голову сломал, почему ты так на меня смотришь. Так ты, Платон, девочек выгуливаешь? Правильно, лучше под надзором отца оставаться. А где же Юля?
        Ростов крутит головой в поисках Юли, а Лея снова смеется и смотрит на меня блестящими глазами. Ну хоть молчит.
        - Юля дома, с сыном, - сухо и по делу отвечаю.
        Больше ведь меня ни о чем не спрашивали.
        - Аааа, - многозначительно тянет Ростов, растягивая губы в хитрой улыбке. - Так ты наконец-то пустился в отрыв?
        - Это я-то пустился в отрыв? - рявкаю в ответ. - Знаешь, что о тебе люди говорят? Почему я последний обо всем узнаю?
        Ростов моментально скисает.
        - А, так тебе уже донесли… Это Оксана, да? Она? Так и знал, что мимо нее сплетни не пройдут! Черт возьми, Платон! Я не специально молчал, просто не знал, как тебе сказать! - горячо частит Ростов. - Да и потом, я ведь не хотел, чтобы все зашло так далеко! Я пытался, честно пытался держаться в стороне от нее. Веришь? Чего я только не делал! Но не могу, проклятье, не могу! Украла эта ведьма мое сердце.
        - Ооо, - сочувственно тянет Лея. Она смотрит на Ростова заворожено, подперев щеку кулаком. - Похоже, это любовь.
        - Да какая любовь? - возмущаюсь я вместо Ростова. - Он трижды женат, а любовниц у него не сосчитать! Просто на новенькое потянуло, свежих ощущений захотелось. Ей же сколько лет? Говорят, мало!
        - Восемнадцать, - глухо отвечает Ростов. - Я в два раза ее старше.
        Лея уже сочувственно гладит его по плечу. Да что ты будешь с ней делать!
        - Я лично вас очень хорошо понимаю, - с пьяным великодушием говорит она. - А вот Платон не поймет. Черствый он человек. Сухарь. Эгоистичный мудак. Такие, как он, только о себе и думают.
        С чрезвычайно заинтересованным видом Ростов кивает, слушая нетрезвые откровения Леи, а потом переводит изумленный взгляд на меня.
        - А у тебя как дела, Платон? Рассказать ничего не хочешь?
        - Нет! И это не то, что ты там уже придумал!
        - Ваще не то! - горячо соглашается Лея. - Подумаешь, переспали! Ну с кем не бывает, верно? Мы все взрослые люди!
        Ростов не настолько пьян, чтобы надеяться, что он этих слов назавтра не вспомнит. В сердцах бью себя по лбу, считаю до пяти и максимально спокойным голосом произношу:
        - Что ж, мы, наверное, пойдем. Я тебя завтра наберу?
        - Да-да, ты уж найди время, Платон, - в тон мне отвечает Ростов. - До свидания, Лея! Рад был познакомиться. Очень рад.
        - И вам удачи с Лолитой, - продолжает жечь напалмом Лея. - До свидания.
        В машине роняю голову, лбом касаясь руля, и некоторое время просто собираюсь с духом. Меня, как лодку в шторм, швыряет от одной эмоции к другой, и поразительно, что все их во мне вызывает одна-единственная девчонка, существование которой раньше я, можно сказать, и не замечал.
        Потом молча достаю трусики и протягиваю их Лее обратно.
        Лея вскидывает чёртову бровь и окидывает меня уничижительным взглядом с головы до ног.
        Сижу и почему-то не могу сдвинуться с места.
        На часах два ночи, мне завтра вставать в семь, потом весь день работать, а я сижу и угораю с этой пьяной девчонки.
        Желтый свет фонарей падает ей на лицо, янтарем рассыпается по волосам.
        Красивая ведьма, как сказал бы Ростов. А как танцевала? Я заметил. Все, что надо, успел заметить. И высокую грудь, и тонкую талию. И широкие бедра. А что не рассмотрел, то потрогал, пока лапал ее на капоте.
        Если бы не видел ее голой, смотреть на ее фигуру было бы в разы легче. Но я видел.
        Ростов ведь тоже не слепой, другую на танцполе не выбрал. Именно к Лее свои яйца подкатил…
        Но все-таки хорошо, что это не про мою Лею сплетни уже по всему Петербургу идут. Как гора с плеч.
        - Надо же… - качаю головой, заводя мотор. - Восемнадцать! Сломает девчонке жизнь старый хрыч и глазом не моргнет.
        - Почему сразу сломает? Может, он всю жизнь именно ее и ждал!
        Сколько же в ее голове романтической чуши!… Ждал он именно ее, ага, восемнадцатилетнюю Лолиту. А чтобы не так скучно было, успел за это время жениться. Трижды.
        - Каждую свою жену Ростов любит искренне и самозабвенно. Жаль только недолго. Такой уж он человек.
        - А вы в любовь, значит, не верите?
        - Кто вы-то? - сразу закипаю. - Нас тут что, много? Или напилась так, что двоится в глазах уже?
        - Ну хватит, Платон. Достало уже. Привычка у меня выкать!
        - Вот и завязывай с этой привычкой. Я тебя голой видел, а ты передо мной на коленях стояла, Лея!
        - Я помню, кто меня глубокому минету три дня назад учил.
        - Ну вот и не выкай больше, - отзываюсь хрипло.
        - Ладно, - тяжело вздыхает. - Хотя за выходку в туалете я вас… Тебя… Короче, все еще убить готова… Так что там с любовью?
        - А что с ней? - завожу машину. - Ей, как видишь, все возрасты покорны. Зуб даю, через полгода Ростов имя этой ведьмы и не вспомнит… Кого-кого, а уж ведьм в его жизни хватает. Ну что, отвезти тебя к маме?
        - Не надо к маме, - вдруг бледнеет сержант израильской армии.
        С ее лица сбегает вся краска, и Лея за секунду становится зеленой. Это от страха перед Сарой Львовной, что ли?
        - Что-то мне нехорошо… Платон, тормози!
        Из машины Лея в итоге выскакивает на ходу, потому что тормозной путь, мокрый снег и реакция от недосыпа у меня не такая уж быстрая. Но я хотя бы не успел разогнаться.
        Как она на ногах только удержалась на этих своих каблучищах? Выпрыгнув из машины, несется к реке, виснет на каменном ограждении.
        Нашла время смотреть на мосты!
        Когда я, бросив машину заведенной, несусь к ней, Лея, перегнувшись через каменный парапет, извергает содержимое своего желудка в Неву. Никакие мосты ее не впечатлили...
        На ветру да без белья, колгот, нормальной куртки и в этой тряпке-топике, ее тут же начинает колотить крупной дрожью, так что снимаю с себя собственную куртку и набрасываю на нее.
        Лея сдавленно стонет и виснет на моем плече.
        - Полегчало?
        - Не знаю… - у нее зуб на зуб не попадает. - Мне так плохо, Платон… Так плохо.
        - Могу себе представить. Ладно, горе ты мое луковое, поехали к нам. Маме тебя сдавать в таком состоянии настоящее преступление. Сам напоил - сам и уложу.
        Помогаю забраться обратно в машину и застегиваю на ней ремень безопасности. Печка и так работает на полную.
        - Укладывайте… Только давайте без глубокой глотки, - бормочет она с закрытыми глазами, - а то у меня челюсть до сих пор болит.
        Когда я подъезжаю к дому, она уже спит.
        ГЛАВА 12. ЛАВА ГОРЯЧАЯ, ЛАВА ОГНЕДЫШАЩАЯ
        Мы с Платоном снова в одной постели.
        Он пытается меня раздеть, а я только извиваюсь, тянусь к нему и уже не сопротивляюсь. Но обнять его не могу, постоянно промахиваюсь. Платон почему-то движется в два раза быстрее меня, а я чувствую себя, как горячая лава: медленная, густая и огнедышащая.
        Желание никуда не делось. Так и бурлит в крови, разбуженное его действиями на парковке.
        Мне так хочется сказать ему правду, признаться в сокровенных фантазиях. Нет, речь идет даже не о любви.
        Я хочу признаться ему в том, что мне понравилось.
        Я в восторге от всего, что он делал со мной в том номере отеля, ведь остальные мужчины ему и в подметки не годятся. Рассказать, как рада, что мне достался такой учитель, как он. И что я хочу продолжать открывать свои грани чувственности, но только вместе с ним.
        Воображаемые фразы, когда я пытаюсь их озвучить, не выходят такими же изящными. Платон в ответ только усмехается, в последний раз окидывает меня взглядом на постели, где я, как мне кажется, лежу в очень соблазнительной позе, и уходит.
        Опять уходит, оставляя меня одну.
        Меня качает на волнах разочарования, обиды и жалости. Не знаю, сколько времени проходит, пока я ворочаюсь в постели, пытаясь все-таки уснуть, но потом мои глаза окончательно распахиваются.
        С трудом, но все-таки встаю.
        Я так не могу. Он где-то рядом. Я чувствую.
        Выхожу в темный коридор, и его спальню вижу сразу, дверь едва прикрыта. Если бы он не ждал меня в гости, то закрыл бы ее полностью, верно?
        Крадусь тихо, как кошка на охоте. Широкая подтянутая спина Платона белеет на темных простынях.
        Спит или только делает вид, что спит?
        Поднимаю прохладный шелк и юркаю к нему. На мне ничего нет. Футболку я сняла еще в спальне, когда вертелась в постели. Платон всеми силами пытался ее натянуть на меня, но я говорила, что не хочу и что мне жарко.
        Но без него оказалось холодно.
        А теперь хорошо.
        Кожа к коже. Рядом. Вместе.
        Столько лет я мечтала дышать его воздухом, спать в одной с ним постели и просто быть рядом. И моя мечта исполнилась.
        Сандаловый аромат, пропитавший его постельное белье, баюкает меня, и я наконец-то засыпаю.
        Ночь, впрочем, длится недолго. Назойливый трезвон будильника прерывает мои фантазии о том, как будут звать нашего третьего с Платоном сына.
        Тянусь к телефону, чтобы вырубить противный писк, который так близко ко мне, прямо под ухом, и в это же время еще одна рука тянется в ту же сторону. Но вместо будильника сжимает мою голую грудь.
        Вырубив будильник, я с наслаждением возвращаюсь обратно к томительному сну, в котором уж точно не дам Платону спуску.
        Его рука как раз скользит по моей груди, сжимая чувствительные соски. И я выгибаюсь к нему навстречу, чувствую бедром его твердое и горячее желание. На нас нет одежды и хорошо, не надо тратить время на раздевание.
        Видимо, Платон тоже так решил. Вторая его рука уже у меня между ног. Сейчас он наконец-то доведет дело до конца, которое начал еще вчера.
        Развожу для него бедра, приподнимая поясницу. Он ласкает меня с нужным и правильным напором, и я извиваюсь, ищу его губы, но в итоге впиваюсь зубами в плечо. Стоны так и рвутся наружу.
        Еще чуть-чуть.
        Еще немного.
        Проклятый будильник снова орет.
        Похоже, я его не выключила, а только переставила.
        Мои глаза распахиваются с твердым намерением его все-таки выключить и досмотреть такой приятный сон, но я вижу на потолке над собой светильник, которого никогда не было в моей казарме.
        Или на съемной квартире в Израиле.
        Я его вообще никогда не видела.
        Как и всю обстановку в этой комнате.
        Пожалуй, единственный, кого я хорошо узнаю, это Платон. И судя по его ошарашенному виду, на этот раз он меня тоже узнал сразу.
        Он упирается на локоть второй руки, тогда как другая его рука… Действительно находится между моих ног. Это не было сном.
        Я в его постели.
        Голая.
        - Лея? - хрипло уточняет Платон таким тоном, словно не уверен в моем имени. - Ты настоящая?
        - Я думала, это сон.
        - Я тоже.
        - Пап! Ты в порядке? У тебя будильник звенит, слышишь?
        - Все хорошо, Юль!
        Трель будильника наконец-то стихает.
        Я лежу, ни жива, ни мертва. Платон рушится обратно в постель, слева от меня и закрывает лицо руками.
        - Я лава, - тянет он с усмешкой, явно подражая моим интонациям, - горячая и огнедышащая!... Как ты сюда-то попала, лава? Я ж тебе зубы помог почистить, раздел, а потом спать уложил.
        Калейдоскоп событий прокручивается перед глазами, и по ощущениям я краснею вся. От корней волос до кончиков пальцев на ногах.
        - Я была так пьяна, что ты раздел меня сам? - едва слышно спрашиваю.
        - И потом я даже ушел, - гордо отвечает он. - Хотя ты очень просила меня остаться. Я вот только не понимаю, здесь-то ты как потом очутилась?
        - А я не смогла без тебя заснуть… И пришла.
        - И даже футболку, которую я на тебя с таким трудом натянул, смотрю, сняла. Так и запишем. Пришла, значит, сама среди ночи, голая и воспользовалась моей беспомощностью.
        Матрас прогибается, и Платон садится.
        Не хочу этого делать, но мои глаза сами косят в его сторону.
        Спит он, значит, голым.
        Еще один факт из жизни отца моей подруги, который я предпочла бы не знать.
        По телу пробегает волна спазма, сосредотачиваясь внизу живота. Происходящее сном не было, и сейчас мои бедра легко подрагивают, требуя закончить начатое. Но вместо этого я натягиваю одеяло до самого подбородка и думаю, что остаться в Израиле навсегда будет самым лучшим решением.
        Оставаясь ко мне спиной, Платон встает с кровати и открывает створку шкафа. Завороженно гляжу на его ягодицы.
        - Ты занимаешься только плаванием, Платон?
        Бросает беглый взгляд через плечо.
        - Да, а что?
        - Лея, - говорит с тяжелым вздохом, оставаясь ко мне спиной. - Я все-таки не железный. Кышь отсюда.
        Могу поспорить, что все-таки железный. Я хорошо это почувствовала.
        - Я извиняюсь, что так все вышло… И вчера, и сегодня утром тоже.
        - И ты совсем не умеешь пить.
        - Не умею.
        - А еще держать язык за зубами.
        - Черт, я же ляпнула о нас твоему другу? Никите Ростову? - со стоном ухожу под одеяло с головой. - У тебя будут проблемы?
        Оставаясь ко мне спиной, Платон пожимает плечами.
        Позорище-то какое. Понятно, почему Платон иметь со мной дела не хочет. Вешаюсь ему на шею, ставлю его в неловкое положение.
        - Я в душ, а ты вот, лови чистую футболку и выходи к Юле. Сбежать с двадцать первого этажа через окно, как понимаешь, не выйдет.
        Качаю головой.
        - Я останусь тут, навечно! Мне так стыдно еще никогда не было.
        - Вернусь, а ты все еще будешь в моей постели, я за себя не ручаюсь.
        Выглянула, одним глазком на него посмотрела. Не шутит.
        Я бы осталась, если бы не Юля по ту сторону двери. Это все еще ее отец, а она не знает правду.
        И если бы я только не врала ей несколько лет до этого… Тогда признаться в своих чувствах было бы куда проще.
        Какая ж я бедовая, Господи…
        Платон ушел в смежную с его спальней вторую ванную комнату. Услышала, как зашумел душ.
        А я натянула на себя брошенную им футболку, волосы пальцами расчесала.
        Перед смертью не надышишься.
        Выскочила в коридор и нос к носу столкнулась с Костей.
        У того глаза на лоб полезли.
        - Костя, ты только…
        - Молчи, ага. Я понял.
        ГЛАВА 13. ПРОСЬБА ЮЛИ
        Забегаю в гостевую комнату, где меня и пытался вчера уложить спать Платон. Постель стоит разворошенная, на полу валяется сброшенная футболка.
        Щеки заливает краской, когда я представляю, как он стягивал с меня сапоги, юбку и топик. А я в это время изображала лаву горячую. Больше никогда пить не буду.
        В чем же мне выйти к Юле? От моей одежды разит, как после атомного взрыва на пивзаводе. В историю с больницей она после такого амбре не поверит. Разве что я скажу, что на меня цистерну с медицинском спиртом опрокинули.
        Лучше останусь в этой футболке. И надену, пожалуй, только сапоги. И то не сейчас, а то в сапогах и футболке на голое тело к завтраку…
        Сбегала в ванную комнату, почистила еще раз зубы пальцем, смыла вчерашний макияж, которого и так мало осталось.
        На голове - взрыв на макаронной фабрике. Питерская влажность дает о себе знать.
        Кошмар.
        Даже несмотря на ламинирование, кончики снова вьются. Еще не так сильно, как раньше, но я-то знаю, что от них ждать. Это только начало.
        Что ж. Надо идти. Больше прятаться невозможно.
        Выхожу на кухню, где уже сидит Юля.
        - Лея! Костя сказал, что ты осталась у нас, но я не поверила! Вы так поздно вернулись вчера? Что сказал врач?
        Врач.
        Так, что же он мог сказать?
        - Все хорошо, - сдержанно отвечаю. - Пришлось врача, конечно, подождать, вот мы и задержались, но зато твоего отца обследовали вдоль и поперек.
        Кстати, обследоваться Платону по-настоящему не помешает тоже. Только как его заставить пройти обследование?
        Натыкаюсь на внимательный взгляд Кости. «Вдоль и поперек, говоришь?» Как мне теперь объяснить, что это не то, что он подумал?
        Да никак.
        - Кофе? - наконец, оживает Костя.
        - Воды, если можно, - говорю, с трудом ворочая сухим языком.
        Осушаю стакан воды и жизнь немного налаживается.
        - Ну вот… Вернулись мы поздно, так что Платон мне свою футболку одолжил для сна, а то моя одежда не очень для этого подходила.
        - Слава богу, что все хорошо, - зевает Юля. - Радик говорит, что папа чуть не утонул вчера! Он ему запретил заниматься неделю, а то и больше. Знаешь, папа из этого спортклуба прямо не вылезает. Как на работу туда ходит. А ему, похоже, нельзя перенапрягаться. Все-таки возраст.
        - Твой отец не такой старый, Юль. Он у тебя еще хоть куда.
        И снова натыкаюсь на очень внимательный взгляд Кости. Мне бы перестать болтать! Может, я еще не отрезвела до конца?
        - Знаешь, мне было бы в разы спокойнее, если бы у него кто-то был… - продолжает Юля. - А то живет один, как сыч. Всё работа да работа, а иногда командировки. Но что я могу? Отец говорит, что ему никто не нужен и что ему хватит нас с Костей и Егором. Но если мы вдруг съедем?
        Завтрак, как говорится, перестает быть томным. Одиночества Платон боится, как огня. Мне это мама говорила еще в тот день, когда мы от Дмитриевых в день приезда уезжали. Мол, повезло, конечно, Платону с дочкой и ее мужем, но аж видно, как он с помощью чужой семьи от собственного одиночества бежит.
        А ведь задумай Юля с мужем съехать, - не вечно же им в родном гнезде сидеть, - Платон останется один-одинешенек и он это знает.
        Мама моя как в воду глядела.
        - А вы что, хотите съехать?
        Юля мнется и смотрит на Костю в поисках поддержки.
        - Не смотри так на меня, - отзывается ее муж. - Это целиком твое решение. Я сделаю так, как ты скажешь.
        - Этот наш с тобой детский альбом разбередил мои воспоминания, - вздыхает Юля. - Я ведь правда не могу представить жизни без балета!… Но ведь я папу люблю, как я его одного тут брошу? Особенно после этого приступа?
        Накрываю ее ладонь, жестом объясняя, что нет нужды передо мной оправдываться.
        - Я знаю тебя с раннего детства, Юль. И знаю, как много для тебя значит балет. И еще я очень рада, что тебе достался такой понимающий муж.
        - Я еще блинчики могу, - отзывается Костя и плюхает передо мной стопку оладий.
        Великолепные круглые и пышущие жаром оладьи, к которым Костя подвигает пиалу с вареньем из белой черешни. Варенье узнаю сразу, его тоже готовит Ида Марковна.
        При виде этого великолепия я плакать готова. Еда после вчерашнего в меня совершенно не лезет. Язык до сих пор как наждак, а желудок в ужасе после вчерашних доз алкоголя.
        И только обонятельные рецепторы бьются в благоговейном оргазме, когда я наклоняюсь ближе к оладьям.
        - Эти оладьи… Это седьмое чудо света да и только… Где ты себе такого мужа откопала, Юль?
        - Не поверишь, в СИЗО.
        Юля смеется. Оладьи она, кстати, не ест. Сколько ее помню, ради балета она всегда держит строгую диету.
        Выходит, Костя приготовил оладьи для меня, себя и, похоже, Платона. Четвертая пустая тарелка предназначена для отца Юли.
        Егор оладьи еще не ест, он качается в специальном шезлонге и бьет ладошкой подвешенные перед ним игрушки.
        - А теперь объясните мне, причем здесь балет, твой отец и ваш переезд?
        Юля затравленно оглядывается на спальню Платона.
        - Только папе пока ничего не говори, хорошо? Он будет нервничать, а ему сейчас лучше себя поберечь.
        - Не скажу. Я же не самоубийца.
        Юля хмыкает. Она тоже понимает, что «нервничать» - это еще мягко сказано.
        - Мне предложили роль во втором составе в спектакле, и это очень хороший шанс вернуться к карьере. Ведь мне тоже сначала нужно вернуть себе форму. А от таких ролей лучше не отказываться, если я посижу дома еще полгода, то танцевать я буду у воды* и то не факт.
        В балете жесткий режим, и выходить из строя надолго нельзя, это мне в свое время еще Яков объяснил.
        Но мой брат - мужчина, ему легче, чем женщине. Ему не придется уходить в декретный отпуск, как ушла на пике своей формы Юла, которая от того, что родила, не стала любить балет меньше. И никто ее ждать не будет.
        Молодые дарования ежегодно заканчивают Академию и стремятся к театральному Олимпу изо всех сил и не щадя себя, ведь ведущих ролей не так чтобы много, а кандидатов хватает.
        - Пока звучит логично, - киваю. - Но есть загвоздка, как я понимаю? Роль это хорошо, но с чего ты вдруг говорила аж про переезд?
        - Все дело в репетициях… Они аж на другом конце города! И мало того, что сами репетиции будут занимать по четыре-пять часов в день, допустим, постепенно я свыкнусь с таким режимом и к тому же там будут перерывы, но еще два часа в день отнимает дорога до тренировочного зала! А если бы мы сняли с Костей квартиру рядом с залом, то я смогла бы каждые два часа приходить домой и кормить Егора. И не тратила бы на дорогу время впустую. Ведь я все еще кормлю грудью, Лея… И я совершенно не знаю, что делать.
        Да уж. Ситуация не из легких.
        - Мы уже и так думали, и по-другому. Потом за квартиру зацепились, даже выбрали одну поближе, хотела уже папе признаться… Но вот как после вчерашнего отца сейчас одного оставлять? А если ему плохо снова будет? Что тогда?
        - На сиделку Платон вряд ли согласится, - ровным тоном произнес Костя, но от этих слов мои щеки все равно вспыхнули.
        Тут бы мне сказать, что врач торжественно объявил, что с сердцем у Платона все в порядке, да вот я не знаю этого. Ведь ни в какой больнице мы не были, а что там у Платона с его сердцем на самом деле - все еще неизвестно. Боль в груди может говорить об инфаркте или микроинфаркте, и ничто не гарантирует, что он не повторится. Особенно если Платон выйдет из себя, когда узнает о переезде Юли…
        - Ну, твой отец взрослый человек и должен понимать, что у тебя своя семья, планы и взгляды на карьеру.
        - Я ей сказал то же самое, - долил жене кофе Костя. - И потом, может, Платон недолго еще в холостяках ходить будет…
        На Костю мы уставились обе. И обе в шоке.
        - Ты что-то знаешь? - взвилась Юля. - Папа с твоей мамой общается? Они помирились?!
        - Я так… Гипотетически, - пожал плечами Костя.
        Оксана - первый вариант, который пришел Юле на ум. И все правильно, я ведь тоже не знаю, зачем Платон вчера встречался в траттории с матерью Кости.
        - Кстати, Лея! - поняв, что от Кости ей ничего не добиться, Юля переключилась на меня. - Ты ведь вчера провела с моим отцом весь вечер в больнице? Он никакой женщине не звонил? Не слышала?
        Впихиваю в себя оладушек. Махом. Святотатство, конечно, такие оладьи, не распробовав есть, но что поделаешь?
        Пожимаю плечами, не видела, мол, ничего не слышала. Никаких женщин рядом с ним не было.
        - Чего такие невеселые? Костя опять соду вместо сахара насыпал?
        Платон занимает свое место за столом, а хмурый Костя сразу же подвигает ему кофейник, варенье и пиалу с оладьями. Отточенным семейным жестом.
        - Всего один раз было, будет вам вспоминать. Я тогда две ночи не спал из-за коликов. Я не то, что соду от сахара, я чуть комнаты не перепутал и в вашей спальне чуть не лег.
        - Ну такое с каждым может случиться, правда, Лея? - прижигает меня зеленым взглядом Платон.
        Он хорошо выглядит. Цвет лица ровный, глаза блестящие, на губах улыбка. Никаких признаков неполадок с сердцем.
        На широких плечах новый пиджак, цвета мокрого асфальта. Верхние пуговицы сорочки по-семейному расстегнуты, а на сгибе локтя два галстука.
        - Какой выбрать? - перехватывает мой взгляд Платон.
        - Вот ты папа даже галстук себе выбрать сам не можешь! - вспыхивает Юля. Она допивает кофе, берет сына и уходит.
        - Чего это она? - не понимает Платон. - Опять не спали ночью? Переходите уже на бутылочки, говорил я вам? Не наедается Егор, жить вам не дает, взяли бутылку и скормили. И ничего вреда от смеси не будет. Вон какая Юля выросла! И ничего!
        Понимаю, что стала свидетелем давнишнего неразрешенного спора. Упрямая Юля продолжает кормить сына грудью, но его аппетиты растут, а ее жизнь меняется.
        Слушать отца она не хочет, а он еще и масла в огонь своими галстуками подливает. Не заговори она о переезде, то и не стригерили бы ее эти галстуки… А так…
        Костя тоже подхватывает свой кофе и идет следом за женой.
        Мы с Платоном остаемся одни.
        ГЛАВА 14. ГАЛСТУКИ
        - Часто у них ночные посиделки?
        Платон пожимает плечами.
        - Не знаю. У них маленький ребенок, разве может быть иначе?
        - Но им же нужно высыпаться! Ты что, совсем не помогаешь с внуком?
        Увлеченно проглатывает один оладушек за другим.
        - И все-таки, Платон.
        - Я свои ночные бдения отсидел, когда Юля была маленькая.
        - То есть, ты им не помогаешь.
        - А что я могу? - разозлился. - Она еще кормит грудью, а Егор не успокаивается ни у кого, кроме как у нее на руках. Песенки, тетешки, стишки - все до задницы, когда ему нужна мать!
        - А ей нужен балет…
        - Что ты сказала? - хмуро уставился на меня.
        - Ты слышал.
        - Какой еще балет? У нее маленький ребенок, семья!
        То есть, все еще хуже, чем я себе представляла. Платон даже не понимает, что балет из жизни Юли не исчез навсегда, она только поставила карьеру на паузу.
        - И не смей снова закатывать глаза. Бесит страшно!
        - Как тут не закатывать глаза, если ты жизнью своей дочери вообще не интересуешься?
        - Не успела приехать, а уже раскомандовалась!
        Он вдруг усмехнулся.
        - Знаешь, тебя тут очень не хватало. Зря ты с армией так решила… Юля была бы на седьмом небе, если бы ты осталась в России.
        - В качестве кого? Твоей содержанки?
        - Я уже извинился, Лея… Это предложение никак меня не красит, но что есть, то есть. Такова моя жизнь… Ничего другого я предложить не могу. В чувства не верю, за новыми женами, как Ростов, не гонюсь. Но я мужчина и мне нужен секс. А за хороший секс я готов платить, сколько нужно.
        - И со мной… Тебе было хорошо?
        - Да.
        - А если я… - мой голос осекся.
        Платон будто окаменел.
        - Закончи свою мысль, - говорит тем же голосом, каким когда-то велел открыть рот и дышать носом.
        - Нет, это плохая идея.
        - Не могу ее оценить, пока не узнаю.
        - Забудь, - тряхнула головой. - Забудь, Платон…
        Ну точно на меня до сих пор действует алкоголь. Иначе что на меня нашло? В своем уме такое ему предлагать?!
        Он допил кофе и съел последний оладушек на тарелке. Вымыл руки и снова взялся за брошенные на другой стул галстуки.
        Приподнял один, скривился, покрутил во все стороны другой.
        - Какой галстук выбрать? У меня сегодня важная встреча.
        - С кем? - постаралась, чтобы голос звучал ровно.
        А если с Оксаной опять? Зачем он прихорашивается?
        - Я думал, галстуки выбирают в зависимости от цвета костюма, а не от того, с кем предстоит встреча… И все-таки я скажу, раз тебе интересно. У меня встреча с одной женщиной. Я встречаюсь с ней на работе последние полгода.
        - Так пригласи уже ее на свидание, чего ты пристал ко мне?
        Откидываюсь на спинку стула, сложив руки на груди.
        - А ну да, как я забыла, ты же считаешь свидания бесполезной романтической чушью… Значит, полгода вместе работаете, а ты до сих пор ничего не сделал? На тебя не похоже. Как так? Ты же сразу ноги врозь, рот нараспашку. По-моему, совершенно неважно, какой при этом на тебе будет галстук.
        Что я делаю? Зачем подливаю масла в огонь?
        Смотрит на меня ядовито-зеленым, пристальным взглядом. От одного только его взгляда в теле снова вспыхивают вчерашние искры.
        - Умеешь завязывать галстуки?
        - Еще бы, - фыркаю.
        Я же не умею! Зачем я это говорю?!
        - Тогда завязывай.
        Жаль этого нельзя сделать на расстоянии или силой взгляда. Встаю на негнущихся ногах и обхожу стол.
        Платон смотрит сквозь меня, куда-то в залитое дождем окно во всю стену. Видимо, там куда интереснее, чем здесь.
        Беру со спинки стула один из атласных галстуков. Тот, что меньше всего подходит под цвет его костюма. Ну а что? Не передо мной же красоваться, а перед какой-то кикиморой с работы.
        Где у него вообще изнанка? А начало у галстуков с узкой стороны или широкой? Да какое вообще начало?...
        Платон любезно раздвигает для меня ноги, чтобы я подошла ближе.
        Облизнув пересохшие губы, распрямляю ворот рубашки.
        - По-моему, сорочку нужно застегнуть.
        - И без тебя знаю, - огрызаюсь.
        Берусь за последнюю пуговицу и застегиваю. Аккуратно, чтобы не коснуться даже случайно его шеи или подбородка.
        Платон побрился. От него так приятно пахнет одеколоном, мылом и свежестью, а мне сейчас так не хватает под футболкой трусиков, не говоря уже о мозгах и нормальной одежде.
        Теперь галстук.
        Пропускаю его под твердым воротом и берусь за оба конца, судорожно соображая, как из него сотворить хоть какой-то узел.
        И тут Платон касается моих голых ног.
        Гладит чувствительную кожу под коленками, поднимаясь все выше. Забирается под края длинной футболки и поглаживает мои бедра, чуть ниже ягодиц.
        Я остаюсь на ногах только благодаря тому, что держусь за его галстук, как за вожжи. Измученная томительной лаской, я только и могу что выдохнуть:
        - Что ты делаешь?...
        Его пальцы уже выше, он то оглаживает округлости моей задницы, то чувствительно сжимает. Большими пальцами при этом Платон оглаживает бедра спереди, не касаясь меня там, где я снова хочу ощутить его руки больше всего на свете.
        - Пытаюсь понять, в какую игру ты играешь. То ты бросаешься на меня с голодным взглядом, то уверяешь окружающих, что по уши влюблена в другого. То флиртуешь с другим, то забираешься ко мне в постель голая. А теперь еще и ревнуешь. Или мне показалось? Я уже голову сломал над твоим поведением, Лея. Но самое главное, что я до сих пор не могу понять, это почему ты так смотрела на меня в аэропорту?
        - Как так? - произношу едва слышно.
        Не могу удержать на нем свой фокус. Мои глаза закатываются, ведь в тот же момент обеими руками Платон все-таки касается меня между ног.
        Самым первым прикосновением он катапультирует меня едва ли не в космос. Мне не нужна прелюдия. Со вчерашнего дня я готова вспыхнуть от малейшей искры.
        Его ласка становится бесстыдно быстрой, откровенной, и ее цель подарить мне наконец-то ускользающее наслаждение. Цепляюсь за его плечи. Галстук из моих ослабевших пальцев соскальзывает на пол.
        Мое тело объято пожаром.
        Я шире раздвигаю для него ноги, позволяя пальцам глубже погружаться в мое тело, доставляя то неземное удовольствие, которое возможно только с ним.
        По телу пробегает дрожь, а дыхание замирает…
        Но где-то в пиджаке Платона звенит телефон.
        Чертыхнувшись, Платон отпускает меня и кое-как достает телефон.
        - Это твоя мама, - произносит он, глядя на экран.
        Меня трясет, я не то что говорить сейчас не могу, я просто вся, целиком, подчинена одной-единственной потребности, которая снова не утолена.
        Видимо, по мне понятно, что говорить с мамой я сейчас точно не могу.
        На звонок Платон отвечает сам.
        - Да, Сара Львовна, слушаю… Где Лея? Так она у нас ночевала, зря волновались… Ну да, могла бы вам и позвонить, но эти дочери… Ну да, моя уже замужем, но я вас прекрасно понимаю…
        А в моей голове в это время крутятся его слова про то, как я на него смотрела. А как? Я не знаю, себя в этот момент не видела.
        Помню, что была счастлива, что Юля отправила за нами не мужа, а именно Платона. Я просто радовалась долгожданной встречи с ним.
        - Нет, в клуб они вчера не пошли… Что? Лею все-таки видели в клубе? Не может быть! Наверное, обознались. Она ведь так изменилась…
        Платон резко выпрямляется.
        - В смысле?...
        Он напряженно вслушивается в телефон, бросая на меня необъяснимые взгляды. Что еще такое?
        Мама, что ты там говоришь такое, что у него вся краска с лица сбежала?!
        - Хорошо, я не буду говорить Лее, что вы звонили. До свидания, Сара Львовна.
        Он откладывает телефон в сторону и смотрит на меня.
        - Тебя видела в клубе какая-то бывшая одноклассница.
        - Ясно. А тебя?
        - Меня она не знает, так что описала твоей маме какого-то взрослого мужика, который затолкал ее дочь в уборную, а потом вошел следом за ней и закрыл за собой дверь.
        - Дурацкая была выходка, согласись? - не могу сдержаться я.
        - Я пытался настоять на том, что это была не ты… Но похоже, одноклассница была убедительней. Так что твоя мама считает, что этой ночью ты встречалась с этим своим… - Платон щелкает пальцами в поисках приличного слова, но так его и не находит. - И теперь Сара Львовна преисполнена священным материнским долгом найти его и заставить на тебе жениться. Потому что она не позволит, чтобы кто-то поступал так с ее дочерью на глазах у приличного общества.
        Прикусив изнутри щеку, чтобы не засмеяться при виде побелевшего Платона, уточняю:
        - Это все, что она сказала?
        - Еще, что она этому мудозвону оторвет его яйца, потому что ей от него даже долгожданные внуки не нужны.
        - Вот это вы попали, Платон… Сочувствую. А ведь всего-то и надо было, что голову вчера включить.
        Он за какую-то секунду укладывает меня животом к себе на бедра и припечатывает ягодицы ладонью.
        - Определись, Лея, - цедит мне на ухо Платон. - Пять минут назад ты текла от моих прикосновений и прекрасно даже не выкала. А теперь что началось? Правила со вчерашнего дня не изменились. Выкаешь - получаешь по голой заднице. Все просто.
        - Отпусти меня, извращенец! Мало тебе вчерашнего? Хочешь, чтобы нас и дома увидели? Как ты Юле потом объяснишь, что меня через колено перекинул?
        Поднимаюсь с его колен и поправляю футболку.
        - Мама остынет, - говорю, - и она это не всерьез, ну про твои Фаберже…
        - Мама твоя сказала, что найдет всех, кто был в том клубе. И найдет мудака. А мне мои Фаберже, знаешь ли, нравятся!
        Смеюсь в голос, а Платон вдруг смотрит на меня как-то совсем иначе.
        - Вьются… - хрипло говорит он. - Твои волосы снова вьются.
        Касаюсь волнистых локонов и пытаюсь заправить их за уши. Я не хочу снова становиться одуванчиком с копной непослушных кудряшек. Почему Господь дал таким, как Оксана идеальные волосы, а мне какой-то синтепон вместо волос?
        - Это все влажность… А еще я сегодня не расчесывалась нормально. Ужасно, должно быть, смотрится.
        Но Платон ничего не говорит. Он только смотрит на меня в каком-то изумлении, словно в первый раз видит.
        Потом все-таки поднимает с пола уроненный галстук, отряхивает, поглядывая на меня с неодобрением, и спрашивает:
        - Если не умеешь завязывать галстуки, чего врешь?
        - Как это не умею? - снова злюсь я. - Это ты меня отвлек!
        Платон не может сдержать улыбки.
        - Эта женщина, с которой я встречаюсь сегодня, мне в матери годится. Она мой новый бухгалтер.
        - Тогда лучше взять второй галстук, - тоже честно отвечаю. - Этот никуда не годится. Да еще весь пыльный теперь.
        На моих глазах человек, который сказал, что не умеет вязать галстуки, два счета справляется сам.
        - Ты же сказал, что не умеешь!
        - Я спросил, умеешь ли ты, но сам ничего такого не говорил.
        Телефон начинает трезвонить снова. Платон быстро и хмуро отвечает, потом бросает мне:
        - Мне пора на работу, подвезти тебя?
        - Нет, я останусь. Помогу Юле с ребенком.
        - Ты домой-то поедешь сегодня? Хотя бы за новым бельем?
        Он снова пытается заглянуть под мою футболку, но получает по своей наглой руке.
        - Боюсь, что я как приеду, так дома и останусь. Меня мама не выпустит.
        - Дай знать, если Сара Львовна будет зверствовать.
        - В каком смысле? - иду за ним в коридор, где он набрасывает на себя пальто. - Поможете мне отпроситься у мамы?
        - Лея! - рычит он.
        О боже, опять?!
        С криком «Я случайно!» со всей силы вжимаюсь задницей в ворох верхней одежды. Платон пытается подступиться ко мне сзади и так, и эдак, но на этот раз я перехитрила его.
        Впрочем, торжество длится недолго.
        В мгновение ока его руки снова оказываются под моей футболкой. Платон очерчивает недоступные ему бедра, талию и останавливается на голой груди.
        Сжимает ее обеими руками, так сильно, что я вскрикиваю, а потом большими и указательными пальцами стискивает и выкручивает соски, пристально наблюдая за моей реакцией.
        Сдержаться я не могу. Но чтобы хоть как-то заглушить этот позорно громкий стон, я прикусываю нижнюю губу.
        - Вчера я сомневался, но сегодня… Тебе же нравится, когда я так делаю! - удивляется Платон. - Получается, ты специально, что ли, нарываешься?
        Для него я по какой-то необъяснимой причине взяла и бросилась в его объятия в самую первую встречу. И пока я молчу, Платон так и будет искать какого-то третьего в моей жизни.
        Но если бы я была ему безразлична, то и он не делал бы всего того, чем он со вчера со мной занимается. Так? Если бы Платон хотел выбросить меня из головы или пресечь любое наше общение, то не лез бы мне под юбку при каждом удобном случае. Разве нет?
        - Сейчас абсолютно случайно! - выдыхаю. - Клянусь.
        - Допустим, - великодушно соглашается Платон. - Но зачем тебе это, Лея? Почему ты играешь со мной в кошки-мышки?
        Этот полный надежды внутренний шепот так и подмывает признаться. Сказать ему правду. Рассказать о своих чувствах.
        Слова жгут горло, как кайенский перец. Может, хватит ходить вокруг да около? Что будет, если я скажу ему об этом прямо сейчас?
        - Я…
        Голос срывается, а сердце вот-вот проломит грудную клетку. Неужели я верю в то, что он станет возиться с влюбленной дурочкой?
        Да, мне станет легче. Тайна перестанет быть тайной, но Платона я потеряю. Уверена, он даже общаться со мной перестанет. Ведь чувства и отношения - не для него. Сколько раз Платон говорил мне об этом?
        Платон оглаживает большим пальцем мою грудь, задерживаясь, как заядлый реаниматолог, на моем сердце.
        - Как быстро стучит… Боишься?
        Киваю.
        Потерять тебя боюсь, вот чего я боюсь. А это неминуемо случится, если я дам себе волю.
        А ты только скривишься и отмахнешься.
        Нет, не захочет Платон возиться с какими-то там чувствами.
        А если смолчу…
        То скоро уеду, и все произошедшее между нами просто увезу с собой, как самый драгоценный и хрупкий сувенир, о котором никто не узнает.
        Из квартиры доносятся голоса Юли и Кости, и Платон убирает руки из-под моей футболки. Отходит на шаг назад.
        - Не бойся меня, Лея. Давить не буду. И руки распускать тоже перестану. Тебе нравится другой, это я хорошо запомнил.
        На смену жару приходит холод. Моему дикому сердцебиению и наверняка отразившемуся на лице смятению он нашел собственное объяснение.
        Вот пусть так все и остается.
        ГЛАВА 15. РАЗГОВОР С МАМОЙ
        - Явилась? - встречает меня дома мама. - Вспомнила наконец-то о матери?! И что это на тебе надето?
        - Юля свои спортивные штаны одолжила.
        Не могла же я в одной футболке и сапогах приехать. Маму бы удар хватил. Хоть мне и двадцать пять, и маме прекрасно известно обо всех моих парнях, с которыми у меня что-то было, такой разъяренной она не была даже тогда, когда на утро после своего восемнадцатилетия я честно рассказала ей, что прошлой ночью лишилась девственности.
        Секретов у меня от мамы нет, ну кроме одного.
        И проблем от него не счесть…
        Из-за угла, хромая, показывается Яков.
        - А вот и гулящая сестрица вернулась.
        Из-за травмы Яков пока не ходит на репетиции, и судя по его довольному виду, развлечений дома ему явно не хватало.
        Яков младше, но все неприятности, как мама любит говорить, ей доставляю всегда именно я. Возможно, именно преданность балету спасла брата от многих губительных увлечений.
        А если Яков с кем-то и спит, то скорей всего с балеринами. И обе стороны делают все ради того, чтобы это был действительно безопасный секс. Никто не хочет лишиться карьеры или поставить ее на неопределенную паузу, как это произошло с Юлей из-за внезапной беременности.
        Жизнь Якова подчинялась жесткому режиму, репетициям и урокам в Академии. Так что поводов для переживаний Яков не давал. Ну кроме его многочисленных травм, которые, впрочем, заживают на нем, как на собаке.
        - Твой брат никогда не доставлял мне таких хлопот, Лея! - заводит привычную шарманку мама, пока я стягиваю с себя куртку и сапоги. - Мне все о твоих развлечениях известно! Тебя вчера видели. С ним!
        Голова гудит от выпитого, нехватки сна, а во рту горьким пеплом ощущаются последние слова Платона. Теперь он постарается держаться от меня, как можно дальше, а мне что делать?...
        - Так что с сегодняшнего дня ты под домашним арестом, Лея! - подводит итог нотациям мама.
        - Мама, но мы же не для того прилетели в Россию, чтобы я сидела в четырех стенах.
        - Раньше думать надо было! Почему ты вообще позволяешь ему так с собой обращаться?! На глазах у всех какой-то мужлан запихивает тебя в уборную, а потом закрывается там вместе с тобой! Лея, как ты могла так низко пасть?
        - Ну, это же любовь всей ее жизни, - произносит Яков.
        - Доченька, тот, кто любит, так поступать не будет! Ему было бы не все равно, что подумают о тебе другие люди! Нет, Лея. Я все решила! Мне обо всем рассказали, так что мое решение окончательно. Ты будешь сидеть дома.
        - А тебе не рассказали, что мы вышли из этой уборной через пять минут? Все было совсем не так, как ты себя накрутила, мама.
        - Хочешь, чтобы я изменила свое мнение о твоем хахале? Тогда пусть приезжает, как приличный человек, а не зажимает тебя по углам в ночных клубах! Разве он не должен со мной познакомиться? Какие у него вообще планы на тебя? Куда эти отношения приведут, если тянутся уже столько лет?
        Никуда не приведут, мама.
        Теперь сидеть мне дома до скончания века. Ведь никакой женатый принц спасать меня не приедет.
        - Ладно, я поняла, мам.
        Сегодня сил бороться с ветряными мельницами у меня нет.
        - Ох, девочка, моя… - в глазах мамы блестят слезы, и она бросается ко мне с объятиями.
        - А вот сырость разводите без меня, - ковыляя, Яков возвращается на свой диван.
        Мама ведет меня на кухню. Наливает горячий чай, ставит передо мной тарелку винегрета и те самые соленые помидоры от Иды Марковны, бабушки Юли. Костя поделился помидорами с мамой еще в вечер приезда.
        - Голодная, наверное? На тебе лица нет, Лея. Ты с таким восторгом возвращалась в Россию, а посмотри на себя сейчас… Глаза потухшие, лицо зеленое. Волосы всклокочены. Как я могу спокойно смотреть на то, как ты себя мучаешь?
        После Костиных оладушек, да алкоголя, аппетит ко мне так и не вернулся. Даже ароматные, кисло-сладкие, красные, ровные помидорки не радуют.
        - Все в порядке, мам, - тру глаза. - Ничего такого не было, как кому-то там показалось. Мы зашли туда поговорить, потому что кругом было шумно. А через пять минут вышли.
        - И до чего договорились?
        - Он решил оставить меня в покое.
        Наверное, можно считать слова Платона итогом этого вечера, так ведь?
        Мою маму должны успокоить такие слова. Она ведь этого и хотела.
        - Что?! - Иерихонской трубой вопит моя мама. - Как это «оставить в покое»? Значит, поигрался и бросил, как ненужную игрушку? А то, что ты шесть лет его ждешь, это для него значит ерунда?!
        - Ну, а что ему делать? - вступаюсь я за Платона. - Эти отношения нас никуда не приведут. Да и не любит он меня. Это я ему на шею вешаюсь! Вон, как у Якова с Юлей. Как-то помогла ему его детская любовь? Нет, Юля искренне полюбила Костю, а не Якова!
        - Я все слышу! - кричит из другой комнаты подбитый балерун. - Не надо мне косточки перемывать! И этого мудака не упоминайте в моем доме!
        - Это у вас с Костей взаимное, - кричу так, чтобы брат точно слышал.
        - Лея, я знаю, что чувствам не прикажешь, - тяжело вздыхает мама. - Но что же получается… Ты впустую столько лет по нему убивалась?
        Развожу руками.
        - Он никогда мне ничего и не обещал, мам. И даже ничего специально не делал для того, чтобы меня с ума свести. Просто так вышло, что все мои мысли в какой-то момент стали только о нем одном… Знаешь, мне в Израиле было легче. Ненамного, но все-таки легче, потому что далеко было до Питера. Но здесь, в одном с ним городе… Я так больше не могу, мам…
        - Нельзя же так сильно любить того, кому ты не нужна, Лея!… Пусть вы говорили, пусть ничего не было в той уборной, но мне очень ярко описали то, как он тебя тащил туда, а ты упиралась. Это ужасно.
        - Если бы я могла его разлюбить, я бы это уже сделала… Прости, мам. Что-то нет аппетита. Пойду к себе.
        На маме лица нет, но так будет лучше.
        Пусть выбросит из головы мысль, что сможет кого-то призвать к ответу или оторвать мудаку яйца, если он не захочет на мне жениться.
        Платон может спать спокойно и за свои Фаберже не переживать.
        Душ, свежая одежда и родная постель - мой маршрут не требует особого мыслительного процесса, тем более голова с каждой минутой болит только сильнее.
        Я собиралась позвонить Юле, рассказать хотя бы часть правды о вчерашнем, потому что и так завралась, но сил на еще один тяжелый разговор у меня просто нет.
        Падаю в постель и тут же проваливаюсь в сон.
        По закону подлости снится мне снова Платон.
        И на этот раз никакой будильник не мешает нам достигнуть пика.
        Так что просыпаюсь в поту, со сбившимся дыханием. С колотящимся в груди сердцем и невыносимой пульсацией ниже живота.
        Мне стоило отказать ему в аэропорту хотя бы для того, чтобы не знать, каким он может быть в постели. Теперь он проник в мои фантазии и избавиться от них будет непросто.
        Рука сама ползет ниже, под резинку пижамных шорт. Я представляю, что это делает он, а в голове звучит его низкий приглушенный голос.
        Звучит, как наяву.
        - Я понимаю, Сара Львовна, но вы и меня поймите…
        Тело превращается в камень.
        Моя мама громко шикает на Платона, и продолжение разговора уже не долетает до меня через закрытую дверь.
        Откуда он вообще взялся на маминой кухне?!
        ГЛАВА 16. РАДИ ДОЧЕРИ
        Вижу имя Ростова на экране телефона и жму «отменить».
        Третий раз за день.
        Не сегодня. Просто не выдержу этот разговор сегодня.
        Я и без него готов на ровном месте взорваться.
        Проклятая девчонка будто не понимает, что я взрослый мужчина, который держится из последних, черт возьми, сил. Больше всего на свете я хочу уложить ее на лопатки и взять то, что она так откровенно предлагает.
        Когда я заметил, что этим утром ее волосы снова стали виться, оба ее образа в моей голове наконец-то сложились воедино. Как яркие стеклышки калейдоскопа, перекрыли друг друга, образуя цельный узор.
        Та Лея из прошлого, которую я помнил, наконец-то стала Леей из настоящего. Я больше не видел отдельные манящие женские части тела, которые влекли мою мужскую сущность.
        Я наконец-то увидел ее всю.
        Целиком.
        Прошлое встретилось с будущем в этом миге из настоящего, когда Лея замерла на моей кухне, а серый утренний свет запутался в ее вьющихся волосах.
        Тогда-то я и понял, глядя на нее, что она всегда была такой… Такой красивой, высокой и дерзкой.
        Просто я этого не замечал. Или предпочитал не замечать, потому что она была на тринадцать лет меня младше.
        А теперь…
        Теперь, если я сорвусь, и возьму то, что так хочу, теперь-то я точно буду знать, с кем сплю.
        Это желание завладеть ею настолько неистовое, что в голове не укладывается. Я не могу, просто не имею права так сильно хотеть Лею Розенберг.
        Лею, что когда-то сидела у меня на коленях, а я дул на ее разбитую коленку. Или которую искал в нашей квартире, потому что они с Юлей прятались, а я - водил.
        Лея. Лучшая подруга моей дочери.
        Она выросла и стала дьявольски сексуальной, соблазнительной, красивой, аппетитной, сногсшибательной девушкой.
        Это при виде ее длинных голых ног у меня сносит крышу. При виде ее губ я теряю способность ясно выражать мысли.
        А при виде короткой футболки или юбки на ней единственное желание, которое мною движет, это немедленно коснуться ее голой кожи.
        Сейчас же.
        И неважно где мы находимся.
        Если бы я не переспал с ней в самый первый раз, если бы мы встретились у нас дома, то я бы спокойнее отнесся к ее изменившейся внешности.
        Я был бы для нее «Платоном Сергеевичем», а ее выканье не превращало бы меня в озабоченного примата. И все было бы как раньше.
        Но после случившегося в номере отеля обратной дороги нет.
        Ростов звонит в четвертый раз за час, но я опять сбрасываю. Я не могу внятно объяснить, как так вышло, что я переспал с подругой дочери. Какие у нас с ней отношения и почему я готов был врезать ему, когда увидел, как он трется возле нее.
        Этим поступкам нет логичных объяснений.
        А этому нездоровому влечению нужно положить конец. Но как?
        В принципе, можно ничего не делать. Просто держаться от нее в стороне, не пересекаться и не видеться.
        Хорошо, что Лея скоро уедет. Между мной и этими ногами будут десятки тысяч километров, а даже самые соблазнительные изгибы не торкают вечно.
        Раньше обычного заканчиваю рабочий день. Работать невозможно.
        Вместо цифр, отчетов и договоров перед глазами только одно.
        Лея поперек моих колен.
        Лея на моих темных простынях.
        Лея с задранной до шеи футболкой и без белья.
        И Лея на коленях, в отеле, когда в ее темном взгляде я чуть не сгорел заживо.
        Приехав домой, привычно спускаюсь в бассейн. Выматывающая тренировка - вот, что помогало раньше и что поможет мне сейчас сбросить хотя бы часть напряжения, из-за которого я скоро буду похож на закипающий чайник.
        Из носика, который у меня стоит весь день, тоже скоро пар пойдет.
        Но дорогу к раздевалкам мне преграждает Родион.
        - Разворот-поворот, Платоша. Никаких тренировок на сегодня!
        - Но у меня годовой абонемент! Пусти, Радик. Я в порядке!
        - Не хочу ничего слышать. Трупы мне в бассейне не нужны.
        Двери спортклуба захлопываются у меня перед носом. Не могу в это поверить!
        Плетусь к лифту и поднимаюсь в квартиру. На барабанные перепонки тут же обрушивается детский плач и Юлин крик.
        Не разуваясь, лечу к дочери, уверенный, что вот Костя и показал свое истинное лицо. Накричал на нее, не справился с ребенком, сорвался.
        Но от увиденного становится стыдно за свои мысли.
        Юля плачет у Кости на груди и громко вопрошает сквозь слезы, что же ей делать. Костя разрывается между женой и сыном - Егор тоже плачет, в своем шезлонге.
        Вокруг него растекаются лужи чего-то белого, и сначала я почему-то решаю, что это грудное молоко и не понимаю, почему так много?
        Но потом вижу и сброшенную на пол бутылочку.
        Я не знаю, за что хвататься, поэтому какое-то время так и стою на месте. Но крик младенца резонирует с головной болью, так что решаю заняться Егором, все равно Юля от Кости не отлипает.
        Достаю внука из шезлонга и свободной рукой тянусь к шкафчику, в котором лежат его любимые детские печеньки. Они всегда действуют безотказно.
        Но день сегодня такой… Когда все через жопу.
        И дверца шкафа, которое до этого и так еле держалась, сегодня, как назло, срывается с петель и углом влетает мне прямо на палец.
        К вою младенца добавляется моя ругань, а Юля при виде оторванной дверцы начинает рыдать пуще прежнего. По лицу Кости сложно что-то прочесть, но и так понятно, что он мечтал бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.
        Через полчаса уровень децибел в доме все-таки удается снизить.
        Шмыгая носом, Юля сидит над кружкой дымящегося чая. Егор мусолит беззубыми челюстями любимую печеньку. Костя протирает загадочные белые лужи. Я прижимаю пакет замороженного горошка к ушибленному пальцу.
        Молчание давит на уши хуже криков, поэтому, откашлявшись, спрашиваю:
        - Вы решили кормить его смесью? - задаю очевидный вопрос. - А почему, Юль? Тебе все-таки не хватает молока?
        Мне бы тут и заткнуться, тем более Костя за Юлиной спиной усиленно машет руками, но что я с собственной дочерью, что ли, не могу поговорить?
        - А почему решила завязать? Молоко же для ребенка полезней?
        - Да ты что?! А то я этого не знаю, папа! Лучше бы квартирой занялся, чем мне советы давать, как грудью кормить!
        Юля летит к себе. Рыдания возобновляются, но уже за дверью.
        - Что я такого сказал? - смотрю на Костю. - Почему ей надо всегда так реагировать?
        Костя выжимает губку в раковину и устало трет лицо.
        - С вами мы каши не сварим, Платон.
        - И ты туда же! Вы бы хоть объяснили, что происходит! Клещами же из вас все приходится вытягивать, ничего нормально не говорите!
        - Дело в том, Платон… Что вы тут не помощник. Как и я. И ничего мы с этим не сделаем.
        - Почему? Смею напомнить, что я сам дочь вырастил. Так что прекрасно знаю, через что проходят молодые родители!
        - Вы хоть молодым отцом и были, но вряд ли вы были в том же положении, как Юля, - отвечает Костя. - Поэтому знаете, что Платон… Вы правда хотите помочь?
        - Спрашиваешь тоже!
        - Тогда привезите Лею.
        Мой энтузиазм падает ниже нуля.
        - Позвони ей, она сама приедет.
        - Не приедет, - качает головой Костя. - Я уже звонил. Она наказана за вчерашнее.
        Изучаю рисунок своих ногтей. Очень увлекательное занятие, как оказалось.
        - Юля уже знает, что Лея вчера была в клубе, - продолжает Костя. - Так что сама она звонить ей вообще не хочет. Обиделась за то, что Лея в клуб без нее пошла и что соврала, что вчера так задержалась, потому что была только у врача с вами. Насколько я понял, раньше Лея ей никогда не врала. В общем, я бы в это дело не лез. Но Юле нужна ее помощь, а подруга у нее одна… Я помочь уже пытался, но, вы видите, к чему это привело… Поэтому езжайте к Лее домой и сделайте так, чтобы мама отменила наказание. Не знаю как, но привезите Лею сюда. Сможете сделать это ради дочери, Платон?
        ГЛАВА 17. МАТЕРИНСТВО И ЖЕНЩИНА
        Распахиваю дверь кухни и замираю.
        Не показалось…
        Платон - самый настоящий! - сидит перед тарелкой винегрета. К салату мама добавила куриные битки и сырную нарезку. В крохотных, будто наперстки, рюмках разлита багровая вишневая наливка.
        Платон при виде меня аж в лице меняется.
        Его цепкие зеленые глаза бесцеремонно проходятся по моим голым ногам и коротким шортам, выжигают дыру на плече, с которого сползла лямка.
        Но только, когда его взгляд все-таки добирается до моего лица, Платон, не глядя на рюмку, опрокидывает в себя алкоголь опытным размашистым движением.
        - Вот! А говорил, не пьешь, - хвалит его моя мама. - Ты закусывай, а то наливочка настоялась, крепкая вышла.
        Что с ним такое?
        Очки, доходит до меня. Ни разу после моего возвращения он не видел меня в очках.
        Не глядя и спросонья, я схватила их с прикроватной тумбы, ведь линзы я сняла перед тем, как отправилась спать.
        Я прекрасно знаю, что очки мне не идут, еще и поэтому записалась на коррекцию зрения.
        Хотя оправа у этой пары куда современней и красивее, чем у тех, что я носила в восемнадцать. Тогда мне казалось, что черепаховая оправа дедушкиных очков - это стильно и не так, как у всех.
        Только спустя года два, выбрав в оптике легкую, прозрачную, почти невесомую оправу, я поняла, как же сильно уродовала собственное лицо до этого.
        - А вот и моя доченька. Мы тебя разбудили? Прости… - извиняющимся голосом тянет мама. - Ну, что ж, лехаим!...
        Моя непьющая мама тоже опрокидывает в себя рюмку наливки. Шумно втягивая в себя воздух, кашляет, а по кухне разливается густой аромат перебродившей вишни.
        Она тянется к третьей рюмке, колеблется, но потом говорит себе под нос:
        - Нет, пожалуй, слишком крепкая для ребенка… - и добавляет уже громче. - Садись, Лея. Садись. Все равно речь как раз о тебе…
        Затем, даже не закусив, мама торопливо разливает наливку по новой.
        Платон смотрит куда угодно, только не на меня, когда я занимаю свободный стул напротив него.
        Ничего не понимаю, он приехал, чтобы поговорить с моей мамой? Обо мне?!
        И что же он ей такого сказал, что она теперь глушит спирт, как заправская алкоголичка?
        Платон в это время крайне заинтересовано считает кубики моркови в своем винегрете, поэтому ничего лучше не придумав, просто пинаю его ногой под столом.
        И тогда он все-таки поднимает свой взгляд.
        От этого взгляда на нашей кухне будто сгорает весь кислород.
        Он смотрит на меня так, как смотрел только в отеле, когда на мне из одежды оставался только лифчик. Сейчас, как и тогда, его глаза стали почти черными из-за расширившихся зрачков.
        Я будто снова оказываюсь там, на коленях на жестком гостиничном паласе, пока Платон сдирает с себя презерватив, потом очерчивает большим пальцем мои губы и велит в последний раз открыть рот.
        - Я все знаю, Лея, - произносит глухо мама. - Платон мне все рассказал.
        Что? Как это «все рассказал»?
        Вот прямо взял и все-все-все рассказал?!
        - Лея, твоя мама знает, что ты была в клубе вместе со мной, - встревает Платон, гипнотизируя меня, как кобра обреченного кролика. - Я рассказал, что сначала мы съездили к врачу, но потом тебе кто-то позвонил, и ты от меня сбежала. Не сразу, но я все-таки тебя нашел. Так что теперь твоя мама знает, что это я втолкнул тебя в ту уборную, потому что не мог оставить в ночном клубе в таком состоянии.
        - В таком состоянии? - повторяю за ним эхом.
        - Ты много выпила, Лея. Я рассказал правду о том, что события в туалете развивались далеко не так романтично, как могло показаться со стороны какой-то твоей однокласснице. Я просто держал твои волосы, пока тебя выворачивало наизнанку.
        Вот, значит, как все было? Сверлю его глазами.
        И зачем же тебе, интересно, понадобилось приезжать среди ночи, если исповедоваться ты все равно не собирался?
        - Ты нужна Юле, - отвечает на мои мысли Платон. - А Сара Львовна была твердо намерена держать тебя взаперти.
        - Ой, какая я тебе Сара Львовна, Платон… Давай пей, раз начал.
        На этот раз они чокаются.
        Даже Платон после наливки кривится, а мою маму так и вовсе передергивает. Но своей цели она не изменяет - наполняет рюмки в третий раз.
        - Спасибо, что заботишься о моей Лее, как о родной дочери…
        После крепкого алкоголя мамин голос становится хриплым и низким, а я перевожу укоризненный взгляд на Платона.
        Давай, снова пинаю его ногу под столом, расскажи настоящую правду, а не ту полуправду, которая тебе удобна.
        Но Платон только бросает на меня короткий взгляд исподлобья.
        - Надо мне ее замуж выдавать, Платон… - вздыхает мама, словно позабыв, что я вообще рядом сижу. - Пропадает девка… Запудрил ей этот мужик мозги, а она и рада… Я тебя очень прошу, пригляди за ней, Платон. Мне надо в Омск, к родным мужа съездить. Я уж думала отменять поездку, потому что оставить Лею одну не могу. Яков скоро на свои репетиции вернется, а лететь со мной в Омск Лея отказалась еще в Израиле. Билета для нее сейчас вообще не сыскать…
        - Не волнуйся, Сара. Я глаз с нее не спущу, - обещает Платон.
        - И как же вы этого добьетесь, интересно? - не выдерживаю я. - Вам же работать надо, Платон Сергеевич. Или будете все время около меня сидеть?
        Специально выкаю.
        И он это тоже знает.
        - Ох, надавать бы тебе по заднице, Лея, да поздно. Что выросло, то выросло… - вздыхает моя мама.
        Платон только обворожительно улыбается. Насчет моей задницы у него имеется свое мнение.
        - Кстати, мама. Раз уж ты оставляешь меня с Платоном Сергеевичем, - вижу, как у него от имени-отчества сразу играют желваки на лице, - ему не помешал бы визит к хорошему кардиологу. Все-таки возраст, а с сердцем шутки плохи. У тебя не осталось знакомых врачей в Питере?
        Веселье с лица Платона как ветром сдуло.
        - Но вы же были у врача, и Платон сказал, что все хорошо и переживать не о чем, - удивляется мама.
        - Понимаешь, у меня большие сомнения о компетентности того врача. Мы обратились к нему, потому что других на смене не было. А Платону Сергеевичу не помешала бы комплексная проверка всего организма. Вдруг какие-то части тела у него работают не так хорошо как раньше?…
        Платон с такой силой сжимает рюмку, что хрусталь того и гляди треснет. Мама трактует этот жест по своему и тоже подхватывает рюмку, чокается.
        - Какая хорошая все-таки наливка! - восторгается она. - Не зря столько стояла. Значит, мы с тобой договорились, Платон?
        - Езжай с легкой душой, - кивает Платон. - За дочь можешь не беспокоиться. Только я Лею должен забрать прямо сейчас.
        - Зачем же сейчас? - нервно отзываюсь я. - Полпервого ночи на часах, куда спешить? Да и мама только послезавтра улетает.
        Не готова я после этого разговора наедине с ним оставаться. Задница начинает зудеть только от его взгляда.
        - А ты думала, я зачем приехал? - так вежливо, что аж тошно продолжает Платон. - Юле твоя помощь нужна. Сейчас.
        - Я тогда как соберусь, сразу на такси к вам и приеду. А вы езжайте домой, Платон С-с-сергеевич, вам же вставать наверное рано…
        - Может, и рано, - елейно соглашается Платон, - но я тебя подожду. Вдруг ты опять в клуб улизнешь по-тихому. Да и ночь на дворе.
        - А как же вы за руль сядете, Платон Сергеевич, если выпили? - голосом добренькой Настеньки из русской сказки говорю я. - Сами меня оберегать обещали, а теперь риску подвергаете!
        - И правда, Платон, - соглашается мама. - Что у тебя такого дома случилось, что надо мчаться как на пожар? Переночуй у нас, завтра, как протрезвеешь, вместе и поедете.
        - Нет, - уже без всяких шуток отвечает Платон. - До утра Юля не дотерпит. Все только хуже станет. Кажется, там с молоком что-то… Кормлениями этими… Я не очень в этом разбираюсь, Сара.
        - А я тоже не разбираюсь! - встреваю. - Может, вам лучше консультанта вызвать?
        - Это ты-то? - смеется мама, а я чувствую, как заливаюсь краской.
        Не надо, мама. Только не выдавай меня!
        Но вишневая наливка делает свое дело.
        - Помню, когда Лее было шестнадцать, - сообщает мама Платону, - я застала ее за чтением «Материнство и женщина».
        Платон натянуто улыбается и переставляет пустую рюмку с места на место.
        Мама тут же наливает ему еще и продолжает:
        - Боже, что со мной творилось! Я-то решила, что все. Скоро мне с внуками нянчится. Но оказалось нет, Лея просто решила «просветиться». А как, говорит, я буду растить своих детей, если не знаю, как правильно их кормить и что происходит с телом во время беременности?
        Платон опрокидывает в себя наливку, кажется, не чувствуя даже ее вкуса. На этот раз ни один мускул на его лице не дрогнул.
        - Очень она хотела замуж… - продолжает мама, а я чувствую, что у меня теперь не только щеки, но шея и вся грудь горят, как от ожога. - Только к замужеству и готовилась… Представляешь, рецепты выписывала в специальную тетрадку, чтобы мужа кормить! Про грудное вскармливание тоже все изучила вдоль и поперек… Но все пошло не так. Встретила не того мужчину и все, как подменили. Теперь она собирается в армию. Да, Лея? Не передумала еще?
        - Не передумала, - отвечаю, глядя на маму.
        На Платона смотреть не могу.
        Слава богу, не догадывается, что все эти рецепты я для него в тетрадку и переписывала. И книги читала, чтобы знать, как наших с ним детей рожать, кормить и воспитывать.
        Дура была, что поделать.
        Платон в воцарившейся тишине опрокидывает в себя еще вишневки, потом поднимается. Удивительно, но он даже твердо стоит на ногах. Я бы, наверное, рухнула сразу после первой.
        - Спасибо этому дому, поедем к другому, - отрывисто говорит он. - Лея, чтобы через пять минут, была внизу, ясно? Я на улице пока подожду. За руль не сяду, Сара, не волнуйся. Такси вызову, а машину потом заберу.
        Платон быстро набрасывает пальто и выходит, а мама, подперев кулаком подбородок, смотрит на меня.
        - Что ж ты такая, бедовая, у меня, а Лея?
        Если бы я знала, мама…
        - Иди, собирайся. Подруге помочь надо, но, ради бога, не натвори ошибок, о которых потом пожалеешь… Ладно?
        * * *
        В машине Платон голосом бесчувственного навигатора называет адрес водителю.
        Я сижу рядом, ни жива, ни мертва. Вжимаюсь всем телом в дверцу, чтобы не дай бог даже случайно, если машину занесет, не коснуться.
        Но поездка проходит штатно. И это даже странно.
        Платон отрешенно смотрит в окно, будто едет в машине сам. Не говоря ни слова, оплачивает поездку, когда мы добираемся до его дома. Открывает для меня дверь парадного, пропускает в лифт.
        Только пока электронное табло отсчитывает этажи, до меня доходит, что же с ним такое произошло.
        Платон уверился, что мое сердце давно и прочно отдано какому-то мужику. Все эти любовно выписанные рецепты сработали лучше всяких аргументов, насколько сильно и давно я повернута на том, о ком никому из моих близких неизвестно.
        Платон обещал держаться от меня в стороне, вот он и держится. Не замечает, хоть я и рядом. Смотрит мимо, хотя я, осмелев, смотрю прямо на него.
        И он даже не собирается наказывать за мое выканье.
        Моя ложь, которую я выдумала во спасение, теперь со всей силы бьет по моему хрупкому сердцу, как мухобойка надоедливое насекомое. Придумала себе вымышленного мужика? Побоялась Платону признаться? Теперь расхлебывай!
        Если бы мне такое про Платона рассказали, я бы тоже уверилась в его внеземной любви до гроба и что в его сердце нет для меня места.
        И выбора у меня нет - если хочу, чтобы было по-другому, путь один.
        Только признаваться ему в любви.
        Рассказать ему правду, что это я к его вкусам присматривалась и рецепты все тоже для него записывала. И что даже не помню времени, когда бы я о нем не мечтала. Иногда кажется, что никогда такого и не было. И в моем сердце всегда был только он.
        Я десятки раз фантазировала, как выйду за него замуж. Как отвечу «да», и как вместе с Юлей пойду примерять белое платье, теперь уже для себя. Я даже сайты со свадебными платьями смотрела. Просто для того, чтобы быть в курсе текущих тенденций.
        Мечтала о том, сколько у нас будет детей и подбирала им имена. Подходящие имена, кстати, записаны в той же тетради, сразу после рецептов.
        Повзрослев, я мечтала о его поцелуях, страстном шепоте и многом всяком другом.
        Но, черт бы меня побрал, я ни разу не думала о том, как же Платон вообще должен узнать о моих чувствах?
        Я никогда не думала, как именно это будет. Зато детально придумывала, что будет после.
        Как он рухнет передо мной на колени, предложит руку и сердце. Потом будет незабываемый секс, пышная свадьба, опять секс и вот тебе куча детей, о которых ты столько мечтала… В каком блокнотике их имена, говоришь?
        Похоже, все эти годы я всерьез считала, что он просто должен…
        Взять и догадаться.
        И только теперь, когда живой, настоящий Платон с собственными мыслями, идеями и поступками, которые я не могу даже предсказать, стоит в другом углу лифта, я четко понимаю - своей ложью я капитально запудрила мозги не только всем близким, но и самой себе.
        Вот так взять и догадаться о чем-то, что напрочь выбивается из его версии Вселенной, живой человек просто не может. Да и никогда это так не работало. О своих чувствах надо говорить ртом. Платон говорил мне об этом еще в отеле, когда я должна была подтвердить свое согласие. Не кивками и взглядом.
        Словами.
        Лифт добирается до квартиры Дмитриевых.
        Я выхожу, успокаивая себя тем, что сегодня не самый подходящий вечер и место для таких признаний. Платон к тому же пил, хотя внешне и держится молодцом. Но вишневка коварна. Догнать может и дома.
        Квартира встречает нас тишиной и полумраком. На кухне горит только подсветка шкафчиков, а приглядевшись, замечаю свет в самой дальней комнате - тренировочном зале. Не знаю, если имеет смысл называть его так и дальше, ведь сейчас он превратился в детскую. Или склад игрушек.
        - Юля тоже знает. Про клуб, - низким шепотом говорит мне Платон. - Она обиделась.
        Сжимаю кулаки.
        - Еще бы она не обиделась, - горячо шепчу в ответ. - Она так танцевать хотела! Ей так сильно нужно было развеяться! Это не я вообще в клуб хотела, а она! А вы меня танцевать потащили!
        - Еще скажи, что напоил тебя тоже я!
        - Я из-за вас Юле тогда соврала и сейчас тоже врать буду!
        Платон дергается всем телом, по плечу до руки пробегает будто судорога.
        Я замираю, но ему удается обуздать свою ярость.
        И теперь не последнюю роль в этом играют слова моей мамы о моих детских выходках. «Материнство и женщина», надо же…
        - Юля там, - только и говорит он и идет на кухню.
        Дверцы на одном шкафчике нет, она теперь стоит прислоненной к гарнитуру. Платон принимается хлопать уцелевшими дверцами, явно в поисках чайника. В целости кухня после такого обращения вряд ли останется.
        Делаю глубокий вдох и резкий выдох, глядя на него, а потом направляюсь по темному коридору к самой дальней комнате.
        Еще в коридоре различаю тихое хныканье и Юлино бормотание. Решаю, что стучать не обязательно и сразу аккуратно приоткрываю дверь.
        Юля сидит на полу, прислонившись к стене, и с закрытыми глазами укачивает сына. Егор кривится, хнычет, крутит головой из стороны в сторону и чмокает губами.
        - Юль…
        Она с трудом открывает глаза.
        У нее опухшие веки и очень красные глаза. Значит, дело и правда было в разы хуже, раз Платон помчался за мной среди ночи.
        - Не пытайся, Лея, - обиженно говорит она.
        Сглатываю.
        - Прости меня, пожалуйста. Я не хотела ехать без тебя…
        - Ага! Как же. Не верю, что ты вообще вспомнила обо мне, когда он тебя в клуб поманил.
        Платон говорил моей маме, что мне «кто-то позвонил», вспоминаю я. Вот почему он так специально и медленно озвучивал свою версию произошедшего. Чтобы я узнала, что известно Юле о прошлой ночи.
        - Можно я сяду рядом?
        Егор слышит мамин голос и начинает громче хныкать. Он тянет ее одежду на груди, выгибается, а Юля, стискивает зубы, и принимается его качать еще быстрее.
        - Младенцев нельзя качать так сильно, Лю… У них слабый вестибулярный аппарат.
        - Много ты о младенцах знаешь! - срывается Юля.
        Как и Платон, она может быть очень вспыльчивой. Но сейчас она измотана, уставшая и несчастная. Я пропускаю ее слова мимо ушей.
        - Давай я сяду рядом, и ты отдашь Егора мне?
        - Не выйдет… Будет орать только громче. Мы с Костей уже пробовали.
        - У него нет выбора, Юль. Ты ведь его все равно не кормишь. А он чувствует, что грудь рядом. Молоко чувствует…
        - Нет его, этого молока! Как он может его чувствовать, если нет ничего! Даже сына выкормить не смогла, мясная я корова-а-а-а-а…
        Уже не спрашивая разрешения, иду сразу к ней и обнимаю за шею. Юля плачет навзрыд. Разбуженный Егор тоже.
        - Нет мясных и молочных женщин, Юль. Это все к коровам применимо, а к женщинам нет.
        Глажу ее по волосам, пока ее плечи трясутся от плача.
        - Просто ты, похоже, паузы между кормлениями делала… На репетиции ведь ездила, да? - озаряет меня догадка. - Мне сказала, что еще думаешь, но сама уже тренируешься?
        Утирает слезы одной рукой и кивает.
        - Не могу я без танца, не могу… И сына хочу здоровым вырастить, и танцевать хочу. А разорваться не могу! Костя во всем мне помогает, я ему молоко сцеживала, оставляла, сама уезжала, и все было прекрасно! Но потом как выключили, нет молока и хоть стреляйся. Он голодный, ничего другого не хочет, а грудь у меня пуста-а-а-а-ая!
        - Голодный ребенок будет есть, Юль. А если от другой еды отказывается, значит, молоко у тебя есть, просто не так много. Тут два варианта. Либо ты сократила кормления, а ты их действительно сократила, и количество молока уменьшилось, но оно вернется, если ты увеличишь число кормлений. А еще, может быть, что сейчас у Егора период активного роста, и ему просто больше молока надо, чем раньше, вот он и готов грудь часами мусолить.
        - Но я же не могу с ним часами вот так сидеть… У меня соски болят, Лея… Я спать хочу, есть, жить в конце концов! А кормить во сне я так и не научилась.
        - Тебе еще и силы для тренировок нужны. А откуда их брать, если ты нормально не спишь?
        - Да… Я устала, Лея. Очень устала. Мы почти не спим. Закончились колики, начались зубы. Костя помогает, но ему днем тоже надо работать. Ему и так начальник дал послабление и позволил работать из дома.
        - А где он работает?
        - В отделе безопасности в сети отелей Марка Бестужева. Видела, наверное, билборды по городу? Они сейчас на волне. А еще ты… С этим клубом, - Юля шмыгает носом и смотрит обиженно. - Он тебе позвонил, да? Поэтому ты полетела к нему и обо всем забыла?
        Виновато развожу руками. Врать не хочу, но и о том, что это ее отец меня в клуб потащил, а по дороге без нижнего белья оставил, сказать тоже не могу.
        - И как? Прояснилось хоть что-то?
        Смягчившись от моих слов, что младенцы терзают грудь не из-за нехватки молока, Юля все-таки задирает майку и дает сыну грудь.
        Я понимаю, что ей сейчас интересно и хочется поговорить, но со своей позицией ей бы пора определиться - либо кормит, либо нет. Но об этом я скажу ей после.
        Осмелев, сажусь рядом, подперев спиной стену. Юля уже не спорит.
        - Ничего нового, - тяжело вздыхаю. - Он меня не любит и вместе со мной не будет.
        - А ты? По-прежнему любишь его?
        - Еще сильнее, чем раньше, - неожиданно для самой себя произношу. - Как увидела, так голову и потеряла. Не могу я его из головы выбросить, Юль. Хотела бы, да не могу.
        - Тогда, может, останешься в России? - говорит Юля с надеждой. - Может, если будешь с ним чаще встречаться, он и не устоит? Ты себя бы видела, Лея! Ты же бомба! Я хоть и по видеосвязи тебя видела, но только вживую я поняла, насколько ты изменилась. Ну не может живой мужик перед тобой устоять!
        - Он и не смог… - тяжело вздыхаю.
        - В смысле?! - выпрямляется Юля. - Так ты еще не все мне рассказала? А ну выкладывай! Тоже мне, подруга, называется! У вас что-то было?
        Киваю. Лицо опять горит. Рассказывать подробности Юле про ее отца я не могу, хотя она и жаждет их услышать.
        - Было один раз… Случайно.
        - Сейчас, когда ты только прилетела?! Так ты не у зубного была? И не из-за него у тебя челюсть болела? - Юля слишком быстро складывает два плюс два. - Ну ты даешь, Лея! Слушай, я думала уговорить тебя бросить его, но раз он все-таки не устоял, то это хороший знак.
        - Думаешь?
        - Конечно! Вот только у него же есть жена?...
        - Он развелся, - к черту эту кривую ложь. - Успел развестись, пока я была в Израиле.
        В конце концов, пока я служила последние месяцы, Платон с Оксаной тоже разошелся. Тут все сходится.
        - Еще и развелся?! Так это же праздник какой-то! Лея! Ты должна сделать все, чтобы снова затащить его в постель!
        - Юля! Ты что такое говоришь?!
        - А что? - смеется она. - Я уже взрослая, все про это знаю! Нет, серьезно. Я с Костей говорила… Ты прости, конечно, но я его мнение, как мужчины хотела узнать. Не папу же мне спрашивать, верно?
        Да уж, спасибо, что не у Платона пошла спрашивать.
        - И вот Костя мне сказал, что мужчина влюбляется… Ну сначала не сердцем, - хмыкает она. - Такие уж они, примитивные наши. При этом мужик может вслух что угодно говорить! И что отношения ему не нужны, и что это все несерьезно, но если под юбку к одной и той же лезет, то все с ним понятно!
        В ответ только ошарашенно моргаю. Кто подменил мою Юлю?
        - Поэтому, Лея. Слушай меня внимательно, - принимается учить меня жизни эта девочка. - Не принимай скоропалительных решений! Ты всегда успеешь отправиться в свою армию. Но раз уж он развелся и у вас с ним что-то было… Наплюй на все, что он может говорить, и просто постарайся снова очутиться в его постели. И желательно не один раз. Сможешь?
        - Я… Не знаю, что сказать, Лю.
        - Если тебе не понравилось, а ему гордиться ТАМ особо нечем, - выделяет голосом Юля, - то, конечно, не надо и стараться. Но судя по твоему смущению, все было очень даже ничего? И тебе понравилось?
        Энергично киваю.
        - Тогда ты знаешь, что делать. И я тебе даже в чем-то завидую. Ведь уговорить мужчину заняться сексом куда проще, чем приучить ребенка есть из бутылочки!…
        ГЛАВА 18. ИСКУСИТЕЛЬ РОСТОВ
        На работе все валится из рук. Контракты, люди, встречи… Все мимо, все лишено смысла. Цвета. Вкуса.
        В голове только проклятое «Материнство и женщина», которое Лея теперь не выпускает из рук, и сама Лея, которая достойна лучшего, а не того низменного и порочного, что я могу ей предложить.
        Каждое утро ни свет, ни заря она уже у нас дома. Ходит мимо меня, как вышколенная прислуга, даже глаз не поднимает. А стоит мне вернуться с работы, как она тут же испаряется.
        Но сегодня пятница. День, когда Костя увозит Юлю к моей матери. И Лее на этот раз не удастся улизнуть из моей квартиры так быстро, как в прошлые дни. Хорошо это или плохо?
        Назойливый Ростов снова обрывает телефон. Его гонит любопытство, понять можно. Я бы тоже припер его к стенке, чтобы узнать, что там у него за восемнадцатилетняя ведьма такая. Все-таки раньше Никита выбирал женщин постарше, а еще уверял, что уж он-то никогда не опустится до того, чтобы тащить в кровать студенток.
        Но смотрите-ка.
        Жаль, что на этот раз не одному Ростову придется объясняться за выходку в клубе. Мне тоже есть о чем ему рассказать, но я совершенно не представляю, как и самое главное, зачем рассказывать об этом кому-то еще. Было и было.
        Больше, в любом случае, не будет.
        Сбрасываю Ростова и смотрю на часы. До конца рабочего дня еще полно времени. К сожалению.
        - Катя, сделай мне кофе.
        Секретарша не отзывается. Да что б вас всех черти драли, что за день!
        Неистово жму на вызов, но Катя не отзывается. Поднимаюсь и распахиваю дверь кабинета.
        - Ох, Платон Сергеевич! - Катя слетает со стола, на котором секунду назад игриво качала ножкой.
        Невозмутимым остается только Ростов, с которым Катя только что напропалую кокетничала. Он широко мне улыбается, поигрывая мобильным в руке.
        - Милая девушка сказала, что ты просил никого к себе не пускать. Вот я и решил подождать, когда ты сам к нам выйдешь.
        - Ну заходи, раз пришел…
        - А что мне оставалось? Только ловить тебя в местах естественного обитания, раз ты решил игнорировать блага цивилизации.
        - Работы много, на болтовню времени нет.
        Увлеченно переставляю бумаги с места на место под пристальным взглядом Ростова, пока Катя суетливо расставляет перед нами чашки с кофе, салфетки и какие-то даже печенья. Она буквально пожирает Ростова взглядом, черт его знает, что он успел ей такого наговорить в приемной, но печенья, с ее точки зрения, он явно заслужил.
        - Как поживает твоя ведьма? - спрашиваю, когда мы остаемся одни.
        - Я был пьян, так что верить мне не стоит, - невозмутимо отмахивается Ростов. - Или рассказать тебе, как алкоголь влияет на человека?
        - Прибереги лекцию для студентов.
        Ростов отхлебывает кофе, но свой холодный, цепкий взгляд от меня не отводит.
        Начать разговор первым?
        Но как рассказать, что я случайно переспал с подругой своей дочери, а теперь, когда она почти живет с нами, сам переехал в офис, лишь бы только не видеть ее по утрам сонной, лохматой и в очках?
        Я не думал, что меня могут заводить очки, но заводят!
        А еще я больше не помню ее ту, Лею, которой она была шесть лет назад. Образ курчавой нескладной девушки полностью стерся из моей памяти.
        И теперь я наконец-то увидел ее целиком. Увидел, какой женщиной она стала, и оказалось, что мне абсолютно все, как бы я на нее не смотрел, все в ней нравится. Даже очки. Даже сонный и помятый вид.
        - Знаешь, Платон. Одну лекцию мне тебе все-таки придется прочитать, - наконец-то произносит Ростов. - О пагубном влиянии длительного воздержания на мужской организм.
        - Студенткам ты ее тоже рассказываешь?
        - Со студентками я не сплю, ты же знаешь.
        - Но твоей ведьме восемнадцать, разве она не первокурсница?
        - А ты тему не переводи, Дмитриев.
        - А не надо меня тут препарировать, чертов судмедэксперт! Работы мало? За живых решил взяться?
        - Я бы и рад тебе черепную коробку вскрыть и показать, что все твои душевные страдания лишь работа гормонов и инстинктов, но придется поверить мне на слово. Не могу спокойно смотреть на то, как друг страдает.
        - А я, по-твоему, страдаю?
        - Ты третий день трубку не берешь!
        Тру переносицу пальцами.
        - Ладно, твоя взяла… Но я не страдаю, я просто в тупике.
        - Слова - всего лишь попытка осмыслить происходящее. Они нам сейчас не важны. Важно то, что ты собираешься делать с ней дальше.
        - Ничего! - взрываюсь. - Ничего я делать с ней не буду! Мне дать ей нечего, Ростов. Она может сколько угодно говорить, что замужество не ее, а для материнства она не создана, но я не слепой. Вижу, как она с Юлиным сыном возится. Сколько души в это вкладывает. В армию она собралась! Как же! Замуж ей надо и детей своих собственных, в этом ее мама права, но с этим уж точно не ко мне.
        - А вот это ты зря. Платон, ты знаешь, как устроен мозг человека?
        - То есть, лекции избежать не удастся?
        - Зато никаких экзаменов после, - с широкой улыбкой говорит этот Казанова в белом халате. - Знаешь, почему я так легко женюсь? Я даю этим женщинам то, что они хотят, в обмен на то, что нужно мне. И все довольны, и никто никому не выносит мозги.
        - Но потом ты с ними разводишься. Как-то не складывается.
        - Так это потом. В народе про это говорят «любовь прошла, завяли помидоры». Но я разбираю людей на составляющие и, поверь, никакой любви я в них не нашел. Только гормоны и инстинкты. Сейчас тобой движет исключительно половой инстинкт. Она тебе кажется такой идеальной, такой совершенной и потрясающей, что словами не описать. Верно?
        Смотрю на него исподлобья.
        - Может быть. И что из этого?
        - А то, что точно такими же мне казались все мои жены и любовницы. С некоторыми женщинами это работает дольше, с другими - очарование спадает после первой же ночи. Никогда не знаешь, какой силы будет твое влечение и сколько раз придется переспать, чтобы насытиться. Ясно одно - пока эта женщина остается в твоей голове, ее образ будет становиться идеальней и прекрасней, а твоя жизнь - все невыносимей, поскольку твое существование будет подчинено одной-единственной цели. Завладеть, покорить и подчинить себе.
        Нервно сглатываю.
        - Ладно, теперь мне стало интересно. Продолжай.
        - Это свойство нашего мозга, Платон. Думать о других людях, даже когда их нет рядом. Видеть их в своей голове. Вести с ними беседы, спорить, фантазировать. Но образ человека в твоей или моей голове не то же самое, что вот эта сахарница, на которую мы с тобой сейчас смотрим. За видение и воображение отвечают разные зоны мозга. И в этом скрыта ловушка - образы, созданные нашим воображением, идеальны и, на самом деле, далеки от реальности.
        - Хочешь сказать, что когда ты через три месяца после свадьбы разводишься, это всего лишь означает, что ты наконец-то увидел эту женщину такой, какой она есть в реальности?
        - Ну там сложнее все, но можно и так сказать. Правда, женюсь я не потому, что «ослеп от любви», как сказали бы романтики. Я всего лишь хочу иметь доступ к ее телу, но при этом не хочу перед каждым сексом плясать, как тот павлин. Культура вбила женщинам мысль, что вершина отношений - это свадьба. Упертые холостяки, вроде тебя, тоже считают свадьбу каким-то невообразимым таинством, венцом всему, угрозой их свободы, но для меня именно брак - самая короткая дорога к регулярному сексу. Я даю тебе то, что ты хочешь, потому что ты даешь мне то, что хочу я.
        - Никогда не смотрел на брак с такой точки зрения…
        - Это я давно понял. Ты наделяешь каким-то сакральным значением этот чернильный оттиск в паспорте. Даже Оксану, которая бредила свадьбой, до ЗАГСА так и не довел, а после поставил крест на личной жизни. Но ты мужчина, Платон, и это прекрасно, что у твоей дочери есть муж и ребенок, но чужая семья не сделает тебя самого счастливее.
        - А многочисленные разводы сделают? Алиментов и повесток в суд, вот чего мне, по-твоему, не хватает?
        - Секса тебе не хватает, Платон. Регулярного, быстрого, долгого, медленного, ртом, руками, с проникновением или без, главное, чтобы он был. Как мужчина, ты вынужден играть по правилам. А если ты не хочешь, то либо становишься насильником, либо платишь шлюхам, но ощущения у нормального человека будут уже не те. Когда к банальному физическому трению присоединяется химия мозга, оргазмы становятся ярче именно от осознания того факта, что ты обладаешь той женщиной, о которой столько времени бредил.
        - Эту часть я уже понял. Чего я до сих пор не понимаю, почему ты придаешь такое большое значению сексу?
        - Ну, смотри. Ты - глава большой компании и какое-то время бизнес может работать без твоего непосредственного участия. Я же каждый день встаю к секционному столу, где почти все зависит только от меня. Если в это время я буду думать, где взять смелость, чтобы позвонить, куда позвать на свидание, что подарить и как произвести впечатление, тупоголовые студенты найдут у трупа все признаки насильственной смерти, и отдадут под суд ту бабушку, которая нам этого дедушку привезла. Так что мне не столько нужен сам секс, сколько ясные мозги. А пока я мечтаю о какой-то недостижимой женщине, я совершенно не могу нормально работать.
        - Ты же сейчас опять в разводе, Ростов. Как скоро поведешь свою ведьму под венец?
        Спокойный до этого Ростов срывается с кресла и принимается мерить кабинет шагами.
        - Если бы все было так просто, Дмитриев… И потом дело сейчас не во мне. Я-то свой секс найду, а вот ты…
        - А что я? От воздержания еще никто не умер. Нет, я понял твою теорию, в целом складная, именно это в моей голове и происходит сейчас. Но это сухая наука… А есть же еще людские жизни. Я не могу взять и жениться на ней, а потом еще и развестись! Это не по-людски, Ростов.
        - Это нормы общественной морали, Платон. Которые мы сами же и выдумали, только и всего. Чести, верности, преданности - всего этого в природе не существует, а люди в это верят. Так и с любовью, в жизни нами управляют только гормоны и инстинкты.
        - И поэтому ты себе сейчас места не находишь? - спрашиваю Ростова, который замер возле панорамного окна, устремив взгляд черти куда. - Знаешь, мне кажется ты привык иметь дело с трупами или тем, что осталось от человека. Это их можно разрезать, изучить все винтики и узнать, сколько каждый орган весит. Но живые люди тебе до сих пор не понятны.
        - Она мне весь мозг вынесла, Платон… Я такой, как она, еще не встречал.
        - И учитывая, что ты приперся ко мне в разгар рабочего дня, дела у тебя не очень складываются?
        - Я по дружбе к тебе приперся, дурень! - с деланным весельем отзывается Ростов. - И потому что ясно, что для тебя случайный секс, да еще с подругой собственной дочери, событие из ряда вон выходящее. А с кем тебе еще этим поделиться, если не с лучшим другом? Так что ты намерен делать дальше?
        Барабаню пальцами по столу. Переводить тему Ростов больше не даст, у самого не все гладко…
        - Я не буду с ней спать. И уж тем более не стану жениться.
        - Скорее бизнес потеряешь?
        - Бизнес тоже выдержит.
        - Искажение реальности уже наступило?
        - Она все еще самая красивая, если ты об этом.
        - Нет, нет. Это когда реальность воспринимается через призму недостижимого объекта.
        - Ростов! Я похож на студента?
        - Как говорят в народе, сперма давит на мозги. И тебе начинает казаться то, чего нет. И как, Платон? Давит?
        - На мозги не знаю. Зеленых человечков пока не вижу.
        А то, что ниже, скоро лопнет.
        - Ну целибат у тебя затянувшийся и монах ты опытный… Плюс раз ты никого ни в чем не подозреваешь, сама девушка тебе, видимо, поводов и не дает… Слушай, давай мы твоего Костю захватим и вечером в бар пойдем? Развеемся? Чисто по-мужски?
        - У Кости полно дел и без меня. Сегодня он должен мою дочь к матери отвезти, а потом они будут вместе с Леей Егора от грудного вскармливания отучать.
        - И зачем столько стараний? - фыркает Ростов. - Через восемнадцать лет парень снова будет сходить с ума от налитых буферов!
        - Юля снова на репетиции вернулась, а подумать заранее, чем сына кормить будет, не догадалась… Вот Лея и помогает, хотя я бы сказал отдувается за нее. Так самоотверженно и так самозабвенно, что никого и ничего больше не замечает.
        - Ну давай тогда сами сходим, без Кости! Раз у него сегодня дел хватает и компания хорошая…
        По спине стекает капля холодного пота.
        - Ты на что намекаешь?
        - Я ни на что не намекаю, а ты о чем подумал? - складывает пальцы домиком Ростов.
        - О том, что… Мне показалось, что ты намекаешь, что они… - слова, как вставшая поперек горла рыбная кость. От каждого слова впивается в гортань до боли. - Это что за хрень была, Ростов?
        - А о чем ты подумал, Платон?
        - Я…
        Хотел бы сказать, что ничего, но руки уже сжались в кулаки. Да, это и была та мысль, которая сбила меня с ног пять минут назад.
        Если Лея так больше не смотрит, то кто старается, кто удовлетворяет ее желания теперь? Ведь не может эта похоть просто взять и испариться. Она либо есть, либо ее нет. Это темперамент, который берет свое.
        Я подозревал, что над ней старается ее мужик, но Костя… Костя, который проводит с ней целый день дома. Костя, который тоже мог устать от своего брака… Костя, который тоже не слепой. И тоже мужчина.
        - Понимаешь, я никак забыть не могу то, как она на меня в аэропорту глядела. Я такого голодного взгляда очень давно ни у кого не видел. Она меня этим взглядом с толку и сбила… Во взгляде же ни уважения, ни радости, ни дистанции не было, только сплошная бесстыжая похоть. Если бы не этот взгляд, я бы ее обязательно узнал, веришь?
        Ростов только кивнул, допивая кофе.
        - А сейчас она на тебя так больше не смотрит, и ты думаешь, что она спит с Костей, пока никого из вас нет дома.
        - И чем лечится это искажение реальность?
        - Переспать надо.
        - Типа утро вечера мудренее?
        - Нет, тебе с ней переспать надо. Отжарить так, чтобы яйца звенели. Тебя не отпустило до этого, теперь чуда и подавно не жди - на ровном месте тебя от нее уже не отвернет. Желание просто так не исчезнет. Теперь есть только один выход, если ты хочешь вернуть себе жизнь, мозги и трезвый взгляд на отношения людей вокруг и снова стать нормальным человеком…
        Мне надо трахнуть Лею Розенберг.
        - Ты уже знаешь, какой она может быть в постели. Тебе понравилось, иначе ты сейчас на стенку бы не лез. А не будь она подругой твоей дочери, ты бы давно взял на работе отгул. Но сейчас тебя связали по рукам и ногам общественное мнение, совестливость перед дочерью, дружба с ее матерью и что ты там еще себе можешь выдумать. Факт остается фактом - ты хочешь ее. И чем дольше тянешь с сексом, тем сильнее твое помешательство. Однажды ты просто сорвешься, Платон. И ничем хорошим это не закончится.
        - Это всего лишь инстинкты! Я могу держать их под контролем!
        - Тебе только кажется. Твой член давно принял решение за тебя, осталось только мозгу договориться с сознанием. Точно также как худеющая толстушка уговаривает себя перед витриной со сладостями, что это пирожное будет последним, а с понедельника она обязательно сядет на диету. Так и ты, Платон, уговариваешь себя, что будешь держаться от нее как можно дальше, но при этом делаешь совершенно обратные вещи, разве я не прав?
        Откуда Ростов знает про шлепки, трусики и прочее безумие, что я творил в тот вечер? Чертов мозгоправ!
        - Я больше не буду спать с ней.
        Но Ростов только с улыбкой качает головой.
        - Упрямый ты баран, Дмитриев.Тем быстрее будет твоя эякуляция после такого упорного воздержания. Но, - тормозит он в дверях, - чтобы ее отсрочить, разрешаю во время секса думать обо мне. Не благодари!
        ГЛАВА 19. ЗАВЯЗАТЬ С ГВ
        - Ого, сколько книг, - слышу голос Кости. - Как будто сдаешь экзамен по материнству.
        Он ставит передо мной чашку кофе и садится напротив.
        Та самая «Материнство и женщина», благополучно найденная дома, сейчас лежит тут, на столе, рядом с книгой доктора Спока и доктора Комаровского. На планшете стоит на паузе видео по теме, а телефон заряжается после полуторачасового разговора с консультантом по грудному вскармливанию.
        У меня голова просто пухнет от информации, которую надо переварить и осознать в такое сжатое время. Одно дело в детстве мечтать о будущих идеальных и не орущих детях, и совсем другое пытаться разобраться в лавине противоречивой информации, пока рядом орет от голода младенец, жизнь которого целиком зависит от тебя.
        Костя делает глоток кофе и с любовью во взгляде смотрит на сына.
        Егор спит рядом, в люльке от коляски. Я как занесла его после прогулки домой, так он и досыпает свое. Только с расстегнутым комбинезоном и без шапочки.
        В квартире стоит блаженная тишина, которая, к сожалению, продлится недолго.
        Замечаю, что сегодня у Кости особенно несчастный и сонный вид.
        Если в нашу первую встречу я собиралась присматриваться к нему, чтобы удостовериться, что он не погубит мою подругу, теперь мне хочется надавать по первое число именно Юле за то, что она, похоже, недостаточно ценит мужа.
        В балетном зале Юля призналась, что почти месяц появляется дома только вечером, примерно за полчаса до того, как возвращается Платон. Поэтому альфа-самец рода Дмитриевых даже не в курсе, что происходит у него под носом.
        В голове не укладывается, как Костя умудряется совмещать при таком графике все свои обязательства: работу, заботу о сыне и трехразовое питание на всю семью Дмитриевых.
        Какой двадцатилетний парень подписался бы на такое?
        - Ты сегодня вообще спал?
        Костя отмахивается и делает глоток кофе.
        - Надо было поспать, пока мы с Егором гуляли.
        - Так ведь разгар дня, как спать? Я работал…
        - А ночью спал?
        - Ночью я отвлекал Егора, чтобы он дал поспать Юле. Какие новости? - кивает на мои записи Костя. - Этого ребенка еще можно исправить или пора заводить нового?
        Мне нравится, что он до сих пор может шутить над их безвыходной ситуацией. Это хороший знак. На курсе по первой помощи нас учили определять состояние человека, чтобы оказать поддержку после эмоциональной встряски или во время экстренных ситуаций. Костя хоть и в стрессе, но он не готов сдаваться и никого не винит в их положении.
        Чего не скажешь обо мне.
        Если бы я не помешалась на Платоне, то обязательно почуяла бы неладное. При мне Юля ни разу не кормила сына грудью, зато несколько раз отмахивалась, что днем к ним приходить не надо, они с Костей и так справляются.
        Справляются, как же!
        В своем таком недолгом материнства Юля уже наломала немало дров… Взять хотя бы грудное вскармливание.
        До того, как возвращаться в балет, ей следовало окончательно перевести сына на смесь и не сбивать его с толку внезапно появляющимся грудным молоком. Но сделать этого она не смогла.
        Упрямец Егор стойко держал оборону - пока мамы дома не было, он от смесей отказывался. Когда Юля возвращалась домой, она приходила в ужас от того, что за день сын почти ничего не ел. Пыталась давать ему бутылочку, но уставшая и вымотанная истериками и тренировками сдавалась.
        Именно этот момент так поразил меня тем вечером в балетном зале. Когда Юля за две секунды переменила мнение и дала Егору грудь.
        С таким трудом добытую материнскую грудь Егор, конечно, отпускать не желал. Еще и потому, что этого требовал инстинкт - если молока мало, надо сделать так, чтобы его стало много. А добиться этого младенец может только постоянным стимулированием, проще говоря, повиснуть на матери так, что не оторвешь.
        Вот Егор и висел.
        Подозреваю, что только благодаря упорству сына, у Юли вообще оставалось молоко. Ведь кормления она сократила резко, а возможности увеличить частоту прикладываний не было.
        После того, как Юля уезжала, начиналась смена Кости.
        Сначала Юля оставляла сцеженное молоко, когда оно у нее еще было. Но после ночных бдений Егора, молока в груди больше не было, поэтому днем Костя снова пытался кормить сына смесью.
        Юля пробовала даже вводить прикорм. Именно так в его рацион плотно вошли бублики да печенья, которые, по уму, давать было тоже рано, но отбирать их у него теперь не решался даже Костя. Но человеческую еду, даже пюрированную, Егору есть еще рано.
        В итоге мать и дитя оказались в порочном круге, в котором одна не могла придерживаться своего решения до конца, второй - получал желаемое после нескольких часов истерики. А третий просто тянул на себе все остальное.
        Егор уже выучил ритуал. Если хорошенько покричать, то непривычная еда и резиновая соска исчезнут, а появится родная и теплая грудь.
        Все это я и объясняю Косте, а еще озвучиваю выводы, к которым пришла.
        Они однозначные - с грудным кормлением надо заканчивать.
        Костя бледнеет.
        Легко представить, какой по силе будет истерика нашего спящего ангелочка, если грудь он так и не получит.
        - Но как завязывать? - шепчет он. - Юля первая сдастся. Она не выдерживает его плач…
        - Знаю, поэтому Юле придется уехать. Ненадолго, всего на пару дней. Это один из гарантированных методов. Тогда Егор не будет чувствовать ее рядом. Понимаешь, он не может не начать есть. Тысячи детей растут на сухих молочных смесях, в этом нет ничего страшного. Просто у него закрепилась привычка, а мы сейчас должны разорвать связь между истерикой и появлением молока.
        - Уезжать обязательно?
        - Консультант сказала, что да. Пока Юля будет рядом с сыном, мы ничего не добьемся.
        Костя кивает.
        - И на это время, ты останешься у нас?
        По уму, чтобы помочь Косте, мне нужно переехать к Дмитриевым. Но я не могу. Не могу снова остаться у них на ночь.
        Не могу видеть Платона дольше нескольких минут. Не хочу позволять сандаловому аромату наполнять мои легкие так, чтобы потом, всю дорогу до дома, пытаться отдышаться.
        Последние два дня я Платона почти не вижу, и меня это устраивает. Когда он возвращается домой, я уже в дверях. Я убегаю, едва ли не на задержке дыхания, сопротивляясь древесным ноткам всем своим благоразумием.
        Остаться же на ночь - значит, лишний раз испытать себя на прочность. А стойкости во мне не осталось. Стоит Платону задержать на мне свой взгляд дольше обычного, и мое самообладание испарится как лужа на раскаленном асфальте. Слава богу, Платон тоже решил игнорировать меня.
        Мотаю головой и отвожу взгляд на исписанные листы, лишь бы не смотреть на Костю.
        - Нет, нет. Оставаться у вас я не смогу… Тем более, мама в Омск улетела, и Яков там один. Я буду приезжать рано утром, как сейчас, а вечером уезжать домой.
        Мой брат прекрасно прожил один несколько лет в России, и Костя это знает.
        - А может, передумаешь и останешься?…
        Можно было бы решить, что он ко мне подкатывает, но это не так. Ночные истерики - его личный кошмар, оставаться один на один с орущим ультразвуком ангелочком, которому ты никак помочь не можешь, потому что груди и молока у тебя нет, то еще испытание для мужчины.
        - Нет, Кость, не останусь. Не переживай, ты справишься. Уверена, хватит одной, максимум двух ночей, и Егор быстро поймет, что истерикой он ничего не добьется…
        Вижу, как он, задумавшись, опрокидывает в себя чашку, но кофе он уже выпил. Чашка пустая. Костя полностью погружен в безрадостные мысли.
        - Ох, уж этот Платон... - выдыхает он.
        - В смысле?
        Костя вздрагивает от неожиданности. Судя по ошалевшему виду, он проболтался.
        Платон что-то рассказал Косте? У него настолько хорошие отношения с зятем, чтобы девок обсуждать?...
        А потом меня, как молнией прошивает. Ну конечно!
        Мой пароль от фэйсбука.
        Ведь Костя взломал мой фэйсбук, чтобы говорить с Юлей, обходя запреты Платона. Хакер он отменный, соцсети для него плевое дело.
        А паролем у меня было: «Platon4ever». Платон навсегда.
        Сложно найти разумное объяснение такому странному сочетанию! Еще тогда, полтора года назад, Костя все понял. И все это время только находил подтверждение своих догадок…
        Я вдруг понимаю, что не знаю, что говорить. Костя первый и пока единственный человек, кто знает о моих чувствах.
        Костя трет лоб, запуская пальцы в волосы, и говорит с тяжелым вздохом:
        - Лея, слушай, я ступил… Не выспался и ляпнул первое, что пришло в голову… Я знаю только твой пароль. Больше мне ничего неизвестно, правда! Прости, кстати, еще раз. Я уже извинялся, но лучше повторюсь.
        - Проехали, - отзываюсь хрипло.
        - Хорошо, - горячо соглашается Костя. - Как скажешь… А что у вас там с Платоном сейчас происходит меня совершенно не касается!… И ради бога, ничего мне не рассказывай!
        Тогда ему придется соврать Юле, если она начнет задавать вопросы. А врать жене Костя зарекся, теперь ложь удел ее лучшей подруги.
        - Просто... мне дико страшно, Лея, - продолжает Костя. - Я обещал себе, что стану образцовым отцом, но черт!… Меня вгоняет в ужас перспектива остаться с сыном один на один, ночью, без Юли! Мы никогда не могли унять его ночных истерик, никогда! Только грудь работала. А сейчас ты говоришь, что она должна уехать… Черт, он же будет орать до хрипоты!...
        Не сговариваясь, смотрим на Егора. Но малыш не отреагировал на громкий голос отца.
        - Костя, уверена, ты справишься, - отзываюсь шепотом. - В семь утра я буду тут, на подхвате. Егор не должен и дальше добиваться своего истериками. Он ведь упрямый, как и все Дмитриевы! Если ему что взбредет в голову, он…
        Костя снова пытается сделать глоток из пустой чашки, а взгляд становится стеклянным.
        Я мигом напрягаюсь. Поразительный парень, все эмоции как на ладони! Правильно делает, что не врет.
        - А теперь что такое, Костя?
        - Лея, ты хороший человек и меня совершенно не волнует, что у вас с Платоном происходит…
        - Это ты уже говорил, - замечаю. - И ничего не происходит. Вообще ничего, Костя!
        - Хорошо, - снова кивает он. - Ты главное мне ничего не рассказывай. Так вот возвращаясь к Дмитриевым… Хочу тебя предупредить в благодарность за все, что ты для нас делаешь. Ко мне вчера опять подходил Платон. Насчет тебя.
        А вот это уже плохо.
        - Я, конечно, ему отказал, но он этой идеей очень загорелся. А ты сама сказала, какие они упрямые, эти Дмитриевы, если им в голову что взбредет… Для меня не проблема снова вскрыть твой ящик, фэйсбук или любой мессенджер… Но, Лея, клянусь, я этого делать не буду! Просто считаю, что ты должна знать об этом. Платон может другого хакера найти.
        Сглатываю.
        Надо срочно добраться до фэйсбука и поменять новый пароль. Теперь там стоит дата рождения Платона. Я неисправима!
        Рука сама тянется к телефону, но под тяжелым взглядом Кости я замираю.
        - Ой, пусть взламывает, - легкомысленно отзываюсь. - У меня там ничего интересного нет…
        Ну разве что закрытый альбом с фотографиями Платона!
        - Хорошо, - в очередной раз соглашается со мной Костя.
        В альбоме, конечно, никаких откровенных фото нет, да и откуда бы они у меня взялись, но если Платон узнает об этом, для определенных выводов ему хватит. Какая нормальная девушка станет сохранять фотографии отца подруги?!…
        - В общем, ночевать я у вас не буду, - зачем-то говорю еще раз вслух. - И вообще лучше пойду.
        Мне предстоит долгая ночь за уничтожением всех улик. И почему я не сделала этого раньше?
        Слышу, как щелкает замок, и в квартиру все еще одетая влетает Юля. На ходу сбрасывает пуховик, бросается к Косте, потом ко мне, и последним ее встречает Егор.
        Громким, как сирена воздушной обороны, криком.
        Наша песня хороша - начинай сначала…
        Еще полчаса назад я готова была читать Юле морали и нотации, но сейчас, смотрю на ее лучистые счастливые глаза и не могу сказать ни слова. Она порхает по кухне, танцует вместе с сыном на руках и, захлебываясь восторгом, рассказывает о новых па, хореографе, сцене, костюмах и либретто.
        Желание накричать на нее в довольно грубой форме мгновенно улетучивается, как будто его и не было. Я вижу перед собой девчонку, которой бы порхать, танцевать и влюбляться. С последним она справилась на отлично. Из них двоих Костя самый ответственный, взрослый и сдержанный. Сложно было найти парня лучше.
        Новость о том, что ей придется несколько ночей провести вне дома, Юля воспринимает с энтузиазмом.
        Целует Егора в щеки и нос, тот радостно хохочет, как будто и не было тех нескольких часов громогласного ора, когда мы пытались накормить его смесью. Егор знает, что мама рядом, и знает, что скоро ему достанется грудь.
        А что будет, когда она не придет?...
        Вижу, с какой тревогой на собственную жену и сына взирает Костя. Его терзают те же мысли, что и меня.
        Чтобы справиться с нервами, Костя идет на кухню. Достает любимую Юлей дораду, режет кабачки и греет большой тяжелый гриль. Для себя и Платона он добавляет белый рис в рисоварку.
        - Только где же я буду спать? - думает вслух Юля. - Ты будешь ночевать у нас, Лея?
        - Нет, я буду спать дома.
        - Так давай я буду уезжать вместе с тобой! Проведем это время вместе, как раньше! Даешь пижамные вечеринки!
        Вижу, как каменеет спина Кости. Он все еще ревнует.
        - Не выйдет, Юль. Я ведь с братом живу, у нас мест нет.
        А сама выразительно смотрю на Юлю, и она наконец-то кивает. Поняла.
        Дверь снова хлопает, и в квартиру входит Платон. Сегодня я не успела улизнуть до встречи с ним.
        Быстро со всеми поздоровавшись, Платон размашистым шагом идет к себе. Я изучаю записи, а потом принимаюсь собирать книжки. Раз Платон дома, мне пора уходить. И срочно.
        - Ой, а папа же не знает!… Лея, не уходи! - Юля хватает меня за руку. - Пока ты рядом, он хотя бы не будет так громко кричать.
        Сомневаюсь.
        - Давно пора ему про репетиции рассказать, Юль. Не тяни. Ты же вернулась в балет, а не записалась в вооруженную группировку!
        - Ой, мне так страшно, что лучше бы это были наркотики. Я как будто опять должна сказать, что беременна! Знаешь, в последнее время у нас с ним как-то все разладилось. Он меня не слышит, я его не понимаю… Спасибо, что ты рядом. Я тебе все могу рассказать, а ты - мне!
        Обнимаю Юлю негнущимися руками, а губы сводит судорогой, настолько неестественной выходит моя улыбка.
        Тогда же к нам возвращается Платон. На нем черная футболка и спортивные штаны. На меня он не смотрит. Я тоже стараюсь на него не глазеть, но получается плохо.
        - Лея, ты останешься на ужин? - это Костя.
        У него на противне три рыбы, а если я останусь - нужна четвертая.
        - Нет, не волнуйся, сейчас уйду… Только Юля кое-что скажет отцу.
        Платон отрывается от Егора и поднимает взгляд на дочь. Меня он игнорирует, хотя Юля стоит рядом.
        - Вот как? - выгибает бровь Платон. - Тебе теперь нужны адвокаты, Юля?
        - Вот снова ты начинаешь! Ну зачем, папа? Я ведь еще ничего не сказала!
        - Просто не понимаю, почему тебе вдруг понадобилось вступительное слово. Нельзя сразу, что ли, сказать?
        Костя хлопает духовкой, чуть громче чем следовало.
        - Знаете, что? С меня хватит. Вы двое совершенно разучились разговаривать. Я не знаю, как так вышло, но выносить этого я больше не могу.
        Платон и Юля смотрят на него в шоке. А я мысленно аплодирую.
        Наконец-то Костя.
        Еще не забудь сказать им, что за твои обалденные оладьи они тебе памятник должны при жизни поставить.
        - Юля вернулась в балет, Платон. Теперь ей надо завязать с грудным кормлением. Мы с ней честно пытались добиться этого, но не вышло. Теперь мне с этим будет помогать Лея.
        - Решил одну неудачную жену другой подменить? - цедит Платон, а Юля прыскает.
        - С дуба рухнули? - ахает Костя. - Лея поможет мне с Егором! А Юля должна будет переночевать пару дней где-то еще, пока Егор не начнет есть смесь.
        Ядовито-зеленый взгляд останавливается на Юле. Я стою рядом, и чувствую, как она вся сжимается.
        - И давно ты тренируешься?
        - Две недели, папа.
        Ну и зачем врать? Уже месяц прошел. Сказала бы правду.
        - Что ж… Спасибо, что сообщила. Сын твой и решение тоже твое, - продолжает Платон, а Юля больно впивается в мою ладонь ногтями.
        Ну вот зачем он ее злит? Как будто не понимает, что она не специально! Почему даже не порадовался за то, что вернулась в балет?
        Юля жила без матери, ей не у кого учиться, как грудью правильно кормить. Кто должен был ей объяснить, что, как, да почему?! Как Платон может этого не понимать?
        - А уезжать тебе обязательно? - продолжает допрос Платон.
        Юля смотрит на меня. Я киваю.
        - Другого варианта нет. Пока я рядом, Егор будет ко мне тянуться.
        - Тогда езжай к бабушке.
        Хороший вариант, кстати.
        - Нет, не выйдет, я на электричку не успею, - вздыхает Юля. - С этими пробками после репетиции я просто не доберусь до вокзала вовремя. Не знаю, как живут люди в пригороде… Это такие расстояния! Как можно преодолевать их ежедневно! Разве свежий воздух того стоит?
        - Прекрасно живут, - говорит он. - Говорил я тебе, что давно надо было на права сдать? Тогда и не было бы никаких проблем с расстояниями. Что там до бабушки ехать? Или вон Костя может тебя отвозить!
        - Вот Косте только этого и не хватает! - взрывается Юля. - Давай он еще будет со мной и Егором по пробкам таскаться дважды в день на другой конец города!
        Атмосфера снова накаляется.
        Какая муха Платона укусила? Почему у него такое лицо? Что Юля сказала такого? Я не узнаю его! Раньше он никогда не говорил в таком тоне с Юлей.
        - А на выходных репетиций у тебя нет? - беру ситуацию в свои руки. - Бабушка это отличный вариант. Может, в субботу поедешь?
        - А вы справитесь за одну ночь? Мне в воскресенье вечером надо в город вернуться, в понедельник рано утром репетиция…
        - Не справимся, - подает голос Костя. - Егор очень упрямый.
        Он бросает быстрый взгляд на мрачного Платона и продолжает:
        - Давай, Юль, я тебя в пятницу вечером после репетиции сам к бабушке отвезу, как Платон и предлагает. Посидишь с Егором, Лея?
        Это значит, что Платон может вернуться домой, пока я буду здесь.
        Быстро киваю, выбора у меня нет.
        - Тогда договорились. Может, все-таки останешься?
        - Нет, нет. Спасибо, Костя. В другой раз.
        В коридоре, пока я одеваюсь, Юля горячим шепотом жалуется на отца. Раньше я думала это всего лишь ворчание вечно недовольного подростка, но теперь и сама не понимаю, почему Платон в штыки воспринимает едва ли не каждое сказанное Юлей слово. И ремонт ему не нравится, и то, что прав у нее нет. Почему они перестали слышать друг друга, как раньше?
        - Не выдержу я однажды, - в довершении всего Юля шмыгает носом, и я понимаю, что она уже плачет. - И тогда мы ка-а-а-к съедем с Костей! А он останется один! И поделом ему будет.
        - Юль, ну не плачь…
        - Да как не плачь… Да я же, проклятье, впервые после родов вернулась к репетициям… А он…Поздравил, может? Нет! Только к машине этой зачем-то привязался. Неудивительно, что он с таким характером жены себе не нашел! Как его терпеть? Вот скажи, ты смогла бы?
        - Я? Что смогла бы?
        - Ну смогла бы выдержать такого отца?
        Ах, как дочь. Я-то сразу о роли жены подумала…
        - Не знаю, Юль.
        - Короче, дело гиблое…Мы быстрее на твоей свадьбе погуляем, чем на его. Как, кстати, дела на фронте соблазнения?
        - Никак, Юль, - смеюсь. - Я же с сыном твоим сижу все свободное время.
        - Черт! Вот я тебе всю малину порчу.
        - Если Лея все еще здесь, то пусть садится за стол, - кричит из кухни Костя. - Хватит шептаться в коридоре!
        - Уже ухожу! - кричу Косте.
        Обнимаю крепко Юлю и желаю удачи предстоящей ночью. Если она сможет выстоять, то может, никуда ехать и не придется. О чем я ей и напоминаю, а потом выхожу в подъезд.
        Юлины слова о том, что как хорошо, что у нас с ней нет друг от друга секретов, звучат у меня в голове, как заевшая пластинка, пока я, окосев от усталости, чищу свой фэйсбук.
        Но поспать все равно не удается.
        Часа в три ночи Юля, захлебываясь слезами, сообщает, что плач сына режет ее по живому и его совершенно невозможно вытерпеть.
        В шесть тридцать утра я уже стою на пороге квартиры, завязывая на шее шарф. От недосыпа и усталости в глаза словно песка насыпали, и как только Костя это выдерживает?
        - Уже уходишь? - зевком приветствует меня брат.
        Яков вернулся к репетициям. Через полчаса он тоже выйдет из дому и не вернется до поздней ночи. По жесткому режиму балет напоминает мне армию.
        - Да, хочу помочь Косте…
        С недосыпа действительно можно ляпнуть первое, что приходит в голову. Теперь я понимаю Костю.
        Яков презрительно хмыкает:
        - Безрукий.
        - Не начинай! Костя отличный парень, а Юле…
        - Юле надо было предохраняться, - грубо прерывает меня брат. - Тогда не пришлось бы всех на уши ставить. То же мне сложность! Сидеть дома с ребенком!
        - Ты б заткнулся, Яков. Ты же понятия не имеешь, о чем говоришь.
        - А кто тебе глаза откроет на то, как тебя Дмитриевы используют? С их деньгами можно было семь нянек нанять, но ведь тебя вызвать проще! Бегаешь туда ни свет, ни заря. Дома не бываешь. Или Юля своего драгоценного Костика с неизвестной бабой оставлять боится? А с тобой он еще не развлекался, пока ее дома нет?
        От пощечины Яков все-таки заткнулся. Схватился за горящую щеку, глядя на меня злыми глазами.
        - Это называется дружба, - отвечаю. - А ты понятия не имеешь, что это такое. Мне Юля говорила о том, как ты грубо себя с ней повел. И теперь вижу, что зря я ей не поверила. Хватит уже ненавидеть ее только за то, что она выбрала не тебя. Впрочем, я даже рада, вряд ли ты смог сделать столько для вашего ребенка, сколько делает Костя!
        Яков оскалился, не убирая руки со щеки.
        - О да, святой недоумок Костя. Знаешь ли ты, Лея, что ваш святой регулярно бегает налево и даже не гнушается того, что с ним ребенок? Маленький же, верно? Все равно ничего не понимает.
        - Что? Ты бредишь, Яков?
        - Нет, милая сестренка. Хватит возносить семейство Дмитриевых до небес. Твой дорогой Костя каждую пятницу околачивается возле черного входа на проспекте Мира. Иногда вместе с ребенком, иногда - без. Известно ли тебе, куда он ходит? По твоему лицу вижу, что нет. А я тебе скажу, он либо за старое взялся, либо бабу себе попроще нашел. Он же угонщик, такие люди быстро не меняются. А до Юли ему всегда было как до Луны…
        ГЛАВА 20. ТАЙНА КОСТИ
        Качая Егора, хожу с ним по кухне Дмитриевых.
        - Он тяжелый, лучше положи его в шезлонг, - говорит мне Костя, но я только крепче перехватываю малыша. - Ну, как знаешь…
        Он снова возвращается к инструментам, пытается прикрепить обратно оторванную дверцу. Вертит ее и так, и эдак. Ослабляет или подкручивает болты, но сама дверца снова висит криво и будто бы из последних сил.
        Взгляд падает на настенный календарь.
        Пятница. Сегодня как назло пятница.
        Яков ничего не знает про Костю, говорю я себе в сотый раз, это всего лишь несчастные попытки отомстить. От любви до ненависти один шаг. Юля не выбрала моего брата. Вот Яков и отыгрывается грязными способами.
        Сегодня пятница, и это ничего не значит, успокаиваю я себя.
        Вечером Костя отвезет Юлю к бабушке, и почти весь день он уже провел дома и со мной. И совсем не так, как решил Яков. Мерзость какую предположил, а?
        Я вздрагиваю, когда Костя сильно бьет по дверце, чтобы захлопнуть ее ровно. Егор распахивает глаза и кривит рот, я устремляюсь в другую комнату. Знала же, что он будет ремонтировать кухню, Костя сразу предложил мне уйти, чтобы шумом не разбудить сына. А я? Неужели решила сторожить Костю?
        Легко сидеть с ребенком, ха.
        Яков, Яков... Ты не выдержал бы и дня.
        Шагаю по балетному залу, где на днях специально расчистила от игрушек середину, чтобы ни на что не наступить. Клюшки убрала к спортивному комплексу, а мягкие игрушки собрала в большие корзины.
        Медведя задвинула за диван, а для надежности еще и вынула батарейки. Молчаливый пылесборник теперь только взирает на меня с немым укором из-за спинки дивана.
        Егор на моих руках успокаивается. Жмется лбом к моему плечу, чмокает губами. Вот как уложить его куда-то еще? Когда он не орет ультразвуком, его же с рук спускать не хочется.
        Мальчики так быстро растут… Оглянуться не успеем, как он будет хмуро ворчать, чтобы его не тискали.
        Хотя… Я наверное и этого не увижу, если буду в Израиле. Стану для него безликой теткой, которая будет приезжать раз в пару лет и ходить за ним вараном: «А помнишь, помнишь, как я тебя на руках качала?»
        Конечно, он меня даже не вспомнит.
        Заношу ногу, но не могу сделать следующего шага. На кухне у Кости звонит телефон.
        Костя отвечает шепотом.
        Раньше ему никто не звонил, вопит белка-истеричка внутри меня.
        Тут ребенок спит и он не хочет его будить, говорит другая половина.
        Это подозрительный звонок, отвечает та часть, что поддалась на лживые речи Якова, вот Костя и говорит так, чтоб его слышали!
        Разговор заканчивается раньше, чем я дохожу до кухни. Не бежать же со спящим ребенком, в самом деле.
        На кухне аккуратно перехватываю Егора и осушаю до дна стакан с водой. Вот зачем я вообще делаю вид, что пришла сюда, потому что хотела пить?
        Наверное, потому что пришла в ужас, когда Юля поделилась со мной «послужным» списком своего мужа. Частые приводы в полицию, аресты, превышения скорости, угоны автомобилей, участие в нелегальных уличных гонках, участие в пикетах и членство в подозрительной организации, которая под благим видом защиты природы занималась природным терроризмом…
        И этот парень стал отцом ее ребенка? И теперь сидит сутки напролет дома? Не смешите меня!
        - Пойду инструменты спрячу, - говорит Костя. - Ты в порядке? Может, мне погулять с Егором?
        - Глупости, ты тогда опоздаешь.
        - Нет, еще есть время, - Костя быстро смотрит на экран телефона. - Я бы успел погулять с ним, если хочешь.
        Качаю головой. Костя подхватывает инструменты и уходит.
        На столе остается лежать его телефон.
        Если я гляну одним глазком…
        Нет, нет и еще раз нет! Это будет означать, что я поверила брату!
        Наворачиваю вокруг стола, прислушиваясь к тишине в глубине квартиры.
        Стал бы Яков врать, противным голосом тянет белка-истеричка, если бы совсем ничего не знал?
        А адрес, тают последние капли здравомыслия. Откуда ему известно именно про проспект Мира?
        Проклятье, я так больше не могу!
        Телефон оказывается даже без пароля или брокировки. Провожу пальцем по экрану и сразу вижу последние звонки.
        «Проспект Мира дом 45, корпус 2, квартира 45»
        Адрес вместо номера телефона?!
        А еще Яков назвал правильную улицу. А значит, что-то ему известно. Он мог назвать другую улицу, но проспект назвал именно Мира!
        Тогда же на телефон Кости приходит смс.
        Я не хочу читать сообщение, но глаза сами останавливаются на словах: «Константин, все в силе?»
        Отправитель Александр Николаевич. Даже глаза хочется закатить от такой банальности. Тут и дураку понятно, что это скорей всего какая-нибудь Александра.
        Правильный адрес, названный Яковом, пятница на календаре и странная смс в довершении.
        Все это приводит к тому, что к моменту, когда Костя возвращается на кухню, я встречаю его словами:
        - Окей, Костя. Рассказывай.
        - Что именно? - хмурит лоб Гронский.
        - Кто эта Александра, которая спрашивает все ли в силе?
        - Лея, - вкрадчиво спрашивает Костя. - Ты о чем?
        - Видит Бог, я не собиралась лезть в это дело, но ты мне выбора не оставил. Обманывать подругу я не позволю. Тебя видели по пятницам с ней, а еще она только что прислала тебе смс!
        Костя разблокирует телефон и читает.
        - Во-первых, тут написано Александр, а не Александра, но возможно, ты разучилась читать по-русски. Во-вторых, я сделаю вид, что мне плевать, что ты залезла в мой телефон. А в-третьих, интересно, кто тебе нашептал, что меня видели по пятницам именно с женщиной?
        - Ты даже не отрицаешь этого? Неужели ты и правда обманываешь Юлю?!
        - Знаешь, что? Бери Егора с собой и поехали. Я вас познакомлю. Вижу ты себя уже настолько накрутила, что не поверишь ни единому моему слову. Ох, женщины…
        - Куда поехали? Зачем нам брать с собой Егора?
        - Ну не можем же мы его дома одного оставить, верно? Хотя иногда и хочется. Собирайся. Ты тепло одета сегодня? - Костя взглянул на часы. - Да, успеваем, отлично. Фух! Как же я рад, что не придется больше скрываться! И что я не пропущу этот день!
        - Ты… уйдешь от Юли?
        Костя запрокинул голову и засмеялся.
        - Боже, Лея! Что с тобой?
        - Мне за подругу обидно… И ты себя очень странно ведешь. Не отрицаешь, а везешь меня с ней знакомиться. Как это понимать?
        - Просто останови поток своих фантазий, пожалуйста. Дай я подержу Егора, а ты одевайся.
        * * *
        Костя паркует машину, и мы выходим в самом начале проспекта Мира. Он хорошо знает дорогу и уверенно ведет меня под окрашенную в желтый цвет арку.
        Следом за Костей поднимаюсь по узкой лестнице до невзрачной двери. Звонка здесь нет.
        - Кто там? - раздается женский голос после того, как Костя стучит.
        Эта девушка представляется мне молодой, вульгарной и наверняка фигуристой, в общем, полной противоположностью Юли, и когда дверь распахивается, мои догадки полностью оправдываются.
        Женщина на Юлю ни капли не похожа.
        Она абсолютно седая, а еще подслеповато щурится Косте, что наводит на мысль, что очки она, как и челюсть, оставила где-то в квартире.
        - Костенька? Егорушка! А это, надо полагать, Юленька?
        - Здравствуйте, Анжела Валентиновна! - здоровается с ней Костя.
        Я должна сказать ей, что она ошиблась, но мой язык прирос к небу, так что Костя, ухмыляясь, сам что-то объясняет старушке, потом отдает ей Егора, деньги и говорит, что вернется за сыном через два часа.
        Дверь захлопывается, и я слышу, как смеется Егор, который уже знаком с этой старушкой.
        - Как тебе моя любовница? - спрашивает Костя, когда мы возвращаемся в машину. - Горячая штучка, правда?
        Пораженчески молчу.
        - А теперь к Александре Николаевне, - кивает Костя. - Ох, она у меня бой-баба. Я от нее обычно уползаю!…
        Оглядываюсь на дом, в котором Костя так легко оставил сына.
        - А ты этой бабушке доверяешь?
        - Вполне. Она бабушка моего друга. Хотя и в возрасте, но голова у нее на месте, посидеть с ребенком она может.
        - А почему своей маме Егора не отвозишь?
        Костя бросает на меня кривой взгляд, пока мы стоит на светофоре.
        - У нас с мамой не те отношения, да и маленьких детей она не очень любит. Они шумные и непонятные… Мама раз в месяц на выходных приезжает, чтобы с коляской по торговому центру продефилировать. На этом ее помощь заканчивается.
        От такой прямолинейной откровенности, за которой Костя даже не пытается скрыть боль и обиду, становится стыдно за то, что я в нем сомневалась.
        - А ты про мою маму почему спросила? Тебе правда интересно или ты просто хотела знать, есть ли у нее шанс вернуть отношения с Платоном?
        От такого поворота я теряюсь, но подкупающая честность Кости делает свое дело.
        - Второе, - отвечаю честно. - Мама у тебя такая… Красивая. Она Платону очень походит.
        Говорить с Костей легко. Даже правду, которая разъедает горло, как глоток лимонного сока.
        - Красивая, - соглашается Костя. - Мама до сих пор пытается его вернуть, но зря она при Платоне сказала, что ранняя беременность - худшее, что случалось в ее жизни.
        Костя смотрит в бок и съезжает с дороги, а я даже не дышу. Каково услышать такое от собственной матери? И как потом жить дальше, если твое появление не было радостью, а ошибкой?
        Я бы и рада что-то сказать, чтобы эти последние Костины слова не повисали между нами, как оборванные провода, но глупые ободрения вряд ли ему помогут. Он куда сильнее, чем кажется, и теперь я знаю, почему он так самозабвенно отдает всего себя сыну.
        - А что тебе известно про первую жену Платона? Мать Юли, - неожиданно прерывает тишину Костя.
        - Да почти ничего… Они были молоды. Только начали встречаться, а уже через месяц поняли, что ждут ребенка. Мне мама это рассказывала… А девять месяцев спустя она погибла во время родов. Я даже имени ее не знаю.
        - Странно, правда?.. - бросает он на меня кривой взгляд. - Когда мою Юлю откачивали в больнице, то я дал себе слово. Если не дай бог мы с сыном останемся одни, то я сделаю все, чтобы Егор узнал, какой была его мать. Я бы рассказывал ему о ней постоянно, в память о ней…
        - Кость, я не понимаю… Ты к чему клонишь?
        - А Платон никогда о ней не говорит. Не вспоминает жену, не приводит в пример Юле. На день рождения Юли он просто напивается, но никогда не вспоминает ее. Да он, кажется, даже на кладбище не ездит! Конечно, прошло девятнадцать лет, но для меня такое поведение все равно странно… Я думал, может, раньше было иначе? Ты их семью больше моего знаешь…
        - Да нет, - бормочу. - Все было также.
        Платон устраивал невероятные праздники для дочери, но сам никогда особо в них не участвовал. Отдавал бразды правления своей матери, а сам уходил в тень. И всегда пил, да. Это я помню.
        Костя резко поворачивает на трассе и въезжает на полупустую парковку.
        - Ладно, выходим!
        Не успеваю опомниться, как Костя уже хлопает дверью.
        Идет к огромному зданию, типа ангара. Неоновая вывеска мне ни о чем не говорит, да и Костя быстро заводит меня внутрь, не давая осмотреться. Кивает девушке за стойкой, а та при виде меня расплывается в улыбке.
        - Здравствуйте, Юлия! Мы так наслышаны!
        Костя берет со стойки ключи и тащит меня дальше.
        - Видишь, - шепчет Костя, - даже тут все знают, что я женат.
        - Почему ты им не говоришь, что я не Юля?
        - Потому что они тут меняются раз в месяц, толку объясняться нет…
        Костя открывает следующую дверь. Здесь холодно, светло и вокруг простираются пустые зрительские места.
        - Ледовый каток?!
        На матово-белом застывшем катке одиноко катаются двое мужчин.
        - Клюшки, - выдыхаю - Я на днях как раз задвинула детские клюшки к детскому комплексу, чтобы не мешали. Твоих рук дело?
        - Да. Конечно, немного рановато купил, но что поделать?... Егор уже танцует! Я видел!
        - Ты с ума сошел, Костя. Он еще даже не сидит!
        - Когда Юля включает музыку, он дергает ручками и ножками. Еще она сказала, что Егор очень тонко чувствует ритм и, наверняка, пойдет по ее стопам. И все, меня как переклинило… Лея, я сойду с ума, если он натянет на себя колготки и пойдет плясать на сцену. Нет, я ничего против балета не имею, все эти наклоны в коротких юбочках - это отлично, но лучше бы родилась девочка. А так я должен защитить Егора от балета. Я не допущу, чтобы он стал таким, как твой брат!
        - Яков восходящая звезда мужского балета, между прочим.
        Хоть и козел, но вслух я этого не говорю.
        - Ой, да бог с ним, - отмахивается Костя. - Лишь бы в своих лосинах и ракушкой между ног держался подальше от моей жены.
        Смотрю на парня с клюшкой, которого тренер только что перестал гонять по полю, заметив Костю.
        - Лея, я не хочу, чтобы у моего сына была настолько талантливая мать и такой бездарный отец, как я. Не учить же Егора вскрывать тачки и гонять по улицам на максимальных оборотах?… Поэтому я решил пойти на хоккей.
        Оглядываю пустой ледовый каток. Кроме тренера, тут никого нет.
        - И где же команда?
        - Ну… По правде говоря, у меня есть одна веская причина, чтобы молчать о своем увлечении.
        - Вот как? И какая же?
        - Я так паршиво держусь на коньках, что в команду меня пока не взяли. Даже самую начальную, любительскую. Поэтому причин для гордости нет, и занимаюсь я тайно. Ты первая, кто об этом узнала.
        - Гронский! Почему еще не на льду?
        - А это мой тренер… - криво усмехается Костя. - Тот самый. Реально мужик, вот так неожиданность, да Лея? Иду, Александр Николаевич!
        - Стой! - хватаю его за рукав. - А мне что делать?
        - Хотел бы я сказать «Сиди тут и скучай», но раз я сейчас выйду на лед… Постарайся хотя бы громко не ржать, ладно?
        Я обещала, но удержаться оказалось от смеха невозможно. На льду Костя двигается, как пьяный шизофреник. То он разговаривал с собственными частями тела, то вытягивал руки, как мим, цепляясь за невидимые стены.
        Определенно, Костя Гронский был не создан для катка. Но с каким упрямством он откатывал упражнения!
        Ради сына, этим все сказано. Через час мучения Кости подходят к концу.
        - Я слышал, как ты хрюкала и давилась со смеха, - говорит в машине Костя.
        - Ты мне жизнь на несколько лет сегодня продлил. Когда ты врезался в зад тренеру, а потом обнимался с ним, я думала, что задохнусь от смеха!
        Костя все-таки сменил гнев на милость и даже пару раз тоже улыбнулся. Наше веселье повлияло и на Егора, глядя на нас, он передумал закатывать скандал в машине.
        Костя не хотел подниматься домой, а сразу отправиться за Юлей, но обнаружил, что в багажнике оставалась какая-то еда, которую не выгрузили с прошлой поездки в супермаркет, так что решил быстро подняться вместе со мной и занести пакеты. Я держала Егора, он - пакеты. А коньки и снаряжение Костя держал в арендованном шкафчике на катке, чтобы никто не догадался.
        Мой смех отвлек Егора от желания высказать нам все свое недовольство, хотя было и так понятно, что истерика уже не за горами. Приближалось время, когда Юля обычно возвращалась домой, но сегодня справляться придется без нее.
        - Не боишься? - спрашивает Костя, когда мы входим в квартиру. - Я быстро вернусь, надолго ты с ним не останешься.
        - Все будет хорошо. Тем более у меня уже щеки болят столько ржать. Ты сегодня переплюнул сам себя.
        - Ну хватит, Лея…. - стонет он.
        Вспомнив, как Костя ездил задницей вперед, когда его пытался оторвать от себя тренер, снова прыскаю, как вдруг Костя замирает.
        - Платон дома, - шепчет он, указывая на начищенные до блеска черные туфли. - Он никогда не возвращался так рано!
        В ту же секунду Платон появляется перед нами.
        Занимает своими широкими плечами весь коридор, от стенки до стенки. Прожигает во мне дыру ярко-зелеными глазами, как будто застукал нас за чем-то непозволительным. Что за черт?!
        - Добрый вечер. Костя, ты уже отвез Юлю и вернулся? - вскидывает бровь Платон.
        - Э, нет. Я пакеты из магазина забыл в багажнике, хочу оставить.
        Платон уступает ему дорогу, но не мне. Чертовски хочется убежать из квартиры Дмитриевых, как в предыдущие дни до этого, но не получится.
        Сегодня нужно дождаться возвращения Кости.
        Костя что-то крикнул с кухни, но в тот же миг Егор на моих руках при виде Платона заревел белугой. Еще бы. Сбой режима. Дедушка уже дома, а мамы еще нет.
        Быстро скинув свою одежду и раздев Егора, бегу вместе с ним на кухню. Там Костя как раз закончил раскладывать продукты из пакетов.
        - Лея, за все время, что я тут живу, Платон ни разу не приходил с работы так рано, - шепчет мне Костя.
        Ну зачем ты такую конспирацию наводишь, хочется мне сказать ему, сам же ведь ему повод и даешь…
        - И что? - спрашиваю тоже шепотом. - Подумаешь! Это ничего не значит!
        Платон громко прочищает горло, и я опять вздрагиваю.
        Отвратительное чувство, как будто меня поймали на чем-то противозаконном! Но я ведь ни в чем не виновата!
        - Удачи, - громко говорит Костя. - Я скоро вернусь.
        Вроде как желает удачи с Егором, но я знаю, что Егор это цветочки.
        Ягодка-то вот она - разъяренный Платон, которого я столько времени избегала. Впервые с того безумного вечера я должна остаться с ним наедине.
        ГЛАВА 21. СРЫВ
        Кошусь на настенные часы. Неудивительно, что вода никак не закипит, Костя ушел только десять минут назад! Зато мои нервы натягиваются, как струны.
        Слышу, как за моей спиной Платон распахивает холодильник.
        - Так где вы с Костей были, Лея? Ты не ответила.
        - А?
        Впервые я так сильно радуюсь громкой истерике Егора. Можно сделать вид, что ничего не слышно.
        - Сейчас, моя лапушка, сейчас мы тебя накормим…
        Платон хлопает дверцей холодильника. Может, он голодный и поэтому злой? Чего он прикопался? Это же Костя! Юлин муж. Ну каким психом надо быть, чтобы заподозрить, что у нас с ним что-то есть?!
        И главное, мне же все равно нельзя рассказывать ему правду. Я не могу выдавать Костину тайну. Захочет - сам расскажет семье о своем новом увлечении.
        Тут Егор, как назло, смолкает. Ну что же ты замолчал, мой хороший? Вопи, как раньше!
        - Я спрашиваю, где вы с Костей были? - тут же повторяет Платон.
        Отвертеться, что я его не расслышала, уже не выйдет. Он стоит в трех шагах от меня, а тишина на кухне прерывается только всхлипами.
        Таких ярких зеленых глаз, как сейчас, я у Платона еще не видела.
        Он смотрит на меня в упор, сканирует каждое движение. Чувствую себя на допросе, где все улики работают против меня.
        - Ну… Мы гуляли.
        Платон суживает глаза.
        - С Егором, - добавляю поспешно.
        По тому, как он стискивает челюсть и играет желваками, понимаю, что мой ответ срабатывает, как подтверждение худших предположений.
        Как можно быть таким слепым? Он готов поверить в то, что я сплю с Ростовым, Костей, да кем угодно, но не замечает моей преданности ему и его семье. Ужасно несправедливо!
        - И что же тебя так развеселило, что ты даже дома не могла перестать смеяться?
        - Костя анекдоты рассказывал! Погулять уже нельзя? И, кстати, ребенку полезно спать на свежем воздухе!
        Свистит чайник, и я наконец-то могу заняться бутылочкой для Егора. А заодно отвернуться от тяжелого и подавляющего взгляда.
        Юля с Костей дали жару - на полке у них собран весь ассортимент детских смесей, какие только есть в Питерских магазинах. И какую давать?
        Ладно, возьму распакованную.
        - Какие хорошие анекдоты Костя знает… Прям волшебные. Все время ты, Лея, ходишь как в воду опущенная, глаз не поднимаешь, не видно тебя и не слышно. А тут заваливаешься в квартиру румяная, веселая и хохочешь при этом, как ненормальная! Настоящее чудо, а не анекдоты!
        Знаешь что, Платон! Я ведь тоже не железная.
        - Так вот ты зачем примчался с работы раньше времени? Я-то решила, что ты дочери помочь хочешь! А ты собрался следить за мной и Костей?
        Платон от души хлопает дверцей холодильника.
        - А если вы просто гуляли, как ты говоришь, то почему тебя так шокировало мое присутствие в собственном же доме? Ты же, как увидела меня, аж в лице переменилась!
        - Настроение было хорошее, вот и смеялась. А потом ты вмешался и все испортил, как обычно!
        - Так это я все испортил? - низким рокочущим голосом уточняет Платон. - Это я в аэропорту тебе свое имя не сказал? Я позволил тебе номер снять, а потом первый разделся и с поцелуями полез тоже я? Если бы ты назвалась, то ничего бы этого не было! Все было бы как раньше!
        - Конечно! Если бы ты знал кто я, то даже не взглянул бы на меня! Не говоря уже о большем!…
        - А может, и взглянул бы, откуда ты знаешь? Думаешь, я слепой и не заметил бы, как ты изменилась? Может, признаешь, наконец, что облажалась и не надо было отношения со мной со лжи начинать, а, Лея?
        - Это ты-то не слепой? - закатываю глаза. - Да человек, лишенный зрения, и то лучше в людях разбирается! Тебе же мерещится черти что! А что находится прямо под твоим носом, ты в упор не замечаешь!
        От нашей перепалки даже Егор притих.
        Только икнул на моих руках, ошалело глядя на нас двоих. Прости, малыш. Несмотря на то, что руки подрагивают, действую быстро: раскрыв пакет со смесью, отмеряю нужное количество. Закрутив крышку, от души трясу бутылочку, представляя, что это мои руки сомкнулись на шее Платона. Так бы его придушила, честное слово.
        Снова скрипнула дверца холодильника, а с ней и мои зубы.
        Вдох. Выдох.
        - Давай, Егорушка. Надо поесть…
        Малыш вертится, отворачиваясь от бутылки. Хнычет, машет руками. Становится сложно держать его в одной руке, а в другой - бутылочку, но я не сдаюсь.
        - Дай помогу.
        - Нет.
        - Лея, не глупи!
        Платон подходит ближе. Чувствую его приближение каждой клеткой, жар его тела обволакивает спину, а сандаловая удавка медленно обвивается вокруг шеи, лишая меня чистого кислорода.
        - Я сама справлюсь!
        И тут будущий хоккеист или балерун ногой выбивает бутылочку из моих рук. Крышка с соской отлетает, как пробка от шампанского. Молоко как в замедленной съемке взмывает к потолку.
        Я успеваю только моргнуть.
        Уже через секунду пропитанная смесью футболка прилипает к груди и животу.
        - И как, справилась?
        Останавливаю взгляд на Платоне. Глаза холодные, прозрачные, как изумруды.
        Плакать хочется. От бессильной ярости и его холодного тона. Так бы и выцарапала эти бездушные зеленые глаза.
        - Отдай мне ребенка и переоденься.
        И во что я должна переодеться? У Дмитриевых нет моих вещей. А еще одну футболку Платона, пропахшую сандалом, я просто не вынесу. Потому что знаю - стоит мне ее надеть, и я окончательно разрыдаюсь. Было в разы легче, когда наши с ним встречи длились от силы минуту.
        - Лея! - рявкает Платон. - Просто уйди с моих глаз в этой мокрой футболке!
        Отдаю ему внука и плетусь в общую ванную комнату.
        В зеркале вижу, как под мокрой белой футболкой проступает черный бюстгальтер. Видимо, опять не прошла «Модный приговор» от Платона.
        Футболку, джинсы и лифчик бросаю в стиральную машину. Стирать их вместе не рекомендуют, но выбора нет. От одежды сильно пахнет молоком.
        Из кухни доносится детский плач.
        Вот пусть Платон теперь проверит, каково это. Недалеко он от Оксаны своей ушел, та тоже от маленького внука держится на расстоянии…
        Ладно, зря я Платона с Оксаной сравниваю. Платон дочку вырастил сам. Конечно, Ида Марковна ему помогала. Но Юлю Платон точно худшим событием в своей жизни не считал…
        Быстро сполоснувшись в душе, набрасываю халат. После все-таки выбираюсь наружу. Поразительная тишина напрягает. Может, Костя успел вернуться?
        А если нет?
        Господи!… Надеюсь с Егором все в порядке?
        Тут же ускоряю шаги, но замираю, едва повернув на кухню.
        Яркий верхний свет погашен. Комнату заливает только янтарная подсветка шкафчиков.
        Платон ходит вдоль окна и хрипло напевает колыбельную. Стоит ему дойти до серого волчка и отменного аппетита, как песня начинается заново. Похоже, Платон помнит только первое четверостишие.
        С моим появлением Платон перестает петь и смотрит на меня через всю комнату. От его взгляда я тут же переступаю с ноги на ногу.
        Платон аккуратно перекладывает Егора в шезлонг и даже закрепляет тот на качелях, стоящих в углу кухни возле дивана. Недолго изучает управление, потом нажимает на кнопку. Люлька оживает и принимается раскачиваться.
        Комната наполняется жужжанием, и тишина больше не давит. Осмелев, подхожу чуть ближе.
        - Ты его накормил?
        - Да. Он все съел.
        За несколько этих дней Егор привык сражаться с Костей, Юлей и даже со мной. А вот стратегии поведения с Платоном у него не было.
        - Что ж… - перевожу взгляд на Платона. - Тогда я, наверное, пойду?…
        Он снова смотрит на меня. Как долго? Я думала, он тоже смотрел на Егора.
        Полумрак стер ядовитую зелень из его взгляда, и теперь я совершенно не могу понять, о чем он думает.
        Сейчас глаза Платона не просто темные. Они глубокого зеленого цвета, будто зимний хвойный лес. А древесный, такой мужской, аромат его духов настойчиво и властно вытесняет сладкий запах молока.
        Мы стоим слишком близко.
        От опасной непозволительной близости начинает кружиться голова.
        - Лея… - хрипло произносит он мое имя. - Ты сказала, что я не замечаю то, что находится прямо у меня перед носом. Что ты имела в виду? Чего я не вижу?
        Именно сейчас я могу сказать ему правду.
        Такую, какая она есть.
        Я люблю тебя… Таким, какой ты есть. Вспыльчивый, эмоциональный, резкий и самоуверенный.
        Иногда ты бесишь, злишь, но я все равно тебя люблю…Уже очень давно, а ты и не знаешь об этом.
        Рассказываю его губам, как долго бредила ими прежде, чем для меня стало возможным поцеловать его по-настоящему. Не таким детским скользящим поцелуем в щеку или лоб, как раньше. А таким, когда он не знал, кого целует, но не мог сдержаться, чтобы не поцеловать.
        «Ты спросишь, за что и почему я тебя полюбила? Не знаю… А разве любят за что-то? По-моему, эти чувства сродни помешательству… Я так ждала, что они пройдут, хотя бы после секса. Но почему-то это безумие не проходит, и я все еще хочу тебя, все еще нуждаюсь в тебе».
        Рассказываю его рукам, как хорошо мне было. Трогаю его, как скульптор-самоучка, что не может сдержать восхищения перед творениями великих мастеров.
        Долгие годы Платон был для меня именно таким шедевром. Запретным и притягательным. Идеальным в своих недостатках, совершенным в своей недостижимости.
        Вот почему я не устояла, когда он озвучил такое возмутительное и низкое предложение.
        Он не знал, кто я.
        Зато я слишком хорошо знала, кто он такой.
        Платон вдруг перехватывает мой подбородок. Его удивленный взгляд мечется по моему лицу. В темно-зеленых, без единой искорки глазах изумление граничит с шоком.
        - Ты смотришь, как в аэропорту. Как больше ни разу не смотрела!…
        «Ты еще больше удивишься, когда я скажу это вслух. Я так устала молчать об этом…».
        Сейчас… Сейчас я повторю это вслух. Только сделаю глубокий вдох…
        И тогда же он сминает мои губы поцелуем.
        ГЛАВА 22. НЕБО В АЛМАЗАХ
        Меня буквально подбрасывает от прикосновения его горячего рта. Поцелуй отдается в теле взрывной волной немыслимого эквивалента.
        Платон касается моих губ поочередно, то верхней, то нижней. Без напора. Пробует мой рот, как неизвестное блюдо. Словно не уверен стоит ли продолжать или может все стоит прекратить прямо сейчас.
        А потом вдруг отстраняется.
        На его лице смятение, но, уверена, в моих глазах шока еще больше - ведь он впервые поцеловал меня, потому что захотел.
        МЕНЯ!!
        Вот почему я не ответила на его поцелуй и вот откуда его неуверенность.
        Я до сих пор стою, не дыша, не шевелясь, не моргая, и, кажется, мой пульс так и не возобновился. Я даже дышать боюсь, не веря в реальность происходящего.
        Платон делает шаг назад.
        Он уверен, что снова ошибся. Или что ему показалось.
        Его зрачки расширяются, когда я обвиваю его шею рукой и прижимаюсь к его груди своей.
        - Я растерялась… - шепчу ему в губы. - Продолжай…
        Губами чувствую, как он улыбается.
        Второй поцелуй подобен шторму. Платон впивается в мой рот сильным поцелуем, требует раскрыться, подчиниться. Что я с радостью делаю, и он тут же завладевает моим языком.
        Не прерывая поцелуя, он тянет меня за собой, к выходу из кухни. Но до спальни не доходит, вжимает в стену коридора сразу за поворотом. Так, чтобы Егора не было видно, но нам было его слышно.
        В сердцах я смеюсь с того, что он даже сейчас о нем не забывает. И что нянька из меня вышла так себе. Платон справился куда лучше меня.
        Другие мысли в голове не удерживаются.
        Платон осыпает поцелуями мое лицо, а после опять возвращается к губам. Углубляет поцелуй, сплетая наши с ним языки. Я стону ему в рот из-за откровенных движений его тела, вжимаюсь грудью в его, желая чувствовать его каждой своей клеткой.
        Соски покалывает от возбуждения, и я ртом хватаю воздух, когда его рот опускается ниже, с моих губ на шею, потом на ключицы. Он прикусывает кожу зубами, а после срывает с моих плеч халат.
        Прохладный воздух скользит по коже, но недолго. От жара в глазах Платона, когда он смотрит на мою грудь, меня ведет, как от резкого подъема температуры. Голова плывет, ноги слабеют.
        Я выгибаюсь под его взглядом, предлагая ему себя. Я умру, если он меня сейчас не коснется или остановится.
        - Не пожалеешь? - вдруг возвращает мне мой же вопрос Платон.
        Сейчас в его глазах нет зелени, сплошная горячая тьма, в которой плещется даже не желание, а первостепенная потребность обладать. Взять. Сделать своей.
        - Словами, - напоминает мне после того, как я качнула головой.
        - Не пожалею.
        Он опять с усилием воли отрывает взгляд от моей груди и возвращает к моему лицу.
        - Я не могу держаться в стороне от тебя. Пытался, но не могу. А что будет дальше… Я не знаю. Загадывать не хочу. Обещать сейчас, под действием других желаний, чего-то, что потом я выполнить не смогу, тоже не буду. Попробуем пока быть вместе, а дальше посмотрим…
        Почему я чувствую такую пустоту внутри, разве не этого я хотела? Он сдается, я победила. На время я получу его себе, разве я могла мечтать о большем?
        Платон честен и сейчас может дать мне только свое «пока». Как долго будут длиться эти четыре буквы? Если перевести каждую в единицы времени, то сколько это будет в секундах, минутах, часах или днях?
        Он ждет моего ответа, но делает это по-своему.
        Наклонившись, обводит языком сосок, не отрывая, впрочем, от меня своего дьявольского взгляда. Дрожь прокатывается по телу, и я выгибаюсь, упираясь затылком в стену.
        Нечестная игра, но у меня ведь тоже есть тайны.
        Тяжело дыша, Платон продолжает:
        - Если ты хочешь что-то сказать мне, то сделай это, пожалуйста, словами. Никаких домыслов, выводов, «это и так понятно», «это же разумеется», «мог бы и догадаться». Я ненавижу такие обороты и не хочу ни о чем догадываться. Если тебя что-то надо, не устраивает, ты приходишь и говоришь об этом, ясно?
        Киваю.
        Это очень взрослая, правильная позиция. Жаль, что я до нее еще не доросла.
        Платону, в отличие от меня, хватает выдержки. Он словно составляет контракт наших отношений. Будущих? Временных? Единоразовых?
        Пока не понятно.
        Тело сгорает в сильнейшем желании, голая грудь подрагивает от гулких ударов сердца, а пульсация ниже живота сводит с ума.
        - Пожалуйста… - выдыхаю. - Пожалуйста…
        - Словами, Лея, - с кривой ухмылкой шепчет он, цепляя губами мои губы. - Именно об этом я тебя и прошу.
        Дразнится, как будто мало было дразнилок до этого. Тянет мои губы на себя, а я ловлю языком его рот, но не могу дотянуться.
        Всхлипываю, когда он пальцами касается груди. Обводит ареолу, щипает сосок, внимательно наблюдая за моей реакцией.
        - Я хочу тебя…
        - Меня?
        - Тебя.
        Самодовольный ты козел…
        - Только тебя…
        Чтоб тебе пусто было.
        Он развязывает пояс моего халата, и тот бесшумно оседает на пол. Платон оглядывает меня с лихорадочным блеском и кривой довольной ухмылкой. А потом снова возвращается к поцелуям.
        Хватаюсь за его плечи, скребу ногтями ткань. Сама тянусь к его брюкам. Сжимаю пальцами выпирающий бугор, и Платон снова смотрит на меня.
        В темных от желания глазах знакомое мне изумление. Как будто я, Лея Розенберг, не должна или не могу вызывать в его теле такое желание, но вызываю, и пусть он сдался этим чувствам, не перестает им удивляться.
        А еще в его глазах плещется жажда - когда я очерчиваю пальцами его член, его взгляд фокусируется только на моих губах и то, как я облизываю их.
        Платон быстро справляется со своим ремнем и бельем сам. Затем подхватывает меня за бедра и приподнимает. Спиной я упираюсь в стену. На мне все еще трусики, но их он только отводит в сторону и после опускает меня на себя.
        Разом.
        Насаживая на всю свою длину.
        Я ахаю и на миг слепну от остроты ощущений. Инстинктивно хочу сжать бедра, но не выходит. Платон шире разводит мои ноги, и мне остается только обхватить его бедрами, скрестив лодыжки у него на талии. Платон принимается двигаться.
        Очень быстро.
        Без подготовки.
        Без церемоний.
        Даже без защиты.
        Берет то, что принадлежит ему одному, и дарит мне те ощущения, в которых я так остро нуждалась. От всех порочных звуков, что издает мое изнывающее тело, хочется сгореть со стыда, но долго фокусироваться на деталях не выходит.
        Платон накрывает мой рот своим и вторит языком движениям бедер.
        Я перестаю существовать.
        Растворяюсь в его запахе, движениях, ощущениях, в нарастающей потребности, в его тяжелом теле, которым он вдавливает меня в стену.
        Если это и есть его «пока», то я точно не прогадала. Если все наше с ним «пока» будет длиться именно так, то я заранее на все согласна. Он лучшее, что случалось со мной. И вроде одна и та же анатомия, и вроде другие парни были не хуже, но только его прикосновения обнажают мои нервы и заставляют тело петь.
        Не хочу пытаться понимать, как он это делает. Главное пусть не останавливается.
        Он пьет мои стоны, дышит одним со мной воздухом.
        Он тот, кого я так и не смогла забыть, и кого думала, что навсегда потеряла.
        Его плечи под моими руками каменеют. Он мельком смотрит на мое лицо, и я понимаю, что он уже на грани, тогда как я еще нет.
        Платон с такой силой впечатывает меня в стену, что я и правда перестаю дышать. Он замирает.
        А потом почему-то тихо матерится, перемежая маты именем Ростова.
        Я в непонятке смотрю на него, но Платон бросает быстрое: «Потом» - и снова припадает к моим губам.
        Оставаясь во мне, опускает одну руку туда, где наши тела все еще соединяются. Палец скользит вверх и вниз, тогда как сам Платон принимается аккуратно двигать бедрами.
        Сейчас эти движения не приносят ему удовольствия, не после собственного оргазма.
        Он делает это ради меня.
        Его забота и внимание к моим желаниям, медленные размеренные движения, а еще нежность с какой двигаются его пальцы, снова меня воспламеняют. Извиваюсь на его руках и стону в его рот. Сильнее сжимаю его тело своими бедрами…
        Кажется, он снова улыбается.
        А я вся каменею, задерживаю дыхание и после меня начинает колотить крупной дрожью, но Платон не останавливается, не ставит меня на ноги, не разрывает нашей связи.
        Он с наслаждением продлевает мой оргазм, подмечая каждую реакцию моего тела в ответ на свои действия, и делает это до тех пор, пока дрожь в моем теле не стихает, а я не повисаю на его плече с закрытыми глазами, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.
        Мне просто хорошо.
        Вечность провела бы именно так.
        Но тогда же в замке проворачивается ключ.
        Дверь распахивается, и Костя шумит одеждой, пакетами, а еще принимается так громко кашлять, как будто у него запущенный туберкулез.
        Меня парализует страхом, но отпускает, как только я вижу, как Платон с улыбкой закатывает глаза. Он не отталкивает меня, не гонит, не разрывает рук. Удивительно бережно, но быстро ставит на ноги, набрасывает на плечи поднятый с пола халат и шепчет:
        - В мою спальню, Лея. Прими душ и никуда не выходи. Я все исправлю.
        Если бы я не была влюблена в него по уши, то влюбилась бы после этой фразы.
        - Шевелись! - тут же прилетает мне по заднице.
        Ладно, потом на него слюни попускаю.
        Мы же теперь вместе.
        Боже! Мы теперь вместе!!!
        ГЛАВА 23. ЭКСПЕРТНАЯ ОШИБКА
        Костя не смотрит на меня, когда я выхожу на кухню, быстро приведя одежду в порядок. Все его внимание занимает спящий сын.
        - Неужели поел? - удивляется он.
        - Да, не переживай. Думаю, Егор быстро привыкнет к смеси.
        Смотрю на часы - почти полночь. Это плохо. Но хорошо, что Костя домой, судя по всему, не торопился. И что даже не спрашивает, где Лея.
        - Мне нужно выйти. Я быстро.
        Костя деликатно откашливается.
        - Если вам нужны… резинки, то можно никуда не ехать. Берите мои.
        Какая щедрость. Но экстренной таблетки у него все равно нет.
        - Спасибо, но мне нужны не только они…
        Костя с кривой ухмылкой поправляет одеялко сына.
        Прекрасно считываю контекст - когда-то я очень возмущался тем, что сам он не воспользовался защитой ни во время, ни после, и винил именно его в Юлиной беременности.
        - Вот только не надо ничего говорить, Костя. Это другое.
        - Да я вообще молчу, Платон.
        - Как будто я выражение твоего лица не вижу.
        - Вы лучше не меня разглядывайте, а поторопитесь. А то тоже будете колыбельную петь. В это время работает только одна аптека, и та на Васильевском.
        Черт. Это далеко, придется брать машину.
        - Спасибо, не знал.
        - Может, мне тоже уехать? - спрашивает Костя.
        - Глупости. Куда ты на ночь глядя поедешь? Еще и с ребенком.
        - В отель… Куда-нибудь, пофиг. Я не буду врать Юле.
        - Юли сейчас здесь нет, - отрезаю. - Да и потом тебе врать не придется. Мне надо идти.
        Лучше и вправду поторопиться. И не только из-за угрозы, что Лея забеременеет, так быстро ЭТО не работает. Что-что, а женскую физиологию я знаю. Подольше Кости на свете живу и опыта у меня с женщинами тоже больше.
        Но к машине я все равно почти бегу. И не только потому, что боюсь последствий. Просто хочу вернуться быстрее, найти Лею в своей кровати, в которой она ждет меня, влажная и румяная, после душа.
        Но про обстоятельства своего возвращения домой я забыл. Машину я так и бросил у парадного, а не загнал на парковку. Асфальт, как и вся машина, затянуты толстой коркой льда. Может, Костя поэтому добирался так долго.
        Подумать только, а я ведь правда ревновал Лею к нему. И искренне в это верил, кошмар.
        Быстро машина все равно не заведется, а сидеть и прогревать ее не хочу.
        Глубоко вдыхаю холодный влажный воздух, наслаждаясь тем, как остро он вгрызается в глотку. Быстро иду по заледеневшему тротуару. Как назло ни одного такси.
        Чтобы идти было веселее, набираю Ростова. Плевать, что уже поздно. Если он спит, то не ответит, а звонок его не разбудит - Ростов всегда вырубает звук. А если по клубам гуляет, то ответит.
        Гудки в трубке прерываются, и мои слова обретают очертания морозного облака:
        - Икалось тебе, Ростов?
        В трубке тишина, значит, сегодняшний вечер он проводит дома, наверняка обложившись медицинскими справочниками с пугающе реалистичными рисунками. На носу очки для чтения, рядом давно остывший чай. В пустой квартире тишина.
        - А-а-а, так тебя можно поздравить? - хмыкает Никита. - Платон, ради бога, не заводи привычку отчитываться мне о каждой своей эякуляции. Или все было настолько ужасно?
        - Все было хорошо.
        Настолько хорошо, что аж страшно. Да и презерватив можно было все-таки натянуть. Увлекся как пацан, блин, не нашел минуту, чтобы оторваться от нее и сходить за резинками в спальню.
        Слышу шелест листов, Ростов одним глазом продолжает читать. Материалы дел у него с еще более ужасными фотками, чем рисунки в его книгах.
        Как вдруг орет не своим голосом:
        - Фу, Боня! Фу, я сказал! Как ты здесь оказалась?! Пошла вон!
        В трубке раздается грохот. Бросив телефон на столе, Ростов гремит где-то в отдалении:
        - Боня, фу! Бешеная ты псина, отдай справочник!... Нет, нельзя! Нельзя, я сказал!...
        Ростов завел питомца? Но он же их ненавидит!
        - Ой! - звенит девичий голос. - Я забыла закрыть дверь!
        Я даже замираю посреди тротуара.
        - Забери эту шавку! - цедит Ростов. - И выметайтесь из моего кабинета. Обе! Сейчас же!!
        Хлопает дверь, и снова воцаряется тишина.
        - Платон, ты еще тут? - откашливается Ростов, скрипнув креслом.
        Подумать только, эта ведьма живет с ним? Да еще собаку притащила, а он ей это позволил! Кто подменил мне друга?
        - Серьезно? - ржу в трубку. - Ты что, своей ведьме уже предложение сделал, раз она живет с тобой?
        - Не собираюсь я на ней жениться, Дмитриев. Она на улице осталась, а я сжалился и предложил пожить у меня… А она тоже молодец! Ни слова не сказала, что у нее целый зоопарк!… Так бы и придушил их обеих голыми руками. Говори, Платон. Мне надо отвлечься, иначе я эту псину… Это же справочник Синельникова! Юбилейное издание!... А она его жевать!… Говори, Дмитриев. Иначе я за себя не ручаюсь.
        - Жить негде? Это как? Ты уверен, что не приютил какую-то мошенницу?
        - Прошу, Платон, давай не про нее! Эта сука сгрызла вчера анатомический атлас, а сегодня справочник!
        Не сразу понимаю, что речь не о девушке.
        - Что ты хотел?
        - Я хотел уточнить про твои разводы.
        - Адвоката по разводам тебе хорошего дать?
        - Нет, с адвокатом повременим. Как быстро проходит это твое помутнение рассудка? Помнишь, о чем ты мне в офисе втолковывал, что любви нет, а есть только половой инстинкт? Ты говорил, что это очарование женщиной обязательно проходит, если регулярно и много заниматься с ней сексом.
        - Да, секс помогает. Но не всем помогает.
        - Как это не всем? - к такому я не готов. - У тебя же проходило! Со всеми твоими любовницами и женами!
        - С ними да, - странным тоном говорит Ростов. - Если сравнивать, то это как… Насыщение. Например, ты мечтаешь о горячем плове. Придирчиво выбираешь кусок баранины на рынке, изучаешь рис и отзывы. И когда плов готов, то набрасываешься, глотаешь, даже толком не разжевывая ни мясо, ни рис. Тебе кажется, что ничего вкуснее ты еще не ел и что этот пряный вкус никогда тебе не надоест. Начинаешь есть плов три раза в день. Потом ради разнообразия пробудешь доставку, но это ошибка - тебе привозят разваренную кашу с тушеной курицей. После этого плова хочется все меньше. Вкус приелся. Специи вызывают тоску. И однажды все. Больше не лезет. От запаха баранины начинает тошнить. Тушеный чеснок вызывает отвращение. Ты мечтаешь съесть, что угодно, только не плов. Тем более, так хочется шоколадного торта. Примерно понятно?
        Перевариваю метафоры Ростова. Доставка - это, видимо, другие случайные женщины. Банальный секс без эмоций, может быть, даже за деньги.
        - Понятно. И когда плов в тебя больше не лез, ты разводился?
        - С первыми тремя женами да.
        - А с хозяйкой Бони что? Все иначе?
        - С ней все сложно, - отвечает Ростов. - Я с ней даже не сплю.
        Я так удивлен, что чуть не падаю, не заметив лед на тротуаре.
        - В смысле?! Как это не спишь?
        - Вот так, не сплю.
        - Ни разу даже не подкатывал? Но она живет у тебя! Да еще и с собакой!
        - Еще с хомяком и улиткой.
        - Она что, такая страшная?
        - Нет.
        - Родственница твоя?
        - Боже упаси!
        - Тогда что с ней не так?
        Светофор передо мной уже дважды переключается с красного на зеленый, но я продолжаю стоять на месте.
        Разговор затягивается.
        Я думал, будет быстрее и не так серьезно, что ли. Тогда я бы оделся теплее или не звонил Ростову сейчас. Но вместо этого, похоже, задел друга за больное.
        Секс.
        Раньше именно секс приводил к тому, что отношения Ростова заканчивались. И у Ростова нет поводов думать, что в этот раз все будет иначе. Слишком много женщин у него было.
        И уж в работе своего организма и механизме привязанностей он разобрался на «отлично». Чтобы такой дотошный эксперт, как он, и не разобрался в самом себе?
        А с ведьмой, похоже, все с самого начала пошло по-другому…
        Поразительно, что я звонил ему, чтобы узнать, как сделать так, чтобы вернуть трезвый взгляд на мир, а в результате узнал, что Ростов делает все, чтобы эти искажения реальности не заканчивались…
        Мимо проезжает «Скорая». Родные звуки сирены, похоже, и вырывают Ростова из оцепенения:
        - А чего это ты, Платон, по улицам разгуливаешь?
        - Да так. Проветриться хотел.
        Ростов мне всей правды тоже не говорил, так что один-один.
        Прощаемся, и я наконец-то перехожу дорогу. Захожу в аптеку. Беру экстренную таблетку и запас презервативов. Не брать же их у Кости!
        Мне есть о чем подумать на обратном пути.
        Мне нужны ясные мозги, потому что мой бизнес все-таки не может существовать отдельно от меня. В этом я тоже успел убедиться.
        Раз секс помогает избавиться от наваждения, то так тому и быть. Значит, будет много секса. Разного, как и говорил Ростов. С проникновением и без, руками или ртом, на всех поверхностях, какие только подвернутся.
        Я долго держался в стороне от Леи, но теперь хочу получить свое. Можно даже с компенсацией.
        А потом должно отпустить.
        Да, придется испортить отношения с парочкой человек. Без этого никак. Но она не против, я очень даже - за… А остальных наши решения волновать не должны. Хотя возмущения обязательно будут.
        Из-за затянувшегося разговора по дороге домой успеваю основательно продрогнуть, ведь накинул лишь пальто поверх футболки.
        В квартире тихо, значит, Егор все так же спит. Костя унес сына в спальню.
        Стоит ли Лея тех проблем, которые неминуемо начнутся, когда об этом узнают остальные?
        Специально задаю себе этот вопрос, преодолевая расстояние до собственной спальни.
        И когда вижу ее на своих темных простынях, ответ возникает моментально. Встает, как огненные письмена, обдавая жаром горящих букв.
        Да.
        Да, черт возьми.
        Я понял это, как только ее увидел. Когда еще даже не знал, что это она. Та самая Лея.
        И убеждаюсь в этом теперь, когда она встречает меня без одежды, с влажными после душа волосами и с черными глазами, в которых тлеет не потушенное пламя.
        Даже если эта страсть закончится тупиком, сейчас я только и могу, что мчаться в эту стену на полной скорости.
        Даже если отношения приведут к многочисленным проблемам, я не готов отказываться от возможности обладать ею ради спокойствия остальных. Хотя у моей дочери обязательно будет свое мнение на этот счет.
        Что ж, у меня оно тоже есть. И с ним придется считаться.
        Лея садится при виде меня на кровать, и одеяло с нее спадает. Она не прикрывается, не стесняется и снова смотрит на меня так, как сегодня. Снизу вверх, с той неповторимой смесью невинности и похоти во взгляде, которая покорила меня с самого начала.
        Ее припухшие губы горят от моих поцелуев, и я завидую сам себе.
        Сначала протягиваю нужную упаковку и бутылку с водой, прихваченную с кухни. Без лишних слов развернув коробку, она глотает крохотную таблетку.
        А потом берется за ремень на моем поясе.
        - Как насчет еще одного урока, Платон? - шепчет она. - Уверена, что могу лучше, чем в первый раз…
        Срываю с себя футболку, а после отбрасываю в сторону остатки одежды, пока Лея устраивается поперек кровати. Запрокидывает голову, как в отеле, но я действую иначе.
        Перехватываю ее за подбородок и целую. Она без всякого стеснения отвечает, глубоко погружая язык в мой рот.
        Я же обвожу языком ее рот, веду по ее подбородку, груди, животу, а после, упираясь коленом в кровать, нависнув над ней, наклоняясь еще ниже.
        Лея ахает, когда я касаюсь языком между ее ног.
        - Даже так?... - выдыхает она. - Чувствую, этот урок понравится мне больше…
        - Берегу твою челюсть.
        Она тихо смеется, но смех быстро переходит в протяжный стон, когда к языку я добавляю пальцы. Лея подрагивает и стонет подо мной. Царапает ногтями мои бедра, а потом ощущаю ее нерешительные прикосновение к члену.
        - Учить тебя еще и учить… - замечаю.
        Она краснеет и смеется, потом шире открывает рот и, помогая себе рукой, делает так, что я теряю дар речи. Если она продолжит сосать с тем же самозабвением, позорное звание скорострела мне обеспечено.
        Удваиваю рвение, стараясь вывести ее из строя первой, и мне это удается. Она дрожит, часто дышит и не может сосредоточиться на собственных движениях.
        - О боже… Боже, - частит Лея, инстинктивно пытаясь стиснуть бедра.
        Ее мышцы под моими руками каменеют. Рот приоткрывается в немом крике. Когда по телу проносится волна наслаждения, приходится сильнее перехватить ее за бедра, чтобы удержать на месте.
        Лея выгибается дугой, так что под медной кожей проступают ребра. Слабая дрожь перерастает в сильную, крупную, ее колотит от каждого прикосновения языка, и я решаю ослабить напор.
        Но она стискивает мои волосы и не дает от себя отстраниться.
        - Нет… Еще… Сильнее, - хрипло выдыхает она.
        Не могу сдержать улыбки. Желание дамы - закон, особенно, когда она четко знает, что хочет и может сказать об этом вслух.
        Возвращаюсь к тому же быстрому ритму, упиваясь ее телом, смакуя изгибы и вкус. Добавляю два пальца, а когда слегка прикусываю, то Лею едва ли не подбрасывает на кровати. Она сильнее тянет на себя мои волосы, явно забывшись. Кусает мои бедра, оставляя на коже пульсирующие укусы.
        Я рефлекторно ударяю бедрами, как вдруг Лея толкает меня на спину и оказывается сверху.
        Накрывает член ртом и берет так глубоко и легко, что я снова сбиваюсь. Но Лея уже на грани. В очередной раз. Я знаю, что женский оргазм разный и не такой прямолинейный, как мужской, но только сейчас, пожалуй, с неподдельным интересом и изумлением замечаю, как Лея снова преодолевает пик, более высокий, чем прежний. Более сильный.
        Она отдается процессу, отринув стеснение и прочие предрассудки. Дрожит, стонет и с упоением возвращает мне часть собственного наслаждения, ведя сверху вниз по стволу подрагивающим языком.
        Пожалуй, учить ее многому и не придется.
        А вот остановить все-таки надо.
        - Хочу тебя… Сейчас.
        Лея смотрит на меня затуманенными пьяными глазами, губы ее горят, как и щеки. Дыхание так и не пришло в норму.
        Только она в моих руках. Только ее губы на моих. Только ее частые стоны и очередной пик, который она с моей помощью обязательно настигнет.
        ГЛАВА 24. БОРЬБА С САМООЦЕНКОЙ
        С наслаждением потягиваюсь. По телу разливается приятная истома, и я открываю глаза. Комната Платона мне хорошо знакома, но я подскакиваю на месте, когда понимаю, что его самого в постели нет!
        Из-за шума в ушах не сразу различаю его тихий голос. Платон никуда не делся, он дома, на кухне. Взгляд падает на экран телефона. Ого, уже одиннадцать! Нифига себе поспала!
        На прикроватной тумбе немым укором так и лежит нераспечатанная упаковка с презервативами. Черт. Но экстренную таблетку я ведь выпила. Все будет хорошо, так?
        Бегу в душ, где снова чищу зубы пальцем, - интересно, уже можно оставить у него свою щетку? Или это только для тех, кто в законных серьезных отношениях? А у нас пока какие?
        Нахожу свои выстиранные и высушенные джинсы, футболку и лифчик возле кровати, на кресле. Наверное, Платон принес.
        Расчесываюсь найденной на дне рюкзаке расческой. А вот линзы хоть убей не помню, куда дела. Перед тем, как принять душ после первого раза, я сняла их. Но в рюкзаке нет.
        Придется обойтись очками.
        Но вспомнив, как Платона перекосило, когда он увидел меня в очках дома, прячу их обратно в рюкзак. Справлюсь и так.
        Перед тем, как покинуть комнату, в последний раз осматриваю себя в зеркале. Мда, как будто ничего не делала. Видок у меня все равно такой… хорошенько оттраханный.
        В квартире тихо, только Платон монотонно разговаривает на кухне, похоже, по телефону. Завернув за угол, действительно вижу, как Платон, одетый по-домашнему, ходит вдоль окна, кивая невидимому собеседнику.
        Светлая футболка обтягивает его широкие плечи, а мягкие спортивные штаны подчеркивают по-мужски узкие бедра. Деталей без линз не различаю, и это обидно. Ведь пускать на него слюни я теперь могу, не таясь.
        Платон устало трет лоб, смотрит в ежедневник, который держит в другой руке. Судя по серьезному тону ревновать не стоит.
        - Да, значит, так… До понедельника, - наконец-то прощается он.
        Откладывает телефон, ежедневник и тяжело вздыхает, глядя в панорамное окно. Ерошит свои волосы. Кажется, дела складываются не очень хорошо.
        Подхожу сзади и обнимаю, прижимаясь щекой к его спине.
        - Привет…
        Платон касается моих переплетенных у него на груди рук.
        - Привет, соня.
        Оборачивается ко мне, оставаясь в кольце моих рук, легко целует в губы и шепчет:
        - Как ты?
        - Нормально.
        - Ничего не болит?
        - А должно?
        Он криво улыбается.
        - Просто ты вчера как с цепи сорвалась… Похоже, секс у тебя бывает не часто.
        Кусаю губы, жаль, глаза деть некуда.
        - Или я неправ?
        - Прав, - отвечаю шепотом. - У меня даже отношений толком не было.
        Качая головой, Платон разрывает наши объятия и идет к плите.
        Зря я это, наверное, сказала? Что с ним? Не хочет связываться с неумехой?
        - Слушай, - иду следом за ним, - я помню, что ты не хотел свиданий, отношений, вот этого всего. Ты раз сто мне это повторял и сейчас не думай, что со мной будут какие-то проблемы только потому, что у меня еще не было нормальных парней…
        Платон быстро разбивает на сковороду яйца, мешает их лопаткой, а потом тянется к тарелке. Протягивает мне порцию яичницы болтуньи и говорит:
        - Вот дуреха, - выдыхает он. - Свезло же, Господи, с такой связаться.
        - Эй! Чего это я дуреха?
        - А то. Напомни, пожалуйста, как вечер кончился? Может, я тебя после всего на такси домой отправил?
        Воспоминание проносится вспышкой - когда все кончилось, я просто рухнула на кровать и мои глаза сами собой закрылись. Платон натянул на меня одеяло... А дальше ничего не помню.
        Платон подхватывает две чашки с кофе и идет к столу.
        - Ну так что? - бросает он. - Как вечер кончился?
        - Никуда бы я не уехала, я бы и два шага не сделала после всего, что было, - иду вместе с тарелкой за ним, совершенно сбитая с толку. - Подожди, ты хочешь сказать, что мы не просто вместе? Что мы теперь даже в отношениях?
        - Не изобретай мудреных классификаций, Лея. Как по мне, есть секс без обязательств и есть все остальное. Ты провела ночь в моем доме, в моей постели, собираешься есть приготовленную мной яичницу и вряд ли мы собираемся на этом все закончить. Так что давай пока обойдемся без ярлыков.
        Смотрю на тарелку в моей руке. Да, приготовил сам. Для меня!
        - Поняла, - отзываюсь тихо.
        Беру вилку и отправляю хороший такой кусок в рот.
        Еда тут же просится обратно. Блин, почему так невкусно! Как можно испортить яичницу?!
        Платон пьет кофе и не сводит с меня взгляда.
        Делаю над собой усилие и глотаю.
        - Спасибо, очень вкусно, - делаю большой глоток кофе, но так просто избавиться от гадкого привкуса во рту не получается.
        - Правда? - пристально на меня глядя, спрашивает Платон.
        Широко улыбаясь, снова делаю глоток кофе.
        - Ну… Соли немного не хватает. А так все отлично.
        - Ах, соли. Так бы сразу и сказала. Соль на столе, - кивает Платон.
        Поворачиваю голову и понимаю, что все сливается. Стол длинный, вместительный, где-то у дальнего края есть островок с салфетками, перечницей и зубочистками, но теперь, без очков и линз, я, даже щурясь, вижу только цветные пятна.
        Да что ж мне так не везет!
        - Да нормально, я почти доела.
        Ага, у меня полная тарелка.
        - А ну посмотри на меня, Лея. Сколько пальцев?
        - Два, - хмурюсь. - Я вообще-то не слепая, Платон.
        Ну не настолько. Предметы перед самым моим носом я вижу.
        Кивает своим мыслям, поднимается и сам проходит вдоль стола, подхватывает соль и ставит передо мной.
        - И зачем врать, если ты ее не видишь? Ты сейчас без линз?
        - Не знаю, где они. Сунула куда-то вчера и не нашла утром.
        - А очки? Дома оставила?
        - Очки в рюкзаке.
        - И почему ты их не надела?
        Делаю вид, что солить еду очень увлекательно. Перемешиваю. Пробую. Займу рот и отвечать не придется. А может, даже вкуснее будет.
        Но нифига.
        Просто теперь эта резиновая гадость еще и пересолена.
        Платон не сводит с меня взгляда. Держа еду за щекой, я улыбаюсь, не раскрывая рта. Сейчас он отвернется, и я все выплюну. Во второй раз я это не съем!
        Платон смотрит.
        Время уходит.
        Яичница разъедает мою щеку.
        И я, проклятье, глотаю. Меня тут же передергивает, а желудок сводит спазмом. Бросаюсь к чашке, но моя уже пуста. Платон подвигает мне свою, и я опустошаю ее залпом.
        - Вкусно, значит? Тест на честность ты провалила. Готовить я не умею, - улыбается Платон. - Как ты вообще это съела? Дважды?!
        Отодвигаю от себя тарелку, заливаясь краской. Вашу ж мать, тест?
        - Адское дерьмище, Платон! Я в жизни такой яичницы не ела. Как тебе удалось испортить простейшее блюдо?
        - У меня дар. И, кажется, он передался и Юле, потому что Костя не меня одного просит не приближаться к его продуктам.
        С радостью спускаю в мусорку ненавистный завтрак и, поднявшись, наливаю себе еще кофе. Открываю холодильник.
        - А ты вообще завтракал?
        - Так, пару бутербродов. Сделать тебе?
        Закатываю глаза и вместо двух, беру пять яиц. Платон споласкивает сковороду и ставит ее на огонь.
        Быстро делаю нам новую яичницу. Солю, пробую. Ну вот, другое дело!
        - Кстати, про Костю. Мы должны сознаться, - говорю, глотая горячую яичницу прямо со сковороды. Все-таки я была очень голодна, а еще даже не ужинала. - По крайне мере, Юле и моей маме.
        - Да, Костя уже обо всем догадался.
        И даже раньше, чем Платон может себе представить.
        Ставлю перед ним дымящуюся тарелку.
        - Кстати, а где Костя? И Егор?
        - Гуляют, - быстро отвечает Платон, проглатывая еду за секунду. - Спасибо. А теперь про твои очки.
        Тут я вскакиваю с места и опять ныряю с головой в холодильник.
        - Может, тебе еще что-нибудь приготовить? Ты разве наелся?
        Слышу его тяжелую поступь. Платон давит на дверцу, и я остаюсь без защиты рыцаря Холодильного Образа.
        - Лея. Что не так с очками?
        - Не испытывай мое терпение. Поразительно, насколько раскованно ты ведешь себя в постели, а в жизни и двух слов связать не можешь, когда что-то не так!
        - Ладно, - стискиваю зубы. - Очки я не надела, потому что тебя аж перекосило, когда ты меня в них увидел в первый раз. Я знаю, что очки мне не идут, вот и не ношу при тебе! Доволен?
        - Когда это меня «аж перекосило»? - хмурится.
        - Когда ты к нам домой приехал. Ты на кухне сидел, а я тогда спросонья вышла к тебе в очках.
        - А на тебе тогда что, только очки были?
        - Издеваешься?
        Наклоняется ближе ко мне и начинает загибать пальцы:
        - Я отлично помню короткие шорты, которые едва прикрывали твою задницу. Длинные голые ноги и мохнатые тапочки. Кофточку, через которую просвечивали соски. Твои губы, которые ты при виде меня стала кусать, как ненормальная. Боялся, что стояком ваш кухонный стол пробью. А ты мне про очки…
        Он заключает меня в капкан своих рук, и теперь мой черед оборачиваться, оставаясь в его объятиях.
        - Когда там твоя коррекция зрения?
        - Уже на следующей неделе. В четверг.
        - Хорошо. А до тех пор носи, пожалуйста, очки, если надо. Не видеть соль на столе - не дело.
        От его близости воздух начинает искрить. А на языке будто взрываются пузырьки воздуха, как от глотка газировки. Я снова чертовски сильно хочу его поцеловать, коснуться, прижаться. Ощутить его властный напор, сдаться и подчиниться.
        - Говоришь, ничего у тебя после вчерашнего не болит? - шепчет он, ведя губами по моей щеке.
        Руками задирает мою футболку. Его ладони жесткие и горячие. Он тихо ругается, наткнувшись на бюстгальтер.
        - Сколько лишней одежды…
        Смеюсь и целую его первой, а он приспускает кружево лифчика и дразнит меня, то чувствительно сжимая, то поглаживая, едва касаясь подушечками пальцев.
        Пробираюсь под его футболку, и он сильнее вжимает меня в столешницу. Наощупь его грудь и плечи, как каменные. А знакомый сандаловый аромат заставляет сердце биться чаще.
        Платон в два счета справляется с моими джинсами, стягивает их до середины бедер и удовлетворенно хмыкает, скользнув пальцами между ног. Белья на мне нет.
        Чистых стрингов я с собой не захватила, нет такой привычки, да и не знала, что буду ночевать не дома, а надеть вчерашние не смогла.
        Но стоит ему ввести в меня палец, как я с шипением впиваюсь в его плечи ногтями.
        - Черт, больно!…
        Платон разочарованным не выглядит. Скорее наоборот. Как будто отсутствие боли озадачило его сильнее.
        - Я же говорил… Если ты не занимаешься этим постоянно, то без характерных последствий на утро не обойтись…
        Хнычу ему в губы. От его поглаживаний меня затапливает желанием, и тело требует разрядки.
        - И что делать?
        - Для особо нетерпеливых девочек всегда варианты найдутся.
        Он укладывает меня спиной на стол, стягивая с меня джинсы.
        Меня заливает краской. Мало того, что лежу на обеденном столе, так еще и при свете дня!
        Хочется свести ноги вместе, но он не дает мне этого сделать.
        - Я знал разных женщин, но таких красивых, как ты, не видел.
        - Перебарщиваешь, - выдыхаю. - У меня тоже глаза есть. Я себя в зеркале вижу.
        - Говорил же дуреха…
        Очерчивает мою грудь, задирая футболку до шеи. Царапнув зубами сосок, втягивает его в рот.
        Выгибаюсь на жестком столе в дугу, вцепившись в края пальцами.
        - Нашел, блин, время повышать мою самооценку!
        - Кто ж знал, что у тебя с ней проблемы?
        Целует мой подрагивающий живот. Медленно вычерчивает языком влажные узоры на коже, доводя до белого каления. Его поцелуи опускаются все ниже.
        Меня бросает то в арктический холод, то в адское пекло. Волоски на коже встают дыбом. Лицо горит, как от химического ожога. Я не могу на него смотреть. И говорить о своих недостатках тоже не могу. Не тогда, когда он… Разводит мои бедра бесстыднейшим образом.
        Сглатываю, когда понимаю, куда он смотрит.
        Изумрудных оттенков в глазах Платона больше нет, только сплошной черный зрачок, закрывающий радужку.
        Он наклоняется к низу моего живота. И, не сводя с меня взгляда, медленно проводит языком снизу вверх.
        - Черт возьми, - ругаюсь сквозь зубы.
        Мои глаза закатываются.
        Становится плевать, что я лежу средь бела дня с широко разведенными ногами, растрепанными волосами и скомканной под подбородком футболкой. Плевать, как я при этом выгляжу.
        Мной целиком владеют желание. Потребность. Голод.
        - Иди ко мне… - шепчу ему.
        Платон обходит стол, и я цепляюсь за него, тяну к себе. Запускаю ладонь под штаны и обхватываю член.
        Веду языком, пристально глядя на него, как только что делал он сам. Платон, в отличие от меня, глаз не отводит и не закрывает.
        Только наклоняется так, чтобы и мне, и ему было удобнее. Я вторю его движениям, подхватывая заданный им же ритм.
        Но потом второй рукой он перехватывает мои волосы, и я оказываюсь обездвижена. Корни болезненно натягиваются от каждого движения.
        Опять отобрал у меня инициативу. И сейчас полностью управляет мной и ситуацией.
        - Дыши носом, - напоминает быстро.
        В его глазах восхищение. Уважение. Желание. Клубок спутанных и слишком сложных для меня эмоций.
        Одна его рука движется у меня между ног, второй он контролирует наклон моей головы. Глубину погружения. Собственную скорость. Управляет моим телом, как дирижёр. Каждой клеткой ощущаю его прикосновения. Все мои нервы оголены, как провода, в которых искрит напряжение.
        Я полностью в его власти. В его подчинении. В его руках. Могу делать только то, что он мне позволит. И так, как он любит.
        И стоит отпустить контроль, как происходит невероятное.
        Ослабшее наслаждение снова крепнет, зреет.
        Множится. Крепнет и обрушивается с небывалой силой. Сметает со своего пути все мешавшие внутренние установки. Предрассудки. Мысли и страхи. Подхватывает тараканов, что так долго прятались во тьме подсознания.
        Некоторые, наверняка, остались… Но часть исчезает безвозвратно. На этом столе, под его руками, в его власти.
        Так, как он любит.
        И все бы ничего, но в тот же миг я слышу, как щелкает замок входной двери. Голос Кости, который нарочито громко обращается к сыну, тот хнычет. Как вдруг ему весело вторит еще один, женский голос…
        Оксана?!
        ГЛАВА 25. СУББОТНИЙ ВИЗИТ МОЛОДОЙ БАБУШКИ
        Помню, как на мое восемнадцатилетие нас с Юлей в отеле, в котором по прилету в Израиль остановились Дмитриевы, поймала менеджер.
        Юле тогда едва исполнилось тринадцать, она таскала вместо меня огромного светлого медведя, которого мне, поздравив с утра, вручил Платон, и испуганно смотрела на менеджера, которая вдруг стала ее отчитывать.
        - Что происходит? За что вы ее ругаете? - вмешалась я.
        Оказалось, что для нас заказаны массаж, хамам и другие приятные процедуры в спа-центре, а мы вместо того, чтобы быть там в положенное время, шатаемся черти где.
        - Не хорошо опаздывать, девочки, - пожурила она нас. - Не заставляйте людей ждать!
        - Бежим, Лея! - горели Юлины глаза. - Думаю, папа хотел сделать нам сюрприз!
        Купальники и так были с нами. Мы собирались на пляж.
        Ненавистного медведя оставили в раздевалке и помчались к нужному кабинету, номер которого нам тоже озвучила менеджер. По дороге я даже порадовалась, что впервые на этот день рождения мне предназначался не только очередной плюшевый мешок с бантом на шее.
        Стучать мы не стали. Зачем? Мы были уверены, что нас там ждут.
        К сожалению, массаж Платон заказывал не для нас. И совсем даже не массаж.
        - Папа? - пискнула Юля, когда мы застыли на пороге.
        Слава богу, Платон еще не успел раздеться. А вот девушке на массажном столе перед ним не хватало кое-каких деталей гардероба.
        Мне ярко запомнился небрежный жест, с каким Платон набросил на застывшую девушку полотенце, чтобы прикрыть ее голую грудь. Не глядя, без промедления, с какой-то брезгливостью, просто пренебрежительно швырнул даже не в руки, а так, как швыряют использованное полотенце в корзину для грязного белья.
        Все эти воспоминания за каким-то чертом проносятся в моей голове именно сейчас, когда на мне еще меньше одежды, чем было на той решившей подработать массажистке.
        Кровь стынет в моих венах. Мышцы каменеют. И не только от паники, но и от того, что знаю, как наплевательски относится к партнершам Платон, когда действовать надо без промедлений.
        - Джинсы, Лея. Быстро! - только и бросает он.
        Уже через секунду широкими шагами преодолевает расстояние до коридора, где замирает в проходе так, как стоял еще вчера передо мной. Перекрывая весь путь в квартиру. Я хорошо знаю, что оттуда Платона так просто не сдвинуть, если он сам не захочет.
        - Ох, Платон! Добрый день! - воркует Оксана. - Как прошла ночь? Мы пока гуляли, Костя рассказал о том, что тебе удалось накормить Егора смесью! Потрясающе!
        Ответа Платона я не слышу, но в коридоре явно возникает какая-то заминка.
        - Нельзя войти? - Оксана почему-то говорит громче, чем остальные.
        - Лея! - кричит Платон, не сдвигаясь ни на йоту. - Ты уже нашла свою линзу?
        Негнущимися пальцами наконец-то распрямляю штанину, а в груди разливается насыщенное тепло, как от глотка горячего молока с медом.
        - Нет… Сейчас! Еще под столом посмотрю!
        - Ага, пока нельзя. Линзу потеряла, - продолжает Платон. - Хотел помочь найти, так она меня едва не убила, когда я чуть на линзу не наступил. Она в армии служила, знаешь, Оксана?
        - Ты это уже говорил.
        Мне кажется, или я слышу скрежет Оксаниных зубов даже отсюда?
        Откуда она вообще взялась?... Ах, черт. Сегодня же суббота, Костя же говорил, что это единственный день, когда Оксана видится с внуком.
        Возможно, в другие субботы Костя не оставался с матерью наедине, но сейчас обстоятельства изменились. Чтобы не оставаться дома, он ушел гулять с сыном вместе с ней и понятно, что пришлось рассказать и все остальное, а Оксана решила, что это отличный повод заглянуть. Может, нужна ее помощь?
        - Нашла! - кричу, застегнув джинсы на талии.
        Пальцы дрожат, сердце снова пускается вскачь. Пульс зашкаливает. Чтобы не смеяться, прикусываю щеки изнутри и замираю возле стола.
        Платон заходит первым, потом Костя с Егором и последней Оксана.
        На ней элегантный кашемировый свитер, подпоясанный на талии, и мягкие расклешенные брюки. Волосы волнами лежат на плечах. Она улыбается, но только губами.
        Взглядом она внимательно сканирует пространство, ведя подсчет уликам: две чашки кофе, одна тарелка. И вся посуда неестественно сдвинута к краю абсолютно пустого стола…
        Ее колючий взгляд останавливается на мне.
        - О, а я решила, ты уехала вместе с Юлей, Лея.
        В ее голосе слышится металл. Она больше не смотрит на меня с тем искренним дружелюбием, как в траттории в нашу первую встречу. Я больше не безликая Юлина подружка.
        Я соперница, потому что зашла на ее территорию, на которой она когда-то пыталась стать полноправной хозяйкой. И еще надеется ею стать.
        - Мам, ты, кажется, хотела в туалет? - замечает Костя.
        А вот и повод подняться в квартиру.
        В глазах Оксаны сгущаются тучи. Она разворачивается на пятках и бесшумно идет внутрь квартиры.
        - Простите, я… - начинает Костя, но я его прерываю:
        - Все в порядке, - может, у меня паранойя, но я не слышала, как хлопнула дверь уборной. Так что лучше ничего лишнего пока не говорить. - Как Егор? Утром ел?
        Напряжение покидает Костю. Он с легкостью рассказывает, как крепко малыш спал, как немного заартачился с утра, но поел с аппетитом. Выходит, его нервы никак с сыном не связаны. Только с присутствием матери.
        - Справишься до вечера сам? - спрашивает Платон. - Мне надо в офис съездить. Лея тебя подкинуть до дома? Тебе наверняка хочется переодеться.
        Сначала смотрю на Костю. Хотя, по большому счету, мужчины семейства Дмитриевых справились бы и без меня, но вдруг я все-таки могу быть чем-то полезна.
        - Да, конечно, - отвечает Костя. - Я вообще думал, может Юлю сегодня вечером забрать домой?
        - Нет, давай не будем спешить, - качает головой Платон. - Эффект надо закрепить… Я про кормление из бутылочки вообще-то, не надо так на меня смотреть. Завтра днем все вместе за Юлей и поедем, тем более это воскресенье.
        Согласно семейной традиции, воскресенье - пельменный день. Даже Юля разрешает себе съесть десять пельменей, приготовленных бабушкой. Костя соглашается.
        - Ох, Лея, смотри, что я нашла в гостевой ванне, - с широкой улыбкой возвращается Оксана.
        Оксана протягивает мне контейнер, который я так и не нашла с утра. Оно и понятно, почему. Я оставила его не в той ванной комнате.
        - Не волнуйся, обе линзы внутри, я проверила.
        Если бы взглядом можно было убить, я бы уже лежала мертвой.
        - Нашла? Молодец, - чеканит Платон. - А теперь отнеси обратно.
        Забываю, как дышать. Костя, игравший с сыном в «козу», тоже замирает.
        Оксана, сузив глаза, стискивает контейнер.
        - Расскажешь, как дошел до такой жизни, Платон?
        - Очень просто. Когда зрение к вечеру стало садиться, записался к окулисту, прошел обследование и мне выписали рецепт на линзы. Поделиться контактом? Мы же с тобой не молодеем, Оксана.
        В комнате воцаряется тишина.
        - Что? - обалдело переспрашивает она.
        - Я сказал, отнеси обратно. Оставишь их еще где-нибудь, как их потом искать? Ты же здесь больше не живешь.
        Ущипните меня.
        Оксана в замешательстве смотрит на Платона, а потом все-таки ретируется. На этот раз она хлопает дверью так, что я вздрагиваю.
        - Знаешь, Кость, - задумчиво произносит Платон, - надо бы сделать так, чтобы следующая встреча с бабушкой прошла не раньше Нового года.
        - Но сейчас только ноябрь…
        Ответить Платон не успевает. У него снова звонит телефон. Взглядом Платон указывает на выход. Он все еще спешит.
        Натягиваю на себя куртку, сапоги и подхватываю рюкзак. Платон держит для меня лифт. Мы заходим внутрь. Этажи быстро сменяют друг друга.
        - Да, сейчас буду, - Платон с тяжелым вздохом отключает звонок и переводит взгляд на меня.
        - Она все поняла, - произношу тихо.
        Он пожимает плечами, обнимает меня за талию и притягивает к себе.
        Накрывает мои губы, целует так, что у меня подгибаются колени, но лифт бессердечно возвещает о том, что мы прибыли на первый этаж.
        Когда мы все-таки садимся в машину, мне звонит Юля. Рингтон играет и играет, и Платон смотрит на меня через плечо.
        - Собираешься избегать ее?
        Стиснув зубы, нажимаю «ответить».
        - Привет Лю! Как дела?
        - Костя занят, папа не отвечает… - жалуется она. - Мне так скучно, Лея! День только начался, а я уже и книжку читала, и ела трижды. Если я не найду, чем заняться, бабушка снова позовет меня к столу! Поговори хоть ты со мной. Спаси мою талию! Например, как дела на личном фронте?
        Оглядываюсь на Платона.
        - Эээ, Юль, я сейчас домой только еду, давай чуть позже.
        - Домой?! - вопит она в трубке. - Середина дня, а ты только едешь? Откуда? Где ты провела ночь?!
        Черт, я же говорила, что буду дома ночевать, чтобы брату компанию составить.
        - Лея, не увиливай от ответа! - громогласно вещает Юля. - Неужели ты смогла? Смогла опять переспать с ним?!
        Платона вдруг отбирает у меня трубку.
        - Юль, вообще-то Лея у нас дома ночь провела… Не мучай ее сейчас, Лее надо выспаться. Накормить твоего сына смесью оказалось не так просто, как нам всем казалось.
        В трубке могильная тишина.
        Мой желудок сжимается до размеров горошины.
        - Папа? - уточняет Юля.
        - Он самый. Рад, что ты меня еще узнаешь, дочь.
        Не верю, что Платону удастся провести дочь вокруг пальца. С другой стороны, ну не признаваться же в таком по телефону?
        Платон возвращает мне трубку.
        - Да? - хрипло отзываюсь.
        - Могла бы просто остановить меня или намекнуть, что это не то, что я думаю, - яростно шепчет Юля. - Я же уже размечталась, что ты наконец-то счастлива!
        Я счастлива, но мне, проклятье, нельзя никому говорить об этом.
        - Позвоню тебе из дома, ладно?
        - Ладно, только ты уж выспись, как следует…
        Мы прощаемся, и в машине становится тихо.
        - Очень понимаю Костю, - тру лоб. - Врать - это ужасно! Как ты думаешь, как Юля отреагирует… Когда узнает?
        Глядя на дорогу, Платон пожимает плечами.
        - Лея, я понимаю, что вы подруги, но перестань оглядываться на Юлино мнение. У нее своя жизнь, у тебя твоя… Какая разница, как она отреагирует? Если она будет недовольна, ты что, порвешь со мной?... Не волнуйся. Съездим завтра в Каннельярви, и после своих десяти пельменей Юля подобреет, вот тогда мы ей обо всем и расскажем. Только говорить буду я, хорошо?
        - Не уверена, что это хорошая идея… Вы с ней последнее время не очень ладите. Взять хотя бы тот разговор про пригород и машину… За что ты на нее тогда так взъелся?
        Платон нервно барабанит пальцами по рулю. Глядит на часы и качает головой.
        - Не у тебя одной есть тайны, о которых Юля понятия не имеет… Но мы уже почти приехали к твоему дому, а это разговор долгий. Я тебе расскажу. Потом… Ты, может, мне с Юлей даже поможешь. Честно говоря, именно на это я и рассчитывал, когда ехал в аэропорт, - усмехается он. - Но все пошло немного не по плану. А сейчас мне надо на работу. Постараюсь закончить пораньше. Наберу тебя, ладно?
        Мне хочется станцевать ламбаду от его последней фразы, но я сохраняю серьезное лицо и произношу:
        - Хорошо. Но вечером ты мне обо всем расскажешь!
        Ой, перегнула палку. Звучит так, как будто я приказываю и имею право это делать.
        Платон тормозит возле моего дома. Заглушает мотор.
        - Я тебе уже говорил, что командовать буду я? - уточняет.
        Заливаясь краской, вспоминаю его брошенную в отеле фразу.
        - Так вот вечером я тебе еще раз, как следует, напомню.
        Его глаза сейчас ярко-зеленого цвета. Он так близко, что даже без линз или очков вижу переливы на его радужке.
        Нерешительно целую его на прощание. Это новые ощущения - вот так целовать его при свете дня, при любой возможности. Раньше я о таком только мечтала.
        Платон отвечает с запалом, но у него снова звонит телефон. Мы прощаемся, и он уезжает.
        Якова дома нет, а мама еще в Омске. Позволяю себе выражать свое счастье так, как хочется. Танцую под громкую музыку, принимаю ванну с пеной, а потом понимаю, что спать я все-таки хочу.
        Ложусь на часик, но в итоге просыпаюсь, когда уже темно. Где-то в постели жужжит и вибрирует телефон. Это Платон!
        Черт, я же не успею собраться вовремя к его приезду. По ощущениям волосы на голове похожи на мочалку. Не стоило ложиться спать с влажными локонами! Что бы он ни говорил про очки, но я знаю, что Платон клюнул на ту девушку, какой я была в аэропорту. Оставайся я самой собой, без макияжа, хорошей прически, он бы в мою сторону даже не глянул.
        - Да? - хватаю трубку. - Только не говори, что ты уже тут!
        - Не скажу, - его голос звучит утомленно. - Я еще работаю. Похоже, закончу поздно.
        - О… - только и могу выдохнуть.
        - Я сам в этом виноват… Не надо было забивать болт. Я тебя завтра утром заберу, договорились?
        - Хорошо.
        После все-таки звоню Юле. Во время долгого разговора обхожу все острые темы, а чтобы успокоиться еще несколько часов занимаюсь волосами. Хочу, чтобы завтра они были идеальными, ровными и блестящими!
        Спать совершенно не хочется, поэтому долго выбираю, что надеть, чтобы не выглядеть вызывающе, но и не дачной замухрышкой. Оглядывая гардероб, с тоской понимаю, что таких элегантных свитеров и брюк, как у той же Оксаны, у меня никогда и не было.
        Время позднее, на шопинг уже не съездить. Заказывать онлайн тоже не вариант, с размерами я никогда не попадала.
        Останавливаюсь на вязаном платье цвета слоновой кости, с юбкой ниже бедра. Темный ремень подчеркивает талию, рукава три четверти - мои запястья. На ноги - теплые колготки и сапоги с мехом. Загород в чулках я не поеду, это вам не клуб.
        Единственный недостаток у платья, оно такое тесное, что очень тяжело снимается. Но вряд ли мне стоит на что-то надеяться, все-таки ночевать мы будем под крышей матери Платона…
        С трудом, но все-таки засыпаю этой ночью.
        Утром меня будит звонок. Не глядя, хватаюсь за телефон.
        - Лея, приеду за тобой через час.
        - К-к-костя?... А как же…
        - Платон опять умчался на работу. Успеешь собраться?
        - Да, да…
        Только после замечаю сообщение, доставленное еще в шесть утра: «Встретимся там, много работы».
        Моя первая смс от Платона… Ничего романтичного, проза жизни. Пишу в ответ «ОК» и плетусь чистить зубы.
        Приходится ополоснуть лицо холодной водой, чтобы убедиться, что я не сплю и мне это не снится, когда в ответ прилетает сердечко.
        А следом чертик с рожками.
        Ладно, я передумала ехать в спортивном костюме. Где там мое платье…
        ГЛАВА 26. ПЕЛЬМЕНИ И АРБУЗЫ
        В сторону Каннельярви выезжаю поздно, после пяти. Впрочем, пригородные трассы забиты только по направлению к городу. В воскресный вечер все, наоборот, возвращаются обратно.
        В происходящем виноват только я сам. Приходится расплачиваться и за отсутствующий вид на совещаниях, и за невнимательное чтение контрактов. Именно об этом меня и предупреждал Ростов…
        Впрочем, я до сих пор продолжал ловить себя на том, что смотрю в договор и глупо улыбаюсь. А мелькающие картинки перед глазами были как кадры из фильмов для взрослых.
        Только бы дела разгрести быстрее и снова вернуться к ней… Давлю на газ, цифры на приборной панели сменяют друг друга.
        Минуточку. Что я делаю?
        Я ведь не к матери спешу и не к дочери. Не будь там Леи, я бы и не поехал. Работа достала. Хочется тишины, виски и разрядки.
        Что из этого ждет меня в Каннельярви? Ничего. Так почему же я тогда тороплюсь? Благоразумно сбрасываю скорость.
        Ответ очевиден - я все еще хочу ее. На завтрак, обед и ужин. Быстрого чуда не случилось, после нескольких раз меня не отпустило.
        Может, взять отпуск, как разгребу дела? Запру Лею в каком-нибудь отеле между Питером и Москвой, где нас никто не найдет. И тогда процесс насыщения пойдет быстрее. И плодотворнее.
        Дома-то проходной двор. А я больше не хочу вздрагивать от каждого шороха, как какой-то подросток. И если хочу ее на кухонном столе, то возьму.
        Да, уехать идея хорошая. Двадцать четыре часа вместе. Слышать один и тот же голос, видеть одно и то же лицо. Без малейшей возможности побыть одному. Ужасная перспектива, так?
        Поначалу Оксана, помню, тоже пыталась все свободное время проводить вместе со мной, но я быстро пресек эту навязчивость. Привычное одиночество мне необходимо как воздух. Впрочем, удивительно, что я вообще пытался строить с этой женщиной семью… Где были мои глаза?
        Неделя вместе с Леей.
        В постели. Без одежды. Всегда рядом.
        Это точно должно помочь, чтобы насытиться. После такого я перестану хотеть ее, как умалишенный. Не буду касаться и трогать при каждой возможности. Целовать, как только она оказывается рядом.
        Кхм… А зачем искать отель, где нас все равно могут увидеть те, кто видеть не должны? Ведь есть еще один подходящий вариант…
        - Виолетта, добрый вечер.
        - Платон Сергеевич? - с опаской переспрашивает дизайнерша.
        После елки и детской колыбельки для девятнадцатилетней дочери с таким клиентом, как я, надо держать ухо востро.
        - Хотел спросить, приступили ли вы к отделке внутренних помещений?
        - Закончили с первым этажом, ко второму еще не приступали.
        - А вода, свет, отопление в доме уже есть, так?
        - Да.
        - Мебель?
        - Частично. Мы еще не приступали к сборке, но детали кухни, гардеробной и гостевой спальни уже замерены, распилены, доставлены и ждут своего часа.
        - Успеете собрать их ко вторнику? - великодушно прибавляю ей денек. - Или мне лучше набрать Петра Василича?
        Виолетта теряет дар речи. Прораб у меня вообще зверь. Если я скажу ему про вторник, он попросит накинуть денег и закончит все в понедельник.
        - Н-нет, Платон Сергеевич, я ему сама передам… Успеем.
        - Хорошо. Дом должен быть готов к тому, чтобы в него можно было въехать. Пусть только и на первом этаже. Но основные коммуникации и кое-какая мебель чтобы были в порядке.
        Виолетта уточняет еще детали, и через четверть часа я торможу возле дома матери. Горят все окна, и, сидя в машине, вижу, что все собрались на кухне.
        Нахожу взглядом Лею. Волосы блестящие и уложены волосок к волоску. Сразу хочется взъерошить их, придать им тот неидеальный вид, какие они бывают сразу после ее пробуждения.
        Замечаю на ней очки, и улыбаюсь, выходя из машины. Вхожу тихо. Дверь не заперта. Ждут только меня. Скинув вещи, иду к кухне, но замираю в гостиной.
        Кто-то тихо поет.
        Слова на незнакомом языке очаровывают, как волшебное заклинание. Незримая мелодия песни поначалу неспешна и величественна, а голос немного хриплый…
        Это же голос Леи.
        Заставляю себя сдвинуться с места, но не появляюсь на кухне, чтобы не прерывать песню. Ее голос крепнет, обретает уверенность. Мелодия обретает силу, сохраняя, впрочем, нежность и плавность, которые ей придают особенное звучание иврита. Да, она поет на иврите, на кухне моей матери. Зачем? И почему она никогда не делала этого раньше?
        Голос дрожит, переливается, мерцает и затухает.
        Я тут же преодолеваю последние шаги. И замираю под дверной аркой, во все глаза глядя на то, как Лея облизывает пересохшие губы и смотрит в пол, озадаченная тишиной после ее пения. И я вижу удивленные, вдохновленные лица остальных, которые тоже были не готовы услышать такое исполнение.
        Я думал, что мне хватит недели, чтобы выведать все ее тайны? Проклятье, я знаю ее больше пятнадцати лет, и она не перестает меня удивлять.
        Лея видит меня.
        Ее глаза расширяются, губы расплываются в улыбке. Вижу, как она дергается всем телом, а потом хватается за стол побелевшими пальцами. Хотела броситься мне навстречу, я знаю.
        - Платон, ты приехал!
        Мама улыбается, как и Егор на ее руках. Правнуку мама обрадовалась больше всех, не думала, что ей повезет понянчить детей так рано.
        - Папа, наконец-то!
        - Садись за стол, Платон, - суетится мама, передавая правнука Юле.
        Одна Лея сидит, не шелохнувшись. Лицо залито румянцем. Дыхание сбито песней. А может не только ей.
        - Ты поешь… - я опускаюсь на стул напротив нее.
        Она дергает плечом, мол, подумаешь.
        - Это мы попросили Лею, - объясняет мама. - Разговор зашел про колыбельные… А у Кости есть знакомый, в семье которого укладывают детей только под гимн Израиля.
        - Да, мы в роддоме разговорились, - отвечает Костя. - Я еще тогда удивился.
        Так это и был гимн?
        Зрение становится каким-то туннельным. Я вижу только смущенную Лею, а она даже глаза поднять на меня боится.
        - Интересный выбор колыбельной…
        Пытаюсь оторвать от нее взгляд, посмотреть хотя бы на тарелку, на еду, которую машинально ем, но куда там… Я не видел Лею со вчерашнего утра.
        - Чаю хочешь, Платон? Или еще пельменей тебе сварить?
        Невероятным усилием воли смотрю на мать.
        Хочу ли я чай или нужно еще поесть? Понятия не имею. Честно говоря, у меня не осталось других желаний, кроме одного. А уложить Лею на этот кухонный стол сейчас вообще не вариант.
        - Конечно, - отвечаю невпопад.
        Даже, когда я напился в первый раз в жизни в шестнадцать, даже тогда я не чувствовал себя настолько не в своей тарелке, как сейчас, когда мама оглядывает меня с явным любопытством.
        - Тяжелый день, Платон? - уточняет она.
        - О да.
        Не нужно было сюда ехать. Что толку? Чтобы сидеть и смотреть на нее, как озабоченный школьник?
        Перевожу взгляд на красный абажур над столом, отсчитывая до тридцати. Ну все, по-моему, хватит.
        - Собираемся? - киваю Косте.
        Лея выпрямляет спину.
        - Ты ведь только приехал, - хмурится мама. - Посиди еще. Даже чаю не допил. Куда спешить, Платон?
        Беру чашку и опустошаю ее.
        - Очень вкусный чай, спасибо. Пельмени тоже, как всегда, удались.
        - А солений хочешь? Мне с юга передали бочонок соленых арбузов.
        - Я не ослышалась, арбузов? - ахает Юля. - За что они так с ними?
        - Арбузов на юге завались, вот и солят.
        По кухне разливается пряный запах рассола, когда мама поддевает крышку и убирает в сторону. Цепляет вилкой ярко-красную арбузную дольку. Дает Юле, и та пробует с опаской.
        - Необычно, но вкусно! А ты, бабуль, не будешь?
        - Ох, была у меня история с арбузами, - улыбается мама. - Я как раз Платона ждала, и как же меня на соленое тянуло!… Вот тогда и переела арбузов, Юль. С тех пор даже гляжу на них с трудом. Но сейчас подвернулась возможность, и вот твоя тетка Светлана не удержалась, передала бочонок.
        Следом за Костей Лея тоже пробует дольку.
        - А ты, Платон? - спрашивает мама.
        - Видимо, я тоже тогда ими наелся. Вместе с тобой.
        - Очень вкусно, - облизывает губы Лея. - Никогда такого не ела.
        - Хочешь еще? Держи.
        Лея вонзается зубами в кисло-сладкую розовую мякоть, и я сглатываю. А потом замечаю, что не я один слежу за Леей.
        Когда Лея тянется к третьей дольке, Юля не выдерживает. Наклоняется к подруге. Что она говорит Лее, я не слышу, но та давится арбузом, бледнеет и смотрит на Юлю, будто у нее вторая голова выросла.
        - Да я просто предложила! - горячо объясняется Юля.
        - Мне надо… руки вымыть, - откашлявшись, говорит Лея.
        Поднимается из-за стола и скрывается в ванной комнате.
        Юля ловит мой тяжелый взгляд.
        - Только не надо на меня так смотреть, папа! Ничего такого я ей не сказала! Вот вообще ничего такого, чтобы так реагировать! Давайте, что ли, собираться. Нам еще ехать…
        Юля первая выскальзывает из-за стола и идет собирать вещи Егора. Костя отправляется вместе с ней.
        - Пойду, скажу Лее, что пора уезжать.
        - Конечно, - одаривает меня многозначительным видом мама.
        - Что такое? - не выдерживаю.
        - Первая дверь направо.
        - Я знаю, где у тебя ванная комната!
        - Но ты не знаешь, что там же лежат мои сигареты, в шкафчике над раковиной. Вот их мне и принеси.
        - Мам, ты же обещала завязать. Давно в больнице не лежала? В твоем-то возрасте…
        - Ты кое-что забыл, Платон, - прерывает она меня.
        - Что?
        - Что я твоя мать и не должна перед тобой отчитываться.
        Спорить совершенно бесполезно. Разворачиваюсь и иду в гостиную. Ковры на полу заглушают мои шаги. Стучу в запертую дверь ванной комнаты.
        - Занято! - кричит Лея.
        - Это я.
        Шагов не слышу, просто в какой-то миг дверь все-таки распахивается. Лея смотрит в пол.
        - Мы собираемся ехать обратно.
        Кивает, по-прежнему глядя себе под ноги.
        Цепляю ее лицо за подбородок и заставляю поднять глаза. Ресницы мокрые и подрагивают.
        - Что Юле тебе сказала?
        - Глупость ляпнула… Расскажи ей, Платон. Пожалуйста. Я так больше не могу…
        Притягиваю к себе и обнимаю. Полными легкими вдыхаю ее запах. Аромат леденцов, марципана и белого шоколада.
        - Езжай с Костей, а я поеду с Юлей. И все ей расскажу.
        - Нет. Я поеду с вами.
        - Лея, это глупо.
        - Глупо прятаться или надеяться, что Юля остынет, пока вы доберетесь до дома. Такой ведь расчет? Я хочу быть рядом, когда ты скажешь ей правду. Это мои действия и моя ответственность.
        - И моя тоже, но спорить, я так понимаю, бесполезно? - хмыкаю.
        Везет же мне на упрямых женщин.
        - Лея… Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказал.
        Снова напрягается. Вскидывает голову.
        - Не пугайся так, Господи. Мне всего-то надо улететь в Москву. Это на сутки или двое. Билеты у меня на сегодня, в полночь я должен быть в аэропорту. Работа, чтоб ее черти драли…
        Она делает глубокий рваный вдох.
        - И все? Всего лишь командировка?
        Наклоняюсь к ее лицу еще ближе, веду губами по щеке.
        - Да. А вот потом я возьму отпуск и увезу тебя ото всех на недельку.
        - Не получится, в четверг у меня коррекция зрения.
        - Проклятье, совсем забыл…
        - Там еще сексом первое время нельзя заниматься.
        - Черти что, а как одно с другим связано?
        - Не знаю, - тихо смеется, - такие противопоказания.
        Зря, значит, Виолетту дернул… Ну да ладно.
        - Поторопись, Платон! - громко зовет мама.
        В ту же секунду из кухни выходят Юля и Костя, а я едва успеваю разорвать наши объятия. Кто бы мог подумать, что в тридцать восемь я буду прятаться от собственной дочери?
        - Юля, обратно едешь со мной.
        - Почему это? - хмурится Юля.
        - Потому что так надо.
        - Это не ответ! Почему, папа?
        Может, ей сразу о доме сказать? Нет, сбавим лошадей. Это не исповедь. Во всех прегрешениях разом сознаваться не надо.
        - Поговорить с тобой хочу.
        - О чем?
        - Вот в дороге и узнаешь.
        А если это последний раз, когда мы с ней нормально общаемся? Нет, ну мы и раньше не ладили, но хоть разговаривали… Характер у Юли не самый легкий, однозначно что-то выкинет, когда про нас с Леей узнает.
        Возвращаюсь в ванную комнату, нахожу сигареты и возвращаюсь к маме со словами:
        - Чтобы это была последняя.
        - Хотела тебя о том же попросить.
        - В каком смысле? Я вообще не курю.
        - А я не про сигареты…
        Она открывает форточку, вытягивает губами сигарету, прикуривает и затягивается.
        - Курю я мало, Платон… Не переживай. Только по особенным случаям. А дым сигарет напоминает мне твоего отца. И в такие моменты я как будто разделяю эти события вместе с ним.
        - Какие моменты?
        - Например, когда ты сообщил, что у тебя будет ребенок и что ты женишься… Когда мы узнали, что у тебя родилась девочка… Четко помню, что курила в последний раз, когда у Юли Егор родился. А до этого, когда Юля впервые привезла сюда Костю, чтобы познакомить меня с ним… Говорю же, нечасто.
        - Ладно… - отвечаю сбитый с толку. - А сейчас, что? Какой момент? Мы ведь просто приехали к тебе в гости, как и в другие разы.
        Мама снова делает глубокую затяжку и выпускает в форточку струю сизого дыма. Улыбается, качая головой.
        - Знаешь, я ведь в молодости далеко не пай девочкой была…
        - Мама, - не выдерживаю. - Побереги мои нервы.
        - Ты знал, что я твоего отца у собственной сестры увела?… Твой отец ее женихом вообще-то был. Они к свадьбе готовились, а у меня вдруг любовь, а потом и задержка. Мы долго потом со Светой не общались, а теперь, видишь, ничего, даже арбузы передает…
        Сглатываю. Ну мама…
        - Зачем ты мне это рассказываешь?
        - Боже, да у тебя же все на лице написано! Думала, не доживу до этого мига. А еще никогда не ожидала, что ты выберешь именно ее…
        Самая лучшая защита это не нападение, это молчание.
        - Юля, конечно, будет в шоке… - продолжает мама, качая головой. - Она хоть женить тебя и хотела, но толком же ни с кем тебя никогда не делила. Папина принцесса… Ты главное помни, Платон, как бы тяжело не было, однажды Юля тоже все поймет. Только не дави на нее. И не наломай дров как в прошлый раз, когда она рассказала, что беременна от сводного брата, - мама тушит выкуренную сигарету и усмехается. - Похоже, страсть к запретному у нас в крови.
        ______
        Речь идет про героев романа "Ее невыносимый лжец", Костя встретил Андрея Романова в роддоме.
        ГЛАВА 27. ДОРОГА ДОМОЙ
        Уступаю пассажирское сидение Юле, которая привыкла ездить рядом с отцом, а сама сажусь позади водителя.
        - Лею ты в качестве группы поддержки взял? - шутит Юля.
        Никто не смеется.
        Платон слишком крепко держит руль. На кистях под кожей проступают вены. Может, не стоит поднимать эту тему, пока Платон ведет машину?
        Сама я вряд ли выгляжу иначе, только сжимаю контейнер с солеными арбузами, который Ида Марковна дала с собой. До чего наркотически вкусное блюдо, кажется, я могу эти арбузы есть вечно. Никогда не видела такие в Израиле, но чем черт не шутит, может найду…
        В машине, пока Платон выезжает на трассу, тишина. Юля ждет, я сама не своя, Платон собирается с силами и ищет правильные слова.
        - Что с тобой, пап? - подает голос Юля. - Ты вроде поговорить хотел. Уже передумал?
        - Просто… Бабушка меня очень удивила.
        - Это она может, - соглашается Юля.
        - Я люблю тебя, Юль, - вдруг говорит Платон, глядя на дорогу. - Всегда помни об этом.
        - Знаю. Я тебя тоже, пап… Что такое? Ты меня пугаешь.
        Как-то он совсем заупокойно начал…
        Юля мыслит в схожем направлении.
        - Ты что, сходил на обследование, и доктор что-то нашел, да? Все плохо?! Ты поэтому сам не свой?!
        - Я здоров, Юль. Ради бога, не придумывай ерунду.
        - А что тогда?
        - Понимаешь… После того, как мы расстались с Оксаной, я был уверен, что с меня достаточно отношений. Но сейчас…
        - У тебя кто-то есть? - снова прерывает его Юля. - И это все, о чем ты хотел сказать?! Папа! Да я чуть не поседела!
        - Тогда не буду ходить вокруг да около…
        - Ой, папа! У меня телефон звонит! - На лице Юли чистейшая паника.
        Платон с удивлением быстро оглядывается на нее.
        - Что с тобой?
        - Это художественный руководитель театра!… Господи, а если он звонит мне так поздно и в воскресенье, потому что…. Ох! Господи, господи, господи, - частит Юля. - В пятницу Полина, наша солистка, ногу подвернула… А я ведь ее дублерша. Все выходные ждала, не смела верить, но все-таки надеялась…
        - Да возьми трубку, Юль! - не выдерживаю. - Он же сейчас решит, что ты не слышишь звонок и сбросит.
        - Точно, - кивает Юля, нажимает «Ответить» и подрагивающим чужим голосом отзывается: - Алло?
        Она и правда нервничает. Очень сильно.
        - Ага, да, конечно, здравствуйте Дмитрий Ахметович… Нет, нет, все в порядке, я вас слушаю… Сын прекрасно, не капризный здоровый мальчик. Он у меня на смеси, им полностью мой муж занимается…
        Ловлю встревоженный взгляд Платона в зеркале заднего вида. Юля явно говорит лишнее. Но как остановить этот поток сознания?
        Легко хлопаю ее по плечу, и Юля вздрагивает. Кивает, быстро оглянувшись на меня, и произносит в трубку:
        - Ну, впрочем, вы же не за этим звоните, - хихикает она. - У вас-то дети давно взрослые… Да, да, понимаю, конечно, что для родителей дети в любом возрасте - это всегда дети…
        Мне уже самой хочется наорать на этого художественного руководителя, чтобы он перестал ходить вокруг да около и уже перешел к сути.
        - Да, - резко выпрямляется Юля. - Я вас слушаю… Да вы что? Какая трагедия… Представляю себе ее состояние.
        Платон, чертыхаясь себе под нос, уже въезжает в город. Дороги пустые. Каких-то четверть часа и мы будем возле дома Дмитриевых.
        - Конечно, завтра, буду… Обязательно, Дмитрий Ахметович, большое спасибо, что предупредили!… До завтра, спасибо, до свидания!…
        Юля роняет трубку на колени, закрывает лицо руками. А потом вскидывает руки и вопит от радости.
        - Он меня видеть хочет! Завтра! Раньше всех! Я должна станцевать главную партию, чтобы они сделали выбор! Можете себе представить?!
        - А что с солисткой?
        - Мениск, все серьезно. Ждет операцию. Выступать не сможет. Они ищут ей замену и срочно. Кроме меня, конечно, будут еще девочки. Но это не замена на пару спектаклей… Теперь им нужно искать другую солистку! Вы понимаете, что это значит? Аааа!!
        Юлю аж трясет от нервов, радости и предвкушения.
        - Это мой единственный шанс так скоро после родов снова выйти на сцену! Я должна, должна завтра доказать им, что я в отличной форме и что ребенок для меня не помеха.
        - У тебя достойные конкурентки? - спрашиваю.
        - Ну, у них есть как минимум одно преимущество - они не выталкивали из себя арбуз почти пять месяцев назад, - смеется Юля.
        - Ты в отличной физической форме, по тебе вообще не скажешь, что ты была беременна или рожала.
        - Мне нужно отрепетировать танец. Прямо сейчас, как приедем, - заламывает руки Юля. - Повторю партию, а потом лягу спать. Нужно успокоиться и завтра показать им, на что я способна. Господи, как я нервничаю…
        - Юль… - откашливается Платон. - Я что хотел сказать…
        Резко сжимаю его плечо. Перехватываю хмурый зеленый взгляд в зеркале. И едва заметно качаю головой.
        Не надо, Платон. Не сейчас. Только не сейчас. Посмотри на нее, неужели не видишь, как она рада? Мы не можем разрушить ее счастливое предвкушение. День-два погоды не сделают, но пусть хотя бы этот день будет без едкого привкуса предательства лучшей подруги.
        - Пап, я рада за тебя, - отзывается Юля с улыбкой. - И буду рада познакомиться с твоей новой избранницей, когда ты будешь готов на этот шаг.
        Платон стискивает челюсть. И тормозит возле парадной. Дорога, как и разговор, окончена. Только последний окончен ни чем.
        Юля наклоняется и обнимает отца, потом меня.
        - Пойду расскажу Косте! - уносится она прочь.
        А Платон поворачивается ко мне и взглядом указывает на переднее сидение. Перебираюсь, не выходя из машины.
        - Ну и зачем? - спрашивает он, снова выезжая со двора.
        - Ты прекрасно понимаешь, зачем, - отзываюсь со вдохом. - Так будет лучше. Вернешься и со всем разберемся, а пока… Придется потерпеть.
        Платон бьет по рулю, съезжает с широкой светлой дороги в какую-то подворотню, где глушит мотор.
        - Ты чего?
        - А ну иди сюда.
        Он упирается ногами в пол и максимально сильно отодвигает сидение.
        - К тебе? На колени? Сейчас?!
        - Ко мне. Сейчас.
        Потеряв терпение, Платон подхватывает меня за талию и усаживает сверху.
        Я ойкаю от неожиданности, а контейнер с арбузами валится из рук.
        - О черт, Лея, это ты так быстро завелась? У меня брюки все мокрые.
        Прыскаю и тянусь к правому бедру Платона. Контейнер лежит там. Крышка была неплотной, Ида Марковна меня предупреждала об этом, поэтому я и держала его в руках. Теперь рассолом залито сидение, брюки Платона и моя юбка.
        - Твоя мама дала арбузов с собой.
        - Господи, ну и запах… Достань их. Только не верти так задницей! - стонет он.
        - Не могу подхватить контейнер… Ох, как арбузы жалко.
        - А меня не жалко? Мне улетать через час. А ты тут сверху, мокрая насквозь…
        - Это рассол. Почти подцепила! Черт, руки скользкие.
        - Где он? Давай я попробую.
        - Давай я пересяду.
        - Да сиди уже. Только привстань, чтобы я его достал.
        Упираюсь ладонью в крышу машины и приподнимаю бедра.
        Вздрагиваю всем телом, когда прямо над ухом кто-то громко стучит по стеклу. Следом меня слепит свет фонарика. Что за черт?
        Платон понимает происходящее быстрее меня. Он хмыкает, велит мне пересесть обратно. А потом опускает водительское стекло.
        - Добрый вечер, - раздается из темноты. - Капитан Морозов. Предъявите документы.
        - Добрый, - весело отзывается Платон. - Вот так встреча, капитан.
        - Платон Сергеевич? - с сомнением переспрашивает капитан.
        - Он самый.
        - Что же вы… В подворотнях. Не ожидал от отца семейства…
        - Это не то, что вы подумали! - кричу в окно, наклонившись. - Я просто контейнер с солеными арбузами уронила. Мы его поднять пытались.
        - С солеными, значит, арбузами? - скептически тянет капитан. Мол, всякие отмазки ему доводилось слушать, но чтобы такие… - А ну посмотрите на меня, гражданочка. Что принимали?
        - Ничего не принимали. Их реально на юге солят на зиму, - продолжает смеяться Платон. Наклоняется и цепляет злополучный контейнер. - А вот и вещественные доказательства, капитан.
        Распахнутый контейнер Платон предъявляет капитану. Тот с экспертным видом изучает.
        - Надо же, арбузы… Ладно, - откашливается Морозов. - На первый раз прощаю. Даже не буду оформлять штраф за… кхм, парковку в неположенном месте. Константину привет.
        - Обязательно передам, - кивает Платон, закрывает окно и ржет в голос. - Как же скучно я до тебя жил, Лея… Ты не представляешь.
        - А откуда этот капитан Костю знает?
        - О, это долгая история… Давай я сначала тебя домой закину, а потом поеду переодеваться. Вроде должен успеть до рейса.
        - Ладно. Прости, что так вышло. Я буду тебя ждать, - целую его в губы. - Очень сильно.
        - А уж как я буду… - он целует в ответ. - Чтобы рядом никаких мужчин не было, пока меня не будет.
        - Ммм… Не могу обещать, что буду одна. Есть у меня один, такой нетерпеливый… А уж как ночью зажигает.
        - Лея! - рявкает Платон.
        Смеюсь в голос.
        - Боже, ты чокнутый. Я про Егора.
        Платон говорит, что он вообще-то очень ревнивый и что не время для таких шуток, но его слова перемежаются поцелуями, которыми он осыпает мое лицо. А я улыбаюсь, ловлю его губы, дразню кончиком языка.
        И тут снова раздается оглушительный требовательный стук. Бдительный капитан Морозов никуда не делся.
        - Моя милиция меня бережет, - цедит сквозь зубы Платон, отрываясь от меня. - Да чтоб вас, капитан!… Уезжаю, уезжаю.
        ГЛАВА 28. ВСЕ ТАЙНОЕ…
        Слышу, как проворачивается ключ в замке, и иду к двери. Стараюсь не глядеть по сторонам, иначе за себя не ручаюсь. И все равно спиной ощущаю, как темные шоколадные и вылупленные глаза неотступно следят за мной.
        Ну Платон… Ты только вернись из своей Москвы. Я тебя своими руками придушу.
        - Лея, ты дома? - это мама.
        Она пахнет морозом, когда я обнимаю ее, а после помогаю втащить чемодан. Мама раздевается, моет руки и потом заходит в гостиную.
        - Ничего себе… Разве у Якова было какое-то важное выступление? Откуда столько цветов?
        Даже мой брат не приносил столько букетов из театра, сколько сейчас находится в нашей квартире. Оранжерея, да и только. Ограничился бы Платон цветами, так ведь нет же!
        - Ой, а какие медведи миленькие! Такие хорошенькие все!… Так, так, так, Лея… Судя по всему, ты даром время не теряла, пока меня в Питере не было.
        Ага, ограбила цветочный магазин и фабрику мягких игрушек.
        - Ненавижу медведей, - цежу сквозь зубы.
        Мама вскидывает бровь.
        - Мне можешь не напоминать, но ты, видимо, забыла рассказать об этом мужчине, который их тебе прислал. Хватит скрывать его от меня, Лея. Пора нас познакомить. Я даже обещаю его не убить за то, как он поступил с тобой.
        - Можешь не обещать. За всех отправленных медведей я и сама его убью.
        Мама легко улыбается и делает глоток заваренного специально для нее чая.
        - Эх, Платон, Платон… А ведь говорил, что присмотрит за моей дочкой.
        - Он смотрел, - хрипло отзываюсь.
        - Ага, вижу я, как он за тобой смотрел. Яков говорил, что ты и дома-то почти не ночевала. Так нельзя, Лея. Ты должна себя хоть каплю уважать.
        - Я у Дмитриевых была, с Егором помогала. Ты лучше меньше верь Якову!
        - А под две сотни дорогущих роз тебе за красивые глаза прислали? - замечает мама. - Я тоже была молодой и поклонники у меня тоже были. Хотя столько цветов мне никогда не дарили… Но зато я их со своими родителями знакомила, в отличие от тебя! Так что с меня довольно. Раз у вас наладились отношения, пусть приходит. А то я, знаешь ли, тебе и сама жениха из Омска привезла.
        - Какого еще жениха, мама?
        Даже перевожу взгляд на прихожую, чтобы убедиться, что следом за мамой никто в квартиру не зашел.
        - Сын одной моей знакомой, будет тут в Питере поступать. Димой зовут. Очень красивый парень, я аж сама загляделась.
        - Но сейчас ноябрь. Какое поступление?
        - В следующем году попытается, а пока будет обживаться в городе, работу искать. Просто Валя не хотела сына отпускать, а я уговорила, обещала помочь хотя бы первое время. Дима, кстати, придет к нам сегодня, на ужин. Будешь дома?
        - Нет, - тут же отвечаю.
        И зачем? У меня даже планов нет, а Платон, похоже, раньше вечера вторника из Москвы не вернется.
        - Пусть твоего Диму Яков развлекает.
        - О, нет, не выйдет, - хмыкает мама. - Дима такой… Типичный парень, очень далекий от театрального искусства. Его интересуют машины, бокс и девушки. Ну как Юлин Костя.
        - Якова тоже интересуют девушки. И у него много знакомых балерин, которые обожают таких плохих парней, как Костя.
        - Нет, нет. Знакомить Диму с балеринами это как хорька запустить в курятник. Сожрет и глазом не моргнет. Ты думаешь, почему его Валя все-таки в Питер отправила? Не только ради обучения, ой не только.
        - Да что там за Дима такой?
        - Вот вечером придет, увидишь, - коварно улыбается мама.
        Юлин звонок спасает меня от дальнейшей интриги, которую взялась плести моя мама. Сначала я слышу только визг, но через какое-то время Юля все-таки вспоминает, что может говорить членораздельно.
        Роль она получила. А у меня как камень с души свалился.
        - На этот раз вечером точно едем в клуб! - вопит она. - Мы должны это отметить! Еще и папы нет в городе, звезды сошлись как надо!
        Да уж, а разговор опять придется отложить, пока Платон не вернется. Вряд ли он обрадуется, если я Юле сама все, как на духу выложу.
        Отговаривать ее от клуба бесполезно. Да и свой час триумфа Юля заслужила. И для меня все сложилось удачно.
        - Мам! Была бы рада познакомиться с твоим Димой, но мы с Юлей будем ее роль отмечать, пойдем в клуб, раз в прошлый раз не удалось!
        - А Платон знает?
        - Мам, Юля уже замужем, зачем ей перед отцом отчитываться?
        А мне надо? Но с другой стороны, Платон же не пишет мне о каждом своем шаге в Москве. Хотя мы и перекидываемся сообщениями.
        Поразмыслив, я все-таки пишу ему, что Юлька молодец, роль получила. Вечером будем отмечать в таком-то клубе.
        В ответ получаю: «Супер. Будьте осторожны».
        Про цветы я ему ничего не пишу, в лицо скажу все, что думаю. Большей части о чертовых медведях, которые прилагались к каждому букету.
        Остаток дня помогаю маме разбирать чемодан, навести порядок и приготовить ужин для гостя. Вернувшийся домой Яков скептически выслушивает мамину просьбу развлечь омского сына ее подруги и предсказуемо отказывается со словами: «Что мне делать больше нечего?».
        Я с братом толком не разговариваю после того, как он намекнул на то, что Костя изменяет Юле. Сама Юля возникает на пороге нашей квартиры в назначенное время, она вся сияет и на этот раз даже скромнее одета, чем в тот неудавшийся раз.
        А еще Костя даже отпустил ее к нам, пусть и только для того, чтобы забрать меня, но для его ревности к Якову даже это уже прогресс.
        - И как тебя только муж такую красивую отпустил? - смеется мама.
        - Там будут все наши девочки, - объясняет Юля. - И я обещала вернуться к часу ночи домой.
        - Так может, Яков тоже с вами пойдет? - закидывает новую удочку мама. - Присмотрит за вами.
        - Не стоит, - мягко встреваю я. - Это приличный клуб, мы идем не одни, так что все будет хорошо. Обойдемся без соглядатаев.
        На цветы Юля внимания не обращает, привыкла, что в доме артистов их хватает. Видимо, решает, что цветы это заслуга Якова, а медведей я затолкала в кладовку. С глаз долой.
        Когда я уже натягиваю второй сапог, дверной звонок снова чирикает.
        - А вот и Дима!
        - Кто это? - шепотом спрашивает Юля.
        - Какой-то сын маминой подруги из Омска.
        - Заходи, Димочка, раздевайся, - доносится из коридора. - Будь как дома. Сейчас познакомлю тебя со своими детьми.
        Я как раз справляюсь с застежкой на сапоге и выпрямляюсь. Пять минут обмена любезностями и можно ехать.
        Следом за мамой в комнату заходит… Дима.
        - Ого… - едва слышно выдыхает Юля, пялясь на него во все глаза.
        Я и сама не ожидала увидеть парня модельной внешности. Дима высокий, с широкими плечами, обтянутыми тонким свитером. Мама говорила, что он боец, вот только не уточнила, чем именно он занимается.
        Тело у него подтянутое, сухое. В глаза сразу бросаются полные красивые губы, широкие скулы, нос с горбинкой. На высокий лоб падает прядь, длиннее остальных волос. Виски и затылок обстрижены коротко. От него пахнет терпкими сигаретами, холодом и почему-то апельсинами.
        Модельную внешность этого омского провинциала портит только высокомерный взгляд, которым он окидывает нас с Юлей с ног до головы. В серовато-зеленых глазах вселенская скука, а мы ведь в клуб собираемся и одеты соответственно, но ему фиолетово.
        - Девочки, это Дима Беспалов. А это моя дочь Лея и ее лучшая подруга Юля, она тоже балерина, как и мой сын Яков. Яков, иди сюда! У нас гости.
        - Привет, - бросает Дима, переводя взгляд с одной на другую. - Вы же не для меня так разоделись?
        Юля фыркает. У кого-то самомнение размером с Зимний.
        - Мы вообще-то в клуб идем. «Пламя», знаешь? У нас там столик заказан.
        Дима с ленцой кивает.
        - Станет скучно, приезжайте к речному вокзалу. Там в полночь последний пароход отходит, а самое интересное начнется около часа.
        - И что же там такого интересного будет? - с апломбом уточняет Юля.
        Ну дает. Хотя ей в это время уже надо быть дома, и я надеюсь, что она не сорвется, наплевав на обещания.
        - Мое выступление, - небрежно бросает Дима.
        Дима не танцор, не музыкант и уж точно не певец. Его фигура сильно отличается от того же Якова, а еще я буквально кожей ощущаю исходящую от него энергетику. Сильную, подавляющую, вытягивающую силы.
        Присмотревшись, замечаю мелкие шрамы на его лице - бровь рассечена, нос явно сломан и не раз. Над верхней губой тоже шрам.
        На пароходах бои не устраиваются. По крайней мере, легальные…
        Что-то мне подсказывает, что всей правде о Диме даже его родная мать не знала.
        - А чем ты занимаешься, Дима? - спрашиваю у него.
        - Зови меня Бес, Лея. Димой меня зовут только наши мамы.
        В комнату заходит Яков, пожимает протянутую руку. Мой брат морщится от хватки Беса.
        - Псих какой-то, - шепчет Юля. - Мы же к нему не поедем?
        - Я лично насмотрелась на драки еще в армии, - отвечаю.
        В глазах Беса вспыхивает интерес. От скуки не остается и следа.
        - Крав-мага? - усмехается он. - А ну, покажи на мне пару приемов израильского рукопашного боя.
        Показываю на каблуки и юбку.
        - В другой раз, ладно?
        - Все с тобой ясно, - он поворачивается к Юле. - А ты что скажешь?
        - А я замужем.
        И это правильный ответ.
        Побыв еще немного дома, быстро прощаемся и уезжаем в «Пламя». Там уже ждут балерины, и тосты в Юлину честь льются рекой. Девочки действительно почти не пьют, а на танцполе мигом производят фурор.
        Постепенно я забываю про странного Беса, его ленивую ухмылочку и собственные тайны, о которых не знает Юля. Впервые с моего возвращения мы веселимся так же, как раньше: много смеемся, танцуем и общаемся.
        На часах нет и десяти, когда у Юли начинает звонить телефон.
        - Это Костя! - кричит она мне. - Я сейчас! А ты пока возьми нам еще воды!
        Она убегает в сторону гардеробной, где должно быть тише и она сможет поговорить с мужем. А я направляюсь к барной стойке. Девушки и парни напирают со всех сторон, так что я медленно, как ледокол, пробиваюсь вперед.
        И вдруг в зеркальных панелях за спиной бармена замечаю на втором этаже клуба то, из-за чего мои внутренности скручивает узлом, а руки сами собой сжимаются в кулаки.
        Оксана не выглядит удивленной, когда встречает мой отраженный в зеркале взгляд. Она буравит во мне дыру, а после поворачивает голову к выходу из клуба.
        Куда как раз и направилась Юля.
        Оксана делает шаг назад, растворяясь в полумраке. И мой пульс зашкаливает. Я перестаю слышать музыку, биты, голоса людей. Бармен кричит мне, что я буду заказывать, но вместо ответа бросаюсь прочь. Через танцпол, спотыкаясь на ступеньках, вылетаю в холл, где заметно холоднее.
        Юли здесь нет.
        Вижу только скучающую гардеробщицу, несколько запоздавших гостей клуба и охранника. Но не успею расспросить их, как и достать собственный мобильник, чтобы набрать подругу.
        - Кошка за порог, мыши в пляс, - раздается над самым ухом.
        До боли впиваюсь пальцами в ладони, так что остаются следы от ногтей.
        Оксана выглядит хорошо - не могу не признать этого. Идеальный макияж и прическу портят только презрительно поджатые губы. Помада у нее тоже идеальная, темно-вишневая. Всегда такую хотела, но мне этот оттенок не идет.
        - Смотрю, ты так душевно отдыхаешь вместе с Юлей, - тянет она. - Могу поспорить, она до сих пор не знает про тебя и своего отца. Иначе вы бы так не обнимались.
        - И ты, добрая душа, пришла сюда, чтобы рассказать ей об этом?
        - Думаешь, я буду бегать за дочкой Платона, лишь бы разрушить вашу дружбу? - фыркает Оксана. - Очнись, девочка. Мы не в детском саду. Я здесь не ради Юли. Я пришла сюда ради тебя. Нам с тобой есть о чем поговорить, Лея.
        - Ну да, - закатываю глаза, - сейчас ты будешь заливать о том, что Платон со мной от скуки, а ты подходишь ему куда больше меня. Ты так предсказуема, Оксана.
        - Лея, он признавался тебе в любви?
        - Не твое дело.
        - Ну хотя бы раз говорил о своих чувствах к тебе?
        Кусаю щеки и молчу. Обсуждать этого с ней я не буду.
        - Ты можешь не отвечать, - продолжает Оксана. - Я и так знаю, что нет. Это ты любишь его черт знает сколько лет, а он просто пользуется тобой и еще ни разу не говорил о том, что чувствует к тебе. Ты, конечно, надеешься, что ему просто надо больше времени, чтобы понять себя… Но нет, Лея. Правда в том, что Платон никогда не будет твоим, потому что его сердце занято.
        - А ты, часом, таблетки сегодня принять не забыла, бабуль? А то отдает бредом сивой кобылы.
        Пытаюсь уйти, но Оксана делает шаг и ловит меня за руку. Мое тело реагирует быстрее. Для меня она - враг, и моя реакция молниеносна.
        Ухожу от ее захвата, сохраняя между нами дистанцию.
        - Не трогай меня, - предупреждаю ее. - Я не хочу делать тебе больно, но самозащита у меня прошита на уровне инстинктов.
        Оксана делает вторую попытку приблизиться. Но увернуться от нее проще простого. У Кости ее глаза, только в его глазах никогда не было такого металлического холодного блеска, какой сейчас я вижу в глазах Оксаны.
        Оксана брезгливо отступает от меня на шаг назад. Как будто не она меня пыталась схватить, а я ее. Она просто не умеет проигрывать.
        - Можешь думать, что я все еще пытаюсь вернуть Платона или завидую тебе, потому что ты моложе и красивее. Но однажды ты поймешь, что я права. И тогда тебе будет очень больно, наивная влюбленная дурочка… Посмотрим, как ты запоешь, когда вернешься в свои казармы ни с чем.
        Она разворачивается и уходит прочь из клуба. Сердце бьется где-то в груди, несмотря на то, что я прекрасно знаю, что не стоит верить обиженной и брошенной женщине. Это она любила Платона, мне Юля говорила о том, как она на него смотрит. А вот он ее - нет.
        Достаю телефон и набираю Юлю. Гудки идут один за другим. Решаю на всякий случай спросить о ней скучающую девушку.
        - Скажите, пожалуйста, - отведя телефон в сторону, спрашиваю гардеробщицу. - Вы не видели здесь светловолосую девушку в таком блестящем платье?
        - Видела, - кивает та. - Она поговорила по телефону и уже собиралась вернуться в зал. Но тогда ей снова позвонили.
        Снова? После Кости Юле звонил кто-то еще?
        Гудки в трубке обрываются, но Юля не отвечает. Бросаю быстрый взгляд на экран, что Юля подняла трубку. Да, звонок идет…
        - Юля! Юля, ты где?
        - Лея… - - всхлипывает она.
        У меня душа уходит в пятки.
        - Юля, почему ты плачешь? Где ты? Что с тобой?
        - Здесь, в туалете… Лея, как он мог так со мной поступить?
        Не разбирая дороги, мчу обратно на танцпол, оттуда под арку в сторону уборных.
        - Кто? Ты о ком, Юля? Что происходит?
        Ныряю в уборную. Две подружки увлеченно трындят возле зеркал, шумит льющаяся вода, хлопают дверцы…
        В одной из закрытых кабинок я различаю рыдание.
        - Юля, - стучу, - открой, это я.
        Секунда, пока она распахивает дверцу, кажется вечной. Я успеваю перебрать все варианты от Якова, который убедил Юлю в изменах Кости, до какого-нибудь доброжелателя, подосланного Оксаной, которая отвлекала меня, пока тот рассказывал Юле про меня и Платона.
        - Лея… - всхлипывает Юля.
        Ее тушь безнадежно потекла, а лицо покрыто красными пятнами.
        Слова о том, что мне очень жаль, что я ее так подвела, застревают в горле, когда Юля бросается мне на шею.
        Она не стала бы обнимать меня, знай она всю правду. Тогда из-за чего она плачет?
        - Что случилось, Лю? - глажу ее по волосам. - Расскажи мне.
        - Папа, - всхлипывает она, набирая полные легкие. - Папа…
        Меня пробирает до костей, как если бы я с головой рухнула в прорубь. А если с Платоном что-то случилось в Москве? А если сердце? Я же этого не переживу!…
        - Папа, меня обманул! - выдыхает она.
        - О боже, - выдаю первое, что приходит на ум, и сгибаюсь пополам. - Боже мой! Так тебе не звонили из московского морга? У него не было инфаркта? Платон жив?
        Похоже, слишком много потрясений для одного вечера. Моя нервная система дала сбой. Руки дрожат от выброса адреналина, а голова кружится.
        - Лея, - от неожиданности на лице Юли даже высыхают слезы. - С моим отцом все в порядке.
        - Ладно… Но кто тебе звонил? Почему ты говоришь, что Платон тебя обманул?
        Юля уже взяла себя в руки. Подойдя к умывальникам, она смывает черные подтеки туши, а после ловит мой взгляд в зеркале.
        На ее лице еще остались красные пятна, но во взгляде больше нет слез. Только ядовитая зелень, какая бывала в глазах у Платона в моменты чистейшей безграничной ярости.
        - Поехали к нам, Лея, - говорит она. - Я расскажу, пока буду собирать вещи.
        ГЛАВА 33
        Когда во вторник вечером захожу в квартиру, то первым делом спотыкаюсь о выставленные чемоданы. Причину их появления я уже знаю. Лея позвонила около полуночи понедельника.
        Прилететь раньше я никак не мог.
        В квартире непривычно тихо.
        Раньше меня встречали голоса Егора, Юли или Кости, я привык даже к тому, что мимо меня пролетала, не поднимая глаз Лея. Но теперь меня больше никто не встречает, так что и я захожу в квартиру, не разуваясь и не сбрасывая верхнюю одежду.
        Юля сидит на кухне, пока Костя катит в прихожую еще один чемодан.
        Гронский бросает на меня полный осуждения взгляд и качает головой. Но мнение зятя меня интересует куда меньше, чем собственная дочь.
        Я ждал свинью от Оксаны, и совсем не учел… Виолетты.
        Дизайнершу подгоняли установленные мною же сроки, о которых я и думать забыл. Работа съедала все мое время, так что звонки Виолетты, находясь в Москве, я сбрасывал.
        Вот она ничего умнее и не придумала, как набрать мою дочь, чтобы спросить, можно ли розовый балдахин в ее комнате заменить на фиолетовый? Даже такие пустяковые вопросы она не могла решать без одобрения заказчика, который подписал дизайн.
        Просто Виолетта не знала, что я подделал Юлину подпись.
        И что я за все время, что шла стойка, так и не рассказал дочери о доме в пригороде.
        А может, догадывалась, и ей просто надоело терпеть мои заскоки. Уже не узнаю, Виолетту уволили после того злополучного звонка.
        - Юль… Посмотри на меня.
        Она поднимает лицо, как я и просил.
        Я ожидал увидеть слезы, истерику, что угодно. Только не лишенное всякого выражения лицо и сжатые в ровную линию губы.
        - Как ты мог так поступить, папа?
        Лучше бы она закатила истерику. Плакала навзрыд, била посуду или хлопала дверьми, как раньше, убегая к себе в комнату. Только бы не слышать ее спокойный, бесцветный голос.
        - Я не сильна в строительстве, но, кажется, дома не появляются на участке за один вечер. Мы не в сказке и даже всех твоих денег и связей недостаточно для того, чтобы возвести дом в настолько сжатые сроки. Так?
        - Да.
        - И за все эти дни, что он строился, ты ни разу не счел нужным узнать у меня, а как я вообще отнесусь к переезду? Как так можно, папа?
        О, это еще не все. Еще я сплю с твоей лучшей подругой. Наверное уже можно говорить в лоб, раз ты все равно съезжаешь.
        - Юля, дом еще не достроен. Необязательно въезжать туда прямо сейчас. Я рад, что ты снова вернулась в театр, но теперь ты должна думать не только о себе, но и о своем сыне. Егору будет лучше жить рядом с лесом. Там чистый воздух, большая территория. Там даже горки есть.
        Юля вдруг поднимается со стула, и в моей груди что-то обрывается. Она подхватывает шезлонг, в котором лежит уже одетый Егор.
        От мысли, что всех троих я вижу, возможно, последний раз в жизни, внутренности разъедает кислотой.
        - Это ты так решил, папа? Сам решил, как для всех нас будет лучше?
        - А кто в нашей семье принимает решения, если не я?
        - В какой семье, папа? Разве она у тебя есть? Посмотри правде в глаза. Это моя семья. Это мой муж и мой ребенок. Своей семьи у тебя так и нет, - чужим голосом произносит Юля.
        - Юль…
        - Мне не подходит жилье в пригороде, папа. Я говорила тебе об этом, но тебе плевать на желания других людей. Теперь я поняла, почему ты так отговаривал меня от ремонта в квартире. Ты не видел смысла вкладываться в квартиру, которую собирался продавать со дня на день.
        - Дом еще не готов к тому, чтобы жить в нем, ты слышишь меня или нет? Отделка еще займет порядочно времени, никто не тянет туда силой! Живи в городе, сколько хочешь.
        - Спасибо, что разрешаешь мне жить своей жизнью. Что и требовалось доказать… Права была Лея, когда сказала, что у тебя как будто отключены часть эмоций. Вроде живой человек, а чувства поставлены на паузу. Увы, раньше я этого не замечала.
        Стискиваю челюсть. С Леей я потом отдельно поговорю. Могла бы хоть на мою сторону, что ли, встать, пока Юлю утешала.
        - И балдахин… Папа, ты серьезно? Я замужем и у меня ребенок, о каком вообще розовом балдахине над кроватью вообще может идти речь?
        Ладно, с балдахином перегнул.
        - Юль, не руби сгоряча…
        - Нет, папа. С меня хватит. Я уже не ребенок, который целиком и полностью зависит от тебя. Но ты все еще не относишься ко мне, как к взрослой. Так что, похоже, мне больше не о чем говорить с тобой…
        Юля вместе с Егором уходит первой. Костя подхватывает чемодан и тянет, словно хочет что-то сказать, но потом тоже уходит.
        Через мгновение за их спинами хлопает дверь. Квартира погружается в тишину.
        Я не могу сдвинуться с места. Стою на том же месте, как и вошел. Я совсем иначе представлял свое возвращение из Москвы. Пусть и готовился к тяжелому разговору, но не думал, что на повестке дня будет новость о доме. И что Юля так остро ее воспримет, что даже съедет.
        Сидеть дома я не могу. Проводить вечер в тишине тоже не буду. С домом уже ничего не поделаешь.
        Голос меня не слушается, когда я впервые после ухода дочери произношу вслух:
        - Алло.
        - Привет, - холодно отзывается Лея.
        О доме Лея узнала через несколько минут после того, как о нем стало известно Юле. Повторяться или оправдываться я не буду, хотя чувствую, претензии у Леи будут схожими.
        - Эмоции у меня, значит, отключены?
        - И это все, что ты вынес из разговора с дочерью? - парирует чертовка.
        - Приезжай ко мне. Не хочу трепаться по телефону.
        - Нет, - после небольшой паузы отвечает Лея. - Я очень зла на тебя. Боюсь, ничего хорошего из нашей встречи не выйдет.
        - А как же дюжина букетов, что я тебе отправил? Не растопили твоего сердца?
        - Букеты были хороши, но ими стоило и ограничиться.
        - Лея, не понимаю, почему тебя так задевает моя идея с домом…
        - Домом? Мне обидно за Юлю, но задевает меня другое. Прости, больше не могу говорить. Моя очередь.
        - Где ты сейчас? Я приеду сам.
        Лея быстро называет адрес и отключается. Спускаюсь на первый этаж, стараясь больше никак не анализировать и не прокручивать в голове возникшую ситуацию. Сдались им эти эмоции, без них же куда проще. Просто заталкиваешь мысли, что режут, как битое стекло, куда подальше и через какое-то время благополучно забываешь о них. Отточенный и проверенный годами метод.
        Сев в машину, забиваю адрес в навигатор. Ну, и где она? В клубе? У косметолога? На йоге? Где женщины сбрасывают стресс?
        Навигатор выдает маршрут, и я сглатываю.
        Лея сейчас в тире.
        В нос ударяет запах пороха, дыма и металла, когда я захожу в полуподвальное помещение тира.
        Раскрашенная граффити регистрационная стойка стоит пустая, как и несколько столиков возле мини-бара. Все посетители и работники столпились возле прямоугольного окна, из-за которого доносятся приглушенные звукоизоляцией выстрелы.
        Толпа единодушно выдыхает, и я слышу обрывки восхищения:
        - Во дает…
        - Ничего себе! Видел?
        - Горячая штучка, я бы такую…
        Кто привлек их внимание, ясно. Сложнее с тем, как сдержаться и не избить каждого из татуированных сопляков, которые сейчас едва ли не слюнями не забрызгали стеклянную преграду.
        Как бы себе место сделать? Пробиваться локтями не выход. О, я знаю!
        Стучу по плечу татуированного парня. Заброшенное на плечо полотенце сдало его с потрохами.
        - Сделаешь кофе? - спрашиваю, когда он оборачивается.
        - Сейчас? - Парень с тоской глядит на тир.
        - Сейчас.
        Он возвращается за барную стойку. Я тут же занимаю его место, и стоит взглянуть на Лею, в груди закипает едкая ревность.
        Она в черных джинсах и майке на бретельках, с собранными в короткий хвост волосами. Гибкая, стройная, опасная и быстрая. На ушах специальные шумоподавляющие наушники и даже они ей идут.
        Высокая грудь, обтянутая футболкой, сильно вздымается. Мышцы на загорелых плечах напряжены, а кожа серебрится потом. В правой руке стиснут Глок. Из образа Лары Крофт выбиваются только ее круглые очки под специальными защитными, и я не могу сдержать улыбки.
        Через Ростова я вышел на хирурга в офтальмологической клинике, в которой и проходила обследования Лея. Долго искать не пришлось, спасибо тому пакету, с которым она пришла в тратторию и гугл-картам.
        У него я и выяснил, что ношение линз является одним из противопоказаний к операции. Лея же продолжала носить их из страха показаться некрасивой. Дуреха.
        Я выяснил все это, пока был в Москве. Хоть как-то отвлекался от высасывающей все силы работы.
        Правда, Лея никак об этом не узнала. Я ограничился только одной СМС. Может быть, следовало написать ей, что я переживаю из-за ее операции? Или что узнавал все плюсы и минусы и что делать после, потому что дико за нее волнуюсь? Тогда бы она точно не назвала меня роботом. Но я не смог. Написал ей только «Надеюсь, что ты носишь очки».
        Лея ответила утвердительно. И не соврала.
        Механизм в глубине тира оживает, покрытая чернилами публика вокруг меня оживляется. Картонные манекены сменяют друг друга, налетают и отдаляются, но Лея не делает ни одного выстрела, чего-то ждет.
        У меня глаза лезут на лоб, когда появляется плюшевый медведь, подвешенный за уши.
        В ту же секунду Лея стреляет. Пушистый мех будто взрывается изнутри.
        Град свинца преследует медведя, пока тот мелькает между мишенями в виде человеческих фигур. Лея движется плавно, пружинисто, будто в танце, не позволяя медведю выскользнуть из прицела своего Глока.
        Отлетают в сторону глаза-пуговицы. Медвежьи уши уже похожи на дуршлаг. Из мешковатого тела вываливается синтепон.
        Медведь достигает Леи. Механизм останавливается. Становится видно, что на картонных манекенах, которые то и дело мелькали по залу, нет ни одного повреждения. Все пули попали точно в цель.
        Обернувшись, чтобы заменить пустые магазины, Лея замирает. Наши взгляды пересекаются.
        - Зарядить еще одного? - раздается искаженный громкой связью голос оператора, а толпа вокруг меня одобрительно гудит.
        Только сейчас замечаю пушистые сугробы синтепона на полу и понимаю, что этот медведь был не первым.
        - Нет, хватит.
        Лея снимает очки, наушники, оставляет пистолет в зале и направляется к выходу. Ее тут же пытаются окружить все эти накачанные парни в одежде цвета хаки, среди которых я в своем костюме смотрюсь, как директор среди старшеклассников-неформалов.
        Она так ловко уворачивается от них, что я даже не успеваю пробиться к ней, и в два счета сама оказывается передо мной.
        Так-так, значит, холодное оружие ее еще и возбуждает. В ее глазах бушует хорошо знакомое пламя. В моих глазах наверняка тлеет ревность.
        Лея сокращает расстояние и набрасывается на мои губы, мгновенно разгоняя этот поцелуй до самого откровенного. Чтобы уж точно ни у кого не оставалось сомнений в том, что она - моя, обнимаю ее за талию и вжимаю в себя.
        «Чернильные ребята» явно разочарованы, что такая горячая Лара Крофт досталась мне. Что ж, я в это и сам до сих пор не верю.
        Тут сбоку раздается скорбное:
        - Ваше кофе.
        Я не прекращаю поцелуя, уверенный, что бармен просто оставит чашку где-нибудь поблизости, но он не уходит. Так и стоит, вуайерист чертов, с невозмутимым видом, как будто привык, что на рабочем месте люди творят кое-что похуже страстных поцелуев.
        Открываюсь от Леи. Смотрю в ее темные, глянцевые, как горячий шоколад, глаза.
        - Взять тебе что-нибудь?
        - Воды, пожалуйста.
        Поворачиваюсь к бармену, принимаю из его рук чашку с кофе и оставляю на высоком столике, вбитом вдоль стены. Вот, мол, в следующий раз просто поставь наш заказ туда же.
        И снова притягиваю ее к себе.
        - И как? Отпустило? - киваю в сторону тира.
        Она обвивает мою шею руками и шепчет:
        - Не совсем. Лучше поцелуй меня еще раз.
        Начни Лея выносить мне мозг сразу после возвращения, я бы, не церемонясь, послал ее к чертям. Но, похоже, сегодняшний день еще можно исправить.
        Хрупкая, но опасная. Знакомая и незнакомая. Злит меня и возбуждает одновременно. Взрывоопасный коктейль из противоречивых эмоций, от которых я давно отказался.
        А еще я очень давно не целовался вот так, как сейчас с ней. Самозабвенно, горячо и на людях, как будто предаваться страсти больше негде. Да и сами поцелуи утратили свою значимость, давно перейдя в прелюдию, ведущую к сексу.
        - Ваша вода, - бубнит бармен.
        Опять, упертый ты баран? А понял, это он мстит за то, что я не дал ему досмотреть шоу Леи.
        Лея улыбается мне в губы. Опять из-за него я отрываюсь от ее рта.
        С каменным выражением лица он протягивает мне бутылку и чек для оплаты. На стол бутылку снова ставлю я. Решив, что чаевые помогут ему с чувством такта, даю сверху. Надеюсь, теперь он займется и другими клиентами.
        Лея отвинчивает крышку и делает несколько жадных глубоких глотков прямо из бутылки.
        - Поговорим?
        Мы произносим это одновременно.
        Лея смеется.
        - Ладно, давай, - говорит она первой. - Хотя я бы предпочла поскорее остаться с тобой наедине.
        - Если мы останемся наедине, то будет не до разговоров. А я очень хочу узнать, что не так с медведями? Я считал, что делаю все возможное, чтобы компенсировать свое отсутствие. И делал это романтически. А ты…
        - А я ненавижу плюшевых медведей. И все из-за тебя.
        - Даже так? Но почему?
        Она прижимается ко мне, обвивая торс руками, прячет руки под моим пиджаком и говорит:
        - Первого медведя я получила от тебя в одиннадцать. Второго ты подарил ровно через год, и я решила, что ты просто забыл, что уже дарил мне похожего. Когда на мой тринадцатый день рождения ты снова пришел с медведем, я поняла, что дело плохо… В пятнадцать перед тем, как мы улетели в Израиль, я надеялась, что ты поймешь, что медведей с меня достаточно. Но на мое шестнадцатилетие почтальон доставил посылку из Петербурга, в которой было что? Правильно, плюшевый медведь от тебя. Ты не стал изменять этой традиции даже на мое восемнадцатилетие. А ведь плюшевая игрушка на совершеннолетие это также актуально, как розовый балдахин в спальне замужней дочери, - не может удержаться Лея.
        - Чертов балдахин, - цежу сквозь зубы. - Я был уверен, что все девочки без ума от балдахинов и мягких игрушек!
        - Понимаешь, ограничься ты одним медведем, я бы берегла его, как зеницу ока. Но ты… Ты дарил мне плюшевых медведей четырнадцать лет подряд, Платон. Даже на последний мой день рождения, хотя мне уже давно не одиннадцать. Ладно, я свыклась с мыслью, что ты поздравлял меня «на отвали», для галочки, никак не включаясь в эти подарки. Но сейчас, ох проклятье!… Когда я получила от тебя цветы впервые в жизни, я была на седьмом небе от счастья. И продлилась моя радость ровно до того момента, пока курьер не принес мне второй букет. И он был уже вместе с медведем.
        Хочется пойти и прострелить себе череп, чтобы убедиться, что мозги внутри у меня все-таки есть.
        - Что ж, по крайней мере, нам с курьером повезло больше, чем медведям, - киваю в сторону тира. - Честно говоря, я озадачен. Совершенно не помню, чтобы дарил тебе столько медведей…
        - Когда я сказала Юле, что ты похож на робота, я это и имела в виду. Ты как будто выключаешь лишние эмоции. Вовлеченность. Не хочешь тратить ресурс на других людей. Объяснять им что-то, вникать в их объяснения, учитывать их чувства это не для тебя. Знаю, что у тебя серьезная должность, а работа отнимает много сил. Просто… Думаю, что мои медведи это капля в море, Платон. Ты как будто живешь на автопилоте, знаешь?
        Знаю, но раньше никто не замечал, что я возвел внутри себя крепкий саркофаг, в котором захоронил эмоции, которые убивали меня изнутри, подобно радиационным отходам. Девятнадцать лет назад я просто не знал, что сделать, чтобы жить дальше.
        ГЛАВА 34
        - Лея, а ты скоро будешь дома?
        - Не знаю, мам, - переступаю с ноги на ногу на заснеженном тротуаре, жду, пока Платон подгонит к тиру припаркованную где-то рядом машину к тиру.
        Медленно, крупными хлопьями валит снег. Город охватывает тишина, а на душе впервые так спокойно, несмотря на то, что разоткровенничалась о медведях и, кажется, сболтнула лишнего о своих чувствах. Но, может, такой, как Платон, этого и не заметил?
        - А может, приедешь? - настаивает мама.
        - Что такое?
        - Да тут совершенно случайно, не думай, что я ее силой тянула, но так вышло… Так вот ко мне в гости моя университетская подруга зашла. И не одна, вместе с сыном! А он у нее дипломат, представляешь?
        Случайно, конечно. Второй сын подруги за два дня.
        Возле меня тормозит знакомый черный внедорожник. Запрыгиваю внутрь, и хлопок дверцы не ускользает от маминого внимания.
        - О, ты в машину села? Едешь домой, да?
        - Нет, мам… Я… - тру лоб, выискивая правдоподобную отмазку. - Мне к Юле надо. Она сейчас сама не своя…
        - Лея! Ты уже достаточно уделила своего внимания Юле. Теперь ты нужна дома. Сережа очень хочет с тобой познакомиться.
        Не зная о том, что своими словами ставит под угрозу наши жизни и легко может спровоцировать ДТП, мама громко и четко продолжает:
        - Кстати, Дима тобой очень заинтересовался! Весь вечер меня про тебя расспрашивал. Его очень впечатлило то, что ты служила в армии, он ведь и сам фанат единоборств… И честно, говоря, Дима куда симпатичнее Сережи, но зато Сережа перспективнее.
        - Мам, давай в другой раз…Не хочу знакомиться с Сережей. С меня Димы хватило.
        Платон жмет по газам, подрезая какую-то тачку. В тишине салона ему все прекрасно слышно.
        - Да я бы рада в другой раз, но Сережа-то уже здесь!
        - Скажи, что сейчас будешь, - скрипит зубами Платон.
        Оглядываюсь на него.
        - Ты хочешь отвезти меня домой? - зажимаю телефон ладонью.
        Машина быстро несется по бульварам и проспектам, и я понимаю, что Платон давно повернул к моему дому. По-видимому, едва заслышав мой разговор с мамой.
        - Скажи маме, что сейчас будешь дома, - только и отвечает Платон.
        - Мам, я сейчас буду, - послушно повторяю.
        Что он задумал? Скинуть меня очередному жениху? И я еще переживала, будто он решит, что один подаренный медведь значил бы для меня слишком много, чем просто плюшевая игрушка?
        - Слава богу! Жду тебя, Лея, - мама отключается. - Сережа будет очень рад этому знакомству!
        Вот уж вряд ли.
        Беги, Сережа, беги, пока не поздно.
        - Почему ты решил ехать ко мне? Ты ведь говорил, что у тебя для меня сюрприз…
        - А сюрприз никто не отменял. Нам поэтому и надо к тебе заехать. Возьми дома купальник.
        - Эээ… ладно. Но мне нельзя в бассейн или сауну после операции…
        - Она назначена на четверг, а сейчас вечер вторника, - отрезает Платон и вдруг как будто делает над собой усилие и добавляет уже мягче: - И я знаю все, что нельзя делать после, не волнуйся. Так что возьми купальник. Остальное - оставь мне.
        - Ладно… Просто пощади их чувства. Что Юля, что мама… Они мои самые близкие люди.
        - И все-таки это не повод терпеливо сносить все, что они говорят и делают. Например, что сказала тебе Юля, когда мы были в Каннельярви?
        Мысленно переношусь в уютную кухню Иды Марковны и язык, как наяву, щиплет соленый арбузный привкус.
        - Спросила, может, мне забеременеть, чтобы привязать к себе мужчину, - отвечаю бесцветным голосом.
        Платон качает головой.
        Платон тормозит на красный и оборачивается ко мне.
        - Может, мне и плевать на чувства других людей, но пойми, бесполезно постоянно подслащать эту пилюлю. Каждый будет считать себя вправе обидеться и высказать нам все, что они думают о том, что их, в общем-то, не касается. Что Юля, что твоя мать. Я-то готов к последствиям, а ты, Лея?
        Машина снова трогается. Я не отвечаю. На лобовое стекло равномерно сыпятся хлопья снега, и я завороженно слежу за дворниками.
        - Иногда Юля просто невыносима… - продолжает Платон. Может, это дорога на него так действует. Или погода. Раньше он не был таким разговорчивым. - Знаешь, я слышал от других отцов, что подростки могут быть просто несносны, но сам никогда не разделял их жалоб. У нас с Юлей все было иначе… Но, как оказалось, чему быть, тому не миновать. Рано или поздно характер начинает портиться абсолютно у всех детей.
        - В психологии даже есть специальный термин для этого, - отвечаю, подтянув колени к подбородку. - Сепарация - абсолютно естественный процесс отделения ребенка от родителей. Все дети и их родителя через это проходят, только с разными последствиями… Я, например, чуть что отправляла маму обратно в Россию со словами, что мне не нужна в Израиле постоянная нянька. А еще…
        - Что еще?
        Смутившись, что ляпнула совсем не то, что нужно знать Платону, качаю головой.
        - Лея, расскажи.
        - Да сейчас даже стыдно вспоминать, а тогда казалось ничего… Много чего творила… Чего сейчас бы не стала делать. Как будто ты подростком не был, и не знаешь, как это бывает…
        - Ну да, - криво улыбается Платон. - А вот Юля всегда сущим ангелом была. Я всегда считал, что мне с ней крупно повезло, думал дело в правильном воспитании… Ни в чем таком замешана не была, разве что в Костю влюбилась у меня под носом. Но сердцу же не прикажешь…
        - Много неприятного она тебе наговорила? - сразу понимаю, о чем он молчит.
        - Да уж, постаралась, - кивает Платон.
        - Она остынет, обязательно остынет… Может, даже извинится. Просто она так разозлилась на тебя, Платон, когда вспомнила, что видела эскизы, как оказалось, своей комнаты у тебя в офисе. Даже этот проклятый балдахин видела своими глазами, а ты и тогда не рассказал ей правды. Почему?
        - Просто я под теми эскизами, что она видела, твое любовное письмо прятал, - хмыкает он.
        - Мое что?!
        - Ну эти ваши сокровенные желания.
        - Я же его выбросила! Своими руками! В ваше мусорное ведро!
        - А я достал! - смеется он. - Тоже своими же руками!
        - Но зачем?
        Пожимает плечами и с улыбкой тормозит возле моего дома.
        - Интересно было. Ты, кстати, там сердечко нарисовала, а в нем инициалы, этого твоего… Принца на белом коне.
        - Правда? - голос подводит и дает петуха.
        В целях конспирации я всегда вместо русского П писала английское Р, так чтобы никто по имени не догадался, так что даже если Платон и видел то злосчастное розовое сердечко…
        - Да, - продолжает Платон, - но буквы холодцом размыло, не прочитать было.
        - Ну и черт с ним, - с облегчением выдыхаю.
        - Ну что, пошли знакомиться с твоим женихом?
        - Если тебя беспокоят женихи… То просто забей. Мама все время меня сватает, я привыкла.
        - Лея, я согласился, что Юле лучше сообщить позже, но я больше не собираюсь откладывать разговор с твоей матерью. И да, левые женихи меня бесят.
        Вместе заходим в лифт.
        - А ведь у Юли клаустрофобия и раньше в лифтах она могла ездить только со мной, - неожиданно честно произносит Платон. - Не знаешь, она выбрала себе новую квартиру без лифта?
        От переизбытка эмоций успеваю только крепко обнять Платона, а лифт уже добирается до нужного этажа.
        Я не думала об этом и не спросила Юлю, на каком этаже они с Костей сняли квартиру. А Платон был и остается отцом, который всегда первым делом будет думать о дочери.
        Раскрываю дверь своим ключом и слышу мамин веселый щебет с кухни.
        - А вот и Лея! Хорошо, что ты смог дождаться ее, Сережа!...
        Она появляется в прихожей и сразу замечает, что я пришла не одна.
        - Лея, давай раздевайся быстрее… Сережа тебя уже заждался, так что будь с ним милой, чтобы он не пожалел о том, что сидел столько времени… Ох, Платон? Какими судьбами?
        - Здравствуй, Сара, - говорит он густым, низким голосом.
        Такой голос не является предвестником хороших новостей, но мама слишком увлечена ролью свахи.
        - Что ж, места хватит всем, как и вишневой наливки… Заходи, Платон. Я надеюсь познакомить Лею с прекрасным молодым человеком…
        - Сара, остановись, - говорит Платон, и этого хватает, чтобы мое сердце ухнуло в пятки.
        - Что происходит? - нервно улыбается мама. - Почему вы не раздеваетесь?
        - Не уверен, что стоит сообщать такое впервые при посторонних людях. Поэтому скажу прямо - Сара, я встречаюсь с твоей дочерью.
        Мама переводит взгляд на меня и смотрит так, как будто впервые видит:
        - С Леей? - моргает она.
        - Других дочерей у тебя вроде нет. Пожалуйста, больше не надо ей женихов искать. Нашла уже.
        Мама быстро оглядывается куда-то в бок.
        Может показаться, что она смотрит на кухню, на гостей, но я знаю - эта привычка родом из далеких времен, когда отец еще был жив. Он всегда был рядом с ней в тяжелые моменты, когда она сначала обязательно смотрела на него и на ее лице было выражение: «Ты тоже это слышал?!»
        Но сейчас коридор рядом с ней пуст. Маме придется справляться с этим шокирующим известием самостоятельно.
        - Ты? Да ты же… - шепчет она, хватая ртом воздух. - Платон, да как же так? Ведь ты… Ты ей как отец был! Извращенец! - вдруг переходит на ультразвук мама. - Как ты мог?! Платон, скажи, что это шутка!
        - Я бы не стал шутить такими вещами, Сара. Это правда.
        Ощущаю, как Платон касается моей талии и подталкивает меня вперед.
        - Лея, - быстро говорит он. - Иди к себе и собери вещи, которые понадобятся тебе на ближайшие пару дней.
        - Что?! Куда это ты ее тащишь? В четверг у нее операция!
        - Я помню про операцию. В эти дни Лея поживет у меня, - с нажимом говорит Платон и снова мне: - Иди.
        Вбегаю в гостиную, едва не сбив с ног Якова. Мерзавец грел за дверью уши, но пойманным врасплох не выглядит.
        - Ну и ну, сестренка! Чего тебя так тянет на сморчков?
        Отмахиваюсь от него и забегаю к себе в комнату, беру рюкзак, но Яков не отстает.
        Распахиваю шкаф, беру все необходимое. Дольше всего ищу купальник. Это не вещь первой необходимости, которая пригодилась бы мне в Питере.
        Хочу быстрее вернуться. Не хочу, чтобы Платон выслушивал всю ту грязь в одиночестве, ведь именно поэтому он меня и отослал собирать вещи.
        Сердце бьется невпопад, а проклятый купальник все не попадается.
        Господи. Он со мной встречается, а еще хочет, чтобы я жила у него! Пусть и временно скорей всего, но все равно ущипните меня.
        - А Юля в курсе? - тянет Яков.
        - Не смей, - цежу брату. - Даже не думай ей ничего говорить первым! Я сама расскажу, без твоей помощи!
        - Да я просто пытаюсь понять, может ты с ней и дружила все это время из-за ее секси-шуга-деди*? А, Лея? Хотела быть поближе к ее отцу?
        - Не суди по себе, Яков. Я не имею привычки дружить с людьми ради выгоды. Это к тебе вчера приходила твоя бывшая, которая обвиняла тебя в том, что ты резко стал приносить кофе ее подруге, у которой есть связи в нужном тебе театре.
        - А что делать? У меня же нет богатого папика, который будет за красивые глаза меня обеспечивать. Кручусь, как могу.
        Запихнув в рюкзак гору вещей, а заодно и найденный купальник, шумно закрываю молнию.
        - Знаешь, Яков, не перестаю удивляться тому, что мы с тобой вообще родственники.
        Подхватив рюкзак, лечу обратно в коридор. Замечаю на кухне движение. Это незнакомый мне Сережа юркает обратно за дверь. Он не Яков, не может с невозмутимым видом подслушивать.
        А в коридоре обстановка дружелюбнее не стала.
        Платон стойко выслушивает мамины обвинения в том, что он «волк в овечьей шкуре», что она ему доверяла, а он «позарился на ее золотко».
        Мама до сих пор держит его в предбаннике, в верхней одежде, но при виде рюкзака с вещами ее плечи опускаются и она сдувается, как лопнувший шарик. Притягивает меня к себе так, что чуть не душит.
        Не могу ни вдохнуть, ни поймать тяжелый рюкзак, который сползает с плеча.
        - Лея… Лея… Бедовая ты моя, девочка. Ты уверена, что хочешь этого?
        Платон реагирует молниеносно - подхватывает рюкзак за секунду до того, как он падает на пол, и забирает себе. Заметив этот обыденный жест, мама почему-то громко всхлипывает.
        - Не думай, что можешь использовать мою девочку, а потом просто отправить ее с вещами восвояси, - она кивает на рюкзак, который Платон держит в своей руке. - Ты вообще любишь мою дочь, Платон? Насколько для тебя все это серьезно?
        Вид у Платона становится такой, как будто ему выпал на экзамене вопрос, к которому он не готовился. Но он быстро берет себя в руки.
        - Серьезно, - отвечает он.
        «Не признался он тебе, видишь, Лея? И не признается, не дождешься!». Взять бы этот призрак и расстрелять, так ведь не выйдет. Гоню от себя прочь едкий голос Оксаны, который намертво отпечатался в памяти. Он сказал «Серьезно», на данном этапе этого вполне достаточно. Это и так больше, о чем я могла мечтать.
        Если бы Платон начал говорить моей маме о внеземной любви ко мне, это было бы первым признаком нереальности происходящего. Такие вещи мне снились, но теперь, когда я знаю Платона лучше, понятно, что кое-что точно будет иначе, чем мне представлялось раньше.
        - Лея, тебя ждет серьезная операция, - делает последнюю попытку мама. - Пожалуйста, останься дома. Тебе нужен уход.
        - Я позабочусь о ней, Сара, - ставит точку в этом разговоре Платон. - Обещаю.
        ________
        sexy sugar daddy (англ) - сексуальный сладкий папочка
        ГЛАВА 35
        - Она столько наговорила тебе.
        Платон выключает мотор и с удивлением смотрит на меня. Это мои первые слова с того момента, как мы оставили мою маму на пороге квартиры и вернулись в машину.
        Вокруг простирается полупустая подземная парковка для жильцов комплекса.
        - Я не в обиде, - пожимает он плечами. - Она твоя мать и волнуется о тебе. Я и сам не показал себя лучшим образом в свое время. Помнишь, как я «поговорил» с Костей так, что он оказался после этого в больнице? Могло быть и хуже. Все хорошо, Лея… Мне все отменить? - спрашивает спустя короткую паузу.
        Не сразу понимаю, что он про сюрприз, для которого мне и нужен был купальник.
        Я столько мечтала о том, чтобы быть с ним вместе, а теперь сбита с толку маминой реакцией. Конечно, она не ожидала, отчасти понять ее можно…
        Одно дело просить Платона найти мне гипотетического сверстника и совсем другое отдавать меня мужчине, который когда-то присматривал за мной, когда мне было десять. Любой другой друг Платона не дул на мои разбитые коленки, как это делал когда-то он сам.
        - Ты как?
        - Странно.
        Платон откидывается на сидение и улыбается.
        - Я чувствовал себя также, когда приехал домой после отеля, и увидел на пороге квартиры тебя… Жалеешь?
        Он спрашивает это, не глядя на меня. Как будто не решается обернуться и заметить в моих глазах сожаление о том, что случайная связь зашла так далеко.
        Мой черед улыбаться, хотя он и не видит моей улыбки.
        - Ты так ничего и не понял, раз такое спрашиваешь.
        Выхожу из машины первой. Странное ощущение возвращается. Сейчас мы поднимемся в его квартиру, а Юли там не будет. Мы будем впервые одни в целой квартире. Это странно даже мне, а каково Платону?
        Платон подхватывает рюкзак, берет меня за руку и тянет за собой. Не в сторону лифтов, а в глубину парковки.
        Издали замечаю, что вывеска спортивного зала уже не горит. Вот зачем купальник, но, похоже, сюрприз не удастся.
        Возле темного входа в спортзал маячит какая-то фигура. При виде нас мужчина замирает и растягивает губы в широкой улыбке.
        - Ай да, Платоша… Ай да, сукин сын, - тянет он, поедая меня глазами.
        - Радик, - здоровается Платон, мужчины пожимают руки.
        Его тренер, точно! Смотрел на меня сальными глазами, даже когда Платону было плохо. А еще Радион, кажется, единственный человек, которому позволено называть такого человека, как Платон Дмитриев, - Платошей.
        - Держи и ни в чем себе не отказывай, - протягивает что-то Радион Платону. - С наступающим. Считай это моим новогодним подарком.
        - До нового года еще месяц.
        - Зато твои пустые джингл белз будут звенеть уже сейчас, - ржет Радик. - Удачи. Рад был снова увидеться, Леюшка.
        Леюшка? Он это серьезно?
        Смотрю непонимающе на Платона.
        - Радик обожает уменьшительно-ласкательные, - объясняет он, когда Радик скрывается из виду. - Леюшка.
        - Что, Платоша?
        - Не надо, - тут же передергивает его. - Даже мама так не коверкала мое имя.
        - Да тебе вообще такое имя выбрали, что его и просклонять никак нельзя.
        - Твое, кстати, тоже, - хмыкает он.
        В его руке звенит связка ключей. К моему удивлению Платон проворачивает ключ, и распахивает неприметную дверцу.
        - Прошу.
        Прохожу в темный спортзал, в котором подсвечены только стойки с товарами, рецепция, картины на стенах. Беру Платона за руку и иду следом за ним, так как он прекрасно ориентируется, в отличие от меня.
        - Тут никого нет? - спрашиваю шепотом.
        - Только мы. Боишься?
        - Просто… Как будто занимаемся чем-то противозаконным.
        - Отчасти так и есть, - усмехается Платон. - Вряд ли они каждому клиенту разрешают вот так пользоваться их услугами после закрытия.
        Мы останавливаемся возле темных раздевалок, справа на двери туфелька, слева - усы. Привычно берусь за двери женской раздевалки, а Платон вдруг тянет меня дальше.
        - Лея, ты всегда была такой правильной? Как же тогда вообще решилась поехать в отель? - вздыхает он. - Здесь же нет никого.
        Он тянет меня мимо раздевалок, к стеклянной двери без ручек. Толкает ее спиной, и мы оказываемся у бассейна. Безмятежная поверхность светится лазурью, а через стеклянную панорамную стену виден снег.
        - Раздевайся, - шепчет Платон, покрывая мою шею медленными поцелуями.
        - Когда ты успел договориться обо всем?
        - Как только улетел в Москву, так и написал Радику, что снова хочу свои ключи от спортзала, как только вернусь. Он забрал у меня дубликат после приступа. Раньше я занимался поздно ночью, если не успевал вернуться с работы раньше. Сначала Радик бы против, но когда я сказал, что планы у меня совсем другие, тут же согласился.
        - Почему? Ты дал ему взятку?
        - Не пришлось. Считай, Радика кем-то вроде Купидона.
        - Он скорее Купидоша.
        - А ты до сих пор одета.
        Он обходит меня и встает прямо передо мной.
        - Не могу насмотреться. Здесь очень красиво. Вот так, в полумраке, когда светится только бассейн… А за стеклом идет снег. Не могу поверить в то, что это происходит на самом деле.
        Лазурный свет воды, бесшумные хлопья снега и Платон рядом со мной. Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, потом быстро стягиваю с себя свитер, под которым у меня майка-алкоголичка, в которой я была в тире.
        Платон быстро избавляется от своей одежды. Не успеваю и глазом моргнуть, как он стрелой исчезает в лазурной безмятежности. Вода качается, покрывается рябью и волнами. Его тело кажется темным, литым. Он плывет под поверхностью воды, недвижимый, напряженный, а после выныривает аж на середине бассейна.
        - Лея… - говорит он тихо, но эхо пустого помещения множит его голос. - Когда я просил тебя взять купальник, я просто был не уверен, что дело выгорит. Тут могли быть другие клиенты, но нам повезло. Сейчас здесь никого нет.
        Прикусываю губу, слушая его. Мои пальцы замирают над застежкой бюстгальтера.
        Он плывет, мощными гребками разрезая воду, и упирается в бортик бассейна руками. Плечи каменеют, когда он подтягивается.
        - Иди ко мне.
        Медленно стягиваю с плеч лямки бюстгальтера. Берусь за джинсы и избавляюсь от них тоже. Все это время Платон не сводит с меня темного взгляда.
        Последними я стягиваю с себя трусики. Абсолютно голой опускаюсь на бортик, погружая в воду ноги. Развожу бедра, и Платон подплывает ближе. Касается ладонями моей кожи и по телу бегут мурашки.
        Его поцелуи прохладные, хотя все мое тело горит. Он покрывает поцелуями мои бедра, живот и поднимается к груди.
        Мой тихий стон разносится эхом, и я вздрагиваю от того, каким громким он кажется.
        - Не сдерживайся, - шепчет он. - Здесь никого нет. Камеры тоже не работают. Уж поверь мне.
        Улыбаюсь и соскальзываю к нему в воду, погружаюсь с головой, ощущая невероятную свободу. Казалось бы, купальник - это крохотный кусок ткани, но без него тело в воде ощущается совсем иначе.
        Платон ныряет следом.
        Ловит меня за талию, притягивает к себе и целует, прямо под водой. Я пугаюсь, глотаю воду. Толчком устремляюсь к поверхности, тут же цепляясь за его крепкие плечи.
        Отфыркиваю и откашливаюсь.
        - Это было… неожиданно. Но мне понравилось!
        Обвиваю его ногами и руками, касаясь его каждой клеткой своего тела, он с улыбкой касается моих губ, обнимает и после ныряет снова.
        Я ощущаю его возбуждение, его близость. Его твердое тело. У меня голова кружится от нехватки воздуха и неверия в то, что это происходит со мной на самом деле. От поцелуев, которым нет конца.
        От возможности касаться его так, как мне хочется. Оглаживать плечи или касаться откровеннее, сжимая ладонь вокруг твердой плоти.
        Я отталкиваюсь от него и плыву изо всех сил прочь, но Платон догоняет. Обхватывает и целует в плечи, щеки, нос и губы. Я отвечаю. Целую, как в последний раз в жизни. Или правильнее сказать - как в первый раз в жизни.
        Он назвал меня своей девушкой. С ума сойти.
        Задыхаюсь, он срочно нужен мне полностью. Поцелуев уже недостаточно, но в бассейне очень глубоко и приходится постоянно держаться на плаву.
        Платон читает мои мысли. Тянет к лестнице, помогает выбраться, и я делаю это совершенно не так грациозно, как хотелось бы.
        В полумраке, на возвышении оказывается круглое джакузи. Куда Платон и опускается первым, а я седлаю его сверху. Он бьет по сверкающей кнопке, и вода вокруг нас оживает, бурлит и пенится. Чувствительная кожа взрывается ощущениями, и я не сдерживаю стона, когда Платон касается губами моей груди.
        Помогаю себе рукой и опускаюсь сверху. Ахаю, выгибаясь в пояснице, теряю связь с реальностью, а по венам вместо крови течет раскаленная лава. Кажется, от прикосновения с моей кожей вода должна начать испаряться. Я двигаюсь, верхом на нем, и он помогает мне, хотя сам не отпускает моей груди. Терзает языком и зубами, доводя меня до изнеможения.
        Он вдруг смещается, и а я вздрагиваю от неожиданности, когда сильная струя воды бьет точно мне между ног. По телу проносится волна дрожи, я ускоряюсь, но вода не дает мне двигаться быстрее. Замедляет, дразнит, множит и без того острые, запредельные ощущения.
        - Сильнее, - всхлипываю. - Сильнее…
        Его пальцы впиваются мне в бедра так, что, наверное, останутся синяки. Но боль быстро меркнет под лавиной нарастающего удовольствия. Платон приподнимает меня и насаживает на себя, еще и еще, глубже, сильнее. Резко. Полностью, как будто сопротивление воды ничего не значит.
        Я отдаюсь его власти, пусть ведет, управляет мной, как он один может. Дрожу, всхлипываю, замираю. Царапаю ногтями его спину и плечи.
        И отпускаю себя, сотрясаясь всем телом. Оглашая пространство громкими бесстыдными стонами.
        ___________
        Дорогие мои! С наступающими вас праздниками. Пусть наступающий год и каникулы будут такими же горячими, как эта глава, и все мечты исполняются также, как у Леи) Беру выходные на 31 и 1, надеюсь, никто не останется в обиде.
        В январе этого года я была железной леди, которая выдавала под новый год проды в две книги и, честно сказать, это не тот опыт, который я хотела бы повторить. Девять месяцев молчания, которые потребовали, чтобы прийти в себя после этих подвигов, оказались чересчур суровой платой за преданность работе.
        В декабре этого года я поняла, что, оказывается, это не зазорно быть человеком, у которого под новый год не хватает рук на то, чтобы везде успеть) Сказал человек, который пишет эти слова в два часа ночи))
        А еще... Впервые в этом году я поняла, что за каждой покупкой, наградой и комментарием скрываются настоящие живые люди. Странно, но так. Мы, авторы, смотрим на цифры. Меряемся этими цифрами, оценивая ими успешность или провальность книги. Но даже за единичкой на экране - скрывается один живой настоящий читатель по другую сторону. И даже один читатель это лучше, чем ничего.
        Я благодарна вам за то, что вы находите время и возможности, чтобы читать меня, комментировать и покупать. Все это правда бесценно.
        Пусть 2022 принесет всем нам только хорошее.
        ГЛАВА 36
        - А тебя кто-нибудь заберет? - голос моей соседки по палате звучит немного глухо. Она сидит, укрывшись тонким пледом с головой.
        Плед помогает ей от светобоязни, которая началась у нее сразу после операции. Я ей даже завидую. Яркий свет тоже раздражает мои глаза, но куда сильнее бесит постоянное слезоотделение. Я безостановочно рыдаю уже который час, и настроение это не поднимает.
        А вопросы соседки только выбивают у меня почву из-под ног. Так что, делаю вид, что не слышу ее вопроса. Потому что не знаю, что отвечать.
        Платон обещал моей маме позаботиться обо мне, но весь вчерашний день он провел на работе. Было очень странно сидеть в квартире Дмитриевых в одиночестве, а еще готовить на их кухне без Кости.
        Готовка на несколько дней вперед немного успокоила, но и не заняла весь день, как я надеялась. Я отправилась покупать необходимые лекарства, заехала в клинику на предварительную консультацию, на которой хирург еще раз объяснил все, что ждет завтра. В большом зале собрались все пациенты, у которых была назначена операция на этот день.
        Там мы с моей соседкой впервые и познакомились. Она приехала с мужем, который, с ее слов, с нее пылинки сдувал. И очень за нее волновался.
        А я приехала одна.
        И в пустую квартиру тоже вернулась одна.
        Вообще каждый раз, когда я входила в эту квартиру без кого-то из Дмитриевых, мне казалось, что я вор-домушник.
        Я так и заснула на диване в гостиной, глядя какой-то фильм по телевизору. Платон пришел около полуночи. У него много работы, я это понимала. Но счастливой меня это понимание не делало.
        Уже к полудню следующего дня он отвез меня в клинику. Коррекция прошла, как по маслу, хотя это и было немного жутко лежать с распахнутыми глазами и понимать все, что происходит, хоть и не чувствовать, благодаря местной анестезии.
        Теперь я коротала те несколько часов после операции в палате вместе с соседкой, которой то и дело названивал муж. Он покупает нужные капли и лекарства. И уточняет каждый пункт.
        Мой телефон молчит.
        Платон не звонит и не спрашивает, нужно ли мне что-то, как прошла операция и когда меня можно забирать. Я даже не знаю, приедет ли он вообще за мной или придется вызывать такси. Может, он будет работать и сегодня весь день, как и вчера.
        Мне звонила только мама, а перед операцией Юля пожелала удачи.
        На глаза опять наворачиваются слезы. Это из-за операции, разумеется.
        Стираю слезы со щек, так как к глазам прикасаться нельзя, и возвращаю солнечные очки обратно на нос. Без затемненных стекол мир такой болезненно-яркий, словно все кругом облили хлоркой.
        - Так что? Тебя заберут или тебя подвезти? - не успокаивается соседка, но от ответа на этот раз меня спасает новый звонок. - Да, любимый?... Да, именно эти капли…
        Это третий звонок за пять минут. Чувствую себя лохушкой, которая вчера пошла и сама купила все лекарства.
        - Сильно дорогие?… Ну возьми те, что дешевле, или не бери вообще, ага… Да, там большой список, знаю. Я видела.
        Блин, чувствую укол совести. Может, у них туго с деньгами, но они все-таки отложили на операцию, а теперь им не хватает на лекарства? Их там реально много разных.
        - Такой он у меня домовитый, не представляешь! - говорит соседка, откладывая телефон в сторону. - Хочет, чтобы выделенных на операцию денег хватило на мойку машины, а не только на лекарства!
        - На мойку машины? - не могу сдержать удивления.
        Неужели чистый бампер важнее хорошего зрения?
        - Да, на операцию деньги мои родители выделили, подарок сделали. С той суммы осталось на лекарства, а сама я купить их не успела заранее. Вот мужу сейчас и поручила. А ему деньги только дай, сразу в свою машину все вкладывает! - смеется она. - Ну ничего, не зря я для себя откладывала, как чувствовала! Вернусь домой возьму из кубышки себе на капли… Так что, тебя подкинуть? Время вышло, уже можно уходить.
        Захлопываю нижнюю челюсть, которая отвисла от удивления. Пусть мне и удается сдержать поток мата, сдержать мысли не удается. Как можно чужие деньги, предназначенные для операции, не только экономить, но еще и спускать на машину?! А женщина? Откладывает себе на лекарства? И она при этом до сих пор замужем?! Что там за муж такой и стоит ли за него держаться?
        - Не надо, - качаю головой. - Если что, такси вызову. Не знаю, если за мной приедут.
        - Ох уж эти мужчины, не знаешь иной раз, что лучше… - она откидывает одеяло в сторону и делает глубокий вдох. - Но одной все-таки повезло! Сама слышала, пока меня к операции готовили, как врачи туда-сюда бегали. Постоянно им кто-то звонил, а они отчитывались, как операцию какой-то девушке провели. Представляешь?
        Промокнув мокрые щеки салфеткой, хрипло отвечаю:
        - Ага, повезло кому-то.
        Мир перед моими глазами никак не желает обретать четкость. То слезы, то сильное жжение мешают наслаждаться мелкими деталями, которые я определенно вижу иначе, чем раньше, но пока наслаждаться улучшениями не получается.
        А еще я как никогда раньше ощущаю себя язвимой и невероятно несчастной.
        Моя соседка таковой себя не ощущает, хотя ей опять звонит муж и спрашивает можно ли вычеркнуть из этого бесконечного списка и эти капли тоже? Фармацевт сказал, что можно обойтись и без них.
        Не могу больше выносить этого скупердяя и эгоиста, поэтому выхожу из палаты в коридор. Плевать, что из-под темных стекол у меня постоянно текут слезы, мы же в клинике, как-никак. Тут к такому привыкли.
        На меня никто не обращает внимание. Кругом снуют медсестры.
        - Как же он достал, весь персонал на уши поднял… - говорит она другой, но та шикает и кивает на меня.
        Обе спешно уходят.
        Да уж, повезло кому-то. Наверняка это тот самый муж, который еще во время операции всех на уши поставил. И это точно не муж моей соседки по палате.
        Глаза болят, но я все равно смотрю на телефон. Яркость экрана выкручена на минимум, а на мне солнечные очки, но это не помогает. Запредельно слепящая яркость бьет по глазам, и я все равно не вижу, нет ли случайно пропущенных звонков от Платона. Глаза после экрана телефона болят так, как будто я полчаса неотступно глядела прямо на солнце.
        Нужно смириться. Я ничего не пропустила. Мой телефон не сел, не выключен. Если бы Платон хотел, он бы уже позвонил.
        - Уверяю вас, все прошло хорошо. Вам не о чем беспокоиться.
        Голос доносится из приоткрытой двери, последней в длинном бесконечном больничном коридоре, по которому я бреду несчастная и одинокая.
        Голос своего хирурга, с которым встречалась уже не раз, узнаю сразу. А вот ему вторит незнакомый голос. Порывшись в памяти, вспоминаю заведующего, который тоже встречал меня перед операцией.
        И чего так переживать? В этой клинике абсолютно ко всем хорошо относятся!
        Оба врача отчитываются о ходе проделанной операции, наперебой говорят о замечательной постоперационной палате и общем времени восстановления. Потом уверяют, что все будет хорошо и уже можно выписывать пациентку. А когда принимаются благодарит за щедрое пожертвование, я закатываю глаза.
        Передо мной только дверь на лестницы, так что достигнув ее, я разворачиваюсь в обратный путь. И тогда же оба мужчины в белых халатах выходят из кабинета. Следом за ними выходит тот самый мужчина, который поднял на уши всю больницу.
        Различаю твердую линию плеч, широкую спину в дорогом темно-синем костюме. И делаю глубокий рваный вдох.
        Легкие тут же наполняются терпким сандаловым ароматом. Голова идет кругом. А зрение мутится из-за набежавших слез, и я всхлипываю, зажав рот рукой.
        Вижу, как Платон замирает как вкопанный и медленно оборачивается. Как и сопровождающие его врачи.
        - Лея?... - его губы при виде меня рыдающей в коридоре сжимаются в узкую линию, а глаза становятся ярко-зелеными, что не предвещает ничего хорошего.
        Оба врача это понимают. Они бледнеют и переглядываются. Еще бы, я ведь только что слышала, как они расхваливали мою палату, в которой я ни в чем не нуждаюсь! А вместо этого я тут, рыдаю посреди коридора.
        - Слезы нормальная постоперационная реакция! - спешит уверить Платона заведующий.
        Платон подходит ближе. Касается большим пальцем моей щеки и вытирает бегущие безостановочно слезы.
        - Какой же ты ненормальный, - шепчу ему. - Достаточно было просто позвонить мне…
        - А ты не должна была подслушивать под дверью, - улыбается он в ответ. - Готова ехать домой?
        - А ты потом уйдешь опять на работу?
        - Не сегодня. Я постарался закончить все необходимые дела еще вчера, поэтому так и задержался.
        Платон подхватывает меня под локоть и ведет мимо врачей, к которым уже направляется другой мужчины.
        - Эй, а хирург тут? - громко говорит он. - А можно этот препарат из списка чем-то заменить? Ну там не знаю… Что-то народное?
        - Конечно, можно, если вашей жене больше не нужны глаза, - отвечаю я ему громко.
        Похоже, я знаю, чей он муж.
        Лицо Платона вытягивается, и он с недоумением смотрит на меня. А я, несмотря на текущие слезы, улыбаюсь.
        Сегодня именно я вытащила счастливый билет, кто бы мог подумать?
        ГЛАВА 37
        - Не дергайся. И дыши глубже.
        - Не могу, - стонет Лея.
        - Мы должны это сделать.
        - Знаю… Ладно, давай закапаем уже это чертово лекарство!
        - Умница.
        На кухне полумрак. Панорамные окна занавешены темными, но прозрачными шторами. За окном опять идет снег, и на этот раз метель засыпает город не играючи, как раньше. А с тем зимним настойчивым упрямством, что бесит все коммунальные службы города.
        - Расслабься, - касаюсь ее плеча. - И постарайся не дергаться.
        - Никак не могу, черт возьми, - цедит она сквозь зубы, глядя в потолок.
        Сначала она пыталась капать лекарства самостоятельно, но ничего не вышло. Капли попадали куда угодно, но не туда, куда надо. Рефлексы оказались сильнее. Когда над ее глазами появлялся пузырек с лекарством, Лея напрягалась всем телом, будто этот было дуло пистолета, и начинала моргать абсолютно невпопад.
        Она и сейчас слишком напряжена, хотя уверяет меня в обратном. Замечаю, как белеют ее пальцы, когда она впивается в обивку дивана, стоит занести лекарство над ее лицом.
        - Лея… Расслабься. Это всего лишь капли для глаз.
        Убираю руку и наклоняюсь к ней, веду носом по стиснутой челюсти. Ее дыхание становится глубже.
        - Тебе надо постоянно их капать. Там целый список, а мы все еще топчемся над одним пунктом… Хотя бы глаза больше не болят?
        - Нет, нормально все. Только слезы бесят…
        Осыпаю поцелуями ее мокрое из-за слез лицо, потом опускаюсь ниже. Приподнимаю футболку, под которой на Лее нет бюстгальтера. Она всхлипывает и наконец-то отпускает диван.
        - Что ты делаешь? - шепчет она. - Нам же нельзя…
        - А мы и не будем. Я помогаю тебе расслабиться, - накрываю ртом ее темный сосок, и Лея ахает.
        Запускает свои пальцы в мои волосы, выгибаясь дугой. Потом бросает быстрый встревоженный взгляд ниже моего пояса.
        - Ш-ш-ш, - касаюсь ее губ другой рукой. - Ты ничего не должна делать в ответ. Сейчас это не обязательно.
        Она снова моргает, и по щекам бегут слезы. Никак не могу привыкнуть или относиться проще к этой побочке после коррекции. При виде ее слез меня выворачивает наизнанку, хотя она и улыбается. В сотый раз повторяю себе, что это ненастоящие слезы.
        Лея касается моего бедра, и ее неугомонные пальцы ползут выше.
        - А если я хочу этого? - хрипло спрашивает она. - Чем еще заниматься? Я не должна спать, не должна закрывать глаза и не могу ни кино смотреть, ни книжку читать… Но руки-то у меня свободные…
        Она сжимает меня через одежду, и член тут же дергается ей навстречу. Но я мягко отвожу ее руку в сторону.
        - Не думай, что я не разгадал твой план. Тебе все равно не удастся меня отвлечь.
        Наклоняюсь и прикусываю ее сосок, выкручивая пальцами другой. Ее стон отдается прямо мне в пах, но ничего не поделаешь. Я затеял эту прелюдию не ради секса.
        Ну почти.
        Нет, я не отказался от прежнего плана. Секс по-прежнему единственное, что связывает меня с Леей в отношениях. Потом она уедет и все вернется на круги своя. Идеальный план, разве нет?
        Ее дыхание сбивается, и она сама помогает мне стащить со своих бедер мягкие спортивные шорты. Отвожу в сторону ее трусики и провожу пальцем, собирая и распределяя влагу.
        Она отзывается всем телом и громко стонет, когда я ввожу в нее один палец.
        - О боже…
        Дрожь ее тела под моей рукой вдруг остро напоминает о том, что из двух месяцев пребывания Леи в России, остался еще один. Каких-то четыре недели с хвостиком, а после она будет прикасаться к табельному оружию куда чаще, чем ко мне.
        Стоит подумать об этом, как в груди что-то покалывает, будто забытая портным булавка.
        Какой будет моя жизнь без нее через четыре недели?
        Бесцветной, безвкусной, как лапша быстрого приготовления. Какой и была раньше. Что с того? Как-то я ведь жил до этого? Значит, смогу жить и после.
        Лея все-таки не выдерживает, тянет мои штаны, запуская руку под одежду. Пробегается пальцами по члену, а когда облизывает собственные губы, то я едва не теряю контроль. Тело горит от желания раздеть ее, поставить на колени и взять по-настоящему, а одежда раздражает кожу.
        Я не должен терять время зря, пока она рядом.
        Пока она здесь.
        Пока она моя.
        В груди растекается чистое пламя, и я быстрее двигаю рукой, присоединяя к одному пальцу второй. Лея отвечает в то же мгновение, сильнее сжимая мой член. Мне нравятся, как смотрятся ее пальцы на мне. Как ее мышцы обхватывают мою собственную руку.
        Могу смотреть вечно на то, как розовеют ее щеки перед оргазмом и как она выгибается в пояснице, замирая с тихим стоном, пытаясь стиснуть бедра.
        Обхватываю собственный член и помогаю себе излиться на ее вздымающуюся грудь.
        Возвращаю свои штаны обратно и возвращаюсь с влажным полотенцем из ванной комнаты.
        Лея абсолютно расслаблена и даже улыбается, глядя в потолок. Так что, когда с гигиеной покончено, зажав в пальцах пузырек с лекарствами, быстро закапываю оба ее глаза.
        - Ну вот и все.
        - Знаете, доктор, если поначалу у меня были сомнения, то теперь их не осталось. Оказалось, что ваш метод работает. Будут какие-то рекомендации?
        - Для закрепления эффекта советую повторить процедуру через час, - отвечаю с убийственной серьезностью. - Так что можете не одеваться.
        Лея смеется так, что у нее из глаз опять льются слезы. Теперь уже настоящие.
        Следующие три дня мы проводим в квартире. Наедине. Вместе.
        Два дня из них за окном метет метель, и кажется, будто остальной мир погребло под снегом и его больше не существует.
        За это время Лее звонят только мама и Юля. Она успокаивает маму, которая не очень-то верит в то, что я могу позаботиться о ее дочери. Но Лее есть, что рассказать Саре Львовне.
        С Юлей Лея говорит на нейтральные темы. Я вижу, как Лею беспокойно грызет ногти, пока говорит по телефону с подругой, хотя по ее голосу и не скажешь, что она сама не своя из-за того, что моя дочь все еще не в курсе правды.
        Но мы договорились, что сначала ее глаза придут в норму, а после мы решим, что делать дальше. К сожалению, этот неприятный разговор постоянно приходится откладывать.
        Уже на следующий день после коррекции Лея перестает рыдать и начинает подолгу рассматривать пейзаж за окном, обстановку в доме, даже злосчастную сольницу на столе.
        Даже представить не могу, каково это не видеть соли на столе. Так что я рад, что она решилась на коррекцию. Хоть и делала ее ради дальнейшей службы, а не просто так, для себя.
        Но еще дольше, чем все остальное, Лея может разглядывать меня. Смотрит так заворожено, что и не моргнет даже.
        Когда она впервые уставилась на меня с нескрываемым удивлением, я даже напрягся.
        - Что такое?
        - А ты красивый, - выдохнула она.
        Ну спасибо.
        - Не то чтобы я сомневалась или не знала этого раньше, просто… Я теперь иначе тебя вижу. Лучше. В мельчайших деталях…
        С тех пор ее черный взгляд неутомимо скользит по моим бровям, щетине, спине. Бедрам и члену.
        Особенно члену.
        Изучая меня вдоль и поперек, Лея находит шрамы, которые на мне так давно, что я и сам о них забыл. Пришлось вспоминать, рассказывать, откуда они взялись.
        У нее тоже есть шрамы. Один под левой грудью, едва заметный. Другой на спине. Оба она получила в армии.
        Конечно, еще она рассматривает саму себя. Я как-то застаю ее голой в душе, перед зеркалом, хмурую и недовольную, когда заглядываю в ванную комнату.
        - Ты посмотри на этот нос, - возмущается она. - А эти ужасные брови!
        Следующие полчаса я как могу, пытаюсь убедить ее, что все в ней прекрасно. Прямо там, перед зеркалом. Чтобы она могла видеть, какое впечатление на меня производит и ее нос, и все остальное.
        Но насчет бровей переубедить не удалось. У женщин вообще с бровями сложные отношения.
        А еще Лея любит молчать.
        Она просто берет чашку с кофе или чаем, подтягивает ноги к подбородку и смотрит в окно, погружаясь в свои мысли. Иногда она берет с собой аудиокниги, потому что читать ей пока нельзя, но не похоже, чтобы она внимательно следила за сюжетом.
        Тишина с ней не напрягает. А молчание не тяготит.
        Я четко понимаю это в одно утро, когда сижу за ноутбуком, а Лея снова у окна. Большую часть времени, в которое я собирался быстро поработать, я пялюсь на нее.
        На ее профиль и заправленные за уши волосы. На изгиб ресниц и острые ключицы. Я видел ее не только такой, какой она хочет, чтобы ее считали другие, но и такой, какая она бывает на самом деле. Тихой и задумчивой молчуньей, за мысли которой я готов отдать что угодно, лишь бы узнать их.
        Но мне достаются ее поцелуи, стоны, шепот и жаркое дыхание. Как только становится можно, мы оба пускаемся во все тяжкие. Будто пытаемся насытиться другим, впитать как можно больше чужого тепла кончиками пальцев.
        Квартира полностью в нашем распоряжении. И я исполняю собственное желание - большую часть времени рядом со мной Лея проводит без одежды. Я целиком следую советам Ростова, упиваясь сексом настолько, насколько это вообще возможно.
        Изучаю реакции ее тела на мои прикосновения и знаю, когда действовать решительнее, а когда и где касаться бесполезно. Разве это не путь к насыщению? Разве не на этом этапе она должна превратиться в надоевшую любовницу?
        Но минет в душе, секс на кухонном столе, на кресле в моем кабинете, в постели, дают совершенно противоположный эффект. Я наоборот не могу насытиться.
        После каждого раза я хочу ее только сильнее.
        Хочу еще чаще. Сначала медленно. А после снова быстро. Перед сном и после пробуждения. Вместо завтрака, когда она садится передо мной на стол и с бесстыдной улыбкой разводит ноги.
        В душе, куда мы после завтрака отправляемся вместе.
        В постели, когда она обвивает меня руками и ногами.
        Я все еще вижу в ее черных глазах знакомый голод, но теперь к нему примешивается паника из-за того, что наше время уже на исходе. И виноват в этом мой вопрос о дате на обратных билетах.
        - А вы уже взяли обратные билеты?
        Я не знаю, зачем я спрашиваю об этом утром третьего дня. Может, потому что снова звонила ее мать.
        Как будто что-то может измениться, если я буду знать точную дату ее отъезда. Лея кивает, называя дату.
        На третий день снегопад прекращается. За окном все настолько ослепительно-белое, что Лея снова берется за солнечные очки.
        - Обожаю снег, - выдыхает она, глядя через окно на сугробы. - Я так по нему скучала… Чтобы вот такие сугробы по колено и мороз.
        - Так пошли гулять.
        Снег заглушает любые звуки, когда мы выходим на улицу. Тишина давит, а яркость сугробов ослепляет даже меня.
        - Ты как? Нормально?
        - Ярко, но с очками терпимо.
        Она так и вышла в солнечных очках и в зимней куртке, шапке и с шарфом на половину лица. Звезда-инкогнито на лыжном склоне.
        Лея ступает на нечищенную дорожку и тут же проваливается по колено. Пытается бежать, высоко вскидывая ноги. Но путается в собственном же шарфе. Выставляет вперед руки, и мое сердце взмывает к горлу. Ей все еще нельзя касаться глаз. И падение лицом в снег последнее, что ей сейчас нужно.
        Бросаюсь к ней.
        Но в последний момент тоже наступаю на скрытый снегом поребрик, и тоже падаю. Слава богу, весь снег достается мне - ледяная вата забивается под ворот, рукава и даже в уши.
        Лея хохочет в голос, лежа сверху. Волосы выбиваются из ее шапки спутанными кудрями, шарф съезжает ниже. Щеки румянит мороз. На ней нет ни капли косметики, а волосы впервые не идеально выровненные, как раньше.
        Я так и лежу в сугробе и не могу отвести от нее глаз.
        - Какая же ты красивая…
        Она замирает, а потом целует меня в холодные губы. Ее дыхание обжигает жаром.
        Отвечаю на ее поцелуй жадно, исступленно. Отчаянно. Будто в первый и последний раз в жизни. Будто это не происходит сейчас в снегу на глазах у всех соседей.
        Замечания не заставляют себя ждать. «Нашли место», ворчит кто-то. Дети с родителями убегают подальше.
        Лея отрывается от меня первой, поднимается и опять пытается бежать. Но снова падает, на этот раз аккуратно на колени. Смеется. Я поднимаю ее на ноги и опять целую. Она вырывается и бежит обратно к дому.
        Согласен. Рано было покидать квартиру, в которой можно в любой момент ее раздеть и снова сделать своей.
        Расстегиваю ее куртку еще в лифте и забираюсь под свитер. Касаюсь голой кожи. Она ойкает из-за моих холодных рук, но не перестает целовать в ответ.
        Ее соски под моими руками быстро твердеют, превращаясь в два твердых пика. Я знаю, как ласкать ее грудь так, чтобы к моменту, когда мы прибудем на двадцать первый этаж, Лея была уже на грани.
        Целую ее аккуратно, чтобы не задеть очки на ее глазах. По уму лучше бы прекратить, но я не могу остановить это внезапное сумасшествие.
        Ее шарф висит на одном плече, шапка давно стянута. Она тяжело дышит, пока я ласкаю ее голую грудь под одеждой, слепо, не видя, ориентируясь только на ощупь.
        Вот тот самый шрам. Небольшой, овальный, неровный.
        Мы вываливаемся из лифта на нужном этаже, не прекращая целоваться.
        Левой рукой ищу в кармане ключ от квартиры.
        Но дверь моей квартиры распахивается, а ключ так и остается в кармане.
        - Папа наконец-то! Ты не поехал на работу, не брал трубку и я…
        В атмосфере будто сгорает весь кислород.
        Я медленно перевожу взгляд на Юлю, застывшую на пороге, и вижу, как глаза моей дочери лезут на лоб, когда она узнает свою лучшую подругу.
        ГЛАВА 38
        - Что?... Лея?... Как это вообще?...
        Юля делает рваный выдох и бросается обратно в квартиру. Платон пропускает меня первой, быстро скидывает с себя верхние вещи. Поворачивается ко мне и, касаясь моей куртки, велит переодеться.
        - После снега твоя одежда мокрая.
        Его голос звучит удивительно спокойно и ровно, учитывая обстоятельства. Прошмыгнув мимо застывшей на кухне Юли, бегу в спальню Платона.
        Руки дрожат, пока я переодеваюсь в сухую одежду. Надо было сказать ей раньше, самим. Не искать лучшее время, а просто взять и сказать.
        А теперь…
        Оказывается, я та еще трусиха.
        Переодевшись, прислоняюсь на мгновение к дверному косяку. Закрываю глаза.
        Дружба с Юлей много для меня значит. Она моя единственная настоящая подруга, другой за двадцать пять лет я не завела. А с сослуживцами поддерживала максимально деловые отношения.
        Я должна была сказать ей правду. И даже не на первом же ужине в доме Дмитриевых. Еще тогда, когда сама впервые поняла, что заглядываюсь на ее отца как-то иначе, чем на остальных парней. Но я боялась насмешек с ее стороны. А сейчас придется встретиться с кое-чем хуже этого.
        Юля поймет, что никакого другого мужчины в моей жизни нет. И я не знаю, какой будет реакция Платона. Я узнала его достаточно хорошо, чтобы понять, что он старается держаться от чувств как можно дальше. А тут я… С такой долгой историей…
        Храбрости в делах сердечных мне не прибавила ни стройподготовка, ни боевые искусства, ни армия за плечами… Я не боялась так сильно, даже когда у моей машины вдруг отказали тормоза на трассе. Даже когда меня направили патрулировать опасный район, у меня и то меньше тряслись поджилки, чем сейчас, когда я появляюсь в столовой, совмещенной с кухней, где слышу, как жестко прерывает дочь Платон:
        - Юля, хватит. Как ты сказала, у тебя своя семья, вот за ней и следи. Ты остаешься моей дочерью, но с кем мне спать, я буду решать сам.
        Платон принял первый огонь на себя, но меня это не спасет. Юля переводит разъяренный зеленый взгляд на меня.
        - Когда это началось? - требует она. - Я хочу знать, как давно вы оба меня обманываете!
        - Юль, мне жаль, что я не нашла слов, чтобы… - делаю шаг к ней.
        - Так найди их сейчас! - обрывает она меня. - Как давно ты спишь с моим отцом, Лея? Скажи мне правду для разнообразия! Я помню, как вы уехали вместе к кардиологу, а потом на тебе утром была его футболка… Ты и словом тогда за завтраком не обмолвилась об этом!
        Она замирает, глядя на меня. Глаза расширяются.
        - А зубной врач? Твоя пломба?... Вы ведь приехали из аэропорта одновременно!
        Чувствую, как вокруг шеи сжимается удавка. Мне не хватает воздуха.
        - Неужели ты водила меня за нос все эти годы, Лея?... - тихо шепчет Юля.
        - Все эти годы? - встревает Платон. - Юля, вернись с небес на землю. Лея пять лет провела в Израиле, а до этого она вообще была несовершеннолетней!
        Юля останавливает на нем свой остекленевший взгляд.
        - Ты так ничего и не понял, папа? Ну да, чувства не твой конек.
        Она поворачивается ко мне.
        - Могла бы сказать мне правду, а не выдумывать какого-то левого мужика. Я-то считала, что мы с тобой лучшие подруги… Я сейчас очень злюсь на тебя за обман, но еще мне тебя очень жаль… Он же выбросит тебя, как и всех остальных. Он не умеет любить, Лея.
        Юля уходит, быстро набросив куртку и оглушительно хлопнув дверью.
        В квартире стоит тишина. Я смотрю в пол, мне страшно поднять глаза и увидеть еще один зеленый разъяренный взгляд, предназначенный мне.
        Что будет, когда он поймет, что для меня это не только секс? И что наши отношения никогда не были чем-то временным, несерьезным?
        Слышу, как Платон шумно втягивает воздух. Направляется на кухню, хлопает одной дверцей, другой…
        - Чайник вообще-то на плите, - говорю, откашлявшись.
        - А я не чайник ищу... А, вот.
        В самом верхнем шкафчике Платон находит то, что ему нужно. При виде альбома для рисования мое лицо вспыхивает.
        Платон садится за стол, как и в тот самый первый вечер, когда Юля притащила чертов альбом с сокровенными желаниями. Только тогда Платон не стал подходить к нему, будто тот был ядовитой змеей, готовой на него наброситься в любой момент.
        Сейчас же, страница за страницей, он переворачивает листы, вчитываясь в каждую строчку, что я так самозабвенно выводила в шестнадцать.
        Он так хотел знать, почему я все-таки села в его машину и поехала с ним в отель. И ответ на этот вопрос записан розовыми, слегка поблекшими фломастерами, выведен фиолетовыми сердечками в уголках страниц.
        На одной из них Платон все-таки находит аббревиатуру, которую смыл потекший холодец с той самой вырванной мной страницы, что он потом собственноручно вытащил из мусорной корзины.
        - Почему «Р»? - спрашивает он, глядя на неровное сердце, в котором выведены «Р+Л».
        - Это не русская «эр», это на английском.
        Вижу каждую морщинку на его лбе, когда брови взлетают вверх. Я бы предпочла ничего не видеть, как раньше. Где ты, мой минус, когда ты мне так нужен?
        - А почему женатый? Когда это я был женат?
        - Когда я проболталась Юле, что… Что не хочу встречаться со сверстника, она предположила, что этот мужчина, на которого пал мой выбор, женат и поэтому мы не можем быть вместе. Это ее идея, не моя. Я просто согласилась, чтобы она не узнала правду.
        Платон откидывается назад и смотрит в потолок.
        - Вот ты конспираторша, Лея… Знаешь, я был готов к тому, что Юля обвинит меня во всех смертных грехах, но совершенно не к тому, что, оказывается, уговаривал тебя послать самого себя на все четыре стороны…
        Не могу сдержать улыбки, вспоминая ту отповедь в траттории. Но Платон не улыбается.
        Трет кулаком грудь, по-прежнему глядя в потолок.
        Хочу броситься к нему, обнять, но мои ноги приросли к полу. Чутье не обмануло. Не стоило признаваться, не стоило даже намекать на возможные чувства.
        - Только я успеваю с чем-то свыкнуться, как ты снова выбиваешь у меня почву из-под ног, - говорит он. - Сначала в аэропорту, теперь сейчас…
        - Догадываюсь.
        - Понимаешь, что ты для меня всегда была - вот ею? - он кивает на альбом. - Той девчонкой с копной непослушной волос, которая всегда была рядом? Вы ведь с Юлей его на этой кухне и рисовали. За этим чертовым столом. Я потом вспомнил, как это было. Я тогда вернулся с работы, а вы убежали к ней в комнату. И я даже помню, как ты уронила фломастеры. А я поднял и отдал их тебе. Чтобы ты и дальше рисовала свои сердечки… С гребанным английским «пэ».
        Он снова, уже сильнее трет грудь кулаком.
        - Что с тобой?
        Но он не слышит меня. Сейчас он в прошлом, и его воспоминания одно за другим проходят ревизию и переворачиваются с ног на голову.
        Он хочет понять, как давно? И ответ безутешен. Я знаю.
        - А когда вы ворвались с Юлей в массажную комнату, когда тебе было восемнадцать? Боже, ведь на мне было одно несчастное полотенце на бедрах и кто знает, что вы вообще успели увидеть… Черт, я ведь помню твой взгляд, Лея!... Но тогда я решил, что тебе просто обидно, что спа и массаж предназначены не для вас.
        - Только не думай, что теперь все должно быть иначе!… - принимаюсь тараторить. - Или что тебя это к чему-то обязывает… Ты мне ничего не обещал, а я ни на чем не настаиваю. У нас есть еще четыре недели, если только ты захочешь провести их вместе, а потом… Потом я уеду. Таким был план и не нужно ничего менять. Просто сделаем вид, что ничего не изменилось…
        - Неужели? - хрипло переспрашивает он. И впервые переводит взгляд на меня. - Разве этого хотела та шестнадцатилетняя девчонка, которая заполняла страницу за страницу этого альбома? Случайного и ничего не обязывающего секса без продолжения?
        Захлопываю чертов альбом так резко, так что он летит по длинному столу, вплоть до сольницы, которую я теперь тоже вижу.
        - Это просто глупые мечты, Платон… Не принимай их так близко к сердцу!
        - Лея, ты же всегда смотрела на меня иначе. Совсем-совсем иначе, как не должна была смотреть!
        - Потому что я все равно не смогла бы отказаться от тебя, - выпаливаю раньше, чем понимаю. - Потому что я не выбирала, о ком мечтать. Я, может, и хотела бы выбрать кого-то еще, потому что это ни черта не просто быть с тобой, Платон. Но у меня не было выбора!
        Что я делаю?... Это же почти признание. Особенно для меня, которая предпочла бы молчать и дальше. И для Платона, который не готов был переходить эту черту. В его «пока будет вместе» не входили чувства. Никаким боком. Без вариантов.
        Платон молчит. Его взгляд безучастен, он до сих пор смотрит мимо меня.
        Кричи, возмущайся, порви со мной, скажи, что все конечно, и это не для тебя, только не молчи.
        Пожалуйста…
        Господи, как с этими чувствами сложно! Теперь я понимаю, почему он предпочел от них отгородиться. Невозможно вот так медленно умирать, пока время отсчитывает секунды тишины после твоего признания.
        Когда он начинает говорить, его голос глухой и бесстрастный, как речь хирурга, сообщающего близким, что пациент не перенес тяжелой операции.
        - И после этой пламенной речи ты просишь меня сделать вид, что ничего не произошло? Для тебя - может быть ничего нового и не случилось. А для меня изменилось вообще все.
        ГЛАВА 39
        «Он не умеет любить, Лея», сказала обо мне моя дочь.
        И дело тут не в том, что она злится на меня. Хотя обида тоже сыграла не последнюю роль в этом напутствии. Просто Юля знает меня достаточно давно и хорошо.
        Оксана призналась мне первой. Не на глазах у Юли, конечно, но по ее поведению и взглядам, которые она бросала на меня, невозможно было не понять, что для Оксаны наши отношения значили больше, чем когда-либо могли значить для меня.
        Оксана была не первая, кто за девятнадцать лет вдруг решила сообщить мне о том, что жизнь без меня не имеет смысла.
        Вот только я никогда не мог ответить ей тем же. И дело не в этих женщинах. Дело уже давно не в ком-то еще.
        Причина только во мне.
        Останавливаюсь в центре лазурного пустого бассейна, куда мне снова открыт доступ. Моя клубная карта разблокирована, а Радик теперь не наседает на меня также сильно, как раньше. Пусть и не знает, что регулярного секса у меня снова нет.
        Я надеялся, что до этого не дойдет. Верил, что можно ограничиться сексом и не переходить на ступень, которая ведет дальше. Выше. К тому, где все серьезно.
        А оказалось, что я уже опоздал лет так на десять.
        Станция «Любовь до гроба» приветствует вас. Я бы рад сказать Лее, что она еще встретит другого, что это просто подростковая дурость, помноженная на максимализм, но…
        Столько лет. И такое упрямство. И отчаяние в ее голосе.
        Она молчала бы и дальше. Легко. И не виновата в том, что эти чувства иногда тверже алмаза, крепче гранита. И неспособны просто взять и исчезнуть.
        Ухожу на дно, закрывая глаза. Может быть, вода охладит закипающий мозг. Но скорее всего поможет только пересадка. Полная пересадка мозга, без вариантов. Может, тогда я снова смогу чувствовать к женщинам что-то еще, кроме вожделения.
        Всем ее необъяснимым взглядам, которые она когда-либо бросала в мою сторону, нашлось объяснение. Каждому нелогичному с моей точки зрения поступку нашелся логичный ответ.
        Столько лет… Рядом.
        А я не замечал бы и дальше, если бы не тот ее взгляд в аэропорту, в котором я, бесчувственный чурбан, смог определить только похоть - единственное доступное мне чувство. Примитивное и понятное, разрешенное, потому что не причиняет боли.
        Лея пыталась меня уверить, что ей ничего сверх того, что я ей дал, не нужно. Ну да. Испортил ее отношения с подругой, матерью, а еще перевез к себе, чтобы без напряга, когда захочется, тащить ее в койку. Какая щедрость с моей стороны!
        Легкие горят, но я упрямо цепляюсь за дно руками. Скребу пальцами по гладкому голубому кафелю, но инстинкт самозащиты берет вверх… И неведомая сила тянет к поверхности, выталкивает к воздуху. Где я делаю глубокий судорожный вдох, качаясь на воде.
        План «Секс, снова секс и ничего, кроме секса» потерпел крах. Теория Ростова разлетелась вдребезги, и осколками лишь немного посекло защитный саркофаг, который я выстроил внутри себя. Хотя в тот вечер в груди болело так сильно, что казалось он вот-вот треснет.
        А может, это случится сейчас. Иначе почему, девятнадцать лет спустя, в груди снова жжет, как раньше?
        Вот уже несколько дней я постоянно ощущаю ноющую, тянущую боль где-то слева, под ребрами. Там, где сердце, что то и дело бьется невпопад и как будто не хватает воздуха. Ростов сказал бы, что мне надо к врачу. Да и Лея сказала тоже самое.
        Но это бесполезно. Я знаю, что это не банальный инфаркт. Это гребанные чувства, которые никуда не делись. У них просто очень медленная скорость распада.
        Выбираюсь из бассейна, решив, что резкое возобновление тренировок после паузы тоже не лучшее решение. Натягиваю футболку и джинсы на влажное тело, и так и иду к лифту.
        Уже в кабине грудь прошивает болью, так что я сгибаюсь пополам, держась за металлические поручни. До двадцать первого этажа вдоволь успеваю насмотреться на свое бледное лицо. Впавшие глаза. Темные круги под глазами.
        Лифт распахивается, но мне требуется какое-то время, чтобы отдышаться, и все-таки выйти из кабины.
        «Он не умеет любить».
        Когда-то умел, а после чуть не сдох, когда оказалось, что любить очень больно. И если бы не Юля, не знаю, вернулся бы я вообще к жизни.
        Лея права, чувства безжалостны. У меня будто ломались все кости, одна за одной, пока я стоял возле гроба. И это тоже была любовь.
        Но я принял решение дышать, ходить, работать и приносить домой деньги. Только ради дочки, чье сердце все еще билось, а вот ее матери уже нет.
        А все остальное… Никого не волновали мои чувства. Наоборот, через полгода мне все стали советовать жениться снова. Проще было застрелиться.
        Поэтому я сделал то, что хотя бы никак не могло навредить Юле - просто игнорировал ту разъедающую изнутри боль, которая мешали жить, работать и обеспечивать дочь. Юля стала моим новым смыслом жизни. А женщины - лишь источником секса. Необходимостью, потому что в монахах я ходить не собирался. Но ни у одной из них не было доступа к чему-то большему.
        Пока не появилась Лея.
        Лея будто заложила под надежными стенами, за которыми замурованы мои чувства, связки динамита.
        Каждый ее поцелуй - это взрыв.
        Каждая ночь - испытание на прочность.
        Десятилетиями я мог сохранять целостность этих стен. Не имел доступ к боли, и горя не знал. И только с Леей понял, что случайно отключил не только способность чувствовать боль, которая сжигала изнутри.
        Я замуровал и саму любовь.
        Лея при виде меня вскакивает на ноги, но тут же отводит глаза в сторону. Она теперь даже смотрит на меня иначе. Словно каждый раз извиняется за свои чувства, которые не должна испытывать.
        Ничего не изменилось. Как же.
        С волос по плечам течет, а футболку от мокрого тела приходится буквально отдирать, когда я вхожу в квартиру. Кожа под одеждой горит, а легким снова не хватает кислорода.
        - Что с тобой?
        Она касается моего голого плеча, и желание проносится по венам, как пожар по сухой траве. Этому влечению невозможно было противостоять. Даже при смерти я не могу держаться в стороне от нее.
        Но как дать ей больше, чем я могу ей дать?
        - Как ты себя чувствуешь, Платон?
        Как будто вместо медведя ты меня подвесила и расстреляла.
        Она сжимает мое запястье и, прикусывая губу, считает пульс. Бледнеет. Хочет убежать, но я ловлю ее за руку.
        - Не уходи…
        - С ума сошел?! Тебе нужен врач!
        - Это не то…
        Но мне не хватает дыхания и слов, чтобы объяснить Лее вслух. Да я и не привык говорить об этом. Девятнадцать лет молчал, а тут вот так легко рассказать ей о собственной глупости? Тогда я еще не знал, что не все потеряно.
        Что она - мой второй шанс.
        И что все это время она была рядом.
        - Нет! - она бросается ко мне и почему-то плачет. - Платон, нет!…
        Над глазами только потолок, который рябит и качается, как поверхность бассейна. Дергаю футболку, потому что грудь будто стянута бинтами, но на мне больше нет одежды. Я забыл, что успел раздеться.
        Почему так больно?
        И совсем нечем дышать. Тянусь к поверхности и кислороду, к ней, но вместо Леи перед глазами мелькают белые халаты. А уши закладывает ревом сирены.
        Зря они затеяли всю эту кутерьму.
        Просто саркофаг в моей груди все-таки треснул.
        ГЛАВА 40
        - Лея!
        Оборачиваюсь на крик.
        Юля несется по коридору больницы и повисает на моей шее. Мне сполна хватило того часа в одиночестве, который я провела в больнице. И я очень рада, что она все-таки приехала.
        - Где папа? Как он?!
        Описываю ей то, что уже стало моим персональным кошмаром. Как ее отцу стало плохо, как он рухнул дома, как потом его увезли на больничной каталке на обследования.
        Костя поехал за Идой Марковной, а моя мама сейчас пытается по старым связям найти какого-то светилу кардиологии. Кажется, будто все, как и было раньше в семействе Дмитриевых, когда близкие действительно были близко, а не хлопали дверьми, съезжали или молча проклинали одним только взглядом. Как моя мама.
        - Хочешь чай? Кофе? - не теряется Юля. - Я схожу, принесу.
        Трясу головой.
        - Тогда возьми мой батник, тебя же всю трясет, Лея.
        - Мне так страшно…
        Я нифига не смелая. Меня даже взрослой-то назвать трудно. Когда в скорой меня спросили о группе крови Платона, я растерялась. Аллергии, болезни - все мимо. Я только глотала слезы и мечтала закрыть глаза и очутиться в другом месте и в другое время.
        - Ты замерзла, - Юля помогает вдеть окоченевшие руки в рукава ее батника и обнимает меня за плечи. - Ты сколько тут в коридоре просидела на сквозняке? А на тебя одна футболка.
        Лишнее подтверждение моей собственной беспомощности. Даже не оделась. Не подумала ни о чем. И не поговорила с Платоном о том, что его беспокоило все это время. Верила, что он нормально перенес сначала ссору с Юлей, потом разговор с моей мамой, а потом еще и мою ненужную любовь…
        - Это я виновата… - шмыгаю носом. - Что он тут оказался…
        - Нет, - серьезно отвечает Юля. - Если кто из нас виноват, то я. А ты, Лея, была рядом с ним и спасла ему жизнь. И ты еще и виновата? Вот я только и доводила его все это время…
        - Он все равно тебя любит.
        - И я его тоже очень люблю. Жаль, чтобы понять это, надо было оказаться здесь… Когда я на репетиции услышала от тебя, что отец в больнице, у меня вся жизнь перед глазами промелькнула. Я же всего-то и хотела, что пожить своей жизнью. Вот и вспылила из-за этого дома… Но я не хочу его терять насовсем, Лея. Не готова. Да, у него есть заскоки с контролем, с единоличным принятием решений, а у нас были проблемы в отношениях, но, блин… Он все еще мой папа, который дал мне все, что у меня есть. И его люблю.
        - И я тоже, - реву.
        - Дуреха вообще, - всхлипывает Юля, обнимая меня еще крепче. - Ну, правда, могла мне сказать и раньше!
        - Не могла. Поверь… Как будто блок какой-то стоит. Я столько лет молчала, что сейчас просто язык не поворачивается. Не знаю, почему.
        Юля гладит меня по волосам, как когда-то меня гладила только мама.
        - А он? Не признавался тебе?
        «Ты, конечно, надеешься, что ему просто надо больше времени, чтобы понять себя… Но нет, Лея. Правда в том, что Платон никогда не будет твоим».
        Трясу головой, надеясь, что слова Оксаны наконец-то исчезнут из памяти.
        - Было не до того, - сухо отвечаю. - Он тяжело перенес твой переезд, хотя и делал вид, что он Железный Человек и ему все нипочем.
        - Типичный папа, - закатывает глаза Юля.
        - Юленька! Лея! - в коридоре появляется Ида Марковна.
        Мне приходится снова повторить все, что я уже говорила Юле. Правда, пересказывая события матери Платона, я теряюсь, ведь мы с Платоном были одни в его квартире. Но бабушка Юли не спрашивает, что я потеряла у Дмитриевых, когда самой Юли там не было. Может быть, Иде Марковне просто не до того. Госпитализация сына забирает все ее внимание и силы.
        - Хорошо, что ты была с ним, - только и говорит она. - Пойду, найду врача. Он когда-то Сергея лечил…
        Жизнь отца Платона тоже прервал сердечный приступ. Меня бросает в холодный пот. Но Платон же нестарый, правда? Ему только тридцать восемь, проклятье!
        - Лея, все будет хорошо, - говорит Юля.
        У меня что, все на лице написано? Это я ее успокаивать должна.
        - Лея! - а это уже моя мама. - Девочка моя!
        Стоит маме меня обнять… И все, плотину прорвало. Я наконец-то могу перестать быть взрослой. Теперь здесь хватает людей старше меня, у которых полно полезных связей, а еще они наверняка знают группу крови своего сына или отца. Тогда как я оказалась бесполезной почти во всем.
        Ида Марковна приходит с врачом, другому - уже звонит моя мама. А после из-за поворота появляется Никита Ростов. Это, конечно, совсем не его профиль и, слава богу, что в услугах судмедэксперта мы не нуждаемся, но у него тоже есть связи в нужных медицинских кругах.
        Костя приносит чай, а мама привезла бутерброды. В коридоре перед палатой не протолкнуться. Медсестры уже косо на нас смотрят, но слово кривого сказать бояться.
        Наконец, один из санитаров привозит Платона. На инвалидной коляске. Земля уходит из-под моих ног, а пластиковый стаканчик с горячим чаем пляшет в дрожащих пальцах.
        Платона завозят в палату, куда я захожу последней. Юля, Ида Марковна, Костя и Ростов, а потом и моя мама тут же обступают кровать, к которой я просто-напросто боюсь подступиться.
        Мне страшно.
        Мне дико страшно услышать диагноз, который Платону уже поставили, а еще его готовы выписать…
        Стоп. Что?
        Кардиолог говорит на чистом медицинском наречье, которое для остальных на нормальный человеческий язык переводит Ростов. Ида Марковна взбивает подушку на постели, хотя Платон не собирается ложиться. Он сидит, и Ида Марковна после подушки принимается то и дело обнимать сына.
        - Я в порядке, мам, - тихо говорит он. - Ты же слышала. Так что приглашать судмедэксперта вы поспешили.
        Ростов пожимает руку коллеге и, обещая вернуться, уходит вместе с ним. Диагноз прошел мимо меня, в памяти остались только обрывки слов: аритмия, давление, полный покой.
        Я так и стою возле дверей, сжимая в одной руке остывший чай.
        Возле Платона суетится Ида Марковна и Юля. Она наконец-то впервые за эти дни обнимает отца и говорит с ним не на повышенных тонах. Я вижу, как он стискивает ее плечо и целует в лоб. Потом пожимает руку Косте и говорит, что спасибо, что они хотя бы Егора не притащили.
        А моя мама говорит, что Платон теперь так просто не отделается и, если понадобится, она обещает его и с того света достать.
        И тогда-то все и оборачиваются.
        Смотрят на меня, как будто чего-то ждут. Я чувствую себя также неловко, как на семейных торжествах, когда твой черед говорить тост.
        От мысли, что здесь обе наши семьи и все они уже знают о нас с Платоном, у меня тоже подскакивает давление. В ушах шумит.
        Платон смотрит на меня. И хотя в палате хватает людей, я вижу его одного. Не знаю, куда смотрели врачи, но впалые глаза и темные круги под глазами явно не свидетельствуют о том, что с ним все в порядке. Сердце снова болезненно сжимается.
        - Иди сюда, конспираторша, - с кривой ухмылкой говорит он.
        Смеются все, кроме меня.
        Делаю несколько шагов. Палата небольшая, но кажется, что Платон сейчас на другом конце света. Не могу поверить в то, что это происходит на самом деле. Жутко непривычно, что теперь я могу вот так на глазах у всех подойти к нему и коснуться.
        Даже обнять.
        И мне больше не нужно отсчитывать про себя три секунды, чтобы эти объятия не казались неприличными или их можно было принять за что-то еще.
        Все уже знают, что мы вместе.
        Платон обнимает меня в ответ. Крепко, до хруста костей. И даже сажает рядом с собой, пока остальные продолжают стоять.
        Черт, а я-то надеялась, что запас слез в моем организме истощился еще после коррекции зрения. Но нет, я опять плачу, уткнувшись в его плечо. И не могу разжать объятия.
        - Все хорошо, Лея. Со мной все хорошо… - тихо говорит он, касаясь моей спины.
        Он продолжает меня обнимать, пока прощается с Костей и Идой Марковной.
        - Мы вас подвезем, Сара Львовна? - говорит Юля со знакомым напором. - Пойдемте, в машине как раз места всем хватит.
        Моя мама медлит.
        По привычному сценарию я должна уйти вместе с ней. Но я поднимаю на нее взгляд, утираю слезы и обещаю позвонить. В ее глазах тоже стоят слезы, когда она выходит последней.
        Перевожу взгляд на Платона. Он тоже смотрит на меня.
        - Видишь, со мной все в порядке, а ты испугалась…
        - Я слишком сильно тебя…
        Он не дает договорить.
        Затыкает меня поцелуем, порывистым. Стремительным. Страстным. Целует, пробуя на вкус. Прикусывает нижнюю губу и зализывает языком место укуса.
        - Ты не хочешь, чтобы я говорила это? - успеваю выпалить, а он уже опрокидывает меня на постель, нависая сверху.
        Снова целует, опираясь прямой рукой возле моей головы.
        - Не надо... - шепчет между поцелуями. - Просто не надо…
        - Все усложнять? - подсказываю.
        - Убивать меня раньше времени.
        - Что это значит? - отталкиваю его. - Так ты поэтому в больницу попал? Это тебя мои признания довели?
        Пытаюсь подняться, но Платон успевает перехватить мои запястья и вжимает обратно в постель. Он как утяжеленное одеяло, что не дает вертеться в постели. И я быстро выдыхаюсь, перестаю сопротивляться.
        Быстро уловив смену настроения, Платон ведет носом по моей челюсти, а после по шее. Жадно втягивает в себя мой аромат.
        - Просто доверься, хорошо? - говорит. - У тебя было предостаточно времени, чтобы смириться с тем, что ты чувствуешь. А я успел забыть, каково это, когда ты даже дышать не можешь…
        - Я не понимаю…
        Его губы снова опускаются на мой рот.
        Поцелуи воспламеняют, сбивают с толку, и будь я сильнее, я бы оттолкнула его, привязала к этой больничной койке и не отпустила бы, пока он не дал мне ответы на все вопросы. Но вместо этого меня выгибает дугой, когда, справившись с батником, Платон задирает мою футболку.
        - Просто я не мастер говорить… - выдыхает он прежде, чем накрывает губами мой сосок. - Особенно о чувствах.
        Сильный укус посылает по телу разряд тока. Голова кружится от потребности, радости, от того, что это его жесткое тело под моими руками. Что его сердце все еще бьется.
        Он возвращается к моему рту, продолжая пальцами терзать грудь.
        - Останься со мной, - произносит между поцелуями. - Мне мало оставшихся недель… Я не хочу, чтобы ты уезжала. Вот, что я пытаюсь сказать.
        Сердце делает в груди кульбит. Смотрю в его горящие зеленые глаза.
        - Ты это серьезно?
        Кивает.
        - Не обещаю, что со мной будет просто…
        Он снова наклоняется к моим губам, тянет зубами нижнюю, так что по телу проносится волна сладкой дрожи.
        - Но тебе точно будет со мной хорошо.
        Я вдруг понимаю, что Платон успел одной рукой расстегнуть на мне джинсы. Его пальцы забираются под мое белье. Щеки горят, а призыв одуматься и не прибегать к таким откровенным ласкам сейчас, когда в любой момент сюда могут войти, так и остается невысказанным.
        Стоит ему коснуться меня, и я больше не вижу причин сдерживаться. Мои бедра сами подаются навстречу его пальцам. Медленно поглаживая, Платон не сводит с меня глаз.
        - Тот же взгляд… Я просто хотел увидеть этот взгляд, Лея… Больше ничего не говори. Сейчас мне достаточно даже этого.
        Я все еще ничего не понимаю.
        Он углубляет поцелуй, повторяя пальцами порочные движения своего языка у меня во рту. Висну на его шее, обхватив ее одной рукой, и скрещиваю ноги за его спиной. Позволяя делать со мной все, что ему захочется.
        Неужели все позади? Бесконечные сомнения, метания, отрицание и бесконечный страх быть отверженной… Неужели больше не надо притворяться, врать самой себе и всем вокруг, и просто наслаждаться ожившими наяву мечтами?
        Платон точно знает, как подвести меня к пику. Его движения ускоряются, костяшки пальцев ритмично ударяются о самые чувствительные части моего тела, пока два его пальца…
        - Лея, я все еще жду твоего ответа.
        Его пальцы вдруг замедляются. Рука едва-едва движется у меня между ног, и от каждого случайного прикосновения меня подбрасывает, будто от удара током.
        Сердце захлебывается, дыхание застревает в легких.
        - Ты останешься со мной?...
        Я лежу перед ним с разведенными ногами и, пусть на мне все еще есть джинсы, но его пальцы сейчас во мне, творят невообразимое и бесстыдное. Уже, наверное, можно перестать ходить вокруг да около?
        - Даже если ты сам никогда мне не признаешься?... - выдыхаю я, поддаваясь к нему бедрами.
        Страх, поселенный в сердце Оксаной, все-таки вырывается наружу.
        При этом я все равно двигаюсь сама, едва уловимо трусь о его пальцы, стараясь не упустить отголоски прерванного наслаждения, потому что Платон, замерев, останавливается полностью.
        И вдруг отводит в сторону свои глаза, хотя еще мгновение назад пожирал меня целиком.
        Рука, на которую он опирался, подводит его. Или он делает это специально, чтобы избежать ответа, не знаю… Но Платон едва не падает на меня сверху. В последний момент успевает опереться на локоть, а потом быстро сгребает меня за плечи и целует.
        - Не забегай вперед… - быстро шепчет он. - Просто скажи сейчас, что останешься…
        Его пальцы приходят в движение. Он ласкает меня быстро, точно зная, как добиться лучших результатов, не причиняя при этом боли.
        Острое наслаждение взмывает к горлу. Кровь в венах превращается в раскаленную лаву, которая проносится по телу, сжигая остатки надежды.
        Она была права…
        Он никогда мне не признается.
        Оксане что-то известно, чего до сих пор не знаю я. Может быть, когда они были вместе, он четко обозначил свою позицию. С него станется… А со мной… Что с меня, влюбленной дурочки, взять? Я ведь согласна на все ради него, и он это уже знает.
        Всхлипываю, глотая воздух.
        Стискиваю бедра, сжимая его руку, но он все равно сильнее. И не замедляется ни на йоту. Вторит движениям языка, воспламеняя, сжигая и уничтожая остатки самообладания. Гордости. Здравого смысла.
        Моей любви хватит на двоих?
        И так ли нужны эти глупые слова, если он будет рядом?
        Я столько лет молчала, но все равно получила свое. Вот он, подсвеченный фейерверками финиш, за которым у меня может быть все, о чем я мечтала.
        Платон заглушает мой стон поцелуем, продолжая своими руками возносить меня все выше и выше. Обещает языком тела то, что никогда не произнесет ради меня вслух.
        И мне должно быть этого достаточно. Ведь с ним я могу быть только на его условиях.
        - Лея, мне нужен ответ...
        - Да… Да!... ДА! - кричу я в полную силу, совершенно позабыв о том, что мы все еще в больнице.
        В одной из палат с незапертой дверью, где у меня от силы удовольствия даже пальцы на ногах поджимаются, а потолок принимается вращаться.
        А на глазах опять слезы.
        ГЛАВА 41
        - Уже можно открыть глаза? - спрашиваю, поерзав на сидении.
        - Не-а, - по голосу чувствую, что Платон улыбается. - Еще не приехали.
        Меня отбрасывает в сторону, а звук шин меняется. Вместо асфальта, похоже, свернув, машина теперь едет по гравию.
        Последние пятнадцать минут, а может меньше, я провела с закрытыми глазами. Хорошо, что за рулем сидит Платон, а не я.
        - Ненавижу сюрпризы, - шепчу. - Можно уже открыть?
        - Нетерпеливая какая. Нельзя. Осталось совсем чуть-чуть.
        Машина притормаживает, но мотор продолжает работать. Слышу лязг металла и медленный скрежет, от которого воображение начинает работать не в ту сторону.
        - Ужасный звук, - замечаю. - Слышала такой только в ужастиках. Если бы я тебя не знала, уже выпрыгнула бы из машины и огородами мчалась обратно в Питер.
        - Умные маньяки приучают к себе жертву постепенно, - загадочно отвечает Платон, за что и получает от меня удар по… плечу.
        Я целилась в ребра, но что я могу с закрытыми глазами.
        Он перехватывает мои руки, обездвиживая. Чувствую его дыхание рядом со щекой, а потом прикосновение к губам. Платон целует меня нежно и невесомо, а потом говорит:
        - Открывай!
        Распахиваю глаза.
        И не могу усидеть на месте.
        Когда Платон заглушает мотор, я уже, распахнув дверь, выхожу наружу. Вокруг меня большой и окруженный забором участок. Здесь еще много строительного мусора, а сам двор вообще не облагорожен. Но здесь уже есть детская площадка. По виду она такая мощная, что переживет, наверное, и атомную войну в случае прямого попадания.
        Рядом с детской площадкой возвышается единственное дерево на участке - огромная синяя ель.
        - Она здесь росла?
        - Нет, - улыбается Платон. - Здесь вообще пустырь был.
        А в шагах ста возвышается двухэтажный деревянный дом с огромными окнами. На его покатой крыше лежит снег, как и везде на участке. Вот почему ворота открывались с таким трудом и скрипом, а машина забуксовала на въезде.
        - Так вот ты какой, плод раздора в семействе Дмитриевых, - делаю глубокий вдох.
        Мороз покалывает щеки.
        - Пойдем внутрь, - тянет меня к дому Платон.
        Внутрь приходится пробиваться с боем. Снега здесь по колено. Один раз я падаю, но Платон быстро поднимает меня на ноги.
        - Хуже ребенка, честное слово, - рычит он. - Намокнешь - не согреешься потом. В доме отопления сейчас нет. Как включим и он прогреется, вот тогда и лезь в снег, сколько влезет.
        - Слушаюсь, папочка.
        - Лея!
        Он вжимает меня в свое тело и целует. Так страстно, что снова становится жарко.
        Потом тянет за собой на крыльцо, где заставляет отряхнуть весь снег с одежды и обуви и только потом открывает дверь. Снимает сигнализацию и выдыхает, глядя на темную гостиную. Изо рта вырывается облачко пара.
        - Да уж, не май месяц… Куртку не снимай, обувь тоже. Хорошо отряхнулась?
        - Да, Платон Сергеевич. Хоромы свои показывать-то будете?
        - Не-а, - говорит он, сгребает меня в охапку и целует. - Сначала по заднице тебе дам.
        И тут же исполняет угрозу. Но через одежду я почти ничего не чувствую.
        - Нравится меня злить? - шепчет.
        - Очень, - целую его в ответ. - А тебе нравится меня шлепать. Так что мы квиты.
        - Каюсь, грешен.
        Не прерывая поцелуя, он пытается добраться до моей голой кожи, но на мне слишком много лишней одежды. Зимняя лыжная куртка, штаны с подтяжками, свитер, колготки…
        - Короче, быстрого секса не видать, - вздыхает Платон. - Пока тебя разденешь, матрешка, забудешь, зачем раздевал.
        - Сам сказал, тепло одеться, - пихаю его в бок. - Давай уже отойдем хоть на метр от двери, озабоченный.
        - Ладно, ладно… Ну в общем, это холл. Там лестница на второй этаж, а там, за дверью, кухня.
        - А вы точно экскурсовод? - смеюсь. - Хотелось бы больше подробностей. Например, зачем тебе вообще такой огромный домище? Я думала, тут что-то вроде дачи. Шесть соток, грядка огурцов. Мама всегда говорила, что с возрастом тянет к земле…
        - Нет, ты точно нарываешься, - цедит он.
        С хохотом срываюсь с места и бегу к той самой лестнице. Она широкая, с коваными перилами. Изгибается на второй открытый этаж, как в особняках из голливудских фильмов. Кто бы ни был архитектором дома, постарался он на славу.
        В пустом доме мой топот ничего не заглушает, а эхо только добавляет громкости. Ни ковров, ни светильников здесь еще нет. В белых стенах торчат провода для будущих ламп, бра и прочего.
        Несусь по длинному коридору мимо распахнутых светлых дверей. Пустая комната, снова пустая, третья вообще склад оставшихся отделочных материалов.
        И только возле четвертой я все-таки притормаживаю.
        Возле розовых стен стоит узкая кровать с белым, как фата невесты, балдахином. Там же рядом с кроватью люлька, которая, впрочем, по размеру больше подошла бы кукле, а не ребенку. И тем более в нее не поместился бы Егор.
        Платон замирает на пороге комнаты, тогда как я, сгибаясь пополам от смеха, трогаю балдахин и смотрю на узкую кровать, на которой спят очень маленькие девочки. Но никак не замужняя дочь.
        Платон смотрит на мою истерику с мрачным видом, а потом говорит:
        - Да нормальный балдахин, чего ты…
        И вызывает у меня новый приступ смеха.
        - Тебе еще повезло, что Юля это не видела. Я бы убила… А мы тоже тут спать будем? Чур я сплю под балдахином, а ты тогда тут, - показываю на люльку.
        Платон закатывает глаза, качая головой, но я вижу, что он улыбается. Он уходит, и я иду за ним.
        В глубине коридора на потолке появляется хотя бы вкрученная лампа вместо проводов, а еще там оказывается одна, все-таки обставленная спальня.
        Ну как обставленная…
        Там есть кровать. И при виде огромной кровати не могу сдержаться:
        - Ого. А чего себе балдахин не приделал?
        Платон только сверкает глазами в ответ, выходит из спальни и спускается на первый этаж по другой, менее пафосной лестнице. Та приводит сразу на кухню.
        - Козырное место ты себе для спальни нашел. Удобно ночью перекусы незаметно для остальных наворачивать, - замечаю.
        - А то.
        Пока Платон возится с отоплением, осматриваю огромную кухню. В этом доме все большое, просторное, минимум стен и максимум воздуха. Может, так кажется, потому что здесь еще мебели почти нет, кроме двух с половиной кроватей, но если грамотно обставить дом, то ощущение простора, наверное, никуда не денется…
        А уж елка… Какой красивой она будет, если нарядить ее на Новый год. Прямо во дворе. Своя пушистая трехметровая красавица!… Это же кран надо вызывать, чтобы всю ее нарядить?
        Так.
        Это что еще за мысли? Платон просто привез меня показать дом, который стал яблоком раздора в его семье. Никто меня еще тут хозяйкой не назначал. Надо унять воображение.
        - Принесу продукты, пока все не замерзли в багажнике, - Платон обнимает меня со спины. - Приготовишь быстрый простой ужин?
        - Яичница с беконом подойдет?
        - Идеально.
        После того, как доставка прошла успешно, занимаюсь ужином, а Платон, подхватив лопату, возвращается обратно во двор. Несколько раз чуть не порезалась, пока смотрела, как он отбрасывает снег сильными мощными гребками.
        В доме, похоже, заработало отопление, или просто я согрелась, так что куртку скидываю, но раздеваться полностью еще рано.
        Когда еда почти готова, достаю одноразовые тарелки, которые мы захватили с собой, и стаканчики для чая. Как чувствовала, не зря в магазине прихватила и простую бумажную скатерть. Как сразу заиграла сервировка!
        Платон возвращается. Тоже сбрасывает куртку и садится перед дымящейся тарелкой, не сводя с меня взгляда, пока я режу хлеб.
        - Что такое? - прожевав горбушку, спрашиваю.
        - Хочу встретить Новый год здесь, с тобой.
        Откладываю надкусанный хлеб в сторону. Еще мгновение назад голова кружилась от счастья, но теперь я почему-то снова вспоминаю, что не могу требовать вслух ответных чувств.
        А еще лучше самой не признаваться, как бы сильно этого не хотелось. И не задавать вопросов о том, какие у нас отношения теперь и к чему это все приведет.
        Он обещал быть рядом, а я обещала остаться. Просто и без дополнительных сложностей.
        Так что прыгать от радости к нему на колени и рассказывать между поцелуями о том, что я уже знаю, в какие цвета мы должны покрасить спальню, и что обязательно нужно успеть забронировать кран для этой елки, всего этого делать я не буду. Это слишком личное… После таких слов следует признаваться в любви, а еще наслаждаться звучанием тех же трех слов в ответ.
        Простых слов, которых я никогда не услышу.
        Пауза затягивается, Платон не сводит с меня взгляда.
        - Тебе просто надоела квартира, - прочищаю голос. - Ищешь новые места для секса, да?
        - Может быть, - соглашается он. - Очень вкусно, спасибо.
        - Пожалуйста…
        Я люблю тебя.
        - Лея… Что с тобой?
        - Просто хочется быстрее скинуть всю эту одежду. Дом скоро прогреется?
        Платон говорит о котле, который ему посоветовал прораб. О технических характеристиках, а я заставляю себя разжать кулаки и взяться за вилку.
        Ничего такого, ничего такого же не случилось.
        Ну почему я не могу радоваться, когда уже получила больше, чем мечтала? Почему мне все равно недостаточно того, что у меня есть?
        После чая мне становится жарко, а может, это закипает ярость. Хотя больше похоже на невысказанные признания. Они, как забытые угли, тлеют в моей душе, и один случайный сквозняк может разжечь их и привести к катастрофе.
        Платон тоже доел. Он чувствует меня, не знаю как, но ему достаточно быстрого взгляда на мое лицо, чтобы понять, когда мое настроение меняется.
        Хотя мы все равно о чем-то продолжаем говорить, но все это фон. Помехи. Как включенное радио. Невысказанные слова, как невидимая паучья паутина, свисают вокруг нас, обвивая в кокон.
        Я боялась признаться. Столько лет молчала… А теперь больше всего на свете, осмелев и сказав, что готова ради него остаться в России, я хочу признаваться ему. Говорить о своей любви к нему. Постоянно.
        «С новым годом… Я люблю тебя».
        «Приятного аппетита… Я люблю тебя».
        «С добрым утром… И, кстати, сегодня я люблю тебя еще сильнее».
        Вместо этого, стиснув зубы, выбрасываю одноразовую посуду, а продукты убираю в холодильник.
        За окном темнеет, но на кухне нет света. Только свечи, которые мы привезли с собой. Это огромный пустой и тихий дом, полный в нашем распоряжении.
        И в котором невыносимо жарко.
        - Сколько градусов ты поставил? - бросаю взгляд на термостат.
        - Достаточно, чтобы ты не замерзла, когда будешь лежать голой на этой мраморной столешнице.
        Он подхватывает меня за талию и усаживает на столешницу, на которой мы только что ужинали.
        - Лея, ты слишком громко думаешь… - его губы проходят по моей щеке, опускаются на шею. - Не надо…
        - Но я…
        Люблю тебя.
        Нельзя. Не надо говорить ему это.
        - Тогда сделай так, чтобы я перестала думать.
        Хотя бы сегодня.
        ГЛАВА 42
        Меня будит жужжание телефона, и в первую секунду после пробуждения я никак не могу понять, где это я оказалась и что это за пустая спальня с одной только огромной кроватью посередине.
        А ведь живу здесь целую неделю.
        Телефон на бесшумном режиме елозит по полу, так как ни прикроватных тумб, ни стульев все еще нет. Я эту тему не поднимаю, а Платон вроде как нехватки мебели никак не ощущает.
        В полумраке кое-как хватаю телефон за край, но вместо того, чтобы вытащить, неаккуратным движением отправляю под кровать. Вылезаю из-под одеяла, припадаю к полу и все-таки достаю проклятый кусок пластика.
        Платон все еще спит. Неудивительно. После умопомрачительного секса этим вечером я и сама проснулась с трудом. Его ремень, которым он связывал мои руки, все еще лежит тут же, на полу…
        Щеки заливаются краской, когда вижу, что Юля звонит уже во второй раз. Первый ее звонок я благополучно не услышала. Слишком глубоко спала.
        - Привет! - отвечаю шепотом.
        - О, Лея! Наконец-то!... Кхм, я тебя не отвлекаю?
        Уже нет, слава богу.
        Сейчас не так поздно, как мне казалось. Просто жизнь без цивилизации накладывает свой отпечаток - мы встаем рано и ложимся тоже рано, как следует друг друга измотав. А хороший секс, оказывается, работает лучше любого снотворного.
        - Все в порядке, Юль. Что такое? Случилось что-то?
        - Видишь, я их не отвлекаю! - кричит куда-то в сторону Юля.
        Я и забыла, что она любит все обсуждать с Костей.
        - Значит, не мне одному сегодня не везет, - отзывается ее муж.
        Натягивая на ходу вязаный кардиган, выхожу в коридор и прикрываю дверь спальни. По этому дому впору ходить со свечой, как в средневековье - работающие светильники можно пересчитать по пальцам одной руки. Их мы даже не выключаем.
        Удивительно, но мне в таком огромном доме совсем не страшно даже в темноте. Спускаюсь по лестнице, пересекаю погруженный в полумрак холл, направляясь к кухне. Дверь кухни распахнута. Ступаю по карамельному прямоугольнику света, будто по ковру, и захожу внутрь. Привычно прикрываю дверь, а потом понимаю, что это лишние предосторожности. Платон все равно не услышит моего голоса из спальни.
        За окном опять метет. Пожалуй, нужно обзавестись чем-то серьезнее одной лопаты. В одиночку такой двор не вычистить, хотя Платон и говорит, что ему нравится такой вид утренней зарядки.
        - Папа рядом? - шепчет Юля, как будто он может ее услышать.
        - Он спит.
        - Так рано лег спать? Он что, плохо себя чувствует?
        - Юля! - смеется Костя на заднем плане. - Я думаю, он спит не потому что ему плохо. А как раз наоборот.
        Господи. Я еще думала, что замерзну? У меня теперь горит и лицо и шея. Наливаю себе воды и осушаю залпом.
        - Ох, - говорит Юля. - Ладно… Но я точно не помешала?
        - Точно. Мы здесь просто раньше обычного ложимся, больше делать нечего. Света почти нет, телевизора вообще нет, а интернет только в телефоне, но ловит все равно плохо.
        - Звучит… ммм, классно, - без особо энтузиазма отзывается Юля. - Ты не подумай, я правда рада за вас, просто я в шоке…
        Потому что мы с Платоном вместе?
        - Как можно жить без света?!
        Ах, поэтому.
        - Нормально, - пожимаю плечами. - Тем более, это же не навсегда. Будет здесь когда-нибудь и свет, и мебель… Дом очень классный.
        - Не надо. Я все еще злюсь на отца, - предупреждает Юля.
        Ясно. Значит, с комплиментами дому лучше подождать. А про балдахин и одноместную кровать вообще не рассказывать.
        - А на меня?
        - Наверное, нет. Ты не выбирала, в кого влюбляться. Я помню твои слова. И ты ведь… хотела разлюбить его, правда? Ты честно пыталась заводить отношения с другими в Израиле.
        - Да, было дело.
        - И я помню, как тебе было больно, когда он был с другими… Так что, знаешь… За тебя я рада. Честно. За него тоже. И хорошо, что он здоров и на этот раз пронесло… Но за все остальное! Ууу, как вспомню!
        - Он бывает невыносимым, - соглашаюсь.
        - Сущим Дьяволом!
        - Да, я сама иногда убить его готова голыми руками.
        Особенно когда он смотрит на меня таким взглядом, что я готова взлететь на месте, но молчит.
        - Но ты его все равно не разлюбила? Несмотря на все это?! Ты столько лет о нем мечтала, а теперь вы вместе. И как? Ну, знаешь, как иногда бывает, когда сохнешь по кому-то годами, а потом бац - и все, разочаровалась!
        - Тебе-то откуда знать, как это бывает, - смеюсь.
        - С этого места поподробней! - кричит Костя откуда-то издали. - По кому это ты годами сохла?
        Юля, видимо, отошла от мужа, но тот все равно все услышал. Неудивительно, живут они теперь в однушке втроем. Там при всем желании особо спрятаться негде.
        - Расслабься! - кричит Юля Косте, а потом сразу мне: - Девочки на балете рассказывают. Я-то, конечно, не знаю. Я Костю сразу полюбила и как-то… уже не представляю своей жизни без него.
        Слышу шорох и звонкий поцелуй.
        - Ладно, так и быть не буду пересаливать твой шпинат, - ворчит Костя.
        Слышу знакомый стук ножа, шипение масла на сковороде. Потом звуки приглушаются. Юля опять ушла от мужа, чтобы поговорить.
        - Как я по вам обоим соскучилась… - выдыхаю. - И по Егору тоже. А еще я очень за тебя рада, Юль. Честно.
        Вместо звуков кухни раздается писк игрушек. Наверное, Юля села ближе к сыну.
        - Знаешь, я тоже рада, что ты все-таки смогла обрести счастье. Ты так боролась за него, Лея… Так упрямо твердила, что никого другого мужчины для тебя не существует. Надеюсь, мой отец это ценит. Если нет… Черт, я сама его прикопаю на том дворе. В доме же есть двор, да? Он говорил, что есть.
        - Ага. И елка. Огромная синяя ель. А горки!… Просто Диснейленд на заднем дворе, Платон превзошел сам себя. Егору обязательно понравится. Как он?
        - Пытается сесть! Ну как сесть… Начал переворачиваться на живот и стоит на четвереньках!
        - Уже прогресс. Поздравляю. Не переживай, обязательно сядет. Он умный малыш.
        - Лея, я так по тебе скучаю… - вздыхает Юля. - Как будто ты снова в Израиле.
        - И мне вас тоже не хватает. Приезжайте, может, на Новый год? Елку нарядим вместе? Хочешь? Одни мы не справимся.
        - А можно? - нерешительно спрашивает Юля. - Или у вас были свои планы в этой вашей темноте, без интернета и телевизора, а?
        - Да брось, это же праздник. Поедем вместе шары выберем, хочешь? Тут такая огромная елка, что нужно будет скупить, наверное, весь магазин. Ты не представляешь, сколько всего понадобится, чтобы ее нарядить…
        - Аааааа, как круто, - выдыхает Юля. - Очень хочу… Давай через неделю?... У меня сейчас напряженный график репетиций, а там уже полегче будет. Ближе к праздникам. И я знаю один офигенный магазин с новогодними украшениями, там такие елочные игрушки, закачаешься!
        - Супер… Когда скажешь, тогда и поедем. А нам сначала надо двор расчистить, чтобы к этой елке вообще подойти. Если снег так и продолжит идти… Черт, тогда вам придется выкапывать нам вместе с домом и этой трехметровой елкой.
        Юля смеется, потом замолкает, но не торопится прекращать разговор.
        Я тоже. Я смотрю на темный силуэт елки, ее заметает. Пушистые темные лапы подрагивают на ветру, как будто она тоже машет Юле.
        - Лея, кто бы мог подумать, что будет вот так, как сейчас, правда? - шепчет Юля. - Я так рада. Правда… И мне очень стыдно за все, что я наговорила и тебе, и ему… Как думаешь, папа меня простит?
        - Я вижу, как ему не хватает тебя… Вы же раньше были только вместе. Всегда.
        - Ой, ну хватит. У меня уже глаза на мокром месте.
        - Тогда серьезно, - сразу меняю тон. - Почему ребенок до сих пор не спит?! Егору нужен режим. Он давно должен быть в постели, Юль!
        - Начина-а-а-ается! Если он будет рано ложиться, то он меня даже видеть не будет! Сейчас поужинаем, и я пойду его укладывать. Сегодня моя очередь. Не волнуйся так за нас, Лея. И потом это ты всегда рассуждала и казалась чуть старше, чем тебе на самом деле. Это не для меня ложиться сразу после заката, как некоторые престарелые пенсионеры!
        Чтоб все пенсионеры так отжигали перед сном…
        - Ужин готов! - доносится с кухни вместе со звоном тарелок.
        - Люблю тебя, Лея. Папе привет!
        - Пока, Лю. Спасибо, что позвонила.
        Спрятав телефон в кармане кардигана, стою какое-то время, глядя на падающий снег.
        Променяла бы я то, что у меня есть на шумные вечеринки после полуночи, на жизнь в городе, где нет такой собственной елки во дворе? Где нет тишины и снега уже даже не по колено, а куда больше?
        Нет.
        И пусть все складывается не так идеально, как я представляла. Но и не все так плохо, как мне казалось в больничной палате.
        Хотя свет нам точно не помешает. Я тихо матерюсь, когда влетаю мизинцем в лестничную ступень, а весь остаток до спальни немного хромаю. Особенно если Юля с семьей все-таки приедет на праздники…
        Тихо юркаю под одеяло, стараясь не разбудить Платона. Тру между собой озябшие ноги, как вдруг он с шумом переворачивается ко мне. Вжимает в свое горячее обнаженное тело.
        - Давай сюда свои ледышки… - шепчет он хрипло.
        Прижимаюсь пальцами ног к его ногам. Вот теперь можно и поспать.
        - Кто звонил?
        - Юля… Позвала их елку украшать…
        - Согласилась?
        - Да. Тебе привет…
        По его дыханию чувствую, что он еще не спит. Кто бы мне сказал, что когда-нибудь я буду в его постели передавать ему привет от собственной дочери… Я бы рассмеялась во весь голос, услышь я такое.
        - Нужно обставить им комнату… - продолжаю. - И свет провести.
        - Да брось, достаточно провести интернет. Если у них будут гаджеты, остальное они не заметят… Займешься?
        Резко переворачиваюсь к нему лицом.
        - Ты хочешь… Чтобы обустройством твоего дома занялась я?
        Он только смотрит на меня. Как же бесит вот эта его способность - глядеть абсолютно непроницаемыми глазами.
        Я тут за неделю себя уже извела, потому что непонятно, на каких правах я живу в этом доме. Можно мечтать, что вот тут будет стол стоять и какие стулья нужны на кухню, или лучше не надо? И диван в гостиную Платон будет выбирать сам, потому что только ему тут и жить? А он так просто говорит: «Займешься?»
        Нет, конечно, дело не в признаниях… Но и в них тоже. Без очевидного признания чувств в его постели, в его доме я чувствую себя на птичьих правах. В квартире было легче, а тут… В доме все вопит о том, что ему нужен хозяин. И хозяйка тоже.
        Успеваю только моргнуть, а он уже нависает сверху. Проводит языком по моей губе и коленом разводит мои бедра. Есть очевидное преимущество в том, что Платон предпочитает спать голым. Не надо тратить время на раздевание.
        Но с привычкой все острые углы сглаживать сексом надо что-то делать… Потом.
        - Вот ты дуреха… - только и говорит Платон.
        - И все же… - успею выдохнуть я, когда его пальцы впиваются в мои бедра.
        - Ни в чем себе не отказывай… - шепчет он в мои губы.
        - Я хочу заказать подъемный кран для того, чтобы нарядить елку во дворе, - выпаливаю на одном дыхании.
        - Похвально, что в такую минуту ты думаешь о подъемном кране…
        Меня выгибает, потому что он наполовину уже во мне.
        - Ты забыл пре…
        Он накрывает мои губы и снова не дает договорить. Делает глубокое движение, погружаясь в меня до упора. Обхватываю его талию ногами, а одеяло сползает куда-то на пол.
        - Все, что хочешь, Лея… - шепчет он, двигаясь медленно, сладко и томительно. - И подъемный кран, и что угодно…
        Распахиваю глаза, но зрение все равно подводит.
        - А ты? Что хочешь ты, Платон?...
        Криво ухмыляется, и сверкнувшая ухмылка бесит меня еще сильнее. Но сказать все, что я об этом думаю, не успеваю.
        Мои глаза опять закатываются, когда он снова делает это свое движение бедрами, которое отправляет меня в космос.
        - А разве не очевидно, кого и чего хочу я?... - шепчет он.
        - Сказал человек, который требовал не использовать слова «очевидно» и «это и так понятно».
        - Подловила, - широко улыбается он.
        И снова целует, а потом двигается быстрее, так что я таю в его нежных объятиях и невесомых поцелуях…
        После жесткого варианта со стянутыми его ремнем руками, широко раскрытым ртом и глубоким резким минетом, от которого уже першит в горле, этот секс и тот - как небо и земля.
        Будто два разных мужчины. Два разных подхода. Порок и нежность. Греховность и целомудрие. Если бы пришлось выбирать между этими мужчинами, я бы не смогла сделать выбор.
        Как в нем уживается такие противоположности, не знаю.
        Вскрикиваю, когда он опускает руку туда, где наши тела соединяются. Сильнее впиваюсь ногтями в его спину и кусаю плечо, чтобы не кричать, а потом вспоминаю… Что меня тут никто вообще не услышит. Можно кричать, сколько хочется.
        В пустой спальне эхо моих стонов будоражит меня саму. Я двигаюсь, откликаясь на его движения, расслабляюсь…
        И Платон вдруг отталкивается от кровати, подхватив меня за талию, и садится на пятки. Я сижу на нем, но он помогает и, даже будучи снизу, ударяет бедрами так, что перед глазами темнеет.
        - Лея, - шепчет он, не отрывая от меня глаз, - Лея…
        Я двигаюсь рывками, запустив пальцы в его волосы. Сердце колотится, как ненормальное.
        Я хочу услышать признание. Но сейчас его голос такой, такой… Надтреснутый, будто ему больно говорить. Как если бы у него была ангина.
        Какого черта?...
        Он снова меня целует, впивается в мои губы, вжимая полностью в себя, обхватывая руками так, что сдавливает грудную клетку, и я не могу сделать нормальных вдох.
        Дышу быстро и часто. Или это оттого, что он принимается двигаться точно также? Быстро. Полностью внутри моего тела. Во мне.
        Откидываюсь назад, упираясь одной рукой в кровать. И перестаю мыслить, оценивать, анализировать ситуацию. Дрожу всем телом под его руками. Одну он держит на моей талии, другой ведет от груди до живота.
        И там будто касается нужной кнопки. Одно прикосновение большого пальца, смоченного его же слюной, и я падаю в пропасть, объятую огнем. Сгораю заживо.
        Перестаю контролировать себя. Свое тело. Действия. И слова.
        И последнее хуже всего.
        Все, что я держала за семью печатями столько лет, обрушивается на Платона вперемешку с моими стонами. Мои желания, о которых он только читал в том альбоме, но которых было куда больше и которые я честно пыталась сдержать все это время, вырываются на свободу.
        Глупо звучит, но во всем виновата елка.
        И близость праздников.
        А еще слишком много хорошего секса, который дарил незабываемые эмоции.
        Вот они-то и переполнили котел, в котором кипели все эти годы мои чувства. Зря я в последние дни еще и накрывала его крышкой. Только ускорила неминуемый взрыв.
        Платон снова прибегает к прерванному акту, как к единственному средству контрацепции. Нависает надо мной, ведет по своему члену рукой, изливаясь на мой живот, а потом босиком идет в ванную комнату, совмещенную со спальней.
        Не произнеся ни одного слова.
        Боже… Что я наделала? О троих детях от него точно можно было промолчать!
        Из-за влажного полотенца снова становится холодно. Ощущение знакомое - будто отрезвела и вспомнила все, что творила спьяну. Совсем как тогда, после клуба
        Мне безумно стыдно, и может, поэтому меня так колотит. Делаю вид, что просто замерзла и натягиваю одеяло до подбородка. А после жмурюсь и старательно изображаю спящую. Да, взяла и уснула за три минуты, пока Платон относил полотенце обратно.
        Он тоже молча забирается обратно в постель. Не шевелясь, лежит на своей половине. Потеряв терпение, подглядываю за ним, приоткрыв один глаз.
        Платон лежит на спине и смотрит в потолок.
        Внутренности скручивает узлом, и я отворачиваюсь на другой бок, подтянув колени. Не хочу смотреть на него. Кажется, я только что все испортила… Опять. Он же просил… А я?
        Платон с тяжелым вздохом поворачивается ко мне. Кровать под ним прогибается.
        - Не притворяйся спящей, Лея… Я знаю, как ты дышишь, когда действительно спишь. А сейчас ты сопишь, как кролик, которого свора собак загнала в нору.
        Неправда!
        Но успокоиться не помешало бы. Медленный вдох… И медленный…
        - Лея…
        Выдох застревает где-то в легких. Я не дышу. Гортань сжата спазмом. Ну? Продолжай… Неужели?...
        - Лея…
        Снова этот измученный голос. Как могут признания причинять столько боли? Почему? Это ведь приятные чувства. Они приносят счастье, когда произносишь их вслух. И уж о чем Платону точно не надо переживать, так это о том, что они останутся без ответа. Это моя прерогатива в наших отношениях!
        Платон делает глубокий вдох и выпаливает на одном дыхании:
        - Лея, этот огромный и пустой дом… Он весь твой. Делай с ним, что хочешь.
        ГЛАВА 43
        - О наконец-то!
        Звонок Ростова спасает меня от выбора, который уже пора делать. Мы провели в магазине диванов несколько часов. Каталоги высятся возле нас, как крепостные стены. От выпитого кофе голова кругом. От съеденных конфет скрипит на зубах.
        Звонок от Ростова - мое спасение, и судя по тому, как Лея закатывает глаза, об этом думаю не я один.
        - Совсем ты пропал, Ростов… Даже в палату ко мне не вернулся.
        - Услышал кое-что и решил, что я там явно лишний… - улыбается Ростов по ту сторону трубки.
        Ну да, Лея громкая. Ее в больнице наверняка слышно было.
        Сама Лея, которая сидит рядом и листает очередной каталог, заливается краской. Тоже вспоминает, как это было.
        Черт. Когда она вот так краснеет, мне всегда хочется проверить, может ли она краснеть еще больше? Так и подмывает оплатить персоналу магазина внеурочный обеденный перерыв и проверить вместе с Леей каждый диван на прочность. Вот тогда можно будет сделать выбор, какой из этих диванов послужит нам верой и правдой, а по картинкам…
        - Хорошо быть пациентом, да, Платон? - возвращает меня к разговору Ростов. - А вот быть врачом по другую сторону баррикад уже не очень.
        - А то у тебя с медсестрами никогда не было.
        - Вообще-то у меня в морге санитары сплошь мужчины.
        - Разве в судмедэкспертизе нет женщин? - удивляюсь. - Как ты там выжил?
        - Хватает их везде, - хмыкает Ростов. - Даже у меня дома.
        - Можно поздравить с прибавлением в вашем зоопарке?
        Лея переводит на меня удивленный взгляд.
        - У Ростова дома собака, хомяк, улитка и даже девушка есть, - объясняю ей, закрыв трубку рукой.
        - Я все слышу. Девушку можно было первой упомянуть, она-то и виновата в том, что я теперь как Джеральд Даррел могу писать мемуары о собачьей шерсти в моей постели… А ты, Платон, теперь постоянно будешь жить в глуши?
        Не самый элегантный способ перевести тему, но делать нечего. Если дело у Ростова дойдет до свадьбы, нас с Леей пригласят первыми. А раньше похоже никаких подробностей о таинственной ведьме из него не вытащишь…
        - Почему нет? Я всегда хотел завести собаку, но не решался заводить ее в квартире, - пожимаю плечами. - А еще есть определенный плюс в том, что рядом нет никаких соседей и никого не беспокоит наш шум.
        Каталог в руках Леи подрагивает. Румянец мягко сходит с щек на шею. Идея о тест-драйве дивана нравится мне все больше.
        - Только собаку держи во дворе, - искренне советует Ростов. - Иначе хлопот потом не оберешься.
        Вспоминаю разорванный справочник по анатомии, который оплакивал Ростов. Наверняка его Боня одним только справочником не ограничилась.
        - А ты нас с ней вообще познакомишь? До свадьбы?
        - Мы с Боней еще не готовы к серьезным отношениям, - отрезает Ростов.
        Да, я тоже молодец. Круто с собаки на его ведьму перешел.
        - А если серьезно?
        - Пока не знаю… Позже. Мне нужно время.
        Это сильно отличается от озвученной в моем офисе теории, что все отношения рано или поздно надоедают. Раньше время нужно было Ростову только для того, чтобы разочароваться и снова уйти в одиночное плавание.
        А теперь значит, чтобы собраться с силами и познакомить девушку со своим другом?
        - Платон, раз ты в пригороде обосновался надолго, вбей мой номер в избранное, так чтобы ты мог набрать меня одним движением руки.
        - Почему? - от неожиданности хмурюсь.
        - В городе «Скорые» прибывают быстрее. В пригороде нет. А каждая минута бывает на счету.
        - Ростов, мне не о чем волноваться… Ты же слышал врача.
        - Просто сделай, о чем я прошу, - тяжело вздыхает друг. - Я вскрываю людей, Платон. Сердечно-сосудистые проблемы - первая причина в топе смертей. Особенно под новый год. Им иногда можно было помочь, если бы водитель мог ехать со скоростью света. Иногда даже несколько лишних минут могут спасти жизнь.
        Ростов говорит это так, что смеяться больше не хочется.
        Задумавшись, тру грудь под рубашкой, и сразу натыкаюсь на внимательный взволнованный взгляд Леи.
        - Все хорошо, - шепчу ей одними губами и возвращаюсь к Ростову: - Тяжелые дни на работе, Ростов?
        - Да уж тяжелее, чем у тебя, Дмитриев, раз ты вторую неделю в офисе не появляешься.
        - А ты откуда знаешь?
        - Эм… Ладно, мне надо идти.
        - Стой. Подожди, Ростов… Ты что, - озаряет меня догадкой. - С моей Катей?...
        - Твоей? - повторяет разгневанным эхом Лея.
        - Ну она не твоя, - уходит от ответа Ростов.
        - А как же Ведьма? Боня? Улитка, в конце концов?... Ты же теперь многодетный отец, Ростов!
        Он изменяет своей Ведьме? Ради чего?
        Пытается доказать себе, что его еще возбуждают другие женщины? Надеется вернуться к прежнему образу жизни?
        - Все сложно, Платон, - вздыхает Ростов. - И мне, правда, надо идти. Сделай то, о чем я просил, если собираешься жить там, куда по кривому расписанию ходят только электрички.
        - Ну ты и мудак, Ростов.
        - Слушай, я рад за тебя! - срывается друг. - Рад, что ты остепенился. Определился!… Просто не всем это дано, Платон, понимаешь?
        - Что тут понимать? Она живет у тебя, а ты трахаешь мою секретаршу!
        Лея откладывает каталог в сторону и больше не делает вид, что выбирает модель дивана.
        - Блин, Ростов. Только не говори, что ты Катю еще и в свой зоопарк привел? - продолжаю. - Чтобы твоя Ведьма увидела?!
        Ростов молчит.
        Вот отстой.
        - Ты по уши в дерьме, Ростов.
        - Знаю, - отвечает. - Привести-то привел, но не смог… Выставил твою Катю за дверь вместе с одеждой… Ты знаешь, каково это, когда у тебя даже не встает на голую женщину?
        - Слава богу, не знаю. Но рискну предположить, что дело не в твоем члене, а в женщине.
        - Ей восемнадцать!
        - Она совершеннолетняя!…Что не так?
        - Никита Андреевич, мы уже распилили череп!
        Хочется студентам посоветовать череп Ростова распилить, чтобы убедиться, что мозги там вообще есть.
        - Да, начинайте, - в сторону отзывается Ростов. - Студенты зовут, Платон. Давай.
        Откладываю телефон в сторону, ошарашенно глядя на Лею, которая с нетерпением ждет моего рассказа.
        - Что там у Ростова? - поторапливает она меня.
        - Расскажу на обратно пути домой.
        - А сейчас почему нельзя? - она хмурится, глядя на то, как я загадочно улыбаюсь.
        К черту все!
        Видимо, на мужском роду написано творить всякое дерьмо, когда ты впервые влюбляешься…
        Пока я иду к директору магазина, грудь снова прошивает будто иглой. Организм реагирует, как и раньше. Стоит подумать о любви, как новая трещина в спасительном саркофаге отзывается в груди самой настоящей физической болью.
        То, что стало моим спасением когда-то, теперь обернулось проклятием. Я бы с радостью признался Лее… Вот только все еще не могу. Язык немеет, горло стягивает удавкой, а сердце начинает биться невпопад, отскакивая от ребер, как бильярдный шар от борта лунки.
        Я чуть было не ответил Лее после ее фееричного признания во время и после оргазма. Слова уже почти сорвались с губ, но боль отрезвила… И потом я опять с трудом перевел дух после.
        Неаккуратное слово - и я снова окажусь на больничной койке. Невероятный, но проверенный факт.
        Но я знаю, что чувствую к ней. Этого уже не изменить.
        И я не хочу больше терять ни минуты, что отведены мне или нам. Слишком много времени и так потеряно, пока Лея была далеко.
        А ведь могла бы сразу на свое восемнадцатилетие признаться и тогда… Нет, ничего бы не вышло. Для меня она все еще была ребенком. И выглядела совершенно иначе.
        - Платон Сергеевич, - подрывается ко мне навстречу директор магазина, возвращая к реальности. - Выбрали что-нибудь?
        Широко улыбаюсь и достаю кошелек с наличкой.
        - Видите ли…
        Через пять минут мы с Леей остаемся в магазине одни.
        Через десять - она снова кусает губы, стараясь не кричать, но я раздвигаю ее бедра, отвожу в сторону ее трусики и делаю так, что она больше не может сдерживаться. И боюсь, что ее слышно даже на соседней улице.
        А после, когда я в ней, а она дрожит от наступающего оргазма, она опять, запинаясь и краснея, признается мне в любви…
        И как же мне нравятся во время секса, даже сильнее громких стонов и грязных откровенных словечек, ее спутанные признания, после которых ей всегда бывает очень-очень стыдно.
        И на третьем по счету диване, которому мы проводили тест-драйв, когда Лея роняет голову на вытянутые руки, а я все еще в ней, за секунду до собственного оргазма я умудряюсь выдохнуть:
        - И я тебя… Тоже.
        И даже не падаю замертво.
        - Берем, - выдыхает в ответ Лея.
        Что?
        - Этот диван… берем, - прерывисто дыша, отвечает Лея. - Ну те два, - машет рукой в сторону тех, на которых мы начали, потом продолжили и только на этом финишировали. - Хуже были, правда? А на этом ты... Смог.
        Обрушиваюсь на диван рядом с ней, пока она давится от смеха, а потом льнет ко мне всем телом.
        - Уже можно домой ехать?
        - Нет, нам еще кровать для Юли надо выбрать, - напоминаю.
        - Никакого тест-драйва, ладно?
        ГЛАВА 44
        Мы стоим на пороге дома, глядя на то, как отъезжающие в сторону ворота пропускают во двор машину.
        Двор расчистила специальная служба, но все даром. Раз в два дня снегопады стабильно заметают двор по новой, и Платону все равно приходится заново браться за лопату. Кажется, о такой стороне жизни в доме на земле Платон раньше не имел ни малейшего понятия. Как, впрочем, и я.
        Я пробовала помочь ему, мол, вдвоем быстрее и веселее, но черта с два. Я сдалась еще быстрее. После первой и последней такой помощи у меня болела и спина, и руки. Пушистый снежок уложил меня на лопатки.
        Платон с беспокойством глядит, как Костя буксует на снежной дороге. Того и гляди сам под колеса бросится, чтобы подтолкнуть машину.
        - Как думаешь, Юле все понравится? - быстро спрашивает он.
        Переплетаю наши с ним пальцы. От лопаты на пальцах появились не проходящие мозоли, а кожа загрубела от мороза.
        - Ну… Балдахин мы выбросили, так что волноваться не о чем. Не переживай. В остальном дом восхитительный. Особенно тот кухонный гарнитур, который я выбрала.
        От размаха, с которым отец строил дом, Юля, конечно, остается в приятном шоке. Она не вылезает с детской площадки вместе с Егором, а елка производит на нее незабываемое впечатление.
        - Нам придется скупить весь магазин, Лея… Она огромная!
        - А я что тебе говорила? Может, ну ее и украсим в доме искусственную?
        Юля не отвечает. Задрав голову, она сначала долго смотрит на ель, как тяжело покачивается макушка в темном небе, снова затянутом снежными тучами. Потом на Платона, который громко смеется в ответ на Костины слова. И наконец, на меня.
        Зеленые глаза горят решимостью.
        - Думаешь, я сдалась, когда услышала от Директора, что техника у меня хорошая, но танцую я без души? А ты разве сдалась после стольких лет безответной любви?
        Перевожу взгляд на хвойную великаншу и улыбаюсь.
        - Ну вот, - тоже переводит взгляд на елку Юля. - Что нам какая-то елка после всего, чего мы уже добились?
        Кровать для спальни Юли и Кости мы выбрать не успели. Из магазина Платон должен был срочно вернуться в офис, а после, посоветовавшись, мы решили, что свою комнату молодым родителям лучше обставлять самим.
        Поэтому эти дни они проводят на диване. В раскрытом состоянии на нем можно всей семьей спать и никто не будет никому мешать. И еще он очень удобный.
        - Остановись, - говорит Юля, заливаясь краской, - ты слишком вкусно его описываешь, Лея. Мне сразу хочется остаться здесь жить.
        За новогодними игрушками мы едем на следующий день, и консультант поначалу решает, что мы его разыгрываем, когда уточняя наличие шаров, говорим, что несчастная сотня, имеющаяся на складе, нас не устраивает.
        А еще остается несколько десятков метров гирлянд…
        Егор сдается первым. Сначала Костя увозит сына на обеденный сон, следом Платон делает вид, что ему пора на работу, хотя на носу субботний вечер.
        Мы с Юлей остаемся вдвоем, и в какой-то момент, когда я вижу смету, то чувствую себя мэром небольшого городка. Иллюминаций и шаров хватило бы на пару главных площадей.
        А от цифры в конце сметы становится понятно, почему работники магазина пошли нам навстречу и не стали закрываться еще в обед, как обычно по выходным.
        - А мы не переборщили? - спрашиваю Юлю.
        - Блин, - выдыхает Юля. - Мы же ни одной гирлянды для дома не взяли!
        - Что?... Так. Нет, все. Стоп. Мы берем это, - отдаю список.
        - Лея, этого не хватит! - дуется Юля.
        - Я сказала, нет. Этого достаточно, поверь мне.
        Когда за нами приезжает Платон, он сразу чувствует перемену в настроении дочери.
        - Что такое? - спрашивает он, глядя на нее в зеркало заднего вида. - Что не поделили?
        - Знаешь, Лея, а ты первая, кто смогла сказать мне «Нет», - после паузы говорит Юля. - Это необычное ощущение… Я даже почувствовала себя не с подругой в магазине, а как будто была там… с мамой.
        Мое сердце пропускает удар.
        Оборачиваюсь в пассажирском кресле и протягиваю Юле свою руку.
        - Того, что мы набрали, правда хватит… - мягко говорю ей.
        Юля криво улыбается, но ее лицо вдруг вытягивается, а машину резко заносит. Ремень безопасности врезается мне в грудь, а уши закладывает из-за визга протекторов на шинах.
        Меньше, чем через секунду, Платон возвращает утраченный над машиной контроль. На ладонях, которыми он вцепился в руль, от напряжения проступили вены. На лбу - серебрится пот.
        - Чистый лед, - хрипло говорит он. - Хорошо, что на трассе, кроме нас, никого не было.
        Вжавшись в кресло, киваю. Только дома перевожу дух, хотя руки все еще подрагивают, когда я вхожу на кухню, где уже вовсю хозяйничает Костя.
        - Как же мне тебя не хватало, - от всего сердца говорю ему.
        - Всегда приятно возвращаться домой, где кто-то уже все готовил вместо тебя, правда? - смеется он.
        - Эй, - отзывается Юля, пока целует сына. - Но мне ты запрещаешь приближаться к своей кухне!
        - Просто тебе передался особый дар от отца. Чтобы кто-то еще так талантливо переводил продукты, я еще не видел!
        - Пап, а мама хорошо готовила?
        Мы все трое переводим взгляд на Дмитриева.
        Платон только вошел на кухню, но почему-то еще не сбросил даже верхнюю одежду. От Юлиного вопроса он спотыкается прямо на пороге. Разводит руками, пытаясь что-то сказать, но изо рта вырывается только хриплое «Не помню» и снова уходит.
        Понимаю, что так болезненно закусила щеку, что теперь во рту ощущается солоноватый привкус крови.
        - Не надо с ним говорить об этом, - тихо говорит Костя. - Ты же знаешь…
        - Я думала, что теперь все будет иначе… Ведь теперь с ним Лея… Он же так изменился! Выглядит впервые счастливым! Совсем не такой, как с твоей матерью.
        - Угу, - быстро отворачивается к плите Костя.
        Но я почему-то не могу не отвести взгляда от его напряженной спины и стиснутых желваков.
        Словно Косте во что бы то ни стало нужно удержать те слова, что рвутся сейчас наружу. Мог бы - соврал бы. Но врать он не может, поэтому и старается хотя бы замолчать этот момент.
        Но почему? Что не так?
        - Помогите накрыть на стол, - сквозь стиснутые зубы произносит Костя.
        Я берусь за тарелки, но не могу сдвинуться с места. Смотрю на него. Но Костя делает вид, что грудка в духовке требует все его внимание.
        - Я позову папу! - Юля убегает, оставляя меня с тарелками.
        И с Костей.
        Опускаю стопку тарелок на стол со звоном и грохотом. Костя оборачивается, но тут же отводит глаза.
        - Костя! - рявкаю. - Хочешь что-то сказать?
        - Не надо, Лея, пожалуйста, не надо. Я не хочу все испортить.
        - Папа примет душ и спустится, - возвращается Юля.
        Только с ее помощью мне удается вообще хоть как-то взять себя в руки. Я сервирую стол, пока Юля помогает мне и рассказывает о той горе игрушек, которые мы выбрали для елки. Она берет на руки Егора и танцует с ним, а Костя мягко забирает сына со словами, что его лучше покормить до ужина, чтобы он дал спокойно поесть нам. Но я знаю, что дело тут в балетных танцах, а все остальные скрытые мотивы Кости я не понимаю.
        Хоть тресни.
        А еще поведение Платона.
        Он спускается за стол, как и обещал, но у него абсолютно сухие волосы. Он не из тех мужчин, кто пользуется феном, а душ он не принимает в шапочке или так, чтобы не замочить волос. Мужчины не парятся такими вещами.
        А значит, сейчас он не принимал душ. Просто тянул время перед тем, как спуститься.
        Но почему?
        * * *
        Во время ужина за столом только Юля честно нахваливает стряпню Кости. Хотя первенство по болтовне уходит Егору. Его речь еще невозможно разобрать, но он единственный, кто сегодня болтает без умолка. А еще никак не парится из-за повисшего в воздухе напряжения.
        Я вкуса еды не чувствую.
        Платон впервые с того самого первого вечера после моего возвращения не поднимает глаз от тарелки и не произносит ни слова.
        Даже когда Юля заводит разговор о доме и отделке, ведь говорит о чем-то все равно надо. А Платон еще утром так сильно радовался дому, когда обсуждал его за завтраком. Тогда Дмитриевы ни к чему не пришли и сейчас Юля снова поднимает эту тему, надеясь вывести отца из странной бессловесной комы.
        - Ладно, пусть будет персиковый, - наконец сдается Платон.
        - Да ну, у нас квартира вся персиковая! Это твой любимый цвет? Я-то была еще слишком маленькая, когда ты квартиру покупал.
        Патон смотрит перед собой, еда почти не тронута.
        - Мой любимый цвет не персиковый, - его голос сухой, как высушенное морозом дерево.
        - Нет? - удивляется Юля. - А почему ты тогда хочешь и дом в этот цвет выкрасить?
        Платон опрокидывает в себя стакан с водой. Когда он ставит стакан обратно на стол, я замечаю, как сильно напряжены его пальцы.
        - Спасибо за ужин, Костя. Поднимусь наверх.
        Пока не хлопает дверь нашей спальни на втором этаже, никто не произносит ни слова.
        - Черт возьми, что я такого сказала? - шипит Юля, хотя в шепоте нет нужды. Платон ее оттуда не услышит, просто привычка осталась. - Почему он себя опять так ведет? Как будто ему сложно со мной говорить?
        - Дело не в тебе, Юль.
        Я поднимаю тяжелый взгляд на Костю. Хотел успокоить жену и проболтался.
        - А в ком тогда? - не понимает Юля. - Что с ним опять сделалось? Какая муха укусила?
        Егор тоже хнычет, и Юля принимается ворковать с сыном, чтобы хоть как-то поднять себе настроение. Костя начинает убирать со стола, я - помогаю. Но еще - жду.
        - Пойду его укладывать, слишком много впечатлений, - говорит Юля. - Помнится, кто-то мне пенял за то, что я не соблюдаю режим.
        - Давай, - натягиваю на лицо улыбку.
        Костя заканчивает складывать в посудомоечную тарелки и уже готов улизнуть с кухни, но я преграждаю ему путь.
        - Сначала ты объяснишь мне, что происходит.
        Он всплескивает руками и пятится, как будто я наставила на него пушку.
        - Лея, я могу ошибаться… Но Платон изменился, а у вас с ним все по-другому. Совсем не так, как у него было с моей матерью…
        - Так дело в Оксане?
        - Дело никогда не было в ней. И сейчас она тоже не причем.
        - А в чем тогда дело, Костя? Ни черта он не изменился. Ты видел, как он себя вел сегодня. И что-то мне подсказывает, что ты один здесь понимаешь, почему это произошло.
        - А ты не понимаешь? - горько спрашивает Костя. - Я однажды уже пытался намекнуть, но с тех пор между вами с Платоном многое изменилось!
        - Намекнуть? Когда?
        Но Костя молчит.
        - Костя, я хочу знать, почему он опять замкнулся в себе! Потому что я была уверена, что смогла… Смогла разбить этот чертов панцирь, в который он прячет свои эмоции, но смотри-ка, не вышло! Так чего я не понимаю, Костя? Чего я не учитываю? Почему твоя мать уверяет меня, что он никогда не признается в любви? Откуда такая железобетонная уверенность?!
        - Потому что он никогда ничего не чувствовал к моей матери. И не смог бы почувствовать.
        - Почему?!
        - Я не могу, Лея… Не могу. Прости.
        Костя вылетает из кухни раньше, чем я успеваю остановить его. Внутри меня кипят эмоции, и я хватаю первую попавшуюся вымытую чашку, чтобы швырнуть ее в стену.
        Взгляд падает на веселые буквы на боку чашки, когда я замахиваюсь:
        «Любимой мамочке».
        Мои пальцы деревенеют.
        Чашка разбивается, когда падает на пол. Меня трясет так, как будто температура моего тела взмыла до рекордных сорока градусов за несколько минут.
        Костя возвращается на кухню и видит осколки.
        - Это была Юлина чашка, я ей подарил.
        - Придется подарить другую, - абсолютно чужим голосом отвечаю я.
        Пересекаю холл, поднимаюсь по лестнице. Распахиваю дверь спальни.
        Платон не спит.
        Он поднимает голову и смотрит на меня. В глазах боль. Но мне от этого не легче.
        - Как ее звали?
        Каждое слово причиняет мне боль, но Платону - еще больше. Сердце обливается кровью, когда его лицо бледнеет, а он, сам того не осознавая, снова трет грудь. Там, где у него должно быть сердце.
        - Как звали твою первую жену? - говорю я громче, как будто он мог меня не расслышать в абсолютной тишине.
        Единственный звук - это его жесткое дыхание. Платон дышит все тяжелее.
        - Скажи, как звали твою первую жену… Прямо сейчас.
        - У меня и второй-то не было. Одна-единственная жена, Лея.
        - Единственная, - повторяю я за ним.
        Пробую на вкус отравляющее своей честностью слово.
        - Теперь я поняла, о чем меня пыталась предупредить Оксана…
        Платон хмурится.
        - Она-то здесь причем?
        - Она тоже влюбилась в тебя, но, в отличие от меня, сразу поняла, что для тебя она всего лишь очередная наивная дура… Ведь для тебя ни одна женщина не имеет значения. Потому что твое сердце все еще отдано ей. Твоей единственной жене.
        Он не вскакивает. Не бросается ко мне. Не говорит, что я не так все поняла.
        Только опускает голову и делает осторожный глубокий вдох.
        - Лея, я…
        Но я больше не могу ничего слышать.
        - Когда-то ты дал мне один мудрый совет, Платон. Сказал, что я бегаю за взрослым мужчиной, которому не нужна. Если бы он меня любил тебя, то давно сделал бы первый шаг. Жаль, я тогда не оценила твой совет по достоинству. И не решилась бросить этого козла, как ты мне и советовал.
        Я не бегу. Просто выхожу вон из комнаты, по лестнице. У него полно шансов остановить меня, броситься следом. Остановить меня. Сказать, что это не так.
        Но ступени заканчиваются, и я понимаю, что все это время шла, не дыша.
        Замираю перед Костей, который и сам бледный.
        - Увези меня отсюда. Сейчас.
        - Лея?
        В холле появляется Юля. Она уже уложила сына, и сейчас смотрит на меня квадратными глазами.
        - Лея, что случилось?
        - Мне очень жаль, Юль… Но все кончено.
        Глаза Юли темнеют. Она сжимает кулаки и обнимает меня, шепчет, что отец может быть несносным, но он исправится…
        - Нет, - произношу я. - Дело не в этом.
        Мне даже не больно. Внутри вместо чувств мертвая выжженная пустыня.
        - Дело не в его характере. Просто он никогда не сможет меня полюбить. А с меня хватит неразделенной любви.
        Костя молча набрасывает куртку и выходит прогреть машину.
        Юля выглядит потерянной. Как ребенок, который узнает о разводе родителей и еще не может поверить в то, что жизнь уже не будет прежней.
        - Лея… А елка? А праздники? Лея…
        - Персиковый это любимый цвет твоей мамы, Юль. Он любил и любит только ее одну. До сих пор.
        Натягиваю куртку и кое-как сапоги и выхожу во двор. Спотыкаюсь о брошенную лопату для снега и падаю, выставив вперед руки. Снег обжигает кожу на ладонях, а ветер неестественно сильно холодит щеки.
        Меня поднимает Костя и усаживает в машину, потому что сама я больше не могу шевелиться.
        - Лея, мне так жаль…
        Бросаю последний взгляд на расчищенный двор, громадный дом и высоченную темную елку.
        - Нужно было рассказать мне, как есть, Костя. Ты ведь пытался сделать это по дороге на хоккейный каток, я вспомнила… Я бы просто взяла и улетела еще тогда.
        И, может, было бы не так больно.
        ГЛАВА 45
        - Что ты ей сказал?! Почему она уходит?
        Юля влетает в спальню, не постучавшись, и с перекошенным от злости лицом. Но я не слышу криков дочери. Только как заводится мотор машины во дворе.
        Лея уезжает.
        Я должен остановить ее.
        Я не могу отпустить ее.
        Не могу…
        Я должен встать. Должен хотя бы пошевелить руками. Ногами. Но не могу. Меня будто парализовало.
        - Я так и знала, что ты разобьешь ей сердце! Вот один и оставайся!
        Юля хлопает дверью. Я слышу ее плач в холле и, как она давится слезами, пока звонит Косте.
        - Меня подожди! Я еду с вами.
        Последним звуком становится плач разбуженного наспех Егора. Потом оглушительно громко хлопает дверь.
        Я остаюсь один.
        В целом доме.
        Ноги заледенели. Как и руки. А кровь в теле будто застыла.
        Решающий удар по саркофагу нанесла Лея, сама того не зная. В машине, когда я на миг потерял управление. Лея вскрыла мою грудную клетку, будто консервным ножом. Сам бы я никогда не решился, теперь я это знаю.
        Мне слишком больно.
        Я всегда бежал от одиночества. И Юлю от себя не отпускал тоже, хотя давно было пора. Но тогда я боялся умереть вот так, как сейчас.
        В пустом доме.
        Который строил, потому что…
        Она всегда мечтала о большом доме и большой семье.
        Вся накопленная годами, скрытая, законсервированная, но такая же сильная… Выплескивается наружу острой, скручивающей внутренности болью.
        И я вдруг вижу ее в том коротком платье, в котором она танцевала в клубе, где мы познакомились. Девятнадцать лет я запрещал себе даже думать о ней. Я сделал все, чтобы забыть ее.
        Да вот проблема.
        Все это время я, наоборот, цеплялся за нее. И совершенно не был готов отпустить… Пока не встретил Лею.
        Я думал, что смогу открыть сердце для новой любви. Но как? Если я замуровал собственное сердце вместе с осколками, которые остались от моей первой в жизни любви.
        К первой жене.
        Которая сейчас танцует в своем коротком белом платье в центре этой спальни, смеется и протягивает ко мне руки.
        - Идем со мной, Платон…
        Наш первый танец.
        Первый поцелуй.
        Первый секс. Для обоих первый.
        И первая беременность.
        А после она, в луже крови на каталке. Все еще в белом и сама такая же бледная, как все кругом. Потому что когда ее увезли на каталке, а мне пихнули в руки сверток с орущим младенцем, мир навсегда утратил краски.
        Мое сердце перестало биться еще там, вместе с ней. От боли, которой было слишком много, чтобы ее вынести.
        Ее имя срывается с губ хриплым стоном.
        Впервые я произношу его вслух с того дня, когда охрип, оплакивая ее. Саркофаг внутри меня взрывается. Боль затапливает все тело, а сердце захлебывается густой, застывшей в венах кровью.
        Похоже, я построил себе склеп.
        Девятнадцать лет назад эта боль едва не стоила мне жизни. Я не мог представить себя молодым отцом с младенцем на руках без нее. Год назад я еще учился в школе, а последние полгода считал себя самым счастливым человеком на планете, но теперь… Это просто не могло происходить со мной.
        Юля заплакала, как раз когда я решал - нож или бритва.
        Я пошел к ней, потому что не мог иначе. Мне нужна была тишина. Я взял дочь на руки. Ощутил этот младенческий особый запах. И понял, что не смогу поступить так с ней. Иначе жертва моей жены будет бессмысленна.
        Но теперь я один. В тишине, которая прерывается только моим невпопад колотящимся сердцем и хриплым дыханием.
        Эти годы я прожил только ради дочери, но теперь она вполне может обходиться без меня. Грустная правда, которую я долгое время отказывался признавать.
        Так что же сейчас?
        Что может удержать меня в жизни?
        Лея.
        Новая волна боли прокатывается по мышцам судорогой, и я сгибаюсь пополам. Руками пытаюсь стиснуть грудную клетку, которая по ощущениям рвется, расходясь надвое. Ведь увеличившееся сердце в ней уже не помещается.
        Мысли о Леи снова разгоняют застывшую кровь. В конечности словно всаживают миллионы острых иголок, но эта боль другая. Эта боль доказывает, что я все еще жив.
        От моего саркофага остались одни руины.
        Как и от жизни.
        Но последнее я еще могу исправить. А саркофаг мне больше не понадобится. Я хочу любить и чувствовать себя счастливым. Снова.
        Быть с ней. Быть в ней. Жить в этом доме. Завести еще детей, если Бог даст. Дарить ей то, о чем она мечтала столько времени, пока я был сухой мумией рядом с ней. Человек без сердца, который просто не мог увидеть любовь, которая всегда была в ее глазах.
        Сердце бьется.
        Колотится все чаще.
        Стремительно.
        Разгоняется, как гоночная машина, и я снова тру грудь. Хватит. Не так сильно. Не так быстро, стой.
        - Платон…
        Я хочу увидеть Лею, которой смогу наконец-то сказать, как сильно я ее люблю.
        Но посреди спальни как наяву вижу и слышу ту, что девятнадцать лет владела моим сердцем. Вижу такой, какой она была в нашу первую встречу, когда мы были так молоды, что отрицали смерть, как какую-то глупость.
        - Пойдем со мной, Платон…
        В грудь на полной скорости будто вгоняют работающее сверло от дрели. Сердце обрывает свой бег. Замирает.
        Я оглядываюсь по сторонам, не уверенный что еще могу видеть. Мир стремительно сужается. Блекнет. Чернеет, когда я непослушными пальцами сжимаю телефон.
        Сознание пронзает шальная мысль - позвонить Лее. Сейчас я смогу сказать ей, что люблю. Но признание и станет моими последними словами.
        А я хочу жить.
        Я не хочу говорить о своей любви в первый и последний раз. И не хочу, чтобы она рыдала в ответ. К тому же… Они не успеют. Они могли уехать слишком далеко.
        А еще Юля, Костя, Лея… Они не врачи.
        Они мне все равно не помогут.
        И пусть это всего лишь боль, которую я впервые проживаю наяву, потому что испугался в самый первый раз, уверен, врачи снова навесят на мое состояние какой-нибудь диагноз.
        - Ростов, - выталкиваю я из себя последний выдох.
        Я больше не вижу телефон. Не вижу экран.
        Но искусственный интеллект знает свое дело.
        - Платон…
        Ее шепот, как мертвая вода. Разъедает меня изнутри.
        Первый гудок телефона отзывается в теле взрывом. Второй - как глубокий вдох, сделанный после стремительного подъема с глубины на поверхность моря.
        Что со мной будет, если он не возьмет трубку? Второго шанса уже не будет.
        - Как дела, семьянин? - весело кричит Ростов.
        Он пьян, а шум ночного клуба ни с чем не спутать.
        Не знаю, услышит ли он меня.
        Не знаю, успеет ли он сделать хоть что-то.
        Или кто-то еще. Кроме нее.
        - Ростов…
        Телефон выскальзывает из пальцев. Сердце отбивает сумасшедший ритм, как пьяный чечеточник в припадке.
        Я делаю последний глубокий вдох…
        - Прощай.
        И мир взрывается.
        ГЛАВА 46
        На ветру за окнами торгового центра бесшумно шелестит сухими ветвями низкорослая пальма, увитая гирляндами. Насколько хватает взгляда, до самого горизонта, видны только песок, дома и макушки иерусалимских сосен.
        Никаких заснеженных шпилей, снега, низкого тяжелого неба и массивных чугунных ограждений. Здесь о прошедших праздниках напоминает только новогоднее меню, которое оставляет на столе официантка, и маленькая елка на барной стойке.
        Возвращаю взгляд к бумагам на столе, но удержать на них внимание не получается. Живот сводит в судороге, когда я смотрю на пакет с покупками из «Русского магазина».
        Даже от простого взгляда на языке разливается вкус знакомого терпкого сладко-соленого маринада.
        Убираю пакет со стола на стул, чтобы его не видеть. И снова возвращаюсь к договору. Это было моим выбором, так? Я обещала себе, что если вернусь в Израиль, то меня ждут офицерские курсы.
        Что ж, вот контракт.
        Сроки. Условия.
        Мне нужно только решиться и поставить свою подпись.
        Ради чего мне оставаться дома? Тонуть в жалости, которая плещется в маминых глазах. Пора избавиться от прошлого и решить, чего я хочу в жизни.
        Что я буду делать, чем жить, чему радоваться. Огромный освободившийся пласт моей жизни теперь выскоблен до блеска, как старая чугунная сковорода.
        - Не догонишь! Не догонишь!
        Мой столик внезапно подпрыгивает, а кофе выплескивается на бумагу. Ловлю чертовку, которая не успевает затормозить вовремя. Еще чуть-чуть и передними зубами она бы врезалась прямо в стол.
        - Ой, слиха! - говорит девчонка.
        - Простите, пожалуйста, - поспевает мама. - Оплатить ваш кофе?
        - Не нужно, все в порядке.
        Мне нужен не кофе. Пересадка сердца или машина времени, но ни того, ни другого у этой мамы нет.
        Промокаю салфеткой договор. Всего несколько капель. Испортить его девчонке все равно не удалось.
        Заставляю себя перечитать первые строки.
        Я ведь этого хотела. Уйти в армию, если ничего не выйдет… Потому что подчиняться приказам проще, чем взять свою жизнь в руки. Передать власть над собой кому-то еще проще, чем признаться самой себе, что у меня нет запасного плана.
        На самом деле нет и никогда не было.
        Я ставила все на наши отношения, когда полетела в Россию. Дамы и господа, ставки сделаны, ставок больше нет. Шарик прыгал долго. Мучительно долго, пролетая мимо желаемого, но в итоге на рулетке все равно выпал ноль.
        Так бывает.
        Чувствую, что юбка прилипает к ногам. У меня как будто отошли воды, только они явственно отдают маринадом. Рот моментально наполняется слюной, пока я салфетками пытаюсь уменьшить размер катастрофы, сотворенной девочкой. Пакет из магазина опрокинулся, а упаковка от моих арбузов не была герметичной.
        Да и к черту!
        Достаю одну ароматную дольку и впиваюсь зубами в сладко-соленую мякоть. Рассол течет по рукам, на испорченную юбку, но множество моих вкусовых рецепторов сейчас испытывают самый настоящий оргазм, и плевать, что на меня косится с недоумением официантка.
        Когда я прямо там уничтожаю купленные на пробу арбузные дольки, то понимаю две вещи.
        Во-первых, арбуза надо было брать больше.
        А во-вторых, я благополучно завершила то, что не удалось девочке. Договор испорчен. От капель рассола буквы поплыли, а мое имя, вписанное от руки, прочитать теперь даже невозможно.
        Расплатившись, сначала умываю лицо и руки, потом выхожу из ТЦ, повязав на поясе куртку, чтобы скрыть мокрые пятна. Иду за еще одной порцией соленых арбузов, предвкушая, как съем их, не отходя от магазина.
        В кармане звонит телефон, но взглянув на номер, я сбрасываю.
        Никаких приветов из прошлого, я слишком долго жила только им. Настолько, что потеряла собственный вкус к жизни.
        И только сейчас в моей жизни появился аромат душистого перца, лаврового листа, смородины и чеснока. Сначала пикантный, потом сладкий. Искрящийся на языке, как глоток шампанского.
        - Есть еще вариант с медом, хотите? - улыбается продавщица в магазине.
        Все хочу.
        Отныне я буду питаться только арбузами. Только чудом, я не съедаю их все по дороге. Кожу на ладонях аж жжет от соли, губы тоже, когда я все-таки добираюсь до дома.
        - Лея? - мама выходит мне навстречу, но потом замирает и принюхивается. - Господи, ты как будто похмелялась рассолом.
        - Я в душ, мам. Но сначала отнесу остатки в холодильник.
        - Соленые арбузы? А зачем столько?
        - Они волшебные… Стой, не закрывай, я съем еще.
        Проглотив одну дольку прямо там, пока располагаю упаковки на полках холодильника, поднимаю глаза - мама белее полотна.
        - Что?
        - Ты себя хорошо чувствуешь? - осторожно спрашивает она.
        - Не начинай, - отмахиваюсь и иду в душ.
        Мама семенит следом.
        - Да я не про твои душевные травмы… Я про… Ну ты понимаешь.
        Замираю в дверях.
        - Мам, говори уже прямо.
        - Хорошо, - тянет мама. - Вы когда это… То вы ведь… Ну…
        Холодею изнутри, но вслух только рявкаю:
        - Говори уже!
        - Предохранялись? - почти беззвучно спрашивает мама.
        - Конечно! - отрезаю.
        - А с циклом у тебя что?
        - Тоже все хорошо.
        Да? Он же…
        - А какой сейчас?.... - не договариваю, потому что к горлу подкатывает ком.
        - День недели? - с фальшивой мягкостью подсказывает мама. - Месяц? Год? Что тебя конкретно интересует, Лея? И не поздно ли ты спохватилась?! - наконец кричит она.
        - Все хорошо, мам. Не волнуйся… Это же просто…
        «Я ела арбузы все время, пока была беременна Платоном».
        Голос Иды Марковны подобен раскатам грома в моей голове. Холод растекается по венам, заставляя желудок сжаться до размеров грецкого ореха.
        Всего лишь арбузы. Или обычный гормональный сбой.
        Просто так совпало…
        Ведь мы…
        Я не дохожу до душа. Ноги подкашиваются возле унитаза, и меня выворачивает наизнанку. Мама влетает следом, ловит меня и опускается рядом со мной на пол.
        - Я убью его, - цедит она. - Пусть меня посадят в тюрьму, но зато я убью его собственными руками, как и хотела с самого начала! Прямо сейчас возьму билет и придушу, и даже не пытайся меня отговаривать!
        Она держит мои волосы, пока я плачу, смеюсь, дрожу и не понимаю, мне хочется: еще арбузов или снова вырвать. Жаль нельзя делать все одновременно.
        Квартиру оглашает дверной звонок.
        Не сговариваясь, мы с мамой переглядываемся. В ее глазах горят костры Инквизиции.
        - Ты же не думаешь, что это… - успеваю выдохнуть я.
        Но мама уже подрывается, вылетает из ванной раньше меня и распахивает дверь как раз, когда звонок настойчиво звенит во второй раз.
        Спрашивать, кто там, нет никакой необходимости.
        Звук пощечины и отборные маты, которыми мама приветствует гостя, говорят сами за себя.
        * * *
        Я остаюсь в глубине нашей израильской квартиры, когда мама захлопывает дверь и оборачивается.
        - Это он, - выдыхает она. - Ты хочешь его видеть сейчас?
        - Ты ничего ему не сказала про?… - рука сама ложится на живот.
        - Ничего. Только сказала, что спрошу тебя, хочешь ли ты вообще увидеться с ним. После того, как прорыдала из-за него столько времени! Где он шатался? Почему не прилетел раньше? Самолеты из Питера прибывают дважды в неделю!
        Смотрю на дверь, как будто на ней вдруг появятся письмена, которые дадут ответы на все мои вопросы.
        Но, похоже, придется обойтись без ответов свыше.
        - Я в любом случае, не смогу от него бегать вечно, верно? - вздыхаю. - Да и он… Должен узнать. Это будет правильно?
        - Да, сказать надо, - нехотя соглашается мама. - Просто помни, что мы не пропадем и без Дмитриева, - обнимает она меня. - Ты не обязана быть с ним только из-за… Ну ты понимаешь. Особенно, если не чувствуешься себя счастливой рядом с ним. Понимаю, что ты любила его столько времени, но… По сути, никого, кроме него, ты никогда и не любила. Откуда тебе знать, что с другим тебе не будет лучше? Вдруг это всего лишь вредная привычка, от которой чем раньше избавишься, тем лучше? Как курение.
        - Я поняла, мам. Спасибо.
        Она отпускает меня и кивает в сторону спален.
        - Я буду там.
        Мама уходит, а я стою какое-то время, перекатываясь с пяток на носочки. Потом возвращаюсь еще раз в ванную, умываю руки, лицо, полощу рот. Не ради поцелуев, просто чтобы освежиться.
        А еще я осознано тяну время.
        В глубине души хочется, чтобы Платон потерял терпение и, может, даже ушел. Хочется помучить его ожиданием, хотя лишние полчаса не сравнятся с теми годами, когда я ждала, что он заметит меня.
        Если его не будет, когда я открою дверь, мне не придется ничего решать. Хотя бы сегодня.
        Иду на кухню, осушаю стакан воды. Проглатываю соленую галету, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок.
        Делаю глубокий вдох, покосившись на часы. Должен был уйти. Раньше обязательно бы ушел.
        Распахиваю дверь, уверенная, что никого не увижу.
        Но он здесь.
        Все еще здесь.
        Достаточно одного случайного взгляда, и мое глупое сердце тут же взмывает к горлу. Мы не виделись недели три, и я сразу замечаю, как сильно Платон изменился за это время. Щеки на бледном лице впали, футболка на нем скорее висит, чем обтягивает плечи, как раньше.
        Он медленно поворачивается ко мне.
        И улыбается.
        Не так, как в аэропорту Питера, когда пытался соблазнить. Это не та холодная, расчетливая улыбка красивого мужчины, который хочет удовлетворить собственные желания и знает, как этого добиться здесь и сейчас. Платон больше не красуется. Не источает превосходство.
        Платон улыбается мягко и радостно.
        Словно не был уверен, что вообще увидит меня и что дверь ему все-таки откроют. И ему не придется ночевать на пороге.
        Крепче перехватываю себя руками и захлопываю за собой дверь. Понимаю, что мне будет слишком тесно в нашей гостиной наедине с ним.
        Спускаюсь по нескольким ступеням в узкий двор, который успел зарасти, пока нас не было. Замираю посреди мощеной дорожки в трех шагах от него.
        - Привет… Спасибо, что вышла.
        Киваю, глядя на перебегающих через дорожку муравьев. Не могу поднять глаза и встретиться с ним взглядом. С меня достаточно даже знакомого сандалового аромата, который заполняет легкие.
        - Зачем ты приехал?
        Это грубый вопрос, в лоб. Но я больше не могу ходить вокруг, да около. К тому же после маминой пощечины для него не секрет, что его тут не ждали.
        - Я не мог не приехать… Я люблю тебя, Лея.
        Так резко вскидываю взгляд, что голова идет кругом.
        На худом лице горят прозрачные, как два изумруда, глаза. Кажется, я никогда не видела, чтобы в его радужке было столько тепла и света, как сейчас. И совсем не было зелено-ядовитого стекла, как раньше.
        Он мягко улыбается и запускает пальцы в волосы, убирая их со лба.
        Кончики моих собственных пальцев покалывает, как будто это я запустила руки в его волосы, пытаясь прижать его губы и настойчивый язык еще ближе ко мне. Сильнее. Не отпуская ни на минуту.
        Определенно лучше не смотреть на него сейчас.
        - И когда ты это понял? - спрашиваю хрипло, возвращаясь к муравьям на дорожке.
        - Когда в первый раз попал в больницу. Я пытался признаться уже тогда, но… Тогда не смог. Мне было физически больно, хотя, как ты помнишь, доктора ничего не нашли. С сердцем у меня все в порядке, хотя мне и пришлось обследоваться во второй раз, когда ты ушла.
        - Почему?
        - Я был уверен, что умру тем вечером. Без тебя…
        Сглатываю.
        Он был бледен в тот вечер, чрезвычайно бледен. Но я не могла остаться. Да и доктора не нашли в первый раз ничего такого, что требовало бы повышенного внимания к нему. Он был здоров, как и положено мужчине в расцвете сил. Я напоминала себе об этом всю дорогу до квартиры в Питере, когда собирала вещи и даже, когда взбиралась по трапу самолета.
        Состояние его здоровья было отговоркой, чтобы остаться. А я приняла решение этого не делать.
        - И во второй раз они что-то нашли?
        - Ты знаешь врачей… - туманно отвечает Платон. - Они всегда что-то находят.
        - А если конкретно?
        - Сейчас я не хочу вдаваться в подробности моего диагноза. И дело не только в нем, - выдыхает Платон, и от его проникновенного голоса муравьи начинают двоиться перед моими глазами. - Дело совсем не в моем физическом состоянии, Лея.
        - А в чем?
        - В том, что я не отпустил прошлое. Как ты и сказала. Только не потому, что все еще любил жену. Я запретил себе чувствовать ту боль от потери, а после запер ее в себе. Я думал, так будет проще. Всего-то и надо, что игнорировать, пока однажды не станет легче. Но оказалось, что нельзя отключать только те чувства, которые тебе не нужны. Это так не работает. Эмоции связаны между собой. И если я запрещаю себе чувствовать боль, то со временем остальные эмоции тоже отключатся. Боль и счастье идут рука об руку. Одно невозможно без другого. И чтобы начать жить заново, я должен был прожить их, отпустить. А я… Не мог. Я избегал смерти даже на сцене театра. Юля всегда пеняла меня за это, когда я уходил из зала и ждал в холле, но никогда не мог высидеть спектакль до трагических, будь они не ладны, финалов. Я не мог смотреть, как она умирает на сцене. Считал, что дело в том, что я люблю дочь слишком сильно, и это так, она была смыслом моей жизни. Но на самом деле даже тогда я бежал от собственной боли, встретиться с которой лицом к лицу раньше мне не хватало смелости. Теперь же… Юля завела свою семью, а я…
понял, что хочу двигаться дальше. Чувствовать то, что не разрешал себе раньше. Любить тебя и говорить о своих чувствах. Ты понимаешь, о чем я говорю?
        Украдкой смахиваю с ресниц влагу и киваю.
        - Однажды… Когда мы были на учениях, то попали в засаду. Никто не был готов к этому. Этот участок считался безопасным, и нас, первогодок, конечно, вывели, но наш командир… Она втолкнула меня в вертолет последней, когда прогремел выстрел.
        Рука безошибочно ложится на шрам под левой грудью, который мог стоить мне жизни еще тогда.
        - Я не сравниваю твою потерю с моей, - продолжаю, не глядя на него, - но я понимаю, почему ты игнорировал свои эмоции. Я сама поначалу не могла проронить ни слезинки. Всем говорила, что в полном порядке. Так случается, мы же в армии, в конце концов. Со мной работали, кажется, все штатные психологи, но я отвечала, что все нормально, я ничего не чувствую… Пока однажды, уже после похорон, вдруг не расплакалась посреди супермаркета. Я плакала целый день, пока не почувствовала опустошение. Тогда мне сказали, что вот теперь я прожила эту боль, отпустила ее и могу жить дальше.
        Насколько сильной была боль, которую Платон держал в себе столько лет? От одной мысли об этом мне становится плохо.
        - На то, чтобы сделать это, у меня ушло почти двадцать лет. И если бы не ты, Лея… Я никогда не решился бы что-то менять в своей жизни.
        Не успеваю подавить всхлип.
        Платон обхватывает меня за трясущиеся плечи и обнимает, прижимает к себе. Мы стоим какое-то время обнявшись, пока слезы на моих щеках не высыхают.
        - Скажи мне, что ты не вернешься на службу, - шепчет он, перебирая мои волнистые волосы. - Я не могу потерять тебя теперь.
        Даже если бы я хотела, служить я уже не смогу. Но говорить вслух об этом пока рано.
        - Я еще не подписала контракт.
        - Слава богу… Я спешил к тебе как мог, но врачи были другого мнения.
        - Все-таки они что-то нашли, а? - утираю ладонью нос.
        - Жить буду, - туманно отвечает Платон. - Надеюсь, даже долго.
        Освобождаюсь от его объятий и делаю шаг назад к дому.
        - Лея… - он пытается удержать меня, но я мягко отвожу в сторону его ладонь.
        - Ты сказал достаточно. Пока больше ничего не говори.
        Платон сжимает кулаки, глядя на то, как я отступаю от него на несколько шагов назад к дому.
        - Пойми меня. Я жила тобой, Платон… Только тобой. Преступно долго. Только мыслями о тебе и нашем будущем. Жила так, словно в моей жизни больше ничего не имеет значения, кроме тебя.
        Он снова бледнеет, уверенный, что сейчас-то все и кончится.
        - И теперь мне нужно время, чтобы понять, самой понять, что же я хочу делать со своей жизнью дальше. Понимаешь?
        Он кивает.
        - Просто знай, что я здесь, Лея. У меня нет обратного билета.
        - Разве тебе не нужно работать?
        - Я работаю, - он впервые улыбается, как прежде. Сильной и уверенной улыбкой. - Новые контракты, новые горизонты, зарубежный опыт… Не привык сидеть, сложа руки… Скажи, а я могу пригласить тебя на свидание, пока ты думаешь?
        - Подожди, ты говоришь о всей той романтической чуши, на которую мне раньше не стоило и рассчитывать и которую ты ненавидел?
        - Ну… Я пересмотрел свое отношение к свиданиям. И обещаю, больше никаких медведей.
        - Ну раз так… То я подумаю.
        ГЛАВА 47
        - Что будешь заказывать?
        Платон смотрит на меня поверх меню. Это наше третье свидание, прежние два заканчивались даже без поцелуев. Он просто подвозил меня до дома, на пороге которого его ждала моя разгневанная мама. Как будто мне снова шестнадцать, а мама зорко следить за моей честью.
        Хотя уже поздно.
        Каждое мое утро начинается с тошноты. Ошибки нет. Но я делаю тест только перед нашим уже вторым свиданием, и ярко-красная полоска приводит к тому, что мы с мамой обе рыдаем. А на свидание я опаздываю на целый час.
        Но Платон не уезжает и не уходит даже тогда.
        Я все еще пытаюсь взять свою жизнь в руки, хотя уже фактически себе не принадлежу. Но ведь беременность не болезнь? И даже если у меня будет ребенок, я все еще могу и должна понять, как жить дальше. Это то, о чем я мечтала всю свою жизнь, родить ребенка и быть с ним, но именно сейчас, когда получила все это, я понимаю, что упустила что-то еще, очень важное. И если не решусь на это сейчас, до того, как о моей беременности узнает Платон, то будет поздно.
        - Лея, ты в порядке? - вопрос Платона возвращает меня в ресторан на берегу моря.
        Кутаюсь в плед и сглатываю.
        Зря я согласилась пойти в рыбный ресторан. Пусть аромат масляного фритюра, который источают кольца кальмаров с соседнего столика, сносит ветер, но на смену ему приходит крепкий дымный копченый осьминог, которому я моментально проигрываю.
        - Давай уйдем, - выдыхаю сквозь стиснутые зубы.
        Вылетаю из-за стола и спускаюсь по деревянной лестнице причала, на котором открыт ресторан, к темному атлантическому морю. Дышу соленым влажным ветром, надеясь, что мне хватит сил сказать обо всем Платону, о чем я молчу которую неделю.
        Мне слишком о многом надо сказать ему раньше, чем новая жизнь свяжет нас обязательствами по рукам и ногам одним своим существованием.
        Платон молча идет следом за мной.
        Я знаю, что он на грани. Его ботинки утопают в песке, как и мои каблуки. Но он молчит.
        Даже набрасывает мне на плечи собственную куртку, но меня все равно трясет. От холода и тошноты, которая выкручивает мой желудок. Надо было идти в бургерную, а не выбирать такой пафосный рыбный ресторан. Мясо я еще не возненавидела так сильно, как уже ненавижу рыбу.
        - Я так надеялся, что когда-нибудь все будет, как раньше… - вдруг говорит Платон, глядя на темную линию горизонта, на которой мигают огнями лайнеры. - Но ты продолжаешь держать дистанцию. Сторонишься и избегаешь меня. Я обещал себе, что буду ждать столько, сколько надо, но, знаешь… Это оказалось тяжело. Чертовски тяжело даже не касаться тебя, не говоря уже о большем.
        Я должна объяснить ему, почему поцелуи сейчас последнее, о чем я думаю, когда во рту снова ощущается кислый привкус. Проклятый ветер опять сносит в нашу сторону запах жареной рыбы.
        - Я хочу стать дизайнером интерьеров, - выпаливаю на одном дыхании. - Хочу поступить в университет!
        - Это то, чем ты хочешь заниматься дальше?
        - Да! Я поняла это, когда ходила по твоему дому. Меня заворожили белые стены и свободное пространство. Мне снились варианты, как по-разному можно обставить комнаты, играя цветом, светом и мебелью. Это то, от чего мое сердце начинает биться сильнее!
        - Но? Что тебя останавливает?
        - Я нашла подходящий университет в Тель-Авиве. Я бы поступила здесь, если бы ты не приехал в Израиль, но ты здесь… И теперь все стало сложнее…
        - Я люблю тебя, - напоминает он. - Но не буду давить или влиять на твой выбор. Будет сложно, если ты выберешь Израиль и останешься тут… Но мне просто придется чаще летать к тебе, пока ты будешь учишься. Это должен быть целиком твой выбор, Лея.
        - Только мой выбор, как будто ты тут не причем?…
        - Это только твоя жизнь. А я лишь постараюсь сделать все, чтобы быть рядом. Даже если так и будешь держать меня на расстоянии, как сейчас.
        - И ты пойдешь даже на это? Отпустишь меня жить в общежитие со сверстниками? Будешь подвозить на студенческие вечеринки? Если я решу поступать в Израиле?
        Платон стискивает зубы так, что играет желваками.
        - Если это будет твоим выбором, то да. Я не могу удержать тебя рядом с собой, если ты этого не хочешь. Между нами тринадцать лет разницы, Лея. Для меня университет и студенческие попойки - давно прошедший этап. Если для тебя - нет, что ж… Я не могу заставить себя сидеть со мной дома только потому, что это сделает меня счастливее.
        - А ты мог бы переехать в Израиль, ради меня?
        - Мог бы. Я могу дать тебе время, чтобы ты училась жить так, как будто меня в твоей жизни никогда не было, но я хочу, чтобы, как только ты поймешь, что я тебе не нужен, отпустила меня. Не хочу недомолвок, хочу услышать прямо от тебя, как только ты кого-то найдешь, что это твой выбор, отныне жить без меня, по-своему.
        - А если ты сам за это время встретишь кого-то еще?
        Он сокращает расстояние между нами, и вместо зеленых глаз я вижу только два темных провала, в которых беснуется знакомое желание.
        - С первой минуты, что я увидел тебя, я хочу тебя. Всегда. Везде. Каждую нашу встречу я думаю о том, как сделать так, чтобы ты снова оказалась без одежды. А от мысли, что ты больше никогда не посмотришь на меня тем взглядом, который выбивает у меня почву из-под ног, начинаю жалеть, что врачи вообще спасли мне жизнь тем вечером. Мне не нужна другая, которая будет старше, спокойнее или опытнее. Мне нужна ты. Если тебе нужно еще время, я дам его тебе. Но я не мальчик, чтобы бегать за тобой на коротком поводке, Лея.
        - А если я захочу поступить в Питере?
        - Тогда я спрошу, хочешь ли ты жить со мной? Нужна ли тебе машина, чтобы ездить на учебу из пригорода или тебе нужен водитель? А если ты захочешь пожить в общежитии для иногородних, что ж… Я привезу тебе чайник, чтобы ты заваривала в нем лапшу быстрого приготовления вместе с сосисками, - сардонически улыбается он.
        - А если я беременна?
        - Если ты вдруг забеременеешь, то…
        - Ты не понял. Что ты будешь делать, если я уже беременна?
        - Если ты… Если ты... Уже? прямо сейчас? Не гипотетически?
        Я медленно качаю головой, глядя на то, как с его лица сбегает краска.
        Слава богу, не уточняет, от него ли. За такое я бы убила прямо тут.
        - Да, я беременна, - вместо него заканчиваю предложение и когда произношу это вслух, с груди словно падает тяжесть. - И если мы не уберемся с этого пляжа, то я блевану прямо сейчас. Потому что рыбный запах… Невыносим.
        Первая припускаю по песку в сторону набережной. Потому что Платон будто врос в землю, но быстро обернувшись, вижу, как он молча идет следом.
        Этого-то я и боялась. Ему легко было выстроить планы, не зная одного нюанса. А теперь? Даст ли он мне свободу теперь или свяжет по рукам и ногам? Отвезет в Питер? Запретит думать о поступлении?
        Я видела, каким он может быть с Юлей, когда решал за нее все вопросы, которые в семье нужно обсуждать. Я не позволю ему управлять мной также.
        Я безмерно любила его и люблю, но больше не хочу терять себя в этих чувствах, как раньше.
        С другой стороны, у меня было время осмыслить случившееся, у него - нет. Я обрушила на него одну новость круче другой, а теперь удивляюсь, что он не может решить их со скоростью света, не моргнув глазом.
        На набережной я с наслаждением вдыхаю запах сахарной ваты, попкорна, жареных каштанов и кренделей с корицей. И уже решаю, что съесть в первую очередь, как вдруг Платон хватает меня за руку, пригвождая к набережной.
        А после опускается на одно колено.
        Люди вокруг нас резко перестают спешить и замирают, кто где. Звуки тоже стихают.
        - Что с тобой? - ахаю. - Тебе плохо?
        Вид у него именно такой, как будто он опять в шаге от инфаркта.
        - Лея, не порть момент, - цедит он в ответ. - Просто заткнись на мгновение и дай собраться с мыслями.
        - Ты же говорил, что не любишь всю эту театральщину!
        Мои щеки горят, а взгляд перебегает с зевак, которых становится только больше.
        По толпе проносится вздох восхищения, когда Платон вдруг достает из кармана пиджака коробочку.
        Глазам своим не верю. Он же не собирается?... Сейчас?!
        - Я привез кольцо с собой, потому что не мог уехать без тебя, - произносит Платон.
        Сердце колотится в груди так часто, что кажется биение превратилось в сплошной монотонный гул.
        - Лея, я поддержу тебя во всех твоих начинаниях. Учись. Получай профессию. Но если это правда…
        - Правда, - не могу сдержаться. - Ты не особо-то предохранялся, если помнишь.
        - Я сказал, не порть момент, - повторяет он. - Лея, если ты ждешь моего ребенка, то я хочу быть рядом с тобой. Даже если у нас ничего не выйдет или ты поймешь со временем, что тебе не нужен такой старый брюзга, как я… Я могу только обещать, что люблю тебя сейчас и больше не хочу терять. Тебя. И время, которое мы и так потеряли. Я помогу тебе в твоих стремлениях. Развивайся, получай новый опыт, но, пожалуйста, будь со мной. Будь моей женой, Лея. Я люблю тебя. Люблю. И не устану повторять об этом.
        - Ты уверен?
        - Я бы не приехал, если бы сомневался. Все эти годы я ждал тебя. Только с тобой я понял, что еще могу быть счастливым. И я хочу этого ребенка, хочу его именно от тебя.
        Зажимаю рот рукой и всхлипываю.
        - Ты выйдешь за меня? - повторяет Платон.
        Да. Да, черт возьми!
        На деле я только и могу, что кивнуть. Раз. Еще раз.
        Ему достаточно.
        Он поднимается и надевает на мой палец кольцо. Аплодисменты тонут в гуле одобрительных возгласов, когда он меня наконец-то целует. Сначала скромно, но как только его губы оказываются на моих, желание проносится по венам со скоростью лесного пожара.
        Меня охватывает голод. Потребность сильнее прежней вспыхивает в теле, и я стону ему в рот громче, чем следует делать это на глазах у незнакомых людей.
        Платон отрывается от моих губ и улыбается.
        - Этот взгляд… Я скучал. Наконец-то я его снова вижу.
        - Я хочу тебя, - выдыхаю. - Сейчас.
        - Помнишь, я обещал твоей маме, что верну тебя домой к полуночи? - напоминает он, а в зеленых глазах плещется веселье. - И я уже понял, что Сару лучше не злить.
        - Она простит тебя, когда увидит этот бриллиант на моем пальце, - целую его в губы. - Твой отель далеко?
        - Ну и ну. Теперь ты первая тянешь меня в отель? - улыбается он, продолжая целовать меня. - И, кстати, мой отель в паре кварталов от твоего дома…
        - Отлично. Раз в ресторан мы не попали, значит, у нас есть еще два часа до полуночи... Стой, - хватаю его за руку. - Давай быстро возьмем крендель с корицей. И сахарную вату. Вату я съем по дороге, крендель после секса. Или наоборот? Жаль, арбузы есть только дома…
        - Боже, Лея, - выдыхает он. - Ты и вправду беременна.
        - И я пойду учиться, Платон, - строго говорю ему, пока семеню к лотку с кренделями. - Я не шутила! Беременность не изменит моих планов!
        - Что ж… - с притворством вздыхает Платон. - Похоже, именно такая судьба у мужчин в семействе Дмитриевых, где женщины делают карьеру, а нам достаются только грязные пеленки.
        - Пару кренделей, пожалуйста, - говорю на иврите, и Платон расплачивается.
        Он обнимает меня, когда я впиваюсь зубами в хрустящую выпечку и жмурюсь от удовольствия.
        - Куда лучше кальмаров, - выдыхаю. - Надо же было выбрать рыбный ресторан.
        - Хотел произвести впечатление, - пожимает плечами Платон. - Так что, еще сахарную вату?
        Слизываю с губ крошки, а Платон заворожено глядит за движениями моего языка.
        - Я скучала по тебе, - отвечаю шепотом. - Очень сильно.
        - Я тоже. И я больше не хочу возвращаться домой, где нет тебя. Я люблю тебя, Лея.
        - Скажи это еще раз.
        - Я люблю тебя.
        - Обойдемся без ваты.
        Мы запрыгиваем в салон такси, где он целует меня, накрывает мою грудь обеими руками и тихо стонет.
        - А ведь мне показалось, что они стали больше… Но я решил, что просто давно тебя не видел.
        В холле отеля Платону приходится проторчать несколько минут на стойке регистрации, пока администратор передает ему список звонивших и целую стопку конвертов и папок, оставленных ему по работе за этот день.
        Я гляжу на него, стоя возле лифтов, пока уничтожаю второй крендель. И не могу отвести взгляд. Его мужская красота завораживает. Его цепкий взгляд и серьезный вид пробирают меня до самого сердца.
        Когда он оборачивается от стойки и идет прямо на меня, я готова вопить в голос от счастья. Неужели этот мужчина и вправду мой? Неужели я могу не только исполнить прежние мечты, но и приумножить их?
        Получится ли? Справимся ли мы? И как мы справимся со всеми сложностями, с какими неминуемо сталкиваются молодые семьи?
        Платон хоть и старше, но у него самого еще не было полноценной семьи, в которой не один решал все проблемы.
        Платон держит меня в капкане своих зеленых глаз, пока пересекает холл отеля, и я чувствую, как подгибаются мои колени. Такой же походкой хищника он шел на меня тогда, в Питере, когда увез меня из аэропорта, еще не зная, кто я такая.
        Он останавливается возле меня, вторгаясь в мое личное пространство. И я чувствую, как задерживается от этой наглости мое дыхание. Сгораю от нетерпения почувствовать на себе его тяжелое тело, его напористость и страсть.
        - Ждешь кого-то? - низким хриплым голосом спрашивает он.
        На его губах играет улыбка, когда он нажимает на кнопку лифта. По его глазам вижу, что он тоже вспомнил нашу первую встречу в аэропорту.
        - Тебя… - выдыхаю. - Всю свою жизнь я ждала только тебя.
        Он берет меня стоя, как только мы входим в номер. Прижимает к стене, рвет на мне одежду, освобождая грудь, доводя до изнеможения, а после насаживает на себя, насыщая не только мой голод, удовлетворяя не только похоть.
        И мои несвязные спутанные признания, которые все так же срываются с моих губ после первого стремительного оргазма, впервые не остаются без ответа.
        Теперь он действительно занимается со мной любовью.
        КОНЕЦ